Избранные произведения

ОБ АВТОРСТВЕ НОВИКОВА

Новиков — крупный и талантливый русский писатель второй половины XVIII века, чьи произведения были любимы широкими кругами читающей публики. Главнейшие сочинения Новикова выходили при жизни автора несколькими изданиями, причем печатались всегда небывало большими для XVIII века тиражами — от тысячи до четырех тысяч экземпляров. Читатель отлично знал и ценил смелого сатирика, печатавшегося в журналах «Трутень» и «Живописец», автора философских и политических сочинений, одного из первых русских критиков, выступавшего и под различными псевдонимами (например, Издатель «Трутня», Сочинитель «Живописца» и т. д.), и под инициалами Н. Н., и, наконец, под своим собственным именем — Николай Новиков.

Новиков-писатель пользовался любовью, уважением и чрезвычайно высоким нравственным авторитетом у литераторов-современников. В 70-е годы он становится в центре литературы, выступает ее организатором, наставником молодых, умея всегда помочь разобщенным писателям. Новиков был в дружеских отношениях с Фонвизиным, печатал его произведения, поддерживал, как критик, его первую комедию «Бригадир». Философские сочинения Новикова оказали влияние на мировоззрение начинавшего свой путь поэта Державина. Новиков, подняв крестьянскую тему в литературе, проложил тем дорогу Радищеву, который своим «Путешествием» совершил литературную революцию, сделав народ героем литературы. Кстати, именно Новиков привлек молодого Радищева к литературной работе, издав его первые переводы. Он оказывал помощь и постоянную поддержку писателю Михаилу Попову, журналисту-сатирику Аблесимову и др. В 80-е годы он привлек к работе в своих журналах десятки молодых людей, которые, пройдя через его школу, прочно встали на путь профессиональных литераторов. Здесь стоит назвать имена не только Петрова, Муравьева и Дмитриева, но и, прежде всего, Карамзина.

Отзывы литераторов характеризуют Новикова именно как крупного, талантливого и популярного писателя XVIII века. Михаил Попов в письме-предисловии публично засвидетельствовал и свою благодарность и свое глубокое преклонение перед нравственной личностью еще никому не известного Новикова.

Михаил Муравьев, близко знавший Новикова, увлекавшийся его сочинениями, так характеризует его в письме 1779 года: «Новиков... один из лучших наших писателей и страстный любитель письмен».

Дмитриев свидетельствовал в своих воспоминаниях: «Имя его [Новикова.— Г. M.] стало известно с 70-х годов по изданию им одного за другим двух еженедельников — «Трутня» и «Живописца». Как писатель, он «в листках своих нападал смело на господствующие пороки, карал взяточников, осмеивал закоренелые предрассудки и не щадил невежества мелких, иногда же и крупных помещиков».

Карамзин, вышедший из новиковского кружка, в специальной записке о великом русском просветителе писал: «Г. Новиков в самых молодых летах сделался известен публике своим отличным авторским дарованием... писал остроумно, приятно и с целию нравственной».

Многочисленные сочинения Новикова были отлично известны читателям XIX века. Из писем Николая Тургенева мы знаем, что ему, например, в Берлин привезли из России новиковский «Живописец», в котором он впервые прочел сочинение, обличавшее рабство. Новиковские журналы, и «Живописец» прежде всего, послужили Тургеневу основанием для выработки типа и планов издания декабристского журнала, который в память новиковского должен был называться «Живописцем».

Рылеев внимательнейшим образом читал философские и исторические сочинения Новикова. Они оказали на него влияние. Это и отметил Огарев, знавший новиковские сочинения: «Необходимо новиковская традиция входила в его [Рылеева.— Г. M.] воспитание».

Для Белинского новиковский «Опыт исторического словаря» — факт собственно литературной критики, который невозможно обходить в обзоре развития русской критики. Почти через 100 лет после выступления Новикова Добролюбов, занявшись сатирическими журналами XVIII века, сразу обратил внимание на произведения, напечатанные в «Трутне» и «Живописце», отметив и талантливость их и остроту в постановке социальных проблем. О «Письмах к Фалалею»: «Письма эти очень замечательны по мастерству своего лукавого юмора». О «Крестьянских отписках»: «Эти документы так хорошо написаны, что иногда думается: не подлинные ли это?» «Гораздо далее всех обличителей того времени ушел г. И. Т., которого «Отрывок из путешествия» напечатан в «Живописце». В его описаниях слышится уже ясная мысль о том, что вообще крепостное право служит источником зол в народе», и т. д.

Итак, для читателя XVIII и первой половины XIX века, для писателей-современников и деятелей первой четверти XIX века, для всех, лично связанных с людьми, близко знавшими русского просветителя, было совершенно очевидно: Новиков — писатель, автор многочисленных талантливейших художественных, философских, критических, исторических и педагогических сочинений. И в то же время сочинения Новикова именно как произведения ему принадлежащие после его ареста в 1792 году ни разу до сегодняшнего дня не переиздавались. Это отсутствие перепечаток текстов Новикова, естественно, приводило к забвению литературного наследия русского просветителя, погребенного в мало доступных, давно ставших библиографической редкостью изданиях XVIII века. Так сложилось не терпимое более положение: замечательные произведения русского просветителя XVIII века оказались почти исключенными из русской культуры. В современных курсах русской литературы недостаточно изучается Новиков-писатель; в курсах по философии — Новиков-философ; в курсах по истории общественной мысли — Новиков-политик и просветитель; в курсах по истории критики — Новиков-критик.

В чем же причина этого?

Первой и решающей причиной, несомненно, являются долголетние и жестокие гонения русского просветителя самодержавием. Новиков не просто был посажен Екатериной в Шлиссельбургскую крепость Он был оклеветан, у него отняли имя, честь, достоинство. Ни Павел, выпустивший Новикова из Шлиссельбургской крепости ни Александр, кокетничавший либерализмом, не изменили положения писателя. Он продолжал жить в опале, бедствуя, исключенный из общественной жизни, с печатью царского «опубликования». Поэтому к середине XIX века многие произведения Новикова забылись. Этим воспользовались некоторые консервативные, реакционные ученые и стали творить легенду о Новикове только как о культурном, главным образом масонском деятеле XVIII века. Создателем этой легенды был реакционер Лонгинов, который после ряда мелких работ о Новикове в 1867 году выпустил книгу «Новиков и московские мартинисты», канонизировавшую эту легенду. Новиков, по Лонгинову, не был писателем. Он лишь в начале своего пути был «двигателем просвещения», а затем нашел себя в масонстве и целиком отдался ему.

Этой фальсификации способствовало еще одно обстоятельство. Огромное число своих сочинений Новиков издавал без подписи. Исследователь Новикова, конечно, не мог не знать, что стремление к анонимности было принципиальной позицией русского просветителя. Новиков неоднократно публично заявлял, что не считает обязательным дня писателя, преследующего нравственную цель, объявлять свое имя читателям. Проявилась здесь и личная черта характера писателя — необыкновенная его скромность. Так, например, Новиков писал: «Тот, который других перед собою не уважает, должен непременно сделаться известным; но что до нас касается, мы никогда публике себя не объявляли» («Утренний свет», 1780, ч. IX, Заключение).

Фальсификаторы литературного наследия Новикова не замедлили воспользоваться особенностью этой писательской позиции для того, чтобы начисто замолчать его сочинения. В XIX веке из числа буржуазных исследователей только один — Незеленов — пытался утверждать, что Новиков был писателем, указывая на принадлежность ему многих произведений в журналах, издателем которых он был. Но это был голос вопиющего в пустыне. Незеленов не аргументировал свою точку зрения, и многие исследователи незамедлительно опровергли его.

После революции 1905—1907 годов был проявлен интерес и к деятельности Новикова, правда, только к одному, петербургскому, периоду его творчества, периоду издания сатирических журналов. Просмотр новиковских журналов привел к открытию в них замечательных сатирических антидворянских и антикрепостнических сочинений. Вместо того чтобы на основе этих сочинений опровергнуть легенду Лонгинова, отнявшего у Новикова имя писателя эти буржуазные и либеральные ученые, доверившись во всем Лонгинову, принялись открытые ими новиковские сочинения приписывать различным писателям.

Требования декабристов, революционных демократов подвергнуть изучению жизнь, деятельность и творчество Новикова, вернуть ему заслуженное имя просветителя, художника, критика и философа, украденное самодержавием, являются заветом для советской историко-литературной науки. Важнейшим моментом в выполнении этой задачи является собрание и подготовка к изданию сочинений Новикова.

Несомненно, перед составителем данного однотомника избранных сочинений Новикова встали не малые трудности. Как уже говорилось выше, значительное число сочинений русского просветителя не было им подписано. Больше того, мы не имеем ни одной рукописи литературных работ Новикова. И вместе с тем должно сразу же категорически заявить, что у исследователя, занявшегося изучением именно творчества Новикова, окажутся совершенно очевидные и несомненные доказательства принадлежности ему большого количества произведений, напечатанных в различных изданиях. Данный однотомник — первая попытка собрать собственные сочинения Новикова. Составитель не ставил себе задачи собрать все произведения русского просветителя. Вряд ли эта задача по силам одному человеку. Составитель стремился собрать наиболее ценное, характерное для новиковских убеждений, рисующее многогранность его творческого дарования (прозаик, критик, педагог, историк и т. д.).

В силу создавшегося положения, когда в течение ста лет буржуазная, дворянская и формалистическая наука отнимали у Новикова имя писателя, составителю первого издания избранных сочинений Новикова необходимо доказывать принадлежность новиковских сочинений Новикову. Прежде чем перейти к развертыванию аргументов и доказательств принадлежности того или иного сочинения Новикову, необходимо заранее оговорить те принципы, которыми руководствовался составитель в отборе сочинений и в решении вопроса о принадлежности их русскому просветителю.

Первое. В литературном наследии Новикова должно быть прежде всего отмечено значительное количество произведений, им подписанных. В этом убеждает просмотр всех журналов и книг, им изданных. Такими произведениями оказываются: в «Трутне» — «Предисловие», «Разговор Я и Трутень», «В новый год новое счастие», «Расставание, или последнее прощание с читателями»; в «Пустомеле» — предисловие [Рассуждение об авторах еженедельных сочинений 1769 года]; в «Живописце» — «Автор к самому себе»; в «Кошельке» — «Вместо предисловия»; в «Утреннем свете» — «Предуведомление» [«О высоком человеческом достоянии»], «Заключение» [«Нравоучение как практическое наставление»]; в «Московском издании» — «Предисловие» [«Причина всех заблуждений человеческих есть невежество, а совершенства знание»]. Такими же подписанными произведениями являются предисловия Новикова к различным историческим изданиям, предисловие к критико-библиографическому журналу «Санктпетербургские ученые ведомости» и, наконец, капитальное сочинение «Опыт исторического словаря о российских писателях». Сюда же может быть отнесен без каких-либо колебаний цикл произведений из «Трутня», направленных против «Всякой всячины» и Екатерины II, во главе со статьями Правдулюбова. Никто из исследователей за все это время не пытался еще отнять эти статьи у Новикова. Исследование Семенникова («Русские сатирические журналы 1769—1774 гг.», СПБ, 1914) утверждает тоже несомненную принадлежность их Новикову.

Эти произведения важны не только тем, что под ними стоит подпись Новикова, но прежде всего тем, что они по своему характеру являются авторскими манифестами, программами действий. Именно в них изложены основы новиковского мировоззрения, они декларируют специфические новиковские темы, именно в них раскрываются характерные для Новикова-писателя черты стиля. Изучение произведений, напечатанных в журналах, показывает, что многие из них непосредственно и открыто примыкают к предисловиям, развивая их идейные, тематические и стилевые черты.

Как на пример, можно указать на цикл критических статей в «Трутне» и «Пустомеле». Там впервые выдвигаются вопросы, которые получили свое дальнейшее многостороннее и детальное развитие в предисловиях к «Живописцу» и «Санктпетербургским ведомостям» и особенно подробно в «Опыте исторического словаря» (см. подробнее в примечаниях). То же мы наблюдаем и с циклом философских статей в «Утреннем свете», органически связанных с «Предуведомлением» и «Заключением» (об этом ниже). Таково первое основание для выдвижения тезиса о принадлежности некоторых неподписанных произведений Новикову. Первое, но не единственное. Составитель считал обязанным проверять себя и доказывать принадлежность того или другого произведения Новикову и другими аргументами, но главное — их совокупностью.

Второе. Изучение принципов авторской и редакторской работы Новикова привело составителя к убеждению, что если Новиков и не подписывал часто свои произведения собственным именем (не всегда только по мотивам нежелания проявить свою «самость», свое авторское тщеславие, но в ряде случаев по мотивам политическим — например, свои выступления против Екатерины он не мог подписывать, ибо за этим последовали бы немедленно полицейские преследования), то в то же время всегда считал необходимым намекнуть иногда широкому читателю, а иногда только кругу близких друзей, кто скрывался под тем или иным выбранным им псевдонимом.

а) Так, Новиков, выступая в период с 1769 по 1775 год с различными журналами, непрерывно и обязательно давал понять, что известные читателю имена «Издатель «Трутня» («И. Т.»), «Сочинитель «Пустомели» («С.П.»), «Сочинитель «Живописца» («С. Ж.») принадлежат одному лицу (об этом подробнее ниже).

б) Новиков всячески стремился отделить свои произведения от чужих. Если он подписывал свое произведение псевдонимом, то тогда, почти во всех случаях, он стремился к тому, чтобы все чужие произведения были подписаны или полностью (например, В. Майков, К. Кондратович, Н. Поповский, «Сочинитель комедии «О время», то есть Екатерина II, и т. д.), или подлинными инициалами писателя (П. П.— Павел Потемкин, В. Р.— Василий Рубан, и т. д.), или таким псевдонимом, который прозрачно намекал на истинного автора, угадываемого современниками (например Б. К.— то есть Бесовский корректор, автор «Адской почты» Эмин; Азазез Азазезов — Александр Аблесимов), или, наконец, произведению предпосылалось предисловие, намекавшее читателю на подлинного автора (предисловие к «Посланию слугам моим», где сказано, что автором послания является тот же автор, который только что сочинил комедию «Бригадир»).

в) В тех случаях, когда псевдоним нужен был, чтобы скрыть свое имя от властей, Новиков всегда стремился к тому, чтобы дать знать близкому кругу своих друзей, кто подлинный автор смелых антиправительственных выпадов. Так появился псевдоним NN — друзьям было известно, что именно Новиков так писал начальные буквы своего имени и фамилии. Эти же инициалы — NN — в последующем станут одной из издательских марок Новикова-издателя.

Или другой пример. Написав первую статью против Екатерины и напечатав ее в «Трутне», Новиков подписал ее именем Правдулюбова. Но чтобы дать знать друзьям, кто автор смелой статьи, он поставил в конце статьи сигнал — 9-е мая. Это не безразличная и не случайная дата — это день именин Новикова, который он не только праздновал в кругу своих друзей, но и особенно чтил в связи с дорогой ему национальной русской традицией. Согласно этой традиции, как об этом писал сам же Новиков, в день именин подданные некогда приносили своему государю подарок — именинный пирог. Поднесение именинного пирога было внешним знаком свободно патриархальных отношений между «питателем», земледельцем, производившим «хлеб — самонужнейшую вещь», и властью, призванною защищать и оберегать его труд. Екатерина не была таким монархом, как не было в крепостнической России этих, желанных для Новикова, свободно патриархальных отношений. Вот почему он в свой день именин преподнес Екатерине «именинный пирог» — резкую сатирическую статью.

В последующем Новиков также будет прибегать к этому приему — приему намека кругу друзей или лицам, близко его знавшим. Так, в предисловии к журналу «Утренний свет» он нарисует свой иронический автопортрет. В «Пословицах российских» он укажет, что автором этих рассказов является «типографщик», человек, любящий «рыться в архивах».

Третье. Новиков прибегал сам или к объединению своих произведений в одной книге, или к систематическому изложению в большом сочинении взглядов, ранее разрабатывавшихся в отдельных мелких статьях. Так, им был составлен сборник своих художественно-сатирических сочинений, напечатанных в «Трутне» и «Живописце». Этот сборник он назвал «Третье издание «Живописца» (подробнее об этом ниже). Из суммы критических высказываний, рассеянных в статьях «Трутня», «Пустомели» и «Живописца», выросло капитальное сочинение «Опыт исторического словаря о российских писателях». Мысли о воспитании, высказывавшиеся Новиковым и в «Трутне», и в «Живописце», и в «Кошельке», и в «Утреннем свете», и в «Московском издании», были, наконец, воплощены в специальном крупном педагогическом сочинении «О воспитании и наставлении детей».

Четвертое. Наличие в сочинениях фактов биографии Новикова или свидетельств, что данное произведение определено и подсказано моментами его писательской или общественной деятельности. Так, например, автобиографичны предисловия к «Трутню», к «Живописцу», к «Утреннему свету» и др. Так антикрепостнические статьи «Трутня» и «Живописца» по своему фактическому материалу и идейной концепции непосредственно связаны с документами Комиссии по составлению нового Уложения — крестьянскими наказами, речами демократических депутатов, которые Новиков лично излагал по своей должности «держателя дневной записки».

Пятое. Основным и решающим фактором в рассмотрении различных документов и свидетельств о принадлежности того или иного произведения Новикову является идейно-эстетический анализ этих произведению. Если идейно-эстетический анализ устанавливает близость этого произведения к новиковскому мировоззрению и другим несомненно новиковским сочинениям, а все остальные документальные свидетельства подкрепляют и поддерживают ее, то это и являлось для составителя условием признания данного произведения за Новиковым.

Принадлежность Новикову произведений, собранных в этом разделе, несомненна. Это или предисловия и заключения к трем журналам, или статьи, подписанные инициалами NN. Подробнее об этом см. в примечаниях. В настоящем издании менее всего выдержана цельность новиковского журнала «Трутень», ибо одна часть интереснейших статей Новикова из этого журнала выделена в особый цикл — «Полемика Новикова с Екатериной II», а ряд других замечательных сатирических произведений напечатан в разделе «Третье издание «Живописца». Основанием к такому расчленению статей «Трутня» на три раздела является стремление составителя посчитаться с волей Новикова. Это Новиков сам в 1775 году собрал в одну книгу лучшие сочинения «Трутня» и «Живописца». Именно эту книгу целиком составитель и перепечатал в настоящем издании. Тем самым цельность впечатления от новиковской работы в «Трутне», естественно, несколько нарушена.

«Третье издание «Живописца» представляет собой книгу избранных сочинений Новикова, сборник рассказов, очерков, памфлетов и статей. Вот почему здесь нет принятого в журналах деления на листы.

Несомненно, отсутствие подписи под тем или иным произведением, совпадение мотивов этого сочинения с каким-либо подписанным произведением создавали формальное основание для сопоставлений, для доказательства сходства, для поиска утаившего свое имя автора. Казалось бы при этом естественным допущение и Новикова и чисто тех, кому могли принадлежать эти сочинения. Ведь именно «Трутень» и «Живописец» создали имя Новикову не только издателю, но и писателю, а произведения, приписываемые другим составили их главное содержание, определили их облик и успех. Однако сложилась иная традиция — приписывая одно и то же сочинение разные писателям, исследователи свои доказательства в пользу нового имени, свои отводы старого кандидата сопровождали тщательной аргументацией,— не аргументировался лишь отвод Новикова. И это потому, что Новикова эти ученые не хотели признавать как писателя. Без фактов, без доказательств, произвольно. Оставаясь в пределах все тех же условных данных — неподписанные сочинения в «Трутне» и «Живописце», считаю своим долгом, исхода из суммы объективных фактов — анализа идейного содержания произведений, истории журнальных редакций и авторской правки текста, изучения новиковского отношения к делу писателя, автора, его печатных высказываний об анонимности как одном из важнейших моментов понимания общественного дела писателя,— аргументировать и доказать принадлежность важнейших сочинений «Трутня» и «Живописца» Новикову.

Целый ряд произведений, напечатанных в «Трутне» и «Живописце», бесспорно принадлежит Новикову, и никто из исследователей не опровергает этого. Так, все согласны, что предисловие к «Живописцу», «Английская прогулка», «Отписки крестьянские», «Рецепты» и т. д. принадлежат Новикову. Другие же сочинения, посвященные крестьянскому вопросу — «Письма к Фалалею» и «Отрывок путешествия»,— приписаны Фонвизину и Радищеву. Я считаю эти «приписания» неверными, методологически порочными. Но так как уже сложилась традиция приписывать, например, Радищеву «Отрывок путешествия», то поэтому мне необходимо, с одной стороны, подробно разобрать и отвести доводы и аргументы тех, кто числит эти произведения за Фонвизиным и Радищевым, а с другой — развернуть систему своих доказательств очевидной для современников «Трутня» и «Живописца» истины, что новиковские сочинения принадлежат Новикову.

Отличительной особенностью «Третьего издания «Живописца», печатаемого в настоящем сборнике, которое, кстати, выпало из сферы внимания ученых, является полное отсутствие в нем чужих, анонимных и подписанных, произведений. В «Трутне» сотрудничали Попов, Аблесимов, Эмин, Майков,— им принадлежали талантливые сочинения. В «Пустомеле» печатались переводы Леонтьева, стихи Фонвизина, произведения, соответствовавшие новиковским требованиям и убеждениям. В «Живописце» печаталось много стихов в честь. Екатерины и ее приближенных, письмо самой Екатерины Новикову, многочисленные переводы, различные прозаические сочинения. Все это чужое, принадлежащее другим авторам, часто и очень важное хотя бы в тактическом отношении,— например, письмо Екатерины,— Новиков исключил: из своей книги, названной «Третье издание «Живописца». Исключил принципиально: данная книга имела специальную задачу собрать вместе все важнейшие, проверенные временем сочинения, с тем чтобы дать читателю, и прежде всего читателю-союзнику, образцы таких произведений, которые соответствовали бы высокому и обязывающему званию Автора-писателя. Такими сочинениями оказывались произведения, посвященные обличению дворянства и Екатерины, крестьянскому вопросу и просветительской программе. И вот, собрав из двух своих лучших журналов, «Трутня» и «Живописца», отвечающие данной цели произведения, исправив их, объединив в циклы, придав им новую композицию, он издает книгу, назвав ее «Третье издание «Живописца». Книга была снабжена специальным предисловием «К читателю». Предисловие опять было написано для объяснения с читателем по главному вопросу — об авторстве. И на этот раз Новиков не называет своего имени,— на этот счет у него была своя, как мы знаем, особая точка зрения. Но если для Новикова не было необходимости «хвалиться» перед читателем своим именем, то следовало дать ему знать, что автор разных статей и разных журналов один и тот же. Поэтому он в специальном предисловии делает публичное заявление, что все, здесь собранное,— «мое сочинение».

