Избранные произведения

Се день уже настал, желаемый тобою,

В который будешь царь над здешнею страною.

Дидона свой венец Энею отдает,

И ваши брак сердца навеки сопряжет.

Готовый к торжеству, весь город веселится,

Но спутники... Эней, твой зрак печалью тмится,

Когда дражайшая во власть твою красы...

О, рок! о, грозный день! о, бедственны часы!

Но что же ныне твой геройский дух смущает?

Иль вновь Анхиз в стенах троянских погибает

И спасть от пламени его тебя зовет?

Иль Гектор, поражен, вторично днесь падет?

Но Трои больше нет, и Троя вся с тобою.

А я к мучению оставлен жить судьбою.

Прошли преславные геройски времена.

О, полна лаврами Троянская страна!

Почто не тамо я со светом разлучился!

Покрыт бы лаврами, в тень гроба ниспустился;

Мой с блеском жизни луч, навеки преломясь,

Отстал бы от меня, со славой съединясь;

Не зрел бы ты меня, терзаема тоскою,

От мест влекома сих, борющася с собою.

Эней!.. сих мест!.. в сей день!.. но кто тебя влечет?

Или воспомнен стал забвен богов завет,

И паки славы глас услышан днесь тобою?

Возможно ли?.. Но, ах! я льщусь одной мечтою.

Не время вспоминать троян упавший град,

Как чувства все тебя к одной любви стремят;

Когда ты к вечному веселью приступаешь,

Вотще о бедных ты, вотще воспоминаешь.

Им нет защитника, и тщетно сам Зевес

Троян восставити тебе велел с небес.

Почто к мученью мне мученья прилагати

И, ах, растерзанна еще почто терзати!

Когда бы должен был я кровь мою пролить,

Чтоб, жертвуя собой, трояней искупить,

Я б пролил всю; но, ах! Дидону мне оставить

И смертию себя возлюбленной прославить!

Но кто ж быть счастливым тебе в сей день претит?

Всё, всё Энееву к Дидоне страсть винит:

Родителева тень, Троянская держава,

Мой долг, Зевес, сама моя бессмертна слава.

Вчера, как сон принес полезный нам покой,

Мой дух, наполненный Дидониной красой,

Вкушал спокойствие в минуты безмятежны,

И восхищали весь мой разум мысли нежны,

Явился мне отец. Анхизов скорбный вид

В молчании своем показывал мой стыд.

С жаленьем на меня взирая непрестанно,

Он долго воздыхал, стоная несказанно,

И с горестью, открыв уста, сие вещал:

«Неблагодарный сын! того ль я ожидал

От крови моея, богов смешенной с кровью!

Мой сын, любезный сын, отягощен любовью,

Во праздности свой век намерится влачить;

Зевесу клятву дав, дерзает изменить!»

Сим гласом поражен, я сон и одр оставил,

И в храм отца богов тотчас свой путь направил,

И, тайно к алтарю собравши там жрецов,

Бессмертных умолять я им велел богов,

Желая своея судьбины облегченья.

Но я для горести рожден и для мученья!

Вотще пред алтарем с стенанием упал

И землю я, простерт, слезами орошал.

Увы! несча́стливых молитвы суть напрасны,

И боги сами мне, несчастному, ужасны!

Во храме стены вдруг ужасный гром потряс,

И в ярой молнии небесный гиен не гас.

Начальствующего жреца власы вздымались,

Дыхания и груди от ярости спирались,

Которою его наполнив, небеса

В его устах сии послали словеса,

Лютейшие слова! которы вспоминая,

Ещё я мучуся, терзаясь и стоная.

Так бог в жреце вещал: «О слабый ты Эней!

Где мужество души девалося твоей?

Тебе врученно мной троян оставше племя,

Чтобы посеяти несметных лавров семя;

А семена сии, на дерние упав,

Бесплодны для меня, без пользы свету став».

Что ж хочешь ты начать?

Обременен тоскою,

Отчаян и лишен надежды и покою,

Злым роком осужден дни тратить во слезах,

Когда мутится ум и меркнет свет в глазах,

Могу ли что начать я, жизни ненавидя,

Мою отраду всю в единой смерти видя?

Се мысль достойную защитник наш явил!

Иль мало рок еще Приамов род губил?

О Троя бедственна! о мать героев славных,

Великодушием самим бессмертным равных!

Надеясь на богов, я тщетно уповал;

Последнее в себе Эней у нас отъял.

Эней, которого судьбина избирает

За Трою умереть, от страсти умирает.

Когда б я точно знал, что я, драгой лишась,

Недолго буду жить, страдая и крушась,

И смерть, сию одну мне в горести утеху,

Немедленно найду граждан моих к успеху, —

Я в сей бы горький путь с веселием вошел,

И в смерти бы своей бессмертных дар нашел.

Но, ах! мне должно жить и жить не для Дидоны.

О, люты от небес предписанны законы!

О, долг к отечеству, источник вечных бед!

Мне гроб отечество там, где Дидоны нет!

Мое всё счастье в том, чтобы ее любити,

Ее всечасно зреть, ей вечно милым быти...

Воспомни, Антенор, как алчный Понт ревел

И поглотить он весь Приамов род хотел;

Как волны до небес, свирепствуя, вздымались

И в тот же час от туч до ада низвергались.

День оный в страшну ночь Нептун преобратил:

Гремящий только огнь во мраке нам светил.

Спасенья не было; богов тогда мы звали,

А боги в помощи несчастным отрицали.

Уж адовы врата отверзлись нам тогда.

В разбиты корабли вливалася вода,

Втекала с нею смерть... Прекрасная Дидона

К спасенью нашему подвиглася со трона

И, жалостней богов, на помощь притекла.

Она из челюстей нас смерти извлекла.

Трояне, боги, я неблагодарны будем,

Когда Дидонины щедроты позабудем.

Но я еще, но я всех злобнее стократ:

Я, ею избранный, чтоб, вместо всех наград,

Прекраснейшу любить, с ней браком сочетаться!..

Тираном буду я ей в памяти мечтаться!..

Я жизни ей милей, во мне душа ея,

Я ею вижу свет, всем должен ей; а я

За всю ее любовь, за всё благодеянье

Повергну нежный дух в несносное терзанье!

За то, что хочет мне всё в жертву принести,

За сердце, за престол скажу я ей: «прости!»...

Когда разлуки час, несчастным, нам настанет,

Сказати ей «прости» мне жизни недостанет.

Но Троя, боги...

Ах, весь свет теряю в ней!

В ней зрит вселенную пылающий Эней.

О боги! истину ль о ней теперь вещаю?

Я ею благости все ваши ощущаю.

Не чувствовал бы я, не знав Дидоны, ввек,

Как может счастлив быть на еноте человек!

Чем страсти должен ты, то всё воспоминаешь,

А клятвы, должность, честь совсем позабываешь;

Не хочешь вспомянуть, любовью ослеплен,

Чем ты отечеством упавшим одолжен.

Увы! какой любви я должен отрицаться!

Сильна сия любовь; но честь полит расстаться.

Реши, реши судьбу отечества в сей час.

О, должность! о, любовь! о, Трои жалкий глас!

Терпел ли кто когда подобное мученье?

Еще ли чувствуешь о Трое сожаленье?

Та страсть великих душ, к отечеству любовь,

Днесь может ли еще твою тревожить кровь?

О мой любезный друг! о мук моих свидетель!

Напрасно, может быть, свою ты добродетель

Против страдающа в свирепость превратил,

И, ах, несчастного ты недостойным чтил!

В сей самый час, когда я грудь мою терзаю,

Уже я предприял... ах, что сказать дерзаю!..

Трепещущий язык в устах оцепенел;

Жестокой мысли сей язык открыть не смел...

Любезный Антенор! я сам себя страшуся!..

Но я уж предприял... пускай души лишуся!

Трояне, легче бы мне было умереть!

Хочу... а я еще могу свет солнца зреть!

Хочу... когда могу с Дидоной сочетаться...

Вещай, герой!

Навек с Дидоною расстаться!

Я в страсти твердости не ожидал такой.

Победа славная одержана тобой.

Тот счастлив, кто любви отравы не вкушает;

Но тот велик, ее кто узы разрушает:

И, оставляючи, Эней, страну сию,

Любовью славу днесь величишь ты свою.

Победа лютая! и слава прежестока!

Ах, как утешен бы я был пределом рока,

Когда б с Дидоною разлуки нашей в час

Покрыла смертна тьма моих зеницы глаз.

Или... чего, увы! несчастный не желает! —

Чтоб та, которою мой страстный дух пылает,

От страсти свободясь, Энея позабыв,

Своих дражайших слез ни капли не пролив,

Лишась меня без мук, бесстрастною осталась;

Чтоб ярость на меня судьбины излиялась,

Не огорчив ничем дражайшую мне грудь,

Которую я мог, к несчастию, трону́ть.

А может быть, твое желанье и свершится,

И временем твой зрак из мыслей истребится.

Оставь, драгой Эней, ты мне мою вину,

Что, алчна зреть тебя, пришед в сию страну,

Твой с другом разговор в сей час перерываю:

Стремленью моего я сердца уступаю.

Уж солнце полпути свершило своего,

А я, дражайшего присутства твоего

Лишенная тобой, в тот самый час крушуся,

Когда во храм на брак идти с тобою льщуся.

Что сделалось тебе? Открой мне мысль свою

И слоном ободри печальну грудь мою.

Уж чем, что не был ты со мной одной минуты,

Ты « сердце мне вселил мученья, скорби люты.

Скажи, возлюбленный, как я сюда пришла,

О ком здесь тайна речь из уст дражайших шла?

О мне ль уста твои любезные вещали?

Иль мысли хоть твои меня ли вображали?

В свидетельство себе зову бессмертных я,

Что образом твоим полна вся мысль моя;

Всегда везде одну тебя любити стану;

Живу, любя тебя, тебя любя, увяну.

Ты, клятвами меня спокоити хотя,

Не к сердцу, но к богам ты мыслями летя,

Свидетелями их зовешь своей любови

И, ах, зовешь с такой холодностию крови!

Я не к богам пришла, к Энею моему;

Будь сам свидетелем ты сердцу своему.

Я клятвами твоей горячности не мерю;

Я вздоху твоему единому поверю.

Дидона!.. Небеса!.. ах, что сказати ей!

Вещай, ответствуй мне, возлюбленный Эней.

Но зрак ты от меня дражайший отвращаешь!

Безмолвен ты при мне! Эней, ты воздыхаешь!

Твой дух смущен, но чем? Или во граде сем

Из воинства, вельмож, кто при дворе моем,

Презрев тебя, тебе противен быть дерзает

И, оскорбив твой дух, весь гнев мой привлекает?

Когда бы я твоим рабом был огорчен,

Обидою б мой дух той не был возмущен;

На гордость низкого взирая с сожаленьем,

С покойною душой ему б я мстил презреньем.

А если посрамлен от равного Эней,

То помощи б искал в одной руке своей.

Никто во граде сем меня не огорчает;

А что несчастен я, то всё изобличает.

Несчастен ты? увы! или уже любовь,

Эней, твою ко мне не воспаляет кровь?

Эней! я зрю тебя смятенна, тороплива!

Иль тем несчастен ты, что я тобой счастлива?

Свершилось всё! твоя ко мне минула страсть.

Отсутствие твое вещало мне напасть.

Я стражду; а меня ты оставлял в терзаньи, —

Меня, которая с тобою не в свиданьи,

Которая тогда, когда не зрит тебя,

Скучает жизнию, не чувствует себя.

Тебя всечасно зреть мое одно желанье;

То знают боги, ты... но Ярбово посланье

Вступило твоего владычества в предел;

Я быти не хотел помехой царских дел.

Я знаю то, что власть, величества алкая,

Должна всегда, сама себя отягощая,

Сердечно счастие нa должность ту менять,

Котора дух царей одна должна пленять.

Давно ли так Эней любезный помышляет,

Что мысль моя его в величестве теряет?

Един твой взгляд, твой вздох и слово уст твоих

Долг сердца моего и гордость мыслей сих.

Но что ты славы в путь Дидону устремляешь,

Достойна тем в себе супруга ей являешь,

Над ней, над сей страной достойного царя.

Но, ах! любовника почто ты долг презря,

Смущаешь нежный дух в моей счастливой доле?

Будь меньше ты герой, люби маня лишь боле.

О, коль несчастен я! ты сердце мне разишь!

Неблагодарному ты милости явишь.

Неблагодарному! а ты им можешь быти?

Ты можешь пламенну мою любовь забыти?

Чтоб я забыл!.. увы! узнай, что́ я терплю.

Кто может так любить, как я тебя люблю? —

Всё нахожу в тебе, тобой единой таю,

И прелести в тебе я новы обретаю.

Я каждый день тебя на каждый вижу час,

А зрю тебя всегда, как зрел я в первый раз.

Но, ах!

Сверши.

Увы! язык в устах немеет;

Мятутся чувствия, и сердце каменеет.

Прости.

Что зрю, и кто сокрылся от меня!

Сего ли я ждала в минуты брачна дня?

Эней ли от меня, Елиза, убегает?

Чем винна я пред ним? и что сие вещает?

Каким, свирепый рок, ты бедством мне грозишь?

Скажи, Елиза, мне... Жестокая! молчишь!

Эней меня бежит, а я одна страдаю.

Теряюсь в мыслях я, сего не понимаю.

Свидетельницею, Елиза, ты была,

И разговор мой с ним ты слышать весь могла

Бесстрастна, все мои слова ты примечала.

Рассудка твоего любовь не помрачала.

Скажи, Елиза, мне, не молвила ль чего

Я в оскорбление любезна моего?

Конечно, жар его ко мне уж угасает.

Увы! от мысли сей Дидона умирает!

Пойдем к нему, пойдем; да истолкует он

Со мной поступок сей, мой жалкий слыша стон.

Но если все слова исчислити подробно, —

Вину сей хладности поняти мне удобно.

Он мне о Ярбовом послании вещал;

Любовию ко мне Ярб дух его смущал.

Эней! коль узришь ты во мне когда премену,

Пусть боли истребят меня и Карфагену.

Драгой Эней! стыдись ты мысли своея:

Узнал бы ты, сильна ль к тебе любовь моя,

Когда б совместник твой, властитель всей вселенной,

Тьму скиптров и венцов, любовию плененный,

К ногам Дидониным с собою повергал

И за любовь мою мне тем платить желал;

А ты б меня любил невидим, в низкой части, —

Тогда б увидел ты во всей Дидону страсти,

Пренебрегающу блистанье всех корон

И возводящую тебя к себе на трон.

Летите от меня вы, мысли, прочь ужасны!

Крушения мои днесь были все напрасны.

Коль ревность дух его удобна возмутить,

Драгой Эней меня не может не любить.

Се зрю противный дом! несносные чертоги!

Где всё, что я люблю, немилосерды боги

Троянску страннику с престолом предают.

Твои ль, твои ль глаза потоки слез лиют!

Ты плачешь, государь! твой дух великий...

Плачу;

Но знай, что слез своих напрасно я те трачу,

И слезы наградит сии злодея кровь!

К чему, о государь, ведет тебя любовь!

Любовь? нет, тартар весь я в сердце ощущаю!

Отчаиваюсь, злюсь, грожу, стыжусь, стонаю.

То злоба в сердце сем любви скрывает вид,

То злоба мне сама, как страстен я, явит.

Свирепствующ мой дух потоков алчет крови,

И фурия во мне зажгла сей жар любови!

Ярб должен счастлив быть — иль всё, что есть, сразит.

Но тщетно страсть моя в сей страшный день грозит.

Пускай погибну я, но устремлюсь в отмщенье;

Эней заплатит мне за всё мое мученье:

Как лютая змия, он грудь мою грызет.

Объемлет ярость ум, и сердце ревность рвет.

Властитель многих стран, с престола ты нисходишь,

А месть свою один ты в чуждый град приводишь;

Под именем посла дерзаешь предприять...

Тебе ль о мщении удобно размышлять?

Молчи, не знающий еще всей царской тайны.

Отважность кончит лишь дела необычайны.

Отважность, государь, когда нас честь ведет,

Пребудет ввек славна, хотя и упадет;

Но если, своея игралище мы страсти,

Вдаемся для нее во всякие напасти, —

Отважность такова безумию равна.

Мне месть лишь кажется приятна и славна.

Но если точно ты отмстити помышляешь,

На чем же, государь, надежду устрояешь

Во предприятиях неслыханных твоих?

На гордости вельмож, на сребролюбьи их.

Царица здешних мест, горя к Энею в страсти,

Мне помощь подает сама к своей напасти.

Троянска беглеца владычества стыдясь,

Вельможи многие, в притворстве утаясь,

Покорства кажут вид, но в сердце злость питают;

Непримирительных врагов в себе скрывают;

И многие из них, Дидону погубя,

Хотят ее взложить корону на себя.

Оставь усердью то, что смело я вещаю;

И мыслить, государь, того я не дерзаю,

Чтоб ты удобен был рабу престол вручить,

Которого б ты мог возлюбленну лишить.

Когда прекрасная и гордая Дидона

Моею ревностью низвергнется со трона,

Коль я возлюбленну удобен поразить,

Могу ли хищника престола я щадить?

Виновник бедствия великия царицы

Достойну от моей воспримет мзду десницы

И, льстясь на трон взойти, во мрачный снидет ад.

Дидона и Эней, вельможи, весь сей град

То будут чувствовать, колико Ярб страдает.

Что слышу, государь, и Ярб ли то вещает?

Поняти не могу. Возможно ль, чтоб любовь

Могла позволити пролить дражайшу кровь,

Низвергнув в крайние возлюбленну напасти?

Измерь ты яростью моей жестокость страсти:

Несчастливо любя, рассудок я гублю,

Не знаю сам себя, не помню, что люблю.

Игралище страстей и жертва злобна рока,

Свиреп, ожесточен, иду вослед порока;

Без склонности к нему злодейства я страшусь;

Но, ах! к злодействию неволею влекусь.

Погибелью моей любезной утешаюсь

И мстить хочу я той, которой восхищаюсь, —

Но мщенье ли меня сюда влекло, Гиас?

Надежды звал меня сюда сладчайший глас,

Которая меня доныне утешает.

Или не вся твоя надежда исчезает?

Мечтой ты, государь, единой обольщен.

Надежда есть, доколь их брак не совершен.

Хоть Ярб не мил, но трон его быть может лестен:

Великой властью Ярб всей Африке известен.

Еще б сказал, что кровь богов во мне течет,

Когда б мой род мне был достоинства предмет;

Но я сию мечту Энею оставляю,

А сам собою лишь прославиться желаю.

Гетуллии моей предел распространен,

Престол на многих мой престолах утвержден;

Без помощи богов меня к богам возносят,

Народы многие тьму жертв ко мне приносят.

Но кто Эней? С собой носящий стыд беглец.

Пристойно ли его главе носить венец?

Он храбро, брани в час, на грозну смерть дерзает,

Он воин; но царя сие не отличает.

Иной велик в боях, но на престоле слаб,

На поле властвует, а под короной раб.

Помощник нужен днесь, такой, как я, Дидоне

К правленью скипетром, страны сей к обороне.

Хоть польза общества Дидоне то твердит,

Хоть сам рассудок ей за Ярба говорит,

Но как рассудок слаб, когда бунтуют страсти!

О! если б быть могли сердца у нас во власти,

Когда бы разум наш над нами обладал,

Любить Дидону Ярб, конечно, бы престал.

Почто отъемлешь ты то сладко заблужденье,

В котором только мне осталось утешенье?

Почто ты правды мне открыл несносный свет?

Гиас, ты думаешь, что мне надежды нет?

Безмерной страстию Дидона распаленна,

К Энею всей душой и мыслью устремленна.

Почто скрывать мне то, что будешь сам ты зреть?

О, мысль смертельная! Ее душой владеть

Дерзает... кто? Эней! пришлец, троянин лютый!

А я без мщения теряю здесь минуты,

В которы, может быть, — о, нестерпима часть! —

Совместник мой, свою усугубляя власть,

В ласканиях ее над Ярбом торжествует,

А Ярб презрение лишь только испытует.

Не знаю в горести, которую терплю,

Я ненавижу ли или еще люблю.

Но, ах! доколь мой рок совсем не разрешится,

Дай сердцу моему надеждой сладкой льститься.

А может быть, она, вообразя свой трон

И сильного царя услыша страстный стон,

Мысль царску ощутив, ко славе обратится

И, вшед сама в себя, той страсти устыдится...

Дидону вижу я, идущу зреть тебя;

Скрепися, государь, не забывай себя.

Доколе Ярбово желанье изъяснится,

Внемли сие, что он делам твоим дивится,

Которыми царей ты многих превзошла.

Там дикие места, пустыню ты нашла,

Где пышный град, твоей премудростью творенный,

Несется к облакам на зависть всей вселенной:

Град создан кажется небесною рукой,

Обуреваемым надежда и покой.

На трон ты вознеслась для подданных блаженства.

Но мало то; в тебе все вижу совершенства

И восхищаюсь, зря всех прелестей собор.

Достоин Ярба был пленить твой нежный взор

И, в сердце утвердя его твою власть вечно,

Склонить сего царя тебя любить сердечно.

Твоею красотой вся кровь его кипит:

Восходит ли на трон рабов своих судить,

Стремится ль на врагов, разжен воинской бранью

Всем жертвует тебе, твоею всё чтит данью,

Тебе всё хочет он повергнути с собой:

Престолы и венцы, себя и свой покой —

Он всё в сей час к ногам Дидониным приносит,

А сердца твоего в награду только просит.

Соделай Ярбову мучению конец;

Возвыси сей престол, прибавь к венцу венец.

Или гнушаешься блистающим в порфире?

Кто ж из царей тебя достоин будет в мире,

Коль презрен будет Ярб, никем не побежден?

Твой скиптр в руках твоих им будет утвержден.

Твой трон днесь страшен стал; но тем себе опасен,

Подвержен тот бедам, кто стал другим ужасен.

Склонись к сему царю: желание его

Есть польза важная престола твоего.

Великого царя увидевши посланье,

Иное думала услышать я желанье.

Я чаяла, что Ярб с престола своего,

Ища величества союза моего,

Десницу дружества к Дидоне простирает,

Чтобы против того, кто рушити дерзает

Спокойство Африки неправедной войной,

Став подкрепленному страны сея рукой,

Надежнее сразить предерзостна злодея;

Для пользы общества своей я не жалея,

Стеснила б множеством пучину кораблей,

Поля покрыла б тьмой блистающих мечей;

Желанье б Ярбово быть не могло бесплодно,

Я сделала б то всё, что Ярбу лишь угодно.

Но сердцем нам своим нельзя повелевать.

Возможно ль естества устав одолевать,

Противу самого себя вооружаться,

И к горести своей с немилым сочетаться?

Чтить Ярба и жалеть — вот всё, что я могу,

И дружество к нему вовеки собрегу.

Что Ярб тебе не мил, тому вину он знает.

Коль знает он, почто ж тобою вопрошает?

Царица! постыдись ты страсти своея.

Возможно ли, чтобы того стыдилась я,

Чем только жизнь моя мне может быти лестна?

Да будет Ярбу страсть моя уже известна:

Люблю, Энеем я пылаю и горю.

С восторгом я о сем с тобою говорю.

Постыдно ль мне гореть к великому герою,

Который защищал с толикой славой Трою,

Который Гектору геройством равен был,

Который греков всех своим мечом страшил?

Прекрасен, млад, герой, царю достойно мыслит;

Но кто достоинства Энеевы исчислит?

Когда б, как я, весь мир сего героя знал,

Царем бы одного его себе избрал;

И Карфагена вся с Дидоною согласна.

Но Ярба месть тебе не будет ли опасна?

Он может показать, тобой уничижен,

Кто должен быть из двух совместников почтен —

Троянский ли беглец, от греков побежденный,

Иль Ярб, к владычеству богами в свет рожденный?

Коль Ярб рожден владеть, пускай владеет он.

Эней мне мил, Эней взойдет ко мне на трон.

Знать, Ярбу суждено, чтоб только лишь грозити,

А мне дражайшего Энея ввек любити

И грозы презирать, которых не страшусь.

Энея потерять — вот всё, о чем крушусь;

А с ним, хотя б на нас вселенна ополчилась,

Противу всех царей идти б не усумнилась.

Но знай, что брак твой с ним унизит твой венец.

Престань и наглостям соделай ты конец.

Не истребляй во мне ты дерзостью терпенья

И к Ярбу моего не умножай презренья.

Тот мал в моих глазах, который мне грозит.

Ярб силен, храбр, врагов, как молния, разит;

Велик он, может быть отечеству полезен, —

Не спорю: он ваш бог; а мне Эней любезен.

Ярб всё в странах своих; но здесь мне всё Эней.

Я сих царица стран; он царь души моей.

Ты можешь ныне путь направити обратно

И Ярбу принести известье неприятно:

Что сердце в самый день отъезда твоего

Я с сердцем сопрягла драгого моего;

Иль радостям моим ты можешь быть свидетель,

Чтоб знать, как страшен мне Гетуллии владетель.

Мне быть свидетелем несчастья своего?

Я буду; но страшись присутства моего!

Жестока! твой отказ мне радость в грудь вселяет

И, страсть отняв, одну лишь злобу оставляет.

Стараний свобожден, которыми язвлюсь,

С покойною душой в отмщенье устремлюсь.

Погибнет мой злодей в объятиях Дидоны!

В сию ж лишится нощь она своей короны!

В несчастну нощь сию презренная любовь

В противном граде мне прольет реками кровь!

Уж ярости моей в сей час мечи острятся:

Отважны воины вне города хранятся.

Узрим всё зданье здесь в пылающем огне

И, Трою сотворя вторую в сей стране,

Мы Карфагену всю в троянско ввергнем горе!

Наполним трупами волнующеся море!

Пускай вторично здесь, коль меч не поразит,

Лютейший мой злодей со срамом убежит...

Но что! Я мстить хочу во время мрака ночи,

А лютый брак скорей мои увидят очи!

Могу ль единый час врага во счастье зреть,

Чтоб, яростью дыша, от злобы не умреть,

Как буду я сносить Дидоны лестны взгляды,

Иному, а не мне дающие отрады!

Пойду, как алчный тигр, против моих врагов,

Сражуся с смертными, пойду против богов:

Там в грудь пред алтарем Энею меч вонзая

И сердце яростной рукою извлекая,

Злодея наказав, Дидоне отомщу

И брачные свещи в надгробны превращу.

О Ярбе ты твердя, не огорчай Дидоны.

Мне гнусны с ним его и скипетры и троны.

Единый взор драгой Энеевых очес

Превыше тронов, царств, дражайший дар небес.

Коль хочешь, слабостью мой пламень называя,

Порочь, но слабости царицы почитая.

Имеет воин сей весть тайную сказать.

Вещай!

Против тебя дерзают восставать.

Гетульского царя посол ожесточенный

По граду здесь лиет яд злости сокровенный.

Вельможей, воинов сребром прельщая взор,

Готовит на тебя погибелей собор;

А тем, которых дух лишь гордость ослепляет,

Он стыд зреть странника на троне представляет.

Усердие твое, как должно, признаю.

