Избранные произведения в одном томе

Относится ко всем британским войскам в Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии, включая все острова.

1. Британское командование объявляет о безоговорочной капитуляции всех вооруженных сил в Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии, включая все острова, а также зарубежные военные формирования. То же относится к Королевскому флоту во всех частях света, как в плавании, так и в портах.

2. Все военные действия британских вооруженных сил на суше и на море должны быть прекращены к 19 февраля 1941 г. к 08–00 часам по Гринвичу.

3. Отныне британское командование будет неукоснительно и без обсуждений выполнять все приказы немецкого командования по любым вопросам.

4. Противодействие приказам или их невыполнение будет расцениваться как нарушение настоящего акта и повлечет за собой меры по законам военного времени.

5. Настоящий акт не будет являться препятствием к замене его другим генеральным документом о капитуляции, заключенным германским командованием или от его имени, применимым к Соединенному Королевству и объединенным нациям.

6. Настоящий акт составлен на немецком и английском языках. Только немецкий текст является аутентичным.

В случае любых споров о трактовке настоящего акта капитуляции приоритетное решение остается за немецким командованием.

Глава 1

— Георга посадили в Тауэр эсэсовцы Гиммлера, а немецкие генералы считают, что стеречь короля должна армия, — брюзгливо произнес Гарри Вудс.

Его коллега воздержался от комментариев, даже не подняв глаза от бумаг. Каучуковый штемпель оставил на очередном документе оттиск: «Скотленд-Ярд, четырнадцатое ноября тысяча девятьсот сорок первого года». Невероятно. Прошло всего два года с того дня, как началась война. И все уже кончено. Бои отгремели. Страна проиграна. Бумажной работы теперь столько, что документы едва умещаются в две обувные коробки, отведенные под входящие и исходящие. Туфельки «Дольчис», шестой размер, на узкую ногу, лакированная кожа, высокий каблук. Инспектор сыскной полиции Дуглас Арчер знал только одну женщину, которая могла бы носить такие. Свою секретаршу.

— Ну, по крайней мере, слухи такие ходят, — добавил Гарри Вудс, пожилой сержант, вторая половина «убойного отдела».

Дуглас Арчер подписал документ, переложил его в другую стопку и поднял голову. Кабинет у них с Гарри был убогим и запущенным. Стены, когда-то выкрашенные в зеленый и белый цвет, потемнели от времени, а стекла подслеповатых окон покрывал такой слой грязи в дождевых разводах, что даже днем приходилось включать электрическое освещение.

— Не стоит крутить шашни на работе, — посоветовал Гарри, хотя советовать было уже поздно.

Любой другой на его месте — человек не такой бесцеремонный, не такой словоохотливый, не такой добродушный — на этом бы и остановился. Но только не Гарри. Гарри сделал вид, что не замечает холода в улыбке начальника, и продолжил гнуть свое:

— Есть же на кого посмотреть! Вот хоть блондинка из канцелярии. Или немка эта грудастая из связей с СС, она, по слухам, дама легких нравов. Но чтоб со своей же секретаршей…

— Ты уделяешь слишком много внимания слухам, Гарри, — спокойно заметил Дуглас Арчер. — Вот в чем твоя беда.

— Нет уж, шеф, нельзя уделить слухам слишком много внимания, если работаешь в полиции, — парировал Гарри Вудс, ничуть не смутившись. — А ты бы, если б глаза свои разул, сам бы все понял. Детектив-то ты отменный, но просто диву даешься, до чего скверно ты разбираешься в людях. Вот в чем твоя беда.

Более ни один сержант не осмелился бы говорить с Дугласом Арчером в такой манере, однако Гарри пользовался особым отношением. В конце концов, они знали друг друга еще с начала двадцатых. В то время Гарри Вудс был статным молодым констеблем с военной медалью на груди; хорошенькие юные горничные сами подносили ему свои сердца, а престарелые кухарки — мясные пироги. Дуглас Арчер, девятилетний мальчишка, гордился тем, что такой человек говорит с ним как с равным и все это видят. А когда Дуглас поступил на службу младшим инспектором прямиком из Хэндонского колледжа полиции, именно Гарри Вудс взял его под свое дружеское покровительство — а ведь тогда юных обладателей элитных дипломов в полиции было принято всячески шпынять.

Гарри знал все, что следовало знать полицейскому, и даже больше. Он помнил, в каком часу какой ночной сторож ставит чай. Во время дождя он за минуту находил котельную, в которой можно погреться. Он всегда был в курсе, под какой кучей мусора найдутся спрятанные деньги, но никогда не брал больше трети — чтобы не вынуждать владельцев кафе и лавок искать другой способ приплачивать дворникам за дополнительную работу. Впрочем, все это осталось далеко позади; благодаря щедротам вест-эндских кабатчиков Гарри отрастил живот и приобрел кирпичный цвет лица — причем раньше, чем целеустремленность привела Дугласа Арчера в департамент уголовного розыска, а затем в «убойный отдел» Скотленд-Ярда.

— На участке «С» труп, — сообщил Гарри. — Остальные заняты. Ну что, мешок для тела готовить?

Дуглас понимал, что от него ожидается удивление, и вскинул бровь.

— Тебе-то откуда это уже известно?

— Квартира в районе Шепард-Маркет, набитая виски, кофе, чаем и всем таким прочим, на столе — россыпь талонов люфтваффе на горючее. Жертва — хорошо одетый мужчина, вероятно, промышлял на черном рынке.

— Думаешь?

Гарри улыбнулся.

— Помнишь парней, которые прихлопнули управляющего складом в Фулхэме? Они подделывали талоны на горючее. Может, и этот из их шайки.

— Гарри, ты мне скажешь, откуда у тебя информация, или ты настроен прямо сейчас раскрыть это убийство, не вставая из-за стола?

— Участковый сержант на Сэвил-Роу — мой давний собутыльник. Только что мне позвонил. Труп обнаружили соседи и вызвали полицию.

— Спешки нет, — твердо произнес Дуглас Арчер. — Никуда бежать мы не будем.

Гарри закусил губу. По его мнению, шеф вообще никогда никуда не спешил. Гарри Вудс был полисменом старой закалки. Он презирал картотеки, микроскопы и перекладывание бумажонок. Ему больше нравилось общаться с людьми, пить, проводить допросы и аресты.

Тридцатилетний Дуглас Арчер, стройный и высокий, принадлежал к новому поколению детективов, отказавшихся от негласной униформы «убойного отдела» Скотленд-Ярда — черного плаща с воротником-стойкой, брюк в тонкую полоску и котелка. А носил он темные рубашки и широкополую шляпу — вроде той, что была у Джона Рафта в гангстерских кинофильмах. В завершение образа он пристрастился к курению маленьких черных манильских сигар — так часто, насколько хватало пайка. Вот и теперь инспектор в третий раз пытался раскурить очередную — табак был скверного качества и норовил погаснуть. Зря потратив последнюю спичку, он огляделся по сторонам, и Гарри перебросил ему коробок.

Дуглас был истинным лондонцем и обладал многими присущими этому племени качествами — то есть был сметлив, изобретателен и, как говорится, себе на уме. Хотя, как и многие из тех, кто рос без отца, был склонен к некоторой закрытости и отстраненности. Негромкий голос и оксфордский акцент, пожалуй, больше соответствовали бы какой-нибудь кабинетной работе, но Дуглас ни разу не пожалел, что выбрал полицию. И знал, что во многом этому способствовал Гарри. Для одинокого богатого мальчика констебль Гарри Вудс, сам того не подозревая, стал заменой отца.

— А если купоны не поддельные? — спросил Дуглас. — Если они настоящие? Тогда тут замешан немецкий персонал, и дело все равно в итоге перенаправят в военно-полевой суд люфтваффе в Линкольнс-Инн. А мы только зря потратим время.

— Это убийство, — веско заметил Гарри. — Кучка талонов на горючее погоды не сделает.

— Это закон, Гарри. Давай попробуем защитить хотя бы ту его часть, которая нам предписана. Все преступления, в которые так или иначе вовлечен персонал люфтваффе, рассматриваются судами люфтваффе.

— Надо успеть раньше! — В волнении Гарри пригладил пятерней шевелюру, которая все равно продолжала торчать во все стороны. — Выбьем из этого гада признание и отправим в письменном виде в тайную военную полицию и комендатуру — примите, с глубоким почтением! А иначе немчура опять закроет дело «за отсутствием улик» или переведет виновных на какую-нибудь непыльную работенку за границей!

Гарри никогда не сдавался. Люди его поколения — те, кто воевал и победил на полях Фландрии, — не признавали поражений. Однако Дуглас Арчер никогда не был солдатом. Он любил свою работу и собирался выполнять ее, пока немцы позволяют.

— Попрошу придерживаться официальной терминологии, а свое личное мнение держать при себе. — Дуглас постучал пальцем по кипе полицейских сводок. — Лично я далек от заблуждения, что они попустительствуют своим. В прошлом месяце пятерых казнили. Причем одного — майора танковой дивизии с Рыцарским крестом — всего лишь за часовое опоздание на смотр военной техники. — В подтверждение своих слов он шлепнул всю кипу Гарри на стол.

Гарри поднял на него глаза.

— Ты что, правда все это читаешь?

— И тебе бы следовало. Тогда бы ты знал, что генерал Келлерман теперь проводит летучки с персоналом уголовного розыска по вторникам в одиннадцать часов, то есть очередная состоится через десять минут.

— А все потому, что старый хрен имеет привычку слишком много выпивать за обедом. А после, когда возвращается из офицерского клуба, не в состоянии вспомнить по-английски ничего, кроме «заффтра, заффтра»!

И Гарри Вудс не без удовольствия отметил, как Дуглас непроизвольно покосился по сторонам — не слышал ли кто эту тираду.

— Так или иначе, факт остается фактом, — осторожно проговорил Дуглас. — Келлерман ждет моего отчета. И вряд ли он сочтет уважительной причиной для опоздания раскрытие убийства, которое нас еще не пригласили расследовать.

Он встал и принялся собирать нужные бумаги.

— А я бы послал его к чертям, — заявил Гарри. — А я бы сказал ему, что работа прежде всего.

Дуглас Арчер вынул из зубов сигару, бережно затушил и убрал в верхний ящик стола в компанию к лупе, билетам на давно пропущенный концерт и сломанной чернильной авторучке.

— Келлерман не так уж и плох, — пожал он плечами. — Все-таки при нем полиция Большого Лондона сохранилась в более или менее неизменном виде. Ты уже забыл, как сюда хотели посадить немецких комиссаров? Келлерман не позволил.

— Конечно, это ведь конкуренция, — пробурчал Гарри. — А Келлерман не выносит конкуренции.

Дуглас сунул свой доклад и прочие документы в портфель и щелкнул замком.

— На тот маловероятный случай, если все же позвонят с Вест-Энда и пригласят нас, держи наготове мешок для трупа и автомобиль закажи. И передай, чтобы фотограф оставался на месте, пока я его не отпущу. И врач тоже. И патологоанатом.

— Господину врачу это не понравится.

— Благодарю, Гарри, за ценное замечание. Отправь господину врачу от меня пачку таблеток, унимающих боль от шила в заднице, и напомни, что ты звонишь с номера «Уайтхолл-двенадцать-двенадцать», из штаб-квартиры криминальной полиции, полиции порядка, полиции безопасности и гестапо. Все жалобы по поводу долгого ожидания пусть направляет в перечисленные организации в письменной форме.

— Ну-ну, чего разошелся-то? — буркнул Гарри.

Зазвонил телефон. Бесстрастный голос личного помощника Келлермана передал инспектору Арчеру наилучшие пожелания от генерала и поинтересовался, когда ему будет угодно представить господину генералу свой отчет.

— Сию секунду, — ответил Дуглас и положил трубку на рычаг.

— Яволь, герр майор! Целую вас в зад, герр майор! — пропел Гарри.

— Господи, да сколько можно! — не выдержал Дуглас. — Уж ты бы помолчал! Мне приходится иметь с ними дело напрямую. Тебе — нет.

— И все равно. Ты лижешь им задницы.

— А сколько, по твоим подсчетам, задниц пришлось облизать, чтобы убрать фамилию твоего брата из приказа о депортации?

Это вырвалось случайно. Дуглас не собирался ставить Гарри в известность и теперь был на себя очень зол.

— Его вычеркнули, потому что он принес заключение от врача! — выпалил Гарри, но по глазам было видно, что он уже все понимает; большинство техников, отправляемых на немецкие фабрики, могли показать какую-нибудь бумажку от сочувствующего медика.

— Ну… это тоже помогло.

— Я не знал, Дуг… — проговорил Гарри, однако Дуглас уже быстрым шагом поднимался на второй этаж. Немцы очень трепетно относились к пунктуальности.

Глава 2

Генерал — или в терминологии СС «группенфюрер» — Фриц Келлерман, давно разменявший шестой десяток, всегда имел благодушный вид. Роста он был среднего, однако вследствие любви к хорошей еде и выпивке приобрел некоторую полноту и не сходящий с лица румянец. Все это вкупе с привычкой стоять, заложив обе руки в карманы, могло создать у стороннего наблюдателя иллюзию, что Келлерман — толстый коротышка, и зачастую именно так его за глаза и описывали. Подчиненные звали его «фатер». И все же для получения более распространенного прозвища «папа» благодушия его с очевидностью не хватало. Видя седую шевелюру, не один молодой офицер опрометчиво согласился на предложение генерала составить ему компанию на утренней пробежке через парк. Мало кто соглашался на этот подвиг во второй раз. И лишь новички рисковали сыграть с ним партию в шахматы — в юности генерал был чемпионом Баварии. «Что ж, сегодня удача мне улыбнулась», — скромно говорил он противнику, нанеся ему унизительное поражение.

До победы Германии Дугласу редко приходилось бывать в этом кабинете на втором этаже. Комната с эркером прежде использовалась только комиссаром полиции. Затем она перешла в распоряжение Келлермана, стоявшего во главе полиции всей оккупированной страны. Теперь Дуглас часто заглядывал сюда с отчетом, и ему, наряду с несколькими другими сотрудниками, была пожалована привилегия входить не через приемную с секретарем, а напрямую, через отдельную дверь. Прежде через нее в кабинет допускались лишь заместители комиссара. Генерал Келлерман называл это частью «принципа вождизма». Гарри Вудс называл это пылью в глаза.

В ведении нового владельца кабинет комиссара полиции почти не изменился. В углу стоял массивный письменный стол красного дерева, за ним стул — спинкой к эркерному окну, которое давало рабочему месту освещение со всех сторон и открывало великолепный вид на реку. На широкой мраморной каминной полке каждые полчаса отбивали время пышно изукрашенные часы, за изогнутой решеткой пылал огонь, отбрасывая блики на полированную медную поверхность каминных приборов и ящика для угля. Пожалуй, единственное заметное нововведение представлял собой плывущий по дальней стене косяк рыб, заключенных в стеклянные коробки. Под каждым чучелом золотом было выбито имя Фрица Келлермана, место и дата поимки.

В кабинете ожидали двое в военной форме. Дуглас застыл на пороге.

— Входите, инспектор, входите, — пригласил его Келлерман.

Незнакомцы переглянулись и обменялись кивком. Англичанин подходил им идеально. Мало того, что его называли лучшим детективом отдела убийств, он к тому же был молод, атлетически сложен и имел бледное угловатое лицо, что среди немцев считалось признаком породы. Он был «немецкого типа», превосходный экземпляр «нового европейца». Да еще и блестяще знал язык.

Один из военных взял со стола Келлермана блокнот.

— Еще один снимок, генерал.

Второй достал неизвестно откуда фотокамеру «лейка» и опустился на колено, глядя в видоискатель.

— Пожалуйста, вместе с инспектором смотрите на какие-нибудь бумаги или карту… ну сами понимаете!

На обшлагах рукавов серой униформы Дуглас заметил нашитые ленты. Рота пропаганды вермахта.

— Нам следует их послушаться, инспектор, — заметил Келлерман. — Эти ребята из журнала «Сигнал». Приехали поговорить с нами аж из самого Берлина.

Испытывая неловкость, Дуглас обошел письменный стол и стал изображать, что внимательно читает что-то на передовице «Таймс», тыкая пальцем в газетную страницу. Чувствовал он себя при этом совершеннейшим болваном; Келлермана подобный цирк, очевидно, ничуть не смущал.

— Скажите, инспектор Арчер, — произнес один из журналистов по-английски с сильным акцентом, — правда ли, что здесь, в Скотленд-Ярде, люди называют генерала Келлермана «отцом»?

Дуглас не ответил, в попытках выиграть время делая вид, что старательно позирует.

— Вы что, не понимаете, что своим вопросом ставите инспектора в неудобное положение? — одернул его Келлерман. — И давайте уже общаться на немецком, инспектор владеет им не хуже меня!

— Так это правда? — настаивал журналист, желая получить ответ у Дугласа.

Щелкнула камера. Фотограф сменил ракурс и сделал еще пару кадров подряд.

— Разумеется, правда, — вскипел Келлерман. — Вы считаете меня лжецом? Или, может, таким начальником, который не знает, что делается у него под носом?

Журналист окаменел, фотограф опустил камеру.

— Да, это правда, — подтвердил Дуглас.

— А теперь, господа, у меня работа. — И Келлерман без особых церемоний выставил их вон, как старушка прогоняет нахальных кур, забредших к ней в спальню. — Прошу меня извинить, инспектор. Попросили пять минут, но все это как-то слишком затянулось. Впрочем, такова суть их работы — использовать всякую возможность, любыми путями всюду пролезть. — Он прошел назад к столу и сел. — Ну, мой мальчик, излагайте. Что у нас тут происходит?

Дуглас зачитал доклад, где необходимо делая отступления и объясняя подробно. Келлермана больше всего заботил вопрос обоснованности трат, и Дуглас всегда составлял отчеты таким образом, чтобы было понятно, куда идут ресурсы департамента, причем переводил все расходы в оккупационные марки.

Когда с формальностями было покончено, Келлерман открыл хьюмидор. На черном рынке сигары шли по пять оккупационных марок за штуку, так что кубинская «монтекристо» размера «два» могла считаться весьма достойным поощрением. Келлерман тщательно выбрал пару штук — как и Дуглас, он больше всего ценил те, на которых виднелись зеленые и желтые пятнышки. Не спеша обрезал, аккуратно убирая торчащие волокна табачного листа. Как обычно, на генерале был безукоризненный твидовый костюм, из жилетного кармана свисала цепочка золотых часов. Следовало ожидать, что он не наденет форму даже по случаю визита журнального фотографа. И, как и многие люди его поколения в высших эшелонах немецких войск, он предпочитал армейские звания громоздкой номенклатуре СС.

— Все еще никаких вестей о вашей жене? — Келлерман обошел стол, чтобы вручить Дугласу сигару.

— Думаю, можно с уверенностью предположить, что она погибла. Во время авиаударов она чаще всего укрывалась в доме соседей, а он был полностью разрушен.

— Не теряйте надежды, — посоветовал Келлерман.

Это что, намек на интрижку с секретаршей?

— А как сейчас ваш сын?

— Все хорошо, он в тот день был в убежище.

Келлерман наклонился, чтобы зажечь ему сигару. Дуглас еще не привык к манере немецких офицеров плескать себе в лицо одеколон после бритья, и снова у него перехватило дух от густого запаха. Он затянулся, кончик сигары начал тлеть. Признаться, Дуглас предпочел бы унести сигару с собой, но Келлерман всегда обставлял все так, чтобы она была раскурена на месте. Вероятно, хотел удостовериться, что одариваемый не пойдет ее продавать. А может, просто считал, что истинный джентльмен не позволит коллеге покинуть кабинет с нетронутой сигарой в кармане.

— И больше никаких трудностей, инспектор? — Проходя за спиной у Дугласа, Келлерман остановился и опустил руку ему на плечо, словно бы в знак поддержки.

На что он намекает? Не на письмо ли от секретарши, которое обнаружилось сегодня во входящей корреспонденции? Секретарша ставила его в известность о своей беременности и требовала двадцать тысяч оккупационных марок, пояснив — на случай, если он не знает, — что фунты стерлингов в абортариях нынче не в почете. Дуглас на самом деле получал часть своего жалованья в оккупационных марках. Пока ему не удалось выяснить, как именно письмо попало в кабинет. Вероятно, она передала его через какую-то из подружек в канцелярии. А может, вообще сама принесла.

— Никаких трудностей, которыми следовало бы обременять господина генерала.

Келлерман улыбнулся. Из-за нервного напряжения Дуглас обратился к нему в третьем лице — в странной манере, свойственной самым подобострастным немецким подчиненным.

— Вы помните, каким был этот кабинет в прежние времена? — спросил Келлерман.

До войны комиссар полиции, выходя из кабинета, оставлял дверь открытой, чтобы обеспечить доступ рассыльным. Поступив на службу в Скотленд-Ярд, Дуглас частенько находил повод зайти в пустой кабинет в такие часы и подолгу рассматривал его с благоговением мальчишки, выросшего на детективных романах.

— Я довольно редко бывал здесь.

— Мы живем в непростые времена, — произнес Келлерман, будто извиняясь, что визиты Дугласа в этот кабинет участились.

Он наклонился над столом и стряхнул пепел в модель Тауэрского моста из белого фарфора. Какой-то оборотистый умелец снабдил свою версию моста флагами со свастикой и надписью черно-красным готическим шрифтом: «Перемирие. Лондон. 1940».

— Прежде нашей полиции не поручали никаких… — Келлерман явно с тщательностью подбирал слова, — политических задач.

— Да, наша полиция не имеет отношения к политике.

— Ну все же это не совсем так, — мягко возразил Келлерман. — В Германии принято называть вещи своими именами, и политическая полиция зовется политической полицией. Здесь же ее функции исполняет «особый отдел», поскольку англичанам чужда прямота в таких вопросах.

— Вы правы, сэр.

— Однако рано или поздно настанет день, когда я больше не смогу сдерживать давление Берлина, и нам придется встроиться в полицейскую систему Германии.

— Англичане довольно настороженно относятся к нововведениям, сэр.

— Не пытайтесь играть со мной в игры, инспектор, — предостерег Келлерман все тем же учтивым тоном и с той же мягкой улыбкой. — Вы понимаете, о чем я.

— Боюсь, что нет, сэр.

— Ни вы, ни я не хотим видеть в этом здании советников по политическим вопросам, инспектор. Потому что знаем, чем это неизбежно закончится. Полицию начнут использовать для борьбы с группировками сопротивления, для ловли дезертиров, политических преступников, евреев, цыган и прочих нежелательных элементов!

По тону Келлермана следовало сделать вывод, что он вовсе не считает все перечисленные элементы настолько же нежелательными, как его берлинское начальство.

— Это немедленно расколет полицию надвое, — констатировал Дуглас.

Вместо ответа Келлерман взял со стола распечатанное с телетайпа сообщение и прочел, будто подзабыв содержание.

— Сюда направлен высокопоставленный офицер службы безопасности рейхсфюрера, — сообщил он. — Работать с ним я поручаю вам.

— И его функции будут политические? — уточнил Дуглас.

Служба безопасности рейхсфюрера представляла собой разведывательный орган СС. Совсем нехорошие новости.

— Я понятия не имею, какие у него будут функции, — жизнерадостно сообщил Келлерман. — Он из личного штата рейхсфюрера и ответ нести будет непосредственно перед Берлином — уж не знаю, за какие именно поручения. — Генерал затянулся и не спеша выпустил дым, делая эффектную паузу, чтобы Дуглас имел возможность осознать исходящую от нового сотрудника опасность для них обоих. — Штандартенфюрер Хут, — добавил он наконец. — Так зовут нашего нового товарища.

Использование звания СС, очевидно, было призвано подчеркнуть, что Хут — не «наш».

— Приказы он получает напрямую из Берлина, и это будет давать ему определенное… — Келлерман помедлил, — влияние.

— Я понял, сэр.

— В таком случае, дорогой мой друг, вы сделаете все возможное, чтобы не допустить никаких промашек со стороны вашего уважаемого коллеги. Особенно по части устных высказываний. Мне бы не хотелось, чтобы какая-то досадная мелочь выставила нас всех в невыгодном свете.

— Вы сейчас про сержанта Вудса?

— Вы очень проницательны, инспектор.

Глава 3

Говорили, что с начала перемирия в Лондоне не было ни одной солнечной недели. Дуглас мог охотно в это поверить. Вот и сегодня день выдался промозглый и влажный, бесцветное солнце едва проглядывало сквозь сплошную пелену серых облаков, напоминая пустую тарелку на грязной скатерти.

И все-таки даже коренной лондонец мог пройти по Керзон-стрит и не увидеть в городе никаких изменений — если не особенно глазеть по сторонам. Знак «Soldatenkino» на кинотеатре «Керзон-синема» был скромный и незаметный, и только если вы попытаетесь войти в «Мирабель», швейцар в цилиндре шепнет вам на ухо, что ресторан теперь обслуживает исключительно господ офицеров штаба Восьмой воздушной дивизии, расположенного через дорогу в бывшем здании министерства образования. И так же легко можно было пропустить значки «еврейское предприятие» на дверях заведений, весьма эффективно отпугивающие всех клиентов, кроме самых отважных. В ноябре сорок первого Дуглас Арчер, как и большинство его соотечественников, старался поменьше глазеть по сторонам.

Убийство, расследовать которое, как и предполагал сержант Гарри Вудс, их в тот же день пригласили, произошло в районе Шепард-Маркет — маленьком лабиринте нешироких улиц, где проживали лондонские рабочие, итальянские лавочники и богатые туристы, находившие в этих кривых переулках и скрипучих старых домах тот Лондон, о котором читали у Диккенса, не сильно удаляясь при этом от модных магазинов и ресторанов.

Дом, в который направлялся Дуглас, выглядел вполне типичным для названного района. У входа уже дежурили полисмены в униформах, они о чем-то спорили с парой репортеров. На первом этаже располагалась убогая антикварная лавчонка — настолько тесная, что, раскинув в стороны руки, посетитель мог достать до противоположных стен. Второй этаж занимали жилые комнаты, размерами напоминающие кукольный домик. К ним вела винтовая лестница, на которой буквально негде было повернуться, не смахнув со стен украшавшие их репродукции в рамочках.

Полицейский доктор сидел на обитом ситцем диване. Британская форменная шинель застегнута на все пуговицы, руки в карманах, молодой — лет двадцать пять, пожалуй, — но в глазах уже та самая жуткая обреченность, с которой многие приняли поражение в войне.

На полу перед ним лежал убитый. Лысоватый бледный мужчина лет тридцати пяти. Встретив такого на улице, можно было бы принять его за успешного ученого, рассеянного профессора, какими их любят изображать в комедийных кинолентах.

На жилете, залитом кровью, темнело широкое бурое пятно. Какой-то порошок. Дуглас тронул его кончиками пальцев, но, даже не успев поднести их к носу, уже почуял запах нюхательного табака. Бурые следы виднелись и под ногтями убитого. С тех пор как цены на сигареты взлетели, популярность нюхательного табака стала расти — тем более он все еще продавался не по карточкам.

Жестянка с табаком обнаружилась в жилетном кармане. Пули сбили с нее крышку. Там же лежала наполовину выкуренная сигара, марка «Ромео и Джульета», по нынешним временам безумная роскошь. Неудивительно, что окурок он приберег.

Костюм тоже дорогой, из тонкой ткани, швы ручные. Однако для сшитого на заказ сидит мешковато — как будто хозяин вдруг решил сесть на жесткую диету и сильно похудел. Лицо осунувшееся, в морщинах — тоже свидетельство резкой потери веса. Дуглас тронул пальцами проплешины на голове убитого.

— Очаговая алопеция, — сказал доктор. — Распространенная штука.

Дуглас заглянул в рот. Денег на дантиста у покойного явно хватало. Во рту были золотые коронки. А еще — кровь.

— У него кровь во рту.

— Вероятно, ударился лицом при падении.

Дуглас сомневался, что дело именно в этом, но спорить не стал. Он отметил на лице трупа мелкие язвы и кровоподтеки. Закатал рукав и обнаружил, что кожа красная и воспаленная до самого плеча.

— И где в это время года можно так сильно обгореть на солнце? — удивился доктор.

Дуглас быстро набросал в блокноте, как расположено тело. Вероятно, в момент выстрела мужчина находился в дверном проеме и рухнул навзничь. Дуглас потрогал пятна крови, оценивая, насколько она успела запечься, затем положил ладонь на грудь трупа. Совершенно холодный. Мертв уже не менее шести часов. Доктор наблюдал за действиями инспектора, однако никак не вмешивался.

Дуглас встал и оглядел помещение. Маленькая комнатка, оклеенная помпезными обоями, на стенах репродукции Пикассо, на столе светильники, сделанные из оплетенных бутылок «кьянти». Ореховый секретер стоял раскрытым — похоже, в нем рылись. Старинный латунный светильник был повернут таким образом, чтобы свет попадал на обитую зеленой кожей поверхность для письма, но лампа из патрона была выкручена и засунута в один из ящичков вместе с пачкой дешевых конвертов.

Ни книг, ни фотокарточек, ничего, что могло бы хоть что-то рассказать о личности владельца. Помещение напоминало скорее дорогой гостиничный номер. В открытом камине лежали поленья, и наружу через решетку высыпалась горка пепла от сожженной бумаги.

— Патологоанатом здесь? — спросил Дуглас.

Он вкрутил лампочку в патрон, включил и подождал. Лампочка была исправна. Он снова щелкнул выключателем и подошел к камину. Потрогал пепел — холодный, прогорел полностью, ни клочка не уцелело. Меж тем бумаги тут сожгли очень много, на это потребовалось время. Дуглас вытер пальцы носовым платком.

— Еще не появлялся, — ответил доктор уныло.

Очевидно, ему уже очень надоело здесь торчать.

— А вы что можете сказать нам, док?

— Может, у вас сигаретка найдется? Раз с немцами работаете…

Дуглас вынул золотой портсигар — свою единственную драгоценность. Доктор взял сигарету, благодарно кивнул и принялся рассматривать. Две красные полоски свидетельствовали о том, что сигарета из пайка вермахта. Доктор сунул ее в зубы, достал зажигалку и закурил, не меняя выражения лица и позы.

Один из дежурящих на месте преступления сержантов молча наблюдал за всем этим через дверной проем, стоя на крошечной лестничной площадке. Почуяв, что в разговоре наступила пауза, он сунул голову в дверь и отрапортовал:

— Прошу прощения, сэр! Патологоанатом велел передать, что будет только к вечеру.

Услышав сообщение, Дуглас не мог не переглянуться с Гарри, и тот кивнул, признавая, что задержать полицейского медика было хорошей идеей. Патологоанатомов теперь всегда приходилось дожидаться подолгу.

— Так какие ваши впечатления, доктор? — еще раз спросил Дуглас.

Они оба посмотрели на труп. Дуглас подергал его за ботинки — ступни всегда коченели в последнюю очередь.

— Фотографы все отсняли и ждут патологоанатома, — сообщил Гарри, разворачивая мешок для транспортировки.

Дуглас расстегнул на убитом сорочку и обнаружил темно-лиловые синяки вокруг двух дыр с коркой запекшейся крови.

— Какие мои впечатления… — проговорил доктор. — Смерть наступила от пулевых ранений в область груди. Первая пуля попала в сердце, вторая — в верхнюю долю легкого. Умер практически мгновенно. Могу я теперь быть свободен?

— Я не задержу вас дольше необходимого, — холодно произнес Дуглас, присев на корточки перед трупом.

Он посмотрел туда, где должен был находиться убийца. У стены под креслом в самом углу блеснуло что-то металлическое. Дуглас подошел взглянуть и выудил из-под кресла маленькую деталь из какого-то сплава с обшитым кожей краем. Спрятав ее в жилетный карман, он уточнил:

— Так, значит, сердце пробила первая пуля, не вторая?

Доктор по-прежнему сидел, вальяжно развалившись на диване, только теперь скрестил стопы вытянутых ног.

— Да. Если бы сердце еще билось, было бы больше кровавой пены из пробитого легкого.

— Вот как, — произнес Дуглас.

— Он уже падал, когда убийца выстрелил во второй раз. Вероятно, поэтому пуля и прошла выше.

— Ясно.

— За последний год я насмотрелся достаточно огнестрельных ран, чтобы стать в этой области почти экспертом. Орудие — пистолет, девятимиллиметровые пули вы достанете, когда поковыряетесь под этими чудовищными полосатыми обоями. Я считаю, искать надо отставного военного, который часто бывает в этом доме и открывает своим ключом. И наверняка он левша.

— Неплохо, доктор.

Уловив сарказм, Гарри Вудс на секунду оторвался от изучения содержимого карманов убитого.

— Вы знаете мои методы, Ватсон, — ответил доктор.

— Значит, раз убитый в верхней одежде, вы решили, что он вошел с улицы и нарвался на убийцу, поджидавшего в кресле у камина. По тому, как прошла пуля, вы сделали вывод, что убийца левша.

— Хороший табак, — констатировал доктор, держа сигарету перед собой и любуясь на струйку дыма, поднимающуюся к потолку. — Не скупятся для вас немцы, чего уж там.

— А к отставным военным вы его приписали, потому что он попал в сердце с первого выстрела.

Доктор затянулся и кивнул.

— А вы не обратили внимания, что мы все сейчас в верхней одежде? Потому что тут холод собачий, газового отопления нет и не предвидится. К тому же не всякий солдат настолько хорошо стреляет. Из пистолета таких стрелков вообще один на миллион. Вы утверждаете, что у преступника был ключ, потому что на двери нет следов взлома. Но любой мой сержант вскроет такую дверь с помощью полоски целлулоида быстрее, чем ключом, и вообще без шума.

— О… — только и сказал доктор.

— Каково было время смерти, по вашим оценкам?

Все медики ненавидят гадать о времени смерти, и этот постарался выразить досаду всем своим видом.

— Ну я могу назвать цифру, — протянул он, пожимая плечами, — и накинуть еще сверху для спокойствия.

— Давайте-ка вы назовете нам цифру, док, и ничего не будете накидывать, — предложил Дуглас.

Не вставая с дивана, доктор затушил сигарету пальцами и отправил окурок в помятую табачную жестянку.

— Я измерил температуру тела сразу по прибытии. Обычно считают так: в час тело остывает на полтора градуса по Фаренгейту.

— Да, слыхал о таком, — произнес Дуглас.

Доктор невесело усмехнулся, убрал жестянку в карман шинели и уставился на свои вытянутые ноги.

— Получается, между шестью и семью часами утра, — заключил он.

Дуглас взглянул на дежурного сержанта.

— Кто сообщил о трупе?

— Сосед снизу каждое утро приносит ему бутылку молока, — с готовностью отрапортовал сержант. — Дверь была не заперта. Кордитом не пахло.

Доктор фыркнул со смеху, закашлялся и постучал себя по груди.

— Кордитом не пахло, — повторил он. — Неплохо, неплохо. Это надо запомнить.

— Вы поразительно мало знаете о полицейской работе, док, — сказал Дуглас. — Особенно для штатного медика. Позвольте, я вам объясню. Вот этот сержант — офицер, которого я впервые вижу, — тактично намекает мне, что, по его мнению, смерть наступила раньше. Гораздо раньше, док.

Дуглас прошел к расписному буфету и открыл дверцы. Внутри обнаружилась впечатляющая коллекция спиртных напитков. Дуглас взял бутылку виски, без удивления отметил на большинстве этикеток надпись «Разлито специально для вермахта», поставил бутылку на место и закрыл буфет.

— Вам знаком термин «трупные пятна», док? — поинтересовался он.

— Смерть могла наступить раньше, — признал доктор еле слышно.

Разумеется, от него не укрылись синюшные пятна от перемещения крови под воздействием силы тяжести. Теперь он собрал ноги и сидел прямо.

— Раньше, но не ранее полуночи?

— Не ранее полуночи.

— Другими словами, смерть наступила во время комендантского часа.

— Весьма вероятно.

— Весьма вероятно, — саркастично повторил Дуглас.

— Определенно во время комендантского часа, — подтвердил доктор.

— В какую игру вы тут пытаетесь играть, док? — спросил Дуглас, не глядя на него.

Он прошел к камину и стал рассматривать груду сожженной бумаги. До блеска начищенная медная кочерга была перемазана в саже. Кто-то очень постарался, чтобы каждый листок сгорел дотла. Дуглас опять сунул руку в ворох перистой золы. Толстенная пачка писчей бумаги. Полностью прогорела и полностью остыла.

— Что у него в карманах, Гарри?

— Удостоверение личности, восемь фунтов, три шиллинга и десять пенсов, связка ключей, перочинный нож, дорогая авторучка, носовой платок без отметок прачечной и железнодорожный билет из Брингл-Сэндс до Лондона и обратно.

— Это все?

Гарри знал, что далее напарник пожелает взглянуть на удостоверение личности, и передал его, не дожидаясь просьбы.

— Путешествует налегке, — заметил он.

— Или карманы уже обчистили, — вставил доктор со своего дивана.

Гарри встретился взглядом с Дугласом, в его глазах был намек на улыбку.

— Ну да, или карманы уже обчистили, — сказал ему Дуглас.

— Или так, — согласился Гарри.

Дуглас раскрыл удостоверение личности. В нем значилось, что его владелец является бухгалтером в возрасте тридцати двух лет, проживающим в городе Кингстон, графство Суррей.

— Кингстон, — проговорил Дуглас.

— Ну да, — кивнул Гарри.

Они оба понимали, что это может означать. Государственный архив Кингстона был уничтожен в ходе боев, и теперь этот город очень любили вписывать в свои произведения умельцы, промышляющие подделкой документов.

Спрятав удостоверение в карман, Дуглас повторил вопрос:

— В какую игру вы тут пытаетесь играть, док? — Он посмотрел на доктора, ожидая ответа. — Зачем вводить меня в заблуждение насчет времени смерти?

— Да так, по глупости. Просто если кто-то приходит или выходит после полуночи, соседи обязаны докладывать в полевую жандармерию.

— А откуда вам знать, что они не доложили?

Доктор поднял обе руки и улыбнулся.

— Просто догадка.

— Видимо, на основании того, что ваши соседи в таких случаях обходятся без доклада? А какие еще правила они имеют привычку игнорировать?

— Ну вы народ! — возмутился доктор. — Хуже чертовой немчуры! Да я бы лучше с гестапо перемолвился, чем со сволочью вроде вас! Они хоть не будут выворачивать наизнанку все мои слова!

— Не в моей власти лишить вас шанса перемолвиться с гестапо, — заметил Дуглас. — Однако просто ради удовлетворения моего праздного любопытства скажите, доктор: откуда ваша уверенность в том, что методики допроса, принятые в этом ведомстве, понравятся вам больше? Основывается ли она на вашем личном опыте или вы опираетесь на свидетельства третьих лиц?

— Ладно, ладно, — вздохнул доктор. — Предположим, три часа ночи.

— Так-то лучше, — одобрил Дуглас. — Теперь будьте любезны осмотреть труп как следует, чтобы нам не сидеть тут впустую в ожидании патологоанатома, а я забуду все глупости, которые вы тут успели наговорить. Но если умолчите хоть о чем-то, я доставлю вас в Скотленд-Ярд, и уж там вами займутся по полной программе. Вам ясно?

— Мне ясно.

— Внизу какая-то дама, — сообщил дежурный сержант. — Пришла забрать что-то из антикварной лавки. Я велел констеблю попросить ее дождаться вас.

— Очень хорошо, — похвалил Дуглас.

Доктора он оставил осматривать труп, пока Гарри Вудс изучал содержимое секретера.

Сотни подобных антикварных лавок расцвели пышным цветом после бомбежек и массового бегства из графств Кент и Суррей во время долгих ожесточенных боев. Курс немецкой марки был искусственно задран, и оккупанты слали антиквариат домой чуть ли не вагонами. Люди предприимчивые неплохо на этом наживались, однако не требовалось разбираться в экономике, чтобы понимать: богатство утекает из страны.

В лавке на первом этаже стояла весьма изысканная мебель. Дуглас не мог не задаться вопросом, что из этого было честно куплено, а что просто утащено из опустевших домов. Очевидно, владелец держал часть своей коллекции в крохотных квартирках наверху, тем самым оправдывая высокую арендную плату.

Посетительница ожидала, сидя на элегантном виндзорском стуле. Очень красивая — высокий лоб, точеные скулы, широкое лицо с идеальной формы ртом, привыкшим улыбаться.

— Ну, может, хоть от вас я наконец получу прямой ответ, — проговорила она с легким американским акцентом, достала из большой кожаной сумки американский паспорт и раскрыла его перед Дугласом.

Дуглас кивнул, завороженный. Он в жизни не видел более привлекательной особы.

— Чем могу вам помочь, мадам?

— «Мисс», — поправила она. — В моей стране девушки не любят, когда их по ошибке принимают за «мадам».

Смущение Дугласа ее с очевидностью забавляло. Она улыбалась с непринужденным видом, свойственным очень богатым и очень красивым.

— Чем могу быть полезен, мисс?

Костюм-двойка из розовой шерсти, строгий и практичный, моментально выдавал в ней американку. Она бы не осталась незамеченной где угодно, однако в покрытом копотью войны городе, где многие носили военную форму или одежду, кое-как из этой формы переделанную, дама в хорошо сидящем розовом костюме однозначно воспринималась как состоятельная. На плече у нее висела новенькая фотокамера «Роллейфлекс». Немцы продавали такие без налога военным и всем, кто был готов платить американскими долларами.

— Барбара Барга. Я пишу колонку, которая выходит в сорока двух американских газетах и журналах. Пресс-атташе немецкого посольства в Вашингтоне предложил мне билет на первый рейс «Люфтганзы» из Нью-Йорка в Лондон. Я согласилась — и вот я здесь.

— Добро пожаловать, — сухо произнес Дуглас.

Ловко она ввернула про первый рейс авиалайнера «Фокке-Вульф». Одно из самых шумных событий года, этим рейсом летели Геринг и Геббельс. Чтобы журналистка вот так получила билет, у нее должен быть немалый авторитет в своей профессии.

— Ну а теперь расскажите мне, что у вас тут происходит, — с улыбкой предложила Барбара.

Дуглас Арчер на своем веку видел не так много американцев, и уж точно среди них никто не мог сравниться с этой девушкой. Когда она улыбалась, на ее лице появлялись очень обаятельные морщинки, и Дуглас, сам того не желая, заулыбался в ответ.

— Поймите меня правильно, я вообще спокойно отношусь к копам, — заверила она, — просто не ожидала вдруг увидеть их сразу так много у Питера в лавке.

— У Питера?

— Ну у Питера Томаса! Ой, да бросьте вы, мистер сыщик, у него же табличка на двери! «Питер Томас, антиквариат»!

— Вы знакомы с мистером Томасом?

— У него какие-то неприятности?

— Мисс, мы быстрее управимся, если вы будете отвечать на мои вопросы.

— А кто вам сказал, что я тороплюсь?.. Ну хорошо. Я его знаю.

— Можете описать в двух словах?

— Лет тридцать восемь, может, меньше. Бледный, редкие волосы, крупного телосложения, низкий голос. Маленькие усики. Хорошо одевается.

Дуглас кивнул. Вполне четкое описание убитого.

— А в каких отношениях вы с мистером Томасом?

— О, мы общались строго по делу. А теперь, будьте любезны, представьтесь и вы, дружок.

— Прошу прощения, — спохватился Дуглас.

Он чувствовал, что держится не лучшим образом, но американку его смущение лишь веселило.

— Я инспектор уголовного розыска, возглавляю расследование. Сегодня утром мистер Томас был найден мертвым.

— Это ведь не самоубийство? Едва ли Питер на такое способен…

— Он погиб от огнестрельного ранения.

— И у вас есть основания заподозрить, как у вас тут принято говорить, «злой умысел»?

— А по какому делу вы с ним общались, мисс?

— Он помогал мне со статьей. Я пишу об американцах, которые находились здесь во время боев. А познакомилась я с ним, когда зашла сюда прицениться к мебели. У него были обширные связи — в том числе среди проживающих в Лондоне иностранцев.

— Вот как…

— Питер был человек очень умный. Он мог откопать вам все, что пожелаете, если ему от этого причиталась выгода. — Девушка окинула взглядом серебряные и костяные безделушки, выставленные на полочке над кассой. — Собственно, я зашла к нему за фотопленкой. У меня вчера кончилась, а он обещал достать. Наверняка она у него в кармане.

— Никакой пленки мы на трупе не нашли.

— Ну не важно. Достану где-нибудь.

Она стояла так близко, что Дуглас чувствовал аромат ее духов. Представил, как обнимает ее, — и она, словно прочитав его мысли, взглянула ему прямо в глаза и улыбнулась.

— Как мы можем связаться с вами, мисс Барга?

— До конца недели я живу в отеле «Дорчестер». Потом остановлюсь у друзей.

— Так «Дорчестер» снова открыли?

— Сдаются всего несколько номеров со стороны черного хода. Парковую часть будут восстанавливать еще долго.

— Не забудьте сообщить нам адрес ваших друзей, — велел Дуглас, хотя знал, что она обязательно будет зарегистрирована как иностранка, а также как журналистка, в пресс-бюро военной комендатуры.