Если раньше читатель знал, что были два автора замечательных произведений, утаившие свое имя от читателя,— один под именем «Издатель «Трутня», а другой «Сочинитель «Живописца», то теперь, предупрежденный Новиковым, он знал: издатель «Трутня» и сочинитель «Живописца» — одно лицо, которое и сейчас, собрав свои сочинения в одной книге, не называет своего действительного имени, а укрывается за псевдонимом Живописец. Уверенный, что читатель отлично помнит его сочинения, напечатанные в разных журналах, и потому удивится, найдя их в этом новом издании измененными, исправленными, Новиков уведомляет его, что сделаны все эти поправки им самим на основе авторского права: «Должно объявить читателю, что я в журнале моем многое переменил, иное исправил, другое выключил и многое прибавил из прежде выданных моих сочинений под другими заглавиями». Уже здесь мы имеем категорическое свидетельство о принадлежности Новикову сочинений, собранных в «Третьем издании «Живописца». Сам автор публично заявил: «Это мои сочинения». Но мы, несмотря на все это, вынуждены доказывать, что новиковские сочинения принадлежат Новикову, потому что сложилась традиция приписывать его сочинения другим авторам.

Созданный в 1772 году «Живописец» со всей очевидностью показывает, что Новиков являл собой новый в России тип писателя, чуждого коммерческих соображений, настойчиво и решительно осуществлявшего свои планы и намерения, писателя — организатора литературных сил, писателя — просветителя с самостоятельной программой практических дел, писателя, которому было необходимо высказаться перед обществом, у которого было желание вступиться за интересы отягощенного, изнывающего в рабстве народа. Издавая «Живописец», Новиков хотел досказать то, что ему не дали досказать, закрыв «Трутень» и «Пустомелю», хотел внушить своим «единоземцам» — третьему сословию и лучшим представителям дворянства — мысль о незаконности и аморальности рабовладения. Приступая к осуществлению этой задачи, он знал, что журнал не принесет ему лавров, что следует ожидать гонений в преследований, и, подготовленный полемикой с самодержавным автором в «Трутне», он в специальном предисловии в ответ на увещевания отказаться от замысла коротко и решительно заявил: «Нельзя». Таким образом, мы видим, что, приступая к изданию «Живописца», Новиков хотел сказать русскому читателю что-то самое для него важное, самое дорогое. Первые же листы нового журнала показали, что этим главным была крестьянская тема, именно ей был посвящен центральный эпизод предисловия (история Худовоспитанника), «Отрывок путешествия», цикл «Писем к Фалалею» и ряд других сочинений. И вот именно эти-то сочинения, для которых собственно Новиков издал свой новый журнал, исследователи и отняли у него, оставив за ним, и то, видимо, временно, авторство статей о щеголях и щеголихах.

Больше всего наука приписывания потрудилась над тем, чтобы доказать, что «Отрывок путешествия» принадлежит Радищеву, а цикл «Писем к Фалалею» — Фонвизину. Не вдаваясь в столетнюю историю вопроса, остановлюсь на последних исследованиях, подводящих итоги и «почти окончательно», «доказательно» приписавших эти произведения двум авторам. Эта точка зрения получила официальное признание (см. учебники для вузов по истории русской литературы XVIII века. «Отрывок путешествия» помещен уже в I томе академического собрания сочинений Радищева, правда в отделе «приписываемых» сочинений. В дни радищевского юбилея 1949 года этот «Отрывок» уже печатался в составе сочинений Радищева без всяких оговорок).

«Отрывок путешествия» «окончательно» закреплен за Радищевым исследованием В. П. Семенникова. [1] Как и все предшествовавшие ученые, Семенников не занимается вопросом, почему это «Путешествие» не может принадлежать Новикову. Весь пафос обращен на приписание его Радищеву. Первым, формальным основанием приписания служит сообщение сына Радищева — Павла Александровича, указавшего в 1858 году в своих примечаниях на опубликованную статью Пушкина о Радищеве, что «другие статьи сего «Путешествия» были напечатаны в «Живописце» Новикова в 1776 году и в «Северном вестнике» Мартынова (ч. V, январь 1805 г., стр. 61, «Смесь») — «Отрывок из бумаг одного крестьянина». Это глава из «Путешествия» под заглавием «Клин», которую привел Пушкин в приложении к своей статье о Радищеве». [2]Как видим, никакого категорического утверждения, что «Отрывок путешествия» в «Живописце» принадлежит Радищеву, в воспоминаниях престарелого сына писателя нет. Это отлично понимал и Семенников. Вот почему он начинает строить свою систему доказательств, основанную на допусках, предположениях, вероятностях.

Нить своих доказательств Семенников начинает так: «Если между содержанием «Отрывка» и «Путешествием» будут найдены какие-либо значительные точки соприкосновения, то показания сына Радищева есть доказательство принадлежности его отцу «Отрывка путешествия» в «Живописце». Итак, появилось первое если... Далее следуют поиски точек соприкосновения. Первая группа точек соприкосновения: а) «это два наиболее ярких протеста против крепостного права»; б) оба произведения написаны в одинаковой форме — путешествия; чувствуя слабость этих доказательств, Семенников сам заявляет, что это только «внешние черты сходства». [1] Затем автор переходит к «наиболее важному вопросу» — к выяснению точек соприкосновения «в частностях». Вторая группа — частные точки соприкосновения: а) сюжет «Отрывка путешествия» в «Живописце» близок сюжету главы «Пешки» радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву». В чем эта близость? — И в том и в другом случае автор описывает свое посещение крестьянской избы и впечатления от этого посещения; б) в обоих произведениях «жестокосердые помещики» отнимают у крестьян «хлеб и воду»; в) в обоих произведениях помещик заставляет работать крестьян в воскресенье; г) в обоих произведениях имеются одинаковые слова. Последний факт имеет особо важное значение. Сделав эти наблюдения, исследователь опять, как и в первом случае, понимает шаткость своих позиций и неубедительность доказательств, поэтому, не смея прямо утверждать, что «Отрывок путешествия» в «Живописце» принадлежит Радищеву, делает новое сложное допущение — остаются два предположения: 1) или «Отрывок» оказал явное влияние на Радищева, или 2) автор «Отрывка» сам Радищев. Так появляется второе если.

Далее следует третья группа — тождество стиля. Желая во что бы то ни стало склонить чашу весов на свою сторону, исследователь ставит новую условную задачу — если совпадут черты стиля, то значит... начинается третье если.

Существенным свойством радищевского стиля, устанавливает Семенников, является его необычная эмоциональность — «пропитанность чувством». Именно этот сентиментальный элемент, по мнению Семенникова, составляет особенность радищевского «Путешествия». После этого обнаруживается «сентиментальный» элемент и в «Отрывке путешествия» «Живописца». Анализ при этом состоит в том, чтобы, вырвав из обоих произведений слова, однотипные для данной эстетической системы, сделать псевдонаучное заключение: похожие слова — свидетельство их принадлежности одному автору. Следовательно, по всем законам формализма делался угодный исследователю вывод — оба произведения принадлежат Радищеву.

Работа Семенникова тщательная, но бесплодная. Бесплодна она еще и потому, что бездоказательно отвергнуто авторство самого Новикова, не прослежена связь идейного содержания этого «Отрывка путешествия» с воззрениями Новикова, потому, что не показано, в какой связи находился этот «Отрывок путешествия» со всем остальным материалом двух журналов Новикова, потому, что это сочинение в анализе вырвано из композиционного единства журнала, потому, что приписание Радищеву основано на формальных или субъективных сопоставлениях, доказательствах и тождествах.

Прежде всего в систему доказательств Семенникова не входит главное — идейный анализ. Автор привлек и общие «внешние черты», и «форму путешествия», и «частности», и «похожие слова», но нигде не говорит об идейном содержании двух произведений. Правда, Семенников указывает, что обоим «Путешествиям» свойственен «антикрепостнический пафос». Но «пафос» этот не может сблизить данные два произведения, потому что в основание их положены две глубоко различные и враждебные друг другу идеи. Если же подойти к двум «Путешествиям» с этих позиций, то все доказательства рушатся, как карточный домик.

Как известно, главной идеей, политической задачей радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву» является доказательство тезиса, что восстание, крестьянская революция есть единственный способ уничтожения крепостничества, бесправия, угнетения человека человеком, бедности и нищеты. «Отрывок путешествия», помещенный в «Живописце», обличая «рабство и бедность», таит в себе все же идею возможности урегулирования отношений между помещиком и крестьянином на началах патриархальных, как отношений между «отцами» и «детьми».

Глава «Пешки», обличая «жестокосердого» помещика, кончается грозным предупреждением: «Не ласкайся безвозмездием». «Отрывок путешествия» в «Живописце», устанавливая, что в крестьянской бедности виноваты сами «глупые помещики», тиранствующие «над подобными себе человеками», заканчивается следующими рассуждениями и мечтаниями самого крепостного крестьянина: «Дай ему [помещику-тирану.— Г. М.] бог здоровье! Мы на бога надеемся: бог и государь до нас милосливы, а кабы да Григорий Терентьевич также нас миловал, так бы мы жили как в раю». Как видим, здесь две различных идейных концепции. Утверждение, что автор «Отрывка путешествия» в «Живописце» — Радищев, искажает действительное положение вещей и принижает первого русского революционера. У нас нет никаких оснований говорить, что Радищеву были свойственны эти патриархальные, наивно-идеалистические и, в конечном счете, либеральные убеждения. В то же время вся эта идейная концепция точно соответствует основам новиковского мировоззрения. Таковы идейные противоречия двух сравниваемых произведений, обойденные исследователями.

Опровержение «частных» и «общих» «точек соприкосновения» более чем неблагодарная задача. Как я уже отмечал выше, все эти частности сами по себе ничего не доказывают, не доказывают даже Семенникову, почему он и заключил, что только совокупность одинаковых впечатлений имеет значение. Но механическая совокупность насквозь субъективных впечатлений доказать ничего не может. В самом деле, как можно всерьез говорить о таких точках соприкосновения, как единство жанра «Путешествий» и единство антикрепостнического пафоса? Подобное сопоставление, улавливающее «внешние» черты сходства, нелепо и бесплодно. Единство антикрепостнического пафоса? Как уже было только что сказано, единство это мнимое — близкие в моральной оценке поведения бесчеловечного «помещика-тирана» авторы двух «Путешествий» стоят на крайних полюсах в решении способов и путей изменения такого положения. Сходство сюжета? Сходство, состоящее в том, что описываемые две избы крепостного крестьянина (в одну и ту же эпоху, в одной и той же стране, в одних и тех же местах — европейской части России) оказываются похожими друг на друга,— это, по мнению исследователя, аргумент? Безусловно, общее между ними есть, но эта общность — положение крестьянина, живущего при екатерининском крепостническом режиме. Сходство бросается в глаза, несомненно, потому, что только в этих двух произведениях в литературе XVIII века и описывается крестьянская изба.

Опровержение «похожих» слов — просто бессмысленная задача, поэтому более целесообразным нахожу развернуть ряд соображений, подтверждающих, что «Отрывок путешествия» принадлежит издателю «Трутня» и «Живописца».

Русские люди 70-х годов отлично знали, что Новиков «чувствителен к крестьянскому состоянию». В произведениях, безусловно принадлежащих Новикову, в его «Рецептах», есть «Рецепт» помещику-тирану и мучителю Безрассуду (л. XXIV). В этом «Рецепте» описывается положение крестьян: «Они работают день и ночь, но со всем тем едва, едва имеют дневное пропитание», «они и думать не смеют, что у них есть что-нибудь собственное, но говорят; «это не мое, но божие и господское». Так еще в 1769 году Новиков описывает непосильную работу крестьян («день и ночь») и отсутствие не только собственности, но и пропитания. Как же относятся крестьяне к своему помещику Безрассуду? «Бедные крестьяне любить его как отца не смеют, но, почитая в нем своего тирана, его трепещут», то есть Новиков утверждает: крестьяне, исповедуя патриархальную веру, убеждены, что помещик должен быть отцом, и горюют, видя своего барина тираном. Далее Новиков заявляет, что данная горькая участь крестьян есть исключение, объясняемое характером Безрассуда, ибо «прочие их братия у помещиков отцов наслаждаются вожделенным спокойствием, не завидуя никакому на свете счастию, ради того что они в своем звании благополучны» (курсив мой.— Г. М.). Эта же мысль высказана Новиковым и во втором листе «Трутня» за 1770 год в статье «В новый год новое счастие». Статья эта — поздравление с Новым годом. Написана она в духе «Рецепта» — всем сословиям, всем «должностям» издатель «Трутня» высказывает пожелания. Вот что он пожелал поселянам: «Я желаю, чтобы ваши помещики были ваши отцы, а вы их дети».

Идейное содержание «Рецепта» и «поздравлений» тождественно основной идее «Отрывка путешествия», напечатанного в «Живописце». Там также изображены крестьяне, бедствующие от тиранства Григория Терентьевича. И крестьянин, разговаривающий с путешественником, также считает себя обиженным своим помещиком, который не хочет ему быть отцом. Так же, как и в «Трутне», высказывается мысль, что «прочие братия» живут «благополучно». В доказательство этого крестьянин «насказывает» путешественнику «столько доброго» про помещика соседней деревни, который «отец своим крестьянам», отчего и деревня его «Благополучная». Как видим, тут и там единство моральной концепции, положенной в основание произведений, обличающих рабство и жестокосердых помещиков.

Наконец, самое главное: говоря об идейном единстве новиковских статей о крестьянстве в «Трутне» и «Живописце», следует помнить, что их проблематика, тон и стиль всеми своими корнями уходят в те споры, которые разгорелись в Комиссии по крестьянскому вопросу. Именно там в речах демократических депутатов Новиков услышал моральное осуждение рабства. Отголоском этих патетических речей демократических депутатов и являются новиковские восклицания: «Безрассудный!», «Жестокосердый тиран» и т. д. Именно Новикову принадлежит заслуга введения в литературу этого словоупотребления. В этой же связи стоит указать, что сама патриархальная концепция дворянско-крестьянских отношений как отношений «отцов и детей» как и «царистские» настроения, была историческим заблуждением крепостных крестьян. Не случайно поэтому в манифестах Пугачева (через год после «Отрывка путешествия») дворяне осуждались на казнь между прочим и за то, что они не хотели быть отцами своим крестьянам. Вот что читаем в одной из прокламаций восставшего народа: «Всему свету известно, сколько во изнурение приведена Россия. От кого же? Вам самим небезизвестно. Дворянство обладает крестьянами, но хотя в законе божием и написано, чтобы они крестьян так же содержали, как и детей, но они... хуже почитали собак своих, с которыми охотились за зайцами».

Идейная близость новиковских статей о крестьянах в «Трутне» и «Живописце» и выступлений депутатов Комиссии Коробьина, Козельского, Чупрова, Маслова и др. с защитой крепостных, находящихся под властью помещиков, очевидна. Стоит только сопоставить с этими речами депутатов такие произведения, как «Рецепт» Безрассуду и «Отрывок путешествия», «Крестьянские отписки» и т. д.

Депутат Козельский заявлял: «Многие из крестьян, зависящих до сего времени от единственной, различной и неопределительной своих помещиков воли... сносят свое состояние с крайним их отягощением» «Крестьянин же чувственный человек, он разумеет и вперед знает, что все, что бы ни было у него, то говорят, что не его, а помещиково».

Новиков пишет в «Рецепте» Безрассуду: «Они [крестьяне] работают день и ночь, но со всем тем едва, едва имеют дневное пропитание, затем что насилу могут платить господские поборы. Они и думать не смеют, что у них есть что-нибудь собственное, но говорят: это не мое, но божие и господское».

Депутат Коробьин 5 мая 1768 года выступил с защитой помещичьих крестьян:

«Начало, от которого толь вредные происходят следствия, состоит в неограниченной власти помещика над имениями своего крестьянина, и для того всячески трудиться должно разрушить сие начало. В рассуждении сей материи я бы с охотою от нее воздержался, если бы совершенно ведал, что все находящиеся в дражайшем отечестве нашем дворяне суть такие, которых правление над своими крестьянами умножает их благополучие усугублением изобилия и которые самым делом доказывают, что они правят ими, как отцы своими чадами. Но как из вышесказанного видеть можно, что владельцы двоякого вида в нашем отечестве усматриваются: одни такие, которых потеряние почитают себе крестьяне будто как за погубление своей жизни; а другие такие, от которых всячески желают удалиться... На первых хлебопашцы взирают как на своих отцов, а на вторых как на бич». В этом выступлении обнаженно изложена моральная концепция первых защитников крестьян. Используя легальные возможности, предоставленные Комиссией, памятуя, что говорить о ликвидации крепостного права было запрещено,— эти депутаты поэтому выступали лишь с требованием ограничения власти помещиков, мотивируя свое требование фактом существования в России двух родов помещиков: одни — «отцы», другие — «бичи». Отсюда следовало: там, где помещик «отец», там крестьяне «благополучны»; там же, где помещик «бич», там крестьяне «разорены и нищи». Об этом с особой силой говорил крестьянский депутат Маслов.

Новиков сидел в Комиссии и не только слушал эти выступления, не только читал их, но и кратко излагал существо этих речей и возражения им со стороны переполошившихся помещичьих депутатов. Он прочно усвоил тактику и концепцию демократических депутатов и в своих журналах «Трутень» и «Живописец» выступил с серией статей по крестьянскому вопросу, собранных вместе в книге «Третье издание «Живописца».

Идея «Отрывка путешествия» прямо, непосредственно связана с речами демократических депутатов. Вот пример: из бесед путешественника с крестьянами мы узнаем, что помещик Разоренной деревни — «бич» своим мужикам: «У нашего боярина такое, родимый, поверье, что как поспеет хлеб, так сперва всегда его боярский убираем; а с своим-то-де, изволит баять, вы и после уберетесь. Ну, а ты рассуди, кормилец, вить мы себе не лиходеи: мы бы и рады убрать, да как захватят дожжи, так хлеб-от наш и пропадает [потому что они работают на себя только по воскресеньям.— Г. М.] Дай бог ему здоровье! Мы, кормилец, на бога надеемся: бог и государь до нас милосливы; а кабы да Григорий Терентьевич также нас миловал, так бы мы жили как в раю!..» «На другой день, поговоря с хозяином, я отправился в путь свой, горя нетерпеливостию увидеть жителей Благополучныя деревни: хозяин мой столько насказал мне доброго о помещике тоя деревни, что я наперед уже возымел к нему почтение и чувствовал удовольствие, что увижу крестьян благополучных».

Несомненна связь этих статей с речами депутатов, и в этом сила первых в русской литературе выступлений по крестьянскому вопросу — они родились в атмосфере политической борьбы демократических депутатов с крепостнической политикой Екатерины. Они идейно близки воззрениям самих крестьян, которые самостоятельно сформулировали в наказах и в речах своих депутатов свои требования, надежды и чаяния. Именно эта связь крестьянских статей «Трутня» и «Живописца» с речами депутатов и есть решающее свидетельство принадлежности их Новикову-писателю, полтора года проработавшему в Комиссии.

Уже неоднократно говорилось, что отличительной особенностью новиковских журналов является их идейное единство, достигаемое их автором-организатором; «Отрывок путешествия», как и все другие материалы, органически связан со всем духом журнала, и прежде всего с принципами Новикова, декларированными им в статье «Автор к самому себе». Статья эта, возвращаясь к проблемам, затронутым уже в «Опыте исторического словаря», дает развернутую оценку состояния современной литературы. Гневно и презрительно говоря о писателях придворных, пишущих во имя материальных выгод, наживы и славы, Новиков в то же время подвергает резкой критике и господствующее направление классицизма. Априорные нормы этой эстетики, по мнению Новикова, приводят к тому, что искусство это становится лживым, лицемерным и, хочет оно того или нет, апологетическим по отношению к крепостническому строю.

В той же статье «Автор к самому себе» Новиков издевательски изображает писателя-классика, воспевающего «златый век» и деревенских пастухов в виде «Блаженства».

Но критикой Новиков не удовлетворился. Показав несостоятельность искусства классицизма, Новиков противопоставил ему прежде всего свою сатирическую «живопись», произведения, раскрывающие правду жизни, реальные факты. Вот отчего уже в «Трутне» этой пастушеской идиллии он противопоставил бытовой документ — «Отписки крестьянские», где предстал перед читателем не пастух в виде аллегорической фигуры Блаженства, воспевающий свою любовь, а несчастный больной Филатка «с малыми ребятами», оставшийся без коровы, без хлеба и все же преследуемый своим барином. В «Живописце» Новиков продолжил свою прежнюю работу по созданию «действительной живописи». Поэтому прямым дополнением к только что изображенной писателем-классиком деревне является деревня Разоренная. Деревня «златого века» помещена во втором листе, деревня «Разоренная» — в пятом.

«Деревня Разоренная поселена на самом низком и болотном месте. Дворов около двадцати, стесненных один подле другого, огорожены иссохшими плетнями и покрыты от одного конца до другого сплошь соломою». «Улица покрыта грязью, тиною и всякою нечистотою, просыхающая только зимним временем. При въезде моем в сие обиталище плача я не видал ни одного человека» и т. д.

Так последовательно Новиков борется с далеким от действительной жизни искусством классицизма,— в предисловии как критик он обрушивается на сочинителей пастушеских идиллий, воспевающих «златый век» и крестьянскую жизнь в виде блаженства, а в «Отрывке путешествия» он выступает как «действительный живописец», изображая крепостническую деревню «обиталищем плача».

