Избранные произведения в одном томе

В 1925 году некий чешский аристократ на простом бланке министерства почты и телеграфа Франции объявил торговцам металлоломом о продаже 7000 тонн металла, известных под названием Эйфелева башня. Его успех был настолько велик, что, поспешно покинув Париж, он вернулся месяцем позже и продал ее снова.

Не далее как в 1966 году Колизей поменял хозяина. Какой-то западный немец сдал древний памятник в аренду на десять лет за 20 000 000 лир в год (плата вперед и наличными) одному американскому туристу, который собирался открыть ресторан на верхней площадке исторических развалин.

В 1949 году южноафриканская компания приобрела в Англии целое летное поле за 250 000 фунтов стерлингов, заплатив задаток человеку в форме капитана военно-воздушных сил Великобритании.

В 1962 году предприимчивый поляк в Неаполе собрал 90 000 долларов задатка за корабли американской военной флотилии.

В 1963 году ирландец из Керри продал скандинавский рыболовецкий флот консорциуму английских бизнесменов, предварительно слетав с ними в Берген и продемонстрировав впечатляющую картину стоящих на рейде кораблей.

В 1965 году два бортпроводника английской авиакомпании взяли аванс в размере 20 000 долларов за не совсем новый Боинг, находящийся на трехдневной стоянке в Токио.

Глава 1

На генеральное сражение мы прибыли за восемь с половиной минут до начала. На этот раз мы застряли в пробке на пересечении Лексингтона и Пятнадцатой стрит. Центр Манхэттена в пятницу после обеда не для тех, кто спешит. Я сунул водителю такси две долларовые бумажки, получил пятьдесят центов сдачи и дал ему две монетки на чай. Сайлас и Лиз выбрались из машины, и тут же Лиз, тихо чертыхнувшись, послюнявила палец и приложила его к стрелке на чулке.

Сайлас никого не ждал; с зонтом в одной руке и чемоданом в другой он проследовал в сверкающий вестибюль «Континуума». Не менее элегантная Лиз поспешила за ним. Я нацарапал в своей бухгалтерской книжке: 1,75 дол., запихнул ее в карман и побежал за ними. Улицы Нью-Йорка напоминают ярмарочную площадь: мерцающие огни, гудки автомашин, свистки полицейских и куча деловых людей в тонких белых рубашках с суровыми раскрасневшимися лицами, так спешащих в никуда, что их фланелевые костюмы провисают на коленях. Дело близилось к вечеру, и в «Континууме» было относительно спокойно. В тишине сверкающего вестибюля раздавались только наши шаги. В левой части фойе находились кафетерий и киоск, где продавали газеты и табак, в правой части открывался вход в банк. Там тоже было затишье, но на этот счет у нас имелись свои соображения.

На мне был рабочий комбинезон. Поставив на пол, я открыл стеклянную крышку, вынул вывеску «Сдается» и вместо нее поместил табличку со сверкающими белыми буквами «29-й этаж. Амальгамированные минералы». Хлоп. Я закрыл стеклянную дверцу и огляделся. Никто не обратил на меня внимания, и я поспешил за остальными в лифт. Мик нажал кнопку двадцать девятого этажа, Лиз украдкой взглянула на стрелку на чулке, Сайлас понюхал гвоздику в петлице. Вжик — помчался лифт.

— Опять двадцать девятый, — сказал Мик.

— Вот именно, — ответил я, незаметно для себя подхватив его протяжный акцент.

— Вы увидите большую заварушку.

— Увидим, — согласился я.

— Этот парняга никак не успокоится. — Мик покачал головой.

Сайлас с укором посмотрел на меня.

— Опять беспокоят близнецы О'Райли? — спросил я Мика.

— Их Громила даже не появлялся, — сказал Мик. — Я знал, что мой брательник Пат все уладит в момент, но не хотелось беспокоить его по мелочам.

Сайлас оглядел нас обоих и неожиданно спросил Мика:

— И что же сделал твой братец Пат?

Мик подозрительно посмотрел на Сайласа, явно не одобряя его британское произношение. Лифт остановился. Мик наклонился к Сайласу и прошептал:

— Храни вас бог, сэр, он переломал им ноги.

Он помедлил мгновение, прежде чем нажать кнопку, и, когда дверь открылась с тихим шорохом, добавил:

— Переломал им задние ноги.

Мы вышли. Из своего тяжелого чемодана я достал табличку «Амальгамированные минералы. Приемная» и повесил ее возле лифта. Мы шли по коридору, и Сайлас включал по дороге свет.

— Кто это, черт возьми? — спросил Сайлас, поежившись.

— Мик, лифтер.

— А ты откуда знаешь о его друзьях и семье?

— Однажды слышал, как он разговаривал с кем-то. И теперь всегда говорю: «Опять беспокоят близнецы О'Райли, Мик?», или «Как поживают близнецы О'Райли?», или…

Сайлас фыркнул. Он шел по коридору, закрывая двери пустых комнат. Бенц, бенц, бенц.

Вслед за Сайласом и Лиз я вошел в офис, который оборудовал для нас привратник. Из-за стеклянных дверей донесся голос:

— Я уже почти закончил.

На подстеленную на пол газету упал последний кусок шпатлевки, и стеклянная панель с облупившейся надписью «Приемная генерального директора» плавно опустилась. Из-за нее показалось уродливое лицо привратника:

— Я прогнал всех уборщиков и обставил оба офиса мебелью, которую вы выбрали. Она такая тяжелая…

Практически не сбавляя хода, Сайлас сунул ему в зубы сотню долларов десятками. Эта пасть могла вместить еще тысяч пять.

Сайлас и Лиз торжественно проследовали во внутреннее помещение. Привратник установил новую стеклянную панель, на которой роскошными золотыми буквами было написано: «Амальгамированные минералы, Инкорпорейтед. Нью-Йорк. Вашингтон. Сиэтл. Лондон. Стокгольм. Приемная сэра Стивена Латимера, президента».

Вы же знаете, что все нью-йоркские служащие начинают с общей камеры. Затем они получают повышение и перебираются в комнату без окон, затем туда, где окна выходят в колодец, и если они действительно делают карьеру, то в конце концов получают офис с видом на улицу. Это было угловое помещение с тремя окнами. Привратник, должно быть, действительно обшарил все здание: ковры под плинтус, рабочие столы от Кнола, четыре телефона. Стулья от Ми ван дер Роу, высоченный книжный шкаф от Хеплвайта, забитый изданиями Нэшнл джиографикс. Я подошел к окну: вид был, как на рекламном плакате авиакомпании. На крыше здания Пан-Америкэн разогревался вертолет, собирающийся отправиться в аэропорт Кеннеди: тах-тах-тах, тах-тах-тах. Ярко-голубое небо, небоскребы и далеко внизу разноцветные машинки, прижимающиеся к тротуару, чтобы пропустить воющие пожарные машины, несущиеся к Уоллстрит.

Сайлас, кашлем напомнив о своем существовании, протянул мне широкополую шляпу, дал зонтик Лиз, и все это с таким видом, будто собирался обосноваться здесь на всю жизнь. У меня не было пальто, зато был комбинезон, его я и снял. Сайлас уселся за тиковый стол и пощупал кнопки. Лиз, вытащив электродрель и включив в розетку, нацелила на меня острие аппарата и сделала пробный пуск. Я отобрал у нее дрель и начал сверлить отверстия в тонкой перегородке. На репетициях мы отрабатывали несколько вариантов: использовали в качестве переборок фанеру, пробовали механическую пилу и разные дрели. Самым скоростным способом оказалось сверло диаметром три четверти дюйма, делающее двадцать два отверстия, плюс пила. Сайлас никогда не экономил на экспериментах, это его пунктик.

Лиз вынула из чемодана фотографии в рамочках — снимки карьеров или завода — и начала развешивать их на стенах. Под каждой фотографией красивыми тиснеными буквами выделялись надписи типа «Борке, Швеция. Комбинат по переработке руды. Амальгамированные минералы. Свенска АБ. Второй по величине в Скандинавии». Или: «Нефтяная скважина Манф. Ко, Иллинойс, собственность Амальгамирован. минералов, Инк., Нью-Йорк». Сайлас тщательно продумал надписи, и рамки были сделаны из светлого тика точно под цвет рабочего стола.

Когда я высверлил круглое отверстие в перегородке, Сайлас уже разложил на своем столе семейные фотографии: снимки его жены и членов семьи на фоне огромного загородного дома. На них неизменно присутствовал придурковатый мужик с большущими усами, которым, как утверждал Сайлас, был он сам несколько лет назад. Он помог установить в проделанное мной отверстие старомодный потайной сейф. Я сработал отверстие тютелька в тютельку, так что не пришлось пригонять сейф к стенной перегородке деревянными клиньями. Сайлас пощелкал цифрами и несколько раз открыл и закрыл сейф. Блямс. Дверца захлопнулась со щелчком. Да, очень убедительно. В конце концов, это же настоящий сейф, если не считать, что у него отсутствует задняя стенка. Это было просто труба, выходящая в соседнюю комнату, а кусок черного бархата создавал впечатление внутренней темноты.

— Два тридцать три, — сообщил Сайлас, взглянув на часы. — Этап номер один завершен.

До закрытия банка осталось двадцать семь минут.

— Этап номер один завершен, — повторила Лиз.

Она повесила фотографию на дверцу сейфа, замаскировав его, как показывают в кино.

— Этап номер один завершен, — доложил я. — Но мы просчитались на двадцать пять центов на такси.

Сайлас кивнул. Он знал, что я хотел поддеть его, но не прореагировал. Ну и зануда.

Лиз позвонила в банк, находящийся в вестибюле нашего здания, и сказала:

— Я миссис Амальгамин. Мне бы хотелось убедиться, что наш договор остается в силе. Через несколько минут я приеду забрать триста тысяч долларов наличными. Ну да, я знаю, что на моем счету только пятьсот пятьдесят семь долларов, но мы же обсудили это вчера. Компания «Фанфан Новелти» должна нам триста тысяч долларов, и они обещали сегодня выписать чек. Деньги нам нужны сейчас.

Последовала пауза, и Лиз продолжила:

— Не понимаю, какие могут быть сложности. «Фанфан Новелти» такие же ваши клиенты, как и мы. Вы обещали обслужить нас, и если возникнут проблемы, я вынуждена немедленно обратиться в центральное отделение вашего банка. Да, думаю, что так. Да, я же сказала вам, все улажено. Мой муж — мистер Амальгамин — ни за что не позволил бы мне нести такую сумму самой. Будет бронированный автомобиль, и я скоро прибуду с чеком компании «Фанфан», чтобы снять деньги со счета.

Она положила трубку.

— Фу, как я испугалась: они могли ведь и не согласиться.

— Угу, — кивнул я. — Теперь единственное, чего надо бояться, это чтобы никто из банковских не заметил кого-нибудь из наших фанфановских умников в холле и не начал болтать с ним.

— Не боись, детка, — усмехнулась Лиз. — Сайлас все сделает классно.

— Исчезни, — сказал ответил я и направился к двери, ведущей в соседний офис, чтобы проверить свое обмундирование. Это была форма охранника, а к ней белый пояс, кобура и фуражка, а также инкассаторский портфель, пристегивающийся к запястью наручником на металлической цепи. Не были также забыты портмоне из свиной кожи для документов и свежая газета Нассо, только что купленная на Таймс-сквер, где продается любая пресса всех стран мира. Я примерил фуражку. Фуражка была дурацкая. Я натянул ее на глаза. Из-под нее вылезли волосы. Я скорчил рожу в зеркало и попытался сдвинуть фуражку на затылок на щегольской манер.

— Очаровашка, — сказала Лиз.

Я не знал, что она наблюдает за мной, и вздрогнул от неожиданности, но промолчал. Она подошла сзади, и мы посмотрели друг на друга в зеркало. Она… о, ну, просто куколка. И я не прочь был бы в любой момент познакомиться с ней поближе, но мне не хотелось, чтобы она чмокнула меня в ухо с этой своей снисходительной манерой «сделай мамочке ручкой».

— Исчезни, — рассердился я, и она, резко натянув фуражку мне на глаза, вышла из комнаты, прежде чем я успел что-нибудь сказать.

— Дрянь, — крикнул я в притворном гневе.

Она только рассмеялась.

Я посмотрел на себя в зеркало. Сказать по правде, не очень-то я походил на охранника: слишком длинные волосы, чересчур бледное лицо — ну, как всегда зимой, если не успею где-нибудь позагорать. Я всегда был тощим маленьким ублюдком. Сейчас мне двадцать шесть, и никогда еще я не был таким жилистым и крепким, даже в тюряге. Лиз и Сайлас правы, мне страшно повезло, что я встретил их, но они никогда не давали мне забыть, кто из нас младший партнер. Ей-богу, никогда.

Сайлас и Лиз были вместе уже тогда, когда я впервые познакомился с ними. Если бы я не видел их отношений, я бы мог подумать, что Сайлас голубой. В тюряге ко мне цеплялся один голубой. Питер-двоеженец его звали, и я чуть не поддался, прежде чем понял, откуда такое прозвище. В Сайласе не было ничего от гомика, но, сам не знаю почему, у меня сложилось было такое впечатление.

У Сайласа было все, чего не было у меня. У него было все, чего у меня никогда не будет. У Сайласа было все, что, положа руку на сердце, я не пожелал бы ему иметь. Он был изыскан — вы понимаете, что я имею в виду? Он мог носить вечерний костюм, как Фред Астер. В нем чувствовалась сила. Если я надевал белый халат, я был всего лишь маляром, если же Сайлас надевал его, он выглядел как хирург, вам знаком этот тип мужчин? И, конечно, женщины не могли устоять перед таким надменным самоуверенным натиском, все женщины с ума сходили по Сайласу. И Лиз тоже. Я только надеюсь, что когда доживу до его лет, на меня тоже будут клевать курочки вроде Лиз.

Это все война. Сайласу еще не было двадцати двух, когда он стал майором в танковой части и имел уже полдюжины медалей. Он заправлял сотней людей, а некоторые из них ему в отцы годились. И если только они пытались возражать, наверняка их расстреливали на месте или что-нибудь в этом роде. Думаю, такое случалось! Ну, я хочу сказать, что не удивительно, что он умеет командовать. Но он мне нравится, у него такой классный юмор, мы можем подкалывать друг друга, и ни один из нас бровью не поведет, это просто атас, но если разобраться, он холодная печенка. Это тоже все война, как я думаю. Я хочу сказать, что нельзя пять лет подряд только тем и заниматься, что убивать людей, оставаясь при этом доброжелательным филантропом. Спорим, что нельзя.

У него что-то вроде компьютера в мозгах. И ввести эмоции в расчеты — все равно, что запрограммировать ошибку. Он сам мне сказал. Он говорил мне это несколько раз. Просто не знаю, как Лиз может так долго любить его. Он вроде бы влюблен в Лиз, но он холодная печенка, и непременно настанет день, когда его компьютер выплюнет ее перфокарту. И, ручаюсь, он из тех, кто может бросить все на полпути и не оглянуться назад. Он жесток, и у него совершенно нет друзей. Сайлас говорит, что все они погибли во время войны. Да, ответил я, и хочешь, я угадаю, кто убил их? Лиз просто взбесилась, когда я сказал это, но я гарантирую, он страшная сволочь этот Сайлас, и пусть вас не обманывает его старорежимный галстук и аристократическое произношение.

Он презирает меня. Сайлас презирает меня, потому что у меня нет такого образования. И каждый раз, когда я пытаюсь узнать что-то новое, он не скрывает своего леденящего сарказма. Всякий раз, когда он застает меня за чтением книги, он добавляет к ее названию «для малышей» или «изложено для детей до пяти лет», ну чтобы я почувствовал себя совсем слабоумным. Я понимаю, куда он клонит. Он хотел бы, чтоб я перестал учиться. Он боится, что в один прекрасный день, я возьму все в свои руки. Все — и Лиз тоже. Временами я замечаю блеск страха в его глазах. Лиз намного моложе Сайласа. Ее семья знакома с ним уже много лет, и Сайлас давно заприметил ее, и все кончилось тем, что они сейчас вместе. Она говорит, что Сайлас предлагал ей выйти за него замуж, но она отказалась. Очень давно. Да уж. Сомневаюсь я в этом, очень сомневаюсь. С чего бы Сайлас предлагал такое? Его компьютер не принял бы эту идею и запищал бы в знак протеста. Здесь Сайлас ничего не выгадывал, а то, что не приносило Сайласу выгоды, Сайлас просто не делал.

Во всех этих делах не было изюминки, не было настоящего стиля — куража, как сказали бы французы. Сайлас всегда изображал из себя важную шишку, ходил позвякивая цепочкой своих часов, а мы с Лиз бегали как ошпаренные и все делали своими руками. Вот если бы Сайлас разрешил мне разработать план такой операции, все было бы по-другому. Я бы представил нас как команду пилотов-акробатов, желающих продать свои три самолета и переключиться на сверхзвуковые. Я рассказал Сайласу и Лиз об этой своей идее, но они и слушать не пожелали. Или, вот, у меня была еще мысль, будто мы экспедиция из трех человек, отправляющаяся на поиски исчезнувших сокровищ Вавилона. В этом случае я мог бы воспользоваться своей книгой по археологии. Потом еще я мог выступать финансовым гением, с которым все хотели бы наладить контакт. Что-то вроде скрытого рычага европейской финансовой политики, который росчерком пера вершит судьбы правительств. А тебя, кореш, к черту.

Да что угодно, только не эти выкрутасы в поганых офисах. Представьте себе старых зануд, просиживающих штаны на этих жестких креслах, день за днем с девяти до пяти. Представьте, как они тарабанят по пишущей машинке, отвечают на телефон, прогибаются перед боссом до тех пор, пока их не выпрут на пенсию. И все это за какую-нибудь сотню в неделю, ну еще можешь тащить домой всякие там карандашики. Тьфу. Не для меня все это. Не для меня, парень. Я создан для открытых просторов, сверхзвуковых полетов, для Канн, Ниццы, Монте-Карло. Там, где богатая добыча и легкая жизнь, где навалом простофиль и крупные бабки, — вот там бы я получил гран-при. Я не похож на охранника. Скорее, на водителя. На гонщика — вот на кого я похож. Вот он входит в вираж — вжих, вжих, вжих — и набирает скорость, он справляется с виражом — любо-дорого смотреть! Вжих-вжих. Выскочил на тротуар. Вот две машины идут рядом, колеса в миллиметре друг от друга, он обгоняет фон Тирпица, несется вниз по склону, и тут начинается дуэль! Вжих-вжих. Невероятно, они устанавливают новый рекорд! Монте еще никогда не видел ничего подобного, толпа неистовствует, я отвечаю, толпа сходит с ума.

— Ради бога, прекрати этот шум, — сказала Лиз, просунув голову в дверь. — Они скоро будут здесь.

Я плотнее нахлобучил фуражку охранника.

— И не вздумай закурить, — приказала Лиз. — Ты знаешь, как это раздражает Сайласа. На тебе конфетку. — Она положила леденец на стол.

— Вжих, — сказал я. — Вжих, вжих, вжих.

Я попытался обнять ее, но она увернулась и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Я до смерти — хочу курить, но не закуриваю. Сайлас не разрешает курить на посту, конечно, если это не входит в роль. И я никогда не огорчаю его — по-настоящему, я хочу сказать, то есть когда мы на деле. А в остальном я довольно часто огорчаю его.

Глава 2

Я не назвала бы это благоприятным началом. Сайлас и Боб кланялись друг другу, как парочка японских генералов, и твердили: «Этап номер один завершен». Я развесила картинки в рамочках на нашем фальшивом сейфе и позвонила в банк, чтобы предупредить, что мы выезжаем за деньгами. Затем Боб удалился в соседнюю комнату, и я поняла, что он сейчас будет примерять свою форменную фуражку и пялиться в зеркало. Хорошо бы он догадался не закурить сигарету, потому что Сайлас обязательно учует запах и закатит одну из своих истерик. Наши два простака должны были явиться с минуты на минуту, а я все никак не могла решить, стоит ли переодевать чулки — на одном пошла петля, другой вытянулся на колене. На столе Сайлас небрежно раскидал карты геологоразведочных работ. Лицо его было сосредоточенно, губы напряжены, как и нервы. Мне хотелось подойти к нему и положить ладонь ему на руку, чтобы он взглянул на меня, расслабился на мгновение и улыбнулся, но прежде чем я успела шевельнуться, он сказал: «Два тридцать пять. Водитель скоро доставит их к парадному входу. Займи свое рабочее место, дорогая». Он выглядел безупречно: черный пиджак, брюки в тонкую белую полоску, золотая цепочка часов и эти нелепые очки с оправой до половины, поверх которой он бросал отсутствующие взгляды. Как я люблю его. Я улыбнулась, и он ответил легкой усмешкой, будто боялся, что я восприму это как поощрение и потрачу драгоценное время на всякие нежности.

Мы еще не получали фальшивого телетайпного сообщения. Я бегом спустилась в вестибюль, где пустовала телетайпная. В наше субботнее посещение привратник показал мне, где она расположена. Я переключила аппарат на режим местной передачи, так что связь прекратилась, и набрала настоящий номер багамского телетайпа и обратный код Амальгамин. Внизу я напечатала подставное послание из Нассо и снова переключила аппарат на нормальный режим работы. Оторвав лист, я оставила его возле формы Боба. На том же листе было несколько настоящих сообщений. Я сняла сережки и бусы и попыталась пригладить волосы. Бесполезно, без парикмахерской не обойтись. Тут я услышала голос Сайласа:

— Спускайся вниз, гусеничка. Эти два идиота должны пробыть здесь не более пяти минут. Иди задержи их.

— Иду, дорогой.

Я надела на шею цепочку с тяжелыми, очень ученого вида очками и схватила блокнот. Хорошо, что я поспешила, потому что заказанный нами «линкольн», который мы послали за этими простофилями, подъехал к зданию как раз в тот момент, когда я вошла в вестибюль.

Я поприветствовала наших дурачков и шепотом перебросилась парочкой слов с водителем.

— Вы должны взять итальянца — мистера Сальвадора Ломбарде — здесь, у этого здания, в три часа шесть минут, минута в минуту. Ясно? Подождите?

— Может быть, да, леди, а может, и нет, — ответил водитель. — Но если вокруг меня начнут собираться лягавые, я выкачусь за угол, а в нужное время снова подъеду к этому месту. Так что, если меня не будет, скажите, пусть не трогается с места. Итальянец, говорите, а?

— Белая фетровая шляпа, темные очки и темно-коричневое пальто, — сказала я.

— Ишь ты, Аль Капоне, значит, — сказал шофер и рассмеялся.

Я наклонилась к нему.

— Только попробуй так подколоть Сала, — я оскалила зубы, — и мигом очутишься в реке.

И поспешила вслед за двумя простаками, уже ждавшими в вестибюле.

— Сегодня не обычный наш водитель, — объяснила я. — У нас сейчас так много водителей, что они вечно забывают, что им приказано делать.

Два простака кивнули. Один из них — Джонни Джонс, толстяк в районе сорока — в своем пушистом пальто напоминал симпатичного игрушечного медвежонка. Второй — Карл Постер — был высоким, представительного вида, с серыми глазами и точеным носом, он разглядывал меня, как с колокольни. Таких обычно снимают в амплуа неверных мужей в итальянских фильмах, которые то и дело запрещает Лига нравов.

— Я собиралась угостить вас кофе, — сказала я. — но как назло, наша кофеварка наверху что-то барахлит сегодня.

Карл не спеша оглядел меня, как покупатель на рынке рабов.

— Почему бы нам не выпить чашечку кофе здесь, сейчас? — произнес он и посмотрел на часы. — Мы пришли на пять минут раньше.

— Прекрасно, — согласилась я и повернулась к лифту.

— Выпейте кофе с нами, — предложил Карл, положив руку мне на плечо. Жест был достаточно настойчивым для приглашения, но не настолько нахальным, чтобы заставить девушку звать на помощь полицейского.

В полупустом кафетерии мы заняли уютное местечко в углу, и они заставили меня взять пирожные тоже. Пирожные с шоколадной начинкой внутри были еще посыпаны сахаром.

— Гулять так гулять, — пояснил Джонни, тот, что пониже ростом. — И не вздумайте возражать, сегодня у нас великий день. Правда, Карл?

Карл взглянул на него, раздраженный, казалось, наивным признанием Джонни.

— Карл никогда не признает этого. А, Карл? — Он хлопнул Карла по плечу. — Но сегодня великий день для нас обоих. Улыбнись же, Карл.

Карл неохотно изобразил улыбку. Джонни повернулся ко мне:

— Вы давно работаете в этой компании?

— Четыре года, — ответила я. — В феврале будет пять.

Я знала свою легенду назубок. Простаки часто задают подобные вопросы. Сколько вы работаете со своим боссом? Какой марки самолет компании? Или другие заковыристые вопросы для проверки информации, которую давал им Сайлас, типа: давно ли ваш шеф начал носить очки или какую машину он водит.

Иногда я задавала себе вопрос, почему мне не жалко дураков. Боб говорит, что он иногда испытывает к ним что-то вроде жалости, но я лично никогда не принимала их близко к сердцу. Это будто ты читаешь о жертвах автомобильных катастроф, и если это не кто-то из твоих знакомых, просто невозможно расстраиваться по этому поводу, правда? Это как жалость к убитому ягненку, когда вы едите его великолепное филе с соусом. Я просто хочу сказать, ягненку ведь не станет легче, если я не съем мясо, а только соскребу с него соус. Именно так я и отношусь к дуракам: если я не съем их, это сделает кто-то другой, они жертвы от природы. Вот как я это понимаю.

— Вы любите детей? — спросил Джонни-коротышка.

— У моей сестры трое, — подхватила я. — Мальчики-близнецы, им уже почти пять, и трехлетняя девочка.

— А у меня сын, ему скоро шесть, — сказал Джонни. Он с такой гордостью объявил возраст ребенка, словно это был козырь и будто лучше шестилетнего сына может быть только семилетний. — Хотите взглянуть на его фото?

— Она не хочет смотреть никаких фотографий, — объявил Карл.

Джонни, по всей видимости, это задело. Карл поспешил смягчить свое замечание:

— Ни твоих детей, ни моих, — продолжил он. — Она на работе, на что они ей?

В его последней фразе прозвучала извиняющаяся нотка.

— Я бы с удовольствием посмотрела на них. Действительно, — ответила я. — Я люблю детей.

Джонни вытащил свой бумажник. Из прозрачного окошка выглядывало лицо женщины. Старомодная прическа, выцветшие от времени тона. На лице женщины застыла нелепая натянутая улыбка, будто она заранее знала, что ее ждет шестилетнее заключение внутри сафьянового переплета бумажника.

— Это Этель, моя жена, — объяснил простак. — Она работала с нами, пока не родился ребенок. Она была мозговым центром всей компании, правда, Карл?

Карл кивнул.

— Это она перевела нас от мягкой игрушки к механике и пластику. Этель вытолкнула нас на поверхность. Именно она подписала наш первый контракт с крупными оптовиками запада. Мы ведь долгое время работали в Денвере. Манхэттен казался нам несбыточной мечтой, когда там, в Денвере, нас было всего четверо. Этель помогала мне в отделе дизайна, а Карл вел всю бухгалтерию и ведал рекламой. Мы работали не покладая рук.

— Ей неинтересно слушать про Денвер, — сказал Карл.

— Почему нет? — удивился толстяк. — Это целая история, — спокойно продолжал он. — У нас на всех было только девятьсот долларов, когда мы начинали. — Он принялся тыкать в снимки своими короткими пухлыми пальцами. — Это моя жена в саду, Билли тогда было три годика, четвертый шел.

— А сегодня? — сказала я. — Сколько у вас сегодня?

— Теперь мы крупная компания. Если бы мы решили продать все сегодня, мы получили бы пять миллионов, а если немного подождать, так можно взять все шесть. Это мой дом, моя жена, но здесь она пошевелилась. Негатив был четкий, а вот снимок не очень удался.

— Пять миллионов — просто семечки для такой огромной компании, как эта, — сказал Карл.

— Огромная фирма, но кому она принадлежит? — спросил Джонни. — Вот наша компания — это плоть и кровь. Это кусок твоей жизни и моей тоже. Разве я не прав?

Я кивнула, но Карл и не думал соглашаться.

— И десять миллионов для них не деньги. Такая компания имеет собственность по всему миру, у них одних телефонных счетов, наверное, больше чем на миллион в год.

— Фирму нельзя оценить в долларах, — возразил Джонни-толстяк. — К этому нужно подходить по-другому. На нее нужно смотреть, как на живой организм, как на что-то, что растет. Мы бы ни за что не продали ее неизвестно кому.

— Ни за что?

— Клянусь богом, ни за что, — подтвердил он. — Это как будто продаешь свою собаку. Всегда хочешь убедиться, что она попала в хорошие руки.

— Таким компаниям, как эта, вовсе ни к чему думать о подобных вещах, — сказал Карл. — Они работают по накатанной. Юристы, знай себе подсчитывают приходы да расходы.

Толстяк улыбнулся:

— Ну, наверное, так надо. В конце концов, у них есть акционеры, Карл.

— У них мозги по-другому устроены, — заявил Карл.

— Не уверена, что мы такие, — ответила я.

— Нет, — холодно сказал Карл. — Но, по крайней мере, вы так выглядите.

— Ну, полноте, Карл, — прервал Джонни. — У вас есть с собой снимки деток вашей сестры? — Он изо всех сил старался сгладить впечатление от грубых слов Карла.

— Нет, — сказала я.

— Как их зовут?

— Близнецы — Роджер и Родни, а девочка — Розалинда.

Джонни расплылся в улыбке:

— Некоторые специально так делают, правда? Подбирают имена на одну и ту же букву.

— Да, конечно, — подтвердила я. — Но не так уж много девичьих имен на «р».

— Розмари, — подсказал Карл. — Рена.

— Руфь, — продолжил Джонни, — Розалинда.

— У них уже есть Розалинда, — поправил Карл.

— И, правда, есть, — сказал Джонни. — Ну, должно же быть что-то еще. Послушайте, если мне придет в голову что-то стоящее, я пришлю вам список сюда, в офис. Идет?

— Спасибо, — сказала я.

— Родни, — задумчиво произнес Джонни. — Послушайте, вы ведь англичанка, не так ли?

— Да, — сказала я. — Я родилась в Глочестере.

— У нас дома есть коллекция английского фарфора, — произнес Джонни. — И собака английской породы тоже есть. Ее зовут Питер.

— Ради бога, — остановил его Карл.

Джонни смущенно улыбнулся:

— Пойду куплю сигарет. — Он направился к автомату.

— Нервничает, — пояснил Карл, когда его друг удалился на безопасное расстояние. — Сейчас действительно решающий для нас момент. Мы своими руками создали эту фабрику. Джонни очень умен, чертовски умен. Просто сейчас он нервничает. Теперь он не так уж много работает на фабрике, но без его знаний в области механики нам бы ни за что не стать на ноги.

— Через приемную президента проходит много людей, — ответила я. — И те, кто вот-вот получит огромное состояние, и те, кому грозит потерять работу. Мне известны все признаки нервозности. Я всего навидалась.

— Но, скажу вам, никто еще не трясся больше, чем я сегодня.

— Но вы выглядите таким спокойным, — приободрила я его.

— Не верьте первому впечатлению. Джонни принимает все решения по закупке оборудования, штатам, помещениям, но внешние вопросы — ответственные финансовые решения — он оставляет мне. Он делает все, что я говорю.

— Прекрасно, — сказала я.

— Это все равно, что не иметь партнера вовсе. Если сегодня я приму неправильное решение, мы разоримся. У нас обоих есть жены и детишки, и мы оба уже слишком стары для того, чтобы подыскивать себе работу.

Я ответила:

— Можно подумать, что вы находитесь в вестибюле федерального суда, а не готовитесь заключить сделку с одной из крупнейших американских корпораций. Еще не было случая, когда эта корпорация проигрывала. Думаю, вам никогда не придется оглядываться на прошлое.

— Почему вы упомянули федеральный суд?

— Просто так, — ответила я.

— Мне это здание снится в самых кошмарных снах.

— Интересно. — Я бросила быстрый взгляд на часы.

— Я никому еще об этом не рассказывал, — начал он. — Но будучи мальчишкой, я иногда помогал отцу в его магазине по воскресеньям. Однажды я украл из кассы три доллара и повел своего маленького братишку в кино. По дороге домой он все время угрожал мне, что расскажет предкам, а потом показал снимок здания федерального суда и сказал, что именно туда отправляют детей, которые воруют деньги у родителей. Он сказал, что детей заставляют прыгать с крыши этого здания и что если ребенок не виновен, он спокойно спускается на землю, а те, кто виноват, падают и разбиваются. Я просто двинулся. Я стал просыпаться среди ночи от ощущения, что я падаю. Вам знакомо такое чувство?

— Говорят, в это мгновение останавливается сердце, а после прыжка оно снова начинает биться.

— Я раньше вскакивал каждую ночь напролет: повторялся кошмарный сон про падение с крыши федерального суда. Я даже потел от страха. Как я мучился! Но это меня кое-чему научило: я никогда больше не крал, ни цента.

Тут вернулся Джонни от сигаретного автомата.

— Не лучше ли нам подняться? — спросил он и озадаченно поглядел на нас. — О чем вы только что говорили?

Карл ответил:

— Я рассказывал один из своих снов.

— Никогда не делай этого, — сказал Джонни. — Никогда не рассказывай своих снов или фильмов, которые ты смотрел. Это утомляет окружающих.

Карл улыбнулся мне. Наверное, он редко улыбался, но вынашивал свою улыбку очень долго. Вы видели, как он готовится и вдруг открывает рот и выпускает ее на волю — широкую белозубую улыбку, которую он задерживал на лице несколько мгновений крепко сцепленными зубами. Она морщинками собирала уголки его горящих глаз, пока он разворачивался ко мне в профиль, чтобы продемонстрировать вид сбоку. Ба, что за улыбка! Бьюсь об заклад, деревенские девушки сломя голову мчались вслед за ней.

Я повела их наверх, где ждал нас Сайлас.

— Рад познакомиться. Как я понимаю, вы — Джонни, а вы — Карл, — сказал Сайлас, пройдя через всю комнату и пожав им руки, потом жестом пригласил садиться, одновременно обращая их внимание на роскошный вид из окна. Затем достал серебряный графин и бокалы. — Выпьем?

Правило номер четыре: никакого спиртного на работе. Если это так уж необходимо, хорошенько разбавляй, сошлись на рекомендацию доктора. Можете себе представить, как я удивилась, когда Сайлас наполнил три больших бокала и начал пить, едва успев произнести тост?

Сайлас расслабился, когда увидел, что дело пошло. Гости потягивали свое виски.

— Особый вкус, — прокомментировал Сайлас. — Мы владеем одним островом, на котором располагается одно из лучших шотландских предприятий по производству виски.

Оба наших простачка отхлебнули виски, и Джонни-коротышка сказал:

— «Джампинг Джеософат», Стиви, очень мягкое.

— Мы приобрели его в 1959 году, — продолжил Сайлас. — Получили пять положительных результатов по минеральным анализам, да так с тех пор и занялись ими. — Он взглянул на свое виски. — Нужно иметь чувство меры, верно?

Я прервала их дружный смех:

— У вас в три часа наверху встреча с управляющим нашего отделения «Стокгольм Кемикалз», сэр Стивен.

— Сэр Стивен?! — взвился тот, что поосторожнее. — Сэр Стивен? Вы лорд, Стиви?

— Просто баронет, — пробормотал Сайлас.

Наш бдительный дуралей оглянулся на дверь, толкнул локтем своего напарника и кивнул в том направлении. Толстяк чуть заметно моргнул в знак одобрения. Сайлас недаром утверждал, что золотая надпись на двери окупится с лихвой.

Сайлас скромно отмахнулся от всяких проявлений восхищения.

— Да они там в Англии раздают титулы вместе с пакетиками чая. Все наши ребята, которые были во время войны в научно-консультативном совете при Черчилле, получили титулы. Одному богу известно, за что. Наверное, чтобы мы не писали мемуаров.

— Не совсем понимаю, о чем вы говорите, сэр Латимер.

— Просто сэр Стивен. Ну, видите ли, никто из нас, кто был действительно близок к Уинни, по-настоящему близок, не чувствует потребности в написании мемуаров. Когда человек близок вам… — Он повел плечами. — Ну, по крайней мере, никто из нас не занимался писаниной. Оставим это генералам и тем, кто не принимал участия в настоящих боях.

Наши простофили обменялись улыбками.

— Кстати, — сказал вдруг Сайлас. — Наш главный представитель в Скандинавии сегодня находится в Нью-Йорке проездом. Я поручил одному из наших самых способных вице-президентов развлечь гостя. У него выдержки побольше, чем у меня.

Сайлас недвусмысленно подмигнул. Бдительный дурак краем глаза наблюдал за мной.

— Но, — продолжал Сайлас, — где-то через полчаса мне нужно будет подняться наверх, в наши апартаменты поприветствовать его.

— Мы могли бы… — начал было толстяк, елозя задом по сиденью.

— Вы остаетесь здесь, — твердо заявил Сайлас. — Именно поэтому я принял вас в офисе, а не в наших апартаментах для неофициальных приемов, несмотря на то, что здесь мы не держим льда и содовой.

— Миллион раз бывал в этом здании, — удивился Карл, — и ни разу не замечал здесь и намека на частные апартаменты. Мне казалось, что верхний этаж занимает радиостанция.

— Мы купили это помещение в 1948 году, — ответил Сайлас. — Они там занимали слишком много места, и мы пустили немного деньжат на переговоры. Теперь вход в наши владения через приемную радиостанции. — Сайлас провел пальцем по носу. — И, как вы заметили, ни малейшего намека. Отличная маскировка, верно? можете как-нибудь этим воспользоваться. Может быть, организуем вечеринку на следующей неделе? У моего вице-президента по развлечениям припасено кое-что интересное. — Он помолчал. — А впрочем, я, может, чуточку старомоден.

Я поняла, что Сайлас увлекся, поэтому вышла в соседнюю комнату и вызвала его по интеркому.

— Мистер Гловер младший, сэр Стивен. Прилетел из Нассо нашим самолетом. Говорит, что-то срочное.

— Впустите его, — скомандовал Сайлас.

Боб ждал возле двери. Меховое пальто Сайласа было ему великовато, и он просто накинул его на плечи. Чисто выбритый, волосы расчесаны на аккуратный пробор, костюм я ему выгладила идеально, плюс золотые запонки да неброский галстук — он выглядел серьезным, взрослым и довольно привлекательным. Раньше я этого как-то не замечала.

— Не вздумай заикаться, — предупредила я его. — Ты же знаешь, что из этого выходит: ты забываешь о нем на полдороге.

— С дороги, принцесса, — заявил Боб и фамильярно обнял меня за плечи.

Однажды Сайлас застанет его за этим и скажет, что я его поощряю. Никогда я не поощряла таких вещей. В моей жизни есть только один мужчина — Сайлас. Я должна иметь только самое лучшее, но Боб все-таки ничего.

Он со стуком распахнул дверь в офис.

— Да? — произнес Сайлас с неподдельным раздражением.

— Мистер Г… — начал Боб, явно перестаравшись со своим наигранным заиканием. — Кинг Грэхем послал меня, — наконец закончил он фразу.

Сайлас кивнул и пояснил для наших дураков:

— Это Отис Гловер из нашего офиса в Нассо. Что у вас там? — обратился он к Бобу.

— Мистер Кинг обеспокоен по поводу канди…

— Кандидатов, — подсказал Сайлас.

Боб кивнул.

— Нечего о них беспокоиться, — сказал Сайлас, весь светясь доброжелательностью. — Вот они. — Он сделал широкий жест в сторону простофиль, будто только что материализовал их.

— Кинг волнуется по этому поводу, — настаивал Боб. — Он сказал, что мы их не знаем.

— Мы?

— «Амальгамированные минералы. Б… б… багама лимитид», — сказал Боб, явно переигрывая в заикании.

Сайлас представил этих идиотов Бобу. Я не очень-то их запоминаю. Передо мной прошло так много лиц, что все они сливаются в одно — доверчивое, с вытаращенными глазами, жадное. Сайлас всегда запоминает их. До мельчайших подробностей — города, откуда они родом, компании, которыми они владеют, их болезни, машины, идолы, даже имена их жен и детей.

— Теперь вы их знаете, — сказал Сайлас. — Значит, проблема решена.

— Н… Н… Н… нет, сэр, — возразил Боб. — Нам нужна какая-то гарантия, если мы собираемся сделать ставку в два миллиона долларов из средств корпорации.

Сайлас, сняв очки в полуоправе, кивком указал Бобу на кресло, приглашая его сесть?

— Послушайте, Гловер, сегодня эти джентльмены полетят с вами самолетом компании…

Боб прервал его:

— Меня отправили сюда, чтобы поставить вас в известность: если кандидаты вкладывают средства от своего имени, должны быть соблюдены некоторые условия.

— Условия? — переспросил Сайлас. — Но джентльмены мои друзья. Им полагается что-то за лишнее беспокойство.

— Что-то они и получат, — сказал Боб. — Сейчас заканчивается подготовка виллы на Рок Саунд…

— Рок Саунд прекрасен, — прокомментировал Сайлас дуралеям. — Там самые лучшие виллы всех шишек. Рыбная ловля, плавание, солнечные ванны. Завидую вам, честное слово.

Боб подхватил:

— Яхта готова к выходу в море, прислуга получила приказ обеспечить все для двух пар.

— Но нас только двое, — неуверенно сказал Джонни.

— Еще не вечер, — парировал Сайлас. — Сегодня будет прием в вашу честь — музыка, танцы, изысканные угощения, выпивка и много красивых девочек.

— О, — промямлил простак и украдкой посмотрел на меня, я не подала виду.

Боб продолжил:

— Все, что от них требуется, — подписать парочку бумаг и подколоть к ним чек. Кандидатские ставки очень просты, обычно мы обращаемся к кому-то из наших приятелей с Бей-стрит.

— Ваше дело, к кому обращаться, когда речь идет о местных сделках, но там, где замешан Нью-Йорк, кандидатов выбираю я сам, — сказал Сайлас.

— Я просто выполняю поручение, — ответил Боб. — Мистер Грэхем Кинг пришлет вам телекс по этому поводу.

— Мисс Гримдайк, посмотрите, есть ли телексы из Нассо.

Я принесла фальшивый телекс, который сама передала по местной линии. Когда я вошла, Сайлас и Боб закончили свое заранее отрепетированное препирательство. Я переводила взгляд с одного на другого, притворяясь, что не понимаю значения напряженного молчания. Сайлас вырвал бумагу у меня из рук.

Сайлас передал текст в руки этих дураков. Боб притворился, что ищет сигарету, и, как бы нечаянно, уронил на стол утреннюю газету из Нассо.

— Чего я никак не пойму, — сказал Боб, — так это зачем нам вообще посторонние деньги. Почему акционеры не могут дать денег? В конце концов, отчет обещает прибыль в размере семьдесят восемь процентов от капиталовложений.

— Ха-ха-ха — расхохотался Сайлас. Простаки рассмеялись тоже, хотя их, по всей видимости, не меньше Боба волновал ответ на вопрос. Джонни-коротышка взял газету из Нассо и засунул ее в карман. — Простой вопрос недалекого ума, — заявил Сайлас. — Ну, попытаюсь дать не менее простой ответ.

Джонни снова хихикнул, но довольно тихо, чтобы расслышать ответ. Сайлас сказал:

— Я ценю вашу преданность компании, Гловер, не говоря уж о вашей заботе об акционерах, но сразу же просочится информация о строительстве новой гавани. Ведь я даже не уведомил наших вице-президентов. Вы сами узнали об этом только вчера, Гловер, не так ли?

— Д…д…да.

— Это тайна, совершенно секретная космическая информация, как мы говорили на войне.

— Можно спросить? — начал простак Джонни.

— Спрашивайте, — сказал Сайлас.

— После заключения сделки и перепродажи ненужных «Амальгамированным минералам» земель кто выплатит нам наши деньги?

— Я знаю, о чем вы подумали, — рассмеялся Сайлас. — Конечно, возьмите свои семьдесят восемь процентов и заткните их куда-нибудь на старые добрые Багамы, подальше от налогов. Никто ничего не узнает. Для американской налоговой инспекции вы заплатили «Амальгамированным минералам», Нью-Йорк, какую-то сумму денег и получили ту же сумму обратно. Ради бога, купите на вырученные деньги небольшую гостиницу и имейте постоянный доход там, на солнышке.

— Это было бы изумительно, — проговорил Джонни.

— Крупные компании всегда так и поступают, — сказал Сайлас. — Почему бы парочке молодых людей вроде вас не отдохнуть время от времени.

Простаки, которых у Сайласа хватило смелости назвать молодыми людьми, закивали в знак одобрения. Сайлас налил всем еще виски и неспешно пригубил свой бокал. Затем он извинился и покинул комнату.

Боб предложил всем сигареты, дал Джонни прикурить и спросил:

— Так когда вы оплатили чек в счет дополнительной ставки?

Простаки переглянулись.

— Ч… что здесь происходит? — обидчиво спросил Боб.

— Мы еще ничего не платили, — сказал Джонни.

Вошел Сайлас.

— Они еще не заплатили денег, — пожаловался Боб Сайласу, — и сейчас уже слишком поздно, банк закроется через несколько минут.

— Все в порядке, — невозмутимо парировал Сайлас.

— Я о…о…очень сожалею, — ответил Боб, — но мне приказано убедиться в том, что дополнительные средства находятся на счету «Амальгамированных минералов».

— Все будет в порядке.

— Нет, — настаивал Боб. — Не в порядке.

— Гловер, ну разве пристойно так разговаривать в присутствии наших гостей? — укорил Сайлас.

— Нет, — сказал Боб, — не менее пристойно, чем просить меня р…р…р… рисковать своим положением, чтобы помочь вашим друзьям заработать. В телексе ясно сказано. Если я подтверждаю, что деньги переведены на ваш счет, когда это не соответствует действительности, я лишусь работы.

Сайлас поджал губы.

— Наверное, вы правы, мальчик мой.

Боб развил мысль:

— Так эти джентльмены не летят со мной в Нассо?

— Должен быть какой-то выход, — сказал Сайлас. — Послушайте, Гловер. — Голос его вдруг зазвучал тепло и рассудительно. — Предположим, мы просто увидим их чек на четверть миллиона долларов, разве это не то же самое, что иметь его?

— Нет, сэр.

— Будьте благоразумны, Гловер. Мы имеем дело с серьезными бизнесменами. Они нас не подведут.

Эти придурки загалдели, как люди, которые никогда не подведут.

— Хорошо, — согласился Боб.

— Браво! — воскликнул Сайлас, при этом наши жертвы выглядели довольными. — Мы вот как поступим.

Боб вытащил свою маленькую черную записную книжку.

— Еще четверть миллиона, — сказал Сайлас.

Боб записал.

— Название компании кандидата, которая делает ставку? — спросил Боб.

— Компания «Фанфан Новелти», — ответил Сайлас.

— «Ф…ф…фанфан Новелти», — повторил Боб. Он сел и заразительно засмеялся. — Вы не больны, сэр? Присядьте на минуту и примите две таблетки.

— Довольно, Гловер. Их концерн — крупное преуспевающее предприятие. Я считаю, нам очень повезло, что мы имеем с ними дело.

— Я тоже так считаю, — произнес Боб сквозь смех. — Но, наверное, теперь мы могли бы… э… — Он сделал движение рукой.

— Выпишите чек этому невоспитанному молодому человеку, — Сайлас отдал простакам распоряжение, как будто был их управляющим. — А потом можете положить его в свой карман. Просто покажите ему, что чек существует.

Простофили не колебались. Карл достал чековую книжку, его напарник начал шарить по карманам в поисках ручки. Сайлас не предложил им свою помощь, даже не предложил ручку Уинстона Черчилля.

— Проклятая бюрократия, — в сердцах проговорил Сайлас. — Вот как это называется. — А через плечо бросил тем двоим: — Не ставьте Инкорпорейтед, можно оплатить в Амальгамин лимитид, Багама. Напишите Амальгамин, просто Амальгамин. Чистая бюрократия. Этот чек вовсе не нужно выписывать.

Я не спускал глаз с наших жертв. Джонс и Постер. Старательно выводите свои подписи. Вниз пошло перо. Аккорд. Три тысячи голосов рассекли ночь, как столб золотого солнечного света. Еще аккорд. Эхо охотничьих рожков, и ввысь взметнулись языки погребального костра. Взмахам пера Постера вторили Венский национальный оркестр и хор. Боги Валгаллы сгрудились в красном ночном небе, наблюдая, как чек мягко скользнул в изящную руку Сайласа.

— Нехорошо выглядит, — сказал Сайлас.

— Что именно? — встрепенулись облапошенные жертвы, которые не ожидали, что сбережения всей их жизни приняты без должных почестей.

— Это значит, что «Амальгамированные минералы» предлагают два миллиона двести шестьдесят тысяч долларов, — пояснил Сайлас. — Не очень-то хороший знак. Я хочу сказать… — Он улыбнулся. — Со стороны может показаться, что компания наскребла последние финансовые средства, чтобы таким образом добыть еще какие-то десять тысяч.

— Я перепишу, — с готовностью согласился Карл. — Мы насобирали все, что имели. Здесь вся сумма заклада.

— Перепишете как-нибудь в другой раз, — разрешил Сайлас. — Просто покажите ему чек и положите его в карман.

Этот идиот передал чек Бобу, который, удостоив его самым пренебрежительным взглядом, на какой был способен, переправил чек обратно через стол. Карл открыл свой бумажник и уже отправил было туда чек, как вдруг Боб сказал:

— Минуточку, сэр. Мне приказано удостовериться, что деньги находятся на счету «Амальгамированных минералов». Я очень ценю ваше полное доверие по отношению к намерениям ваших друзей, но человек, имеющий свой собственный чек, ни из каких соображений не может считаться дополнительным вкладчиком, этого вы не можете отрицать.

— Вы педант, Гловер. Вот почему вам никогда не добраться до вершин международного коммерческого бизнеса, как сделали эти джентльмены. Но если вы удовлетворитесь… — Сайлас поднялся, издав громкий вздох, и шагнул к бутафорскому сейфу. Он откинул в сторону картинку. — Теперь чек можно положить в сейф. — Сайлас провел косточкой пальца по дверце сейфа. — Я отправлю сообщение о том, что деньги находятся у нас. После его передачи я открываю сейф и возвращаю чек нашим друзьям. Так устроит вас, Гловер? — Сайлас достал ключ из жилета и открыл старинный маленький сейф.

С жертвами уже никто не советовался. Они, затаив дыхание, наблюдали за Бобом. Боб прикусил губу и наконец выдал:

— Мне это не нравится.

— Мне безразлично, что вам нравится, — парировал Сайлас. — Никто не может сказать, что это нечестно. — Он повернулся к двум дуракам и мило улыбнулся: — Даже «Фанфан Новелти», ведь вы можете охранять сейф те пять минут, которые потребуются мисс Гримдайк для передачи сообщения.

Сайлас взял свой блокнот для корреспонденции и начал писать. Все шло так четко и неотвратимо, что только очень сильный человек мог изменить ход событий. Сайлас вручил мне блокнот:

— Прочтите вслух, мисс Гримдайк.

Я прочла:

— Подготовьте наилучший неофициальный прием тчк Они прибудут самолетом компании около пяти тчк Подпись Латимер.

— Прекрасно, — заключил Сайлас. — Теперь, мисс Гримдайк, дайте мне наш чек, то есть чек «Амальгамированных минералов» на два миллиона долларов, и мы поместим оба чека в сейф, до тех пор пока эти джентльмены не отбудут в Нассо сегодня днем.

Я открыла папку цвета буйволовой кожи и протянула ему заранее заготовленный солидного вида чек. На нем была изображена грудастая женщина, держащая рог изобилия с надписью «Амальгамированные минералы». Женщина щедро рассыпала по всему нашему адресу пшеницу, фрукты и цветы. Сайлас взял со стола ручку.

— Взгляните на эту ручку, — провозгласил он. — Ее подарил мне Уинни, она скрепила Атлантическую хартию. Единственный сувенир, подаренный мне Уинни, земля ему пухом. — Он взял ручку и поставил на чеке замысловатую роспись. — Все остальные необходимые подписи уже имеются, — пояснил Сайлас.

Он взял чек «Фанфана» и нашу грандиозно выглядевшую подделку и вручил обе бумаги Карлу. Надо было видеть, как он передавал их. Одна была результатом кропотливого труда и экономии, другая — бесполезным клочком бумаги. Сайлас своим артистическим талантом поменял их ценность.

— Положите в сейф, — приказал он.

Сайлас вручил Карлу ключи от сейфа и отвернулся, Боб последовал его примеру. Я была единственным свидетелем того, как наши дураки открыли сейф и шмякнули туда чеки. Последовала секундная заминка, но Сайлас, повернувшись, решил проблему, распознав тот неуловимый момент равновесия, который можно сравнить со звуком чистого сопрано на рассветной горной вершине. Это момент, к которому вы то и дело возвращаетесь памятью.

— Теперь не покидайте комнату, — скомандовал Сайлас простофилям. — Вы плотно заперли дверцу сейфа? На два оборота?

Карл кивнул. Я неподвижно замерла возле стола, вдыхая дурманящий аромат, который наполняет комнату, где подписывают большие чеки.

— Вперед, мисс Гримдайк, — подсказал мне Сайлас, знающий мою слабость к таким моментам. — Идите отправьте телекс.

— Рона, — произнес коротышка Джонни. — Рона у вас была?

— Нет, — ответила я. — Рона мне нравится.

— Я придумаю еще, — пообещал Джонни.

Я кивнула в знак благодарности и направилась к двери. Сайласа аж перекосило, так он терялся в догадках, с чего вдруг этот придурок выпалил «Рона».

— Я пойду с вами, — сказал Боб. — Пошлю мистеру Кингу подтверждение.

— Хороший парень, — сказал Сайлас.

Наконец закрыв за собой дверь, я с облегчением вздохнула. Очутившись в соседней комнате, Боб снял меховое пальто Сайласа и бросил его на кресло. Я подняла его и аккуратно сложила. Боб переоделся в форму охранника. Через деревянную перегородку до меня донесся смех Сайласа. Я бесшумно пересекла комнату, подошла к фальшивому сейфу и, откинула бархатную занавеску, извлекла два чека, потом посмотрела на часы. Мы шли точно по расписанию. Я надела на палец простенькое золотое кольцо.

Боб нарядился в форму охранника, надел кобуру, и я помогла ему запрятать под фуражку выбившиеся пряди. Он защелкнул на себе наручник, проверил его и проделал то же самое с замком на портфеле. Его записная книжка лежала на столе, и он сверял по ней весь список производимых действий. Фальшивые документы уничтожены, никаких вещей на стульях и т. д., замок наручников смазан, работает, закрыт. Замки портфеля — смазаны, работают, закрыты. Форма охранника — застегнута как положено, аккуратная, вычищенная. Ремень с кобурой надет, правильно уложенная лямка через правое плечо. Ботинки начищены до блеска. Я кивнула Бобу в знак одобрения.

Красная строка приказывала «покинуть офисный этаж в два пятьдесят восемь». Когда минутная стрелка подошла, я вышла в холл. Боб последовал за мной.

Закрывая за собой дверь, через тонкую перегородку стены я услышала голос:

— Разве не потрясающее совпадение, что мы пользуемся одним и тем же отделением банка?

— Ну конечно же, — ответил Сайлас. — Мы не имели здесь своего счета, пока не узнали о вас.

Все засмеялись. Мы сели в грузовой лифт, чтобы не сталкиваться с Миком. Боб выглядел сногсшибательно в своей форме, но внезапно в лифте на него напал страх:

— А что, если банк не выдаст такую большую сумму? Это же черт знает сколько.

— Прекрати, Боб, — успокоила я. — Сколько раз мы репетировали? Четыре раза. И всякий раз они выдавали нам деньги, и каждый раз чек проходил. Они уже привыкли. Утром я звонила им, представившись кассиром, и сказала, что выписываю чек. Мы все сделали. Они думают, что это какой-то рэкет, но им все равно, главное, чтобы чек был настоящий.

— Но мы собираемся взять у них четверть миллиона наличными.

— Есть люди, для которых это не такие уж большие деньги. И все, что от меня требуется, — выглядеть похожей на таких людей.

— Ты права, — согласился Боб и вытер платочком руки.

Банк был похож на большую стеклянную тарелку, отделанную черной кожей и нержавейкой с маленькими ясноглазыми клерками, которые изо всех сил старались привлечь мое внимание. Сегодня они сновали взад-вперед, поглядывая на часы, с нетерпением ожидая закрытия на выходные.

— Вы чуть не опоздали, — сказал один из них.

— Извините, — ответила я. — Но я предупредила вас по телефону, что мы опаздываем. Улицы сегодня битком набиты.

— Вот те на, — удивился клерк. — А я как раз рассказывал Джерри, как быстро ходит транспорт сегодня.

— Только не в центре, — возразила я. — В том-то и загвоздка.

Клерк кивнул.

— Я миссис Амальгамин, — представилась я. — Со мной охранник, который должен доставить мистеру Амальгамину четверть миллиона долларов наличными.

