Избранные произведения в одном томе

Глава 1

Нет в природе человека стремления бережно хранить память о своих неудачах, искать лишние неприятности и стремиться к бедности. Поэтому создаются мифы для того, чтобы укреплять нашу уверенность во враждебности окружающего мира. Они также скрывают надвигающуюся опасность. Тянувшая время, несмотря на агрессивные действия европейских диктаторов, Великобритания вступила в войну в 1939 году, так и не признав собственное увядание и притворяясь, что одно только существование обширной Британской империи позволит вступить в бой за свободу, не расплачиваясь за это полной катастрофой.

В 1939 году британцы считали себя нацией мореплавателей, а свою страну — великой морской державой, но не всегда одно сопутствует другому. Для того чтобы понять ту трудную роль, которую пришлось сыграть Королевскому флоту в Атлантике во Второй мировой войне, необходимо вернуться в прошлое и отделить действительность от запутанного клубка легенд. Далее в книге похожие краткие исторические экскурсы будут даваться также и в отношении сухопутных войск и военно-воздушных сил как Великобритании, так и остальных главных держав, участвовавших в войне.

После эпохи Возрождения в великие экспедиции к новым землям отправились испанские и португальские моряки, в то время как англичане сосредоточились на защите своих береговых вод, столетиями отделявших их остров от остальной Европы. К середине XVI века Испания и Португалия основали форпосты в Америке, Азии и Африке, их флот плавал по всему земному шару, доставляя войска, колониальных чиновников и товары. Корабли водоизмещением в 2000 тонн строились в Индии из тика и на Кубе из бразильского твердого дерева. Однако когда возникала угроза британским берегам, им навстречу выходили небольшие и слабовооруженные корабли, сделанные из английского дуба и импортированной древесины, управляемые умелыми бесстрашными англичанами, частенько находящимися в неладах с законом. Френсис Дрейк и его моряки, использовав брандеры, а также с помощью штормов и свирепствовавших на испанских кораблях болезней и голода, разгромили «Непобедимую Армаду».

Подобные выдающиеся победы не позволяли в должной мере оценить успехи наших соперников. Пока английские пираты получали из высочайших рук награды за грабеж идущих из Нового света испанских галеонов, голландцы и португальцы сражались в океане за право обладания землями, богатыми золотом и специями.

Голландцы — это нация настоящих мореходов. Они испокон веку господствовали в Северном море, добывая сельдь прямо под боком у Англии, и торговали на Балтике. Голландские торговые корабли развозили товары по всему свету. К началу XVII века, по некоторым оценкам, из 25 000 морских кораблей всех европейских стран по крайней мере 14 000 были голландскими. Английский мореплаватель сэр Уолтер Рейли как-то заметил, что перевозка груза голландским судном водоизмещением 200 тонн обойдется гораздо дешевле, чем английским, «по той причине, что его команда состоит из девяти или десяти человек, в то время как у нас около тридцати моряков».

В 1688 году голландский принц Вильгельм Оранский был приглашен на английский трон. Голландское владычество на морях оказалось подчинено английским адмиралам. К тому времени Англия имела 100 линейных кораблей, Голландия — 66, а Франция — 120. Борьба на море между Англией и Голландией закончилась, и морские силы Франции — основного соперника и потенциального врага Англии — остались в меньшинстве. Французы никогда не были хорошими моряками; Франция — сухопутная держава. Для нее не были жизненно важными заморские колонии и торговля с ними. Впрочем, и для Англии, чья экономика до 80-х годов XVIII века оставалась преимущественно аграрной, экспорт, не превышавший 10 процентов национального дохода, не имел особого значения.

Восхождение голландского короля на английский престол можно считать улыбкой судьбы. Для Англии это был самый подходящий момент. С тех пор Франция в лучшем случае располагала половиной кораблей тогдашнего Королевского военно-морского флота Англии. Вскоре вслед за этим промышленная революция позволила Великобритании делать все, что ей заблагорассудится. Но благосостояние империи зависело от морских сообщений, и флот вынужден был перейти от стратегии нападения на чужие суда к сопровождению и защите собственных торговых кораблей. Роль пастуха далась ему нелегко. По традиции, флот Его Величества уподоблялся волчьей стае: его сильной стороной были внезапные набеги на ничего не ожидающего противника. «Если быть справедливыми, — писал историк военно-морского флота Жак Мордаль, — то, за исключением Трафальгарского сражения, все свои главные победы британский флот одержал, действуя против кораблей, стоящих на якоре». Таковыми являются битвы при Дамме, Слюэ, Хуге, Ниле, Копенгагене, Наварине и Виго-Бей. Так же он действовал против французского флота в 1940 году.

Разгром Наполеона при Ватерлоо привел Королевский военно-морской флот к господству на море. Франция, Голландия и Испания, ослабленные многолетними войнами, вынуждены были согласиться с этим. Великобритания стала первой в истории мировой морской державой. Созданные промышленной революцией машины перерабатывали сырье, доставляемое со всего земного шара, в развозимые по всему миру готовые продукты. Машиностроение и дешевые хлопчатобумажные изделия были главными источниками доходов; за ними следовали кораблестроение, банковское дело, страхование и прочие финансовые услуги, последовавшие за господством Великобритании на море. Британцы предпочитали вкладывать деньги за границу, в то время как промышленная база самой Великобритании старела, страдала от недостатка финансирования и плохого управления, поэтому к середине XIX века британский экспорт все больше и больше начинали теснить соперники. Промышленность приходила в упадок, и к концу столетия самым важным источником доходов Великобритании становится сфера услуг. Потомки неуязвимых стальных чудовищ выродились в банкиров и владельцев страховых фирм.

Цементируя сложившийся в XIX веке Pax Britanica[224], Великобритания отдала Франции и Нидерландам владения в Карибском море, сняла протекционистские тарифы и стала выступать за свободу торговли, даже несмотря на вводимые повсеместно пошлины на британские товары. Королевский военно-морской флот гонялся за пиратами и работорговцами, и основные державы согласились с тем, что Великобритания приняла на себя роль мирового жандарма, особенно в то беспокойное столетие, когда существующим порядкам дома постоянно угрожал революцией недовольный народ.

Британский флот, демонстрировавший свои вымпелы народам империи на пяти континентах, был символом мира и спокойствия. Как прилежные дети зажиточных семей, так и простые рабочие регулярно надевали форму, похожую на форму моряков военно-морского флота. Однако внешность была обманчивой. Королевский военно-морской флот не был готов к сражению с современным врагом.

По мере приближения конца XIX века значение флота снижалось. Рост населения и распространение железных дорог привели к тому, что сухопутные армии стали значить больше, чем военно-морской флот. Новые силы, которые придала другим государствам индустриализация, в основном профинансированная британским капиталом, привели к тому, что эти страны стали все больше и больше проявлять недовольство единолично принятой на себя Великобританией ролью мирового жандарма. В то время как в 1883 году больше половины имевшихся в мире броненосцев входило в состав Британского королевского флота, к 1897 году только два из пяти броненосцев были британскими[225], и такие государства, как Аргентина, Чили, Япония и Соединенные Штаты, уже обладали флотами, бросавшими вызов британскому флоту в прибрежных морях.

Со времен Нельсона затраты на содержание флота возросли настолько, что стали тяжелым бременем для экономики Великобритании. Корабли Нельсона были дешевы в изготовлении и ремонте. Не нуждающиеся в топливе парусники обладали буквально неограниченным радиусом действия, и при пополнении запасов продовольствия из местных источников плавания могли продолжаться многие месяцы и даже годы. Однако появление паровых двигателей, гребных винтов и турбин, а также качественно новая технология артиллерии привели к необходимости наличия разбросанных по всему миру морских баз, обладающих запасами угля и боеприпасов и инструментами и механизмами для экстренного ремонта. Полноценный капитальный ремонт стал уделом специально оборудованных верфей. Более насущной проблемой стала резко растущая стоимость сложных в изготовлении бронированных боевых кораблей. Построенный в 1895 году броненосец «Маджестик» стоил миллион фунтов, построенный в 1910 году линкор «Кинг Джордж» — почти вдвое дороже.

Для Великобритании пришла пора коренным образом пересмотреть свою роль в мире и цели и задачи военно-морского флота. Союз с Японией и понимание того, что вследствие культурных связей с США война с ними немыслима, высвободили корабли с Тихоокеанского театра. Союз с Францией позволил вывести корабли из Средиземного моря, и Королевский военно-морской флот смог сосредоточить практически всю свою мощь у родных берегов, напротив Германии. К тому времени Германия обозначилась как враг номер один, и в пропитанном беспокойством воздухе начали витать слухи о войне.

Германия занимала главенствующее положение в Европе. Пруссия, где в 1870 году почти 45 процентов населения было моложе двадцати лет, занимала главенствующее положение в Германии. Отто фон Бисмарк (номинально канцлер, но фактически диктатор), сохраняя дружбу с Россией, одержал для своего монарха быстрые военные победы над Данией и Австро-Венгрией. Затем, к изумлению всего мира, он нанес сокрушительное поражение Франции. Репарации — деньги, которые вынуждена была выплачивать Франция за поражение в войне 1870 года, — сделали Германию богатой; всеобщая воинская обязанность сделала ее армию большой, а несравненные орудия Круппа — могучей. После победы над Францией германский король провозгласил себя императором и, чтобы максимально унизить французов, короновался в Зеркальном зале Версаля. Бисмарк получил все, что хотел. Он стремился к спокойствию и был готов уступить моря Британии.

Но в 1888 году германский трон унаследовал тщеславный и пылкий молодой император. У Вильгельма II Гогенцоллерна были совершенно другие планы. «В стране только один хозяин, и это я». Он выгнал Бисмарка, поссорился с Россией и завел дружбу с Австро-Венгрией, снабжал артиллерией и подстрекал буров, воевавших с британской армией в Южной Африке (позднее эту войну назвали «британским Вьетнамом»), произносил зловещие речи о «мировой политике» и, в атмосфере растущих антибританских настроений, начал строить Кайзеровский флот.

Несмотря на небольшое население собственно Великобритании[226] и упадок ее промышленности, стратегическое использование морей позволило ей создать Британскую империю — самую обширную за всю историю человечества. Однако, хотя под британским флагом проживала существенная часть населения земного шара, Великобритания не обладала ни богатством, ни военной силой, чтобы держать обширные территории, закрашенные на картах красным цветом. Крохотные гарнизоны и горстка чиновников убеждали миллионы местных жителей жить согласно законам, издаваемым живущим далеко за морем монархом. Основной задачей сухопутных сил была защита морских баз, где снабжались продовольствием, углем или мазутом корабли Королевского военно-морского флота. К счастью для Великобритании, многие годы ее военной силе никто не бросал серьезного вызова. Лишь после восстания буров в Южной Африке Британия отчетливо показала, как слабо держит свои колонии.

С другой стороны, Германия снова и снова демонстрировала свою военную мощь, и когда германский флот увидел в 1870 году входившие в Париж торжественным маршем сухопутные войска, у него зачесались руки помериться силами с британцами. Получивший в свое распоряжение практически неограниченные средства контр-адмирал Альфред Тирпиц собрался построить для кайзера такой флот, чтобы можно было бросить вызов Королевскому флоту. В преддверии этого момента офицеры германского флота все чаще и чаще поднимали бокалы за «Der Tag» — час расплаты.

Адмирал Тирпиц утверждал, что не подозревает о том, что его деятельность является подготовкой войны с Великобританией. «Политика — ваша забота, — говорил он министру иностранных дел. — Я строю корабли». Словно в доказательство своей позиции, он отправил своих дочерей в женский колледж в Челтенхэме в Англии.

Великобританию беспокоил растущий германский флот. Еще больше ее тревожил рост внешней торговли Германии, увеличившейся с 365 миллионов фунтов в 1895 году до 610 миллионов в 1904 году, сопровождавшийся увеличением тоннажа германского торгового флота на 234 процента. На самом деле с иностранных рынков сбыта Великобританию вытесняли не столько германские экспортеры, сколько американские, но — не забывшие пробурскую позицию Германии — британцы не любили немцев, в то время как англо-американские отношения как на личном, так и на дипломатическом уровнях оставались великолепными.

В декабре 1904 года новый первый морской лорд Великобритании адмирал Фишер начал разработку нового броненосца, вооруженного только артиллерией большого калибра. Хотя кораблестроители Италии, Америки и Японии предсказывали приход сверхкорабля, однако конструкция этого броненосца содержала столько революционных новшеств, что его название дало имя новому классу боевых кораблей.

Огромный корпус провел на стапелях лишь сто дней, после чего промозглым февральским днем король Эдуард VII спустил «Дредноут» на воду. Король, в парадной форме адмирала флота, которую в подобных случаях надевают британские монархи, ударил о борт бутылку австралийского вина. Бутылка, не разбившись, отскочила от борта, и королю пришлось ударять второй раз. Огромный броненосец под стон и скрип стапелей сполз в воду.

Строительство было завершено в рекордно короткий срок — один год и один день. Использование турбин вместо вертикально движущихся поршней позволило сделать корпус более компактным и, следовательно, лучше защищенным. По свидетельству одного адмирала, в чреве кораблей предыдущих поколений было невыносимо:

Артиллерийское вооружение тоже изменилось коренным образом. Корабли, вооруженные множеством разнокалиберных орудий небольшого радиуса действия — например, имевший 100 орудий броненосец «Виктория», — не шли ни в какое сравнение с кораблями, способными сделать мощный залп из крупнокалиберных дальнобойных орудий. В полной мере проявилось значение орудий крупного калибра. Когда американцы топили испанские «корабли в Сантьяго и Манильском заливе, когда японцы уничтожали русский флот при Цусиме — крупнокалиберные орудия оказались оружием, решившим исход дела. Дредноуты — так стали называть все броненосцы нового поколения — обладали скоростью, достаточной для того, чтобы навязать противнику бой, а при желании от боя уклониться. Кроме того, дальнобойные орудия значительно снижали опасность торпедной атаки — это грозное оружие, выпускаемое бесстрашными маленькими судами, угрожало будущему могучих дорогостоящих броненосцев.

Появление проекта «Дредноут» ознаменовало собой вызов соперникам Великобритании. Оно свидетельствовало о том, что Британия начала кардинально перестраивать свой флот и борьбу за морское господство смогут вести только те, чья кораблестроительная программа не отстанет ни на шаг. Адмирал Тирпиц буквально за пару недель обнаружил, что его флот из 15 броненосцев полностью устарел. Кайзер откликнулся незамедлительно. Линкор «Нассау», первый германский дредноут, вступил в строй уже в марте 1908 года. На бумаге могло показаться, что германские линкоры уступали дредноутам Королевского флота, — например, «Нассау» был оснащен машинами с возвратно-поступательным движением поршней, на нем были установлены 11-дюймовые орудия, в то время как на «Дредноуте» — 12-дюймовые. Однако орудия «Нассау» имели более высокую начальную скорость снаряда, что позволяло вести огонь по настильной траектории, обеспечивающей большую точность и бронебойность. Отсеки линкора были очень тесные, но корпус был защищен высококачественной броней. Небольшие герметичные «соты»-отсеки делали «Нассау» очень живучим — отличительная особенность большинства германских боевых кораблей.

С появлением новых больших кораблей у берлинских стратегов появилась другая забота. Неотъемлемой частью морской доктрины Германии являлся 98-километровый Кильский канал, позволяющий избежать долгого и опасного пути вокруг Дании и снимающий необходимость наличия самостоятельного Балтийского флота, готового отразить угрозу со стороны России. Однако Кильские шлюзы были построены для кораблей меньшего водоизмещения; корабль размером с «Дредноут» никак нельзя было протащить через канал.

Когда в 1911 году 36-летний Уинстон Черчилль был назначен первым лордом адмиралтейства (министром, отвечающим за Королевский военно-морской флот), он пришел в ужас, обнаружив свой кабинет в Уайтхолле пустым, и распорядился, чтобы там постоянно находился дежурный офицер. На стене за своим письменным столом Черчилль повесил карту, закрываемую раздвижными дверцами, на которой было указано текущее местонахождение кораблей германского флота. Каждый рабочий день он начинал с изучения этой карты.

Черчилль коренным образом изменил флот. Его главным советником был противоречивый сэр Джон Арбетнот Фишер, предсказавший с поразительной точностью, что война с Германией начнется 21 октября 1914 года (когда должны были завершиться работы по расширению Кильского канала, по которому смогли проходить новейшие германские линкоры). Королевский военно-морской флот отнесся к нововведениям Черчилля холодно. Когда Черчилль захотел создать штаб военно-морских сил, ему ответили, что никому не нужна особая группа офицеров, считающих себя умнее других. Один из историков военно-морского флота так подытожил позицию адмиралов: «Ум — достояние среднего класса и богемы, а машинами пусть занимаются нижние чины».

Черчилль навязал флоту реформы. Он создал Королевскую военно-морскую авиацию. Но что гораздо важнее, он заменил чадящие корабли с машинами, работающими на угле, погрузка которого отнимала массу времени, на суда с двигателями на мазуте — заправка топливом стала осуществляться значительно быстрее, и дальность плавания возросла в среднем на 40 процентов. Поскольку вся промышленность Великобритании держалась на угле и практически не имела дела с нефтью, это потребовало создания нефтяной компании — «Бритиш петролеум» — и строительства нефтехранилищ для хранения импортируемой нефти. Черчилль заказал строительство пяти линкоров: «Куин Элизабет», «Уорспайта», «Бархэма», «Велиэнта» и «Малайи», оснащенных двигателями, работающими на мазуте, и поэтому способных развивать скорость 25 узлов, и впервые в мире вооруженных 15-дюймовыми орудиями. Как правило, сначала изготовлялись опытные образцы таких орудий, которым предстояло пройти испытания, но Черчилль, вместо того чтобы терять целый год или даже больше, распорядился сразу же начать промышленное производство орудий, чтобы корабли вступили в строй как можно раньше.

Нужда в морских союзниках заставила Великобританию заключить соглашение с Францией о том, что в случае нападения на нее Великобритания снаряжает в помощь французским войскам сухопутную армию. Это явилось драматическим переломом в многовековой политике Великобритании держаться в стороне от дел континентальной Европы. Осторожные голоса указывали на то, что, независимо от успехов экспедиционных сил во Франции, Великобритания все равно останется уязвимой перед неприятельским флотом. Небольшое островное государство зависело от поставок продовольствия, морской торговли, а теперь еще и нефти из далеких стран, пришедшей на смену домашнему углю. Огромная Британская империя по-прежнему в значительной степени управлялась бюрократами из Лондона. Побежденная на море, Великобритания окажется отрезанной от империи и, обедневшая и терзаемая голодом, сдастся на милость победителя.

До сих пор невозможно точно установить, в какой степени кайзер Вильгельм был настроен начинать в 1914 году войну против Великобритании. Если кто и толкал мир к этой трагедии — ложью, обманом и глупостью, — так это был граф Леопольд «Польди» Берхтольд, австрийский министр иностранных дел. Но германский кайзер твердо поддерживал его и не выказывал нежелания ввязываться в войну.

Памятуя о предостережении Фишера, Королевский военно-морской флот направил свои корабли в Киль на празднование открытия расширенного канала, и как раз в это время пришло известие о покушении в Сараеве. Через несколько недель в Европе полыхала война. Также очень существенно то, что все британские боевые корабли, разбросанные на просторах морей и океанов, получили по беспроволочному телеграфу приказ: «Начать военные действия против Германии».

Германия имела 13 дредноутов (и еще десять находились в стадии постройки); у Великобритании их было 24 (и еще 13, строились из которых пять нового, усовершенствованного класса «Куин Элизабет»). Однако, сравнивая эти цифры, необходимо учитывать протяженность морских сообщений Великобритании и значительно более компактную сферу действия германского флота. Британский адмирал Фишер похвалялся, что Германии никогда не удастся сравниться с Королевским флотом, так как ей потребуется неслыханное количество денег, чтобы расширить Кильский канал и углубить рейды германских портов. Однако германцы пошли на такие жертвы и завершили эту грандиозную работу. С другой стороны, Великобритания отказалась от строительства новых верфей и поэтому не могла построить корабль, корпус которого имел ширину больше 90 футов (30 метров). Сэр Юстас Теннисон-д'Эйнкур (британский директор кораблестроения) позднее был вынужден признать, что корабли с более широким корпусом «при тех же длине и высоте обладали бы лучшими боевыми характеристиками, такими, как бронезащита, вооружение, повышенная живучесть и улучшенная защита подводной части корпуса».

Германцы возводили такие верфи, на которых можно было строить нужные корабли, а не приспосабливали проекты новых кораблей к уже имеющимся верфям. Имеющие более широкий корпус германские корабли были защищены более толстой броней. Далее, решение Германии строить корабли с коротким радиусом действия означало, что таким кораблям требуются меньшие емкости для топлива и меньший экипаж. Германские корабли были оснащены большим количеством водонепроницаемых переборок, и их было очень трудно потопить. Чего, к сожалению, нельзя сказать про корабли Королевского военно-морского флота.

Британские кораблестроители не желали слушать специалистов и экспертов и постоянно отвергали нововведения. В то время как британские компании, занимающиеся производством оптических инструментов, изготовляли особо точные дальномеры (с базой между объективами до 10 метров) для иностранных заказчиков, Королевское адмиралтейство довольствовалось дальномерами с базой 3 метра. Когда специалисты из «Парсонс», компании, основанной изобретателем паровых турбин, предложили перейти на котлы с малыми трубами, так хорошо проявившие себя на германских кораблях, адмиралтейство отвергло их предложение. Трехорудийные башни главного калибра, великолепно зарекомендовавшие себя на русских и итальянских линкорах, на кораблях британского флота появились лишь в 20-е годы.

Германский флот, наоборот, откликался на все новшества. После серьезного пожара на крейсере «Зейдлиц» во время боя у Доггер-банки в 1915 году были срочно разработаны противопожарные двери, чтобы от взрыва снаряда, попавшего в орудийную башню, не детонировал боезапас. На кораблях Королевского флота пороховые заряды в лифте, доставлявшем их из крюйт-камеры в башню, а также находящиеся в камере внизу лифта, оставались незащищенными, а в бою крюйт-камера не закрывалась. Этот недостаток особенно усугублялся тем, что британские корабли были очень уязвимы перед навесным огнем, когда неприятельские снаряды поражали палубу и башни. Как правило, орудийная башня главного калибра имела 9-дюймовую броню по бокам и 3-дюймовую на крыше. Это продолжало оставаться ахиллесовой пятой Королевского флота и во время Второй мировой войны.

Авантюра Черчилля со срочным изготовлением 15-дюймовых орудий оказалась успешной, но германские орудия меньшего калибра обладали преимуществом более высокой начальной скорости снаряда. Британским специалистам было известно, что их бронебойные снаряды не взрываются при столкновении с броней под острым углом, однако к началу Первой мировой войны этот недостаток не был устранен. Лишь восемь кораблей Королевского флота были оснащены системами централизованного управления огнем (в противовес тому, когда каждый артиллерист сам выбирает себе цель), в то время как на германских кораблях такие системы были обязательными. Использование просветленных линз позволило германцам создать более точные дальномеры; германские мины и торпеды были более совершенными и надежными. Королевский военно-морской флот на это оружие не обращал внимания, считая его последней соломинкой слабых флотов. Эта точка зрения была кардинальным образом пересмотрена после того, как новейший дредноут «Одейшес» затонул в самом начале боевых действий, столкнувшись всего с одной германской миной.

По мере того как военное искусство начинало все больше зависеть от новых технологий, становилось все более ощутимым превосходство Германии в химии, металлургии и машиностроении. Германская система образования значительно превосходила британскую. В 1863 году в Англии и Уэльсе в средних школах насчитывалось лишь 11 000 учеников; в Пруссии, имевшей меньшее население, их было 63 000. Кроме того, в Пруссии имелись не только «гимназии», обучавшие гуманитарным наукам, но и «реальные школы», в которых преподавались современные точные науки. Французский ученый и историк Жозеф Эрнст Ренан подвел итог Франко-прусской войны, сказав, что это была победа германского учителя. Высокая образованность как командного, так и рядового состава вкупе с германской склонностью к подробному точному планированию позволили создать мощный военный флот. Используемые им сигнальное оборудование и оборудование для ведения ночного боя превосходили британские, и это превосходство сохранялось до конца войны. Еще в 1914 году Черчилль предостерегал о том, какое опасное заблуждение считать британские корабли лучше германских или даже равными им.

Написанная еще много лет назад американским контр-адмиралом А.Т.Маэном (A.T.Mahan) книга определила то, как должны вестись все войны на море: в сражении больших кораблей определяется, кому принадлежит контроль за морскими коммуникациями. Но Великобритания не желала играть по этим правилам. Изумив многих теоретиков, Королевский флот в 1914 году отказался от генерального сражения и вместо этого занялся блокадой германских портов. Географическое положение Британских островов и огромное количество кораблей убедили адмиралтейство ограничиться созданием барьеров в открытом море посредством минных полей и патрулирования. Германцы ответили менее амбициозной блокадой Великобритании. Германские боевые корабли совершали набеги на морские пути, топя торговые корабли, доставляющие товары на Британские острова.

Подобная стратегия, а также то, что в Германии была создана и усовершенствована торпеда, неизбежно привели к заинтересованности германского флота в подводных лодках. Хотя Германия последней из великих держав приняла на вооружение этот вид кораблей, германцы с интересом следили за работами, которые велись в других странах. Первые изготовленные в Германии подводные лодки предназначались для иностранных покупателей. «Форель», построенная и испытанная в Киле, поступила в Россию и была доставлена по железной дороге во Владивосток.

Германцы отвергли идею использования подводных лодок для береговой обороны и сопровождения флота. Им было нужно наступательное оружие. А это означало необходимость иметь мореходные суда с большим радиусом действия. Так как германцы считали используемые на подводных лодках Королевского флота бензиновые двигатели слишком опасными, на своих первых подводных лодках они устанавливали двигатели, работающие на керосине; но только с появлением дизеля стало возможным практическое использование подводных лодок. Первый промышленный дизель был изготовлен на заводе «М.А.Н». в Аугсбурге в 1897 году, а значительно усовершенствованная версия была опробована в 1913 году в Киле на подводной лодке, изготовленной на верфи «Германиа Уоркс» Круппа. В то время подводные лодки были еще очень примитивными. Во время Первой мировой войны подводные лодки выслеживали добычу, атаковали ее и уходили от преследования в надводном положении, пользуясь тем, что благодаря невысокому силуэту их крайне трудно обнаружить. Под водой они лишь прятались на короткие промежутки времени, но тогда (в мире, лишенном гидролокаторов, эхолотов и радаров) этого было достаточно. Британцы игнорировали опасность подводных лодок для торгового флота, так как по Гаагской конвенции военный корабль не имел права топить идущее без сопровождения торговое судно, предварительно не высадив на него досмотровую группу, которая должна была определить, является ли груз контрабандным.

Однако какую опасность бы ни представляли подводные лодки для торгового флота, последние сомнения в важности оснащенных торпедами подводных судов рассеялись в 1914 году, меньше чем через два месяца после начала войны, когда германская подводная лодка «U-9» под командованием 32-летнего офицера, впервые вышедшего в боевое плавание, поразила торпедой крейсер «Абукир», и он затонул, прежде чем успел спустить на воду спасательные шлюпки. Крейсер «Кресси» спустил шлюпки, чтобы подобрать находящихся в воде людей, но в это время его поразила вторая торпеда. Третья торпеда попала в крейсер «Хог», немедленно затонувший. В одночасье погибло более 1600 моряков. Примерно через три недели эта же весьма примитивная субмарина потопила крейсер Королевских военно-морских сил «Хок».

Развитие беспроволочного телеграфа изменило характер ведения военных действий на море, как и все остальное. Первыми ухватились за это новшество адмиралы, так как радио давало возможность людям, сидящим в уютных кабинетах, управлять находящимися в море кораблями. Специалисты разведслужб поняли, что неприятельский корабль, ведущий радиопереговоры, может быть обнаружен с помощью радиопеленгаторов. Но что гораздо важнее, радиосообщения можно перехватывать и, вскрывая коды, читать.

Перехваченные радиосигналы сыграли важную роль в Ютландском бою 1916 года, когда британский «Большой флот» и германский «Флот открытого моря» столкнулись в единственном сражении современных флотов, происходившем в европейских водах. Отсутствие дверей в крюйт-камере привело к тому, что крейсер «Куин Мери» исчез в огне взрыва. Крейсер «Индефейтигебл» взорвался и затонул, и из всей команды спаслись лишь двое, а крейсер «Лайон» спасло лишь то, что смертельно раненный командир орудийной башни приказал задраить дверь в крюйт-камеру. Потеря Королевским флотом трех линейных и трех броненосных крейсеров обусловлена недостаточной броневой защитой палубы.

Исход Ютландского боя можно было оценивать по-разному, и обе стороны отпраздновали победу всеми возможными наградами и поздравлениями, которые приносит победа высшему командованию. По тоннажу потерянных кораблей и числу погибших Великобритания значительно опередила Германию, но Королевский военно-морской флот был более живучим. Британцы традиционно являются нацией мореплавателей, и плавающие по многу лет британские моряки принимали ужасы морских сражений гораздо спокойнее, чем набранные по обязательной воинской повинности германцы. Британский «Большой флот» отнесся к своим потерям спокойно. Спустя несколько часов после возвращения в Скапа-Флоу и Розит флот доложил, что готов через четыре часа развести пары.

Однако несомненно, что уже в Ютландском бою было очевидно отставание Великобритании в новых технологиях. Когда-то предмет зависти всего мира, британская сталелитейная промышленность спустилась на третье место в мире, пропустив вперед Соединенные Штаты и Германию, и германская сталь была более высокого качества. Любой ознакомившийся с материалами боя вынужден был прийти к выводу, что германские корабли лучше спроектированы и лучше построены, германские орудия более точные, а германские снаряды пробивают британскую броню, в то время как многие снаряды Королевского флота не причиняют противнику никакого вреда.

Большое значение в этом бою сыграло радио. С помощью кодовых книг, захваченных русскими на тонущем германском крейсере, люди, находящиеся в 40-й комнате адмиралтейства, к концу войны читали все три германских шифра. И после окончания войны работа 40-й комнаты держалась в такой строжайшей тайне, что даже официальная история упоминала о ней лишь вскользь.

К концу 1916 года, несмотря на патрулирование самолетов, дирижаблей и тысяч кораблей, германские подводные лодки потопили 1360 судов. Германский подводный флот, нарастив число своих субмарин до 100, лишь четыре из них потерял в результате боевых действий со стороны неприятеля. Адмиралтейство упрямо отказывалось ввести систему конвоев, с помощью вымышленных цифр «доказывая», что конвои приведут к перегрузке портов и причалов. Вероятно, разговоры о конвоях так и остались разговорами, если бы французское правительство не настояло на том, чтобы французские суда, пересекающие пролив Ла-Манш, следовали в сопровождении конвоя. Результат был впечатляющим, но адмиралтейство упорно стояло на своем. Возможно, высшее военно-морское начальство считало сопровождение грязных старых гражданских судов задачей, недостойной доблестных молодых флотских офицеров. Какими бы ни были причины, потребовался ультиматум премьер-министра, чтобы адмиралы переменили свою точку зрения. (Хотя впоследствии они с раздражением заявили, что все равно собирались так поступить.) Когда в мае 1917 года началось движение конвоев, в их состав допускались суда, способные развивать скорость не меньше 7 узлов и не больше 12. Потери сократились больше чем на 90 процентов. Великобритания была близка к тому, чтобы проиграть войну, и прежде чем действенность системы конвоев стала очевидной, нервы первого морского лорда адмирала Джеллико лопнули. 20 июня он заявил на совещании высшего командования, что Великобритания не сможет продолжать войну в 1918 году из-за германских подводных лодок. Как оказалось, он ошибался, и благодаря конвоям кризис миновал.

Германские подводные лодки продолжали топить пассажирские корабли даже после начала мирных переговоров 3 октября 1918 года. На следующий день у берегов Ирландии было потоплено судно «Хирамо Мару», при этом погибли 292 человека из 320, находившихся на борту. Через неделю ирландское почтовое судно «Лейнстер» было торпедировано без предупреждения и вторично торпедировано, пока тонуло: погибли 527 человек. «Варварами они были, варварами и останутся», — заявил британский министр иностранных дел. Президент Вильсон предупредил, что Америка не станет соблюдать перемирие до тех пор, пока Германия будет продолжать подобные «противозаконные и бесчеловечные действия». Парфянские залпы германских подводных лодок не способствовали созданию должного климата для переговоров о долгосрочном мире.

К моменту окончания Первой мировой войны было потоплено всего около 200 субмарин, однако угрозе из-под воды можно было противопоставить только конвои, задействовавшие около 5000 кораблей, сотни миль стальных сетей и миллионы глубинных бомб, мин и снарядов. Однако главный урок войны 1914–1918 годов в Атлантике для тех, кто хотел его усвоить, преподала статистика. За весь период военных действий подводными лодками были потоплены лишь пять кораблей, следующих в сопровождении надводного эскорта и воздушных патрулей, и это при том, что действенного противолодочного оружия, которое могла использовать авиация, еще не существовало.

Глава 2

К моменту окончания Первой мировой войны Великобритания была истощена, финансово обанкротилась и попала в долговую кабалу к США. Империя, бескорыстно участвовавшая в войне, больше не желала, чтобы ею управляли люди, сидящие в Уайтхолле. Британские вожди, как политики, так и военные, показали свою полную неспособность в этой войне, в которой, не вступи в нее США, Германия могла бы одержать победу.

В 1922 году Великобритания формально признала то, что ее могущество пришло в упадок. Еще со времен Нельсона Британия считала, что должна иметь флот, превосходящий по силам объединенные флоты двух любых ее потенциальных противников. Даже в самом конце XIX века Великобритания тратила на нужды военно-морского флота вдвое больше, чем любая другая держава. Конец этому положил Вашингтонский договор 1922 года. Политики пришли к соглашению, что флоты Великобритании, США и Японии должны соотноситься друг к другу как 5:5:3. Великобритания также согласилась принять ограничения на классы своих линейных кораблей и дала обещание не развивать Гонконг как военную базу, а также полностью вывести свои силы из китайского порта Вейхайвея. Выполняя условия договора, Великобритания пустила на слом 657 боевых кораблей, в том числе 26 линкоров и линейных крейсеров. Один из историков Британской империи по этому поводу заметил: «Так закончилось безраздельное господство Великобритании на море, стержень и в какой-то мере смысл существования империи».

После окончания Первой мировой войны спустивший флаг германский флот пришел в базу Скапа-Флоу, расположенную между Оркнейскими островами и побережьем Шотландии, и там побежденные, бросив вызов победителям, затопили корабли. Это дало Германии возможность начать все заново, отбирая лучшие людские ресурсы и самые современные проекты кораблей, в то время как страны-победительницы латали свое старье, чтобы сэкономить деньги.

По условиям Версальского договора Германия могла иметь очень небольшой военный флот, но в июне 1935 года, не спросив совета ни у друзей, ни у врагов, британское правительство подписало англо-германское морское соглашение, позволяющее Гитлеру построить довольно сильный флот, доходящий до 35 процентов от мощи Королевского военно-морского флота, в том числе линкоры, практически неограниченное количество подводных лодок, а также крейсера и авианосцы.

Эта значительная уступка воинственным настроениям Гитлера подтолкнула его к еще большей дерзости и глубоко обидела ближайшего союзника Великобритании Францию. Это соглашение противоречило всей деятельности Великобритании на международной арене и, грубо нарушая договор, по сути дела, его аннулировала. Первый лорд адмиралтейства заявил: «Военно-морское руководство было удовлетворено и поспешило как можно скорее подписать соглашение».

Прекращение соперничества Великобритании и Германии на море должно было высвободить корабли Королевского флота для использования вдали от родных берегов. Возможно, британские политики — и чины адмиралтейства, дававшие им советы, — верили в то, что жест доброй воли по отношению к нацистам обеспечит долговременный мир. Кроме того, в этом соглашении виден расчет на то, что сильная фашистская Германия сможет сдержать большевистскую Россию.

Переименовав «Рейхсмарине» в «Кригсмарине» («флот рейха» в «военный флот»), Германия сразу же начала строительство новых кораблей. Непосредственным следствием соглашения явилась закладка четырех крупнейших линкоров, «Шарнхорста», «Гнейзенау», «Бисмарка» и «Тирпица», впоследствии доставивших много бессонных ночей Королевскому флоту. В следующем году Германия согласилась — в подписанном 3 сентября 1936 года в Лондоне Протоколе о подводной войне — строго придерживаться международного призового права, обеспечивавшего безопасность пассажиров и экипажа торговых судов в военное время.

В 1937 году было подписано дополнение к соглашению 1935 года. Историк немецкого военно-морского флота Эдвард П. фон дер Портен назвал его «попыткой Германии убедить Великобританию в своей искренности». Германия подтвердила, что не будет строить линкоры водоизмещением свыше 35 000 тонн. «Бисмарк» и «Тирпиц», находившиеся в то время в стадии постройки, имели водоизмещение соответственно 41 700 и 42 900 тонн. Это увеличение водоизмещения, объяснял после войны командующий подводный флотом Карл Дениц, было обусловлено «дополнительными мерами защиты». На самом деле оно было вызвано тем, что Гитлер потребовал заменить 11-дюймовые орудия на 15-дюймовые.

В то время как на германских верфях строились столь внушительные корабли, британское кораблестроение оставалось устаревшим и малоэффективным. Как и все отрасли британской промышленности, оно страдало от забастовок и кризисов. Однако в то время как Королевский военно-морской флот, все еще оставаясь значительным, постепенно приходил в упадок, бюрократы Уайтхола, наоборот, здоровели и набирались жира. В 1914 году, когда в строю находилось 62 крупных боевых корабля, в адмиралтействе работало 2000 чиновников. В 1928 году — когда в строю осталось лишь 20 крупных кораблей и общий численный состав военно-морского флота сократился со 146 000 человек до 100 000 — в адмиралтействе было уже 3569 сотрудников. Хотя по Вашингтонскому морскому договору Великобритания не могла наращивать свои военно-морские силы, к 1935 году на довольствии в адмиралтействе состояло не меньше 8118 служащих[227].

Германия закончила Первую мировую войну, не имея ни флота, ни кораблестроительной промышленности, однако создание больших военно-морского и торгового флотов было намечено задолго до прихода Гитлера к власти. Летом 1929 года эти планы принесли первые плоды, когда германский океанский лайнер «Бремен» отобрал Голубую ленту Атлантики у престарелого британского лайнера «Мавритания». На следующий год однотипная с «Бременом» «Европа» улучшила рекорд. Оба германских лайнера имели водоизмещение около 50 000 тонн и развивали скорость до 27 узлов. Эти достижения германских верфей шумно освещались в нацистской прессе. Германия заявила о своих претензиях на трансатлантические магистрали и желании закрепиться на них.

3 сентября 1939 года, в воскресенье, Великобритания объявила войну Германии. Хотя между Великобританией и ее доминионами не существовало никаких военных договоров, Австралия и Новая Зеландия также немедленно объявили войну. Канада объявила войну Германии после Великобритании (однако опередила ее, объявляя войну Японии). Южная Африка последовала их примеру после долгих парламентских дебатов, а вице-король принял такое же решение за всю Индию, ни с кем не посоветовавшись. По сути дела, вся Британская империя и Британское содружество наций, от острова Вознесения до Фолклендских островов, присоединились к своей матери. Недавно получившая независимость Ирландия оставалась нейтральной, и в течение всей войны ее посол в Берлине представлял короля Георга.

За все время военных действий в этих расположенных далеко за морем странах было поставлено под ружье 5 миллионов человек, а Индия выставила крупнейшую за всю историю человечества армию[228]. Но боевых кораблей не хватало. Флот по-прежнему считался основным фактором, объединяющим страны империи и защищающим морские коммуникации. Поэтому для Королевского военно-морского флота война с первого часа боевых действий приняла характер глобальной.

Великобритания вступила в войну с флотом, укомплектованным хорошо обученным, полностью профессиональным личным составом, но в образованности офицеры и матросы значительно уступали морякам других промышленно развитых стран. Большинство из 109 000 матросов пришло на флот шестнадцатилетними мальчишками, а большинство из 10 000 офицеров начало службу кадетами в тринадцать лет. Флот свято чтил старинные традиции. Рядовой состав носил нелепую древнюю форму, которую нельзя было надеть без посторонней помощи. Ежедневно всем морякам полагалась чарка рома, а телесные наказания сохранялись еще долго после того, как были отменены во всех других родах войск.

Когда призванные по мобилизации гражданские люди впервые попали на флот, они взирали на это косное, застрявшее в прошлом общество с благоговейным почтением. Они вошли в него и коренным образом изменили. Вскоре профессиональные моряки с характерными знаками отличия совершенно затерялись среди мобилизованного рядового состава и офицеров резерва с «голубыми кольцами» на обшлагах. К середине 1944 года флот военного времени насчитывал 863 500 человек, из них 73 500 женщин. Моряки, сражавшиеся и победившие в битве за Атлантику, были по большей части гражданскими людьми.

Начало войны адмиралтейство восприняло спокойно и уверенно. Имея пятнадцать линкоров, из которых тринадцать были построены до 1918 года (а из них десять были спроектированы до 1914 года), и шесть авианосцев, из которых один лишь «Арк-Ройял» не был переделан из корпуса других кораблей, адмиралтейство точно знало, какую войну ему предстоит вести. К несчастью, германский военно-морской штаб (Seekriegsleitung) действовал по другим правилам.

Менее скупое британское правительство или обладающий более реалистичным взглядом Королевский флот не исключали бы того, что Германия нарушит соглашения, однако годы между войнами отличались особенным сомозаблуждением, адмиралы были не готовы учиться. Королевский флот с пренебрежением относился к угрозе с воздуха. Многочисленные британские зенитные орудия «пух-пух» были совершенно неэффективными, и только когда война стала неизбежной, было спешно развернуто производство шведских «Бофорсов» и швейцарских «Эрликонов».

На боевой потенциал подводных лодок чины адмиралтейства смотрели с закрытыми глазами. Офицеры Королевского флота с презрительным высокомерием относились к службе на субмаринах, считая ее уделом недоучек. Подводные лодки, участвовавшие в маневрах, неизбежно получали приказ с наступлением темноты покидать зону учений. Каждому осмелившемуся заикнуться о том, что в будущей войне неприятельские подводные лодки будут действовать и ночью, разъяснялось, что с ними справится волшебный прибор «асдик».

«Асдик» (грубый прообраз гидролокатора) впервые появился в конце Первой мировой войны, но так и не применялся в боевых условиях. Установленный под днищем корабля, этот прибор для обнаружения подводных лодок излучал звуковые волны и изучал их отражения. Демонстрируемый исключительно в хорошую погоду обученным персоналом, «асдик» позволил адмиралтейству самоуверенно заявить, что субмарины — оружие прошлого. В 1937 году военно-морской штаб заявил, что «подводные лодки больше никогда не создадут для нас тех проблем, с которыми мы столкнулись в 1917 году». Но даже если адмиралтейство оценивало «асдик» объективно, все равно им было оснащено лишь 220 боевых кораблей, в то время как британский торговый флот насчитывал свыше 3000 океанских кораблей и более тысячи крупных каботажных судов.

Дальность действия «асдика» не превышала одной мили. Он не был способен проникать сквозь слои воды, имеющие другую температуру или другую соленость, что в открытом море весьма распространенное явление. «Асдик» не мог использовать корабль, идущий со скоростью больше 20 узлов, также он был совершенно бесполезен при сильном волнении. Всеми этими недостатками мог воспользоваться опытный командир-подводник; к тому же не следует забывать, что к концу Первой мировой войны самой излюбленной тактикой подводных лодок стала атака в надводном положении.

Адмиралы всего мира предпочитают большие корабли. В Перл-Харборе американцы выстроили свои линкоры по линейке; германские адмиралы даже в самый разгар войны неустанно твердили, что линкоры являются главным морским оружием, и пробивали строительство все новых и новых мастодонтов. Итак, британский флот, как и флот Соединенных Штатов, начал войну, имея предостаточно дорогих линкоров, в которых почти не было необходимости, и испытывая острую нехватку небольших эскортных судов.

Канада хотела внести свой вклад в победу без того, чтобы ее солдаты под командованием британских генералов гибли на каком-то «западном фронте». Она решила сосредоточиться на кораблях, которые можно полностью держать под своим контролем. Канадский флот начал осуществлять кораблестроительную программу, посвященную исключительно конвойным судам — корветам и фрегатам, предназначенным для защиты атлантических коммуникаций. Корветы получились тихоходными, но мореходными, хотя в хорошую волну качка становилась серьезной проверкой вестибулярного аппарата членов команды. Так или иначе, к маю 1942 года Канада имела 300 кораблей — поразительное достижение.

Со времени Первой мировой войны конструкции подводных лодок претерпели лишь поверхностные изменения, заключающиеся в основном в возросшей прочности корпуса. Это позволяло им погружаться на большие глубины, что спасло множество субмарин, атакованных неприятелем. (В основном из-за ведомственных разногласий Великобритания заметно отстала в строительстве глубоководных субмарин.) Хотя теперь более эффективные электрические батареи позволяли подводным лодкам дольше оставаться под водой, они по-прежнему предпочитали большую часть времени проводить в надводном положении, погружаясь только для того, чтобы избежать ударов с воздуха или укрыться от шторма.

Корпус субмарины того периода состоял из способного выдерживать большие нагрузки цилиндрического корпуса, похожего на канализационную трубу. К этой трубе приваривались нос и корма, и все судно одевалось во внешнюю оболочку, придававшую ему некоторые «мореходные» качества, хотя никакая подводная лодка не могла сравниться в маневренности с надводным кораблем. К этому сооружению добавлялись настланная палуба и боевая рубка — которую немцы называли «центром атаки». Прямо под боевой рубкой находился «капитанский мостик», откуда капитан управлял перископом. Рубка была утеплена изнутри, чтобы хоть как-то защитить от непогоды находящихся в ней, и имела обтекаемую форму для улучшения скоростных характеристик субмарины при движении под водой. Отсек с электрическим двигателем и дизелем с турбо-наддувом мощностью около 3000 лошадиных сил размещался как можно дальше в кормовой части из соображений устойчивости, а также для сокращения времени погружения. Большая часть корпуса субмарины находилась под водой, и посетители удивлялись, насколько же она большая по сравнению с тем, что видно на поверхности. Например, крейсерская подводная лодка типа IXC имела водоизмещение 1178 тонн в подводном положении и 1051 тонну в надводном.

Во время битвы за Атлантику Германия использовала два основных типа подводных лодок: большие крейсерские типа IX и поменьше типа VII — самого распространенного во Второй мировой войне[229]. Субмарина типа VII имела в среднем водоизмещение 626 тонн, ее команда состояла из четырех офицеров и сорока четырех матросов, и она имела около четырнадцати 21-дюймовых торпед. Четыре торпедных аппарата размещались в носовой части и один в кормовой. Все торпедные аппараты постоянно находились в заряженном состоянии, и после выпуска торпеды следовала долгая мучительная процедура перезарядки. В надводном положении дизель позволял лодке пройти 7900 морских миль со скоростью 10 узлов. При увеличении скорости до 12 узлов дальность плавания сокращалась до 6500 миль. В экстренных случаях дизель на короткое время позволял субмарине развить скорость до 17 узлов.

Укомплектованная опытным экипажем лодка типа VII погружалась за 30 секунд. В подводном положении лодка пользовалась электрическим двигателем. Перезаряжаемые аккумуляторы позволяли лодке пройти около 80 миль со скоростью 4 узла. Максимальная скорость под водой составляла около 7,5 узла (в зависимости от орудийной установки, сильно затруднявшей движение сквозь толщу воды). В большинстве справочников приводятся значительно большие цифры, полученные при заводских испытаниях.

Основным предназначением подводной лодки было выпускать торпеды. Эти огромные семиметровые сигары представляли собой устройства не менее сложные, чем сами субмарины, и в чем-то в точности напоминали их. Торпеды требовали крайне бережного обращения. Каждая торпеда поступала на флот с индивидуальным сертификатом, подтверждающим, что ее тонкий механизм был проверен на полигоне. Торпеды перевозились в специальном железнодорожном вагоне, снижающем вероятность встряски или удара. Затем эти «угри» по одному загружались в подводную лодку, обычно подходящую для этой цели к массивному бетонному причалу. И после этого каждая торпеда до возвращения из похода через каждые несколько дней будет подвешиваться на специальных талях, чтобы специалисты смогли проверить заряд аккумуляторов, состояние смазки, исправность детонаторов, гребных винтов, гироскопа, рулей и системы наведения.

Для того чтобы осуществить торпедную атаку, требовалось определить направление на цель и скорость ее движения. Обыкновенно субмарина находилась в надводном положении, и капитан использовал установленную на стальном лафете оптическую систему наведения (UZO, U-Boot-Zieloptik). Это большое стереоскопическое устройство изготовлялось с использованием высококачественной оптики и давало большое разрешение даже в сумерках, что позволяло определить направление на цель, ее курс и скорость. Затем эти данные передавались в специальный вычислитель (Vorhaltrechner). Этот вычислитель передавал данные о цели в торпедный аппарат, Schuss- Empfanger, и непосредственно в торпеду, продолжая непрерывно корректировать их в зависимости от перемещения подводной лодки. Эти устройства обеспечивали то, что в момент пуска торпеды подводной лодке было необязательно двигаться в сторону цели. Система наведения торпеды, работающая на основе гироскопа, вносила необходимые коррективы после выхода торпеды из трубы. Таким образом, можно было выпускать торпеды «веером», каждую чуть с другим курсом, не меняя положения субмарины. Эти устройства вызывали зависть британских подводников, вынужденных наводить свои торпеды на цель, направляя на нее корпус лодки.

Использующая электрические торпеды G7 — не оставляющие следа на воде — подводная лодка при залпе не выдавала свое положение. Небольшие суда обычно топились с помощью палубной артиллерии — обычно 88-миллиметрового орудия. Для того чтобы вести из него огонь и не упасть за борт даже в слабое волнение, требовалась акробатическая ловкость. Попасть из него можно было только в большую цель. В начале войны лодки были оснащены также одним 20 — миллиметровым зенитным орудием, но в ходе боевых действий выяснилась низкая эффективность этих орудий в борьбе против появившихся более совершенных самолетов.

Условия жизни на подводной лодке были очень тяжелые. Внутренний корпус субмарины имел размер и форму пассажирского вагона, но этот «вагон» был забит всевозможным оборудованием, и человеку в нем место нашлось с трудом. Возможности уединиться не было никакой. Даже капитан имел лишь отгороженный занавеской стол, мимо которого протискивались к боевым постам члены экипажа. Вот как описывал это официальный корреспондент германской военной газеты:

Никаких умывальников не было, имелась лишь одна уборная, которой нельзя было пользоваться, когда лодка находилась под водой. Если субмарину атаковал неприятель, бывало, уборная оставалась закрытой больше суток. Никто на борту не брился, и большинство моряков за весь поход не меняло ни одного предмета одежды. К запаху человеческого пота примешивались запахи машинного масла и солярки. Но над всем господствовал запах плесени, ибо во влажном воздухе отсыревало все, от хлеба до судового журнала. Экипаж — в основном молодые парни, ибо только такие могли выдержать подобные условия и постоянный стресс, обильно поливали себя одеколоном, чтобы забить один запах другим.

Большую часть времени подводная лодка проводила в надводном положении. В Атлантике это означало непрерывную бортовую и килевую качки. Находящейся на поверхности лодке требовались наблюдатели, замерзавшие и промокавшие до нитки. В северных широтах ледяные волны захлестывали мостик с такой силой, что наблюдатели привязывали себя кожаными ремнями к специальным скобам. В наставлениях требование привязываться обычно сопровождалось списком подводников, смытых волной. Вахтенные надевали поверх бушлатов одежду из кожи или резины и обматывали шею полотенцем и все равно при малейшем волнении промокали до нитки. Практически каждый подводник жаловался на ревматические боли. На лодке команде разрешалось носить любую одежду. Особенно популярными были «счастливые» свитера, связанные любимыми, и британские армейские куртки цвета хаки, поступившие с захваченных во Франции складов. Некоторые капитаны в моменты большой радости или особенно тяжелых испытаний раздавали команде шнапс, на борту других лодок царил сухой закон.

Когда в мае 1941 года молодой британский офицер во главе отряда захвата высадился на борт захваченной в море германской подводной лодки, он был больше всего поражен лакированным деревом на камбузе и многочисленными ящичками, запирающимися на ключ. Ему запомнилась царящая повсюду чистота. Во время обыска он обнаружил и другие свидетельства высокого уровня жизни германских подводников: среди личных вещей было несколько фотоаппаратов и даже одна кинокамера. По его утверждению, секстанты были гораздо лучшего качества, чем те, что использовались британским адмиралтейством, а таких хороших биноклей ему никогда не доводилось видеть. Один из биноклей он оставил себе.

В тактику военных действий на море, так же как действий на суше и в воздухе, существенные изменения внесло радио. Улучшенные радиоприемники с большой дальностью действия позволили передавать подводным лодкам приказы искать врага в отдаленных квадратах или совместно действовать против одной цели. Главным специалистом подводного флота фашистской Германии был адмирал Карл Дениц. Все его мысли были сосредоточены на войне против Великобритании. Задолго до начала боевых действий он пришел к выводу, что грядущая подводная война будет всепогодной и (так как «асдик» не был способен обнаруживать небольшие надводные цели) основной упор надо делать на ночные атаки находящихся в надводном положении субмарин. Эту точку зрения Дениц изложил в опубликованной перед войной книге. Как выяснилось, эта тактика оказалась самой действенной.

Королевский флот тешил себя надеждой, что с неприятельскими подводными лодками прекрасно справятся «поисковые отряды» боевых кораблей. Это убеждение как нельзя лучше подходило к тому образу флота, которое сложилось о себе у него самого. Однако еще во время Первой мировой войны эта тактика была опробована и показала свою полную несостоятельность. Опыт показал, что на бескрайних просторах океана подводная лодка может затеряться без труда. Именно такой поисковый отряд — авианосец в сопровождении эсминцев — был атакован ночью подлодкой «U-29» всего через две недели после объявления войны. Авианосец «Корейджес» был потоплен с большими человеческими жертвами.

То, как безответственно был поставлен под угрозу «Корейджес», является доказательством уверенности адмиралтейства в том, что «асдик» и глубинные бомбы обеспечивают надежную защиту от подводных лодок. Однако постепенно отношение к «поисковым отрядам», отнимающим корабли, так необходимые для сопровождения конвоев, стало меняться. Лучший способ уничтожать подводные лодки — это охрана торговых судов. Тогда субмарины сами придут к тебе.

Глава 3

После войны Черчилль признался, что успехи германских подводных лодок были единственным, что пугало его, и существует широко распространенное мнение, что Гитлер начал войну, прекрасно понимая потенциал субмарин. Однако в действительности германский флот был совершенно не готов к войне. К началу военных действий у Германии было 56 подводных лодок[230], из них несколько типа II, имеющих небольшой радиус действия и редко использовавшихся за пределами Северного моря. Кораблестроительная программа обеспечивала флот двумя или тремя подводными лодками в месяц (иногда лишь одной), и на строительство и испытание каждой субмарины требовалось около года. После войны адмирал Дениц сказал: «Реалистичная политика требовала, чтобы Германия имела тысячу подводных лодок еще к началу войны». Можно только согласиться с ним, с дрожью думая о том, что было бы с Великобританией в этом случае.

Один из крупнейших историков военно-морского флота С. Э. Морисон сказал, что Гитлер думал только о сухопутной войне и, как и Наполеон, верил в то, что обладание «сердцем» Европы позволит поставить Англию на колени. Уинстон Черчилль, как и президент Рузвельт, понимал, что выживание Великобритании зависит от морских коммуникаций, ибо без морских поставок нельзя продолжать военные действия.

Среди высшего военного командования Германии был лишь один моряк, 63-летний гросс-адмирал Эрих Редер, главнокомандующий военно-морским флотом. Это был нелюдимый человек консервативных взглядов, что подтверждают его фотографии в парадном длиннополом сюртуке со стоячим воротником и при шпаге. Хотя Редер был честным исполнительным моряком кайзеровского флота, в своей речи в 1939 году он объявил о полной поддержке «беспощадной и беспрестанной войны против большевизма и международного еврейского заговора, деятельность которого по разрушению нашей нации мы ощутили сполна». На Нюрнбергском процессе Редер был признан виновным в отдании приказов убивать пленных. Его воспоминания, опубликованные спустя десятилетие после окончания войны, свидетельствуют о его вере в Гитлера.

Командовавший подводным флотом Карл Дениц был совершенно другим человеком. Сын инженера завода «Цейсс» в Берлине, он никогда не учился в академии. Командир подводной лодки во время Первой мировой войны, Дениц спасся с потопленной субмарины и попал в плен. Некоторое время он был командиром крейсера, однако его в основном интересовали подлодки. Восстановление подводного флота Германии открыло перед ним новые возможности. Дениц был ярым нацистом, и его речи всегда изобиловали славословиями в адрес Гитлера: «Господь послал нам такого вождя, как фюрер». Гостеприимный и жизнерадостный, он любил общаться со своими подчиненными, называвшими его «львом». Бывавшие на званых обедах и ужинах, устраивавшихся Деницем, вспоминали, что на них царила атмосфера «непринужденности и товарищества». К началу войны Деницу исполнилось 47 лет. Морисон (автор официальной истории американского военно-морского флота) назвал его «одним из самых способных, бесстрашных и разносторонних флотоводцев всех участвовавших в войне стран». Впоследствии в январе 1943 года Дениц сменил Редера в должности главнокомандующего военно-морскими силами Германии, и именно его Гитлер в самые последние дни войны избрал своим преемником в качестве фюрера рушащегося Третьего рейха.

Существует широко распространенное заблуждение по поводу роли Деница в войне на море. Подводный флот не подчинялся ему; им управлял Военно-морской штаб, бывший одновременно штабом и органом управления. В мае 1940 года Де-ниц даже не входил в тридцатку самых высокопоставленных военно-морских офицеров. С ним даже не консультировались по таким вопросам, как обучение экипажа, разработка планов подводных лодок, сроки строительства, и по техническим вопросам, например вооружению — минам и торпедам. На это сделал особый упор его начальник адмирал Редер в меморандуме, датированном ноябрем 1940 года: «Главнокомандующий подводным флотом должен посвящать свое время проведению морских сражений и не отвлекаться на технические проблемы». Очень показательным для понятия неуклюжей бюрократической машины режима диктатуры является то обстоятельство, что в случае нехватки торпед Дениц отправлялся к Редеру и просил его убедить Гитлера увеличить производство.

В первые недели войны флоты противоборствующих сторон выявляли слабые места противника, а также свои собственные. Разочарованное существенными ограничениями возможностей «асдика», командование Королевского флота затем обнаружило, что некоторые недостатки прибора можно преодолеть, если с ним будет обращаться опытный оператор. Германский флот, как и флоты других государств, приходил к выводу, что в суровых боевых условиях торпеда становится капризным механизмом.

Обыкновенно каждая торпеда оснащается двумя взрывателями, один из которых может быть быстро взведен непосредственно перед пуском. Более грубый ударный взрыватель мог привести к тому, что торпеда пробила бы дыру в обшивке корабля, но на пробоину можно было поставить заплату и спасти корабль. Магнитный взрыватель приводился в действие магнитным полем корпуса корабля, поэтому торпеда могла взорваться внутри корпуса, и корабль переломился бы пополам. Германские магнитные взрыватели доставляли столько хлопот подводникам, что те перешли на ударные, также оказавшиеся ненадежными. Боек спускового механизма был слишком коротким: торпеда ударялась о борт и отскакивала от него, так и не касаясь его бойком. Наводящие устройства торпед, использовавшихся на подводных лодках, также оказались несовершенными. Постоянные изменения давления внутри подводных лодок приводили к выходу из строя устройств контроля за глубиной.

Хотя официально многие неудачи объяснялись тем, что на магнитные взрыватели оказывало воздействие локальное изменение магнитного поля Земли, вызванное находящимися под морским дном залежами железной руды или вулканических пород, мне кажется самым вероятным то, что процедура размагничивания, распространенная на британском флоте и призванная защищать корабли от магнитных мин, защищала их и от магнитных торпед. Так или иначе, проблемы с магнитными взрывателями продолжались в течение всего периода боевых действий, и окончательный диагноз им был вынесен только после завершения войны[231].

Понятно, что Дениц обратился с жалобой в Торпедный департамент, вспомнив, что сам сталкивался с теми же проблемами в 1914 году, но тогда Торпедная инспекция знала, как работают эти примитивные механизмы! Специалисты по торпедам — в первую военную зиму все испытательные полигоны замерзли — на критику в основном отвечали тем, что во всем обвиняли подводников. Послевоенные исследования позволяют оценить среднюю вероятность сбоя торпеды в 30 процентов. В одном боевом походе у субмарины «U-32» в половине случаев происходил отказ торпед. Расследование показало, что взрыватели ударного типа перед войной испытывались лишь дважды, и оба раза с отрицательными результатами. Стало ясно, что о проблемах с торпедами было известно еще с декабря 1936 года, но по докладным запискам никто не принимал никаких мер. С началом военных действий и дальше не обращать внимания на эти проблемы стало невозможно, и Редер потребовал действий. Один из контр-адмиралов был предан военному трибуналу, признавшему его виновным, одного вице-адмирала сняли с должности. Этот скандал потряс весь флот и значительно повлиял на боевой дух подводников, а также обнажил царившую в Третьем рейхе бюрократическую неразбериху, в которой преданность нацизму ставилась выше профессионализма.

Статья 22 Лондонского морского договора, подписанного Германией, гласила, что торговые суда не могут быть потоплены до тех пор, пока пассажиры, экипаж и судовые документы не окажутся в безопасном месте, при этом шлюпки таковым не считаются, кроме тех случаев, когда рядом земля или другое судно и хорошие погодные условия. Всем тем, кто надеялся, что Германия будет соблюдать условия договора, потребовалось ждать лишь двенадцать часов. Подводная лодка «U-30» под командованием капитан-лейтенанта Фрица-Юлиуса Лемпа обнаружила в 200 милях от северного побережья Ирландии следующий без сопровождения пассажирское судно «Атения». Он вышел из Ливерпуля в 4 часа пополудни за день до объявления войны. Среди пассажиров (а судно было заполнено до отказа) находилось 316 американских граждан, торопившихся вернуться домой до того, как их настигла бы война.

Лемп обнаружил «Атению» в 7.30 вечера. Уже начинало темнеть, и он не предпринял никаких попыток установить, что перед ним — пассажирское судно или вспомогательный крейсер, что было бы законной целью. Лемп дал залп торпед, одна из которых попала в корпус между котлами. По словам одной из пассажирок:

Взрыв повредил трапы, и пассажиры туристского и третьего классов оказались заперты в трюме. «Атения» накренилась и стала погружаться. Приблизительно через полчаса подводная лодка Лемпа всплыла и открыла огонь по погибающей жертве из палубного орудия. Теперь уже не могло быть никаких сомнений, что перед ним пассажирский лайнер, торпедирование которого строго запрещалось призовыми законами Гаагской конвенции. Не вступив в контакт с тонущим судном и не предложив помощь, Лемп погрузился и покинул место гибели «Атении».

Лайнер потонул: погибло 112 человек, в том числе много женщин и детей. Германское адмиралтейство немедленно опровергло факт торпедирования «Атении» и приказало Лемпу заменить в судовом журнале страницы, внеся в них ложные данные[232]. Все знавшие правду о гибели «Атении» дали клятву хранить строгое молчание, а министерство пропаганды Третьего рейха распространило заявление о том, что на борту лайнера по распоряжению Уинстона Черчилля была заложена бомба.

Потопление «Атении» произошло как раз тогда, когда президент Рузвельт попросил Конгресс принять поправки к Закону о нейтралитете, позволяющие Великобритании и Франции покупать сырье для военной промышленности. Увидев, что противозаконное потопление «Атении» подтолкнет Конгресс проголосовать за принятие поправки, германская пропагандистская машина ввела в действие все свои силы. Одного спасенного американца убедили сказать, что на борту корабля находились орудия береговой обороны, предназначавшиеся для Канады. Вымысел о том, что Черчилль подложил на борт лайнера бомбу в надежде втянуть в войну Америку, постоянно повторялся по радио, в газетах и письмах, рассылаемых влиятельным американцам. Штаб германского флота издал специальное предостережение о том, что и на борту других американских судов могут быть заложены бомбы. Бомбардировка ложью прошла не зря. Опрос службы «Гэллапа» показал, что 40 процентов американцев верит немцам. Голосование в сенате отразило приблизительно такой же расклад сил: поправка Рузвельта была принята 63 голосами против 31. Палата представителей также проголосовала в пользу Великобритании и Франции большинством в 61 голос.

Перед Рождеством 1939 года Берлин издал приказ топить без предупреждения все корабли, кроме полностью освещенных, следующих под флагом Италии, Японии, России, Испании и Португалии (Американский закон о нейтралитете запрещал судоходство кораблей Соединенных Штатов в «военной зоне»). Командирам подводных лодок было предписано фальсифицировать записи в судовых журналах, описывая неосвещенные торговые суда как боевые корабли или вспомогательные крейсеры.

На тот случай, если возникнут какие-то недопонимания, Постоянный приказ-инструкция номер 154 за подписью Деница прямо предписывал командирам подводных лодок: «Никого не спасать и не брать на борт. Не беспокоиться насчет спасательных шлюпок. Погодные условия и удаленность от берега в расчет не принимать».

Однако имелась и более героическая сторона деятельности германских подводных лодок. 14 октября 1939 года была осуществлена бесстрашная операция, спланированная самим Деницем. По словам одного историка, капитан-лейтенант Гюнтер Прин, командир «U-47», перед войной бывал в Скапа-Флоу в качестве туриста и лично изучал главную базу Королевского военно-морского флота. Так это или нет, но Прин продемонстрировал поразительное мастерство, проведя свою субмарину через заградительные рубежи прямо к главной якорной стоянке. Две торпеды поразили линкор «Ройял Оак». Затем последовали новые взрывы, линкор перевернулся и затонул. Пролив Керк-Саунд, через который провел свою подводную лодку Прин, имеет в ширину 170 метров при глубине всего семь метров. Это было такое невероятное достижение, что даже после того, как в результате проведенного британским адмиралтейством расследования были обнаружены и идентифицированы обломки германских торпед, многие в Великобритании продолжали верить, что причиной трагедии был саботаж. Еще одна не подкрепленная никакими доказательствами история гласит, что германский шпион расставил на берегу световые указатели, позволившие субмарине благополучно пройти через Керк-Саунд. На самом же деле потопление «Ройял Оака» явилось лишь еще одним свидетельством неподготовленности Королевского флота к войне.

Великобритания потеряла только старый линкор, но мировая общественность подвергала широкой критике неограниченную подводную войну, и германское министерство пропаганды увидело открывшуюся перед ним возможность. Команда «U-47» стала героической, ей были посвящены заголовки всех мировых газет. В Берлине подводников лично поздравил с победой Адольф Гитлер. Прин был награжден Рыцарским крестом[233], а Дениц был произведен в адмиралы и назначен главнокомандующим подводного флота. Все германские подводники по праву радовались бесспорному свидетельству того, что Королевский военно-морской флот не может защитить свои корабли даже на главной стоянке.

Умудренные опытом Первой мировой войны, англичане стали организовывать конвои с самого начала войны. Это окупило себя: за период с сентября 1939 года до мая следующего года германские подводные лодки потопили 229 кораблей, из них лишь двенадцать шли в составе конвоев. Организация конвоев успешно осуществлялась, несмотря на сложности взаимодействия капитанов гражданских судов с военными моряками; для судов с различными возможностями организовывались быстрые и медленные конвои. Непрофессионал склонен думать, что безопасность судов, следующих в составе конвоя, обеспечивают корабли сопровождения, но это не так. Истинную причину приводит Уинстон Черчилль:

Предложенная Деницем тактика состояла в том, что находящиеся в надводном положении субмарины патрулировали основные морские пути до тех пор, пока одна из них не обнаруживала конвой. Деницу помогала расставлять «гребенки» из подводных лодок германская служба радиоперехватов, вскрывшая секретный шифр торгового флота. Первая засекшая конвой субмарина посылала высокочастотный радиосигнал в центр на берегу и подавала сообщения в среднем диапазоне частот находящимся поблизости подводным лодкам, наводя их на конвой.

Ночью находящиеся в надводном положении субмарины атаковали торговые суда поодиночке, и часто с небольшого расстояния. С наступлением рассвета они двигались дальше, сосредоточиваясь для атаки в следующую ночь, так как скорость субмарины в надводном положении гораздо больше, чем в погруженном.

Угроза морским коммуникациям Великобритании исходила не только со стороны подводных лодок. Крейсера «Адмирал граф Шпее» и «Дейчланд» вышли в море за несколько дней до начала войны. Строительство этих крейсеров началось до прихода Гитлера к власти, когда по мирному договору Германии запрещалось иметь корабли водоизмещением свыше 10 000 тонн. Возможно, вследствие того что Королевский военно-морской флот потерял три линейных крейсера в Ютландском бою в результате всего одного точного попадания в каждый, эти Panzerschiffe («броненосные корабли») были защищены толстой броней и вооружены большими орудиями. Газеты называли их «карманными линкорами», но назначением этих крейсеров были набеги на торговые пути. В числе новшеств их конструкции были сваренные электрической сваркой корпуса. Для сварного шва необходимо, чтобы металл был равномерно нагрет до одной температуры; по этой причине сварка толстых стальных листов неизмеримо сложнее, чем сварка легких авиационных сплавов. Новые корабли имели очень низкий корпус, разделенный многочисленными водонепроницаемыми переборками, снижающими опасность поражения торпедой. Мощная бронированная палуба защищала их от атаки с воздуха, а 11-дюймовые орудия имели дальность выстрела 20 миль. Корабли приводились в движение дизелями — которые до того в судах такого класса использовались лишь в качестве вспомогательных двигателей — и развивали скорость до 26 узлов, весьма невыразительной цифры для крейсера, но достаточной для рейдера. Каждый крейсер имел в своем распоряжении по танкеру.

«Дейчланд» был отправлен в Северную Атлантику. Он потопил два судна и захватил третье («Сити оф Флинт», шедший под американским флагом), после чего вернулся в Германию, умело воспользовавшись длинными ноябрьскими ночами, чтобы ускользнуть от Королевского флота, блокировавшего побережье. В результате двухмесячного плавания были уничтожены мелкие суда общим водоизмещением 7000 тонн: невпечатляющий дебют для «карманного линкора». Вскоре после этого крейсер был переименован в «Лютцов», так как Гитлер опасался пропагандистского эффекта неудачных действий корабля с. названием «Германия».

«Адмирал граф Шпее» должен был действовать на морских коммуникациях в Южной Атлантике и Индийском океане. К 7 декабрю 1939 года крейсер, действуя у берегов Южной Америки и Южной Африки, потопил девять торговых судов. Капитан Ганс Лангсдорфф, красивый пятидесятилетний мужчина, придерживался строгих правил в ведении войны. Он топил свои жертвы без гибели людей, с пленными обращался хорошо. За все это время единственной неприятностью, случившейся с крейсером, был отказ двигателя на разведывательном самолете, который нечем было заменить.

После того как «Адмирал граф Шпее» потопил в Южной Атлантике 2 декабря 1939 года «Треваньон», чины адмиралтейства, взглянув на карты, сделали предположение, что рейдер направляется на оживленные пути Южной Америки. Английскому крейсеру «Аякс» был отдан приказ занять позицию у устья реки Ла-Платы, новозеландский крейсер «Ахиллес» патрулировал вдоль побережья напротив Рио-де-Жанейро, а английский крейсер «Эксетер» был направлен в Порт-Стенли на Фолклендские острова. Но следующий сигнал «обнаружен рейдер» поступил от танкера «Африка Шелл», находившегося у берегов Восточной Африки. Если бы капитан «Графа Шпее» отправил сообщение о своем успехе без промедления, возможно, все кончилось бы иначе; определить, направляется ли крейсер в Индийский океан или же собирается вернуться в Южную Атлантику, было бы невозможно. Но Лангсдорфф подождал десять часов, и когда сообщение было наконец отправлено в Берлин, сразу три британские станции Системы пеленгации засекли направление на источник сигнала. Эти данные по экстренным каналам были отправлены в Лондон, но даже в Гидрографическом отделении адмиралтейства не оказалось настолько крупномасштабных карт, чтобы точно провести линии пеленга. К счастью, Мерлин Миншэлл, молодой офицер добровольного резерва, купил себе глобус, имеющий диаметр в четыре фута. По его расчетам, «этот глобус был эквивалентен плоской карте размером не меньше двенадцати футов… За считанные секунды я натянул на глобус три узкие резиновые полоски. Точка их пересечения ясно указывала, что «Граф Шпее» направляется не на север в Индийский океан, а на юг, назад в Атлантику». Дело было в 4 часа утра. Контр-адмирал Том «Большой палец» Филлипс приехал домой к Миншэллу, одетый в пижаму (глобус был слишком большой, чтобы везти его). «Глобус — отличная мысль», — сказал он. (Адмиралу Деницу пришла в голову та же мысль, что и Миншэллу; похожий глобус стоял у него в гостиной.)

По пути «Граф Шпее» продолжал топить торговые суда. Крейсер находился в Южном полушарии, и 13 декабря 1939 года был погожий летний день. Видимость была превосходной, и в 6.14 утра наблюдатели «Графа Шпее» обнаружили тяжелый крейсер Королевского флота «Эксетер» (вооруженный 8-дюймовыми орудиями) в сопровождении двух других кораблей, и крейсер повернул к ним. «Граф Шпее» был вооружен И-дюймовыми орудиями, и Лангсдорфф предположил, что перед ним крупное торговое судно в сопровождении двух эсминцев. Именно такую жертву и искал рейдер, но, лишенный дозорного самолета, Лангсдорфф не имел возможности проверить свое предположение.

На самом деле «Граф Шпее» направлялся к одной из высланных на его поиски «охотничьих групп». Заметив дым «Графа Шпее», «Эксетер» повернул на него. А то, что Лангсдорфф принял за эсминцы, в действительности оказалось легкими крейсерами: британским «Аяксом» и новозеландским «Ахиллесом» (оба имели по восемь 6-дюймовых орудий). Вероятно, его ввело в заблуждение то обстоятельство, что оба корабля имели необычный силуэт: сдвоенные котлы ради экономии веса имели лишь одну дымовую трубу.

Эти три корабля представляли собой три различных ответа, вот уже полвека мучившие военно-морские флоты всех государств: каким должен быть крейсер? Должен ли он быть легким кораблем, развивающим скорость до 32 узлов и вооруженным легкими 6-дюймовыми орудиями, как «Аякс» и «Ахиллес»; должен ли он иметь среднее водоизмещение и 8-дюймовые орудия, как «Эксетер»; или же это должен быть крупный корабль с мощными 11-дюймовыми орудиями, настолько серьезный противник, что его называют «карманным линкором», но неспособный развить скорость выше 26 узлов? Неудивительно, что специалисты по камуфляжу нарисовали на носу «Графа Шпее» огромные белые волны, в действительности он не мог двигаться с такой большой скоростью. И сейчас «Граф Шпее» не смог уклониться от боя.

С «Аякса» — флагмана группы — был выпущен в воздух с помощью катапульты самолет «Сифокс». Сложности запуска и последующего подъема на палубу самолетов кораблями такого класса привели к тому, что это был единственный случай боевого применения авиации надводными кораблями. На большинстве кораблей Королевского флота место, отведенное под самолеты, катапульты и ангары, вскоре заняли радары и зенитные орудия. Увидев в воздухе разведывательный самолет, «Граф Шпее» развернулся и поставил дымовую завесу. Тактические сложности имелись у обеих сторон. В то время как орудия «Графа Шпее» значительно превосходили дальнобойностью орудия его противников, неприятельские корабли находились от него как с правого, так и с левого борта, и капитан германского крейсера долго колебался, выбирая цель.

Наконец «Граф Шпее» открыл огонь с максимального расстояния. Сначала одна башня вела огонь по правому борту, а другая по левому, но затем все шесть орудий главного калибра сосредоточили огонь на «Эксетере», чьи 8-дюймовые орудия представляли основную угрозу. На британских кораблях радаров не было, а тем временем германский радар «Зеетакт» позволил «Графу Шпее» поразить орудийную башню и главный руль «Эксетера». Если бы не то обстоятельство, что некоторые германские снаряды не взорвались, крейсер обязательно бы потонул. После неудачной попытки выпустить торпеды «Эксетер» вышел из боя с креном на правый борт и зарываясь носом в волну. В трюме бушевал пожар, вода от фонтанов, поднимаемых близкими разрывами, привела к замыканию электрических цепей управления последней уцелевшей орудийной башней. Телефонная связь и радиосвязь также вышли из строя. Существовала реальная опасность того, что «Эксетер» потонет.

Возможно, Лангсдорфф сблизился бы с поврежденным кораблем и добил бы его, но тут оба легких крейсера набросились на «Графа Шпее», отвлекая внимание на себя. Они перемещались очень быстро, уклоняясь от смертельных попаданий орудий главного калибра, не способных достаточно быстро менять угол возвышения и направление.

После полуторачасового боя, в течение которого британским кораблям удавалось подойти к «Графу Шпее» настолько близко, чтобы использовать артиллерию вспомогательных калибров, все четыре корабля получили повреждения. Получив два попадания 11-дюймовых снарядов, «Аякс» лишился двух из четырех орудийных башен, а в третьей отказал подъемник. Прощальный залп «Графа Шпее» снес главную мачту. Три орудия главного калибра еще действовали, но «Аякс» израсходовал 80 процентов своего боезапаса. «Ахиллес» пострадал меньше всего, но у него не было радиоуправления системой огня. «Граф Шпее» получил много попаданий, но вся его артиллерия оставалась исправной.

Бой был прерван британским командиром, поставившим дымовую завесу. Несомненно, Лангсдорффу следовало бы добить искалеченную троицу, но он этого не сделал. Впоследствии говорили, что во время боя он был ранен и потерял сознание. Возможно, этого оказалось достаточно, чтобы он принял решение направиться в нейтральный порт.

По некоторым данным, «Эксетер» получил больше сотни прямых попаданий. Пять из шести его орудий главного калибра были выведены из строя, корабль был охвачен огнем и окутан дымом, так что немцы ждали, что он вот-вот взорвется и потонет. Имея на борту 61 погибшего члена экипажа и много раненых, «Эксетер» с трудом добрался до Фолклендских островов, а два легких крейсера проследили за «Графом Шпее» до нейтрального уругвайского порта Монтевидео.

Если бы Германия имела доступ к тем ремонтным службам, которыми заблаговременно обзавелась во всех стратегических точках земного шара Великобритания, «Граф Шпее» смог бы пополнить боезапас и быстро починить незначительные повреждения, способные привести к серьезным последствиям в случае шторма. Но германские корабли были лишены такой возможности в дальних морях. С более решительным капитаном «Граф Шпее», возможно, повернул бы на север, несмотря на полученные в бою повреждения и 36 убитых и 59 раненых из состава команды. Но этого не произошло.

Когда «Граф Шпее» вошел в Монтевидео, многие местные жители, выходцы из Германии, его тепло приветствовали, но дипломаты сразу же начали острый спор о правах нахождения боевого корабля одной из воюющих стран в нейтральном порту. В итоге уругвайское правительство дало Лангсдорффу 72 часа на то, чтобы покинуть Монтевидео — минимальный срок, положенный по международным законам. Этого времени было недостаточно для того, чтобы исправить повреждения. Лангсдорфф пытался нанять самолет, чтобы определить, сколько британских кораблей ждут его в море, — но безуспешно.

Для того чтобы заставить Лангсдорффа отказаться от мысли пробиваться на север силой, британцы всеми способами старались создать впечатление, что в море «Графа Шпее» ожидает крупное соединение. План дезинформации включал в себя радиобюллетени Би-би-си; в нем принял участие британский военно-морской атташе, который, зная, что его телефоны прослушиваются, позвонил послу в Буэнос-Айрес и сообщил ему, что адмиралтейство требует к вечеру доставить 2 тысячи тонн горючего на аргентинскую военную базу Map-дель-Плата для двух крупных британских кораблей. Этого оказалось достаточно, чтобы поползли слухи. Несомненно, Лангсдорфф поверил в то, что при выходе из Монтевидео на него обрушатся значительные силы.

Вечером 17 декабря «Граф Шпее» отошел от причала. За ним следили журналисты и кинооператоры всех стран мира. Солнце скрылось за горизонтом, огромный корабль остановился и, к изумлению большинства наблюдавших, взорвался. Над открытыми лифтами, ведущими к главным снарядным магазинам, были подвешены боевые головки торпед. Запалами служили пропитанные мазутом канаты. Взрыв в носовой части корабля прошел как намечено, но хлынувшая морская вода, загасив запалы, предотвратила взрыв в кормовой части. «Граф Шпее» осел носом в воду. Лангсдорфф застрелился. Команда крейсера была интернирована, но многие моряки бежали в Германию и продолжили службу.

Как выяснилось, конструкторы, говорившие, что создание германских «карманных» линкоров изначально было ошибкой, оказались правы. Рейдеру, совершающему набеги на торговые коммуникации, не нужны И-дюймовые орудия, чтобы топить беззащитные суда. Вооруженный более слабой артиллерией, он получился бы легче и быстроходнее. Рейдер должен уметь нанести быстрый удар и стремительно покинуть место боя.

Однако в настоящее время уже почти не говорится о том вкладе, который внес в этот и другие морские бои германский радар, используемый для наводки артиллерии. В течение всей войны германские морские артиллеристы совершали «удачные попадания», что иначе можно назвать точной наводкой орудий. На британское адмиралтейство произвели настолько сильное впечатление действия «Графа Шпее», что оно предложило правительству Уругвая 14 тысяч фунтов за дымящийся корпус крейсера, чьи палубы оставались над водой. Нахлынувшие британские специалисты по радарам изучили, зарисовали и демонтировали радар «Зеетакт». Вскоре крейсера «Эксетер» и «Аякс» были оснащены британским радаром «Тип 79», применявшимся в противовоздушной обороне, но им можно было пользоваться и для наводки орудий; по своим характеристикам он ненамного уступал «Зеетакту».

В то время как Редер, главнокомандующий германского флота, заявил, что «Графу Шпее» следовало бежать, а не вступать в бой, а Гитлер с трудом перенес гибель крейсера, она их не остановила. В зиму 1940/41 года «Адмирал Шеер», «Гнейзенау» и «Адмирал Хиппер» покинули порты, чтобы совершать набеги на атлантические коммуникации. У чинов из адмиралтейства были причины для беспокойства, так как германский морской код «Энигма» до сих пор оставался невскрытым, а действия «Графа Шпее» показали, сколько неприятностей может доставить надводный рейдер. Драгоценные боевые корабли — в том числе линкоры, крейсеры и авианосцы — все последующие годы гонялись за германскими кораблями-призраками, «замеченными на горизонте» пугливыми торговыми моряками.

В начале войны единственные оперативно обновляемые карты в Уайтхолле можно было встретить только в Верхней военной комнате адмиралтейства. Эта насчитывающая 300 лет библиотека была увешана картами, положение противоборствующих сторон на которых обновлялось круглосуточно. Карты были выполнены в пастельных тонах (так как Черчилль сказал, что от ярких красок у него болит голова), и булавки показывали положение всех кораблей и конвоев Королевского флота и флотов союзников, а также сведения о германских кораблях, полученные разведкой. Главное внимание уделялось подводной войне, представляемой данными о потопленных кораблях и другими важными цифрами.

Эта комната стала излюбленной достопримечательностью гостей Черчилля, приходивших по вторникам на его званые ужины. В то время Черчилль был первым лордом адмиралтейства[234], его спальные покои находились поблизости, и он частенько появлялся в самые неожиданные часы в своей пестрой пижаме и требовал сообщить последние новости. Доклад о самых последних событиях был в его распорядке дня первым пунктом утром и последним перед сном. Когда в мае 1940 года Черчилль стал премьер-министром, ему пришлось переехать от комнаты с картами, однако в течение всей войны те же самые офицеры продолжали ежедневно докладывать ему о положении дел на морях.

В сентябре 1939 года Германия вступила в войну, испытывая лишь небольшую нужду в морской торговле. Сельское хозяйство, всячески поддерживаемое нацистами, обеспечивало в достатке страну продовольствием; в германских шахтах добывались уголь и железная руда. Если военной промышленности требовались специальные высококачественные руды, под боком была Швеция, всегда готовая их продать. Остальной импорт шел через Швейцарию и Италию. Германии были жизненно необходимы каучук и нефть, но германские ученые уже научились получать в промышленных количествах синтетический каучук, а до нефтяных месторождений Румынии было рукой подать. Далее, у Германии появился новый друг и торговый партнер — СССР, — готовый поделиться своей нефтью. Новые друзья вторглись с двух сторон в Польшу, захватили ее территорию и поделили пополам. Началась прямая торговля через общую границу. Теперь Германия имела к своим услугам всю Азию и могла не беспокоиться о блокаде, объявленной Королевским флотом.

Все это становится очевидным после одного взгляда на карту, но, судя по всему, мало кто из членов британского правительства смотрел на карту. В марте 1940 года премьер-министр Чемберлен назвал блокаду «основным оружием». Британское министерство военной экономики неоднократно заявляло — и свято верило в это, — что германская экономика находится на грани краха. 27 мая 1940 года британские главы штабов предсказывали, что экономический коллапс Германии наступит в конце 1941 года. К сентябрю 1940 года — Гитлеру к этому времени принадлежала вся Европа от Норвегии до испанской границы и исход Битвы за Британию еще не был решен — главы штабов не переменили своей точки зрения. Господствующая точка зрения была такая: неизбежный крах Германии приблизит восстание жителей оккупированных стран. Главы штабов жизнерадостно предсказывали, что задачей британской армии в 1942 году будет лишь поддержание порядка в хаосе, оставшемся в Европе после распада Германии! Нам не следует быть слишком строгими к этим мечтателям: только такие фантазии и позволили Великобритании и доминионам продолжать борьбу в ситуации, которую более трезвомыслящие умы объявили бы безнадежной.

Раздел Польши между Германией и СССР и начавшаяся между двумя странами торговля были не единственной горькой пилюлей, которую пришлось проглотить британским адмиралам летом 1940 года. Адмиралтейство всегда полагало, что в случае войны можно будет воспользоваться портами Ирландии. Заправочные базы в Куинстауне и Берехейвене и военно-морская база в Лох-Суилли на западном побережье позволили бы противолодочным флотилиям далеко выходить в Атлантику. Без этих баз каждому эскортному кораблю пришлось бы пройти лишних 400 миль. Право на использование этих баз в военное время было подтверждено в разговоре ирландского борца за независимость Майкла Коллинза, адмирала Битти и Уинстона Черчилля еще в 1922 году, когда Черчилль, секретарь по делам колоний и доминионов, занимался Ирландской республикой.

История этой неожиданной перемены отношения Ирландии такова, что ее стоит повторить еще раз ко всеобщему удовольствию. В апреле 1938 года правительство Чемберлена отказалось от права использовать ирландские порты, гарантированного договором 1922 года. Черчилль пришел в ужас и заявил, что в такое время ничего более безрассудного нельзя придумать. В речи перед палатой общин он назвал случившееся «добровольной сдачей в плен» и «плачевным и непостижимым». Однако его позиция не встретила поддержки. Буквально все депутаты — как от правящей консервативной партии, так и от оппозиционных Лейбористской (социалистической) и Либеральной партий — поддержали Чемберлена. Однако когда началась война, Ирландия осталась нейтральной, и предостережения Черчилля оказались справедливыми. Ирландское правительство ответило отказом на просьбу Великобритании использовать эти порты, хотя часть сырья, доставлявшегося конвоями, предназначалась нейтральной Ирландии.

Конвои, зажатые у родных берегов в водах, омывающих Ирландию, становились прекрасной добычей для бесстрашных германских подводников. Адмиралтейство никак не могло оправиться от этого потрясения, и тут летом 1940 года на оперативных картах произошли еще более страшные перемены. Германия захватила Данию, открыв таким образом ворота на Балтику, и Норвегию, базы которой открывали путь в Северную Атлантику. Единственным светлым пятном среди этого мрака было то, что норвежский торговый флот — один из крупнейших в мире, — спасаясь от немцев, ушел в Великобританию. Эта огромная прибавка к тоннажу британского торгового флота позволила Великобритании пережить самые черные дни.

Когда летом 1940 года Германия захватила Францию, французский флот не ушел в английские порты, чтобы продолжать сражаться. В Атлантике и Средиземном море Королевскому флоту пришлось взвалить на себя весь тот груз, который прежде он делил с французским флотом. Атлантическое побережье Франции предоставило Германии превосходные базы для подводного флота, находящиеся далеко от аэродромов Королевских ВВС. Из этих портов германские субмарины получили прямой выход в океанские просторы.

Когда адмиралтейство на основе полученных радиоперехватов сделало вывод о том, что германские подводные лодки используют французские порты, министерство иностранных дел заявило, что это невозможно: французы этого не допустят. Лейтенант-волонтер Миншэлл, тот самый молодой офицер, у которого был большой глобус, вызвался лично проверить эти сведения. Одна из субмарин Королевского флота доставила его к побережью Франции, где он на лодке французских рыбаков проплыл в устье Жиронды. Миншэлл провел там пять дней, отмечая перемещения германских субмарин, и собранных им сведений оказалось достаточно даже для того, чтобы убедить людей из министерства иностранных дел в том, что Германия использует французские порты. Он вернулся в Великобританию на парусной шхуне и был награжден «упоминанием в боевых сводках»[235].

Вооруженные силы Великобритании вступили в войну, ожидая, что она окажется такой же, какую им пришлось вести в 1914 году: Британский экспедиционный корпус отправится во Францию, где ему отведут небольшой участок Западного фронта, а тем временем Королевский флот — с помощью французского флота — будет защищать морские коммуникации, ожидая повторения Ютландского боя. Однако картина кардинально изменилась. Германия захватила почти всю Европу, в том числе побережье Ла-Манша, находящееся всего в двадцати одной миле от Британских островов. Италия выступила на стороне Гитлера, так что средиземноморские пути тоже подвергались постоянным нападениям, и британская армия в Египте оказалась под угрозой. К лету 1940 года никто уже больше не оставался в заблуждении, что эта война будет напоминать предыдущую.

В 1920 году организация, известная в годы Первой мировой войны как «Разведывательный департамент 25» и обычно называвшаяся «Комната 40», сменила свое название на «Школа правительственных кодов и шифров». Название должно было скрыть истинное назначение организации: защиту британских линий связи и перехват иностранных сообщений. Эта организация стала частью Интеллидженс сервис и в 1925 году переехала из здания за вокзалом Черинг-Кросс в дом 54 по Бродвею, поблизости от станции метро «Парк Сент-Джеймс», где в удобной близости от министерства иностранных дел размещалась ее штаб-квартира. За несколько дней до начала войны организация снова сменила название и, став «Штаб-квартирой правительственной связи», перебралась в мило-уродливое, но очень удобно расположенное здание эпохи Тюдоров — готики с викторианской примесью, расположенное в Блетчли-Парке, приблизительно в 50 милях от Лондона. Основной задачей этой организации стало вскрытие германских радиосообщений, зашифрованных с помощью машин «Энигма».

«Энигма» начала свою карьеру в качестве коммерческого шифратора. Она представляла собой что-то вроде пишущей машинки, которая зашифровывала текст с помощью вращающихся зубчатых дисков, через которые проходили электрические сигналы. На приемном конце шифросообщение можно было расшифровывать с помощью идентичной «Энигмы», диски которой поставлены точно в такое же положение, известное только отправителю и получателю. Купив несколько шифраторов, немцы внесли в их конструкцию изменения, направленные на усложнение шифра. В усовершенствованной «Энигме» в каждом диске появились перемычки, меняющие коммутацию электрических цепей. Операторы должны были менять эти перемычки каждые 24 часа в соответствии со специальной ключевой таблицей. Таким образом, общее количество возможных ключей становилось астрономическим.

История вскрытия шифров «Энигмы», можно сказать, началась в октябре 1931 года, в гостинице «Гран-отель» в небольшом бельгийском городке Вервье недалеко от германской границы. Ганс-Тило Шмидт, высокопоставленный сотрудник германского министерства обороны, по собственной инициативе встретился с Родольфом Лемуэном, агентом Второго бюро французской военной разведслужбы. Лемуэн, объездивший весь мир лингвист, родился в Берлине в семье ювелира. Приняв французское подданство, он женился на француженке и, несмотря на успешно идущие дела, стал тайным агентом. Лемуэн быстро нашел общий язык со своим земляком-берлинцем. Отец Шмидта был профессор, а мать — баронесса, однако этот высокообразованный и талантливый ветеран Первой мировой войны с трудом мог существовать на жалованье сотрудника службы распространения ключей. Шмидт предложил продать инструкцию пользователя «Энигмы» и другие справочники и документы. Он также предложил продолжать передавать информацию о вносимых в шифратор усовершенствованиях и сведения о деятельности германского Верховного командования (где старший брат Шмидта Рудольф служил подполковником, начальником штаба корпуса связи). Одно время Рудольф был главой шифровальной службы, где теперь работал Ганс Тило, и именно он принял решение приобрести шифраторы «Энигма», сведения о которых собирался продать врагу его младший брат.

Лемуэн твердо верил, что каждый человек имеет свою цену, и при первой встрече он предложил Гансу Тило сумму, втрое превышающую его жалованье. Руководство Разведывательной службы в Париже одобрило сделку и присвоило Шмидту кодовое имя «НЕ», которое, будучи прочитано по-французски, звучало как немецкое слово «Asche», пепел. Хотя полученный от Ганса Тило материал позволил французам прочесть несколько сообщений, разобраться в сложном устройстве шифратора оказалось делом непростым. Париж, решив, что вскрытие такого шифратора ему не по силам, решил поделиться своими сведениями с Лондоном, но Интеллидженс сервис эта информация не заинтересовала. Тогда французы решили передать все данные полякам.

Успехи французских и британских криптоаналитиков-лингвистов во время Первой мировой войны убедили их начальников махнуть рукой на криптоаналитиков-математиков. Вот почему шифратор «Энигма» победил секретные службы этих стран. В Польше были великолепные математики, много людей, знакомых с немецким языком, и огромное желание справиться с задачей, которую все считали невыполнимой.

В 1933 году поляки получили копию «Энигмы». Они постоянно держали французов в курсе своих успехов, а те исправно пересылали в Варшаву новые шифры и все вносимые в шифратор усовершенствования, о которых сообщал Ганс Тило. Однако за пять лет лишь немногие сообщения попали в руки дешифраторов. Верховное командование Польши хотело, чтобы его люди вскрыли германские шифры без посторонней помощи, поэтому выдавали полученный от Ганса Тило материал по чайной ложечке, лишь тогда, когда дешифровальшики заходили в тупик.

Немцы усовершенствовали свои шифраторы, а поляки тем временем усовершенствовали дешифраторы, создав так называемую «бомбу», вычислитель, состоящий из шести параллельно соединенных «Энигм». В сентябре 1938 года опасения начальников польской разведки оправдались: Ганса Тило перевели в Научно-исследовательский центр Геринга, и передача новых шифров прекратилась. Но к этому времени польские дешифровальщики научились обходиться без их помощи.

24 июля 1939 года, когда до войны оставались считанные недели, поляки пригласили французов и англичан в Варшаву, чтобы подробно продемонстрировать им свои успехи в деле вскрытия германских шифров. Они показали «бомбу», метод использования перекрывающихся перфокарт и математические расчеты коммутаций. Значительную работу проделал Мариан Режевский, молодой математик, признанный одним из лучших криптоаналитиков всех времен.

В качестве «сувенира на прощание» британская и французская делегации получили по «копии» шифратора «Энигма». Хотя немцы перед войной сменили шифры и добавили новый диск, усложнив шифр, все равно это был бесценный подарок. Гюстав Бертран, старший офицер французской разведки, так описывает, как он принес шифратор начальнику британской Интеллидженс сервис:

Учитывая то, как мало точной информации о нацистской Германии смогла собрать перед войной его СИС, то, как бездумно было отвергнуто предложение Франции поделиться сведениями об «Энигме», то, что его служба оказалась совершенно неподготовленной к войне, полковник Мензис ничуть не преувеличил.

Германия вторглась в Польшу, но польские дешифровальщики, опередив наступающие немецкие войска, перебрались во Францию. Затем пала и Франция. Французская команда спаслась от захватчиков и устроилась неподалеку от городка Узе в неоккупированном секторе Франции, где продолжала свою работу, передавая сведения в Лондон (зашифрованные с помощью «Энигмы»!). Впоследствии многие польские и французские криптографы попали в плен, но им удалось убедить следователей, что «Энигма» оказалась им не по зубам. И немцы поверили: такова сила самообмана.

В 1943 году нескольким полякам — членам дешифровальной группы удалось с огромным трудом добраться до Англии. Согласно одному признанному специалисту по истории «Энигмы»: «Полякам довелось пожинать то, чего обычно удостаиваются первопроходцы, результатами чьих трудов пользуются другие: изгнание. Британцы отстранили Режевского и остальных от работ, связанных с «Энигмой», и вместо этого отправили их в Польшу в изгнание, где им пришлось вскрывать простые шифры. Это был далеко не лучший час для Британии».

Блетчли-Парк находится как раз посередине между Оксфордским и Кембриджским университетами, и в городке появлялось все больше и больше просторных деревянных домов по мере того, как сотрудникам «Штаб-квартиры правительственной связи» удавалось набрать новых математиков, в том числе младшего декана математического факультета колледжа Сидни-Суссекс, прибывшего в первый же день войны. В спешном порядке вернулась с Международной шахматной олимпиады в Буэнос-Айресе сборная Великобритании. И таких специалистов прибывало все больше и больше.

Еще никто в мире не предпринимал попыток вскрывать на регулярной основе зашифрованные машиной сообщения, причем в таких количествах, в которых они передаются в военное время. Такие сообщения — со временем получившие название «ультра» — передавались исключительно по радио кодом Морзе. К ним не прилагались ни телетайпные, ни телефонные сообщения, а поскольку основная часть важнейших сведений передавалась именно по радио, большинство секретных сообщений неприятеля вообще не было перехвачено. Иногда на радиосообщение, зашифрованное с помощью «Энигмы», отвечали через телетайп или телефон или наоборот, так что становилась известна только одна сторона диалога. Радиосообщения часто сопровождались помехами, что еще больше усложняло задачу.

Англичане подхватили флаг там, где его выронили поляки. Первый прорыв произошел после анализа незашифрованных префиксов сообщений, в которых на приемный конец передавались ключевые установки шифратора «Энигма». Анализируя электрические цепи дисков и перемычек, математики и специалисты по теории вероятностей вскоре смогли «понизить ставки против нас приблизительно в 200 триллионов раз». Тем не менее вероятность правильной дешифровки сообщения все равно оставалась один к миллиону. Порядок дисков и их начальная установка иногда угадывались с помощью «пачек листов», техники, впервые примененной поляками. Дырки — по одной на каждую букву, — пробитые в больших листах бумаги, позволяли определить приблизительный вид дневного ключа.

Очень помогли также часто повторяющиеся стандартные фразы: особенно официальное обращение к должностным лицам и организациям. Часто дешифровальщики ждали, когда немцы будут передавать описание чего-нибудь уже случившегося, например, результатов бомбардировки или прогноз погоды. Иногда одно и то же сообщение передавалось зашифрованное нестойким шифром — уже вскрытым — и зашифрованное «Энигмой». В этом случае оба сообщения можно было сравнить.

Время от времени в кармане спасенного подводника находили один или два диска. К лету 1941 года в Блетчли-Парке стали использовать гораздо более усовершенствованные «бомбы». Это были электромеханические счетные машины трехметровой высоты. Используя диски наподобие тех, что применялись в «Энигмах», «бомба» быстро перебирала ключи, но не все возможные, а только из узкого числа, указанного оператором. Равномерное «тук-тук» вдруг прекращалось, когда «бомба» останавливалась, найдя шифрограмму, которую искал оператор. В результате получался некоторый набор установок, который можно было опробовать на британских шифровальных машинах, переделанных под «Энигмы». Включалось печатающее устройство, на которое выводился длинный отрывок текста. Если «остановка была не напрасной», это означало, что можно вскрыть сразу целую группу сообщений[236].

Если это сообщение имело отношение к военно-морскому флоту, оно поступало в морское отделение в одном из деревянных домиков, где над ним возились десять, а то и больше человек, разбирая немецкий военный жаргон и получая более или менее понятное сообщение на английском. После этого английская и немецкая версия передавались по телетайпу в Комнату слежения за подводными лодками в Оперативный разведывательный центр адмиралтейства, расположенный неподалеку от Трафальгарской площади в Лондоне.

«Ключ», установка дисков и перемычек, менялся ежедневно, иногда раз в два дня. Это представляло главную трудность, но даже после того, как ключ определялся, дешифрованные сообщения все равно требовалось перевести и сделать понятными. Многие сообщения были длинными и содержали кодовые названия и сложные специфические термины, непонятные гражданскому человеку, — авиационные, морские, метеорологические и так далее. В сообщениях было много новообразований, сокращений и акронимов. Значительная часть перехвата не представляла никакого интереса. И, разумеется, все сообщения были на немецком языке. Для некоторых сообщений задержка в два-три дня делала их вскрытие бесполезным — таковой была постоянно меняющаяся обстановка на море.

Военные поступили мудро, предоставив ученым мужам получать результаты как можно быстрее. Первыми вступали в дело математики; следующим этапом были специалисты по немецкому языку. Один из работавших в Блетчли-Парке заметил:

Далее военно-морской, армейский или авиационный эксперт оценивал полученный перевод и снабжал его краткой аннотацией, передающей краткое содержание. Например, он мог добавить ссылки на упоминаемые войсковые соединения, географические названия и имена, для чего в его распоряжении имелась большая карта перекрестных ссылок. Следующим этапом было составление сообщения командующему фронтом. Стиль оригинального сообщения кардинальным образом перерабатывался или «оздоровлялся» на тот случай, если немцы в свою очередь перехватят его — чтобы они не могли определить источник получения этой информации.

Британские армейские станции, расположенные в Чэтеме в устье Темзы, а впоследствии и другие станции прослушивали все германские радиопереговоры, ведущиеся на коротких волнах. Иногда погодные условия, приводившие к тому, что радиоволны отражались от верхних слоев атмосферы, позволяли перехватывать переговоры между двумя германскими подводными лодками, находящимися в противоположной части Атлантического океана.

Шифратор «Энигма» был выдающимся изобретением. Самое поразительное в этой истории то, что все специалисты сходятся во мнении, что несколько простейших изменений в первоначальной версии позволили бы сделать его защищенным от ошибочных действий оператора и практически невскрываемым. В основном сообщения дешифровывались из-за невнимательности и небрежности немецких операторов. По большей части этим грешили «Люфтваффе»; на флоте царили более строгие порядки, так что морские шифры в полном объеме вскрывать не удавалось. Один из людей, стоявших у истоков службы Блетчли-Парка, заметил по этому поводу:

Так или иначе, даже если сообщение не удавалось дешифровать, полезной оказывалась и информация о местонахождении противника. Служба Высокочастотного определения направления (High Frequency Direction Finding) устанавливала положение подводных лодок и надводных кораблей неприятеля с помощью радиопеленгации. Кроме того, определенные заключения о приготовлениях германских кораблей к предстоящим операциям можно было вывести по количеству, объему и интенсивности радиопереговоров.

Осцилограммы сигналов (отображаемые на экране электронно-лучевой трубки изменения напряжения в зависимости от времени) фотографировались и заносились в картотеку «отпечатков пальцев», по которым можно было достоверно определить, какой корабль или подводная лодка ведет переговоры. Этот «дактилоскопический» метод был также идеей лейтенанта Мерлина Миншэлла. Именно с его помощью был опознан «Бисмарк»[237].

Школа правительственных кодов и шифров по-прежнему находилась в ведении британской разведки, поэтому дешифрованные материалы направлялись в штаб-квартиру на Бродвей, а далее туда, куда их считал нужным передать «К» — полковник Стюарт Мензис. Королевский флот не доверял Службе разведки, поэтому с самого начала его представители находились в Блетчли-Парке совершенно обособленно от представителей армии и ВВС. Разведка перестала устраивать адмиралов с ноября 1939 года, когда Мензис, человек сухопутный, был назначен «К». Флот заявил, что предыдущие главы разведки — капитан Смит-Камминг и адмирал Синклер — установили традицию: эту должность обязан занимать моряк.

Поэтому все материалы, имеющие отношение к военно-морскому флоту, обрабатывались отдельно и направлялись в Оперативный разведывательный центр в Уайтхолле. В начале 1941 года ОРЦ переехал в Цитадель (массивное здание из коричневого гранита, расположенное между Адмиралтейской аркой и Гвардейскими конюшнями; оно существует и поныне, но, к счастью, скрыто густым плющом).

Военно-морская система работала довольно неплохо. К концу июля 1941 года — в основном благодаря захвату дисков к «Энигме» и ключевых установок на февраль, март и май — началось регулярное дешифрование перехваченных сообщений. К этим сообщениям добавлялась вся информация, полученная через дипломатов, из иностранных газет, от зарубежной агентуры, а также добытая в результате допросов пленных подводников и подслушивания их разговоров. Информация анализировалась и суммировалась, и на ее основе в адмиралтействе, в Отделе слежения за подводными лодками пытались предсказать намерения капитанов германских субмарин.

Радиосообщения, передаваемые подводными лодками, перехватывались редко и нерегулярно. В результате пеленгации одной неприятельской субмарины на большой карте лишь появлялся еще один цветной флажок. Определить, куда направляется эта подводная лодка, не представлялось возможным. Возможно, она только что вышла со своей базы с полным боезапасом торпед, а может быть, у нее неполадки с двигателем и она с трудом ковыляет домой. Или же это часть «стаи», притаившейся в засаде на предполагаемом пути конвоя? Отдел слежения за подводными лодками пытался на основе всей имеющейся информации найти ответы на эти вопросы, и часто его предположения оказывались верными. Трансатлантические конвои получали указание изменить курс и обойти места скопления неприятельских субмарин. Изменение маршрутов конвоев стало наиболее эффективным способом противодействия подводным лодкам, и, поскольку в передаваемых указаниях ничего не сообщалось о перемещениях германских подводных лодок, немцы не могли предположить об успехах вскрытия «Энигмы».

К 1941 году в вооруженных силах Германии использовались тысячи шифраторов «Энигма». Одним из недостатков таких аппаратов было то, что их можно было потерять, их могли украсть, и таким образом противнику становилась известна ключевая система: диски и перемычки. После того как по счастливой случайности на борту патрульного корабля VP2623, захваченного у берегов Норвегии еще в апреле 1940 года, были обнаружены ключевые установки, дешифраторы требовали все новых и новых данных.

23 февраля 1941 года во время набега на Лофотенские острова у северного побережья Норвегии британский эсминец «Сомали» отразил самоубийственную атаку крошечного германского траулера «Кребс». Траулер, получив пробоину, выбросился на берег. Офицер-радист с «Сомали» вызвался обыскать крошечное судно. Он обнаружил на «Кребсе» запасные диски для «Энигмы» и ключи на февраль. Это был очень ценный улов, гораздо более важный, чем уничтожение неприятельских кораблей, заводов и нефтехранилищ, что являлось основной целью набега.

Специалистов Блетчли-Парка порадовали не столько диски — они у них уже имелись. Самыми ценными были ключи; с их помощью стало возможным читать без задержки все текущие сообщения. Больше того, с помощью старых ключей были прочитаны давно перехваченные сообщения. Вся ключевая информация печаталась специальной краской, растворяющейся в воде, и кратковременного погружения в морскую воду оказывалось достаточно для того, чтобы полностью ее уничтожить. Ян Флеминг, впоследствии получивший известность как создатель Джеймса Бонда, в то время служил в морской разведке, и он предложил сногсшибательный план получения ключей. Захваченный невредимым германский самолет должен был бы совершить вынужденную посадку в море. Его обнаружил бы (надо надеяться) германский корабль, но после того как спасенные летчики попали бы на борт, они должны были захватить корабль и получить все ключи. О том, в каком отчаянном положении находилась дешифровальная служба, говорит то обстоятельство, что к предложению Флеминга отнеслись серьезно и даже был подготовлен захваченный «Хенкель». К счастью, одному из ученых мужей пришла в голову более трезвая мысль. Обилие дешифрованных февральских сообщений позволило, в частности, установить, что германские метеорологические корабли, находящиеся в Атлантике, также используют «Энигму». Кроме того, удалось выяснить их перемещения. Почему бы не захватить один из таких кораблей? Метеорологические корабли проводят в море по несколько месяцев, так что ключевые таблицы, имеющиеся на них, должны быть большими.

Эсминец «Сомали» был также задействован в намеченной операции, успех которой определялся тем, как быстро удастся захватить небольшие метеорологические суда. От этого зависело, успеет ли неприятель выбросить за борт все ценное. Захват германского метеорологического судна «Мюнхен» прошел согласно плану, и высадившийся на борт отряд обнаружил среди вороха различных бумаг ключи «Энигмы» на июнь.

Специалисты Блетчли-Парка не получили возможности читать все переговоры германского военно-морского флота, так как он использовал много различных ключей. Однако важные переговоры во «внутренних водах» стали доступны для вскрытия. Второе метеорологическое судно, «Лойенберг», было захвачено 28 июня, как раз перед тем, как должны были быть введены в действие ключи на следующий месяц. Теперь появилась возможность читать сообщения до конца июля.

К этому времени в истории «Энигмы» произошел еще один драматический поворот. Ранним утром в пятницу, 9 мая 1941 года, конвой «OB 318», вышедший из Ливерпуля семь дней назад, двигался в сторону американских портов. У британских моряков были все основания полагать, что худшее позади: еще ни одна германская подводная лодка не проникала так далеко на запад. Однако конвой подстерегала субмарина «U-110», одна из крейсерских подводных лодок «Типа IX», обладающая большим радиусом действия. Ею командовал капитан-лейтенант Лемп, потопивший пассажирский лайнер «Атения» в первые часы войны. Теперь его воротник был украшен «Рыцарским крестом» — или, как прозвали этот знак отличия, «оловянным галстуком». Вместе с Лемпом на борту «U-110» находился его двоюродный брат, которого экипаж субмарины считал Ионой, приносящим несчастье, так как две предыдущие подводные лодки, которыми он командовал, потонули.

При свете дня Лемп, находясь в подводном положении, выпустил три торпеды. Были поражены два транспортных судна. Корма одного из них поднялась из воды под таким углом, что находящиеся на палубе контейнеры посыпались в море. Очевидец сказал про это зрелище: «Казалось, ребенок вываливает игрушки из коробки». Один из сопровождавших конвой боевых кораблей, заметив белый бурун, след от перископа, двинулся к нему на полной скорости и сбросил глубинные бомбы. Лемп, увернувшись, тотчас же снова поднялся на перископную глубину и как раз успел увидеть надвигающийся британский эсминец. Вторая партия глубинных бомб разорвалась гораздо ближе. От подводных взрывов вышли из строя электромоторы, открылась течь в топливных баках, и субмарина начала резко погружаться. Лемп приказал продуть балластные цистерны. Это не только остановило погружение, но и выкинуло подводную лодку на поверхность в огромном воздушном пузыре, который сразу же привлек внимание всех трех эсминцев. Пришедший в отчаяние Лемп забыл открыть клапан, выравнивающий давление, поэтому, когда открылся люк, из лодки вырвалось облако пыли. Экипаж, спешно покинув субмарину, попрыгал в воду вслед за капитаном.

Командир эсминца «Бульдог» приказал снарядить поисковый отряд, как только смертельно раненная «U-110» показалась на поверхности моря. Не задумываясь над тем, что немцы могли заминировать брошенную субмарину, 20-летний младший лейтенант подошел к ней на лодке с пятью матросами, взобрался по скользкому корпусу на палубу и спустился в темный трюм. Моряки, образовав живую цепочку, передали наверх шифровальные книги, карты и сам шифратор «Энигма», отвинченный от станины. Обладавший стальными нервами младший лейтенант тщательнейшим образом обследовал все бумаги, имевшиеся на борту подлодки, от навигационных карт до рисунков членов экипажа. Он обыскал брошенные предметы одежды, извлекая все, что может пригодиться разведслужбам, начиная от бумажников и кончая художественной литературой. Потребовалось три-четыре часа, чтобы переправить все ценное на борт «Бульдога».

Находящийся в воде Лемп видел, как британский отряд высадился на борту его корабля. Осознав, что детонаторы не сработали, и понимая, что он отвечал за уничтожение «Энигмы» и всех секретных материалов, Лемп сознательно позволил себе утонуть. (Спасшиеся члены экипажа — по крайней мере, один из них — утверждали, что Лемп вернулся вплавь к «U-110», намереваясь затопить ее, но англичане застрелили его, когда он поднимался на борт; однако я не смог найти никаких доказательств этого заявления.)

Капитан «Бульдога» попытался дотащить поврежденную субмарину до порта, но это не удалось. Проявив изумительную выдержку и здравый смысл, капитан сохранил в тайне выпавший на его долю необычайный успех, чтобы никакие сведения не просочились германской разведке, однако он даже не представлял себе, какое великое дело совершил. Специалистам из Блетчли-Парка еще не доводилось собирать такой богатый урожай: новый шифратор, запасные диски и таблицу установок дисков на время похода лодки — три месяца, а также целые горы полезного материала. Полученная информация позволила им читать большинство зашифрованных на «Энигмах» кодом «Гидра» сообщений до конца войны. Кроме того, она помогла вскрыть общий военно-морской код «Нептун» и средиземноморские коды «Юг» и «Медуза».

Взлеты и падения в борьбе с «Энигмой» приводили к тому, что иногда перехваченные сообщения вскрывались практически немедленно, а иногда над ними приходилось долго биться. Большинство сообщений так и не было прочитано. Используемая в военно-морском флоте «Энигма» была самой сложной для дешифрования, и многими успехами служба Блетчли-Парка обязана захваченным германским ключам. Без этих полезных наводок секретные переговоры германского флота вскрывались крайне редко.

«Энигма» была лишь частью битвы за Атлантику. Решающее значение имела та скорость, с которой на британских и североамериканских верфях строились транспортные и эскортные корабли. Также большую роль играло строительство подводных лодок. Необходимо было учитывать положение на всех театрах военных действий, требующее перемещение боевых кораблей в различные районы земного шара. Свое влияние оказывали и погодные условия. Следует также упомянуть успехи германской «Службы Б», занимавшейся перехватом британских радиопереговоров. Помимо того, на ежемесячные сводки потерь влияло также, сколько самолетов союзники могли выделить для прикрытия конвоев с воздуха, а также разведывательные и боевые действия «Люфтваффе» и рейды надводных германских боевых кораблей. В этой борьбе жизненно важное значение имело правильное распределение продовольствия и топлива. Постоянно совершенствовались средства противолодочной борьбы — в частности, появился бомбомет «еж», улучшилось качество зарядов глубинных бомб. Большую помощь оказывали установленные на кораблях и самолетах радары, но главным, конечно же, были радиоперехваты и пеленгация, позволявшие определить местонахождение неприятеля.

Всю войну немцы не подозревали, что англичане регулярно читают зашифрованные «Энигмой» сообщения. Начальник Службы связи германского ВМФ и глава военно-морской разведки уверяли Деница, что вскрыть такой шифр невозможно. Де-ниц продолжал верить им и после войны. Разумеется, отчасти это утверждение соответствует действительности.

К 23 июня 1941 года англичане настолько глубоко проникли в обмен зашифрованными кодом «Гидра» сообщениями, что Центр оперативной разведки (в состав которого входила Служба слежения за подводными лодками) получил множество вспомогательных данных, в том числе подробности каботажного плавания германских судов и, следовательно, сведения о минировании прибрежных вод, а также сообщения о начале и окончании похода подводных лодок.

Перехваты зашифрованных «Энигмой» сообщений также позволили установить местонахождение пяти танкеров, двух кораблей снабжения и разведывательного судна, призванных обеспечивать рейд «Бисмарка» и «Принца Ойгена». Адмиралтейство, разрабатывая план по уничтожению вспомогательных судов, решило не трогать два из них — танкер «Гедания» и разведывательное судно «Гонценхейм». Уничтожение всех кораблей могло пробудить у немцев подозрения в стойкости «Энигмы». По воле случая на эти два судна наткнулись корабли Королевского ВМФ. Как и опасались чины адмиралтейства, массовое избиение — пять из восьми кораблей были потоплены в течение трех дней — заставило немцев провести исследования стойкости «Энигмы». Вывод был таков, что одновременная гибель такого количества судов является случайностью, однако на всякий случай были введены дополнительные меры безопасности.

Одной из этих мер было предложение установить четвертый диск в «Энигмах», использовавшихся в ВМФ. Такая новая сверкающая заводской краской «Энигма» была обнаружена на борту подводной лодки «U-570», всплывшей на поверхность у берегов Исландии и атакованной самолетом Королевских ВВС. На этой «Энигме» было дополнительное окно для установки четвертого диска. При виде ее специалистов из Блетчли-Парка прошиб холодный пот, ибо, по расчетам математиков, дополнительный диск усложнял их и без того геркулесову задачу в 26 раз! Они оказались правы: в 1942 году на германском флоте появились четырехдисковые шифраторы, и у специалистов, вскрывающих «Энигмы», наступили черные дни. Потери торгового флота возросли с 600 000 тонн во второй половине 1941 года до 2 600 000 тонн во второй половине 1942 года.

Разговор о Блетчли-Парке закончим на не слишком приятной ноте. Широкие возможности сбора разведывательных данных оказались невостребованными, так как Служба разведки перед войной не придавала значения изучению радиосигналов, не являющихся сообщениями. Только в 1940 году были предприняты первые попытки перехвата и анализа радионавигационных сигналов и излучений радаров. Школа правительственных кодов и шифров отвечала не только за криптографию и вскрытие неприятельских сообщений, но и за безопасность британской связи. В первом она преуспела, и о ее блестящих достижениях постоянно трубят, но в роли защитника Школа постоянно терпела жестокие неудачи.

Служба слежения за подводными лодками обрабатывала большие объемы поступающей в нее информации. Туда направлялось все, что могло представлять хоть какой-то интерес.

Вероятно, британских адмиралов больше всего смущало то обстоятельство, что в этой службе, ведущей борьбу за само существование Великобритании, в недрах которой принимались решения, передававшиеся затем в виде приказов на боевые корабли, к 1941 году не осталось ни одного кадрового военно-морского офицера.

Заведовал службой Роджер Уинн, 30-летний адвокат с дипломами Кембриджского и Гарвардского университетов. Он попал на эту службу гражданским человеком, добровольно вызвавшись проводить допросы пленных. Уинн ни за что бы не прошел флотскую медицинскую комиссию: перенесенный в детстве полиомиелит превратил его в горбатого хромого калеку. Но даже если бы он попал на флот, в мирное время едва ли его продвижение по службе было бы легким: Уинн не признавал авторитета начальства. Привыкший выступать в суде, он был прекрасным оратором, острым на язык. Имея хорошо оплачиваемую профессию, позволяющую не беспокоиться о будущем, Уинн твердо отстаивал свою точку зрения перед самыми высокими начальниками. Если какой-нибудь адмирал оспаривал его мнение, Уинн вываливал ему на стол кипу донесений, карт, перехваченных сообщений и вежливо просил пересмотреть свое решение.

Когда Уинн впервые появился в Комнате слежения, основной упор делался на отображение текущего состояния Битвы за Атлантику, а не на предсказание будущего. Однако Уинн обладал таким даром проникать в умы германских подводников, что в январе 1941 года его начальника перевели на другую должность, а он был назначен главой Службы слежения и произведен в командующие Добровольным резервом Королевского ВМФ. Подбирая в январе 1942 года себе заместителя, Уинн остановился на другом «штатском», очкастом страховом агенте из компании Ллойда.

Большую часть Комнаты слежения занимал квадратный стол размером два на два метра, изображающий Северную Атлантику. Он был покрыт листами белой бумаги и ярко освещен подвешенной сверху лампой, напоминая бильярдный стол. Одни цветные флажки показывали продвижение конвоев, которым требовалось- две недели, чтобы пересечь океан, другими отмечались вышедшие в месячный поход неприятельские подводные лодки. Все данные о действиях германских субмарин — координаты, полученные в результате радиопеленгации, визуального обнаружения, вскрытия перехваченных сообщений, а также информация о потопленных кораблях — записывались карандашом на покрывавшей стол бумаге. Цветные флажки указывали источник сведений: красный обозначал пеленгацию, белый — визуальное обнаружение, синий — вскрытое сообщение «Энигмы». Красные линии указывали максимальную зону воздушного прикрытия. Россыпь флажков обозначала место, где в настоящий момент конвой подвергся нападению «волчьей стаи».

Другой большой стол занимала трофейная карта, покрытая сеткой координат, используемой германским флотом. Еще на одной карте были нанесены положения радиопеленгаторных станций, засекающих переговоры германских подводных лодок. Точка пересечения натянутых лесок давала местонахождение неприятельской субмарины. «Хороший пеленг» означал круг радиусом 40–50 миль, «очень хороший пеленг» — круг радиусом не больше 10–15 миль. Однажды — это был самый примечательный случай — германская подлодка была обнаружена и потоплена самолетом береговой авиации в трех милях от указанного пеленгаторами места — а с того момента, как она столь неосмотрительно вышла в эфир, прошло не больше 30 минут.

На стенах Комнаты слежения висели таблицы и диаграммы, отображающие количество потопленных вражеских подводных лодок и ориентировочные объемы их производства. Кроме того, стены украшали и картины, и в их числе фотография адмирала Деница. Уинн пытался обставить комнату так, как, по его понятиям, был обставлен центр управления Деница.

Каждый день в полдень информация с «большого стола» переводилась в сводку. Наиболее важные данные использовались для обновления карты, висящей в Боевой комнате Черчилля. Раз в неделю ночью обслуживающий персонал менял листы бумаги, тщательно перенося всю имеющуюся на них текущую информацию. Комната слежения за подводными лодками стала излюбленным местом для показа важным гостям. В целях безопасности для нанесения на «большой стол» данных использовались специальные кодовые обозначения, чтобы посетители не смогли получить полную и точную картину происходящего.

Комната слежения была окружена кабинетами дежурных. Кабинет Уинна был отделен от нее стеклянной стеной, так что он мог постоянно наблюдать за дежурными — гражданскими, отмечавшими прохождение конвоев, и офицерами — добровольцами (тоже одетыми в штатское), следившими за действиями противника. В одном из кабинетов находился телетайп прямой связи с Блетчли-Парком. Дешифрованные перехваченные сообщения «Энигм» доставлялись в Комнату слежения женщиной-офицером, прозванной «дамой с секретами». Одной из задач, стоявших перед Службой слежения за подводными лодками, было составление полного отчета о каждой новой германской субмарине. Обычно начинался такой отчет с перехваченного сообщения, зашифрованного нестойким шифром, которое лодка передавала, находясь на испытаниях в Балтийском море. В дальнейшем в отчет добавлялись имена, список потопленных судов, награды и поощрения экипажа, полученные и устраненные повреждения.

Так как Королевский ВМФ отправлял большую часть офицеров в море в промежутках между кабинетной работой, дежурные за «большим столом», обрабатывая данные p конвоях, часто встречали фамилии своих друзей, еще недавно работавших здесь вместе с ними. В частности, Комната слежения с особой тревогой следила за командором Бойлом, хорошо знакомым всем сотрудникам и женатым на работавшей здесь секретарше. Бойл был назначен командиром эскорта конвоя из одиннадцати танкеров, и его друзья отмечали продвижение этого конвоя, в котором с каждым днем становилось все меньше и меньше кораблей. В конце концов в порт назначения пришло всего одно судно, но Бойл остался жив.

Анализируя всю имеющуюся у него в распоряжении информацию, наблюдая за перемещением флажков на столе, Уинн принимал решения об изменении маршрутов конвоев и даже о привлечении ценных боевых кораблей — если того требовала ситуация. Каждое утро он звонил в штаб ПВО Западного направления в Ливерпуль и говорил с командованием авиации. Когда специалисты по «Энигме» сообщали какую-то информацию, работа Уинна становилась несравненно легче. Иногда он сам звонил ученым мужам в Блетчли-Парк и просил их искать сообщения, содержание которых ему было предположительно известно.

Германская криптоаналитическая служба ВМФ, Beobachtungs und Entzifferungs Dienst, размещалась по адресу: Берлин, Тирпицюфер, дом 27. Несомненно, в первые два года войны германский флот, пользовавшийся услугами «Службы Б», был в значительно лучшем положении, чем Королевский военно-морской флот, которому сведения поставляли работающие с «Энигмой» специалисты Блетчли-Парка. Сотрудники «Службы Б» (созданной по подобию «Комнаты 40» Королевского ВМФ) прослушивали переговоры британского флота задолго до начала войны, и они без труда вскрыли шифр, использовавшийся конвоями. Также немцам удавалось дешифровать большое количество переговоров военно-морского флота, и Дениц планировал операции своих субмарин, имея в своем распоряжении богатейший материал, предоставленный «Службой Б».

Британское адмиралтейство упрямо отказывалось от шифраторов. Оно отвергло предложенный аппарат «Тайпекс», аналог «Энигмы». А ведь судя по тому, что подобное устройство использует потенциальный противник, можно было бы понять ценность этого изобретения. Лорд Льюис Маунтбаттен, еще будучи лейтенант-командором, пытался привлечь внимание к тому, насколько слаба вся система шифров, использовавшаяся Королевским ВМФ, но ему было приказано «заниматься своим делом».

Упорное нежелание Королевского флота использовать шифраторы облегчало задачу немцам. Даже обозначения конвоев содержали ценную информацию: ONS (outward-bound slow to Nova Scotia, «тихоходный, плывущий от Великобритании к Новой Шотландии»), НХ (homeward-bound from Halifax; «плывущий к Великобритании из Галифакса»). Уже по одному этому можно было приблизительно определить маршрут следования конвоя. Указывался находящийся на борту кораблей груз: боеприпасы, восемь самолетов на палубе, паровозы на палубе, сырье для химической промышленности, детали станков. Таким образом, до того, как летом 1943 года были сменены шифры, конвои, жизненно важные для снабжения Великобритании, выставлялись напоказ.

И все же стоящая перед командирами германских субмарин задача была непростой. Большую часть плавания конвои сохраняли радиомолчание. В ясную погоду наблюдатель, находящийся на рубке подводной лодки, мог заметить дым конвоя (на фоне неба или облака) на расстоянии около 50 миль. При спокойном море гидрофоны подводной лодки засекали шум идущего конвоя приблизительно на таком же удалении. Однако командующие конвоями вели непримиримую борьбу с дымом, а в Северной Атлантике ясные спокойные дни можно по пальцам пересчитать. Поэтому мы можем считать дальность обнаружения равной 25 милям и даже меньше.

И надо всегда помнить о тех скоростях, с которыми могут двигаться противники. Это очень наглядно показал один историк, предложивший мерить Атлантический океан расстояниями в Европе: дежурящей в Вене подводной лодке приказано атаковать конвой, находящийся в Лондоне. В надводном положении субмарина может двигаться со скоростью велосипеда, а в подводном — примерно со скоростью пешехода. Теперь становится понятным, почему конвои, несмотря на работу «Службы Б», иногда избегали столкновения с противником.

Глава 4

Одно из первых крупных потрясений, которые испытал Королевский ВМФ в первые дни войны, доставили ему германские магнитные мины. Сущность этого оружия крайне проста, но в нем проявились некоторые любопытные явления законов природы. Магнитные мины лежали на морском дне, но, когда над ними проходил корабль, они всплывали и взрывались, ударяясь о его корпус. Внутри каждой мины находилась «ныряющая иголка», которую опрокидывал вниз «северный магнитный полюс» корпуса проплывающего над ней корабля. Однако такие мины срабатывали только на суда, построенные в Северном полушарии; корпус корабля, построенного к югу от экватора, являлся «южным магнитным полюсом» и лишь раздвигал контакты еще дальше, так что такие корабли благополучно миновали поля магнитных мин.

На самом деле все обстояло значительно сложнее: магнетизм корпуса корабля не является чисто «северным» или «южным». У каждого судна он свой, зависящий от относительного направления на северный магнитный полюс Земли, в котором находился киль корабля при его закладке на верфи. Но еще более удивительно, было обнаружено, что корабли, побывавшие в Южном полушарии и вернувшиеся назад, меняли свою «магнитную полярность». Небольшие суда иногда собирались из двух половин, изготовленных в разных местах; и эти половины обладали различными магнитными характеристиками. Зная характеристики магнитного поля корпуса корабля, его можно размагнитить. Для измерения магнитных полей нужны флаксометры. Внезапно осознав всю опасность магнитных мин, британское адмиралтейство заказало у единственного производителя флаксометров в Великобритании изготовить в спешном порядке 500 штук; до этого за период с 1898 года их было сделано всего двенадцать.

По самой своей природе область применения этих «чувствительных мин» ограничена мелководьем: мины типа «ТМВ» срабатывали на глубинах не больше 25 метров, а мины типа «ТМС» — 35 метров. Мины небольшого размера можно было ставить с помощью торпедных аппаратов подводных лодок: уложенные одна за другой три мины имели общую длину, приблизительно равную длине торпеды. Мины, поставленные германскими подводными лодками и сброшенные на парашютах с летящих на бреющем полете самолетов у причалов, в устьях рек и в районах прибрежного судоходства, привели в ужас британское адмиралтейство. Подорвавшись на магнитных минах, серьезные повреждения получили линкор «Нельсон» и крейсер «Белфаст»; три эсминца и 129 транспортных судов были потоплены. Устье Темзы было так густо усеяно германскими минами, что были даже разговоры о том, что придется закрыть лондонский порт.

Сперва казалось, что эта проблема решается легко, ибо Королевский флот использовал магнитные мины с 1917 года. В межвоенные годы специалисты адмиралтейства проводили исследования магнитных свойств кораблей, но основной упор делался на борьбу с магнитными торпедами. Разрабатывалось устройство, создающее сильное магнитное поле, которое вызывало бы преждевременный взрыв приближающейся торпеды. Однако количество ученых, занимавшихся этой проблемой, было весьма ограниченным, и их работам всячески препятствовали чины адмиралтейства, считавшие мины, как и подводные лодки, уделом нищих морских держав. С началом войны пришлось стряхнуть пыль с результатов прежних работ. Но выяснилось, что магнитные тралы, успешно обезвреживающие британские мины, подрываются на германских. Это приводило к тому, что тралы постоянно уничтожались, и несколько тральщиков получили серьезные повреждения.

Ночь с 22 на 23 ноября 1939 года была темной и безлунной. Между 9 и 10 часами вечера «Хейнкель-111», следуя вдоль устья Темзы, пролетел на бреющем полете над пирсом Саутэнд. Это был прекрасный ориентир; вероятно, пилотам «Люфтваффе» было предписано использовать его. Расположенный на дальней оконечности пирса пулеметный расчет открыл огонь и увидел, что с самолета было сброшено два парашюта. Немцы, напуганные неожиданно ожившей зенитной точкой, сбросили две бомбы на отмель, обнажающуюся при отливе. Избавившись от груза, «Хейнкель» взмыл вверх.

К сообщению о том, что самолет сбросил парашютистов, с самого начала отнеслись скептически. К полуночи Черчиллю доложили, что, вероятно, появилась возможность изучить новое германское оружие. В половине второго ночи два специалиста, проинструктированные Черчиллем, и первый военно-морской лорд выехали на машине в сторону Шоубернесса, где отлив обнажил мины. В четыре часа утра специалисты под проливным дождем вышли на покрытую илом топкую отмель.

В свете мощного переносного сигнального фонаря они увидели черный алюминиевый цилиндр длиной семь футов и диаметром около двух футов. Специалисты успели лишь закрепить мины, после чего они до вечера скрылись под приливной волной.

На следующий день обладающие стальными нервами минеры с учебного тральщика «Верной» разрядили мину. По счастливой случайности механический предохранитель, взводивший мину, когда она ложилась на дно, не сработал. Его задел один из минеров, переворачивая мину, но к этому моменту она уже была разряжена. После того как из мины удалили взрыватели и бризантный заряд, ее доставили в «немагнитную» лабораторию. Через несколько часов сущность нового оружия была установлена: мина приводилась в действие вертикально направленным магнитным полем; для того чтобы сработать, ей требовалось поле напряженностью около 50 миллигауссов. Значит, угроза магнитных мин оставалась.

В субботу вечером контр-адмирал У. Ф. Уэйк Уокер сообщил сотруднику отдела науки при правительстве Фредерику Брандетту о захвате магнитных мин и сказал, что в понедельник к утру ему понадобятся двенадцать специалистов. Брандетт немедленно отправился на южное побережье лично подбирать людей, обладающих необходимыми техническими знаниями и навыками. Один из инженеров, без которого, по мнению Брандетта, нельзя было обойтись, имел жалованье 2000 фунтов в год, и он пообещал ему столько же. «Как выяснилось, директор отдела научных исследований при правительстве в то время получал около 1700 фунтов в год, и в государственном казначействе мне ответили, что я не смогу назначить рядовому сотруднику большее жалованье. Я ответил, что уже сделал это и человек приступил к работе».

Некоторые эксперименты проводили моряки, таскавшие на тросах игрушечные корабли на «озере каноэ», детском гребном канале в Саутси. Различные предложения по обеспечению противоминной защиты незамедлительно воплощались в жизнь. В частности, одним из методов борьбы с магнитными минами была «дегауссизация», нейтрализовавшая вертикальную составляющую магнитного поля корабля. Траление магнитных мин производилось с «помощью погруженного в воду электрического кабеля (с пропущенным по нему током), который тянул за собой размагниченный корабль. Быстрым способом разминирования полей из магнитных мин являлись бреющие полеты самолетов, в фюзеляже которых были установлены мощные электромагниты.

Однако подобные меры не могли полностью решить проблему. Протраленные с помощью самолетов проходы были узкими и никак не отмеченными. Немецкие летчики действовали нагло: один самолет-амфибия сел на воду у причала в Гарвиче, аккуратно поставил все мины, а затем снова взлетел. Действия германской авиации, ставившие минные заграждения с бреющего полета, потребовали создания новых радиолокационных станций, оборудованных радарами, обнаруживающими низколетящие цели. Когда началась Битва за Британию, эти станции сыграли жизненно важную роль в обнаружении низколетящих бомбардировщиков, которых не замечали старые радары.

Процедура размагничивания корпусов, которую прошли все британские боевые корабли, возможно, спасла некоторые из них — в основном во время кампании в Норвегии — от атак магнитных торпед. Тогда немцы все неудачи списали на неисправности в торпедах, однако никто не может сказать точно, что именно происходило в боевых головках.

Немцам пришла в голову мысль ставить смешанные минные поля из магнитных и якорных мин. Траление таких полей представляло большие трудности. Немцы изменяли полярность срабатывания магнитных детонаторов, чтобы обнаруживать «переразмагниченные» корабли. Специальные предохранители с задержкой взводили мины в боевое положение лишь по прошествии некоторого времени после установки; таким образом, траление какой-то акватории еще не означало отсутствие на ней мин.

Затем последовали акустические мины; их траление осуществлялось с помощью издающих громкий шум «погремушек». Появились мины с двойным взрывателем, срабатывающим лишь при одновременном возникновении шума и магнитного поля. Но к лету 1940 года магнитные мины перестали представлять из себя серьезную опасность.

7 мая 1940 года возникла новая угроза. Морская мина усовершенствованной модели ВМ-1000, предназначенная для установки у побережья Клайда, из-за ошибки пилота самолета упала на холмистый берег в районе Дамбартона. Эти изощренные «бомбы-мины» двойного назначения были оснащены инерционными взрывателями фирмы «Рейнметалл», что позволяло использовать их для борьбы с наземными целями. Попадая в воду глубиной не меньше 24 футов, эти устройства работали как магнитные мины; упав на отмели или мелководье, они самоликвидировались. Эти мины также самоуничтожались (это обеспечивал гидростатический клапан) при ослаблении давления окружающей среды, что происходило, например, при поднятии мины на поверхность воды. И верхом немецкой предусмотрительности было то, что, несмотря на все вышеописанные ухищрения, ВМ-1000 была также оснащена самой хитроумной ловушкой из всех когда-либо созданных. Подсоединенные к детонатору фотоэлементы должны были взорвать мину, если внутрь нее попадет свет. Таким образом, мина взорвалась бы, если бы ее вскрыли саперы. По поразительной счастливой случайности в мине, обнаруженной вблизи Дамбартона, произошла неисправность в электрических цепях.

Через несколько месяцев подобные бомбы-мины были широко использованы во время ночных бомбардировок Лондона. Они спускались вниз на парашютах и причиняли большие разрушения, не оставляя воронок. Лондонцы без труда определяли такие бомбы по следам от взрывов и называли их «сухопутными минами».

С угрозой магнитных мин справились ученые, и это очень важное обстоятельство. До войны адмиралы и генералы Уайтхолла не проявляли интереса к науке и технике, однако успехи в борьбе с магнитными минами заставили их изменить свою позицию. Согласно доктору К. Ф. Гудиву, физику, офицеру-добровольцу, «это было первое сражение техники, в котором мы одержали над противником решающую победу; но, что гораздо важнее, с самых первых дней наука была призвана на военную службу».

Пришедшие в Германии к власти нацисты отошли от традиций XIX и начала XX века поддержки науки на государственном уровне, и сотрудничество военных и ученых было минимальным до самого конца 1943 года, когда немецкую науку призвали на помощь во время продолжавшейся Битвы за Атлантику. Но и тогда ученых попросили лишь помочь идентифицировать радио- и радиолокационные сигналы союзников.

Однако недоверие нацистов к науке и чинимые на высшем уровне препятствия научным исследованиям не повлияли на то, что в германской военной промышленности работали люди, знающие, как применить научные знания в практических целях проектирования и изготовления оружия. Магнитные мины являются прекрасным образчиком совершенства немецкой конструкторской мысли. Единственной причиной, помешавшей Германии непоправимо искалечить британское судоходство, было то, что к началу войны на складах имелось всего 1500 магнитных мин. После первых операций по постановке минных заграждений немцам пришлось ждать до марта 1940 года, пока не были произведены новые партии мин. Именно эта задержка позволила англичанам подготовиться и встретить угрозу во всеоружии.

С момента создания германского подводного флота его основные базы были в Киле и Вильгельмсхафене, в той низменной пустынной части страны, всегда бывшей вотчиной германского военно-морского флота. Для того чтобы выйти на атлантические коммуникации, немецким субмаринам требовалось преодолеть узкий коридор между берегами Шотландии и Норвегии. Но что гораздо хуже, море у северных берегов Германии мелководное и эти районы легко заминировать. Поэтому сразу же после капитуляции Франции адмирал Дениц перебазировал свой подводный флот на ее западное побережье, выходящее непосредственно на Атлантический океан. Сделано это было весьма оперативно и умело. Капитан Годт, начальник штаба у Деница, по собственной инициативе распорядился выделить рабочих с судостроительных верфей фирмы «Германиа» в Киле и отобрал людей из экипажей подлодок. Поезд с топливом, торпедами, оборудованием для ремонтных работ и документацией отбыл из Вильгельмсхафена во Францию на следующий день после объявления перемирия. Меньше чем через три недели «U-30» под командованием капитан-лейтенанта Лемпа уже принимала на борт торпеды на французской базе Лорпан. Очевидец описывает это так:

После краткого пребывания на бульваре Сюше в Париже Дениц 1 сентября 1940 года перевел свою штаб-квартиру в Керневаль, неподалеку от Лорпана. Он разместился в расположенной на высоком берегу вилле, принадлежавшей торговцу сардинами. Со стороны суши вилла была укрыта деревьями, но из нее открывался отличный вид на Порт-Луи и древний форт у входа в гавань. Отсюда Дениц мог наблюдать за своими подлодками, входившими в гавань и пришвартовывавшимися к деревянному кораблю «Изер», когда-то использовавшемуся для доставки каторжников на остров Дьявола во французской Гвиане. Это было местом первой и последней стоянки всех субмарин, отправлявшихся в боевой поход. Боевые товарищи, женщины-радистки и прочие встречающие собирались на борту «Изера», иногда военный оркестр исполнял патриотические песни и марши. На подводных лодках, уходящих в поход, экипаж в парадной форме выстраивался на палубе; на возвращавшихся домой частенько вывешивались самодельные флажки, обозначавшие тоннаж потопленных судов.

Одна комната на вилле Деница называлась «музеем». Здесь он с помощью таблиц, диаграмм и графиков изучал сам и демонстрировал другим, как проходит подводная война, измеряемая тоннажем союзных судов, потопленных за один день, проведенный субмариной в походе. На картах обозначалось, как противник меняет тактику, время и маршруты следования конвоев. В следующем помещении — «комнате оценки текущей ситуации» — находился стол, покрытый большой картой; подробными картами и диаграммами были увешаны все стены. Цветные флажки отмечали местонахождение подводных лодок, неприятельских конвоев и боевых кораблей, а также — благодаря людям из «Службы Б» — те места, где, по мнению англичан, находились немецкие субмарины. Кроме того, здесь были материалы аэрофотосъемки и агентурные донесения о перемещениях отдельных кораблей и конвоев. На карте было видно, что самолет дальнего радиуса действия «Сандерленд» был замечен все дальше и дальше к западу. Дениц так описывает комнату, в которой провел так много часов:

Первого сентября 1940 года таблицы показывали Деницу, что его потери на» текущий момент — 28 субмарин — в точности равнялись количеству подводных лодок, введенных в строй за этот же промежуток времени. Таким образом, число лодок, готовых к боевым действиям, даже уменьшилось по сравнению с началом войны, так как новые субмарины предварительно необходимо было испытать, экипажам требовалось время на подготовку, а старые лодки нуждались в ремонте. Из 27 находившихся в строю лодок в море в среднем находилось семь-восемь субмарин, что было слишком мало для тактики «волчьих стай», о которых мечтал Дениц, хотя иногда удавалось собрать несколько лодок для совместной атаки на конкретную цель.

На таблице, отражающей его успехи, Дениц увидел бы авианосец, линкор, три эсминца, две подводные лодки, пять вспомогательных крейсеров и 440 транспортных судов общим водоизмещением 2 330 000 тонн. Для оценки эффективности действий подводных лодок Дениц пользовался тоннажем судов, потопленных за день пребывания в море. По таким показателям пиком его успехов был октябрь 1940 года, когда каждая субмарина топила в среднем за месяц пять с половиной кораблей. (Более высокие цифры, достигнутые в последующие годы, обусловлены тем, что количество подводных лодок увеличилось, и Дениц остро переживал то обстоятельство, что больше не может приблизиться к рекордным показателям 1940 года.)

Подходы к французским военно-морским базам в Лорпане, Бресте, Сен-Назере и Ла-Рошели были глубоководными, и англичанам было очень трудно их заминировать. Командование бомбардировочной авиации Королевских ВВС слишком поздно отдало приказ нанести удары по этим базам. Ибо в 1941 году по личному распоряжению Гитлера над причалами были возведены железобетонные укрытия, такие толстые и прочные, что английские бомбы не могли их разрушить. Практически неуязвимые, эти укрытия сохранились до наших дней. Французы испытывают к ним какую-то извращенную привязанность и пускают внутрь только своих соотечественников.

Немцы также воспользовались услугами опытных французских ремонтных рабочих. К радости своих новых хозяев — немцев, рабочие французских верфей трудились даже усерднее, чем их коллеги в Германии. Их усилиями удалось сократить время ремонта субмарины в доке в среднем на 22 процента. «До этого на каждую подводную лодку, находящуюся в море, приходилось две с половиной, стоящих в доках; французы же сократили эти показатели до соотношения 1:1,8».

После того как к лету 1940 года германская армия завершила завоевание Франции, Бельгии и Нидерландов, англичанам пришлось держать много эсминцев и других кораблей на базах в готовности отразить возможное вторжение на Британские острова. Конвои стали следовать с ослабленным эскортом, а многим кораблям вообще приходилось пересекать океан без сопровождения. Германские подводные лодки топили в Северной Атлантике транспортные суда в огромном количестве. Командиры. — подводники, в помятых фуражках и белых свитерах, возвращаясь из похода, докладывали о сорока или даже пятидесяти тысячах тонн потопленных судов. Подводные асы стали героями нацистского документального и художественного кинематографа, так же как героями английского кино стали пилоты истребителей «Спитфайр» (зачастую в таких же помятых фуражках и белых свитерах). Подводников холили и лелеяли. Французские курортные гостиницы были превращены в дома отдыха подводников; по желанию, вернувшиеся из похода моряки могли отправиться в Германию на специальном поезде, регулярно курсировавшем в Вильгельмсхафен за оборудованием, снаряжением и боеприпасами. Если же подводники оставались на базах, их высокое жалованье (удвоенное за каждый день, проведенный в Атлантической оперативной зоне) обеспечивало им теплый прием в ресторанах, ночных клубах и борделях, несмотря на то что моряки славились своим буйным поведением.

С баз, расположенных на атлантическом побережье Франции, германские подводные лодки могли наносить удары по кораблям, доставляющим в Великобританию топливо, зерно и вооружение из Соединенных Штатов и Канады и мясопродукты из Южной Америки, а маршруты, по которым доставлялась жизненно необходимая железная руда из Южной Африки и нефть из Нигерии, вообще проходили у немцев буквально под самым носом. Африканские конвои из соображений безопасности отклонялись к западу, а трансатлантические маршруты перемещались все дальше и дальше на север. Следом за ними в ледяные воды устремлялись и германские подводные лодки.

До тех пор пока не начались боевые действия, англичане почти не задумывались, какое оружие потребуется самолету, чтобы потопить подводную лодку. «Блекберн Кенгуру», двухмоторный биплан, использовавшийся для борьбы с подводными лодками в самом конце Первой мировой войны, принимал на борт четыре 250-фунтовые бомбы. Двухмоторный «Авро Энсон», из которых в 1939 году более чем наполовину состояли части Берегового командования ВВС, мог взять лишь четыре 100-фунтовые бомбы. Хотя это были бомбы, специально разработанные для борьбы с подводными лодками, их действенность никто толком не проверял. Первая возможность проверить на деле эффективность противолодочных авиабомб предоставилась 5 сентября 1939 года, через два дня после начала войны, когда «Энсон» из 233-й эскадрильи Берегового командования сбросил две 100-фунтовых бомбы на подводную лодку, всплывшую у побережья Шотландии. Бомбы, отскочив от поверхности воды, взорвались в воздухе, нанеся самолету такие повреждения, что он упал в воды залива Сент-Эндрюс-Бей. А подводная лодка, как выяснилось, принадлежала Королевскому флоту.

Через несколько дней, 14 сентября, два пикирующих бомбардировщика «Блекберн Скуа» с авианосца «Арк-Ройял» атаковали германскую субмарину «U-30», всплывшую рядом с грузовым судном «Фенед Хэд» и высадившую на него отряд, который перед тем, как открыть кингстоны, собрал все продовольствие (имевшиеся на борту лодки припасы отсырели). И снова противолодочные бомбы взорвались в воздухе, сбив оба самолета. Экипаж «U-30», которой командовал капитан-лейтенант Лемп, подобрал двух летчиков, и лодка, взяв их на борт, погрузилась. На следующий день еще один «Энсон» был поврежден взрывом собственной бомбы, не причинившей никакого вреда неприятелю. Через год, 25 октября 1940 года, три бомбардировщика «Гудзон» из 233-й эскадрильи одновременно атаковали субмарину «U-46», причем одна из бомб попала прямо в лодку. Прочный корпус уцелел, и лодке удалось вернуться на базу.

Неудивительно, что первая подводная лодка, уничтоженная с воздуха, была потоплена самолетом бомбардировочной авиации, использовавшим обычную 250-фунтовую бомбу общего назначения. «Бристоль Бленхейм», выполнявший разведывательный полет с бомбовой нагрузкой, спустившись опасно низко, атаковал субмарину «U-31», находившуюся на морских испытаниях в Гельголандской бухте. Одна, может быть, две бомбы попали в корпус. Все находившиеся на борту лодки, включая нескольких рабочих верфей, погибли, хотя впоследствии лодка была поднята, отремонтирована и вступила в строй. Еще через месяц взлетевшему с линкора «Уорспайт» самолету «Фейри Содфиш» удалось двумя 100-фунтовыми противолодочными бомбами потопить стоявшую на якоре «U-64».

Ввиду полной неэффективности противолодочных бомб летчики решили сбрасывать на неприятеля единственное другое имевшееся в наличии противолодочное оружие: глубинные бомбы, разработанные во время Первой мировой войны. Этот металлический цилиндр, наполненный взрывчатым веществом, был оснащен устанавливаемым на определенное значение взрывателем, срабатывающим от давления воды. К цилиндру приделали нос и хвост, и получившееся устройство было опробовано довольно успешно на учебных целях. Однако так как глубинная бомба весила 450 фунтов, ее мог брать на борт только большой самолет. Принципиально отличная от обыкновенной бомбы, глубинная бомба должна была упасть в воду рядом с подводной лодкой, а не поразить ее непосредственно (бомбы, попавшие в корпус, взрывались крайне редко), а поскольку взрыв происходил под водой, значительно уменьшалась опасность того, что летчики станут жертвой своего же оружия. Но широкое распространение такие бомбы получили лишь к лету 1940 года.

В 1939 году обе стороны испытывали острую нехватку крупных самолетов с большим радиусом действия. «Люфтваффе» были вынуждены использовать гражданский самолет ФВ-200 C «Кондор», великолепную машину, в 1938 году совершившую беспосадочный перелет из Берлина в Нью-Йорк и обратно со средней скоростью 330 км/ч. Переоборудованные «Кондоры» применялись для дальней морской разведки, однако, как выяснилось, они были плохо приспособлены к тяготам, выпадающим на долю военной авиации.

На вооружении Королевских ВВС состояла другая замечательная машина, летающая лодка «Шорт Сандерленд», четырехмоторный самолет с экипажем, доходящим до 13 человек, на борту которого имелись спальные места и кухня. Хотя внешне он выглядел в точности так же, как и его гражданский собрат, в действительности самолет изготовлялся с учетом военных требований и поэтому гораздо больше подходил для армейской службы, чем «Кондор». «Сандерленд», вынужденный сесть на воду в штормовую погоду (порывы ветра достигали скорости 100 миль, в час), продержался на плаву девять часов, потребовавшихся австралийскому кораблю «Австралия», чтобы добраться до места аварии и снять экипаж.

Через несколько дней после начала войны названиями «Сандерленд» пестрели все газетные заголовки. Два самолета совершили посадку на воду и приняли на борт 34 человека экипажа потопленного подводной лодкой парохода. Любой летающей лодке — не говоря уж о той, которая перегружена толпой неожиданных пассажиров, — очень трудно взлететь с открытой водной поверхности. Пилоты «Сандерлендов» продемонстрировали высокое летное — и мореходное мастерство. Имеющие дальность полета 3000 миль при скорости 134 мили в час, «Сандерленды», несомненно, нанесли бы серьезный урон флотилиям германских подводных лодок, если бы уже в первые дни Битвы за Атлантику Королевские ВВС имели надежное средство борьбы с подводными лодками.

С 1936 года военно-морской флот Соединенных Штатов использовал в качестве разведывательного самолета надежную летающую лодку, которую в Королевских ВВС назвали «Каталина» в честь острова неподалеку от расположенного в окрестностях Сан-Диего завода фирмы «Консолидейтед», на котором, этот самолет выпускался. В 1939 году Королевские ВВС заказали 30 таких машин, и они начали поступать в 1941 году. Именно такая летающая лодка обнаружила 26 мая 1941 года «Бисмарк». Пилот, следивший за германским линкором, на самом деле находился в учебном полете, и рядом с ним сидел американский инструктор[238]. Самолет вылетел с базы Лох-Эрн в Северной Ирландии, куда в то время в обстановке строжайшей секретности уже завозились материалы и оборудование для того, чтобы превратить ее в базу военно-морской авиации США. По-моему, официальный отчет о том, как был обнаружен линкор, лишен некоторых красноречивых подробностей:

Во время слежения за «Бисмарком» «Каталина» поставила рекорд: 27 часов непрерывного нахождения в воздухе. Те, кто летал на ней, особенно запомнили ее отличный автопилот, позволявший выносить длительное пребывание в кабине этой тяжелой машины — разведывательные полеты в среднем продолжались 17 часов — и высвобождавший дополнительную пару глаз для слежения за неприятельскими подводными лодками. Позднее по специальному распоряжению президента Рузвельта к этим летающим лодкам добавился еще один самолет производства фирмы «Консолидейтед» — B-24J «Либерейтор», четырехмоторная машина, оснащенная дополнительными топливными баками. Способные нести антенну, радар, бомбы (в том числе глубинные) и даже прожектор, «Либерейторы» сыграли решающую роль в сужении «незащищенной» зоны в середине Атлантического океана.

Полеты на сверхдальние расстояния пришлось в спешном порядке осваивать молодежи, набранной на гражданке. «Сандерленды» Королевских ВВС день за днем пролетали тысячи миль над просторами Атлантики. После того как Соединенные Штаты вступили в войну, пилоты «Летающих крепостей» «Боинг Б-17», только что окончившие авиашколу, перегоняли свои огромные самолеты в Великобританию. «Каталина», прилетевшая в Австралию, оказалась третьим самолетом за всю историю, пересекшим Тихий океан. В мирное время это событие удостоилось бы первых полос.

Самолетам, осуществлявшим патрулирование над океаном, требовалось обладать очень большим радиусом действия, ибо перед тем, как приступить к работе, им еще требовалось преодолеть огромные расстояния до идущего вдали от берегов конвоя. Но как только они оказывались на месте, их ценность резко возрастала, так как германским подлодкам приходилось или оставаться в подводном положении, или рисковать оказаться под бомбами. А даже еле ползущий медленный конвой, чья скорость равнялась лишь 7 узлам, легко отрывался от находящейся в подводном положении субмарины. Кроме того, такую субмарину можно было обнаружить с помощью «асдика».

Неприятности конвоев начинались тогда, когда одна из расположенных веером субмарин из «волчьей стаи» обнаруживала на горизонте дым и, преследуя конвой на некотором отдалении, передавала сигналы остальным лодкам. Субмарина, вынужденная погрузиться, могла легко потерять контакт с конвоем, кроме того, ей приходилось прекратить передачу сообщений остальным лодкам[239].

Непредвиденном обстоятельством встречи самолета и подводной лодки явилось то, что самолеты наземного базирования не могли подбирать моряков с гибнущего судна с поверхности моря. Самые неожиданные последствия этого случились в августе 1941 года, когда «Локхид Гудзон» атаковал германскую субмарину «U-570», находившуюся в открытом море к югу от Исландии. Эта субмарина принадлежала к лодкам крейсерского типа IXC, знаменитых тем, как им на рубку накатывалась, волна при большой скорости или в шторм. «U-570» получила повреждения, и морская вода, попавшая в аккумуляторные батареи, привела к образованию смертельно ядовитого газа хлора: это вечная головная боль всех подводников. Экипаж с помощью белой рубашки капитана показал, что сдается. «Гудзон» кружил над лодкой, наведя на нее пулеметы: летчики не понимали, что лодка не может погрузиться. Наконец первый пилот предложил второму спуститься на парашюте в качестве призовой команды, но, как он потом говорил в интервью Би-би-си, «тот не был в восторге от этой мысли». Появилась «Каталина», и с «Гудзона» ей сообщили: «Следите за нашей субмариной; она выбросила белый флаг». Корабли, посланные снять экипаж гибнущей лодки, успели прибыть к ней до наступления темноты. Лодку взяли на буксир, но она села на мель у берегов Исландии. Впоследствии она была поднята, восстановлена и вступила в строй Королевского ВМФ под названием «Граф».

В 30-е годы ученые в Германии, Франции, США и Великобритании, работая в обстановке строжайшей секретности, независимо друг от друга обнаружили, что с помощью луча очень коротких импульсов, направленного на цель, отраженного от нее и принятого электронно-лучевой трубкой, можно определять расстояние до него и направление, в котором он движется. Едва ли это можно было назвать самой передовой технологией, и уж, конечно же, нельзя сказать, что пальма первенства в этом изобретении принадлежит англичанам. Даже в Красной армии к началу войны имелись радары.

Германский «карманный» линкор «Адмирал граф Шпее» был оснащен великолепной системой артиллерийского наведения, созданной на основе радара; линкоры «Шарнхорст» и «Гнейзенау», использовавшие радары, уклонились в январе 1941 года от боя с британским кораблем «Наяда». Радар «Тип 279», которым была оснащена «Наяда», имел значительно меньший радиус действия, чем германские радары, поэтому после того, как англичанам на очень короткое время удалось установить визуальный контакт (они так и не видели германские линкоры на экране радара), германским кораблям удалось оторваться от преследования. Во время кампании в Норвегии эти же два линкора застигли врасплох линейный крейсер «Ринаун», использовав радар для наведения орудий, в то время как сами оставались невидимыми в снежном заряде.

На Королевском военно-морском флоте оснащение кораблей радаром «Тип 79» началось в 1939 году, но к началу боевых действий он был установлен лишь на линкоре «Родней» и крейсере «Шеффилд». Эти радары были предназначены для обнаружения неприятельских самолетов, и ими оснащались только крупные корабли и крейсера ПВО, такие, как «Керлю», «Карлайл» и «Каракоа». В мае 1940 года было заказано двести радаров «Тип 284» (50-сантиметровых) для корректировки артиллерийского огня. Новый толчок развитие радаров ' получило в 1941 году, когда в результате боевых действий в Средиземном море выяснилось, что корабли, оснащенные радарами, получают решающее тактическое преимущество. На кораблях флота Соединенных Штатов радары начали устанавливаться с 1940 года, и с августа того же года, задолго до того, как США вступили в войну, американский и британский флоты начали обмениваться технологиями в области радиолокации.

К началу боевых действий германские радары были самыми точными. Первый крупный успех радиолокации в войне датируется 22 декабря 1939 года, когда эскадрилья Королевских ВВС из 22 бомбардировщиков «Виккерс Веллингтон» была обнаружена в 70 милях от побережья Германии. Лишь десять самолетов вернулись на базу.

В то время как британские ученые сосредоточились на создании устройств с как можно большим радиусом действия, немецкие конструкторы стремились к точности и, по возможности, мобильности. Летом 1940 года передовые немецкие отряды, вышедшие на Шербурский полуостров, засекли местонахождение английского эсминца, находящегося у берегов Великобритании, который был затем потоплен самолетами «Люфтваффе».

Первые радары — в Великобритании в то время он назывался «устройством для определения цели с помощью радиоволн» — были громоздкими, и использование в них легкобьющихся стеклянных вакуумных электронно-лучевых трубок делало их очень хрупкими. Считалось, что такие устройства наземного или морского базирования являются средствами противовоздушной обороны и также могут быть использованы для обнаружения кораблей противника. Вероятно, именно англичанам пришла в голову другая мысль. Группа специалистов, работавших под началом доктора Эдварда Боуэна, поставила один из первых телевизионных приемников на старый бомбардировщик «Хэндли-Пейдж Хейфорд», и оказалось, что он с помехами, но принимает сигналы наземного передатчика. На основе этого устройства был создан небольшой прибор, работающий в высокочастотном диапазоне, который начали устанавливать на борту самолетов «Авро Энсон». К 3 сентября 1937 года такие радары могли обнаруживать крупные корабли на расстоянии до пяти миль.

Главным фактором развития британского радара была готовность экспериментировать. После того как радар спас Великобританию от поражения в Битве за Британию, радиолокация получила ведущее место среди всех прочих научных разработок. Нацистская идеология делала упор на сельские традиции и обычаи «древних тевтонцев»; политические вожди Третьего рейха не доверяли современной науке, называя ее «еврейской». Германские ученые не освобождались автоматически от военных обязанностей, а к гражданским ученым, работавшим на нужды армии, относились с недоверием, в отличие от теплого приема, с каким встречали их английских собратьев. В Великобритании была создана технология «оперативных исследований», заключавшаяся в том, что ученые вместо того, чтобы разрабатывать новые виды вооружения, советовали военным, как наилучшим образом использовать уже имеющиеся.

Оперативные исследования показали, что можно удвоить число входящих в конвой судов, практически не увеличивая периметр пространства, занимаемого конвоем; так, периметр пространства, занимаемого конвоем, состоящим из 80 судов, лишь на одну седьмую больше периметра того пространства, что занимает конвой из 40 судов. Таким образом, более крупные конвои позволили эффективнее использовать эскортные корабли. Увеличение числа входящих в конвой судов до 45 и более позволило снизить средний процент потерь с 2,6 до 1,7. Отчасти это определялось также тем, что деятельность «волчьих стай» ограничивалась количеством торпед, временем, необходимым на перезарядку торпедных аппаратов, усталостью экипажа и так далее — обстоятельствами, не зависящими от размеров конвоя.