Поди. Воспомню я преда́нность мне твою.

Герой — любовник мой, могу ли устрашаться!

Но, ах! он сам меня старается скрываться

В тот день, как к счастию готовлюсь моему!

Предчувствую удар я сердцу своему!

Энея нет со мной. Ах! что тому виною?

Что сделалось ему? что станется со мною?

Злой умысл на тебя уведав, может быть,

В сей час злодейский ков он тщится истребить.

С моими мыслями, Елиза, ты согласна:

Конечно, до него дошла та весть ужасна,

Которая любви его грозит бедой.

Поди, скажи ему, чтоб вкупе он со мной

Устроить всё пришел. Скажи, что я страдаю,

Что без него души в себе не ощущаю.

Что я ни говорю, но дух смущеньем полн.

Колеблюся страстей среди различных волн.

Смущаюсь, радуюсь, надеюсь, унываю.

Не тщетно ль радуюсь? не тщетно ль уповаю?

Царица! ах!.. Эней!..

Сверши.

Уж на брегах,

И воинов его уж часть на кораблях...

О, весть ужасная! всё ясно понимаю:

Эней меня бежит, я жизнь мою теряю!

Способствуй ты любви отчаянной моей,

Когда по хочешь зреть моих кончины дней;

Стремись и возврати мою в Энее душу.

Скажи ему, что жизнь мою в сей час я рушу.

Проси, моли, пролей потоки горьких слез.

Грози за смерть мою отмщением небес.

Яви ему всё то, что дух мой ощущает.

Скажи ему... скажи: Дидона умирает.

Се час, который мне то ясно показал,

Присутства моего почто Эней бежал.

Се лютая вина при мне его смятенья!

За всю мою любовь готовил мне мученья.

Обманывала я, несчастная, себя!

Могла ль изменником, Эней, считать тебя,

Тебя, которого всему предпочитаю;

И днесь, лишь только то себе воображаю,

Что хочешь ты меня, несчастну, покидать,

Не веря, я тебя ж желаю оправдать.

Забыл Эней, забыл твое благодеянье.

О, мысль жестокая! смертельное терзанье!

Арсина, верь тому, что я напрасно рвусь;

Смятенная мечтой, мечтою я крушусь.

По клятвах таковых Эней меня оставит?

Ах, нет! Эней себя, Эней не обесславит...

Елизу вижу я. Елиза, ты одна!

Конечно, я в сей день умреть осуждена!

Тебе способствуют бессмертны сами боги;

Эней...

Где он?

В сии вступает уж чертоги.

Я слышала, что ты оставить предприял,

Несчастную, меня; что ты уйти желал.

Желал ты или нет? Меня в том уверяли.

Я думаю, что то мне ложно объявляли.

Не верю я тому... Но ты, Эней, молчишь.

Не верю... ах, тиран! ты верить мне велишь!

Смятение твое и лютое молчанье

Есть смерти моея ужасно предсказанье.

Се плод моей любви, се наших жар сердец!

Сгораю я тобой и гибну наконец.

Взгляни ты на меня; почто страшишься видеть,

Которую возмог ты днесь возненавидеть?

Взгляни, Эней: не гнев узришь в лице моем,

Увидишь смерти тень единую на нем;

Взгляни ты на меня, приметь мое мученье.

Иль устрашаешься ты внити в сожаленье?

Мужайся, ты герой: отъемли жизнь мою

И, ах! без робости пронзай ты грудь сию

И сердце страстно, где твой образ обитая...

Не отягчай меня ты, мучась и страдая.

Днесь должно твердость нам обоим восприять,

Друг другу помощи проти́в себя давать.

Довольно без тебя я сам собой размучен:

И без дражайших слез твоих я злополучен.

Мужайся, утверди меня проти́в себя.

Любовь свою ко мне навеки истребя,

Вспомоществуй ты мне посчастливей всех быти,

Вспомоществуй в очах ток слезный затворити;

А ежели нельзя повелевать слезам,

Да будет в слабости подпорой слава нам,

Чтобы сказати мог весь мир, о нас жалея:

Не мог сразити рок Дидону и Энея...

Мне боги от тебя велят навек отстать.

Не может божество невинную карать.

Богами тщетно ты неверность закрываешь.

Зевес! ты, слыша ложь, его не поражаешь!

В сию ужасну ночь — о, гибельный удар!—

Он сам мне повелел тушить к Дидоне жар

И вспомнить мой обет. Нам должно расставаться.

Осмелится ль Эней богам сопротивляться?

Почто ж, жестокий! мне ты прежде не сказал.

Что сам Зевес твою любовь опровергал?

На то ли овладел моею ты душою,

Чтобы извлечь ее в сей день твоей рукою?

Удобно ль в радостях желать то предузнать,

Что наши радости возможет огорчать?

К утехам я любви одной стремясь всечасно,

От мыслей отвращал предведенье ужасно.

Я мыслил, что Зевес, гремящий в небесах,

Всю славу утвердил мою в твоих красах;

Что боги лютые, немилосерды боги

Не будут для тебя ко мне толико строги.

Но тщетно всё! Зевес на смерть идти велит.

Далеко от тебя Энея он стремит.

Предчувствую, со мной что может приключиться.

Уж сердце от меня готово отлучиться.

Все радости мои останутся с тобой.

Смертельный, лютый путь я вижу пред собой.

Я лишь тобою жизнь могу в себе питати...

Но, ах! я должен днесь о славе помышляти.

Беги, жестокий, ты и оставляй меня,

Беги, не буду я себя стыдить, стеня;

Не буду пред тобой вздыханьем унижаться:

Не хочешь быть со мной, — и я хочу расстаться.

Сего лишь я ждала, чтоб сами те уста,

Которых клятвами здесь полны все места,

Которы вечною любовью уверяли,

Чтоб те ж уста свою неверность возвещали,

Разлуку вечну мне веля с собой снести.

Узнала я тебя, Эней; навек прости...

Навек, увы! навек! о, слово преужасно

В любви сгорающим и зревшимся всечасно!

Как месяц, год снести возлюбленной твоей,

Чтоб разделяло нас толь множество морей;

Чтоб начинался день, и день оканчавался,

А ты б, драгой Эней, с Дидоной не видался?

Не боги, нет, меня оставити велят;

Нет, смерти моея бессмертны не хотят;

Ее желаешь ты. Коль винна я пред вами,

Разите, небеса, меня в сей час вы сами!

Чем гневаю богов? Тем разве их гневлю,

Что более всего, Эней, тебя люблю?

Иль хочешь смертию моей себя прославить?

Не оставляй меня, — мой дух меня оставит;

Не оставляй меня для горьких слез моих!

Тебе ль, Эней, тебе ль искать утехи в них?

Воспомни клятвы все, мне данные тобою,

И зри у ног твоих царицу пред собою.

Ах, что ты делаешь!

Не умерщвляй меня!

Иль, бедную на смерть, жестокий! обвиня,

Пронзи ты грудь мою дражайшею рукою:

Утешь хоть тем, когда не хочешь быть со мною.

Я жизни без тебя не возмогу стерпеть.

Что в свете мне, когда тебя не буду зреть!

Кому несчастная Дидона станет верить,

Когда и сам Эней пред нею лицемерит?

К кому, лишась, тебя, прибегну я, стеня?

Ни смертных, ни богов не будет для меня...

Я слышу стон в устах твоих!

Я стражду, рвуся;

И как не рваться мне? — с Дидоной расстаюся!

Днесь гибнет весь мой свет, теряю всё, что есть;

Тебя теряю, жизнь... но остается честь.

Размучен страстию, растерзан, беспокоен,

Тогда лишь буду я любви твоей достоин.

Любовь твоя тебя не станет посрамлять:

К герою будешь ты те вздохи устремлять.

Которы подаешь бегущему Энею.

Ступай; я более просити не умею.

Мне полно мучиться; я много слез лила

И долго пред тобой любовницей была;

Царица буду днесь. Довольствуйся геройством.

Оставь меня, пришлец, зверям подобный свойством.

Вещают, что в тебе бессмертных кровь течет,

Неправда, — лютый тигр тебе дал видеть свет,

В утробе ты зачат свирепейшия львицы!

Беги и удались несчастнейшей царицы!

Сокрой противный взор неверных ты очес,

В которых видела я прежде дар небес!

Сокройся, удались... О чем ты помышляешь?

Я мышлю, что ты гнев невинному являешь...

Итак, уж ты меня из сердца своего...

Я мышлю, что... ах, нет! не мышлю ничего!

Чтоб я, неверностью твоею огорченна,

Жалеть изменника была бы униженна!

Чтоб я... тиран! узнай, могу тебя забыть;

Я больше сделаю: хочу супругой быть

Тому, которого я прежде презирала,

Которому тебя я, льстец, предпочитала.

Я с Ярбом сопрягусь, с ним буду вечно жить:

В сей день и при тебе хочу я объявить.

В сей час к посланнику его...

Постой, жестока!

И ты, согласна став с свирепостию рока,

Наместо чтоб мою судьбину облегчить,

Стремишься смерть мою лишь боле отягчить!

Итак, о небо! я уже всего лишаюсь,

И не с возлюбленной я ныне разлучаюсь, —

С невестой Ярбовой...

Мне слава то велит.

Любовь сердца сплела, а слава разлучит.

Я славы голосу тебя не меньше внемлю;

Как ты, и я так честь себе в закон приемлю.

Иной узнает то, соединясь со мной,

Что можно с честию владети сей страной;

Что больше мой престол принесть возможет славы,

Как неизвестныя искание державы.

В ином я радости и счастье буду зреть,

Которые в тебе я льстилася иметь.

Иной мне возвратит всё, что тобою трачу.

Иной... ты слезы льешь, и я с тобою плачу!

Эней! не верь словам отчаянной любви;

Лишась тебя, умру!.. несчастну оживи!

Закрой мой гроб; мой дух уж с телом расстается!

Живи, дражайшая! Эней твой остается.

О, слово радостно, неожиданно мной!

Я душу предаю тебе с моей рукой.

Тимар, скажи жрецам мое ты повеленье,

Чтоб во́здали богам мое благодаренье

И украшали бы ко браку алтари.

Мы внидем в храм напредь вечерния зари.

А сам готовь мой трон с короною моею,

Те слабые дары любви моей Энею.

Я в храм иду, а ты ко Ярбовым послам;

Скажи, что вид иной стал паки всем делам;

Что к предприятию уж всё теперь готово

И что исполнится Тимаром данно слово.

Свирепа ада дщерь, надежда злобных, месть!

К чему несчастного стремишься ты привесть?

Лютейшей ярости мне в сердце яд вливая,

Влечешь меня на всё, мне очи закрывая...

Дидона нежну страсть удобна ощущать;

Но сердце кто ее дерзает обольщать?

Пришлец, ругаяся моей несносной части,

В утехах исчислять те станет все напасти,

Которы должен я от странника терпеть!

Он в прелестях ее всечасно будет зреть,

Колико счастлив он и сколько я несчастен!

Благополучен враг, а я лишь только страстен!

О ты, которого все чтут моим отцом,

Великий Ю́питер, держащий страшный гром!

Зри сыну твоему творенные досады!

Впервые для своей молю тебя отрады:

Когда ты мой отец, яви, что я твой сын.

Из мрака грозных туч, природы руша чин,

Мне сей ужасный день в ночь темну претворяя,

Не солнцем, молнией всю землю озаряя,

Вселенну потряси и громом поражай;

Низвергни город сей, блистай, греми, карай...

Но что! слова мои напрасно я теряю

И своего отца без пользы умоляю.

Когда ты не разишь, тебя отцом не чту

И только тщетную я зрю в тебе мечту:

Бессилен ты смягчить туши моей мученье.

Мне боги — фурии, отец мой — отомщенье!

Мой меч помощник мне; сей меч в моих руках

Без помощи твоей преобратит всё в прах!..

Ужо ль всё сделано? открыт ли путь мне к мести?

Мы можем внити в храм; но ты противу чести,

Еще дерзну сказать, желаешь поступить

И славу многих лет в минуту погубить.

Что в славе, коль она отмщати запрещает?

В обиде унывать — то славу помрачает.

В суровых тех местах, где обладаю я,

Не научилася жалеть любовь моя.

Пускай иной, снося отказ своей любезной,

Вздыхает с робостью, лиет из глаз ток слезный,

Отъемлющего всё совместника щадит!

Меня не плач, но кровь за муки наградит!

Одном свирепостью народ мой только славен;

Народа люта царь, ему хочу быть равен.

Страшуся, государь, твой грозный видя взор!

Ты ночным для себя соделаешь позор.

Теперь уж вся твоя надежда миновалась

И только месть одна утехою осталась.

Эней во храм вошел, победою гордясь,

Котору над царем обрел бегущий князь.

С Дидоной пред тобой он будет сочетаться.

Как, боги! может дух мой в теле удержаться:

От злости рвуся я, и рвуся от стыда.

Злодей во храм пошел — и я иду туда.

Отколе, Антенор?

Я храма удалился,

Чтоб стыд троян в глазах моих не совершился.

Когда ты лютость, рок, на Трою истощил,

На нас летящу смерть почто остановил?

Погибли б мы тогда отечества на лоне

И не были б рабы любови и Дидоне.

Всё гибнет, небеса! всё гибнет, Антенор!

Я шла во храм, но пыль столбом затмила взор.

Спираяся у врат, из храма все стремятся.

Посол гетульский там; мечами там разятся.

Стенанье, вопль и шум. Во храме мой Эней, —

Туда пошел со мной ждать радости своей,

А смерть он, может быть, незапную встречает

И, может быть, уже в сей час свой век скончает.

Спеши, о Антенор! и я иду с тобой.

Без пользы будет там приход, царица, твой.

Я чувств лишаюся, мои трепещут ноги.

Разите вы меня, о праведные боги!

Спасите только лишь Энея моего.

Виновна я, что он завета твоего,

О ты, отец богов! поднесь не мог исполнить;

Героя слабостью дерзнула я наполнить.

Щади его! твоя течет в Энее кровь.

Пускай, презрев мой стон, забыв мою любовь,

Возлюбленный навек отселе отъезжает...

Ах, что в отчаяньи любовь моя вещает!

Не ведаю, чего в тоске хочу моей:

Увы! хочу одной лишь смерти я своей.

Пусть мертвую меня оставит мой любезный,

На гробе он моем поток проливши слезный.

Что сделалось, скажи?

Весь храм смятеньем полн.

Насилу извлеклась народа я из волн.

Не видела ль... увы! спросить я не дерзаю.

Скажи... трепещет дух... где мой Эней?

Не знаю.

Смятением еще в сей час наполнен храм;

А ты не видела, увы! Энея там.

Конечно, он погиб, и нет уж в том сомненья.

Не можно описать толь страшного волненья.

Колеблется весь храм, трясутся стены в нем.

Вельможи и жрецы, в смятении своем,

Друг другу вон исход, тесняся, заграждают.

Разбиты алтари со треском упадают.

Там подавле́нных стон, там слышен звук мечей.

Иной гласит: погиб несча́стливый Эней!

Иной кричит: он жив, но пал посол тирана!

Исторглася оттоль в сомненье, бездыханна,

Трепещуща, без чувств, не зная ничего.

Увы! к жестокости страданья моего,

Елиза, придала ты больше мне мученья.

Сама иду во храм, лишаюся терпенья.

Ты хочешь жизнь свою опасности предать.

Что в жизни мне, когда Энея не видать?

Что в свете, коль его я в нем не буду зрети?

Пойду спасти его — иль купно умерети.

Что вижу я? Эней! драгой Эней, ты здрав!

Живу, рукой своей я варвара поправ.

Во храме я, тобой имея сердце пленно,

От смертных от богов к Дидоне отвлеченно,

К сердечным радостям всю душу обратив,

Присутства твоего я ждал, весь мир забыв.

Вельможи и народ в молчаньи предстояли,

Прихода твоего и сами боги ждали.

Ко жертвованью был готов священный лик.

Незапно восстает вдали смятенный крик.

Весь движется народ, от звука храм трепе́щет.

Как волны страшные к брегам вихрь сильный мещет

И извергает в них чудовище из вод, —

Таков, во ужасе волнуяся, народ,

Разверзшись, вдруг посла гетульска открывает.

Как молния, остр меч в руках его блистает,

Как углие, глаза кровавые горят,

От ярости уста безмолвные дрожат.

Предстать и меч вознесть — была одна минута;

Но я предупредил сего злодея люта:

Исторгнул меч из рук и в узы заключил.

Чудовище! тебя тому кто научил?

Кто право дал тебе?

О том не вопрошая,

Последуй строгости, ты часть мою свершая.

Убийца злой! посол великого царя!

Законы святости народов всех презря,

Достоин смерть вкусить ты, все стерпя мученья!

Коль хочешь жить, пади пред ним, проси прощенья!

Презрев, тебя в сей час из града изведут.

Хоть громы на меня с небес в сей час падут,

Хоть ад откроешь мне ты гневною рукою, —

Я сниду и во ад с неподлою душою.

С неподлою? тиран! неподлым хочешь быть,

А ты, как гнусный тать, в сей час дерзал разить.

Злодея нашего твоей даю я власти.

Эней, властителем его ты будешь части.

Стыдятся подданны правленья беглеца,

Досадой полны их против тебя сердца.

Блаженством подданных моих мой трон крепится.

Тиранам лишь одним рабов своих страшиться.

Теперь в руках моих и смерть и жизнь твоя, —

Ответствуй мне, скажи: тебе что сделал я?

Что привело тебя злодействовать Энею?

Но ты молчишь.

Как мне ответствовать злодею?

Отдай отъятый меч, с мечом я дам ответ.

За стыд мой кровь твоя ручьями потечет.

Кто Ахиллеса зрел и в поле с ним сражался,

Тот злости б Ярбова посла не убоялся;

Но славы моея я тем не собрегу,

Когда прерву ту жизнь, котору дать могу.

Ты жизнь мне дашь? к чему я приведен судьбою!

Рази; что в жизни мне, коль буду жить тобою!

Но гордость такова прилична ли рабу?

Покорство — часть твоя; вместись в твою судьбу.

Покорство! мне робеть? мне кланяться Энею?

Я к страху не привык и ползать не умею.

Того единого страшуся только я,

Чтоб даром не была твоим мне жизнь моя

Отъемли ты ее, она в твоей днесь воле.

Коль буду жити я, не жить злодею боле.

Покорства твоего не требует Эней;

И буду ли велик я низостью твоей?

И наглостью, что ты величеством считаешь,

В жестокости своей меня не унижаешь.

Стремися раздражать и рвись, тиранов раб:

Тому прощаю всё, кто предо мною слаб.

Ты, раздражив меня, возвыситися чаешь,

Но тщетна мысль твоя, и ты меня не знаешь.

Что знать мне о тебе? Бегущий ты Эней.

Но Ярба ты узнай: смотри — твой здесь злодей.

Узнай совместника, Дидоною прельщенна,

В окопах зри его, оружия лишенна.

Что ну́жды в том? Хоть царь, хоть раб, кто ты ни есть, —

Злодея зрю в тебе: твоя презренна месть,

Хотя б ты богом был, и бога б помрачила.

Благодари судьбе, что мне тебя вручила.

К несчастливым Эней не может быти строг.

На месте брани я врага сразить бы мог.

Опасность равная там славой озаряет, —

Но сильный честь свою свирепостью теряет.

Царь, пользуйся в сей час щедротою моей:

Энея ты не знал — узнай, кто есть Эней.

Злодею моему лютейшему прощаю,

Ему я честь, и жизнь, и вольность возвращаю.

Сняв узы, воины, отдайте меч ему.

Приемлю дар тебе на гибель самому.

Щедроту чувствую, но от кого? о, боги!

В стыде мой рвется дух; меня не держат ноги!

Я в узах был, и был ко смерти осужден;

Энею должен всем, Энеем свобожден!

Речь кажда на главе власы мои вздымает!

Щедрота вражеска лишь злобу умножает.

Стократ довольней бы своим я роком был,

Коль милостью б мой враг меня не отягчил.

Энеем я живу! Энеем свет сей вижу!

Я мерзостен себе, себя я ненавижу.

Но злобой я клянусь на то лишь только жить,

Чтоб кровию твоей бесчестие омыть.

Мечом клянусь, мне сим твоим дражайшим даром,

В сию же ночь предстать тебе во гневе яром.

Коль хочешь, можешь, рок, еще меня разить;

Я всё тебе прощу, когда могу отмстить.

Дидона чрез меня то Ярбу возвещает,

Что за злодействие ему не отомщает;

Чтоб шел из града вон в сей час он неврежден,

И будет воинством он сим препровожден.

Иду из града вон; но пусть Дидона знает,

Что люта месть ее с Энеем ожидает.

Внемлите, небеса, молению троян!

Освободите их от сих противных стран!

Представьте мне в любви померкшего героя,

Энея, кем должна воздвигнута быть Троя!

Внушите силу вы глаголу моему,

Что был он и что стал, дать чувствовать ему!

Се он

Не мыслил я, чтоб мог того увидеть,

Который должен днесь меня возненавидеть.

Взирая на тебя, я совестью грызусь.

И я, узрев тебя, от горести мятусь.

Представилися мне пергамские герои,

Сыны, защитники низверженныя Трои:

Гекто́р, Троил и сам представился Эней.

Ты помнишь ли себя?.. Нет, в слабости своей

В сей час, когда мой глас героев исчисляет,

Анхизов сын красы Дидоны вображает.

Царица, коея дивится власти свет...

Кто из граждан твоих, тебе исшедших вслед,

Из коих многие Энею кровью равны,

Клятв преступления твои узрев бесславны,

На троне зря тебя, не будет огорчен?

Что в том, что будешь ты в порфиру облечен?

Величеством твой век лишь только помрачится,

Порок в лучах венца ужаснее явится;

Нa трона высоте бесчестие видней.

Меч правосудия ты над главой своей,

Карающ меч богов, всечасно зрети будешь;

Лишь помня гнев небес, ты скиптр в руках забудешь.

Ступай и пре́зри скиптр, вручаемый женой!

Но дух останется навек в Дидоне мой.

Могу ль снести из уст Дидониных укоры

И плачущих очей прежалостные взоры?

Могу ль свой долг тогда на память призывать

От сердца как ее свое я стану рвать?

Погибни лучше всё: Италия и слава,

И света целого обещанна держава!

Вторично пламенем ты, Троя, истребись!..

Ах, что вещаю я!..

Несчастный, устрашись!

Зевес! такую речь из уст его внимая,

Ты гром свой удержи, ослабшему прощая.

Оставь!.. весь ум его мрачит кипяща кровь.

Прости! не он то рек: сказала то любовь.

Оставь мне то, Зевес, пороков истребитель!

Оставь мою вину и ты, драгой родитель!

Не укоряй меня: я сам себя стыжусь.

Жестокая любовь! я днесь тебя страшусь.

Она, Эней, тебя со Троей разлучает.

Се Гектор смертные оковы разрывает

И сильною рукой недра земли трясет,

Взирает на тебя и, зря, не познает.

Великая душа! о тень окровавленна!

С тобою наша вся надежда заключенна.

Оставь мне то, герой, что рушу твой покой!

Я знаю, страждешь ты, днесь слыша голос мой,

И за отечество Энея укоряешь,

И раны все свои кровавы исчисляешь...

Не стало Гектора, и уж Энея нет;

Не пал наш град тогда — се Троя днесь падет.

Любовь твои дела геройски помрачает

И прежней славы лавр с главы твоей снимает.

Но если славу ты уже престал любить,

Котора может нас с бессмертными сравнить,

Когда ты не герой, то ужасом тронися:

Воспомни клятвы ты и клятв своих страшися.

Зевес, которого тобой презрен предел,

В Италии искать отечества велел.

Представь себе, что ты пренебрегать дерзаешь, —

Весь гром ты на себя небесный привлекаешь!

Вострепещи и зри источник горьких слез,

Всех спутников из сих лиющийся очес;

Зри тень родителя унылу, раздраженну,

Презрением к тебе и гневом воспаленну.

Анхиз! се твой Эней... Внимай, он вопиет:

Энея зреть хочу; но здесь Энея нет!

Познай, Анхиз, познай несчастного ты сына!

О, должность! о, любовь! о, грозная судьбина!

Коль рок велит, пойдем и сей оставим град,

Порочны узы где мой страстный дух тягчат,

Которых я бегу, которыми прельщаюсь.

Любовь оставил я и славе подвергаюсь.

Ты паки стал Эней, герой и кровь богов!

Восторгом я пленен от звука оных слов.

Поди к Дидоне ты, смягчи мое страданье,

Прими к ней от меня, от ней ко мне прощанье,

А я, чтоб сей удар несноснейший стерпеть,

В последний раз ее в сей час не буду зреть;

Не буду взором я прекрасным наслаждаться;

Идущему на смерть, мне должно утверждаться.

Умерь в ней скорбь, меня удобну погубить,

Скажи ты ей, мой друг, что буду ввек любить;

Что, вести вняв о ней печальны и жестоки,

В отчаяньи пролью не слез, но крови токи;

Скажи... но от меня ты отвращаешь взор.

Жалей меня, жалей, любезный Антенор!

Я не презрения, но жалости достоин.

Смотри, как страстию твой ныне дух расстроен!

Любовь порочишь ты; но тщетно узы рвешь,

Тщась слезы удержать, потоки слез лиешь.

Прости! Я всё гублю, чем жизнь меня прельщает.

В мучительную смерть рок дни преобращает,

Которы мыслил я Дидоне посвятить.

Я слез поток лию и буду вечно лить.

Но не воображай, чтоб я, страшася бедства,

К спокойству своему желал бесславна средства,

Чтобы, как боги мне прославиться велят,

Не смел бы я хотеть оставити сей град.

Яви то днесь, души все силы собирая,

И превзойди себя ты, страсть превозмогая.

Беги! нам в том сама способна будет ночь;

Мы побеждаем страсть, бежа от страсти прочь.

Пойдем... но должно нам бессмертных вопросити,

Нам должно жертвами их в помощь пригласити.

Побудем здесь еще, останемся на час.

Приметь ты страстного в словах сих сердца глас.

Терзаясь, ослабев, к богам идти желаешь;

Но ведай, не к богам — ты к страсти прибегаешь.

Обманываешь сам ты в горести себя,

И страждешь ты, Эней, свою болезнь любя.

Останься здесь на час, чтобы навек остаться.

Как будет, ах! о том Дидона сокрушаться!

Умрет она, — а я прекрасну погублю.

Я варвар, Антенор, богов я прогневлю.

Богов, Эней! богов уже ты огорчаешь;

Иль гнева их еще доднесь не ощущаешь?

Воспомни меч, в сей день на грудь твою взнесен, —

Ты для раскаянья от смерти свобожден.

О, нестерпима часть! о ты, вершина бедства!

Так мне с Дидоной быть ни малого нет средства?

В тебе, дражайша, всё, что в свете я люблю,

И ты пылаешь мной, а я тебя гублю!

Могу ли варварством я быть на свете славен?

Я жесточайшему злодею буду равен.

Но что ж троянам мне сказать?

Увы! вели,

Любезный Антенор, готовить корабли.

Вам, боги, предаю Дидону я несчастну!