Она не спешила уходить.

— Питер мог достать вообще все. Начиная с мраморов Элгина с запиской от того, кто откопал их из-под руин Британского музея, до приказа о демобилизации с присвоением категории «один-а»: ариец, квалифицированный работник, нет ограничений для перемещения — как территориально, так и в комендантский час. Короче, Питер был жуликом, инспектор. Такие часто навлекают на себя неприятности. И плакать по нему никто не станет.

— Спасибо, мисс Барга, вы нам очень помогли, — сказал Дуглас и, когда она уже выходила, добавил: — Кстати! А вы не в курсе, не был ли он в недавнее время в стране с жарким климатом?

Она обернулась.

— Почему вы спрашиваете?

— У него руки обгорели до плеч. Как будто заснул на солнцепеке.

— Я знакома с ним всего пару недель. — Барбара пожала плечами. — Он мог пользоваться ультрафиолетовой лампой.

— Ну… в принципе, такое возможно, — проговорил Дуглас с сомнением.

Наверху Гарри Вудс допрашивал единственного соседа жертвы. Тот подтвердил, что убитый — именно Питер Томас, и сообщил, что Питер Томас был далеко не образцовым соседом.

— К нему ходил один фельдфебель люфтваффе… здоровый такой детина в очечках, не знаю, в каком звании, но служил он на интендантских складах на Мэрилебон-роуд. Таскал ему все на свете — консервы всякие, табак, медикаменты… Думаю, они наркотиками торговали. Вечно устраивали тут дебоши. И вы бы видели, каких к себе водили девок! Размалеванные, пьяные. Иногда ко мне в дверь долбились по ошибке. Кошмарные люди. Имейте в виду, не в моем обычае говорить плохо об усопших, но это человек якшался с очень дурной компанией.

— Не знаете, была ли у мистера Томаса ультрафиолетовая лампа? — спросил Дуглас.

— Господи, да чего у него только не было! Не квартира, а пещера Аладдинова! Вы поройтесь в ящиках, вас ждет масса сюрпризов. И про чердак не забудьте.

— Благодарю вас, не забуду.

Отпустив соседа, Дуглас извлек из кармана металлический предмет, найденный ранее под креслом. Он был сделан из какого-то легкого сплава, однако для своего размера имел неожиданно большой вес. Край покрывала полоска светло-коричневой кожи. Кроме того, в нем было просверлено четвертьдюймовое отверстие с припаянной к нему гайкой, а изнутри всей этой конструкции добавляла прочности металлическая трубка. Судя по форме, размеру и примитивному исполнению, Дуглас предположил, что это часть металлического протеза, которые в последние годы в его стране клепались сотнями. Если это часть металлической правой руки, то гипотеза доктора может оказаться весьма точна и разыскивать следует леворукого отставного военного стрелка.

Когда подошел Гарри, Дуглас спрятал металлическую деталь обратно в карман.

— Что там наш доктор? — спросил Дуглас. — Отпустил?

— Жестко ты с ним, Дуг.

— Что он еще сказал?

— Что смерть точно наступила в три часа ночи. Думаю, надо поискать этого фельдфебеля люфтваффе.

— А что насчет ожогов на руках?

— Ультрафиолетовая лампа.

— Это доктор тебе сказал? — удивился Дуглас.

— Нет. Это я тебе говорю. Доктор, как всегда, мямлил что-то нечленораздельное, знаешь ты эту породу.

— По словам соседа, убитый промышлял на черном рынке. И американская журналистка предположила то же самое.

— Все сходится.

— Слишком хорошо все сходится. Настолько хорошо, что нехорошо пахнет…

Гарри не ответил.

— Ты ультрафиолетовую лампу нашел? — спросил Дуглас.

— Нет, но остается еще чердак.

— Ладно, Гарри, иди перерой чердак, а потом отправляйся в полевую жандармерию и получи разрешение на допрос этого фельдфебеля.

— В каком смысле нехорошо пахнет? — спросил Гарри.

— А в таком, что сосед выложил мне про этого чертова фельдфебеля все, кроме разве что полного имени. И очень кстати забежала на огонек американская журналистка и спросила, не нашел ли я в карманах убитого фотопленки. Якобы этот Питер Томас обещал ей добыть, а то у нее, видите ли, кончилась! Да эта девица должна была с собой чемодан пленки притащить, а в случае нехватки легко получить еще хоть в любом новостном агентстве, хоть в том же американском посольстве! Да что там, немецкое пресс-бюро с радостью бы ее обеспечило, всем известно, на что их пропаганда готова ради американских репортеров! Не было у нее никакой надобности связываться с черным рынком.

— Так, может, она как раз хотела связаться с черным рынком? Может, хотела выйти на контакт с Сопротивлением? Для статьи?

— Вот именно об этом я и думаю, Гарри.

— А еще что не так?

— Я проверил связку его ключей. Ни один не подходит ни к одному из замков внизу. А также к уличной двери и к двери в квартиру. Маленькие, похоже, от какого-то архивного шкафа. Если он тут и есть, то невероятно хорошо запрятан.

— А еще? — спросил Гарри.

— А еще, если он здесь живет, то какого черта купил обратный билет, выезжая вчера из Брингл-Сэндс? И если он здесь живет, где его одежда? Сорочки, белье, костюмы?

— В Брингл-Сэндс остались.

— И что же, он собирался здесь ночевать, не имея сорочки и белья на смену? Посмотри на него, Гарри. Этот человек не из тех, кто станет ходить в несвежем исподнем.

— Значит, ты считаешь, что он здесь не жил.

— Я считаю, что здесь никто не жил. Я считаю, что здесь просто место встреч.

— В смысле, куда любовники приходят?

— Куда Сопротивление приходит, Гарри. Вероятно, это конспиративная квартира, где они могут встречаться и что-то хранить. И потом, нельзя игнорировать тот факт, что убитый в верхней одежде.

— Погоди, ты сам сказал доктору, что в помещении холодно!

— Доктор пытался меня разозлить, и ему это прекрасно удалось. Но это не значит, что он ошибся, рассуждая о поджидавшем Томаса посетителе. И не объясняет того, что Томас находился дома в головном уборе.

— Никогда не знаешь, что у тебя на самом деле на уме… — сказал Гарри.

— Будь добр следить за языком, когда пойдешь в жандармерию, — велел ему Дуглас.

— Я, по-твоему, что, болван?! — возмутился Гарри.

— Ты романтик, — вздохнул Дуглас. — Не болван. Романтик.

— Ну а про ожоги ты что думаешь? Ультрафиолетовая лампа?

— Никогда не слышал, чтобы кто-то засыпал под ультрафиолетовой лампой. Хотя, конечно, все бывает в первый раз. Подумай еще, зачем было нужно выкручивать лампочку из настольного светильника. Лампочка не перегорела, я проверял.

Глава 4

Пиво с каждым днем становилось все жиже, а тот, кто верил россказням об уничтоженных в ходе боев полях хмеля, явно не пробовал экспортных марок, которые разливали в столовых для немецких солдат. Но Дуглас все равно заказал еще пинту и щедро залил горчицей безвкусный сэндвич с сыром, прежде чем приниматься за еду. В «Красном льве» у Дерби-гейт сидели еще несколько офицеров убойного отдела. «Красный лев» был собственным пабом Скотленд-Ярда. Здесь раскрыли больше преступлений, чем во всех кабинетах, прозекторских и архивах вместе взятых — по крайней мере, так утверждали некоторые завсегдатаи после третьей кружки.

Подошел мальчишка, разносящий «Ивнинг стэндарт». Дуглас купил газету, отыскал на последней странице рубрику «Срочно в номер».

В заметке определенно чувствовалась рука Гарри Вудса. Гарри прекрасно знал, что Дуглас терпеть не может это прозвище. И комментарии он явно давал по телефону: наверняка обозвал убитого «знатоком хорошеньких девиц», а потом возмущенно это отрицал, когда репортер зачитал ему записанный комментарий для подтверждения.

Когда Дуглас вышел из «Красного льва», лил дождь. Собираясь переходить через улицу, Дуглас увидел на другой стороне Сильвию, ту самую секретаршу. Подстерегает… Дуглас переждал пару автобусов и стал перебегать дорогу. На разделительной полосе пришлось остановиться и пропустить два штабных автомобиля с флажками немецкого командования. Дугласа окатило водой из оставшейся после бомбежки рытвины. Он выругался, но дождь остался глух к проклятиям.

— Милый, — в качестве приветствия сказала Сильвия.

Прозвучало это без особой теплоты, но Сильвия вообще была дамой прохладной. Дуглас приобнял ее за плечи, и она подставила ему холодное лицо для поцелуя.

— Я весь день с ума схожу. Ты написала, что уезжаешь…

— Прости, милый. Не стоило отправлять тебе это дурацкое письмо. Ты ведь простишь?

— Так ты беременна?

— Не знаю наверняка.

— Черт побери, Сильвия, ты написала…

— Не надо кричать посреди улицы, милый. — Она прижала пальцы к его губам; пальцы были ледяные. — Напрасно я пришла, да?

— Через три дня мне пришлось заявить о твоем отсутствии. Буфетчица начала выяснять, куда ты пропала. Дальше скрывать было нельзя.

— Мне жаль, что тебе пришлось рисковать, милый.

— Я звонил твоей тете в Стретэм, но она сказала, что много месяцев тебя не видела.

— Да, я бессовестная, надо ее проведать.

— Сильвия, ты меня вообще слушаешь?

— Пусти руку, больно. Слушаю я.

— Но явно ничего не слышишь!

— Я слушаю тебя так, как всегда.

— Пропуск у тебя?

— Какой пропуск?

— Пропуск сотрудника Скотленд-Ярда. Ты пьяна, что ли?

— Разумеется, нет. А что ты так забеспокоился насчет пропуска? Думаешь, понесу вашу бумажку на Петтикоут-Лейн и продам тому, кто больше предложит? Да кому охота лезть в твой мерзкий Скотленд-Ярд, кроме тех, кому за это жалованье платят?!

— Давай-ка прогуляемся, — решил Дуглас. — Уайтхолл-стрит патрулируется жандармерией, сама знаешь.

— Ну чего ты такой бука? — Она улыбнулась. — Лучше поцелуй меня как следует. Ты что, не рад меня видеть?

— Конечно, рад. Пойдем в сторону Трафальгарской площади.

— Ладно…

Они зашагали по улице мимо вооруженных часовых, неподвижно стоящих у дверей правительственных зданий, в которых теперь размещались совсем другие люди. У театра Уайтхолл пришлось остановиться — впереди солдаты начинали спонтанную проверку. Поперек дороги стояли три грузовика с опознавательными знаками штаба немецких вооруженных сил по лондонскому округу: схематичное изображение Тауэрского моста над большой буквой «Л» готическим шрифтом. Солдаты были в полевых куртках, у каждого за плечом — автоматическая винтовка. Они быстро разворачивали на проезжей части ленту с шипами — так, чтобы свободной оставалась лишь одна полоса в обе стороны. Опорный пункт размещался в машине, припаркованной у основания статуи Карла Первого. Дуглас про себя отметил, что немцы быстро учатся: именно в этой точке полиция Большого Лондона всегда проводила проверки в случае необходимости. Он обернулся. Позади улицу тоже успели перекрыть.

Не выказывая ни малейшего волнения, Сильвия предложила свернуть в сторону набережной. Дуглас покачал головой.

— Нет. Боковые выходы блокируют в первую очередь.

— У меня ведь пропуск.

— Ты в своем уме? — не выдержал Дуглас. — В здании Скотленд-Ярда находится служба безопасности рейхсфюрера, гестапо и все прочее! Ты говоришь «бумажка», а для немцев это почти самый ценный документ, который могут выдать иностранцам. Ты не появлялась на службе, не предоставив уважительной причины, и не сдала пропуск. Если бы ты прочитала договор о приеме на работу, прежде чем его подписывать, ты бы знала, что это равносильно краже. Теперь твое имя и номер твоего пропуска наверняка значатся в списках розыска гестапо, а списки эти моментально оказываются у каждого патруля по всей стране!

— И что мне делать? — Даже теперь в ее голосе не было испуга.

— Сохранять спокойствие. У них есть люди в штатском — следят за теми, кто ведет себя подозрительно.

Солдаты тормозили и досматривали всех — служебные автомобили, двухэтажные автобусы, даже медицинский фургон остановили и проверили документы у водителя, фельдшеров и больного. Солдаты не обращали никакого внимания на дождь. От воды их каски блестели, а полевые куртки стали темными. Гражданские в ожидании очереди сгрудились под козырьком театра Уайтхолл. Над входом висела афиша — «Вена в гостях у Лондона», и на ней обнаженные женские фигуры прятались среди белых скрипок.

Дуглас схватил Сильвию за руку и, прежде чем она успела запротестовать, вытащил наручники и защелкнул у нее на запястье — достаточно резко и жестко, чтобы это было болезненно.

— Какого черта?! — заорала Сильвия, но Дуглас уже силком тащил ее мимо очереди.

Народ вяло завозмущался, но Дуглас лишь уверенней стал работать локтями.

— Командир! — крикнул он. — Кто тут главный?

— Что надо? — отозвался прыщавый юный фельдфебель в металлическом нагруднике, какие носили военные полицейские при исполнении.

Полевой куртки на нем не было, и Дуглас предположил, что это и есть начальник патруля. Так что он продемонстрировал юнцу полицейское удостоверение и быстро заговорил по-немецки:

— Вахтмейстер, я веду эту женщину на допрос. Вот мой пропуск.

— А ее документы? — бесстрастно спросил фельдфебель.

— Утверждает, что потеряла.

Фельдфебель равнодушно взял у Дугласа пропуск, тщательно изучил, сверил лицо с фотографией.

— Давайте, давайте! Мне весь день тут торчать? — нетерпеливо поторопил Дуглас, зная, что военная полиция может расценить вежливость как признак нечистой совести.

— Хватит дергать, больно! — огрызнулась Сильвия. — Синяки будут! Вот, погляди, скотина!

Фельдфебель смерил их обоих злобным взглядом и проорал:

— Следующий!

— Пошли. — Дуглас быстрым шагом миновал кордон, таща Сильвию за собой.

Вымокшие до нитки, они молча пробирались между машин, стоящих в ожидании досмотра. Через арку Адмиралтейства на Трафальгарскую площадь выехал комфортабельный туристический автобус. К окнам приникли физиономии молодых солдат. Они глазели по сторонам и посмеивались над экскурсоводом, который пытался вещать в микрофон на ломаном немецком. Один парень помахал Сильвии из окна. Распугивая мокрых голубей, Дуглас волок ее через пустую, омываемую дождем площадь.

— Мне вот интересно, ты сам себя слышал? — Сильвия растирала запястье под наручником. — «Самый ценный документ, который могут выдать иностранцам». Иностранцам! Каково?

Дуглас подумал, что это очень по-женски — прицепиться к какой-нибудь уже забытой фразе и устроить сцену.

— Хватит. — Он огляделся, раскрыл наручник и отпустил ее локоть.

— По-твоему, это мы иностранцы?! — не унималась Сильвия. — Немчура тут, значит, у себя дома, а мы так, шваль подзаборная, которая должна ползать на брюхе и сапоги им лизать!

— Хватит уже, Сильвия, — повторил Дуглас.

Ему претила грубость из уст женщин, хотя, работая в полиции, давно бы следовало к таким вещам привыкнуть.

— Отвали от меня, подстилка гестаповская! — Она толкнула его ладонью в грудь. — У меня есть друзья, которые не станут пресмыкаться перед фрицами! Но где уж тебе понять! Ты ведь так занят! Столько надо сделать за них грязной работы!

— Чую, компания Гарри Вудса не прошла для тебя даром, — проговорил Дуглас, тщетно пытаясь обратить разгорающийся скандал в шутку.

— Ты жалок! — выкрикнула Сильвия. — Понятно тебе? Жалок!

Она была хорошенькая, но сейчас Дуглас будто увидел ее другими глазами. Молоденькая девчонка со слипшимися от дождя волосами, с размазанной помадой, в плащике не по размеру через десять лет станет склочной мегерой с громким голосом и вечно поджатыми губами. Дуглас четко понял: у них никогда ничего не вышло бы. Просто стечение жизненных обстоятельств: ее родители погибли под бомбежкой за несколько дней до того, как Дуглас потерял жену. Вполне естественно, что они с Сильвией потянулись друг к другу в отчаянном поиске хоть какого-то утешения, принятого ими обоими за любовь. То, что прежде воспринималось им как обаятельная юношеская самоуверенность, теперь выглядело скорее упрямым эгоизмом. Вероятно, у нее уже другой, и наверняка кто-то помоложе, но выяснять Дуглас не стал — она бы в любом случае заявила, что так и есть, просто из мстительного удовольствия.

— Мы оба жалки, Сильвия, — только и ответил он. — Вот в чем дело.

Они стояли у одного из бронзовых львов Ландсира; в потоках дождя зверь казался выточенным из черного дерева. Площадь почти обезлюдела — к тому моменту даже самые стойкие из немцев попрятали фотокамеры и ушли под крышу. Сильвия грела одну руку в кармане, а другой откидывала мокрые волосы со лба. Она улыбалась, но в глазах ее не было ни капли веселья и ни толики доброты или сочувствия.

— Ты бы воздержался от шуточек в адрес Гарри, — заметила она едко. — Он единственный друг, который у тебя остался. Сам хоть понимаешь?

— Гарри тут ни при чем, — устало отмахнулся Дуглас.

— Ты ведь понимаешь, что он — один из наших?

— Из каких наших?

— Из Сопротивления, болван! — выпалила Сильвия и расхохоталась при виде его реакции.

Какая-то женщина, толкающая перед собой тележку с мешком угля, оглянулась на них и заторопилась дальше.

— Гарри?!

— Да, Гарри Вудс, помощник самого Скотленд-ярдского снайпера, прихвостня гестапо, неусыпно следящего за всеми, кто осмелится показать язык вслед оккупантам!.. Представь себе, этот человек смеет противостоять фрицам!

Она подошла к фонтану и посмотрела на свое отражение в воде.

— Ты точно напилась, — констатировал Дуглас.

— Разве что пьянящего воздуха свободы.

— Смотри, как бы голову не вскружило.

Ее мелодраматичное позерство было даже почти смешно. Вероятно, так находил выход страх, который она пережила во время проверки.

— В общем, ты пригляди там за нашим дорогим Гарри, — крикнула она нервно. — И передай ему вот это — со всей моей любовью.

В ее руке мелькнул пропуск. Прежде, чем Дуглас успел опомниться, она размахнулась и зашвырнула красную «корочку» в самую середину фонтана. Тяжелые капли дождя так сильно ударялись о мостовую, что над ней зависло серое облако мелких брызг. Сильвия быстро зашагала в сторону Национальной галереи.

Сквозь пелену дождя Дуглас едва различил под водой красный уголок среди брошенных туристами монеток, коробочек из-под фотопленки и оберток от мороженого. Если пропуск найдет какой-нибудь немецкий офицер, выволочка будет всему отделу. Пару секунд Дуглас колебался, а потом все же полез, рассудив, что все равно уже вымок до последней нитки, так что купание в фонтане погоды не сделает.

Глава 5

Вернувшись в кабинет, Дуглас едва успел привести себя в порядок и сменить мокрую обувь, как получил сообщение со второго этажа. Генерал Келлерман желал переговорить с ним, если это удобно. Дугласу было удобно. Он бегом поднялся наверх.

— А, инспектор Арчер, как мило, что вы зашли! — воскликнул Келлерман, словно Дуглас был высокопоставленным гостем, почтившим его своим визитом. — Я смотрю, денек у вас сегодня выдался насыщенный.

Старший офицер штаба положил перед ним распечатку с телетайпа. Келлерман бегло проглядел ее и сказал:

— Насчет этого нашего нового товарища… штандартенфюрера Хута… Помните, я вам о нем говорил?

— До последнего слова, сэр.

— Вот и чудно. Штандартенфюрер получил внеочередной билет на сегодняшний рейс из Берлина в Кройдон. Прибудет, как мне думается, около пяти. Не могли бы вы встретить его в аэропорту?

— Конечно, сэр, но… — Дуглас осекся, подбирая слова.

Он хотел спросить, не сочтет ли штандартенфюрер СС из центральной службы безопасности Гиммлера оскорбительным, что его встречает простой британский инспектор полиции.

— Об этом попросил он сам, — добавил Келлерман.

— Чтобы его встретил лично я?! — изумился Дуглас.

— Его задача здесь — разведывательного толка. Поэтому я решил, что будет уместно выделить ему в помощники своего лучшего детектива. — Келлерман улыбнулся.

На самом деле Хут действительно потребовал себе именно Арчера. Келлерман сопротивлялся изо всех сил, однако спор оборвало прямое вмешательство Гиммлера.

— Благодарю вас, сэр.

Келлерман вынул из кармана твидового жилета золотые часы и посмотрел на циферблат. Дуглас тут же понял намек.

— Я поеду прямо сейчас.

— Да, будьте любезны. Только сперва зайдите к моему секретарю, он введет вас в курс дела по поводу всех приготовлений.

У «Люфтганзы» было три ежедневных рейса между Лондоном и Берлином — это не считая сообщения менее удобными и менее престижными военными самолетами. Штандартенфюрер доктор Оскар Хут получил одно из пятнадцати мест на рейсе, вылетавшем из Берлина в середине дня.

Дуглас ждал в неотапливаемом здании аэропорта, наблюдая, как оркестр люфтваффе готовится приветствовать ежедневный самолет из Нью-Йорка. Только немцы располагали авиацией, способной на длительные беспосадочные перелеты, и министерство пропаганды стремилось выжать из этого все возможное.

Дождь продолжал лить, но на горизонте в облаках появился просвет. Берлинский самолет кружил над полосой, пилот принимал решение о посадке. Наконец, после третьего круга большой трехмоторный «Юнкерс» с ревом прошел над зданием аэропорта, аккуратно сел на мокрый асфальт и, блестя вручную отполированными боками, подъехал к терминалу.

Дуглас почти ожидал, что человек, упоминающий в своем официальном ранге докторскую степень, будет отличаться хотя бы подобием врачебного такта. Однако Хут оказался доктором юридических наук, и Дуглас сразу опознал в нем самого непримиримого офицера СС — уж он таких успел повидать немало. В отличие от Келлермана, этот был в военной форме и, похоже, не имел никакой склонности к ношению штатской одежды. И форма у него была не черная, какую носили члены так называемых «общих войск» СС — в большинстве своем средних лет деревенщина, щеголяющая погонами на местечковых пьянках по выходным. Нет, на докторе Хуте был светло-серый китель, галифе и высокие сапоги. На манжете виднелась нашивка RFSS — знак личного штата подчиненных рейхсфюрера Гиммлера.

Чем-то этот долговязый человек напоминал портновский манекен — несмотря на то что форма, безукоризненно чистая и отутюженная, была отчетливо старой. Дуглас предположил, что лет ему около тридцати пяти. Из-за нависающих век глаза смотрелись полусонными, однако это с лихвой компенсировалось энергичной походкой, прямой осанкой и мощной атлетической фигурой. Под мышкой Хут зажимал короткую трость с серебряным набалдашником, а в руке нес большой чемодан. Проигнорировав дверь, ведущую на иммиграционный и таможенный досмотр, он принялся долбить тростью по стойке и долбил до тех пор, пока не появился сотрудник «Люфтганзы» и не пропустил его в зону прилета.

— Арчер?

— Да, сэр.

Хут без особого энтузиазма пожал ему руку, как будто эта формальность была прописана в руководстве по обращению с местным населением, и спросил:

— Ну чего мы ждем?

— Э-э… ваш багаж.

— Какой еще багаж? В смысле, охотничьи ружья, клюшки для гольфа, рыболовные снасти? У меня нет времени на подобную ерунду. Вы на автомобиле?

— Да, машина ожидает.

Дуглас указал на стеклянные двери терминала, за которыми был припаркован блестящий «Роллс-Ройс» с личной маркировкой Келлермана и водителем в форме.

— Надо же, Келлерман выделил свою личную тарантайку, — прокомментировал Хут, устраиваясь в салоне. — А сам-то сегодня во что пересел, в королевскую карету?

Английский у него был превосходный. Такое безукоризненное произношение можно перенять только от англоговорящих родителей — или любовницы. И все же, несмотря на внешний лоск, Дуглас чувствовал, что в изучение языка этим человеком вложен тяжелый труд.

Как выяснилось в последующей беседе, отец Хута был профессором современного языкознания. Оскар Хут родился и жил в Шлезвиг-Гольштейне до тех пор, пока эти земли не отошли к Дании по итогам Первой мировой войны. Тогда семья переехала в Берлин. Хут изучал право сначала там, а затем в Оксфорде — куда Дуглас поступил несколько лет спустя. Несмотря на некоторую временную разницу, у них даже обнаружились общие знакомые и общие вспоминания об университетских стенах. К тому же мать Дугласа в юности служила гувернанткой в Берлине, и Дуглас немного знал этот город по ее рассказам.

— Над чем вы сейчас работаете? — как бы между прочим поинтересовался Хут, глядя в окно.

В Норвуде был затор, машина замедлила ход. Длинная очередь ожидала под дождем, когда привезут хлебный паек. Дуглас был почти уверен, что Хут это как-то прокомментирует, но Хут лишь сжал кулак и постучал кольцом-печаткой по стеклянной перегородке между пассажирскими местами и водителем.

— Сирену включи, остолоп! — крикнул он. — Мне до вечера тут торчать?

— Сейчас в работе двое погибших во вторник на станции метро «Кентиш-таун», — начал отчитываться Дуглас. — Упали на контактный рельс. Сперва классифицировали как убийство, затем я пришел к выводу, что это двойное самоубийство — мужчина был беглым из лагеря британских военнопленных в Брайтоне. — Дуглас поскреб щеку. — Перестрелка в ночном клубе на площади Лестер-сквер в субботу ночью. Стрельбу вели из автоматической винтовки, около ста пятидесяти выстрелов — патронов у них явно хватало. По всем признакам конфликт между бандами. Собственник заведения утверждает, что выручка составляла около шести тысяч фунтов — учитывая, что он наверняка скрывается от налогов, я бы эту цифру удвоил. Управляющий и кассир погибли, трое посетителей получили ранения, один все еще в больнице.

— А что там с убийством Питера Томаса? — спросил Хут, продолжая глядеть в окно на улицы под серым дождем.

— Это случилось только сегодня утром, — поразился Дуглас.

Хут кивнул.

— Пока из опрошенных соседей лишь один заявил, что слышал выстрел, хотя врач предполагает, что смерть наступила около трех часов ночи. При убитом найдены документы на имя Питера Томаса, но есть основания предполагать, что документы поддельные. В полицейских архивах имя не значится. С отпечатками пальцев сейчас работают. Также при нем был железнодорожный билет из Брингл-Сэндс. Это небольшой прибрежный курорт в Девоне.

— Я прекрасно знаю, где находится Брингл-Сэндс, — резко сказал Хут, не отрываясь от окна.

И опять Дугласа поразила такая осведомленность — сегодня утром он сам понятия не имел, что такое Брингл-Сэндс, и разыскивал городок по атласу.

— Продолжайте, — велел Хут, не глядя на него.

— В квартире найдены предметы из военного снабжения. Ничего особенного. То, что в наибольшем ходу на черном рынке: сигареты, алкоголь, талоны на горючее. Сосед дал письменные показания, что в квартире часто бывал некий фельдфебель люфтваффе. Предоставил описание. Я отправил сержанта в полевую жандармерию выяснять этот вопрос. Теперь остается ждать, сочтут ли они необходимым вести расследование своими силами или мы можем продолжать.

— Давайте подробнее про убийство.

— По всем признакам, убийца проник в пустую квартиру и подкараулил жертву.

— По всем признакам… Но вы так не считаете?

Дуглас пожал плечами. Как объяснить немецкому офицеру, сколько трудностей с такими расследованиями? За малейшую провинность теперь полагаются настолько суровые наказания, что даже обычно законопослушные граждане готовы отчаянно врать. Дуглас Арчер понимал это и вместе со всей британской полицией закрывал на многие мелочи глаза.

— Я предполагаю, что убийство как-то связано с махинациями на черном рынке, — только и ответил он, хотя чутье подсказывало ему, что не все так просто.

Хут повернул голову от окна и улыбнулся.

— Думаю, я начинаю понимать ваши методы, инспектор. Значит, убийство связано с махинациями на черном рынке. В субботу был конфликт между бандами. Во вторник — двойное самоубийство. Так у вас в Скотленд-Ярде принято? Рассовывать по таким вот ящичкам дела, которые в противном случае пришлось бы сложить в большую некрасивую папку с надписью «не поддающиеся раскрытию»?

— Я не утверждал, что они не поддаются раскрытию, штандартенфюрер. По моему мнению, такие дела как раз довольно просты — если в них не вовлечен персонал вермахта. При таких обстоятельствах у меня связаны руки.

— Какой убедительный предлог, — произнес Хут.

Дуглас подождал. Продолжения не последовало.

— Будьте добры пояснить, сэр.

— У вас в мыслях нет связывать это убийство с «махинациями на черном рынке», — презрительно бросил Хут. — Человек на вашем месте знает в лицо каждого проходимца в Лондоне. Если бы это имело хоть малейшее отношение к черному рынку, вы бы уже взяли под локоток кого-нибудь из воротил и распорядились бы выдать убийцу в течение пары часов, а иначе пригрозили бы впаять лет десять для острастки. Ну? Можете объяснить мне, почему вы этого не сделали?

— Нет.

— Что значит «нет»?

— Я не могу объяснить вам, потому что сам не знаю. Все указывает на черный рынок, но… у меня есть ощущение, что не все так просто.

Внимательно глядя на Дугласа, Хут большим пальцем приподнял надо лбом козырек фуражки. Он был красив, однако слишком бледен — как свойственно людям, проводящим жизнь за конторским столом в плохо освещенных помещениях. Его лицо почти сливалось с воротником зеленовато-серой полевой немецкой формы. Не имея возможности прочесть, что творится в голове у этого человека, Дуглас испытывал неприятное ощущение, что его-то Хут как раз видит насквозь. Но взгляда отводить не стал. Прошла, казалось, целая вечность, и Хут наконец произнес:

— И что вы намерены делать?

— Если полевая жандармерия установит личность этого фельдфебеля, решение будет принимать военно-полевой суд люфтваффе.

Хут пренебрежительно махнул рукой.

— Из Берлина передано распоряжение вернуть дело к вам.

Вот это уже было совсем поразительно! Вермахт ревностно оберегал право самостоятельно расследовать все дела, касающиеся своих людей. То есть служба безопасности рейхсфюрера — разведывательный орган СС — достигла практически невозможного, распространив свою юрисдикцию не только на СС, но и на штурмовые отряды и членов нацистской партии. И даже они никогда не пытались вести дела против состоящих в армии. Приказать люфтваффе передать дело на рассмотрение полиции мог лишь один человек — вождь немецкого народа и верховный главнокомандующий вооруженными силами Германии. Адольф Гитлер.

Дуглас не знал, что и предположить. Преступление совершил кто-то из высших нацистских эшелонов? Или, может, родственник, помощник, любовница кого-то влиятельного?

— А есть версии о личности убийцы? — осторожно поинтересовался он.

— Ваше дело — этого человека найти, — отрезал Хут.

— Но почему такое внимание именно к этому преступлению? — настаивал Дуглас.

— Совершено преступление, — устало ответил Хут. — Думается мне, для англичанина этого должно быть достаточно.

В голове Дугласа роились страхи и противоречия. Ему совсем не хотелось расследовать это жутко важное убийство, да еще и в компании дышащего ему в затылок офицера СС. Увы, его мнения на этот счет не спрашивали.

Робкие солнечные лучи пробивались сквозь тучи и сияли на мостовой. Под звуки громкой полицейской сирены водитель гнал мимо высоких стен крикетного стадиона «Овал».

— В половину восьмого я приеду отвезти вас в отель «Савой», там будет прием в вашу честь, — сообщил Дуглас. — Ваша квартира в Мейфэре, на Брук-стрит. Генерал Келлерман предположил, что по пути вы захотите взглянуть на Букингемский дворец и Парламент…

— Генерал ваш — деревенский мужлан, — светским тоном изрек Хут по-немецки.

— Следует ли понимать, что ехать нужно мимо дворца или…

— Следует понимать, мой дорогой инспектор, что у меня нет ни малейшего желания проводить вечер в компании офицеров и их расфуфыренных жен, которые будут заедать шампанское копченым лососем и советовать мне, где лучше закупаться стаффордширским фарфором. — Все это Хут произнес по-немецки, использовав слово fressen, каковым обычно описывают поглощение пищи домашним скотом. — Показывайте мне мое рабочее место. А еще пригоните лучшего патологоанатома, чтобы сегодня же вечером провел вскрытие. — И добавил, заметив ошеломленное выражение на лице Дугласа: — Ничего, инспектор, скоро вы привыкнете к моим методам.

Дуглас подумал, что и к желтой лихорадке можно привыкнуть, хотя многие в процессе умирают.

— То есть мне отменить прием?

— Хотите лишить Келлермана и его друзей вечеринки? Ну что вы за человек, инспектор! — Издав короткий смешок, Хут снова забарабанил по стеклянной перегородке. — Вези в Скотленд-Ярд! — крикнул он водителю.

Глава 6

В то самое время, когда генерал Келлерман, глава полицейского управления и командующий СС по Великобритании, устраивал светский раут для высших лондонских чинов, почетный гость, для приветствия которого все это затевалось, в белом мясницком фартуке стоял в морге на задворках Бейкер-стрит и наблюдал, как патологоанатом сэр Джон Шилдс вскрывает труп Питера Томаса.

Морг располагался в мрачном приземистом здании, отделенном от Паддингтон-стрит площадкой, где разгружались медицинские фургоны и катафалки. Внутри стены были перекрашены такое множество раз, что сделались гладкими и блестящими — неровности кирпича полностью скрылись под бесчисленными слоями зеленого и коричневого. Гладким и блестящим был и начищенный деревянный пол, и каменные лестницы. Тусклые электрические лампочки проливали маленькие лужицы желтого света. Единственным действительно ярким источником освещения была медная лампа с зеленым плафоном, опущенная к самому животу трупа.

Вокруг собрались девять человек: Хут, сэр Джон Шилдс и его ассистент, Дуглас Арчер, сотрудник коронерской службы, клерк, два работника морга в резиновых фартуках и сапогах и маленький суетливый немец — майор полиции, прилетевший в этот день из Гамбурга. Он все записывал в блокнот и непрестанно требовал перевести ему бесстрастные комментарии сэра Джона.

В общем, народу у стола было слишком много, и Дуглас с готовностью уступил свое место в первом ряду. Не любитель подобных зрелищ, даже отводя взгляд, он с трудом сдерживал дурноту от звуков пилы и ножа, с чавканьем вспарывающих мертвое тело.

— Кровоизлияние, — провозгласил сэр Джон, указывая ножом. — И еще. И еще.

Все с пристальным вниманием уставились во вскрытый живот.

— Хм… Не нравится мне его печень… — Сэр Джон ухватил печень, вырезал и поднес к свету. — Что скажете, доктор? — обратился он к ассистенту.

Гулкое эхо его голоса отдавалось под потолком. Ассистент потыкал печень скальпелем и принялся разглядывать в увеличительное стекло. Сэр Джон наклонился и понюхал труп.

— В чем дело? — нетерпеливо спросил Хут.

— Бедняга был серьезно болен, — констатировал доктор. — Очень интересно. Никогда не видел ничего подобного.

Маленький немецкий майор строчил в блокноте. Все записав, он тоже изъявил желание взглянуть на печень через увеличительное стекло.

— Сколько ему оставалось до отказа печени? — спросил он по-немецки.

Хут перевел.

— О, я бы воздержался от прогнозов, — ответил сэр Джон. — Знаете, народ с убитой печенью бывает чертовски крепким — у меня в клубе таких полно, еще всех нас переживут! — И он хохотнул.

— Это не шутка, — сказал Хут. — Он был болен?

— Несомненно.

— Смертельно болен?

— Я бы дал ему не больше пары месяцев. Вы согласны, доктор?

Ассистент сэра Джона выразил свое согласие шумным вздохом и легким кивком.

Хут приобнял майора за плечи и увел пошептаться в сторонку. Сэр Джон явно расценил это как вопиющее нарушение этикета и ничуть не пытался скрыть свое возмущение.

Вернувшись к столу, Хут объявил сэру Джону, что все внутренние органы Питера Томаса должны быть упакованы и готовы к отправке в Берлин на следующий день самолетом из Кройдона.

— В таком случае мне здесь больше делать нечего, — объявил сэр Джон Шилдс.

— Поймите меня правильно, сэр Джон, я ничуть не хотел вас обидеть, — произнес Хут с неожиданной учтивостью. — В Берлине нет специалистов вашего уровня. Я очень надеюсь, что вы и ваш коллега согласитесь продолжить осмотр, чтобы к утру у нас было ваше заключение.

Сэр Джон сделал вдох полной грудью и выпрямился во весь рост. Он всегда делал так в суде, прежде чем размазать какого-нибудь самоуверенного хлыща с адвокатским дипломом.

— Ни о каком моем участии не может быть и речи, пока этот труп находится здесь, а не в полностью оснащенной больничной лаборатории с полным штатом сотрудников.

Хут лишь молча кивнул.

— И даже в этом случае потребуется много времени, — продолжал сэр Джон. — Все лондонские больницы сейчас работают на износ, а по каким причинам — я лучше тактично умолчу в присутствии вас и вашего гамбургского коллеги.

— Именно поэтому я уже договорился с госпиталем СС у Гайд-парка, — произнес Хут с тем же церемонным кивком. — Их лаборатория в вашем полном распоряжении. У подъезда ожидают два автомобиля и медицинский фургон. Также у вас будет телефонная линия, по которой вы в любой момент сможете запросить любые дополнительные материалы и персонал.

Сэр Джон долго смотрел на Хута, прежде чем ответить.

— Хотел бы я думать, бригадир, что такая неожиданная щедрость со стороны немецкой армии является выражением признания моих академических заслуг. Однако боюсь, что причина ее скорее кроется в вашем особенном интересе к обстоятельствам смерти этого человека. Именно поэтому я был бы очень признателен, если бы вы сообщили мне то, что вам уже известно.

— Штандартенфюрер, — сказал Хут. — Мое звание — штандартенфюрер, не бригадир. Могу сообщить вам одно, сэр Джон. Я еще больше вашего не люблю загадки и особенно все, что касается загадочных смертей.

— Эпидемия? — вопросил сэр Джон. — Заразное заболевание? Вирус? Чума? Моровая язва? — Он слегка повысил голос. — То есть вы уже видели подобные симптомы?

— Некоторые мои люди видели нечто подобное, — признал Хут. — Что же до чумы и моровой язвы… мои эксперты говорят, что мы можем иметь дело с чем-то пострашнее Черной Смерти.

Глава 7

В Скотленд-Ярд они вернулись уже после полуночи. Лишь тогда Дуглас убедил Хута все же взглянуть на кабинет, отведенный для него в мезонине. Комната была великолепна. Из окон открывался вид на Темзу и здание Совета Лондонского графства на другом берегу. В подготовку были вложены колоссальные усилия, генерал Келлерман лично дважды проверил, чтобы все было в безукоризненном порядке — стол розового дерева отполирован, хрустальные плафоны вымыты, ковер почищен. На тумбе красовался новенький телевизионный приемник «Телефункен» в ожидании, когда возобновит работу Би-би-си — обещали к Рождеству. Внизу за створками прятались бокалы из уотерфордского хрусталя и ряд бутылок. «Ему ведь понравится, правда?» — вопрошал Келлерман хриплым шепотом, который так хорошо умел воспроизводить Гарри Вудс. «Конечно, сэр! Кому бы не понравилось!» — заверял его старший офицер штаба, которого Келлерман любил называть своим «руководителем аппарата».

— Очень мило, — саркастично изрек Хут, зайдя в кабинет. — Идеальное местечко, чтобы запереть меня подальше и не дать ни во что вмешиваться. О, как вижу, даже телефон идет через коммутатор генерала.

— Вас не устраивает месторасположение кабинета? — уточнил Дуглас.

— Уберите всю мебель и барахло, — распорядился Хут. — Не рабочее место, а викторианский бордель. Келлерман думает, что я буду сидеть здесь и пить, пока не включится телевидение?

— Тут есть подключение к кабельному каналу. Можно использовать для передачи полицейской информации — фотографий подозреваемых и тому подобного.

— А может, вас в министерство пропаганды устроить? — предложил Хут. — Не желаете?

— Подумаю об этом на досуге, — серьезно ответил Дуглас.

— Короче, мебель — убрать. Поставить несгораемый шкаф с хорошими замками, металлический стол с запирающимися ящиками и нормальную настольную лампу вместо этого вот безобразия. Вы будете сидеть в смежном кабинете, так что обустройте там все по своему усмотрению. Установите телефонные аппараты: должно быть четыре прямые линии. Пусть проведут сюда с вашего прежнего рабочего места. В коридоре поставить стол и стул, чтобы караульному не приходилось стоять. И где, кстати, караульный?

— Караульный, сэр?

— Ну что вы все повторяете, как болван! — взорвался Хут. — Расследование убийства Питера Томаса является частью операции с кодовым названием «Апокалипсис». Никакая информация о нем — вообще никакая! — не покидает пределов этой комнаты без письменного разрешения от меня или рейхсфюрера CC Генриха Гиммлера. Вы поняли?

— Понял и запомнил, — ответил Дуглас, теряясь в отчаянных догадках, что за всем этим может стоять.

Хут улыбнулся.

— А на случай, если память все же подведет вас, в коридоре будет круглосуточный вооруженный караул. — Он взглянул на часы и с досадой прибавил: — Который уже должен был заступить на дежурство. Так. Звоните командующему службы охраны СС в Кэнон-Роу. Пусть немедленно пришлют караульного и еще полдюжины человек, чтобы мебель вынести.

— Едва ли там найдутся рабочие в такое позднее время.

Хут приподнял фуражку и смерил Дугласа взглядом из-под тяжелых век. Этот жест был признаком надвигающейся опасности.

— Опять шутите? Какая-то очередная провокация?

Дуглас пожал плечами.

— Хорошо, я позвоню.

— Я буду в третьем конференц-зале с майором Штейгером. Передайте начальнику охраны, что к моему возвращению мебель должна быть заменена.

— Где же мне сейчас взять несгораемый шкаф и стол? — спросил Дуглас.

Хут повернулся, чтобы уйти — как будто вопрос даже не стоил его внимания.

— Проявите инициативу, инспектор, — бросил он через плечо. — Пройдитесь по коридору, загляните в каждую дверь. Увидите то, что нужно, — берите.

— И утром будет жуткий скандал. Придут забирать свою мебель обратно.

— На этот случай перед дверью будет караульный, выполняющий приказ рейсхфюрера СС не выносить ничего из этой комнаты. В том числе мебель.

— Понял вас, сэр.

— Из моего чемодана достаньте картонный тубус. В нем маленькая картина Пьеро делла Франческа. Ее нужно поместить в раму и повесить на стену. Прикрыть ею хоть кусочек этих жутких обоев!

Дуглас не удержался от вопроса:

— Подлинная?

Он слышал много историй о произведениях искусства, награбленных после боев в Нидерландах, Польше и Франции.

— Подлинный Пьеро делла Франческа в кабинете полиции? — переспросил Хут. — Едва ли это было бы уместно, вы не находите?

И вышел, не дожидаясь ответа.

Дуглас позвонил начальнику охраны и передал распоряжения Хута, сопроводив дружественной подсказкой, что штандартенфюрер очень торопится. Начальник охраны заметно испугался. Очевидно, сообщение от Келлермана об особо важной персоне было воспринято весьма серьезно.

Дуглас подошел к окну и посмотрел на безлюдную набережную — комендантский час распространялся на всех, кроме членов парламента и посменных работников ключевых служб и отраслей. Улица и мост были пусты, лишь стояли ряды припаркованных служебных автомобилей да вооруженный патруль обходил освещенный периметр правительственных зданий. Мотоцикл с коляской затормозил у блокпоста на въезде на Вестминстерский мост и после краткой проверки с ревом умчался в ночь. С той стороны реки Биг-Бен громко пробил очередной час. Дуглас зевнул, размышляя о том, как людям вроде Хута удается так легко обходиться без сна.

Он полез в чемодан за репродукцией Пьеро делла Франческа, но не успел даже раскрыть тубус, как вдруг заметил большой коричневый конверт с красной сургучовой печатью, оттиск на которой невозможно было спутать ни с чем. РСХА, Главное управление имперской безопасности, святая святых Генриха Гиммлера. Конверт был уже вскрыт сбоку, из него торчал край сложенной бумаги.

Искушение было слишком сильно. Дуглас вытащил из конверта большой лист, развернул и обнаружил на нем огромную сложную диаграмму, начертанную черными несмываемыми чернилами. Бумага была ручной работы, тяжелая и плотная, как пергамент. Даже со своим блестящим немецким Дуглас не смог разобрать написанное мелким почерком, но некоторые символы оказались ему знакомы.