Оперативные исследования также помогли определить, на какую глубину нужно настраивать срабатывание взрывателей глубинных бомб. Ученые предположили, что если у подводной лодки достаточно времени, чтобы осуществить экстренное погружение, она, очутившись под водой, сразу же изменит курс. Такие цели следует считать упущенными и не пытаться их атаковать. Глубинные бомбы, сбрасываемые с самолетов, должны взрываться у самой поверхности, чтобы поражать наверняка не успевшие скрыться субмарины. Подобные предложения позволили в кратчайшие сроки коренным образом улучшить тактику противолодочной борьбы.

В начале войны Береговое командование имело в своем распоряжении 12 самолетов «Локхид Гудзон», оборудованных радарами «Марк 1» типа «воздух — надводная цель». За ними последовали установки, имеющие более хорошие характеристики. Ими оснастили более тяжелые бомбардировщики «Армстронг Уитли» и летающие лодки «Сандерленд», однако этим замечательным самолетам, вооруженным неэффективными противолодочными бомбами, удавалось крайне редко топить германские субмарины.

Ученых мужей спросили, почему из 77 замеченных с воздуха неприятельских подводных лодок только 13 были предварительно засечены радарами. Те ответили, что изготовленное в спешке оборудование доверяют кому ни попадя. Специально обученные экипажи уверовали в возможности радаров, и к концу 1941 года средства радиолокационного обнаружения подводных лодок с воздуха стали более эффективными. Бипланы «Содфиш» из 812-й эскадрильи морской авиации наглядно продемонстрировали возможности радара, день и ночь патрулируя узкий Гибралтарский пролив, препятствуя прохождению германских субмарин в Средиземное море. Одна подводная лодка была потоплена, а еще пять получили такие серьезные повреждения, что были вынуждены вернуться на базу[240].

Кроме того, крупные надводные корабли Королевского ВМФ в дополнение к противовоздушным радарам получили более точные радиолокационные системы наводки артиллерии, но все же радиус действия британских радаров оставался меньшим, чем дальность визуального обнаружения в ясную погоду. Оставалась насущная проблема создания устройства, которое можно было бы устанавливать на небольшом эскортном корабле, таком, как, например, корвет, и которое могло бы обнаруживать ночью рубку всплывшей подводной лодки.

Доктор С. Е. Э. Лендейл входил в группу специалистов, установивших коротковолновый сантиметровый радар на скалах у Суонэйдж и обнаруживших германскую субмарину на расстоянии семи миль. Он так описал практические трудности, возникающие при попытке установить радар на небольшой корабль: «На борту корвета всюду сырость; в сильное волнение постоянная качка и потоки воды, захлестывающие каюту оператора радара всякий раз, когда открывается дверь, приводили к тому, что прислушивались к сообщениям только очень опытных специалистов». Антенны приходилось оберегать от непогоды. Много проблем создавали бортовая и килевая качки и вибрация корпуса от работы двигателей и орудийных выстрелов.

Но все же к концу 1941 года был разработан радар «Тип 271». Сто изготовленных устройств установили на пятидесяти кораблях. Это был первый в мире изготовленный с использованием магнетрона сантиметровый радар, имеющий практическое применение. Он явился прорывом вперед: выяснилось, что «Тип 271» способен обнаруживать даже перископ. Безнаказанным ночным нападениям находящихся в надводном положении субмарин пришел конец.

Но уже в сентябре 1940 года, задолго до того, как новые совершенные технические средства сказали свое слово в Битве за Атлантику, адмирал Дениц, вышедший из себя, заявил своему штабу: «В самом «скором времени весь германский подводный флот будет потоплен прямо у нашего порога». По словам одного из самых добросовестных историков подводной войны Дж. П. М. Шоуэлла, его недовольство было обусловлено двумя обстоятельствами, до сих пор не получившими должного признания. Дениц был расстроен из-за числа подводных лодок, подорвавшихся на минах и потопленных британскими субмаринами во время пересечения Бискайского залива. Воды залива стали настолько опасны для германских подводников, что они прозвали его «Totenallee», «дорогой смерти».

Если оставить в стороне реальную эффективность британских мин и подлодок, проявленное Деницем беспокойство оказало незамедлительное и очень значительное воздействие на подводную войну, ибо он приказал своим экипажам посылать радиосообщение, как только лодки благополучно пересекли Бискайский залив. Это сообщение должно было посылаться, когда субмарина проходила десятый градус западной долготы (позднее пятнадцатый градус). Экипажи германских субмарин с нетерпением ожидали этого момента плавания, так как начиная именно с этого момента увеличивалось их ежедневное жалованье. Служащие Отдела слежения за подводными лодками британского адмиралтейства тоже ждали его, так как с помощью радиопеленгации они получали в дополнение к точной долготе приблизительную широту, на которой находилась субмарина. После такой «засечки» обычно уже можно было с большой долей вероятности предположить, на перехват какого конвоя движется эта лодка.

Имея в наличии меньше 30 субмарин, Дениц очень переживал по поводу того, что не может экспериментировать с тактикой «волчьих стай». Его теория о преимущественно надводном характере боевых действий подтверждалась. Практически три четверти успешных торпедных атак были осуществлены ночью субмаринами, находящимися в надводном положении и не обнаруженными гидролокаторами. В начальном этапе войны во многих районах бескрайней Атлантики самолеты союзников не появлялись, что позволяло немецким подводным лодкам выступать в роли торпедных катеров.

Даже без помощи специалистов «Службы Б» подводникам удавалось приблизительно определить маршрут следования конвоя. Дениц приказывал нескольким из имеющихся в наличии субмаринам выстроиться в линию на предполагаемом пути конвоя и, находясь в надводном положении, искать, не появится ли на горизонте дым. Как только конвой был обнаружен, к этому месту призывались другие лодки. Некоторые оказывались слишком далеко от этого места, другие не могли отыскать место встречи, но, как правило, подводникам удавалось собрать достаточную силу. С наступлением темноты подводные лодки, не погружаясь, прорезали колонны транспортов. Даже в самую темную ночь из верхней части рубки видны вырисовывающиеся на фоне неба силуэты кораблей. С другой стороны, сами субмарины настолько маленькие, что даже при свете дня низкую рубку трудно разглядеть среди серых волн Атлантики.

В октябре 1940 года специалисты «Службы Б» предоставили карту с нанесенным на нее маршрутом следования конвоя SC-7, медленного конвоя из 35 судов, направляющегося из Сиднея, Новая Шотландия, построенного в пять колонн по четыре корабля, а в центре — три колонны по пять кораблей. Кильватерные колонны шли в полумиле друг от друга, и каждое судно находилось в 600 ярдах от идущего перед ним. Построенные в такой характерный, вытянутый в стороны прямоугольник, корабли имели меньший риск потерять друг друга; кроме того, так как германские субмарины предпочитали атаковать с флангов, такое построение представляло цель меньших размеров, чем прямоугольник, вытянутый в длину.

Итак, конвой SC-7 занимал площадь приблизительно пять квадратных миль; его сопровождали два шлюпа и корвет. В налетевшем шторме строй кораблей рассыпался. Четыре парохода с Великих Озер, не предназначенные для плавания в волнах Атлантики, отстали и потеряли конвой (три из них были потоплены подводными лодками). Один шлюп в поисках неприятельских субмарин оторвался от конвоя и так и не смог его найти. Германские подлодки собрались в стаю. Ими командовали Гюнтер Прин, в начале войны прокравшийся в Скапа-Флоу и потопивший «Ройял Оук»; Иоахим Шепке, сделавший весомую прибавку к числящемуся за ним тоннажу потопленных судов; «Молчаливый Отто» Кретчмер, быстро потопивший четыре корабля и прикончивший последний из палубного 88-миллиметрового орудия. Германские субмарины топили и топили транспорты, уничтожив в общей сложности 17 судов; проход конвоя был отмечен шлюпками со спасшимися и трупами погибших, плававших среди разлившегося мазута и обломков. Дело было в октябре, и в северных широтах, куда был вынужден отклониться конвой, постоянно дули пронизывающие ветры, волнение было сильным, а дни стояли короткие. Тридцати минут пребывания в холодной воде оказывалось достаточно для того, чтобы большинство уцелевших погибали. У тех, кто находился в открытых шлюпках, практически не было шансов добраться до земли или быть спасенным другим кораблем.

Германские подлодки, сытые и довольные, повернули навстречу конвою НХ-79 (быстрому конвою из Галифакса). В эту ночь еще 14 кораблей отправились на дно. Однако побоище на этом не закончилось, так как субмарины обнаружили еще один конвой, НХ-79А, и в ту же ночь потопили еще семь судов.

Не успел закончиться октябрь, как Великобритании был нанесен еще один удар на море. «Фокке-вульф» ФВ-20 °C «Кондор», следующий из Бордо на базу в Ставангере, Норвегия, и находящийся над просторами океана далеко от берегов, обнаружил в 70 милях от залива Донегал-Бей на севере Ирландии лайнер «Эмпресс оф Бритн» Канадской тихоокеанской компании. На борту лайнера находились моряки и члены их семей, направлявшиеся домой в Ливерпуль. За штурвалом четырехмоторного самолета находился капитан Бернхард Йопе из группы «И/КГ-40», и это был его первый боевой вылет. От сброшенных с очень небольшой высоты бомб на лайнере вспыхнул пожар, и затем корабль был добит выпущенными с подводной лодки торпедами. Йопе получил «Рыцарский крест». После войны он был пилотом гражданской авиакомпании «Люфтганза».

Гибель «Эмпресс оф Бритн» не была случайной. Авиация приобретала все больший вес в сражениях на морских коммуникациях, и к концу войны не менее 13 процентов кораблей союзников были потоплены самолетами «Люфтваффе». (69 процентов приходилось на долю подводных лодок; 7 процентов было уничтожено надводными рейдерами и погибло на минах; 4 процента погибли из-за погодных условий и неустановленных причин.)

Бомбардировки конвоев побудили Черчилля распорядиться усилить воздушное патрулирование в районе северной части Ирландии, но этих мер оказалось недостаточно. От отчаяния и безысходности на палубах танкеров стали размещать специальную катапульту с истребителем «Хокер Харрикейн». После воздушного боя пилот должен был топить самолет рядом с конвоем и спускаться в воду на парашюте. Первый оснащенный катапультой корабль вышел из Нью-Йорка в мае 1941 года, но он стал жертвой германской подводной лодки. Только в августе «Харрикат» (как их прозвали моряки) записал на свой счет первую победу. За всю войну лишь считанное число немецких самолетов было сбито таким образом. Однако Истребительное подразделение торгового флота было скорее не оружием, а средством устрашения, так как пошли слухи о том, что конвои вооружены «кусающимся чертиком из табакерки» —, и «Кондоры» стали гораздо более осторожными.

Разумеется, далеко не каждый конвой подвергался нападению подводных лодок или с воздуха. Один германский историк считает, что девять из десяти конвоев избегали встречи с неприятелем. Однако немногие из моряков, проведших шесть месяцев в море, не видели по ночам взрывов и пламени, после чего рассвет показывал зияющие бреши в рядах кораблей. Почти никто из моряков, ложась спать, не снимал ботинок — не говоря уж об остальной одежде.

После долгой раскачки в 1941 году программа строительства подводных лодок стала приносить плоды. К концу года под началом Деница уже было 247 субмарин. Его потери росли медленно: 9 лодок в 1939 году, 26 в 1940-м, 38 в 1941-м. Количество лодок, введенных в строй, соответственно составляло 64, 54 и 202.

В первые месяцы 1941 года свои зубы показала германская авиация дальнего действия. В январе самолеты потопили 20 судов, а подводные лодки — 21. В феврале подводные лодки потопили 39 кораблей, авиация добавила еще 27, а надводные рейдеры довели общее количество потопленных судов до сотни (впервые с октября 1940 года общее водоизмещение потопленных кораблей превысило 400 000 тонн). Больше половины потерь за этот период пришлось на суда, отбившиеся от конвоев, одинокие и беззащитные.

Дениц рассчитал, что необходимо довести общий тоннаж потопленных кораблей (в том числе и самолетами «Люфтваффе») до 750 000 тонн, чтобы вынудить Великобританию к сдаче. Сами англичане провели красную черту ниже, на отметке 600 000 тонн. На диаграммах, висящих на стенах штаб-квартиры Деница в Керневале, союзные потери в начале 1941 года ежемесячно исчислялись 400 000 тонн. На самом деле капитаны-подводники, получавшие награды в зависимости от тоннажа потопленных кораблей, были склонны сильно преувеличивать водоизмещение своих жертв. И все же потери были очень большими, особенно с учетом опустошительных набегов надводных рейдеров и авиации (см. таблицу 1).

В начале 1941 года Береговое командование Королевских ВВС было переведено под оперативное управление флота и разведывательная эскадрилья была передислоцирована в Исландию. Активизация действий англичан в воздухе, хотя и очень незначительная, убедила Деница, что и он должен обеспечить авиационное прикрытие своих лодок. В его распоряжение поступила бомбардировочная группа «И/КГ-40», имевшая большой опыт боевых действий. Начиная с января 1941 года «Кондоры» стали совершать полеты над Атлантикой, следуя между Бордо и норвежской базой Ставангер. По мере того как союзные корабли стали оснащаться средствами противовоздушной защиты и получили возможность отражать атаки с воздуха, эти тихоходные четырехмоторные самолеты переключились на разведку маршрутов следования конвоев, составление сводок погоды над Атлантическим океаном и взаимодействия с подводными лодками.

К тому же «Кондоров» было слишком мало, чтобы они могли оказать какое-либо существенное влияние на ход борьбы на море; больше того, несмотря на использование радиомаяков, лишь немногие штурманы «Люфтваффе» могли определить координаты конвоя настолько точно, чтобы вывести подводные лодки на расстояние визуального обнаружения. Большую долю смятения вносило также то, что координатная сетка «Люфтваффе» не совпадала с той, что использовалась на морских картах. В то время человек, подавший голос в защиту «поддержки с воздуха» немецких подводных лодок, рисковал выставить себя на всеобщее посмешище. Невидимая глазом ценность авиации в Битве за Атлантику заключалась в моральной поддержке своих моряков и психологическом воздействии на неприятеля, которому становилось не по себе от вида самолетов с чужими опознавательными знаками.

В начале войны конвоям, следовавшим из Великобритании, придавались в поддержку корабли Королевского ВМФ лишь на первую часть пути, приблизительно до 15 градуса западной долготы. Затем эскортные корабли стали сопровождать конвои до 25 градуса, а позднее — с июля 1941 года — конвои стали всю дорогу следовать в сопровождении боевых кораблей. Сменные отряды эскортных кораблей выходили из портов Великобритании, Исландии и Ньюфаундленда. Но боевых кораблей было очень мало, так что даже в конце 1941 года в среднем конвой сопровождало два эскортных корабля.

Эскортные корабли также не имели иммунитета к торпедам. Я не приношу извинения за чрезмерно большой отрывок, взятый из одного из самых красочных описаний Битвы за Атлантику:

Однако корабль с оторванной кормой недолго остается на плаву:

Для того чтобы как можно лучше использовать жалкие крохи эскортных кораблей, командование Королевского флота начало создавать «эскортные группы», на деле обычно означавшие лишь собравшихся вместе капитанов кораблей ВМФ — под началом одного из них, командира эскортной группы, — обменивающихся друг с другом своими мыслями по поводу противолодочной борьбы.

И вот Пятая эскортная группа оказалась в марте 1941 года в том районе, где действовали три самых знаменитых капитана-подводника германского флота: Гюнтер Прин; Иоахим Шепке, отмеченный многочисленными наградами командир «U-100», и Отто Кретчмер, командир «U-99». Все эти капитаны носили в петлицах «Рыцарский крест», украшенный дубовыми листьями, знаменующий 200 000 тонн общего водоизмещения потопленных кораблей. Кретчмер и Шепке были полны решимости стать первыми, добившимися результата 300 000 тонн потопленных союзных кораблей. Кретчмер вышел с базы в Лорьнане, имея на своем счету 282 000 тонн (хотя, как мы видели, эти цифры были, как правило, сильно завышены).

Первым заметил идущий из Великобритании конвой «ОВ-293» командир «U-47» Прин, сразу вызвавший своих товарищей: Кретчмера, Матца на «U-70» и Ганса Эккермана на «UA[241]». Хотя некоторую роль сыграл установленный на английских кораблях радар, данное боевое столкновение не было отмечено изменением тактики обеих сторон. Однако другими стали люди: немцы, опытные профессионалы, находились на вершине самоуверенности, в то время как моряки Королевского военно-морского флота, еще недавно сухопутные люди, лишь по выходным катающиеся на яхтах, обрели новую решимость.

Счет потопленным кораблям открыл Кретчмер. Выпустив торпеды из надводного положения, он поразил танкер, сразу же вспыхнувший как факел, и норвежское китобойное судно «Терье Викен», оставшееся на плаву. Используя ту же тактику, командир «U-70» Матц потопил британский транспорт и танкер «Майадрехт», который с типично голландской решимостью повернул на него и протаранил погружавшуюся субмарину. «UA» была обнаружена, и ей пришлось спешно погружаться. Получив серьезные повреждения от глубинных бомб, германская подлодка была вынуждена вернуться на базу.

Матц на «U-70» осуществил экстренное погружение. Его атаковали сразу два корвета. Германская субмарина нырнула на глубину 650 футов: гораздо глубже, чем она была рассчитана. От повреждений, нанесенных таранившим ее голландским танкером и глубинными бомбами, в корпусе началась течь, и подлодка стала неуправляемой. Несмотря на все усилия экипажа, она всплыла и попала под огонь корветов. Команда сдалась в плен, но подбитая субмарина вдруг осела на корму и, задрав нос, скрылась в пучине, прихватив с собой двадцать подводников.

Даже упрямый Кретчмер вынужден был погрузиться и отсиживаться «в подвале». Выключив двигатели, он затаился, наблюдая за тем, как дрожит свет в лампах и выскакивают заклепки от близких разрывов глубинных бомб. Наконец Кретчмер осторожно удалился, имея на борту половину боезапаса торпед. Конвой, потерявший два корабля потопленными и два поврежденными, продолжил путь.

Прин преследовал конвой и с наступлением предрассветных сумерек, прикрываясь налетающим шквалами проливным дождем, предпринял атаку. Однако в минуты просветления его заметила вахта корвета «Вульверин», и экстренное погружение не спасло субмарину от глубинных бомб, повредивших оси гребных винтов. Вместо того чтобы направиться домой, Прин с наступлением темноты снова всплыл для новой атаки, судя по всему, не сознавая, как отчетливо слышен шум поврежденных винтов на гидролокаторе. На этот раз «Вульверин», терпеливо дожидавшийся поблизости, не промахнулся. Экстренно нырнувшая субмарина взорвалась от прицельно сброшенной глубинной бомбы, образовав под водой жуткое оранжевое зарево. «Герой Скапа-Флоу вышел в свой последний боевой поход», — говорилось в некрологе, продиктованном лично адмиралом Деницем, когда по прошествии 76 дней наконец было решено сообщить общественности о гибели героя. Но после этого еще в течение нескольких месяцев ходили слухи о чудесном спасении Прина.

Несколько дней спустя, 15 марта 1941 года, дежуривший к югу от берегов Исландии Фритц-Юлиус Лемп, произведенный к тому времени в корветтен-капитаны, передал сообщение о приближающемся конвое. Цель была очень заманчивой, но и охранение сильным. Эскортом командовал капитан Королевского ВМФ Макинтайр, которому было суждено стать самым удачливым охотником за подводными лодками. Он находился на старом эсминце времен Первой мировой войны «Уокер». Под его началом были еще четыре старых эсминца и два корвета. Конвой НХ-112, направлявшийся домой, состоял почти из полусотни судов, следовавших десятью колоннами в полумиле друг от друга. Танкеры и транспорты были нагружены под завязку и даже в стоявшую в то время хорошую погоду, что крайне редко для тех мест, не могли развивать скорость больше десяти узлов (18,5 км/ч).

Радиосообщение Лемпа было засечено пеленгационными станциями в Великобритании. Такие координаты всегда бывали весьма приблизительными, но капитана Макинтайра предупредили, что германские подлодки скорее всего собираются атаковать НХ-112. Не дожидаясь остальных субмарин, «U-110» Лемпа с наступлением темноты всплыла и направилась сквозь строй конвоя. Две торпеды из носовых аппаратов не попали в цель, но выпущенная из кормового аппарата торпеда попала в танкер «Эродона», наполненный бензином, и в считанные минуты вокруг него на поверхности воды разлилось пылающее озеро.

На следующий день подоспели и остальные субмарины. Большой элемент случайности, присутствовавший в действиях подводных лодок, наглядно иллюстрируется тем, что «U-74» так и не нашла место сбора, a «U-37», всплывшая в тумане, была протаранена танкером, и ей пришлось возвращаться на базу. Но у деятельного капитана Макинтайра хватило забот и от Шепке («U-100») с Кретчмером («U-99»). Заметив лодку Шепке, эскортные корабли начали ее преследование.

Субмарина была вынуждена оставаться в погруженном положении, и конвой прошел мимо. На этом этапе войны командиры эскортов еще не знали, что немецкие подводники проникают в строй конвоев и открывают огонь в упор. Поиски неприятельских субмарин всегда происходили за пределами зоны следования конвоев. Поэтому погоня за Шепке позволила Кретчмеру проникнуть между колоннами практически беззащитного конвоя, и ровно в 22.00 прогремел первый взрыв, ознаменовавший начало часа, в течение которого Кретчмер поразил шесть кораблей, из них пять затонули. Погоня за «U-100» Шепке прекратилась, и эскортные корабли вернулись к своим подопечным.

Субмарина Шепке, получившая в результате непрекращающихся атак повреждения, вскоре смогла догнать конвой. Хотя лодка, находящаяся в надводном положении, становилась незаметна для гидролокатора, ее мог обнаружить радар. Несмотря на темноту, «U-100» была засечена примитивным радаром «Тип 271», установленном на борту эскортного корабля «Ванок». У обнаруженной радаром субмарины, находящейся в надводном положении, было слишком мало времени, чтобы нырнуть на безопасную глубину. «Ванок» внезапно стремительно рванул вперед на полной скорости. Когда корабль проносился мимо эсминца «Уокер», командир эскорта подал предостерегающий сигнал, предупреждая о слишком большой скорости, но получил ответ: «Протаранил и потопил неприятельскую подводную лодку». К этому времени в тихом ночном воздухе разнесся пронзительный скрежет, издаваемый раздираемой носом эсминца стальной обшивки субмарины. Шепке и вахтенные, находившиеся в рубке, были разорваны в клочья. Кто-то из находящихся в отсеках отдал приказ об экстренном погружении, но от взрывов глубинных бомб корпус лодки раскололся, и из всего экипажа удалось спастись лишь семерым.

Пока «Ванок» исправлял полученные от столкновения повреждения и подбирал немецких подводников, гидролокатор «Уокера» показал присутствие в непосредственной близи субмарины, тотчас же исчезнувшей с экрана. Это была «U-99» Кретчмера, всплывшая и под прикрытием темноты повернувшая домой. Сам Кретчмер находился внизу. В рубке находилась вахта: офицер, младший офицер и два рядовых. Каждому был отведен сектор горизонта, и вахтенные внимательно изучали его в цейссовские бинокли 7x50. Легкие, компактные и стойкие к воздействию воды, эти бинокли были предметом зависти всех союзных моряков. Офицер время от времени обводил взглядом весь горизонт. Внезапно немецкая субмарина наткнулась на эскортные корабли, только что потопившие лодку Шепке. Один из них подбирал спасшихся подводников. Вахтенный на «U-99» увидел отразившийся от орудийной башни отблеск света: это был английский эсминец, находившийся ярдах в ста. Если бы немецкие подводники не предприняли никаких действий, скорее всего им бы удалось благополучно ускользнуть — согласно инструкции, подводная лодка, обнаружившая неприятеля в ночное время, должна была оставаться во всплытом состоянии — но они были очень уставшими. Решив, что лодка обнаружена, вахтенный офицер приказал в нарушение инструкции осуществить экстренное погружение — и именно в этот момент оператор гидролокатора успел на короткое время увидеть «U-99» на экране своего «асдика».

«Уокер» атаковал субмарину противника глубинными бомбами, полагаясь на опыт, мастерство и интуицию. После первых же взрывов поврежденная лодка Кретчмера всплыла. Оба эсминца открыли по ней огонь. «С легкообъяснимым энтузиазмом» спасенные с потопленных транспортов моряки, поднятые на борт «Уокера», спешили поднести снаряды, так что около орудий даже возникла толчея.

Кретчмер не мог и думать о том, чтобы погрузиться. Его лодка расстреляла все торпеды и получила серьезные повреждения, и он понял, что его карьера кончена. Однако на первом месте все же были мысли об общем тоннаже потопленных судов. Кретчмер приказал радисту передать Деницу сообщение о том, что он потопил союзных кораблей еще на 50 000 тонн, а затем был взят в плен. Увидев, что «Уокер» спускает шлюпку на воду, Кретчмер принял это за попытку захватить его субмарину и приказал инженеру-механику заполнить балластные цистерны. Подводная лодка резко клюнула на корму и быстро скрылась в глубинах океана, оставив плавающих на поверхности моряков. Кретчмер, поднявшийся на борт подобравшего его английского корабля, по-прежнему был в фуражке с белым верхом, исключительное право носить которую имели лишь капитаны-подводники, и с биноклем на шее. Из экипажа «U-99» удалось спасти всех, кроме троих, но в числе погибших был и инженер-механик. Капитан Макинтайр, спасший Кретчмера, до конца войны пользовался его биноклем.

Кретчмер, оказавшийся на борту «Уокера», указал инженеру-механику английского эсминца на странное совпадение: на эмблемах корабля и его лодки присутствовали подковы, но только одна из них была перевернута вверх ногами. Ему объяснили, что в Англии подкову, направленную рогами вниз, считают приносящей неудачу. По словам очевидца: «Пленник, услышав это, с горечью рассмеялся».

На эсминце тесно и без моряков, спасенных с потопленных транспортов, и плененного экипажа неприятельской субмарины, и поначалу возникли некоторые трения. Однако Осборн, инженер-механик «Уокера», уговорил капитана и старшего помощника с одного из потопленных транспортов «Дж. Б. Уайт» и Отто Кретчмера, нациста до мозга костей, составить ему партию в бридж. По утверждению Осборна, это единственная приличная партия, которую ему довелось сыграть за всю войну.

Германия потеряла трех асов подводной войны, и министерство пропаганды обнаружило, что превознесение подвигов героев войны — палка о двух концах. Потеря сразу трех «знатоков своего дела» породила у Деница подозрения, что у англичан появилось какое-то новое секретное оружие, но после некоторого размышления он пришел к выводу, что это просто невезение.

Дениц был прав. Эсминец «Ванок» был оснащен примитивной радиолокационной установкой, но уже в этом же месяце, в марте 1941 года были проведены испытания в море нового 10-сантиметрового радара. Использование многорезонансных магнетронов позволило англичанам создать более совершенное устройство и вывело их вперед немцев. Но летом 1941 года он все еще уступал дальности визуального обнаружения в ясный день. В мае 1941 года охота на «Бисмарка» предоставила лучший пример того, какую роль играли радары в морских боях той эпохи.

Глава 5

При спуске на воду линкора «Бисмарк» в феврале 1939 года присутствовала внучка великого германского канцлера XIX века. Вступивший-в строй в августе 1940 года, вооруженный восемью 15-дюймовыми орудиями в четырех башнях и оснащенный лучшим в мире устройством наведения огня с помощью радара, он стал самым мощным и современным линкором из всех бороздивших морские просторы.

Первоначальный план адмирала Редера состоял в том, чтобы «Бисмарк» и тяжелый крейсер «Принц Ойген» вышли из Балтийского моря, а в Атлантике к ним присоединились бы базирующиеся в Бресте линкоры «Шарнхорст» и «Гнейзенау». Это мощное соединение получило бы возможность атаковать конвои, преодолевая сопротивление любых эскортов, какие только могли встретиться. Операция получила кодовое название «Rheinubung», «Упражнения на Рейне», и Редер видел в ней возможность одержать лелеемую в сердцах «любящих линкоры адмиралов» крупную победу, в то же время продолжая борьбу на морских коммуникациях. Редеру было известно, что Гитлер в скором времени планирует напасть на Россию, так что «Упражнения на Рейне» должны были быть осуществлены до того, как нужды армии на Восточном фронте отодвинут на второй план нужды флота.

Командовать операцией «Упражнения на Рейне» должен был адмирал Гюнтер Лютьенс, худой, коротко остриженный мужчина с постоянно хмурым лицом. Не успев начаться, операция понесла первые потери. Вначале выяснилось, что турбины высокого давления «Шарнхорста» не будут готовы к сроку. Эти двигатели были постоянной головной болью немецкого флота в течение всей войны. Затем «Гнейзенау», стоявший на рейде Бреста, получил повреждение в результате отчаянно дерзкой атаки торпедоносцев из отряда Берегового командования. Но Редер упрямо требовал осуществления операции силами только «Бисмарка» и «Принца Ойгена». Последовала новая задержка, так как «Принц Ойген» подорвался в Балтийском море на английской магнитной мине, в результате чего был потерян целый месяц длинных зимних ночей, когда проскочить мимо Королевского флота было бы гораздо проще.

В мае 1941 года Гитлера уговорили приехать в Готенхафен (так переименовали бывший польский порт Гдыня), чтобы осмотреть новый линкор и обратиться с напутственным словом к экипажу. Вечером Гитлер ужинал со старшими офицерами линкора на борту «Тирпица». Он высказал сомнения по поводу целесообразности намеченной операции, но адмирал Лютьенс напомнил ему про «Операцию Берлин». В первые три месяца войны «Шарнхорст» и «Гнейзенау» под командованием Лютьенса вышли в Атлантику и доставили англичанам немало беспокойства, потопив суда общим водоизмещением 115 600 тонн. Лютьенс заверил Гитлера, что «Бисмарк» непотопляем. «Мой фюрер, с таким кораблем практически ничего не может произойти. На мой взгляд, единственная угроза может исходить от торпедоносцев, которые могут взлететь с борта авианосца». Эта оговорка, оказавшаяся пророческой, была вызвана тем, что «Бисмарк» был построен в старых традициях: защита его подводной части не шла ни в какое сравнение с тем, что считалось обязательным для современных английских и американских кораблей.

Для всех тех, кто уверен, что успехи англичан в дешифровке зашифрованных с помощью «Энигмы» сообщений позволяли им постоянно быть в курсе всех намерений немцев, должен заметить, что специалисты Блетчли-Парка не предоставили никакой информации, свидетельствующей о предстоящем выходе «Бисмарка» в море. И все сообщения, передаваемые с борта линкора, были вскрыты лишь после того, как он был потоплен. В то время для дешифровки сообщений, переданных с помощью «Энигмы», требовалось от трех до семи дней.

Первое предупреждение о передвижении «Бисмарка» было получено от британского военно-морского атташе в Стокгольме, после того как крейсер нейтральной Швеции обнаружил «два крупных боевых корабля», следовавших в сопровождении эсминцев и под прикрытием с воздуха в зоне за пределами обычных маршрутов немецких кораблей. Затем «Спитфайры» Королевских ВВС, оборудованные устройствами для высокоскоростной аэрофотосъемки, обследовали места возможной якорной стоянки и обнаружили два немецких корабля в Грим-стад-фиорде. По фотографиям был опознан «Бисмарк», рядом с которым находился неизвестный крейсер. Это были очень тревожные известия, и командование настойчиво потребовало новой информации. Но вследствие плохих погодных условий английские самолеты вынуждены были оставаться на земле. Правда, один особенно бесстрашный экипаж морской авиации совершил полет на самолете «Мартин Мериленд», использовавшемся для буксировки мишеней и не имеющем навигационных приспособлений и фотокамер. Найдя просвет в облаках, самолет в вечерних сумерках пролетел над Гримстад-фиордом, но не обнаружил никаких крупных кораблей. На всякий случай самолет пролетел над Бергеном, попав под сильный огонь немецких зенитных орудий. Переданное им сообщение гласило: «Линкор и крейсер ушли в неизвестном направлении».

Специалисты адмиралтейства встревоженно взглянули на карты: в море находилось шесть конвоев, следующих в Великобританию, и шесть покинувших ее, в том числе перевозящий подкрепления на Ближний Восток, на котором находилось 20000 человек. Теперь стали понятны перехваченные ранее и дешифрованные послания, переданные с помощью «Энигм» «Люфтваффе», сообщавшие, что «Кондоры» дальней разведки изучали ледовую обстановку в Датском проливе. Корабли Королевского ВМФ — в основном оснащенные радарами — немедленно получили приказ патрулировать воды вокруг Исландии и особенно Датский пролив, где ледовая обстановка, а также английские минные поля настолько осложняли навигацию, что «Бисмарк», если бы он направился туда, обязательно бы заметили.

23 мая в 19.22 вахтенный крейсер «Суффолк» обнаружил «Бисмарк» и «Принц Ойген», вынырнувших из снежного заряда на расстоянии 11 миль, прежде чем их успел засечь радар «Суффолка». Едва оператор крейсера увидел «Бисмарк» на экране своего радара «Тип 284», как немецкий линкор снова скрылся в сгущающейся темноте.

Оба немецких корабля, несомненно, видели «Суффолк» на экранах своих радаров, поэтому они были в полной боевой готовности, когда другой английский крейсер, «Норфолк», приблизился на расстояние визуального обнаружения (и снова вахтенный увидел немецкие корабли прежде, чем они показались на экранах радаров)[242]. «Бисмарк» открыл по нему огонь. «Норфолк», не получив повреждений, поспешил отойти. Радисты «Бисмарка» перехватили сообщение «Норфолка» о том, что он обнаружил немецкие корабли, и без труда дешифровали его. Они продолжали слушать.

В течение десяти часов два английских крейсера следили за своей добычей, дожидаясь, когда прибудут мощные силы из базы Скапа-Флоу на Оркнейских островах. Линейный крейсер «Худ» и линкор «Принс оф Уэльс», находившиеся в Исландии, получили приказ выйти в море в сопровождении отряда эсминцев.

По странной прихоти судьбы для этой задачи был выбран именно «Худ», ибо он в точности соответствовал «Бисмарку» по орудиям главного калибра (восемь 15-дюймовых орудий), по количеству вспомогательных орудий, толщине броневого пояса и броне башен. В 30-е годы «Худ» был гордостью Королевского военно-морского флота: самым быстроходным, самым мощным и, бесспорно, самым красивым из всех кораблей. Крейсер так много времени провел, пронося по всем морям и океанам гордый британский стяг, что все время не находилось возможности осуществить капитальный ремонт, в котором он так нуждался. 15-дюймовые орудия «Худа», на девятнадцать лет старше орудий «Бисмарка», по конструкции ничем не отличались от тех, что использовались во время Первой мировой войны, в то время как вооружение «Бисмарка» было создано по последнему слову артиллерийской инженерной мысли.

«Худ» был старый, но вместе с ним был новейший линкор «Принс оф Уэльс», на борту которого все еще находились гражданские специалисты, завершающие установку оборудования орудийных башен. Главная артиллерия линкора состояла из десяти 14-дюймовых орудий — такой калибр появился на Королевском флоте впервые. Две из трех башен были установлены всего две недели назад, и одно орудие еще не было боеспособно. «Принс оф Уэльс» был оснащен пятью лучшими из имеющихся в наличии радаров, но кораблям было предписано сохранять радио- и радиолокационное молчание, чтобы не выдать себя раньше времени.

Трудно поддерживать радиолокационное наблюдение за кораблем противника, оснащенным великолепным радаром и восемью 15-дюймовыми орудиями и развивающим скорость свыше 30 узлов: приблизившись к нему настолько близко, чтобы обнаружить с помощью своего радара, выясняешь, что он не только уже давно следит за тобой по экрану своего радара, но и готов разнести тебя в клочья. К тому же немцы перехватывали и дешифровывали все сообщения своих преследователей. Поэтому неудивительно, что оба английских крейсера потеряли «Бисмарк» и «Принц Ойген».

В субботу, 24 мая 1941 года, на рассвете в 5.30 англичане заметили «Бисмарк» в 17 милях, и снова зрительно, а не с помощью радаров. Немецкие радары уже давно отчетливо видели английские корабли, и адмирал Лютьенс, должно быть, был очень рад, обнаружив, что они приближаются под очень острым углом, вследствие чего смогут использовать только носовые артиллерийские башни, в то время как немцы могли вести огонь бортом из всех орудий главного калибра. Эту опасную тактику, предпринятую англичанами, можно объяснить только тем, что они стремились как можно скорее сблизиться с немецкими кораблями, так как у английских кораблей бронирование палубы было очень слабым и они были уязвимы перед навесным огнем. Близкое же расстояние обеспечивало бы то, что немцы смогли бы вести только прямой огонь.

Хотя радар «Тип 284», установленный на «Худе», был бесполезен на расстоянии свыше 22 000 ярдов, крейсер открыл огонь, сблизившись с немцами до 26 500 ярдов. Огонь велся по представлявшему меньшую опасность «Принцу Ойгену», ошибочно принятому за «Бисмарк». Следом за этим огонь открыли все крупные корабли. Первый залп линкора «Принс оф Уэльс» упал в 1000 ярдах позади «Бисмарка».

«Бисмарк» сделал первый залп по «Худу», шедшему впереди. Модифицированный 90-сантиметровый радар «Зеетакт» точно определил расстояние до противника, но снаряды упали перед носом «Худа», и крейсер на полной скорости влетел в поднятые ими брызги. «Принц Ойген» со второго залпа добился прямого попадания в «Худ». Один снаряд разорвался на верхней палубе, и от него воспламенились размещенные в открытых ящиках снаряды к зенитным орудиям. Вскоре вся средняя часть «Худа» была окутана густым дымом, из которого вырывались языки пламени. Третий залп «Бисмарка» был сделан по навесной траектории, перед которой были так уязвимы английские линкоры. Специалисты до сих пор не могут сойтись во мнении, разорвался ли в крюйт-камере пробивший тонкую палубную броню бронебойный снаряд или же огромный линейный крейсер водоизмещением 42 100 тонн разорвался пополам в результате того, что крюйт-камеры достиг огонь от пожара, возникшего в результате предыдущих попаданий. Взрыв был ужасающей силы. Корма и нос по отдельности высоко поднялись из воды, и «Худ» исчез, оставив только облако дыма над бурлящей водой. Офицер эсминца, бросившегося подбирать спасшихся с крейсера, описывает это так:

Из экипажа в 1419 человек остались в живых лишь мичман и два матроса. Особенно чудесным было избавление мичмана. Он находился в наблюдательной кабине наверху, на высоте 140 футов. Как он сказал спасателям: «черт побери, я не понял, что происходит, но только кабина каким-то таинственным образом начала наполняться водой».

Корветтен-капитан Йасперс, артиллерийский офицер «Принца Ойгена», наблюдавший за «Худом», сказал: «Взорвалась кормовая крюйт-камера, выбросив высоко в воздух массу расплавленного металла, лениво падавшего в воду, — это было то, что осталось от одной из башен главного калибра… И из этого бушующего ада вырвался язык желтого пламени: носовые башни «Худа» дали последний залп».

Теперь оба немецких корабля сосредоточили огонь на линкоре «Принс оф Уэльс». В платформу с компасом попал 15-дюймовый снаряд. Он не разорвался, но осколки стекла и обломки убили и ранили всех вокруг, за исключением капитана и сигнальщика. Сложность изготовления снарядов, способных проникать сквозь толстую броню и затем взрываться, демонстрировалась снова и снова: еще шесть немецких снарядов, попавших в линкор, не разорвались или сдетонировали частично. «Принс оф Уэльс» стойко держал курс, сблизившись с «Бисмарком» до 14 600 ярдов. Шесть залпов дали промах, пока наконец один снаряд не попал в немецкий линкор, в результате чего был залит водой полубак, треснула одна из цистерн с мазутом, и все находившиеся впереди от нее цистерны оказались отрезаны, вследствие чего больше тысячи тонн горючего стали недоступны. Затем в «Бисмарк» попали еще два снаряда: один повредил электрогенератор, а второй, не разорвавшись, отскочил от палубы, не причинив никакого вреда.

Обе стороны могли продолжать бой и добить своего противника, но и немцам, и англичанам уже было достаточно. «Принс оф Уэльс» получил серьезные повреждения, и у него возникли неисправности в орудийных башнях главного калибра. Поставив дымовую завесу, английский линкор вышел из боя.

Как в Лондоне, так и в Берлине известия о том, что бой был прекращен, восприняли с неодобрением. Черчилль сказал, что бесчинствующий на маршрутах Атлантики «Бисмарк» будет прямым вызовом традиционной роли Великобритании — владычицы морей, выразив опасения, что «эту новость раструбят по всему миру к нашему огромному вреду». Известие о прекращении боя он воспринял с «печалью и горьким разочарованием». Гитлер был также расстроен; он заявил, что «Бисмарку» следовало добить «Принс оф Уэльс», а не спасаться бегством.

На серых просторах холодного океана к линкору «Принс оф Уэльс» и крейсеру «Норфолк» присоединился авианосец «Викториес». Положение было настолько тяжелым, что авианосец был вынужден оставить без прикрытия конвой WS-8B, переправлявший войска на Ближний Восток. Английские корабли шли следом за немцами, используя радар «Саффолка», но снова выяснилось, как сложно поддерживать радиолокационный контакт на предельных расстояниях. Ночью преследователи решили с помощью самолетов авианосца замедлить ход «Бисмарка».

Существовавшие в то время приборы и оборудование позволяли осуществлять взлеты и посадки на авианосцы в темное время суток лишь в случае идеальных погодных условий. Авианосец же из стороны в сторону качали волны надвигающегося шторма, а пелена дождя из низко нависших туч делала видимость практически нулевой. Экипажи самолетов были укомплектованы пилотами, только что закончившими летные школы; некоторые из них еще ни разу не взлетали с палубы авианосца. (Отчаянная нехватка летчиков вынудила направить этих новичков на «Викториес» в надежде, что они обучатся за время следования конвоя.) В 22.00 быстро темнело, сумерки были обманчивыми, но с авианосца поднялся отряд бипланов-торпедоносцев «Содфиш» в сопровождении истребителей «Фулмар».

Один из «Содфишей» был оборудован радаром «ASV Mk II», и оператор сквозь густые тучи «увидел» корабль. Однако когда самолеты вынырнули из-под облаков, выяснилось, что это корабль береговой охраны США, следящий за погодой в Атлантическом океане. Оказавшись ниже границы облаков, английские самолеты наконец обнаружили милях в шести «Бисмарк», однако элемент внезапности был утрачен. Пилотам пришлось пробиваться сквозь плотный огонь — на «Бисмарке» было 84 зенитных орудия, — чтобы медленно по прямой приблизиться к немецкому линкору на малой высоте, как требовалось для сброса торпед.

Несмотря на то что самолеты налетели со всех сторон, «Бисмарку» удалось с помощью резких крутых поворотов уклониться от семи торпед. Восьмая попала в правый борт в районе переднего мостика. От взрыва сместилась одна из толстых броневых плит, однако большую часть энергии поглотила внутренняя обшивка из твердого тикового дерева. «Бисмарк» доложил командованию Западной военно-морской группы, что торпеда только «содрала краску». В действительности последствия попадания были гораздо серьезнее, но они проявились не сразу.

Отыскать авианосец ночью — задача крайне непростая, к тому же на «Викториес» не работал маяк наведения. Услышав шум возвращающихся самолетов, командир авианосца распорядился включить прожектора, чтобы помочь им, но вице-адмирал потребовал немедленно выключить свет. И все же, несмотря на действия чрезмерно осторожного вице-адмирала и темноту, самолеты с помощью радара лидера эскадрильи нашли авианосец. Правда, не всем удалось совершить благополучную посадку. Таким образом молодые летчики приятно провели субботний вечер и получили посвящение в морскую авиацию.

«Бисмарк» не замедлил ход. К тому времени, как германский линкор атаковали «Содфиши», он уже расстался с «Принцем Ойгеном» и повернул на юго-запад, направляясь кратчайшим путем в Бискайский залив к французским портам. «Суффолк», неготовый к такому маневру, потерял оба германских корабля на экране радара. С рассветом возобновились полеты с «Викториес», но летчикам не удалось обнаружить противника. На английских кораблях кончалось топливо, и «Принс оф Уэльс», «Суффолк» и «Викториес», повернув на запад, так и не найдя «Бисмарк», вернулись в разные порты для дозаправки горючим.

Но на борту германского линкора царило уныние. Наступило 25 мая 1941 года, 52-я годовщина адмирала Лютьенса. Обратившись к экипажу «Бисмарка», адмирал произнес меланхолическую речь о смерти во имя долга. Герхард Юнак, один из офицеров-инженеров линкора, сказал: «Этими словами адмирал хотел развеять излишнюю самоуверенность команды и вернуть своим морякам более реалистичный взгляд на вещи; но он переусердствовал, и командой от старших офицеров до рядовых матросов овладела глубокая депрессия… Моряки в подавленном состоянии стали небрежно относиться к своим обязанностям».

В этом сражении небрежность сыграла решающую роль. Так как радисты «Бисмарка» продолжали принимать сигналы радаров «Суффолка», они не могли догадаться, что локаторы английского крейсера не принимают импульсов с «Бисмарка». Немецкие шифровальщики также халатно отнеслись к своим обязанностям. Они перехватывали все сообщения, передаваемые «Суффолком», но не обратили внимания на то, что из них исчезли координаты неприятеля, за которым следил английский крейсер. В итоге адмирал Лютьенс не догадывался, что ему удалось ускользнуть от противника. Он выдал свое местонахождение, послав длинное сообщение командованию Западной группировки в Париж. Ему ответили, что английские крейсеры потеряли радиолокационный контакт с ним шесть с половиной часов назад.

Длинное послание Лютьенса дало шанс Королевскому флоту определить местонахождение «Бисмарка» по карте, но вследствие царившей в адмиралтействе суматохи — проявившейся в том, что штурман использовал не те карты, — огромный линкор так и не был обнаружен. В течение некоторого времени все перехваченные сигналы других немецких кораблей считались сигналами, передаваемыми с «Бисмарка». Сообщения немецких морских радистов были похожи одно на другое по группировке букв, расстановке пробелов, условных номеров и так далее. 25 мая в 13.20, в самый разгар поисков, было перехвачено сообщение с немецкой подводной лодки, но специалисты адмиралтейства решили, что это «Бисмарк», притворяющийся субмариной, использует радиочастоты и сигналы, выделенные подводным лодкам.

Это заблуждение рассеялось, когда осциллограммы перехваченных сообщений были сопоставлены с характеристиками передатчика «Бисмарка», заснятого тогда, когда немецкий линкор проходил мимо побережья Дании. К этому времени кто-то из службы перехвата обратил внимание на то, что основной поток немецких радиосообщений исходит теперь не из Вильгельмсхафена, а из Парижа; это помогло очень приблизительно определить положение «Бисмарка». Специалисты предположили, что немецкий линкор следует искать на прямой, проведенной от места его последнего обнаружения в сторону французских портов.

И все же это были голые предположения; возможно, «Бисмарку» все же удалось бы ускользнуть, если бы не досадное недоразумение. Единственными сообщениями, зашифрованными с помощью «Энигмы», которые англичане вскрывали без труда, были те, что передавал «Люфтваффе».

Ганс Йешоннек, начальник штаба «Люфтваффе», в связи со вторжением на остров Крит находился в Афинах. Его тревожила судьба младшего сына, служившего на «Бисмарке», и он связался со своим штабом в Берлине, попросив выяснить, что с кораблем. Сотрудники штаба, узнав положение дел, передали радиосообщение своему начальнику, зашифрованное «Энигмой» «Люфтваффе», в котором говорилось, что линкор направляется к западному побережью Франции. Таким образом, отцовское беспокойство подписало окончательный смертный приговор «Бисмарку».

Экипажи летающих лодок 209-й эскадрильи, базирующейся в Лох-Эрне в Северной Ирландии, и летчики авианосца «Арк-Ройял» получили приказ искать неприятельский линкор вдоль прямой, проведенной от места его последнего обнаружения к Бресту. Похоже, в адмиралтействе никому не пришло в голову, что единственный сухой док, достаточно большой, чтобы принять «Бисмарк», находится в Сен-Назере.

Через 31 час, 26 мая, летающая лодка «Каталина» обнаружила «Бисмарк» с помощью радара «ASV Mk II». Приблизительно через 45 минут «Содфиш» с борта «Арк-Ройяла», воспользовавшийся указаниями «Каталины», подтвердил, что видит немецкий линкор. Крейсер «Шеффилд», оснащенный устаревшим радаром «Тип 79», предназначенным для обнаружения воздушных целей, установил радиолокационный контакт с «Бисмарком» и стал ожидать прибытия «Арк-Ройяла» и линейного крейсера «Ринаун».

Палуба авианосца качалась вверх-вниз с амплитудой в 60 футов, приборы регистрировали ветер скоростью от 45 до 55 узлов. В таких условиях техники стали готовить самолеты «Арк-Ройяла» к вылету. Никто и никогда еще не пытался совершать взлет с палубы авианосца в таких условиях, но другого выбора не было. Вот как это описывает один из пилотов «Содфишей»:

Погода была отвратительной, но «Содфишам» удалось, находясь над уровнем туч, установить хороший радиолокационный контакт, после чего они опустились под облака и нанесли с бреющего полета удар, окончившийся полной неудачей. На торпедах были установлены магнитные взрыватели, и почти все они взорвались, ударившись о поверхность воды; остальные же затонули. Что было и к лучшему, так как английские летчики атаковали крейсер Королевского ВМФ «Шеффилд»! «Наши штурманы приносят извинения», — просигналили они разъяренным морякам «Шеффилда», разворачиваясь назад к своему авианосцу. При посадке в сильную качку три самолета разбились о палубу.

Летчикам второй ударной волны, состоявшей из 15 самолетов, было предписано предварительно установить местонахождение «Шеффилда» и лишь после этого атаковать «Бисмарк». На этот раз магнитные взрыватели были заменены контактными, глубина погружения торпед была установлена на десять футов. Старая технология оказалась более надежной. «Бисмарк» уклонился от первых сброшенных торпед, но как раз в этот момент его атаковали сразу три самолета. Одна торпеда «пробила большую дыру в корме в области руля». В результате взрыва, судя по всему, разошелся сварной шов бронированной плиты номер 10. Был поврежден правый гребной винт, рулевые тяги и руль.

К тому времени, как самолеты вернулись назад к авианосцу, стемнело, волнение не утихало. Все «Содфиши» возвратились домой, несмотря на то что большинство из них пострадали от зенитного огня и многие получили повреждения при посадке. На одном самолете насчитали 175 пробоин. Ни один из экипажей не доложил о том, что его торпеда попала в цель. Известие о том, что действия авиации не принесли успеха, было воспринято со смешанными чувствами. Командующий соединением адмирал Тови никогда не придавал особого значения торпедонесущей авиации; командир подошедшего на помощь линкора «Родней» лично обратился к экипажу корабля по внутренней радиосети, чтобы сообщить о неудаче атаки с воздуха.

И все же торпедоносцы атаковали «Бисмарк» не зря. Первым указанием на это явилось изумившее всех сообщение «Шеффилда» о том, что немецкий линкор, сделав гигантский разворот, лег на противоположный курс. Адмирал Тови, не поверив в это, язвительно отозвался о радистах «Шеффилда». Однако они были правы. «Бисмарк» попал в отчаянное положение. С неисправным рулевым управлением линкор мог двигаться только по огромному кругу. Спустить водолазов для того, чтобы освободить заклинивший руль, при сильном волнении оказалось невозможно. Предложение освободить его с помощью взрыва было отвергнуто, так как это неизбежно привело бы к повреждению тщательно сбалансированных гребных винтов.

Понимая, что пробил последний час, адмирал Лютьенс передал сообщение командованию флота: «корабль неуправляем» и лично Гитлеру: «Мы будем сражаться до конца с верой в вас, мой фюрер!» Ночью «Бисмарк» атаковали четыре эсминца, один из которых был польским. Но немецкий радар в который раз доказал свою эффективность: даже в темноте линкору удалось уклониться от всех торпед. Однако исправить рулевое управление не удавалось.

Впоследствии нашлись люди, предположившие, что меланхоличный Лютьенс искал смерти. Вначале он провел «Бисмарк» и «Принц Ойген» не Кильским каналом, а проливом Каттегат (между Швецией и Данией), где огромный линкор обязательно должны были заметить шведы; затем, вопреки советам штаба, он направился в Датский пролив, где плавучие льды и минные заграждения оставляли лишь узкий проход и англичане могли без труда предсказать его действия; потопив «Худ», Лютьенс не стал добивать «Принс оф Уэльс», после чего у него была бы возможность спастись. Оторвавшись от преследования, он передал длинное сообщение, позволившее Королевскому флоту определить его местонахождение. Уцелевшие немецкие моряки утверждают, что Лютьенс, покидая норвежский порт, отказался заправлять до отказа топливные баки.

Во время последней долгой ночи «Бисмарка» было решено спустить с помощью катапульты три уцелевших самолета «Ара-до Ар-196», чтобы они доставили во Францию судовой журнал и другие документы. Экипажу предложили написать домой, и было собрано много писем. Лютьенс попросил у Берлина разрешение наградить старшего артиллерийского офицера «Рыцарским крестом» за потопление «Худа», и в 4 часа утра состоялась церемония награждения. Но с рассветом, когда первый «Арадо» загрузили почтой, выяснилось, что катапульта получила неисправимые повреждения и самолеты запустить нельзя. В семь утра расстроенный Лютьенс попросил, чтобы за судовыми документами прислали подводную лодку, но субмарина «U-556», которой была поручена эта задача, в тот момент находилась в погруженном положении, и приказ дошел до нее только в 10 часов. К этому времени к месту действия прибыли линкоры «Родней» и «Кинг Джордж V» (однотипный «Принс оф Уэльс»). Один из первых английских снарядов попал в адмиральский мостик «Бисмарка», и Лютьенс был убит. «Родней» открыл по немецкому линкору огонь в упор, делая залпы бортом сразу из всех девяти 16-дюймовых орудий вместо обычных залпов по четыре-пять орудий. «Бисмарк» так и не был потоплен, но в корпусе «Роднея» вылетели многие заклепки, к тому же был сильно поврежден передний мостик, и линкору пришлось отправляться на ремонт на верфь в Бостоне.

В 9.25 с борта «Арк-Роняла» взлетели самолеты с приказом потопить «Бисмарк» торпедами, но, когда они подлетели к месту боя, английские корабли не прекратили огонь, что делало невозможным заход на цель на маленькой высоте. Летчики обратились к Тови с просьбой сделать перерыв на время воздушной атаки, но единственным ответом на это явилось переданное с линкора «Кинг Джордж V» предупреждение, что по самолетам будет открыт зенитный огонь. Похоже, адмиралы, чьему сердцу были столь дороги большие корабли, были полны решимости не позволить потопить «Бисмарк» летчикам, даже несмотря на то, что это была морская авиация с авианосцев.

К месту действия подтягивались все новые и новые английские корабли, выпускавшие по «Бисмарку» торпеды, но тот никак не тонул. В 10.44 командующий соединением передал полный отчаяния приказ: «Всем кораблям, имеющим торпеды, выпустить их по «Бисмарку». В конце концов команда немецкого линкора решила завершить дело сама. Была взорвана крюйт-камера, и «Бисмарк» превратился в «адское горнило». Ослепительный огонь, пылавший внутри, был виден сквозь многочисленные пробоины от снарядов». Лишь после этого «Бисмарк» умер. «Когда он перевернулся вверх килем, — с гордостью писал один из спасшихся немецких моряков, — мы увидели, что подводная часть корпуса не повреждена торпедами». Немцы так и не спустили флаг. В 11.07 крейсер «Дорсетшир» передал сообщение: «Торпедировал «Бисмарк» в оба борта, после чего он затонул. Неприятель прекратил огонь, но флаг не спустил». «Содфишам», которым так и не позволили вступить в бой, пришлось сбрасывать торпеды в море, так как садиться на палубу авианосца с ними очень опасно.

Несмотря на то что вокруг «Бисмарка» скопилось так много английских боевых кораблей, немецкая подводная лодка «U-74» была полна решимости пробиться к линкору и помочь ему или хотя бы забрать его судовые документы. Но она прибыла на место действия слишком поздно. «Бисмарк» уже затонул, поверхность воды была покрыта мазутом из топливных баков, обломками и плавающими людьми. Перископ немецкой субмарины заметил наблюдатель одного из английских кораблей, подбиравших спасшихся моряков с «Бисмарка». Немедленно был подан сигнал тревоги, и английские корабли ушли, оставив немецких моряков без помощи. «U-74» спасла троих, англичане 107 человек. Еще двоих подобрал другой немецкий корабль «Заксенвальд». Все остальные члены команды, насчитывавшей 2400 человек, погибли.

В 13.22 командование Западной военно-морской группы послало «Бисмарку» сообщение: «Агентство «Рейтер» утверждает, что «Бисмарк» потоплен. Немедленно доложите обстановку». Но в это время линкор уже лежал на дне на глубине 15 317 футов.

«Принц Ойген» 1 июня благополучно пришел в Брест. Трагедия «Бисмарка» убедила немецких адмиралов — и Гитлера, убедить которого было гораздо проще, — что Атлантический океан превратился во внутреннее англо-американское озеро, в котором подводные лодки еще могут выжить, но надводные рейдеры не имеют никаких шансов. С этого момента вся германская судостроительная промышленность была перенацелена на строительство и ремонт подводных лодок.

Королевский военно-морской флот, воспользовавшись действенной помощью британского министерства информации, преподнес происшествие с «Бисмарком» как величайший триумф. Но кое-кто придерживался иного мнения. Черчилль считал, что английский флот действовал пассивно. Он пытался уговорить первого морского лорда и начальника штаба ВМФ предать командующего соединением адмирала, находившегося на борту «Норфолка», и командира линкора «Принс ов Уэльс» военному трибуналу за то, что они позволили «Бисмарку» беспрепятственно уйти на юг. Этому решительно воспрепятствовал командующий флотом метрополии, и Черчилль вскоре сам осознал, как повредит подобное судебное разбирательство боевому духу англичан.

Гитлер, узнав о гибели «Бисмарка», погрузился «в такую меланхолию, что не передать никакими словами». Он был взбешен тем, что военно-морское командование подвергло такому большому риску самый могучий боевой корабль в мире. С самого начала Гитлер высказывал сомнения по поводу предстоящей операции, и он оказался прав. Фюрер обвинил адмиралов в «косности и бюрократизме», заявив, что они терпеть не могут людей, имеющих собственную точку зрения. С этих пор все предложения адмирала Редера стали восприниматься с подозрением; со временем командование военно-морскими силами было передано в руки Деница, чьи взгляды совпадали со взглядами Гитлера.

Несомненно, «охота за «Бисмарком» преподала хороший урок тем, кто хотел чему-то учиться. Адмиралы, обожающие линкоры, восприняли случившееся как доказательство ценности большого корабля, с которым могут справиться только несколько таких же больших кораблей. Они упрямо стояли на том, что «Бисмарк» был потоплен артиллерийским огнем, не желая признавать то, что немцы сами открыли кингстоны. Адмиралы ошибались: в 1981 году корпус лежащего на дне линкора был обследован, и германская версия получила полное подтверждение.

Сейчас, оглядываясь назад, мы видим, что истинным уроком явилась возросшая роль авиации. Взлетевшая с сухопутного аэродрома «Каталина» обнаружила «Бисмарк», торпедоносец «Содфиш» нанес ему повреждение, определив этим его судьбу. Однако история показывает, что морские начальники в то время даже не задумались над этим. Американцы продолжали выстраивать линкоры Тихоокеанского флота по линейке, и в Перл-Харборе японские бомбардировщики делали с ними все, что хотели. Не успел закончиться 1941 год, как «Принс оф Уэльс», обменявшийся залпами с «Бисмарком», был отправлен на дно японскими летчиками. Любители строить предположения гадали, как стали бы развиваться события, если бы вместо крейсера «Принц Ойген» с «Бисмарком» был авианосец.

22 июня 1941 года Германия вторглась в Россию, и Черчилль немедленно заявил, что Великобритания является союзником Сталина. В срочном порядке на транспортные корабли были погружены истребители «Харрикейн» и другое военное снаряжение, остро необходимое самим англичанам, и уже в августе первый конвой прошел мимо мыса Нордкап в Мурманск, порт на севере России. Эти танки, орудия и самолеты были отчаянно нужны в других местах, и уж, конечно же, они не могли оказать существенное влияние на план «Барбароссы», столкновение самых могучих военных армад в мировой истории. Вероятно, это был неплохой пропагандистский жест, хотя Сталин сделал все возможное, чтобы советские люди знали о нем как можно меньше. А при мысли о том, какая нагрузка ляжет на военно-морской и торговый флоты, поскольку потребуется проводить конвои с сильным эскортом вблизи немецких баз в Норвегии, английские моряки пришли в уныние. В это время каждый корабль был крайне необходим в Атлантике.

Нейтралитет Соединенных Штатов был установлен принятым в 1937 году Конгрессом Законом о нейтралитете, но вскоре после того, как Великобритания вступила в войну, к нему были приняты поправки, позволяющие воюющим сторонам приобретать в США военное снаряжение при условии, что они сами будут его вывозить: так называемая политика «заплати и уноси». Естественно, эти поправки были на руку Великобритании и Франции, чьи военно-морские флоты господствовали в Северной Атлантике; Германии же от них не было никакой пользы.

В июле 1940 года — после краха Франции — Рузвельт подписал закон о выделении 4 миллиардов долларов на строительство флотов на двух океанах. По всем меркам это была огромная сумма. В то же время многие американцы гадали, как скоро французские боевые корабли, да и английские тоже, попадут в руки немцев. Тем временем Рузвельт в ответ на настойчивую просьбу Черчилля отдал 50 старых американских эсминцев в аренду на 99 лет в обмен на британские базы в Ньюфаундленде, Британской Гвиане, на Бермудских островах и британских островах в Вест-Индии. 6 сентября английские моряки получили в Галифаксе первый из этих «четырехтрубников». Разумеется, это был жест чисто политический: Рузвельт показывал как друзьям, так и врагам, что, если его переизберут в ноябре, он будет устанавливать более тесные связи с Великобританией, над которой нависла угроза. В конце года американские боевые корабли начали сопровождать свои транспортные суда на «опасных трансатлантических маршрутах».

Затем в сентябре 1940 года произошло событие, оказавшее гораздо большее влияние на исход Битвы за Атлантику, чем аренда старых эсминцев. Американский стальной магнат Генри Кайзер построил свое первое судно «Либерти». Его соединенный сваркой корпус открывал возможности беспрецедентным темпам строительства подобных кораблей. Сварной корпус обладал самыми разнообразными недостатками, и все же сварка стали — как при строительстве кораблей, так и при производстве танков — явилась огромным технологическим прыжком вперед. На английских верфях упорно сопротивлялись этому новшеству. Только в 1943 году адмиралтейство выступило в поддержку сварки в кораблестроении, но и после этого забастовки разъяренных клепальщиков, не пресеченные робким руководством верфей, мешали быстрому внедрению новых технологий.

В 1941 году Рузвельт, переизбранный на пост президента, поручил американским военачальникам вступить в секретные переговоры со своими английскими коллегами. Вскоре было решено, что, если Соединенным Штатам когда-либо придется вести войну одновременно против Германии и Японии, в первую очередь необходимо будет одержать полную победу над Германией. Решение это далось непросто, и некоторые американские генералы еще долго ворчали по этому поводу.

Постоянная угроза германской оккупации Англии, что лишило бы США базы для сухопутной операции в Европе, делала политику «В первую очередь Германия» логичной. Теперь, оглядываясь назад, понимаешь, что все аргументы кардинально переменить эту политику были не больше чем блеф, к которому прибегали американские военачальники, выбивая дополнительные ресурсы на войну в Тихом океане, и американские политики, пытавшиеся держать под контролем Черчилля. И тем не менее никаких серьезных изменений в этой политике не было.

В апреле Соединенные Штаты подписали соглашение, предоставляющее им право строить и обслуживать военные базы в Гренландии, и в этом же месяце американцы расширили свою «зону безопасности в океане» до 26 градуса западной долготы, то есть приблизительно до половины расстояния до Англии. В июле последовало соглашение с правительством Исландии о строительстве и использовании военных баз. Это было очень важное соглашение, ибо Исландия предоставляла жизненно важные военно-морские и авиационные базы и самолеты и корабли союзников получили возможность сопровождать трансатлантические конвои. Без этих баз в середине океана оставалась бы дыра, в которой немецкие субмарины могли действовать как им заблагорассудится.

В августе 1941 года Рузвельт и Черчилль встретились в море у берегов Ньюфаундленда на борту линкора и договорились приложить все силы для общего дела уничтожения нацистской тирании. И это были не пустые слова. Америка выделила кредит в один миллиард долларов СССР, который, как считало большинство специалистов, был на грани полного разгрома.

Черчилль, после встречи с президентом возвращавшийся домой на борту линкора «Принс оф Уэльс», получил возможность лично увидеть конвой в деле. По приказу премьер-министра сопровождавшие линкор боевые корабли обогнули конвой по сторонам, а сам «Принс оф Уэльс» прорезал строй транспортных судов. Конвой держал скорость 8 узлов; боевые корабли давали все 22 узла. На мачтах «Принс оф Уэльс» взвились флажки сигналов международного кода: «Желаю удачи — Черчилль».

Флот Соединенных Штатов вступил в боевые действия в сентябре 1941 года, когда немецкая субмарина «U-652», атакованная глубинными бомбами, выпустила две торпеды по находившемуся поблизости эсминцу. Обе стороны промахнулись. Командир подводной лодки допустил две ошибки: перед ним был американский эсминец «Грир» (чеырехтрубный корабль времен Первой мировой войны, похожий на те, что были переданы в аренду Великобритании), а глубинные бомбы сбросил самолет британских ВВС. «Грир» ответил серией глубинных бомб, в результате чего субмарина получила незначительные повреждения и смогла дойти до базы. Рузвельт был очень разгневан этим «ничем не спровоцированным нападением» и назвал немецкие подводные лодки гремучими змеями Атлантики. Пресса широко раструбила его слова, известив широкую общественность, что американские корабли получили приказ «при обнаружении неприятеля немедленно открывать огонь». Впоследствии Рузвельт с удовольствием повторял эту фразу.

В следующем месяце американский эсминец «Керни» получил повреждения во время сопровождения конвоя; при этом погибло одиннадцать моряков. В конце октября американский эсминец «Рейбен Джеймс», сопровождавший транспортные суда, шедшие из Соединенных Штатов в Исландию, был потоплен подводной лодкой; из 120 членов экипажа было спасено лишь 42 человека. К этому времени американский военно-морской флот уже в полном объеме участвовал в Битве за Атлантику; боевые корабли союзников получали приказы из США в течение двух третей пути через Атлантику — эта часть океана отныне была «американской».

В последние недели декабря 1941 года Битва за Атлантику достигла своего пика. Дениц умело координировал действия подводных лодок и «Кондоров». Особенно опасным стал путь от Гибралтара до Великобритании. Для сопровождения конвоя из 32 судов Королевский флот выделил 16 боевых кораблей, один из которых принадлежал к новому классу. В составе конвоя был эскортный авианосец «Одесити», быстро и с минимальными затратами переоборудованный из трофейного немецкого линкора «Ганновер».

Командовал группой сопровождения офицер Королевского флота, один из очень немногих занимавшийся проблемами противолодочной борьбы еще в предвоенные годы. Командор Ф. Дж. «Джонни» Уокер частенько не сходился во мнении со своим начальством, и это не могло не отразиться на его карьере. В течение первых двух лет войны его держали на «рутинной береговой работе», не выпуская в море. В будущем ему будет суждено, стать самым знаменитым и. удачливым командующим эскортов во всей Битве за Атлантику. Отчаянная борьба Уокера с немецкими подводными лодками продолжалась шесть дней и шесть ночей. Два транспорта и авианосец были потоплены, но эскорту удалось уничтожить четыре подводные лодки и сбить один «Кондор». Это было поражением Деница. Кроме того, этот конвой показал, что дешевые небольшие эскортные авианосцы могут обеспечивать воздушное прикрытие конвоев вдали от берегов. А утром 22 декабря 1941 года, на шестой день борьбы, утомленные моряки, посмотрев в небо, с радостью увидели новое зрелище. Самолет сверхдальнего радиуса действия «Либерейтор», преодолев 800 миль, приступил к выполнению эскортных обязанностей. Облетев конвой, самолет сбросил глубинные бомбы на преследовавшие его неприятельские субмарины. Дениц отдал им приказ отступить. Авиация начинала склонять чашу весов в Битве за Атлантику на сторону союзников.

Кампания в Атлантике явилась самым продолжительным и напряженным сражением войны, которое велось в условиях субарктического климата, среди штормового моря. Тем, кто задумывается над моральными аспектами «варварских бомбардировок» городов английской авиацией, стоит также вспомнить и о гражданских моряках, из которых состояли экипажи транспортных судов. Пострадавшие при воздушных налетах на города, как правило, без промедления получали помощь; моряки торгового флота, а также пассажиры, в том числе женщины и дети, калечились, горели и тонули. Единственным предупреждением о надвигающейся опасности обычно был лишь скрежет торпеды, пробивающей обшивку корабля. Очень немногим из машинного отделения удавалось успеть подняться на палубу. Подводные атаки обычно происходили ночью, в северных широтах, куда предпочитали забираться конвои, где вода крайне редко отличается от очень холодной. В составе экипажей транспортов было много людей не первой молодости. Тем, кому удавалось спастись, обыкновенно истекающим кровью и нахлебавшимся воды, как правило, приходилось оставаться в открытых шлюпках посреди бушующего океана, где они сходили с ума и медленно умирали от жажды и истощения.

Почти все нефтепродукты и сырая нефть, поступавшие в Великобританию, доставлялись по морю через Атлантику[243]. Также через Атлантику доставлялась приблизительно половина продовольствия, в том числе большая часть мяса, сыра, масла и азотосодержащих удобрений, без которых не смогли бы выращивать урожай английские фермеры, а также фермеры нейтральной Ирландии. «Корабли перевозили груз, к которому не были приспособлены, в погодных условиях, для которых не были предназначены», — писалось в одной официальной публикации. Я хорошо помню, что во время войны в Лондоне не проходило и дня, чтобы кто-либо из моих знакомых не высказывался вслух по поводу того, в каком мы долгу перед торговыми моряками. Человек, оставивший на тарелке недоеденный кусок, рисковал нарваться на замечание со стороны официанта или просто случайного прохожего. Никто из героев войны — даже летчики истребительной авиации — не могли сравниться в мужестве и непреклонной решимости с моряками транспортных судов и кораблей сопровождения, и общество знало об этом. Один из моряков сказал так:

Битва за Атлантику продолжалась до самой капитуляции Германии. Когда же это наконец произошло, немецким подводным лодкам было приказано всплыть на поверхность, поднять черные флаги, сообщить свое местоположение и проследовать указанными маршрутами в специально оговоренные порты и стоянки. Я видел их, идущих одна за другой, с борта самолета, пролетавшего над Ла-Маншем. Это было очень радостное зрелище.

Черчилль в письме к Рузвельту, датированном 8 декабря 1940 года, заявлял, что исход войны в 1941 году определится борьбой на море. Далее он подробно обрисовал, какую опасность для Великобритании представляет нарушение транспортных коммуникаций, и его беспокойство оказалось не напрасным. «Премьер-министр крайне озабочен положением дел на морских путях сообщений», — записал в своем дневнике после совещания кабинета министров в феврале 1941 года сэр Александр Кадоган, сотрудник министерства иностранных дел. Через несколько дней, 1 марта, премьер-министр Австралии отметил, что Черчилль назвал потери торгового флота самой большой угрозой Великобритании. 22 марта Черчилль телеграфировал Маккензи Кингу: «Очевидно, что исход войны зависит от того, сможем ли мы защитить судоходство в Атлантике». Черчилль настолько тревожился за исход Битвы за Атлантику, что по его распоряжению был образован специальный Атлантический комитет, обсуждавший вопросы судоходства, эскорта, судостроения, импорта, ремонта и так далее. В результате перераспределения ресурсов 17 эскадрилий бомбардировочной авиации были переданы в распоряжение Берегового командования. Эти тяжелые самолеты с большим радиусом действия долетали до тех районов океана, где немецкие субмарины действовали совершенно безнаказанно. Но тотчас же последовали завывания возмущенных и обиженных начальника штаба ВВС сэра Чарльза Портала и его заместителя вице-маршала авиации Артура Гарриса, позднее получившего прозвище «Бомбардировщик» Гаррис.

Гаррис настаивал на том, что патрулирование морских коммуникаций бомбардировочной авиацией является бесполезной тратой времени и сил. Приводя результаты деятельности самолетов «Армстронг-Виккерс» 502-й эскадрильи за шестимесячный период, он делал упор на то, что за 144 боевых вылета самолеты обнаружили только шесть немецких подводных лодок; из них были атакованы лишь четыре, из которых потоплена одна, возможно две. Гаррис не мог удержаться от замечания, что это означает 250 часов летного времени на одно обнаружение. В докладной записке своему начальнику Порталу он издевался над адмиралтейством и низкой эффективностью его деятельности. Портал смог воспрепятствовать передаче новых четырехмоторных дальних бомбардировщиков «Галифакс» Береговому командованию. В июле 1941 года Черчилля убедили снова сосредоточить все усилия на развитии бомбардировочной авиации. Гаррис и Портал не желали видеть, как жизненно необходимы их самолеты для перекрытия «дыры» между эскортными зонами. Они не понимали, что успех или неуспех борьбы за морские коммуникации определяется не числом потопленных неприятельских подводных лодок, а количеством транспортов, благополучно дошедших до портов назначения.

Командование Королевских ВВС с презрением отвергало все просьбы адмиралтейства о выделении самолетов с большим радиусом действия для сопровождения трансатлантических конвоев. («Три вещи ни в коем случае нельзя брать на борт яхты: тачку, зонтик и офицера Британского Королевского флота», — советовал «Бомбардировщик» Гаррис в одном из своих не самых едких высказываний про военных моряков.) Даже в апреле 1941 года, когда месячные потери судов достигли суммарного водоизмещения 700 тысяч тонн, вследствие чего сократились продовольственные пайки — по словам Э. Дж. П. Тейлора, «в этот момент Великобритания была близка как никогда к поражению», — руководство ВВС яростно сопротивлялось передать флоту хотя бы один самолет, задействованный в неэффективных бомбардировочных операциях.

Битва за Атлантику не была выиграна в том смысле, в каком одерживают победы в сухопутных сражениях. Германия могла победить в войне, нарушив поставки продовольствия и сырья в Великобританию, но Великобритания не могла победить, отразив угрозу со стороны немецких подводных лодок. Больше того, победить подводные лодки невозможно; именно поэтому после войны победители стали строить подводные флоты. Из оружия второстепенных морских держав ядерная подводная лодка превратилась в основной вид современных боевых кораблей.

Германский флот не смог одержать победу в Битве за Атлантику, несмотря на готовность Деница растоптать любые международные договоры. Теоретически он должен был выиграть. Одержимый желанием заморить голодом Великобританию, Дениц награждал своих командиров-подводников в соответствии с тоннажем потопленных ими судов. За всю войну немецкие подводные лодки потопили всего 34 эсминца и 37 других эскортных судов, шедших в составе конвоев. Стратегически это была правильная линия действия; тактика немецких субмарин была на высоте, но судостроители одержали верх[244]. К тому же гитлеровский Третий рейх никогда не вкладывал все свои силы в подводную войну. Гитлер был сухопутным солдатом, и он в первую очередь жаждал разгромить ненавистных ему большевиков. В отличие от своих предшественников фюрер не был одержим идеей нанести морское поражение Великобритании. Отчасти поэтому немецкий флот не осуществлял коренную модернизацию подводных лодок и торпед, как это бесконечно происходило с танками и орудиями. Разумеется, технология строительства субмарин менялась, но германский подводный флот не успевал совершенствоваться в должной степени. Большинство изменений было защитного характера. К концу войны немецкие подводники перестали быть первоклассными специалистами своего дела и потеряли веру в победу.

Напротив, их противники учились быстро, изобретая все новую тактику и оружие для борьбы с подводными лодками, почти не изменившимися по сравнению с теми, с которыми Германия в 1939 году вступила в войну. Появились малогабаритные высокочастотные пеленгаторы, которые можно было устанавливать на кораблях; таким образом, положение противника стало определяться более точно, что позволило быстро наносить ответный удар. Качество радаров значительно улучшилось; опытные операторы работали как на кораблях, так и на самолетах. Самолеты наземного базирования, вылетавшие с баз в Ньюфаундленде, Исландии и Великобритании, обеспечивали эффективное прикрытие конвоев с воздуха. Эскортные авианосцы — полетные палубы устанавливались на корпуса транспортных судов — доставляли авиацию к месту действия, закрывая последние «бреши» в океане.

Технический прогресс в значительной степени способствовал победе союзников, но немецкие подводники утверждали, что исход борьбы на море был решен исключительно благодаря перехватам и дешифровке сообщений, переданных с помощью «Энигмы», радиолокации и радиопеленгации, так как это позволяло им оправдать собственное поражение. В течение многих послевоенных лет англичане преувеличивали роль радиолокации, сохраняя в тайне работы в области «Энигмы». Впоследствии, когда секрет «Энигмы» был раскрыт, наоборот, излишне превозносилась роль Блетчли-Парка.

К последнему году войны подводники устали и были деморализованы. Эти люди больше, чем остальные немцы, видели все новые и новые доказательства того, что Германия не может победить. В каждом походе они встречали все более крупные и лучше оснащенные конвои из новых кораблей, набитых сверкающими танками, орудиями и самолетами. Им приходилось иметь дело с уставшими, но знающими свое дело и верящими в победу моряками союзных держав. Немецкие подводники, проводившие в море по несколько недель, беспокоились за своих родных, оставшихся в городах, которые союзники бомбили по ночам, а впоследствии и днем. А когда русские начали беспощадное наступление, к этому беспокойству добавилась тревога о том, что происходит с их семьями в местах, занятых жаждущей отмщения Красной армией.

В Германии было принято комплектовать экипажи подводных лодок призванными на обязательную воинскую службу. Это было большой ошибкой. Во флотах большинства других государств этим специфическим военным ремеслом занимались исключительно добровольцы. И параллельно с тем, как рос уровень подготовки моряков Королевского военно-морского флота с учетом опыта боевых действий, немецкие школы подводников на Балтийском море все дальше и дальше отставали от совершенствующихся методов противолодочной борьбы и даже не знали погодных условий в Атлантике. Нехватка личного состава вынуждала отправлять в боевой поход субмарины, укомплектованные плохо обученными новобранцами. Недоученные неопытные моряки гибли в суровом океане. Некоторые падали с трапов, другие лишались пальцев, обращаясь с различными машинами, многих смывало за борт. К концу войны экипажи распевали не задорные старые песни вроде «Мы идем воевать с Англией», а циничные куплеты про постоянно ломающееся оборудование и подстерегающие их повсюду радары. Германский историк признает: «Эти люди понимали, что они побеждены и конец неизбежен…»

И все же подводная лодка как вид оружия, конечно же, не была побеждена. Шнорхель позволял дизельному двигателю получать необходимый воздух, когда лодка находилась в погруженном положении у самой поверхности воды. На послевоенных судебных процессах было установлено, что 94 процента немецких подводных лодок, шедших с использованием шнорхеля, оставались не обнаруженными радарами самолетов. Немецкая субмарина типа XXI могла преодолеть расстояние до 300 миль на электрических двигателях полностью в погруженном состоянии. К этому надо добавить торпеды, самостоятельно ищущие цель: направлявшиеся на шум двигателей, разворачивавшиеся и (предварительно запрограммированные на скорость цели) описывающие круги до тех пор, пока у них не кончится энергия. И все же эти хитроумные уловки нельзя назвать новыми технологиями.

Союзные трансатлантические маршруты продолжали действовать потому, что в достаточном количестве строились корабли и в достаточном количестве находились храбрые люди, готовые вести их. Английский торговый флот в межвоенные годы пережил трудные времена, но во время войны моряки в мае 1941 года образовали «профсоюз» «Общество привлеченных на обязательные работы». Это обеспечивало им постоянную занятость и регулярную зарплату. На многих судах командам приходилось ютиться в убогих, тесных, грязных, сырых помещениях, которые привели бы в ужас любого санитарного инспектора. Но тем не менее все военные годы Морская федерация Великобритании ежедневно получала около сотни писем от мальчишек (минимальный возраст был установлен в 16 лет) с просьбой взять их на флот.

К началу войны в британском торговом флоте было 45 000 выходцев из Индостана (в том числе Пакистана) и свыше 6000 китайцев, а также много арабов. За годы войны, согласно официальным источникам, 37651 человек погиб непосредственно во время боевых действий, а общее число смертей, связанных с войной, в том числе косвенно, достигает 50 525.

Подводная война, несомненно, была сложным и опасным делом, и из приблизительно 55 000 человек немецкие подводники потеряли 27491 человека[245]. Возможно, самая важная и самая удивительная цифра — это то, что меньше чем половине из всех построенных подводных лодок удалось подойти к конвою на расстояние торпедной атаки. Из 870 немецких субмарин, вышедших с баз в боевой поход, 550 так ничего и не потопили.

Море извечно привлекало искателей приключений со всего света. В конвоях были голландцы, французы, поляки, норвежцы, американцы и особенно много канадцев. Атлантические конвои таили в себе не самые худшие опасности: конвоям, шедшим в Мурманск, приходилось пробиваться между многотонных ледяных гор, беспрестанно подвергаясь атакам с немецких баз в Норвегии. Очень опасными были и конвои по Средиземному морю на Мальту.

В конечном итоге исход битвы решили огромные ресурсы Соединенных Штатов Америки. На американских судостроительных верфях транспорт строился с использованием технологий массового производства всего за пять дней! Несмотря на войну на Тихом океане, США выделяли авианосцы, эскортные корабли и самолеты для поддержки британских и постоянно крепнущих канадских военно-морских сил в Атлантике. Вскоре потребовалось снабжать американские армии в Европе и Северной Африке. В течение всей войны, потребовавшей беспрецедентное количество переброски материальных и людских ресурсов по морю, войны, в которой было беспрецедентное число морских операций, войны, где каждый фронт, требовал новых и новых морских судов, корабли все шли и шли.

Глава 6

Для того чтобы понять, почему в 1939 году на театр военных действий была отправлена разношерстная смесь британских войск, собранная в спешном порядке, необходимо вспомнить, что сухопутная армия Великобритании всегда отличалась традициями, формированием и выполняемыми функциями от армий континентальных государств.

В конце XVI — начале XVII в. на континенте появились постоянные армии, не столько для противодействия угрозе извне, сколько для борьбы с внутренними беспорядками. С тех пор каждый правитель заботился о том, чтобы в каждом городке были казармы и плац. Постоянные звуки рожков и барабанов напоминали недовольным, что «тот, кто обнажит меч против принца, может выбросить ножны». Централизованная и строго регламентированная жизнь до сих пор кажется нормальной большинству европейцев, привыкших к обязательной воинской повинности и постоянно носящих с собой документы, которые они обязаны предъявлять по первому требованию официальным лицам.

Великобритании, в которой лишь изредка вспыхивали небольшие бунты, не требовалось так строго контролировать собственное население. Гражданская война в Англии завершилась тем, что противоборствующие стороны пришли к согласию: англичане ненавидят иностранцев больше, чем друг друга. После того как Англия объединилась с Шотландией, отпала необходимость держать армию для обороны границ; защита внешних рубежей государства стала обязанностью исключительно Королевского военно-морского флота. Великобритания не нуждалась в сильной сухопутной армии: ее богатство и могущество основывались на мире и стабильности, все войны ей приходилось вести далеко за морем, и ловкие политики следили за тем, чтобы Великобритания всегда вставала на сторону победителя[246]. Когда между континентальными державами наступало равновесие, Великобритания склоняла чашу весов в ту или иную сторону[247]. Армия была просто прибежищем для не имеющей наследства знати и не имеющих работы бедняков.

Задачей английского флота были рейды по морским коммуникациям и набеги на порты и побережье противника, чтобы заставить его сесть за стол переговоров. Вследствие такой политики заморские владения становились в первую очередь базами снабжения флота. Со временем торговцы, солдаты и искатели приключений уходили все дальше от побережья, покоряя необъятные страны. Оказалось, что, как правило, небольшого войска достаточно для того, чтобы установить контроль даже над самыми крупными заморскими владениями, представлявшими собой пустынные незаселенные территории, как северная часть Канады и внутренние районы Австралии. Вооружение постоянно совершенствовалось, и, за короткое время Великобритания получила огромную империю, значительно превышавшую размерами тот регион, которым реально могла управлять страна.

Обязательная воинская повинность не является чем-то новым. Отряды вербовщиков, похищавшие здоровых мужчин в портовых городах и обрекавшие их на рабскую службу в военно-морском флоте, поставляли людей на военные корабли задолго до того, как в 1733 году Пруссия ввела систему обязательной воинской повинности. Прусские полки, расквартированные в различных округах, составляли списки живущих в окрестностях мужчин и по мере необходимости призывали их на военную службу.

Однако когда Наполеон вторгся в Пруссию, прусская армия была наголову разгромлена французами, и это поражение приписали ее низкой эффективности. Из троих мужчин двое получали освобождение от армии, поэтому прусская армия, которой пришлось вести боевые действия, состояла наполовину из наемников, а наполовину из крестьян. Поэтому в Пруссии была создана система воинской повинности, когда здоровые мужчины освобождались от службы лишь в исключительных случаях, независимо от их социального положения. Их призывали в армию не только на время войны. Каждый гражданин целый год носил военную форму и затем до конца жизни время от времени призывался под знамена.

Однако обязательная воинская повинность в том смысле, в каком мы ее понимаем сейчас, родилась, как и множество других невыносимых институтов тоталитарных централизованных государств, во время Великой французской революции, В 1793 году военный министр предложил Национальной ассамблее призывать в армию всех здоровых холостых мужчин-французов в возрасте от 18 до 25 лет. Женатые мужчины этого же возраста обязаны были трудиться в оружейных мастерских, а мужчины в возрасте от 26 до 40 лет вносились в списки резервистов, по которым их призывали в армию во время войны.

Таким образом, немецкие и французские мужчины проводили всю взрослую жизнь, подчиняясь приказам генералов. В 1870 году появилась возможность сравнить две системы мобилизации. Пруссаки атаковали Францию, имея армию в количестве 1 200 000 человек. За те же две предвоенные недели кризиса французы успели призвать на службу лишь вдвое меньше резервистов. 16 февраля 1874 года Гельмут фон Мольтке в речи в Рейхстаге сказал, что широкое использование гражданских людских ресурсов в армии «в течение почти шестидесяти лет способствовало укреплению физического здоровья нации, оттачивало остроту ума, приучало ее к порядку и пунктуальности, верности долгу и исполнительности, любви к родине и мужеству». Кроме того, это позволило Пруссии задать хорошую трепку всем своим соседям, в том числе Франции, унизив их и навязав им свою волю.

Трудно заявить с уверенностью, была ли военная служба столь же непопулярна во Франции и Германии, какой она была в Великобритании. Но в Германии и во Франции правительства полностью игнорировали общественное мнение; в Великобритании же дело обстояло иначе. Еще с англосаксонских времен ее армия состояла из небольших отрядов, набранных и обученных дворянами, имеющими соответствующее королевское разрешение. Лишь в исключительных случаях на воинскую службу призывались мирные жители. Хотя в Великобритании XIX века не было демократии — ни одно европейское государство не наслаждалось демократическим правлением, — общественное мнение значило очень много. Причем его значение определялось не результатами выборов: в 1901 году в Великобритании треть мужчин и все женщины были лишены избирательного права. Представительная и законодательная власть была сосредоточена в небольшом замкнутом классе избранных, и эти люди решили, что всеобщая воинская обязанность в стране политически неприемлема.

В XIX веке Великобританию защищало море и не имеющий себе равных военно-морской флот. Половина сухопутной армии размещалась в Индии, а другая половина вела маленькие победоносные войны в различных отдаленных владениях. Лишь в конце столетия могущество страны было испытано делом. В Южной Африке, где только что были обнаружены крупнейшие в мире запасы золота, фермеры-буры, потомки голландских переселенцев, осадили военные городки. Закрыв глаза на вопиющую неэффективность, показанную армией во время Крымской войны (1854–1856), англичане решили продемонстрировать уникальные возможности Британской империи, отправив сухопутную армию воевать за шесть тысяч миль от дома. Ни одно другое государство в мире не могло бы снарядить подобный экспедиционный корпус. Ту огромную роль, которую играло богатство страны, уже давно превозносили в популярной песенке: «Мы не хотим воевать, но, видит бог, если нам придется, у нас есть корабли, есть люди, и у нас есть деньги».

Деньги у Великобритании по-прежнему были, несмотря на необъятный закрытый рынок империи, все меньшая и меньшая их часть поступала от производства и экспорта товаров. Новой элитой стали не владельцы заводов, а финансисты. Деньгам, поступавшим в Лондон от заморских инвестиций в железные дороги, шахты, городское строительство, пока что удавалось компенсировать спад экспорта, но это было еще одним зловещим признаком того, что Великобритания проигрывает торговую войну таким своим соперникам, как Германия и Америка.

Еще одним тревожным сигналом было состояние рабочей силы. Правительство Великобритании было потрясено, когда выяснилось, что 38 процентов добровольцев, вызвавшихся сражаться против буров — которые, как следовало ожидать, должны были иметь отменное здоровье, — были непригодны встать под боевые знамена. И это несмотря на то, что минимальный рост, который требовалось иметь рекруту, был снижен до пяти футов! По результатам проведенного вслед за этим официального исследования оказалось, что приблизительно четверть населения английских промышленных центров хронически недоедает по причине бедности.

Буры, охотники и фермеры, сильные и крепкие, сражались на местности, всеми особенностями которой они успешно пользовались. Быстро перемещаясь верхом, они сражались в пешем порядке, с убийственной точностью используя многозарядные винтовки «Маузер». Не знающие дисциплины, организованности, медалей и военных учебников, они умели быстро скрываться, покидая поле проигранного боя. Армия буров никогда не имела численность больше 40 тысяч человек, но огромной английской армии потребовалось почти три года, чтобы одержать над ними победу. Великобритания с помощью доминионов поставила под ружье полмиллиона человек.

Дискуссии, скандалы, триумфы и катастрофы происходили в то время, когда ротационные машины обеспечили дешевыми газетами самые широкие слои общества, в котором быстро увеличивался процент грамотных. Уинстон Черчилль писал военные корреспонденции в «Дейли телеграф», Эдгар Уоллес, известный детективный писатель, освещал войну в «Дейли мейл», а Редьярд Киплинг работал в военной газете. Артур Конан Дойль, создатель Шерлока Холмса, заведовал полевым госпиталем, а Махатма Ганди был санитаром.

Этот военный конфликт оказал большое влияние на европейскую политику. Французы, голландцы и немцы, сами колонизировавшие с различной степенью жестокости заморские территории, в один голос возражали против того, что англичане воюют с европейскими переселенцами. Враги Великобритании злорадствовали, наблюдая, как армия Ее Величества терпит унизительные поражения от горстки упорных и умелых белых фермеров. Когда Великобритания начала одерживать верх, ее европейские соседи еще больше усилили критику, полностью встав на сторону буров. Концентрационные лагеря, в которых свирепствовали болезни, косившие буров тысячами, вызывали постоянные обвинения, что англичане осуществляют политику преднамеренных убийств. Англичане отвечали, что всему виной обыкновенная непродуманность, но к концу войны отношения Великобритании с остальной Европой были затянуты тучами осуждения.

Боевые действия в Южной Африке дали возможность взглянуть краем глаза на то, как будут вестись войны в ближайшем будущем. Однако пулемет, которому было суждено доминировать на полях Первой мировой войны, в борьбе против буров почти не проявил себя. Это оружие уже было знакомо английской армии. Различные системы пулеметов применялись в ней начиная с 1871 года. Пулеметы использовались во время кампании в Ашанти в 1874 году, во время Зулуской войны, а также генералом Китченером в Судане. В битве при Омдурма-не пулеметы уничтожили около 11 тысяч дервишей. Стоит ли удивляться, что Хилэр Беллок в своей поэме «Современный путешественник» уверенно заявлял:

Но буров победили не пулеметы. Некоторые утверждают, что честь англичан и их нежелание заменять героев машинами стали причиной их отказа убивать белых автоматическим огнем. Возможно, это и так, но существуют и другие причины. Пулемет «максим», весивший 40 фунтов, отдали в епархию артиллеристов, которые установили его на лафет, весивший 448 фунтов, с колесами, имевшими диаметр почти пять футов. Такое огромное неуклюжее оружие не могло быть эффективным в действиях против буров, бывших отличными стрелками, избегавших атак в лоб, мастерски использовавших рельеф местности и в совершенстве владевших искусством маскировки. Роль пулеметов в Англ о-бурской войне осталась незамеченной; англичане предпочитали восторгаться конницей противника и все свои усилия сосредоточили на развитии именно кавалерии. В 1914 году английская кавалерия была лучшей в мире, но оказалось, что в грядущей войне ей нет места.

Определяющие компоненты будущих военных действий гораздо отчетливее проявились в жестокой гражданской войне, разорвавшей надвое Америку XIX века. В этой стране к общественному мнению прислушивались испокон веку. Даже в самые отчаянные периоды войны лидеры противоборствующих сторон не решались вводить всеобщую воинскую обязанность. (Армия конфедератов состояла из призывников на 20 процентов, армия юнионистов — на 6 процентов.) Умелое сочетание материальных льгот для добровольцев, а также угроза обязательной мобилизации обусловили то, что достаточное количество людей вызвались надеть военную форму. Главный урок гражданской войны, от которого никуда не деться, состоял в том, что промышленно развитый Север одержал неизбежную победу. Многочисленные демонстрации военного мастерства, осуществленные южанами, так ни к чему и не привели, потому что у Севера было больше солдат, больше железных дорог и больше заводов, чтобы производить вооружение и все остальное, необходимое для ведения войны.

Ни англичане, ни французы, похоже, не извлекли никаких уроков из кровопролитнейших сражений американской гражданской войны. После оглушительного поражения Германии в 1870 году побежденные французские генералы пришли к заключению, что истинный секрет успешной молниеносной кампании, проведенной немцами, заключался в природе наступательных действий. В новой военной теории основной упор делался на наступление. Франция, быстро выплатив унизительные репарации, наложенные победителями, снова необъяснимым образом вернула себе репутацию сильнейшей в мире сухопутной державы. Если прибавить к этому считавшийся непобедимым английский военно-морской флот, могущество англофранцузского союза почти ни у кого не вызывало сомнений.

Как только поднятая войной пыль улеглась, сразу же стало очевидно, что Франция не станет долго терпеть новые границы, навязанные ей Германией. Французы были полны решимости отомстить за позорное поражение и вернуть провинции Эльзас и Лотарингия. Мысль о том, что Вильгельм стоял в большом Зеркальном зале Версальского дворца в окружении германских князей и боевых знамен, а великий герцог Баденский провозглашал его императором, пробуждала жажду отмщения в сердце каждого француза.

Возможно, будь у Германии другой правитель, он бы направил политику своей страны на преодоление неприязни со стороны Франции, но Вильгельм был личностью невротической и загадочной. Несмотря на то что у него было семь детей, его ближайшими друзьями были гомосексуалисты. Судя по всему, именно от них он набирался тепла и любви, необходимых для того, чтобы играть роль жестокого и безжалостного полководца. Когда Вильгельм стал правителем объединенной могучей Германии, война за то, чтобы определить, кто занимает главенствующее положение в Европе, стала неизбежной. К тому же единая Германия, образовавшаяся после победы 1870 года, сильно изменилась. В последующие 25 лет валовой национальный доход удвоился. Страна покрылась густой сетью железных дорог. Возникли огромные электротехнические, химические и машиностроительные предприятия, население бурно растущих городов увеличилось на 50 процентов. «Германские университеты и технические институты вызывают всеобщее восхищение; германский подход к практическим вещам наиболее полный и доскональный; германская философия господствует в мире», — писала Барбара Такмэн.

Американцы представили на Большой выставке, проходившей в Великобритании в 1851 году, двенадцать винтовок из массово произведенной серии. Все части этих винтовок были взаимозаменяемы. Преимущества, которые принесла в армию подобная точность обработки, легко поймут те английские солдаты, которым приходилось прибегать к молотку и напильнику, а то и ножовке, обслуживая машины и другое оборудование во время Второй мировой войны. В германском отделе той же выставки Артур Крупп представил орудийный ствол, изготовленный из литой стали, а не чугуна или бронзы, как это было прежде, но так и не нашел покупателей.

Девятнадцатый век коренным образом изменил методы ведения войны, внеся в него новые виды вооружения начиная от пулеметов и кончая колючей проволокой. Массово произведенное оружие и армии, набранные из гражданских людей, стали быстро передвигаться посредством железных дорог. Однако еще два изобретения не успели проявить себя в полной мере: ничто не изменило природу войны так сильно, как беспроволочный телеграф и двигатель внутреннего сгорания.

Английская промышленная революция стала возможной благодаря таким устройствам, как паровой двигатель Джорджа Стефенсона, водяной движитель Ричарда Аркрайта, механический ткацкий станок Эдмунда Картрайта, прядильная машина Харгривза и мюль-машина Самюэля Кромптона. Все эти изобретения были гениальны своей простотой; их творцы не обладали специальными техническими знаниями. Аркрайт был цирюльник, а помогал ему часовой мастер; Харгривз был плотник; Картрайт — священник; Кромптон — прядильщик; а Стефенсон — сын угольщика, освоивший грамоту только в 17 лет. Но следующий шаг технического прогресса потребовал уже таких таинств, как химия, микробиология, физика и точное машиностроение. Потребовались образованные люди, работающие в хорошо оборудованных лабораториях и мастерских.

Изобретения совершенствовались с головокружительной скоростью. Работающий на природном газе двигатель, изобретенный в 1876 году доктором Н. А. Отто, Готтлиб Даймлер приспособил для приведения в движение транспортного средства, а еще до того, как XIX век закончился, состоялись гонки, в которых автомобили преодолели 774 мили от Парижа до Бордо и обратно. В 1903 году неуклюжее сооружение братьев Райт впервые оторвалось от земли, а уже шесть лет спустя европейцы внезапно осознали всю важность летательных аппаратов тяжелее воздуха, когда Луи Блерио за 31 минуту пересек пролив Ла-Манш. Мир неудержимо менялся, и также менялось то, как люди в будущем собирались сражаться друг с другом. Война вступила в третье измерение.

Не менее важным изобретением стал беспроволочный телеграф. В 1901 году Джульемо Маркони, развивший работы Рудольфа Герца, впервые осуществил передачу радиосообщения на расстояние 3000 миль. В то время как промышленная революция была осуществлена грубыми примитивными машинами и необразованной рабочей силой, новая «техническая революция» была гораздо более требовательной. Страны, чьи вожди не смогли откликнуться на многообразие меняющегося мира, рисковали быть за очень короткое время отброшенными на обочину. Вот слова одного английского генерал-майора, бывшего также историком:

В 1890 году Германия производила чугуна и стали вдвое меньше, чем Великобритания; в 1913 году она уже производила их вдвое больше, чем Великобритания, и достигла половины показателей Соединенных Штатов. Такой прорыв сопровождался прогрессом в машиностроении. Германские промышленные предприятия — в особенности химические и электротехнические фирмы — основывали научно-исследовательские институты и поддерживали тесную связь с университетами. К концу XIX века в области технологий Германия далеко обогнала Великобританию. Ко времени прихода Гитлера к власти немцы собрали треть Нобелевских премий в области физики и химии.

С самого начала XIX века Пруссия уделяла особое внимание техническому обучению рабочей силы. Именно она впервые ввела в систему образования такие новшества, как аспирантура, степень доктора наук, семинары, исследовательские лаборатории и институты, а также научные и университетские журналы. Все эти нововведения быстро перенимались американскими высшими учебными заведениями. Франция также поняла всю важность технического образования и первой ввела коллежи для углубленного изучения прикладных наук. Достижения таких людей, как Дж. Дж. Томсон, а также лаборатории Кавендиша нисколько не рассеивали опасения тех, кто руководил системой образования в Великобритании. Эти люди, за спиной которых стояли государство и церковь, видели в науке первый опасный шаг к безбожным социальным реформам и решительно ей противились. Английские «публичные школы» (в действительности частные платные учебные заведения для избранных) готовили мальчиков из высших слоев среднего класса к обучению в университетах, полностью игнорировавших прикладные дисциплины. Университеты решительно противились связи с промышленностью. К началу Первой мировой войны большая часть населения Великобритании не могла даже надеяться на продолжение образования после четырнадцати лет. Учителям платили плохо, и постоянно ощущалась их нехватка. Судьбоносные решения насчет будущего страны, ее промышленности и финансов принимались людьми, изучавшими классиков, юриспруденцию и философию. Почти никто из них не владел свободно ни одним из современных иностранных языков.

Террористический акт, приведший к началу войны в 1914 году, произошел на Балканах. Министр иностранных дел Австро-Венгрии был полон решимости спровоцировать сербов начать войну. Сербы, имевшие сильные связи с другими славянскими народами, были уверены в своих силах и полны решимости сражаться. Обязательства, как настоящие, так и выдуманные, разделили Европу на Центральные державы (Германию, Австро-Венгрию и Турцию) с одной стороны и Союзников (Францию, Россию и Великобританию) с другой. Обязательства Великобритании вступить в войну были полностью надуманными[248]. То же самое можно сказать и про Германию. Война велась за рынки сбыта и территории, но умами народов обеих сторон владели романтические идеи, а не практические соображения. Англичане видели в войне единственную возможность помешать Германии захватить «бедную маленькую» Бельгию. Немцы считали войну сражением германской культуры против врагов-варваров. Депутат-социалист, присутствовавший в Берлине в рейхстаге на голосовании по вопросу военных кредитов, записал в своем дневнике:

Известие об объявлении войны было воспринято повсеместно с огромным воодушевлением. В Лондоне, Париже и Берлине людские толпы выражали бурный восторг при этом известии. Немецкие деятели искусств были одними из первых среди тех, кто поддался военной истерии; тысячи студентов немедленно отправились записываться добровольцами в армию. В Кильском университете, земля Шлезвиг-Голштейн, по призыву ректора все до одного студенты подали заявления с просьбой призвать их в армию.

Как представляли себе будущее эти веселящиеся люди — для многих из которых объявление войны явилось смертным приговором? Разумеется, они были уверены, что война будет решительной и быстрой; во всех странах господствовало мнение, что «все закончится к Рождеству».

Большинство военачальников рассуждало столь же беспечно. Генерал Фош, закончивший войну командующим объединенными армиями Франции, Великобритании и Соединенных Штатов на Западном фронте, говорил: «Выигранным сражением является то, которое ты сам не считаешь проигранным». Это заблуждение, возможно, и не привело бы к таким трагическим последствиям, если бы Фош к тому же не был одержим идеей наступательных действий, считая при этом, что любое совершенствование вооружения увеличивает силы только обороняющегося. Подобные взгляды французского генералитета привели к тому, что солдаты, одетые в ярко-красные штаны, шли плотными рядами на пулеметный огонь. Только в 1915 году французская армия перешла на менее броскую форму, и то остановившись на «небесно-голубой». Продемонстрировав прямо-таки поразительное упрямство военного сознания, Фош к концу войны так и не изменил сколько-нибудь серьезно своих взглядов.

Поскольку многие события, мысли и даже вооружение 1914 года предвосхищали 1939 год, уместно присмотреться внимательнее к «войне ради окончания всех войн». Она называлась «Великой войной» до тех пор, пока в 1939 году не началась новая, еще более великая война. Подобно второй войне, первая началась с «блицкрига». Германский план Шлиффена предусматривал молниеносный бросок через Бельгию (нейтральную), а затем массированный разворот налево в Северной Франции и захват Парижа. После этого все свои силы Германия должна была перенацелить на Россию, которой должно было потребоваться больше времени, чтобы мобилизовать армию и приготовиться к войне.

Претворить в жизнь амбициозные устремления плана Шлиффена должен был Гельмут фон Мольтке, говоривший: «Я живу исключительно искусством». Свои слова он доказывал делом: писал картины, играл на виолончели и работал над переводом на немецкий язык «Пеллеаса и Мелизанды» Метерлинка. Париж Мольтке не захватил, но подошел к нему очень близко.

В соответствии с планом, умело используя железные дороги, построенные с учетом требований военных, армии Мольтке промчались через Бельгию, задержавшись ненадолго лишь для того, чтобы сокрушить превосходными гаубицами Круппа ее мощные крепости. Но Париж немцам взять не удалось.

Первое время война была маневренной, но. вскоре измученные боями части, чье продвижение замедлили грязь, холода и потери лучших и наиболее опытных солдат встали. Тут и там войска приказ остановиться встретили рытьем окопов, чтобы укрыться от огня противника, и вскоре от Северного моря до Альп протянулась широкая полоса траншей и окопов, увитых колючей проволокой и простреливаемых пулеметным огнем, в которых застыли друг напротив друга неприятельские армии. За линией окопов стояли наготове кавалерийские части. Там, в ожидании, когда в обороне противника появится брешь, куда можно будет устремиться галопом, они и простояли до самого конца войны. А тем временем пехота постепенно расставалась с красивыми мундирами, приспосабливаясь к жизни в сырых траншеях, где любой человек, опрометчиво взобравшийся на бруствер и выпрямившийся в полный рост, неминуемо рисковал быть скошенным наповал огнем мастерски расставленных пулеметов. Высокопоставленные офицеры — к несчастью, никогда не бывавшие в окопах, не взбиравшиеся на бруствер и не выпрямлявшиеся в полный рост — упрямо не желали признать то обстоятельство, что пулемет изменил методы ведения войны так кардинально, как в свое время изменил их порох.

Лорд Китченер, бывший ответственным за снаряжение и отдравление британских экспедиционных сил во Францию, сказал: «Я просто не знаю, что делать, — это не война». На самом же деле он имел в виду, что это не та быстротечная операция, которую представляли себе добровольцы.

На Восточном фронте немцам (а к югу от них солдатам Австро-Венгерской империи) противостояли огромные русские армии. Там концентрация людей была не такой высокой, как на Западе, и время от времени противоборствующим сторонам удавалось прорвать первую линию обороны противника. Но большую часть времени Восточный фронт, как и Западный, оставался неподвижным, а погода там была еще более жестокой.

В отличие от континентальных держав Великобритания никогда не чтила своих сухопутных офицеров; больше того, армии вообще почти не уделялось внимания. До 1870 года английская армия отставала на целое столетие от эпохи. Офицерами становились те, кто имел возможность выложить круглую сумму за патент; завербовавшиеся в армию должны были служить до конца дней своих; широко были распространены телесные наказания. Реформы продвигались крайне медленно; армейское руководство противилось им как только могло. К 1914 году, к моменту начала войны, небольшая профессиональная армия была сделана из плохого человеческого материала. Согласно исследованиям, проведенным накануне войны, английские солдаты имели уровень умственного развития, соответствующий подросткам 10–13 лет. В армии было много неграмотных. Солдат, отправляющихся на побывку домой, отводили строем на вокзал и организованно сажали на поезд, так как без помощи офицеров у них с этим возникали проблемы.

Помогать регулярной армии должны были так называемые «Территориальные силы», в которых служили «по совместительству». В 1914 году вместо положенных 320 000 человек эти силы насчитывали только 250 000 человек. Юноши не проходили медицинское обследование. «Эти люди вербовались только для службы на территории Великобритании; проведенный в мирное время опрос показал, что только 20 тысяч готовы в случае войны отправиться за границу. Обучение военному ремеслу ограничивалось одним часом в неделю, а также ежегодными недельными или двухнедельными сборами». «Терри» были вооружены длинной винтовкой «Ли-Энфилд» и переоборудованной 15-фунтовой пушкой, от которых давно отказалась регулярная армия.

Несмотря на то что армия была не готова к войне, в обществе царил высокий боевой дух. Уже в конце лета 1914 года, сразу после начала войны, начался наплыв добровольцев. Здоровье нации по-прежнему оставалось плохим, но медицинское обследование было поверхностным. По словам офицера, отвечавшего в то время за вербовку в районе Большого Лондона, некоторые врачи осматривали по 300 человек в день, при этом от 20 до 30 процентов новобранцев вообще не проходили медицинского обследования.

К середине 1915 года свыше 3 миллионов англичан вызвались сражаться против Германии, но потери были так велики, что «убыль превосходила пополнение». Для того чтобы в 1916 году армия сохранила запланированную численность, людей на военную службу требовалось призывать. Билль об обязательной воинской повинности был принят парламентом подавляющим большинством, и от традиционного британского нежелания призывать гражданских в армию не осталось и следа.

Призывников отбирали ничуть не тщательнее, чем добровольцев. Только по прошествии трех лет войны медицинские комиссии были реорганизованы. После этого врачи стали обследовать по 60 человек в день. Оказалось, что очень высокий процент призывников не годен к строевой службе, но к тому времени много людей, неспособных переносить физические и духовные тяготы окопной жизни, уже сражались во Франции[249].

В течение всей войны ощущалась нехватка военной формы, снаряжения к инструкторов. Очень высокие потери среди младшего офицерского состава могли бы компенсироваться производством в офицеры солдат, имеющих боевой опыт и проявивших себя, но этот вопрос даже не рассматривался. Англичане твердо верили, что офицеры должны набираться исключительно из среднего класса. Единственным путем получения офицерского звания были Курсы подготовки офицеров, основанные при «публичных» школах. Эти КПО не обеспечивали должной военной подготовки. Все обучение состояло из летних лагерей, после которых школьникам выдавался «сертификат А», гарантировавший им получение офицерского звания.

Молодые, патриотически настроенные клерки и рабочие с пониманием относились к тому, что ими командует 18-летний младший офицер, только что окончивший школу. Впервые «благополучным воспитанным юношам, сыновьям викариев Западных графств или наследникам владельцев курортов Южного побережья пришлось столкнуться лицом к лицу с сорока шахтерами из Дарема, сталелитейщиками из Йоркшира и клепальщиками из Клайдсайда, и тут вдруг выяснилось, что стороны с трудом понимают речь друг друга». Патриотический дух был очень высок как среди рядовых, так и среди офицерского состава. Младшие офицеры прекрасно разбирались в служебной этике, но в публичных школах их не учили воевать и командовать. Верные идеалам спортивного лидерства, эти молодые офицеры не испытывали недостатка в личной храбрости, именно поэтому потери среди них были непропорционально велики. Младший офицер, направленный в пехотный батальон, с вероятностью 50 процентов погибал или получал тяжелое ранение в первые же полгода.

Мастера слова воспели прекрасные отношения, царившие между английскими офицерами и рядовыми, находившимися на передовой. Однако, какими бы ни были благородство и мужество английских солдат, нерегулярная армия Великобритании не могла сравниться с германским профессионализмом. Не могла она похвастаться и своим высшим военным командованием.

Главнокомандующим Британскими экспедиционными силами во Франции с декабря 1915 года и до конца войны был генерал-лейтенант сэр Дуглас Хейг. «Суровый упорный честолюбивый шотландец, не имевший ни денег, ни друзей и не особенно разбиравшийся в средствах продвижения к вершине служебной лестницы, — сказал о нем историк Майкл Говард. — Но тем не менее это был профессионал, преданный своему делу». Этот 53-летний автократ не доверял всем иностранцам, в том числе союзникам-французам, считал католиков пацифистами и презирал всех политиков, особенно социалистов, к каковым относил всех тех, кто имел новые мысли. Все эти недостатки были очень серьезными, что особенно усугубилось тем, что Хейг был совершенно не готов к беспрецедентной военной задаче, которую взял на себя.

Хейг приложил все силы к тому, чтобы в британской армии ответственные назначения получали только те, кто состоял на регулярной службе еще в довоенное время. Что еще хуже, продвижение по службе определялось по традиционной схеме возраста, звания и выслуги лет. Вследствие этого новые назначения получали лишь полные бездарности, причем они неизменно получали должности, на которых могли принести еще больше вреда.

Германская армия также крайне неохотно пропускала представителей рабочего класса через великий водораздел в ряды избранных, имеющих офицерское звание. В Германии офицерство всегда занимало привилегированное положение в обществе; все школы готовили молодежь к обязательной военной службе, следовавшей сразу за обучением. Целое столетие набора армии по принципу обязательной воинской повинности привело к тому, что германские офицеры и рядовые были прекрасно подготовлены к войне. 20-летние мужчины, годные по состоянию здоровья, служили в армии два года (студенты — один год). Обучение военным навыкам было методичное и строгое; кое-кто даже называл его садистским. Основной упор делался на конкретную специализацию: умение обращаться с двигателями, орудиями, пулеметами. Каждый солдат также знакомился с функциями своего непосредственного командира, поэтому любой сержант мог заменить выбывшего из строя младшего офицера.

Каждый мужчина до достижения 40-летнего возраста раз в пять лет призывался на двухмесячные военные сборы. Таким образом, все резервисты знакомились с новыми системами вооружения и новыми приемами ведения боя, и эта система позволила Германии выставить в 1914 году 4-миллионную прекрасно подготовленную армию.

Инженеры и ученые всех специальностей пользовались в Германии уважением. Когда германская армия на Западном фронте вынуждена была перейти к позиционной войне, инженеры оборудовали позиции оборонительными сооружениями. Окопы рылись с учетом рельефа местности, с использованием каждого холма и оврага; по возможности их линия проходила через разрушенные снарядами деревни, где среди развалин маскировались наблюдательные точки и пулеметные гнезда.

На участке в районе реки Соммы мягкие известняковые породы позволяли врываться глубоко в землю; блиндажи глубиной в 40 футов не были пределом. Они укреплялись железобетоном и имели несколько выходов. Многие подземные сооружения были освещены электричеством и вентилировались специальными воздушными насосами. Солдаты спали на койках, кое-где даже имелся водопровод. Неудивительно, что изумленный английский солдат писал в «Таймс»: «Германские землянки — это просто произведение искусства!»

Подготовив эти сооружения за первой линией окопов, немцы отошли назад. Английские генералы приказали своим войскам двинуться вперед и сблизиться с неприятелем. Именно этого и хотели от них немцы. Местность хорошо просматривалась и была пристреляна. Именно эти германские позиции на реке Сомма предстояло атаковать 1 июля 1916 года генералу Дугласу Хейгу, бросившему в наступление тринадцать английских и пять французских дивизий.

Неясно, был ли основан план Хейга на его невысоком мнении о профессиональной армии или же на невысоком мнении о гражданских людях, которых теперь в ней было большинство. Он был расписан по мелочам и исключал любую инициативу. Каждый участник предстоящего сражения должен был действовать как автомат по строго определенной программе.

Битва на Сомме началась жарким июльским днем, когда 143 батальона поднялись в атаку. Потери были огромные: свыше половины личного состава и три четверти офицеров. Карл Бленк, германский пулеметчик, вспоминал:

Германским пулеметчикам было приказано оборудовать позиции за линией своих окопов, откуда лучше просматривалось поле боя и «вдобавок, благодаря чувству собственной безопасности, определяемому позицией, пулеметчики будут действовать более рассудительно и хладнокровно».

Английская пехота тщательно и методично — эти качества обычно приписывают пруссакам — в течение многих часов готовилась к наступлению. Солдаты тренировались ходить вперед с выкладкой, достигающей 70 фунтов, строго выдерживая предписанные интервалы между пехотинцами.

А немцы тем временем тренировались подтаскивать пулеметы из глубоких и уютных блиндажей на огневые позиции. Это они и сделали, как только закончилась артиллерийская подготовка и цепи поднялись в атаку. Им потребовалось три минуты.

К концу первого дня англичане потеряли 60 000 человек, из них треть убитыми. Это были самые тяжелые потери, которые понесла за всю войну какая-либо армия обеих противоборствующих сторон, и самые тяжелые потери, которые понесла за всю свою историю английская армия.

Хейга это нисколько не смутило. Это бесцельное сражение продолжалось шесть месяцев, до тех пор, пока общие потери союзников не достигли 420000 человек[250]. Очень немногие из английских пехотинцев, участвовавших в битве на Сомме, прошли надлежащую подготовку. Даже подготовленность английских артиллеристов была очень невысокой. Впоследствии высшее командование попыталось свалить вину за катастрофу на артиллеристов.

На всем протяжении войны начиная с 1914-го и до самого 1918 года отчетливо прослеживается принципиально разный подход к ведению боевых действий у германцев и англо-французов. Французский генерал Петэн, анализируя сражение в Шампани в 1915 году, пришел к заключению, что, ввиду глубоко эшелонированной обороны обеих противоборствующих сторон, элемент внезапности стал совершенно бесполезен. По его мнению, единственным способом подготовки к прорыву обороны противника являлась массированная артподготовка. Его слова убедили английского генерала Хейга. Если не считать боев за Нев-Шапель в 1915 году и рейда в Камбре в 1917 году, Хейг старательно избегал заставать немцев врасплох. Он говорил, что его основополагающий принцип — противника необходимо вымотать; настоящая война — это война на истощение. К несчастью для всех, методы Хейга выматывали его собственных людей сильнее, чем неприятеля.

Глава 7

Дуглас Хейг был не из тех, кого неудачи останавливают или хотя бы чему-нибудь учат. Ровно через один год битва на Сомме была повторена заново в глинистых топях на севере. Люди в прямом смысле тонули в грязи, разрытой снарядами. Болота поглощали даже орудия. Это сражение явилось апогеем кошмара войны, и многие из воевавших там — в том числе и мой отец — впоследствии избегали говорить о нем. Подобно битве на Сомме за год до этого, оно продолжалось с июля по ноябрь, в результате чего была отвоевана узкая полоска земли.

Военный историк Лиддел Гарт так сказал об этой мрачной драме: «Это наступление 1917 года было таким бессмысленным из-за достигнутых результатов, что слово «Пашендаль» стало… синонимом провала военной операции — это название в истории английской армии помещено в траурную рамку.

В последний год войны немцы, нокаутировав Россию в войне, смогли перебросить все силы на Западный фронт и поставить «битву на Сомме» по своему собственному сценарию. Это было массированное наступление, и некоторые идеи, впервые воплощенные в нем, получили свое дальнейшее развитие в блицкриге Второй мировой войны.

Генерал Людендорф — вероятно, наиболее опытный военачальник из высшего командования обеих противоборствующих сторон — в «Заметках о наступательных сражениях», опубликованных в 1918 году, указал на гибкий подход германской армии к проблемам наступления. По его словам, основой атак англичан были расписанные по деталям действия артиллерии. «Ползущее огневое заграждение» — снаряды падали как впереди наступающей пехоты, так и за ней — гнало английских солдат вперед. Отставшие, неспособные передвигаться вследствие ранений попадали под интенсивный огонь собственных орудий. Людендорф утверждал, что при подобной схеме командиры теряют надлежащий контроль над своими подчиненными. Пехоту необходимо использовать более гибко, постоянно ища возможность обойти противника с флангов, заставить его отойти назад и таким образом расширить фронт наступления.

Немцы не отвергали элемент внезапности. Для новых методов наступления это было необходимо. Первыми в атаку двигались специально отобранные солдаты — штурмовые отряды. Они применяли огнеметы, несли с собой большие холщовые сумки с гранатами и были вооружены революционно новой модификацией пулемета — пистолетом-пулеметом МР-18. Это было компактное легкое автоматическое оружие с магазином, вмещавшим 32 патрона от пистолета «люгер». Из такого автомата можно было вести огонь со скоростью 400 выстрелов в минуту; к концу войны в германских войсках было около 35 тысяч МР-18.

Приготовление к наступлению велось в обстановке строжайшей секретности. Штурмовые отряды выдвигались на передовые позиции под прикрытием темноты. Артиллерия подвозилась к месту предстоящего наступления только за пять дней, а тяжелые мортиры — за два дня. Такие меры предосторожности должны были обеспечить внезапность, но все же разведка доносила генералу Хейгу о готовящемся наступлении. Однако Хейг не предпринял никаких мер и даже сменил командиров высшего звена на участке предполагаемого германского наступления. По его приказу английские танки были рассредоточены в качестве неподвижных опорных пунктов обороны, то есть практически перестали быть танками.

«Битва кайзера», как назвали это наступление немцы, началась 21 марта. Первым атакам очень способствовал туман, а также то, как рассредоточил свои войска по эшелонам в глубину линии обороны генерал Хейг. Он выдвинул основные силы слишком далеко вперед, вследствие чего неожиданный прорыв в одном месте вынудил его войска отойти назад повсеместно. К 5 апреля Хейг потерял территорию площадью 1000 квадратных миль и 160 тысяч человек (убитыми, ранеными и пленными), и многие были уверены, что его армия на грани катастрофы.

После этого 42 германские дивизии навалились на французскую армию с такой силой, что Фош подготовил приказ отойти на последний рубеж обороны перед Парижем. Английский кабинет министров был в панике и даже обсуждал, сколько времени потребуется на то, чтобы эвакуировать из Франции экспедиционные силы. Все это также было предтечей блицкрига 1940 года и эвакуации из Дюнкерка.

Однако худшего так и не произошло, и линия фронта стабилизировалась. Хейг передал английские войска под начало французского главнокомандующего Фоша, и германское наступление замедлилось. Настал черед потрудиться английским пулеметчикам. Один из них вспоминал: «И теперь, вспоминая о том, как бесстрашные немецкие пехотинцы спокойно и уверенно двигались навстречу смертоносному огню наших пулеметов, я испытываю восхищение. Ни с чем не сравнимое мужество. Бедняги!»

Людендорфу удалось вернуть маневренность военным действиям, но танков, способных перевесить чашу весов, у него было слишком мало. В первый день немцы ввели в бой четыре танка «A7V» — громоздких 33-тонных машины с экипажем 18 человек — и пять захваченных английских танков «Марка IV». Официальная история утверждает, что везде, где появились немецкие танки, линия обороны была прорвана.

Даже Людендорф был не в силах изменить то обстоятельство, что с появлением на поле боя пулеметов появились и большие человеческие потери. Немцы остановились, истощенные собственными успехами, и тут решающую роль сыграли неизрасходованные ресурсы союзных держав, к которым теперь присоединилась Америка. Наступающие германские части были деморализованы, обнаружив в тылу союзников огромные запасы продовольствия и военного снаряжения. К генералам союзников вскоре вернулось мужество. Они стали набрасывать планы еще более крупномасштабных операций на 1919 и 1920 годы, но тут немцы вдруг неожиданно запросили мира.

Нашлись тысячи. объяснений краху Германии. Людские ресурсы и снаряжение из Америки, удушающее действие морской блокады на ситуацию с продовольствием внутри Германии, восставшие моряки, высыпавшие на улицы Киля, капитуляция союзника — Турции, распад Австро-Венгрии и так далее. Даже сейчас истинные причины краха Германии не являются очевидными и бесспорными. Многие немцы были уверены, что их обманули. Как им казалось, президент США Вильсон предложил мир, по условиям которого Германия сохраняла свои колонии и армию. Но как только наступило перемирие, германская армия была распущена, и было невозможно заставить ее воевать снова. Союзники продиктовали свои условия и разделили между собой германские колонии. Так или иначе, война закончилась, и историкам пришлось продолжать боевые действия другими методами.

В течение всей войны канадские, австралийские и новозеландские войска неоднократно демонстрировали свою высокую боевую готовность, и Хейг использовал их в качестве штурмовых отрядов во время самых жестоких атак. Кровавое фиаско Пашендаля переполнило чашу терпения премьер-министров Новой Зеландии и Канады, видевших, как генерал Хейг бросает их соотечественников в мясорубку. На совещании военного кабинета империи, состоявшемся 13 июня 1918 года, новозеландский премьер-министр Уильям Месси пожаловался, что его сограждан бросают на колючую проволоку, где их расстреливают, словно кроликов. Канадский премьер-министр сэр Роберт Борден пришел в такую ярость, что, как говорят, схватил премьер-министра Великобритании — им тогда был Ллойд-Джордж — за лацканы пиджака и хорошенько его встряхнул.

Правительственные чиновники и государственные деятели заключили сделку, чтобы скрыть некомпетентность высшего военного командования английской армии. Даже сейчас, три четверти века спустя, многие жизненно важные документы и статистические данные Первой мировой войны закрыты для критического изучения общественности; к тому же, как утверждается, многие бумаги погибли во время авиационных налетов в 1940 году. По словам историка Майкла Говарда: «Ученых давно не удовлетворяет разношерстная неполная подборка документов Первой мировой войны, представленных в Публичном архиве, которые были безжалостно «прополоты» перед тем, как стать достоянием широкой общественности».

Официальная история тоже хотела составить конструктивный отчет о войне. Сайрел Фоллз, занявший кресло заведующего кафедрой военной истории при Оксфордском университете, сказал: «Во время войны наша армия проявила себя самой дисциплинированной и самой неэффективной, но в Официальной Истории об этом говорить нельзя». Хейг знал, что говорить, и именно его изложение войны попало в учебники истории. Он переписал свой дневник, чтобы лучше соответствовать образу, сложившемуся о нем у общества, и правительство Великобритании предписало официальным историкам придерживаться этого фальсифицированного документа. После этого истинные записи были уничтожены, и другие историки лишились возможности узнать правду. Так все оставалось до тех пор, пока Денис Уинтер, собрав документы, хранившиеся в зарубежных архивах, не воссоздал истинную картину промахов Хейга на посту главнокомандующего.

Обмануть общественность было не так-то просто. Нация проводила на войну огромное количество сыновей, преисполненных чувства долга, что так свойственно молодым. Их жены, сестры и дочери изучали все удлиняющиеся списки потерь, трепещущие на ветру на стене ратуши. Почти миллион британских солдат не вернулись с поля боя; из них свыше 700 тысяч — собственно из Великобритании. Около 2,5 миллиона человек были ранены. Даже если учитывать солдат тыловых служб, тех, кто остался на Британских островах и в гарнизонах в Индии и на Дальнем Востоке, все равно получится, что из десяти призванных на военную службу двоим было суждено пасть на войне, а пятерым получить ранения; лишь трое могли надеяться вернуться домой невредимыми. Невредимыми? Приведенные выше цифры не учитывают психологические последствия войны и заболевания, вызванные отравлениями различными газами и проявившиеся только по прошествии нескольких лет. Пенсии вдовам и искалеченным были крошечными, а жестокие хитроумные уловки послевоенных медицинских комиссий вынуждали многих ветеранов отказываться от военных пенсий, чтобы не раздражать своих работодателей частыми отсутствиями на рабочем месте[251].

Первая мировая война ознаменовала собой смерть многих общечеловеческих ценностей, и если христианство и не числится в списке погибших, то уж, несомненно, оно получило серьезные раны, от которых не может оправиться до сих пор. Помимо этого, на полях сражений впервые пошатнулась вера Империи в свою Родину-Мать. Хейг отправил на верную смерть слишком много австралийцев, новозеландцев и канадцев, и их соотечественники впредь больше никогда не доверяли свои воинские подразделения прямому командованию Уайтхолла. В официальных исторических источниках Австралии приводятся слова одного офицера, сказавшего, что «некомпетентность, косность и личное тщеславие высшего командования зверски расправлялись с его друзьями». Другой австралийский офицер так отозвался о битве на Сомме: «Даже в сумасшедшем бреду нельзя представить себе ужас последних тринадцати дней».

Финансы тоже были среди тех, кто получил тяжелые ранения. В июле 1917 года глава британского казначейства вынужден был признаться американцам, что финансовые ресурсы Великобритании практически полностью исчерпаны.

Соединенные Штаты стали выделять Великобритании по 180 миллионов долларов в месяц. К концу войны государственный долг Великобритании вырос с 650 миллионов фунтов в 1914 году до 7 миллиардов 435 миллионов (из которых 1 миллиард 365 миллионов фунтов приходилось на долг США). Этот долг непосильным бременем лег на плечи послевоенного налогоплательщика, и в 1931 году Великобритания объявила дефолт. Американский Конгресс ответил принятием в 1934 году закона Джонсона: отныне все закупки Великобритании на государственном уровне должны были оплачиваться наличными.

Англичане любили приписывать выдающиеся успехи Германии в войне ее безжалостной военной машине, низводящей отдельных людей до уровня автоматов, но именно английские солдаты постоянно получали приказы идти в бессмысленные кровопролитные наступления. И в то время как 345 английских солдат были расстреляны за время войны, всего в отношении 48 немецких солдат был приведен в исполнение смертный приговор. Принц Баварии Руппрехт записал в своем дневнике 31 декабря 1917 года, что в период с октября 1916 года по август 1917 года англичане казнили по крайней мере 67 человек, а в его армии был расстрелян всего один солдат.

Эта диспропорция отчасти объясняется той неразборчивостью, с которой английская армия набирала рекрутов, не обращая внимания на их физическую и духовную выносливость. Помимо, того, свою роль сыграло и то, что по законам английской армии не менее 25 деяний предусматривали наказание в виде смертной казни. Некоторые статьи, например «препятствия успеху вооруженных сил Его Величества», оставляли трибуналам возможности для самого широкого толкования. Генерал Хейг, утверждавший каждый смертный приговор, был уверен, что расстрелы необходимы для поддержания дисциплины, и постоянно требовал, чтобы и австралийских солдат приговаривали к высшей мере наказания. Однако правительство Австралии отвергало настойчивые требования Хейга, по праву убежденное в том, что австралийская пехота считается лучшей на Западном фронте.

Вся информация о расстрелах скрывалась от английской общественности. Правительство отказывалось открыть даже палате общин общее число казненных солдат, поскольку опубликование этих цифр «противоречит национальным интересам».

Никому, даже ближайшим родственникам не позволялось знакомиться с материалами военных трибуналов; английские солдаты не имели права обжаловать вынесенный им смертный приговор.

Сообщения о расстрелах распространялись по всем частям армии, нередко устраивались публичные казни, на которых присутствовали солдаты подразделения, в котором служил осужденный. Таким образом товарищам расстрелянного ясно давали понять, что казнят не только убийц и насильников, но и измученных, закрывающих глаза людей, отказывающихся выполнять невыполнимое. Война продолжалась, и родители молодых призывников, отправлявшихся в окопы, беспокоились по поводу того, как их сыновья переносят тяготы военной жизни. По мере того как все более широкое хождение получали рассказы о расстрелах, члены парламента стали подавать запросы, применяется ли высшая мера наказания в отношении раненых и контуженных, на которые армейские инстанции отвечали откровенной ложью. В дебатах 17 апреля 1918 года несколько парламентариев, в том числе офицеров, проходящих действительную службу, потребовали от правительства изменить процедуру военных трибуналов так, чтобы каждому солдату, обвиненному в серьезных преступлениях, предоставлялся офицер с юридическим образованием, защищающий его интересы, а также чтобы председателями трибуналов назначались только люди, имеющие опыт оценки весомости доказательств. Но даже эти скромные предложения не прошли.

В феврале 1919 года самый главный из официальных историков провел целый вечер вместе с Дугласом Хейгом, изучая за ужином карты и документы. «Почему мы победили в этой войне?» — спросил Хейг. Тот ничего не смог ему ответить. Но после войны Хейг потребовал — и получил — значительную денежную сумму. Ему также был подарен особняк, выходящий окнами на реку Твид, где генерал стал тщательно обрабатывать свои мемуары. Но, несмотря на все усилия, потраченные Хейгом на переписывание истории, содеянного ему так и не простили. И не забыли. Когда в воскресенье 3 сентября 1939 года было сообщено об объявлении войны, в общественных местах не наблюдалось всеобщего ликования. Народ слишком хорошо помнил «Великую войну» и погибших во Фландрии.

Жорж Клемансо, премьер-министр Франции, сказал в 1917 году: «Война — это цепочка катастроф, результатом которых является победа». В отношении Франции это было верно. Как и в будущей войне, Франция вышла победителем в 1918 году только потому, что в войну на стороне союзников вступили Соединенные Штаты. Она вернула себе провинции Эльзас и Лотарингию; французские войска оккупировали германские Рейнскую область и Саар. Но эта победа была дутой. Северные районы Франции, сердце ее промышленной мощи, стали ареной ожесточенных боев, после которых остались одни развалины. Франция вышла из войны банкротом, государственный долг был огромен. Жюль Камбон, французский дипломат, увидев царящий в стране упадок, написал: «Франция-победительница должна привыкать к тому, что она более слабая держава, чем Франция-проигравшая».

Германия воевала против объединенных сил Великобритании, Франции, США, Италии и России и уцелела. Фатерланд остался нетронут, ни один район Германии не был задет войной; Германия даже после поражения осталась сильнейшей европейской державой. Ее население, составлявшее после войны 70 миллионов жителей, неуклонно росло; население Франции застыло на цифре 40 миллионов. Спустя десятилетие после заключения мира число немцев, достигших призывного возраста, вдвое превышало число французов того же возраста. Далее, потенциальные противники Германии были ослаблены: гражданской войной (Россия); распадом на отдельные части (Австро-Венгрия); истощением (Великобритания и Франция) или же с головой ушли в собственные проблемы (США).

Жертвы, принесенные народом Франции, убедили его в том, что он один выиграл войну, и правительство не предпринимало никаких шагов, чтобы его переубедить. Канадцы, похороненные в Вими-Ридж, англичане, похороненные в море, австралийцы и новозеландцы, погибшие при Галлиполи, солдаты Индийского корпуса, замерзшие в Армантьере в первую военную зиму, американцы, убитые в Шампани и Аргоннах, — все они были забыты. Бывшие союзники Франции были рассержены тем, что они считали неблагодарностью, и англо-саксонские народы постепенно дистанцировались от бывшего друга. Французы считали, что мир относится слишком мягко к Германии, и начали видеть в себе единственных гарантов Версальского договора. Именно поэтому французская армия не испытывала недостатка ни в людях, ни в деньгах.

Договор, подписанный великими державами в 1919 году и ознаменовавший окончание Первой мировой войны, остается одним из самых противоречивых исторических документов XX столетия. Американский президент Вильсон прибыл в Европу со своей собственной программой вечного мира. Мы так и не узнаем, как воплотились бы в жизнь его мысли, ибо союзники США и слышать не желали о «Четырнадцати пунктах» Вильсона. Жорж Клемансо сказал: «Господин Вильсон утомляет меня своими четырнадцатью пунктами; даже у Господа их было всего десять». Кое-кто предложения Вильсона назвал альтруистическими. Разумеется, в запутанных действиях европейских политиков не было ни намека на снисходительность, но итоговый договор не нес в себе идеи отмщения, если сравнивать его с теми, что навязала Германия Франции в 1871 году и большевистской России в 1917 году.

В послевоенной Германии политики постоянно раздували тему наложенных победителями репараций в размере миллиарда фунтов стерлингов. Гораздо реже упоминались полтора миллиарда фунтов, выделенных в качестве кредитов Великобританией и Соединенными Штатами, По условиям мирного договора Германия не могла иметь армию численностью свыше 100 тысяч человек и не имела права строить или закупать танки, подводные лодки и боевые самолеты. Лишь немногие немцы понимали, что эти требования помогут экономическому возрождению; большинство воспринимало их как оскорбительный и противоестественный порядок вещей, который требуется как можно скорее исправить.

Возможно, дорога к истинно демократическому правительству оказалась бы более легкой при условии сохранения монархии. Несомненно, что при монархической форме правления такому тирану, как Гитлер, было бы гораздо сложнее стать главой государства. Но послевоенное правительство Германии — Веймарская республика — подвергалось нападкам со всех сторон и считалось марионеткой, навязанной победителями.

Самыми долговременными последствиями мирного договора были проведенные в соответствии с ним границы. Победители разделили Австро-Венгрию на части. Проводя линии на карте, они совершенно не задумывались над тем, что большому количеству немцев придется подчиняться иностранным правительствам. Со временем именно эти недовольные меньшинства экспатриантов были умело использованы Гитлером в качестве предлога для вторжения.

После окончания Великой войны армии разошлись под домам, и именно настроения и поступки вернувшихся с полей сражений солдат сотворили мир, вступивший в 1939 году в новую войну. Практически все, кто был на войне, возвратившись домой, с горечью и цинизмом сравнивали то, что пришлось пережить им и их товарищам, с тем, что приобрели другие, гораздо менее достойные. Большинство объединений ветеранов — от «Огненного креста» во Франции до «Черных рубашек» Освальда Мосли в Великобритании — были настроены антикоммунистически. К коммунистам относились подозрительно, считая их замешанными в пацифизме и антивоенных выступлениях. Солдаты, вернувшиеся из окопов, презирали тех, кто оставался дома, читая проповеди против войны.

Несмотря на новое демократическое правительство, побежденная Германия сотрясалась непрерывными локальными революциями, вызванными борьбой за власть как левых, так и правых экстремистов. Во многих германских городах прошли волнения, а в Баварии в течение нескольких дней была «Советская республика». На многие германские государственные институты — армия, крупная промышленность и профсоюзное движение — война не произвела практически никакого действия; теперь они поддерживали тех, кто больше пришелся им по сердцу.

Шаткое правительство этой слабой республики считало своей основной задачей защиту власти от коммунистического переворота и поддержание общественного порядка. Для этого оно заручилось поддержкой организованных объединений ветеранов: в первую очередь «Добровольческого корпуса», огромной сети небольших военизированных отрядов, незаконно вооруженных и готовых сражаться против кого угодно. Эти отряды использовались в качестве пограничной охраны для защиты от набегов со стороны Польши. Кроме того, они рассматривались как скрытое дополнение к армии, численность которой была ограничена мирным договором. Сначала члены «Добровольческого корпуса» носили свою старую форму. Затем им выдали со складов рубашки, первоначально предназначавшиеся для солдат, которым предстояло действовать в Восточной Африке. Одетые в коричневые рубашки ветераны стали основой «Sturm Abteilung» — штурмовых отрядов, со временем присоединившихся к нацистской партии Гитлера.

Лишь очень немногие из ветеранов искали личную выгоду. Жизнь на передовой приучила их к особому боевому братству — миру, где люди в прямом смысле жертвовали собой ради друзей. Бывшие солдаты жаждали этого идеального общества и в мирной жизни. В России Ленин, не дожидаясь окончания военных действий, направил энергию этих людей на коммунистическую революцию. В Италии Бенито Муссолини предложил им одетое в военный мундир фашистское государство. Но именно Адольфу Гитлеру в Германии удалось создать политическую партию, способную наиболее полно манипулировать бывшими фронтовиками. Цели и задачи, провозглашенные Национал-социалистической рабочей партией Германии, преодолев циничное разочарование политикой ветеранов, превратили их в самых истовых нацистов.

В отличие от своих собратьев в Италии и России германские ветераны считали своего вождя — фюрера — архитипичным бывшим солдатом. О службе Гитлера в армии во время Первой мировой войны написаны горы противоречивого материала. В действительности будущий фюрер был прилежным солдатом, уважавшим офицеров и не проявлявшим антивоенных настроений.

Во время боевых действий Гитлер был назначен на должность посыльного, доставлявшего сообщения с передовой в штаб. Это была очень опасная задача, которую обыкновенно поручали смекалистым и образованным молодым солдатам. В августе 1918 года Гитлер был награжден заветным Железным крестом первой степени. Наступавшие германские войска попали под огонь своей артиллерии, и командир Гитлера — лейтенант Уго Гутманн — пообещал наградить того, кто доставит сообщение в штаб. Гитлер выполнил эту «самоубийственную миссию», и Гутманн сдержал свое слово. К этому времени Гитлер уже имел Железный крест второй степени, крест «За военные заслуги» третьей степени с мечами и благодарность командира полка. Подробности того, как Гитлер получил Железный крест первой степени — награду очень высокую для простого солдата, — никогда не предавались широкой огласке, что привело к предположениям, будто он никогда его и не получал. Возможно, Гитлер считал, что с его жестокой антиеврейской политикой не будет вязаться то обстоятельство, что он получил награду из рук офицера-еврея.

Когда Гитлер вошел в политику, его грубое провинциальное произношение и невысокое воинское звание привлекли к нему тысячи ветеранов, услышавших то, как их мысли о нажившихся на войне капиталистах и политиках, думающих только о себе, высказал вслух человек, обладающий прирожденным даром оратора. Коммунисты упорно винили в войне солдат: ветеранам и родственникам погибших и искалеченных на войне больше пришлось по душе патриотическое уважение к армии, выказываемое Гитлером. Нацисты были воинствующими ксенофобами: во всех бедах Германии они винили иностранцев. Социалисты же и коммунисты, по словам нацистов, дали клятву верности Москве. Капиталисты также не являются патриотами, поскольку они используют дешевый труд заморских рабочих, импортируя товары, а затем отсылают всю прибыль в иностранный банк. И что с того, что это не соответствовало действительности: в послевоенной Германии именно в такие объяснения и хотели верить немцы.

Антиеврейские речи Гитлера особенно хорошо принимались в Баварии, родине нацистской партии, где совместными усилиями лютеранство и католическая церковь создали благоприятную почву, в которой за столетия глубоко укоренилось предубеждение к евреям. Коммунисты обещали рай для рабочих, куда был закрыт доступ всем «привилегированным» немцам, в то время как видение новой Германии, предложенное Гитлером, привлекало генералов и промышленных магнатов, учителей и врачей, рабочих и нищих.

Гитлер не был первым политиком, раздувавшим антиеврейские настроения в корыстных целях. В 1887 году в Дрездене состоялся Всемирный антиеврейский конгресс. Подобные сборища происходили также в Касселе и Бохуме в 1886 и 1889 годах. В 1895 году антисемиты составляли подавляющее большинство в нижней палате германского парламента, а в Вене антиеврейски настроенные христианские социалисты Карла Люгера имели 56 мест в парламенте против 71 у либералов. Во Франции преследование капитана Альфреда Дрейфуса выявило, что антисемитизм также имеет глубокие корни. Движение во французском сенате, требовавшее запретить прием евреев на службу в государственные учреждения, было близко к победе: 208 голосов «за» и 268 «против».

Гитлер, уроженец Австрии, первоначально сосредоточил свою политическую деятельность в южной Германии. Постоянно недоговаривавший о своих планах и намерениях, он искусно использовал местные предубеждения для того, чтобы добиться поддержки. Недавно объединившейся Германией правили берлинские бюрократы. Гитлер обрушил свою критику на центральное правительство, которое всем сердцем ненавидели баварцы. В поражении в войне он винил генералов — традиционно считавшихся протестантами-пруссаками. В католической Баварии, издавна недолюбливающей Пруссию, эти взгляды находили самую горячую поддержку.

Расплывчатый антисемитизм Гитлера давал возможность мелкому фермеру ненавидеть банк, которому он должен, а лавочнику — крупный магазин, отбивающий у него клиентов. Более образованные немцы были убеждены, что упрощенный черно-белый взгляд Гитлера — мера временная, необходимая лишь для того, чтобы поднять толпу. Они твердо верили, что, как только нацисты оторвут взгляд от Мюнхена, столицы Баварии, и сосредоточат внимание на центральной власти в Берлине, проповедуемый ими воинствующий антисемитизм сам собой утихнет.

Эти надежды на то, что Гитлер и его нацисты умерят свои взгляды, оказались иллюзорными. Ненависть к евреям лежала в основе нацистской идеологии. Борьба против евреев, все более кровавая и безумная, продолжалась до самой смерти Гитлера. Фюрер раздул древние нелепые страхи перед международным еврейским заговором. Это дало ему возможность перевести Германию еще в мирное время в состояние чрезвычайного положения. Именно эта «военная точка опоры» позволила нацистской партии держать под строгим контролем все стороны жизни каждого немца.

Альберт Шпеер оставил такие красноречивые воспоминания об Адольфе Гитлере:

Несмотря на то что французские генералы по-прежнему считали наступление основным методом достижения успеха в войне, они одобрили план строительства мощной линии оборонительных сооружений вдоль границы с Германией. Но это не противоречило стратегии наступательной войны: неприступная оборонительная линия, задержав врага, дала бы время отмобилизовать резервы, а также установить морскую блокаду Германии. Затем должно было последовать наступление, в котором были бы задействованы лучшие силы.

То, что стало известно под названием «Линия Мажино», родилось на основе опыта кровопролитных сражений, бушевавших вокруг французских крепостей рядом с Верденом. В течение десяти месяцев французская и германская армии стояли друг против друга лицом к лицу, в результате чего погибло несметное количество людей. Практически каждый французский солдат в то или иное время служил под Верденом. Каждая французская семья имела причины проклинать это географическое название. После войны там устроили мемориал, место паломничества. До сих пор гулкие шаги и приглушенные голоса школьников слышны в монолитных бетонных сооружениях, которые не смогли разрушить даже 42-сантиметровые снаряды орудий Крупна.

Лиддел Гарт в «Истории мировой войны» высказывает предположение, что Верден спас счастливый случай. Все германские 17-дюймовые гаубицы были уничтожены огнем французских дальнобойных орудий, а склад боеприпасов вблизи Спенкура, где хранилось 450 тысяч артиллерийских снарядов был взорван. Другие утверждают, что Верден спасло наступление, предпринятое Хейгом на Сомме и отвлекшее германские войска. Во Франции лавры спасителя Вердена от германского наступления в 1916 году получил генерал Анри Филипп Петэн. Он был провозглашен спасителем западной цивилизации — причем дважды, второй раз после того, как в 1917 году с помощью своей репутации и личными уговорами усмирил бунты, угрожавшие самому существованию французской армии.

До 1914 года Петэн был ничем не примечательным преподавателем тактики пехоты в Военной школе. Затем генерал Ж. Ж. К. Жоффр, назначенный главнокомандующим, несмотря на полное отсутствие опыта штабной работы, вспомнил Петэна, своего учителя, и решил, что тот сможет быть полезным в штабе. Так что когда после окончания войны французское правительство захотело узнать мнение солдата по поводу долговременной обороны, выбор, естественно, пал на Петэна, ставшего к тому времени генеральным инспектором французской армии (и которому в случае начала военных действий предстояло стать главнокомандующим). Петэн составил теорию о том, что «поле боя необходимо готовить в мирное время» — и вдоль западного берега Рейна до Тионвиля, расположенного на реке Мозель, протянулась линия укреплений. Но укрепления эти были слабыми, к тому же они не продолжались вдоль франко-бельгийской границы. Петэн считал, что эту часть границы можно оборонять только со стороны Бельгии. Отныне неотъемлемой частью стратегических планов французского командования стало то, что Бельгия остается союзником Франции, а линия защитных сооружений на бельгийской территории на самом деле является частью оборонительной системы Франции.

Кое-кто считает, что защитные сооружения линии Мажино были специально построены так, чтобы вынудить немцев вести наступление через территорию Бельгии, что должно было вовлечь в войну Великобританию и ее доминионы, как это произошло в 1914 году. На юге основные сооружения линии Мажино продолжились на территории Эльзаса и Лотарингии. Эти провинции до 1918 года принадлежали Германии. Их жители родились и выросли под властью Германии, но укрепления линии Мажино должны были заверить их, что Франция впредь никогда не позволит им стать германскими подданными. Таким образом, сооружение линии Мажино велось с учетом не только военных, но и политических требований.

Северные провинции представляли собой другие сложности. Низины затоплялись водой каждую зиму, что испытали на себе несчастные солдаты, сидевшие в залитых окопах. Промышленный район вдоль франко-бельгийской границы расширялся по мере того, как Европа приходила в себя после Первой мировой войны. Строить крепости между заводами и домами было бы очень трудно. К тому же каждое сооружение, построенное у границы на французской территории, было бы красноречивым заявлением о том, что в случае войны Франция бросает Бельгию на произвол судьбы.

По этим, а также по многим другим причинам линия Мажино не стала непрерывной цепочкой оборонительных сооружений. Она прерывалась и возобновлялась; но в любом случае она предназначалась лишь в качестве преграды, которая должна была позволить Франции рассредоточить между крепостями жидкую цепочку войск, сосредоточив основные силы где-то в другом месте. Многие, в том числе президент Рузвельт, соглашались с тем, что сооружение линии Мажино, учитывая вдвое меньшую, чем в Германии, численность населения во Франции, является разумной предосторожностью.

То, что линия Мажино «была поразительным достижением инженерной мысли XX века», можно видеть и по сей день. Однако она была спроектирована до того, как танково-моторизованные колонны преобразили военные учебники. Когда планировалась линия Мажино, целые армии, посаженные на колеса и гусеницы, были лишь мечтой теоретиков, которую военные не воспринимали всерьез.

По большому счету линия Мажино оказала большее влияние на Францию, чем на Германию. Убаюканные французы пребывали в ощущении полной безопасности. В начале войны, когда германская армия была полностью поглощена Польшей, у французов была великолепная возможность использовать свои оборонительные сооружения как базу для нанесения удара по Рейнской области, но они этого не сделали. «Мышление Мажино» вкупе с политической неразберихой и пропагандой Гитлера загипнотизировали Францию, превратив ее в жертву, безропотно ожидающую конца, который многие считали неизбежным.

Но волшебное обаяние линии Мажино не рассеялось полностью и к 1945 году. В конце войны французские войска, отвоевав сооружения линии Мажино, сразу же принялись восстанавливать их. Крепости содержались в боевой готовности до 1964 года. Сейчас покрытые мхом орудийные башни и заросшие сорняками входы в блиндажи интересуют лишь любопытных туристов, свернувших с шоссе.

Глава 8

Не только «мышление Мажино» сделало Францию такой уязвимой в 1939 году. И генералы не смогли подготовить французскую армию к современной войне, и сама нация в эти межвоенные годы стала более деморализованной и разобщенной. Политические экстремисты как правого, так и левого толка обладали сильным влиянием на французское общество. Коррумпированные чиновники распределяли за взятки жирные государственные заказы. Французская авиастроительная промышленность представляет собой пример разрушительного действия политических теоретиков. В 1936 году все крепко стоявшие на ногах авиастроительные предприятия Франции были национализированы министром авиации коммунистом Пьером Котом. Последствия этого решения в самолетостроении были катастрофическими; образовавшиеся в авиационной промышленности завалы еще разбирались, когда в 1940 году Германия вторглась во Францию. Отношения Франции с остальным миром сильно пострадали в результате ее же собственной склочности. Хотя Франция еще со времен, предшествующих Первой мировой войне, оставалась ближайшим союзником Великобритании, связи между двумя странами становились все более и более слабыми. Даже в ноябре 1938 года — после Мюнхенского соглашения — премьер-министр Великобритании счел необходимым спросить своего французского коллегу, поддержит ли Франция Великобританию, если та станет жертвой германской агрессии. На заседании кабинета премьер-министр Невилл Чемберлен доложил, что его заверили: Франция не собирается подписывать с Германией пакт о ненападении, который не позволит ей оказать помощь Великобритании. Довольно прохладные слова о ближайшем союзнике накануне битвы не на жизнь, а на смерть с прекрасно вооруженным и решительно настроенным врагом.

В глазах многих режим Адольфа Гитлера был процветающим. Немцы благодарили Гитлера за то, что он, придя к власти, положил конец жестоким многолюдным уличным сражениям, которыми регулярно заканчивались все собрания коммунистов и нацистов. Но нацистский способ восстановления законности и порядка состоял в том, что все противники были без суда и следствия казнены или заточены в лагеря. Так же решительно Гитлер победил безработицу, введя массовые общественные работы и начав перевооружение армии. В 1935 году был принят закон об обязательной воинской службе. Все молодые немцы обязаны были отслужить год в армии, после чего должны были отработать в Государственной трудовой службе (РАД). В сентябре 1936 года Гитлер объявил на партийном съезде, что безработица упала с 6 до 1 миллиона человек. Строго контролируемая экономика привела к резкому росту уровня жизни, и вскоре после прихода к власти нацистов немцы смогли наслаждаться самым высоким уровнем жизни в Европе.

Нацистская пропагандистская машина подчинила живопись, театр, кино, газеты и радио непосредственно Йозефу Геббельсу. Факельные шествия, многочисленные сборища одетых в форму нацистов на площадях и стадионах, развешанные повсюду флаги и плакаты превратили Германию в политический театр, за игрой которого наблюдал весь остальной мир.

Быстро растущая немецкая армия во время учений и маневров использовала грузовики с установленными на них неуклюжими сооружениями из фанеры для изображения танков, макетов орудий и так далее. Пошли слухи, повторявшиеся повсюду и вскоре попавшие в зарубежные газеты, поспешившие заявить, что германская армия — это миф, годный только для парадов и пытающийся запугать другие народы. Но поклонникам автомобильных гонок открывалась иная, более достоверная картина крепнущей германской военной мощи.

В 30-е годы победы германской команды в автогонках изумляли ее соперников, приводя их в полное расстройство. Многие, если не все английские гонщики участвовали в соревнованиях исключительно ради удовольствия; на одном и том же автомобиле они доезжали до трассы, принимали участие в гонке и возвращались домой. Нацисты быстро поняли, какой пропагандистский успех имеют победы в гонках. Германские машины — «Мерседес» и «Авто-Юнион» — были специально сконструированы с учетом требований гонок; воплощенные в них технические идеи на много лет опережали соперников. Водители и техники — среди них были не только немцы — были прекрасно подготовлены и преданы своему делу. Строго организованная команда профессионалов коренным образом отличалась от команд всех остальных европейских стран. Можно сказать, именно немцы впервые создали гоночную команду в том смысле, в каком мы ее понимаем сейчас. Не знающие поражения немецкие гонщики 30-х годов давали возможность взглянуть на то, каким будет предстоящий блицкриг.

Но Германия производила не только гоночные автомобили: с 1930 по 1938 год производство автомобилей выросло со 189 до 530 тысяч в год. Промышленность развивалась, безработица резко пошла вниз по сравнением с пиком 1932 года.

Воинствующие речи Гитлера, обличающие навязанный Германии мирный договор, вселяли в сердца немцев чувство национальной гордости. Гитлер использовал политику «кнута и пряника». Большинство немцев закрывало глаза на преследования евреев и все остальные возведенные в ранг закона преступления нацистов, ибо кнут мог стать сроком в трудовых лагерях. Недовольные арестовывались; многих из них больше никогда не видели. Статья 48 Веймарской конституции позволяла с целью предупреждения заключать под стражу и лишать основных гражданских прав. С ее помощью нацисты отправили тысячи своих противников в концентрационные лагеря без каких-либо судебных разбирательств. Юристы нашли законные обоснования считать таких заключенных гражданами, способствующими поддержанию правопорядка.

Тут и там бесстрашные немцы осмеливались высказываться против режима. Однако та точка зрения, что нацистскую Германию — какими бы ни были ее недостатки — необходимо поддерживать, ибо она обеспечивает защиту от распространения русского коммунизма, находила поддержку у богатых и влиятельных лиц во всем мире. Несомненно, именно она господствовала в кабинете министров Великобритании. Папа римский ни разу не выступил с осуждением репрессий против евреев в «антибольшевистском государстве», созданном Гитлером в качестве заслона на пути красных.

Нацисты вынудили угрозами и арестами замолчать германские профсоюзы. Пришедшие им на смену нацистские организации трудящихся обеспечивали рабочих оплачиваемыми отпусками и путевками на роскошные курорты, лишая их права бастовать и демонстрировать недовольство правящим режимом. Германский рабочий класс — как и средний класс — не оказывал серьезного сопротивления нацизму.

Нелегко дать сбалансированную картину сравнительной мощи ведущих мировых держав в предвоенный период. Однако таблица 2 приводит некоторые цифры. Численность населения позволяет грубо прикинуть, какого размера армию может в случае необходимости выставить то или иное государство. Цифра ежегодной выплавки стали является показателем, оценивающим возможность производства кораблей, подводных лодок, танков и артиллерийских орудий. Количество производимых за год самолетов позволит также оценить не только авиационную промышленность, но и потенциальные возможности производства тракторов, автомобилей и вооружения.

Численность населения Великобритании приведена без учета доминионов. Цифры производства стали — лучшие за 30-е годы; показатели Германии приведены с учетом Австрии. Приведено общее количество выпущенных самолетов без учета их размеров (что несколько принижает показатели Великобритании и США, производивших больше тяжелых самолетов, чем другие страны).

Войну удобно рассматривать как противостояние Адольфа Гитлера и Уинстона Черчилля, но ведь Великобританией в годы, предшествующие войне, руководил Невиль Чемберлен. До сих пор находятся те, кто считает Чемберлена тонким политиком. Эти люди предпочитают верить, что Чемберлен, ублажая Гитлера и позволяя ему захватить сначала Австрию, а затем Чехословакию, выиграл для Великобритании время, позволившее ей осуществить перевооружение армии. Это заблуждение нельзя подкрепить никакими фактами.

К 1937 году Гитлер собрал в Германии значительные вооруженные силы. Германские войска, бросив вызов Версальскому договору, оккупировали демилитаризованную Рейнскую зону. Великобритания никак на это не отреагировала. Согласно воспоминаниям министра иностранных дел Антони Идена, престарелые члены кабинета министров не видели необходимости в перевооружении армии. Чемберлен не верил в неизбежность войны и считал расходы на оборонную промышленность пустой тратой денег.

В предыдущем правительстве Чемберлен занимал пост канцлера казначейства. Ему было прекрасно известно, насколько сильно популярность правительства зависит от того, повышаются ли налоги. Оппозиция тоже не высказывалась за осуществление модернизации армии. Клемент Эттли, лидер Лейбористской (социалистической) партии, заявил в декабре 1933 года: «Мы неизменно выступаем против перевооружения армии». Его партия твердо придерживалась этой линии и до самого начала войны противилась любым увеличениям расходов на оборону. Видные деятели церкви и культуры молчали о преследованиях евреев в Германии, несмотря на то что те, кому удавалось вырваться от нацистов, рассказывали все более жуткие вещи о том, что происходит в стране. Священники, политики и писатели объединялись в такие пацифистские организации, как «Союз борьбы за мир», и голоса людей, способных повлиять на общественное мнение — Олдоса Хаксли, Зигфрида Сассуна и Веры Бриттен, — присоединялись к тем, кто решительно выступал против каких-либо приготовлений к войне.

В пацифистских движениях по всему миру сквозил страх перед тем, во что могут превратить крупные города армады бомбардировщиков. Сочинения генерала Дж. Ф. К. Фуллера и Бертрана Рассела, научно-фантастический роман Г. Уэллса «В ожидании» (и наводящий ужас фильм Александра Корды, снятый по нему) раздували страхи перед надвигающимся опустошением, которое принесут бомбардировки. Именно на этом фоне Чемберлен принимал решения о том, следует ли осуществлять перевооружение армии.

На фотографиях и карикатурах Чемберлен, с вытянутым лицом и тощей длинной шеей, выглядит жалким и нелепым, но на одного американца, встретившегося с ним в 1940 году, он произвел сильное впечатление:

Чемберлена очень заботила его личная популярность, и он постоянно говорил об этом. Толпы восторженных людей, встречавших его во время приездов в Мюнхен и Рим, действовали на него очень обнадеживающе. Он даже заметил, что Муссолини, кажется, нисколько не завидует тому, что премьер-министра Великобритании и английскую делегацию встречали теплее, чем его. Тщеславный Чемберлен был уверен, что его личные переговоры с Гитлером являются огромным вкладом в дело упрочения мира на земле. На самом же деле он просто уступил под нажимом нацистского вождя и стал соучастником агрессии, которую, по его утверждению, пытался остановить. Кроме того, широко освещенные прессой встречи Чемберлена и Гитлера подбодрили наиболее радикально настроенных нацистов, приведя в уныние немногочисленных влиятельных немцев, выступавших против методов Гитлера.

Упрямая вера в то, что войны можно избежать с помощью уступок, не давала Чемберлену заключить союз с СССР. Он и его министры испытывали заслуженное отвращение к репрессивной кровавой империи Сталина, не желая прислушаться к словам британского генерального штаба, что союз с Россией является единственным действенным способом остановить Гитлера. Когда летом 1939 года генерал Айронсайд (генеральный инспектор Заморских сил) вернулся из поездки в Данциг, Чемберлен попросил его подтвердить, что невозможно прийти к соглашению с русскими. Айронсайд ответил, что, по его мнению, это единственное, что остается сделать Великобритании. Чемберлен, недовольный таким ответом, резко бросил: «Это единственное, что нам нельзя делать».

Многие военные считали Красную армию беспомощной и заявляли, что союз с СССР принесет одни хлопоты. Посол Великобритании в Берлине усилил смятение Чемберлена, отправив нелепое сообщение, что союз с Россией спровоцирует Германию немедленно начать военные действия. (Для того чтобы подготовить живущую по законам мирного времени Германию к войне с Россией, требовалось несколько месяцев.) В то время как Чемберлен колебался, Гитлер увидел, какие преимущества несет мирный договор с Россией.