Избавьте бед ее, храните вы прекрасну!

Еще по всей земле простерта темнота.

Какая мысль твою встревожила мечта,

Что ты спокойство сна так рано разрушаешь?

Эней мечтался мне, — еще ли вопрошаешь!

О, сон пресладостный, прервавший мне покой!

Энея видела, идущего со мной

Во храме утвердить сердечно сочетанье:

Мой вникнув страстный дух в толь лестное мечтанье,

Восторгом радости во мне вострепетал,

И сон движеньем сим от глаз моих отстал.

Но ночь еще своей завесы не снимает

И час Энея зреть Дидону убегает.

Поди, Елиза, ты: вели сказать ему,

Чтоб сердцу, сна отстав, отдался моему

Скажи, хоть я всегда, не зря его, скучала,

Но ввек его еще так видеть не желала.

Изменою ли то иль силой, может быть,

Ярб с воинством во град в сей час дерзнул вступить.

Еще ли бедствие от Ярба мне осталось?

Энея нет со мной! ах, что с Энеем сталось?

Спеши, чтоб воинство, устроенно на бой,

Умреть иль победить готовилось со мной.

Се час, в который я рабов познаю верность,

И мзду получит ли щедрот моих безмерность?

Я добродетели днесь буду ждать плодов.

Узнаю смертных я, узнаю и богов.

Но между тем еще Энея нет со мною;

Страдает грудь моя, наполненна тоскою.

Елизы я не зрю, и, ах, Энея нет!

Мне медленность сия предвесть беды дает.

Скажи, Арсина, мне, открой мои напасти,

Где делся мой Эней?

Старанье тщетной страсти!

Уж бесполезна вся твоя к нему любовь.

Свершилось всё, и Ярб дражайшу пролил кровь.

Энея кровь? Он здрав, неверный, пребывает;

Эней живет; но, ах! Дидона погибает.

Забыв все благости и нежность всю твою,

Оставил город сей в несчастну ночь сию.

О, небеса!.. где я?.. Арсина! ты ль вещаешь?

Не ложну весть, увы! из уст моих внимаешь.

Я в тех местах была, где прежде жил Эней;

Но пусты все места; у стражи я твоей,

Тому дивясь, о всем с раченьем вопрошала;

Единогласно мне вся стража отвечала:

Отсель к брегам морским в полно́чь прошел Эней;

К брегам пришла — уж нет его и кораблей;

Лишь волны, ветрами отселе отвращаясь,

Бежали от брегов, с неверным соглашаясь.

Свершилось всё. Эней!

Уж нет его с тобой.

Уж нет его!.. о, льстец!.. отъято всё судьбой!

Надежда, счастие, что ни было священно, —

От сердца моего всё ныне похищенно.

Всё отлетело прочь, осталась смерть одна!

Познав теперь, как страсть любовная вредна,

Царица будь, забыв любовь, презрев неверность.

Ты ведаешь любви моей к нему безмерность:

Я странника сего, льстеца, от волн спасла;

Царей, престолы, честь — всё в жертву принесла.

Дидона для него вселенную теряет!

А он, о злейший тигр! Дидону оставляет!

Престань ты тщетное стенанье испускать,

Забудь неверного: днесь должно град спасать.

Удар удару вслед против меня стремится.

Иль должно было всем бедам соединиться,

Чтобы несчастную Дидону погубить?

Почто, изменою желая поразить,

Мне сердца не пронзил, отселе отъезжая?

Ты больше варвар стал, быть меньше не дерзая!

Когда бы умертвил меня своей рукой,

Была б я счастливей, Эней, тогда тобой:

Что ты неверен стал, того б не ощутила;

Сраженная тобой, я б сладку смерть вкусила.

Забудь того, тебя который сам забыл.

За милости твои вот чем он заплатил!

И ты, судьба, его со гневом не карала!

Он смерть готовил мне, а я льстецом сгорала!

Стенанья, горести во гроб тебя влекут.

Стыдися слез, что днесь из глаз твоих текут.

Сии горчайших слез лиющися потоки

Суть крови моея предвестники жестоки!..

Се при́дет Ярб ко мне; увидит он меня,

О злом изменнике рыдающу, стеня, —

Кикой мне стыд! ему какая тем отрада!

Се, скажет лютый Ярб, за муки мне награда,

Которы я терпел презрением ея;

Узнает гордая теперь, как рвался я.

Се часть ее уже с моею днесь сравненна.

Я ею был презрен, она другим презренна. —

О, небеса!

Оставь ты тщетну мысль сию;

Скрепись и одолей жестоку скорбь свою.

Скрепиться мне? иль мой любезный возвратится?

Эней, тобою лишь Дидона оживится!

Погибни всё теперь: не мне уже владеть.

Я света не могу прекрасна солнца зреть.

Корона, жизнь и всё меня обременяет;

Противно всё, всё здесь Энея вспоминает.

Куда ни обращусь, все здешние места

На мысль приводят мне неверного уста.

Но, ах! Энея нет, а плачет лишь Дидона!

Причина твоего неукротима стона,

Любезный твой, письмо оставил здесь Эней.

Ты, может быть, найдешь к утехе что твоей...

Подай... подай... Чего теперь еще страшиться?

Почто мне трепетать? он может возвратиться...

Он хочет, может быть, Дидону испытать...

Он, может быть... Прочтем; возможно ль всё узнать?..

Лобзаю я черты, черты руки любезной,

И орошает их очей моих ток слезный.

Страшусь читать, страшусь я всё себе открыть...

Чего ж страшиться мне? могу ль несчастней быть?

«Разгневанных богов жестокие законы

Определили жизнь мою на вечны стоны;

Определили мне, тебя навек лишась,

В путь славы шествовать, во горести крушась.

Дидона! покорись богов бессмертной воле,

Храни дражайшу жизнь, подвергнись нашей доле.

Коль хочешь ты, чтоб жил на свете твой Эней,

Умерь тоску, живи для жизни ты моей!»

Живи!.. Нет, я умру! ты жить повелеваешь,

А сам, жестокий! сам меня ты убиваешь!..

Стремись, беги, скорей направить повели

Врагам бегущим вслед из града корабли!

Но солнца луч еще земли не освещает,

И ночь бегущих путь от наших глаз скрывает.

О, ночь! престрашна ночь! покров злодейских дел,

В которую Эней в неверности успел!

О льстивый сон! почто не стал ты сном мне вечным!

И вместо чтоб манить спокойствием сердечным,

Почто призра́ком ты, внушить могущим страх,

Спокойства не прервав, в ужаснейших мечтах

Не предвещал ты мне свершаемого бедства?

Я, востревоженна, еще нашла бы средства

Клятвопреступника жестока удержать;

В отчаяньи я всё дерзнула б предприять:

Я, грудь его пронзив, свою бы поразила

И смертию себя с неверным съединила.

Престань, терзаяся, царица, нас крушить:

Страданием нельзя утраты возвратить,

И все стенания твои уже напрасны.

Сокройтесь от меня: мне смертны все ужасны!

Всё полно кажется изменою в сей час.

Сокройтесь от меня, подите прочь от глаз!

Или виною мы твоей напасти были?

Вы, боги и Эней, и все мне изменили!

Почто не знали вы, что сей пергамский льстец

Коварством мне плетет толь пагубный конец?

Вы видеть то могли, но видеть не хотели;

О счастье вы своей царицы не радели.

Вы знали всё; и как, увы! всего не знать?

Старался ль он свое намеренье скрывать?

Злодействия его все были откровенны.

Давно ли корабли злодея соруженны?

В которые часы ходил он ко брегам

Готовить смерть и всё мое несчастье там?

В средине ль дня или в средине темной ночи?

Что, ах! того мои не смели видеть очи,

Не чудно то: я весь теряла разум в нем.

Казался богом мне во сердце он моем...

Сокройтесь от меня, несчастную оставьте

И мук моих своим отсутствием убавьте.

Вы все противны мне; со мной Энея нет!

О, час! смертельный час! собор лютейших бед!

К кому прибегнуть мне? к кому мне обратиться?

Почто все от меня стремятся удалиться?

Иль без Энея вид Дидонин страх нанес?

Иль для меня весь мир в сей страшный час исчез?

И жалости ко мне никто не ощущает;

Никто мне в грудь меча острейша не вонзает.

Неизбежимая погибель нам грозит:

Ярб лютый город весь во пепел превратит.

Упиться кровию уж воины алкая

И с пламенем в руках по улицам сверкая,

Жестокостью царя наполненны, летят.

Но се уж варвары к тебе с царем спешат.

Зри гордости твоей печально окончанье:

Куда ни обратись, везде тебе терзанье.

Любезный твой Эней, твоих страшася бед,

Оставил по себе бесчестный бегства след.

Сомкнувшися вдали пучина с небесами,

Закрыла корабли пред нашими глазами.

Над пропастями твой престол в сей час висит,

Его низвергнуть вихрь в моих руках шумит.

Увидь сии мечи, воззри на сей ты пламень:

Вмиг не останется на камени здесь камень.

Когда меня к бедам определяет рок,

Почто к рабам моим невинным ты жесток?

Приемли острый меч в свои тирански персты.

Все к гибели моей тебе пути отверсты.

Вот грудь моя: рази, окончи жизнь мою

И истощи на мне одной всю злость твою.

Постой, тебе еще осталося спасенье.

Ты можешь укротить мое ожесточенье

И грома моего удар остановить,

От гибели себя и град освободить...

Спасися... должно ли, чтобы тебя избавить,

У ног твоих себя мне низостью бесславить?..

Я ведаю, что рок тебя не мне судил,

Что Ярб тобой презрен, что Ярб тебе не мил.

Но волею моей не время уж гнушаться;

Погибнуть должно днесь — иль с Ярбом сочетаться.

Сей день, несчастный день назначен мне судьбой

Иль всё сразить или во брак вступить с тобой.

Пойдем; но ты молчишь и мне не отвечаешь.

По всем местам ты взор отчаянный бросаешь.

Энея ищешь ты жестока! вижу я.

В сей самый час душа страдающа твоя...

Эней мне мил один, а ты один ужасен!

Зачем пришел ко мне? поди, твой труд напрасен;

Поди, жестокий тигр, скорей от глаз моих!

Я не страшилась гроз и не страшуся их,

И робостью моей души не унижаю.

Царица я была, царицей умираю.

Жалею, что, прося народ мой сохранить,

К тирану просьбою могла я снисходить.

Вонзай меч в грудь мою, ввергайся в отомщенье.

Вина всех бед моих, скончай мое мученье.

Когда б ты не был здесь, лютейший мой злодей!

Супругом бы мне был возлюбленный Эней;

Когда б не ты, в сей час Дидона б не страдала.

Рази скорей: мне жизнь моя ужасна стала.

Внимай: хотя Эней меня навек сгубил,

Но, знай, Эней еще и днесь мне столько мил,

Что лучше для него желаю умерети,

Чем жить с тобой всегда, тебя всечасно зрети.

Еще единый миг — погибнет весь твой град;

Стрел тучи огненных в минуту полетят.

Уж смерть, разинув зев, моей подвластна воле.

В последний раз прошу: твоей покорствуй доле.

Нет! варварствуй, тиран! срывай с главы венец!

И, царству моему соделавши конец,

Приемли скипетр мой рукой окровавленной!

Владей над мертвыми в стране опустошенной!

Яви, злодейством сим умножив тьму грехов,

Неправоту или бессилие богов!

Пускай по всей земле в предбудущие веки

Со страхом о тебе услышат человеки.

Пусть злейши варвары то будут ставить в студ,

Коль именем твоим их смертны нарекут.

Ступай, в свирепости бросай огонь на зданье;

Но в ярости своей себе найдешь каранье,

Злодействием своим накажешь сам себя:

Из гроба буду гнать повсюду я тебя,

Везде тебе, во всем всечасно представляться,

Всечасно совестью ты будешь угрызаться.

Хоть из тиранских душ вся жалость изгнана,

Но совесть им еще карающа дана,

Котора сча́стливых злодеев потрясает,

Вселяет тартар в них и ими их карает.

Ступайте, воины, моей вы злости вслед.

Ужели надо мной окончилась тьма бед,

К которым я на свет была произведенна?

Лишаюся всего, и часть моя свершенна.

Благодарю тебя, немилосердый рок!

Ты столько был ко мне, несча́стливой, жесток,

Что больше ты явить суровства не умеешь!

Ты силы истощил и в лютостях слабеешь.

А ты, Эней! хотя несчастну погубил,

Вина всех бед моих, — но ты еще мне мил.

Любила я тебя, тебе венец вручая,

Любила счастлива, люблю и умирая.

Я знаю, страждешь ты в сей час, подобно мне,

И, обращая взор к плачевной сей стране,

Близ смерти ты меня стенящу вображаешь

И в мыслях кровь мою слезами омываешь,

Которую тебе на жертву я пролью;

Чтоб оживить меня, ты жизнь даешь свою

И, может быть, в сей час желаешь возвратиться;

Жестокий! возвратись: Дидона оживится.

Уж нет спасения, и твой плачевный град —

О, страшно зрелище! — весь пламенем объят,

И дымом солнца луч, как мрачной тучей, тмится.

Смягчись, жестокая, — и пламень потуши́тся!

Спеши... или чтоб грудь противну растерзать,

Ты хочешь всё с собой погибели предать?

Услышь народа стон и треск падуща зданья.

Не медли окончать ты Ярбовы страданья.

Уж вихри пламенны теперь вблизи ревут.

Все жители со мной к ногам твоим падут.

Спасись! Уж Ярб себя впоследни унижает.

Спасись! Се храмина уже сия пылает.

Мне есть спасение, хочу себя спасти.

Мне с Ярбом гнусен свет; драгой Эней, прости!

Весь град, кончаяся, падет с своей царицей.

Да будет Карфаген Дидониной гробницей!

Дидона!.. нет ее!.. Я, злобой омрачен,

Бросая гром, своим сам громом поражен.

Доколе буду зреть твои всечасно очи,

В слезах не зрящи дней, без сна во мраке ночи?

Пятнадцать лет в тоске и горести презлой

Страдая, помощи не видишь никакой.

Убийца моего супруга на престоле,

Мой сын во бедности и мать его в неволе.

Ах! как не рваться мне? Ты знаешь всю напасть:

Малейши радости моя несносна часть

Удобна ли вместить? Всей помощи лишенна,

Давно бы жизнь моя была бы прекращенна, —

Но сын, любезный сын! надежда вся моя,

Еще крепит мой дух, и жизни своея.

В пустынях и лесах течением плачевным

Принудил жизнь мою к мучениям вседневным,

Принудил горести и низости сносить:

Чтоб сына мне спасти, должна я в рабстве жить.

К спасению его дорога есть иная:

Тиран твой лютый, Мал, почтенье вспоминая,

Которо должен он хранить своим князьям,

И добродетели склоняясь ко стезям,

Он злобу укрощать прошедшу начинает

И браком разделить с тобою трон желает.

Что в троне мне? Не мне престолом обладать,

Но сыну моему. Погибни, злая мать,

То сердце варварско, душа та, алчна власти,

Котора, веселясь сыновния напасти,

Чтоб в пышности провесть дни века своего,

Приемлет за себя наследие его!

Но Святослав, твой сын, в ком вся твоя отрада,

Еще в младенчестве отторжен здешня града,

Неведомо, в какой стране хранится он.

Пятнадцать лет тому, как твой плачевный стон

В отечество его без пользы призывает

И вести никакой о нем не получает.

Володу часть его и жизнь поручена.

Не может быть бедой душа отягчена,

Отчаяньем, тоской, печалью изнуренна,

Днесь сына твоего со телом разлученна.

А вы то можете, о боги! допустить,

Остаток можете той крови истребить,

Что вами в Рурике владети здесь избранна!

Тиранством будет кровь геройская попранна,

И, гнева вашего злодейство не боясь,

На троне возлежать ввек будет, вам смеясь!

Но праведны судьбы́ бессмертных мне известны,

И кровь мою хранят правители небесны.

Пять лет тому назад Волод ко мне писал,

Что в добродетели при нем мой сын взрастал,

Лишь пребывания не объявил он места, —

Надежда не тщетна́, ты видишь то, Всевеста.

Пять лет тому прошло, и боле ничего

Ты слышать не могла уж после от него.

А если сына нет — тебе велит то слава,

Чтобы тобой была разделена держава,

Котору хочет сам тебе вручить тиран:

На трон тебя зовет блаженство здешних стран.

Коль сына больше нет — нет ну́жды мне в престоле,

Нет нужды в смертных мне, в богах нет нужды боле;

И мне ль, взошед на трон, убийце быть женой,

Которым свержен в гроб супруг любезный мой?

О, смерть! всегдашнее в уме воображенье!

О, ночь! О, страшна ночь! Ужасно пробужденье!

Пылает город весь, багреют небеса;

«Измена! — вопиют во мраке голоса. —

Измена, гибнет град!» Представь оружья блески,

Смятенье, топот, вопль, падуща зданья трески,

Стенанье раненых — убийства в страшный час.

Внимай прежалобный в тревоге оный глас:

«Спасайте Игоря, его сынов, супругу!» ...

Плывуща зри в крови, чертогов сих к округу,

Тирана лютого, зри: пламень и мечи

Велит злодей на смерть супруга извлечи.

Оставили тогда и смертны нас, и боги!

Как вихрь, врывается тиран в сии чертоги;

С оружием в руках рыка́ет Мал, как лев,

Он ищет до́бычи своей, разинув зев.

О, вид прежалостный! Здесь, кровью обагренный,

Драгой супруг, в груди имея меч вонзенный,

Последни вздохи здесь в моих руках пускал;

Здесь два мои сыны, которых рок мне дал,

Чтоб злейшему они тирану были жертвы,

Взирая на меня раздранны, полумертвы,

Просили помощи: о рок! свирепый рок!

Довольно ли ты нас тогда терзати мог?

Един остался сын... Я, боги, всё забуду,

Коль сына своего в короне зрети буду,

Когда, Володом он храненный, из лесов,

Тирана поразив, взойдет на трон отцов.

Пятнадцать лет свет зрит меня в плененьи сиру, —

За муки все ему отдайте вы порфиру!

Но если оный брак ужасен для тебя,

То, сына своего толико ты любя,

Умери гордости, скрывая сердца рану,

Во гневе не являй противностей тирану,

Притворством скрыв себя, склонна к нему кажись

И хоть наружностью с тираном примирись.

Притворства низостью и гнусностью коварства

Вселенныя снискать я не желаю царства.

В короне ль, в бедстве ли, я равный дух брегу

И Ольге изменить вовеки не могу.

Воспомни то, как смерть вокруг меня летала, —

Объята гибелью, иль Ольга трепетала?

Тиранов острый меч взносился на меня, —

Я зрела страшный меч — и зрела, не стеня.

Чего ж страшиться мне, коль смерти не страшуся.

Но сын...

А если я и сына уж лишуся,

Тогда я, может быть, отмщением горя,

С тираном вниду в брак и, душу претворя,

Пред алтарем богов, не зря их правосудья,

Десницу с острием смертельного орудья

Вонзив тирану в грудь, злодея накажу

И к правосудью путь бессмертным покажу.

Но се Мирвед спешит с известием о сыне.

Скажи, где сын? В какой он кроется пустыне,

В каких лесах живет, и где ты зрел его,

Увижу ль мстителя драгого моего;

И скоро ль будет здесь каратель сей злодея?

Но грозен ли мой сын, в руках тот меч имея,

Тот меч, которым мой супруг врагов разил?

Сей меч свидетелем часов ужасных был:

Когда предерзкий раб, Мал, хитрости посредством,

Престола хищник сей, весь град наполнив бедством,

Супруга моего пронзил в глазах моих,

Младенца-сына скрыв в объятиях своих,

Володу отдала оружие и сына.

Открыта ль сыну вся гоняща нас судьбина?

Он знает ли, кто мать его, кто был отец?

Он знает ли, что месть ему отдаст венец?..

Но ты молчишь, Мирвед?

Ты зришь меня смущенна,

С незнанием к тебе о князе возвращенна:

Я, тщетно к помощи склоняя небеса,

Без пользы пробегал и горы и леса —

Волода имени не слышно ниотколе.

Се упование зреть сына на престоле!

О рок! наместо чтоб ему взойти на трон,

Свирепый рок, во гроб тобой низвержен он!

Престань ты горести вдаваться бесполезной,

Напрасен, может быть, в очах твоих ток слезный:

А может быть, Волод, усердием горя,

От Мала лютого опасности предзря,

Надежду росскую в твоем несчастном сыне

В непроходимыя скрывает днесь пустыне.

А может быть, уже с Володом на пути

Твой сын сюда спешит с отмщением прийти

И, может быть, в сей час, в те самые минуты,

Как сердце матери снедают скорби люты,

Щитом божественным от злобы огражден,

Тиранство чтоб попрать, ко граду приближен.

Приближься из лесов к родительскому трону,

Срывай, любезный сын, с главы врага корону,

Да с трона варвар сей окровавлен падет,

Да в своея крови ту горесть изопьет,

Котору чувствую супруга я кончиной, —

От радости умру довольна я судьбиной;

Коль должно погибать, погибну не стеня;

Да упадет злодей — и по́лно для меня;

Да упадет... Но, ах! отмщением пылаю,

А средства я к тому нималого не знаю.

Плененна, в бедности оставленна от всех,

Всё отнял у меня злодействия успех:

Со счастием — меня оставили все други,

Супруга подданны не знают уж супруги;

И весь меня, увы! оставил ныне свет,

Остались только сын, Волод и ты, Мирвед:

На верности твоей надежду устрояю.

Что может верность та, которую являю?

И, пламень ревности старался хранить,

Сердца я россиян бессилен вспламенить.

Их страха мраз объял; тираном устрашенны

И тяжка скипетра под игом удрученны,

Те россы славные дерзают трепетать,

Которые могли вселенну устрашать;

Супруга твоего те горды львы под властью,

Как агнов днесь толпа, ослабленны напастью,

Пужливы, счастию тирана вслед идут

И, руку гнусную его лобзая, мрут.

Нет добродетели иль добродетель мертва:

На свете всё тиран — иль всё на свете жертва.

Однако нам еще не должно унывать,

Когда мой сын живет, мы можем уповать;

Но, между тем, поди и рассевай в народе,

Что скоро при́дет князь, князь россов ко свободе;

Что правосудья меч над варваром висит

И над его главой уж гнев богов гремит.

О, если придет князь, надеюся не ложно,

Что подданны к нему склонятся непреложно,

И только лишь сие светило востечет,

Оно унынья мрак в народе пресечет;

Погасший слабо жар во граде возгорится,

Злодействие тогда тирана обновится...

Но се тиран идет, скрывай себя пред ним

И воли не давай ты чувствиям своим.

Мне должно сердце днесь открыта пред тобою

И к нашему казать путь общему покою.

От времени того, как я взошел на трон,

Хотя твой праведный, но мне опасный стон

Колеблет мой престол, победою мне данный,

Преславной властию венец мне оправданный

Вдовица княжеска в рыдании своем

Хоть россам и явит похищенным венцом,

Но ведает о том пространная вселенна,

Что мною предков лини, обида отомщенна.

Вам не были мои подвластны праотцы,

Сияли собственны на их главах венцы,

Лишь силой, коею на свете всё решится,

Древляне вольности должны были лишиться.

Служили долго мы, но узы я расшиб,

С которыми наш стыд и твой супруг погиб.

Древляне долго лет пребыли притесненны —

Древляне властвуют, а россы покоренны.

Престань ты гордостью и мщеньем рвати грудь:

Превратны счастия обыкновенны суть.

Я знаю, с трона как падение несносно:

Всё счастье после нам быть кажется поносно;

Для гордыя души, коль больше скиптра нет,

С погибелью венца и целый гибнет свет.

Но ты, верь, Ольга, мне, возможешь то поправить

И славу прежнюю возможешь мной восставить:

Открыты степени тебе на трон вступать,

Но должен брак тебя ко мне препровождать.

Не мысли, чтоб красам твоим еще цветущим,

Предлогов от врага таких в сей час не ждущим,

Я нравиться хотел, представя седины́

Правленьем тягостным обширной сей страны,

Трудами бранными обременен, годами,

Могу ли на тебя взирать любви очами?

Но та властителям не нужна суета,

Прельщать царей должна иная красота —

Едина слава их к согласью привлекает.

Венца желаешь ты — венец на мне блистает.

Не внемли гордости ты тщетныя своей:

Супруга наших ты, и мать, и дочь князей,

Но то, коль силы нет, единое мечтанье.

Оставь бесплодное отмщенья упованье:

Нет способов к тому, и подданны твои,

Взирая на дела преславные мои,

Не смея власть винить, врученну мне судьбою,

Мне право отдают владети над собою.

Могла б сначала ты, как я приял венец,

Пучину буйную народных здесь сердец

Подвигнув сил моих еще на слабо зданье,

Разрушить моея державы основанье;

Но днесь устроена претверда мною связь,

И не убийца Мал — победоносный князь.

Со мною побеждать днесь россы приучились,

Злодействия мои победами закрылись.

Зри, Ольга, дел моих и подвигов ты плод:

Страшится наших сил и Константинов род;

Коварный грек на нас оружье изощряет —

Намеренье его мой дух не ужасает;

И прежде, нежели я здесь узрю врагов,

Нас Черный узрит понт поверх своих валов.

Но как возможно мне, от трона отлученну,

Для пользы общия войною отягченну,

Россию защищать, злодейку видя в ней,

Котора всякий час в жестокости своей,

Единственно всю мысль ко мщенью простирая,

России пользу, честь во злобе презирая,

Когда бы возмогла вселенну подарить,

Дала б ее тому, кто б мог мне грудь пронзить?

В моем присутстве трон мой, страхом окруженный,

Отсутствием моим изменник дерзновенный

Тобою ободрен, — возможет потрясти.

Чтоб только месть твою к успеху привести;

На благо общества нимало не взирая,

Во пользе твоея свою он сокрывая,

Дерзнет, отечество россиян возмутя,

Для корысти своей всех славу прекратя

И опровергнув всё в намерении злостном,

Остановить меня в пути победоносном. —

Мне должно браком то с тобой предупредить

Тогда ты для себя не станешь мне вредить.

И если в Ольге Мал злодейку ныне видит,

Супругой став, меня хоть будешь ненавидеть,

Но, чтя себя и честь свою всегда храня,

И ненавидючи — ты защитишь меня:

Хоть Ольгиных я бед ужаснейших содетель,

Но знаю Ольгу я и чту в ней добродетель.

А ежели тобой отвержен будет брак,

В темницу вечную тебя сокроет мрак.

Не буду винен я, тебя тесня во узах.

И если быть нельзя обоим нам в союзах,

Генителями нам друг другу должно быть.

Ты то же бы могла со мною учинить,

Когда бы силу ты и власть на то имела,

Я то делаю, что б сделать ты хотела.

Необходимости во мне виня закон,

Теперь ты избирай темницу или трон.

Реши свою судьбу.

В темницу я готова.

Чтобы избегнути от рока смертно злого

И от небес, меня которы толь губя́т,

В темницу я иду — сошла бы и во ад.