Два наложенных друг на друга и повернутых в разные стороны равносторонних треугольника, вписанные в двойную окружность. Внутри два слова, образующие крест — «Элохим» и «Цебаот». Дуглас раскрыл серию связанных с черной магией убийств в тридцать девятом году и потому сразу опознал пентаграмму, символизирующую «бога армий, природного равновесия и гармонии чисел».

Вторая пентаграмма сопровождалась человеческой головой с тремя лицами, венцом и сосудом, изливающим воду. Помимо прочей водной символики, сбоку от руки была приписка: «Лаборатория Жолио-Кюри — Коллеж-де-Франс, Париж». А рядом с другим водным знаком — «Компания «Норск-Гидро», Рьюкан, Центральная Норвегия».

Далее следовало изображение горки земли, лопат и алмаза, пронзенного магическим мечом с надписью Deo Duce Comite Ferro[218] — эмблема, обозначающая «всемогущество посвященного», а рядом две рунические молнии — символ СС — и надпись «РСХА Берлин».

Третьим символом была спираль, в которую закручивалось название «Кларендонская лаборатория, Оксфорд, Англия», а выше значились слова «Transformatio», «Formatio» и «Reformatio». Ниже изображалось некое крутящееся устройство и была надпись «немецкий военный реактор в Англии» и нацарапанная карандашом приписка «Питер Томас».

Дуглас резко выпрямился, услышав стук немецких сапог по каменной плитке коридора. Кое-как сложив диаграмму, он сунул ее обратно в конверт, а конверт — на положенное ему место. Времени на аккуратность не оставалось.

В дверь постучали.

— Входите, — крикнул Дуглас, разворачивая репродукцию делла Франческа.

На пороге появился офицер СС и отрапортовал:

— Шесть охранников и караульный прибыли в распоряжение.

— Штандартенфюрер Хут желает, чтобы отсюда убрали всю мебель, — сказал Дуглас. — Замените железной мебелью из других кабинетов на этаже.

Офицер не выразил ни малейшего удивления. Дуглас подумал, что этот крестьянский сын из Гессена без вопросов выполнил бы приказ немедленно прыгнуть из окна. Он снял китель и вместе со своими дюжими молодцами принялся за работу, а вооруженный караульный занял пост перед дверью.

Дело было почти закончено к двум часам, когда с приема в «Савое» приехал Гарри Вудс. Дуглас с беспокойством отметил, что напарник слегка пьян.

— Вот уж правду говорят, новая метла по-новому метет, — изрек Гарри, наблюдая за суетящимися вокруг эсэсовцами. — Такого переполоха тут не было с той самой ночи, когда началось вторжение.

— Не знаешь, где можно быстро достать раму?

Гарри взял картину за края. Это было полотно «Бичевание Христа». На прекрасной, залитой солнцем площади среди белоснежных колонн римляне избивают плетьми Христа, а на переднем плане, обратившись к этой сцене спиной, невозмутимо беседуют три богато одетых человека — предположительно герцог Урбино и два его советника. На самом деле этих советников подозревали в организации убийства герцога, и много веков знатоки искусства ломали копья по поводу скрытого значения картины. Дуглас подумал, что это как нельзя более подходящее украшение для кабинета придворного рейхсфюрера СС, присланного сюда вершить суд и расправу.

Гарри выразил те же мысли более простым языком.

— Занятный субчик, — пробормотал он, разглядывая картину.

— Придется к нему привыкнуть, — сказал Дуглас.

— Он сейчас там внизу, в третьем конференц-зале. Шушукается с писклявым майором, еще и в морг его с собой таскал. Это что вообще за птица?

— Понятия не имею, — признался Дуглас.

— Вид у них такой, будто вот-вот небо на землю рухнет.

Гарри достал сигареты и протянул пачку Дугласу, тот покачал головой. Теперь, когда табак продавался по карточкам, стрелять у друга папироску стало дурным тоном.

— В чем дело-то, шеф? — спросил Гарри, закуривая. — Ты-то наверняка знаешь?

— А может, ты знаешь больше меня? Я встретил Сильвию. По ее словам, у тебя большие связи.

Если Гарри и догадался, что именно сказала о нем Сильвия, виду он не подал — как не выразил и удивления по поводу того, что пропавшая секретарша все-таки объявилась. Не исключено, что она и с ним успела повидаться.

— Я тебе вот что скажу: этот майор не имеет ни малейшего отношения ни к медицине, ни к патологической анатомии, — заявил Гарри. — И мне очень интересно, за каким чертом Хут потащил его в морг — шутки ради?

— Ты очень скоро на собственном опыте поймешь, что наш новый штандартенфюрер не большой любитель шуток.

— Странные дела тут творятся, шеф. Сам видишь. Не положено водить на вскрытие разных там радиотехников! И я бы высказал это Хуту прямо в лицо. Не положено, и все тут. Ты вот думаешь, у меня кишка тонка, а я бы так и сказал! — Гарри слегка покачнулся и положил руку на стол для опоры.

— Радиотехников? — переспросил Дуглас.

— Пф! — фыркнул Гарри с пьяным самодовольством. — Я видел его досье. На парня нацепили форму, но это так, для отвода глаз. Я позвонил в «Люфтганзу», выяснил его личный номер из списка пассажиров, поднялся наверх и глянул, что там на него есть.

— Ты видел его досье?

— Ну ладно, не то чтобы прямо все досье. Его карточку в картотеке. Этим же если сказать, что ты из гестапо, они все что хочешь выложат. Представляешь?

— Ты не из гестапо, — напомнил Дуглас.

Гарри махнул рукой.

— Короче, там черным по белому: «радиотехник, доктор наук». У фрицев куда ни плюнь — сплошные доктора, ты заметил? Окончил Тюбинген. В полицию поступил всего-то год назад, прямо из университета Мюнхена, где лекции читал.

— Не учат радиотехников в Тюбингене. И не читают они лекций в университете Мюнхена.

— Ну ладно, ладно, ладно, — сдался Гарри. — Я все ж не так хорошо знаю немецкий, хотя архивную карточку прочесть в состоянии. Посмотри сам, ты же у нас эксперт.

И с хитрой улыбкой жестом фокусника, извлекающего кролика из шляпы, он достал из-за пазухи карточку.

Дуглас взял ее и стал молча изучать.

— Да ладно, шеф, улыбнись! — подначивал его Гарри. — Ты ошибся, а я прав, признавайся!

— Этот майор — физик, — медленно произнес Дуглас, пытаясь уложить неожиданную информацию в голове. — Специализируется на радиоактивных веществах. И читал лекции по ядерной физике.

— Тогда что-то я вообще ничего не понял, — сказал Гарри и почесал нос.

— На руке у Питера Томаса были ожоги. При вскрытии сэр Джон их не упомянул. Возможно, майора привели специально, чтобы взглянуть на них.

— Это те ожоги, что от ультрафиолетовой лампы?

— Да не от лампы, Гарри. Это очень плохие ожоги. Такие бывают от опасного облучения — от радия или чего-то такого.

В дверь снова постучали — офицер СС вернулся сообщить, что телефонная служба подключила и проверила четыре новые прямые линии. Не успел он это сказать, как аппарат на столе у Хута зазвенел. Дуглас взял трубку.

— Кабинет штандартенфюрера Хута, говорит инспектор Дуглас Арчер.

— Арчер, о, прекрасно! Это генерал Келлерман. Штандартенфюрер у себя?

Дуглас посмотрел на часы. То, что Келлерман звонит в такое время, было просто невероятно — он не имел склонности решать рабочие вопросы в законное время отдыха.

— Штандартенфюрер в третьем конференц-зале, сэр.

— Ну мне так и доложили… — Повисла долгая пауза. — К сожалению, он велел не переключать туда звонков. То есть ко мне, понятное дело, такие распоряжения не относятся, однако не хотелось бы устраивать неприятности работникам на коммутаторе, да и аппарат в конференц-зале, похоже, неисправен.

Дуглас понял, что Хут запугал телефонистку своими «прямыми приказами рейхсфюрера» и для верности еще снял трубку с рычага. Понял он и то, что в его собственных интересах помочь генералу сохранить лицо.

— Вероятно, аппарат не работает, потому что телефонная служба меняла линии.

— Что?! — взвизгнул Келлерман. — Среди ночи?! Это как понимать?! — Он взял себя в руки и продолжил уже по-немецки начальственным тоном: — Извольте пояснить. Что еще за махинации с телефонными линиями в мое отсутствие? Я хочу знать, что там у вас происходит. Доложите немедленно!

— Организационные моменты, генерал, — ответил Дуглас. — Штандартенфюрер пожелал, чтобы мы с сержантом Вудсом переехали в соседний с ним кабинет. Поэтому потребовалось перевести наши телефонные линии наверх и проложить две дополнительные. Внешние номера в таких случаях всегда оставляют неизменными — для работы с осведомителями и всего такого прочего…

Из трубки откуда-то сбоку послышался капризный голосок — женский и отчетливо молодой, не имеющий ничего общего с голосом фрау Келлерман, на той неделе улетевшей из Кройдона в Бреслау проведать матушку.

— Ну если просто организационные моменты, тогда ничего, — быстро сказал Келлерман, накрыл трубку ладонью и после краткой паузы продолжил: — Вы сопровождали штандартенфюрера вечером?

— Да, сэр.

— И в чем проблема, инспектор? Он не явился в «Савой».

— У штандартенфюрера много срочной работы, требующей немедленного внимания.

В эту секунду в кабинет вошел Хут. Взглянул на сержанта Гарри Вудса, задремавшего у стола, на трубку в руке Дугласа и выразительно приподнял брови.

А Келлерман на том конце провода выяснял:

— Как думаете, инспектор, мне лучше приехать? Я ведь могу положиться на оценку ситуации своим верным сотрудником?

Хут попытался выхватить телефон, но Дуглас вцепился в трубку и успел сказать:

— Штандартенфюрер вернулся, сэр.

Хут кашлянул и произнес:

— Я слушаю вас, генерал. По какому вы вопросу?

— Дорогой мой Хут, наконец-то вы нашлись! Я лишь хотел…

Но Хут перебил его:

— Генерал Келлерман, вы сейчас в уютном теплом доме, в уютной теплой постели с уютной теплой женщиной. Оставайтесь там и дайте мне спокойно делать свою работу.

— Просто на коммутаторе…

Хут опустил трубку на рычаг и посмотрел на Дугласа.

— Кто дал разрешение обсуждать рабочие дела с посторонним?

— Это же генерал Келлерман…

— Откуда вам знать, кто это? Вы слышите голос в трубке. Я уже знаю из достоверных источников, что ваш пьяный товарищ, к примеру… — он ткнул пальцем в сторону ошарашенно моргающего Гарри Вудса, — умеет весьма убедительно имитировать манеру генерала изъясняться по-английски.

Повисла пауза. Если Гарри Вудс и сохранил намерение высказать Хуту все, что думает о присутствии всяких там переодетых физиков на вскрытии, он явно отложил это до следующего раза.

Хут повесил фуражку на крючок за дверью и сел.

— Повторяю в последний раз. Нашу здесь работу вы не будете обсуждать ни с кем. Теоретически вы можете свободно говорить с рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером. — Хут вытянул руку с тростью и игриво ткнул Гарри в грудь. — Вы в курсе, кто это, сержант? В курсе, кто такой Генрих Гиммлер?

— В курсе, — прорычал Гарри.

— Но это лишь теоретически, — продолжил Хут. — На практике же вы даже ему ничего не скажете. Разве что в случае моей смерти. И только после того, как лично осмотрите мой хладный труп и удостоверитесь в полном отсутствии признаков жизни. Ясно?

— Ясно, — быстро ответил Дуглас.

Он боялся, что Гарри Вудс сейчас дойдет до точки кипения и набросится на Хута и его воздетую трость с кулаками.

— Любое нарушение этой инструкции будет считаться преступлением, которое, согласно параграфу сто тридцать четвертому приказа о военном положении верховного главнокомандующего Великобритании, карается расстрелом. А также преступлением, за которое во втором параграфе вашего же «Закона о чрезвычайных полномочиях в связи с немецкой оккупацией» от сорок первого года полагается казнь через повешение в Вандсвортской тюрьме.

— Что сначала? — уточнил Дуглас. — Расстреляют или повесят?

— Оставим и суду возможность принять какое-то решение, — ответил Хут.

Глава 8

Когда-то Севен-Дайлс считался опасным районом, вотчиной насилия и пороков. Теперь же это были просто нищие задворки театрального Лондона. Дуглас знал и это место, и его жителей еще со времен своей работы рядовым констеблем, но тогда он и представить не мог, что однажды сам здесь поселится.

Когда его загородный дом, оказавшийся как раз меж двух путей танковой атаки на Лондон, был разрушен, миссис Шинан предложила им с сыном свой кров и стол. Муж ее, в мирное время служивший в полиции, пошел на фронт и в прошлом году попал в плен при Кале. С тех пор он находился в лагере военнопленных в Бремене, и никаких перспектив освобождения пока не было.

Когда Дуглас Арчер вернулся на Монмаут-стрит в маленькую квартирку над свечной лавкой, стол был накрыт к завтраку. Миссис Шинан одевала маленького Дугги и своего сына Боба у жарко натопленного камина. Комнату украшали гирлянды сохнущего после стирки белья. Дугги кутался в знакомое полосатое полотенце — одну из немногих вещей, которые его отец смог выудить из-под обломков дома. Оно напоминало о счастливых временах, о которых теперь Дуглас предпочел бы вовсе забыть.

— Папа! Ты работал всю ночь? Убили кого-то, да?

— То самое убийство в антикварном магазине, мистер Арчер?

— Да, то самое.

— Вот! Говорил я тебе, Дугги? — воскликнул Боб. — В газетах писали!

— Не дергайся, — велела ему миссис Шинан, застегивая пуговицы на кофте мальчика.

Дуглас помог ей одеть маленького Дугги. Закончив это дело, миссис Шинан наклонилась к кастрюле.

— Вы ведь всмятку любите, мистер Арчер?

Беседы с ним она поддерживала строго в формальном ключе.

— Я уже ел яйца на этой неделе, миссис Шинан. Помните? Глазунью из двух штук в воскресенье.

Она выловила яйца гнутой ложкой и разложила по подставкам.

— Мне их соседка дала, ей из деревни родственники прислали. Она принесла мне шесть штук в обмен на ваш старый свитер, чтоб на пряжу распустить. Так что, по-хорошему, они все ваши.

Дуглас подозревал, что не было тут никакой соседки с родственниками, просто таким нехитрым образом миссис Шинан пытается накормить его из своего пайка, но за яйцо все же принялся. На столе стояла тарелка с нарезанным хлебом и лежал маленький кубик маргарина. Обертка его гласила, что это знак дружбы со стороны тружеников немецкой промышленности. Злоязыкие любители сливочного масла интересовались, не хотят ли сделать подобный дружеский жест труженики немецкого сельского хозяйства.

— А вот если бы убийство произошло на французском самолете, летящем над Германией, и убийца был бы итальянец, а жертва… — Боб на секунду задумался. — А жертва из Бразилии?

— Не говори с полным ртом, — одернула его мать.

По радио передавали вальс Штрауса по просьбе немецкого солдата из части в Кардиффе. Миссис Шинан выключила приемник.

— Или из Китая! — не унимался Боб.

— Не приставай к инспектору. Дай ему позавтракать спокойно.

— Решать будут юристы, — сказал Дуглас. — Я всего лишь полицейский. Мое дело выяснить, кто преступник.

— Миссис Шинан обещала сводить нас в субботу в Музей науки, — сообщил Дугги.

— Очень мило с ее стороны. Только дай слово, что будешь вести себя хорошо и слушаться.

— Он всегда слушается, — заверила миссис Шинан. — Они оба у меня очень хорошие мальчики. — Она посмотрела на Дугласа. — У вас усталый вид.

— Ничего, я надеюсь на второе дыхание.

— Но вы же не пойдете сейчас на работу? Даже не поспав!

— Пойду. Мы расследуем убийство, это мой долг.

— Говорил же, говорил же, говорил? — завопил Боб. — Говорил я, что это убийство?

— Тихо, мальчики!

— Меня ждет автомобиль, — сказал Дуглас. — Могу завезти вас в школу. Готовы выходить через полчаса?

— Автомобиль! Вас повысили?

— У меня новый начальник. Он любит, чтобы у его сотрудников были все условия. А у него самого в машине есть радиостанция. Может прямо по пути отправлять сообщения в Скотленд-Ярд.

— Слушайте, слушайте! — закричал Боб в восторге и приложил к уху воображаемую телефонную трубку: — Вызываю Скотленд-Ярд. Боб Шинан Скотленд-Ярду. Так, инспектор? Вот прямо так и говорит?

— Нет, сообщения передаются азбукой Морзе, — объяснил ему Дуглас. — То есть отправляют только «морзянкой», а получать можно и голосовые передачи.

— Надо же, чего только не придумают! — удивилась миссис Шинан.

— А какой у вас автомобиль? — спрашивал Боб. — Можно посмотреть? «Флаинг Стандард», да?

— У полицейских разные бывают. Правда, пап?

— Правда.

— А можно из окошка глянуть?

— Доедайте хлеб и можете поглядеть.

С радостными воплями мальчишки помчались в гостиную и высунулись на улицу, приподняв стекло.

— Ванна еще теплая, — сказала миссис Шинан. — Только дети помылись.

И она неловко отвела взгляд. Как и многие, она воспринимала связанную с бедностью социальную деградацию острее всех прочих лишений.

— О, ванна бы сейчас сделала меня другим человеком! — сказал Дуглас, хотя на самом деле в Скотленд-Ярде теперь были душевые с горячей водой.

— А вам не устроят нагоняй, если завезете нас в школу?

— Все будет хорошо.

— Законы по поводу нецелевого расхода топлива такие суровые. Управляющего пунктом распределения угля на Нил-стрит приговорили к смертной казни! В вечерней газете вчера прочитала.

— Все будет хорошо, — повторил Дуглас.

Она улыбнулась.

— Я больше года не ездила в автомобиле. С самых похорон дяди Тома, а это ведь еще до войны было. Как будто сто лет назад… — Она пересела поближе к камину и стала смотреть в огонь. — Дрова почти кончились. Но хозяин мастерской внизу одолжит несколько полешков, а на той неделе уже новые карточки выдадут.

От еды, горячего чая и жаркого камина Дуглас начал клевать носом, однако голос миссис Шинан заставил его вздрогнуть и проснуться.

— Боюсь, мне нужно кое-чем побеспокоить вас, мистер Арчер.

Дуглас полез в карман, но она воскликнула:

— Нет-нет, деньги не нужны! Того, что вы обычно даете, вполне достаточно, а уж ваша дополнительная продуктовая карточка — это настоящее подспорье. — Она рассеянно пощупала, не остыл ли чайник под вязаным чехлом. — Вожу мальчиков на внеклассные уроки музыки по вторникам и четвергам. Длятся по часу, стоят всего шиллинг в неделю, и ребятам, похоже, очень нравится.

Дуглас чувствовал, что поговорить она хотела совсем не об этом, но торопить не стал. Прикрыл глаза, как будто снова задремывая.

— Еще чаю?

— Нет, спасибо.

— Это немецкий эрзац. Говорят, его надо пить с лимоном. С молоком не очень вкусно, правда? — Она исчезла среди висячих садов постиранного белья, проверяя, как все сохнет и не пора ли перевернуть другой стороной. — Женщина с того конца улицы видела в прошлый понедельник, как через станцию Клэпхэм шел военно-санитарный поезд. Полные вагоны солдат, грязные все, форма рваная. А в самом хвосте два вагона с красным крестом, в таких лежачих возят… — Она зажала во рту прищепки, перевешивая детскую пижаму. — Получается, бои еще идут?

— Я бы не рассказывал об этом кому попало, миссис Шинан.

— Она не выдумала, я ее знаю. Она женщина умная.

— Понимаю, — кивнул Дуглас.

— И я не рассказываю кому попало. Только вам. Потому что вам всегда можно.

— В городах иногда взрывают бомбы и убивают немецких солдат. В сельской местности встречаются большие группировки, которые устраивают засады на немецкие моторизованные патрули. Но вряд ли они продержатся до весны.

— Из-за холодов?

— Огня зажигать нельзя, будет заметен дым. В лесу не укроешься, когда деревья голые. Зимой человеческие следы гораздо проще заметить с воздуха. А уж если снег пойдет…

— Бедные ребята, — вздохнула миссис Шинан. — Я слышала, в неоккупированных областях сейчас такая жуть, нет самого необходимого. А ведь зима еще даже не началась.

Она явно ходила кругами, желая что-то ему рассказать. Как любой хороший полицейский, Дуглас дал ей возможность собраться с мыслями.

— Учитель музыки у них очень молоденький. Тяжело ранен на войне, так что не хотелось бы мне на него жаловаться… Но он начал задавать мальчикам очень много вопросов, а я знаю, что вам это не понравится.

С Дугласа тут же сошла всякая сонливость.

— Вопросы? Какие вопросы?

— Ну вот вчера на уроке… У них там настоящий граммофон, и репродуктор, и все такое прочее, чтобы музыку слушать. И какой-то специальный помощник, который все это содержит в исправном состоянии. Потому и приходится лишний шиллинг платить…

— Как его зовут?

— Не знаю, мистер Арчер. Ваш Дугги вчера сказал, что учитель его расспрашивал. Про вас. Когда вы с работы возвращаетесь и все в таком духе. Я не стала из него вытягивать в подробностях, все-таки он такой чувствительный, а уж после того, как осиротел… Жалко мне его до слез, малыша. — Она вдруг тряхнула головой. — Наверное, я просто глупая старая курица. Не стоило вас беспокоить по пустякам.

— Вы правильно поступили, это не пустяки. Что были за вопросы?

— О, ну, в смысле, не такие вопросы. Он не из этих, я бы за милю почувствовала.

— Тогда какие же?

— По-моему, он пытался выяснить, нравятся ли вам немцы. — Миссис Шинан выпрямилась и пригладила волосы, глянув в зеркало. — Я не хочу впутывать этих двоих в неприятности. И я знаю, что вы ничего такого не сделаете. Просто если бы с вами или с Дугги что-то случилось, я бы себе не простила, потому и говорю.

— Вы очень рассудительная женщина, миссис Шинан. Многим сотрудникам полиции не лишним было бы взять с вас пример. Давайте поподробнее об этих двух учителях.

— Учитель только один, второй просто помощник. Оба воевали — думаю, в офицерском чине. Оба ранены. Один потерял руку.

— Какую?

— Правую. А до войны музыкантом был, играл на фортепьяно. Правда, ужас? Ему ведь не больше двадцати пяти, а то и меньше…

— Пожалуй, я все-таки приму ванну, миссис Шинан. Собирайте мальчиков, через пятнадцать минут выезжаем в школу.

Она вынула пальтишки детей из шкафа. Пальто Боба было совсем заношенным.

— Представляете, у Боба на той неделе пальто из гардероба украли. Пришлось старое достать. Велела им обоим впредь одежду брать с собой в класс. Таких людей вокруг полно, просто кошмар! Хотя вам ли не знать.

— А у того человека протез? — спросил Дуглас.

— Нет. Вообще руки нет у бедняжки…

Глава 9

Быстро завезя домочадцев в школу, Дуглас приехал в Скотленд-Ярд и немедленно разыскал молодого констебля Джимми Данна, которого собирался привлечь к расследованию в качестве сотрудника в штатском. Констебль Данн мечтал попасть в отдел уголовного розыска. Дуглас уже не раз с ним работал и остался о парне самого высокого мнения.

— Узнайте как можно больше об этом учителе музыки, — велел он. — Политические взгляды, романтические отношения, есть ли у кого-то из его друзей проблемы с полицией. Самому мне к нему не подобраться — видимо, он меня знает.

— Предоставьте это мне, сэр! — с энтузиазмом воскликнул Данн.

— Вполне вероятно, что тревога ложная, — прибавил Дуглас.

Не скрывая радостного волнения, Джимми принялся убирать со своего стола. Он был готов ежедневно перекладывать бумажки в администрации заместителя комиссара лишь потому, что она располагалась в мезонине, совсем рядом с уголовным розыском и «летучим отрядом» — то есть теми, кому доставалась настоящая работа.

— Ах да, Джимми, — произнес Дуглас уже в дверях. — Один шанс на миллион, что этот однорукий учитель может быть замешан в убийстве Питера Томаса. Так что возьмите-ка пистолет у наших коллег внизу. Ордер я вам выдам.

— Пистолет!.. — выдохнул Данн.

Дуглас не сдержал улыбки.

— Небольшой, Джимми, чтобы можно было легко спрятать. И достать только в случае крайней необходимости. По нынешним временам осторожность лишней не бывает. В городе и так слишком много огнестрельного оружия. Если, упаси бог, потеряете, шуму не оберешься.

Тем временем Гарри Вудс в новом кабинете доблестно врал всем звонящим и входящим, прикрывая отсутствие Дугласа. Из приемной генерала Келлермана справлялись, на месте ли мистер Арчер, уже начиная с девяти утра.

Со стороны Уайтхолла доносился непрерывный стук молотков. В честь заключенного альянса между нацистской Германией и Союзом Советских Социалистических Республик Берлин объявил «неделю дружбы», в рамках которой намечались празднества во всех уголках двух обширных империй. На церемонии открытия в ближайшее воскресенье части вермахта и Красной армии должны были промаршировать по улицам Лондона в сопровождении хора с оркестром.

Город украшали по всему маршруту парада, но Уайтхолл-стрит и Парламентской площади особенно досталось. Над ними реяли сотни флагов, повсюду были геральдические щиты с серпом, молотом и свастикой, скрещенными над красным крестом Святого Георгия — такова была теперь официальная замена «Юнион Джеку» в зоне оккупации.

Гитлер предоставил советскому флоту стоянку в портах Росайт, Инвергордон и Скапа-Флоу. Министерство пропаганды Геббельса заявляло, что альянс с Советами явился естественным продолжением уз дружбы, связывающих два великих народа. Циники же говорили, что Гитлер просто хочет прикрыться русскими от Америки.

Празднования немецко-советской дружбы сулили Скотленд-Ярду очень много дополнительной работы, однако генерал Келлерман ничуть не растерял своей благодушной невозмутимости. Даже вернувшись с совещания в полевой комендатуре с портфелем, битком набитым приказами и распоряжениями, он сохранил способность шутить о том, сколько клерков согнали печатать эти безумные кипы бумаги.

Лавина приказов от военного командования по Великобритании (а также военной администрации, надзиравшей за действиями марионеточного британского правительства и немецких чиновников) выдавала нарастающие страхи, что празднества могут стать поводом для терактов и провокаций. И все же яростное соперничество — если не сказать ненависть — между немецким генеральным штабом и организацией Гиммлера с ее полицейскими структурами не позволяло армии запросить от Келлермана больше, чем входило в рамки его обычных полномочий.

— Каково ваше мнение? — Вопрос Келлермана был обращен к Дугласу. — Вы знаете, инспектор, что со мной вы можете говорить откровенно.

На столе у генерала были разложены утренние газеты. Все передовицы занимала «неделя дружбы». Дуглас видел определенную иронию в том, что официальный рупор нацизма в Лондоне, газета «Ди энглише цайтунг», просто разместила объявление Берлина слово в слово на первой странице в красивой рамочке, тогда как британская «Дэйли уоркер» посвятила этому событию два разворота. Заголовок «Британские рабочие горячо приветствуют» предварял фотографии русских и британских чиновников, чье присутствие намечалось на церемонии открытия. Сталин также успел подмахнуть приличествующее случаю обращение. Те, кто помнил его поздравление фюреру по случаю поражения Франции, нашли очередное послание советского вождя не менее велеречивым.

— Как вы считаете, проблемы будут?

— От кого? — спросил Дуглас.

Келлерман усмехнулся.

— У режима есть враги, инспектор. — Он поскреб затылок, будто припоминая их имена. — И, вы не поверите, не все они сидят в генеральном штабе.

Он заулыбался, довольный своей шуткой. Дуглас не был уверен, ожидается ли от него соучастие в этом вопиющем очернительстве немецкого командования, и на всякий случай сделал вид, что ничего не понял.

— У нас будет много дополнительной работы, — продолжал Келлерман. — Берлин настаивает, чтобы мы выставили оцепление по всему маршруту. Мне даже интересно, кто у них там маршировать-то останется. — Он снова хохотнул, как будто мысли о трудностях немецкой армии были для него прекрасным способом поднять настроение. — А через каждые триста метров хотят поставить наряды жандармерии. Уж не знаю, как они собираются это провернуть.

— А полиция Большого Лондона, сэр?

— А полиция Большого Лондона останется при своих обычных полномочиях, вот только потребуется дополнительно выдавать пропуска.

— Какие именно?

— На протяжении праздничной недели жителям внешнего лондонского кольца будет разрешен доступ в центр. Пропуска будут действовать в течение дня, и, боюсь, выдавать их придется в участках.

Дуглас понимающе кивнул, представляя, в какой хаос вскоре погрузятся полицейские участки лондонских пригородов. Из-за ограничений на перемещения добрая половина города была отрезана от родни, проживающей в удалении от центра.

— Работу можно сократить вполовину, если разрешить выдачу пропусков, действующих всю неделю, — заметил Дуглас.

Келлерман вскинул глаза, и Дуглас быстро прибавил:

— Разумеется, исключительно по семейным обстоятельствам, признанным уважительными.

Келлерман долго смотрел на него, не произнося ни слова, и наконец на его лице появилась сухая улыбка.

— Разумеется, инспектор. Только в случае… как там? Ах да, уважительных семейных обстоятельств. — Келлерман покопался в стопке распоряжений полевой комендатуры и отыскал то, что касалось пропусков. — Что ж, я не вижу никаких причин не поступить именно так.

И он улыбнулся Дугласу. Оба понимали, что эта лазейка даст местным участкам возможность значительно сократить объем бумажной работы.

— К тому же пропуска по случаю такого знаменательного события — это прекрасные сувениры, которые люди будут хранить годами, — продолжил Келлерман. — Я поручу работу над бланком художнику из отдела пропаганды. Он сделает все в лучшем виде — побольше украшений, поменьше информации на корешке.

— Да, сэр, — сказал Дуглас.

— Конечно же, лично вас, инспектор, все это никак не коснется. Но ваше мнение для меня всегда ценно.

— Спасибо, сэр.

— Я знаю, что вы сейчас заняты работой, особо важной для рейхсфюрера. Поэтому взял на себя смелость освободить вас от прочих обязанностей.

— Вы очень добры ко мне, сэр.

— У вас усталый вид. Поздно легли?

— Вообще не ложился, сэр.

— Нет, ну это чудовищно! Я не могу допустить подобного обращения со своими сотрудниками — даже такому блестящему молодому таланту, как штандартенфюрер Хут! И уж тем более когда речь идет о моем самом лучшем детективе!

— Господин генерал очень великодушен.

Келлерман прошел к полукруглой стеклянной стене своего кабинета.

— Вы это видели? — поинтересовался он, указывая на Вестминстерский мост.

Мост был одет в леса. Целая толпа маляров перекрашивала его в золотой цвет, на опорах водружали свастику и красные флаги. Дуглас предполагал, что все эти ухищрения призваны отвести глаза от того, что происходит на реке и самом мосту. Вероятно, в день церемонии там будут сосредоточены отряды жандармерии, готовые в любой момент выдвинуться в зону беспорядков по земле или по воде.

— Вам нравится? — спросил Келлерман.

Дуглас вспомнил изречение древнего китайского стратега о том, что следует возводить для врага золотой мост, но от цитирования вслух решил воздержаться. Вместо этого он произнес:

— Я лондонец. И предпочел бы, чтобы все оставалось неизменным.

— Ценю вашу прямоту, — похвалил Келлерман. — Я бы хотел, чтобы вы всегда помнили, Арчер: в Скотленд-Ярде вы важный человек. Любое ваше предложение, любая жалоба будет иметь вес для людей на самом верху.

Келлерман раскрыл перед ним хьюмидор и на этот раз обошелся без своего обычного ритуала с зажиганием сигары. Дугласа не покидало ощущение, что генерал теперь относится к нему как-то иначе.

Подождав, пока Дуглас выберет, обрежет и раскурит сигару, Келлерман веско добавил:

— Ваш авторитет, инспектор Арчер, больше, чем вы, вероятно, предполагаете. В Берлине высоко оценили наши показатели раскрытия преступлений. А ваша роль в этом далеко не последняя.

— Я расследовал только убийства.

— А вы думаете, кроме убийств, на что-то смотрят? Успех полицейской службы и ее начальников оценивают исключительно на основании статистики раскрытия убийств. — Келлерман широко улыбнулся и поскреб румяную щеку. — Никого не волнуют действительно важные преступления — мошенничество, саботаж, поджоги, ограбления, вымогательство… Нет же, всех интересуют одни лишь убийства, единственный тип преступления, так редко совершаемый профессиональными преступниками. Так что вы там в своем отделе убийств — очень важные птицы. И потому хитрый старый лис вроде меня всегда поручает расследование убийств самым лучшим детективам.

— Понял вас, сэр, — произнес Дуглас с сомнением в голосе.

— Это я все к тому, инспектор, что я за вас горой. Что бы ни случилось. Помните об этом. Если вам нравится работать под началом у нашего нового коллеги, хорошо. Но если вдруг что не так, обратитесь ко мне, и я мигом вас от него заберу. Уж найду, кого к нему приставить.

— Благодарю вас, генерал. Мне пока не на что жаловаться.

— Ну вы вообще не из тех, кто жалуется, инспектор. Это мне хорошо известно. Просто знайте: моя дверь всегда открыта. Для вас.

— Спасибо, сэр.

От Келлермана Дуглас вышел с легким головокружением от недостатка сна, сладкого сигарного дыма и ударной дозы лести.

На столе перед Гарри Вудсом возвышался сугроб бумаг. В жандармерии, конечно, не думали, что убийство Питера Томаса может подпасть под юрисдикцию вермахта, пока Гарри не явился к ним с пачкой изъятых с места преступления талонов люфтваффе на бензин и письменными показаниями свидетеля об очкастом фельдфебеле и махинациях на черном рынке.

Обычно в подобных случаях военной и гражданской полиции удавалось договориться, и расследование отправлялось в ту организацию, к ведению которой относилась наиболее серьезная часть преступления. Убийство Питера Томаса по всем признакам должно было попасть в отдел уголовного розыска полиции Большого Лондона.

Но тут вдруг пришло экстренное сообщение по телетайпу из штаба верховного командования вермахта в Берлине с распоряжениями, в каждой фразе содержащими что-нибудь вроде «совершенно секретно» или «вопрос чрезвычайной важности». Абсолютно все документы и материалы по делу Питера Томаса надлежало передать штандартенфюреру Хуту в Скотленд-Ярд.

Разумеется, все, кому были адресованы эти распоряжения, прекрасно понимали: если заявить, что никаких документов по указанному делу нет, это будет воспринято в лучшем случае как медлительность и некомпетентность, а в худшем — как злостное неподчинение высокому начальству.

Так что Гарри Вудсу следовало бы не сыпать проклятиями, а отнестись с пониманием к людям, которые теперь слали ему ничего не содержащие папки и регистрационные карточки, бессмысленные служебные записки и прочие филькины грамоты, каждая из которых была зарегистрирована по всей форме с грифом «совершенно секретно» — так, чтобы отправителю было на что сослаться, если вдруг кто придет проверить.

Дуглас стал помогать Гарри разбираться с наиболее сложными документами. Некоторые формуляры на немецком они оба видели в первый раз. Обедать не пошли, сгоняли посыльного за чаем и сэндвичами и продолжили корпеть над бумагами. В такие часы оба забывали о разногласиях, и Гарри Вудс становился прежним, каким был до войны. Хут куда-то пропал. По словам секретаря, штандартенфюрер отбыл на срочное совещание, но Гарри был уверен, что немец задал всем работы и теперь отсыпается.

В половине третьего позвонил констебль Джимми Данн.

— Я его видел, сэр. Приближаться, конечно, не стал, но проследил. Он ушел обедать со своим помощником. Директор говорит, у него урок во второй половине дня. А зовут его Джон Споуд.

— Молодец, Джимми, — похвалил Дуглас.

— И он не учитель. Временно устроился, жалованье ему платят по дням. Взял в школе адрес. Сказал, что я из министерства образования, но вряд ли мне поверили. Сходил посмотреть, где он живет. Полуразрушенное здание в квартале Мэрилебон, на Мафекинг-роуд, недалеко от школы. Замки — одно название, коменданта не было на месте, так что я заглянул.

— И?

— Две комнаты, уборная на этаже. Не так плохо по нынешним временам. Грязновато, но вещи есть интересные. Например, очень красивый столик с инкрустацией, картины на стенах явно денег стоят. То есть я, конечно, не знаток антиквариата, сэр, однако вещи старые и в очень хорошем состоянии.

— Но он чист?

— Я на него ничего не нашел. Я бы сказал, что он чист, но не кошерен.

Так в английской полиции говорили о правонарушениях, на которые можно было закрыть глаза.

— Оставайтесь там, Джимми, — велел Дуглас. — Мне надо взглянуть самому.

Глава 10

Верхний этаж здания выгорел от зажигательных бомб. Сквозь зияющие дыры окон виднелись остатки перечеркивающих небо обугленных балок. Окна первого этажа были заколочены, как и у многих домов в этом районе, — цены на стекло стали неподъемными. Квартира подозреваемого находилась на третьем этаже. Дугласа привел туда Джимми Данн.

Он не ошибся, предположив, что мебель тут стоит денег. Комната содержала достаточно ценностей, чтобы одному человеку хватило лет на десять. Пожалуй, коллекция антиквариата тут была значительно лучше, чем в лавке Питера Томаса.

— Комендант дома еще не вернулся? — спросил Дуглас.

— Под дверью стоит бутылка молока. Похоже, он не ночевал.

Дуглас кивнул. По немецким правилам, после наступления комендантского часа в домах без особого на то разрешения могли оставаться лишь зарегистрированные проживающие, но это правило довольно часто нарушалось.

— Вам ничего здесь не кажется странным, Джимми? Или я просто старею…

— В каком смысле странным, сэр?

— В комнате дорогая старинная мебель, а на раковине треснутая мыльница. На полу бесценный ковер, а постель несвежая.

— Может, он просто скупердяй, сэр.

— Скупердяи нынче мыла вообще не покупают.

Дуглас стал рыться в ящиках комода, вороша рубашки и белье, преимущественно армейские.

— Должно же тут быть что-то личное… — приговаривал он. — Документы какие-нибудь, продовольственная книжка, пенсионное удостоверение…

— Большинство такие вещи с собой носит, — заметил Данн. — Дом всегда могут обокрасть, а восстанавливать бумаги тяжело и долго.

— Тем не менее он держит тут столько ценностей и даже не озаботился приличным замком. — Дуглас сунул руку в очередной ящик. — Ага! Что тут у нас?

Под старой газетой, которой было выстлано дно ящика, он нащупал конверт. Внутри оказалось полдюжины фотокарточек. Родители Споуда в саду загородного дома, рядом два маленьких ребенка. Мальчик на трехколесном велосипеде.

— Людям сложно решиться выбросить такие вещи, Джимми. Даже когда рискуешь жизнью, не так просто выбросить семью.

Следующая карточка представляла собой моментальный снимок жениха и невесты, слегка не в фокусе.

Дуглас внимательно просмотрел все фотографии. Самая большая была профессиональной — резкая, контрастная, напечатанная на глянцевой бумаге. На ней запечатлели группу лабораторных сотрудников в белых халатах, собравшихся вокруг человека преклонного возраста. Дуглас посмотрел на оборотную сторону. На штемпеле стояла дата и предупреждение, что фотография является собственностью информагентства, рядом был приклеен желтый прямоугольник бумаги с отпечатанной на машинке подписью: «Сегодня профессор Фрик празднует свое семидесятилетие. С ним в лаборатории группа коллег, которые работали над экспериментом, принесшим ему в минувшем году мировую славу. Посредством бомбардировки урана нейтронами с формированием бария и криптона он доказал прежде существовавшие теории о делении атомного ядра».

Такие узкоспециальные события редко представляли интерес для газетчиков. Дуглас проглядел приведенный ниже список ученых. Знакомых фамилий не было, за исключением доктора Джона Споуда и доктора Уильяма Споуда. Он снова посмотрел на фото, изучая лица людей, которые щурились от солнца мирным, спокойным, давно канувшим в прошлое днем.

— Это он?

— Да, сэр. Точно он.

— Господи! А рядом с ним тот самый человек, которого убили в квартире над антикварной лавкой.

— Давайте я позвоню в информагентство и выясню, кто покупал у них эту фотографию? — предложил Данн. — Прислали ее именно сюда, на этот адрес.

— Стоит попробовать.

Дуглас еще раз осмотрел комнату. Нигде не отходили обои, нигде не было никаких признаков, что тут двигали мебель или приподнимали половицы. Ничего не нашлось в бачке унитаза, а на шкафах и под ковром лежал только слой пыли.

Дуглас подошел к широкому кухонному столу, задвинутому в самый угол, чтобы освободить пространство. Пощупал под столешницей, не приклеено ли там что-нибудь липкой лентой. Затем присел на корточки и заглянул.

— Посмотрите-ка, Джимми.

Кухонные столы, как правило, снабжаются встроенным ящичком для хранения столовых приборов. Был такой и здесь — незаметный с первого взгляда, поскольку именно этой стороной стол был придвинут к стене. Вдвоем с Джимми они с трудом отодвинули тяжелый стол и раскрыли ящик.

Он оказался довольно большим, и внутри действительно лежали вилки, ложки и сломанная взбивалка для яиц. Однако основное пространство занимала рука. Правая рука из легкого сплава, развалившаяся на части в том месте, где выпало крепление. И Дуглас, как заправский фокусник, достал из кармана это самое крепление и вставил на место.

Констебль Данн отреагировал именно так, как от него ожидалось, — он изумленно присвистнул.

— Ну что ж, этого мне достаточно, — заключил Дуглас. — Деталь была найдена на месте преступления. И выскочила, вероятно, в процессе борьбы.

— Выходит, он все-таки замешан в убийстве Питера Томаса?

— Теперь можно называть это убийством Уильяма Споуда, Джимми.

Дуглас убрал деталь обратно в карман, а протез руки — на место. В ящике он заметил бумажный сверток. Внутри оказалась старенькая, но рабочая и бережно хранимая камера «Лейка» и принадлежности к ней — объективы, фильтры, светозащитный кожух и аккуратно убранный в чехол складной штатив с четырьмя ножками и каким-то большим крепежным устройством в форме кольца.

— Это тоже денег стоит, — заметил Дуглас, кладя сверток на место.

— Камеры теперь вторая валюта, — проговорил Данн, когда они придвигали стол к стене. — Знаю человека, который купил пару дюжин. Все сбережения вбухал.

— Рискованное вложение.

— Ну бумажные деньги тоже. Так вы думаете, что свидетели лгали, опознав его как Питера Томаса?

— Мы ничего не докажем, — вздохнул Дуглас. — Они будут до последнего клясться, будто именно под таким именем его и знали. Но я табачный паек за месяц готов поставить, что это ложь.

— Почему, сэр?

— Все говорили одно и то же, Джимми. Слишком много свидетелей сошлись в показаниях.

— Может, потому, что это правда!

— Правда не бывает одинаковой. Так говорите, у этого Споуда сегодня еще урок?

— Должен быть, сэр. В школе его возьмем?

— Сперва я позвоню в Скотленд-Ярд. Мой новый начальник может изъявить желание присутствовать.

Предположение оказалось верным. Штандартенфюрер Хут, по словам Гарри Вудса, выдал «типичный набор эсэсовского лая».

Глава 11

Школа на Бич-Роуд представляла собой типичную викторианскую крепость, в каких большинство лондонцев проводили свои ученические годы. С одного бока к зданию примыкала полузаброшенная церковь, и мощеная площадка перед ее кладбищем служила школьным двором. «И мы обрекаем своих детей проводить золотое время юности в таком месте… Бедный мой сын», — угрюмо размышлял Дуглас.

Напротив школы располагалась чайная — когда-то уютная маленькая норка, пахнущая сигаретами «Вудбайн», свежими тостами и сгущенным молоком. Дуглас часто захаживал туда еще на заре своей карьеры в уголовном розыске. Прилавок тогда ломился от хлебного пудинга, нарезанного большими ломтями — тяжелыми, как свинец, и темными, как грозовая туча. Теперь же старенький бак, из которого прежде наливался чай, содержал в себе лишь безвкусный эрзац, и в помещении было так холодно, что даже окна не запотевали.

— У нас в резерве четыре взвода пехоты, — говорил Хут. — Я пока велел им не привлекать к себе внимания. Остальные взяли квартал в оцепление.

Дуглас посмотрел наружу сквозь стеклянную дверь чайной. Солдаты были в полном боевом обмундировании, вплоть до полевых курток и ручных гранат на поясе. Вдоль Лиссон-Гроув выстроились грузовики, рядом с ними ожидали группы для проведения массовых арестов — с раскладными столами, переносными пишущими машинками и ящиками наручников.