Гитлеровская оккупация Рейнской области, а затем и Австрии была с радостью встречена практически всем населением этих немецкоязычных районов. Немецкие солдаты называли эти операции Blumenkriege — «цветочной войной»; их встречали не снарядами и пулями, а поцелуями и цветами. Но население Чехословакии — за исключением крикливых фольксдейч, населяющих приграничные области, — не питало любви к немецким оккупантам.

Чехословакия была наспех слеплена за десять минут в самом конце Первой мировой войны. Назначенный императором капитулировавшей Австро-Венгрии губернатор позвонил в официально никем не признанный Чешский национальный комитет и предложил зайти к нему в резиденцию в замке Град-каны и забрать печати и ключи.

В границах Чехословакии осталось много оборонных предприятий прекратившей свое существование империи. Выяснив, что свежеотпечатанные кроны не пользуются спросом на международном валютном рынке, чехи с радостью обнаружили, что их оружие с готовностью покупают за твердую валюту. Новое правительство всемерно поддерживало оборонную промышленность — заводы «Шкода» в Пльзени и «Збройовка» в Брно, а также предприятия химической промышленности. За десятилетие чешские предприятия захватили десять процентов мирового рынка вооружений. В бурные межвоенные годы чешское оружие использовали китайцы и японцы, эфиопы и обе стороны во время гражданской войны в Испании. Лучший ручной пулемет, состоявший на вооружении английской армии, назывался «Брэн», потому что его создали работавшие совместно со специалистами чехословацкого завода в Брно рабочие английского завода в Энфилде.

Германская армия жадно взирала на чехословацкие военные арсеналы. И не зря: разработанные чешскими конструкторами танки и орудия исправно служили в ней до конца войны. Как выяснилось впоследствии, еще большее значение имели заводы по производству авиационных двигателей и оборудования для самолетов. Гитлер решил добавить их к своей империи. Во Франции и в Великобритании не нашлось никого, кто пожелал бы остановить его, хотя эти действия были тревожным сигналом о надвигающейся войне.

Притязания Гитлера на Судетскую область Чехословакии были основаны на ложных жалобах, что центральное правительство в Праге притесняет проживающее там немецкое меньшинство. Это не соответствовало действительности, но германские газеты, подчиняющиеся Геббельсу, преподали все именно так, как того хотели нацисты. Судетские немцы проживали в приграничных с Германией районах, где имелись мощные оборонительные сооружения, готовые отразить возможное наступление. Чехи были тверды и объявили мобилизацию. Чемберлен, считавший Гитлера трезвомыслящим политиком, с которым можно договориться, предложил ему встретиться. Пожилой премьер-министр, не отличавшийся крепким здоровьем, совершил свой первый в жизни полет на самолете, чтобы встретиться с фюрером в его резиденции в горах в Берхтесгадене. Последовали бесплодные переговоры, и сторонние наблюдатели все больше укреплялись во мнении, что война неизбежна. Наконец в самый последний момент Чемберлен отправил секретное послание итальянскому диктатору Бенито Муссолини с просьбой выступить посредником в переговорах.

В сентябре 1938 года Гитлер, Чемберлен, Муссолини и Даладье, премьер-министр Франции, встретились в Мюнхене, чтобы обсудить притязания Германии. Окончившаяся полным фиаско встреча вызывала в памяти комедии братьев Маркс. Зал переговоров был заполнен официальными деятелями и просто зеваками, пришедшими на бесплатное угощение. Гитлер, Даладье и Чемберлен не знали ни одного иностранного языка, и их переводчики были измучены до предела, работая в постоянной людской толчее. Муссолини сиял из-за того, что владеет немецким, английским и итальянским. Он превратил встречу в шоу и взял на себя роль ведущего. В конце концов в двадцать пять минут первого ночи Мюнхенский договор был подписан.

Чемберлен возвратился из Мюнхена, торжествующе размахивая договором и совместным заявлением, отвергающим возможность войны, утверждая, что он «привез мир этому поколению». Это было чересчур преждевременное утверждение. Мюнхенская встреча была жалкой попыткой Франции и Великобритании сохранить свое лицо, позволив при этом Гитлеру захватить приграничные районы Чехословакии. Заняв расположенные в этих районах оборонительные сооружения, немцы оставили страну беззащитной. Единственным утешением чехам, лишенным права голоса по поводу расчленения их страны, было то, что Великобритания и Франция выступили гарантами новых границ в случае неспровоцированной агрессии. Германии также предложили присоединиться к этим гарантиям, но она отказалась.

Уинстон Черчилль, бунтарь, занимавший в зале заседаний парламента последнюю скамью, выступил в палате общин и сказал: «Мы потерпели полное поражение и оказались в эпицентре двенадцатибалльного урагана… И не думайте, что это конец. Это только начало». Коллеги-парламентарии заглушили его речь свистом и криками.

Последние сомнения в том, что Чемберлен, позволяя Гитлеру ввести войска в Судетскую область, не собирался тянуть время, чтобы осуществить перевооружение английской армии, рассеивает сам Чемберлен. Когда после Мюнхенской встречи лорд Суинтон (в то время государственный секретарь по делам авиации) предложил Чемберлену: «Господин премьер-министр, я поддержу вашу позицию, если вы четко дадите понять, что купили время, необходимое для перевооружения армии» — тот, покачав головой, достал из кармана заявление, подписанное Гитлером, и сказал: «Ну как вы не понимаете — я привез мир».

Большинство членов кабинета министров, а также большая часть британского общества пытались внушить себе, что совместное англо-германское заявление, гласившее, что «народы Великобритании и Германии больше никогда не будут воевать друг с другом», действительно означает «мир этому поколению», как то обещал Чемберлен. Однако, согласно рассказу о встрече самого Чемберлена, когда Гитлер собрался подписать заявление, выяснилось, что чернильница пуста. Более осторожный человек наверняка засомневался бы в искренности германских намерений, если никто не позаботился наполнить чернильницу.

Германские войска, оккупировавшие Судетскую область, относились к чехам с презрением. Семьи, жившие в течение многих поколений в собственном доме, вышвыривались на улицу; им не позволялось забрать домашний скарб и животных. Отряды СС — недавно созданной службы, впоследствии организовывавшей массовые истребления мирного населения в оккупированных районах Польши и СССР, — проверяли на контрольно-пропускных пунктах, чтобы чехи не забирали с собой никаких вещей. Когда Гитлер, совершавший инспекционную поездку, увидел, что чешским беженцам дают суп из армейских полевых кухонь, он спросил генерала Рейхенау: «Зачем мы тратим прекрасный немецкий хлеб на этих свиней?» На самом деле это был чешский хлеб.

Вначале некоторые немцы были поражены действиями частей СС Гиммлера. Один офицер абвера (военной разведки) записал в дневнике: «Части СС ведут себя варварски: убивают, грабят, выселяют. Я видел одну несчастную девушку, изнасилованную девять раз подряд этими выродками, а отец ее был убит… эти люди верят всему, что писали наши газеты о зверствах чехов в отношении наших братьев».

Торжество судетских немцев, поддержавших притязания Гитлера полностью необоснованными жалобами на то, как плохо с ними обращается чехословацкое правительство, оказалось недолгим. После окончания войны всех судетских немцев, дав им на сборы несколько часов, бесцеремонно депортировали в Германию.

9 октября 1938 года, всего через несколько дней после Мюнхена, Гитлер выступил в Саарбрюкене с речью, в которой обрушился с нападками на западные державы и предсказал, что в Великобритании к власти скоро придут поджигатели войны. Это было указание на Черчилля и всех тех, кто выступал против политики умиротворения, проводимой Чемберленом.

В то время, когда мир еще не был опутан сетью электронных средств связи, когда не было спутниковых телефонов, особую важность приобретала личность посла. К несчастью для всех, большинство послов, участвовавших в происходящих событиях, были фигурами мелкого масштаба. В Лондоне Америку представлял Джозеф Кеннеди, отец будущего президента США. Этот человек был помешан на антибританских чувствах и давным-давно решил (и небезосновательно), что Великобритания, столкнувшись с Германией, долго не продержится. Американский посол в Париже видел повсюду большевистские заговоры. Британскому кабинету министров в Берлине приходилось полагаться на своего посла Невила Хендерсона, о ком Уильям Ширер — американский журналист и историк, живший в то время в Берлине, — так написал в примечаниях к своим мемуарам:

Но еще хуже личных предубеждений Хендерсона была его ограниченность как политического деятеля. Сэр Л. Б. Намьер, британский историк, суммировал это так:

«Самовлюбленный, тщеславный, самонадеянный, упрямо цепляющийся за свои необъективные взгляды, он засыпал министерство ворохом длинных телеграмм, депеш и пространных писем, повторяя и переповторяя одни и те же бредовые мысли. Достаточно глупый, чтобы представлять угрозу, но недостаточно тупой, чтобы быть безобидным, Хендерсон показал себя un homme néfaste[252]».

К концу 1938 года угроза надвигающейся войны взвалила на правительство Великобритании экономические заботы. Еще в апреле того же года страна имела золотые запасы в 800 миллионов фунтов — что внешне выглядело очень убедительно. Однако видимость была обманчивой. Эти деньги в основном принадлежали иностранцам, которые искали безопасную гавань для своих капиталов. Угроза войны и то обстоятельство, что Великобритания оказалась к ней не готовой, привели к тому, что за промежуток времени между апрелем и сентябрем 150 миллионов фунтов золотом покинули страну. Британская экономика оказалась не настолько крепка, чтобы выдержать подобную лихорадку. Выплаты за Первую мировую войну все еще лежали тяжким бременем на плечах налогоплательщиков, и это несмотря на то, что военный долг Соединенным Штатам так никогда и не был выплачен. Казначейство постоянно предостерегало, что Великобритания не сможет вести большую войну, которая будет продолжаться три года и дольше. Армия нуждалась в деньгах, но головную боль правительства еще больше усиливала неуклонно растущая стоимость современного оружия.

Нежелание тратить деньги на оборону особенно проявилось на заседании кабинета министров 2 февраля 1939 года, когда государственный секретарь по военным делам Лесли Гор-Бели-ша запросил 81 миллион фунтов на переоснащение шести дивизий регулярной армии и четырех дивизий территориальных войск. Чемберлен выступил против подобных трат, заявив, что решающим фактором в будущей войне будет финансовая мощь Великобритании. Но Франция, опасаясь, что в будущей войне англичане останутся сторонними наблюдателями, настаивала на том, чтобы Великобритания подготовила экспедиционные силы для ведения боевых действий на континенте. В результате было принято решение переоснастить все двенадцать дивизий территориальных сил, но не регулярную армию.

Оккупировав Судетскую область, Гитлер начал всячески подталкивать Словакию — часть расчлененного государства — потребовать независимости. Нацистские требования, предъявляемые пражскому правительству, становились все более и более вызывающими: Чехословакия должна покинуть Лигу Наций, сократить численность армии, объявить вне закона евреев в соответствии с принятыми нацистами Нюрнбергскими постановлениями. Как того и следовало ожидать, в марте 1939 года Германия захватила всю Чехословакию. Богемия и Моравия были объявлены германским «протекторатом». Гитлер приехал в Прагу и провел ночь в Президентском дворце, замке, который должен был стать центром германской администрации. Солдаты и члены нацистской партии, носившие в петлице красно-черную ленту за «неоценимые заслуги» в организации оккупации Судетской области, получили в дополнение «ленточку пражского замка».

Новоприобретенные богатства превратили Германию во вторую в мире державу (после США) по промышленному потенциалу. Все Балканские государства от Югославии до Турции были оснащены чехословацким оружием. Отныне все страны, использующие чехословацкое вооружение, стали зависимы по части запасных частей и обслуживания от расположения Гитлера. Великобритания точно не могла помочь этим странам, поставляя английское вооружение. Английских танков и орудий не хватало самой Великобритании, и они уступали в качестве чехословацкой продукции. Чехословацкая сталь настолько превосходила английскую, что в 30-е годы Великобритания импортировала чехословацкие броневые плиты, необходимые для строительства боевых кораблей.

В Лондоне известие о том, что германские войска вошли в Чехословакию и заняли Прагу, вызвало настоящий шок. По условиям Мюнхенского договора Великобритании пришла пора встать на защиту чехословацких границ. Кабинет министров ждал реакции лорда Галифакса, министра иностранных дел в правительстве Чемберлена. Тот воспринял это известие спокойно. Галифакс, высокий тощий аристократ, стал во главе иностранного ведомства, когда его предшественник, Антони Идеи, выразил несогласие с проводимой Чемберленом политикой умиротворения. Галифакс объяснил, что Великобритания дала гарантии чехам на тот случай, если на них будет оказываться моральное давление. А в сложившихся обстоятельствах обязательства Великобритании автоматически аннулировались.

Чемберлен согласился и обвинил во всем словаков, требовавших создания независимого государства: по его словам, именно это ускорило кризис.

И все же, несмотря на унизительную реакцию на германскую оккупацию Чехословакии, это в конце концов убедило Чемберлена и его кабинет, что Гитлер стремится к мировому господству. Чемберлен осторожно высказал эти мысли в своей речи. Теперь ему нужно было искать союзников, которые выступили бы решительно против следующего акта агрессии. Государственный секретарь Великобритании по военным делам Гор-Белиша обратил внимание на то, что в Чехословакии Гитлер получил вооружение, достаточное для снаряжения 38 пехотных и восьми моторизованных дивизий[253]. (Возможно, это было преувеличением, но двадцать дивизий можно было снарядить точно.)

Министр иностранных дел Великобритании был совсем не тем человеком, кто мог бы стать опорой Чемберлену. В высшей степени религиозный бывший вице-король Индии первый граф Галифакс был представителем элиты старой школы, сноб, бледневший при одной мысли об истинной демократии. По мере того как все больше и больше раскрывалось его поведение, Галифакс становился олицетворением политики умиротворения. Он был готов на очень многое, чтобы ублажить Гитлера, вплоть до того, чтобы отдать ему некоторые из африканских колоний. Именно Галифакс пытался надеть узду на английские газеты, по его мнению, слишком сильно критиковавшие нацизм. При мысли о том, как близок он был к тому, чтобы стать премьер-министром (в 1940 году вместо Черчилля), мороз по коже продирает.

Глава 9

Любая коалиция, противостоящая Гитлеру, должна была включать достаточно сильную армию Польши и нефтяные вышки Румынии. Обе эти страны имели общие границы с Германией, и над обеими нависла угроза захвата, но поляки и румыны недолюбливали друг друга и не хотели становиться союзниками. И те и другие были духовно ближе к нацистской Германии, чем к советской России. Политические убеждения крайне затрудняли подготовку соглашения, объединявшего Россию с убежденными антикоммунистическими правительствами таких стран, как Испания, Португалия, Польша и Румыния. Главная проблема заключалась в том, что эти страны, испытывая сиюминутный страх перед германской агрессией, давно и всерьез боялись советского коммунизма.

Само географическое положение Польши предоставляло Гитлеру оправдание его действий. Созданная после Первой мировой войны Польша с протянувшимся к морю «коридором» отрезала Восточную Пруссию от остальной Германии. Данциг (в настоящее время Гданьск), портовый город, расположенный в этом коридоре, являлся эпицентром кризиса. Населенный в основном немцами, он в надежде избежать конфликтов был превращен в «вольный город», находящийся под международным управлением. В октябре 1938 года, еще до того, как германские войска оккупировали Прагу, Гитлер потребовал, чтобы Данциг вошел в состав Третьего рейха.

В марте 1939 года британский кабинет министров получил убедительные донесения о том, что Гитлер собирается напасть на Польшу. Одно пришло от американского посла в Варшаве и было передано непоколебимым Джозефом Кеннеди, послом США в Лондоне. Другое поступило от Яна Колвина, берлинского корреспондента газеты «Ньюс кроникл», только что выдворенного из Германии за многочисленные связи с антигитлеровскими группировками. Подробный доклад Колвина о германских намерениях был смесью совершенно секретной информации, предположений и явных преувеличений. Некоторые сведения поступили, вероятно, от генерала Франца Гальдера, начальника генерального штаба германской армии[254]. Несомненно, что человек, передавший эти сведения Колвину в надежде заставить союзников оказать сопротивление агрессивным замыслам Гитлера, имел доступ к директиве от 25 марта, посланной Гитлером Браухичу, главнокомандующему армией.

29 марта Колвин принес свой доклад в министерство иностранных дел, где его тотчас же попросили лично доложить обо всем сначала лорду Галифаксу, а затем премьер-министру Чемберлену, решившему, что необходимо продолжать попытки создать антигитлеровскую коалицию, а также предпринять какие-то шаги, чтобы помочь Польше. К 31 марта было подготовлено «временное» заявление. В нем просто говорилось, что в случае военной угрозы Польше Великобритания придет ей на помощь. «Французское правительство уполномочило меня дать ясно понять, что оно занимает такую же позицию», — добавил Чемберлен, и переполненная палата общин встретила это известие восторженными криками.

Чемберлен выглядел нездоровым. Неизлечимая болезнь стиснула его смертельной хваткой, и он, похоже, не до конца осознал всю значимость принятого им решения. Но уже в письме своей сестре, датированном 2 апреля, Чемберлен писал: «А определять, возникла ли угроза, будем мы сами». Газетный магнат лорд Бивербрук в анонимной статье, опубликованной в принадлежащей ему «Ивнинг стандарт», трактовал обязательства Великобритании еще более вольно. Он считал, что Великобритания не обязана вмешиваться в случае незначительных территориальных изменений: например, если Германия настоит на прокладке через территорию Польши автобана, который свяжет ее с Восточной Пруссией, или же потребует передачи ей Данцига, можно будет не спешить на помощь Польше.

Подобные интерпретации опровергло министерство иностранных дел в своем заявлении от 3 апреля, в котором говорилось, что Великобритания в случае возникновения военной угрозы Польше не будет оказывать на нее давление. Если поляки попросят о помощи, они ее получат. Впоследствии выяснилось, что министр иностранных дел Польши пригрозил отменить свой визит в Лондон, если позиция Великобритании не будет прояснена. Для тех, кто хочет определить момент, когда война стала неизбежной, — вот точная дата. Курок был спущен, когда министерство иностранных дел, желая избежать конфликта, который вызвала бы отмена визита, обнародовало это заявление.

Меньше чем через неделю после импульсивного высказывания Чемберлена пришло известие, что Италия — до сих пор считавшаяся Чемберленом противником германской экспансии в Европе — вторглась в Албанию, маленькую страну, и так практически находившуюся под мандатом Италии. Эта новость породила волну тревоги, захлестнувшую всю Европу. В те времена европейские правительства были еще более скрытны, чем сейчас, и в темноте официального молчания начала быстро расти плесень слухов. Совместного нападения германского и итальянского диктаторов ждали с минуты на минуту. Паникеры пугали всех заявлениями, что война начнется с бомбардировок Лондона и Парижа.

Нападения не последовало, но за ту зиму 1938/39 года настроение англичан переменилось. Видевшее гораздо дальше политиков, население Великобритании стало сознавать неизбежность войны. Во всем мире лишь единицы понимали, что в стране отсутствуют финансовые ресурсы, необходимые для ведения полномасштабной войны. Все были уверены, что Великобритания, за спиной которой стоит огромная империя, обладает силой и богатством, чтобы играть роль мирового жандарма. В любом случае, грядущая война будет вестись во Франции, обладающей самой сильной армией в мире, обороняющей неприступную линию Мажино. Господствующим настроением в обществе стало то, что «Гитлера необходимо остановить». Возможно, слишком часто это произносилось с испуганной покорностью, но все же произносилось. Восторга было мало. Слишком многие еще живо помнили предыдущую войну, чтобы радоваться перспективе повторять все заново. И тем не менее общество было пропитано духом мрачной решимости, отличительной чертой англичан. Пацифисты, проповедовавшие идеи мира на каждом углу, все с большим трудом находили сочувствующих слушателей.

В ответ на всеобщие опасения разрушительных бомбардировок было решено перевести часть противовоздушной обороны на круглосуточное дежурство. Лондонцы увидели, как ночное небо исполосовали лучи прожекторов. Те, кто знал, куда смотреть, обнаружили 3,7-дюймовые зенитные орудия, укрытые за брустверами из мешков с песком, с расчетами в стальных касках. Но основу зенитной артиллерии составляли устаревшие 3-дюймовые орудия. Начались жалобы на соседство артиллерийских позиций, поступавшие от секретарей гольф-клубов, фермеров, директоров парков, муниципальных советов и простых жителей. «Практически все подобные протесты были удовлетворены», — с горечью констатирует главнокомандующий войсками ПВО.

11 апреля лорд Горт, начальник генерального штаба, предупредил государственного секретаря по военным делам Гора-Белишу, что не может поддерживать боевую готовность противовоздушной обороны с имеющимися у него в наличии людьми. Правительство должно призвать в армию резервистов, объявив частичную мобилизацию. Единственной альтернативой этому является принятие парламентом закона о призыве мужчин на военную службу в мирное время. Горт слышал речь Гора-Белиши 31 марта о необходимости введения обязательной воинской повинности и знал, что тот с пониманием отнесется к его просьбе.

Для Великобритании призыв гражданских лиц на военную службу был очень болезненным шагом. Обязательная воинская повинность уже вводилась во время прошлой войны, вызвав резкое недовольство общества. Чемберлен был против призыва в армию, потому что его предшественник обещал избирателям не вводить его ни при каких обстоятельствах до следующих выборов и Чемберлен повторил это обещание. Он также боялся яростного сопротивления со стороны пацифистски настроенной лейбористской оппозиции и профсоюзов. Хватаясь за соломинку, премьер-министр предложил неосуществимую схему, по которой обслуживать объекты ПВО должны были территориальные войска (состоящие из добровольцев, имеющих основную работу). Армия была категорична: территориальные части ПВО и так уже перегружены работой, солдаты не успевают справляться со своими военными, а также гражданскими обязанностями. В конце концов лорда Галифакса также удалось убедить в необходимости введения обязательной воинской повинности, и Чемберлен сдался.

Он выдал это за собственную мысль, хотя слово «призыв» старательно избегалось, рекруты именовались «милиционерами», обязанными пройти военную подготовку. Предложение объявить «чрезвычайное положение» было отвергнуто из опасений, что это окажет катастрофические последствия на финансовые рынки лондонского Сити.

Знаменуя торжество политики над здравым смыслом, Социалистическая лейбористская партия и либералы проголосовали против введения этой обязательной военной подготовки. Но тори смогли собрать достаточно голосов, чтобы провести это предложение через палату общин с большим перевесом: 380 против 143. По крайней мере 30 членов парламента и почти все газеты высказались за формирование нового правительства из представителей всех партий. Чемберлен оставался непреклонен.

23 апреля после одобрения кабинета министров казначейство выделило армии денег на самые неотложные нужды, но это было далеко не то же самое, что необходимое снаряжение. Читая список остро необходимых вещей, которые просто нельзя было купить в готовом виде на складе, и сознавая, как близко к войне подошла Великобритания, испытываешь холодную дрожь.

В ответ на вопросы, поставленные английским послом в Москве, кабинет министров получил изумивший всех длинный перечень предложений, выдвинутых Максимом Литвиновым, министром иностранных дел Сталина. Литвинов, образованный опытный дипломат, исколесивший весь мир, по национальности был еврей и был женат на уроженке Великобритании. Он неизменно выступал за усиление связей с Великобританией и Францией. Теперь Литвинов предлагал заключить договор между СССР, Великобританией и Францией на пяти-или даже десятилетний срок, обеспечивающий взаимные гарантии на случай агрессии со стороны Германии. Такой откровенный язык поверг в ужас английских министров. В гарантиях, выданных Великобританией Польше, старательно избегалось упоминание Германии: а что, если русско-английское соглашение выведет Гитлера из себя? И уж точно оно расстроит все остальные европейские страны, которым угрожает Германия. Поляки от русско-английского пакта презрительно отвернут нос: они уже ясно дали понять, что не позволят частям Красной армии пересечь границу Польши даже для того, чтобы помочь отразить германское вторжение. А прибалтийские государства? А Соединенные Штаты и доминионы? Соглашение с Советами повлияет на все без исключения международные связи Великобритании.

Французское правительство было готово изучить предложения русских и постараться найти слова, которые бы удовлетворили Лондон, но Чемберлен боялся, что известия о советских предложениях, просочившись за стены Уайтхолла, станут известны избирателям. Сообщая о них лидерам лейбористов, он взял с них слово сохранить разговор в строжайшей тайне.

Предложения русских заставили крепко задуматься английских министров. Кабинет запросил мнение высшего командования сухопутных сил, авиации и флота не один, а два раза. Во втором докладе военачальники значительно изменили свои точки зрения, и министры перестали совсем в чем-либо разбираться. В частном письме Чемберлен писал, что «испытывает глубочайшее недоверие к России». В то время как война неотвратимо надвигалась, лорд Галифакс просуммировал полное смятение этих людей, на которых с надеждой смотрела вся Великобритания, словами «нам нужно тянуть время».

Англичане все больше и больше запутывались в хитросплетении слов, выдвигая контрпредложения, которые Сталин находил еще более противоречивыми и неудовлетворительными. В конце концов косные чиновники министерства иностранных дел осознали, что если они и дальше будут не называть Германию явно в тексте соглашения, дело закончится тем, что Великобритания даст гарантии всем против всех. Русские, видя, что англичане не торопятся, заподозрили, что они хотят затянуть переговоры до бесконечности. Сталин, у которого были шпионы в высших правительственных кругах практически всех европейских стран, пришел к убеждению, что Великобритания и Франция вступят в боевые действия только в том случае, если сами подвергнутся агрессии, и решил, что спасение для России может принести только договор с ее заклятым врагом — нацистской Германией.

До сих пор не угасли споры по поводу того, кто первый, Гитлер или Сталин, выдвинул предложение заключить договор о ненападении. До прихода Гитлера к власти Германия была крупнейшим импортером Советского Союза, в свою очередь поставляя ему почти половину экспорта. Доктрина Гитлера и его шумная злобная пропаганда буквально удушили взаимную торговлю. Программа перевооружения армии настолько истощила экономику Германии, что в январе 1939 года директор Рейхсбанка должен был испрашивать санкцию Гитлера на все расходы. Германская экономика развивалась по опасному экстенсивному пути, в то же время по причинам как экономическим, так и политическим Германии становилось все труднее и труднее получать иностранные кредиты.

С другой стороны, Советский Союз постоянно намекал на то, что его очень устроил бы возврат к тому объему товарооборота, что был у него с Германией до Гитлера. Таким образом, две великие державы толкала навстречу необходимость торговых связей. Некоторые источники, в том числе советские историки, настаивают на том, что идею Советско-Германского пакта о ненападении, подписанного в августе 1939 года, впервые выдвинул Гитлер. Они ссылаются на длинный разговор, состоявшийся у Гитлера с советским послом на приеме в Берлине в январе 1939 года.

Празднование Нового года было отложено на 12 января для того, чтобы оно смогло пройти в новом роскошном здании Рейхсканцелярии, построенном архитектором Альбертом Шпеером на Фоссштрассе. Дворец сверкал полированным мрамором, мозаиками и бронзой. Кабинет Гитлера, длиной 80 футов и с 60-футовым потолком, был спроектирован так, чтобы подавлять посетителей, которым предстояло пройти по вытянутому помещению к огромному мраморному столу фюрера. На праздничном приеме папский нунций, дуайен дипломатического корпуса, обратился к Гитлеру с речью, пожелав ему счастья и успехов в новом году. Как только краткая официальная церемония окончилась, Гитлер на глазах у всех присутствующих отвел в сторону советского посла и проговорил с ним больше тридцати минут. В свете торжественного дипломатического приема это было красноречивым свидетельством того, что Германия хочет изменить приоритеты своей внешней политики. На самом деле это было ответом на встречу советских и германских торговых экспертов, состоявшуюся в Берлине 22 декабря, и последующее одобрение Сталиным выделения кредита в 200 миллионов рейхсмарок.

Вряд ли стоит удивляться, что сообщения о надвигающемся русско-германском торговом соглашении появились и во Франции и в Великобритании. В «Ньюс кроникл» от 27 января появилась более подробная статья, в которой предполагалось, что Советско-Германский договор неизбежен. Эта статья была написана Верноном Бартлеттом, известным своими тесными связями с советскими официальными кругами, и русские газеты перепечатали ее без комментариев. Возможно, расчеты Гитлера на тот вклад в германскую экономику, который привнесут Австрия и Чехословакия, ослабили его стремление заключить договор со Сталиным, ибо только в Страстную Пятницу 7 апреля Иоахимм фон Риббентроп, министр иностранных дел Германии, поручил Петеру Кляйсту, эксперту из своего аппарата, установить контакт с советскими дипломатами, чтобы ускорить продвижение переговоров. Все специалисты сходятся во мнении, что у Риббентропа не было ни таланта, ни знаний, ни опыта; работа над Советско-Германским договором о ненападении стала вершиной его карьеры.

Через несколько дней Кляйст уже чаевничал с Георгием Астаховым, бородатым советским поверенным в делах в Берлине, имевшим право встречаться с иностранцами и оставаться с ними наедине. Через десять дней советский посол в Берлине посетил министерство иностранных дел. Он поинтересовался, можно ли рассчитывать на то, что контракты на поставки вооружения с концерном «Шкода» будут соблюдаться теперь, после оккупации Чехословакии германскими войсками. Посол признался, что в действительности советское правительство хочет проверить, действительно ли Германия собирается возобновить торговлю с Россией.

На Первомайском параде в Москве Сталин встретил своего министра иностранных дел подчеркнуто холодно. Айви Литвинова, жена министра, уроженка Англии, воскликнула: «Черт бы побрал этого дурака Чемберлена!» — и все те, кто мог разбираться в едва уловимых предзнаменованиях советской внешней политики, заключили, что отныне взгляд Сталина обращен на Берлин. Французская и британская делегации, прибывшие в Москву для переговоров, подтвердили опасения Сталина. В них отсутствовали хоть сколько-нибудь значимые фигуры, и, вместо того чтобы прилететь самолетом или прибыть на борту быстроходного боевого корабля, делегации пять дней качались на волнах на борту древнего пассажирского лайнера «Сити оф Эксетер».

Придя в германское министерство иностранных дел за ответом на запрос о контрактах со «Шкодой», Астахов заметил, что новый министр в правительстве Сталина, Вячеслав Молотов, также является председателем Совета министров, то есть уступает влиянием одному только Сталину. В отличие от своего предшественника Молотов не был евреем, и это тоже было сигналом нацистам. Правда, у него была жена-еврейка, но это держалось в строжайшей тайне.

Молотов был человеком «выдающихся способностей, но при этом хладнокровно безжалостным», как написал в военных мемуарах Черчилль, добавивший, что «похожая на пушечное ядро голова, черные усики и проницательные глаза Молотова, его каменное лицо, великолепные ораторские качества и невозмутимость свидетельствовали о его способностях и мастерстве». Настоящая фамилия Молотова была Скрябин; племянник знаменитого композитора, он в детстве учился музыке, но потом занялся политикой и стал полностью зависим от мыслей и взглядов Сталина. Его назначение на пост министра иностранных дел было сигналом нацистам, что отныне они имеют дело с самим Сталиным.

Следующий внезапный прорыв вперед в переговорах произошел, когда Риббентроп предупредил Гитлера о возможности заключения военного договора России с Францией и Великобританией. Нацисты до сих пор не выходили за рамки обсуждений вопросов торговли, но это неожиданное развитие событий вынудило Риббентропа вновь отказаться от обычных каналов и направить личного представителя, чтобы тот поторопил ход переговоров. Астахов принял приглашение отужинать в отдельном кабинете в «Эвесте», уютном небольшом ресторанчике в центре Берлина, где было изобретено блюдо «бифштекс по-голштински», названное так в честь знаменитого дипломата эпохи Бисмарка. Посланник Риббентропа и его собеседник проговорили далеко за полночь, и разговор больше не ограничивался одной торговлей. Были обсуждены, и притом весьма успешно, все темы, представляющие обоюдный политический и экономический интерес.

Теперь настал черед Германии нетерпеливо подталкивать переговоры вперед, и Советы добились удовлетворения почти всех своих условий. Когда Астахов заподозрил истинные мотивы немцев, его отозвали и посадили в тюрьму, где он и скончался в 1941 году. Существовало прекрасное объяснение нетерпеливости немцев. Договор должен был быть оглашен до начала германского вторжения в Польшу, а военные действия необходимо было завершить до начала зимних дождей.

20 августа Гитлер послал телеграмму Сталину с просьбой принять германского министра иностранных дел Риббентропа, направляющегося в Москву. Эта личная просьба, направленная непосредственно Сталину, а также то, что Гитлер обращался к нему как к главе государства, в то время как он формально был лишь секретарем коммунистической партии, было весьма кстати. Летом 1939 года, как и за год до этого, на Дальнем Востоке произошли столкновения Красной армии с японскими войсками. Сталин, как и Гитлер, больше всего боялся войны на два фронта, и для того чтобы избежать ее, был готов поверить даже Гитлеру.

Предупреждения о готовящемся пакте Гитлера — Сталина, а также то, как два диктатора договорились разделить Польшу надвое, шли как в Лондон, так и в Париж. Генерал Карл Боденшатц, однополчанин Геринга времен Первой мировой войны, затем ставший его доверенным лицом в ставке Гитлера, раскрыл замыслы Германии французскому авиационному атташе в Берлине, а затем связался с британским министерством иностранных дел. Доктор Карл Герделер, один из наиболее активных антифашистов, также предупреждал западные державы. Британское министерство иностранных дел игнорировало все подобные сообщения, рассматривая их как попытки помешать переговорам Великобритании с Россией.

Гитлер был уверен, что Молотов подпишет пакт о ненападении. Настолько уверен, что 22 августа в своей резиденции в горах в Берхтесгадене обратился к высшему военному командованию по поводу предстоящего вторжения в Польшу: «Наши противники [французы и англичане] — это жалкие трусливые черви. Я видел их в Мюнхене… Впоследствии победителя не спрашивают, говорил ли он правду… Закройте свои сердца для жалости. Будьте жестокими… Сильный всегда прав».

На следующий день в Москве был подписан Советско-Германский договор о ненападении. В соответствии с вероломной феодальной природой обоих режимов многие из важных статей держались в строжайшей тайне. Риббентроп был обнадежен теплым приемом, который получили в Москве он сам и сопровождавшая его делегация. «Я все равно что был окружен старыми партийными товарищами», — сказал он. Состоялся званый ужин. Все много ели и пили, Сталин провозгласил тост за Гитлера и сказал, что ему известно, как сильно немецкий народ любит своего фюрера.

Подобно чикагским гангстерам, Гитлер и Сталин разделили Восточную Европу на две сферы влияния, договорившись, что у себя каждый может делать все, что ему заблагорассудится. Территория, доставшаяся Сталину, включала в себя прибалтийские государства и Финляндию, а в Польшу должны были вторгнуться войска обеих держав, разделив ее территорию приблизительно пополам.

Как только было объявлено о подписании договора, журнал «Лайф» связался по телеграфу с высланным из России Львом Троцким, проигравшим Сталину в борьбе за наследство Ленина, и попросил его изложить свое мнение по этому поводу. Из Мехико пришел пророческий ответ: «[Сталин] видит отчетливо вблизи, но в исторических масштабах он слеп. Изворотливый тактик, он не является стратегом».

Сталин в отличие от Гитлера чтил Советско-Германский договор. Сразу же после его подписания русские зерно и нефть, а также железная руда, марганец и хлопок потекли в Германию. Члены коммунистических партий во всех странах мира (а многие из них были вынуждены скрываться в подполье) послушно изменили свои политические взгляды и привели свою деятельность в соответствие с новым договором. Отныне коммунисты должны были выступать против любых попыток приструнить Гитлера. С началом войны коммунисты во Франции и Великобритании сосредоточили все свои усилия на борьбе против военной политики своих стран, призывая солдат союзных армий не воевать с Гитлером, так как это является предательством интересов рабочих.

Гитлер мастерски подготовился к военным действиям против Польши. Он убедился, что Великобритания и Франция не выступят против него, и именно на этой уверенности были основаны его требования к польскому правительству. Некоторые историки утверждают, что Гитлер и не собирался добиться от Польши каких-либо уступок; ему была нужна стремительная быстротечная война, которая продемонстрировала бы всему миру военную мощь Германии.

Узнав о предстоящей ратификации пакта Гитлера — Сталина, Чемберлен отозвал из летнего отпуска парламент. В своей речи в палате общин 24 августа он сказал: «Я не пытаюсь скрыть от вас то, что известие об этом явилось для правительства полной неожиданностью, и неожиданностью крайне неприятной». Чемберлен поведал о том, как 11 августа была встречена прибывшая в Москву англо-французская делегация, а Советы тем временем вели секретные переговоры с нацистами. Вероятно, негодование Чемберлена вызвало у Сталина улыбку. Коварство и обман были неотъемлемой частью политики коммунистического диктатора. Возможно, Гитлер тоже улыбнулся. Какова теперь вероятность, что у «червей» хватит глупости объявить войну?

Немцы не могли понять, что даже о Чемберлена нельзя вытирать ноги вечно. Пришло время выпрямиться во весь рост и при необходимости вступить в бой. Однако Великобритания еще не была готова к войне, у нее не было достаточно сил и денег для того, чтобы начать воевать. Перед Чемберленом стояла неразрешимая задача. Его очень тревожило то, как ход событий повлиял на быстрое истощение золотых запасов Великобритании: 30 миллионов фунтов было вывезено из страны за один день. Обсуждался вопрос об установлении контроля за валютными операциями (чтобы помешать конвертации фунта стерлингов в другие валюты), но правительство ограничилось лишь тем, что удвоило процентную ставку, доведя ее до 4 процентов, и обратилось с просьбой к деловым кругам не приобретать акции иностранных компаний и не вывозить капитал из страны. Несмотря на все свои опасения, Чемберлен постарался ясно выразить свою точку зрения. Он написал Гитлеру:

Но даже это не убедило Германию в том, что англичане собираются воевать. Гитлер сказал Геббельсу, что Чемберлен подаст в отставку. Геббельс, человек более хитрый, записал в своем дневнике: «Полагаю, скорее польское правительство подаст в отставку под нажимом Англии. Для Англии это единственный шанс выпутаться из этой заварухи, не вступая в войну». Германская армейская верхушка также была уверена в этом. Генерал Гальдер, начальник генерального штаба, записал в своем дневнике:

Германская армия вторглась в Польшу рано утром в пятницу 1 сентября 1939 года. В течение всего этого и следующего дней Лондон давил на Париж, требуя объявить войну. К вечеру в субботу появились слухи о том, что последуют новые уступки. В 10.30 вечера члены парламента разыскали Чемберлена, ужинавшего вместе с Галифаксом. На улице бушевала гроза. Парламентарии потребовали от премьер-министра действий. В воскресенье утром Чемберлен выступил по радио с обращением к нации, объявив о начале войны и сказав: «Мы будем сражаться против сил зла, против жестокости, вероломства, несправедливости, угнетения и преследования». В то время, пока он был в эфире, в Лондоне завыли сирены, предупреждающие о воздушном налете. Американский посол поспешил в бомбоубежище вместе с женой и двумя сыновьями. Кеннеди был уверен, что Великобритания не сможет долго противостоять военной мощи Германии.

Персонал германского посольства в Лондоне сирены нисколько не напугали. Во время воздушной тревоги на коммутатор в министерстве иностранных дел пришел прямой срочный вызов из германского посольства с просьбой связаться с лордом Галифаксом. Этот звонок вызвал некоторое замешательство, так как он пришел всего через несколько минут после объявления войны. Попытки связаться с Галифаксом в его кабинете оказались тщетными, так как он уже ушел оттуда. Известив об этом германское посольство, англичане спросили, не сможет ли заменить Галифакса его заместитель. Да, ответил представитель посольства, они просто хотели попросить о том, чтобы в их отсутствие позаботились о живущей в посольстве старой черной собаке, которую нельзя забрать в Германию. Когда лорд Галифакс наконец появился в министерстве, ему передали эту просьбу, и он тотчас же отдал распоряжение присматривать за собакой.

Уинстон Черчилль, назначенный утром в воскресенье первым лордом адмиралтейства, отправился с женой в Вестминстер, где жил его зять, комик Вик Оливер. Они выпили шампанского «за победу», после чего Черчилль, вздремнув, отправился в адмиралтейство, чтобы приступить к работе.

Франция, в которой обязательная воинская повинность была давно устоявшейся нормой жизни, вступила в войну, имея армию численностью 2,7 миллиона человек, большинство из которых были резервисты. Их задачей была защита своей страны, и многим предстояло нести службу в неуютных подземных казематах линии Мажино, где царил нездоровый климат. И призывники, и резервисты были плохо вооружены и плохо обучены, и почти все роптали по поводу того, что их оторвали от дома.

В 1939 году танки «Хочкисс» и «Сомуа», состоявшие на вооружении французской армии, ничем не уступали танкам других ведущих мировых держав, а 47-миллиметровое орудие, установленное на «Сомуа», превосходило все то, что имелось у немцев. И численностью французские танковые войска нисколько не уступали германским. Но французские генералы никак не могли сойтись во мнении, как использовать танки. В 1939 году они все еще экспериментировали, не только с составом танковых дивизий, но и с тем, как использовать их на поле боя. Танки использовались рассредоточенно, на них возлагались разведывательные функции или же они придавались пехотным частям. В 1939 году, когда были созданы три настоящие танковые дивизии, произошел уклон в противоположную сторону, и чрезмерно большое относительное количество танков сделало эти соединения неуклюжими и уязвимыми.

Для того чтобы получить мощные эффективные бронированные силы, необходимо смешать компоненты в нужной пропорции. Германские танковые дивизии напоминали миниатюрные мобильные армии, включающие в свой состав пехотные части, инженерные подразделения, противотанковые батареи, артиллерию и зенитную артиллерию. Подобные войсковые соединения, посаженные на колесную или гусеничную технику, были способны быстро реагировать на постоянно меняющуюся обстановку на поле боя. Германия подготовила десять таких дивизий для вторжения в Польшу[255].

Профессиональная французская армия коренным образом отличалась от массы солдат, набиравшихся по призыву, и была обособлена от них. Регулярные войска по большей части размещались за пределами метрополии в колониях, в Африке и в Индокитае, где делались карьеры. Офицерский корпус, элита страны, не считал, что армии следует дистанцироваться от политической жизни. Очень немногие офицеры считали правление социалистов, пришедших к власти во Франции в 30-е годы, успешным; монархические и правоэкстремистские идеи находили поддержку в самых высших слоях армии. Большинство офицеров было уверено, что со временем армии предстоит играть более активную роль в политической жизни страны.

Народ Франции был разобщен; многочисленные фашистские, коммунистические, социалистические и монархические движения разделили все слои общества. После подписания Советско-Германского пакта в августе 1939 года Москва приказала коммунистам не участвовать в войне против Гитлера. Эти различия во взглядах означали, что французы вступили в войну, не видя перед собой цели, которая к тому времени уже до некоторой степени объединила англичан. Французское правительство объявило Германии войну под сильным нажимом Великобритании и с большими сомнениями. Национальной ассамблее даже не было предложено голосовать по поводу объявления войны. Парламентариев просто попросили без обсуждения проголосовать за одобрение того, чтобы Франция «выполнила свои международные обязательства». Некоторых левацких лидеров, пожелавших выступить, заставили замолчать. Сразу же вслед за объявлением войны все политические экстремисты, а также противники войны, в том числе и весьма умеренные, были взяты под стражу.

Договор, заключенный с Польшей, требовал от Франции в случае начала войны развернуть боевые действия на западе. Руководить этой операцией было поручено генералу Морису Гамелену, 68-летнему главнокомандующему французской армией, оказавшему катастрофическое влияние на внешнюю политику страны в предвоенные годы. «Низенький, коренастый, слегка полноватый, с крашеными волосами, он, если бы не военная форма, вполне мог сойти за благопристойного аббата…» Гамелен буквально запретил любые рассуждения по поводу моторизации и механизации армии, сказав, что все лекции и статьи на эту тему должны утверждаться высшим военным руководством. Хотя близко знакомые с ним считали, что Гамелену недостает ни ума, ни решительности, мир почему-то считал его высококлассным военным специалистом. Вероятно, именно поэтому он решил обойтись без штаба.

Дать отпор нацистам было необходимо еще в марте 1936 года, когда Гитлер, поправ условия Версальского договора, оккупировал демилитаризованную Рейнскую область. Несмотря на то что правительство Великобритании в то время было настроено крайне нерешительно, премьер-министр Франции Сарро и министр иностранных дел Фланден потребовали от Гамелена очистить Рейнскую область от германских войск, но тот отказался, объяснив, что Германия имеет 22 боеспособных дивизии. На самом деле у нее было только три дивизии. Впоследствии выяснилось, что немцы имели приказ немедленно отступить в случае сопротивления, и именно об этом поступке, совершенном в соответствии с политикой умиротворения, больше всего сожалел Идеи.

Гамелен принимал решения и лишь после этого придумывал обоснования. Именно его невысокое мнение о чехословацкой армии повлияло на решение Союзников уступить Гитлеру в Мюнхене. Он убеждал политических лидеров Франции и Великобритании, что «Западная стена» — линия германских пограничных укреплений, именуемая в английской прессе «Линией Зигфрида», — задержит продвижение французской армии и даже заставит ее отойти к линии Мажино. На вопросы о силе французской армии Гамелен начинал превозносить ее мощь, искусно добавляя такие тревожные оговорки, как «это будет современный вариант битвы на Сомме». Подобных заявлений было достаточно, чтобы политики подписали любой навязанный Гитлером документ.

Однако когда наступил черед следующего кризиса, Гамелен не стал выражать сомнений по поводу боеспособности польской армии. Он считал ее грозной военной силой, и это убеждение позволило ему в случае начала военных действий напасть на Германию через три дня после мобилизации во Франции. По расчетам, война на два фронта должна была вынудить Германию распылить силы, и поляки получали возможность защищаться. И 7 сентября 1939 года восемь французских дивизий — в том числе две моторизованные и пять танковых батальонов — двинулись вперед и заняли район между линией Мажино и Западной стеной. Германские войска отошли назад, оставив около 200 квадратных километров территории и с полсотни деревень, покинутых жителями, но обильно напичканных минами и ловушками. Военные корреспонденты ликовали, описывая выдающиеся победы французской армии и прорыв в глубь Германии. Их слова подкрепляли фотографии и кадры кинохроники.

По мере приближения конца сентября раскрывалась истинная сущность «Саарского наступления» — это был лишь пропагандистский трюк. Французская армия отошла назад, потеряв 27 человек убитыми и 22 ранеными, а также несколько самолетов. К концу октября стороны вернулись на исходные позиции. Теперь, когда нам известен боевой дух Гамелена и его склад ума, кажется весьма вероятным, что «Саарское наступление» было поставлено специально для того, чтобы показать обоснованность опасений, высказанных Гамеленом французскому правительству по поводу вступления в войну на стороне Чехословакии.

Всего через неделю после начала войны канцлер казначейства привел на заседании кабинета министров страшные факты: финансовое положение Великобритании отчаянное, гораздо хуже того, что было в 1914 году. Союзник Франция также находится в более худшем положении, а три государства, бывших союзниками в предыдущую войну — Россия, Италия и Япония, — теперь стали потенциальными врагами. Общие золотовалютные ресурсы Великобритании составляли 700 миллионов фунтов, и надежды увеличить эту цифру были ничтожно малы. К тому же поскольку после Первой мировой войны правительство отказалось выплачивать долги Соединенным Штатам, все дальнейшие закупки необходимо было оплачивать наличными. Несомненно, все присутствующие на заседании поняли прозрачный намек канцлера: единственным шансом спасения является вступление Америки в войну на стороне Союзников. И произойти это должно как можно скорее.

Две недели весь мир наблюдал за тем, как германские армии прокладывают себе дорогу в глубь Польши. Затем последовал финал-гротеск: Красная армия хлынула через восточную границу. Всем стало понятно — для этого стоило лишь взглянуть на карту, — что если Германия и Россия дружны настолько, что организуют совместное наступление на Польшу, то их дружба позволит германской армии оставить на польской границе лишь чисто символические силы, а остальную мощь своей военной машины, перегруппировав, бросить на Запад.

Впервые мир получил возможность увидеть в деле новую германскую армию, использующую как новые, так и старые виды оружия и методы ведения войны. Исход кампании в Польше был решен тем обстоятельством, что германская армия ехала на войну по железной дороге. Приграничные железнодорожные узлы были стартовыми площадками захватчиков. Бронированные и моторизованные соединения составляли всего около одной шестой части сил вторжения; в остальном это была та же медленно тащившаяся на конной тяге армия, которая была на фронтах Первой мировой войны. Лишь десять процентов армии было посажено на гусеницы и колеса, но даже эта попытка механизировать наступающие части была выполнена только после того, как в 1939 году для военных нужд было реквизировано 16 тысяч гражданских автомобилей. Автомобильная промышленность Германии в предвоенные годы совершила огромный количественный скачок, но ей так и не удалось полностью обеспечить транспортными средствами армию. Да и качество германских автомобилей оставляло желать лучшего. Лишь очень немногие германские автомобили могли переносить тяготы армейской жизни. Однако для «молниеносной войны» подобные мелочи не имели значения. К тому времени, как снаряжение развалится, враг уже будет разгромлен.

Германские армии вторглись в Польшу с запада и севера, а также с юга, используя базы в Чехословакии. Географическое положение Польши и то обстоятельство, что исторически угроза для нее исходила как с запада, так и с востока, мешали созданию эффективной оборонительной системы. Подобно французам, поляки не желали отдавать неприятелю большие территории, поэтому все оборонительные сооружения были построены вдоль границы в надежде задержать германские армии, выиграв время, необходимое для того, чтобы отмобилизовать армию и организовать контрнаступление, а также для того, чтобы Великобритания и Франция обрушились на Германию с запада.

Впервые мир увидел упредительные воздушные налеты, с которых теперь начинаются почти все войны. Германская разведка — как наземная, так и аэрофотографическая — подготовила список целей, и, несмотря на непогоду, «Люфтваффе» удалось уничтожить большую часть польской авиации в первые часы войны. Налеты бомбардировочной авиации среднего радиуса действия на польские города помешали осуществить в полном объеме мобилизацию армии. На передовой роль артиллерии выполняли пикирующие бомбардировщики «Штука»: в школах от летчиков требовали 50-процентного попадания в круг с радиусом 25 метров. (Stuka — сокращение от немецкого слова Sturzkampfflugzeug — «пикирующий бомбардировщик». Это название могло применяться в отношении любого самолета подобного класса, но преимущественно его использовали для обозначения бомбардировщика «Юнкерс Ю-87».)

Польская армия, особенно авиация, сражалась стойко, но она не имела оснащения для того, чтобы вести современную войну. С помощью бронированных дивизий германская армия прорвала фронт. Следом за ними в брешь проникли обычные пехотные части, окружившие польские войска в два кольца, одно внутри другого. Вторые клещи сомкнулись на семнадцатый день кампании в Брест-Литовске, центральном городе Восточной Польши. В тот же день Красная армия перешла восточную границу Польши. Борьба еще продолжалась, но исход войны был предрешен.

Немцы, всегда готовые учиться, тщательно разобрали итоги кампании. В первую очередь выяснилось, что необходимо улучшить снабжение горючим и боеприпасами быстро продвигающихся вперед частей. Командирам батальонов и полков было предписано находиться ближе к передовой. Артиллерию надо было выдвигать вперед значительно быстрее. Легкие танки — T-I и Т-II — понесли очень большие потери — из строя выбыло соответственно 89 и 83 процента машин; в то время как потери среди средних танков T-III и Т-IV были всего 26 и 19 процентов. Все заводы были переориентированы на выпуск средних и тяжелых танков; легкие танки были переоборудованы для разведывательных целей и управления боем; часть машин были переделаны в самоходные противотанковые орудия. Все нововведения были направлены на то, чтобы в следующий раз удар получился более мощным и более стремительным. Для военных, считавших, что мобильные силы революционизируют военное искусство; польская кампания была слишком ортодоксальной. Они жаждали блицкрига.

Шестой виконт Горт, наследственный пэр Ирландии, назначенный командующим Британскими экспедиционными силами, к нововведениям относился осторожно. Большую часть Первой мировой войны он прослужил штабным офицером, но, направленный на передовую в составе гренадеров, Горт проявил себя бесстрашным командиром. К концу войны он собрал поразительную коллекцию наград за личное мужество: «Крест Виктории», три ордена «За отличную службу» и «Военный крест». В 1937 году боевой послужной список Горта сыграл важную роль в его назначении начальником Имперского генерального штаба, высшим военачальником Великобритании. Горт стал самым молодым военным, занявшим эту должность; ему было присвоено внеочередное звание, для того чтобы он смог обойти таких опытных генералов, как Брук, Дилл и Уэйвелл. Горта лично выбрал Лесли Гор-Белиша, военный министр, хотевший влить в армию новые жизненные силы. История показала, что выбор его не был удачным.

В сентябре Горт ушел с поста начальника Имперского генерального штаба на еще более заветную должность — командующего БЭС. К тому времени он успел нажить себе множество врагов, в их числе был и его шеф Гор-Белиша. Именно разлад между Гором-Белишей и самым высокопоставленным генералом позволил армейской верхушке начать кампанию против министра. Особо неприятный привкус этой грязной интриге придавало то обстоятельство, что Гор-Белиша был еврей. В конце концов генералитет разделился, а Горт — чьи подчиненные, такие, как неукротимый Алан Брук, не отличались особой преданностью — так и не стал сильнее. После Дюнкерка, когда Горту потребовались влиятельные друзья, он не смог найти ни одного.

Считалось, что «Толстяк» Горт — именовавшийся в английской прессе не иначе как «Тигр» Горт — отвечает за Британские экспедиционные силы непосредственно перед королем и правительством. В действительности он был только командующим армией — одной из нескольких армий. Генерал Морис Гамелен, верховный главнокомандующий, рассматривал БЭС лишь как вспомогательную составляющую своей западной линии обороны, но Горт не предпринимал никаких шагов, предварительно не проконсультировавшись с Лондоном. Эта двойственность сыграла свою роль в трагедии БЭС.

В первые часы войны Великобритания направила во Францию подразделения Королевских ВВС и стала готовить к отправке экспедиционные силы, в которые вошли все пять регулярных дивизий, базировавшихся в метрополии. В первые месяцы 1940 года к ним присоединились пять дивизий территориальных войск (состоящих из добровольцев, совмещавших военную службу с гражданской работой, но теперь полностью посвятивших себя армии). Поскольку в мирное время эти солдаты уделяли службе только часть своего времени, основной упор делался на тактику и обучение владению оружием; строевой подготовки у «терри» почти не было. Но генерал Горт долгое время служил в гвардии, окружавшие его офицеры регулярной армии страдали, видя на парадах солдат, не умеющих маршировать. И вместо того, чтобы заниматься с «терри» боевой подготовкой, их гоняли по плацу.

Профессиональная британская армия была настроена устранить и другие недостатки, обнаруженные у гражданских лиц, вызвавшихся сражаться бок о бок с ней против нацистов:

«У меня до сих пор хранятся эти ценнейшие записи», — добавляет Ральф Арнольд, вскоре после сего спектакля в Пехотном учебном центре ставший помощником лорда Айронсайда, сменившего Горта в должности начальника Имперского генерального штаба.

Еще три дивизии переправились через Ла-Манш в апреле, но эти части были так плохо подготовлены и вооружены, что их сразу же классифицировали как «вспомогательные инженерные». Поскольку БЭС занимались не столько боевой подготовкой, сколько рытьем окопов и оборудованием защитных сооружений, разницы в то время все равно никакой не было. Хотя в составе БЭС имелись танковые подразделения, единственная британская бронированная дивизия еще не была готова к боевым действиям.

Франция критиковала Великобританию за то, что экспедиционные силы являются слишком незначительным вкладом. Их численность служила очевидным доказательством того, что англичане предоставляют французам вести войну. И основания для жалоб были: Британские экспедиционные силы уступали голландской армии и составляли лишь 40 процентов от бельгийской армии, в то время как Франция, обладающая меньшим, чем Великобритания, населением, выставила 88 дивизий.

150 тысяч английских солдат, предоставленных в распоряжение Франции, были размещены вдоль границы с нейтральной Бельгией, не имея непосредственно перед собой врага. Размещение британских сил на северном участке западной границы Франции было логичным, так как это сокращало маршруты снабжения продовольствием и боеприпасами, поступавшими из английского порта Аррас. Кроме того, считалось, что именно здесь наиболее вероятное направление германского наступления.

Южная часть границы была защищена неприступными укреплениями линии Мажино. Участок лесистых Арденнских гор считался непроходимым для моторизованных войск. Поэтому, говорили эксперты, немцам придется наносить удар по Франции через Бельгию. По генеральному плану, составленному Гамеленом, в этом случае союзные армии, размещенные на севере, двинутся вперед навстречу врагу и остановят его на бельгийской территории. Северной части этой «захлопывающейся двери» предстоит проделать самый большой путь, и именно эта роль была отведена полностью механизированным частям БЭС.

Англичане по праву гордились тем, что выставили первую в мире полностью механизированную армию. В отличие от всех остальных держав англичане оставили лошадей только для церемониальных обязанностей, а «томми»[256]

Горт за время своего пребывания на посту начальника Имперского генерального штаба почти ничего не сделал для того, чтобы создать современную армию, необходимую Великобритании для войны против Германии. Бронированная дивизия была не готова к боевым действиям, и специалисты по танкам не имели возможности высказать свои соображения высшему военному руководству. К тому же Горт не позаботился о воздушном прикрытии своей армии. Связь между авиацией и сухопутными войсками была крайне неэффективна, и армейские командиры не имели права голоса при обсуждении боевых операций «Ударных авиационных сил передового базирования» — эскадрилий тактических бомбардировщиков Королевских ВВС, отправленных во Францию для оказания поддержки сухопутным силам.

Но у Франции и Великобритании было время передохнуть. Сосредоточив все силы против Польши, на западе германская армия, если не считать редких разведывательных полетов, бездействовала. Политики и военачальники союзников, вздохнув с облегчением, старались сделать все, чтобы не спровоцировать немцев. Франция попросила Великобританию не наносить бомбовые удары по Германии, опасаясь ответных бомбардировок французских заводов. Вместо этого самолеты Королевских ВВС разбрасывали листовки, которые, как язвительно заметил Черчилль, должны были повлиять на моральные устои немцев. Только на море «странная война» была настоящей. «Время на нашей стороне», — утверждали оптимисты.

Если бы эти оптимисты ознакомились с цифрами, характеризующими промышленность Германии, они стали бы настроены еще более благодушно. Если не по качеству, то по количеству союзники значительно превосходили Германию. За первые шесть месяцев 1940 года английские и французские заводы выпустили 1412 танков против 558, произведенных в Германии. Царивший во французской авиационной промышленности хаос закончился, и Франция с Великобританией выпустили 6794 самолета, вдвое больше, чем Германия.

Ускорилось проведение реформ — следствие Мюнхенского кризиса, — что начало приносить свои плоды уже в самом начале войны. Организация противовоздушной обороны Британских островов, в частности система радиолокационного обнаружения, совершенствовалась с каждым днем. Основной причиной для беспокойства было то, что многие жизненно важные компоненты, в том числе швейцарские предохранители и голландские и американские радиолампы, приходилось импортировать. Также импортировались многие детали, необходимые в самолетостроении, кроме того, из-за океана поступала четверть стали, использовавшейся английской промышленностью.

Сталелитейная промышленность Великобритании не могла похвастаться ни количеством, ни качеством выпускаемой продукции. Хотя собственно Германия производила не так уж много стали, захват новых территорий позволил довести к концу 1940 года годовой объем продукции до 212 миллионов тонн. В Великобритании в то время выплавлялось лишь жалких 18 миллионов тонн.

Гитлер был самым популярным вождем Германии за всю ее историю. Убежденный в том, что в 1918 году падение Германии предрешили восстания военных моряков, и помнивший о последовавшей за этим революции, он старался всеми силами избежать недовольства дома. Германия будет вести войны, но немцы тем временем будут наслаждаться роскошью мирной жизни.

В предвоенные годы Гитлер создал мощную, хорошо вооруженную и оснащенную армию, но жизненный уровень в Германии оставался одним из самых высоких в Европе. Для дальнейшего наращивания объемов выпускаемой продукции Гитлеру требовалось пойти по тому же пути, по которому пошли англичане: увеличить продолжительность рабочего дня и набирать на оборонные заводы женщин. Он был решительно против и того и другого. (На самом деле процент работающих женщин был в обеих странах приблизительно одинаковым, но многие немки выполняли второстепенные работы, в частности были домработницами. К тому же щедрые пособия, выплачивавшиеся женам солдат германской армии, не способствовали тому, что женщины стремились идти на военные заводы.)

По мере продолжения войны Германия наращивала рабочую силу за счет иностранных рабочих, в частности насильно увезенных на оборонные заводы, а также военнопленных и рабов в концлагерях. Но даже эти кардинальные меры мало способствовали увеличению объема продукции. Германии, даже вместе с Австрией и Чехословакией, так и не удалось достичь промышленного уровня Первой мировой войны. Во время первого года войны в России Германия не смогла добиться даже четверти уровня 1918 года. Альберт Шпеер, ставший министром военной промышленности в феврале 1942 года, не сомневался, что корнем зла является бюрократизм, помноженный на авторитарную систему нацизма. В качестве примера он указал на то, что во время Второй мировой войны в аппарате Артиллерийского управления работало в десять раз больше человек, чем во время Первой мировой войны.

Правительства союзных держав не имели точных оценок объемов германской промышленности, так как английские разведывательные службы не могли обеспечить поступление регулярных достоверных сведений ни от одного агента в Германии. Интеллидженс сервис приходилось основывать свои заключения на рассказах бежавших из Германии, спасающихся от нацизма, а также на том, что удавалось почерпнуть из зарубежной печати.

В то же время победы германского оружия убедили весь мир в том, что за ним стоит мощная промышленность. Даже после окончания войны Черчилль оставался в заблуждении, что германская оборонная промышленность работала «более плодотворно», чем английская.

Суть англо-французской политики в то время, которое один американский журналист метко окрестил «странной войной», а Чемберлен называл «войной в потемках», состояла в том, чтобы воевать не у себя дома, а где-нибудь еще. Французы предлагали планы развертывания военных действий в юго-восточной Европе и собирались бомбить русские нефтяные вышки на Кавказе. К счастью, эти бредовые идеи так и не были воплощены в жизнь. Однако один сумасшедший замысел все же был осуществлен.

В ноябре 1939 года Сталин, спешивший захватить отошедшие к нему по пакту с Гитлером территории, оккупировал Латвию, Литву и Эстонию и выдвинул территориальные требования к Финляндии. Финны отказались, и 30 ноября 1939 года Красная армия вторглась в Финляндию силами пяти армий. Финны оказали стойкое сопротивление.

Все еще не рвущие на себе волосы по поводу стремительно заключенной сделки между Сталиным и Гитлером, политики в Париже и Лондоне, поддавшись импульсивному порыву, предложили Финляндии военную помощь. Не проконсультировавшись с Великобританией, французский премьер Даладье заявил о том, что Франция отправит в Финляндию 50 тысяч добровольцев и 50 бомбардировщиков через Северную Норвегию и Швецию. Великобритания, не желавшая отставать, тотчас же заявила об отправке 50 бомбардировщиков. Союзные войска должны были высадиться в порту Нарвик (через который вывозилась железная руда), проехать по железной дороге через горы в богатый железной рудой район на севере Швеции и оттуда попасть в Финляндию. Под предлогом помощи финнам союзники собирались захватить железнорудные шахты нейтральной Швеции и таким образом помешать экспорту руды в Германию. По меньшей мере странно видеть, как те же самые политики, что боялись начать военные действия против Германии на Западном фронте и запрещали своей авиации бомбить германские города, собирались послать солдат и бомбардировщики в Финляндию, чтобы воевать с Красной армией и таким образом настроить против себя Россию. Но прежде чем эти недальновидные планы были претворены в жизнь, Красная армия, несмотря на огромные потери, прорвала финскую линию обороны. Финны запросили перемирия.

Правительства союзников снова взглянули на карту Скандинавского полуострова с нанесенными на ней месторождениями железной руды. Королевский военно-морской флот получил приказ начать постановку минных заграждений в территориальных водах нейтральной Норвегии. Это должно было закрыть свободные от льда морские пути, по которым железная руда доставлялась в порты Германии. Черчилль впоследствии писал:

Это был тот же самый план, что и прежде, только облаченный в другую одежду: союзным силам предстояло пересечь Норвегию, вторгнуться в Швецию и захватить железнорудные шахты. На этот план следует обратить особое внимание — не только потому, что он отчетливо показывает бесцеремонное отношение к нейтральным государствам, но и потому, что он раскрывает самоуверенность, господствовавшую в самых высоких кругах, абсолютно не — представляющих себе, что повлечет за собой военное столкновение с Германией.

Кроме того, здесь налицо и просчет разведслужб, ибо Черчилль был уверен, что шведская железная руда является основой германской военной промышленности, и это ошибочное убеждение повторялось почти во всех исторических трудах о войне. Но утверждение о том, что захват союзниками шведских рудников замедлил бы ход германской военной машины — не говоря уж о том, чтобы полностью ее остановил, — не выдерживает никакой критики. В то время Германия не испытывала острой нехватки железной руды. В первый год войны не меньше 40 процентов выплавляемой стали расходовалось на гражданские нужды, и эта цифра не включает в себя строительство и экспорт. Германия обладала огромными запасами стали. Она поступала из Австрии, Протектората (так теперь называлась оккупированная германскими войсками Чехословакия) и Польши[257]. К концу 1940 года годовое производство стали в Германии превысило 200 миллионов тонн. В таком случае, насколько этот casus belli[258] был истинным? Возможно ли, что это был лишь предлог, чтобы оккупировать военно-морские базы Скандинавии? Или же союзное командование намеревалось спровоцировать Германию начать скандинавскую кампанию, в которой, как оно было уверено, союзники одержат победу?

Какими бы ни были истинные мотивы, 8 апреля Королевский военно-морской флот начал постановку минных заграждений. Адмирал Редер еще несколько месяцев назад предостерегал Гитлера по поводу последствий того, что Великобритания оборудует авиационные и военно-морские базы в Норвегии, не забывая упомянуть также о том, что норвежские порты открывают для германского судоходства новые просторы. Редера поддерживали и другие нацистские лидеры[259], но армейское командование считало вторжение в Норвегию слишком опасной затеей. Нелюбовь Геринга исходила из того, что он не хотел подчинять подразделения «Люфтваффе» сухопутному командованию, но Эрхард Мильх, его заместитель, был готов к сотрудничеству. По иронии судьбы именно личная разведывательная служба Геринга подтолкнула Гитлера к действиям. Люди Геринга прослушивали все телефонные переговоры, в которых могла быть полезная информация. С 1935 года в своей работе они использовали «Магнитофон», небольшое звукозаписывающее устройство, поставлявшееся из лабораторий концернов АЕГ и «ИГ-Фарбен». Услышав записанный на пленку голос посла одного нейтрального государства, раскрывающий британский план начать минировать норвежские воды, Гитлер отдал приказ силам вторжения.

Наблюдавший за польской кампанией со стороны, Гитлер взял на себя личное руководство вторжением в Норвегию. Все планы составлялись небольшой ОКБ, Ставкой верховного командования. Минуя обычные каналы, приказы передавались непосредственно в штабы соединений. Высшее командование сухопутных сил, авиации и флота, к своему огромному сожалению, не принимало участия в планировании операций: оно просто получало от Гитлера распоряжения выделить необходимые части. В то время армейское командование занималось разработкой «Fall Gelb», «Желтого плана»: нападения на Францию, Бельгию и Нидерланды.

Решающим фактором германского вторжения в Норвегию было время. Десантных судов не было: транспортные корабли должны были подойти к пристани, и солдатам предстояло сойти на берег как обыкновенным пассажирам. Высадка всех десантов должна была начаться строго в одно и то же время, так как предупрежденные норвежцы могли оказать сильное сопротивление.

Вечером в пятницу 5 апреля в Осло царила мирная жизнь. Германский посол пригласил высокопоставленных гостей, в том числе членов правительства Норвегии, на просмотр фильма. «Крещение огнем» был откровенно жестоким документальным фильмом про войну, которую вели в Польше «Люфтваффе». Автором сценария, а также оператором всех воздушных съемок был бывший летчик: кинокамера подолгу задерживалась на дымящихся руинах Варшавы. «И помните, — вещал диктор, — вот что происходит, когда наносят удар германские «Люфтваффе». Завершался фильм песней «Бомбы падают на Англию», в которой под барабанную дробь и фанфары пелось: «Бомбы! Бомбы! Бомбы падают на Англию!» На тот случай, если кто-либо из зрителей не сделал из фильма соответствующих выводов, диктор подвел итог: «За все это поляки должны благодарить своих английских и французских друзей». Это была дипломатия в истинно нацистском ключе: грубая и воинственная. Когда в зале зажегся свет, аплодисментов не последовало. Все были просто поражены.

Для начала вторжения в Норвегию Гитлер выбрал ту же дату, что и Королевский ВМФ для начала постановки мин, и по той же причине: это была самая темная ночь в период новолуния. Случайное совпадение лишь чудом не обернулось катастрофой для германской армады. Через четыре дня после того, как 3 апреля германские корабли с десантом на борту вышли в море, сотрудник Блетчли-Парк, отвечавший за «анализ транспортных потоков» — изучавший интенсивность переговоров, а не их содержание, — предупредил Оперативный разведывательный центр адмиралтейства о многократном увеличении числа сообщений, посылаемых германскими кораблями, находящимися к западу от Дании и у выхода из Балтийского моря. Это были десантные суда, направлявшиеся в Норвегию; в данный момент они были наиболее уязвимы. Однако сообщению не придали значения, и английский флот продолжал операции по постановке мин, как и было запланировано.

Но даже после того, как поступило подтверждение о передвижении большого количества германских кораблей, Королевский флот не предпринял никаких действий. Черчилль, первый лорд адмиралтейства, решил, что это боевые германские корабли направляются на север, чтобы попытаться прорваться в Атлантику. Боевые соединения английского флота были отправлены слишком далеко на север и не смогли помешать вторжению в Норвегию. Первым сигналом о том, что англичане оказались в дураках, явилось потопление польской подводной лодкой «Оржель» германского транспорта «Рио-де-Жанейро», перевозившего воинские части. Люди и лошади оказались в ледяной воде. В 6 часов утра 9 апреля Гитлеру доложили о первом успехе: в Нарвике, Трондхейме и Бергене германские подводные лодки заблокировали выходы из портов. Основная часть морского десанта благополучно высадилась на берег. Через два с половиной часа транспортные самолеты «Юнкерс» начали высадку десанта в аэропорту Осло.

Глава 10

Когда германские войска вошли в Данию, сопротивление прекратилось так быстро, что она стала единственной оккупированной страной, не имевшей надлежащим образом созданного правительства в изгнании. Долгое время немцы обращались с датчанами очень хорошо и все датские политические партии, в том числе и коммунистическая, продолжали действовать как ни в чем не бывало.

Норвегия была завоевана не так быстро, и все же эта кампания явилась триумфом германской армии, в котором очень важную роль сыграли «Люфтваффе». В Осло и Кристиансанне сопротивление сил норвежской береговой обороны было подавлено с помощью германских самолетов. В Кристиансанне бомбардировщики подвергли удару береговые форты, в результате чего транспорты с десантом смогли беспрепятственно войти в порт. Парашютный десант захватил аэропорт Осло, позволив совершить посадку самолетам транспортной авиации. Захват аэродромов и стремительное перебазирование на них эскадрилий «Люфтваффе» вместе с обслуживающим персоналом позволило Германии в кратчайшие сроки завоевать полное господство в воздухе.

Неразбериха в ответных действиях союзников началась еще в порту Розайт, где войска были погружены на транспортные суда отдельно от танков, артиллерии и боеприпасов. До Норвегии первые корабли дошли только через десять дней после высадки немцев. Французы подготовились к операции не лучше англичан: транспортное судно, нагруженное самым необходимым, оказалось слишком большим, чтобы войти в порт. Рассказывает генерал сэр Адриан Картон де Виарт:

Высадившиеся в северной части Норвегии британские и французские войска продолжали сражаться, но исход кампании ни у кого не вызывал сомнения. Решающим фактором повсюду была германская авиация. Именно воздушное прикрытие позволило немцам перебрасывать через Осло необходимые подкрепления. И французы, и англичане оказались не готовы к тесному взаимодействию германских сухопутных войск и авиации. Несмотря на грубейшие просчеты руководства, Королевский флот действовал достаточно успешно, но основной урон германскому флоту нанесли норвежцы. К тому же выяснилось, что английские корабли не могут чувствовать себя в безопасности в «узких водах» — в зоне действия бомбардировщиков наземного базирования. Драгоценные крейсера ПВО, оснащенные радарами (их было всего три), не могли действовать успешно в узких фиордах с высокими обрывистыми берегами.

За шесть недель немцы полностью овладели Норвегией. Эта кампания потребовала четкой координации действий авиации, сухопутных сил и флота, и Гитлер, взявший на себя общее руководство операцией, приписал победу всецело себе. Германские генералы, отговаривавшие его от вторжения в Норвегию, теперь были вынуждены выслушивать унизительные разносы фюрера. Только гросс-адмирал Редер, поддержавший Гитлера, самодовольно улыбался.

Как и в польской кампании, победа в Норвегии была в большой степени предопределена эффективностью — порой строившейся на чистой импровизации — германской системы снабжения армии. Геринг не услышал ни слова благодарности за тот вклад, который внесли в победу «Люфтваффе»: все лавры достались Эрхарду Мильху, который, не слагая с себя текущей работы, отправился в Гамбург, чтобы лично руководить действиями Пятого воздушного флота, осуществившего самую крупную на тот момент воздушно-транспортную операцию. Более чем за 3000 вылетов самолеты «Юнкерс Ю-52» перебросили почти 3 тысячи человек, а также 2370 тонн продовольствия и боеприпасов и четверть миллиона галлонов горючего.

Самые серьезные потери Германия понесла на море. Были потоплены все десять эсминцев, задействованных для переброски десанта в Нарвик, а также танкер с горючим для них. Батареи береговой обороны в Осло потопили тяжелый крейсер «Блюхер». И в то время, когда военно-морскому флоту приходилось считать каждый корабль, Редер легкомысленно отправил линкоры «Шарнхорст» и «Гнейзенау» совершать не имевшие особого практического значения рейды в северной части Норвежского моря, где оба корабля получили серьезные повреждения, в результате которых выбыли из строя на несколько месяцев. В итоге у германского флота осталось всего три крейсера и четыре эсминца, готовых выйти в море. Адмирал Эрих Редер впал у Гитлера в немилость. Его флот не мог оказать сколько-нибудь ощутимое содействие высадке на Британские острова.

Отретушировать неудачу англо-французских войск в Норвегии было невозможно. Ее следствием стало общественное возмущение, и консервативное правительство Чемберлена подверглось яростным нападкам даже со стороны своих сторонников. Два дня продолжалось парламентское обсуждение катастрофы в Норвегии. Сторонники Черчилля старались следить за тем, чтобы их критика стратегии ведения войны, выдвинутой Чемберленом, не затронула Черчилля, но, когда один из них стал перед ним оправдываться, Черчилль, вскочив с места, обратился к палате общин: «Я полностью принимаю на себя ответственность за все, что происходит в адмиралтействе, и готов нести свою часть горькой ноши».

Лейбористская партия опасалась настаивать на вотуме недоверия правительству, так как голосование могло лишь еще больше упрочить позиции Чемберлена. Но женщины-парламентарии, представляющие все партии, собрались в своем специальном зале и приняли решение настаивать на голосовании о вотуме недоверия, что заставило лидеров лейбористов также поддержать это требование.

Итак, 8 мая Черчилль произнес речь, ставшую началом дебатов по поводу вотума недоверия правительству. Возможно, это был самый тяжелый момент в его политической карьере. Всю свою жизнь Черчилль выступал против той политики, олицетворением которой являлся Чемберлен; а теперь ему предстояло стать главным защитником этого человека и его действий. Однако и сам Черчилль как первый лорд адмиралтейства нес ответственность за многие ошибочные решения, приведшие к норвежскому провалу и вызвавшие широкое недовольство, грозившее скинуть правительство. После двух дней перечисления военных успехов Германии, следствием чего стала атмосфера надвигающейся катастрофы, речь Черчилля изумила всех своей виртуозностью. Один из его помощников впоследствии написал:

Итоговое голосование показало, что преимущество правящей партии сократилось с более чем 200 голосов до 81 голоса. То обстоятельство, что многие члены его собственной партии голосовали против него или воздержались от голосования, убедило даже эгоистичного Чемберлена, что он не может оставаться на посту премьер-министра. Лейбористская партия, которая, по убеждению многих, теперь, в военное время, должна была иметь своих представителей в правительстве, отказалась при любых условиях подчиняться Невилю Чемберлену. Большинство считало, что его должен сменить лорд Галифакс, но все же некоторые наблюдатели заметили, что симпатии палаты общин склоняются в сторону Уинстона Черчилля. Король Георг VI, постоянно пытавшийся оказать влияние на политику, заявил во всеуслышание, что отдает предпочтение Галифаксу. Собратья Черчилля по Консервативной партии не питали к нему особой любви, памятуя о том, что он уже менял свои политические убеждения, и не раз, о том, что он снова и снова обрушивался на них с критикой по поводу слишком медленного перевооружения армии, оказавшейся — увы! — справедливой. Члены верхней палаты парламента (не избираемые) не забыли высказывания Черчилля, что в палате лордов «одни трясущиеся дряхлые пэры, пронырливые финансовые магнаты, ловкие мастера закулисных игр и жирные пивные короли с мясистыми носами. Здесь собрались все противники прогресса». Социалисты считали Черчилля ответственным за то, что во время шахтерских забастовок в Уэльсе в 1911 году были применены войска, и помнили о его роли во Всеобщей забастовке 1926 года. Слушавшие парламентские дебаты не могли не заметить, что во многих неудачах норвежской кампании виноват лично Черчилль.

Так все же почему Черчилль занял этот высший государственный пост? В своей речи он показал, что является полностью самостоятельной фигурой: до конца лояльный опальному Чемберлену, яростно сражающийся с политическими противниками, готовый признать собственные ошибки, но ни перед кем не склоняющий головы. Несомненно, большая часть английской общественности считала, что человек, в течение 30-х годов постоянно выступавший против Гитлера и требовавший перевооружения армии, чтобы остановить его экспансионистские притязания, лучше всех справится с задачей противостояния ему. И все же в данной ситуации пожелания человека с улицы значат немного. В свое время бытовало широко распространенное мнение, что лорд Галифакс — у кого возникли бы определенные сложности при управлении страной из палаты лордов — по этой причине сделал благородный жест и уступил место Черчиллю. Теперь появились более убедительные объяснения.

Судя по всему, Чемберлен предпочитал Черчилля как меньшее из двух зол. Однако для него заявить об этом в открытую означало навлечь недовольство своей партии, поэтому он решил действовать скрытно. Возможно, Чемберлен надеялся, что пребывание Черчилля на посту премьер-министра окажется коротким и он сам после небольшого перерыва снова вернется в дом 10 по Даунинг-стрит[260]. Некоторые утверждали, что чашу весов склонило обещание Черчилля сохранить за Чемберленом место в парламенте и должность лидера партии. Замечания Чемберлена, высказанные им его коллегам, позволяют предположить, что он считал назначение Черчилля на пост премьер-министра после того, как началась война, лишь вопросом времени. В одном недавно вышедшем историческом труде говорится: Чемберлен опасался, что как только Галифакс получит власть, он тотчас же начнет мирные переговоры с Гитлером.

Существует множество доказательств в поддержку этих предположений. Острые финансовые затруднения, испытываемые Великобританией, означали, что для продолжения войны неминуемо придется идти с протянутой рукой к Соединенным Штатам. Подобная задача вряд ли пришлась бы по душе Галифаксу, имевшему серьезные сомнения в целесообразности продолжения войны.

Уинстон Черчилль без колебаний выступал против диктаторов как правого, так и левого толка. Он был настолько ярым поборником свободы личности, что его осуждали все партии. Поскольку мать его была американкой, дочерью промышленного воротилы, Черчилль имел реалистичный взгляд на могущество Соединенных Штатов еще в те времена, когда большинство окружающих его людей смотрело на заокеанскую державу свысока и снисходительно.

Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль родился 30 ноября 1874 года во дворце Бленхейм, построенном его далеким предком 1-м герцогом Мальборо, который назвал его в честь одержанной им победы. Отец Уинстона, циничный, неуравновешенный и непредсказуемый политик, большую часть жизни мучился сифилисом, от которого в конце концов и умер. У матери Уинстона было, как утверждается, не меньше двухсот любовников, один из которых, судя по всему, стал отцом его брата Джека. Маленький Уинстон почти не видел своих родителей, воспитываясь у няни. Когда ему еще не было и восьми лет, его отдали в Хэрроу, одну из самых престижных английских частных школ. Когда составляли алфавитные списки учеников, Уинстон заметил, что будет гораздо ближе к началу, если его фамилия будет начинаться на букву «С»[261], поэтому он отбросил дефис и стал просто Черчиллем. Его успехи в школе были настолько удручающими, что директор написал матери: «Он проявил себя настолько забывчивым, небрежным, непунктуальным и несобранным во всех отношениях учеником, что я настоятельно прошу вас очень серьезно поговорить с ним по этому поводу, когда он вернется домой». Решение отправить Уинстона в военный колледж Сэндхерст было принято как из-за его слабой успеваемости, так и вследствие его увлечения военным делом.

Молодой златовласый херувим-лейтенант престижного 4-го гусарского полка, имеющий ежегодный пятимесячный отпуск, Черчилль преуспел в поло, скачках и охоте. Используя в полной мере отцовское влияние, подпитываемый щедрыми суммами, поступавшими от матери, он спешил с одной войны на другую, не делая тайны из своего желания получать медали. В 1895 году, в день своего двадцатиоднолетия, Черчилль во время посещения Кубы попал под огонь мятежников и был удостоен испанской медали. Одна английская газета ехидно заметила: «Проводить отпуск, участвуя в сражениях, которые ведут другие народы, — довольно необычное времяпрепровождение даже для Черчилля». Сражаясь с афганскими кочевниками в Северной Индии, Черчилль добился заветного «упоминания в военных сводках». Он принял участие в битве при Омдурмане на Ниле, последнем крупном кавалерийском сражении английской армии.

Черчилль получал дополнительные средства, посылая статьи в газеты и публикуя книги о своих похождениях. Он очень охотно выступал на политических собраниях, но лейтенант, критикующий старших офицеров, не пользуется популярностью. Оставив армию, Черчилль отправился военным корреспондентом в Южную Африку, где в 1899 году попал в плен к бурам. Ему удалось бежать; полицейский бюллетень с данными на розыск позволяет нам представить его: «Англичанин 25 лет, роста около 5 футов 8 дюймов, среднего телосложения, немного сутулится, говорит в нос и не может произносить звук «с»». Это описание подошло бы Черчиллю и полстолетия спустя, опуская среднее телосложение. К сему надо добавить привычку курить сигары и пить в любое время суток.

В 1900 году Черчилль начал свою долгую и неоднозначную политическую карьеру, которой было суждено принести ему бесконечное счастье и бесконечное разочарование. Он был избран в парламент от Консервативной партии, но четыре года спустя вера в свободу торговли заставила его перейти к либералам, в 1911 году доверившим ему пост первого лорда адмиралтейства (этот пост он снова занял в 1939 году). Решение Черчилля держать флот в боевой готовности после летних маневров 1914 года неоднократно вспоминалось самыми теплыми словами, но затем он взял на себя всю вину за катастрофу, которой закончилась попытка захватить в 1915 году турецкий полуостров Галлиполи. Некоторые утверждали, что взгляды Черчилля изменились слишком сильно, чтобы взваливать на него всю ответственность. Тем не менее подавленный неудачами 40-летний Черчилль оставил свой пост и в чине полковника отправился на Западный фронт. Позднее он занимал различные ответственные посты, в частности военного министра и министра по делам колоний, пока наконец в 1922 году не вернулся в Консервативную партию. С 1924 до 1929 года он занимал должность канцлера казначейства, но затем соратники по партии вспомнили его политическое прошлое, и Черчилль стал изгоем, чья карьера, казалось, закончилась. Всю свою жизнь он страдал приступами меланхолии, заслужившими ему прозвище Черный пес, но на его работоспособности это никак не сказывалось.

Бурная политическая жизнь и радикальные взгляды помогли Черчиллю нажить могущественных врагов, не подарив ему друзей. Однако он никогда не был экстремистом: наоборот, он постоянно обличал экстремизм в своих критических выступлениях. Министр либерального правительства, Черчилль в 1909 году обрушился на пропасть, разделявшую богатых и бедных, на «отсутствие установленного минимального прожиточного уровня для рабочих и, с другой стороны, безудержный рост вульгарной роскоши». В 1918 году он выступал за более мягкие требования к побежденной Германии. Его официальный биограф писал: «Самая примечательная особенность карьеры Уинстона Черчилля — это то, что почти каждый его поступок трактовался современниками в наихудшем свете». В межвоенные годы, когда как избиратели, так и политики впали в глубокий летаргический сон, энергия Черчилля будила всех и стала причиной его отставки. В мае 1936 года он обратился к депутатам парламента: «Больше не осталось ни воли, ни сил, ни умственной энергии, ни способности принимать решения?»

По воле случая Чемберлен сообщил о своем вынужденном решении уйти с поста премьер-министра в тот самый час, когда германские войска начали наступление на Францию, Бельгию и Нидерланды. Шестидесятипятилетний Черчилль пришел к власти в годину самых тяжких для Великобритании испытаний. «Мне нечего предложить вам, — сказал он, обращаясь к народу 13 мая, — кроме крови, тяжелого труда, слез и пота». Обращаясь к палате общин, Черчилль сказал: «Вы спрашиваете, какова наша цель? Я отвечу одним словом: победа, победа любой ценой, победа несмотря на все ужасы, победа, какой бы долгой и трудной ни была дорога к ней; ибо без победы немыслима наша дальнейшая жизнь». После этих слов он вышел из зала заседаний с блестящими от слез глазами, но все же бросив своему помощнику:

На самом деле этим пылким речам не удалось растопить лед недоверия между Черчиллем и его бывшими коллегами-парламентариями. Один очевидец утверждает, что речь Черчилля 13 мая была принята очень сдержанно, отмечая гораздо более теплый прием, оказанный в тот же день Чемберлену. Хотя Черчилль пользовался симпатиями значительной части английского общества, холодный прием, оказанный ему в палате общин, побудил журналистов пожаловаться (Чемберлену) на то, что открытая неприязнь по отношению к Черчиллю приведет к печальным последствиям за рубежом. Только после этого председатель парламента убедил депутатов с галерки пересмотреть свое поведение. С тех пор Черчилля прилежно встречали одобрительными криками и аплодисментами.

10 мая 1940 года, когда еще бушевала битва за Норвегию, германские армии, стоявшие вдоль границы с Нидерландами, Бельгией и Францией, двинулись вперед в соответствии с «Желтым планом». Две группы армий — «А» и «Б» — при массированной поддержке с воздуха действовали по плану, разработанному генералом Эрихом фон Манштейном. Наступавшая на севере группа армий «Б», состоявшая в основном из пехотных частей, передвигающихся на конной тяге, пересекла границу и вторглась в Нидерланды и Северную Бельгию. Эти нейтральные государства, прилагавшие все силы для того, чтобы не дать Гитлеру ни малейшего повода начать войну, оказали захватчикам стойкое сопротивление. Тем временем группа армий «А» незаметно продвигалась вперед по узким лесным дорогам Арденн. Союзники громогласно провозгласили этот район непроходимым для танков. Однако именно в составе группы армий «А» находилась большая часть германских бронированных дивизий.

Хотя союзники были захвачены врасплох, наступление на севере было именно тем ходом событий, которое предполагали французские и английские генералы. Планы Гамелена в спешном порядке извлекли на свет божий, а газеты запестрели фотографиями и статьями о том, как сыновья Томми Аткинса встречаются с дочерьми мадемуазель из Армантьера. Английские и французские войска, двинувшиеся вперед на северном участке фронта на соединение с голландской и бельгийской армиями, были приятно удивлены тем, как мало вреда им причиняют налеты германской авиации.

В 1940 году королевство Нидерланды в некоторых отношениях было самым иностранным государством в Европе. Голландцы держались особняком от остальных европейских народов. Их язык представлял огромные трудности даже для немцев. Их часы показывали свое время (опережая на 2 часа 40 минут германское, отставая на 40 минут от бельгийского, французского и английского, опережая на 20 минут гринвичское). Раскиданные по всему миру колонии обеспечивали Нидерланды нефтью и сырьем; Индонезия (в то время острова Ява и Суматра входили в состав голландской Ост-Индии) была «страной пряностей», к которой стремились средневековые первопроходцы. Нейтралитет в Первой мировой войне еще больше обогатил голландцев, надеявшихся остаться нейтральными и в следующую войну.

Нидерланды оказались легкой жертвой. Совершенно неприспособленная для ведения европейской войны, голландская армия была оснащена и подготовлена исключительно для осуществления полицейских функций в колониальной империи. Никто всерьез не рассматривал вероятность бомбардировки голландских городов, не имевших средств «защиты от воздушных налетов», обязательных для Франции, Германии и Великобритании. Стратегический план обороны состоял в отступлении в ту часть Нидерландов, которую ее жители называют «Голландией», где пехота должна была при поддержке немногочисленных легких танков и бронемашин защищать окопы.

На Нидерланды Германия напала, как всегда, без объявления войны. Для ускорения преодоления водных преград были сброшены воздушные десанты, которым предстояло захватить мосты и удержать их до подхода основных колонн. Широко использовались всевозможные уловки: так, например, голландские фашисты, переодетые в форму военной полиции, помогли захватить ключевые мосты через канал Юлиана. Многие жизненно важные объекты страны были захвачены-в первые же часы войны.

Бельгия была лишь немногим лучше подготовлена к германскому вторжению. Подобно голландцам, бельгийцы отказались скоординировать с Францией и Великобританией свой план обороны, чтобы Гитлер не использовал сей шаг в качестве предлога для нападения.

Бельгийская граница и мосты через канал Альберта были защищены мощными сооружениями форта Эбен-Эмаэль. Однако германская пехота быстро овладела этой огромной крепостью. К всеобщему изумлению, немецкие солдаты прилетели на планерах, которых тащили транспортные «Юнкерсы». Появившиеся в предрассветном небе, планеры бесшумно опустились на толстые железобетонные крыши, казематов, высадив отряд специально обученных диверсантов, быстро подавивших сопротивление гарнизона с помощью гранат, сброшенных в вентиляционные трубы.

Горькие обвинения, брошенные французским правительством сразу же вслед за капитуляцией Бельгии, вылились в широко распространенное убеждение, заполнившее даже школьные учебники истории, что бельгийцы сдались практически без боя. Эти небылицы еще больше подкрепили мемуары командующего одним из корпусов в армии Горта генерала Алана Брука, в которых он в первую очередь старался обелить самого себя. Немцы не разделяли подобных оценок. «Было поразительно видеть, что бельгийцы сражаются все более упорно по мере приближения конца», — сказал один германский офицер. Чем глубже исследуешь историю того трагического месяца, тем больше утверждаешься в мысли, что солдаты, моряки и летчики всех стран воевали стойко — если у них были хорошие командиры. И бельгийцы здесь, разумеется, не исключение.

И все же достаточно быстро боевой дух голландцев и бельгийцев, видящих, что английская и французская армии отходят назад, был сломлен. Нигде германские войска не встретили серьезного сопротивления, нигде их продвижение вперед не было сколько-нибудь значительно задержано. Группа армий «Б» действовала согласно плану Манштейна, и действовала успешно.

Но 13 мая стало очевидно, что действия германских войск в Бельгии и Голландии являются лишь частью общего наступления. Острые жала группы армий «А» вышли из Арденнских лесов и показались на берегах реки Маас в районе Седана. Это зрелище нисколько не смутило французов, оборудовавших мощные оборонительные позиции на противоположном берегу. Военные учебники гласили, что река задержит продвижение неприятеля. Они гласили, что немцам потребуется много времени, чтобы подтянуть артиллерию. Затем они подвергнут французские позиции длительному артобстрелу, и лишь после этого пехота начнет переправу.

Немцы выкинули учебники военного дела еще во время войны 1914–1918 годов. Новой тактикой германской армии стали инициатива, быстрота и внезапность. Их артиллерией были пикирующие бомбардировщики Рихтхофена. Пока обороняющиеся прятались в блиндажах от постоянных воздушных налетов, немцы в течение нескольких часов переправили свои танки через Маас. Отчаянные атаки легких бомбардировщиков Королевских ВВС не принесли сколько-нибудь ощутимого результата, зато доказали эффективность смертоносных зенитных орудий, защищавших переправы.

Немцев в отличие от союзников нисколько не пугали танки. Роммель, подобно хорошему директору завода, предпочитал находиться там, где идет работа. Он переправился через Маас в одной из первых лодок. Оказавшись с горсткой людей на противоположном берегу, Роммель показал, чего можно добиться с помощью одной только решительности и ничего больше:

На карте, показывающей переправу через Маас, действия германских войск пришлось упростить, изобразив их всего несколькими стрелками. На самом деле германская армия переправлялась на другой берег реки по батальону, по взводу, по одному человеку. Под Леффе, неподалеку от Динана, люди Роммеля захватили пешеходный мостик; некоторые переправились на крошечных надувных лодках. В другом месте солдаты тащили мотоциклы по узкой бетонной плотине. В районе У немцы перебрались на противоположный берег по закрытым воротам шлюза. Легкие машины переправлялись на больших надувных лодках. Под Бувинем бронемашины были погружены на понтоны. То тут, то там германским частям удавалось захватить мост неповрежденным или же саперы быстро восстанавливали разрушенные пролеты. Как только подоспели в достаточном количестве понтоны, были наведены плавучие мосты. Находясь под постоянным огнем противника, германские солдаты, используя подручные средства и импровизируя на ходу, переправлялись на противоположный берег, накапливали силы и двигались вперед.

К вечеру 15 мая во французской обороне была проделана 50-мильная брешь. В нее хлынули танки и грузовики, набитые солдатами. Вся эта армада двинулась по огромной дуге вдоль реки Соммы к берегам Ла-Манша.

Однако это не вся правда. Многие французские части встали на пути захватчиков, отчаянно сражаясь, чтобы задержать продвижение германских частей. Пройдите по дорогам, по которым двигались наступавшие германские войска, и вы увидите обелиски и мемориальные знаки, увековечивающие память павших французских солдат. Прочтите дневники германских офицеров, и вы поймете, какими кровопролитными были здесь бои.

План «Гельб», германское нападение на Францию, Нидерланды и Бельгию, существенно отличался от кампании в Польше. Тогда германская армия вытянула вперед две руки и сомкнула их вокруг врага, окружив его. Такие операции являются древними, как сама война. Но план «Гельб» был другим. Группа армий «А» была единственным лезвием, вспоровшим оборону союзных войск. Другой руки немцам не требовалось — ее роль с успехом играло море. Танковые дивизии южной части группы армий «Б» присоединились к брошенным в прорыв соединениям, добавив стали острию ножа. Стремительное наступление германской армии отделило находившиеся на севере войска союзников от основных сил и баз снабжения. Этот молниеносный бросок, использовавший хорошие дороги, стал прекрасным примером настоящего блицкрига.

Наступающие колонны были обеспечены непрерывным прикрытием с воздуха. Для того чтобы уменьшить скопление на дорогах, люди, горючее и боеприпасы доставлялись транспортными самолетами «Юнкерс-52». Эскадрильи «Люфтваффе» неотступно следовали за продвигающимися вперед частями, перелетая на только что захваченные аэродромы. Через девять дней после начала наступления германские войска достигли Аббевиля. Бронированное лезвие вспарывало оборону союзников настолько стремительно, что им потребовалось какое-то время, чтобы осознать, что они окружены. Прижатым к морю частям пришлось в спешном порядке перестраиваться и занимать круговую оборону.

Союзному командованию потребовалось много дней, чтобы осознать истинный замысел германского наступления. Первое время считалось, что вторгнувшиеся колонны далеко не пройдут. В линии фронта образуется глубокий выступ, но союзные войска остановят наступающие части, и война станет позиционной.

В директиве Гитлера от 14 мая говорилось:

К вечеру 15 мая генерал Морис Гамелен, главнокомандующий сухопутных войск союзников, наконец осознал, что допустил стратегический просчет, но он все еще не мог понять намерения германской армии. Американский посол находился во французском министерстве обороны, когда Эдуарду Даладье позвонил по телефону Гамелен, предупреждавший, что между Лаоном и Парижем нет ни одного солдата. Гамелен до сих пор не мог понять, что острие германского наступления нацелено не на Париж. Наступавшие части направлялись к берегам Ла-Манша, отрезая Париж, армейское руководство и склады боеприпасов и снаряжения от союзных частей в Северной Франции и Бельгии.

Когда наконец союзники осознали истинный замысел германского прорыва, ответный шаг стал очевиден. Согласованные удары с севера и юга должны отрезать бронированное лезвие германского наступления от поддерживающей его пехоты. Окруженные германские части, лишившись снабжения самым необходимым, будут разгромлены по частям.

Но никакого контрнаступления не состоялось, потому что основным недостатком французской армии были не вооружение, люди и даже не верховное командование. Ее ахиллесовой пятой была связь. Для того чтобы организовать подобное контрнаступление, французам требовалось не меньше трех недель. На смену измученному Гамелену был назначен новый главнокомандующий — Вейган, однако пока он добрался до Франции из Бейрута, собрался с мыслями и пришел к необходимости осуществить контрнаступление, союзные армии на севере уже были полностью окружены.

Отвратительная связь между руководством французской армии и действующими частями отразилась в том, где находились военачальники в самый ответственный момент. Генерал Гамелен, командовавший французскими солдатами на всем протяжении от Ла-Манша до Северной Африки, не покидал угрюмого Венсенского замка под Парижем. Штаба у него не было. Оперативное командование армиями в Северной Франции осуществлял генерал А. Л. Жорж (хотя даже его начальник штаба не смог бы ответить, где кончалась власть Гамелена и начиналась власть Жоржа). Штаб-квартира Жоржа находилась в 35 милях от ставки Гамелена, но сам генерал большую часть времени проводил на «личном командном посту» рядом со своей резиденцией, приблизительно в двенадцати милях от штаб-квартиры. Так или иначе, большая часть штаба Жоржа под началом генерала Думенка находилась совершенно в другом месте: в генеральной ставке сухопутных войск, расположенной в особняке Ротшильда в Монтри, где-то посередине между штаб-квартирами Гамелена и Жоржа. Думенк со своими подчиненными обыкновенно утро проводил в Монтри, а ближе к вечеру перебирался в ставку Жоржа независимо от того, там ли находился командующий. Все эти места не были связаны между собой телетайпом. В штаб-квартире Гамелена не было даже радиосвязи. Все сообщения доставлялись курьерами-самокатчиками, а Гамелен общался с Жоржем, приезжая к нему в ставку лично.

После начала германского наступления мотоциклисты покидали штаб-квартиру в Монтри каждый час. По утверждению Андре Бофре, в то время штабного офицера, некоторые из них погибли в дорожно-транспортных происшествиях. Бофре продолжает:

Французские части, находившиеся к югу от германского прорыва, попытались нанести удар. 17 мая под Монкорне разномастные бронированные подразделения под командованием полковника де Голля перешли в контрнаступление, но решающую роль сыграло господство германской авиации. Хотя де Голль предпринял еще одну попытку, имевшихся у него сил — около трех батальонов — было слишком мало, чтобы хоть как-то повлиять на германское наступление. Де Голль не сдавался, продолжая терзать противника, и в конце концов был произведен в бригадные генералы.

19 мая генерал Горт из радиоперехватов узнал, что он окружен. Германские войска давили по всему периметру обороны, сжимавшемуся с каждым часом. Линии связи были нарушены, железнодорожное сообщение прервано, все сообщение приходилось осуществлять по обычной дороге. Особенно сильно это сказывалось на танках; дальность пробега гусениц была весьма ограничена, и еще больше ее уменьшало движение по шоссе. Техника постоянно выходила из строя.

Горт быстро перегруппировал свои части, чтобы создать линию обороны вдоль единственной естественной преграды, канала Аа, продолжая тем временем отражать атаки основных сил группы армий «Б». Боеприпасов и снаряжения не хватало. Сил для контрнаступления на юг не было, и все же такое действие было предпринято.

21 мая составленная в спешном порядке группировка английских частей — 2 батальона территориальных войск, батальон самокатчиков и 74 танка самых разнообразных моделей — предприняли атаку из Вими по направлению на Аррас. Наступление должно было быть согласовано с действиями французских войск, еще не успевших выдвинуться на исходные позиции. Французы просили перенести начало наступления, но англичане решили их не ждать. Так или иначе, это-наступление показало, чего может достичь хорошо организованное действие оснащенных сил. Вспоров хвост бронированного лезвия 7-й танковой дивизии Роммеля, английские войска вызвали у противника замешательство, переходящее в панику. Однако успех оказался кратковременным, так как в дело вступили «Люфтваффе», а Роммель направил 88-миллиметровые зенитные орудия против обладающих тонкой броней танков «Матильда». После двух суток боев — когда в сражение вступили французские части — у англичан осталось лишь две боеспособные «Матильды». Британские части начали отход назад. В боевом пути одного из полков, участвовавших в этой операции, записано:

Возможно, согласованное действие английских и французских войск вынудило бы немецкую пружину сжаться. Однако нескоординированные удары лишь на время остановили германское наступление. Союзникам удалось выиграть драгоценное время: контрнаступление под Аррасом задержало Роммеля на два с половиной дня.

БЭС не были подготовлены и не имели оснащения и снаряжения для полномасштабного наступления. Никто не сомневался, что настоящий удар по прорвавшейся бронированной группе германских, войск нанесут французские части, расположенные к югу от места прорыва. Однако вместо этого последовал бесконечный обмен телеграммами, распоряжениями и предписаниями между Парижем, Лондоном и командованием БЭС (которое для переговоров с Лондоном было вынуждено прибегнуть к услугам обычных линий телефонной связи).

Несмотря на то что «странная война» предоставила долгую передышку, ни английская, ни французская армия не смогли должным образом подготовиться к современному ведению боя. Танковые экипажи были плохо обучены, на танках отсутствовала радиосвязь, дальномеры и даже бронебойные снаряды. В спешном порядке во Францию были отправлены подкрепления, но и эти части не были готовы к сражениям. 3-й Королевский танковый полк прибыл в Кале 22 мая и получил приказ немедленно выдвигаться к Сен-Омеру. Неразбериха во время выгрузки привела к тому, что часть снаряжения потерялась в порту и выдвижение полка было задержано. К 26 мая полк потерял все танки.

В то время как во французской армии имелись превосходные танки, английским конструкторам в предвоенные годы так и не удалось создать что-нибудь стоящее. В художественных и публицистических произведениях 30-х годов создатели вооружения изображались алчными беспринципными злодеями, однако правда состоит в том, что в то время заводы не хотели связываться с военными заказами. Особенно верно это было в отношении танков. Поэтому английские танки создавались специалистами по сельскохозяйственным машинам на локомотивных заводах и судоверфях в перерывах между контрактами на производство основной продукции. При изготовлении танков использовались допотопные технологии, такие, как, например, клепка, хотя еще в Вулвидже в 1934 году было доказано, что сварка необходима для современного танкостроения. Все эти недостатки сразу же выявило испытание боем — хотя экипажи были достойны лучшей участи. В одной недавно вышедшей официальной публикации говорится:

Высшее командование британской армии мучилось противоречивыми представлениями о роли брони в предстоящей войне. Тяжелые танки создавались для того, чтобы медленно тащиться рядом с пехотой, как это было в 1918 году. Легкие тонкостенные модели должны были носиться галопом, словно конница. Подобная узкая специализация привела к тому, что танки союзников были рассредоточены по всему фронту, в то время как немцы показали, что танки гораздо более эффективны, если их использовать в составе бронированных дивизий. Тактическим недостатком союзников было то, что они посылали танки против танков; немцы поняли, что броню следует использовать против более уязвимых целей, предоставляя с неприятельской бронетехникой иметь дело батареям подвижных противотанковых орудий. Эксперты по танкам в армиях союзников тоже знали это, но высшее военное командование не интересовалось мнением экспертов. Горт сократил свой штаб до минимума, так что к концу мая в руководстве БЭС не осталось не только специалистов по танкам, но и разведслужбы. Это было очень серьезным упущением.

Возможно, военная разведка помогла бы союзникам избавиться от панического страха перед неприятельскими шпионами. Слухи об успешных действиях германских парашютистов, переодетых в голландскую военную форму, разрослись в рассказы о немецких шпионах, переодетых в форму старших офицеров союзных армий, направляющих солдат навстречу гибели. Местные жители, не знающие английского языка, считались саботажниками; на тех же, кто говорил по-английски, косились как на шпионов. Перепуганным солдатам повсюду мерещились сигналы и ориентиры, искусно вырезанные среди деревьев и полей. Любое мерцание света, например сквозь приоткрытую дверь, воспринималось как сигналы германских разведчиков. Слухи становились все более и более пугающими. Типичным примером может служить в остальном достаточно трезвый отчет о боевых действиях полка гвардейских гренадер:

В том же отчете сообщается, что в течение одного 20 мая батальон казнил семнадцать «вездесущих гражданских снайперов»! Нет никаких свидетельств того, что немцы прибегали к услугам снайперов из числа местных жителей — они прекрасно обходились без посторонней помощи, — а также того, что они старательно выкашивали стрелки среди полей. Однако казни местных жителей были распространенным явлением, что вызывало жажду отмщения среди друзей и родственников невинных жертв. Острая нехватка людей, владеющих иностранным языком, сильно усложняла отношения английских солдат с союзниками и местным населением.

Оглядываясь назад, трудно не согласиться с обвинениями, выдвинутыми французами против англичан: БЭС думали только о том, как бы скорее покинуть континент. Горт так и не допустил того, чтобы его армия стала частью союзных войск. Контратака английских частей под Аррасом продолжалась всего 48 часов, и это была единственная наступательная операция БЭС. Потери, понесенные англичанами, оказались значительно менее тяжелыми, чем потери тех, кто сражался бок о бок с ними. Французы утверждали, что Горт бросил их в тот момент, когда его помощь была нужна больше всего. На их взгляд, английская армия, действовавшая на континенте, лишь организовала собственное отступление, которое прикрывали французские части.

Глава 11

Англичане начали подготовку эвакуации Британских экспедиционных сил с континента еще 19 мая 1940 года. Генерал лорд Горт, командующий БЭС, направил в Лондон офицера, чтобы обсудить вывод войск из Европы через Дюнкерк. Первоначально это отрабатывалось лишь как запасный вариант, но в тот же день штабные подразделения — не принимавшие непосредственного участия в боевых действиях — были отправлены поездом в Дюнкерк. Вскоре корабли, доставлявшие снаряжение и боеприпасы во Францию, переправили этих солдат обратно в Англию.

Начиная с 21 мая Горт стал отводить свои войска назад, следя за тем, чтобы они занимали участок побережья, откуда их смогут забрать корабли. Это было очень спорное решение, особенно если учесть, что англичане умышленно держали остальных союзников в неведении относительно своих действий и намерений. В штабе Горта не доверяли генералу Бланшару, командовавшему французскими дивизиями, занимавшими фронт непосредственно рядом с английскими войсками, сменившему погибшего в автокатастрофе генерала Бийотта, главнокомандующего северной группы армий, в состав которой входили БЭС.

По какому-то недоразумению до этого времени Горт получал приказы напрямую от верховного главнокомандующего генерала Гамелена, в тот день смещенного с этого поста. Утром 21 мая, когда германские танковые части прорвались в глубь Франции, новый главнокомандующий генерал Вейган отправился на передовую, чтобы лично ознакомиться с ситуацией. Горта пригласили на совещание только тогда, когда зашла речь об использовании в контрнаступлении английских частей. К тому времени, как Горт прибыл в ставку, Вейган уже уехал. Французы, обнаружив, что отошедшие английские войска оголили их фланги, потребовали от Горта вернуться на исходные позиции, но БЭС продолжали отступление.

В субботу 25 мая поступили сообщения о том, что германские, войска захватили порт Кале на побережье Ла-Манша, а также Булонь. В Дюнкерке порт после немецкой бомбардировки остался без электричества, поэтому портовые краны оказались выведены из строя. Разгрузка осуществлялась с помощью небольших судовых кранов. Времени оставалось в обрез, и очень большое значение приобретал участок фронта, удерживаемый бельгийской армией. Именно на нее теперь было нацелено острие германского наступления, именно ей уделяли внимание безжалостные «Люфтваффе». Если оборона бельгийцев будет прорвана или если они сложат оружие, Дюнкерк падет, и вместе с ним исчезнет единственная надежда на спасение английской армии.

Во Францию прибыл сэр Джон Дилл. Он занимал пост начальника Имперского генерального штаба, высшую военную должность Великобритании, и Горт, вероятно, рассчитывал получить приказ непосредственно от него. Однако Дилл, учтивый обходительный человек, не привез Горту никаких новостей и официальных распоряжений. Он только упомянул о том, что «дома становятся все более слышны критические замечания: как же так, БЭС, 200 тысяч солдат, значительно превосходящих в военном мастерстве этих бошей, ничем себя не проявили». Сказанные добродушным Диллом, эти слова явились для Горта пощечиной.

Вечером Горт остался у карты один, размышляя, сколько еще смогут продержаться бельгийцы. Внезапно он встал и направился к своему начальнику штаба и приказал перебросить две английские дивизии (5-ю и 50-ю), чтобы укрепить участок, защищаемый бельгийской армией. Импульсивное решение Горта скорее всего спасло БЭС от полного уничтожения, но он использовал тех самых людей, которых обещал Бланшару для только что обсуждавшегося совместного контрнаступления союзников. Вечером начальник штаба БЭС записал в своем дневнике доводы Горта насчет бельгийцев:

Две дивизии, двигавшиеся всю ночь, заняли позицию вдоль канала Ипр-Комин, обращенную лицом на восток. В отчете о боевом пути полка Королевских шотландских фузилеров зафиксированы решающие последствия распоряжения Горта:

На самом деле бельгийская армия приняла на себя всю тяжесть германского наступления на севере. В течение недели король Леопольд предупреждал союзников, что возможности его армии на пределе. В действительности это англичане предали своих союзников. Бельгийцы не были поставлены в известность о предстоящем отходе БЭС. Узнав о капитуляции бельгийской армии, французский премьер-министр Поль Рейно немедленно выступил с радиообращением, в котором разразился гневными ядовитыми тирадами в адрес короля Леопольда и назвал его предателем. Черчиллю было известно о том, что эти скандальные обвинения совершенно беспочвенны, так как у него был специальный поверенный при штабе короля, но в то время он не хотел портить отношения с Рейно, выступая с опровержением, и бельгийский король был повсеместно провозглашен предателем.

Для англичан события развивались чересчур стремительно. Один английский офицер-артиллерист, получив новую карту, сказал:

БЭС отходили по всему фронту. Горт был уверен, что французы предупреждены о прекращении операций английских войск на континенте, однако во время встречи Поля Рейно с Черчиллем в Лондоне, состоявшейся в субботу 26 мая, английский премьер умолчал о предстоящей эвакуации. Для английских солдат, остававшихся во Франции, намечавшаяся эвакуация была более чем очевидна. Рассказывает тот же артиллерийский офицер:

Для того чтобы уменьшить скопление людей, англичане выставили посты военной полиции, запрещавшие автомобилям и другим транспортным средствам выезжать на берег. Это приводило к яростным стычкам с французскими солдатами, не желавшими оставлять машины с боеприпасами и другую боевую технику. Для англичан Дюнкерк был конечной точкой пути, для французов же одним из многих населенных пунктов, который необходимо защищать, используя все имеющиеся силы.

Возможно, решительное наступление на линию обороны по периметру Дюнкерка лишило бы БЭС последней надежды на эвакуацию морем, но оно так и не последовало. Германские танковые дивизии были остановлены для передышки. Впоследствии по поводу этого «приказа остановиться» возникло много споров, однако в тот момент он казался совершенно естественным. Ограниченным бронированным силам германской армии еще предстояло завоевать Париж и большую часть Франции. Никто, и меньше всего немцы, не мог предположить, что основная часть Британских экспедиционных сил будет вызволена с побережья разношерстной флотилией паромов, частных яхт с гражданскими экипажами и боевых кораблей Королевского военно-морского флота, рисковавших сесть на мель в неглубоких прибрежных водах, в которые они не заходили никогда ни до, ни после этого. Однако англичане вытащили зайца из шляпы. В основном благодаря мастерству и предусмотрительности военных моряков было осуществлено невозможное.

Возможно, первым признаком решимости англичан продолжать войну, с которым столкнулись немцы, стало упорство летчиков-истребителей Королевских ВВС, прикрывавших с воздуха эвакуацию из Дюнкерка. Ради проигранного дела никто не станет рисковать своей жизнью. Немецкие летчики увидели в небе над Дюнкерком веру в Черчилля. «Противник имеет превосходство в воздухе. В этой кампании для нас это что-то новое», — гласит запись в боевом журнале германской 4-й армии от 25 мая.

Истребители Королевских ВВС действовали на предельной дальности вылета своих самолетов, и порой воздушное пространство всецело принадлежало немцам. Английские летчики в основном стремились перехватить немецкие бомбардировщики до того, как те подлетят к Дюнкерку. Солдаты союзников, ведшие отчаянные бои в предместьях города, задерживая рвущиеся к порту германские части, и пехотинцы, терпеливо ждущие на причале своей очереди погрузиться на судно, редко видели самолеты Королевских ВВС. Не видели их и те, кто зарывался в окопы вдоль побережья, кто взбегал на суда по загнанным с берега на мелководье грузовикам, образовавшим импровизированные причалы. Этим людям врезались в память вражеские бомбардировщики, накатывающиеся непрерывными волнами, и немецкие истребители, с ревом несущиеся на бреющем полете и поливающие пулеметным огнем все вокруг. Спасенные из Дюнкерка не испытывали особой любви к английским летчикам, сражавшимся в небе не на жизнь, а на смерть. Наоборот, летом 1940 года в Англии многие одетые в голубую форму подвергались нападкам со стороны тех, кто слишком хорошо помнил самолеты с черными крестами на крыльях.

На одного начальника летной школы Королевских ВВС в Северном Уэльсе произвела такое сильное впечатление растущая враждебность к летчикам, что он связался с командованием ближайшей армейской части и пожаловался на то, что участники БЭС освистывают в кинотеатрах документальные фильмы, показывающие действия авиации. Он также отправил донесение под грифом «Секретно» в штаб своей группы войск. Черчиллю также была известна эта проблема. В своем обращении к парламенту он сделал особое ударение на том вкладе, который внесли в дело успешной эвакуации Королевские ВВС — «хотя зачастую они действовали над облаками и вне пределов видимости».

Армейское командование обратилось к яхтсменам и рыбакам всех возрастов в портах Южной Англии с просьбой помочь эвакуировать английскую армию из Франции. Кое-кто отказался, но многие гражданские моряки переплыли Ла-Манш, чтобы помочь спасению БЭС. Небольшие лодки не могли взять на борт много людей, но они сыграли очень важную роль, постоянно переправляя солдат с берега на крупные суда. «Сисолтер», небольшая рыбацкая шхуна, занимавшаяся придонным ловом устриц рядом с местечком Бернхэм-он-Кроч, также откликнулась на призыв о помощи.

Капитан вспоминает:

На берегах возле Дюнкерка встречалось все хорошее и все плохое, что есть в людях. Чувство справедливости заставляло солдат дожидаться своей очереди, даже когда казалось, что она не наступит никогда. Но это было время не только беззаветного героизма, но и трусости и лжи. Союзников бросали, друзей предавали. Офицерам, пытавшимся организовать беспорядочные толпы измученных солдат, порой приходилось доставать оружие. Насилие и грабежи были достаточно широко распространены. Некоторые умерли совсем не геройской смертью. И все же Дюнкеркскую операцию удалось осуществить благодаря тому, что возобладали героизм, дисциплина, самопожертвование и здравый смысл. Она стала одной из тех героических неудач, дорогих англичанам, которые чтут их больше, чем победы.

Солдаты прибывали в Англию на те самые морские курорты, что были знакомы им еще по отпускам в мирное время. В Дувре, Диле, Фолкстоуне, Маргейте, Ширнессе и Ремсгейте их встречали горячий чай с печеньем, яблоки и апельсины, сигареты и спички, врачи и медсестры, койки и поезда. На лондонских вокзалах подавленных, измученных и грязных солдат встречали толпы. Некоторые солдаты были с винтовками и ранцами, кое-кто хвастался военными трофеями, но большинство имело лишь то, что было на них надето. К 4 июня было эвакуировано 338 226 человек, из них 123 095 французов. В тот день Черчилль сказал, обращаясь к палате общин:

Он пророчески добавил: «Новый мир всей своей силой и могуществом выступает вперед, чтобы принести спасение и избавление старому».

Невозможно переоценить значение операции «Динамо». Хотя почти все французские солдаты снова отправились сражаться за еще не поверженную Францию, спасенные английские солдаты послужили костяком новой, лучшей армии. Если бы четверть миллиона англичан томилась в германской неволе, было бы трудно убедить общественное мнение в необходимости продолжать войну.

Англичане покинули континент, оставив кладбище военной техники, особенно большое вследствие того, что Британские экспедиционные силы были механизированной армией. Один немецкий офицер написал домой:

Горт был назначен генеральным инспектором учебных центров. Это была совершенно не подходящая должность для человека, известного своей личной храбростью, но уже наглядно продемонстрировавшего, что он ничего не смыслит в подготовке современной войны. Один из его подчиненных, Алан Брук, недовольный службой под началом Горта, стал главнокомандующим Вооруженными силами метрополии. По его версии изложения событий. мая 1940 года получалось, что он проявил выдающееся мастерство, прикрывая эвакуацию из Дюнкерка, в то время как Горт продемонстрировал свою полную несостоятельность. В декабре 1941 года энергичный и честолюбивый Брук сменил Дилла на посту начальника Имперского генерального штаба. Горт, Айронсайд и Дилл не задерживались подолгу на этой должности, но теперь ее получил человек, не собиравшийся с ней расставаться. Сэр Артур Брайант, выдающийся писатель, на основании военных дневников Брука и его автобиографических записок написал историю войны. Доказательством того, что перо может быть более сильным оружием, чем меч, является то, что в конце концов сложилась твердая убежденность: фельдмаршал виконт Алан Брук выиграл войну практически в одиночку. Горта предали забвению.

5 июня германские армии, закончив перегруппировку, начали наступление на юг. Вейган, новый французский главнокомандующий, пытался удержать фронт к северу от Парижа, но 8 июня начал отводить войска к реке Сене. Через два дня правительство Франции бежало из Парижа, и в тот же день Италия объявила войну Великобритании и Франции. «Великий день в истории германской армии! — записал 14 июня в своем дневнике генерал Франц Гальдер, начальник генерального штаба сухопутных сил. — С девяти часов утра наши войска входят в Париж».

Наступающие германские части развернулись широким веером с запада на восток. Через неделю 32 итальянские дивизии начали наступление на шесть альпийских дивизий, прикрывавших юго-восточную границу Франции. Муссолини в последний момент сделал заявку на участие в мирных переговорах и свою долю добычи.

Многие французские части сражались стойко и мужественно, но американский военный историк подвел итог так: «Вся беда заключалась в том, что тем, кто сражался, мешали те, кто не сражался, те, кто не успел вовремя подготовиться». Вскоре германские войска прижали французов к тыльной стороне их же линии Мажино, в то время как другие бронированные стрелы дошли до испанской границы.

16 июня маршал Петэн, 84-летний герой Вердена, чьи решения играли важную роль при создании линии Мажино и нынешней катастрофы французской армии, снова выдвинулся на первые роли и начал переговоры с Германией. Гитлер просто продиктовал ему условия капитуляции, и, проявив ребяческую мстительность и страсть к театральным эффектам, заставил французскую делегацию подписать мирный договор в том самом железнодорожном вагоне, в котором немцы подписывали соглашение о перемирии в 1918 году[263].

С победой всегда появляются новые друзья, и у Гитлера не было недостатка в восторженных почитателях. Отбросив в сторону все свои мысли о свободе, Махатма Ганди в индийской газете «Хариян» от 22 июня написал: «Грядущие поколения немцев будут чтить гений господина Гитлера, храброго воина и несравненного организатора». Российский министр иностранных дел Молотов, отбросив в сторону свои чувства к фашизму, вызвал германского посла в Москве, чтобы лично передать ему «самые теплые поздравления от советского правительства по поводу замечательных успехов германских вооруженных сил». Демократически избранное правительство Дании, оставленное германскими оккупантами, позволило благодарности пересилить уважение к демократии и заявило: «Великие победы германского оружия, вызвавшие во всем мире изумление и восхищение, принесли в Европу новую эру, следствием которой станет новый политический и экономический порядок с главенствующей ролью Германии». Ara-хан, отбросив в сторону предубеждение к алкоголю, пообещал выпить бутылку шампанского, «когда фюрер проведет первую ночь в Виндзорском дворце».

Гитлер и его генералы не могли предвидеть эвакуацию из Дюнкерка, в основном потому, что они принадлежали к континентальной сухопутной державе. Для них берег моря был концом пути. Для англичан, с их «островной психологией», море являлось открытой дверью. Плохое впечатление, сложившееся у Гитлера о Чемберлене, вселило в него уверенность, что британский кабинет министров обязательно обратится к нему с предложением начать переговоры о мире.

И подобные убеждения были небезосновательны. Несомненно, лорд Галифакс, едва не ставший премьер-министром в мае, не исключал возможность переговоров с Гитлером. После катастрофы во Франции Галифакс намекал тогда еще нейтральным итальянцам, что Великобритания заинтересована в проведении мирной конференции по проблемам будущего устройства Европы.

Великобритания, подобно Франции и многим другим европейским государствам, в значительной степени находилась под влиянием аристократов и землевладельцев, беспокоившихся по поводу распространения коммунизма и социальных возмущений, неизбежных последствий полномасштабной европейской войны. Их пугала даже победа Великобритании: ослабленная войной Германия перестанет быть плотиной на пути наводнения советской экспансии. Для таких людей уступки Гитлеру были единственной разумной политикой в предвоенное время. Даже после начала войны многие влиятельные люди продолжали считать, что Великобритании следует как можно скорее признать свою ошибку и договориться с нацистами. Их поддерживали люди из министерства иностранных дел и казначейства, с тревогой наблюдавшие за резким сокращением финансовых резервов государства.

Контакты, продолжавшиеся в период «странной войны» между высокопоставленными нацистами и их английскими друзьями, убедили первых, что Великобритания терзается нерешительностью. Германские дипломаты и тайные агенты были предупреждены о возможном заключении перемирия с Великобританией. Соглашение о мире, подписанное 16 июня маршалом Петэном, подтолкнуло британских искателей мира, нащупывавших контакты через Испанию, Швейцарию и Швецию, к активизации своих действий.

Насколько мне известно, не существует достоверной стенограммы переговоров между Р. А. Б. Батлером (заместителем Галифакса) и Бьорном Притцем, шведским министром иностранных дел, состоявшихся в Лондоне 17 июня 1940 года. Однако через много лет после окончания войны Притц предал огласке содержание телеграммы, отправленной им в Стокгольм после этой встречи. Согласно шведским архивам, Батлер сказал Притцу, что «каждое предложение заключить мир на приемлемых условиях будет внимательно изучено». Батлер искал переговоров о мире от лица своего начальника, и, несомненно имея в виду Черчилля и его сторонников, он добавил, что лорд Галифакс специально проследит за тем, чтобы «никакие твердолобые политики не встали на пути».

Черчилль не смог присутствовать на заседании военного совета, состоявшегося в 12.30 на следующий день. Впоследствии один из пунктов повестки дня этого заседания был изъят из официальных документов, но запись в дневнике Александра Кадогана, главы министерства иностранных дел, присутствовавшего на совещании, позволяет сделать предположение — об этой ужасной, строго охраняемой тайне: «Уинстона нет — пишет речь. От немцев пока никакого ответа». Похоже, люди, решительно настроенные добиваться мира, плевали на власть Черчилля.

Галифакс и Батлер были не одиноки в своих стараниях. Ллойд-Джордж, бывший премьер-министром Великобритании в Первую мировую войну, не верил в победу во Второй. Он утверждал, что американцы не вступят в войну, и не делал секрета из своей готовности стать главой побежденной нации, каким стал во Франции Петэн. Остается только гадать, как много людей разделяли подобную точку зрения. Герцог Виндзорский — под именем Эдуарда VIII отрекшийся от престола в 1936 году — и его супруга, печально известная миссис Уоллис Симпсон, в открытую восхищались Гитлером и Третьим рейхом. Существуют предположения, что Эдуард, остро переживавший отлучение от королевской семьи из-за неудачного брака, надеялся с благословения Гитлера вернуть трон в побежденной Великобритании.

Однако у тех, кто стремился к перемирию, ничего не вышло. В девять часов вечера 17 июня Черчилль выступил по радио перед сводкой последних известий с двухминутным обращением. В своем подготовленном в спешном порядке заявлении в ответ на капитуляцию Франции он сказал всему миру: «Новости из Франции очень плохие, и я искренне сочувствую доблестному французскому народу, переживающему такое ужасное горе. — Он продолжал: — Мы будем защищать наш остров и, при поддержке Британской империи, мы будем биться за каждый клочок земли до тех пор, пока проклятие Гитлера не будет снято с человечества. Мы убеждены, что исход нашей борьбы будет счастливым».

На следующее утро в 3.45, когда немцы еще обдумывали, как отреагировать на намеки, вопросы и разговоры без протоколов, переданные через их посольства в нейтральных странах, Черчилль поднялся на трибуну в палате общин и произнес ту самую речь, над которой трудился во время заседания военного совета.

И это был звездный час самого Черчилля. В то время зал заседаний парламента еще не был оборудован звукозаписывающей аппаратурой, поэтому депутаты уговорили премьер-министра повторить свое выступление по радио в девять вечера перед выпуском новостей Би-би-си. Радиообращение не передало тот огонь, который горел в сердце Черчилля днем, когда он выступал перед живой аудиторией. Некоторым его коллегам показалось, что его голос звучал по радио неестественно, и они приписали это волнению и недостаткам аппаратуры. Издатель Сесил Кинг выдвинул не столь сострадательное предположение: быть может, Черчилль был просто пьян. Гарольд Николсон, сотрудник министерства информации, заметил, что речь, звучавшая восхитительно в стенах парламента, «по радио звучала отвратительно».

Джон Мартин, личный секретарь премьер-министра, сказал, что «запинающаяся речь в начале обращения поразила всех, и кто-то передал записку, что у премьер-министра, по-видимому, сердечный приступ и ему надо срочно лечь. Я же считаю, что на самом деле Черчилль просто говорил с сигарой в зубах».

В последние годы появились упорные слухи о том, что речь, переданную по радио 18 июня, читал вовсе не Черчилль. Возникли они после того, как актер Норман Шелли, озвучивавший Винни Пуха и Жабу из Жабьего гнезда в радиопостановках Би-би-си, рассказал, что с разрешения премьер-министра он записывал обращения Черчилля к американским слушателям. Однако нет никаких доказательств того, что Шелли подражал голосу Черчилля в июне 1940 года.

Услышав гневное обращение Черчилля, немцы решили, что лорд Галифакс, Батлер и их стремящиеся любой ценой к миру друзья — слишком мелкие фигуры в сравнении с ним, и убрали на полку надежды на полную победу. Довоенный опыт общения Гитлера с Чемберленом перестал помогать понимать настроение английского общества. Уинстону Черчиллю удалось изменить психологию англичан так, как это не смог бы сделать ни при каких обстоятельствах его предшественник.

Трагедию, комедию и царившее смятение прекрасно иллюстрирует судьба принадлежащих Великобритании Нормандских островов. Эти крошечные острова, являющиеся частью Великобритании, но не входящие в состав Соединенного Королевства, являются самоуправляемыми территориями под властью британской короны. Они находятся совсем рядом с Францией, и 19 июня 1940 года Уайтхолл решил их демилитаризовать и объявить «открытыми». Однако со свойственной всем бюрократам скрытностью люди из Уайтхолла никому не сообщили о своем решении, вероятно, стыдясь объявить публично об уступке британской территории.

Для того чтобы проверить, собираются ли англичане оборонять эти острова, немцы отправили самолеты с приказом облететь их на низкой высоте. Когда один из самолетов проносился с ревом над городком Сент-Питер-Порт на острове Гернси, кто-то из находившихся на борту парохода «Айл оф Сарк», следовавшего из Джерси в Саутгемптон, дал по нему очередь из допотопного спаренного пулемета «Льюис». Немцы решили, что на островах имеются английские войска. В результате вечером 28 июня бомбардировщики «Хейнкель-111» засыпали бомбами и полили пулеметным огнем два основных города Нормандских островов: Сент-Хельер на Джерси и Сент-Питер-Порт на Гернси. Было много пострадавших среди мирного населения, и только после этого Уайтхолл объявил о демилитаризации островов.

Германская служба перехвата пропустила это сообщение, переданное Би-би-си, и только посол Соединенных Штатов в Париже сообщил о нем немцам. Командующий германскими военно-морскими силами в Северной Франции узнал об этом по телефону как раз в тот момент, когда на совещании обсуждалась судьба Нормандских островов. Было решено в пропагандистских целях осуществить высадку на острова. Третий воздушный флот выделил для этой цели десять транспортных самолетов «Юнкерс-52», а также истребительные, бомбардировочные и разведывательные подразделения. Группа армий «Б» выделила людей, и корабли военно-морского флота приготовились к нападению на мирные пляжи. Самое главное, в Шербур для участия в высадке были направлены многочисленные журналисты, фотографы и кинооператоры.

А тем временем «Дорнье До-17П», модификация весьма устаревшего «летающего карандаша», совершавший разведывательный полет, совершил посадку — судя по всему, по прихоти экипажа — на аэродроме на острове Гернси. Местные жители сказали летчикам, что на островах нет войск. После того как «Дорнье» вернулся на базу, нескольким человекам из обслуживающего персонала «Люфтваффе» выдали винтовки, после чего их доставили по воздуху на остров, чтобы официально его захватить. На следующий день еще один «Дорнье» — на этот раз под командованием обер-лейтенанта Рихарда Керна — приземлился на аэродроме острова Джерси. Керн захватил весь остров, вооруженный одним пистолетом.

Эта самодеятельность «Люфтваффе», естественно, полностью сорвала пропагандистскую высадку. В довершение ко всему основные силы вторжения были задержаны сильным туманом.

Первый взгляд, брошенный островитянами на германские оккупационные части, убедил их, что для этой цели были специально отобраны самые вежливые, дисциплинированные и симпатичные солдаты. На самом деле на острова высадилась рота 396-го пехотного полка 216-й пехотной дивизии, ближайшей к месту событий.

Люди и вооружение

За продолжавшуюся шесть недель кампанию германские войска завоевали всю западную часть Европы. Их потери были весьма незначительные (см. таблицу 3):

Остальные потери (всего):

БЭС (участвовали в боевых действиях приблизительно 40 дней): 68 111;

бельгийская армия (участвовала в боевых действиях 17 дней): 23 350;

голландская армия (участвовала в боевых действиях 5 дней): 9779.

Во время вторжения в Бельгию и Нидерланды германская армия продемонстрировала изобретательность и приспосабливаемость. Летающие лодки «Хейнкель» садились на воду в самом центре Роттердама, и пехота плыла к берегу на надувных лодках. Планеры с десантниками, которые буксировали транспортные самолеты, высаживали людей на крышу гигантской бельгийской крепости Эбен-Эмаэль. На границе с Люксембургом германские солдаты, переодетые в гражданское и выдававшие себя за туристов, двигались впереди наступающих частей и обезвреживали взрывные заряды, предназначенные для вывода из строя инженерных сооружений. Для захвата моста в Геннепе захватчики переоделись в форму голландской армии и использовали бронепоезд. Парашютный десант, свалившийся как снег на голову, захватил никем не обороняемые мосты длиной в милю каждый в Моэрдийке. Трехмоторные транспортные «Юнкерсы», набитые солдатами, садились на ровные шоссе в Нидерландах.

Большая часть этой «экзотики» использовалась группой армий «Б», действовавшей против Нидерландов, Люксембурга и Бельгии. Ее было не так уж и много, и реальный вклад был весьма незначительным. Эти уловки были не предвестником грядущей войны, а трюками фокусника, предназначенными отвлечь внимание зрителей, в то время как группа армий «А» извлекала кролика из лесистых Арденнских гор.

В то время бальзамом на раны было убеждение, что германская армия одержала победу исключительно благодаря решающему численному превосходству и использованию новых систем оружия. Один мой знакомый, только что вернувшийся домой после Дюнкерка, риторически восклицал, обращаясь к моему отцу: «Разве можно бороться однозарядной винтовкой против автомата?»

Однако почти все тактические приемы блицкрига 1940 года можно было увидеть еще во время германского наступления в марте 1918 года. В той «Битве кайзера» подвижные отряды коммандос проникали в глубь неприятельской территории, поливая противника огнем из «пистолетов-пулеметов», практически идентичных по размеру, форме и боевым характеристикам автоматам МР-38, стоявшим на вооружении германской армии в 1940 году. Не было ничего нового и в саперных частях, действовавших на передней линии наступления. Тесное взаимодействие с авиацией также применялось в Первую мировую войну; доказательством тому является широко распространенный тогда термин «ураганный огонь по наземным целям». Все это могли бы предусмотреть генералы союзников, если бы удосужились изучить итоги предыдущей войны.

В 1940 году практически вся германская армия передвигалась на конной тяге и была вооружена винтовкой «Маузер Кар 98к» образца, как это следует из названия, 1898 года. Противостоявшая ей английская армия была оснащена таким же оружием: «Ли-Энфилд» появилась в войсках в самом конце англобурской войны (в которой буры использовали «Маузер 98»!).

Даже немецкие танки представляли собой незначительные усовершенствования машины, изобретенной англичанами в 1915 году.

Однако в отличие от союзников немцы учились как на собственных победах, так и на поражениях. В свете опыта кампании 1940 года они модифицировали свое вооружение. Легкие танки, вооруженные одними пулеметами, уступили место более тяжелым моделям.

Основная перемена, произошедшая в тот момент в технологии производства стрелкового оружия, имела такое же значение, как и появление реактивных двигателей в авиации. Все ведущие державы отказались от искусной ручной работы — вороненая сталь и полированное ореховое дерево остались в прошлом. Пулемет МГ-34, усовершенствованная фирмой «Рейнметалл» швейцарская модель, относился к тому оружию, которое собирают коллекционеры, но эпоха такого оружия прошла. Замену ему изготовила фирма «Маузер». МГ-42 состоял из простых деталей; точная обработка была сведена до минимума. В результате себестоимость снизилась с 310 рейхсмарок за МГ-34 до 250 рейхсмарок за МГ-42, который широко используется даже сейчас, полвека спустя. В 1941 году Великобритания начала производство «одноразового» пулемета: пистолеты-пулеметы «Стен» не отличались особой надежностью, однако были настолько дешевы в производстве, что их тысячами разбрасывали партизанам.

В целом боевые действия показали, что вооружение английской армии лишь немногим уступает германскому. Хотя английские грузовики рассыпались на ухабистых дорогах, немецкие были ничуть не лучше. Европейские армии в основном передвигались по железным дорогам, поэтому надежные машины производились только в Соединенных Штатах, где потребители требовали от производителей, чтобы грузовики пробегали по тысяче миль в один конец и при этом служили десятилетиями. Состоявший на вооружении английской армии ручной пулемет «Брэн» показал себя очень эффективным и надежным: из него можно было вести огонь с бедра, и он продолжал стрелять, даже когда ствол раскалялся докрасна. Некоторые модели английских танков неплохо зарекомендовали себя на поле боя — если ими грамотно распоряжались. Однако после того, как БЭС оставили во Франции 2472 артиллерийских орудия, 63 879 автомобилей и свыше полумиллиона тонн боеприпасов и снаряжения, Великобритания не могла позволить себе роскошь разрабатывать новые образцы тяжелого вооружения и даже модифицировать уже имеющиеся модели. Английские оружейные заводы работали в полную силу, несмотря на то что сходящая с конвейеров продукция заведомо уступала вооружению ведущих держав.

Кризис 1940 года привел к тому, что за всю войну в английской армии так и не появился новый танк собственной разработки. Вооруженные силы Великобритании все больше и больше зависели от американского снаряжения, иногда усовершенствованного в соответствии с английскими требованиями. Поступающие американские танки, полностью укомплектованные, были отлично законсервированы и защищены от непогоды. Запасные части устанавливались на место без молотка и напильника. Эти танки показали себя в высшей степени надежными, и танкисты их любили[264]. Многие в Великобритании с изумлением обнаружили, что качество массового производства может превосходить кустарное ремесленничество, почему-то именовавшееся мастерством.

Причина поражения союзников в 1940 году была не в качестве и количестве их вооружения. Их авиация была очень сильной, и на вооружении состояло много хороших самолетов. Французские ВВС насчитывали свыше двух тысяч современных истребителей, вдвое больше, чем имели на Западном фронте «Люфтваффе»[265].

Кое-кто утверждает, что победа Германии была достигнута благодаря тесному взаимодействию сухопутных сил и авиации, торжеству радиосвязи и безжалостной агрессивности. На самом деле катастрофа французской и английской армий явилась следствием грубейших просчетов политического, экономического и военного руководства западных держав. Люди, облеченные властью составлять тактико-технические требования, не могли этого сделать надлежащим образом; у конструкторов не хватало мастерства. Система образования всех уровней в Великобритании не удовлетворяла современным требованиям. Те, кто привык довольствоваться легкой прибылью от производства устаревшей техники, не желали пойти навстречу государственным нуждам. Не хватило политической воли остановить Гитлера тогда, когда он еще не осмелился бы начать войну. Военное руководство от низа до самого верха проявило свою полную несостоятельность на поле боя.

Крайне субъективный подход к комплектованию офицерского корпуса, существовавший в английской армии, не выдержал испытания современной войной. Молодые люди, закончившие престижные публичные школы и автоматически принимавшиеся в полки, в которых служили их отцы и деды, далеко не всегда могли вести за собой людей, а существовавшая система не поддерживала достойных представителей других слоев общества, желавших получить офицерский патент. Учитывая то, что до половины кандидатов на офицерские звания оказывались неспособны пройти курс боевой подготовки, а также участившиеся случаи нервных расстройств, генеральный инспектор генерал сэр Рональд Адам решил привлечь к отбору врачей-психологов. Командующим стало гораздо труднее принимать людей, руководствуясь лишь одним критерием — чтобы те могли поддержать разговор за столом в офицерской столовой. Одним из новых экзаменов стал тест на «лидерство в группе». Отобранным по случайному закону группам выдавались бочки, веревки, доски, а затем ставилась сложная задача соорудить какой-нибудь объект; действия каждого испытуемого внимательно оценивались. Экзаменаторы искали умение как отдавать, так и выполнять приказы. В результате значительно увеличилось число кандидатов, успешно проходящих обучение, помимо этого, на 25 процентов возросло количество соискателей офицерского патента.

Сухопутная кампания 1940 года в Европе закончилась ничем. Германия раздвинула во все стороны свои границы, политическая ситуация на континенте изменилась, но Великобритания не была повержена. Но тем временем немцы могли праздновать победу своей системы образования, профессионализма, координации усилий и современного подхода к военному искусству. Также это была победа жестокой диктатуры, торжество тех, кто собственные материальные блага ставил выше личной свободы для себя и своих близких.

После того как Великобритания столкнулась с бесконечной последовательностью неприятных неожиданностей, налогоплательщики стали задаваться вопросом, много ли проку было от деятельности хваленой Интеллидженс сервис, и приходить к ответу: практически никакого. До того как поляки и французы передали англичанам результаты своей работы, вскрытие немецкого шифратора «Энигма» не продвигалось вперед, за исключением нескольких удачных догадок.

В первые недели войны глава Интеллидженс сервис адмирал сэр Хью Синклер скоропостижно скончался в офицерском госпитале имени короля Эдуарда VII. На панихиде, состоявшейся в лондонской церкви Святого Мартина на Полях, присутствовали почти все высшие чины разведки, знавшие покойного, — «представительное собрание», как заметил глава МИ-5.

Смерть Синклера случилась вскоре после подписания Советско-Германского договора и секретного протокола, в соответствии с которым Сталин должен был оккупировать половину Польши. Чемберлен признался парламенту, что для правительства Великобритании это явилось страшным ударом. Этот провал разведслужб обсуждался на экстренной сессии парламента 24 августа, и накал страстей был так высок, что Чемберлен счел своим долгом предложить собственную отставку.

Кончина Синклера открыла возможность поставить работу его службы на современную, более компетентную основу. Отныне сотрудников можно было бы набирать из более широких слоев общества по результатам тщательного отбора. Однако преемник Синклера сэр Стюарт Мензис, ставленник лорда Галифакса, предпочитал придерживаться традиционных методов вербовки персонала. Он считал, что самыми подходящими людьми для того, чтобы доверить им тайну, даже добытую у врага, являются выходцы из достойных семей, имеющие личный капитал и окончившие престижные школы. Такие люди попадали в разведслужбу исключительно по личной рекомендации, что, похоже, считалось достаточным основанием не углубляться в прошлое кандидатов.

Через несколько дней после смерти Синклера служба СД (Sicherheitsdienst), разведка нацистской партии, продемонстрировала гораздо менее благородный подход к делу. Люди Гиммлера протянули щупальца в Лондон, выдавая себя за германских генералов, готовящихся устроить военный переворот. 9 ноября 1939 года два высокопоставленных сотрудника английской Интеллидженс сервис прибыли на условленную встречу в кафе «Бахус», расположенное в Нидерландах в местечке Венло у самой границы с Германией. Одним из них был 55-летний капитан Сигизмунд Бест, а другим майор Ричард Стивенс, по образованию лингвист, ничего не смысливший в делах Службы, назначенный «нашим человеком в Гааге». Прямо среди белого дня они оба были захвачены группой, действовавшей под началом офицера СС Вальтера Шелленберга, обладавшего внешним сходством с Бестом. Тот так описывает появление «Бьюика» с двумя английскими разведчиками и Дирком Клопом, голландским офицером:

Голландский офицер был убит, а Беста и Стивенса переправили через границу и доставили в Берлин, где их подвергли допросам в духе, обычном для СС. Жертвы были выбраны со знанием дела. Вдвоем они подробно описали деятельность лондонской штаб-квартиры Интеллидженс сервис, а также имена резидентов в Центральной и Западной Европе с указанием их привычек и даже интимных пристрастий.

У немцев были особые счеты с Сигизмундом Бестом. Во время Первой мировой войны Бест, заручившись личным разрешением тогдашнего премьер-министра Великобритании Ллойд-Джорджа, устроился в нейтральной Голландии и поставлял через границу таблетки морфия и кокаин — по тридцать-сорок фунтов за раз — офицерам германской армии в обмен на военные секреты.

К 1939 году мысль о том, что Германия находится на грани экономического коллапса, глубоко укоренилась в сознании правительства Великобритании и общества в целом. Крах германской экономики повлечет за собой свержение Гитлера, и новое правительство сразу же запросит мира. Нет никаких свидетельств, что Интеллидженс сервис пыталась исправить это ни на чем не основанное убеждение. Напротив, разведчики, судя по всему, сами разделяли это заблуждение, ибо «инцидент в Венло» произошел исключительно вследствие того, что руководство Интеллидженс сервис поверило в рассказ о группе высокопоставленных германских офицеров, готовящих военный переворот.

По мере того как германская армия завоевывала Европу, сотрудники английских спецслужб — в основном действовавших под прикрытием посольства Великобритании — складывали чемоданы и уезжали домой. Военная разведка, как никогда нуждавшаяся в достоверной информации о противнике, приходила к выводу, что от Интеллидженс сервис ждать нечего. Прошла зима, наступила весна 1941 года. Вероятность германского вторжения возрастала, и генеральный штаб обратился к Интеллидженс сервис за конкретными проверенными сведениями. Черчилль хотел отправить войска за пределы Англии, а для этого требовалось знать: собираются ли немцы по-прежнему осуществлять высадку на Британские острова? На это Интеллидженс сервис смогла ответить лишь то, что немцы, по всей видимости, хотят держать англичан в недоумении. Генеральный штаб возразил, что ему требуются не предположения, а точные ответы. Военные говорили на повышенных тонах: «Интеллидженс сервис должна принять все возможные шаги для исправления этого в высшей степени неблагоприятного положения дел». На совещании 31 марта в министерстве иностранных дел сэр Александр Кадоган отметил, что военные разведчики так и не пришли к соглашению с Мензисом. Кадоган записал в своем дневнике: «Он [Мензис] болтает что-то невнятное и бестолковое, и складывается впечатление, что он ставит дымовую завесу из слов и пытается сбить с толку своих собеседников».

На самом деле Мензис и его служба до сих пор существовали только потому, что целиком приписывали себе все заслуги дешифровальщиков из Блетчли-Парка. Начиная с зимы 1941 года Мензис ежедневно около 9 часов утра приезжал к Черчиллю, захватывая с собой всю свежую интересную информацию, добытую БП. Нередко эти встречи переходили в непринужденные беседы, во время которых Мензис делился с Черчиллем сплетнями про Уайтхолл и «непристойными шутками». Именно эти встречи, по утверждению биографа Мензиса, помогли Интеллидженс сервис выжить и не быть поглощенной соперничавшей с ней во время войны организацией Центр специальных операций. Близкие отношения с премьер-министром помогли Мензису сохранить контроль над Блетчли, когда четверо самых важных криптоаналитиков устроили «бунт», направленный против отвратительной организации работы и постоянной нехватки кадров. В течение нескольких месяцев они тщетно пытались добиться каких-либо улучшений, обращаясь по инстанции, и, наконец, перепрыгнув через Мензиса и его людей, с чьей-то помощью доставили свое письмо прямо на стол премьер-министру. На следующий день, 22 октября 1941 года, Мензис получил язвительную записку от Черчилля:

Центр специальных операций обязан своим появлением капитуляции Франции — первоначально его целью была не разведывательная деятельность, а организация подпольных движений на оккупированной территории. Хью Долтон, возглавлявший ЦСО с момента его создания, говорил, что задача его ведомства — создание подпольных организаций, сравнимых с «движением «Шинн Фейн» в Ирландии, с китайскими партизанами и иррегулярными соединениями в Испании, оказавшими такое сильное влияние на исход кампании Веллингтона — или, будем искренни, на организации, созданные самими нацистами». Черчилль просто приказал ЦСО поджечь всю Европу.

Поджог Европы оказался делом длительным и непростым, но Уайтхолл точно загорелся. Чиновники министерства иностранных дел пришли в бешенство, узнав, что отныне не только им доверено создание шпионской сети за границей. Мензис не переставал жаловаться, что ЦСО отбивает у него людей. В действительности же пестрое сборище лингвистов, иностранцев, военных и просто искателей приключений обоего пола, завербованное в ЦСО, нисколько не походило на тех людей, которых можно было встретить в тихих коридорах ведомства Мензиса. Вероятно, в-конце концов он и сам осознал это, переключившись впоследствии на жалобы по поводу того, как щедро выделяются самолеты, деньги и корабли для ЦСО.

Когда на Эйфелевой башне затрепетал флаг со свастикой, а немецкие офицеры стали изучать содержимое винных погребов ресторана «Максим», английские политические лидеры распростились с надеждами на скорую экономическую катастрофу Германии. Теперь уже, наоборот, германская армия могла бездействовать, дожидаясь катастрофы Великобритании. И в то время казалось, что ждать ей осталось недолго.

Только в просторном здании министерства авиации Геринга в центре Берлина кипела настоящая деятельность, ибо в руководстве Германии оставались люди, считавшие, что бомбардировщикам «Люфтваффе» необходимо появиться в небе над Англией и преподать британцам последний урок.

Предстоящее сражение уже окрестил в своей речи от 18 июня 1940 года премьер-министр Великобритании. «Битва за Францию завершена, — сказал он. — Вот-вот начнется Битва за Британию…» Черчилль всегда находил верные слова. В нем нация обрела своего вождя, трибуна и летописца. Память о Второй мировой войне во многом определяется взглядом самого Черчилля на эти события. Его цветистые речи навсегда врезались в память англоязычного мира: голос Черчилля сопровождал серые поцарапанные кадры кинохроники, на которых постоянно тонули корабли, горели города и братские могилы заполнялись трупами.

И Черчилль, и Гитлер хотели постоянно держать руку на пульсе боевых действий. Гитлер взял под свой контроль Штаб вооруженных сил, ОКБ, и от его имени издавал приказы. Черчилль провозгласил себя министром обороны, предусмотрительно умолчав о том, какие это ему дает полномочия. Когда у него было соответствующее настроение, он брал на себя руководство Комитетом начальников штабов; кроме того, Черчилль имел доступ к Объединенному штабу планирования. Поскольку он был также председателем двух оборонных комитетов, по снабжению и военным операциям, в его руках, по сути дела, была сосредоточена вся государственная власть. И все же Черчиллю приходилось держать ответ перед военным советом и парламентом.

Гитлер был вегетарианцем, на дух не переносящим спиртное, бонвиван Черчилль же употреблял алкоголь в количествах, которые, по словам одного свидетеля, «можно было назвать уникальными, так как делал он это через регулярные интервалы в течение почти всего времени бодрствования». В то время как Гитлер, близорукий солдафон, становился все более одержим манией лично управлять мелкими тактическими соединениями, даже занятыми выполнением второстепенных задач, Черчилль проявил себя дальновидным «государственным деятелем», обладающим широким кругозором. Длительные переговоры о 50 устаревших американских эсминцах продемонстрировали ясность его мышления. Черчилль сказал Рузвельту, что эти эсминцы нужны ему для сопровождения атлантических конвоев, чтобы высвободить современные боевые корабли для защиты от германского вторжения. Однако истинные причины были гораздо серьезнее. Черчиллю был нужен прецедент: передача Великобритании вооружения американской армии, и без какой-либо оплаты. Даже после заключения соглашения о том, что эсминцы будут переданы в аренду сроком на 99 лет для использования исключительно на военно-морских базах, Черчилль настоял на изменении текста договора, чтобы в нем не было упоминания ни об аренде, ни об оплате. Итоговый текст гласил, что это частично «дар», а частично обмен.

И это был не только вопрос самолюбия. До лета 1940 года казначейство Соединенных Штатов неуклонно требовало доллары за каждую английскую закупку. (По закону 1934 года всем странам, подобно Великобритании отказавшимся выплачивать долги Первой мировой войны, кредит не открывался.) Британский кабинет министров столкнулся с этим мрачным обязательством, когда 22 августа 1940 года канцлер казначейства огласил на заседании свой доклад «Золотовалютные ресурсы». За первое полугодие 1940 года общие золотовалютные запасы Великобритании, включая владения в США, сократились с 775 миллионов фунтов (3100 миллионов долларов) до 156 миллионов фунтов (624 миллиона долларов). Если учесть, что Великобритания приняла на себя обязательства французского правительства, это означало, что уже к Рождеству 1940 года финансовые ресурсы страны будут полностью истощены.

В центре этого кризиса находились две схемы, выдвинутые лордом Бивербруком, энергичным газетным магнатом, занявшим пост министра авиационной промышленности. Закупки американских самолетов по первой схеме приводили к ежегодным тратам 300 миллионов фунтов, а по другой — 800 миллионов фунтов. В действительности же, как доложил кабинету министров канцлер казначейства Кингсли Вуд: «Нет никаких надежд, что у нас появятся доллары, чтобы оплатить эту сделку; больше того, даже если США поверят нам в долг, мы никогда не сможем с ними расплатиться». В заключение он выразил сомнение, что казначейство сможет изыскать 75 миллионов фунтов, необходимых до конца года.

Но Бивербрук настаивал на военных заказах в таких огромных количествах, чтобы правительство Соединенных Штатов, когда у Великобритании закончатся деньги, вынуждено было бы или оказывать помощь бесплатно, или же рисковать страшным потрясением американской экономики, в настоящее время процветавшей благодаря английским военным заказам.

Кабинет министров так и не смог прийти к определенному решению, но на самом деле это означало принятие предложений Бивербрука, так как сокращения заказов на поставку самолетов, авиационных двигателей, автомобилей и станков не последовало. Всего на ближайшие двенадцать месяцев было заказано снаряжения на 3200 миллионов долларов. Помимо этого, во второй половине 1940 года сталь стала основным грузом, доставлявшимся в Великобританию трансатлантическими конвоями.

Черчилль с тревогой смотрел на календарь. Приближались президентские выборы в США, и он очень хотел переизбрания Рузвельта. Приближалась пора американскому обществу высказать свое отношение к европейской войне, и становилось все более очевидно, что решающую роль в дальнейшем развитии событий будет играть пропаганда. Черчилль, убежденный, что американцы признают одних лишь победителей, заменил в своих обращениях «англоязычного кузена, над которым нависла смертельная угроза», на «отважного бойца, который добьет противника, только дайте ему необходимое снаряжение». И Германия, и Великобритания все больше внимания уделяли радио и печати нейтральных государств. Обложки журналов пестрели снимками солдат, а также адмиралов и генералов. Из дыма и пыли майских боев во Франции появились три звезды первой величины: Эрвин Роммель, Алан Брук и Бернард Монтгомери. Ни один из них не заслуживал того внимания, которое им уделяли. Это было признаком нового времени: все трое гораздо более искусно превозносили значимость собственной персоны, чем действовали на поле боя.

Возможно, проводимую Чемберленом в предвоенные годы политику умиротворения отчасти объясняет его убежденность в том, что в деле противостояния европейским диктаторам на Америку полагаться нельзя. «Самое благоразумное и безопасное — не ждать от американцев ничего, кроме слов», — говорил он. Посол Великобритании в Вашингтоне лорд Лотиан не предпринимал шагов, способствующих укреплению трансатлантической дружбы. Один американский писатель отозвался о нем так:

С приходом Черчилля к власти в Вашингтон был назначен новый посол, которому предстояло заниматься очень нелегким и ответственным делом. Проведенный в 1939 году опрос показал, что 67 процентов американцев высказываются за то, чтобы Соединенные Штаты сохраняли нейтралитет; лишь 12 процентов выступали за оказание помощи союзникам; и только 2 процента считали, что американские граждане должны воевать против заокеанских диктаторов. Организация под названием «Америка в первую очередь» устраивала митинги и взывала к нации со страниц газет: ее члены были уверены в том, что победа держав «Оси». не будет угрожать безопасности США. Кое-кто цинично указывал на то, что англичане и французы, утверждающие, что воюют за демократию, не желают расстаться с колониями, где миллионы людей не имеют возможности самостоятельно выбрать форму государственного устройства.

Первые перемены в отношении американцев к войне вызвали победы германских войск в Польше и Западной Европе. Кадры кинохроники и газетные репортажи изобличали безжалостность вермахта и стоящего за ним нацистского режима. Франция пала, и Великобритания осталась единственным оплотом демократии в оккупированной нацистами Европе. Без Великобритании у Соединенных Штатов не будет плацдарма для войны с Гитлером. К тому же не следовало забывать и об экономике. Война в Европе обеспечивала заказами американские заводы, и это приветствовали как трудящиеся, так и предприниматели. Безработица стремительно пошла на убыль: минимальный уровень 1941 года был вторично достигнут только в 1975 году.

Однако высказывать недовольство тоталитарными режимами — это совсем не одно и то же, что хотеть с ними воевать.

Изоляционисты встречалась повсюду; изоляционизм не зависел от географических и социальных границ. Не зависел он и от принадлежности к политическим партиям: коммунисты и республиканцы стояли плечом к плечу против политики демократов Рузвельта. Рузвельт полностью признал это обстоятельство, назначив в июне одного республиканца министром обороны, а другого — военно-морским министром.

Американская армия в мирное время представляла собой прибежище для безработных и клуб общения по интересам отвратительно подготовленных офицеров. Ее руководство располагалось во временном деревянном строении, оставшемся со дней Первой мировой войны. В течение первого года европейского конфликта министр обороны США — в прошлом никак не связанный с армией — не предпринял никаких шагов для того, чтобы снарядить и подготовить войска к современной войне. Это был стойкий изоляционист, выступавший против какой-либо помощи Великобритании. Сменивший его ставленник Рузвельта Генри Л. Стимсон начал проводить давно назревшие перемены. В сентябре 1941 года начались работы по строительству символа новой роли Америки в мире — колоссального здания Пентагона. Триста архитекторов трудились не покладая рук в заброшенном ангаре, торопясь обеспечивать кальками работавших день и ночь 13 тысяч строителей.

На президентских выборах 1940 года соперником Рузвельта был Уэнделл Уилки, проведший всю свою жизнь в стане демократической партии, но выбранный кандидатом от республиканцев. Во время предвыборной гонки Рузвельт позаботился о том, чтобы заручиться поддержкой Уилки по поводу таких действий, имеющих отношение к войне, как передача Великобритании 50 старых эсминцев и принятие закона об ограниченной воинской обязанности, по которому американские граждане могли бы призываться на службу в мирное время. Настроение избирателей определить было очень трудно, и Рузвельт, используя свое положение хозяина Белого дома, фотографировался на фоне свидетельств подъема американской экономики. На этих снимках президент был рядом с танками, самолетами и кораблями, что позволило Уилки предостеречь избирателей, что Рузвельт пытается втянуть Соединенные Штаты в европейскую войну. Однако эта тактика принесла обратный результат. Рузвельт был избран на третий срок 27 миллионами голосов против 22 миллионов за Уилки.

Настала пора взглянуть на Великобританию в реалистическом свете. Рузвельт с трудом верил в то, что могучая Британская империя, покрывавшая большую часть земного шара, находится на грани банкротства, и подозревал, что англичане где-то припрятали миллиарды. По этой причине его ответом на новые еще более отчаянные мольбы о помощи стало требование о полной передаче США всех золотовалютных ресурсов Великобритании. 23 декабря 1940 года Рузвельт уведомил Лондон об отправке американского крейсера «Луисвиль» на военно-морскую базу Симонтаун в Южной Африке с целью забрать золото на общую сумму 42 миллиона фунтов — последние ликвидные средства Великобритании. После этого были за бесценок проданы принадлежавшие Великобритании компании в Северной Америке. Например, за «Вискозную компанию», стоившую 125 миллионов долларов, было получено всего 87 миллионов долларов. Часть бизнесменов считала подобные сделки бесчестными, но, только убедившись в том, что Великобритания осталась без гроша, американцы согласились поставлять в дальнейшем военное снаряжение в качестве дара.

В январе 1941 года Рузвельт предложил законопроект о ленд-лизе, наделявший президента США правом продавать, передавать, менять, отдавать в аренду военное снаряжение и другие товары правительству государства, обороноспособность которого, по мнению президента, имеет жизненно важное значение для обороноспособности Соединенных Штатов.

Великобритания, так и не оправившаяся в финансовом отношении после Первой мировой войны, была спасена этим законом, причем помощь подоспела в самый последний момент. 1 марта, за десять дней до того, как закон о ленд-лизе должен был вступить в силу, необходимо было произвести выплаты по внешним долгам на общую сумму 540 миллионов долларов, причем кредиторами выступали не только Соединенные Штаты. Эта сумма вдвое превышала то, что имелось у британского казначейства; золотовалютные запасы страны усохли меньше чем до 3 миллионов фунтов. Черчилль обратился к голландскому и норвежскому правительствам в изгнании с просьбой выделить золото для покрытия долгов, оба отказали. Великобританию спасло от катастрофы только то, что бельгийское правительство в изгнании одолжило 60 миллионов фунтов из своих золотых запасов, которые были вывезены из Бельгии до того, как ее захватили германские войска.

Нельзя сказать, что закон о ленд-лизе встретили единодушным одобрением. Джозеф П. Кеннеди, бывший посол США в Великобритании и отец человека, впоследствии ставшего президентом, выступил категорически против. Также против были знаменитый летчик Чарльз А. Линдберг и Уэнделл Уилки. Кое-кто опасался, что Рузвельт отправит за границу вооружение, необходимое самой Америке. Другие предостерегали о том, что закон наделяет президента опасной властью. Закон был принят 11 марта 1941 года, и Конгресс разрешил президенту выделить любому государству товаров из резерва на общую сумму в 7 миллиардов долларов. 27 мая Рузвельт объявил неограниченное чрезвычайное положение, а еще через три недели разорвал дипломатические отношения с Германией и Италией и заморозил все имущество этих стран в Соединенных Штатах.