Чтобы покончить с выдвинутой темой, необходимо остановиться еще на одном, также в течение ста лет дискутируемом, неясном и затемненном обстоятельстве. Как известно, «Отрывок путешествия» имеет подпись И. Т. Что значат эти инициалы? Существуют три точки зрения: И. Т. означает «Издатель «Трутня», Иван Тургенев и... Александр Радищев. Так как опять Семенников последним и наиболее подробно занимался этим вопросом, буду вести дело с Семенниковым.

Кандидатура Ивана Тургенева, выдвинутая Незеленовым, справедливо отводится Семенниковым Тургенев известен не как писатель, а как переводчик, и переводчик мистических книг, к тому же познакомившийся с Новиковым значительно позже — в период масонской деятельности. «Рассмотрение инициалов И. Т. в смысле «Издатель «Трутня»,— заявляет сам Семенников,— имеет более вероятия, прежде всего потому, что Новиков писал в своем журнале, и писал хорошо». Установив это, исследователь сразу же отступился, увидев перед собой вопрос: к чему было издателю «Живописца» называть себя «Издатель «Трутня»? Тем более, заявляет он неожиданно, что «инициалы, возможно думать, и не означают имени и фамилии автора, а могут иметь какой-либо другой смысл». В подтверждение этого суждения говорится, что «у издателей и сотрудников сатирических журналов не было в обычае ни сообщать свои имена под статьями, ни ставить буквенные подписи». Последнее утверждение, как я уже говорил выше (стр. 679), просто не соответствует фактам.

Со своей читательской массой уже в 1769 году Новиков договорился о своем первом имени — «Издатель «Трутня». Избрание этого имени было мотивировано в «Предисловии» журнала. На это имя корреспонденты писали письма через переплетчика. Автора «Издатель «Трутня» читатель знал довольно хорошо.

После закрытия «Трутня» автор, так полюбившийся публике, пропал. Но вдруг появился журнал «Пустомеля», который напомнил читателю об исчезнувшем авторе — «Издателе «Трутня»; во втором листе напечатана была «Эпиграмма к г. издателю «Трутня», свидетельствовавшая о связи «Сочинителя «Пустомели» с «Издателем «Трутня». Этой эпиграммой дело ограничилось, ибо журнал был закрыт. В 1772 году начинает выходить «Живописец». Журнал быстро завоевывает симпатии читателей. Многое в манере автора, укрывшегося под именем «Сочинитель «Живописца», было знакомо, напоминало пропавшего «Издателя «Трутня».

Новикову очень важно было установить преемственность своих журналов. Назваться «Трутнем» в 1772 году он не мог — и по обстоятельствам политическим («Трутень» был закрыт Екатериной) и по субъективным причинам (перед новым журналом стояли совсем новые задачи). Но читателю необходимо было напомнить: «Издатель «Трутня» не пропал. И вот в первых же номерах «Живописца» печатается радикальнейшее произведение о положении крепостных крестьян, прямо продолжающее идейные мотивы «Трутня»,— «Отрывок путешествия». На этом сочинении Новиков и ставит свой первый известный читателю псевдоним — «Издатель «Трутня». В то же время необходимо помнить, что по общепринятой в журналах той поры манере имя издателя обычно сокращалось до инициалов. Так и поступил Новиков, подписавшись И. Т.

Эта линия поведения Новикова — установление близости между двумя авторами, «Издателем «Трутня» и «Сочинителем «Живописца» — завершается в 1775 году в так называемом «Третьем издании «Живописца». Здесь собранные в одной книге произведения «Издателя «Трутня» — «Сатирические ведомости», «Рецепты», «Крестьянские отписки», «Письма к племяннику» — и произведения «Сочинителя «Живописца» — «Автор к самому себе», «Английская прогулка», «Отрывок путешествия», «Письма к Фалалею» и т. д.— объявляются сочинениями одного лица.

Каждое из приведенных доказательств в отдельности, а также их совокупность убеждают нас в том, что публичное признание Новиковым «Отрывка путешествия» своим сочинением справедливо и соответствует действительности.

Указав в специальном предисловии к третьему изданию журнала, что в данную книгу включены «мои сочинения», Новиков предупреждает, что он «многое переменил, иное исправил, другое выключил и многое прибавил из прежде выданных моих сочинений».

Начнем с этого заявления: «многое переменял, иное исправил». В этой книге, как уже указывалось ранее, были перепечатаны из «Трутня» «Отписки крестьянские». Перепечатаны были далеко не механически, ибо это произведение включалось в цикл других его сочинений, общих по теме. Для того чтобы это произведение, существовавшее ранее самостоятельно, могло войти в новый цикл, в нем должны были быть произведены изменения. И действительно, эти изменения были сделаны.

В «Трутне» действовал принцип: «сам я... писать буду очень мало; а буду издавать все присылаемые ко мне письма». Отсюда большинство статей «Трутня» подано как присланные в редакцию письма. Вел полемику с Екатериной не издатель «Трутня», а присылавший издателю письма Правдулюбов. Это была, по выражению Екатерины, «тонкость», отлично понятая при дворе. Этого не скрывал и сам Новиков. В восьмом листе помещено письмо Чистосердова, в котором передавались придворные разговоры на ту же тему: «А это-де одни пустые рассказы, что он печатает только присыльные пиесы. Нынче-де знают и малые робята этот счет, что дважды два будет верно четыре». В 1775 году, решившись издавать свои сочинения, Новиков отбрасывает «былые тонкости», не хочет заниматься «пустыми разговорами» и выдавать свои сочинения за присланные письма. Поэтому-то он и выбрасывает предшествовавшее в «Трутне» «Отпискам» письмо Правдина, в котором проводилась «тонкость», что сочинитель этих «Отписок» не «Издатель «Трутня», а Правдин. Теперь все три письма, собранные вместе, получили новое заглавие «Отписки крестьянские и помещичий указ ко крестьянам» и давались без какого-либо сопроводительного письма.

Многое «переменил» Новиков и в «Отрывке путешествия». В первом издании «Живописца» путешествие печаталось в двух листах, пятом и четырнадцатом. Между ними была помещена статья «Английская прогулка», рассказывавшая о недовольстве дворянства первым отрывком путешествия и объяснявшая, что обличался здесь не весь дворянский корпус, а только жестокосердые помещики. После первого отрывка шло уведомление от издателя: «Продолжение будет впредь». И далее: «Итак, я надеюсь, что сие сочиненьице заслужит внимание людей, истину любящих. Впрочем, я уверяю моего читателя, что продолжение сего путешествия удовольствует его любопытство». И действительно, в четырнадцатом листе шло обещанное продолжение «Отрывка путешествия». Заключался весь «Отрывок путешествия» восклицанием путешественника, что он отправляется в деревню Благополучную, где надеется увидать крестьян благополучных.

Во втором издании текст путешествия полностью соответствует первому. В 1775 году, делая свою книгу, Новиков вносит перемены. Прежде всего он два отрывка соединяет в один и печатает подряд, создавая единое произведение. Затем, после завершающих фраз о том, что путешественник отправляется в деревню Благополучную, появилось дополнение, которого ранее не было я которое по сути представляло собой новую концовку всего путешествия. Эта новая концовка уведомляла: «Продолжение сего путешествия напечатано будет при новом издании сея книги» (подробнее об этом см. примечания, стр. 719).

Ту же внимательную авторскую правку, смысловую и стилистическую, мы находим и в «Письмах к Фалалею».[1]

Но авторской переработкой текста Новиков не ограничился. В этой книге он осуществил один из излюбленных своих приемов — циклизацию. «Письма к Фалалею», напечатанные в свое время в первой части «Живописца», он соединил с письмом Ермолая из «сельца Краденова», опубликованным во второй части журнала, и с двумя письмами дяди к своему племяннику Ивану, напечатанными в «Трутне». Основа этой циклизации — сюжет, раскрывающий семейно-бытовые отношения между родителями и дядей — провинциальными помещиками, с одной стороны, и сыном и племянником, оторвавшимися от родной почвы, родительских традиций, живущими в столице, честно исполняющими свой служебный долг, читающими книги и заводящими знакомства с опасным «Издателем «Трутня» (Иван) и «Сочинителем «Живописца» (Фалалей) — с другой.

Таким образом, собрать в одну книгу избранные свои сочинения, ранее печатавшиеся в «Трутне» и «Живописце», оказалось возможным лишь потому, что их объединяла не только идейная, но и эстетическая близость.

Все собранные в «Третьем издании «Живописца» художественные произведения — блестящий пример конкретного воплощения в слове новиковских воззрений на литературу и сатиру (подробнее об этом см. во вступительной статье).

Рассказы эти занимают особое место в русской литературе XVIII века, знаменуя собой новый этап в развитии реализма. Они обнажают сознательное стремление автора придать своим выводам и наблюдениям объективное значение. При этом критерием правдивости, верности действительности объявляется мнение народа, запечатленное в его творчестве. Такое понимание фольклора было на голову выше культивировавшегося в то время буржуазными писателями типа Чулкова этнографического отношения к народной песне и пословице. Впервые с таким пониманием фольклора выступил Новиков на страницах «Трутня» и «Живописца». В последующем, опираясь на этот опыт, Радищев и Крылов смело пользуются народным творчеством, вводят его в литературу, используют его для создания картины жизни народа. Поэтому установление авторства «Пословиц российских» может быть сделано только с позиций понимания того, кто именно так, как это выражено в «Пословицах российских», понимал народное творчество. Имеющийся в нашем распоряжении материал дает ответ — Новиков.

И до «Пословиц российских» и после них он именно так трактовал фольклор; более того, из всего богатства народного творчества он избрал именно пословицу, которая сопровождала его в течение всей жизни. Впервые пословицы были им применены в творческой практике «Трутня», «Пустомели» и «Живописца» (см. об этом во вступительной статье). Пословица настоятельно вводилась Новиковым в ткань художественного произведения, она служила основанием для вынесения приговора явлениям действительности.

Пословицы пронизывают педагогические сочинения Новикова, они встречаются в философских статьях «Утреннего света» и т. д. Позже Новиков в одном письме прямо и открыто сформулировал и свое отношение к русской пословице и свое понимание значения ее для русской литературы. Новиков писал: «Я люблю русские пословицы. Они очень нравоучительны и исправляют даже и память».

В «Пословицах российских» и было использовано нравоучительное свойство пословиц. В другом письме, написанном после окончания Отечественной войны 1812 года, Новиков определил всю важность использования литературой именно этого вида народного творчества: «У меня готов спартанский на то ответ: и Наполеон на Эльбе. Вы, я думаю, помните лакедемонский ответ: и Дионисий в Сиракузах. Я люблю лаконический слог, но и русский в подобном случае хотя не так нежен, тонок и короток, однакож хорош: ежели бог не выдаст, так и свинья не съест». Именно эта новиковская любовь к пословице, это новиковское понимание ее нравоучительности, это стремление свое суждение проверить и подтвердить мнением народа и проявились с блеском в цикле сатирических рассказов «Пословицы российские». В новых рассказах Новиков смело положил пословицу в основание литературной сатиры. Избрав подходящую пословицу, он выносил ее в заглавие, а все повествование строил как объяснение причин ее возникновения в народе. Рассказ всегда был аллегорическим и сатирическим на темы или политические, или просветительские. Таким образом, вывод, вытекавший из сюжета сатиры, усиливался во много раз, приобретая уже характер не частного суждения человека, а приговора народа, приговора, справедливость которого покоилась на самом твердом основании: на опыте многих миллионов тружеников.

О принадлежности «Российских пословиц» Новикову говорят и другие факты. Никогда не называя своего имени, как мы уже знаем, Новиков, вместе с тем, всегда считал необходимым дать читателю ряд намеков, по которым он мог бы точно узнать, что имеет дело с известным ему автором. Так было в «Трутне», «Живописце», «Утреннем свете». То же самое мы наблюдаем и в «Пословицах российских». В ряде рассказов разбросаны отдельные сведения об авторе, которые в своей совокупности совершенно отчетливо давали понять читателю XVIII века, что их автором является Новиков («типографщик», «издатель», который «почасту сидит в архивах», роясь среди старых «русских манускриптов», и т. д.). Наконец, в ряде рассказов повторяются излюбленные положения из новиковских философских и нравственных сочинений, напечатанных в «Живописце» и «Утреннем свете». Так, например, в рассказе «Сиди у моря, жди погоды» говорится: «Тихое море удобно восколебатися может ветрами, и спокойная жизнь наша легко помутиться может страстями. Свирепые волны укрощаются, как скоро утихнут ветры; подобным образом страсти, нас в житии нашем колеблющие, исчезнут, как скоро истребит их благоразумие». А в сочинении «Истины» Новиков писал: «Страсти суть ветры, помощию коих плавает корабль наш, который своим кормчим имеет рассудок, правящий разумом. Когда же нет ветру, то корабль плыть не может; а когда кормчий неискусен, то корабль погибает».

Еще пример. В рассказе «Близ царя, близ смерти» сообщается, что учитель, излагая своему ученику урок, представлял природу «цепью, из бесчисленных звеньев слиянною». Далее учитель объявлял, что «есть невидимое, но не меньше потому необходимое начало и вина самих начал». Все это поучение прямо ведет нас к новиковской статье в «Утреннем свете», где сказано: «Между тем человек со всеми дарованиями, находящимися в нем, тогда только является в полном сиянии, когда взираем мы на него яко на часть бесконечный цепи действительно существующих веществ».

Почти все критические работы Новикова, собранные в настоящем разделе, подписные. Это относится к таким статьям, которые были помещены как авторские предисловия к журналам «Пустомеля» и «Санктпетербургские ученые ведомости». Главная и капитальная критическая работа Новикова — «Опыт исторического словаря», как известно, вышла под именем Новикова. Ряд мелких статей («Статьи из Русского словаря», «Ведомости» из «Пустомели» и др.) написаны от имени издателя и развивают важнейшие положения Новикова-критика. Об этом внутреннем единстве подробно см. в примечаниях.

Статьи Новикова, посвященные вопросам русской истории, напечатанные в данном однотомнике, все подписаны им. Они помещались в исторических изданиях в качестве предисловия или обращения к читателю.

Проблемы философии привлекли внимание Новикова во второй половине 70-х годов. Первые статьи были напечатаны в журнале «Утренний свет». В настоящем издании из «Утреннего света» перепечатаны пять статей. Две из них написаны от имени Новикова — издателя журнала: «Предуведомление» и «Заключение». Остальные — «О достоинстве человека в отношениях к богу и миру», «Истины» и « О добродетели» — прямо и непосредственно развивают проблемы, поставленные Новиковым в «Предуведомлении». Об идейном единстве этих статей см. во вступительной статье и примечаниях.

«Предисловие» к журналу «Московское издание» написано от лица Новикова, издателя журнала.

Особо необходимо поговорить о двух центральных сочинениях Новикова, помещенных в настоящем разделе: «О воспитании и наставлении детей» и «О торговле вообще».

Политические обстоятельства эпохи, общественный интерес к мировым событиям, умная редакторская работа Новикова — все это и определило крупный успех «Московских ведомостей», которые, по свидетельству Карамзина, достигли к середине 80-х годов большого по тем временам тиража в 4 тысячи экземпляров. С 1782 года Новиков пожелал закрепить за собой этого уже массового читателя, подчинить его всецело своему влиянию, удовлетворить все его политические, умственные, нравственные, хозяйственные интересы и запросы, приучить к систематическому чтению именно своих изданий, наполненных жизненно необходимыми знаниями и сведениями.

Улучшая качество политической информации «Московских ведомостей», расширяя их содержание, Новиков готовит, а с 1783 года издает журнал, служащий продолжением «Московского издания»,— «Прибавление к Московским ведомостям». Журнал издавался как бесплатное приложение к газете и рассылался безвозмездно «пренумерантам», которых, как уже сказано, было несколько тысяч. Об этом своем намерении Новиков счел необходимым сообщить читателю: за выходящее приложение к газете «Прибавление» «не полагает он» никакой излишней платы, потому что с его стороны делается это «из единого усердия ко благу отечества». Новиков обещает читателю, что им «приложено будет всевозможное старание о распространении полезных сведений в разных частях человеческой учености». В этой статье Новиков сообщает о характере всех своих будущих сочинений, предупреждает, что отныне газета будет центром его деятельности. Вот несколько строк из этого замечательного новиковского оповещения:

«Ничего упущено не будет к приведению в совершенство сих листов, так чтобы они не только соравнялись по содержанию своему с лучшими иностранными публичными листами сего рода, но и превзошли и заменили бы совершенно недостаток оных для тех, кои не имеют ни способности, ни случая читать первых... приложено будет старание и о том, дабы с начала будущего года сообщаемо было «Прибавлениями» к «Ведомостям» нашим топографическое описание знатнейших российских и чужестранных городов, островов и проч., славных своими зданиями, торговлею, науками и тому подобным, и содержащихся в них примечания достойных вещей, продуктов, товаров и проч. Иногда в сии «Прибавления» помещаемы будут статьи из лучших иностранных коммерческих книг; иногда же предметы, касающиеся до домашнего воспитания, и показание лучших книг в сем роде; иногда показываемо будет главнейшее содержание книг, вышедших прежде в Москве. Всем сим надеемся мы сделать отменную угодность читателям нашим; ибо посредством одного чтения наших «Ведомостей» не только юношество, но и все те, кои не имели случая учиться или по крайней мере читать подобные книги, могут получить достаточное и подробное сведение почти о всем земном шаре и, так сказать, не учась научиться географии, истории и топографии. Купечество российское отменную от сих «Прибавлений» получить может пользу; ибо оно от сего чтения приобретает достаточное сведение о всех продуктах и товарах, в каких местах можно получить их в большем количестве и с большими выгодами перед другими городами. Польза, проистекающая от показания основательного воспитания и точного знания лучших книг во всяком роде учености, довольно ощутительна, чтобы не содействовала оная усовершенствованию наших листов». Именно эта программа нового журнала, доведенная до сведения читателя, и была реализована прежде всего в двух оригинальных статьях — «О наставлении и воспитании детей» и «О торговле вообще».

Новиковские журналы 80-х годов запечатлели эволюцию общественных, политических и философских взглядов их издателя. «Утреннему свету», «Московскому изданию», «Прибавлениям к Московским ведомостям» соответствуют разные этапы формирования этической философии Новикова.

Новый журнал — «Прибавление к Московским ведомостям» — весь посвящен «политической материи»; в нем уже нет ни нравоучений, ни морализирующих рассказов и повестей, нет литературных произведений вообще. Содержание ста восьмидесяти шести номеров «Прибавлений» за 1783—1784 годы можно разделить на четыре «отдела»: 1) статьи о воспитании, 2) статьи о торговле, 3) статьи на политические темы, прежде всего об «американских делах», 4) статьи географические и естественнонаучные.

Уже на примере философских статей «Московского издания» видно, как рассуждения о человеке и его добродетелях были пропитаны духом политики. В ту эпоху проблема человека, его свободы и обязанностей как гражданина и патриота имела далеко не теоретический интерес. В связи с этим тема воспитания, естественно, приобретала политический оттенок. Всем многочисленным статьям о принципах и методах воспитания предшествовало определение цели и задачи педагогической системы — подготовить для общества просвещенного, добродетельного человека и гражданина. Так от прославления добродетельных патриотов («Московское издание») Новиков переходит, как «практический нравственный философ», к воспитанию таких граждан у себя в России.

За два года Новиков дал много статей о воспитании как оригинальных, так и переводных («О воспитании и наставлении детей», «О воспитании», «Фамильный разговор» — статья против применения телесных наказаний, «Некоторые правила для гофмейстеров», «Письмо о домашних учителях», «О раннем начале учения детей», «О эстетическом воспитании» и др.). Важнейшим принципом педагогической системы Новикова было уважение к ребенку. «Прибавления» учили видеть в нем свободного человека: ребенок, читаем мы в одной из статей, «имеет такие же права, как и мы, с тем только различием, что ему более, нежели нам, нужнее чужая помощь. Мы знаем из естественного закона, что никакой человек не имеет права принуждать без нужды другого человека, чтобы он исполнял его волю против своей собственной» (1784, № 91). Дети «должны учиться уступать необходимости, которая происходит из связи вещей и обстоятельств, а не по непременной воле своих родителей и воспитателей. Первое сделает их кроткими и уступчивыми людьми, а другое подлыми рабами» (там же). Этот гуманизм, поднятый как знамя во всех педагогических статьях новиковского журнала, и определяет роль, которую они должны были сыграть в русском обществе. Передовые идеи, высказанные в статьях о воспитании, еще раз свидетельствуют о широкой образованности Новикова, о внимательном изучении им передовой философской и научной мысли его времени и, главное об антифеодальном, антикрепостническом, подлинно просветительском характере воззрений их автора.

Центральное место в журнале занимает оригинальная статья «О воспитании и наставлении детей для распространения общеполезных знаний и всеобщего благополучия», печатавшаяся в течение целого года в двадцати трех номерах журнала. Статья эта — несомненно новиковская. Она развивает мысли, высказанные Новиковым в статьях, напечатанных в «Живописце», «Утреннем свете» и «Московском издании».

Для того чтобы понять и почувствовать «новиковский дух» этого сочинения, следует остановиться на его содержании, раскрыть его внутренний полемический смысл.

Системы воспитания Руссо и Локка были самыми передовыми в XVIII веке. Руссо провозгласил принцип естественного воспитания, высказался за развитие в человеке здоровых природных инстинктов и чувств. Локк требовал систематического дисциплинированного воспитания ребенка разумным педагогом. В статье «О воспитании и наставлении детей» Новиков при изложении своих воззрений пропагандирует те черты педагогики Руссо и Локка, которые казались ему приемлемыми. Но — характерная особенность — Новиков смело отказывается от того, что представляется ему непригодным, не отвечающим требованиям и задачам русского просвещения. Так, Новиков не принимает теорию уединения Руссо, не согласен с отрицанием значения общественного воспитания, выступает против локковской недооценки школы Новиков обосновывал преимущество общественного воспитания перед домашним, ополчался против телесных наказаний, требовал развития инициативы у воспитанников, приучения их к самостоятельной деятельности, направленной на благо других, указывал на необходимость развития эстетических вкусов у ребенка. Журнал требовал, чтобы педагог давал ребенку обширный и свежий материал из различных областей человеческого знания, приучал его к размышлениям, развивал его стремление к «действительности».