— Он планирует уик-энд, — прокомментировал служащий.

— Не-а, — ответил Боб. — У него просто закончились сигареты — вот и все. Вы не представляете, как живут эти парни за городом.

Я охладила его взглядом, не забыв улыбнуться клерку.

Кассир начал доставать деньги.

— Сотнями?

У него в руках была пачка совершенно новеньких соток. Нет, мне не подходит.

— Десятками. Это для завода, — объяснила я.

— Забавное имя, — сказал кассир. — Я про Амальгамина. А почему они написали его с пробелом в середине?

— В следующий раз, когда увидите кассира «Фанфан Новелти», спросите у него, — предложила я. — Потому что, честно говоря, с этой фирмой мы больше не хотим иметь деловых отношений.

— Это не кассир, — объяснил клерк. — Это два партнера. Оба подписали чек.

— А, — произнесла я, заканчивая выписывать чек на двести шестьдесят тысяч долларов и подвигая его через стойку. Я подсчитала, что на банковском счету, который мы открыли на имя мистера и миссис Амальгамин, после выплаты банковского сбора останется пятьсот пятьдесят семь долларов сорок девять центов.

— Греческое? — спросил клерк.

— Что? — не поняла я.

— Имя. Это греческое имя — Амальгамин?

— Эстонское, — ответила я. — Очень распространенное эстонское имя. В Бронксе есть целые кварталы, заселенные Амальгаминами.

— Без дураков, — продолжал клерк. — Это славное имя.

— Не жалуемся, — сказала я.

— Они не войдут в этот портфель, — сказал кассир.

— Войдут, — возразила я. — То же самое было на прошлую пасху. Этот портфель вместит бумажки. Затем будем укладывать монеты.

Он пожал плечами.

— Единственное, что могу вам сказать, — сострил кассир, — если застряну на выходные в Джерси при четверти миллиона долларов один одинешенек, я сам доставлю их вам, а не он. — И он ткнул пальцем в сторону Боба.

Я улыбнулась и изобразила смущение. И тут началось. Одна хорошенькая, мягкая, мятая, явно бывшая в употреблении десятидолларовая бумажка упала на дно портфеля — и начался зеленый снегопад.

— Я знаю мистера Карла Постера из «Фанфан Новелти», — сказал кассир. — В принципе, я знаю их обоих, но мистера Постера лучше. Мне он нравится. — Он продолжал укладывать доллары в портфель. — Всегда находит минутку забежать к нам в течение дня. — Он распечатал одну пачку, чтобы аккуратно упаковать половинки сбоку. — В обед он играет в сквош. Он мастак, настоящий ас, каждый раз обыгрывает меня. Я бы сказал, профессионал.

Боб следил за мной краем глаза. Клерк продолжал:

— Но вам он не нравится, а я считаю, что он славный парень.

— У нас разногласия с его компанией, — пояснила я. — Они задерживают платежи. Но Карл Постер — совсем другое дело. Мне нравится Карл Постер. — И, что самое забавное, мне он действительно нравился. Карл Постер в моем вкусе.

— Он славный, — повторил кассир, закрывая портфель и придерживая его, помогая Бобу закрыть замки, защелкнуть цепочку и наручники на запястье. — Теперь в порядке. Если этот чемодан решат похитить, то только вместе с тобой в доплату, приятель. — Кассир отдал салют на прощанье. — Забирай, полковник, — сказал он. — Удачных выходных.

Глава 3

Боб и Лиз вышли точно по расписанию. Я повернулся к нашим двум простакам. Джон — тот, что покороче, с красным лицом, — чистил ботинки салфеткой, но, заметив мой взгляд, спрятал ее подальше.

— Я снова обрисую вам наш план, — приступил я, — чтобы вы четко поняли, что происходит. У вас еще есть возможность изменить свое решение, и никаких к вам претензий не будет.

Джонни Джонс-коротышка расправил платочек с монограммой, кокетливо выглядывавший из кармашка пиджака, и вытянул руку жестом дружеского отрицания, обнажив при этом запястье с золотыми часами:

— Не нужно объяснять ваш план, сэр Стивен.

— Это не мой стиль работы, — с напором произнес я.

Теперь они были у меня в кармане. Люди, рассуждающие о мошеннических номерах, ничего не смыслят в них. Не существует готовых схем, готовых планов. Вы вводите жертву в состояние транса, апеллируя к ее собственной алчности. Паранойя наизнанку, как я это называю, желание доверять и зависеть. Эти двое уже мысленно делали обход своего супергарема на Багамах или где-то в деловом центре распоряжались своими семьюдесятью восьмью процентами прибыли. Они едва слышали, что я им говорил, разве что, подобно пациенту, улавливали только убаюкивающий голос гипнотизера.

Я щелкнул переключателем переговорного устройства.

— Дайте Грэхема из Нассо, — проговорил я в безжизненный аппарат. — Закажите разговор на пять тридцать. — И повернулся к нашим простофилям. — Конечно, если вы полностью компетентны в вопросах обеспечения безопасности своих капиталовложений… Я предпочел бы не продолжать. — Выждав паузу, я усмехнулся. — Но, знаете, в позапрошлом году, в Риме, я вышел из сделки на двадцать два миллиона только потому, что мой старый приятель, покойный Альфред Крупп, сказал, что это технически слишком сложное дело для его понимания. Видите ли, я хочу, чтобы вы не доверяли мне, потому что лично мне приходится не доверять и проверять людей, с которыми я имею дело.

Джонни Джонс — коротенький простачок — захихикал.

— Вы самый честный человек, какого мне приходилось встречать. Помню, как вы догнали меня у дверей Клуба, чтобы вернуть пять долларов, которые я уронил и даже не заметил. А как вы дали мне ключ от своей квартиры, а ведь мы были знакомы тогда не более часа. Более доверчивых людей мне никогда не встречалось.

Я посмотрел ему прямо в глаза и серьезно кивнул.

— Тут нечем гордиться. Президент компании не должен быть слишком доверчивым, каковы бы ни были его личные привязанности. Молодой Гловер прав: когда вы стоите во главе гигантского предприятия, вы никому не вправе доверять. Он прав, наступит день, когда я поверю ненадежному человеку, и тогда одному богу известно, что может произойти. — Я закусил губу, чтобы они подумали, будто меня смутило воспоминание о препирательствах с Бобом.

— Да ладно, сэр Стиви, — сказал Карл.

Из них двоих он был более спокойным и вид имел представительный: высокого роста, в довольно консервативном костюме из блестящей синтетической ткани. Сначала я подумал, что он будет источником неприятностей, но теперь уже было ясно, что они оба мои. Действительно мои. Я мог заставить их танцевать голышом на столе или выброситься из окна. Эта власть кружила мне голову, и меня не покидало искушение проверить, насколько далеко я могу завести их. Я чуть было не предложил им поехать с нами в аэропорт и даже начал плести в уме хитроумную историю, развивая эту идею. У меня перед глазами возникли испуганные лица Боба и Лиз в момент, когда я появляюсь в аэропорту с этими двумя красавцами и заставляю их помахать нам рукой перед отлетом в Лондон. Уууиииу…

— Вот так-то лучше, — сказал толстяк. — Не сдерживайте себя. Чуточку того негодника, которого мы встретили в клубе «Плейбой» вчера вечером.

И тут я понял, что произнес «ууииуу…» вслух.

Я уселся на вращающееся кресло, включил настольную лампу и подставил под нее голову, как будто это был холодный душ. Уф.

— Простите меня, джентльмены, — медленно проговорил я. — Но вы скоро убедитесь, что мне приходится вести двойную жизнь: одну я живу за себя лично, а в другой несу ответственность за корпорацию с шестидесятитысячным многонациональным штатом. Одна оплошность — и все эти люди лишатся работы.

— И вы в том числе, — подсказал Карл.

Мы рассмеялись. Согласно расписанию, Боб и Лиз должны уже быть внизу и предъявить чек. Сейчас. Толстяк сказал:

— Работа не игра. Это как виски и вода — их нельзя смешивать, да?

Я налил им еще.

После моего вежливого смеха наступило молчание. Джонни-толстяк вытащил расческу и быстро провел по редеющей шевелюре. Молчание было непозволительным, и я его нарушил.

— Вы, наверное, слышали анекдот о двух английских путешественниках, на которых напали африканские дикари. В здоровенного англичанина попало копье, затем второе, и в конце концов он весь был утыкан копьями, как игольница. Его товарищ взглянул на него и говорит: «Боже, Роджер, тебя страшно, ужасно изрезали, беднягу. Тебе больно?» А тот парнишка с копьями отвечает: «Да нет, ей-богу, Сидни. Только когда я смеюсь».

Дуралеи от души расхохотались, и я не отставал от них. Деньги уже должны быть уложены в портфель. Толстяк вытащил шелковый платочек и вытер глаза, слезящиеся от смеха. Я незаметно включил и тут же выключил переговорное устройство. Раздался щелчок, и я пояснил:

— Это условный сигнал. Мне ненадолго надо подняться наверх. Извините, джентльмены, я выйду на пятнадцать минут попрощаться с нашим управляющим из Стокгольма, и еще минут десять мне понадобится, чтобы обеспечить так дополнительную охрану на выходные. Подождите меня. — Возле двери я помедлил. — Да, еще вот что, джентльмены. Вы смело можете пока обсуждать любые вопросы, помещение не прослушивается. По крайней мере, я об этом ничего не знаю. — Мы дружно засмеялись. — И помните, нет нужды выносить окончательное решение до понедельника, когда начнут приниматься заявки. Передайте моей секретарше и Отису Гловеру, что я вернусь как раз к заказанному разговору с Нассо. И присматривайте хорошенько за ключом от сейфа. Там лежит наш контракт с Пентагоном. — Уже в дверях я повернулся: — Боже, моя ручка от Уинни. Хотя какая разница, я скоро вернусь.

Карл положил ключ в карман и кивнул мне.

Я оставил на столе свою шляпу с полями (тридцать долларов), зонтик (сорок шесть долларов пятьдесят центов), несколько картин в кожаных рамках и старую авторучку за два доллара (итого на сумму семьдесят восемь долларов пятьдесят центов).

В соседней комнате все было готово. Я расслабил узел галстука, вколол в воротничок крупную золотую булавку, в галстук — зажим с драгоценным камнем, на руки надел четыре сверкающих перстня. Затем снял подтяжки и, расслабив пояс на брюках на одно деление, прошелся по комнате, чтобы брюки опустились на бедра. Это сильно меняет походку, по крайней мере, мою.

Отстегнув от жилета цепочку для часов, я прикрепил ее к брюкам, как будто она была для ключей. Вылив на ладонь весь небольшой флакончик крепко пахнущего масла, я втер его в волосы, заодно переместив пробор поближе к центру. Немного лосьона на подбородок, а сверху тальк. Затем я влез в меховое пальто, которое недавно снял Боб, застегнул его и поднял воротник. Ансамбль завершила белая фетровая шляпа и темные очки. Сал Ломбардо. Вся процедура не заняла и шестидесяти секунд.

Я нажал кнопку экспресс-лифта. Мик был на месте. Я заметил, как он поморщился, когда его начал обволакивать тяжелый запах моей парфюмерии.

— Собрались смотреть главный поединок?

— Ага, — прохрипел я. — Точно, кореш.

— Этот Цапелло продует, вот что.

— Цапелло-капелло. Этот чэмп попадет в турму. И нэ порть дэнги на этот дурак.

— Точно говорите? Вы его знаете?

— Знаетэ? Это мой бамбино.

— Да, — с почтением проговорил Мик.

Дальше мы ехали молча. Внизу, когда я выходил, Мик сказал:

— До свидания, мистер.

— Чао, — крикнул я. — Чао, бэби, чао.

И быстрыми шагами направился к выходу. Заказанный нами «линкольн» ждал на улице у подъезда.

— Я Сал Ломбарде, — представился я. — Здание Пан-Ам, и пошустрее.

— Ясное дело, — согласился водитель.

Здание Пан-Америкэн было в нескольких минутах езды, с его крыши вот-вот должен был отправиться вертолет. Я не спешил, для меня было забронировано место, а вот молодежь — Боб и Лиз — уже сидели в салоне. В разных местах, конечно. Вся операция была рассчитана во времени с потрясающей точностью, если не считать тех двадцать пяти центов на такси из-за пробки. Но это, безусловно, вина Боба, и я заставлю его выплатить долг из собственного кармана. В аэропорту Кеннеди мы пересаживаемся на лондонский рейс. Все идет точно по расписанию.

Боже, как я устал. Темные очки скрывали от меня весь мир, и я им был очень благодарен. Довольно уже я насмотрелся за последние часы. Через несколько рядов за спиной был слышен голос Боба, который обучал стюардессу фокусу с двумя игральными кубиками, они оба хихикали. Это раздражало остальных пассажиров, да и, по моему мнению, уж слишком бросалось в глаза. Бог мой, ведь Боб в своем портфеле вез все деньги. Хоть бы это угомонило его! Жаль, что я не позволил ему взять чертову книгу по археологии, но это могло бы вызвать подозрения. Охранник в форменной одежде, а в руках «Начало нашей цивилизации. Иллюстрированная энциклопедия для малышей».

Я сдвинул на глаза свою белую шляпу. Устал я быть Салом Ломбардо. Надо было оставаться сэром Стивеном Латимером, хотя бы на время полета в Лондон. Латимера бы лучше обслуживали, особенно в британской авиакомпании.

Мы путешествовали по одному. Боже, какая усталость. Я всегда устаю после операции. Постоянная ответственность, сама разработка плана, принятие решений. Иногда стратегия может поменяться кардинально в самую последнюю минуту. Вечное напряжение. И не от кого ждать совета и помощи. Боб ребенок — в лучшем случае с уровнем мышления, как у пятилетнего малыша, в худшем — уголовник. Лиз постарше, у нее больше чувства ответственности, и я люблю ее, но ей всего двадцать с небольшим, она еще молоденькая девчонка, если взглянуть поглубже под этот поверхностный налет умудренности, который она приобрела благодаря мне. Я люблю Лиз, и Боб мне нравится, но иногда я задумываюсь: что я делаю рядом с ними? Сегодня я бы отдал все, что имею, за сокровенную беседу. Мне недостает этого больше, чем чего бы то ни было. Иногда я пытаюсь припомнить давнишние разговоры, споры в столовке, бесконечные дискуссии в танке посреди пустыни. Все прошло, и ничем это не заменить, как и тех, с кем вместе проходил подготовку.

Такова правда жизни. Друзья, которых приобретаешь после двадцати пяти, не так близко, как старые друзья. Моих старых друзей нет. Они остались в пустыне. Все они погибли в одну и ту же ночь, почти все. И отец Лиз. Подразделение потеряло двадцать офицеров, и после этого так по-настоящему и не восстановилось, как и я сам.

— Очнись, Сайлас. — Это был капитан Ледбеттер.

Еще не придя в себя после взрыва и пожара, я открыл глаза. Ледбеттер был просто ужасен: лицо покрыто слоем серой пыли, небритый подбородок, спутавшиеся волосы, рубашка вся в темно-коричневых пятнах. Он заметил мой взгляд.

— Не моя, — сказал он. — Одного из моих стрелков. — Он говорил взволнованной скороговоркой, которую обычно дети цепляют в школе.

— Полковник Мейсон, Дасти, Перс, майор Грэхем, майор Литтл, сержант Хьюз и Чичестер убиты в первые же пять минут. Проклятые восемьдесят восьмые. Ты бы видел! Башни отлетали от танков на двадцать ярдов. Часть С вел Берти, но ему требовалось несколько минут на перестройку — тут-то его и застукали. Я выбрался, прицепившись к броне машины Фрогмортона. Чертовски страшно, когда вокруг свистят эти восемьдесят восьмые. А Фрогги целые полмили и не подозревал, что я сзади, вот умора. Мы потеряли восемнадцать танков и три выведены из строя и брошены на поле. Фрицы их починят и завтра на них пойдут в бой. Понимаешь? Но стрелять уже будут в нас!!!

Я поднялся на ноги. Ледбеттер снова принялся болтать, но я остановил его.

— Полковник погиб?

— А я тебе о чем говорю? Полковник, Дасти, Перс, Грэхем и майор Литтл, и сержант Пирс, и сержант Брофи.

— Ну, это их машины, а сами они выбрались?

— Ты не видел восемьдесят восьмые, Сайлас. Выбраться невозможно, тебя разносит на куски, клочья летят, как при точном попадании в фазана. После того как нас разгромили, они подложили взрывчатку, а затем пустили пехоту. Мы уже больше никогда не увидим наших, Сайлас.

Звенящий голос, скороговорка — он на грани истерики. Через полчаса, ну через час он сломается. Такое я уже видел.

— Выпей, это приказ.

— Теперь ты командир — Мейсон, Берти и Дасти, Миллер и Литтл погибли.

— Да, — ответил я, — потому что я старший офицер из оставшихся в живых.

Ледбеттер долгое время пялился на откидную дверь палатки, затем снова заговорил:

— Старина Мейсон, должно быть, догадывался, во что мы влипнем. Я не понимал, почему он оставил тебя здесь, в штабе, вчера. Командир был наш человек, правда?

Всего несколько часов назад я получил выговор от командира, и сейчас он стоял у меня перед глазами — как раз на том самом месте, где стоял Ледбеттер.

— Да, — сказал я. — Правда.

Непривычно было думать о полковнике Мейсоне как об отце Лиз. Интересно, что бы он подумал о нас сегодня.

Что бы любой из наших отцов подумал о нас? Жаль, что моего отца нет в живых. Когда он умер, я был ребенком, и нам так и не довелось стать друзьями. Он был мудрым человеком, это признавали все, и все обращались к нему за советом. Если бы только он мог посоветовать мне что-нибудь! Он был замкнутым человеком, и никто не знал, насколько он болен, пока не было уже поздно, никто — даже моя мать. Помню, как я злился, что он нес меня на руках домой за день до своей смерти. Бедный мой отец.

Мне нравились Боб и Лиз, но с ними не поговоришь. Если бы только мне было с кем поговорить! Иногда, честно говоря, я чувствовал себя более уютно в домах и офисах людей, которых я обманывал, чем в клубах, барах, ресторанах, международных отелях, где мы тратили наши незаконно приобретенные деньги. Это была просто ошибка судьбы, что я действительно не стал президентом «Амальгамированных минералов» или другого подобного концерна во всемирной коммерческой системе. А может, и нет. Наверное, я просто обманываю себя, ведь я так ловко дурачу других. Наверное, я просто преступник, каким меня однажды назвала мать. «Ты водитель, скрывшийся с места аварии», — так она сказала мне, потому что я врываюсь в жизни других людей, причиняю им горе и боль. Мать намекала на мой развод и махинацию во Франкфурте в 1946 году. И хотя в обоих случаях я вышел практически сухим из воды, слова матери оказались достаточно пророческими. Я был ее разочарованием. После моей головокружительной армейской карьеры для меня не было ничего невозможного, чего бы я не пожелал.

Карл Постер, высокий сухопарый простак. У меня было чувство, что в конце встречи уверенность его пошатнулась. Когда, покидая офис, я бросил взгляд через порог на его лице читалось сомнение. Я даже начал опасаться, что он увяжется за мной. Ну что нам за это может быть? Трудно сказать, но если городские власти наймут действительно ушлого адвоката, то наберется десяток или даже больше обвинений. Использование здания в качестве места для мошеннических операций — это тоже, наверное, правонарушение, затем наш подставной чек — это подделка. Не могу представить себе десять лет тюрьмы. Я никогда не переживу этого, ваша честь. Ну ладно, говорит судья, сколько сможете. Очень смешно — десять лет, а может, пятнадцать. Я часто думал об этом. Центральное отопление, водопровод, питание лучше, но больше насилия. Больше шансов стать жертвой других заключенных. И все же я выжил на войне. Черт возьми, я не просто выжил, я сделал на ней карьеру. Именно поэтому для меня битва так и не заканчивается. Это моя война, а Лиз и Боб — моя армия. Не ахти какая армия, но командующему приходится приноравливаться к своим ресурсам. Территории, люди, орудия, навыки и внезапность. Ну вот, я сам начал разговаривать с собой как с дурачком. Да, это была война, но мне хотелось подписать сепаратный мир. Я провел все сражения, какие мог. Десять лет тюрьмы — такую рану мне ни за что не вынести. Каждый раз мне кажется, что я совершаю все больше и больше ошибок. Я исправляю их, но все же это ошибки.

Раньше я не допускал ошибок. Хорошо, что Лиз задержала их в вестибюле, но я должен был обеспечить, чтобы эта чертова машина пришла к указанному времени. Заикание Боба. Почему я не продумал его раньше? Я должен был предвидеть, что Боб захочет поиграть. Никогда в жизни не слышал более неестественного заикания. Вот дурак. Ладно, это дело надо прекратить.

Еще одна операция. Нужно чуточку выпить. Я достал из внутреннего кармана фляжку. Я должен чуточку выпить, хотя старая карга в соседнем кресле так осуждающе смотрит на меня. Что она себе воображает? Это вам не королевский дворец, мадам. Это вонючий самолет, и я собираюсь выпить. Ваше здоровье. Посмотреть только на выражение ее лица — она услышала последнюю фразу. К черту ее. Да всех их к черту. Я лауреат-победитель, и в том черном портфеле моя слава в двести шестьдесят тысяч долларов. Я одержал победу, так почему не проходит волнение? Я победил и продолжаю побеждать. Человек неистощим, чушь все это. Лиз любит меня, обожает. Я лидер, а она из тех девушек, которые остаются с лидерами. Бобу никогда не стать лидером. И она знает это, она сама мне говорила тысячу раз. Он барахло, вот что он такое, он ничтожество, архитипичный психологический сирота, храбр ровно настолько, насколько может быть храбрым безмолвное существо. Я видал таких Бобов в огне, у них просто не хватает воображения, чтобы испугаться. Зато у меня слишком живое воображение, в том-то и проблема, если у меня вообще есть какие-то проблемы, чего я ни на минуту не желаю признавать. Наверное, во времена молодости мое воображение не было таким острым, и поэтому я был отважен. Когда стареешь, приходит мудрость и уходит отвага, поэтому чем выше твое положение в командном составе, тем дальше тебя держат от линии огня, пока те, кто действительно руководит сражением, не удаляются с фронта вообще. Десять лет. Боже, десять лет. Будет ли Лиз ждать? Какая женщина будет ждать? И зачем?

Проверить кнопку вызова стюардессы, отрегулировать подачу воздуха, закрепить ремень. Снять стопор. Самолет гудит, под нами только бесконечные белые облака. Сегодня в воздухе «летающий цирк» Рихтхофена. Только представить себе, что против них посылают неподготовленных сосунков в таких вот корытах.

Восход кроваво-красными разводами прошелся по серому немецкому небу. Та-та-та-та. Штурвал вперед. Вот появился молодой Боб, черное перо, тронутое красным пожаром. Я разворачиваюсь, свист ветра. Та-та-та-та… та-та-та-та. Двойной автомат Виккерса безжалостно прошивает белую ткань облаков. Тонкие извилистые следы закручиваются и исчезают в нескольких дюймах под моим фюзеляжем. Роджер Уилко — левее, левее, вот так. Крошечный сарайчик, как говорила разведка, а в нем тяжелой воды достаточно, чтобы вывести наци на первое место в гонке за атомную бомбу. Так держать, так держать.

Еще одна бешеная канонада вокруг нас, а вот зловещий треск шрапнели, бьющей по моторному отсеку. Теряем высоту, все украдкой бросают на меня осторожные взгляды, я сжимаю зубы. Спокойно, пошли бомбы: они летят вниз. Вниз, вниз, пока не превращаются в песчинки, затерянные на зеленом поле аэродрома. Бабах, неописуемый взрыв. Больше я не мог удержать контроль. Разведка оказалась права. Достаточно тяжелой воды, чтобы уничтожить всю южную Англию. Падаем. Нам хана. Вот и все, ребята. Слишком низко для парашютов. Придерживайте шляпы, парни, мы летим вниз. Ну и приземление, кто поверит, что три двигателя разбиты и весь фюзеляж разнесен в щепки. Я просто улыбаюсь им. Какой у нас выход? Рассредоточьтесь, ребята, это не полет, это марш-бросок, будем спать на земле, передвигаться ночью, отлеживаться днем и обходить стороной поселки, где лают собаки. Этот крошечный компас и шелковый шарф с картой Райленда я брал с собой на пятьдесят пять заданий. Ну, ладно, пока, хлопцы. Увидимся на базе.

— Пристегните, пожалуйста, ремни. Наш самолет совершает посадку в Лондонском аэропорту, — послышался голос стюардессы.

В Англии нужно будет потеплее одеваться. Можно выпить и чашечку кофе. Чертовски неприятная вещь — летать самолетом.

Глава 4

Я вышел из банка прямо с портфелем, туго набитым деньгами, чувствуя себя центром внимания в этой бело-синей форменной одежде и все такое, но никто на меня и взглянуть не подумал. Мы с Лиз расстались, и я отправился в мужской туалет. Коричневый сверток с вещами был там, где я оставил его, — в урне для использованных полотенец. Я закрылся в кабине, вытащил складную сумку на молнии, которая была вшита в подкладку портфеля, и уложил туда форму и игрушечный пистолет, закрыл сумку и бросил ее в мусор. Затем снял с портфеля металлический знак службы безопасности, и у меня в руках оказался обыкновенный кожаный портфель для документов. Отстегнув цепочку, я бросил ее в сливной бачок. Эти бачки проверяют раз в двадцать лет. Теперь — в умывальную, там я бросил монетку в электробритву и начал сбривать усы. Вжих-вжих. Я носил их два года, и мне было жаль расставаться с ними. Ну вылитый Педро Армандарис. Сначала я сбрил усы под Дуга Фэрбенкса и наконец оставил тоненького Эррола Флинна, прежде чем побриться начисто. Как пришло, так и ушло. Немного талька на верхнюю губу — и вот я новый человек. Я все время дрожал, как бы в туалет не вошел кто-то из банковских служащих и не застал меня за уничтожением растительности на лице, но напрасно я волновался. У них свой туалет прямо там, в банке.

Лиз уже ждала меня. Она вывернула наизнанку свое двухстороннее пальто, надела парик — волосы рассыпались у нее по спине. Ей можно было дать не более девятнадцати с этой ее девчоночьей прической. Просто сногсшибательно, потрясно! Я знал, она злится, что я так пялюсь на нее, но если бы я не пялился, было бы еще подозрительнее. Она выглядела шик! Черт, как хороша! В пальто наизнанку она стала похожа на оцелота.

Вертолет — просто футуристический кошмар. Как будто ты падаешь с небоскреба и наблюдаешь свой прыжок в замедленной съемке. Представьте себе, как эта громадина подбирается к краю небоскреба Пан-Ам — и вдруг пятьюдесятью семью этажами ниже вы видите Парк-авеню с потоком желтых автомобилей прямо под нами. До Крайслеровского шпиля ну просто рукой подать. Я искал глазами здание «Континуум», где два маленьких игрушечных человечка сторожили фальшивый сейф, хрясь. Я открыл конверт, где лежал мой авиабилет и список расходов (Сайлас не потерпел бы, если бы я в пути потратил деньги, предназначенные для дела). Вот оно, аккуратно напечатанное на машинке расписание рейсов и название бара в Лондоне, где я должен оставить сообщение в случае чего. Просто как военная операция. Сайлас занял место впереди и ни разу не посмотрел в окно. Лиз разглядывала свой маникюр и мужчин, пялившихся на нее, что было довольно хлопотным занятием.

В аэропорту Кеннеди я пересел на большой реактивный самолет, и последовали часы бесконечного жужжания над Атлантическим океаном со стюардессами, изо всех сил старающимися продать свои дешевые зажигалки и шарфики из искусственного шелка, и со скромными пластиковыми обедами. Полицейская сводка обязательно бы отметила «Путешествуют вместе», так зачем облегчать им жизнь? Билет первого класса прямо до Лондона для Лиз, первый класс через Шеннон для Сайласа и туристический класс для меня с последующей пересадкой на поезд до Лондона. Но розыска не будет. По крайней мере, будет не сегодня и не завтра, и даже не в понедельник. Хотя в понедельник может быть. Полицейский розыск. Представляете, вы сходите с самолета и парочка улыбающихся полицейских надевают на вас наручники.

Чарли вот был улыбчивым лягавым. Он был самым гнусным лягавым в блоке. Толстый, вечно скалящийся тип с признаками лысины и золотым зубом. Похоже, он догадывался, как неудачно выглядит, и в конце концов решил соответствовать задумке природы. Он словил меня с двумя граммами нюхалки в руке, схватил за волосы и метелил по всему дворику для прогулок, пока я не начал валиться с ног. Только тогда он меня выпустил. Швырнул в стену.

Питер-двоеженец спас меня, а не то я бы отдал концы. У него были стальные нервы, у этого Питера. Он стал перед Чарли, не говоря ни слова. И Чарли отступил.

Чарли хотел меня достать, никто в этом не сомневался. Он отступил на виду у целого двора, забитого матерыми преступниками, это небезопасно для лягавого. Сэр Чарли достанет меня, это лишь вопрос времени.

— Это дело времени, сынок, — сказал Чарли. Он не верил ни в какую дисциплину, кроме как в палочную.

— Он доберется до тебя, — предупредил меня Питер-двоеженец. — Но как только он наедет на тебя, вышиби из него мозги. Это твой единственный шанс.

— Ага, — согласился я.

Я посмотрел на Чарли, на этот комод, и подумал, какую же область атаковать в первую очередь, когда он начнет на меня наезжать? Но не стоит волноваться. Я всегда так говорю. И всегда волнуюсь.

В очередной раз мне удалось побриться только в понедельник утром. Мы завтракали в нашей Лондонской квартире. Славное это было местечко. И несмотря на крошечные оконца и на то, что моя комната размерами не превосходила посудный шкаф, там было уютно и тепло. Все соседние клетушки занимали начинающие кинозвезды и брокеры, а также шоферы, обосновавшиеся поближе к своим машинам, чтобы чистить их с утра пораньше, так что мы просыпались в три часа утра от лязга двери гаража. Квартирка была так мала — клеточного типа, как указывалось в списке квартирных агентов, — что не требовала много мебели, чтобы сойти за «меблированную». У меня была кровать, как для пациентов с больным позвоночником, а холодильник вмещал только три бутылки шампанского и коробочку икры. Сайлас сказал, что нужно купить другой, если мы хотим хранить свое молоко и масло. И была там одна штучка, которая мне нравилась больше всего, — электротостер. Я установил его возле стола, чтобы не бегать на кухню за каждым тостиком, накупил кучу упакованных хлебных ломтиков и заправлял их в аппарат по мере того, как успевал намазывать на них джем и масло. Обожаю тосты, а эта машина могла поджаривать их сильно, средне и слабо. Я предпочитаю поподжаристее.

Сайлас носил шелковый халат и пестрый шарф, Лиз ходила в чем-то мохнатом со страусиными перьями на воротнике. Все правильно, но я не видел смысла выряжаться к столу, будто это первый акт английской пьесы.

Я жевал небольшой тостик с кофе и одновременно брился.

— А почему ты не встал на рассвете, чтобы выполнить упражнения Канадских королевских вооруженных сил? — спросил Сайлас.

— У меня нет даже самолета, — ответил я.

— Так, значит, нужно использовать за завтраком эту адскую машину?

Я выключил бритву.

— Я придумал, что с ней делать.

— Неужели? — ехидно поинтересовался Сайлас.

Я сказал:

— Надо выбрить у вас на макушке лысину, понятно?

Сайлас угукнул.

— И начинайте продавать средство от выпадения волос, а потом в доказательство его действенности показывайте, как они у вас отрастают. Естественно, сообщать, что вы сбрили их заранее, не обязательно, ясно? И все ринутся за этим средством, гарантирую.

— Передай мне масло, — попросил Сайлас. Он переворачивал газету, а я тем временем налил себе еще кофе. — И не клади локти на стол.

— Это не локти, — не растерялся я. — Это мои колени.

Лиз рассмеялась, и я тоже.

— Не следует этого делать, — настаивал Сайлас.

Я даже не заметил, как у меня вырвалась отрыжка, но знаю, что это одна из тех вещей, которые он терпеть не может.

— В Китае отрыжка считается знаком вежливости, — пояснил я.

— Неужели, — парировал Сайлас. — Постараюсь припомнить, когда мы снова вступим на бесконечную и неисчерпаемую стезю махинаций.

Лиз сказала:

— Каждую минуту рождается триста тысяч простофиль.

Сайлас выдал улыбку, означавшую «они слишком еще молоды», и я позвал кошку. Кошка сдавалась вместе с квартирой, и ее звали Дед Мороз. А может, Снежная Баба, просто для смеха. Я подозвал кошку и протянул ей кусочек намазанного маслом тоста, но она не проявила интереса. Тогда я положил сверху немного абрикосового джема и снова позвал животное. Киска направилась было ко мне, но вдруг с размаху прыгнула на колени Сайласу. Сайлас, не глядя, погладил ее, а кошка уставилась на него, как иногда делает Лиз. Есть такие мужчины. Они ничего особенного не делают, а кошки и бабы просто липнут к ним. Я закончил бритье и снова взялся за книгу.

— Что народ собирается делать сегодня утром? — задал вопрос Сайлас. — После визита в банк, я имею в виду.

— А что, мы сначала идем в банк? — спросила Лиз.

— Конечно, — подтвердил Сайлас. — А что ты предлагаешь — просто оставить все наши деньги под кроватью? Безусловно, это первое, что надо сделать. Подготовь надежную сумку.

— А мы купим машину? — поинтересовалась Лиз.

— Я все уже устроил, — сказал Сайлас, стряхивая с колен кошку.

— Мне отдельную машину, — вставил я. — Надоело упрашивать вас каждый раз, когда нужно отправиться куда-то.

— Ну, как пожелаешь, — ответил Сайлас. — Если хочешь взять на себя все хлопоты и расходы, бери.

— Хочу красную машину.

— Хорошо, — согласился Сайлас, отложив в сторону газету. — Покупай любую машину, какую пожелаешь. Мне, конечно, придется вычесть все расходы, но и после того как я отложу средства, необходимые для следующей операции, все равно останется внушительное вознаграждение для вас обоих.

На это я сказал:

— А может, мне две машины? «Мини-купер» и «Роллс»?

— Нет, — ответил Сайлас. — Однажды в молодости, я купил сразу две машины.

Я чуть было не выдал плоскую шуточку типа «А что, тогда уже были машины?», но не хотелось портить ему настроение.

Сайлас продолжал:

— Обе машины были одновременно доставлены к дверям моего дома и стояли там, сверкая полировкой, как начищенные ботинки гвардейца. Все соседи обсуждали покупку, а мой младший брат просто стоял рядом, купаясь в лучах славы. Я вышел и посмотрел, как будто хотел убедиться, то ли это, что я заказывал, а потом влез в ту, что стояла впереди. Мотор завелся сразу, я нажал акселератор и задал грохот на всю улицу. Затем проверил, на месте ли переключение скоростей — мне не хотелось вывести из строя коробку передач, — и выжал сцепление. Но я поспешил, мне не хватало опыта: я случайно включил задний ход и со всего маху врезался во вторую машину. Обе были разбиты. Помню, соседи давились от смеха. Боже, ну и унижение. С тех пор у меня никогда не было двух машин сразу. Сколько бы денег я ни заработал на операции, никогда не покупал двух машин.

— Желтая машина была бы шик, — заметила Лиз. — Желтая, как горчица.

— Мы неплохо сработали в этот раз, — сказал Сайлас. — Тебе хватит даже на соболя и бриллианты.

— Мне нужен только ты. — Лиз поцеловала Сайласа. Он смутился, и зря. Гордиться надо.

— Мы хорошо проведем время. Счастливо, я хочу сказать, — заключил Сайлас.

И, наверное, он подумал о тех разбитых в молодости машинах, потому что вдруг громко засмеялся, что с ним нечасто случалось. В такие моменты чувствуешь себя неловко, потому что появляется ощущение, будто он над тобой смеется.

Я сказал:

— Пойду заниматься.

— Собираешься брать уроки гипнотизирования животных? — пошутила Лиз, проведя рукой по моим волосам.

— Оставь его в покое, — посоветовал Сайлас. — Неплохая мысль, старина. Что будем изучать?

Я пояснил:

— Иностранный язык, историю… Можно поучиться водить самолет. А может, серьезно возьмусь за археологию. Это то, что надо.

— Археологию отложим на завтра, — решил Сайлас. — Сегодня будем тратить деньги. — Он наклонил чашку, показывая, чтобы ему налили еще.

Лиз пошли на кухню приготовить новую порцию кофе. Я отвлекся от своей книги:

— Не заняться ли мне садоводством? Это может оказаться очень интересным.

— Что за книгу ты читаешь? — поинтересовался Сайлас.

— Карьера для мальчишек, — ответил я.

— Карьера для мальчишек! — в восторге завизжал Сайлас, будто ничего более смешного в жизни не слышал.

— Археология или вождение самолета, — пояснил я, — вот чем стоит заняться в первую очередь.

Сайлас подошел к двери, ведущей в кухню, и крикнул Лиз:

— Ты знаешь, что собирается делать наш вундеркинд?

— Нет, — крикнула Лиз в ответ.

— Научиться водить самолет. Дрррр.

И Сайлас принялся издавать звуки, как огромный самолет. Интересно, что он не свистел, как сверхзвуковая машина. Он делал «др-др-друдр», как те нацистские бомбардировщики, о которых он рассказывал, когда говорил о войне и о том, как получил свои награды. Я не отрывал глаз от своей книги. А он продолжал «др-др-др» и, расставив руки, как крылья, планировал вокруг дивана.

— Говорит Рен. Рентген вызывает вышку. Рен, Рентген вызывает вышку. Как слышите меня? Прием. — Он бегал по комнате, выкрикивая все это с театральным американским произношением.

Мне не хотелось подыгрывать старому болвану, поэтому, не отрываясь от книги, я безразличным тоном буркнул:

— Слышу вас отлично, Рен. Рентген. Прием.

Он пошел на снижение в районе журнального столика, прожужжал у меня над ухом и закричал:

— Рен. Рентген вызывает вышку. У меня бомба застряла на выходе. Прошу разрешения на посадку на полосу сто восемьдесят. Прием.

— Разрешения не даю, Рен. Рентген, — ответил я. — Наберите высоту двадцать тысяч футов. Сориентируйтесь на юг по направлению к проливу и катапультируйтесь. Прием. — На секунду я повернулся и взглянул на него.

Сайлас продолжал с гулом носиться по комнате, расставив в стороны руки, набирая высоту двадцать тысяч футов, и гонял взад-вперед вдоль дивана, не переставая орать:

— Рен. Рентген вызывает вышку. Что? Вы хотите, чтобы развалюха обрушилась на женщин и детей где-то в Сури? Нет, сэр.

Я упорно читал книгу, притворяясь, будто не замечаю, как он прыгает с пола на диван и обратно, но ответил:

— Вышка вызывает Рена. Рентген. Говорит ваш командир части. Слушай, идиот. Ты должен поставить корабль на курс по направлению к проливу и катапультироваться. Это приказ. Слышишь, это приказ, черт тебя побери. Прием.

— Рен. Рентген вызывает вышку. Что-то случилось с радиопередатчиком. Попытаюсь осуществить посадку. Включите все освещение. — Сайлас спикировал через весь ковер, опустившись на колени, продолжая свое «рррррр», имитируя звук захлебывающегося мотора.

Я не спеша повернул к себе лампу и включил свет. Сайлас расшумелся не на шутку. Он сбавлял высоту. Он был великолепен, но я все же краем глаза продолжал читать. Он сделал еще один вираж, снижаясь и кренясь на бок, пытаясь выровняться, используя весь свой асовский опыт. Ему удалось направить машину прямо над взлетной полосой — над ковровой дорожкой, — и он влетел в камин, где громоздились всякие каминные щипцы и щетки. Грохот стоял вселенский.

— Рррр… — завелся я, как аварийка.

— Какого черта ты там делаешь в камине, Сайлас? — донесся голос Лиз с порога.

Бедолага Сайлас лежал в камине, его изломанный корпус изогнулся там, где треснула обшивка, одно крыло, как пьяное, нацелено в небо.

У женщин совсем нет воображения. Сайлас — явный случай замедленного развития. Его умственный уровень соответствует шестнадцатилетнему возрасту. Именно поэтому он был капитаном школьной команды и завоевывал ордена на войне, именно поэтому он так естественно смотрелся во всех этих мошеннических забавах. Но если бы Лиз попыталась понять его, а не пресекать всякий раз его ребячества, он мог бы достичь развития нормального человеческого существа, а не оставался бы каким-то малоумным тираном.

— Сайлас только что заработал почетный орден, — бросил я Лиз. — Вот что он делает в камине.

Глава 5

А мама всегда говорила, что я не захочу иметь детей. Все, что мне нужно, — один взрослый мужчина. Стоит на минуточку отлучиться в кухню за кофе, как тут же эти недоразвитые малолетние хулиганы начинают валяться в камине и играть в самолетики. Сайлас медленно поднялся на ноги, затеяв возню со своими золотыми запонками, чтобы убедить меня в том, что одну из них он искал в камине. Ни слова не говоря, я налила кофе. Боб, притворявшийся, что читает книгу, медленно поднял глаза и подмигнул мне. Трудно было злиться на них.

Боб снова позвал кошку. Та с вызовом уставилась на него и потерлась о ногу Сайласа. Сайлас небрежно погладил ее, но кошка не отставала.

— Сегодня должна быть готова моя машина. Но прежде надо купить кое-какие вещи: пару рубашек и два хороших английских костюма. Да еще я подумываю купить кожаное пальто.

— До самых пят? — спросил Боб.

Сайлас кивнул. Боб продолжал:

— И фетровую шляпу с загнутыми сзади полями, да еще очки в тонкой металлической оправе. — Боб щелкнул каблуками. — Итак, либер мэдхен, разрешите представить вам оберштурмбанфюрера Шмидта из гестапо. Ах, он уметь обращаться с девушками, да? Нихт да?

— Почему бы тебе не одеться? — спросила я.

Боб все еще был в своем изъеденным молью халате, который сегодня за завтраком заляпал желтком и джемом. Волосы не расчесаны, подбородок только наполовину выбрит, в зубах зажат окурок, с которого то и дело падал пепел. Боб безуспешно пытался подобрать его со скатерти, но лишь оставлял на ней грязно-серые дорожки. Сайлас же, несмотря на свою авиакатастрофу, выглядел свежим и аккуратным в своем шелковом халате, пестрый шарфик изрядно прикрывал шею. Не было в мире более разных людей, чем эти двое.

Для нашего шествия по магазинам на Бонд-стрит Сайлас надел костюм Сала Ломбардо. Его пальцы были унизаны кольцами, а на запястьях сияли золотые браслеты с монограммой. Морщинистое потрепанное лицо пряталось за огромными солнечными очками. Меховое пальто стягивал пояс, завязанный крупным узлом, что усиливало впечатление от белого шелкового галстука и черной рубашки с булавкой на воротнике. Сайлас то и дело твердил: «Шо, правда, кореш?» и «В морду хочешь?», а когда мы уже выходили, он расстрелял Боба из воображаемого автомата.

С огромной сигарой во рту он проследовал в «Вайнс» — один из самых дорогих лондонских магазинов для состоятельных мужчин.

— Сэр?

— Мне нужен костюм, — объявил Сайлас.

— Да, сэр, — ответил бледный сутулый продавец. — Какой костюм вы предпочитаете?

— Что-то из этих пижонских с узкими брюками, затянутой талией… ну, вы знаете, и такую шляпу с круглым верхом, как ее там, цилиндр, что ли?

— Котелок, сэр, — поправил продавец, не скрывая своего отвращения.

— И штаны в полоску, старомодный пиджак, готовый, черный. Весь комплект, весь чертов набор. Я от него балдею.

— Мне кажется, — сказал продавец, — здесь неподалеку есть магазин, который вам подошел бы больше. Его точный адрес…

— Па-аслушай, ба-алван, — ответил Сайлас. — Шо, в морду хошь? Думаешь, эти твои дрянные тряпки не по мне. Так, что ли? — И он ткнул пальцем в карман.

— Вовсе нет, сэр, — проговорил продавец, с достоинством удерживаясь от впадения в явную панику.

— Тогда тащи свои лучшие тряпки, и пошустрее.

— Понятно, — срывающимся голосом выдавил из себя продавец. — Хорошо, сэр. Конечно, сейчас. — И жестом пригласил Сайласа пройти через занавешенную портьерой дверь.

Из примерочной доносились их голоса.

— Это брюки, сэр. То есть, я хотел сказать, штаны.

Затем короткая пауза.

— Роскошные тряпки, — прокомментировал Сайлас.

— И пиджак сидит отлично, сэр.

— И не очень пыльный, — грубые нотки исчезали из голоса Сайласа по мере того, как он надевал привычную одежду. — Действительно, довольно неплохо.

— Да, сэр, — подтвердил продавец. — Может… минуточку… вот так, сэр, сидит как влитой.

Сайлас выплыл из примерочной, вокруг него пританцовывал продавец, одергивая и разглаживая пиджак на нем, подобострастно кивая в знак одобрения. Сайлас снял с себя драгоценности и направился к стойке с галстуками, на которой висела табличка «Школьные и форменные». Он крутанул подставку, выдернул один галстук и накинул на шею, затянув его этаким английским невротическим узлом.

— Похоже на старую школу в Харроу, — сказал продавец, в его голосе снова проскользнула нотка враждебности.

— Именно, — кивнул Сайлас. — До войны я был капитаном школьной команды. — Он снял солнечные очки и положил в верхний карман пиджака. — Мне нравятся парни, которые не стыдятся своего прошлого. Покажите заодно форменные галстуки Питер-хауза, танковых войск и крикетного клуба «Мэрилоуб».

— Да, сэр, — сказал продавец, аккуратно вынимая очки из кармана пиджака Сайласа и засовывая туда платочек, двумя кончиками наружу.

Отклонившись назад, продавец полюбовался своей работой и разгладил кармашек.

Сайлас шагнул к подставке с зонтами и принялся рассматривать их сосредоточенно, как дуэлянт, выбирающий рапиру.

— Перчатки из свиной кожи? — спросил продавец.

— И самые лучшие, — заказал Сайлас. — И котелок, размер семь, тулья повыше.

— Сию минуту, сэр, — отрапортовал продавец.

Теперь английское произношение Сайласа стало таким рафинированным, что в него можно было нож воткнуть. Он держался ровно, будто аршин проглотил, и шагал взад-вперед, как-то забавно поворачиваясь и проводя острым концом зонта по полкам с товаром, небрежно крутя зонт в руках.

Управляющий выскочил из своего офиса. Я думала, он собирался что-то предложить Сайласу, но он пробежал мимо и, выглянув в двери, сказал:

— Их два.

Продавец, с озабоченным видом протянув Сайлосу пакеты, пояснил слова управляющего:

— Там на улице два «роллс-ройса».

— Это для нас, — сказал Сайлас, проходя вперед и даже не оборачиваясь, чтобы оценить произведенный эффект. — Черный мой, красный — моего юного друга.

— Дурак, Сайлас, — откликнулась я. — Они арендованы?

— Арендованы? — пренебрежительно переспросил Сайлас. — Нет, конечно.

— Вот дурак! — с восхищением воскликнул Боб.

— Пришлите счет по этому адресу. — Сайлас протянул визитку кланяющемуся продавцу.

Едва он вышел из магазина, как перед ним выросли два служащих автосалона в серых форменных одеждах.

— А что с этим? — спросил продавец, проследовавший за Сайласом до самого тротуара, неся пакет с маскировочным костюмом Сала Ломбардо.

— Бросьте на заднее сидение, — ответил Сайлас. — Иногда мне нравится быть Салом.

Итак, наш победный марш по магазинам завершился покупкой двух «роллс-ройсов». Бобу так не терпелось, что он даже не задержался, чтобы купить себе что-нибудь из одежды, и остался в том же свитере под горло и голубых джинсах.

Но что за потрясную машину приобрел Сайлас! Он дальновиднее нас Бобом в тысячу раз. Дело в том, что черный «роллс» он заказал несколько месяцев назад, когда возможность заплатить за такую машину была для нас вопросом чистого оптимизма.

В этом черном автомобиле обтекаемой формы с откидным верхом было все, что могло удовлетворить невротическое стремление к одиночеству, столь типичное для Сайласа. Заднее стекло было темно-синим, а стекла пассажирского салона, включая перегородку водительского отделения, были снабжены матовыми жалюзи, которые при легком повороте выключателя полностью изолировали салон от внешнего мира. Сзади обычное место длинного сиденья заменяли самолетные откидывающиеся кресла, автоматически меняющие положение. На месте откидных мест были встроены бар для коктейлей и миниатюрный гардероб с небольшим умывальником и высоким зеркалом. Как сказал Боб во время демонстрации этого чуда, имея такую машину, мы никогда не останемся без жилья. Сайлас усадил меня в откидывающееся кресло и немного отклонил спинку, процедура сопровождалась музыкой, льющейся из магнитофона, подниманием и опусканием штор, похлопыванием открывающейся дверцы гардероба. Когда мы все по очереди посидели во всех креслах и понажимали все кнопочки, Боб предложил проехаться за город.

Роскошный красный «роллс» Боба бросался в глаза в потоке машин, запрудивших Пиккадилли, и Сайласу нетрудно было сидеть у него на хвосте. Мы покружили по Пиккадили, поднялись к Мраморной арке, затем выехали на Хай-Уайком, как вдруг Чилтерн-Хилз скрылся в клубах пыли от налетевшего вихря, в ветровое стекло забарабанил тяжелый дождь. Потом, так же внезапно, стало ясно и солнечно. Я уже и забыла, насколько может быть восхитительной английская природа. Там еще сохранились домики с крытыми соломой крышами, деревенские пруды, куда при звуке нашего мотора поспешно ныряли утки. Не уверена, что Боб знал, куда едет. Он сворачивал на узкие проселочные дорожки, черепашьим ходом продирался через стада самостоятельно пасущихся овец, величественно проплывал по горбатым мостикам и ехал туда, куда велели указатели, которые, игнорируя большие города, направляли нас во все более захолустные деревеньки с объездами через фермы по дорожкам для тракторов.

Проезжая по одной такой деревенской дороге, Боб сделал слишком крутой вираж и угодил колесом в канаву, полную грязи. Колеса прокручивались, машина не двигалась с места. Сайлас подкатил к нему в нашем шикарном «роллсе» с откинутым верхом и, перегнувшись через меня, крикнул:

— Ого, с вами что-то не так, юный мистер Макаллистер?

— Ничего страшного, Эндрю, — высунулся из окна Боб, изображая заправского моряка, — забарахлил поршень, который я неделю назад наладил для своего парового двигателя.

— Пар, может, и класс, чтобы переплыть через Клайд, парень, но через Атлантику он не потянет, — заорал Сайлас.

— Мой корабль что надо. Быстрый, черт. Прежде чем вы причалите, мы уже с недельку как будем там кайфовать.

— Пар, — вопил Сайлас, — годится для дитячих цацек, парнишка!

Боб снова взревел мотором и тихо чертыхнулся, но машина не сдвинулась с места. Сайлас насмешливо улыбнулся.

Боб продолжал:

— Настанет день, и не так уж он далек, когда паровые корабли будут бегать через Атлантику чаще, чем ты кушаешь свою утреннюю кашу, Эндрю.

Издалека донесся раскат грома.

— Шибко задувает, парень, — сказал Сайлас. — Не умнее ли подцепить тебя на буксир? Уголь, может, и классное средство для подталкивания, но что бы там ни двигало твое корыто, уж ветер ему ни к чему, слышь меня?

Он опустил крышу нашей машины, и на меня упала капля дождя. Сайлас с опаской посмотрел на небо, затянутое тучами.

— Сдается мне, ты сам ветра боишься, Эндрю, — во всю глотку старался Боб. — Твоя посудина дырявая. Смотри, она протекает.

— Не вредничайте, юный мистер Макаллистер! — завопил Сайлас. — Не вредничайте! — Он нажал кнопку, и крыша захлопнулась.

Наш «роллс» мягко тронулся вперед, оставляя позади беспомощного Боба. Повернувшись, я видела, как он сделал еще одну осторожную попытку, и со второго раза ему удалось выбраться на трассу. Он промчался мимо нас на полной скорости, оглушительно сигналя. Дождь быстро закончился, и снова выглянуло солнце.

Мы мчались наперегонки, смеясь и помахивая друг другу рукой, опьяненные своим богатством, ошалев от успеха. Мы были похожи на гордых родителей, у которых только что родился ребенок в четверть миллиона долларов. Я поглаживала мягкую кожу кресла. Обожаю такие автомобили. Обожаю их по утрам — холодные, до блеска начищенные, обожаю их днем — с пятнышками придорожной грязи, теплые от движения. В сумерках огромные желтые огни встречных машин весело подмигивали, вырываясь из-за поворота большого шоссе, ведущего к деревенской гостинице.

День был насыщенный, и мы сразу поднялись наверх. Мы с Сайласом занимали раздельные номера. Как всегда. Сайлас объяснял, что так он может быть уверен, что я прихожу к нему по желанию, а не по необходимости. Приняв у себя ванну и переодевшись, по пути вниз я постучалась к Сайласу. Ему еще надо было сделать пару звонков, и он пообещал спуститься чуть позже.

Я заглянула к Бобу, который, как обычно, не слишком много времени потратил на свой туалет. Рубашка безалаберно болталась, галстук засален… Он всегда утверждал, что менять галстуки — лишняя трата времени, и вечно набрасывал их на шею, как удавки. Туфли замызганы. Боб считал замшевую обувь практичной, это означало, что она не нуждается в чистке. Он читал.

— Просто невероятно, — заявил он мне. — Монжо-даро, какой-то затерянный античный город, уничтожен неизвестными воинами где-то в тысяча пятисотом году до нашей эры — точнее установить не удалось…

— Ты что, снова читаешь свою археологию? — догадалась я.

— Современные ученые вспомнили, что арийский бог войны Индра еще назывался Пурамдара; считается, что они могли бы найти разгадку.

— Я спускаюсь в бар, — сказала я. — Сайлас звонит в Лондон.

— Пурамдара означает разрушитель крепостей, конечно.

— Конечно.

— Хочешь посмотреть картинки? Вот они. У них на шее все еще бусы и фаянсовые браслеты, терракота, сердолик, агат и золото.

Я содрогнулась.

— Я спущусь чего-нибудь выпить, — сказала я, но не двинулась с места. Он, не поднимая глаз от книги, обнял меня за плечи.

— Долина Идус — вот куда я направляюсь. Я мог бы добраться до решения этой загадки, самого заветного секрета древнего мира.

— Да, — подтвердила я.

Он повернулся и посмотрел на меня:

— Я бы хотел жить в какой-то далекой деревушке типа этой. А ты?

— Сайлас не согласился бы.

— Я не имел в виду Сайласа.

— Я знаю, что ты думаешь.

Боб отбросил прядь волос, упавших на глаза, и смутился. Он был красавчик, я поймала себя на том, что смотрю на него не совсем так, как надо. Какое-то мгновение промелькнула натянутость.

— Когда будешь готов, спускайся в бар, — сказала я. — Пойду подожду там Сайласа. — И, проведя ладонью по его руке, высвободилась из его объятий.

Гостиница была очень миленькой. Громадная территория с огромным озером, гладкой лужайкой и большим лесным массивом. За гостиницей протекала река, знаменитая рыбными местами, и до меня то и дело доносились голоса рыбаков.

Смеркалось. Прошедшая гроза оставила после себя распухшие и отечные, как заплаканные глаза, тучи. На их фоне едва выделялись силуэты деревьев, а под деревьями стояли наши «роллс-ройсы».

Холл был заставлен той очень удобной и потертой старой мебелью, которую можно найти только в английских домах. За полированной решеткой уютно дымился просторный камин. Перед нами сидели несколько допотопных англичан, растягивая послеобеденный чай вплоть до ужина, бесконечно заказывая кипяток. Бармен драил и без того сверкающие бокалы.

Я уселась за стойкой бара так, чтобы дотянуться до вазы с орешками, заказала Кровавую Мэри, но только открыла сумочку, чтобы заплатить, как чья-то худая бледная рука протянула бармену фунтовую бумажку.

— Повторите, пожалуйста, то же самое, — раздался мужской голос.

Это оказался Гутри Грей, молодой человек с вьющимися волосами и лишними зубами, которого я знала еще в Челси.

Помню ту безумную вечеринку, где я впервые увидела Жижи — так его там называли. Он вытащил тюльпан из вазы, откусил яркий цветок прямо у основания, прожевал и проглотил, а стебель запустил через всю комнату. Прислуга вытаращила глаза от удивления, а затем решительно заслонила собой вазу от Жижи.

— Эти тюльпаны стоят по два шиллинга шесть пенсов, — объявила служанка.

— Объедение, — прокомментировал Жижи. — Вот тебе пять, и я беру еще один. — Он потянулся через нее и, вытащив цветок, сжевал его прежде, чем девушка успела рот открыть.

— Объедение, — повторил он и предложил купить тюльпанчик для меня.