В июле президент направил американские части для создания и обслуживания военных баз в Исландии. Если бы на острове появились военные базы Германии, это стало бы угрожать американскому судоходству. Лишь два сенатора высказались против этого решения. По мере того как успехи держав «Оси» начинали угрожать даже континентальной части США, общественное мнение Америки менялось, и Вашингтон начинал принимать все большее участие в военных действиях на стороне Великобритании. Вначале основной задачей являлось противодействие немецким подводным лодкам в Атлантике, но постепенно в Лондоне появлялось все больше американских военных и «собирающих факты наблюдателей». Английские военные также зачастили в Вашингтон, где со временем стали приниматься все главные решения.

Объединенный англо-американский комитет начальников штабов возглавил генерал Джордж К. Маршалл, начальник штаба сухопутных войск США. Его заместителем стал генерал сэр Алан Брук, только что назначенный на должность начальника Имперского генерального штаба и, следовательно, ставший консультантом по военным делам Черчилля и правительства Великобритании. Брук вел себя как примадонна, считая себя выше рутины повседневного управления войсками, чем занимался Маршалл в армии США. Брук мнил себя закаленным в боях мастером стратегии и смотрел на американцев как на неопытных новичков, которые должны внимательно выслушивать его наставления. Американцы же считали Брука главнокомандующим плохо организованной и оснащенной армией, ни разу с начала войны не победившей немцев на поле боя. Поэтому нужно считать улыбкой судьбы для общего дела союзников то, что Брук так много времени проводил в Лондоне и Джордж Маршалл сблизился с генералом сэром Джоном Диллом, с которым он подружился. Дилл был вынужден залечивать раны, которые Брук постоянно наносил своим союзникам, и Маршаллу приходилось заниматься тем же, когда Рузвельт выходил из себя. Маршалл и Дилл пытались делать все возможное, чтобы противостоять вмешательству со стороны высшего политического руководства обеих стран. Их сотрудничество было настолько тесным, что они посвящали друг друга в документы, которые держали в тайне от своих ближайших соратников. Маршалл и Дилл регулярно обедали вместе перед заседаниями комитета, иногда со своими женами, и к началу заседания самые щекотливые вопросы уже оказывались разрешены.

Во время похорон Дилла, умершего незадолго до окончания войны от малокровия, траурный кортеж проходил по дороге, вдоль которой стояли тысячи американских солдат. Начальники штабов американской армии сопровождали артиллерийский лафет с гробом, запряженный шестеркой серых лошадей. Генерал сэр Джон Дилл был удостоен пышных похорон на святая святых американской армии: Национальном кладбище Арлингтон.

Если бы Соединенные Штаты не вступили в войну, весьма вероятно, что атомная бомба так и не была бы никогда создана. Писатели-фантасты время от времени пугали обывателей мыслью о мощнейшем оружии, и к 1939 году большинство западных физиков-ядерщиков согласилось с тем, что подобное оружие теоретически возможно. Летом того же года об этом уведомили глав некоторых ведущих мировых держав.

В августе Лео Сцилард направил президенту США письмо с настоятельной просьбой изучить вопрос применения ядерной энергии в военных целях. Хотя Альберт Эйнштейн, самый знаменитый ученый в мире, был ярым пацифистом, он также подписал это письмо, добавив ему свой огромный авторитет. Несколько недель спустя профессор Ган из Гамбурга предупредил военное ведомство Германии о той же возможности, и рейхе-министерство экономики немедленно приступило к поискам урана. Этим же летом Рауль Дотри, министр вооружения Франции, также заинтересовался ядерными исследованиями. В Великобритании в университетах уже велись работы по государственной программе, и на основании полученных результатов в мае 1939 года английское министерство авиации заказало тонну урана.

Вначале только Великобритания и Франция относились к ученым серьезно. К моменту начала германского вторжения во Францию летом 1940 года французские ученые уже успели значительно продвинуться вперед. Французская разведка закупила практически весь мировой запас «тяжелой воды» для использования в качестве регулятора для замедления нейтронов в управляемой ядерной реакции с участием урана. После капитуляции Франции эти работы были переведены в Англию, в Кембриджский университет, где продолжались эксперименты по выделению плутония. В это же время два американских физика опубликовали отчет о своей работе в том же направлении. Всем ученым становилось ясно: дальнейшие работы потребуют очень много денег и государственную поддержку.

В марте 1940 года два ученых, бежавших от нацистов в Англию, составили краткое описание созданной на основе урана-235 бомбы. Им удалось убедить профессора Линдеманна в том, что в результате нескольких дорогостоящих экспериментов можно будет доказать реальность создания атомной бомбы. Линдеманн, впоследствии ставший лордом Черуэллом, был вспыльчивый, порывистый человек, известный как верными, так и в корне ошибочными научными предсказаниями. Однако Черчилля Линдеманн, похоже, убедил, и атомный проект получил все средства, которые могла выделить Великобритания. В июле 1941 года ученые, проводившие эти исследования («комитет МОД» — законспирированное название[266]), доложили, что атомную бомбу определенно можно изготовить и работы следует ускорить, «так как немцы могут создать подобное оружие первыми». Немецкие ученые не получили государственной поддержки, и их работы оказались безрезультатными.

В Соединенных Штатах исследования велись медленно, без уклона в военную область, до тех пор, пока Э. О. Лоуренс из института Беркли не переговорил о результатах, достигнутых «комитетом МОД», с Ванневаром Бушем, близким к президенту Рузвельту. После этого Рузвельт связался с Черчиллем и предложил скоординировать работы или даже осуществить совместный атомный проект. Со слов советников, убежденный в том, что Великобритания в самое ближайшее время создаст собственную бомбу, Черчилль отказался.

Только в июле 1942 года Черчилль осознал, что создание ядерной бомбы — настолько дорогостоящая работа, что Великобритания просто не в силах выполнить ее в одиночку. Однако к этому времени было уже слишком поздно объединяться с американцами, значительно опередившими англичан как в теоретических и экспериментальных исследованиях, так и практической технологии. Английский историк Р. А. К. Паркер писал:

Американцы решили, что несколько недель — слишком высокая цена за то, чтобы допустить англичан к своим работам. К тому же кое-кто опасался, что англичане могут использовать результаты исследований в собственных коммерческих интересах. Рузвельт согласился, добавив, что Америка должна позаботиться о том, чтобы послевоенная Великобритания обладала ядерной энергией, — это расценивалось как помощь союзнику с подорванной экономикой. (Президент Трумэн отказался выполнить эту просьбу.) Только после того, как Черчилль отказался от какого-либо коммерческого использования, американцы согласились обмениваться информацией в ограниченных объемах, причем они сами решали, что необходимо для производства бомбы.

Послевоенное англо-американское сотрудничество прекратилось после того, как в 1950 году выяснилось, что доктор Клаус Фукс, один из английских ученых, работавших над созданием атомной бомбы, уже длительное время был русским шпионом.

Когда работы наконец были завершены, стало очевидно, что никакое другое государство, кроме Соединенных Штатов, не обладает ресурсами, необходимыми для разрешения проблем, возникающих при создании первой атомной бомбы. (Бомба, созданная Советским Союзом, обошлась ему значительно дешевле, так как многочисленные шпионы, такие, как Фукс, передали Москве результаты американских исследований.)

Глава 12

Война, которую вела в Северной Европе Германия, была серой. Угрюмые политики с серыми лицами, одетые в темные строгие костюмы, принимали решения. Орды солдат в мыши-но-серой форме затопили Европейский континент и дошли до серых вод Атлантики, где вели мрачные серые сражения выкрашенные в серый цвет боевые корабли.

Военные действия в Средиземноморье были другими. Они были более многообразными и сложными, чем на каком-либо другом театре. Италия Муссолини предлагала бравурные марши, украшенные вокальными партиями, под которые проходили сражения на полях, залитых ослепительным солнцем. Опереточные мундиры и цветистые речи были неотъемлемой частью войны, которая на самом деле являлась непрерывной цепочкой авантюр. Феодальный император и арабы-дикари из пустыни, подводные велосипеды и потомки знаменитых родов, армии, плавно спускающиеся с небес на памятники древних цивилизаций, — вот чем была война в Средиземноморье.

Несмотря на определенный налет гипнотизирующей харизматичности, Адольф Гитлер был озлобленным человеком с примитивными вкусами и предсказуемыми взглядами. Бенито Муссолини был гораздо более сложной личностью. Самый интимный его портрет можно найти в дневниках зятя Муссолини графа Галеаццо ди Чиано, ставшего при нем министром иностранных дел Италии. Чиано обещал, что его дневники:

Один американец, лично знавший Муссолини, рисует более резкий портрет:

В годы, предшествующие Первой мировой войне, Муссолини был одним из самых уважаемых и осведомленных марксистов в Европе. Он издавал газету «Классовая война», в которой проповедовал революционное насилие, выдвигая такие лозунги, как: «У кого есть сталь, тот добудет хлеб!» Начало войны в 1914 году Муссолини воспринял как событие, несущее мировую социалистическую революцию. Ленин, предпринявший определенные шаги для доказательства справедливости этой теории, восторженно отзывался о Муссолини в «Правде»; и они оба смотрели одинаково на основные политические проблемы. И тот и другой хотели избавиться от парламентов и всех прочих неудобств, которые доставляет многопартийность людям, жаждущим постоянной централизованной власти.

Несмотря на обязательства, связывающие Италию с Германией, она вступила в Первую мировую войну в 1915 году на стороне Великобритании и Франции. Эта война наполнила итальянцев — нацию, объединившуюся лишь в 1870 году, — надеждами на величие и возможность расширить границы своего государства. Муссолини мгновенно изменил свои политические пристрастия: «учуяв в воздухе национализм, он вдохнул его полной грудью. Это был пьянящий запах».

Муссолини был очень тщеславен и неуравновешен; ему требовалось, чтобы народ его обожал. В первую очередь он был обыкновенным человеком, и его тяга к военной форме и бесконечные любовные приключения взывали к сердцу толпы. Муссолини был совершенно не похож на жестокого бесчеловечного Ленина и недалекого Гитлера. Став горячим сторонником национализма и поддержав войну 1914–1918 годов, Муссолини был несказанно рад территориальным приобретениям, которые она принесла Италии. Вскоре он проникся презрением к Ленину, заключившему сепаратный мир с Германией и уступившему так много русской земли.

В марте 1919 года Муссолини с друзьями изобрели новую политическую партию, позаимствовав форму, символику и планы общественного переустройства у самых разнообразных политических течений. Их речи, пылкие и гневные, тем не менее не обещали насилия. Одетые в черные рубашки люди, перенявшие военную терминологию, столь дорогую всем революционерам, дали обет не уничтожать капитализм, а подчинить его себе. Попутно они обещали отобрать собственность у церкви, отдать землю крестьянам, свергнуть монархию и установить полный государственный контроль над экономикой. Теперь это воспринимается как рецепт, ведущий к неминуемой катастрофе, но в то время подобные идеи были новы, и крах перестроенной советской экономики еще не стал очевиден.

Муссолини был неотъемлемой составляющей частью новой эпохи. Он понимал значение истории и то, как использовать ее предания, мифы и легенды. Символом героического наследства прошлого стала кровь, которую нужно проливать в «борьбе». Машины и новые технологии придадут новые жизненные силы Италии.

В России и Германии схожие политические идеи возникли, когда уставшие от войны солдаты возвратились домой, в разгромленную и недовольную страну. Можно возразить, что немцы потерпели поражение, а итальянцы были нацией-победительницей, однако простому человеку труда было непросто отличить победителя от побежденного. Италия потерпела сокрушительные поражения на Австрийском фронте, в то время как германская армия утешала себя тем, что поражение пришло не на полях сражений, а за столом переговоров.

Особенно много общего было у Италии с Германией. В обеих странах солдат, вернувшихся с полей сражений, нещадно поливали грязью коммунисты, социалисты и пацифисты. Основу фашистской и нацистской партии составили бывшие солдаты и те, кто осуждал плохое обращение с ними. В обеих странах средний класс по понятным причинам боялся кровавого террора, который продемонстрировала коммунистическая революция в России. Эти страхи подпитывались жестокими стычками между противоборствующими политическими группировками, что еще больше убеждало средний класс, в том числе бывших солдат и местную полицию, поддерживать антикоммунистические организации. После прихода к власти фашистов и нацистов большинство населения приняло отказ от свобод в обмен на восстановление законности и правопорядка.

В Первую мировую войну Италия присоединилась к Антанте в надежде стать великой державой, но на мирной конференции на итальянцев смотрели с презрением. Сэр Чарльз Гардинг, длительное время занимавший должность заместителя министра иностранных дел Великобритании, называл их «одиозными коллегами», отличавшимися своим «нытьем, перемежающимся грубостями». Итальянские претензии на порт Фиуме в верхней части Адриатического моря были отвергнуты без обсуждений.

Подобное обращение объединило итальянцев так, как это не смогла сделать война. Тысяча ветеранов войны, возглавляемых поэтом Габриэлем д'Аннунцио, в сентябре 1919 года вошли маршем в Фиуме и отказались покинуть город. Союзники-победители, нисколько не смущенные этим воинственным поступком, не предприняли никаких мер. В 1924 году итальянские права на Фиуме были ратифицированы. Муссолини, лидер крупнейшей организации ветеранов войны, усвоил урок: когда слова бесполезны, наступает черед силы.

Фашизм (более поздней разновидностью которого в Германии стал нацизм) возник в Италии. Для агитации за социальные перемены Муссолини организовал «фаши», группы рабочих. По-латыни fascio — «связка», «пучок». В Древнем Риме «фашии» — связки розг (в единстве сила) с топором — носили перед консулами как знак власти, и этот символ переняла Великая французская революция. Этот классический символ идеально подходил Муссолини, решившему превратить итальянцев в могучую воинственную нацию. В 1921 году была создана фашистская партия. Ее члены носили черную униформу «ардити» штурмовых отрядов итальянской армии.

Слово «тоталитаризм» было придумано Муссолини. Тоталитаризм (подобно марксизму, навязанному России Лениным и Сталиным) провозглашал прямой контроль государства над каждым человеком и его действиями. Быть вне политики при обоих режимах являлось наказуемым преступлением.

По мере продвижения к власти Муссолини пересматривал свои взгляды, чтобы привлекать к себе новых союзников. С политиками, представителями деловых кругов и влиятельными людьми, поверившими в то, что фашисты смогут заполучить число голосов, достаточное для победы, заключались тысячи сделок. В октябре 1922 года король Виктор-Эммануил III предложил Муссолини сформировать правительство, и тот, явившись в Рим одетый в военную форму, объявил во всеуслышание, что только прибыл с поля боя. Утвердился миф о том, что фашисты вошли в Рим маршем и захватили власть силой оружия. На самом деле Муссолини неожиданно приехал на утреннем поезде, и его жена удивленно воскликнула: «Какие люди!»

Позабыв все свои мысли насчет свержения монархии, Муссолини отказался и от другого убеждения, договорившись с римским папой и католической церковью. Это был очень важный шаг, ибо вот уже много лет государство и церковь в Италии не ладили друг с другом. Теперь же Муссолини поставил распятие в каждый класс и направил в армию капелланов. По словам циников, он просто демонстрировал традиционное итальянское почтение к религии, семье и работе.

Одетые в черные рубашки фашисты скандировали: «Credere! Ubbidire! Combattere! («Верьте! Подчиняйтесь! Сражайтесь!») и именовали Муссолини «дуче» («вождем»). Над замысловатыми неопределенностями демократии насмехались. После того как выяснилось, что избирателям проще продавать обещание чудес, излюбленными словами стали «смерть», «насилие» и «воля».

Противники режима бежали из страны или оказывались в тюрьмах. Газеты и радио попали под контроль фашистской партии. Органы местного управления стали частью нового движения. «Наш мэр вдруг стал носить форму и отдавать фашистское приветствие, — вспоминал один мой итальянский друг. — Но когда мы приехали в соседний городок, тамошний мэр также оказался в форме».

В 20-х годах фашистская экономика Муссолини процветала: деятельность профсоюзов была строго ограничена, рабочие стали дисциплинированы и послушны, конкуренция в промышленности ослабла. Италия медленно оправлялась от войны, но Муссолини обещал не мир и восстановление хозяйства, так необходимые стране, а новые войны. Он заявил своим соотечественникам, что Италии для того, чтобы оставаться здоровым государством, необходима война раз в двадцать пять лет. Возможно, его слова не воспринимались буквально (так же, как не воспринимали буквально антисемитские высказывания Гитлера) или же считалось, что эти «войны» будут всего-навсего авантюрами в заморских колониях.

С древнейших времен итальянцам было свойственно переплывать моря и основывать там поселения. Во многих средиземноморских городах — Тунисе, Бейруте, Триполи — они превосходили численностью всех остальных европейцев, однако собственно итальянских колоний было мало. Кроме Триполитании, отвоеванной Италией в 1911–1912 годах у Оттоманской империи и переименованной в Ливию, в их число входили Эритрея и часть Сомали. Эти два клочка итальянских владений на «африканском роге» были отделены друг от друга Абиссинией, примитивной слаборазвитой монархией, которой управлял император Хайле Селассие. Основанная, по преданию, в X веке до нашей эры сыном царицы Савской, эта страна была памятна итальянцам своим городом Адуа, где в 1896 году армия итальянских захватчиков потерпела сокрушительное поражение от местных жителей.

Муссолини был полон решимости расширить свои заморские владения. Он любил высказывать вслух свое восхищение Юлием Цезарем, а в Африканской империи чувствовался вкус Древнего Рима. Муссолини лелеял мечту смыть позор Адуа и преподать абиссинцам урок, завоевав их страну. Это должно было объединить две итальянские колонии в одну большую итальянскую Восточную Африку.

Когда в 1934 году Муссолини вторгся в Абиссинию (современную Эфиопию), на его пути встали огромные озера, знойные пустыни и неприступные горы. Для того чтобы одержать победу над босоногими абиссинцами, вооруженными одним холодным оружием, итальянская армия использовала бомбардировщики — первым подвергся налету город Адуаа — и даже отравляющие газы.

Воспользовавшись тем, что весь мир возмущен зверствами итальянцев, Гитлер ввел войска в демилитаризованную Рейнскую область, положив этим начало военным экспансиям, приведшим в конце концов к Второй мировой войне. По мере того как воинственные устремления Гитлера все возрастали, остальные великие державы начинали добиваться дружбы с Муссолини. Попытка лишить Италию нефти была сорвана Соединенными Штатами, опасавшимися, что подобный удар итальянской экономике приведет к коммунистической революции.

Победа в Африке помогла Муссолини заработать огромную популярность у своего народа, но нажила ему многочисленных врагов за границей. Мир был готов терпеть его политические эксперименты дома, но он испытывал тошноту при виде картин отравленных газами и разбомбленных деревень. Однако международное осуждение еще больше сплотило итальянский народ вокруг Муссолини. Король Италии был провозглашен императором, и папа преподнес его супруге золотую розу.

Следующей авантюрой, в которую ввязался Муссолини, была отправка войск на помощь националистам Франко, ведущим гражданскую войну в Испании. В Великобритании и Франции эта бескомпромиссная война представлялась как уничтожение демократии фашистскими силами Франко, олицетворявшими зло, однако в настоящее время вердикт истории по поводу Гражданской войны в Испании не столь однозначен. Муссолини, отождествленный с правыми экстремистами, оказался в изоляции, но для него война в Испании была лишь очередным приключением. Он говорил своему зятю графу ди Чиано, министру иностранных дел Италии, что эта война поможет закалить характер итальянского народа. «Когда с Испанией будет покончено, я придумаю что-нибудь еще», — пообещал Муссолини.

Вероятно, Муссолини повадился читать победные реляции в собственной прессе — болезнь, от которой не лечат даже в Голливуде, — и в конце концов уверовал в то, что под его началом находится могучая военная машина. 30 ноября 1938 года Чиано намекнул фашистскому парламенту о вековых чаяниях Италии. Этого оказалось достаточно для того, чтобы депутаты вскочили с мест с криками: «Корсика, Тунис, Ницца!» — к чему в Париже отнеслись крайне неодобрительно. Вероятно, это примирило французских избирателей с декларацией о дружбе между Францией и Германией, подписанной неделю спустя.

Как это выяснили еще древние римляне, Средиземное море — недружественный водоем. Даже в период наивысшего расцвета Римской империи Итальянский полуостров постоянно подвергался нападениям. Муссолини выбрал Абиссинию, а это была не лучшая цель для захвата, ибо она находилась далеко и путь к ней лежал через Суэцкий канал, ревностно оберегаемый англичанами. Другое колониальное владение Италии, Ливия, находилось на противоположном берегу Средиземного моря, судоходство в котором могли сделать весьма опасным Королевский и Французский флоты.

Бисмарк как-то сказал, что у Италии хороший аппетит, но плохие зубы. Один историк добавил, что Муссолини «вложил много сил в национальную стоматологию». Это так, но созданные им протезы оказались красивыми, но непрочными.

Несмотря на то что Муссолини удалось впихнуть Италию в современный мир, она оставалась бедной, отсталой страной: ее нельзя было назвать ни процветающей, ни даже промышленно развитой. Промышленность Италии полностью зависела от импортируемого сырья: нефти, угля, железной руды. Географическое положение Италии, с протянувшимся вдоль всей страны позвоночником из горных хребтов, создавало трудности в сообщении даже в мирное время. Всем было очевидно мастерство итальянцев в проектировании и новых технологиях; итальянские кораблестроители оставались непревзойденными. Однако гениальность и сила не всегда идут рука об руку. За исключением нескольких образцово-показательных частей, итальянская армия не была механизирована. Военно-воздушные силы состояли в основном из устаревших бипланов. Самое сильное впечатление из родов войск производил военно-морской флот, но все же нечего было и думать о том, чтобы он смог противостоять объединенным морским силам Великобритании и Франции.

В июле 1938 года на модернизацию итальянских вооруженных сил было выделено 5 миллиардов лир. Началось строительство двух новых линкоров, были созданы образцы монопланов. Однако войны — даже маленькие — стоят денег. Война в Абиссинии стоила 13 миллиардов лир, и оккупационные войска насчитывали 300 тысяч человек. Вмешательство в гражданскую войну в Испании потребовало списания множества танков и самолетов, и там по-прежнему оставалось 50 тысяч итальянских солдат. Муссолини требовались деньги, и он выжимал их из налогоплательщиков. Военный энтузиазм итальянцев начинал понемногу угасать, хотя вслух мало кто жаловался, опасаясь тайной полиции.

Когда в 1939 году война в Испании уже близилась к концу, Муссолини придумал «кое-что еще». Практически без предварительной подготовки он отправил войска в Албанию, маленькое королевство, находившееся напротив каблука итальянского сапога на противоположном берегу Адриатического моря. Оккупация не потребовала много сил: Албания с 1934 года являлась итальянским протекторатом.

К этому времени западные державы уже стали считать Италию близким партнером гитлеровской Германии, и почти такой же опасной. Муссолини считал фюрера своим единственным союзником, который позволит ему продолжать политику избирательной агрессии. Гитлер с готовностью стал сообщником Муссолини, однако собственные планы он хранил в тайне до тех пор, пока не приходили в движение войска. По мере того как один кризис следовал за другим, Муссолини начинал все более и более опасаться, что союзник втянет его в крупную войну, к которой Италия была не готова. Именно Муссолини больше всех трудился над составлением Мюнхенского соглашения, которое дало Гитлеру все, чего он хотел, и в то же время позволило избежать войны. Когда западные державы решительно выступили против притязаний Гитлера на Польшу, Муссолини стал призывать своего партнера действовать осторожнее. 12 августа 1939 года он отправил Чиано для переговоров с фюрером, состоявшихся в местечке Бергхоф неподалеку от Берхтесгадена в Баварии. Чиано встретили крайне холодно, и он с ужасом осознал, что Германия намерена напасть на Польшу во что бы то ни стало.

На следующий день Чиано докладывал Муссолини в Палаццо Венеция:

Муссолини был встревожен. Он даже начал подумывать, не будет ли лучше для Италии подружиться с Великобританией и Францией. Между тем он послал Гитлеру «список покупок», где подробно расписал, в каком количестве Германия должна поставить Италии артиллерийские орудия, машины и сырье, чтобы та стала готова к ведению войны. Несомненно, это была уловка, чтобы сорваться с крючка. Гитлер вежливо пообещал кое-что из запрошенного перечня, при этом заявив, что он «сотрет Польшу в порошок и разгромит Францию и Англию без посторонней помощи». Гитлер только попросил, чтобы Италия не объявляла о своем нейтралитете заранее, но Чиано сразу же поспешил заверить посла Великобритании, что «мы никогда не станем воевать с вами и французами». Сводки тайной полиции показывали, что итальянцы не желают войны в ближайшем будущем и не любят немцев.

Чиано пришел к выводу, что Германия во что бы то ни стало решила напасть на Польшу, а Великобритания столь же решительно настроена ей помешать. 1 сентября началось германское вторжение в Польшу, а два дня спустя Франция и Великобритания объявили Германии войну. В течение многих месяцев Италия оставалась нейтральной. Гитлер тем временем успел разделить Польшу со своим новым союзником Сталиным, а затем захватить Норвегию. В мае 1940 года германские танковые дивизии вторглись во Францию, но Италия еще не определилась со своим положением: стоит ли ей быть союзником Германии. В этот критический момент Черчилль послал Муссолини письмо, выражая в нем надежду, что Италия не вступит в войну. Но его усилия оказались тщетными: на предстоящей мирной конференции Муссолини хотел добиться места рядом с Гитлером, а это означало, что он должен был начать военные действия до того, как Франция запросит мира. По мнению Сам-мера Уэллса, личному представителю президента США в Италии: «Решение принял один человек, всего один человек, диктатор Бенито Муссолини». В 1940 году «воля итальянского народа не могла противостоять роковой решимости диктатора».

Чиано, человек далеко не трусливый, трепетал перед Муссолини, и даже король не смел возражать диктатору. «Итальянцы — это стадо баранов, — говорил Муссолини. — …мы должны одеть их в военную форму и муштровать с утра до вечера. Пороть, пороть и пороть… Именно этим я и займусь». Муссолини был твердо уверен, что, как только Франция падет, Великобритания запросит мира, а это обещало жирный куш. Он не делал тайны из своих претензий: Мальта и Кипр должны будут стать итальянскими островами, Египет и Судан присоединятся к итальянской Восточной Африке и Ливии, образовав обширный итальянский протекторат. Другим протекторатом станет Ирак, богатый нефтью, он будет обеспечивать топливом итальянский флот. Гибралтар превратится в международный порт.

10 июня 1940 года Муссолини приказал своим войскам перейти границу и нанести удар по «прогнившей реакционной демократии». Он едва успел вскочить в уходящий поезд. Франция была при последнем издыхании, но, даже смертельно раненная, она оказалась не по зубам итальянской армии. Пять деморализованных французских дивизий, обретя второе дыхание, отразили натиск 32 итальянских дивизий. Премьер-министр Франции Рейно сказал: «Как могли достойные благородные итальянцы в такой момент нанести нам удар в спину!» В далеком городе Шарлоттсвиль, штат Виргиния, президент Рузвельт, услышав эти новости, смело бросил вызов своим избирателям-итальянцам, заявив: «Рука, зажавшая кинжал, вонзила его в спину соседа».

Чиано заявил, что такая возможность (напасть на уже побежденную Францию) выпадает Италии раз в пять тысяч лет. Уинстон Черчилль сухо заметил, что редкая возможность еще не значит хорошая. Французский посол в Риме сказал Чиано: «Немцы — жестокие хозяева. Скоро вы это тоже усвоите». Итальянцы не нуждались в этом напоминании: война против соседей-французов была крайне непопулярна.

После того как ставший президентом 84-летний маршал Петэн запросил мира, Франция была разделена на оккупированный север и неоккупированную «Вишистскую Францию», объявившую себя нейтральной. После того как Франция вышла из войны, а Италия вступила в войну на стороне Германии, соотношение сил радикально изменилось. Граница между Египтом и Ливией стала фронтом. То же самое произошло с небольшим анклавом британское Сомали, с трех сторон окруженным итальянской Восточной Африкой Муссолини. Отсюда неприятель мог угрожать на север Хартуму и даже на юг Найроби в английской колонии Восточная Африка. В Средиземном море Королевский военно-морской флот, лишившись поддержки французских кораблей, вдруг стал очень маленьким. Не было никаких признаков того, что заморские владения Франции, с их вооруженными силами и военно-морскими базами, собираются продолжать войну. Французский генерал Шарль де Голль, бежавший в Великобританию, стал во главе всех тех, кто хотел продолжать сражаться. Но большинство французов считало, что должны хранить верность единственному законному правительству Франции, вишистскому правительству маршала Петэна. Они больше не воевали против Германии.

В 1940 году война перестала быть ограниченным европейским конфликтом и начала приобретать глобальные масштабы. При полном бездействии вишистских властей во французском Индокитае (часть которого позднее стала Вьетнамом) японская военщина захватила многочисленные базы, впоследствии сыгравшие решающую роль в проведении наступательных операций японской армии. Эти двенадцать месяцев, начиная с лета 1940 года, с Битвы за Британию, были самым сложным периодом войны. Последовавшая цепочка событий, каждое из которых вызывало следующее, неизбежно привела к советско-германскому столкновению под Москвой в декабре 1941 года и японскому нападению на американский флот в Перл-Харборе.

Средиземное море имело жизненно важное значение для Великобритании. Оно обеспечивало кратчайший путь в Индию, Австралию и на Дальний Восток, а также было дверью в Египет и к богатому нефтью Персидскому заливу. Королевскому военно-морскому флоту, лишившемуся помощи французских кораблей, противостоял мощный итальянский флот, насчитывающий 6 линкоров, 19 крейсеров, около 50 эсминцев и свыше 100 подводных лодок. Отчасти именно угроза со стороны итальянских подводных лодок вынудила Черчилля просить Рузвельта выделить 30–40 списанных американских эсминцев. Мрачная перспектива войны на море еще больше усугублялась кошмарной возможностью захвата сильного французского флота немцами — как по условиям мирного договора, так и грубой силой.

В те полные отчаяния дни, последовавшие за капитуляцией Франции, англичане не могли получить никакой информации об условиях мирного договора, а также о том, какие приказания получило руководство французского флота. Черчилль и его адмиралы до сих пор не осознали полностью угрозу подводной войны, хотя и внимательно следили за ее ходом. Они считали, что настоящим бедствием для английских морских коммуникаций станут надводные рейдеры. Королевский флот больше всего беспокоила судьба двух французских современных линейных крейсеров «Дюнкерк» и «Страсбург», а также двух недостроенных линкоров «Жан Бар», находившихся в Касабланке во французском Морокко, и «Ришелье», находившихся в Дакаре во французской Западной Африке. Адмиралтейство считало «Ришелье» самым мощным надводным кораблем в мире.

Черчилль приказал захватить все французские военные корабли, находившиеся в портах Великобритании. Английская военно-морская группа «Эйч», базировавшаяся в Гибралтаре, получила приказ напасть на французские военно-морские базы в Северной Африке. Адмирал Эндрю Каннингхэм, главнокомандующий Средиземноморским флотом, выступил категорически против; весь английский флот пришел в ужас от этого приказа. Черчилль настоял на своем, и 3 июля группа «Эйч» в составе линейного крейсера «Худ», авианосца «Арк-Ройял» и старых линкоров «Велиэнт» и «Резолюшен» подошла к порту Мерс-эль-Кебир во французском Алжире, где стояли на якоре основные силы французского флота. Англичане предъявили ультиматум: французы должны или затопить свои корабли, или присоединиться к англичанам под флагом «Свободной Франции», или уйти во французскую Вест-Индию.

Переговоры продолжались много часов, но в конце концов французский адмирал отказался, и английские корабли открыли огонь в упор. Линейный крейсер «Дюнкерк» получил прямое попадание нескольких 15-дюймовых снарядов, на старом линкоре «Бретань» взорвалась крюйт-камера, он перевернулся и затонул, унося с собой 977 членов экипажа. Старый линкор «Прованс» выбросился на берег, но линейный крейсер «Страсбург», авианосец «Коммандант Тест» и пять эсминцев, подняв пары, продемонстрировали великолепное мастерство и, ускользнув от английского флота, ушли в порт Тулон на южном побережье Франции. На следующий день с борта «Арк-Ройяла» поднялись торпедоносцы, чтобы добить поврежденный «Дюнкерк». Один из них поразил лихтер с грузом глубинных бомб, что привело к гибели еще 150 моряков.

Через два дня французские военно-морские соединения в атлантических портах Дакар и Касабланка также отказались выполнить требования англичан и были атакованы торпедными катерами и торпедоносцами. Оба недостроенных линкора «Ришелье» и «Жан Бар» получили повреждения.

В Александрии Королевский флот действовал более тонко. Терпеливые переговоры включали в себя, в частности, транспаранты с предложенными условиями, которые англичане демонстрировали с мелких судов экипажам французских кораблей. Никто не спешил выполнить поступивший из адмиралтейства приказ действовать быстро. Отношения английского и французского адмиралов — Каннингхэма и Годфруа соответственно — остались добрыми и после того, как пришло известие о трагедии в Мерс-эль-Кебире. В результате стороны пришли к соглашению: французские корабли, линкор «Лорейн», четыре крейсера и несколько торпедных катеров были разоружены. Запасы топлива были сгружены на берег, а торпедные взрыватели переданы на хранение во французское консульство.

Французские моряки всю войну жили в Александрии припеваючи. Главнокомандующий адмирал Годфруа получил разрешение пользоваться шифрами Вишистской Франции и держать связь со своим начальством. Французские моряки получали жалованье от англичан, но, в отличие от солдат «Свободной Франции», могли отправлять деньги домой. Им разрешалось сходить на побывку на берег в Александрии, а также ездить в находящиеся под управлением Вишистской Франции колонии — Сирию и Ливан. Королевский ВМФ вел ожесточенные боевые действия, а французские корабли — линкор, четыре крейсера и три эсминца — оставались без единой царапины. «По сравнению с видавшими виды английскими кораблями французы выглядели вызывающе холеными и откормленными».

Могли ли подобные мирные соглашения быть достигнуты и в Мерс-эль-Кебире, если бы Черчилль проявил терпение и предоставил большую свободу действий командующему английскими военно-морскими силами? Разумеется, все трое флаг-офицеров, участвовавших в тех событиях, были в этом уверены, но один из них, выразивший свои взгляды в направленном в адмиралтейство письме, был отстранен от должности. Публикация воспоминаний адмирала Каннингхэма, главнокомандующего силами Королевского флота на Средиземном море, продемонстрировала всю силу антипатии Каннингхэма к Черчиллю и, в частности, к этому приказу. Некоторые историки утверждают, что опубликованные данные об обмене сообщениями между Каннингхэмом и Черчиллем были сфальсифицированы, чтобы оградить репутацию Черчилля.

Несмотря на то что англо-французские отношения опустились до самой низкой за всю историю величины, шокирующие действия Королевского ВМФ, по крайней мере, продемонстрировали всему миру, что Великобритания не просто тянет время: она собирается любой ценой продолжать войну.

Цену эту в первую очередь пришлось платить Королевскому флоту. Географическое положение Италии в середине Средиземного моря предоставило державам «Оси» военно-морские и авиационные базы, позволяющие добиться господства в центральной части Средиземноморья. В то время как английские конвои, следовавшие с востока на запад, неизбежно подвергались ожесточенным атакам, короткое расстояние от Сицилии до Туниса позволяло державам «Оси» не беспокоиться по поводу морского сообщения с Северной Африкой. Мальта, с ее оборудованными причалами и морскими доками, занимала идеальное положение для того, чтобы стать главной базой для борьбы с итальянским судоходством, но это также означало, что она находится в радиусе действия итальянских бомбардировщиков и ее будет очень трудно защитить в случае высадки неприятельских войск. Английское верховное командование рассматривало несколько планов дальнейшего ведения войны, в том числе и такие, свидетельствующие о полном отчаянии, как оставление Средиземного моря неприятелю и сосредоточение всех сил для защиты Гибралтара и Суэцкого канала.

Люди, военное снаряжение и техника, направлявшиеся в английские гарнизоны в Египте и страны Ближнего Востока, больше не могли проходить через Средиземное море. Отныне только снабжение Мальты, а также доставка остро необходимых грузов осуществлялись быстроходными конвоями с мощным охранением, следовавшими через контролируемую державами «Оси» центральную часть моря. Ответом Королевского флота на эту мрачную ситуацию явилась демонстрация того самого агрессивного духа, который показывала сухопутная армия Германии. Хотя первоначально численность английских боевых кораблей в Средиземном море сократилась в связи с кампанией в Норвегии, угрозой вторжения на Британские острова и Битвой за Атлантику, корабли, прибывшие в мае 1940 года из Вест-Индии, Китая, Индии и Австралии, снова превратили Средиземноморский флот в грозную силу.

Отвергая осторожное предложение адмиралтейства оставить восточную часть Средиземного моря, адмирал Каннингхэм привел главные силы флота к итальянским берегам, где 9 июля 1940 года произошла стычка с сильной неприятельской эскадрой в составе 2 линкоров, 16 крейсеров и 32 миноносцев. Стороны причинили друг другу незначительный урон, но главным итогом этого столкновения следует считать возросший боевой дух английских моряков. 19 июля легкий крейсер «Сидней» с австралийским экипажем встретил у берегов Крита два итальянских легких крейсера и потопил один из них. В результате этого установился следующий порядок военных действий на море: английские корабли шли туда, куда хотели, а итальянцы ограничивались тем, что пытались их атаковать или нанести удар с воздуха.

План оставить Мальту неприятелю был отвергнут. Было принято решение укрепить оборону острова. В Средиземное море был направлен авианосец «Аргус» с истребителями «Хокер-Харрикейн», предназначенными для защиты Мальты. Это явилось началом долгой борьбы за оборону и снабжение острова.

У генерала де Голля сложилось убеждение, что французские колонии в Западной Африке, а также в Северной и Экваториальной Африке горят желанием присоединиться к нему. Он предложил снарядить экспедицию в Дакар, а на тот случай, если соотечественники не признали бы в нем друга и освободителя, экспедиция должна была быть вооруженной.

Дакар находится на крайней западной оконечности Африки. Присутствие в этой точке военно-морских сил позволило бы обеспечить защитой морские пути вдоль африканского побережья, к тому же Западная Африка, окрашенная в цвета «Свободной Франции», пришлась бы по душе союзникам. Консул Великобритании в Дакаре передал в Лондон, что местные военные и гражданские лидеры горят желанием продолжить войну на стороне Великобритании. Подобные безосновательные утверждения, основанные на выдаче желаемого за действительное, убедили Черчилля поддержать замысел де Голля. После того как английская разведка донесла, что немцы планируют создать в Дакаре военную базу, военный совет дал свое согласие. 31 августа 1940 года в Дакар были направлены подразделения английской морской пехоты и английских и французских солдат.

Союзный план нападения, получивший кодовое название «Угроза», строился на расчетах, что оборонительные сооружения, подготовленные Францией во время Первой мировой войны, не претерпели значительных изменений. Свежий план французских укреплений, переданный в военное министерство в июле, куда-то затерялся.

Экспедиция закончилась провалом во всех отношениях: в политическом, потому что жители французских колоний не имели ни малейшего желания продолжать войну в составе сил «Свободной Франции» де Голля; в отношении безопасности, так как французские участники экспедиции сознательно оповестили о намерениях Лондона вишистское правительство и все основные политические группировки; в плане разведки, так как немцы не собирались устраивать в Дакаре военные базы; в организационном, так как адмиралтейство не потрудилось оповестить командование Гибралтара, следует ли пропускать французские корабли; в отношении связи, так как десантные части не знали, куда высаживаться; бездарно действовали морские артиллеристы: сотня 15-дюймовых снарядов не смогла помешать орудиям обороняющихся нанести серьезные повреждения трем кораблям Королевского флота; атаки самолетов с авианосцев оказались неэффективными; противолодочное охранение позволило французской субмарине беспрепятственно торпедировать линкор «Резолюшен».

Единственной, и не маленькой, пользой, которую принесла эта трагическая и абсурдная операция, закончившаяся фиаско, было то, что длительное пребывание на борту одного из десантных кораблей позволило офицеру военно-морского флота по имени Ивлин Во закончить первый набросок своей книги «Поднимите больше флагов».

Глава 13

В начале ноября 1940 года Королевский военно-морской флот снова нанес удар. Адмирал Каннингхэм атаковал итальянские боевые корабли, стоявшие на якоре в Таранто. Торпедоносцы-бипланы «Фейри Содфиш», поднявшиеся ночью с борта авианосца «Илластриес», потопили три итальянских линкора.

Эта операция имела исторические последствия, ибо впервые самолеты нанесли ощутимый урон неприятельскому флоту и таким образом изменили баланс сил на театре военных действий. Якорная стоянка итальянского флота была заманчивой целью, и англичане начали разработку предварительных планов нападения еще в 1938 году. Однако основной причиной налета на Таранто было то, что английская разведка просто не могла представить, где еще искать итальянский флот. Перехват радиосообщений, зашифрованных как с помощью «Энигмы», так и простейшими шифрами, не позволил сделать никаких предположений о действиях итальянских боевых кораблей.

Только что прибывший из Америки самолет «Мартин Мериленд», базировавшийся на Мальте, подтвердил, что все крупные корабли стоят на якоре. Материалы аэрофотосъемки, переправленные с Мальты на «Илластриес», показали, что противник поставил заграждение из аэростатов и противолодочные сети, и пришлось в самый последний момент вносить изменения в план операции.

В налете участвовали пять самолетов с авианосца «Игл». Самолеты «Содфиш», общим числом двадцать, были разбиты на две волны. Первая состояла из шести торпедоносцев, четырех бомбардировщиков и двух самолетов, несших бомбовую нагрузку и осветительные ракеты. Ракеты должны были осветить, весь рейд Таранто, бомбы предназначались крейсерам, а торпедоносцам предстояло атаковать с бреющего полета линкоры. На 18-дюймовых торпедах были установлены магнитные взрыватели, которые должны были сработать в подводной части корпуса и нанести максимальные повреждения. Экипаж самолетов, состоявший обычно из трех человек, пришлось уменьшить до двух, чтобы разместить дополнительные топливные баки. Самолетам предстояло лететь от «Илластриес» до цели 170 миль, и летчики мерзли в открытых кабинах.

Бипланы «Фейри Содфиш» впервые поступили на вооружение флота в 1936 году. Их конструкция была сделана в соответствии с господствующими в то время требованиями: самолеты, размещенные на авианосцах, должны иметь низкую нагрузку на крыло, маленькую посадочную скорость и двигатель с воздушным охлаждением. К началу войны они совершенно устарели, но пришедшие им на смену «Фейри Альбакор» оказались еще хуже. Изгнанным с военной службы «Альбакорам» оставалось довольствоваться ролью учебных самолетов, а служебную лямку пришлось тянуть «Содфишам». В ответ на любое слово сочувствия или критики летчики принимались расписывать маневренность и проворство «Этажерки», добавляя, что «Содфиши» за время войны потопили неприятельских кораблей общим водоизмещением больше, чем какой-либо другой боевой самолет союзных держав.

Со стойками и расчалками, связывающими крылья, и неубирающимся шасси «Содфиш» мог уменьшать скорость до 50 миль в час, не рискуя свалиться в штопор. Эта способность оказалась особенно полезной в ночь налета на Таранто, когда летчикам пришлось пробираться между практически не видимыми тросами аэростатов заграждения. Один пилот вспоминал, как он спросил своего штурмана: «Черт побери, где же это заграждение?», на что тот ответил: «Один раз мы его уже преодолели и сейчас будем преодолевать снова». Небольшая скорость позволяла замечать с бреющего полета боновое заграждение. Противоторпедные сети были погружены в воду на 25 футов, а торпеды были настроены на глубину в 30 футов. Для точного сброса торпеды на воду самолетам требовалось снижаться почти до самой поверхности воды. Однажды «Содфиш» опустился так низко, что зацепил шасси волну, подняв фонтан брызг.

Приблизительно через полчаса прилетела вторая волна из пяти торпедоносцев, двух бомбардировщиков и двух самолетов с осветительными бомбами. Один из самолетов, получивший небольшие повреждения при столкновении во время взлета, отстал от основной группы, однако летчику удалось справиться с машиной и пуститься вдогонку. Он подлетел к цели через пятнадцать минут после того, как вторая волна, закончив атаку, развернулась назад, и совершил бомбовый удар в одиночку под огнем всех зенитных орудий Таранто.

Вряд ли стоит удивляться, что из всех сброшенных бомб только две попали в цель, но и те не взорвались. Торпеды же, однако, потопили три линкора, одному из которых так и не суждено было больше плавать. Учитывая то, что операция была осуществлена такими небольшими силами и при ее проведении было потеряно всего два самолета, это была большая победа. С двух подбитых «Содфишей» спаслись три человека, и великодушные итальянцы обращались со своими пленниками с безупречной учтивостью. Авианосец «Илластриес», развернувшись, поспешил на соединение с главными силами флота, и все корабли по приказу Каннингхэма подняли сигнал: «Операция успешно выполнена».

Успешно выполненная операция не осталась незамеченной командованием американского флота. Начальник оперативного командования направил в Перл-Харбор телеграмму, предостерегая адмирала Киммеля, что англичане нашли возможность использовать торпеды на мелководье. Однако у мест стоянки американских кораблей не были установлены противоторпедные «заграждения — отговоркой явилось то, что это сузило бы фарватер порта Перл-Харбор и затруднило бы маневр кораблей.

Адмирал Киммель ответил в Вашингтон, что не предпримет никаких шагов до тех пор, пока не будет разработана легкая эффективная противолодочная сеть.

Эта пустыня представляет собой практически незаселенную территорию, по площади равную Индии. Она простирается от реки Нил приблизительно на 1200 миль на запад до Туниса и на тысячу миль к югу до тех мест, где количество выпадаемых осадков становится достаточным для существования скудной субэкваториальной растительности. Западная часть Ливии называлась Триполитанией. Здесь находится крупнейший город Ливии Триполи, через который державы «Оси» переправляли большую часть военного снаряжения войскам, действовавшим в Африке. В восточной части Ливии, называвшейся Киренаикой, самым важным портом был Тобрук.

Большую часть войны Тобрук находился в руках англичан.

Вдоль Средиземного моря от египетского города Александрия до Киренаики тянется узкая прибрежная полоса. Морской берег, засыпанный известняковым песком, совершенно белый, особенно летом, когда морская вода становится прозрачно-голубой. Кое-где разбросаны расположенные далеко друг от друга деревни и крошечные города, окруженные редкими рощами чахлых пальм и клочками обработанной земли. Многие географические названия тех мест — Эль-Даба, Фука, Бук-Бук — не больше чем просто названия: ни построек, ни людей, ни питьевой воды. Летом здесь становится слишком жарко для того, чтобы воевать. Почти все боевые действия проходили в узкой полосе пустыни шириной около 40 миль. Однако населения здесь почти не было; это была скорее не война с четкими линиями фронта, а борьба за крепости, окруженные колючей проволокой и обширными минными полями, которую вели быстро перемещавшиеся по пустыне колонны войск. «Пустыня, — говорил генерал Роммель, — это рай для полководца и ад для интенданта».

Прибрежные районы расположены выше, чем начинающаяся к югу от них пустыня. Рано или поздно любой путешественник, направляющийся на юг, наталкивается на «Великое песчаное море». В некоторых местах переход к пустыне обозначен крутым обрывом вниз, трудно проходимым для колесной и даже гусеничной техники. Вот почему район Эль-Аламейна был так важен для обороны Египта; именно здесь между впадиной Каттара и морем образуется узкая полоска земли, где армия может держать оборону, не опасаясь обхода с флангов.

В Эль-Агейле «Великое песчаное море» снова приближается к побережью, и здесь армия также может не беспокоиться за свои фланги. За исключением этих двух мест войска могут чувствовать себя в безопасности, лишь если они окружены по периметру укрепленной линией и поблизости имеется источник пресной воды и порт, через который поступает снабжение. Вот почему вся кампания в Северной Африке велась за обладание тремя пунктами: Эль-Аламейном в Египте, Эль-Агейла в Киренаике и портом Тобрук приблизительно посередине.

Вдоль побережья Ливии была проложена хорошая дорога: виа Бальбиа. Англичане же протянули через Египет лишь полоску асфальта, неспособного выдержать постоянную нагрузку тяжелой техники. Вдоль этой дороги англичане начали строить очень важную железнодорожную магистраль, однако к концу 1940 года она заканчивалась в районе Мерса-Матрух (почти за 150 миль до границы с Ливией).

Остальными дорогами в пустыне были лишь колеи, ведущие через каменные россыпи и самые разнообразные виды песка. В основном песок в Северной Африке — это измельченная в порошок глина, образующая облака белой пыли, так что даже с расстояния в несколько миль можно заметить десяток пеших людей. Пыль проникает в глаза, волосы, одежду и питьевую воду. От нее не защищают лучшие фильтры, и ею покрывается все, что ешь и пьешь.

Несмотря на подобные неудобства, большинство солдат быстро привыкали к пустыне. В этих негостеприимных местах царили свободные нравы, и в большинстве частей офицеры и рядовые одевались каждый во что хотел. Вскоре войска полностью отказались от пробковых солнечных шлемов, а также от всех мифов насчет полуденного солнца, целое столетие определявших одежду британских колониальных войск. У офицеров вошло в моду щеголять, размахивая мухобойками, в брезентовых брюках, пестрых шарфах и замшевых туфлях или даже сандалиях. В жару рядовой состав оставался в одних шортах и ботинках и, несмотря на бесконечные консервы, пребывал в полном здравии.

Большая часть пустыни проходима для механических транспортных средств, и спрессованный песок представляет собой неплохое «дорожное покрытие», хотя и ходили страшные рассказы о танках, которые засасывали зыбучие пески, размокшие после проливного дождя. Но начиная от западной границы Египта и еще дальше на запад простирается не отмеченное на картах, постоянно меняющееся «Великое песчаное море». Имеющее размеры около 600 миль в длину и 200 миль в ширину, оно является, вероятно, самой обширной непрерывной областью песчаных барханов в мире; некоторые барханы достигают в высоту 400 футов. Таким образом, практически граница между Египтом и Ливией имеет протяженность всего приблизительно 200 миль. Однако для целеустремленных путешественников «песчаное море» не является непроходимым. «Для того чтобы въехать на тяжелом грузовике на гору сыпучего песка высотой футов 200–300 с уклоном 1 к 3, необходимо хорошенько разогнаться… Однако надо обладать железной выдержкой, чтобы мчаться на полной скорости на то, что с виду кажется вертикальной стеной ослепительной желтизны», — сказал бригадир Баньолд на лекции в Королевском географическом обществе. Для опытного взгляда цвет и кривизна бархана и рябь на его поверхности скажут очень многое о том, можно ли по нему проехать. Вскоре после начала военных действий группы солдат — многие получившие в одночасье повышение в чине — начали переоборудовать и оснащать грузовики «Шевроле» для того, чтобы на них обходить итальянцев с флангов.

Небольшой отряд новозеландцев под предводительством людей, хорошо знакомых с пустынями, получил название «Группа для ведения боевых действий в глубине пустыни»; его невероятные рискованные подвиги стали легендой. Он появлялся с юга — сначала для того, чтобы наблюдать, затем для того, чтобы атаковать. Изучая следы колес и гусениц, опытные солдаты определяли все передвижения неприятеля — так по отпечатку ноги верблюда кочевник-бедуин сможет прочесть его возраст, породу и состояние. В глубине пустыни бойцы группы обнаружили следы, оставленные «Фордами» «Легких автомобильных патрулей» еще в 1916 году. И до сих пор в южной части пустыни можно видеть следы, оставленные армиями Второй мировой войны.

Углубляясь в пустыню далеко на юг, отважные бойцы отрывались от баз снабжения, и это требовало большого мужества. Климат в «песчаном море» был гораздо суровее, чем в прибрежной полосе. Сильные знойные ветры нередко приводили к обморокам. В одном донесении мимоходом упоминается про мертвых и умирающих птиц, пытавшихся скрыться от палящего солнца в тени скал.

Расстояния в пустыне огромные. Один разведывательный отряд углубился так далеко на юг, что достиг пограничных застав французской Экваториальной Африки, и выяснилось, что там есть французы, желающие сражаться против Германии. Однажды одного раненого везли 700 миль на грузовике до французского военного госпиталя в Тибести. После этого ему пришлось лететь на самолете 3000 миль до Каира. Вода и горючее были на вес золота; одну из машин тащили на буксире больше 1000 миль до ремонтной мастерской. Уничтожив все транспортные средства итальянского опорного пункта, диверсионная группа отрезала его от окружающего мира. Порой бойцам приходилось туго. Двум гвардейцам и одному новозеландцу, имевшим на троих два галлона воды и консервную банку с вареньем, пришлось идти пешком по пустыне десять дней, в течение которых они преодолели 21 милю.

Британскими владениями в этой части света управлял генерал-лейтенант Арчибальд Персиваль Уэйвелл, одна из самых интересных личностей Второй мировой войны. Его положение главнокомандующего вооруженными силами на Ближнем Востоке давало ему власть над британскими силами в Египте, Судане, Палестине, Трансиордании и на Кипре. Во время войны войска Уэйвелла сражались в Восточной Африке, Сирии, Ливане, Греции и на Крите, а после начала боевых действий в Ираке под его ответственность попал и Персидский залив. Эти страны не были британскими доминионами и не входили в состав империи. Египет, в столице которого Каире находилась штаб-квартире Уэйвелла, оставался нейтральным буквально до самых последних дней войны. Английские солдаты воевали в этих странах либо в соответствии с договором, либо по приглашению местного правителя. Уэйвелл не подчинялся представительствам Великобритании — послам, верховным уполномоченным, генерал-губернаторам и так далее, — но и те ему не подчинялись. Все эти чиновники отправляли свои донесения в Лондон, кто в министерство иностранных дел, кто в управление по делам колоний. Эти департаменты Уайтхолла не согласовывали свои действия ни с военным ведомством, ни друг с другом. И они не прилагали почти никаких усилий для того, чтобы понять проблемы, стоящие перед ведущим боевые действия против неприятеля Уэйвеллом.

Ни одному другому главнокомандующему не приходилось отвечать за такую огромную территорию. Уэйвеллу, чьи ресурсы были весьма скудные, приходилось одновременно сражаться сразу в нескольких местах. Тяжелая политическая, географическая, климатическая и военная обстановка, в которой приходилось действовать, требовала, чтобы на этом посту находился человек, обладающий острым политическим чутьем дипломата, подготовкой профессионального солдата и выдержкой святого. Но первым делом Уэйвелл должен был ублажать Черчилля, чье глубокое недоверие к генералам было под стать укоренившемуся в душе Уэйвелл а презрению к политикам. Черчилль был деятельным и кипучим, в то время как Уэйвелл являл собой образец молчаливости и задумчивости. По природе своей осторожный, он был склонен считать своих врагов по крайней мере равными по силе и возможностям. Черчилль же, высокого мнения о себе, был убежден, что с любым противником можно справиться исключительно за счет дерзости и решительности. Симпатии Черчилля лежали на стороне сионизма; Уэйвелл же постоянно опасался, как бы его действия не стали причиной вооруженного восстания со стороны арабов.

Уэйвелла называли самым образованным военачальником своего времени. По словам его биографа, в поэзии «он неизменно находил утешение от всех невзгод». Уэйвелл был настолько силен как писатель, что когда однажды Черчилль заговорил о его отставке, его предостерегли о том эффекте, который будут иметь военные мемуары генерала (кстати, так никогда и не написанные). Лекции Уэйвелла в колледже Генерального штаба цитируются до сих пор, однако сам он пробыл в Королевском военном колледже в Сэндхерсте лишь очень недолго, а те знания, которые Уэйвелл получил в Винчестере, как это было свойственно вообще британскому образованию того времени, не были никак связаны с точными науками и их практическим применением.

Вероятно, Уэйвелла точнее назвать самым культурным военачальником своего времени. Но даже в этом мы должны быть осторожны, ибо большую часть своего времени он проводил в окружении огромного числа военных. Уэйвелл умел внушать к себе любовь и доверие — качество, которым обладают очень немногие. Коренастый невысокий человек в кожаных гамашах и с морщинистым лицом, почти не отличавшимся от них по цвету, он не любил появляться на людях и не заботился о безупречности своей формы, что было свойственно большинству старших офицеров. Возможно,^именно его любовью к поэзии объясняется то, что Уэйвелл не тратил слов напрасно, хотя его прямота и резкость нередко смущали окружающих его людей. Один младший офицер, сидевший рядом с бригадиром Уэйвеллом на торжественном полковом обеде в 1931 году, попытался в ответ на его «добрый вечер» завязать разговор. «Добрый вечер, сэр, — осмелился юноша. — Кажется, вы знакомы с майором X из полка Y?» «Да, — ответил Уэйвелл, — и он мне не нравится».

Военные действия измотали Уэйвелла. Когда прямо накануне нападения Гитлера на Россию он оставил свой пост, на смену ему пришел не один человек, а несколько. Несмотря на критические высказывания Черчилля, генерал оставил после себя легендарную репутацию, однако отчасти это объясняется тем, что ему лично приписывали заслуги во всех успешных операциях, проведенных войсками под его командованием, в то же время редко обвиняя в неудачах, которых можно было бы избежать. В течение долгого времени комплименты, расточаемые Уэйвеллу, одновременно были направлены на то, чтобы выставить Черчилля необразованным дилетантом с диктаторскими замашками, чьи представления о войне так и не вышли за рамки его участия в южноафриканской кампании в отроческом возрасте. Однако трудно предположить, что подобная писанина доставила бы удовольствие самому Уэйвеллу.

Арчи Уэйвелл говорил, что он пошел в армию только для того, чтобы порадовать своего отца. Когда англо-бурский кризис внезапно потребовал большого количества сухопутных офицеров, срок обучения Уэйвелла в Сэндхерсте был сокращен с полутора лет до двух семестров. В сентябре 1901 года восемнадцатилетний лейтенант «Черного дозора» Уэйвелл уже направлялся в Южную Африку. Во время Первой мировой войны он служил в Египте и Палестине; и в Палестину он вернулся в 1937 году. Теперь-же, в Каире, Уэйвелл был в зените своей карьеры.

Итальянская армия в Ливии находилась в состоянии войны с англичанами в соседнем Египте еще с июня 1940 года, когда Муссолини вторгся в Южную Францию. Но летом в Африке слишком жарко для того, чтобы вести боевые действия. Итальянцы осторожно выжидали, пытаясь определить, собираются ли сражаться французские войска, находящиеся к западу от Ливии, в Тунисе и Алжире. Довольно скоро выяснилось, что те не имеют ни малейшего желания воевать. Уэйвелл к тому времени пришел к выводу, что лучшим видом обороны будет постоянная демонстрация воинственности по всей границе Египта. Через три дня после того, как Италия объявила войну, из Палестины был отозван вместе со своим штабом генерал-майор Р. Н. О'Коннор, которому предстояло возглавить так называемые Силы Западной пустыни. (Это ошибочное название «Западная пустыня» родилось во время Первой мировой войны — так Сахару отличали от Синая, «Восточной пустыни».)

О'Коннор был человеком тихим и скромным, запомнившимся слушателям колледжа Генерального штаба своими весьма посредственными лекциями. Во время Первой мировой войны он воевал бок о бок с итальянцами, наградившими его Серебряной медалью за доблесть. Обычно одевался О'Коннор неброско, он терпеть не мог показухи. Улыбался он крайне редко, и, по словам одного из его подчиненных, тот никогда не видел, чтобы О'Коннор смеялся. Несмотря на такую суровую нелюдимость, О'Коннор был одним из самых любимых генералов старой школы. Для учащихся военных заведений он до сих пор является, пожалуй, самым талантливым полководцем своего времени.

Через два дня после начала войны дозор 11-й гусарской дивизии на бронемашинах «Роллс-Ройс» выпуска конца 20-х годов пересек границу с Ливией и захватил в плен двух итальянских офицеров и 59 рядовых. Впоследствии подобные рейды стали обычным делом; дерзкими набегами англичане держали итальянские войска в постоянном напряжении.

О'Коннор стремился лично познакомиться с неприятелем. Дозорная группа 11-й гусарской дивизии, углубившись на занятую неприятелем территорию, встретила движущуюся с запада штабную машину. Однако, когда машина подъехала ближе, разведчики опустили оружие, узнав генерала О'Коннора. «Мне это очень не понравилось», — сказал один из гусаров.

Попавшие в пустыню впервые больше всего страдали от сурового климата. Один молодой офицер, только что прибывший из Англии, так описывал хамсин, песчаную бурю:

Но для бывалых солдат пустыня была так же хорошо знакома, как и оружие, которым им приходилось сражаться. Мало что изменилось со времен Первой мировой войны. На летающие над колючей проволокой истребители-бипланы смотрели пехотинцы, вооруженные винтовками «Ли-Энфилд». Пулеметы «Виккерс» и «Льюис» использовались в английской армии еще в 1914 году; не менее древними были и орудия: 18-фунтовая пушка и 6-дюймовая гаубица. Когда в авиакатастрофе погиб маршал Итало Бальбо, до назначения губернатором Ливии бывший летчиком с мировой известностью, самолеты Королевских ВВС, перелетев через линию фронта, словно в кадре из голливудского фильма «Предрассветный патруль», сбросили на итальянские позиции послание с выражением соболезнования.

Итальянская армия была оснащена еще более древним вооружением: бронемашины были образца 1909 года, а танки Роммель назвал «полностью устаревшими». Маршал Родольфо Грациани, принявший пост губернатора Ливии и командование итальянскими войсками после гибели Бальбо, заслужил себе репутацию во время колониальных войн, которые вела Италия, однако он не имел опыта борьбы с современным противником.

Муссолини приказал Грациани начать наступление, и в сентябре итальянские войска, почти не встречая сопротивления англичан, продвинулись вперед примерно на 60 миль. В Сиди-Баррани Грациани остановился, чтобы подвести дороги и водопровод и построить линию укрепленных фортов. Однако цепочка крепостей, простиравшаяся на 50 миль в глубь материка, не была приспособлена для ведения круговой обороны. Соседствующие форты не обеспечивали друг другу огневую поддержку, и в одном месте в линии обороны была брешь в 20 миль.

Римское радио раструбило по всему миру о победе. «Теперь в Сиди-Баррани снова спокойно, — объявил диктор. — Магазины открылись, и возобновлено движение трамваев». Однако не требовалось заканчивать академии, чтобы видеть, какие возможности предоставляет брешь в линии обороны. Войска могли пройти в нее, а затем нанести итальянцам удар с тыла. Артобстрел фортов должен был внести смятение в ряды оборонявшихся, а тяжелые танки «Матильда», практически неуязвимые для противотанковых орудий, двигались бы по следам итальянской техники (нанесенным на карты по данным аэрофотосъемки), преодолевая без потерь минные поля. Вслед за танками в прорыв предстояло продвинуться пехоте, погруженной на грузовики.

Силы Западной пустыни состояли из механизированной дивизии и имеющей боевой опыт индийской дивизии, в состав которой, как и в состав большинства индийских дивизий, входили британские пехотные батальоны. План О'Коннора состоял в том, чтобы, приблизившись к линии крепостей ночью, осуществить глубокий рейд продолжительностью в пять дней. Ничейная территория простиралась приблизительно на 70 миль, поэтому необходимое снаряжение было выдвинуто вперед и замаскировано там. Самолеты Королевских ВВС, осуществлявшие прикрытие с воздуха, должны были уничтожить авиацию неприятеля на аэродромах, а Королевскому флоту предстояло нанести огневой удар по прибрежным целям.

Были приняты особо строгие меры предосторожности. Войска не получили предупреждения о предстоящем наступлении, увольнения не отменялись, выдвижение вперед объяснялось лишь предупредительными действиями, и даже медицинская служба не была уведомлена о возможном резком увеличении числа раненых. Поскольку О'Коннор планировал лишь пятидневный рейд, он был очень удивлен, узнав в самый последний момент, что Уэйвелл замыслил полномасштабный прорыв. «Весьма вероятно, обстоятельства сложатся так, что у нас появится возможность развить частный успех в решающую победу над противником, — написал Уэйвелл, добавив: — Я не питаю никаких грандиозных надежд по поводу предстоящей операции, но в то же время я хочу дать твердо понять, что если перед нами откроется благоприятная возможность, мы должны быть готовы — морально и технически — максимально полно использовать ее».

Наступление началось в ночь на 8 декабря 1940 года, запомнившуюся всем яркой луной и безоблачным звездным небом. С началом артиллерийской подготовки тяжелые танки двинулись вперед, а за ними под звуки волынок пошел Камеронский полк шотландских горцев. Бойцы Раджпутского стрелкового полка внезапно обрушились на заспанных и изумленных итальянцев, не успевших даже одеться.

В отличие от картин сражений в пустыне, представленных на живописных полотнах, в эту холодную ночь солдаты были одеты в теплое нижнее белье и шерстяные свитера. Многие несли шинели в скатках и вещмешки с запасом продовольствия на три дня, гранатами и патронами — кто сколько мог нести.

Итальянцы сражались упорно, но наступление было спланировано безукоризненно. Крепости пали, и Сиди-Баррани был взят. Слышавшие победные реляции римского радио напрасно искали бы магазины и трамваи. Сиди-Баррани оказался не более чем «несколькими глинобитными хижинами и узкой полоской причала». Англичане продолжали наступление, и итальянцы под их натиском катились назад по прекрасной дороге вдоль побережья, которую сами же построили для подвоза боеприпасов и снаряжения.

Пятидневный рейд вскоре перерос в полномасштабное наступление, в результате которого была захвачена полоса побережья до самого Тобрука. 6-я австралийская дивизия наступала вдоль берега моря, а 7-я танковая дивизия нанесла удар в глубь материка, где у местечка Эль-Мекили произошло столкновение с крупным итальянским танковым соединением, в котором обе стороны понесли потери. Продемонстрировав тактическое мастерство, итальянцы ночью 26 января отошли к Джебель-Акдар (Зеленым горам).

Джебель представляет собой возвышенную область с горами, достигающими высоты в 2500 футов; плодородная почва и достаточное количество осадков стали причиной того, что этот район облюбовали итальянские колонисты-фермеры. Сейчас они встречали наступавшие английские войска свежими яйцами и фруктами, жалуясь на то, что после ухода итальянской армии местные арабы стали совершать набеги на фермы, грабить и насиловать. Арабы этого не отрицали; больше того, они ждали от англичан одобрения: ведь итальянцы их враги, не так ли? «Нам ничего не оставалось делать, кроме как двигаться дальше, надеясь на лучшее», — писал военный корреспондент Александр Клиффорд.

В то время как итальянцы отступали по идущей вдоль побережья дороге, а за ними по пятам шла австралийская дивизия, О'Коннор задумал двинуть механизированную дивизию наперерез. Двигаясь напрямую через пустыню и держась южнее Джебеля, она должна была выйти к морю у Беда-Фомм, опередив отступающие итальянские войска. Дозор, высланный вперед для того, чтобы разведать дорогу, вернувшись, решительно заявил, что пустыня «непроходима». Это донесение оставили без внимания. О'Коннор решил не дожидаться новых танков и припасов, а вместо этого, собрав бронетехнику со всех частей, создал одну полноценную бригаду. И вот эта потрепанная механизированная дивизия, за которой следовали все имевшиеся в наличии грузовики со снабжением, ориентируясь только указаниями компаса, двинулась на юго-запад через земли, обозначенные на карте белым пятном. Надо было не просто благополучно дойти до моря; вся операция становилась совершенно бесполезной, если англичане выходили на дорогу у Беда-Фомм после того, как по ней прошла отступающая итальянская армия. Клиффорд писал:

«Англичане не смогут этого сделать, — сказал итальянский главнокомандующий по поводу марша через пустыню, — но если они все же это сделают, у нас в запасе есть еще два дня». На самом деле если бы итальянцы успели пройти через Беда-Фомм двумя часами раньше, они были бы спасены.

Сражение началось с того, что огнем артиллерии были подбиты передовые итальянские грузовики. Извивающаяся по дороге на несколько миль колонна оказалась зажата на этой совершенно плоской равнине, где возвышался единственный холм, прозванный англичанами «Оспина», за который развернулись ожесточенные бои.

В течение полутора суток англичане, постоянно маневрируя, сражались с превосходящими силами итальянской армии, имевшей значительное преимущество в артиллерии. Один танковый батальон англичан, пробившись с боем к находящемуся в десяти милях складу, пополнил запасы топлива и боеприпасов и снова вступил в сражение. Взаимодействие танков, артиллерии, пехоты и инженерных частей было на высоте. Когда итальянские танки выстроились в боевой порядок, готовясь к контратаке, саперы выдвинулись вперед и прямо у них перед носом поставили минные заграждения. В другом случае Стрелковая бригада совершила стремительный бросок, предотвратив попытку прорыва итальянцев по грунтовой дороге.

Весь день итальянские войска при поддержке танков и артиллерии совершали яростные попытки прорваться. В сводках об этом сражении редко упоминается то немаловажное обстоятельство, что среди частей отступавшей армии находилось много итальянских гражданских лиц, что создавало огромные трудности. Командующий армией генерал Теллера был смертельно ранен. Рано утром на следующий день итальянцы предприняли последнюю отчаянную контратаку, задействовав всю бронетехнику, но понесли большие потери, и это был конец. Лишившись поддержки танков, пехота была вынуждена остановиться. Около девяти часов утра итальянцы подняли белый флаг.

Генерал О'Коннор прибыл на ферму в Солуке, куда доставили взятых в плен шестерых итальянских генералов. Он обнаружил, что итальянские военачальники одеты в безукоризненно чистые щегольские мундиры и начищенные до блеска ботинки, в то время как сам он был, по обыкновению, в холщовых брюках, кожаной безрукавке, вязаном шарфе и помятой фуражке.

«Прошу извинить за доставленные неудобства, — сказал О'Коннор. — У нас не было времени, чтобы подготовиться должным образом».

«Ну что вы, — ответил генерал Кона. — Мы понимаем, что вы очень спешили».

На протяжении многих лет проезжавшие мимо могли лицезреть наглядные свидетельства тех боев: вытянувшуюся на несколько миль колонну танков, орудий, грузовиков, топливных цистерн — трофейной техники было так много, что даже местные кочевники-арабы не смогли растащить ее всю.

О'Коннор не терял времени. Уже через несколько часов после победы под Беда-Фомм бронемашины 11-й гусарской дивизии неслись вперед по дороге на Эль-Агейлу. За исключением нескольких человек, поспешно сдавшихся в плен, неприятеля не было видно. Начался уже февраль 1941 года, и «пятидневный рейд» Уэйвелла продолжался 62 дня. 4-я индийская дивизия, сердце армии, была переброшена в Восточную Африку, и на смену ей пришли австралийцы. Наступавшие войска продвинулись на 500 миль, и в результате боев армия Грациани была полностью разгромлена. Десять итальянских дивизий были уничтожены. 133 295 человек были взяты в плен; англичане захватили около 400 танков и 1240 орудий. Британская армия также была истощена. Практически все транспортные средства Сил Западной пустыни были или списаны, или непременно оказались бы списаны, если бы попались на глаза механикам из мастерских. Однако потери в живой силе были весьма незначительными: 500 убитых, 1373 раненых и 55 пропавших без вести.

Однако каково бы ни было состояние Сил Западной пустыни, противостоять им было некому. Боевой дух союзных войск был очень высокий, солдаты почувствовали вкус победы. Несмотря на то что впереди еще оставалось огромное пространство неприятельской территории, англичанам могли противостоять только разрозненные тыловые части. Военное снаряжение и подкрепления уже были в пути; порт в Тобруке действовал, а с началом работы порта в Бенгази, хотя и слишком мелкого для больших судов, снабжение поступало бы непосредственно к передовым частям. Флот господствовал в прибрежных водах, а Королевские ВВС должны были в самое ближайшее время уничтожить остатки итальянской авиации. Все было готово к последнему натиску, в результате которого итальянцы должны были быть изгнаны из Северной Африки.

Великолепная операция, проведенная О'Коннором, заслужила место в военных учебниках, и она его получила. Однако в решающий момент все остановилось, и итальянцы так и не были изгнаны из Северной Африки. Черчилль — в настоящее время это общепризнанно считается одним из самых неудачных стратегических решений в войне — остановил победоносное продвижение армии О'Коннора и приказал Уэйвеллу передать механизированную бригаду и три пехотные, дивизии для отправки в Грецию, где со дня на день ожидалось вторжение немецких войск.

Для того чтобы проследить за цепочкой событий, приведших к кризису в Греции, нам необходимо вернуться назад в октябрь 1940 года, когда маршал Родольфо Грациани все еще строил в пустыне крепости и подводил к ним дорогу и водопровод. Ничто не предвещало наступление О'Коннора, и у Гитлера были все основания верить, что обещанное Грациани наступление на англичан приведет итальянскую армию в Каир. Как только итальянцы оккупируют Египет, итальянский флот сможет войти в Александрию, взять под свой контроль Суэцкий канал и, таким образом, откроется дорога к нефтяным запасам Персидского залива.

Лелея подобные надежды, немцы направили в Ливию для оценки ситуации итальянской армии признанного специалиста по танкам генерала Риттера фон Тома с группой офицеров. Фон Тома должен был доложить Гитлеру положение вещей 3 ноября, но фюрер к тому времени уже был убежден, что «итальянцы смогут разобраться с англичанами в Африке сами». В крайнем случае, им потребуется небольшая помощь со стороны немцев.

В то время как войска Муссолини угрожали Египту, Гитлер искал пути захватить Гибралтар и запечатать Средиземное море с другого конца. Сев на роскошный поезд «Америка», он отправился в Андей, небольшой французский городок у самой границы с Испанией, чтобы встретиться с генералом Франко. Гитлер попросил Франко вступить в войну на стороне держав «Оси» или, по крайней мере, пропустить через Испанию германские войска, которые должны будут захватить Гибралтар.

Франко никак не отреагировал на щедрые обещания Гитлера снабжать Испанию войсками и сырьем и отдать ей французские колонии и Гибралтар. Фюрер предлагал испанскому диктатору даже нефть, ибо вторгшиеся во Францию немецкие армии захватили огромное количество складов горючего, которого хватило для проведения Битвы за Англию и первого наступления на Москву. У Франко и его советников был готов ответ. Еще совсем недавно Испанию раздирала на части гражданская война, и Франко не был уверен, что война с внешним врагом сплотит нацию. Больше того, его кровопролитная борьба против собственного народа велась под знаменем крестового похода против коммунизма: как он может верить человеку, ставшему ближайшим другом Иосифа Сталина? Франко и его окружение держались так холодно, что Гитлер, не выдержав, вскочил на ноги и заявил, что не видит смысла продолжать переговоры. Однако фюрер был не из тех, кто сдается с легкостью; он еще долго продолжал убеждать своего собеседника, а затем оба диктатора отправились обедать в вагон-ресторан. Гитлер не привык к подобному пренебрежению, и когда в 2.15 утра поезд Франко тронулся под звуки государственного гимна Испании, он разразился гневной бранью по поводу Франко и «этой свиньи-иезуита», министра иностранных дел Испании, вмешивавшегося в разговор с такой бесцеремонностью, на которую не осмелился бы ни один немец. Гитлер уже успел привыкнуть к тому, что все складывается только так, как этого хочет он сам. Впоследствии он признался Муссолини: «Я предпочел бы, чтобы у меня вырвали три или даже четыре зуба, только чтобы не переживать этого вновь».

В июне 1940 года после капитуляции Франции многие ожидали, что итальянские войска войдут во французские колонии в Африке. Подобное расширение итальянского владычества сделало бы Муссолини влиятельным государственным деятелем, к чему он постоянно стремился. Причину, по которой этого не произошло, следует искать в тексте секретного документа, подписанного Гитлером, когда его поезд прибыл на следующий день в городок Монтуар, расположенный в 25 милях к северу от Тура.

Там Гитлер встретился с маршалом Петэном, человеком, отныне повелевавшим Вишистской Францией. Петэн, солидно выглядящий старик с огромными седыми усами, прибыл на встречу одетый в генеральский мундир, напоминая этим всем, что он герой Первой мировой войны. Гитлер, понимавший тщеславие старика, выставил почетный караул. Петэн, не уступавший ему в хитрости, догадавшись, какой шум поднимет по поводу фотографий германская пропаганда, оставил почетный караул без внимания и перешел прямо к делу — подписанию секретного протокола с победителем.

«Державы «Оси» и Франция одинаково заинтересованы в скорейшем поражении Англии. Соответственно, французское правительство будет по мере возможности способствовать всем действиям держав «Оси», направленным на достижение этой цели».

Гитлеру этот договор пришелся по душе, к тому же на него произвело впечатление спокойное достоинство Петэна, и он решил, что лучше всего будет оставить колонии в руках Франции, позволив Петэну все больше и больше приспосабливать их к нуждам Германии. Гитлер «выразил бурную радость», узнав о том, как французские колониальные власти в Дакаре дали отпор англо-французским войскам и Королевскому флоту. Скорее всего французские колонии, переданные под управление таким иностранцам, как Франко или Гитлер, будут настроены не так антибритански. В выпущенной после встречи директиве Гитлер упомянул «настоятельную необходимость» французским колониям в Западной и Экваториальной Африке выступать против Великобритании и всеми возможными силами бороться со «Свободной Францией».

Снова сев в свой личный поезд, Гитлер приготовился ехать в Берлин на встречу с русским министром иностранных дел, когда пришла длинная шифрованная телеграмма от Муссолини, предупреждавшего о том, что Петэн ведет секретные переговоры с представителями «Свободной Франции» в Лондоне, а англичане собираются захватить Грецию. Последнюю угрозу, намекал хитрый Муссолини, следует предвосхитить, нанеся упреждающий удар по Греции. И сделать это должны итальянские войска, находящиеся в Албании. Оба заявления дуче были совершенно беспочвенными и были сделаны им в корыстных целях.

Встревоженный Гитлер спешно переменил свои планы. Он попросил Муссолини о встрече, и тот предложил ему приехать в следующий понедельник, 28 октября, во Флоренцию. Когда поезд Гитлера проезжал через Болонью, поступило сообщение, что сегодня утром итальянские войска, расположенные в Албании, вторглись на территорию Греции. Разумеется, Муссолини хотел поставить своего старшего партнера перед fait accompli[268], как уже не раз поступал с ним Гитлер. Фюрер был недоволен, однако его возражения не были принципиальными. Он предпочел бы, чтобы дуче подождал до президентских выборов в Америке, до которых оставалась всего одна неделя. Он показал бы наиболее удобные пути вторжения и скоординировал действия итальянских и германских войск. Гитлер вынужден был принять новое положение дел, однако ему пришлось приложить все силы, чтобы изобразить радость, когда Муссолини бросился ему Навстречу со словами: «Führer, wir marschieren!»[269], ожидая поздравлений.

Гитлер любил сюрпризы только тогда, когда они исходили от него. Он был взбешен тем, что ни один германский атташе, ни один офицер, прикомандированный к итальянским войскам, не предупредил его о таком развитии событий. На самом деле это не итальянцы так преуспели в соблюдении секретности; просто немцы показали свою полную некомпетентность. О приготовлениях итальянских войск к вторжению в Грецию поступало много предостережений, но ни одно из них не дошло до Гитлера.

Пока Гитлер пребывал в раздумье, англичане действовали. Всего через пять дней после того, как итальянские войска перешли границу Греции, англичане высадились на Крит и остров Лемнос, расположенный к северу от него. На материке греческая армия оказывала упорное сопротивление, и итальянцы начали отступление. Кто-то радовался успехам греков, но другие понимали, что неудачи итальянцев вовлекут в войну в Греции немцев. А это, в свою очередь, вовлечет в нее англичан.

15 ноября, задолго до того, как стал очевиден провал итальянских войск, генерал Томас Блейми, командующий австралийскими силами на Ближнем Востоке, послал неофициальное письмо своему премьер-министру. Австралийцы стали костяком британских сил в Северной Африке, и Блейми писал, что «необходимо все силы и энергию направить на подготовку к тому, что развитие международной обстановки, в том числе в балканских государствах, может вынудить нас оказаться вовлеченными в постоянные наземные боевые действия».

Глава 14

Обязательства Великобритании перед Грецией были основаны на обещании, данном правительством Чемберлена в апреле 1939 года с целью обуздать притязания Гитлера. В то время положение дел было совершенно иным, чем в полные отчаяния дни начала 1941 года, когда Великобритании приходилось сражаться за свое выживание. Теперь, когда Греция вступила в войну, Черчилль убедил себя и всех тех, кто был готов его слушать, что отправка Британских экспедиционных сил в Грецию, возможно, вовлечет в войну Турцию и Югославию на стороне союзных держав и, таким образом, образуется новый единый южный фронт. Быть может, лучше организованная разведка смогла бы убедить Черчилля в том, что у Турции нет ни желания, ни ресурсов воевать на чьей бы то ни было стороне, что германская армия имеет 150 дивизий и мощные военно-воздушные силы, готовые к бою, и его стратегические замыслы — лишь попытка выдать желаемое за действительность.

Однако Интеллидженс сервис была не способна предоставлять имеющую какую-либо ценность информацию, помимо того что поступало из Блетчли-Парка, где в начале февраля 1941 года был расколот шифр «Энигмы» «Рейхсбана» (железных дорог Германии). В то время большая часть грузов и пассажиров передвигалась по железной дороге, поэтому служба БП стала получать достоверные сведения о германских перевозках, в частности о товарных вагонах, доставлявших евреев в лагеря уничтожения, и железнодорожных платформах, на которых перебрасывались к местам новой дислокации танковые дивизии. Внезапно возросший объем информации свидетельствовал о передвижении оборудования «Люфтваффе», снаряжения и, что самое важное, боеприпасов в Южную Болгарию, где немцы в спешном порядке принялись строить аэродромы. Все это позволяло сделать вывод о неминуемом вторжении германских войск в Грецию с востока, далеко от тех мест, где греки сражались с итальянцами.

Черчилль правильно истолковал эти данные, и 11 февраля Комитет обороны принял решение отдать приказ генералу Уэйвеллу вмешаться в происходящее в Греции, причем это имело приоритет перед наступлением на Триполи и изгнанием итальянцев из Северной Африки. Это оказалось одним из самых судьбоносных решений войны.

Уэйвелл должен был бы отказаться. Он был достаточно независим и авторитетен для того, чтобы сказать Черчиллю «нет». Неудача союзников во Франции, хорошая взбучка, полученная ими в Норвегии, показывали, что для таких операций жизненно важным является господство в воздухе, завоевать которое с теми разрозненными малочисленными эскадрильями Королевских ВВС, имевшихся в распоряжении Уэйвелла, не было никакой надежды. Однако Уэйвелл не сказал «нет». Оголив свою армию, он выделил четыре дивизии для отправки в Грецию. Похоже, никто не задался вопросом, как найти замену этим частям.

После того как немцы без особого труда завоевали Грецию, многие дневники и воспоминания были надлежащим образом подменены. По учебникам истории складывается впечатление, что Черчилль с криками и руганью подталкивал всех к войне в Греции, которой никто не хотел. Однако если внимательно изучить точки зрения, высказанные до принятия решения, сложится совершенно иная картина. Конечно, осторожных слов было предостаточно, однако трудно найти хотя бы несколько значительных политических и военных фигур, упорно выступавших против британского вмешательства в Греции. Один из друзей Уэйвелла, бывший в то время в его штабе, пишет:

Офицером, последовательно выступавшим против отправки британских войск в Грецию, был Френсис де Гиньян, служивший в группе планирования Ближневосточного штаба Уэйвелла. В своих мемуарах он так пишет о кампании в Греции:

Помимо Уэйвелла, пожалуй, на всем Ближнем Востоке был всего один человек, обладавший достаточным влиянием, чтобы наложить вето на решение отправить людей и боевую технику в Грецию, и им был генерал Томас Блейми, командующий австралийскими частями. Этот грузный 57-летний весельчак не снимал фетровую шляпу и обладал репутацией дамского угодника. Он имел приказ своего правительства ни в коем случае не отдавать австралийские подразделения «целиком или по частям» под командование английских военачальников. Правительство Австралии было полно решимости не допустить того, чтобы их соотечественников бездумно приносили в жертву — так, как это было во время Первой мировой войны.

У Блейми уже было несколько стычек с Уэйвеллом. В сентябре 1940 года, когда Блейми отказался выполнить приказ «Джамбо» Вильсона передать ему бригаду из состава австралийских сил, последовало подтверждение этого приказа сначала от Уэйвелла, а затем и от самого Черчилля, «требовавшего» Блейми подчиниться. Тот твердо стоял на своем, и Черчиллю пришлось отступить. И вот 18 февраля, возвратившись прямо из своего штаба, находящегося на передовой, Блейми выслушал план Уэйвелла отправить в Грецию экспедиционные силы, состоящие в основном из австралийцев и новозеландцев. Мнения Блейми о целесообразности этой операции никто не спросил.

Блейми ответил, что он сначала должен проконсультироваться со своим правительством, можно ли задействовать в предстоящей кампании австралийские войска. Уэйвелл заявил, что он уже говорил с Робертом Мензисом, премьер-министром Австралии, к тому же это предложение было принято на заседании британского военного совета, на котором присутствовал Мензис. Блейми, чувствуя, что решение принято у него за спиной, все же дал свое согласие, но 9 марта, после новой встречи с Уэйвеллом, отправил своему правительству подробный отчет, полный предостережений. Он телеграфировал, что его совершенно не радует перспектива ставить своих людей под удар значительно превосходящих сил хорошо оснащенного и подготовленного противника, предупреждая, что кампания в Греции в высшей степени рискованная в свете огромного неравенства в численности и обученности сторон.

Мензис и правительство Австралии, прочтя донесение, были крайне встревожены. Они были уверены, что англичане спросили мнение Блейми по поводу предстоящей операции и получили его согласие. Без войск доминионов проведение операции становилось невозможным, но все решили, что теперь уже слишком поздно что-либо менять.

Блейми не желал отдавать своих людей под начало англичан. «Прошедший опыт научил меня смотреть с тревогой на то, как английские командиры становятся во главе крупных соединений первоклассных войск доминионов, — сказал он, — в то время как военачальники доминионов полностью исключаются из обсуждения вопросов управления войсками и планирования боевых операций».

Австралии и Новой Зеландии предстояло выделить все войска для отправки в Грецию, за исключением механизированной бригады и артиллерии, однако командовать экспедиционными силами должны были не Блейми и не новозеландский генерал сэр Бернард Фрейберг. Вместо этого командование было поручено английскому генералу сэру Мейтленду «Джамбо» Вильсону, командующему группировкой в Египте и бывшему правой рукой Уэйвелла. Вильсон не пользовался популярностью в войсках. Всем была памятна его желчная склока на людях с одним из немногих английских специалистов по боевому применению танковых частей — генерал-майором Перси Гобартом, — который был с позором отослан в Англию.

Блейми возразил, что, поскольку основу экспедиционных сил составят войска доминионов, командование должно быть поручено ему. Уэйвелл, не отрицая, что в составе экспедиционных сил будет 42 тысячи австралийцев и новозеландцев, сказал, что с учетом служб обеспечения, связи и так далее общая численность войск, направляемых в Грецию, достигнет 126 тысяч человек, так что солдаты доминионов будут составлять в них лишь треть. Блейми уступил, но вскоре у него возникли подозрения, что Уэйвелл обманул его, назвав цифру, бывшую не более чем долгосрочным прогнозом. «Часть этих войск еще в пути, а часть вообще не существует», — писал он. Подозрения Блейми оказались обоснованными: в Грецию было отправлено 17 125 австралийцев и 16 720 новозеландцев, что составило больше половины общей численности экспедиционных сил. Если Уэйвелла и втягивали в войну в Греции помимо его воли, он великолепно скрывал свои истинные чувства. Один из его младших штабных офицеров, де Гиньян, был вместе с ним в Афинах, когда делегация Великобритании сделала- греческому правительству конкретное предложение о помощи. Он писал:

Сторонники Уэйвелла утверждают, что он значительно переоценивал силу греческой армии и считал, что гористый ландшафт облегчит ведение оборонительных действий. Однако окончательное решение, принятое в тот день, как и все стратегические решения, было в первую очередь политическим. Делегацию в Афины возглавлял Антони Идеи, глава внешнеполитического ведомства, и именно он больше всех горел энтузиазмом сражаться на стороне Греции. Еще в самолете по пути в Афины Иден составил подробный список, сколько танков, орудий и солдат он пообещает греческому правительству. Греки отказались бы от помощи, если бы сочли ее недостаточно эффективной, и люди Идена «раздули» цифры. «Мне казалось… это граничит с бесчестием», — признается в своих воспоминаниях де Гиньян. Он продолжает, описывая Идена после окончания конференции, когда уже было принято решение отправить войска в Грецию:

Просто диву даешься, как могла возникнуть одна только мысль об этом неподготовленном вторжении в Европу с юга. Даже если оставить в стороне полное отсутствие поддержки с воздуха, сыгравшее такую большую роль в поражении Британских экспедиционных сил, что потрясенные солдаты, которым посчастливилось спастись, ни о чем другом не говорили; даже если отбросить то, что линии снабжения протянулись через Средиземное море; забыть о том, что британские войска на Ближнем Востоке снабжались конвоями, которым приходилось огибать Африку и проходить через Суэцкий канал или же пересекать ставшее похожим на огромное стрельбище Средиземное море, — задумайтесь, как могла английская армия, не говоря уж о всего 4 дивизиях образца 1941 года, противостоять огромным силам, подготовленным Германией к вторжению в Россию.

Уэйвелл уступил. Начиная с 5 марта 1941 года морские конвои доставили из Александрии в греческий порт Пирей 60-тысячную армию — без необходимой боевой техники и почти без авиационного прикрытия, — которой предстояло вступить в заранее проигранное сражение. За три недели до этого О'Коннор был уведомлен о том, что о продолжении его наступления в Ливии не может быть и речи. 12 февраля 1941 года честолюбивый генерал Эрвин Роммель провел свою первую ночь на африканской земле, перед тем как лечь в кровать успев облететь линию фронта. Роммель был решительно настроен оттеснить англичан к Каиру и оставить свой след в истории.

Без участия в греческой кампании Уэйвелл смог бы удержать всю завоеванную пустыню и, возможно, сохранить жизненно важный остров Крит. Но приговор историка Коррелли Барнетта суров:

Война демонстрировала, каким совершенно невыносимым бременем являются растянутые пути снабжения и — какое жизненно важное значение имеет господство в воздухе на полях сражений. Господство в воздухе не имело ничего общего с ночными налетами дальних бомбардировщиков. Оно означало преимущество в воздухе непосредственно над головами противника — на передовой и ближайшими тылами, так что его войска подвергались постоянным бомбовым ударам и существенно осложнялся подвоз боеприпасов и снаряжения. Это новое измерение войны получило название «огневая поддержка».

Для того чтобы быть успешным, огневая поддержка должна быть непрерывной, а для этого требуются фронтовые аэродромы — со всем необходимым оборудованием, расположенные непосредственно рядом с передовой, позволяющие обеспечивать постоянную смену действующих на линии фронта авиационных подразделений. Такое авиационное прикрытие невозможно осуществить издалека или из-за моря.

Регулярное морское сообщение между итальянскими портами и Триполи, единственным имевшимся у держав «Оси» глубоководным портом на африканском побережье, следует признать триумфом экипажей транспортов и кораблей прикрытия. Теоретически Королевский военно-морской флот должен был бы нарушать линии снабжения, топя транспорты, но темные ночи и небольшие расстояния помогали конвоям держав «Оси» следовать практически беспрепятственно. Во второй половине 1940 года эти конвои доставили в Северную Африку 690 тысяч тонн грузов, при этом потери составили меньше 2 процентов.

Когда резко возросло морское сообщение Великобритании с Критом и Грецией, у итальянского флота появилась возможность коренным образом изменить расстановку сил, атакуя конвои с войсками и снаряжением. Но итальянский флот оказался совершенно не готов к этому. Запас в 1 800 000 тонн мазута, имевшийся к началу войны, расходовался со скоростью около 100 тысяч тонн в месяц, и к марту 1941 года топливный рацион военных кораблей был строго урезан. Германские обещания нефти так никогда и не материализовались ни во что большее, чем скудные 21 166 тонн в месяц. Неудивительно, что начальник итальянского генерального штаба в сердцах признался: «У меня есть две главных заботы: нефть и Мальта».

Несомненно, англичане выделили бы для сопровождения конвоев столько боевых кораблей, сколько смогли бы, и, если бы итальянцы вздумали действовать против них крупными надводными кораблями, большого морского сражения было бы не избежать.

У итальянцев не было авианосцев, а к этому времени уже стало ясно, что без прикрытия с воздуха корабли становятся легкой добычей авиации противника. Кроме того, Муссолини считал, что боевыми кораблями, особенно крупными, рисковать ни в коей случае не следует.

И все же, несмотря на все это, немцам удалось убедить итальянцев выделить крупное соединение кораблей для нападения на английские конвои. Для большей убедительности немцы пообещали, что «Люфтваффе» обеспечат прикрытие с воздуха, добавив, что германские бомбардировщики в марте значительно ослабили Королевский военно-морской флот, потопив два линкора.

Основу плана английского командования составили перехваченные сообщения, зашифрованные с помощью «Энигмы». Регулярно дешифруемые переговоры «Люфтваффе» предупредили англичан о том, что «Люфтваффе» выделяют воздушное прикрытие для предстоящей операции; кроме того, они содержали информацию о действиях итальянских подводных лодок. Основные книжные шифры, использовавшиеся итальянским флотом (для передачи важных сообщений), так до конца войны и не были вскрыты специалистами Блетчли-Парка, но в данном случае сообщения, зашифрованные «Энигмой», передаваемые один-два раза в день, позволили составить точную картину замысла итальянского флота. Мощный линкор «Витторио Венето» из Неаполя, три крейсера из Мессины, три крейсера — «Фиуме», «Пола» и «Зара» — из Таранто и два крейсера из Бриндизи в сопровождении нескольких миноносцев должны были координированными действиями уничтожать конвои у берегов Греции.

В свете информации, полученной из расшифрованных сообщений, передававшихся с помощью «Энигмы», все английские конвои получили приказ избегать опасного района. Это было выполнено с мерами глубочайшей предосторожности, чтобы итальянцы не заподозрили, что их планы известны противнику. Адмирал Каннингхэм приложил много сил к тому, чтобы скрыть свои намерения. В день накануне выхода в море он отправился в свой гольф-клуб и снял там номер на два дня, причем постарался сделать все так, чтобы это стало известно японскому генеральному консулу (партнеру по гольфу и осведомителю держав «Оси»). После этого Каннингхэм незаметно вернулся на свой корабль и вывел флот в море.

В боевое соприкосновение с итальянской эскадрой вступило легкое соединение из четырех крейсеров и четырех эсминцев, попытавшихся заманить итальянские корабли под огонь основных сил английского флота, в составе которого был авианосец «Формидебл». Итальянцы не заглотили наживу, поэтому Королевский флот прибегнул к действию морской авиации. Летчики, преодолев интенсивный зенитный огонь, сбросили торпеды, нанесшие повреждения «Витторио Венето» и лишившие хода крейсер «Пола». «Фиуме» и «Зара» получили приказ остаться вместе с «Пола» и охранять его от того, что итальянский адмирал считал лишь английскими легкими крейсерами.

Ночь была темной и облачной. Крейсер «Аякс», единственный корабль из соединения легких сил, оснащенный радаром, нашел на экране локатора крейсер «Пола». Каннингхэм, решив, что неподвижным кораблем является линкор «Венето», направил к месту главные силы флота. Около полуночи линкор «Велиэнт», установив радиолокационный контакт, открыл огонь. Лучи прожекторов, вспоровшие темноту, открыли картину того, как итальянцы, совершенно не подозревавшие о надвигающейся опасности, пытались взять искалеченный «Пола» на буксир. Несмотря на бесстрашные действия итальянских эсминцев, все три крейсера были потоплены. В бою, получившем название Сражение у мыса Матапан, итальянцы были побеждены с помощью разведки, авиации и радара. Во всех этих направлениях англичане учились быстрее, чем их противники.

Однако действия в Средиземном море обходились Королевскому флоту все дороже и дороже. По мере того как немецкие войска продвигались к югу, их авиация начинала действовать все более активно над морем. Доказательством того, что части «Люфтваффе» движутся на юг, явилось то, что 10 января 1941 года пикирующие бомбардировщики из состава X авиационного корпуса добились шести прямых попаданий в авианосец «Илластриес», находившийся в море, а затем проследовали за ним в порт на Мальте, нанося все новые удары, в результате чего корабль с трудом доковылял до Александрии, а впоследствии был вынужден отправиться в Соединенные Штаты на капитальный ремонт.

Высадка в Греции должна была добавить новые трудности и опасности. Осуществление операции требовало от флота сопровождения конвоев, прикрытия выгрузки, а затем эвакуации войск и техники, артобстрела позиций противника в прибрежных районах, при этом оставался риск столкновения с итальянским флотом. Задача эта была практически невыполнимой.

Перебравшись на другой брег Адриатики и оккупировав Албанию, Муссолини обратил свой алчный взор на соседнюю Грецию. Греческий диктатор генерал Иоаннис Метаксис, фашист по убеждению, открыто симпатизировал державам «Оси».

Муссолини считал, что если не сам Метаксис, то население Греции отнесется благосклонно к итальянской оккупации. На рассвете 28 октября 1940 года две итальянские армии без достаточного оснащения выступили с баз в Албании и пересекли границу Греции. Греки спешно осуществили мобилизацию, и уже через две недели захватчикам, которым противостоял превосходящий по численности противник, приходилось думать только о том, как бы унести ноги. Муссолини неправильно выбрал момент для начала военных действий, в результате чего его солдаты были обречены мокнуть под постоянными проливными дождями, вскоре сменившимися снегопадами при температуре, опускавшейся в горах до 20 градусов ниже нуля. 3 ноября греческие войска перешли в общее наступление по всему фронту и вскоре прогнали захватчиков назад на территорию Албании, захватив тысячи пленных. Это унизительное поражение вынудило маршала Пьетро Бадольо, начальника итальянского генерального штаба, и адмирала Доменико Каваньари, командующего ВМФ, подать в отставку. В Мантоне, оккупированном итальянцами городе во французской Ривьере, дерзкий шутник распространил листовки с призывом: «Греки, это французский город, прекратите наступление!»

Генерал Метаксис отвергал все предложения англичан выслать на помощь экспедиционные силы, полагая, что подобные действия спровоцируют германское вторжение, но в то же время британские войска не смогут его остановить. Однако он позволил англичанам занять остров Крит и согласился на то, чтобы эскадрильи Королевских ВВС приняли участие в боевых действиях против итальянцев. В середине ноября самолеты и войска обслуживания, общей численностью 3400 человек, прибыли в Грецию.

Пока итальянцы отчаянно сражались в Греции и отступали под натиском О'Коннора в Северной Африке, Гитлер потребовал от Балканских государств Венгрии, Болгарии и Румынии вступить в более тесный союз с Германией. Те с различной степенью энтузиазма выполнили это требование.

Военные действия продолжались, и в феврале 1941-го, после того как в греческом правительстве поменялись люди и настроения, Греция согласилась принять Британские экспедиционные силы для совместной борьбы против итальянцев — в том случае, если они будут достаточно внушительными. Идеи заверил греков, что Великобритания отправит значительные силы. Видя, что Муссолини попал в беду, Гитлер решил направить немецкие войска, чтобы помочь ему справиться с греками. Но для того, чтобы перебросить эти войска и необходимое снаряжение, ему требовались шоссейные и железные дороги Югославии.

Югославия была образована после окончания Первой мировой войны: искусственное сочетание по меньшей мере шести не имевших ничего общего народов, питавших друг к другу глубокую ненависть. Эти народы были разделены языком, религией, культурой, историей и устремлениями в будущее. Они даже пользовались разными алфавитами. «Противоречия в Югославии были настолько глубокими, что начиная с 1929 года этой страной заправляли только монархи-диктаторы — что было единственной альтернативой гражданской войне», — писал один историк в 1989 году, незадолго до крушения коммунистической диктатуры и начала кровопролитной гражданской войны, разорвавшей Боснию, Сербию и Хорватию.

В 1941 году Югославия отвергла требования Гитлера. Принц Павел, регент, получил образование в Оксфорде, и его симпатии были на стороне Великобритании. Женатый на гречанке, он не имел ни малейшего желания помогать Гитлеру завоевывать Грецию. Однако в марте 1941 года, когда германские армии стали угрожать Югославии с территорий Венгрии, Румынии и Болгарии, югославы подписали договор с Гитлером.

Однако в ночь с 26 на 27 марта группа офицеров-сербов денонсировала соглашение и взяла власть в Белграде. Этот романтический порыв, вдохновленный английскими спецслужбами, был обречен с самого начала. Возможно, Гитлер смог бы свергнуть новую власть и мирным путем, но он слишком много времени потратил на терпеливые переговоры и сейчас спешил. «Я принял решение уничтожить Югославию», — заявил он Герингу, Браухичу и Риббентропу 26 марта. Планы этой кампании были разработаны еще несколько месяцев назад. Югославия, которой пришлось защищать границы общей протяженностью свыше тысячи километров, подверглась нападению со всех сторон. Итальянцы и венгры действовали согласованно с немецкими войсками. 12-я германская армия с приданной ей для пущей важности болгарской дивизией вторглась в Северную Грецию.

Югославская армия была примитивной в сравнении с немецкими бронированными колоннами, глубоко вклинившимися вдоль речных долин на территорию страны. «Люфтваффе» нанесли бомбовый удар по Белграду, целясь по центру города, где располагалось правительство, в результате чего была полностью прервана связь с войсками. По разным оценкам, во время этих налетов погибло от 3 до 17 тысяч мирных жителей. (В 1946 году полковник «Люфтваффе» Мартин Фиберг был за эту бомбардировку казнен как военный преступник.)

Германское наступление обнажило внутренние противоречия отдельных частей югославской монархии. Армия, состоявшая преимущественно из сербов, почти не оказала сопротивления. Некоторые хорватские части, подняв мятеж, перешли на сторону немцев, за всю кампанию в Югославии потерявших всего 151 человека убитыми.

Победа Германии развязала в стране кровавый террор. Зверства немецких и итальянских оккупационных сил меркнут по сравнению с тем, что сделала хорватская фашистская милиция всего за три месяца, истребив 250 тысяч человек. Боснийские мусульмане уничтожили десятую часть христианского населения страны, в то время как сербы, разбившись на монархические и коммунистические партизанские отряды, устраивали такие же кровавые побоища в Сербии; венгры занимались тем же в Воеводине, а болгары в Македонии и Фракии. В течение всей войны противоборствующие партизанские группировки, проливая реки крови, сражались друг с другом безжалостнее, чем с немецко-фашистскими захватчиками.

Теперь немецкие армии могли всей силой навалиться на Грецию. То же самое сделали и «Люфтваффе», и именно бесконечные удары с воздуха больше всего запомнились тем, кто остался в живых. С итальянской авиацией летчики Королевских ВВС еще могли сражаться на равных, обеспечивая войскам прикрытие с воздуха, но когда в дело вступили немцы, они были просто смяты.

Королевские ВВС имели всего 192 самолета, из которых ни в один день боевых действий к вылету не было готово больше 80 машин. Им противостояли объединенные силы германской и итальянской авиации, насчитывающие около тысячи самолетов[270].

Лишь немногие аэродромы, на которых базировались самолеты Королевских ВВС, были прикрыты зенитными орудиями, и во всей Греции не было ни одной взлетно-посадочной площадки, пригодной к использованию в любую погоду, в то время как недавно построенные аэродромы противника в Албании и Болгарии имели мощное противовоздушное прикрытие и были оборудованы всем необходимым. В очередной раз проявились катастрофические последствия предвоенной одержимости министерства авиации Великобритании строить исключительно стратегические бомбардировщики. Официальный историк замечает по этому поводу с несвойственной резкостью:

В который раз становилось очевидно, что оружие играет важную роль в решении исхода сражений. Устаревшие танки, которые англичане переправили в Грецию, не были способны противостоять не то что немецким танкам, но даже бездорожью. Один танковый полк экспедиционных сил потерял в боевых действиях только один танк; остальные 51 просто сломались, и их пришлось бросить. И без прикрытия с воздуха сухопутная армия была обречена на неминуемое поражение. 17 апреля, в день капитуляции Югославии, Черчилль согласился с тем, что британские войска необходимо эвакуировать с материковой части Греции. Потерпев поражение на поле боя, англичане были вынуждены организовывать второй «Дюнкерк», бросая ценное тяжелое вооружение. Войскам пришлось оставить танки, артиллерию и неисправные самолеты, в то время как на счету была каждая единица боевой техники. К тому же теперь отступавшим частям предстояло пересечь не 21 милю Ла-Манша под прикрытием радаров и истребителей. До спасения был долгий тяжелый путь, и многим не удалось его пройти.

Одним из немногих утешений в дни катастрофы было настроение, выказываемое греками. Оно не изменилось даже тогда, когда британская армия начала эвакуацию. Полковник 1-й механизированной бригады вспоминает:

Греческий берег скрылся за горизонтом. Как выяснилось, у англичан хороший аппетит, но гнилые зубы. К маю «Люфтваффе» были готовы показать, как нужно вести современную войну. Немцы были полны решимости проглотить стратегически важный остров, который англичане использовали в качестве плацдарма для своих действий в Греции.

«Иф ю лай, ю уилл би шотт» («Если ты солжешь, ты будешь убит») — таким было первое предложение в кратком разговорнике, выданном немецким парашютистам, выделенным для операции по захвату Крита. Этот механический язык как нельзя лучше подходил солдатам, которым предстояло спускаться на землю с неба под шелковым куполом, убивая всех, кто, по их мнению, лгал.

Подобно многим практически не реализуемым замыслам, идея крупномасштабного парашютного десанта родилась в советской России. В 1936 году небольшая английская военная делегация, находившаяся в Москве, получила приглашение наблюдать за маневрами Красной армии. В составе массового парашютного десанта был военный оркестр, музыканты которого, едва встав на ноги, «принялись играть как одержимые».

Одним из членов этой делегации был Арчи Уэйвелл, которому в 1941 году на средиземноморском острове Крит предстояло потерпеть единственное в мировой истории поражение от действовавшего без поддержки парашютного десанта.

Мастерски снятые документальные кадры красноармейцев-парашютистов, спускающихся с небес, были завораживающими. Однако даже школьники говорили, что их всех перестреляют, пока они будут лететь к земле. Возможно, это был лишь пропагандистский блеф Советов. Во время войны Красная армия использовала лишь малочисленные парашютные десанты для действий в тылу противника. Но на немцев это произвело впечатление. Военно-воздушные силы Германии отличались от всего того, что имелось в других государствах. В состав огромной бюрократической машины «Люфтваффе», подчинявшейся Герингу, входила также большая часть средств противовоздушной обороны и много вспомогательных служб. Геринг, расширяя свою империю, позаботился о том, чтобы парашютно-десантные войска также стали частью «Люфтваффе».

В 1940 году германские войска применяли парашютные десанты во время операций в Северной Европе. Поэтому когда 26 апреля 1941 года из перехватов сообщений, зашифрованных с помощью «Энигмы» железных дорог, выяснилось, что единственная парашютно-десантная часть германской армии — 7-я воздушно-десантная дивизия — перебрасывается на Балканы, это немедленно привлекло внимание. Английская разведка пыталась предугадать, каким будет следующий шаг немцев. В дешифрованном сообщении, переданном с помощью «Энигмы» «Люфтваффе» в тот же день, указывалось название: Крит. Итак, местом действия будет остров Крит, но сколько времени еще есть в запасе?

Гитлер лично отдал предпочтение Криту перед Мальтой. Сил для одновременного проведения двух операций было недостаточно. Большинство высокопоставленных германских военачальников считало наиболее желанной целью Мальту, но генерал Курт Штудент, командующий воздушно-десантными силами, сказал, что Крит более уязвим. Штудент, летчик-истребитель во время Первой мировой войны, впоследствии стал неутомимым энтузиастом воздушно-десантных войск. Во время боев в Роттердаме голландский хирург извлек из его мозга пулю снайпера, и вот сейчас полностью поправившийся Штудент, рвавшийся в дело, объяснил, что Крит, вытянутый в длину остров всего с одной хорошей дорогой, защищать будет гораздо сложнее, чем Мальту, уже много лет являющуюся военной базой Великобритании. Германские войска уже находились в соседней Греции. Гитлер поддержал Штудента. Он не желал согласовывать свои- действия с Муссолини, что ему пришлось бы сделать, если бы он решил воспользоваться базами рядом с Мальтой.

Крит — покрытый горами остров в 160 миль длиной и 36 миль шириной. Хотя к тому времени на острове имелось три аэродрома, в его порты могли заходить лишь небольшие рыболовецкие суда, а его узкие плохие дороги были практически непроходимы для больших грузовиков. В большинство районов острова вообще невозможно было попасть ни на каком механизированном транспортном средстве. Однако географическое расположение Крита делало его желанной базой для обеих сторон. Немецкого вторжения ждали на острове 42 640 человек, из них 10 258 греков.

Силы Курта Штудента состояли из воздушно-десантной дивизии (трех парашютно-десантных полков и полка планеров), усиленной инженерными подразделениями, военными медиками и подразделениями противовоздушной обороны. С учетом приданных частей горной дивизии общая численность нападавших доходила до 25 тысяч человек. В распоряжении Штудента было 493 трехмоторных транспортных самолета «Юнкерс-52», каждый из которых мог взять на борт 14 десантников или 15 пехотинцев, хотя с учетом того, что требовалось отдельно сбрасывать на парашютах пулеметы и минометы, часть самолетов брала на борт лишь по шесть десантников. У Штудента было также 85 планеров «ДФС-230», которые могли взять на борт восемь человек или груз. Перед ним стояла двойная задача: он должен был захватить остров и осуществлять по воздуху снабжение сражающихся частей. Бомбардировщики и истребители генерала Фрайхерра Вольфрама фон Рихтгофена должны были обеспечить прикрытие с воздуха, что означало подавление действий Королевских ВВС и Королевского флота.

Блетчли-Парк, постоянно вскрывавший переданные с помощью «Энигмы» сообщения, нарисовал полную картину предстоящей операции (численность всех участвующих немецких частей, их дислокацию и перемещения), при этом все дешифрованные данные передавались прямо на Крит. «Энигма» позволила составить необычайно точный план. В нем были перечислены конкретные этапы наступления, расписанные по каждому подразделению и сектору действия. Кроме того, сообщалось даже то, какое снаряжение будет перебрасываться по морю.

Приблизительно в половине восьмого утра 20 мая 1941 года в тишине, последовавшей за яростным воздушным налетом, защитники Крита услышали в воздухе слабое жужжание, подобно тому, которое производят тучи насекомых, иногда нападающих на остров в летнюю жару. Звук все нарастал, и наконец стали видны низко летящие над морем транспортные самолеты, направляющиеся к аэродрому Малеме. Начался воздушный десант на Крит. Непосредственно перед началом операции Штудент получил предупреждение о том, что десантные самолеты может встретить сильный заградительный огонь английских боевых кораблей, расположенных у берегов острова. Однако этого не произошло; не подверглись беззащитные транспортные самолеты и атакам истребителей. Потеряв 29 из 35 истребителей, базировавшихся на острове, Королевские ВВС за день до начала операции перебросили шесть оставшихся самолетов с Крита.

Сигнал воздушной тревоги прозвучал в последний раз: с этого времени налеты не прекращались. Первыми появились бесшумные планеры, со слабым свистом рассекавшие воздух крыльями. Затем небо запестрело тысячами парашютов: зеленых, желтых, красных и белых. Были слышны доносившиеся сверху голоса немецких десантников. Один из очевидцев назвал их «красивыми куколками, дергавшими ногами». «Воздушные потоки и ветер действительно переносили их по воздуху как куклы», — сказал военный историк Джон Киган, добавивший, что американские и английские парашютисты, увидев снаряжение немецких десантников, «пришли бы в ужас и не поверили своим глазам». Они были прикреплены к стропам парашюта одной лямкой на спине. Травмы при приземлении были весьма многочисленны.

Планеры садились вблизи важных объектов: мостов, зенитных батарей и так далее. После этого вдалеке от обороняющихся сбрасывались парашютисты. Как только захватчикам удавалось закрепиться на аэродроме, туда сразу же начинали приземляться транспортные самолеты с пехотой. Часто это происходило под сильным огнем англичан.

Десантники сбрасывались с самолета на высоте 400 футов. Специальный фал, закрепленный в самолете, срывал оболочку с парашютов, чтобы те раскрывались в воздушном потоке. Каждый парашютист широко растопыривал руки, чтобы не запутаться в стропах парашюта предыдущего десантника. Десантники летели к земле со скоростью около 16 футов в секунду, причем каждый последующий был выше на 16 футов и дальше на 150 футов того, кто был сброшен перед ним. Таким образом, 36 десантников из звена в три самолета приземлялись на полосе приблизительно 120 на 500 ярдов. Планеры буксировали к месту десанта трехмоторные транспортные самолеты «Ю-52», причем в каждом планере находилась определенная группа, например боевой расчет миномета из пяти человек, три автоматчика, десять ящиков гранат и тележка. В другом планере находились саперы со специальными взрывными зарядами большой разрушительной мощности или только автоматчики с боезапасом. Первая волна десанта не имела транспорта и пользовалась только тем, что могла захватить у противника.

Остров обороняли греческие, австралийские, новозеландские и английские части, большинство из которых было эвакуировано с материковой части Греции без автомашин, артиллерии и зенитных орудий. Командовал ими сэр Бернард Фрейберг, несомненно, один из самых примечательных людей, стоявших во главе армии.

Получив образование зубного врача в Новой Зеландии, он был в молодости чемпионом по плаванию. В 1914 году он отправился в Мексику, чтобы под командованием генерала Панчо Вильи сражаться в революционной войне. После начала Первой мировой войны Фрейберг бросил Вилью и поспешил в Лондон. Он стал лейтенантом в батальоне Худа в Королевской морской дивизии и служил вместе со многими известными поэтами, в частности с Рупертом Бруком. Фрейберг принимал участие в боях за Галлиполи и был удостоен ордена «За отличную военную службу» второй степени, а затем сражался во Франции. Закончил он войну, имея также «Крест Виктории» и орден «За отличную военную службу» первой степени. Получивший девять ранений, Фрейберг в 1919 году в возрасте тридцати лет стал одним из самых молодых генералов английской армии.

Ко времени начала операции по захвату Крита Фрейберг был назначен командующим Новозеландскими экспедиционными силами. В биографии своего отца сын Фрейберга делает упор на то, что генерал в первую очередь отвечал перед правительством Новой Зеландии, а не перед Уэйвеллом (главнокомандующим вооруженными силами на Ближнем Востоке), которого часто критиковали за то, как он распоряжается войсками доминионов.

Фрейберг был боец — отличный выбор человека, которому поручено оборонять Крит; во время боев за остров он бы ранен десять раз! И его люди сражались отважно. В первый день казалось, что германский десант окончится неудачей. Рассеянные и неорганизованные подразделения парашютистов истреблялись прежде, чем успевали добраться до контейнеров с оружием. Не спасало от гибели и высокое звание. В первые часы операции погиб командир воздушно-десантной дивизии: лопнул буксировочный трос, и его планер рухнул в море. Другой немецкий генерал был смертельно ранен, попав под пулеметный огонь союзников вскоре после высадки на остров. 3-й парашютно-десантный полк, который должен был захватить аэродром Ретимо, был окружен целой австралийской бригадой и уничтожен полностью. Большинство десантников вынуждены были сражаться поодиночке и небольшими группами без офицеров. Многие были перебиты еще в воздухе. Один очевидец вспоминает:

Тот же очевидец — Я. М. Дж. Стюарт, офицер мед службы 1-го Валлийского полка — видел, какими беззащитными были десантники перед быстрой контратакой. Они спускались на землю, вооруженные лишь гранатами и 9-мм пистолетом «Люгер» с двумя дополнительными обоймами по 8 патронов. Все остальное оружие — автоматы, винтовки, пулеметы и минометы — сбрасывалось отдельно в специальных контейнерах. Короткие пистолеты-пулеметы, которыми были вооружены десантники, создавались для ближнего боя в окопах. Для этой цели они были великолепным оружием, но на дальнем расстоянии их огонь был неточным и неэффективным.

Опытные пехотинцы, вооруженные традиционными винтовками, могли бы без труда справиться с только что приземлившимися десантниками. Но обороняющиеся действовали медленно. Контрмеры долго обсуждались. Приказы на батальонном, да и на ротном уровне передавались очень долго. Младшие офицеры предпочитали выжидать, дожидаясь распоряжений начальства. То, чего могли бы достичь защитники, демонстрируют действия 60 солдат, выпущенных из гауптвахты в Модионе и в течение одного часа уничтоживших отряд немецких парашютистов в 110 человек.

Англичане, австралийцы и новозеландцы, гордые своим индивидуализмом, никак не могли поверить, что немцы превзойдут их в инициативе и умении действовать в соответствии с меняющейся обстановкой. Однако действия захватчиков свидетельствовали, что они преуспели и в том, и в другом. Один из командиров новозеландского батальона очень быстро столкнулся с косностью своих начальников. Он попросил о том, чтобы отряд летчиков и аэродромной обслуги общей численностью 339 офицеров и рядовых был официально передан в его подчинение. Новозеландские солдаты попытались было обучить летный состав обращению с оружием, но те не желали учиться. «Они играли в карты, надеясь, что все образуется само собой». На просьбу полковника передать этих людей непосредственно ему в подчинение командование ответило отказом. Стюарт сардонически замечает, что «ничем нельзя оправдать подобное «братство по оружию».

Вечером первого дня тот самый новозеландский полковник, ветеран Первой мировой войны и кавалер «Креста Виктории», столкнулся лицом к лицу с решительностью немцев. Его батальон занимал позицию у аэродрома Малеме. Два подразделения немецких десантников под командованием старшего лейтенанта и полкового хирурга, вооруженные только пистолетами и гранатами, захватили высоту 107. Немецкий врач, давно заслуживший репутацию своей воинственностью, получил за это «Рыцарский крест», хотя кое-кто утверждает, будто бы он просто занял уже оставленные позиции. Так или иначе, в распоряжении немцев оказалась позиция, господствующая над аэродромом.

Не имевшие радиосвязи новозеландцы отступили на запасные позиции, где, как был уверен их полковник, к ним на следующий день подойдет подкрепление, после чего можно будет выбить немцев с захваченной господствующей высоты. Когда рассвело, горстка немцев все еще оставалась на высоте 107. Курт Штудент выбрал аэродром в Малеме в качестве главного направления наступления и со свойственной немцам решимостью упорно продолжал отправлять транспортные самолеты в эту мясорубку. Это было одним из самых безрассудных тактических решений за всю войну. Изрешеченные осколками и пулями, полученными при пролете над головами обороняющихся, 40 «Юнкерсов» плюхнулись на брюхо на взлетно-посадочную полосу. Немецкие солдаты, перепрыгивая через тела убитых и раненых товарищей, выскакивали из самолетов и сразу же вступали в бой. Это были даже не десантники, а бойцы 100-го горно-стрелкового полка. К пяти часам дня городок Малеме и аэродром были в руках немцев. Один историк утверждает:

Захват Крита дался немцам нелегко. Ожесточенные бои продолжались в течение целой недели. «Юнкерсы» доставляли все новых и новых солдат, отказываясь ради этого от переброски продовольствия и даже боеприпасов. Однако к концу недели исход сражения был решен. Фрейберг получил разрешение начать эвакуацию британских сил. Королевский флот выполнил свою задачу до конца. Он не только прикрывал отход экспедиционных сил, понеся при этом тяжелые потери, но и не позволял немцам доставлять подкрепление по морю. До конца июня все снабжение Крита немцы осуществляли исключительно по воздуху.

По прошествии почти полувека две книги снова попытались поднять тему сражения за Крит. В одной утверждается, что Фрейберг, ошибочно истолковав результаты дешифровки «Энигмы», решил, что основной десант будет высажен немцами с моря. Уверенный в этом, заявляет автор, Фрейберг не видел причин жертвовать своими людьми, сражаясь за аэродромы.

В другой, написанной сыном Фрейберга, говорится, что Фрейберг получил подробный план предстоящей германской операции за девять дней до ее начала. Эта информация была передана 12 мая 1941 года всем командирам частей и штабным офицерам. Но, добавляет Пол Фрейберг, полевые командиры не имели права действовать только на основании данных, полученных в результате дешифровки «Энигмы». Уэйвелл не мог отменить это правило, поэтому он не позволил Фрейбергу принять меры по защите Малеме.

Возможно, это повлияло бы на исход битвы за Крит. Однако неудача в бою за аэродром Малеме — и в целом поражение в сражении за остров — является в большой степени следствием решительных действий отборных десантных частей германской армии и их готовности пойти на любые потери ради достижения цели:

Однако были и другие обстоятельства. С момента высадки британских сил почти ничего не было сделано для подготовки острова к обороне. Шесть командующих, с различными уровнями компетенции и энергичности, последовательно сменили друг друга, а в ставке Уэйвелла так и не был разработан план защиты Крита. Данные перехватов «Энигмы» не были использованы в полной степени, так как лишь очень немногие английские военачальники понимали, что это безошибочное проникновение непосредственно в мозг неприятеля. Обороняющиеся так и не осознали, что единственным решающим фактором предстоящего сражения является обладание аэродромами. В противном случае, быть может, они защищали бы взлетно-посадочные площадки с таким упорством, что немцы, понеся огромные потери, вынуждены были бы прекратить атаки.

Германское командование было неудовлетворено действиями своих солдат. Десантники понесли колоссальные потери. Из 8500 человек, высаженных в первый день, 3764 были убиты и 2494 ранены. Фрайгерр фон дер Гейдте, командующий парашютным десантом в Малеме, приписал высокие потери недостаточной подготовке и отсутствию боевого опыта, особенно у младших офицеров. Большие потери в живой силе и транспортных самолетах привели к тому, что немцы впоследствии больше не предпринимали крупномасштабных парашютно-десантных операций. Командованию вермахта пришлось отказаться от планов вслед за успешным захватом Крита осуществить подобную операцию и на Кипре — а затем и на Мальте. Большинство ветеранов Крита погибли в окопах на Русском и Итальянском фронтах, сражаясь в качестве простых пехотинцев.

Королевский военно-морской флот атаковал конвои, доставлявшие подкрепления по морю, и прикрывал эвакуацию. Это была схватка немецких бомбардировщиков и английских боевых кораблей. Флот понес серьезные потери: три крейсера и шесть эсминцев были потоплены; три линкора, авианосец, шесть крейсеров и семь эсминцев получили повреждения. В который раз было продемонстрировано, что боевые корабли не могут действовать без эффективного прикрытия с воздуха. Адмирал Эндрю Каннингхэм, командующий Средиземноморским флотом, утверждал, что трех эскадрилий истребителей было бы достаточно для того, чтобы спасти Крит (и английские корабли, несомненно). Но истребителей не было. Министерство авиации продолжало отдавать большую часть сил производству стратегических бомбардировщиков. Не было никаких признаков того, что лондонские чиновники, принимающие решения, извлекли из случившегося какие-либо уроки. Стоит ли удивляться, что после войны официальный историк язвительно процитировал изречение Цицерона: «Войско мало чего стоит на поле боя, если дома остались неумные консулы».

Сражение оставило горький привкус. Взбудораженные слухами о плохом обращении с немецкими военнопленными, десантники-победители, превратившись в палачей, принялись расстреливать заложников (200 человек были казнены только на центральной площади одного из городков). Проведенное немцами расследование выявило, что эти слухи совершенно безосновательны. На послевоенном суде Курт Штудент был приговорен к пяти годам тюрьмы за расправу над британскими пленными в Малеме, но этот приговор не был утвержден.

Несмотря на то что германское командование было разочаровано действиями парашютного десанта на Крите, англичане и американцы, завороженные идеей воздушно-десантных армий, начали создавать свои части. Некоторые из них принимали участие во время высадки в Нормандии. В 1944 году под городом Арнем в Голландии был выброшен большой воздушный десант за линией фронта, однако он действовал крайне неудачно.

Вероятно, в стратегическом отношении жертвы, принесенные немцами, были ненапрасны — достаточно лишь взглянуть на карту. Остров представлял собой базу, позволявшую Германии получить господство над всей восточной частью Средиземного моря, — настолько хорошую базу, что некоторые критики Уэйвелла упрекали его в том, что военачальник, лучше разбирающийся в стратегии, не стал бы распылять силы на борьбу в материковой части Греции, а сосредоточил бы все ресурсы для укрепления Крита.

Сражение за Крит в очередной раз выявило недостатки «Энигмы». «Люфтваффе» всегда были самыми уязвимыми пользователями этого шифратора, в основном из-за небрежности и отсутствия дисциплины обработки секретных сообщений. Но и боксер, давно потерявший практику, может сказать, что соперник весил целых 250 фунтов, мастерски делал хуки правой и все же пропустил несколько ударов. Перехваты сообщений, зашифрованных с помощью «Энигмы», были оружием пассивным, как «асдик» и радар. Они сообщали о присутствии врага или раскрывали его намерения; все равно требовалось оружие, чтобы нанести ему удар. После Крита англичане получили возможность присмотреться повнимательнее к методам германской армии, которые после этой операции стали видны как на ладони.

Глава 15

Кампания в Восточной Африке теми, кто в ней не участвовал, была названа «вспомогательной операцией». Возможно, это соответствует действительности. Каждое вооруженное столкновение кажется кому-то «вспомогательной операцией, однако то, что получило название «Абиссинская кампания», имеет все признаки крупного сражения и занимает особое место в истории Второй мировой войны.

Все началось через несколько недель после того, как Италия объявила войну союзникам. 3 августа 1940 года три батальона итальянской армии и четырнадцать батальонов колониальной пехоты при поддержке артиллерии, средних танков и бронемашин пересекли границу британского Сомали, расположенного на «Африканском роге». Это была небольшая колония по сравнению с соседней Абиссинией, завоеванной итальянцами в 1936 году, и все ее оборонительные силы состояли из батальона «Черной гвардии», двух восточно-африканских батальонов и Сомалийского корпуса всадников на верблюдах. После двух дней ожесточенных боев британские войска были эвакуированы. Прикрывал отход батальон «Черной гвардии».

Черчилль был в ярости. Он считал, что поражение, нанесенное англичанам итальянцами, — первое и единственное за всю историю — поднимет боевой дух итальянской армии, действующей в Ливии, как раз тогда, «когда так много зависит от нашего престижа». Итальянская пропаганда максимально раздула изгнание англичан из этой африканской колонии. Генерал Уэйвелл получил черную метку, а у Черчилля этих меток набралось столько, что ему было впору менять их, словно коллекцию марок, на что-нибудь другое.

Настроение Уэйвелла было еще хуже оттого, что император Абиссинии Хайле Селассие сидел в Хартуме и ждал, когда англичане отвоюют для него его страну. Он прибыл в Египет на летающей лодке еще 25 июня. Министерство иностранных дел выпихнуло его из Лондона, усадив на один из последних самолетов, которым удалось пересечь Европу до капитуляции Франции. Несчастный император понятия не имел о том, что возвращается в Африку. После поражения англичан в Сомали Хайле Селассие превратился в постоянный источник бесконечных забот, общение с которым было к тому же крайне затруднено, так как он говорил исключительно по-амхарски. Единственный переводчик с амхарского, которого удалось разыскать в Хартуме, знал только арабский, и однажды, поскольку приглашенный переводчик с арабского говорил только по-французски, общаться с императором пришлось через трех переводчиков.

В январе 1941 года после победы генерала О'Коннора у Си-ди-Баррани в Западной пустыне 4-я Индийская дивизия была переброшена за 2 тысячи миль к югу от места боев в Восточную Африку. 5-я Индийская дивизия была переброшена в Хартум. Западно-африканские части и несколько южно-африканских бригад были переброшены в Кению. Существовало несколько причин, по которым Черчилль требовал от Уэйвелла предпринять наступление с трех сторон на полосу земли площадью в миллион квадратных миль. Помимо очевидного огорчения от поражения в британском Сомали и желания заставить итальянцев раз и навсегда расстаться с мечтами об объединении владений в Восточной Африке с Ливией после захвата Египта, за этим шагом стояли и более широкие стратегические планы.

Черчилль хотел вовлечь Южную Африку непосредственно в военные действия, перебросив южноафриканские сухопутные и авиационные части на север, в важные в стратегическом отношении районы (вместо того, чтобы использовать их в качестве гарнизонов — максимум, на что давало согласие правительство Южной Африки), где они примут участие в боях и одержат победу — не слишком далеко от своей родины. Южноафриканцы сомневались по поводу того, следует ли им воевать против Германии, и Ян Христиан Смите, Настроенный пробритански, победил на парламентских выборах с минимальным преимуществом. Победа, одержанная южноафриканскими частями, должна была усилить весьма шаткие позиции Смитса.

Уэйвелл не был посвящен в эти мысли Черчилля. Он не был политиком и — в глобальном смысле — стратегом. У Уэйвелла не было никакого желания предпринимать наступление в Абиссинии; он предпочитал выжидать, пока местное население, которому он поставлял в больших количествах винтовки, не поднимет восстание против итальянского владычества — или, по крайней мере, пока не закончится сезон дождей. Уэйвелл направил в Абиссинию капитана Орда Уингейта, специалиста по партизанской борьбе, но Черчилль не мог спокойно наблюдать за тем, как огромные скопления войск стоят в бездействии, ожидая начала партизанской войны. Он хотел одержать победу в этой кампании и перебросить войска — в том числе южноафриканские части — на север в Египет, чтобы быть готовым к новому обострению обстановки.

Немногие кампании могут сравниться с Абиссинской по ожесточенности сражений и пестроте участников действия. В состав 5-й Индийской дивизии, прибывшей под Керен, входили такие части, как 5-й Махратский легкий пехотный полк, 3-й Пенджабский полк, Скиннерский кавалерийский полк, Вустерский полк, рота мотоциклистов из Суданских сил обороны и 1-й Трансваальский шотландский полк с оркестром волынок. На итальянской стороне сражались Легион чернорубашечников, Савойские гренадеры и Альпийские части.

Местность также была экзотична. В этом краю неприступных скал, высокогорных плато, обрывистых ущелий и оврагов, а также тропических низменностей, Керен был железнодорожным и шоссейным узлом и ключом к пути на север. Расположенный на высоте 4000 футов над уровнем моря, город окружен каменистой пустыней, напоминающей лунный ландшафт. Для того чтобы наглухо запечатать широкий каньон, итальянские саперы заложили взрывчатку под скалой высотой в 200 футов. «Керен, — сказал один очевидец, описывая город после того, как обороняющиеся перегородили единственную дорогу, — был похож на средневековый замок, в котором подняли мост и опустили ворота».

Для наступления была выбрана 4-я Индийская дивизия, имевшая опыт ведения боевых действий в горах. Ей противостояли отборные подразделения Берсальерского батальона Савойских гренадер, которыми командовал молодой энергичный полковник. Пять дней боев стоили итальянцам потерь в 5 тысяч человек, в том числе 1135 убитыми. Потери союзников бы-, ли не меньше. Осада Керена продолжалась 53 дня, и командующий английскими войсками вынужден был сделать передышку и подтянуть вторую дивизию, и только после этого город наконец пал.

Никто из состава союзных частей, сражавшихся под Кереном, не упрекнет итальянцев в том, что они не умели воевать. Бои в Восточной Африке были одними из самых ожесточенных за всю войну. Королевские ВВС, военно-воздушные силы Южной Африки и родезийские эскадрильи использовали такие допотопные самолеты, как «Глостер Гладиатор», «Уэстленд Лайзендерс», «Виккерс Уэллислейз» и «Виккерс Винсенте». Без превосходства в воздухе, которого союзникам удалось добиться с помощью этих древних машин, они вряд ли смогли бы овладеть Кереном. Итальянскими войсками командовал герцог Аоста, женатый на французской принцессе. Черчилль назвал его «благородным культурным человеком, получившим частичное образование в Англии». Возможно, Черчилль хотел сказать, что Аоста «получил образование, в частности, в Англии», но, имея дело с Черчиллем, трудно быть в чем-либо уверенным.

В составе союзных частей также принимали участие в боевых действиях батальон французского Иностранного легиона и Легкая горная пехота. В изобилии присутствовали экзотические названия: одна из мобильных групп именовалась «Флитом» (в честь популярной марки средства против москитов); самолет главнокомандующего британских сил назывался «Сварливая миссис». Официальный военный живописец Эдвин Боуден запечатлел кампанию в серии великолепных акварелей, которые в настоящее время находятся в Имперском военном музее в Лондоне.

Одной из колонн, «Силами Гедеона», командовал «Гедеон» Орд Уингейт, жаловавшийся, что ему достались «только больные верблюды и весь сброд из кавалерийской дивизии». Вместе с этой колонной находился «Лев Иудеи», известный также под именем Хайле Селассие, возвращавшийся в свою столицу. В составе колонны было около 700 верблюдов, 200 мулов и несколько лошадей, император и его личная гвардия, а также подразделение пропаганды, везшее печатный станок с амхарской гарнитурой и разноцветную краску. Говорят, найти след колонны можно было без помощи компаса, ориентируясь только по вони дохлых верблюдов. Только за один день пало пятьдесят семь животных. Один из офицеров кавалерийской дивизии записал:

5 мая 1941 года Хайле Селассие вернулся в свою столицу Аддис-Абебу. Абиссинская кампания была отмечена удивительным благородством: не было зафиксировано случаев изнасилований, убийств, грабежей и бомбардировок мирных жителей. Итальянские войска, оборонявшие Керен, сражались упорно, и, когда они все же вынуждены были отступить, их отход был осуществлен очень искусно. Бои в Восточной Африке продолжались еще в течение семи месяцев после падения. Аддис-Абебы. Времени было достаточно, чтобы разобраться в противоречивых чувствах, которые оставила о себе итальянская армия. Некоторые части сражались упорно и умело, в то время как другие или не хотели воевать, или были слишком дезорганизованы, чтобы оказать значительное сопротивление. Некоторые историки утверждают, что итальянской армии не хватало настоящих офицеров, поставлять которых в современные войска мог только многочисленный образованный средний класс. Прикомандированные для осуществления связи немецкие офицеры отмечали также низкий уровень подготовки и отсутствие инициативы у младших офицеров. Очень многое зависело от оружия. В Италии отсутствовала развитая промышленная база, и модернизация вооружения проходила крайне медленно; то оружие, которое считалось достаточно хорошим в начале 30-х годов, к 40-м годам уже было устаревшим. Среди итальянских солдат, кроме, быть может, отборных фашистских частей, было распространено убеждение, что они воюют не на той стороне; англичане, французы и американцы традиционно являлись друзьями Италии, а немцы и австрийцы — ее непримиримыми врагами.

По большому счету планы Черчилля оказались верными. Итальянская Восточная Африка перестала быть итальянской. Это явилось первой стратегической победой союзников, и произошла она в тот момент, когда они отчаянно нуждались в какой бы то ни было победе. В который раз было продемонстрировано, чего можно достичь, имея превосходство в воздухе, и как четкое взаимодействие разношерстных частей неизбежно приводит к победе. Восточно-африканские, западно-африканские, английские, индийские, суданские, кипрские и южноафриканские солдаты — последние лишь совсем недавно отказывались воевать вдали от Южной Африки — теперь стали частью единых союзных сил. Однако Абиссинская кампания никоим образом не смогла рассеять подозрения Черчилля насчет Уэйвелла. Когда эти двое впервые встретились в августе 1940 года, сразу же стало ясно, что они — полные противоположности из-за характеров и взглядов на жизнь. По-видимому, молчаливый осторожный профессионал Уэйвелл считал Черчилля назойливым политиком, сующим нос в военные дела, в которых он ничего не смыслит. Черчилль, человек экспрессивный, в зависимости от настроения воинственный или расточающий похвалы, несомненно, считал Уэйвелла нелюдимым ограниченным солдафоном. Последующие встречи только укрепили обоих в своих точках зрения.

Эта победа повлекла за собой чрезвычайно важное изменение стратегической обстановки. Президент Рузвельт смог с чистым сердцем объявить, что Красное море больше не является «военной зоной». Это означало, что американские транспортные суда вновь получили разрешение от правительства и страховых компаний плавать в Суэц. Американские танки, орудия и самолеты стали переправляться по морю вокруг мыса Доброй Надежды в Египет.

Зона боевых действий расширялась. 4-я Британская индийская дивизия после битвы при Сиди-Баррани была переброшена на юг и участвовала в осаде Керена, где шли самые кровопролитные бои. Затем она в спешном порядке направилась на север, чтобы воевать против войск Вишистской Франции в Дамаске, Сирия. Точно так же Южноафриканская бригада после победы в Восточной Африке была отправлена на север в Египет. Дальнейшим свидетельством расширения масштабов войны стала переброска таких нужных и на Британских островах истребителей «Хокер Харрикейн» в Африку. Самолеты доставлялись в порт Такоради на Золотом Берегу, часть в разобранном виде в контейнерах, а некоторые прямо на палубах авианосцев. Из Такоради эти маленькие машины совершали беспримерный перелет через весь континент в Египет, делая промежуточные посадки в Северной Нигерии и в суданском городе Хартум. Обычно истребители «на всякий случай» сопровождал двухмоторный «Бристоль Бленхейм».

Всем тем, кто посчитал кампанию в итальянской Восточной Африке второстепенной операцией, бои за базу Королевских ВВС Хаббания в Ираке покажутся вообще малозначительной стычкой. Однако давайте не будем спешить с выводами.

Базы в Ираке имели большое значение для Королевских ВВС еще со времен Первой мировой войны, когда австралийские и новозеландские пилоты вылетали с них на бипланах «Лонгхорн» производства фирмы Мориса Фармана, чтобы прикрывать английскую армию, продвигающуюся вдоль долины реки Тигр навстречу турецким войскам. После войны Великобритания получила мандат на управление Ираком, и Уинстон Черчилль (в то время государственный секретарь по делам колоний) и сэр Хью Тренчард («отец» Королевских ВВС) предположили, что контроль за этой огромной пустынной территорией, безлюдным пространством камня и песка, можно с успехом осуществлять, имея всего несколько истребителей и бомбардировщиков, переоборудованных для переброски солдат. Таким образом, английские налогоплательщики будут избавлены от необходимости содержать двенадцать пехотных батальонов, кавалерийский полк, вьючную артиллерийскую батарею и саперов, что, по оценкам, требовалось для поддержания порядка среди местных арабов.

Это было то время, когда Джулио Дуэ опубликовал свою нашумевшую книгу «Господство в воздухе», когда американский летчик Билли Митчелл продемонстрировал, что его бомбардировщики могут топить линкоры. Так почему бы Ираку не стать первой колонией, управлять которой станут авиационные гарнизоны? Казалось, идея оправдывает себя. Деревни, дававшие приют беспокойным курдским повстанцам, подвергались бомбежке. Летчики действовали во взаимодействии с экипажами бронеавтомобилей «Роллс-Ройс», снабжавшиеся с воздуха. Одному офицеру военно-воздушных сил, Хью Даудингу, пришла в голову мысль, что поучительным будет и наказание, не сопровождающееся кровопролитием. Как только его начальник отбыл в отпуск, Даудинг приказал предупредить с помощью листовок жителей деревень о готовящейся бомбардировке, и впоследствии это стало распространенной практикой. К тому времени, как в 1932 году истек срок мандата Великобритании, в Багдаде была установлена пробританская монархия, на севере страны началась добыча нефти, и английские фирмы получили концессии. Королевские ВВС остались: договор закрепил за ними две базы, которые обслуживали и при необходимости обороняли рекруты из местных, и право беспрепятственного пролета над территорией Ирака в случае войны. Рекрутов набирали в основном из дисциплинированных преданных ассирийцев, ненавидевших арабов лютой ненавистью и сыгравших важную роль в присутствии англичан в Ираке.

В 1941 году эта континентальная страна, выходящая лишь узкой полоской побережья в Персидский залив и имеющая небольшой плодородный район, орошаемый водами рек Тигр и Евфрат, по двум большим нефтепроводам качала нефть к Средиземному морю. Один из этих нефтепроводов проходил через подчиняющуюся Вишистской Франции Сирию, не позволявшую англичанам пользоваться им. Другой, проходивший через пробританскую Иорданию к порту Хайфа в Палестине, использовался англичанами для снабжения своих вооруженных сил на Ближнем Востоке. Нефть принесла с собой огромные перемены и политическую нестабильность в жизнь Ирака. Военные заговоры следовали один за другим. Воинственные кочевые племена постоянно сражались между собой, используя винтовки «Ли-Энфилд» и турецкие винтовки, оставшиеся со времен Первой мировой войны. Богачи спокойно жили в домах, наполненных слугами, шелками и серебром. Непрерывно сменяющие друг друга иракские правительства неизменно находили деньги, чтобы содержать небольшую, хорошо оснащенную армию и военно-воздушные силы.

Германия всегда проявляла особый интерес к этому региону. Немецкие археологи и исследователи написали много работ о пустыне и ее истории, ставших классическими. В берлинском музее «Пергамон» до сих пор можно увидеть захватывающие дух сокровища Ирака. Однако Германия имела в стране также военный и политический интересы, и разветвленная шпионская сеть постоянно подпитывала антибританский арабский национализм. Поэтому стоит ли удивляться, что клика Рашида Али, захватившая власть в апреле 1941 года, была поддержана Германией, а сам переворот произошел сразу же вслед за унизительными поражениями, которые потерпела Великобритания в Греции и Киренаике? В отличие от всех предшествующих режимов Рашид Али надеялся полностью избавиться от англичан, а май в здешних краях — месяц половодья, что крайне затруднило бы действия британских войск.

Никто особенно не удивлялся, что Рашид Али сверг правительство пробритански настроенного регента эмира Абдуллы-Иллаха (правившего под именем короля Фейсала II). То, что это произошло без убийства молодого регента, следует приписать исключительно везению. Врачи, прибывшие во дворец регента в Багдаде с заключением о смерти Фейсала в результате «сердечной недостаточности», опоздали. Жертве удалось в самый последний момент бежать из дворца в багажнике автомобиля американского священника, после чего самолет Королевских ВВС перебросил его на ближайшую базу.

Рашид Али эль-Гайлани был не молодым худым арабом, как это можно предположить по его имени, а грузным мужчиной средних лет, носившим очки. За время пребывания на посту премьер-министра он снискал себе славу вероломного политика — и это в тех краях, где на вероломство редко обращают внимание. Он был известен своими симпатиями к Германии, и англичане очень встревожились этим путчем. Собственнические чувства Великобритании по отношению к Суэцкому каналу, иракским нефтяным месторождениям и маршрутам сообщения между Египтом и Индией вызвали незамедлительный отклик на дворцовый переворот в Багдаде. Воздушное патрулирование было временно приостановлено. 20-я Индийская пехотная бригада, ожидавшая в Карачи погрузки на корабли, чтобы следовать в Сингапур, внезапно получила приказ развернуться в противоположную сторону и поспешить в город Басра в Южном Ираке. В ответ на возражения иракского правительства англичане, отрицая, что новые войска прибыли для того, чтобы свергнуть прогерманскую клику, спокойно заявили, что Индийская бригада просто «направляется в Палестину» через Ирак.

Приблизительно в 60 милях от Багдада и недалеко от реки Евфрат находится озеро, которым пользовались английские летающие лодки «Эмпайр», перелетавшие от одного водоема к другому в Индию и дальше. И здесь за стальным забором имелись уютные домики с лужайками и клумбами, полем для игры в поло и площадкой для гольфа, которые построили английские летчики, пытавшиеся забыть, что при хорошем ударе мяч может улететь в песчаные барханы, простирающиеся до самого горизонта. Это была Хаббания — летная школа номер 4 Королевских ВВС. Здесь не было современных боевых самолетов — Королевские ВВС дорожили каждой машиной, — только 27 «Эрспид Оксфордов» и 32 «Хокер Одакса», а также несколько «Глостер Гладиаторов» и такие музейные реликвии, как «Фейри Гордоны» и «Виккерс Валенсия».

В одном из своих первых распоряжений Рашид Али заявил, что не допустит высадки новых войск в Басре. Он хотел ограничить численность английских солдат, единовременно находящихся на территории Ирака. Пусть сначала уйдут те, что уже пришли, и лишь после этого приходят новые. В Лондоне стало известно, что Рашид Али 25 апреля подписал секретное соглашение с Германией и Италией. Поступающие из различных источников данные свидетельствовали о том, что Рашид Али ожидает военной помощи со стороны Германии и высадка английских войск в Басре спутала его планы.

Обстановка все более накалялась. Было принято решение переправить находящихся на британских базах женщин и детей в безопасное место. Часть укрылась в американской дипломатической миссии, часть в посольстве Великобритании, а некоторых вообще должны были вывезти по воздуху из страны. Когда беженцы покидали Багдад, их задержали иракские солдаты, через некоторое время позволившие проследовать на базу Хаббания, где к тому времени скопилось до тысячи солдат Королевских ВВС — в основном аэродромной обслуги, административных работников и летных инструкторов. Кроме того, на базе было также 1200 солдат из числа местных жителей — арабов, курдов и христиан-ассирийцев, — нанятых англичанами. В дополнение к ним по воздуху были переброшены 350 бойцов Королевского пехотного полка.

Приблизительно в это же время люди Рашида Али захватили нефтяные скважины и переключили нефтепроводы так, что вся нефть потекла в Сирию (принадлежащую Вишистской Франции), а Палестине (британской) не досталось ничего. Замигали красные лампочки: это была серьезная угроза. Английское правительство убедило компании «Шелл» и «Англо-Ираниан Ойл» построить в Хайфе нефтеперабатывающий завод производительностью 2 миллиона тонн горючего в год. Это топливо требовалось британскому Средиземноморскому флоту. Кроме того, завод поставлял высококачественные масла, что приобрело особую важность после того, как с началом войны оказались отрезанными нефтеперерабатывающие заводы Румынии.

Подразделения иракской армии (пехотная бригада при поддержке бригады самоходной артиллерии) вскоре прибыли в район Хаббании и заняли господствующие высоты. Солдаты Королевских ВВС прочистили и смазали две древние гаубицы, реликвии Первой мировой войны, использовавшиеся на базе в качестве украшения газона перед складами. Кроме этого, у защитников базы было 18 бронемашин, а также легкие минометы и пулеметы. На учебные бипланы «Одакс» и двухмоторные учебные самолеты «Оксфорд» были установлены крепления для подвески авиабомб, и курсантам летной школы стали в спешном порядке преподавать основы бомбометания. Нелишне будет напомнить, что военно-воздушные силы Ирака были оснащены американскими бомбардировщиками и итальянскими истребителями.

Утром 1 мая иракцы стали разворачивать зенитные орудия и подтягивать бронемашины как можно ближе к взлетно-посадочной полосе. Ультиматум иракского командующего требовал, чтобы все полеты были прекращены, иначе по самолетам будет открыт огонь. Англичане ответили, что учебные полеты будут продолжаться согласно распорядку, а любые враждебные действия со стороны иракцев встретят достойный отпор. Один английский самолет, взлетев, сделал круг над аэродромом и благополучно приземлился. После этого англичане передали иракцам ноту с требованием отвести боевую технику, так как в настоящий момент действия иракских войск вели к началу военных действий. Ночью было решено нанести утром бомбовый удар по позициям иракцев, если они к тому времени не отойдут.

Под прикрытием темноты «Одаксы» и «Оксфорды» были выкачены из ангаров, чтобы в 5 часов утра они смогли подняться в воздух. К ним присоединились восемь двухмоторных бомбардировщиков «Виккерс Веллингтон» из 37-й эскадрильи, расположенной в местечке Шайба под Басрой. Эти «Веллингтоны» были единственными современными самолетами, принимавшими участие в боевых действиях в Ираке. Английские самолеты, действуя без какого-то ни было боевого порядка, совершая рискованные маневры и едва не сталкиваясь друг с другом в воздухе, нанесли бомбовый удар по позициям иракцев. Зенитная артиллерия противников открыла огонь по самолетам, затем последовал артобстрел базы. Один из «Оксфордов» рухнул вниз, объятый пламенем; «Веллингтон» получил прямое попадание снаряда полевой пушки при посадке. Остальным самолетам удалось благополучно приземлиться, хотя во многих зияли пробоины от пуль и осколков.

База Королевских ВВС подвергалась обстрелу в течение всего дня, вечером ее бомбили «Одаксы» Королевских иракских ВВС, однако их отогнали английские «Гладиаторы». И все же основная опасность исходила от иракских орудий. «Хотя в полевую часовню было несколько попаданий — это объясняется тем, что безразличные артиллеристы неизменно испытывают сильное притяжение к религиозным объектам, — водонапорная башня не пострадала», — говорилось в донесении министерства авиации.

Пока английские «Одаксы» наносили отвлекающие удары, транспортные самолеты, приняв на борт женщин и детей, поднялись в воздух. После того как «Одаксы» приземлились, их перекатили на поле для игры в поло, и отныне взлетать им приходилось через главные ворота! Нагрузка на старые самолеты была очень большой, так что из 27 «Оксфордов» к вечеру осталось лишь четыре машины, способных взлететь, и было решено, что поднимать в воздух оставшиеся машины будут только инструктора. Однако прибытие бомбардировщиков «Бристоль Бленхейм» позволило англичанам нанести бомбовый удар по колоннам, снабжавшим иракские войска водой, горючим и боеприпасами. После этого самолеты полетели бомбить расположенные поблизости иракские аэродромы.

Внезапно без предупреждения на пятый день осады плато вокруг базы опустело. Иракцы отступили. «Военно-воздушные силы Хаббании» преследовали их, нанося бомбовые удары по автобусам, реквизированным иракцами на улицах Багдада. После объявления о том, что в случае успешного боевого вылета курсанты летной школы будут освобождаться от дальнейших занятий, все курсанты стали рваться в бой, а в летчиках по-прежнему испытывался недостаток.

Успех англичан в Хаббании не заставил Рашида Али отступить. 12 мая он вместе с министрами своего правительства и другими высокопоставленными лицами отправился в аэропорт Багдада, чтобы встретить делегацию немецких офицеров, возглавляемую майором Акселем фон Бломбергом (сыном знаменитого фельдмаршала). Бломберг был направлен в Ирак для того, чтобы направлять действия «Люфтваффе» против англичан. Иракские полицейские в аэропорту не были предупреждены насчет визита высоких гостей, и когда в небе появился бомбардировщик «Хейнкель», они открыли по нему огонь. Одна из пуль пробила фюзеляж и по роковому стечению обстоятельств смертельно ранила Бломберга. На следующий день в Багдаде было передано радиообращение находящегося в изгнании муфтия Иерусалима, призывавшего все исламские страны присоединиться к войне против Великобритании.

Вооруженные столкновения произошли и в Басре. Высадившиеся на берег индийские части попали под огонь 2- и 3- дюймовых мортир, которые поставили в иракскую армию англичане. Индийцы же, как и большинство британских частей, были без тяжелого вооружения. В столкновениях, в которых приняло участие и мирное население, англичане разоружили местную полицию.

На следующий день «Бристоль Бленхейм» Королевских ВВС был атакован немецким самолетом в районе Мосула в Северном Ираке. Последовали донесения о том, что в этом районе действуют многочисленные немецкие самолеты и туда по железной дороге из Сирии перебрасывается вооружение и боеприпасы. Несомненно, правительство Вишистской Франции не только предоставило в распоряжение немцам транспортные коммуникации колоний, но и активно поддерживало интервенцию германских войск на стороне Рашида Али.

Англичане беспокоились по поводу того, до какой степени дойдет вмешательство Германии. 20 мая парашютно-десантные части «Люфтваффе» начали операцию по захвату далекого острова Крит. Если намерения немцев в Ираке были серьезными, именно такие части и требовались для усиления режима Рашида Али. Но к 29 мая, когда сражение за Крит завершилось, численность воздушно-десантной дивизии Курта Штудента сократилась на одну десятую, а долины и склоны гор острова были усыпаны обломками 151 транспортного «Юнкерса». И все же немцам удалось собрать небольшой отряд разрозненных транспортных самолетов и направить его на помощь иракскому восстанию[271], однако он прибыл слишком поздно. Рашид Али с приспешниками, его германские и итальянские советники и бывший муфтий Иерусалима бежали в Персию. Путч закончился, и англичане вернули в Багдад регента.

Однако на этом история не заканчивается. Еще до окончания боевых действий в Хаббании самолет Королевских ВВС совершил посадку на базе «Эйч-4» (затерявшемуся в пустыне аэродрому рядом с трубой нефтепровода) в Трансиордании после разведывательного полета над Сирией. (Подобно властям соседнего Ливана, французские колониальные власти Сирии отвергли все предложения присоединиться к войне против Германии и Италии.) По сообщениям разведчика, на аэродроме в Пальмире стоял большой немецкий транспортный самолет. Судя по всему, он заправлялся горючим и должен был в самое ближайшее время подняться в воздух, взяв курс, несомненно, на Ирак.

Английские летчики обратили внимание на то, что заправка осуществлялась вручную, а наливать топливо в баки из канистр — процедура длительная. Один из летчиков предложил своему начальству, что, если ему дать истребитель с зажигательными боеприпасами, он позаботится о том, чтобы немецкий самолет больше никогда не взлетел.

«Молодой человек, сознаете ли вы, что мы не находимся в состоянии войны с Сирией?» — спросил его командир, сидевший за письменным столом.

«Так точно, сэр, — ответил летчик, — мне это известно; но мне кажется, было бы гораздо лучше, черт побери, если бы находились».

Вот так Великобритания и начала войну с Сирией. Получив разрешение командования, летчики, торопливо перекусив и подготовив самолет к вылету, в сопровождении двух истребителей «Томагавк» нанесли удар по немцам.

На самом деле Лондон был в курсе всего происходящего. Дешифровка сообщений, переданных с помощью «Энигмы», выявила, что в Сирию вылетели бомбардировщики «Хейнкель-111» и двухмоторные истребители «Мессершмитт-110» без опознавательных знаков. В Лондоне заключили, что вмешательство немцев будет ограниченным, но решили не рисковать. В Сирию направилась колонна войск из Палестины; были приведены в готовность части в Басре.

В последовавших жестоких боях — порой температура доходила до 50 градусов по Цельсию — французы сражались против французов, а арабы — против арабов. И когда дела англичан были совсем плохи, эмир Трансиордании Абдулла послал в бой на стороне союзников свой небольшой, но прекрасно обученный Арабский легион. Настроения местного населения изменились коренным образом после того, как немецкий самолет бомбил Бейрут и попал в школу и мечеть. Так и не было установлено, явилось ли это следствием ошибки штурмана или же это была провокация с целью обвинить в случившемся Королевские ВВС.

27 июня из перехваченных сообщений «Люфтваффе», зашифрованных с помощью «Энигмы», стало ясно, что Вишистская Франция собирается направить в Сирию подкрепления. Транспортные суда с пехотными частями на борту должны были проследовать в сопровождении соединения французского флота: линкора, четырех крейсеров и шести эсминцев. Воздушное прикрытие операции предстояло осуществить «Люфтваффе». Складывалось впечатление, что масштабы боевых действий на Ближнем Востоке увеличиваются и Франция становится полноценным союзником Германии. Адмиралтейство направило подводные лодки Королевского флота для противодействия французским транспортным судам и боевым кораблям. Затем 2 июля поступило сообщение об отмене этой операции. У всех, кто понял, как близка была катастрофа, вырвался вздох облегчения.

Боевые действия закончились тогда, когда английские войска полностью установили контроль над Сирией и Ливаном, но раны этих сражений долго не затягивались. Потерпевшим поражение французским правительственным войскам было предложено присоединиться к «Свободной Франции» де Голля и сражаться против немцев, но почти все солдаты предпочли вернуться во Францию. Де Голль, относившийся серьезно к своей самопровозглашенной роли главы государства в изгнании и испытывавший давление со стороны англичан (и неофициально американцев), пообещал населению французских подмандатных территорий Сирии и Ливана независимость. Последовала буря возмущения. Заявление де Голля не только возмутило вишистское правительство, считавшее, что только оно вправе принимать подобные решения; солдаты «Свободной Франции» стали задаваться вопросом, зачем они сражались и погибали за страну, которую все равно придется отдать.

Все закончилось фарсом. В нарушение условий перемирия вишистское правительство попыталось переправить пленных англичан в Германию. Это привело к тому, что несколько высокопоставленных французских офицеров были посажены под домашний арест в своей гостинице до тех пор, пока военнопленные не были найдены и переданы англичанам. Во время подписания договора о перемирии пьяный австралийский фотограф упал, запутавшись в кабеле, в результате чего был полностью отключен свет. В темноте и суматохе у одного из французских генералов украли шитое золотом кепи.

Впоследствии Черчилль заметил, что: «Гитлер на Ближнем Востоке, несомненно, упустил шанс захватить небольшой ценой большой приз». Уэйвелл видел случившееся совершенно в ином свете. Получив приказ выделить части из числа войск в Палестине для отправки в Ирак, он дал понять, что Палестина (чей муфтий состоял в сговоре с Рашидом Али и где господствовали антибританские настроения) не может дать ни одного солдата. Не выказывая сочувствия проблемам, с которыми столкнулась Великобритания в Ираке, Уэйвелл раздраженно ответил: «В вашем послании совершенно не учитывается реальное положение дел. Необходимо взглянуть в лицо фактам… следует как можно раньше начать переговоры».

Перехватив сообщение, переданное итальянской дипломатической службой, в котором говорилось, что Рашид Али израсходовал весь запас бомб и снарядов, Лондон (главы штабов) недовольно ответил: «Переговоры могут начаться только в том случае, если иракская сторона безоговорочно примет все условия… реальное положение дел таково, что Рашид Али действует рука об руку с державами «Оси»…»

«Меня глубоко встревожила позиция генерала Уэйвелла», — записал Черчилль, полагавший, что сущность войны заключается в быстром перемещении сил. Он попытался убедить Уэйвелла воспользоваться благоприятной ситуацией и двинуться на Багдад, «даже имея весьма незначительные силы… рискуя так же, как привыкли немцы, неизменно оказывающиеся в выигрыше».

Поворчав, Уэйвелл подчинился прямому приказу отправить колонну войск на Хаббанию, которую он считал «не имеющим стратегического значения районом». Но даже тут, не удержавшись, он добавил, что «не сможет занять Багдад», и повторил свой совет найти политическое решение ситуации в Ираке. Уэйвелл, как он признался позднее, всегда «недолюбливал Ирак, страну и живущих в ней людей, и не хотел ввязываться там в боевые действия».

Нелюбовь к Ираку привела Уэйвелл а к тому, что он недооценил значение этой страны. В телеграмме, датированной 25 мая, он сказал, что его основной задачей является оборона Палестины и Египта, добавив, что «недружественный режим в Багдаде осложнит выполнение этой задачи, но все же ни в коей мере не сделает ее неосуществимой». Его точка зрения не выдерживает никакой критики: под боком Палестины и Египта появился бы подконтрольный державам «Оси» Ирак, а армия Уэйвелла и Средиземноморский флот всецело зависели от нефтяных месторождений Ирака и нефтепровода.

Беспокойство Уэйвелла по поводу Сирии, Палестины и Ирака, а также его осторожность в Восточной Африке происходили из убеждения, что все военные действия и даже просто переходы по чужой территории требуют «сотрудничества местного населения и кочевых племен». Какими бы ни были моральные качества этого заявления, оно далеко не всегда соответствует истине. В частности, так оно и произошло после того, как Черчилль заставил Уэйвелла действовать.

То, насколько серьезно Черчилль воспринимал любую угрозу британскому присутствию в Ираке, проявляется, в частности, в том, как английская военная разведка разыскала в Палестине экстремистски настроенного лидера сионистов Иргуна Зваи Леуми. Завербованные иракские евреи были внедрены шпионить в организацию Рашида Али. Один из добровольцев, Давид Рашиль, ближайший сподвижник Иргуна, происходивший из зажиточной багдадской семьи, во время мятежа был схвачен повстанцами и казнен.

Когда через месяц, в июне 1941 года, Уэйвелл был отстранен от командования, большинство людей приписало это его неудачам в Северной Африке. Над причинами этого провала и несправедливого решения Черчилля спорят до сих пор, но одно не вызывает сомнения: недовольство Черчилля имело более глубокие корни.