Такова была официальная немецкая политика. «Обеспечение правопорядка должно быть демонстрацией ресурсов власти населению». Зная это, Дуглас все равно не ожидал такого масштаба.

— Наверное, стоило бы мне произвести арест одному, — сказал он.

— Я хочу, чтобы эти люди поняли: мы настроены серьезно, — отрезал Хут. — Все, идем его брать.

Они перешли через дорогу. Дуглас услышал смех кого-то из солдат и посмотрел туда, где ожидали штурмовые группы. Бойцы переговаривались, стоя в расслабленных позах, какие солдаты всегда принимают в минуты отдыха. А вдруг этим эсэсовцам дадут приказ открыть по школе огонь? Они подчинятся? Дуглас не сомневался: если он вообще что-то знает о детях, вся ребятня либо уже сгрудилась у окон, прижав к стеклам носы, либо ерзает на месте в ожидании разрешения повыскакивать из-за парт. Он оглядел все окна в поисках сына, но нигде его не увидел.

Как только они с Хутом вошли в вестибюль, им навстречу шагнул вахтер. Заметно было, как сильно он нервничает. В атмосфере чувствовалось напускное спокойствие, как будто все в школе получили приказ не обращать на окруживших здание военных никакого внимания.

— Чем могу помочь вам, джентльмены?

— Прочь с дороги! — рявкнул Хут. — Где директор? Под столом прячется?

— Штандартенфюрер, этот человек — фигурант моего расследования, — твердо произнес Дуглас. — Я должен настаивать на соблюдении гражданских прав. Я сам произведу арест.

Хут улыбнулся.

— Не волнуйтесь, мы не планируем застрелить его «при попытке к бегству», если вы на это намекаете.

Штандартенфюрер шагнул к дверям, за которыми скрылся вахтер, и проорал в полутемные коридоры:

— Давайте-ка поживей, господин директор, чтоб вас черти взяли! — Затем он обернулся к Дугласу и пояснил: — У нас к этому человеку слишком много вопросов, так что пока никак нельзя подвергать его жизнь опасности.

В коридоре появился директор.

— Как это все понимать? — вопросил он тоном, которого Дуглас не слышал со школьной скамьи.

Хут смерил его взглядом, поднял трость и ткнул директора в грудь серебряным набалдашником.

— Не сметь… — произнес он и сделал долгую паузу, — обращаться ко мне… — он говорил медленно, подчеркивая каждое ключевое слово тычком трости, — а также к моим офицерам подобным образом. Вы показываете своим ученикам дурной пример.

Директор вытаращил глаза, растеряв все спокойствие вместе с чувством собственного достоинства.

— Все из-за Споуда? — промямлил он, заикаясь. — Вы же за ним? Зачем я только дал ему работу?! От него одни неприятности…

— Где он? — Хут задал вопрос очень четко, будто обращаясь к маленькому ребенку.

— Кто, Споуд?

— Ну а кто еще-то? Или вы думаете, я зашел справиться у вас о местонахождении рейхсмаршала Геринга? — Долгая пауза. — Или о короле Англии? Вместе с королевой и принцессами?

— Нет-нет, конечно. Вы остроумны, герр полковник. О короле, ха-ха! Всем известно, что Его Величество и вся королевская семья сейчас в Виндзорском замке, в добром здравии. Я читал в газетах и дал понять своим сотрудникам, что не потерплю никаких подлых слухов, будто бы он заключен в Тауэре…

— Где Споуд? — повторил Хут, слегка приподнимая козырек фуражки, словно околыш чересчур стеснял ему голову.

— Споуд? — Директор издал нервный смешок. — Споуд? А вы не знаете? Он же в полицейском участке… — Несмелая улыбка сползла с его лица. — Разве нет? Сегодня утром ко мне приходили выяснять его домашний адрес.

Хут вскинул бровь и посмотрел на Дугласа. Тот кивнул. Директор в беспокойстве наблюдал за ними.

— Я, конечно же, сообщил всю имеющуюся о нем информацию, — быстро затараторил он, — и не думайте, что я критикую ваши методы, в мыслях нет! Я бывал в Германии до войны. И мне очень понравилось, как у вас там все устроено. В смысле, и сейчас нравится. То есть я не хочу сказать, будто в Англии что-то устроено неправильно, я имею в виду…

Дуглас подошел к ожидающему в уголке констеблю Данну и велел:

— Сбегайте-ка назад и заберите протез и фотографии.

Хут тем временем оборвал директорский лепет:

— Держите себя в руках. Где этот Споуд?

— Говорю же вам, герр полковник! Его вызвали в полицию. По телефону позвонили. Конечно же, я позволил ему отменить урок.

— По телефону, значит? А кто ответил на звонок?

— Мой секретарь. Я сразу вызвал к себе Споуда. Вы же понимаете, телефон в здании только один.

— И давно это было?

Директор глянул на часы, постучал по циферблату, поднес запястье к уху.

— Около часа назад.

Хут высунулся из дверей и дважды коротко дунул в свисток. Солдаты тут же припустили по двору, стуча коваными сапогами по брусчатке, и выстроились перед входом в школу, как на параде. Возглавляющий строй офицер вскинул руку в том, что у немцев называлось «партийным приветствием».

— Вот этого болвана под арест, держать отдельно от остальных, — распорядился Хут.

— То есть звонили не из полиции? — Директор начал понимать, что произошло. — То есть это сообщники его? Боже мой… — Он вцепился в плечо Дугласа, ища защиты. — Меня обманули! Этот Споуд меня обманул! Объясните им! Вы же англичанин, я знаю, вы англичанин! Скажите им, что я ни в чем не виноват!

Дуглас застыл от стыда. Солдат оттащил от него директора.

— Разрешите хоть жене позвонить! — умолял несчастный, но его уже вели прочь.

— Взять всех учителей, — приказал Хут офицеру. — И старших детей. Нет никаких гарантий, что они в этом не замешаны. Иногда и пятнадцатилетние убивают наших, были уже случаи.

— Я попробую выяснить, где Споуд мог скрыться, — сказал Дуглас.

Хут с досадой махнул рукой.

— Он уже далеко теперь. Прятаться они хорошо умеют.

— Кто «они»?

— Террористы. — Так у немцев было принято именовать Сопротивление. — Нет, Арчер, идите к сыну. Он ведь тут у вас? Заберите, успокойте, надо ему объяснить.

Дуглас не удержался от горького восклицания:

— Объяснить!..

Он понятия не имел, как объяснить своему ребенку творящееся в мире безумие.

— У детей гибкая психика, — произнес Хут. — Не стоит пытаться оградить его от всего, потому что он растет без матери.

Дуглас не ответил, глядя, как солдаты гонят через школьный двор группу учителей. Грузовики задом въезжали в узкие ворота.

— В этом не было никакой необходимости, — сказал он. — Учителя невиновны и ничего не знают.

— Ну даже будь я с вами согласен, останавливать процесс уже поздно, — ответил Хут.

С грохотом опустился откидной борт грузовика. Первый из учителей полез в кузов. Он был уже в летах, и ему пришлось опереться на руку солдата. Из группы арестованных послышались одобрительные возгласы, старик застенчиво улыбнулся. Примерно так обычно и проходили массовые аресты. Людям было спокойнее проходить через эту процедуру вместе с друзьями и коллегами. Зная, что ни в чем не виноваты, они могли относиться к этому как к экскурсии, выездному мероприятию, вносящему какое-то разнообразие в череду монотонных будней. Солдаты тоже это понимали и даже поддерживали такой настрой — им самим было проще, если арестованные улыбались всю дорогу до изолятора.

— От девицы вашей больше ничего не слышно? — спросил Хут.

Дуглас оторопел и не нашелся, что ответить.

— Разумеется, я в курсе, что вы проделали на Трафальгарской площади! — нетерпеливо бросил Хут. — Она еще на связь выходила?

— То есть вы установили слежку за мной, а ее не выследили?

Хут скорчил болезненную гримасу.

— Не сыпьте соль на рану, друг мой. Она шустрая. И умная. Умнее того человека, которого к ней приставили.

— Одного человека?

— О, слышу голос профессионала! Да, моим людям есть чему поучиться. Они не поняли, что имеют дело с опытным агентом.

— Вы про Сильвию?

— А, так вы тоже не поняли? Да, это важная маленькая птичка. Следовало брать ее сразу, пока была возможность. Такие опасность издалека чуют.

— А она почуяла?

— Полагаю, ее предупредили. У них всегда есть кто-то, кто вовремя предупредит. Вот и Споуду позвонили… — Хут шмыгнул носом. — Но это ничего. Они будут предпринимать еще попытки. Им отчаянно необходимо выйти на контакт с вами, инспектор.

— Со мной?!

— Таково мое предположение. Судите сами, они так рискуют… Хотя в следующий раз наверняка уже не через девиц будут действовать. Подослать могут кого угодно. Так вот, когда вам сделают предложение, соглашайтесь. Соглашайтесь на все.

— Какого рода предложение?

— Вероятно, они хотят предпринять еще одну попытку освободить короля.

— Из Тауэра? — с сомнением переспросил Дуглас.

— Нет ничего невозможного. В начале прошлого месяца они подобрались с реки и почти добились успеха.

— Боже милостивый!

Это многое объясняло. Охрана короля была самой важной из вверенных генералу Келлерману обязанностей. И в прошлом месяце в подразделениях службы безопасности СС имели место какие-то серьезные пертурбации, многие высокие чины лишились своих постов.

— Им не стоит прибегать к террористическим атакам, — сказал Хут. — Переговорами они добьются большего.

— Вы думаете?

— Это не я думаю. Это сообщение, которое вы должны им передать.

— Я вижу сына, — произнес Дуглас.

— Возьмите мой «Мерседес». Мальчику понравится турбонагнетатель.

Но Дуглас вежливо отказался:

— Нам недалеко. И мне сейчас будет полезно немного проветриться.

Уходить он не спешил — боялся, что солдаты начнут рукоприкладство. Стоял в углу школьного двора и наблюдал, как группы арестованных грузят в машины. Там его и нашел Джимми Данн. Лицо молодого констебля раскраснелось, он тяжело дышал от быстрого бега.

— Ничего нет! — выпалил он, утирая пот со лба. — Ни протеза, ни камеры. Ящик пуст.

— Вы уверены?

— Еще бы! Он даже не потрудился стол обратно задвинуть. Наверняка успел все забрать, пока мы в Скотленд-Ярд звонили.

— Надо же, какое совпадение, — ядовито проговорил Дуглас.

Джимми уставился на него с непониманием.

— Это в смысле… — медленно начал он. — Вы же не думаете, что его предупредил кто-то из наших?

— Знать бы, — вздохнул Дуглас. — Что ж, по крайней мере, пользоваться этой рукой все еще нельзя. — Он на всякий случай нащупал в кармане жилета потерянную Споудом деталь. — Это ведь стандартный протез, какие государство предоставляет жертвам войны?

— Похоже на то.

— Значит, чтобы получить его, наш Споуд должен был назвать свое настоящее имя. В министерстве все сверяют со своими архивами. У военных спрашивают звание и номер части, у гражданских — документ с места работы, и у всех обязательно — имя. Свяжитесь с министерством, выясните, что на него есть. И если он обратится к ним за деталью, пусть сообщат мне сразу — прежде чем дадут ему ответ.

— Вряд ли он рискнет, — предположил Данн. — Слишком опасно.

— Да, это слишком опасно, — согласился Дуглас. — Как и вояж в свою только что обысканную квартиру с полицией на хвосте. Нет, этому типу очень нужна рука, он на многое пойдет, чтобы ее починить.

Тут Дуглас снова заметил сына и пошел к нему. Процедура массового ареста меж тем развернулась в полном масштабе. Поперек двора выстроились раскладные столы, вовсю трещали пишущие машинки. Не только люди, но и все изъятые книги, папки — все до последней бумажки подвергалось тщательному документированию, и списки отправляли на подпись офицеру, ответственному за проведение операции. На лицах солдат явственно читалась скука. Они прекрасно знали, что это нудное и трудоемкое мероприятие, как и десятки подобных, не принесет никаких результатов, и главная его цель — дать населению понять, что любое противодействие нацистам приносит массу неудобств всем попавшим в зону поражения вне зависимости от степени вовлеченности.

Учителя в кузовах грузовиков уже не прятали беспокойство под стоическими улыбками. Многие высматривали, нет ли за оградой школы кого-то из друзей и родных, но солдаты жестко разгоняли всех зевак. Один из арестованных старшеклассников утирал слезы, и педагог негромко говорил ему что-то утешительное. Еще один, седовласый человек в очках с погнутой оправой, подмигнул парню и запел тонким надтреснутым голосом:

— Если весело живется, делай «хлоп»!

И он хлопнул в ладоши. На школьном дворе царила тишина, как на параде, так что пронзительное пение и одинокий хлопок прозвучали очень громко. И тут же кто-то подтянул:

— Если весело живется, делай «хлоп»!

Еще десяток пар рук хлопнули в ладоши. Заплаканный парень тоже стал подпевать. Немцы подняли головы от бумаг, посмотрели в сторону начальства в ожидании приказа вмешаться, и когда такового не последовало, продолжили работу.

— Если весело живется, мы друг другу улыбнемся! Если весело живется, делай «хлоп»!

Теперь распевали уже все арестованные.

— Выезжайте! — крикнул Хут.

Взревели моторы, и один за одним грузовики стали выкатываться со школьного двора под хор голосов — нестройных, дрожащих, напуганных, но все равно не сдающихся, и эта простенькая детская песня вселяла надежду в сердце каждого англичанина на пути автоколонны.

Колонна уже ехала в сторону Эджвер-роуд, однако до ушей Дугласа до сих пор доносились удары ног по днищам грузовиков. Он взял сына за руку — схватился за нее, как утопающий за соломинку. До этого момента ему удавалось работать с немцами без явных внутренних конфликтов. Все-таки он выполнял свои обязанности, ловил убийц, и у него не было причин для угрызений совести. Но постепенно, очень медленно, как в ночном кошмаре, его начинало затягивать в какую-то бездонную черную воронку. И выхода у него не было. По новым правилам уволиться из полиции стало невозможно. Те же, кто пытался, фактически оказывались под забором, без продуктовых карточек и разрешения на любую работу.

— Пап, больно, — сказал Дугги.

Дуглас извинился и разжал пальцы. Хотел бы он знать, осуждает ли его сын — с той немилосердной беспристрастностью, с какой все мы рано или поздно смотрим на своих отцов.

В квартале Мэрилебон они проходили мимо торговца жареной репой. Дугги остановился у прилавка поглядеть, как шкворчат в масле маленькие желтые ломтики. Дуглас, конечно, полез за кошельком — жареная репа была сытная, восхитительно горячая и продавалась не по карточкам, всего два пенса за небольшой кулек. Старик за прилавком протянул Дугги порцию, подбросив в нее лишний кусочек.

— Не забудь сказать «спасибо», Дугги, — машинально напомнил Дуглас.

— Не волнуйтесь, мистер Арчер, у вас такой вежливый мальчик, — сказал старик.

Дуглас слегка растерялся, и тут сын подергал его за рукав.

— Пап, ну это же мистер Сэмюэльс! Ты что, не помнишь?

И Дуглас узнал в человеке за прилавком уличного киоска владельца «Ресторана и чайной Сэмюэльса», модного вест-эндского заведения, куда нарядно одетая публика ходила пообщаться и отведать вкуснейшую выпечку и пирожные. Разумеется, так было до войны. Теперь в этом здании располагался солдатский клуб. Лишившись дела своей жизни, Сэмюэльс постарел и высох, глаза смотрели из глубоко впалых глазниц. Его невозможно было узнать, а ведь до войны Дуглас часто водил молодую жену и сына в его ресторан полакомиться пирожными.

— Я в последнее время такой рассеянный, — виновато проговорил Дуглас. — Можно и мне кулечек? Выглядит очень аппетитно.

Сэмюэльс зачерпнул лопаткой горсть теплых ломтиков, насыпал репу в кулек и аккуратно скрутил, чтобы не остывала. Дуглас протянул ему банкноту в один фунт.

— У меня не будет сдачи, мистер Арчер. Прошу прощения.

— Ничего, как-нибудь в другой раз отдадите.

— Нет, я так не могу… — запротестовал было Сэмюэльс, но все же взял деньги, благодарно взглянув на Дугласа.

Когда он, пряча банкноту, рылся в складках надетых под пальто свитеров, Дуглас заметил нашитую звезду, вырезанную из желтой ткани.

— Ваш мальчик всегда со мной здоровается, — проговорил Сэмюэльс так, словно это было что-то выдающееся.

— Все будет хорошо, — сказал ему Дуглас. — Еще как-нибудь устроится. Честное слово.

Сэмюэльс грустно улыбнулся.

Дуглас поспешил за сыном, который успел отойти в сторону и приклеиться носом к витрине швейного ателье Бенсона. Из-за взлетевших цен на ткань многие портные разорились, но у Бенсона, дочь которого немного знала немецкий, дела шли очень хорошо. Витрина демонстрировала немецкую военную форму, пуговицы и нашивки. Маленький Дугги взял отца за руку, и они пошли дальше по Хай-стрит.

— Пап, ты работаешь в гестапо? — внезапно спросил Дугги.

— Нет. Я работаю в Скотленд-Ярде. Я был и остаюсь детективом полиции Большого Лондона. И ты это знаешь.

— Гестапо тоже в Скотленд-Ярде, — сказал Дугги.

— Нет, гестапо располагается в соседнем здании, на Норман-Шоу-Норт. И почти все там немцы.

— Но все-таки ты с ними работаешь?

— Ну я…

— Работаешь ведь? Хоть иногда?

— Откуда ты это взял?

— Ребята в школе говорят. И спрашивают, не можешь ли ты…

Дугги умолк.

— Ну? Выкладывай, в чем дело. Я же твой друг. Я твой друг?

— В общем, они спрашивают, можешь ли ты достать нашивку гестапо.

— У гестапо нет нашивок, у них номерные бляхи.

— Ну а нашивку СС? Или полиции безопасности, с серебристыми буквами?

— Нет, Дугги, вряд ли.

— О-о, пап, — расстроенно протянул сын. — Наверняка же в Скотленд-Ярде тебе дадут, если ты попросишь!

— Зачем? Что ты будешь делать с этими нашивками?

— Ничего… Все ребята их собирают, и ни у кого нет нашивок СС. И все просят узнать у тебя.

Когда они подходили к дому миссис Шинан, небо потемнело, и начался дождь. Дуглас чихнул. Как бы не заболеть. Не снимая плаща, он сел у затухающего камина, пряча руки в карманы. Дугги за кухонным столом делал домашние задания и поначалу обращался к отцу за советом, но, услышав из кресла мерное сонное дыхание, перестал. На ужин всем досталось по небольшому кусочку вареной рыбы. Уложив сына, Дуглас вынул припрятанную на черный день маленькую бутылочку виски. Налил понемногу себе и миссис Шинан и вместе с бокалом и сборником Агаты Кристи улегся в постель. Однако не успел прочесть и трех страниц, как его сморил крепкий сон.

Глава 12

На следующий день Дуглас Арчер явился на службу пораньше и с головой ушел в работу. Увы, самые надежные из его информаторов не сообщили ничего полезного. Сеть осведомителей в этом деле оказалась бессильна. Более того, она заметно поредела — некоторые из наиболее известных агентов попали под арест. Те, кто остался, ничего не знали о людях, замешанных в убийстве. К обеду Дуглас окончательно уверился, что на привычные каналы в подполье надежды нет.

Во второй половине дня ему надлежало присутствовать на приеме в Кэкстон-холле — в числе немногих приглашенных британцев. Лондон посетил рейхсляйтер НСДАП — один из высших функционеров нацистской партии. Визит был, по сути, туристический: достопримечательности, рестораны, магазины, — а в благодарность за ужин герр рейхсляйтер произносил трехчасовую речь перед офицерским составом лондонской полиции и штаба СС.

Уклониться от этой повинности не смог даже изворотистый Хут — сидел вместе со всеми, слушал, зевал, в нужных местах для проформы кивал и хлопал затянутыми в перчатки руками. Любопытно было сравнивать его с Келлерманом. Этому сборища такого плана были не в новинку, и держался он как рыба в воде: всем корпусом подавшись вперед, энергично поддерживал каждую прозвучавшую полуправду, каждый избитый лозунг встречал громкими пораженными возгласами. Подавленные зевки он виртуозно маскировал светской улыбкой, а если начинал клевать носом, то принимал позу наподобие роденовского мыслителя, подпирая пальцами лоб словно бы в глубоких раздумьях. Когда долгая речь наконец завершилась, Хут нащупывал под стулом свою фуражку и трость, озираясь в поисках ближайшего выхода, а Келлерман аплодировал стоя и лучезарно улыбался высокому гостю. Именно Келлерман, вопреки программе мероприятия, выскочил к микрофону, чтобы экспромтом поблагодарить «за выступление, наполненное истинным духом партии, пример ясности мысли и бескомпромиссной преданности цели». Этот экспромт он уже произносил в десятках подобных случаев, когда очередное пустое собрание прерывало рабочий процесс.

И именно Келлерман, приятно улыбаясь расходящимся людям, шепнул Дугласу: «Ну что, инспектор, пожалели ведь, что поставили начальство в известность о своем знании немецкого?»

Когда Дуглас вернулся в Скотленд-Ярд, Гарри Вудс пил чай с тостом.

— Звонил констебль Данн, — сообщил он в нехарактерной для него формальной манере.

Он был явно раздосадован тем, что Дуглас привлек к расследованию еще одного человека.

— Это хорошо, — ответил Дуглас.

— В агентстве сказали, что фотографии у них запросили по почте и оплатили почтовым переводом. Имени покупателя они не знают, и вычислить его никак нельзя.

— А вот это плохо.

— Вредно тебе слушать нацистские выступления, ты потом нервный, — констатировал Гарри. — Данн хочет проверить всех людей на фотографии, вдруг чего выйдет.

— Там чай еще остался?

— Я ничего не знал о фотографии, которую вы нашли в квартире этого учителя.

— Ну теперь знаешь.

— Я велел ему отдать мне ее завтра; посмотрю, что можно сделать. Чаю больше нет, но ты не расстраивайся, его все равно пить невозможно.

— Велел, значит? Ну так теперь вели не отдавать. Если позвонит, передай ему, чтобы продолжал выполнять задания, полученные от меня.

— Да он еще пацан совсем! А дело опасное, сам знаешь. И я не уверен, что у него достаточно опыта для такого серьезного расследования.

Дуглас прошел к столу в углу кабинета, на котором были разложены результаты многих часов кропотливого труда. Груда сгоревшей бумаги из камина была разобрана по кусочкам, по тончайшим невесомым фрагментам, и все кусочки аккуратно размещены между пластинами стекла.

— Делай что говорю, Гарри.

Дуглас поднял заключенный в стекло фрагмент пепельной мозаики и глянул на просвет, ничего в ней, конечно же, не увидев.

— Слушаюсь, сэр, — отозвался Гарри с наигранным подобострастием.

— Я на сегодня закругляюсь. Где Хут?

— Общается с какими-то фрицами из Норвегии. Что-то там про завод по производству тяжелой воды. Для тебя это имеет какой-то смысл?

Дуглас ограничился кратким «угу».

— А если он будет спрашивать, где ты?

— Скажи, что не знаешь, — с вежливой улыбкой ответил Дуглас и вышел.

Заведение «У Берты» на Олд-Комптон-стрит в районе Сохо представляло собой крохотный бар «для своих», угнездившийся на третьем этаже между киномонтажной студией и ателье старика Чарли Росси. Свет в окна почти не проникал — его заслоняли густые джунгли комнатных растений, которым, по всей очевидности, шли на пользу удобрения из сигаретных бычков и регулярный полив разнообразным алкоголем, тайком практикуемый осторожными девушками.

Сама Берта обозревала происходящее в ее вотчине с высокого табурета за решеткой кассы. За словом она никогда в карман не лезла и в крепких выражениях не стеснялась, чем и завоевала уважение самых отпетых негодяев, приходивших к ней пропустить по стаканчику. Немцы тоже не оставляли бар без внимания — частенько какой-нибудь вежливый молодой турист сидел в уголке за пианино, почти не вступая в беседу, но все очень внимательно слушая.

Зайдя в бар, Дуглас увидел за стойкой полдюжины завсегдатаев. Все они только что вернулись с Эпсомского ипподрома — одного из немногих уцелевших на юге страны — и теперь горячо обсуждали свои выигрыши и потери на скачках. Перед ними стояла бутылка французского шампанского, еще одна охлаждалась в ведерке со льдом. Дугласа компания встретила с радостью, хотя двоих из них он в свое время успел посадить на три года, да и остальным устроил немало проблем. Там был Добропорядочный Роджер, меланхоличный австралиец, имевший стабильный доход на игре в кости. Кости он бросал всегда честные, никакого мошенничества, а вот простакам подсовывались утяжеленные, выпадающие гранями с наименьшими числами. Джимми Сикер по прозвищу Неудачник и вовсе не позволял себе никаких махинаций с весом и формой костей. Вместе с подельниками он в пух и прах проигрывался простакам. Вот только на его нелегальный притон каждый раз исправно устраивала налет «полиция», конфискуя все, что было на столе — карты, кости, деньги… Жертвы редко считали потери, их гораздо больше волновали потенциальные неприятности с законом.

— Берта, ну-ка, бокал для моего старого приятеля, Скотленд-ярдского снайпера! — скомандовал предводитель компании.

Костюм у него был сшит из дорогого ирландского твида с черными и коричневыми вкраплениями перекрученных нитей. Из нагрудного кармана, расправленный с чрезмерной аккуратностью, торчал краешек шелкового носового платка цвета темного золота. И только лицо диссонировало с безупречностью одежды — оно имело желтоватую восковую бледность, а прищуренные глазки воровато бегали. Тонкие, тщательно подстриженные усики тоже плохо вязались с образом богатого сквайра — такие скорее подошли бы актеру для роли жиголо.

— Ну хватит вам, Артур, — с досадой произнес Дуглас.

Он чуть было не добавил, что прозвище Скотленд-ярдский снайпер у него уже в печенках, но вовремя прикусил язык. Все-таки это лишняя информация.

— Не обижайтесь, старина. — Артур плеснул в бокал шампанского и пододвинул к нему. — Вдохните аромат! Сразу поймете — настоящее!

В подтверждение своих слов он продемонстрировал Дугласу мокрую этикетку.

— Я вам верю.

Артур промышлял торговлей краденым алкоголем и сигаретами, и теперь для людей его ремесла определенно настала эпоха процветания.

— А мы тут слыхали, что вы уходите из Скотленд-Ярда на какую-то важную работу у фрицев, — светским тоном проговорил он.

— Жаль вас разочаровывать, но в ближайшем обозримом будущем я остаюсь на прежнем месте. — Дуглас отпил из бокала. — О, недурно.

— Ну так угощайтесь. Жизнь коротка. У нас сегодня есть повод отпраздновать, причем совершенно законный.

— Ваше здоровье, — сказал Дуглас и выпил.

— Ну вот, теперь я наконец узнаю нашего старого доброго инспектора Арчера!

Все подняли бокалы. Берта у себя за кассой едва пригубила, как делают те, кто живет среди алкоголя.

— Велик ли ваш выигрыш, Артур? — поинтересовался Дуглас. — Не думал я, что вы интересуетесь скачками.

— И вы не ошиблись, инспектор. На скачках я просто встречался со старыми приятелями. Поставил, конечно, по мелочи, как без этого, но выигрыш мой не окупил даже затрат на такси. — Артур торопливо отхлебнул шампанского, ему не терпелось продолжить рассказ. — Моя старушка мать, дай бог ей здоровья, всегда говорит: «Лошадь — животное мудрое. Где это видано, чтобы лошади делали ставки на людей?»

— У вашей старушки матери отменное чувство юмора, — любезно заметил Дуглас.

— А вы что же, ее не помните? Я же вас знакомил! Вот прямо тут, у Берты, в тридцать восьмом, в канун Рождества! Она от вас в полном восторге. Вы угостили ее портвейном с лимонадом и сказали, что я честный работящий парень, который просто связался с дурной компанией.

Артур расхохотался так, что вино из его бокала выплеснулось Дугласу на рукав, и, не прекращая смеяться, кинулся вытирать пятно салфетками.

— Ох, мои глубочайшие извинения, инспектор. Еще шампанского? Настоящее, из Франции!

— В отличие от «французского шампанского», которое вы гоните у себя в подвале в Фулхэме?

— Ну, ну, ну, давайте без этого, инспектор. Пусть всякий занимается своим делом. Я же не учу вас преступников ловить.

— Если вы празднуете не выигрыш на скачках, то что же?

Артур заметил на рукаве у Дугласа еще одно пятно от шампанского, не охваченное его вниманием, и вытащил шелковый платок из нагрудного кармана.

— У нас все законно, инспектор, — заверил он, промакивая пятно. — Никаких махинаций. Вы знаете Сидни Гарена?

— Все его знают. Маленький армянин, торговец предметами искусства.

— Маленький немец, — поправил Артур. — Теперь он маленький немец. Граф фон Гарен, знаменитый эксперт по арийскому искусству.

Все расхохотались, Артур подлил в бокалы еще шампанского.

— В общем, Гарен вступил в партнерство с Питером Шетландом, который нынче тоже герцог какой-то-там, с тех пор как его папаша отошел в мир иной в прошлом году. Помните Шетланда, инспектор? Такой долговязый, иногда заходил сюда к Берте.

— Да, помню.

— Ну так вот, у парня теперь титул, монокль и прекрасные отношения с фрицами. А уж эти кой-чего понимают в исторических ценностях! Короче, Сидни Гарен — это мозг, Питер Шетланд обеспечивает эффектный фасад, и дела у их маленького предприятия идут лучше некуда.

— Что за предприятие?

— Они продают немцам произведения искусства — картины и прочее. А также продают все то же самое от имени немцев. Вот прихватит их офицер чего-нибудь с алтаря польского собора, и к кому он обратится? К Гарену. А Гарен поедет в Швейцарию или в Нью-Йорк и найдет покупателя так, чтобы никто не задавал ненужных вопросов. И комиссию они с Шетландом получают с этого дела очень хорошую — шутка ли, некоторые картины за сотни тысяч фунтов уходят, представляете?

— Представляю.

— Товар они держат в загородном особняке у Шетланда недалеко от Ньюмаркета. Очень эффектное местечко, там в свое время останавливалась сама Елизавета. Фрицев возят туда на уик-энд и между охотой, рыбалкой и стрельбой по тарелочкам сбывают им всякое добро вагонами.

— Я все еще не понимаю, в чем ваше участие. И по какому поводу вы угощаете меня этим великолепным вином.

— А у вас есть вкус, инспектор, я вам не говорил?

— Нет, Артур, не припоминаю. Зато хорошо помню, что вы обещали со мной сделать, отправляясь за решетку на три года за нанесенные букмекеру тяжкие телесные.

— Ну вспылил, с кем не бывает. — Артур скромно потупился. — Я был еще совсем молод, инспектор. Так вот, говорю вам, у вас есть вкус. И если бы вы согласились обеспечивать мне фасад… ну и беречь наше общее дело от всяких проблем с законом, мы бы с вами таких высот достигли…

Дуглас проигнорировал это недвусмысленное предложение и вернул беседу в прежнее русло:

— Так вы, значит, продали Сидни Гарену шампанское?

— Продал ли я ему шампанское! О да, продал! Ни много ни мало — пятьдесят ящиков. Сегодня у них намечается самый пышный светский кутеж, какого тут не было все лето. Вы бы заглянули вечерком на Портман-сквер, инспектор. Сразу раскроете половину нераскрытых преступлений в Лондоне.

— Может, и загляну. Вы там будете?

— Помилуйте, инспектор. Я для этих людей мелкий лавочник. Меня не пустят в парадную дверь, даже если я приду получить деньги за шампанское.

Поддавшись какому-то внезапному импульсу, Дуглас спросил:

— Не у них ли Питер Томас закупал антиквариат для своего магазина?

Артур отошел на другой конец бара, взял пачку сигарет, вернулся на место и лишь тогда возобновил беседу.

— Вы, верно, шутите, инспектор. Нет никакого Питера Томаса, разве вы сами не понимаете? К тому же Сидни не торгует вещами такого пошиба. Гарен и Шетланд занимаются истинными произведениями искусства, музейными экспонатами.

— А Питер Томас чем занимался?

— А Питера Томаса никогда не существовало. Его имя было фасадом для Сопротивления. Антикварная лавка использовалась, чтобы получать и передавать деньги. Иногда доброжелатели приносили им антиквариат, чтоб было что в витрину поставить, а то и продать ради общего дела. — Артур поймал на себе суровый взгляд Берты и счел нужным оправдаться: — Все равно это уже дело прошлое. Никому не будет вреда, если я расскажу.

— Тогда кем был убитый? Похоже, вы все об этом деле знаете.

— Не все, а только то, что слышал, — признался Артур, подавляя пьяную отрыжку. — Это был Споуд, старший из двух братьев. Ученый. До войны занимался расщеплением атома или как там они называют. Говорят, очень умный был.

— И он работал в антикварной лавке?

— Не-е… Ученых фрицы сгребли сразу, первым делом, как взяли тут власть. Сами же знаете, инспектор. Кого-то в Германию угнали, кого-то оставили здесь разрабатывать фрицам секретное оружие.

— Куда попал Споуд?

— На какую-то сверхсекретную немецкую военную базу в Девоне. Слыхал, они там разрабатывают новый отравляющий газ.

— В Брингл-Сэндс?

— Возможно. Давайте еще выпьем.

Дуглас еще немного поговорил с ним, но быстро пришел к выводу, что Артур больше ничего не знает, да и все, что ему известно, — одни слухи.

Сидни Гарену он позвонил прямо из телефонной будки в заведении Берты.

— Инспектор Арчер, — прожурчал Гарен, взяв у прислуги трубку в своем роскошном доме на Портман-сквер. — Надо же, какое совпадение. А у меня тут на столе как раз лежит фунт цейлонского чаю, который я собирался вам послать. Вы-то понимаете в хорошем чае и не стали бы портить его сахаром и молоком.

У него был легкий акцент и очень взвешенная манера речи, ни одного лишнего слова. Мягкий, как шелк — и такой же скользкий.

— Как мило, что вы помните обо мне, мистер Гарен, но вы же знаете, как я отношусь к такого рода подаркам.

Гарен ничуть не смутился.

— Боюсь, вы меня неправильно поняли, инспектор. Чай подарила нам индийская торговая делегация, которая на днях прибыла в Лондон. Меня попросили передать образцы их товара тем, кто способен оценить хороший продукт по достоинству.

— В таком случае я не откажусь выпить чашечку вместе с вами, мистер Гарен.

— О, это будет двойное удовольствие, инспектор.

— Я слышал, у вас сегодня намечается вечеринка.

— По довоенным меркам — незатейливое собрание, — скромно признал Гарен. — Хотя мне удалось раздобыть кое-какие деликатесы.

— Я тут как раз говорил с тем, кто вам в этом помогал. Некий Артур, припоминаете такого?

— А! Ну конечно, Артур, славный малый. Он действительно выполнил для меня кое-какие поручения.

На заднем плане Дуглас услышал второй голос — Питер Шетланд, наконец прочитавший нацарапанное Гареном на бумаге имя, негромко спросил: «А этого какой черт принес?» Но Сидни Гарен был воробей стреляный и хорошо знал, когда следует принять неизбежное.

— Вот что, Дуглас, — произнес он, нащупав в памяти имя собеседника, — а почему бы вам и правда не заехать к нам вечерком? Посмотрите на все своими глазами. Компания соберется интересная, даже кое-кто из вашего начальства обещал быть.

— Разношерстное получается сборище, — заметил Дуглас.

Гарен расхохотался.

— Ах, Дуглас, вы всегда такой шутник. Так что, вас ожидать?

— Мне жаль вас разочаровывать, мистер Гарен, но пожалуй что да. Ожидайте. Кто-то же должен приглядеть за сохранностью бриллиантовых диадем.

— Помилуйте, инспектор, нельзя работать круглые сутки!

— А вы это начальнику моему объясните.

— И кто у вас нынче начальник? — игриво поинтересовался Гарен, готовясь смеяться над очередной шуткой.

— Штандартенфюрер СС доктор Оскар Хут.

Гарен тут же растерял всю игривость.

— Гости съезжаются к половине девятого, — деловым тоном сообщил он. — Форма одежды — смокинг.

— А полицейская униформа подойдет?

— Униформа, ха-ха-ха! Да, конечно, инспектор. Вы очень остроумны. Прошу меня простить, сейчас я тороплюсь, à tout à l'heure[219].

— Аривидерчи, мистер Гарен, — сказал Дуглас и повесил трубку.

Глава 13

Пока «Тэтлер», «Куин» и прочие журналы о высшем обществе рассказывали, как британская знать отмечает свадьбы и юбилеи домашним пивом и жареным сыром, на обломках державы поднялся новый класс богачей. Жесткий аристократ Шетланд и перешедший из армян в немцы Гарен были типичными его представителями. Так же как и все их гости.

Едва Дуглас появился в зале, как к нему навстречу поспешил сам Гарен.

— Добрый вечер, Дуглас!

— Добрый вечер, мистер Гарен. Добрый вечер, миссис Гарен.

Жена Гарена, робкая маленькая женщина с кудрявыми черными волосами, заулыбалась, словно польщенная вниманием к своей персоне. Корсаж ее платья был усыпан жемчугом и бриллиантами. Сын четы тоже присутствовал и старательно улыбался всем вновь прибывшим.

Разумеется, среди гостей были немцы — генералы, адмиралы, люди из немногочисленной гражданской администрации, которые теперь управляли оккупированной страной, подчиняясь при этом немецкому военному командованию. Были там и англичане — члены парламента и марионеточного правительства, которые научились играть свою роль в новом нацистском сверхгосударстве, поглотившем большую часть Европы. Премьер-министр явиться не смог, прислал записку с извинениями — этим вечером он произносил речь перед собранием немецких школьных учителей.

Были тут и высокопоставленные чиновники, чьи ведомства продолжали функционировать под немецким флагом так же бесперебойно, как функционировали прежде под властью консервативных и социалистических правительств.

Кое-где среди приглашенных встречались и аристократы, которыми разбавили список гостей, как садовник с тщательно выверенной небрежностью украшает зеленые клумбы редкими осенними цветами. Тут были представители знатных семей из Италии, Франции, Польши, а также некоторые разновидности, взращенные на британской почве. И конечно же, не обошлось без деловых людей — тех, кто достанет вам тысячу пар резиновых сапог, или сотню километров сетки для электрической ограды, или три деревянных креста и девять длинных гвоздей.

Дуглас бродил по залу с ощущением, будто наполовину пробудился от кошмарного сна. Его окружали дамы в длинных платьях из великолепных шелков с ручной вышивкой, мужчины в безупречных дорогих смокингах, официанты в идеально сидящей униформе. Все это так разительно отличалось от общей атмосферы бедствия, царящей за кованой решеткой ворот — там, куда вела засыпанная гравием подъездная дорожка, там, где кончалась аккуратно подстриженная лужайка, залитая вечерним розовым светом. У здешних людей была совсем иная речь и походка — они перебрасывались остротами и непринужденно фланировали по теплым, просторным, уютным комнатам, тогда как большая часть страны давно обрела привычку говорить вполголоса и передвигаться крадучись. Но более всего Дугласа поразило освещение — все комнаты заливал яркий золотой свет. Он теплыми бликами играл на прекрасной лепнине, мраморных каминных досках и мебели в стиле классицизма, искрился в хрустальных люстрах и пузырьках шампанского, лившегося здесь рекой. Это был великолепный дом, по роскоши сопоставимый с находящимся по соседству поместьем Портманов. Он содержал в себе столько произведений искусства, что хватило бы на целый музей, — и, как в музее, все эти произведения размещались в такой концентрации, будто старались обогнать друг друга в стремлении к абсолюту.

Если пройти через бальный зал, потом через две небольшие приемные и распахнуть двери с цветочной росписью шестнадцатого века, можно было увидеть истинную жемчужину. На специальном помосте, прикрытом алым бархатом, размещался маленький фламандский диптих пятнадцатого века, который Сидни Гарен приобрел в Женеве. Всего на один вечер он был выставлен перед гостями хозяина дома, на следующий же день его должны были убрать в ящик и отправить в личную галерею рейхсмаршала Геринга в Каринхалле. В обмен на диптих Гарен и Шетланд приняли от Геринга восемь полотен в стиле декадентского сюрреализма, конфискованных у неарийских владельцев.

Немецкие офицеры рангом пониже кучковались небольшими компаниями, явно чувствуя себя неловко в военной форме и стесняясь слабого знания английского. Кто-нибудь посмелее брал на себя роль лидера и водил свою компанию за собой, как экскурсовод пасет группу робких пожилых туристов. Офицеры рангом повыше друг за друга не цеплялись. С коротко остриженными седыми волосами и нередко моноклями, с золотыми адмиральскими нашивками на белых кителях или с красными генеральскими лампасами, они расхаживали поодиночке или в сопровождении личных переводчиков в униформе зондерфюреров.

Были там и девушки. Пухленькие девушки с избытком дорогого макияжа, в платьях с узкими юбками и низкими вырезами. В другом уголке Лондона эти девушки вполне могли бы остаться незамеченными, но на таком приличном собрании они сильно бросались в глаза. Вероятно, так и было задумано. Девицы успели выучить несколько фраз на немецком — с безупречным произношением, — а когда словарный запас кончался, вполне успешно обходились улыбкой или задорным смехом. Даже если беседа не задавалась, всегда можно было потанцевать.

Под «Распятием» Кранаха опасливо кучковалась группа новых лондонских богачей — тех, чьи дела пошли в гору после объявленной Черчиллем капитуляции. Среди них был владелец скромного ресторанчика в Сохо, продавший более двух тысяч бутылок шампанского в первую неделю празднований. Рядом с ним, сверкая бриллиантами, стояла некая вдова, которая еще год назад штопала простыни в заштатной гостинице в Бейсуотере. А потом в двух шагах образовался большой офицерский клуб, и водить девиц немцы стали именно к ней — вдова не задавала вопросов и в дневное время брала оплату по часам. Через некоторое время она продала гостиницу немецкому консорциуму почти за миллион фунтов.

Все известные отели обещали своим акционерам высокие дивиденды, но были и другие сферы, для которых немцы сыграли роль феи-крестной. Вот, например, мистер Поттингер — смуглый человек с бородкой и усиками, которые отпустил, чтобы походить на француза, — зарабатывал на жизнь заочными курсами английского языка, высылаемыми по почте. До войны он был по уши в долгах, теперь же на него обрушился поток денег столь огромный, что потребовалось нанять консультанта по инвестированию. Краснолицый человек в сорочке с кружевами, в килте и с торчащим из ножен усыпанным каменьями кинжалом, был владельцем полуразорившейся вискарни в Аргайле. Долгосрочный контракт с немецким снабжением позволил ему вывести свою компанию на биржу и буквально проснуться богатым. Тот же самый немецкий чиновник, который облагодетельствовал его этим контрактом, сделал его шурина агентом по закупкам ирландских лошадей и фуража для южного командования немецкой армии по Великобритании. Теперь все эти люди в шелках и бриллиантах вели непринужденную беседу у ног распятого Христа.

Дуглас шагнул в сторону, освобождая дорогу престарелому полковнику. Полковник решительно направлялся к фуршетному столу, за ним семенил хорошенький молодой человек в очень новом смокинге. Со стороны группы пилотов люфтваффе раздался взрыв хохота. Полковник покраснел, но взгляда не поднял.

— А тут, инспектор, прекрасная маленькая акварель Тернера.

Дуглас обернулся. За спиной у него стоял элегантный Питер Шетланд.

— Немногие знают, что Тернер был способен на такую степень реализма. Вот эта маленькая точка, проходящая через арку, — это Наполеон. Да, у вас тут картина для истинных ценителей. — От Сидни Гарена Шетланд перенял странную манеру описывать свой товар таким образом, будто он уже продан собеседнику.

— Я видел эту картину, — сказал Дуглас.

— О, у вас превосходная память, — похвалил Шетланд. — Раньше картина принадлежала галерее Тейт, но у них так мало места… Нельзя же, чтобы такой шедевр покрывался плесенью в запасниках.

— Она выставлена на продажу?

— Что поделать, всем музеям пришлось расстаться с частью коллекций. — Шетланд пожал плечами. — Не вижу никакой беды. Пусть эти предметы найдут своих покупателей.

Дуглас отвернулся к картине. Шетланд рассеянно подергал себя за длинный костлявый нос, пока лицо его не приобрело скорбное выражение.

— Государственные субсидии теперь стремятся к нулю. Не можем же мы ожидать, что немцы станут финансировать наши музеи.

— Конечно, нет, боже упаси, — согласился Дуглас.

Шетланд бросил на него быстрый взгляд, подозревая издевку. Дуглас Арчер был известен склонностью к сарказму.

— А продажей всех этих предметов занимаетесь, стало быть, вы? — продолжал Дуглас.