Я отказалась, а служанка, зажав в крошечных кулачках полученные монетки, удалилась со слезами на глазах. Жижи привязался ко мне со своими дурацкими разговорами. Он был адвокатом и при жесткой конкуренции в среде лондонских юристов завоевал репутацию самого бездарного адвоката во всей истории юриспруденции. Дважды только благодаря хитросплетениям закона и дружеской поддержке собратьев по цеху ему удалось избежать привлечения к суду за халатность. К счастью, Грею это нисколько не портило настроения. Он все равно сохранял способность относиться к своей работе с той же беспечностью и беззаботностью, с какой посещал бесконечные шумные вечеринки. Жижи, которому было всего двадцать восемь лет, выглядел на все сто.

— Что ты здесь делаешь, старушка? — спросил он и, подтянув штанины своего коричневого костюма, взгромоздился на табурет у стойки в недвусмысленной близости от меня.

— У меня новая машина, — сообщила я. — И я просто поехала подышать свежим воздухом. А ты что здесь делаешь?

— Работаю. По правде говоря, я бросил юриспруденцию и теперь в основном ушел в сферу общественных отношений. Это гораздо приятнее.

Нам подали напитки.

— За тебя, Жижи. — Я подняла бокал. — За веселую жизнь.

— Развлечениям, — ответил Жижи, — я отдаю полжизни.

— О, — рассмеялась я. — А вторая половина?

— Ритуал, — елейно пропел Жижи. — Греховный ритуал тяжелого ремесла. — Он обнажил зубы в беззвучной ритуальной улыбке.

— Так вот чем ты здесь занимаешься.

— Да. Мы работаем с Магазарией.

— Это едят или втирают куда-то?

— Это то, что сейчас называют африканской страной, недавно получившей независимость, дорогуша. Я должен свести их военного министра с моими приятелями из высоких чинов. Хотя все равно толку мало, поэтому я его немного накачиваю по ходу дела. Ну, чтобы постепенно подготовить его, ясно?

И он снова улыбнулся.

— От чего толку мало?

— Он хочет покупать оружие, бомбы, танки для своей армии, но наш министр обороны никак не соглашается.

— Ужас какой.

— Именно, старушка. Моя фирма может потерять все, что у нас на счету, если подонки-военные напакостят моему клиенту, а они говорят — между собой, конечно, — что он готовит coup d'etat,[206] и не хотят быть в этом замешанными. Ты ведь знаешь наше министерство обороны. — Он засмеялся.

— Кстати, я действительно знаю. Мой дядя Дадли занимает там высокий чин. Понятия не имею, что именно он делает, но он заведует отделом боеприпасов и техники, хотя, кто знает, может, это лишняя или устаревшая техника?

— Милочка, это именно то, что надо! Что для одних лишнее, для других может оказаться бесценной находкой. — Жижи допил один бокал и принялся за следующий. — Ты можешь шепнуть словечко своему дядюшке?

— Ну, если ты сегодня везешь своего клиента на решающую встречу, не знаю, как я могу что-то изменить.

— Послушай, лапочка. Если ты нажмешь на нужные кнопки, я не допущу этой фатальной встречи.

— Мне нужны имена людей, которые уже замешаны в деле, — сказала я. — Дядя и пальцем не шевельнет, не разведав предварительно ситуацию в министерстве.

— Понятно, старушка. — И на клочке бумаги он нацарапал имена нужных людей.

Я выбрала наугад одно из имен: генерал Мориц Саймондс Форстенхолм.

— Я знаю его. Почему бы с ним не поговорить?

— Со старым Форстенхолмом?

— Если это тот, кого я имею в виду, он довольно сильно увлечен мной.

— Боже милостивый, старый Форстенхолм? Кто бы мог подумать?

— Я прямо сейчас ему позвоню, если хочешь, — предложила я.

— Отличная мысль, — обрадовался Жижи. — Ты знаешь номер?

— Нет.

— Я возьму справочник и поищу там. Он живет где-то в Сурре. Позвоним сверху, а?

— Не выдумывай, Жижи.

— О, да нет же!

Он поднял руки и перекрестился. Мог бы обойтись без этого, я на расстоянии распознаю безвредных болванов. Вытащив из сумочки красный платочек, я привязала его к ремешку.

В справочнике мы быстро нашли номер телефона генерала. Он действительно жил в Суррее, как говорил Жижи.

— Ты не дуришь мне голову? — спросил Жижи. — Ты действительно знаешь его?

— Скажу тебе по секрету, мы однажды даже обедали тет-а-тет в Савойе. Я знаю его очень хорошо.

Жижи попросил гостиничного телефониста соединить нас с генералом. Через пять минут раздался звонок.

— Генерал Форстенхолм? — начал разговор Жижи. — Минуточку, генерал. — Жижи передал мне трубку.

— Вы ни за что не угадаете… это Лиз Смолвуд. Помните, дочь адмирала Смолвуда? Мой дядя, сэр Дадли Кавендиш, работает в министерстве. Ха-ха-ха. Ну, вот уж не думала, что вы меня узнаете, прошло столько времени. Ах вы, старый льстец! Очень хорошо. И он тоже. Ну, я все ездила по этим занудным местечкам: Монте-Карло, Пертшир, Сен-Мориц. Ладно, послушай, Форсти… а, да, я вспомнила. Послушай, Форсти, мне тут сказали, что ты важная персона во встрече с африканцами… Да, Магазария, никогда еще не слышала более забавного названия. Ну, Форсти, я думаю, ты должен им уступить. Я уже столько лет знакома с ними, они очень милые люди и очень надежные… Но, Форсти, они очень пробритански настроены, а ты знаешь, как это ценится в наше время… Да, пробритански, очень пробритански настроены. Ну, может, только так говорят. Ты ведь знаешь, как неловко признаваться кому-то в любви, ты должен сам чувствовать это… Ну, вот и они так же. — А потом добавила: — Минуточку, Форсти, тебя очень плохо слышно, сделаю радио потише. — Я прикрыла ладонью микрофон и повернулась к Жижи: — Он хочет знать, что по этому поводу думает мой дядя Дадли из министерства.

— Он полностью «за», — горячо зашептал Жижи. — Скажи, что он руками и ногами «за», он их просто обожает, просто с ума сходит.

Я цыкнула на Жижи и сказала в трубку:

— Дядя Дадли всей душой «за». Он считает их очень надежными, он думает…

Жижи зашипел:

— Мистер Ибо Авава.

— Мистер Ибо Авава самый добрый и надежный человек во всей Африке… да, не считая, конечно, белых, наверное, именно это он и имел в виду.

Жижи начал нервничать.

— Лоутер? — переспросила я. — Так это он все решает… а комиссия просто утверждает его рекомендации, да?.. Знакома ли я с ним?.. Да, но там было так много народу и шампанского… Да, да, я запишу, я возьму карандаш, минуточку.

Жижи так торопился протянуть мне карандаш, что порвал подкладку жилетного кармана. Я старательно записала имя.

— Бригадир С. Лоутер, кавалер ордена «За безупречную службу», имеет военный крест, — писала я, у меня просто фантазии не хватало придумать другое имя с инициалами С.Л.

Сайлас Лоутер — настоящее имя Сайласа. По крайней мере, я так думаю. Каков бы ни был его псевдоним, он всегда начинался с С.Л., потому что у Сайласа было бесчисленное множество рубашек, расчесок, чемоданов, запонок и платочков, на которых была вышита эта монограмма.

В телефонную трубку я проговорила:

— А нельзя ли узнать его домашний адрес? Не хочется звонить в министерство. Ждешь по три часа, пока тебя соединят. Лондон, Вест-Энд, Бейкер-плейс, двадцать пять… у вас нет его телефона? Ну, ничего, найду в справочнике, ведь именно так я разыскала тебя, Форсти… Нет, теперь я записала его в свою записную книжку… Конечно, как ты мог подумать?.. Ну, я бы не сказала, что это почтенный возраст, для тебя это не старость. Ты, по-своему, очень, очень молод… О, конечно, и ты тоже. Пока, Форсти, ты душка… Пока.

Я положила трубку, как сделал сам генерал Форстенхолм в самом начале разговора, пробормотав что-то невразумительное и назвав меня лгуньей.

— Так это и есть тот самый парень, от которого все зависит? — спросил Жижи.

— Да, — сказала я и протянула Жижи полоску бумаги с нашим лондонским адресом.

— Как он решит, так и будет?

— Именно, — подтвердила я. — А теперь можешь угостить меня обедом посытнее, и мне придется встретиться с мистером Ибо Авава, военным министром, и узнать все, что только можно, о Магазарии.

— Узнаешь, — пообещал Жижи. — Но это такая скучища!

— Для меня нет, — сказала я.

Мы обедали в главном зале ресторана: Жижи, Авава и я. Странное трио! Жижи — высокий, худой, неуклюжий и, как все англичане его типа, неизменно смущенный в присутствии женщины. Авава, несмотря на свое крестьянское происхождение, а может, как раз благодаря ему, с самого начала был совершенно раскован. Он был весельчаком, этот здоровенный мускулистый детина, косая сажень в плечах, громадные ручищи. Его сила очень привлекала меня как женщину, хотя я бы ни за что не призналась в этом Сайласу. Кожа его была черна, как ночь, и впечатление черноты еще усиливалось из-за странной седины усов. Его большой рот то и дело растягивался в улыбке.

Я думала, что Жижи будет выступать в роли хозяина, заказывать вина и тому подобное, но нет: Авава был не их тех, кто разрешает другим принимать за него решения.

— Не берите треску, — посоветовал он мне. — Я ел ее днем. Она мороженая, а соус «Морни» мучнистый.

— А что же мне заказать?

— Вы уже обиделись?

— Нисколько, но что мне взять?

— Во-первых, кальмара. Я видел контейнеры с надписью: «Живые кальмары», так что они наверняка живые, не мороженые. Затем бифштекс. Официант сказал мне, что бифштекс приготовлен из мяса местных животных по специальному рецепту. Бифштекс будет бесподобным.

— Мне претит сама мысль о живых кальмарах в контейнерах, — ответила я. — У меня даже мурашки по спине забегали, я бы предпочла мороженых кальмаров вместо этих замученных.

— Не будьте столь брезгливой. В стране, где я живу, с людьми поступают еще хуже.

— А почему вы не положите этому конец? — спросила я.

— Когда-нибудь, наверное, я так и сделаю.

При этих словах Ававы лицо Жижи, как я заметила краем глаза, передернулось, а может, это было едва заметное покачивание головой.

— Вы больше ни в чем не можете упрекнуть Англию, мистер Авава. Теперь вы ведь сами управляете своей страной, не так ли? — сказала я.

— Управляем, — повторил Авава и на несколько секунд замолчал. — Если бы у нас были свои собственные природные ресурсы и если бы мы были экономически независимыми, тогда можно было бы говорить об управлении страной, но, боюсь, пока все обстоит не так. Мой народ безграмотен. Людям нужно образование, нужны предметы быта, которые они видят в голливудских фильмах. Они хотят иметь холодильники, автомобили и большие дома. Им трудно объяснить, что лучше, во всяком случае — пока, жить бедно, но получить образование.

— А это действительно лучше?

— Да, — подтвердил Авава. — Но я заработал свое состояние продажей бытовых товаров, и на меня косо смотрят, когда я призываю людей не стремиться к их приобретению. — Он улыбнулся, будто подвел черту.

Подошел официант. Авава и Жижи заказали кальмара и бифштекс, я взяла печень и бифштекс тоже.

— И не говорите, что печень — это жестоко, — прокомментировал Авава.

— А что, это действительно жестоко? — наивно поинтересовалась я. Мужчины обожают объяснять, и я не упускаю случая предоставить им такую возможность.

— Лучше поговорим после еды, — сказал Авава.

— Ладно, расскажите о своих бытовых товарах.

Сначала он колебался, но разговорить оказалось совсем нетрудно.

— Да тут не о чем рассказывать. Мои родители, крестьяне, были бедняками из бедняков. Когда мне исполнилось тринадцать, я уехал от них в Порт-Бови. Семья у нас большая, и отец был рад, что кормить стало на одного меньше — вернее, не кормить. Сначала я подметал пол в мастерских, где английские рабочие чинили телефоны, пишущие машинки и тому подобное. Это были тридцатые годы. Тогда англичанам казалось, что они вечно будут править нашей страной. Да и мне тоже тогда так казалось.

Моя работа была неплохой по сравнению с тем, что мог получить тринадцатилетний негритянский мальчик в те годы в Порт-Бови. Встречались добрые милые англичане, некоторые из них были просто жертвами экономического спада, который дал британской армии значительное подкрепление. Я подметал очень тщательно, потому что боялся потерять работу, и, если находил в пыли кусочек сверкающего металла, поднимал его и клал обратно на верстак.

Следующим важным этапом в моей жизни стал момент, когда я начал различать, какие металлические детали нужно было возвращать на участок телефонов, а какие — на участок пишущих машинок. Вскоре у нас появился новый уборщик, а я получил повышение и стал прислугой — подносил чай, иногда подавал ящики и, если очень везло, брал в руки отвертку или переставлял пишущую машинку.

Я очень хорошо запомнил день, когда началась война. Было третье сентября, девятнадцать тридцать девять. Как мы ликовали! Англичане ликовали тоже и были счастливы, что мы ликуем, но они не знали, что было причиной нашей радости. Мы надеялись, что англичане уйдут на войну и оставят нас в покое. Сначала мы были разочарованы, потому что появилось больше солдат и больше гражданской прислуги. Пришли американцы и реконструировали порт, так что туда могли заходить большие суда. И все время прибывали корабли, люди, самолеты, возникали новые учреждения, росло количество требующих заполнения бланков, отчетов, заказов.

— И понадобилось больше печатных машинок, — продолжила я.

— Именно. А к этому времени я уже научился их ремонтировать.

— А после войны?

— Думаете, стало меньше печатных машинок? Нет, мисс Смолвуд, армии несут потери, но службы только разрастаются. К 1947 году в стране уже было столько всяких машинок, что английские власти приглашали специалистов по их обслуживанию из разных компаний. К тому времени я стал квалифицированным мастером по ремонту. У меня было несколько бланков, и с помощью лучшей в стране пишущей машинки я решил попытаться подписать контракт. Я напечатал очень красивое заявление и подписал его как начальник отдела по заключению договоров. Все остальные компании, претендующие на контракт, были английскими, и мои условия было гораздо мягче, чем их. И, что очень важно, я предлагал скупать у них списанные машинки, которые пришли в негодность по европейским стандартам, но могли быть починены, если потратить на них столько времени, сколько тратил я.

— А англичане разозлились, обнаружив, что подписали контракт с одним из своих подчиненных?

— Точнее сказать, изумились. Но к тому времени я уже очень хорошо говорил по-английски. И я всегда был в хороших отношениях с работниками мастерской, никто из них не хотел начинать свое дело, поэтому все прошло гладко. Когда англичане ушли, я был уже богат. Мою кандидатуру выдвигали в новый парламент. И поскольку я никогда ничего общего с политикой не имел, то каждый считал, что я на его стороне. И я прошел. Вот как все просто.

— По вашим словам, да, — согласилась я.

— Ну, конечно, я пропустил некоторые нелицеприятные детали.

— Какие именно?

— Когда богатые белые солдаты живут одни, без своих женщин, среди голодающего населения, неизбежно происходят трагедии. Такие вещи не изгладились из памяти и продолжают калечить психику наших людей.

— А оружие, которое вы хотите купить, оно тоже из серии нелицеприятных деталей?

— Да. Конечно.

— Убивать людей — это поможет?

— Сомневаюсь, но я не собираюсь ни в кого стрелять. Оружие — просто символ, гиря на одной чаше весов, вторая чаша которых уже несправедливо перетянута.

— И кто же сейчас держит палец на весах?

— А вот и кальмар. Жестоко держать их в контейнере, говорите вы. Может, вы и правы, но я с удовольствием прожую каждый кусочек. И если в скором времени меня постигнет их участь, останется только надеяться, что кто-то тоже получит удовольствие от каждого кусочка. Майонез? Спасибо, да. Майонез дополнит вкус. — И вдруг он улыбнулся. — Веселее, мисс Смолвуд. Такая красивая девушка, как вы, не должна выглядеть так озабоченно. Пусть волнуются старые уродливые мужчины, как я, например. И молодые непривлекательные мужчины, как мистер Грей. А, мистер Грей? — Он расхохотался и хлопнул Жижи по плечу.

— Боже, — отреагировал Жижи. — Да, конечно.

— Вы не ответили на мой вопрос, — сказала я Ававе.

— Что за вопрос?

— Оружие — это война, — пояснила я. — Зачем мужчинам воевать?

— Женский голос — разум, восставший против безрассудной жестокости самцов, — ответил Авава. — Мы уже слышали это, мисс Смолвуд. Но женщины не умеют так объединяться, как мужчины. Женщины не столь терпимы, как мужчины, но в делах женщины более беспощадны, чем мы.

— Ну, это общие слова, — возразила я. — Приведите пример.

— Я могу вести доказательство только от противного, — начал Авава. — Разве не убеждает, что нет ни одной известной компании, во главе которой стоят только женщины? Когда меня упрекают в предубеждении против женщин, я спрашиваю: есть среди ваших знакомых хоть одна женщина, которая когда-либо прибегала к услугам женщины-адвоката или женщины-архитектора? Было время, когда у меня, например, работали и та, и другая. Нет, хотите знать, кто самый ярый противник женской эмансипации? Это сами женщины.

— Вы снова уходите от ответа, — заметила я. — Ну, прямо как настоящий политик, не так ли, Жижи?

— Не впутывай меня, старушка, — сказал Жижи. — Я материально заинтересован в том, чтобы аргументы мистера Ававы победили.

— Почему вы должны проигрывать или побеждать? — удивилась я. — Почему нельзя обойтись без состязания?

— Милочка моя, — начал Авава. — Мы живем в обществе, где все состязаются друг с другом. Это сущность нашей системы. Капитализм производит самые лучшие автомобили и холодильники…

— … и пишущие машинки.

— Да. И пишущие машинки. И оружие. Каждый соревнуется со своим товарищем. Вы убеждаете человека: «Покупай этот автомобиль, потому что он быстрее, ты станешь сильнее, влиятельнее, будешь казаться более мужественным, желанным, чем твой сосед». А затем вы же ему и говорите: «Но не разгоняйся на своей машине, и при виде своего соседа не пытайся обогнать его, чтобы доказать свое превосходство». Конечно же, мир начинает сходить с ума. Две разные установки и нерегулярность наказания за каждое нарушение — именно так добиваются появления у обезьяны язвы желудка.

— А какое это имеет отношение к оружию? — спросила я.

— Логическое завершение состязания — физическое противостояние. — Он заулыбался. — Для личности существует две формы чисто свободного предпринимательства: проституция (пассивная форма) и ограбление со взломом (активная форма). — Повернувшись к Жижи он спросил: — Что вы на это скажете, Грей?

— А что я, сэр? Везде проституция, если хотите знать мое мнение. Везде грех.

Жижи не был таким идиотом, каким ему хотелось казаться: он все время очень внимательно слушал Ававу, но при этом не переставал валять дурака.

— Итак, мисс Смолвуд, — продолжал Авава, — конечным результатом всемирного предпринимательства является технология, а конечным результатом всемирного состязания является война; ipso facto:[207] технологическая война.

— Вы циник, мистер Авава, — сказала я. — Итак, вы считаете, что война уничтожит всех нас?

— Ну, может, люди достигнут какого-то политического компромисса, который повлияет на неупорядоченные устремления к состязанию, которые мы сегодня не сдерживаем. В Европе уже была сделана попытка создать межнациональные организации, и ООН нельзя отказать в некоторых блестящих победах. В Африке, надеюсь, тоже будет расширяться политический кругозор.

— Да что вы! — запротестовала я. — И недели не проходит без какого-то нового передела Африки. Федерацией там и не пахнет.

— Разделяй и властвуй — вот философия великих наций, мисс Смолвуд, и их власть и влияние огромны. Никто из них не хотел бы видеть на политической арене Федеративные Штаты Африки.

— Но вы собираетесь что-то сделать?

— Философия, мисс Смолвуд, как и благотворительность, должна начинаться прежде всего дома.

— Даже философия убийства?

— Не исключено, мисс Смолвуд, хотя, как я вижу, вы не совсем согласны.

— Я не за и не против. К счастью, не мне принимать решения, но это не отразится на моем разговоре с дядиными друзьями, если вы этого опасайтесь.

Авава вежливо поклонился.

— Ваш бифштекс остынет, мисс Смолвуд, — напомнил Авава. — Соус «Бернез»? — предложил он мне. — Прямо на бифштекс?

— Да, — сказала я. — Прямо на бифштекс. — Ягненку все равно уже не помочь.

Глава 6

Полчаса я провел в своем номере, читая деловую информацию «Таймс» и потягивая из бокала, как вдруг ворвался Боб с сообщением, что Лиз нашла жертву, полностью готовую к употреблению.

— Она завязала красный платочек на сумке. Думаете, что-то стоящее?

— Трудно сказать, — рассудил я. — У нее случались ошибки, и не раз, но если уж у вас есть своя сигнальная система, то остальные участники экспедиции должны следовать установленному порядку. — Я натянул туфли.

— Так что, мы уезжаем из гостиницы?

— Да, — сказал я. — Но нам нельзя проходить через холл, пока она там. Нет ничего губительнее для операции, чем случайная встреча с клиентом.

— Откуда вы знаете? Не хочу сказать, что сомневаюсь в ваших словах, но откуда вы знаете? — полюбопытствовал Боб.

— Научные исследования.

Я надел пиджак, вставил в кармашек платочек и, налив себе немного красного вина, предложил то же самое Бобу, но тот отказался.

Через несколько минут мы уже были внизу. Я решил оставить машину Боба Лиз, о чем поставил ее в известность запиской через администратора. Ночь была темная, если не считать крошечного осколка Луны. Ехать предстояло далеко, и я даже подумал, не взять ли нам на кухне бутербродов и не прихватить ли открытую бутылку вина. Боб побренчал ключами.

— Мне сесть за руль? — спросил он и принялся протирать ветровое стекло носовым платком.

— Нет, машину веду я.

Боб внимательно посмотрел на меня, пытаясь определить, не пил ли я.

— Как скажете, — согласился он.

Никто в столовке не пил так, как наш стол. Длинный блестящий дубовый стол длиной не менее двадцати футов был так отполирован, что среди столовых приборов и стаканов отражались лица сидящих. Или мне теперь просто кажется? Может, это был какой-то другой вечер из времен мирной английской жизни, когда офицеры смотрели на нас с полированных дубовых стен столовки, стол был аккуратно накрыт, и вдоль сверкающей поверхности стола на тележке развозили портвейн.

Полковник Мейсон наблюдал за неторопливым течением вечерней трапезы. Младшие офицеры побаивались его. Берти, адыотант, уже здорово выпил, да и я тоже. Время от времени кто-то из офицеров, сглаживая неловкость затянувшегося молчания, отпускал замечания о вражеских расположениях к северу от наших. Берти нес что-то о том, как Роммель установил высокоскоростные пушки на свои танки «Марк-4», но был слишком пьян, чтобы припомнить подробности. Старина Мейсон что-то сказал об офицерах, которые не обсуждают дела за обедом.

— Скоро начнется, — сказал Берти, повернувшись к полковнику и возвышая голос. — Помяните мое слово! Только крупное танковое сражение — больше ничем Роммеля не остановить. И даже если наши потери окажутся вдвое больше, генштаб будет считать, что мы еще легко отделались.

Полковник Мейсон встал, лицо его перекосилось от гнева. На нем были бриджи и до блеска начищенные сапоги для верховой езды, потому что для кавалериста эти чертовы танки были лишь временным явлением. Он был солдатом мирного времени. Для него послеобеденная беседа сводилась всегда к лошадям, а не к сражениям, для него генералы всегда были дальновидны, справедливы и непогрешимы. Он медленно пересек столовую.

— Если мои офицеры не умеют пить, мы не будем подавать ничего, кроме воды, — сказал он. — Берите пример с капитана Лоутера. — И он посмотрел в мою сторону. — Нужно отдать вам должное, капитан, пить вы умеете, как никто другой из присутствующих здесь. — С этими словами он повернулся и с шумом распахнул дверь столовой.

Подождав, когда за полковником захлопнется дверь, я неуверенно встал на ноги. Я был совершенно пьян, бутылки кьянти подавались без счета к этой хмельной, практически безмолвной трапезе, которую, как всегда, возглавлял полковник Мейсон. Я последний раз отхлебнул большой глоток вина. Оно было мне гораздо больше по вкусу, чем обычное наше пиво «Стелла».

Берти тихо шепнул:

— У него начинается песочная горячка. По-моему, ему лучше будет в африканских частях.

— Маалеш, — произнес я, что означало, «наплевать», в то время это было мое излюбленное словечко.

Я вышел из столовой палатки. Здесь, в пустыне, вдали от города, стояла кромешная тьма. Неподалеку я увидел слабый огонек окурка, брошенного на землю сержантом и раздавленного каблуком его сапога.

— Привет, Брайан, — сказал я. — Я умею пить лучше всех в столовке. — Не было смысла скрывать это, он наверняка должен был слышать все, что говорилось в палатке.

— Так и есть, сэр.

У меня во рту еще сохранился вкус итальянского вина. Такая безмолвная ночь бывает только у пустыне. Все находились в помещении, и нигде ни шороха, ни огонька, кроме редких вспышек на горизонте. От выпитого мне стало жарко и хотелось ощутить хоть дуновение ветерка.

— Далеко ехать, — предупредил Брайан. — По песку.

— Машину веду я, — сказал я. — Где ключ?

Брайан внимательно посмотрел на меня, потом протянул мне ключ груженного Бедфорда. Он был призывником, молодым лондонцем, энергичным и преданным мне, и кроме того первоклассным танкистом и лучшим сержантом нашего подразделения. Мне нравился молодой Брайан. Он залез в грузовик вместе со мной и платочком протер ветровое стекло.

— Как скажете, — повторил Боб.

Когда Лиз вернулась в нашу квартирку, была уже глубокая ночь — час сорок восемь. Она приехала из Дорсета сама. Задыхаясь от возбуждения и от выпитого вина, она бросила туфли через всю прихожую и опустилась в мягкое кресло.

— Есть, — выговорила наконец она. — И этот красный «роллс-ройс» как раз подошел адмиральской дочери.

То ли освещение было такое, то ли поворот головы, но в этот момент она выглядела маленькой девочкой, вернувшейся домой из школы.

— Докладывай как следует, — приказал я.

— Письменный отчет представить прямо сейчас, дорогой?

— Нет, утром меня вполне устраивает, а сейчас по-деловому расскажи все, что было.

— Мой клиент — Гутри Грей по прозвищу Жижи — адвокат, но сейчас работает в фирме, занимающейся общественными проблемами. Его компания улаживает дела новоиспеченной африканской нации, которая называется Магазария.

— Никогда не слышал о такой, — вставил Боб.

— И не удивительно, — пояснила Лиз. — Она не больше, чем Риджент-парк, но нафарширована медью и оловом.

Боб сразу предложил:

— Мы снова можем привлечь «Амальгамированные минералы». Использовать те же бланки и телеграммы…

— Нет, — отклонила предложение Лиз. — Есть гораздо лучший вариант.

И уже тогда у меня появилось предчувствие, что это будет удачная операция. Очень удачная.

— Докладывай о действующих лицах, — приказал я ей, открывая свой блокнот. — Начнем с Грея.

Лиз затараторила:

— Гутри Грей — Жижи. Белый. Пол мужской. Возраст двадцать восемь лет. Гетеросексуален. Родился в Англии. Гражданин Великобритании. Баллиол-колледж, Оксфорд, затем карьера адвоката. Персональный доход: приблизительно две с половиной тысячи в год. Консерватор, но без четкой политической ориентации. Вероисповедание: христианин, церковь посещает нерегулярно. Неспортивен, среднего телосложения, вес около семидесяти пяти килограммов. Рост пять футов. Не очень привлекателен, но презентабелен. С незнакомыми застенчив, но быстро налаживает контакт. Рассудителен в спорах, не очень эмоционален. Вероятно, стремится к браку и хочет иметь детей. Не слишком сексуален. Носит дорогой костюм двух-трехлетней давности. Времяпрепровождение: вечеринки, театры, бадминтон, сквош, но больше в качестве зрителя. Летом плавание. Спиртное — немного выше средней нормы обычного служащего сферы общественных отношений. Имеет квартиру в Лондоне, часто навещает своих родителей в Хэмпшире. Отец — преуспевающий сельский адвокат.

— Умничка, — похвалил я. — А что второй?

— Ибо Авава. Негр. Пол мужской. Возраст сорок восемь лет или около того. Гетеросексуален. Родом из Магазарии. Гражданин Магазарии. Жалование — четыре тысячи фунтов стерлингов в год плюс где-то три тысячи взятками; обе цифры получены от Жижи. Политическая ориентация: панафриканец, но с определенным личным интересом. Мусульманского вероисповедания, однако обрядов не придерживается, если не считать трезвого образа жизни. Имидж для выборов — религиозность. Неспортивен, довольно крепкого телосложения, вес примерно девяносто пять килограммов. Не лишен привлекательности, любит командовать. Болтлив, очень эмоционален. Не очень последователен в аргументах. Женат на двух женах, не менее одиннадцати детей — данные получены от Жижи. Очень сексуален и для определенного типа женщин может быть довольно привлекателен. Досуг: ну, я уже сказала, очень сексуален. А оставшееся время посвящает удовлетворению своих политических амбиций. И он настроен на успех. Родители были крестьяне. Оба уже умерли.

Закончив делать записи, я с восхищением улыбнулся Лиз:

— Отличный доклад.

Потом Лиз рассказала нам, как прошел обед, и всю историю с пишущими машинками Ававы.

— А что сейчас? — поинтересовался я.

— Он военный министр. Ушлый мужик. Навидавшись африканских революций, он понял, что у руля тот, за кем армия, и хочет закупить оружие для своих солдат.

— И совершить переворот? — предположил я.

— Трудно сказать, но Жижи обронил, что военный департамент так считает, именно поэтому Жижи и было сказано, что от Британии Ававе оружия не получить.

— А при чем тут Жижи? — спросил Боб.

— Так удобнее справиться с ситуацией, — объяснил я. — Дать возможность парню из сферы общественных отношений осторожно преподнести эту новость. Ему есть, что терять, если Ававу свергнут.

Лиз продолжала:

— Ававе нужно оружие…

— Любое оружие? — уточнил я, стенографируя все ответы.

Лиз покачала головой.

— Главным образом противотанковые пушки. И амуниция. Базуки.

— Базуки. Так. Что еще?

— Это то, что ему нужно в первую очередь, но он бы еще купил автоматы, ручные гранаты. Запомни, он покупает практически все, кроме металлических касок, форменной одежды, ружей и подобной мелочи. Англичане оставили горы этого добра.

— И что ты ему сказала? — спросил я у Лиз.

Лиз описала свой хорошо разыгранный телефонный разговор с генералом Форстенхолмом. Мне она выделила роль бригадира Лоутера. Холост. Небольшой частный доход. Большие связи. Прекрасная военная карьера. Высокий пост в министерстве обороны. Живет один в пансионе. Несколько подружек (Лиз не включила себя в их число) и масса амбиций. Ну, это не слишком затруднительно.

Было ясно, что Лиз с Бобом до утра должны съехать с квартиры. Операция сорвется, если кто-нибудь из наших клиентов увидит одного из них здесь.

— Каждому закажу апартаменты в «Честере», — пообещал я им. — Там мы и закончим наш военный совет.

Боб и Лиз подхватили свои пожитки и, связав их в узел, бросили на заднее сиденье автомобиля Боба. Я надел пальто и потянулся было за котелком, но решил не брать его. Последнее время моя голова подводила меня: иногда она так раздавалась вширь, что я не мог надеть шляпу, а временами череп ужимался самым мистическим образом. Я от души надеялся, что это временное явление, но если оно само по себе не пройдет в ближайшее время, придется найти какого-нибудь шарлатана. От Лиз и Боба нечего было ждать сочувствия. И я с сожалением отложил в сторону свой котелок.

Мы всей компанией отправились в отель «Честер», который находился всего в нескольких минутах езды. Когда мы приехали туда, было уже два пятнадцать ночи.

Боб и Лиз подняли на ноги весь мужской персонал отеля, чтобы перенести свое барахло в заказанные мною апартаменты. Я даже не подозревал, сколько они умудрились накупить за время нашего короткого пребывания в Лондоне. Три дюжины платьев, сотни пар обуви, два мини-телевизора, шуба для Боба, кот Дед Мороз, кресло-качалка, которое, как мне показалось, было прихвачено из нашей квартирки, складной мотороллер, несчетное количество долгоиграющих пластинок и огромный стереопроигрыватель. Боб приобрел полный набор «Британской энциклопедии» и притащил связанные веревочкой стопки книг по археологии, портативную пишущую машинку и лопатку из нержавеющей стали. Через весь отель потянулась цепочка служащих в форменной одежде, напоминающих носильщиков на каком-то грандиозном сафари. Когда все было водворено в наши номера, а машина Боба поставлена на ближайшую стоянку, мы наконец ввалились в апартаменты Боба и вызвали прислугу.

Невысокий, плотно сбитый официант постучал, прежде чем войти.

— Слушаю вас, сэр.

— Немного перекусить, — заказал Боб. — Кувшин шоколада, печенье, бутылка бренди, содовая со льдом.

— Хорошо, сэр, — сказал официант.

— Вас зовут Спайдер Коэн? — спросил Боб. Официант смущенно улыбнулся, ну, совсем как девушка, кивнул и удалился. — Это мой знакомый, — объяснил нам Боб.

— Нисколько не сомневаюсь, — заметил я. — Ты знаком со всеми невлиятельными людьми Лондона.

— Именно, — жизнерадостно согласился Боб. — У меня много приятелей, но со всеми какие-то поверхностные отношения: я вижу их раз в несколько лет.

— Увидев одного из них, я понимаю, что это не лишено смысла.

Лиз, не обращая внимания на нашу пикировку, развивала тему.

— Если вам удастся убедить Ибо Авава, что в вашей власти утвердить продажу оружия Британским министерством обороны, он заплатит. Заплатит наличными, никаких чеков или денежных переводов. Он готов пойти на это. Он сам сказал.

Я поинтересовался:

— Ты намекала ему, что меня, можно подмазать?

— Нет. Я не знала, как ты захочешь это обыграть.

— Правильно.

Боб внес очередное предложение:

— А что, если мы заставим его принести портфель с деньгами прямо в министерство обороны? Я могу быть штабным офицером, встречающим его у входа.

— Нет, — решительно отклонил я. — Нет, нет и еще раз нет. — И не спеша начал объяснять: — Мошенник — это мастер дзюдо. Ни один клиент не заглотнет крючок, если дать ему предварительно ознакомиться со сценарием и прочитать свой диалог. Жертва должна быть в состоянии гипноза, ее нужно ввести в транс, но при этом поддерживать в ней безумие. Она спотыкается только на своей скорости. И скорость эта, и толчок — только собственная алчность человека. Человек, которому чужда жадность, не может стать жертвой обмана. Поэтому наша ставка прежде всего рассчитана на алчность. Второй фактор — незаконность. Чтобы обмишуренный простофиля не нанес ответный удар и не бросился докладывать в полицию, наше предложение должно содержать что-то нелегальное, но при этом мы, по возможности, не должны сами нарушать закон.

Боб и Лиз сидели с выражением явного недовольства на лицах, как бы желая показать, что уже сотни раз слышали все это, но я продолжал, как ни в чем не бывало. Наверное, я еще сто раз повторю это до конца операции. Я вел в бой нелегкий отряд, и если для успеха дела потребуется еженедельно читать одну и ту же лекцию, я буду ее читать, как бы они на меня не косились. Откинувшись на спинку кресла, я и закрыл глаза и попытался сосредоточиться.

Боб прервал ход моих мыслей.

— Ну, а тот чудак в Париже, он был совсем не жадным. Он ведь думал, что отдает свои деньги голодающих, в Оксфарм.

— Иногда встречаются исключения, — пояснил я. — Иногда вообще исход операции может быть непредвиденным.

— То есть иногда мы прогораем, — расшифровал Боб.

— Да, именно так. — Мне не оставалось ничего, кроме как подтвердить гениальную догадку.

— Я сказала Ававе, что в твоей компетенции — разрешить продажу, — сказала Лиз, возвращаясь к исходной теме.

— У меня есть вариант получше. Я буду чиновником, который списывает вооружение. Понятно?

— Нет, — честно признался Боб.

И я снова терпеливо начал объяснения.

— Мы скажем ему, что я — за определенную плату — списываю противотанковые минометы. Тогда они будут проданы как металлолом, в то время как на самом деле это будет оружие в прекрасном боевом состоянии. Единственное, что нам действительно нужно будет сделать, — скупить, а затем доставить ему металлолом из военного министерства в Лондоне. Он должен быть упакован в соответствующие контейнеры с надписью «Металлический лом» и сопровождаться накладными из министерства, справками и прочей бумажной дребеденью. И нам ничего не придется подделывать, все будет подлинным. А он заплатит нам в стократном размере и, кроме того, даст мне еще и взятку. Красиво, не правда ли?

— Звучит заманчиво, — оценила Лиз.

Разумная девочка. Она сразу поняла, что мой план очень жизненный. Я развивал мысль:

— Мы доставим это барахло в порт погрузки по железной дороге. Контейнеры могут быть осмотрены на железнодорожной станции. Нужно будет достать парочку настоящих орудий, даже если придется обратиться к киношному бутафору. И если этот Жижи и Ибо Авава захотят заглянуть в один из контейнеров, мы откроем его — наш контейнер, я имею в виду, — и покажем товар.

— Но в конце концов они же все обнаружат, — начал Боб, который вечно скулит по поводу планов, но никогда не может предложить ничего стоящего взамен.

— Да, обнаружат, — согласился я. — Найдут металлолом в контейнерах, как и указано в сопроводительных документах. Так на что жаловаться и кому?

— Он будет жаловаться вам, — предположил Боб.

— Прекрасно. Только меня уже здесь не будет.

— Никого уже здесь не будет, — развеселилась продолжила Лиз. — Кроме моего приятеля Жижи.

— Именно, — заключил я. — По крайней мере, ему представится еще одна возможность попрактиковаться в сфере общественных отношений.

Глава 7

Всему, что я знаю, меня научил Сайлас. Ладно. Но почему именно он всегда граф, продающий свои картины, или председатель правления, или миллионер, который и не догадывается, какие документы у него в руках? А я почему-то всегда шофер или клерк, достающий бумаги из папок. Или привратник, или владелец земель, которые я продаю Сайласу, даже не предполагая, что территория буквально залита нефтью. Такие мысли мучили меня, когда я возвращался в «Честер», пыхтя под тяжестью двух армейских форменных комплектов.

И только я опустился в кресло, уставший, умирающий от жажды, в дверь легонько постучали. Вошел Сайлас — в котелке, пижонски сдвинутом набекрень. Ему приходилось так носить тот, что поменьше. А тот, что побольше, падал ему на уши. Я купил два котелка в том самом магазине, где Сайлас приобрел свой гардероб. Одна шляпа была на четверть дюйма больше его размера, вторая — на четверть дюйма меньше. И каждый раз я подменяю шляпы — ну, он и разнервничался: все время поглаживает лоб, разглядывает себя в зеркало. На днях я застал его с сантиметром.

Сайлас снял котелок и начал вертеть в руках армейскую форму. Я надел свою. Мне казалось, что я выгляжу ничего, но Сайлас только сказал:

— Это что, старина Пэдди тебе подсунул?

Мое обмундирование было жестким, как наждак и торчало, как кусок фанеры, — огромные мешковатые штаны и ужасная фуражка. Форма же Сайласа была из мягкой ткани, точно пригнана по талии, с аккуратными штанинами. На груди красовались в несколько рядов награды, на воротничке — красные знаки отличия, фуражка — мягкая и элегантная, с украшением из золотых листьев. Сайлас надел ее и прошелся несколько раз туда-сюда по комнате, вглядываясь в свое отражение в зеркале, а я скромно стоял возле камина, как старый мешок с песком. Сайлас остановился, отдал мне честь и скомандовал себе в зеркало: «Смирно, полковник», потом повернувшись, задумчиво осмотрел меня. Некоторое время он молчал, затем повторил:

— Значит, старина Пэдди дал тебе это?

— Да, — ответил я.

— Он теряет хватку, — заметил Сайлас.

— А что, что-то не так? — притворился я.

Сайлас пересек комнату и снова уставился на меня:

— Только взгляни на себя, парень. — В его голосе звучали бригадирские нотки.

Я посмотрел — ну, младший капрал транспортных войск — и пожал плечами. Сайлас надел мой капральский китель и, едва нацепил его на себя, сразу начал орать на разные голоса «Смирно!» и подпрыгивать, со страшным грохотом приземляясь на каблуки. «Затянуть ремень! Втянуть живот!» — распевал он забавным контральто. «Носки выровнять по стрелке брюк, ступни на сорок пять градусов. Голову поднять, подбородок не выпячивать. Смотреть прямо, ждать приказа!»

Я влез в бригадирский пиджак Сайласа.

— Просто замечательно, — заявил я в ответ на вопли Сайласа. — Никогда не предполагал, что ты просто прирожденный капрал, браток. — И принялся маршировать по комнате, пародируя бригадирское поведение Сайласа.

— Ты похож на девицу на своем первом балу. Ты, негодник, — запричитал Сайлас, низко наклоняясь ко мне и завывая: — Ты что, не знаешь, как ведут себя солдаты? Смир-на! — прогремел он, и я старательно щелкнул каблуками.

— Ты что, не знаешь, как ведут себя солдаты?

— Разумеется, не знаю. Я ведь никогда не служил в армии, верно?

Он неодобрительно цыкнул и снова надел свою шикарную форму.

— Это ваша беда, детки, — с сожалением заявил он. — Самая худшая вещь, которая когда-либо происходила в Англии, — это отмена обязательной воинской повинности. Отсюда все несчастья в нашей стране, если хотите знать мое мнение.

— Не хочу знать ваше мнение, — заверил я. — Армия — самое крупное мошенничество за всю историю человечества, и я не очень стремлюсь туда влипнуть.

— Мошенничество? — удивился Сайлас. — Что ты хочешь этим сказать?

— А что, так не ясно? Мужики, имеющие высокие чины, большое жалованье, личных шоферов и собственные замки, никогда сами не нюхавшие пороху, только тем и занимаются, что приказывают придуркам, получающим по пятерке в день, куда идти, в кого стрелять. Армия — классическая махинация.

— Неужели?! — Сайласа душил гнев.

— Жаль, что вы не можете хоть на пять минут прикинуться дурачком, — сказал я. — Если вы считаете, что я неубедительно смотрюсь в роли вшивого младшего капрала, тогда я буду бригадиром танковых войск, потому что мне кажется, что эта роль полегче.

— Роль полегче, — Сайлас с истерическим отвращением выплюнул эти слова обратно. — Роль полегче, — мрачно повторил он. — Так вот что ты называешь ролью. Ты, заросший, скрюченный, вечно ноющий бродяга. Ты, жалкий обломок классового кораблекрушения. Когда я подобрал тебя, у тебя копейки за душой не было. Много же ты мне помог за все это время! Может, я имею право рассчитывать на мелкую благодарность, или признание, или уважение? Но у тебя не было даже желания учиться. Ты ни на йоту не продвинулся в нашей работе, тебя даже не интересует то, чему я учу тебя, ты даже не хочешь слушать, что я говорю. Тебе все легко далось. Роль полегче! Да я был бригадиром, причем настоящим, когда ты еще мочился в пеленки. Понятно? — И Сайлас кончиком трости ткнул в одну из медалей. — Это Аламейн, первая волна танковой атаки. В этом спектакле мы потеряли столько танков, что я больше никогда не встретил ни одного из моих одногодков.

При этих словах он сник. Сайлас редко говорил о войне, но в таких случаях всегда становился мрачным.

— Ты бунтарь, — продолжил он. — И думаешь, что ты первый бунтарь в мире. Мне известно это чувство, потому что в твоем возрасте все бунтари, но в тридцатые было против чего восставать. Гитлер толкал свои безумные речи на пару с Муссолини, и многие мои приятели, слушая его бред, доказывали мне, что все это правда. Я был бунтарем, паренек. Как и ты сейчас, я тогда воображал, что открыл бунтарство как форму искусства. Я служил бухгалтером в коммерческом банке большого города. Господи, как трудно мне было найти работу. Меня готовили к звездным вершинам, у меня были особые обязанности, и два раза в неделю я посещал высшие курсы банковского бизнеса. К настоящему времени я был бы уже крупным, всемирно известным банкиром. Но я понимал, что приближалась война, и бросил карьеру ко всем чертям, и пошел в танковые войска. Объявили войну — и я оказался в центре событий. Меня сразу же произвели в капитаны действительной службы. Вот каким был мой бунт: от коммерческого банка до временно не оплачиваемого чина капитана действительной службы.

Тут я не выдержал:

— Я не возражаю, когда вы обращаетесь со мной как с безнадежным идиотом, но не думайте, что удастся разжалобить меня историями о своем несостоявшемся образовании, потому что моему образованию пришел конец, когда мне исполнилось пятнадцать. Мамке нужны были деньги.

— Ну, сам виноват, — сделал вывод Сайлас. — Есть всякие там стипендии и фонды. Сегодня все имеют равные возможности.

— Да бросьте, — прервал я его. — Все верно, если кому-то хочется изучить историю Британской империи, научиться считать до десяти и запомнить парочку слов по-французски, чтобы стать мастером на заводе или продавцом в магазине. Но мужики, которые по-настоящему держат все в своих руках, заседают в храме Афины и посылают своих деток учиться в Итон. Они продолжают снимать сливки и управлять страной, а пролетарии типа меня должны быть благодарны за то, что им дают возможность выучить четыре действия арифметики.

— Ты отстал от жизни. С тех времен в нашей стране произошла социальная революция.

— Пара фотографов-кокни и одна поп-группа из Ланкашира стали зашибать бабки, да их портреты время от времени печатают в прессе — вот и вся революция, но меня этим не проведешь, это всего лишь большой-пребольшой трюк — такой, что нам даже и не снилось. Никаких перемен не было, ими и не пахнет.

— Хорошо, я дам тебе возможность получить образование, — ответил Сайлас. — Я собираюсь прочитать тебе ускоренный курс армейской подготовки. Я из тебя сделаю лучшего в Королевской армии младшего капрала, самого знающего сержанта. Так что забудь на пару дней о Навуходоносоре и о дороге в Вавилон и займись более насущными вещами.

Сайлас достал какие-то книги. Одна называлась «Устав Королевской армии», в другой были картинки разных армейских значков, в третьей — разные там пушки и танки.

— Ты станешь солдатом, прежде чем мы отправимся к старине Каплану за машиной. Слышишь? — солдатом. А начнем мы с того, что срежем твои длинные жирные патлы.

— Этот сволочной парикмахер испортил тебе все волосы, детка. — Питер-двоеженец умел разговаривать, не шевеля губами.

Я на это ничего не ответил.

— Чарли не тронул бы тебя пальцем, если бы я присматривал за тобой.

Я не реагировал.

— Если надумаешь, дай мне знать, — сказал Питер-двоеженец. — Хочешь сигаретку?

— Нет, спасибо.

— Чарли хочет пришить тебя в пятницу утром, детка, — сообщил он.

Теперь он заговорил совсем по-другому. Он такой же опасный как Чарли, только в два раза умнее. Умные голубые могут быть очень опасными в тюряге, будто они обвиняют всех остальных в том, что оказались за решеткой. Я не поинтересовался, откуда он знает, что это будет именно в пятницу, все равно он сам скажет. Наконец он раскололся.

— Чарли переводят отсюда.

— Когда он уходит? — спросил я.

Питер улыбнулся, и я готов был укусить свой локоть за то, что спросил.

— Его переводят в какую-то тюрьму на севере. Он уезжает в пятницу — грузовиком в десять утра. И уже устроил, что тебя выпустят на прогулку, вот тогда-то он и прикончит тебя. Берегись этого подонка, детка.

— Я убью его, — сказал я.

Питер-двоеженец скривился в кислой улыбке.

— Вот это дело.

Он сгреб пыль в кучку и наклонился, чтобы смести ее на клочок бумаги, потом аккуратно скатал это и щелчком бросил тонкую самокрутку к моим ногам.

— Привет от начальства, — сказал Питер.

— Нет, мерси, — ответил я. — Пусть идет к черту. — И я ушел.

— Ладно. Не пропадай, — крикнул он мне вслед.

Машина выглядела очень внушительно. В некотором смысле мне она понравилась даже больше, чем «роллс». Это был «феррет» второго выпуска, как сказал Сайлас. Потешная вещица. Довольно небольшая, с угловатой бронированной обшивкой и толстенными резиновыми шинами, которые, наверное, тоже были почти пуленепробиваемые. И повсюду торчали разные металлические штучки. Сайлас настаивал, чтобы я выяснил, что представляет собой каждая из них. Металлические шторы опускались так, что оставалась небольшая обзорная щелка для водителя. Прямо под зеркалами заднего вида, довольно-таки большими, были выходы выхлопной системы. Две фары впереди и ячейки для автомата или браунинга. В машине стоял роллсовский бензиновый двигатель Б60, шестицилиндровый, 4265 кубиков, 96 лошадиных сил, 3300 оборотов. Гидравлическое сцепление и два ведущих моста. Понятия не имею, что машина делала с горючим, но жрала она его, как весь ирландский флот.

Конечно, мы не могли появиться на ней на обычной заправке, поэтому Сайлас наполнил дюжину канистр и запихнул их внутрь, отчего нам стало еще теснее. Машина была предназначена только для двоих: водителя и командира. Можно не уточнять, кто из нас был командиром.

Старик Каплан с автосвалки покрасил старенький броневик и установил на него огнетушители и фары, безжалостно сорванные с других машин, так что наша малышка была в отличном состоянии. Этот «феррет» стоял в дальнем конце свалки, и в первый раз, когда мы пришли туда, Сайлас сказал, что я должен научиться заскакивать и выскакивать из машины с «непринужденной прытью». В результате я расшибал себе голень и набивал синяки на руках о каждый выступ, пока Сайлас рявкал свои команды, как тот сержант-маньяк, которого показывали в каком-то фильме по телевизору, — кстати, в конце сержант задушил свою жену. К концу дня я выучился водить этот гроб. Пятиступенчатая коробка передач, хитрое управление и тормоза с гидроусилителем — никогда не имел дела ни с чем подобным, но через полтора часа Сайлас вынужден был признать, что я гоняю по свалке, как специалист.

На следующий день мы вернулись на свалку, взяли наш броневик, и операция началась. По мне, так лучше было бы переодеться в форму поближе к месту действия, но Сайлас настоял, чтобы мы выехали со свалки при полном параде. Мы немного попачкали форму и надели сверху комбинезоны. Видок у нас был, как у парочки общипанных героев, — до такой степени, что когда мы остановились у обочины перекурить и я сделал неприличный жест в сторону проезжающей мимо артиллерийской колонны, то солдаты заорали мне в ответ. Когда они проехали, я занервничал: до меня дошло, что стоит только одному из полицейских рейдов наткнуться на нас и начать выяснять, кто мы такие, как последует цепь непоправимых событий. Но Сайласу об этом говорить все равно без толку, у него всегда наготове была какая-то военная прибаутка вместо разумного ответа. Я вытер о форму взмокшие ладони.

— Не вздумай нервничать, — успокоил Сайлас.

Я промолчал. Сайлас никогда не нервничает, у него просто портится настроение. Для него вполне естественно быть не в духе: ведь он всегда играет роль генерала или миллионера или что-то в этом роде, — но можете ли вы представить себе, чтобы прислуга или мелкий служащий или младший капрал за рулем закатили истерику?

— Я сказал, не вздумай нервничать, — повторил Сайлас.

— Я не вздумаю, черт подери, я уже нервничаю.

— Поехали за колонной, — приказал он.

Я влез в машину.

— А что, если они остановятся и потребуют предъявить права? — спросил я.

— Мы достали эту машину вполне законным образом, — успокаивал меня Сайлас. — Твои гражданские права позволяют тебе водить такую машину, жители Челси покупают такие для своих загородных владений. А форменную одежду мы взяли напрокат, чтобы разыграть одного нашего старого школьного приятеля. И чем нам это грозит? — ну, уплатим десятку штрафа.

— Будем надеяться, — ответил я.

Я завел машину и рванул в хвост колонны. До обеда мы были уже на танковой площадке для маневров Королевских вооруженных сил в Дорсете.

Был ясный солнечный день, редкие облака лишь подчеркивали синеву неба. На многие километры вокруг земля кишела танками — «центурионами» и «чифтенами». Благодаря какой-то любопытной структуре почвы каждый изгиб оставленного танком следа давал новый, неожиданный цвет, и весь ландшафт, исполосованный красными, серыми и многоцветными шрамами, был похож на гигантские полотна Нэша или Пайпера.

— Стоп, — крикнул Сайлас.

Я тормознул, и мы остановились у обочины в клубах пыли, отдающей запахом резины. Сайлас буквально вжился в свою роль.

— Ради бога, парень. Поосторожнее с машиной. Ее нужно вернуть в приличном состоянии к восьми часам вечера сегодня.

Я отдал честь.

— В двадцать часов, как говорим мы, армейцы, — поправил я. — Ну, не беспокойтесь. Старик Каплан не оштрафует нас за пятиминутное опоздание или за лишнюю царапину. У него две свалки, полные всякой рухляди, и он берет по фунту за штуку, даже если мы испортим эту.

Сайлас гневно повернулся:

— Тысячу раз тебе говорил — не выходи из роли в середине операции.

— Есть, — ответил я.

Я выбрался из машины и пошел прочь, подальше от него. Во время его припадков с ним нужно быть поосторожнее, он всегда очень вспыльчив в начале операции. Теперь я на это уже не очень реагирую, сам я не шалею, как он, только вот ладони потеют. Я отломал от живой изгороди веточку. Сайлас догнал меня и принялся рассматривать полигон в бинокль.

— На пригорке шесть «центурионов-5», — вслух рассуждал он. — Есть минометная установка «виджилант» — вон там, где стоят несколько солдат. Нет, соврал, один «центурион-2» со старой семнадцатифутовой пушкой. Даже не знал, что такие еще существуют. Не удивлюсь, если его используют в качестве мишени. Да, на нем белый крест.

— А откуда вы узнали, что сегодня испытывают «виджилант», — удивился я.

— Элементарно. Позвонил в службу информации и спросил. Правительство продает эту технику. И они не делают из этого секрета. Они уже продали больше «центурионов-5», чем ты съел обедов за всю свою жизнь.

— Так Ибо просто не повезло, что они не хотят продать ему эту ерунду?

— Скорее, это нам повезло. Триста тысяч фунтов стерлингов удачи, — подытожил Сайлас.

Танки с грохотом двинулись с места. Гул стоял такой, что у нас даже уши заложило, хоть мы и далеко стояли.

— Во-а-а-т они па-а-а-шли, — загнусавил я.

Сайлас прокомментировал:

— Они идут на запад. Триста тысяч живых бабок, идущих на Дикий Запад.

Зажав в руке конец отломанной ветки, я со всего размаху ткнул себя по колену.

— Боюсь, тут-то меня и нашла стрела, старик, — задыхаясь, сказал я. — Труба, труби отбой. — И со стоном показал на рану.

— Есть попадание, — подтвердил Сайлас. — Не двигаться, лейтенант. — Он вытащил из раны ветку и внимательно осмотрел ее. — Хорошо, нечего сказать. Не знаю, чему вас там учили, в Вест-Пойнтской академии для благородных девиц, но это вовсе не похоже на боевую стрелу.

Я отмахнулся:

— К черту, старик, если они устраивают свои игрища так далеко на севере, как насчет тех баб и сосунков, которые остались беззащитными в форте Декстер?

— Вперед в атаку! — заорал Сайлас с таким энтузиазмом, что я даже испугался, как бы его не услышали солдяты, сгрудившиеся у орудий на пригорке.

И мы оба помчались к нашей бронированной машине. Я прибежал первым. Двигатель еще работал, и, едва Сайлас взгромоздился наверх, я сразу же отжал сцепление. Он схватил фуражку обеими руками и поудобнее устроился на сиденье.

— О-й-ооо, — закричал он. — Поехали посмотрим, как покорялся Запад.

Мы должны были встретиться с клиентами в маленькой гостиничке для офицеров возле танкового полигона. Я очень боялся, что там будет много вояк и что они вычислят нас, но Сайлас успокоил меня. В обеденное время почти все в столовке, а остальные не осмелятся подойти при виде красных нашивок. Прежде чем мы вошли, я протянул Сайласу совершенно новенькую фунтовую бумажку, вытянув ее из середины таких же десяти, что лежали у меня в бумажнике. Мы этот номер проделывали много раз, даже когда не нуждались в деньгах, — просто так, для развлечения. Дальше увидите, как все происходит, если еще до сих пор не догадались сами. Сайлас подошел к стойке бара и заказал:

— Виски с содовой и со льдом мне, пинту пива — водителю.