Глава 16

«Крит дал истории великое имя; Африка — величайшее». Эти слова древнеримского поэта Марциала как нельзя лучше описывают соперничество Карла Штудента и еще более честолюбивого Эрвина Роммеля, 12 февраля вступившего в должность командующего немецким корпусом «Африка»: «Вечером фюрер показал мне американские и английские иллюстрированные журналы, описывавшие наступление генерала Уэйвелла в Киренаике. Особый интерес представляла безукоризненная согласованность действий бронетанковых сухопутных частей, авиации и флота».

События развивались быстро. Общая сводка, представленная английскими разведслужбами, датированная мартом 1941 года, гласила: «Части германских экспедиционных сил под командованием ничем себя до этого не проявившего генерала Роммеля высадились в Северной Африке».

Лишившиеся большей части тяжелого вооружения и транспортных средств (которые были отправлены в Грецию), усталые, недоукомплектованные английские части, не имевшие боевого опыта, противостояли в Северной Африке генералу Ром-мелю. Уэйвелл и его штаб в Каире решили понапрасну не беспокоиться. Они утешали себя верой в то, что итальянские войска в Триполитании можно не принимать в расчет, а немецких подкреплений будет недостаточно для начала контрнаступления в обозримом будущем.

дешифровальщики из Блетчли-Парка следили за действиями Роммеля. Когда Черчилль справился о том, что происходит в Африке, ему предоставили перехваченные сообщения ОКБ, ставки верховного командования германскими сухопутными силами, в которых приводились приблизительные даты прибытия отдельных подразделений корпуса «Африка» в Триполи. Хотя Каир частенько жаловался на нерасторопность Блетчли-Парка, на этот раз вся информация была передана Уэйвеллу без задержки.

В начале марта начальник разведки доложил Уэйвеллу, что немецкий корпус «Африка» может в ближайшее время нанести удар. Он показал Уэйвеллу план предполагаемых действий Роммеля. Тот даже не стал его слушать. Не оспаривая информацию, полученную из Лондона, штаб Уэйвелла — учитывая, сколько времени потребовалось бы на подготовку подобной операции английской армии, — рассчитал, что Роммель не будет готов к наступлению раньше мая. Его коммуникации слишком растянуты, и ему потребуется значительное время для подготовки резервов и складов.

В Берлине главнокомандующий германской армии фельдмаршал фон Браухич пришел к таким же выводам, что и Уэйвелл. Он сообщил Роммелю, что не может быть и речи о подготовке наступательных действий в Африке в ближайшем будущем. Подобного же мнения придерживалось и итальянское верховное командование. Но Роммель был агрессивен и честолюбив. Он понял, что Берлин надеется на то, что боевые действия в Западной пустыне станут позиционными, но у него не было ни малейшего желания быть командующим затхлого болота. Роммель был полон решимости вести войну, и он торопился. Когда транспортные суда прибывали в порт, по его приказу всю ночь горели прожектора, и разгрузка не прекращалась ни на минуту, несмотря на опасность воздушных налетов. Танки и бронемашины, в начале февраля качавшиеся на лебедках кранов в Триполи, уже через десять дней были готовы к бою.

Одержавший выдающуюся победу генерал О'Коннор был отправлен в отпуск, и в должность командующего армией вступил генерал Филип Ним, человек, отличавшийся необычайной личной отвагой, о чем свидетельствовал «Крест Виктории», но не имевший опыта ведения боевых действий с применением бронетехники в условиях пустыни. По данным разведки и аэрофотосъемки Роммелю было известно, что в английских частях не хватает транспортных средств, а коммуникации до складов в Египте были чрезмерно растянуты. Роммель видел, что англичане строят оборонительные укрепления, а это свидетельствовало о том, что они не собираются переходить в наступление. На самом деле, Роммель оказался точно в такой же ситуации, в которой был генерал О'Коннор незадолго до этого.

По-прежнему ни о чем не беспокоившийся Уэйвелл 30 марта сказал Ниму, что неприятель не сможет «предпринять никаких крупных шагов по крайней мере в течение еще месяца».

В 9.22 утра на следующий день бронемашины 3-го разведывательного батальона Штансдорфа — уже выдвинувшиеся в район Эль-Агейлы — пошли в наступление. Вслед за ними двигались танки 5-го танкового полка. На следующий день в дело вступили пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87» и универсальные 88-миллиметровые орудия. Использование зенитных орудий в качестве полевой артиллерии явилось для англичан полной неожиданностью, как это было до того под Аррасом, в Дюнкерке и во время гражданской войны в Испании.

Хроническая неспособность английской военной разведки докладывать, что 88-миллиметровые зенитные орудия являются универсальными, печально дополняется сообщением, отправленным Уэйвеллом в Генеральный штаб в Лондон, в котором он оценивал количество танков в механизированной дивизии Роммеля в 400 машин, в то время как на самом деле у немцев было всего 168 танков и 30 разведывательных бронемашин.

Пустыня — это безлюдная местность, где войска обороняют «крепости». Стоит захватить одну крепость, и растерянному противнику приходится откатываться назад. Вы обходите его с флангов, а он торопливо ищет, где бы закрепиться снова. Именно это и произошло, когда Роммель, надавив на англичан, выслал вперед самолеты «Люфтваффе», чтобы узнать, что происходит. Вскоре из материалов аэрофотосъемки выяснилось, что британские войска отступают.

После того как Роммель подтянул дисциплину итальянских и немецких закрытых переговоров, английская служба перехвата, к которой и прежде никто не относился серьезно, перестала добывать хоть сколько-нибудь значащие сведения. Роммель же, с другой стороны, придавал особое значение службе радиоперехватов. Он использовал полученные с ее помощью данные в сочетании с результатами аэрофотосъемки и действий мобильных бронированных групп для того, чтобы следить за движениями отступающих англичан.

Британское командование познало то смятение, что еще совсем недавно царило в итальянских штабах. И в точности так же, как итальянцы, англичане оправдывали свои неудачи, все больше и больше преувеличивая количество сил действовавшего против них противника. Британские военачальники сходились лишь в одном: происходившее было невероятным, если не сказать — невозможным.

Командир батальона австралийской пехоты во время отхода всех частей назад отдал приказ остановиться на завтрак. Тех солдат, кто подчинился этому приказу, в лагере, где им пришлось провести следующие четыре года, называли «кухонной командой».

Уэйвелл, пытавшийся понять, какие последствия для его армии имеют действия германских войск, оставался спокоен. Он лично заверил министра иностранных дел Антони Идена и генералов Уайтхолла, что немцы не смогут начать полномасштабное наступление раньше середины мая. На дворе был еще апрель, и подчиненные Уэйвелла разделяли его невозмутимый оптимизм. Они были убеждены, что наступление Роммеля выдохнется само собой. Где немцы достанут воду? Где они достанут горючее? На эти жизненно важные вопросы Роммель ответил, захватывая воду и подвозя горючее на грузовиках. К тому же немцы доставили в Африку великолепные цистерны для воды и горючего, сделанные из стального листа и сваренные по швам. Англичане вскоре прозвали эти цистерны «джеррикэнами»[272] и захватывали те, что им попадались. Свои 4-галлонные канистры, заслуженно прозванные «бумажными стаканчиками», они без сожаления выкидывали. В официальной истории цитируются сводки, датируемые декабрем 1941 года, из которых следует, что 30 и даже более процентов горючего, перевозимого в «бумажных стаканчиках» войсками, действовавшими в Западной пустыне, терялись в результате течи. Судя по словам одного из водителей, доставлявшего горючее на передовую, 30-процентные потери — это явное преуменьшение.

Внезапно Уэйвелл решил лично принять участие в боевых действиях. Он отменил приказ Нима, командующего силами Западной пустыни, прикрывать дороги как вдоль побережья, так и внутри континента. Уэйвелл считал, что Роммель будет следовать только по виа Бальбия, асфальтированному шоссе вдоль побережья, и поэтому направил на его защиту все бронетанковые силы. Как выяснилось, он напрасно недооценивал Роммеля. Немцы, подобно англичанам, смогли осуществить бросок через пустыню, следуя дорогой, проходимость которой установил еще генерал О'Коннор.

К вечеру 3 апреля немцы вошли в Бенгази, и англичане поспешно подожгли все склады. Решив, что генерал Ним потерял контроль над войсками, Уэйвелл приказал генерал-майору О'Коннору принять у него командование. О'Коннор попросил Уэйвелла не спешить с принятием решения, указав на то, что нельзя менять командующего в разгар сражения. Он также сказал, что не знаком с войсками, и предложил назначить его ответственным за подготовку оборонительных позиций, призванных не допустить вторжения Роммеля в Египет. Уэйвелл уступил, попросив О'Коннора провести несколько дней в ставке Нима, помогая ему советами. Это было худшее из возможных решений, и впоследствии Уэйвелл более-менее признал это.

Английская армия разваливалась на глазах, и две головы были никак не лучше, чем одна. Охваченные паникой войска сожгли в Завиет-Мсусе горючее и другие запасы задолго до того, как немцы приблизились к городу. 3-я бронетанковая дивизия осталась без топлива. 2-я бронетанковая дивизия, направленная для поддержки австралийской пехоты, была настолько деморализована, что бросила всю технику и присоединилась к отходящим частям. По словам О'Коннора, «уму непостижимо: никто не желал выполнять приказы». Однако проблемы, возникшие после того, как командование войсками было поручено совместно Ниму и О'Коннору, разрешились очень быстро. 6 апреля во время перебазирования объединенного штаба на несколько миль назад О'Коннор, не имевший личной машины, воспользовался приглашением Нима, вызвавшегося его подвезти.

Как выяснилось, это были не совсем киприоты. Генералов захватила в плен разведгруппа немецких мотоциклистов — одна из тех, что постоянно высылал вперед Роммель. Странно, но бригадир, ехавший впереди двух генералов, благополучно достиг места назначения, не имея понятия, какая судьба постигла тех, кто следовал во второй машине. Только рано утром на следующий день отсутствие генералов было обнаружено.

Роммель не переставал преподносить своим противникам сюрпризы. Это были именно те военные действия, которые он вел мастерски. Роммель приказал своей авиации сосредоточить все силы на уничтожении английских коммуникаций. Все больше и больше британских частей охватывала «паника Роммеля». 7 апреля три колонны наступавших германских войск встретились у Эль-Мекили, куда была выдвинута Индийская моторизованная бригада, получившая приказ занять оборону.

Окруженная, бригада сложила оружие без боя. В Западную пустыню пришла настоящая война.

В действительности Роммель по большому счету лишь повторял методы О'Коннора. Бесстыдно воспользовавшись «непроходимой» дорогой О'Коннора через пустыню южнее Джебель Акдара, он отрезал британские части, отступавшие вдоль побережья. Но немцы добавили к войне в пустыне дух блицкрига. Один немецкий генерал приписал успехи того периода взаимодействию и маневренности своих частей. Наступавшие немецкие танки всегда сопровождали противотанковые батареи, занимавшиеся исключительно неприятельскими танками. Для огневого удара по противотанковым батареям противника использовалась исключительно полевая артиллерия. Этот немецкий генерал недоумевал, почему английские 3,7-дюймовые орудия не были переоборудованы для ведения огня по наземным целям. Он отмечал, что «англичане смотрели на противотанковые орудия как на оборонительное оружие и не использовали в полной степени свою полевую артиллерию, которой следовало сосредоточивать все усилия в первую очередь на уничтожении наших противотанковых орудий». Броня средних немецких танков Т-II и Т-IV была уязвима не только перед снарядами 25-фунтовых полевых пушек, но и 2-фунтовых танковых и противотанковых орудий — если они только действовали на достаточно близком расстоянии.

Роммель не был одним из величайших полководцев Второй мировой войны. Многие немцы удивлены тем, что его имя знакомо самым широким кругам американской и английской публики: сами они считают его продуктом нацистской пропаганды. Роммель руководил войсками фронта, а его стиль командования подходил командиру дивизии. Он стал героем солдат союзных войск, сражавшихся на передовой, которые редко, а то и вообще никогда не видели на позициях свое высшее начальство. Английские генералы предпочитали устраивать штаб миль за шестьдесят от передовой. Кроме того, у Роммеля в корпусе «Африка» были выдающиеся полководцы: Кройвелл, Неринг и Байерляйн. И все же мало кому удалось вдохновить пеструю деморализованную германо-итальянскую армию, воевавшую в пустыне, так, как это смог сделать Роммель. Он купался в популярности и наслаждался неофициальными отношениями, которые складывались в войсках обеих противоборствующих сторон в условиях пустыни. В своей статье «Управление войсками в современной войне» Роммель писал:

Решающим фактором кампании Роммеля в Северной Африке было снабжение по морю и порты. Даже Триполи не был готов к такому огромному грузообороту, которого требовали военные действия. Если бы державам «Оси» удалось уговорить французов позволить им пользоваться Тунисом и при этом Триполи и другие не столь значительные ливийские порты использовались бы максимально эффективно, а также они уделили бы должное внимание сухопутным путям сообщения, возможно, им удалось бы собрать силы, достаточные для захвата Египта. Тогда, захватив порт Александрия, они смогли бы перебрасывать через него подкрепления, необходимые для оккупации всего Египта и зоны Суэцкого канала. Но даже и в этом случае в стратегическом отношении их действия были обречены на неудачу: начиная с лета 1941 года германские заводы были полностью подчинены требованиям Русского фронта.

Но подобный сценарий развития событий никогда не становился реальной возможностью. Роковой ошибкой Роммеля была его неспособность сознавать важность тылового обеспечения. Он постоянно винил во всех перебоях со снабжением итальянских моряков, и историки с готовностью поддержали его суждения. Однако в действительности итальянские моряки проявляли чудеса героизма. По расчетам Джона Эллиса, германо-итальянские силы в Северной Африке получали в день в среднем 800 тонн грузов на дивизию. При этом Эллис замечает, что «даже прожорливые американские бронетанковые дивизии в северо-западной Европе требовали всего 600 тонн грузов, включая горючее».

Роммеля подвели его собственные действия. Все неприятности Роммеля явились следствием его дерзости и импровизации в сочетании с полным пренебрежением теми огромными проблемами, которые создают подобные стремительные действия тыловым службам. Роммель не раз во всеуслышание заявлял, что все проблемы снабжения он оставляет своему штабу. Весьма примечательно, что в 1941 году начальник службы снабжения корпуса «Африка» был всего в звании майора.

Ключ к пониманию проблем Роммеля дает тот факт, что грузовик, доставлявший тысячу галлонов горючего из порта Тобрук в Эль-Аламейн, расходовал 120 галлонов топлива и 9,6 галлона смазочных веществ. Учитывая потери в жарком сухом климате пустыни, необходимо списать еще десять процентов. Если добавить к этому горючее на обратный путь, получится, что до фронта доходило не больше 650 галлонов. Горючее требовалось для снабжения передовых частей провиантом и боеприпасами. Если взглянуть на карту, будет видно, что Тобрук, находившийся в 300 милях от линии фронта, являлся ключевым пунктом в снабжении боевых частей. Большую часть войны этот порт находился в руках англичан, а то недолгое время, что Тобрук находился в руках немцев, он был излюбленной мишенью бомбардировщиков Королевских ВВС. Триполи же, главный порт, через который снабжалась армия Роммеля, порой находился от фронта на удалении 1500 миль! Англичане же по возможности пользовались для снабжения железной дорогой, шедшей из Александрии вдоль побережья. Это было экономично и эффективно. Когда Роммель захватил 300 миль этой дороги (в 1942 году), он не предпринял никаких шагов, чтобы воспользоваться ею.

Несомненно, что Роммель своей репутацией полководца во многом обязан умелому использованию разведданных. Многие его тактические ходы основывались на сведениях, добытых действовавшей с высокой эффективностью «Службой дальнего радиоперехвата». Эти мобильные станции радиоперехвата прослушивали все, что им удавалось поймать: переговоры подразделений, ведущих боевые действия, связь одного танка с другим, приказы командования и донесения служб снабжения. Службы перехвата собирали Роммелю богатый урожай, ибо в 1941 году англичане еще не сознавали, сколько неприятностей доставляет плохая дисциплина радиопереговоров. В дополнение к данным тактической разведки Роммель получал нечто лучшее, чем вскрытые англичанами сообщения «Энигмы»: перехваты сообщений, передаваемых в Вашингтон американским военным атташе в Каире.

В то время англичане показывали этому американцу все, что он желал видеть. Сообщения американского атташе содержали не только сведения о составе и местоположении английских бронетанковых частей, но и планы предстоящих операций, в частности рейдов подразделений коммандос. Вместо отрывочных сведений, получаемых англичанами в результате дешифровки сообщений, переданных с помощью «Энигмы», к услугам Роммеля была информация о воздушных, сухопутных и морских операциях британцев, причем об оперативности, с какой ему поступала эта информация, БП не мог даже мечтать. Самый сведущий в этих вопросах историк пишет:

Стойкая оборона Тобрука частями австралийской пехоты при поддержке английской артиллерии не позволила Роммелю пользоваться этим портом даже после того, как вся британская армия откатилась до самой египетской границы. Остановившись, Роммель все свои силы сосредоточил на взятии Тобрука.

Неожиданное наступление Роммеля в апреле 1941 года застало врасплох Берлин, в результате чего в Африку, был направлен высокопоставленный инспектор, генерал-лейтенант Ф. Паулюс, которому предстояло выяснить, что происходит в Ливии. Высокий и стройный, Паулюс был одним из лучших штабных офицеров германской армии и специалистом по мобильной войне. Работой в качестве начальника штаба 6-й армии во время победоносных кампаний в Польше, Бельгии и Франции Паулюс заслужил свое назначение на пост заместителя начальника генерального штаба, которому было поручено подготовить стратегическое обозрение для нападения на Советский Союз. Паулюс, прозванный «благородным господином», дотошный теоретик старой школы, принимал ванну так часто, как предоставлялась возможность, и постоянно носил перчатки, чтобы не испачкать руки. В 20-е годы он командовал ротой, в которой служил Роммель, и сейчас ему пришлись не по душе нахрапистые методы своего бывшего подчиненного. Прибывший в Ливию с инспекционной поездкой 27 апреля, Паулюс высказал серьезные опасения по поводу предполагаемого наступления Роммеля на Тобрук, к этому времени уже превращенный англичанами в неприступную крепость. Подозрения Паулюса оказались небезосновательными. Массированная бомбардировка и артиллерийский обстрел проделали лишь небольшую брешь в линии обороны вокруг Тобрука, и противоборствующие стороны перешли к позиционной осаде, нарушаемой ожесточенными ночными стычками. Окрестности Тобрука представляли собой в основном твердую как камень почву, в которой было очень непросто рыть окопы и блиндажи. Открытые палящим лучам солнца, австралийцы были вынуждены терпеть невыносимый зной., а малейшее неосторожное движение тотчас же навлекало прицельный огонь снайперов. В ночь с 5 на 6 мая у защитников Тобрука появилась первая надежда: в осажденный порт эсминец доставил продовольствие и боеприпасы. Отныне ночные визиты эсминцев стали регулярными; каждую неделю в Тобрук доставлялись свежие части и забирались раненые.

Следствием инспекционной поездки Паулюса явился язвительный доклад, в котором говорилось, что линии снабжения армии Роммеля чрезмерно растянуты, его люди устали, а резервов недостаточно. Роммелю было предписано забыть о захвате Тобрука, отойти к Эль-Газали или Эль-Мекили и действовать в соответствии с имеющимися силами и возможностями.

Эксперты из Блетчли-Парка, дешифровав сообщение, переданное с помощью «Энигмы», передали его Черчиллю, рассудившему, что, раз Роммель устал и его коммуникации растянуты, настал подходящий момент нанести по нему удар и прогнать назад в Киренаику. Медлить было нельзя, так как из других вскрытых дешифровальщиками сообщений следовало, что вскоре армия Роммеля будет усилена 15-й танковой дивизией. Не обращая внимания на опасения, высказываемые всем его окружением, Черчилль собрал все истребители и танки, которые удалось наскрести на Британских островах, погрузил их на транспортные суда и, снова вопреки всем советам, направил конвой через Средиземное море, где господствовали державы «Оси». Четырем из пяти транспортов удалось дойти до Египта, и в середине мая 238 танков и 43 истребителя «Хокер Харрикейн» были выгружены в Александрии.

Как только прибывшая техника была подготовлена к боевым действиям и распределена по частям, началось ограниченное контрнаступление, получившее кодовое название «Стремительность». Его целью был захват ключевых позиций, необходимых для подготовки полномасштабного наступления.

В одном из отчетов о войне в пустыне говорится: «Операция «Стремительность» началась на рассвете 15 мая, и скоро стало очевидно, что ни Роммель, ни его подчиненные… или не знают о заключениях, выведенных Паулюсом, или с ними не согласны». Англичанам удалось захватить один из намеченных объектов, проход Хальфайя, но в остальном наступление закончилось провалом. Служба радиоперехвата заблаговременно предупредила Роммеля о том, что происходит, и даже истощенный корпус «Африка» оказался англичанам не по зубам. Организовав контрнаступление, Роммель отбил назад проход Хальфайя.

Когда английские танки, прибывшие с таким риском через Средиземное море, были выгружены на берег, выяснилось, что это весьма пестрое сборище. Из каждых двадцати танков восемь нуждались в капитальном ремонте. Большинство машин отслужило не менее половины положенного срока; почти всем «Матильдам» требовался ремонт. Все танки необходимо было приспособить к боевым действиям в условиях тропиков и перекрасить. Задолго до того, как эта техника была готова к бою, в подкрепление армии Роммеля прибыла 15-я танковая дивизия.

15 июня, в невыносимую летнюю жару началось обещанное английское наступление, операция «Секира». Немцы поочередно завлекали английские танки под огонь своих тщательно замаскированных орудий. У них имелось в наличии всего тринадцать 88-миллиметровых универсальных орудий, но они сыграли решающую роль в сражении. Англичане упрямо придерживались «морской тактики», разворачивая свои танки широким фронтом против танков противника. Совершенно не учитывая окружающую обстановку, британские танковые подразделения предпочитали действовать в лихом кавалерийском стиле без поддержки пехоты и артиллерии. Не было Никаких признаков того, что английское военное командование всех уровней учится на своих ошибках. Всего после трех дней боев Уэйвелл послал Черчиллю телеграмму: «С сожалением докладываю о неудаче операции «Секира». Черчилль немедленно отстранил его от командования.

Немцы акклиматизировались к пустыне. В первые несколько месяцев боевых действий солдаты довольствовались однообразным питанием, состоявшим из черного хлеба, консервированных сардин, консервированной говядины и тертого сыра. Подобная диета приводила к медицинским проблемам, в особенности к желудочным болезням. Но это побуждало немецких солдат к решительным действиям. Британские склады с провиантом были желанной добычей — хотя бы потому, что это привносило разнообразие. «Черного хлеба в картонных коробках у нас/было достаточно, — писал после войны немецкий корреспондент, — но как мы мечтали о ваших полевых печах, о свежем белом хлебе! И джеме!» Когда наконец в Ливию прибыли полевые печи, перебои со свежим хлебом по-прежнему продолжались: интенданты поставили в корпус «Африка» стандартные печи, топливом для которых служили дрова. В большей части Европы достать дрова не проблема, но в пустыне они большая редкость. Свежего хлеба по-прежнему не хватало.

Хотя война в пустыне, казалось, остановилась, это было иллюзией. На самом деле она просто меняла лицо. Менялись люди, методы ведения боевых действий, техника. 22 июня Германия напала на Россию. Должны были пройти многие месяцы, прежде чем последствия этого вторжения начали сказываться в полной мере, но отныне война в Северной Африке потускнела в сравнении с Восточным фронтом. С этих пор все требования Роммеля дать ему людей, боевую технику, транспорт и горючее удовлетворялись только с учетом более насущных нужд.

Уэйвелл был направлен в Индию. Никто не мог даже предположить, насколько был востребован этот военачальник. Он провел столько сражений — в местах, находящихся друг от друга на удалении сотен миль, — имея весьма ограниченные средства. В Каир прибыл новый главнокомандующий вооруженными силами на Ближнем Востоке сэр Клод Окинлек. В придачу ему было назначено столько вспомогательных командующих, что в его руках никогда не было сосредоточено столько власти, сколько ее было у Уэйвелла. В Африку стали прибывать новые самолеты, и вскоре над пустыней стали летать «Бостоны», «Мериленды», «Бофайтеры», «Томагавки» и «Харрикейны». В песках появились новые танки «Крусейдер». У командующих были новые планы и идеи. Даже армия, воюющая в пустыне, получила новое название: отныне она стала именоваться «Восьмой армией».

Роммель пытался уничтожить гарнизон Тобрука, остававшийся гноящейся раной у него в тылу. Ему был нужен порт. Он постоянно испытывал острую нехватку грузовых автомобилей, а если бы снабжение осуществлялось через порт Тобрук, это значительно сократило бы путь до линии фронта. Подвергавшийся бомбардировкам непрерывно сменяющих друг друга эскадрилий Ю-87 и артобстрелам, гарнизон Тобрука держался. Корабли Королевского военно-морского флота так эффективно наладили снабжение осажденного города, что солдаты гарнизона отправлялись на отдых, а затем снова возвращались на позиции. Для сообщения с Тобруком использовались проворные эсминцы, так как регулярные налеты «Люфтваффе» крайне затрудняли маневрирование в порту между останками потопленных кораблей. Однако ничто не могло помешать осуществить выгрузку и погрузку:

В октябре 1941 года гарнизон Тобрука, состоявший в основном из австралийцев, отметил полгода осады. Странная жизнь защитников города стала темой многочисленных газетных статей в Англии и Австралии. Когда они наконец покинули Тобрук, причина этого была не в генерале Роммеле, а в генерале Блейми. Правительство Австралии пришло к выводу, что австралийцы слишком долго несли все тяготы борьбы на передовой, и потребовало сменить их. На смену австралийцам в Тобрук прибыли англичане и бойцы 1-й Карпатской польской бригады.

К ноябрю 1941 года англичане, собрав достаточное количество танков, предприняли очередное наступление. Им противостояла получившая новое название танковая группа «Африка»: германские и итальянские части под командованием Роммеля. Целью операции «Крестоносец» был фланговый обход войск Роммеля со стороны материка, окружение германо-итальянских танковых частей, продвижение вперед и деблокирование Тобрука. Это было стремительное сражение, одно из самых жестоких и противоречивых в истории кампании в Северной Африке. Все сомнения в боевых качествах итальянских солдат были сняты, когда английская 22-я — бронетанковая бригада была наголову разбита Ариетской дивизией. Повсюду бои носили упорный характер, и решающую роль в них, как правило, играли танки. Только что поступившие в войска танки «Хани», имевшие высокий силуэт и короткую базу и пахнувшие свежей краской, развивали скорость до 30–40 миль в час. «Хани» налетали на боевые порядки немецких танков T-III и T-IV, проходили сквозь их строй, разворачивались и налетали сзади. К этой тактике от отчаяния вынуждены были прибегать английские командиры, знавшие, что для того, чтобы крошечные 2-фунтовые орудия их танков оказали хоть какое-то действие на броню неприятельских машин, необходимо было сблизиться с ними до 800 ярдов. В то же время 50- и 75-миллиметровые орудия немецких танков с расстояния в 1500 ярдов вскрывали «Хани» как консервные банки.

50-миллиметровые орудия оказались для немцев более ценными, чем большие «восемьдесят восьмые». Небольшие орудия в плане баллистики превосходили все вооружение, имевшееся на английских танках. Подобными орудиями было оснащено свыше половины немецких танков; кроме того, большое количество таких орудий использовалось в качестве противотанковых орудий.

В начале операции «Крестоносец» англичане имели 748 танков против 395 танков Роммеля, из которых половину составляли устаревшие итальянские машины, но немцы были очень бережливы. Ночами раненые английские солдаты, оставшиеся на поле боя, удивлялись, слыша незнакомую речь и видя в темноте множество людей. Это были немецкие группы ремонта танков; с помощью мощных тягачей они оттаскивали подбитые стальные чудовища домой для починки. Для сильно поврежденных машин приезжали специальные гусеничные и колесные транспортеры. Немецкие механики работали не покладая рук, и все же они находили минутку, чтобы укрыть раненых англичан, страдающих в морозные ноябрьские ночи, одеялом и дать им глоток горячего кофе. Высокие чины в штабах, не поверившие в подобные рассказы о группах ремонта танков, были еще больше удивлены, увидев эти группы при свете дня, вытаскивающие немецкие и английские подбитые танки прямо под огнем.

В течение нескольких дней ожесточенные бои с переменным успехом шли в районе аэродрома в долине Сиди-Резех. Немцы обнаружили, что англичан можно застать врасплох, начав наступление рано утром, а в пылу боя английские новобранцы теряются и не знают, что им делать. В самый критический момент командиры обеих противоборствующих сторон выехали на поле боя и, не обращая внимания на яростный орудийный огонь и горящие танки, вылезли на крышу своих машин и стали криками и жестами отдавать приказы своим солдатам. Оставшийся в живых боец 2-го родезийского батальона Черной гвардии, истребленного практически поголовно, вспоминал:

Немцы также понесли большие потери в живой силе и технике. 23 ноября — этот день отмечен в немецких календарях как «День памяти умерших»; полагается возносить молитвы за души нашедших вечное успокоение — стал не только днем гибели 5-й Южноафриканской бригады, но и днем траура по танковой группе «Африка». К концу ожесточенных боев, длившихся до самой ночи, у англичан осталось меньше 150 танков, а у немцев — около 170. На северном участке фронта новозеландская пехота, прорвав оборону противника, захватила штаб корпуса «Африка».

Роммель, как всегда использующий благоприятные моменты, воспользовался суматохой и двинул свои танковые дивизии к «проволоке», египетской границе. Немецкие танки прошлись по тылам британских войск, рождая новые легенды о Роммеле.

Военные стоматологи, прислуга передвижных прачечных и штабные писари, увидавшие вблизи войска Роммеля, до конца жизни рассказывали об этом. Роммелю показалось, до победы рукой подать, но в действительности он совершал грубую ошибку. У него заканчивалось горючее, его солдаты устали, британские коммуникации, которые он нарушил на короткое время, заработали снова и, что самое главное, новозеландцы продолжали продвижение по прибрежной дороге в направление Тобрука.

Деморализованный огромными потерями, командующий британской Восьмой армией генерал Алан Каннингхэм начал разрабатывать план общего отступления. Когда в штаб прибыл новый главнокомандующий генерал Окинлек, Каннингхэм объяснил ему, что приказал своим войскам отойти назад из Ливии и организовать заслон, который не позволит Роммелю двинуться на Каир. Окинлек тотчас же сел за стол и написал длинный подробный отчет о текущей ситуации. Наступление должно продолжаться — это был приказ, письменный приказ. Решительность Окинлека спасла положение, но для Каннингхэма это был конец. После лечения в госпитале он был назначен начальником колледжа генерального штаба. А его преемнику пришлось разбираться в неразберихе, оставленной мобильной войной.

Роммеля, получавшего наслаждение от возбуждения передовой, нигде не могли найти, чтобы сообщить ему: передовые части новозеландской пехоты достигли Тобрука и соединились с осажденным гарнизоном. В отсутствие командующего подчиненные Роммеля взяли ответственность на себя. Они приняли решение отвести немецкие войска из Египта. Вынырнувший на поверхность Роммель встретил известие об этом самоуправстве с изумлением и яростью, но как только ему показали карты, он осознал всю опасность оставлять у себя в тылу значительные силы британских войск, начавших перегруппировку.

«Ни с кем не поздоровавшись, — вспоминает один из адъютантов Роммеля, — он молча прошел в штабной автобус и взглянул на карты… После этого Роммель внезапно объявил, что очень устал и собирается прилечь отдохнуть».

Роммель не получал новых танков с июня. 5 декабря, когда германский Восточный фронт стиснула ледяная хватка русской зимы, верховное командование Германии, составив долгосрочные прогнозы снабжения войск, сообщило Роммелю, что ему не следует в ближайшее время ожидать подкреплений живой силой и техникой. Роммелю пришлось сосредоточить все свои силы на взятии Тобрука, но осознание роли, которую играло снабжение, пришло к нему слишком поздно. Защитники Тобрука успешно отбивали все атаки.

В середине декабря, когда войска Роммеля откатывались к Эль-Агейле, итальянский военно-морской флот предпринял отчаянную попытку помочь африканским армиям. Несмотря на хроническую нехватку топлива, итальянцы снарядили конвой в Ливии, выделив для его сопровождения четыре линкора, три легких крейсера и двадцать эсминцев. Таким образом, транспортные суда общим водоизмещением 20 000 тонн сопровождали боевые корабли общим водоизмещением 100 000 тонн.

Сообщения о передвижении такого количества кораблей были перехвачены специалистами из Блетчли-Парка, определившими, что конвой, получивший название «Конвой 52», должен будет доставить танки Роммелю. Потребности германо-итальянских войск были такими острыми, что конвой разделился. Три транспортных корабля направились в Триполи, а «Анкара» с 22 тяжелыми танками Т-III и Т-IV на борту пришла в Бенгази, небольшой порт, расположенный, однако, значительно ближе к линии фронта.

Британские разведслужбы в Каире, рассудив, что в Бенгази нет портовых кранов, способных поднять тяжелые танки, решили не придавать значения этому сообщению. Донесения Группы ведения боевых действий в глубине пустыни о том, что на прибрежной дороге замечены немецкие танки Т-III и Т-IV, подкрепленные аналогичной информацией, полученной разведкой 4-й Индийской дивизии, не смогли переубедить каирских начальников.

Через два дня после Рождества 60 немецких танков атаковали головную колонну британской бронетанковой бригады, уничтожив 37 машин и потеряв при этом семь. 22-я бронетанковая бригада, в которой остались только одни легкие танки, вынуждена была выйти из боя. Немецкому транспортному судну «Анкара», построенному для доставки железнодорожных локомотивов в Южную Америку, не требовались портовые краны; его собственные лебедки без труда сгружали на причал тяжелые танки. 30 декабря произошло новое танковое столкновение, в котором немцы семью танками уничтожили 23 английские машины.

У немцев по сравнению с англичанами было одно огромное преимущество. Все немецкие танки были в основном похожи друг на друга; в то же время английским экипажам приходилось иметь дело со множеством самых разнообразных и непохожих конструкций. Немецкие танки прибывали в Африку готовые к боевым действиям. Английские танки, доставлявшиеся в Египет, нуждались первым делом в ремонте и переоборудовании в соответствии с условиями пустыни, а на это уходило много времени. «Механики в ремонтных мастерских работали с прохладцей, делая частые перерывы на чай», — сказал инспектор военного снаряжения Восьмой армии Дж. К. Стен-форд, которому приходилось расследовать случаи халатности, растрат, плохого управления и воровства военной техники в масштабах, превзойти которые удалось только во время войны во Вьетнаме.

Военные канцелярии в Каире закрывались на период с 1.15 дня до 5 часов вечера. В неприятностях, испытываемых английскими войсками с боевой техникой, виноват весь путь снабжения от военных заводов до мастерских в пустыне. В тыловых районах британская армия демонстрировала всю кровожадность и порочность, которыми отличались довоенные профсоюзы. Слово Стенфорду: «Офицерам, прибывшим в Суэц за запасными частями для танков, в которых испытывалась острая необходимость, пришлось ждать целый день, так как в первую очередь выгружались десять тонн пива». Команды английских торговых судов были укомплектованы дилетантами. Известны случаи, когда бронемашины перевозились в трюмах, засыпанные пятьюстами тонн муки. Американские корабли были загружены в высшей степени рационально, но английские, по словам Стенфорда, загружались «наспех, кое-как».

Полная расхлябанность интендантских служб прекрасно раскрывается в жалобе, поступившей из Египта на два образца только что прибывших танка «Черчилль».

Специалистам пришлось работать четырнадцать дней, чтобы устранить неисправности электро- и радиооборудования, причиненные попавшей соленой водой, и лишь после этого можно было приступить к испытаниям танков в боевых условиях. Донесение заканчивалось словами: «Все американские танки поступают со. щелями и люками, заклеенными специальной лентой…»

В следующем донесении отмечалось, что при погрузке танков на борт транспортных судов не присутствуют представители заводов-изготовителей. В порту прибывшие танки не осматривает представитель артиллерийско-технической службы. Сержант, принимавший поступившую технику, заметил отсутствие смазки во многих узлах, но никому об этом не доложил

В дополнение к широкомасштабному воровству военного снаряжения, которым занимались местные жители, тыловые части крали то, в чем остро нуждались солдаты на передовой. Наиболее желанной добычей были компасы и бинокли. Дезертиры, собиравшиеся в бандитские шайки, поставляли местным торговцам сигареты, продовольствие и виски целыми грузовиками. Грузовые и легковые машины исчезали сотнями. Стен-форд упоминает, что в результате одного расследования, проведенного его инспекционной группой, была выявлена пропажа 6000 грузовиков. Большой вред наносило и нецелевое использование различных мелочей.

И все же несмотря на крайнюю неэффективность служб снабжения и самоубийственную тактику командиров, у англичан оставалось много танков. Восьмая армия начала операцию «Крестоносец», имея тяжелых и средних танков втрое больше, чем Роммель. В резерве (частично в Египте, частично в прифронтовом тылу) у англичан имелось 216 тяжелых, 129 средних и 150 легких танков. Было подсчитано, что англичане смогут потерять средние и тяжелые танки в соотношении четыре против одного немецкого, и все равно у них останется вчетверо больше танков, чем у Роммеля!

Тактика англичан не претерпела сколько-нибудь существенных изменений. Постоянно откликавшиеся на действия германо-итальянских войск с запозданием, они никак не могли понять, что даже несмотря на практически неограниченные поставки боевой техники, лихие кавалерийские наскоки танковых подразделений в, конце концов неизбежно закончатся неудачей. Роммель сохранил свою армию нетронутой и, отступив на базы в Триполитании, был готов продолжать войну в Северной Африке.

Однако, в то время как сухопутная армия снова и снова повторяла одни и те же ошибки, Военно-воздушные силы пустыни постоянно совершенствовались. Новых самолетов поступало все больше и больше. Звезды «Люфтваффе» начинали тускнеть, поскольку катастрофическая нехватка наземного грузового транспорта не позволяла подбирать неисправные и подбитые самолеты. К середине декабря 1941 года перебои с горючим привели к сокращению боевых вылетов до одного в день, и корпус «Африка» вкусил, каково вести боевые действия с противником, имеющим преимущество в воздухе.

Роммель угрожал Египту так, как ему никогда не угрожали итальянцы. В 1941 году операция в Северной Африке была единственным сухопутным сражением, в котором англичанам противостоял противник, полный решимости победить. Британцы, по словам одного из историков:

В довоенный период единственный британский экспедиционный корпус, постоянно готовый к выдвижению, предназначался для действий в Египте, а не во Франции. Даже в начале 40-х годов, когда немецкие силы вторжения угрожали Великобритании с другого берега Ла-Манша, Черчилль послал в Египет бронетанковую бригаду и 100 боевых самолетов, причем направил эти силы через Средиземное море, не обращая внимания на руководство сухопутных сил и флота, решительно выступавшее против.

В 1940 и 1941 годах Каир — в не меньшей степени, чем Лондон, — превратился в место, откуда Великобритания управляла военными действиями. Формально Египет продолжал оставаться нейтральным государством. Молодой пухлый король Фарук, унаследовавший трон в 1936 году, сосредоточился всецело на экономическом развитии страны и реформе сельского хозяйства. С началом войны он практически безвылазно находился в своем дворце, окруженный итальянской свитой, и выслушивал постоянные нравоучения со стороны британского эмиссара. Внешняя политика Великобритании на Ближнем Востоке, во многом определяемая обменом любезностями между королем Египта и британским посланником, была начисто лишена предвидения. Проблемы, возникшие на Ближнем Востоке с началом войны, были творением чиновников из Уайт-холла, чья «политика канонерок» к 40-м годам устарела как минимум на столетие.

Каир в 1940 и 1941 годах предоставил дипломатам со всего света удобные места, с которых был прекрасно виден поединок величайших тяжеловесов этого века. Военные корреспонденты всех ведущих мировых газет, вернувшись с передовых, получали в свое распоряжение телеграф, номера с горячей водой и виски. Главнокомандующий британскими силами на Ближнем Востоке, выслушав от Черчилля поток советов, из своей ставки в Каире отдавал приказы солдатам, сражающимся в Ливии, Греции, Югославии, на Крите, в Итальянской Восточной Африке, Персии, Сирии, Ираке и в океанах.

Для Великобритании потеря Египта означала поражение в войне. Вот почему подобные мысли никогда не всплывали в разговорах в военных учреждениях, барах, борделях, танцевальных залах, ночных клубах, открытых кинотеатрах, казино, дорогих ресторанах и элитных клубах этого поразительного города Каир, еще перед войной ставшего столицей сплетен всего мира.

Возможно, война в пустыне не была современной. В 1941 году во время боевых действий в пустыне почти не применялись уловки и новшества современной войны. Даже транспортеры для перевозки танков были редкостью, а без них гусеницы быстро изнашивались, что создавало новые проблемы для служб снабжения. Вся военная техника, и в первую очередь двигатели, страдала от абразивного действия песка. Немцы показали пример, оборудовав передвижные ремонтные станции, возвращавшие к жизни прямо на поле боя подбитые танки.

Массированные бомбардировки и артобстрелы, предварявшие наступательные операции, приводили к большому количеству раненых. Ни у одной из противоборствующих сторон не было ни пенициллина, ни сульфамидных препаратов. Постоянную угрозу представляли собой обширные минные поля, а сама природа боевых действий в условиях «рая для полководца» требовала постоянного передвижения войск. Поэтому солдаты оказывались не защищенными от пуль, снарядов и осколков. Следствием этого были многочисленные ранения, приводившие к осложнениям. Естественно, среди танкистов были распространены ожоги. Дополнительные мучения раненым причиняла долгая дорога до медицинской помощи:

Отступающие армии вынуждены были бросать раненых на произвол судьбы, поэтому потери отступающих войск были всегда гораздо выше, чем наступающих. Во время боев в районе Сиди-Резех в ноябре 1941 года два новозеландских батальона потеряли 450 человек, из них 120 убитыми, что явилось одним из самых высоких показателей относительных потерь за всю войну. Войска доминионов несли более высокие потери, чем английские (или, позднее, американские), так как они состояли в основном из строевых солдат и практически не имели тыловых служб.

Во время Средиземноморской кампании обе противоборствующие стороны зависели от морских конвоев, осуществлявших снабжение боевых частей, и в ее исходе важную роль сыграли подводные лодки. 100 подводных лодок итальянского флота действовали относительно неэффективно, но в сентябре 1941 года через Гибралтар в Средиземное море вошли первые шесть немецких субмарин, и уже 13 ноября одна из них потопила английский авианосец «Арк-Ройял». Меньше чем через две недели «U-331» поразила тремя торпедами линкор «Бархэм». Шедший полным ходом огромный корабль перевернулся, и последовал взрыв крюйт-камеры. Этот страшный взрыв, заснятый на любительскую кинокамеру, является одним из самых ужасных зрелищ этой войны.

Полноценные большие итальянские подводные лодки добились меньших результатов, чем их собратья, крошечные «подводные велосипеды» с экипажем из двух человек, одетых в гидрокостюмы. Имеющие в длину около 20 футов, эти лодки приводились в движение двумя винтами, вращаемыми электрическим мотором. Передняя часть этого устройства, прозванного итальянцами «maiale» («свинья»), представляла собой боевую головку, содержащую 550 фунтов взрывчатого вещества высокой разрушительной силы. Пилот с помощью штурвала управлял горизонтальным и вертикальным движением лодки, пользуясь компасом и простейшими приборами. Сидевший у него за спиной второй член экипажа обслуживал балластные цистерны, обеспечивая погружение и всплытие. Подобные дерзкие и индивидуальные средства ведения подводной войны как нельзя лучше соответствовали итальянскому темпераменту. В ночь на 18 декабря 1941 года итальянская подводная лодка «Скире» под командованием принца Боргезе, преодолев минные заграждения, выпустила три «подводных велосипеда». Те, пристроившись за двумя эсминцами Королевского флота, прошли через противоторпедные сети в Александрийскую бухту. Водолазы под предводительством Тененте Луиджи де ла Пенна «спешились» со своих «свиней» и прикрепили боевые заряды под днища линкоров «Куин Элизабет» и «Велиэнт», а также к танкеру. Схваченные и поднятые на борт одного из обреченных кораблей, итальянцы отказались говорить и пошли на дно вместе со своей жертвой, но глубина под килем была лишь шесть футов. Командование Королевским флотом, чтобы скрыть известие об успешных действиях итальянцев, сделало вид, что с кораблями ничего не произошло. В рождественский вечер на борту «Куин Элизабет» даже был устроен праздничный бал.

Через много месяцев, когда Италия уже сражалась на другой стороне, адмирал Морган, бывший во время нападения командиром «Велиэнта», присутствовал при награждении де ла Пенна итальянской «Золотой медалью за храбрость». Повинуясь порыву, Морган шагнул вперед и лично прикрепил награду на грудь человека, потопившего его корабль.

Английские подводные лодки, действовавшие на итальянских коммуникациях, всецело зависели от своей базы на Мальте. Мальту помимо того, что она являлась противолодочной базой, часто называли «непотопляемым авианосцем», однако после того, как местные жители насчитали за две недели 115 воздушных налетов, они задались вопросом, известно ли об этом летчикам бомбардировочных соединений держав «Оси».

Пять островов Мальтийского архипелага — всего 125 квадратных миль суши — расположены в 22 милях от ливийского порта Триполи и в 60 милях от Сицилии. Корабли, подходившие к островам в войну, часто еще издалека замечали дым и пепел пожаров, вызванных бомбардировками. Еще в стародавние времена в известняковых скалах под главным городом Ла-Валлетта были высечены подземные галереи, и сейчас они были расширены, и многие мирные жители проводили в них все ночи. Некоторые семьи перебрались в подземелье вместе с мебелью и домашней утварью.

Когда войскам на Мальте или армии, воюющей в пустыне, срочно требовалось снабжение, снаряжался конвой под сильным прикрытием, которому предстояло пройти через Гибралтар. Издалека такие конвои производили впечатление банок с вареньем в праздничный день, так как вокруг них постоянно кружили истребители с авианосцев, отражавшие непрекращающиеся атаки бомбардировщиков и торпедоносцев. Когда конвой прибывал на Мальту, казалось, не меньше половины острова высыпало в порт, чтобы пересчитать корабли, понимая, что каждая коробка с продовольствием, спускаемая на берег, означает гарантию питания на следующую неделю.

История войн полна примеров, когда непрерывные атаки наполняют население осажденного города упрямой гордостью и решимостью. Подобно большинству военных гарнизонов, Мальта терпела Королевский военно-морской флот, но не любила это соседство. Бомбардировки продолжались месяц за месяцем, но мальтийцы не выказывали признаков того, что готовы опустить руки. После окончания войны было подсчитано, что острову досталось 16 тысяч тонн бомб, и вся гавань была заполнена остовами погибших кораблей. Мальте принадлежит не вызывающий зависти рекорд места, подвергавшегося самым сильным бомбардировкам за всю историю. Весь остров был награжден высшей наградой Великобритании за доблесть, орденом «Георгиевский крест» — беспрецедентный жест уважения[273].

Пути снабжения войск Роммеля подвергались постоянным атакам английских ВВС и флота с баз на Мальте и в Египте. Осенью 1941 года Роммель обвинил во всех своих неудачах итальянских моряков, убедив берлинское руководство, что война в пустыне была проиграна на море. Хотя действительно были дни отчаяния, как, например, конец октября, когда морские потери достигли 75 процентов, эти цифры свидетельствуют об отваге и решимости итальянских моряков. Если изучить данные за более продолжительный период, окажется, что во второй половине 1941 года войска Роммеля недополучили 16,4 процента горючего и 26,8 процента других припасов из тех, что были им отправлены. Несомненно, большие потери, однако благоразумный командующий должен был заложить не меньшие с учетом того, что все снабжение осуществлялось через море, где постоянно вел активные действия неприятельский флот.

Легко представить, как воспринимали в Берлине донесения Роммеля, порывистого протеже фюрера. Опытный штабист Паулюс посоветовал Роммелю не распылять силы и остановиться. Его опасения оказались не напрасными. Для того чтобы показать неправоту Паулюса, Роммелю требовалось ввести жестокую экономию топлива, уделить много внимания снабжению и тылам, а затем захватить порт Тобрук, чтобы сократить коммуникации. Ничего этого он не сделал.

По мере того как в Берлине доверие к Роммелю становилось все менее безграничным, сомнения начинали появляться и у тех, кто служил под его командованием. Непосредственным подчиненным Роммеля пришлось в спешном порядке отводить танковые дивизии из Египта, куда их загнало плохо спланированное наступление. Простые солдаты, становившиеся свидетелями слишком уж частых отступлений, совершавшихся в строгом порядке, но тем не менее оказывающих деморализующее действие, уже не считали своих командиров непогрешимыми. В новогоднее утро 1942 года генерал фон Верст, командир 15-й танковой дивизии, отправился лично осматривать передовые позиции.

Если согласиться с утверждением, что решающие сражения Роммеля вели итальянские моряки, доставлявшие снабжение его войскам, то в ночь с 8 на 9 ноября 1941 года он потерпел серьезное поражение. Два крейсера и два эсминца Королевского флота, вышедшие из Мальты, в ночном нападении на конвой потопили все транспортные суда и один корабль сопровождения. Это, а также нападение на другой конвой, последовавшее через две недели, вынудило итальянцев временно прекратить отправку морских конвоев в Северную Африку.

После этого Берлин предпринял решительный шаг. Восстановить снабжение войск Роммеля должен был фельдмаршал Альберт Кессельринг. «Улыбающийся Альберт» был назначен Верховным командующим Силами Юга («Oberbefehlshaber Sud»); под его начало попали войска «Люфтваффе», находящиеся в Ливии, Греции, Италии и Сицилии, усиленные частями с Русского фронта, где активность авиации заметно снизилась вследствие наступления зимы. Эти опытные войска состояли из пяти полков дальней бомбардировочной авиации, полка пикирующих бомбардировщиков, ночных истребителей и истребителей дальнего сопровождения. Задачей Кессельринга было установление полного господства на воздушных и морских путях сообщений между Италией и Африкой.

Вот когда надо было бы осуществить высадку на Мальту, ключ к коммуникациям Роммеля. Но было уже слишком поздно; воздушно-десантная армия «Люфтваффе», понесшая огромные потери во время вторжения на Крит, так и не смогла оправиться. Война с Советским Союзом с каждым днем все меньше и меньше походила на блицкриг. Отчасти кампания в Северной Африке была проиграна на судостроительных верфях (где на каждое транспортное судно, построенное державами «Оси», союзники отвечали десятью), но от кораблей было мало толку в отсутствие грузовиков, которые подвозили бы все необходимое на передовые. Мольбы Роммеля о 8000 грузовых машинах остались не услышанными в Берлине — в это время все германские части, сражающиеся на Восточном фронте, испытывали острую нехватку транспортных средств.

Прекращение наступления Роммеля на Каир означало конец притязаниям Гитлера в Африке и на Ближнем Востоке. Один выдающийся военный историк заключает:

Если бы! На самом деле североафриканские порты, находящиеся под контролем Роммеля, не обладали достаточным грузооборотом, чтобы обеспечить снабжение армии таких размеров, какие требовались для завоевания и удержания Египта. Сухопутный транспорт германской армии — который мог бы склонить чашу весов — ни количественно, ни качественно не соответствовал требованиям, и подкрепления, прибывавшие к Роммелю, каждый едок, каждое орудие и каждый танк еще больше ухудшали ситуацию со снабжением!

Роммелю было известно, что учебники истории распухли от имен полководцев, захвативших большие города, однако ему следовало заткнуть уши и не слушать песни сирен, доносившиеся из Каира, уводившие его далеко от родного дома навстречу лишениям. Роммель представляет собой великолепный пример «Правила Питера» (человек, компетентный в определенных делах, получает повышение и занимает пост, который ему не по силам). Роммель был превосходным, дерзким и смелым командиром дивизии, но ему требовался начальник, который контролировал бы его действия и заставлял понимать всю важность черной работы снабжения и тылов.

Все высшие итальянские военачальники поняли, что назначение Кессельринга знаменует собой конец Италии как самостоятельной державы. В июне 1940 года Муссолини вступил в войну, уверенный, что Великобритания находится на грани капитуляции. Таким образом, задача состояла лишь в том, чтобы разделить заморские владения Великобритании и Франции. Однако после полутора лет военных действий в действительном проигрыше оказалась Италия. В стране возникли серьезные трудности с зерном и нефтепродуктами, и к концу 1941 года валютные запасы настолько оскудели, что зарплату дипломатическому корпусу пришлось выплачивать частично в лирах. Могучий итальянский флот — гордость каждого гражданина страны — получил серьезную взбучку, и в Средиземном море теперь командовали немецкие подводные лодки. Англичане завоевали Итальянскую Восточную Африку, а греки раскровили нос итальянской армии. Войсками в итальянской Ливии командовал немецкий генерал, а назначение Кессельринга означало, что на священной итальянской земле появились германские сухопутные и авиационные базы. Граф Чиано, министр иностранных дел Италии, записал в своем дневнике 5 ноября 1941 года:

К этому времени Муссолини настолько разочаровался, что постоянно разражался антигерманской бранью в присутствии своего окружения, злорадствовал по поводу неудач немецкой армии в России и заявлял, что если даже Германия не будет побеждена силой оружия, в конце концов она рухнет сама. В то время многие итальянцы считали неизбежной перспективу революции в Германии. Немцы думали то же самое насчет Италии и Великобритании. Англичане были уверены, что бомбардировки немецких городов неминуемо ускорят революцию в Германии. Все стороны спешили выдать желаемое за действительное.

3 декабря 1941 года японский посол сказал Муссолини, оказавшемуся втянутым в войну с советской Россией, что, согласно условиям Тройственного союза, Италия будет обязана объявлять войну Соединенным Штатам. Муссолини спокойно отнесся к идее войны с Америкой, однако, когда он обратился с речью с балкона, толпа приняла это известие «без особого воодушевления». Было три часа дня. Чиано отметил в своем дневнике, что погода стояла весьма холодная и люди проголодались. «Эти обстоятельства не слишком способствуют энтузиазму».

Толпа, «без воодушевления» выслушавшая новость о том, что Муссолини объявил войну Америке, была проницательнее дуче. Многие итальянцы имели родственников в Новом Свете и гораздо лучше представляли себе потенциал Соединенных Штатов, чем Муссолини, король и Чиано. Вскоре им предоставилась возможность встретиться с американцами и познакомиться с ними очень близко. Победоносные американские армии, сконцентрировавшиеся в Северной Африке, пересекли море и высадились на европейский континент с юга, то есть на Сицилии, а затем в Италии. Италия перешла с одной из противоборствующих сторон на другую, и каждой миле этой страны пришлось перенести страшные мучения. Ни памятники истории, ни культурные сокровища, ни люди не смогли выйти из войны нетронутыми. Муссолини был расстрелян итальянскими партизанами и вместе со своей любовницей повешен вверх ногами, словно мясная туша, на центральной площади в Милане.

В середине 1942 года штаб службы перехвата Роммеля был захвачен англичанами, а ее начальник убит. Из захваченных документов союзники узнали, как много информации Роммель получал из их беспечных радиопереговоров, в результате чего была введена строгая дисциплина радиосвязи. В повседневные переговоры вставлялись сообщения, зашифрованные с помощью новых шифров, а также дезинформация. Кроме того, летом 1942 года из Каира был отозван американский посол, и этот ни с чем не сравнимый источник информации также иссяк. Военному гению Роммеля предстояли серьезные испытания.

Самые ожесточенные бои были еще впереди. Титанический натиск Германии на Советский Союз показал всем тем, кто хотел видеть, какими крошечными резервами располагает Великобритания. До конца 1942 года английским войскам не приходилось иметь дело больше чем с четырьмя неполноценными дивизиями из 200, имевшихся в германской армии. Однако последние слова нужно посвятить людям, сражавшимся в пустыне. Официальная британская история военной медицины позволяет взглянуть в самые сокровенные мысли солдат, воевавших в 1941 году на Ближнем Востоке:

Глава 17

Многие черты предшествующих столкновений предвосхитили то, что происходило во Вторую мировую войну. Это верно и относительно военно-воздушных сил. Англичане: импульсивные, плохо подготовленные, упорно сопротивляющиеся новым методам ведения военных действий и технике, всецело зависящие от своей способности с грехом пополам доводить дело до конца. Немцы: уверенные в том, что всякая импровизация должна быть основана на подготовке и тренировке, относящиеся с благоговейным почтением к науке и технике и, следовательно, с готовностью воспринимающие все новое.

В воздушных боях Первой мировой войны особенно преуспели канадские летчики. Канадцы явились становым хребтом Королевского авиационного корпуса, впоследствии переименованного в Королевские ВВС. Двадцать пять британских летчиков одержали по тридцать и больше воздушных побед, и десять из них — канадцы[274].

В условиях такой ужасной экономии катастрофы не были редкостью. По утверждению одного из летчиков, «аварии при летной подготовке происходили каждый день, и в каждой летной школе был специальный фонд на организацию похорон, составленный за счет еженедельных взносов курсантов».

За весь период Первой мировой войны английских летчиков во время обучения в школах погибло больше, чем в боевых действиях, в то время как число немецких летчиков, погибших во время обучения, в четыре раза меньше, чем боевые потери. Министр авиации Великобритании в 1918 году в ответ на вопрос о причинах такой удручающей статистики обвинил во всем отсутствие дисциплины в летных школах, упомянув при этом высокий уровень подготовки «самоучек» канадцев.

Англичане никак не желали расставаться с убеждением, что выдающийся вклад, который канадские, австралийские и новозеландские летчики внесли в войну, является следствием того, что они наслаждаются в колониях здоровым образом жизни на свежем воздухе. Ведущий британский специалист в области авиационной медицины объяснил, что летчикам из заокеанских колоний идут на пользу «суровые условия жизни, холодные ванны по утрам и скачки верхом по пересеченной местности в любую погоду». Однако подобные упражнения удивительно похожи на режим большинства британских элитных частных школ. На самом деле правительство путем подобных рассуждений пыталось принизить важность обучения и технического оснащения. Большинство канадских летчиков-асов родилось и выросло в городах.

Несмотря на то что верховное командование английской армии придавало большое значение аэрофотосъемке, в Королевском авиационном корпусе не готовили фотографов-наблюдателей. Еще долгое время после того, как стало очевидно, что съемка качественных фотографий с высоким разрешением — сложная задача, требующая высокого профессионализма, в двухместных английских самолетах-разведчиках в заднее кресло садился любой желающий, случайно оказавшийся поблизости. Французы были в этом отношении ничуть не лучше; в качестве примера можно привести признание, что аэрофотосъемка не позволила обнаружить в марте 1918 года осуществленную в течение пяти дней переброску 23 дивизий.

Командование германских ВВС не разделяло подобные нехитрые убеждения. Разведывательные самолеты вылетали тогда, когда возникала необходимость именно в разведданных; истребители поднимались в воздух для того, чтобы сбивать неприятельские самолеты, появившиеся над позициями, германских войск. Англичане прикрепляли эскадрильи к сухопутным частям, вследствие чего самолеты были равномерно распределены по всей линии фронта. Немцы использовали самолеты там, где они были нужны. Используя в качестве ангаров брезентовые палатки, они быстро концентрировали «авиационный цирк» в неожиданном месте, добивались превосходства в воздухе на данном участке фронта и перебазировались в другой район. Англичане всегда гордились своим любительским подходом к делу, и это особенно верно в отношении авиации. К командиру-эксцентрику все относились с благоговейным почтением. Яростные потасовки в столовой и импровизированное оборудование считались неотъемлемой частью английского метода ведения войны.

Военно-воздушные силы Германии, как и ее сухопутная армия, были построены на чисто профессиональной основе. Подготовка летчиков была очень тщательной. Для достижения максимальных результатов воздушной разведки наблюдатель часто назначался командиром самолета. Летчики истребительной авиации отбирались из числа пилотов, имеющих опыт полетов на двухместных самолетах. В войне, в которой преимущество в высоте, как правило, обеспечивало победу над противником, германские летчики уже к началу 1917 года имели комбинезоны с электрическим подогревом. Постоянно совершенствовались аэронавигационные приборы и парашюты.

Командование британских ВВС упорно сопротивлялось парашюту на том основании, что это понизит боевой дух летчиков. По сути дела подразумевалось, что английские летчики вместо того, чтобы вступать в бой, будут выпрыгивать с парашютом. Лишь в 1935 году в Королевских ВВС начались серьезные испытания парашютов.

Статистические данные Первой мировой войны раскрывают всю важность тщательной подготовки германских летчиков. Согласно цифрам, опубликованным в прессе в феврале 1919 года (и впоследствии повторенным официальной историей), британцы потеряли 6166 летчиков убитыми, в то время как немцы — 5853. Если учесть, что британские летчики делили Западный фронт с французской авиацией, а немцы одни сражались против этих двух противников и, помимо того, воевали и на Восточном фронте, это соотношение является ужасным. Однако официальный историк британской авиации считал, что истинное соотношение еще хуже. Подобно многим своим коллегам, он полагал, что обнародованные в Потсдаме германские архивы верны в отношении германских военных потерь, а в этом случае получалось, что потери летчиков германской авиации были в четыре раза меньше, чем британской. (См. таблицу 4. Разумеется, каждая из противоборствующих сторон располагала точными данными о собственных потерях, но потери противника вынуждена была оценивать.)

Те, кто считал, что британская военная статистика подправлена, получили новые основания думать так после того, как в 1922 году Министерство статистики Его Величества опубликовало весьма противоречивые данные, из которых, в частности, следовало заключение (совершенно невозможное), что 44 процента потерь личного состава британской авиации пришлись на семь последних месяцев войны.

В последние месяцы войны совершенствовавшаяся техника привела к изменению тактики ведения боевых действий, что явилось предвосхищением Второй мировой войны. Во время «Битвы Кайзера» — массированного германского наступления в марте 1918 года — в германской авиации были созданы «Schlachtstaffen» («боевые отряды»). Это были эскадрильи двухместных самолетов, вооруженных пулеметами и небольшими бомбами, атаковавшие неприятельскую пехоту на бреющем полете, чтобы «расшатывать противнику нервы». Такие подразделения подчинялись сухопутному командованию и использовались на решающих направлениях наступления. Им не приходилось рыскать по всей линии фронта, как это вынуждены были делать британские летчики.

Летом 1918 года англичане переняли германские идеи, заставив авиацию действовать на небольшой высоте, поддерживая танки. Главной задачей самолетов стала борьба с полевой артиллерией, злейшим врагом бронетанковых сил. В тот первоначальный период использования этого нового вида оружия специальной противотанковой артиллерии еще не было. Радиосообщение между землей и воздухом оставалось еще очень примитивным, поэтому связь между авиацией и сухопутными войсками осуществлялась преимущественно посредством световых сигналов. В 1939 году все эти идеи, только на принципиально новом техническом уровне, с учетом значительно усовершенствованных средств связи были воплощены в германскую теорию блицкрига.

Развитие транспортной и пассажирской авиации шло очень медленно. Самая первая пассажирская авиалиния открылась в 1914 году. Укутанный в теплую одежду, единственный пассажир за рейс перелетал из города Тампа в штате Флорида в соседний Сент-Питерсберг.

К этому времени дирижабли графа Цеппелина перевезли уже 37 250 пассажиров по сети воздушных маршрутов общей протяженностью 90 тысяч миль — без аварий и происшествий. Дирижабли открыли эпоху воздушного сообщения в 1900 году, задолго до первого полета братьев Райт. В германских сухопутной армии и военно-морском флоте были в короткие сроки созданы эскадрильи дирижаблей, которые с самого начала войны использовались в целях разведки и нанесения бомбовых ударов как на Западном, так и на Восточном фронтах. В ноябре 1914 года гросс-адмирал Альфред фон Тирпиц написал, что если цеппелинам удастся зажечь в Лондоне тридцать пожаров, «то, что является ужасным при близком рассмотрении, отступит перед чем-то могущественным и грозным». Другими словами, цель оправдывает средства. К началу 1915 года военные дирижабли германского флота были готовы к первому налету на Англию.

Приблизительно в 8 часов вечера 19 января два дирижабля достигли побережья Великобритании в районе городка Ингхэм в графстве Норфолк. Цеппелин «Л-3» повернул к югу и сбросил семь бомб на Ярмут, в результате чего погибли два и были ранены три человека. Тем временем «Л-4» повернул в противоположную сторону и, проследовав вдоль побережья к району Болот, сбросил семь 50-килограммовых бомб, начиненных взрывчатым веществом высокой разрушительной силы, на Кингс-Линн. Погибли мужчина и женщина, и тринадцать человек получили ранения.

По мере улучшения погоды подобные налеты стали осуществляться все чаще, и германские дирижабли появились в небе над Лондоном. Эффект, произведенный бомбардировками на британское правительство и, в меньшей степени, на население, значительно превосходил истинные масштабы разрушений. Борьбе с угрозой авиационных налетов было посвящено много времени и усилий. Усовершенствованные истребители получили возможность подниматься на ту же высоту, что и дирижабли, и зажигательные пули воспламеняли наполнявший дирижабли водород. Немцы построили новые цеппелины, имеющие еще больший потолок. Вскоре противовоздушная оборона Великобритании стала ареной борьбы за высоту.

Большие потери дирижаблей вынудили Германию начать производство тяжелых бомбардировщиков с дальним радиусом действия, таких, как «Гота» и «Штаакенс». Название «Гота» (как «цеппелин» и «субмарина») внушали ужас и отвращение жителям Великобритании. За время войны на Лондон было сброшено около 280 тонн бомб, в результате чего погибли 1413 человек, в основном мирных жителей. В то время как людские жертвы и материальные разрушения не сыграли никакой роли в решении исхода войны, германские воздушные налеты на Лондон имели серьезные и далеко идущие последствия.

В качестве прямого следствия бомбардировок Лондона летом 1917 года было в спешном порядке создано министерство авиации Великобритании. Министр получил задание слить воедино Военно-воздушные силы Королевского флота и Королевский авиационный корпус. В докладе, предписывающем подобные действия, отмечалось: «Авиация может использоваться как независимое средство ведения боевых действий… И, быть может, недалек тот день, когда опустошительные действия авиации на территории государства противника и крупномасштабные разрушения промышленных центров и крупных городов станут основными операциями войны, а традиционные виды вооруженных сил станут второстепенными и вспомогательными».

Англичане не оставили без возмездия воздушные налеты на свои города. В октябре 1917 года был создан союзный бомбардировочный полк, целью которого были бомбардировки германских городов. В июне 1918 года этот полк, включавший в себя также французские, итальянские и американские самолеты, получил название Независимых военно-воздушных сил. Эти силы были детищем главнокомандующего Королевским авиационным корпусом во Франции генерал-бригадира сэра Хью «Бума» Тренчарда, ставшего начальником штаба созданных 1 апреля 1918 года Королевских военно-воздушных сил. С окончанием войны Независимые ВВС прекратили свое существование, но отныне политикой Королевских ВВС и затратами на производство самолетов распоряжались «бомбардировочные бароны».

Летчик-истребитель Герман Геринг закончил Первую мировую войну в должности командира эскадрильи в войсках Рихтгофена, имея высшую награду Германии за воинскую доблесть, орден «За храбрость». Геринг гордился своей дружбой с самым удачливым летчиком-истребителем войны, и гораздо позднее, когда он достиг высот в Третьем рейхе, в его личном распоряжении были три совершенно одинаковых авиалайнера Ю-52, выкрашенных в красный цвет, на каждом из которых было начертано имя Манфреда фон Рихтгофена. Уважаемый представитель среднего класса, как член нацистской партии Геринг был очень ценен Гитлеру. Получив ранение во время неудавшегося нацистского путча в ноябре 1923 года в Мюнхене, Геринг был вынужден тайно переправиться через границу в Австрию. Не оказанная вовремя медицинская помощь привела к за-гноению раны и лихорадке, сопровождающейся сильными болями, для облегчения которых использовался морфий. У Геринга выработалась зависимость от этого наркотика, сохранявшаяся до конца его жизни, хотя бывали времена, когда он перебарывал свое пристрастие. Когда Геринг после войны попал в плен к американцам, тюремный врач доктор Дуглас М. Келли подсчитал, что Геринг принимал около сотни таблеток паракодеина в день. Он держал их в большом флаконе на столе и постоянно принимал по нескольку штук в течение дня, как выкуривает сигареты курильщик. Ежедневная доза равнялась приблизительно трем-четырем гранам морфия. Если сравнивать с другими наркоманами, это не очень большая доза, и врач, постепенно уменьшая ее, в конце концов полностью избавил Геринга от зависимости.

Геринг был эксгибиционистом, возможно, трансвеститом, любившим одеваться в вычурные мундиры и в странные, похожие на женские, «охотничьи костюмы». Он не делал секрета из своих привычек, и многие обращали внимание на то, что лицо у него покрыто слоем косметики. Большинство нацистских лидеров жаловалось на то, что Геринг ленив, что еще больше усугублялось его пристрастием к наркотикам и обжорством. Во время Второй мировой войны он, несомненно, гораздо больше времени уделял покупке, обмену и присвоению картин и произведений искусства, чем управлению «Люфтваффе».

Историки, как правило, характеризуют Геринга как буффона, однако на людей, имевших случай близко познакомиться с ним, он произвел совершенно иное впечатление. Сэр Норман Беркетт, судья на Нюрнбергском процессе, писал:

Придя к власти, Гитлер поручил Герингу руководство гражданской и военной авиацией Германии. Подобная концентрация власти практически не вызвала удивления в Европе, где авиация после окончания войны находилась под строгим политическим контролем. В 1919 году по инициативе Франции на мирной конференции была подписана Конвенция о регулировании воздушной навигации. Эта конвенция показала решимость правительств всех европейских государств контролировать все аспекты воздухоплавания. Перспектива «открытого неба» вселяла ужас в Европу, сохранявшую феодальный менталитет. Воспользовавшись этой самопровозглашенной свободой, летчики иностранных государств получили бы возможность увидеть с воздуха города, военные верфи и склады оружия; поэтому каждое правительство натянуло на авиацию смирительную рубашку строгих лицензий и разрешений. Это положило начало политике субсидий, картелей и фиксированных цен, до сегодняшнего дня мешающей настоящей конкуренции европейских авиалиний.

Однако власть Геринга не была ограничена авиацией. Когда в 1933 году нацисты сформировали свое первое правительство, Геринг — к тому времени уже министр внутренних дел Пруссии — занялся созданием концентрационных лагерей, в которые без суда и следствия бросались противники режима. Он взял под контроль своего министерства управление политической полиции Пруссии, получившее впоследствии название «Гестапо». Не меньшее значение имела созданная Герингом «Forschungsamt» («Служба разведки», ФА), организация, занимавшаяся прослушиванием телефонных разговоров. Неистощимым источником ценной информации были посольства иностранных государств, располагавшиеся в Берлине. Некоторые донесения ФА позволили изменить ход истории: в частности, из перехватов Гитлеру стало ясно, что англичане решили не вступаться за Австрию, а затем решили оставить без помощи и Чехословакию.

ФА использовала «Магнитофон», первый в мире магнитофон, а также набитый на перфокартах ссылочный каталог, для обработки которого использовались «машины Холлерита», первые устройства обработки данных. Подслушанные переговоры классифицировались и сортировались. Напечатанные на машинке копии перехваченных разговоров попадали в руки тех, кому они были нужны, через считанные минуты. Никто не был защищен от прослушивания. Телефонные разговоры Геббельса с его любовницей Лидой Бааровой, чешской актрисой регистрировались так же тщательно, как и «похождения» американских послов.

Служба подслушивания позволила Герингу обрести огромную власть над своими собратьями по партии и придала ему такой вес в глазах Гитлера, каким не обладал ни один из нацистских вождей. Именно осуществленные ФА перехваты убедили Гитлера в том, что Эрнст Рем и его армия коричневорубашечников СА замыслили заговор против него. С заговором был покончено летом 1934 года, когда Рем и другие противники режима стали жертвами головорезов Гиммлера в «Ночь длинных ножей». Многие поговаривали, что Геринг и его союзник Гиммлер (а также их помощники Бломберг и Мильх), обманув Гитлера, уничтожили политических соперников и обеспечили себе главенствующее положение в нацистской иерархии.

За свои заслуги перед Гитлером и нацистской партией Геринг был вознагражден сполна в декабре 1934 года, когда Гитлер объявил его своим первым заместителем и преемником. Вскоре в дополнение к руководству гражданской авиацией и военно-воздушными силами (запрещенными согласно условиям мирного договора) Геринг получил в свои руки управление промышленностью по производству газолина и синтетического каучука. Также к нему перешел (от Ялмара Шахта, президента Рейхсбанка) контроль над всеми золотовалютными резервами, а также производство стали, минеральных удобрений и маргарина. Не прошло много времени, как для импорта таких стратегических материалов, как вольфрам, хром и никель, стало требоваться личное разрешение Геринга.

В конце 1936 года расширение Герингом сферы контроля над экономикой Германии было узаконено секретным меморандумом, подписанным Гитлером. Оно давало в руки Герингу руководство «Четырехлетним планом» и, таким образом, делало его повелителем всей экономики Германии. Письменные распоряжения Гитлера требовали, чтобы по прошествии четырех лет государство и армия были готовы к войне. А тем временем руководители промышленности, которым требовались контракты, лицензии на импорт и валюта, вынуждены были обращаться к Герингу. И они выяснили, что внушительные взятки неизменно пробуждают у него сочувствие к их нуждам.

Однако роль руководителя германской экономики, возложенная на Геринга, ничуть не означала ослабления его интереса к авиации. Огромное здание министерства авиации, построенное в Берлине по его приказу, состояло из 2800 комнат, которые в самое короткое время наполнились шумливыми офицерами и честолюбивыми чиновниками.

История гражданской войны в Испании началась в конце июля 1936 года. Генерал Франсиско Франко, уволенный с должности начальника генерального штаба и сосланный на Канарские острова, заручился поддержкой испанских воинских частей, расквартированных в Марокко. После того как практически вся испанская армия перешла в оппозицию против только что избранного левого правительства, Франко, одолжив у Гитлера транспортные самолеты, перебросил из испанской Африки на континент мавританские части и начал борьбу за свержение республиканского правительства. Пол Фасселл объяснил суть гражданской войны в Испании следующими сардоническими словами: «В испаноязычных странах есть такая традиция… если демократическое правительство заходит с реформами слишком далеко, армия вступается за церковь, частную собственность и порядок».

Несомненно, именно таким было описание конфликта в Испании в освещении прессы и радио Великобритании, Франции и Соединенных Штатов. В настоящее время учебники истории рисуют более сложную картину, в которой далеко не так просто разобраться. Республиканское правительство, «Народный фронт», или «лоялисты», как его иногда называли, представляло собой пеструю противоречивую коалицию коммунистов, анархистов, «радикалов» и социалистов, в чьи программы входили требования коренного перераспределения собственности. Помимо аграрной реформы и борьбы за права рабочих, правительство также намеревалось осуществить значительное сокращение вооруженных сил и уменьшить влияние армии на государство, а также уменьшить роль католической церкви, особенно в образовательной сфере. Имеющему такую программу новому правительству не пришлось далеко ходить за врагами, особенно если учесть, что на выборах его поддержало меньше половины населения. В довершение ко всему реформы начались буквально через несколько часов после выборов в феврале 1936 года.

Отряды левацких экстремистов принялись сжигать церкви и отнимать собственность; правительство — слабое и разрозненное — не предприняло практически никаких шагов, чтобы прекратить эти эксцессы. Вместо этого армия была отправлена в отпуска, а Национальная гвардия не выходила из казарм. Ответ правых экстремистов был не менее жестоким, и в некоторых областях страны воцарилась анархия. В Мадриде каждое утро лучи восходящего солнца освещали новые трупы, сброшенные в сточные канавы: это были жертвы противоборствующих группировок.

Тогда 17 июля 1936 года высшее руководство армии устроило попытку государственного переворота. В Мадриде мятежники потерпели неудачу, но некоторые важные центры Испании перешли под их контроль. В ночь с 18 на 19 июля премьер-министр подал в отставку, и сформировать правительство было предложено Мартинесу Баррио, умеренному политическому деятелю, известному своим умением достигать компромисса. Баррио позвонил по телефону генералу Эмилио Моле, предводителю правого крыла военных, и предложил ему место в правительстве. Мола ответил:

В этот же день, в воскресенье 19 июля, в день начала гражданской войны, генерал Франко отправил Муссолини послание в Рим с просьбой выделить ему бомбардировщики. Через три дня он попросил немцев дать ему транспортные самолеты для переброски войск из Тетуана в Испанском Марокко в континентальную Испанию. Другой возможности переправить их через Гибралтарский пролив не было. Моряки испанского военно-морского флота взяли боевые корабли в свои руки и, подчиняясь республиканскому правительству, вывели в море два крейсера и два эсминца, чтобы не позволить Франко перебросить войска по морю.

В то время как военно-морской флот поддержал республиканцев, сухопутная армия, в том числе и рядовой состав, преимущественно выступили против, поэтому правительству пришлось создавать свою армию. Армия эта состояла в основном из отрядов необученных людей, вооруженных самым разнообразным оружием, использовавших вместо формы нарукавные повязки. Политические партии и профсоюзы организовывали местные вооруженные силы. Политические взгляды сторонников республиканцев были настолько различными, что в мае 1937 года республиканской армии пришлось, продвигаясь к Барселоне, преодолевать вооруженное сопротивление троцкистских сил ПОУМ и анархистов ФАЙ.

Весь мир разделился в своих симпатиях. Республиканцев поддержало правительство Советского Союза. Около 40 тысяч иностранных добровольцев, представлявших собой самый широкий спектр антифашистских и демократических сил, приехали со всего мира, чтобы сражаться за республику. Среди них было 10000 французов, 5000 немцев и австрийцев и 5000 поляков. Небольшое количество добровольцев прибыло из Италии, Великобритании и Соединенных Штатов. Добровольцами вызвались также около 10 тысяч медицинских работников, и в них была острая необходимость, так как добровольческие войска несли большие потери. Писатели и ученые Запада практически единодушно поддержали республиканцев. Опрос 145 таких людей, проведенный в 1937 году, показал, что лишь пятеро поддерживают Франко.

Всю жизнь Франко сопутствовала удача, и она не подвела его, когда он попросил помощи у Германии. Военное ведомство и министерство иностранных дел отказались принять прибывших в Берлин эмиссаров Франко (двух немцев в сопровождении испанского офицера). Проявив похвальное упорство, эти люди отправились искать Гитлера на Вагнеровский фестиваль в Байрейте. Они обратились к фюреру, когда тот выходил из концертного зала, и он, «подчиняясь минутной эйфории, не проконсультировавшись с министерствами, принял решение об оказании активной помощи Франко».

Геринг, также присутствовавший на фестивале, получил приказ оказать помощь испанским мятежникам, и, надо отдать должное, эта помощь оказалась неоценима. Двадцать транспортных трехмоторных самолетов Ю-52 вылетели в Севилью. Встретивший там летчиков офицер «Люфтваффе» сказал им: «Никаких карт нет. Я произвел кое-какие расчеты относительно маршрута и времени полета до Тетуана; следуйте за мной и приземляйтесь там, где приземлюсь я!»

В Марокко самолеты ждали солдаты испанского Иностранного легиона. Набивая солдат по тридцать пять человек в самолет, предназначенный для перевозки всего двенадцати пассажиров, немецким летчикам удалось переправить в Испанию 3000 человек всего за один день! Через некоторое время из Гамбурга в Кадис вышло судно «Усарамо» с запасными частями для «Юнкерсов», обслуживающим персоналом «Люфтваффе» и шестью истребителями-бипланами «Хейнкель» Хе-51 на борту. В конце ноября в путь двинулось значительно более крупное немецкое авиационное соединение: истребительный полк (три эскадрильи истребителей Хе-51), четыре эскадрильи транспортных самолетов Ю-52, переоборудованных для использования в качестве бомбардировщиков, и разведывательная эскадрилья, укомплектованная самолетами «Хейнкель» Хе-70. Затем в Испанию были направлены летающие лодки, подразделения противовоздушной обороны и обслуживающий персонал. Существование легиона «Кондор» старались держать в тайне как можно дольше. На бумаге персонал «Люфтваффе» был гражданскими лицами, добровольно вызвавшимися помогать Франко.

В августе 1937 года на помощь Франко прибыла первая «Casa Legionara», группа итальянских летчиков-«добровольцев». Вместе с ними прибыли девять трехмоторных бомбардировщиков «Савойя-Марчетти СМ-81 Пипистрелло», несколько истребителей-бипланов «Фиат» и двухместных самолетов-разведчиков.

В середине сентября в Картахену начала прибывать помощь республиканцам. Первым делом в Испанию прибыл отряд русских истребителей-бипланов «Поликарпов И-15» и скоростных бомбардировщиков «Туполев СБ-2», отправленных Сталиным по морю. Вскоре после этого в Бильбао прибыла укомплектованная эскадрилья ВВС Красной армии, оснащенная истребителями-монопланами И-16, прозванными испанцами «Рата» («крыса»). К началу ноября большинство этих самолетов уже принимало участие в военных действиях, и крупные воздушные бои стали распространенным явлением. За время гражданской войны Россия поставила в Испанию около 1000 боевых самолетов, по сравнению с 600, поставленными Германией, и 660 — Италией.

Уроки усваивались очень быстро. Крупные плотные боевые построения республиканцев оказались крайне уязвимы перед агрессивной тактикой летчиков Франко. Немцы, первыми применившие тактику действия свободных пар, обнаружили, что их бипланы «Хейнкель» уступают «Ратам» и с очень большим трудом справляются с русскими бомбардировщиками СБ-2. Вскоре эти истребители Хе-51 были оснащены креплениями для подвески бомб и использовались в качестве истребителей-бомбардировщиков.

Подобно Германии и Италии, Советский Союз посылал в Испанию самое лучшее военное снаряжение. Истребитель И-16 «Рата», моноплан с низким расположением крыла, убирающимся шасси и закрытой кабиной, явился первым в мире современным истребителем. Английский пилот, которому довелось полетать на нем, описывает его так:

Несмотря на эти недостатки, «Рата» — его двигатель и вооружение постоянно модифицировались — не только прекрасно справлялся с немецкими и итальянскими бипланами, но и оказался достойным противником нового «Мессершмитта Me-109Б». Хотя на сухопутном фронте счастье постоянно отворачивалось то от одной, то от другой из сторон, весной 1937 года «Рата» и скоростные бомбардировщики Туполева обеспечили республиканцам практически полное господство в воздухе. Появились первые истребители-асы: американцы Альберт Дж. Баймлер и Франк Дж. Тинкер имели на своем счету по десять побед. Русские пилоты также вписывали свои имена в историю, и многие из героев Испании — как, например, Анатолий Серов — впоследствии стали асами Второй мировой войны. Не отставали и немцы — Адольф Галланд и Вернер Мелдерс из легиона «Кондор», по возвращении в Германию преподававшие в летных школах основы тактики и боевых построений, многие из которых не потеряли свою актуальность и поныне.

Иностранные добровольцы, воевавшие за дело республиканцев, были объединены в несколько батальонов Иностранной бригады. Эти подразделения состояли по большей части из идеалистов, не знакомых с военным делом, но в политических советниках они недостатка не испытывали. В каждой части был свой политический комиссар, и туда частенько заглядывали представители левых партий. Один из английских добровольцев записал в своем дневнике:

Однако широкое освещение действий Иностранной бригады в прессе имело и обратную сторону. Добровольцы несли очень большие потери. Один из участников боев вспоминает: «Там, где на этой же дороге три недели назад в двух американских батальонах было 900 человек, сейчас осталось только 280. Уолли Тэпсолл вывел остатки английского батальона, состоявшего из 360 человек, навстречу англичанам — их осталось всего 37, едва на один взвод. В 15-й интернациональной бригаде из почти 2500 человек осталось меньше 600.

Самая известная воздушная операция гражданской войны произошла 26 апреля 1937 года, когда немецкие самолеты совершили жестокий массированный налет на городок Герника неподалеку от Бильбао. Герника, город, священный для басков, был совершенно беззащитным. Налет произошел в ярмарочный день, и погибло много мирных жителей. «В течение целого часа эти восемнадцать самолетов, не поднимавшихся над землей выше чем на насколько сот метров, сбрасывали на Гернику бомбу за бомбой, — написал молодой баскский священник, находившийся в момент бомбардировки в городе. — Самолеты улетели около семи часов, и тотчас же появилась новая волна, на этот раз на большой высоте. Они сбросили на наш искалеченный город зажигательные бомбы. Новый налет продолжался тридцать пять минут — и этого оказалось достаточно, чтобы превратить город в одну огромную жаровню».

Герника находилась далеко от линии фронта. В окрестностях города оказались репортеры, и бомбардировка получила огромную огласку. Кое-кто утверждал, что этот налет был хладнокровным экспериментом, проведенным немецкими летчиками. До сих пор чувства не остыли, но в одном из самых полных исследований этого события, которое мне удалось найти, утверждается, что немцы скорее всего считали город оправданной военной целью, местом, где осуществляют перегруппировку силы республиканцев-басков. Бомбардировка Герники явилась событием, оказавшим самое большое международное влияние за всю войну. Репортажи о налете сыграли главную роль в том, что симпатии всего мира стали на стороне республиканцев. Публикации в журналах «Тайм», «Лайф» и «Ньюсуик» присоединились к голосам, выступавшим в поддержку республиканской идеи.

В отправленном в Берлин офицером штаба военно-морского флота секретном докладе говорилось, что подобные нападения на объекты, имеющие небольшое военное значение, вместо того, чтобы сломить решимость неприятеля, только еще больше укрепляют ее. Он заканчивался словами: «Память о воздушном налете на Гернику самолетами легиона «Кондор» еще и сегодня [в июле 1938 года] сильна среди населения, в результате чего среди басков, до этого бывших настроенными крайне благожелательно к немцам и ни в коей мере не симпатизировавших коммунистам, невозможны дружеские чувства к Германии».

Специалисты «Люфтваффе» критиковали операцию в Гернике по другой причине. В ее планировании и осуществлении проявилось столь часто встречающееся в германских ВВС разгильдяйство. Большинство штурманов просто сбрасывало бомбы в облака дыма и пыли, поднимавшиеся от пожаров, вызванных первыми взрывами в центре города. Цели, которые они должны были поразить — мост и железнодорожный узел в восточной части города, — остались нетронутыми.

В последние недели войны в Испанию прибыли первые новые истребители «Мессершмитт». Модификация машины Me-109 «Эмиль» была сделана в свете того, как великолепно проявили себя в испанском небе русские «Раты». Me-109 во многочисленных модификациях выпускался до конца Второй мировой войны, и всего было выпущено свыше 33 000 машин. Эрик Хартманн, летчик-истребитель, одержавший наибольшее число воздушных побед за всю историю, летал исключительно на этом самолете.

В первую очередь испытательный полигон для «Люфтваффе», гражданская война в Испании использовалась в качестве лаборатории всего вооружения германской армии. Немцы постоянно меняли личный состав, ведущий активные действия в Испании, для того, чтобы как можно больше человек набрались боевого опыта. Одновременно в Испании находилось до 10 000 немецких военных специалистов. Было испытано большое количество вооружения и методов ведения войны. Во время наступления в Каталонии на заключительном этапе войны 8 8-миллиметровые зенитные орудия (показавшие себя эффективным оружием борьбы с самолетами противника) транспортировались на буксире за танками и использовались для борьбы с наземными целями.

Документы свидетельствуют, что Гитлер в то время вовсе не собирался помогать Франко как можно скорее одержать победу. Гражданская война в Испании стала причиной нестабильности; симпатии западного мира разделились. Гитлер пожинал плоды разногласий политиков.

Пришла весна 1939 года, и гражданская война в Испании завершилась победой Франко. Первыми среди потерь этой войны были надежды и идеалы тех, кто отправился воевать в Испанию. Война явилась противоборством тоталитарных сил правого и левого толков; причем обе стороны одинаково запятнали себя отвратительными жестокостями по отношению как к своим врагам, так и к невиновным. Людей убивали за то, кто они, а не за то, что они сделали. Тех, кто требовал хлеба для своих семей, убивали как красных агитаторов. Рабочих, у которых были книги, убивали как коммунистов. Крестьян, возделывавших крошечные клочки собственной земли, убивали как капиталистов. Республиканцы убивали военнопленных, обвиняя их в вооруженном мятеже. Со священниками расправлялись за то, что они священники, а с прислугой священников — за то, что она прислуга священников. Во главе обеих противоборствующих сторон стояли люди, не оставлявшие на земле места своим политическим противникам.

Для тех, кто верил в силу богатства, результат был предсказуем. Республиканцы начали войну, обладая многими преимуществами, в том числе стабильной валютой и золотым запасом в 700 тонн (стоимостью свыше 788 миллионов долларов). У Франко не было другого выбора, кроме как воевать в кредит. Одна техасская нефтяная компания поставила ему нефти на 6 миллионов долларов, а после предупреждения о том, что этим она нарушает Закон о нейтралитете США, продолжила поставлять нефть через Италию. К концу войны Франко был должен 225 миллионов долларов Германии и 273 миллиона — Италии. Республиканцы же, с другой стороны, заплатили за русское вооружение Сталину 600 миллионов долларов (преимущественно золотом). Таким образом, Германия и Италия инвестировали победу Франко; только в этом случае они могли рассчитывать вернуть свои деньги. Сталин, чья тайная полиция и отряды наемных убийц постоянно терроризировали республиканское руководство, манипулируя им по собственному усмотрению, мог философски пожимать плечами при каждой неудаче республиканцев. В ноябре 1938 года он в конце концов решил предоставить Испанию самой себе. Военные советники и твердокаменные сталинисты из интернациональных бригад покинули страну. Морские поставки вооружения прекратились.

К 30 мая 1939 года авиация Франко торжествовала повсеместно, и ведущим асом войны был Гарсия Морато, который, совершив свыше 500 боевых вылетов, одержал 36 воздушных побед над республиканцами. 4 апреля Морато получил приказ отправиться в Гриньон, город к югу от Мадрида, для того чтобы принять участие в съемках фильма о легионе «Кондор». Во время показательного воздушного боя самолет Морато при крутом наборе высоты сорвался в штопор и разбился. Морато погиб.

22 мая 1939 года легион «Кондор» на торжественной церемонии был распущен и вернулся в Германию. До новой войны оставалось всего три месяца, и у летчиков легиона едва хватило времени, чтобы сменить форму и приготовиться к сражению с новым врагом.

Немецкие летчики, вернувшись домой, принесли поразительные новости, что бомбардировщики за счет скорости могут ускользать от истребителей и огня зенитных орудий. Это продемонстрировали и Хе-111, и СБ-2, хотя в последний период войны потери среди СБ-2 были высокими. Гораздо большие последствия имели сложившиеся у них убеждения, что максимального эффекта авиация достигает в случае тесного взаимодействия с сухопутными войсками. В Испании возможностей для стратегического бомбометания не было. Испанцы всеми силами противились разрушению городов, ради которых сражались. Вольфрам фон Рихтгофен, начальник штаба легиона «Кондор» и двоюродный брат аса Первой мировой войны, не имел иного выбора, кроме как выполнять то, что от него требовали сухопутные войска. Действуя по собственной инициативе и часто преодолевая сильное сопротивление окружения, он подчинил своих летчиков требованиям сухопутных командиров. В первое время не было даже самой примитивной связи между сухопутными и авиационными частями, но к концу войны офицеры «Люфтваффе» находились на передовых позициях и направляли удары с воздуха, тесно взаимодействуя'с наземными частями. Все эти методы были внимательно изучены в Берлине, и результаты были отражены в программах обучения.

Министр обороны Великобритании Лесли Гор-Белиша предположил, что гражданская война в Испании продемонстрировала важность тесной авиационной поддержки. Но начальник штаба Королевских ВВС и слушать его не захотел. Он немедленно обвинил эту теорию в пустых растратах авиационных сил, и даже после молниеносной кампании Германии в Польше штаб Королевских ВВС продолжал прятать голову в песок. Авиационные генералы выпустили меморандум, в котором хитроумно повторили «взгляды командования ВВС — основанные на внимательном изучении вопроса на протяжении многих лет»: авиация ни в коем случае не должна использоваться для поддержки сухопутной армии. Подобные действия, утверждали высокопоставленные авиаторы, «не только приводят к очень большим потерям, но также являются неэкономичными и неэффективными». Истина заключается в том, что подобные негативные взгляды на использование авиации во время сухопутных операций и такие же негативные взгляды на ее использование для защиты морских коммуникаций просто были следствием опасений высокопоставленных авиационных чинов лишиться части своей власти, что могло бы произойти вследствие более тесного взаимодействия с армией и военно-морским флотом.

Самым большим неприятным откровением для германской авиации в Испании явился тот факт, что, как выяснилось, даже самые опытные экипажи бомбардировщиков не могут обнаруживать цели ночью или в условиях плохой погоды. Настоятельное требование каких-либо радионавигационных приборов привело к немедленной адаптации системы захода на посадку «Лоренц» для задач обнаружения целей. Но потребовалось еще очень много времени, прежде чем Королевские ВВС признались в подобных недочетах.

Глава 18

Строительство боевых кораблей — простая задача в сравнении с созданием военно-воздушных сил. Авиация должна начаться с разработки и строительства учебных самолетов. После этого следует набрать и подготовить инструкторов и учителей. Затем потребуется создать авиационную промышленность и проводить научные исследования. Понадобится строить аэродромы со всеми наземными службами. Только после этого военно-воздушные силы будут обладать современными постоянно совершенствующимися машинами и притоком обученных людей, умеющих на этих машинах летать.

Гитлер и нацисты пришли к власти в 1933 году. Они не смогли бы всего через шесть лет ввергнуть Германию в войну без предварительной подготовки, осуществленной во времена Веймарской республики (под таким названием известны демократические правительства периода с 1919 по 1933 год). Именно в до-гитлеровскую эпоху Германия подписала договор в Рапалло, по которому Красная армия в обход условий Версальского мирного договора развернула сотрудничество с немцами. Секретные полигоны в Советском Союзе использовались для испытаний новых видов оружия и подготовки в условиях строжайшей секретности немецких военных летчиков и танкистов. Именно там с 1924 по 1933 год, когда Гитлер в одностороннем порядке отказался от соглашения, опытные летчики получали навыки боевых стрельб и бомбометания. Гитлеровские «Люфтваффе» родились в советской России, и их отцом была Веймарская республика.

С приходом Гитлера к власти завеса секретности, окружавшая военные приготовления, была снята. Руководить всей авиацией был назначен Геринг, и для того чтобы в кратчайшие сроки построить мощные нацистские военно-воздушные силы, он получил право отбирать офицеров в других родах войск. Своим начальником штаба Геринг назначил полковника Вальтера Вевера, полковник Альберт Кессельринг стал начальником администрации, а полковник Ганс-Юрген Штумпфф получил ответственный пост начальника по кадрам. Никто из этих людей прежде не имел ни малейшего авиационного опыта.

Однако истинным создателем нацистских «Люфтваффе» был Эрхард Мильх. Во время Первой мировой войны он служил разведчиком-наблюдателем в авиации поддержки сухопутных сил. (До самого начала войны в 1939 году в немецкой авиации командиром двухместного самолета, как правило, назначался не пилот, а наблюдатель.) Поднимаясь по служебной лестнице, Мильх стал заместителем командира эскадрильи, затем после небольшого перерыва, во время которого он командовал пехотной ротой, он к концу войны дослужился до должности командира 6-й эскадрильи, так и не научившись управлять самолетом. Хотя на фотографиях Мильх выглядит пухлым коротышкой, те, кто был лично с ним знаком, сказали мне, что он был красивым мужчиной, пользовавшимся успехом у женщин, и вообще производил сильное впечатление.

В мае 1922 года Мильх поступил на работу в авиакомпанию «Юнкерс», дочернюю фирму самолетостроительной компании, и вскоре показал себя безжалостным и беспринципным взяточником. В возрасте 36 лет Мильх стал главой «Люфтганзы», германской государственной авиакомпании, созданной Веймарским правительством, заставившим всех мелких авиаперевозчиков объединиться в один национализированный конгломерат. Маршруты «Люфтганзы» простирались от Китая до Южной Америки. По мере усиления нацистов Мильх становился все более и более замешан в темных махинациях с их участием. Именно он организовал бесплатные перелеты Гитлера по городам Германии во время предвыборной кампании. Полетам Гитлера на трехмоторном авиалайнере «Юнкерс» придавала особое значение нацистская пропаганда, придумавшая амбициозный лозунг: «Гитлер над Германией».

С приходом нацистов к власти Мильх был вознагражден за свои старания. Он стал вторым человеком, сразу за самим Герингом, в империи, вобравшей в себя все стороны военной и гражданской авиации, а со временем и противовоздушные силы Рейха, воздушно-десантные войска и даже сухопутные части.

Доживший до преклонного возраста и переговоривший с бесчисленным количеством историков, Мильх сумел подправить послевоенные отчеты в свою пользу. Опытный чиновник, обладавший выдающимися организаторскими способностями, он совершенно не разбирался в сути дела. Подчиненность «Люфтваффе» сухопутной армии, пренебрежение нуждами производства и науки, закрытие программы строительства стратегического бомбардировщика, отсутствие истребителей сопровождения с дальним радиусом действия, катастрофическая неудача установления воздушных сообщений с окруженным Сталинградом — вот неполный перечень грубых просчетов Мильха.

Такое же пренебрежение своими обязанностями продемонстрировали Геринг и его военный товарищ генерал-полковник Эрнст Удет, отвечавший за техническое обеспечение «Люфтваффе». Удет чувствовал себя по-настоящему счастливым в кабине самолета, а Мильх в основном был занят воплощением в жизнь своих грандиозных амбиций — одно время он даже думал о том, чтобы занять место Геринга. С началом войны власть Мильха стала ослабевать, но к этому времени исправить нанесенный им вред уже было невозможно. После войны Мильх за военные преступления был приговорен к 15 годам тюремного заключения. Освобожденный в 1955 году, он был принят на работу в качестве авиационного консультанта в «Фиат» и «Тиссен Стил».

Самую роковую ошибку Мильх совершил 27 августа 1939 года, когда первый в мире реактивный самолет «Хейнкель» Хе-178 — с установленным на нем двигателем, созданным доктором Пабстом фон Охайномо, — совершил свой первый полет.

Мильх присутствовал при этом, но реактивный самолет не произвел на него никакого впечатления. Даже когда Хейнкель усовершенствовал свою машину и 2 апреля 1941 года предложил «Люфтваффе» Хе-280, первый в мире реактивный истребитель, Мильх не проявил к этому никакого интереса. Как и Удет, отвечавший за научно-исследовательские работы, Мильх не видел необходимости в реактивных самолетах.

Великобритания была единственным в мире государством помимо Германии, где проводились работы по созданию реактивного самолета. Министерство авиации Великобритании отнеслось к этому с тем же безразличием, что и Мильх с Удетом. Франк Уиттл, молодой офицер Королевских ВВС, запатентовал свой реактивный двигатель в 1930 году. Четыре года спустя официальная позиция министерства авиации была изложена в письме, написанном заместителем министра:

Несмотря на такую позицию официальных властей, Уиттл в 1937 году построил свой первый действующий реактивный двигатель. В мае 1941 года «Глостер» Е-28/39 с этим двигателем, установленным на нем, стал первым реактивным самолетом, поднявшимся в воздух за пределами Германии. Америка не проявляла интереса к реактивной авиации до тех пор, пока в октябре 1941 года двигатель Уиттла не был доставлен в Соединенные Штаты, где он был изготовлен в нескольких экземплярах. Дальше работы развивались стремительно. На самом деле вполне можно сказать, что американская реактивная авиация родилась из английского двигателя[275].

За период с 1918 по 1939 год материальная база и техническое оснащение боевых флотов изменились самым незначительным образом. Многие военные корабли, принимавшие участие во Второй мировой войне, бороздили просторы океанов и в Первую. В авиации о подобной экономии нечего было и думать. Конструкция аэропланов изменилась кардинальным образом. Истребители-бипланы, сделанные из дерева и ткани, уступили место цельнометаллическим монопланам. Все более и более тяжелые самолеты несли все больше и больше возрастающую бомбовую нагрузку. В теоретиках грядущей войны не было недостатка, и масса книг была написана про стратегию боевой авиации, наносящей бомбовые удары по главным городам противника и вынуждающей его сложить оружие. Никто, утверждали эти теоретики, не укроется от «войны в воздухе».

В 1917 году английские летчики, принадлежавшие до этого времени к Королевскому авиационному корпусу, стали совершенно самостоятельной службой, на которую с завистью смотрели летчики армий всех других государств. Когда в конце войны Уинстон Черчилль получил под свое начало оба министерства — военное и авиации, — кое-кто решил, что он распустит Королевские военно-воздушные силы и вернет авиацию пехотинцам и морякам. Вместо этого Черчилль назначил начальником штаба Хью «Бума» Тренчарда. Тренчард был талантливым организатором, так и не успевшим к тому времени переварить все уроки, полученные им во время командования Независимыми военно-воздушными силами, бомбившими Германию в 1918 году. Он понял, что поддержка теории стратегических бомбардировок является лучшим, если не единственным способом превратить Королевские ВВС в род войск, не уступающий по значимости сухопутным силам и военно-морскому флоту.

Перспектива стратегических бомбардировок неизбежно привела к вопросу о моральном духе рабочего люда, который этим бомбардировкам подвергнется. Чьи рабочие сдадутся раньше: их или наши! В 20-е годы, когда Германия еще не оправилась от поражения в войне, главным потенциальным врагом Великобритании стала Франция. Во всех английских теориях просвечивает национальная гордость: «в бомбовой дуэли французы скорее всего застонут раньше нас», — заявил в июле 1923 года Тренчард, добавив, что потери среди личного состава военно-воздушных сил произведут больший эффект на французских летчиков, чем на английских.

К этому времени истребитель, показавший себя решающим оружием в небе Первой мировой войны, был преждевременно списан в отставку. В меморандуме штаба ВВС, выпущенном в марте 1924 года, говорилось, что «главное оружие, бомбардировочные эскадрильи, будут как можно более многочисленными, а истребительные соединения сокращены до той степени, как того позволят общественное мнение и необходимость защиты самых важных объектов».

Тренчард позаботился о том, чтобы Королевские ВВС все свои силы направили на строительство бомбардировочного флота, даже несмотря на то, что в межвоенное время они в основном выполняли полицейские, функции в колониях. Сотрудничество с армией и флотом было отвергнуто. Парашютно-десантные части не нужны, решительно заявили начальники штабов ВВС в 1938 году, ибо это отвлечет самолеты от бомбардировок.

Однако в то же время к началу войны у Великобритании не было дальних бомбардировщиков, а конструкции средних бомбардировщиков оставляли желать лучшего. Только «Веллингтон», построенный фирмой «Виккерс» — планер самолета был разработан Барнсом Уоллисом, — был готов вступить в противоборство с системой противовоздушной обороны Германии. «Хэмпден» от «Хендли-Пейдж» и «Уитли» от «Авро Уитворт» вскоре были разжалованы до постановки минных заграждений и выполнения учебных полетов.

Конструкциями гражданских самолетов Великобритания также не могла похвастаться. В 1918 году авиастроительная промышленность переживала пик, и само существование Британской империи делало необходимыми авиационные маршруты во все точки земного шара. Но самолета, который бы воспользовался этой золотой возможностью, в Великобритании так и не появилось. В 1926 году, когда в других странах на авиалиниях уже летали великолепные трехмоторные цельнометаллические монопланы, такие, как, например, «Форд Три-мотор», «Фоккер» Ф-VII/Зм и «Юнкерс» Г-31, на воздушных трассах Великобритании появились «Армстронг Уитворт Аргоси» и «Де-Хэвиленд» ДХ-66 «Геркулес». Обе машины были неуклюжими бипланами с открыто установленными двигателями- и квадратными фюзеляжами, обтянутыми перкалью.

30-е годы были отмечены метанием министерства авиации из стороны в сторону и неудачной попыткой создать летающую лодку, способную совершать трансатлантические рейсы. Та же участь ожидала появившиеся в 1938 году проекты создания сухопутного лайнера, обладающего большой дальностью полета. Британские вооруженные силы были разбросаны по всему свету — в большей степени, чем это можно сказать о любой другой стране, однако Королевские ВВС не проявляли никакого интереса к транспортной авиации. Новая тактика переброски по воздуху пехоты и вооружения не находила поддержки. Даже блестящая операция по переправке войск Франко, в континентальную часть Испании не подтолкнула министерство авиации начать работы в этом направлении.

После начала войны Королевские ВВС были вынуждены прибегнуть к позорным и унизительным мерам реквизиции «практически всех английских гражданских самолетов» для снабжения Британских экспедиционных сил во Франции. Привожу слова военного корреспондента Би-би-си Чарльза Гарднера:

Отсутствие современных самолетов дальнего радиуса действия собственной разработки вынудило Королевские ВВС во время войны и после ее окончания пользоваться американскими самолетами. Историки постоянно повторяют миф о том, что первому месту в послевоенной гонке транспортной авиации Соединенные Штаты обязаны тайному соглашению, по которому Великобритания занималась созданием бомбардировщиков, а Америка — транспортных самолетов. Подобного соглашения не существовало в природе.

Прогресс Великобритании по части создания тяжелых бомбардировщиков был немногим лучше, чем ее успехи в области гражданской авиации. Когда Великобритания вступила в войну, в Королевских ВВС все еще состояли на службе причудливые с виду бомбардировщики «Хендли-Пейдж Хейфорд»: бипланы с огромными неубирающимися шасси. Один историк заметил: «Если учесть, что «стратегические» бомбардировки были смыслом существования Королевских военно-воздушных сил, просто удивительно, как мало они сделали, чтобы подготовиться к выполнению этой задачи». Английские прицелы для бомбардировщиков были очень плохого качества, и точность бомбометания, по словам помощника начальника штаба ВВС, была «просто отвратительная».

Когда войной уже запахло в воздухе, Королевские ВВС выдвинули идею создания флота новых тяжелых бомбардировщиков. В качестве прообразов будущих стратегических самолетов компания «Хендли-Пейдж» предложила «Галифакс», а «Авро» — «Манчестер». Вмешавшийся премьер-министр Чемберлен остановил оба проекта. Он сказал, что создание бомбардировщика «Галифакс» спровоцирует немцев приступить к разработке «супер-Галифакса». К тому же, как всегда, остро реагирующий на стоимость работ, Чемберлен добавил, что тяжелый бомбардировщик дороже четырех истребителей.

Решающим в создании самолетов были авиационные двигатели. Превосходный двигатель может превратить посредственный самолет в загляденье, но из великолепного планера, на котором установлен плохой двигатель, никогда не получится хороший самолет. В Великобритании производилась только одна отличная авиационная тяговая установка: двигатель с жидкостным охлаждением «Мерлин», и то в очень ограниченных количествах. Этими двигателями в первую очередь комплектовались истребители «Спитфайр» и «Харрикейн», но после того как четыре «Мерлина» были установлены на весьма ненадежный «Манчестер», он превратился в хороший «Ланкастер».

Первыми четырехмоторными бомбардировщиками, поступившими в действующие части, стали «Шорт Стирлинги», заказанные прямо с чертежной доски, без пробных испытаний.

На них были установлены не «Мерлины», и в результате получилась наименее удачная модель тяжелого бомбардировщика, состоявшего на вооружении в Королевских ВВС. В полете этот самолет имел опасную тенденцию заваливаться вправо, а воздушное сопротивление шасси и хвостового оперения было таким, что даже при слабом боковом ветре эта тенденция приводила к печальным последствиям. Неразумные требования, выдвинутые министерством авиации, ограничили размах крыла этого самолета 100 футами, следствием чего стала большая нагрузка на крыло и маленький потолок. Стойки шасси пришлось делать очень высокими, чтобы придать самолету больший угол атаки и позволить ему подниматься в воздух после разбега по взлетно-посадочной полосе нормальной длины. В результате эта неуклюжая машины с непрочным шасси несла очень большие потери, так как не могла подниматься высоко, выходя из зоны досягаемости немецких зенитных орудий.

Политика Тренчарда состояла в том, чтобы убедить всех и вся в решающей роли бомбардировок в современной войне, поэтому высокопоставленные авиационные чины вынуждены были рисовать бомбардировочные силы неприятеля такими же жуткими красками. Все это привело к тому, что, по сделанным в декабре 1938 года официальным оценкам, в первые три недели войны в Великобритании из 14 миллионов жилых домов будет уничтожено полностью около 465 тысяч, а частично разрушено — свыше 5 миллионов. Имперский комитет безопасности в 1937 году, оценивая размеры компенсационных выплат пострадавшим, начал с цифры 1 800 000 пострадавших в первые восемь недель, из которых не меньше трети убитыми. Цифры, принятые британским кабинетом министров в октябре 1938 года, оценивали уничтожение в течение первых трех недель войны 5 процентов всего государственного состояния общей стоимостью 550 миллионов фунтов. Подобные предсказания придавали весомости лживым аргументам сторонников умиротворения Германии и позволяли Гитлеру действовать безнаказанно.

Геринг добился того, чтобы его только что созданные «Люфтваффе» стали независимым родом войск, однако немецкой авиации была отведена узкая и строго определенная роль. Военно-воздушные силы должны были стать чем-то вроде дальнобойной артиллерии, обеспечивающей поддержку сухопутных войск в коротких стремительных войнах, которые только и могла вынести очень чувствительная экономика Германии.

Один дотошный американский историк, цитируя немецкие источники, обвиняет экономику Германии в отсутствии стратегического бомбардировщика. Мировой экономический кризис, начавшийся в 1929 году в Соединенных Штатах, больно ударил по Германии. Даже после того, как в середине 30-х экономика страны начала поправляться, нехватка валютных средств оставалась очень острой. Все импортируемое сырье строго распределялось, и приоритет, разумеется, получала армия. Так что ресурсов, необходимых для строительства мощного бомбардировочного флота, никогда не было; туманными были и перспективы обеспечить подобный флот горючим.

Однако прежде чем безоговорочно согласиться с этим утверждением, неплохо было бы вспомнить, что по власти, сосредоточенной у него в руках, Геринг в нацистской Германии стоял на втором месте после самого Гитлера, и экономика полностью подчинялась ему. Если бы влияние Геринга и организаторские способности и энергия Мильха были направлены на создание стратегических бомбардировочных сил, можно ли сомневаться, что результат был бы достигнут, какими бы ни были его последствия для германской экономики? Факт остается фактом: работы по созданию стратегического бомбардировщика были остановлены потому, что он не был нужен никому из военно-политической верхушки Германии.

Но дела не всегда обстояли именно так. В 1933 году, когда появились сведения, что Сталин строит заводы в глубине территории СССР, министерство авиации Германии начало работы по созданию «Уральского бомбардировщика». Руководителем проекта был подполковник Вильгельм Виммер, глава авиационно-технического ведомства, и он пользовался поддержкой генерал-майора Вальтера Вевера, бывшего офицера сухопутной армии, ставшего начальником штаба «Люфтваффе». Эти двое поручили создание двух проектов четырехмоторных самолетов фирмам «Дорнье» и «Юнкерс». Через два года Виммер уже смог показать министру обороны (генералу фон Бломбергу) деревянный макет «Юнкерса» и на вопрос, когда самолет будет готов к боевому применению, ответил: «Через четыре-пять лет». «Что ж, это будет достаточно скоро», — сказал Бломберг.

Однако генералу Веверу не было суждено прожить так долго. Подобно большинству бывших старших армейских офицеров, он прошел курс летной подготовки, и теперь, находясь на высоком посту, использовал в личных целях скоростной самолет «Хейнкель» Хе-70 «Блиц». Вевера подвела нетерпеливость. Прождав слишком долго своего механика, Вевер, как только он появился, раздраженно приказал ему подниматься в самолет и последовал за ним, забыв, что не произвел предполетный осмотр. Самолет разбился из-за того, что у него заклинило элероны, и Вевер погиб. В 1936 году его пост занял генерал-майор «Улыбающийся Альберт» Кессельринг. Одновременно с этим по личному распоряжению Гитлера Виммер был переведен на другую работу, а руководителем технического ведомства стал полковник Эрнст Удет.

Стратегический бомбардировщик лишился всех своих сторонников. Удет не обладал качествами, требующимися для его новой должности, и не хотел ее занимать, но слово Гитлера было законом. В довершение ко всему чиновники министерства авиации начали организационные преобразования в результате которых техническое ведомство оказалось разделенным на тринадцать отдельных ведомств, к которым они добавили девять служб снабжения и управление всеми испытательными полигонами. Удет попытался было установить контакт с таким великим множеством своих подчиненных и попытался разобраться в сложных технических вопросах, выходящих за рамки его понимания, но скоро сдался. Большую часть времени на своем новом посту он проводил, предаваясь воспоминаниям со старыми боевыми друзьями. Подчиненным иногда приходилось по нескольку месяцев ждать его решений, в том числе и по поводу создания «Уральского бомбардировщика». 29 апреля 1937 года, через десять месяцев после гибели Вевера, Удет издал распоряжение о прекращении работ по созданию стратегического бомбардировщика. Кессельринг и Мильх убедили его, что это будет пустой тратой средств.

Королевские ВВС искусно помогали немцам отказаться от строительства стратегического бомбардировщика. Во время официального визита в Великобританию в конце 1937 года Удет имел личную встречу с сэром Виктором Годдардом, главой европейской разведки Королевских ВВС и ярым сторонником стратегического бомбардировщика. Позднее Годдард вспоминал, что Удет признался ему, что «промышленность и коллеги из министерства авиации подталкивают его к идее создания стратегического бомбардировщика, но сам он настроен решительно против… Он даже начал перечислять недостатки тяжелой машины: низкая маневренность, трудности в управлении, частые отказы двигателей. Он находил все новые и новые причины, а я с готовностью ему поддакивал…»

Когда вышло решение о прекращении работ по созданию «Уральского бомбардировщика», первые прототипы уже были выкачены из ангаров. Оба самолета получились весьма неуклюжими на вид, и их энерговооруженность оставляла желать лучшего. «Дорнье» передала свой экспериментальный образец армии, и он использовался для транспортировки войск, но «Юнкерс» проявила настойчивость и построила 40-местный транспортный самолет, «Юнкерс» Ю-90. Позднее, во время войны улучшенная модификация этого самолета Ю-290 совершала регулярные перелеты между Одессой и японскими аэродромами в Китае, доставляя туда радиолокационные установки и реактивные двигатели и возвращаясь с каучуком и «экзотическими металлами». Еще более крупный самолет был оснащен шестью радиальными двигателями «БМВ». Вылетев из Монмарсана во Франции, этот самолет, не долетев всего 12 миль до Нью-Йорка, благополучно вернулся на базу.

Германская авиационная промышленность была знакома с самолетами, способными совершать дальние перелеты. Перед войной авиалайнер «Фокке-Вульф Кондор» установил мировой рекорд, пролетев без посадки от Берлина до Нью-Йорка. (Эти самолеты впоследствии оказали неоценимую помощь в проведении разведки над Атлантикой.) Странно, но единственным четырехмоторным бомбардировщиком, на котором настояло германское министерство авиации, был «Хейнкель» Хе-177. Заказ на его разработку поступил всего через несколько дней после прекращения работ по созданию «Уральского бомбардировщика». «Хейнкель» имел очень сложную конструкцию: установленные попарно двигатели вращали одну ось. Это создавало многочисленные технические проблемы, и неудача, постигшая Хе-177, ознаменовала окончательную смерть германской программы строительства стратегического бомбардировщика[276].

Люди, подобные Герингу и Удету, испытывавшие ностальгию по непритязательным самолетам дней их молодости, согласились с отведенной «Люфтваффе» ролью ограничиваться поддержкой сухопутных сражений. Они не желали забивать себе голову такими проблемами, как всепогодные полеты, навигационное оборудование дальнего действия, ночные перехватчики и прицелы, необходимые для прицельного бомбометания с большой высоты.

Основой авиационной поддержки сухопутных войск является пикирующий бомбардировщик, однако изобрели его не «Люфтваффе». Считается, что бомбометание из пикирования впервые осуществил в 1917 году летчик 84-й эскадрильи Королевского авиационного корпуса лейтенант Гарри Браун. После войны Королевские ВВС провели несколько испытаний, но в конце концов отказались от этой тактики.

Целенаправленное применение пикирующих бомбардировщиков берет начало в 1928 году, когда летчики американской морской пехоты бросали бомбы со своих самолетов «Кертисс» ОС-1 (модифицированный вариант двухместного истребителя Ф8С-1). Фирма «Кертисс» назвала вторую модификацию своего самолета «Хеллдайвер» («ныряющий в ад»), и это название закрепилось за новым классом самолетов[277].

Эрнсту Удету, любившему все показное, пикирующий бомбардировщик пришелся по вкусу. Установив на моноплане с верхним расположением крыла «Фокке-Вульф» ФВ-56 импровизированное крепление для подвески бомб, он устроил показательные бомбометания с использованием бетонных болванок на аэродроме в Бремене. Один английский летчик рассказывал:

Пикирующие бомбардировщики «Ю-87» показали то, чего стоят, в Испании. «Юнкерс» бросал 500-килограммовую бомбу с точностью, достаточной для поражения небольшого объекта — моста или штаба. В то же время эти машины были дешевыми в производстве, и их было не жалко: небольшой самолет с экипажем, состоящим всего из двух человек, и неприхотливым надежным двигателем. Неубирающиеся шасси и толстые ломаные крылья делали «Юнкерс» очень прочным, и хотя с виду он выглядел достаточно грубовато, летать на нем было одно удовольствие, и он великолепно справлялся с задачей, для выполнения которой был предназначен.

Еще пионеры авиации, начиная с Отто Лилиенталя, знали, что моноплан неминуемо станет основным видом будущих самолетов. Самые первые летательные аппараты тяжелее воздуха с крыльями, соединенными многочисленными расчалками, похожие на воздушных змеев, были такими потому, что подобная конструкция прочна и дешева в изготовлении. В 1912 году высшие руководители французской и английской армий сделали все, чтобы помешать прогрессу, и запретили использование монопланов в военных целях; вследствие этого во время Первой мировой войны только немцы сделали серьезные шаги в области прикладной аэродинамики. Хотя самый знаменитый моноплан той войны — укрепленный проволочными расчалками «Фоккер Айндекер» — являлся не чем иным, как немецкой версией моноплана Блерио, истребитель «Фоккер» Д-VIII, моноплан с верхним расположением крыла, закрепленного распорками, продемонстрировал, что готовит будущее. Не отставала и команда конструкторов под руководством профессора Уго Юнкерса, создавшего первый в мире цельнометаллический моноплан с нижним расположением крыла — конфигурацию, используемую до сих пор. «Юнкерс» Ю-1 впервые поднялся в воздух в декабре 1915 года. Всего было построено около 200 машин, и один из этих самолетов летал в Испании еще в 1956 году.

Немцы были нацией, мечтающей о небе. Опутанные условиями Версальского договора, они обнаружили, что планер может преподать хорошие уроки как летчику, так и конструктору, и свыше 15 тысяч немцев получили удостоверения на управление планером — гораздо больше, чем вся остальная Европа вместе взятая. Аэродинамика планера не оставляла сомнений в превосходстве моноплана. Для летательных аппаратов с движителем немцы также предпочитали монопланы. В 1922 году, когда 60 процентов немецких самолетов были монопланами, в Англии монопланы составляли лишь 6 процентов от общего числа машин, во Франции — 9, а в Америке — 27 процентов.

К 1927 году, когда уже 62 процента немецких самолетов были монопланами, политика руководства британской авиацией практически не изменилась: только 13 процентов английских самолетов были монопланами. Франция прозрела, и уже 36 процентов французских самолетов были монопланами. В Соединенных Штатах — вероятно, по той причине, что флот считал бипланы более подходящими для авианосцев — удельное количество монопланов сократилось до 21 процента. Даже в 1934 году единственными монопланами в Королевских ВВС оставались малочисленные специальные самолеты и учебные амфибии; все остальные воздушные машины были бипланами.

Королевские ВВС серьезно задумались о современном моноплане с нижним расположением крыла лишь после того, как компания «Фейри» попробовала установить американский двигатель «Кертисс» Д-12 на биплане «Фейри Фокс». Воодушевленные приростом в скорости, достигнутым в результате применения рядного двигателя, конструкторы «Роллс-Ройса» немедленно разработали такой же: «Кестрел». В 1933 году специалисты «Роллс-Ройса» уговорили установить «Кестрел» на изящный моноплан «Хейнкель» Хе-70. Ко всеобщему удивлению, этот большой шестиместный самолет оказался более скоростным, чем состоящий на вооружении Королевских ВВС в то время истребитель «Супер Фьюри». «Меньше чем за год министерство авиации составило первые требования на создание истребителя-моноплана с убирающимся шасси, и дорога «Харрикейну» и «Спитфайру» была открыта».

Разумеется, волшебное превращение привлекло внимание и немцев. «Мессершмитт», дожидаясь создания нового двигателя, установил на свой новый истребитель Me-109 «Кестрел». «Роллc-Ройс», не получив от правительства ни пенни, усовершенствовал «Кестрел», в результате чего получился «Мерлин». Вначале этот двигатель был установлен на «Харрикейне», первом моноплане в длинном ряду истребителей-бипланов компании «Хокер». Когда был готов более сложный «Спитфайр», на него был также установлен «Мерлин». Возможно, не будет преувеличением сказать, что англ о-германский гибрид, «Хейнкель» с двигателем «Кестрел», вдохновил и «Мессершмитт-109», и «Спитфайр» с установленным на нем «Мерлином», которому пришлось противостоять ему в военном небе.

Соединенные Штаты так и не смогли в предвоенные годы создать самолет, равный по качеству «Спитфайру» и «Мессершмитту». После Великой депрессии американская авиастроительная промышленность пребывала в плачевном состоянии. В 1938 году фирма «Пратт энд Уитни» находилась на грани банкротства, и ее спасли только заказы французского правительства. В это время во всей американской авиапромышленности работало лишь 36 тысяч сотрудников, меньше, чем в трикотажной отрасли.

«Спитфайр» и Me-109 ознаменовали собой разительную перемену в конструкции истребителя. Из большого просторного и маневренного биплана со стойками, расчалками, неубирающимся шасси и открытой кабиной он превратился в высокоскоростной, одетый в металл моноплан. Шасси стало убираться в крылья, вследствие чего самолет получил возможность быстро подниматься на недостижимые прежде высоты, а летчики, вынужденные привыкнуть к стесненным условиям новых кабин, стали связываться между собой посредством радио.

Летом 1940 года на одноместном истребителе «Мессершмитт» был установлен двигатель «Даймлер-Бенц». Машины, воевавшие в небе Испании, уступили место новой модификации Ме-109Е, или «Эмилю». Этот самолет был во многих отношениях похож на состоявшего на вооружении Королевских ВВС «Супермарин Спитфайр II» фирмы «Виккерс». Соперники были достойны друг друга. Проведенные после войны испытания установили, что «Спитфайр» обладал большей скоростью на низких высотах, но на больших высотах уступал Me-109. Скороподъемность у «Спитфайра» также была чуть хуже. «Маневренность обоих самолетов оказалась практически одинаковой; быть может, у «Спитфайра» она была чуть лучше, но часто решающим фактором было мастерство летчика».

Поскольку очень немногие пилоты доводили свои самолеты до критических нагрузок, минимальный радиус имеющих большое значение в воздушном бою горизонтальных разворотов определялся не столько техническими характеристиками истребителя, сколько личными качествами летчика. Один из летчиков так описывает выполнение маневра при критических нагрузках:

Теоретики склонны уделять слишком много внимания способности самолета выполнять горизонтальные развороты. Асы считали иначе. Подполковник Адольф Галланд жаловался, что верховное командование «Люфтваффе» упрямо продолжало настаивать на том, что «горизонтальная маневренность истребителя является решающим фактором воздушного боя… Они не могли или не хотели видеть, что для современного истребителя горизонтальный разворот с небольшим радиусом как метод воздушного боя является исключением».

Вице-маршал авиации Дж. Э. Джонсон, ас Королевских ВВС, согласен с ним: «Такие развороты были скорее оборонительной, чем наступательной тактикой; не они приносили победу в воздушном бою». Учитывая схожие тактико-технические характеристики «Спитфайра» и Me-109, необходимо не упускать из виду то, что немцы во время Битвы за Британию использовали горючее с октановым числом 87, в то время как Королевские ВВС после внесения поправок в американский Закон о нейтралитете получали из Соединенных Штатов превосходный бензин с октановым числом 100. Это позволило значительно улучшить показатели двигателя «Мерлин», в особенности сказавшиеся на скороподъемности «Спитфайров». Их скорость также возросла. В «Люфтваффе» только небольшое число разведывательных самолетов пользовалось преимуществами высокооктанового топлива до того, как в конце 1940 года не появился Ме-109Ф.

«Спитфайры» и «Харрикейны» были вооружены каждый восемью пулеметами, по четыре в крыле. Этим они уступали «Эмилю», вооруженному двумя пулеметами и двумя пушками. Пулемет по наносимым им повреждениям не шел ни в какое сравнение с пушкой, снаряды которой имели большую дальность поражения и взрывались при попадании. Пуля, выпущенная из пулемета, если только не поражала летчика или важный механизм, просто пробивала в обшивке самолета маленькую дырку. Королевские ВВС пытались подготовить к летним сражениям вооруженные пушками «Спитфайры», но это им не удалось.

Английские историки часто изображают «Эмиль» как истребитель, значительно уступающий «Спитфайру» по всем показателям. Этим они допускают несправедливость по отношению к английским летчикам. В одном недавно вышедшем историческом труде утверждается, что основным недостатком «Мессершмитта» была недостаточная продолжительность полета, так как его бензобаки вмещали только 88 галлонов топлива. Бензобак «Спитфайра II» вмещал всего 85 галлонов.

Немецкие пилоты любили свои машины. Один из них говорил: «Мне кажется, если судить по содержанию «Летного наставления», управление «Спитфайром» в полете требовало всего внимания летчика. В этом отношении Me-109 гораздо проще».

В 1940 году число «Хокер Харрикейнов», стоявших на вооружении Королевских ВВС, значительно превышало число «Спитфайров». Для того чтобы ускорить темпы производства/ специалисты фирмы «Хокер» использовали часто компоненты своих истребителей-бипланов. Конструкция «Харрикейна» была значительно проще, чем «Спитфайра», и он уступал по боевым качествам «Эмилю», но «Харрикейны» были неприхотливыми. Техники и механики Королевских ВВС были знакомы с их устройством, и полученные в боях повреждения часто исправлялись прямо в мастерских эскадрилий, без отправки самолетов на завод. Темпы производства «Харрикейнов» были гораздо выше, чем темпы производства «Спитфайров». К началу войны было изготовлено 299 «Спитфайров» с общими трудозатратами 24 миллиона человеко-часов, в то время как на производство 578 «Харрикейнов» было затрачено только 20 миллионов человеко-часов. Небольшое количество имевшихся в строю «Спитфайров» обусловливало то, что эти самолеты практически не использовались за пределами Англии. Заморские части Королевских ВВС не получили ни одной такой машины, и даже Британским экспедиционным силам во Франции приходилось действовать без прикрытия «Спитфайров».

Летом 1939 года, когда война уже была более или менее неизбежна, Геринг решил поразить Гитлера своими достижениями и устроил для фюрера демонстрацию авиационных достижений в исследовательском центре в Рехлине. «Хейнкель» Хе-176 с реактивным-ускорителем показал феноменальную скороподъемность. «Хейнкель» Хе-178, первый в мире реактивный самолет, также принимал участие в показательных полетах. На Гитлера увиденное произвело сильное впечатление, но ему не раскрыли, что от этих опытных образцов еще очень далеко до промышленного производства, в результате чего демонстрация еще больше убедила нацистского вождя, что вооруженные силы Германии непобедимы.

По иронии судьбы, реактивные самолеты произвели большее впечатление на Гитлера, чем на руководство «Люфтваффе», не желавшее тратить силы и средства на разработку новых волшебных самолетов. Мильх не координировал и не поощрял долгосрочные разработки, и министерство авиации, во главе которого он стоял, пользовалось печальной известностью своими бюрократическими проволочками и отсутствием четкого курса. Геринг мало того что ничего не делал, но и еще имел наглость жаловаться по поводу собственной некомпетентности: «Какие же шарлатаны наши фокусники в сравнении с теми, кто организовал эту демонстрацию! Мы все до сих пор ждем от них показанных трюков — прямо у нас на глазах и, что хуже, на глазах у фюрера».

Глава 19

Не заняв в 1933 году пост президента, Гитлер уклонился от президентской клятвы выполнять конституцию. Вместо этого он изобрел для себя должность фюрера, оставив пост президента Рейха свободным. В 1939 году он воспользовался этим трюком, чтобы нарушить конституцию, требовавшую одобрения рейхстага для объявления войны.

Ялмар Шахт (министр экономики и президент Рейхсбанка) заявил, что он направляется в ставку верховного командования, чтобы напомнить Вальтеру фон Браухичу, главнокомандующему сухопутными силами, и генералу Францу Гальдеру, начальнику штаба, о данной ими клятве соблюдать конституцию. Браухич ответил, что если Шахт появится в ставке, он его немедленно арестует.

1 сентября германская армия вторглась в Польшу. План вторжения был разработан при самом активном участии генерала Эриха фон Манштейна, 52-летнего командира дивизии, бывшего, по убеждению многих, самым выдающимся полководцем Второй мировой войны в армиях обеих противоборствующих сторон. Однако составленный им план не отличался никакими новшествами, и его успех определялся исключительно быстрой и эффективной мобилизацией, решившей в пользу Германии исход войны 1870 года. Германские войска были сосредоточены на железнодорожных узлах, как и в предыдущую войну, и основным направлением наступления был юг, где имелась более развитая сеть железных дорог. Задачей наступавших частей было стремительное пересечение границы, захват крупных железнодорожных узлов на территории Польши и препятствие мобилизации польской армии.

Хотя две немецкие танковые группы должны были наносить удар там, где никаких железных дорог не было, большая часть бронетехники была рассредоточена по всему фронту. Так или иначе, 90 процентов немецкой армии передвигались на конной тяге, и это необходимо было учитывать при составлении плана. Впоследствии проблеме подков было уделено гораздо больше внимания, чем чему бы то ни было еще.

Быстрым и легким победам в традиционных маневрах охвата и окружения немцы обязаны масштабам операций и помощи авиации. Именно «Люфтваффе» не позволили Польше отмобилизовать армию. Во вторжении принимало участие огромное количество немецких самолетов, и их основной целью были польские аэродромы. Массированные бомбовые удары наносились по мостам, железнодорожным и шоссейным узлам, при этом никто не заботился о возможных жертвах среди мирного населения. Некоторые польские авиационные части успели рассредоточиться по полевым аэродромам, но, несмотря на отвагу летчиков, поражение было предрешено возникшими трудностями с обслуживанием и снабжением.

Когда через три недели кампания приближалась к финалу, «Люфтваффе» устроили массированную бомбардировку Варшавы. Хотя германская пропаганда утверждала, что удары наносились исключительно по военным объектам, в действительности тридцать транспортных самолетов Ю-52, пролетая над городом, через грузовые люки разбрасывали зажигательные бомбы. Дым от возникших пожаров поднимался на высоту 18 000 футов, и ночами зарево от горящего города было видно за много миль. Утверждению о том, что «Люфтваффе» подчинялись законам войны, нисколько не помог снятый нацистами документальный фильм «Крещение огнем», показывавший разрушение города с высоты птичьего полета. После войны генерал Кессельринг, командующий «Люфтваффе», был обвинен в военных преступлениях за эту умышленную и не имевшую практических целей бомбардировку.

Огромные германские клещи сомкнулись южнее Брест-Литовска, окружив польскую армию. Борьба еще продолжалась, но ее исход был предрешен. Польша рухнула среди такого хаоса, что не осталось даже правительства, чтобы подписать соглашение о перемирии. Следом за германской армией шли части СС. Их задачей было систематическое уничтожение польского среднего класса. Учителя, врачи, чиновники местных органов власти убивались тысячами. Красная армия захватила восточную половину Польши, и советская тайная полиция стала заниматься тем же и приблизительно по таким же причинам. Польша была сожжена живьем.

Германская сухопутная армия была удовлетворена поддержкой, оказанной «Люфтваффе», и не скрывала этого. Не столько танки, сколько самолеты определили лицо этой кампании, и быстрая капитуляция Польши убедила немецких генералов в том, что надобности в стратегическом бомбардировщике нет. «Люфтваффе» были полны решимости стать самым преданным и любимым фюрером видом вооруженных сил.

Интеграция государства, вооруженных сил и промышленности давала бесчисленные преимущества. Еще во время войны в Польше «Люфтваффе» пришли к выводу, что быстрый ремонт на месте квалифицированными специалистами дешевле поставки новой техники. Немецкие авиастроительные заводы направили на передовую особые Werkstattszuge («поезда с мастерскими»). Эти «поезда» состояли из грузовиков, в которых были устроены мобильные мастерские с самым разнообразным оборудованием: токарными станками, сварочными аппаратами и тому подобным, обслуживаемым опытными рабочими.

Еще на уровне разработки немецкие конструкторы уделяли особое внимание возможности обслуживания и ремонта новой техники. Поддержание оптимального количества летчиков-истребителей позволяло авиационным частям максимально полно использовать поступающую с авиационных заводов технику.

К моменту вступления Великобритании в войну Берлин уже был под прицелом бомбардировщиков. В пятницу, 1 сентября 1939 года польские бомбардировщики получили приказ нанести удар по столице Германии, однако, согласно дневнику одного весьма известного жителя Берлина, не добились сколько-нибудь значительных результатов:

«Бленхейму» не удалось связаться с командованием по радио, поэтому налет был отложен до следующего дня, когда 15 «Бленхеймов» поднялись в воздух. Это был первый бомбовый удар, нанесенный Королевскими ВВС в войну. В условиях низкой облачности некоторые самолеты не смогли обнаружить корабли противника и сбросили бомбы в море. Однако группе бомбардировщиков удалось атаковать немецкие корабли: один из них рухнул на легкий крейсер «Эмден», другой добился прямого попадания в карманный линкор «Адмирал Шеер», но бомба — ее взрыватель был установлен на 7-секундную задержку — отскочила от бронеплиты и лишь потом взорвалась. Следом за «Бленхеймами» были отправлены шесть бомбардировщиков «Хендли-Пейдж Хэмпден», но уже в полете они получили приказ возвращаться, так как английское. командование испугалось, что бомбардировщики по ошибке нанесут удар по Гельголанду, в результате чего будут жертвы среди мирного населения. Четырнадцать самолетов «Виккерс Веллингтон», несмотря на плохие погодные условия, совершили налет на шлюз Брунсбюттель на Кильском канале. Были сбиты два «Веллингтона». Проблемы навигации даже днем были продемонстрированы тем фактом, что две бомбы упали на нейтральный датский город Эсбьорг в 110 милях к северу от Брунсбюттеля, в результате чего погибли два человека.

Эти операции, повлекшие большие потери, не дали сколько-нибудь значительных результатов, если не считать пропаганды. Однако дневные бомбардировочные налеты были основной тактикой Королевских ВВС, и в течение следующих недель было совершено еще несколько подобных атак. Немцы ответили, нанеся удары по военно-морским базам в Шотландии. Обе стороны принимали строжайшие меры, чтобы избежать жертв среди мирного населения.

Практически никто в Великобритании не знал и даже не подозревал, что подразделения Королевских ВВС, наносившие удары по немецким судостроительным верфям, заблаговременно обнаруживались-радиолокационными станциями. К ноябрю 1939 года оправданий неведению больше не оставалось. Профессор Р. В. Джонс из Центра научно-технической разведки вспоминал:

«Фред Уинтерботем, войдя ко мне в кабинет, бросил на стол небольшой пакет и сказал: «Вот тебе подарок!» Я спросил у него, в чем дело, и Фред ответил, что это пришло от нашего военно-морского атташе в Осло. Вначале атташе получил письмо, опущенное непосредственно в почтовый ящик, в котором говорилось, что если англичане хотят узнать о новых немецких научно-технических разработках, необходимо начать выпуск новостей по радио вместо обычной фразы словами «Hello, hier ist London…»

Поступивший пакет содержал то, что, по мнению большинства историков, является самыми поразительными разведданными, добытыми в войну: перечень секретных немецких научных разработок, получивший название «Донесение из Осло». Этот перечень поступил от немецкого ученого-антифашиста, попавшего затем в концлагерь Заксенхаузен, но выжившего и умершего в 1980 году. Его личность до сих пор не открыта. В восьмом разделе донесения говорилось:

Далее в донесении подробно описывалось устройство радиолокационной установки, но пользы от этого не было никакой. Чиновники Уайтхолла, среди которых почти никто не мог разобраться в научных терминах, отмахнулись от этого донесения, сочтя его состряпанной немцами дезинформацией. Они не могли поверить, что немецкие ученые смогли создать радиолокационное устройство, равное по возможностям, а то и превосходящее то, что сделали англичане. Отчасти благодаря нашей гениальной способности к самовосхвалению до сих пор большинство англичан пребывает в этом заблуждении.

После боя у устья реки Ла-Платы в 1939 году английский специалист по радиолокации отправился в южноамериканский порт Монтевидео, чтобы изучить странную на вид антенну, установленную на немецком линкоре «Адмирал граф Шпее». Он взобрался на легший на дно на мелководье корабль, и его доклад подтвердил, что на «Адмирале Шпее» действительно был установлен радар, действующий на волне длиной 80 сантиметров. Однако «докладу было суждено еще полтора года пролежать на полке, и в течение этого времени чиновники Уайтхолла спорили, есть ли у немцев радар».

В 1940 году служба радиоперехвата Королевских ВВС перехватила разговор немецкого летчика-истребителя с наземной радиолокационной станцией «Фрея», помогавшей ему найти его цель — английский бомбардировщик. В январе 1940 года немецкая радиолокационная станция была обнаружена и сфотографирована с воздуха. И тем не менее 24 февраля 1941 года — практически спустя полтора года после начала войны — состоялось заседание коллегии министерства авиации с единственным пунктом в повестке дня: «Обсуждение возможности существования радара в германской армии». Приблизительно в это время Деррик Гаррард, «ученая голова», дожидаясь, пока спецслужбы проверят его и позволят присоединиться к профессору Джонсу из Службы научно-технической разведки, разъезжал по южному побережью Англии с коротковолновым приемником. Гаррард был задержан по подозрению в шпионаже, но перед этим он успел засечь передачи немецкой радиолокационной станции «Фрея», расположенной во Франции, и даже сделал грубые прикидки относительно ее местонахождения. Нанеся эти линии на карту, профессор Джонс понял, что Гаррард засек станцию артиллерийской наводки, используемую для борьбы с английским судоходством в проливе Ла-Манш. В районе, указанном Гаррардом, в результате авиаразведки была сфотографирована большая антенна. Вот свидетельство самого Джонса: «Когда заседание началось, я дал высказаться сомневающимся в существовании немецкого радара, а затем показал фотографии и данные перехвата Геррарда». С этого дня немецкий радар официально начал существовать. Перед англичанами встала задача выяснить, как он работает и как с ним бороться.

Одним из сюрпризов кампании в Норвегии — и предвестником того, что затем произошло на Тихом океане — было потопление крейсера водоизмещением 6000 тонн в результате великолепно осуществленной атаки 16 пикирующих бомбардировщиков, действовавших на расстоянии 300 миль от базы на предельной дальности. Каждый самолет нес по одной 500-фунтовой бомбе, и англичане добились трех прямых попаданий. Крейсер, получивший до этого повреждения и стоявший у дамбы, лег на борт и затонул.

Наверное, самое удивительное состояло в том, что это были немецкий крейсер «Кенигсберг» и пикирующие бомбардировщики Королевского военно-морского флота «Блекберн Скуа», вылетевшие с базы на Оркнейских островах. «Скуа» разрабатывались как морские истребители и пикирующие бомбардировщики, однако в первом своем качестве они смотрелись неважно. Немецкий крейсер пал первой жертвой воздушного налета.

Во время мрачной норвежской кампании морская авиация Великобритании одержала и другие победы. «Скуа», взлетавшие с борта авианосца «Арк-Ройял», поддерживали англофранцузские сухопутные части, и за время боев они сбили девять бомбардировщиков «Хейнкель» и два новых бомбардировщика «Люфтваффе» «Юнкерс-88». Именно в этих сражениях родился первый ас английской морской авиации лейтенант У. П. Люси, погибший в воздушном бою.

У берегов Норвегии также действовали английские авианосцы «Глориес» и «Фьюриес», доставившие английские истребители, которые взлетали с норвежских аэродромов. В последние часы эвакуации английских войск было решено перевозить истребители на авианосцах. Бипланы «Гладиаторы» могли без труда совершить посадку на палубу авианосца, но командир 46-й эскадрильи Кеннет «Бинг» Кросс получил приказ уничтожить свои «Харрикейны». Однако пилоты «Харрикейнов», не имевшие опыта посадки на авианосцы, пошли на отчаянный шаг и, несмотря на высокую посадочную скорость своих истребителей, решили попытаться посадить их на авианосец. Эти сухопутные самолеты не имели посадочных крюков, но невозможное было достигнуто за счет того, что авианосец шел против ветра в 40 узлов, в хвосте каждого истребителя был уложен мешок с песком весом в 14 фунтов, и колеса шасси были приспущены, чтобы облегчить торможение. В довершение ко всему посадка происходила ночью; седьмой и последний «Харрикейн» подлетел к авианосцу в 3 часа утра.

Основываясь на результатах радиоперехватов и воздушной разведки, немцы отправили отряд кораблей — линкоры «Шарнхорст» и «Гнейзенау», тяжелый крейсер «Адмирал Хиппер» и шесть вспомогательных кораблей — на поиски конвоев, принимавших участие в эвакуации союзных войск из Норвегии. В Блетчли-Парке были засечены радиопереговоры этих кораблей. Оперативный разведывательный центр адмиралтейства был предупрежден, что «несколько неприятельских кораблей, их число и класс неизвестен, движутся с Балтики через Скагеррак» и надо опасаться возможных- активных действий. Это донесение было отложено в сторону, и английские корабли, находящиеся в море, не получили никаких предостережений.

Самым уязвимым был «Глориес». Его командир, специалист по противолодочной борьбе, не имел опыта авиационных операций и не верил в них. По описанию знавших его, очень тщеславный человек, не желавший признать свое невежество в вопросах использования авиации, он в самый разгар Норвежской кампании списал на берег командира авиационного соединения своего корабля и предал его суду военного трибунала по обвинению в трусости. Команда авианосца, вернувшегося из длительного похода в Средиземное море, уже давно не отпускалась в увольнение. Боевой дух моряков был очень низким; по словам одного очевидца, «пахло бунтом». Несмотря на отсутствие на «Глориес» радара, не были выставлены наблюдатели, и один летчик, видевший авианосец за шестнадцать часов до гибели, сказал: «Они даже не могли выслать авиационные дозоры; верхняя палуба была заставлена «Харрикейнами»[278].

Немецкий отряд уже успел потопить танкер и пустой пассажирский транспорт, следовавший за воинскими частями. Наконец молодой мичман, несший вахту на фок-мачте «Шарнхорста», заметил в 28 милях от судна «Глориес». К тому времени немецкий радар «Зеетакт» уже дал более точное расстояние до цели, чем оптические дальномеры, к тому же его действие, разумеется, не зависело ни от тумана, ни от темноты. Немецкий линкор открыл огонь с расстояния в 28 000 ярдов, и «Глориес» получил попадания. На авианосце вспыхнул пожар, он перевернулся и затонул, унеся с собой на дно почти всю команду и две эскадрильи закаленных в боях летчиков. Большинство шлюпок английского корабля было повреждено артиллерийским огнем, многие из уцелевших опрокинулись на большой волне. В письме домой командир эскадрильи «Бинг» Кросс писал: «Мимо нашего плота проходил немецкий корабль. Он заметил нас, но, не снижая скорости, пошел дальше. Тогда я проникся ко всем немцам лютой ненавистью». На этом плоту было 29 человек, из которых к тому времени, как его подобрали через три ночи и два дня в штормовом море, в живых осталось только семеро, и из них еще двое умерли потом. Всего из экипажа в 1400 моряков в живых осталось 39 человек.

Во время этого боя два английских эсминца «Акаста» и «Ардент», бывшие единственным сопровождением авианосца, поставили дымовую завесу и попытались нанести по немецким кораблям торпедный удар, но были оба потоплены. И все же одна из торпед «Акасты», выпущенная, когда эсминец уже корчился в предсмертных судорогах, попала в «Шарнхорст», выведя из строя два машинных отсека из трех. В результате этого немецкому отряду пришлось ковылять назад в Тронхейм со скоростью 20 узлов. Из экипажей обоих английских эсминцев в живых осталось только три человека, однако их доблестный поступок, несомненно, спас многочисленные конвои, к которым так близко подошли немецкие корабли.

Потеря «Глориес» побудила адмиралтейство нанести по «Шарнхорсту», стоявшему на якоре в Тронхейме, авиационный удар возмездия. Для выполнения этой задачи был выбран авианосец «Арк-Ройял». Вместо того чтобы предоставить морским летчикам самим выбирать способ атаки, высшее командование флота приказало использовать пикирующие бомбардировщики «Скуа», а не торпедоносцы «Содфиш», что обрекло операцию на полную неудачу. 500-фунтовые бомбы не могли пробить палубную броню линкора, толщиной достигавшую местами 105 миллиметров. (Потопленный пикирующими бомбардировщиками 10 апреля «Кенигсберг» был легким крейсером, у которого толщина бронепалубы не превышала 20 миллиметров.)

Тронхейм расположен на берегу узкого фиорда, врезающегося на 50 миль в глубь побережья. Ровно в полночь в ночь с 12 на 13 июня 15 «Скуа», взлетев с «Арк-Ройяла», начали долгое путешествие в глубь материка, но немецкие наблюдатели заметили английские бомбардировщики еще тогда, когда им оставалось лететь до цели 20 минут. На таких северных широтах в июне темноты почти не бывает, а немцы всегда защищали имеющие большую ценность объекты умело расположенными зенитными батареями. Погода была совершенно безоблачная. «Скуа», устремившиеся вниз в атаку с высоты 11500 футов, встретили на своем пути заслон истребителей «Мессершмиттов». Хотя английские бомбардировщики заходили на цель поочередно с различных направлений, восемь «Скуа» были сбиты, а немецкие корабли не понесли сколько-нибудь значительного урона.

Проведенная операция явилась еще одним свидетельством неспособности чиновников адмиралтейства понять роль авиации — в разведке, обороне и нападении. После потери «Глориес» адмирал сэр Чарльз Форбс, главнокомандующий флотом метрополии, недовольно заметил, что, хотя «Люфтваффе» совершают регулярные частые налеты на базу флота в Скапа-Флоу, «мы, как правило, узнаем о местонахождении основных сил противника только тогда, когда он топит один или несколько наших кораблей».

Нет летчика отважнее и искуснее того, который летает над морем, поднимаясь с палубы авианосца, но бипланы «Скуа» и «Гладиаторы» не шли ни в какое сравнение с современными истребителями вроде «Мессершмитта». Даже когда в авиацию Королевского флота начали поступать «современные» истребители «Фейри Фулмар», вооруженные восемью пулеметами, это не смогло сколько-нибудь существенно изменить соотношение сил. «Фейри Альбакор» вообще оказались совершенно непригодными. Эти бипланы, пришедшие на смену «Содфишам», были таким разочарованием, что их в самом скором времени отозвали с боевой службы, вернув на авианосцы старички «Содфиши».

Был проведен подробный разбор печального фиаско в Норвегии. В частности, Королевские ВВС отправили истребители-бипланы «Глостер Гладиатор», которым предстояло использовать в качестве аэродрома замерзшее озеро, подвергавшееся непрерывным атакам неприятельских бомбардировщиков. История этого подразделения короткая, но от этого не менее трагичная. По возвращении в Лондон командир 263-й эскадрильи и его заместитель Стюарт Миллс были вызваны в министерство авиации для отчета. Вот рассказ Миллса:

Затем летчики были приглашены в палату общин, где их рассказ выслушал сэр Самюэль Хоур, государственный секретарь по делам авиации. Однако:

Престиж «Люфтваффе» после Норвежской кампании укрепился еще больше. При захвате Осло решающим фактором стали действия немецкой авиации. Немецкие парашютисты захватили аэродром и удерживали его, дожидаясь переброски по воздуху подкреплений. Не позволяя Королевскому флоту активно участвовать в операции, помогая продвижению наступающих сухопутных частей и обеспечивая снабжение по воздуху изолированных соединений, «Люфтваффе» повсеместно склонили чашу весов на сторону Германии.

Полицейские функции, осуществлением которых занимались Королевские ВВС в межвоенные годы в Ираке и на северо-западной границе Индии, обеспечили их кадрами, имеющими опыт взаимодействия с сухопутными подразделениями. Но когда в 1939 году во Францию были направлены Британские экспедиционные силы, ВВС выделили всего четыре эскадрильи поддержки. (Во время Первой мировой войны, когда Королевский авиационный корпус был частью сухопутных сил, участку фронта той же протяженности было выделено 20 эскадрилий.) Самолеты «Уэстленд Лайзандер», специально предназначенные для поддержки сухопутных частей, оказались настолько неприспособлены к использованию в условиях передовой, что с началом немецкого наступления их пришлось отстранить от участия в боевых операциях. «Я отправился во Францию с эскадрильей «Лайзандеров» — самолетов непосредственной поддержки пехоты, — говорит командир авиационного полка Кристофер Фоксли-Норрис. — Мы потеряли двенадцать машин — двенадцать из двенадцати. Часть летчиков погибла, другим удалось выпрыгнуть с парашютом и спастись. Но самолетов у нас не осталось ни одного».

В начале войны несколько эскадрилий легких бомбардировщиков «Фейри Бэттл» из состава бомбардировочных сил были направлены во Францию в качестве «ударных авиационных сил». В течение нескольких первых спокойных дней «Бэттлы» летали вдоль линии фронта без прикрытия, но после столкновения с немецкими истребителями им в поддержку были срочно приданы две эскадрильи «Харрикейнов». Помимо «Харрикейнов», в составе Британских экспедиционных сил во Франции были истребители-бипланы «Гладиатор», но ни одного «Спитфайра», а только «Спитфайры» могли сражаться на равных с «Эмилями».

Во время «странной» войны пилоты «Гладиаторов» эскадрилий номер 607 (графство Дарем) и номер 615 (графство Суррей) обнаружили, что их мало того что полностью превосходят в классе немецкие истребители, но они даже не могут догнать немецкие бомбардировщики. Как и многие эскадрильи Королевских ВВС, эти принадлежали ко Вспомогательным авиационным силам и были укомплектованы гражданскими вольнонаемными специалистами, обучившимися летать на боевых самолетах в свободное от работы время. После начала полномасштабного немецкого наступления «Гладиаторы» продержались всего одну неделю. Большие потери вынудили командование объединить две эскадрильи в одну, а после того как в результате налета немецких бомбардировщиков были, уничтожены последние запасы горючего, летчики подожгли пять или шесть уцелевших самолетов и вернулись в Англию на корабле.

Летчиков Королевских ВВС нельзя было обвинить в недостатке храбрости. Когда немецкие армии, прорвав оборону, двинулись на запад, ударные авиационные силы наносили бомбовые удары по наступавшим колоннам. Рано утром 12 мая девять бомбардировщиков «Бленхейм» вылетели для нанесения удара по бронетанковой колонне противника, находившейся в районе Тонжерана. Они встретили мощное прикрытие истребителей, сопровождавших танковую колонну, и на аэродром вернулись всего два самолета. После того как две эскадрильи «Бленхеймов» понесли большие потери, в бой пришлось отправлять более уязвимые «Фейри Бэттл». Из шести самолетов — экипажи вызвались добровольно, — отправившихся бомбить два моста в районе Маастрихта, вернулся только один. Хотя английским бомбардировщикам удалось разрушить один мост, всего за тридцать минут немецкие саперы навели рядом понтонную переправу. Немецкий офицер сказал одному из оставшихся в живых английскому летчику:

Два дня спустя ударные силы задействовали все имевшиеся в наличии самолеты, чтобы остановить хлынувшие неудержимым потоком немецкие бронетанковые колонны. «Бэттлы» и «Бленхеймы» вылетели бомбить переправы через реку Маас в районе Седана. Английские самолеты уничтожили два понтонных моста и еще два повредили, но понтонные мосты ремонтируются быстро. Около 60 процентов бомбардировщиков были сбиты немецкими истребителями и грамотно размещенными зенитными орудиями. Это были самые тяжелые потери, понесенные Королевскими ВВС в подобной операции. Не приходится сомневаться, что известие о трагедии сыграло свою роль в отказе кабинета министров направить во Францию новые авиационные части.

До начала Битвы за Британию роль «Люфтваффе» как оружия тесного взаимодействия с сухопутными войсками в молниеносных победоносных войнах казалась полностью оправданной. Какой смысл иметь стратегические бомбардировочные силы, когда любое государство можно полностью разгромить быстрыми тактическими ударами?

И в то же время эта роль предусматривала также акты безжалостной жестокости. В испанской Гернике «Люфтваффе» не щадили беззащитное мирное население. В Варшаве и Роттердаме немецкие бомбардировщики оставили великое множество убитых и искалеченных среди дымящихся развалин.

Бомбардировка Роттердама позволяет заглянуть в ту темную область, где война становится терроризмом. Обороняющаяся голландская армия выдвинулась из города, чтобы разгромить отряд немецких парашютистов в районе Оверзие к северу от Роттердама. Наступающие немецкие части спешили, пытаясь как можно скорее прийти на выручку десанту, но сделать это было нельзя без того, чтобы сначала не захватить Роттердам. Получив ультиматум, голландцы попытались оттянуть время, заспорив о том, что под ультиматумом нет ни звания, ни должности, ни фамилии командующего, предъявившего его. Они попросили исправить это упущение, что требовало переноса срока ультиматума. Переговоры усугублялись тем обстоятельством, что время в Нидерландах на 20 минут опережало Гринвичское. В результате продвижение сухопутных немецких частей было приостановлено, но воздушный налет никто не отменил. Центр Роттердама был сметен с лица земли. Некоторые историки называют это умышленным варварством.

Когда я описал бомбардировку Роттердама в своей книге «Истребитель», некоторые голландские читатели обвинили меня в том, что я слишком снисходительно отнесся к «Люфтваффе». Один из очевидцев налета писал: «Я категорически утверждаю, что во время налета немцы использовали зажигательные бомбы; в пределах города не было никаких воинских частей; в километре от берега реки дома и целые улицы вспыхнули в считанные минуты после начала бомбардировки».

И все же необходимо уточнить, что город оборонялся, какими бы слабыми ни были защищавшие его силы. На Нюрнбергском процессе бомбардировка Роттердама была признана оправданной с военной точки зрения. С другой стороны, как можно вообще оправдать грубое вторжение в соседнюю нейтральную миролюбивую страну? Решить такие вопросы непросто.

Хотя «Люфтваффе» были предназначены исключительно для участия в коротких стремительных кампаниях, такие кампании непрерывно следовали одна за другой, и война в воздухе не прекращалась. Сухопутные войска могли останавливаться, перегруппировываться, отдыхать, но и в этом случае им все равно требовалось авиационное прикрытие. Авиации приходилось все труднее, во Франции воздушные части понесли большие потери. 10 мая, в первый день наступления, были сбиты 47 немецких бомбардировщиков, 25 истребителей и несколько транспортных самолетов. Эти потери за один день сравнимы по тяжести с теми, что бывали во время Битвы за Британию. На следующий день «Люфтваффе» потеряли еще 22 тяжелых бомбардировщика, 8 пикирующих бомбардировщиков и 10 истребителей.

В мае и июне в боевых действиях было уничтожено 1129 немецких самолетов и еще 216 были потеряны вследствие аварий.

Несколько сотен боевых машин получили настолько серьезные повреждения, что не подлежали восстановлению. За этими цифрами стоят и людские потери. А подготовить замену опытному летчику очень трудно.

Стремительное завоевание Франции, Бельгии и Голландии и поражение Британских экспедиционных сил заняло у немцев шесть недель и стоило им 27 074 убитых[279]. Апологеты молниеносного краха Франции оправдывают это тем, что немцы имели подавляющее превосходство в танках и авиации. В отношении танков это однозначно неверно, но то, что действительно представляли из себя французские военно-воздушные силы, оценить гораздо сложнее.

В 30-е годы французская авиационная промышленность представляла собой хаос некомпетентности и коррупции. В январе 1938 года новому энергичному министру авиации Ги Лашамбру пришлось иметь дело с многочисленными мелкими заводами, разбросанными по всей стране. Только один из них имел оборудование, необходимое для массового производства самолетов. Лашамбр параллельно с закупкой американских самолетов начал осуществление программы, целью которой был выпуск 200 самолетов в месяц. Вначале дело шло очень медленно, но уже в июне 1940 года каждый час с конвейера сходил «Девуатен» Д-520 — замечательный истребитель, ничем не уступающий «Спитфайру» и «Мессершмитту».

Генерал Жозеф Вюймен, главнокомандующий французскими ВВС, утверждал, что во время кампании 1940 года соотношение боевых самолетов было один к пяти. Однако, несмотря на то что во французской авиации было много устаревших самолетов, в количественном отношении Франция не уступала Германии. Всего в двух немецких воздушных флотах было 2670 самолетов, из них около 1000 истребителей. Французские ВВС насчитывали 3289 самолетов современных типов, из них 2122 истребителя. И это без учета авиации Британских экспедиционных сил и боевых самолетов Бельгии и Голландии.

Многие французские летчики сражались отважно, но после начала массированных бомбардировочных налетов большинство эскадрилий было переброшено из опасной зоны и размещено на учебных и гражданских аэродромах, при этом в большинстве случаев никаких данных в архивах не сохранилось. Один очевидец утверждал, что в аэропорту Тура видел не меньше двухсот боевых самолетов, в основном истребителей. К моменту подписания перемирия около 4200 французских боевых самолетов находились в неоккупированной зоне. Среди них было много старых машин, непригодных к военным действиям, но, по оценкам, свыше 1700 самолетов были вполне боеспособны. Итальянская контрольная комиссия по Северной Африке обнаружила в этой колонии 1648 французских самолетов современных типов. Из них около семисот истребителей, совершенно новых. Как ни относиться к этим цифрам, все равно не получается, что превосходство немцев в авиации было пять к одному.

В Польше, в Скандинавии и в Западной Европе неотъемлемой составляющей побед немецкой армии были истребитель Me-109, пикирующий бомбардировщик Ю-87 и транспортный самолет Ю-52. Особенно ярко сверкала звезда трехмоторного «Юнкерса-52». За штурвалом большинства этих самолетов сидели летчики «Люфтганзы», знакомые с гражданскими маршрутами. Ю-52 сбрасывали парашютные десанты и садились на аэродромы, пляжи и широкие дороги, иногда в самой гуще сражений. Обслуживающий персонал истребительных эскадрилий и оборудование на этих самолетах перебрасывались вслед за наступающими сухопутными частями с одного прифронтового аэродрома на другой. Не отставала и армия: так, во время стремительного прорыва в северной Франции эскадрилья Ю-52 перебросила 2000 механиков в Шарлевиль, чтобы организовать там завод по ремонту танков.

В Голландии «Люфтваффе» потеряли около трети из тысячи участвовавших в операции самолетов. Большинство из них стало жертвой зенитных орудий. Парашютные десанты сбрасывались на высоте 400 футов, и тихоходные транспортные самолеты становились легкой добычей. Из 430 «тетушек Ю», задействованных в Нидерландах, было сбито около 230 самолетов, и две транспортные эскадрильи пришлось расформировать. Однако голландцы не сжигали и не уничтожали упавшие на землю самолеты. После окончания боевых действий 53 сбитых «Юнкерса» были восстановлены, а еще с 47 были сняты уцелевшие запасные части. Эти цифры показывают, насколько трудно оценивать военные успехи и неудачи.

Впервые «Люфтваффе» столкнулись с проблемами в небе над Дюнкерком. Геринг предложил позволить пикирующим бомбардировщикам свободно выбирать цели среди прижатых к морю разрозненных частей, пытающихся переправиться домой на пестрой флотилии самых разнообразных судов. Однако для прикрытия эвакуации Британских экспедиционных сил из Дюнкерка Королевские ВВС выделили «Спитфайры», до этого использовавшиеся исключительно над Британскими островами. Первое время английские летчики, столкнувшиеся с тактикой немецких пикирующих бомбардировщиков, были в смятении, но они быстро усвоили уроки. Рассказывает ас Роберт Стэнфорд Так, летавший на «Спитфайре»:

В то время у «Люфтваффе» был только один одноместный истребитель, «Эмиль», узнать который было очень просто по прямоугольным, словно обрубленным крыльям. Эвакуацию Британских экспедиционных сил прикрывали «Спитфайры» и «Харрикейны», «Дефайанты» со стрелком, расположенным во вращающемся колпаке позади кабины летчика, и «Блекберн Скуа» морской авиации. Ошибки были нередки.