— Да, мы предпочитаем закупать товар у музеев. Так все честно и прозрачно. Мы приобретаем то, что музеи желают продать, а затем, никуда не торопясь, подыскиваем достойных покупателей.

— Честно, прозрачно и наверняка приносит немалую прибыль.

— Не всегда, — с беззаботным видом заметил Шетланд.

— Я удивлен.

— У вас разум истинного полицейского. — Шетланд вежливо улыбнулся.

— Предпочитаю думать, что у меня разум бухгалтера, — возразил Дуглас, наблюдая, как в другом углу зала Гарен представляет своего семнадцатилетнего сына Дэвида немецкому полковнику из правового управления.

Шетланд с неизменной улыбкой откланялся.

— Вот молодец! — произнес женский голос за спиной. — Приятно слышать, что кто-то не боится поставить их на место.

К Дугласу подошла Барбара Барга в роскошном вечернем платье из серого шелка с кружевным корсажем.

— Добрый вечер, мисс Барга. Какой приятный сюрприз!

— Ну похвалите же вы мое платье! Из Парижа, Скиапарелли, три месячных жалованья за него отдала! Неужто вы ничего мне о нем не скажете?

— Я утратил дар речи.

— Неплохо выкрутились, — похвалила она со смехом.

Дуглас подумал, что смех ее особенно украшает.

На паркете под нежные звуки саксофонов и духовых вальсировали пары. Оркестр играл мелодию ковбойской песни «Долина Ред-Ривер».

— Сразу вспоминаются школьные балы, — проговорила Барбара.

— В Америке?

— Да. Штат Висконсин. За мной ухаживал парень из футбольной команды, у него были ключи от новенького отцовского «Шевроле». Я хорошо училась и вообще забот не знала, кроме разве что мечты попасть в группу поддержки и плясать на футбольном поле в тайм-аутах.

— Кстати, может, потанцуем?

— Отчего не попробовать?

Танцевала Барбара не очень хорошо, зато была легконога, весела и с радостью готова влюбиться.

— Надо же, вы прекрасно танцуете, инспектор!

— Не стоит верить всему, что болтают о неуклюжих полицейских. В свое время я довольно много танцевал.

— Я слышала, что произошло с вашей женой. Какой ужас. И бедный мальчик осиротел…

— В этом горе мы не одиноки. А вы, смотрю я, обо мне справки навели, — заметил Дуглас.

— Ой, я ведь тогда повела себя как дура. Могла бы сразу понять, что вы и есть тот самый Скотленд-ярдский снайпер. Только потом сообразила… Вы ведь не обиделись, что вас не узнала нахрапистая репортерша?

— Оставаться неузнанным — часть моей работы.

Улыбаясь, она промурлыкала строчку из звучащей песни.

— А куда потом делся ухажер из футбольной команды?

— Я вышла за него замуж. А как продвигается ваше расследование? Хотя к чему я это спрашиваю, вы ведь пригласили меня на танец не для того, чтобы говорить об убийствах, правда?

— Ну я…

Она прижала пальцы к его губам.

— Так, стоп, осторожней с ответом. Я страшно обижусь, если вы скажете, что именно для этого.

Дуглас решил сменить тему и задал другой вопрос:

— Вы еще замужем?

— Вот это правильный заход, — проворковала она, прижимаясь чуть ближе, так что ее голова коснулась его плеча, и он почувствовал аромат ее духов. — Обожаю эту песню. Нет, я не замужем. Все уже в прошлом.

Мурлыкая мелодию, она негромко пропела ему над ухом:

— Не покидай, если любишь, не спеши говорить мне прощай, но помни долину Ред-Ривер, ту, что ждет тебя, не забывай…

Дуглас находил Барбару Баргу очень привлекательной. Этим вечером ее податливое юное тело, живой ум и беззаботная улыбка пробудили в его душе такие желания, каким стоило бы оставаться спящими. Пахнущие шампунем волосы щекотали ему подбородок, и он приобнял девушку покрепче. Она вдруг подняла глаза и попросила с робкой улыбкой:

— Дуглас, не уезжайте отсюда без меня, обещаете?

— Обещаю.

И они продолжили танцевать, не говоря больше ни слова.

Если Дуглас и надеялся монополизировать внимание самой привлекательной особы в зале, с этими честолюбивыми идеями пришлось распрощаться, едва смолкла музыка. Барбару заметили коллеги из «Нью-Йоркера», недавно прибывшие в Лондон, и Дуглас оставил ее говорить о работе, а сам пошел взять два бокала шампанского. На обратном пути пришлось пробираться сквозь шумную компанию офицеров Красной армии. Офицеры с подозрением принюхивались к белужьей икре, зато шотландский виски охотно опрокидывали в себя залпом.

— Сразу два бокала шампанского! — воскликнул бархатный голос Джорджа Мэйхью. — А не закружится ли у вас голова, инспектор?

— Второй бокал для моей матушки, сэр. Она ждет меня на улице.

— Так я ее видел. Она ведь одета в форму группенфюрера?

Дуглас не осмелился посмеяться жестокой шутке в адрес женоподобной фигуры генерала Келлермана, однако позволил себе едва заметно улыбнуться.

— Рад видеть вас, Арчер.

Джордж Мэйхью сочетал в себе грацию прирожденного атлета и безупречную военную выправку. Покрой его смокинга был консервативен, если не сказать старомоден, а острые концы воротника-стойки торчали вверх — он считал, что опускать воротник может разве что дирижер приглашенного оркестра. Волосы, по-прежнему темные и пышные, он аккуратно зачесывал назад и продолжал носить густые усы, которые отрастил еще в четырнадцатом году, чтобы добавить себе лет и авторитета на посту ротного командира. Это было еще до того, как его грудь украсили ордена «За выдающиеся заслуги» и Военный крест с планкой.

В промежутке между двумя мировыми войнами полковник Джордж Мэйхью стал весомой фигурой в сумеречном мире, где совещания у комиссара полиции пересекаются с инструктажем контрразведки. Мэйхью часто бывал и в правительстве, и в Скотленд-Ярде, и в министерствах внутренних и иностранных дел, и в Палате общин. Он не раз играл в регби за команду лондонской полиции и даже теперь не упускал возможности посмотреть на решающую игру со зрительской трибуны. И ни один концерт в клубе полиции не обходился без его приятного баритона.

— Как там дела у Гарри Вудса? — спросил Мэйхью.

Он свел знакомство с Дугласом как раз в те времена, когда вместе с Гарри Вудсом играл в регби.

— Ему сейчас сложно, — честно ответил Дуглас.

— Всем нам сейчас сложно, — вздохнул Мэйхью и потер ладони друг о друга, словно вдруг озябнув.

Мэйхью всегда с большой симпатией относился к Гарри и его прямой и безыскусной манере местечкового полисмена. Окинув взглядом Дугласа и его прокатный смокинг, Мэйхью задумался, что могло привести инспектора уголовного розыска на столь пышное сборище. Очевидно, не желание полакомиться икрой и шампанским — в такое предположение не поверили бы даже его заклятые враги.

— Тут еще возраст играет роль, — заметил Дуглас. — Гарри всю жизнь прожил в сердце империи и вдруг оказался на задворках оккупированной колонии.

— Бедный Гарри, — сказал Мэйхью. — Наверно, скоро уйдет в отставку?

— Сейчас на сержантскую пенсию не проживешь.

— Жизнь еще наладится, — произнес Мэйхью с уверенностью человека, который не бросается пустыми фразами. — Если мы сами ее наладим.

— И как же нам это сделать, сэр?

— Арчер, старина, вы правда хотите это знать?

— Да, хочу.

— В таком случае давайте поговорим… чуть позднее. Сегодня.

— Хорошо.

— Я бы вас кое с кем познакомил.

Дуглас кивнул, ища глазами Барбару. Это не укрылось от цепкого взгляда Мэйхью.

— Вы попали в яблочко, дружище. Мисс Барга в восторге от лондонской полиции.

— Вы с ней знакомы?

— Роскошная женщина. Будь я чуть помоложе, я бы так за ней приударил, что вы не угнались бы.

Дуглас посмотрел на него с удивлением, и Мэйхью тут же спохватился.

— Разумеется, ничего личного, Арчер.

— Буду ждать сегодняшней встречи с вами, сэр.

Вечер пролетел быстро. Дуглас танцевал с Барбарой, они ели лобстера и сошлись во мнениях, что Моне лучше Рубенса, от шампанского щекотно в носу, а Лондон совсем не такой, как прежде.

А потом Мэйхью исполнил свое обещание и прислал за Дугласом — не кого-нибудь, а Бернарда Стейнза. В свое время они с Дугласом гребли в одной университетской лодке. Как и в юности, Бернард по-прежнему был похож на птицу, только теперь — из-за более солидной манеры держаться, сутулости и очков на носу — напоминал скорее не трясогузку, а сову.

— Что-то ты совсем не бываешь в Оксфорде и Кембридже, Дуглас.

Бернард, в отличие от большинства однокашников, никогда не называл его по фамилии.

— Да мне как-то неловко, — признался Дуглас. — Все-таки людям хочется прийти в клуб и спокойно пообщаться, не боясь, что их слушает полицейский.

— Нет в этом городе мест, где тебя не слушают полицейские, только дураки могут думать иначе, — произнес Бернард негромким застенчивым голосом, из-за которого многие, как в колледже, так и в зале заседаний, опрометчиво решали, что этого человека легко победить в споре.

— Ты прав, Бернард, — ответил Дуглас. — Главное, постарайся сам не забывать об этом.

Бернард был явно польщен его одобрением. Как многие из тех, кто добился успеха на деловом поприще, он втайне тосковал о возможности применить свое образование на более альтруистической стезе. И Дуглас Арчер, инспектор полиции, расследующий убийства, для него был воплощением этих тайных мечтаний. Дуглас и не подозревал, что старый университетский друг питает к его профессиональным успехам зависть и восхищение.

Особняк был построен еще в восемнадцатом веке, так что в нем были потайные двери и узкие черные лестницы, по которым прислуга могла передвигаться по дому, не привлекая к себе внимания. Как раз к такой двери Бернард и подвел Дугласа. Дверь охраняли двое слуг в ливреях. Один отступил в сторону, второй отодвинул деревянную панель в стене. Открылась ведущая наверх лестница. Бернард стал подниматься первым, Дуглас последовал за ним. На площадке этажом выше стоял еще один слуга — высокий детина с не раз переломанным носом, по всей очевидности, профессиональный борец или боксер.

— Нас пригласили сыграть в карты, — сказал ему Бернард.

Детина смерил их оценивающим взглядом, прежде чем ответить:

— Да, сэр. Вас уже ждут.

И он отступил в сторону, а за его спиной появился Джордж Мэйхью.

— Все в порядке, Джефферсон. Господа ко мне.

Втроем они прошли по темному коридору мимо пустой бильярдной и нескольких комнат, мебель в которых была накрыта чехлами. Дуглас не сомневался, что в этих комнатах десятилетиями велись нелегальные азартные игры с высокими ставками — вычислить и пресечь подобную деятельность в таких домах практически невозможно. Из двери в конце коридора лился неяркий свет. Туда Мэйхью их и вел.

В комнате горела единственная лампочка в элегантном медном торшере под зеленым абажуром. Торшер обеспечивал маленькую лужицу желтого света в центре игорного стола, вокруг же все было погружено в таинственный полумрак — сумеречные джунгли, в которых воображение рисовало огромные туши обезглавленных травоядных. За антикварным столом сидел человек. Дуглас сразу узнал в нем сэра Роберта Бенсона, хотя никогда не встречался с ним лично. Сэр Роберт имел большое влияние в кулуарах правительства, пресекал любые попытки упомянуть свое имя в газетах и выигрывал все споры, не повышая голос, который и без того был немногим громче шепота. В последнее время многие задавались вопросом, как же это благородный сэр Бенсон терпит свой новый пост, на котором он фактически выполняет роль штемпеля для немецкого генерала-комиссара по административным и правовым вопросам, принявшего на себя большую часть функций прежнего министерства внутренних дел. Вероятно, ответ на этот вопрос Дуглас мог очень скоро получить.

— Играем в бридж, — объявил полковник Мэйхью, берясь за колоду. — По пенни за очко.

— Не думал я дожить до такого дня, когда буду играть на пенни початой колодой карт, — усмехнулся сэр Роберт и протянул руку Дугласу. — Арчер. Никому другому я бы не обрадовался сегодня так, как вам.

Рукопожатие было крепким, но весьма коротким.

— Благодарю, сэр Роберт, — ответил Дуглас. — Польщен, что вы меня пригласили.

Это прозвучало с некоторой осторожностью, которая не укрылась от внимания присутствующих.

— Боюсь, мои навыки игры в бридж могут подвергнуть серьезному испытанию даже прославленный дипломатический талант сэра Роберта, — сказал Дуглас полковнику. — Особенно если я достанусь ему в партнеры.

Сэр Роберт, сидевший как раз напротив Дугласа, мрачно улыбнулся.

— В таком случае вист, — распорядился полковник Мэйхью, как будто выбор игры имел большое значение.

— Превосходно, — отозвался сэр Роберт без особого энтузиазма. — Последний раз я играл в вист еще в окопах.

Бернард Стейнз перетасовал колоду, протянул ее Дугласу, чтобы тот снял, и начал раздавать карты.

— Обычно мы играем на деньги, — объяснил он, — поскольку так все более…

Он запнулся и умолк, с улыбкой пожав плечами.

— Более интересно, — закончил полковник Мэйхью.

— И еще… — начал было сэр Роберт.

Но Мэйхью перебил его:

— Инспектор все понимает.

— Разумеется, — не стал спорить сэр Роберт.

Дуглас кивнул. Конечно, он понимал: если ячейка Сопротивления проводит регулярные встречи за карточным столом, по которому перемещаются деньги, есть шанс убедить кого-нибудь, что именно нелегальная азартная игра и является целью собрания.

Мэйхью повернулся к журнальному столику, где на подносе, едва различимые во мраке, стояли четыре бокала и декантер. Пустую винную бутылку дворецкий оставил рядом. Мэйхью поднес ее к глазам, вглядываясь в этикетку.

— Сидни прислал нам пару бутылок «Шато-Лафит» восемнадцатого года, — сообщил он и стал бережно разливать вино из декантера.

— Необычайно любезно с его стороны, — сказал Бернард. — Я был бы признателен и за бокал кларета. От шампанского у меня всегда изжога.

— Шампанское — это для молодежи, — веско изрек сэр Роберт. — Кларет — вот единственный напиток для человека в моих летах.

Мэйхью повернулся к свету посмотреть, как вино играет в бокале.

— Сидни Гарен хороший малый, — произнес он, ни к кому особо не обращаясь.

Но Дуглас понимал, что эта ремарка предназначена лично для него. Он решил воздержаться от комментариев — впрочем, Мэйхью на него даже не глянул.

Дуглас смотрел на него и думал, что офицеров, даже отставных, видно сразу. Их всегда можно отличить по осанке, по манере держать голову. Дуглас подозревал, что даже в пьяной драке Мэйхью не позволил бы себе задирать подбородок, а большие пальцы рук старался бы держать по швам. Такие, как он, никогда не расслаблялись.

Один Бернард выделялся из их четверки своей рыхлой, склонной к полноте фигурой, мягкими белыми руками и внешней робостью. Бернард снял очки в роговой оправе и протер стекла шелковым платочком, который извлек из нагрудного кармана. Мэйхью поставил перед ним бокал с вином. Бернард поблагодарил его кивком, близоруко моргая.

Сэр Роберт пригубил свой бокал и сдержанно похвалил:

— Неплохо.

О винах урожая восемнадцатого года он был невысокого мнения, однако гордился своим обыкновением судить обо всем непредвзято. Он поставил бокал и улыбнулся — как улыбаются люди, у которых нет к этому привычки. Жесткое лицо было словно высечено из гранита, и лишь тонкие красные жилки на щеках и крыльях носа выдавали, что это человек, а не каменный истукан. Седые волосы у него были достаточно длинные, чтобы кудрявиться на загривке и над ушами, а лоб настолько низкий, что кустистые брови располагались совсем близко к линии волос. Глубоко посаженные глаза почти исчезали в темных тенях глазниц.

Хотя сэру Роберту исполнилось шестьдесят, физическую выносливость он сохранил не по годам. Говорили, что он может сутками не спать, не теряя быстроты реакции и ясности рассудка. Но внешне остроту ума выдавали одни лишь живые голубые глаза, поскольку двигался сэр Роберт медлительно и осторожно, как инвалид.

— Джордж учился в Хэрроу с младшим из моих братьев. — Сэр Роберт кивнул на полковника Мэйхью. — Если верить тому, что я слышал, они там были жуткими шалопаями. В частности, организовали букмекерский клуб и принимали у одноклассников ставки на все подряд. Это я вас на всякий случай предупреждаю, чтобы не было сюрпризов.

— А другой брат сэра Роберта учился в этой школе с самим Уинстоном, — сказал Мэйхью.

— Правду ли говорят, что Уинстон Черчилль казнен? — спросил Бернард.

Сэр Роберт угрюмо кивнул.

— Его судил тайный военный трибунал в штаб-квартире первого воздушного флота люфтваффе в Берлине. Мы все умоляли его не надевать форму Королевских военно-воздушных сил, но упрямец, конечно, не послушал. — Сэр Роберт вздохнул. — Сам дал немцам предлог судить его военным судом. — Он взял свои карты и развернул перед собой, глядя на них невидящим взглядом. — Обо всем этом сообщили некоторым высокопоставленным британским политикам, однако официального объявления в ближайшее время не планируется. — И он шлепнул свои карты на стол.

Бернард счел нужным уточнить:

— То есть Черчилль мертв?

Сэр Роберт почесал затылок. Взял со стола карты Бернарда, просмотрел и их. Все видели, что он делает, но никто не пожелал ему на это указать.

— Черчилль расстрелян, — наконец произнес он. — В Берлине, взводом люфтваффе в казармах Лейбштандарта в Лихтерфельде. — И сухо добавил: — Такую казнь назначил ему лично фюрер особым распоряжением. Говорят, Уинстон отверг предложение завязать ему глаза и поднял руку со знаком виктории.

Излагая все это, сэр Бенсон машинально раскладывал карты Бернарда по мастям.

— Ну почему мы еще не играем? — воскликнул он, сбросив оцепенение, и посмотрел на карты в своей руке и на столе, лишь теперь поняв свою ошибку. — Господи, вот я болван!

Полковник Мэйхью быстро сгреб все карты и принялся тасовать колоду заново, прикрывая оплошность сэра Бенсона светской болтовней:

— Кстати, Дуглас, вы знали? Наш Бернард-то совсем не промах. Женился на кузине моей супруги, а она, скажу я вам, такая красотка!

— Мы с ней с детства дружили, — скромно ответил Бернард. — Моя семья каждый год на лето уезжала в Шотландию, а у ее родни была ферма по соседству.

— Ну, теперь от тамошних ферм ничего не осталось, — вздохнул полковник. — Дома обветшали, поля в запустении…

— А сэр Роберт в восемнадцатом году перед началом Амьенской операции принял командование ротой у моего отца, — сообщил Бернард.

Армия, семья, школа — таковы были тесно переплетенные нити, связывающие высшие слои английского общества крепче совместных деловых предприятий и капиталов. Диктаторам правого и левого толка для объединения рядов приходилось насаждать идеологию. Но для собравшихся за этим карточным столом людей и тысяч таких же, как они, цель не оправдывала средства — средства и были целью, сам процесс игры в команде был важнее выигрыша, если команда состояла из своих.

— А с Дугласом мы вместе учились в Оксфорде, — сказал Бернард, давая понять, что приведенный им человек тоже свой. — И как же я завидовал тому, что он уже сдает последний экзамен на бакалавра, а мне еще корпеть и корпеть над гражданским правом.

От долгого пристального взгляда сэра Роберта Дугласу стало не по себе.

— А я ведь знавал вашего отца, Арчер.

— Правда, сэр? — удивился Дуглас.

Отца он потерял еще совсем ребенком.

— Он был моим близким другом. С шестнадцатого года и до самой своей смерти. Когда мы познакомились, ему было двадцать восемь лет, слишком много для младшего офицера пехоты. Я тоже был младшим офицером пехоты и на десять лет его старше. — Сэр Роберт усмехнулся. — В батальоне мы были два старых хрыча, молодежи вечно приходилось возвращаться за нами и выпутывать нас из колючей проволоки. Когда шли учения, нам позволяли посидеть и отдышаться. Он у вас был гражданским инженером, так ведь?

Дуглас кивнул.

— Ну вот, — продолжал сэр Роберт. — Ему полагалось идти в инженерные войска, но он не захотел покидать батальон. Он заслужил крест Виктории больше десятка раз, так и запомните. Все его бойцы это знали, а ротный сержант-майор на него был молиться готов.

— Да, сержант потом написал матери, — подтвердил Дуглас. — Она до сих пор хранит письмо.

— Мне давно следовало с вами о нем поговорить, но я опасался, что вы сочтете это недопустимой фамильярностью.

— Я вам благодарен, — искренне ответил Дуглас.

— Отец бы вами сейчас гордился. Как там вас нынче величают в газетах? Скотленд-ярдский снайпер?

— К сожалению, да, сэр.

— Что поделать, по нашим временам публичность стала частью подобной работы. А раскрывать убийства — дело хорошее, о таком не грех и в газетах почитать.

— Пожалуй, вы правы, сэр.

— Ну, каково ваше решение, Арчер? — спросил Мэйхью. — Вы точно хотите сыграть с нами в карты?

По серьезности его тона было ясно, что речь идет не просто о партии в вист.

— Я в игре, — ответил Дуглас.

— Тогда снимите карты и определите партнера.

Дуглас снял карты, открылась двойка пик. Сэр Роберт тоже открыл двойку, Бернарду и Мэйхью достались фигурные карты.

На несколько секунд воцарилось молчание, затем сэр Роберт провозгласил таким же тоном, каким объявлял о казни Черчилля:

— В таком случае мы с вами партнеры.

И партия началась. Мэйхью пошел с четверки червей, Дуглас положил семерку, Бернард короля. Сэр Роберт выложил сверху туз и забрал взятку.

— Мне очень не хватает юридического образования, — посетовал он между делом. — Все-таки степень по истории, пусть даже с отличием, ничуть не помогает разобраться в хитросплетениях немецкого права. Слышал тут от приятеля на днях, что у всех сотрудников гестапо иммунитет от ареста! Разве может такое быть?

Никто не ответил.

— А вы что скажете, Арчер? Наверняка вы в этом понимаете.

— У немцев не бывает иммунитета от ареста, — ответил Дуглас. — Ваш приятель ошибается. Возможно, речь шла о том, что члены СС подсудны только своим внутренним судам. Однако гестапо частью СС не является.

— Хм!

Козыри были трефы, и сэр Роберт зашел с них, вскинув брови, когда Дуглас положил на его туза королеву. Забрав козырную взятку, он зашел со своей сильной масти, бубен, и взял еще четыре взятки подряд. Партию они выиграли со счетом десять к трем.

— Вы уж простите за королеву, — сказал сэр Роберт Дугласу. — На пути к победе приходится чем-то жертвовать.

Мэйхью снова принялся сдавать карты, возобновляя прежний разговор:

— Надо же, а я и не знал, что гестапо не входит в СС…

— Это отдельная организация, — пояснил Дуглас, — она числится в составе Главного управления имперской безопасности. Некоторые сотрудники гестапо являются членами СС, некоторые состоят в нацистской партии, а некоторые не относятся ни к тому, ни к другому.

— Я все-таки хочу понять… — Мэйхью подался вперед, нависнув над столом. — Разве СС не является структурой нацистской партии?

— Формально — является, — ответил Дуглас. — На их удостоверениях значится «отряд охраны НСДАП». Но прямого подчинения партии у них нет. А штурмовые отряды — СА, или, как их называют, «коричневорубашечники», — и вовсе отмежевались от партии.

— Это многое объясняет, — задумчиво проговорил Мэйхью. — А что такое СД? Оттуда ведь ваш приятель Хут?

— Это служба безопасности рейхсфюрера. Элитное спецподразделение разведки. У них полная свобода действий, могут совать нос в дела кого угодно.

— Кого угодно, кроме частей вермахта, — уточнил Бернард.

— Да, именно так, у немецкой армии собственная система судов. Никто из гестапо и даже из СД не может напрямую воздействовать на солдата. — Дуглас зашел с маленького козыря.

— Давайте, давайте! — поощрил Роберт. — Не будем забывать про игру. Что же касается этой тонкости насчет гестапо и вермахта, я весьма рад это слышать. Кое-кто из немецкой армии нам помогает. С гестапо на хвосте им пришлось бы действовать куда осторожней.

Дугласу бы очень хотелось знать, что это за помощь со стороны вермахта и велика ли она, однако спрашивать он не стал.

— А что насчет этих, из рядов «почетных членов СС»? — продолжал интересоваться сэр Роберт. — Их тоже могут судить только особые суды?

Он пододвинул к Дугласу коробку сигар. Кивком поблагодарив его, Дуглас взял одну и пояснил:

— И полицию, и СС возглавляет Гиммлер. В таких случаях решение принимает лично он. В любом случае так называемые «почетные члены» подсудны обычным гражданским судам. — Дуглас раскурил сигару и добавил: — И тут надо иметь в виду, что Гиммлер использует все эти почетные звания для подкупа и затыкания рта своим политическим противникам. Так что среди этих людей его злейшие враги.

— О, да я беру взятку! — воскликнул Мэйхью и продолжил без малейшей паузы: — А что вы думаете о контр-адмирале Конолли?

Вопрос не был обращен ни к кому конкретному, но Дуглас понимал, что между собой его собеседники все это давно уже обсудили.

— Если верить слухам, фрукт тот еще. Сойти с авианосца в канадском Галифаксе и объявить себя правителем «Свободной Британии»… для такого нужна недюжинная наглость. — Дуглас помедлил и, не дождавшись комментариев, закончил: — Особенно принимая во внимание, что по флотскому списку личного состава он всего лишь капитан третьего ранга — опять же, если верить немецкой пропаганде.

— Похоже, теперь все козыри наши, — сказал ему сэр Роберт, вынимая последний козырь и кладя свои карты на стол.

— А кто-нибудь помнит французского офицера по фамилии Де Голль? — спросил Дуглас. — Который сбежал в Англию после падения Франции. Он как будто проделал то же самое, что Конолли: назвался генералом и объявил себя голосом Франции. Ничего серьезного из этого не вышло. По крайней мере, насколько я знаю, немцы даже не потрудились включить его в список лиц, подлежащих немедленному аресту.

— Вы не правы насчет Конолли, — мягко проговорил сэр Роберт. — Он действовал по указаниям кабинета военного времени. А идея принадлежала Уинстону. Сам-то он отказался покинуть страну, хотя мог улететь гидросамолетом в Исландию, как сделали многие другие. А повышение Конолли до звания контр-адмирала было подписано лично королем, я видел это собственными глазами. Да, в сообщении Геббельса говорилось, что он обратился к конгрессу и объявил себя правителем «Свободной Британии». Однако протоколы самого конгресса свидетельствуют, что он назвал себя представителем британского народа и министром обороны, назначенным кабинетом и утвержденным королем. Завершая обращение, он подчеркнул, что является верным подданным короля Георга и его законных наследников.

— Много ли людей по эту сторону Атлантики знают, что именно он сказал? — возразил Дуглас. — И велики ли шансы оповестить народ, как все было на самом деле?

— Пока это не является нашей первоочередной задачей, — ответил сэр Роберт. — Самое главное сейчас — защитить позиции контр-адмирала Конолли в Вашингтоне. Так, чтобы его нельзя было атаковать ни юридически, ни дипломатически. На прошлой неделе немцы попытались взять под свой контроль здание посольства! Наняли лучших юристов Америки.

— Вопрос с посольством по сию пору не решен, — добавил Бернард. — Если немцам удастся заполучить здание, это будет серьезный удар по репутации Конолли в Вашингтоне.

— Так вы, значит, поддерживаете с Конолли связь? — Дуглас не смог скрыть своего удивления.

Никто не ответил. Мэйхью, отказавшийся от сигар сэра Роберта марки «Упманн», принялся раскуривать свою, марки «Ромео и Джульетта». «Бернард! — подумал Дуглас. — Бернард у них курьер».

Они продолжили партию, обмениваясь доброжелательными ремарками, как делают те, для кого игра — лишь способ провести время. Один сэр Роберт играл с азартом человека, не умеющего проигрывать.

— А в Тауэре теперь народу немного, — между прочим заметил Мэйхью, словно речь шла о посещаемости соревнований по крикету с Австралией.

Вот в чем дело. Хут не ошибся. Они действительно хотят попытаться вызволить короля из Тауэра.

— Там расквартирован батальон спецвойск СС, — произнес Дуглас.

Глаза сэра Роберта слегка расширились. Мэйхью позволил себе тень улыбки. Слова инспектора Арчера прозвучали если не как прямой отказ вступать в драку со спецвойсками, то по меньшей мере как убедительное предостережение.

— Если бы король был свободен и мог во всеуслышание подтвердить звание и положение Конолли, это бы кардинально изменило положение Британии на мировой арене, — сказал Бернард.

Дуглас не разделял его уверенности. Ему хватало цинизма предполагать, что кардинальные изменения в этом случае будут касаться лишь самого Конолли и его приближенных. Он окинул взглядом своих собеседников. Их аристократически снисходительная манера держаться вызывала в нем неприязнь.

— Вы же не намерены в самом деле взять штурмом лондонский Тауэр? — спросил он напрямик.

Все трое заерзали. Наконец, заговорил Мэйхью:

— При всем моем уважении к вам, сэр Роберт, и несмотря на наши прошлые дискуссии, думаю, нам совершенно необходимо ввести инспектора в курс дела.

— Да, я сам об этом думал, — изрек сэр Роберт.

— Немецкая армия окажет нам все возможное содействие, не вступая в открытую конфронтацию, — сказал Мэйхью.

— А им это зачем? — недоверчиво спросил Дуглас.

— По их мнению, то, что король Англии содержится в крепости под охраной СС, — это позор для вермахта, — ответил сэр Роберт. — А вот если мы сумеем организовать королю побег, это станет позором для СС и укрепит властные позиции главнокомандующего вермахтом в Британии.

— И не только здесь, — добавил Мэйхью. — Последствия будут ощутимы даже в Берлине. Нас поддерживает генеральный штаб.

Дуглас кивнул, объяснение его вполне удовлетворило. Для британского ума все это могло звучать нелогично, однако Дуглас успел поработать с немцами и составить о них некоторое представление. Обрисованная картина в это представление хорошо вписывалась.

— Я попробую обеспечить вас еще более ценным союзником, — сказал он. — То, что вы намерены предпринять, может прийтись по душе штандартенфюреру Хуту.

— Хуту? — переспросил Мэйхью. — А ему-то какая выгода?

— Сейчас старший по званию офицер СС в стране — Келлерман. Он же возглавляет полицию. В случае побега короля свои позиции Келлерман тут же с позором утратит. Полагаю, Хут не отказался бы занять его место, но суть даже не в этом. Они питают друг к другу страшную ненависть, по сравнению с которой даже карьерные амбиции отходят на второй план.

— Чтоб мне провалиться… — изумленно проговорил сэр Роберт.

— Если такой человек будет готов закрыть глаза на наши действия, — сказал Мэйхью, — это существенно упростит нам задачу.

— Каков наш следующий шаг? — спросил сэр Роберт. — Сможете прощупать своего Хута?

— Он потребует имена, — ответил Дуглас. — Вам нужно выбрать посредника, на которого я мог бы сослаться.

— Это опасно, — возразил Мэйхью. — Мы можем нарваться на западню.

— Неоправданный оптимизм, — заметил Дуглас. — Мы почти наверняка нарвемся на западню.

— Давайте я буду посредником, — предложил Бернард. — Стоит рискнуть. Что нужно делать?

— Ничего. Я просто открою имя представителя группы. Только не торопитесь, подумайте до завтра. Возможно, сэр Роберт и полковник Мэйхью сочтут вас слишком ценной фигурой, чтобы жертвовать вами в подобном гамбите.

Сэр Роберт кивнул.

— Простите, Бернард, но Арчер прав. Я не могу этого позволить.

Воцарилось долгое молчание, обсуждение было завершено.

— Ну что ж, сообщите мне, когда выберете посредника, — сказал Дуглас. — Конечно же, я приложу все усилия, чтобы его защитить.

Мэйхью решительно сгреб карты.

— Пожалуй, на сегодня достаточно.

Дуглас посмотрел на часы.

— Да, мне пора.

— Минуточку, — произнес сэр Роберт. — Эти джентльмены должны нам деньги.

Дуглас получил причитающуюся ему горсть пенни и, пожелав доброй ночи сэру Роберту и Бернарду, направился по темному коридору к выходу. Мэйхью пошел его провожать. Остановившись на площадке лестницы, он промолвил:

— Ну, пора, наверное, и нам прощаться, Арчер.

Однако при этом не сдвинулся с места, будто намеревался сказать что-то еще.

— Вы не попросили меня спустить расследование убийства Питера Томаса на тормозах.

Мэйхью вздрогнул.

— Ну… вы сами понимаете, что это было бы в наших общих интересах.

— То есть в ваших и моих?

— Именно так, в долгосрочной перспективе. — Мэйхью улыбнулся. — Как вы догадались, о чем я вас попрошу?

— Пол-Лондона беспокоится, как бы я, упаси бог, не раскрыл это убийство. Отчего бы вам быть исключением?

Улыбающееся лицо Мэйхью застыло, как дешевая маска из папье-маше.

— Вы все-таки подумайте об этом, Арчер.

— Я уже подумал. Доброй ночи, полковник.

Руки Дуглас протягивать не стал.

Глава 14

Не успел Дуглас разыскать Барбару Баргу в зале и осторожно приобнять за плечи, как через пару минут уже оказался с ней в автомобиле. Она была расслаблена и вальяжна, как кошка, и то и дело улыбалась своим мыслям.

— Чудная вечеринка, правда? — промурлыкала она.

— Я бы сказал, на любителя, — сдержанно ответил Дуглас.

— О, в таком случае я любительница! Даже когда мы уходили, официанты еще вносили «Моэт» ящиками и белужью икру в банках по фунту весом. Хозява умеют кутить со стилем.

— Так вы, глядишь, заявите, что и Аль Капоне был стильный малый.

— Уже заявила! Год назад я написала о нем целый разворот в «Сэтурдэй ивнинг пост». Вышла на двух пивных баронов тех времен в Гэри. Это Индиана, прямо по ту сторону границы штата от Чикаго, где, как вы знаете, раньше заправляли банды… Короче, они мне столько рассказали! И я так и ответила: Аль Капоне был стильный малый! Именно в такой формулировке!

И она подергала Дугласа за рукав, заглядывая ему в глаза, — ей было очень важно донести смысл своих слов, как часто бывает с людьми после пары бокалов.

Дуглас смотрел в окно. Он находил отвратительным то, что Гарен и Шетланд развозили гостей на специально нанятых такси. Он находил отвратительным, что все эти автомобили были снабжены ярлычками «службы первой необходимости» на лобовом стекле, позволявшими нарушать комендантский час. Он находил отвратительным то, что теперь ему следовало изменить свое мнение о Гарене и Шетланде — бессовестных коллаборационистах и мошенниках, — потому что их уважали полковник Мэйхью, сэр Роберт и его старый друг Бернард. Дуглас понимал, что так сразу он отвращение в себе не задавит, на это потребуется время. И восторженное щебетание Барбары лишь усложняло задачу.

— Ну не будьте таким букой! — Барбара протянула к нему руку со своего угла мягкого кожаного сиденья. — Еще не хватало, чтобы между нами встал Аль Капоне.

— Простите.

Дуглас повернулся к ней в ту же секунду, когда она подалась ему навстречу, и они столкнулись носами.

— Ай! — вскрикнула Барбара, потирая носик.

Неожиданное прикосновение застало Дугласа врасплох, и он ощутил ту смесь влечения, неловкости, жара и отчаяния, какой не испытывал с юных школьных лет. Автомобиль ехал в сторону Белгравии.

— Почему мы свернули сюда? «Дорчестер» в другой стороне.

— А вам так необходимо круглые сутки быть копом? Я арендовала маленький домик рядом с Белгрейв-сквер. У друзей — они уехали на три месяца в Миссури, не хотели оставлять его без присмотра. Вот в этом маленьком райончике за последние три месяца случилось четырнадцать краж, представляете?!

— Только не надо вешать на меня все лондонские преступления, — неловко брякнул Дуглас.

В юности так с ним происходило всегда: именно с теми девушками, которые больше всего ему нравились, он ухитрялся выставить себя либо грубияном, либо дураком.

— Я бы пригласила вас выпить, но хозяева просили отпускать водителей сразу по приезде…

Дуглас наклонился и открыл для нее дверь, сделав знак водителю, чтобы тот не выходил.

— Не волнуйтесь, я позвоню в Скотленд-Ярд, и за мной пришлют машину.

— Знаете, мои источники говорят, что возможность вот так вызвать себе машину в этом городе есть только у очень важных птиц, — заметила Барбара, стоя на мостовой и роясь в сумочке в поисках ключей. — Вы, должно быть, не последний человек в Скотленд-Ярде.

— Все пытаются меня в этом убедить, — проговорил Дуглас, оглядываясь.

Домик, который снимала Барбара, располагался на одной из так называемых кучерских улиц. Строения на таких были невысокие, нижние этажи прежде занимали конюшни и каретные сараи, над ними располагались небольшие квартирки, которые считались подходящими лишь для конюхов и шоферов. Теперь же, когда бывшие конюшни стали превращать сперва в гаражи, а потом и в гостиные с высокими потолками, кучерские кварталы стали переходить в ранг фешенебельных. Фасад дома был увит плющом, площадка перед входом выложена камнем.

Войдя внутрь, Барбара стала включать светильники один за другим. Дуглас залюбовался тем, как искусно сработаны декоративные стенные панели, как аккуратно положена краска — все это было сделано с большим мастерством, которое теперь встречалось все реже. В обстановке тоже многое притягивало взгляд, хотя Дуглас и не мог сказать, что общий стиль соответствует его вкусам — огромные китайские вазы, переделанные в настольные лампы, белый ковролин на полу и персидский ковер на стене. Нельзя было не признать, что получилось очень уютно.

— А чем занимаются ваши друзья из Миссури? — спросил он. — Опиумный притон содержат?

— Ох и едкая же вы скотина, — беззлобно отозвалась Барбара.

— Ну тут такая роскошь…

Дуглас снял плащ, Барбара же осталась в пальто и даже подняла меховой воротник.

— Эти кварталы называются «мьюзы». Знаете почему? — И, не дав ему ответить и тем самым испортить все удовольствие, она поспешно выпалила: — Это значит «птичьи клетки»! Для соколов. Раньше тут держали соколов для королевской охоты.

— Надо же, никогда не слыхал.

Барбара заулыбалась, и на миг Дуглас увидел ее маленькой девочкой, которая гордится каждым словом похвалы. И ему очень нравилась и эта девочка, и умная, прекрасная женщина, в которую она выросла. Барбара восхищала его, и впервые он осмелился предположить, что эти чувства взаимны.

Впрочем, слишком долго он тешиться этой мыслью не стал. Отвернулся к книжным полкам и заставил себя читать надписи на корешках, выкинув из головы все остальное. «Энциклопедия Британника», издание четырнадцатое. Четыре путеводителя по Лондону, один с треснувшим переплетом. Ощетинившийся многочисленными закладками каталог магазина «Сирс». Телефонный справочник по Манхэттену. Маленький атлас. Карманный словарь английского языка, рядом такой же немецкий. Дуглас чувствовал на себе взгляд Барбары, но не оборачивался.

На маленьком столике стояла пишущая машинка. Рядом — полпачки писчей бумаги, прижатые камерой «Роллейфлекс», баночка косметического крема и дюжина шпилек. Из мусорной корзины торчали смятые листы. Барбара возилась с камином.

— Спички нужны? — спросил Дуглас, подойдя к ней и опустившись рядом на корточки.

— Вы, британцы, вообще равнодушны к холоду!

Она была так близко, что он почти чувствовал ее дыхание на щеке. И она пристально смотрела ему в лицо, словно удивляясь его холодостойкости.

— В ваших домах нет тепла, — пожаловалась она наконец, вставая и отходя в сторону.

Дуглас понял, что она имеет в виду центральное отопление. Улыбнувшись, он повернул ручку и зажег газ.

— У нас в Америке даже простой рабочий не согласится жить в доме, где нет горячей воды, душ — это уголок с дырой в полу и вот такое «отопление»! — быстро добавила Барбара, отступила еще на шаг и замерла.

Дугласу очень захотелось обнять ее, но она зябко поежилась и вышла в смежную с гостиной кухню.

— Вечеринка была хороша, только ну и жуткий же на ней собрался народец, — донеслось оттуда.

Дуглас решил пойти следом.

— Последствия войны, — сказал он.

— Это уж точно. Я была в Мадриде и в Каталонии. И так повсюду, можете мне поверить. Черные рубашки, красные, коричневые… Везде какие-нибудь мерзавцы пытаются захватить мир. Уж я насмотрелась корыстных политиканов — от Гран-Чако до Аддис-Абебы.

— Ого, а вы немало войн повидали…

— В восемнадцать лет моя газета отправила меня в Парагвай, писать о Чакской войне. С тех пор я успела сделать репортажи из Китая, Эфиопии, Испании, а в прошлом году была в Абвиле, когда подошли немецкие танковые дивизии.

— Странный выбор профессии для женщины.

— Ой, не будьте вы английским сухарем!

Она открыла кран. Трубы взвизгнули и загремели. Наполнив водой кофейник, Барбара достала из буфета нераспечатанную жестяную банку.

— У меня есть настоящий кофе! Что вы на это скажете, инспектор?

— Вы отправились на войну в восемнадцать лет. Что ваш отец на это сказал?

— А он был владельцем газеты.

Барбара улыбнулась и встретила его спокойный взгляд. До этой минуты для нее флирт с галантным англичанином был лишь способом развеяться. Может, она рассчитывала на короткую интрижку, не более того. Не в первый раз она строила глазки влиятельным мужчинам в чужих, раздираемых войной странах, в которые приводила ее работа. Однако теперь все было иначе. Этот человек начинал ей очень нравиться, и она ничего не могла поделать со своим сердцем, хотя опробовала уже все доселе помогавшие тактики — вспоминала эгоистичных иностранных любовников, последние годы развалившегося брака, боль разрыва, унизительную процедуру развода. Все без толку — этот человек был другой.

— Вы с сахаром пьете, инспектор?

А может, ей просто очень грустно и одиноко в этом богом забытом, несчастном городе — так одиноко, как не было еще никогда?

— Дуглас, — ответил он. — Меня теперь все называют Дугласом. В газетах пишут, что это, мол, новые веяния, принесенные войной. Отказ от лишних церемоний.

Он вскрыл и протянул банку кофе. Барбара вздрогнула, когда их пальцы соприкоснулись.

— Дуглас, значит? Ну что ж, лучше так, чем «инспектор».

Она насыпала кофе в кофейник и поставила на плиту. На Дугласа она не смотрела, но спиной чувствовала на себе его взгляд и попыталась скрыть неловкость за болтовней:

— Только не надо устраивать мне допрос с пристрастием, какими махинациями на черном рынке я добыла настоящий кофе.

— Я слышал, что американское посольство выдает своим гражданам по карточкам.

— Я шучу. Разумеется, кофе из посольства.

По-прежнему не глядя на него, она достала свои лучшие чашки и блюдца, сахарницу и серебряные ложечки и принялась устраивать все это на подносе. Открыла жестянку молока, наполнила молочник.

— Вон там бокалы и бренди. Зима здесь меня убивает, приходится греться всеми методами.

— С этим я помогу.

Она направилась с подносом в гостиную. Когда-то эта комната была конюшней, а сам дом — лишь пристройкой к возвышающемуся за ним особняку. И хотя каменные стены изнутри проложили деревянными блоками, это не обеспечивало достаточной теплоизоляции. Барбара поставила поднос на белый ковролин как можно ближе к огню, бросила рядом несколько диванных подушек, и они с Дугласом устроились рядышком. Дуглас разлил бренди по бокалам. Свой он едва успел пригубить, Барбара же выпила залпом.

— Очень замерзла, — пояснила она и в подтверждение своих слов приложила к щеке Дугласа ледяные пальцы.

Дуглас потянулся к настольной лампе и выключил ее.

— Ну да, так гораздо уютнее, — сказала Барбара, сама не зная, много ли в этом замечании сарказма и есть ли он там вообще.

Теперь комнату освещали лишь красные отблески огня, а единственным звуком было шипение и потрескивание воздуха в газовых трубах. Дуглас обнял Барбару за плечи. Она попыталась встать.

— Кофе сбежит.

— Я его выключил.

— А я-то поделилась с тобой последним, что осталось от пайка… — хотела возмутиться она, но возмущение утонуло в поцелуе и порывистых объятиях.

Долгое время они молча сидели, прижавшись друг к другу.