Известна твоея мне гордости причина:

Сокрытии от меня ты ждешь прибытья сына.

Так сын мой на тебя уже наводит страх!

Мой сын, несчастный сын, в пустынях и лесах,

Питаясь горестью, во бедности стонает,

А раб его меня со трона притесняет.

Но раб такой, как я, — достойный князем быть,

Могущий царствовать, земных владык учить,

Удобен твоему казать путь сыну к славе

И первый, кто достиг над смертными к державе, —

Не родом был он князь — достоин был владеть.

Преславных праотцев нет нужды мне иметь:

Породой славные на свете суть не редки.

Престол мой есть мой род, мои победы — предки.

Пускай твой при́дет сын, воспитанный в лесах,

Учиться у меня владети в сих странах:

Я славы в тяжкий путь его наставлю младость,

И мать его сама имети будет радость.

Мой сын, геройска кровь прехрабрых толь князей,

Которы властию дивили мир своей, —

Возможет ли он быть к престолу неудобен?

Супругу моему, герою, он подобен.

Тебе ли своего владыку научать:

Владеть родился он, а ты — закон примать.

Остави гордости сие предрассужденье, —

Не славный нужен род, но мудрое правленье.

Я Игорев престол преславно поддержал.

Кровь Игоря славна, но здесь владеет Мал.

Владей, тиран, владей, ругайся нашим бедством

И, сына моего возвышенный наследством,

Его, изгна́нного тобою, презирай, —

Но что уж он возрос, того не забывай.

Представь ты Игоря, сраженного тобою:

Во сыне он восстал — и сильною рукою

Убийце своему из недр лесов грозит.

Предупреди удар, что над тобой гремит,

И, князю своему бразды вручивши власти,

Сойди с престола, коль с него не хощешь па́сти.

Мне трон оставить, мне, страшася, уступать!

Хоть гром меня сразит — я буду обладать;

И лучше с высоты престола мертву пасти,

Как бросить скипетр свой и жить под игом власти.

Престань того страшить, кого храпит сам рок.

Чтоб с трона мне не пасть, довольно я высок.

Но ты, которая мне гордости являешь,

В неволе предо мной против меня дерзаешь,

Коль хочешь и себя и сына соблюсти,

Должна на жертву мне себя ты принести.

Так я раба — о, рок! Но я злодейка буду,

Коль сына своего, супруга коль забуду.

Могу ль к убийце я взойти на страшный трон? —

Супруга орошен потоком крови он!

Могу ль сыновнее отъяти я наследство,

Делить его с тобой, умножив сына бедство?

Сей трон в глазах мне — ад, злодейством огражден,

Он фуриями весь с тобою окружен.

Зри, варвар, мстительны вокруг свещи их мрачны,

Которы мне с тобой свещи днесь будут брачны.

Седи на троне ты в похищенных венцах,

Но Ольгу отпусти во диких жить лесах,

Там, сына зря, от всех оставлении и нища, —

Земля нам будет трон, а слезы только пища.

За что его губить — иль мало ты разил?

Довольно моея уже ты крови лил:

Коварство как тебя и злоба окружали,

Супруг, два сына с ним твоим мечом упали;

Един остался сын — пусти к нему меня! —

Снедаем горестью, в рыдании стеня,

Всего лишен, живет в стране опустошенной, —

Осталась я одна ему во всей вселенной.

Почто, льстя гордости толь злобныя жены

И оной жертвуя державой сей страны,

С престола своего себя ты унижаешь?

Иль брака оного ты в пользу не вникаешь?

Колеблется мой трон, и скиптр в руках дрожит, —

Се время для меня ужасно настоит,

В которо должен сын, сей Ольгою спасенный,

Володом во лесах толь хитро сохраненный,

Свое против меня отмщенье принести,

Древлян унизити и россов вознести.

Погибнет всё: труды мои, победы, слава,

Чем красится моя пятнадцать лет держава, —

Ничто от россов днесь не защитит меня,

Коль сына князя их представит мать стеня.

Предрассуждение о крови и о роде

Восстанет во сердцах и оживет в народе,

И слезы матери, отчаянье ее

В очах возобновят злодействие мое.

Без пользы кровь князей здесь много проливалась;

Коль капля крови той еще от них осталась,

Из оной произрос мне паки сильный враг,

Который из лесов вселяет в сердце страх

Мне, посреди побед седящу на престоле.

Хоть множества людей живот в моей есть воле,

Но князя жизнь, Волод которую хранит,

Волода хитростью от рук моих бежит.

Остаток истребить противного мне племя

Старания мои во всё толь долго время

Усердный старец сей в ничто преобращал

И от ловитв моих он князя защищал.

Хоть вести, что Волод ко Ольге посылает,

Коварство до неё мое не допускает,

Но писанные к ней о сыне письма им,

Не помогаючи намереньям моим,

Сокрыв мне пагубно их место пребыванья,

Лишь то мне знать дают для пущего терзанья,

Что есть ко скипетру совместник у меня.

Престани, государь, сомнения храня,

Под кровом счастия на троне ужасаться.

На бренность счастия возможно ль полагаться?

Седя величества на зыбкия горе,

Мы счастья пуще всех подвержены игре.

Но счастие ль одно тебя явит в короне?

Твой разум, государь, тебя крепит на троне,

Предосторожностью везде ты огражден,

И мною твой приказ весь точно соблюден:

Уж слепо ревностны, прибытком воспаленны,

Граждане здешни мной везде постановленны,

Не зная оного, с Володом князя ждут,

И, если странники сии сюда придут,

Ручаюся тебе, они погибнут оба

И, в здешний град входя, во мрак низо́йдут гроба.

Но если таинство познается сие...

Не может быть того, веление твое

Усердием моим исправно совершенно:

Те, коим оное убийство порученно,

Не ведают того, чью должно кровь пролить,

И, паче тщася их в злодействе ослепить,

Волода описал им старцем я коварным,

Отечеству, тебе врагом неблагодарным;

Другой убийцею и хищником явлен,

Что к смерти уж давно законом осужден.

Убийствие сие мне нужно непреложно —

На троне без того сдержаться мне не можно;

Но, сына погубя, его нужна мне мать:

Народ ко мне с ней брак возможет обязать;

Когда рука моя ее на трон воздвигнет,

То ею до меня любовь граждан достигнет.

Известны мне сердца подвластных россиян:

Доныне Мал еще им кажется тиран.

Хоть многие из них явятся мне друзьями,

Но к дружбе их теку неверными стезями:

Друзья от страха иль для прибылей своих, —

Сребро дает — сребро отъяти может их.

А ты, которого судьба в моей деснице,

Грядущий моего вслед счастья колеснице,

Под иго ты мое влеки граждан сердца,

Различно моего являя вид венца, —

Страши дух робкого, сыпь злато алчну к злату,

Придворных льсти моей ты милостью в заплату,

Дух гордых титлами пустыми обольщай

И, словом то сказать, — что хочешь обещай:

Грози, давай, страши, прельщай, слепи им очи, —

Уж время обольщать, лить кровь не стало мочи.

Скажи, Мирвед, кто был несчастный в узах там,

Которого хотел тиран увидеть сам,

Отколе приведен и чем он толь виновен.

Он млад еще, он млад, но беден и бессловен.

Близ града на пути сей юноша найден,

Убийством виноват, он кровью обагрен.

Смертельна будет казнь ему за то награда.

Убийством на пути — и близко здешня града!

Чию он пролил кровь? Меня объемлет страх...

Я слезы на твоих, княгиня, зрю очах.

О, сильно действие родительской любови!

Одна мечта творит в твоей волненье крови,

Всё нежной матери терзает робку грудь,

Твой дух к мучению везде находит путь;

Но тщетно сей тебя убийца устрашает:

Тиранство здесь себя лишь только защищает

И, тщася ужасом престол свой ограждать,

Страшится истиной злодейство обуздать.

Преступками страны все здешние обильны:

Где злоба властвует — законы там бессильны,

И беззаконие невинность здесь теснит, —

Изгнанна истина, а злоба всё решит;

Убийством, грабежом округа здешни полны,

Ты страха укроти твой дух смутивши волны.

Кто сей незнаемый, я знать хочу, Мирвед.

Един из человек, рожденных к игу в свет:

Воспитан в бедности, оставленный судьбою,

И недостоин он быть знаемым тобою.

Он смертный, как и я, в несчастии своем

Умален лишь судьбой, — но равен мне во всем.

Кто он ни есть, пускай сей странник мне предстанет:

А может быть, мне им надежды луч проглянет;

Я, может быть, увы! о сыне что-нибудь

Услышав от него, утешу горьку грудь.

Представьте вы сюда во узах заключенна

Сего несчастного, ко смерти осужденна.

Я чувствую, что в том мой тщетен будет труд,

Но в горестях, меня которые грызут,

В отчаянья, в тоске, крушася и страдая,

Всё должно предпримать, ничем не презирая

Лишь сын остался мне, надежда вся моя,

Но и того уже, увы! лишаюсь я,

И ожидание мое увидеть сына

Напрасным делает свирепая судьбина.

Всё гибнет для меня: на троне здесь тиран

Супруга моего изъятую из ран

Ко браку подает кровавую мне руку —

Что может превзойти мою душевну муку!

Все меры превзошло несчастие твое,

И тщетно было всё старание мое:

С тираном брак хотя тебя и оскорбляет,

Но непременно весь того народ желает.

Гонящий завсегда тебя твой рок — сей стыд

Необходимостью теперь уже творит:

Лишь в браке сем тебе осталося спасенье,

В нем сыну твоему наследства возвращенье;

Вельможи, воины, жрецы — все мыслят так,

Что быть необходим сей должен ныне брак.

Пускай вселенна вся, пусть небо в том согласно —

Не мыслит Ольга так, и будет то напрасно.

Мой сын — поверь мне в том — мой сын любезный сам,

Конечно, предпочтет скитаться по лесам,

Как средством подлости достигнуты ко трону.

Необходимости последуя закону,

Совету искренних внимаючи друзей,

Единственно рача о пользе лишь своей,

Несчастный Святослав, бедами наученный,

Не будет суетно, сим браком огорченный,

Дражайшу мать свою, гордяся, укорять,

Но милостью твоей он станет то считать.

Ах! что вещаешь ты!

Я истину вещаю

И усладить твою судьбину я желаю.

Ничто ту ненависть не может одолеть:

Хотя б Мал богом был, могла б его презреть.

Престань ты мне вещать о браке и о троне —

О сыне говори: узрю ль его в короне?

Жестокий, жив ли он?

Се странник тот предстал,

Который толь твой дух убийством возмущал.

Я Ольгу ль зрю, сию несчастнейшу княгиню,

Которой бедствие и до меня в пустыню

И в дикие леса достигло наконец?

Она перед тобой.

Вселенныя творец

И добродетели источник и содетель,

Взведи на трон, взведи ты в Ольге добродетель!

Убийцу ль вижу я, возможет ли то быть,

Чтоб сердце зверское мог кроткий вид сокрыть?

Несчастный, подойди, отторгни страха муку...

Чиею кровию свою багрил ты руку?

Княгиня, извини смятение сие,

Которое тебе явит лицо мое:

Почтение к тебе мой голос прерывает.

Но отчего мой дух пред нею замирает?

Скажи, чию ты жизнь, жестокий, прекратил?

Предерзкий юноша виной сам смерти был,

Поверь мне в том, — язык мой льстити не умеет.

Что слышу!.. Юноша!.. Во мне вся кровь хладеет...

Но знал ли ты его?

Незнаем был он мне.

Граждане, стены — всё мне ново в сей стране.

Тот юноша на жизнь твою вооружался,

А ты против него лишь только защищался?

Что я не винен в том, то знают небеса.

Внимай: оставя я спокойные леса,

Ко граду здешнему единый приближался.

Днем утренним тогда холм близкий озарялся,

На коем храм богов воздвигнутый стоит.

Я в оный храм вошел, где рок Перуна чтит

(Храм оный из твоих единым создан предком);

Я был усердия во исступленьи редком:

Пред жертвенником я тотчас поверг себя

И богу-мстителю молился за тебя.

Ни жертв, ниже́ даров, представить не имея,

Одним усердием в молитвах только тлея,

Родяся в бедности, являл лишь чистый жар

И сердце искренне — один несчастных дар.

Язык мой явно мысль гласил, не зная лести,

Тебе всех благ желал, тирану — лютой мести, —

Се вдруг незнаема предстала мне чета:

Един на оной млад, другого уж лета́

Седи́ною глины преклонным означали.

Представ, они меня немедля вопрошали,

Зачем я здесь, почто за Ольгу я молюсь

И на тирана я за что толико злюсь;

По сих словах мечи в руках их возблистали,

Но боги в оный час мне сами помогали:

Младый, пронзенный мной, к моим ногам упал,

А старец бегством жизнь оставшую спасал.

Не зная, обагрил чиею кровью землю,

И казни устрашась, я мертвого приемлю,

Влеку к водам, чтоб в них невольный грех сокрыть, —

Но воинам твоим случилось тамо быть,

Которые меня оружия лишили,

Злодеем на́звали и в узы заключили.

Ты видишь всё теперь, колико винен я,

И правда защитить меня должна моя.

Потоки горьких слез ты, Ольга, проливаешь.

О рок! свирепый рок! ах! что ты мне являешь? —

Супруг!.. О, небеса... Стыжуся я себя...

Супруг, в сем юноше, увы! я зрю тебя...

Твои черты... Игра жестокого случа́я,

В ком кажешь Игоря, весь дух мой возмущая?

Неправедно его Мал к смерти осудил,

Того не видно, в чем чтобы злодей он был.

Вид непорочности в очах его блистает,

И простота речей невинность изъявляет.

Постой; скажи, в каких родился ты местах.

В лесах, меж пастырей в убогих шалашах.

Что слышу я — в лесах! ах! может быть, в пустыне

О Ольгином чего не слышал ли ты сыне

И сына княжеска, оставленна от всех,

Не зрел ли в нищете, лишенна всех утех?

Или, скажи, хотя не знал ли ты Волода?

Кто твой отец, вещай, и ты какого рода?

Отец мой древностью и бедством отягчен,

Зовут его Избар, в лесах своих почтен;

Но сына твоего не видел я вовеки,

Незнаем и Волод... Ты слез сугубишь реки!

Терзайте бедную, терзайте, небеса!

Супруга зрю черты и слышу, что леса

Невинному сему жилищем бедным были, —

Какой надеждою сии мне сходства льстили!

«Мой сын...» — мне луч блистал; но вдруг свет скрылся прочь,

Я погрузилася в лютейшу паки ночь...

Скажи, какого твой отец происхожденья?

Коль добродетели достойны суть почтенья,

То те, кем должен я за жизнь благодарить,

И от земных владык должны почтенны быть.

Хоть рок унизил их, но в бедность погруженны,

Великодушием и в бедстве возвышенны:

Мой праведный отец, любя добро творить,

Привык последнее со ближними делить;

Законы истинны всечасно сохраняя

И счастье ложное в пустыне презирая,

Во мраке бедного жилища своего

Страшится лишь богов и больше никого.

Какие прелести его слова включают!

Нет, истины такой пороки не вмещают.

Почто ж несчастного оставил ты отца,

Почто ты растерзал родительски сердца?

Несносно, горестно быть с сыном разлученну.

Мне, тщетной славою в пустынях обольщенну,

Спокойство низкое наскучило в лесах;

Я там наслышался о Ольгиных бедах,

Что добродетель в ней тираном притесненна, —

Сим слухом кровь моя вся стала возмущенна,

Я в горести стонал, и, слыша наконец,

Что тайно хочет ей народ отдать венец,

Я алчно возжелал леса свои оставить,

Чтобы услугою тебе себя прославить.

Вот всё то, что меня отторгло от отца

И что принудило родительски сердца,

Отсутством оскорбив, лишить их утешенья,

Лишить при старости им должна вспоможенья.

Смутивший дни мои, се первый мой порок —

За то меня, за то и наказал злый рок

И сделал то, что днесь я казни стал достоин.

Невинен ты, пребудь в надежде, будь спокоен.

Невинен он, и всё невинность в нем явит:

Коварство с простотой такой не говорит.

Я в покровительство его приемлю младость, —

Несчастным помощь дать — в том чувствую я сладость;

Долг человечества — се первый долг владык, —

То всё равно — хоть мал он иль хотя велик:

Он человек; увы! — и человек несчастный.

Мой сын, равно судьбы гонениям подвластный,

Несчастный Святослав подобну терпит часть:

Он в рабстве, может быть, жестоку сносит власть

Или, из леса в лес влеча тоску с собою,

Отторжен и презрен, томится нищетою:

Презрение идет за бедностью следо́м,

Ослабевает дух бесчестьем и стыдом...

Для рода княжеска какая участь злая!

Восхода твоего на трон народ желая,

Тирана волю он с тобой во брак вступить

Своим прошением желает утвердить:

Всяк, Мала лютого гордыню злую множа,

Благословлять его и воин и вельможа,

Трепещучи, к вратам чертогов сих течет.

К последней гибели меня судьба влечет:

Народ, привязанный тирана к колеснице,

Забывши клятву, долг ко княжеской вдовице,

Гонителю ее всё в жертву отдает, —

Иль власти вашея, о боги! в свете нет?

Близ трона в пышности, как я в лесах, стонают,

На высоте беды́еще страшней бывают;

Хотя несчастен я, родяся в нищете,

Но меньше, как она в сей мира суете.

Хоть мал, хотя велик — мы все подвластны бедству

И все несчастны мы.

Сему быть должно следству.

Я всё то предвещал, что, Мала убоясь,

Принудят в брак тебя, тиранству покорять.

Злодейство счастливо терзает добродетель,

А небо, видя то, есть тщетный лишь свидетель.

По воле своея здесь кровь лия, тиран

Престол свой утвердил среди стенанья ран.

Супруг мой был рабов отец и благодетель —

Он мертв, от всех забыт — и варвар здесь владетель!

Пойду, еще пойду, стараясь о тебе,

Противуборствовать толь злобныя судьбе,

Оставшихся твоих друзей воспламеняя,

О Игоре, твоем супруге, вспоминая,

К наследнику его от рабства отвращать

И в страшной буре сей, что можно, то спасать.

Жалея о тебе, все подданны твои

Желают сохранить тебя в часы сии,

Когда гонитель твой разгневанный рыка́ет

И трон тебе или темницу предлагает.

Злодею моему меня хотят отдать

И, сыну изменив, его терзают мать.

Все зреть тебя хотят отцов твоих на троне:

Деля с тираном власть, смягчи ее в короне.

Не Ольге низостью корону покупать,

Не мне бесчестием к престолу доступать.

Трепещучи к тебе я паки возвращаюсь,

Хочу сказать, о чем и мыслить ужасаюсь:

Готовься слышать весть, все силы собери.

Нет больше сил, Мирвед, — однако говори.

О, рок! свирепый рок! язык мой цепенеет...

Мой сын! несчастный сын!.. Мирвед, твой зрак бледнеет.

Уже прервался ток его плачевных лет,

И сына твоего на свете больше нет.

Друзья твои, друзья уныние являют,

Сраженны вестью сей, все Ольгу оставляют.

Всё кончилось, увы! мой меркнет свет.

О, боги!

Все здесь убийцами наполнены дороги.

Злодейство свершено.

А я еще зрю свет!

Блистает солнца луч — а сына больше нет,

Уж нет его... Вещай: чудовище какое

Насытило свое сей смертью сердце злое?

Сей злобный юноша, коварный сей злодей,

Кого ты жалостью почтила днесь своей,

Под покровительство кого ты восприяла,

Добро́та коего толико удивляла,

Который возбудил и жалость и любовь.

Так сей злодей мою оставшу пролил кровь?

Сей кроткий...

Он. И — ах! — уже сие неложно,

Им сын твой убиен во храме непреложно:

Убийства страшного участники сего,

Уже два найдены сообщники его.

Волода, скрывшася от них, они искали,

Но, сами пойманы, во узы тяжки пали.

Тот, коего сражен рукою Святослав,

Усугубил свой грех, с него оружье сняв.

Се меч, который ты Володу поручила,

Когда бедой тебя судьбина отягчила,

Как сына своего желая ты спасти...

Всё ясно зрю теперь — возможно ль то снести!

Оружье Игоря, супруга меч несчастна,

В каких руках, кому я зрю тебя подвластна!

С мечом сам Святослав в сии места вступал

И кровию врага его багрить алкал.

А сына кровию зрю меч сей орошенный...

Кто старец в храме был, годами отягченный?

То был Волод, то был несчастный вождь его, —

То сам тиран сказал...

Для сына моего,

Для сына княжеска, какое погребенье:

Злодей, чтоб скрыть свое ужасно преступленье,

Окровавленного его предал водам, —

Не будет матерью мой сын оплакан там.

Чтоб сына видети хоть мертва возвращенна, —

И сей я горестной отрады уж лишенна.

Великодушный Мал, презренный толь тобой,

Трону́вшися твоей несносною судьбой,

Сочувствуя с тобой он равную днесь муку,

К отраде подает тебе свою он руку:

Услышав, что погиб несчастный Святослав,

Он слезы льет, в твоей тоске участье взяв.

Он слезы льет, как я, — тому могу я верить;

Не сомневаюся, что Мал не лицемерит.

Лишь слезы разные источники лиют:

Из глаз его они от радости текут,

А из моих, увы! всю душу извлекают, —

Его теперь судьбы́на троне утверждают.

Он хочет сей престол с тобою разделить;

Тиранством тщетно ты стремишься обвинить

Того, которого ты правду ныне видишь.

Напрасно в Мале ты злодея ненавидишь:

Он Игорю был враг, но днесь он Ольге друг;

Он скипетр отдает, твой хочет быть супруг;

Хранитель должности и княжеского чина,

Им будет смягчена и сей час твоя судьбина:

Убийца, Святослав которым погублен,

Ко казни злейшия им будет осужден.

Вели его предать ты строгости закона,

Подпоре сильной сей, защите оной трона.

Хочу, чтоб сей рукой убийца мертв упал,

Чтоб Мал за сына казнь во власть мою предал;

Пускай владеет он спокойно на престоле,

Лишь только б мщение в моей оставил воле.

Злодея грудь пронзив в отчаяньи своем,

Ко браку приступлю кровавым я путем, —

Лишь тем гонения я Маловы забуду,

А без того его супругою не буду.

Ручаюся тебе, что всё исполнит Мал,

Чего б к утехе днесь твой дух ни пожелал.

Не верь, — сей брак, чего мой столько дух страшится,

Лютейший смерти брак вовек не совершится:

За сына своего лишь только отомщу,

В тот час и жизнь свою несчастну прекращу.

Для имени богов...

Престань о них вещати!

И мне ль гонителям своим в сей день предстати,

Пред оных алтарем — лишенный всего,

Когда на свете нет и сына моего, —

Супругом изобрать смертельного злодея,

Лишь в гордости одной утеху всю имея,

Забыв, что сын погиб, тирану быть женой,

Сообщницей его, чтоб править сей страной.

Уж горести сносить не стало больше мочи:

Мне жить, мне тягостны вздымать на небо очи,

Которого мой сын уж более не зрит,

Под властью варвара снедая горесть, стыд,

В отчаяньи, в тоске, в печали иссыхая,

Ждать лютой старости, всечасно умирая...

Свершилось всё теперь, надежды больше нет, —

Позорно жить хотеть — оставить должно свет.

Что делать мне, увы! и что теперь начати,

Питомца своего, где князя мне искати?

Геройский дух его, не зная, что есть страх,

Восчувствовал, что жить не создан он в лесах;

Я тщетно, времени прошествие ждя слезна,

Во мраке для него неведенья полезна,

Чтоб гордость удержать в нем, род князей скрывал

И сыном я своим его именовал, —

Ничто не помогло: врожденну вдався свойству,

Оставил тень лесов, чтоб вслед идти геройству;

Оставил он меня, и, может быть, теперь

Уж смерти злой его закрыла мрачна дверь.

С каким лицом его я матери предстану

И что пред Ольгою, увы! вещати стану, —

Каких я дожил бед при старости своей!

Се стены страшные, где властвует злодей,

Где князя моего видна им кровь пролита,

Где Ольга рабствует, оставлена, забыта,

И сына своего всяк час на помощь ждет.

На что ни посмотрю, мне всё то вопиет:

«Где Ольгин сын, где князь тебе, Волод, врученный?

О старец, бременем лет многих отягченный,

Зачем сюда, зачем явился без него —

На то ль, чтоб быть рабом гонителя его?»

Без князя все меня, все будут ненавидеть...

Однако должно мать несчастную увидеть, —

Но кто же в сих местах меня представит ей?

Не знаю инного, не вижу здесь друзей,

Отчаянна толпа лишь только там стонает,

Вопль слышу жалостный; увы! всё здесь страдает.

Кто к сим местам дерзнул?

Несчастный человек,

Которому судьба дала толь долгий век,

Чтоб горести вкусить при смерти неисчетны,

Услуги коего не будут Ольге тщетны, —

Для имени богов представь ты ей меня.

В сей лютый Ольга час, вздыхая и стеня,

В отчаяньи лучей зреть солнечных не может,

В ней сердце нежное тоска смертельна гложет;

Оставь желание ты ей теперь скучать;

О странник, удались.

Мне слово лишь сказать.

Мне должно зреть ее, исполнь мое хотенье,

Имей ко дряхлости моей ты сожаленье

И тронься ты моим потоком горьких слез:

Я здешних мест не чужд — гонением небес,

Чем Ольга страждуща толико притесненна,

Не меньше твоея моя душа смущенна;

Но чей в чертогах сих воздвигнут гроб стоит?

Несчастна князя прах в гробнице сей лежит,

Героя славного, оставленна богами,

Убита Игоря злодейскими руками.

О, прах несчастного владыки моего!

Стократ несчастнее супруга днесь его.

Но чем ее еще сразила днесь судьбина?

Всё кончилось для ней — она лишилась сына.

Что слышу! сын ее, несчастный Святослав!..

Убийца злобнейший, его в пути поправ,

С него оружье снял — се меч его близ гроба,

Пронзенна будет чем убийцева утроба:

В сей самый Ольга час, несчастнейшая мать,

Пред гробом своего супруга хочет стать

И в услаждение своей несносной муки

В крови злодейския свои багрити руки.

Так сын ее погиб, и Святослава нет!..

Для сына своего лишь Ольга зрела свет,

Для сына своего жизнь горестну вкушала,

Но днесь, когда ее надежда вся пропала,

За сына отомстя, она свой кончит век.

Увы! исполнилось то всё, что я предрек;

Почто ж пред матерью его мне днесь являться? —

Во гробе время мне от горестей скрываться.

Конечно, старец сей усердный гражданин:

Он, слыша, что погиб несчастный Ольги сын,

Всей ревности своей явити не страшится,

Рыдает, слезы льет, страдает и крушится, —

А прочи все от нас далеко отстоят,

Рабы тирановы свой отвращают взгляд.

Представьте пред меня чудовище презлое.

Могу ли вымыслить отмщение такое

И к наказанию его такое зло,

Что б с мукою моей сравниться могло.

Я дорого плачу за час один щедро́ты.

Вот агнец кроткий сей — и вот пример доброты;

Ужаснее сего что может быть, Мирвед?