Но главное, в чем расходился Новиков с системами Руссо и Локка,— это в определении целей воспитания Руссо воспитывал «прежде всего человека», потому что «общественное воспитание не существует более и не может существовать, потому что там, где нет более отечества, не может быть и граждан». [1] Локк воспитывал «джентльмена», практического человека, умеющего прибыльно вести свои дела. Эти идеи воспитания основоположников буржуазной нравственности были неприемлемы для русского просвещения. Еще учитель Новикова Николай Поповский, переводя локковское сочинение (переизданное Новиковым в 1788 году), в предисловии к переводу писал, что Локк не был и не мог быть «вселенским учителем», что «некоторые правила г. Локка были с обыкновением других народов несогласны». [2] Новиков в своих статьях и делал завещанные Поповским «прибавления, убавления, перемены» в соответствии с «обыкновением» русского народа, нуждами и потребностями русского просвещения.

Другим важным обстоятельством, которое надо учитывать, чтобы исторически верно понять общественный характер новиковского педагогического сочинения, является его направленность против педагогических упражнений Екатерины II.[1] В частности, оно противостоит книге, выпущенной по повелению Екатерины в 1783 году, «О должностях человека и гражданина». Книга эта была своего рода энциклопедией педагогических воззрений русского самодержавия [2]

Душой новиковской педагогики явилось учение о внесословной ценности человека. Как истый просветитель, он доказывает равенство людей, требует воспитания «единоземцев» в духе уважения прав человека, с негодованием обрушивается на тех, кто пытается с высот дворянского высокомерия называть народ презренным именем «подлый». «Чернь, подлый народ, суть не низкого состояния человеки, но подло мыслящие и порочные люди, знатны ли они или нищие». Крестьяне, заявляет далее Новиков, которых дворяне «чернию и подлым народом называют, гораздо более имеют заслуг и суть гораздо важнейшие и полезнейшие члены общества, а потому и более заслуживают чести и уважения, нежели они».

Главная задача педагогической системы Новикова определяется подготовкой полезных членов общества, которые, одушевленные идеей всеобщего равенства людей, будут находить свое счастье в деятельности на благо отечества и сограждан. Личный опыт Новикова свидетельствовал, что исполнение этой «должности» в условиях самодержавного государства дело не легкое, связанное с опасностями и величайшим испытанием духа. Поэтому Новиков учит, чтобы воспитанный «как свободный и благородно мыслящий человек» любил «паче всего истину и не боялся ее сказывать, когда его должность или благо других человеков того требует». В этом случае неизбежно на свободного человека будут «клеветать», его самого порочить и, наконец, «строго и несправедливо самым лучшим делам гнусные приписывать намерения и вместо заслуженной похвалы наказывать презрением». Именно эти обстоятельства и определили содержание нравственного кодекса Новикова, сформулированного в данном педагогическом сочинении,— он лишен абстрактности, отвлеченности, он не сконструирован разумом как некая вечная категория, свойственная разумному человеку. Нравственный кодекс Новикова национально обусловлен. Защита интересов крепостного крестьянства, его выступления против крепостного права, изображение народа в художественных произведениях, интерес. К его судьбе, жизни и творчеству, наконец, интерес к истории России, обычаям русского народа и определили в конечном счете эту попытку русского просветителя выдвинуть в качестве идеала такого человека, чьи поступки, чье поведение были бы обусловлены моралью русского народа, русским национальным характером.

Главный воспитатель человека, указывает Новиков, труд, деятельность,— труд общеполезный, нужный другим людям, нужный отечеству. Именно в этом труде проявляется общественная природа человека. Он должен «уметь ценить самого себя» и в то же время избегать «самости» и «учиться отрицать самого себя». Только тогда человек может быть «небесполезным; членом общества». Только в деятельности на благо сограждан человек осуществляет себя как личность, ибо только в обществе, в деятельности, в общественной практике проявляются его способности. «Показывайте, коль тесно связаны между собою все человеки, сколь одному нужен другой и коль выгодно для каждого особенно и для всех вообще бывает, когда они с общею ревностию стараются споспешествовать взаимному благосостоянию».

Нельзя не указать, что, примерно, те же мысли и в то же время развивал Радищев, доказывая общественный характер человека, критикуя индивидуалистическую теорию Руссо. «Немощны, дебелы, расслабленны во единице, едва не всесильны стали в сообщении, творяй чудеса яко боги… Блажен в общественном союзе, блажен и в твоей единственности» и т. д.[1]

В этой связи стоит и тезис новиковской морали, почерпнутый в многовековой практике русского народа,— труд, деятельность сама себе награда. Не «польза», не требование немедленного вознаграждения за совершенное дело, а «удовольствие», «счастье» от сознания исполненного долга. Подвиг не требует награды — «большая часть высочайших добродетелей должны исполняемы быть скрытно и без свидетелей», чтобы не вызвать ненужного честолюбия. И опять эта новиковская мораль прямо перекликается с нравственным кодексом русского народа, который с такой силой предстал в басенном творчестве новиковского ученика — Крылова. Стоит вспомнить хотя бы такие басни, как «Садовник и трое молодых» или «Орел и пчела».

Наконец, еще две черты определяют характер человека по новиковской педагогике — твердость и терпение. Новиков писал: «Коль счастлив бывает человек от того, что действует по твердым и справедливым положениям, что научился владеть самим собою и ограничивать свои желания, что может без труда и с радостию употреблять телесные и душевные силы свои… что не всякое несчастие может привести его в уныние, что умеет он утверждать истинную свою свободу и не раболепствует привычке, суетности или собственным своим похотям». Оттого он может со «спокойствием и высоким удовольствием взирать на все гонения и клеветы, исполнив свои должности».

Русский революционер Радищев выдвигал именно эту черту характера — твердость — как черту, свойственную русскому народу. В повести «Житие Федора Васильевича Ушакова» герой ее — русский деятель и мужественный русский человек — перед смертью дал следующее завещание Радищеву; «Помни, что нужно в жизни иметь правила, дабы быть блаженным, и что должно быть тверду в мыслях, дабы умирать бестрепетно» [2]

А в другом месте Радищев категорически утверждал; «Твердость в предприятиях, настойчивость в исполнении суть качества, отличающие народ российский».

О терпении, как о важнейшем качестве морали русского народа, Новиков писал еще в рассказе «Есть чего ждать, когда есть с кем жать», где сформулировал свое понимание терпения: терпеть, по Новикову,— «уметь плодов дожидаться». В данном педагогическом сочинении Новиков наставительно повторяет: необходимо «научиться терпению», ибо без этого невозможно исполнение должности гражданина. «Терпеливый только, постоянный, неустрашимый способен к преодолению трудностей, обретаемых иногда на пути должности и праводетельности, к сопротивлению стремительной реке владычествующей гибели и к сохранению невинности своея и спокойствия духа при всех переменах и искушениях внешнего счастия».

Последним вопросом, затронутым в педагогическом сочинения Новикова и требующим пояснения, является вопрос об отношении к религии. В данном сочинении, обращенном совершенно легально к широким кругам русской читающей публики в эпоху, когда религиозное сознание было господствующим, Новиков, естественно, не мог пройти мимо вопросов христианского воспитания. И действительно, в его сочинении появилась глава «О образовании сердца особенно к религии и христианству». В развитии мыслей этой главы сказалась, несомненно, слабость идейной позиции Новикова. Но в то же время должны быть отмечены и другие важнейшие моменты. Новиков по своим убеждениям был деистом. Именно поэтому он даже при изложении педагогических идей, обращенных к широким читателям, обрушивается на официальную церковь и резко критикует реальную практику русского православия как официальной религии. Более важным оказывается его отчетливое и ясное стремление приспособить истины христианства, давно преданные забвению церковью, к задачам воспитания граждан и патриотов, к просветительским целям. Отсюда чрезвычайно вольное толкование учения христианства как собрания истин, подтверждающих просветительскую программу: равенство людей, помощь тем, кто нуждается в участии, обязанность трудиться и т. д.

Следует отметить, что в использовании религиозного сознания человека сказался практицизм Новикова: он стремился использовать в своих общественных целях реальное явление — религиозность своих современников. В этом плане большой интерес представляет попытка некоторых декабристов использовать в борьбе с деспотизмом и крепостническим строем религиозное сознание верующего человека. Так, С. Муравьев-Апостол писал: «Лучший способ действовать на русских солдат религиею... Религия всегда будет сильным двигателем человеческого сердца, она укажет путь к добродетели, поведет к великим подвигам и доставит ему мучительный венец». [1]

Результатом этих убеждений явилось составление «Катехизиса» тем же Муравьевым-Апостолом, этого первого и едва ли не единственного агитационного произведения декабризма, адресованного народу и притом блестяще себя оправдавшего.

Данное сочинение печаталось в журнале «Прибавление к Московским ведомостям» в течение всего 1783 года. Являясь замечательным произведением русской общественной мысли, одним из несомненных достижений русского просвещения, это сочинение не привлекло внимания исследователей. Если к отдельным статейкам из «Трутня» и «Живописца» ученые обращались многократно на протяжении столетия, если по поводу этих маленьких произведений создана научная литература, то данное сочинение было обойдено и совершенно замолчано всеми учеными, занимавшимися этой эпохой.

Правда, несколько лет назад на страницах одного журнала была высказана мысль, что данное сочинение переводное и, видимо, принадлежит Рейналю.[1]

Это утверждение проверено составителем. Прежде всего была внимательно прочитана вся статья. При этом обнаружилось, что автор статьи неоднократно сочувственно упоминает Рейналя, дважды приводит цитаты из его сочинений, всякий раз оговаривая, что цитируется Рейналь, и точно указывая том и страницу. Итак, если верить автору данной статьи, Рейналь сам себя расхваливал в собственном сочинении и сам себя цитировал, говоря о себе крайне почтительно в третьем лице. Знакомство с книгой Рейналя приводит к убеждению, что он так никогда не поступал. Просмотр же всех двадцати книг «Философской и политической истории обеих Индий» привел составителя к выводу, что такой работы — «О торговле вообще» — нет ни в целом виде, ни в виде фрагментов.

Статья «О торговле вообще» это оригинальное русское сочинение, а не перевод. Действительно, статья переполнена фактами, примерами, реалиями, взятыми из русской жизни. Это проявляется неизменно всякий раз, когда автор отходит от описания фактов истории мировой торговли и начинает излагать теоретические проблемы. Так, например, в главе «О обращении денег» он оперирует примерами из естественно близкой для него области — русский экономической жизни. Поэтому в работе и появляются русские рубли, недочет обращения денег между Санктпетербургом и Москвой и т. д. Как уже говорилось, статья печаталась небольшими отрывками в каждом очередном номере «Прибавлений». В этих условиях естественно для автора учитывать раздробленность единой статьи — вот почему он часто напоминает читателю содержание предыдущих отрывков. В статье мы сплошь и рядом встречаем формулы, могущие принадлежать только автору оригинального русского сочинения, не только знающему, как печатается его статья, но и определившему печатание ее именно мелкими отрывками: «Из сказанного нами в прежнем нумере сих «Прибавлений» видно, сколь многие выгоды производит скорое обращение денег...» и т. д.

Подобных примеров множество. Но нет никакой нужды вылавливать эти отдельные факты, «уличающие» в авторе русского человека, нет нужды, потому что из начальных строк сочинения совершенно ясно не только то, что оригинально-русское, но и то, кто является его автором. Статья «О торговле вообще» начинается «Введением». В нем говорится об огромном развитии торговли в XVIII веке и о создании науки о торговле. Творцы этой науки — Юм, Рейналь, Шмидт и другие — открыли подлинные «правила» торговли и показали ясно всем ее значение. В связи с этим автор заявляет: «Для подания соотечественникам нашим понятия о сей науке намерены мы выбирать из сочинений помянутых мужей и других, отличившихся заслугами в сей материи, то, что покажется нам нужнейшим, и приобщать к публичным «Московским ведомостям». Исполнение сего намерения начинаем теперь «Рассуждением о полезном влиянии торговли в благосостояние государства».

Данное заявление замечательно: оно открыто указывает, что автор рассуждения «О торговле вообще» одновременно и редактор «Московских ведомостей». Как редактор, он определил задачу журнала знакомить русских читателей с лучшими сочинениями творцов науки о торговле. И действительно, просматривая «Прибавления», мы видим множество статей о торговле, статей переводных, что, как правило, всегда и оговорено. Но выступал редактор «Прибавлений» в своем журнале и как автор, предварив своим сочинением переводные статьи. При этом, как видим, Новиков поступил совершенно так же, как поступал до и после этого,— не подписывая своего произведения, он все же отчетливо указал читателю, что автором его является редактор «Московских ведомостей». Читатель же 80-х годов отлично знал, что редактор «Московских ведомостей» и «Прибавлений» — Новиков.

Принадлежность данного сочинения Новикову явствует и из его идейно-тематического анализа. Нет нужды подробно доказывать, как оказались развитыми в этой статье типично новиковские темы, с которыми он впервые выступил в литературе, начиная с эпохи издания «Трутня». Стоит лишь указать на некоторые, главные, мотивы. В основании статьи лежит новиковская мечта о процветании отечества, где трудятся все сословия, где уничтожено рабство и господствует свободный, «деятельный» труд. По-новиковски раскрыта в статье сатирическая, гневная тема обличения паразитизма дворянства — этого «политически мертвого» класса. Во вступительной статье к данному однотомнику уже говорилось, что именно в 80-е годы Новиков претерпевает идейную эволюцию, проявляя все больший интерес к политике и отказываясь от морализма. Эта статья как раз и запечатлела с особой наглядностью новиковскую эволюцию. В статье «О торговле вообще» (написанной после пугачевского восстания, продемонстрировавшего антинародность самодержавия Екатерины, объявленного западными просветителями «просвещенным») проявилось именно характерное для Новикова этой поры разочарование в прежних своих политических идеалах. Вот почему в ряде сочинений этих лет (см., например, рассказы «Пословицы российские» на политические темы) Новиков порывает со своей мечтой об идеальном государе, покровителе и защитнике земледельцев. Те же убеждения мы находим и в статье «О торговле вообще». До пугачевского восстания Новиков боялся и думать о революции. И в 80-е годы он не стал революционером, но с необыкновенным вниманием обратился к современной политической истории, в частности к американской революции, подробные сведения о которой он печатал как в «Московских ведомостях», так и в журнале «Прибавление». Вот почему в статье «О торговле вообще» мы встречаем и сочувствие к республиканскому правлению и интерес к революциям в Голландии, Англии, Америке. Больше того, именно в этом своем последнем сочинении он даже оправдывает эти революции и пытается объяснить их, указывая, что они возникли в результате возросшего угнетения и усиления деспотической власти монарха.

В 80-е годы для Новикова характерен пристальный интерес к передовой европейской политической и философской мысли, причем, естественно, ко многим явлениям он относился различно. Так, в силу своей дворянской ограниченности, он не принял материализма Гольбаха и Гельвеция, но зато стал пропагандировать Бэкона. Не соглашаясь с политической теорией Дидро, он в то же время демонстративно печатает в своем журнале «Московское издание» статью Дидро из Энциклопедии «Философ» о роли философии и философа в общественной жизни. Он лично руководит отбором книг для перевода и издания в своих типографиях. Он намечает издание сочинений по вопросам истории, литературы, философии, политики, экономики. Так появились книги Вольтера, Локка, Дидро, Лессинга, Руссо и т. д. Ту же замечательную осведомленность в европейской экономической литературе проявляет и автор статьи «О торговле вообще». Он называет десятки имен различных авторов, многие их сочинения цитирует, с некоторыми не соглашается и т. д. При этом из всех сочинений по вопросам торговли автор статьи говорит особо сочувственно о труде Рейналя. Просмотр газеты «Московские ведомости» убеждает нас в том, что именно Новиков неоднократно помещал статьи, в которых высоко оценивал не только литературные работы Рейналя, но и его общественные заслуги. Все это, несомненно, говорит о том, что статья принадлежит все тому же автору, который был редактором «Московских ведомостей», то есть Новикову.

Статья «О торговле вообще» состоит как бы из двух частей. Первая, небольшая по размеру, посвящена вопросам истории мировой торговли; вторая разрабатывает идейно-политическую концепцию об условиях создания свободного государства тружеников, выражая чисто новиковскую точку зрения. В первой части автор широко использует различную экономическую литературу при освещении отдельных моментов из истории торговли. В случаях, когда автора привлекала та или иная формулировка в читавшемся им произведении, он ее приводил, всегда указывая точно источник. Теоретические же построения автора совершенно самостоятельны. И в этом отношении представляется любопытным сопоставить некоторые суждения по одному я тому же вопросу, высказанные в наиболее радикальной книге эпохи, книге Рейналя, и у автора этого сочинения.

Во всех экономических сочинениях того времени давался очерк о развитии мировой торговли. Рассказывает и Рейналь о торговле у диких племен, торговле Карфагена, Греции, Рима, торговле в средние века в Европе и т. д. Излагая материал, Рейналь всегда чрезвычайно подробно касается не только вопросов чисто экономических, но и этнографических и др. Автор рассуждения «О торговле вообще» также дает очерк о развитии мировой торговли. В частности останавливает свое внимание на истории торговли в Голландия. В этом случае его особо привлек Рейналь, у которого глава, посвященная Голландии, занимает половину очередного тома. У автора русского сочинения очерк о Голландии занимает 4 страницы. Сопоставляя эти два текста, мы видим, что автор работы, напечатанной в «Прибавлениях», воспользовался целым рядом фактов из сочинения Рейналя. Но в то же время по содержанию эти два очерка о Голландии совершенно различны. У Рейналя на первом месте изложение истории Голландии за несколько столетий, при этом его равно интересуют и вопросы экономики, и вопросы культуры, и вопросы политики. Автора русского сочинения интересуют только вопросы политические: он ставит своей задачей выяснение причин, которые привели к расцвету торговли и процветанию страны и народа, и выяснение обстоятельств политической жизни, приведших Голландию в XVIII веке к потере прежней международной роли. Приведем некоторые примеры того, как по-разному трактуются в этих сочинениях одни и те же исторические события Рейналь, после подробного рассказа об истории Голландии, подходит, наконец, к эпохе борьбы голландцев с испанским королем Филиппом, к периоду основания республики. Вот что пишет он об этом:

«Его деспотизм распространялся на все ответвления его обширной монархии, и фанатизм там преследовал тех, кому давали имена еретиков или неверных. Pays-bas (нижняя страна) была в особенности театром этих жестокостей, и тысячи граждан погибли на эшафоте. Эти народы восстали. Тогда возобновился спектакль, подобный тому, который венецианцы дали миру несколько веков тому назад. Народ, изгнавший тиранию, не нашел более убежища на земле и ушел его искать на водах.

«Семь маленьких провинций на севере Брабанта и Фландрии, скорее затапливаемые, чем омываемые, большими реками, часто заливаемые морем, которое с трудом сдерживают плотинами, имея в качестве богатства только продукт нескольких пастбищ и посредственную рыбную ловлю, основывают одну из самых богатых, наиболее могущественных республик в мире и, может быть, образец торговых государств.

«Первые усилия их союза не были счастливыми; но если голландцы начали с поражения, то кончили победой. Испанские войска, которых голландцы победили, были лучшими в Европе. Мало-помалу новые республиканцы заставили их потеряться. Мудрые законы, великолепный порядок, конституция, которая сохраняла равенство среди людей, великолепная полиция, веротерпимость и сделали из этой республики могущественное государство». [1]

Иначе решает задачу автор статьи «О торговле вообще». Свою главу он прямо начинает с описания голландской революции. «С новою силою возбудился дух торговли на севере. Народ, давно уже упражнявшийся в торговле, народ, которому натура определила быть торговым народом по выгодному положению его земли, по предприимчивому его духу и по умеренной жизни, голландцы, лишены будучи безрассудным тираном своих вольностей и чрез то успеха прежней их торговли, единственного их пропитания, осмелились наконец, по выражению одного новейшего писателя, переломить железный скиптр, их угнетавший, и поднять главу свою из вод, дабы владычествовать над морями.

«В самом деле, ни один народ, ни между древними ни между новейшими, не возвысился в торговле с толикими преимуществами и с толиким сиянием, как голландцы. Едва преобразилась область сия в республику, как торговала уже во всех четырех частях света и в то ж самое время вела войну с сильнейшими монархами в Европе... Вольность, приобретенная Голландиею чрез войну против утеснителя своего, Филиппа, короля испанского, была главною пружиною скорого ее приращения; однако не одна вольность сия, но и самое время той войны, когда республика, необходимостию принуждена будучи свергнуть с себя тиранское иго, напрягала все свои силы; сие время было эпоха, в которой торговля их утвердилась и распространилась до бесконечности».

Данное сопоставление обнаруживает совершенно определенные и характерные моменты, различающие точки зрения двух разных авторов. Точно такое же расхождение мы обнаруживаем и в ряде других случаев у Рейналя с Новиковым. Особый интерес в этом отношении приобретает сравнение рейналевской и новиковской точек зрения на американскую торговлю невольниками. Подробно описывая варварские действия американцев в Африке (насильственный угон негров, организация перевозки невольников через океан, продажа их на американском континенте и т. д.), показывая условия жизни негров у американских плантаторов, Рейналь, как истинный просветитель, негодует против порабощения человека человеком. Выражая свою ненависть к рабовладению, Рейналь в то же время ставит вопрос об условиях изменения существующего положения. Он риторически спрашивает: в какой суд понести это справедливое дело («разрушение здания рабства»), и дает ответ в духе энциклопедической концепции просвещенного абсолютизма. Этот суд — добрая воля монархов, к ним-то и обращается Рейналь: «Цари земные! Вы одни можете сделать сей переворот. Помыслите о ваших обязанностях. Отнимите печать власти вашей, данную сему поносному и виновному торгу людьми, обращенными в скотов, сия торговля исчезнет. Соедините единожды для счастья мира ваши силы и ваши мысли...» и т. д. [1]

Новиков на страницах тех же «Прибавлений» напечатал перевод американской статьи, в которой оправдывался торг невольниками. Статья эта была помещена только для того, чтобы сопроводить ее примечанием редактора. В этом примечании Новиков с гневом обрушивается на гнусный и преступный обычай американских рабовладельцев — торговать людьми. Но в отличие от Рейналя Новиков решительно отвергает предложенный им путь ликвидации рабства. Он не хочет обращаться к монархам, ибо он не ждет более от них никаких милостей (см. это примечание под заглавием [О несправедливости рабовладения] на стр. 562).