По словам одного морского летчика:

Несмотря на то что немецкие истребители, следуя за наступающими частями, перебазировались на аэродромы, расположенные у самой линии фронта, бомбардировщики «Люфтваффе» по-прежнему оставались на базах в Германии, и из-за этого до Дюнкерка им было не ближе, чем истребителям Королевских ВВС, летавших со своих баз по ту сторону Ла-Манша. Немецкие бомбардировочные эскадрильи не могли передвигаться так же быстро, как и истребители. Английские истребители старались вклиниться между немецкими бомбардировщиками и их целями. Как объяснял один пилот Королевских ВВС:

Подобная тактика английских летчиков приводила к тому, что солдаты, остававшиеся на берегу, практически не видели воздушных боев, поэтому многие из прошедших через Дюнкерк жаловались на бездействие Королевских ВВС. 31 мая старший лейтенант Р. Д. Дж. Уайт, летчик 213-й эскадрильи, сражавшийся на «Харрикейне», впоследствии погибший во время Битвы за Британию, написал своей матери:

Немцы были смущены тем, как отважно сражаются английские летчики, обеспечивающие воздушное прикрытие эвакуируемых частей. В боевом журнале 2-го воздушного корпуса отмечается, что всего за один день 27 мая было потеряно самолетов больше, чем за десять предыдущих дней. Истребители Королевских ВВС совершили 2739 самолето-вылетов, прикрывая эвакуацию из Дюнкерка. К этому надо добавить 651 самолето-вылет бомбардировочной авиации, непосредственно имеющий отношение к БЭС, и 171 разведывательный вылет. За девять дней с 26 мая по 3 июня на всей линии фронта Королевские ВВС потеряли 177 самолетов против 240 немецких.

Ни одного трезвомыслящего военного не прельщала идея вторжения сухопутными силами в Англию. Единственными водными преградами, которые форсировала немецкая армия, были реки, и, даже несмотря на весьма удачную переправу через Маас, они были от этого не в восторге. Германия не имела аналога американской или японской морской пехоте, подразделениям, приспособленным и обученным для морских операций. Если не считать паромов «Зибель» и небольших экспериментальных грузовиков-амфибий ЛВС, у немцев не было десантной техники, и они ничего не знали о том, как переправлять через водные преграды танки и бронемашины. Поскольку в то время немецкая армия передвигалась в основном на конной тяге, основной задачей было переправить через Ла-Манш несколько тысяч лошадей.

Трудности установки двигателей с гребными винтами на крупные суда привели к тому, что немцы стали оснащать большие десантные баржи авиационными двигателями с воздушными пропеллерами. Однако основу десантного флота должны были составить речные баржи «Prahme». Немцы начали собирать их по всей стране и подтягивать к портам на побережье пролива. Двигатели подобных судов не были предназначены для выхода в открытое море, а больше половины барж были вообще несамоходными. Потребовались буксиры, каждому из которых предстояло тянуть по две баржи. Было подсчитано, что максимальная скорость таких судов составит три узла, а некоторым частям вторжения предстояло пересечь участок пролива шириной от 40 до 50 миль при течении скоростью до 5 узлов. При подходе к побережью Англии буксиры должны были отцепить баржи, чтобы те на скорости выскакивали носами на берег. Носы всех барж должны были быть переоборудованы так, чтобы пологий пандус позволил осуществить высадку людей, лошадей и техники. Так предстояло пересечь Ла-Манш основным силам вторжения; впереди них должны были переправиться только штурмовые отряды на катерах и надувных лодках.

Если немецкая армия была плохо оснащена для выполнения операции «Морской лев» — такое название получил план вторжения в Англию, — то флот, похоже, вообще не думал о ней. После больших потерь, понесенных во время Норвежской кампании, у Германии почти не осталось боевых кораблей, способных выйти в море. Королевский военно-морской флот, с другой стороны, оголив на время конвои, собрал в проливе четыре флотилии эсминцев (общим числом 36). Линкоры и крейсеры Флота метрополии готовы были при необходимости помочь своей артиллерией.

Но все это ни в коей мере не принижает всю важность воздушных сражений лета 1940 года (которые немцы не отделяют от того периода, который мы называем «Битва за Британию»). Если бы «Люфтваффе» удалось полностью завладеть господством в воздухе и беспрепятственно рыскать по небу, засыпая каждую движущуюся цель бомбами и поливая ее снарядами, тогда отразить вторжение через пролив было бы очень трудно.

Именно потери, понесенные немецким флотом у берегов Норвегии, обусловили то, что «Люфтваффе» должны были завоевать абсолютное господство в воздухе во время Битвы за Британию. Только полное превосходство в небе над южной Англией и прибрежными водами могло позволить силам вторжения иметь хоть какие-то шансы на успех.

«Люфтваффе» потребовалось какое-то время, чтобы осознать, что поставленная перед ним задача — заставить Великобританию покориться с помощью исключительно одной авиации — практически неосуществима имеющимися в их распоряжении средствами. Me-109, ограниченного радиуса действия, мог участвовать в боевых действиях лишь над узкой прибрежной полосой на юге Англии, и эскадрильи немецких бомбардировщиков, рискнувшие проникнуть в глубь острова, без прикрытия истребителей становились легкой добычей «Спитфайров» и «Харрикейнов».

Таким образом, несмотря на массированные бомбардировки юго-восточных районов, базы бомбардировочных и истребительных эскадрилий Королевских ВВС оставались в безопасной зоне. Дополнительным радостным событием было то обстоятельство, что к этому времени английские заводы выпускали в месяц на 200 истребителей больше, чем немецкие. Надвигалась зима, а это означало, что штормовое море не позволит осуществить операцию «Морской лев», а плохая видимость будет мешать прицельному бомбометанию — следовательно, время было на стороне Великобритании.

Прежде чем перейти к обсуждению причин неудач «Люфтваффе» в Битве за Британию, мы должны задаться вопросом, почему Me-109 не были оснащены подвесными топливными баками. На истребителях-бипланах «Хейнкель» из легиона «Кондор» подобные дополнительные баки устанавливались еще в середине 30-х годов. Оборудованные такими баками «Мессершмитты» могли сопровождать бомбардировщики до любых целей на территории Великобритании. Несомненно, это упущение отчасти вызвано безосновательной верой руководства «Люфтваффе» (и в частности самого Геринга) в боевые возможности двухмоторного «Мессершмитта-110», который предполагалось использовать в качестве дальнего истребителя сопровождения.

Уже в первые часы войны эскадрильи бомбардировщиков Королевских ВВС, направлявшиеся к побережью Германии, были отчетливо видны на экранах немецких радаров. Радиоволны, распространяющиеся над гладкой поверхностью моря, не встречают на своем пути горы, деревья и строения, вызывающие помехи.

Устройство английского радара было очень простым — другого не могло и быть, ведь он был сделан буквально накануне войны. Висящая на стене Британского экспериментального центра радиолокации надпись гласила: «Завтра — уже посредственный», напоминавшая ученым, что доведенное до совершенства устройство ничего не стоит, если оно появилось слишком поздно. В сентябре 1939 года в Великобритании была развернута «Домашняя сеть» радиолокационных станций, «просматривавшая» море на глубину около 120 миль. В дополнение к ней была развернута «Домашняя сеть обнаружения низколетящих целей» — эти станции были специально предназначены для обнаружения летящих на небольшой высоте самолетов на расстоянии до 50 миль. Кроме того, в наличии имелось несколько передвижных радиолокационных станций, использовавшихся для временного замещения неисправных или поврежденных радаров.

Однако недостаточно лишь обладать радиолокационной сетью; не менее важно правильно использовать полученные с ее помощью данные, и одним из самых замечательных творений главного маршала авиации Даудинга была система противовоздушной обороны. Эта разветвленная сеть принимала сообщения со всех станций, результатом чего являлись постоянно обновляющиеся карты, так что все действия бомбардировочных соединений противника отслеживались, и немецкие самолеты встречали в нужном месте достаточные, но без излишков силы истребителей.

На этом этапе борьбы в распоряжении Даудинга практически не было полезной информации, полученной в результате перехватов «Энигмы». Его возможности, а также возможности его заместителя вице-маршала авиации Кита Парка, командующего Группой 11 в юго-западной части Англии, нельзя даже сравнить с теми, которые были у генералов в более поздние периоды войны, когда они были в курсе буквально всех намерений немцев. Но все же p распоряжении Даудинга была «Служба Уай», отслеживавшая тестовые сообщения, как речевые, так и телеграфные, которыми ежедневно обменивались подразделения «Люфтваффе», и позволявшая определить силы противника, имеющиеся у него в каждый конкретный день, и — изредка — его замыслы.

У английской радиолокационной сети было одно неоспоримое преимущество: вся южная граница Великобритании проходит по берегу моря. Операторы радаров, установленных вдоль побережья, связывались по телефону с центрами слежения. Точность определения расстояния радиолокационными методами значительно повышалась, если приближающиеся самолеты противника засекались двумя станциями и удавалось провести на карте пеленгационные линии.

Как только самолеты неприятеля оказывались над сушей, все зависело от «Сил визуального наблюдения»: в распоряжении этих людей имелись бинокли, примитивные «прицелы», позволявшие определить высоту, на которой летит самолет, справочники типов самолетов и телефон. В туман и облачную погоду наблюдатели могли докладывать только о шуме авиационных двигателей. В Центре слежения данные всех наблюдательных станций сверялись и наносились на карту.

К счастью для Королевских ВВС, «Люфтваффе» начали с небольших налетов на местные конвои, следовавшие через пролив Ла-Манш, и это дало возможность английской радиолокационной сети и центрам слежения отработать взаимодействие с истребительными частями в лабораторных условиях. Даже на несовершенных электронно-лучевых трубках первых радаров данные о перемещении объектов над поверхностью моря считывались относительно просто. К тому времени, как «Люфтваффе» перешли к массированным бомбардировкам наземных целей, система ПВО уже работала с максимальной эффективностью.

Многие летчики, прибывавшие в истребительные эскадрильи, были плохо обучены. Один из них рассказывал: «Я прошел обычный курс подготовки на бипланах, а в июле был направлен в 1-ю эскадрилью. Мне еще ни разу не приходилось летать на «Харрикейне». Прибыв в эскадрилью, я всего сорок минут поупражнялся на тренажере «Майлз мастере», и на следующий день я уже взлетел на «Харрикейне». Летчикам, которым не посчастливилось быть сбитыми над морем во время воздушных боев над Ла-Маншем, практически не имели шансов выжить. На истребителях Королевских ВВС не было надувных плотов, а спасательные службы действовали в первое время крайне неэффективно и получили развитие только к концу следующего года.

В июле налеты на следовавшие через пролив конвои прекратились. К этому времени «Люфтваффе» вынуждены были прийти к заключению, что двухмоторные истребители «Мессершмитт-110» не могут сражаться на равных с «Харрикейнами» и «Спитфайрами». Это означало, что немцам необходимо заново переоценивать свои силы. Бомбардировщикам не приходилось рассчитывать на мощное сопровождение, а летчики Me-109 отныне не могли и думать об отдыхе.

После июньских воздушных боев над проливом (немцы назвали этот период «Война в канале») наступила вторая стадия битвы. Противник предпринял главный натиск, продолжавшийся с 12 (кануна «Адлертага», «дня орла») до 24 августа 1940 года.

Нацистская пропаганда назвала эту операцию «Адлерангрифф», «Орлиный натиск», и вскоре она превратилась в упорную ожесточенную схватку, в которой «Люфтваффе» попытались подавить истребительные части Королевских ВВС с помощью грубой силы. Большинство эскадрилий Me-109 были сосредоточены на небольшом участке вдоль побережья Па-де-Кале, чтобы немецкие истребители могли находиться максимально долго над территорией Англии.

Один летчик «Спитфайра», пустившийся в погоню за «Мессершмиттом» и сбитый над Францией, был захвачен в плен, и немецкие летчики угостили его водкой. Он так описывает свои впечатления:

Этого летчика не расспрашивали о радарах. «Немцам было известно о них, но они не сознавали, какое они имеют для нас значение. Один немец спросил меня: «Почему вы всегда уже заблаговременно нас встречаете?» Я ответил: «У нас очень хорошие бинокли, и мы постоянно ведем наблюдение». На этом расспросы закончились».

Похоже, такое отношение к английскому радару преобладало, ибо радиолокационные станции практически не подвергались бомбовым ударам, несмотря на то что высокие мачты с антеннами заметны издалека. Немцы знали о существовании английского радара, но не могли представить себе в полной мере, какие это дает преимущества. В этом отношении исход битвы решила система взаимодействия с истребительными частями, введенная Даудингом.

15 августа совершили налет немецкие бомбардировщики, размещенные на базах в Скандинавии. Одномоторные Me-109 не смели и мечтать о том, чтобы преодолеть такое расстояние, и воздушное прикрытие осуществляли двухмоторные Me-110. Немецкое командование надеялось, что Королевские ВВС подготовили противовоздушную оборону северного и западного побережий не так тщательно, как это было сделано на юге, где были сосредоточены основные силы английской авиации. Однако Даудинг был человек осторожный, и немцы понесли большие потери.

Несмотря на то что к налетам из Скандинавии обычно относятся как к глупым причудам «Люфтваффе», и в этом кажущемся безумстве была своя логика. Отныне Королевские ВВС вынуждены были относиться к бомбардировке северных районов Великобритании как к реальной возможности. Для обороны этой части страны приходилось отвлекать силы и средства, необходимые в других местах.

Теперь основной целью налетов «Люфтваффе» стали аэродромы английских истребителей, расположенные на юго-востоке Англии. «Орлиный натиск» не ослабевал, но сейчас концентрированные бомбовые удары с малой высоты были сосредоточены на местах базирования истребительных эскадрилий, которые стали нести большие потери. Большие и маленькие группы Me-109 прочесывали местность, отыскивая на земле «возможные цели». Порой они нападали на английские истребители, когда те возвращались домой с израсходованными боеприпасами и горючим на исходе. Было много жертв среди наземного обслуживающего персонала, бомбардировки выводили из строя аэродромное оборудование и ремонтные мастерские. Эскадрильи приходилось поднимать в воздух только для того, чтобы они не были уничтожены на земле. Это совершенно не вязалось с тактикой Даудинга беречь силы, но другой альтернативы, кроме как вести бой по правилам Геринга, у англичан не было. Некоторые авиационные части были практически полностью уничтожены. Прибывшая 28 августа из Шотландии к месту боевых действий 603-я эскадрилья (город Эдинбург) к 6 сентября потеряла 16 «Спитфайров» и 12 летчиков. 253-я эскадрилья, базировавшаяся в Кенли, за семь дней потеряла 13 «Харрикейнов» и 9 летчиков, а 616-я эскадрилья потеряла за восемь дней 12 истребителей и 5 летчиков. Подобная картина была во всех частях истребительной авиации, и вскоре в каждой эскадрилье оставалось в среднем по 16 летчиков против 26, положенных по штатному расписанию.

Дополнительные неприятности вызывались тем обстоятельством, что сражавшиеся на равных с Me-109 «Спитфайры» были слишком сложными машинами и осуществить их ремонт было гораздо труднее, чем восстановить поврежденные в боях «Харрикейны». Несомненно, одним из наиболее удивительных обстоятельств этой битвы было то, что только восемь аэродромов во всем районе, прикрываемом авиационными группами 10, Ни 12, были оснащены мастерскими, оборудованными для проведения ремонта «Спитфайров».

Летчиков одолевала усталость. Двух недель обыкновенно оказывалось достаточно для того, чтобы измучить молодого, уверенного летчика так, чтобы ему настоятельно требовался отдых. Даудинг был вынужден пойти на отчаянные меры: он рассортировал свои эскадрильи по качеству на три группы и использовал их в соответствии с этой классификацией. Отныне эскадрильи группы «Ц» превратились, по сути дела, в учебные центры, где молодые летчики — а также перешедшие из бомбардировочной авиации, флота и авиации берегового командования — набирались опыта, который позволил бы им выжить в боевых условиях.

Хотя основной проблемой оставалась нехватка летчиков, поставки техники также не были неограниченными. Были периоды, когда потери самолетов Королевских ВВС превосходили количество новых машин, поступавших с заводов, причем имевшихся запасов оставалось всего на три недели боев. Так продолжалось до тех пор, пока в эскадрилью не был доставлен первый «Спитфайр II», собранный на новом заводе в Касл Бромуич под Бирмингемом. Битва затягивалась, и поредевшие немецкие эскадрильи стали внимательнее присматриваться к противнику в надежде увидеть первые признаки того, что английская истребительная авиация начинает сдавать. Однако Даудинг и Парк мастерски вводили в бой свои скудные резервы. Немцы не находили никаких свидетельств того, что у англичан есть какие-то трудности с пополнением парка боевых машин, и те истребители, что поднимались на перехват, сражались отважно и решительно.

Обучить боевого летчика-истребителя — задача долгая и трудная. Известны случаи, когда опытные отважные пилоты так и не становились хорошими истребителями. Помимо летного мастерства, летчику-истребителю необходима агрессивная самоуверенность, а также редкая способность видеть все происходящее в воздухе и готовность опасно сближаться с самолетами противника. Но для того чтобы противника обнаружить, требуется какое-то шестое чувство, подсказывающее, где его искать, и помогающее правильно истолковать увиденное. Небо бескрайнее. По словам одного летчика-истребителя:

За два месяца — июль и август — «Люфтваффе» потеряли 292 летчика, пилотировавших одноместные истребители, а Королевские ВВС — 321. В конце концов немцы поняли, что ключом к победе являются истребители сопровождения. У англичан, несмотря на то что продолжались действия авиации берегового командования и ночные вылеты бомбардировщиков, успех войны в воздухе определялся исключительно летчиками-истребителями, и их нехватка становилась катастрофической. За штурвалы истребителей пришлось садиться летчикам из бомбардировочных эскадрилий, из частей береговой авиации и авиации поддержки сухопутных сил. Сроки подготовки были сокращены: вместо положенных шести недель курсант уже через три недели вступал в бой.

Нехватка летного состава была в значительной степени обусловлена просчетами руководства министерства авиации. Несомненно, именно так считал Черчилль. Еще 3 июня 1940 года он направил письмо министру авиации, в котором передал, что кабинет министров «расстроен» известием о том, что нехватка опытных летчиков вынуждает ограничивать боевые действия:

Память не подвела Черчилля. В 1939 году Королевские ВВС не смогли должным образом организовать летные школы, и это означало, что многие летчики гражданской авиации и пилоты добровольного резерва, годные к прохождению курса переподготовки, были отправлены по домам и не приняли участия в Битве за Британию. Подготовка летчиков Королевских ВВС стала к этому времени немногим лучше, чем она была в Первую мировую войну. Например, в год, предшествующий началу Битвы за Британию, на 4000 учебных самолетов были подготовлены всего 2500 летчиков.

Даже в периоды самой острой нехватки летного состава Королевские ВВС упрямо придерживались принципа направлять в части больше летчиков, чем в них имелось пригодных к боевым действиям самолетов. В мирное время это позволяло отпускать личный состав в увольнения или использовать его для выполнения других задач. В разгар битвы подобное расточительство было крайне неэффективным. Летчиков было достаточно. Руководство Королевских ВВС неизменно требовало, чтобы даже административный состав имел летные навыки, и в 1940 году бесчисленное количество летчиков сидело в кабинетах. Многие из них имели большой практический опыт, но во время Битвы за Британию лишь 30 летчиков были переведены с административных должностей в боевые подразделения.

Вице-маршал авиации Кит Парк, командовавший во время этой битвы 11-й авиационной группой, отозвался о хронической нехватке летного состава так:

Если бы руководство Королевских ВВС использовало имевшихся в наличии летчиков более эффективно, можно было бы превратить эту битву в огромный триумф английской авиации. Однако в действительности дела обстояли так, что к концу августа 1940 года значительно поредевшая истребительная авиация была истощена до предела. Но в действиях английских летчиков по-прежнему было столько энергии и решимости, что немцы, как ни старались, не могли увидеть признаки того, что защита Англии начинает ослабевать. Геринг вынужден был кардинально изменить тактику боевых действий.

В субботу 7 сентября Геринг, облаченный в бледно-голубой фельдмаршальский мундир, шитый золотом и увешанный медалями, прибыл в Кале, чтобы взять на себя лично командование операцией. Целью «Люфтваффе» стал Лондон: точнее, лондонский порт.

Около 4 часов вечера, когда уже казалось, что в этот день немцы больше ничего предпринимать не станут, с радиолокационных станций начали поступать сигналы тревоги. Разноцветные фишки, появившиеся на карте, показали, что надвигается самый массированный на тот момент налет: 348 бомбардировщиков в сопровождении 617 истребителей. К половине пятого все истребители группы Парка или находились в готовности номер один, или уже были в воздухе. Но защитники, решив, что это еще один налет на авиационные базы, не догадались, что целью нового удара будет Лондон. Именно это позволило немцам беспрепятственно достичь города, и лишь когда бомбардировка уже началась, английские самолеты бросились им наперехват. Один из самых объективных историков Битвы за Британию описывает эту картину так:

Бомбовые удары немцев были точны. Хорошо узнаваемая береговая линия в районе устья Темзы является отличным ориентиром, и даже бомбы, сброшенные мимо цели, не пропали даром: река была забита кораблями. К 6 часам вечера немецкие самолеты повернули домой. В наступившей темноте были отчетливо видны поднимающиеся к небу языки пламени. Пожары не утихали до самого утра. Погибло много судов вместе с грузом. Горели склады с краской, спиртом, резиной и сахаром. Для борьбы с огнем были задействованы сотни пожарных машин, и никто из очевидцев не забудет эту ночь.

С этого дня и до 13 ноября в среднем по 160 самолетов каждый вечер налетали на английскую столицу — лишь однажды бомбардировка была отменена из-за плохих погодных условий. И все же, несмотря на жертвы и разрушения, причиненные бомбежками, переключение с военных целей на преимущественно гражданский объект Лондон явилось роковой ошибкой, ознаменовавшей собой крушение надежд на установление немецкого господства в воздухе над Англией.

15 сентября после относительно спокойной недели отражения вспомогательных налетов и ночных бомбардировок летчики 11-й группы снова поднялись в воздух, чтобы отразить еще один массированный удар, и снова наносимый средь бела дня. Однако теперь все сложилось для немцев по-иному. Английские летчики успели отдохнуть, их самолеты были отремонтированы — такими они не были уже несколько недель. Пилоты Королевских ВВС «показали, что к чему».

Воскресенье стало драматическим днем, и Черчилль, прибыв в штаб-квартиру Парка, наблюдал за ходом боев по карте. История свидетельствует, что Черчилль, спросив у Парка, какие у него есть в запасе резервы, «помрачнел», получив ответ: «Никаких». Однако командиры никогда не поднимали в воздух сразу все самолеты, поэтому более правдоподобным кажется объяснение, что только что приземлившиеся самолеты не были отмечены на карте как «имеющиеся в наличии»,

Так или иначе, ответ Парка зависел от того, что понимать под словом «резервы». Истребителей было достаточно, и честолюбивый вице-маршал авиации Т. Л. Лей-Мэллори, мечтавший сменить Парка в должности командира группы, сидел на своем командном пункте в северной части Лондона, изнывая от желания ввести в бой новые эскадрильи. К этому времени английские авиационные заводы на каждые два самолета, произведенные в Германии, отвечали тремя. После того как ремонтные службы были выведены из-под управления министерства авиации и переданы энергичному изобретательному газетному магнату Максу Бивербруку, возросло и количество самолетов, возвращаемых в строй. Несомненно, воодушевляемые кипящими над их головами сражениями, английские рабочие во второй половине 1940 года отремонтировали 4196 поврежденных самолетов. Из всех истребителей, поступивших в авиационные части за период с июля по октябрь, более 35 процентов составляли восстановленные машины.

Продолжение драмы последовало на другой день, когда Королевские ВВС, по их словам, сбили не меньше 183 вражеских самолетов. Истинная цифра значительно меньше, но проводимая министерством авиации политика щедро поощряла завышенные сведения, предоставляемые летчиками-истребителями. Правда, для того чтобы избежать возможной критики, министерство строго добавляло, что эти данные не являются официальными. Практически все воздушные бои происходили над территорией Англии, и обломки сбитых самолетов можно было без труда пересчитать. О каждом упавшем на землю самолете, своем или неприятельском, немедленно докладывалось в полицию, и возле него обязательно выставлялся вооруженный часовой. Точные данные фиксировались и доводились до сведения руководства страны, но в сводках Би-би-си за период с 16 августа по 6 сентября постоянно приводились искаженные сведения, вследствие чего потери Королевских ВВС были занижены на 15 процентов, а потери «Люфтваффе» завышены на 62 процента.

Дотошных американских журналистов эти цифры не вводили в заблуждение. Они просили разрешения посетить места базирования истребительных эскадрилий, чтобы лично ознакомиться со свидетельствами боев. Вмешавшийся Черчилль не позволил им этого. Он написал министру авиации сэру Арчибальду Синклеру: «Должен сказать, меня выводит из себя американский скептицизм. Главное — итог».

Черчилль был прав. Главным оказался итог. Победа в Битве за Британию была одержана беззаветно храбрыми усталыми молодыми летчиками, большинство из которых служили в Королевских ВВС и в мирное время, но многие пришли из «гражданских» Вспомогательных военно-воздушных сил и добровольного резерва. Каждый шестой летчик английских ВВС родился за пределами Соединенного Королевства. Как и в Первую мировую войну, большой вклад внесли летчики из стран Британского Содружества. Англию защищало много новозеландцев и 22 австралийца, из которых 14 погибли в воздушных боях. Бок о бок с ними сражались ирландцы, французы, южно-африканцы и канадцы. Поляки, уступавшие численностью только англичанам, снискали славу своей яростной отвагой, а самым результативным асом стал чех. Интересно также отметить то, что в списке десяти лучших асов летчики «Харрикейнов» ничуть не отстали от пилотов «Спитфайров».

Некоторые летчики на свои средства прибыли из самых отдаленных уголков земного шара. Один из пилотов вспоминает:

Многие говорят, что апогей Битвы наступил 15 сентября, но на самом деле поворотной точкой стал налет на Лондон 7 сентября. В действительности немцев побеждала не техника, а время. Даже Гитлер, осознав это, отдал приказ, официально оформивший перенос операции вторжения на более поздний срок. Он все оттягивал и оттягивал принятие решения в надежде, что англичане согласятся на переговоры и вторжение не потребуется. Несомненно, немцам понадобилось бы приложить все силы, чтобы подготовить армию ко вторжению. Собрать необходимое количество больших судов и барж, подходящих для переброски войск и техники через пролив, было очень трудно. Затем этим плавсредствам предстоял долгий путь до портов на северном побережье Франции, а как только они оказались там, бомбардировщики Королевских ВВС принялись прилежно бомбить их каждую ночь. «Это мы одержали победу в Битве за Британию», — сказал один из этих летчиков, чьи заслуги обойдены вниманием во всех исторических трудах.

Теперь немцы могли выбросить за ненадобностью листовки, призванные подготовить немецкие оккупационные силы к запутанной общественной жизни Великобритании.

В некоторых из них утверждалось, что Черчилль умышленно спровоцировал немцев наносить бомбовые удары по Лондону. Якобы в ночь с 24 на 25 августа вследствие ошибки штурмана один из немецких самолетов сбросил несколько бомб на английскую столицу. Черчилль, не слушая своих помощников, приказал в следующую ночь нанести массированный бомбовый удар по Берлину, и за первой бомбардировкой последовали другие. Из всего вышесказанного следовало, что хитрый ход Черчилля вынудил немцев перенести основную тяжесть своих бомбежек на Лондон, и сам Черчилль счел это своей блестящей победой.

Со стороны может действительно показаться, что Черчилль добивался именно такого поворота событий, однако при более пристальном взгляде утверждение о том, что они были связаны, становится весьма сомнительным. Карта Лондона, на которой отмечены места, где в ночь с 24 на 25 августа упали бомбы, противоречит утверждению о том, что это был единичный случай, вызванный ошибкой штурмана, — по крайней мере, в ту ночь над столицей был не один самолет. Бомбы падали в различные районы города, расположенные далеко друг от друга, в промежутке времени начиная c 11 вечера до 3.40 следующего утра.

Что же касается ответного удара Королевских ВВС по Берлину, еще 19 июля Черчилль попросил Синклера подготовить план налета на столицу Германии — так, чтобы его можно было осуществить в течение 24 часов после принятия решения. Синклер, как выяснилось, вовсе не возражал против этого. Он обещал, что начиная со 2 августа Королевские ВВС будут готовы задействовать все бомбардировочные части, чтобы сбросить на Берлин 65–70 тонн бомб и продолжать налеты еще в течение недели.

Налет английских бомбардировщиков был осуществлен в ночь с 25 на 26 августа. Погода была облачная, и большая часть бомб упала на пустыри к югу от Берлина. Единственными пострадавшими были два случайных прохожих в северной части города, получивших легкие ранения. Налет был подготовлен настолько небрежно, что нацистские вожди сомневались, не явилось ли все случившееся следствием навигационной ошибки, в результате чего бомбы были сброшены куда попало.

Геринг отдал распоряжение ни в коем случае не бомбить Лондон, и он пришел в ярость, когда его приказ был нарушен. На следующее утро после налета он распорядился наказать экипажи, участвовавшие в нем. Он даже грозился послать командиров самолетов рядовыми в пехотные части. Возможно, именно этим и объясняется, что официальный документ «Люфтваффе» — полетная карта, — по которой можно было, определить, какие самолеты принимали участие в налете, пропал из архивов.

Все указывает на то, что первый налет «Люфтваффе» на Лондон был следствием неразберихи — ВВС нацистской Германии славились своей неорганизованностью — и начальство поспешно покрыло всех виновных. Черчилль поспешил ответить налетом на Берлин — однако это решение подверглось широкому обсуждению и было одобрено. Ответная бомбардировка Берлина никоим образом не сказалась на решении «Люфтваффе» сосредоточить всю силу удара на Лондоне. Только после того как бомбардировщики Королевских ВВС еще несколько раз посетили Берлин, Гитлер убедился, что это действительно сознательные налеты на столицу Германии.

И решение командующих немецкими воздушными флотами отказаться от бомбардировок аэродромов английской истребительной авиации и начать массированные налеты на Лондон не было необдуманной прихотью. Фельдмаршал Шперле хотел продолжать удары по аэродромам, но фельдмаршал Кессельринг возразил, что Королевские ВВС всегда могут отвести свои самолеты на север, так же, как вывел из-под удара свои корабли Королевский флот. Эти споры и решения были основаны на неточных цифрах, представленных разведслужбами. 30 августа командующие флотами получили данные, из которых следовало, что количество истребителей в Королевских ВВС сократилось до 420 машин, плюс еще около ста находятся в резерве. В действительности в то время английская истребительная авиация располагала 750 машинами и еще больше двухсот находились в резерве: В докладе немецкой разведки также сообщалось, что Королевские ВВС получают с английских и американских заводов меньше 650 самолетов в месяц. На самом же деле только английские заводы производили в месяц около 500 истребителей, а также 1000 бомбардировщиков и других самолетов.

Введенные в заблуждение этими оптимистичными цифрами, немцы решили, что пришло время уничтожить оставшиеся английские истребители, нанеся удар по цели, которую они будут защищать: по Лондону. Однако все произошло как раз наоборот. Налеты на Лондон вернули истребительной авиации — точнее, Парку — возможность вводить свои силы в бой так, как хочется ему.

Дневные налеты немецких бомбардировщиков становились все менее массированными, и в конце концов «Люфтваффе» совсем отказались от них. Планы операции «Морской лев» были отложены в долгий ящик. Впереди были долгие зимние месяцы ночных бомбардировок. И пусть сегодня немецкие историки отрицают это: «Люфтваффе» потерпели крупное поражение. И за ходом этой битвы мировая пресса могла наблюдать вблизи. Щелкали затворы фотокамер, и корреспонденты строчили на пишущих машинках статьи про тех, кто бомбит, и тех, кто под бомбами. Общий смысл публикаций сводился к тому, что «Великобритания выстоит»; поступающие из-за океана средства и техника идут на достойное дело. А смогут ли англичане расплатиться за военные поставки — это уже совершенно другой вопрос.

Самые далеко идущие последствия из событий сентября 1940 года имело распоряжение Гитлера сократить производство самолетов. К февралю 1941 года оно упало более чем на 40 процентов. Учитывая, что это решение было принято тогда, когда «Люфтваффе», по сути дела, потерпел поражение в Битве за Британию и потери за месяц превысили количество выпущенных заводами новых самолетов, оно кажется совершенно необъяснимым. Но просчеты руководства «Люфтваффе» — сонного, одурманенного наркотиками Геринга, близорукого Мильха и тупого начальника технического отдела Удета — стали следствием того, что так и не была сформулирована самолетостроительная программа, точнее, за первые два года войны были начаты и брошены не меньше 16 программ. Но так обстоят дела при любых диктаторских режимах, и никто не посмел оспорить приказ фюрера.

Главному маршалу авиации сэру Хью Даудингу по праву приписываются заслуги человека, одержавшего победу в Битве за Британию. Именно Даудинг, в качестве члена Совета по делам авиации, ответственный за поставки новой техники и исследовательские работы, принял большинство решений относительно боевой техники, которая участвовала в воздушных сражениях. В качестве командующего истребительной авиацией он устанавливал лимиты на переброску самолетов во Францию в мае 1940 года, и именно он командовал летом всеми истребительными частями, базировавшимися в Великобритании. Даудинг и его штаб принимали решение, сколько эскадрилий выделить каждой из авиационных групп; он распределял пополнение личного состава и техники и принимал все долгосрочные решения.

За тактику повседневных боев отвечал упорный новозеландец, сражавшийся под Галлиполи и на Западном фронте, а затем ставший одним из асов Первой мировой войны. Вице-маршал авиации Кит Парк командовал 11-й авиационной группой, в зону ответственности которой входила вся юго-восточная часть Англии, где проходили основные воздушные бои. Парк и его штаб решали, какой налет немецких бомбардировщиков является настоящим, а какой совершается лишь в качестве отвлекающего маневра. Они решали также, сколько эскадрилий нужно поднять в воздух и на каких высотах они должны патрулировать. Приказы о том, какие промышленные районы защищать и когда рисковать всеми имеющимися в его распоряжении ограниченными силами, отдавал только Парк.

Авиационной группой, действовавшей в районе, расположенном к северу от зоны действия Парка, командовал вице-маршал авиации Трэффорд Лей-Мэллори. Его постоянная критика методов ведения боевых действий Парка и недостатков, которые он находил и у самого Даудинга, добавила новое драматическое измерение летним переживаниям. Лей-Мэллори отказывался предоставлять свои эскадрильи на смену измученным в непрерывных боях частям Парка. Он постоянно настаивал на том, что на немцев надо нападать все более и более многочисленными соединениями Королевских ВВС. Один из командиров эскадрилий его группы Дуглас Бейдер особенно громко выступал в поддержку этой теории «большого звена». Когда такие крупные соединения вступали в бой, результат оказывался неплохим, но в воздушных боях число претензий различных летчиков на один и тот же сбитый вражеский самолет растет пропорционально количеству участвующих в них самолетов. Впоследствии исследования доказали ошибочность теории «большого звена»: за время, необходимое истребителям на то, чтобы построиться в боевые порядки, немецкие бомбардировщики успевали беспрепятственно долететь до цели. По словам командира эскадрильи Тома Глива:

Это противостояние получило новое развитие, когда инспектор одной из эскадрилий группы Лей-Мэллори, в свободное время депутат парламента, доложил теорию «большого звена» непосредственно министру авиации и премьер-министру. В результате Парк и Даудинг были вынуждены отчитываться о своих действиях перед комиссией, председателем которой был вице-маршал авиации У. Шолто Дуглас, а одним из членов — Лей-Мэллори.

Из письменного заключения этого судилища инквизиции были исключены соображения Парка по поводу практических недостатков теории «большого звена». Парк пробовал было возражать, но комиссия оставила нетронутым свое изложение событий. Она отказалась внести даже незначительные поправки под предлогом того, что данное заключение является лишь «заметками на память, а не подробным отчетом о дискуссии».

Министр авиации и штабная верхушка были единодушны в решимости отстранить Даудинга. Неповиновение Лей-Мэллори не осталось без вознаграждения. После окончания битвы он получил должность Парка. Шолто Дуглас, поддержавший Лей-Мэллори, добился заветной (к этому времени) должности командующего истребительной авиацией. Парк был отправлен командовать учебными заведениями, а Даудинг послан в Соединенные Штаты. Министерство авиации хотело стереть воспоминание об этих людях. Когда в Великобритании вышла из печати брошюра, посвященная Битве за Британию, Даудинг не был в ней даже упомянут, хотя имена и Геринга, и Геббельса в ней были. Черчилль так отозвался об этой брошюре Синклеру: «Я очень расстроен тем, что вы оказались замешаны в такой неблаговидной истории…», и добавил:

Около 3000 летчиков защищали небо над Великобританией летом 1940 года. Они истекали кровью, горели, и больше 500 из них погибли, в то время как на земле, внизу, жизнь продолжалась практически как ни в чем не бывало. Летчики сидели в деревенской пивной, а уже через несколько минут им приходилось вступать в смертельную схватку в небе над ней. Подобная связь была палкой о двух концах. Пусть последними словами о Битве за Британию станут те, что сказал командир эскадрильи Питер Девитт:

Глава 20

Английские истребители одержали победу в Битве за Британию, но истребительная авиация понесла большие потери. Около 500 летчиков погибли, и к этому надо добавить тех, кто не вернулся с боевого задания еще до начала сражений в небе над Англией. Среди них было много опытных боевых летчиков, которые требовались пополнению в качестве вожаков и наставников. «Люфтваффе» потеряли приблизительно такое же количество летчиков-истребителей, но, если добавить экипажи бомбардировщиков, общие потери личного состава были не менее 2662 летчиков.

Однако в гонке технологий Германия была впереди. Великобритания вступила в войну, не обладая ни финансовыми, ни промышленными ресурсами, необходимыми для ведения полномасштабной войны. В стране ощущалась катастрофическая нехватка инженеров и опытных рабочих. Научно-исследовательские и конструкторские работы не проводились. Но корни отставания были еще глубже. Великобритания не могла производить станки, необходимые авиационной промышленности. В особенности это относилось к высокоточному оборудованию. В период с 1933 по 1937 год Германии принадлежали 48,3 процента мирового рынка металлообрабатывающих станков, следом за ней шли Соединенные Штаты, имевшие 35,3 процента рынка, а Великобритания со своими 7,1 процента плелась далеко позади. Коррелли Барнетт в своей книге «Ревизия войны» выносит суровый, но справедливый приговор:

Природа боевого самолета такова, что если ввести новую модель в действие на полгода раньше того, как противник разработает соответствующий эквивалент, это принесет несказанные преимущества. Провалы немцев обусловлены в основном организационными причинами. На постоянные стычки военных и гражданских специалистов накладывались личная вражда и тлетворное влияние нацистской партии, но заводы, как правило, справлялись с этими проблемами. Постоянные задержки с производством на английских заводах — а немецкие конструкторы придавали особое значение простоте производства и ремонта — означали, что Королевским ВВС все время приходилось выставлять против новейших немецких разработок устаревшие модели самолетов. Барнетт также добавляет, что эту ношу еще более утяжеляло то, что в 1934–1936 годах министерство авиации заказывало «в огромных количествах самолеты старых и архистарых моделей… выполняя волю правительства, пребывавшего в то время в уверенности, что превосходства в боевых самолетах и эскадрильях будет достаточно, чтобы охладить амбиции Гитлера».

«Локхид Гудзон» использовался в Королевских ВВС еще до начала войны. Это был довольно маленький самолет с непропорционально большой кабиной стрелка, однако он весьма неплохо справлялся с разведывательными задачами и был способен нести бомбовую нагрузку. «Дуглас» ДБ-7 «Бостон II», двухмоторный легкий бомбардировщик, начал поступать в Великобританию в конце 1940 года, и часть самолетов была немедленно переоборудована в ночные истребители. Сомневающиеся в том, что американцы могут делать самолеты, способные вынести тяготы войны, успокоились, увидев детище Джека Нортропа. Интенсивно использовавшийся различными авиационными частями в Европе и Северной Африке, этот самолет заставил краснеть со стыда убогий «Бристоль Бленхейм». И установленные на «Бостоне» двигатели — как «Пратт энд Уитни», так и пришедшие им на смену «Райт Циклон» — не страдали хроническими болезнями, свойственными рядному «Торесу», которым стали оснащаться совершенно новые разработки фирмы «Бристоль» — «Бофорты».

Морская авиация, к которой всегда относились с пренебрежением, вступила в войну с такими допотопными бипланами, как «Уолрус», «Фейри 1ПФ» и «Содфиш». Морские летчики были рады получить самолеты хоть сколько-нибудь лучшего качества, и первый поступивший на флот самолет, «Брюстер Буффало» (Ф2А-2 без тормозного приспособления и катапультного барабана), не слишком их обнадежил. Но «Грумман» Ф4Ф «Уайлдкэт» (первый истребитель-моноплан, разработанный специально для авианесущих кораблей) явился откровением. Впервые у летчиков Королевского ВМФ появился истребитель, созданный специально для авианосцев. В конце 1940 года на корпусе трофейного немецкого корабля водоизмещением 5000 тонн была установлена плоская полетная палуба, и оказалось, что новые самолеты могут взлетать и садиться на нее: так родился крошечный эскортный авианосец.

В Рождество 1940 года два «Грумман Уайлдкэт», пилотируемые летчиками морской авиации, сбили над базой флота в Скапа-Флоу «Юнкерс-88». Это была первая победа английских летчиков на американском самолете.

Но первые шесть месяцев 1941 года стали для Великобритании самым тяжелым испытанием. В январе «Люфтваффе» продемонстрировали, что их пикирующие бомбардировщики тоже могут атаковать боевые корабли. 10 января авианосец «Илластриес», находившийся в Средиземном море, в результате воздушного налета получил такие серьезные повреждения, что выбыл из строя на десять месяцев. На следующий день Ю-87 потопили крейсер «Саутгемптон».

Оперативный план «Люфтваффе» на летние сражения 1940 года был развернутым и подробным. Бомбардировщики должны были наносить удары по истребительной авиации на земле, бомбить аэродромы и «системы наземного управления». Удары должны были быть нанесены по бомбардировочной авиации, по английской авиационной промышленности, в первую очередь по моторостроительным заводам, по портам, как военным, так и гражданским. Кроме этого, бомбардировке должны были подвергнуться города, чтобы запугать живущих в них людей. Возможно, кампания с более ограниченными задачами оказалась бы «Люфтваффе» по плечу, но подобная тотальная война явилась отражением гигантомании, царившей в нацистской верхушке.

1940 год близился к концу, дни становились короче, и «Люфтваффе» вынуждены были перейти к ночным бомбардировкам, однако амбициозная программа не подверглась сколько-нибудь существенным изменениям. Теоретически бомбардировщики по-прежнему пытались нанести удар по такому же количеству целей, какое им не удалось поразить при свете дня. Практически они действовали по тому же принципу, что и английские бомбардировщики: старались отыскать центр города и поджечь его.

«Люфтваффе» полностью пренебрегали такими техническими устройствами, как радионавигационные маяки, до тех пор, пока действовавший в Испании легион «Кондор» не пришел к необходимости их использования. Специалисты поспешно обратились к замечательным приборам слепой посадки, разработанным компанией «Телефункен» для гражданских авиалайнеров, и переоборудовали их, увеличив дальность действия. Два луча радиолокационной наводки «Лоренц», передаваемые из различных точек Германии, пересекались в строго заданном районе Англии. Специально обученные экипажи «следопытов» летели по одному из лучей; когда появлялся сигнал от второго «Лоренца», это означало, что самолет находится над целью. Эта система наведения работала на тех же частотах, что и приемники «Лоренц», которыми были оснащены все немецкие бомбардировщики, так что никакого дополнительного оборудования на них устанавливать не пришлось. Характеристики станций наведения были таковы, что самолет мог принимать их сигналы на расстоянии до 270 миль (при условии, что он находился на высоте 20 000 футов). По мере удаления от станции луч становился шире, и на расстоянии 180 миль бомбардировщик мог быть наведен на невидимую цель с точностью до одной мили. Бомба, падающая в миле от того места, которое вы хотите поразить, еще пригодна для нанесения удара по городу, но совершенно бесполезна, если требуется разрушить завод.

Однако с помощью усовершенствованной системы «Икс-Герет» точность наведения повышалась настолько, что появлялась возможность наносить удары по точечным объектам. И в этом случае использовались пересекающиеся лучи, только теперь для большей точности их было три. В каждом бомбардировщике имелись часы, очень напоминающие кухонный таймер-будильник. Первый луч просто предупреждал штурмана. Сразу же вслед за этим появлялся сигнал от второго, и штурман включал таймер. Как только раздавался сигнал от третьего луча, штурман останавливал одну стрелку часов. Вторая продолжала двигаться к первой. Как только стрелки встречались, замыкался электрический контакт и бомбы падали вниз.

Действие этого маленького замечательного устройства было основано на принципе точного определения одной из самых таинственных величин: скорости самолета относительно земли. Часы засекали промежуток времени между пересечениями с двумя соседними навигационными лучами. Поскольку действительная скорость самолета относительно поверхности земли была известна (без учета поправок на навигационные ошибки и неточные данные относительно ветра), таймер точно определял пройденное над землей расстояние, и бомбы или сигнальные устройства сбрасывались строго на цель. Вслед за «следопытом» подлетали основные силы бомбардировщиков, наносившие удары по местам пожаров или сигнальных устройств. Опытный экипаж с помощью «Икс-Герет», летящий на высоте 20 000 футов и находящийся на удалении 180 миль от станции, мог выйти на цель с точностью 60 футов.

Еще в ночь с 13 на 14 августа, в самый разгар летних боев, разведывательные отряды 100-й боевой группы пробовали свои силы, нанося удары по объектам авиационной промышленности Великобритании. В эту ночь девять бомбардировщиков Хе-111 совершили налет на Бермингем и сбросили бомбы на завод «Касл Бромуич», продукция которого использовалась при производстве «Спитфайров». Только четырем экипажам удалось выйти на цель, и одиннадцать 250-килограммовых бомб причинили лишь незначительный ущерб. В эту же ночь пятнадцать «Хейнкелей» того же самого разведывательного отряда нанесли удар по заводу «Шорт Бразерс» в Белфасте и уничтожили пять новых четырехмоторных бомбардировщиков «Стирлинг», готовых к отправке в боевые части Королевских ВВС.

Задача, стоявшая перед немецкими бомбардировщиками, была не из простых. Надвигалась зима, погода ухудшалась с каждым днем, и аварии происходили все чаще. Штурманы сбивались с пути по дороге домой: некоторые самолеты даже садились на английские аэродромы. Данные о направлениях и длинах волн навигационных лучей перехватывались аналитиками Блетчли-Парка; специальные глушители искажали эти сигналы, затрудняя работу немецких штурманов. И все же ночь за ночью бомбардировщики с черными крестами на крыльях появлялись в небе над Англией.

Лондонцы стали первыми жителями крупного современного города, в течение продолжительного времени подвергавшимися систематическим ночным бомбардировкам. Оставаться на ночь в метро было запрещено, но у них хватило ума нарушить это распоряжение. Горожане покупали билеты, пробирались через турникеты и спускались на платформы, нагруженные одеялами, бутербродами, термосами с чаем, подушками, а со временем и раскладушками. У властей не было другого выхода, кроме как изменить свой подход. Местные власти выделили деньги на закупки биотуалетов, коек и столовых принадлежностей, и через какое-то время этот подземный мир заменил лондонцам дом и социальный клуб, где семьи весело проводили вместе время, сторожили друг другу койки и выходили домой только для того, чтобы принять ванну и взять чистую смену белья.

С самого начала было совершенно ясно, что эффективного средства борьбы с ночными налетами нет. Возможно, именно этим объясняется то, как упал боевой дух лондонцев в первые несколько недель ночных бомбежек. Правительство приготовилось к худшему. В октябре 1940 года солдаты 4-го гвардейского гренадерского батальона, расквартированного в Уонстеде за пределами Лондона, получили приказ «постоянно находиться в состоянии готовности оказать помощь полиции в случае возникновения общественных беспорядков при особенно сильных разрушениях в лондонском Ист-Энде». Батальон находился в повышенной готовности в течение одиннадцати месяцев.

Но лондонцы — подобно жителям других городов — вскоре привыкли к тому, что они назвали «блицем». Зоны бомбометания, подобно районам развития города, повторяли изгибы Темзы. Хотя трудно измерять бомбардировки относительным страданием населения, все же отметим, что наиболее счастливым районам центральной части Лондона — Вестминстеру, Сити и Саутварку — за первые два месяца ночных бомбардировок досталось в среднем по 20–30 бомб на каждые сто квадратных акров территории. Самые несчастливые районы — Суррей, Лондонский порт, Шордитч Холборн и Челси — получили в среднем от 31 до 52 бомб.

Бомбардировки оказали на лондонцев сплачивающее действие. Почти у каждого был свой рассказ о бомбах. Одна молодая женщина так описывала звук падающей бомбы:

На моей памяти падающая авиабомба производила звук, больше похожий на шелест обернутого бумагой пакета по металлическому желобу, но сломанный ноготь — это более живое сравнение. «Люфтваффе» применяли широкий спектр взрывчатых веществ в емкостях самых разнообразных размеров, форм и конструкций. В начале войны немецкие бомбы, начиненные взрывчатым веществом высокой разрушительной силы, варьировались в пределах от 50 до 500 килограммов, но вскоре noявились толстые 1000-килограммовые (2200-фунтовые) бомбы, содержащие 600 килограммов взрывчатого вещества, которые сотрудники отрядов по обезвреживанию неразорвавшихся бомб прозвали «Германами». Самой тяжелой бомбой, сброшенной «Люфтваффе» во время «блица», была СЦ-2500, «Макс», имевшая почти четыре метра в длину и весившая чуть меньше двух с половиной тонн. Только два экипажа (оба из 26-го отряда III группы) имели разрешение сбрасывать такие бомбы на Великобританию. Впервые эти бомбы были применены в ночь с 20 на 21 ноября 1940 года.

Самым разрушительным оружием воздушной войны были зажигательные бомбы. Пожары выводили из строя даже тяжелое машиностроительное оборудование, выдерживавшее взрывы обыкновенных бомб. Зажигательные бомбы подразделялись на те, в которые разливался горящий мазут, и начиненные смесью бензина и фосфора.

Самой распространенной зажигательной бомбой — с которой вблизи столкнулся за время войны практически каждый житель Лондона — была 1-килограммовая бомба, начиненная магнием и термитом. Загасить такие бомбы было довольно легко, если вовремя засыпать их песком, но некоторые снабжались также зарядами взрывчатого вещества. Зажигательные бомбы сбрасывались тысячами, и вызванные ими пожары бы-ли причиной трех четвертей урона, нанесенного во время войны бомбардировками английских и немецких городов.

До тех пор пока бомбы не начали падать на территорию Beликобритании, министерство внутренних дел предписывало обходиться с подобными неразорвавшимися устройствами так же, как с бродячими собаками: сотрудники полиции должны были собирать их и доставлять в специально отведенные места. Потребовалось несколько месяцев войны и несколько бомб, случайно упавших на Шетландские острова, чтобы министерство внутренних дел призналось, что не имеет ни малейшего понятия, как обращаться с неразорвавшимися бомбами. 2 февраля 1940 года оно выделило для этой задачи Королевских саперов. Вскоре солдаты, передвигавшиеся на машинах с выкрашенными красной краской крыльями и с необычными желтыми значками в форме жучков на рукавах, стали для лондонцев героями. Сначала работа, которую им приходилось выполнять, была довольно несложной. Один из бойцов отряда по борьбе с неразорвавшимися бомбами объяснял, что до конца июня:

Но по мере продолжения бомбардировок отряды оказались заваленными работой. К августу 1940 года скопилось 2400 неразорвавшихся бомб, которые необходимо было обезвредить. В следующем месяце их количество возросло до 3759. К этому времени на помощь пришли специалисты флота и Королевских ВВС. Не отставали и добровольцы: была создана Вспомогательная добровольная служба разоружения бомб, и к марту 1941 года в ее составе было 250 человек, по различным убеждениям отказавшихся от военной службы.

Бомбы замедленного действия часто парализовали жизнь в Лондоне. Особенно много хлопот доставляли бомбы, упавшие на железнодорожные узлы. Больше всего забот вызвал «Герман», пробивший дыру в ступенях собора Святого Павла. Специалисты, внимательно исследовавшие место попадания, обнаружили, что бомба прошла в землю по извилистой траектории на глубину пятнадцать футов и находится почти под башней с часами. Собор Святого Павла, творение рук архитектора Рена, чей купол отчетливо вырисовывается на фоне неба, уже давно стал символом города и пользовался особой любовью его жителей. Сама мысль о том, что его фасад будет разрушен, наполнила печалью сердца лондонцев.

Работы по обезвреживанию бомбы были поручены подразделению 16/17 5-й роты спецвойск под командованием лейтенанта Роберта Девиса. Вскоре после начала работ «Герман» сместился и провалился еще на двенадцать футов. Когда бомба была откопана, оказалось, что она оборудована взрывателем Тип 17 замедленного действия, которые обычно защищались блокиратором «Zus-40», препятствующим извлечению взрывателя. Это было очень неприятное известие. В то время не были найдены способы обезвреживать такие взрыватели, и инструкция требовала уничтожать все бомбы, оснащенные взрывателем Тип 17, на месте.

Команда по разоружению не подчинилась приказу. К лебедке, поднимавшей бомбу, был подогнан как можно ближе грузовик, и 1000-килограммовая махина была на него осторожно уложена. Лейтенант Девис сел за руль и поехал по улицам, движение по которым было перекрыто полицией, к болоту Хэкни, огромному пустырю, где уничтожались неразорвавшиеся бомбы.

На короткий промежуток времени лейтенант Девис и его саперы стали самыми знаменитыми людьми в Великобритании. Ими восторгались и их почитали так, как нынешних спортивных звезд. Они получали письма со всех концов страны. Лейтенант Девис и сапер Джордж Уайли стали первыми кавалерами только что учрежденного «Георгиевского креста». Два года спустя Девис, обвиненный в мошенничестве, был с позором уволен из армии. История сапера Джорджа Уайли также имеет печальный конец. В 80-е годы он, разочарованный, по его словам, тем, что ему приходится жить в стране, где попираются права женщин и пенсионеров, выставил свой орден на продажу. Покупатель — расположенный поблизости банк — передал «Георгиевский крест» собору Святого Павла.

К отрядам по обезвреживанию бомб нередко обращались с просьбами разобраться с другими странными предметами. Один из офицеров, только что разрядивший бомбу, сидел в кафе и пил чай, когда к нему подошла пожилая дама, сказавшая, что во двор ее дома упал обломок аэроплана. На вопрос, как этот обломок выглядит, она ответила, что он напоминает большой котел.

«Полагаю, мне лучше пойти вместе с вами и взглянуть, что это такое», — предложил офицер, и они направились в дом, расположенный в нескольких кварталах.

Четыре вытертые ступени вели вниз с кухни во внутренний дворик, окруженный высокой кирпичной стеной. Прямо у лестницы, почти скрытая резными перилами, лежала авиабомба!

«Мы построили лестницу так, чтобы было удобнее доставать из подвала уголь».

Муж старой дамы сколотил новую лестницу в опасном соседстве с одной из тех морских мин, что немцы сбрасывали на парашютах на наземные цели. Прозванные лондонцами «сухопутными минами», эти устройства были настроены срабатывать на определенное атмосферное давление, и взрыв над землей вызывал большие разрушения.

На протяжении трех месяцев навигационные лучи «Люфтваффе» пересекались высоко в воздухе над Королевскими доками, но потом они передвинулись к самому центру Лондона. Около 7 часов вечера 29 декабря 1940 года немецкие бомбардировщики появились над Сити, районом банков, где находится большая часть архитектурных памятников Лондона. Первыми летели «следопыты» из 100-й боевой группы. На штурманских картах этот район был обозначен как цель «Отто». Следопыты сбросили 10 470 зажигательных бомб, и весь район озарился пламенем пожаров. По общему убеждению, это была самая страшная ночь за все время «блица». 136 участвовавших в налете бомбардировщиков действовали на небольшом удалении от своих баз, и поэтому за счет уменьшения запасов горючего они взяли максимальную бомбовую нагрузку. Огромное количество зажигательных бомб привело к возникновению сильных пожаров, подобных которым Лондон не видел со времени Великого пожара 1666 года. Для многих эта ночь сохранилась в памяти как ночь гибели города. В ту декабрьскую ночь были разрушены восемь церквей работы Рена. Пострадало и прекрасное здание Ратуши пятнадцатого века.

Еще со времен «блица» «Люфтваффе» выбирали для особо крупных налетов ночь с субботы на воскресенье. В это время конторы Сити, занимающего квадратную милю, практически совершенно пусты. Уровень воды в Темзе был очень низким. Пожарным приходилось пробираться по холодной глубокой грязи, чтобы подвести воду к насосам. Власти к тому времени еще не ввели обязательные противопожарные наблюдательные службы. Пожары разгорались никем не замеченные, и нарушенная телефонная связь затрудняла передачу сообщений о новых очагах возгораний. Зажигательную бомбу можно загасить за полминуты, если под рукой есть ведро с песком. Герберт Мейсон, чья фотография собора Святого Павла, окруженного огнем пожаров, стала одним из символов войны, писал:

«Я в одиночку мог предотвратить ущерб на сумму в сотни тысяч фунтов, но здания были заперты, и никто не мог проникнуть внутрь. Нас было так мало. Картина была очень трагичной».

Жар и огонь создавал такую угрозу, что пожарные — как и в 1666 году — разрушали здания, создавая преграды на пути распространения искр и огня.

Налет завершился через три часа. По волшебно-счастливому стечению обстоятельств северную Францию затянули густые тучи, и плохая видимость не позволила продолжить выполнение операции, которая по замыслу должна была продолжаться девять часов. На следующий день погода ухудшилась еще больше, и так продолжалось до тех пор, пока немецкие аэродромы не завалил снег. Великобритания получила небольшую передышку.

Ночные бомбардировки продолжались, однако очевидцы свидетельствуют, что подобного кошмара больше не повторилось. С большим запозданием, но власти все же организовали службу противопожарных дежурств. В начале войны центральное правительство и местные власти были застигнуты врасплох немецкими бомбардировками.

Король и королева на ночь уезжали в Виндзор, и большинство лондонцев искали способы найти ночлег своим семьям подальше от города, ставшего мишенью ночных налетов. Те же, кому это оказалось не под силу, столкнулись со всеобщим нежеланием властей предоставлять удобные бомбоубежища, в которых можно было находиться и днем и ночью. Также оставались большие проблемы с предоставлением жилья людям, лишившимся крова. Однако недостатки местных властей не оставались незамеченными, и чиновники, обходящие оставшиеся после налетов развалины, постоянно выслушивали гневные обвинения горожан.

Но постепенно усовершенствования радаров, которыми оснащались ночные перехватчики, позволили Королевским ВВС бороться с немецкими бомбардировщиками. Специальные отряды английских истребителей стали барражировать ночное небо над немецкими аэродромами, готовые атаковать возвращающиеся с задания немецкие бомбардировщики, садящиеся на освещенные взлетно-посадочные полосы с зажженными посадочными огнями.

Маршал авиации Шолто Дуглас, ставший командующим истребительной авиации, всячески старался внедрить в качестве ночного перехватчика двухмоторные американские истребители «Дуглас Хавок»:

Использовать прожектор мощностью 2700 миллионов ватт, установленный на самолете, было задачей весьма непростой. А летать на «Харрикейне» в связке с нагруженным таким образом «Хавоком» было практически невозможно. Как жаль, что потратившему «много средств, времени и сил» на развитие этой идеи Шолто Дугласу не пришло в голову, что как только летчик «Хавока» обнаружил на экране своего радара неприятельский бомбардировщик и пристроился к нему в хвост, ему больше не требовался летящий рядом помощник в лице «Харрикейна». Он мог сам поразить немецкий самолет имеющейся у него пушкой.

По мере того как англичане все больше узнавали о системе немецких навигационных лучей, меры противодействия становились все эффективнее. Высокочастотные сигналы, передаваемые английскими передатчиками, искажали систему наведения, но и здесь бывали сбои. Так, англичане заранее узнали о намеченном на 14 ноября 1940 года налете на Ковентри, но станции-глушители не смогли настроиться точно на частоту сигнала немецких систем — разница была такой же, как между свистом и писком, едва различимая для слуха человека; но точные частотные фильтры немецких приемников без труда выделили навигационные лучи из шума. Именно это позволило немецким бомбардировщикам-разведчикам отыскать Ковентри, и после этого сменяющие друг друга волны бомбардировщиков нанесли по городу опустошительный удар. Центр Ковентри, в том числе древний собор, был полностью разрушен; погибло множество мирных жителей, однако сотрудник департамента городской инженерии написал: «Многие утверждают, что бомбовые удары наносились без разбора, но наши исследования показали, что немцы атаковали строго определенные цели, стараясь поразить промышленные объекты».

Навигационные лучи работали довольно эффективно, но уже в начале января 1941 года большие потери и усиливающееся противодействие англичан убедили командование «Люфтваффе» перенести налеты с промышленных центров в глубине острова на цели на побережье, отыскать которые было гораздо проще с помощью навигационных лучей. Семь ночей в мае немецкие бомбардировщики наносили массированные успешные удары по Ливерпулю и побережью в районе Мерси. Центр города был превращен в руины. Взорвался корабль, загруженный 1000 тонн боеприпасов, предназначенных войскам на Ближнем Востоке, что причинило большой ущерб портовым сооружениям и стоявшим рядом судам. Не менее 160 человек погибли в бомбоубежище в одной из школ, еще 60 в больнице. Для расчистки улиц от развалин были привлечены войска. Больше 70000 человек остались без крова.

Появилось усовершенствованное немецкое устройство наведения, «Игрек-Герет». Сразу же за этим последовали контрмеры. Нет сомнения, немцы могли бы и дальше совершенствовать свое навигационное оборудование, а не переносить цели налетов, но к весне 1941 года бомбардировочная кампания «Люфтваффе» потеряла темп. Это стало заметно не сразу, и в ночь на 10 мая при свете полной луны Лондон подвергся одному из самых разрушительных налетов. Были попадания бомб в здание Парламента, в Вестминстер-Холл и башню Виктория. В Лондонском Тауэре и Монетном дворе возникли пожары. Всего в городе было зафиксировано около 2000 пожаров, из которых девять имели классификацию «особо крупных», собравших более чем по 100 пожарных команд. Все лондонские службы жизнеобеспечения работали на пределе. Но это был прощальный поклон «Люфтваффе». Укорачивающиеся ночи в сочетании с подготовкой вторжения на Балканы и приготовлениями к титанической схватке с Советским Союзом стали причиной того, что немецкие бомбардировочные эскадрильи стали постепенно перелетать на юг. Им предстояла другая работа.

В ноябре 1940 года, когда ночные бомбардировки английских городов были в самом разгаре, истребители Королевских ВВС стали встречаться с новым противником: усовершенствованной версией «Мессершмитта» Ме-109Ф. Эти самолеты расправлялись со «Спитфайрами», обрушиваясь на них сверху. Даже «Спитфайры» по высотным характеристикам не могли сравниться с новыми немецкими истребителями; «Харрикейны» же уступали им безоговорочно.

К концу 1940 года уже никто не ставил под сомнение, что истребитель является одним из самых важных видов оружия, и обе противоборствующие стороны рассматривали его как показатель уровня промышленных технологий. В предвоенный период перспективы воздушного боя на большой высоте в Королевских ВВС даже не рассматривались, но теперь стало ясно, что это козырная карта истребителя. Высота дает летчику-истребителю огромное преимущество над противником. Только скорость является для него еще более важной, но даже скорость можно обменять на высоту.

Верхушка командования истребительной авиации Королевских ВВС с огорчением узнала, что «Спитфайры» крайне трудно модифицировать так, чтобы они смогли на равных сражаться на больших высотах с новыми «Мессершмиттами». Для этого им требовались более длинные крылья, но сделать это было нельзя, не увеличив их прочность. Полеты на больших высотах также требовали усовершенствования авиационных двигателей; кроме того, лопасти воздушных винтов «Де Хэвиленд» с постоянным углом на большой высоте обледеневали. И в других отношениях «Спитфайр» отставал от нового «Мессершмитта». Элероны английского истребителя были обтянуты перкалем, а на двигателе был установлен карбюратор с поплавковой камерой, в то время как двигатели «Мессершмиттов» были оборудованы устройствами непосредственного впрыска топлива. И все эти недостатки усугублялись упрямой решимостью высшего командования Королевских ВВС начать вторжение в воздушное пространство противника.

Весной 1941 года новое командование английской истребительной авиации, с помощью теории «большого звена» устранившее Даудинга и Парка, горело желанием доказать справедливость своих предположений. Приняв на вооружение свою теорию, они отправили подразделения истребителей барражировать над северной Францией (эта операция получила кодовое название «Ревень»). Подобные полеты были крайне непопулярны среди английских летчиков, получивших приказ в случае необнаружения немецких истребителей атаковать наземные цели. Напротив, отдел по связи с прессой министерства авиации максимально раздул этот «крен в сторону Франции», и газеты, жадно ждущие рассказов о новых военных успехах Великобритании, откликнулись огромными заголовками на передовых полосах.

Эти рейды истребителей Королевских ВВС мало способствовали достижению победы в войне, и вскоре была придумана новая тактика. Истребители стали летать в сопровождении бомбардировщиков. Операция получила новое кодовое название: «Цирк». Командование ВВС утверждало: «Цель этих рейдов — заставить противника вступить в бой в обстановке, тактически благоприятной для наших истребителей». В действительности же это означало, что английские истребители уступают Ме-109Ф на больших высотах. Следовательно, Королевские ВВС должны выманить немецкие истребители на небольшие высоты. Когда немцы не клюнули на истребители, было решено направлять в качестве приманки бомбардировщики. Для этой весьма незавидной роли был выбран «Шорт Стирлинг» — единственный английский четырехмоторный бомбардировщик. У него был очень небольшой максимальный потолок, и при свете дня со «Стирлингами» без труда расправлялись немецкие зенитные орудия, не давая возможности «Спитфайрам» вступить в бой. Боевой журнал 74-й эскадрильи отмечает, что «потери были очень высоки и убыль опытных летчиков не восполнялась прибывавшими в эскадрилью молодыми пилотами». С начала года и до середины июня 1941 года Королевские ВВС совершили 104 вылета по плану «Ревень» и 11 — по плану «Цирк». При этом они потеряли 33 летчика и сбили 26 немецких самолетов.

Неэффективность «чисток», осуществляемых Королевскими ВВС, можно оценить тем, что немцы в самый разгар этих «чисток» начали передислокацию истребительных частей из Франции. В мае на Западе осталось только две истребительных группы: 2-я (Рихтгофен) и 26-я (Шлагетер) под общим командованием Адольфа Галланда.

Истребитель немецкого конструктора Мессершмитта был великолепной машиной, и Ме-109Ф, вероятно, стал его самой удачной модификацией. Но и «Спитфайр» английского конструктора Митчелла был шедевром, и до самого конца войны он подвергался усовершенствованиям и модификациям. И в то время как крылья «Мессершмитта» были слишком хрупкими, чтобы нести более мощное вооружение, «Спитфайр», начавший войну с четырьмя пулеметами «Браунинг» в каждом крыле, мог проглотить практически все, что угодно. В спешном порядке были изготовлены с полдюжины модификаций «Спитфайра», в основном из уже старых машин. В различных моделях «Марки V» были установлены более мощные двигатели «Мерлин», усовершенствованные воздушные винты, размещенные в крыльях пушки и металлические элероны; у части самолетов были все эти изменения. И хотя новый Ме-109Ф по-прежнему незначительно превосходил по характеристикам эти усовершенствованные «Спитфайры», разница в классе заметно уменьшилась; кроме того, в строю «Люфтваффе» оставалось также много старых «Эмилей».

Но немецкие конструкторы давно поняли, что усовершенствованию «Мессершмитта» есть предел, и параллельно с производством Me-109 развернулось создание принципиально нового истребителя. «Фокке-Вульф» ФВ-180 был легкой машиной, на которой был установлен мощный двигатель БМВ. Летом 1941 года один экземпляр нового истребителя был направлен в 26-ю Истребительную группу, базировавшуюся в Аббевилле и Сен-Омере, для испытаний в боевых условиях.

Только в сентябре 1941 года в английских боевых сводках стал упоминаться новый истребитель, появившийся у противника, хотя «Фокке-Вульф» принимал участие в боевых действиях начиная с июля. Алан Дир, один из лучших летчиков-истребителей Второй мировой войны, так вспоминает первую встречу с ФВ-180:

Но ФВ-180 оказался серьезным противником; на глазах у Дира новый немецкий истребитель расправился с летчиком его эскадрильи:

Эскадрилья Дира потеряла две трети «Спитфайров». Для разведслужб внешний вид нового немецкого истребителя явился полной неожиданностью. Рядные двигатели с жидкостным охлаждением, казалось, раз и навсегда доказали свое превосходство для всех современных истребителей, однако новый «Фокке-Вульф» с звездообразным двигателем превосходил по скорости «Спитфайр VB». На ФВ-180 был установлен 42-литровый 14-цилиндровый двигатель БМВ-801 с расположенными в два ряда цилиндрами. Впоследствии появились усовершенствованные «Мерлины», новые двигатели для ФВ-190, но БМВ-801 остался, пожалуй, самым совершенным поршневым авиационным двигателем. Но уже совсем недалеко было время реактивной авиации.

Бомбардировочная авиация Королевских ВВС вступила в войну совершенно неподготовленной к выполнению той задачи, которая, как настойчиво твердили авиационные генералы, будет единственным способом достижения победы в грядущей войне. Бомбардировщиками с максимальной грузоподъемностью были двухмоторные «Армстронг-Уитворт Уитли», «Хендли-Пейдж Хэмпден» и «Виккерс Веллингтон», и в марте 1939 года общее число самолетов этих трех типов не превышало пятидесяти. Остальную часть бомбардировочных сил составляли «Фейри Бэттл» и «Бристоль Бленхейм», способные нести всего 1000 фунтов бомбовой нагрузки и обладавшие таким небольшим радиусом действия, что применение их для нанесения ударов по целям в Германии с английских баз было практически невозможно.

Не было ни четырехмоторных бомбардировщиков, ни тяжелых бомб. В 1918 году самая тяжелая бомба, имевшаяся в арсенале Королевских ВВС, весила 1650 фунтов; в 1939 году самая тяжелая бомба весила 500 фунтов[281]. Несмотря на то что в довоенные годы считалось, что бомбардировщикам предстоит летать днем, для их защиты не было принято почти никаких шагов, а мысль о возможном истребительном сопровождении отвергалась с ходу[282]. Много разговоров было про мощное стрелковое вооружение бомбардировщиков, однако устанавливаемые в башни мелкокалиберные пулеметы были ничуть не лучше тех, что использовались в предыдущую войну, и, разумеется, никак не могли быть действенным средством борьбы с современными скоростными самолетами, сделанными из металла. Не было в бомбардировочной авиации и надежного прицела. Установленный на большинстве самолетов курсовой прицел мало чем отличался от металлической линейки с делениями.

Командование ожидало, что бомбардировщики, не имеющие никаких иных навигационных систем, кроме рамочной антенны, будут определять свое местоположение с помощью треугольника скоростей. Подобный «абсолютно точный» метод основывался на том, что летчик, имея прогноз погоды, рассчитывает курс, учитывая поправку на скорость ветра. Этот способ еще подходит для летчиков-любителей, совершающих полеты в районе аэроклуба, но, по оценкам руководства бомбардировочной авиации, самолет с помощью таких расчетов выходил на цель с точностью не выше 50 миль. Поэтому Королевские ВВС направляли штурманов на четырехмесячные курсы астронавигации, где их учили обращаться с пузырьковым секстаном «Марка IX». Любой знакомый с основами навигации по звездам знает, как трудно измерить склонение звезды и в соответствии с этим определить свое положение, находясь на земле. Те же самые действия в тесной кабине быстро летящего бомбардировщика — это уже подвиг. Разумеется, в облачную погоду пользоваться этим методом было нельзя; а в ясные лунные ночи бомбардировщики становились уязвимой добычей истребителей и были прекрасно видны наводчикам зенитных орудий с земли.

В самую первую военную ночь — еще до того, как английские бомбардировщики совершили налет на немецкие военно-морские базы, — десять «Уитли» были отправлены с заданием разбросать над территорией Германии 13 тонн листовок. Королевские ВВС были не в восторге от подобного приказа, однако вскоре такие операции стали для бомбардировочной авиации обычным делом. Содержание листовок являлось строжайшей тайной. Вице-маршал авиации Артур Гаррис, командующий 5-й группой бомбардировочной авиации, сказал о них так: «На аэродромах с ними необходимо было обращаться, соблюдая все правила обращения с секретными документами, и несмотря на все наши обращения, эти правила так и не были отменены… Содержание этих листовок было просто детским или идиотским, так что, возможно, оно и к лучшему, что его держали в тайне от английской общественности, хотя нам приходилось рисковать и людьми, и техникой, разбрасывая их над врагом».

В первые три месяца войны бомбардировщики «Уитли», на которые легла основная нагрузка по осуществлению этих бесполезных операций, понесли 6-процентные потери. Это было довольно много, учитывая то, что агитационные самолеты практически не встречали сопротивления, но в сравнении с огромными потерями, которые несли английские бомбардировщики во время дневных налетов, эти данные убедили командование Королевских ВВС в том, что будущее бомбардировочной авиации — в ночных налетах.

До мая 1940 года в соответствии со специальной правительственной инструкцией английские бомбардировщики наносили удары исключительно по военным целям. Все изменилось после стремительного броска немецких армий на запад и назначения Черчилля на пост премьер-министра. 15 мая 99 самолетов поднялись в воздух, имея задание нанести бомбовый удар по железнодорожным узлам и нефтеперерабатывающим заводам Рура. Это явилось началом стратегических бомбардировок, которые не прекращались до 1945 года.

В течение всего лета 1940 года скопление барж и судов, подготовленных для операции «Морской лев», представляло великолепную цель для ночных атак, но бомбовые бароны не желали этого видеть. Они настаивали на том, что подобные тактические цели являются менее важными, чем цели стратегические.

Их уступки в борьбе с насущной угрозой не шли дальше согласия наносить удары по алюминиевым заводам и другим объектам, имеющим столь же отдаленное отношение к ожидавшемуся вторжению на острова. Если учесть, что подобные налеты могли совершаться только в лунные ночи и бомбардировщики с трудом могли найти цели, находящиеся на большом удалении от баз, решающего эффекта подобные удары вряд ли могли достичь. Разумеется, авиационные шишки по-прежнему боялись, что тактические операции поставят бомбардировочную авиацию под контроль сухопутных и военно-морских сил, таким образом лишив их обретенной с большим трудом независимости. Единственным компромиссом явилось то, что дальние бомбардировщики, не нашедшие ночью удаленных целей, должны были на обратном пути наносить удары по аэродромам на оккупированной неприятелем территории. «Бленхеймы» 2-й бомбардировочной группы понесли во время дневных налетов такие большие потери, что им было предписано наносить удары только в том случае, если над целью имеется достаточный покров облачности. Это привело к тому, что в июле 90 процентов вылетов было отменено. Только 13 сентября все бомбардировочные эскадрильи получили приказ нанести удар по силам вторжения. Вот что рассказывает летчик «Бленхейма», бомбивший Остенде:

23 сентября аэрофотосъемка показала, что количество транспортных судов в портах между Флашингом и Булонью уменьшилось почти на треть. Угроза неминуемого вторжения отступила.

Битва за Британию завершилась, но не было никаких признаков того, что командующие бомбардировочными соединениями армий всех стран мира вынесли из нее хоть какие-нибудь уроки. Верховное командование «Люфтваффе» нисколько не изменило тактику боевых действий, и когда немецкие армии вторглись в бескрайние просторы Советского Союза, бомбардировочные силы были нисколько не больше, чем в 1939 году! А их качество значительно снизилось.

Большие начальники ВВС американской армии не видели причин отказываться от своих теорий насчет дневных бомбардировок. Они были уверены, что неудача «Люфтваффе» в действиях над Великобританией была обусловлена исключительно неправильными боевыми порядками, малыми высотами, недостаточным вооружением, небольшой скоростью и слишком легкими и хрупкими планерами бомбардировщиков. Другими словами, бомбардировщики Хе-111 не могли действовать без сопровождения истребителей только потому, что они не были «Боингами» Б-17. Не было усвоено никаких уроков из неудовлетворительно малого радиуса действия истребителей сопровождения Me-109, из необходимости применять дополнительные топливные баки — никто не придал значения тому, какие опустошительные потери несли бомбардировщики, совершавшие рейды днем без сопровождения истребителей.

Командование бомбардировочной авиации Королевских ВВС не усвоило никаких уроков из Битвы за Британию и последовавшего за ней «блица» ночных налетов. То обстоятельство, что боевой дух лондонцев не был сломлен ночными бомбардировками, не изменило отношение главнокомандующего Королевскими ВВС сэра Чарльза Портала к стратегическим бомбовым ударам. Немцы, сказал он, не смогут переносить бомбежки так же, как англичане.

Даже обладая разведывательными силами и системами электронной навигации (отсутствующими в Королевских ВВС), «Люфтваффе» наносили по Великобритании слишком разрозненные и нерегулярные удары, чтобы они имели какой-то результат. Учитывая это, комиссия под руководством Д. М. Батта из секретариата кабинета министров тщательно изучила донесения о выполнении заданий и 633 фотографии, сделанные во время ста с лишним налетов, осуществленных в июне — июле 1941 года:

Из этого следовал пугающий вывод: атаковать хорошо защищенные объекты на территории Рурского района кроме как в условиях полнолуния является пустой тратой средств. Но именно в полнолуние немецкая противовоздушная оборона действует особенно эффективно. В дополнение к этому неприятному открытию выяснилось, что взрывчатое вещество, используемое в английских боеприпасах, обладает низким качеством и многие бомбы не разрываются.

Еще до конца зимы 1940/41 года английская бомбардировочная авиация получила первый тяжелый четырехмоторный бомбардировщик. Поставки новых боевых машин шли медленно, процесс прорезания зубов был очень болезненным. Первым в частях появился «Шорт Стирлинг», совершивший первый боевой вылет в феврале 1941 года.

Невысокая скорость и маленький потолок были не единственными недостатками нового бомбардировщика. С появлением в бомбардировочных эскадрильях новых тяжелых машин летать на «Стирлинге» становилось все опаснее. «Мало приятного лететь на своем самолете на высоте 10 000 футов или около того, сознавая, что над тобой на высоте 18 000—20 000 и более футов идут «Ланкастеры» и «Галифаксы», чьи бомбы по пути к цели должны пролететь мимо тебя — печально признаться, но подобные попадания случались, и это приводило к самым плачевным результатам».

И действительно, результаты могли быть самые печальные. Основную часть бомбовой нагрузки стратегических бомбардировщиков составляли зажигательные бомбы, а в крыльях «Стерлингов», в которые они попадали, находились топливные баки. Вследствие вышеперечисленных недостатков потери эскадрилий, оснащенных «Стирлингами», значительно превышали средние. Со временем эти бомбардировщики были отстранены от выполнения ответственных заданий, и в дальнейшем они применялись лишь для буксировки планеров и постановки морских мин.

1941 год был начат с грандиозными планами. Исходя из совершенно недостоверных данных, министерство авиации, начальники штабов и совет обороны при кабинете министров совместно приняли «Нефтяной план». Его. разработчики утверждали, что в связи с тем, что в Германии ощущается острая нехватка нефти, бомбовые удары лишат противника «1,5 миллиона тонн нефти, в результате чего он попадет в весьма затруднительное положение». 15 января командование бомбардировочной авиации получило директиву, содержащую следующие слова: «Главной и единственной задачей бомбовых ударов до получения новых приказов должно быть уничтожение немецких нефтеперерабатывающих заводов».

В действительности немцы не испытывали затруднений с нефтью. Они пользовались всей нефтью, добываемой в Румынии, к тому же в большом количестве нефть поставлял Советский Союз. И это не были строго охраняемые тайны: Уильям Ширер, американский журналист, работавший в Берлине, записал эти данные в своем дневнике.

Сэр Ричард Пирс, ставший главнокомандующим бомбардировочной авиацией, заявил во всеуслышание, что уверен в осуществимости этого нового плана стратегических бомбардировок, хотя он прекрасно сознавал, что по результатам прошедшего года нет никаких оснований тешить себя такими розовыми надеждами.

Интересно, до какой степени те, кто с таким воодушевлением подобострастно восхвалял этот амбициозный план, верили в его успех? У Черчилля определенно были сомнения. Для поражения компрессорной станции или очистного сооружения требовались точные попадания. На смену зиме пришла весна, и с ее приходом не осталось сомнений в том, что такая степень точности выходит за рамки возможностей ночных налетов английской бомбардировочной авиации.

Последние надежды на то, что английские бомбардировки ввергнут экономику Германии в хаос — на это делало особый упор министерство военной промышленности Великобритании, — исчезли в июне 1941 года. Начатое Гитлером наступление на Советский Союз наглядно продемонстрировало всем внушающую безотчетный страх военную мощь Третьего рейха. Боевой дух немецкого народа оставался непоколебимым, и английские бомбардировки были всего лишь безобидными уколами. Вероятно, чиновники министерства авиации осознали это, так как 9 июля заместитель начальника штаба ВВС без особого шума издал приказ «до новых распоряжений сосредоточить основные усилия бомбардировочной авиации на выводе из строя транспортной системы Германии и воздействии на боевой дух гражданского населения в целом и промышленных рабочих в частности». На тот случай, если кто-то не понял истинный смысл этого постановления, в дополнении уточнялось, что для нанесения ударов по определенному классу целей требуется лунный свет, поэтому «приблизительно три четверти месяца возможно добиваться удовлетворительных результатов только в случае массированных, концентрированных и непрерывных атак на крупные промышленные районы и места сосредоточения рабочего класса в тщательно отобранных городах».

Долой «Нефтяной план»; да здравствует «Транспортный план»! Чиновники министерства авиации- подкрепляли свои взгляды необычайно розовыми прогнозами. Например, предполагалось, что если 90 бомбардировщиков выйдут на объект и средняя ошибка нахождения цели составит 600 ярдов, цель будет поражена 112 бомбами и почти 2000 зажигательными бомбами. Таким образом, 15 тонн взрывчатых веществ (от 50 до 100 бомб) полностью выведут из строя железнодорожный узел и, при благоприятном стечении обстоятельств, вызовут задержки поставок важных грузов и нарушение графика перевозок на несколько месяцев. Где Королевские ВВС набрались подобных фантазий?

Приблизительно через шесть недель после начала осуществления «Транспортного плана» был заслушан доклад комиссии Батта, который холодным отрезвляющим ветром реальности ворвался в душную атмосферу Уайтхолла. Однако ничто не могло остудить пыл сэра Ричарда Пирса. На экземпляре доклада он записал свои сомнения. Его начальник штаба разделял скептицизм своего шефа. Единственной действительной проблемой — так, как видели дело они, — было то, что в английской бомбардировочной авиации до сих пор отсутствовали соединения тяжелых бомбардировщиков. К ноябрю 1941 года в Королевских ВВС было 66 тяжелых бомбардировщиков, из них 18 «Стирлингов». Налеты, как дневные, так и ночные, совершали группы по двадцать-тридцать самолетов.

В сентябре 1941 года опытный образец четырехмоторного бомбардировщика поступил для испытаний в боевых условиях в 44-ю эскадрилью. Крылья «Авро Манчестер» удлинили, чтобы установить в каждом по два двигателя «Мерлин» фирмы «Роллс-Ройс». Не дожидаясь результатов испытаний, командование Королевских ВВС направило Черчиллю доклад о том, что всего за шесть месяцев бомбардировочные налеты могут нанести Германии решающий удар. Однако для этого потребуется не меньше 4000 тяжелых бомбардировщиков.

Черчилль язвительно ответил, что, поскольку лишь четвертая часть английских бомб попадает в цель, простое увеличение точности бомбометания позволит в четыре раза увеличить действенную мощь бомбардировочной авиации.

Какими бы устаревшими ни были методы и техническое оснащение Королевских ВВС, пропагандистский орган министерства авиации действовал умело, напористо и безостановочно. В августе 1941 года на экраны английских кинотеатров вышел великолепный 50-минутный фильм «Цель на эту ночь». Отснятый на аэродроме- бомбардировочной эскадрильи и в киностудии, этот фильм обладал силой воздействия хорошей документальной ленты. Летчики Королевских ВВС играли самих себя: людей уверенных, решительных и рассудительных. Сюжет фильма в кратком изложении был опубликован в «Дейли экспресс», впоследствии вышла иллюстрированная брошюра. Через несколько недель появилась 130-страничная книга «Английская бомбардировочная авиация», иллюстрированная документальными фотографиями и диаграммами, в которой с чувством и душевной теплотой рассказывалось о нелегком ратном труде экипажей бомбардировщиков. Отклики на эти публикации показали, что, несмотря на все просчеты и неудачи, министерство авиации одержало победу в самом главном сражении — за общественную поддержку. И все же не все были обмануты. В апреле 1942 года американский военно-воздушный атташе в Лондоне докладывал в Вашингтон: «Английская общественность пребывает в заблуждении, подпитываемом эффективной пропагандистской кампанией, проводимой Королевскими ВВС, что одними массированными бомбардировками можно уничтожить военную машину Германии и одержать победу в войне».

Критика деятельности английской бомбардировочной авиации была разнообразной и убедительной; замечания были как морального, так и практического плана. Они исходили как от сухопутных сил и военно-морского флота, так и от церкви. Однако отныне этим критикам приходилось быть крайне осторожными. Общество было уверено, что экипажи бомбардировщиков являются единственными людьми, способными наносить Германии ответные удары, и повсюду простые люди встречали летчиков с теплотой и признательностью. Они даже не подозревали, что в 1940 и 1941 годах английская бомбардировочная авиация понесла больше потерь, нанося удары по Германии, чем понесли от них сами немцы, и бомбардировки практически никак не повлияли на военный потенциал Германии. К 1945 году, когда английские и американские бомбардировщики уже в течение нескольких лет подвергали Германию постоянным ударам, им удалось сократить производство военной продукции меньше-чем на 10 процентов (некоторые источники приводят цифру 4 процента)[283].

По мере продолжения ночных налетов английских бомбардировщиков немцы все эффективнее противостояли им. Первоначально немецкие ночные перехватчики действовали над крупными городами, поражая бомбардировщики, обнаруженные с помощью зенитных прожекторов. С назначением на должность командующего противовоздушной обороной Германии генерала Йозефа Каммхубера начались коренные преобразования. Вдоль северного побережья страны были расставлены батареи зенитных орудий, прожектора и радиолокационные станции, и каждая «ячейка» работала в тесном взаимодействии со своим ночным перехватчиком. К 1943 году «Линия Каммхубера» протянулась вдоль Рейна и далее по морскому побережью Голландии и Германии до самой Дании. Помимо этого, особые районы противовоздушной обороны были созданы вокруг крупных промышленных центров.

Единственным практическим ответом Королевских ВВС на это стала тактика прорыва «Линии Каммхубера» плотным многочисленным строем бомбардировщиков, летящих с большой скоростью. Однако английские штурманы не имели электронных навигационных систем, вследствие чего бомбардировщики не могли выдерживать заданный плотный порядок. В ночь на 7 ноября 1941 года Королевские ВВС потеряли 37 бомбардировщиков, почти десять процентов от числа участвовавших в налете. Подобные удары не могли продолжаться. Кроме того, что огромные потери сказывались крайне отрицательно на боевом духе, бомбардировочная авиация просто рисковала в самом ближайшем времени остаться без самолетов.

Но в то же время в конце 1941 года произошел качественный скачок в развитии английского радара. Ученые давно мечтали о создании небольших радиолокационных станций, которые можно было бы устанавливать на истребителе-перехватчике. Еще 23 июля 1940 года такое устройство было опробовано на «Бленхейме» из эскадрильи перехватчиков, расположенной в Тангмере. Предварительно выведенный на цель с помощью наземной радиолокационной станции, оператор «Бленхейма» увидел точку на экране своего радара и отыскал в темноте немецкий бомбардировщик До-17. Сбитый «Дорнье» упал в Ла-Манш. Впервые в мире был осуществлен ночной перехват с помощью радара, но английские ученые стремились усовершенствовать созданные ими системы. С самого начала войны Дж. Т. Рэндолл и Э. X. Бут из Бирмингемского университета работали над созданием сантиметрового радара. Принципиально отличавшийся от установленных вдоль побережья простых устройств, испускающих «потоки волн», сантиметровый радар, испускавший узкий прерывистый пучок волн короткой длины, значительно более устойчивый к искажениям, открывал дорогу к миниатюризации.

Наконец Рэндолл и Бут совершили прорыв в технологии, позволивший Великобритании значительно опередить в области радиолокации все остальные страны. Сердцем нового радара был кавитационный магнетрон. Технология производства требовала особо точных станков для обработки медной заготовки, воды для охлаждения и сильного электромагнита. Конструкторам понадобилось сочетание опыта работы на производстве, передовых теоретических знаний и большой доли удачи. Несмотря на крайне скудное финансирование работ, новое устройство заработало 21 февраля 1940 года.

Небольшой и очень точный новый радар можно было устанавливать в ночных перехватчиках и использовать для обнаружения неприятельских самолетов в условиях облачности и в темноте. Во время испытаний было замечено, что на электронно-лучевой трубке появляются схематические «картинки» земной поверхности. Водные пространства, здания и лесные массивы отображались свечением различной интенсивности. Подобные усовершенствованные устройства, установленные на бомбардировщиках, могли использоваться для нахождения городов и других четко различимых объектов в условиях отсутствия видимости.

Новый магнетрон представлял собой кусок металла, и, несомненно, он не разрушился бы при падении самолета на землю. Сразу же возникли опасения, что немцы смогут извлечь секретное устройство из сбитого бомбардировщика. Тогда они смогут без труда его скопировать. У Королевского флота на это был ответ: именно такой прибор крайне необходим для обнаружения выплывших на поверхность подводных лодок. На просторах океана можно не тревожиться по поводу того, что секретное устройство попадет немцам в руки. К тому же сантиметровый радар, появился в то время, когда морские коммуникации Великобритании находились в большой опасности. И все же командование бомбардировочной авиации выиграло политическое сражение за сантиметровый радар. После второго налета с участием оснащенных новым радаром бомбардировщиков немцы извлекли секретное устройство из обломков сбитого самолета. Через девять дней английский радар уже обсуждался на совещании высокопоставленных армейских чинов и инженеров.

В канун Рождества 1941 года маршал авиации Артур Гаррис, в тот момент возглавлявший делегацию Королевских ВВС в Соединенных Штатах, был назначен командующим английской бомбардировочной авиацией. Все те, с кем встречался в Америке Гаррис, были наслышаны о его взглядах на стратегические бомбардировки, и ни у кого не было сомнений, что с его назначением на новый пост интенсивность английских бомбардировок возрастет. К этому времени с начала войны бомбардировочная авиация потеряла 7448 членов экипажей (убитыми, погибшими в авиакатастрофах и пленными). К концу войны в распоряжении командования бомбардировочной авиации было 1600 тяжелых бомбардировщиков и общие потери достигли 72 350 человек. Страдания Германии продолжались по нарастающей шкале. В последние восемь месяцев войны американские ВВС сбросили 350 000 тон бомб, Королевские ВВС сбросили 400 000 тонн — что в десять раз превышает общий вес бомб, в том числе и реактивных снарядов «Фау-1» и «Фау-2», сброшенных Германией на Великобританию за всю войну.

После окончания войны бомбовые удары по площадям подверглись суровой критике, в центре которой был сэр Артур Гаррис. В июне 1992 года королева-мать, бывшая во время войны королевой Великобритании, открыла памятник «Бомбардировщику» Гаррису, при этом над головами собравшихся пролетел бомбардировщик «Ланкастер». На церемонии присутствовали Маргарет Тэтчер, бывший премьер-министр, и ветераны английской бомбардировочной авиации, в том числе кавалер «Креста Виктории» Леонард Чешир, но ни министр обороны, ни другие члены кабинета министров не пришли из опасений обидеть Германию. Небольшая толпа демонстрантов освистала торжественную церемонию.

Глава 21

Как и в отношении большинства видов военной продукции, союзные державы выпускали боевые самолеты в огромных количествах. Как видно из таблицы 5, даже до того, как Соединенные Штаты вступили в войну в декабре 1941 года, авиационная промышленность Великобритании значительно опережала германскую. Во второй половине 1941 года, когда армии Гитлера обрушились на Советский Союз и в боевые действия вступили ВВС Красной армии, в количественном отношении немецкая авиация оказалась безнадежно позади.

Данные, приведенные в этой таблице, показывают, что «незначительное преимущество», позволившее, по широко распространенному мнению, одержать победу в Битве за Британию, в действительности было значительно более ощутимым, чем кто-либо мог предположить в то время. Хотя многие английские самолеты были устаревших моделей и отличались низкими боевыми характеристиками, среди них были первоклассные машины — в частности «Спитфайр». Совершенно очевидно, что не было никакой необходимости посылать в бой английские части без прикрытия с воздуха — в Западной ли пустыне, на Крите или в Малайе.

Решающая победа в войне была одержана на заводах. Неотъемлемой частью истории стал рабочий класс воюющих государств. И все же неудержимая мощь, обрушенная союзными державами на Германию, является причиной того, что весьма непросто разглядеть хронические просчеты Великобритании в войне промышленностей.

Меньше чем столетие назад Германия представляла собой 38 разрозненных княжеств, крошечных государств, в центре которых был город, где имелись дворец, рынок, главная площадь и собор. В каждом городе был по крайней мере один оперный театр; в большинстве городов их было два. Развивались сильные региональные культуры, охваченные духом соперничества. В различных районах страны говорили на разных диалектах. Граждане были преимущественно законопослушными, так как в небольших ограниченных сообществах всякое недовольство быстро проявлялось и немедленно наказывалось. Полиция имела самые широкие полномочия.

Промышленная революция привела людей из деревни на завод в город. В таких городах, как Дрезден, Лейпциг, Дюссельдорф, Берлин и Кельн, появились новые районы. Эти процветающие крупные центры питались той же культурой, что кормились и маленькие города. Пруссия занимала лидирующее положение в мире по части профессионально-технического образования. Во всей Германии сохранялись традиции различных ремесел. В 1937 году, когда из пяти 14-летних подростков, нанимавшихся на работу на английские заводы, четыре не имели никакой специальной подготовки, немецкие заводы были обязаны законом обеспечивать молодых рабочих до достижения 18-летнего возраста средним образованием и профессиональной подготовкой.

Высшее образование предоставляло гражданам Германии определенную социальную мобильность. Но немецких рабочих, как и рабочих повсюду, в первую очередь волновали вопросы безопасности и стабильности. Большие фирмы, такие, как компания Крупна, стали пионерами в выработке систем социального обеспечения, включавших в себя здравоохранение, образование и жилье. По такому же пути пошли и крупные компании в других странах, но в Германии благосостояние рабочего класса имело государственную поддержку. Бисмарк был решительно настроен воспитать поколение физически здоровых призывников, победив заманчивые обещания социализма. «Государство — это не только обязанность, но и благосостояние», — заявил он в парламенте при обсуждении законов о страховании рабочих от болезней, несчастных случаев и пенсионном обеспечении по достижении возраста. Строгие нормы возведения жилых и промышленных зданий помогли преодолеть худшие последствия первого строительного бума. К началу войны 1939 года Германия была объединенным государством, и немецкоязычные граждане были рады этому. При Гитлере, несмотря на систему распределения и жесткий финансовый контроль, уровень жизни в Германии стал самым высоким в Европе. Хорошие рабочие специальности приносили твердую высокую зарплату и уважение в обществе. Германия была обеспечена машиностроительными станками и оборудованием с таким избытком, что свободно их экспортировала.

Во второй половине девятнадцатого века Великобритания в основном по социальным причинам потеряла роль ведущей промышленной державы. Детали сложных промышленных изделий, таких, как артиллерийские орудия, изготавливались преимущественно вручную в кустарных мастерских. Затем эти детали собирались вместе и соединялись в единое целое в результате длительного процесса, требующего большого ручного труда. Полученными образчиками искусства англичане гордились так же, как гордятся костюмом индивидуальной работы.

Даже на крупных заводах сохранялся дух ремесленных мастерских. Рабочие, классифицированные согласно выполняемым операциям, были опутаны сложной системой внутренних контрактов и субконтрактов, определяющих их взаимоотношения. Для того чтобы скрыть индивидуальные заработки каждого рабочего, владельцы заводов выплачивали часть жалованья сдельно, а часть — повременно. Эти отношения порождали объединения рабочих по профессиям, строго регламентирующие то, кто может выполнять какую работу и сколько ему за это надо платить. Вскоре эта жесткая система распространилась на все общество, и ни один владелец завода не смел выступать против нее.

В результате в стране образовался неповоротливый рабочий класс, о котором в 1857 году человек, знакомый с промышленным производством Великобритании и Америки (где машины встречались с радостью как то, что приносит рост благосостояния), сказал:

Промышленная революция началась в Великобритании раньше; гидроэнергия, уголь и железная руда встречались в основном в северной Англии, южном Уэльсе и равнинах Шотландии. Поэтому промышленные центры возникали в бедных пустынных районах, где нечасто встречались оперные театры. В крохотных жилых домах британские рабочие проводили краткие периоды отдыха между сменами. В Миддлсборо в 1939 году каждое третье здание имело возраст старше 70 лет, и 90 процентов домов не имели ванных комнат. Во многих городах канализация и водопровод оставались роскошью.

Увеличивалась пропасть между имущими и неимущими. Разница между ними была в образовании, здоровье, перспективах на будущее. Даже внешне между богатыми и бедными было различие: официальные медицинские исследования, проведенные в Великобритании в 1941 году, показали, что мальчики, обучающиеся в частных школах, в среднем на четыре дюйма выше своих сверстников, работающих на заводе, — исключительно вследствие лучшего питания. Традиционная британская система закрытых пансионов, куда богатые отправляли своих сыновей, препятствовала возникновению хороших школ в промышленных районах. Ловушка, в которую попадали бедные, усугублялась тем, что университеты — в первую очередь заботящиеся о собственных привилегиях и власти, — как правило, находили место для недоумков из богатых и влиятельных семей, в то же время строя препятствия на пути талантливых выходцев из простого народа. Только полпроцента выпускников элементарных школ поступали в университет. Но и такое образование не считалось обязательным даже для тех, перед кем были открыты все двери. Уинстон Черчилль никогда не учился в университете.

Еще более далеко идущие последствия имела антипатия, питаемая правящими классами Великобритании к науке и технике, включая такие предметы, как математика и иностранные языки. Церковь постоянно выступала против научного прогресса. Отказа Исаака Ньютона признать учение о Святой Троице оказалось достаточно для того, чтобы не позволить ему занять место главы одного из колледжей Оксфордского университета, — вот почему он согласился на приглашение Монетного двора. В то самое время, когда выдающиеся одиночки Фоке Тальбот, Джордж Стефенсон, Изамбард Кингдом Брунел и Майкл Фарадей изумляли весь мир, доктор Томас Арнольд — глава публичной школы в Регби с 1828 года до самой своей смерти в 1842 году — громко и во всеуслышание заявлял о своем противодействии науке. Другие частные школы разделяли точку зрения Арнольда насчет того, что основная задача английского образования — воспитывать истинных джентльменов и добрых христиан.

В 1859 году Дарвин опубликовал свою теорию эволюции. Его стройные логические объяснения были понятны как образованным, так и необразованным людям. Они были подкреплены работами по изучению реликтовых останков, открытиями в области химии и классификацией флоры и фауны. Работа Дарвина напугала религиозно-образовательный истеблишмент, заправлявший английскими школами (частными и публичными) и университетами. Учение Дарвина лишь укрепило мракобесов в уверенности, что вся наука является ересью.

Образовательная система Великобритании была замкнутой. Частные школы питались за счет самих себя. Влияние, оказываемое частными школами на британскую нацию, было отмечено в секретном справочнике, выпущенном в 1940 году главным управлением имперской безопасности Третьего рейха:

Вступительные экзамены соискателя должности в государственной службе Великобритании отражали точку зрения Арнольда: в правительстве, как и на всех остальных ответственных должностях страны, должны находиться исключительно «истинные джентльмены и добрые христиане», а никак не мужчины и женщины, обученные решать сложные задачи в наполненном противоречиями и духом соперничества мире, окружающем Великобританию. В своей книге «Ревизия войны» Коррелли Барнетт писал:

Дорогостоящие провалы, подобные операции в Норвегии, явились наглядной демонстрацией несовершенства чиновников Уайтхолла. Армия, авиация и военно-морской флот были связаны бюрократическими путами людьми, не видевшими смысла в переменах. В ноябре 1940 года министерство иностранных дел начинало работу в 11 часов. В только что созданном министерстве оборонной промышленности даже министр с трудом мог собрать своих подчиненных на совещание, начинавшееся в половине одиннадцатого утра.

К концу девятнадцатого века основой богатства Великобритании стало не производство, а инвестиции. Семьи, разбогатевшие на чудесах промышленной революции, не хотели, чтобы их дети держали в замасленных руках инструмент. Они хотели, чтобы те ничем не отличались от детей мелкопоместных землевладельцев. Владельцы заводов не видели необходимости учиться самим и давать образование своим детям и сотрудникам. Предполагалось, что 14-летние подростки наберутся навыков у тех, кто работает рядом с ними. Самые одаренные из них, если очень повезет, со временем найдут работу в конструкторском бюро, начальник которого скорее всего не имеет специального технического образования. А если «истинные джентльмены и добрые христиане» считали науку и технику чем-то ненужным, к искусству и проектированию они относились с подозрением. (Не случайно, что Германия и Япония, где всегда с уважением относились к инженерам и конструкторам, сегодня обладают стабильными развивающимися экономиками.)

В 1939 году оборудование большинства английских заводов было устаревшим и малоэффективным. Станков было очень мало, явно недостаточно для современной войны, особенно затяжной, требующей все больше и больше особо точных деталей (например, небольших по размерам и очень сложных радаров). В то время как в январе 1940 года безработными числились 1300000 человек, испытывалась острая нехватка квалифицированных рабочих, а у тех, у кого квалификация имелась, она была недостаточно высокой. Недоставало самых разнообразных специалистов — от бухгалтеров до врачей. Отсутствие конструкторов-проектировщиков со специальной подготовкой приводило к тому, что автомобили, танки, двигатели и самолеты были очень сложными в эксплуатации и ремонте. Сроки поставок постоянно срывались. «Разве вы не знаете, что идет война?» — таков был самый распространенный ответ на любую жалобу. Частенько оказывалось, что военная техника успевала полностью устареть к тому времени, как попадала на фронт. Все более или менее сложные приборы и механизмы, такие, как авиационное оборудование, приходилось заказывать на американских заводах, так как английские производить их не могли.

То, что в Великобритании существовало два обособленных общества, особенно проявлялось в политическом разделении страны. Неотъемлемой частью производственного фронта были несанкционированные забастовки, затягивание работ и просто извращенное отношение к делу, чему всячески потакали профсоюзы и прочие рабочие организации. В 1944 году количество потерянных трудовых дней в Великобритании в три раза превышало показатели 1938 года. Моряки, только что рисковавшие жизнью на конвоях в Северной Атлантике, оказывались не готовы к жизни на берегу. Николас Монсаррат, автор романа-бестселлера о военных буднях на борту корвета «Жестокое море», пишет в своих мемуарах:

Вступление в войну Советского Союза и деятельность коммунистических партий во всех странах мира по коварной указке Москвы еще больше усложнили задачу быть патриотом.

Также патриотизм был очень сложным понятием для 74 000 граждан враждебных Великобритании государств, находящихся на ее территории, — большинство из них бежало от преследований нацизма. Опираясь на вздорные рассказы о том, какой вклад в победы германского оружия внесли шпионы и саботажники, власти поместили всех иностранных граждан в лагеря, где условия содержания были ужасными. В одном заброшенном заводском корпусе (в Уорф-Миллз) на 2000 интернированных имелось всего 18 кранов с водой. Шестьдесят ведер, выставленных во двор, выполняли роль туалета, а соломенные тюфяки выдавались только больным. В другом таком лагере для интернированных два человека, пережившие нацистский концлагерь, покончили с собой. «Этот лагерь сломал их дух», — подвел итог следователь. Военный совет, ознакомившись с докладом о лагерях для интернированных, запретил его публиковать. В то же время интернированные лица не были освобождены из опасений, что общественность узнает о допущенной в отношении них несправедливости.

Граждане Великобритании тоже подвергались драконовским наказаниям. 17 июля 1940 года один человек был приговорен к месяцу тюрьмы за то, что прилюдно заявил, что у Великобритании нет шансов победить в этой войне. Человек, посоветовавший двум новозеландцам: «Какой вам смысл погибать в этой кровавой бойне?» — получил три месяца тюрьмы. Женщина, назвавшая Гитлера «хорошим правителем, лучшим, чем наш мистер Черчилль», была приговорена к пяти годам тюремного заключения. Английские газеты получили предупреждение остерегаться опрометчивых высказываний. Редакторам весьма недвусмысленно дали понять, что правительство не потерпит «безответственной» критики; причем оно само будет решать, какая критика ответственная, а какая нет.

Агитационный плакат, обещавший, что ваша твердость принесет нам победу, был встречен такими насмешками, что весь тираж пришлось в спешном порядке уничтожить. Вероятно, подобное четкое указание на то, кто является правителем, а кто подданным, было следствием того глубокого раскола общества в западных странах, который привел в 1940 году Францию к краху и вверг Испанию в пучину долгой и кровавой гражданской войны. Возможно, в Великобритании этот раскол был не таким глубоким, но ему суждено было сохраняться значительно дольше; и сейчас именно этим объясняются многие из сегодняшних недугов английского общества.

Гитлер — как правильно заметил А. П. Дж. Тейлор, самый популярный вождь Германии за всю историю, — уверенный, что его режим продержится до тех пор, пока будет иметь поддержку в обществе, сделал жизненный уровень немцев самым высоким в Европе.

Экономика Германии, в отличие от английской, так и не переключилась полностью на нужды тотальной войны. Налоги оставались сравнительно низкими, не было строгого распределения даже основных видов сырья. Так, например, на гражданские нужды выделялось большое количество стали, и еще в 1943 году выпускалась такая роскошь, как обои. Женщины не привлекались к обязательным работам, и в домах среднего класса оставалась прислуга. Победоносные завоевания насытили Германию всеми предметами роскоши начиная от мехов и кончая икрой.

Оккупированной Европе пришлось столкнуться с обратной стороной германского изобилия. Все побежденные народы были сначала ограблены фиксированным обменным курсом валют, а затем вынуждены были переносить все тяготы оккупации. Евреи и все остальные народы, которых нацисты объявили врагами, лишались всего имущества, отправлялись в концентрационные лагеря и подвергались систематическому уничтожению.

В тридцатые-сороковые годы система образования Германии принесла ощутимые результаты. Но в то время как промышленность Германии оставалась тесно связанной с образованием и подчинялась нуждам государства, на науку такой подход не распространялся. Нацистский режим не предпринимал никаких шагов, чтобы впрячь науку в военную машину. Преследования евреев привели к тому, что самые образованные граждане покинули страну, в результате чего германская наука понесла такие серьезные потери, от которых не может оправиться до сих пор.

Нацистский режим и военная верхушка, связавшая с ним судьбу, испытывали глубокое недоверие к науке. Во время войны практически все уровни высшего военного командования Германии препятствовали проведению научных исследований. Крупные ученые не освобождались от призыва на военную службу; призванные в армию, они попадали в самые обычные подразделения. Однако, несмотря на пренебрежение властей к научным исследованиям, преданные делу инженеры и конструкторы двигали прикладную науку вперед, особенно в области авиации.

Например, «Флеттнер» Фл-282 «Колибри», вертолет, построенный для военно-морского флота, совершил первый полет в мае 1939 года. Этот небольшой летательный аппарат с установленными рядом двумя синхронно работающими винтами стал первым серийно выпускавшимся вертолетом, имевшим боевое применение[284].

Уникальный «Мессершмитт» Me-163 «Комет» с ракетным ускорителем развивал самую высокую скорость из самолетов, применявшихся во Второй мировой войне. В сентябре 1941 года знаменитый летчик-планерист Хайни Диттмар совершил первый полет на опытном образце и побил мировой рекорд скорости.

Приоритет Германии в области реактивной авиации не вызывает вопросов. Хейнкель создавал не только замечательные планеры, но и реактивные двигатели. Единственным реактивным самолетом, принявшим хоть сколько-нибудь заметное участие в боевых действиях, был немецкий истребитель «Мессершмитт» Ме-262.

У Германии были и другие реактивные самолеты, такие, как «Арадо-234» «Блиц», бомбардировщик, воплотивший в себе такие новшества, как герметическая кабина, катапультируемые кресла и ракетный ускоритель для сокращения пробега при взлете. Более грубый «Хейнкель» Хе-162 «Фольксегер» совершил первый полет уже через десять недель после того, как Хейнкель получил заказ на его изготовление.

После окончания войны широкомасштабные исследования, проведенные командованием бомбардировочной авиации США, отметили достижения германских военно-воздушных сил. Американцы пришли к заключению, что Германия занимала передовое место в мире по части авиационного вооружения, реактивных двигателей, прикладной аэродинамики и управляемых ракет.

«А что еще нужно военно-воздушным силам?» — спросил полковник Джон Дрисколл (глава подкомиссии по авиационному вооружению этой дотошной комиссии). В кабинете Дрисколла посетитель мог заметить плакат с надписью: «Военной авиации без вооружения нет!» Это были слова сэра Хью «Бума» Тренчарда.

Вооруженные силы Соединенных Штатов всегда были частью гражданской экономики страны. Таковыми они остаются и по сей день, и в этом их мощь. Оглядываясь на развитие американской авиации в межвоенные годы, легко отмахнуться от нее, назвав все неэффективной импровизацией, однако при пристальном взгляде становится виден огромный потенциал.

Опытный образец «Летающей крепости» «Боинг» Б-17 поднялся в воздух в 1935 году, за многие годы до того, как подобный дальний бомбардировщик появился в других странах. Предназначенный для борьбы с боевыми кораблями, он имел довольно невысокую бомбовую нагрузку, что с лихвой компенсировалось наличием второго пилота, экипажем из десяти человек и мощным вооружением, позволяющим «Летающей крепости» успешно отражать нападения неприятельских истребителей во время дневных налетов. Бомбовый прицел «Норден» намного опередил свое время. Двигатели с турбонаддувом позволяли «Боингу» развивать скорость до 232 миль с час; при этом его потолок был феноменальным и составлял 35 000 футов. Появившийся через несколько лет английский «Авро Ланкастер» имел потолок в 24 000 футов, а «Шорт Стирлинг» — всего 17 000 футов. Компания «Боинг» пошла на значительный финансовый риск, начав разработку Б-17, но теперь видно, что этот проект стал одним из самых успешных в предвоенные годы. В январе 1940 года, почти за два года до того, как США вступили в войну, генерал «Хэп» Арнольд уже составлял тактико-техническое задание, которое впоследствии стало замечательным бомбардировщиком Б-29, ставшим неотъемлемой частью послевоенного мира.

Необъятные расстояния Тихого океана обусловливали то, что здесь должны были воевать другие самолеты и другие летчики, не такие, как в Европе. Возвращение на авианосец, затерявшийся в бескрайних океанских просторах, требовало навигационного мастерства и железных нервов. Летчики морской авиации в Америке и Японии набирались из лучших людей.

Летчики, которым предстояло войти в состав «Коку Сентай», японской морской авиации, отбирались в возрасте 14 лет из мальчиков, имевших отличное физическое развитие и способных к наукам. Пятилетний курс обучения, включавший углубленное изучение основ воздухоплавания и конструкции самолетов, был более сложным, чем тот, что использовался при подготовке простых летчиков. Летчик морской авиации, прибывавший в эскадрилью, должен был налетать не меньше ста часов. Офицеры проходили еще более углубленный курс, и им требовалось налетать вдвое больше времени. Соответственно, в 30-е годы в японскую морскую авиацию поступало пополнение около 100 летчиков-в год. Даже после того как потери в первые месяцы войны нанесли опустошительный удар по этим элитным силам, японцы не проявили ни малейшего желания сократить продолжительность обучения или увеличить количество обучаемых. Также не предпринималось никаких мер по спасению летчиков сбитых самолетов и обеспечению их средствами спасения. Напротив, всячески поощрялась мысль отдать жизнь за императора. Острая нехватка квалифицированных летчиков подорвала военную мощь Японии. Уже через год после начала войны стали нередкими задержки выхода авианосцев в море, так как возникли проблемы с комплектованием личного состава морской авиации.

Америка, где население имело высокий уровень жизни и число молодых людей с высшим образованием неуклонно росло, не было недостатка в юношах, по физическим и интеллектуальным показателям подходящих для прохождения курса летной подготовки. Перед войной обучение летного состава морской авиации проводилось на базе Пенаскола, штат Флорида, исключительно в хорошую погоду. Для того чтобы удовлетворять возросшим требованиям военного времени, были открыты новые летные школы в Джексонвилле, штат Флорида, и Корпус Кристи, штат Техас, но программа обучения не претерпела сколько-нибудь существенных изменений.

За тремя месяцами «основ полета» следовали три месяца теоретических занятий, затем «начальная летная подготовка» и курсы усовершенствования. На этом этапе отбирались летчики для истребительной авиации и те, кому предстояло поднимать в воздух многомоторные машины. Отобранные для морской авиации отправлялись в Гленвью, штат Иллинойс, отрабатывать посадку на «учебных столах», переоборудованных из старых пароходов, курсировавших по Великим озерам. Поступавший в эскадрилью пилот должен был налетать не меньше четырехсот часов, а иногда и больше. До выхода в море ему, как правило, предстояло провести полгода в эскадрилье, базирующейся на суше. Америка никогда не испытывала трудностей с обученными летчиками.

В сентябре 1938 года генерал-майор Генри X. Арнольд был назначен командующим ВВС, являвшимися с 1926 года частью американской армии. К этому времени другие страны уже осознали, что подготовка летчиков является самым длительным процессом в строительстве современных вооруженных сил. В Германии подготовка авиационных экипажей началась задолго до официального создания «Люфтваффе». Когда генерал Арнольд вступил в новую должность, в Соединенных Штатах было всего 700 кандидатов на то, чтобы стать военными летчиками, и лишь два места — базы Рэндольф и Келли, обе в штате Техас, — где их можно было подготовить.

Арнольд был человек выдающийся. Возможно, не будет преувеличением сказать, что любой другой на его месте не разрешил бы проблему подготовки военных летчиков с тем безрассудным изяществом, с каким это сделал он. Арнольд был лично знаком со многими из тех, кто был пионером гражданской и военной авиации в двадцатых-тридцатых годах. Он предложил своим знакомым, владевшим летными школами, принять участие в его программе. Эти школы должны были дать кандидатам «начальные» (элементарные) навыки управления самолетом, первый шаг курсанта к самостоятельным полетам. Курс обучения продолжался три месяца и включал в себя 65 часов полетов и 225 часов теории. В мае 1939 года Арнольд объявил на собрании восьми владельцев частных летных школ, что собирается начать готовить летчиков за сорок дней!

Многие военные приходили в ужас от мысли, что подготовка летчиков для военной авиации будет происходить в частных школах. Однако первой проблемой, с которой столкнулись те восемь человек, единодушно ответивших «да», было то, что у Арнольда не было денег и его программа не получила одобрения политиков. Несмотря на риск, директора летных школ заняли деньги и приступили к работе. Были построены казармы, наняты инструкторы и наземный обслуживающий персонал. В июне 1939 года конгресс утвердил программу Арнольда с перевесом всего в два голоса! Уже в июле Арнольд получил первые учебные самолеты — в основном бипланы ПТ-13 — и в школы пришли первые инструкторы. Начался процесс обучения летчиков. 31 июля 1939 года курсант Расселл М. Черч установил печальный рекорд, став первым, кто разбил учебный самолет, занимаясь в гражданской летной школе. Его ПТ-13 при заходе на посадку на аэродром в Воздушном колледже Парка, город Ист-Сент-Луис, штат Иллинойс, задел за дерево. Черчу было разрешено продолжить обучение.

Авиабазы Рэндольф и Келли были расширены как раз вовремя, чтобы успеть принять первых курсантов для продолжения обучения («основное» образование на базе Рэндольф, затем «курсы усовершенствования» на базе Келли). Первоначально Арнольд собирался готовить 2400 военных летчиков в год, но со временем система подготовки летных кадров американских вооруженных сил стала выпускать по 100 000 летчиков в год. (Эти цифры становятся еще более впечатляющими, если вспомнить, что 30-процентный отсев во время обучения не был редкостью.)

О тех днях один из офицеров сказал так:

То, что план Арнольда подоспел как раз вовремя, было хорошо продемонстрировано всего через несколько дней после Перл-Харбора. 16 декабря 1941 года вышеупомянутый лейтенант Черч, летевший в сопровождении другого выпускника одной из гражданских школ, был сбит во время атаки японского аэродрома Виган на Филиппинах. Посмертно он был награжден «Орденом за военные заслуги», а его храбрость произвела такое большое впечатление на японцев, что они устроили ему похороны с военными почестями.

Глава 22

В первые годы двадцатого столетия Россия потерпела сокрушительное поражение от Японии как на суше, так и на море. Последовавшие договоры закрепили японское владычество в Корее, сильная японская армия оккупировала Маньчжурию, район материковой части Китая.

Большевистская революция 1917 года дала Ленину, а затем его последователю Сталину полностью обновленную сильную армию, разгромившую войска западных интервентов. Части этой новой, уверенной в своих силах Красной армии, расположенные вдоль восточных границ советской России, находились в опасной близости от японской Квантунской армии, закаленной в боях, которой командовали жестокие и воинственные командиры, не обращавшие внимания на приказы из Токио. Столкновение было неминуемым.

Летом 1938 года, хотя война не была объявлена, советские пограничные войска оказались втянуты в жестокие бои с японской армией на высотах в районе озера Хасан. Вооруженные столкновения начались после того, как солдаты Красной армии, рывшие окопы на территории нейтральной зоны, открыли огонь по японским разведчикам, пытавшимся сфотографировать эти работы. Японцы ввели в бой пехоту, кавалерию и танки, и возникла угроза советской военно-морской базе Владивостоку, расположенной совсем близко. Предупрежденный донесением Рихарда Зорге, советского разведчика в Токио, сообщившего, что японское правительство решительно настроено не позволить вооруженному столкновению перерасти в полномасштабную войну, Сталин ответил жестоким ударом, в результате чего японцы были выбиты с захваченных позиций и отошли на исходные рубежи. Токио в спешном порядке направил в Москву дипломатов, сваливших всю вину на командиров Квантунской армии. Для придания большей убедительности этой версии министр обороны генерал Тодзио был смещен с поста. Потери обеих сторон составили приблизительно по 10 000 человек, и хотя после окончания боевых действий был подписан мирный договор и стороны вернулись на исходные позиции, по общему мнению, это было поражение Японии.

Боевые действия возобновились в мае 1939 года в районе реки Халхин-Гол у границ Монгольской Народной Республики. В столкновении у озера Хасан японская армия потеряла лицо. Поэтому, когда начались стычки пограничных частей, состоявших как с той, так и с другой стороны преимущественно из монгольской конницы, японцы ответили массированными бомбардировками, и русские заключили, что следует ожидать эскалации боевых действий. В середине июня командовать частями Красной армии в этом районе был назначен генерал-лейтенант Георгий Жуков, специалист по маневренной войне.

Жуков родился в 1896 году в семье сапожника в крошечной избе, стоявшей в центре деревни Стрелковка Калужской губернии. Его отец был взят из детского дома и усыновлен бездетной вдовой, от которой он и получил в наследство избу. В молодости Жуков, призванный в царскую армию, попал в драгуны. Научившийся к тому времени читать, он выделялся среди преимущественно неграмотных солдат. Отмеченный наградами за личную храбрость за участие в боевых действиях на территории Украины и Бессарабии, Жуков быстро продвигался по службе. Сталин, решивший, что самыми надежными военачальниками являются кавалерийские офицеры, назначал высшее руководство Красной армии преимущественно из бывших солдат кавалерии. В 1931 году Жуков стал командиром дивизии, а затем, в 1937 году, — командиром корпуса. Теперь же, под Халхин-Голом, ему представилась возможность, которая бывает раз в жизни.

Прибыв на место, Жуков обнаружил, что его командиры корпусов ни разу не появлялись на передовой. Они руководили боевыми действиями, находясь в глубоком тылу в 120 километрах от линии фронта. Жуков немедленно лично произвел рекогносцировку и приготовился к большому сражению. Ему противостояла японская армия численностью около 75 000 человек при 500 самолетах, 500 орудиях и 200 танках.

От Рихарда Зорге, разведчика-коммуниста в Токио, Москва узнала, что перебежчик, русский генерал Люшков, командовавший разведкой в зоне боев, выдал японцам все подробности обороны советских войск. Если войска Жукова не получат подкреплений, они будут стерты с лица земли. У Москвы не оставалось иного выхода, кроме как усилить Жукова. Вскоре под его началом было 100 000 человек, 500 самолетов, 1000 орудий и около 700 танков. Среди танков были совершенно новые БТ-7М, впервые продемонстрированные на параде в Москве 1 мая 1938 года. На этих танках были установлены хорошие двигатели, и они были вооружены 76-миллиметровой пушкой с высокой начальной скоростью снаряда. Эти танки стали испытательным полигоном для обкатки новшеств, впоследствии воплощенных в Т-34, ставшем одним из лучших танков войны.

Наступил август. Стояла невыносимая жара, температура доходила до 130 градусов по Фаренгейту. Голая незаселенная пустыня представляла собой кошмарное сочетание барханов, зыбучих песков и глубоких оврагов. Воздух кишел кровожадными насекомыми, укусы которых выводили из строя даже выносливых русских и японских солдат. Первым делом Жуков позаботился о том, чтобы установить превосходство в воздухе. Для этого он использовал отряд опытных летчиков, прошедших через Испанию, в числе которых был 21 Герой Советского Союза. Подготавливаясь к решительному наступлению, Жуков мастерски использовал маскировку и тщательно продуманные меры дезинформации, стараясь усыпить бдительность противника и убедить его, что Красная армия занимается лишь строительством и укреплением оборонительных рубежей. Затем, не забывая про элемент внезапности, он осуществил несколько пробных ударов при поддержке артиллерии и бомбардировочной авиации, чтобы успокоить японцев. Те, привыкшие воевать с отсталой китайской армией, впервые столкнулись с современными механизированными частями.

Общее наступление началось в 5.45 утра, в воскресенье. Жуков специально выбрал этот день, зная, что многие японские офицеры будут в увольнении. Едва рассвело, на передовые японские части обрушился сосредоточенный удар артиллерии и авиации. Впереди ударных русских частей шли танки с огнеметами. Линия обороны японских войск была прорвана. Русские также выделили отдельную танковую группу для нанесения удара по тылам противника, чтобы отрезать ему пути отхода. Нанося непрерывные мощные удары, эта группа стремительно двигалась вперед, оставляя в тылу окруженные очаги сопротивления японцев, с которыми затем разбиралась пехота Красной армии.

С неба на японцев накатывали волны четырехмоторных цельнометаллических бомбардировщиков-монопланов ТБ-3, каждый из которых нес по 5800 кг (12 790 фунтов) бомб[285].

Хотя окруженные японские войска понесли огромные потери, Жуков одержал победу не благодаря полководческому гению, а исключительно благодаря грубой силе. Его умелое использование танков объясняется в основном тем, что их у него было очень много, а пехотные части он вводил в бой, жестоко пренебрегая потерями. Но Жуков одержал крупную победу, и русская пропаганда раструбила о ней по всему миру. Токио признал, что они потеряли 18 000 человек, но некоторые историки убеждены, что действительная цифра вдвое выше.

Русские модернизировали свои танки, исходя из опыта боев. Танки БТ, на которых был установлен бензиновый двигатель, Жуков нашел «чересчур легковоспламеняющимися», и основные усилия были сосредоточены на создании нового Т-34. Это сражение с японцами имело для руководства Красной армии гораздо большие последствия, чем гражданская война в Испании. Что более важно, Жуков создал себе репутацию беспощадного полководца, идущего к победе любой ценой. Он лично доложил Сталину, что японский солдат:

Впоследствии Жуков похвалялся: «Перед танками японцам не устоять. Понадобилось около десяти дней, чтобы их разгромить». Однако на Западе эта кампания осталась практически незамеченной. До сих пор найти о ней подробности очень трудно.

В ноябре 1939 года начались другие события — на этот раз совсем под боком. Европейские политики уделили им особое внимание, газеты сообщали о них на первой полосе. Сталин потребовал у Финляндии участок приграничной территории — чтобы надежно обезопасить Ленинград. По меркам Сталина это были весьма разумные требования, однако финны, поняв, что уступки шантажу повлекут новые требования, категорически отказались.

Ответ Сталина последовал в самом конце ноября. Русская авиация без объявления войны бомбардировала столицу Финляндии Хельсинки и порт Виипури (Выборг). Части Красной армии общей численностью в миллион человек вторглись в Финляндию с востока и юго-востока. На южном побережье страны был высажен морской десант, прибывший со стороны Финского залива, но финны разгромили его.

Последовавшие события известны как Зимняя война. Финны выставили армию численностью в 300 000 человек, из них 80 процентов резервистов. Солдаты сражались за правое дело, ими командовали опытные военачальники. Сталин же выбрал неудачный момент для начала боевых действий. В ноябре и декабре в Карелии низкая облачность и туманы укорачивают световой день. Суровая зима еще не наступила, и раскисшую в осеннюю непогоду землю не прихватил мороз. Лед на реках и озерах, густой предательской сетью опутывающих этот район, еще не достиг толщины, достаточной для того, чтобы выдерживать танки и боевую технику. Вооружение и оснащение финской армии прекрасно соответствовало боевым действиям в северных широтах. Одетые в белые маскхалаты пехотинцы использовали действенные в ближнем бою пистолеты-пулеметы, великолепно подходившие для тактики стремительных набегов, которой придерживались, отряды лыжников. Среди финнов было много говорящих по-русски. Так, один солдат каждый день приходил к полевой кухне Красной армии за горячей едой и лишь через две недели был взят в плен.

Свидетель, советский офицер, описывает, как:

Самым большим недостатком русских, говорил маршал Маннергейм, главнокомандующий финской армией, было отсутствие опыта обращения с лыжами. Набранная преимущественно из выносливых крестьян, пехота Красной армии демонстрировала фатализм, изумлявший финнов. «Во время первых боев в начале декабря русские шли в наступление плотным строем, с песнями, иногда даже держась за руки, прямо на минные поля, не обращая внимания на взрывы снарядов и прицельный огонь обороняющихся».

После первых незначительных успехов наступление Красной армии захлебнулось — в основном из-за того, что погода и состояние почвы затрудняли передвижение войск и техники. Русские части действовали несогласованно: танки шли отдельно от пехоты, в результате чего и те и другие уничтожались по отдельности. Но если финны демонстрировали неожиданное индивидуальное мастерство и жизнеспособность, русские показывали мужество и решительность, а также способность учиться на собственных ошибках. Морозы стали особенно сильными; Красная армия ввела в бой новые тяжелые танки и артиллерию, заботясь о том, чтобы они действовали в тесной взаимосвязи с авиацией и пехотой. Неожиданно для себя финны обнаружили, что им теперь противостоит хорошо оснащенная и вооруженная армия, которой командуют опытные военачальники — это была совсем не та армия, которую они остановили несколько месяцев назад.

Понимая, что они никогда не смогут устоять перед военной мощью Советского Союза, финны в конце января, когда боевые действия еще были в самом разгаре, начали секретные переговоры. К середине марта финская армия была почти полностью разгромлена, и Финляндии пришлось соглашаться на гораздо более жесткие условия, чем Сталин требовал до начала войны. Втирая соль в раны, Красная армия под занавес войны нанесла жестокий бомбовый удар по позициям финнов, не ожидавших ничего подобного и застигнутых врасплох. Президент Финляндии, подписывая мирный договор, с горечью произнес: «Пусть отсохнет рука, вынужденная подписывать этот документ». Через несколько месяцев после удара у него парализовало всю правую сторону.

Развязанная Сталиным война, помимо того, что велась в самое неудачное время, явилась большой политической ошибкой. Соседи-финны превратились в злейших врагов Советского Союза. Красная армия была вынуждена постоянно держать в боевой готовности части вдоль всей границы на тот случай, если финны нанесут удар — как оно впоследствии и произошло.

Гитлер строго в духе заключенного со Сталиным соглашения позаботился о том, чтобы финны не получали военной помощи, и не позволил осуществлять поставки вооружения в Финляндию через территорию Германии. Германский генеральный штаб, оценивая действия Красной армии в Финляндии, пришел к заключению, что она оснащена плохим вооружением, ею командуют плохие военачальники, системы же транспорта и связи просто отвратительны. Западные державы также пришли к выводу, что Красная армия — это неповоротливая, неэффективная военная машина. И все же по крайней мере у одного высокопоставленного немецкого офицера сложилось совершенно иное мнение:

Сразу же после окончания войны в высшем руководстве Красной армии начались коренные перемены. Пришлось отказаться от революционных непрактичных реформ Троцкого; были снова введены офицерские звания, знаки различия и приветствия. Политические комиссары потеряли право голоса при обсуждении военных действий. Около 4000 офицеров, отправленных в трудовые лагеря и тюрьмы по сфабрикованным обвинениям, внезапно были выпущены на свободу и возвращены в части. Был образован «резервный фронт», что означало передислокацию войск вдоль всей западной границы Советского Союза, на время ставшей очень уязвимой. Маловероятно; чтобы немецкое командование, разрабатывая план наступления на Россию, приняло во внимание это обстоятельство или даже знало о нем, но в июне 1941 года оно помогло немецким захватчикам быстро прорвать оборону Красной армии.

Судя по всему, Сталину договор о ненападении, заключенный с Гитлером, казался гарантией безопасности на обозримое будущее. До этого момента все стратегические расчеты советского командования строились на предположении, что вторгнувшиеся с запада на территорию России войска будут состоять из объединенной германо-польской армии. К ней, вероятно, надо будет добавить вооруженные силы трех прибалтийских государств — Литвы, Латвии и Эстонии. В 1936 году польская армия представляла собой внушительную силу — 50 дивизий; по словам Гитлера, Германия могла выставить 36 дивизий. В результате мобилизации-общее количество немецких дивизий можно было довести до 100.

Предложения Гитлера разделить Польшу надвое и не препятствовать Советам в Прибалтике, похоже, разрешили все стоявшие перед Сталиным проблемы. Русско-германский пакт о дружбе также должен был охладить пыл японцев, как раз в этот момент воевавших на восточных рубежах Советского Союза. В ответ Гитлер хотел лишь дружбы и торговли. Перед таким предложением устоять было невозможно. Ни Франция, ни Великобритания не могли предложить ничего подобного. Сталин подписал договор.

Расчленение Польши прошло так, как и было запланировано. Сталин, выждав две недели, позволил германским войскам сокрушить сопротивление польской армии, а затем захватил восточную половину страны, населенную в основном белорусами и украинцами. Оккупация прошла не совсем гладко. Красная армия потеряла около 700 человек убитыми, и Сталин направил в захваченные области войска НКВД, тайной полиции, которые должны были уничтожить весь средний класс, основу возможного сопротивления. Тысячи офицеров польской армии были безжалостно уничтожены, и она как военная сила перестала существовать.

После того, как Великобритания и Франция объявили войну Германии, Сталин продолжал строго выполнять свою сторону договора, снабжая Гитлера зерном и сырьем для промышленности. Эти поставки приобрели особую важность после того, как союзники установили морскую блокаду Германии. В 1940 году Россия поставила в германию 900 000 тонн сырой нефти, 500 000 тонн марганцевой руды, 100 000 тонн хромосодержащих руд и миллион тонн фуражного зерна для армии, передвигавшейся на гужевой тяге.

Немцы рассчитывали расплатиться долгосрочными проектами, такими, как, например, строительство промышленных предприятий, что не ложилось бы дополнительным грузом на экономику Германии. Русские, однако, требовали вооружение и передовые технологии для его производства. Было достигнуто соглашение, что Россия получит все чертежи самого мощного и современного линкора в мире «Бисмарк», образцы серийных и экспериментальных самолетов, в том числе вертолета. Кроме того, они должны были получить завод по производству титана. Немцы постоянно спорили насчет цен, тянули бумажную волокиту, так что к моменту вторжения в Советский Союз баланс товарооборота был в пользу Германии.

Гитлеру не удалось достичь всех целей, которые он ставил, подписывая договор с Россией. Он был удовлетворен тем политическим эффектом, который произвело это неожиданное событие. Однако его надежды на то, что заявление о подписании договора о ненападении с Советами остановит Францию и Великобританию и те не решатся объявить ему войну, оказались грубым просчетом. И хотя Гитлер согласился позволить Сталину безнаказанно прихватить большой кусок к своей империи, он смотрел на это без особого удовольствия.

В течение 1940 года, пока немецкие армии вторгались в Скандинавию, а затем в Западную Европу, Сталин тоже не сидел сложа руки. Повоевав с Финляндией, он осуществил аннексию прибалтийских государств, превратив их в республики СССР[286]. Затем Сталин потребовал у Румынии Бессарабию, область, когда-то принадлежавшую царской России, и таким образом части Красной армии оказались в опасной близости к румынским нефтяным месторождениям — это соседство вселило в Гитлера беспокойство. Но главным провалом сделки со Сталиным для него был удар, нанесенный по его самоуважению. Дружба с Москвой, сердцем большевизма, который Гитлер обличал всю свою жизнь, глодала его душу. Он чувствовал, что попал в нелепое положение, а это для него, как и для большинства людей, было невыносимо. Гитлер ненавидел марксистов и был намерен в самом ближайшем времени снова стать их непримиримым врагом.

Еще не расправившись с неуступчивой Великобританией, Гитлер в июле 1940 года сказал генерал-полковнику Альфреду Йодлю, начальнику оперативного штаба ОКБ, что он принял решение напасть на Советский Союз. Из всех немецких генералов именно Йодль, уроженец Баварии, был ближе всех к фюреру. Он ежедневно докладывал ему положение дел, сидел рядом за обеденным столом, но ни в коей мере не был подобострастным прислужником. Умный и независимый, Йодль был вынужден стать посредником между Гитлером и остальным высшим военным руководством, и именно выполняя эту задачу, он 29 июля приехал на личном поезде на железнодорожную станцию Бад Рейхенхалл для получения инструкций от фюрера.

В поезде также находились полковник Вальтер Варлимонт, начальник отдела планирования при штабе Йодля, и три его офицера. Варлимонт, уроженец Рейнской области, был человек умный, красивый и образованный; военное командование нередко прибегало к его красноречию, чтобы убедить иностранных дипломатов и политических деятелей в своей точке зрения. Он весьма критически относился к мыслям Гитлера. В тот день вместе с Варлимонтом был полковник Бернгард фон Лоссберг, один из его лучших штабистов.

Четыре офицера считали, что тайный и неожиданный вызов скорее всего означает награды или продвижение по службе. Они были удивлены тем, что Йодль обошел купе, тщательно проверяя все окна и двери. После этого он тихим голосом сообщил, что Гитлер решил «раз и навсегда» избавить мир от большевизма.

Варлимонт взволнованно стиснул подлокотники кресла. «Слова Йодля произвели электризующее действие», — признался он впоследствии. Лоссберг воскликнул: «Это невозможно!» Великобритания продолжала сражаться, и офицеры начали перечислять опасности войны на два фронта. Йодль ответил: «Фюрер боится, что после победы над Англией настроение германского народа не позволит ему начать войну с Россией».

Видя, что возражения продолжаются, Йодль прекратил их, сказав: «Господа, это не тема для обсуждения, а воля фюрера».

Все три существовавшие на тот момент группы армий получили приказ приступить к разработке планов вторжения. Похоже, все немецкие военачальники принимали в расчет такие самоочевидные факты, как, например, непроходимость обширных болот в Полесье и в бассейне реки Припять. По словам генерала Маркса, начальника штаба 18-й армии, это должно было разделить линию фронта на два обособленных района. Маркс был уверен, что вторжение не окончится неудачей, как это произошло с армией Наполеона, так как «русские не смогут уклоняться от принятия решения, как это они сделали в 1812 году. Современная армия в сто дивизий не может бросить все склады снабжения. Ожидается, что русская армия не отступит и примет бой…» С началом вторжения согласно плану, получившему название «Фриц», впоследствии замененное на почетное «Барбаросса», подобные самоуспокаивающие убеждения оказались в числе первых жертв.

Необъяснимо, но Гитлер не поделился своим решением с японскими друзьями, поэтому, когда его солдаты готовились к походу на Россию, японцы, отказавшись от мысли напасть на Советский Союз, занялись планом «броска на юг» в Тихом океане. А что, если бы Германия и Япония согласовали свое вторжение в бескрайнюю империю Сталина, богатую нефтью и полезными ископаемыми, которые были так нужны обеим странам? Это интересный академический вопрос. Но Гитлер был уверен, что сокрушит Россию без посторонней помощи. Штаб ОКБ утверждал, что все будет кончено за восемь — максимум десять недель. Гитлер предпочитал втравить японцев в войну с Америкой. В этом случае японцы, пока он воюет в России, будут заняты, а у американцев не хватит сил и средств, чтобы продолжать помогать Великобритании.

Разумеется, именно ошеломляющие победы германских армий в 1940 году убедили Гитлера в том, что ему по силам разгромить Советский Союз. На Западе его танковые дивизии пронзали оборону союзников, сея панику в тылах. Французская, английская, голландская и бельгийская армии капитулировали одна за другой. Гитлер считал империю Сталина еще более ветхой, чем страны западной демократии, а Красную армию — еще более небоеспособной. По мнению Гитлера, для того чтобы предпринять на Востоке то же самое, что было на Западе, нужна была лишь несколько более мощная армия. И после первых же ударов СССР рассыпется.

Подобная уверенность имела под собой достаточные основания. Как только стало известно о начале операции «Барбаросса», практически все до одного военные специалисты предсказали скорый крах России. Американские военные эксперты рассчитали, что Советский Союз продержится не больше трех месяцев. Черчилля засыпали такими же неточными прогнозами: фельдмаршал сэр Джон Дилл, начальник Имперского генерального штаба, дал Красной армии всего шесть недель. Посол Великобритании в Москве Стаффорд Криппе считал, что она продержится месяц. Самыми неточными были оценки английской разведки: она считала, что русские продержатся не больше десяти дней.

Прорицатели могли смело запечатывать конверты со своими предсказаниями скорой победы вермахта: Польша была завоевана за 27 дней, Дания — за 24 часа, Норвегия — за 23 дня, Голландия — за 5, Бельгия — за 18, Франция — за 39, Югославия — за 12, Греция — за 21 день и Крит за 11. С другой стороны, Красной армии потребовалось больше трех месяцев, чтобы разгромить финнов. Разве этих цифр было недостаточно для того, чтобы подсчитать, что Гитлер будет в Москве задолго до Рождества?

В Советском Союзе вот уже несколько лет царил политический хаос. Показательные суды, срежиссированные по указке Сталина, обвиняли высокопоставленных коммунистических деятелей в шпионаже и предательстве, не обременяя себя собиранием доказательств. И в то же время бесконечное число образованных и влиятельных людей на Западе верили — и во всеуслышание твердили об этом всем, кто их слушал, — что в Советском Союзе создан рай для человека труда и вскоре по этому пути пойдет весь мир. Среди этих людей были знаменитые писатели, художники, журналисты и политики, многим из которых Сталин устроил экскурсию по этой утопии. Г. Уэллс, автор первоклассных научно-фантастических романов, таких как «Новые времена», «Война миров» и «Машина времени», после встречи со Сталиным заявил: «Никогда прежде мне еще не доводилось встречаться с таким умным, справедливым и честным человеком… Своим положением он обязан тому, что его никто не боится и все ему верят».

Однако те, кто следовал за фактами, а не за фантазиями, где желаемое выдавалось за действительное, были скорее склонны считать Сталина умственно неполноценным тираном, параноиком, убивавшим граждан своего государства миллионами. По его приказу были образованы «исправительные лагеря», где заключенные, работавшие в рабских условиях, быстро умирали.

Существовали специальные лагеря для жен казненных и тюрьмы-приюты для их детей. Сталин лично подписывал смертные приговоры — за раз на тысячи осужденных. Для того чтобы уничтожить любое инакомыслие, он уничтожил огромное количество высокопоставленных советских деятелей. По оценкам советского историка Роя Медведева, в лагерях ежегодно умирали приблизительно по миллиону заключенных.

Красная армия не избежала этих «чисток». За период начиная с 1937 года были репрессированы три из пяти маршалов, тринадцать (из пятнадцати) командармов и больше половины командиров дивизий и бригад. Мания преследования, которой страдал Сталин, лишила Красную армию самых опытных военачальников, боевой дух был низким.

Члены коммунистических партий всех стран мира должны были в первую очередь хранить верность Москве. После того как Сталин заключил союз с Гитлером, коммунисты по всему миру послушно объявили войну «империалистической». Коммунистическая партия Великобритании была довольно малочисленной, но французская коммунистическая партия действовала активно и обладала значительной силой. Подрывная деятельность коммунистов в армейских частях сыграла свою роль в крахе французской армии летом 1940 года. Коммунисты и симпатизирующие коммунистическим идеалам, занимавшие ответственные посты в промышленности и правительствах, снабдили тиранию Сталина лучшей сетью шпионажа из всех, какие знал мир. Кроме этого, еще две разведывательные сети — подчиняющиеся армии и тайной полиции — опутывали весь земной шар. Послевоенный мир узнал о полной невероятных приключений жизни этих разведчиков-профессионалов. Доктор Рихард Зорге, пресс-секретарь посольства Германии в Токио, передал в Москву большое количество ценнейшей достоверной информации о военных приготовлениях Японии. Выдающийся Леопольд Треп-пер, «дирижер» «Роте Капелла», «красного оркестра», убежденный коммунист, сменивший множество профессий в качестве прикрытия, передавал информацию через советское посольство в Берлине. Очень ценные сведения поступали от Люси Ринг из Швейцарии. Рудольф Ресслер, работавший вместе с одним англичанином, устроившимся в лондонское министерство сельского хозяйства и лесов, передавал подробные данные о передвижениях немецких войск на Востоке. До сих пор идут споры, не были ли сведения, передаваемые Люси Ринг, информацией, полученной из перехватов Блетчли-Парка, с которой Черчилль хотел ознакомить русских, не выдавая источник.

Сталин руководил полицейским государством, где миллионы людей шпионили за своими друзьями, соседями, товарищами по работе. Все посольства в Москве были напичканы микрофонами и подслушивающими устройствами. Все иностранцы находились под постоянным наблюдением. Однако не нужно было никаких разветвленных шпионских сетей, чтобы узнать о надвигающемся германском нападении. В месяцы, предшествовавшие началу «Барбароссы», любой наблюдательный пассажир поезда Москва — Берлин заметил бы в приграничных областях Германии приготовления к военным действиям. Иностранцы, живущие в Москве, давно перешептывались о надвигающейся войне. 25 апреля германский военно-морской атташе в Москве отправил телеграмму в Берлин:

«Слухов о надвигающейся войне России с Германией становится все больше. Посол Великобритании называет предположительную дату начала войны: 22 июня».

Коммунисты со всего мира присылали в Москву доказательства надвигающегося германского вторжения, но паранойя Сталина оставалась непробиваемой. Он решил, что капиталисты составили заговор с целью втянуть его в войну с Гитлером, и чем больше сообщений он получал, тем тверже убеждался в своем мнении. Русские генералы и начальники разведслужб вскоре поняли, что докладывать Сталину о перегруппировках немецких войск в приграничной полосе — занятие опасное. Сталин дал строгий приказ не осуществлять никаких действий по подготовке к защите страны от немецких армий. Запрещалось даже открывать огонь по немецким разведывательным самолетам, вторгающимся в воздушное пространство России.

Когда до начала войны оставалось всего девять дней, Сталин продолжал слепо отмахиваться от сообщений о сосредоточении германских войск вдоль границы. Его завораживающая сила была так велика, что даже командиры, воочию видевшие приготовления немецких войск, верили, что «товарищ Сталин знает лучше».

Теория блицкрига гласила, что атаки сил «Люфтваффе» должны на самой начальной стадии полностью вывести из строя русские танковые части и авиацию. Но с чего начинать? Начальник генерального штаба сухопутных сил генерал-полковник Франц Гальдер, получив распоряжение подготовить план нападения на Россию, обнаружил, что ему катастрофически не хватает достоверной информации:

«Сведения о России были очень скудными. В нашем распоряжении имелись захваченные военные архивы Голландии, Бельгии, Греции, Югославии и даже французского генерального штаба, но и эти страны не имели о России практически никакой информации».

Требовалось найти другой способ. Фирма «Юнкерс», взяв за основу старую и ничем не примечательную модель Ю-86, удлинила консоли крыльев, установила специальные улучшенные двигатели, оснастила самолеты герметизированными кабинами, и в результате получились модели, способные летать на очень больших высотах. В 1940 году в разведывательную группу «Люфтваффе», которой командовал подполковник Ровель, поступили первые такие самолеты, которым предстояло стать пионерами высотной авиационной разведки. Вылетая с аэродрома в Бовэ на территории оккупированной Франции, эти невооруженные самолеты фотографировали Англию с высоты 40 000 футов, находясь вне зоны досягаемости зенитных орудий и перехватчиков Королевских ВВС[287]. В октябре 1940 года Ровель получил лично от Гитлера приказ провести съемки русских оборонительных сооружений. Группа Ровеля осуществляла съемку полосы укреплений на глубину 200 миль от границы, выявляя все важные объекты. Постепенно мозаика отдельных снимков складывалась воедино, и получалась полная картина обороны противника.

А тем временем немецкие генералы сравнивали планы вторжения. Альтернатив было несколько. Как и в случае вторжения в Польшу, план «Барбаросса» требовал для немецких армий железнодорожных трамплинов; наступающие войска зависели от железных дорог, по которым должно было осуществляться снабжение. К границе подходило очень немного железнодорожных магистралей, а после ее пересечения возникали новые трудности. В России ширина железнодорожной колеи отличается от немецкой, но пользоваться уже имеющимися было значительно проще, чем строить новые, начиная с нуля. Поэтому основных направлений для удара было три.

На севере был Ленинград, колыбель большевистской революции, дом царей… Ленинград был крупным промышленным и научным центром, имел большое значение как торговый морской порт и военно-морская база русского флота. Эта база была нужна Балтийскому флоту Германии. После революции Ленинград превратился в своеобразную витрину коммунистического режима. Если удалось бы убедить финнов присоединиться к нападению на Россию, образовался бы единый фронт. На северном направлении в распоряжении наступающих войск была бы относительно более хорошая транспортная сеть, а также ресурсы прибалтийских государств Литвы и Латвии. Можно было с высокой долей достоверности предположить, что население этих государств, лишь недавно присоединенных к империи Сталина, будет содействовать немецким захватчикам.

В центре находилась Москва, столица самой централизованной диктатуры в истории. План генерала Маркса учитывал плохое состояние транспортных путей в глубине России. Отмечая, что самые хорошие дороги находились к северу от Полесья, болотистого бассейна реки Припять, он отдавал предпочтение удару в сторону Москвы. Самый прямой путь проходил через Минск и Смоленск. Генералы сухопутных войск Германии были уверены, что русские сосредоточат все войска перед Москвой и это даст возможность сразиться с ними и сокрушить их. Гитлер не оспаривал эту точку зрения, но главным для него были люди, а не города. В первой директиве, предшествующей разработке плана «Барбаросса», он приказывал: «Основная часть русской армии, расположенная в западной части страны, должна быть уничтожена решительными ударами моторизованных соединений. Необходимо помешать соединениям, сохранившим боеспособность, отступить в глубь России». Основная тяжесть удара должна была быть сосредоточена к северу от Полесья, и целью его было уничтожение вооруженных сил противника. «Только после выполнения главной задачи, включающей захват Ленинграда и Кронштадта, будет продолжено наступление с целью захвата Москвы».

Третьей альтернативой было наступление южнее Полесья, через Львов и Винницу. Генерал Маркс указал на то, что здесь, несмотря на плохое состояние дорог, местность прекрасно подходит для действия танков. Украина была богата хлебом и нефтью; в днепровском бассейне были сосредоточены крупные промышленные предприятия. В этом очень нуждалась экономика Германии, перешедшей на военные рельсы. Гитлер впоследствии сосредоточил все силы для достижения именно этой цели, и он часто жаловался на то, что его генералы не понимают всей важности захвата богатого сырьем района для военной промышленности, однако в первоначальной директиве наступление на юге должно было развиваться только после того, как будут одержаны главные победы.

Внимательно изучив все возможные альтернативы, полковник фон Лоссберг пришел к выводу, что решение должно приниматься в первую очередь с учетом существующих дорог. Он не видел другого выбора, кроме как наступать по линии Варшава — Москва, где имелась самая лучшая железнодорожная магистраль, вдоль которой проходило шоссе. Но Лоссберг был осторожен и предсказывал трудности, которые возникнут во время броска вперед.

Все три цели были столь желанны, что высшее военное командование Германии решило воспользоваться всеми тремя планами и нанести одновременно удар тремя группами армий. Каждой группой армий должен был командовать фельдмаршал: во главе группы армий «Север» был поставлен фельдмаршал Вильгельм фон Лееб, группу армий «Центр» должен был вести фельдмаршал Федор фон Бок, группа армий «Юг» досталась фельдмаршалу Рундштедту. Каждой группе армий были приданы по воздушному флоту и танковой группе. Бок, чьи армии были нацелены на Москву, где, как ожидалось, должна была быть сосредоточена основная часть Красной армии, получил две танковые группы.

Линия фронта должна была растянуться до 2000 миль после вступления в войну Финляндии, войскам которой предстояло действовать вдоль северной границы, а Румыния, близкий союзник Германии, как ожидалось, должна была помочь, нанеся удар на восток с целью возвращения отторженной территории Бессарабии, взяв на себя участок южного фронта.

Гитлер сказал, что русским «покажется, будто на них обрушился ураган». Верить в это было просто необходимо, ибо в противном случае расчеты штаба планирования становились подобны отрезвляющему холодному душу. Для кампании продолжительностью в пять месяцев, нужной для того, чтобы уничтожить Красную армию, не хватало ни поездов, ни грузовых машин, ни топлива, ни боеприпасов. Немецкие штабисты, пойдя на поразительный самообман, просто пересмотрели свои оценки и убедили себя в том, что смогут одержать победу за четыре месяца, возможно, даже за месяц. Фельдмаршал фон Рундштедт, имевший опыт боев на Восточном фронте во время Первой мировой войны, послушно кивал, слушая подобные рассуждения, несмотря на внутреннее убеждение, что «война с Россией может затянуться. на несколько лет». Не было серьезных возражений и со стороны двух самых приближенных к Гитлеру военачальников: фельдмаршала фон Браухича, главнокомандующего сухопутными войсками, и Гальдера, начальника штаба, хотя они имели доступ ко всем планам и разведданным. Германский генеральный штаб в тот момент проявил нерешительность и некомпетентность, и эти двое несут ответственность за случившуюся катастрофу.

Нетрудно понять, почему генерал-фельдмаршал Вальтер фон Браухич колебался, не решаясь перечить фюреру. Родившийся в старинной прусской семье кадровых военных, Браухич не вступил в нацистскую партию, однако он был в долгу перед Гитлером за то, что тот помог ему добиться развода. Гитлер, неодобрительно относившийся к затянувшейся супружеской неверности Браухича, убедил его первую жену дать ему развод и даже заплатил ей из собственного кармана 80 000 рейхсмарок отступных. Приняв этот дар, Браухич очутился полностью во власти Гитлера и второй «фрау генерал-фельдмаршальши», преданной нацистки, имевшей неограниченное влияние на шестидесятилетнего главнокомандующего и постоянно напоминавшей ему о том, чем он обязан фюреру. Хотя однажды Браухич выступил в защиту одного генерала, несомненно, он не был тем человеком, кто осмелился бы возразить Гитлеру в важном вопросе.

Генерал-полковник Франц Гальдер занимал должность начальник генерального штаба сухопутных войск с 1938 года. Постоянно хмурый, со стиснутыми губами, он выделялся среди прочих генералов. Если бы ему надеть на нос маленькое пенсне и обмотать шею шарфом, Гальдер сошел бы за придирчивого школьного учителя давно минувшей эпохи. Он также не был членом нацистской партии. Образованный католик, перед войной Гальдер выступал против политики Гитлера. Но успехи молниеносных войн подрывали влияние Гальдера, и к моменту начала работ по разработке плана «Барбаросса» он уже не предпринимал серьезных попыток возражать фюреру. По прихоти судьбы именно Гальдер, человек осторожный, никогда не рисковавший, был начальником генерального штаба в тот момент, когда германская армия готовилась начать самую большую авантюру.

Почти все немецкие генералы относились к «Барбароссе» с тем же безрассудным оптимизмом, что и их фюрер. Генерал Гудериан говорил: «Все генералы из ОКБ и ОКХ, с кем я разговаривал, были настроены непоколебимо оптимистически и не желали слушать критику и возражения». Частью этого самообмана было удвоение числа танковых дивизий — но только в результате уменьшения количества танков в существующих дивизиях в два раза и пополнения их орудиями и танками из французской и чехословацкой армий. Тактические преимущества такой реорганизации, о которой много говорилось, были весьма спорными; это была бесполезная трата штабных кадров и технических специалистов, и новые дивизии требовали почти столько же грузовых машин, сколько и старые. Однако на бумаге удвоение числа танковых дивизий выглядело хорошо, а Гитлеру нравились фокусы, которые, по его мнению, вселяли страх в противника.

Однако современные сражения нельзя выигрывать с помощью цирковых трюков, а также исключительно благодаря везению. В основном победы одерживают офицеры служб снабжения, которые, уяснив замысел высшего командования, обеспечивают то, чтобы нужное количество боеприпасов, горючего и продовольствия оказывалось в нужном месте в нужное время. Снабжение армий, предпринявших наступление на Россию, не могло обеспечиваться только автомобильным транспортом. Даже если отбросить ужасное состояние русских дорог, в немецкой армии было слишком мало грузовиков — даже после того, как были реквизированы машины во всех завоеванных странах. Разношерстное сборище из 2000 машин, в том числе большого количества устаревших моделей из оккупированных стран, которым требовался миллион разных запасных частей, было кошмаром интенданта. Для того чтобы полностью заменить железные дороги, автомобильный транспорт должен был иметь в десять раз больше автомобилей, чем насчитывалось в немецкой армии в 1941 году.

Поэтому не оставалось иного выбора, кроме как использовать несовершенную железнодорожную сеть России. Необходимо было изготовить паровозы с котлами, выдерживающими температуры ниже нуля, и, поскольку железнодорожная колея в России шире, чем в Германии, требовалось вслед за наступающими войсками прокладывать новые дороги. Скорость продвижения вперед ограничивалась скоростью прокладки новых железнодорожных путей. Голубая мечта захватить русские железные дороги нетронутыми и использовать их, заменив обслуживающий персонал на немецких железнодорожников, помимо того что вселяла большие сомнения в ее осуществимости, все равно не избавляла от необходимости перекладывать грузы из немецких поездов в русские.

В итоге был кое-как слеплен план, учитывавший все эти проблемы. Оценки требуемых запасов топлива и боеприпасов были урезаны, требования к немецким железнодорожникам были завышены до нереальных величин. Кроме того, был составлен жесткий график операций по окружению русских войск — танковые клещи, смыкающиеся через 500 километров (300 миль), должны были подойти к Смоленску, где им предстояло остановиться и подождать, когда подтянется железнодорожная линия и будут накоплены боеприпасы и военное снаряжение, необходимое для дальнейшего продвижения вперед.

Немецкие генералы самоуверенно заявили, что их армии дойдут до линии Архангельск — Волга за три или четыре месяца. После этого на захваченной территории останутся оккупационные силы, состоящие из 50–60 дивизий. Деспотизм Гитлера и безропотная послушность армейских начальников привели к тому, что не было предпринято никаких мер на тот случай, если наступающие войска не выполнят поставленные цели. Запасов зимнего обмундирования было достаточно только для оккупационных сил, таким образом, бесчисленному количеству немецких солдат пришлось сражаться в зимнюю пургу, будучи одетыми в легкие осенние шинели. Командования «Люфтваффе» и- войск СС, всегда с презрением относившиеся к армейским частям, не поддались на оптимистические оценки и позаботились о том, чтобы обеспечить своих солдат в достаточном количестве зимней одеждой.

Гитлер боготворил танки, однако для «урагана», который он намеревался напустить на такую огромную страну, как Советский Союз, их у него было недостаточно. Если считать только мощные танки T-III и T-IV, то в нападении должно было участвовать всего 1404 машины, причем им предстояло действовать на фронте протяженностью более 2000 миль. Но даже хорошие танки были не без недостатков. Многие из них были оснащены орудиями Я-42, которые, показав полную несостоятельность во время боев во Франции, постепенно заменялись новыми орудиями Л-60 с высокой начальной скоростью снаряда. Даже если забыть на время о размерах и состоянии бронетанковых сил Красной армии, остается очевидным недостаточное количество танков, которые Гитлер выделил для вторжения в Россию. Теория гласит, что наступающие войска должны быть втрое сильнее обороняющихся, а немецким танкам предстояло подавлять опорные пункты, захватывать крепости и преодолевать противотанковые оборонительные рубежи.

Глава 23

Немецкие генералы впоследствии любили объяснять, почему затягивалось начало операции «Барбаросса». Так, генерал Гюнтер Блюментрит (начальник штаба Четвертой армии) утверждал, что «после долгих переходов по горным районам Греции в некоторых танковых частях требовалось осуществить капитальный ремонт изношенной техники… Балканская операция задержала начало кампании в России на пять с половиной недель». Начальник моторизованных сил немецкой армии генерал фон Тома после войны приводил оценки, что из 2434 танков, задействованных в плане «Барбаросса», около 800 участвовали в войне на Балканах. Генерал Гудериан заявил, что основной причиной задержки стали погодные условия: «Русская кампания началась с большим запозданием. Весна была очень дождливой: еще к середине мая Буг и его притоки были охвачены половодьем, и вся прилегающая местность была болотистой и практически непроходимой. Я имел возможность лично наблюдать за этим во время инспекторских поездок в Польшу».

Генерал Зигфрид Вестфаль во всем винил Балканскую кампанию: «Войска для участия в боевых действиях на Балканах приходилось снимать с Востока. Это привело к задержке начала вторжения в Россию, что имело крайне неблагоприятные последствия. Мы потеряли шесть недель хорошей погоды, а лето в Восточной Европе очень короткое. Фельдмаршал Кейтель согласился, с горечью обвинив Италию в «бессмысленной Балканской кампании».

Гитлер говорил, что его поход на Москву задержался ровно на пять минут. Лидделл Харт, военный историк, разговаривавший с военачальниками побежденной армии, также подтвердил, что Балканская кампания стала причиной неудачи операции по захвату Москвы. Однако другие историки не соглашаются с этим и утверждают, что именно середина июня с самого начала фигурировала как дата нападения на Россию. Это самые длинные дни в году, что создавало крайне благоприятные условия для боевых действий. Например, Джон Киган указывает на то, что план «Барбаросса» зависел от погодных условий и других факторов. Согласно его точке зрения, сложности передислокации армейских частей, которым предстояло участвовать в нападении, и затянувшаяся весна означали то, что Гитлер не мог начать вторжение в Россию раньше, чем это произошло. Дуайен военных историков А. Дж. П. Тейлор насмешливо относится к «легенде, выдуманной немецкими генералами, чтобы оправдать поражение в России». Он отмечает, что 15 дивизий, участвовавших в Балканской кампании, составляли лишь одну десятую часть сил вторжения и их отсутствие не могло служить действительной причиной переноса сроков наступления.