Сообщников своих пускай он наречет.

Скажи, кто в умысле злодейском был с тобою,

За что ты грудь пронзил презверскою рукою

И что я сделала, несчастная, тебе?

Так веришь ты тому?.. Хоть в низкой жил судьбе,

Хоть бедность лютую нести я в свет рождался,

Но к низостям мой дух вовек не уклонялся;

Поверь, несчастные не все бесчестны суть, —

Злодейством к счастию дойти не мой есть путь.

Не хочешь в умысле злодейском ты признаться.

Я, защищаяся, сразил — мне должно ль клясться!

Клянуся всем... Но нет, пускай клянется тот,

Злодейством осквернил кто прежде свой живот,

В раскаянье пришед, приемлет добродетель:

Он сам себе ни в чем не может быть свидетель,

Он ищет в небесах невинности своей, —

А я ее ищу в одной душе моей.

О ты, которая щедроту мне являла,

Под покровительство меня ты восприяла, —

Чем дух твой на меня днесь тако раздражен,

За что всех милостей твоих я вдруг лишен,

Чию я кровь пролил, невинным став злодеем,

И кто был юноша, тобою толь жалеем?

Кто был он! Варвар, он...

О, злополучный день!

На образе ее зрю смерти страшну тень,

И меркнет зрак ее, слезами орошенный...

С какой бы радостью, сим видом сокрушенный

И чувствуя я к ней и жалость и любовь,

Чтоб муки отвратить, свою б всю пролил кровь.

Жестокий! ах! как он притворствовать умеет, —

Отъемлет жизнь мою — и обо мне жалеет.

Почто ты медлишь казнь! Рази, отмети скорей

Природу и закон и наших кровь князей.

Князей сих при дворе — какое правосудье!

Меня приемлют, льстят — потом острят орудье,

Чтоб грудь мою пронзить... Почто из тех лесов,

Где был воспитан я, отца не внемля слов

Ни матери драгой, но льстяся тщетной славой,

Сей жизни моея погибельной отравой...

Тебе уж матери вовеки не видать!

Без лютости твоей и я была бы мать:

Злодей, я без тебя еще б имела сына —

Ты сына моего убил...

Когда судьбина

Явила в лютый час его во храме мне,

Коль пролил кровь твою я в страшной сей стране, —

Рази, по сем меня увидишь ты бессловна;

Хотя душа чиста — рука моя виновна.

О, как несчастен я, то знают небеса!

Чтоб кровь за вас пролить, оставил я леса.

О, рок! то сын твой был — но может ли то статься,

Чтоб сын князей в дела толь низкие мог вдаться?

Не ты ль с него сей меч, сие оружье снял?

Оно мое.

Твое? Ах! что ты мне сказал!

Клянуся сыном сим, клянуся и тобою,

Что мне оно дано отеческой рукою.

Отеческой? в лесах? Но имя как отца?

Он именем Избар.

Мученью нет конца,

В которое меня сей лютый льстец ввергает, —

И что его сразить меня остановляет?

Влеките умертвить губителя сего

Перед гробницею супруга моего.

Драгого сына тень, о тень окровавленна,

Сей местью будешь ли ты ныне ублаженна?

Я в жертву приношу трепещущей рукой...

Ах! что ты делаешь?

Кто мне гласит?

Постой!

Погибнет он, когда пред всеми то открою,

Что Ольга мать его...

Умри моей рукою!

Постой!

Родитель мой, зачем!..

Его отец!

Затем ли ты пришел, чтоб зреть, какой конец

Постигнет твоего несчастнейшего сына?..

Почто препятствуешь?

Есть важная причина,

Мне должно пред его то смертью объявить.

Мирвед, не допускай злодейства совершить

И жертву удали, нам должно изъясниться.

Злодейской крови ты препятствуешь пролиться:

Стесненна горестью, мучением презлым,

Давала мыслям власть отчаянным моим, —

За сына своего несчастного отмщала.

Несчастнейшая мать, ты сына умерщвляла.

Что слышу! Святослав!

Гонима мать судьбой,

Едва твой сын драгой не пал твоей рукой.

Он жив, любезный сын! Увы! я чувств лишаюсь!

О, чудные судьбы́! Я мыслями теряюсь.

Ее встревожен дух потщися укрепить,

Удобен жизни сей восторг ее лишить.

Познай стоящего Волода пред тобою,

Войди сама в себя.

Не сон ли льстит мечтою?

Ты здесь, Волод, — мой сын, где ты? здесь нет тебя...

Почто же от меня скрывает он себя —

Иль матери своей уж должен он страшиться?

Коль сына своего не хочешь ты лишиться,

Страшися и скрывай горячность ты свою.

Всевеста, тайну ты, как можешь, крой сию —

Спасенье Ольги в том, спасенье Святослава.

Какая в радости мне новая отрава!

Мой сын, ты здесь, а зреть не можно мне тебя,

Лишь видела, тебя своей рукой губя;

На то ль ты возвращен, чтоб пуще я страдала?

Не знаючи его, его ты убивала,

А днесь когда его присутство объяви́шь,

Познавши сына ты, ты сына умертвишь.

Принудься, не давай любви своей ты воли,

Страшися, трепещи — злодейство на престоле.

Представить повелел перед себя тиран.

Кого?

Для казни кто во власть твою был дан, —

Несчастна.

Он мой сын, князей остаток рода.

Мирвед! Он кровь моя, надежда он народа.

Спеши, Волод: пойдем, пронзают грудь его!

Постой, не открывай...

Днесь сына моего

Злодеи повлекут предать ужасной казни,

А вы недвижимы и все вы без боязни.

Спешите все со мной...

Ты гибель ускори́шь,

Желаючи спасти, ему ты меч вонзишь.

За что же у меня Мал сына отнимает?

Пред казнию его он вопросить желает.

Желает вопросить он сына моего —

Не знает ли тиран о том, кто мать его?

Закрыта ото всех сия ужасна тайна.

Бывает в помощь нам отважность чрезвычайна.

Пойду к тирану я, народу с ним представ,

Пред всеми возвещу, что жив мой Святослав.

Страшись тиранова свирепого коварства —

Всё может предприять для удержанья царства.

Коль сын присутствен твой тирана устрашит,

С ним брак твой от него сей ужас отвратит:

Союзом вечным с ним готова съединиться —

Теперь твой сын его уж сыном станови́тся.

Чтобы сын Игорев злодею сыном был —

Иль только он сие терпеньем заслужил:

Оставлен смертными, гонимый небесами,

Отвержен, в бедности скрываяся лесами.

На то ль он в град своих отцов дерзнул войти,

Чтоб гнусна варвара себе отцом найти?

Когда б супругом мне сей злой тиран нарекся,

Достойна б я была, чтоб сын меня отрекся,

В своем отмщеньи мать с врагом не разобрав,

Попрал бы и меня с злодеем Святослав.

Велика Игоря достойну зрю супругу!

Не делай тщетною мою к тебе услугу,

Не низостью в сей день — величеством души

Злодея силу здесь на троне сокруши;

Не сыну твоему чрез подлость возвышаться

И браком не тебе с тираном сочетаться.

Пятнадцать лет пася я сына твоего,

Достойны чувствия я в сердце влил его,

Влагал в него, нося с ним тягость необычну,

Не пышности владык, но душу, им приличну:

Он бедство завсегда с терпением сносил,

Бесчестие одно несчастьем только чтил.

Он тако жил в лесах, как должно жить в короне,

И прямо из пустынь достоин сесть на троне.

Не ведая, что он родился от владык,

Не зная о себе, он был уже велик, —

А днесь, когда его должна судьба открыться,

Познавши сам себя, он должен посрамиться.

Но чтоб спасти...

Спасут бессмертные его!

Те боги самые, что сына твоего,

Соделав бренною ему меня защитой,

Из лютых челюстей злой смерти и несытой

Исторгнуги могли, тирана ослепив,

Когда, реками кровь по улицам пролив,

Алкал он истребить всё Игорево племя, —

Которые его хранили в оно время,

Те боги самые и днесь его спасут

И чрез главу врага на трон отцов взнесут.

Умолкните, тиран уже сюда вступает.

Сокройся от него... мой дух изнемогает.

Коль хочешь жива зреть ты сына своего,

Скрывай себя перед гонителем его.

Да будет тайна та меж нами сокровенна.

Чтоб в сыне жизнь моя была бы сохраненна,

Спеши к нему, Мирвед, и отвращай беды;

Спеши... се близки уж тирановы следы.

Уже престол готов, и жертвенник пылает.

Огнь злобы нашея днесь браком погасает,

И польза общая, нас вечно съединя,

Отмстити за тебя теперь влечет меня;

Но ты почто свое желанье пременяешь

И злодеяние карати отменяешь —

Жар гнева твоего или уже угас?

Убийцы кровь пролить хотела ты в сей час,

О сыне ты своем страдая и жалея.

Когда б прямого я могла карать злодея!..

Не сей ли юноша сыновню пролил кровь —

Иль к сыну уж твоя ослабла днесь любовь?

Докончат жизнь его злодеи в злом мученьи;

Но если б, государь, в толь пагубном терпеньи,

Которое несу, еще б познать могла,

Чия рука его к убийству привела,

Когда б сообщников...

О сем-то знать стараюсь;

Я вопросить его отселе удаляюсь:

Уже злодей в моих руках...

В твоих руках?

В моих, и чаю я, что мук несносных страх

Удобен из него извлечь ту мрачну тайну.

Жестокий... Ах! почто к мученью чрезвычайну

Ты хочешь приступить — он скажет мне о всем,

Без мук, я ласкою о сыне всё своем

Познаю от него... Карание готово,

Отдай ты мне его, сдержи свое ты слово.

О сын, любезный сын, что будет днесь с тобой?

Ах! сжалься, государь!

Весь дух мятется твой.

Умрет злодей...

Увы!

Вся в том твоя ограда,

И будет кровь его тебе за всё награда, —

Не то ли, Ольга, ты вещала прежде мне?

Я зреть его хочу в сей час наедине.

Печали с радостью неслыханно смешенье,

И необузданно и чудно восхищенье,

Нестройные слова и сей смятенный зрак

Мне подозрения вливают в сердце мрак.

Без принуждения хочу я изъясниться —

Днесь новой горестью твой дух смятен явится.

Кто был сей старец здесь и что он говорил?

Почто, узрев меня, себя отсель сокрыл?

Что думать мне...

Престань вдаваться подозренью,

Тиранам лишь одним толь свойственну мученью.

Коль взо́йдешь ты на трон, тогда и страх минет.

Ступай со мной, уже нас брак во храме ждет.

Сего единого еще недоставало,

Чтоб небо днесь тебе супругой отдавало

Гонима князя мать.

Опомнися!

О князь!

Оставь, ты зришь моих напастей страшну связь,

Отчаянную мать ты видишь пред собою,

Лишенную всего, гонимую судьбою, —

Отдай убийцу мне ты сына моего.

Днесь вся моей рукой прольется кровь его.

О небо! дай в моей напасти облегченье

И сыну моему ты ниспошли спасенье.

Восторги зря ее, что мыслить мне, Зловред!

Среди отчаянья ее блистает свет,

Смущающий меня, веселья несказанна.

Я, достигаючи часа́ толико жданна,

Чтоб браком мне себя со Ольгой съединить,

Не верю счастию престол мой утвердить.

Убийца сей младый весь дух мой возмущает,

Спокойство жданное от сердца отвращает;

Но ты с ним говорил — что мыслишь ты о нём?

Неколебим и тверд в ответе он своем;

Хоть прост в речах, но слов своих не пременяет,

Души его и смерть сама не содрогает.

Дивлюся я ему, признаться должно в том:

Сей твердости не зрел из низких я ни в ком.

Кто он таков, скажи...

Сказати я дерзаю,

Что я его из тех убийцев не считаю,

Которы избраны тебе служити мной.

Нельзя того сказать, — их вождь моей рукой

Уже в сей день погиб: чтоб таинство сокрыти,

Опасну кровь его я должен был пролити;

Я безопасность в том сей хитростью купил

И в землю таинство с ним вечно заключил.

Однако юноша сей дух во мне тревожит,

И беспокойствие собой мне Ольга множит.

Ручаешься ль за то, что мертв уж Святослав,

Что, сына Ольгина убийца сей поправ,

Опасности меня ужаснейшей избавил

И случай то один его рукой исправил?

Рыданье Ольгино, отчаянье ее, —

Всё уверяет в том, что счастие твое

Невидимой рукой утверждено навеки;

Чего стараньем всем не могут человеки,

То легче случаем вершится иногда.

Оставь сомненье, будь спокоен навсегда.

Хоть часто случаи ум смертных превышают

И чудны действия беструдно совершают,

Но вдатися во власть случая слепоте

И к счастию искать дорогу в темноте —

Не средство моего испытанного знанья;

Не должно малости оставить без вниманья;

Убийцу странного сего, кто он ни есть,

На смертну должно казнь немедленно известь.

Народ тем более пребудет мне привязан,

То мня, что князь уж мертв и что злодей наказан

Но кто сей старец был, толико дерзновен,

Который от меня быть хочет сокровен?

Убийцы Ольга кровь уже пролить желала,

Но Ольгу старцева десница удержала.

Что значит то?

Отец несчастного сего

Он милости просил за сына своего.

Он милости просил, — я зреть его желаю

И старца странного сего подозреваю.

Коль кроется меня, поверь, изменник он, —

Ужасен мне тот сам, кого страшит мой трон.

Но паче всех меня убийца сей смущает:

Хотяща поразить, смерть Ольга отвращает.

Почто то сделано и что тому виной?

Я видел жалость в ней, стоящей предо мной,

Которая ее отчаянье смягчала,

И радость средь тоски в очах ее сияла.

Печальна ль, радостна ль — что ну́жды до того?

Всё дух тревожит мой, мне ну́жда до всего.

Но Ольгу зрю — вели убийцу мне представить.

Восхощешь ли себя ты столько обесславить,

Чтоб слова, данна мне тобою, не сдержать?

Убийцу медлишь ты во власть мою отдать.

Вот он, — исполнится в сей час твое отмщенье,

Рази и окончай сердечное мученье;

Окровавленную введу во храм тебя.

О, боги!

Кровь мою несчастную, губя,

Ты отдаешь за брак и покупаешь кровью,

Что должно покупать единою любовью.

Тиран ли ты иль князь? Когда ты здесь тиран —

Рази, губи меня, — мне век к напастям дан, —

Окончи жизнь мою, бедами отягченну,

Но зря во страннике невинность притесненну.

Когда ты князь — меня ты должен защищать:

То глас небес царям, твой долг то исполнять.

Я праведно убил напавшего злодея,

И Ольга, так, как мать, о сыне сожалея,

Желает погубить в отчаяньи меня;

Под острием паду я, Ольги не виня, —

Неизреченную она днесь терпит муку,

Умру ее рукой, ее лобзая руку, —

Не винен тот удар, что ею будет дан,

А винен только ты, злой варвар и тиран.

Несчастный, ты дерзнул глаголом, толь бесчинным...

Оставь, о государь! его годам невинным:

Воспитан и бедности, скитаясь по лесам,

Не знает он еще, чем должен он князьям.

Что слышу я! и ты ль сие теперь вещаешь,

Убийцу твоего ты сына защищаешь?

Кто? я?..

Ты, Ольга, ты; твой ум рассеян весь —

Убийцу твоего я сына вижу здесь.

Мой сын, несчастный сын, князей остаток племя,

Неся претягостно судьбины злобной бремя,

Рукою варвара...

Что хочешь ты сказать?

Ты можешь на него без гнева уж взирать?

Трепещешь, зря его, и вся изнемогаешь,

И ярость ты свою на жалость пременяешь,

И слезы от меня свои ты хочешь скрыть?

Ты знаешь, должно ль мне потоки слезны лить;

Ты знаешь им вину — и, зная, вопрошаешь.

Почто же мщения еще не совершаешь?

Приближьтесь, воины...

Что хочешь предприять?

Жестокий! ах! отдай... Не хочешь мне внимать.

Что вижу! тронута злой участью моею,

Ты жалость к своему днесь чувствуешь злодею,

И только сей тиран не жалостлив один.

Разите!

Он...

Пронзай...

Жестокий! он мой сын!

Кто? я твой сын — я?..

Ты — я сына днесь объемлю,

В свидетельство зову и небо я и землю;

Свидетельствую я, коль мало и небес,

Потоками моих текущих горьких слез:

Ты сын любезный мой, я поздно то узнала, —

Чтоб купно умереть, тебя я днесь объяла.

О, чудеса судеб! Рассудок гибнет мой:

Ты мать моя — и я сын Игорев, сын твой!

Как вымыслить такой обман ты, Ольга, смела?

Ты мать его, а ты его разить хотела.

Я мать его; тебе ль злословити меня,

Злодей, обманом мать отчаянну виня!

Открыла всё моя горячность чрезвычайна,

Теперь и руках твоих моей вся жизни тайна:

Зри сына княжеска в оковах пред тобой —

И се наследник мой, твой князь, властитель твой;

Коль хочешь, можешь мя коварством обвиняти:

Увы! не варварам природу ощущати,

Не тронет кровь тебя, ее привык ты пить;

Он сын мой, верь, тиран!

Сие не может быть.

Постой, — я сын ее, то слезы мне являют,

Которые ее днесь очи проливают,

То чувствия мои, то сердце мне явит,

Которо меч тебе вонзити в грудь велит.

Злость прежде накажу твою в сию минуту.

Окончи прежде ты, тиран, мою жизнь люту!

Зри токи слез моих и сжалься надо мной,

Спаси несчастну мать, гонимую тобой.

Чего еще желать: се Ольга униженна,

К ногам твоим теперь с прошеньем преклоненна;

Уж Ольга пред тобой дерзает трепетать, —

Узнай хотя теперь, узнай, его ль я мать,

Хоть верь мучениям, в которых я страдаю,

Забыв себя и всё, у ног твоих рыдаю.

Не ты ль хотел ему наместо быть отца

И сотворить его достойнейшим венца?

Почто же ты, почто обеты пременяешь, —

Жестокий! вот он здесь, а ты его сражаешь.

Его отец твоей рукою погублен, —

Я всё забуду то, коль будет он спасен.

Спаси князей твоих, спаси мое ты племя

И власти своея не отягчай ты бремя;

Он беззащитен здесь и он в твоих руках.

Не унижай себя ты, ощущая страх,

Восстань, о мать! яви ты Игоря вдовицу,

Воззри ты на его стоящу здесь гробницу,

Не раздражай отца возлюбленного тень.

Хотя еще в сей час мне новый светит день,

Хоть право мне князей еще известно мало,

Но небо твердости довольно мне влияло,

Чтоб злобного сего тирана презирать.

Престань, о мать! престань пред варваром стонать!

Не стоит жизнь того, чтоб столько унижаться.

Достоин Ольгиным я сыном называться:

Прошедшим бедствием я не был отягчен

И счастием своим теперь не ослеплен;

Коль должно на главу мне возложить корону, —

Не им, но сам собой хочу достигнуть к трону;

Коль должно погибать, без страха смерть приму

И робостью не дам отрады ввек ему.

Пускай отъемлет всё, в лютейше ввергнет бедство, —

Без робости умреть — вот всё мое наследство.

Постойте, должно вам мне мысль открыть свою:

Я вижу с жалостью несносну скорбь твою,

Великодушие сие мне в нем приятно;

Я чту его, и то мне стало вероятно,

Что княжеский он сын, что он рожден тобой, —

Но темна истина днесь важности такой

Должна б инако быть меж нами изъясненна

И долгим временем — не часом — утвержденна;

А днесь приемлю я его под свой покров, —

Возьмите вы его; не тратя больше слов,

Я только то скажу: коль он рожден тобою, —

Как собственный мой сын, содержан будет мною.

Мне сыном быть твоим! Коль Ольга мне не мать,

Я буду прежнего отца отцом считать,

И лучше, следуя своей я прежней части,

В лесах между зверей снесу я все напасти,

Как близко твоего противного венца

Страмитися, тебя считая за отца.

О дерзкий! юностью, безумством ослепленный,

Противу своего властителя надменный,

Знай: гордость к жалости приводит мя твоя,

Впоследне слабости твоей прощаю я;

Что есть, что будешь ты, то всё в моей деснице,

Последуй моего ты счастья колеснице:

Могу тебя одним я словом вознести

И погубить тебя или тебя спасти;

Далёко от царей воспитанный в пустыне

И вдруг отторженный от низкия судьбины,

Став сыном княжеским, не знаешь, что творить;

Чтобы владеть, умей себя ты покорить

И, следуя во всем моей разумной воле,

Прими меня вождем в твоей толь темной доле.

Коль ты произведен на то, чтобы служить,

Пред князем ты своим покорен должен быть;

А если случаем к короне ты родился,

То ты, чтоб несть венец, еще не утвердился:

Служи, учись при мне, как скипетром владеть,

О благе общества неусыпимо бдеть,

Себе единому быть должным славной властью, —

То унижение тебе послужит к счастью;

И словом, чтоб тебе достойну быть венца,

Привыкшу мне к венцу покорствуй до конца.

В том мать твоя сама тебе дает примеры:

Приявши для себя она полезны меры

И повинуясь мне, со мной на брак идет, —

Последуй ей и мне, куда тебя зовет

Величество мое, которого ты жаждешь;

Отверста дверь честей, и ты напрасно страждешь.

Ступай за нами в храм, пред алтарем богов

Клянися мне служить, не тратя больше слов,

Ступай. Но ты молчишь...

Не трачу слов напрасно.

Но дай оружие, что толь тебе опасно, —

Тогда я сей рукой с тобою изъяснюсь,

Сразив тя, князем я иль, мертв, рабам явлюсь.

Княгиня! рок его в твоей теперь есть власти:

Уча покорствовать, избавь его напасти.

Возможешь ли, тиран!..

Коль хочешь жизнь спасти,

Покорного его должна ты в храм ввести.

Позволь, о государь! ты снять с него оковы.

Как будут алтари ко браку нам готовы,

Тогда велю с него сии железы снять.

Сообщница ль его или его ты мать,

То всё увижу я богов пред алтарями, —

Огнь брачный потушу я вашими кровями

Или, супругом став, я сына собрегу.

Ты знаешь, что я мог, — увидишь, что могу.

А ты, Зловред, вели готовить храм для брака,

Устроен в сих местах, далеко смертных зрака,

Где видимый здесь гроб попранна князя мной

Ему украшен в честь его вдовы рукой;

Предвечным там ее сим места побужденьем

Разрушу месть ее лютейшим отомщеньем,

Всю кровь ее пролив, всю злобу прекращу

И сына и ее с супругом сообщу

Или, покорность зря и став ее супругом,

Пребуду сыну я ее отцом и другом.

Возьмите юношу.

Не отнимай его,

Увы! хотя в сей час от зренья моего.

Во храме ты его пред алтарем увидишь.

Коль любишь ты меня, коль честь не ненавидишь,

Престань рыданием себя ты унижать

И, видя смерть мою, не плачь, любезна мать.

Коль сыном я твоим со светом расстаюся, —

Довольно в свете жил и смерти не страшуся:

Славнее жити час, чтя Игоря отцом,

Как, долгий век ведя, прельщаяся венцом,

Прияти наконец его с главы тирана.

Возвратом сына лишь сугубится та рана,

Котора без него мою терзала грудь.

К его спасенью мне откройте, боги, путь!

О, страшно зрелище, ужаснее мне гроба!

Пожри меня, пожри скорей, земли утроба!

О, унижение, в которое вдаюсь!

О, сын! супруг! ах! с кем я браком съединюсь!

Иль в лютых горестях, которые вкушаешь,

Приятной мыслию себя не утешаешь,

Что сына средством сим избавишь своего?

Избавлю сына я, избавлю я его;

Но лишь неправедных богов пред страшным зраком

С тираном съединюсь навек ужасным браком,

Не будет долог мой позорный век тогда.

Тирану я скажу: «Клянися навсегда

Быть сыну моему защитой и покровом!»

Потом, уверена уже его я словом,

Избавивши от бед я сына своего,

Избавлю и себя бесчестия сего:

В очах сих помрачу лучи несносна света

И сим кинжалом я свои окончу лета.

Что хочешь предприять, тем сына не спасешь.

Коль узы брачные ты с варваром прервешь,

И подозрением и страхом окруженный,

Чтоб власть свою блюсти, сей хищник дерзновенный,

Во Святославе зря злодея своего,

Конечно, погубит он сына твоего.

Ты, конча жизнь свою, тирана страх кончаешь

И Святослава в гроб с собою заключаешь.

О, страшна мысль — со мной мой сын во гроб падет

И весь род Игорем смерть Ольги пресечет!

Почто и гробом ты несчастну ужасаешь,

Последнего меня убежища лишаешь?

Так: должно жить, себя с злодеем обязав, —

Ты будешь жив, мой сын, любезный Святослав;

Чего не сделаю, чтобы тебя избавить,

Все низости снесу, чтобы тебя восставить.

Но ты, которая умрети мне претишь,

Напрасно, может быть, ты Ольгу тем крушишь

И, смертию меня сыновней устрашая,

Меня к стыду влечешь, от гроба отвращая;

Хоть Мал злодей, но толь не может быть жесток,

Чтобы несчастную и в гробе гнати мог:

Пред алтарем богов он клятвой утвердится,

Хотя тиран, но он бессмертных убоится, —

Меня супругою он в памяти иметь

И сына своего в моем он будет зреть.

Ко всем мой долг, ко всем моим концом свершится,

И Ольга от всего во гробе разрешится:

Доволен будет Мал, и Святослав спасен,

Спокойна буду я, супруг не раздражен.

Предбудущих ты бед себе не вображаешь —

Или ты гордости сыновния не знаешь.

А ты, свидетель всех моих ужасных бед,

Оставшися по мне, служи ты мне, Мирвед:

Напомииаючи мою презлу судьбину,

Напоминай всегда несчастнейшему сыну,

Что́ для опасения терпела я его, —

Чтоб матери своей он не лишил того,

Что бедствием она, что жизнью искупила;

Я род князей своей утратой сохранила, —

Чтоб он за то себя хранил в награду мне,

Род Игорев вознесть он должен в сей стране;

Но чтоб исполнить то князей российских сыну,

Вмешаться должен он теперь в свою судьбину, —

Чтоб крови Рурика последки сохранить,

Он, гордость отложа, покорен должен быть;

Он род князей, но он сего остаток рода:

Мой долг есть смерть, его долг — жити для народа.

Но если Святослав, любезную зря мать,

Не хочет оныя советам днесь внимать,

Когда слезами он твоими и рыданьем,

Стенаньем матери и всем ее страданьем

Не тронут, гордости внимая лишь одной,

Тирана видя он на троне пред собой,

Приводит в страх его в оковах, безоружен,

Когда уж при тебе живот ему не нужен, —

Кто может без тебя ту гордость утолять,

Без Ольги кто его принудит в свете жить?

Тирана на главу без пользы гром бросая,

Падет под варварством, злодея раздражая.

В отчаяньи своем ты всех не видишь бедств

И смерти твоея не вображаешь следств:

Ты ею россиян неволю утверждаешь

И вечные на нас ты узы налагаешь;

Блаженству подданных не хочешь жертвой быть

И сына своего ты хочешь погубить.