— Есть, сэр, — ответил бармен, который так привык иметь дело с военными, что даже не поднял глаз, взял фунтовую банкноту и дал Сайласу сдачу.

Мы с Сайласом стояли возле бара, пытаясь смягчить наше социальное неравенство беседами на тему о футболе, коробке передач и графике отпусков. Сайлас спросил:

— Вы ездили домой на Пасху?

Я ответил:

— Нет, оставался в части, чтобы сэкономить деньги. В следующем месяце у меня наберется уже десять дней, тогда и поеду.

Сайлас кивнул, сказал что-то о погоде, а я продолжал разыгрывать нерадивого рядового. Затем Сайлас поинтересовался у бармена, где можно помыться и снять робу. Бармен посоветовал ему подняться в гостиницу и воспользоваться ванной комнатой, потому что, наверное, Сайлас был в офицерской форме. А вот когда я задал тот же вопрос, бармен послал меня в дворовый туалет, где ветер сбивает с ног через дверь и в кране только холодная вода. Я вернулся в бар, вытирая по дороге руки о штаны. К тому моменту там уже набралось человек двадцать, в основном гражданские — работники танкового парка. Сайлас еще не вернулся. Тогда я решил разыграть вторую часть нашего фокуса с фунтовой банкнотой. Заказав пинту пива, я расплатился десятью шиллингами. Получив сдачи десять пенсов, я осторожно возразил:

— Извините, но я дал вам фунт.

Бармен отрицал, я настаивал. В конце концов, я сказал:

— Ладно, поглядите-ка в кассу, будьте любезны, и увидите, что я прав. — И разложил новенькие фунтовые бумажки на стойке бара. Все номера шли по порядку, но один отсутствовал. — Он в кассе.

За барменом внимательно наблюдали несколько гражданских, и он очень спокойно дал мне еще десять шилингов сдачи. Никогда я не доверял таким тихоням, и этому не следовало доверять.

Еще несколько минут я потягивал свое пиво в ожидании Сайласа, как вдруг бармен подошел ко мне и очень тихо и вежливо сказал:

— Простите, сэр, в холле вас спрашивают два джентльмена. Вон через ту дверь, пожалуйста.

Я подумал, что это простаки прибыли чуть раньше назначенного срока, и, оставив недопитое пиво, вышел им навстречу. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил там двух паршивых офицеров военной полиции из мотоциклетного взвода. Бриджи, нашивки, белые шлемы.

— Что это за история с фунтом, юноша? — спросил один из них.

— Очень просто, — объяснил я. — Я же сказал бармену. Я дал фунт. И он нашел его в кассе.

— Неужто? — насмешливо поинтересовался лягавый.

Они переглянулись. Ну и парочка! Одному из них было не меньше пятидесяти, лицо его пересекал ужасный шрам, который не могли скрыть даже огромные усы, вся грудь — в орденских ленточках.

— Покажи-ка свой бумажник, сынок. Думаешь, мы не знаем этого фокуса? Я это проделывал в каирских барах, когда тебя еще в проекте не было. Один кореш расплачивается фунтом, а затем ты протягиваешь десять шиллингов и выходишь сухим из воды. — И он передразнил: — «Только гляньте в кассу, бармен». Ну, этот бармен уже знает эту шутку, и мы тоже. Так что ты идешь с нами, и не воображай, что избежишь наказания за гражданское правонарушение.

— Это не совсем удобно, капрал. — Сайлас спускался по лестнице, постукивая тростью по ладони другой руки.

Оба лягавых вытянулись по стойке смирно и отсалютовали. Сайлас приблизился ко мне. Его нос почти уткнулся в мой:

— Какого черта вы здесь делаете, Катрайт?

— Я дал десять шиллингов вместо фунта, сэр. Простите, сэр. Я, должно быть, ошибся.

— Ты изобретательный негодяй, — сказал Сайлас. — Ты ловкач. Ты мерзавец. Так кто ты?

— Я мерзавец, — согласился я.

— Правильно, — медленно выговорил Сайлас. — Грязный, гнусный, бездарный мерзавец.

— Работает с кем-то в паре, сэр, — пояснил полицейский. — Наверняка с кем-то из гражданских.

— А что я говорил тебе о выпивке и о гражданских? Ненавижу их. Достали. Не выношу гражданских. Еще раз увижу тебя возле кого-то, кастрирую. Понял?

— Ну, кроме девчонок, конечно? — конкретизировал я.

Мне не нужно было особенно разыгрывать страх, полицейские уже нацелились потребовать у меня документы, и если Сайлас не прекратит переигрывать, то они и за него возьмутся с минуты на минуту. У меня возникло чувство, что он собирается отхлестать меня тростью. Он так размахивал ею, будто дирижировал Лондонским филармоническим оркестром, исполняющим увертюру.

— Если бы ты мне не был так нужен в ближайшие десять дней, я бы отдал тебя на растерзание. Ты понимаешь?

— Да, сэр.

Я видел, что старший вояка был решительно настроен упечь меня. Он повернулся к Сайласу.

— Боюсь, сэр, это очень серьезное обвинение. К тому же здесь гражданское правонарушение, сэр.

— Не говорите мне о гражданских!

Сайлас распалился еще больше, чем при разговоре со мной. Я уж было подумал, что он собирается сказать лягавому, что тот не справляется с ролью, но Сайлас смолчал. Полицейский сник.

— Ненавижу гражданских, — продолжал Сайлас. — И ни один гражданский суд не получит ни одного моего мальчика… Это медаль за службу в Индии?

— Да, сэр, — ответил тот, что постарше. — И за северо-западную границу.

— Хорошее было дельце. Кажется, тридцать восьмой год?

— Так точно, сэр. Я был новобранцем.

— Вы, должно быть, проходили учебу примерно в то же время, что и я. Припоминаете фамилию адьютанта?

— Нет, сэр, — отвечал лягавый. — Столько времени прошло.

Сайлас улыбнулся:

— Его звали Лоутер. Это был мой отец.

— Неужели, сэр?

Полицейский выказал не меньше радости по этому поводу, чем сам Сайлас. Ну и обманщик этот Сайлас. Его старик никогда не служил в армии. Его отец был врачом.

— За это стоит выпить, — решил Сайлас. — А это ничтожество оставьте мне. Катрайт!

— Да, сэр, — откликнулся я.

— Иди к машине. Набери холодной воды и возьми жесткую тряпку. И чтоб на ней пылинки не осталось! Чтоб она мне блестела! Я загляну внутрь и, если хоть пятнышко замечу, ты у меня попрыгаешь, Катрайт. Она должна сиять с крыши до колес. Будешь драить ее до тех пор, пока она не исчезнет. А то исчезнешь ты, на губу на три месяца. Понятно?

С минуту я ничего не мог ответить. На улице было дико холодно, и я представлял себе, что он устроит, если я признаюсь, что предпочел бы пойти с вояками. С другой стороны, Сайлас теряет чувство реальности, когда увлекается операцией. То есть, вполне вероятно, он может так увлечься своей ролью, что отдаст меня этим двоим.

— Есть, сэр, — наконец заставил себя сказать я.

— И отдай капралу десять шиллингов для бармена.

Я отдал деньги.

— Это недоразумение, — промямлил я.

— Несомненно, — насмешливо бросил Сайлас, и все трое направились в бар.

До меня донеслись слова Сайласа:

— Когда он начал канючить, что это просто ошибка, я сразу понял, что такие вещи трудно доказать.

Я вышел на холод и получил от бармена полное ведро ледяной воды. Судя по температуре, вода была из холодильника. У меня посинели костяшки пальцев, едва я приступил к мытью машины. Видел бы меня старый Каплан — умер бы со смеху. Мыть эту чертову машину! Да она в жизни не была такой чистой! Да еще перед тем, как вернуть ее на старую грязную свалку!

Клиенты прибыли в час тридцать на машине марки «линкольн-континентал». За рулем сидел шофер в мундире, на заднем сиденье восседали два черномазых, одетые как банкиры, а рядом с ними белокожий франт с часами на цепочке и цветком в петлице — Жижи Грей.

— Бригадир Лоутер? — спросил белый.

— Пойду доложу, — ответил я и бросился в бар.

Сайлас и два полицейских неплохо сошлись, болтая о войне.

— Прибыла африканская делегация, — отрапортовал я, очень старательно отдавая честь.

— Ну, вот и они, — сказал Сайлас. — Давайте лучше сделаем вид, что у нас официальные отношения, а то посыплются расспросы, почему мы пьем вместе. Эти мужики из министерства иностранных дел могут быть ужасно дотошными.

Оба лягавых вышли из бара вместе с Сайласом. Сайлас отдал честь всем прибывшим, включая Жижи, а затем обратился к полицейским:

— Спасибо за проделанную работу. Думаю, назад в Лондон нам сопровождение не потребуется. Поездка будет неофициальной.

Оба лягавых лихо козырнули Сайласу, оседлали свои мотоциклы и с ревом умчались прочь.

— Я счел, что лучше провести нашу эту встречу неофициально, — пояснил ситуацию Сайлас.

— Мое правительство так и хотело: как можно меньше огласки, — согласился военный министр.

— Отлично, — заключил Сайлас. — Я поеду первым на своей машине. Пусть ваш водитель следует за мной. Лучше всего осмотреть технику прямо с трассы, вряд ли стоит подходить ближе, если мы не хотим привлекать внимания.

— Нет, не стоит, — опять согласился военный министр.

Мы влезли в бронированную машину. Я медленно тронулся с места.

— Придется отказаться от фокуса с фунтом, — сказал я.

— Да. — Сайлас не скрывал своего раздражения.

— Как удачно, что вы узнали его медаль.

— Никакой удачи, — отрезал Сайлас. — Просто подготовка. Тысячу раз говорил тебе: наша профессия не для губошлепов и идиотов и не для тех, кто хочет легких денег. Нужно работать, учиться, уметь собраться. Последние три дня я напряженно работал — армейские уставы, мемуары, справочник наград, танковой техники. Теперь я знаю об армейской жизни больше, чем большинство офицеров этой части. За десять минут я могу доказать любому из них, что он и есть настоящий самозванец.

— Сайлас, вы старый прохвост, — сказал я.

Сайлас улыбнулся. Некоторое время мы ехали молча, затем он сказал:

— Если хочешь серьезно изучить наше дело, брось свою археологическую ерунду. Это ни к чему не приведет. — И в глубине души я понимал, что он где-то прав.

Я притормозил, когда мы начали приближаться к заранее выбранному месту. Сайлас сказал:

— Если этот парень задумал провернуть путч, то ему понадобятся не только противотанковые, но и противопехотные средства. Не забудь сообщить ему, что «виджилант» прекрасно действуют против пехоты. Я изобрел для этих целей устройство инфракрасного излучения. Ты помнишь свои реплики?

— Да, — заверил я.

Мы остановились на том же месте, что и раньше. «Линкольн» тоже остановился. Сайлас подошел к машине гостей и, слегка прикоснувшись к фуражке кончиком трости, елейно улыбнулся.

— Посмотрите вон туда, на пригорок. Оружие называется «виджилант». Это первая противотанковая абсолютно портативная индивидуальная минометная установка. — Не проявляя никакого энтузиазма, Сайлас монотонно выдавал сведения, как человек, настолько часто занимающийся этим, что не испытывает ничего, кроме скуки. — Один человек может управлять шестью пусковыми устройствами. За полдня мы предполагаем обучить наших солдат поражать девять целей из десяти…

— Вот так учения! — удивился Авава. — С настоящими танками? Это, должно быть, ужасно дорого. — Он налил Сайласу вина и протянул ему бокал. Себе же он взял воды.

— Нет, в качестве мишени используется не настоящий танк, а модель, — объяснил Сайлас. — Мы и вам, наверное, дадим такую. С дистанции тысяча пятьсот ярдов предполагаются только башенные попадания. Снаряд снабжен встроенным стабилизирующим устройством, которое непосредственно реагирует на команду стрелка, а не просто отклоняется в нужном направлении. Это увеличивает вероятность попадания, особенно по сравнению с радиоуправляемыми снарядами. Несомненно, это самое совершенное противотанковое оружие, имеющееся на сегодняшний день. Вот простой график и некоторые данные. Документы, как видите, отпечатаны на машинке, мы всегда так делаем для внутреннего пользования. Пехотинец передвигается, неся на себе контейнер со снарядом. Контейнер одновременно является и пусковым устройством. Установка орудия занимает не более двух минут. Снаряд весит всего пятьдесят один фунт. Контейнеры также можно устанавливать на транспортные средства: например, на «феррет» типа моего или на вертолет.

Его последние слова утонули в грохоте мотоциклов, и мимо нас проехали два наших знакомых полицейских. Они сбавили ход, но лишь для того, чтобы помахать рукой Сайласу, который поднял в их сторону бокал вина. В ответ лягавые обдали нас улыбками и клубами выхлопных газов. Сайлас же даже не прервал свою лекцию.

— Стрелок направляет орудие при помощи прицельного устройства, которое находится у него в руках.

— Это влияет на элерон или что-то такое? — спросил Жижи, изо всех сил стараясь проявить свой интеллект.

— Приводится в движение твердым топливом, — отрезал Сайлас. — Шлейфовые заслонки боковых крыльев и гиростабилизируемый автопилот — оба приводятся в действие газом, подаваемым из ракетного двигателя. Точные цифры указаны в выданных вам документах, но, грубо говоря, длина снаряда примерно три с половиной фута, а диаметр меньше одного фута. Однако, доложу я вам, джентльмены, это верная смерть. Разрушается все: танки, легкие транспортные средства, пехота — все, что попадается на пути.

Мистер Ибо Авава с воодушевлением кивал.

— Очень холодный ветер. Давайте сядем в машину, — предложил он.

Сайлас забрался в «линкольн», не переставая болтать, но я, сидя в своей машине, уже ничего не слышал. Я только видел, как шофер вытащил огромную коробку, из которой поочередно извлек вино, холодную курицу, паштет и салат, все это аккуратно разложив на откидном столике, встроенном в спинку водительского сиденья. Я тут же решил, что и мне нужно сделать себе такую же штуку в моем «роллсе». Я сидел и смотрел, как Сайлас разглагольствовал, уминая бутерброды и запивая их вином. Наконец, вспомнив обо мне, сидящем в холодной бронированной машине, они прислали куриную ножку и стакан кока-колы. Принес все это Жижи.

— Бригадир сказал, что вам не положен алкоголь на службе.

— Да, конечно, — подтвердил я.

Жижи взгромоздился на сиденье — высоченный детина в хорошо сидящем готовом костюме от Остина Рида. Он наблюдал за тем, как я ем курицу. Когда я прожевал, он предложил мне сигару.

— Я не прочь, — согласился я и взял штучку.

Он вынул сигару у меня из рук и, подрезав конец золотым ножичком, вернул ее мне и дал прикурить.

— Давно знаешь бригадира?

— Вовсе не знаю, — ответил я.

— Не знаешь?

— Каким это образом я могу его знать?

— Я плохо выразился, — поправился Жижи. — Сколько ты с ним работаешь?

— Ну, если не считать перерывов, два года, — ответил я. — Но четыре года он был офицером моего подразделения.

— Долго, — произнес Жижи.

— Да, черт подери, — согласился я. — Долго, но это кругленькое число.

Я затянулся сигарой, не спуская глаз с орудий и танков. Один из танков завелся и пополз через борозды к ближайшему препятствию а затем снова вернулся на исходную позицию. Я украдкой взглянул на соседнюю машину. Сайлас склонился вперед, показывая на танк.

Военный министр, должно быть, что-то сказал своему адьютанту, и тот, открыв дверцу машины, вышел и направился к броневику, где сидели мы с Жижи.

— Привет, Чарльз, — сказал Жижи.

Чарльз оказался очень темнокожим негром в дорогом твидовом костюме и такой же шляпе. Его штиблеты были начищены до зеркального блеска. Он брезгливо дотронулся до бронированной поверхности машины, словно та была пропитана каким-то смертельным ядом.

— Привет, Жижи, старина, — откликнулся Чарльз.

Он говорил с едва уловимым оксфордским акцентом, при этом так нелепо коверкая слова, что я с трудом его понимал.

— Что, прогуляться захотелось? — поинтересовался Жижи.

— Его высочество посчитал, что прогулка мне не повредит, — ответил, обращаясь ко мне Чарльз. — Ваш бригадир, кажется, поладил со стариком.

— Меня этим не удивишь, — хмыкнул я. — Он ладит со всеми. Он потрясный офицер, наш бригадир Лоутер. Строг, но справедлив, и так щепетилен в делах, что диву даешься. Он инспектирует орудия — ну, он ведь отвечает за списание артиллерии и противотанковых минометов…

— Да, мы знаем, — пропел Чарльз.

Я продолжал:

— Иногда он говорит: «И не возитесь больше с этим. Прекратите его чистить, ребята. Я уже знаю, как его списать. И если начальство скажет, что орудие, мол не вычищено, так и говорите, что я списал его». Или вот еще. Недавно, списывая технику для повторного пользования, Лоутер все время напоминал, чтобы мы помнили, что орудия пойдут в другую армию и ими будут пользоваться такие же солдаты, как и мы, только иностранцы. «Вы же не хотели бы, чтобы затвор взорвался и покалечил какого-то беднягу, не важно в какой стране. Они ведь наши братья». Правда, сам я никогда так не думал. Очень необычная точка зрения, но я хорошо понимаю, что он имеет в виду. А вот когда мы перепродавали автоматы, он как зыркнет на возвратный механизм — и сразу: «Лом, лом, лом». И так всю партию из сорока пяти штук. На них и царапинки нет, они абсолютно новенькие. Ну, мы все смотрим на него, а он толкует: «Перепроданное оружие предназначено для каких-то бедолаг в других странах. И хотя выглядит оно сейчас нормально, но я смотрел отчеты о техническом состоянии, своими глазами видел затворы и знаю, как изнашивается металл. Не хочу подвергать опасности тех вояк». Повторю слово в слово его фразу: «Никакие солдаты не должны пострадать из-за бракованного оружия». Ну, вы понимаете, что имеется в виду. «Они наши братья по оружию», — говорит он. Братья по оружию. Да. Точно, он забавный старина, этот наш бригадир Лоутер.

Я глубоко затянулся сигарой. Жижи и Чарльз переглянулись, уже совершенно уверенные, что Сайлас один из самых ушлых хитрецов в форменной одежде. Из салона Линкольна донесся оглушительный звук. Танк снова тронулся. С другого пригорка открыл огонь «виджилант». Маленький снаряд взвился в воздух, таща за собой провод и меняя направление по командам стрелка. Приблизившись к объекту, он на короткое, едва заметное мгновение завис, а затем раздался грохот. «Центурион» содрогнулся и замер. Два следующих выстрела пробили броню, и с грозным ревом машину объяло пламя.

— Снаряд снабжен зажигательным устройством, — прокомментировал я.

— Три выстрела, — отметил Чарльз.

— Пробита лобовая броня, — продолжал объяснять я. — Эта штука местами достигает толщины сто пятьдесят два миллиметра, а для старой, менее мощной корпусной модели хватило бы одного попадания.

Гул усиливался, дистанционно управляемый танк покидал полигон, скрываясь за дымовой завесой.

Сайлас в сопровождении Военного министра вылез из «Линкольна». Он широко улыбался.

— Ну, как вам нравится, Катрайт? — крикнул он мне.

— «Виджилант» — супероружие. Я как раз рассказывал этим джентльменам. Корпусная модель полетела бы с первого попадания. А ночью мы можем справляться не хуже, используя ваш ИК-прибор…

Сайлас приложил к губам кончик трости. Военный министр спросил:

— Что это такое ИК?

Сайлас пояснил:

— Это, в общем, не для прессы. Но мы собираемся вводить его с начала будущего года, так что ничего не случится, если скажу вам. Может, и вам перепадет парочка, хотя они чертовски дорогие. Это прибор инфракрасного излучения, который реагирует на всякий объект, выделяющий тепло. Стоит только нажать кнопку. Любой танк может быть уничтожен в самое темное ночное время, причем танкисты и не заметят снаряда.

— Тепло? — переспросил военный министр. — И что, это можно использовать и против пехоты?

— Тепло, выделяемое человеческим телом, тоже вызывает реакцию, — сказал Сайлас. — Это довольно дорогой способ, но против колонны пехотинцев такие противотанковые снаряды более эффективны, чем шрапнель.

— Вот как? — задумчиво протянул военный министр. — Это ужасно, не правда ли?

— Да, — согласился Сайлас. — Но ваши войска ведь намереваются использовать их только в противотанковых целях, не так ли?

— Как знать, — ответил министр.

— Вот именно, — уточнил Сайлас.

Глава 8

В тот вечер ночь я вернулась в пансион немного навеселе после обеда с мистером Ибо Ававой и Жижи. Сайлас слушал очень внимательно и деловито. И все время делал записи в своем блокноте. Дело складывалось очень благоприятным для нас образом, но Сайлас был прав, что нам с Бобом нельзя оставаться в этом пансионе. Сначала мы перегнали машины, затем упаковали вещи и переехали в смежные апартаменты «Честера».

У администратора возникли возражения против Деда Мороза, но я знала, что Сайлас все равно будет забывать кормить его. Только наконец к половине четвертого утра мы устроились в номере, но ложится спать никто из нас не захотел. Мы заказали в номер кока-колу и бренди и принялись обсуждать новое дельце. Боб так и оставался в грязном свитере и джинсах. Он продолжал жаловаться на свои роли нон грата и божился, что ни за что не будет водителем Сайласа в следующей операции. Но мы прекрасно знали: когда будет нужно, Боб сделает все, что прикажет Сайлас.

Сайлас подобрал Боба — можно даже сказать, усыновил его — три-четыре года назад, когда Боб занимался мелким мошенничеством.

— Когда Сайлас встретил меня, я был простым жуликом. Работал по почтовым заказам.

— Ты продавал товары по почтовым заказам?

— А, это когда помещаешь объявление о продаже превосходной гравюры на стали с изображением Ее Величества Королевы всего за десять фунтов и посылаешь трехпенсовую почтовую марку, выпущенную Британским парламентом? Нет, до этого я не додумался. Я посылал заказы в компании, продающие дешевые часы, бинокли, принадлежности для автомобилей и отправлял первый взнос, а когда мне присылали товар, я менял место жительства и торговал этим барахлом вразнос. Никакая компания не станет подавать в суд за долг меньше десяти фунтов. На поиски должника они потратят гораздо больше.

— Но это довольно опасно, — сделала я вывод. Не хотелось и думать, чем могли закончиться для парня его делишки: он был с виду такой хрупкий — тюрьма убила бы его. — Пей колу.

— Да нет, это не опасно. Сайлас сказал, что долги по почтовым заказам возмещаются только на тридцать три процента. Обычные задолженности — на семьдесят пять. Сайлас говорил, что я, конечно, могу хорошо подзаработать на этом, но все-таки дал мне понять, что, во-первых, я все равно останусь мелкой сошкой, а во-вторых, меня когда-нибудь обязательно поймают. Обязательно.

— Ну, и что произошло?

— Я занимался своим торговым бизнесом в Лидсе. И столкнулся с другим торговцем, вмешался закон. Шесть месяцев овсяной каши. Ужасно противно. Решил, что больше никогда в жизни. На следующий день после тюряги я разыскал Сайласа.

— Я люблю Сайласа, — призналась я.

Боб уставился на меня.

— Да, этого у него не отнять, — согласился Боб. — Мне кажется, что все любят его. Ты видела, как сами жертвы влюбляются в него? Двое бедолаг из Нью-Йорка — яркий пример, они готовы были из штанов выпрыгнуть за одно только любезное словечко, просто за рукопожатие, улыбку или взгляд Сайласа. Настоящее обожание. И Сайлас знает об этом и упивается этим, довольный собой.

— Это верно, — согласилась я. — Он действительно может вызвать любовь… и как истинный любовник довести отношения до грани спада.

— Распада, — поправил Боб.

— Да. И не только со своими клиентами.

— Хочешь сказать, что с нами он проделывает то же самое? — спросил Боб.

— Ты сам прекрасно знаешь, что это так. Он ухмыляется, отпускает едкие шуточки и бесконечно критикует, пока я не созрею заорать или стукнуть его, но он пристально наблюдает за тем, что происходит, и в самый критический момент включает все свое обаяние и красноречие. И это ему настолько удается, что я не могу удержаться — я бросаюсь к нему на шею и клянусь в вечной любви.

— Ага. Сам видел, как ты это делаешь, — подтвердил Боб.

— Да. И знаешь, я презираю себя за это.

— Да. Я знаю.

Он налил в свое блюдце немного сливок и поставил на пол. Дед Мороз долго смотрел на блюдце. Наконец он нерешительно подошел и несколько раз лизнул.

— Думаешь, он женится на тебе? — полюбопытствовал Боб.

— Не знаю, — призналась я. — Один раз он делал мне предложение, но это было давно.

— Он эгоист, — сделал вывод Боб. — И сосредоточен только на себе. Он ни за что не женится снова. Никогда и ни на ком.

— Об этом я не думала, — сказала я.

— Только не лукавь. Ты никогда не думала об этом? Мы живем очень свободной жизнью, но все равно нечего говорить, что ты об этом не мечтала. Меня не проведешь.

— Не твоего ума дело, — отрезала я. — Заткнись и работай, делай то, что говорит тебе Сайлас. Я тоже буду делать то, что требуется, и мы все будем в порядке.

— Я не хотел тебя расстраивать, — смягчился Боб.

— Меня не интересует ничего, кроме денег. На следующей неделе мы будем делить триста тысяч фунтов. И я не собираюсь плакать из-за Сайласа. И ни из-за какого другого мужчины.

— Я не имел в виду «плакать», — поправился Боб. — Даже не знаю, почему ты выбрала это слово…

Он обнял меня и протянул свой огромный, давно не стиранный платок.

Однажды Сайлас подсчитал, что девяносто процентов изобличенных мошенников попадаются по собственной неосторожности. Из изученных им двадцати восьми семьдесят пять процентов случаев по его мнению, произошли из-за того, что сообщников когда-то видели вместе, хотя на месте преступления они разыгрывали незнакомых людей. Сайлас настоял на нашем разделении на время проведения операции, и мне грозило долгое одиночество. Некоторым нравится быть одним, Боб был в восторге от того, что его оставили наедине с огромной стопкой книг о древних цивилизациях, похороненных под слоями песка и пыли. Но мне нужно общение. Моя человеческая природа не выдерживает долгого одиночества. Я выполнила кое-что для операции. Я пошла в министерство обороны и сказала, что пишу статью об армии для детского журнала. Я выудила все сведения об испытании противотанковых орудий. Сайлас очень воодушевился, когда мне удалось за очень короткое время достать армейскую машину и форменные костюмы.

Я очень волновалась, что им придется проделать такой большой путь совершенно одним, изображая из себя военных, но Боба занимала только борьба за роль сержанта вместо назначенной ему роли рядового.

— Пусть он будет сержантом, — пыталась убедить я Сайласа.

Но Сайлас был неумолим:

— Достаточно того, что мне с трудом удается выдать его за разумное существо.

Я понимала Сайласа, потому что даже с подстриженными волосами и в замызганной для правдоподобия форме Боб совсем не походил на солдата. Сайлас же смотрелся потрясающе. Думаю, что он не зря настаивал на восстановлении своего старого костюма вплоть до таких мелких деталей, как последняя награда и значок. Для Сайласа война была самой упоительной частью его жизни. Слава и почести, риск, приказы и повиновение — все это составляло мораль Сайласа, которая ощутимо сквозила в его ежедневных нотациях мне и Бобу. Но, боюсь, мы с Бобом были неподходящими солдатами для его армии.

В Бовингтоне все прошло как по маслу. Все было просто великолепно. Сначала они наблюдали стрельбы по расписанию, затем, пообедав холодной курицей на заднем сиденье магазарийской посольской машины, мистер Ибо Авава передал Сайласу готовый контракт на покупку противотанковых орудий с добавкой каких-то сомнительных инфракрасных приборов, на которые его уболтал Сайлас.

Авава просил Сайласа организовать транзитную перевозку этой ерунды через какую-то маленькую фирму, принадлежавшую Жижи. Они и раньше пользовались ее услугами для «негласных сделок». Сайлас был доволен. Он только объяснил мистеру Ибо Ававе, что он всего лишь бедный армейский офицер и что ему понадобятся деньги для приобретения орудий. Даже если они будут в документах фигурировать как «металлолом, цена товара все равно выходит далеко за рамки его возможностей». Без единого слова возражения Авава выписал ему чек на пятнадцать тысяч фунтов.

— Это на ближайшие расходы, — пояснил он. — Мистер Грей оплатит покупку лома, как только вы выиграете торги.

— Металлолом не продается с аукциона, — сказал Сайлас. — Так можно заработать состояние, если договориться с дилером об искусственном сбивании цены. Металлолом продается по фиксированным ценам, которые зависят от того, чистый ли это металл или с добавками, затрудняющими восстановление.

Сайлас пытался выбить из их голов идею аукциона, потому что они обязательно захотят присутствовать на торгах, чтобы выяснить, сколько металл стоит на самом деле.

Мистер Ибо Авава был идеальным партнером. Он быстро заполнил все документы. Сайлас подписал чеки и получил на руки огромный пергамент, начинавшийся словами «Республика Магазария приказом Совета…».

Нам Сайлас сказал, что это бесценный документ и дважды перечитывал его вслух. Я была очень довольна, но Боба не устраивало то, что Сайлас всякий раз заставлял его мыть машину и что ни в каком документе не было написано о гарантированных нам трехстах тысячах фунтов. Сайлас на это ответил, что Боб вообще чуть не завалил все дело своим фокусом с фунтовой бумажкой, на котором его взяли с поличным. Если бы не Сайлас, Бобу пришлось бы провести эту ночь в тюрьме. Но Боб доказывал, что в происшедшем есть и вина Сайласа. Боб все рассказывал мне о быте культуры Хитти и о том, что вавилонцы ели на завтрак. Моя мама говорила, что жизнь мужчины протекает восьмилетними периодами. За первые восемь лет, по ее расписанию, они болеют немецкой корью и коклюшем, вторые восемь лет они открывают для себя девушек и падают с велосипедов. Затем наступает период юношеских прыщей, спортивных машин и твердых воротничков, и в двадцать четыре года, когда по маминой теории, они «остепеняются». Должно быть, Боб как раз остепенялся. Окружающие при этом умирали со скуки, и я всей душой надеялась, что остепенение не будет длиться все ближайшие восемь лет, пока он не придет к «зубным протезам и возрасту измен».

У меня был внезапный приступ домашнего хозяйничанья. Я вычистила до блеска сверху донизу пансионный коттедж. Перебрала все белье в шкафах и блестящими рядами расставила стаканы и сервизы. Накупила подносов, салфеток и ваз, украсила комнаты свежими цветами.

Боб заметил, как все изменилось, и не преминул похвалить меня. Я чуть не расцеловала его, потому что Сайлас никогда ни словом не одобрил то, что я делаю. В присутствии Сайласа я всегда чувствую себя в напряжении и очень волнуюсь. Не то что он жалуется или спорит, просто создается впечатление, что ему больше не нужна моя помощь, мое мнение или даже любовь. Сайлас замкнулся в своей скорлупе и часами может не произносить ни слова. Ну хоть бы сделал что-то доступное моему пониманию, ударил бы меня, что ли, — и то лучше, чем то, что происходит.

Посещать пансионный коттедж нужно было с величайшей осторожностью, потому что стоит Жижи увидеть нас троих вместе, как все станет ясно. Идя по окрестным улицам, мы озирались по сторонам, стараясь высмотреть каких-нибудь личностей, чересчур внимательно читающих перевернутую вверх ногами газету.

Вечер перед тем, как отправиться в Сауземптон надписывать контейнеры, мы провели дома, в коттедже. Мне нравилось жить там — и готовить пищу для двух мужчин, и подметать полы, и смотреть телевизор. Сайлас никогда не смотрел те же передачи, что мы с Бобом. Как он только выдерживал эти игровые передачи и варьете? Мне не понять. А вот спектакль он высидеть не мог, но, если мы с Бобом оба настаивали, ему приходилось смотреть тоже.

— А вот я бы не тащил его через всю эту чертову пустыню, — сказал Сайлас.

— А что им оставалось делать? — спросила я.

— К чертям его, — вынес приговор Сайлас. — Всем заправлял штурман. Он должен был подумать об общем благе.

Боб сказал:

— А я не мог бы оставить его на съедение муравьям.

— Муравьи-людоеды! — фыркнул Сайлас. — Что за чушь! Не бывает муравьев-людоедов. Это все выдумки.

— Но он ранен, — сказала я. — Они вынуждены нести его.

— Как можно бросить его?! — воскликнул Боб.

Сайлас сказал:

— Да просто объяснить старику архитектору, что, если они будут нести его, все погибнут. Если бы они не тащили старого архитектора, радист не провалился бы как раз тогда, когда вновь заработала рация. Штурман командовал всем. Он должен был бросить его.

А я возразила:

— По-моему, старый архитектор очень милый. Мне он нравится больше всех. Я бы ни за что его не бросила.

— Ты же говорила, что тебе нравится штурман, — напомнил Сайлас.

— Мне действительно понравился штурман, но больше всех — архитектор.

— Ну, как они могут бросить его? — гнул свое Боб.

— Вот зарядил «как они могут, как они могут», — рассердился Сайлас. — Если бы ты побывал на войне, то не спрашивал бы. Просто объясняешь человеку, что оставить его — это в интересах остальных. Или можно сказать, что у тебя разболелась рука и ты не можешь больше нести его.

— Разболелась рука? — переспросила я.

— Он сразу поймет намек, — продолжал Сайлас. — Ты говоришь, что у тебя болит рука, и человек, который тормозит вас, сразу же понимает, о чем речь.

— У меня разболелась рука, — повторил Боб. — Надо запомнить это на будущее, когда мне нужно будет бросить кого-то в пустыне. Просто сказать, что болит рука, и оставить его на съедение муравьям.

— Муравьев-людоедов не существует. Я уже говорил тебе, — втолковывал Сайлас.

Тут началась телевизионная сводка новостей, и Сайлас цыкнул на нас. На экране появились пальмы и стреляющие автоматы, затем узенькая улочка, по которой сновали черные солдаты. «Солдаты пятнадцатого подразделения армии республики Магазарии ликвидируют последствия мятежа, организованного силами безопасности. В заявлении министра внутренних дел республики отмечалось, что обстановка в Порт-Бови после ночных вспышек мятежа нормализовалась». На экране несколько солдат обстреливали пустынные улицы; кадры были озвучены хорошо знакомым грохотом, сопровождающим все немые военные репортажи. Комментатор продолжал: «Пять старших офицеров армии Магазарии были расстреляны поздно ночью на главной улице Порт-Бови на глазах у четырехтысячной толпы. Приговоренные к смерти офицеры были доставлены на место казни, площадь Свободы, вертолетами воздушных сил Магазарии. Они были приговорены за участие в попытке вооруженного переворота, предпринятого два дня назад».

— Началось, — отметил про себя Сайлас.

— Ужасно. Не хотелось бы вмешиваться в это дело. Просто в дрожь кидает от мысли, что помогаешь одним людям убивать других, — сказала я.

— А мы не помогаем им, — пояснил Сайлас. — От нас они получат только металлолом.

— Не следует нам в этом участвовать, — повторила я.

Диктор перешел к следующему пункту. «Любопытный репортаж получен из Нью-Йорка. Сегодня в течение часа пожарники и спасательная служба дежурили возле здания на Уолл-стрит, с крыши которого намеревался броситься человек, замышлявший самоубийство. Поддерживая постоянную связь по рации, две спасательные команды забрались на крышу здания федерального суда, где и находился самоубийца».

Изображение подрагивало: видно, оператор следовал за спасателями по крыше высокого храмоподобного здания. Прожекторы выхватили силуэт человека, цепляющегося за статуи богов и коней и медленно перемещающегося по фронтону фасада. На ступеньках внизу команда пожарников растянула брезент и топталась на лестнице, стараясь держаться точно под движущейся наверху фигуркой. Камера жужжала в спину мужчине, сантиметр за сантиметром одолевавшему пространство между каменными изваяниями, которые были лишь немного крупнее нормальных размеров, — ну совсем как в кошмарном сне. Внезапно он повернулся и, с силой оттолкнувшись, прыгнул. Он упал на ступени далеко от пожарников, как узел с грязным бельем. Диктор сообщил: «Нью-йоркский транспорт был остановлен на час, но спасательные службы опоздали. Самоубийцей оказался Карл Постер — владелец крупной игрушечной фабрики, потерпевшей серьезные финансовые убытки. Трансляция велась по спутниковой связи. Спорт. Сегодня Бернли со счетом четыре-ноль нанес поражение…»

Сайлас переключил телевизор на другой канал. Клоун в смешной шляпе с наклеенным носом говорил: «…Я спешу к врачу. Мне не нравится вид моей тещи». Я надела туфли и встала. Сайлас наблюдал, как я застегивала пальто.

— Послушай, — сказал он. — Нам вот что нужно сделать…

— Оставь меня, Сайлас, — отмахнулась я. — Я хочу вернуться в гостиницу.

Сайлас схватил меня за руки. Я думала, что он задушит меня, но мы постояли лицом к лицу какое-то мгновение, потом он отпустил меня.

— Поговорим об этом утром.

— Так будет лучше, — согласилась я.

— И я тоже пойду в гостиницу, — сказал Боб.

Сайлас опустился в кресло и включил телевизор на полную громкость. «…Я пойду с тобой, — сказал полицейский. — Я не выношу вида моей…» До нас донесся рев фальшивых аплодисментов.

— Спокойной ночи, Сайлас, — сказала я, но он громко смеялся.

Когда спустилась по крутым ступеням к входной двери, меня догнал Боб. Вся территория пансиона была залита ярко-голубым лунным светом. Я поспешно стучала каблуками по булыжникам двора, но Боб не отставал.

— Я прогуляюсь с тобой, — сказал он и взял меня под руку.

— Не нужно за мной присматривать, я сама справлюсь.

— Никакого беспокойства, — ответил Боб. — Если ты будешь мне мешать, я просто скажу, что у меня болит рука.

— Да, — вздохнула я. — Как только тебе станет тяжело, просто скажи, что разболелась рука.

Он притянул меня к себе и нежно поцеловал в щеку.

На следующей неделе Сайлас начал покупку металлолома. Двести девяносто контейнеров. Сайлас просил, чтобы контейнеры были определенного размера, что потребовало дополнительных затрат времени и денег. Контейнеры должны быть достаточно длинными, чтобы вместить ракеты «виджилант». Наконец контейнеры были отправлены на железнодорожный узел, где им пришлось дожидаться транспортировки в доки. Сайлас и Боб должны были поехать туда и осмотреть товар, и, так как магазаряне и Жижи никак не смогли бы об этом узнать, Сайлас решил взять меня с собой. Было жутко холодно. Сайлас не разрешил мне надеть мою норку. Он сказал, что это привлечет внимание. Я пыталась возразить, уверяя, что обычно железнодорожники не отличают кролика от горностая. В конце концов я надела дубленку Сайласа, свои теплые штаны и высокие сапоги. И правильно сделала. На станции было морозно, как у входа в Арктику. Военные группами сгрудились вокруг костров из обломков контейнеров. Ветер мчался по путям, как скорый поезд. Мы шагали через рельсы, стараясь не угодить в какую-нибудь лужу, покрытую тонкой корочкой серого льда, который трескался под ногами, как тонкий столовый фарфор.

Наши двести девяносто контейнеров были выстроены в ряд в одном конце станции. Мы специально арендовали грузовик, чтобы привести с собой свой контейнер. Сайлас сунул каждому железнодорожнику по фунту, чтобы они погрузчиком переместили наш груз к путям, на видное место. В нашем контейнере были ракеты «Виджилант», которые Сайлас достал там, где сдаются в аренду разные реквизиты для съемок. Покраска и смазка этого барахла обошлись ему довольно дорого. Сайлас пометил контейнер красной краской, с тем чтобы знать, какой ящик он будет неохотно вскрывать, когда они приведут сюда Ибо Ававу и Жижи.

Сайлас и Боб достали трафареты и написали на всех ящиках «Б. Н. С. и K°. Импорт, Порт-Бови, республика Магазария», то есть название той самой фирмы, которую Жижи и Авава использовали для «негласных операций». Затем для пущего правдоподобия на каждом контейнере написали: «Осторожно. Артиллерия», а затем перечеркнули надписи. Маркировка заняла около двух часов, а в грузовике не было печки. Я бы помогла им, но они сказали, что я могу привлечь чье-нибудь внимание.

В основном работал Боб. Сайлас же по большей части только указывал ему, где нужно сделать надпись вверх ногами и какие ящики еще не помечены. Когда мужчины закончили работу, оба были ужасно усталыми. Теперь они действительно походили на простых чернорабочих: их лица были в мазуте, кожаные куртки в пыли и пятнах краски. Мы все втроем втиснулись в кабину грузовика, и Боб заявил, что голоден, и предложил перекусить в одной из грязных забегаловок, которые мы проезжали. В конце концов Сайлас сдался. Хотя он при входе в кафе демонстративно показывал свое отвращение, но бутерброд он уминал с неменьшим удовольствием, чем все остальные.

Глава 9

Давненько я не был в настоящей придорожной шоферской забегаловке с одноногими столиками, толстыми ломтями хлебного пудинга и одной ложкой на всех. Сайлас тоже был в хорошем настроении. В грузовике он мурлыкал себе под нос что-то отдаленно напоминающее мелодию. Мы уже почти держали в руках такую никто из нас даже никогда и не видел. Я уже окончательно решил заняться археологией и бросить свое нынешнее ремесло. Это не моя жизнь. С этими людьми я чувствовал себя чужим и одиноким. С Сайласом вообще невозможно разговаривать. Когда хочется излить ему душу, он обычно советует быть мужчиной, взять себя в руки или прекратить читать бесполезные книжки. С Лиз тоже толком не поговоришь. Я хоть по ней с ума схожу, но всегда боюсь, что она обвинит меня в несправедливом отношении и перескажет Сайласу слово в слово мои речи.

Поэтому я держался особняком. Я пытался как-то рассказать этим двоим о древних цивилизациях, но они не стали слушать. Из книг я совершенно четко понял, что первые люди на Земле ходили на охоту, воевали и заботились только о своей семье. Позже, в общинах, например, в долинах Тигра и Евфрата, Нила и Желтой реки, которые периодически разливались, люди вынуждены были трудиться вместе, чтобы защитить свои урожаи от стихии, и собраться в группы ради общего блага. Вот что такое настоящий прогресс, и мы должны у них учиться. Мошенничество — это антисоциально. Я снова пытался заговорить с ними об этом за бутербродами, но Лиз только захихикала. Почему-то ей это кафе казалось забавным. Я посоветовал ей не быть снобом. И Сайласу тоже. Сайлас ответил:

— А вот в этих общинах разве не было мудрецов, шаманов, и лекарей, которые давали советы, предсказывали погоду и предупреждали о надвигающемся наводнении?

— Ну, наверное, были, — предположил я.

— И они в своих предсказаниях основывались на положении Луны?

— Может быть, — ответил я.

— Ну, конечно же, — продолжал Сайлас. — Они не болтали всем о Луне. Они были умны, они выдумали всякие заговоры, пляски, ритуалы. Их знания и наблюдения за поведением природы дали их богатство и власть, и они крепко за это держались. Так? — И он оттолкнул свою кружку, полную чая.

— Что, не хочешь? — спросил я.

Он отрицательно покачал головой. И я пил его чай, размышляя над тем, что он сказал.

В книге профессора Шрайдера «Месопотамия: сплав народов» эти идеи подавались по-другому, но Сайлас умеет искажать все, как ему выгодно.

— Вот мы врачи, — развивал он свою мысль. — Мы наблюдатели, знахари, современные социологи. Мы участвуем в процессе естественного отбора, потому что мы отбираем богатство и престиж у глупых и нерадивых. Без нас нарушилось бы равновесие природы. Если глупцы будут процветать, то общество неизбежно замедлит ход развития и в конце концов распадется. Мы участники жизненного процесса капиталистической системы. — Затем он серьезно и искренне добавил: — И в эту систему я непогрешимо верю, за нее я сражался на войне.

— Я тоже в нее верю, — сказала Лиз, складывая наши тарелки. — А ты, Боб? — спросила она. Ей очень хотелось поддержать меня.

— Ненавижу эту вонючую систему, — ответил я. — Я думал, вы знаете это.

— А чем виновата система? — громко спросил Сайлас.

— Ею управляют такие парни, как ты, — прямо ответил я.

Водитель грузовика за соседним столиком закричал:

— Вот-вот, дружище. Да здравствуют рабочие!

Сайлас надел очки и огляделся, явно удивленный тем, что кожаная куртка не сблизила его с пролетариатом.

— Полагаю, тебе ближе Вавилон? — съязвил он.

И тут я зарядил:

— Вавилон, хотя его часто называют бюрократическим городом-государством, оставил истории многочисленные факты, позволяющие сравнить его граждан с членами коммунистического общества — это касается погребального налога, земельных и прочих обложений.

Сайлас кивнул, но было видно, что он раздражен.

— Отрадно слышать это, — сказал он. — Очень отрадно, а теперь давайте проведем хоть немного времени без рассказов о вавилонцах!

— Ладно, — согласился я. — Как скажешь.

Глава 10

У Наполеона был принцип сочетаемости оружия. «Пехота, артиллерия и кавалерия не идут вместе», — говаривал он. И всю нашу тройку я рассматриваю с этой точки зрения. Не то что мы ни в коем случае не можем сочетаться, но в ходе операции очень важно, чтобы между нами было взаимопонимание и четкое взаимодействие. Лиз — моя кавалерия, ее задача — внедриться и разнюхать. С помощью своих женских повадок эта хорошенькая девушка способна за час выяснить то, что мужчина не выяснил бы и за неделю. В этом дельце именно она нашла этого парня Жижи, и он сразу же открылся и был в восторге поболтать с ней и протолкнуть мистера Ибо Ававу.

Боб — это артиллерия, не слишком развитое воображение, не очень быстрое соображение, но, для того чтобы забросить бомбу дезинформации во вражеский лагерь, он неоценим. Моя же роль — это не просто пехота, но и верховное командование. Планирование, исследование и выполнение — это все на мне. Поездка на железнодорожный склад в Сауземптоне была типичным примером тщательной подготовки генеральной репетиции. Я лично поменял все маркировки на контейнерах и поставил один из них (предварительно пометив его) в удобное положение. Мистер Авава или Жижи Грей могут пожелать заглянуть в него. Эти противотанковые ракеты «виджилант» почти четыре фута в длину вместе с пусковым устройством. Поэтому я поставил четыре такие штуковины на высокие подставки, чтобы создалось впечатление верхнего слоя груза. Когда я взял их, они были старыми и побитыми. Но после покраски и нанесения всяких указательных надписей они смотрелись как новенькие. Конечно, я не буду соглашаться вскрывать контейнер по первому требованию. (Прежде всего я буду делать вид, что не хочу вывозить их из Сауземптона).

Документы на покупку и транспортировку металлолома выглядели очень внушительно. Подписаны, заверены и с разрешением на экспорт. Я сложил их в папку военного министерства, заранее запасенную, и на ее лицевой стороне написал: «Секретно». Оставалось только поменять эту папочку на деньги военного министерства республики Магазария. Это должно было произойти в посольстве на следующий день, если они не будут настаивать на поездке в Сауземптон. Вот как надо готовиться к операции.

Это было тонкое дельце. За свою жизнь я провел много работ, но ни одна из них не была столь тщательно подготовлена. Некоторые операции удавались, некоторые нет, но я никогда не терпел поражения. Потерпеть поражение — значит не иметь подготовленного ответа на заданный вопрос. Моей первой линией укрепления был набор необходимых бумаг министерства обороны, манифестов и призывных инструкций. Вторая линия — это наличие контейнеров с товаром на железнодорожном складе на случай, если кому-то захочется навести справки по телефону. Третья линия защиты разработана на случай проверки контейнеров — они все были мной самим куплены и соответствующим образом маркированы. И последний мой оплот-уловка заключался в том, четыре реставрированные управляемые ракеты «Виджилант» в великолепном состоянии уложены в самый доступный и бросающийся в глаза контейнер. Войска в полной боевой готовности. До начала операции оставалась одна минута. По дороге из Сауземптона я радостно напевал. Это была старая песенка «Развесим-ка наше бельишко на Зигфрид-Лайн». Разукрасить все эти ящики было довольно тяжко, и я изрядно замерз, а поскольку время уже подходило к обеду, я решил притормозить у одной из придорожных водительских забегаловок. Я оставил машину в грязном дворике возле хибары с надписью «Кафе «у Билла». Яйца и чипсы круглосуточно». Закрыв наш «бедфорд», мы направились за яйцами и чипсами. Я несколько позабавился тем, что у них была только одна чайная ложка на все кафе, и та прикованная к стойке бара цепью, как средневековая библия. В комнате стоял гам, слышались обрывки разговора о собачьих бегах и телевидении, воздух был пропитан запахом дыма и жареного жира, на пластиковых поверхностях столиков блестели влажные чайные пятнах. Но я был в хорошем расположении духа и скоро поймал себя на том, что отвечаю на вопросы Боба о его новом увлечении — археологии. Как обычно, Боба интересовали поверхностные детали науки, а не массивная платформа восточной философии.

Когда мы дошли до сравнения Древнего Вавилона с современной Россей, я заметил, что мы привлекаем излишнее внимание водителей, и осторожно, но настойчиво перевел разговор на более приземленную тему.

Чтобы не терять из виду вражеских формирований, я решил пообедать в тот вечер с Жижи Греем. Таким образом я мог получить представление о том, что могут спросить магазарийцы во время моего визита в посольство, который был запланирован на следующий день для неофициального приема и денежных расчетов. Я обещал Жижи позвонить до трех часов. Втиснувшись в узенькую, с исчирканными стенами телефонную будку кафетерия, я набрал номер. Трубку взяла женщина.

— Алло, — сказала она, и, прежде чем я успел ответить, она взволнованно повторила: — Алло, алло, кто это?

— Это приятель мистера Грея, — внушительно произнес я.

— О боже! — воскликнула женщина.

— Что случилось?

Она начала рассказывать:

— Он в ужасном состоянии, я вам скажу. Он насквозь промокший. Он подхватил воспаление легких и умрет. Это точно.

— Кто? — не сразу понял я.

— Мистер Грей, вот кто. Его стукнули по голове и избили до синяков.

— Как это произошло?

— А мне почем знать? Я прихожу сюда убирать с двух до полпятого по понедельникам, средам и пятницам. Я пришла и нашла его без сознания. Наверное, нужно позвать врача?

— К счастью, миссис…

— Сандерсон, миссис Сандерсон.

— К счастью, миссис Сандерсон, я сам отношусь к медицинской профессии.

— Так вы врач?

— Именно, миссис Сандерсон. Вы выразили это лучше, чем я. Я, как вы уточнили, доктор. Он дышит, миссис Сандерсон? — спросил я.

Послышался шорох — она положила трубку на стол. Последовала долгая пауза, потом она вернулась.

— Да, он дышит. Вы еще что-то хотели узнать?

— Главное, что он дышит, — заявил я.

— Да, — согласилась женщина. — Главное — это дыхание. Он истекает кровью, — добавила она.

— Но кровь не хлещет, — распорядился я.

— Нет, не хлещет, — неохотно подтвердила женщина. — Просто сочится, но я волнуюсь за него. Он такой славный человек, мистер Грей.

— Пусть полежит так до моего прихода, — приказал я.

— Я подожду вас, — пообещала прислуга.

— Послушайте, миссис Сандерсон. У меня самого есть молоденькая дочь, и я не хотел бы, чтобы ваше либо ее имя попало в полицейский отчет или в суд и было напечатано в газетах в связи с каким-то грязным делом. Бог знает, что за этим может быть. Подумайте о себе, миссис Сандерсон. Уходите немедленно и забудьте все, что вы видели. Я буду там через пару минут. Мы сами разберемся в этом неприятном деле. За это нам платят.

— Именно это я и собиралась сделать, доктор.

— Ну вот и делайте, миссис Сандерсон. Отправляйтесь потихоньку домой. Только не захлопните дверь.

— Ну, если вы настаиваете, доктор, но мне не хотелось бы оставлять его одного.

— Да я здесь за углом, — заверял я. — Ничего с ним не случится за эти несколько минут.

Я вернулся к Бобу и Лиз и поднял их. До Бейсвотера мы добрались почти через два часа: повсюду ремонтировали дороги. Я припарковал машину за домом Жижи и поспешил в его квартиру, надеясь не столкнуться с привратником или лифтером, если таковой там имелся.

Миссис Сандерсон оставила дверь чуть приоткрытой. Жижи лежал распростертый на кровати. Он был весь в синяках и царапинах, слегка сочилась кровь. Я положил руку ему на плечо и попытался разбудить его. Одежда его была насквозь мокрой.

— Бригадир Лоутер, — слабым голосом сказал он. — Боюсь, придется отменить обед.

— Бог с ним, с обедом. Что, черт возьми, произошло?

Я оглядел квартиру. Она походила на мебельный отдел магазина Харродс — вся эта позолота, шелк, побрякушки.

— Что это вы нарядились, как хиппи? — спросил Жижи.

Я пошел в ванну, принес мокрое полотенце и вытер кровь с его исцарапанного лица. Пол ванной комнаты был залит водой, повсюду валялись куски мыла, мочалки и полотенца.

— Конспирация, Жижи, — сказал я. — Спецзадание. Не имею права говорить.

Жижи поморщился от болезненного прикосновения материи к ссадинам на щеках и подбородке.

— Понимаю, — ответил Жижи. — Разведка. Я только недавно читал книгу об этом.

— Это прекрасно, что вы все понимаете, но объясните, что с вами случилось?

— Карты, — произнес он. — Я задолжал в игорном клубе три тысячи. Они думают, что я не хочу платить, а у меня просто нет денег.

Я кивнул:

— Просто нужно закрывать дверь, Жижи.

— Я не смогу работать в ближайшие несколько дней, — волновался Жижи. — То есть видок у меня будет отменный, пока не спадет опухоль.

— Да уж.

— Дайте мне зеркало, — попросил Жижи.

Я снял в ванной одно из зеркал и отдал ему. Он тщательно изучил себя и сделал вывод:

— Лучше, наверное, не сопровождать вас в посольство завтра.

— Наверное, лучше позвонить туда. Извинитесь и предупредите, что я приду один.

— Не стоит беспокоиться. Они никогда ничего не забывают. Они будут ждать вас в любом случае.

Я кивнул и пошел в гостиную. Никаких особых разрушений, кроме разбитой пепельницы и опрокинутого торшера.

— Позвать доктора, Жижи? — предложил я.

— Нет, я просто отосплюсь.

— Если вам что-нибудь понадобится — звоните, — сказал я.

В ответ Жижи только тихо застонал. Перед выходом я задернул шторы и зажег электрический камин. Я почти бегом завернул за угол, где в грузовике меня ждали Лиз и Боб.

— Его избили, — сказал я. — Он весь в кровавых подтеках.

— Избили? За что? — спросил Боб.

— Говорит, что за карточный долг, три тысячи фунтов. Долг, который он выплатить не может.

— И что ты уже замыслил? — поинтересовалась Лиз.

— А что если он попросит меня заплатить за него этот долг, чтобы его не избили снова?

— Ну и что в этом такого? — сказала Лиз. — Он ведь посредник в нашем деле.

— Это выглядело бы естественно, — согласился Боб. — На его месте любой бы так поступил. Что тебя смущает? Любой бы обратился к тебе.

— Меня настораживает то, что он не обратился ко мне.

В магазарийском посольстве в Белгравии меня ожидали в час дня. Боб и я оба были в гражданском. В сыром утреннем воздухе вяло колыхался посольский флаг. Медная табличка с надписью «Республика Магазария. Посольство» была до блеска начищена, как и болтавшаяся под ней ручка дверного звонка. Я потянул шнурок — дверь мгновенно отворилась.

— Входите, сэр, — пригласил элегантный негр в черном костюме и ослепительно белой рубашке.

В холле неподалеку стояли еще двое в таком же одеянии, наверное, на случай наплыва шляп, пальто и зонтов. Холл был огромный. Пол из белого и черного мрамора. Два старинных зеркала, в которых отражалась огромная ваза со свежими цветами, потерявшихся в роскошной позолоте стен. На деревянном постаменте красовалась табличка «Отдел виз», у подножия лестницы стоял большущий живописный портрет человека в феске с надписью «Наш Президент». Рама слегка перекосилась. Швейцары в черных костюмах открыли двойную дверь, ведущую из холла, и пригласили меня войти. Я очутился в приемной с кожаными креслами, совершенно новыми, которые были расчетливо расставлены вокруг журнального столика со стеклянной поверхностью. Всюду валялись журналы «Автомобиль», «Что в мире», «Знаток» и какие-то инженерные издания. Не успел я сесть, как дверь в дальнем углу отворилась, и ко мне, улыбаясь и протягивая для пожатия руку, направился молодой человек.

— Бригадир Лоутер? — уточнил он. И не дожидаясь ответа, сказал: — Меня зовут Али Лин. Военный министр неожиданно должен был заняться другим делом, и он попросил начать обед без него.