«Теория задержки» не выдерживает никакой критики в свете подготовительной деятельности германской армии. Для стремительной кампании, которой предстояло увенчаться быстрой и легкой победой, конец июня — самое подходящее время. К тому же неспешные принятия решений после начала наступления никак не напоминают торопливую суматоху людей, переживающих по поводу потери целого месяца.

Некоторые историки предполагают, что Гитлер выбрал 22 июня как первую годовщину подписания перемирия с Францией в Компьеньском лесу. Также не осталось незамеченным, что в 1812 году Наполеон выбрал для начала вторжения в Россию дату 23 июня. Немецким школьникам на уроках истории внушали, что немцы составляли половину Великой армии Наполеона[288].

Была ли задержка или нет, но 22 июня 1941 года немецкая авиация произвела бомбардировку приграничных областей, и 3 200 000 человек двинулись вперед. Первыми пошли механизированные части, и в сводках новостей зазвучали названия русских городов и рек, знакомых тем, кто изучал историю кампании Наполеона. Когда штаб 4-й танковой группы прибыл в город Борисов, расположенный на реке Березина, генерал Блюментрит, прогуливаясь вдоль берега, разглядел сквозь чистую воду на дне древние деревянные сооружения. Это были опоры моста, построенного наполеоновскими инженерами при отступлении Великой армии в 1812 году.

«Люфтваффе», воспользовавшись техническими приемами, разработанными разведывательной группой Ровеля, вывели рано утром на цели бомбардировочные соединения, чтобы бомбовые удары совпали по времени с началом артподготовки. Первыми целями были аэродромы и авиационные службы. Авиация Красной армии была самой большой в мире, и некоторые модели самолетов были превосходными, но немецкие бомбардировщики обнаружили русские самолеты стоящими на аэродромах крыло к крылу, ибо Сталин запретил любые приготовления к внезапной атаке, чтобы не спровоцировать этим начало войны. В течение всего 48 часов ВВС Красной армии понесли опустошительные потери, и командующий авиацией генерал Копельс покончил с собой.

И все же это была не полная победа. К началу войны ВВС Красной армии в количественном отношении вчетверо превосходили «Люфтваффе»: их уничтожение было сложной задачей. Хотя авиационные части, базировавшиеся в западных областях Советского Союза, понесли огромные потери, большое количество боевых самолетов осталось в тылу, и среди них были великолепные модели[289]. Объемы выпуска русских самолетов в три-четыре раза превосходили объемы немецкой авиационной промышленности. Изданный в сентябре 1940 года приказ Гитлера сократить производство самолетов привел к тому, что к февралю 1941 года объемы выпуска снизились на 40 процентов. Несмотря на хорошую подготовку, боевой опыт и техническое оснащение, немцам приходилось прилагать все силы, чтобы сохранить господство в воздухе.

В первый период нападения на Советский Союз стал очевиден самый крупный просчет руководства «Люфтваффе». Такой огромной стране, как Россия, стратегические бомбардировки могли нанести смертельную рану, но Геринг, Мильх и Удет не позаботились о том, чтобы немецкие ВВС имели дальние бомбардировщики и летчиков, способных выполнить эту сложную задачу.

В 3.40 утра Жуков, ставший к тому времени начальником генерального штаба Красной армии, позвонил Сталину на дачу в Кунцево. Здесь в просторной гостиной Сталин работал, ел и спал на диване. Жуков сообщил о начале германского наступления, но в ответ долгое время слышалось лишь тяжелое дыхание. Наконец Сталин распорядился собрать в половине пятого утра заседание Политбюро.

Вместо того чтобы взять на себя руководство страной, Сталин предался отчаянию. В течение одиннадцати дней он не показывался на людях. Ему требовалось время осознать, что он полностью ошибался насчет намерений Гитлера. Только 3 июля Сталин, выйдя из затворничества, выступил с обращением к народу по радио. Большинство слушателей было удивлено, услышав его внезапно усилившийся акцент и появившиеся в голосе упрашивающие нотки; Сталин обращался к людям, которых безжалостно поработил, называя их «братья и сестры… друзья!». Произошла резкая смена ориентиров. Почти не упоминая социализм и его подвиги, Сталин обратился к русским героям, до этого времени осуждавшимся советскими учебниками истории как классовые враги. Уинстон Черчилль удостоился больших похвал, чем Ленин.

Возвращение имперского и православного прошлого России продолжалось. Были восстановлены гвардейские соединения и появились новые ордена Суворова (князя), Кутузова (князя) и Александра Невского (великого князя). Снова открылись церкви, и высшее духовенство, как, например, митрополит Сергий, призывало верующих на борьбу с захватчиками. В качестве одной из первоочередных мер не меньше 15 миллионов человек были призваны на службу согласно приказу о мобилизации от 22 июня. Сталин назвал начавшуюся войну «Великой Отечественной», и под этим названием она до сих пор известна в государствах бывшей Советской империи.

Сталин, Верховный Главнокомандующий вооруженными силами, руководил войной в той же авторитарной манере, что и Гитлер. Подобно Гитлеру, он был психопатом, и его полководческий дар практически равнялся дару фюрера. У обоих диктаторов было много общего. У Сталина была великолепная память, и иногда он предлагал разумные мысли — так дилетант порой может опередить специалиста. Однако главным вкладом в войну явилась одержимость Сталина секретами.

Постоянно терзавшие Сталина страхи перед вооруженным восстанием привели к тому, что он установил жесткий личный контроль над всей армией. И вот теперь он выделил особый Резерв Ставки Верховного Главнокомандующего: дивизии, корпуса и целые армии — вместе с танками, артиллерией и авиацией. Состояние этих резервных соединений отмечалось на специальной диаграмме на его письменном столе. Командующие фронтами, чтобы удержать их от бесконечных просьб о подкреплениях, держались в полном неведении относительно имеющихся резервов. Один историк, специализирующийся на этом периоде, пишет: «Ни тактическая угроза, ни даже тактическая неудача не могли заставить Сталина расстаться со своими драгоценными резервами; он держал их в кулаке до тех пор, пока не приходил к выводу, что противник ввел в бой все свои силы».

В то время как Гитлер осуществлял контроль над вооруженными силами, подчинив себе верховное командование сухопутными войсками (ОКХ) и верховное командование вооруженными силами (ОКБ), железная хватка Сталина проявлялась через коммунистическую партию. Партийный аппарат был повсюду: от заводского цеха до окопа на передовой. Малейшее уклонение от линии партии, неудача или просто случайное невезение оборачивались каторжной работой в трудовых лагерях или высшей мерой наказания. Когда Сталин, отдавая распоряжение своим военачальникам, добавлял: «За это ответите головой», те понимали, что это не шутка. За время войны 238 генералов и адмиралов были казнены или погибли в штрафных батальонах только потому, что не смогли победить. Эти ужасающие масштабы террора сыграли важную роль в спасении Москвы в 1941 году и в победе во всей войне.

Правой рукой Сталина в первый год войны был маршал Шапошников, начальник генерального штаба, человек, совершенно не похожий на необразованных выскочек, громогласных комиссаров и прочих льстецов, окружавших Сталина. Шапошников был мягкий, добродушный, в высшей степени интеллигентный человек, дослужившийся в царской армии до полковника. В послевоенные годы немецкие и американские историки были склонны считать именно Шапошникова мозгом успехов Красной армии. Современные данные позволяют предположить, что он был скорее техническим советником, выполняя ту же функцию, что выполнял при Гитлере Йодль.

Репутацию лучшего полководца войны получил Жуков. Его успехи в действиях против, японцев произвели огромное впечатление и на Сталина, и на советских военачальников. В 1941 году именно ему была поручена оборона Москвы. Сталин часто консультировался с Жуковым, однако в первые месяцы войны влияние Жукова распространялось лишь на фронт, которым он командовал. Но даже в этом случае его решения постоянно перепроверялись и оспаривались Москвой.

Через несколько дней после начала немецкого наступления был создан Совет по эвакуации. В его задачу входила организация переброски промышленных предприятий и государственных ресурсов в безопасные районы, и централизованная власть, имевшаяся в руках Сталина, обусловила то, что любое принятое Советом решение становилось законом. Реакция Совета, получавшего известия о продвижении немецких войск, иногда оказывалась чрезмерной. Так, 2 июля было принято решение о перебазировании сталелитейного завода, выпускавшего броневые листы, из Мариуполя, расположенного в южной части Украины, за сотни миль от линии фронта, которому на тот момент ничто не угрожало, в Магнитогорск. Однако именно эвакуация промышленности спасла Советский Союз. В первые пять месяцев войны, с июля по ноябрь 1941 года, 1523 промышленных предприятия, в том числе 1360 крупных оборонных заводов, были переброшены на восток: на Урал (667), в Сибирь (322), в Казахстан и Среднюю Азию (308).

Переброска предприятий тяжелой промышленности, казалось, вдохнула в них новые жизненные силы. Производительность труда, бывшая такой низкой в условиях централизованного планирования, навязанного коммунистами, многократно возросла, когда рабочие получили некоторую свободу. Литейный завод, на строительство которого в обычных условиях требовалось два года, на новом месте был возведен за 28 дней. Специалисты рассчитали, что перемещенный завод может начать выпускать продукцию в среднем через шесть недель. Авиастроительный завод имени Чкалова, эвакуированный из Москвы в Ташкент, выпустил первый самолет через сорок дней. Иногда конвейер, установленный под открытым небом в плохую погоду, начинал выпускать продукцию раньше, чем были возведены стены и крыша. Одна женщина-рабочий, прибывшая на такой завод, была изумлена, увидев, что почти все работающие на нем — дети и пожилые женщины. Русские готовились к долгой войне.

Два танковых завода — из Ленинграда и Харькова — были переброшены в Челябинск, расположенный к востоку от Урала, и объединены с Челябинским тракторным заводом. Образовавшееся огромное предприятие, получившее название «Танкоград», стало самым крупным танковым заводом в Советском Союзе — возможно, во всем мире, — и именно здесь была выпущена большая часть танков Т-34. Выносливость этого танка была продемонстрирована опытным образцом. Он вышел из стен Харьковского завода в конце 1939 года и совершил пробег в Москву и обратно, через Смоленск, Минск и Киев, пройдя в общей сложности расстояние в 1800 миль. Для пробега были специально выбраны февраль и март, чтобы испытать танк в условиях плохой погоды и бездорожья, которым было суждено впоследствии сокрушить немецкие танки.

Танк Т-34 прекрасно двигался по пересеченной местности, развивая скорость до 32 миль в час, но самым наглядным внешним признаком радикально нового взгляда на танкостроение был наклон его броневых листов, придававший танку характерный профиль. Вследствие этого вражеские снаряды рикошетировали, не пробивая броню. На танке было установлено орудие с высокой начальной скоростью снаряда, пробивавшее броню немецких танков даже с большого расстояния, в то время как сам Т-34 оставался неуязвим перед стоявшими в то время на вооружении германской армии 37-миллиметровыми противотанковыми орудиями[290].

Технология производства танков является показателем промышленного развития государства. Поскольку очень большое значение имеет точная обработка больших поверхностей, надежным способом определить техническое совершенство танка является диаметр его орудийной башни. Башня Т-34 была очень тесной, в ней с трудом помещались два человека. Поскольку заряжание является в бою обязанностью, отнимающей все время, командир танка вынужден был также выполнять функцию наводчика. Высокая нагрузка, ложившаяся на плечи командира танка в бою, являлась самым серьезным недостатком Т-34.

Двигатели большинства танков Второй мировой войны работали на бензине, но на Т-34 был установлен дизель. Это был прорыв в технологии танкостроения, который не смогли совершить даже немцы, имевшие огромный опыт общения с дизелями. Конструкция двигателя была основана на разработке фирмы «Фиат» (некоторые утверждают, что это была копия «Испано-Сюизы»), однако в нее были внесены кардинальные усовершенствования. Облегченный в результате применения компонентов, изготовленных из сплавов, этот двигатель рабочим объемом 38 литров развивал мощность около 500 л.с., и танк мог пройти свыше 280 миль со скоростью 25 миль в час на одной заправке. Основные причины установки дизеля были экономические — разумеется, главным было не стоимость топлива, а увеличение дальности действия танка, — однако подобные двигатели были также весьма привлекательны в силу своей повышенной стойкости к возгоранию. Худшим недостатком дизеля — как подтвердит любой водитель, которому приходилось ехать за грузовиком, — является облако черного дыма, вылетающее из выхлопной трубы, которое, раскрывая местоположение танка, может привести к роковым последствиям.

Если бы русские использовали эти танки в достаточных количествах в самом начале войны, чтобы прорывать фронт противника, немцам, возможно, пришлось бы отступать уже после первых недель. Однако русские танки Т-34 использовались по две-три машины вперемешку с танками устаревших моделей. Радиостанциями были оснащены только машины командиров рот, и приказы приходилось передавать флажками или знаками рукой, что было особенно трудно, когда все люки танка закрывались, так как русская оптика была очень невысокого качества.

Подвеска Кристи, которой были оснащены Т-34, изобретенная американским инженером, чьи технические решения были скопированы всеми странами, действовала очень эффективно при движении по бездорожью, однако наводчик не имел никаких шансов поразить цель на ходу. Но, несмотря на это, русское командование предписывало танкистам открывать огонь не останавливаясь — что, возможно, было правильно, так как вид надвигающихся танков, стреляющих на ходу, действует очень деморализующе. В случае израсходования комплекта боеприпасов танкистам было предписано таранить неприятельские танки.

Подобно большинству воюющих стран, Советский Союз испытывал нехватку высококачественной стали, требуемой для изготовления артиллерийских орудий, танков, кораблей и орудийных снарядов. В первые дни войны изготавливались импровизированные танки, укрытые котельным железом, защищавшим только от пуль и осколков. Во время сражений с японцами и финнами Красная армия использовала бронебойные снаряды, разработанные для царского флота еще в прошлом веке. Только после того, как были захвачены трофейные немецкие бронебойные снаряды, их конструкция была скопирована. Однако изготовление качественной стали — это наука, которой не овладеешь за две недели. Неумение строго контролировать температуру стали оказало огромное влияние на качество боеприпасов для русских танковых орудий. Поэтому танкистам Красной армии пришлось привыкнуть к тому, что сердечники бронебойных снарядов, изготовленные из углеродистого вольфрама, нередко ломаются от удара, и им оставалось только надеяться, что они не станут жертвой преждевременного взрыва снаряда в канале ствола, что нередко случалось в советской артиллерии.

Частью подготовки к началу осуществления плана «Барбаросса» стало сооружение ставки, откуда Гитлер мог бы следить за ходом боевых действий. Доктор Тодт, адъютант фюрера, выбрал место в восьми километрах к востоку от городка Растенбург в Восточной Пруссии. Строительные работы велись в обстановке строжайшей тайны: местные жители считали, что здесь якобы возводился военный завод, защищенный от бомбовых ударов с воздуха. Возведение объекта завершилось всего за несколько дней до начала вторжения в Россию. Гитлер переехал в новую ставку 24 июня и окрестил ее «Вольфшанце» — «волчье логово»: он постоянно сравнивал себя с этим животным.

Место для будущей ставки было выбрано крайне неудачно. До самого начала наступления на Россию над Растенбургом регулярно пролетал самолет «Аэрофлота», совершавший рейсы между Берлином и Москвой. Вокруг простиралась нездоровая болотистая местность с затхлыми заросшими озерами. Даже неглубокие ямы сразу же заполнялись водой, и, несмотря на все усилия, большую часть времени здесь свирепствовали комары. Гитлер жаловался: «Не сомневаюсь, какой-то правительственный департамент нашел здесь самую дешевую землю в Германии».

Большую часть времени Гитлер проводил в «Вольфшанце», поэтому те, кто хотел встретиться с фюрером, вынуждены были приезжать сюда. Ставка представляла собой построенный на скорую руку комплекс неудобных кабинетов, где люди и учреждения функционировали гораздо менее эффективно, чем там, откуда они вынуждены были переселиться. Здесь размещалась ставка ОКХ и ставка вооруженных сил ОКБ, которой руководил лично Гитлер. Фюрер заносчиво заявлял: «Придет день, и эта ставка станет историческим памятником, ибо именно здесь мы основали «Новый порядок». Йодль считал, что это место скорее подходит для концентрационного лагеря.

Несмотря на строгие меры предосторожности, несколько раз в «Вольфшанце» забредали совершенно случайные люди. Однажды полковник, направлявшийся в расположенный неподалеку городок Мейервальд, сошел не на той станции. Ничего не подозревая, он прошел на огороженную территорию и направился в офицерскую столовую. Когда незваного гостя остановил помощник Гитлера адмирал фон Путткамер, тот не мог поверить, что попал в «Вольфшанце», до тех пор, пока Путткамер не указал ему на Гитлера, выгуливающего свою собачку Блонди.

Пророчество фюрера не сбылось. В настоящее время Растенбург — это польский город Кетржинь. А от волчьего логова остались только массивные железобетонные блоки, поросшие лесом.

Командующим группой армий «Центр», где были сосредоточены основные силы немецкой армии, был назначен фельдмаршал Федор фон Бок. Фон Бок, высокий шестидесятилетний мужчина, был, по словам генерала Блюментрита, прусским офицером старой закалки. «Фон Бок был жизнерадостным и нередко насмешливым, и выражал свои мысли четко и ясно. Он выглядел значительно моложе своих лет и мог сойти за сорокалетнего мужчину. Однако отличным здоровьем фон Бок похвастаться не мог; он страдал частыми болями в животе». Во время Первой мировой войны фон Бок за личную храбрость получил орден «За доблесть», высшую германскую награду.

Бок очень переживал по поводу того, что фон Браухич, занимавший более низкое служебное положение, обошел его и стал главнокомандующим сухопутными войсками и, таким образом, его начальником. Особенно это недовольство усилилось после 1940 года, когда Браухич изменил план вторжения во Францию и Бельгию. Основная тяжесть удара была перенесена с группы армий фон Бока на группу армий его соперника Рундштедта, который осуществил прорыв и стяжал все лавры победителя. Бок никак не мог забыть этого, а также ссору с Гудерианом по поводу действий механизированных войск во время оккупации Австрии. Бок был патриций, человек очень одаренный, но тяжелый в общении, не забывавший обиды, действительные и вымышленные.

Циничное отношение Бока к Гитлеру имело те же корни, что и его прагматизм по отношению к Герману Готу и Гейнцу Гудериану, командующими танковыми группами его группы армий. Пока эти плебеи помогали его карьере, он использовал их. Гитлер был у власти, поэтому Бок подчинялся ему, однако, заметив у себя в ставке признаки антигитлеровского заговора, он закрыл на него глаза.

Во время вторжения в Россию под началом Бока было 50 дивизий, в том числе танковые группы Гота и Гудериана, действовавшие на флангах его центрального фронта. Первоначальный план предусматривал бросок на Смоленск, но через три дня после начала наступления вмешавшийся Гитлер отдал лично Боку приказ наступающим бронетанковым колоннам соединиться у Минска, завершив окружение. Одновременно внутренние пехотные «клещи» должны были сомкнуться за Белостоком. Ключ к победе во Франции лежал вовсе не через подобные операции по окружению противника. В Западной Европе бронетанковые колонны просто стремительно продвигались вперед, захватывали штабы, и оборона неприятеля рушилась, начиная с самого верхнего уровня. Но вторжение Наполеона в Россию окончилось провалом потому, что русская армия отступила, избегая сражения. Гитлер требовал не просто заставлять русские войска откатываться назад, но постоянно устраивать им «котлы», окружать и уничтожать их. Многие немецкие генералы — в частности Гудериан — считали, что лучше нанести удар по мозговому центру неприятеля, по Москве, и тогда победа будет обеспечена. Между этими противоборствующими точками зрения так и не было достигнуто согласие, хотя в первоначальной директиве Гитлера основной упор делался на уничтожение неприятельской армии:

Немецкие танковые дивизии неудержимо двигались вперед, как это было и во Франции. Одно из первых крупных столкновений произошло, когда они встретили на своем пути хорошо оснащенную 4-ю советскую бронетанковую дивизию. Только в одной этой дивизии насчитывалось 355 танков, в то время как в пяти танковых и трех с половиной моторизованных дивизиях танковой группы Гудериана их было всего 850. Но командование Красной армии действовало очень неграмотно, отдельные части действовали разрозненно. Советские войска были окружены и полностью уничтожены. Командир дивизии 43-летний генерал-майор Потатурчев, прической и усами пытавшийся подражать Сталину, был захвачен в плен, когда он пешком пробирался в сторону Минска, переодетый в гражданское. Он стал первым советским генералом, попавшим в плен.

Группа армий «Центр» под командованием фон Бока двигалась вперед так быстро, как только могла, но через некоторое время неизбежно возникла брешь между танковыми и моторизованными дивизиями и пехотой, оставшейся далеко позади, ведущей непрерывные бои с окруженными русскими частями и ругающейся по поводу отсутствия бронированной поддержки. Операции обхода, осуществлявшиеся в невиданных прежде масштабах, требовали от немцев инициативы и организованности. Первая попытка группы армий «Центр» окончилась неудачей. Большей части окруженных русских войск удалось прорваться. Второй раз клещи охвата сомкнулись рядом с Минском. Хотя многим русским частям удалось вырваться из окружения, свыше 300 000 человек были взяты в плен. Такое количество пленных трудно даже представить. Один из очевидцев рассказывает:

Разумеется, цифры, поступавшие с передовой, не были точны. — Это были приблизительные данные, в лучшем случае оценки, полученные на основе трофейных архивов, захваченных немцами в штабах русских частей. И все же от подобных известий в Берлине кружились головы. Такое же действие произвела новость о том, что передовые отряды «Спешащего Гейнца» Гудериана вышли к Днепру, находящемуся на полпути к Москве. 3 июля генерал Гальдер записал в дневнике: «Вероятно, не будет преувеличением, если я заявлю, что кампания в России будет завершена в две недели».

Однако и немцы несли потери. Их танковые отряды встречали новые русские танки — 52-тонные КВ-1, ничего подобного которым им еще не приходилось видеть. Остановить такой танк было очень трудно: «Сам генерал задумчиво стоял перед KB, считая следы от бронебойных снарядов: 11 попаданий и ни одной пробоины».

В первых сражениях танки были решающим оружием. Генерал-лейтенанту Андрею Ивановичу Еременко принадлежит честь создания самого страшного противотанкового оружия — хотя первые простейшие зажигательные гранаты использовались в Испании и в Финляндии. Еременко был переведен из Первой Дальневосточной армии на созданный Сталиным «центральный фронт». Оказавшийся лицом к лицу с танковой группой Гейнца Гудериана, он приказал, чтобы на складе в Гомеле 10 000 стеклянных бутылок были наполнены составом КС (смесью бензина и фосфорсодержащих веществ, использовавшейся в огнеметах). Форма и вес получившихся гранат были такими, что их было удобно держать и бросать в танки противника. Состав КС имелся в достаточных количествах и обладал высокой эффективностью. Гранаты получились дешевыми и простыми в изготовлении. Немцы, видевшие, как горящая жидкость затекает в щели и люки их танков, прозвали ее «Коктейлем Молотова». Название прижилось.

Немцы так и не смогли осознать, какое количество войск потребуется для того, чтобы окружить полмиллиона русских солдат, а затем их уничтожить. Не хватало строевых частей, чтобы окружать такие огромные пространства; не хватало тыловых подразделений, чтобы снабжать боевые части всем необходимым. И на эту острую нехватку людей наложились серьезные просчеты относительно Полесья.

Полесье, болотистый район в бассейне реки Припять, выделяется огромным пятном на карте Европейской части России. С севера на юг эта область протянулась почти на 300 миль, и по площади она приблизительно равна Баварии. Генерал Блюментрит пишет, что в немецкой армии «этот заболоченный лесистый район считался практически непроходимым, поэтому он был исключен из плана боевых действий». Группы армий «Центр» и «Юг» вышли на Полесье флангами. Но для русских войск «этот район не являлся препятствием, ибо они пересекали его в любом месте целыми соединениями вплоть до корпуса… Больше того, он явился для противника оборонительным рубежом, откуда он мог наносить удары по флангам наших войск, продвигающихся на восток».

Полесье не состоит сплошь из болот. Большие участки территории осушены и обрабатывались с давних времен. Эти участки соединяются примитивными деревянными гатями, проложенными через топи, способными выдержать только легкие повозки. Одним словом, Полесье никак не подходило для быстрого развертывания немецких бронетанковых частей, но здесь уверенно действовали подразделения русской пехоты и кавалерии, которых проводили через болота местные жители. Это был большой изъян «Барбароссы». Нет никаких оправданий немецким штабистам, ибо они слушали лекции по поводу болот в связи с изучением Советско-Польской войны 1920 года. Однако уроки из этого извлечены не были, и теперь в линии фронта образовалась брешь в 300 миль шириной. Потребовались войска, чтобы эту брешь заткнуть.

Повсюду в тылу наступавших немецких войск коммунистическая партия организовывала партизанские отряды, продолжавшие сопротивление. 18 июля центральный комитет коммунистической партии принял постановление, определяющее цели и задачи партизанской войны. В отличие от бойцов сопротивления, действовавших на Западе, русские партизаны жили в суровых условиях в лесах. Они клялись «мстить врагу жестоко, постоянно и беспощадно». Клятва требовала от них умереть, но не сдаваться в плен.

Немцы не могли помешать побегам десятков тысяч военнопленных, содержавшихся под открытым небом. Местность — в основном леса и болота с редкой сетью плохих дорог — великолепно подходила партизанским методам ведения войны. Бежавшие из плена красноармейцы вливались в партизанские отряды, принося с собой военные знания и опыт. Целый отдел Главного политического управления Красной армии был специально выделен для руководства партизанской борьбой.

Одним из примеров размаха партизанского движения может послужить то, что осенью 1941 года партизаны, действовавшие в Псковской области, уничтожили более тысячи немецких солдат, вывели из строя 30 мостов и пустили под откос пять эшелонов с военными грузами. К февралю 1942 года группе армий «Центр» пришлось выделить пять полевых дивизий для борьбы с партизанами в Брянской и Смоленской областях. Однако этого оказалось недостаточно, и вскоре еще три дивизии были сняты с передовой и направлены на борьбу с партизанами.

В середине июля 1941 года большие перемены произошли и в Красной армии. Для ускорения прохождения приказов штабы корпусов были упразднены. Механизированные корпуса были расформированы для того, чтобы высвободить грузовые машины, в которых испытывалась острая необходимость, а их солдаты были переведены в пехоту. Были образованы «неполные армии», состоящие примерно из шести дивизий. В призывниках для пехотных частей недостатка не было, однако опытных военачальников было так мало, что многие старшие офицеры были выпущены из советских трудовых лагерей и направлены в боевые части.

Смоленск издавна считался «ключом к Москве». Группа армий «Центр» планировала осуществить еще одну операцию окружения, подобно Минской, хотя к этому времени Красная армия уже научилась пробиваться из «котлов». Советы становились во всех отношениях все более серьезными противниками. Хорошо организованные контрнаступления стали происходить все чаще. Иногда русским частям удавалось вклиниваться между быстро продвигавшимися вперед бронетанковыми частями и не поспевавшей за ними пехотой.

Гудериан недовольно отмахивался от предложений дожидаться пехоты. Он спешил доказать справедливость своей теории. Но 19 июля в руководство боевыми действиями вмешался Гитлер, предложивший дерзкий план: разделить силы главного удара на несколько частей. В то время как пехота группы армий «Центр» должна была продолжать наступление на Москву, приданным ей танковым силам (танковым группам Гудериана и Гота) предстояло разделиться. Гот должен был повернуть на север, на помощь наступавшей на Ленинград группе армий Лееба. Гудериану предстояло повернуть на юг, став флангом наступавшей на Украину группы армий «Юг».

План Гитлера был невообразимым. Настолько невообразимым, что Браухич, главнокомандующий сухопутными войсками, убрал его подальше и постарался о нем даже не думать. Однако Гитлер настаивал. Именно в этот момент был решен исход этой кампании, а может быть, и всей войны, ибо Браухич, вместо того чтобы твердо отказать, начал тянуть время. Он сказал Гитлеру, что бронетанковым частям требуется остановиться, чтобы произвести ремонт техники. Гитлер согласился. Может показаться, у Браухича в тот момент не было никаких намерений выполнять приказ Гитлера. Гальдер уже одобрил (30 июня) оперативный план ОКХ, предписывающий возобновление наступления на Москву в начале второй декады августа. Однако это легче было сказать, чем сделать. Смятение и неразбериха на железных и шоссейных дорогах, работавших на пределе пропускных возможностей, привели к кризису снабжения, и группа армий «Центр» могла начинать наступление в августе, используя только четверть имеющихся сил.

Новые разногласия по стратегическим вопросам у фюрера с его генералами возникли тогда, когда Гитлер впервые после окончания Первой мировой войны заболел. Постоянный стресс, вызванный военной кампанией, частые поездки в отдаленные ставки группы армий и нездоровые условия обитания в «Вольфшанце» привели к лихорадке, осложненной дизентерией, желудочными коликами и тошнотой, сопровождавшейся сильными болями. Окружение Гитлера встревожилось, видя стремительное ухудшение его здоровья. По электрокардиограмме, направленной в кардиологический институт с указанием вымышленного имени больного, специалисты определили, что речь идет о быстро прогрессирующем коронарном склерозе, отвердении стенок артерий. Личный врач Гитлера, не сообщив своему пациенту всей правды, ограничился сомнительным курсом лечения, основанном на сердечных стимуляторах, витаминах и глюкозе.

Несмотря на ухудшившееся самочувствие, Гитлер оставался непоколебим в своем решении разделить ударные силы. Гудериан, узнав о плане повернуть его танковую группу на юг, поспешил в «Вольфшанце», чтобы лично отговорить Гитлера от этого шага. Ни Браухич, ни Гальдер, проявив коварство, не пошли к фюреру вместе с ним.

Гудериан вспоминает:

Браухич был не тем человеком, кто мог бы возразить Гитлеру, но именно таким был Гудериан. Он остался, чтобы отстаивать свои взгляды. Гудериан сказал Гитлеру, что Москва является решающей целью наступления: важнейший железнодорожный и шоссейный узел, центр связи, политический и промышленный центр, чье взятие окажет психологическое воздействие на весь мир. Когда Москва окажется в руках немцев, русские не смогут перебрасывать свои войска с юга на север и наоборот. Гудериан указал, что поворот его танковой группы на юг, в сторону Клева, отнимет много времени. Пройдя 500 миль туда и обратно по ужасным российским дорогам, его танки потребуют ремонта.

Гитлер позволил Гудериану высказаться, ни разу его не перебив, но остался непоколебим в своем решении. Ему были нужны сырье и сельское хозяйство Украины. Он также добавил, что необходимо лишить ВВС Красной армии аэродромов в Крыму, чтобы они не могли наносить бомбовые удары по нефтяным месторождениям Румынии, откуда немецкая армия получала большую часть горючего. «Здесь мне впервые пришлось стать свидетелем спектакля, который впоследствии доводилось видеть неоднократно, — говорит Гудериан. — Все присутствующие подобострастно кивали, соглашаясь с каждым словом Гитлера, и мне приходилось отстаивать свою точку зрения в одиночку». По словам Гудериана в числе кивавших были фельдмаршал Кейтель и генерал Йодль. Они осуществляли управление ставкой ОКБ под пристальным контролем Гитлера, и без их поддержки дело Гудериана было проиграно. «Спешащий Гейнц» вернулся в свою штаб-квартиру, но его группа не двинулась с места.

Бок выступил в поддержку Гудериана. Он еще мог перенести потерю танковой группы Гота, переданной фельдмаршалу Леебу на северное направление, но усиление драгоценными танковыми дивизиями его давнишнего соперника Рундштедта для броска на Украину очень напоминало то, что произошло в 1940 году во Франции. Поэтому Бок, ведущий бои по всей линии фронта, не стал торопиться в надежде, что Гитлер передумает. Эта остановка продолжалась и после того, как техника танковых дивизий была отремонтирована и они снова были готовы двинуться вперед. Гудериан сознательно вводил свои части в бой, чтобы препятствовать их переброске на юг. У генерала Блюментрита не было иллюзий по поводу происходящего: «Группа армий «Центр» оставалась в полном бездействии на берегу Десны в течение самых благоприятных месяцев, начиная с июля и по сентябрь». Геринг в этом споре занял позицию Гитлера. Он был убежден, что если бы Бок и другие военачальники беспрекословно выполнили приказы фюрера, война была бы окончена к началу 1942 года. Об этом он заявил на допросах после войны.

Но группа армий «Центр», которой командовал Бок, — подобно остальным группам армий — испытывала серьезные трудности со снабжением. Численность железнодорожных войск (Eisenbahntruppe) была слишком маленькой, и пришлось вызывать из Германии гражданских специалистов-железнодорожников. Однако у наступающих войск накопились серьезные проблемы, и разрешить их одним махом было невозможно. Понеся большие потери в живой силе и технике во время боев за Смоленск, вся группа «Центр» вынуждена была остановиться и ждать подкреплений, но при этом приходилось охранять огромное количество военнопленных. Даже после того как окруженные части Красной армии прекращали сопротивление, солдат требовалось строго охранять, чтобы не допустить прорыва к ним контратакующих советских войск.

Возможно, Гитлер осознал то, что войска Бока ослаблены раньше всех. Возможно, именно это побудило его забрать танки у группы армий «Центр» и перенести основную силу удара на южное направление. Так или иначе, споры по поводу переброски танковых дивизий из одной группы армий в другую являются достаточным свидетельством того, что немецкая армия в количественном отношении была неспособна вести боевые действия так, как это задумали генералы. Танков не хватало для того, чтобы вести наступление одновременно всеми тремя группами армий. К началу «Барбароссы» у немцев на Восточном фронте было задействовано 150 дивизий, всего на 15 больше, чем участвовало в броске на запад в мае 1940 года; количество же танков лишь на 30 процентов превышало то, что имелось тогда. Но при этом площадь, на которой предстояло действовать армиям, осуществлявшим план «Барбаросса», — около миллиона квадратных миль — была в двадцать раз больше той, где проходили боевые действия в период времени с 10 мая по 25 июня 1940 года. Усугубляло картину и то обстоятельство, что по мере продвижения немецких армий на восток линия фронта все удлинялась и удлинялась!

Хотя Красная армия теряла солдат десятками тысяч, казалось, источник пополнения неистощаем. К середине августа оптимизм Гальдера сменился озабоченностью:

Война на Востоке никогда не имела непрерывной линии фронта, простирающейся с севера на юг. Повсюду наступающие пытались обнаружить пустоты в порядках обороняющихся, а те в свою очередь пытались их закрыть. Иногда возникали очаги сопротивления вокруг крупных городов и окруженных группировок. Повсюду немцам приходилось приспосабливаться к бескрайним просторам Восточной Европы и ее климату. Берлинцы, составлявшие основную часть 3-й танковой дивизии «Медведь», оказались неготовы к августовской погоде в России.

Гитлер, остававшийся в нездоровом климате «Вольфшанце», по-прежнему был убежден, что единственным путем к победе является окружение русских войск и захват экономических ресурсов. Поэтому он решил повернуть группу Гудериана на юг. Не желая больше ничего слышать об отсрочках, он лично издал приказ по сухопутным войскам, гласивший:

«Первостепенную важность до наступления зимы имеет не захват Москвы, а оккупация Крыма, промышленного и угледобывающего Донецкого бассейна, нарушение транспортных коммуникаций, связывающих центральную часть России с кавказскими нефтяными месторождениями».

Генералы были возмущены. Гальдер предлагал Браухичу вдвоем подать в отставку, но услышал в ответ, что Гитлер просто ее не примет. Гальдер уже признался в своем дневнике, что: «Браухич заведен до предела и прячет под стальной мужественной маской свои истинные чувства». Йодль, ближайший к Гитлеру генерал, утверждал, что фюрер «испытывал инстинктивную неприязнь к тому, чтобы идти тем же путем, что и Наполеон: Москва вселяла в него жуткое чувство». Так или иначе, Гитлер пообещал, что, после того как окружение русских армий под Киевом будет завершено, танковая группа Гудериана сможет вернуться в группу армий «Центр» и продолжить наступление на Москву.

Армия неохотно подчинилась: Гудериан повернул на юг, а танковая группа, приданная группе армий «Юг», двинулась на север, ему навстречу. Замысленное фюрером окружение русских войск под Киевом было осуществлено. После ожесточенных боев на фронте протяженностью несколько сот миль танковые клещи сомкнулись в 150 милях к востоку от Киева. В кольце окружения оказались 665 000 русских солдат.

26 сентября 1941 года, когда закончилась битва под Киевом, армия фон Манштейна на юге прорвала оборонительную линию на узком перешейке, ведущем в Крым. На карте это выглядело большой огромной победой, но в действительности это была еще одна огромная территория, как губка впитавшая десятки тысяч людей.

А тем временем натиск группы армий «Север» под командованием фельдмаршала Лееба достиг пика. Непрерывные попытки штурма Ленинграда оканчивались неудачей, но немецкие передовые части уже сражались в пригородах, и защитники были истощены до предела. В одном из боев женщины из медицинской части обороняли позиции, вооруженные только пистолетами и гранатами, до тех пор, пока не погибли все до одной. Положение Ленинграда было настолько отчаянным, что командовать последним рубежом обороны был прислан Жуков. Его назначение явилось политическим знаком, свидетельствовавшим о том, что Ленинград нужно оборонять до последнего. Но затем, когда бомбардировки и артобстрелы не прекращались ни на минуту, госпитали докладывали о 4000 убитых и раненых в день и защитники были измучены боями, разведка Красной армии стала доносить, что немецкие танки под Ленинградом грузятся на железнодорожные платформы. Это части танковой группы Гота, одолженные Леебу, возвращались Боку для надвигающегося наступления на Москву. Ленинград был спасен; давление немецких и финских армий ослабло. Финны, отвоевав территории, потерянные в результате Зимней войны, решили прекратить дальнейшее наступление. Повсюду в зоне действий группы армий «Север» войска перешли от штурма к осаде. Основная тяжесть удара была перенесена в центр, на Москву.

Разрешение Гитлера двинуться на Москву пришло слишком поздно. Более мудрый человек предпринял бы это наступление в первую очередь. Как видно из таблицы 6, среднемесячная температура в Москве в декабре внезапно делает скачок вниз. На южном фронте благоприятное время для ведения боевых действий держалось бы еще два месяца, на севере, под Ленинградом, еще на месяц дольше, чем в Москве.

Началась гонка наперегонки со временем. Жара и пыль сменялись дождями и холодом. Высшему военному командованию Германии пришлось в спешном порядке пересматривать все прогнозы относительно молниеносной войны против Советского Союза. Открытие, что Красная армия обладает первоклассными танками, неприятно поразило всю немецкую армию. Реакция Гудериана становится понятна по донесению, которое он отправил в октябре 1941 года в штаб своей группы армий:

Гудериан был не одинок в своих взглядах. Фельдмаршал фон Клейст назвал Т-34 лучшим танком в мире; генерал-майор фон Меллентин сказал, что в 1941 году у немцев не было ничего похожего; генерал Блюментрит считает, что появление этих танков крайне неблагоприятно сказывалось на боевом духе немецкой пехоты.

Немцев спасла лишь полная некомпетентность русских генералов. Несмотря на то что командиры Красной армии изучали итоги боевых действий во Франции, они по-прежнему распыляли свои танки вдоль всей линии фронта тонким неэффективным слоем вместо того, чтобы использовать их могучим тараном. Немцы утверждали, что за первые пять месяцев боев уничтожили 17000 русских танков, потеряв при этом лишь 2700 своих. Однако по мере того как маховик советской оборонной промышленности раскручивался на полные обороты, эти огромные потери пополнялись со скоростью, все больше и больше превышающей рост количества немецких танков. В 1942 году, когда немецкие заводы выпустили 5056 танков (в это число также входят самоходные орудия), в Советском Союзе было изготовлено 24 500 танков, из них около 5000 Т-34.

Немцы, рассчитывая, что кампания в России будет непродолжительной, задействовали в «Барбароссе» все имевшиеся у них в наличии танки. Но теперь выяснилось, что легкие немецкие танки, некоторые модели чехословацких танков и почти все французские танки не способны вынести суровые климатические условия и бездорожье России.

Не только танки страдали от российских дорог; доставалось всем механизированным транспортным средствам. Пыль, проникавшая через воздушные фильтры, губила двигатели. Грязь поглощала машины целиком. Морозы бывали такими сильными, что разрывались радиаторы и картеры. Дороги России оказались гораздо хуже, чем это учитывалось при составлении планов, а немцы вынуждены были использовать слишком большое количество гражданских грузовых автомобилей, не рассчитанных для военных нагрузок даже в нормальных условиях.

Темным пятном на горизонте маячили дождевые тучи. Ко времени окончания битвы за Клев характер погоды изменился настолько, что последнюю стадию окружения пришлось замедлить. Убогое качество русских дорог, большинство из которых было не чем иным, как просто накатанной колеей, превращавшейся с дождями в сплошное месиво, спасло в том году Москву. Точнее, как выразился один военный теоретик, всему виной была зависимость немецких армий от колес, а не гусениц, — именно это и вырвало победу у них из рук. Однако гусеничный транспорт для армии означал еще тысячи прожорливых двигателей — и это при том, что горючего не хватало и для имеющейся техники.

Солдаты, которым довелось столкнуться с русской грязью, вспоминали, что липкое жидкое месиво буквально не позволяло шагу ступить. Несомненно, такие описания, как и слова о том, что в жару пыль не давала дышать, являются преувеличениями, но практически полное отсутствие дорог с покрытием означало, что грязь становилась непреодолимым препятствием. Ничего похожего в Западной Европе не встречалось. Колеса мгновенно проваливались в раскисшую жижу по ступицы, но в то время как механизированные транспортные средства застревали все глубже и глубже, гужевым повозкам иногда удавалось выбраться. Один врач немецкого полевого госпиталя рассказывает:

Немецкая армия использовала в основном тяжелых ломовых лошадей, но эти породы оказались совершенно неприспособленными для холодной погоды. Без укрытия они падали и подыхали при температуре ниже минус пятнадцати градусов. В здоровом состоянии они потребляли огромное количество фуража. Однако только такие сильные лошади могли тащить тяжелые повозки, использовавшиеся в немецкой армии, и наглядным примером неподготовленности к зиме явилось практически полное отсутствие зимних подков. Без них лошади не только не могли развить необходимое тяговое усилие; порой они с трудом добирались от железнодорожных станций до конюшен. Майор Фогт, начальник службы снабжения 18-й танковой дивизии, задавался вопросом, как русские год за годом справляются с такими погодными условиями. Пол Керелл так описывает решение; которое в конце концов нашел Фогт:

И вот самая гордая и удачливая боевая машина за всю историю, начавшая самую амбициозную кампанию, была вынуждена опуститься до того, чтобы использовать небольшие телеги! Необходимо признать, что в такой войне лошади являются более эффективным средством передвижения, и Красная армия умело использовала их для самых разнообразных нужд. В 1941 году количество кавалерийских дивизий было увеличено с 30 до 41. Многие из них укомплектовывались из числа казаков и калмыков, закаленных народов, чья жизнь неразрывно связана с лошадьми. Обычно кавалеристы сражались в пешем строю, а коней использовали для транспортировки минометов и легких пушек по непроходимой местности. На лохматых сибирских и киргизских лошадках, легко переносивших мороз до минус 50 градусов, такие части могли преодолевать за ночь расстояние до 100 километров, нисколько не беспокоясь о снабжении и коммуникациях.

Глава 24

Еще 30 марта 1941 года Гитлер сказал 250 высшим немецким военачальникам, созванным со всех недавно присоединенных к Третьему рейху территорий, что, хотя война с Францией была обычной, в России «нам предстоит война на уничтожение». Генералы и адмиралы, рассевшиеся в порядке старшинства в ажурных позолоченных креслах в роскошном зале новой Имперской канцелярии, похоже, не осознали в полной мере смысл этого определения, но им предстояло уяснить его в самое ближайшее время.

Во время оккупации Судетской области в войсках СС, которыми командовал Гиммлер, были организованы специальные отряды (Einsatzgruppen) для действий на территории, занятой немецкими войсками. Их задачей было систематическое уничтожение тех людей, которым не было места в нацистском государстве. В России таковыми считались комиссары (политические работники, приданные воинским частям), партизаны, саботажники, евреи и большевистские агитаторы. В действительности специальные отряды СС убивали не только евреев, но и всех образованных людей, особенно пользующихся влиянием в обществе: врачей, учителей, писателей и священников. Уничтожению также подлежали члены их семей. Во второй половине 1941 года было истреблено свыше 500 000 евреев, проживавших на территории европейской части России, а также много неевреев. Командир одного из таких отрядов Отто Олендорф после войны признался, что в 1941 году его отряд уничтожил около 90 000 мужчин, женщин и детей.

Строевые войска немецкой армии не отставали по части хладнокровных убийств от войск СС. Один молодой эсэсовец вспоминает случай, произошедший во время боев в районе города Умань под Киевом:

У бойцов Красной армии не было иного выхода, кроме как сражаться и умирать. Офицеров и рядовых расстреливали по малейшему подозрению в трусости и измене. Менее тяжелые проступки означали отправку в штрафные батальоны, где их тоже ждала скорая смерть[291]. Даже такие блестящие военачальники, как генерал А. Г. Павлов, командующий Западным фронтом, известный специалист по танкам, были казнены по приказу Сталина. Специальная полевая военная полиция «Смерш» безжалостно расправлялась с простыми солдатами. Ленин давно объявил, что для красноармейца попасть в плен равносильно предательству, и все русские солдаты знали, что, если они сдадутся немцам, их семьи будут отправлены в трудовые лагеря.

Самые сытые, одетые и хорошо вооруженные батальоны Красной армии не сражались на передовой с немцами. Это были части НКВД, непосредственно подчиненные Лаврентию Берии, человеку, стоявшему во главе тайной полиции и концентрационных лагерей. Батальоны, НКВД, приданные армейским частям, должны были находиться за передовыми частями и расстреливать всех, кто пытается отойти назад, а также организовывать «заграждения», чтобы гнать солдат в атаку на минные поля под артиллерийским и пулеметным огнем. Войска, которым удалось вырваться из окружения, встречали совсем не как героев. Наоборот, этих солдат отправляли в штрафные части и расстреливали. Дочь Сталина Светлана вспоминает, как люди Берии «осуществляли ликвидацию целых воинских частей, весьма многочисленных, которые во время стремительного продвижения немцев по Белоруссии и Украине оказались отрезаны от своих, а затем, вопреки всему, пробились назад к линии фронта».

В тылу обеих сторон шла не менее кровавая бойня, чем на фронте. Советская военная полиция уничтожала трусов и дезертиров, а немецкие войска СС убивали безоружных мужчин, женщин и детей на том лишь основании, что они, возможно, родились евреями. 28 августа отряд СС, действовавший в Литве, прилежно записал в журнале боевых действий, что в этот день было убито 710 евреев-мужчин, 767 женщин-евреек и 599 детей еврейского происхождения. На следующий день генерал СС Франц Якельн, чья часть действовала под городом Каменец-Подольский, приблизительно в 200 милях от ставки фельдмаршала Рундштедта, отрапортовал, что его люди расправились с депортированными венгерскими евреями, которых отказалось принимать назад правительство Венгрии. За три дня его подчиненные уничтожили 23 600 человек. Фон дем Бах-Зелевски, чья часть действовала в тылу группы армий «Центр» фельдмаршала Бока, утверждал, что в начале августа его солдаты убили 30 000 человек, в то время как кавалерийская бригада СС казнила 7819 человек в Минске.

Донесения отрядов палачей зашифровывались с помощью «Энигмы» и передавались в Берлин по радио. Сотрудники Блетчли-Парка их перехватывали, дешифровывали и включали в общий обзор перехватов, передаваемых на ознакомление премьер-министру. Черчилль был так тронут известиями об этой безумной кровавой бойне, что 25 августа в радиообращении, переданном на весь мир, сказал о «десятках тысяч хладнокровно казненных мирных жителей» на оккупированных территориях Польши и России. Однако точных данных он привести не мог, так как это могло бы выдать тайну «Энигмы».

Нацисты не терпели критику провозглашенной Гитлером «войны на уничтожение». Даже немецкие офицеры были беззащитны перед тайной полицией, которая могла быть всюду. Один немецкий военный врач, присутствовавший при массовых убийствах евреев в тюрьме в Севастополе, осуществленных войсками СС, сказал:

Гиммлер после присутствия на казни, во время которой он был забрызган кровью и мозгами жертв, распорядился найти новые способы массовых умерщвлений. В августе 1941 года в концлагере Освенцим для умерщвления русских военнопленных впервые был применен промышленный пестицид «Циклон-Б». После этого фирма-изготовитель «И. Г. Фарбениндустри» получила заказ изготавливать газ без специальных раздражающих примесей, предупреждавших коммерческих пользователей об опасности. Заказ был выполнен. Нацистская машина смерти перешла на режим массового производства.

К тому времени, как танковая группа Гудериана, завершив маневр в сторону Клева, вернулась в состав группы армий «Центр» и продолжила наступление на Москву, уже наступил октябрь и приближалась зима. Войска фон Бока насчитывали 70 дивизий, в том числе 14 танковых и 8 моторизованных. Наступательная операция получила кодовое название «Тайфун», и полученный из «Вольфшанце» приказ гласил: «Последняя крупная битва этого — года будет означать полное уничтожение противника».

Генерал Гудериан, к тому времени получивший заветный дубовый венок Рыцарского Креста, отметил в тот день две перемены, впоследствии, как оказалось, имевшие большое значение:

Если кампанию собирались закончить до Рождества, было уже слишком поздно. Профессиональные военные во всем мире понимали значимость происходящего. В октябре журналист, посетивший ставку генерала Дугласа Макартура на Филиппинах, спросил его, что он думает по поводу немецкого наступления на Москву.

Американский генерал принялся расхаживать по кабинету:

Однако Макартур продолжал, сравнив войну китайской армии с японцами, «превосходящими их практически во всем»:

Необходимо поздравить Макартура с этим безошибочным предсказанием. Однако история войны как в Китае, так и в России преподавала одни и те же уроки тем, кто готов был учиться.

Жуков снова был переброшен на новое направление. Теперь он вступил в командование войсками, стоявшими перед Москвой. Под его началом оказались части, прибывшие из самых отдаленных частей Советской империи: Сибири, Поволжья, Дальнего Востока и Казахстана. Им предстояло оборонять укрепленную линию, к которой немецкие армии подошли 10 октября. Местами им удалось прорвать оборону, но русские войска решительными действиями не позволили немцам развить наступление.

Тем не менее немцы нисколько не смутились; усилив давление, вскоре они снова стали продвигаться на восток. Еще одно кольцо окружения сомкнулось под Вязьмой. На этот раз в окружение попали 600 000 русских солдат. По крайней мере один историк убежден, что если бы Бок своевременно получил подкрепления, он бы захватил Москву во время этого штурма. Но силы армий Бока были истощены. Группе армий «Центр» требовалось не менее 30 эшелонов в день, но это требование так и не было выполнено. О снабжении продовольствием не было даже и речи: считалось, что солдаты могут прокормиться на опустевшей территории. Новые автомобильные покрышки прибывали из расчета одна в месяц на 16 машин.

Красная армия вела упорные бои на всем протяжении от Арктики до Черного моря. Вследствие этого немцы не могли снять оттуда части, чтобы усилить группу армий «Центр». Впрочем, они могли не переживать по этому поводу: даже если бы Бок получил подкрепления, ему нечем было бы их кормить и снабжать. Кое-кто утверждает, что Бок должен был бы устоять перед соблазном уничтожить окруженные русские части в районе Брянска и Вязьмы. Ему следовало оставить их у себя в тылу и продолжить движение на Москву, ибо, когда немецкие части, освободившись после боев в районе Брянска — Вязьмы, вернулись на передовую, фронт уже стиснула суровая зима. Ставка ОКХ оставила выбор за Боком: продолжать наступление или просто остановиться на достигнутом. Естественно, Бок — несмотря на возражения, которые ему должен был высказать начальник службы снабжения, — остановился на наступлении.

Наступившие к этому времени холода ограничивали перемещения танковых и моторизованных частей. Жуков рассудил, что немцы предпримут наступление по кратчайшей дороге к Москве, и именно на этом направлении была создана глубоко эшелонированная линия оборонительных сооружений.

И тут в субботу, 18 октября, Советский Союз понес ощутимую потерю в Токио, где был арестован разведчик Рихард Зорге. Зорге еще со студенческих лет был профессиональным коммунистом. Защитив докторскую диссертацию в Гамбургском университете, он стал специальным токийским корреспондентом газеты «Франкфуртер цайтунг» и подружился с послом Германии в Японии. Зорге снабжал своих московских хозяев немецкими и японскими взглядами на текущие события и раскрывал многие государственные и военные секреты. Японский офицер, арестовывавший Зорге, описал его как человека, знающего абсолютно все. Следователь, допрашивавший его, признался: «Мне никогда не приходилось встречаться с таким великим человеком».

Зорге признался в том, что вел разведывательную деятельность, но вначале он попытался притвориться, что делал это в пользу Германии. Затем, отбросив притворство в сторону, он заявил на предварительном слушании дела, что выполнил свою задачу. «Я получил подтверждения того, что Япония не вступит в войну против Советского Союза». Это был значительный вклад в русскую победу. Уверенная в том, что японцы не предпримут никаких действий на Дальнем Востоке, Красная армия перебросила войска на германский фронт. Зорге был повешен в возрасте 49 лет 7 ноября 1944 года, в 27-ю годовщину Октябрьской революции. Этот бесполезный антирусский жест трудно увязать с японским духом. После войны вдова Зорге, японка по национальности, отыскала его разложившийся труп на месте захоронения бездомных бродяг. Только в 1964 году советской общественности было позволено узнать о Зорге и о услугах, оказанных им Москве. Сталин не хотел, чтобы весь мир узнал о том, что он не обратил внимания на предупреждение Зорге относительно плана «Барбаросса». Впоследствии одна из московских улиц была названа именем Зорге.

В зиму с 1941 на 1942 год морозы ударили рано. Внезапное понижение температуры в ночь на 15 ноября превратило бескрайние просторы грязи в твердую поверхность, по которой смогли довольно легко передвигаться немецкие танки и бронетранспортеры. В снегопад, смешанный с дождем, Бок начал последнее наступление на Москву.

На следующий день практически на всем участке действия группы армий «Центр» температура снова понизилась, и ее примеру тотчас же последовал боевой дух немецких солдат, впервые увидевших в действии русских лыжников. В секретном донесении немецкого командования указывалось, что, когда русские внезапно появились в белых маскхалатах у самых немецких позиций, солдат охватила паника.

Англичане перехватили зашифрованное с помощью «Энигмы» сообщение, переданное офицером связи «Люфтваффе», находившимся в районе Курска, передававшим, что вот уже две недели в воздухе не было ни одного немецкого истребителя. На следующий день Эрнст Удет, генеральный директор технического отдела «Люфтваффе» и второй ас-истребитель Первой мировой войны после Рихтгофена, покончил с собой. Возвращаясь на самолете с его похорон, самый известный немецкий летчик-истребитель Второй мировой войны Вернер Мелдерс задел заводскую трубу и погиб.

И Гитлер, и Сталин любили вмешиваться в текущий ход сражений и отдавать приказы касательно любых мелочей, уверенные, что подобное всемогущество покажет окружающим их сверхчеловеческие способности. Однажды в конце ноября Сталин вызвал Жукова к телефону:

Через некоторое время Жуков позвонил Сталину и сказал, что Дедовск немцы не брали. Произошло недоразумение; в действительности речь шла о «деревне Дедово, нескольких избах на краю оврага». Сталин разгневался еще больше. Он был не из тех, кто готов признаться в своих ошибках. Сталин приказал Жукову взять с собой командующего 5-й армией и вместе с ним поехать в район деревни Дедово, чтобы лично организовать контратаку. Русские генералы прибыли в штаб дивизии и распорядились, чтобы стрелковый взвод при поддержке двух танков отбил избы. В своих мемуарах, подвергшихся жестокой советской цензуре, Жуков сухо пишет: «Вряд ли командир дивизии обрадовался нашему появлению. У него в то время было забот по горло».

Уже в самые первые недели вторжения в Россию в немецких военных донесениях отмечалась великолепная физическая подготовка русских солдат. Закаленные и выносливые, они легко переносили морозы до минус 40 градусов, ударившие под самое Рождество. Немцы с наступлением таких холодов окопались, ожидая, что боевые действия примут позиционный характер, но русские продолжали активную агрессивную тактику. В одном из немецких донесений говорилось, что «русский солдат имеет родственную связь с природой». Под этим понималось естественное умение красноармейцев использовать складки местности, маскироваться и оставаться неподвижным и невидимым в течение нескольких часов. Кроме того, русские солдаты продолжали боевые действия после наступления темноты. Зимой другого выбора не было, так как смеркаться начинало сразу после обеда. Красная армия постоянно предпринимала небольшие ночные атаки, но иногда ночью проводились крупномасштабные наступления.

Немцы были поражены тем, как безжалостно пехота Красной армии штурмовала позиции, пытаясь одержать победу исключительно за счет численного перевеса. Большие подразделения двигались прямо на пулеметный огонь, а если атака захлебывалась, предпринималась другая — с тем же боевым построением, той же тактикой, — а затем еще и еще. Русские командиры были готовы пойти на 80-процентные потери личного состава, чтобы захватить клочок земли, и стояли насмерть ради небольшой возвышенности, не имеющей никакого тактического значения. После того как небольшой передовой группе удавалось закрепиться на новой позиции, русские мастерски перебрасывали туда подкрепления и боеприпасы и начинали готовиться к дальнейшему продвижению вперед. Иногда перед наступающими солдатами на немецкие позиции или на минные поля шли в тесном строю шеренги штрафных батальонов или мирные жители, согнанные из окрестных сел и деревень. (О подобных жутких методах преодоления минных полей после войны советские генералы совершенно спокойно делились с военачальниками союзников. На Западе большинство людей просто не могло поверить в подобное.)

Массовая сдача в плен частей Красной армии, которой были отмечены начальные дни «Барбароссы», становилась все более редкой по мере того, как распространялись сведения об участи, ожидающей военнопленных, попавших к немцам. Одних расстреливали на месте, других оставляли умирать от голода и болезней. Все более ожесточенное сопротивление русской армии вынудило немцев пересмотреть свою тактику. Повсюду, где это только было возможно, более пожилые солдаты были отозваны с передовой и заменены молодыми, более сильными и крепкими солдатами, лучше приспособленными к тяготам фронта. Многие же советские солдаты — однако далеко не все — были привычны к суровым зимам. Обморожение считалось в Красной армии тяжелым проступком, и красноармейцы всеми силами старались избежать этого. Они выживали в условиях, в которых большинство немцев погибло бы. Но даже для русских воевать зимой было очень сложно, и порой противоборствующие стороны отчаянно сражались за разрушенные дома разоренной деревни, сознавая, что те, кому не удастся завладеть этим жалким кровом, к утру замерзнут. Открытая рана на морозе замерзала за пятнадцать минут, и раненые, остававшиеся на поле боя, вскоре умирали от переохлаждения. Медицинское обслуживание в Красной армии было на примитивном уровне. Большинство раненых могли рассчитывать только на глоток водки с морфием, стандартного русского средства при любых ранениях и контузиях.

Красная армия быстро приняла на вооружение пистолет-пулемет в качестве основного оружия пехоты. Автомат конструкции Федорова использовался в боях против белогвардейцев еще в 1919 году, а ППД-1934/38 — в сражениях против финнов в 1939 году. Во время Второй мировой войны Красная армия использовала это оружие в таких масштабах, каких не было ни в одной другой армии. Всего было изготовлено свыше 10 миллионов скорострельных пистолетов-пулеметов. Большой винтовочный патрон сделал бы оружие большим, тяжелым и дорогим, к тому же отдача при выстреле была бы очень сильной, поэтому в этих автоматах применялся пистолетный патрон. Такими патронами снаряжались большие круглые магазины. Пистолет-пулемет не был предназначен для поражения врага на большом расстоянии, но он великолепно подходил для ближнего боя, а именно это является основной тактикой пехоты современных армий.

Автоматические пистолеты-пулеметы как нельзя лучше подходили полуобученным людям, которым пришлось вступить в бой зимой 1941 года. Их производство не требовало сложного оборудования, необходимого для изготовления другого стрелкового оружия. Основные детали изготовлялись прессовкой и штамповкой: всего в автомате ППШ их было 83. Как только установился снежный покров, переняв у финнов тактику, которую те так успешно использовали против русских, тепло одетые красноармейцы в белых маскхалатах стали налетать из ночного тумана на лыжах, поливая автоматным огнем ошеломленных немцев.

Кроме того, в русской пехоте было очень много снайперов. Их набирали из числа охотников и членов заводских стрелковых клубов. В снайперы брали также и женщин; впрочем, женщины также летали на боевых самолетах и выполняли практически все военные обязанности. Меткие стрелки становились русскими героями. Фотографии снайперов печатались в газетах вместе с данными об их победах — так сейчас чествуют результативных футбольных форвардов. Медали и ордена раздавались в большом количестве. «Если вы встретили русского солдата, на левой стороне груди которого нет никаких наград, — писал американский военный журналист Уолтер Керр, — можете быть уверены, что он еще не участвовал в боях». Для частей, отличившихся в сражениях, было возрождено звание «гвардейская». На торжественной церемонии, требовавшей, чтобы весь личный состав обнажал головы и преклонял колено, таким частям вручалось знамя с портретом Ленина. Солдаты гвардейских частей получали двойное жалованье, и иногда именно гвардейские части в первую очередь получали новое оружие.

Русские очень гордились своей артиллерией и даже организовывали для массового использования артиллерийские дивизионы и артиллерийские бригады. Однако их эффективность ограничивалась уровнем общего образования новобранцев. В царские времена простой народ в России был в основном неграмотным. К 1941 году процент грамотных кардинально изменился, однако образование, особенно в сельской местности, оставалось на низком уровне. Артиллерия Красной армии по своему уровню соответствовала той, что использовалась на Западном фронте в 1918 году, — это почти то же самое, что назвать ее очень плохой. В грядущих сражениях меньше 50 процентов потерь немецких войск, действовавших на Восточном фронте, приходилось на артиллерийский огонь, в то время как относительные потери от огня англо-американской артиллерии превышали 90 процентов.

В конце ноября генерал Франц Гальдер отметил в своем дневнике, что немецкие войска потеряли 743 112 человек убитыми, ранеными и пленными. Эта цифра (не учитывавшая больных) составляла 23,12 процента от общей численности. Таким образом, боевые возможности армии значительно снизились, поскольку основные потери несут те, кто находится на передовой, а не писари, конюхи и повара. По оценкам Гальдера, потери боевых возможностей пехотных частей были не меньше 50 процентов. За тот же период общая численность пополнения, прибывшего на Восточный фронт, была меньше 100 000 человек.

Браухич уже довольно долго страдал от постоянного стресса, вызванного непрерывно меняющимися установками Гитлера. Окружающие слышали, как он во сне вел с Гитлером споры, на которые у него не хватало духа, когда он виделся с фюрером наяву. Поэтому сердечный приступ, случившийся у Браухича, никого не удивил. В этот же день, 10 ноября, фельдмаршал Бок получил от Браухича секретное распоряжение, в котором предлагалось организовать из 3 500 000 русских военнопленных «специальные части». Они должны были сражаться на стороне немцев под предводительством русских командиров.

Бок — консервативный полководец старой закалки — был потрясен. Подобные отчаянные меры раскрывают в полной степени то, в какое затруднительное положение попали немцы.

Еще более тревожной была нехватка готовых к боевым действиям танков, однако этими данными бесстыдно играли командиры всех уровней, не желавшие выполнять то, что им приказывали. Так, часть, в которой сегодня в строю насчитывалась лишь четверть танков, уже на следующий день волшебным образом становилась укомплектована на три четверти. По этой причине к статистике бронетанковых частей надо относиться с большой осторожностью. Но в любом случае немцы теряли танки с такой пугающей скоростью, что генералы все больше убеждались: это не блицкриг.

Диспетчеры аэродрома под Оршей 12 ноября увидели заходящие на посадку личные самолеты начальников штаба групп армий. Были представлены все три группы армий. На совещании присутствовал и Гальдер. На проводившемся в обстановке строжайшей секретности совещании предстояло решить, что делать дальше. Следует ли армиям окопаться и переждать зиму, не двигаясь вперед, или же необходимо предпринять последний натиск на Москву?

До сих пор не утихают горячие споры по поводу этого совещания. Кто именно настоял на принятии решения о еще одном штурме Москвы? После войны офицер советского генерального штаба Кирилл Калинов дал новую пищу для споров, предположив, что своим поражением под Москвой немцы обязаны хитрости Сталина! Калинов утверждает, что русские сами спровоцировали последнее немецкое наступление, и доходит до того, будто Жуков на лекции в академии после войны сказал, что русские организовали через одного из дипломатов в Москве утечку сведений, в которых сильно завышались потери Красной армии. В это же время на передовые рубежи были направлены отряды рабочего ополчения. Эти необученные гражданские люди были сознательно принесены в жертву, чтобы убедить немцев в том, что защитники Москвы находятся при последнем издыхании.

Есть или нет правда в версии Калинова, оказало ли влияние появление на фронте отрядов рабочего ополчения на решение, принятое немецкими генералами, — так или иначе, было решено попробовать еще раз.

Штабисты, разрабатывавшие план «Барбаросса», исходили из расчетов, что Красная армия полностью зависит от коммуникаций, как и немцы. Гюнтер фон Клюге, командир 4-й армии в группе Бока, останавливал наступление всякий раз, как у него в тылу возникали какие-то затруднения. Один военный историк отозвался об этом так: «Решительный командующий танковым соединением, как жокей, должен не отрываться от финишной черты, а не подобно осторожному вожаку каравана постоянно оборачиваться назад».

В Красной армии все обстояло совершенно иначе, как свидетельствует генерал фон Мантейфель:

Голодная, нуждающаяся во всем наступающая немецкая армия не встречала на своем пути склады продовольствия, боеприпасов и горючего. Их просто не было. Снабжение Красной армии осуществлялось непосредственно с поездов, прибывавших на станции. Независимо от того, какие решения принимались на совещаниях в глубоком тылу, по мере приближения Рождества снег, страшные потери и усталость, становившаяся с каждым днем все заметнее на лицах немецких солдат, убедили немецких генералов, что пора начинать окапываться и готовиться к зиме.

К тому, что блицкриг может затянуться, никто не был приготовлен. К этому времени транспортные коммуникации немецкой армии вытянулись на 1000 километров. Больше 70 процентов немецких паровозов вышли из строя, так как их котлы разорвало от мороза. На приграничных станциях, где встречались русская и немецкая железнодорожные колеи, царил хаос. На всем протяжении шоссейных и железнодорожных магистралей активно действовали партизаны. По мере того как продвижение вперед немецких армий замедлялось, менялась расстановка сил. Наступающая армия оставляет своих раненых и поврежденную боевую технику тыловым частям, захватывая раненых и технику противника. Наступающая армия несет минимальные потери от артиллерийского огня противника, так как тот вынужден постоянно менять позиции своих орудий. Но вот пришла пора немцам приспосабливаться к тяготам позиционной войны. Русские все чаще переходили в дерзкие контратаки, и застывшие позиции немцев становились отличной мишенью для русской артиллерии.

Желая лично ознакомиться с ситуацией, 20 ноября Бок прибыл на специальном поезде в Истру, город, расположенный приблизительно в 30 милях к западу от Москвы. Оттуда он на танке направился на артиллерийский командный пункт, находящийся в 10 милях от центра города. В полевой бинокль Бок рассмотрел сквозь падающий хлопьями снег шпили московского Кремля. Вернувшись в свою ставку, Бок нашел там телеграмму от Гитлера, предписывавшую прекратить все попытки прорваться к Москве напрямую и вместо этого обойти ее с юга и севера. На совещании в Орше было скрепя сердце принято решение возобновить наступление на Москву, но у Бока были серьезные возражения. Он испытывал критическую нехватку боевых частей, а тем, что имелись в его распоряжении, не хватало продовольствия и боеприпасов, а также зимней одежды и военного снаряжения.

Через десять дней, когда температура опустилась до минус 45 градусов, Бок снова приехал на наблюдательный пункт. Телефонный звонок из Берлина дал ему возможность переговорить с Браухичем, главнокомандующим сухопутными войсками, только что оправившимся после сердечного приступа, произошедшего в начале ноября. Бок сказал Браухичу, что его группа армий находится на пределе возможностей, но это не возымело никакого эффекта.

Бок расставил декорации, доложив Браухичу, что: «Вчера вечером я освободил от должности командира дивизии, сообщившего, что русские отбили его атаку, сражаясь молотками и лопатами».

В тот же день Боку сообщили, что из-под его начала выводятся два авиационных корпуса. Они должны были отправиться в Северную Африку под начало фельдмаршала Кессельринга. Немецкие и итальянские войска, сражавшиеся в Ливии, нуждались в подкреплениях.

На следующий день Бок отправил телеграмму Браухичу в ставку ОКХ:

Глава 25

У фельдмаршала Федора фон Бока не хватило духа сказать «нет» мечтам Гитлера и его послушно кивающих приспешников, и 2 декабря он начал последнее бесплодное наступление на русскую столицу. Подразделения танковой группы Гота в сопровождении пехоты дошли до пригородов Москвы. Вместе с ними находился знаменитый немецкий врач, посещавший 106-ю пехотную дивизию, наступавшую вдоль шоссе от Клина к Москве:

Этот врач приблизился к Красной площади настолько близко, как только это удавалось немецким солдатам. После того как и это наступление выдохлось и захлебнулось, немцы больше не предпринимали атак на данном участке фронта. Жуков сообщил Сталину, что немцы выдохлись, однако их необходимо выбить с занимаемых позиций, так как существует опасность, что они подтянут подкрепления. Уже поступили сведения, что немцы устанавливают осадные орудия, из которых можно будет вести обстрел русской столицы.

5 декабря началось массированное русское контрнаступление. Войскам Жукова были приданы 1-я ударная армия и 10-я армия. Еще одна армия была составлена из расформированных частей. Этой армией, получившей название 20-й, командовал генерал А. А. Власов, следующим летом попавший в плен. Впоследствии Власов командовал антисоветским воинским формированием, организованным немцами из русских пленных, и поэтому его имя и армия, которой он командовал, были стерты из истории войны советскими историками.

Жуков попросил у Сталина две армии и 200 танков, но в ответ услышал, что получит только пехоту, но не танки. Накануне наступления Жуков повторил просьбу выделить ему танки, но Сталин резко ответил: «Танков нет». Контрнаступление было массированным, однако все же не таким мощным, как о нем впоследствии говорили легенды. Так, например, в только что прибывшей на фронт 10-й армии насчитывалось всего 80 000 человек. У нее не было ни артиллерии, ни танков. Не хватало всего, начиная от стрелкового оружия и кончая грузовыми машинами. В глубоком снегу, затруднявшем даже выдвижение на исходные позиции, части Красной армии начали наступление.

Хотя Жуков не получил свежих танковых частей, наступление было поддержано ударами с воздуха, лыжными и кавалерийскими рейдами и парашютными десантами. В бой вступили уроженцы Кавказа, Казахстана и Сибири[292]. Некоторые части были специально подготовлены к ведению боевых действий в зимних условиях — так, Калинин был отбит отрядами лыжников, перевозивших орудия и снаряжение на санях. Наступление было начато в соответствии с требованием Сталина: измотать противника до предела. В это же время резко активизировали действия в тылу врага русские партизаны.

Приготовления Красной армии были осуществлены скрытно. Немцы, прослушивавшие переговоры русских, не получили никаких сведений о предстоящем контрнаступлении. Пленные на допросах только подтверждали то, что защитники Москвы находятся на последнем издыхании и в бой введены все резервы до последнего батальона. 2 декабря Гальдер записал в своем дневнике, что советская оборона находится на грани катастрофы и подкреплений больше нет. Немецкие разведслужбы были того же мнения. На летчиков «Люфтваффе», противоречащих этим удобным убеждениям и заявлявших о крупномасштабных передвижениях частей Красной армии в тылу, не обращали внимания.

В 3.00 утра в пятницу 5 декабря контрнаступление началось к югу от Калинина. Снежный покров достигал метровой толщины, и отряды лыжников перешли Волгу по льду. Из немецких штабов стали приходить крики о помощи. Танки приходилось бросать, так как их двигатели не заводились при температуре, доходившей до 50 градусов ниже нуля[293]. Легкие и тяжелые орудия, чьи откатные механизмы замерзли, не могли стрелять.

Голый палец, прикоснувшийся к металлической поверхности, пристывал к ней. Мины не действовали, и положиться можно было только на гранаты с деревянной ручкой. На следующий день силы Жукова начали согласованные действия по окружению войск противника в районе Клинского выступа, угрожавшего Москве с севера. Связь между немецкими частями была прервана, и еще совсем недавно непобедимым танковым дивизиям приходилось сражаться не на жизнь, а на смерть. Многие опасались, что вся группа армий «Центр» Бока развалится. В полдень в воскресенье 7 декабря части Красной армии, появившиеся из ниоткуда, разгромили штаб 56-го танкового корпуса. Настала очередь советских войск вонзить нож в мозг немецкой армии.

Специальное соединение Красной армии, состоящее из танков, мотопехоты, лыжников и кавалерии, совершило рейд на запад по тылам отступавших немецких войск. Оно встретило немецкую танковую дивизию на единственной дороге, ведущей из Клина. Дорога, покрытая слоем льда, была забита тяжелой техникой и замерзшими немецкими солдатами.

Вскоре даже могучая четвертая танковая группа (ставшая танковой армией) обратилась в бегство. Русские ввели в бой батареи реактивных многоствольных установок «Катюша». Немцы прозвали их «Сталинскими органами» — очевидцы на всю жизнь запомнили оглушительный свист летящих по небу снарядов и землетрясение, происходившее в том месте, где они попадали в цель. Во время этого хаоса в немецкие войска стали поступать первые комплекты зимнего обмундирования. Врач-очевидец вспоминает это так: «Зимней одежды было столько, что на каждую роту пришлось всего по четыре толстых тулупа на меху и по четыре пары теплых сапог… Шестнадцать тулупов и шестнадцать пар зимних сапог на батальон численностью восемьсот человек!» 10 декабря Гудериан зафиксировал температуру минус 63 градуса. Солдаты, которым посчастливилось найти полевую кухню, обнаруживали, что кипящий суп успевал замерзнуть, прежде чем они его доедали. Те, кто снимал штаны, чтобы опорожниться, умирали от переохлаждения кишечника.

Гитлер слал армии отчаянные директивы, приказывая не отступать и сражаться, но всего за восемь дней боев группа армий «Центр» откатилась назад на 50 миль. Она отошла бы еще дальше, но начавшиеся снежные бураны остановили даже Красную армию.

Бок, тонкий дипломат, 16 декабря имел длительный телефонный разговор с адъютантом Гитлера. Он назвал состояние своего здоровья критическим — «моя жизнь повисла на тонкой шелковой ниточке», усилились боли, вызванные язвой желудка. В ответ от Гитлера пришло загадочное сообщение: «Мне бы хотелось заверить фельдмаршала Бока, что у него будет возможность поправиться». После отъезда Бока, так и не понявшего, его сместили или просто отправили в отпуск, в командование его группой армий вступил командующий 4-й армией фон Клюге. Генерал Блюментрит, начальник штаба Клюге, так описал погодные условия тех дней:

Приказ Гитлера стоять насмерть замедлил отступление немецких войск и свел до минимума их потери, но с надеждами захватить русскую столицу пришлось расстаться. Временная передача бронетанковых сил Гудериана группе армий «Юг» не привела и там к решающим результатам. Немцам удалось захватить Крым и Донбасс, но они не дошли до нефтяных месторождений Кавказа. Части, захватившие Ростов-на-Дону, — вскоре были выбиты из города в результате решительного русского контрнаступления.

После многообещающих первоначальных успехов продвижение группы армий «Север» также прекратилось. От ударов, нокаутировавших бы любую другую страну, Россия даже не пошатнулась. Ленинград, подобно Москве, был также превращен в неприступную крепость. Несмотря на огромные трудности и голодные продовольственные пайки, здесь не было видно никаких признаков капитуляции. Теперь стало очевидным, насколько точным оказалось предсказание полковника фон Лоссберга, сделанное перед началом работ над планом «Барбаросса». Немцы смогли на одном дыхании дойти до Смоленска в центре, до Днепра на юге и да Луги на севере. Затем они выдохлись.

Красной армии требовалось около шести месяцев на то, чтобы обучить и подготовить дивизию. На тот период в дивизии было около 12 000 человек, вооруженных винтовкой или автоматом — и больше ничем. В декабре 1941 года первые такие дивизии, организованные из призванных на военную службу в момент немецкого вторжения, начали прибывать на фронт. Подготовка солдат стала в России непрерывным процессом. Миллионам предстояло пройти через это — в Советском Союзе было около 35 миллионов мужчин, годных для военной службы!

Морозы не щадили никого, и их цена для армии была очевидна всем. Большинство немецких военачальников хотело подготовить линию обороны и отвести за нее войска. Однако подготовка оборонительных сооружений зимой была делом непростым. «О том, чтобы рыть окопы, не могло быть и речи, — писал Блюментрит. — Застывшая земля стала твердой как сталь». В дни, предшествующие Рождеству, страдать от морозов начали не только солдаты группы армий «Центр». К этому времени застыла вся линия фронта. Военный врач вспоминает:

Гитлер запретил отступать. Он с издевкой спрашивал своих раздетых солдат, неужели им будет теплее, если они отойдут на 50 миль назад. Фельдмаршал фон Бок был не единственным военачальником, снятым с должности: были отстранены все командующие группами армий, а также фельдмаршал фон Браухич, главнокомандующий сухопутными войсками. Вышедший после разговора с фюрером с серым лицом, Браухич сказал: «Я отправляюсь домой. Он меня выгнал. Я так больше не могу».

Фельдмаршал Кейтель, всю жизнь подобострастно поддакивавший вздорным идеям Гитлера, сказал: «Что же будет дальше?»

«Не знаю, спросите его сами».

Вопрос Кейтеля был праздным. Гитлер вызвал его к себе и зачитал приказ, в котором он назначал главнокомандующим сухопутными войсками себя. Это было 19 декабря 1941 года. Отныне фюреру больше не надо было спорить с ОКХ, руководством сухопутными силами. Как невесело заметил отстраненному от дел Боку адъютант фюрера Шмидт, Гитлер знакомится со всеми тактическими аспектами действий немецкой армии в России, Северной Африке, на Балканах, в Западной Европе и Скандинавии.

Подобно большинству хороших шуток, замечание Шмидта было недалеко от истины. Немецкие войска были заняты не только в боевых действиях на фронтах. Большое количество сил требовали оккупационные армии в Скандинавии, во Франции, Бельгии и Голландии, а также в Греции, Югославии и Польше. Они устанавливали там режим террора, жестоко подавлявший тех, кто хмурился, глядя на нацистский режим. В Польше создавались гетто, обнесенные стеной и охраняемые городские кварталы, куда сгонялись еврейские семьи. В Лодзи, переименованной немцами в Литцманнштадт, свыше 300 000 евреев содержались на полуголодных рационах в жестоких условиях:

Отставка Бока была непродолжительной. В середине января 1942 года фельдмаршал фон Рейхенау, вступивший в командование группой армий «Юг», умер от сердечного приступа. Бок был назначен на его место.

Однако группа армий «Юг» неласково встретила военачальника, вернувшегося из ссылки. Когда самолет Бока приземлился на аэродроме в Полтаве, температура воздуха была минус 30 градусов. Фельдмаршал был поражен видом солдат, одетых в пестрые свитера, шубы и красные вязаные шапочки. Эта одежда была собрана в Германии в ответ на отчаянные призывы замерзающих солдат.

В декабре 1941 года угроза, исходящая от русского танка Т-34, была в значительной мере ослаблена появлением нового немецкого противотанкового орудия. Эта 75-миллиметровая пушка ПАК-40, сделанная на заводах компании «Рейнметалл-Борзиг», представляла собой улучшенную версию 50-миллиметровой пушки, изготовлявшейся той же компанией, оказавшейся недостаточно эффективной для борьбы с новыми русскими танками.

Следует отметить, что Крупп создал еще более хорошую 75-миллиметровую пушку ПАК-41, в которой были применены поразительные новые технологии. Сужающийся канал ствола сжимал изготовленный из легких сплавов снаряд так, что он вылетал из выходного отверстия, диаметр которого был всего 55 миллиметров! Но для изготовления корпуса такого снаряда требовался вольфрам, металл, которым не могла разбрасываться экономика Германии, поэтому до самого конца войны конкурент Круппа поставлял в немецкую армию обычные противотанковые орудия. Советский Союз не испытывал проблем с производством артиллерийских систем. Он просто не обладал современными технологиями металлургии. В Красной армии даже не было специальных противотанковых орудий. Для борьбы с танками использовались полевые 76-миллиметровые пушки[294].

Летом 1941 года, когда в «Вольфшанце» стали поступать первые донесения об успехах немецкого наступления в России и генералы сходились во мнении, что поражение Советского Союза можно считать делом решенным, Гитлер распорядился сократить производство основных видов вооружения, в том числе артиллерийских орудий, тяжелого и легкого стрелкового вооружения и зенитных пушек. Только танкам удалось избежать этой участи. К декабрю объемы производства резко снизились[295].

Хотя производство танков не подверглось сокращению, суровые условия боевых действий в России делали свое дело, а советские рабочие были полны решимости выпускать танки в таких количествах, чтобы задавить захватчиков. В 1941 году, в то время как немцы изготовили 2875 танков лучших моделей, советские заводы выпустили 4135 танков[296].

Только в группе армий «Центр» по крайней мере 21 генерал, в том числе прославленный Гудериан, еще до конца 1941 года были отосланы домой. Отныне Гитлер лично осуществлял руководство боевыми действиями на Восточном фронте через ставку ОКХ. (Руководство всеми остальными фронтами осуществляла ставка ОКБ, также подчиненная Гитлеру.) Фюрер заявил, что хочет «подготовить армию в национал-социалистическом духе». Занимая этот пост, он сказал Гальдеру, что не знает ни одного генерала, который «сможет выполнить то, что я хочу». Только политик, подобный Гитлеру, мог беспокоиться насчет идеологической подготовки войск, в то время как они были на грани катастрофы.

Некоторые немецкие военачальники утверждали, что только фанатичная решимость Гитлера, заставившего армию стоять насмерть, спасла ее от полного краха в ту зиму. «Если бы войска начали отступление, оно превратилось бы в паническое бегство», — говорит немецкий генерал Курт фон Типпельскирх. Многие историки также считают, что приказ Гитлера стоять насмерть был лучшим, что оставалось сделать в сложившихся обстоятельствах. Однако всякое моделирование ситуации не учитывает человеческий фактор, так что подобные утверждения так и не выйдут за рамки предположений.

Многие участники боевых действий на Украине и в Прибалтийских республиках говорят, что более разумная политическая доктрина в завоеванных областях привела бы к созданию независимых правительств, готовых сотрудничать с оккупантами. 90-е годы показывают, что в подобных предположениях много здравого смысла. Однако, несмотря на все разглагольствования нацистов о «жизненном пространстве» на Востоке, немецкие армии вторглись в Советский Союз только потому, что Гитлер и СС жаждали уничтожить всех евреев и «большевиков». Уберите зверства по отношению к мирному населению, и исчезнет сама причина вторжения в Россию. Германия до июня 1941 года получала из России все необходимое. Никакие грабежи и реквизиции после начала войны не смогли сравниться с тем, что немцы получали из Советского Союза без войны.

До декабря 1941 года экономика Германии, находившаяся в основном в ведении Геринга, продолжала функционировать в режиме мирного времени. Блицкриг являлся торжеством техники и технологий, и Гитлер особо ценил его потому, что молниеносная война приносит победу прежде, чем начинает сказываться на экономике. Ограбление оккупированных стран значительно повысило уровень жизни немцев, подарив им предметы роскоши со всех концов Европы и иностранных рабочих, обращенных по сути дела в рабство. Затем в декабре 1941 года германская военная машина сломалась у самых ворот Москвы. Германии пришлось срочно перестраивать экономику в соответствии с нуждами затяжной войны, как это уже произошло в Великобритании и как этому предстояло в самое ближайшее время произойти в Соединенных Штатах.

7 декабря японцы напали на Перл-Харбор и Малайю. Несомненно, многие немецкие солдаты, замерзавшие на Восточном фронте, повторяли вслед за фельдмаршалом фон Боком, печально занесшим в свой дневник: «Все было бы совсем иначе, если бы японцы напали на Россию».

Через четыре дня этих людей ждало еще большее расстройство. Гитлер объявил войну Америке. Теперь нам известно, что нацистская верхушка — Гитлер, Геринг и Геббельс — не имела ни малейшего понятия об экономическом потенциале Соединенных Штатов. Знакомясь с точными экономическими данными, которые публиковали сами американцы, они презрительно смеялись.

После того как Гитлер взял под полный контроль германскую военную машину, все основные решения стали, как правило, неудачными. Но и на немецкой армии лежит вина за неудачи. Хотя бредовые идеи Гитлера внесли свой вклад в провал «Барбароссы», семена грядущих поражений были брошены в землю задолго до этого, когда верховное командование немецкой армии, неправильно оценив противника, составило план, который никогда не мог привести к успеху.

Конечно, необходимо отметить материальную и финансовую помощь Советскому Союзу, поступившую от Великобритании и Соединенных Штатов. К концу войны четыре из шести грузовиков, использовавшихся в Красной армии, были с Запада. Америка также прислала в Россию 2000 паровозов, 540 000 тонн рельсов и 13 миллионов пар сапог.

Однако основная часть немецкой армии была разгромлена Красной армией, использовавшей вооружение, произведенное на советских заводах. Это была борьба двух колоссов. Расчеты, основанные на данных о немецких дивизиях, участвовавших в боевых действиях, показывают, что семь восьмых всех сражений, которые вела немецкая армия в 1939–1945 годах, происходили на Восточном фронте. Другими словами, лишь одна восьмая часть всех сил Германии была задействована в кампаниях в Северной Африке, Италии и на Западном фронте.

Поражение под Москвой в декабре 1941 года решило исход войны. Немцы попытались отрубить голову спящему медведю, и к Рождеству 1941 года — истощив свою армию — им удалось лишь разбудить его, сделав ему больно. Проснувшийся медведь сожрал их. Впереди еще были гигантские сражения под Сталинградом, на Кавказе и на Курской дуге, но отныне немцам оставалось лишь думать о том, как задержать продвижение русских и оттянуть неизбежное поражение.

Масштабы этой грандиозной войны выходят за рамки понимания. В 1941 году Советская армия могла рассчитывать на 35 миллионов здоровых мужчин, готовых встать под ружье. Приблизительно 25 миллионов были призваны на военную службу, и из них 13,7 миллиона погибли в боях. Еще 7 миллионов мирных жителей погибли под бомбами, от голода и в концентрационных лагерях. Немецкая армия потеряла на Восточном фронте около 2 миллионов солдат, и еще 2 миллиона мирных жителей исчезли в конце войны среди потоков беженцев, отступавших перед накатывающейся на запад Красной армией.

22 июня 1941 года Гитлер, вынужденный вести игру по-крупному, сделал свою самую большую ставку. Как и большинство подобных ему людей, он, возможно, искал свой конец.

Глава 26

Страны, участвовавшие в Первой мировой войне, стали могущественными за счет угля и железной руды, добываемых на их территории. Однако развитие корабельных турбин, работающих на мазуте, и двигателей внутреннего сгорания полностью перетасовало все карты. Нефтяной век наступал медленно. В течение многих лет нефть оставалась чем-то диковинным и редким.

Но керосин, дешевое и более качественное топливо для ламп, постепенно вытеснял деготь, получаемый при переработке угля. Добыча и переработка нефти становились весьма прибыльным делом. Широкое распространение парафина, керосина, мазута и бензина привело к опытам по созданию двигателя внутреннего сгорания, первоначально работавшего на угольной пыли. В отличие от тяжелых громоздких паровых котлов новые двигатели были небольшие и легкие, и их можно было устанавливать на автомобили и даже на самолеты. Нефти оказалось по силам все, что прежде доверялось исключительно углю, в том числе и выработка электроэнергии. В наступавшем двадцатом веке индустриально развитым странам потребовалась нефть; без нее их промышленность сталкивалась с немыслимыми проблемами.

Существует большой соблазн изобразить Вторую мировую войну исключительно борьбой за нефть. Одной из причин войны в Тихом океане несомненно было стремление Японии обладать нефтеносными месторождениями. Соединенные Штаты, обладавшие в достатке собственной нефтью, надеялись угрозой эмбарго охладить агрессивные устремления Японии в Азии. Не получилось. Вместо этого Япония, страна, не имеющая запасов нефти и других энергоносителей, развязала войну на Тихом океане, чтобы захватить нефтяные скважины в голландской Ост-Индии и Бирме. Голландские инженеры успели уничтожить нефтедобывающее оборудование, а когда японцам удалось наконец начать выкачивать нефть из скважин, американские подводные лодки нанесли удар по японским танкерам, отправленным за ней.

Великобритания не имела нефтяных ресурсов, и к моменту начала войны в Европе 90 процентов нефти поступало через Атлантику из Соединенных Штатов, Венесуэлы и Тринидада. Оставшиеся 10 процентов поступали с Ближнего Востока, но Средиземное море стало слишком опасным, а дорога вокруг мыса Доброй Надежды была слишком длинной, поэтому в 1940 году практически вся нефть поступала в Великобританию через Атлантику. Для экономии места на танкерах нефть перерабатывалась до транспортировки, поэтому нефтеперерабатывающая промышленность Великобритании за время войны пришла в полный упадок. Снабжение Великобритании нефтепродуктами во время войны зависело от того, как Королевский флот борется с немецкими субмаринами, рыщущими по Атлантике.

В течение многих столетий нефть использовалась только теми счастливчиками, которым удалось найти природные образования на поверхности земли. Подобные месторождения упоминаются даже в Библии. Но использование керосина в осветительных лампах возвело нефть в сырье первой необходимости. К началу двадцатого века практически вся нефть добывалась в России и Соединенных Штатах, но в 1908 году были открыты нефтяные месторождения на Ближнем Востоке. Сначала бензин считался нежелательным побочным продуктом, но развитие автомобилей с двигателями внутреннего сгорания превратило нефтедобычу после Первой мировой войны из просто прибыльного дела в стратегически важную промышленность.

Англичане первыми начали разрабатывать нефтяные месторождения на Ближнем Востоке, и эти работы приобрели новое значение, когда вследствие революции 1917 года в России сократились поставки нефти из Восточной Европы. В двадцатых-тридцатых годах автомобильная промышленность стала массовой; в деревне на смену лошадям пришли тракторы. Даже в самых отдаленных городах и селах Америки и Европы появились заправочные станции.

В 1939 году нефтепромыслы в Иране, Ираке и Бахрейне находились по большей части под контролем Великобритании, и это оказало решающее влияние на исход войны. Нефть по нефтепроводу попадала из Ирака в Хайфу, и корабли Королевского флота могли вести боевые действия в Средиземном море. По этому же нефтепроводу снабжались горючим английские войска в Палестине и Северной Африке, которым также поставлялась сырая нефть из египетских скважин, перерабатывавшаяся на заводе в Суэце. В 1940 году Иран производил приблизительно 10 миллионов баррелей нефти в день, Ирак — 4 миллиона и Бахрейн — 1 миллион.

Нефть из Ирана направлялась в Северную Африку, а также в Южную Африку, Индию и Западную Австралию. Авиационное горючее, поступавшее из Ирана и Бахрейна, использовалось Королевскими ВВС, действовавшими на Ближнем Востоке; часть его поступала в Советский Союз, не способный производить высококачественные сорта топлива.

Гитлеровской Германии так и не удалось благополучно переключиться с угля на нефть. Лишенная колоний и постоянно испытывавшая затруднения с валютой, Германия обратилась за решением энергетической проблемы к ученым. (В таблице 7 показано, насколько успешно они справились с этой задачей.) Уголь с использованием технологий, которыми не владело никакое другое государство, превращался в синтетическую нефть, и в 1940 году немцы производили ее в количестве около 4,25 миллиона тонн, большая часть из которых шла на производство высококачественного авиационного горючего. К этому надо добавить небольшое количество нефти, поступавшей из Австрии и других незначительных источников. Максимально полно использовались щедрые запасы каменного угля и бурого угля; так, например, электроэнергия производилась в Германии исключительно за счет угля.

Основным поставщиком нефти Гитлера была Румыния, и он всю войну внимательно оберегал ее. Когда в июле 1940 года Румыния поссорилась с Венгрией и дело едва не дошло до кулаков, Гитлер быстро вмешался и уладил все разногласия. Позже, когда с Румынией поссорились Россия и Болгария, он снова разыграл из себя миротворца, защищая поставки нефти.

Договор о дружбе со Сталиным, заключенный Гитлером летом 1939 года, открыл Германии доступ к нефти из Советского Союза. Когда правительства Франции и Великобритании осознали стратегические последствия этого соглашения, они пришли в ужас. На заседании англо-французского верховного военного совета в конце 1939 года было решено просто нанести бомбовый удар по нефтяным месторождениям России (нейтральной), не заботясь о таких мелочах, как формальное объявление войны.

Французская воздушная армия выделила пять эскадрилий бомбардировщиков «Мартин Мериленд», которым предстояло вылететь с баз в северо-восточной части Сирии и нанести удары по Батуми и Грозному. Чисто галльским штрихом стали кодовые имена для обозначения целей: Берлиоз, Сезар Франк и Дебюсси. Королевским ВВС предстояло задействовать четыре эскадрильи бомбардировщиков «Бристоль Бленхейм» и эскадрилью допотопных одномоторных «Виккерс Уэллсли», базировавшихся на аэродроме Мосул в Ираке.

Для подготовки к ночному налету предстояло произвести аэрофотосъемку целей. 30 марта 1940 года гражданский «Локхид 14 Супер-электра» с опознавательными знаками пассажирской авиации взлетел с аэродрома Королевских ВВС в Хаббании в Ираке. Экипаж был одет в гражданскую одежду и имел при себе фальшивые документы. Это были летчики 224-й эскадрильи Королевских ВВС, на вооружении которой стояли самолеты «Локхид Гудзон», военная версия «Электры». Англичане без труда сфотографировали Баку, но когда 5 апреля разведчики направились, чтобы заснять нефтяные причалы в районе Батуми, советские зенитчики были готовы к встрече. «Электра» вернулась, имея на негативах лишь три четверти потенциальных целей. Все снимки были переправлены в генеральный штаб сил на Ближнем Востоке в Каире, чтобы составить полетные карты с обозначением целей. «Локхид Электра» возвратился в Великобританию и приземлился на базе Королевских ВВС Хестон 9 мая 1940 г., накануне немецкого наступления на Западе.

Вторжение немецких войск во Францию, последовавшие за этим перемирие и общее смятение положили конец планам бомбардировки Советского Союза. Перед самой капитуляцией Франции офицер 9-й танковой дивизии, осматривавший захваченный штабной поезд, обнаружил план воздушного нападения. Небрежно отпечатанные документы лежали в папке, на которой было написано от руки: «ATTAQUE AERIENNE DU PETROLE DU CAUCASE. Liaison effectue au G.Q.C. Aérien le avril 1940»[297].

Большой штамп со словами «TRES SECRET[298]» делал эти документы еще более дразнящими. Как и отсутствие даты. Немцы весело опубликовали все эти документы вместе с англо-французским планом вторжения в Норвегию под предлогом помощи финнам. Это был великолепный пропагандистский ход, и сейчас, глядя на эти пожелтевшие страницы, задаешься вопросом, в своем ли уме были лидеры западных стран, утверждавшие подобные безумные авантюры.

Козырная карта, обеспечивавшая Гитлера поставками нефти из Советского Союза, признавалась таковой всеми, за исключением самого фюрера. Озабоченный постоянными ссорами Советского Союза с Румынией, он заподозрил, что это часть хитроумного замысла, ставящего своей целью дать русским предлог захватить румынские нефтяные месторождения. Эти подозрения еще больше окрепли в июне 1940 года, когда Россия аннексировала Бессарабию, область Румынии. Мало того что у Сталина было оправдание: эта область входила в состав России до большевистской революции 1917 года, эта аннексия была осуществлена в строгом соответствии с пактом Сталина — Гитлера, и тем не менее Гитлер затаил злобу.

Румыния и ее нефтяные месторождения никогда не выходили у него из головы, и когда в 1941 году английские войска заняли средиземноморские острова Лемнос и Крит, Гитлер немедленно увидел на них авиационные базы, откуда Королевские ВВС могли нанести удар по румынским скважинам. В спешном порядке были разработаны планы по изгнанию англичан с островов. Гитлер успокоился только после того, как немецкие войска оккупировали Грецию и Крит.

Попытка получить доступ к нефтяным месторождениям Ирана и Ирака, предпринятая в 1941 году, окончилась неудачей; к тому же она подтолкнула Великобританию установить контроль над странами, расположенными в опасной близости к нефтяным скважинам, — Сирией и Ливаном, подчинявшимися вишистской Франции. Англичан не смутило то, что это означало боевые действия против бывшего союзника. Если речь заходила о нефти, обе стороны были готовы на самые решительные меры.

С началом плана «Барбаросса» карта изменилась. Практически неограниченные поставки из Советского Союза, производившего 31 миллион тонн нефти в год, прекратились. Гитлер оказался полностью зависимым от румынской нефти, запасы которой были далеко не безграничны. Даже в 1943 и 1944 годах, когда скважины работали на полную мощность, им удавалось выкачивать примерно 5,5 миллиона тонн в год для Германии и еще один миллион — для Италии.

Хотя румынские нефтяные месторождения находились вне досягаемости бомбардировщиков Королевских ВВС, от Советского Союза до них было рукой подать. Одной из причин, по которой Гитлер внезапно стал одержим идеей повернуть «Барбароссу» на юг, было то, что до тех пор, пока немецкие части не захватили Крым, советская авиация могла использовать его аэродромы для нанесения ударов по румынским нефтяным месторождениям.

Нефть, полученная из разных месторождений, очень различается по качеству. Синтетическая нефть, производимая в Германии, обеспечивала авиационным горючим «Люфтваффе», но оно не шло ни в какое сравнение с тем горючим, которое производилось на американских нефтеперерабатывающих заводах. В 30-е годы ученые Соединенных Штатов разрешили несколько очень сложных проблем органической химии и научились производить непревзойденное авиационное горючее из нефти с месторождений в Арубе и Кюрасао на принадлежащих Нидерландам Антильских островах. Решение поставлять в Великобританию авиационное горючее с октановым числом 100 дало Королевским ВВС ощутимое преимущество, позволив им увеличить скорость, высоту и дальность действия своих самолетов.

В то время как немцы, итальянцы и японцы всю войну беспокоились по поводу поставок нефти, у англичан, американцев и русских горючего всегда было в достатке. Пути переброски нефти державами «Оси» постоянно подвергались ударам союзников. Японским танкерам на Тихом океане и итальянским танкерам в Средиземном море так и не удалось справиться с поставленной задачей. Трудности и опасности, с которыми столкнулась немецкая армия, когда ей пришлось перебрасывать горючее на большие расстояния по сухопутным маршрутам, сыграли заметную роль в поражениях в Советском Союзе и в Северной Африке. В Европе немецкая армия остановилась, лишившись топлива, и возможности «Люфтваффе» защищать небо над Германией становились все более ограниченными, поскольку все большее количество самолетов оказывалось прикованным к земле вследствие тех же причин. Прошло не так много времени, и японская военная машина, испытывающая катастрофическую нехватку горючего, потеряла возможность защищать небо даже над императорским дворцом в Токио.

Хотя порой немецким подводным лодкам удавалось достичь значительных успехов в борьбе с трансатлантическими конвоями, союзники никогда не испытывали недостатка в высококачественном топливе, которое всегда поступало туда, где в нем возникала необходимость. В этом заслуга служб снабжения, внесших огромный вклад в дело победы.

Глава 27

Еще со времен Сёгуната, военной диктатуры, установленной в конце двенадцатого века, а может быть и в течение нескольких столетий до этого, Япония находилась под властью феодальной знати, которая, пользуясь исключительным правом носить оружие, считала военное ремесло высшей целью бытия человека. Правила поведения класса самураев были оформлены в семнадцатом и восемнадцатом веках; «Бусидо», по-японски «путь воина», требовал преданности и самопожертвования по отношению к вышестоящему, а также блюсти честь. Один европеец, родившийся в Токио, назвал «Бусидо» «традициями самурайской мистики: ритуальных убийств, великодушия к побежденным, безжалостности к меркантильности, восхищения красотой живописи и поэзии в этом мире и лунному миру загробной жизни».

Во второй половине девятнадцатого века произошли кардинальные изменения военных технологий западных государств: казнозарядные орудия, нарезные стволы, боевые корабли с бронированными корпусами и винтовыми двигателями принесли с собой новые методы ведения боевых действий на суше и на море. Эти усовершенствования дали европейским и американским колонизаторам непобедимую силу, и японцы все больше и больше отставали от них.

В это же самое время Китай становился все более слабым, и правящие классы Японии решили отнять у него его главенствующее положение на Дальнем Востоке. Однако осуществить это было нельзя, не обладая современной промышленностью и многочисленной армией. Придя к заключению, что реформы должны начаться с самого верха, удельные князья свергли сегуна — наследственного верховного главнокомандующего, правившего от имени императора, — и в 1868 году возвели на трон императора Муцухито. Эта «реставрация Мэйдзи» привела к принятию конституции, составленной на основе Прусской. Более либеральные конституции других европейских государств были отвергнуты как не подходящие Японии. Период радикальных реформ не имел аналогов в мировой истории. Удельным князьям пришлось распустить свои войска, хотя и не обошлось без кровопролития, и была создана единая национальная армия на основе всеобщей воинской обязанности. В стране стали быстрыми темпами строиться железные дороги, заводы, больницы и школы; обязательное образование привело к тому, что нация, практически полностью неграмотная в 1860 году, еще до начала двадцатого века стала грамотной на 95 процентов. Школьники каждое утро совершали ритуальный поклон перед дворцом императора, на призыв: «Каково ваше самое сокровенное желание?» — отвечая хором: «Умереть во имя императора!» Подобная система хорошо соответствовала модернизации вооруженных сил Японии, комплектуемых на основе всеобщей воинской повинности, но пожилые считали, что кодекс самурая несовместим с обязательным призывом на военную службу. Поэтому для слияния традиционных японских ценностей — чести, смирения и бескорыстия — с новой армией, послушной в обучении, свирепой в бою и безжалостной в победе, была оживлена в искаженном виде идеология «Бусидо».

Для того чтобы дать импульс национальной промышленности, высокопоставленные чиновники, приближенные к императору, просто раздали предприятия своим знакомым. Появились огромные торгово-промышленные конгломераты. Хотя экономика Японии получала наибольшую прибыль от производства текстиля, все больший вес приобретала тяжелая промышленность. Владельцы гигантских концернов, финансово-промышленная элита страны — «дзайбацу» — в ответ на щедрые подарки неизменно поддерживали политику правительства. Вскоре всей экономикой Японии заправляли корпорации. Частные предприниматели, особенно иностранные, не имели никаких шансов добиться каких-либо успехов.

Японцы увидели в победе Пруссии над Францией в 1870 году подтверждение правильности осуществленных кардинальных преобразований. Вдохновленная этой прекрасно спланированной кампанией, японская армия, также набираемая на основе воинской обязанности — обученная французскими и немецкими инструкторами, — приготовилась напасть на Китай, средневековое государство, обладавшее примитивной армией.

В полдень душного жаркого сентябрьского дня 1894 года в устье реки Ялу, там, где Корея встречается с Китаем, японские боевые корабли одержали морскую победу над китайцами, поразившую весь мир. За этим последовали такие же впечатляющие победы на суше. До этого западные страны смотрели на японцев как на загадочный народ, производящий великолепный фарфор, резные изделия из кости и штампующие дешевые игрушки. Было трудно увязать этих вежливых и живописных людей с одетыми и вооруженными по европейскому подобию солдатами, безжалостно захватывающими колонии — так же, как европейские страны создавали свои обширные заморские империи. Побежденные китайцы уступили Японии право «оберегать» Корею и позволили оккупировать ту часть Манчьжурии, которая называется Квантунским полуостровом. Однако прежде чем договор был заключен, Россия, поддерживаемая Францией и Германией, решительно вмешалась и навязала силой соглашение, лишившее Японию награбленного.

Европейцы, так же как и американцы, никак не могли решить, как отнестись к новому балансу сил на Тихом океане. В мгновение ока японцы превратились из забавных персонажей в то, что германский кайзер назвал «желтой угрозой». Великобритания отказалась принять участие в давлении на Японию, однако поддержка остальных западных стран, оказываемая России, не оставила японцам сомнения, что если они будут и дальше упорствовать в заблуждении, считая себя развитой западной державой, их сотрут с лица земли.

Японцы с вежливыми поклонами выслушали угрозы, но вся нация испытала страшное унижение. Император попросил своих подданных «вынести невыносимое». Хотя Японии было позволено оставить за собой некоторые приобретения, позор не остался забытым, и боль от него усилилась еще больше, когда два года спустя русские вынудили китайцев уступить им право построить железную дорогу через Маньчжурию и сдать в аренду Порт-Артур — именно то, чего добивалась Япония. Этот период ознаменовал собой поворотную точку в истории Японии, и все слои общества пришли к выводу, что вернуть честь императору можно только посредством оружия. Численность армии была удвоена, и в 1896 году началось осуществление военно-морской программы, предусматривающей постройку 43 новых боевых кораблей, от броненосцев до миноносцев.

Внезапно, когда век уже близился к концу, Соединенные Штаты, протянув руку, прибрали Гавайские острова и Гуам, а затем завоевали Филиппины в результате жестокой кампании, стоившей жизни 20 000 филиппинцев и 4000 американцев. Дядя Сэм точно выверил шаги, приведшие его прямо к берегам Азии, и очень многие восторженными рукоплесканиями встретили его притязания на Тихоокеанский бассейн.

Редьярд Киплинг призывал Америку продолжать завоевания, придав им статус жертвоприношения:

Но со стороны японцев, увидевших в случившемся безжалостный захват территорий, находившихся в их собственной сфере влияния, аплодисментов не последовало. Япония продолжала наращивать военные силы, попутно присоединяя новые территории, в частности остров Формоза у побережья Китая. К 1904 году Япония была готова отомстить русским и поразить весь мир. Для маленькой азиатской страны бросить вызов гигантской мощи России было неслыханной дерзостью. Буквально на памяти этого поколения самая могучая армия во всемирной истории, во главе которой стоял непобедимый Наполеон, была побеждена и истреблена русским царем.

Японцы сосредоточили силы на то, чтобы отбить у России территории, полученные от Китая, которые японцы считали по праву своими. Темной февральской ночью 1904 года японские миноносцы атаковали русскую тихоокеанскую эскадру, стоявшую на внешнем рейде Порт-Артура. Два русских броненосца и крейсер получили повреждения, нападающие потерь не понесли. Русские корабли были вынуждены укрыться в гавани Порт-Артура. Только после этого японцы объявили войну и, поскольку господство в море было обеспечено, беспрепятственно высадили войска и начали осаду Порт-Артура. Последовавшие месяцы боевых действий показали всем, кто хотел видеть, какова будет Первая мировая война. Русские пулеметы косили плотные шеренги наступавшей японской пехоты. На полях сражений появились окопы, колючая проволока и пулеметы — всему этому через десять лет было суждено надолго сковать фронт в Западной Европе. Саперы подкладывали мины под оборонительные сооружения, а японцы, чтобы облегчить наступление, пообещали трем русским офицерам 65 миллионов долларов за планы минных полей и укрепленных линий[299]. В начале декабря командующий японской армией, на глазах которого в двух предыдущих штурмах погибли два его сына, наконец увидел, как третий штурм увенчался успехом и на вершине горы, господствующей над Порт-Артуром, взвился японский флаг. В первый день нового 1905 года русский комендант Порт-Артура подписал акт капитуляции.

За тысячи миль от места боев царь не захотел признать поражение. Русские, проявив упорство и стойкость, семь месяцев вели Балтийский флот вокруг Европы, Африки и Индии, чтобы бросить вызов японскому флоту на Тихом океане.

Флоты сошлись огромной буквой «Т» — адмирал Того специально повел свои корабли так, чтобы все пушки могли одновременно вести огонь по русскому флагману. Того, обучавшийся в Великобритании, поднял на мачтах своего корабля знаменитый сигнал адмирала Нельсона: «От этого сражения зависит судьба империи. Пусть каждый сделает все от него зависящее». Прошло чуть больше часа после начала боя, когда носовая орудийная башня русского флагманского корабля была разбита; превосходство японской артиллерии решило исход сражения. К концу дня русский флот практически перестал существовать. Цусимское сражение вошло в историю как одно из морских сражений, имевших самые решающие последствия. Место встречи флотов между Корейским полуостровом и Японскими островами было специально выбрано Того потому, что он верил в то, что японцам придут на помощь души тех, кто погиб здесь семь столетий назад, защищая Японию от монгольских войск Хубилай-хана.

Впервые в современной истории азиатское государство нанесло поражение одной из ведущих европейских держав. Президент Соединенных Штатов Америки вызвал делегации из России и Японии в Портсмут, штат Нью-Гемпшир, где был заключен договор, по которому Корея, Порт-Артур, Квантунский полуостров и ветка русской железной дороги в Маньчжурии отходили Японии. Общественность в обеих странах выступала решительно против того, что обе стороны сочли неблагоприятными условиями соглашения. Возмущения в Японии были жестоко подавлены, и их следствием стала отставка кабинета министров; в России народное недовольство стало толчком преждевременной неудачной революции.

В смысле территориальных приобретений японская делегация на переговорах добилась многого. Японские военные гарнизоны, несшие службу вдоль железной дороги в Маньчжурии, стали плацдармом для будущей агрессии. Россия как морская держава была устранена с Дальнего Востока, и Япония с благословения Великобритании получила господствующее положение на Тихом океане. В то время ведущие мировые державы рассматривали броненосцы как основную единицу измерения своей мощи, и офицеры Королевского военно-морского флота, бывшие наблюдателями во время военных действий, сделали все возможное, чтобы убедить правительство Великобритании начать строительство боевых кораблей нового класса: дредноутов. Япония также не осталась в стороне от гонки вооружений.

«У японцев нет сильных религиозных чувств, но у них есть глубокая вера в самих себя», — сказал управляющий одним из токийских магазинов. Подобная самоуверенность должна была быть очень сильной, чтобы помочь японцам быстро принять на себя роль захватчиков территорий огромного Китая и бескрайних просторов Тихого океана, а со временем двинуться и дальше. Казалось, эта миссия предначертана им судьбой.

Установив свое господство над Кореей, японцы смогли оглянуться назад, на период, прошедший со времени «реставрации Мэйдзи», и оценить, какого процветания смогла добиться страна, разумно сочетая войну и переговоры. Первая мировая война предоставила Японии возможность снова воспользоваться этим сочетанием, а также отомстить Германии за былые обиды. Объявление Японией войны центральным державам позволило ей захватить германскую концессию в Циндао и, таким образом, официально оформить свои права на Китай, а после войны получить в результате переговоров стратегически важные острова в Тихом океане: Маршалловы, Каролинские и Марианские. Ни одна другая из союзных держав не приобрела так много, затратив так мало усилий. Австралия и Новая Зеландия возражали против появления новых японских форпостов в такой непосредственной близости от их берегов, обвиняя Великобританию в том, что она своей дипломатической глупостью создала угрозу этим государствам. Со временем выяснилось, насколько обоснованными были эти опасения.

Первая мировая война неслыханно обогатила Японию, Японская военная промышленность процветала; не меньше 236 боевых кораблей было построено для Великобритании, и к концу войны страна могла похвастаться наличием 57 крупных судостроительных верфей. Отныне Япония имела возможность строить сама свои военные корабли. Единственное предостережение прозвучало со стороны новейших английских линкоров класса «Куин Элизабет»: они не оставили сомнения в том, что современный флот нуждается в мазуте. В Японии нефти не было. Японская армия не знала подобных ограничений. К началу тридцатых годов военачальники, оглядываясь назад, видели непрерывный 60-летний период постоянных успехов; армия — бесспорно, единственное место, где мог сделать карьеру выходец из аристократии, — стала основной силой японского общества, которой никто не смел бросить вызов.

Классовая система японского общества гораздо более жесткая и глубоко укоренившаяся, чем в любой из европейских стран. Происхождение в Японии обусловливает все; классовая принадлежность является непреодолимым барьером. Японцы признаются в своем стремлении подчиняться и в любви к массовой деятельности — но это ни в коем случае не следует путать с жаждой равенства. Сотрудники одной компании предпочитают проводить отпуск вместе; у них нет стремления к одиночеству и желания «отдохнуть от всего этого». В Японии не любят, когда что-то выделяется среди окружающего. В японском языке все слоги произносятся с одинаковым ударением: ни один из них не усиливается. Это правило, по словам одного из преподавателей японского языка, иностранцы находят самым трудным. Японский музыкант, добившийся славы в Соединенных Штатах, обнаружил, что друзья, оставшиеся в Японии, отнеслись к его успеху неодобрительно. «Если гвоздь торчит, его надо обязательно забить», — одобрительно утверждает древняя японская пословица. Послушание без равенства помогает Японии сегодня создавать непревзойденную рабочую силу. В прошлом именно это позволило Японии построить мощную армию. Единственными сдерживающими факторами были отсутствие месторождений полезных ископаемых, отсутствие природных источников энергии — за исключением скудных запасов угля, и, по мере роста населения, усиливающаяся нехватка плодородной земли, пригодной для сельскохозяйственной обработки.

20-е годы ознаменовались в Японии страшными засухами, землетрясениями, крахами банков и растущей безработицей. Как и в Германии, во всех экономических бедах винили демократических политиков; демагоги и экстремисты процветали. Коммунистическая партия, едва успев образоваться, была истреблена «токко», специально подготовленной тайной полицией. С помощью таких же крутых мер Япония быстро оправилась от последствий мирового экономического кризиса. Отказавшись от золотого стандарта, государство девальвировало иену, сократило внутреннее потребление и опустило уровень жизни населения. В это же самое время производство стали было удвоено; тяжелая промышленность получила большие инвестиции.

Однако мировой экономический кризис обострил проблемы, вызванные зависимостью Японии от экспорта сырья и нехваткой дешевых трудовых ресурсов. Присоединение Маньчжурии к японской империи должно было дать и сырьевые ресурсы, и рабочую силу. В этом районе уже имелись части Квантунской армии, охранявшие железную дорогу и другие важные объекты, полученные по Русско-Японскому мирному договору 1905 года. В сентябре 1931 года японские военные, не потрудившись заручиться согласием официального Токио, напали на части китайской армии. Высокий профессионализм и безжалостная тактика помогли Квантунской армии быстро установить полный контроль над территорией Маньчжурии. Здесь начали быстро возводиться заводы, на которые насильно сгонялось местное население. Машины и самолеты, изготовленные в Маньчжурии, сыграли важную роль в наращивании военной мощи Японии и помогли создать в стране индустриальную структуру, которой Япония обязана своим нынешним процветанием. Маньчжурия была переименована в «независимое» государство Маньчжоу-Го, во главе которого было посажено марионеточное правительство. Оставшийся не у дел низложенный император Китая был провозглашен правителем Маньчжоу-Го — это был рассчитанный шаг, призванный оскорбить китайскую республику, свергнувшую монарха.

Огромные территориальные приобретения не удовлетворили японских генералов, и вскоре Квантунская армия начала продвижение на юг в глубь Китая. В течение 30-х годов японские войска непрерывно вели боевые действия. Они бомбили китайские города и убивали мирных жителей тысячами. Жестокие кровопролитные сражения нередко сопровождались пытками, насилием и массовыми убийствами. Кадры документальной кинохроники и фотографии, публикуемые в газетах, открывали всему миру такие жуткие сцены, что Япония, беспощадно использовавшая свою новоприобретенную военную мощь, вскоре оказалась в полной изоляции.

Китай стал республикой после того, как в результате революции 1912 году император был вынужден отречься от престола. Однако отдельные военные группировки постоянно вели боевые действия против центрального правительства, и только в 1927 году Чан Кайши создал первый Объединенный фронт и стал его председателем. Эту разношерстную смесь консерваторов и радикалов объединяла только необходимость, а также вера в выхолощенное марксистское учение доктора Сунь Ятсена дальним родственником которого являлся Чан Кайши.

Чан Кайши провозгласил себя генералиссимусом, изгнав из альянса коммунистов, которые под предводительством своего вождя и основателя отступили в горы провинции Цзянси. Там они успешно отражали атаки Чан Кайши до 1934 года, когда решительное наступление на «Советскую Цзянси» увенчалось успехом. Около 100 000 уцелевших бойцов коммунистических отрядов совершили «Великий поход» в северо-западную провинцию Шенси, но лишь один из каждых четырех перенес все тяготы этого перехода.

В то время как националисты Чан Кайши прилагали большие усилия, чтобы получить помощь у правительств других государств, коммунисты стремились заручиться поддержкой простого народа, призывая под свои знамена крестьян, обещая им полное изгнание японских захватчиков с территории Китая. В донесении американских разведслужб говорилось:

Националисты Чан Кайши зависели от поддержки крупных землевладельцев, и они не осмеливались организовать крестьян на борьбу с японскими оккупантами, опасаясь, как бы эта борьба не стала направлена против «внутренних классовых врагов». Армия Чан Кайши состояла в основном из людей, согнанных на военную службу насильно. Командирами были бывшие удельные князьки, которым платили в зависимости от количества имеющихся в отряде бойцов. Это был не лучший способ строительства современной мощной армии.

В декабре 1936 года успехи японцев вынудили Чан Кайши договориться со своими врагами — коммунистами — и организовать объединенный антияпонский фронт. Достижение согласия оказалось делом нелегким — во время поездки в северные районы Чан Кайши был арестован главарем одного из вооруженных отрядов и едва избежал смертной казни — но modus vivendi[300] было все же достигнуто. Этот хрупкий и противоречивый союз, похожий скорее на вооруженное перемирие, просуществовал до 1945 года.

Коммунисты были вынуждены вступить в союз с Чан Кайши, потому что они не получали от Москвы никакой поддержки, даже моральной. Устремления Сталина в Китае были ограничены портами и железными дорогами в Маньчжурии, находившимися в руках японцев. Советского диктатора полностью устраивал Китай, постоянно находящийся в состоянии смуты. Сталин не хотел иметь у себя под боком сильный объединенный Китай — независимо от того, коммунистический или нет.

Структура власти Чан Кайши была основана на родовых связях и коррупции; военачальники хранили ему верность до тех пор, пока им платили наличными. Деньги значили для Чан Кайши больше, чем оружие, и ради них он был готов на время становиться тем, кем его хотели видеть его благожелатели. Русским он выдавал себя за союзника в войне против японцев, в результате чего его армия получила в период с 1937 по 1939 год 500 миллионов долларов военных кредитов, а также такие дополнительные мелочи, как эскадрилья истребителей с русскими летчиками. Не успев получить помощь от русских, Чан Кайши начинал пугать Вашингтон рассказами о том, что Москва вооружает китайских коммунистов, и таким образом в дополнение к помощи от России получал помощь от Соединенных Штатов. (В действительности Советский Союз до 1945 года практически ничего не давал китайским коммунистам.)

Чан Кайши заботился о том, чтобы американские послы, специальные представители и посланники видели его антипатию к японцам и ненависть к коммунистам именно в тех соотношениях, которые им больше всего нравились. Отмахнувшись от японцев словами «это кожная болезнь», он назвал коммунистов «болезнью сердца». Однако подобные предостережения Чан Кайши сглаживал оптимистичными заявлениями о том, что он, когда придет время, без труда сокрушит коммунистов. А для тех, кто желал услышать другое, он утверждал, что объединенный фронт — его националисты и коммунисты Мао Цзэдуна — совместными усилиями разгромит японцев.

На самом деле войска Чан Кайши не имели ни желания, ни средств, чтобы изгнать из страны японских захватчиков и даже чтобы уничтожить коммунистов Мао Цзэдуна. Но, к счастью для Чан Кайши, у японцев не было достаточного количества людей, чтобы завоевать весь Китай и тем более удержать его в своих руках. В течение всего периода, который японцы назвали «Пятнадцатилетней войной», нерегулярные боевые действия не прекращались ни на день. Чан Кайши превратил войну в прибыльное ремесло, в то время как японские генералы завязли в конфликте, в котором они не могли ни одержать окончательную победу, ни добиться мирного соглашения в результате переговоров. Квантунская армия стала одержима войной в Китае: военачальники настаивали на том, чтобы эта война получила приоритет перед всеми остальными фронтами, и этот бескрайний театр военных действий высасывал ресурсы Японии до самого окончания войны в 1945 году.

Токио, кажется, так никогда и не удалось установить контроль над Квантунской армией. В то время как все японские генералы мыслили одинаково, правительству хронически не хватало стабильности, многочисленные фракции постоянно боролись друг с другом за власть, а политические убийства были распространенным явлением. В период с 1912 по 1941 год были убиты шесть премьер-министров, а также много других политиков, впавших в немилость. Убийства обычно совершали уважаемые офицеры, выходцы из среднего класса, взывавшие к духу «гекокудзё». Подобно многим другим аспектам японской жизни, понятие «гекокудзё» не имеет точного перевода. Японские переводчики склонны давать толкование «правление снизу», а европейцы предпочитают «неподчинение». В любом случае, это форма неповиновения, основанная на патриотических мотивах. (Один из историков военно-морского флота сравнивает это с тем случаем, когда Нельсон закрыл глаза на сигнал, требующий прекратить сражение при Копенгагене.) Но японцы относятся к индивидуализму неодобрительно — вспомните торчащие гвозди, — поэтому «гекокудзё» совершали группы молодых людей, как правило молодых офицеров, которыми в бурные 30-е годы манипулировала армейская верхушка. Больше того, высшие военные чины использовали «гекокудзё» в качестве оправдания определенным насильственным действиям, позволяя исполнителям уходить от наказания.

Правительство, не в силах навести порядок в собственных рядах, все туже и туже затягивало веревку на шее простого народа. В начале тридцатых годов было объявлено о введении «хидзодзи» — режима чрезвычайного положения, и тайная полиция токко была усилена жестокой военной полицией — «кемпейтай» — и полицией «контроля за мыслями». Никто не был застрахован от ареста. Каждое письменное и устное слово проходило придирчивый цензорский контроль, и все «неяпонское» удалялось, вследствие чего распространение получали только идеи крайнего национализма. Армия, пользуясь обстановкой политических репрессий, усиливала свое влияние, и наконец в 1936 году 1-я пехотная дивизия совершила попытку государственного переворота. Солдаты заняли правительственные учреждения, в том числе здания министерства обороны и верховного полицейского комиссариата и резиденцию премьер-министра. На определенных политиков развернулась охота; всех пойманных безжалостно убивали. Не избежали расправы и некоторые старшие офицеры, в том числе генеральный инспектор сухопутных сил. В течение четырех дней Токио затаив дыхание следил за тем, как высшие армейские чины и влиятельные политики решали, присоединяться ли им к восстанию. Когда наконец вмешался император, произнеся несколько неодобрительных слов, мятеж был подавлен.

Было выявлено и привлечено к ответственности 1483 участника заговора. Заседания судов военного трибунала продолжались один час. Руководители заговорщиков были расстреляны, всех остальных разослали по отдаленным гарнизонам — армия берегла своих людей. Один из этих людей, Томоюки Ямасита, 51-летний штабной офицер, еще появится в нашем рассказе. Ямасита был отправлен в Корею и, получив повышение в чине, стал командиром бригады. Это было типичной аномалией японской армии: несмотря на то что одних офицеров повышали, а других наказывали, армия в целом неуклонно усиливала свою мощь. Проведенные после неудавшегося путча реформы дали право сухопутной армии и военно-морскому флоту назначать соответствующих министров; таким образом, министр обороны и военно-морской министр оказались в полной зависимости от старших офицеров. Отныне военные получили возможность принуждать к отставке кабинет министров, отзывая своего министра, и препятствовать образованию нового кабинета, отказываясь назначить в него военного министра.

В июле 1937 года возобновление Квантунской армией полномасштабных боевых действий в Китае попало в заголовки газет всего мира. Бомбардировщики наземного и авианосного базирования стерли с лица земли Нанкин. В результате преднамеренной, по утверждению многих очевидцев, атаки была потоплена американская канонерская лодка «Панай». Оккупировавшие Нанкин разнузданные толпы японских солдат ввергли город в хаос убийств, насилия, поджогов и грабежей. По средним оценкам, число убитых мирных жителей — погибших от бомбардировки и в результате бесчинств японских солдат — составило 200 000 человек. Командующий японскими войсками генерал Иване Мацуи оправдал поведение своих подчиненных, но даже в Японии многие пришли в ужас. Газета «Осака дейли» отозвалась о действиях японских солдат так: «их жестокость не поддается описанию».

Полвека спустя в Токио был поставлен музыкальный спектакль о последнем императоре Китая. В первый вечер со сцены прозвучала следующая фраза: «До меня дошли жуткие слухи о побоище в Нанкине». Уже на втором представлении слово «побоище» было вырезано. Директор спектакля Синдзи Уеда сказал, что части публики старшего возраста «стало не по себе».

Не по себе стало в 1937 году и сельскому населению Китая, воочию убедившемуся, что систематический террор является основным методом правления японской армии.

Китайцы практически не имели ни военно-морского флота, ни авиации. В начале 30-х годов команда воздушных акробатов американских ВВС «Летающие тигры» под управлением Клэра Ченнолта покорила весь мир. Один китайский генерал, увидев «Тигров» в деле, предложил Ченнолту заняться созданием военно-воздушных сил Китая.

«Клэр Ченнолт к сорока восьми годам дослужился до звания капитана и имел мало надежд на повышение. Его мучили хронический бронхит, гипотония, частичная потеря слуха (следствие открытых кабин), общее физическое истощение и глубокое недовольство бюрократией чиновников ВВС. Ченнолт был сыт по горло военной авиацией, и это чувство было взаимным… так что когда капитану предложили выйти в отставку по состоянию здоровья, он с готовностью согласился. 30 апреля 1937 года он уволился из рядов армии Соединенных Штатов и уже на следующий день, покинув свой дом в городке Уотерпруф, штат Луизиана, отправился в Китай. Прибыв туда в июне, он едва успел встать на ноги, как в июле началась война».

Китайские летчики Ченнолта не могли сравниться с великолепно обученной профессиональной японской авиацией. Однако несмотря на огромные потери, которые несла его часть, японцы уже не имели безраздельного господства в воздухе. Ченнолт летал на истребителе «Кертисс Хок 75», и, по утверждению некоторых, он стал самым результативным американским асом Второй мировой войны, одержав 40 или даже больше побед. Ченнолт был очень непопулярен среди командования американскими ВВС, так как настаивал на том, что бомбардировщики нуждаются в сопровождении истребителей. В Китае у него появилась возможность доказать правоту своих слов: Ченнолт сбил такое количество японских бомбардировщиков, что японцы были вынуждены высылать истребители сопровождения. (Если бы генералы американских ВВС обратили внимание на это, в будущем это позволило бы спасти жизни многих летчиков, воевавших в Европе.) Затем 19 августа 1940 года первый боевой вылет совершил новый японский истребитель морской авиации «Зеро», сопровождавший бомбардировщики, наносившие удар по Чунцину. Месяц спустя «Зеро» был испытан в воздушном бою: звено из 13 японских истребителей напало на 27 истребителей И-15 и И-16 конструкции Поликарпова. Все китайские самолеты были сбиты, при этом японцы не потеряли ни одного истребителя. Две пушки, которыми был вооружен «Зеро», оказались очень мощным оружием. Один японский летчик докладывал:

В течение всех военных лет «Зеро» господствовал в небе над Китаем.

Истребитель А6М «Рейсен» компании «Мицубиси» — получивший обозначение «О» по году 2600 японского календаря (1940 году) — был одним из лучших самолетов Второй мировой войны. Американцы дали ему официальное кодовое название «Зеке», но большинство американских летчиков называло его «Зеро» («ноль»), и впоследствии его стали так называть сами японцы. Японское название этого самолета «Рейсен» происходит от двух японских слов «рей сентокай» — «истребитель номер ноль». Тринадцать истребителей «Зеро», появившихся над Чунцином, были из опытной партии в 15 самолетов, приданной 12-му объединенному корпусу морской авиации, прибывшей вместе с представителями завода-изготовителя, которым предстояло оценить действия нового истребителя в боевых условиях. «Зеро» пришел на смену другому самолету компании «Мицубиси», «Клод», — моноплану с нижним расположением крыла, открытой кабиной и неубирающимся шасси. Один японский летчик сказал, что «Зеро» почти вдвое превосходил «Клод» по скорости и дальности полета, и летать на нем было одно удовольствие».

Но и Тип 95 А5М1 «Клод», который японцы списали со службы, намного опередил свое время. Его конструкция была разработана инженером Дзиро Хорикоси, создателем «Зеро», и он вступил в строй в 1937 году, когда английские и американские авианесущие корабли были еще оснащены бипланами, такими, как ФЗФ-1, и даже еще более устаревшими «Хокер Нимрод».

Создание «Зеро» явилось настоящим прорывом в авиационных технологиях. Его центроплан был изготовлен как одно целое с фюзеляжем — верхняя часть крыла служила полом пилотской кабины, — что устраняло необходимость заботиться о прикреплении крыла к фюзеляжу и придавало планеру большую прочность. Крылья истребителя складывались назад, позволяя ему войти в стандартный И-метровый лифт, которыми были оснащены японские авианосцы. (В более поздних моделях крылья складывались вверх.) Поразительным техническим новшеством было то, что передняя и задняя половины фюзеляжа соединялись между собой с помощью болтов; таким образом, самолеты можно было перевозить, разобрав на две части, к тому же обслуживающий персонал при необходимости мог получить доступ внутрь фюзеляжа.

Для изготовления лонжеронов крыльев был применен совершенно новый сплав, по своим данным далеко опередивший все то, что было известно американской авиационной промышленности; обшивка, присоединенная заклепками с потайными головками, была изготовлена из очень тонкого металла. Вследствие этого, когда «Зеро» выкатывали из холодного ангара на жаркое солнце, в течение минут 15 было слышно, как хлопает распрямляющаяся металлическая обшивка.

Кабина «Зеро» предоставляла летчику отличный обзор; широко расставленные стойки шасси значительно облегчали посадку на палубу авианосца, качающегося на волнах. Большинство американских летчиков, которым довелось полетать на «Зеро», были от него в восторге. Однако, в полном соответствии с взглядами высшего японского военного командования, об удобстве летчика никто даже и не думал. Шум от расположенных рядом с кабиной выхлопных труб был просто невыносимым; о броневой защите, бронированном стекле кабины и баках для горючего со стенками из материала, самостоятельно заделывающего пробоины, не было и речи.

Как и почти во всех конструкциях японских боевых самолетов, основной упор делался на небольшой полетный вес «Зеро», чем обусловливался его очень большой радиус действия. На истребителе был установлен двигатель НК-1С «Сакаэ-12», 14-цилиндровый двигатель со звездообразным расположением цилиндров, изготовленный конкурентом «Мицубиси» компанией «Накадзима». Этот двигатель, развивавший полную мощность 1360 л.с., определял высокие тактико-технические показатели «Зеро». Хрупкий изящный японский истребитель был подобен маленькому спортивному автомобилю. Его противниками в день атаки на Перл-Харбор были неуклюжие Ф4Ф-4 «Уайлдкэт» фирмы «Грумман» и П-36 и П-40 компании «Кертисс», похожие на огромные лимузины, но установленные на них двигатели были менее мощными[301].

Самой примечательной чертой двигателя «Зеро» была его способность работать в течение долгого времени на обедненной горючей смеси. Это доводило дальность полета «Зеро» до поразительного значения 1000 сухопутных миль — в сравнении с 770 милями Ф4Ф-4 «Уайлдкэт» «Груммана». Дальность полета является очень важным, подчас решающим показателем для действий авианесущих кораблей, позволяющим уязвимым авианосцам держаться подальше от противника. А японские летчики находили способы еще больше увеличивать дальность полета своих истребителей:

Ченнолту потребовалось не так уж много времени, чтобы осознать, что у него есть власть, мозг, влияние и деньги, чтобы создать свои собственные военно-воздушные силы. Положение самого большого человека в китайской авиации позволяло ему вступать в личные контакты с ведущими- политиками и военными Китая, и через них он мог влиять на президента Рузвельта. Ченнолт также научился обрабатывать американских журналистов и радиокомментаторов.

Получив деньги из сундуков Чан Кайши, Ченнолт летом 1941 года отправился в Америку и купил 100 истребителей П-40Б «Томагавк» компании «Кертисс», построенных для Королевских ВВС. Употребив свои связи, он сумел убедить англичан уступить ему права. Его деловую хватку прекрасно демонстрирует то, что Ченнолт, увидев в газете снимок английского истребителя в Северной Африке, перенял нарисованную на фюзеляже хищную акулью пасть и тотчас же учредил «Летающих тигров» как свое детище.

Влияние Ченнолта хорошо видно по тому, как 15 апреля 1941 года президент Рузвельт разрешил офицерам запаса и резервистам американской армии вступать в американский добровольческий корпус. Еще более удивительно, что вербовщики Ченнолта — люди гражданские — получили возможность посещать военные базы и нанимать добровольцев, обещая летчикам 600 долларов в месяц плюс премию 500 долларов за каждый сбитый японский самолет. Другой беспрецедентной уступкой правительства являлось то, что летчики не теряли американское гражданство и по истечении двенадцатимесячного срока контракта снова принимались на военную службу. Одному американскому летчику, Грегори «Папочке» Боингтону, впоследствии ставшему асом американской морской авиации, вербовщик сказал: «Япошки в Китае летают на допотопных развалюхах. Тебе придется в основном иметь дело с беззащитными транспортными самолетами. Полагаю, ты слышал о том, что японцы славятся своей полной непригодностью к авиации. И они все носят очки».

Ченнолт позаботился о том, чтобы американская пресса отслеживала успехи американских наемников, изображавшихся не знающими страха рыцарями, в скором времени ставших героями журнальных комиксов. Подготовка летчиков и организация аэродромов шли так медленно, что никто из добровольцев не вступил в бой до нападения на Перл-Харбор в декабре 1941 года. Однако история Ченнолта на этом не заканчивается. Человек, в котором совершенно не нуждались американские ВВС, уволившие его со службы в чине капитана, возглавил военно-воздушные силы Соединенных Штатов в Китае.

В отличие от сухопутной армии императорский военно-морской флот всегда заботился о передовых технологиях, и ему удавалось привлекать средства для строительства любых кораблей и самолетов, в каких только возникала необходимость. На вооружении у японского флота состояли корабли размером от двухместной подводной лодки, переправлявшейся по морю, будучи прикрепленной к палубе другой подводной лодки, до «Ямато», самого большого боевого корабля в мире из всех когда-либо построенных, имевшего почти вдвое большее водоизмещение, чем линейный крейсер Королевского ВМФ «Худ». Подобное расточительство средств подталкивало морских летчиков требовать деньги для развития морской авиации. Помимо авианесущих кораблей флот располагал самолетами наземного базирования; кроме того, на вооружении состояли подводные лодки, способные нести самолеты: в некоторых субмаринах класса И-400 был оборудован ангар длиной 120 футов и катапульта. Самолеты с подводных лодок совершали разведывательные полеты над Веллингтоном, Оклендом, Сиднеем и Мельбурном, а также над Перл-Харбором как до, так и после декабрьской атаки 1941 года.

На вооружении у японского военно-морского флота были торпеды, превосходящие то, чем располагали флоты других государств. 24-дюймовая торпеда типа 93 «Длинное копье 34», оснащенная парогазовым двигателем, своими скоростью, дальностью действия и мощностью взрывного заряда внушала ужас; именно она вместе с истребителем «Зеро» стала самым решающим оружием начального периода войны.

Набравшись опыта у берегов Китая, императорский флот отказался от надраенных палуб, сияющих навесов, начищенной до блеска бронзы и безукоризненно белых поручней, считавшихся неотъемлемыми составляющими боевого корабля американского и английского флотов. Один из офицеров Королевского ВМФ, вспоминая время службы в Британском китайском флоте, сказал: «В то время как мы заботились о… том, чтобы наши корабли прекрасно выглядели, у японцев был исключительно практический подход. Надраивать до блеска на их кораблях было нечего; все поверхности были покрашены шаровой краской… Сперва их корабли нам казались очень убогими и запущенными… но вскоре мы осознали, что у японцев другая философия; их корабли гораздо лучше подготовлены к войне».

Однако на все действия императорского флота оказывала влияние нехватка нефти. Дорогостоящая и неэффективная кампания, которую вела на материке Квантунская армия, к тому же порождала закономерные опасения, что когда-нибудь настанет день и Советский Союз выступит на стороне Китая. Адмиралы видели смысл лишь в той войне, которая будет происходить на юге за обладание богатыми нефтью голландскими колониями. Помогая сухопутным войскам в морских десантных операциях на побережье Китая, адмиралы продолжали обдумывать свои планы. Специальные военно-морские десантные силы, оснащенные первыми в мире десантными кораблями, открывающийся нос которых позволял быстро осуществить выгрузку боевой техники, были в то время самыми опытными и технически оснащенными десантными войсками.

Офицеры военно-морского флота, совершавшие заокеанские плавания, отличались гораздо большей образованностью, чем ограниченные деспоты, командовавшие сухопутными силами. В то время как программа обучения в Сикан Гакко — главной военной академии Японии — ограничивалась такими военными дисциплинами, как тактика, строевая подготовка, фехтование, огневая подготовка и езда верхом, морские офицеры получали высшее техническое образование, изучали экономику и политические науки. Многие офицеры военно-морского флота, обучавшиеся в американских и английских академиях, свободно говорившие по-английски, понимали, что Соединенные Штаты — такой противник, с которым они не справятся.

Однако именно адмиралы настояли на том, чтобы повернуть направление главного удара на юг. Отправной точкой судьбоносного решения стал июль 1940 года, когда Рузвельт одобрил Закон о развитии военно-морских флотов обоих океанов, пообещав, что американский флот затмит императорский. Японские адмиралы поняли, что время работает против них. Если наносить удар, то необходимо сделать это до того, как будет готов новый огромный флот Соединенных Штатов. Или они навечно останутся вторыми.

Традиционный антагонизм, питаемый Японией по отношению к России, еще больше усилился страхом перед коммунизмом. В 30-е годы Красная армия оказалась лицом к лицу с обретшей боевой опыт Квантунской армией. На границе стали постоянно вспыхивать перестрелки, со временем неизбежно переросшие в полномасштабные боевые действия — сначала в 1938, а затем в 1939 году.

Во время боев 1939 года одно происшествие оставило глубокий след у всех присутствовавших. Во время одного из первых наступлений Красной армии 24 июля японский лейтенант-артиллерист Хигасикуни Морихиро, 23-летний сын принца, предназначавшийся в мужья одной из дочерей императора, самовольно оставил позиции. Цензура замяла этот скандал в императорском семействе, но командир дивизии увидел в случившемся дурное предзнаменование, и его опасения оправдались, когда части его дивизии, пошедшие в атаку вслед за офицерами, идущими с обнаженными самурайскими мечами, наткнулись на русские танки. Пригвожденные к земле, без воды, японцы страдали днем под немилосердно жгущим солнцем и замерзали от холода ночью. Они просили массированной авиационной поддержки, но Токио не имел ни желания, ни средств расширять масштаб боевых действий.

20 августа Жуков начал контрнаступление, широко применяя авиацию, бронетехнику и артиллерию. Японцам еще не приходилось сталкиваться с современной армией, и Жуков, несомненно, получил огромное наслаждение, отомстив за позорную сдачу Порт-Артура. Его четырехмоторные бомбардировщики стирали с лица земли оборонительные сооружения, тяжелые танки, многие из которых были вооружены внушавшими японцам ужас огнеметами, прорвали линию укреплений. Окруженные, уступающие противнику в тяжелом вооружении, японцы понесли огромные потери. Два командира полка сожгли боевые знамена. Один совершил ритуальное самоубийство — сеппуку, — другой сознательно подставил себя под огонь неприятеля.

Японским солдатам пришлось снова уступить место таким же твердым политикам. Кампания продемонстрировала умение русских использовать танки, тяжелую артиллерию и авиацию. Если бы разведслужбы западных держав не пребывали в коматозном состоянии или западные журналисты были бы более объективны, они увидели бы, что опытная боеспособная японская армия была разгромлена армией, на голову превосходящей ее во всем. Но вместо этого все, выдавая желаемое за действительное, благодушно сошлись во мнении, что даже Красная армия может бить японцев, сочтя это еще за одно свидетельство неполноценности азиатов.

Победа Красной армии на Халхин-Голе в 1939 году должна была вселить осторожность в сердца немецких стратегов, вскоре после этого занявшихся составлением планов взятия Москвы, однако единственным человеком, не забывшим жестокие бои в Монголии, был маршал Жуков, сказавший в 1945 году, что у немцев нет того фанатизма, который он видел, сражаясь с японцами.

Глава 28

Потрясающие известия о том, что Гитлер заключил договор о дружбе с русскими, были преданы широкой огласке в августе 1939 года, как раз тогда, когда японцы получали хорошую взбучку под Халхин-Голом. То, что Гитлер задумал как угрозу Франции и Великобритании, послужило также угрозой Сталина японцам. События того лета придали вес предостережениям адмиралов императорского флота, что необдуманная авантюра сухопутной армии на материке рано или поздно приведет к катастрофе.

Возможно, все захватнические планы были бы убраны в ящик, если бы летом 1940 года в Европе не разгорелся пожар войны. Пока немецкие войска громили Францию, Бельгию и Голландию, а затем, казалось, приготовились совершить последний бросок и присоединить к новой Европе Гитлера и Великобританию, японцы внимательно присматривались к оставшимся беззащитными колониям европейских держав на Дальнем Востоке.

Перед самым Рождеством японская военная делегация отправилась поездом по Транссибирской железной дороге в Германию, чтобы ознакомиться с немецким оружием и тактикой молниеносной войны. Глава делегации Томоюки Ямасита выучил немецкий язык, работая военным атташе в Берне, где, если верить его биографу, у него был роман с немкой. По возвращении в Токио Ямасита составил подробный доклад, в котором советовал остерегаться вступать в конфликт с англичанами и американцами. Однако именно Ямасите вскоре предстояло продемонстрировать в Малайе блицкриг собственной разработки.

Ядром японского правительства была группа людей, считавших нацистскую Германию путеводной звездой Японии. Как только Франция, Голландия и Великобритания стали совершенно беспомощными, министр иностранных дел Японии Иосуке Мацуока, известный как «большой смутьян», начал бросать вожделенные взоры на их оставшиеся без защиты владения на Дальнем Востоке. Генерал-лейтенант Хидеки Тодзио, твердокаменный ястреб, бывший командующий Квантунской армией, стал министром обороны.

Вероятно, памятуя о приобретениях, которые без каких-либо трудов получила Япония, присоединившись во время Первой мировой войны к победителям, эти люди начали оказывать давление на администрации колоний европейских государств, в частности на администрацию французского Индокитая. Одновременно они постарались заручиться согласием Гитлера на свои авантюрные устремления: захваты территорий вплоть до Бирмы на западе и Новой Каледонии на юге. Индия, Австралия и Новая Зеландия также не остались в стороне от притязаний Японии!

Хотя Гитлер не питал особых симпатий к японцам, их планы как нельзя лучше подходили его глобальным замыслам. Японцы, действующие на Тихом океане, полностью отвлекут на себя внимание Соединенных Штатов и Британской империи. Американские боевые корабли поспешат навстречу императорскому флоту, подальше от трансатлантических конвоев, следующих в Великобританию. А когда начнет осуществляться секретный план Гитлера по вторжению в Советский Союз, японская армия будет угрожать России на Дальнем Востоке, в то время как немецкие войска будут продвигаться к Москве.

27 сентября 1940 года, через пять дней после того, как японские войска начали захватывать французские сухопутные, военно-воздушные и морские базы в Индокитае, Япония присоединилась к Германии и Италии, вступив в Тройственный союз. Так как император Хирохито сохранил свой престол после войны и его принимали главы союзных держав, историки и политики предпочли делать вид, будто он был пацифистом, выступавшим против событий, приведших к войне. Однако есть много оснований предполагать, что Хирохито принимал самое деятельное участие в подготовке войны на ранних стадиях, вплоть до атаки на Перл-Харбор. Меморандум генерального штаба сухопутных сил гласит: «В январе 1941 года в ответ на просьбу командующего Великим флотом Ямамото император приказал контр-адмиралу Ониси приступить к разработке плана нападения на Гавайские острова».

Адмирал Исоруку Ямамото, командующий Объединенным флотом Японии, был невысоким щуплым человеком, казалось, способным вылезти из подводной лодки или кабины бомбардировщика в безукоризненно наглаженном костюме. Он был ранен в великом сражении в Цусимском проливе 1905 года, и японская общественность с благоговейным почтением взирала на его покрытую шрамами голову и отсутствующие на руках пальцы, так как это сражение занимало главное место в японских учебниках истории. После года учебы в Гарвардском университете Ямамото в 1926 году стал военно-морским атташе Японии в Вашингтоне. Он хорошо читал по-английски и твердо верил, что газеты и другие опубликованные в открытой печати материалы являются лучшим источником информации, поэтому он ежедневно перед началом работы бегло просматривал до 40 газет и журналов. По крайней мере один из знавших его лично утверждает, что Ямамото не употреблял спиртное, однако его шумное экзальтированное поведение во время вечеринок — сумасшедшие пляски и акробатические номера — позволяет усомниться в этих словах. Более достоверным кажется утверждение о том, что Ямамото ежедневно играл по пять партий в шахматы. Он любил игры, особенно азартные. Ямамото регулярно играл в бридж, маджонг, го, сёги, бильярд и рулетку. Он устраивал партии в покер, продолжавшиеся без перерыва по 30–40 часов. Приехав однажды в Лондон для участия в конференции, Ямамото выиграл в бридж 20 фунтов стерлингов у лорда Чэтфилда — начальника штаба Королевского военно-морского флота.

Корни любви Ямамото к авиации уходят в далекое прошлое. В 20-е годы он был начальником школы военно-морских летчиков в Касумигауре, а в 30-е годы заведовал техническим бюро морской авиации. Занимая эту должность, он пришел к выводу, что, поскольку международные договоры ограничивают число авианесущих кораблей, которые может иметь Япония, флот должен обзавестись средними бомбардировщиками с большим радиусом действия, которые будут действовать с наземных аэродромов. Это привело к созданию двухмоторных бомбардировщиков «Нелл» и «Бетти» фирмы «Мицубиси» и морского истребителя «Зеро», имеющего большую дальность действия.

Многие историки склонны видеть в том, что Япония подписала Тройственный пакт, шаг в сторону войны. Это решение потрясло американцев. Они восприняли демонстративный союз Японии с нацистской Германией как недружественный акт, и именно это подтолкнуло многих обратиться к китайскому лидеру Чан Кайши как к ближайшему союзнику.

В месяцы, предшествовавшие вступлению Японии в Тройственный союз, ее политические и военные лидеры вели себя все более вызывающе. Японские войска, действовавшие в Китае, подошли к полуострову Цзюлун, и теперь от англичан в Гонконге их отделяла лишь колючая проволока. Токио потребовал от англичан перекрыть Бирманское шоссе, по которому осуществлялось снабжение националистической армии Чан Кайши. Великобритания, в то время оставшаяся один на один с победоносными войсками Гитлера, обратилась с просьбой о помощи к Соединенным Штатам. Англичане, искавшие пути противодействия угрозе со стороны Японии, предложили американцам сократить экспорт стратегического сырья в Японию и перевести часть Тихоокеанского флота США в Сингапур.

Американцы отвергли все предложения Великобритании. Они не хотели вводить полное эмбарго на экспорт в Японию. Тихоокеанский флот уже перебазировался с Западного побережья в Перл-Харбор на Гавайских островах, и переброска его еще дальше на запад обнажила бы материковую часть США. Приближалось время новых президентских выборов. Любое соглашение о помощи Великобритании будет плохо принято многими избирателями, особенно если это можно будет расценить как поддержку Британской колониальной империи, частью которой была в свое время сама Америка. Расстроенные англичане предложили японцам компромисс: они перекроют Бирманское шоссе на три месяца сезона муссонов, когда движение по нему ограничено.

В июле 1940 года президент Рузвельт, постаравшись предпринять все меры, чтобы это не выглядело как ответ на просьбы англичан, наложил эмбарго на экспорт в Японию авиационного горючего, смазочных материалов и лома черных металлов. В сентябре эмбарго было еще больше ужесточено. В ноябре, после переизбрания на пост президента, Рузвельт запретил поставки в Японию меди, цинка, нефтедобывающего оборудования и других стратегических товаров. К этому времени успешно закончившаяся для англичан Битва за Британию позволила Великобритании передохнуть. Даже самые большие пессимисты в Вашингтоне начали думать, что Великобритания может выстоять.

Работы американцев по вскрытию японских правительственных шифров и прочтению секретных сообщений начались в 1922 году, но плоды шести лет пошли насмарку, когда глава группы криптографов Герберт О. Ярдли продал японцам результаты работ за 7000 долларов. Японцы сразу же занялись созданием шифровальных машин, значительно усложнивших процедуру дешифрования. Однако «с помощью математических методов криптоанализа, девочек по вызову, подкупа, подстроенных перебоев электроэнергии и откровенных взломов сейфов Морской разведке США в конце концов в 1935 году удалось построить копию японского шифратора первого поколения, к тому времени уже четыре года состоявшего на службе».

Не догадываясь о том, что их механические шифраторы вскрыты, японцы разработали «Азбучную печатную машинку — 97», первое в мире электронное шифровальное устройство, поставившее американских криптоаналитиков, назвавших его «Пурпуром», в тупик.

В то время как работы по вскрытию «Пурпура», с помощью которого зашифровывалась дипломатическая переписка, стояли на месте, дешифраторы без труда читали самые секретные шифры императорского военно-морского флота, но внезапно в ноябре 1940 года все шифры были значительно усовершенствованы, и «золотое дно» иссякло. Для обнаружения местонахождения японских боевых кораблей американцам пришлось обратиться исключительно к сети радиопеленгаторов, расположенных в разных точках Тихого океана, и определять передвижения кораблей только по анализу их радиосообщений.

Трудности передачи письменных сообщений, написанных японской азбукой, вынудили японцев использовать для автоматического шифрования латинский алфавит. Японцы предпочитали символьные шифры, в которых по определенному закону заменяется каждая буква, блочным, в которых эта операция осуществляется сразу с группой букв. Такие шифры, сохранявшие некоторые особенности исходных открытых текстов, вскрыть было гораздо легче, к тому же они подвергались обработке с помощью механических дешифровальных устройств. Впрочем, из этого вовсе не следует, что распутывание хитросплетенного лабиринта электрических цепей шифратора «Пурпур» было легкой задачей; один из признанных экспертов-криптографов сказал, что вскрытие «Пурпура» явилось «величайшим триумфом криптоаналитики».

Используя в основном работы Уильяма Фридмана, старшего криптоаналитика Шифровальной службы США, работавшего не покладая рук, американцы изготовили свой образец японской «Азбучной печатной машинки». Их творение извергало снопы искр и работало с громким шумом, но уже в августе 1940 года оно впервые выдало дешифрованный текст сообщения, переданного с помощью «Пурпура», самого секретного японского дипломатического шифра.

Заслуживающие доверия американцы, читающие по-японски, были еще большей редкостью, чем хорошие криптографы. Официальные власти категорически отказывались задействовать в работах американских граждан японского происхождения, но в то же время, не видя перед собой иероглифов, только человек, прекрасно владеющий обоими языками, мог перевести сообщение. По словам одного из специалистов спецслужб: «Любые два звука в сочетании могут обладать множеством значений. Например, слог «ба» может означать «лошадь», «поле», «старая женщина» или «моя рука» — все значения определяются теми иероглифами, которыми он записан». В свете всего перечисленного просто удивительно, как сообщения вообще переводились правильно.

В декабре у Фридмана случился сердечный приступ, от которого он так полностью и не оправился, но к этому времени американцы, осуществив широкомасштабную операцию «Волшебство», имели несколько образцов японских шифраторов, и, вскрыв дневной ключ, они смогли читать японские дипломатические секреты, в том числе предписания, получаемые из Токио послом Японии в Вашингтоне, и его ответы.

Победы немецких подводных лодок в Атлантическом океане поставили Великобританию на грань голодной смерти, и 10 февраля 1941 года президент Рузвельт пришел ей на помощь. По его распоряжению Национальная комиссия судоходства уведомила владельцев торговых судов (многие из которых ходили под флагами иностранных государств), что если те по доброй воле не переведут корабли с безопасных тихоокеанских маршрутов в охваченную войной Атлантику, они столкнутся с ужесточением таможенных и прочих процедур. К концу марта больше 200 транспортных судов получили приказ изменить маршруты. Это решение также имело побочное значение лишить Японию нефти, ибо японский флот не располагал достаточным числом собственных транспортов.

К этому времени все осведомленные лидеры Соединенных Штатов начали сходиться во мнении, что война с Германией неизбежна, но большинство из них надеялось, что войны с Японией удастся избежать. В апреле 1941 года состоялось совещание американских, английских и голландских офицеров, на котором обсуждалось, какие меры смогут предпринять вооруженные силы этих государств в случае японской агрессии.

Япония, чья экономика в результате американского эмбарго оказалась на голодном пайке, усиливала давление на голландскую администрацию Ост-Индии, требуя увеличить поставки нефти, каучука, олова и бокситов. После того как Нидерланды пали жертвой немецкой агрессии и правительство страны перебралось в Лондон, колониальная администрация продолжала твердо стоять на своем, разрешая экспорт стратегического сырья в Японию лишь в очень ограниченных количествах. Японцы усиливали нажим, и 10 июня 1941 года переговоры в Батавии (в настоящее время столица Индонезии Джакарта) в голландской Ост-Индии зашли в тупик. Возмущение японцев склонило чашу весов в пользу войны.

Когда через несколько дней Гитлер начал вторжение в Советский Союз и, таким образом, оказались сняты опасения насчет русской агрессии на Дальнем Востоке, даже японские генералы выступили в поддержку теории адмиралов, что только захват жизненно важных нефтяных промыслов в голландской Ост-Индии обеспечит Японию необходимым. В Токио на заседании Имперского совета 2 июля было принято постановление подготовить новые базы в Индокитае к тому, чтобы они стали трамплином к броску на юг. В постановлении подчеркивалось, что разработке плана вторжения в Ост-Индию не должны мешать опасения войны с Великобританией и Соединенными Штатами. Тем временем японцы пытались всячески добиться расположения Америки в надежде на то, что поставки стратегического сырья возобновятся и не потребуется прибегать к военным действиям.

Как только воинственные решения, принятые на секретном заседании Имперского совета, были переданы по радио, американские дешифровальщики, перехватив сообщения, вскрыли их. Рихард Зорге, разведчик-коммунист, действовавший в Токио, также проведал об этих решениях высшего руководства Японии и сразу же известил о них своих московских хозяев.

В Москве к сообщению Зорге отнеслись с огромным вниманием. Красная армия откатывалась по всему фронту перед неудержимым натиском немецких войск, и Сталин понимал, что в самое ближайшее время ему потребуются свежие резервы. Лето, а вместе с ним и возможность начала японскими войсками боевых действий на дальневосточных границах, проходило; успокоенный сообщением Зорге о том, что японцы собираются нанести удар на юге, Сталин приказал перебросить 200 000 человек, а также танки и самолеты с восточных рубежей России. Эти войска начали долгий путь на запад, и в те дни, когда японцы напали на Перл-Харбор, они, к изумлению немцев, вступили в бой под Москвой.

Соединенные Штаты в ответ на секретные решения, принятые на заседании Имперского совета, заморозили японские счета в американских банках. Англичане, сопоставившие данные, полученные в результате операции «Волшебство», с результатами перехвата «Энигмы», также заморозили японские счета и разорвали все деловые связи. Вскоре этому примеру последовали и голландцы. Эти действия американцев, англичан и голландцев имели гораздо больший эффект, чем длинный список запрещенных к экспорту товаров. Три четверти внешней торговли Японии застыли намертво; импорт нефти сократился более чем на 90 процентов.

Однако это не остановило японских милитаристов. В конце июля, захватив военно-морские базы в Сайгоне и заливе Камрань на территории французского Индокитая, японцы перебросили туда 50 000 солдат. Америка и Япония легли на курсы, ведущие к неизбежному столкновению.

До недавних пор вышеизложенное давалось в учебниках истории как официальная версия событий. Однако Джонатан Ат-ли, сотрудник университета штата Теннесси, внимательно изучив архивы, предложил совершенно иной взгляд на случившееся, основанный на тщательном исследовании официальных документов, а также дневников и мемуаров участвовавших в событиях лиц, в настоящее время готовых к большим откровениям. В своей книге «Навстречу войне с Японией» Атли показал, что ни Корделл Хэлл, государственный секретарь США, ни президент не подталкивали Америку к войне. Согласно его точке зрения, президент оказался побежденным небольшой группой высокопоставленных вашингтонских чиновников, «действовавших исходя из собственных прагматичных взглядов, основанных на экономических убеждениях».

Согласно пересмотренной заново истории, 26 июля президент Рузвельт не перекрыл наглухо кран нефтяной трубы, питавшей Японию, и он не замораживал полностью японские счета в американских банках. В действительности все обстояло гораздо сложнее. Деньги с замороженных счетов можно было снимать, получая лицензии у американского правительства, разрешавшего Японии закупать топливо за исключением авиационного горючего в объемах 1935–1936 годов.

Но заместитель госсекретаря Дин Эйксон решил по собственной инициативе, пользуясь имеющимися у него возможностями, не размораживать счета для выдачи денег, необходимых для покупки нефтепродуктов. С помощью своих подчиненных, разделявших его взгляды, Эйксон устроил такую запутанную процедуру рассмотрения просьб о выделении средств, что японцы запутались в бюрократических сетях. По словам одного официального лица: «Японцы пытались всеми мыслимыми и немыслимыми путями получить столь необходимую сырую нефть, но на каждое предложение Управление по контролю за иностранными средствами имело готовый уклончивый ответ, за которым скрывался категоричный отказ».

Только 4 сентября Корделл Хэлл, обнаружив, что Эйксон нарушает правительственные распоряжения, вызвал его к себе. Хэлл оказался перед дилеммой. Если резко исправить положение дел и пустить нефть в Японию, это послужит сигналом ястребам в Токио, предсказывавшим, что американцы скоро пойдут на уступки.

Но Соединенные Штаты не собирались идти на уступки. Хэлл решил не снимать неофициальное эмбарго Эйксона. Японцы — всегда, первым делом заботившиеся о том, чтобы не потерять лицо, — не могли стерпеть, что вынуждены склонять голову, испытывая давление США. Они смотрели на то, как иссякают запасы нефти, понимая, что, как только в резервуарах ничего не останется, японская экономика зачахнет и погибнет. Действия Эйксона начали отсчет времени перед войной.

Если бы не его необдуманный поступок, о котором он не удосужился поставить кого-либо в известность, возможно, оставалась бы надежда достигнуть компромисса. Однако на выработку любого соглашения нужно время. Переговоры японской делегации, прибывшей в Вашингтон, показали, как сильно различаются позиции сторон. Япония даже пошла на то, что согласилась вывести свои войска из Китая, но потребовала на это 25 лет, при этом Америка должна была прекратить поддержку китайской армии Чан Кайши и убедить ее воздержаться от боевых действий против японцев.

Отношение самих японцев к сложившейся ситуации было крайне сложным. Некоторые требовали немедленно начать войну, пока еще не иссякли запасы топлива. Ястребы пытались успокоить опасения по поводу войны. Они обещали, что уничтожение американского Тихоокеанского флота и высадка сухопутных войск в Бирме, Малайе, голландской Ост-Индии и на Филиппинах заставят все заинтересованные стороны — Соединенные Штаты, Великобританию и Нидерланды — сесть за стол переговоров. Таким образом, Япония с честью добьется приемлемых условий. Верховный военный совет Японии 6 сентября одобрил план одновременного нападения на Перл-Харбор и другие цели в Юго-Восточной Азии. Еще до конца месяца у побережья Японских островов начались маневры.