Зри всех к ногам твоим со мною преклоненных,

Твоим отчаяньем и смертью устрашенных,

Молящих о своем спасении тебя:

Сбери рассудок свой, войди сама в себя,

Затменно будет ввек всё смертию твоею,

Погибнет всё, всё в снедь останется злодею —

Геройски подвиги российских всех князей,

Отечество твое и всё в руке твоей.

Крепись и не слабей, бедами устрашенна,

И верь, что смертию ты будешь помраченна:

Тот счастлив, кто в беда́х окончит тяжкий век,

Но тот велик и всех превыше человек,

Кто, бед под тяжестью своих не уклоняясь,

Для блага общества вовеки сохраняясь,

Таков в несчастии, каков и в счастье был, —

И твой ли, Ольга, дух рок бедством устрашил?

Великия души напасть не пременяет, —

Нередко робким гроб прибежищем бывает:

Кто недостоин жить — тот кроется во мрак.

О, должность! о, мой сын! о, мщение! о, брак!

Что должно делать мне и что мне избирати?

Мне должно ль умереть, мне должно ль и брак вступати?

Тиран, оковы сняв, свободу отдал мне.

О, рок! о, злобный рок! и в самой той стране,

Где на престоле быть, где быть рожден в короне,

Злодея своего лютейша зря на троне,

Отрадой должен чтить, что не во узах я, —

Почто себя узнал, на что мне жизнь моя!

Довольно ль им меня, довольно ль гнали, боги,

Остались ли теперь какие казни строги,

Чтобы еще меня, несчастного, карать;

Смерть, бедность, стыд — я всё был должен испытать,

Гоним, презрен, забыт, из леса в лес скитаясь,

Покоя не видал я, с ну́ждою питаясь;

Но небо знает то: терпения лишась,

Роптал ли я когда, страдая и крушась;

Я, честолюбие врожденно умеряя,

Нес участи свои, терпенья не теряя.

Волода чтя отцом до смертного конца,

Иного б не желал вовеки я отца, —

Другого мне дает родителя судьбина

И, ах! даёт, чтобы его унизить сына:

К убийце тщетный жар отмщения брегу

И я, сын Игорев, — а мстити не могу.

Я матерь нахожу — тиран ее отъемлет,

Отечество то зрит — и, зря то, в узах дремлет...

Но ты, мать, зришь меня свободна, без оков;

Хоть нет меча в руках — мой меч в руках богов:

Они помогут мне.

Меня ты ужасаешь.

Надежду на богов ты тщетно возлагаешь:

Ты ими был гоним, увы! во весь твой век.

Который завсегда был счастлив человек, —

Поверь мне в том, о мать!— тот счастья недостоин;

Несчастных слыша стон, в блаженстве он спокоен,

Не зная бед, жесток, — и чтоб полезным быть,

Нам нужно иногда несчастие вкусить;

Коль я страдал, когда меня теснили боги, —

Чтоб научить меня, они мне были строги,

И мною, может быть, преобратясь во прах...

Что ты ни говоришь, мне всё наводит страх.

О, сколько б ты должна была тогда страшиться,

Когда б вся мысль моя могла тебе открыться,

Когда бы вникнула ты сердца в глубину!

Ах! что умыслил ты?

Взгляни в сию страну:

Чей прах во гробе сем — и с кем союз здесь брачный?

Какой ужасный вид, какие взоры мрачны!

Что хощешь предприять?

Умреть — иль отомстить.

Что слышу — умереть! Сего не может быть...

И я умру с тобой... О сын, о сын любезный!

Чтобы отметить, твой труд в том будет бесполезный.

Дражайший Святослав, чтоб нам отметить уметь,

Поверь ты мне, уметь нам надобно терпеть, —

И в ком, ах! в ком, скажи, найти ты помощь чаешь:

На сильного врага ты наступить дерзаешь,

На помощь всё ему к напасти твоея:

И небо и земля, — с тобой кто станет?

Я,

Единый только я — и для меня довольно.

Иль славно умереть несчастному не вольно?

Кто ужасается лишь низости стыда,

Тому и самый ад не страшен никогда;

Кто смерти своея страшиться не умеет,

Над жизнию своих злодеев тот владеет.

Чего ж страшиться мне, отмщая за отца

И достигаючи наследного венца,

От ига тяжкого отечество спасая?

Я с славою паду, тирану уступая.

Меня превыше ты самой меня вознес,

Я, слыша голос твой, мню: слышу глас небес.

О сын! кровь Игоря, достойный сын героя,

Умри или отмсти, стыд смертию ты кроя,

Яви днесь Игоря, его приявши часть,

Иль гибелью врага ты отврати напасть.

Ступай. Я, твердостью твоею премененна,

Узнала мать твою, тобою восхищенна.

И я тебя узнал, о мать, любезна мать!

Прости и верь ты мне, — недолго нам страдать:

Погибну злобою иль отомщу я злобе,

На троне будешь зреть иль зреть меня во гробе

Постой, я слышу шум — тиран сюда идет,

Он жертвою меня ко браку поведет.

Скажи: иль всеми ты оставлена своими

И есть ли подданны, что бедствами твоими

Смертельно тронуты, храня усердья жар?

Судьбины моея претягостный удар

Всего меня лишил, оставлена я всеми,

И в бедствии своем презренна я и теми,

Которых я тогда, как счастлива была,

На верх величия и счастья возвела.

Се оные льстецы предшествуют тирану, —

Изменники сии мою сугубят рану.

Оставим мы толпу сих низких человек,

Которые, зыбям морей подобясь ввек,

Туда текут, куда ветр счастия подует, —

И сын твой на себя за то днесь негодует,

Что он унизился себя надеждой льстить

Сих пресмыкающих своей подпорой чтить:

Оставим тварей сих злодея обожати

И станем на богов, на правду уповати.

Вельможи, воины, жрецы и весь народ,

Собранье и древлян, и россов славных рад!

Се то теперь, чего уж я давно желаю,

Перед лицом богов и вашим совершаю:

Князей российских кровь к себе взвожу на трон

И прекращаю тем попранных мною стон;

Всё будет общее: и россы, и древляне

Пребудут навсегда единые граждане.

Сим брачным у́злом, я что с Ольгой соплету,

Разрушу навсегда раздоров я мечту.

Супругу Игоря, которую вы зрите,

Отныне навсегда моей супругой чтите;

Вот сын ее, вот он — я верю в оном ей —

Наследник будет мне по смерти он моей;

Клянусь богами я: доколе буду править,

Стараться князя в нем достойного оставить

И, сыном чтя своим, ко славе путь казать, —

Клянись во всем и ты, о Ольга, помогать.

Клянусь, подъемля взор к небесному округу,

Достойну мать явить, достойную супругу.

И ты клянись.

Клянусь бессмертных алтарем,

Клянусь я сим на нем лежащим острием,

Чтоб грудь тебе пронзить!..

Народ, отмсти злодею!

Постойте, варвары!

Я смерти не робею!

Коль князю вашему убийца предпочтен,

Коль сына Игоря, кем рок превознесен,

Вы отвергаете от отческого трона,

Когда не внемлете его вдовицы стона, —

Разите, злобствуя, разите вы меня.

Вам смерть моя нужна — погибну, не стеня;

Но лучше бы за вас, разя на ратном поле,

Окончил я живот, героев в славной доле.

Друзья, и днесь для вас я жизни не щадил:

Забыв себя, за вас тирана поразил,

Убийцу моего родителя любезна, —

Се Ольга, мать моя, его супруга слезна.

Не верьте, воины, не Игорей он сын.

Стыдитесь, странник ваш пребудет властелин!

Клянуся, воины, бессмертными богами,

Клянуся гробом сим, моими где руками

Остаток Игоря священный сокровен, —

Вот сын мой, сын его, Володом сохранен.

И кто б, когда не сын великого героя,

В толь нежной юности дела толь чудны строя,

Толь сильного врага возмог преодолеть?

Героями герой достоин лишь владеть,

Не варвар, коего вы зрите пораженна, —

Его рука в крови супруга обагренна;

Народ, им строены все бедствия твои,

Им чада терзаны невинные мои.

Остался только он от княжеского племя;

Пятнадцать лет неся в пустынях тяжко бремя,

Сын князя, кровь моя, терпел он бедность, глад,

Пил чашу горестей—и лишь вступил во град,

Героев отрасль он тотчас в себе являет,

Народ возлюбленный от ига избавляет,

Геройску кровь в себе свидетельствует сам, —

Ах! что в свидетельство еще представить вам!

Се старец, древностью и бедством отягченный, —

Во время ярости злодея сын спасенный

Ему трепещущей моей рукой вручен.

Уже в сей истине весь град мной утвержден.

Познайте вы меня, познайте вы Волода.

Друзья! Се — Святослав, князей остаток рода.

О россы! Вот ваш князь, князей российских кровь,

Воспомните свою к его отцу любовь;

Вот сын его, вот он, — в нем Игорь воскресает,

Отец ваш смертные оковы разрывает,

Тирана свергнув он престола с высоты,

И с ваших сринул плеч позорны тяготы:

Се Игорь воружен злодея попирает,

Поправ, щедро́тою ко подданным блистает;

Узрите кроткий дух являюще лице, —

Он тако вас судил, он так сиял в венце,

Когда, кротчайшие свои дая законы,

Несчастных утешал и укрощал их стоны;

Увидьте мужества неколебима вид, —

Какия славы в нем надежда нам горит!

Коль будет счастлив росс, коль будет он спокоен,

Коль подданных любви пребуду я достоин,

Когда меня народ своим отцом почтет, —

Вот слава вся моя — иной мне славы нет!

Народная любовь есть твердый столп державы,

Сердцами обладать — нет лучшей в свете славы!

Участие в твоей я горести примаю,

Но странна таинства сего не понимаю,

Чем твой геройский дух толь тяжко удручен;

В сияньи славы ты, тоскою омрачен,

От кликов радостных народа убегаешь

И посреди торжеств грустишь и воздыхаешь.

Отечество, тобой избавленно от бед,

Иль малу мзду твоей заслуге подает?

Кто чувствует себя быть славы недостойным,

Тому среди торжеств удобно ль быть спокойным?

Что слышу? — кто ж тебя достойней может быть?

И не твоя ль рука умела низложить

Воздвигшихся на нас злодеев горделивых?

Не ты ли отвратил набег сармат кичливых?

Не ты ли нас, Кедар, от ига плена спас?

Или неправеден победы звучный глас?

О ты, которого усердию вверяюсь!

Адель! познай, чем я толико сокрушаюсь. —

Ты видишь, славою взносим я к небесам,

Но, в сердце стыд нося, себе я гнусен сам.

Речь каждая мое сугубит изумленье:

Герою ль чувствовать позора угрызенье!

Спасителю граждан!

И вся сия страна,

Сии великие дая мне имена,

Обманывается, Адель, тебе подобно.

Рушение врагов, на нас восставших злобно,

Победы слава, чем Стокгольм в сей день гремит, —

Могу ли изрещи... не мне принадлежит!

Кому же, государь?

Плененному Росславу!

Адель! его на мне, его ты видишь славу.

Сей росс, к которому я дружество питал,

Противный росс теперь врагом мне лютым стал.

Ты помнишь, как сей вождь российска славна войска,

Влекомый пламенем стремления геройска,

Изранен, весь в крови, во узы шведов пал

И, умираючи, сражатися престал.

Дивяся мужеству и храбрость почитая,

Чтоб исцелить его, старанье прилагая,

От края гроба я несчастного отвлек;

Но к гибели моей его спасал я век!..

Доброт его души непобедима сила

Твердейшей дружбы нас союзом съединила.

Се добродетели всесильно торжество!

Казалося, я в нем зрю неко божество.

Его великою душою восхищенный,

С ним дружбу славой чтил я, роком ослепленный.

Ты помнишь, как наш царь, свирепый Христиерн,

Имея в ярости коварствами дух черн,

Несчастье пленника тягча своим гоненьем,

То таинство извлечь старался принужденьем,

Которое герой российский сохранял

И муки злейшие и смерть в ничто вменял.

Что тайну от него наш царь познать желает,

То вся сия страна равно со мною знает;

Но в чем то таинство, того священный вид

И от Аделевых очей равно закрыт.

Я другу моему всего себя вручаю.

Познай то всё, что я с царем единый знаю.

Тиранов храбрый враг, неустрашим Густав,

Спасти граждан или умрети предприяв,

Скрывался в странах, в России заключенных,

Росславу одному лишь только откровенных,

Чтоб верну помощь дать отеческой стране,

Против тирана гром готовит в тишине;

А лютый Христиерн, свое предвидя бедство,

В познаньи тайны сей себе лишь видит средство

Тогда б он мог врага коварством погубить,

А после б силою и россов подавить;

Но, шведов ревностью к Густаву устрашенный,

Не смеет он разить, на россов огорченный.

Он знает: если меч в Россию принесет,

Густав вослед себе всё войско увлечет.

Блаженство россиян в сей тайне заключенно,

И наше торжество над ними несомненно,

Когда бы сей Росслав, гонений не стерпя,

Густава мог открыть, страданью уступя.

Но тверд, неколебим сей камень бед в пучине,

Не содрогался, противяся судьбине,

Гремящи над главой он тучи презирал

И волны ярости ногами попирал.

Чтоб друга прекратить ужасные напасти,

Просил царя его моей предать я власти.

«Ты видишь, государь, — я так ему вещал, —

Что твердый дух его под бременем не пал;

Но часто тот, кого и смерть не ужасает,

Приятству дружества и ласке уступает».

Вторично друга я избавил моего:

Темница — был мой дом, а узы — честь его.

Но между тем сармат свирепое стремленье,

С собою в Швецию влеча опустошенье,

Простерло до царя смятение и страх;

Потрясся Христиерн на троне в сих стенах.

Кедара одного своею чтя отрадой,

Царь трона своего меня избрал оградой.

Я с войском выступил, Росслава взяв с собой.

Почто я сделал то? — Гонимому судьбой,

Мне легче было бы на том кровавом поле

Попранным зреть себя во гробе иль в неволе! —

О, рок! о, грозный рок! свершити не могу...

Победу уступить я должен был врагу.

Но лютый друг Росслав, геройским полон жаром,

Упавшим на меня обременен ударом,

Унылых ратников надеждою, стыдом

Ко славе обратя, свой страшный кинул гром.

Во мраке нощи скрыт, в победе безопасна,

Рассеял, разметал сего врага ужасна.

И сам начальник их от плена не избег,

Который огнь войны кровавыя возжег.

Величье скромностью своею возвышая

И унижением Кедара утешая,

Блеск славы своея Росслав от всех сокрыл

И, войско обманув, ему меня явил,

Сиянья своего лучами окружение,

Но в сердце лютой тьмой позора помраченна.

Я зляе всех сармат Росславом поражен.

Злодеем он в уме моем изображен.

Так злобу он привлек, явя тебе услугу?

И можно ль ненависть за то питати к другу?

Могу ль его любить, всечасно трепеща,

И раболепствуя и милостей ища?

От слова странника, в плененьи заключенна,

Вся слава может быть в минуту помраченна.

Но кто толико мог великодушен быть,

Чтобы тебе свою всю славу уступить

И имя вечности твое во храм поставить,

Восхощет ли тебя тот самый обесславить?

О том, что дружество соделало его,

Кто ныне знает?

Я; довольно и сего.

Но сердца глубину льзя ль смертного измерить!

И кто и сам себе из смертных может верить?

В волнении страстей колеблясь, человек

По ветрам счастия всегда свой правит век.

Пример тому Адель во мне возможет видеть:

Ты мнил ли, чтоб я стал Росслава ненавидеть?

И кто возможет знать, что, дружбу отменя,

Открывши всё, Росслав не погуби́т меня!

Кто знает, может быть, уже в сию минуту,

К паденью моему готовя пропасть люту,

Перед Зафирою являет весь мой стыд

И славу ей свою и мой позор твердит;

Ругаясь мной, собой то сердце наполняет,

Которым обладать Кедар вотще желает!

Что слышу, государь!

Лютейшей страсти глас!

Я жертва горестна Зафириных зараз!

Прельщаться сей княжной — какое дерзновенье!

Или, снедая ввек в молчании мученье,

Бесплодно хочешь ты сию княжну любить,

Котору царь судил своей супругой быть?

Ты ведаешь его к Зафире пламень страсти;

Страшися раздражить его жестокость власти, —

Ты знаешь злость его.

Лютейший он тиран,

Но, гром бросая, сам им может быть попран.

Зафира славного сего остаток рода,

К которому любовь питается народа.

Стыдящий тяготой своей монарший сан,

Низринется с рамен народа истукан,

Коль, власти пожелав, княжна граждан подвигнет.

А может быть, Кедар блаженства и достигнет.

Я знаю, как тиран Зафире нестерпим;

Ты знаешь, как Кедар народом стал любим. —

Но что вещаю я! О, страшная преграда!

Росслав! в погибели твоей мне вся отрада!

Росслав, я знаю то, к Зафире мысль стремит!

Не ошибаюся, хотя мой враг таит.

В Зафире и самой я, к муке нестерпимой,

Призна́ки зрю к нему любви неодолимой.

Против него угроз тирановых в часы

Зрел ужасом ее затменные красы.

Спасать его ее старанья торопливы,

Вздыханья, взоры — всё — свидетели нельстивы,

Что мил Росслав, что мне затворен к счастью путь,

Что должно острый меч в его вонзити грудь.

Мне должно ли губить, теперь Адель то знает,

И слава и любовь мне то повелевает.

Се время мне к тому удобно настоит.

Уже против него тиран опять гремит.

Но должно, злобу скрыв, мне дружество казати

И, обнимаючи, Росславу грудь пронзати.

Се он; Адель, поди и всё ты примечай

И тайну страшную во сердце заключай.

Чем друга моего я вижу зрак смятенный?

Грущу, отечества драгого отчужденный.

Российскую страну в плачевны дни сии

Объемлют зависти ужасныя змии.

Европа, будуще ее величье видя,

Трепещет, в ней свою царицу ненавидя;

И чтоб пожрать ее, смущая тишину,

Отвсюду к ней влечет кровавую войну.

В те дни, когда мечи моих граждан блистают,

Несчастного меня оковы отягчают.

Сколь горько мне! Герой то может ощущать,

А друг мне способы с свободой к славе дать;

И если я просить тирана устыжаюсь,

К герою с просьбою спокойно обращаюсь.

Герою!.. Мне ль сии пристойны имена?

Тебе спасением должна сия страна...

Коль в ревность к Швеции долг дружбы превращаешь,

То знай, Кедар, ты тем Росслава унижаешь.

Все готфы для меня и царь твой ничего,

А делал всё Росслав для друга своего;

Сражался не за них я, готфов гром бросая, —

Я спас сию страну, Кедара лишь спасая.

Победа славная!..

Тебе принадлежит.

Усердья моего не превращай мне в стыд,

Не устыжай меня, твердя мою услугу:

Тот должен тем себе, кто чем обязан другу.

И если вольность я тобой приобрету,

Не милостью твоей, но должностью сочту.

Пребуди о моем уверен попеченьи:

Потщусь скончать твоей неволи огорченьи;

Но если вольность я и возвращу тебе,

Ты будешь ли за то благодарить судьбе?

И не останется ль чего во здешнем граде,

Что огорчит тебя свободы во отраде?

Когда возможет росс отечеству служить,

Что росса, государь, удобно огорчить?

Зафиры о тебе усердные старанья,

В час бед твоих ее сердечные страданья,

Те вздохи горестны, те слезы, трепет сей —

Свидетели, что мил герой российский ей.

Душ нежных чувствию, к несчастным состраданью,

Сему толь редкому во смертных дарованью,

Которое людей со божествам равнит,

В Зафире, государь, даешь иной ты вид;

И, милосердие во слабость превращая,

Ты унижаешься, Зафиру унижая.

Но ты восторги те или возмог забыть,

С которыми привык о ней ты говорить?

Восторги те, мой друг! мне ясно изъявляют,

Что тщетно от меня твои уста скрывают.

Не отрицаюся, я ею восхищен

И добродетелью и красотой прельщен!

Почто Росславовых очей ты не имеешь,

Чтоб зреть красы... но ты трепещешь и бледнеешь.

Я трепещу!.. но знай, сей трепет о тебе

Я друга моего в ужасной зрю судьбе

И ужасаюся, твои предвидя бедства.

Княжною обладать нималого нет средства:

Лютейший к ней тиран кровавый дух стремит.

Спокоен будь; Кедар Росслава мало чтит,

Коль страстию его лишенна мнит покоя.

Тиранка слабых душ, любовь — раба героя.

Коль счастья с должностью не можно согласить,

Тогда порочен тот, кто хочет счастлив быть

Се добродетели единые законы.

Неодолимые меж нами суть препоны:

Я помню честь и долг; хоть смертно я горю,

В Зафире я княжну врагов российских зрю.

И если б днесь ее и было сердце вольно,

Чтоб пламень погасить — я росс, — сего довольно.

Дивяся твердости я духа твоего,

Иду освободить я друга моего.

Пребудь спокоен.

Нет, прешел мой век спокойный.

Что сталося со мной? Зафира!.. Недостойный!..

Когда отечество зрю и пагубной судьбе,

Я млею!.. Я горю!.. Я гнусен сам себе!..

Мне, в сердце чувствуя порочное полненье,

Во узах ощущать любовно утешенье!

В разлуке с сей страной мне горесть обретать!

Мне вольности моей хотеть и трепетать!..

Россия! я твои в сей час внимаю пени:

Ты больше не Росслав, Росслава нет и тени!

Оставь терзающи меня мечты сии —

О долг! отечество! о боги вы мои!

Не будет вредно вам Росславово смущенье.

Его страсть — новое вам жертвоприношенье...

Но трепещу! — кто? я! который брани в час

Без робости внимал ужасный смерти глас;

Который на ее окровавленном лоне,

Стремясь возлюбленных граждан ко обороне,

Спокоен, лютости ее одолевал

И к гибели с мечом, как к пиршеству, ступал.

Я ныне трепещу, от страха содрогаюсь

И жертвовать, увы! любовью ужасаюсь...

Чтобы спастись или чтоб меньше хоть страдать,

Мне должно от очей Зафиры убегать;

Я зрю ее; беги, беги, Росслав несчастный!

Се твердости твоей единый враг опасный.

О храбрый росс! почто от глаз моих бежишь?

И что ужасного в лице Зафиры зришь?

Или тебя когда враждою огорчала?

Я плена твоего оковы облегчала;

Противяся твоей погибельной судьбе,

Ты знаешь, трепеща, старалась о тебе.

Я знаю, жизнию Зафире долженствуя...

Но я, тебе мои заслуги описуя,

Не благодарности желаю от тебя:

Тебя спасаючи, спасала я себя.

Чту должностью хранить гониму добродетель.

Провидяще сердца́ мне небо в том свидетель,

Какие чувствия мой дух к тебе хранит:

Ты — по отечестве — мне в мыслях первый вид.

Так, сча́стливей была б твоей я согражданкой.

Почто не рождена Зафира россиянкой? —

Но нет, не возмогла б я радости вкушать,

Всем жертвуя тебе, тебя от бед спасать.

Но пленник стоит ли безмерных толь щедрот?

России посвящен навеки мой живот,

Супругою ты здесь царю обетованна;

На трон восходишь...

Мне супругой быть тирана!

Погибни сей престол, когда мне скиптр приять

За то, чтоб сердце мне мучителю отдать.

Пустыня и Росслав — вот счастье выше трона.

Твое мне сердце — трон, твоя любовь — корона.

Любовь моя и жизнь, Росслав, мне то равно.

С тираном трон и гроб несчастной мне одно.

Познай по сем, познай, колико я страдала:

Когда тебе рука злодея угрожала,

Когда отверстый гроб я зрела пред тобой,

Я расставалася тогда, не ты, с душой;

Все страхи за тебя и муки ощущала;

Ты бодрствовал, а я рвалась и умирала

И, помощи прося лишь только от небес,

Не смея и рыдать, снедала горесть слез.

В тиране возбудить я ревность опасаясь,

Носила в сердце смерть, спокойною являясь.

Бессильна сокрывать я страсти пламень злой,

Порочна, может быть, кажуся пред тобой;

Но ежели княжну любовь уничижает,

Душа Росславова Зафиру оправдает;

Превышу всех царей, спряженная с тобой:

Царями полон свет, но где Росслав другой!

Что слышу? трон забыв, ко пленнику нисходишь;

Какие радости в твоей любви находишь?

Коль любишь ты меня, — счастливой умереть.

Иль бедствия страшного не можешь ты узреть,

Которое тебе...

Росслав любить страшится?

Страшусь. Чем более мой дух к тебе стремится,

Тем боле я стремлюсь огнь страсти истребить.

И мне ли, жертвою граждан родяся быть,

Забыв отечество, любовию пленяясь,

Законной ярости тирана подвергаясь

И страстью помрача мою невинну кровь,

Не за отечество умрети, за любовь?

Пускай за общество тиран разит Росслава,

Тогда последует во гроб за мною слава;

За добродетель я умру, не за порок;

Унизится тиран, он сколько ни высок;

Невинность погубя, на троне потрясется;

Превыше трона гроб Росславов вознесется.

Иль думаешь, что я могу тебя любить

На то, чтобы тебя любовью погубить?

Что на опасности твои я не взираю?

С тобою для тебя порфиру презираю;

В отечество твое последую тебе,

С Росславом буду жить, угодно где судьбе!

Ответствуя любви твоей любовью равной,

Я должен пред тобой открыть сей путь бесславный,

В который страсть твоя тебя стремится влечь;

Надежду хочешь ты граждан твоих пресечь,

Которая в тебе единой им блистает;

Зафира гибель здесь на троне оставляет.

Что сделать я могу?

Во твердость облещись!

И с мужеством на трон твоих отцов взнестись.

Когда достойною Росславу я кажуся,

Готова на престол и смерти не страшуся.

Хотя ужасная опасность мне грозит,

Отважуся на всё, мне то Росслав велит.

В сей час я устремлюсь к усердию народа,

Явлю возлюбленна ему остаток рода

И, для тебя и жизнь не ставя за урон,

Взнесуся на престол, чтоб дать герою трон.

Чтоб я, забыв в себе российска гражданина,

Порочным сделался для царска пышна чина!

Отечество мое чтя выше и тебя,

Могу ль его забыть я, троны возлюбя!

Пускай престола блеск гордыню обольщает,

Без добродетели корона помрачает.

Росславу царский трон бесславье навлечет,

Вселенна обо мне с презрением речет:

Се царь, любовию на чуждый трон взнесенный,

Неверный гражданин и властелин презренный,

Ни готф, ни росс, любви не могши одолеть,

И столько твердости души не мог иметь,

Чтобы, презря венец, быть обществу полезным.

Еще сей горести к моим судьбам преслезным

Недоставало мне, чтоб лютая. любовь,

Зафиры бедственной воспламеняя кровь,

Во сердце к ней того рождала отвращенье,

В ком в свете для нее едино утешенье.

Противна я тебе! на что ж мне больше жить?