Он снова улыбнулся. По-английски он говорил отточенно и бегло. На нем был костюм от «Букс Бразерс», рубашка, застегивающаяся внутрь и форменный галстук, принадлежность которого я не смог определить. Он провел меня через пару маленьких смежных комнат в довольно просторную столовую. Жалюзи на окнах делали свет желтым и очень солнечным. Лучи падали на пол, где все было накрыто для трапезы в восточном стиле. На шесть персон. Пиалы с орешками, соленьями и сластями были расставлены на скатерти из тончайшей дамасской стали, вокруг которой лежали мягкие кожаные подушки. Два негра заняли места. На них были арабские головные уборы и темные очки. На стенах висели шкуры антилоп и леопардов. И ковры тоже — мягкие кирманские и шелковые цветастые из Кашана. Старинные мужурские коврики для молитвы сочетались с современными кавказскими. По моим подсчетам, в комнате ковров было на двадцать тысяч фунтов — я знаю в этом толк. Мы сели. Официант в накрахмаленном белом жакете подъехал ко мне с тележкой, уставленной напитками. Я заметил, что два негра потягивают воду.

— Мне что-нибудь безалкогольное, — заказал я.

— А мне виски, — сказал Али.

— Тогда и мне тоже, — передумал я, и официант налил тройную порцию в тяжелую рюмку.

Я разбавил выпивку водой. Али последовал моему примеру. Он поднял бокал со словами:

— Ваше здоровье.

— До дна, — ответил я.

— Я взял на себя смелость пригласить вашего шофера пообедать с нами. Думаю, вы не будете возражать, — сообщил Али.

— Нисколько, — ответил я, стараясь недвусмысленно показать, что я счел его выходку знаком дурного тона.

Боб вошел неуклюже и застенчиво. Он отлично справлялся с ролью. Взял бокал, сдернул с головы фуражку и начал топтаться на месте, пытаясь одновременно держать бокал и фуражку.

— Присаживайтесь, — пригласил Али. — Рядом с бригадиром.

— Здравствуйте, сэр, — поздоровался Боб, но не сел.

— Привет, Катрайт, — холодно ответил я.

— Я бы лучше поел на кухне, — промямлил Боб, переминаясь с ноги на ногу.

— Ни в коем случае, — возразил Али. — И слышать об этом не желаю.

— Эта заграничная еда мне не идет, — аргументировал Боб.

— Ерунда, — подбадривающе улыбнулся Али. — Я лично выберу для вас то, что вы будете есть. Вам понравится.

Боб сел рядом со мной. Али хлопнул в ладоши. Вошли четыре официанта. На них были красно-зеленые фартуки. Они поставили перед нами серебряные подносы. Четыре куриных блюда, от которых исходил запах кориандра и меда, маленькие шарики молотой баранины, которые Али назвал кефта и настойчиво предлагал Бобу, рис, заправленный шафраном, маслины и йогурт в огромных графинах, — все это было перед каждым гостем и сопровождалось еще круглыми, чуть ли не двухфутового диаметра дисками арабского хлеба, запеченного в духовке до золотистой корочки.

Али взял себе хлеб и жадно разломал его руками. Он умело поддерживал разговор в течение всей трапезы, высказываясь по любой теме: от состояния лондонского театра до тягот сверхзвуковых полетов. Али руками выкорчевывал из курицы лакомые кусочки и протягивал их Бобу, как это принято у арабов. Когда мы наелись досыта, слуги поднесли нам медные пиалы и принялись поливать наши измазанные жиром руки теплой ароматизированной водой. Затем подали воздушные, посыпанные сахаром турецкие сласти с блестящими капельками розовой воды. Тут же последовал турецкий кофе в высоких расписанных орнаментом сосудах, пылающих от раскаленных углей. Я взял в рот мундштук и вдохнул холодный дым. Несколько минут мы молча курили. Али предложил нам ликеры и бренди, я отказался, и Боб послушно повторил мои слова.

— Вы довольны оказанным вам гостеприимством, — в голосе Али прозвучал лишь едва заметный намек на вопрос.

Я кивнул. Али повернулся и плотно сжатым кулаком ударил по кожаной подушке. Затем, откинувшись на нее и отщипнув кусочек халвы из серебряной вазы, произнес:

— А теперь вы, несомненно, хотели бы встретиться с военным министром. — Он вонзил зубы в лакомство.

— Разве он не присоединится к нам? — удивился я.

— Увы, — пояснил Али. — Все это время его кое-что связывало.

— Связывало? — повторил я. Мне показалось, что со стороны Али было не очень-то вежливо ограничиться таким объяснением.

— Вот именно, — сказал Али. — Но вы будете иметь возможность повидать его, прежде чем он уедет в Африку.

— Разве он собирался уезжать в Африку? Он не говорил ничего об этом, — не переставал удивляться я.

— До сегодняшнего дня он и сам об этом не подозревал. Для него это полнейшая неожиданность.

— Когда он уезжает?

— Специальным грузовым рейсом, вылетающим из Лондона через девяносто минут. Мы договорились, что его возьмут.

— Грузовой самолет. Это, должно быть, не очень приятное путешествие, — предположил я.

— Да уж, очень неприятное, — согласился мой собеседник.

Он поднялся и повел нас на встречу с военным министром. Мы прошли длинный коридор и поднялись по лестнице. Наверху нас ждали еще два негра в черных костюмах. Один из них распахнул перед нами дверь в комнату, куда и повел нас Али. В этой комнате не было ни картин, ни украшений, ни ковров. На усыпанном опилками полу, среди стопок старинной фарфоровой посуды и ваз стояли наполовину упакованные ящики из-под чая. Возле камина находился огромный ящик с надписью «Воздушный груз в Ушару, республика Магазария. Не кантовать. Верх».

Али сделал знак тем двум, которые сопровождали нас в комнату.

— Военный министр готов принять вас, — объявил он.

Он махнул рукой, и его слуги ломиками вскрыли контейнер. Внутри сидел военный министр мистер Авава, неподвижный и официальный, как Рамзес Второй, созерцающий Нил. На нем была только синяя полосатая пижама. Лодыжки и запястья были накрепко привязаны к трону, на котором он восседал. На рту была широкая повязка, над которой блестели два распахнутых в ужасе глаза военачальника. На одном рукаве пижамы я заметил пятно крови.

— Давайте, — с издевкой сказал Али. — Теперь можете заняться с военным министром делами.

Я не ответил. Али достал свой золотой портсигар, выбрал сигареты с длинющим фильтром и хлопком закрыл портсигар. По лицу военного министра поползла капелька пота, его глаза неотрывно следили за движениями Али, приближавшегося к контейнеру. Али нашел спичку в кармане и тщательно исследовав ее, он осторожно чиркнул по шершавой поверхности фанеры поближе к лицу министра. Не торопясь, он прикурил.

— Отрадно видеть, что вы, джентльмены, проявляете скромность и покорность, которой так славятся ваши соотечественники, — помпезно начал Али. — Может, вы позволите мне подробнее остановиться на ваших талантах и достоинствах. Вы обещали нашему военному министру продать ему определенный тип оружия…

— Противотанковые ракеты, — услужливо подсказал я.

— Именно, — подтвердил Али Лин. — Танковые войска остались на нашей стороне. Теперь уже не важно, какое это оружие. — Али улыбнулся. — Наш военный министр подал заявку на приобретение британской военной техники в том же порядке, как производится продажа оружия дружественным странам. Увы, с сожалением должен признать, что мы не входим в их число. Вы же, при этом, предложили нам выход из этой ситуации, да еще и по разумной цене. Вы убедили его в том, что груз (на который у вас, несомненно, есть все необходимые документы) содержит оружие. К тому времени, как мой военный министр обнаружит, что в контейнерах в действительности находится только металлолом, вы успеете исчезнуть. Не очень замысловатая махинация, но наш общий друг не слишком-то умен. — Али удалился от ящика, но военный министр не сводил с него испуганных глаз. — Этот парень, которого вы видите перед собой, преследует свои цели. Ваше оружие нужно ему не для того, чтобы укрепить страну. Оно потребовалось ему, чтобы совершить свою собственную революцию и сесть на трон. Да, именно на трон, поэтому-то мы и предоставили ему это почетное место на время путешествия домой в Магазарию.

Эти слова вызвали улыбку на лице одного из охранников.

— Мы старались на благо Магазарии, — пытался протестовать я. — Я написал множество статей на тему африканского национализма. Мне хочется видеть вашу нацию могущественной.

— Будьте добры, закройте рот, — прервал Али. — Ничего вы не писали. И ничего вы не хотите. Вы мелкий уголовник. — После внезапной вспышки гнева к нему снова вернулась холодная сдержанность. — Дайте мне договорить, бригадир Лоутер. Здесь, в Лондоне, я присутствую в качестве того, что в эпоху эвфемизмов изволят называть Шефом безопасности. Мы имеем досье на вас и на вашего шкодливого младшего дружка, и на даму тоже. И все детали, которые не удалось узнать моим людям, были сообщены мистером Гутри Греем. Такой незадачливый адвокат, в среде друзей известный как Жижи. И такой же помощник и друг республики Магазария, как я чемпион по плаванию в ванной. Как видите, мы вели слежку за нашим военным министром уже несколько месяцев. — Он хлопнул в ладоши.

— Если вы вздумаете применить силу, мы будем жаловаться в министерство иностранных дел, — пригрозил я.

— Да, — Али говорил успокаивающе, как с душевнобольным. — Конечно.

Сзади нас схватили несколько охранников и начали выталкивать из комнаты. Боб лягнул одного из них в лодыжку, вывернулся и, нанеся мгновенный удар другому, ринулся по коридору.

— Браво! Вызывай полицию, Боб, — крикнул я ему вслед.

Вверх по лестнице ему навстречу бросились три охранника, дежуривших в холле, но Боб закинул ногу на перила и поехал вниз, минуя грозных соперников. Однако внизу его ждал четвертый стражник, который грудью принял удар ног летящего сверху Боба и согнулся в три погибели. Оба покатились по полу холла, как спутанный клубок молотящих конечностей. Они сбили столик, с которого упала ваза, в свою очередь столкнувшая на пол золоченое зеркало и две картины маслом. Раздался леденящий душу грохот. Вся комната на мгновение застыла. Я даже подумал, что они оба убиты. Но свалка медленно упорядочивалась. Сотни мелких зеркальных осколков отражали каждое движение. Я стоял на верху лестницы в крепких объятиях трех охранников.

— И старого тоже можете отпустить, — скомандовал Али своим людям. — Помоги своему неразумному другу, — бросил он мне. — Мы только хотели проводить вас до двери.

Я поспешил спуститься вниз и принялся освобождать распростертые тела от обломков картинных рам и мебели. Охранник был без сознания, Боб держался за голову и скулил от боли. Я попытался поднять его.

— Ему нужен доктор, — сказал я Али.

Тот уставился на меня:

— У нас только знахари. А я всего лишь безграмотный абориген.

— Забери меня отсюда, — простонал Боб.

Я обхватил его и почти понес к двери. Али и стражники стояли на верху лестницы. На их лицах не было ни малейшего следа каких-либо эмоций, не было даже интереса к происходящему. Я почувствовал, что краснею от стыда.

— Вылезайте из этой хибары, сэр, — приказал полковник Мейсон.

Я встал и отдал честь, что здесь, в узкой палатке, было равносильно акробатическому трюку. Это была наша первая встреча после того, как я потерял сознание от взрыва далеко в пустыне.

— Не надо отдавать честь, Лоутер, — осадил он меня. — Вы уже не в армии. Вы возвращаетесь в Каир под трибунал и с этого момента считаетесь арестованным. Будете принимать пищу, не выходя из палатки. И ни с кем не общаться. Не хочу, чтобы вы разнесли эту заразу по всей части. Как только у меня появится свободный офицер для вашего конвоя, я отправлю вас складывать вещи.

Полковник Мейсон был полноватым человеком примерно сорокалетнего возраста, и, говоря все это мне, он как-то нелепо вытягивался по стойке смирно. Каждый вечер он надевал бриджи и начищенные сапоги, но днем носил танкистский комбинезон, который совсем не соответствовал его званию. Комбинезон был замасленным, и на одном рукаве была дырка, прожженная сигаретой.

— Завтра снова в бой, — сказал он. — Но вы с нами не идете, конечно.

Через зеленый брезент проникал яркий солнечный свет, который рассеивался по палатке, как под водой.

— Что с моим сержантом, сэр? Сержантом Брайаном Тетфордом.

— Он погиб, — сказал Мейсон и внимательно посмотрел на меня.

— А я думал, у него только обгорела нога. Я же разговаривал с ним после взрыва, не может быть, чтобы он умер.

— Много чего можно на это сказать, Лоутер.

— Да, сэр, — спокойно ответил я. Как странно, бывает ведь, что лицо человека загорает дочерна, а уши остаются розовыми.

— Ну вот и все, — заключил полковник Мейсон. — Не желаю вам зла, Лоутер, но мой рапорт никак не облегчит вашего положения.

— Мне не нужна ничья помощь, — сказал я. — Ни ваша, ни кого другого.

Мы смотрели друг на друга целую вечность. Глаза у него были светло-голубые, как у Лиз. Лицо казалось непроницаемой маской. Он как-то скованно повернулся и пошел, но у выхода из палатки задержался:

— Я пришлю вам пару сигарет и глоток чего-нибудь.

— Благодарю вас, сэр, — ответил я.

Тяжело дыша, он побрел прочь по белому песку.

Ворота посольства с грохотом захлопнулись за моей спиной.

Я помог Бобу проковылять через площадь Белгрейв. Добравшись до разноцветных перил уличной ограды, Боб облокотился на них и постарался убедить себя, что у него все цело. Глядя на его разодранные колени и слипшиеся от крови волосы, я утешал себя мудростью Сан Цу, который говорил: «Генерал, идущий в наступление, не желая славы, и отступающий, не страшась позора, чьи помыслы только защитить свою страну и верой и правдой служить владыке, и есть истинное богатство королевства». Мы отступали. Я помог Бобу влезть в машину, уверяя его, что все будет хорошо.

— Ты что, спятил? — возмутился Боб. — Твоего дружка Ававу упаковали, как рождественский подарок. Ты же слышал, они почтой отправляют его домой на праздники, как жирную индейку.

— Меня голыми руками не возьмешь, — сказал я. — Этот провал не такой уж неожиданный. Мы еще обсудим наши планы.

Я хотел подбодрить его. Вегетиус, римский полководец IV века, в таких случаях говорил так: «Не допускайте, чтобы ваши войска заподозрили, что вы отступаете, желая выйти из боя. Скажите им, что ваше отступление — это уловка, чтобы заманить врага в ловушку и добиться преимущества».

Уже в машине я набросал несколько возможных вариантов контрнаступления. Боб не поддавался:

— Заткнись, Сайлас, будь любезен. И не смей обращаться со мной, как с пятилетним малышом.

Когда мы прибыли в «Честер», швейцар — тучный человек в голубой форме и блестящей фуражке — подскочил, чтобы открыть нам дверь, но при виде Боба в разорванной в клочья одежде и с ссадинами с запекшейся кровью по всему лицу, он отпрянул.

— Моего приятеля сбила машина, — объяснил я.

Швейцар не спешил оказать помощь.

— Мы остановились в этой гостинице, — добавил я. — Напротив Будлз на него налетел какой-то новенький «роллс» с откидным верхом.

— Я помогу вам, — наконец произнес швейцар, вытягиваясь в струнку.

Он схватил Боба своими мясистыми ручищами и потащил к лифту.

Лиз встретила нас на пороге номера Боба.

— Что случилось? — спросила она.

— Все, что только могло, — признался я и уже для швейцара добавил: — При выходе из Будлз Боба сбила машина. — При этом я многозначительно подмигнул Лиз.

Она кивнула:

— Так вы не получили деньги?

— Нет, — раздраженно сказал я. — Не получили.

Она отвернулась от меня и начала помогать прислуге укладывать Боба. Он со стонами катался по постели. Швейцар предложил позвать врача, но я сказал, что я сам врач, дал ему десятку, и он удалился, рассыпаясь в благодарностях.

Я раздел и укутал Боба. Полбутылки виски приведут его в чувство. Я налил ему виски, но он потребовал кока-колу. Я дал ему, что он хотел, а виски выпил сам.

— И что мы будем делать? — спросил он.

— Не волнуйся, — успокоил я. — Спи, и это приказ. — Я улыбнулся.

Боб отдал честь и лениво уполз обратно в свои простыни.

В дверь постучали.

— Войдите, — крикнул я. Это был дружок Боба. — Да. Вы что-то хотели?

— Боб в порядке? — поинтересовался он.

— Мистер Аплярд совершенно здоров. Спасибо, — ответил я.

— Мне сказали, что его ранили. — И он сделал несколько шагов по направлению к постели.

— Это ты, Спайдер? — спросил Боб.

— Да, дружище, — ответил официант. — Я тут прослышал, что тебя немножко помяли.

— Его сбила машина, — поправил я. — Если это вас так интересует.

— Новенький «роллс», — развивал мысль официант. — Швейцар сказал мне.

— Все в порядке, Спайдер, — уверял Боб.

— Принести тебе тарелку супу?

— Я хочу немного поспать.

— Это лучше всего, — согласился официант. — Я знаю, что это такое.

— Неужели? — съязвил я.

Официант пояснил:

— Но к счастью, те ребята, с которыми я столкнулся, ездят на мотоциклах.

— Если нам что-нибудь понадобится, мы позовем вас, — сказал я.

— Можете звать меня в любом случае, сэр, — отозвался парень.

Я так и не понял, была ли это грубость с его стороны? Кивком головы я отпустил его.

— Спайдер хороший, — сказал Боб.

— У тебя все хорошие.

Боб не возражал:

— Но действительно, они почти все хорошие.

Минуту или две я не сводил с него глаз.

— Я придумаю что-нибудь, Боб, — пообещал я и выключил свет.

— Не сомневаюсь, что ты что-нибудь придумаешь, Сайлас, — пробормотал Боб в подушку.

Я пошел в номер к Лиз.

— Расскажи мне, что случилось? — потребовала она. Я все объяснил.

— И что мы будем дальше делать, Сайлас? — спросила она.

— Все будет в порядке, гусеничка, — ласково сказал я.

Она прижалась ко мне. Она была испугана, как и Боб. Иногда мне приходит в голову, что они могут умереть с голоду, если я вовремя не ударю в гонг к обеду.

— Я люблю тебя, Сайлас, — сказала Лиз.

— И я люблю тебя, гусеничка.

— Ты бы мог прожить без меня? — прошептала она.

— Ты прекрасно знаешь, что нет, — ответил я и почувствовал, как она еще сильнее прижалась ко мне и облегченно вздохнула.

— Сколько у нас осталось денег?

— Пять тысяч шестьсот шестьдесят четыре фунта восемьдесят шиллингов и четыре пенса, — сказал я.

— И нужно заплатить за коттедж.

— Есть еще три машины и эта чертова куча лома, — добавил я. — Но мы и близко не получим того, что заплатили.

— Тебе никогда не бывает страшно, Сайлас?

— Иногда бывает.

— Ты умеешь это скрывать.

— Да, умею, — сказал я. — Ты просто не знаешь этих признаков.

— А что это за признаки?

— Один из них — это когда я отказываюсь отвечать на вопросы.

— Но сейчас ведь тебе не страшно. Ну, не очень страшно.

— Не теряй чувства меры, — прервал я. — Мы находимся в роскошном номере в «Честере». И нам только нужно нажать кнопку, как будут поданы еда и питье и нас по-всякому обслужат. У нас на счету в банке больше денег, чем некоторые семьи зарабатывают за всю жизнь. Не теряй чувства меры.

— Наверное, это и есть храбрость — не терять чувства меры.

— В чем-то ты права.

— Не бросай меня, Сайлас.

— Так вот какого ты обо мне мнения? Мы чуть только оступились, а ты думаешь, что настал конец света. Чего это я брошу тебя? — спросил я. — Ты нужна мне больше, чем я тебе. Кто заменит тебя? Ты мне только скажи, и я, может быть, подумаю о том, чтобы бросить тебя. — Я сжал ее руку и притянул к себе.

— Не надо шутить, — сказала она. — Ты можешь найти себе массу девушек, которые могут делать то, что делаю я. Массу.

— Ну, ну, детка, — успокаивал я.

Я знал, что ее нужно уговорить. Я прижал девушку к себе, и мы долго стояли, не говоря ни слова. С Парк Лейн доносился гул вечернего транспорта. Парк был укутан туманом, но по-настоящему большие деревья могли не беспокоиться: им было видно все сверху. Я нарушил молчание:

— Ты считаешь меня какой-то машиной. Ты думаешь, что я не способен на человеческие чувства: любовь, страх, боль или голод — только потому, что стараюсь не показывать их. Но меня пожирают страх и боль, и я так люблю тебя, что, просыпаясь по утрам, я боюсь открыть глаза и не увидеть тебя. Когда ты идешь за покупками в магазин, я хочу быть рядом, чтобы тебя не сбил автобус. Ты разговариваешь с другим мужчиной, и я уже знаю, что потерял тебя. Когда ты смотришь на меня, мне кажется, будто ты видишь перед собой морщинистого старика, который до смерти боится остаться один.

— Нет, — возразила Лиз. — Нет. — Она поцеловала меня и обняла так крепко, будто хотела остаться возле меня навсегда.

Глава 11

Вначале Сайлас очень беспокоился о Бобе. И я тоже. Я и не переставала волноваться, но, в конце концов, Боб пострадал, спасая собственную шкуру, а не совершая подвиг, поэтому я сочла, что могу быть избавлена от бдения возле его постели, когда он распивал кока-колу и оплакивал себя.

Происшествие в посольстве расстроило Сайласа лишь постольку, поскольку все это разволновало меня. Не то чтобы я поощряла его пожалеть себя — наоборот, я делала все, что могла, чтобы помочь ему взять себя в руки. После того как мы убаюкали Боба, Сайлас на цыпочках пошел ко мне.

— Расскажи мне, что случилось, Сайлас, — сказала я.

И он подробно рассказал, как они с Бобом прокладывали себе дорогу из посольства, как у Боба сдали вдруг нервы и на полпути он решил рвануть.

— И так бы все обошлось, — заявил Сайлас.

Я обняла его утешительным жестом.

— Конечно, обошлось бы.

— Я люблю тебя, гусеничка, — сказал Сайлас. — Я без тебя жить не могу.

— Можешь, — возразила я.

Он повис на мне, будто я была обломком в океане, а он потерпевшим крушение. Какое-то время мы стояли молча. Наконец я спросила:

— И сколько у нас осталось денег?

Сайлас ответил:

— Пять тысяч шестьсот шестьдесят четыре фунта восемьдесят шиллингов и четыре пенса.

— А аренда коттеджа, да у нас есть еще две машины и этот металлолом. Ты что, забыл?

— Извини. Об этом я забыл.

— Не бойся, Сайлас, — уговаривала я.

— Всем когда-нибудь становится страшно, — ответил он.

— Постарайся не подавать виду. Нам нужно быть в лучшей форме. В любой момент кто-то может задать вопрос.

— Ну а я могу отказаться отвечать, — со злостью отрезал Сайлас.

— И это будет верный признак, — прокомментировала я.

— Ну их к черту, — отмахнулся он. — Мне нужно немного отдохнуть в гостинице, не бери в голову, у нас достаточно денег, чтобы немного отдохнуть, это точно.

— В зависимости от того, что называть отдыхом, — возразила я. — Не можем же мы прерваться на три месяца, как ты планировал, когда деньги были уже почти у нас в кармане.

— Не теряй чувства меры, — посоветовал Сайлас. — Я отвечаю за храбрость, а твоя задача — сохранять чувство меры.

— Как скажешь, — согласилась я.

— Может, мне оставить тебя, — рассуждал Сайлас. — Наверное, так будет лучше для нас обоих.

В ожидании ответа он внимательно следит за выражением моего лица.

— И не вздумай, — сказала я совершенно хладнокровно. — Ты нам нужен.

Он со злостью вцепился мне в руку, но я высвободилась.

— Ты мне нужна, — сказал Сайлас. — Ты нужна мне больше, чем я тебе, ну, кто может заменить мне тебя?

— Есть масса девчонок, которые сломя голову бросились бы за тобой, покрасивее и поумнее меня. Ты можешь без труда найти мне замену. И не притворяйся, что ты не знаешь, как на тебя реагируют женщины.

— Ну, ну, детка, — начал он, подошел ко мне и нежно обнял.

В комнату проникал сумеречный свет. Мы долго стояли без движения. С Парк Лейн доносился шум машин. В парке сгущался зимний туман. Он мягко окутывал деревья, оставляя на виду только верхушки самых высоких. Я чмокнула Сайласа. Он уже не такой высокий, как когда-то. А может, это мы с Бобом подросли.

— Не обращайся со мной как с бездушной машиной, — продолжал Сайлас. — Мне не чужды человеческие чувства: любовь и голод, так почему бы мне не показать свой страх?

— Страх здесь не при чем. И ты прекрасно знаешь это. Просто прекрати манипулировать мной.

— Иногда я просыпаюсь утром и боюсь открыть глаза: вдруг я не увижу тебя.

— Брось это, Сайлас, — оборвала я его.

— Когда ты идешь за покупками в магазин, мне кажется, что я должен быть рядом, иначе ты попадешь под автобус. Когда ты разговариваешь с другим мужчиной, я уже уверен, что потерял тебя.

— Нет, Сайлас, нет.

— А когда ты смотришь только на меня, меня одолевает страх, что ты видишь перед собой старого, морщинистого человека, до смерти страшащегося быть брошенным.

— Нет, Сайлас, — сказала я. — Меня больше этим не возьмешь. Ты думаешь, что меня можно обвести вокруг пальца. Ты даже не удосуживаешься разнообразить свои уловки, хотя они уже давно не действуют. — Я всхлипнула и поцеловала его. — Нет, нет.

Мне не хотелось бы, чтобы он видел мои слезы, но не смогла сдержаться.

Вечером Сайлас повел меня в город. Я надела серебряное платье и норковую накидку, на Сайласе был его новый вечерний костюм с высоким вышедшим из моды воротничком и монокль в золотой оправе, который держался у него в глазу, даже когда он смеялся. Мы наняли шофера для черного блестящего «роллса» Сайласа и поехали в ресторан, потом на какой-то прием, затем на дискотеку и, наконец, в игорный клуб под названием «Изабельс». Сайлас выиграл у столов пятьдесят два фунта, купил всем шампанское и не в меру щедро отблагодарил крупье. Став на двенадцать фунтов богаче, он почувствовал себя очень лихо и поставил десятифунтовый жетон на десять и одиннадцать. Он выиграл сто семьдесят фунтов. И затем поставил весь выигрыш на нечетные и тридцать три, и выпало тридцать три, так что он удвоил свой выигрыш. Потом он поставил по двадцать пять фунтов на один, два, четыре, восемь, шестнадцать и тридцать два. Это удваивание чисел было то, что Сайлас называл своей системой. Выпало тридцать два, и он получил почти тысячу. Я с трудом оттащила его от стола, и мы пошли вниз. Мы выпили в баре и решили потанцевать. Сайлас был счастлив.

Это была дискотека для богатых немолодых типов с короткими стрижками и крахмальными воротничками. Музыка была слишком медленная и нудная. Как и сами танцоры. Никто не толкался и не проливал виски на твое платье. И на мгновение я снова увидела Сайласа сквозь тот угар, в котором родилась и моя любовь к нему. Я прижималась к нему, и мы танцевали, воображая, что вернулись на пять лет назад.

Мы уже потягивали последний бокал и собирались уходить, когда к Сайласу обратился толстяк в вечернем костюме с белой гвоздикой.

— Это вы выиграли там наверху такую маленькую кругленькую сумму, сэр? — начал он и провел пальцем по тонким усикам.

— Да, — произнес Сайлас, сделав последний глоток из своего бокала.

К толстяку подошел бармен и принял его заказ: большое бренди и «что мои друзья пьют — повторить».

Сайласу не нравилось, когда с ним в барах заговаривали посторонние. Может, потому что обычно жулики именно таким образом ловят своих жертв. Но, как я поняла, на этот раз он посчитал, что нашему положению уже ничего не повредит.

— Люблю удачливых людей, — сообщил толстяк. — Я всегда надеялся, что, может, и мне перепадет немного их удачи. Извините, что позволил себе угостить вас, но, если вы уже собрались уходить, не смею вас задерживать.

— Мы не так уж спешим, — заверил Сайлас.

— Прекрасно. Хотите сигару? — предложил толстяк.

Сайлас кивнул. Толстяк обратился к бармену у стойки:

— Кении! Принеси, пожалуйста, парочку «Корон».

— Это я должен угощать вас, — кокетничал Сайлас.

— Нет, нет, нет, — запротестовал толстяк. — Выигрыши приносят пользу и самому заведению. По крайней мере, так считается. Я всегда говорю своему партнеру, побольше такой пользы — и мы очутимся на Карли-стрит. — Наш новый знакомый засмеялся своей остроте.

— Вы владелец? — спросил Сайлас.

— Боже, увы, нет, — ответил толстяк. — Но я держу двадцать восемь процентов. Моя сфера — кинопроизводство. Я преуспевающий продюсер.

И он снова рассмеялся своему ироничному замечанию. Рядом проходила разносчица сигарет, и он щелчком пальцев подозвал ее и попросил спичек. На подносе среди сигарет были коробки конфет и несколько мягких игрушек.

— Разве не прелесть? — умилился толстяк. В его произношении слышался сильный трансатлантический акцент. — По-моему, они такие лапочки. Я вожу одну такую в машине. Дети любят с ней играть.

Я попыталась изобразить должную степень восторга и сказала, что такая вещица хорошо смотрелась бы на моем туалетном столике.

— На кровати, — поправил он. — Положите под нее ночную рубашку, пусть будет под рукой на случай пожара.

И он рассмеялся. Затем прошептал что-то девушке с сигаретами.

— Вы занимаетесь развлечениями? — поинтересовался толстяк.

— Нет, горнодобывающая промышленность. Амальгамированные минералы. Это и есть моя сфера деятельности. Я президент британского филиала.

Сайлас часто возвращался к предыдущим успешным операциям. История с оружием для Магазарии ушла в прошлое, практически начисто стерлась из его памяти.

— Потрясающе, — восхитился чему-то наш собеседник. — Мне часто советовали вложить все деньги в рудное дело.

— Ну, я не стану вам этого рекомендовать, — осторожно отреагировал Сайлас. — Конечно же, нет. Состояние так легко потерять, если не иметь хорошего консультанта.

— Как с яшмой, — подтвердил толстяк. — В сентябре прошлого года я купил яшмы на четырнадцать тысяч фунтов. И половина товара оказалась негодной. Говорят, что определить истинную ценность яшмы — это самая сложная вещь в мире.

— Ну, таково уж рудное дело, — философски отметил Сайлас.

На этот раз Сайлас сам заказал напитки. И вдруг появилась разносчица сигарет, раскачиваясь под весом двух совершенно нелепых пушистых игрушек. Одна из них была панда, другая — кролик, каждая по четыре фута ростом и, на мой взгляд, ужасного вида. Но, так как толстяк был хозяином этого заведения, мне ничего другого не оставалось, как сказать, что они великолепны.

— Поставьте их себе на кровать, — посоветовал наш приятель.

— Но я не могу принять такой подарок, — пыталась сопротивляться я.

— Я настаиваю.

— Спасибо, — тихо сдалась я и поставила игрушки на пол, где они стояли, почти касаясь головами стойки бара, как парочка детей, ждущих, когда их наконец заберут домой.

— Приятно было с вами познакомиться, — заключил толстяк. — Вы придете еще на этой неделе?

— Может, заскочу завтра, — неопределенно сказал Сайлас.

— Меня зовут Эрик Добрый. Добрый по имени и по характеру. Иногда меня зовут Счастливчик Эрик.

— Вы счастливчик? — спросила я его. В конце концов, он же купил мне этих чудовищ.

— Друзья думают, что да, — ответил он, затягивая узел галстука с такой силой, будто хотел задушить себя. Затем отпустив галстук, он улыбнулся с облегчением. — Мои друзья считают, что такому простаку, как мне, должно невероятно везти, чтобы оставаться платежеспособным. — Он опять рассмеялся и радостно шлепнул Сайласа по руке. — Спросите меня в баре. Я всегда здесь. Если я буду наверху в своем кабинете, я спущусь к вам.

— Хоккей, — ответил Сайлас.

— Спасибо, что зашли, — поблагодарил толстяк. — Не забудьте игрушки.

— Не забуду, — пообещала я.

Я взяла их и вручила Сайласу. Сайлас кисло улыбнулся и пошел к выходу из бара, сопровождаемый всеобщим вниманием окружающих.

Получив пальто в гардеробе, Сайлас обратился к швейцару:

— Этот парень в баре, Берт, он что, новый член?

— Да, полковник, он здесь месяца два. А ведет себя, как хозяин, сэр.

— А что ты о нем знаешь?

— Видите ли, сэр, — сказал швейцар. — Мы с вами старые знакомые, простите, что напоминаю вам. — И он немного помолчал в нерешительности. — Он не тот парень, с которым такой джентльмен, как вы, может играть в карты. Вы понимаете, что я имею в виду, полковник Лоутер.

Сайлас сунул ему в руку скомканную фунтовую бумажку со словами:

— Конечно, понимаю, Берт. Конечно.

Швейцар Берт отнес игрушки в машину, поставил их рядом с водителем и отдал нам честь. Сайлас обратился ко мне:

— Счастливчик Эрик, да? Мелкий воришка.

— Откуда такая уверенность?

— Я их нюхом чувствую, — пояснил Сайлас. — И знаешь, есть такие с острым нюхом, которые и меня могут вычислить. Но ради приличия…

— О нет, милый, — возразила я.

Сайлас повел плечами, и какое-то мгновение мы оба молчали.

— В Честер, — приказал шоферу Сайлас, и его черный гладенький «роллс» мягко скользнул в ночь.

Я тронула Сайласа за руку, он наклонился и поцеловал меня.

— Ты счастлива? — спросил он.

— Прекрасно, — сказала я.

Мы миновали дворец Сент-Джеймс и повернули на Пиккадили. Стражи не было, но несколько маленьких окошек светились. Я пыталась представить себе, как там, внутри дворцовых апартаментов. Улицы блестели от мороси. У входа в Ритц стояли два полицейских, спокойно наблюдая, как хорошо одетый и изрядно пьяный человек пытался завладеть масляной лампой, освещающей дорожно-ремонтные работы. Он осторожно поднял ее, стараясь, чтобы пламя не задуло ветром, и держал ее высоко над головой, освещая себе путь. Полицейские не шелохнулись. Да и не стоило. Еще несколько шагов, и он попадет прямо к ним в руки. Светофор переключился, и наш «роллс» плавно двинулся вперед. Я пыталась разглядеть все происходящее через темное синее стекло, но так и не успела. Так много эпизодов оставалось без финала.

Я выпила слишком много виски. Я откинулась на сиденье и сквозь туман видела Сайласа во всем его великолепии. Его волосы слегка растрепались. На подбородке была та же ямочка, которая так соблазняла меня, когда я впервые встретила его почти ребенком.

— Мне так не хочется быть… тем, что мы есть сейчас, Сайлас.

Сайлас засмеялся:

— Все так.

— Я хотела сказать, что очень сожалею, что мы обманывали людей.

— Сегодня, может быть, и да, — возражал он. — Но что будет завтра, когда ты протрезвеешь и окажешься в холоде и без денег, чтобы оплатить гостиницу?

— И все равно я бы сожалела, — сказала я.

— Послушай, гусеничка, — убеждал меня Сайлас. — Я уже давным-давно живу на этом свете и единственное, что могу сказать тебе наверняка: нет в этом мире мужчины, женщины или ребенка, которые могли бы похвастать тем, что никогда никого не обманули. Младенцы улыбаются, чтобы получить поцелуй, девушки — чтобы получить норковую шубку, мужчины претендуют на империю. Ни одного, даю слово, ни единого, гусеничка.

Он взял меня за руку. Его ладонь была жесткой и холодной.

— У тебя никогда не бывает чувства, Сайлас, — поинтересовалась я, — что неплохо бы иметь свой дом? Кого-то, к кому ты возвращаешься. Что-то, кроме гостиничного номера. Там, где можно оставить ненужные вещи.

Я хотела, чтобы мое предложение прозвучало практично и без заинтересованности.

— База, ты имеешь в виду? — сказал Сайлас.

— Да, база.

— Нет, гусеничка. Никогда. Ни за что. Я странник, всегда был им. И боюсь, что меня уже ничто не исправит. — Он снова поцеловал меня. — А что, ты была бы счастливее, если бы имела такую базу?

— Нет, — согласилась я. — Конечно, нет. Я тоже странница, не забывай. Я никогда не осяду. Мне это претит.

Сайлас нежно погладил меня.

— Счастливчик Эрик, — презрительно сказал Сайлас.

Глава 12

Спайдер Коэн вернулся в мой номер через полчаса после того, как Сайлас украдкой выскользнул из комнаты.

— Привет, Спайдер, — сказал я.

— Я принес воду со льдом и медицинский спирт. Тебе нужно положить холодный компресс, а то завтра тебя мать родная не узнает.

Я взял у него миску, отжал полотенце и накрыл им лицо.

— Вот так-то, сэр, — удовлетворенно кивнул он.

— Брось этого «сэра», Спайдер. Надеюсь, ты не забыл наш «отдых» в Шрабсе? Мой блок Б и твой красный отсек.

— Прекрасно помню. Тюрягу при всем желании не забудешь. Мне не хотелось смущать тебя, вот и все.

— Ты имеешь в виду Лиз и моего босса, Сайласа Лоутера? Он головастый мужик, бригадир-танкист. Классный парень.

— Ага. Это хорошо, Боб.

— Ради бога, извини, Спайдер. Я бы не поступил так с тобой. Честное слово. Мы с ним очень разные… Ну, знаешь, вместе работаем… Он самый старый в мире малолетний правонарушитель, — засмеялся я.

— Знаю, Боб. Я сразу усек, когда вы только прибыли. Ты стал действительно первоклассным жуликом. Точно, первоклассным.

— Это что, так заметно, да?

— Здесь поработаешь — наловчишься держать нос по ветру.

— Ага, ясное дело.

— Твой шеф… У него что за статья?

— Сайлас? В тюрьме? Да ты что, старина! Он настоящий фраер. Хэрроу, Оксфорд, Королевские вооруженные силы, Аламейн и прочее.

— И как он занялся этим?

— Крутился в армии. Он был в Германии в сорок пятом. Сделал уйму денег. А после дембеля уже не мог обойтись без роскоши.

— Да, он похож на человека, который ни в чем себе не отказывает. И эта его курочка тоже ничего себе.

— Ты прав.

— Да и ты, Боб, не прогорел. Тебе нравится такая жизнь?

— Нравилось, пока не получил по куполу, — ответил я. — По сути дела, это игра. Мне она до сих пор подходила, но я давно знал, что всему приходит конец. Сайласа это устраивает, но мне нужно что-то более надежное, более достойное. Ты понимаешь, о чем я говорю, Спайдер?

— Там хорошо, где нас нет, — усмехнулся Спайдер. — Возьми-ка глотни.

Он вытащил из кармана флягу и, тщательно обтерев горлышко, протянул ее мне. Он еще не совсем избавился от привычек, приобретенных в Шрабсе. Я предложил:

— В соседней комнате есть кое-что.

— Пей мое.

— Ладно, — согласился я и сделал глоток.

— Хорошо, правда? Официант по вину мой приятель. У меня классные друзья, Боб.

Я выпил еще и сказал:

— Ты попал под амнистию?

— Три года я отбыл, без четырех дней. И больше не хочу.

— Что это значит? — спросил я. — Так говорят бандиты, когда на них идет полдюжины лягавых с автоматами.

— Я правильный. До ужаса правильный. Много работаю, живу на зарплату, и шурин у меня полицейский.

— Да брось ты.

— Правда, провалиться мне на этом месте. Мой шурин почти мусор, он тюремщик.

Я дико расхохотался, а он продолжил:

— Помнишь мою сестренку, Этель? Милый такой ребенок, блондиночка. Длинные прямые волосы… Красотка.

— Кто же ее не помнит! Она навещала тебя каждую неделю. Единственная красивая птичка, которая залетала в нашу зону.

— Верно. Так вот, приезжает она меня навещать, как только у нее получится. Привозит мне нюхалку, сласти и иногда мамкин пирог. Прелестная крошка. А ехать ей издалека, из Балама. Но она не пропускает случая, все ради меня, ради меня — все. Знаешь, бывает мамка сидит и бурчит: «Получи то, что заслужил, Сидни»…

— Так это и есть твое настоящее имя — Сидни? — перебил его я.

— Ага. И вот, когда она зарядит это, крошка Этель говорит: «Не трогай его». А еще она пошла к Чарли Баррету, у которого я работал, и заставила его пообещать, что он снова возьмет меня, когда меня выпустят. Ну чисто ангел. Без дураков, Боб, она класс, эта детка. Так вот, представь, она уговаривает одного из мусоров передавать мне по выходным записки, когда ей не дают свидания. Потом она уломала его передать мне курево, которое она покупала. Так можешь представить себе, чем это кончилось.

— Ты шутишь?

— Если бы! Он встречал ее у тюрьмы, брал курево и записки, а потом однажды приходит ко мне и говорит: «Я хожу с твоей сестренкой». Я чуть не прикончил его, ей богу. «Спокойно, Спайдер, — говорит он. — У нас все серьезно. Мы любим друг друга». — «Пошел вон! — закричал я. — Не хочу, чтобы моя сестра вышла замуж за мусора». Но знаешь, что я скажу тебе, он оказался ничего.

— Охотно верю, — без воодушевления произнес я.

— Это правда, он забавный чувак, но он в порядке. И балдеет от Этель при этом. Если бы я заподозрил, что он кому-то куры строит, я бы прикончил его.

— Надо же, — сказал я и засмеялся, почувствовав при этом, как горит лицо. — Ты действительно как тонизирующее средство, точно, Спайдер.

— Да, ты выглядишь таким пришибленным, будто у тебя не все ладно.

— Видишь ли…

Он поднял руки, протестуя:

— Прости. Прости. Пойми меня правильно. Я не собираюсь у тебя ничего выпытывать.

— Проклятье, Спайдер! Все полетело к чертям. Вот и все. Мы тут немного потратились на одно дельце. Все шло хорошо, и денежки были уже почти у нас в кармане. Куча денег, черт побери!

— Слушай, поехали на запад сегодня вечером, — предложил Спайдер. — Я буду свободен.

— С такой рожей?!

— А кому какое дело? Тебе есть до этого дело? Нет. А мне? Нет. Мы найдем парочку девчонок, и если им будет до этого дело, подцепим других.

— Это мысль.

— Я заканчиваю в восемь. К половине девятого, уже переодевшись, буду ждать тебя.

— Возьмем мой «роллс»?

Спайдер как раз пил свой бренди и чуть не захлебнулся, когда до него дошло, что я сказал. Он фыркнул, закашлялся и прослезился.

— Ну и номер, — повторял он, выходя из комнаты. — Нормальный ход — два таких оборванца в клевом «роллс-ройсе», и еще при этом не краденном.

Я слышал, как он кашлял в коридоре, пока шел в свою кладовку.

Я проспал до половины седьмого, потом встал и надел свой лучший костюм, зная, что Спайдер постарается принарядиться. Мы встретились за углом, чтобы служащие гостиницы не видели нас вместе, и помчались в Сохо, посвистывая каждой симпатичной крошке, которая встречалась на нашем пути.

Один раз меня остановил парень в спортивной машине и хотел было сцепиться со мной за то, что я обидел его девушку, когда мы стояли у последнего светофора. Но я ответил ему:

— Не может быть, это не я, птенчик. Я не умею свистеть, и кроме того, мы оба… Ну вот эти, дорогуша. — И я сделал жест, который делают голубые.

Он глянул на нас с ужасом и умчался, а Спайдер прямо-таки свалился под сиденье, заходясь в диком хохоте. Нам стало ясно, что ночка будет потрясной.

В Сохо мы остановились, чтобы потрепаться с приятелями Спайдера, которые стояли, прислонившись к стене возле узкого подъезда. На нем висело около дюжины разных табличек с названиями заведений, расположенных тут.

— Это биллиардная, — пояснил Спайдер. — Сыграем?

— Нет, спасибо, — отказался я.

Мимо проходили два туриста. Один из спайдеровских дружков, мужик по имени Тони Новый рынок, учтиво и тихо обратился к ним:

— Хотите посмотреть порнушку, сэр? Как раз начинается. — У него в руках была книжечка с пронумерованными билетами.

— Сколько?

— Пять фунтов с каждого, джентльмены. Как раз начинается.

— Давай по три, — начал торговаться один из туристов.

Тони Новый рынок на минуту задумался, но не согласился.

— Я бы с удовольствием, — объяснил он. — Но надо заплатить оператору и парню, который сдает помещение. Меньше чем за четыре фунта и десять не могу. Иначе я теряю половину навара.

Туристы купили билеты у друга Тони — неразговорчивого очкарика и поднялись наверх.

— Сначала попейте кофе, — крикнул им вслед Тони, — пока он сортирует пленки.

Пока они разговаривали, возле Тони остановились три футбольных болельщика, которые заподозрили, что речь идет о чем-то незаконном и очень развлекательном. Он продал каждому по билету, а минуты через четыре появились еще покупатели: пожилой джентльмен с портфелем и два китайца-официанта.

— Слушай, сынок, — остановился возле Тони прохожий. — Мне нужна особая порнушка. Понятно?

— Ясное дело, — согласился тут же Тони Новый рынок. — А какая именно?

— Я ее видел в гостинице в Майами, — пояснил мужчина. — Я сам канадец. Так вот, с тех пор я ищу этот фильм везде.

— У меня есть все, — заверил Тони Новый рынок.

— Там один черномазый прямо в болоте борется с китайской девчонкой. Дело было далеко на юге, и их никто не судил. А в конце к ним присоединились два морячка с Ласкара… — Он закатил глаза и причмокнул. — Никакая другая порнушка меня не устроит.

За канадцем уже пристроился итальянский мальчишка с очень дорогой камерой на шее, который попросил перевести то, что говорит канадец. Прежде чем Тони успел ответить, канадец добавил:

— И еще я вспомнил эпизод, где все они переодеваются в форму полицейских.

Тони Новый рынок не замедлил с ответом:

— Так бы и говорили, а то чуть было не сбили меня с толку. Как раз сегодня мы получили этот фильм.

— Неужели? — обрадовался канадец. — Правда, классная штучка?

— Заплатите за фильм, который начинается сейчас, — потребовал Тони, — и я скажу, чтобы оператор он поставил тот, что вам нужен, сразу после этого сеанса.

Канадец был вне себя от радости.

— Вот уж удача! — ликовал он. — Ну, вы, парни, кажется, умеете подбирать репертуар.

С довольным видом потирая руки, он пошел наверх. За ним последовал итальянский паренек.

— Никаких камер, — остановил его Тони Новый рынок. — Это одно из правил. Камеры нужно оставлять здесь, у входа.

Итальянец неохотно отдал свою камеру. Тони Новый рынок взглянул на часы:

— Да, передай остальным, что начало через три минуты. Он сейчас вставит новую лампу, старая стала что-то тускнеть.

Мальчишка не совсем понял, но на всякий случай кивнул.

— А теперь смываемся, — скомандовал дружок Тони.

— А мы разве, не посмотрим порнушку? — наивно спросил я.

— Твой кореш что, спятил? — обратился Тони к Спайдеру. — Разбегаемся в разные стороны.

— Это биллиардная, — сказал мне Спайдер. — Разве я не говорил тебе?

Тони Новый рынок поспешно пожелал нам спокойной ночи и побежал, на ходу запихивая в карман камеру. За ним едва поспевал его друг.

— Пошли, — дернул меня за руку Спайдер. — А то иногда они выходят оттуда совершенно бешеные. Однажды шесть ирландцев разнесли биллиардную в щепки.

Не прошел я и ста шагов, как меня нашел еще один мошенник. Даже не сто шагов, а каких-то пятьдесят. Грязный старик в засаленной шляпе и башмаках, явно принадлежавших когда-то разным людям, выскочил из пивнушки, затравленно озираясь по сторонам и прижимая к груди рваную сумку. Он вцепился в меня, заставил остановиться и тут начал излагать эту избитую байку о только что найденном ценном кольце, которое он мне отдаст всего за десять шиллингов. Я хотел было послать его подальше. Это же самый древний номер в мире! Но он цепко держал меня и яростно сверкал глазами.

Я сказал:

— Отец, над этим я хохотал еще в колыбели.

— Ладно, давай семь, — не отставал он. — Мне очень нужно, сынок.

Я дал этому типу три монеты по полкроны и получил от него маленькую теплую коробочку, внутри которой лежало блестящее кольцо с фальшивым бриллиантом. Принять его за настоящее можно было только с пьяных глаз. Он заковылял в бар, и я ни секунды не сомневался, что через пять минут от денег не останется и следа. Я опустил кольцо в карман и бросился догонять Спайдера.

— Что ты дал ему? — спросил Спайдер.

— Ничего, — соврал я. — Велел ему убираться, прежде чем я намылю ему шею.

— Врешь, — беззлобно ответил Спайдер. — Ты самый легковерный дурачок в этом городе.

Спайдер знал все злачные места. Там были подвальчики, где клерки выдавали себя за гангстеров, ресторанчики, где туристы разыгрывали друг перед другом кинозвезд, но лучше всего оказался Палэ де Дане. В этом огромном сарае, полном шума, дыма и людей, можно было встретить ирландских работяг, которые поливали себе руки чернилами, чтобы представляться девушкам служащими, заросших поп-певцов в провонявшей одежде, верзил-пижонов с бриллиантами на пальцах и девушек всех форм и размеров. Мы выбрали парочку на свой вкус и купили им по бокальчику.

— Мы тут присматриваем людей для передачи Американского телевидения, — заявил Спайдер, изображая важную особу.

— Да брось ты, — сказала та, что повыше.

Это была высокая хорошо сложенная блондинка с голубыми глазами и длинными прямыми волосами. Ее звали Марлен, по крайней мере, она так представилась. На ней был вязаный свитер с очень глубоким вырезом и брюки, плотно облегающие бедра. Вторая курочка — Мег или Пег, или что-то в этом роде — носила нелепое коротенькое платье явно не по размеру, а волосы посыпала какой-то блестящей ерундой. Они выглядели очаровательно.

— Передача телевидения, — усмехнулась Марлен. — Скажите, пожалуйста.

— Точно, — настаивал Спайдер. — У дверей стоит «ролс», а в «Честере» у него люкс.

— Да брось ты, — не поверила теперь малышка.

— Можете не сомневаться, — не сдавался Спайдер. И, повернувшись ко мне, сказал, прикрыв рукой рот: — И чего мы суетимся возле этих двух потаскушек? Найдем лучше что-нибудь более центровое.

— Что ты имеешь в виду? — спросила высокая. Кажется, она уже положила на меня глаз.

— Нет уж, спасибо, Спайдер, — решил я. — Здесь нет лучше этих двух пташек, если хочешь знать мое мнение.

— Никому твое мнение не интересно, — сказала коротышка, не поддаваясь на лесть.

— Да это дурь какая-то! — возмущался Спайдер. — Сидим мы тут с нашим новеньким «роллсом», и им всего-то надо выйти наружу и проверить, а не твердить, какие мы вруны.

Да, Спайдер явно наш человек.

— У тебя что, действительно «роллс»? — спросила высокая, которая мне очень приглянулась.

— Пошли прокатимся, — пригласил я.

Они, конечно же, пошли. Спайдер и та, что поменьше, сели сзади, включив на полную громкость магнитофон и распахнув бар, а высокая девушка Марлен села на переднее сиденье рядом со мной.

— Прелестная машина, — оценила Марлен. — Ты ее спер?

— Зачем так грубо? — вмешался Спайдер. — Мы ведь можем подумать, что вы шлюхи.

— Ага, — подтвердил я. — Постарайтесь вести себя как леди.

Девчонки захихикали.

— Леди, — фыркнула Марлен.

Вторая спросила:

— Ты там себя впереди ведешь как леди, Марлен? — и зашлась в хохоте.

Мы поехали по лондонским улицам под громкие звуки музыки. Джилберт и Салливан на фоне залитого светом лондонского Тауэра, Помп и Серкумстанс на Трафальгарской площади, Айриш Гардс в стереоисполнении у ворот Букингемского дворца. Но девиц ничего не интересовало, они высматривали знакомых и гордо махали им руками. Я высадил Спайдера у черного входа в гостиницу, а сам с девчонками подъехал к центральному. Швейцар бросился открывать дверь, и я сунул ему в руку ключи, завернутые в фунтовую бумажку.

— Припаркуйте, пожалуйста, — распорядился я.

— А ключи? Прислать их вам наверх?

— Да скоро уже утро, — рассудил я.

Он козырнул, но тут увидел двух девиц.

— Эй, — запротестовал он. — Куда это вы направляетесь?

— Они со мной, — сказал я. — Отдыхай, отец.

Мы прошли мимо него в отель, и все держались хорошо, пока Марлен, которую нельзя ни на минуту оставлять без присмотра, не зацепила швейцара:

— И где ты раздобыл эту шляпу, папаша? — При ее ливерпульском произношении это прозвучало: «И гды ты разбыыыл туу шаапу, паааша?»

Ну конечно, тот мгновенно взвился.

— Убирайтесь отсюда, все, — начал он. — Мы не пускаем дам в брюках, сэр.

— Ты дерзкий старикашка! — завопила Марлен.

— В чем дело? — возмутилась Мег или Пег.

— Он требует, чтобы я сняла брюки, — пояснила Марлен.

— Ты дерзкий дедуля, — повторила Мег или Пег.

Марлен тем временем сняла пояс, расстегнула молнию и уже почти полностью спустила брюки.

— Остановись, — успокаивал ее я.

Но швейцар уже вспомнил о каком-то срочном деле в другом конце длинного ряда машин. Я схватил девиц за руки и повел их в холл.

— Мне больно, — пожаловалась Марлен, и другая тут же заявила, что ей тоже больно.

— Хорошо, — кивнул я. — Ничего страшного, будь теперь посдержаннее.

Мы пересекли фойе. Было два часа ночи. В гостинице все уже давно спали. Стояла тишина. Я подошел к лифту со своими двумя куколками, которые присмирели немного и выглядели смущенными и забитыми в своих платьицах с Карнаби-стрит и дешевых солнечных очках от Вулвурта.

У лифта меня угораздило наткнуться на Сайласа и Лиз. Бог знает, где они были в этот вечер, разодетые в пух и прах. Сайлас держал в руках гигантского игрушечного панду и неменьших размеров пушистого кролика. Каждая игрушка была более четырех футов роста, и Сайлас с трудом удерживал их.

— Что это ты так поздно? — потребовал объяснений Сайлас. — Мы так волновались о тебе.

— Да, я вижу, — съязвил я. — Вы все четверо выглядите до смерти взволнованными.

Сайлас старался как-то спрятать эти игрушки, но, естественно, это было невозможно.

— У меня созрел план, — сообщил Сайлас. — Утром получишь указания.

Мои девчонки уставились на Сайласа с плохо скрываемым восторгом, а каждую складочку, каждый шовчик платья и туфелек Лиз они просто заучивали наизусть. И каждую минуту они хихикали.

— Ваш друг? — спросил я, кивнув на панду.

Сайлас ответил:

— Завтра поговорим. Сегодня это еще сойдет.

Лиз вцепилась в Сайласа, с тревогой глядя на него и надеясь, что он не устроит сцену. Думаю, он крепко выпил, а то с чего бы ему покупать этих зверюг в ночном клубе. Я притворился, что внимательно изучаю панду.

— У вашего друга ухо отпарывается, — сказал я.

Девушки снова хихикнули.

— На этот раз сойдет, — повторил Сайлас.

— Лучше все-таки его пришить, — посоветовал я.

Тут пришел лифт, и мы все вошли в него.

Ну, мы как джентльмены пропустили троих дам вперед.

— После вас, — сказала одна из куколок Лиз, видно, припоминая мое наставление вести себя как леди, но тут же испортила дело, расхохотавшись.

Затем я пропустил вперед Сайласа, и мы с ним оказались лицом к лицу, нас разделяли только игрушки. Кролик сильно косил, а у панды был придурковатый вид, но я Сайласу ничего не сказал по этому поводу, так как мне даже показалось, что он проникся к ним каким-то отцовским чувством.

— И что, вы направляетесь в твой номер? — ядовито спросила Лиз.

— Да, — не смолчал я. — А вы все направляетесь в твой?

Лифт остановился на нашем этаже. Все три женщины смотрели прямо перед собой. Сайлас произнес тихо, но достаточно выразительно:

— Больше ни слова, Боб, а то ты можешь заговориться.

Я смотрел прямо на игрушки.

— Ага, ладно, — согласился я. — Подожду, пока вы останетесь один.

Я направился в свой номер и пропустил вперед девушек, услышал, как они заохали и заахали, но сам не входил, наблюдая за Сайласом. Поставив на пол игрушки, он полез за ключами, затем вошел в номер Лиз, побыл там пару секунд, потом выглянул снова и втащил игрушки, как домохозяйка в неглиже, украдкой берущая с крыльца молоко. При этом он настороженно глянул в мою сторону. И я с улыбкой пожелал ему спокойной ночи.