Были и другие, осторожные голоса, призывавшие министра обороны Тодзио стерпеть невыносимое и вывести японские войска из Китая. Именно эти споры послужили причиной отставки 16 октября кабинета министров. Генерал-ястреб Тодзио стал премьер-министром, сохранив за собой пост министра обороны и также взяв портфель министра внутренних дел. Связь правительства с армией стала крепка как никогда. Влияние гражданских лиц в правительстве свелось практически к нулю, и хотя были те, кто опасался установления власти военных, многие считали, что генерал, занимающий пост премьер-министра, убедит американцев в том, что правительство и армия находятся в полном согласии.

57-летний Тодзио представлял собой странную смесь грубого солдафона и тонкого политика западного толка. Где бы он ни появлялся, его сразу же узнавали по простому кителю военного покроя, лысой голове, очкам и усикам. Японцам еще никогда не доводилось видеть главу государства, беседующего с рабочими и лично проверяющего цены на рынке. Тодзио правил не через кабинет министров, не имевший реальной власти, а через «группу связи», в состав которой входили премьер-министр, начальники штабов сухопутных войск и военно-морского флота, министр обороны и военно-морской министр (действующие офицеры) и министр иностранных дел. Решения этой группы безропотно утверждал император, молча присутствовавший на заседаниях имперского совета.

Япония смотрела на американцев и англичан как на людей, готовых пойти на уступки. Великобритании для продолжения войны в Европе были отчаянно нужны олово и каучук; можно было не сомневаться, она ни за что не рискнет потерять это сырье только из желания укротить территориальные притязания Японии. А разве американцы, скинувшие с шеи колониальное ярмо, захотят сражаться ради того, чтобы сохранить для Великобритании и Нидерландов их колониальные владения? Сознавая, что американские журналисты неизбежно зададут эти вопросы, англичане упорно отказывались принимать участие в американо-японских переговорах в Вашингтоне.

Американцы, к тому времени вступившие в активную борьбу с немецкими подводными лодками в Атлантическом океане, говорили, что для улучшения отношений с США Японии сначала необходимо расторгнуть Тройственный союз. Американское общественное мнение не потерпит соглашения с «другом Гитлера». Японцы отвечали, что им тоже приходится прислушиваться к общественному мнению у себя дома. По их словам, расторгнуть договор они не могут, но постепенно все отомрет само собой.

20 ноября 1941 года японцы предложили «модус вивенди»: приостановление на три месяца «холодной войны». Они согласились вывести свои войска из Южного Индокитая, оставив их в Северном; не отказываясь от продолжения боевых действий против китайской армии, они обещали «не направлять вооруженные силы» на юг. В ответ японцы хотели, чтобы Соединенные Штаты возобновили экспорт сырья, в том числе нефти, в Японию и прекратили поставки военного снаряжения войскам Чан Кайши.

Корделл Хэлл назвал эти предложения «нелепыми». Но когда он стал составлять ответ, ему на стол положили перехваченное сообщение. Это была секретная депеша из Токио, предназначавшаяся делегации в Вашингтоне, в которой крайний срок получения удовлетворительного ответа от американцев переносился на 29 ноября. Зловещая конфиденциальная приписка гласила: «На этот раз дата установлена окончательно, и дальнейший ее перенос невозможен. Последующие события будут развиваться автоматически».

Сознавая, что времени осталось в обрез, Хэлл с головой погрузился в составление проекта договора. Наконец он смог показать набросок представителям Великобритании, Китая, Нидерландов и Австралии. Хэлл попросил их как можно скорее связаться со своими правительствами. В проекте ответа он придерживался идеи «модус вивенди», предлагая трехмесячную паузу, устраивавшую обе стороны. Америка требовала сокращения японского военного присутствия в Индокитае, взамен обещая частичные возобновления поставок нефти для гражданских нужд, а также поставки другого сырья.

Хэлл было доволен составленным ответом и надеялся, что он станет прорывом во взаимоотношениях Соединенных Штатов и Японии. Но даже если его усилия окажутся напрасными, по крайней мере американская армия получит три месяца, чтобы лучше подготовиться к войне. Он с нетерпением ожидал ответа от правительств четырех заинтересованных государств, но те не разделили его энтузиазма. На следующей встрече лорд Галифакс, представлявший интересы Великобритании, и посланник Австралии вели себя очень уклончиво; только представитель Нидерландов проконсультировался со своим правительством. Китай возражал против того, что 25 000 японских солдат должны остаться в Индокитае. Китайцы опасались, что американцы собираются устроить второй «Мюнхен» и втоптать их в грязь, как втоптал в грязь чехов Чемберлен. Их опасения были совершенно безосновательны. Американцев слишком заботило то, как бы миллион японских солдат, высвободившихся в успокоившемся Китае, не отправился воевать куда-нибудь в другое место.

Госсекретарь Соединенных Штатов был очень огорчен и раздражен, что правительства заинтересованных государств — кроме Голландии — не дали безусловно положительного отзыва на его предложения. Впоследствии он писал:

Хэлл заявил, что так как ему не известны точки зрения правительств остальных четырех государств, он скорее всего не станет доводить свой ответ до японской делегации. Отклики не заставили себя ждать. Склочный Чан Кайши направил телеграммы протеста членам правительства США и Черчиллю. Лорд Галифакс представил меморандум, который Хэлл назвал «поддержкой скрепя сердце». Англичане, судя по всему, под влиянием китайцев, не хотели, чтобы нефть поступала в Японию, и требовали значительного сокращения численности японских войск в Индокитае. Хэлл заявил, что эти требования неразумны, если от Японии действительно ждут каких-либо уступок.

Черчилль повторил оговорки Великобритании Рузвельту, спросив, не кажется ли президенту, что Чан Кайши «сидит на голодном пайке». Это стало последней каплей. Хэлл, плюнув на все, бросил работу по составлению ответа. Работавший долгое время по шестнадцать часов в сутки, он находился на грани полного физического и умственного истощения. Ему всегда казалось, что от временных соглашений всего один шаг до политики умиротворения. Хэлл опасался, что широкие круги американской общественности выступят против возобновлений поставок нефти в Японию.

Предложение «модус вивенди» так и не было отправлено. Передышка, вполне вероятно, могла бы привести к тому, что войны удалось бы избежать, так как к весне 1942 года победа Германии выглядела уже не такой бесспорной, и Япония, возможно, не решилась бы напасть на набравшуюся сил Америку.

Японцы тоже ждали встречных ходов со стороны Соединенных Штатов, по поводу которых можно было бы поторговаться. Вместо этого они получили нечто равносильное ультиматуму. Хэлл забыл древнюю аксиому «для врага строй золотой мост», и вместо того чтобы привести свой ответ в вид, приемлемый для японцев, вернулся к первоначальным требованиям полных и безоговорочных уступок: Япония должна вывести войска со всей территории Индокитая и Китая и признать правительство Чан Кайши. (По забывчивости никто не сказал японцам, что они могут оставить за собой Маньчжурию.)

От этих требований японцы пришли в ужас. Вывод армии из Китая после стольких лет представлял огромные технические проблемы; кроме того, сделать это в ответ на американский ультиматум было бы просто немыслимым унижением. Японцам показалось, что Соединенные Штаты угрожают их «национальному существованию». Высшие военачальники собрали совет бывших премьер-министров, принявший решение, что Японии следует вступить в войну. Тодзио направил распоряжение делегации в Вашингтоне продолжать пытаться добиться приемлемых условий, но резкое заявление Тодзио и передвижения японских войск привели к тому, что позиция Рузвельта и Хэлла лишь стала еще тверже. Непрекращающиеся зверства в Китае, бомбардировка американского корабля «Панай», тесные связи Японии с нацистской Германией, то, что власть в государстве фактически оказалась в руках у военных, — все это сыграло роль в формировании облика Японии в глазах западного мира. Подобно нацизму, режим Тодзио был заклеймен как зло.

В этом не было вины ни Хэлла, ни Эйксона. Американцы и японцы испытывали друг к другу глубокую ненависть. В то время как японцы с презрительной жестокостью расправлялись с Китаем, Америка испытывала романтическую привязанность к китайскому народу. Война явилась следствием сложного сплетения событий и точек зрения. Опрос общественного мнения, результаты которого были опубликованы в пятницу 5 декабря, показали, что 69 процентов американцев выступают за принятие мер по ограничению японского могущества.

Боевые корабли европейских держав — Великобритании, Голландии, Франции, Германии и Италии — были поглощены борьбой друг с другом. Стремительно развивающиеся события в Европе отнимали большую часть внимания Рузвельта, а военные ресурсы Америки, которые могли бы остановить японцев, были брошены в Битву за Атлантику. Во всем Тихоокеанском районе у Японии не осталось соперников, а побежденная Франция оставила без защиты Индокитай, превратившийся в трамплин для «вооруженного продвижения на юг». Все это, а также убежденность японцев в том, что Германия в самом ближайшем времени одержит победу в Европе, сыграло свою роль в укреплении решимости Японии.

Вечером в понедельник 1 декабря 1941 года во дворце императора в Токио роковое решение было вынесено на суд Хирохито, сидевшего за небольшим столиком перед золоченой ширмой. По обе стороны от него горели благовония, а перед ним стояли два длинных стола, покрытых парчой. За одним сидели четыре бритых наголо адмирала. Они были в парадных мундирах, при орденах и саблях; аккуратно уложенные на стол фуражки напоминали тарелки. Адмиралы держались напряженно, уставившись прямо перед собой. Напротив них, словно отражения в зеркале, сидели четыре генерала. Тодзио на архаичном придворном языке известил собравшихся, что Соединенные Штаты замыслили заговор против Японии и «в сложившейся ситуации у империи нет другого выхода, кроме войны». Председатель плановой комиссии дал свое согласие. По обычаю император молчал, но после окончания заседания он сухо заметил, что сожалеет о решении, однако это меньшее из зол. Согласно свидетельству одного из присутствовавших, Хирохито не проявлял признаков беспокойства и находился в превосходном настроении.

Огромные военные силы Японии уже были в море, на пути к Гавайским островам. В эту ночь японский военно-морской флот переменил шифры и коды. Послания командующим флотами, подтверждающие планы атаки, были зашифрованы «адмиральским кодом», вскрывать который американцы еще не могли. Командующий объединенным флотом получил короткое загадочное сообщение: «Взойти на гору Ниитака 1208». Ниитака — это высочайшая вершина Японии, а число указывало на то, что «днем X» должно было стать 8 декабря[302]. Японские лидеры были уверены, что не пройдет много времени, как они сядут за стол переговоров с американцами, англичанами и голландцами, совершенно деморализованными успехами Японии и Германии.

К 4 декабря намерения Японии нанести удар на юге уже не вызывали сомнения у официальных лиц и специалистов всех заинтересованных сторон. Когда Уолтер Фут, посол США в голландской Ост-Индии, вышел во двор посольства, чтобы сжечь шифровальные книги, он обнаружил, что его сосед, посол Японии, делает за забором то же самое.

В субботу 6 декабря Токио отправил членам своей делегации в Вашингтоне тринадцать страниц из четырнадцатистраничного сообщения, которое им предстояло передать американцам на следующий день. Для полной уверенности в том, что не возникнет недоразумений с переводом, сообщение было на английском языке. Как и дипломаты во всем мире, сотрудники японского посольства не отличались особым стремлением работать вечером в выходные. Задолго до того, как японские шифровальщики закончили расшифровывать сообщение, американские криптоаналитики, работавшие круглосуточно, уже подготовили донесение, которое вскоре лежало на столе у Рузвельта.

Рузвельт, у которого весь тот день был расписан по часам, уже слышал, что разведка американского и английского флотов донесла, что японские транспортные суда с войсками на борту крадутся вдоль берегов Камбоджи. Президент, в тот момент принимавший гостей, встал из-за стола, за которым сидели 34 человека, сразу после первого блюда и вернулся на рабочее место в Овальный кабинет в Белом доме, где его ждал Гарри Хопкинс, его ближайший друг и помощник. В 9.30 вечера офицер разведки принес тринадцать частей перехваченного сообщения. Рузвельт в присутствии посланника в течение десяти минут читал и перечитывал документ. «Это означает только одно: война», — наконец с обреченным видом сказал он Хопкинсу, единственному постороннему, присутствовавшему в кабинете. Дело происходило вечером в субботу, и с документом не были ознакомлены ни генерал Джордж Маршалл, начальник генерального штаба сухопутных сил, ни адмирал «Бетти» Старк, начальник оперативного командования военно-морского флота, присутствовавший на спектакле «Принц-студент» в Национальном театре. К тому времени, как Старк вернулся из театра домой и позвонил в Белый дом, Рузвельт, похоже, успел немного успокоиться. Впоследствии Старк вспоминал, что у него сложилось впечатление, будто Рузвельт считает японское послание не более чем повторением уже высказанной точки зрения.

В 9.15 утра в воскресенье адмирал Старк и высшие офицеры морской разведки прочли четырнадцатую, последнюю часть сообщения. Это не было объявлением войны в строгом смысле. Послание заканчивалось словами: «Правительство Японии глубоко сожалеет о случившемся… оно вынуждено прийти к заключению, что достижение согласия путем дальнейших переговоров невозможно». В нем не было ни ультиматума, ни угроз. Несмотря на высказанные Рузвельтом опасения, все остальные, ознакомившиеся с сообщением, решили, что японцы готовят новые предложения.

Час спустя офицеры американской морской разведки читали гораздо более красноречивые дополнительные инструкции, предписывающие японским посланникам в Вашингтоне: «Пожалуйста, немедленно уничтожьте все шифраторы и шифровальные таблицы. Избавьтесь также от всех секретных документов». Все четырнадцать частей документа им предстояло вручить Корделлу Хэллу ровно в час дня.

Поскольку в Вашингтоне это было время обеда, да еще в воскресенье — весьма странное время для подобных дипломатических шагов, — разведчики обратились к картам, пытаясь найти объяснение столь необычному приказу. Кто-то обратил внимание на то, что час дня в Вашингтоне — это два-три часа до рассвета в британской Малайе, самое подходящее время для начала высадки морского десанта, и это великолепно стыкуется с сообщениями о двух японских конвоях, передвигающихся вдоль побережья французского Индокитая. Только тут кто-то добавил, что в это время в Перл-Харборе будет половина восьмого воскресного утра — «вероятно, самое спокойное время на боевых кораблях за всю неделю».

Адмирала Старка попросили предупредить главнокомандующего Тихоокеанским флотом, но он ответил, что оборона Гавайских островов является обязанностью сухопутных сил. К тому времени, как начальник штаба сухопутных сил генерал Маршалл вернулся домой после обычной утренней прогулки верхом, в Вашингтоне было уже 11.15 утра. Маршалл решил предупредить гарнизоны в Панаме и на Гавайях, но настоял на том, чтобы «в первую очередь были извещены Филиппины». Отказавшись от предложения воспользоваться связью военно-морских сил, он попросил армейских связистов воспользоваться «самым быстрым средством связи». Маршаллу ответили, что командующие гарнизонами в различных частях Тихого океана получат его приказ в течение 30–40 минут. Это были весьма оптимистичные расчеты, ибо они не учитывали времени на расшифровывание и доставку сообщений.

Нет никаких данных, позволяющих предположить, что Старк или Маршалл ожидали японского нападения на какую-либо американскую военную базу. Подобно большинству высокопоставленных военачальников, оба считали, что японцы собираются направить свой удар на юг. И если японские конвои в сопровождении боевых кораблей собирались у берегов Малайи, кто мог предположить, что основная мощь военного флота находится в 6000 милях, направляясь к Гавайским островам?

На развешанных на стенах картах были отмечены окружности с центрами аэродромов базирования японских бомбардировочных эскадрилий на суше. Никто не принимал в расчет разрушительный бомбовый удар самолетов морской авиации, а также то, что в операции будет задействовано беспрецедентное по-мощи соединение из шести авианосцев. Никто не ожидал, что японские бомбардировщики появятся в небе над Гавайями.

Электрические разряды в атмосфере привели к потере связи армейских радиостанций с Гонолулу, поэтому предостережение Маршалла было отправлено с более мощного гражданского передатчика. Посланному в полдень, ему потребовалось около часа для того, чтобы попасть в Гонолулу, где в 7.30 по местному времени его получил курьер-мотоциклист с предписанием доставить в штаб сухопутных сил. Сообщение не было помечено срочным, поэтому у курьера не было никаких оснований не считать его рутинной корреспонденцией. На самом деле, оно и не выходило за рамки рутинной корреспонденции, ибо в нем просто повторялись предыдущие инструкции соблюдать повышенную бдительность.

Когда курьер, по прихоти случая японец по национальности, находился в пути, начался первый воздушный налет. С большим трудом курьер пробрался мимо полицейских постов, показывая конверт, адресованный главнокомандующему, и наконец в 11.45 добрался до места назначения.

Воздушная атака на Перл-Харбор и остров Оаху началась ровно в 7.55 по местному времени, то есть в 1.25 дня по вашингтонскому. Японские дипломаты к этому времени уже должны были доставить послание Корделлу Хэллу, однако они встретились с ним почти через час, когда нападение на Перл-Харбор уже завершилось. Японские войска высадились на побережье Малайи. Вторжение в Гонконг и воздушный налет на Филиппины — все это произошло в промежуток времени с полудня до 9 часов вечера по вашингтонскому времени. Эти действия должны были быть скоординированы еще больше, но туман, окутавший японские авиабазы на острове Формоза (Тайвань) задержал на три часа налет на Филиппины.

В любом случае, даже если бы предостережение Маршалла было получено в Перл-Харборе вовремя, оно практически не повлияло был на исход налета. По словам офицера американской морской разведки У. Дж. Холмса, японцы имели подавляющее превосходство в силах: даже предупреждение, полученное за неделю, не смогло бы предотвратить катастрофу. И даже если бы весь Тихоокеанский флот вышел навстречу японскому авианосному соединению, «самым вероятным исходом столкновения стало бы потопление всех [американских] линкоров в открытом море, на большой глубине, без каких-либо надежд поднять их, с гораздо большими потерями в живой силе».

Глава 29

По впечатляющему росту благосостояния Японии очевидно, что ее народ образован, трудолюбив, дисциплинирован и интеллигентен. Однако японская экономика очень рискованная: она полностью зависит от импорта сырья и энергоносителей. Захватническая война, развязанная Японией, была направлена на получение доступа к иностранным рынкам сбыта путем образования «сферы совместного процветания», однако главной целью устремлений на юг был все же захват голландской Ост-Индии, богатой нефтью и полезными ископаемыми. В 1941 году большая часть японских военных ресурсов была нацелена именно на юг.

Японским конвоям, перевозившим войска, не удалось идти незамеченными. Разведслужбы почти всех западных стран знали, что Япония готовится нанести удар. Однако подобно стаду газелей, загипнотизированных голодными львами, каждая страна не хотела верить, что именно ей суждено стать следующей жертвой.

В Вашингтоне утром 6 декабря секретарь военно-морского флота США Френк Нокс спросил: «Господа, они собираются на нас напасть?»

«Нет, господин секретарь, — ответил ему адмирал Тернер, глава отделения боевого планирования ВМФ. — Они еще не готовы к этому».

И его спокойствие понятно. Для захвата месторождений нефти и полезных ископаемых японцам было вовсе не обязательно устранять Тихоокеанский флот Соединенных Штатов, нападая на Перл-Харбор. В стратегическом отношении бомбардировочный налет на базу американского флота был лишь второстепенным ударом.

Так почему же японцы втянули Соединенные Штаты в войну? Почему они просто не напали на английские и голландские владения, оставив американцев в покое? В конце концов, Соединенные Штаты ведь не стали вмешиваться, когда Япония вторглась в Китай, а затем вынудила французские колониальные власти уступить ей военные базы во французском Индокитае.

Ответ кроется в разрушительной мании величия. Основой японского образа мыслей была вера в то, что японцы являются избранным народом, которым правит божественный император и которому суждено свыше править всей Азией. Захлестнутые эмоциями, они видели Вашингтон, вводящий эмбарго на поставки нефти, как случайную помеху на пути божественного провидения, которую следует безжалостно устранить. К тому же японцы рассудили, что американцы обязательно вступят в борьбу, если голландские или английские колонии подвергнутся нападению. Американские военные базы на Филиппинских островах господствовали на южных коммуникациях, которыми предстояло воспользоваться японским силам вторжения. Для того чтобы обезопасить эти пути, Японии нужно было захватить Филиппины, даже ценой вовлечения США в войну. Для большей безопасности требовалось также оккупировать остров Борнео и британскую Малайю. Только после этого будет открыта дорога вторжения в богатую нефтью голландскую Ост-Индию.

Дата нападения была определена исходя из погодных условий. Все морские сражения необходимо было провести прежде, чем северную часть Тихого океана охватят зимние штормы. Филиппины, Борнео и Малайю нужно было оккупировать до того, как Южно-Китайское море окажется под властью северовосточных муссонов. В течение первых недель боевых действий особую важность для японских сухопутных армий, оккупировавших и укреплявших новые территории, приобретали морские коммуникации на юге, поэтому необходимо было не допустить появления американского Тихоокеанского флота в южных морях. Нападение на Перл-Харбор должно было уничтожить этот флот, лишив американцев возможности прикрывать с моря боевые действия на Филиппинах, в Ост-Индии, Малайе и на Борнео. Ничего подобного этой морской десантной операции в мировой истории не было. Лишь нация, убежденная в своем божественном предназначении, могла решиться на такое.

Сидя в кресле, трудно проникнуться огромными расстояниями Тихого океана. Если вы находитесь на Гавайских островах, то до Панамы 5400 миль, до японского порта Иокогама — почти 4000 миль, а до новозеландского города Окленд не меньше 7500 миль. Вместе с прилегающими морями Тихий океан занимает большую площадь, чем вся суша на Земле. Вот каким было поле битвы, вот какими были расстояния, которые предстояло преодолевать людям и технике. Проблемы снабжения по морю, стоявшие перед Японией, были сравнимы с теми, с которыми столкнулась Великобритания, но они были в гораздо большей степени безотлагательными. Ив то же время в конце 1941 года торговый флот Японии по общему тоннажу не дотягивал и до трети того, что было зарегистрировано под английским флагом в 1939 году. Как выяснилось, это обстоятельство оказалось решающим.

Америка обладала мощным Тихоокеанским флотом, но из-за требований международных договоров и по соображениям экономии у нее не было военно-морских баз западнее Перл-Харбора. (База в Манильском заливе на Филиппинах не в счет, так как она была непригодна для крупных кораблей.) Англичане, с другой стороны, располагали отличной базой в Сингапуре, но не имели флота на Тихом океане! Любопытно попытаться представить, что могло бы произойти, если бы Рузвельт, отбросив политические соображения, согласился ввести американские боевые корабли и самолеты в Сингапур.

Еще со времен великой морской победы над русскими в 1905 году доминирующей теорией японского военно-морского флота было завлечение неприятельского флота в прибрежные воды Японии с последующим его уничтожением в тщательно спланированном генеральном сражении. Адмирал Ямамото в 1941 году отказался от этих старых убеждений. Он не хотел воевать на пороге Японии, военно-морские силы были нужны ему для того, чтобы охранять широко раскинувшуюся сеть морских коммуникаций. Все морские сражения должны были произойти как можно раньше и в дальних морях.

Решение напасть на американский Тихоокеанский флот и уничтожить его впервые появилось в декабре 1940 года. Ямамото решил, что вместо артиллерийской дуэли надводных кораблей необходимо осуществить безответный удар, «катамици когеки», с использованием поднявшихся с авианесущих кораблей самолетов-торпедоносцев, которым после атаки предстоит упасть в море с тем, чтобы экипажи подобрали мелкие суда. Свой замысел он представил своему руководству в докладе, озаглавленном «Взгляды на подготовку к войне», датированном 7 января 1941 года.

Ямамото учился в Гарвардском университете, затем был военным атташе в Вашингтоне. Отличавшийся начитанностью, он, несомненно, знал, что во время маневров американского флота весной 1932 года адмирал Гарри Ярнелл впервые применил «авианосное соединение». В те времена, когда флот передвигался только как одно целое, Ярнелл оставил основные силы, имея в своем распоряжении только два авианосца в сопровождении эсминцев. Это соединение, совершив переход в плохую погоду, без огней и соблюдая радиомолчание, утром в воскресенье нанесло условный бомбовый удар по Гавайским островам. Ярнелл одержал победу.

Несмотря на то что Ямамото был близко знаком с Америкой и американцами, он был убежден, что потопление крупных надводных боевых кораблей полностью деморализует американское общество и Соединенные Штаты сразу же запросят мира. Это заблуждение воочию демонстрирует пропасть, разделившую все слои американского и японского обществ. Возможно, при других обстоятельствах подобные иллюзии рассеяли бы разведчики и дипломаты, но японцы знали об Америке так же мало, как и американцы о Японии. Один из специалистов отмечает:

С планом нанесения воздушного удара по американскому Тихоокеанскому флоту был ознакомлен 36-летний командор Минору «безумный» Генда, бывший одно время руководителем команды воздушных акробатов морской авиации. Генда, заслуживший известность своей склонностью к риску, предложил вместо нанесения воздушного удара оккупировать Гавайские острова и таким образом лишить американцев единственной военно-морской базы на Тихом океане. Высшее командование, одержимое идеей броска на юг, отвергло это предложение.

Генда, специалист по торпедам, заслужил свое прозвище своими «безумными» утверждениями о том, что самолеты способны топить боевые корабли. Генда находился в Лондоне в должности помощника военно-морского атташе, когда поступило известие о том, что налет итальянских самолетов-торпедоносцев на корабли Королевского флота окончился полным провалом, так как торпеды, упав на мелководье на дно, завязли в иле. После этого английский флот показал, как нужно осуществлять подобные атаки. Англичане, сбросив торпеды на мелководье в базе итальянского флота в Таранто, вывели из строя половину крупных надводных кораблей ценой двух сбитых «Содфишей».

Генда отметил, что в Таранто глубина 42 фута, в Перл-Харборе — 45 футов. Ознакомленный с планом Ямамото, Генда немедленно приступил к разработке деталей. Первым делом он усовершенствовал конструкцию торпед, чтобы их можно было использовать на мелководье. Генда догадался, что Королевский флот изменил конструкцию горизонтальных рулей так, чтобы торпеда, сброшенная с самолета, не зарывалась в дно у самого конца рейда.

Торпеды, состоявшие на вооружении японских самолетов, содержали почти на 50 процентов больше взрывчатого вещества, чем их американские собратья, и развивали вдвое большую скорость. Приводимые в действие двигателем, работавшим на сжатом кислороде и керосине, они были очень опасны в обращении, но даже одного попадания было достаточно для образования большой пробоины в бронированном листе; то есть одной торпедой можно было потопить крупный корабль.

Но одного авианосца будет недостаточно. Генда понял это, едва ознакомившись с планом. Нападающим потребуется целое авианесущее соединение. Авианесущий флот? По тем временам это было неслыханно. Даже в наши дни подобное считается немыслимой дерзостью. До сих пор адмиралы всех флотов мира, верные своей любви к линкорам, считали авианосцы придатками основного флота, предназначенными обеспечивать воздушное прикрытие боевых кораблей и осуществлять разведку с целью обнаружить приближение неприятельской армады. Иногда самолетам авианосцев милостиво позволялось атаковать корабли противника, но одержимые линкорами адмиралы не слишком поощряли подобные действия. В вышедшей после войны книге Генда признался, что мысль об авианосном соединении пришла ему в голову, когда он смотрел американский документальный фильм, где были кадры с четырьмя авианосцами, идущими в кильватерной колонне. Отказавшись от идеи «катамици когеки», Генда настоял на том, чтобы авианосное соединение подошло близко к Гавайским островам и появилась возможность нанести несколько ударов. Вместе с самолетами-торпедоносцами в налете должны были принять участие бомбардировщики и пикирующие бомбардировщики.

Генда также подчеркнул важность истребительной авиации. В то время теоретики морской авиации рассматривали истребители лишь как оборонительный зонтик над своим авианосцем. Генда же хотел, чтобы они сопровождали бомбардировщики до самой цели, обеспечивая прикрытие, и завоевали господство в воздухе над кораблями и базами неприятеля.

Несмотря на то что Великобритания имела репутацию самой могущественной морской державы, несмотря на тесные взаимоотношения Королевского и императорского флотов, несмотря на первенство англичан почти во всех аспектах морской авиации, первоначально основное влияние на японскую морскую авиацию оказывали французы и американцы. Уже в самом начале Первой мировой войны Япония вошла в историю, направив четыре летающие лодки конструкции Мориса Фармана, доставленные на специально оборудованном корабле, для нанесения воздушного удара по германским владениям в Циндао в Китае. Японским самолетам даже удалось потопить германский минный заградитель.

Однако лишь визит делегации Королевских ВВС в 1921 году открыл японцам глаза на то, насколько морская авиация подходит их честолюбивым амбициям на Тихом океане. В 1923 году, незадолго до того, как был готов английский авианосец «Гермес», вступил в строй японский авианосец «Хосю», дав Японии пальму первенства в строительстве первого специально спроектированного авианосца[303]. С нового «Хосю», а также с двух более крупных авианосцев, переделанных из корпусов крейсеров, совершили первые испытательные взлеты монопланы «Мицубиси» 1МФ-10, первые в мире самолеты, разработанные специально для использования на авианосцах. Компания «Мицубиси» наняла бывшего главного конструктора фирмы «Сопвич» Герберта Смита, приложившего руку к созданию самолета Тип 10, и английского летчика капитана Джордана, совершившего первый взлет с авианосца на новом самолете в феврале 1923 года, но в дальнейшем основной вклад в создание и испытание морской авиации вносили сами японцы.

К концу 20-х годов в императорском флоте, как и во флоте Соединенных Штатов, насчитывалось три авианосца; у Франции был один авианесущий корабль, а у Великобритании шесть. Но английская морская авиация попала в руки Королевских ВВС, так что она пребывала в полном забвении до того, как в 1937 году Королевский флот не вернул себе контроль над собственными самолетами.

То, что японское правительство называло «инцидентами» в Китае, позволяло всем видам вооруженных сил набираться опыта в непрекращающихся боевых действиях. В том числе самолеты с авианосцев наносили бомбовые удары по побережью Китая. В 1937 году вооруженные столкновения переросли в полномасштабную войну. Быстрый прогресс авиастроительной промышленности Японии был обязан во многом тому, что две трети всей отрасли контролировали два индустриальных гиганта, «Мицубиси» и «Накадзима». Во время сражений 1937 года ярко проявились результаты целенаправленных исследований, напряженного труда и щедрого финансирования, и японские военно-воздушные силы, захватившие господство в воздухе над полями сражений, опробовали в деле многие самолеты, которым впоследствии предстояло воевать против американцев.

Изготовить пригодный для боевого применения авианосец относительно легко. Достаточно установить полетную палубу на подходящий корпус, оснащенный двумя лифтами для подъема и спуска самолетов на ангарную палубу, и после этого главной проблемой останется направление дыма из труб в сторону от полетной палубы. Конструирование и производство самолетов, пригодных для использования на авианосцах, является задачей гораздо более сложной. Такие самолеты должны быть очень надежными и выносливыми, неприхотливыми и устойчивыми к разрушительному действию морской воды. Для самолетов морской авиации предпочтительнее двигатели воздушного охлаждения со звездообразным расположением цилиндров, так как они гораздо проще в устройстве, чем двигатели с жидкостным охлаждением. Стойки шасси должны быть широко разнесены и отличаться повышенной прочностью, чтобы выдерживать удары при посадках на вздымающуюся на волнах палубу авианосца. Как только начали использоваться тросы для торможения самолетов при посадке, ужесточились требования к прочности фюзеляжа, которому предстояло выдерживать резкие нагрузки. Большое значение имели маленькая посадочная скорость и короткий разбег при взлете. При хранении и транспортировке самолет должен быть очень компактным, а крылья бипланов, соединенные стойками и растяжками, складывать гораздо легче. Именно поэтому бипланы, отличающиеся низкой удельной нагрузкой на крыло, с звездообразными двигателями воздушного охлаждения, продолжали составлять основу морской авиации и тогда, когда сухопутная авиация уже давно остановила свой выбор на монопланах.

Когда монопланы наконец пришли на флот, требование маленькой посадочной скорости обусловило наличие больших широких крыльев и безукоризненно работающих закрылков. Складывающиеся крылья монопланов требовали сложных технических решений, особенно учитывая широко разнесенные стойки шасси, чего требовали суровые условия посадки на палубу. Самолет со сложенными крыльями должен был помещаться в ангары с низким потолком. Иногда это требование приводило к тому, что концы крыльев также делали складывающимися. Убирающиеся шасси создавали дополнительные проблемы инженерам, разрабатывающим конструкции крыльев и шасси.

Эти многочисленные проблемы так и не смогли эффективно решить ни немцы, ни итальянцы, ни французы, так что к 1941 году только Великобритания, Америка и Япония располагали пригодными к боевому использованию авианесущими кораблями. Однако бескрайние просторы Тихого океана обусловили то, что японские и американские авианосцы конструкцией и назначением сильно отличались от английских. Американцам и японцам были нужны крупные корабли, способные нести на борту большое количество самолетов с дальним радиусом действия, предназначенных для использования только в качестве бомбардировщиков, истребителей или торпедоносцев. Английские авианесущие корабли были оснащены многоцелевыми самолетами, и это требование крайне отрицательно сказывалось на их конструкции. Из всех авианесущих кораблей, с которыми Великобритания вступила в войну, только «Арк-Рой-ял» изначально строился как авианосец, и хотя его конструкторы утверждали, что он способен нести 72 самолета, в действительности он никогда не брал на борт больше 54. Отчасти из-за особенностей конструкции корпуса, отчасти из-за запрета командования Королевского флота размещать самолеты на верхней палубе большинство английских авианосцев принимало на борт от 33 до 48 самолетов в зависимости от размера самолета[304].

Американскому флоту требовались вместительные авианосцы, способные нести большие самолеты с дальним радиусом действия. Корабли класса «Эссекс», с уязвимой деревянной палубой, были гораздо легче своих английских собратьев, но брали на борт до 109 самолетов. «Силовая палуба» располагалась под ангарами, которые, поскольку самолеты размещались в основном на полетной палубе, использовались преимущественно для ремонта и обслуживания. У японцев в строю имелись авианосцы самых разнообразных классов, от «Сёхо», имевшего всего 20 самолетов, до «Акаги», принимавшего на борт 91 самолет. Авианесущее соединение из шести кораблей, направленное к Перл-Харбору, могло поднять одновременно в воздух почти 400 самолетов.

В таблице 8 приводятся данные о водоизмещении, годе спуска на воду и скорости японских авианосцев, задействованных для нанесения удара по Перл-Харбору. Поскольку публикуемые данные о количестве самолетов, которое способен принять авианосец, как правило, сильно расходятся с тем числом, которое он действительно несет на борту, я привел в таблице то количество самолетов, которое, по достоверным данным, авианосец имел на борту во время той или иной операции. Также следует учесть, что для налета на Перл-Харбор японцы втиснули в ангары дополнительные самолеты. Новейшие авианосцы «Сёкаку» и «Дзуйкаку» («журавль, летящий на небеса» и «счастливый журавль») вступили в строй соответственно только в августе и октябре 1941 года, поэтому самолеты с них были задействованы для нанесения удара по аэродромам на острове Оаху, а более опытные летчики с остальных авианосцев атаковали стоящий у причалов американский флот.

Японские авианосцы, как и большинство японской боевой техники, были оружием довольно грубым, но весьма эффективным. Никаких аэродромных специалистов, размахивающих флажками, чтобы помочь летчикам совершить посадку на палубу, на них не было и в помине. Летчикам приходилось определять направление ветра по дыму из трубы, а посадочную полосу обозначали два ряда огней. Стартовых катапульт не было; самолеты были настолько легкие, что взлетали без посторонней помощи, если авианосец шел полным ходом против ветра. Самолеты не были оснащены радиостанциями, поэтому когда во время налета на Перл-Харбор Мицуо Фучида, командир первой волны, увидел, как один из самолетов сбросил бомбы раньше времени, ему пришлось подлететь к нему и спросить, в чем дело, написав вопрос на доске и показав ее летчику. Тот написал: «Попадание в фюзеляж», и показал ответ Фучиде. Это был стандартный способ обмена сообщениями между летчиками.

Англичане, строя авианесущий флот, не принимали в расчет боевые действия на Тихом океане. В Европе у Великобритании не было противника, обладающего авианосцами; следовательно, Королевскому флоту предстояло иметь дело исключительно с неприятельской авиацией сухопутного базирования. Самим же англичанам морская авиация требовалась только для разведки, борьбы с вражескими подводными лодками и обнаружения боевых кораблей противника. Нападение на Таранто было совершено небольшими силами, ночью, с использованием радара. Подобные операции осуществлялись без спешки. Боевые же действия при свете дня на просторах Тихого океана — это совсем другое. Для того чтобы поднимать в воздух истребительные эскадрильи воздушного прикрытия, а также мощные бомбардировочные соединения, которым предстояло построиться в боевой порядок, требовались четкая слаженная работа расчета полетной палубы и большое количество самолетов. К началу войны Япония имела самый мощный авианесущий флот в мире. Кроме того, в распоряжении японского флота было много эскадрилий наземного базирования. Эта авиация использовалась для нанесения ударов по целям в глубине материковой части Китая; пикирующие бомбардировщики морской авиации использовались для непосредственной поддержки сухопутных частей. Авиация японских сухопутных сил играла второстепенную роль в боевых действиях в Китае. Считавшиеся подразделениями второго сорта, армейские ВВС в течение многих лет использовались в качестве транспортной авиации и были сосредоточены исключительно вдоль границы с Советским Союзом. И только когда бросок на юг потребовал таких мощных авиационных сил, которыми просто не располагал японский флот, армейской авиации было позволено принять более деятельное участие в боевых действиях. Именно армейские ВВС осуществляли воздушное прикрытие высадки в Малайе. Тогда в боевых действиях принял участие новый истребитель-моноплан «Накадзима» Ки-43 «Оскар», внешне очень похожий на «Зеро» морской авиации и почти не уступавший ему по тактико-техническим характеристикам.

Во время операций авианесущих соединений летом 1937 года императорский флот непрерывно задействовал до 200 самолетов морской авиации для нанесения ударов по наземным целям в Китае. Китайские ВВС насчитывали вдвое меньше самолетов, и быстроходным японским авианосцам удавалось избегать ответных ударов. Однако в самом начале боевых действий все обстояло иначе. Во время ожесточенных воздушных сражений над Нанкином истребители «Накадзима» А2Н морской авиации настолько уступали самолетам противника, что за короткий срок их было сбито более 50. Авианосец «Kara» был срочно отправлен в Японию за новыми истребителями «Мицубиси» А5М2 тип 96-2 «Клод». С боями боевая техника японского флота совершенствовалась. Кроме того, все большее значение приобретала морская авиация наземного базирования.

Японцы смотрели на авианосцы с особым почтением, и это нашло свое отражение в названиях, которые они им давали. Японские крейсеры получали названия в честь рек и гор, а линкоры — в честь древних областей Японии (американские линкоры назывались в честь штатов), названия авианосцев заимствовались из мифологии.

По мере того как замысел Ямамото по устранению с шахматной доски американского Тихоокеанского флота набирал обороты, беспокойство по поводу того, будут ли линкоры находится у причалов, все больше обнажало просчеты стратегического планирования. Уничтожение складов горючего, ремонтных мастерских и боеприпасов в Перл-Харборе нанесло бы Америке больший урон, чем потопление стальных монстров. Однако все адмиралы в глубине души сохраняют верность линкорам, и Ямамото был настолько одержим идеей потопить американские корабли прямо на внутреннем рейде, что летчики морской авиации отрабатывали нанесение торпедных ударов на японской военно-морской базе Кагосима, выбранной вследствие сходства с Перл-Харбором.

В октябре, когда учения морской авиации были в самом разгаре, младший командор Такеси Наито провел тактические занятия с отрядом Генды. Наито был помощником военно-воздушного атташе Японии в Берлине и принимал участие в работе делегации, осматривавшей повреждения итальянских кораблей в Таранто. Внимательно изучив поврежденные корабли и глубины на рейде, Наито пришел к выводу, что проблемы, стоящие перед японским флотом, ничуть не сложнее, чем те, с которыми столкнулись английские летчики во время налета на Таранто.

Интересно, оценил ли Наито то обстоятельство, что английские летчики выходили на цели, используя установленные на самолетах радары. Это позволило им нанести удар под покровом темноты. Императорский флот не имел средств радиолокации, иначе он также смог бы совершить налет на американский флот ночью.

В первые месяцы войны хорошие оптические приборы и великолепная выучка позволяли императорскому флоту сражаться на равных с оснащенными радарами кораблями союзников. В конце 1942 года на японских кораблях стало устанавливаться первое радиолокационное оборудование, но к этому времени усовершенствованные радары и лучшая подготовка специалистов уже давали американским морякам ощутимое преимущество, особенно в туман и ночью. Радар оказал большое влияние на тактику американских быстроходных авианосных соединений, позволяя им сохранять боевой порядок в любую погоду и в темноте. Японцам для воздушного прикрытия своих кораблей требовалось постоянно держать в воздухе эскадрильи истребителей, в то время как американские истребители взлетали лишь при непосредственном приближении неприятеля. Руководство американскими военно-морскими силами осуществлялось из единого «информационно-боевого центра», куда стекались все данные о противнике, а японцам так и не удалось четко координировать свои действия. Американские корабли, подвергшиеся нападению, сохраняли тесный боевой порядок, объединяя огневую мощь, в то время как японцы спешили рассредоточиться.

Хотя вооруженные силы Соединенных Штатов в значительной мере страдали от соперничества и отсутствия взаимодействия между родами войск, это не шло ни в какое сравнение с глубокой ненавистью, питаемой друг к другу высшим командованием японских сухопутных сил и военно-морского флота. Разрозненные несогласованные попытки армии и флота создать свой собственный радар приводили к постоянным срывам сроков и неудачам как одних, так и других. Поразительно, но оба вида вооруженных сил самостоятельно строили для своих нужд транспортные корабли. Вражда между армией и флотом дошла до того, что когда армия решила обзавестись собственным подводным флотом, она отказалась от советов военных моряков, в результате чего армейские подводные лодки оказались очень невысокого качества. Подобная нетерпимость приводила к бесполезной трате сил и средств. Контроль над механизмом обязательного призыва на военную службу находился в руках армии, и она не только не следила за тем, чтобы квалифицированные рабочие оставались на своих местах, но и с извращенной радостью забирала на службу рабочих, занятых на морских заводах. Так, в частности, были призваны в армию 4500 рабочих самолетостроительного завода Кюсю, выполнявшего заказ военно-морского флота. Высококлассных специалистов не хватало, не существовало единого центрального механизма распределения основных видов сырья и материалов. Нефть с захваченных территорий поступала в распоряжение армии или флота в зависимости от того, кто из них внес больший вклад в их завоевание.

Господствующим духом императорского флота было «нападение». Этим объясняется все: налет на Перл-Харбор, пренебрежение радиолокацией и средствами противолодочной защиты. Подобная позиция привела к хронической нехватке танкеров для флота и недостатку эскортных судов для сопровождения конвоев. Несмотря на то что свыше 60 процентов объемов довоенной торговли Япония осуществляла с использованием иностранного торгового флота, так и не была принята соответствующая судостроительная программа. В дальнейшем нехватка стратегического сырья сдерживала развитие судостроительной промышленности, и ситуация только еще больше усугублялась. Все это накладывалось на кризис переброски снабжения и подкреплений, предопределивший поражение Японии в войне.

Адмирал Ямамото выбрал адмирала Тюити Нагумо командовать ударным авианосным соединением. Едва ли этот выбор можно назвать самым удачным. Нагумо в первую очередь был известен как специалист по боевому применению торпед, однако исключительно пущенных с кораблей, а не с самолетов.

Он не имел опыта командования авианосным соединением, и в первую очередь его беспокоила уязвимость авианосцев по сравнению с защищенными мощной броней линкорами. Нагумо повел свое соединение на Перл-Харбор, уверенный, что основной задачей является сохранение собственных кораблей. Когда после поразительно успешного первого налета командующий ударной авиационной группой командор Мицуо Фучида взмолился о повторной атаке, Нагумо отказал.

Нагумо был достойным представителем плеяды адмиралов, обожавших линкоры, и, подобно многим другим японским флотоводцам, в глубине души лелеял мечты еще об одном Цусимском сражении. Эти адмиралы упрямо продолжали придерживаться безнадежно устаревшей тактики и в июне следующего года, во время сражения у атолла Мидуэй, стоившего Японии авианосного флота, и даже два года спустя в заливе Лейте.

В ноябре 1941 года японцы, собрав силы для вторжения, начали долгожданный бросок на юг. В Южно-Китайском море был замечен подозрительный конвой из 21 транспорта; из Сингапура поступали сообщения о том, что мимо южной оконечности Индокитая прошли линейные корабли и крейсера. Японцы почти не пытались скрыть перемещения крупных морских десантных сил.

В то же время в обстановке строжайшей секретности линкоры, авианосцы, крейсеры, танкеры и транспорты снабжения снялись с якоря и группами по два-три корабля вышли из Японского моря. Вскоре огромный флот собрался в заливе острова Хитоккапу, уединенного вулканического островка Курильской гряды, бусинками ожерелья уходящей на север от Японских островов. Местным рыболовецким судам было запрещено покидать гавань; временно были запрещены все почтовые отправления. 26 ноября ударное авианосное соединение адмирала Нагумо, построившись в кильватерные колонны, двинулось на восток, направляясь обходной северной дорогой к Перл-Харбору.

Нагумо имел приказ в случае обнаружения его соединения немедленно поворачивать назад. Имея эскадренную скорость 27 узлов, он мог не бояться старых американских утюгов, с трудом развивавших эскадренную скорость 19 узлов. 2 декабря было получено сообщение: «Поднимитесь на гору Ниитака», означавшее, что возврата назад не будет.

Было множество свидетельств надвигающегося нападения японцев, на которые не обратили внимания. Впервые истребители «Зеро» были обнаружены на аэродромах в Сайгоне, во французском Индокитае. Количество японских самолетов, базировавшихся в Юго-Восточной Азии, внезапно возросло с 74 до 245. Но самое главное, самолеты-разведчики, осуществлявшие аэрофотосъемку, лениво бороздили небо над Бирмой, Малайей и Филиппинами. Однако не существовало единого информационного центра, систематизирующего эти донесения, затерявшиеся в ворохе противоречивых сведений.

Обнаружить авианосцы императорского флота было гораздо сложнее. Американские станции радиоперехвата не смогли получить никаких данных об их передвижениях, но в этом не было ничего необычного. В феврале, а затем в июле японские авианосцы оставались в японских портах, в то время как остальные боевые корабли сопровождали конвои с войсками в Индокитай. Переговоры стоявших на якоре у берега авианосцев с землей велись с использованием слабых передатчиков, сигналы которых не улавливались американскими станциями перехвата. И начальник разведки Тихоокеанского флота лейтенант-командор Эдвин Лейтон, и командор Джон Рошфор, владеющий японским языком криптограф, ответственный за службы радиоперехвата и пеленгации всего Тихоокеанского региона, считали, что японские авианосцы по-прежнему стоят в своих портах. Но на вопрос адмирала Киммеля, где именно находятся японские авианосцы, Лейтон был вынужден ответить, что не имеет точных сведений.

— Вы хотите сказать, они, быть может, в настоящий момент огибают гору Алмазная Голова, а вы об этом и понятия не имеете? — взорвался Киммель.

Лейтон был вынужден признаться, что именно так обстоят дела, однако вечером в тот же день поступило сообщение от морской разведки, заверившее его, что экспертам в Вашингтоне известны точные местонахождения авианосцев: «Акаги» и «Kara» находятся в южной части острова Кюсю, а остальные корабли стоят на базе в Куре.

Японская сухопутная армия была по своему устройству и техническому оснащению на весьма примитивном уровне. Ее боевые качества обусловливались практически исключительно только индивидуальными действиями солдат, не обращавших внимания на боль, лишения и смерть — независимо от того, происходило ли это с друзьями или врагами. Специальных дивизий в японской армии не было: ни бронетанковых, ни воздушно-десантных, ни даже кавалерийских. Японские танки были весьма посредственными и применялись крайне неумело, но артиллерия была хорошей и использовалась грамотно. Все вспомогательные службы, от снабжения до медицинских, имелись в самых минимальных объемах. Только инженерное обеспечение соответствовало уровню армии западных стран.

Японская пехота действовала с учетом обстоятельств. Солдаты мастерски преодолевали препятствия, пользовались средствами маскировки и способны были быстро преодолевать большие расстояния в пешем порядке. Тактикой ведения боевых действий в джунглях они овладевали в учебных лагерях на острове Формоза, существовавших с 1934 года. В этих лагерях обучающиеся приобретали практические навыки, расправляясь с местным населением, стоящим на примитивном уровне развития. По словам фельдмаршала Слима, сражавшегося с японцами в Бирме, жестокость и безоговорочная исполнительность делали японских солдат серьезными противниками.

То, что в боевых условиях японские солдаты подолгу обходились буквально горстью риса в день, породило легенды о том, что вся армия находилась на примитивном уровне, солдаты не имели самого необходимого и даже недоедали. Это не соответствует действительности. В дополнение к продуктам, добытым на месте — рыбе, птице и овощам, — в японские гарнизоны поставлялись-консервы: крабовое мясо, ветчина и различные овощи. Для гарнира и на десерт имелись консервированная морская капуста и в неограниченных количествах рис, а также японское пиво и водка сакэ.

Японцы не рассматривали свои грандиозные планы как агрессивную войну, целью которой является завоевание и подчинение колоний европейских держав. Они собирались основать «сферу совместного процветания» и освободить азиатские народы. Эта точка зрения появлялась в таких официальных публикациях, как «Путь подчинения», распространенной в августе 1941 года министерством образования, в которой утверждалось, что в течение столетий европейские державы двигались к мировому господству, жестоко подавляя население колоний, насаждая зло своими материальными ценностями и эксплуатируя слабых.

Японская военщина верила в свое божественное предназначение. У каждого офицера и солдата, принимавшего участие в южной кампании, имелась при себе 70-страничная брошюра с броским заглавием, вызывавшим в памяти Мэдисон-авеню: «Прочти это, и война будет выиграна». Редактором этой брошюры был полковник, командовавший разведывательным подразделением в учебном лагере в джунглях на острове Формоза. Полковник Масанобу Цудзи был грубый раздражительный человек, доносивший в военную тайную полицию на своих начальников. Он занимал должность начальника оперативного штаба, и именно ему принадлежит основная заслуга великолепно спланированной операции в Малайе. По словам Цудзи, его книга была предназначена для того, чтобы ее читали лежа на спине солдаты, набитые в переполненные трюмы транспортных судов. Помимо практических советов относительно того, как выжить в джунглях, в брошюре сообщалось, что 6 миллионами малайцев управляют всего несколько тысяч англичан; 60 миллионами коренных жителей голландской Ост-Индии управляют 200 000 голландцев, а 350 миллионами жителей Индии правит приблизительно полмиллиона англичан. Азиатам пришлось потесниться, чтобы белые люди жили в роскоши. Белые — окруженные многочисленными рабами — живут в прекрасных особняках, построенных на склонах гор, откуда они обозревают крытые листьями хижины местных жителей. Японцы, связанные узами крови и цвета кожи с угнетенными народами Азии, поведут всех обездоленных к свободе. Во имя этой святой цели можно и умереть, и прочитавшему брошюру предлагалось незамедлительно записать свою последнюю волю.

Брошюра была написана патетическим слогом, и в ней было много правды. Однако как к ней должны были относиться японские солдаты, вот уже десять лет воевавшие в Китае и видевшие, как их «братья»-китайцы зверски уничтожаются, подвергаются пыткам и порабощаются — так, как этого не допустили бы ни в одной европейской колонии? И как к брошюре отнесся сам редактор, видевший, как его братья на Формозе убиваются в рамках программы подготовки к боевым действиям в джунглях?

Глава 30

Дата нападения на Перл-Харбор была выбрана не случайно. В докладе императору адмирал Нагано (начальник генерального штаба военно-морского флота) объяснял: «Дополнительные преимущества мы получим, начав действия в воскресенье, день отдыха американцев, когда относительно большое количество боевых кораблей сосредоточивается в порту Перл-Харбора».

Нагано также сказал императору: «Мы считаем, самым благоприятным временем будет приблизительно двадцатый день лунного цикла, когда луна на небе светит с полуночи до восхода солнца». Сверившись с лунным календарем, японские военачальники выяснили, что воскресенье, 7 декабря 1941 года, приходится на девятнадцатый день лунного цикла, и решили, что это именно то, что нужно.

Беспрецедентное по мощности ударное авианосное соединение из шести кораблей под командованием адмирала Нагумо сопровождали два быстроходных линкора, три крейсера, девять эсминцев, три подводные лодки и восемь танкеров, которым предстояло пополнять запасы горючего на боевых кораблях в пути. Бросив вызов зимним штормам, японцы выбрали северный путь, проходящий вдалеке от основных морских путей, избегая районов, которые, как им было известно, патрулируются с воздуха. Погода, учитывая время года и широты, была очень благоприятной. Перекачка топлива — задача, которая оказалась бы очень сложной в шторм при сильном волнении, — осуществлялась в спокойную погоду под прикрытием тумана. Даже на заключительной стадии операции погода благоволила к японцам. Когда первая волна самолетов подлетела к Перл-Харбору, тучи разошлись в самый благоприятный момент, так что все укрепились во мнении, что операции обеспечена милость богов.

Японцы ожидали, что их корабли будут обнаружены и атакованы. Ямамото предупреждал своих людей, что им, вероятно, придется с боем пробиваться к исходным позициям. Они были изумлены, обнаружив, что американцы оказались совершенно не готовы к нападению и практически не оказали сопротивления.

В отличие от западных держав, Япония сознавала важность разведки. Шпионы обеспечили японское командование подробными схемами причалов Перл-Харбора и графиком прибытия и отбытия американских линкоров. Особое значение при планировании операции имело то обстоятельство, что в выходные дни американский флот, как правило, находился в гавани. Однако ничто так не содействовало успеху японского налета, как отсутствие у американцев дальней авиационной разведки. Во время расследования причин катастрофы было выдвинуто оправдание, что в наличии имелось всего 36 боеспособных самолетов, таким образом, ведение полноценной круговой разведки было невозможно. Во-первых, флот мог попросить самолеты у сухопутных войск, однако этому помешало межведомственное соперничество. Во-вторых, в любом случае, по общему убеждению, нападение, если оно вообще должно было осуществиться, следовало ожидать с севера, поэтому хотя бы в этом секторе можно было сосредоточить имеющиеся разведывательные самолеты.

3 декабря дешифровальщики прочли сообщение, направленное из Токио японскому посольству в Вашингтоне, предписывающее шифровальщикам уничтожить все шифраторы и шифровальные таблицы за исключением одной машины и одного комплекта. Помощник госсекретаря, ознакомившись с этим документом, сказал, что «шансы избежать войны уменьшились с одной тысячной до одной миллионной». Президент Рузвельт придерживался того же мнения. «Как вы думаете, когда это начнется?» — спросил он помощника по военно-морским делам, показавшего ему этот перехват. Но адмирал Хасбенд Э. Киммель, командующий Тихоокеанским флотом США, не видел признаков надвигающейся войны. Флот продолжал жить по законам мирного времени. Даже несмотря на успешную операцию в Таранто, американские адмиралы продолжали упрямо цепляться за предположение, что для эффективного действия торпеды, сброшенной с самолета, требуются глубины не меньше 100 футов. Киммель запретил устанавливать противоторпедные сети в районе причалов, заявив, что это помешает передвижению судов.

Похоже, генералы и адмиралы сходились в одном: никаких уступок надвигающейся угрозе войны быть не должно. В день накануне японского нападения контр-адмирал Лири, осматривавший легкий крейсер «Феникс», специально надел белые перчатки, чтобы проверить наличие пыли. Только после окончания инспекции команда была отпущена на берег. Однако в практическом отношении корабль оказался совершенно не подготовлен к бою: когда на следующее утро началась атака, пришлось срубать замки с дверей крюйт-камеры и срывать тенты над зенитными орудиями, чтобы очистить им поле деятельности. К тому же выяснилось, что многие взрыватели зенитных снарядов были ненадежными: неразорвавшиеся снаряды «дождем сыпались на берег».

Офицеры, требовавшие от подчиненных подготовки к войне вместо мирной рутины, были крайне непопулярны. Старший офицер (первый заместитель командира) крейсера «Индианаполис», державший корабль в «боевой готовности номер два», то есть с расчехленными орудиями, готовыми к бою, и приготовленными боеприпасами, выслушивал жалобы от жены: «Жены всех офицеров крейсера спрашивают меня: «Что делает «Индианаполис»? Собирается воевать в одиночку?» Их мужья почти не бывают дома, и они этим очень расстроены». Уже после нападения, когда опасения старшего офицера подтвердились, капитан сказал: «Еще неделя — и команда вышвырнула бы нас за борт».

Давным-давно, еще в 1921 году, генерал Военно-воздушного корпуса «Билли» Митчелл осуществил демонстративную бомбардировку старых линкоров, показав, что самолеты способны топить крупные боевые корабли. Это не понравилось ни крупным сталелитейным корпорациям, строившим эти могучие корабли, составлявшие основу флотов всех ведущих мировых держав, ни обожавшим линкоры адмиралам, стоявшим во главе этих флотов. Потопление левиафанов объяснили тем, что Митчелл нарушил ограничения, наложенные на него теми, кто был решительно настроен любой ценой добиться неудачи его демонстрации. Несмотря на некоторые уроки первого года войны в Европе, об ударной мощи бомбардировочной авиации вскоре забыли. Даже Ямамото у себя в Японии пришлось бороться со скептиками, сомневавшимися в возможности уничтожения крупных боевых кораблей ударами с воздуха.

Сумятица и неразбериха, приведшие к катастрофе, породили сотни надуманных теорий. Своей внутренней политикой Рузвельт нажил себе жестоких врагов, готовых поверить в худшее о нем. Книг и статей о случившемся, порой вышедших из-под пера высокопоставленных американских чиновников, предостаточно. Многие необоснованно утверждают, что президент Рузвельт сознательно спровоцировал Японию, способствовав катастрофе Перл-Харбора. В доказательство своей точки зрения они приводят превратно истолкованные и искаженные отчеты об американо-японских переговорах, утверждая, что президент догадывался о предстоящем нападении.

Наиболее полным трудом о случившемся является 3500-страничный труд Гордона У. Прэнджа, являющийся результатом 37-летних исследований. В нем автор справедливо отвергает все подобные вымыслы. Как можно согласиться с тем, что Рузвельт готов был пожертвовать Тихоокеанским флотом — самым главным оружием надвигавшегося вооруженного столкновения, — чтобы оправдать объявление войны?

Самыми вздорными являются теории, обвиняющие Черчилля в заговоре направленном на втягивание в войну Соединенных Штатов. Премьер-министр Великобритании якобы знал о готовящемся нападении на Перл-Харбор, но ничего не сделал, чтобы его предотвратить. В одной недавно вышедшей книге утверждается, что англичане читали сообщения, посылаемые ударным соединением адмирала Нагумо, но Черчилль держал результаты перехватов в тайне от Соединенных Штатов. На самом деле американцы и сами могли читать японские шифры, но Нагумо был настолько полон решимости соблюдать радиомолчание, что со всех передатчиков были физически сняты операторские ключи.

Никому не было известно лучше Уинстона Черчилля, насколько уязвимы английские колониальные владения. В течение двух лет Великобритания высасывала силы из расквартированных в Юго-Восточной Азии войск, чтобы продолжать борьбу против германской военной машины. 1941 год она пережила исключительно благодаря непрекращающейся поддержке Рузвельта и помощи американского флота в Атлантике. Уж если Черчилль и стремился избежать чего-то, то первым в этом списке было японское вторжение в Малайю и Бирму (неизбежным следствием которого стало бы отвлечение вооруженных сил Соединенных Штатов на Тихоокеанский театр).

Зато катастрофа Перл-Харбора ознаменована огромным количеством ошибок и близорукой глупости. Труд Прэнджа отвергает мысль взвалить всю вину за случившееся на каких-то конкретных людей.

Утром в день нападения командор Мицуо Фучида, летчик, выбранный Гендой для руководства ударными авиационными силами, проснулся в 5 часов. За завтраком ему сказали: «Гонолулу спит». На вопрос о том, откуда это известно, дежурный офицер ответил, что по радио передают спокойную музыку.

Осуществив последнюю дозаправку кораблей, Нагумо передал личному составу ударного соединения послание Ямамото. Вслед за адмиралом Того, составившим свое обращение к флоту в 1905 году на основе знаменитого приказа Нельсона перед Трафальгарской битвой, Ямамото объявил: «От исхода этого сражения зависит взлет и падение империи. Пусть каждый выполнит свой долг».

Авианосная армада заняла исходные позиции в 235 милях к северу от цели в 6 часов утра 7 декабря 1941 года. Вице-адмирал Нагумо находился на борту авианосца «Акаги». Ветер трепал поднятый на мачту исторический флажок «Z», бывший на флагмане Того во время Цусимского сражения 1905 года, закончившегося сокрушительным поражением русского флота.

Два из имевшихся в распоряжении Нагумо авианосца, «Сёкаку» и «Дзуйкаку», были совершенно новыми, и летчики с них не имели боевого опыта. Им предстояло обеспечивать поддержку действий основных сил. Первыми поднялись в воздух летающие лодки «Аити» Е13 А («Джейк»). Им предстояло убедиться, что на пути ударной армады нет кораблей противника. Затем все авианосцы развернулись на восток, против ветра, и увеличили скорость до 24 узлов. Их палубы поднялись вверх под углом 10 градусов. Впоследствии Фучида говорил, что в обычных условиях «ни одному самолету не было бы разрешено подняться в воздух… Каждый очередной взлетевший самолет встречали громкими криками». Флагман, «Kara», «Сорю» и «Хирю» подняли в воздух первую волну. Большинство летчиков отказались брать парашюты, заявив, что в случае серьезного повреждения самолета «превратят его в бомбу» — ценой своей жизни направят его на противника.

Первая волна состояла из 183 машин. Сначала с палуб авианосцев взлетели 43 истребителя А6М2 «Зеро», быстро набравшие высоту, чтобы прикрывать с воздуха взлет остальных самолетов. Затем поднялся 51 пикирующий бомбардировщик «Аити» ДЗА4 («Вэл»), потом 49 бомбардировщиков «Накадзима» Б5Н2 («Кейт») и, наконец, еще 40 таких же машин, оснащенных главным оружием — торпедами. Два самолета так и не долетели до Перл-Харбора: у одного «Кейта» отказал двигатель, а один «Зеро» разбился при взлете. Все самолеты (181) поднялись в воздух за 15 минут; во время учений это не удавалось осуществить меньше чем за 20 минут.

Японская атака на Перл-Харбор

Первый налет. Начало в 7.40 утра, продолжительность 30 минут

40 торпедоносцев

49 бомбардировщиков

51 пикирующий бомбардировщик

43 истребителя

Сбито 9 самолетов

Второй налет. Начало в 8.50 утра, продолжительность 65 минут

54 бомбардировщика

78 пикирующих бомбардировщиков

35 истребителей

Сбито 20 самолетов

Цифрами на схеме обозначены (с северо-запада на юго-восток в каждой группе кораблей):

1. Минные заградители «Рамси», «Гэмбл», «Монтгомери»

2. Минные заградители «Тревер», «Бриз», «Зейн», «Перри», «Уосмут»

3. Эсминцы «Монаган», «Фаррагут», «Дейл», «Эйлвин»

4. Эсминцы «Хенли», «Паттерсон», «Ральф Толбот»

5. Эсминцы «Селфридж», «Кейз», «Таккер», «Рейд», «Конингхэм»; посыльное судно «Уитни»

6. Эсминцы «Фелпс», «Маедоноу», «Уорден», «Дьюи», «Халл»; посыльное судно «Доббин»

7. Подводные лодки «Нарвал», «Дельфин», «Тойтог»; авиаматки «Торнтон», «Халберт»

8. Эсминцы «Джарвис» и «Магфорд» (между «Аргонной» и «Сакраменто»)

9. Эсминец «Каммингс»; минные заградители «Пребл», «Трейси», «Прюитт», «Сикард»; эсминец «Шлей»; тральщик «Греб»

10. Тральщики «Боболинк», «Вайрео», «Тэрки», «Рейл», «Терн»

Остальные корабли, не показанные на схеме, находились на якорной стоянке в Западной бухте. Также на схеме не показаны катера, буксиры и вспомогательные суда.

План предусматривал, что в случае достижения эффекта полной внезапности первыми удар должны будут нанести «Кейты», но если противник окажет Серьезное сопротивление, атаку возглавят пикирующие бомбардировщики. Сигнал должен был подать перед самым заходом на цель командор Фучида.

Пролетая над густой облачностью, Фучида сам услышал «спокойную музыку» американских радиостанций и использовал сигнал коммерческой радиостанции КГМБ в Гонолулу для выхода на цель. Обычно эта станция не вещала так рано утром, но ВВС США заплатили ей за трансляцию музыки в течение всей ночи, чтобы направлявшиеся на Гавайские острова бомбардировщики Б-17 могли настроить на этот сигнал свои пеленгаторы. Кое-кто предупреждал, что это очень плохо по соображениям секретности, так как всем становилось известно, когда самолеты с материка перелетают на Гавайи.

В половине седьмого утра летающая лодка ПБИ морской авиации обнаружила у входа в порт японскую подводную лодку-малютку и, сбросив глубинные бомбы, потопила ее. В 6.45 утра оператор сухопутной радиолокационной станции увидел на экране точку — это была одна из японских летающих лодок, высланных на разведку. Эта станция дальнего радиолокационного обнаружения воздушных целей СЦР-270 в местечке Опа-на просматривала как раз тот сектор океана, где находился японский флот. Операторы радара не придали случившемуся большого значения, но через несколько минут экран засветился многочисленными точками, сообщающими о приближении большой группы самолетов.

В будние дни операторы радиолокационных станций работали круглосуточно, но в выходные смена заканчивалась в семь часов утра, после чего радары отключались. В тот роковой день машина, отвозившая солдат на завтрак, задержалась. Показания оператора Джозефа Локкарда:

В 7.40 Фучида, пролетая вдоль побережья острова Оаху, выпустил сигнальную ракету. Это был сигнал бомбардировщикам сворачивать для нанесения удара по аэродромам Халейва и Уилер и казармам Шофилд. Однако истребители сопровождения не увидели эту ракету, поэтому Фучида был вынужден пустить вторую. Две ракеты являлись сигналом о том, что застать оборону врасплох не удалось. Поэтому самолеты начали действовать по запасному плану. Вместо последовательного удара сначала торпедоносцев, а затем бомбардировщиков, строй японских самолетов разрушился, и началась свободная охота.

550-фунтовая бомба попала в казармы аэродрома Хикхэм и, разорвавшись в столовой, убила завтракавших там солдат. Японские летчики, не встречавшие сопротивления, летали на очень малых высотах. Некоторые самолеты с неубирающимися шасси обрывали ими телеграфные провода. Американские солдаты, находившиеся на земле, на всю жизнь сохранили кошмарные воспоминания о летчиках, смотрящих на них из кабин летящих на бреющем полете самолетов. Нападение японцев на аэродром Хикхэм совпало по времени с подлетом бомбардировщиков Б-17, часть из которых была сбита при заходе на посадку. Остальные, отвернувшие к аэродрому Беллоуз, наткнулись на японские истребители. Американские бомбардировщики не имели возможности отражать их атаки, так как все пулеметы были сняты и законсервированы. Стоявшие на аэродромах американские самолеты представляли собой отличные мишени. По приказу командующего сухопутными войсками они стояли крыло к крылу — как он объяснил, для предотвращения саботажа.

Оглядев внутренний рейд, Фучида увидел теснившиеся вокруг острова Форд линкоры. В 7.49 он отправил условное сообщение, извещавшее флот о начале атаки. Во всех учебниках истории приводится этот воинственный клич: «Тора! Тора! Тора!» («Тигр! Тигр! Тигр!»).

На самом деле установленные на японских самолетах радиостанции были очень примитивными. Сообщения передавались не по радиотелефону, а с использованием азбуки Морзе.

Связью руководил находившийся на «Акаги» лейтенант-командор Тадакадзу Йосиока, и он выбрал для сообщения два разных легко узнаваемых сигнала. Фучида должен был сообщить о начале атаки, передав сигнал точка-точка-тире-точка-точка («то»), за которым в том случае, если противник будет застигнут врасплох, должен был последовать сигнал точка-точка-точка («ра»). Для большей надежности сигналы следовало передавать по три раза. Впоследствии Йосиока признавался, что у него не было намерений превращать два слога то-ра в слово «тора», по-японски «тигр». Как бы там ни было, радист самолета Фучиды передал условленный сигнал.

Перл-Харбор, находящийся на южном побережье острова Оаху, представляет собой затейливую извилистую гавань, идеально подходящую для морской базы. В середине открытого водного пространства находится остров Форд, вокруг которого устроены многочисленные причалы, в том числе и «линкорный ряд», где стояли по двое крупные корабли.

В 8 часов утра на мирно стоявших у причалов линкорах поднимались флаги. На «Неваде», когда на нее устремились первые японские самолеты, оркестр исполнял американский гимн. В сознании всех так глубоко укоренилось убеждение «здесь подобное просто невозможно», что большинство американских моряков отказывалось верить собственным ушам и глазам. Многие слышали только музыку «Звездно-полосатого флага». Рулевой «Аризоны» рассказывает:

Еще один член команды «Аризоны», Дон Страттон, матрос первого класса, делился своими впечатлениями через пятьдесят лет после случившегося в специальном номере журнала «Лайф»:

Для пробивания толстой бронированной палубы линкоров японцы использовали 16-дюймовые снаряды, переделанные в 1760-фунтовые кумулятивные бомбы. Одна такая бомба пробила палубу «Аризоны» в районе башни номер два главного калибра и попала в крюйт-камеру, где находилось свыше миллиона фунтов взрывчатых веществ. Последовал ужасный взрыв, подкинувший огромный корабль футов на 20 над поверхностью воды, после чего линкор разломился надвое и быстро затонул на глубине 40 футов.

Адмирал Киммель выбежал на лужайку своего дома, натягивая на ходу белый китель. Оттуда был прекрасно виден «линкорный ряд». Его соседка (жена капитана Эрла, начальника штаба флота) увидела, что лицо Киммеля бело, как его китель. Киммель вспоминал: «В небе было полно неприятельских самолетов». На его глазах «Аризона» подпрыгнула над водой, рухнула вниз и скрылась из виду.

— Кажется, попали и в «Оклахому», — заметила миссис Эрл.

— Да, вижу, — отозвался Киммель.

При условии, что самолет снижался до очень малой высоты, деревянные горизонтальные рули, установленные на японских торпедах, обеспечивали то, что торпеда погружалась лишь до глубины 35 футов, а затем, не завязнув в придонном иле, всплывала на боевую глубину и устремлялась к цели. (В мае 1991 года во время расчистки дна одна такая торпеда была поднята на поверхность. В настоящее время ее хвостовая часть с усовершенствованными горизонтальными рулями экспонируется в Мемориале «Аризоны».)

Один матрос, находившийся на верхней палубе «Вест Вирджинии», спокойно смотрел на заходившие на цель пикирующие бомбардировщики. Он был настолько уверен в том, что это учения, что перешел к другому борту, чтобы посмотреть на сброшенные в воду торпеды.

В «Оклахому» попало семь торпед. Первой ее поразил младший лейтенант Дзинити Гото, утверждавший, что он летел приблизительно в 60 футах над поверхностью воды. «Зенитный огонь был очень плотным», — вспоминал Гото в пятидесятую годовщину нападения. Увидев поднятый взрывом столб воды, он воскликнул: «Атаримасита!» — «Попал!»

Вытекший из баков «Калифорнии» мазут вспыхнул, и вскоре весь порт затянуло черным дымом. «Оклахома» легла на борт и затонула. Один из матросов ее команды, Джордж Делонг, находился в кормовом рулевом отсеке, расположенном на третьем этаже ниже уровня палубы, — похожем на склеп помещении, которое и при нормальных обстоятельствах избегали люди, склонные к клаустрофобии. Делонг по сигналу боевой тревоги занял свое место, затем послышалась команда: «Закрыть водонепроницаемые переборки!» — и его отсек был наглухо задраен снаружи. Внутри остались Делонг и семь его товарищей.

Практически сразу же после этого прогремели взрывы торпед, и огромный линкор стал ложиться набок. «Все приборы и другие предметы повалились со стола на пол». Свет погас, а корабль продолжал опрокидываться. «Я понял, что теперь моя голова находится там, где еще совсем недавно были ноги. Когда наконец корабль прекратил вращаться и мы смогли отпустить то, за что держались, мы поняли, что он перевернулся вверх дном».

В отверстия вентиляционной системы начала просачиваться вода. Матросы с помощью подручных средств постарались как можно плотнее заткнуть все щели, но вода продолжала прибывать. Когда она уже поднялась по грудь, матросы стали стучать по корпусу гаечным ключом, подавая сигнал SOS с помощью азбуки Морзе. Через некоторое время в обшивке пневматическими дрелями была проделана дыра, и Делонг был спасен. В то время ему было 19 лет, и ему суждено было остаться живым и рассказать о том, что с ним случилось, спустя пятьдесят лет. Большинство его товарищей погибли.

К 8.25 шесть линкоров были потоплены, тонули или получили серьезные повреждения. Первый воздушный налет продолжался около тридцати минут. Вторая волна, состоявшая из 167 самолетов, подлетела в 8.40. Вначале удар нанесли бомбардировщики, затем пикирующие бомбардировщики, а последними появились истребители. К этому времени количество американских зенитных орудий, вступивших в бой, значительно увеличилось, и им удалось сбить три истребителя.

Один молодой мичман военно-морского резерва, доставлявший в то утро документы в штаб Тихоокеанского флота, помнит случившееся, как будто это было только вчера:

У Киммеля были все причины злиться. Эту должность он получил, перескочив через головы других флотоводцев, после того как его предшественник на посту командующего Тихоокеанским флотом выступил решительно против перевода основной базы из Сан-Диего в Перл-Харбор. Теперь Киммель понимал, что весь гнев будет обращен на него — а также на командующего размещенными на Гавайских островах сухопутными силами, — и его, несомненно, отстранят от должности.

Японское нападение на Перл-Харбор произошло в тот момент, когда американских авианосцев на базе не было. «Сара-тога» была отправлена в Калифорнию для ремонтных работ и обслуживания. «Энтерпрайз», перевозивший самолеты на базу морской пехоты на атолле Уэйк, должен был встать на якорь за тридцать минут до начала атаки, однако задержался во время пополнения запасов горючего. Поднявшиеся с авианосца самолеты СБД-2. «Даунтлесс», направлявшиеся на остров Форд, столкнулись с первой волной японских бомбардировщиков. Морские летчики решили, что перед ними самолеты сухопутной авиации с аэродрома Юа филд, базы ВВС морской пехоты, но затем их самолеты попали под огонь зенитных орудий, и их атаковали японские истребители. Однако даже теперь американские летчики не могли поверить в то, что началась война. Мичман Мануэль Гонсалес кричал по радио: «Пожалуйста, не стреляйте! Это борт шесть-б-три. Это американский самолет!», но его сбил «Зеро». Из шестнадцати «Даунтлесс» было сбито пять машин. Часть сбили японские истребители, остальных американские зенитчики. «Энтерпрайз», развернувшись на запад, пошел прочь от острова и вернулся только с наступлением темноты. Но и к тому времени небо еще не стало безопасным. Вспоминает санитар военно-морского госпиталя:

Для японцев было жизненно необходимо уничтожить все американские самолеты, чтобы ни один из них не смог проследить за возвращавшимися на авианосцы японскими бомбардировщиками и установить местонахождение флота. Поэтому первостепенной целью были аэродромы, и во время первого налета для атаки американских аэродромов было задействовано больше самолетов, чем для нанесения удара по боевым кораблям. В 9 утра появилась вторая волна японских самолетов. Каждый летчик имел свое конкретное задание, причем основной упор был сделан на бомбардировку аэродромов.

Последние японские самолеты повернули назад приблизительно в 9.45. На земле было уничтожено 188 американских самолетов и повреждено 159. Фучида надолго задержался над целью, изучая последствия удара. На обратном пути он нашел два сбившихся с курса «Зеро» и проводил их домой. После начала нападения японские авианосцы приблизились к берегу еще на 40 миль, чтобы помочь самолетам, у которых горючее было на исходе.

Совершив посадку, Фучида увидел стоящие на полетной палубе заправленные и вооруженные самолеты, готовые к новому вылету. Пока авианосное соединение оставалось на месте, чтобы позволить поврежденным самолетам найти его, на капитанском мостике «Акаги» состоялся обмен мнениями. Фучида был не единственным настаивавшим на третьем ударе. Летчики эскадрилий, базировавшихся на «Хирю» и «Сорю», также горели желанием вернуться назад. Капитан «Каги» лично попросил разрешения нанести удар по целям, оставшимся, по словам его летчиков, нетронутыми. С другой стороны, техники не могли не обратить внимания, насколько больше повреждений получили японские самолеты во время последнего налета. Американские зенитчики проснулись, их орудия были готовы к бою. Следующий удар они должны были встретить во всеоружии.

Кроме того, существовала вероятность, что на ударное соединение внезапно нападут американские авианосцы. Похоже, одного этого соображения оказалось достаточно, чтобы принять решение об отходе, хотя в действительности все было как раз наоборот: мощное соединение представляло смертельную опасность для уцелевших американских кораблей. Излишне осторожный Нагумо решил, что достаточно и того, что уже сделано. Авианосное соединение повернуло назад, соблюдая радиомолчание. Просьбы двух японских заблудившихся бомбардировщиков подать сигнал для пеленгаторов остались без ответа.

Японским летчикам не удалось действовать совершенно безнаказанно. 47-я эскадрилья перехватчиков 5-й истребительной группы, показавшая неудовлетворительные результаты на учебных стрельбах, была сослана на аэродром Халейва на северо-западном побережье острова Оаху для дополнительных занятий. Двум ее летчикам удалось поднять свои истребители П-40Б в воздух. Эти летчики всю ночь были-на танцах, а затем отправились в казармы, где играли в покер до самого утра. В одной красивой истории утверждалось, что они прыгнули в кабины своих самолетов в смокингах, но, увы, последние исследования показывают, что летчики все же успели добраться до своих постелей и спали, когда началось японское нападение. Не получив разрешения на взлет и даже не пройдя предполетную проверку, два лейтенанта подняли свои самолеты в воздух и направились к аэродрому Юа, где была самая высокая активность неприятельских самолетов. Кеннет Тейлор и Джордж Уэлч на двоих сбили четыре «Кейта». Уэлч затем добавил к своим победам «Вэл» и «Зеро». Никто не может сказать точно, кто из двоих одержал первую победу американских ВВС в войне. По словам Тейлора: «Мы с Джорджем договорились никому не говорить, кто одержит первую победу, чтобы оставшийся в живых смог бы приписать ее себе». Оба летчика остались живы и оба получили награды, но представление Уэлча к Медали почета было отвергнуто, так как он взлетел без приказа!

Летчик одного из «Даунтлесс» с «Энтерпрайза», сбитый над Перл-Харбором, имел возможность разглядеть место событий, спускаясь на парашюте. Он увидел, что «Невада» снялась с якоря и начала медленно выходить из «линкорного ряда». «Все ее зенитные орудия вели огонь», — вспоминает он. Даже после того, как еще одна тяжелая бомба попала в палубу, разорвавшись с «оглушительным, раздирающим уши грохотом», артиллеристы не оставили свои посты. «Несколько человек было убито, многие ранены; но только одно орудие прекратило огонь».

Американские артиллеристы дрались отчаянно. Старший лейтенант Дзендзи Абе, один из японских летчиков, вспоминает:

Радиолокационная станция сухопутных войск в Опане была снова включена в 9 часов утра, и операторы как раз успели засечь японские самолеты, возвращавшиеся на авианосцы. Но никому не пришло в голову поинтересоваться у них, что они обнаружили, поэтому когда в 11.40 шесть бомбардировщиков Б-17 вылетели на поиски японского флота, они направились на юг и, разумеется, ничего не нашли.

Теперь, когда невредимыми оставалось всего двадцать пять летающих лодок «Каталина» и дюжина Б-17, командование обнаружило, что воздушная разведка все-таки осуществима. Вскоре летающие лодки уже прочесывали море в радиусе 700 миль — причем во всех направлениях. Бомбардировщики «Летающая крепость» были приведены в состояние тридцатиминутной готовности.

А тем временем шла отчаянная борьба за спасение моряков, попавших в ловушку в огромных стальных корпусах. 16-летний ученик рабочего с судоверфи Джон Гарсия рассказывал:

На вопрос о том, как этим людям удалось остаться в живых, Гарсия ответил: «Не знаю. Мы были так заняты, что у нас не было времени спрашивать».

Великолепной демонстрацией инженерной мысли стало восстановление потопленных линкоров. Еще до окончания войны все они за исключением трех были полностью отремонтированы и вступили в строй. Но правительство Соединенных Штатов, когда ацетиленовые горелки уже вгрызались в сталь искалеченных линкоров, продолжало считать, что американская общественность еще не готова к тому, чтобы узнать всю правду о случившемся в Перл-Харборе.

Секретарь по делам военно-морского флота полковник Фрэнк Нокс вернулся в Нью-Йорк с Гавайских островов с обнадеживающими новостями. На пресс-конференции он поведал журналистам, что один линкор, «Аризона», потерян, а другой, «Оклахома», лег набок, но подлежит восстановлению. Нокс заверил их, что соотношение сил на Тихом океане существенным образом не изменилось и «весь Тихоокеанский флот Соединенных Штатов — его авианосцы, тяжелые крейсеры, легкие крейсеры, эсминцы и подводные лодки, — нисколько не пострадавший во время налета, находится в море и ищет встречи с неприятелем».

Заметив отсутствие линкоров в списке кораблей, «ищущих встречи с неприятелем», один журналист поинтересовался, вышли ли в море линкоры. Нокс ответил, что вышли. Лондонская «Тайме», перепечатав заявление Нокса, отметила, что: «Полное описание потерь, приведенное секретарем по делам военно-морского флота, в целом произвело обнадеживающее впечатление. Американцы боятся правды не больше англичан… Только диктаторы вынуждены держать свой народ в неведении».

Во время этого нападения невиданная удача сопутствовала японцам во всех отношениях. До этого лишь очень немногие сознавали, что авианосцы являются решающим наступательным оружием флотов. Но судьба сыграла с японцами злую шутку. Атака на Перл-Харбор доказала значение авианесущих соединений, но операция в целом окончилась полным провалом. Американские авианосцы не были уничтожены в самом начале этой войны, в которой авианосным флотам было суждено сыграть звездную роль. Древние линкоры, затонувшие на небольших глубинах в гавани, не представляли собой никакой ценности. Больше того, их потеря заставила американских адмиралов признать доминирующую роль быстроходных авианесущих соединений.

И, к счастью для союзников, американские авианосцы были превосходными кораблями; последние из вступивших в строй превосходили все имевшиеся на то время в мире. Два однотипных корабля, «Йорктаун» и «Энтерпрайз», были построены из отборных материалов, с учетом мельчайших деталей. По словам одного эксперта, это были «Кадиллаки» среди авианосцев… Быстроходные, развивающие скорость до 33 узлов, маневренные, устойчивые, способные нести на борту крупные авиационные подразделения, авианосцы класса «Йорктаун» были оборудованы надежными водонепроницаемыми переборками, а также имели неплохое бронирование полетной палубы и машинного отделения».

В Перл-Харборе осталось 4,5 миллиона тонн горючего в нефтехранилищах, не пострадавших при нападении. Нетронуты также были сухие доки, склады со всевозможными запасными частями и мастерские с точным оборудованием. И это не было везением: всех этих объектов не было в японском списке целей. Также удару не подверглась база подводных лодок в Куэрри-Пойнт.

В 1930 году стратеги императорского генерального штаба зафиксировали свое мнение, что американцы являются слишком мягкотелыми, чтобы вынести физические лишения и моральное напряжение длительного подводного похода. В результате японский флот полностью пренебрегал подготовкой к противолодочной борьбе — и эта ошибка оказалась роковой. Постоянно испытывавшая нехватку торгового флота, Япония оказалась задушена американским подводным флотом — подобно Великобритании, одолеваемой германскими субмаринами в Атлантике, которую чуть было не постигла такая же участь. Ближе к концу войны один из самых знаменитых американских подводников, кавалер Медали почета «Ред» Рэмедж, сказал:

Бескрайние просторы Тихого океана и фанатичная стойкость японцев стали причиной безжалостного отношения к тонущим. Рэмедж добавляет:

Хотя японцы недооценивали угрозу со стороны американского подводного флота, свои собственные субмарины они ценили очень высоко. Огромные средства и силы тратились на создание таких подводных чудовищ, как лодки СТО, — класса водоизмещением 6500 тонн. Широкое распространение получили подводные лодки, оснащенные самолетами. Многие японские адмиралы были уверены, что именно подводные лодки, а не авианосные корабли, скажут решающее слово в нападении на Перл-Харбор. Всего в операции принимали участие 28 японских субмарин и пять карликовых лодок, не добившихся никакого успеха.

Японские подводные лодки постоянно сражались против неприятельских боевых кораблей. Им все время приходилось противостоять самым мощным кораблям американского флота. Но вклад подводных лодок в войну обусловливался их использованием против слабых: они должны были торпедировать танкеры и транспортные суда.

Глава 31

Свыше 60 процентов пострадавших во время нападения на Перл-Харбор составляли те, кто получил ожоги. Расчеты зенитных орудий заняли свои-места, одетые в шорты или пижамы, не имея защитного снаряжения. Большая часть этих раненых погибла бы, если бы не одно счастливое стечение обстоятельств. В июне 1940 года один нью-йоркский врач организовал кампанию добровольной сдачи крови для солдат Великобритании и Франции. На эту кампанию были выделены средства, но никто из врачей, медсестер, обслуживающего персонала и восемнадцати тысяч постоянных доноров не получил ни цента. Именно во время*проведения этой кампании были разработаны новые методы сепарации, заморозки, засушивания и хранения плазмы. 750 фляг с плазменным порошком, готовым к применению, прибыли на Гавайи за шесть недель до японской атаки. Для того чтобы поощрить доноров сдавать кровь, мэр Гонолулу на следующий день после нападения объявил, что штрафы за нарушение правил дорожного движения можно отдавать безвозмездно сданной кровью.

Многие пострадавшие во время налета на Перл-Харбор были спасены благодаря только что появившейся в американской армии «Стандартной упаковке сухой плазмы», состоявшей из двух закупоренных флаконов: один из них был с сухой плазмой, а второй содержал 300 миллилитров стерильно чистой воды. С помощью простого приспособления два ингредиента смешивались, и количество необходимой для переливания крови рассчитывалось по таблице, составленной одним лондонским врачом, пользовавшимся ей для лечения пострадавших во время воздушных налетов.

Так как аэродромы на острове Формоза были затянуты густым туманом, двухмоторные японские бомбардировщики и сопровождавшие их истребители «Зеро» легли на курс в сторону Филиппинских островов с большим опозданием. Эти «Мицубиси» Г-4 «Бетти» и более ранние модели Г-3 «Нелл» сухопутного базирования были частью плана, составленного Ямамото еще в 30-е годы для того, чтобы преодолеть ограничения на авианосный флот, наложенные на Японию международными договорами.

Одна волна из 54 бомбардировщиков «Нелл» в сопровождении 50 «Зеро» направилась уничтожать американские самолеты на базе ВВС в Ибе, другая, меньшей численности, имела своей целью аэродром Кларк. Японские самолеты вышли в заданное место в 9.30 утра 8 декабря по местному времени, через шесть с лишним часов после опустошительного налета на Перл-Харбор.

Филиппины только номинально числились независимым государством, на деле же являлись американской колонией. Главным военным советником, а де-факто верховным главнокомандующим являлся Дуглас Макартур. До 1935 года он занимал должность начальника штаба сухопутных войск армии США, но затем, после того как выяснилось, что у него есть любовница, азиатка по происхождению, президент Рузвельт попросил его подать в отставку. Оставив службу в армии, Макартур отправился на Филиппины, где он жил в то время, когда его отец был здесь военным губернатором. Макартур посвятил себя подготовке вооруженных сил Филиппин и вскоре был произведен в фельдмаршалы, но в январе 1941 года, в связи с возросшей угрозой со стороны Японии, его снова призвали в американскую армию. Макартур, получивший звание генерал-майора, был назначен главнокомандующим вооруженными силами Соединенных Штатов на Дальнем Востоке.

На пресс-конференции в Вашингтоне 15 ноября Макартур заверил американцев, что в его распоряжении имеются находящиеся в полной боевой готовности «самые мощные бомбардировочные силы во всем мире». Они подожгут японские «бумажные города», пообещал начальник штаба сухопутных сил, и Филиппины, обладая такой авиацией, могут не опасаться военно-морского флота Японии. Если целью этой похвальбы было запугать противника, то она не была достигнута.

В то утро генерал Макартур, уже знавший о нападении на Перл-Харбор, почему-то расстался с тем динамичным образом, который он создал в своих мемуарах, и буквально застыл. Задержка из-за погодных условий предоставила возможность его «Летающим крепостям» нанести упреждающий удар по японским военно-воздушным базам на Формозе и в Индокитае. Американские бомбардировщики стояли, заправленные горючим и загруженные бомбами, но Макартур так и не дал им приказа подняться в воздух. Несмотря на поступившие с фронтов европейской войны многочисленные предостережения о том, что на аэродромах самолеты будут обязательно уничтожены, если их не рассредоточить и не замаскировать, утром 8 декабря самолеты Макартура стояли ровными рядами крылом к крылу, дожидаясь японских бомбардировщиков. Историк С. Э. Морисон сказал:

Японские самолеты прилетели с острова Формоза — им предстояло пролететь в одну сторону 1125 миль, и бомбардировщики летели в сопровождении истребителей. «Зеро» с подвесными дополнительными топливными баками имел радиус действия 1930 миль. Американцы были убеждены, что где-то поблизости находится японское авианосное соединение. Это заблуждение повторялось снова и снова, и каждый раз, когда американцы идентифицировали среди атаковавших их самолетов истребители «Зеро», они начинали искать японские авианосцы.

Так называемый американский «Азиатский флот» — базировавшееся в Маниле небольшое соединение, перешедшее сюда из Шанхая, — также понес ощутимые потери. Похоже, американцы были ошеломлены этим налетом. Через два дня бомбардировщики, разведывательные самолеты и крупные боевые корабли покинули Филиппинские острова и окрестные моря.

Японское вторжение на Филиппины не заставило себя долго ждать. 8 декабря началась тщательно спланированная десантная операция по захвату небольшого островка Батан, расположенного рядом с островом Лусон. На нем был оборудован полевой аэродром, с которого начали действовать японские истребители.

Макартур, упорствовавший в заблуждении, что большинством японских самолетов управляют «белые» летчики, излишне торопился, отправляя в Вашингтон свои донесения, которые потом разносились по всему миру. После того как из штаба американских войск поступило сообщение о том, что японский десант, высадившийся в заливе Лингаен, был сброшен в море, транспортные суда потоплены, а все побережье усеяно трупами японских солдат, Карл Майденс, журналист из «Лайф», отправился на место событий, чтобы сделать фотографии. Он обнаружил, что никакого японского десанта не было и в помине.

Несмотря на то что Макартур в первые часы войны лишился своей авиации, многие историки описывают оборону Филиппин под его руководством как «одну из величайших оборонительных операций в мировой истории», впрочем, все же признавая, что координирование действий было налажено неважно. Хозяйственные работы никогда не были сильной стороной Макартура. Во время японского наступления его солдаты вынуждены были сидеть на голодном пайке, испытывая острую нехватку боеприпасов, но при этом противнику достались 4500 тон риса, 500 000 артиллерийских снарядов и 3 400 000 галлонов нефти и мазута, а также продовольствие, одежда и медикаменты. Все это ускорило капитуляцию американских войск.

Хотя нельзя сказать, что они сдались без боя. Макартур отступал назад и, объединяя все остававшиеся у него силы, отводил их в негостеприимные тропические джунгли. На полуострове Батаан его солдаты, опутав реки и глубокие зеленые расселины колючей проволокой и усеяв их минами, создали крепость, перед которой японцы вынуждены были остановиться. Страдая от дизентерии, авитаминоза, малярии, нематод и прочих бесчисленных местных напастей, этот разношерстный отряд из 65000 филиппинцев и 15 000 американцев проявил стойкость, заставившую покраснеть тех, кто слишком поспешно склонял голову перед солдатами японского императора.

Макартур находился в глубоком блиндаже на острове Коррегидор, расположенном у побережья Батаана. Его сторонники утверждали, что ему нужно быть рядом с центром связи, чтобы поддерживать контакт с Вашингтоном. Но убедить злопыхателей было не так-то просто, и за генералом закрепилось прозвище «Даг-аут Дуг» («Закопавшийся Дуг»). Вероятно, лучше бы Макартур не имел связи с Вашингтоном, ибо он постоянно рассказывал своим подчиненным цветистые сказки о подкреплениях, которые вот-вот прибудут, во всеуслышание повторяя мелодраматичную фразу: «Даю народу Филиппин торжественную клятву, что он сохранит свою независимость и свободу».

Несмотря на невыполненные обещания, Макартур не остался без награды. 17 декабря он получил четвертую звезду на погоны и был удостоен Медали почета, которой обычно удостаивались лишь проявившие личную храбрость под огнем противника. 28 декабря Макартур позвонил Хорхе Варгасу — оставшемуся разбираться с японскими захватчиками, — чтобы справиться о состоянии своих финансовых счетов, и попросил вложить 35 000 долларов в доходные акции. Впоследствии Вар-гас подсчитал, что этот звонок сделал Макартура к концу войны миллионером. 3 января 1942 года президент Филиппин Кэсон выделил из национального казначейства Макартуру полмиллиона долларов, вместе со 140 000 долларов для других американских советников, помогавших филиппинской армии.

Отсутствие подкреплений, которые неоднократно торжественно обещал Макартур, сделало окончательную трагедию еще более горькой. Но все же защитники Батаана к апрелю 1942 года, когда они были вынуждены сложить оружие, доказали, что японские солдаты все-таки не обладают сверхнепобедимостью. «Дерущиеся сукины сыны Батаана» стали легендой. Рассказ о «походе смерти», который им пришлось совершить в концентрационные лагеря на севере Лусона, стоивший тысяч жизней, был одним из первых свидетельств жестокого и бесчеловечного обращения с военнопленными в японских лагерях, достигших Америки. Весь мир был потрясен, американцы объединились, охваченные гневом. Писатель Уильям Манчестер, ветеран морской пехоты США, вернувшийся на Тихий океан в 80-х годах, написал:

Еще до капитуляции гарнизона Батаана Макартур перелетел в Америку. Чувства многих выражает проникновенное стихотворение, написанное в японской тюрьме:

Пусть уходит, пусть уходит, мы станем только храбрее, Пусть навеки испачкает руки в нашей крови, Вспомним, друзья, как он оставил нас умирать, Голодных и оскорбленных его беззастенчивой ложью; Как он соблазнил нас обещаниями подкрепления, Как клеветал на нас, разрабатывая планы наступления.

Однако в ту тяжелую годину Америке был нужен герой. Печать и радио, не без помощи поразительно эффективно работавшего пресс-центра Макартура, с готовностью откликнулись на этот зов. Из 142 коммюнике, вышедших в ту пору, в 109 только один человек назван по имени: генерал Дуглас Макар-тур. Части, бывшие под его командованием, назывались просто: «люди Макартура». Недоброжелатели обвиняли его в мании величия, но в то же время некоторые военные эксперты, в частности Б. Г. Лидделл Харт, называют его самым блестящим военачальником союзников за всю войну. Учтивый генерал Эйзенхауэр на вопрос о своем бывшем начальнике ответил: «Да-да, под его началом я двенадцать лет изучал основы драматического искусства».

Покидая Филиппины, Макартур сказал: «Я вернусь», и эти слова вместе со знаменитыми фразами времен нападения на Перл-Харбор, такими, как «Возблагодари господа и передай патроны», стали национальным лозунгом. Некоторые лингвисты спорили по поводу того, почему он употребил вместо модального глагола «will», придающего фразе значение «решимости, обещания, заверения, убежденности», просто «shall» — использующийся для указания неопределенного будущего. Солдаты Макартура предпочли бы услышать «мы вернемся», вспоминая, что Черчилль в июне 1940 года сказал: «Мы будем сражаться на побережье, мы будем сражаться в глубине острова…» Возможно, морские пехотинцы говорили за всех, распевая песенку: «По милости господа и нескольких морских пехотинцев Макартур вернулся на Филиппины».

Первой подверглась нападению Малайя. Англичане ожидали этого еще с тех пор, как конвои с войсками были замечены у берегов Индокитая. Существует мнение, что стратеги императорского флота собрали транспортные суда с воинскими частями в заливе Камрань для того, чтобы отвлечь внимание всего мира от ударного соединения адмирала Нагумо, направлявшегося через океан для выполнения «Гавайской операции». В действительности командующий конвоем предпринял особые меры предосторожности, чтобы оставаться невидимым, и даже вел свои суда обходными маршрутами, чтобы сделать вид, будто истинной целью назначения является побережье Таиланда.

Первым попытался установить истину адмирал Томас С. Харт, командующий Азиатским флотом, в чьем ведении оказались все военно-морские силы Соединенных Штатов на Филиппинах. По собственной инициативе Харт отправил летающие лодки «Каталина», пытаясь выяснить, что же все-таки происходит у берегов Индокитая. Он лично проинструктировал экипажи самолетов. «Постарайтесь оставаться незамеченными и следите за тем, чтобы не спровоцировать войну».

Узнать, что происходит, не начав при этом войну, было достаточно трудно. 2 декабря одна из летающих лодок заметила в заливе 20 транспортных судов и боевых кораблей. На следующий день там уже находились 30 кораблей, но 4 декабря залив был пуст. Поискам мешала плохая погода, штормы и низкая облачность, так что летчики не могли найти никаких следов конвоя до тех пор, пока вечером 6 декабря «Локхид Гудзон» Королевских австралийских ВВС, вылетевший из Кота-Бару в Малайе, не заметил японские корабли. Другой английский самолет, летающая лодка «Каталина» из 205-й эскадрильи Королевских ВВС, осмелился подлететь слишком близко и был сбит истребителем «Накадзима» Ки-27, монопланом с неубирающимся шасси, из эскадрильи сухопутного базирования, выделенной для поддержки флота вторжения. Это было первое воздушное сражение на Тихоокеанском театре военных действий, но англичане в тот момент знали только то, что «Каталина» не вернулась на базу.

К этому времени намерения японцев стали очевидны даже тем, в чьем распоряжении не было разведывательных самолетов. 6 декабря газета «Малайя трибьюн» вышла с передовицей, озаглавленной «27 японских транспортных судов обнаружены у мыса Камбоджа». Англичане продолжали обмениваться сообщениями о замеченных судах с американским штабом в Маниле.

Вице-адмирал Королевского военно-морского флота сэр Том Филлипс прибыл 3 декабря в Сингапур во главе соединения в составе линкора «Принс оф Уэльс» и линейного крейсера «Рипалс». Филлипс, 53-летний мужчина пяти футов двух дюймов росту, держался уверенно. Он вылетел из Сингапура в Манилу, чтобы обсудить с Макартуром сложившуюся ситуацию. Рассказав Филлипсу о новых фактах обнаружения японских судов, адмирал Харт спросил его, когда он собирается назад в Сингапур.

— Я улетаю завтра утром, — ответил Филлипс.

— Если вы хотите успеть к началу войны, предлагаю вылететь прямо сейчас, — посоветовал Харт.

Японский конвой продолжал идти вперед, и по пути во всех портах к нему присоединялись новые корабли. В Лондоне приблизительно в 5 часов вечера 6 декабря генералу сэру Алану Бруку, собиравшемуся уйти из рабочего кабинета, доложили о том, что два японских конвоя в сопровождении крейсеров и эсминцев направляются на запад в сторону Малайи. Было созвано экстренное заседание военного кабинета, и министерство иностранных дел представлял сэр Александр Кадоган. По словам Брука:

Огибать Малайю в качестве обманного маневра? В Вашингтоне американцы также следили за продвижением японских судов с войсками. Однако их было не так-то легко сбить с толку. В половине восьмого вечера капитан Чарльз Уэллборн, вернувшись домой, заметил помощнику адмирала Старка: «Ну что же, завтра англичанам в Сингапуре будет жарко».

Японские конвои разделились на пять отдельных групп. В строго условленное время в семи различных местах должны были быть высажены десанты. Шесть десантных групп должны были быть высажены на побережье Таиланда, а самая многочисленная группа направлялась в Кота-Бару в Малайе. Один из «Гудзонов» австралийских ВВС заметил этот отряд в 65 милях от побережья, направлявшимся на юг. Летчик «Гудзона» сказал, что строй японских кораблей имеет форму буквы «Т»: впереди идут боевые корабли, а за ними транспорты. «Они были похожи на огромного скорпиона, плывущего по воде».

Японские войска развернули боевые действия на огромной территории Тихого океана — от Малайи на западе до Перл-Харбора на востоке. В Токио было 2.20 ночи, а в Вашингтоне двадцать минут пополудни. Над Гавайями поднималось солнце, и часы там показывали 6.50 утра, но в Кота-Бару была полночь, когда японские боевые корабли остановились у берегов Малайи и артиллеристы начали обстрел позиций.

К оборонительным действиям американцев на Филиппинах можно относиться по-разному, но оборона английской армии в Малайе вызывает всеобщее осуждение. На Малайю приходилось 38 процентов мирового производства каучука и свыше 60 процентов мирового производства олова, и она представляла собой очевидную цель для страны, испытывающей катастрофическую нехватку сырьевых ресурсов. Однако для подготовки полуострова к отражению нападения не было предпринято почти никаких мер. Даже когда главный специалист по инженерным работам английской армии высказал несколько предложений по поводу строительства оборонительных сооружений, командующий сухопутными войсками решил, что подобные работы плохо скажутся на моральном духе войск, поэтому они так и не были начаты.

Не вызывало никакого сомнения то, какой стратегии будут придерживаться японские войска. Малайя представляет собой полуостров длиной 600 миль, заросший густыми джунглями, пересеченный глубокими реками, с многочисленными болотами и горными хребтами на всем его протяжении. Единственным путем завоевать его было движение вдоль западного побережья, по узкой полосе обработанной земли, с последующей атакой «крепости» Сингапур.

Английскими сухопутными и авиационными силами в Малайе, а также в раскинувшихся на огромных пространствах базах британского Борнео, Бирмы и Гонконга командовал главный маршал авиации сэр Роберт Брук-Попхэм. Он видел японских солдат в декабре 1940 года, когда находился в Гонконге, и был о них невысокого мнения. «Я имел возможность хорошо разглядеть вблизи, через забор колючей проволоки, несколько существ-недочеловеков в грязно-серых мундирах, которые, как мне впоследствии сказали, были японскими солдатами, — сказал Брук-Попхэм своему руководству в Лондоне, добавив: — Не могу поверить, что из них можно составить умелое войско».

Вот такое невысокое мнение о японцах господствовало в британских вооруженных силах на Дальнем Востоке. К более реалистичным оценкам относились крайне неодобрительно. В апреле 1941 года английский военный атташе в Токио сказал на лекции офицерам в Сингапуре, что считает японскую армию первоклассной военной силой, обученной, с прекрасными офицерами, обладающую высоким боевым духом. После окончания лекции генерал-лейтенант Лайонел Бонд, поднявшись с места, заявил, что подобные разговоры «далеки от истины». Он добавил: «Можете мне поверить, с их стороны нам бояться нечего».

В сентябре 1941 года Брук-Попхэм подкрепил самоуверенное спокойствие англичан, заявив, что, даже если Германия до начала зимы заставит Россию просить мира, японцы не смогут «еще в течение нескольких месяцев» перебросить свои войска с севера, чтобы создать угрозу Малайе. Далее, продолжал главный маршал авиации, плохие погодные условия, устанавливающиеся с ноября по январь в Южно-Китайском море, не позволят японцам начать боевые действия раньше весны. Эти убеждения разделял генерал-лейтенант Артур Персиваль, командующий сухопутными силами в Малайе. Но не было никаких оснований считать, что период северо-восточных муссонов принесет иммунитет. В Китае японские войска не прекращали боевые действия на это время. Теперь, в декабре, японцы пользовались плохой погодой, чтобы скрыть полеты разведывательных самолетов и передвижения кораблей.

Возможно, английские военачальники пересмотрели бы свое мнение по поводу безнадежной отсталости японцев, если бы взглянули на небо у себя над головами. Еще с октября 1941 года японские войска совершали разведывательные полеты над прибрежными районами Малайи, используя самый замечательный самолет того времени, двухмоторный «Мицубиси» Ки-46 «Дина». Такие его непревзойденные параметры, как крейсерская скорость, дальность действия и потолок, позволяли ему вылетать с баз во французском Индокитае и выполнять свою миссию, оставаясь необнаруженным, в то время как высокая максимальная скорость позволяла «Дине» оторваться от любого неприятельского самолета, посланного ей наперехват.

Можно было с уверенностью предсказать, что часть японских сил вторжения будет действовать с территории Таиланда. Когда японские войска вторглись в Таиланд с баз соседнего Индокитая, Брук-Попхэм так и не смог добиться от Лондона определенного ответа, следует ли ему перейти границу и нанести упреждающий удар. Даже когда японские корабли уже подошли к Кота-Бару, готовясь высадить на берег морской десант, Брук-Попхэм получил приказ не пересекать северную границу до прояснения ситуации. И он ждал, пока люди в Лондоне определятся в своих решениях. «Следствием этого явилась задержка, которая не только не привела к каким-либо полезным результатам, но и оказалась просто катастрофической».

Существовали планы перебросить в Малайю дополнительные авиационные силы. Королевские ВВС опрометчиво поспешили заверить, что они защитят Малайю от воздушных налетов и морского десанта. Для этой цели были построены аэродромы в северной Малайе, однако современные самолеты так и не поступили. Японцам противостояли 36-я и 100-я эскадрильи в Сингапуре, имевшие 158 самолетов, включая бомбардировщики-торпедоносцы «Виккерс Уайлдбест». Эти допотопные бипланы с открытыми двигателями, позволявшими им развить максимальную скорость всего около 150 миль в час, были единственными торпедоносцами, которыми располагали Королевские ВВС. В первый же день боевых действий англичане потеряли больше половины из 110 самолетов, имевшихся в наличии.

Американские истребители «Брюстер Буффало» были отправлены из Великобритании на Дальний Восток из тех соображений, что хотя они недостаточно хороши, чтобы противостоять современным немецким машинам, они в силах справиться с тем, что могут «выставить японцы. В других местах и в других руках эти маленькие курносые американские истребители действовали неплохо, но на этот раз все было против них. Эти самолеты состояли на вооружении английских, австралийских и новозеландских эскадрилий, но пилоты союзников не имели того уровня мастерства, дерзости и боевого опыта, который японцы приобрели за время долгой войны в Китае. Возможно, свою роль сыграл и климат, так как постоянно возникали проблемы с убирающимся шасси, поплавковыми камерами карбюраторов двигателей и пулеметами, вследствие чего большое количество самолетов не могло подняться в воздух. Тех же, которым все же удавалось взлететь, приходилось максимально облегчать, выбрасывая почти все оборудование, за исключением совершенно необходимого, но и тогда им все равно не удавалось угнаться за бомбардировщиками Ки-21 «Салли».

Против англичан действовали новейшие истребители сухопутных сил Ки-43. Компания «Накадзима», извечный соперник «Мицубиси», в ответ на созданный для военно-морского флота «Зеро» сделала-внешне похожий «Оскар». Подобно большинству японских самолетов, этот истребитель был легким и проворным, и хотя он был вооружен только двумя пулеметами, в руках опытных японских ветеранов он далеко превосходил всех своих противников. Во время одного из воздушных боев 22 декабря австралийцы потеряли пять истребителей «Брюстер Буффало», в то время как у японцев (2 эскадрильи 64 полка) был сбит только один самолет. Уже вскоре после начала боевых действий японцы хвалились тем, что у сорока летчиков «Оскаров» на счету по десять и более побед.

Много английских самолетов было потеряно во время кампании в Греции, другие были поставлены в Советский Союз, не испытывавший в них острой необходимости. Английские самолетостроительные заводы много сил отдавали производству тяжелых бомбардировщиков, а командование истребительной авиации задействовало хорошие современные машины для бесполезных «чисток» в Северной Франции. Согласно одному отчету, «Греция и Россия вместе стоили Великобритании 600 боевых самолетов; в Малайе эти силы не имели бы цены». А тем временем аэродромы превратились в обузу, так как английская пехота, чтобы не допустить захвата их японцами, вынуждена была держать вокруг них оборону вместо того, чтобы отбивать захватчиков.

Сезонные муссоны, задержавшие вылет бомбардировщиков с Формозы для Филиппинской операции, не позволяли подняться в воздух японским самолетам, дожидавшимся в Пномпене в Индокитае. Только вспомогательным частям в Сайгоне удалось поднять в воздух свои бомбардировщики Ки-21 и нанести удары по аэродромам в Северной Малайе, уничтожив на земле большое количество истребителей «Буффало».

Через четыре часа после того, как первые солдаты японского десанта высадились на берег в Кота-Бару, остров Сингапур подвергся бомбардировке 27 бомбардировщиками «Мицубиси» Г-3 «Нелл», также поднявшимися с аэродромов в окрестностях Сайгона и пролетевшими в условиях очень плохой погоды над самыми гребнями волн. Английские радары обнаружили их, когда они были в 75 милях от берега, и тем не менее удары достигли цели: аэродромов Королевских ВВС в Селетаре и Тенга.

Подобно американцам, английские военачальники роковым образом недооценивали беспощадную жестокость и профессионализм своего противника. Генерал-лейтенант Артур Персиваль видел, что сделали немцы во Франции в 1940 году, и он хорошо знал Малайю, так как служил здесь с начала тридцатых годов. Но этот умный военачальник был склонен к осторожности и примирению, в то время как требовался решительный уверенный командир. Двое подчиненных Персиваля, командиры Индийского корпуса и Австралийской дивизии, были трудными в общении людьми. Также ему было очень непросто иметь дело с гражданскими официальными лицами. Когда генерал Персиваль разбудил губернатора Сингапура, чтобы сообщить ему о высадке японского десанта в Кота-Бару, первыми словами того были: «Надеюсь, вы уже сбросили этих коротышек в море!»

Во главе «коротышек» был генерал-лейтенант Томоюки Ямасита. Приняв редкое для военачальников решение, он сократил свои ударные силы с пяти дивизий до трех, решив, что это максимальное количество войск, которым он сможет управлять, не теряя темпа наступления. В его войсках было много солдат, имевших опыт боевых действий в Китае, а также отряды императорской гвардии. У них было 6000 велосипедов, которым предстояло сыграть важную роль в исходе этой кампании, как и 600 самолетам, поскольку Ямасита прекрасно разбирался в авиации, так как долгое время до этого занимал должность генерального инспектора военно-воздушных сил сухопутных войск.

Японцы, запугав правительство Таиланда, добились у него права на беспрепятственный проход своих войск через таиландскую территорию. Именно эти войска составили основу армии, прибывшей в Малайю по железной дороге и с боями двинувшейся на юг по полоске земли вдоль западного побережья, как это и предсказывали все штабисты. 56-я японская пехотная дивизия, высадившаяся в Кота-Бару, первоначально встретила ожесточенное сопротивление английских сухопутных сил и авиации. «Локхид Гудзоны», мало чем отличавшиеся от гражданских авиалайнеров, из которых они были сделаны, были оборудованы бомболюками для четырех 250-фунтовых бомб. Они показали себя очень хорошо. Японцы подтвердили потопление трех кораблей из состава десантных сил, а также потери в 320 человек убитыми и 538 ранеными. Но задержка была недолгой. Английская пехота была отброшена от побережья, и в течение двух дней эскадрильи, базировавшиеся в северной Малайе, были буквально стерты с лица земли. Воздушному прикрытию суждено было сыграть решающую роль в исходе сражений на земле, и японцы, не имевшие авианосцев для этой операции, были решительно настроены захватить наземные аэродромы. К вечеру 8 декабря аэродром в Кота-Бару уже был в их руках. Приблизительно в это время Брук-Попхэм обратился к Макартуру с просьбой нанести бомбовый удар по японским аэродромам в Индокитае. Но было уже слишком поздно. У Макартура больше не осталось бомбардировщиков.

Японский план был прост. Он предусматривал захват узкого горла Малайского полуострова с последующим как можно

более быстрым продвижением на юг. Пехоте предстояло ехать на велосипедах, а специально подготовленные инженеры должны были оборудовать дороги для переброски техники. Силы вторжения должны были постоянно получать небольшие подкрепления в виде десантов, высаживаемых позади позиций англичан. За несколько лет до этого Ямасита объяснял журналисту правила настольной игры го: «Это игра в истинно японском духе. Ее цель — захватить как можно большую территорию за как можно более короткий срок».

Вдоль побережья Малайи без воздушного прикрытия шли два самых мощных боевых корабля Королевского военно-морского флота — переведенные на Дальний Восток из Европы в надежде сдержать японскую агрессию. С ними должен был быть новый авианосец «Индомитебл», но он сел на мель в Вест-Индии во время испытаний и вынужден был встать на ремонт. Поэтому два больших боевых корабля в сопровождении эсминцев, которым так и не удалось запугать японцев, заставив их отказаться от агрессии, направлялись на север в надежде застать врасплох десантный конвой. Однако этому соединению, которое должно было остановить врага одним своим присутствием, трудно было сохранить в тайне свое местонахождение. Поисковым отрядам бомбардировщиков «Нелл» и «Бетти» не удалось обнаружить английские корабли, но их заметила японская подводная лодка И-65 и разведывательный самолет с тяжелого крейсера «Кумано».

Командовал «Силами Зет» вице-адмирал сэр Томас Фил-липе, всю жизнь просидевший в кабинетах и не имевший опыта морских операций. Ему еще не доводилось командовать подобным соединением и даже линкором, и он с презрением относился к авиации. Его презрение оказалось заразительным. Корреспондент радиостанции Си-би-эс, находившийся на борту крейсера «Рипалс», отметил, как один из офицеров рассмеялся, услышав, что поблизости находятся японский линкор, три тяжелых крейсера и несколько эсминцев: «…они же японские. Беспокоиться не о чем».

Презрительное отношение к авиации, господствовавшее в Королевском военно-морском флоте, сказалось на том, как Департамент морского вооружения выбирал системы управления зенитным огнем. Капитан Стивен Роскилл, военно-морской историк и артиллерийский специалист, сказал, что «перемещения неприятельских самолетов оценивались на глазок, а не измерялись с помощью приборов». Установленная на английских кораблях «Система наведения с большим углом возвышения» была настолько неэффективна, что на маневрах в 1937 году флот метрополии не смог добиться ни одного попадания в радиоуправляемую мишень, кружившую над кораблями в течение двух с половиной часов.

Упрямое нежелание английских моряков принять на вооружение более эффективные тахиметрические системы (установленные на немецких и американских кораблях) делало английские корабли уязвимыми перед бомбардировщиками «Люфтваффе», особенно во время кампании в Средиземном море. Теперь это привело к катастрофическим последствиям на Тихом океане, где корабли «Сил Зет» были атакованы бомбардировщиками наземного базирования с экипажами из морской авиации, обученными наносить удары по кораблям в открытом море. Японские бомбардировочные эскадрильи были специально усилены после того, как стало известно о подходе крупных боевых кораблей Королевского флота к Сингапуру. Через 40 лет после налета один из участвовавших в нем японских летчиков Фурусава Кейици рассказал:

В 11.30 утра 10 декабря на линейный крейсер «Рипалс» было сброшено несколько бомб; одна из них попала в него, вызвав небольшой пожар. Через десять минут появились японские торпедоносцы, налетавшие с разных сторон по два — по три и, по словам одного из оставшихся в живых очевидцев, «нисколько не смущенные нашим зенитным огнем». Японцы использовали 24-дюймовые торпеды, несшие 1760 фунтов взрывчатого вещества, — для сравнения, 18-дюймовые торпеды Мк-XII, которые Королевский флот использовал против «Бисмарка» и во время операции в Таранто, несли всего 388 фунтов взрывчатки. Одна из торпед проделала огромную дыру в корпусе «Принс оф Уэльс», погнув вал гребного винта. Вращавшийся на полных оборотах вал перебил маслопровод и топливопровод; треснули водонепроницаемые переборки. Ставший неуправляемым огромный корабль закружил на месте.

Затем настал черед «Рипалса» содрогнуться от страшного взрыва огромных торпед. Японские самолеты, налетевшие с разных направлений, добились трех попаданий в крейсер. В 12.33 «Рипалс» перевернулся и затонул. Меньше чем через час после этого «Принс оф Уэльс» лег на борт. Японские самолеты, которым предстоял долгий обратный путь до Формозы, пощадили эсминцы сопровождения. Адмирал Филлипс, командующий Восточным флотом, погиб, и вместе с ним 839 человек из 2921, составлявших экипажи двух кораблей. Прилетевшие из Сингапура истребители «Брюстер Буффало» увидели только плававших среди обломков спасшихся моряков. Британский Восточный флот прекратил свое существование.

Один из японских самолетов, вернувшись, сбросил два венка на бурлящие пятна мазута, отмечавшие то место, где легли на дно английские линкоры. Японцы воздали щедрую хвалу мужеству английских моряков. Они могли позволить себе это после подобной наглядной демонстрации уязвимости больших боевых кораблей. До этого момента престиж Великобритании на Востоке внушал благоговейный ужас; никто не осмеливался бросить вызов ее военной мощи. То, что страна выстояла в единоборстве с нацизмом, дало ей моральное лидерство. Но теперь, когда японцы так умело захватили Малайский полуостров и без особого труда потопили символы британского могущества, авторитет белых людей был безвозвратно утерян.

В Тихом океане не осталось крупных боевых кораблей союзников, способных помешать японским десантным операциям. В течение 72 часов после начала высадки японцы захватили аэродромы на севере, разгромив оборонявшие их индийские войска. Выбив 11-ю Индийскую дивизию, они сдавили узкое горло полуострова.

Если бы в этот момент Персиваль перебросил из восточной Малайи две бригады, оборонявшие аэродромы, и ввел бы их в бой против японцев, продвигавшихся вдоль западного побережья, возможно, ему бы удалось остановить их или хотя бы замедлить их продвижение. Но Персиваль не пошел на это. Он был уверен, что еще осталась возможность добиться господства в воздухе, и ради этого «был готов почти на любые жертвы». Персиваль считал, что сможет замедлить японское наступление классическими отходами, но японцы не желали воевать по классическим правилам. Они сражались с остервенением, при первой же возможности просачиваясь через позиции англичан и обходя их с флангов.

У крайней южной оконечности Малайского полуострова находится Сингапур, остров, имеющий 26 миль в длину и 15 миль в ширину, соединенный с материком дамбой, с гаванью в средней части южного побережья и военно-морской базой в северо-восточной части. Для последнего штурма японцы держали в резерве свежие силы численностью в 30 000 человек.

Штурм Сингапура начался 7 февраля 1942 года. Японские войска на моторных лодках и шлюпках пересекли узкий Джохорский пролив, преодолев упорное сопротивление 22-й Австралийской бригады. С высокой башни дворца султана Джохора генералу Ямасите открывался прекрасный вид на картину высадки и сражения. Защитники острова отступали под натиском превосходящих сил противника. Вскоре японцы захватили первый резервуар с питьевой водой, а к 13 февраля в их руках оказались все запасы воды. Исход сражения с самого начала не вызывал сомнений. Английское командование не сделало серьезных приготовлений к войне. Похоже, оно не имело понятия о том, что такое современная война, и не желало прислушиваться к тем, кто знал это. В 1940 году подполковник Джон Дэлли из полиции Малайской федерации предложил создать вспомогательные вооруженные отряды из местных жителей-китайцев, но получил отказ. Однако после высадки японских войск в Малайе англичане решили, что идея все же была неплохой. Обучение местного ополчения началось за четыре недели до капитуляции.

Странная апатия охватила всю армию от генерала до рядового. Через пятьдесят лет после этих событий Э. У. Суонтон, офицер-артиллерист, защищавший остров, писал в газете «Спектейтор»:

Сингапур — хваленая крепость, символ британского величия — вскоре пал. Построенный с огромными материальными затратами, он был ценен не столько как крепость, сколько именно как символ. Выяснилось, что база не в силах обеспечить капитальный ремонт боевых кораблей, поврежденных в Средиземном море во время кампании 1941 года, и английский флот пользовался ею всего несколько дней. Споры о том, не следует ли развернуть огромные крупнокалиберные крепостные орудия на север, вскоре оказались бесполезными, так как в присутствии генерала Ямаситы в просторном кабинете директора завода Форда Персиваль поставил свою подпись под документом о безоговорочной капитуляции. Ямасита одержал победу на месяц раньше графика. 17 февраля он отдал приказ: «Армия не должна праздновать это событие. Вместо триумфального входа в город будет траурная церемония поминовения погибших».

Ямасита, сражаясь с противником, втрое превосходящим его численностью, нанес англичанам поражение, которое Черчилль назвал самой страшной катастрофой и самым большим позором за всю историю войн. Взглянув на все с другой стороны, преподаватель Королевской военной академии Сэндхерст назвал это «одной из самых хорошо спланированных и осуществленных кампаний всех войн». Ее провели за 70 дней солдаты, одетые в мешковатые мундиры, не производившие впечатления на генералов, измерявших боеспособность армий по сверканию начищенных пуговиц и мастерству выполнения строевых приемов. Самыми болезненными аспектами поражения британских войск были находчивость и изобретательность японцев и упрямая закоснелость англичан. Один из японских офицеров сказал, что завоевание Малайи упростили дорогие английские дороги и дешевые японские велосипеды. По словам Ямаситы, английские и австралийские войска сражались отважно, но многие индийские части, «едва завидев нас, рассыпались по джунглям», добавив:

В Японии падение Сингапура было отмечено повышенным пайком сахара и приказом вывесить на всех домах государственные флаги. Ямасита, получивший прозвище «Тигр Малайи», стал национальным героем. Пошли разговоры о том, что он должен занять пост военного министра, который решил оставить за собой премьер-министр Тодзио. Тодзио, испытывавший сильную антипатию к Ямасите, ревниво относился к его популярности. Поэтому сразу же после окончания кампании в Малайе Ямасита получил назначение в Маньчжурию. Больше того, ему было запрещено возвращаться в Японию, и он даже не получил разрешения провести отпуск в Токио, таким образом лишившись встречи с императором. Все сообщения о Ямасите в прессе подвергались жестокой цензуре. Тодзио смог избежать критики в свой адрес из-за подобного обращения с национальным героем, заявив, что лучший японский полководец должен занять самый важный для Японии пост: возглавить армию, готовую отразить нападение главного врага — Советского Союза.

Ямасита был крайне расстроен подобным обхождением. По свидетельству его адъютанта, он неоднократно обращался в ставку императора с просьбой разрешить ему посетить Токио, но неизменно получал отказ. На Формозе, где Ямасита совершил остановку по пути к новому месту назначения, местные чиновники прислали ему трех самых красивых гейш. Щедро расплатившись, опальный генерал отослал их и поужинал один у себя в номере. Он жил со своей женой в Маньчжурии, в 60 милях от границы с Россией, до самого смещения Тодзио.

Японская армия отличалась от всех противников, с которыми приходилось иметь дело европейцам и американцам. В одном из документов американской военной разведки, датированном 1944 годом, говорится, что средний японский пехотинец имеет рост 5 футов 3 дюйма (157 см) и весит около 118 фунтов (57 кг). Однако подобные документы не ставили целью создание расовых стереотипов и принижение противника. Далее в нем приводятся следующие слова: «Несмотря на то что у японцев сложилась репутация людей быстрых и ловких, средний японский солдат даже после усиленной подготовки остается весьма неуклюжим. Он сутулится и при ходьбе шаркает ногами».

Японцы не более воинственны, чем какой-либо другой народ. Один англичанин, живший во время войны в Японии, свидетельствует, что военная подготовка и служба в армии были крайне непопулярны. Однако уклониться от этого было невозможно. Военное обучение начиналось еще в школах, так что юноши, попадавшие в армию, уже имели начальные навыки. Успешно окончившие военные училища служили по четыре месяца на сержантских должностях и лишь потом получали офицерское звание. Подготовка была очень интенсивной и максимально приближенной к боевым условиям; особый упор делался на гармоничные взаимоотношения солдат в подразделении, на дружбу и честность и на стойкость к вражеской пропаганде и слухам. Несмотря на многочисленные утверждения о том, что у японцев не было наград за воинскую доблесть, солдаты за мужество на поле боя награждались орденами «Золотого змея», «Священного сокровища» и «Восходящего солнца»; причем иногда награжденным выплачивалась пожизненная рента. Кроме того, были медали за кампании и награды за примерное поведение.

Мундиры, подобно многому в японской армии, сильно различались в каждой части. Обычно пехотинец, сражавшийся в джунглях, был одет в легкую хлопчатобумажную форму, а на ногах были «таби» — туфли на резиновой подошве с обособленным большим пальцем. Часто дивизия сама разрабатывала свои знаки отличия. В некоторых частях солдаты носили нагрудные нашивки или повязки со своим именем и названием полка, а иногда фамилия командира имелась на знаках различия.

Японская армия отказалась от допотопного кожаного снаряжения, заменив его изготовленным из прорезиненной ткани.

Из такой ткани изготавливались ранцы, ремни, кобуры и так далее. Стандартный ранец имел в высоту 13 дюймов и пять дюймов в глубину. Он крепился с помощью матерчатых лент и снаружи имел лямки для прикрепления дополнительного снаряжения. Снаряжение японской армии, как и японские самолеты, было легким и практичным. Военная доктрина подчеркивала требования легкости и универсальности даже в ущерб долговечности.

Снаряжение же английского пехотинца легким нельзя было назвать даже с большой натяжкой. Отягощенный тяжелыми ботинками и стальной каской, он вынужден был тащить увесистый ранец на спине, сумку на боку и противогаз на груди. Снаряжение закреплялось бесчисленной паутиной лямок с бронзовыми застежками на концах. Наказание за то, что какая-то пряжка или пуговица начищена недостаточно хорошо, бывало более строгим, чем за неуспехи в стрельбе или полевых занятиях. Винтовка «Ли-Энфилд» с примкнутым штыком добавляла еще десять фунтов. По сути дела, экипировка не изменилась по сравнению с той, какая была во время Первой мировой войны, показавшей ее полную непрактичность.

Сгибаясь под тяжестью снаряжения, солдаты не могли быстро перемещаться из одного места в другое. Войска зависели от грузовых машин и хороших дорог. Для того чтобы оправдать эти ограничения, английские военачальники заверяли своих солдат, что и перемещения противника будут так же стеснены. Японцы отказались следовать этим ограничениям. По словам одного английского офицера:

Именно на этом и была основана вся наша стратегия. Мы постоянно придерживались дорог. Но однажды я зашел в мангровое болото и нигде не провалился в грязь больше чем по щиколотку».

Винтовка «Ли-Энфилд номер 1», бывшая на вооружении английской армии в 1940 году, теперь является антикварной редкостью. Обладавшая оптимальной прицельной дальностью приблизительно в 400 ярдов, она предназначалась для позиционных сражений Первой мировой войны и была совершенно непригодна для стрельбы в упор, характерной для войны в джунглях. Ветераны союзных войск, участвовавшие в Малайской кампании, с уважением отзываются о 8-миллиметровом пистолете-пулемете, которым была вооружена японская пехота, поливавшая противника дождем пистолетных пуль, и 50-миллиметровом миномете с расчетом из двух человек, пускавшим 10-фунтовую мину на сто с лишним ярдов. У них в памяти также навсегда остались небольшие цилиндрические ручные гранаты, с высокой эффективностью применявшиеся японскими солдатами. Хотя впоследствии эти виды оружия были заменены новыми, более тяжелыми моделями, они оказались именно тем, чем надо, чтобы ошеломить и разгромить голодную, плохо вооруженную английскую армию. Особенно если учесть, как часто японская пехота, умело пользуясь тактикой просачивания через боевые порядки, оказывалась на флангах и в тылу.

Вместе с началом наступления в Малайе японские войска 8 декабря вошли в Гонконг, британскую колонию в Китае. Вскоре английский парламент услышал о том, как с 50 связанными офицерами и рядовыми японцы зверски расправились штыками. И это был. не единичный случай; больше того, все это осуществлялось совершенно хладнокровно. Обслуживающий персонал и 150 раненых Александрийского госпиталя в Сингапуре провели целую ночь в помещении, настолько тесном, что они с трудом поместились стоя, а наутро их вывели во двор и убили. Редчайшим событием явилось то, что 15 февраля 1942 года генерал-лейтенант Ямасита посетил Александрийский госпиталь и принес извинения за побоище, произошедшее в предыдущий день.

Японские войска, где бы они ни появлялись, были одержимы нечеловеческой жаждой убивать. Как правило, жертв закалывали штыками — это был самый дешевый и быстрый способ; но также людей расстреливали из пулеметов, а иногда сжигали или закапывали живьем в землю. Женщины и дети, монашки и грудные младенцы, священники, врачи и медсестры — все становились жертвами японского террора. Как это уже выяснилось несколько лет назад в Китае, политика террора поддерживалась на самом высоком уровне. Другой особенностью этой политики было полное пренебрежение по отношению к пленным. За время войны в японских лагерях умерло 27 процентов английских и американских военнопленных в сравнении с 4 процентами, погибшими в немецких и итальянских лагерях.

После войны Ямасита был повешен за военные преступления. «На самом деле я виноват в том, — сказал он адвокату, посетившему его в тюрьме в Маниле, — что мы проиграли войну». Он также мог бы сказать, что виноват в низвержении иллюзий о господстве белого человека в Азии. О том, каким ударом это явилось для сознания англичан, можно судить по послевоенным мемуарам генерала Персиваля, военачальника, которого Ямасита разгромил под Сингапуром. Английский генерал не мог поверить, что его войска, насчитывавшие не менее 100 000 человек, были побеждены японской армией численностью всего в 30 000 человек. Он писал: «Безопаснее сказать, что у них [японцев] в Малайе было 150 000 человек, хотя некоторые японские документы позволяют предположить гораздо большую цифру».

Безопаснее?

Смерть и страдания не закончились после того, как прекратились боевые действия. Жизнь в лагерях для военнопленных была ужасной, и смерть в них была обыденным явлением.

В мемориале в Кранджи, где похоронено 4500 человек, на мраморных колоннах высечены имена 24 000 погибших солдат союзников. С восходом солнца ровно через 50 лет после падения Сингапура состоялась официальная церемония поминовения. Оставшиеся в живых бывшие заключенные и родственники погибших приехали из Великобритании и Голландии. Правительство Австралии прислало почетный караул и делегацию священнослужителей. Ни один официальный представитель правительства Великобритании на церемонии не присутствовал.

Единственным утешительным известием явилось сообщение о мужестве защитников острова Уэйк, небольшого атолла в 2000 милях от Гавайских островов. Когда японцы начали укреплять острова Нампо, Марианские, Каролинские и Маршалловы острова, доставшиеся им от Германии после Первой мировой войны, авиакомпания «Пан-Америкен Эруэйз» основала на Уэйке пункт промежуточной посадки для транстихоокеанских рейсов. В дальнейшем на атолле в нарушение международных соглашений был построен военный аэродром, и в 1939 году Соединенные Штаты официально объявили Уэйк базой морской авиации.

Массированный удар с воздуха позволил японцам рассчитывать, что их десант не встретит особого сопротивления. Однако артиллеристы морской пехоты, выжидавшие до самого последнего момента, нанесли повреждения двум транспортным судам. Три японских эсминца, попытавшиеся отвлечь на себя артиллерийский огонь, также получили повреждения. Один из них потонул со всей командой. Еще один эсминец, «Кисараги», был атакован несколькими уцелевшими истребителями Ф-4Ф «Уайлдкэт», совсем недавно доставленными на атолл авианосцем «Лексингтон». От случайного попадания сдетонировали глубинные бомбы, и «Кисараги» буквально разнесло в клочья. После этого японцы, не успевшие высадить на берег ни одного человека, предпочли ретироваться.

Адмирал Киммель, командующий Тихоокеанским флотом, немедленно распорядился отправить к Уэйку все три имевшихся у него авианосца, чтобы воздушными налетами поддержать гарнизон. Поскольку силы вторжения были в замешательстве, удары с воздуха могли превратить отступление в паническое бегство. Но Киммель был отстранен от командования, и его заместитель адмирал Пай, до прибытия нового командира, решил, что подобная операция может быть очень рискованной для драгоценных авианосцев. Местонахождение ударного соединения Нагумо было неизвестно, и проба сил у Уэйка, возможно, была хитрой ловушкой. Возможно, разделявший взгляды Пушкина — не стоит рисковать необходимым ради излишнего, — Пай решил, что лучше он встретит нового командующего известием о потере Уэйка, чем сообщением о потере авианосцев. Пай отдал приказ авианосцам держаться на безопасном удалении от мест боевых действий.

Оглядываясь назад, мы видим, что появление авианосцев в водах у Уэйка скорее всего принесло бы американцам победу, однако этого не произошло. Вскоре японцы вернулись, и дерзкие защитники атолла не устояли перед многократно превосходящими их численностью захватчиками.

23 декабря японцы начали операции в Бирме, также являвшейся важным нефтепроизводителем. Вначале боевые действия ограничивались опустошительными воздушными налетами на Рангун, и сухопутные силы вторжения пересекли границу в конце января 1942 года.

Бирма наглядно продемонстрировала противоречия между англичанами и американцами. Англичане хотели защищать эту страну, потому что она им принадлежала. Американцы не хотели защищать империализм, но им было нужно Бирманское шоссе, по которому осуществлялись поставки войскам Чан Кайши в Китае. Англичане не верили в Чан Кайши, но поскольку они зависели от американской помощи, то спорить не стали.

Генерал Уэйвелл, недавно назначенный главнокомандующим вооруженными силами в Индии, поспешно вступил в командование союзными англо-американо-австрало-голландскими силами в юго-западной части Тихого океана — обширном районе, простиравшемся от Северной Бирмы до Северной Австралии. Потерпев поражения в Африке и Греции, Уэйвелл при определенной доле везения мог бы отдохнуть и успокоиться в Индии. Но теперь ему пришлось иметь дело с еще более страшным противником. Не прошло много времени, как на посту верховного командующего союзными силами в юго-западной части Тихого океана его сменил американский генерал Макартур.

Первые успехи японцев вызвали резкие обвинения со стороны руководства Австралии. Правительство страны было недовольно, что без консультаций с ним австралийские части под командованием иностранных военачальников отправляются сражаться во все уголки земного шара. Возможно, разногласия можно было бы смягчить, если бы не острая длительная взаимная неприязнь Уинстона Черчилля и Джона Кертена, премьер-министра Австралии, лидера социалистической партии.

Многие специалисты считают австралийскую пехоту лучшей из всех, сражавшихся на фронтах Второй мировой войны по обе стороны линии фронта, и Кертен был из тех, кто считал, что австралийцы несут на себе основную тяжесть жестоких боев на Ближнем Востоке. Кертен не очень-то выбирал выражения. Черчилль язвительно замечает: «Наши переговоры по смене австралийских частей в Тобруке были безрезультатны». Недовольство австралийцев усиливалось тем, что австралийский генерал Блейми считал, что его обманом заставили дать согласие на участие в кровопролитной кампании в Греции, оказавшейся такой же бессмысленной, как и сражение за Крит. Теперь Блейми выражал опасение, что сражения на Тихом океане будут «повторением Греции и Крита». Кертен был недоволен тем, что Малайя осталась без сухопутных, военно-воздушных и морских сил, в то время как австралийские дивизии были переброшены на Ближний Восток. Если решение Черчилля направить линкоры «Рипалс» и «Принс оф Уэльс» в Сингапур имело своей целью ублажить Кертена, оно не увенчалось успехом. 27 декабря 1941 года в газете «Мельбурн геральд» была опубликована пронизанная болью статья премьер-министра Австралии: «Мы отказываемся подчиняться требованию рассматривать войну в Тихом океане как второстепенную составляющую мирового конфликта». Кертен с горечью добавил, что Австралии следует ждать помощи не от Великобритании, а от Америки.

Черчилль пожаловался, что эту статью «раструбили по всему миру наши недруги». По мнению Черчилля, австралийские социалисты в прошлом не сознавали опасности, а в настоящем не видят действительности.

В телеграмме, отправленной 14 января 1942 года, Черчилль дал выход своему гневу:

Однако опасения Кертена в отношении Малайи оказались обоснованными. 17 декабря японские войска высадились на северном побережье острова Борнео. Премьер-министр Тодзио проинформировал парламент страны, что захвачено 150 нефтяных скважин. Через месяц из 70 скважин будет качаться нефть — ежесуточно по 1700 тонн. Впервые в истории Япония получила источники нефти. Для этого ей потребовалось всего две недели.

Через шесть недель Уэйвелл вернулся в Индию, а главнокомандующим союзными войсками на Дальнем Востоке стал генерал Макартур. Ему противостоял торжествующий враг. Меньше чем за сто дней практически вся Юго-Восточная Азия оказалась в руках японцев, и это осуществила армия, практически не имеющая опыта боевых действий в тропиках и в джунглях. Победы были обусловлены отличным планированием и мастерством солдат и командиров; японские сухопутные войска почти нигде не имели численного преимущества над противником.

Японский план военных действий предусматривал выполнение первоочередных задач в течение года при потере трети военно-морских сил. Большинство этих задач было выполнено всего за четыре месяца, а военно-морской флот потерял четыре эсминца и шесть подводных лодок. Больше того, императорский флот даже стал сильнее, чем прежде. С начала войны в состав флота вступил и легкий крейсер, а затем и линкор «Ямато», гигантский корабль водоизмещением 75 000 тонн, с девятью 18,1-дюймовыми орудиями главного калибра, 16-дюймовым броневым поясом и скоростью 27 узлов, самый мощный боевой корабль, который когда-либо был построен. Япония была сильна как никогда.

Однако в дальнейшем этим силам было суждено только истощаться. Японии предстояло вести войну, испытывая постоянную нехватку оборудования и сырья, не имея квалифицированной рабочей силы. Отныне каждому погибшему моряку, солдату и летчику суждено было стать еще одним гвоздем, забитым в гроб Японии. Со временем японской авиации пришлось перейти к атакам самоубийц-камикадзе — просто потому, что у них больше не было опытных пилотов для нанесения обычного бомбового удара.

Но пока личное мастерство солдат и оригинальная техника японской армии потрясли Запад. Американские и английские политики и обозреватели постоянно заверяли всех, что японцы — второсортный народ, как в физическом, так и в умственном плане. Считалось, что странный восточный народ рабски копирует Запад и способен изготовлять только оловянные игрушки. И вот этот-то народ осмелился бросить вызов западным державам. Внезапно все переменилось, как в калейдоскопе: японцы стали сверхлюдьми, обладающими волшебным оружием — непобедимыми воинами, чувствующими себя в джунглях как дома.

Мысль о братстве азиатских народов, освобожденных Японией, лежала в основе японской пропаганды. Вначале многие обманутые помогали захватчикам. Правительство Таиланда позволило японским войскам пересечь территорию страны для вторжения в Британскую Малайю. Коренные жители острова Гуам и других небольших островов Тихого океана с радостью встречали японских освободителей. Губернатор французского Индокитая вице-адмирал Жан Деку обещал содействовать Японии в борьбе против англосаксов. Не всегда подобные заявления делались под давлением: в далекой Аргентине о японских победах сообщалось с нескрываемым удовольствием.

Но разговоры о совместном процветании оказались не более чем блефом. Японцы воспользовались националистическими настроениями местного населения, чтобы расправиться с европейскими колонизаторами, но как только с последними было покончено, они сами стали колонизаторами. Повсюду на захваченных территориях государственным языком стал японский. Коренное население было обязано кланяться перед любым японцем в форме, и нередко те же самые туземные царьки и вожди, что служили европейским хозяевам, оставались на службе у японцев.

Излюбленной формой управления захваченными территориями стал террор. В Маниле филиппинцев, не поклонившихся трижды японским солдатам, вешали в общественных местах. За удар японского солдата виновного приковывали к решетке и оставляли умирать на солнцепеке.

Местами некоторые японцы воспринимали «дух азиатского братства» серьезно. Они показали, чего можно было бы достичь с помощью более гибкой политики. Некий майор Фудзивара Иваити участвовал в создании Индийской национальной армии, сражавшейся против англичан. В Бирме полковник Судзуки Кейдзи с той же целью организовал Бирманскую освободительную армию. В голландской Ост-Индии попытки помочь местному населению тоже приносили плоды, но хорошее отношение к японцам улетучилось после того, как захватчики согнали почти миллион человек на принудительные работы. Многие были отправлены на строительство печально знаменитой железной дороги Бирма — Сиам. Никто не знает, сколько людей при этом погибло. По оценкам ООН, погибших было не меньше 300 000 человек — и к этому надо добавить тех, кто впоследствии умер от истощения, ран и болезней.

То, что нападение на Перл-Харбор было совершено без объявления войны, позорная потеря флота, ужасное обращение с американскими и английскими военнопленными, расовые отличия — все это привело к тому, что глубокая взаимная ненависть всплыла на поверхность и война на Тихом океане превратилась в непрерывную цепочку варварства. Обе стороны пытали и убивали пленных и расправлялись с теми, кто пытался сложить оружие. Американские газеты и журналы писали о японцах с расовым презрением и отвращением — ничего похожего не было в отношении народов других стран, с которыми воевали Соединенные Штаты.

Война ударила по семьям японцев, переехавших в Америку с целью начать новую жизнь. В то время как американцы немецкого и итальянского происхождения продолжали жить как и прежде, американцам японского происхождения (многие из которых родились в Америке) было дано 48 часов на то, чтобы продать свои дома, землю и дело. Затем они были сосланы в десять концентрационных лагерей, расположенных по большей части в пустынных районах с суровым климатом. Брошенная собственность была разграблена и пришла в запустение. В концентрационных лагерях каждой семье выделялась комната размером 20 на 25 футов, в которой многим пришлось прожить годы. Но что не поддается никакой логике, так это то, что юноши, по соображениям безопасности помещенные в эти лагеря, по достижении призывного возраста брались на военную службу! В американских войсках во время войны служили 8000 таких людей. Нет никаких данных о том, что американцы японского происхождения занимались шпионской деятельностью, саботажем или просто не подчинялись властям. В 1988 году Конгресс принял закон, в котором выражалось сожаление по поводу «вопиющей несправедливости» и гарантировалась выплата не облагаемой налогами суммы в 20 000 долларов всем оставшимся в живых лицам, насильственно выселенным в концентрационные лагеря.

В Берлине известие о вступлении в войну Японии было встречено противоречиво. В своем дневнике Иозеф Геббельс 30 января 1942 года записал: «Фюрер глубоко сожалеет о потерях, которые несет белая раса в Восточной Азии, но нашей вины в этом нет». В Японии война не изображалась расовой: этому стереотипу препятствовал союз Германии с Японией. Вместо этого японцы сосредоточили свои усилия на том, чтобы выставить расистами американцев, регулярно используя выдержки из американской прессы в качестве свидетельства плохого обращения с неграми. Постоянной критике подвергалось поведение американских солдат на поле боя. Фотография из журнала «Лайф», изображающая молодую женщину с черепом японского солдата, полученным ею в качестве подарка от жениха, сражающегося на фронте, обошла всю Японию.

Одним из пропагандистских стереотипов, в котором сошлись обе стороны, было то, что американцы старые, а японцы молодые. Молодые на вид лица японцев побуждали американцев изображать их глупыми и неопытными. Вот разбушевавшиеся дети, которых следует строго наказать. Японцы изображали американцев беспомощными стариками, увядающими колонизаторами-плутократами, которые должны уступить место полному сил молодому народу.

Сложившиеся расовые стереотипы сыграли свою роль в жестокости, которой сопровождалась война на Тихом океане. Но что самое важное, правительства союзных держав — а также солдаты на полях сражений — пришли к убеждению, что японцы — нация роботов, не понимающих доводов разума. Соответственно, исход войны может решить только массированный непрекращающийся огонь на земле, море и в воздухе. Так оно и было.

Глава 32

Когда жители Вашингтона в тот прохладный декабрьский воскресный день сели обедать, война, распространившаяся к тому времени от Финляндии до Дакара и охватившая весь Атлантический океан, превратилась в глобальную.

В то время как ударное авианосное соединение адмирала Нагумо совершило налет на Перл-Харбор, японские войска принесли войну в Юго-Восточную Азию серией атак, скоординированных по времени в шести часовых поясах, находящихся по обе стороны от Международной линии перемены дат. Первым от нападения пострадало побережье Малайи: бомбардировка плацдармов для высадки десанта началась почти за два часа до налета на Перл-Харбор. Дальние морские бомбардировщики базовой авиации нанесли удар по Сингапуру. Бомбардировкам подвергся Гонконг, а также острова Гуам и Уэйк. В Шанхае японские войска вошли в международный квартал, и под покровом темноты была захвачена американская канонерская лодка «Уэйк». — Команда английской канонерской лодки «Петерел» отвергла японский ультиматум, корабль принял неравный бой и был потоплен.

Японский 3-й флот сопровождал 14-ю армию — 43 000 человек на 60 с лишним транспортных судах — к острову Лусон из Филиппинского архипелага, а морские бомбардировщики с Формозы тем временем наносили удар по американским базам. 15-я армия, направлявшаяся в Малайю, вторглась на территорию Таиланда, а 2-й флот остановился у Пескадорских островов, поддерживая высадку 25-й армии на побережье Малайи.

Колониями управляло так мало европейцев, что для их захвата японцам потребовались очень небольшие силы. Вся Юго-Восточная Азия была захвачена одиннадцатью японскими дивизиями[305]. 55-я полковая группа — «Подразделение южных морей» — была выделена для захвата островов Уэйк и Гуам, архипелагов Гильберта, Бисмарка и Новой Гвинеи. 38-я пехотная дивизия, оккупировавшая Гонконг, вскоре была переброшена в другое место, чтобы те же солдаты смогли принять участие в захвате действительно стоящего приза: голландской Ост-Индии. В Китае началось «Рождественское» наступление в провинциях Цзянси и Хунань.

В СССР немецкие армии, ведущие под Москвой жестокую схватку с Красной армией и суровым климатом, внезапно покатились назад: 5 декабря в пятницу Сталин начал контрнаступление. Первыми вперед двинулись русские части, расположенные к югу и северу от столицы, а на следующий день в наступление перешел и Юго-Западный фронт. Всего пятнадцать армий обрушились на немцев.

Несмотря на безжалостные морозы, боевые действия не прекращались на всем протяжении германского Восточного фронта. Все выходные части Красной армии атаковали глубоко вклинившийся в линию фронта выступ частей немецкой группы армий «Север» под Тихвином. Когда в понедельник немцы стали отходить назад, поступила директива фюрера отказаться на всем фронте от наступательных действий и перейти к обороне. Защитники города Ленинграда, пользуясь суровыми погодными условиями, продолжали упорные сражения с остановившимися у самых стен немецкими частями. Когда замерзло расположенное рядом Ладожское озеро, по льду поехали караваны машин, доставлявшие продовольствие и военное снаряжение в осажденный город.

В Северной Африке в те выходные корпус «Африка» и итальянский механизированный корпус под командованием Роммеля выходили из сражения, оставляя Киренаику. После двухнедельных ожесточенных боев Роммель, испытывая нехватку горючего, под постоянными ударами самолетов Королевских ВВС был вынужден пробиваться назад через обширное поле сражения, где смешались в беспорядке индийские, итальянские, австралийские, новозеландские, южноафриканские, немецкие и английские части. Общую неразбериху усиливало то, что обе стороны широко применяли трофейную технику. Вечером 7 декабря адъютант одного из разведывательных батальонов Роммеля заметил характерный профиль немецкого 8-колесного броневика и, подъехав к колонне, крикнул сначала на немецком, затем на итальянском языке.

В Европе в те времена редко были слышны жалобы на плохую погоду, ибо лед и облака защищали горожан лучше любых зенитных орудий и истребителей. В Лондоне командование ВВС теряло веру в свои силы. Среди авиационных начальников крепло убеждение, что, если не произойдет какого-то волшебства в области создания навигационных приборов, «будущее бомбардировочной авиации совершенно беспросветно — если оно вообще у нее есть». К этому времени ночные операции продолжались уже целый месяц, несмотря на постоянные штормовые предупреждения. Плохие погодные условия стали причиной больших потерь, и от налетов на Берлин пришлось временно отказаться. В начале декабря во время налета на Гамбург из 129 самолетов не вернулись домой 13. Активность авиации повсюду была невысокой, и маршал авиации сэр Ричард Пирс был переведен на другую должность.

В Америке первое известие о том, что страна вступила в войну, поступило в 2.25 в воскресенье днем, когда аппараты телетайпов выдали девять слов: «Белый дом утверждает, что япошки напали на Перл-Харбор». Около трех часов все радиостанции прервали свои выпуски для экстренного сообщения, к которому отнеслись по-разному. «Дабл-ю-Оу-Ар», передававшая футбольный матч, получила много жалоб на то, что была прервана трансляция. В Денвере на студию «Кей-Эф-И-Эл», передававшую религиозную программу, позвонила слушательница, спросившая, неужели радиостанция считает, что известия о войне важнее Евангелия.

Именно информационный выпуск американского радио сообщил о случившемся обитателям «Вольфшанце». В воскресенье около полуночи офицер прессы принес это известие Гитлеру, болтавшему с гостями и секретаршами в гостиной мрачного бункера. Хлопнув себя по бедру, фюрер воскликнул: «Поворотная точка!», после чего, выбежав на улицу в темноту и снег, стал рассказывать всем о том, что произошло. Генерал Йодль впоследствии описывал свое изумление, когда среди ночи Гитлер ворвался в его кабинет, чтобы сообщить новости ему и фельдмаршалу Кейтелю.

В Польше в понедельник 8 декабря 700 евреев из маленького городка Коло были умерщвлены в пяти специальных грузовиках, отъехавших в лес к близлежащей деревне Хельмно. Партиями по восемьдесят человек эти люди — здоровые и больные, мужчины и женщины. — были удушены выхлопными газами, подводившимися к закрытым кузовам грузовиков. Их трупы сбросили в большие ямы. На следующий день эта же процедура была повторена для умерщвления жителей окрестных деревень. Это было началом нацистской программы систематического геноцида.

В четверг 4 декабря 1941 года изоляционистски настроенные газеты «Чикаго трибьюн» и «Вашингтон тайме-геральд» опубликовали сенсационный материал: детали секретного плана под кодовым названием «Радуга пять», выкраденного из Отдела планирования сухопутных сил Соединенных Штатов. Это был план, предусматривающий стратегию действий всех вооруженных сил и флотов в том случае, если Америке придется воевать и против Германии, и против Японии. Газеты с гневом выдали это за доказательство того, что президент Рузвельт собирается втайне увеличить численность армии и флота и отправить их воевать на другие континенты. Время публикации было точно рассчитано: Конгресс как раз обсуждал закон о выделении дополнительных 8 миллиардов долларов на нужды обороны. Несомненно, заинтересованные стороны надеялись, что опубликование планов Америки на случай войны остановит Конгресс и президента от выделения дополнительных средств армии.

Через три дня японцы атаковали Перл-Харбор.

Японское нападение на базу американского флота привело к тому, что газетная сенсация почти не произвела в Вашингтоне шума. Однако по странной прихоти судьбы перевод статьи попал в руки Гитлеру, и это убедило его, что Германия должна объявить войну Соединенным Штатам. Гитлер ссылался на статью в «Чикаго трибьюн» в своей речи в рейхстаге в среду 11 декабря, в тот день, когда Риббентроп вызвал к себе американского поверенного Леланда Морриса и крикнул ему: «Ваш президент хотел этой войны — и вот он ее получает». На самом деле крайне маловероятно, что Конгресс согласился бы объявлять войну Германии. Запальчивый поступок Гитлера предопределил поражение Германии. Однако последующие ужасные события этого рокового решения потрясли Америку. Немецкие подводные лодки стали рыскать вдоль американского побережья от залива Святого Лаврентия до Мексиканского залива. За последующие шесть месяцев были потоплены суда общим водоизмещением свыше двух миллионов тонн.

Ответ Америки на Перл-Харбор последовал незамедлительно, и он был ошеломляющим. За первые шесть месяцев 1942 года правительство разместило заказов на 100 миллиардов долларов — больше, чем экономике страны когда-либо удавалось выполнить за целый год! Рабочая сила, нефть, каучук и стратегическое сырье распределялись на военные и гражданские нужды «промышленными падишахами», обладавшими неограниченной властью. Главой комиссии по оборонной промышленности был назначен Дональд М. Нельсон, получивший над экономикой всей страны власть, уступавшую только президентской. Нельсон как нельзя лучше подходил для этой должности. Вице-президент по торговле компании «Шире Ройбак», он знал, что где купить по самой выгодной цене.

14 декабря 1941 года бригадный генерал, занимавший должность начальника штаба сухопутных войск на Филиппинах, был вызван в ставку начальника штаба сухопутных войск Соединенных Штатов генерала Джорджа С. Маршалла, который попросил его изложить свою точку зрения на войну на Тихом океане. Бригадный генерал дал реалистичную оценку. Филиппинами следует пожертвовать, а американские вооруженные силы должны перестроиться в Северной Австралии. Это совпадало с точкой зрения самого Маршалла и президента Рузвельта. Бригадный генерал был немедленно назначен главой Тихоокеанского отделения департамента военного планирования. Это был Дуайт Д. Эйзенхауэр. Вскоре он стал верховным главнокомандующим союзными войсками в Европе.

Уинстон Черчилль услышал о нападении на Перл-Харбор, находясь в своей загородной резиденции Чекерс вместе с американскими гостями. Эту новость он узнал не от разведки и не от службы перехвата. Как и Гитлеру, Черчиллю пришлось положиться на достоверность переданного по радио информационного сообщения, однако, плохо расслышав голос диктора, он переспросил дворецкого Сойерса, слушавшего тот же самый 9-часовой вечерний выпуск Би-би-си в комнате слуг.

Черчилль схватил телефон, и через две-три минуты его соединили с Рузвельтом.

— Господин президент, что там относительно Японии?

— Да, все верно. Они напали на нас в Перл-Харборе.

Черчилль в сопровождении высших государственных чиновников и своего личного лечащего врача отправился в Америку на борту линкора «Дюк оф Йорк». Плавание продолжалось восемь дней, и уже через две недели после нападения на Перл-Харбор Черчилль встречался в Вашингтоне с президентом Рузвельтом. На этой «конференции в Аркадии» впервые проявил себя как один из действительно выдающихся вождей того времени генерал Джордж Маршалл. Уже совершивший к тому времени чудо по перевооружению и реорганизации американской армии, он предложил создание объединенного комитета начальников штабов для глобальной координации стратегии союзников — это выходило далеко за рамки воображения и возможностей держав «Оси». Решение разгромить Германию в первую очередь было вновь подтверждено и Черчиллем, и Рузвельтом, но Маршалл пошел дальше, настояв на том — несмотря на сопротивление Великобритании, — что добиться этого можно только высадкой десанта на побережье Франции и дальнейшим продвижением на территорию Германии. Черчилль, опасавшийся, что это повлечет миллионные жертвы, выступал за стратегические бомбардировки, психологическую войну и действия на периферии оккупированной Гитлером Европы. Был достигнут компромисс. Англо-американским армиям предстояло высадиться в Алжире и Марокко и соединиться с английскими армиями, наступавшими из Египта. Командовать силами вторжения был назначен генерал Эйзенхауэр.

Комитет, заседание которого состоялось в Вашингтоне утром в субботу той судьбоносной недели, был обязан своим возникновением письму, полученному президентом Рузвельтом в августе 1939 года от величайшего в мире ученого Альберта Эйнштейна:

В письме подчеркивалось, что немцы завладели урановыми рудниками в Чехословакии и ученые в Берлине занимаются теми же проблемами. На заседании комитета было принято решение о необходимости создания атомной бомбы. Всего через 24 часа появился новый повод для разработки такого устройства: информационные выпуски радио сообщили о «Гавайской операции». Впоследствии президент Трумэн сказал, что программа разработки атомной бомбы стоила 2 миллиарда долларов.

Две атомные бомбы, брошенные на японские города, не закончили войну. Японцы продолжали казнить захваченных в плен американских летчиков — к этой политике они перешли после начала массированных бомбардировок своих городов. Но после того как через неделю после второй атомной бомбардировки 800 тяжелых бомбардировщиков совершили налет на Токио, японцы смогли переступить через свою гордость и обратились с просьбой о перемирии. К этому времени американские самолеты практически не встречали сопротивления. В Японии не было горючего, чтобы обучать летчиков, производство авиационных двигателей сократилось на 75 процентов, производство самолетов на 60 процентов, а нефтепереработка на 83 процента.

От нефти, полученной Японией в результате броска на юг, было мало толку. Американские подводные лодки топили японские танкеры, так что из нефти, выкаченной в 1942 году, в метрополию попало только 42 процента; в 1943 — 15 процентов; в 1944 — 5 процентов; в 1945 году в метрополию не попало ничего. Не случайно историки обошли стороной вклад подводных лодок в победу союзников. В основе такого подхода лежит директива военного времени, изданная военно-морским департаментом. Командование американского флота запрещало любые публикации в прессе относительно подводной войны — независимо от того, раскрывались ли в них какие-то секреты. Адмиралы не хотели, чтобы историю войны на море преподносили таким образом. Несколько журналистов собрали сведения относительно подводных лодок, но цензура не разрешила их опубликовать, вероятно из опасений, что правда положит конец созданию больших кораблей и понизит влияние флота в целом.

В 1941 году Япония решила захватить нефтяные месторождения, вместо того чтобы уступить международным требованиям прекратить бессмысленную военную кампанию в Китае. Долгая дорогостоящая война ввергла страну в катастрофу. В том же году Гитлер совершил еще более опрометчивый поступок. Вместо того чтобы продолжать торговать со Сталиным, поставлявшим ему в любых количествах нефть и другое сырье, он направил танки и бомбардировщики, чтобы покорить Советский Союз, и после этого нефти у него уже больше никогда не было в достаточном количестве. Для страны с высокообразованным интеллигентным деятельным населением, где искусство, наука и техника ценились как нигде в мире, торговля была бы гораздо прибыльнее и дешевле, чем война. История второй половины двадцатого века показывает, что и Япония, и Западная Германия усвоили этот простой урок.

Но, разумеется, Гитлер начал войну не для того, чтобы улучшить уровень жизни своего народа. Его завоевания, как и тоталитарный режим, имели в своей основе патологическую ненависть к инородцам, особенно к той неясно описанной группе, которую он называл евреями.

Воинственная нетерпимость Гитлера и его расовая политика сыграли большую роль в мобилизации американского и английского народов на борьбу с нацизмом. С тех пор расовый баланс в Америке изменился коренным образом, так что вскоре американцы европейского происхождения будут составлять меньшинство жителей Соединенных Штатов. Все больше растет влияние чернокожих, испаноязычных и азиатских американцев. Европа также сильно изменилась, и население большинства стран, участвовавших в войне, в настоящее время является многорасовым. Четкие штампы, ради которых воевала Америка, вероятно, никогда больше не повторятся.

Только Япония сохранила свою расовую целостность. На момент написания этой книги мир является свидетелем грандиозного противостояния самой замкнутой и расово однородной страны в мире с самой открытой и динамичной. Успех Соединенных Штатов Америки в этой экономической схватке покажет всем странам, что путь к процветанию лежит через открытое интегрированное общество. Успех замкнутого кастового, расово однородного общества Японии убедит их в обратном.

Для французов, голландцев, бельгийцев, норвежцев, датчан и всех остальных, страдавших под пятой немецкой оккупации, нападение на Перл-Харбор явилось лучом надежды. У солдат, моряков и летчиков, сражавшихся против держав «Оси», появился новый смысл. До сих пор погибавшие перед смертью восклицали:

Прошел ли день хорошо? Мы умерли и так этого и не узнали. Но хорошим или плохим было будущее, Свобода, мы погибли за тебя.

После Перл-Харбора мужчины и женщины, тонущие на просторах Атлантики, экипажи сбитых самолетов, танкисты, истекающие кровью в песках пустыни, военные и гражданские в жутких концентрационных лагерях поняли, что со временем необъятные ресурсы союзных держав обязательно принесут им победу.