Не оскорбив меня, то можно ль вобразить?

Кто? ты противна мне? о, слово преужасно!

Ах, если б я возмог открыта сердце страстно,

Когда бы в грудь мою проникнуть ты могла,

В каком бы торжестве себя ты обрела!

Узрела б...

Окончай, сверши мое блаженство.

Узрела бы любви позорно совершенство;

Увидела б, как твой прелестный взор — о, стыд! —

То всё мрачит, что мне мой строгий долг велит.

Увидела б, как кровь на сердце замерзает,

Когда отсель меня Россия отвлекает.

России отчужден — сим страсть мою измерь, —

Тобой крушуся я, — довольна ль ты теперь?

Уж глас граждан моих во сердце сем слабеет;

Быть россиянином уже Росслав робеет;

Но ты не торжествуй, любови слыша глас:

Что внемлешь ты теперь, в последний слышишь раз.

В последний! а меня любовью уверяешь,

А сам, а сам мою ты смерть определяешь.

Не смерть, но славу.

Ах! какая слава то!

Несчастной без тебя вселенная ничто.

Часы, в которые с тобою мне не быти,

Из жизни я моей желала б исключити...

В последний раз ты мне любовь твою явил,

Но сердца моего ты тем не истребил,

Во гробе только лишь оно тебя забудет;

Мысль каждая моя — Росслав единый будет.

Как станет смерть смыкать моих зеницы глаз,

И я тогда «люблю» скажу в последний раз.

Увы! в сей самый час ты то должна сказати!

Итак, в сей час должна Зафира умирати?

Живи — родясь красой тирана укротить,

И долг и честь тебе повелевают жить,

Гражданам жизнь твоя нужна; ты, помня славу,

Храни дражайший век.

Не нужен он Росславу!

Ты плачешь? ах, престань мне сердце раздирать,

Которо уж собой не может обладать.

Ты плачешь! я мятусь... Ты плачешь!.. я страдаю...

Россия, зри мой стыд, зри, как ослабеваю!

Но, ах! доколь еще Росславом быть могу,

Прости, я не тебя, но сам себя бегу.

Постой, Росслав драгой!.. В моей безмерной страсти

Какие, рок! себе предвижу я напасти!

Какое счастие, неожида́нно мной!

Зрю росса в сих странах, зрю друга пред собой,

Во славе нашего подателя закона,

Несуща на себе величье росска трона.

Сомненья нет, сего послания вина

С надеждою души Росславовой равна.

Хотя ты, зря меня, веселие вкушаешь,

Но будешь радостней, когда вину познаешь

Сего нечаянна посланья моего.

Обрадуй росса ты и друга своего.

Уже ль, победой мы на верх взнесенны славы,

Возможем предписать врагам свои уставы?

Уже ль Россия зрит главы согбенны их

Во прахе, в трепете у страшных ног своих,

И Любомир принес ее гремящу волю?

Россия может ли иметь толь славну долю

Когда Росслав от ней далеко отлучен,

Когда ее герой во узах заключен?

Ты унижаешь тем российских храбрых воев:

Колико сограждан, толико там героев.

Ты ведаешь то сам; но что ж виной тому,

Что прислан росс предстать тирану моему?

Зачем, о небеса! я вижу Любомира?

Или... я трепещу!.. или просити мира?

Ни мира, ни войны, — Росслава одного.

Смущенный тягостью несчастья твоего,

Наш князь, не как сии цари высокопарны,

Владыки гордые, друзья неблагодарны,

Которые за кровь, пролитую за них,

Довольной платой чтут для подданных своих,

Коль око возведут на них благоприятно, —

Имея сердце наш властитель непревратно,

То помня и в твоей несча́стливой судьбе,

Чем он и общество обязаны тебе,

Чтоб друга своего из бедства искупити

И чтоб отечеству героя возвратити,

Прислал меня сюда то всё врагам отдать,

Что храброю рукой Росслав возмог отъять.

Он грады твоему тирану предлагает,

А от него тебя единого желает.

Что слышу! за меня он грады отдает,

Чтоб гражданина спасть, отмещет плод побед

И, уступая верх над россами без брани,

С прошеньем ко врагам простер с престола длани.

О Христиерн! О ты, свирепейший тиран!

Как много злостью я твоею ни попран,

То всё ничто; лишь тем мне муки приключаешь,

Что ты сей стыд нести мне с жизнью оставляешь.

Причины не могу отчаянья понять

Ты росс, а ты того ж не можешь ощущать.

Ты росс, а князю ты того не мог представить,

Колико может тем от трон свой обесславить.

О, стыд отечества! Монарх, свой долг забыв

И сан величия пристрастьем помрачив,

Блаженству общества меня предпочитает

И вред России всей в очах вельмож свершает.

А вы, отечества избранные щиты, —

А паче, Любомир, и ты, мой друг, и ты! —

Не общество в предмет поставя, князя волю,

Охотно низости подвергли россов долю.

В могуществе своем трепещущи рабы,

Достойны ль вы своей блистающей судьбы?

Но если б сам Росслав, героя чтя во друге,

Имея долг воздать отечеству заслуге,

Во совещании был должен избирать,

Спасти — иль общество для польз его предать;

Вспомоществуемый монарха состраданьем

И общества всего усерднейшим желаньем,

Сего героя гроб отверстый запереть, —

Что б другу своему назначил?

Умереть!

Я друга своего тем только б обесславил,

Коль общества во вред ему бы жизнь оставил...

Но князь за что меня, за что так мало чтит,

Что в дар отечеству мне жизнь отдать претит?

Иль мыслит он, что так мой дух ослаб в плененьи,

Что дни мои могу влачить в уничиженьи,

Что жизнь могу сносить, отечество предав? —

Росслав я в лаврах был — и в узах я Росслав.

Или предательством то может быть сочтенно?

Что князь тебе велит, то должно быть священно.

Как кровь за общество мне лить повелевал,

Ты знаешь, как я то́ священным почитал.

В награду он за то о друге сожалеет,

Он жизнь тебе дает...

Он права не имеет!

На троне истину и милости храня,

Когда б я винен был, спасти б он мог меня.

На человека он как человек взирая,

Возмог бы, строгости законов умеряя,

Виновному свою щедроту изъявить

И сожалением Росслава посрамить;

Но в жертву общества назначен я судьбою;

Россия! ты должна торжествовати мною;

Тут власть молчит, и я из власти исключен,

Лишь добродетели единой посвящен.

Ничто меня, ничто не может свободити.

Не может повелеть мой князь мне подлым быти. —

Жалеет друга он, ввергая друга в стыд,

Он жизнь диет. — Почто умрети не велит!

Тогда бы и, сие услыша поколенье,

К Росславу бы ого познати мог почтенье;

Когда мой князь мне рек: «Умри ты так, как жил», —

Тогда б он мне, тогда б по-царски другом был.

Советы, может быть, я важны прерываю,

Но шествие царя к послу я предваряю.

Мой князь, предубежден величием твоим,

Не мыслит, чтобы он был в подданном гоним;

Чтоб готфов сильный царь, со россами спираясь,

Не могши их попрать, во гневе унижаясь,

Во гражданине им едином отомщал

И над Росславом бы весь гром свой истощал.

Величию царя то было бы не сродно;

Почто ж томить его в плену тебе угодно?

Почто? за то ль, что он, ступая славы вслед,

Отечество свое возвысил тьмой побед,

Что имя заслужил российского героя?

Он должность исполнял, напасти готфам строя.

Кто за отечество падет с победы в плен,

И от самих врагов тот должен быть почтен.

Что князю твоему впутает дерзновенье

Предписывать хранить мне к узникам почтенье?

Иль слабые его успехи надо мной?

Но то, что начато, не кончено войной.

Еще на троне я, еще повелеваю,

И кроме я моих законов здесь не знаю.

Кто мне осмелится уставы подавать,

Кто?

Человечество, коль можешь ты внимать

Священный глас его, самих царей судящий.

Я слышу гнева глас, продерзностных разящий.

Сей гнев, предерзостных готовый поражать,

До трона росского не может досягать,

И меч твой россиян еще не устрашает.

То ведает весь мир, и Христиерн то знает.

Я знаю, дерзостный! но вскоре, может быть,

С мечом пред воинством я то могу забыть.

Оставим, государь, могущей рока воле

И храбрости сие решить на ратном поле;

А между тем внемли из уст моих в сей час

Победоносного ты князя кроткий глас.

Успехи позабыв, войной приобретенны,

Венцы лавровые, Росславом соплетенны,

Кропя он дружества почтенным током слез,

Чтоб лютость умягчить против него небес,

Нисходит своея победы с колесницы.

Прими ты от его простертыя десницы

Все грады, отняты от царства твоего,

И возврати ему Росслава одного.

Но помни, что не страх его к сему приводит,

Что славы столько же он в благости находит,

Колико в мужестве.

Он грады отдает;

Благодарю его, но мне в том ну́жды нет.

Царь готфов милостью его не одолжится;

Что отнято мечом, мечом и возвратится.

Так жертвуя твоей лишь гордости одной,

Ты утешаешься кровавою войной.

Сам царь кровь подданных своих в ничто вменяет.

Дар князя твоего престол мой унижает.

За цену меньшую Росславов плен минет;

И сам себя Росслав от тяжких уз спасет,

Коль помня то, что́ он, и, отложа упорство,

Открыв, чего хочу, покажет мне покорство.

Чем должен я тебе? Хоть я в плену и слаб,

Ты готфов царь, я росс, я пленник твой, не раб.

Ты пленник ли иль раб, но ты в моей днесь власти,

В моих руках твое и счастье и напасти.

Свобода, жизнь мои во власти суть твоей,

Но ты над чувствами души не властен сей,

Котора, честности уставы чтя едины,

Но может упадать под игом злой судьбины.

Ты долгом чтишь меня к измене принуждать,

А я за общество со славой умирать.

Дерзаешь, своего владыку раздражая,

Пред ним величиться, царя ты унижая.

Иль может правдою царь быти огорчен?

Покорство — часть раба, будь в оной заключен.

Раба? — Один тот раб, кто, презря добродетель,

Корысти покорен, бесчестия содетель,

Хотя бы всею он вселенною владел;

Чем выше, тем гнусней позор порочных дел.

В оковы, воины!

Все пра́ва разрушаешь

И князя моего величье оскорбляешь.

Коль хочешь, возвратись ко князю твоему,

Как мало я его страшусь, сказать ему.

Бесстрашен буди, царь; но чем сильней властитель,

Тем больше должен быть он истины хранитель

И чтить священнейшим народных прав закон.

Иль может от всего освобождати трон?

Или, не убоясь в сияньи быть наказан,

Царь сильный должностью никоей не обязан?

Законов первый раб, он подданным пример.

Величию царя на свете нету мер.

Цари! вас смерть зовет пред суд необходимый;

Свидетель вам ваш век, судья неумолимый

Вам время будуще, в которо на весах

Вы правды будете судитися в делах.

Страшитеся сего суда нелицемерна!

Вас мрачный гроб, прияв с величия безмерна,

Отколь мрачат лучи блистающих венцов,

Отъемля вашу власть, отъемлет и льстецов;

И смерть, срывая с вас багряную порфиру,

Кто ни, являет то попранну вами миру.

Тогда вострепещи.

Ты должен трепетать!

(К воинам)

В темницу!

Государь!

Престани раздражать

Царя, которого ничто не устрашает,

Кой в гневе сам себя и всё позабывает;

Ступай и, более твоих не тратя слов,

То знай: чтоб искупить Росслава из оков,

Мне ваша не нужна щедрота чрезвычайна,

Нужна единая Росславова лишь тайна.

С какою гордостью сей пленник дерзновен

Стремится раздражать мой гнев, им воспален!

Иль вправду духом он всех смертных превосходит?

Подпору гордость в чем его себе находит?

Издавна ты, Кедар, обязан дружбой с ним,

Тебе он должен был спасением своим.

Но днесь щадить его не возмогу я боле.

Твоей я, государь, его вручаю воле.

Упорством раздражен, подобно я тебе,

Противиться его не буду злой судьбе.

Я, кротостью склонить надежду всю теряя

И пользы царские всему предпочитая,

Днесь сам прошу тебя упорна наказать.

Хоть алчу я его на части растерзать,

Но важно таинство утратить с ним страшуся.

Я прежде средства все употребить потщуся

Во сердце у него сокрытое извлечь,

А после мстящий мой его повергнет меч.

Зафира, восстеня, его отвергнет казни.

Поняти не могу вины ее боязни.

Жаленье может ли к несчастным столько быть,

Чтоб много так себя в усердьи к ним забыть,

И человечество, стенящее в мученьи,

Удобно ль произвесть толики в нас движеньи?

Я, может быть, мрачусь единою мечтой,

Но, государь, позволь открыти пред тобой,

Что мне усердие мое к тебе внушает.

Не милосердие едино побуждает

Зафиру пленника от гроз твоих спасать, —

От жалости одной возможно ль так страдать?

Сомненья произвесть в тебе я не желаю,

Но, кажется, сия Зафира...

Понимаю.

Да вострепещут те, мою которы страсть

Стремятся обмануть, презревши царску власть.

Я слышу, государь, и, слыша, содрогаюсь.

Я, может быть, твоей досаде подвергаюсь,

Но трона готфского царя нужна мне честь.

Чужда была всегда устам Зафиры лесть.

Пускай иной, себе лишь только благ желая,

Постыдну для царей свирепость похваляя,

Несчастных тяжку часть и паче тяготит;

Зафира языком, как сердцем, говорит.

Я слышу, гнев ты свой к Росславу умножаешь,

В темницу вверг его и смертью угрожаешь...

Со огорчением дивлюсь восторгам сим,

Которы ты явишь всегда очам моим,

За пленника сего, прегордого Росслава.

Но что тому виной?

Твоя едина слава.

Что скажут? Что, врагов бессилен побеждать,

Лишь слабых пленников ты можешь поражать;

И, притесняючи несчастну добродетель,

Не в поле ты врагам, на троне бед содетель.

Прияв достойный дух величию царей,

Свирепство укроти!..

Погибнет мой злодей.

В окаменение сим словом погруженну,

Недвижиму, без чувств, как громом пораженну,

Зафиру ль вижу я иль только тень ее?

Открой к Росславу мне участие твое.

Ты знаешь, он мне друг: поверь свою мне тайну.

Когда б! — но счастию сему необычайну

Возможно ль быть? — когда была бы то любовь,

Что так твой дух мятет, твою волнуя кровь,

Какие б радости во грудь мою влиялись;

К спасенью друга мне пути бы оказались;

К тирану ненависть тогда познав твою,

Смелей бы устремил усердну грудь мою

Служити истинной княжне граждан несчастных.

Росслава счастье зрю в твоих очах прекрасных.

Ты токи слез лиешь! падет злодей, падет!

Спасен мой друг!..

А с ним Зафира оживет!

Познай бессмертну страсть, которою сгораю...

Чем страсть явить? взгляни, увидишь: умираю...

О, мысль смертельная! Росслав на смерть сужден,

И будет он во гроб мученьем провожден.

О, ужас! О Кедар! твой друг на крае гроба,

И адом на него лютейша дышит злоба.

Уж меч взнесен, и кровь в минуту потечет;

Твой друг во сердце сем отчаянном стенет,

И, умирающи к тебе простерши взгляды,

Во мне твой просит друг спасения отрады.

Отдай, Кедар, мне жизнь и душу возврати!

Коль презришь ты мой стон, где помощь мне найти!

Итак, что любишь ты, нельзя и сомневаться?

Когда неверным то возможет показаться,

Что я еще живу, что я сей вижу свет,

Коль нет во мне души, то и любови нет.

Я верю.

Но почто сии свирепы взгляды?

Не обманулася ль?

Наполненны досады,

К злодею ненависть глаза мои явят.

Ты любишь! — чувствую я весь во сердце ад! —

Спокойся... другу я убежище открою...

Готово росскому спасение герою;

Поди: злодея смерть в сих взорах включена.

Тебе, герой, судьба несчастных вручена.

Открылось всё теперь, исчезло и сомненье,

Которо иногда мне было в утешенье!

Открылось всё! в любви взаимныя горят

И мне посредником их страсти быть велят!..

Я буду! буду нам посредником ко гробу!..

Превосходящую мою все меры злобу

Глубоко в сердце скрыв, тирановой рукой

Повергну мертвого Росслава пред собой.

Сколь счастливы они и в самом злоключеньи!

Единый милый взор, прервавши их мученьи,

Затмив все варварства их тяжких бед творца,

Среди страданья им вселяет рай в сердца.

А я, я мучуся, отрады не имея;

Но вскоре обрету в стенаниях злодея!

Опровергая всё, что к счастью мне претит,

Подвигну шведов я с тираном свергнуть стыд.

Тиран, совместник мой, тиран не пощадится.

Мой дух с Зафирою на троне съединится...

Чтоб прелестей ее не зреть в руках чужих,

Не пощажу и сих я прелестей самих.

Во горести и то считаю в утешенье,

Что зреть тебя могу!

Тиран свое веленье,

Чтоб мне в темнице быть, опять переменил.

Не всё ли то равно, я где бы здесь ни был?

Двора тиранова чертоги все — темница.

Впоследне солнце зрит Росславова зеница.

Се плод послания от князя твоего,

Се плод усердного старанья моего!

Росслава только лишь погибель ускоряю,

Но гнусны узы вверг, гробницу отворяю.

Почто смущаешься, меня в оковах зря?

Иль страждет честь моя от лютости царя?

Я зрю с презрением тираново гоненье;

За общество ношу сих уз обремененье.

Се цепи тех златых достойнее цепей,

Которыми цари, во слепоте своей,

Нередко к своему величию и трону

Возводят низких душ, граждан своих к урону.

Итак, в упорности сам гибели вина,

Которая тебе тираном суждена,

Ты пользе общей смерть свою предпочитаешь,

Защитника в себе граждан своих лишаешь

И, будто утомясь отечеству служить,

Чтоб кончить тяжку жизнь, не хочешь больше жить.

Давно ли Любомир о мне так низко мыслит?

Но нет, мой друг, меня мой друг таким не числит.

Он только слабостью лишь дружбы омрачен

И недостойнейшим жаленьем удручен,

Спасти Росслава дни стараяся напрасно,

Вещает то, с его что мыслью несогласно.

Могу ли жизнию толико польз подать,

Колико возмогу, дерзая смерть приять?

Ты знаешь, Любомир, могущество тирана,

Под игом коего страна сия попранна

Стонает с Данией, отечеством его;

В единовластие недавно съединенна

Россия, вновь родясь, слаба, неутвержденна

Из праха чуждых рабств подъемлюща чело,

Терпела, всякое одолевая зло;

Ты знаешь, наконец ее ослабша сила

Коликой кровию за храбрость заплатила.

Против тирановых превосходящих войск

Что мог российских чад соделать сонм геройск?

С мечами умирать, но умирать бесплодно;

Погибель нам влекло то чувство благородно, —

Оставило б оно наместо всех отрад

Престол без подданных, отечество без чад.

В такое грозное сынам российским время

Я, сколько мог держать, поддерживал их бремя,

Как весть нечаянна восхитила мой дух:

Достигнул до меня отрады полный слух,

Что есть еще душа меж готфов возвышенна

Уныньем сограждан во рабство устыженна,

Их алчет свободить, мучителя поправ,

И что из мрака уз восстал герой Густав.

Тогда Россию спасть открылися мне средства,

И, чтобы прекратить скорее наши бедства,

Я свой направил путь ко мстителю сему,

Надежное отверз убежище ему,

Известное лишь мне, где, скрыт тиранска зева,

Готовит он удар геройска гнева.

Сим бурный Христиерн, на троне потрясен,

В стремлении своем на россов умягчен

И, шведов всякий час страшася возмущенья,

Оружье разделил для собственна спасенья.

Ты знаешь, сим Российская страна

На быстрых крылиях побед вознесена;

Ты знаешь, ежели Густава я открою,

России изменю и чести, и герою,

И если жизнь мою ничтожную спасу,

Два царства в жертву я тирану принесу.

Ты знаешь то, мой друг, а ты того желаешь.

А если средство есть, которо забываешь,

Спастися с честью, — что скажешь ты, мой друг?

Тогда от радости восхитится мой дух,

Что жизнь мою могу я с честию полезну

Еще на жертву несть отечеству любезну

И что пролитую стократно кровь мою

Для пользы сограждан еще я пролию...

Но нет, то лишь мечтанье Любомира.

Любовь, которою к тебе горит Зафира,

Услуга, чем тебе обязан сам Кедар,

Что всё известно мне, — отвергнут тот удар.

Какие средства мне к спасению находишь!

Любовь несчастную на помощь мне приводишь,

Котора, руку мне свою дерзнув простерть,

Не могши спасть меня, затмит мою лишь смерть

И, тленность на моем свою покинув гробе,

Угрызнуть честь мою оставит жало злобе.

Рекут: познав сию плачевную любовь,

Росслав одной любви на жертву пролил кровь.

А если не забыл Кедар мою услугу,

Коль хочет, может он подать спасенье другу;

Но я себя к тому не возмогу склонить,

Чтоб просьбою себя от смерти свободить.

Но если сей Кедар, Росславу лицемерен

И только лишь одной своей корысти верен,

Коварствуя, тебя желает погубить?

Превыше низостей, могу я их простить.

Но я не возмогу и в сей же час открою,

Чем Швеция должна российскому герою.

Постой! коль правда, что Кедар мне изменил,

Почто же хочешь, чтоб и я бесчестен был?

И чтобы славы дар, мной дружбе принесенный,

За подлость подлостью обратно возвращенный,

Кедара посрамя, и мне бы сделал стыд?

Сие Кедаров дух злодейский обнажит;

И здесь народ, познав, что ты его спаситель,

Против тирана твой пребудет защититель.

Когда, почтение ко мне еще храня,

Не хочешь оскорбить пред смертию меня,

Оставь, оставь сие намеренье бесплодно

И дай мне внити в гроб отверстый благородно.

В местах, где чести нет, честь хочешь сохранять, —

Мне дружба и мой князь велят тебя спасать.

Тиран меня прислал... Росслав! твое спасенье

Зависит от того... Тиран, в ожесточенье

Тобою приведен, возносит страшный меч!

Уже готова смерть с твоим мой век пресечь!

Но если... Знаю я, ты страху не причастен

И добродетели всегда одной подвластен,

Считаешь за ничто мне люту смерть твою.

Но жизнь, с твоей навек спряженную мою,

Но жизнь Зафиры ты или в ничто вменяешь?

Ты твердостью твоей Зафиру умерщвляешь!

Взгляни на мой ты зрак: увидишь смерть в глазах

И душу всю мою, лиющуся в слезах.

Храни твой век, его считая мне священным!

Не льстяся счастием, не мне определенным,

Твоею вечно быть, желаю ли того?

Единого прошу спасенья твоего.

Коль любишь ты меня, живи! и я блаженна,

От смерти страшной мне твоей освобожденна,

Дни томны без тебя в уныньи проводя,

Что жив ты, сердцу в том питанье находя

И чувствуя в тебе я душу отвлеченну,

Снесу жизнь тяжкую, разлукой сокрушенну.

Живи не для меня, возлюбленный герой!

Защитник общества, спасаема тобой,

Храни дражайший век отечеству любезну

И гордость отложа для россов бесполезну,

Тирану покорись, себя освободи,

В сем унижение величие найди;

И, вобрази мое страданье беспредельно,

Отверзи таинства сокрытие смертельно.

Когда бы знала ты, что в тайне страшной сей

Спасение страны заключено моей,

Тогда б ты, жизни честь мою предпочитая

И добродетелью любовь превозмогая,

Велела б мне сама позорну жизнь презреть

И, в гробе тайну скрыв, со славой умереть.

Велела б умереть! кто, я? кому? Росславу!

Увы! вкушаючи нежнейшую отраву,

Могу ли что твоей я жизни предпочесть.

Тебя зреть — то мне жизнь, любить — моя то честь!

И то мне смерть, когда Росслав меня забудет:

Что ж мне тогда во всем, когда тебя не будет.

Велела б умереть! ах, если б ты, любя

Так пламенно меня, как я люблю тебя,

Дерзал одолевать свирепость рока злого,

Сего б ты не сказал ужасного мне слова

И, неё бы находя во сердце лишь моем,

Отечество, и долг, и славу б видел в нем.

Сомнением твоим я только отягчаюсь;

Люблю тебя, люблю — но я не ослепляюсь.

По долгу счастия противник моего,

Достоин жалости, не гнева твоего.

Жалей несчастного, кто всё с тобою тратит,

Но выше кто любви отечеству долг платит,

Жалей несчастного, но подражай ему:

Отважься вслед идти Росславу твоему.

Когда б ты зреть могла тобою сердце страстно,

Хотя и пленное, но должности подвластно,

Увидела б, княжна, как должен воздыхать,

Который родился собой пример давать;

Узрела б, как любовь, бесплодно ополченна,

Без действа сердце рвет, стенаньями стесненна.

Тогда, над слабостью превозносясь душей,

Ты славу б обрела и в слабости твоей.

Могу ль мужаться я? увы! Росслав близ гроба!

Уже тиранова свой зев разверзла злоба.

Спаси себя — и всё, что хочешь, сотворю.

Коль должно, буду я супругою царю.

Я часть мою снесу, как будет ни сурова,

Спаси себя — потом терзаться я готова.

Спаси... Я слышу шум... Тиран сюда идет,

Предыдет страх ему, а смерть за ним вослед.

Ужели жалость в том Зафирина успела,

В чем власть царя доднесь успеха не имела?

Открыто ль таинство? могу ль, его познав,

Не быть жесток?

Или я больше не Росслав?

Оставим лютости; я оными скучаю

И гнев, хоть праведный, однако ж, укрощаю

С престола преклоню к щедроте я себя,

Сокровища мои открыты для тебя;

Скажи, что знать хочу, и можешь всё имети.

Оставь твое сребро, сии тиранов сети,

Ко удержанию на их главе венца

Могущи уловлять лишь подлые сердца;

Будь тронов ты и всех сокровищей владетель,

Возьми и жизнь, но мне остави добродетель.

Когда бы ты был царь, несчастьем ввержен в плен,

Твоею дерзостью я б не был удивлен;

Царя бы чтил в тебе, себя я уважая;

Но ты, в пленении против меня дерзая

И гнева моего не устрашаясь гроз,

Чтобы не трепетать, кто ты таков?

Я росс!

Ты пленник дерзостный, ты раб мой!

Тот свободен,

Кто, смерти не страшась, тиранам не угоден.

Внемли! — Хочу тебя впоследне пощадить

И дерзости твоей в последний раз простить,

Хочу тебя спасти... Зрю, что тебя смущает

И тайны важной мне открыть не допущает:

Страх злобу заслужить от князя твоего;

Но будь мой подданный, оставь, оставь его.

От твоего твой рок зависит произвола, —

Чего желаешь ты, скажи?

Ниже́ престола.

Умри, злодей! мое терпенье истреби,

Надежду на кого взлагаешь?

На себя.

Во узах и в моей стеснен всевластной воле,

Оставленный от всех и в самой жалкой доле,

Спасение во мне одном могущий зреть, —

Что можешь ты?