— Я, наверное, слишком легкомысленная, да? — наконец спросила она.

Где-то в уголке ее разума маленький человечек еще отчаянно махал флажком, призывая остановиться.

— Ничего не говори, — прошептал Дуглас.

— Хороший совет от копа. Отдаю себя на милость правосудия.

И они снова начали целоваться, оседая на подушки. В резких красных отсветах камина ее кожа сияла, как расплавленный металл. Волосы у нее растрепались, глаза были закрыты. Дуглас расстегивал крохотные пуговки на корсаже.

— Только не разорви, — предостерегла она. — Кто знает, может, у меня больше в жизни не будет другого парижского платья!

Из кухни донесся треск выкипающего кофе, но они не обратили на это никакого внимания.

Глава 15

Дугласа разбудил рев сирены. Немецкий патрульный автомобиль пронесся в сторону Найтсбриджа. На часах было без четверти четыре. Рядом с ним в кровати спала Барбара, вся их одежда куда-то подевалась, комнату освещало алое зарево газового огня.

— Ты же не собираешься сейчас уходить? — сонно проговорила Барбара, потревоженная его шевелением.

— Мне нужно.

— Домой?

— Ну не на работу же…

— Зачем сердиться? — Она провела ноготком по его плечу. — Я всего лишь пытаюсь выяснить, ждет ли тебя кто-то.

Ей хотелось обнять его и удержать рядом, но она не стала.

— В смысле, другая женщина?! Нет, конечно!

— Сколько жара… Очевидно, у тебя был роман, и он только что закончился.

— Именно так.

— Поцелуй меня.

Дуглас нежно поцеловал ее, затем осторожно высвободился и сходил в гостиную за одеждой.

— Останься хоть ненадолго, — попросила Барбара, наблюдая, как он застегивает рубашку. — Я бы тебе завтрак приготовила. Может, все-таки кофе? На улице жуткий холод.

— Не надо, лучше поспи.

— Тебе бритва нужна?

— А у тебя есть настоящая бритва?

— Не смотри на меня так. Да, тут есть хозяйские бритвенные принадлежности. В ванной на верхней полке.

Дуглас наклонился к ней и снова поцеловал.

— Извини, пора бежать. Мы ведь еще увидимся?

Она боялась, что он не спросит.

— А ты познакомишь меня с сыном? Ему нравится зоопарк? Я в восторге от лондонского зоопарка!

— Да, нравится. Дай мне только день-другой во всем разобраться. Со мной давно не случалось ничего подобного.

Он почти ожидал, что она засмеется, но она лишь кивнула и сказала нечто совсем неожиданное:

— Дуглас, я знаю, с кем ты вчера говорил. С сэром Робертом Бенсоном, полковником Мэйхью и Стейнзом…

— И что?

— Не отказывай им. Говори что хочешь — «да», «может быть», «попробую на той неделе», только не однозначное «нет».

— Почему? — Дуглас шагнул к ней, вглядываясь в ее лицо, но она отвернулась и как будто замерла не дыша. — Почему?

Простыня собралась складками вокруг ее шеи, как елизаветинский воротник, разметавшиеся по лицу волосы напоминали прожилки на розовом мраморе.

— Что ты знаешь об этих людях? Ты с ними как-то связана?

— Это они велели мне прийти в тот день в антикварную лавку Питера Томаса и спросить про пленку.

— И ты сделала все как тебе велели?

— Нет. Они еще хотели, чтобы я опознала тело в морге как Питера Томаса.

— Это было бы серьезным преступлением.

— Я сразу поняла, что ты крепкий орешек, и отступила. Им я ничего не должна.

— Что еще ты можешь про них рассказать?

— Больше ничего. Только мой приятель из «Дэйли ньюс», который пишет о Белом доме, говорит, будто Стейнз встречался с президентом. Трижды за последний месяц. Одна встреча была на президентской яхте и длилась почти два часа!

— В смысле, с президентом Рузвельтом?

— Да, конечно, я не о президенте универмага «Мэйси»! Эти люди затевают что-то очень серьезное, и я прошу тебя им не отказывать.

Дуглас хмыкнул.

— Они тебя убьют.

В подобное сложно было поверить, но в безумные времена нельзя с ходу отметать даже самые безумные предположения.

— С чего ты так решила?

Барбара села на кровати.

— Я военный корреспондент, Дуглас. И таких, как они, я видела очень много. Сам посуди: если выбор встанет между твоей жизнью и возможностью заставить Штаты признать Конолли, задумаются они хоть на секунду?

— А королева тоже в Тауэре? — спросил Дуглас эту женщину, которая, похоже, знала все.

— Нет. Королева и обе принцессы в частной резиденции в Новой Зеландии. У них нет никакого веса в политике.

«Ну это пока жив король», — мелькнуло у Дугласа, хотя озвучивать мысль он не стал.

— Можно отсюда позвонить? Надо вызвать автомобиль.

— Конечно, милый, аппарат в гостиной. — И она свернулась в клубок под одеялом.

— Барбара…

Она подняла голову. Дуглас хотел сказать: «Я люблю тебя», — но воспоминания о том, как он говорил те же слова Сильвии, помешали ему. Ничего. Успеется.

— И мой сын Дугги, и я очень любим зоопарк.

Дуглас набрал «Уайтхолл-1212» и попросил связать его с дежурным офицером уголовного розыска. После того как он назвал свое имя, в трубке раздалась серия щелчков, и наступила тишина. Наконец ему ответил голос Хута.

— Значит, автомобиль понадобился? Где вы, Арчер?

Дуглас беззвучно выругался. Теперь ему придется либо вовлекать во все это Барбару, либо отчаянно врать начальству.

— В телефонной будке на дальнем конце Белгрейв-сквер.

Это почти за углом, можно успеть добежать, если поторопиться.

— Болван! — беззлобно ответил Хут. — Зачем, по-вашему, мы позволяем развозить гостей таких вечеринок?

А, ну конечно… Водители уже все обо всех доложили. Кто куда, кто с кем и кто что ляпнул, перебрав шампанского.

— К этой девице поехали?

— Да, сэр.

Дуглас ожидал, что Хут отпустит какое-нибудь язвительное замечание, но немец лишь распорядился:

— Оставайтесь на месте. Сейчас я кого-нибудь пришлю, чтобы вас ко мне доставили.

— Куда, в Скотленд-Ярд?

Хут не удостоил его ответом и положил трубку.

Дуглас торопливо побрился чужой бритвой и собрался на выход. Барбара уже крепко спала, что он счел признаком чистой совести.

Снаружи его ожидал мотоцикл «БМВ» с коляской, формой напоминающей нос самолета, и двумя задними колесами на одной оси. На такой машине можно было въехать на настоящую гору. На мотоцикле были отличительные знаки лондонского штаба СС и соответствующие номера. Дуглас влез в коляску и кивнул водителю. Мотоцикл затарахтел, как пулемет, и с ревом, способным разбудить пол-Лондона, помчался по Гросвенор-плейс. В воздухе был разлит типичный для Лондона густой и жирный зеленоватый копотный туман, но водитель и не думал сбрасывать из-за этого скорость. Пеший патруль жандармов на площади перед вокзалом Виктория не обратил на них никакого внимания. У реки туман стал еще гуще, здесь в нем уже явно ощущалось зловоние. Проехав Воксхолльский мост, водитель свернул направо и погнал по улице с низкорослыми домами и высокими кирпичными заборами. На досках и афишных тумбах пестрели объявления о призыве добровольцев на немецкие фабрики, сообщения о выдаче пайков и свеженаляпанные афиши грядущей «недели дружбы», влажно блестящие в наполняющей воздух водно-копотной взвеси.

На южной стороне реки водитель остановился у наспех сооруженного контрольно-пропускного пункта, который представлял собой охраняемый часовыми и огороженный колючей проволокой отрезок улицы возле маленького уродливого здания с надписью «Брунсвик-Хаус, Южная железная дорога». Здесь, на открытой местности, туман был еще гуще. Вдоль реки тянулись складские сооружения и хлебные амбары. Со стороны Пула — части Темзы между Лондонским и Тауэрским мостами — слышно было, как корабли в грузовом порту готовятся к приливу, до которого оставалось полчаса. У дверей, недвижные, как два каменных изваяния, и словно невосприимчивые к клубящемуся вокруг туману, стояли два часовых СС — в белых перчатках и белых поясах, положенных для почетного караула. Водитель сопроводил Дугласа к ним и обратился к начальнику смены:

— Инспектор Арчер, направляется к штандартенфюреру Хуту.

Пожилой офицер изучил документы Дугласа и произнес на безупречном английском:

— Вам на дальний конец сортировочного парка. Транспорт берите с собой. Я отправлю с вами человека, он покажет дорогу.

Дорога оказалась недлинная, однако преодолел бы ее не всякий транспорт: мотоцикл переваливался через железнодорожные рельсы, стучал колесами по наполовину врытым в землю деревянным шпалам. Найн-Элмс, одна из самых крупных грузовых станций Европы, ныне пришла в полное запустение. Фонарь мотоцикла выхватывал из темноты обломки всякого хлама: ржавые колеса, разбитые ящики, а иногда, словно атакующий копьеносец, впереди вдруг возникал торчащий стрелочный привод. Кое-как лавируя среди помех, мотоцикл продвигался между длинными товарными составами, лязгающими и стонущими в зеленом тумане.

Впереди забрезжил свет прожекторов и показались фигуры пехотинцев в громоздких овчинных тулупах, которые обычно были у СС в ходу в зонах с более холодным климатом. В будке путевого обходчика устроили пост охраны. У Дугласа снова потребовали документы и после тщательного изучения сообщили куда-то по телефону о его прибытии. Финальные двести метров он преодолел под вооруженным конвоем. По пути несколько раз пришлось перейти через рельсы и поднырнуть между вагонами стоящего товарного состава. Лишь тогда Дуглас понял, куда его ведут. Впереди тянулась, уходя в туман, цепочка сияющих желтым светом прямоугольников. Это поезд. На соседнем пути стоял одинокий пассажирский вагон, из него доносилось гудение кондиционера воздуха и музыка Франца Легара — у расквартированных в нем охранников играл заводной граммофон. Пахло жареным луком.

Дуглас смотрел вперед, на поезд, к которому его вели. Очень длинный, с вагонами-платформами, на которых замерли в полной боевой готовности солдаты в шлемах за тяжелыми пулеметами.

— Что это за поезд? — спросил Дуглас конвоира.

— Почти пришли, — ответил тот. — Курить запрещено.

Вскоре они поднялись в вагон — совсем не обычный вагон. Повсюду в нем была хромированная сталь и кожа. Сиденья и столы складывались так, чтобы вагон можно было использовать как обзорный. Дуглас опустился в одно из кожаных кресел и стал ждать.

Через несколько минут в дальнем конце вагона открылась дверь, и в нее заглянул Хут. Увидев Дугласа, он кивнул и опять скрылся. Дуглас успел разглядеть за его спиной еще одного человека — в одной рубашке, без кителя. Человек стоял к двери затылком, волосы у него были острижены так коротко, что из-под них белела кожа. Он как раз повернулся сказать что-то Хуту, и Дуглас увидел перед собой круглое лицо, короткие усы и пенсне рейхсфюрера Генриха Гиммлера.

Прошло еще минут пять. Наконец, Хут появился. Дуглас был ошеломлен его видом. Если прежде штандартенфюрер своей осанкой и безукоризненной формой напоминал итальянского принца, теперь его сложно было принять за особу голубых кровей. Плечи поникли от усталости, глаза покраснели, и под ними залегли темные тени. Китель помялся и запачкался, сапоги и переброшенный через руку кожаный плащ покрывали грязь и царапины. Пришел он не один. Его сопровождал человек в группенфюрерском кителе с серебристыми нашивками — такие полагались только представителям высших эшелонов СС. Дуглас узнал в этом человеке профессора Шпрингера. В окружении Гиммлера — которое составляли преимущественно вояки, честолюбивые бюрократы, нечистоплотные законники и бывшие полицейские, — Шпрингер был единственным ученым. Однако, несмотря на академическое прошлое, он, как и многие немцы, с легкостью перенял повадки истинного прусского генерала. Долговязый, прямой, как палка, на жестком лице поблескивали очки. Впрочем, их Шпрингер сдернул с переносицы и убрал в карман, как только вышел с совещания у рейхсфюрера. Солдату очки ни к чему, это не мужественно.

— Кто это? — спросил он, бегло глянув на Дугласа.

— Мой ассистент, — ответил Хут. — При нем можно.

Шпрингер развернул бумаги, которые держал в руках. Это оказались те же рисунки, какие Дуглас видел в чемодане у Хута. Магические символы воды и огня, волшебный меч, означающий «всемогущество посвященного».

— Слыхали об атомной бомбе? — спросил Шпрингер Дугласа.

— Да, до войны… В газетах писали, но никто не воспринимал всерьез.

Шпрингер кивнул и отвернулся. У рейхсфюрера он сумел вызвать хоть какой-то интерес к этой теме, только когда подал ее в обертке черной магии, оккультизма и прочей белиберды. Даже сейчас немногие верили его оценке потенциальных разрушений от ядерного взрыва. И лишь единицы были способны вникнуть в расчеты.

Стоя в стороне, Дуглас молча слушал разговор Шпрингера с Хутом. Знания штандартенфюрера явно исчерпывались беглым ознакомлением с теорией и, конечно, быстрым и сметливым приложением ее к практическим вопросам. Но какими бы поверхностными ни были эти знания, Дугласу, с его блестящим немецким, не хватало словарного запаса, чтобы понимать все сказанное. Шпрингер и Хут обсуждали нечто, выходящее далеко за рамки его научных познаний. Он понял только, что эти двое сперва заручились поддержкой личного астролога Гиммлера. Опираясь на составленную им астрологическую карту, они убедили рейхсфюрера, что атомный взрыв был предначертан. Звезды указывали, что с помощью атомного оружия Гиммлер и фюрер поведут Германию к мировому господству. Конечно, сами Шпрингер и Хут не имели никаких иллюзий касательно черной магии. Их волновали вполне прагматические вопросы собственного будущего.

— Известно, насколько армия продвинулась с этой программой? — обратился Шпрингер к Хуту.

— По-видимому, уже запустили реактор. Наверное, произошел перегрев, реакция вышла из-под контроля. Это единственное объяснение ожогов на теле Споуда.

— Армия умеет хранить секреты, — с досадой заметил Шпрингер. — Должно быть, им удалось захватить британские разработки более или менее в целости.

— Я еще надеюсь выяснить, от урана эти ожоги или от плутония.

— Только бы не от плутония… Если они зашли так далеко, не видать нам контроля над программой.

— Вот этот мой офицер расследует убийство Споуда.

Шпрингер посмотрел на Дугласа так, словно впервые его заметил.

— Вы знаете, что такое радиация?

Вид у профессора был до того грозный, что Дуглас не рискнул строить догадки.

— Нет, сэр.

— Это излучение, которое испускают нестабильные атомные ядра — альфа-частицы, нуклоны, гамма-лучи, электроны и так далее. Воздействие радиации на человека может иметь фатальные последствия. Мы называем это лучевой болезнью.

— Эти лучи оставляют ожоги, — кивнул Дуглас. — Как солнечные?

— Да, — ответил Хут и добавил, предвосхищая следующий вопрос: — Доктор Споуд умирал от них.

— Лучевая болезнь заразна?

— Нет, — сказал Хут.

— Мы этого не знаем, — возразил профессор, одарив штандартенфюрера суровым взглядом. — Однако доподлинно известно, что в отсутствие защитных барьеров радиоактивное вещество способно убить неограниченное число людей.

— Следует ли еще раз обыскать квартиру над антикварной лавкой?

— Обыскали уже, — отмахнулся Хут. — Нет там ничего. У меня дежурный отряд с устройством обнаружения радиации наготове в любое время дня и ночи.

Шпрингер одобрительно кивнул.

— Я должен возвращаться к рейхсфюреру, — произнес он, сворачивая свои листы. — По счастью, он осознал возможные последствия. Что это может стать концом для нас всех.

И было неясно, имеет ли он в виду гибель человечества или крах политической карьеры своего господина вместе со всеми приближенными. Шпрингер щелкнул каблуками, коротко, по-военному, отвесил поклон кивком головы и удалился в соседний вагон, где Гиммлер вел совещание над стратегической картой.

— Вы в курсе действующих распоряжений? — злобно прошипел Хут Дугласу. — Весь старший офицерский состав полиции обязан оповещать о своем местонахождении. С точным адресом или номером телефона. Днем и ночью. Вам ясно?

— Да.

— Днем и ночью! — повторил Хут, словно желая вызвать словесную перепалку.

Не дождавшись возражений, он несколько сдулся и хлопнул Дугласа по плечу.

— Поехали. Сейчас я преподам вам урок, инспектор. И вы его у меня не забудете.

Открыв дверь вагона, он спустился на землю. Где-то на дальнем конце сортировочной станции ухнул и зашипел паровой котел, послышался лязг железа — товарный состав, клацая вагонными сцепками, проехал немного вперед. Подойдя к ожидающему мотоциклу, Хут бесцеремонно отпихнул водителя в сторону, перекинул через седло обутую в сапог ногу и стал заводить мотор. Если он и понимал, что разъезжать по темным городским улицам в нацистской форме может быть опасно, его это не волновало.

И они рванули сквозь туман на бешеной скорости. Стискивая руль, Хут мчался вперед, целеустремленный и зловещий, как ведьма на метле. Серебристые галуны фуражки он опустил под подбородок, из кармана кожаного пиджака выудил защитные очки и нацепил на свой птичий клюв. Очевидно, это была не первая его поездка за эту ночь, поскольку на покрытом грязью лице осталось светлое пятно как раз по форме этих очков. На трясущегося в коляске Дугласа он не обращал никакого внимания, словно тут же о нем забыл. Хута гнала вперед какая-то дикая страсть, яростная мотивирующая сила, заставляющая его продолжать функционировать тогда, когда физические силы давно иссякли.

Эту поездку в самом деле сложно было забыть. Зловонный туман колыхался перед фарой, то ослепляя стеной зеленого отраженного света, то вдруг расступаясь и открывая жуткие длинные коридоры между унылых серых стен, ведущие на более широкие, но не менее унылые серые улицы. И все это под оглушительный рев мотора. Четыре цилиндра, не заглушенные и ничем не прикрытые, рычали и выли, озвучивая гнев и презрение Хута.

На самом деле Дуглас всерьез забеспокоился, не сошел ли штандартенфюрер с ума. Как помешанный, он нависал над рулем, вообще не глядя ни вправо, ни влево, и непрестанно выкрикивал во весь голос: «Сейчас увидите!», «Погодите только!» и «Я вам покажу ваших прекрасных друзей!». И хотя слова искажались и терялись в порывах встречного ветра, Дуглас смог разобрать их — потому что Хут повторял одно и то же, как отчаянную молитву.

Они въехали в мрачный новый район на южной стороне Темзы, практически пустырь, безлюдный и безмолвный. Тишину нарушали лишь шаги патрульных отрядов. За Клэпхэмом печать войны на улицах становилась все заметней. Тут и там были видны следы боев, оставшиеся с прошлой зимы. Ящики из-под снарядов, горы щебня на месте домов, огороженные желтой полицейской лентой, давно провисшей, выцветшей и запачканной.

На полпути к Уимблдон-Хай-стрит — на углу, идеально подходящем для засады, — стоял обугленный остов немецкого танка. Памятник неизвестному юнцу с коробком спичек «Суон Веста» и бутылкой из-под пива «Уортингтон», наполненной бензином на соседней заправке. Этот парень вошел в легенды, о нем пели песни — негромко и лишь там, где не слышали фрицы.

На поле заповедника Уимблдон-Коммон до сих пор остались знаки «Achtung Minen!» с черепом и костями. Инженерные войска расставили их за одну ночь, пытаясь дюжиной оставшихся противотанковых мин остановить продвижение врага к укреплениям на верху Патни-Хилл. Почерневшая земля на месте зеленых лужаек явственно свидетельствовала, что блеф не удался. Когда они добрались до района Мотспер-Парк, Дуглас начал понимать, куда направляется Хут. В Чеэм-Виллидж. Туда, где была и закончилась его счастливая жизнь. В маленькое, когда-то уютное местечко, расположенное в окружении парков, полей для гольфа, спортивных площадок и психиатрических лечебниц. Ничем не примечательное — если кто и запоминал его название, то лишь потому, что там был поворот на Саттон. Тем, кто видел этот район лишь с дороги, он представлялся скопищем уродливых новых зданий. Но за этим фасадом скрывались чудесные старые улочки с каркасными домами, снаружи обшитыми досками. Их возвели задолго до того, как подобный способ строительства был запрещен по нормам пожарной безопасности. Вот почему дома так сильно пострадали от того, что в официальных хрониках двадцать девятой моторизованной пехотной дивизии было обозначено просто как Plänkelei, или «перестрелка». Сигнальные ракеты и дымовые шашки, которые применяла пехота, уничтожили на Сикамор-роуд больше домов, чем пять предшествовавших этому налетов «Юнкерсов».

Закрепленный на коляске мотоцикла пулемет ударил Дугласа по голове — это Хут на всей скорости развернул тяжелый мотоцикл и поехал по лужайке и тому, что осталось от соседского дома. Дуглас смотрел вперед, на руины своего собственного. Одна стена полностью рухнула, и были видны обугленные комнаты. Дуглас вылез из коляски. Под ногами захрустел пепел, не смытый долгими месяцами дождей. Пепел и обломки его разбитой жизни. Здесь стоял запах, который ни с чем не возможно спутать. Запах войны. Безумная смесь угля, разложения, пыли от разбитых в крошку старых кирпичей и земли, пропитанной сточными водами. Этот запах остается еще долго после того, как уходит трупная вонь. Дуглас помнил и ее и был благодарен тому, что хотя бы она все же пропала, оставив о себе лишь воспоминания, как полузабытый кошмарный сон.

— Это касается Джилл?

Хут утер грязное лицо рукавом.

— Что?

— Джилл, моей жены. Это как-то ее касается?

— Нет, — ответил Хут и посмотрел туда, где стоял немецкий военный грузовик, медицинский фургон и несколько автомобилей.

Туда, где прежде располагался соседский сад. Впрочем, теперь сложно было разобрать, где проходили границы между участками. Отсюда Дуглас видел место, где стоял следующий ряд домов — до того, как его сровняла с землей британская контрбатарейная артиллерия, бившая по двум немецким зениткам. Их покореженные дула до сих пор торчали вверх.

Здесь, на границе с графством Суррей, туман уже рассеялся, но луну то и дело закрывали быстро пробегающие по небу облака, так что ее тусклый неровный свет постоянно менялся, а иногда и вовсе пропадал.

Хут повернулся к двум инженерам, ковырявшимся с электрическим кабелем, и гаркнул:

— Лестницу! Лестницу мне, живо!

В ответ на его фельдфебельский тон солдаты удвоили усилия. Еще два помощника бежали к ним по ухабистой земле, неся на железном пруте катушку. Кабель тянулся к переносному генератору, над которым колдовала другая группа.

— За мной, — скомандовал Хут, решив не дожидаться лестницы, и стал карабкаться на гору щебня.

Перелезая через торчащие балки, по каменной крошке, пеплу и гипсовой пыли они лезли туда, где раньше был вход с первого этажа на второй. Хут долго кашлял, потом выругался, когда пряжка его расстегнутого плаща зацепилась за торчащую арматуру и отлетела. В гипсовой крошке под ногами виднелись обрывки обоев с плюшевыми медведями — раньше здесь была детская маленького Дугги. Хут несколько раз пнул все это носком сапога, обеспечивая себе упоры для ног, ухватился и перелез через почти не пострадавшие перила лестничной площадки.

Он тяжело дышал и воздержался от попыток помочь Дугласу влезть следом, лишь отступил немного в сторону, оставляя для него место. Не успел Дуглас забраться на площадку, как Хут неосторожно оперся на перила, и раздался треск ломающегося дерева. Дуглас еле успел схватить штандартенфюрера за плечо, удержав его от падения следом за перилами и куском паркета. На секунду они замерли, слушая, как обломки с грохотом скатываются по щебню внизу.

Едва ли Дуглас ожидал от Хута благодарности за свое спасение от переломов или пробитого черепа — хотя подобные ожидания все равно были бы напрасны. Единственной реакцией немца была лишь обычная тень холодной улыбки, да и та продержалась недолго — Хут спешно выхватил из кармана носовой платок и оглушительно чихнул.

— С вами все в порядке, штандартенфюрер? — крикнул из тьмы внизу кто-то из солдат, услышавший стук падающих досок.

— Все в порядке, обыкновенная простуда, — отозвался Хут, сморкаясь в платок.

Внизу негромко засмеялись.

— Продвигайтесь вперед вдоль стены, — велел Хут, осторожно зашагал первым и скрылся в том месте, где раньше стоял бельевой шкаф.

Мимо свисающего на первый этаж до неузнаваемости искореженного водонагревательного котла Дуглас прошел в свою спальню. Здесь, в передней части дома, уцелело достаточное количество несущих балок, чтобы пол выдержал тяжелую кровать — монументальное ложе с кованым медным изголовьем, свадебный подарок родителей Джилл.

— Кабель сюда! — крикнул Хут.

Снизу ему тут же бросили провод. Хут с привычной сноровкой подхватил его, скрутил и подтянул туда, где стоял большой переносной фонарь. Впустую пощелкав выключателем, он снова заорал:

— Свет мне дайте! Ну?!

— Сию минуту, штандартенфюрер, сию минуту! — засуетились внизу, отчаянно пытаясь заверениями выиграть несколько драгоценных секунд.

Глаза Дугласа успели привыкнуть к темноте, и он уже кое-как различал силуэт кровати. Изголовье смялось и погнулось, из матраса торчали пружины, и все это, конечно, не подлежало ремонту, тем не менее какой-то мародер, видимо, примерялся к добыче. Кто-то поставил неподъемную конструкцию на торец и прислонил к краю дыры, где прежде было окно, выходящее на маленький садик и улицу. А потом в просвете стремительно бегущих облаков показалась луна, и Дуглас увидел еще кое-что. В спальне был человек. Некто распростертый на кровати в позе, противоречащей земному притяжению.

— Свет, черт вас всех дери! — рявкнул Хут.

Послышались обрывки фраз на немецком, несколько раз безрезультатно фыркнул генератор, затем последовал громкий хлопок, вскрик и ругань. Ничего не понимающий Дуглас осмелился немного пройти вперед. Отсюда ему было видно, как мечутся внизу фонари солдат. Ветер гудел в телефонных проводах, намотанных вокруг обугленных потолочных балок, остов дома поскрипывал. Наконец, генератор кашлянул, прерывисто зафырчал, взревел и завелся, но света по-прежнему не было — не горел ни фонарь в руках у Хута, ни прожектора, установленные во дворе.

— Вы когда-нибудь слыхали, что немцы — очень сноровистая и практичная раса? — кисло поинтересовался Хут у Дугласа.

— Это вопрос приоритетов, — ответил Дуглас, и тут прожектора вспыхнули.

Ослепительные лучи прорезали тьму, как скальпели. Дуглас был вынужден зажмурить глаза и отвернуться, прежде чем смог осторожно взглянуть на кровать и распростертую на ней фигуру.

С парня содрали всю одежду, кроме изорванного и запятнанного кровью белья, запястья прикрутили к изголовью проволокой. Окровавленная голова свисала на грудь, как у Христа. В общем-то, именно такого сходства они и добивались.

— Джимми Данн! — выдохнул Дуглас.

— Вам не раз приходилось видеть мертвецов, инспектор.

— Господи, бедный Джимми!

— Он выполнял ваше поручение?

— Да, расследовал то самое убийство.

Хут потянулся и какой-то палкой поддел большой кусок картона, прикрученный проволокой у Джимми на груди. «Я был английской ищейкой, которая вынюхивала добычу для немецких охотников», — гласила надпись.

— Бедный малыш Джимми… — повторил Дуглас.

Гарри Вудс оказался прав. Рискованно было привлекать к этому делу необстрелянного парня, и теперь Дуглас чувствовал личную ответственность за его смерть.

— А, доблестные британские патриоты, — проговорил Хут. — Что, гордитесь вы ими, инспектор? Э нет, не сметь! — рявкнул он, увидев, что Дуглас отворачивается.

Он схватил Дугласа за плечи и силой заставил смотреть на залитое светом прожекторов мертвое тело Джимми, на покрывающие его раны и ожоги, хорошо дающие понять, какими были его последние часы. Дуглас оттолкнул его, и некоторое время они с Хутом боролись на куче щебня, пока наконец Дуглас не нанес достаточно чувствительный удар. Хут крякнул от боли и отступил. Высвободившись из его хватки, Дуглас полез вниз.

Хут последовал за ним, никак не унимаясь.

— Надо же, инспектор, я увидел у вас проблеск эмоций! Кто бы мог ожидать!

— Джимми был хорошим копом.

— И это в ваших понятиях, конечно, высшая похвала.

— На задание послал его я.

— А ваши друзья из Сопротивления его убили. — Хут споткнулся. — Но бьете вы почему-то не их, а меня.

— Где-то под этими камнями лежит моя жена, — произнес Дуглас, вроде как оправдываясь за вспыльчивость, хотя ни капли вины в его голосе не было.

— Знаю, знаю.

— Когда это случилось?

Хут спустился по куче щебня и спрыгнул на землю.

— Его обнаружил пеший патруль в двадцать два часа сорок семь минут. Патрули тут регулярные, в точности раз в два часа… Эти безмозглые солдафоны никогда не научатся бороться с партизанами! — Он помолчал и добавил негромко: — Это угроза. Вас намерены убить. Вы понимаете?

— Может, и так, — спокойно ответил Дуглас.

Подошли к машинам.

— Отправьте туда фотографа, — приказал Хут молодому эсэсовцу, который подобострастно ждал распоряжений, застыв с каменным лицом. — И пусть всю эту жуткую конструкцию уберут до рассвета. А вы… — Тут он повернулся к Дугласу. — Вернитесь-ка домой и смените этот клоунский наряд. — Он выразительно посмотрел на смокинг, виднеющийся из-под распахнутого плаща. — Машину возьмите.

Хут осунулся, на щеках и подбородке торчала щетина. Он потер глаза и замер, готовясь чихнуть, но чиха не вышло.

— Едва на ногах стою, — вдруг признался он, хотя не в его правилах было позволять себе проявление человеческих слабостей.

— Вы снимете оттуда Джимми?

— Езжайте домой. Это не Джимми, это уже труп. — И, заметив, куда смотрит Дуглас, Хут добавил: — Мы проверили все дома отсюда и до железнодорожной станции. Можете не волноваться, никто из ваших прежних соседей ничего не видел и не увидит.

У этого немца был какой-то сверхъестественный талант читать мысли. И потому Дуглас ненавидел себя за эти мысли еще сильнее. В конце концов, какая ему разница, видели соседи или нет? За что ему чувствовать вину?

— Ну что, прощупывали вас уже или как? — осведомился Хут. — Задавали вопросы, как вам нравится работать на фрицев?

— Нет! — отрезал Дуглас.

Не хватало еще, чтобы Хут устроил проверку всех гостей и измором заставил бы рассказать о тайной встрече за карточным столом.

— Нет, — повторил он уже спокойнее.

Хут высморкался и проговорил, обращаясь к своему яркому платку:

— Любопытно… Очень любопытно. Вообще-то, должно было уже начаться…

— Поеду домой. Может, там меня дожидается почтовый голубь.

— Свои остроты приберегите для сержанта Вудса, ему положено смеяться над шутками начальства… Это опасные люди, друг мой. Не пытайтесь играть на две стороны.

Дуглас открыл дверцу «Фольксвагена».

— Часом, не знаете какого-нибудь быстрого средства от насморка?

Захваченный врасплох, Дуглас брякнул:

— Может, вам ингалятор? В каждую ноздрю?

Хут улыбнулся.

— Я тут и без ингаляторов увяз по самые ноздри… — И он велел шоферу: — Отвезите инспектора домой.

Ветер разогнал облака, и ночное небо стало темно-синим. Когда автомобиль доехал до центральной части Лондона, восточную часть неба уже прочертили красные полосы рассвета. Дуглас постарался открыть дверную защелку как можно тише, но миссис Шинан все равно услышала шум мотора под окнами.

— Это вы, мистер Арчер?

Дуглас на цыпочках поднялся наверх. Из мастерской на первом этаже приятно пахло свеженаколотыми дровами и парафином.

— Простите, что разбудил вас, миссис Шинан.

— У меня тут чай, хотите?

С тех пор как у нее появились двое жильцов, миссис Шинан переехала в крошечную гостиную над мастерской. Когда Дуглас вошел, она сидела в кровати, плотно завернувшись в толстую вязаную кофту, и пила чай.

— Вы не могли бы достать из буфета чашку с блюдцем?

В этой тесной комнатке были собраны все хрупкие воспоминания о ее жизни с мужем: сувенирные фарфоровые собачки с надписями «Маргит» и «Саутсея», монохромная фотография юной женщины в свадебном платье, стаффордширский фарфоровый чайник с отбитым краем, карманные часы с выгравированными на них именем ее отца и благодарностью от работодателя за двадцать пять лет верной службы, две раскрашенные фотографии мужа и все четыре открытки, присланные им из лагеря военнопленных. Наливая Дугласу чай, миссис Шинан спросила:

— Дождь идет?

— Нет. И туман рассеялся. — Дуглас отпил из чашки и похвалил: — Очень вкусный чай.

— Добавила в эрзац ложку настоящего. Я все время просыпаюсь около четырех и уже толком не засыпаю.

— Вы неважно выглядите, миссис Шинан. Сейчас грипп ходит…

— Как вы думаете, мистер Арчер, я еще когда-нибудь увижу Тома? — спросила она, сосредоточенно мешая в своей чашке. — Сын все время спрашивает о нем, а я даже не знаю, что ответить ребенку…

Дуглас понял, что она только что плакала. Он знал, что родни у нее не осталось, и забота о сыне целиком легла на ее плечи.

— Том обязательно вернется, миссис Шинан.

— Им разрешают отправить весточку раз в два-три месяца. Да и то это просто напечатанная открытка с сообщением, что он жив-здоров.

— Лучше так, чем длинное письмо с сообщением о болезни.

Миссис Шинан выдавила из себя улыбку.

— Конечно. Вы правы.

— Конкретных дат пока не называли, но немцы обещали в ближайшее время отпустить военнопленных.

— Немцам-то велика ли печаль. — Миссис Шинан поджала губы. — Их женщины давно уже дождались своих мужей и сыновей. А до наших им нет никакого дела. Наши для них — дармовая рабочая сила. Ну что наше правительство может предложить им в обмен?

Дугласу нечего было на это ответить. Сейчас объявленный Германией порядок был следующим: за каждый десяток добровольцев, отправившихся на немецкие фабрики, опускали одного пленного. При таком раскладе Тому предстояло ждать освобождения еще долго.

— Не показывайте сыну ваших слез. Для него это будет тяжелее разлуки с отцом.

— У них в школе новый учитель. Заявил, что, мол, и Черчилль, и все наши солдаты были преступниками. Мальчик пришел домой и стал спрашивать меня почему.

— Я поговорю с ним, — пообещал Дуглас. — Объясню ему, что это не так.

— Им велено доносить на родителей, которые спорят с пропагандой.

— У немцев много дурных идей.

Допив чай, он встал.

— Мой сын вас очень уважает, мистер Арчер, — проговорила миссис Шинан. — Я вообще не знаю, что бы мы без вас делали. И, конечно же, я сейчас не про паек и деньги.

Дуглас смутился, а миссис Шинан торопливо добавила:

— Ой, совсем забыла! Тут посылка пришла!

— Какая посылка?

— На ярлыке указано, что из Скотленд-Ярда. Я подумала, может, от Гарри Вудса. Он ведь любит Дугги как родного.

— Адресована вам?

— Да нет же, вашему Дугги! Написано «Дугласу Арчеру-младшему», как в американских фильмах. — Заметив на лице Дугласа страх, она залепетала: — Я отнесла ее к вам в комнату. Не надо было? Что-то не так?

— Нет-нет, все в порядке, — заверил ее Дуглас и почти бегом поспешил к себе.

Посылку он сперва тщательно осмотрел. На ней был прилеплен ярлык СС и стоял штемпель Скотленд-Ярда — и то, и другое на вид настоящее. Печатный шрифт соответствовал новым машинкам «Адлер», которые недавно установили в немецких кабинетах. Об оплате отправления свидетельствовали не обычные печати, а наклеенные немецкие почтовые марки, которые использовались на всей официальной немецкой почте.

Рискнув приподнять посылку, Дуглас пришел к выводу, что для бомбы она слишком легкая. Честно говоря, он слишком устал, чтобы соблюсти все положенные меры предосторожности, так что он просто перерезал веревку и вскрыл сверток перочинным ножом. Внутри оказалась модель автомобиля нюрнбергской игрушечной фабрики «Шуко» — очень красивая, с рычагом, передачей, миниатюрным рулем и открывающимся капотом, под которым виднелся детально воспроизведенный мотор. На приложенной карточке изящным почерком генерала Келлермана было написано: «Храброму мальчику Дугласу Арчеру в день рождения. С самыми теплыми пожеланиями, Фриц Келлерман».

Дуглас понимал, что сын будет в восторге и от подарка, и от лично подписанной Келлерманом открытки. И все же на душе у него было неспокойно. Он снова аккуратно завернул игрушку в бумагу. До дня рождения Дугги оставалось еще три недели. За это время с миром могло произойти что угодно.

Глава 16

Поспать толком не удалось — Дуглас проснулся в тревожных мыслях о Джимми Данне. Куда делась фотокарточка в буром конверте, по которой он наводил справки? Задавшись этим вопросом, Дуглас резко сел на постели. Сон как рукой сняло. Где бы он сам спрятал конверт с уже надписанным адресом? Лучшее место, конечно же, ближайший почтовый ящик. Пальцем в небо, но проверить надо! Дуглас бросил взгляд на часы. Слишком поздно, чтобы попытаться перехватить конверт на сортировке, по времени он должен быть уже у почтальона.

В улице Мафекинг-роуд сквозило нечто отталкивающее. Ничто не связывало этот мрачный уголок Лондона с грандиозным успехом в англо-бурской войне, кроме громкого названия, зачем-то данного веренице чумазых и низкорослых кирпичных зданий.

Ворота перед домом, где жил младший Споуд, давно сняли и пустили в переплавку. На месте разрушенного бомбежкой соседнего дома кто-то устроил овощные грядки, но урожай был уже собран, и грядки густо заросли сорняками.

Не найдя звонка, Дуглас громко забарабанил по доскам, которыми было заколочено окно первого этажа. Барабанить пришлось долго, однако минут через пять в дверях все же показался жирный небритый тип в грязной нательной майке.

— Ну? Чего вам? — спросил он, зевнув и щелкнув подтяжками.

— Я уже был здесь. У школьного учителя по фамилии Споуд.

— И что теперь?

— Мне нужно войти.

— А давайте-ка вы сперва объясните зачем.

Дуглас толкнул его — ладонь почти провалилась в мягкий живот, прежде чем толстяк все же отступил в сторону.

— Не забивайте свою хорошенькую головку разными глупостями, — посоветовал ему Дуглас. — Ложитесь лучше назад в постельку на бочок.

— Да я давно встал! — возмутился толстяк.

Не обращая на него внимания, Дуглас прошел по коридору и открыл дверь в маленькую теплую норку, из которой этот тип, по-видимому, и вылез. Пахло немытым телом и лежалой капустой. На большом комоде умещались тарелки, чашки и блюдца, неоплаченные счета, полупустой блистер аспирина, разобранные на части карманные часы в стеклянном бокале, консервный нож и целый легион дохлых мух. На полке, прислоненный к стене, стоял засиженный мухами календарь за тридцать седьмой год, открытый на странице октября — с видом на гору Сноудон.

В углу была незаправленная постель — без простыни и с цветной диванной подушкой вместо обычной. На подушке валялся журнал комиксов «Денди», рядом на стуле стоял поднос с остатками довольно внушительного завтрака: перемазанная в желтке тарелка и огрызки от полудюжины ломтей бекона. Единственным углом, в котором царила идеальная чистота, был маленький письменный стол, на котором аккуратно лежали карандаши, перья и лист голубой промокательной бумаги. За телефонным аппаратом виднелась папка с надписью: «Взносы, Мафекинг, 1941». Но главным элементом обстановки был, несомненно, камин, в котором жарко горел уголь — редкая по нелегким временам расточительность.

— Ну и холодина сегодня, а, сержант? — проговорил толстяк.

— Инспектор, — поправил его Дуглас. — Инспектор Арчер, уголовный розыск Скотленд-Ярда.

В углу бубнил радиоприемник, передавая повтор субботней вечерней программы Би-би-си. Дуглас его выключил. Толстяк громко рыгнул и, собрав в себе достаточно энергии, чтобы растереть голые плечи, еще раз подергал дверь, проверяя, нет ли сквозняков.

— Инспектор… ну да, я так и понял…

— Комнату наверху кто-нибудь смотрел? — спросил Дуглас, оглядываясь в поисках утренней почты.

Толстяк этот был одним из так называемых «квартальных надзирателей». Захватив страну, немцы предложили сложившимся во время войны местным отрядам противовоздушной обороны сотрудничество. Многие согласились, и теперь через них немцы распределяли дополнительные продуктовые карточки, почту из лагерей военнопленных, зимнюю помощь и талоны на суп для нуждающихся. Вместе с этим квартальные надзиратели получали власть и влияние, а взамен должны были оказывать содействие в борьбе с «антисоциальными элементами». И в комплекс мер по этому содействию, конечно, входил осмотр соседской почты.

— Ни в коем случае! — воскликнул толстяк. — Комната наверху закрыта, все как приказали в полиции!

— Давайте только без пыли в глаза. — Дуглас раскрыл папку «Взносы». — Тут убийство расследуется.

— Чертов аристократ, щеголял тут своим пижонским акцентом, раздавал приказы, то не так, это не эдак, мусор вовремя не выброшен… — бубнил толстяк, следуя за Дугласом, как привязанный. — Теперь другие времена. Не для аристократов. Не при этой власти. Правильно ведь?

— Не всякий аристократ нынче до отрыжки объедается яичницей с беконом, сидя в натопленной комнате в одном белье, — заметил Дуглас. — И многим аристократам было бы очень интересно, откуда берется такая роскошь.

— А как не топить-то? Дом пострадал от бомбежки, того и гляди отсыреет и плесенью пойдет.

— Почтальон уже был?

Толстяк открыл ящик комода и поднес к глазам будильник.

— Ожидается с минуты на минуту, — сообщил он не без сарказма.

Дуглас тоже подошел к комоду, взял пачку писем и открыток и стал разглядывать. Все они были адресованы другим людям.

— Я марки собираю, — пояснил толстяк. — Мне соседи отдают. Кстати, могу предложить кой-чего, чтоб согреться.

— Норковую шубу?

Толстяк хохотнул.

— А вам палец в рот не клади!

Он выудил из ящика бутылку рома, с хлопком вынул пробку и щедро плеснул себе в чай, налитый в чашку с надписью «Отель Савой». Заключив, что слова инспектора означали отказ, он убрал бутылку и уселся с блаженным вздохом. Несколько минут спустя в почтовом ящике загремело. Толстяк начал вставать, но Дуглас остановил его, положив тяжелую руку ему на плечо.

— Сидите, надзиратель, — велел он. — На сегодня вам хватит физического труда. Я сам схожу.

В коридоре Дуглас снял с крючка ключ от комнаты наверху и полез за почтой.

Его догадка оказалась верна. Перед тем как Джимми взяли, он успел сбросить конверт с надписью «Фото. Не складывать» в почтовый ящик. Дуглас забрал конверт и пошел наверх. Там, в комнате, где они с Джимми нашли протез в ящике кухонного стола, он немного постоял и раскрыл конверт. Внутри была фотография профессора Фрика и его коллег, а также послание от Джимми, нацарапанное карандашом с обратной стороны объявления о выдаче дополнительных карточек на мыло для работников ключевых отраслей. Таких объявлений было полно в любом почтовом отделении — по чьей-то ошибке их распечатали в огромном количестве, надолго обеспечив половину Лондона бумагой для письма, завертывания покупок и подтирания зада.

Впоследствии Дуглас задавался вопросом, что же заставило его подойти с письмом к окну — нехватка ли света, праздное любопытство или дурное предчувствие. Подняв глаза, он заметил на другой стороне улицы лошадь и крытую брезентом повозку. Какой-то человек подтащил к ней добытое где-то кресло, забросил под брезент и влез следом, скрывшись из виду. Ярдах в пятидесяти на углу остановились и завели разговор два велосипедиста. Воротники у обоих были подняты — начинался дождь, и тротуар покрылся темными пятнами.