Не успел он закрыть дверь, как до меня донесся звон посуды и столовых приборов. По коридору, пьяно улыбаясь, шел Спайдер в белой форменной куртке. Галстук у него съехал набок, белая куртка была наполовину заправлена в брюки. Он толкал тележку, на которой стояли шампанское в ведерке со льдом, икра, паштет и копченая треска. Он потащил это в номер и закрыл дверь с нарочитой осторожностью.

Когда он проходил мимо меня, я шепнул:

— Ты их переоцениваешь, — и кивнул в сторону гостиной.

— Ничуть, — возразил Спайдер и, откинув салфетку, показал какую-то ерунду — красиво украшенное пирожное, два разноцветных желе и мороженое, посыпанное миндалем. — Это мы подаем детям. Поздравь меня — у меня кореш на кухне.

Он снял свою белую куртку, под которой оказались ярко-красные подтяжки и рваная рубашка, и принялся разливать шампанское.

— О-о-о! — завизжали милашки при виде всей этой роскоши.

Даже мой «роллс» не произвел на них такого впечатления.

— Видишь, Спайдер, чтобы подцепить девчонок, совсем не обязательно иметь деньги.

— О-па! — заорал Спайдер, и с помощью двух девиц на головокружительной скорости запустил тележку через комнату, через спальню, и та, врезавшись в дальнюю стенку, остановилась там с оглушительным грохотом. Обои порвались, а со стены упала и разбилась картина с изображением китайских диких лошадей.

— Поаккуратней, Спайдер, — попросил я.

— Да заткнись, — разошелся Спайдер, хохоча и целуя девушек. — Это же стенка для вечеринки.

— Ни к чему всем знать, что мы веселимся, — ответил я. Сам я тоже был навеселе.

— А что здесь? — спросила Марлен, открыла мой гардероб и начала перебирать вещи. — Солдатская форма, — заверещала она. — Летный жакет, одежда гонщика, кожаное пальто с подстежкой, нацистская форма.

— А что, нет чего-нибудь для гомиков? — спросила Пег или Мег.

Девушки захихикали.

— Брось это, — сказал я. — Это мои театральные костюмы.

— А это что?

У нее в руках оказалась моя коробка с археологическими образцами. Я не хотел, чтобы она заглядывала туда.

— Это мой кристалл, — ответил я. — Положи его на место.

— Что за кристалл? — Марлен пыталась открыть крышку. — Она не слишком тяжелая.

— Это для предсказаний, — начал я.

Спайдер, который прекрасно умел подхватывать подобные разговоры, продолжил:

— Он специалист по разным предсказаниям, знаете, вроде астрологических прогнозов в газетах.

— Каких газетах? — поинтересовалась Марлен.

— Да почти во всех, — ответил Спайдер. — И под самыми различными именами. Все обращаются к нему. Он у нас знаменитость.

— Да брось, — сказала Мег или Пег.

— Именно, — подтвердил я. — Именно я все прогнозы и составляю.

— Не очень-то ты угадал в этом месяце в «Откровеннике для Подростков», — пожала плечами Пег или Мег. — По крайней мере, для Рыб уж точно.

— Смешно говорить об этом, но я нарочно. Они задолжали мне гонорар за три месяца. И на этой неделе я специально перепутал все для Рыб и Козерога. И главное, я предупреждал их, что так и сделаю.

— А по руке умеешь гадать?

— Может ли он гадать по руке? — возмутился Спайдер. — На прошлой неделе он по руке предсказал мне, что вы вдвоем придете сегодня к нам сюда. — И Спайдер выдал короткий сардонический смешок. — Может ли он гадать по руке!

— И что он сказал про нас сегодня? — полюбопытствовала Марлен.

— Краткие мгновения счастья, — печально вздохнул Спайдер, — вырванные из жизни, полной тягот и лишений.

— Что еще? — допытывалась Марлен, протягивая мне развернутую ладонь.

Я нежно взял ее руку и усадил девушку рядом с собой на кровать.

— Бунтарский дух, — начал я читать по ее ладони. — Страстная натура, рвущаяся на свободу.

— Какую свободу?

— Свободу от буржуазных условностей современного общества. — Я провел пальцами по ее ладони. Это была блеклая маленькая ладошка, лишенная всякой индивидуальности. — Ты отрицаешь условности и идешь на риск ради мимолетного мгновения блаженства.

— А-атстань, — протянула Марлен, но не забрала ладони из моей руки.

Из гостиной доносились смех и возня Спайдера и второй девчонки.

— А мне! — кричала Мег или Пег.

— Спайдер погадает тебе сам! — крикнул я в ответ. — Он не хуже меня в этом разбирается.

— Но ты займешься мной попозже? — не отставала Мег или Пег.

Я уже сосредоточил все свое внимание на вязаном свитере Марлен.

— Да, — пообещал я. — Тобой я займусь попозже.

Я не помню, как ушли девушки. Наверное, Спайдер выпустил их рано утром. Смутно помню, что они не могли найти карандаш для бровей и им не хватало булавок. Они волновались, что опаздывают на работу, и ворчали, что у меня нет будильника.

— А я никогда не возбуждаюсь. Поэтому мне не нужен будильник, — сострил я, повернулся на другой бок и снова заснул.

Когда я наконец выполз из постели и заказал завтрак, было уже одиннадцать часов. Затем я уселся в гостиной и вплотную занялся апельсиновым соком, кукурузными хлопьями, ветчиной и яйцами. В эту минуту вошла Лиз. Между моим номером и апартаментами, в которых расположились Сайлас и Лиз, была дверь. Лиз легонько постучала, прежде чем войти. Выглядела она потрясающе.

— Боже, ну и видок у тебя, — сказала она.

Я не ответил. Тогда она придвинула стул, уселась напротив меня и налила себе кофе в мою пустую чашку. Я высыпал остатки сахара из сахарницы и налил туда кофе для себя.

— Кто были эти ужасные девицы?

— Марлен и Мег, — ответил я. — Или, может, то была Пег.

— Они довольно потасканные.

— Да, есть немного, — согласился я.

Лиз надела простенькое шерстяное платье, а прическу она, наверное, укладывала все утро. Она взяла себе кусочек тостика, смазала его маслом и обмакнула в желток моей яичницы. Я сказал:

— Я хотел оставить это на потом.

— Да, я заметила.

— Ты что, не завтракала еще?

— Я завтракала в половине восьмого, перед тем как Сайлас уехал в Винчестер.

— Зачем это он поехал туда?

— Там у него покупатель металлолома. После этого у него встреча с кем-то по поводу сдачи коттеджа. Его не будет весь день.

— А почему ты не поехала с ним?

— Он не взял меня. Я ему нужна буду, если с этим покупателем дело не выгорит. Он не хочет, чтобы нас видели вместе.

— Плохо, — сказал я и предложил: — Прекрасный джем. Попробуй немного.

Она взяла еще тостик и подлила себе кофе.

— Я и сама не очень-то хотела ехать с ним. Он в плохом настроении сегодня.

— Угу. Он мне уже осточертел.

— Сам виноват. Зачем ты подкалывал его вчера в лифте?

— Не знаю, — признался я.

— Вы все время цапаетесь.

— Да, детская ревность.

— Сайлас был добр к нам, — напомнила Лиз.

— Может быть, но сколько нам еще ходить перед ним на задних лапах, безмолвно сносить все и позволять ему быть в плохом настроении? Кроме того, мне надоело вечно быть шофером или каким-то придурком, который случайно нашел документы на чердаке и не слишком понимает, что там написано, или швейцаром при Сайласе, или охранником, или адъютантом. Почему я не могу хоть один раз сыграть какую-нибудь важную шишку?

— Вечно ты об этом, — вздохнула Лиз. — Почему бы тебе не поговорить на эту тему с Сайласом?

— Что я и собираюсь сделать. Пора и мне принять некоторые решения.

— И какое же твое первое решение?

— Прекрати дразнить меня, — рассердился я, но она настойчиво повторила свой вопрос.

— Ладно, — наконец сдался я. — Мне противно все это. И Сайлас мне тоже противен, если хочешь знать.

— Брось, — не поверила она. — Вы обожаете друг друга. В жизни не видела двух идиотов, которые так хорошо находили бы общий язык.

— Он сочетает в себе все, что мне ненавистно, — возразил я. — Мне не нравится его официоз, его старорежимный форменный галстук, эти его штучки из офицерской столовки. Он старомоден. Это все уже почти полностью исчезло, весь этот мир. Люди типа Сайласа слишком долго заправляли делами. Теперь пришла очередь таких парней, как я. Наступила эпоха технократов.

Лиз рассмеялась:

— А так вот ты кто — технократ? — И снова смешок. — Ты собираешься стать первым технократическим мошенником.

— Я не хочу быть мошенником. Разве ты не понимаешь, что я тебе все время толкую? Это для бездарных, никчемных сутенеров, вся эта игра. Мне не нужно крутиться, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Я не глупее всех тех людей на улице. Мне не нужны обман, ложь, чтобы прокормиться. — Лиз улыбнулась. Когда ей заблагорассудится, она становится очень вредной. — И тебе тоже, Лиз, — добавил я.

Она наклонилась вперед:

— Ну, может быть, и так, дорогой. Но я при этом не жалуюсь, а вот ты жалуешься.

Она была такой хорошенькой в эту минуту, что я чуть было не сказал ей, как я в нее влюблен, и не предложил ей убежать со мной, но испугался, что она высмеет меня и скажет, что это очередной признак незрелости. Ей хотелось говорить о Сайласе.

— Ты, наверное, ждешь не дождешься возглавить наше трио, — обвинила она меня. — Лично я готова подчиняться его приказам, даже если иногда он ведет себя как старый упрямый осел. Он переживает за всех нас, не забывай об этом.

— Я бы тоже непрочь немного поволноваться, если бы он дал мне немного денег и посвятил в свои планы, — парировал я.

— А по мне пусть все остается как есть, — сказала она. — Он великолепен в своем роде, даже если иногда и задирает нос, но все равно в прошлом он был очень добр к нам. И я это помню, а ты как хочешь.

— Ты просто стараешься уговорить себя, — сказал я. — И когда же Сайлас был добр к тебе?

— Сайлас долгое время дружил с моим отцом, прежде чем мы с ним познакомились. Я работала администратором какого-то паршивого отеля во Франкфурте. Однажды он подошел ко мне и сказал: «Вы Элизабет Мейсон?». Я кивнула, но не совсем поверила ему, однако он только попросил меня передать привет моей матери, когда поеду домой в следующий раз. Он всегда был добр и внимателен ко мне, совсем еще ребенку, в то время. Ты даже не представляешь, как трудно работать в немецкой гостинице. Дирекция — просто гестаповцы, да и посетители не лучше. Туристы обращались со мной как со швалью, пока в один прекрасный день не теряли камеру в ресторане, или их ребенка не стошнило в спальне, или же им не понадобился зубной врач в два часа ночи, а иногда просто какая-нибудь немецкая девица, видите ли, немного поскандалила в номере и, может быть, удастся выдворить ее оттуда… Вот тогда меня тут же умасливали небольшими чаевыми. Я ненавидела этих негодяев и всегда буду счастлива обмишурить их, как они с радостью облапошивали меня. Их вовсе не волновали мои заботы, когда я, зарабатывая пять шиллингов в неделю, изо дня в день ела только картошку и кислую капусту, чтобы сэкономить деньги на починку обуви! Им было наплевать. А Сайласу нет.

— Да уж, он не наплевал. Это сразу заметно.

— Ты не совсем прав. Я виделась с Сайласом каждый день, неделями, прежде чем он назначил мне свидание. Он был добр и великодушен. Когда он ездил в Лондон, то всегда возил письма моей матери, а однажды привез мне на день рождения от мамы торт с праздничной надписью. Ему пришлось держать его на коленях всю дорогу в самолете, чтобы не испортить украшения из крема и надпись «С Днем рождения, Лиз. Мама». Он мог и не делать этого, он ничего с этого не имел.

Судя по всему, Лиз явно впадала в сентиментальность.

— А что он делал во Франкфурте? — поинтересовался я.

— Он жил там после войны как гражданское лицо вместе с остатками Союзного Военного Руководства. У него и сейчас там много связей. В то время он был моложе, и смеялся чаще. Он был забавный, отважный и богатый.

— Очень богатый?

— Ну, не в нашем сегодняшнем понимании этого слова. Правда у него было полдюжины приличных костюмов от Бентли. Пусть двухгодичной давности, но все же от Бентли, и мне это очень нравилось. Он имел счета в нескольких ресторанах, и я не могла никак привыкнуть к мысли, что можно пообедать и не платить, а просто расписаться. Однажды он даже сказал, что я могу подписать счет вместо него, если захочу пойти туда одна. Это привело меня в немыслимый восторг, и, бывало, я специально шла в обход, чтобы пройти мимо ресторана и якобы мельком бросить друзьям, что здесь мне разрешено подписывать чек. Но, конечно, я никогда не ходила в ресторан без Сайласа.

— Ну и правильно делала, — гнусно хихикнул я. — Это Сайлас пудрил тебе мозги. Тебя наверняка бы выставили с позором, если б ты попыталась подписать чек.

— Не вижу смысла. Он был богат. Его квартиру украшали картины, и шелк и…

— Безвкусная мелочевка, — подсказал я.

— Да, — согласилась Лиз. — Шелк и безвкусные мелочи, и мне это нравилось. Я просто с ума по нему сходила! Я никогда и не могла раньше даже предположить, что способна на такое. Но он не пользовался этим. Он мог бы иметь дюжину девчонок, и мне пришлось бы примириться с этим. А он не сделал этого. Он остался со мной. И сейчас со мной.

— Да что ты говоришь!

— Ну да, были эта Эльза и девушка из агентства в Балтиморе, но это все мимолетные увлечения. Эти женщины никогда не угрожали моему положению и знали это. Я сильно жалела их, несчастных, ведь они прекрасно знали, что их ждет. Тогда Сайлас был в расцвете сил. Он обладал всем: и внешностью, и талантом, и мозгами, и деньгами, — но не злоупотреблял этим. Он любил меня и старался не причинять мне боли. Я хочу отплатить ему тем же. И так будет всегда.

— Но ты ведь его больше не любишь, — возразил я.

— Есть что-то большее, чем любовь, более длительное, более сильное и в то же время утешительное.

— Согласен, — кивнул я. — И это называется деньги.

— Ты что, не можешь думать ни о чем другом? — спросила Лиз.

— Я никогда об этом не думаю, — ответил я. — Это вам с Сайласом все время нужны деньги. Кто тратится на тряпки, машины и бриллиантовые кольца? Не я же, детка, на мне все те же свитер и джинсы, купленные в Масисе в прошлом году. Мой единственный костюм сшил шесть лет назад скромный портной в Вест-Энде, там где живет моя мать. Вам с Сайласом выгодно, чтобы я выглядел дурачком, потому что у меня много времени уходит на чтение книг по археологии и истории. Я стараюсь развивать свои мозги, пока вы разъезжаете с видом королевских особ, которым приходится ночью общаться с чернью. Хочешь знать, сколько я потратил прошлой ночью? Шесть фунтов восемнадцать шиллингов и четыре пенса. Спайдер потратил десятку. Он был рад утереть мне нос. Ну, пусть уж будет по его. Так вот. Сколько прошло через ваши руки, вы, двое, никогда не думающие о деньгах?

— Сайлас играл и выиграл, и мы получили восемьсот фунтов чистыми.

— Ладно, твоя правда, — сдался я и разлил по чашкам остатки кофе.

— Нет, не моя, — сказала Лиз. — Ты прав. Мне не нужно было всего этого говорить. Ты не думаешь все время о деньгах. Нет человека, который довольствовался бы столь малым, как ты. Но насчет Сайласа ты ошибаешься. Что бы тебе в нем не нравилось, он все-таки умен. По-настоящему умен.

Она ожидала, что я буду протестовать.

— Он умен, — признал я. — Когда я представил его своей матери, она взглянула на него и сказала: «Это просто настоящий ящик для фокусов, этот парень». И всякий раз, как я встречался с ней потом, она непременно справлялась: «Как там поживает ящик для фокусов? Все еще выигрывает?».

— А почему нельзя все время выигрывать?

— Можно, если ты не Сайлас, конечно. Но для моей матери чей-то выигрыш всегда означает чей-то проигрыш, и, может, это кто-то из ее близких. Старик мой был чемпион мира по проигрыванию.

— Выигрывшие — проигравшие. Это как ястребы и голуби. Почему твой отец был неудачником?

— Он был прирожденным неудачником, — рассказывал я. — Он бросил школу в двенадцать лет и вкалывал до самой смерти.

— Что он делал? — поинтересовалась Лиз.

— Работал на какой-то зачуханной фабрике авторучек. Босс взял с него слово, что он не вступит в профсоюз. Ну он и не вступал. А однажды вечером в пивнушке на него напали полдюжины профсоюзных парней и чуть мозги из него не вышибли. Ему пришлось вступить в профсоюз, а они объявили забастовку, и мы были вынуждены жить на десять шиллингов в неделю, забастовочное пособие, и так пять месяцев. А в ту самую неделю, когда они возобновили работу, он сломал ногу.

Он участвовал в гражданской войне в Испании. Разумеется, на стороне проигравших. Так и не совершив ничего великого, умудрился подхватить инфекцию из питьевой воды, а когда вернулся в Англию, уже еле передвигался и нигде не мог найти работу. Мама ходила убирать по домам, чтобы прокормить нас. Вот и вся история жизни моего отца. Знаешь, я иногда могу так рассказать все это, что люди падают со смеху.

— Не сомневаюсь, что можешь, — ответила Лиз. — Это ужасно.

— Ты права, — согласился я, испытывая острую благодарность за то, что она понимала, насколько это ужасно. — Когда я был мальчишкой, я часто рассказывал эту историю для смеха, когда знакомил кого-нибудь со своим отцом. Однажды отец вошел в комнату. Многого он не услышал, всего несколько слов, но понял, о чем идет речь.

— И что же он сделал? — спросила Лиз.

— Рассмеялся вместе с нами. А потом тоже начал рассказывать эту историю как анекдот.

— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, — сказала Лиз.

— И каждый раз, когда любая из наших операций подходит к концу, во всех жертвах мне видится мой папаша. И я думаю: «Мы накалываем чьего-то старика». И у меня начинает сосать под ложечкой.

— У всех нас появляется такое чувство, — пожала плечами Лиз. — Это профессиональный риск. Во всякой работе есть свои опасности. У кожевников — сибирская язва, верхолазы могут упасть с крыши, летчики, взрываются в середине полета.

— Правильно, — кивнул я. — Но я бы предпочел взорваться в середине полета.

Я пошел в другой конец комнаты и включил радио. Зазвучала музыка, медленная и слезливая. Я взял Лиз за руку. Мы танцевали, прижавшись друг к другу, пока не раздались оглушительные аплодисменты. Я задернул штору на окне, как бы показывая, что представление окончено, и, повернувшись к Лиз, сказал:

— Ты понравилась им, детка. Слышишь, как они аплодируют? — Выхватив свежие цветы из вазы на столике, я преподнес ей букет. — Ну и разошлись они сегодня! Ты звезда, детка, большая-большая Бродвейская звезда, как я и предсказывал тебе, когда мы детьми играли на пыльной дороге в Шнуквилле.

Лиз захлопала ресницами:

— О, мистер Хардкасл, я так счастлива! Так безумно, глупо счастлива.

— Не называй меня мистером Хардкаслом, Линда, детка, меня зовут Джимми, и, кажется, настала минута, когда я могу попросить тебя протянуть мне руку и разрешить мне лететь с тобой среди звезд. — Я коснулся ее руки и шагнул к ней.

Лиз спрятала лицо в гостиничном букете и уныло произнесла:

— Но мистер Хар… То есть Джимми. О чем вы?

— Об этом самом, Линда, детка, — сказал я и вынул из кармана коробочку с фальшивым бриллиантовым кольцом.

— И это мне? — задохнулась Лиз, держа коробочку на расстоянии вытянутой руки. — Но, Джимми, вы же знаете, мое сердце обещано другому.

— Обещано, но не отдано, Линда, детка. Потянись к звездам, и мы оба вырвем у вечности краткое мгновенье счастья друг с другом, — ответил я, нервно улыбаясь.

Лиз поднесла коробочку поближе, потому что размытое изображение к этому времени приобрело резкость, и коробочка должна выйти крупным планом, иначе не носить больше Сайрасу П. Биггельхофелю своей кепки задом наперед. Она открыла коробочку, слегка наклонив ее, чтобы обмануть зрителя, и в свете прожекторов засверкало фальшивое колечко, которое я купил у незадачливого старого прощелыги в Сохо.

— Какое замечательное кольцо, Боб, — сказала Лиз. Ее голос с легким придыханием сменился на нормальный.

— Примерь, — попросил я, опасаясь, что она рассердится, по-настоящему рассердится.

— Оно не подойдет.

— Непременно подойдет, — сказал я. — Оно сделано специально для тебя.

Лиз не сводила с меня глаз, пока я не залился краской. Тогда она отвернулась, долгое время молчала, потом надела на палец кольцо, посмотрела на его и вдруг резко сорвала его с руки. Заговорила она голосом Линды.

— О мистер Хардкасл, — страстно вздохнула она. — Если бы только мое сердце не было отдано другому!

Я поцеловал ее. Она не спешила оттолкнуть меня, но в конце концов все-таки сказала:

— Ничего не получится, мистер Хардкасл, обычно ничего из этого не получается.

Но после этих слов она сама поцеловала меня, медленно и с чувством, а затем опрометью бросилась из комнаты.

— Медленный наплыв, — крикнул я ей вслед, но догонять ее не стал. Я заказал еще кофе себе в номер и засел за книги по археологии.

Я как раз слушал учебную передачу по радио «Вилли ин дер кранкенхауз», когда Сайлас ворвался в комнату со словами:

— Мне надо с тобой поговорить.

— Ди шуле ист цу енде, — повторил я за диктором.

— Выключи это, — приказал Сайлас.

— Вифиль ур ист ее? — спросил радиоучитель.

— Ее ист айн хальб фир, — ответил ему я.

— Ее ист хальб фир, — машинально поправил меня Сайлас. — Ты почему расстроил Лиз?

— Ву штее дер… — продолжало было радио, но Сайлас выключил звук. — Что ты сказал такого, что расстроило Лиз?

— Ничего, — ответил я.

— По ее словам, это совсем не ничего, — возразил Сайлас.

— А что это по ее словам? — полюбопытствовал я и взял электробритву — я сегодня еще не брился. — Я вам говорил, что я придумал?

— Я хочу, чтобы ты сам сказал, — настаивал Сайлас.

— Ну, ты выбриваешь на макушке лысину, а когда волосы начинают отрастать, отправляешься продавать лосьон для восстановления волос. Я думал это назвать живым доказательством.

— Я хочу услышать от тебя, чем ты расстроил Лиз.

— Если вы не в духе, то не желаю с вами разговаривать, — отрезал я.

— Лиз сказала, что ты дразнил Деда Мороза, — сказал Сайлас. — Она жаловалась, что ты ползал и мяукал, а потом начал есть «Китекэт» из кошачьей миски. Она говорит, что ты не хотел прекратить это безобразие, и сейчас она сильно расстроена.

— Я люблю кошек, — ответил я. — Я мог только баловаться, но не дразнить.

Но Сайласа это не убедило. По дороге в ванную с бритвой в руках я возобновил урок немецкого.

— Их бин айн кинде унд зи ис айн кляйне кинде…

Когда я дошел до этого места, Сайлас так сильно толкнул меня, что я стукнулся о раму.

— Что вы делаете? — завопил я. — У вас крыша поехала, или что? Что на вас нашло? В ухо захотелось?

— Ты скоро доиграешься, — пообещал Сайлас, снова толкая меня.

Меня смешит, когда он входит в раж, потому что в эти минуты он похож на малыша, у которого отобрали его паровозик. Сайлас снова толкнул меня, потом еще раз.

— Ну достал ты меня, парень, — рыкнул я и направился к нему, чтобы схватить его в охапку и выпихнуть обратно в номер Лиз.

Чего мне с ним цацкаться? Но Сайлас был настороже и, когда я бросился на него, сделал шаг в сторону и применил свой прием рукопашного боя образца сорок третьего года, урок номер четыре. Он всему этому обучал меня несколько лет назад. Я знал все его броски и еще пятьсот других получше. Кроме того, я вдвое моложе его и гораздо расторопнее. Но мне, как всегда, не везет. Я споткнулся о край ковра и, больно ударившись своей раненной и все еще ноющей после нашего поражения в Магазарийском посольстве ногой, рухнул на пол, подмяв под себя маленький журнальный столик. От тонкой работы старинных мебельщиков осталась груда обломков.

— Мне никогда не нравился этот столик, — небрежно бросил я и поднялся на ноги.

Надо было видеть Сайласа! Он не сомневался, что применил ко мне настоящую олимпийскую подсечку юных гениев каратэ. Он скакал по комнате, делая пассы растопыренными ладонями. Это неповторимое зрелище заставило меня расхохотаться вслух.

— Ну, давай, сынок, — подначивал он, повторяя это скороговоркой, пританцовывая вокруг.

Я даже не шевельнул пальцем.

— Не будьте мальчишкой. Постарайтесь вести себя немного попристойнее, — уговаривал его я, а сам не мог сдержать смеха при виде этого старого дурака, ломающего комедию.

Сайлас тоже усмехнулся:

— Я же учил тебя быть поосторожнее.

— Старый дурак, — огрызнулся я. — Вот замочу вам разок, тогда узнаете.

— Говорил я тебе, есть еще порох в пороховницах, — не успокаивался Сайлас. — Говорил я тебе, что ты слишком увлекаешься своими книжонками. Уп! Ап! Опа!

Он издавал воинственные звуки, будто нападал на воображаемых противников, нанося удары направо и налево, затем вдруг остановился и посмотрел на меня, сочувственно покачав головой.

— Ты несчастный тип, — сделал он вывод. — Посмотри на себя. Небритый, в грязном халате… Возьми себя в руки. Ты превратился в развалину, совсем не в форме. Не можешь следить за собой. Ради бога, подтяни хотя бы пижамные штаны.

Не знаю, насколько я был смешон в ту минуту, но чувствовал я себя как клоун, подыгрывающий Сайласу, который метался по гостиничному люксу, выкрикивая идиотские боевые кличи. Уп! Трах! Бах!

— Вы глупый старик, Сайлас, — сказал я и рассмеялся.

— Ты еще получишь! Недолго осталось ждать!

Я подскочил к торшеру и с криком «Получай, дьявол!» и прочими «Уп, ап, кия» применил к плафону новейший прием каратэ.

Сайлас в это время расправлялся с моим костюмом, висящим в шкафу.

— Вот тебе, скотина! — вопил он, нанося удар по пиджаку, вяло болтавшемуся на плечиках.

И костюм рухнул вниз, как узел с бельем. Теперь мы с Сайласом стояли спиной к спине, и я даже чувствовал его твердые лопатки, упиравшиеся в мои. И тут началась наша схватка не на жизнь, а на смерть.

Я схватил каминные щипцы и крикнул:

— Во дворец!

Затем взобрался на каминную полку, а оттуда на люстру. Сайлас вскочил на диван, обитый шелком, и попытался пробежаться по его узкой спинке, чтобы перепрыгнуть на комод, но, когда он находился почти у цели, диван перевернулся. Я сделал все возможное, чтобы спасти торшер, и при этом наклонился чуть больше, чем нужно… Практически все мои ссадины и синяки были из посольства, что касается Сайласа, то все его раны как одна оказались новенькими.

Лиз принесла теплой воды и миску с бинтами. Ну, как всегда.

Глава 13

Я наложила пластырь на порезанную лодыжку Сайласа и смыла кровь с раненной руки Боба. Очень они меня разозлили. Как раз в то время, когда от них требовалась предельная зрелость и сосредоточенность, они затеяли детские игры. Мне сказали, что Сайласа ударило током, когда он помогал Бобу починить электрическую вилку. По их словам, удар был настолько сильным, что Сайлас полетел через всю комнату, а Боб упал, пытаясь спасти его. Но я не поверила им ни на йоту, хотя бы потому, что с вилкой было все в порядке.

Промыв и забинтовав их раны, я уселась у Боба в гостиной и только собралась расслабиться за стаканчиком виски, как раздался стук в дверь.

— Ш-ш-ш, — насторожился Сайлас. — Это могут быть наши африканские друзья из посольства.

Стук повторился.

— Прислуга, — раздался из-за двери мужской голос.

— Я ничего не заказывал, — сказал Боб.

Я предложила:

— Вы оба сидите здесь, а я пройду через свой номер и выгляну в коридор.

— Кавалерия для быстрой разведки, — заулыбался Сайлас.

— Прекрасный план, но, ради бога, будь осторожней.

Я похлопала его по плечу, и они остались ждать, застыв в креслах, как пара раненных ветеранов войны. В коридоре я увидела Спайдера.

— Мне нужен Боб, — заявил он.

— Зачем?

— По делу!

— Твоему или его?

— Очень смешно, — сказал официант скучным голосом.

— Пойду посмотрю, в состоянии ли он говорить с тобой.

Я прошла через узкую прихожую. Боб и Сайлас сидели не шевелясь. Официант шел за мной по пятам.

— Спайдер, — удивился Боб.

— Здравствуйте, сэр, — поздоровался Спайдер.

— Ну, что там у тебя? — сразу начал Сайлас.

— Сядь, выпей с нами, — предложил Боб.

— Нет, спасибо, — отказался Спайдер.

— Не обращай внимания на этого негодяя, — посоветовал Боб, кивая в сторону Сайласа. — Это мой номер. Садись и выпей чего-нибудь или получишь сейчас по башке.

Спайдер присел, но ничего не взял, он явно нервничал в присутствии Сайласа и не сразу решился заговорить. Наконец он выдавил из себя:

— Ты знаешь Джерри Спенсера? Высокий такой красавчик. Ездит на белом «порше» с откидным верхом. Вечно торчит в баре с хорошенькими птичками, важно так разговаривает, волосы у него светлые… Ты наверняка видел его.

— Ни разу в жизни, — признался Боб.

— Достопочтенный Джеральд Спенсер, — подхватил Сайлас. — Его отец, по слухам, состоит в дальнем родстве с королевской семьей. Да, знаю такого. Чартервакс и производство мороженого, инвестиционная компания (вечно забываю, как она называется) и Гринграсс, часть которой он совсем недавно купил.

— Вы знаете о нем даже больше, чем я, — удивился Спайдер.

— Я много чего знаю о нем, — продолжал Сайлас. — Красавчик, вечно мелькает на страницах этих модных глянцевых журналов — «Сент Моритц» и тому подобных. Пробовал себя в профессиональных Гонках, но это ничем не кончилось. Затем мелькнуло что-то в прессе по поводу того, что он взялся за фотографии для журналов мод, а летом папаша купил ему несколько солидных кусков процветающих компаний. Так что нам насчет него?

— Ну, я… — нерешительно промямлил Спайдер.

— Ты что? — не терпелось Сайласу.

— Я наколол его для Боба, — выпалил наконец официант. — Я наговорил ему, что Боб один из самых богатых людей в Лондоне, что он в день получает больше, кто бы то ни было в месяц. Я сказал, что Боб одновременно крутит десятки крупных дел и что по разным дням он уже в течение месяца обедает в нашем ресторане с очень важными шишками: лондонскими финансистами и еще там с парочкой швейцарских. Я наплел, что Боб обедал с министром иностранных дел и с директором Банка Англии. И еще я намекнул, что Боб дружит с директором Би-Би-Си и что коммерческие компании предлагали ему войти в правление, просто чтобы иметь его имя в титрах, но Боб отказался, потому что не переносит, когда его имя мусолят в заголовках.

— И что, Спенсер не удивился, что никогда до сих пор не слышал о Бобе? — спросил Сайлас.

— Разумеется, нет. Все эти акулы прекрасно знают, что есть рыбка и покрупнее, которая считает их мелюзгой. И их даже не надо в этом убеждать. Я намекнул, что Боб тайно влияет на финансовые круги Европы.

— Неужели он поверил? — удивился Сайлас. — И что мне совсем непонятно, так это как он затеял с тобой такой доверительный разговор?

— Очень просто, — объяснил Спайдер. — Он платит мне десятку в неделю, чтобы я подслушивал для него разные деловые разговоры. И он был только счастлив сунуть мне еще пятерку.

— Великолепно, — сказал Сайлас. — А с нас сколько?

— Нисколько, — твердо ответил Спайдер.

— Да брось ты, — настаивал Сайлас. — Я не сомневаюсь, что тебе есть куда пристроить лишнюю пятерку.

— Она не нужна мне.

— А десятка?

— Разве не понимаешь? — вмешалась я. — Он друг Боба.

— Это не тот случай, когда требуется твое мнение, — оборвал меня Сайлас и, повернувшись к Спайдеру, язвительно поинтересовался: — И что, твоя дружба с Бобом дает тебе возможность жить без денег?

— Нет, — нашелся Спайдер. — Она дает мне возможность жить без денег Боба.

Сайлас улыбнулся.

— Давайте по шампанскому и икре. — И он нажал кнопку вызова прислуги.

— А этот парень, Спенсер, видел меня в компании Боба? — поинтересовался Сайлас.

— Да, конечно, — кивнул Спайдер. — И он даже спросил, кто вы такой.

— И что же ты сказал?

— Я сказал, что вы его личный секретарь, — выпалил Спайдер.

— Так и сказал?

Эта идея явно пришлась Сайласу не по вкусу, но он продолжал нажимать кнопку.

— Он хочет быть представленным тебе, — сообщил Спайдер Бобу. — Он просто рвется на какое-то дело. И с ним не будет никаких проблем. Это тебе не африканские парни. Он выбалтывает все, как дитя. Вспомнишь мои слова.

— Мы снова начнем дело Амальгамин, — предложил Сайлас.

— Нет, — решительно заявил Боб. — Это мое дельце и планировать его буду я.

— Не глупи, Боб, — уговаривал Сайлас. — В таких вопросах необходима техническая подготовка.

— Если она мне понадобится, — парировал Боб, — я обращусь к вам. Вы же мой личный секретарь.

Сайлас мрачно ухмыльнулся и яростно надавил на кнопку звонка.

— Завтра вечером я обедаю в ресторане, — объявил Боб.

— Ага! — закричал Сайлас Спайдеру. — Если Боб все свои важные встречи проводит в ресторане, почему же Спенсер не видел его там? Почему его никто там не видел?

— Отдельные кабинеты, — не растерялся Спайдер.

Сайлас поднял телефонную трубку и вызвал администратора.

Боб попросил:

— Закажи мне столик где-нибудь в укромном уголке и шепни Спенсеру, что я здесь.

В это время Сайлас разорялся по телефону:

— Вот уже двадцать минут я безуспешно пытаюсь заказать бутылку шампанского и немного икры. Мне нужна всего-навсего небольшая закуска на четырех в люкс мистера Аплярда. Мне что, нужно высунуться из окна и кричать?

Спайдер сразу сник и обратился к Бобу:

— Скажи шефу, чтобы он прекратил. Дежурный по этажу — я. И если он будет стучать на меня, меня вытурят.

— Бедный мальчик, извини, — опомнился Сайлас. — Конечно же, это я тебе трезвоню. Ладно, забудем, давай две бутылки шампанского и немного икры, вот умничка.

— Три стакана и три икры? — уточнил Спайдер.

— Четыре, — поправил его Сайлас. — Почему бы тебе не составить нам компанию?

Операция «Спенсер» началась в тот же вечер. Мы обедали в гостиничном ресторане. Спайдер целый час суетился, проверяя той ли температуры вино, начищено ли до блеска серебро. И как только мы приступили к еде, сразу же появился управляющий гостиницей и спросил, все ли у нас в порядке. Спайдер сказал ему, что Боб путешествует по всем европейским отелям с заданием от журнала «Плейбой».

Мы ели печенье и запивали бренди, когда Бобу пришла записка от мистера Спенсера. Боб не взял ее в руки.

— Читайте вслух, — скомандовал он.

Сайлас прочел:

— Много наслышан о вас, мистер Аплярд. Надеюсь, вы не откажетесь составить мне компанию. И подпись — «Спенсер».

Боб с шумом отъехал назад вместе со стулом и откинулся на спинку, чтобы разыскать взглядом Спенсера, который сделал то же самое. Боб кивнул ему. Спенсер улыбнулся и тоже кивнул. С ним сидели две совсем еще молоденькие девушки и еще какой-то молодой человек. Он что-то шепнул им, и одна из девушек, кокетливо улыбнувшись, подняла свой бокал. Спенсер вскочил и направился к нашему столику. За ним потащилась светлоглазая девица, брюнетка, невысокого роста, чуть старше двадцати лет. На ней было не очень дорогое черное платье и какие-то пластмассовые бусы, а голове ее срочно требовался хороший парикмахер. В руках она несла короткую норковую накидку. Заметив, что я смотрю на накидку, она высокомерным жестом накинула ее на плечи. Вот дура. Видела бы она мою норку до пола, умерла бы на месте. Я улыбнулась ей.

Спенсер оказался очень высоким и очень привлекательным молодым человеком лет тридцати. Светловолосый, в темном костюме от Савиля Рой с золотой цепочкой через весь жилет и ярко-зеленым галстуком в стиле Карнаби-стрит, наверное, чтобы доказать, что он не отстает от моды. Боб так надменно оглядел его с ног до головы, что Спенсер забеспокоился и запахнул пиджак, как девушка, которую застали врасплох в ванной.

— Спенсер, — прочитал Боб на визитке, не поднимая глаз на молодого человека. — Так это вы и есть?

— Именно, — ответил Спенсер и снова улыбнулся, но улыбка так и замерла у него на губах при виде того, как Боб с преувеличенным вниманием изучает его визитку.

— Никакого второго имени, — как бы про себя говорил Боб. — Никаких приставок. Кто вы — лорд, священник?

— Нет, — ответил Спенсер, вежливо улыбаясь. — Просто собственник.

— Ну, так я и думал, — наконец поднял глаза Боб и, махнув рукой в мою сторону, представил меня: — Мисс Гримдайк. Из хемпширских Гримдайков, — добавил он, прикрыв рот рукой. — Моя невеста. А это старина Саймон Лонгботтом, мой личный секретарь.

— Рад познакомиться, — поприветствовал Спенсер.

— Хорошо, — кивнул Боб. — Официант, принесите шампанского и проследите, чтобы охладили бокалы.

Официант умчался выполнять заказ.

— Мне кажется, я видела вас на днях в Изабельс-клубе за игрой, — обратилась к Сайласу девушка.

— Вы ошиблись, — быстро отреагировал Сайлас.

— Очень уж похож на вас, — не отставала девица, уставившись на Сайласа.

— Никогда, — настаивал Сайлас. — Понятия не имею.

— Так вы подпольный игрок, Лонгботтом? — поддел Боб. — Представьте себе только! Ха-ха-ха. — Сайлас невесело улыбнулся. — Садитесь, — скомандовал Боб, когда официант принес еще два стула от соседнего столика. При этом Боб даже не попытался подвинуться, и нам с Сайласом пришлось потесниться.

— Это Рита Марш, — отрекомендовал свою девушку Спенсер.

— Мне тесно, — пожаловалась она. — Вы бы не подвинулись немного? — Она говорила с резким лондонским акцентом, и голос звенел по всему залу.

— Мне нужно пространство, чтобы дышать, — ответил Боб. — Это рекомендация врача. Вы не возражаете, если я буду следовать его советам?

— Конечно, — ответила Рита, не принимая игру Боба.

— Ладно, — сдался Боб и подвинул стул. — Сдвиньтесь на семь сотых, — велел он Сайласу. — Если что случится, у меня нулевая группа крови.

— Если что случится? — удивилась Рита. — Трудно представить вас истекающим кровью.

— Полно, Рита, — остановил ее Спенсер.

— Полно, Рита, — насмешливо передразнил Боб.

Он оскалился в ее сторону и она вернула ему оскал. Она ухмыльнулась было и в мою сторону, но я не отреагировала. Она видела, что я не спускаю с нее глаз, и спрятала под стол свои красные, совсем не изящные руки. Спенсер бросил на нее многозначительный взгляд, но она только скорчила рожу в ответ.

Боб налил всем шампанского. Дойдя до Сайласа, он спросил:

— Взбить или разболтать, мистер Лонгботтом? — и, снова засмеявшись, отдал бутылку официанту.

— Я восхищаюсь вашими финансовыми операциями, мистер Аплярд, — начал Спенсер, обращаясь к Бобу. — Вас недаром называют тайной пружиной европейской финансовой политики. — Его речь была подчеркнуто правильной, с легким намеком на насмешку.

— Ну, это преувеличение, — отмахнулся Боб. — Так я вчера и сказал нашему премьер-министру. — Боб поднял бокал. — За нашу свадьбу.

— Пусть вас минуют серьезные трудности, — пожелал Спенсер. — Будет большой прием?

— Пять дней до Нью-Йорка на яхте «Королева Елизавета», один день там и пять суток обратного хода.

— Прекрасный медовый месяц, — восхитился Спенсер и сверкнул своей мальчишеской улыбкой. — Вам наверняка понравится.

— Вы ведь спросили о приеме, — поправил Боб. — Я и говорил о нем. Тысяча приглашенных на этот вояж по морю. А медовый месяц мы проведем в тихой рыбацкой деревушке. Несколько недель покоя и отдыха на солнышке.

Спенсер кивнул:

— Но ничто не может сравниться со Средиземным морем.

— Ну, может, вам оно и подходит, — согласился Боб. — Но деревушка, которую я имею в виду, она на Японском внутреннем море. Для меня она во сто крат лучше Средиземки.

— Ага, — пискнула Рита. — Без всяких там чипсов и зажиманий в туннеле любви в Саутенд-он-Си.

— Ну, вы знаете о чем говорите, дорогуша, — подтвердил Боб.

Официант не заставил себя ждать, когда Боб щелкнул пальцами. Это был наш Спайдер. Он принес полдюжины пачек сигар.

— Как обычно, — сказал Боб.

Спайдер тщательно выбирал из самых дорогих, изучая цвет и обнюхивая каждую, пока наконец не остановился на одной, которую он разогрел, подрезал и зажег для Боба. Затем он принес крошечный стаканчик бренди. Боб окунул в бренди незажженный конец сигары, и Спайдер сразу же убрал его.

— Я знаю о вас все, Спенсер, — заявил Боб, вальяжно откидываясь на спинку стула. — И мне нравится, как вы проводите ваши мелкие операции. У меня есть полное досье на все ваши дела, и я одобряю их. Конечно, были и ошибки.

— Были, — признался Спенсер.

— В некоторых случаях, можно было и не тратить так много.

— Вы совершенно правы.

— И именно там, где вы позволили сердцу возобладать над разумом.

— Именно так, мистер Аплярд, — поспешно согласился Спенсер. — И это больше никогда не повторится.

— И еще я заметил по вашему досье, что вы слишком доверяете ненадежным людям, правда, Спенсер? — спросил Боб, продолжая нахально блефовать.

— Боже, до чего вы правы, мистер Аплярд, — поддакивал Спенсер.

— Слушайте, прекратите гладить мою ногу, — через весь стол заверещала Рита, глядя на Боба.

— И не думал гладить вас по чему бы то ни было, — скривился Боб.

— Рита у нас с юмором, — поспешил сказать Спенсер, явно смутившись.

— Я не с юмором, — возмущалась Рита. — Почему ты молчишь, когда кто-то гладит меня по ноге?

— Это могла быть кошка, — предположил Боб.

— Кошка? В ресторане Честер-отеля нет кошек, — категорично заявила Рита.

— Есть кошка, мадам, — вмешался Спайдер. — Шеф-повара. Милое домашнее животное.

Рита подозрительно взглянула на Спайдера.

Я наклонилась к девушке и сказала:

— Рита, у вас прелестная шапочка.

— Я связала это сама, — ответила мне Рита, не скрывая своего гнева.

— Нужно было только взять спицы потоньше, дорогая, — посоветовала я.

— Типа ваших? — съязвила Рита.

Спенсер нервно захихикал.

— Прекратите обе! — приказал Боб.

— Пойди посиди с Родни и Фей, — попросил Спенсер девушку.

Рита бросила на меня уничтожающий взгляд и вышла из-за стола.

Боб налегал на бренди, не забывая ко всему присматриваться и принюхиваться.

— У вас есть интересы в Ливане, Спенсер?

— Нет, — ответил тот. — Обычные вклады в Швейцарии, но только между нами.

— Со Швейцарией уже давно покончено, — начал Боб. — Я бы, на вашем месте как можно скорее избавился от швейцарских вкладов. Даю вам бесплатный совет. Что вы на это можете сказать, мистер Лонгботтом?

Сайлас уже приготовился произнести по этому поводу длинную речь:

— Ну, я не знаю. Многие считают, что Швейцария продолжает оставаться самым надежным местом. И в некотором роде я с ними согласен.

— Поэтому вы и продолжаете оставаться зачуханным секретарем, — осадил его Боб. — Слушайте меня, Спенсер. Мне нужен человек, который бы провернул дело в Бейруте. Я не могу поручить это мистеру Лонгботтому или кому-то еще из моих людей, потому что их все знают. Может, вы возьметесь?

— С удовольствием, мистер Аплярд, — ответил Спенсер. — Я хватаю на лету, и у меня первоклассные связи.

— Но не надо никакой шумихи, Спенсер. Вы ведь знаете, в каждом банке я могу получить кредит немногим более одного миллиона. Мое право подтверждается ценными бумагами, которые только стоит предъявить, как я получу кредит.

— Но в чем же здесь махинация? — недоумевал Спенсер.

— В определенный час определенного дня приходит человек, который называется моим именем — я обеспечиваю его всеми необходимыми удостоверениями личности — и предъявляет в десяти банках все те же ценные бумаги, и согласно предварительной договоренности получает десять миллионов футов в американской валюте в каждом банке. — Боб сделал паузу. — Это буду не я и бумаги будут не мои.

— Подделки? — догадался Спенсер.

— Но такие, каких вам в жизни видеть не приходилось, — заверил его Боб.

— А если у банков возникнут сомнения?

— У них не возникнет сомнений. Мы вкладывали и забирали подобные документы в этих банках сотни раз и все прекрасно получалось.

— Но это же уйма денег!

— Не такая уж и уйма. Мы имели дело с гораздо более крупными суммами, а их шейхи тратят по миллиону за неделю отдыха.

— А если кассир учует неладное? — не унимался Спенсер.

— Ничего он не учует. Они будут знать, что я провожу валютную операцию и что я должен стоять обязательно справа от главного кассира, потому что хочу, чтобы они работали побыстрее, на тот случай если со мной в банк придет один из моих крупных клиентов. — Боб улыбнулся. — Чтобы никто из моих клиентов не смог подойти и посмотреть, сколько у меня на счету, прежде чем снимет со своего какие-то несколько тысяч.

— Действительно, — согласился Спенсер и рассмеялся. — Но я-то вам зачем нужен?

— Люди обязательно начнут думать, что я тут замешан. А я хочу доказать, что это просто кто-то воспользовался моими документами и смылся с десятью миллионами. Если вы правильно все провернете, Спенсер, то получите десять процентов прибыли.

— Это один миллион фунтов, — быстро подсчитал Спенсер.

— Немного меньше, — поправил Боб. — Я имел в виду чистый доход, а не грязный. Четверть миллиона нужно будет отдать как взятку кассиру. Поэтому вы получите десять процентов от девяти и трех четвертых миллиона; плюс ваши собственные четверть миллиона, разумеется.

— Вы предлагаете, чтобы я вложил свои четверть миллиона фунтов? — уточнил Спенсер.

— Если бы стартовый капитал уже имелся, я бы не предложил это вам, — пояснил Боб. — Если бы мне был нужен просто исполнитель, я бы обратился на биржу труда. Я плачу миллион за услуги мальчика на побегушках, если вы успели заметить.

— А вы не хотели бы вложить свои деньги? — попытался предложить Спенсер.

— Это будет не слишком красиво выглядеть, правда, — презрительно начал Боб, — если одна из моих компаний заплатит вам деньги. Вы что же думаете, там, в банковском страховании, идиоты? Я слышал, у вас есть кое-какие деньги на мелкие расходы, Спенсер?

— Ну, во всяком случае я без труда могу достать их.

— Послушайте, Спенсер, — сказал Боб, наклонившись к молодому человеку. — Эти фальшивые бумаги не имеют ничего общего с дешевыми кухонными подделками. Это будет произведение искусства. И стоить они будут три четверти миллиона, что и составит мою долю. Ясно? Я единственный человек в мире, которому удается проделывать такие штуки. Банку придется корпеть месяцами, а может и годами, чтобы отличить настоящие документы от поддельных. Это просто под настроение, от необъяснимого наплыва великодушия (а я часто позволяю себе такое) я решил подарить вам этот миллион. А может, я ошибся в своем выборе? И скажу вам, Спенсер, мальчик мой, обычно я не подпускаю никаких чужаков и близко к своей территории, пока не испытаю их на соленых рудниках.

— Соленых рудниках?

— Это моя инвестиционная компания. Я использую ее как испытательный полигон. Но это не рядовой случай. Мне впервые понадобился кто-то со стороны для такого ответственного задания, но теперь я вижу, что это не так-то просто. Ну, ладно забудем это, Спенсер. Если вы так легко можете отказаться от миллиона фунтов, что ж, желаю удачи.

— Погодите, мистер Аплярд, я ведь не сказал «нет». Дайте мне немного подумать. Когда я могу зайти к вам в офис?

— Вы что, спятили, Спенсер? Вы не должны появляться возле меня на расстоянии пушечного выстрела до тех пор, пока не принесете мне девять миллионов семьсот пятьдесят тысяч минус ваши десять процентов. Связь через старого Лонгботтома, и то вы не встретитесь с ним больше одного-двух раз. Вы так и не поняли мою стратегию, Спенсер.

— Понял, — сказал Спенсер. — И восхищен.

— А скоро вы узнаете еще кое-что, — пообещал Боб. — Правда, Лонгботтом?

Сайлас уже к тому времени вернулся на свое место и сидел, слушая Боба с удивленно раскрытыми глазами.

— Что? — переспросил Сайлас.

— До него не сразу доходит, — объяснил Боб и громким четким голосом сказал: — Я только что говорил, что Спенсер вскоре поймет нашу систему, правда?

Сайласу ничего не оставалось делать, как кивнуть и подтвердить:

— Да, сэр, — но я расслышала, как очень тихо он добавил: — И я тоже.

Спенсер бросил на него быстрый взгляд.

Боб сказал:

— Вы знакомы с археологией, Спенсер?

— Нет, — ответил Спенсер.

— Ну, думаю, мне сегодня придется пораньше лечь, — объявил Боб и встал. Затем он прижал меня к себе, страстно поцеловал, и взяв меня за руку, повернулся к Спенсеру: — Спокойной ночи, Спенсер. Позвоните мне утром, если вас заинтересует мое предложение. Я буду у себя в номере. А пока держите язык за зубами, или я оборву вам уши.

— Да, — пробормотал Спенсер, смертельно побледнев.

— Шутка, — сказал Боб и, проходя мимо юноши, с силой ударил его между лопатками.

Выйдя в холл отеля, Боб схватил меня за запястье и резко повернул к себе.

— Увидимся завтра утром, мистер Лонгботтом! — крикнул он. — Посмотрим, можете вы хоть раз подняться пораньше для разнообразия.

Как-то внезапно с Боба слетела вся его неуклюжесть и неотесанность. Из косолапого сопляка он превратился в настоящего мужчину, уверенного в себе, целеустремленного. Это сделал его успех со Спенсером. Этот новый Боб был, ну, чуточку более напористым. Не знаю, понравилось ли мне это но, скорее, да. По крайней мере, стоило потерпеть, хотя бы чтоб понаблюдать, как превращается в человека этот маленький монстр. Он помчался вперед, волоча меня за собой так быстро, что я путалась в своем узком белом платье. Все обернулись к нам, когда мы проносились мимо администратора; и я чуть не упала. Потом мы оба рухнули на ступеньки, задыхаясь и глупо хохоча.

На лестнице никого не было. Боб снова поцеловал меня. Я сказала:

— И что, обязательно было хватать за коленку эту жуткую девицу?

— Ты что, не в своем уме? Я и не думал прикасаться к ней.

— А уж я-то тем более, — обиженно сказала я. — И единственный, кто был ближе всего…

— Ха-ха-ха! — взревел Боб. — Дядя Дятел снова клюнул.

— Чертов Сайлас, — буркнула я и уже с большей охотой поцеловала Боба.

Глава 14

Вечер выдался просто кошмарным. Боб просто спятил, он замучил Лиз своими нежностями, отнюдь не ограничившись одним поцелуем. Он нелепо переигрывал. Он дошел до того, что открыто объявил Спенсеру (молодому человеку из приличной семьи и отличными связями в городе), что мы затеяли махинацию. Я пытался взглядами остановить Боба, но каждый раз он отпускал в мой адрес какую-нибудь глупость, на которую я не мог достойно ответить, не выходя из своей совершенно непрошенной роли личного секретаря и мальчика на побегушках.

Я резко попрощался. Боб вел себя с преступной неосторожностью, но я знал, что на этот раз дисциплине подчиняться придется мне. Я только молил бога, чтобы глупая самонадеянность Боба не довела его до крайней нищеты, лишений или даже каторги, хотя, по правде говоря, очень боялся, что именно этим все и кончится.

На следующее утро мы, как всегда, завтракали вместе. И как всегда, Боб не удосужился прилично одеться. На нем был тот же самый халат, который я помню уже много лет, так как сам подарил его ему за ненадобностью. С тех пор я сменил уже три халата, но никогда не появлялся в них за завтраком. Я держал перед собой «Таймс», но не читал.

Солнце уже поднялось высоко. Не знаю, как долго я пролежал без сознания. Я сел. Вокруг ни шороха. Далеко в туманную бесконечность тянулась дорога через пустыню. Рядом бок о бок стояли три танка. Все сгоревшие. Один из них так раскалился, что сгорела краска, и он стоял теперь совершенно белый, как призрак пустыни. Тодди и Виллер лежали возле ближайшего танка. С первого взгляда было понятно, что оба мертвы. Труп Виллера очень обгорел. Я нашел глазами Брайана, своего сержанта. Он был почти без сознания, глаза широко открыты, форма изорвана в клочья. Он сделал мне знак рукой.

— Впереди танки, — тихо сказал мне. — Впереди танки, капитан. — Его, по всей видимости, раздражало, что я не реагировал. — Впереди танки! — очень громко закричал он.

— Да, сержант, — крикнул я не менее громко. — Я вижу их.

Он улыбнулся и затих. Нигде никакого движения от горизонта до горизонта, только обломки и куски разорвавшихся бензобаков.

— Вы сильно обожжены, Брайан? — спросил я.

— Только нога, сэр, — ответил он. — А вы?

— Меня, должно быть, просто отбросило волной, — сказал я.

Я лежал на самом краю до черна выжженного взрывом круга. Говорить было очень трудно.

— Я скоро вернусь, сержант, — медленно проговорил я. — Мне только нужно сначала немного поспать.

Я положил голову в тени почерневшего танка, почувствовал, как в ухо сыплется горячий песок, как он обжигает щеку, и закрыл глаза, но сквозь веки просачивался красный свет, добираясь до самого мозга. И я потерял сознание. Наверное, Брайан умер очень скоро.

Боб не просто ел, он жадно поглощал все, что попадалось ему на глаза, и болтал с головокружительной скоростью. Переворачивая страницу газеты, я услышал, как он говорит:

— И еще есть старый трюк с кабинетом управляющего. Ты приходишь в банк с полным ящиком бумажных денег и говоришь управляющему, что работаешь в какой-то дурацкой фирме и что тебе нужно передать эти деньги одному очень солидному клиенту. Нельзя ли воспользоваться кабинетом управляющего, потому что ты столько читал о всех этих налетах на банки? Управляющий смотрит на тебя и, понимая, что ты всего лишь неотесанный деревенщина, соглашается. Будешь эти кукурузные хлопья, Лиз? Тогда я сам их съем. Ты располагаешься за столом управляющего, а твой дружок приводит жертву. Ты расправляешь плечи, говоришь, что ты и есть управляющий, и получаешь деньги у этого придурка. А он-то думает, что вкладывает деньги в банк. Правда красиво?

Я раскрыл «Таймс» на страничке биржевых новостей и сказал:

— Кабинет управляющего банком — этот трюк стар как мир. Его часто использовали во время войны, только тогда говорили, что в твой банк попала бомба, поэтому ты просишь разрешения воспользоваться этим кабинетом. Это годится для мелких жуликов, но нам с нашими талантами не стоит размениваться на такие пустяки.

И я снова окунулся в чтение газеты.

Боб сказал:

— Ладно, тогда другой фокус. Ты находишь фирму, которая имеет дело с любыми видами металлов: оловом, медью или даже…

Тут его перебила Лиз:

— Ты можешь заткнуться хотя бы на минуту?