Могу тебя и смерть презреть.

Увидь мучения, уж смерть тебе готова,

Когда велю терзать, откроешь всё.

Ни слова.

Хотя бы за предел простерти могши гнев,

Дышал ты муками, как ада страшный зев;

Хотя бы на земле ты тартар мне устроил, —

Что б сделал тем? Мою б лишь славу ты удвоил.

Увидим. — Воины!

О, россы!

Государь!

Зафира!

Пленник он, а ты здесь сильный царь,

Во власти он твоей, не помрачай короны.

Смятение твое, твой плач, твой ужас, стоны —

Ни для меня то всё; и вижу ясно я,

Чем страждет днесь душа растерзанна твоя.

Кто, я? Я стражду? нет... Но ты невинность гонишь...

Но ты... ах, ежели на жалость не преклонишь

Ты сердца твоего... Когда Росслав падет...

Когда... остави мне...

Умрет мой враг, умрет.

Ты плачешь! — Воины!

Не плачу — умираю.

А я ужаснейшу мне тайну открываю!

Бессилен изъяснить, что в сердце я терплю,

Лютейшей казнию я вам сие явлю;

В мучениях своих познаете, как стражду.

Готовьтеся на смерть, я вашей крови жажду.

Росслав!..

Зафира!..

Ах! ты гибнешь за меня!

И ты приемлешь смерть, несчастным дух пленя.

О, верх мучительства гонящия судьбины!

О, мысль, ужаснейша самой моей кончины!

Росслав умрет! увы, тиранских жертва злоб,

Не придет он уже на мой печальный гроб

Зафиры хладный прах утешить воздыханьем

И оживить меня драгим воспоминаньем!

Я в гроб не за одно отечество вхожу:

Участницей любовь во смерти нахожу, —

Се, что меня крушит, но так судьбам угодно.

Престань рыдать; прервав стенание бесплодно,

Себя Росславовой любовницей яви,

Неколебимостью тирана удиви.

Великия души твоей я гласу внемлю.

Тобой восхищена, я оставляю землю.

Росслав меня своей любовницей нарек.

Взнесенна словом сим превыше человек,

Бесстрашно следую к стране я неизвестной,

Где встречуся с твоей душою я небесной,

Где ты мне замени́шь красу самих небес.

Не буду я стонать и лить не стану слез.

Мужайся, укрепись; меня не ослабляя,

Взирай на смерть мою не мучась, не стоная;

Не обесславь часа последня моего.

Увидит то герой, достойна ль я его.

С Росславом мне и смерть приятней, как порфира.

Прости.

О, рок!

Почто ты медлишь здесь, Зафира?

Хочу я мужеством наполниться твоим,

Хоть мало крепости дать чувствиям моим,

Которою ты так всех смертных превышаешь,

Которой следовать ты мне повелеваешь;

Хочу, Росслава зря, Зафиру научить,

Как смертью с ним себя без стона разлучить,

Без горести, без слез...

Но слезы проливаешь!

Росслав возлюбленный, и ты, ты сам стонаешь!

Стонаю.

Вспомнив, что последний близок час,

В который люта смерть навек разлучит нас,

Дай сердцу моему ты волю без помехи

Вкушать в слезах моих жестокие утехи;

И, видя, как тебя смертельно я люблю,

За страшны горести, которы я терплю,

Подай награду мне твоим драгим стенаньем.

Коль хочешь, веселись Росславовым страданьем.

Престань досадовать, я расстаюсь с тобой,

Иду я слабости мои сокрыть.

Постой.

Остановись еще.

Продлити хочешь муку.

Чего желаешь ты?

Простри свою мне руку,

Простри, дражайшая, в залог любви твоей,

Отраду дай душе растерзанной моей,

Которая тебе единой предается.

Последний малый час Зафире остается

От дней, которые я россам посвятил.

Уже отечеству я долг мой заплатил;

Лишаяся всего пределом люта рока,

В сей только час могу любити без порока;

В сей краткий час, когда ко смерти осужден,

С тобою быть могу любовью сопряжен;

Во всем я пламени могу тебе казаться.

Живя, не мог быть твой, могу твоим расстаться.

Вот как спрягает нас немилосердый царь.

Свирепа смерть нам брак, гробница — наш алтарь!

Тиран, взволнованный и злобой и любовью,

Алкая и страшась упиться вашей кровью,

В свирепости своей мной паки утолен,

И вознесен на вас удар остановлен.

Зафира! ты одна от смерти свобожденна;

Но смерть Росславова лишь только удаленна.

Спасенна ль я, коль нет спасения Росславу!

Увидь у ног твоих...

Храня мою ты славу,

Не унижай меня прошением твоим;

Когда б я истинно Зафирой был любим,

Коль в сердце бы своем Росслава ощущала,

Иными чувствами она бы то вещала.

Не возбраняй ты мне к его ногам упасть,

Росслав! мне всё то бог, тебя что может спасть.

Оставь спасение его моей приязни.

Тиран хотел тебя предати тайно казни;

Но я ему сказал, коль винен ты пред ним,

Законами на казнь ты должен быть судим,

Не тайно восприять преступка воздаянье.

Теперь готовит он на площади каранье,

Где все увидят то и у́зрит сам Кедар...

Потщуся отвратить от друга сей удар.

Но между тем царя исполним мы хотенье:

Росславу предписал в темнице заключенье...

Иду.

Ты в узах ли, в темнице ль — я твой друг.

Умерь отчаянье, спокой смятенный дух.

Кто, я отчаян? я? — Кто честен, тот спокоен.

Один порочный дух растерзан и расстроен,

Не могши в совести убежища сыскать,

Не смеет сам к себе в напасти прибегать.

Или ты мыслишь, что тебе я лицемерю?

Ты хочешь, чтобы я тебе поверил? — Верю.

Спасенна жизнь твоя — спокойно в гроб иду.

Во гроб!.. постой... но я тебя и там найду.

Или отчаянье едино только средство?

Потщимся отвратить ему грозяще бедство.

Еще осталась ночь к спасению его.

О, ночь! ужасна ночь для сердца моего!

Но, может быть, она ужасна и злодею.

Народ здесь предан мне, — я смерти не робею.

Се час, последний час моих приходит дней;

В последний раз узрю свет утренних лучей;

Уж мрачныя врата мне вечности отверсты;

Уж емлет косу смерть во грозны смертным персты;

Иду — к отечеству любовью подкреплен,

Утешен совестью и славой озарен,

Иду без горести, о смерть, твою пить чашу!

Тобою жизнь мою и паче я украшу

И, показав, как росс свой должен век кончать,

Тобою положу бессмертия печать...

С каким спокойством тот, о смерть! тебя встречает,

Кого глас совести ничем не уличает.

О добродетель! всё заключено в тебе,

Что праведна душа в награду ждет себе;

Отрад предвечных тех еще не постигая,

Тобой предчувствует она блаженство рая;

Надежды чистыя лучом себя пленя,

Смерть — тихий вечер ей прошедша светла дня.

Одной любовию спокойство сердца рушу;

Зафира! ты одна мою колеблешь душу,

Со всеми прелестьми воображаясь мне.

Я зрю несчастную в сей варварской стране,

Я вижу на моем рыдающую гробе

И Христиерновой подверженную злобе.

Я зрю влекомую, как жертву, к алтарю

Немилосердому супругой быть царю.

Я внемлю вопль ее и жалостно рыданье...

Сокройся от меня, плачевное мечтанье!..

Я слышу стук; идут... идут меня вести

Ко смерти.

Наконец могу тебя спасти,

Могу я удалить героя от гробницы;

Ступай: отверста дверь ужасныя темницы.

Любовь народную и всё употребя

На то, чтоб только лишь, Росслав, спасти тебя,

Отечество, к венцу я право покидаю;

Что мне во всем? я всё в Росславе обретаю.

Ты видишь токи слез, текущи из очей!

Се слезы, радостью пролитые моей,

Которых сладости я в первый раз вкушаю.

О, как блаженна я! Росслава я спасаю!

И купно с ним могу от сих ужасных стран

Препроводить его в жилища сограждан.

Ступай... Но что, Росслав! ты мне не отвечаешь!

Недвижим...

Мне бежать?

Тебе. Что здесь теряешь?

Оковы, смертну казнь. Я покидаю трон,

Отечество, но я не зрю себе препон.

Росслав колеблется, а я не размышляю.

Что скажут?

Что тебя всему предпочитаю,

Что в свете для меня нет счастья, ни отрад,

Что троны без тебя, венцы и всё мне ад,

Что, где Росслав со мной в какой-нибудь судьбине,

Мне тамо рай везде, в лесах ли иль в пустыне.

Тебя, дражайшая, как душу я любя,

В утрате света я теряю лишь тебя.

Я вижу счастие в тебе неизреченно;

Но должностью сие мне счастье воспрещенно.

Я чувствую, что я, с тобою сопряжен,

Превыше б человек на свете был блажен.

Когда б мой долг с моей отрадой соглашался,

С лучами б я небес в твоих очах встречался.

В тебе одной я б мог всю благость неба зреть;

Но то не для меня — мне должно умереть!

Мой долг, мой строгий долг отверз меж нами бездну,

В которую паду, терзаючи любезну.

Какой злодейский долг — несчастну погубить!

Ты помни жизнь мою, чтоб смерть мою забыть.

И, видя мой пример, россиянам устроен,

Утешься, что я в гроб вхожу тебя достоин.

Я счастлив должен быть лишь только тем одним,

Что гроб ты мой почтишь стенанием твоим.

Коль любишь ты меня, страшись! Сраженна роком,

Опла́чу смерть твою не стоном — крови током.

Но нет, когда любовь мою вообразит,

Росслав меня, Росслав так люто не сразит.

Или Зафирины ему стенанья сладки?

Спеши: осталися уже минуты кратки,

Уже спасительной бледнеет ночи тень,

Багряная заря влечет кровавый день!

О, день погибели моей с тобою купно!

Иль сердце к жалости Росслава неприступно?

Ты должен жизнь мою, жестокий! возвратить;

Хоть благодарностью мне должен отплатить,

Когда не чувствуешь ты пламени подобна,

Которым лишь одним я жизнь питать удобна.

Воспомни, сколько раз спасала я тебя.

В сей лютой крайности все чувства погубя

И увядающа тобой во цвете века,

Могу я снисходить до низости упрека;

И, смерти твоея снести бессильна вид,

Могу дать чувствовать тебе укоров стыд.

Воспомни все мое к тебе благодеянье

И жизнью лишь твоей мне сделай воздаянье.

Какой я гнусный дар Зафире принесу,

Когда бесчестьем жизнь и робостью спасу;

Когда, позорный бег предпочитая гробу,

Подвигну варвара несытую я злобу

Плененным россам здесь за стыд мой отомщать

И кровь граждан моих невинну проливать.

Или, что зляй того, я дам тирану права

За жизнь постыдную бегущего Росслава

Обратно требовать плоды моих побед,

Которы князь мой так охотно предает...

Предатель низкий благ отечества драгого,

Преступник долга я, толико мне святого,

Ты хочешь, чтоб я всё у ног твоих забыл

И целой жизни честь в минуту погубил.

Отчаян, потеряв я славы всю награду,

Где скроюсь от себя и в чем найду отраду?

В моей любви.

Она мне станет вспоминать,

Что за нее меня свет должен презирать;

И, став виновницей преступков всех Росслава,

В чем было счастие, в том будет мне отрава.

Я, зря всечасно...

Нет, не любишь ты меня,

И, тщетно нежности Зафириной маня,

Ты и не чувствовал ко мне любови вечно...

Умри! — коль сердце так в тебе бесчеловечно;

Когда желаешь ты погибели моей, —

Умри! — но ты не льстись в жестокости твоей,

Что лютого часа в страдании дождуся,

В который казнию твоею поражуся.

Не мысли ты, что я, надежды всей лишась,

Зря близку смерть твою, умеренно крушась,

Обыкновенну страсть во сердце заключая

И смертию моей тебя лишь устрашая,

Могу последний вздох Росславов пережить,

Чтоб плакать, а потом утешенною быть.

Нет, варвар! нет! в сей час увидишь, как пылаю;

Узнаешь, как люблю, увидя, что́ дерзаю;

Не льстись убегнуть в гроб от смерти моея;

В жилище мрачное тебе предыду я,

Где будет нас судить небесно правосудье.

Страшись! се острие — отчаянья орудье.

Когда спасенья мне уже в Росславе нет,

Оно к убежищу несчастну приведет

И даст утеху мне моей пролитой кровью,

Коль любишь ты меня, карать тебя любовью;

А если вид любви в тебе обман скрывал

И к пущей гибели лишь лесть ты мне являл,

Когда, мой слыша стон, душа твоя спокойна,

Увидишь ты теперь, того ли я достойна.

Насыться зреньем сим и торжествуй, герой,

Виновник бед моих, зри смерть мою...

Постой!

Постой, жестокая! иду, тебе покорен.

Я трепещу!.. К чему мне путь тобой отворен?

Ко счастью нашему. Меня коль любишь ты,

Перед светильником любви падут мечты,

Которыми тебя геройство ослепляет.

Твое мне сердце всю вселенну заменяет;

Коль любит так Росслав, как он мне то твердит,

Вселенную ему Зафира заменит.

Ступай!.. Но что! иль дух мой тщетно утешался?

Довольствуйся и тем, что я поколебался.

Жестокий!

Любомир! соединись со мной

Спасти Росслава.

Нет, уж труд напрасен твой.

Храня условие, уставленное нами,

Тебя с Росславом ждал за градскими стенами,

Где море, согласясь с ночною темнотой,

Способствовало нам желанной тишиной.

Природа дремлюща успех обещавала;

Но злобная душа Кедара не дремала.

Познав устроенный отселе нами бег,

Он воинами весь наполнил тихий брег.

К спасенью нам тебя нималого нет средства.

Се твердости твоей печальнейшие следства.

Содетель бед твоих, ты гибнешь наконец.

Не гибну, славы я приемлю в дар венец.

Ты смерть за общество бедою почитаешь,

А ты, мой друг, себя ты россом называешь!

Ты твердостью души жестокость сердца чтишь;

Зри скорбь прекрасный, зри, как ее разишь;

Свирепость вся твоя на ней изображенна;

Под игом горести несносной отягченна,

Ее стенания спираются в груди.

Жди казнь твою в сей час: в ее кончине жди.

Молчанье смертное уста ее смыкает,

Лишь взорами тебя за лютость укоряет.

Виновник мук ее, зри смерть в ее глазах

И душу нежную, текущую в слезах.

Сокройте от меня вы ваше сожаленье,

Престаньте повергать мой дух во ослабленье;

Почто о мне рыдать? Я с славой в гроб иду

И за отечество от варвара паду.

Почто о мне рыдать? Бесчестья не причастен...

Кончаю жизнь, как росс, я, страху не подвластен.

Но если, вашими стенаньями смущен,

Хоть каплю слез пролить я буду принужден,

Тогда погибну я, но я погибну вами.

Не отнимайте вы слез горестных реками

Последней в твердости утехи моея.

Не сделайте того, явил чтоб слабость я;

Чтобы тиран, меня со светом разлучая,

Утешился б, во мне унынье примечая;

Чтоб в ярости своей хвалиться он возмог,

Что росса он своим терзанием содрог.

Подверженну его бесчеловечной власти,

Оставьте душу мне моей превыше части.

С какою горестью несу печальну весть!

Свершилось всё!

Злодей!

Храня твою я честь,

Нашел к спасению тебя от казни средство.

Коль неминуемо твоей кончины бедство,

Коль друга не могу от смерти свободить,

Позора горести могу тебя лишить.

Предупреждающий на площади стыд казни,

Прими сей лютый дар ты от моей приязни

И смертью смерть твою бесчестну отжени.

Поди и дар ты сей для подлых душ храни,

Которы, суждены приять достойну кару,

Главу злодейскую смертельному удару

Пред оком общества страшатся предъявить.

Не казнь — один порок лишь должен нас стыдить.

Да узрят смерть мою все общества и царства!

Ты дружбы моея...

Оставь твои коварства

И часть мою свершай.

Тирана гнусный раб!..

Но душу описать твою язык мой слаб.

Один небесный гром, таких, как ты, карая,

То может изъяснить, Кедара истребляя.

Но дерзновение в тебе отколь сие?

Мне право подает бесчестие твое

Открыть в сей час твою злодейством душу черну.

Неверен другу ты, неверен Христиерну,

Княжны несчастныя прельщаясь красотой,

Во тайной ярости коварною рукой,

Завесой дружбы скрыв намерения злобны,

К успеху всякие считал пути удобны,

И ты губи́шь — кого? свирепейший злодей!

Кто, откровенностью обманутый своей,

Превыше всех коварств, не зря твою отраву,

С победой уступил тебе свою здесь славу,

Под именем твоим кто спас сию страну, —

Росслава!..

Небо, зря ужасну ту вину,

Днесь молнии своей на казнь ему не мещет!

Росслав умрет, а он!..

Увидь, как он трепещет, —

Се казнь его; и зри души моей покой.

Он страждет — я счастлив, оплаканный тобой.

Величья своего сияния в средине,

Он, может быть, моей завидует судьбине;

И, гласа совести не могши истребить,

Удобен ли он так, как я, счастливым быть?

Свершайте, царскому покорствуя уставу.

Куда, куда его влекут?

На смерть!

Зафира упадает.

На славу!

О ты, которую мой рок не мне судил,

Которую всего я более любил,

Единый только долг тебе предпочитая,

Владычествуй собой, печаль одолевая.

Мой гроб в глазах моих блистательней, как трон.

Вселенной там найду почтенье и твой стон.

О, коль бесценная за смерть мою награда!

А ты, отеческа, мой друг, достигнув града,

Вещай мою, вещай к отечеству любовь:

Что жертвой малою мою я чтил бы кровь,

Но с жизнию моей Зафиру я теряю.

Я больше делаю, как только умираю...

Напомни россам, как я долг хранить умел,

Что польза их виной моих всех славных дел.

Блажен и всех моих желаний тем достигну,

Коль смертию моей их к ревности подвигну

Стремиться доступать бессмертия венца, —

Но мне известны суть моих граждан сердца.

Россию до небес взнесенну вображаю!

Наполнен мыслью сей, с восторгом жизнь кончаю.

Где я?.. Росслав!.. где ты? мне твой не слышен глас.

Увы! свершилось всё — в сей час, в сей страшный час

Надежда для меня во гробе лишь осталась.

Еще не вся твоя надежда миновалась.

Тревожит тайный слух обрадованный град,

Что свергнется в сей день тиран со трона в ад

И что уже Густав, Росславом сохраненный,

К спасению граждан геройством устремленный,

Летит со ветрами но Белтовым волнам.

Какою помощью герой сей будет нам,

Когда бы только лишь найти удобны средства

Намяло удалить грозящей камни бедства!

Но тратя сих минут, спеши народ узреть.

Бегу Росслава спасть иль купно умереть.

Волненье гнева глас в гортани пресекает!

Всё сердце из меня на мщенье излетает!

Зафира!.. можно ли сие снести царю!..

Тебе, Кедар, тебе, мой друг, благодарю:

Я прозорливостью усердной мне твоею

Жертв ярости моей в моих руках имею.

Ничто изменницу уж больше не спасет,

И сами прелести ей в пущий служат вред, —

Вину ее краса лишь только умножает

И всю мою любовь во злобу превращает.

Злодейство страшное! но слабая княжна

Не столь виновною казатися должна.

Росслав, один Росслав, исполнен гнусной лести,

Невинну обольстив наружностию чести,

Достоин злейшу смерть в мучениях вкусить.

Тем паче должно казнь его скорей свершить,

Что тайну сам Густав, явяся, открывает.

О, весть ужасная!

Всё слух сей подтверждает;

Уж полон здешний град опасною молвой,

Что вскоре над твоей монаршею главой

Вдали ревущий гром, обрушась, явно грянет

И что Густав сюда со воинством предстанет.

Кедар! днесь должно мне усердие явить

И тайно моего злодея погубить.

Ты знаешь, от моих сетей судьбой спасенный,

Народом как любим Густав предерзновенный.

Надежды нет его открытие поразить —

Иными средствами нам должно победить.

Где храбрость немощна, там нужны суть коварства:

Твердее ратных сил сии подпоры царства.

В сей крайности моей взлагаю на тебя

Мне трон мой сохранить, Густава истреби.

Ступай и избери к корысти прилепленных,

Продажных оных душ и чести отчужденных,

Которым бог сребро, — сокровищ не щади

И блеском золота их очи ослепи;

Блистай пред гордыми высоких санов славой, —

Да воруженные железом иль отравой

И пресмыкался по скрытнейшим тропам,

Змии, к Густавовым приползшие стопам,

О счастье своего царя за мзду радея,

Ужалят моего лютейшего злодея.

Не мысли, государь, чтобы в толпе рабов

Ты верных не имел, из коих всяк готов,

За честь тебе служа со искренней любовью,

Пожертвовать, как друг, тебе своею кровью.

Как друг? Не льщусь иметь друзей в рабах моих, —

Корысть мне их дала, корысть отымет их.

Нет нужды, из чего нам польза истекает, —

Всё свято для меня, что трон мой утверждает;

И мне ли чувствия разборчивы иметь:

Любовью, страхом ли — лишь только бы владеть.

Коль ревности успех ответствовати станет,

То вскоре страшный сей Густав дышать престанет.

Но между тем Росслав во бурных сих стенах

Возможет, государь, грозы умножить страх.

Вели отъяти в нем Густаву сильно средство:

Вели его карать и тем убави бедство.

Поди, представь ты мне с Зафирою его.

Брегися, государь, ты гордого сего,

Во мщении твоем внимая гнева жару,

Подвергнуть тайно здесь смертельному удару.

Не должно робости народу тем явить, —

Но смелой казнию град должно изумить.

Ударь перед лицом к смятенью склонной черни;

В сей час кровавою завесою задерни

Ее надежды луч; на площади лей кровь.

Представь преступников; хочу я, их любовь

Во ужас претворя, сим зреньем насладиться.

Всегда успеет кровь противная пролиться.

Или несчастие велико умереть?

Хочу напредь я их страдание узреть;

Хочу, изоблича Росслава преступленье,

Отъяти у него последне утешенье,

Что в добродетели одной влагает он;

Хочу Зафиры я услышать горький стон.

Поди!..

Безумствуя, княжна, в позорной страсти,

Почувствуешь в сей час моей всю тягость власти!

Владыку своего дерзая прогневлять,

Почувствуешь, меня как страшно оскорблять.

Тебя принудив снесть любовника терзанье,

В нем сделаю тебе достойно наказанье:

В страданиях его, чем устрашу весь град,

Пред смертию твоей ты вкусишь смерть стократ.

Потом... Но нет, тебе я люту жизнь оставлю

И смертию тебя от бедства не избавлю.

На гробе вражеском прогневанный твой царь

Воздвигнет брачный здесь для мук твоих алтарь;

С тобой спрягусь, презрев твои сопротивленья,

Спрягусь не для любви, а только для отмщенья.

Зачем меня призвал? Скорее, погубя,

Избавь от мерзости взирати на тебя,

Избавь, тиран!

Кокой гордынею надменный,

Ты можешь, подлою изменой обличенный,

Являть невинности спокойно торжество?

То сердца твоего велико божество,

Что так ты обожал, где делась добродетель?

Злодейских козней ты коварнейший содетель,

Не за отечество днесь будешь умирать.

Тиран! тебе ль меня порочным почитать,

Тебе?

Но как назвать твои преславны действа?

С княжной твой гнусный бег и хитрые злодейства?

Не ты ль, презревши честь Зафиры твоея

И страстью пользуясь княжны, не ты ль...

Не я.

Когда б я шествовал путем бездельства к счастью,

Давно б престал меня терзать твоей ты властью;

Давно б, когда б хотел, с Зафирой сопряжен,

В отечестве я мог без славы быть блажен.

Но я твои пути ко счастью презираю.

Несчастен и гоним, но честен умираю.

Ты честен? Может ли злодей сие сказать?

Окончи клевету, начав меня терзать.

Тирана низости прощаю я сомненье,

И Христиерново не нужно мне почтенье.

Хотя на троне ты, хотя но узах я, —

Пусть мир у ног твоих, со мною честь моя.

В злодействии твоем величиться дерзаешь!

Умри, злодей, умри!..

За что его караешь?

Считая за порок одну бесчестья тень,

Тем разве винен он, что я его в сей день

Кончину лютую оплакивати буду.

Невидяща ему спасенья ниоткуду,

На всё дерзающа в отчаяньи моем,

Против тебя, тиран, виновна я во всем:

Чтобы его спасти, я стражу обольстила,

Темницу страшну я герою отворила.

Но дух Росславов всё в ничто преобратил.

За то ль его разишь, что слишком честен был,

Что в узах, но, своей не покоряясь доле,

Превыше он тебя, седяща на престоле.

Коль должно наказать, карай меня одну,

Бессмертну страсть мою считая за вину,

Ту страсть, которую родила добродетель.

Кровавых ты злодейств в венце моем содетель,

Коль хочешь ты моей руки достоин быть,

Дай только жизнь ему, — всё, всё могу забыть!

Клянусь у ног твоих, о царь немилосердый!..

Ты слово мне дала, что дух Росслава твердый,

Который со твоим любовью сопряжен,

Не будет никогда тобою унижен.

Я чаял за любовь лишь только сей награды,

Но ты меня и той лишаешь днесь отрады...

Воззри ты на меня, восстань и кончи стон.

Не жизни — чести нам несносен лишь урон.

На жертву славы ты — моей потребуй крови, —

Я всю ее пролью во знак моей любови;

Но видеть смерть твою — оставь мне то, герой, —

В Зафириной душе нет твердости такой.

Твои страдания, рыданье, слезы, стоны

К спасению его суть вящие препоны.

Умрет...

Постой, тиран! престану я рыдать;

И сей утехи я не буду уж вкушать...

Что должно мне еще, о царь бесчеловечный?

Окажи!— суди меня, суди на муки вечны!

Коль хочешь, повели твоей супругой быть:

Исполню всё, чтобы Росслава свободить.

Ты кровию моей алкаешь ли упиться?

Вот грудь и вот кинжал — всё может совершиться.

В минуту кровь — твоя отрада — потечет.

В минуту ты меня увидишь мертву.

Нет.

Он должен умереть; он кровью мне заплатит

За слезы, что о нем при мне Зафира тратит.

От глаз моих на смерть влеките вы его!..

Постой — страшись, тиран, меня лишить всего!

Страшись отчаянья растерзанной тобою!

Страшись узреть меня в моей стране княжною!

Иду, в сей страшный час народа пред лицом

Твои злодействия, закрытые венцом,

Исчисля и мои представя к трону права,

Когда не возмогу освободить Росслава, —

Разрушить сей престол, тобой окровавлен.

Чтоб ты в сей день, его паденьем подавлен,

Ужасной смертию лишен моей державы,

Низвержен с трона в прах, без жизни и без славы,

Гнушеньем смертных всех в развалинах лежал,

Чтоб всяк тиран, зря смерть твою, вострепетал.

Остановите здесь безумством ослепленну.

Прострите на княжну вы руку дерзновенну