Дуглас убрал записку и фотографию в портфель. Немного подумал и снова достал. Перечитал записку в третий раз. На протяжении всей карьеры он имел среди коллег репутацию человека, который всегда предельно аккуратен в обращении с вещдоками. Но теперь правила игры изменились. Не без угрызений совести Дуглас разорвал записку на мелкие клочки и смыл в унитаз, проделал то же самое с приложенным списком библиотек и архивов. Подошел к окну. Хозяин телеги, видимо, ушел, привязав поводья к фонарному столбу. Лошадь терпеливо ожидала, стоя под моросящим дождем. Дуглас закрыл портфель и пошел вниз. В коридоре первого этажа было пусто, только лежали собранные в кучки обломки мебели для растопки.

Дуглас щелкнул выключателем, однако свет не загорелся. Пришлось немного подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Свет проникал в коридор лишь через щелочку под дверью толстяка. Оттуда же доносилась музыка — оркестр Гарри Роя, композиция «Кто-то любит меня, не знаю я, кто». Словно в ответ на шаги в коридоре радио зазвучало громче.

— Идите, идите, офицер.

Кое-что стало видно. Неподвижная темная фигура. Незнакомец стоял у самой двери на коврике для вытирания ног.

— Вы кто такой?

— Я «кольт» сорок пятого калибра, нацеленный прямо вам в брюхо, офицер. Так что вы идите, идите.

Юго-западный акцент, вероятно, Девон. Обращение «офицер» к полисмену обычно применяют те, кто хочет быть причисленным к респектабельному среднему классу. Очень медленно Дуглас спустился еще на ступеньку. Человек шагнул навстречу. Когда до низа оставалось три ступеньки, Дуглас перескочил их, швырнув в незнакомца портфель.

Послышался резкий вдох — все-таки портфель был довольно тяжелый, — затем хлопок выстрела из пистолета с глушителем. Зазвенело разбитое стекло, пуля попала в окошко черного входа. А потом Дуглас ринулся в атаку. Он не был в первоклассной физической форме, но, как большинство мужчин, пренебрегающих регулярными упражнениями, мог взять весом. Прыгнув на незнакомца, сбил того с ног, чуть не вынеся его спиной дверь, и закрепил успех хорошим ударом в солнечное сплетение. Незнакомец сложился пополам, хватая ртом воздух. Одной рукой он держался за живот, в другой все еще сжимал пистолет.

Дуглас пинком вышиб пистолет — с таким энтузиазмом, что поцарапал себе ботинок, — и тут же подхватил и навел на своего противника. «Кольт» сорок пятого калибра с громоздким самопальным глушителем, здоровенный, как мушкетон, и очень плохо сбалансированный. Вот почему незнакомец не успел выстрелить вовремя.

— А ну вставай! — велел Дуглас. — Дай-ка посмотрю на тебя.

И он отступил на полшага назад. Не будь этот человек настолько оглушен, он мог бы как-то выдать Дугласу то, что происходит у того за спиной. Но бедняга скорчился на четвереньках, сотрясаясь от рвотных позывов, и даже не поднял голову.

А Дугласа вдруг схватили сзади руками мощными, как стальные канаты, и невозможно было не то что вывернуться — даже пошевелиться. На грязных обоях возник прямоугольник света, музыка Гарри Роя стала оглушительной.

— Какая сволочь тут стреляет?! — заорал толстяк.

— Возвращайся в свою клетку, ты, горилла, — приказал голос у Дугласа над ухом. — Мы тут ненадолго.

В ноздри Дугласа проник густой душный запах, на лицо легла мокрая тряпка, и от ее вони защипало в глазах. Он пробовал хотя бы отвернуться, но кто-то крепко держал его голову. Свет погас, и Дуглас провалился в бездонную, медленно вращающуюся дыру.

Очнулся он на руках у Гарри Вудса. Чей-то голос в стороне произнес:

— Не надо «Скорую», он уже приходит в себя.

Гарри наклонился к самому его лицу.

— Как себя чувствуешь?

— Идиотом, — честно признался Дуглас и закрыл глаза.

— Я на машине. Дойти сможешь? Я тебе помогу.

— Портфель…

— Нету. Я уже искал, сразу подумал, что он у тебя был с собой. Утащили, наверно.

— А квартальный надзиратель?

— Удрал, сволочь!

— Пошли отсюда.

Дуглас не мог не задаваться вопросом, правда ли Гарри не нашел портфель и, самое главное, лежащую внутри фотографию. Он смотрел на своего сержанта, молча обвиняя его во всем, что пошло не так в этом расследовании, однако во взгляде Гарри Вудса не было ни намека на нечистую совесть.

— Ты жжешь свечку с двух сторон, — с укоризной сказал он Дугласу. — Кто угодно наделает ошибок от такой усталости! Я тебя прошу, иди домой, ложись в постель и сутки отоспись.

— Отвези меня в Скотленд-Ярд.

— Дуглас, пожалуйста! — взмолился Гарри. — Я тебе добра желаю. Ты должен отдохнуть.

Как бы разум ни подсказывал Дугласу, что Гарри действует в интересах одной из группировок Сопротивления, сердце верило в его искренность и верность, в преданную дружбу, которая связывала их с сержантом с самого детства Дугласа. Гарри был ему как отец. И пусть теперь между ними пролегла пропасть, эта дружба никуда не делась.

— Мне надо в Скотленд-Ярд, Гарри. Но я уйду домой пораньше и сразу лягу спать.

— Уж будь любезен, — произнес Гарри с напускной строгостью.

Глава 17

Во второй половине дня генерал Келлерман справился, достаточно ли хорошо инспектор Арчер себя чувствует и не зайдет ли к нему «поболтать». Поднявшись в кабинет, Дуглас обнаружил своего генерала в состоянии некоторой послеобеденной эйфории, которую Гарри Вудс обычно характеризовал емким термином «подперепил».

Коллекция туземных одежд вверенной ему территории продолжала пополняться — сегодня Келлерман щеголял в однобортном костюме с жилетом из гладкой ткани в «гусиную лапку», сливочного цвета сорочке с фуляровым галстуком-бабочкой и в брогах. Пожалуй, в глазах иностранцев именно так должен одеваться типичный профессор Оксфордского университета, и, пожалуй, именно с таким прицелом Фриц Келлерман этот костюм и подбирал.

На журнальном столике стоял серебряный поднос, а на нем — кофейник с настоящим кофе, распространяющим аромат на всю комнату. Вокруг расположились чашки, блюдца и прочие принадлежности для кофепития. Келлерман не спеша налил в свою чашку щедрую порцию сливок, посыпал сверху тертым шоколадом.

— Ах, Вена… — мечтательно вздохнул он, вспомнив, что Дуглас пьет кофе без всяких дополнительных ухищрений. — Старомодная, несовременная, обветшавшая, но по-прежнему самая обворожительная. Душою я сын этого прекрасного города, он мне родной!

— В самом деле? — вежливо удивился Дуглас, с удовольствием прихлебывая черный кофе.

Австрийцы, которых он встречал в Лондоне, все как один спешили записаться в немцы. Пожалуй, только обладатели аккуратного золотого значка — символа принадлежности к первой тысяче членов нацистской партии — и очевидного мюнхенского акцента могли позволить себе шутки ради назвать родным австрийский город.

— Конечно! У Вены есть душа! — Даже говоря по-английски, Келлерман ухитрился произнести это с характерной гнусавостью, с какой обычно рассказывают анекдоты про австрийцев. — А у вас синяк, — вдруг заметил он. — И еще наливается. Чертовы гангстеры! Послушайте, может, все-таки вам к врачу? Сходите в больницу Святого Георгия у Гайд-парка.

Из уважения к подчиненному он не использовал действующего названия этой больницы — Центральный госпиталь СС.

— Мне дали аспирин в участке на Кэнон-Роу, — сказал Дуглас и отпил еще кофе. — Кстати, спасибо вам за подарок для моего сына. Передам ему в день рождения, и тогда он напишет вам письмо с благодарностью.

— Все мальчишки любят машины. Я подумал, что игрушку военной тематики вы можете не одобрить.

— Очень разумный выбор, генерал.

— А вы любите рыбалку, инспектор?

— Нет, сэр.

— Жаль… На мой взгляд, весьма полезное увлечение для того, кто служит в полиции. Учит терпению и открывает многое о человеческой природе.

Келлерман подошел к стеклянному ящику на стене. В ящике с презрительной гримасой на морде застыла большая форель.

— Знаете, инспектор, вот эту красотку я ведь сам поймал.

— Правда? — снова вежливо удивился Дуглас, хотя Келлерман уже хвалился ему этим не менее дюжины раз, и обстоятельства кончины бедного создания были выбиты золотом на табличке под ящиком.

— А вот штандартенфюрер Хут у нас чемпион по лыжам.

Келлерман вернулся к столу, но не сел, а поднял кофейник и улыбнулся Дугласу.

— Надо же, я не знал, сэр, — ответил Дуглас, предположив, что от него ожидается реакция.

— Да-да. В тридцать шестом участвовал в Олимпийских играх в Гармиш-Партенкирхене. — В голосе Келлермана слышалась гордость, несмотря на их с Хутом вражду. — Скоростной спуск и слалом. Медаль не выиграл, но сам факт участия в таких соревнованиях делает ему честь, а?

— Да, сэр.

Голова у Дугласа начинала гудеть — видимо, сказывалось воздействие эфира, которым его одурманили.

— Любимый вид спорта многое говорит о человеке. — Келлерман улыбнулся. — Вот штандартенфюрер у нас всегда торопится, мне же спешить некуда. Вы понимаете, инспектор?

— Конечно, понимаю, сэр.

— Разрешите подлить вам кофе.

Келлерман склонился над его чашкой. Дуглас почувствовал запах мятных таблеток для свежести дыхания.

Снаружи, на Уайтхолл-стрит, начиналась репетиция военного оркестра лондонского штаба перед парадом в честь «недели дружбы». Дуглас узнал мелодию «Петербургского марша», который прежде был исключительной прерогативой второй пехотной бригады СС и на мотив которого берлинцы давно сложили похабные куплеты.

— Вы точно не желаете сливок?

Дуглас покачал головой. Келлерман покрепче закрыл окно.

— Рейхсфюрер СС интересовался у меня, как продвигается ваше расследование. Ну того убийства над антикварной лавкой. Пришлось сказать, что я почти ничего не знаю… и, признаюсь, чувствовал я себя при этом довольно глупо… — Келлерман в задумчивости играл кубиками сахара в мисочке.

— Увы, оно почти не продвигается, сэр.

— Я не понимаю, зачем вы сегодня опять пошли в тот дом.

Дуглас отпил из чашки, думая над ответом. Хут велел ему держать любую информацию о расследовании в тайне. Однако Келлерман по-прежнему был его непосредственным начальником — по крайней мере, никаких письменных распоряжений об отмене его полномочий от вышестоящего руководства не поступало.

— Один из моих офицеров, констебль Данн, работал в штатском…

— Тот, которого вчера убили?

— Да, сэр. Мы с ним нашли в доме подозреваемого фотографию. На ней рабочая группа профессора Фрика, снято до войны. Я отправил Данна выяснять, что это за люди. Полагаю, что Данн заметил за собой слежку и сбросил конверт с фотографией в ближайший почтовый ящик. На конверте уже был адрес того дома на Мафекинг-роуд. Данн надеялся, что так рано или поздно конверт попадет ко мне в Скотленд-Ярд.

— И вы решили пойти за ним сами?

— Да, сэр.

— А вам не кажется странным, что люди из Сопротивления — у которого всегда есть способы перехватить корреспонденцию еще по пути — не только пошли добывать конверт по адресу получателя, но еще и опоздали к прибытию почтальона?

— Думаю, что явились они не за конвертом, а именно за мной — по звонку квартального надзирателя. Поскольку он тоже исчез.

— Как и искомая фотография?

— Да, сэр.

— Не удивляйтесь моей осведомленности, инспектор. Ваш констебль звонил с вопросами о профессоре в канцелярию, в центральный архив СС и даже в гестапо. Естественно, об этом сразу доложили мне.

— Естественно, сэр.

Музыка стихла. После короткой паузы оркестр заиграл «Танненбаум» — или, возможно, «Красное знамя», мелодия все равно одна.

— Профессор Фрик мертв, — сказал Келлерман. — Погиб в прошлом году в бою. Его рабочая группа сейчас на особом задании рейха.

— На особом задании? — переспросил Дуглас.

— О, только не думайте, что от вас попросят умерить энтузиазм в расследовании дела. Просто люди профессора в него вовлекаться не должны. — Келлерман зачерпнул ложечкой взбитых сливок из чашки и отправил в рот. — Приказ от имени самого фюрера. То есть даже герр Гиммлер не вправе его проигнорировать. Ясно ли я выразился, инспектор?

— Предельно ясно, сэр.

— Вот молодец! — воскликнул Келлерман, отодвигая в сторону молочник как нечто, утратившее необходимость. Он просиял и тряхнул головой, убирая с лица упавшую на него белоснежную прядь. — Я знал, знал, что вам хоть подмигни, хоть кивни!

— Как и слепой лошади, сэр.

— Все бы вам шутить, инспектор.

После утреннего дождя город залил типичный для лондонской осени пыльный солнечный свет. Дуглас постоял у окна в коридоре, глядя на марширующий оркестр. Зрелище было великолепное — музыканты в парадной форме, сияющие медью инструменты, воистину имперский размах. Немцы мастерски применяли свою военную музыку для приведения порабощенных народов в благоговейный трепет.

Когда Дуглас вернулся в кабинет, играли «Зеленые рукава». Дверь к Хуту была распахнута, у стола штандартенфюрера стоял Гарри Вудс и рылся в стопках документов.

— Ты что там делаешь? — спросил Дуглас, усаживаясь за свой стол и принимаясь за свою собственную кучу неразобранных бумаг.

— Вы, как всегда, вовремя, сэр! — отозвался Гарри Вудс.

— Я уже понял, что ты обращаешься ко мне по всей форме только в качестве шпильки или если что-то задумал.

Гарри улыбнулся. Его короткие волосы всегда топорщились в разные стороны, несмотря на щедрые порции бриллиантина, и это придавало ему комический вид.

— Иди сюда, посмотри. — Он призывно помахал Дугласу розовым листом, на котором был оттиск печатного текста под копирку. — Моего немецкого тут, конечно, не хватает, но ты оценишь.

Дуглас прошел в кабинет Хута.

— Читай! Со смеху умрешь. Давай-давай! Макиавелли еще минут пять не вернется, я веду график его естественных отправлений и могу сказать наверняка.

Дуглас взял розовый лист. На нем значилось следующее:

— Ну что скажешь? — спросил Гарри. — Тебе как будто готовят место на штабной службе в Хэндоне.

— Что поделать, я действительно консерватор без чувства юмора.

— Ты был нормальный парень, пока не пришли эти мерзавцы, — возразил Гарри, перестав улыбаться. — Кто угодно растеряет чувство юмора, когда в спину дышат фрицы. — Он забрал у Дугласа листок и стал совать другой. — Теперь вот на это посмотри.

— Не хочу.

Снаружи оркестр играл английский марш «Джон Пил» об охотниках на лис.

— А фрицы мастера сыпать соль на рану, — заметил Гарри и, встретив взгляд Дугласа, тут же поправился с невинной улыбкой: — Я говорю, наши немецкие гости знают, как элегантно намекнуть на свое превосходство.

— Возможно, они, наоборот, считают, что народу на улицах будет приятно услышать родные мелодии.

Гарри Вудс изобразил губами неприличный звук.

— Твою позицию разделяют многие, — сказал ему Дуглас. — Но все они держат свои мысли при себе.

— А лучше бы не держали, — парировал Гарри и наклонился к Дугласу совсем близко. — Хочешь, познакомлю тебя кое с какими друзьями? Они тебя заинтересуют.

Дугласу очень захотелось честно признаться, что друзья эти уже вышли на него сами, рассказать о встрече с Мэйхью. С самого детства он доверял Гарри самое сокровенное. Он советовался с Гарри по поводу всех своих карьерных решений, а о намерении жениться сообщил ему раньше, чем матери. Когда Джилл обнаружила, что она беременна, они заехали обрадовать Гарри по пути к тестю с тещей.

Но на этот раз признаваться было нельзя.

— Да, Гарри, ты всегда любил сборища по интересам. Клуб регби, клуб бокса, теперь вот ты секретарь клуба собирателей марок.

— Общества филателистов, — чопорно поправил Гарри.

— Тебе всегда нравились встречи, болтовня и…

— Дружеские попойки? Ты к этому ведешь?

Дуглас вскинул ладони.

— Веду к тому, что ты любишь общаться, и это делает тебя хорошим копом. И поэтому с тобой хорошо и легко работать. Ты всегда берешь на себя задачи, для которых требуется подвешенный язык — расспросить соглядатаев, заставить всяких темных личностей разговориться и запомнить при этом все мельчайшие детали. А я не такой. Я простой служитель закона.

— Поговори с ними, Дуг. Я тебя прошу.

— Гарри, пощади. Я шел сюда с намерением убедить тебя порвать с ними. А ты убеждаешь меня связаться с ними самому.

— Дуг, я тебя прошу.

Это был не более чем шепот, но он шел от чистого сердца, и Дугласу потребовалось все самообладание, чтобы сделать единственно разумную вещь. Отрицательно покачать головой.

Из коридора послышался возглас часового: «Хайль Гитлер!» Дверь распахнулась, и вошел Хут в черной кожаной куртке люфтваффе и солдатских штанах. Единственным, что осталось от стандартной униформы, были рубашка и галстук.

— Кто-то из вас знает тут портного? Мне нужна новая форма, — заявил он с порога, словно не заметив, что подчиненные зачем-то стоят над его столом.

— Есть один на Ламбет-роуд, — тут же отозвался Гарри, который всегда имел наготове ответ на подобного рода вопросы. — Шьет немецкую форму. На Сэвил-Роу многие заказывают у него кители — качество отменное.

— Ну я не на конкурс красоты собрался. Шьет быстро? Мне надо к завтрашнему вечеру.

— Я ему позвоню, босс.

Судя по отсутствию реакции Хута на обращение «босс», это между ними уже стало нормой. Гарри так и не освоил премудрость системы званий СС.

— Гарри, будьте любезны отправить это в фотографический отдел. — Хут выдал ему ту самую фотографию профессора Фрика, которую с утра упустил Дуглас. — Через час мне нужны три дюжины копий и негатив. Мы объявляем этого человека в розыск, надо развесить плакаты. И подготовьте приказ о внесении всех лиц на этом фото в список подлежащих немедленному аресту. На подпись принесете мне.

— Только у генерала Келлермана есть полномочия утверждать эти списки, — возразил Гарри.

— Уже нет, — ответил Хут.

Дуглас встретился взглядом с Гарри, тот приподнял бровь.

Когда Гарри Вудс ушел исполнять поручение, а Дуглас сел работать за свой стол, Хут пришел к нему в кабинет и примостился у подоконника.

— Сержант Вудс хороший работник, — заметил он.

— Да, лучший коп во всей конторе.

— Только от этого не было бы никакого толку, если бы вы постоянно его не прикрывали.

— Это как понимать? — спросил Дуглас, не поднимая глаз от документов.

— Понимать так, что сержант Вудс для вас сейчас обуза, и весьма небезопасная. Сколько, по-вашему, вы сможете защищать его от неизбежного?

— А вы как думаете? — поинтересовался Дуглас с непрошибаемым спокойствием, которое было целиком и полностью напускным.

— Недолго. — Улыбка Хута сверкнула холодно и коротко, как бритва. — Совсем недолго.

Дуглас подвинул к краю стола документ.

— Вот тут нужна ваша подпись.

Хут выудил из нагрудного кармана золотистый карандаш и поставил росчерк не глядя.

— Даже не прочитаете? — уточнил Дуглас.

— Это очередная служебная записка от Келлермана. Сообщает, что очередное совещание переносится на какой-нибудь вторник. Отныне многие решения будут приниматься именно по вторникам. Скоро сами увидите.

Хут достал пачку сигарет «Плейерс» и закурил одну с ловкостью ковбоя из кинофильма. Затянулся и выпустил дым из ноздрей.

— А все потому, что по вторникам меня здесь не будет, — пояснил он. — Генерал Келлерман не хочет, чтобы я своими неуместными замечаниями подпортил его аккуратненькие протоколы совещаний. — Хут убрал пачку, не предлагая закурить Дугласу. — Генерал боится, что кто-то спихнет его с насиженного местечка. И во мне он увидел самого вероятного кандидата на его пост. Довольно лестно, не находите?

— Очень лестно, сэр.

— Арчер, вы правда такой болван?

— В последнее время многие высказывают такое предположение, сэр.

Хут развернулся к окну. На столе у Дугласа зазвонил телефон, прямая линия.

— Инспектор Арчер? Это полковник Мэйхью.

Дуглас бросил беспокойный взгляд на Хута; тот как будто ушел в свои мысли.

— Я вас слушаю, — осторожно проговорил Дуглас.

— Насколько я понял, сегодня вечером вы собираетесь к мисс Барге.

— Да, — тихо ответил Дуглас, прикидывая, слушают ли на коммутаторе этот звонок.

— Тогда и я загляну… Около девяти.

— Хорошо.

Не прощаясь, Дуглас положил трубку на рычаг и покосился на Хута. Штандартенфюрер по-прежнему созерцал пейзаж за окном.

— Следует ли понимать, что вы арестуете всех, кто изображен на фотографии? — уточнил Дуглас.

— Именно так, — ответил Хут, не оборачиваясь.

— За убийство Споуда?

— Нет, для допроса в связи с этим убийством.

— Есть все основания полагать, что его убил младший брат. Он был в тот день на месте преступления.

— Я стараюсь смотреть на вещи непредвзято, — сказал Хут. — И арестовать намерен всех.

— То есть если я кого-то из них найду, мне следует задавать вопросы об этом убийстве?

Скрытность Хута угрожала свести Дугласа с ума.

— Вы не найдете профессора Фрика. И его коллег.

— Почему?

Хут медленно обернулся и посмотрел Дугласу в глаза.

— Потому что все они находятся под защитой немецкой армии.

— Тогда зачем вы велели Гарри напечатать…

— Отличный способ заставить армейских остолопов выдать нам их местонахождение, а то и устроить нам встречу.

— Понятно, — проговорил Дуглас, хотя ему было ничего не понятно.

Может, Хут не видел билета из Брингл-Сэндс, лежавшего в кармане убитого? Вероятно, Гарри его уничтожил… Теперь Дуглас не сомневался, что группа профессора Фрика выполняет какую-то задачу немецкой армии недалеко от Брингл-Сэндс.

— Выясните, где армейские спрятали группу профессора Фрика, и я обеспечу Гарри Вудсу непрошибаемую защиту. — Хут затянулся, глядя Дугласу в глаза. — Работал у меня в Берлине один человек. Гомосексуалист и алкоголик. Иной раз отпускал такие замечания в адрес режима, что даже вы бы побледнели.

— Я вообще легко бледнею, — заметил Дуглас.

Хут пропустил реплику мимо ушей.

— И знаете, что я сделал? Я назначил его провокатором. И должностные инструкции написал. Как за каменной стеной его спрятал. С тех пор он мог ничего не бояться.

— А кого следует бояться Гарри Вудсу?

— Ну уж конечно, не седовласого папашу Фрица Келлермана, прусского джентльмена старой закалки.

Хохотнув, штандартенфюрер надел куртку, взял листок с написанным Гарри адресом портного в Ламбете. Уже на пороге он развернулся и спросил:

— Споуда-младшего вы мне найдете?

— Думаю, да.

— Думайте быстрее, время уходит.

И он скрылся за дверью.

Глава 18

Заметив слежку, Дуглас едва удержался от самодовольной улыбки. Выбор очень в духе Хута, ничего другого и ожидать не стоило. Лет двадцать, возможно, моложе, крепкий румяный молодец с еще не сошедшими юношескими прыщами. В плаще и твидовой шляпе, какие любят носить университетские профессора и всякие шаромыжники, в руках небрежно сложенный зонтик и карта города, в которую парень нырял носом, стоило Дугласу замедлить шаг.

На Хеймаркет Дуглас запрыгнул в отъезжающий автобус. Салон был переполнен, но люди немного посторонились, чтобы Дуглас влез. В заднее стекло он наблюдал, как парень отчаянно работает локтями, пробираясь сквозь толпу закончивших рабочий день конторских служащих, как вытягивает шею, стараясь не упустить автобус из виду. Усилия были, конечно, напрасны, в районе площади Пиккадилли незадачливый преследователь отстал. На середине Риджент-стрит Дуглас вышел и направился на восток, в Сохо.

Заведение Берты еще не открылось. Дуглас поднялся на этаж выше и вернул Чарли Росси взятый напрокат смокинг. Чарли добродушно поворчал насчет пятен, но счел пару сигарет вполне достаточной компенсацией ущерба. Собственный же костюм Дугласа, оставленный у Чарли, дожидался сложенным так аккуратно, как его не складывал, наверное, никто и никогда. Дуглас помнил времена, когда прокатные костюмы от Чарли Росси доставлялись обернутыми в черные и белые листы папиросной бумаги, скрепленными дюжинами булавок и уложенными в прекрасные коробки с монограммой хозяина ателье. Теперь же старик завернул Дугласу костюм в газету и смог выделить всего два листа.

Дуглас заплатил за прокат, не слушая возражений хозяина, тогда тот достал из-под прилавка бутылочку марсалы и две рюмки. Среди своих коллег по ремеслу Чарли Росси мог считаться везунчиком. Итальянское происхождение давало ему особый статус, поскольку Италия была с Германией в союзе. На самом деле все, кто в последние десять лет имел дело с Чарли, были в курсе его едких шуток в адрес режима Муссолини.

Обратно на переполненные людьми улицы Сохо Дуглас вышел уже в сумерках. Несмотря на ограничения использования электричества, над многими заведениями ярко горели вывески, и немцы всех пород в самых разных униформах с удовольствием тратили здесь деньги на всевозможные развлечения. В конце Олд-Комптон-стрит стоял блокпост отряда полевой жандармерии, приписанной к вест-эндскому полицейскому участку. Бригадир узнал Дугласа и провел его мимо очереди, в обход двух офицеров танковой дивизии в черной форме и сопровождающих их девиц. Офицеры начали возмущаться, но бригадир объявил, что Дуглас — сотрудник полиции, и возмущение тут же стихло.

С опаской озираясь по сторонам, Дуглас поспешил дальше. Повернул на юг у развалин Палас-театра, заросших травой и полевыми цветами — говорят, на остатках нитроглицеринового пороха они прекрасно растут. В конце Чаринг-Кросс-роуд остановился, перебирая книги в ларьке у букиниста.

И тут снова увидел его.

Разумеется, Хут отрядил на задание человека опытного. В причинах слежки Дуглас сомневался. Связана ли она со звонком полковника Мэйхью? Хут довольно убедительно сделал вид, что ничего не замечает. Выходит, заметил-таки?.. Дуглас остановился рядом с шарманщиком, стал рассеянно рыться в карманах в поисках мелочи. Преследователь тут же нырнул в свою карту.

Вконец раздосадованный, Дуглас решил удрать от назойливого парня раз и навсегда. Он ускорил шаг и стал быстро продвигаться сквозь толпу, держась близко к стенам домов — так, чтобы можно было неожиданно метнуться вниз по лестнице на станцию метро «Лестер-Сквер» наперерез поднимающимся навстречу людям. Внизу он пробежал через вестибюль мимо касс и киосков, показал контролеру удостоверение и был немедленно пропущен дальше, к длинному эскалатору, доставляющему пассажиров на платформу.

Прыщавый парень наверняка еще возится с мелочью у билетных касс или ругается с контролером на входе, но Дуглас не стал на это рассчитывать. Он нахрапом пролез сквозь толпу и втиснулся в вагон.

На следующей станции, «Площадь Пиккадилли», Дуглас ждал у выхода до последней секунды и выскочил на платформу перед самым закрытием дверей. Отошел на другую сторону, дождался прибытия поезда и, затерявшись среди высыпавших из него пассажиров, направился к туннелям, ведущим на поверхность.

И у подножия эскалаторов опять увидел парня! Тот уже перестал скрывать свои намерения и убрал карту. Обернувшись, Дуглас встретился с ним взглядом. Дуглас шагнул на движущиеся ступени и спокойно поехал наверх. Парень у него за спиной тоже не порывался бежать — обоим было необходимо перевести дух. Так они и стояли — не обращая никакого внимания друг на друга, сосредоточенно изучая проплывающие мимо рекламные щиты и глубоко дыша жарким и душным воздухом подземки. Теперь пошло испытание на выносливость. Оба убедили себя, что надо одержать верх во что бы то ни стало. События последних дней и без того измотали Дугласа, и ему была невыносима мысль, что над ним будет ржать вся полицейская братия, не сумей он стряхнуть с хвоста этого сопляка.

Он снова обернулся, оценивая врага. Ветка Пиккадилли — одна из самых глубоких в столичной подземке, и эскалатор на этой станции тянулся вверх бесконечно. Дуглас осторожно наблюдал за парнем, который все свое внимание уделял зонтику. Что ж, хорошо. Если он решил, что Дуглас смирился с его присутствием, фокус вполне может удаться. На самом верху Дуглас продемонстрировал контролеру удостоверение, но не пошел на выход, а вскочил на эскалатор, ведущий вниз. Через несколько секунд он повстречался со своим преследователем лицом к лицу. Лицо парня исказилось от злобы, он вдруг сунул зонтик за пояс плаща и стал перелезать на соседний эскалатор, к Дугласу. Ухватившись за светильник, он дотянулся ногой до движущегося поручня. Секунду казалось, что падение неизбежно, однако парень с ловкостью и силой прирожденного атлета свободной рукой схватил поручень. Зонтик выскочил из-за пояса и покатился по ступенькам, а следом за ним спрыгнул и владелец. Раздался испуганный женский крик.

Парень тяжело приземлился на согнутые ноги, весь скукожившись, точно его вот-вот стошнит. Но нет, он просто наклонился за выпавшим зонтиком. Когда же он выпрямился, обеими руками держа едва не утерянную собственность, Дуглас увидел, как из бамбуковой рукоятки выскальзывает потайное лезвие. А парень уже ринулся вперед.

Он набросился на Дугласа с отчаянной яростью убийцы — раскинув руки, забыв о риске для собственной жизни, нож воздет в крепко сжатом кулаке. Дуглас в страхе попытался отскочить. Нож рассек ему плечевую лямку плаща и край уха. Женщина кричала и кричала, кто-то громко звал полицию, а парень уже замахивался во второй раз. Он был так близко, что дышал Дугласу в лицо, а взгляд его остановился на груди — в точке, куда он собирался нанести удар.

Опыт и знания говорили Дугласу, что надо сохранять спокойствие и ни в коем случае не превышать законных пределов необходимой самообороны, однако инстинкты кричали: «Дерись за свою жизнь!»

И Дуглас кинулся навстречу. Двинул кулаком по лицу и услышал разъяренный вопль, а потом они едва не полетели вниз по лестнице. Дуглас сумел ухватиться за движущийся поручень, подтянулся к нему и нанес противнику сильный удар в колено. На этот раз вопль был громче.

Ноги противника подкосились, и, беспомощно взмахнув руками, он рухнул вниз лицом. Звук удара о ступени был чудовищным. Парень катился по бесконечной лестнице, как куль тряпья, и наконец страшный удар об пол словно разорвал его на части — ботинки, шляпа и зонтик разлетелись в разные стороны, плащ, лишившись и ремня, и пуговиц, взметнулся и накрыл его с головой.

Когда Дуглас сбежал вниз, вокруг уже собрались зеваки, а через минуту подоспела и станционная полиция. Парень был мертв. Череп раскололся, лицо превратилось в кровавую кашу. Дуглас обшарил его одежду. Внутри пиджака обнаружился специально вшитый карман с небольшой стопкой листовок Сопротивления, насквозь пропитавшихся кровью. В кошельке лежало двести с лишним фунтов пятифунтовыми банкнотами и поддельные документы на право передвижения по городу в комендантский час, которые не обманули бы даже самого близорукого патрульного.

Дуглас дождался, когда заберут труп, поговорил с дежурным офицером Скотленд-Ярда, велев ему доложить обо всем штандартенфюреру Хуту — немедленно и самым подробным образом. От медицинского осмотра и даже перевязки отказался. Он спешил к Барбаре и уже опоздал к условленному времени.

Глава 19

— Нет, по молодости-то я не раз участвовал в потасовках, особенно когда дежурство на субботу попадало. Но там были всего лишь пьяницы, которых тянуло на подвиги. Я и представить себе не мог, каково это — когда сильный молодой парень с ножом твердо намерен тебя убить…

Дуглас сидел в самом мягком кресле в гостиной Барбары и прихлебывал горячий суп.

— И ты думаешь, его подослал не Хут? — спросила Барбара.

— Хуту не нужно прикладывать столько усилий, чтобы от меня избавиться, — резонно заметил Дуглас. — Он теперь уполномочен формировать список лиц, подлежащих немедленному аресту. В любой момент отправит меня в концентрационный лагерь, и поминай как звали.

Барбара поежилась.

— А может, он хотел тебя просто напугать?

— Хут и так меня пугает. Нет никакой необходимости размахивать для этого ножом у меня перед носом.

Барбара подошла к нему, перегнулась через спинку кресла и поцеловала.

— Бедный мой, — проговорила она. — Давай еще супа налью.

— Спасибо, я сыт.

— И все равно я считаю, что тебе совсем не повредит выпить виски. — Она подошла к камину с ломтем хлеба и вилкой для тостов. — У тебя шок.

Дуглас забрал у нее вилку, нацепил ломоть и поднес к шипящему газовому пламени. Руки у него заметно дрожали.

— У нас в Англии поджаривать хлеб — мужское дело, — сказал он, намекая, что с ним не следует обращаться как с инвалидом.

— Это предлог хитрых английских мужчин, чтобы занять место поближе к огню, — ответила Барбара, намекая, что поняла.

— Ты считаешь англичан хитрецами?

— И такие встречаются… Люди сейчас подавлены и напуганы. Они не уверены в завтрашнем дне и потому вынуждены быть изворотливыми. Себе на уме.

Она замолчала, вдруг испугавшись, что обидела его.

— Да мы всегда такими были, — отшутился Дуглас и прибавил: — Но раз ты не доверяешь англичанам, зачем рисковать жизнью из-за…

Он не стал называть имен, Барбара и так поняла: речь о Мэйхью, Бенсоне и Стейнзе.

— Ну надо же, какой ты деликатный. С тобой дама может не беспокоиться о своей репутации.

Хлеб задымился. Дуглас перевернул его и подставил к огню другой стороной.

— Ты не ответила.

— Ну, предположим, я не могу отказать английскому аристократу.

Дуглас прекрасно понимал, что это не причина, но допытываться не стал. Из радиоприемника играла танцевальная музыка из бального зала отеля «Савой» — Кэррол Гиббонс играл на своем знаменитом белом рояле. Некоторое время они молча слушали. Потом Барбара принесла к тосту сливочное масло. Очень светлое, в пятнышках — домашнее и необыкновенно вкусное.

— На самом деле я ни в чем не участвую, — призналась она вдруг. — Просто моя колонка может оказаться полезной для Мэйхью и остальных. Ну, и я считаю, что хороший репортер не упустит такой материал.

— А как ты вообще на них вышла? И с какой стати они тебе поверили?

— Мой бывший муж работает в Вашингтоне. В госдепартаменте.

«Ах, вот в чем дело, бывший муж», — подумал Дуглас.

— Он помогал людям Конолли устроиться в городе.

— И каковы шансы у Конолли?

— Он… — Барбара хотела выдать какую-нибудь остроту, но, встретив серьезный взгляд Дугласа, сказала как есть: — Его шансы невелики. Конгресс не доверяет военным правителям. Успели насмотреться на них в Южной Америке. Если бы в Вашингтоне был Черчилль или хотя бы лорд Галифакс…

Она умолкла, ожидая реакции. Дуглас просто кивнул. Тогда Барбара продолжила:

— Полковник Мэйхью считает, что попытка вызволить короля из немецкого плена стоит любого риска.

— Да, он мне говорил. Но не ты ли предупреждала меня, что слишком опасно связываться с ним и его шайкой?

— Я и сейчас готова это повторить. — Она нежно сжала его руку. — Когда полковник говорит о риске, рисковать он будет не собой. А такими людьми, как ты.

— Тебе не нравится Мэйхью, — заключил Дуглас.

— Он слишком похож на моего бывшего мужа, — ответила Барбара, и оба эти утверждения были для Дугласа бальзамом на душу.

Полковник Мэйхью появился в четверть десятого. Зашел в маленькую тесную гостиную, стряхивая дождевую воду с шерстяного пальто.

— Добрый вечер, Арчер. Из-за проклятого комендантского часа «Будлз и Уайтс» закрывается рано, и человеку вроде меня совершенно некуда деть себя вечерами.

Дуглас и Барбара вежливо улыбнулись. Полковник был не из тех, кто проводит вечера в джентльменских клубах.

— А что с вашей шеей? — спросил Мэйхью.

— Меня пытались зарезать.

— Боже милостивый! И ведь едва не зарезали, как я погляжу. Кто?

— Предполагаю, один из ваших молодцев.

— Нет у меня никаких молодцев, — холодно произнес Мэйхью и вынул из кармана пальто бутылку вина. — Штопор найдется?

Штопор был у Барбары наготове.

— Ах, эти практичные американцы… — Мэйхью с ловкостью заправского официанта снял фольгу, протер пробку и извлек ее, не встряхнув бутылку. — Нет у меня никаких молодцев. — Он посмотрел сквозь вино на свет, проверяя, не поднялся ли осадок. — И убийц я ни к кому не подсылаю.

— Вот это было у него в кармане. — Дуглас протянул ему листовку. — Целая пачка.

Мэйхью брезгливо взял листовку двумя пальцами за самый краешек.

— Это что за пятна? — спросил он, спеша вернуть ее Дугласу.

— Это? Кровь. Парень категорически мертв.

Мэйхью уже разливал кларет, держа бутылку так же бережно, как только что держал окровавленный клочок бумаги.

— Люди хотят сделать хоть что-то, — сказала Барбара. — Пусть это будут хотя бы листовки с антинацистскими лозунгами. Люди хотят продемонстрировать, как они ненавидят оккупантов.

— Я и говорю — американцы! — вздохнул Мэйхью. — Такие пылкие, нетерпеливые, импульсивные…

Он протянул бокал Барбаре, потом Дугласу.

— Ваше здоровье, — произнес Дуглас, и они выпили. — Моя работа — раскрывать преступления. Граждане нашей страны имеют право на защиту своей жизни и имущества. Что я должен сказать родным убитых, жертвам ограблений? Что отказался выполнять свою работу, потому что не хочу иметь ничего общего с немцами?

Дуглас потрогал шею — порез на ней ныл пульсирующей болью.

— Ну-ну, придержите коней, дружище, — примирительно сказал Мэйхью. — Никто не думает критиковать полицию, как никто в здравом уме не станет пенять пожарным за то, что они тушат дома при немецком режиме.

— Еще бы кто-нибудь объяснил это молодому парню, который набросился на меня с ножом.

— Вы особый случай. — Мэйхью поставил бокал, протянул руки к огню и энергично потер ладони друг о друга. — Вокруг вас столько шумихи! Скотленд-ярдский снайпер, о котором пишут в газетах. Конечно, вы этого не поощряете, но… — Он коротко улыбнулся, как кинозвезды улыбаются в объектив фотографа. — Атакам всегда подвергаются те, кто на виду. Ни хор, ни танцовщики, ни музыканты, занятые в представлениях для вермахта в «Палладиуме», не получают писем с угрозами, а вот Морис Шевалье получает, как и другие выдающиеся артисты.

Барбара протянула пустой бокал, Мэйхью подлил ей еще.

— Это все теоретические умопостроения, полковник, — сказала она. — Перед нами же вполне конкретная проблема. Надо сделать так, чтобы никто из Сопротивления больше не пытался убить Дугласа.

— А чего вы от меня хотите, сударыня? Чтобы я пустил в народ слух, будто Дуглас Арчер теперь работает на Сопротивление?

— Господи, полковник! — воскликнула Барбара. — Значит, пускай он будет живой мишенью для всякого полоумного с ножом?!

— Я сделаю все, что инспектор и вы пожелаете. Хотя если вы на секунду задумаетесь, то сами придете к выводу, что слыть участником Сопротивления куда опасней, чем… — Заканчивать фразу он не стал.

— Полковник прав, Барбара. Мне нужно просто быть осторожным.

— Случившееся вообще можно считать большим везением, — заметил Мэйхью. — Судя по всему, никому из свидетелей и в голову не придет сомневаться в том, что нападение не инсценировано. — Он отпил вина. — А значит, немцы будут считать вас одним из самых надежных своих слуг.

— Ну да, а если следующее покушение на мою жизнь будет успешным, немцы мне и вовсе памятник поставят. Вашими бы устами…

Мэйхью улыбнулся — так заразительно, что Дуглас помимо своей воли улыбнулся в ответ.

— Так-то лучше, — одобрил Мэйхью. — Когда мы освободим короля и он подтвердит статус адмирала Конолли, все сразу встанет на места.

— А где укроется король? — спросила Барбара.

— Ха, многие будут разочарованы. Канадцы наверняка ждут, что в Оттаве. Однако с точки зрения политики от него будет больше пользы в Вашингтоне. С другой стороны, Его Величество может изъявить желание воссоединиться с братом на Багамах или вообще отправиться на Бермуды.

— За это я выпью. — Барбара подняла бокал.

— За это и за ваш эксклюзивный материал, — поддержал ее Мэйхью, который никогда не упускал из виду выгоды всех сторон, участвующих в дискуссии.

— Ну я особых надежд не питаю, — заметила Барбара. — Вы считаете, что это вообще осуществимо?

— В настоящий момент мы ведем переговоры с человеком по имени Георг фон Руфф, генерал-майором штаба адмирала Канариса, который возглавляет абвер — немецкую военную разведку и контрразведку. Генерал — член группы убежденных антинацистов. Он намекнул, что они готовят покушение на Гитлера.

— И вы ему верите? — спросил Дуглас.

— Да, я ему верю. Эти люди — выходцы из лучших немецких семей, профессиональные солдаты старой школы. Им надоело терпеть нацистскую партию и эсэсовский сброд.

— У СС и немецкой оккупационной армии действительно много разногласий, — подтвердил Дуглас.

— И мы должны это использовать. Благодарю бога за то, что договариваться все-таки приходится с прусскими генералами, а не с эсэсовскими головорезами.

— А они что-нибудь сделают, эти прусские генералы? — спросила Барбара. — Или так, ведут пустопорожние разговоры?

— Они заинтересованы в нашем успехе. Армия не в восторге от новой идеи, что Великобританией будет управлять рейхскомиссар, а не верховный главнокомандующий. Они хотят сохранить контроль над нашей страной, а для нас, на мой взгляд, вермахт явно лучше СС. Все, что подрывает престиж Келлермана и СС, автоматически идет на пользу армии.

— Освобождение короля из плена выставит эсэсовцев дураками, — сказал Дуглас. — Келлерман наверняка потеряет должность.

— И, как вы говорите, это выгодно вашему Хуту, да? — уточил Мэйхью.

— Выгодно. Но захочет ли он нам помочь и чем именно — вот вопрос.

— Если поставить Хута в известность, он может вас всех сдать, — сказала Барбара.

— А вот эту проблему как раз и вызвался решить инспектор Арчер. Он подаст наш замысел Хуту в качестве слуха и оценит реакцию.

— Да, это я могу.

— Только осторожно, Дуг. — Барбара со страхом посмотрела ему в глаза.

Дуглас ободряюще сжал ее руку.

— Что ж, действуйте. — Мэйхью поднялся на ноги. — Только не надо сразу идти ва-банк. Туманного намека пока вполне достаточно. — Он посмотрелся в настенное зеркало в узорной раме, нахмурил брови, поправил концы галстука-бабочки, поплотнее затягивая узел. — У Симпсонов на Пиккадилли есть небольшой запас мужских трико. Шерсть довоенного качества. Купил себе вчера несколько. Зима обещает быть чертовски холодной.

— На том месте, где я сижу, мало шансов отморозить зад, — пошутил Дуглас. — Скорее наоборот, не подпалить бы.

Мэйхью улыбнулся.

— Ну доброй ночи. Свяжитесь со мной, когда что-нибудь выясните. Полагаю, не нужно объяснять вам, чем мы рискуем в случае неверно понятого ответа.

— Нет, не нужно.

— Тогда будьте паинькой и постарайтесь недельку-другую не попадать в глянцевые журналы.

Дуглас кивнул. Он знал, что полковник Мэйхью любит оставлять за собой последнее слово.

Глава 20

Остатки летнего тепла растворились без следа, небо заволокли низкие облака, и стало очень холодно. Дуглас позавтракал с мальчиками и миссис Шинан и направился в местечко под названием Литтл-Уиттенхэм в Беркшире, где располагался генеральный лагерь военнопленных.

Дугласу удалось выбить себе один из автомобилей «летучего отряда». Путь предстоял неблизкий — через долину Темзы до Уоллингфорда и дальше до лагеря. Модель ему досталась «Рейлтон Спешл», и на шоссе Дуглас выжал из нее все девяносто. До пункта назначения он добрался раньше полудня.