— А что я такого сказал? Я говорю по работе. Ты же всегда упрекала меня, что я проявляю недостаточно интереса к моей работе. Ты всегда говорила, что если…

— Пожалуйста, успокойся, — попросила Лиз Боба.

— В чем дело, дорогая? — обратился я к ней.

— Это все этот город, — сказала Лиз. — С самого начала нашей операции с Магазарией я чувствовала себя как в заключении.

— Конечно, это понятно, дорогая, но просто некоторое время нам лучше оставаться в гостинице как можно дольше.

— Но почему именно здесь, в этой гостинице? Я себя чувствую здесь такой заброшенной и одинокой!

Она ни словом не упомянула о наших планах насчет Спенсера, и я тоже молчал.

Боб вскочил, руками изображая рамку кинофильма, и заорал:

— У меня есть идея, С.Л. Сейчас канун Нового года. Сечете? Может, это одновременно ее день рождения? Я еще не знаю, но, кажется, что-то начинает вырисовываться. Она бедна, С.Л. Она бедна и одинока, у нее остались лишь воспоминания о былой славе и богатстве…

— Когда она была знаменитой певицей в нелегальном заведении времен Сухого Закона, — подсказал я. — И вот, мистер Толстосум из тех славных дней стучит однажды в ее дверь.

— Вы схватываете на лету, С.Л., — похвалил Боб. — Еще осталось что-то от вашей хваленой хватки. «Здравствуйте, мой старый мистер Толстосум из моих славных дней Сухого Закона», — говорит она.

Я толкнул локтем Лиз, и она подхватила:

— Здравствуйте, мой старый мистер Толстосум из моих славных дней Сухого Закона.

Боб сказал:

— Сегодня твой день рождения, Долли. (Это действительно ее день рождения, и сейчас станет ясно, что…)

Я продолжал:

— Да, это ее день рождения. Он ведет ее в зал, полный людей, толпящихся перед началом торжественного приема. На столе икра, шампанское и свежие цветы…

Вступает Боб:

— А высоко на стене — плакат «Крошка Долли — мечта Айдахо».

— С Новым годом! — кричат они и начинают хлопать.

Слабым голосом старого мистера Толстосума я произношу:

— Тебе больше не придется проводить скучные и одинокие дни взаперти в этой тесной клетушке. Твои друзья приветствуют твое возвращение на Бродвей. А сейчас, Долли, душенька, осчастливь своих старых поклонников и спой нам, как в былые времена.

— Наклоняйся, — скомандовал Боб, который бегал вокруг нас якобы с камерой, сопровождая каждый новый «кадр» победными выкриками творческого гения. — Немного ближе к камере. Головы ближе.

Тут подхватываю я:

— Аудитория скандирует: «Долли, пой».

Боб попытался выступить в роли толпы, жаждующей песен.

— Как в былые времена, Долли, — повторил я.

— Я не могу, — сказала Лиз.

Она уже вошла в роль. Мы с Бобом начали подпевать, и она, сбиваясь, запела:

— Крошка Долли, мечта, радость… Нет, нет. Не могу продолжать… — Она вынула платочек и вытерла слезу. Боб суетился вокруг, ловя крупный план. Лиз прохрипела: — Кажется, я забыла слова.

— Тогда, — сказал я голосом мистера Толстосума, — тогда твои друзья напомнят тебе. Крошка Долли, мечта и гордость Айдахо.

И Лиз запела вместе с нами.

— А кто это там за кулисами? — говорит Боб. — Я скажу вам кто! Ее девичья любовь, вот кто.

Я внес предложение:

— Это может сыграть Рок Хадсон.

Лиз сказала:

— И Гэри Грант может.

Боб добавил:

— Давайте будем смотреть правде в глаза, это сыграет даже Утенок Дональд.

Я задернул занавес.

— Меркнет свет, — фантазировал я. — И Долли остается в свете одного прожектора. — Я направил на нее свет настольной лампы.

— Теперь вступает оркестр. «Человек, которого я люблю», — объявила Лиз.

Мы с Бобом дали ей первые несколько нот. Она как-то взбодрилась. Когда Лиз запела, Боб сказал:

— Она смотрит на него со сцены. Он стоит за кулисами в тени, и вдруг выходит на свет.

— Рок Хадсон смахивает слезу, — добавил я.

— Гэри Грант смахивает слезу, — поправила Лиз.

Боб всхлипнул.

В эту минуту зазвонил телефон. Мы застыли на месте и некоторое время так и стояли, глядя друг на друга, пока Боб не предположил вслух:

— Это, должно быть, Спенсер.

— Может быть, — ответил я. — Но лично я в этом сомневаюсь.

Я подошел к телефону, но не сразу взял трубку. Наверняка мне не удалось скрыть отвращения в голосе, когда я объявил Бобу, что это его дружок Спайдер. Он спрашивал разрешения взять на полчаса наш «роллс».

— Хорошо, — разрешил Боб. — Ключи у швейцара. И передайте, пусть не оставляет мне на заднем сиденьи кучу заколок для волос.

Я передал эту остроту Спайдеру, который коротко поблагодарил и сразу повесил трубку.

— Это не твой новый приятель Спенсер, однако, — не преминул я напомнить Бобу.

— Еще позвонит, — упрямился Боб.

— Ты слишком самоуверен, — высказал я свое мнение по этому поводу. — Я лично подозреваю, что даже если вчера тебе и удалось увлечь его своей напускной искушенностью, то, поразмышляв над всем этим сегодня утром, он непременно оценит твою игру, если использовать терминологию театральных критиков как «немного чересчур».

— Ни в жисть, — отрезал Боб, даже глазом не моргнув. — Я вел себя именно так, как этот великосветский придурок Спенсер ожидал бы от сопляка пролетарского происхождения, которому привалило счастье получать два миллиона в год. И чем больше он будет размышлять, тем правдоподобнее ему все это покажется. Вот увидите, вот увидите. Я его прикончу.

— Ты по-настоящему ненавидишь Спенсера, — сделал я вывод. — Ты просто террорист! Ас классовой борьбы.

— Вот когда увидите, как полетят пух и перья, тогда и поймете, насколько я его ненавижу.

Я пытался как-то вразумить его:

— Что с тобой стало, Боб? Ты вдруг превратился в какой-то механизм, приводимый в движение динамо-машиной, системой передач и электроцепью. Вчера вечером ты набрасывался на Спенсера, как новоиспеченное средство борьбы с вредителями, не потому, что он простофиля, а просто потому, что он богатый молодой человек с речью, выдающей его законное среднее образование.

— Совершенно верно, — согласился Боб.

— Мы не боремся с вредителями, мальчик мой. Мы рыбаки. Пусть поплавок потанцует на поверхности, потом нырнет, потом опять появится. Получай удовольствие от созерцания воды и легкого намека на приближающийся дождь. Насаживай тщательно каждую наживку и никогда не спеши. И, что самое главное, мальчик мой, научись любить рыб. — Я через стол бросил взгляд на Лиз, она ответила мне улыбкой.

— Вы лицемер, — обозвал меня Боб.

— Может, и так. Но я никогда не презираю своих жертв, никогда. Ты все твердишь, что Спенсер глуп, но он обладает именно тем опытом и той проницательностью, которую хорошие учебные заведения дают людям его положения и воспитания. Ты слишком уж самоуверен, мальчик мой, умерь немного свой пыл. Дай мировым спенсерам пережить свои минуты успеха, славы и упоения властью. Дай всем и каждому все, чего алчет их душа. Ублажай их, очаровывай и успокаивай. И никогда-никогда не спеши.

— Но мне некогда! — закричал Боб.

Я швырнул ему через стол нож:

— Тогда бери эту штуку и найди себе какого-нибудь пьяного туриста в Сохо сегодня же вечером. Тебе никогда не играть в тонкие игры.

— Я заполучу Спенсера, — поклялся Боб. — Даже если это будет последнее дело в моей жизни.

— И такое может случиться, — сказал я, глядя на Лиз.

Боб только через несколько мгновений почувствовал натянутость обстановки и резко поднял глаза:

— Минуточку. Неужели вы оба считаете, что Спенсер не объявится?

Лиз робко проговорила:

— Ну, Боб, ты же так грубо сработал.

— Вот увидите, — пообещал Боб. — Вы больше не хотите тостов, Сайлас?

— Нет, — отказался я. — Я сыт.

Боба очень огорчило, что мы не верим в успех. Он подошел к телефону и сказал в трубку:

— Мистера Спенсера из Чартервакса. Просто позовите его к телефону, не объясняя, кто его спрашивает, понятно? Хорошо, спасибо.

Когда его соединили со Спенсером, он сказал:

— Послушайте, Спенсер, вы поняли, кто с вами говорит, правда? Пусть это останется между нами, хорошо? Так вы окажете мне эту маленькую услугу или нет? Прекрасно, теперь я вижу, что вы не совсем лишены здравого смысла. Прибыл главный кассир одного из Бейрутских банков. Но я слишком занят, чтобы принять его. И даже если бы не был так занят, за что я вам плачу такие деньги? Правильно? Я велел ему приехать в «Джордж», это такая забегаловка в Саутварке, в половине второго завтра. Я хочу, чтобы вы встретились с ним там. Он араб и не станет пить ничего алкогольного, так что вам это обойдется в несколько стаканов минеральной воды. В общем, разберитесь с ним. После этого доложите мне о встрече в «Новой Зеландии». Я только на прошлой неделе купил ее. Буду ждать вас в фойе завтра в три. Ага, ну, конечно, это в другом конце Лондона. Но я же объяснил вам. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал о моем участии в этом деле. Именно за это я и плачу вам. И по правде говоря, я уже начинаю подумывать, что вы срываете слишком большой куш, Спенсер. Так что не вздумайте жаловаться, или вылетите в трубу вместе со своим капиталом. Ага. Угу. Забавно, вот так-то будет неплохо. И вам того же, Спенсер дружище. До скорого. — И он повесил трубку.

— Так что, он взялся за это? — отказывался верить я.

— Разумеется, — презрительно сморщился Боб. — Он самый настоящий дурак. И не знаю, чего это вы так суетитесь. Говорил я вам, Сайлас, стареете вы для таких проделок. — И он язвительно ухмыльнулся.

— А как быть с арабом? — напомнила Лиз.

— Вот Сайлас и переоденется в араба, — пожал плечами Боб.

— Никогда, — отрезал я.

— Я командую парадом, Сайлас, дружок, — нагло заявил Боб. — С этой минуты вы у меня на побегушках, и не забывайте об этом. Найдите себе какие-нибудь импортные тряпки поэкстравагантнее, немного подгримируйтесь, наденьте темные очки…

— Не глупи, — сопротивлялся я. — Он же видел меня вблизи и сразу же узнает.

— Делайте, как я сказал, — уперся Боб. — Наденьте настоящую арабскую одежду — головной убор и накидку. Эти парни из посольства натолкнули меня на мысль. За всем этим тряпьем совсем не видно было их лиц.

— И с каким акцентом мне разговаривать? — поинтересовался я, надеясь, что на этом все закончится.

— Ну, своим этим, барским, — решил Боб. — Арабский вариант английского языка для средних школ. Как раз подходяще для старшего служащего одного из крупнейших бейрутских банков…

Я перебил его:

— Я даже не знаю, какой самый крупный банк в Бейруте.

— Не важно, — парировал Боб. — Спенсер тоже не знает.

— Но он может навести справки.

— Так же как и вы, — не смутился Боб. — Готовьтесь к операции, Сайлас. Вы тысячу раз говорили мне, что к каждой операции нужно тщательно готовиться.

Спорить было бесполезно, и я согласился.

— Не нравится мне все это, — подытожил я. — А нельзя привлечь Лиз как третьего участника?

— Нет, нельзя. — Боб был категоричен. — Арабы не допускают женщин даже к домашней бухгалтерии, не говоря уже о должности главного кассира банка. Ее привлекать нельзя.

— А почему ты не сказал, что она твой секретарь? — поинтересовался я.

— По множеству причин, — уклонился от ответа Боб.

— Все ясно, — сказал я. — Это чтобы ты мог одновременно целовать ее в ушко и грубить мне.

— Ага, вот именно, — подтвердил Боб. — Теперь вы поймете, что испытывал я последние несколько лет, когда вы вдвоем развлекались. Вы всегда убеждали меня в том, что командование — это главное. Какова там военная аксиома — только командиру видны все аспекты сражения? Так?

— Да. Это Наполеон, — подсказал я, при этом испытывая непонятное удовольствие от того, что он запомнил мои слова. — Я не боюсь опасностей. Да и все это просто неудобства.

— «Первой обязанностью солдата является терпеть все тяготы и лишения. А потом уже идет храбрость». Тоже по-моему, Наполеон.

— Правильно, — подтвердил я.

Я даже не знал, огорчаться ли мне моему поражению в этом споре или радоваться открытию, что наконец-то мои речи начали приносить плоды.

Кафе «Джордж» в Саутварке оказалось старой зачуханной придорожной забегаловкой. Летом оно с утра до вечера кишело автобусными туристами, а зимой было в распоряжении местного населения — торговцев с фруктового рынка, что через дорогу, и работников клиники Гайс. Я подъехал туда на такси, чтобы как можно дольше оттянуть появление на людях. Выйдя из машины в своей длинной арабской накидке и непривычном головном уборе, близоруко щурясь через крошечные темные очки в золотой оправе, я сразу увидел Спенсера, направляющегося ко мне, чтобы представиться. Его сопровождала эта его маленькая подружка Рита.

— Меня зовут Спенсер, — тихо, но важно сказал он. Я кивнул.

Он добавил:

— Я первый заместитель мистера Аплярда, а это мисс Рита Марш.

Я разыграл величайший восторг и почтение.

— Мистер Аплярд — очень уважаемый человек в наших краях, — начал я.

— Неужели?

— А вы разве не знаете? — подозрительно осведомился я.

— Конечно, знаю. Конечно, знаю, — ответил Спенсер. — Его уважают во всем мире. Что пьете, старина?

— Здесь есть йогурт?

— Нет, — сказал Спенсер, не скрывая смеха. — Очень маловероятно. А как насчет стаканчика пива?

— Увы, — сказал я, подражая выражению Али. — Боюсь, моя вера не позволяет мне употреблять спиртные напитки. Может, кока-колу?

— Кока-кола будет, — одобрил Спенсер. Когда он взял напитки, мы уселись в самом дальнем уголке и Спенсер сказал: — А теперь к делу.

— Вы, англичане, приступаете к делу быстрее, чем у нас в Ливане, мистер Спенсер.

— Ну, так у нас принято. Прямо и по-деловому, так мы и стремимся действовать.

Я молча кивнул.

— Вас что-то смущает? — спросил Спенсер.

— Ваша подружка… — намекнул я.

— Не беда, — успокоил меня Спенсер. — Не берите в голову. Рита ничегошеньки в этом не понимает.

Рита уставилась на меня холодным взглядом. Мне даже пришлось отвести глаза.

— Начнем, — настаивал Спенсер.

Я заговорил.

— Я внимательно изучил поддельные бумаги, мистер Спенсер. Можете передать мистеру Аплярду, что это первоклассная работа. Я бы даже сказал, это произведение искусства, мистер Спенсер.

— Да, хорошо, — небрежно бросил Спенсер, видимо, желая показать, что он в курсе всех мельчайших подробностей.

— Проблем не будет. Кто предъявит их кассиру?

— Я, — жадно выпалил Спенсер. — Эту работу выполняю я. — Я внимательно посмотрел на него, и он добавил: — Разумеется, от имени мистера Аплярда.

— Естественно. И если вас нужно будет сопровождать в другие банки, можете воспользоваться моими услугами. Вы собираетесь получить деньги в десяти банках за полтора часа?

— Именно так.

— Я здесь записал, когда управляющие уходят на обед. Как видите, с одиннадцати до половины второго на рабочем месте находится только один из управляющих. Это обеспечивает то, что люди, которых мы… — Я тревожно оглянулся, чтобы убедиться, что нас не подслушивают и прошептал, прикрыв рот ладонью: — …отблагодарили, будут отвечать за работу банка в эти часы. Даже если кассир усомнится, наш человек подтвердит, что все в порядке. И в моем банке я сделаю то же самое. Вы поняли?

Рита не спускала с меня глаз, и я уже начал побаиваться, как бы она не разоблачила мой маскарад.

— Да, — сказал Спенсер. — Но разве заместители управляющих не рискуют?

— Наоборот, — заверил я. — Бумаги настолько тонко исполнены, что маловероятно, а то и вовсе невероятно, что кто-то усомнится в их подлинности. Поэтому, если все-таки… — я в притворном испуге воздел руки к небу, — …трагедия случится, вся ответственность ляжет на управляющего. И если будут приняты меры… Если, например, управляющего уволят…

— Тогда заместители получат повышение. Чертовски хорошо! Так вот в чем штука? Вы получите должность управляющего?

Я с достоинством кивнул.

Спенсер сказал:

— Так говорите, они хороши, эти фальшивки?

— Это просто шедевры, мистер Спенсер. Совершенно потрясающие.

— Уже назначен день операции?

— Четырнадцатое число следующего месяца.

— Скоро.

— Все уже готово. Отсрочка будет лишь искушением судьбы, мистер Спенсер.

— По рукам. Четырнадцатое следующего месяца.

— Позвоните мне в Центральный банк Ливана в одиннадцать утра тринадцатого. Меня зовут Хамид. Позовите Хамида, себя не называйте.

— Дайте мне, пожалуйста, номер телефона.

— Лучше не записывать его. Узнаете номер телефона в Международной справочной. Закажите разговор заранее, чтобы не опоздать. В другое время не звоните, что бы ни случилось. Вам понятно?

— Да, именно так мы с мистером Аплярдом делаем бизнес.

— Мудро с вашей стороны. Я имею в виду вас обоих.

Спенсер снисходительно улыбнулся, но он все-таки не был дураком, и я очень опасался, что он разгадает план Боба до того, как выложит деньги.

Я сказал:

— По телефону я вам скажу, что мне нечего вам сообщить. Тогда вы садитесь на рейс «Олимпик Эрвейз» в двадцать два сорок пять тринадцатого числа и прилетаете из Лондона в Бейрут четырнадцатого в восемь двадцать пять. Вы останавливаетесь в отеле «Фенисиа», где для вас на имя Смита будет заказан номер. Мы в Бейруте привыкли к путешествующим инкогнито. Ровно в десять вы звоните мне в банк и я говорю: «Приезжайте немедленно». Вы берете с собой кожаный портфель с восьмьюстами тысячами долларов, которые даст вам мистер Аплярд…

— Которые я сам себе дам, — поправил Спенсер.

Я позволил себе сделать жест глубокого почтения и удивления.

— Будете ждать в моем кабинете в банке, пока я не принесу вам один миллион фунтов в обмен на первый пакет предъявительных документов. Если возникнут какие-то сомнения, а я не сомневаюсь, что ничего подобного не произойдет, я быстро все улажу. И если вы пожелаете, я смогу сопроводить вас в остальные банки. Я привлеку свои собственные банковские каналы для доставки… Вознаграждения. Иначе, боюсь, мои коллеги в других банках не захотят помочь. — Я сделал жест рукой. — Тогда это все.

Спенсер коснулся руки своей девушки, поднялся из-за стола, тем самым показав, что встреча закончена.

— В три у меня встреча с мистером Аплярдом, — сообщил Спенсер. — Если вы уверены, что это все.

— Все, — сказал я. — Теперь все будет зависеть от того, насколько вы и ваш, — краткий миг колебания, — партнер будете придерживаться расписания.

— Об этом не стоит волноваться, мистер Хамид, — заверил Спенсер.

— Не сомневаюсь, — ответил я.

— Может, вас подбросить? Мой «порш» ждет на улице, — предложил Спенсер…

Я внимательно вгляделся в его лицо, будто он пытался проникнуть в тайну, которую ему не полагалось знать.

— Отель «Савой», — наконец сказал я.

— Куда скажете, — ответил Спенсер.

Я посмотрел на Риту, которая не спускала с меня глаз с первой минуты моего появления. Теперь она позволила себе легкое подобие улыбки и вдруг подмигнула мне. Я отвел взгляд. Спенсер направился к своему открытому спортивному автомобилю. Мы все втроем втиснулись в него, причем Рита чуть ли не исчезла, акробатически свернувшись в узел за моей спиной. Он довольно плохо вел машину. Нам едва удалось избежать дюжины мелких столкновений, не успев еще переехать лондонский мост. Несколько раз он ввязывался в громкие препирательства с водителями грузовиков, один из которых крикнул:

— Можно было бы ехать поосторожней, когда везешь мамашу.

Это был намек на мой головной убор. Я промолчал. Около пятнадцати минут мы ехали в полном молчании, если не считать периодического обмена любезностями между Спенсером и другими автомобилистами. Наконец я сказал:

— Надеюсь, я все четко объяснил, мистер Спенсер.

— Вы предельно четко все объяснили, Хамид, старина, — небрежно бросил Спенсер. — Должно быть, очень увлекательно для вас. Гениальная идея, да? Он просто замечательный парень, этот мистер Аплярд, и при этом стопроцентный самоучка. То есть я и не могу предположить, что он учился в каком-то университете. Он неординарная натура, может, даже гениальная.

— При всем моем уважении к таланту мистера Аплярда я осмелюсь предположить, что здесь задействованы гораздо более влиятельные силы, которые используют его просто как инструмент.

— Что, черт побери, вы имеете в виду?

— Наверное, я сказал лишнее. Я не намеревался умалить гениальность вашего работодателя. Всем известно, что он очень влиятельная финансовая фигура в своем кругу.

— Запомните, Хамид, он мой партнер. Партнер, а не работодатель. И будьте добры пояснить, что вы имеете в виду.

— Спорами здесь ничего не добиться, мистер Спенсер, — сказал я. — А тем более ссорами. Но я уверен, мы оба знаем, у кого родилась идея, и даже более того, где изготовлены эти самые поддельные бумаги.

— На что, черт возьми, вы намекаете? — настаивал Спенсер.

— Вы не настолько наивны, насколько хотите казаться, — возразил я. — Ваш партнер, мистер Аплярд, получил фальшивые бумаги от людей, которые могут потратить неограниченную сумму денег и времени на подобные документы. Людей, которые не стеснены в средствах для печати, приобретения бумаги, краски и оплаты работы мастера, чтобы добиться необходимой точности. И, поверьте мне, они добились этого. Есть только одна категория людей, которые выигрывают, если свободной банковской зоне Бейрута будет нанесен удар по спекуляции и махинации с ценными бумагами и валютой. Особенно это касается спекуляции с фунтом стерлингов.

До Спенсера не сразу дошло то, что я сказал.

— Вы хотите сказать… — при этом он тихо присвистнул. — Вы хотите сказать, что британское правительство стоит за спиной Аплярда в этой махинации?

— Как я вижу, вы посвящены не во все дела вашего партнера? — иронично отметил я.

— Вы хотите сказать, что ему дали ценные бумаги… — Спенсер не закончил фразы, а снова присвистнул. — Все совпадает. Обед с премьер-министром… Вот почему он не учитывает стоимости бумаг. Он сказал мне, что вкладывает три четверти миллиона. Вот лжец. Теперь мне все ясно.

Я дал возможность Спенсеру обдумать мою теорию и сделать некоторые выводы, а затем сказал:

— Теперь вы понимаете, почему я настолько уверен, что все пойдет по плану?

— Еще бы, — ответил Спенсер. — Подумать только! Британское правительство подносит Аплярду на тарелочке десять миллионов фунтов. Невероятно.

— Вы не так сформулировали, мистер Спенсер. Ему дают только бумаги. Деньги дают ему наши бейрутские банки.

— Да, — согласился Спенсер. — Вы совершенно правы.

— Я прав, — кивнул я.

Спенсер резко свернул в узкую улочку, которая одновременно была задним двором отеля «Савой», и остановил машину у отеля, спереди удивительно напоминавшего радиатор «роллса».

— Жду вашего звонка тринадцатого числа, — попрощался я.

Он жал стартер, пока не оглушил меня звуком ревущего мотора.

— Об этом не волнуйтесь, — крикнул Спенсер. — Вы получите от меня сообщение. А пока держите рот на замке, иначе Аплярд вам уши оборвет.

— Правда? — переспросил я спокойно.

— Шутка, — ответил Спенсер и улыбнулся своей ослепительной улыбкой, став вдруг похожим на рекламу какой-то слишком дорогой вещи.

Я кивнул. Спенсер уже наверняка прикидывал, как получить свой мешок и обойти «тайный рычаг европейской финансовой политики». Идея не так уж плоха.

Рита небрежно махнула мне рукой на прощанье, и они умчались с оглушительным ревом. Я перешел на противоположную сторону, где меня ожидал шофер в моем «роллсе». Не успел я опустить автоматические жалюзи, как машина уже повернула на Стрэнд и направилась к Трафальгарской площади. Я откинул крышку самодельного портативного трюмо и включил свет за длинным зеркалом. Налив немного теплой воды в умывальник, разделся до пояса и начал с мылом смывать слой краски, затем, обильно смазавшись кремом, рывком содрал накладные усы и спиртом удалил остатки клея. Из гардероба я достал чистую рубашку и костюм, и к тому времени, когда мы выбрались из пробки на Трафальгарской площади, я был уже почти готов. Я снял туфли на платформе, которую скрывали мои длинные одежды, и надел пару практически без каблука. И благодаря небольшой сутулости, нажитой после многих лет канцелярской работы, я сделал Лонгботтома по крайней мере на три дюйма ниже араба Хамида. Довольный результатом, я налил себе стаканчик виски.

В «Новую Зеландию» я вошел через боковой вход, пройдя крытым переходом сквозь ларьки с книгами и цветами.

Боб был без пиджака, хотя день стоял довольно прохладный. Он надел темные брюки и белую рубашку с короткими рукавами и открытой шеей. В руке он держал блокнот, на котором был закреплен секундомер. Время от времени он делал какие-то заметки.

Они со Спенсером стояли возле доски объявлений, где жители «Новой Зеландии» могли получить информацию о времени начала балета и об опасностях, подстерегающих их со стороны мошенников. По-моему, когда я пришел, Боб как раз занимался тем, что читал Спенсеру вслух о проделках авантюристов. Я слышал, как он сказал, что не прочь сам сойтись один на один с каким-нибудь мошенником и как следует задать ему.

— Да, — серьезно соглашался Спенсер.

— А вот и Лонгботтом! — закричал Боб, завидев меня. — Сколько нужно времени, чтобы подняться на восьмой этаж и спуститься обратно?

— Я старался идти как можно скорее, сэр, — оправдывался я.

— Не рассказывайте сказок, — ворчал Боб. — Вы теряете хватку, Лонгботтом. Мне нужен Скороботтом.

Спенсер рассмеялся, чего я ему как-нибудь обязательно припомню. Он просто аристократический мужлан. Задумавшись о незаслуженной грубости Спенсера, я немного задержался с ответом. И воспользовавшись тем, что я немного наклонялся вперед, чтобы казаться ниже своего роста, Боб (с намеком на то, что я плохо слышу) сказал, чуть повысив голос:

— Я сказал Лонгботтом, что вы теряете хватку. — И затем, даже не удосужившись снизить тон, добавил: — Старый болван глух, как тетерев.

— Я не глухой, — возмутился я.

— Читает по губам, — беззвучно проговорил Боб Спенсеру.

— Я не читаю по губам, — рассердился я, прежде чем до меня дошло, что я только подыграл им.

Боб и Спенсер дружно расхохотались. Рита висела на руке Спенсера и пялилась на меня, как ласка. Она не смеялась.

— Эту оставьте здесь, — сказал Боб, тыкнул кончиком карандаша в Риту.

Спенсер шепнул ей что-то, и девушка без единого слова отправилась в зал.

— А где же документы? — обратился ко мне Боб. — Где телексы из Нью-Йорка, протокол сегодняшнего дневного совещания?

— Она еще не закончила печатать, — сказал я. — Через несколько минут все будет готово.

— Вот так, надо купить билет и идти пешком, — с отвращением проговорил Боб. — Ладно, я сам все возьму.

Волоча за собой Спенсера, он влетел в лифт, как только дверь со скрипом открылась. Я едва успел войти вслед за ними.

— Из вас чуть не сделали полуботтома, Лонгботтом, — сказал Боб.

Спенсер снова засмеялся. На пятом этаже, Боб вышел из лифта и прошествовал по коридору, будто здание и впрямь принадлежало ему, как он и говорил Спенсеру. Он наугад распахивал двери кабинетов и кричал:

— Вы сегодня видели Чарли Робинсона?

Работники смотрели на него непонимающе, на что Боб отвечал:

— Ладно, не надо, — и с грохотом захлопывал дверь.

Потом он отдал мне приказ:

— Уволить к черту этого работника, Лонгботтом. Он совершенно бесполезен.

После молниеносного налета на один из офисов Боб вернулся, размахивая листом с телексом, гласящим: «Можно начинать. Бумаги готовы к рассылке». Он дал листок Спенсеру, который прочитал депешу и сунул было ее в карман, но Боб остановил его:

— Отдайте, Спенсер, дружище. Это подлежит уничтожению. Да еще с обратным кодом! Вы меня до виселицы доведете.

Этого было достаточно, чтобы Спенсер уверился в том, что он собственными глазами видел запретный код, прежде чем вернул бумагу Бобу. Это был код компании с мировым именем, занимающейся выпуском правительственных ценных бумаг, денежных знаков и почтовых марок. Телекс был, конечно же, фальшивый, с поддельным обратным адресом. Боб прикрепил листок с телексом к своему блокноту.

Трудно сказать, что произвело на Спенсера большее впечатление — телекс или властное шествие Боба по служебным помещениям. И чем больше почтения выказывал Спенсер, тем больше расходился Боб. Одна из распахнутых им дверей вела в машбюро. Я заметил, что Боб удивился, но быстро овладел собой и крикнул:

— Всем поменять ленты! — На него уставились несколько десятков удивленных глаз. — Здесь будет полная реорганизация, — заявил он. — И начнем мы с борьбы за чистоту машинописи.

В конце коридора пожилая женщина расставляла чашки на подносе…

— Вы Глэдис, не так ли? — спросил Боб.

— Меня зовут Элис, — ответила женщина.

— Правильно, — не смутился Боб. — Глэдис работала на этом месте до вас.

Женщина заволновалась. Боб бросил сахар в три чашки и подал чай мне и Спенсеру.

— И еще печенье, — предупредил Боб. — Тогда я не буду больше пить чай сегодня. — Он отхлебнул из своей чашки. — На этой неделе чай уже лучше, чем на прошлой, — одобрил он и поощрительно похлопал женщину по плечу.

— Да, сэр, — ответила бедняжка, которая, ни разу в жизни не видевшая Боба до этой минуты, начала с тревогой подозревать, что страдает потерей памяти. В конце коридора открылась дверь и оттуда вышла машинистка.

— Мне нужно поговорить с мисс Шмидт, — пробормотал Боб.

Он поспешил по коридору и заговорил с девушкой. Бог знает, что он там плел, но, вернувшись, он объявил нам, что через пять минут должен присутствовать на совещании. Мы вдвоем подпихнули Спенсера к лифту, и я вошел туда вместе с ним. Когда мы входили, оттуда вышел важного вида человек. И прежде чем дверь успела закрыться, Боб сказал:

— К четырем в приемной директора. Им нужны визы в Аргентину и валюта…

Лифт уехал, а Боб остался выкручиваться из этого разговорного гамбита, что он сделал, представившись, как я полагаю, агентом бюро путешествий, который что-то принес для учреждения.

На Спенсера все это произвело неизгладимое впечатление, но когда я усаживал его в машину, он вдруг поинтересовался:

— Вы когда-нибудь встречались с этим парнем, Хамидом?

Рита, усевшаяся рядом со Спенсером, внимательно следила за моей реакцией.

— Да, — ответил я. — Встречался.

— Он чем-то похож на вас, — пояснил Спенсер.

— Никогда не замечал ни малейшего сходства, — отрицал я. — Вы хотите сказать, что я похож на араба?

— Немного, — улыбнулся Спенсер.

— До свидания, мистер Спенсер, — попрощался я.

— До свидания, Лонгботтом, — ответил тот, потрепал меня по голове, взял за мочку уха и повернул мою голову так, чтобы заглянуть мне в лицо. — Чуть-чуть похож на араба. — Он засмеялся, а Рита оставалась невозмутимой.

Я отпрянул от него, потирая мочку уха, а его белая спортивная машина с ревом растворилась в клубах дыма. От слез ярости у меня все поплыло перед глазами. Казалось, будто все вокруг сговорились унижать меня. Боб задевал меня каждую минуту, и этот Спенсер не преминул тут же последовать его примеру. Лиз спряталась от меня за спасительными головными болями и посещениями парикмахерской именно тогда, когда была мне больше всего нужна. Я пошел на север, не отдавая себе отчета, куда именно направляюсь, бродил среди прохожих и возле Пикадилли едва не попал под такси. Я услышал собственные рыдания, но остановиться уже не мог. И тогда понял, как повлияли на меня события последних нескольких недель. Если бы Боб потерпел неудачу, было бы не так обидно, но у него дела шли великолепно. У всех все было в порядке. И всех их я люто ненавидел.

Я мог бы устроить, чтобы Боб провалился. Его унижение стало бы для меня бальзамом. О боже! Что это со мной? Неужели всерьез захотел предать своего товарища? Отец убил бы меня за такие мысли. Так я бродил долго, думая обо всем сразу и не приходя ни к какому решению.

Я изрядно устал, присел и вдруг начал просить отца, чтобы он взял меня на руки. Тот ответил, что нам обоим лучше немного отдохнуть. И еще он сказал, что, если мы присядем на старое дерево на пять минут, я наберусь достаточно сил, чтобы идти домой пешком. Идти было меньше трех миль. Мы вдвоем уселись под огромной березой, чьи серебряные пятна напоминали мне седину отцовских волос. Мы сидели тихо, очень спокойно. Вскоре послышался гомон птиц. Наверное, они готовились спать, потому что темнело, хотя время было раннее.

Когда я уходил, мать пекла пирог. До сих пор помню его запах…

Я поднялся со старого пня и сказал, что уже готов. К отцовским штанам пристали куски папоротника и грибов. Он не заметил их, когда мы садились. И на моем пальто оказались пятна. Огромная береза тихо стонала на вечернем ветру, и я прислонился к ней.

— Я толкну ее, — сказал я отцу.

Он кивнул. Я толкнул дерево. Береза шевельнулась, заскрипела и с жутким стоном начала падать. Они падала, срывая по дороге ветки, с которых сыпались мелкие зеленые листочки. Треск эхом отдавался в темной листве. Я с криком бросился к отцу, испугавшись, что береза раздавит нас. Отец не шелохнулся. Вокруг нас на земле валялись мелкие обломки и листья.

— Я столкнул дерево, — сообщил я отцу, гордый и напуганный тем, что натворил, и пнул упавшее дерево. Древесина рассыпалась, как порошок. Внутри оказалось множество личинок жуков и тли.

— Оно уже давно мертво, — сказал отец. — Его сердце съели грибы и личинки.

— Оно было раз в шесть больше меня, — удивился я.

— Даже больше, — уточнил отец.

— Я не знал, что оно мертвое, — сказал я. — А с виду такое сильное и солидное. Казалось, оно никогда ни за что не упадет.

— Да, — согласился отец. — Никто не знал.

Бейрут. Ливан. Я прилетел туда среди недели, оставив Лиз и Боба завершать дела в Лондоне. Я шагнул с самолета прямо в сухое пекло дня. Яркое солнце обжигало глаза, пахнуло воздухом моей молодости. И немудрено, ведь именно здесь молодой человек, которым я когда-то был, умер однажды в сорок первом и родился заново, чтобы превратиться в седовласого ветерана, умело увиливающего и от чужих пуль, и от своих обязанностей. Может, здесь мне суждено снова умереть? Или же мне предстоит начать новую жизнь?

Улицы были такими, какими запомнились мне. Тележки со сластями и вой бездомных собак. Сверкающие американские машины, скользящие вдоль набережной в пыльной тени пальм. Мужчины в мешковатых шароварах, спорящие пронзительными голосами. Стриженная под ежик молодежь, полная энергии и знаний, потоком направлялась от здания Американского университета к продавцам прохладительных напитков и жадно приникала к стаканчикам с клубничным коктейлем. Запах специй, отходов и пустыни пробудил во мне воспоминания. Я вышел на Пиджен-Рок и пошел вдоль скал, наблюдая за смертельной схваткой морских волн с острыми черными утесами. Там где раньше были склады и где подавали краденые армейские пайки и домашнее виски, теперь появились роскошные виллы, обвитые плющом, покрашенные и увешанные гирляндами неоновых трубок.

Однако отель ничуть не изменился. Старая развалина возле порта, в котором папаша Кимон смеялся так оглушительно, что содрогались прогнившие половицы. Из моего окна были видны серые ржавые корабли. Они ухали и стонали, когда краны и крюки вонзались в их нутро и выкладывали изъятые внутренности вдоль причала, чтобы их оценили знатоки и торговцы.

Нужно было проделать некоторую подготовительную работу. Теперь, когда мне отведена роль бессловесного статиста в услужении Боба, забота о деталях целиком легла на меня.

За семьсот фунтов стерлингов я купил автомобиль «лендровер». Не так-то дешево, но мне нужна была машина в отличном состоянии. На машине стояли баки для воды и горючего, лопаты, подставка для ружей, стальные полозья на случай, если машина забуксовала, тяжелая лебедка, грубый компас, припаянный к крылу, и дополнительный бензобак. Я приспособил туда также радиопередатчик дальнего действия и четыре небольших рации для местной связи, выкрасил машину в самые яркие тона, потому что мне объяснили в бейрутском гараже, что это помогает найти машину с воздуха, если она потерпит аварию. Я приобрел также и обычное снаряжение: спальные мешки, одеяла, аэрозоль от мошкары, карты местности, палатку, которую можно пристроить к автомобилю, и крошечный японский генератор, который может давать свет и вырабатывать энергию для дрели или насоса. К сожалению, не обошлось без недоразумений. Часть подготовительных работ производилась на неподходящей колесной базе, и мне стоило больших трудов, чтобы убедить продавцов переделать ее, однако в конце концов они сдались, и, когда прибыли Боб и Лиз, все было готово. Бобу очень понравилось. Он ходил вокруг, поглаживая автомобиль, и восторгался каждой деталью.

В воскресенье мы отправились в горы через Зофар и Бар-Элиас. Погода была отменная, и мы мчались через сирийскую границу на Дамаск. Там мы пообедали и повернули на Бейрут во второй половине дня. На полпути между двумя горными хребтами мы свернули с главной дороги.

Я велел Бобу повернуть на заброшенную параллельную дорогу и, когда мы подъехали к повороту, незаметному с главной трассы из-за двух небольших деревьев, сообщил ему, что это и есть Рандеву Два.

— В случае чего встречаемся здесь, — сказал я.

Мы посидели там всего несколько минут, просто вдыхая запах разгоряченной земли.

— Люди говорят, это нехорошее место, Бвана, — произнес Боб. — Люди говорят, дальше нет ходить.

— Все это ваши древние племенные предрассудки, Уруанда, — презрительно рассмеялся я. — Мы найдем затерянные сокровища древних царей.

Боб повторил:

— Люди говорят, это нехорошее место, Бвана. Люди говорят, дальше нет ходить.

— Разве затерянное царство не будоражит твою кровь, Уруанда? Хоть ты и дикарь, но легенды о затерянных городах не могут не волновать тебя.

Боб твердил:

— Люди говорят, это нехорошее место, Бвана. Люди говорят, дальше нет ходить. — Он дважды хлопнул в ладоши, окинул взглядом пустынный пейзаж. — Смотри, хозяин, носильщики сбежали. Они верят в легенду о семиглавом питоне, который правит этой запретной землей.

— Это все бабские сказки, Уруанда.

Боб опять заладил:

— Люди говорят, это нехорошее место.

— Ты слыхал о древних сокровищах Королей Огненной Земли? Это рубины, бриллианты, золото, которое лежит тут — только руку протяни. Их много — целые горы. Бы будешь богатым-пребогатым. Богаче, чем тебе когда-либо снилось, Уруанда. У тебя будет много скота, жен и, может, даже собственный велосипед.

— Я иду с тобой, хозяин.

— Вот это сила духа, — сказал я и вышел из «лендровера» навстречу протянутой руке Боба.

На нас была походная одежда — шорты хаки и рубашки из суровой ткани. Солнце пекло, и мне оно казалось душем, обдающим тело, изгоняющим зиму, разогревающим суставы. На дороге не было машин. Много лет назад ее перекрыл оползень. Местные дорожные инженеры устали все время переносить ее и решили построить новую дорогу высоко наверху, по которой теперь мчались яркие машины и дымящие грузовики из Дамаска в Бейрут и обратно. Лиз расстелила на земле одеяло, сбросила одежду и осталась в купальнике. Она легла, вытягиваться в изнеженных позах, которые женщины обычно принимают и какое-то время устраивалась поудобнее, меняя позы, одна заманчивее другой, как ленивая домашняя кошечка. Воистину, великолепный день!

— Это лучше, чем аэропорт? — спросил Боб.

— Что угодно лучше, чем аэропорт, — ответил я. — Они еще помнят катастрофу Интра-банка. Когда рухнул Интра-банк, отголоски были слышны во всех уголках финансового мира. Правительство сразу потеряло популярность. Половина населения не могла выплатить свои долги из-за потери сбережений, а другая половина не платила долги, утверждая, что потеряла все свои сбережения. — Я помолчал. — Но, вероятнее всего, Спенсер будет молчать как рыба, — предположил я.

— Разумеется, — согласился Боб. — Именно поэтому я настаивал на долларах, чтобы он переправил их из какого-нибудь своего загашника в Швейцарии или на Багамах, или откуда бы там ни было. Он и не сможет никому пожаловаться на эту потерю.

— Все равно, — возразил я, — если только появится хоть малейший намек на мошенничество где-то возле банка, полиция мгновенно перекроет все границы. И первым делом они бросятся в аэропорты. Где же еще ловить покидающих страну? Мы же будем экспедицией, направляющейся в древний город, погребенный в песках пустыни…

— Вавилон, — подсказал Боб.

— Именно. Ты можешь даже для убедительности воспользоваться своей археологической нудотой. А когда мы доберемся до Дамаска, то бросим «лендровер» и сядем на самолет. Расписание у меня есть. Один замечательный Рейс на Калькутту дает нам большой запас времени.

— Покажите-ка мне канистры еще раз, — попросил Боб.

Канистры были специального образца для перевозки долларовых банкнот.

— Они будут готовы завтра поздно вечером, — сообщил я.

— Это и будет репетицией, — сказал Боб. — Или я что-то не так понял?

— Да, генеральной репетицией, — подтвердил я.

— Ну, вы знаете устав, — продолжал Боб. — Вы обязаны знать, старый болван, сами же его писали.

— Сам писал, — ответил я, — сам и буду нарушать.

— Нет, не будете, Лонгботтом, — усмехнулся Боб. — Я не ошибся, именно Лонгботтом. Вы потому так убедительно выглядите в роли секретаря, что вы стали секретарем, и притом не самым лучшим. Что, думаете, я не видел, как вы лакали виски из фляги, будто не можете и десяти минут обойтись без подбадривания? Думаете, никто не замечает, как у вас дрожат руки, и вы то и дело ошибаетесь? То «лендровер» с короткой базой, то канистры. Вы хоть что-нибудь в состоянии сделать правильно?

— Прости, Боб, — подыграл я, вовсе не желая ссориться. Это не входило в мои планы.

— Вот так-то, — сказал Боб и потер лицо руками. — Вы просто немного устали. Продержитесь только до следующей недели, а потом мы все сможем немного расслабиться.

Я ответил:

— Ты начальник.

— Никаких начальников, — демократично уступил Боб.

— Поедем обратно, я сам сяду за руль, — предложил я.

Через горы мы переезжали уже в сумерках. Бейрут горел под нами миллионами огней, а за городом в последних лучах заходящего солнца пылало море. Зрелище было неописуемое.

Я сидел за рулем «бедфорда», рядом со мной — Брайан, а рядовой Виллер и Тодди устроились сзади, рядом с запасным горючим. Было темно, и караванов, тянущихся к фронту, было почти не видно, не говоря уже о пеших арабах, которые брели посередине дороги, и не подозревая, что на них движутся машины. Канистры с горючим звякали и дребезжали за моей спиной, и Брайан все время озирался и вглядывался в ночь.

— Успокойтесь, сержант, — сказал я.

— За это можно попасть под трибунал, — волновался Брайан.

— Успокойтесь, — повторил я.

— Вы немного пьяны, — заметил Брайан. — Может, я сяду за руль?

— Успокойтесь, ради бога, — осадил его я и обогнул парочку «матильд», припаркованных у обочины.

— Десять лет, — не унимался Брайан. — И причем не гражданской тюрьмы. Десять лет военной тюрьмы возле Алекса. Двойной марш-бросок с полным снаряжением под палящим солнцем, и эти трусливые армейские лягавые, которые так и норовят пристрелить. Шепчут, что новозеландцы прибили одного из своих капралов, которого застукали на продаже армейского горючего.

— Это не армейское горючее, — поправил я. — Это бензин, который мы захватили у итальяшек. Мы с вами, и с Виллером и Тодди. Это наш бензин.

Брайан радостно улыбнулся.

— Я бы не рассчитывал на это оправдание, — сказал он и, высунувшись из кабины, крикнул: — Правда, Тодди?

Солдат, сидящий сзади, махнул рукой в знак подтверждения. Я нажал на газ. Нам предстояло проехать тридцать-сорок миль через пустыню до места, где нас ждал Кимон, торговец с черного рынка.

— Впереди танки, сэр, — заорал Тодди из кузова грузовика и со всей силы заколотил кулаками по крыше кабины. — Танки стоят! — кричал он, но было уже поздно.

На танках не горели огни. Мы на скорости миль пятьдесят врезались в стоявшие на дороге танки Шермана. До сих пор понять не могу, отчего вспыхнули баки с горючим.

Боб остановил «лендровер», мы вышли и постояли, любуясь пылающим закатом до тех пор, пока не исчезло солнце, а когда совсем стемнело, продолжили наш путь в Бейрут. Этим вечером мы нарядились и съели и выпили больше, чем полагалось бы. Впереди было три дня отдыха. Мы плавали и загорали, катались на водных лыжах и ездили в Библос и Три, и нам вместе было так хорошо, как никогда раньше.

Глава 15

Сайлас уехал в Бейрут, оставив нас с Лиз избавляться от нашей квартиры и сокращать багаж до размеров ручной клади, чтобы мы могли свободно перемещаться после окончания операции. В Лондоне нам будет слишком неуютно. Этот негодяй Спенсер разнесет все в пух и прах, когда поймет, что его надули.

Я потратил на него немного времени. Его старик купил ему по кусочку разных компаний, в которых он стал совладельцем. Это были компании, владеющие недвижимостью, из тех, что сносят старые улицы, чтобы соорудить там сверкающие отели. Сайлас называл это развитием. Правда, люди, выброшенные на улицу, называли это совсем иначе. Лягавые и всякие там чиновники из мэрии приходили выселять этих несчастных, чтобы предложить им взамен железную кровать в какой-нибудь вонючей ночлежке. Я бы, не дрогнув, свернул Спенсеру шею, не получив с этого ни пенса. И, конечно же, я вытащу из него четверть миллиона, даже если это будет последним делом в моей жизни. Даже если мне придется для этого пробраться в его квартиру на Итон-Сквер через кухонное окно, я все равно достану его. Для меня это вопрос чести.

Конечно, я не проявлял своих чувств. Лиз и Сайлас считали меня слишком неосторожным и безразличным, а я не стал их переубеждать. Временами я дразнил их, наблюдая за ними украдкой в те минуты, когда они думали, что я переигрываю.

Мы с Лиз отлично сошлись в последнее время. Она перестала вредничать, даже говорить стала как-то более по-человечески. Ну, я, разумеется, по ней с ума сходил, это вы уже, наверное, поняли. Высокие, ширококостные блондинки всегда нравились мне, а Лиз была лучше всех. Она всегда давала мне понять, что она не для таких, как я. Но за последнее время она сильно изменилась. Между ней и Сайласом все было кончено. И не нужно быть Филиппом Марлоу, чтобы понять это. Но она обращалась с ним слишком мягко. Я сказал ей об этом, но она разозлилась. Лиз сказала, что все еще любит Сайласа и всегда будет любить, но иногда со стороны виднее.

Нам было от чего избавляться. Ну куда деть «Британскую энциклопедию»? Не хотелось продавать ее по дешевке. Наконец Лиз сказала, что ее мать может присмотреть за некоторыми вещами. Я одолжил фургон у одного знакомого парня из Ислингтона и с его помощью погрузил все наши пожитки, чтобы отправить их к матери Лиз в Дорсет.

День для поездки выдался отличный. Как на картинке в календаре. Только там не было маленького, крытого соломой коттеджа. Мать Лиз вела хозяйство настолько по-английски, что оно напоминало съемочную площадку в Парамаунт: мальвы и спаниель, фасоль так красиво цветет. Мне даже захотелось попросить садовника сорвать нам парочку. Садовник!

Лиз постучала в дверь, пока я шел по садовой дорожке между двумя рядами каменных человечков, которые призывали:

— Гномы мира, воссоединяйтесь!

Дверь открыла мать.

— Вам нечего терять, кроме своих пьедесталов, — не очень удачно пошутил я.

Она только мельком взглянула на меня.

— Элизабет, дорогая, как приятно.

Это была седая пожилая леди около шестидесяти пяти в грубом твидовом костюме, шерстяных чулках и башмаках. Черно-белый пес затеял какую-то игру с моими шнурками. Они были кроликами, а он пытался спугнуть их.

— Милый песик, — сказал я, хватая его за шкирку.

— Не дразните собаку, — приказала миссис Мейсон. — Она может укусить.

— Это Боб, мама, — представила меня Лиз.

— Все это внесите через заднюю калитку, — велела мама, внимательно рассматривая мою одежду.

— Идет, миссис, — согласился я.

— Это Боб, мам, — повторила Элизабет. — Он работает с Сайласом. И со мной.

— Этот грузовик нельзя оставлять на дороге, — твердила свое мама. — Викарий не сможет выехать.

— Но я только разгружусь, — пояснил я.

— Аллея слишком узкая, — ответила миссис Мейсон, твердо намереваясь не уступать.

Я начал вынимать связки книг и вещи Лиз, сваливая их в кучу в гараже. Это было мрачное место, затянутое паутиной и покрытое пылью, где под грязным брезентом покоился утконосый «Моррис».

— Это машина полковника, — пояснила миссис Мейсон. — С введением ограничений на горючее он перестал на ней ездить.

— И когда это было? — поинтересовался я.

— В начале войны, — ответила Лиз.

— У полковника была служебная машина, поэтому он обходился без этой.

Миссис Мейсон величаво удалилась в дом. Я дыхнул на медный радиатор и рукавом протер маленькое окошко. Появилось мое отражение с огромным желтым носом.

— Пойдем попьем чаю, — предложила Лиз.

— Потрясное местечко! — восхитился я. — Никогда не видел более красивого домика.

— Тебе действительно нравится? — Вопрос Лиз прозвучал так, будто ее действительно волнует ответ.

— Конечно, — заверил я.

— Это очень хорошо. Я прожила здесь большую часть своей жизни. И мне трудно надолго отлучаться отсюда.

— Пошли, — позвала миссис Мейсон. — Вера уже накрыла стол к чаю.

— Кто такая Вера, твоя сестра?

Лиз фыркнула. Когда мы вошли в дом, на столе уже стояли пирожные и бутерброды.

— Хотите помыться? — спросила миссис Мейсон.

— Нет, все в порядке, — ответил я. — Я все сделал, когда мы останавливались в деревне.

— Не задирайся, — шепнула Лиз. Она знала, когда я начинал ехидничать.

— Хорошо, — согласился я и пошел умываться.

Весь дом был разделен неимоверным количеством занавесок и комнатных растений на темные крошечные клетушки. Повсюду висели старые фотографии, а в ванной валялись номера журнала «Сельская жизнь».

— А нельзя ли попить чай в саду, мамуля? — спросила Лиз.

— Полковник не имел обыкновения пить чай в саду. Все так меняется. Чай прекрасный. — Вошла горничная одетая в черно-белую форму со старомодным накрахмаленным кокошником. — Еще кипятку, — попросила миссис Мейсон. — И нарежьте медовый пряник. — Миссис Мейсон держала серебряный чайничек и раздавала угощения и советы.

— Я съем весь ваш медовый пряник и печенье, — извиняясь, сказал я.

— Не имеет значения, — ответила миссис Мейсон. — Полковник мог съесть весь мой пряник за один прием.

— Судя по рассказам, полковник — выдающаяся личность, кем бы он ни был.

— Он был моим отцом, — пояснила Лиз. — Мы всегда называем его полковником. Он погиб во время войны.

— Сочувствую, — сказал я.

— Он воевал вместе с Сайласом, — объяснила Лиз.

— Мой муж командовал танковой частью, — продолжила миссис Мейсон. — Они попали под сильный артобстрел. Полковник выбрался из танка, и его убили, когда он пытался помочь раненному солдату. Он получил Крест Виктории.

— А Сайлас был с ним? — спросил я.

— Да, — кивнула Лиз. — Сайлас был капитаном в подразделении отца. Он находился меньше чем в полумиле от отца в тот день. Тогда танковая часть понесла серьезные потери. Никто так и не узнает, что именно произошло, из части отца никого не осталось в живых, кроме Сайласа. Именно он представил рапорт, по которому отца посмертно представили к Кресту Виктории.

— Об этом я ничего не знал. То есть о том, что Сайлас воевал с твоим отцом.

— Именно так я и познакомилась с ним, — пояснила Лиз. — Он навещает мою мать, когда приезжает в Лондон.

— Милый мальчик, — вступила миссис Мейсон. — Помню его в тридцать девятом году. Он был молодым и очень застенчивым. Полковник часто приглашал сюда молодых офицеров на обед, чтобы поболтать с ними в домашней обстановке, не в казарме. Он говорил, что это поддерживает боевой дух.

— Меня еще на свете не было, когда Сайлас впервые пришел в этот дом, — сказала Лиз.

— Он был милым мальчиком, — повторила миссис Мейсон.

— Так ты знала своего отца? — спросил я.

— Нет. Я была совсем ребенком, когда он погиб, и никогда его не видела.

— Он был замечательным человеком, — продолжала миссис Мейсон. — Таких людей сейчас нет, — добавила она, глядя на меня.

— Мир меняется, — рассуждал я. — Люди — отражение своего времени. Каждое поколение вынуждено приспосабливаться к миру, в который оно приходит.

— Ну, примите мир таким, каким я его вижу, — сказала миссис Мейсон и скрипуче рассмеялась. — Битники бьют полицейских. Вот вам наше молодое поколение. Не знаю, когда все это закончится.

— Но это лучше, чем начинать войну, которая унесет миллионы, — возразил я. — А ваше поколение воевало.

— Битники, — снова повторила миссис Мейсон, будто слово зачаровало ее.

— Лучше уж битники, чем «Гитлерюнгенд», — сказала Лиз.

— Вы все одинаковы, — возразила миссис Мейсон. — Никакого уважения к религии и семье. Хорошо, что твой отец не видит всего этого.

— Ну видит чего? — переспросил я.

— Элизабет, — уточнила миссис Мейсон. — Молодого капитана Лоутера, который колесит по всему свету вместо того, чтобы обустроится и найти себе надежную работу где-нибудь в одном месте. У него была хорошая работа в городе. Почему бы ему не вернуться сюда?

— Это было тридцать лет назад, мама, — ответила Лиз. — Он оставил работу, чтобы вступить в армию.

— Он джентльмен, этот молодой человек, — похвалила его миссис Мейсон.

— Он вовсе не мальчик, — поправила Лиз. — Он уже в возрасте.

— Я бы даже сказал, что он стар, — уточнил я.

— Почему ты всегда перечишь мне, Элизабет? Капитан Лоутер сделал тебе предложение четыре года назад, и мне очень жаль, что ты не приняла его. В конце концов, он отличный офицер и у него две боевые награды.

— Нельзя же выходить замуж за человека только потому, что он герой, — парировала Лиз.

— Даже если у него есть боевые награды, — пробормотал я.

— Ну, полковник был героем, — развивала тему миссис Мейсон. — Поэтому я вышла за него. По крайней мере, и поэтому тоже. Он был очень милым человеком.

— Мама, оставь меня, пожалуйста, в покое. Я не хочу выходить замуж за Сайласа.

— Тебе нужно подумать о замужестве, — настаивала мать. — Ты не становишься моложе. Еще пару лет, и никто не захочет жениться на тебе.

— Я всегда буду хотеть жениться на ней, — сказал я. — Я всегда хотел и буду хотеть.

Лиз толкнула меня ногой под столом.

— Это как раз подтверждает мои слова, — невозмутимо сделала вывод миссис Мейсон. — Вы и есть никто.