Упоминаемые Новиковым философы и экономисты принадлежали к представителям передовой, антифеодальной науки. Это прежде всего Локк Джон (1632—1704), известный английский буржуазный философ и политический писатель. В своей статье Новиков, несомненно, имеет в виду важнейшее политическое сочинение Локка «Трактат о правительстве». В этой книге Локк подробно развил теорию конституционализма и изложил учение о договорном происхождении государства.

Юм Давид (1711—1776) — английский философ, политик и экономист. Новиков в своей работе ссылается на экономическое сочинение Юма, которое оказало большое влияние на политическую экономию. Юм был сторонником свободной торговли и, в частности, доказывал, что задача внешней торговли не сводится к увеличению торговой прибыли. Он требовал ввоза натуральных продуктов, которые обрабатывались бы у себя в отечестве.

Рейналь Гийом (1713—1796) — французский историк, экономист, соратник Дидро и Гольбаха. Новиков дважды ссылается на прославленное сочинение Рейналя «Философская и политическая история обеих Индий». Многотомный труд Рейналя являл собой горячий протест против бесправия и жестокой эксплоатации туземцев, против режима рабства в многочисленных европейских и американских колониях.

Зонненфельс Иосиф (1732—1817) — экономист и юрист, популяризатор политических наук и, в частности, воззрений физиократа Кене.

Пинто (1715—1787) — голландский экономист Новиков, видимо, имеет в виду его сочинение «Трактат об обращении и кредите».

ПРИМЕЧАНИЯ

«Трутень» — первый сатирический журнал Новикова. Выходил с 5 мая 1769 года по 27 апреля 1770 года. Был закрыт в результате прямых полицейских гонений Екатерины II. В качестве эпиграфа Новиков взял стих из басни Сумарокова — «Они работают, а вы их труд ядите». Используя аллегорию Сумарокова, Новиков наполнил ее новым политическим содержанием: «они» — крепостные крестьяне, «вы» — трутни, помещики-дворяне. После начавшейся полемики с правительственным журналом «Всякая всячина» Новиков подвергся преследованиям, о чем немедленно дал знать публике, переменив эпиграф с десятого листа на новый — «Опасно наставленье строго, где зверства и безумства много» (Сумароков). Новиков был издателем, редактором-организатором и автором многих статей своего журнала. К участию в «Трутне» были привлечены также Эмин, Попов, Аблесимов, Майков и другие писатели, то есть прежде всего участники новиковского кружка в Комиссии по составлению нового Уложения.

Первая писательская и общественная декларация Новикова. В «Предисловии» сформулирован центральный тезис новиковского понимания общественного дела литературы и гражданского долга писателя: независимость от вельмож, двора и правительства. «Предисловие» биографически точно передает новиковское отношение к официальной службе. С военной, где он служил по воле отца, он в 1769 году уходит в отставку. Придворную он с презрением отвергает, приказная — чрезвычайно выгодная по тем временам — возмущает его. Новиков начал свою литературно-общественную деятельность с публичного заявления о нежелании служить самодержавию, с утверждения невозможности для писателя сохранить независимость, состоя на официальной службе. Это заявление хорошо запомнила Екатерина. Во время следствия, в 1792 году, в ответ на вопросы Шешковского о прохождении службы Новиков подтвердил эту свою позицию, на что Екатерина в своих замечаниях записала: «Можно сказать, что нигде не служил, и в отставку пошел молодой человек, жил и занимался не больше как в ложах, следовательно, не исполнил долгу служением ни государю, ни государству».

Характерная для Новикова защита «простых» людей, показ талантливой работы русских ремесленников, мастеров и художников. Вдохновленная речами демократических депутатов Комиссии, эта заметка была в то же время направлена против русского космополитствующего дворянства.

Главный смысл статьи в утверждении мысли — добродетель не зависит от происхождения. В дальнейшем («Живописец», «Утренний свет», «Московское издание» и т. д.) Новиков разовьет свою антифеодальную идею равенства людей. Здесь впервые утверждается, что добродетель не есть «свойство» знатного происхождения. Несомненно, эта декларация продолжает выступления крестьянских депутатов против дворянских идеологов, проповедовавших в Комиссии сословный принцип — благородство поступков определяется благородством происхождения. Из этого тезиса они делали вывод — только дворяне, только знатные могут быть добродетельными и потому занимать первые места в государстве. Крестьяне же, как подлые люди, обязаны работать на них. Следом за депутатом Козельским, высказывавшимся против употребления слова «подлый» применительно к народу, Новиков в «Трутне» также не раз обрушивался на тех «глупых дворян», которые называют «подлыми тех, кто от добродетельных и честных родился мещан».

В данной статье, полной резких сатирических выпадов и намеков на придворных, Новиков утверждает, что среди русской знати почти «нет ни единого добродетельного человека», нет таких, «которые помнят истину, любят добродетель и не позабывают, что они такие же человеки, как и те, кои их беднее». Исключение, сделанное в этом разговоре нескольким крупным вельможам, скрытым за инициалами О..., П..., Н..., С..., В..., Ш..., Б..., В... (их комментаторы раскрывают так: Гр. Орлов, Н. Панин, Нарышкин, Салтыков, Васильчиков, Шереметев, Безбородко и Всеволодский), несомненно продиктовано тактикой «осторожности». Не сделай исключений этим всесильным вельможам, Новиков навлек бы на себя полицейские гонения. Из всей деятельности Новикова мы знаем, что он лично в своей практике никогда не ориентировался на похвалу вельмож, никогда не принимал услуг мецената, действуя всегда независимо и самостоятельно. Есть в этой статье и выпад против Екатерины. «Я» рассказывает «Трутню», что многие его завистники распространяют слух, будто он «злонравный человек» и будто в его изданий» «кроме ругательства, ничего нет». Злонравным человеком Екатерина называла Новикова. Она же писала, что его журнал заполнен одними «ругательствами». Характерен ответ «Трутня», что такая критика нисколько его не волнует и не беспокоит.

Этой статьей Новиков заключил «Трутень» 1769 года. Избранная им форма — характеристика читателей — давала возможность вновь подвергнуть сатирическому изображению различных представителей дворянского общества. Как и во всем журнале, в этой статье объектом сатиры являются дворяне-крепостники, дворяне-чиновники и дворяне-придворные. Важно отметить и то новое, что появилось в этой статье,— первые положительные персонажи у Новикова: образы дворян под именем Славен и под именем Зрелум. Эти два образа впервые воплощают новиковский идеал человека, который занят большим и важным трудом, «взирает не на состояние людей, но на заслуги: ему те любезны, кои других добродетельнее». Он сторонник общественного равенства людей, смысл своей жизни видит в трудах на общую пользу, стремится к достижению того, чтобы те, «коих сейчас именуют презрительно тварью» (крестьяне), «были человеки». В дальнейшем Новиков создаст свою философию человека, свое критическое учение, выдвинет свое понимание добродетели — все это впервые наметилось в идеальном образе Славена.

После прекращения выхода всех журналов «поколения» 1769 года Новиков единственный, несмотря на преследования, решается продолжить издание «Трутня». В плане смелого издателя было намерение продолжить прежде всего свою сатирическую деятельность и изложение своих просветительских воззрений. Последнее намерение в известной мере удалось осуществить в статье, напечатанной в двух первых номерах журнала под названием «В новый год новое счастие». Статья эта представляет собой попытку Новикова систематически изложить просветительские представления о человеческом счастье, об общественных обязанностях человека. Воззрениям Новикова этой поры свойственна и просветительская слабость и дворянская ограниченность. В последующем Новиков сумеет преодолеть многие черты своей классовой ограниченности (см. вступительную статью). Здесь же ограниченность и слабость мировоззрения русского просветителя сказались и в сохранении им сословных устоев России, и в стремлении каждому сословию дать моральное наставление, и в боязни коснуться принципа крепостного права. Поэтому, желая счастья всем сословиям, он желает поселянам не вольности, а лишь того, чтобы помещики исполнили перед ними свои обязанности и были им «отцами» Оттого и появилась формула, характеризующая воззрения Новикова этой поры: «чтобы ваши помещики были ваши отцы, а вы их дети».

Программу сатиры Новикову не удалось осуществить на страницах «Трутня» 1770 года — тому причиной непрерывные полицейские гонения, которым подвергался журнал. Именно вследствие этого отсутствует в журнале сатира на власть и дворян-рабовладельцев. Что в намерении Новикова было касаться именно этих двух тем, мы узнаем из двух статей. Так, в статье, напечатанной в шестом листе, сообщалось о том, что письмо Правдулюбова (главного полемиста с Екатериной II в 1769 году) не будет напечатано именно потому, что оно задевает «Всякую всячину». В восьмом листе читателям было обещано сочинение молодого путешественника, видимо посвященное теме крепостного права. Но это сочинение также не было напечатано. Важно отметить, что то, что не удалось напечатать в «Трутне» 1770 года, Новиков осуществит в своих последующих журналах: в «Пустомеле» даст оценку «Всякой всячине», в «Живописце» напечатает сочинение «Отрывок путешествия».

Большая часть новиковских сочинений в «Трутне» 1770 года посвящена теме удушения журнала правительством. Из номера в номер печатает Новиков так называемые письма в редакцию и ответы на них, содержанием которых было сообщение об очередных гонениях, которым подвергается издатель. «Расставание, или последнее прощание с читателем» завершает этот цикл статей. Острие данной сатиры направлено вновь против правительства, против Екатерины, против ее лживо-либеральной политики. Так и в новых условиях Новиков сумел направить сатиру против Екатерины, показывая на реальном примере полицейского преследования его журнала, какова цена легенды о будто бы просвещенном характере русского самодержавия.

Все статьи, печатаемые нами, взяты из журналов, на страницах которых разыгралась борьба: новиковские — из журнала «Трутень», екатерининские — из журнала «Всякая всячина». Журнал Екатерины выходил с 1 января 1769 года, журнал Новикова — с 5 мая того же года.

В нашем издании статьи из «Всякой всячины» набраны петитом, ответы Новикова — корпусом.

Поводом к выступлению Новиков избрал наставляющую статью из восемнадцатого листа «Всякой всячины», где определялись характер сатиры, предмет критики и качества сатирика-писателя.

Письмо Новикова-Правдулюбова, напечатанное в пятом листе, должно было показать читателю коренное различие политической программы «Трутня» и «Всякой всячины». «Всякая всячина», утверждал Новиков-Правдулюбов, лживо прикрывающаяся фразами о человеколюбии, в действительности рьяно защищает воров и взяточников. Правдулюбов язвительно замечает о «Всякой всячине»: «таких людей человеколюбие приличнее назвать пороколюбием». Указывая на это, Правдулюбов тем самым сближает государственных расхитителей и взяточников с «госпожой прабабкой», их защитницей. «Трутень» — журнал, писанный не по правилам «прабабки». Он обличает беззакония и преступления и считать их только слабостями отказывается. В связи с этим определяется и достоинство писателя. Если «Всякая всячина» любит я похваляет тех писателей, «кои только угождать всем стараются», то автор статей «Трутня» «сему правилу» не повинуется, он выносит приговоры. Одним словом, «зверок по кохтям виден».

Первое выступление «Трутня» возмутило Екатерину. Через три дня после выхода пятого листа — 29 мая — она разразилась гневной статьей, заявив, что «ругательные» возражения журнала она отвергает. Не зная автора, Екатерина не затрудняла себя выбором ругательств по адресу его «своевольства», полагая, что он испугается и замолчит. Но Новиков не угомонился. В восьмом листе—16 июня — в «Трутне» было помещено второе письмо Правдулюбова — ответ на гневную статью Екатерины. Если в первый раз Правдулюбов нанес удар журналу, то во втором письме мишенью была избрана сама Екатерина. Правдулюбов-Новиков задается целью разоблачить перед обществом того, кто скрывается под именем «прабабки», под именем «Всякой всячины», кто провозглашает «пороколюбие».

Блестяще написанная статья Правдулюбова, исходя из разбора слога «прабабки», указывает читателю на те признаки, которые ясно изобличают коронованного автора. Прежде всего Новиков настойчиво и неоднократно указывает на нерусское происхождение автора, на незнание им русского языка. Продолжая как бы разбор статьи Екатерины, Новиков, издеваясь над ее слогом, с легкостью показывает, как употребляемые ею некоторые выражения разоблачают в авторе деспотического правителя, привыкшего к повиновению и ненавидящего всех критиков. Действительно, в раздражении на Правдулюбова Екатерина неосторожно написала, что «уничтожает» неугодную ей «ругательную» сатиру. Новиков придрался к случаю и в восьмом листе написал ответ: «Не знаю, почему она мое письмо называет ругательством?» и т. д.

Из ответа Правдулюбова перед читателем вставал остроумно нарисованный сатирический образ автора «Всякой всячины».

На второе письмо Правдулюбова трудно было не ответить. Еле сдерживая ярость, Екатерина в очередном листе журнала написала: «Ничто так не подло и уничтожения достойно, как потаенно поносити человека». Озлобленная, сбитая с толку Екатерина решила в последний раз предупредить ненавистного ей издателя «Трутня», что «человек, который всегда веселится насчет других, достоин сам всякого уничтожения. Ибо он подвергается добровольно равной заплате». Это уже было обещание Екатерины расправиться с издателем.

Такой ответ был написан, несомненно, сгоряча. Одумавшись, через номер, Екатерина под псевдонимом Тихона Добросоветова обращается к «Трутню», пробуя увещевать его, призывая смириться и действовать по новым, усиленно рекомендуемым ею правилам. Рекомендации эти так и называются: «правило, предписанное всем сочинителям», извлеченное из письма Добросоветова к господину сочинителю «Трутня».

«Высочайшая» инструкция определяла: 1) каким должен быть сочинитель и 2) что обязан изображать сочинитель.

По первому пункту сочинителю вменялось в должность быть «добросердечным», чтобы «во всех намерениях, поступках и делах» блистала «красота души добродетельного и непорочного человека». Поэтому он лишь «изредка касается к порокам, чтобы тем под примером каким не оскорбити человечества».

Второй пункт приказывал сочинителю «поставить пример в лице человека, украшенного различными совершенствами, то есть добронравием и справедливостию, описывать твердого блюстителя веры и закона, хвалить сына отечества, пылающего любовию и верностию к государю и обществу, изображать миролюбивого гражданина». «Вот славный способ исправляти слабости человеческие». Это уже была полная капитуляция перед сатирой и требование от журналов заниматься примерно тем же, чем занимались французские поклонники монархини — «создавать ей алтари». В конце письма Новикова предупреждали, что если он не будет следовать этим правилам, то его будут считать «злонравным человеком», который «изо всего составляет ближним поношение», «бранит всех» только потому, что сам он порочный человек, «услаждение» находящий в «уязвлении других».

Новиков и не подумал прислушаться к преподанному ему совету. Он еще решительнее повел наступление на правительственный журнал, проявивший смятение чувств. Совет был дан 3 июля, а уже 21 июля Новиков печатает злую сатиру на суд — историю о том, как у судьи украли часы. 4 августа он печатает второе письмо дяди к племяннику, в котором дядя вслед за Екатериной плутни свои цинично называет слабостью.

28 августа «Всякая всячина» выступила с защитой русского самодержца. Екатерина, укрывшись под псевдонимом Патрикия Правдомыслова, прямо объявила, что пишет эту статью с целью защиты от нападок «Трутня»: «Рассудил за нужное сие к вам написать для того, что некоторые дурные шмели на сих днях нажужжали мне уши своими разговорами о мнимом неправосудии судебных мест». Все письмо построено как ответ на новиковские рассуждения, что в России нет «златого века», что неправосудие господствует, и потому именно, что оно находится под высочайшим покровительством. Первое, что стремится сделать Правдомыслов,— это реабилитировать Екатерину, доказать, что русская императрица лично никак не связана с имеющимися в России мошенниками, что она «сама справедлива», что обвинять ее в чем-либо лично невозможно и недопустимо. Новиков торжествовал свою первую победу — он заставил Екатерину оправдываться перед обществом.

Так на обличение «Трутня» государь-писатель ответил аргументами государя-самодержца. Отказываясь от полемики, словами почти царского указа заставлял признать, что Екатерина II премудра, просвещенна, справедлива, что ее век — «век златый», а если существуют пороки и недостатки в стране, то в этом повинны сами подданные.

Русское просвещение приняло вызов; Новиков решил драться до конца. 8 сентября в двадцатом листе он выступает с главной своей статьей, в которой уже не таясь, а открыто, следуя примеру Правдомыслова, обрушивается на Екатерину как главного автора журнала «Всякая всячина». Он облачает политическую игру Екатерины в просвещенного монарха, объясняет читателю, сколь реакционна позиция правительственного журнала, занявшегося пропагандой вздорной и политически несостоятельной легенды о просвещенном характере екатерининского «самодержавства».

В центре статьи Новикова — образ коронованного автора, основной чертой которого является «неограниченное самолюбие».

Неограниченный самолюбец считает своей обязанностью вмешиваться во всякую деятельность людей, всюду желая занять первое место. На днях он изобрел «новенькое» — решил сделаться писателем, стал издавать «книгу всякий вздор» — то есть «Всякую всячину». Книга эта наполнена «странными приключениями», которые почему-то называются сатирами: «Такий-то на сей неделе был у своей родни и передавил все пироги»; «такий-то всякий день бранится со своими соседями за колодязь»; «такий-то там-то приметил, что все девицы кладут ногу на ногу очень высоко», и т. д. К сожалению, неограниченный самолюбец не довольствуется этим, он еще издает журнал и для того, чтобы «показать, якобы он единоначальный наставник молодых людей», что именно он «всемирный возглашатель добродетели», но при этом, не умея писать сам, «перекрапывает на свой салтык статьи из славного аглинского «Смотрителя», занимается плагиатом, называя чужие сочинения «произведением своего умоначертания», и т. д.

Трудно переоценить значение этого выступления Новикова, как и всей его отважной борьбы с Екатериной. Своими выступлениями Новиков, кроме всего, обезоруживал Екатерину, она уже не могла грозить ему со страниц журнала, ибо тем самым доказала бы всему обществу, что она «кусает лишше Кервера», что Новиков прав в своих обвинениях. Поэтому в очередном номере — 11 сентября — Екатерина поместила ответ под заголовком «Нельзя на всех угодить». Еле сдерживая себя от сильных выражений и называя издателя «Трутня» всего лишь «ругателем» и «завистником», она старается хоть как-нибудь оправдаться перед обществом. Не умея найти аргументов в свою пользу, она замечает, что не считает для себя возможным пускаться в опровержение «бредней», ибо показывает тем самым, «в каком холодная кровь выигрыше бывает над кипящею». Признается Екатерина только в том, в чем нельзя было не признаться,— в плагиате. «Скажут, что мы переводы списываем. Признаемся, что и сие бывает». В самом начале статьи Екатерина не сдерживает своего изумления поведением издателя «Трутня»: «Воистину удивительная вещь! Есть люди, кои бранят наше сочинение».

Больше Екатерина не отвечала на продолжавшиеся наступления Новикова. В бумагах Екатерины академик Пекарский обнаружил ряд написанных, но ненапечатанных статей для «Всякой всячины». В одном из таких «писем», например, она писала, что в обществе появились «молодчики молодые», которые «становятся перед старшими и сим места не дают». «В наших краях прежде сего смертию казнили тех, кои малейшее непочтение доказывают старикам». Печатать такие письма после новиковских памфлетов я обличений — значило для Екатерины окончательно скомпрометировать себя, испортить всю затеянную игру. Не печатать, не отвечать на продолжавшуюся сатиру «Трутня» для неудачливой государыни-писательницы значило бы попустительствовать «дерзкому своевольству» бывшего держателе дневной записки. Так должно было стать очевидным для Екатерины, что она проиграла свое сражение с русским просветителем, что план овладеть русским общественным мнением вторично был сорван. Поэтому она сама отказалась от литературно-журнальной деятельности и прекратила издание «Всякой всячины». В апреле 1770 года был закрыт «Трутень».

Журнал «Пустомеля» был издан Новиковым через месяц после закрытия «Трутня» — июнь 1770 года. Руководствуясь тактикой осторожности, издатель вынужден был действовать в данном случае через подставное лицо (донесение в Академию наук с просьбой печатать «Пустомелю» написано рукой Новикова от имени маклера Фока). Всего удалось напечатать только два листа, после чего и этот журнал был закрыт. Причина закрытия — продолжение Новиковым неугодной Екатерине II сатирической линии. Помимо оригинальных новиковских сочинений, в журнале были напечатаны резко обличительное «Послание к слугам моим» Фонвизина и переводное с китайского сочинение «Завещание Юнджена китайского хана к его сыну», которое звучало сатирически в контексте новиковских статей.

Вопросы воспитания, начиная с «Живописца», будут привлекать самое пристальное внимание Новикова. Данная неоконченная повесть — первая попытка в художественной форме показать следствие хорошего, в духе «древних российских добродетелей», воспитания. Не случайно, конечно, местом действия избран Новгород — хранитель национальных устоев и традиций русского народа по концепции Новикова.

Жанр, широко развивавшийся Новиковым и в «Трутне» и в «Живописце» как сатирический; в отличие от последних «Ведомости» «Пустомели» лишены обличения. Они ставят своей задачей развитие патриотических идей. Главной темой этих «Ведомостей» является желание Новикова прославлять подвиги русских солдат в войне с Турцией.