Глава 16

Я влюбилась в Боба. Я поняла это одним прекрасным утром, сидя под феном и слушая, как парикмахерша рассказывает о своем дружке. И вдруг мне в голову начали приходить невероятные мысли, которые еще совсем недавно изумили бы меня. Понятия не имею, как давно это началось, но вдруг в один миг мне все стало ясно. Ладно. Я замурлыкала от удовольствия при одной мысли о нем. Я знаю его уже почти пять лет, а для женщины в возрасте между двадцатью пятью и тридцатью года тянутся очень долго. Так много нужно было решить, и все эти решения были настолько важными. По крайней мере, таковыми они казались в это время. Чувства меняются так незаметно (даже если это приходит как озарение), и я думаю, что мои чувства к Бобу рождались постепенно, в течение многих месяцев, пока я наконец не убедилась в них окончательно.

Я люблю Боба. Временами он ведет себя как мальчишка, а у Сайласа много преимуществ, больше опыта, умудренности, умения обращаться с женщиной. Пусть Сайлас просто солдафон со скверным характером, но в нем чувствуется сила и уверенность. Когда я была с Сайласом, мне казалось, что ничего плохого не может случиться. Меня не волновали ни швейцар, возмущенный моим брючным костюмом, ни наша жертва, угрожающая обратиться в полицию.

Боб же обладал именно теми неискушенностью и невежеством, которые притягивали неприятности, как магнит. И защищало его то же самое невежество. Он был как водный лыжник, плавучесть которого зависела от его скорости. Со стороны кажется, что в любую минуту он остановится, что двигаться дальше невозможно, и камнем пойдет на дно. Но Боб продолжал мчаться вперед быстрее и грациознее, чем все остальные. Когда Боб с Сайласом поменялись ролями, возникло множество проблем, которые Боб успешно решал именно за счет того, что не догадывался об их существовании. Это зрелище щекотало нервы, но и очаровывало. Задачи, от которых у Сайласа сводило скулы и начинали трястись руки, которые портили ему настроение, действовали на Боба совершенно иначе. С каждым новым поворотом событий он все больше и больше раскрепощался. Когда мы с Сайласом позволяли себе высказать предположение, что у Спенсера может не оказаться денег или же он не захочет с ними расставаться, Боб бросал на нас уничтожающие взгляды, будто мы пара идиотов, и его огорчение было настолько искренним, что мы с Сайласом перестали предостерегать его или даже пытаться противоречить ему. До сих пор во всех случаях он оказывался прав. Даже если это и раздражало Сайласа, то он старался этого не показывать. Свойственные ему раздражительность и надменная издевка исчезли. В этой операции Сайлас мобилизовал все свои таланты и с предельной точностью выполнял приказания Боба.

У меня дух захватывало при мысли о том, что рано или поздно мне придется выбирать кого-то одного. Почему нельзя оставить все как есть? Они оба нужны мне. Сайлас, хотя я его больше не любила, был легким и надежным спутником, а Боб, которого я уже любила, раздражал и отталкивал меня своим непоседливым и непосредственным поведением.

Помню, как Боб читал вслух одну из своих исторических книг. Это был отрывок о том, как в первобытных племенах съедали сердце врага, чтобы стать храбрым, настолько захвативший воображение Боба, что с тех пор он неоднократно вспоминал это. И с той минуты, как Боб взял командование в свои руки, он ел сердце Сайласа, становясь с каждым днем все храбрее и увереннее, в то время как Сайлас терял силы.

Конечно, я должна была вернуть Сайласу прежнюю волю. Я пыталась, пыталась изо всех сил, но это ни к чему не привело. Мне даже начало казаться, что Сайласу больше не хочется быть лидером, что я сама стала тем символом лидерства, в котором он больше не нуждался. Но во мне нуждался Боб, по-настоящему, а ведь именно этого от мужчины ждет каждая женщина.

В Бейруте Сайлас все свое время посвящал разработке мельчайших деталей операции. Он купил «лендровер» и целыми днями торчал в гараже, наблюдая за тем, как машину переделывали и снаряжали для экспедиции, чтобы мы могли исчезнуть в бесконечных арабских пустынях и затем снова появиться где-то в другом месте с новыми легендами и под новыми именами. Подготовительная работа, которую раньше выполнял Боб, теперь легла на Сайласа, и, как и следовало ожидать, он взялся за дело со своей фанатичной придирчивостью, не то что бесшабашный Боб.

Можно было даже подумать, что Сайлас хочет, чтобы мы с Бобом оставили его в покое. Конечно, Сайлас из породы одиночек. Я это всегда знала. Каждый день он выкраивал некоторое время, чтобы побыть одному. Поэтому мы с Сайласом всегда занимали разные номера, когда селились в гостиницах. Я уже смирилась с этим, хотя когда-то это меня очень ранило, и я плакала, думая что он хочет быть подальше от меня. Боб совсем другой. Ему не нужно общение с самим собой, ему безразличны окружающие.

В Бейруте мы с Бобом много плавали, загорали и катались на водных лыжах. Сначала Боб не умел кататься, и я взялась учить его. Очень скоро он превзошел своего учителя и начал скользить по поверхности воды с такой плавностью и грацией, о которых мне и мечтать не приходилось. И заметьте, я позволила ему кататься лучше! Я хотела, чтобы он держал меня, учил, как лучше держать равновесие.

— Я поймаю тебя, — заверял он. — Я поймаю тебя, если ты упадешь.

— Я уже попалась, — ответила я, и он еще крепче прижал меня к себе.

Вода — очень забавная штука. Она словно смывает воспоминания и дает возможность все начать сначала. Наверное, поэтому во всех религиях вновь обращенных окунают в воду. Именно это и произошло со мной в водах залива Сент-Джордж. Не только со мной. С нами. Я отпустила трос. Боб тоже. Вода казалась теплым, шелковистым зеленым миром, в который мы вступили через тончайшую пелену брызг. Окунувшись в нее, мы обняли друг друга, и я даже не попыталась освободиться от его рук, ног, губ.

Мы выплыли на поверхность.

— Я люблю тебя, — призналась я.

— Вот умная малышка, — улыбнулся Боб, обдавая меня фонтаном брызг.

— Я серьезно! — завопила я. — Я действительно люблю тебя.

Он продолжал ухмыляться:

— Повезло же мне.

Я просто взбесилась от того, что он не хотел воспринимать мои слова всерьез. Я изо всех сил толкнула его, и мы вместе погрузились в воду. Он крепко стиснул мои руки, и я даже испугалась, что захлебнусь. Затем, словно в замедленной съемке, мы повернулись и всплыли на поверхность. Издалека с нашего катера увидели нас, катер взревел и повернул обратно.

Я обняла Боба за шею.

— Я люблю тебя, Боб. Я действительно люблю тебя! — закричала я. — Ну, послушай же меня! Хоть на минуту стань серьезным.

— Успокойся, — ответил Боб.

Я ударила его, на сей раз по-настоящему, изо всей силы. И когда мы оба, колотя друг друга и пинаясь, пошли под воду, он прижал меня к себе так крепко, что я поняла, насколько он серьезен. Над нами появился корпус нашего катера, который остановился, подняв целый вихрь пузырьков возле винта.

Мы влезли на катер и рухнули на дно. Я с восторгом протянула руки к небу, будто хотела натянуть его на голову, как голубой шелковый платок, но мои руки обвились вокруг шеи Боба и притянули его мокрую голову к моим губам, и мы поцеловались с такой страстью, какой еще никогда не было в наших поцелуях.

— Я люблю тебя, — сказал Боб.

Его губы были солеными, мокрые волосы спутаны. Я любила его, была по-глупому восторженно счастлива и одновременно испытывала грусть. Не по Сайласу, которого больше не любила, а по тому Сайласу, который когда-то был рядом. По тем Лиз и Сайласу, которые могли бы быть, если бы оба постарались. Бедный Сайлас. Бедный Сайлас.

— Я люблю тебя, Боб, — повторила я.

Я снова прижала к себе его голову, а водитель катера, как смущенный таксист, начал внимательно вглядываться вдаль. Он завел мотор, и мы помчались по водной глади, рассекая зеркало воды и превращая ровный голубой шелк в буйство блестящих брызг, которые никогда больше не смогут повториться.

Глава 17

Этап номер пять — решающая стадия любой операции. Этап номер пять начался в среду. Я проснулся в половине девятого утра. Стараясь не разбудить Лиз и Боба, которые занимали комнаты по обе стороны от моей, надел халат и заказал в номер кофе. Затем нанес легкий слой грима на лицо и руки. Ну, совсем незначительный, как загоревший англичанин, или незагорающий араб, не более того. Прилепив накладные усы и подождав, пока подсохнет клей, я покрутился перед зеркалом, и внимательно рассмотрел свое лицо. Хорошо. Открыв ставни, я шагнул было на малюсенький балкончик с чугунной решеткой, но все строение казалось настолько древним и ветхим, что не очень хотелось проверять его прочность собственным весом.

Над морем витала легкая дымка. Гора Санин почти полностью утонула в тумане. Пересекая дворик, владелец гостиницы, Кимон, спешил на кухню за моим кофе. Я знал каждую комнату этой гостиницы. Десятый номер — маленький, на двоих, второй этаж. Туда я однажды заказал завтрак и потом занимался любовью с горничной под истерические крики других постояльцев, требовавших свой завтрак. Восьмой — тесная комнатушка на одного, первый этаж позади флигеля. Там я проиграл в вист двадцать пять фунтов стерлингов в ночь на Рождество сорок пятого. Шестнадцатый… К чему все эти воспоминания? Они только навевают грусть.

Я знаю эту гостиницу со времен войны. Знаю каждую дырку в дымоходе, каждую прогнившую половицу, каждый сломанный замок. Знаю ненадежность матрасов и непостоянство горячей воды, и причудливое устройство комнат, в которых были сделаны ванные помещения. Эти стены не видали ни одного слоя краски после того, как я притащил папаше Кимону восемь галлонов извести, украденной в солдатской коптерке. Папаша, старый прохвост, тогда только месяц как приобрел эту гостиницу, и после покраски я был там первым постояльцем. До этого заведение принадлежало какому-то приспешнику Виши, уступившему гостиницу Кимону за сорок три галлона бензина и допотопный бейрутский грузовик, на который он уложил все свои пожитки, прежде чем исчезнуть в северном направлении. Кимон жил на первом этаже. Большую часть суток он сидел на крошечном стульчике во дворе, потягивая граппу или арак и бесконечно ворча на жару и мух. В те редкие дни, когда погода не позволяла находиться на улице, он играл в шашки со стариками в кафе или бродил вдоль гавани, наблюдая, как разгружаются большие корабли.

Он тихо постучал в дверь моего номера и подергал фаянсовую ручку, которая была сломана с сорок шестого или сорок седьмого года.

— Доброе утро, папаша, — сказал я.

Он принес себе и мне крошечные, с наперсток, чашечки с кофе. Прежде чем ответить на мое приветствие, он тяжело опустился в рассыпающееся от старости легкое кресло.

— Добро пожаловать назад, мон синьор, — произнес наконец папаша, наливая два стаканчика граппы.

— Мне не нужно, — предупредил я, но он протянул стакан, я принял его и поднес к пересохшим губам. Это была крепкая дрянь, едкая как дым и жгучая как огонь. Неожиданно вспыхнули два языка пламени, которые, осветив все ярко-зеленым трескучим светом, так же внезапно погасли.

Солнце палило нещадно, страшно. Танк чихнул и начал извиваться, как носорог, погибающий в капкане браконьера. Еще один снаряд впился в броню и порвал гусеницу, которая со скрежетом отвалилась. Третьим снарядом разнесло двигатель, и танк затих. Остался только свист сквозняка, проникающего через пробоины, чтобы накормить ненасытное пламя.

«Несчастные итальяшки, — подумал я, — и на что они рассчитывают в этих воспламеняющихся консервных банках?» На полу лежали мешки с песком, видимо, чтобы хоть как-то защитить команду. До меня донесся запах резины и кордита. На горизонте виднелись две «Матильды» — 11-ый Гусарский, а может, новозеландцы. Они повернулись и немедленно поползли прочь, на север.

— Еще макаронные танки на горизонте! Сейчас четыре часа, сэр! — прокричал мне Виллер, мой водитель.

Стрелок поворачивал наводку и давил на механическую подачу, покрываясь потом от невероятных усилий.

— Прицел взят, танк, пять ноль ноль ярдов! — крикнул я.

Стараясь не выдавать волнения, я шарфом протер глазок перископа. Танки, видневшиеся всего на несколько дюймов, вдруг остановились. Звук нашего мотора перекрыл два или три взрыва. Танк вздрогнул, наш двигатель захлебнулся, но не остановился. В нас попали? Или снаряд упал где-то рядом?

— Огонь! — скомандовал я, включил рацию и вызвал остальную часть своего подразделения.

Прозвучал выстрел. Он показался невероятно оглушительным, и я припал к перископу.

— Они уходят, — доложил Брайан, когда три коричневых башни скрылись из виду за дюнами.

Стрелок положил еще один снаряд в раскаленную пасть машины и закрыл ее промасленной тряпкой.

Брайан вел нас вперед, и мы взбирались на дюны, рискуя попасть под обстрел итальянских танков, которые могли за дюнами ждать, когда на фоне неба четко вырисуется наш силуэт.

Под нами расстилалось то, что на картах значилось как Муссо-Дамп. Там было тихо. Всего несколько акров, большая часть которых завалена бочками с горючим, но были и другие запасы: макароны и проскито, да еще какие-то вышедшие из строя машины. Мы увидели даже передвижной бордель — огромный грузовик, разбитый на клетушки, в каждой из которых стояли раскладушка, умывальник, а стенки были оклеены обоями.

Следующим на голубом фоне неба появился танк Берти. Я прикрыл люк на случай, если это возвращаются итальянцы. Берти, наоборот открыл свой люк и крикнул — Аванти!

Он вылез из танка и, выпрямившись во весь рост на башне, стал разглядывать в бинокль горизонт.

— Все ушли, старик! — прокричал Берти.

Водитель Берти выключил двигатель, мой последовал его примеру. Наступила тишина, как будто и нет войны — только солнце и голубое небо. Мы с Берти спрыгнули на горячий песок и пошли вокруг насыпи.

— Святая Мария, старина, — присвистнул Берти. — Вот так коллекция! — Он опустил защитные очки на шею. — Здесь больше трехсот тысяч галлонов воды и еще больше бензина. Отвезем это Алексу, амиго, и в жизни нам не придется больше работать.

Мы вошли в одну из палаток и увидели накрытый стол. Одному богу известно, что они себе воображали! Мы жили на крепком чае и жестком мясе неделями, и вдруг перед нами дубовый стол, изысканнейший фарфор и тончайшие салфетки.

— Как тебе такая столовка, амиго? — спросил Берти. — Как сцена из фильма с Гретой Гарбо.

— Давай прихватим в нашу столовку немного ветчины и салями, да еще граппы и кьянти, — предложил я.

— Это все туда влезет, Брайан? — обратился я к своему водителю.

— Для выпивки и ветчины всегда найдется место, — ответил он, и мы втиснули три ящика съестного между боеприпасами. Берти со своим водителем тоже кое-что взяли.

— Не забудьте штопор, — напомнил мой водитель, и я вернулся обратно в итальянскую столовку и вышел, победно неся штопор.

И тут я услышал позывные по рации. «Авель один». Это Берти. Он махнул мне и завел свою машину. Я как раз начинал отпускать тоненькие усики, и теперь, как французский шеф-повар в избитых рекламах, послал Берти воздушный поцелуй.

— Аванти! — крикнул он.

Он помахал бутылкой спиртного, сделал глоток, нырнул внутрь и закрыл люк. Нас никто не вызывал, и мы не трогались с места. Брайан, Тодди и Виллер отрезали толстые ломти салями и молча принялись уминать их.

— Передай-ка мне бутылку граппы, — попросил я.

Через башню проникла струя горячего маслянистого воздуха. Я отхлебнул глоток граппы, чтобы смыть пыль, дерущую горло. Это была крепкая штука, особенно для утреннего напитка.

Папаша Кимон кивнул и отхлебнул граппы. Он был толстым, точнее тучным. Такое определение не вызвало бы возражений ни у кого, кроме самого Кимона. Пояс на его черных штанах был слишком туго затянут, и над ним неряшливо вылезла белоснежная рубашка, когда его мягкое тело растекалось по самым недоступным уголкам соломенного кресла. Даже в молодости он никогда не отличался стройностью. На его голове, тоже непропорционально большой, с ушами и подбородком великана, выделялся нос, ровный и точеный, как у греческого бога. Но и он был слишком громоздким, а из-под него печально свисали, как пушистые плечики для верхней одежды, огромные черные усы. Волосы он тщательно зачесывал, тщетно пытаясь скрыть лысину, причем не от окружающих, а от собственного отражения в зеркале. Кожа у него была очень белой и шелковистой. Кимон провел своим цветным платочком по лбу, затем протер волосатую грудь, выглядывающую из выреза рубашки. Это было рефлекторное движение, необходимая прелюдия к началу разговора, ведь утренний воздух еще не успел даже прогреться.

— Вот и настал денек, полковник, — сказал он.

Он не знал, что происходит, но какое-то природное напряжение, которое не удается скрыть ни одному человеческому существу, было настолько ощутимо, что он догадался о близкой развязке моего дела.

— Сегодня начинаем, — не отрицал я. — Завтра все будет кончено.

— Твои руки, — заметил он, — уже не слушаются тебя, как прежде.

Я улыбнулся и взял чашечку кофе, чтобы показать ему, что он ошибается, но он оказался прав. Крошечная чашечка задребезжала на блюдечке, и, поднеся ее ко рту, я ощутил на губах дрожание толстого теплого ободка. Папаша Кимон виновато отвел взгляд.

— А твой юноша, полковник? — спросил Кимон. — Положено ему так развлекаться каждый день, когда ты так тяжело работаешь?

— Это так и задумано, Кимон, — объяснил я.

Я знал, что не обязан ничего ему объяснять, но еще лучше знал, что он спрашивает об этом не из праздного любопытства.

— У каждого свое определенное задание, и каждое подразделение отвечает само за себя.

— Как в армии? — подсказал Кимон.

Я кивнул. Кимон достал несколько маленьких черных сигар и предложил мне одну, и, хотя мне хотелось закурить, я не сомневался, что мой желудок не справится с ее сильным едким дымом.

— Это не политика? — поинтересовался Кимон.

— Нет, не политика, — ответил я.

— Люди борются за любовь и деньги, но политика часто делается только ради зла.

— Это не политика, — снова повторил я и допил свой кофе.

Папаша Кимон уцепился за край кровати и со стоном поднялся на ноги. Он поправил рубашку на толстом животе и, высунувшись из окна, что-то крикнул во дворик. Кто-то ответил ему, и он заказал еще кофе. Я бы предпочел виски с содовой, но тем не менее пробормотал что-то в благодарность.

— Полиция приходила, — сказал Кимон, повернувшись ко мне. — Спрашивали, кто сейчас в гостинице.

— Искали нас?

— Спрашивали, кто живет в гостинице, — повторил Кимон. — Может, это по поводу налогов. Может, просто так, обычная проверка. Я сказал им, что здесь два египтянина и египетская женщина. Но хорошо, что вы скоро уезжаете, потому что они, кажется, мне не поверили.

— Они вернутся?

— Полиция всегда возвращается, — пожал плечами Кимон.

Раздался стук в дверь, и его сын внес еще две чашки крепкого черного кофе и две свежие фиги. Я выпил немного кофе и съел мягкую спелую фигу. Папаша налил еще две порции граппы.

— Когда все начнется, полегчает, — пообещал Кимон.

— Да, — кивнул я, смущенно касаясь своих накладных усов.

— Опасно?

— Не очень.

— А почему бы мальчишке не сделать это?

— Нет. Так запланировано. Мы должны действовать именно так.

— Даже если бы это была политика, я все равно бы ничего не имел против.

— Это не политика, — заверил я. Мы знали друг друга уже много лет, и сейчас смотрели друг на друга в надежде уловить хоть что-то от прежних молодых людей, которыми были когда-то. — Это уголовное дело, — признался я. Ему лучше знать правду, если возникнут осложнения с полицией. В прошлом мы вместе проворачивали такие дела.

Я достал из гардероба свой чемодан, вынул чистое белье и начал одеваться. Надел легкий костюм и помедлил минуту, выбирая однотонный черный галстук. В верхний карман я заткнул свежий платочек, который носил почти всегда. Маленькая монограмма С.Л. бросалась в глаза, но для этой операции я больше не был С.Л. Мне это пришлось не по душе, но коль скоро Боб сделал меня Арчибальдом Хамметом, ничего не поделаешь, придется работать, и как можно лучше. Я сложил платок так, чтобы спрятать монограмму. Теперь все в порядке. Старина Кимон, полностью закрывавший маленькое кресло своим мощным телом, смотрел на море.

— Девушка. Ты ведь давно с ней, — сказал он.

— Давно, — подтвердил я.

Папаша никогда не называл Лиз по имени, как, впрочем, и никого другого.

— Разве хорошо, что они с мальчишкой так близки?

— Так задумано, — резко оборвал его я.

— Не надо кричать на меня, полковник, — печально произнес Кимон. — Я ведь о вас думаю.

— Прости, — извинился я. — Но это входит в наш план.

Улицы уже были полны народу. Таксисты переругивались, детишки торговали жвачкой, покупатели покупали, продавцы продавали. Машины гудели, с грохотом проносились трамваи и повсюду, сновали люди с поклажей.

Бейрут неизменно будет напоминать мне о войне. И вспоминаю я его не без теплых чувств. На войне все было так просто, перед тобой появлялась игрушка, в мозгу прокручивались десятки вычислений. Все расчеты оказывались как раз нужной сложности: не настолько просты, чтобы почувствовать себя чернорабочим, и не настолько сложны, чтобы погасить пыл. Нажимаешь кнопку — и игрушка исчезает в клубах дыма. Или не исчезает. Завтра будут другие макеты: танки, самолеты, дома и, может, даже люди. Не все ли равно, что? Тренажер готовит тебя к игре до тех пор, пока не стирается граница между учением и настоящим боем. А может, и нет никакой границы? Жизнь — это просто тренажер, цель появляется и, если расчет верен, исчезает в клубах дыма. Тренажер не обманывает, тренажер беспристрастен, тренажер будет существовать долго, когда меня уже не будет.

Студенты, читающие учебник войны, рассчитывающие отклонение, силу ветра и притяжение, нажимающие кнопки, которые могут превратить эти едва заметные точки в дым и разнести частицы праха по небосклону. И другие люди из других войн будут наблюдать, как песчинки света танцуют по темному экрану, как уходят в небытие зазеркальные города, звучно оповещая мир о своем исчезновении. Мишень есть, три секунды, бах. Мишень есть, три секунды, мишень снята. Я рывком отворил тяжелую дверь. Мишень снята. Я рывком отворил тяжелую дверь. Мишень пошла. Главный кассир направился ко мне. На прошлой неделе я пригласил его на обед и спросил совета по поводу инвестиций, а затем направил по его адресу ящик шампанского. Под одну из бутылок я подложил письмо, напечатанное на фирменной бумаге одной из крупнейших лондонских оптовых контор. Из письма становилось ясно, что, во-первых, шампанское посылается в дар, а во-вторых, я, Мистер Арчибальд Хаммет, влиятельный и богатый директор фирмы.

Главный кассир ни слова не сказал о найденном письме, но я заметил по перемене в его отношении, что он клюнул. В мои планы не входило выглядеть очень богатым человеком, — иначе я никогда не остановился бы во вшивой гостинице Кимона — но мне нужно было произвести впечатление серьезного бизнесмена. Банковские служащие часто с подозрением относятся к людям, которые не скрывают своего богатства, потому что получают от них выговоры и пинки каждый день.

Главный кассир улыбнулся и выразил надежду, что у меня все в порядке.

— Боюсь, я совершил нечто ужасное, мистер Солейман, — доверительно сообщил я.

— Я уверен, это не так, — запротестовал он.

— Речь идет о моем лондонском офисе, — начал я. — Они должны позвонить мне через несколько минут. — Тут я запнулся.

— Да, мистер Хаммет, — подбадривающе сказал Солейман.

— Они ведь думают, что я остановился в «Фенисии», — смущенно признался я. — Хотя на самом деле я живу в крошечной гостинице возле порта. И я попросил их, чтобы они позвонили мне сюда. — Я завершил свою тираду смущенной скороговоркой. — Сюда в банк.

— Понимаю, — кивнул мистер Солейман. — Мы с радостью предоставим вам наш телефон.

— Они должны позвонить в десять, — сказал я. Было без пяти.

— Добро пожаловать, мистер Хаммет, — улыбнулся мистер Солейман. — Почему бы вам не присесть немного? Как только вам позвонят из Лондона, я позову вас к телефону.

— Это очень великодушно с вашей стороны, — поблагодарил я.

Звонок раздался ровно в десять. Спенсер попросил к телефону мистера Хамида, и учитывая его характерный выговор, никто не усомнился, что это меня — Хаммета. Мистер Солейман провел меня к телефону в свой кабинет. Я взял трубку:

— Здравствуйте. Это Центральный банк, у телефона мистер Хаммет.

Телефонист объявил ему, что это Центральный банк, да он и сам слышал в трубке достаточно всякой суеты, чтобы убедиться, что действительно попал в банк.

— Так что, все в порядке, мистер Хамид? — справился Спенсер.

— Лучше и быть не может, мистер Спенсер, — ответил я.

— Тогда я вылетаю сегодня вечером. Прибуду в Бейрут завтра утром. Все готово для моего приезда?

— Да, если вы привезете необходимые документы и деньги, — ответил я и добавил: — Вы уже получили их у мистера Аплярда?

— Неужели я недостаточно ясно сказал, мистер Хамид, что эти деньги вкладываю я лично? Я сам вкладываю и делать все буду сам.

— Как скажете, Спенсер, — согласился я.

— Именно так и скажу. До завтра, Хамид. — Он повесил трубку.

Я в печальном раздумье не сводил глаз с телефона.

— Все нормально? — спросил мистер Солейман.

— Не совсем, дружище Солейман, — поникшим голосом проговорил я. — Видите ли, мой старший партнер, мистер Спенсер, — я показал на телефон, — это с ним я разговаривал. Он завтра прибывает в Бейрут.

— И это нехорошо?

— Все дело в той леди, с которой мы обедали на прошлой неделе, — признался я.

— Мисс Лиз?

— Да. Понимаете ли, Солейман, старина. Вы ведь светский человек и все такое…

— Я понимаю. — Солейман понял намек и выдал улыбку из «Тысячи и одной ночи».

— Спенсер знаком с моей женой… Послушайте, — резко остановился я. — Как вы считаете, это будет неприлично, если я не повезу его к себе в гостиницу? Думаете, будет странно, если я стану обсуждать дела за обедом? Нет, — ответил я сам себе. — Это будет странно. Он везет с собой кучу денег и документов. Он не согласится вести подобные разговоры в ресторане. Он сочтет это слишком рискованным.

— И будет прав, мистер Хаммет, — согласился Солейман.

Я угрюмо кивнул.

— Дело не только в моей жене, — продолжал я. — И у Лиз есть муж. Страшный парень. Настоящий негодяй, хотя я, наверное, не имею права так говорить. Громила совершенно неукротимого нрава.

Солейман вдруг заметил арабскую газету, торчащую у меня из кармана.

— Вы читаете по-арабски? — спросил он.

— Нет. Это для сына. Просто как сувенир.

Солейман кивнул, и мы оба молчали несколько минут. Было очень важно, чтобы Солейман увидел во мне респектабельного и сентиментального человека, от которого не может исходить никакой опасности. Он еще не прекратил сочувственно вздыхать, когда я отважился:

— Послушайте, Солейман, вы можете спасти меня, старина. Может, вы позволите мне воспользоваться вашим кабинетом здесь, в банке, на каких-то полчаса завтра? — Я говорил так быстро, что Солейман не успел ответить на мое предложение. — В конце концов, моя фирма собирается впредь довольно часто пользоваться услугами вашего банка, и, если мой партнер приедет сюда и увидит своими глазами, как хорошо у вас идут дела, он тоже убедится в разумности такого решения. Мы будем рады, если вы сможете присутствовать на нашей встрече. Вы сможете оказать нам такую честь?

— Наверное, — сдался Солейман.

Господи, здесь-то я и могу погореть! Я почувствовал, что краснею, и поспешил добавить:

— Совет банкира всегда кстати.

Солейман решил покориться неизбежному. Он развел руками, как человек, играющий на концертино. Это был жест арабского гостеприимства. Я изобразил на лице воодушевление, обхватил его плечи и коротко, но сильно обнял. На лице мистера Солеймана загорелось отражение моей собственной радости. Он улыбнулся. Значит, завтра я могу воспользоваться кабинетом мистера Солеймана. Может, он будет присутствовать при встрече. Если меня это обрадует, а это должно меня обрадовать, со мной будут обращаться как с лордом. За обедом, состоявшемся в тот же день, мы укрепили англо-арабские связи. Мишень, три секунды, бах.

Утро среды было настоящим кошмаром. Рейс, которым Спенсер летел в Бейрут, оказался первой неприятностью. Я позвонил в аэропорт в восемь утра, и мне ответили, что в Афинах была задержка. Самолет опоздает минимум на час. Я знал, чем это могло грозить. Я не стал пить кофе с Кимоном, а разбудил Боба, затем пошел в номер к Лиз, сообщил им о положении дел и предложил находиться в состоянии боевой готовности, как если бы никакой задержки рейса не произошло, и не расслабляться. Боб и Лиз согласились. Я сказал Бобу, что свяжусь с ним по рации через несколько минут после того, как возьму «лендровер». Затем я направился к механикам гаража, чтобы окончательно рассчитаться с ними. Проверил все документы. Свидетельства о налогах, страховка — все это необходимо, чтобы проехать на машине из Ливана в Сирию. Я выехал из гаража и включил рацию.

— Леденец вызывает Булочку, — сказал я.

Боб откликнулся мгновенно:

— Валяйте, Леденец. Слышу вас ясно и четко с балкона отеля. Плачу по счету и выношу багаж. Как слышно? Булочка. Конец связи.

— Булочке от Леденца. Слышимость на пятом уровне. Прием. Увидимся через несколько минут. Леденец. Конец связи.

— Леденцу от Булочки. Понятно. Спускаемся. Конец связи.

Рация работала превосходно.

Мы погрузили чемоданы в «Ленд-Ровер». Это была модель с длинной базой, так что места у нас оказалось предостаточно. Я сказал:

— Я вызову вас через час и сообщу, когда мы встретимся возле банка.

— Да. Вы уже говорили это сто раз, — ответил Боб.

— Ладно. Пожелайте мне удачи.

— Удачи тебе, Сайлас, — улыбнулась Лиз, высунулась из машины и поцеловала меня, как давно уже не целовала.

Боб вальяжно махнул рукой и выжал сцепление.

— Увидимся примерно в полдень.

«Лендровер» скачком рванулся вперед под тревожный перезвон трамвая, в который чуть не врезался на повороте. Я посмотрел ему вслед и вдруг ощутил ужасное одиночество. Теперь у меня остался только Спенсер, и для этого мне потребуется все мое мастерство. Я вернулся к себе в номер и налил рюмочку виски. Когда я вызвал Боба по рации, они уже находились на Рандеву Один, приблизительно в миле от берега, где и должны были ждать до того, как отправиться к банку навстречу мне.

Когда я снова позвонил в аэропорт, мне сообщили, что рейс из Лондона как раз прибывает. Из окна я видел, как огромный самолет «Олимпик Эрвейз» снижался над морем. Я пошел в ванную. Со дня моего прибытия в Бейрут мне постоянно приходилось подкрашивать кожу — задача непростая. Я не собирался делать из себя араба в стиле кинокомпании «Брукс Бразерс», для этого я уже слишком стар, а был простым арабом, вышедшим из английской средней школы. Я посмотрелся в зеркало, подправил грим, потренировал мускулы. Мне предстояла невероятная игра, и Боб, несомненно, знал, на что обрекал меня. Я был одновременно Лонгботтомом и Хамидом и обвел этого противного сопляка Спенсера вокруг пальца своим актерским талантом. Теперь мне предстояло появиться перед ним в европейском костюме, и при этом быть не Лонгботтомом, а Хамидом. И в то же время, дорогие мои друзья, не забывайте, что для Солеймана я должен был оставаться англичанином Хамметом. Боже, эта задача, могла бы поставить в тупик самого Ирвинга или Гиннеса! Но я справлюсь, у меня есть необходимый опыт и уверенность.

Лонгботтом — нерасторопный, нерешительный сутулый клерк, горожанин, человек, раздавленный жизнью, и недоумевающий, почему это произошло. Хамид же, напротив, обходительный, родовитый бизнесмен, высокий, надменный, с изысканными манерами. Его кожа была смугловатой, на пальцах и запястьях — дорогие украшения. Усы он носил точь-в-точь такие же, как мистер Арчибальд Хаммет. Мой костюм был из легкой кремовой ткани, на голове — новая соломенная шляпа. Солнечные очки в золотой оправе выглядели немного старомодными, но зато в кармане лежала арабская газета. Туда же я сунул четки. Это тоже должно подействовать на воображение Спенсера, но их не должен заметить Солейман. Я посмотрелся в заляпанное зеркало в ванной.

— Могу провести вас через минные поля, генерал Роммель, — сказал я своему отражению. — Мои люди ориентируются по звездам и знают пустыню, как вы знаете улицы и переулки своего любимого Берлина. — Я кивнул. — Ничего, генерал. Мы оба люди чести. Мы оба знаем одиночество властителя. — Я улыбнулся и сорвал темные очки. — Бог милостивый, да это вы, полковник Лоренс, — удивился я. — Вас недаром зовут белым призраком пустыни. — Я посмотрел на часы. Пора отправляться в банк.

— Мистер Хаммет, все в порядке? — спросил Солейман, едва я переступил порог.

Я дал ему понять, что сегодня уже вполне владею собой.

— Я полон сил и готовности, мистер Солейман, — доложил я. — Вчера вечером говорил с Лондоном. Премия директорам в этом году ожидается около двух с половиной тысяч фунтов. Неплохой выдался годик.

Солейман кивнул.

— Мистер Спенсер прибудет с минуты на минуту, — сообщил я. — Я просил передать ему, что я жду его звонка здесь.

С этими словами я положил свой кожаный портфель на стол.

— Ужасно нервничаю, что приходится таскать это с собой, старина Солейман. Здесь все документы на акции. Мы, то есть наша компания, осуществляем слияние с одной из местных фирм. Боюсь, я не имею права называть ее. — По глазам Солеймана я понял, что он изо всех сил старается угадать, о какой фирме идет речь. — А так как предполагается обмен акциями, мне приходится иметь это все под рукой. Здесь документов на два миллиона фунтов. Честно скажу, Солейман, мне страшно прикасаться к ним.

— Хотите положить их в наш сейф?

— Да, пожалуйста, — сказал я. — И дайте мне квитанцию.

— Конечно, сэр, — кивнул Солейман.

Вскоре из отеля позвонил Спенсер. Я велел ему выезжать немедленно. Он прибыл, запыхавшийся, в половине двенадцатого.

— Доброе утро, мистер Спенсер, — встретил я его прямо в холле. — Это мистер Солейман, главный кассир Центрального Банка.

— Рад познакомиться с вами, — поприветствовал его Спенсер, сильно удивленный моим европейским костюмом.

— Я и не сразу узнал вас в этой одежде, Хамид, старина, — обратился ко мне Спенсер.

Я вынул из кармана арабскую газету и переложил ее в другой карман. От Спенсера это не ускользнуло.

— Хочется выглядеть соответственно репутации фирмы, мистер Спенсер, — ответил я. — Только по вечерам я позволяю себе одеваться неофициально.

— Разумеется, — согласился Спенсер, наш великосветский лев.

— Мы воспользуемся кабинетом мистера Солеймана, — предупредил я Спенсера. — У меня слишком… Многолюдно.

— Хорошо, хорошо, — согласился Спенсер, заговорщически подмигивая.

Я подмигнул в ответ, но очень сдержанно, как, по моему представлению, это сделал бы араб. Солейман провел нас в свой кабинет, я занял место за столом и знаком пригласил Спенсера присесть в мягкое кожаное кресло.

— Все документы тщательнейшим образом проверены. Все полностью удовлетворены. — Я благодарно улыбнулся Солейману. Он ответил мне тем же, — а Спенсер повернулся к Солейману и тоже улыбнулся. — В настоящее время они находятся в сейфе, мистер Спенсер, — сказал я. — Мистер Солейман вручит их вам по предъявлении этой квитанции. — И я отдал ему большую фирменную квитанцию, полученную недавно от Солеймана.

— По-деловому, — оценил Спенсер. — Вот это мне нравится.

Спенсер повернулся ко мне в фас.

— Скажу вам по правде, Хамид, — начал он, выкладывая на стол свой портфель, подозрительно легкий с виду, и щелкая замками. Подкладка оказалась ярко голубой, но, кроме нее, внутри ничего не было. — Я не привез денег, — окончил фразу Спенсер. — Ни пенса.

Я уставился на ослепительно голубую внутренность бесполезного портфеля, затем поднял глаза на Спенсера и, чтобы унять дрожь своих рук, крепко ухватился за край своего кресла. Спенсер расплылся у меня перед глазами, а внутри разлился нестерпимый огонь, как будто температура моего тела резко подскочила на несколько градусов. Я чувствовал, как жар подступает к лицу. Мне казалось, я падаю на стол. Вокруг царила полная тишина, в которой отчетливо слышались все шумы внутри моего собственного тела — бешеное сердцебиение и захлебывающиеся легкие. Больше мне этого никогда не сделать. Это уж я знал наверняка. Я сгорел, я конченный человек. Операция никогда не закончилась бы так, если б Боб не захватил ведущую роль. Спенсер и Солейман неотрывно смотрели на меня. Я растянул свои губы в вымученной улыбке, откинулся на спинку кресла, медленно сосчитал про себя до пяти и обратился к ним:

— На следующей неделе вы прочитаете газету, мистер Спенсер, и покраснеете от стыда и бессилия. Со здешними людьми хорошо иметь дело. Каждый, с кем бы я ни встречался здесь, готов помочь нам. Конечно, можно возразить, что им нужны наши деньги. И это действительно так, но это не просто очередной переворот. Это игра ва-банк, рискованное предприятие. И это солидное деловое предложение, Спенсер. Конечно, вам принимать решение, но, я думаю, вы совершаете ошибку. По сути дела, я поделился с мистером Солейманом своими чаяниями относительно данного плана.

Солейман улыбнулся и слегка поклонился.

— Минуточку, минуточку, — засуетился Спенсер. — Я не сказал, что выхожу из игры. Но я осторожный человек. Даже ваш знаменитый мистер Аплярд не стал бы торопиться при определенных обстоятельствах. И я тоже поостерегся. Я перевел деньги через другой банк сюда с одного из моих счетов в Цюрихе. Если вы позволите мне позвонить, я вызову сюда человека, который принесет деньги.

Я подвинул к нему телефонный аппарат.

— Соедините меня с банком «Вестерн Ордер», — сказал в трубку Спенсер.

— Передайте, чтобы он вручил их кассиру, — подсказал я Спенсеру. — Для мистера Хамида. Не стоит указывать имен на квитанции о доставке и корешке.

Спенсер сказал в трубку:

— Речь идет о портфеле с деньгами. Все в порядке. Доставьте его в Центральный Банк. Вручите кассиру. Скажите, что это для мистера Хамида. — И повесил трубку.

Я повернулся к Солейману.

— Вы не могли бы попросить кассира пересчитать деньги и выдать курьеру квитанцию на полученную сумму, мистер Солейман? — попросил я. — А потом нам потребуется портфель с документами из сейфа.

Солейман вышел.

Я обратился к Спенсеру:

— Надо поспешить, чтобы успеть во все банки сегодня.

— Но мы успеваем?

— Я составил списки очередности, и даже если мы опоздаем, последние два банка откроют нам.

— А не выглядит ли несколько странно, что вы сопровождаете меня по банкам?

— У меня в этом городе есть свои деловые интересы, мистер Спенсер. Ничего необычного в этом не будет. — Я глянул на часы. — Пора сделать обход, посмотреть, как работает банк. Если хотите, можете пойти со мной.

Спенсер уже было поднялся. Но я тут же добавил:

— Вы храбрый и безрассудный человек, мистер Спенсер.

— Неужели? — удивился Спенсер. — Почему?

— Ну, пройтись по банку, который вы собираетесь обвести вокруг пальца, показать всем и каждому свое лицо крупным планом? — Спенсер кивнул. — Дать им возможность прикинуть ваш рост и вес, запомнить мельчайшие детали вашего костюма?

— Наверное, я все-таки не пойду с вами, — передумал Спенсер.

— Я знаю, что вы ощущаете, — сказал я. — Вы все, англичане, напоминаете мне знаменитый анекдот об Уинстоне Черчиле в пустыне. Утыканный таким множеством копий, что он напоминал…

— Дикобраза.

— Дикобраза, именно. На вопрос своего приятеля, не больно ли ему он ответил: «Только, когда я смеюсь». Разве не великолепный анекдот?

— Я, пожалуй, посижу здесь, — сказал Спенсер. — Вы идите на свои обходы, а я побуду здесь.

Я закрыл за собой дверь в кабинет Солеймана и увидел Солеймана с кассиром, пересчитывающих деньги Спенсера, которые только что прибыли. Я направился к ним.

— Что случилось? — спросил Спенсер.

— У мистера Спенсера очередной приступ, — вздохнул я. — Это с ним частенько случается.

— Так, может, вызвать врача?

— Нет, нет, нет, — запротестовал я. — Это слабая форма, но у него вываливается язык и он очень возбуждается.

— Как это ужасно!

— Я просто оставил его в покое на некоторое время. Больше ничего в этом случае не нужно. Это деньги для мистера Хаммета? — спросил я.

Кассир едва успел пересчитать их. Он перевернул записку, прикрепленную к портфелю и прочитал:

— Доставить в Центральный Банк, кассиру, для мистера Хамида. Мистера Хамида, — повторил он.

Я рассмеялся, а вместе со мной и мистер Солейман.

— Вот вам и арабский мир! Мои предки были Хамметами с тысяча шестьдесят шестого года, но стоило мне побыть в Ливане несколько дней — и я уже Хамид.

Солейман снова рассмеялся и кивнул кассиру. Она начала укладывать деньги обратно в портфель убийственно медленно, пока не решила, что они не поместятся, и снова начала вытаскивать пачки и перекладывать их по-новому.

— Я беру деньги с собой, — сказал я.

— Такую сумму? — поразился Солейман. — Но ведь это опасно.

— Как динамит, — сострил я. — Если не умеешь с ним обращаться.

— Но почему бы вам не взять чек? Заверенный чек.

Я объяснил:

— Боюсь, ваши соотечественники еще не полностью овладели банковской системой. Вы так слепо верите в подписи на бумажках.

— К сожалению, так и есть, — признал Солейман.

— Мне еще повезло, что они принимают долларовые купюры, — сказал я. — Было время, когда они требовали только золото.

Солейман сочувственно закивал. Откуда-то с другого конца города доносились звуки мусульманской молитвы. Был полдень. Я взял портфель, полный денег.

— Если вам придется зайти в кабинет до моего возвращения, будьте осторожны с мистером Спенсером. Он очень возбудим во время своих приступов.

— Понимаю, — кивнул Солейман. Я уже намеревался уходить, когда он опять обратился ко мне. — Вы вчера рассказали мне анекдот, мистер Хаммет. О матросе, на которого напали индейцы с копьями. «Тебе больно?» — спросили его и он ответил: «Только когда я смеюсь». И вот здесь я не совсем понял. В чем соль?

— А-а-а, — протянул я. — Сказав это, он сразу же умер. Вот в чем соль…

Теперь до мистера Солеймана дошло. Он расхохотался и смеялся до тех пор, пока по его щекам не потекли слезы. Он просто захлебывался от смеха. Кассир, ничего не понимая, тоже начала смеяться, и здесь уж, признаться вам, расхохотался я. Совсем как раньше, как в былые времена, мишень — раз, два, три, бах. Я опустил портфель всем его весом на самые кончики пальцев и пошевелил кистью. Прекрасное ощущение — тяжесть денег.

Не переставая смеяться, я отвернулся от окошка кассы и очутился лицом к лицу с Ритой Марш. Она сидела в фойе банка. В шелковом костюме и с новой прической она выглядела довольно привлекательной. Она освобождала место в своей кожаной дорожной сумке. Подняв глаза, она взглянула на меня и кивнула. Я направился к ней. Она встала мне навстречу и схватила меня за руку.

— Некуда спешить, дорогуша, — сказала она. — Ваши приятели потерпят, пока я перепакую свой багаж, правда ведь?

— Полагаю, что да, — ответил я.

Боб взорвался первым в ответ на требование Риты занять место сзади рядом со мной.

— А она какого черта здесь делает?

— Я здесь, чтобы получить свою долю, — заявила Рита. — Вот зачем.

— Вылезай из машины, — приказал Боб.

— Полегче, Боб, — успокаивал его я, с опаской поглядывая на двери банка. Спенсер мог появиться в любую минуту.

— Она думает, что мы смываемся со спенсеровскими деньжатами, — объяснил я и покрепче прижал к груди портфель.

— Думаю? — взвилась Рита. — Я это знаю.

— Поехали, — поторапливала нас Лиз.

— Сначала вышвырните ее из машины, — не отступал Боб. — Тогда поеду.

— Вы слишком много воображаете, Рита, — сказал я. — С такими обвинениями вы можете навлечь на себя большие неприятности.

Она начала вырывать портфель из моих рук. Я сопротивлялся, но ей удалось приоткрыть его и заглянуть внутрь. Она мгновенно захлопнула его и окинула нас победным взглядом.

— Здесь, должно быть, несколько миллионов, — сказала она. — Всем хватит.

— Выкидывайте ее отсюда! — приказал Боб.

— Ладно, — согласился я, снова завладев портфелем и надежно закрыв замки. — Выходи. Поможешь мне.

— Успокойтесь вы оба! — прикрикнула на нас Лиз. — Сначала надо убраться подальше от банка.

— Согласен, — кивнул я.

— Двадцать пять процентов, — заявила Рита. — И я еду с вами. Иначе он прибьет меня.

— Наверное, я сам тебя прикончу, — злорадно сказал я.

— Ну, ну, полегче, старина Лонгботтом.

— Давайте поедем, — предложил я. — Это все можно уладить по дороге.

— Справедливо, — ответил Боб, обменявшись со мной многозначительным взглядом.

— И не вздумайте выкинуть чего-нибудь, — предупредила Рита. — Мы не тронемся с места, пока не договоримся, или я буду орать благим матом.

— Мы уже договорились, дорогая, — улыбнулась Лиз, даже не пытаясь казаться искренней.

— Сначала в гостиницу «Фенисиа», — приказала Рита. — За моей норковой накидкой.

— Мы не можем тратить время на пустяки, — запротестовал я.

— На эту крысиную шкуру и бензина жалко, дорогуша, — съязвила Лиз.

Боб был рад, что мы наконец отъехали от банка, как, впрочем, и я. У «Фенисии» разгорелся очередной спор.

— Кто-то должен пойти с ней, чтобы она не позвонила Спенсеру или кому-нибудь еще.

— Я никуда не собираюсь звонить, я только возьму свою накидку.

— Тогда иди одна, — предложил я.

— Не выйдет. Кто-то из вас троих пойдет со мной, — улыбнулась она.

— Кому-то придется сопровождать эту идиотку, — вздохнул Боб.

— Вот ты и иди, Боб, — сказал я.

— Я за рулем, — возразил он. — Идите вы.

— Хорошо, — ответил я.

— Но портфельчик оставь здесь, — приказала Лиз, став вдруг подозрительной.

— Как хочешь, — не противился я и покорно передал ей портфель.

— Я спешу, — напомнила Рита, взяла свою огромную сумку из красной кожи, вынула пудреницу, тщательно изучила свое лицо в зеркальце и хлопком закрыла ее.

— Итак… — Разозлившись, я схватил ее за руку и взял ее сумку.

— О, — выдохнула она. — Не хамите, нам предстоит долгая дорога вместе.

— Не обольщайся, — тихо осадил я ее и вытолкнул на тротуар.

— Не задерживайся, — предупредил Боб.

— Не надо говорить со мной таким тоном, — попросил я. — Это не моя вина.

Боб только скорчил гримасу, но Лиз сочувственно коснулась моей руки. Одной рукой держа Риту, в другой неся ее сумку, я пошел через тротуар. У входа я остановился. Боб обнял Лиз за плечи и поцеловал ее.

— Это твоя подружка, не так ли? — съехидничала Рита.

— Была когда-то, — со злостью ответил я.

Итак, Боб был, как он говорил, представителем молодого поколения. Думаю, он прав. Он представлял всю эту гнусную мутноглазую расхлябанную толпу. Благотворительные очки, бесплатное образование, сигареты с наркотиками и борьба за уничтожение атомной бомбы. Бесконечно ноющие, мотающиеся по стране, даже не пытающиеся совершить что-то патриотическое. Господи, само слово «патриот» изменило свой смысл, потому что люди типа Боба считают его своего рода насмешкой. А что представляет собой Лиз? Она «незнайка» в стране «незнаек». Она выжидает, чтобы вынести божественное и совершенно беспристрастное решение в состязании моего поколения с поколением Боба. Может она думает, что их загадочная искушенность никому не видна? Я определял это по ее манере защищать его от моего гнева или покрывать его глупые ошибки. Вот почему я отстранился от них. Пусть сближаются, пусть поймут, кто они есть на самом деле. Я-то знаю, что они собой представляют. Два недисциплинированных, разболтанных молодых идиота, которым никогда не понять меня и людей моего типа. Им кажется, что им не нужно руководство. Они считают, что нужны друг другу. Они помешаны, помешаны друг на друге. Я даю им десять дней этого удовольствия. Десять дней, да и это, думаю, слишком много. Без моего дисциплинирующего влияния, без всякого соблюдения правил и законов они перегрызут друг другу глотки через два дня. Даю им три дня. Три дня.

Мимо гостиницы проходил верблюд. Давно уже я не видел верблюдов на улицах. Раньше город просто кишел ими. Мерзкая тварь с порченными зубами. И злая к тому же. Я вспоминаю их в пустыне после Аламейна. Гнилые зубы и вонючее дыхание. Верблюдов любить невозможно. Ни за что, как бы вам ни был нужен верблюд, вы не сможете полюбить его. Даю Лиз и Бобу три дня, тем более, что они сели на мель. Без денег я бы не дал им даже дня. Боже, вот гнусный верблюд. Я толкнул стеклянную дверь и сделал шаг вперед.

— Все ясно, Рита, милочка моя, — сказал я.

В фойе отеля я поставил на пол ее сумку и вынул рацию из кармана.

— Леденец вызывает Булочку, — сказал я.

— Булочка, слышу вас четко. Продолжайте, конец связи, — немедленно ответил Боб, как я и рассчитывал.

Я сказал:

— Леденец, бери деньги и направляйся сейчас же к Рандеву Два. Как понял? Прием.

— Прием, — откликнулся Боб, и прежде чем он успел отключить связь, я услышал, как взревел мотор.

— Рандеву Два… Прием… Как дети, — презрительно фыркнула Рита.

Глава 18

Сказочная страна Фенисия соединяет Эгейское море с Египтом. Древние цари Месопотамии и Египта стремились завладеть этой щедрой плодородной землей, с одной стороны огражденной морем, а с другой защищенной горной цепью. Над южной частью внутренних массивов возвышается пик Хермон, у подножья которого берет начало река Иордан, бегущая на юг в Галлилею и впадающая в огромное Мертвое море. Именно здесь и гибнет речная рыба.

Рандеву Два было на полпути между двойными горными хребтами, и когда солнце скользило вниз по небосклону, тень западных вершин ползла вверх по подножью гор, обгоняя нас, пока почти вся гора не скрылась в темноте.

Лиз прижалась ко мне. Она взяла рацию и потрясла ее, затем сняла заднюю крышку и поплотнее прижала батарейки к контактам.

— С ней все в порядке, — сказал я ей.

— Ты хочешь сказать, что Сайлас и не пытался вызывать нас?

— Вот именно.

На мгновение я было подумал, что она сейчас завизжит или разрыдается, но она не сделала ни того, ни другого, а просто внимательно посмотрела мне в глаза. Я взял черный портфель-сейф Сайласа и отверткой взломал замки. В портфеле лежали два плоских металлических бруска, которые, без всякого сомнения, весили ровно столько, сколько восемьсот тысяч долларов.

— Пусто, — тихо проговорил я, хотя Лиз и сама это видела.

— Ты, кажется, не очень удивлен.

— Я не удивлен. В какой-то мере мы сами избавились от него. Он знал, что так дальше продолжаться не может.

— Разве мы говорили ему, что так дальше продолжаться не может?

— Намекали…

— Наверное, ты прав. — Она не долго размышляла над ответом. — Дай ему еще часик, — попросила она.

— Хорошо, — сказал я.

Но Сайлас исчез навсегда. В углу портфеля я нашел визитную карточку. На одной стороне была надпись: «Сэр Стивен Латимер. Президент. Амальгамированные минералы, Инкорп». На обороте было нацарапано: «Ха, ха, ха». Я сложил ее и выкинул.

— Он сбежал с этой Ритой, — сказала Лиз.

— Вот именно, — кивнул я. — Думаю, деньги они положили в ее дорожную красную сумку.

Воздух был чист. Никогда еще не вдыхал такого чистого воздуха. Этот воздух проносится тысячи миль над пустыней, не встречая на пути ни одного завода, здания, мусорной свалки, ни одного кафетерия.

— Понюхай воздух, — предложил я Лиз.

Она сделала глубокий вдох, посмотрела на меня и пожала плечами.

— Разве это не самый чистый воздух, которым мы когда-либо дышали?

— Нормальный, — недоумевала она. — Воздух как воздух.

— Наверное, так, — сказал я.

Но мне казалось, что я всю жизнь провел в угольной шахте и впервые в жизни дышу свежим воздухом. Это было мое причащение к роскоши, обычной и привычной для всего мира. Нет, мне никогда не привыкнуть к этому. Я в этом уверен.

Я жадно втягивал воздух после бессонной ночи. Вдруг неожиданно отворилась дверь камеры. Вошел новый мусор, зажимая нос платком. Это верный признак, что он новенький. Все они сначала не могут переносить утреннюю вонь, а через пару недель постепенно привыкают. Это был высокий, тощий лягавый очкарик.

— А где Чарли? — спросил я.

— Уехал, — сказал тот. — Поездом вчера вечером. И что, у вас так всегда?

— Что именно?

— Вонь.

— Ничего не чувствую, — ответил я.

Он опять прикрыл нос платком.

— Я никогда не смогу переносить это. — Его голос звучал приглушенно из-под платка.

— Да уж, — согласился я. — Я вот подумываю уйти в отставку.

Мусор рассмеялся. Для лягавого он вполне приличный парень. Подумать только, ему не нравится запах. Я засмеялся и вдохнул воздух с такой силой, что от напряжения у меня заболели легкие. И что за черт, я ощутил аромат растений пустыни и сильного ветра и захмелел.

Это как детская игрушка, когда у тебя на глазах меняются форма и цвет. Легкий ветерок шуршал по долине, пытаясь улизнуть поскорей домой до наступления ночи, и вдоль края второго горного хребта — анти-Ливана — последний солнечный луч высверливал полость в горной породе, заполняя ее золотом.

— А далеко отсюда твой Евфрат? — поинтересовалась Лиз.

— Триста миль.

— Птичьего полета?

— Да, не нужно объезжать крупные города.

— И там много древних цивилизаций?

— Вдоль всего Евфрата, — сказал я. — Но я хочу повидать именно Вавилон. Там правил Хамурапи в двухтысячном году до нашей эры. Вот это была личность. Управлял самой мощной, самой сложной империей, известной в мировой истории, — от Бейрута до Персидского залива.

— Он все время думал только о себе, — сказала Лиз.

— Он установил законы. Ввел налоги, контракты, долговые обязательства и завещания.

— Вот негодяй, — неожиданно сказала Лиз. — Но Рита ведь заглянула в портфель: «Здесь, должно быть, несколько миллионов…»

— А он был пуст. Вот здорово! Они обошли нас.

— Который час?

— Пять тридцать, — ответил я.

Она снова потрясла рацию.

— До Хамурапи царил хаос, — продолжал я о своем.

— Он все тщательно продумал.

— Он был фанатом, но именно это мне в нем и нравится.

— Ну его к черту! — воскликнула Лиз. — Иногда мне кажется, что в мире одни только мошенники. У нас есть палатки?

— А я нет, — ответил я. — Да, палатки у нас есть.

— А вода и еда? Ты только случайно не мошенник.

— Конечно. И лопаты, и бензин, и масло, и фонари, и одеяла. Карты, справочники, фотоаппарат, печатная машинка, непромокаемая одежда. Даже веревка и крюки для маркировки местности. Помнишь наш план? Мы экипированы как экспедиция.

Лиз застегнула пальто и замотала вокруг шеи шарф. Она наклонилась и поцеловала меня.

— Я люблю тебя, — сказала она.

— Я люблю тебя, — ответил я.

Мне нравилось повторять это. Лиз провела пальцем по моему лицу, будто размышляя, не стоит ли расплавить его и слепить заново.

— Тогда не сиди, Хамурапи. Вези меня в Вавилон.