Журнал «Кошелек» издавался после «Живописца», с 8 июля по 2 сентября 1774 года. В год, когда крепостные с оружием в руках боролись за свою свободу, касаться социальных тем журнал не мог. Вот почему в нем отсутствует сатира на дворян-чиновников, дворян крепостников. Но вместе с тем Новиков не отказался от сатиры, и потому ведущей и центральной темой журнала стало обличение галломанства русских дворян, позорного низкопоклонства, преступного предательства дворянами национальных интересов России, национальных основ культуры. Этот воинствующий характер сатиры на галломанствуюших помещиков подчеркнут и содержанием журнала (в ряде номеров помещен рассказ о похождениях в России француза-воспитателя), и предисловием, и самим названием журнала «Кошелек». Дело в том, что в XVIII веке, согласно французской моде, мужчины носили парики с косами, на которые надевали сетку, называвшуюся кошельком. Этот кошелек для Новикова символ галломанства, на которое он и обрушивается

Сохранившаяся переписка Новикова с секретарем Екатерины II Козицким свидетельствует, что журнал привлек внимание императрицы, что издателю открыто намекнули на необходимость присылать листы журнала на просмотр. Новиков, получивший в эту пору субсидию от Екатерины для своего исторического издания «Древняя российская вивлиофика», вынужден был подчиниться предъявленным требованиям. Следствием этого правительственного контроля явилась присылка Новикову сочинений, вышедших из придворных кругов, печатать которые он обязывался. Так появилась на страницах «Кошелька» комедия «Народное игрище», бездарное и беспомощное в художественном отношении произведение, с циничной откровенностью проповедовавшее принципы крепостничества. После напечатании этой комедии Новиков понял, что журнал не может в данных условиях выражать его воззрения, что его хотят лишить независимости, которую он отстаивал с 1769 года. Поэтому на девятом номере он прекратил издание «Кошелька».

Замечательное сочинение Новикова, выражающее патриотические идеи русского просвещения. С необыкновенной силой и определенностью Новиков ставит перед лучшими людьми из дворянства, перед литературной и общественной мыслью задачу борьбы за патриотическое воспитание юношества, за воспитание любви к своему отечеству и народу, «осиянному» национальными добродетелями. Нельзя не подчеркнуть, что эта патриотическая тема, что прославление национальных добродетелей русского народа, с одной стороны, что обличение дворян, которые «ко стыду целой России гнушаются своими соотечественниками» — с другой, были развиты Новиковым в год борьбы русского народа со своими галломанствующими помещиками-рабовладельцами.

Два «Разговора» (француза с русским и немца с французом), письмо в защиту француза и, наконец, письмо из Франции отца своему процветающему в Петербурге сыну составляют сатирический цикл, посвященный разоблачению антинародного, офранцузившегося дворянства. Объектом сатиры служит реальная практика русского дворянства. В своем раболепии перед французской цивилизацией русские помещики назначали в качестве воспитателей своих детей только французов. Как свидетельствуют исторические факты, многократно обнаруживались скандальные истории — в качества учителей-воспитателей в графских и княжеских домах Петербурга подвизались не только невежественные и неграмотные французы, но даже и того хуже — просто воры и мошенники, бежавшие из Бастилии и нашедшие приют у русских дворян. Через весь цикл проходит главный герой, француз-авантюрист шевалье де Мансонж (Ложь).

Стр. 87. Сочинение Абе де Ш...— книга аббата Шапа («Путешествие в Сибирь»), вышедшая в 1768 году в Париже, наполненная невежественными и клеветническими суждениями о России и русских. Новикова не могло не возмутить это развязное сочинение иностранца.

Книга открывается «Приписанием» неизвестному г. сочинителю комедии «О время», то есть Екатерине II. Это «Приписание» перепечатано из журнала «Живописец», издававшегося в 1772—1773 годах. После закрытия «Трутня» и «Пустомели» Новиков вынужден был прибегать к тактике «осторожности». «Приписание» журнала Екатерине было первым шагом в этом направлении. Екатерина, жаждавшая подчинять писателей своему влиянию, не могла не приветствовать такого посвящения. Но посвящение это было особого рода — Новиков хвалил не Екатерину-самодержца, а Екатерину-писателя, укрывшегося за псевдонимом «Сочинителя комедии «О время», и хвалил за будто бы обличительный пафос ее сатирического сочинения. Объявив автора комедии «О время» беспощадным сатириком, Новиков немедленно стал поучать его, заявляя: «взгляните беспристрастным оком на пороки наши, закоренелые худые обычаи, злоупотребления и на все развратные наши поступки», «истребите из сердца своего всякое пристрастие; не взирайте на лица; порочный человек во всяком звании равного достоин презрения». Поучая и советуя, Новиков открыто приписывал монарху свои убеждения, свои взгляды на сатиру, нарочно представлял Екатерину-писателя в глазах читающей публики грозным сатириком. Нужно это было для того, чтобы спокойно продолжать свою работу обличителя, объявив себя всего лишь ее скромным учеником: «Вы открыли мне дорогу, которыя всегда я страшился; вы возбудили во мне желание подражать вам в похвальном подвиге исправлять нравы своих единоземцев».

Что Екатерине были приписаны новиковские воззрения на сатиру, читатель отлично догадывался, ибо он помнил: не Екатерина, а Правдулюбов первый «с благородною смелостию» нападал в «Трутне» на пороки, полемизировал «с выбившей из ума бабушкой», требовал изображать пороки и порочных людей, «не взирая на лица». Это она, Екатерина, требовала пороки называть «слабостями» и к слабостям относиться снисходительно. Такое навязывание автору комедии «О время» своих убеждений не могла не заметить Екатерина. Отвечая «Живописцу», она, не вступая в полемику, обходя молчанием и тем самым отводя все похвалы, поспешила дать свое определение смысла сатиры-комедии, иронически приписанное ей Новиковым. Цель ее как писателя, сообщала она, отнюдь не исправление нравов, а всего лишь «приносить удовольствие», «увеселять». «Пишу я для своей забавы». «При сочинении,— возражает автор комедии Новикову,— ни брал я находящихся в ней умоначертаний ниоткуда, кроме собственной моей семьи». Новиков сделал вид, что не заметил этого указания и поправки императрицы.

Это же посвящение Новиков ставит в начале своей книги, но уже без ответного письма Екатерины. Без ответа Екатерины оно должно было с еще большим успехом служить защитой перед лицом цензуры и властей.

Данная публицистическая статья была впервые напечатана в журнале «Живописец» в 1772 году. Она ставила своей задачей подкрепить прямыми политическими доводами впечатление путешественника от деревни Разоренной. В книге Новиков отделил ее от «Отрывка путешествия» и напечатал отдельно. Всем своим содержанием «Английская прогулка» непосредственно связана с политическими спорами в Комиссии по крестьянскому вопросу. По своей форме, стилистике это типичное «примечание депутата», или, как тогда говорили, «голос». Данная статья представляет собой продолжение выступлений Чупрова, Маслова, Козельского.

Впервые напечатан в «Трутне» (л. XXIII) под заглавием «Рецепты». «Рецептам» предшествовало письмо Лечителя издателю «Трутня», которое, как ненужную «уловку», Новиков снял в книге своих сочинений, дав циклу новое название «Лечебник». Особенностью этого жанра является то, что, как правило, каждый рецепт был памфлетом на определенного человека. Современники отлично угадывали и узнавали объект сатиры. Можно предположить, например, что в Недоуме осмеян князь Щербатов — лидер аристократического дворянства, выступавший в Комиссии с речами в защиту прав дворян, могущих доказать свое многовековое дворянство. Начеркал — сатира на драматурга Лукина. Лукин выступил с теорией «склонения на русские нравы» иностранных пьес. В ряде своих комедий он осуществил на практике это требование. Новиков и Фонвизин, сторонники оригинального сатирического творчества, ратовавшие за национально-самобытную литературу, боролись против теорий и практики Лукина. Этим и объясняется сатирическое выступление Новикова. Безрассуд — одна из первых попыток Новикова создать памфлетный образ русского помещика-крепостника по впечатлениям речей крестьянских депутатов в Комиссии.

В «Рецепте Безрассуду», напечатанном в «Трутне», с особой силой проявилось противоречие мировоззрения Новикова эпохи Комиссии, когда обличение помещиков-крепостников сочеталось с верой, что крестьяне могут быть «благополучны» у «хороших», «добрых» дворян. Перепечатывая этот «Рецепт» в 1775 году, то есть после жестокого разгрома пугачевского восстания, Новиков перерабатывает его, и перерабатывает коренным образом. Он вносит принципиальные идейные изменения. Ранее «Рецепт» строился на противопоставлении судьбы крестьян у помещика-тирана и у помещиков-отцов, где они были «благополучны». В издании 1775 года обличение помещика Безрассуда было оставлено, а изображение жизни «благополучных» крепостных у «барина-отца» снято. Вот выброшенная часть текста: «Они [крестьяне.— Г. М.] не смеют и мыслить, что они человеки: но почитают себя осужденниками за грехи отец своих, видя, что прочие их братия у помещиков отцов наслаждаются вожделенным спокойствием, не завидуя никакому на свете счастию, ради того что они в своем звании благополучны».

Пугачевское восстание наглядно и неотразимо продемонстрировало перед Новиковым, что помещиков-отцов нет и не может быть, что мечта о «благополучии» крепостных у помещика утопична, что все помещики в силу крепостного права — Безрассуды. Этот опыт и определил исключение Новиковым данного отрывка в издании 1775 года.

В свете этого факта заслуживает внимания и та приписка к «Отрывку путешествия», которая появилась в издании 1775 года. Как известно, «Отрывок путешествия» кончался сообщением, что путешественник из деревни Разоренной собрался ехать в деревню Благополучную. Сохраняя это сочинение, сильное своим обличением рабства, в новом издании, Новиков после пугачевского восстания не хочет, чтоб у читателя появилась вера в возможность существования помещиков-отцов и «благополучных» крестьян. Вот почему, выбросив эту идею из «Рецепта», он дает и новое окончание «Отрывку путешествия», которое должно было иронией снять надежду на возможность в екатерининской России «благополучных» деревень. Новое окончание состояло в фразе: «Продолжение сего путешествия напечатано будет при новом издании сея книги». Ирония заключалась в откровенной несбыточности этого обещания. В самом деле, в 1772 году, когда «Отрывок путешествия» печатался в журнале,— продолжения обещано не было. А напечатать его было бы легко в одном из очередных листов журнала. Обещать продолжение «при новом издании сея книги» — значило издеваться над возможностью написания такого продолжения: Новиков не мог знать, будет ли новое издание книги, раскупит ли читатель это издание. Такого рода припиской Новиков внушал читателю: никакого продолжения путешествия в деревню Благополучную не может быть по той простой причине, что «благополучных» деревень в рабской России быть не может. Характерно, что, вновь переиздав в 1781 году «Живописец», Новиков никакого продолжения к «Отрывку путешествия», конечно, не дал, оставив и там приписку 1775 года, которая уже стала подлинным окончанием этого произведения.

Снятие в 1775 году из «Рецепта Безрассуду» той части текста, где высказывалась надежда на «благополучную» жизнь у помещиков-отцов, подчеркивает не только иронический смысл приписки Новикова к «Отрывку путешествия», но является и еще одним доказательством того, что оба произведения — «Рецепт Безрассуду» и «Отрывок путешествия» — написаны одним и тем же лицом, а именно Новиковым.

Одно из первых замечательных по силе реалистического изображения художественных произведений русской литературы, посвященное крепостному праву, первая попытка дать образ русского крепостного (крестьянин Филатка и староста Андрюшка). «Отписки» тесно связаны с крестьянскими наказами своим депутатам, которые внимательно изучал Новиков по своей работе в Комиссии.

Переделка сочинения «Торг семи муз. Из Кригеровых снов», переведенного в пору пребывания в университете Фонвизиным и напечатанного в 1762 году в журнале «Собрание лучших сочинений к распространению знания и к произведению удовольствия». Смысл переделки — дать русскому читателю под видом переводного сочинения сатиру на русскую действительность.

Обычная «уловка», «тонкость» Новикова — свое сочинение выдавать за присланное письмо. Смысл данного письма «Доброхотного сердечка» и особенно примыкающего к нему ответа сочинителя «Живописца» — защита позиций независимости писателя от правительства, двора, дворянства.

Стр. 169. Ко дво... означает ко двору.

Одно из сильнейших обличительных сочинений Новикова, являющееся в то же время своего рода манифестом писателя-сатирика. Рисуя обобщенную картину морально сгнившего, развратного паразитического дворянского общества («разоренные вдовы», матери, «раздраженные распутством дочерей», карточные игры молодых дворян, «разговаривающие о великолепии французских мод» дворяне, не платящие долгов купцам, крестьяне «в ветхих рубищах», бегущие за каретой барина и просящие «об отсрочке до другого времени оброка, которого они за крайнею своею бедностию теперь заплатить не могут», дворяне, отвечающие жестоко и равнодушно «не можно», и подобные этим сценки, как бы обобщающие темы «Трутня» и «Живописца»), Новиков декларирует обязанность писателя «по сыновней любви к отечеству своему... открывать пороки сограждан», предавать эти пороки гласности, принося тем «пользу обществу».

В этой связи упомянуты в начале письма французский сатирик Буало и немецкий сатирик Рабенер.

Латинские стихи взяты Новиковым из второй песни Виргилиевой «Энеиды». Перевод: «Если судьба и создавала презренных Синонов, то она, своевольная, не щадила их — суетных и лживых».

Еликон, то есть Геликон, гора в Греции, расположенная рядом с Парнасом. В греческой мифологии — местопребывание бога поэзии Аполлона и муз. Данный «сон» — ярчайшая сатира на Екатерину, сатира, примыкающая к позднейшим фонвизинским обличениям екатерининского фаворитизма и разврата, процветавшего при дворе. Герой «сна», писатель, сочинитель «Живописца», встречается с музами. При этом ему сначала кажется, что он уже умер, и это возмущает его, так как он хочет жить, и прежде всего для того, чтобы исполнить свое намерение — написать «несколько сатирических книг и посредством оных изгнать все пороки из отечества». Музы успокаивают сочинителя, уверяя его, что он лишь спит и что во сне он встречается с ними для того, чтобы ответить на один важный вопрос: «какой это род людей метрессы и каким образом они у вас заведены». Ответ на вопрос и составляет тему сатиры. Метресса — то есть любовница, развратная женщина. Муза, «покровительница женского пола», имеющая «долг больше всех пещися о их целомудренности, верности и святости брака», ведет «роспись» всем честным женщинам. Она дает автору прочесть эту роспись с целью, чтобы тот нашел в списке за последнее полустолетие, «а наипаче последних годов» современную Лукрецию. Лукреция — жена Коллатина, обесчещенная сыном последнего царя древнего Рима Тарквиния. В знак протеста целомудренная Лукреция закололась. Имя ее стало синонимом честности и добродетели. Так вот в списке женщин «за последние годы» автор не находит новой Лукреции. На вопрос музы: «Ну... сколько нашел Лукреций?» он отвечает: «Извините, сударыня, я, право, здесь…» Этот ответ, сопровождаемый многозначительным многоточием, следующая далее демонстративная концовка: «Продолжения не будет», заявление, что современность не знает ни одной Лукреции,— вся эта сумма намеков составляла смысл сатиры, долженствовавшей обличить «великую жену», «мудрую матерь отечества» как метрессу.— Весьма вероятно, что сатира эта имела свое окончание. В издании «Живописца» 1772 года она имела уведомление: «Продолжение будет в следующем листе». Ни в следующем, двенадцатом, ни в каких других листах продолжение не последовало. Возможно, продолжение было запрещено цензурой. В издании «Живописца» 1775 года появилось демонстративное, набранное курсивом, оповещение: «Продолжения не будет».

(Письмо Любомудрова).

Данное письмо Любомудрова и ответ сочинителя «Живописца», центральные статьи второй части книги, перепечатаны из журнала «Живописец». Они излагают новиковскую просветительскую программу. В письме Любомудрова рассказывается о создании Новиковым в 1773 году «Общества, старающегося о напечатавши книг». Главная задача создаваемых частными людьми независимых от правительства просветительских обществ — издание и распространение по России необходимых книг, журналов и газет. Одна из первых книг новиковского «Общества» принадлежала Радищеву — перевод сочинения аббата Мабли «Размышления о греческой истории». В этой же книжке содержалась его политическая статья «О самодержавстве», написанная в виде примечания. Это новиковское «Общество» в 1775 году закрылось из-за отсутствия денежных средств. С 1779 года Новиков на базе арендованной им типографии Московского университета начнет осуществлять программу, сформулированную в этих статьях. Характерно противопоставление Новиковым своего «Общества, старающегося о напечатании книг» екатерининскому «Собранию, старающемуся о переводе иностранных книг». Новиковское «Общество» печатало и распространяло русские книги, екатерининское — иностранные, и прежде всего политические сочинения французских энциклопедистов.

«Сатирические ведомости» — одно из ранних сатирических сочинений Новикова, печатавшихся в «Трутне» в 1769 году (лл. VI, IX, XVI и XVIII) под общим заглавием «Ведомости». В 1772 году Новиков напечатал в шестом и двадцатом листах «Живописца» продолжение «Ведомостей». По жанру — это пародия на газету, отсюда разделы сочинения известия — «В Санктпетербурге», «Из Москвы», «Из Ярославля» (или какого другого города), «Подряды», «Продажа» и, наконец, «Курс деньгам». Как всякая газета, «Ведомости» наполнены злободневным материалом. В отличие от сатирических сочинений типа «Смеющийся Демокрит», где речь шла только об общих пороках, здесь всегда обличался точно обозначенный конкретный объект. В каждом разделе современники находили ясный им намек на реальное событие или на реальных людей. В настоящее время не все намеки удается раскрыть. То же, что оказывается раскрытым, свидетельствует о силе и остроте новиковской сатиры.

«Для наполнения порожних мест» — первое дерзновенное выступление Новикова против фаворитизма Екатерины II. Впервые напечатано в «Трутне», лист шестой. К этой заметке непосредственно примыкает вторая, напечатанная в «Трутне», лист шестнадцатый, которая по сути дела является окончанием единого произведения. В первой заметке говорится о «престарелой кокетке» и необходимом ей штате любовников. И это можно было толковать отвлеченно как сатиру на дворянский разврат. Вторая заметка уточняла намек во-первых, эта «престарелая кокетка», оказывается, живет в Петербурге, во-вторых, она женщина очень знатного происхождения, ибо ей свойственна власть награждать за любовные «услуги», в силу которых безвестные молодые люди получали такое знатное достоинство, что могли хвастливо заявлять о себе, «в роде своем не последний». Такую власть в России имела только одна женщина, и называлась она императрицей Екатериной II.

Можно считать доказанным, что сообщение о новой русской комедии касалось комедии Фонвизина «Бригадир», законченной к лету 1769 года в Москве и привезенной в Петербург, где она читалась и в кружке Новикова, и в частных домах, и при дворе — у Екатерины и Павла. Чтение комедии сопровождалось шумным успехом. Новиков, связанный с Фонвизиным узами дружбы еще по Московскому университету, отметил это событие сообщением в своих «Ведомостях». Это сообщение — свидетельство еще и того, как складывался союз молодых литераторов, сторонников «действительной живописи». Через два с половиной года Новиков повторит высокую оценку «Бригадира» в своем сочинении «Опыт исторического словаря о российских писателях».

Стр. 191.... г. С.— поэт и драматург Сумароков.

Стр. 192. «Разговоры о множестве миров» — сочинение Фонтенеля, французского писателя, одного из зачинателей движения французского просвещения. Указанная книга — замечательный образец популяризации научных знаний — была направлена против церковного учения о происхождении мира и пропагандировала декартовское астрологическое учение. Это сочинение было переведено на русский язык писателем-сатириком Кантемиром в 1730 году. Появиться в свет этот перевод мог только в 1740 году, но по решению синода как «атеистическая богопротивная книгища» был изъят и уничтожен. Защита Новиковым этого сочинения и пропаганда антицерковного учения в его журнале характеризуют его деистическое мировоззрение. Впервые эта заметка была напечатана в «Трутне», затем перепечатана в третьем и четвертом изданиях «Живописца». В пятом издании статья была изъята цензурой.

Стр. 197 Свирепствовавшая в нашем городе заразительная болеть — чума; началась осенью 1771 года, кончилась в январе 1772 года. Новиков использует реальный факт для сатиры, сравнивая «пристрастие некоторых знатных российских бояр и молодых господчиков ко всем иностранцам» с чумою.

Стр. 198. …ныне славится и хорошими сочинениями — речь идёт о трех комедиях Екатерины II: «Именины г-жи Ворчалкиной», «Госпожа Вестникова с семьею», «О время!», на титуле которых было поставлено условное обозначение: «Сочинено в Ярославле».

16 пословиц российских были напечатаны в первой, второй и четвертой книгах периодического издания Новикова «Городская и деревенская библиотека» за 1782 год. Все рассказы условно можно разделить на две группы; в первой Новиков развертывал просветительские темы, во второй — политические. Цикл начинался невинным рассказом «Зиме и лету перемены нету». Помещение в начале цикла рассказа с моральной проблематикой было, несомненно, «уловкой» Новикова, продиктованной все той же тактикой «осторожности», для того чтобы обеспечить в дальнейшем напечатайте остро политических и сатирических рассказов. Подробно о «Пословицах российских» см. во вступительной статье и в статье «Об авторстве Новикова».

Заслуживает быть отмеченным следующий интересный факт: декабристы Рылеев и Бестужев, как известно, пришли к выводу о необходимости создания агитационных песен, предназначенных для народа. В этой связи проявился их интерес к народному творчеству, и в частности к пословицам. Помимо того, что этот интерес к фольклору сказался на песнях, мы имеем и еще одно свидетельство непосредственного интереса к народным пословицам с политическим содержанием. Так, в зашифрованном дневнике, который вел Александр Бестужев в заключении, мы находим следующую запись: «Близ царя, близ смерти» (пословица, которую хотела уничтожить Екатерина II)». [1]

Эта сильнейшая сатира из всего цикла примыкает к другому талантливому произведению этого жанра — «Всеобщей придворной грамматике» Фонвизина. Рассказ полон намеков на реальные поступки и действия Екатерины. Так, например, фраза «старуха, имеющая прекрасную и взрослую дочь, искушением беса влюбляется в двадцатилетнего молодчика» — ясно намекала на Екатерину, имевшую взрослого сына и проявлявшую страсть к «двадцатилетним молодчикам». Тот же намек таится и в другой фразе: «Старуха щедро платит за купленные ласки, истощает все старинные редкости для подарков, опустошает мешки казенные». Именно Екатерина за купленные ласки платила из казенного мешка, раздавая своим фаворитам дорогие подарки не только в виде поместий, крестьян, денег, дворцов, но и «старинных редкостей» — картин, сервизов, бриллиантов и т. д. Заключает свою сатиру Новиков прямой злой и смелой издевкой: «Новость сия бегает из двора во двор и делается общею пословицею. Причина сия невероятна, но ежели другой сыскать не можно, то я прошу моих читателей и сей поверить». Смысл этой концовки очевиден — открыто указать, что дело не в найденных в архивах рассказах, а в реальных делах Екатерины, отлично известных читателям.

Этой пословицей Новиков как бы подводит итог своим размышлениям с судьбах народно-освободительных движений и значении народа в политической жизни государства. Рассказ полон сатирических намеков на явления русской политической жизни (Карьера Лавида — баловня фортуны — явно намекала на головокружительные восхождения многочисленных фаворитов Екатерины; фраза о запрещении бедным, под страхом казни, жаловаться на богатых, их притеснявших и разорявших, открыто намекала на указ Екатерины, которым крестьянам было запрещено жаловаться на своих помещиков.) Смысл рассказа — в выводе, к которому пришел Новиков в своих размышлениях по политическим вопросам: народ имеет право судить своего государя, если он не исполняет своего долга, может выбирать себе нового над собой правителя, волен своего бывшего государя казнить. Несомненно, эти суждения Новикова — результат его внимательного изучения истории, и в частности освободительной борьбы народов (пугачевское восстание в России, американская революция, о которой он подробно писал в газете «Московские ведомости», две революции — в Англии и Голландии и т. д.). Нельзя не вспомнить, что в это же время в своей философской статье «О торговле вообще» Новиков писал именно о том же, ссылаясь на конкретные примеры истории. Вот, например, что он писал о Голландии: «Голландцы, лишены будучи безрассудным тираном своих вольностей... осмелились наконец, по выражению одного новейшего писателя, переломить железный скиптр, их угнетавший».

Первые критические статьи Новикова появились в журнале «Трутень». Они родились в атмосфере острой политической борьбы с правительственным журналом «Всякая всячина», которым руководила Екатерина II. Играя роль просвещенного монарха, Екатерина хотела приручить литературу, указав ей возможные темы и дозволенный тон, стремилась к лишению писателей их независимости. Так появились статьи Новикова-Правдулюбова (см. их в разделе «Полемика Новикова с Екатериной II»), выдвинувшие центральный тезис всей его дальнейшей литературной деятельности и как писателя и как критика,— литература должна быть независимой от правительства, ее содержанием должна быть сатира, объектом сатиры должен стать двор, вельможи и реальная практика дворянства. К письмам Правдулюбова примыкает цикл статей, напечатанных в «Трутне», «Пустомеле» и «Живописце». Они посвящены обозрению состояния литературы в год издания сатирических журналов, борьбе с поэтами дворянского искусства классицизма, с писателями правительственного лагеря и некоторыми писателями не дворянами типа Лукина, боявшимися поднимать коренные вопросы социальной жизни, искавшими покровительства у вельмож. В этих статьях Новиков развернул свое понимание гражданской роли литературы, нанес удар поэтике классицизма, сформулировал свои принципы новой эстетики — «действительной живописи», приготовлявшей развитие реализма. Стоит отметить важную особенность — Новиков выступал в своих журналах не только как критик, но и как художник, поэтому чтобы понять и оценить подлинное содержание его борьбы за новую эстетику, нужно анализировать новиковские художественные и критические сочинения в единстве, ибо одни дополняют другие.

В центре критических работ Новикова, несомненно, стоит «Опыт исторического словаря о российских писателях».

Высоко ценя общественную роль литературы, убедившись сам, на собственном примере, как плодотворно ее влияние на умы. Новиков вместе с тем столкнулся с очевидным небрежением общества к писателю и русской литературе, увидел, что часто в этом небрежении виноваты сами писатели. Отечественная литература не изучалась, о русских писателях мало знали, современные литераторы жили разобщенно, некоторые из них писали ради подачек — перстенька, табакерок и прочих выгод.

Составление «Словаря» было продиктовало Новикову патриотическими мотивами. Первые строки «Предисловия» прямо формулировали эту идею: «Не тщеславие получить название сочинителя, но желание оказать услугу моему отечеству к сочинению сея книги меня побудило».

Новиковская книга, явившаяся плодом настойчивого и любовного труда по собиранию известий о русских писателях, их сочинениях, их жизни, подводила итог целому периоду русской культуры. Тем самым она ставила задачу постоянного, систематического изучения литературы, давая тому прекрасный пример. Оценивая произведения и деятельность писателей, Новиков ставил вопрос о необходимости критики как средства общественного воздействия на литературу. Эту важную особенность новиковской книги отлично понял и почувствовал Белинский. «Словарь российских писателей» Новикова,— писал он,— богатый факт собственно литературной критики того времени: его... нельзя миновать в историческом обзоре русской критики».[1]

В этой книге мы едва ли не впервые сталкиваемся с принципиальной критикой по существу, с критикой, на первое место выдвигающей критерий общественной полезности произведений, с критикой, исключающей личные вкусы, неприязнь, зависть. Еще до «Словаря», в предисловии к «Пустомеле», Новиков поставил вопрос о критике как серьезном, ответственном, общелитературном деле. «Некоторые утверждают», писал он, «что критиковать легче, нежели сочинять... но я этому не совсем верю и думаю, что правильно и со вкусом критиковать так же трудно, как и хорошо сочинять». На редкость доброжелательный критик, Новиков всегда и неизменно осуждает писателя, когда он превращает свою музу в доходное предприятие, когда он служит не обществу, а двору.

После издания «Словаря» Новиков продолжал свою критическую работу. В «Живописце», в частности, была напечатана замечательная критическая статья — «Автор к самому себе». В 1777 году он издал первый в России критико-библиографический журнал «Санктпетербургские ученые ведомости», в которых вновь призывал к развитию русской критики. Заявляя о своем намерении посвятить журнал «критическому рассмотрению издаваемых книг»,

Новиков указывал, что понуждает его к этому «польза общественная». В 1779 году Новиков, взяв в аренду типографию Московского университета и газету «Московские ведомости», перестроив газету, ввел в нее постоянный библиографический отдел «О новых книгах».

Напечатаны в «Трутне» в пятом листе. Статья направлена против дворянских дилетантов в литературе (к этому времени появилось множество дворянских поэтов, пописывавших стишки). Ставя перед литературой общественные задачи, Новиков и здесь указывает, что новомодные поэты — неучи, усвоившие лишь волосоподвивательную науку. Они не понимают, что писатель должен проповедовать «добродетель согражданам своим», полагая, что писать стихи можно, если знать, «что мужеский стих в 12, а женский в 13 стоп». Здесь же Новиков выступает против засорения литературного языка словечками дворянского жаргона («как ли не»). Характерно, что одновременно указывается на необходимость ориентироваться на язык народа, на язык пословиц.

Статья напечатана в двенадцатом листе без заглавия. Представляет собой первую попытку Новикова оценить складывавшиеся направления в журналистике — к правительственному журналу «Всякая всячина» тяготел журнал М. Чулкова «И то и сё». Сближала их, прежде всего, общность воззрений на характер сатиры. Читатель узнавал журнал «Всякая всячина» по намекам. Строки «некто в Москве на некотором мосту» — есть прямое указание, что речь идет о «Всякой всячине», где печатались сатирические статьи именно с таким обозначением сатирического объекта: «некто», «некий», «в некотором городе» и т. д.

«Некоторый журнал» — «И то и сё» М. Чулкова, где действительно в №№ 24 и 25 напечатана статья о вреде размножения журналов. Там же напечатана басня о козленке: девушек удивляет, почему козленок без рогов. Пастух отвечает им, что козленок еще не женат. Басня эта приводится Новиковым как образец пошлой и ничтожной сатиры. Смысл обличений Новикова в том, что он показывает близость и единство воззрений на сатиру екатерининской «Всякой всячины» и чулковского журнала.

Статья напечатана в девятнадцатом листе «Трутня» без заглавия. Пародийно используя пристрастие поэтов-классиков к греческой мифологии и античные жанрам (эклоги — стихи о блаженствующих пастухах и пастушках), Новиков строит свою сатиру, густо насыщая ее при этом мифологическими именами, на показе того, как за всей мишурой, нарочитым бегством в мифологию легко обнаруживается откровенная связь этой поэзии с русским дворянством, с русским деспотическим правительством. В этом смысл финала статьи, где говорится о том, что Аполлон, всегда состоя прислужником у богов когда «боги упиваются», промочив рот ипокренскими водами (Ипокрена — источник поэзии в греческой мифологии), «должен воспевать в стихах падение Гигантов и похвалы роскошным богам». Последняя фраза зло намекала на поэтов-классиков (например, Хераскова), воспевавших «падение Гигантов» — стихи на смерть Елизаветы и Петра III, умерших или убитых царей, стихи об отставленных фаворитах (Рубана, Петрова), стихи, возносившие похвалы «роскошным богам» — царствующему монарху и преуспевающему фавориту.

Статья напечатана в виде предисловия к журналу «Пустомеля» в февральском номере «Трутня» Новиков поместил следующее извещение: «Письмо г. Правдулюбова напечатано не будет. Оно задевает «Всякую всячину»... В том же письме г. Правдулюбов делает рассуждение о всех еженедельных сочинениях минувшею года и полагает им цену» Цензура не разрешила поместить статью Правдулюбова в «Трутне». Несомненно, предисловие к «Пустомеле» есть осуществление не выполненного ранее намерения дать «рассуждение о всех еженедельных сочинениях минувшего года и положить им цену».

Не имея возможности назвать прямо екатерининский журнал «Всякую всячину» и журналы, плясавшие под ее дудку, Новиков прибег к системе намеков, которые современный читатель расшифровывал без труда. Первые же строки дерзко характеризуют Екатерину и ее сочинение: «Мне и самому несносны те авторы, которые сочинения свои начинают вздором, вздором наполняют и оканчивают вздором». Здесь Новиков использует прием, ранее примененный в «Трутне», где журнал «Всякая всячина» именовался им журналом «Всякий вздор». Далее фраза — «у них сухие шутки, будто оставляют темные места на догадку читателя»,— прямо указывает на «Всякую всячину», в предисловии которой было написано: «не все прописывая, оставлять кое-что на острую догадку читателям».[1]

Далее Новиков ведет разговор о щепетильннке — это был прозрачный намёк на журнал Чулкова «Парнасский щепетильник», выходивший в 1770 году. Слово «щепетильник» означает — торговец мелким товаром. Новиков сатирически обыгрывает это название журнала, заявляя: есть писатели, думающие, «что хорошо сочинять так же легко, как продавать снурки», и т. д.

Издание «Трутня» обогатило Новикова опытом общественной борьбы, убедило его, что избранный им путь служения отечеству правилен, что литература, книга — могучие средства воспитания. На этой основе и выработались критические воззрения Новикова — необходимо оказывать общественное воздействие на литературу, требовать от писателя общественного служения. Журнал в связи с этим, по мысли Новикова, должен быть «кафедрой», с которой можно «прокричать» о народных отягощениях, о царящих в самодержавном государстве беспорядках, о лживой и лицемерной политике русской императрицы. Но журнал — это и «школа», позволяющая «преподавать наставления», помогать людям «убегать пороков» и честно исполнять свой долг, долг граждан, любящих свое отечество. В свете этих своих критериев Новиков дает оценку правительственному лагерю журнальной литературы 1769 года в предисловии к «Пустомеле». В центре этой литературы Екатерина — неограниченный самолюбец с журналом «Всякий вздор». Ей следуют писатели типа Чулкова, Рубана, В. Петрова. Именно потому, что эти литераторы исполняют веления неограниченного самолюбца, забывая о своих общественных обязанностях, они не писатели, а «бумагомаратели». «Они пишут все, что с ними ни повстречается, хватаются за все» и потому «начинают и никогда не оканчивают, затем что не имеют цели своим желаниям». Бумагомаратели эти, полные самодовольства, рассуждают так: «Что нравится им, то, думают они, понравится и всем».

Настоящие писатели, заявляет Новиков дальше, обязаны иметь цель своим желаниям. Цель эта должна удовлетворять не личные вкусы и желания, а общественные потребности. Поэтому не о том, что «повстречается», должен писать настоящий автор, не «всякий вздор», а имея «истинное о вещах понятие», мешаться в «политические дела» и сочинять сатиры, а не эклоги да оды.

Фраза о Клио (муза эпической поэзии по греческой мифологии, позже муза истории), которая «ходит по гостиному двору, рассказывает купцам разные истории»,— выпад Новикова против произведений буржуазных писателей типа Лукина и его комедий. Вот почему здесь, как и в «Трутне», Новиков прямо нападает на Лукина — «заставь читать Л** комедии».

Статья без названия напечатана во втором и последнем номере «Пустомели», тесно связана с предисловием, развивая тот же круг вопросов.

Напечатано во втором номере «Пустомели», после фонвизинского «Послания». Статья эта дополняет наше представление о критических воззрениях Новикова — обличая и осуждая деятельность писателей типа придворного поэта Петрова, Новиков противопоставляет им творчество молодого писателя-сатирика Фонвизина.

Напечатано в «Пустомеле». Проявляя интерес к русскому театру, историю которого Новиков собирался писать, он высоко оценивал творчество гениального русского актера Дмитревского. Оценки, данные его игре в этих статьях, тесно связаны с общей характеристикой его творчества, данной на страницах «Словаря».

Статья написана в качестве предисловия к журналу «Санктпетербургские ученые ведомости», которые Новиков издавал в 1777 году. Предисловие написано самим Новиковым и подписано буквой Н. В дальнейших номерах журнала (их вышло всего 26) печатались критические разборы ряда книг, в том числе многих новиковских изданий. Особо подробному рецензированию подверглась «Древняя российская вивлиофика». Некоторые из статей подписаны инициалами, расшифровать которые сейчас крайне затруднительна. Другие обзоры печатались без подписи.

«Словарь» издан Новиковым отдельной книгой в Санктпетербурге в 1772 году. Это был первый словарь, заключавший в себе огромный материал о русских писателях (светских и духовных), ученых и переводчиках. Ему предшествовало «Известие о некоторых русских писателях», напечатанное в Лейпциге в 1768 году. Правда, в этом «Известии» упоминалось всего лишь о сорока двух писателях. Новиковский «Словарь» заключал в себе сведения о 317 писателях. Составление такого «Словаря» представляло по тем времен огромные трудности — материалы (биографические и библиографические) о писателях были чрезвычайно скудны. Отдельные сведения о них затерялись в различных, часто уже позабытых, изданиях. Не было почти никакого учета вышедших и выходящих книг. Новые книги продавались или в типографии, или у переплетчиков (позднее Новиков заведет свою книжную лавку и начнет издавать «Росписи книг» — библиографические справочники). Новикову пришлось просмотреть огромное количество книг, произвести разыскание в архивах, использовать ученых-историков (в частности, многим помог Новикову историк Миллер), собирать сведения о писателях «по словесным преданиям». В последнем случае много сведений о писателях сообщил Новикову Сумароков. Множество ценнейших фактов внесено в «Словарь» из личных воспоминаний Новикова о писателях, с которыми он был знаком, с которыми учился в университете. Именно эти трудности сбора фактического материала определили слабости и недостатки «Словаря». Так, некоторые писатели не попали в «Словарь». Сведения о других иногда оказывались ошибочными или неточными. Встречается неверное написание имен и фамилий писателей, указываются ошибочные даты. В настоящем издании, поскольку это оказалось возможным и доступным, ошибки и неточности «Словаря» исправлены. О значимости и ценности собранного Новиковым огромного материала о русских писателях можно судить хотя бы по тому факту, что большая его часть прочно вошла в последующие биографические словари. «Словарь» митрополита Евгения, вышедший в начале XIX века, открыто опирался на факты, собранные Новиковым.

Поставив перед собой задачу не только сообщить биографические факты о писателях, но и оценить их творчество, Новиков понимал, какие трудности вставали перед ним — впервые один человек судил всех писателей и высказывал о каждом свое суждение. При этом нельзя забывать и о том, что в то время высказывать суждения частному человеку о писателях, большая часть которых принадлежала или к титулованному дворянству и крупному чиновничеству, или состояла под высочайшим покровительством, было актом гражданским, и к тому же делом крайне опасным. И действительно, нам известно, что после выхода «Словаря» на Новикова жестоко обрушились не только недовольные писатели (Федор Козельский, Шлецер и др.). Придворный поэт Петров, резко осужденный Новиковым, пожаловался на него прямо Екатерине.

Генеральной идеей «Словаря» было убеждение о внесословной ценности человека, что делало его явлением антифеодальной идеологии. В ту пору командное положение во всех областях культурной жизни занимало дворянство. Привилегированное положение дворянства его идеологи настойчиво объясняли «благородным происхождением» своего сословия.

Более трехсот писателей называет Новиков в своей книге. В большинстве случаев он указывает социальное и служебное положение каждого из них. Но нигде не говорится о «благородном» происхождении писателей, об их дворянских заслугах и качествах, ни в одном случае творческие заслуги не объясняются «благородством» происхождения. Неизменно проводится Новиковым единый идейный принцип оценки — не по происхождению, а по делам, не по «породе», а по произведению. Больше того, Новиков сознательно «породе» противопоставляет личные качества. Так, например, характеризуя замечательного русского деятеля Степана Крашенинникова — ученого, писателя, профессора Академии,— он так сформулировал этот свой принцип: «Он был из числа тех, кои не знатностию породы, не благодеянием счастия возвышаются; но сами собою, своими качествами, своими трудами и заслугами прославляют свою породу и вечного воспоминания делают себя достойными».[1]

Оттого в «Словаре» на равных основаниях рядом с титулованными авторами стоят выходцы из «подлого» сословия, из крестьян, мещан, купцов. Нельзя не заметить сознательного намерения автора в тех случаях, когда говорится о писателях-разночинцах, выходцах из «среднего рода людей», а тем более из крестьян, особенно подчеркнуть их успехи, их заслуги, их вклад в русскую культуру. С таким пристрастием и любовью говорится о Ломоносове — сыне «промышленника рыбных ловлей», «муже великого разума, высокого духа и глубокого учения», о механике Кулибине — нижегородском купце, писателе Эмине — сыне «небогатых родителей», профессорах Поповском, Барсове, Крашенинникове, актере Федоре Волкове — сыне костромского купца, Десницком — «магистре свободных наук, юриспруденции докторе, римских и российских прав публичном экстраординарном профессоре», и т. д.

Вопрос о положительной программе Новикова-критика нельзя рассматривать в отрыве от его практической писательской деятельности в «Трутне», «Пустомеле» и «Живописце». Именно эта личная писательская позиция определила характер его критических оценок и позволила ему разобраться в современном состоянии литературы, разделить писателей-современников на два лагеря. Высоко оценивая роль Сумарокова, Новиков отдавал должное его историческим заслугам перед русской литературой, прежде всего за разработку сатирико-политических жанров. Вместе с тем отношение к Сумарокову у Новикова почти историческое: для Новикова это писатель, уже все свершивший, писатель, принадлежащий к прошлой эпохе.

Ориентировался же в своем «Словаре» Новиков не на Сумарокова, а на писателей молодых, близких ему самому по направлению, по образу мыслей, по пониманию задач литературы. Он стремится выдвинуть на первое место тех, «о ком сказать должно, что Россия надеется увидеть в них хороших писателей», то есть тех, кто недавно вступил в литературу и кто в ближайшие годы будет играть активную роль в ней. Кто же эти писатели? — Фонвизин, Майков, Эмин, Попов, Аблесимов, Аничков. Вот кому сочувствует Новиков, кого «похваляет», чья общеполезная, критическая по духу, деятельность снискала его признание. Эти писатели составляют один лагерь литературы.

Бесспорно, именно 1769 год — год сатирических журналов — позволил Новикову увидеть в литературе признаки социального и идейного размежевания, определил стремление защищать и отстаивать свои и своих единомышленников принципы и убеждения от нападок враждебной стороны. В центре борьбы встал вопрос — быть ли литературе независимой от правительства, напоминать ли о народных отягощениях или стать придворной, «карманной», поющей и пляшущей под дудку Екатерины II.

Отстояв свою личную независимость в полемике со «Всякой всячиной», Новиков, приступив к составлению «Словаря», стремился показать обществу, что в России есть целая группа писателей, ставшая именно на этот путь. Поддержал он эту группу не только своими положительными оценками их деятельности, но и опытом всей русской литературы. Своим «Словарем» Новиков утверждал: именно обществу и его авангарду — ученым, писателям разных сословий — принадлежит заслуга возведения здания русской культуры и литературы. В период, когда правительственная официальная идеология утверждала, что всеми своими успехами русская культура обязана просвещенной политике русских царей, и Екатерине II прежде всего, Новиков заявлял: Россия всему обязана инициативе, заслугам армии русских культурных деятелей. Правительство, верховная власть и, в частности, императрица Екатерина исключались им из процесса сложения и развития русской науки и литературы. Именно в этой связи и следует рассматривать дерзкий акт Новикова — он не включит в свой «Словарь» Екатерину II. [1]

Екатерина-писатель была главой враждебного Новикову лагеря. Исключение ее, кроме того, было удобно составителю, ибо, поместив ее в числе писателей, он обязан был говорить то, чему не верил, то есть лгать и льстить,— а это, как известно, было не «по склонностям» Новикова. Пропустив же Екатерину, он мог безопаснее бить по направлению, ею возглавленному. Вот почему главный удар был нанесен «карманному» поэту Екатерины — «при кабинете ее императорского величества переводчику» Василию Петрову. Следуя своему критерию общественной полезности, Новиков обрушивается на Петрова именно за направление его творчества. Действуя осторожно, он как бы отказывается от оценки, просто перечисляя его стихи: «Ода на карусель», поэма «На победы российского воинства», оды «На победы российского флота при Хиосе в Морее» и «На прибытие его сиятельства графа Алексея Григорьевича Орлова», такте «письмо к г. генерал-майору и кавалеру Потемкину». Уже названия стихов ясно свидетельствовали о творческом профиле поэта. Но этим Новиков не удовлетворился, и в конце своей характеристики он всему «направлению» придворной поэзии дает общественное определение — «случайные стихи» Термин этот формально произошел от придворной практики заказывать поэтам стихи «на случай». Поэтому, вводя в критический оборот новый термин «случайные стихи», Новиков выражал им свое отношение к подобной поэзии, это стихи заказные, оплаченные властью, проникнутые лестью. Но данный термин включал в себя и иной, политический и сатирический смысл. Дело в том, что практика фаворитизма Елизаветы и Екатерины породила особенную терминологию — про очередного любовника императрицы говорили «Он вошел в случай», отсюда общее наименование фаворитов — «случайные люди». Фонвизин через восемь лет после новиковского «Словаря» в своей «Всеобщей придворной грамматике» будет в сатирических целях обыгрывать это словоупотребление: «Какое разделение слов у двора примечается?.. двусложные — силен, случай, упал». Поэтому новиковский термин в применении к одам, в которых прославлялась не столько Екатерина, сколько ее любовник Орлов и его братья,— «случайные стихи», несомненно включал в себя и этот обличительный смысл. Поэтому то общество равнодушно к этим «случайным стихам», и они только «некоторыми много похваляются», то есть ценятся только заказчиками. Продажные стихи не могут быть художественно прекрасными, самостоятельными. И Новиков обличает жалкое эпигонство Петрова: «о сочинениях его сказать можно, что он напрягается итти по следам российского лирика».

«Случайные стихи» пишет и «двора ее императорского величества камер-юнкер» Павел Потемкин; примыкает к этой когорте и Василий Рубан. К той же категории придворных писатетей принадлежит и Козицкий.

Издавая «Опыт исторического словаря о российских писателях», Новиков тем самым полагал начало не только историческому изучению русской литературы, но, критически оценив деятельность современных писателей, выдвигал перед обществом задачу развития и поощрения литературы, независимой от власти. Эта же книга подводила первые итоги борьбы передовой литературы с правительственным лагерем «карманных» писателей, точно называла главные имена деятелей этого «случайного» направления, вдохновлявшегося Екатериной II.

Предисловие к изданию «Древней российской вивлиофики»

Вопросы русской истории привлекали внимание Новикова с начала 70-х годов. Работа над «Опытом исторического словаря» столкнула Новикова с многочисленными рукописными книгами и документами из прошлого России. Вот почему, в соответствии со своими просветительскими убеждениями, он поставил перед собой задачу патриотического воспитания «единоземцев» на примерах жизни предков, показывая «великость духа» русских людей. Первым крупным историческим изданием и была «Древняя российская вивлиофика», начавшая выходить помесячно с 1773 года. Это издание сыграло огромную просветительскую роль, знакомя широкие читательские массы с прошлым нашей родины. В то же время оно способствовало и развитию научного знания, так как ввело в оборот огромное количество ценнейших исторических материалов. В предисловии к этому изданию под заглавием «К читателю» излагались основные положения новиковских воззрений на историю России.

Стр. 373. Пусть припомнят господа наши полуфранцузы день святого Варфоломея...— В ночь на 24 августа 1572 года, в канун праздника св. Варфоломея, католики организовали в Париже чудовищное избиение своих религиозных противников — гугенотов. События Варфоломеевской ночи стали символом дикого проявления религиозного фанатизма и изуверства.

—...дабы не навлечь на себя гнева сих подражателей клеветы А* де Ш**.— Речь идет о книге французского аббата Шапа «Путешествие в Сибирь», выпущенной в Париже незадолго до выхода «Вивлиофики». Этот очередной иностранный путешественник, посетив Россию, не пожелал узнать ни страны, ни народа, ни его культуры и наполнил свою книгу безграмотными и невежественными суждениями о России и русских. Клеветническая книга Шапа была восторженно встречена придворными низкопоклонниками. Именно об этой «клевете» и пишет Новиков в своей статье, противопоставляя вздорным суждениям француза подлинные документы, характеризующие славное прошлое России.

Предисловие к изданию «Древняя российская идрография»

Публикуя рукописи «Древней российской идрографии», Новиков, как истинный патриот, стремился опровергнуть лживые утверждения невежд, что до Петра Россия знала лишь духовную литературу и не имела научных сочинений. Предисловие именно и формулировало эту задачу: «обличение несправедливого мнения тех людей, которые думали и писали, что до времен Петра Великого Россия не имела книг окроме церковных». Это издание вышло в 1773 году.

Обращение «К читателю» и посвящение Петру Кирилловичу Хлебникову предпосланы рукописи «Скифской истории», извлеченной Новиковым из книгохранилища. «Скифская история» написана Андреем Лызловым в 1692 году, издана Новиковым в 1776 году.

«Посвящение» и предисловие «К читателю» к книге «История о невинном, заточении ближнего боярина Артемона Сергиевича Матвеева»

Собрав документы об Артемоне Матвееве — государственном деятеле конца XVII века — в одну книгу, предпослав ей свое предисловие, Новиков впервые на материале русской истории создал образ идеального гражданина, истинного сына отечества, русского патриота. «История о невинном заточении» посвящена П. А. Румянцеву, талантливому русскому полководцу, подвергавшемуся гонениям именно в эту пору со стороны екатерининского фаворита Потемкина. Книга, изданная Новиковым, его предисловие получили шумную популярность в русском обществе. В последующем фигура Артемона Матвеева привлекла внимание многих писателей и историков. В начале XIX века появились десятки статей, с реакционных позиций истолковывавших образ Матвеева. Революционер Рылеев, приступив к созданию своих «Дум», цель которых, по словам Бестужева, была в том, чтобы возбуждать мужество сограждан доблестью предков, обратился к образу Матвеева. Отмечая попытки использовать материал жизни и деятельности этого человека в целях феодально-охранительных, Рылеев сознательно вернулся к новиковской интерпретации образа Матвеева, популяризируя в своей «думе» политические и исторические воззрения русского просветителя.

Данная философская статья написана в виде предисловия («Предуведомление») к новому журналу Новикова «Утренний свет», начавшему выходить в Петербурге с сентября 1777 года. Журнал издавался Новиковым в содружестве с литераторами Херасковым, Муравьевым и другими. К этому времени Новиков и его соиздатели были масонами. На этом основании буржуазными учеными «Утренний свет» был объявлен масонским журналом. В действительности же «Утренний свет» — первый в России философский журнал и в своей философской части направлен против главных доктрин масонства (см. об этом подробнее во вступительной статье). Отдел философии вел Новиков. В принятии литературных произведений решающее слово принадлежало Хераскову. В этом философском предисловии Новиков приступил к изложению своего этического учения о человеке — гражданине и истинном патриоте. В области литературы журнал выступил пропагандистом сентиментализма.

«Предуведомление» написано Новиковым от имени издателей журнала. Факт пребывания в масонстве всех издателей дал повод к фразе, звучащей непонятно для современного читателя: «Собрание наше состоит только из десяти; а сложив вместе время нашея жизни, составит не более тридцати лет». Смысл этой фразы в том, что Новиков намекает на молодой масонский возраст издателей журнала.

В этой же статье Новиков дал собственный иронический автопортрет — «один из возлюбленных сочленов, коего малые, глубоко впадшие и проницанием украшенные очи...» и т. д.

Стр. 386. Диоген из Синопа (414—323 до н. э.) — греческий философ.

Стр. 387. Фукидид (ок. 460 — ок. 396 до н. э.) — греческий историк. Известен был как один на богатейших людей Афин.

Важнейшая философская статья Новикова напечатана в первой части журнала «Утренний свет» за 1777 год. Внутренне полемическая, она направлена против официального церковного и масонского учения о человеке. Эта полемичность видна, прежде всего, при сличении данной статьи с книгой Иоанна Масона «Познание самого себя», которая в то время была одной из популярнейших масонских книг в России и переводилась одним из сотрудников журнала Иваном Тургеневым. Подробнее о философском содержании этого сочинения см. во вступительной статье.

Напечатаны в четвертой части журнала «Утренний свет». В форме афоризмов Новиков изложил главнейшие моменты своего этического учения.

Напечатана статья в девятой части журнала «Утренний свет». Вопросы добродетели разрабатывались Новиковым и во многих других статьях. В данном сочинении эта проблема разработана отдельно, свои выводы Новиков сформулировал четко и афористично.

Стр. 396. Махиавел (Николо Макиавелли) (1469—1527).— По характеристике Энгельса «Макиавелли был государственным деятелем, историком, поэтом и, кроме того, первым, достойным упоминания, военным писателем нового времени» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XIV, стр. 476).

— Цезарь Юлий (100 — 44 до н. э.) — политический деятель древнего Рима, установивший диктаторский решим. Убит сенаторами республиканцами во главе с Брутом.

— Катилина Луций Сергий (109 — 62 до н. э.) — глава военного заговора, направленного против римского аристократического сената.

Стр. 397. Аристотель (384 — 322 до н. э.) — крупнейший древнегреческий философ и ученый, «Александр Македонский в философии» (Маркс).

— Плиний Гай Секунд (очевидно, Младший) (ок. 62 — ок. 114) — член римского сената, наместник провинции во время императорства Траяна, писатель. Среди других сочинений им был написан панегирик Траяну исполненный безмерными льстивыми похвалами императору,

— Траян Ульпий (53—117) — римский император.

— Аннибал (Ганнибал) (247—189 до н. э.) — карфагенский полководец.

Данное произведение Новикова напечатано было в девятой (последней) части «Утреннего света» (август 1780 года) в виде заключения; оно как бы подводило итог философским воззрениям Новикова эпохи «Утреннего света» и намечало пути дальнейшего развития (см. об этом во вступительной статье).

Стр. 399. Сократ (469 — 399 до н. э.) — греческий философ-идеалист.

— Мил[ь]тон Джон (1608—1674) — крупнейший поэт Англии и выдающийся деятель английской буржуазной революции XVII века.

Стр. 403. Платон (427 — 347 до н. э.) — крупнейший представитель античного идеализма.

— Епикур (Эпикур) (342/341 — 270 до н. э.) — выдающийся древнегреческий философ-материалист, атеист и просветитель.

— Зенон (ок. 336 — 264 до н. э.) — древнегреческий философ-идеалист, основатель школы стоиков.

— Бакон (Бэкон) (1561—1626) — английский философ-материалист.

— Гроций Гуго (1583—1645) — голландский юрист, социолог, теоретик международного права.

— Волфий (Вольф Христиан) (1679—1754) — немецкий ученый и философ идеалист.

— Паскаль Блез (1623—1662) — французский математик, философ-идеалист и писатель-моралист.

Статья напечатана в виде предисловия к первому номеру журнала «Московское издание», вышедшему в 1781 году в Москве. Именно здесь наметился решительный поворот Новикова к политике, к разработке важнейших социально политических проблем — см., например, статью «О торговле вообще».

Стр. 410. Галлер Альбрехт (1708—1773) — швейцарский поэт и ученый. Должна быть отмечена характерная деталь: Новиков ссылается на Галлера, но не использует его доводов против материализма, а цитирует фразу из его философской поэмы «О происхождении зла» (1734), где высказывается мысль, что реальная земная жизнь «превосходнее» жизни вымышленной, «жизни ангелов».

Напечатано в первой части «Московского издания» (февраль 1781 года).

Стр. 414. Птоломей Филадельф (285 — 246 до н. э.) — египетский царь.

— Константин Порфирогенит (Багрянородный) (905 — 959) — византийский император.

— Карл Великий (742/747 — 814) — король франков, а с 800 года римский император.

Стр. 415. Альфред (849 — 900) — король Уэссекса — сильнейшего в ту эпоху англо-саксонского королевства.

— Апеллес (IV в. до н. э.) — знаменитый греческий живописец.

Стр. 416. Помпей Гней (106 — 48 до н. э.) — римский полководец, политический деятель, стремившийся к установлению диктаторского режима.

— Домитиан (Домициан Флавий) (51 — 96) — римский император, установивший режим жестокой военной диктатуры. Убит заговорщиками.

— Тит Ливий (59 до н. э.— 17 н. э.) — римский историк.

Все необходимые пояснения включены в статью «Об авторстве Новикова», см. стр. 698 — 701.

См. подробный комментарий на стр. 702—707.

1 мая 1889 года Новиков снял в аренду типографию Московского университета и вместе с ней газету, выходившую при университете, — «Московские ведомости». Став редактором газеты, Новиков немедленно приступил к ее реорганизации. Истый просветитель, он отлично понимал, какую огромную роль может играть газета в выполнении намеченной программы «просвещения единоземцев». «Московские ведомости» под редакцией Новикова приобрели новый вид и содержание. Прежде всего новый редактор поставил на широкую ногу политическую информацию, знакомя русского читателя с политическими событиями всего мира. Он ввел множество новых отделов, среди которых особо стоит отметить библиографический отдел «О новых книгах». Газета сообщала интересные и разнообразные сведения о России, о развитии наук и ремесел, о торговле, о великих людях века — философах, писателях, ученых, политических деятелях (например, о Вашингтоне, Рейнале, Франклине и др.). Печатал Новиков также стихи, короткие нравоучительные были, вексельный курс и т. д.

Газета Новикова сразу же полюбилась читателям, оттого с каждым годом росло число «пренумерантов», достигнув к середине 80-х годов огромного по тому времени тиража 4000 (вместо прежних 600). Видя успех газеты, Новиков-редактор разработал программу приложений к ней в виде различных журналов, которые должны были рассылаться подписчикам бесплатно. Такими периодическими изданиями, выходившими в качестве приложений к газете, были: «Экономический магазин» (1780—1789), «Прибавление к Московским ведомостям» (1783—1784), «Городская и деревенская библиотека» (1782—1786), «Детское чтение» (1785—1789) и «Магазин натуральной истории, физики и химии» (1788—1790).

Вот как современник (Карамзин) засвидетельствовал успех новиковской газет: «Прежде расходилось московских газет не более 600 экземпляров, г. Новиков сделал их гораздо богатее содержанием, прибавил к политическим разные другие статьи и, наконец, выдавал при «Ведомостях» безденежно «Детское чтение»... Купцы, мещане любят уже читать их [газеты.— Г. М.]. Самые бедные люди подписываются, и самые безграмотные желают знать, что пишут из чужих земель». [1]

Редакторская работа Новикова совершенно не изучена. Собранные в «Приложении» программы газеты и бесплатных журналов к ней на годы 1782, 1783, 1785, 1787 и 1789 дают интересный и богатый материал для выяснения роли Новикова-редактора, для понимания, какого размаха и глубокого общественного содержания достигла его просветительская деятельность. Программы взяты из газеты «Московские ведомости», за исключением программы 1783 года, которая печатается по тексту, взятому из сочинения «Роспись российским книгам» (М., 1783).

Следственное дело Новикова включает в себя огромное количество документов — письма и указы Екатерины, переписку Прозоровского с Шешковским во время следствия — друг с другом и с Екатериной, многочисленные допросы Новикова и его обстоятельные объяснения, письма и т. д. Основная часть дела попала в свое время в архив и хранится ныне в фондах Центрального государственного архива древних актов в Москве (ЦГАДА, разряд VIII, дело 218). В то же время значительное число важнейших бумаг не вошло в дело Новикова, так как они остались на руках тех, кто вел следствие,— Прозоровского, Шешковского и др. Подлинники эти в последующем перешли в частное владение и навсегда остались утраченными для нас. К счастью, некоторые из них оказались опубликованными в середине XIX века, и потому мы знаем их только по этим печатным источникам.

Публикация материалов следственного дела над русским просветителем началась во второй половине XIX века. Первую большую группу документов напечатал историк Иловайский в «Летописях русской литературы», издаваемых Тихонравовым. Документы эти были взяты из подлинного следственного дела, которое вел князь Прозоровский. В те же годы в ряде изданий появились новые материалы. В 1867 году М. Лонгинов в своем исследовании «Новиков и московские мартинисты» напечатал ряд новых документов, взятых из «Дела Новикова», и перепечатал все ранее опубликованные бумаги из следственного дела. Таким образом, в лонгиновской книге дан был первый и наиболее полный свод документов, которым до сегодняшнего дня, как правило, пользовались все ученые при изучении новиковской деятельности. Но этот лонгиновский свод далек от полноты. Многие важнейшие материалы были неизвестны Лонгинову и потому не оказались включенными в книгу. Уже через год после выхода его исследования — в 1868 году — во II томе «Сборника Русского исторического общества» Попов опубликовал ряд важнейших бумаг, переданных ему П. А. Вяземским. Повидимому, эти бумаги попали к Вяземскому из архива главного палача Радищева и Новикова — Шешковского. Из публикации Попова впервые стали известны вопросы, заданные Шешковским Новикову (Лонгинову были известны только ответы), и возражения, повидимому написанные самим Шешковоким. Возражения эти важны для нас тем, что они, несомненно, появились в результате высказанных Екатериной замечаний на ответы Новикова, делом которого она занималась лично сама. Среди вопросов, заданных Новикову, был вопрос под № 21 — о его взаимоотношениях с наследником Павлом (в тексте вопроса имя Павла не указано, и речь шла об «особе»). Лонгинову неизвестен был этот вопрос и ответ на него, так как он отсутствовал в списке, которым Лонгинов пользовался. Попов первым опубликовал и этот вопрос и ответ на него.

Еще через год — в 1869 году — академик Пекарский издал книгу «Дополнение к истории масонов в России XVIII столетия». В книге были напечатаны материалы по истории масонства, среди многих бумаг оказались и документы, относящиеся к следственному делу Новикова. Публикация Пекарскою представляют для нас особую ценность, так как она подробно характеризует именно просветительскую книгоиздательскую деятельность Новикова. В частности, особого внимания заслуживают бумаги, характеризующие историю взаимоотношений Новикова с Походяшиным, из них же мы узнаем о важнейшей деятельности Новикова — организации помощи голодающим крестьянам. Значение следственного дела Новикова чрезвычайно велико. Прежде всего оно содержит обильный биографический материал, который при общей скудости сведений о Новикове является порой единственным источником для изучения жизни и деятельности русского просветителя. Но главная ценность этих документов в другом — внимательное изучение их с совершенной очевидностью убеждает нас в том, что Новикова долго и систематически преследовали, что его арестовали, предварительно уничтожив все книгоиздательское дело, а затем тайно и трусливо, без суда заточили в каземат Шлиссельбургской крепости — не за масонство, а за огромную, независимую от правительства просветительскую деятельность, которая стала крупным явлением общественной жизни 80-х годов.

Ответы на вопросы 12 и 21, в которых говорится о «раскаянии» и возлагаются надежды на «монаршее милосердие», должны быть поняты современным читателем исторически правильно, с ясным представлением не только об эпохе, но и обстоятельствах, при которых были сделаны эти признания. Нельзя также забывать, что Новиков находился в руках жестокого чиновника Шешковского, которого современники называли «домашним палачом» Екатерины II. 12 и 21 вопросы касались таких дел, отрицать которые Новиков не мог,— книги он печатал, о сношениях с «особой» — Павлом — он знал. Поэтому он показывал, что совершал эти «преступления» «по необдуманности о важности сего поступка», признавал себя «виновным». Стоит напомнить, что в аналогичных условиях именно так же поступал Радищев, когда, вынужденный признать, что действительно призывал крепостных к восстанию или «грозил царям плахою», показывал: «сие писал я без соображения» или: «признаю мое заблуждение» и т. д.

Обращения к Екатерине II носили официально-обязательный характер. Так и в ответах Радищева Шешковскому мы встретим обращения к Екатерине II, которые совершенно очевидно не выражают действительного отношения революционера к русской императрице. Та же необходимость вынуждала «повергать себя к стопам ее императорского величества» и Новикова. Тяжелая болезнь, угнетенное состояние духа от сознания, что не только все дело его жизни разрушено, но и имя очернено клеветой,— все это, конечно, также определяло характер эмоциональных обращений к императрице.

В то же время должно помнить, что, несмотря на мужество, проявленное Новиковым во время следствия, его поведение отличается от поведения первого русского революционера. Радищев черпал столь нужную в таких обстоятельствах твердость из гордого сознания своей исторической правоты, опирался в своем поведении на выкованную им мораль революционера, призывавшую открыто итти навстречу опасности, а если нужно, то и смерти, во имя торжества великого дела освобождения народа. Радищев боролся, и, сидя в крепости, он защищал себя; Новиков — оправдывался.

Следственное дело Новикова еще не подвергалось систематическому и научному изучению. К нему до сих пор прибегали лишь для справок. Систематическому изучению, несомненно, мешали следующие два обстоятельства: а) крайняя распыленность документов по изданиям, давно ставшим библиографической редкостью, и б) установившаяся традиция печатать документы следственного дела Новикова в окружении обильных материалов по истории масонства. В этом море масонских бумаг терялось собственно новиковское дело, утрачивалось главное в нем — нарастание екатерининских преследований именно Новикова, и его одного (а не масонства), за книгоиздательство, за просветительскую деятельность, за сочинения,— преследований, закончившихся не только арестом и заключением в крепость ненавистного императрице передового общественного деятеля, но и разгромом всего просветительского дела (указ о запрещении сдавать Новикову в аренду университетскую типографию, закрытие книжной лавки, конфискация книг и т. д.).

Вот почему в настоящем издании мы, впервые собрав воедино все документы, напечатали материалы лишь собственно новиковского дела, расположив их хронологически. Характер и тип настоящего издания не позволяют дать подробного комментария к следственному делу. Научное комментирование всех документов, характеризующих этапы следствия,— важная задача, ждущая своего исследователя.