Трудно было найти более подходящее место для концентрационного лагеря. Клочок поля в петле реки, окруженный водой с трех сторон, а с четвертой ограниченный дорогой, связывающей две прибрежные деревеньки. С запада быстро наползали темные тучи, сулящие скорый ливень, а на востоке, где на горизонте виднелись доисторические укрепления на холмах Синодан-Хиллс, сияло холодное яркое солнце.

Лагерь представлял собой печальное зрелище. Тот случай, когда, наверное, даже толика запустения могла бы улучшить общий вид. На унылом поле на милю или больше тянулись одинаковые сборные деревянные бараки, знакомые каждому британскому солдату. Только здесь они были окружены высокими проволочными заборами, отделяющими сам лагерь от рабочих мастерских, где производились искусственные конечности, и от точки выдачи их инвалидам, расположенной в таких же бараках недалеко от местечка Дэйз-Лок.

Комендатура находилась на охраняемой территории и занимала большой старый дом в деревне Лонг-Уиттенхэм. Дугласа приняли с формальной учтивостью, однако были ему совсем не рады и не пытались это скрывать. Комендант лагеря удостоил его лишь кивком и тут же передал сопровождающему офицеру.

Офицер — капитан артиллерии — был молод, долговяз и отличался особенно светлым цветом лица, к какому обычно не пристает загар даже в самом жарком климате. Губы у него были бескровные, волосы до того тонкие и светлые, что брови казались прозрачными, вокруг глубоко посаженных глаз залегли темные тени. И все же он не производил впечатления любителя кутежей, его бледность скорее была сродни болезненной хрупкости, которую так ценили прерафаэлиты.

— После вас, — проговорил он, с преувеличенной учтивостью открывая перед Дугласом дверь.

Держался капитан нервно — как тщеславная хозяйка светского салона, развлекающая влиятельного гостя. Образованная речь и утонченный кельнский акцент выделяли его из общей массы как стрелкового полка, так и всей тридцать пятой пехотной дивизии, мобилизованной из Шварцвальда и размещавшейся в Карлсруэ. Но белой вороной он выглядел не только поэтому — капитан был опытным профессиональным солдатом, успевшим поработать в военном министерстве в Берлине и в штабе дивизии, одним из немногих своих сослуживцев, опробовавшим в бою новейшие самоходные артиллерийские установки. Разумеется, должность помощника коменданта концентрационного лагеря он считал для себя унизительной. И сделал все возможное, чтобы поставить Дугласа об этом в известность.

Внимание привлекали аккуратные дорожки, выложенные одинаковыми, выкрашенными белой краской бордюрами, и до блеска отполированные огнетушители, педантично расставленные в маниакальном порядке, к которому армия всегда стремится привести человека и природу. Переходя в следующий огороженный комплекс, Дуглас обратил внимание на знаки, направляющие посетителей в здание комендатуры. Как выяснилось, лагерь этот был «генеральный» не потому, что главный, а потому, что содержались в нем генералы и прочий офицерский состав военнопленных в ранге от бригадира и выше.

— Здесь они получают работу, — пояснил юный капитан артиллерии. — Каждый день их приводят сюда и направляют на производство и починку протезов для инвалидов войны.

— А что, офицеры тоже привлекаются к принудительному труду?

— Вы сейчас про Женевскую конвенцию? — Капитан поправил на шее серый шелковый шарф и поднял воротник тяжелого форменного пальто. — Ну поначалу с этим были проблемы, но потом наши юристы нашли решение. Мы уволили этих офицеров из британской армии. По факту, они теперь гражданские, содержащиеся в плену.

— В таком случае не должны ли они быть переданы гражданской полиции?

— А вот тут есть хитрый нюанс. Поскольку расследование их действий на армейской службе еще ведется, мы имеем полное право удерживать их в лагере военнопленных.

— Ловко.

— И военный трибунал их судить не может. По международному законодательству военнопленный имеет право быть судимым так, как судили бы солдата захватившей его армии. В немецкой армии бойца судит трибунал из равных ему по званию. А вот теперь представьте. Для каждого из здешних людей пришлось бы собирать трибунал из генералов вермахта. — Капитан сам усмехнулся, озвучив эту нелепицу.

Идти приходилось быстро. Пронизывающий ветер трепал полы плащей и заставлял деревья изгибаться в безумной пляске. У шлагбаума, к которому с двух сторон примыкал забор из колючей проволоки, часовые пропустили их, козырнув. Капитан подвел Дугласа к ближайшему бараку и пригласил внутрь.

— Работа простая. Их кормят и дают крышу над головой. По сравнению с многими гражданскими им еще повезло.

— Вы так думаете, капитан?

Барак не отапливался. Пожилые военнопленные трудились за верстаками: с помощью несложных приспособлений — ручных прессов, сверл и молотков — изготовляли протезы рук и ног. Ни один из них не поднял глаз на вновь прибывших.

— Хотите посмотреть, что они делают? — спросил капитан, перекрикивая стук инструментов и лязг железа.

Дуглас покачал головой. И вдруг заметил лицо, знакомое ему из газет и кинохроник последних дней войны.

— Я бы хотел поговорить вон с тем человеком.

Капитан бесцеремонно ухватил указанного пленного за плечо.

— Ты! — рявкнул он. — Имя, прежнее звание, лагерный номер!

Старик вытянулся во фрунт, как учат в прусских кадетских школах.

— Слушаюсь! Вентворт, генерал-майор, лагерный номер сорок пять восемьдесят три! — громко отрапортовал он, не поднимая взгляда.

— Это вы командовали корпусом «Вент»? — спросил Дуглас.

— Да, я.

Уже в самом конце наспех собранная мобильная бригада Вентворта растянулась вдоль реки Колн. Немецкие танки хотели обойти Колчестер с фланга и атаковать британские силы, защищающие побережье. И хотя победа немцев уже была очевидна, отчаянная смелость бойцов Вентворта позволила выиграть время для вывода британских эсминцев из Хариджа. По слухам, на борту кораблей находились король и Уинстон Черчилль. Некоторые верили в это до сих пор.

— Вы славно сражались, генерал, — проговорил Дуглас.

— Я просто выполнил свою работу.

— Нет, вы сделали больше. Вы вошли в историю.

От этих слов в глазах старика затеплилась жизнь. Он заглянул в лицо Дугласу, надеясь увидеть подтверждение, что король и Черчилль спаслись. Потом коротко кивнул и отвернулся к своим железным деталям, словно вдруг очень ими заинтересовался. Дуглас был рад, что генерал так растрогался. Перестук молотков смолк, пленные будто затаили дыхание. Разговор мог на этом и закончиться, но все замерли, не шевелясь.

— Я был там, — произнес капитан. — Командовал батареей самоходных установок.

— Вы подошли по лондонской дороге около пяти вечера, — ответил ему Вентворт. — Мне доложил о вас начальник артиллерии. Что контрбатарейным огнем вас не возьмешь, вы постоянно двигаетесь.

— Мы поддерживали танкосаперный батальон. Приказ был атаковать оборонительные рубежи у Колчестера и удержать вас там. Потери значения не имеют, так нам сказали.

— К моменту вашего прибытия все было почти кончено. Удивительно, что мои парни вообще протянули так долго. Хорошие были бойцы… — Порыв вера ударил в стекло, и Вентворт от неожиданности вздрогнул. — В семь вечера я велел стрелкам вывести из строя затворы орудий. Командирам подразделений разрешил самим определять дальнейший порядок своих действий. Пехота, окруженная на острове Мерсея, уже выбрасывала белые флаги. И сообщали, что ваши линкоры подходят к Хариджу.

— Могу ли я передать кому-нибудь от вас сообщение? — спросил его Дуглас и посмотрел на капитана, почти ожидая, что тот будет возражать.

Но капитан отошел в сторону и вообще перестал обращать внимание на старого генерала.

— Да. Жене. Передайте, что видели меня и что я здоров и бодр духом.

Вентворт с трудом расстегнул пуговицу форменной рубашки и вытащил из-за пазухи клочок бумаги с адресом и номером телефона. Возможно, он много месяцев таскал эту затрепанную бумажку в надежде, что кто-нибудь сделает ему подобное предложение.

Дуглас взял адрес и последовал за капитаном, который уже выходил в дальнюю дверь. Обернувшись напоследок к Вентворту, он встретил взгляд сразу многих пар глаз. Старые офицеры смотрели на него кто с интересом, кто с презрением, кто с завистью, а кто с явной ненавистью.

— Почему он? — спросил капитан, уже выйдя наружу под ледяной ветер. — Почему вас заинтересовал именно Вентворт?

Вместо ответа Дуглас извлек из верхнего кармана пропуск службы безопасности рейхсфюрера с подписью, которую ни с чем нельзя было спутать. Цепочка странных зигзагов, напоминающая рунические молнии СС. Капитан слабо улыбнулся и кивнул. Никаких вопросов о Вентворте больше не последовало.

— Вы все еще хотите пройти в отдел выдачи? — уточнил он.

— Да, хочу.

И они зашагали вдоль рядов одинаковых бараков, отличающихся только намалеванными на них номерами. Синодан-Хиллс заволокло туманом, темные тучи мчались по небу, как паровозы, — такие же быстрые и угольно-черные. Вот-вот грозил снова полить дождь.

Капитан привел Дугласа к четырем баракам, поставленным встык. Здесь и выдавались протезы. Самое длинное помещение было надвое разделено прилавком. За ним тянулись ряды полок с документами, инструментами и запчастями. Вдоль рядов сновала дюжина пожилых мужчин в бурых рабочих халатах. Перед стойкой ожидали инвалиды, явившиеся по записи.

— Кто получает здесь протезы?

— Отставные британские военные всех рангов. Те, кто зарегистрирован в юго-восточной контрольной зоне. — Тон капитана вновь стал холодным и формальным, от энтузиазма, с которым он описывал свое участие в сражении при Колчестере, ничего не осталось.

— Или те, кто был зарегистрирован в момент оформления заявки?

— Совершенно верно.

— Какие документы необходимы, чтобы пройти в эту дверь?

— Никого не пропустят даже через внешние ворота без солдатской книжки, подтверждающей увольнение из британской армии без трудовой повинности, и документа, подтверждающего, что они не числятся в списках военных преступников. Также нужно действующее удостоверение личности с указанием места жительства. И, разумеется, полученное по почте приглашение со временем записи.

— Вроде система надежная, — заметил Дуглас.

— Она и есть надежная, — отрезал капитан, приглаживая воротник в том месте, где красовался бы Рыцарский крест, будь эта вожделенная награда ему присвоена.

— В теории, — уточнил Дуглас. — Когда вы в последний раз отправляли человека попытаться пройти с неполным набором документов?

Капитан скривился.

— Что, оповестить дежурных?

— Нет, как раз наоборот. Я хочу, чтобы мой человек прошел. — Дуглас бросил взгляд на полки. — Где тут у вас локтевые суставы и шарниры?

— Вы шутите?

— Когда я шучу, я шевелю ушами.

— За той дверью мастерская, там подгоняют детали и выполняют мелкий ремонт.

Оба посмотрели на молодого парня, примеряющего новенькую блестящую ногу. Очевидно, протез он надевал в первый раз. Лицо его выражало всю трагедию разочарования. Бедняга, похоже, надеялся пристегнуть новую конечность и бегом припустить домой. Пожилой человек в буром халате помогал ему идти, придерживая его под плечи и фактически волоча на себе почти весь вес щуплого тела.

— Поначалу всегда тяжело, — мягко увещевал он.

Лоб у парня блестел от пота.

— Пустите меня! — требовал он тихо, но очень твердо. — Пустите!

— Ни у кого не получается с первого раза, — говорил старик.

Голос у него был густой и низкий, голос человека, привыкшего командовать. Все его силы уходили на то, чтобы удержать парня в вертикальном положении.

— Пустите, говорю, смогу я! — настаивал парень тоненьким голосом.

— Упадешь ведь!

От стены с горизонтальными поручнями их отделяла пара шагов, и парень тянул руку к ним. Но старик держал крепко.

— Пустите! — крикнул парень громче и еще выше. — Вы уже не чертов генерал! Пусти, болван старый!

Человек в буром халате словно окаменел, замер и отпустил. Впрочем, рука его все равно осталась приподнятой наготове, словно удерживая невидимую веревку. Парень неловко заковылял вперед, кусая губы от напряжения и цепляясь за воздух. Он уже почти добрался до поручней, но в последний момент искусственная нога под ним подломилась, и парень с жутким грохотом рухнул на пол. Удар вышиб из его легких весь воздух. Несколько секунд он лежал без движения, как мертвый, затем его тело начало сотрясаться от беззвучных конвульсивных рыданий.

Старик ждал, внимательно следя за парнем и не обращая никакого внимания на происходящее вокруг. Затем осторожно, как свойственно людям его возраста, опустился на колени и прошептал:

— Давай еще разочек, ладно?

Парень не ответил, но едва заметно кивнул. Лицо он спрятал в руках, виден был один затылок. Старик взъерошил ему волосы жестом, в котором читались и сочувствие, и упрек.

— Запчасти для протезов рук у нас хранятся здесь, — произнес капитан, указывая на ряды полок до самого потолка.

Крупные детали были разложены по небольшим поддонам, мелкие — по жестянкам с прикрученными к крышкам образцами. Дуглас высмотрел нужную на верхней полке, подставил лестницу и полез. В жестянке лежала такая же деталь, какую он нашел в квартире убитого. Всего одна — видимо, не самая ходовая, — с приклеенным ярлыком, гласившим: «Роберт Джон Споуд, срочно». Дуглас повертел ее в руках. Нет, все-таки не совсем такая же. В шарнире, выпавшем из протеза Споуда, была трубка, делавшая его очень тяжелым и крепким. Новая же деталь представляла собой упрощенную и облегченную версию и трубки такой не имела. Дуглас сунул ее в карман и посмотрел на капитана. Возражений не последовало, лицо капитана осталось таким же бесстрастным.

— Вам ведь еще недолго? — спросил он Дугласа. — Если мы не придем в столовую ровно к часу, обедать придется за общим столом с дежурными офицерами, и поверьте, этот опыт вы не скоро забудете.

— Обедать я не планирую. — Дуглас начал осторожно спускаться. — Я намерен произвести арест.

— Не здесь, — резко бросил капитан.

— В смысле?

— Вы заявили, что хотите поговорить с гражданским. Это пожалуйста. Но вы находитесь на территории вермахта. Здесь ничего не решает ни гражданская полиция, ни СС, ни сам Генрих Гиммлер. Приказы нам поступают из Генерального штаба сухопутных войск через главнокомандующего оккупационной армией. И никаких арестов вы здесь не произведете.

— Я расследую убийство. Британская армия всегда позволяет гражданской полиции…

— Вопросы древней истории меня не интересуют, — отрезал капитан. — Если тут надо кого-то арестовать, это сделает армия. Но мне от вас потребуются все необходимые документы, чтобы арест был обоснован.

— В таком случае я буду ждать у ворот и произведу арест за пределами территории вермахта.

— Блестящая идея. — Хотя лицо капитана было спокойным, его голос так и сочился кислотой. — Однако если вы вооружены и если будет перестрелка, я распоряжусь, чтобы часовые приняли все необходимые меры для защиты себя, лагеря, персонала и заключенных. Дело может принять серьезный оборот. Более того, если арест будет произведен в непосредственной близости к периметру лагеря, я расценю это как провокацию и не премину сообщить об этом в рапорте.

— Я служил в полиции, когда вы еще сидели за школьной партой, — парировал Дуглас. — И ни разу еще для ареста мне не потребовалось открывать стрельбу. Не потребуется и сегодня.

Капитан кивнул и посмотрел на часы, явно в мыслях об обеде.

— В таком случае почему бы вам не устроиться в караулке? — предложил он примирительно. — Так вы увидите своего человека на дороге из Клифтон-Хэмпдена, к нашим воротам другим путем не подойдешь. Тогда и возьмете его — в отдалении от лагеря.

Дуглас согласился. Капитан открыл дверь, и снова под ледяным ветром они направились к караулке.

— Если не возражаете, я пойду в столовую, — сказал капитан. — Пропустил сегодня завтрак.

— Неужто проспали? — поинтересовался Дуглас не без сарказма.

— Нет, посещал церковь, — надменно ответил капитан. — Я пришлю вам сюда поднос. Какие ваши кулинарные предпочтения? Может, есть блюда, которых вы не едите ни при каких обстоятельствах?

— Если раньше такие и были, я их уже не вспомню.

— Ну свиные отбивные у нас всегда съедобные.

— Вы очень любезны.

Капитан приложил пальцы к козырьку, словно отдавая честь, но было в этом жесте что-то издевательское. Глаза его оставались жесткими и недоброжелательными.

— Всегда рад помочь господам из гестапо.

Он открыл дверь в караулку и пропустил Дугласа внутрь.

Деревянное сооружение с большими окнами со всех сторон — вроде будки дежурного на железной дороге — стояло посреди узкой грунтовой дороги. С одной стороны размещалось небольшое задвижное окошко, там посетители предъявляли документы.

Внутри было натоплено, пахло керосином из примуса и только что затушенными в спешке сигаретами. Один караульный сидел у задвижного окошка и тоскливо смотрел на дорогу, ведущую к Оксфорду и всем тамошним радостям жизни. Двое других у стола пытались починить сломанное крыло большой модели самолета. Все они тут же вскочили и вытянулись во фрунт.

— Инспектор Арчер из Скотленд-Ярда, — произнес капитан. — Он проведет здесь примерно час и никак не будет мешать вам исполнять действующие распоряжения. Не будете же, инспектор?

— Ни в коем случае, — заверил Дуглас.

Когда капитан ушел, солдаты облегченно вздохнули и выделили Дугласу местечко у очага. Он уселся так, чтобы видеть в окно как можно больший отрезок дороги. Через некоторое время один из солдат закурил, двое остальных занялись моделью самолета, которую склеивали резко пахнущим клеем.

Наблюдать за дорогой было скучно, и Дуглас обрадовался, когда служитель столовой в белом халате принес ему поднос с едой: бульон в вакуумной упаковке, свиную отбивную с капустой, зеленый салат, терпко пахнущий сыр лимбургер и черный хлеб.

Дуглас еще доедал сыр, когда вернулся капитан. На часах было три пятнадцать. Не дав солдатам команды «вольно», он поставил себе стул и сел напротив.

— Ну что, все нет вашего человека? И долго ждать будете?

— Придет, — ответил Дуглас.

Небо полностью затянули темные тучи, из них сыпался мелкий дождь. Капитан расстегнул мокрый плащ, вытянул ноги в сапогах и издал сытый вздох.

— Мне как-то пришлось руководить транспортировкой восьмисот пленных в Германию паромом из Хариджа. Разумеется, всем им хотелось бежать, в Британии у них оставались жены и семьи. Некоторые почти могли видеть свои дома — это был полк, мобилизованный как раз в тех местах. Я знал, что нужно быть очень бдительным. Ответственный за предыдущую партию пошел под трибунал за то, что упустил двух пленных. — Капитан словно не замечал трех караульных, так и стоящих по стойке «смирно». — И ведь были свидетельства того, что пропавшие утонули, но из офицеров беднягу все равно разжаловали. Не повезло парню.

— Не повезло, — вздохнул Дуглас.

Капитан как будто не заметил сарказма.

— С горцами вашими было сложнее всего, — продолжал он. — Жесткий народ. А у нас их было две группы. И они не слишком хотели отправляться в концентрационный лагерь.

В его тоне и поведении Дугласу вдруг почудилось нечто странное. Капитан словно бы воровато косился в сторону. Дуглас встал, посмотрел в окно за своей спиной. Мимо караулки торопливо шел человек в буром халате, какие раздавали местным работникам. На плече он нес большую картонную коробку, так что лица его караульным видно не было.

Под пристальным взглядом капитана Дуглас направился к двери.

— Стойте! — крикнул капитан.

Дуглас уже выскочил наружу и побежал, хлюпая по размокшей земле. Человек в буром халате его не видел, коробка закрывала ему обзор. Заметив, что Дуглас выхватывает что-то из заднего кармана, капитан заорал:

— Не стрелять! Не то я вас застрелю!

Но Дуглас уже схватил Споуда за локоть и сомкнул наручник на его запястье — тот даже коробку не успел выпустить. Пустой правый рукав халата трепыхался на ветру.

— Ладно, — проговорил Споуд. — Ладно.

И коробка с грохотом упала на землю.

Дуглас обернулся. Капитан застыл на пороге с винтовкой наперевес. То ли собирался выстрелить в Споуда, то ли в Дугласа — в порядке защиты священной территории немецкого концлагеря. Дуглас улыбнулся ему и защелкнул второй наручник на собственном запястье.

— Споуд, вы арестованы.

— За что?

— За убийство. Я из Скотленд-Ярда. Предупреждаю: все, что вы скажете, может быть использовано против вас.

— Ах, за убийство… — печально вздохнул Споуд.

Дуглас поддел картонную коробку носком ботинка, и она перевернулась. Внутри лежал разобранный протез руки. Дуглас подобрал его, неловко наклонившись — двигаться с пристегнутым арестантом было довольно неудобно.

— Что вы там говорили насчет арестов на территории вермахта? — уточнил он у подошедшего капитана.

Капитан скривился.

— Ну и чего вы от меня ждете, инспектор? Аплодисментов?

Дуглас перехитрил его и все его правила. Теперь капитан мог помешать ему забрать арестованного в Лондон, только задержав его самого, а обыск означал бы нападение на сотрудника полиции при исполнении. Пойти на это капитан был не готов.

— Мне нужно помещение, в котором можно провести допрос.

— Да? А я уж было заволновался, как вы поведете машину, — съязвил капитан. — Ну что ж, вот вам компромисс. Я буду присутствовать на допросе. Если убедите меня, что у вас есть достаточные основания для ареста, я выделю вам шофера и вооруженное сопровождение до Лондона.

— Согласен, — ответил Дуглас.

Арестованный слушал их обсуждение безучастно, словно не понимая по-немецки, но когда Дуглас потянул его вперед, никакой растерянности не выказал. Похоже, он знал, куда его ведут. Домик, где осуществлялась раздача протезов, они прошли насквозь. Жестянка, которую Дуглас оставил на прилавке, так и стояла на прежнем месте, раскрытая и пустая, однако деталь-образец пропала. Очевидно, Споуда здесь ждали и все приготовили к назначенному времени. Иногда Дуглас от души поражался находчивости своих соотечественников.

Капитан остановился у одного из множества одинаковых, пропитанных креозотом деревянных бараков. Когда-то они использовались еще британской армией, и внутри с тех пор мало что изменилось. Тридцать железных кроватей, пятнадцать выщербленных тумбочек, два простых деревянных стола, четыре стула, печка и железный ящик для угля. Вот только британским солдатам до перемирия не пришло бы в голову начищать старый растрескавшийся линолеум и железную печку до зеркального блеска, а деревянные поверхности — до запаха столярной мастерской, и вряд ли они складывали свои одеяла с таким маниакальным педантизмом.

Над каждой кроватью в маленькой деревянной рамочке висела полоска бумаги с именем британского генерала. Капитан прошел в противоположный конец помещения, где находилась комнатка дежурного офицера. На двери из-под слоя краски до сих пор проглядывало имя какого-то забытого британского капрала. Над ним сияла медным блеском табличка с гравировкой готическим шрифтом: «Дитер Шек, унтерфельдфебель, тридцать четвертый стрелковый полк».

— Шек служил у меня в артиллерии, — пояснил капитан. — Он сейчас дома в увольнении.

Комнатка была крошечная, но занимающий ее немец приложил все усилия, чтобы навести в ней уют. На стене висело распятие явно немецкой работы — напряженная, угловатая фигура Христа застыла в агонии. Изголовье железной кровати украшала цветная открытка «Мадонна с младенцем» Джотто. На полке Дуглас увидел биографию Вагнера, томик Уильяма Вордсворта в переводе, Библию, несколько немецких детективных романов, книги по шахматам, убранную в чехол доску, несколько армейских бланков для писем и счет от портного в Оксфорде.

— Подойдет? — спросил капитан.

Дуглас подумал, что места маловато, но выбирать не приходилось.

— Вы останетесь? — спросил он капитана в надежде, что тот передумал.

— Останусь.

Дуглас повернул ключ в замочной скважине и убрал его в карман.

— У вас есть при себе оружие, капитан?

— Нет. А что?

Дугласа просто интересовало, нет ли в комнате заряженного пистолета, однако никаких пояснений он давать не стал, лишь пожал плечами. Он терпеть не мог объяснять каждый свой шаг. Вот с Гарри в этом никогда не было необходимости. Расстегивая наручник на запястье Споуда, он предупредил:

— Только без глупостей, парень.

Споуд улыбнулся. У него было детское лицо — из тех, с каким можно и разменяв четвертый десяток сойти за пятнадцатилетнего. Разве что отсутствие юношеского румянца и густых кудрей выдают в таких людях истинный возраст. Он не обладал ни статью, ни густым голосом, ни правильными чертами лица, и все же невинный вид и безмятежность ребенка наделяли его некоторой харизмой.

— Подтвердите, что ваша фамилия Споуд и вы являетесь братом…

— Давайте не будем тратить время на формальности. — Споуд улыбнулся. — Вы не возражаете, если я…

Он начал стаскивать с плеч промокший халат. Одной рукой это далось ему с трудом, тем не менее он справился и аккуратно повесил халат на спинку стула. Одежда на нем была старая, но недешевая, а рука белая и мягкая, как у ребенка.

— Как вы меня вычислили?

Ни жалоб, ни злости, ни упреков. Дугласу редко приходилось видеть арестованных, с таким смирением принимающих судьбу.

— Нашел в квартире убитого шарнир от вашего протеза. Он закатился под кресло.

— Знал, что рискованно приходить сюда, но без протеза не было уж никакой жизни.

— Не повезло, — сочувственно произнес Дуглас.

— Да уж, — согласился Споуд, несколько приободренный этим замечанием.

— Вы работаете в этом лагере?

— У меня ведь все было в порядке с документами! И я не подлежу обязательной трудовой повинности в Германии, потому как я инвалид. А вы ждали, что я приду по дороге, правда? Я ведь чуть не проскочил, а?

— Чуть не проскочили.

— И удрал от вас в школе на Бич-роуд.

— Да, там я вас прошляпил.

— Я хотел с вами поговорить. Симпатичный паренек ваш сын. Я всего лишь спросил у него, когда вы бываете дома. Заглянуть к вам решил.

— Чтобы сдаться?

— Про вас говорят, что вы из порядочных. И что всегда ловите того, за кем гоняетесь. Так ведь в газетах пишут? Выходит, не врут.

— Вы убили своего брата?

— Да. — Споуд перестал улыбаться.

— За что?

— У вас сигаретки не найдется?

— Найдется, — ответил Дуглас, но капитан уже достал тяжелый портсигар. Такие покупают матери сыновьям в надежде, что толстая жестянка защитит сердце от пули.

— Угощайтесь моими, — предложил он радушно. — Вы, инспектор, какие любите? У меня тут французские, турецкие, американские…

Некоторое время Дуглас молча смотрел на него, потом ответил:

— Давно я не курил французских сигарет.

Капитан передал ему одну и поднес зажигалку.

— Арестанту курить разрешаете?

— Разрешаю.

Споуд сидел на стуле спиной к входной двери. Капитан протянул ему раскрытый портсигар.

— Турецкие слева. Вот эти французские, вечно из них табак сыплется… Справа американские.

Споуд поблагодарил, прикуривая от любезно предложенной зажигалки. Выдохнув облако голубоватого сладкого дыма, он заговорил:

— Я очень любил брата… больше всех на свете. Он хотел, чтобы я стал музыкантом.

Споуд умолк, словно этого факта было достаточно, чтобы убедить Дугласа в своей братской любви.

За окном красный шар закатного солнца опускался в темный вихрь туч.

— Отец в меня совсем не верил. Любил меня, но не верил — ни в меня, ни в бога, ни во что другое. — Споуд рассеянно изучал сигарету в пальцах. — Отца мне жаль. Храни его бог.

Все еще погруженный в свои мысли, он изящно поднес сигарету ко рту и затянулся.

— Так за что вы убили брата? — повторил Дуглас.

Это прозвучало безжалостно. Впрочем, так и было задумано. Но Споуд не поддался на провокацию.

— Я признаюсь, что убил. Разве этого не достаточно? — Он улыбнулся. — Может, надо в письменной форме?

— Да, надо.

Признание Споуд накорябал на той бумаге, что была в комнате, — на армейском почтовом бланке. Кое-как зажав карандаш левой рукой и с трудом придерживая норовящий выскользнуть листок, он вывел: «Я убил брата». И подпись.

— А вы будьте свидетелем, — попросил он, протягивая листок капитану.

Капитан написал свое имя, звание, личный номер и дату.

— Спасибо, — сказал Дуглас, забирая признание. — И все же я хочу знать, почему вы это сделали.

— Ну вы прямо как сыщик из старых детективов, — усмехнулся Споуд. — Мотив, средства и возможность. По такому принципу вас работать учат?

— Нет, по такому принципу остросюжетные романы пишут.

— Роскошная сигарета, сто лет таких не пробовал. А ваша как, инспектор? В тюрьме-то, поди, курить не дают…

Споуд имел совершенно бесхитростный вид, и Дуглас понимал, почему столько людей с готовностью помогали ему скрываться от закона.

— Вы воевали?

— Мы с братом вместе работали в лаборатории. Но когда пришли немцы, я кинул в танк бутылку с бензином. «Коктейль Молотова». Вроде все мне про них объяснили, и так понятно звучало, только вот моя бутылка не загорелась… А вы воевали?

— Нет. Первыми немцами, которых я увидел, были музыканты оркестра, марширующего по Оксфорд-стрит за пару часов до объявления перемирия. — Дуглас совсем не хотел говорить это виноватым тоном, но по-другому не получилось, особенно учитывая, что он арестовал инвалида, отдавшего руку в единоличной схватке с немецким танком.

— Вы ничего не потеряли. Все закончилось, едва начавшись. Только последний дурак мог додуматься сунуть монтировку в гусеницу, надеясь остановить тяжелый танк. Он меня даже не заметил. Проехал мимо и унес с собой мою руку. — Споуд вздохнул и улыбнулся. — Ваше присутствие ничего бы не изменило, инспектор, можете мне поверить.

— И все же…

— Я не пойму, вам признание нужно или отпущение грехов? — пошутил Споуд, все так же улыбаясь.

Капитан снял фуражку и протер кожаный околыш. Он рано начал лысеть, и редкие белесые волосы почти не скрывали бледной кожи черепа. С непокрытой головой он сразу постарел лет на двадцать, потому что взгляд у него был не юношеский. Дуглас снова подумал, что комната совсем не годится для допроса. Споуд, похоже, не воспринимает свой арест всерьез.

— У вашего брата были ожоги от воздействия радиации. Вы знаете, что это?

— Я физик. Конечно, знаю.

— Вы работали с ним вместе?

— Да, в группе профессора Фрика.

— Где?

— В лаборатории.

— Не глупи, парень, — не выдержал Дуглас. — Все равно ты мне скажешь.

— Что такое радиация? — спросил капитан.

— Какое-то излучение нестабильных атомных ядер, — ответил Дуглас. — Смертельно опасное.

— Тогда мы с братом впервые поспорили. Он всегда обо мне заботился. Помогал с уроками, защищал от обидчиков, брал на себя вину за мои проступки. Я восхищался им и очень его любил. Мы никогда не ссорились — до тех пор, пока не влезли в этот чертов эксперимент. Я не хотел делать атомную бомбу. Сразу сказал, что она принесет смерть нам обоим. Так и вышло.

— Смерть вашему брату принесла пуля.

Споуд немного подумал и кивнул.

— А шарнир у вас с собой?

Дуглас вынул шарнир из кармана и протянул ему. Споуд начал рассматривать его с искренним изумлением.

— Вы это в квартире нашли?

— Да.

Споуд вертел в руках шарнир, словно впервые видел подобную диковинку. Дугласа это не удивило — он не раз видел такую реакцию пойманного человека на улику, которая его выдала. А потом вдруг сообразил, что дал Споуду деталь не из того кармана — не тяжелый шарнир, укрепленный изнури трубкой, а облегченную версию, которую ему собирались предложить на замену. Говорить он ничего не стал — в тот момент это показалось ему совсем неважным.

— В квартиру я пришел первым, — продолжил Споуд. — Знал, что он всегда оставляет ключ под ковриком, так что просто открыл дверь и сел ждать.

— С пистолетом?

— Нет, инспектор. Пистолет принес брат. Купил в пабе у Юстонского вокзала. Три фунта отдал.

В комнате стало темнее, по стеклу забарабанил дождь. Тусклый свет из окна падал на блестящую столешницу и распятие на стене.

— Зачем?

— Боль становилась невыносимой. У него было медицинское образование, помимо степени по физике. Он знал, что это конец.

— То есть его смерть была самоубийством?

— Сложно объяснить, — вздохнул Споуд. — Мы оба понимали риски. Нейтронный поток — это ведь такое дело… не успеешь оглянуться, а уже пошла цепная реакция.

— Но вы сказали, что о чем-то поспорили.

— Я был под защитой, а он нет. — Споуд перекрестился. — Мы поспорили, потому что я переживал за него. За его душу.

Капитан надел фуражку.

— Так это убийство, инспектор? — спросил он.

— Убийство совершается с преступным намерением, явным или подразумеваемым.

— Значит, не убийство?

— Суд решит, — сказал Дуглас. — Идем, парень. Одевайся.

Он встал и посмотрел в окно. Снаружи лил дождь.

— Елеазар, — проговорил вдруг Споуд. — Елеазар пожертвовал собою, чтобы спасти свой народ.

— Какой Елеазар?

Обернувшись, Дуглас увидел, что Споуд преклонил колена в молитве, и неловко опустил глаза. Как и многие, он испытывал смущение при виде проявлений истовой веры. Молитва Споуда была почти не слышна, поскольку он закрыл лицо рукой. А потом он вдруг стал оседать вперед, повалился головой Дугласу в колени и тяжело рухнул на бок. Дуглас схватил его за воротник и поднял, сунул пальцы в обвисший рот. И сразу почувствовал запах, который невозможно спутать ни с чем. Резкий запах горького миндаля.

— Цианид! Он принял яд!

Перевернув Споуда на спину, Дуглас стал озираться в поисках воды, чтобы промыть ему рот.

— Вызывайте медиков! Нужны стимуляторы! Еще можно откачать!

Капитан снял трубку с телефонного аппарата.

— Ничего не выйдет, — произнес он флегматично. — Я таких насмотрелся в первые дни перемирия, когда штурмовые бригады брали военных преступников. Тоже капсулы во рту раскусывали. — Он подергал телефонный рычаг. — Ну где они там все?..

Дуглас безуспешно пытался вызвать у Споуда рвоту, но тот не подавал никаких признаков жизни. Глаза у него остекленели, пульс не прощупывался.

Капитан не дождался ответа и положил трубку.

— Бездельники на коммутаторе… — проворчал он. — Как только война закончилась, все распоясались. Только и думают, как бы поскорее на гражданку вернуться…

— Бедный парень… — Дуглас закрыл Споуду глаза.

— Вы ведь не католического вероисповедания, инспектор?

— Нет. Я никакого вероисповедания.

— Тогда вам нет смысла объяснять.

— А вы попробуйте.

Капитан задумчиво посмотрел на Дугласа, потом на труп Споуда.

— Фома Аквинский утверждал, что самоубийство является грехом против общества. Отнимая у себя жизнь, человек отнимает у общества то, что принадлежит ему по праву. Современность оправдывает добровольные жертвы во благо общества. Врачи намеренно рискуют собой во время эпидемий, священнослужители несут свет веры в безбожных государствах… Святые мученицы, которые предпочли смерть, лишь бы не отдать себя на поругание…

— Кто такой Елеазар? Он назвал это имя перед смертью.

— Тот, кто принял смерть, чтобы спасти свой народ. Да, самоубийство не всегда греховно. Суть и красота жертвы всегда была, есть и будет в том, что она дает примирение. И если у нас хватит милосердия заключить, что перед смертью усопший раскаялся, он даже может быть похоронен по церковному обряду.

— Но?

— Он убил родного брата. Никакой католик не захотел бы долго жить с таким грузом на совести.

— Мне следовало его обыскать.

— Какая вам разница? — безмятежно спросил капитан. — Вы получили от него признание и даже писульку вот эту. Теперь дело можно спокойно закрыть, разве нет?

Глава 21

— Вас бы стоило расстрелять, — произнес Хут, как только нажал кнопку шифратора.

Дуглас не ответил.

— Поехали в одиночку, не оставив контактного номера, не оповестив ни меня, ни сержанта Вудса. Вломились на территорию военного объекта. — Хут умолк, словно утратив дар речи от возмущения. — Эти солдафоны только и ждут от нас какой-нибудь промашки, а вы им делаете такой подарок!.. Вы в курсе, что я десять минут извинялся перед каким-то паршивым мелким полковником?! Вы меня бесите, Арчер. Меня бесит ваше глупое лицо. Чего молчите? Язык отсох?

— У меня есть подписанное признание.

— Тупорылый вы хряк! У меня тысяча человек задействована. Ведутся расследования по всей Европе, от завода по производству тяжелой воды в Норвегии до лаборатории Кюри в Париже. И вы считаете, что меня интересует письменное признание в каком-то жалком убийстве? Когда убийца все равно уже мертв?!

— Вы дали приказ найти убийцу, и я его нашел. А остальные девятьсот девяносто девять ваших людей, о которых вы так любите говорить, не нашли. Я не просто нашел его, я взял у него письменное признание. Так какого черта вы недовольны?!

— О, неплохо, — похвалил Хут после короткой паузы. — Норов прорезался. А то я ни разу не слышал, чтобы вы повысили голос.

— Если вам нравится, могу все время орать.

— Короче, слушайте меня, Арчер. Вы напортачили. Мне труп Споуда не нужен. Я хотел побольше выяснить о нем: что он знал, что он делал, с кем говорил по телефону. Я хотел получать его почту, чтобы вычислить остальных из этой шайки. Ясно вам? — И, не дав Дугласу ответить, начал сыпать вопросами: — Вы поняли, как он провернул трюк с капсулой? Откуда взял? Из кармана достал? Или она все это время у него во рту была?

— Какая разница?

— Я вам сейчас объясню, какая разница! — Хут снова начал распаляться. — Если он достал ее из кармана, мне просто нужны другие сотрудники для производства арестов. Люди с мозгами. А вот если его компания научилась вживлять капсулы с ядом в зубы, вот тут нам придется пересмотреть всю технологию задержания. И я хочу, чтобы эта информация пошла по телетайпу еще до утра.

— Из кармана. Он перекрестился и стал молиться. Наверняка тогда в рот и сунул.

— А вы стояли и смотрели, как истукан?

— Да.

— И этот безмозглый капитан артиллерии тоже?

— Тоже.

— И ни один ничего не заметил?

— Нет.

— А капитан мог передать ему капсулу?

— Нет, сэр. Никоим образом.

— «Нет, сэр, никоим образом», — передразнил Хут. — Не пудрите мне мозги! Я уже отправил запрос в Берлин. Вот передо мной телетайп из гестапо. Этот ваш капитан Гессе католик. Вы знали?

— У нас как-то не дошло до теологических диспутов.

— И напрасно. Меж тем Споуд тоже католик. Это вы знали?

— Теперь у меня есть все основания подозревать.

— Давайте без сарказма, Арчер. Я задаю вам простой вопрос и хочу получить честный ответ. После задержания Споуда был ли у этого треклятого капитана хоть малейший шанс передать что-то ему в руки?

— Ни малейшего, сэр.

На том конце провода зашелестела бумага — Хут рылся в своих отчетах. Наконец он распорядился:

— Пока чтоб никаких письменных рапортов. Вообще ничего не записывайте. Все составим вместе под моим руководством. Если мы с вами тут ошибемся, инспектор Арчер, вам светит Дахау. Вы знаете, что такое Дахау?

— Наслышан.

— Так вот, слухи не врут, можете мне поверить. — В голосе Хута Дугласу послышалась неподдельная тревога. — Рейхсфюрер может потребовать от меня личный отчет. Я должен сделать все правильно. Сам напишу сегодня вечером.

— Хорошо, сэр.

Еще одна долгая пауза.

— Ловко вы его вычислили, Арчер, признаю.

— Спасибо, сэр, — ответил Дуглас. В замолкнувшую трубку.

Капитан Гессе предоставил ему кабинет начальника транспортного отдела. Основным транспортом вермахта по-прежнему был гужевой. Из окна тянуло навозом, и виднелись длинные ряды собранных из модулей лошадиных стойл. Уже почти стемнело, но света Дуглас не зажигал. Он сидел и смотрел в окно. Фонари над дверьми бараков отражались в темных лужах, по которым шла рябь от холодного ветра. Тихо было, как в могиле. Даже не верилось, что тут собрано семьсот человек военнопленных и большая часть немецкого тридцать четвертого стрелкового полка, выполняющая теперь функции надзирателей.

В конце концов Дуглас включил настольную лампу и стал рассеянно перебирать стопку прессы: обернутые в почтовую бумагу номера местных газет из Штутгарта и свежий номер журнала «Сигнал». Всю его обложку занимала фотография генерала Фрица Келлермана в полный рост. Генерал стоял под знаком «Скотленд-Ярд», а подпись к фото гласила: «По следам Шерлока Холмса. Генерал немецкой полиции теперь возглавляет лондонский Скотленд-Ярд».

Дуглас раскрыл журнал. Статья о Келлермане занимала три разворота и сопровождалась многочисленными фотографиями. На первой, самой большой, фигурировал Дуглас собственной персоной — вместе с Келлерманом склонился над газетой «Таймс», заголовок которой ретушеры, впрочем, слегка затерли. «Генерал Келлерман дает указания знаменитому Скотленд-ярдскому снайперу, непревзойденному молодому детективу, которого уже называют Шерлоком Холмсом сороковых годов. Как и большинство своих коллег в лондонской полиции, он приветствует передовые методы борьбы с преступностью, привнесенные новым немецким руководителем. Инспектор Арчер и все его коллеги тепло отзываются о генерале и между собой называют его «отцом».

И такая велеречивая муть на все три разворота!.. Дуглас похолодел при мысли, что кто-нибудь из знакомых может воспринять написанное всерьез. Теперь он понял реплику полковника Мэйхью, сперва показавшуюся странной: «Постарайтесь недельку-другую не попадать в глянцевые журналы». Ну конечно! И наверняка именно из-за этой статьи его и попытались зарезать в метро. Дуглас захлопнул журнал и сжал между ладонями, словно надеялся таким образом не дать его содержимому выйти наружу. Проклятый Келлерман… Все это — часть его борьбы с Хутом и службой безопасности рейхсфюрера. Еще один шажок к вожделенной должности рейхскомиссара. Дугласа втянули в подковерные интриги, в которых он не имел ни малейшего желания участвовать, и теперь под угрозой была его жизнь.

Чтоб им всем провалиться! И Скотленд-Ярду, и Гарри Вудсу, и полковнику Мэйхью, и всем остальным. Все они блюдут собственные интересы. Даже Гарри Вудс — этот, похоже, стремится воплотить юношескую мечту стать героем. И провалиться капитану Гессе, обозвавшему Дугласа гестаповцем. Стоило ли его выгораживать перед Хутом? Вот попал бы на допрос в настоящее гестапо, сразу понял бы, что к чему…

И лишь в этот момент Дуглас четко осознал то, о чем в глубине души догадывался с самого начала: яд Споуду передал именно капитан. Дугласу он выдал сигарету из своих рук, а Споуду предложил взять самому из портсигара, добавив что-то про высыпавшийся табак. Не потому ли табак просыпался, что его расковыряли ногтем, обнажая кончик спрятанной капсулы? У капитана вполне мог быть доступ к подобным хитроумным приспособлениям. Он даже сам признал, что имел дело с такими капсулами при арестах. Наверняка одна, а то и несколько уцелели, и офицер, командующий арестом, мог их прикарманить.

Все складывалось. За нервными жалобами на свою непрестижную работу скрывалась тревога из-за неожиданного визита полицейского. Капитан сам вызвался сопровождать его по территории. Пытался предотвратить задержание, апеллируя к тому, что лагерь является военным объектом. Возможно, он же и состряпал Споуду служебный пропуск на территорию.

И уж точно именно он снял прикрученный проволокой образец шарнира и потихоньку передал Споуду, пока Дуглас сидел в караулке и смотрел на дорогу из города — то есть в противоположную сторону. Долгое отсутствие якобы в столовой и сытые вздохи тоже были для отвода глаз; вместо обеда капитан наверняка рыскал по всему лагерю, ища Споуда. Не нашел, вернулся в караулку и попытался отвлечь Дугласа болтовней. И солдат оставил стоять по стойке «смирно» не из прихоти — так у них было меньше шансов что-то заметить. А во время задержания схватил винтовку — может, хотел пристрелить сообщника, пока тот не заговорил?

Циничные высказывания о Женевской конвенции, жесткое обращение с Вентвортом, все это было отвлекающим маневром. А вот разговор о вере — вряд ли. И не зря он предложил для допроса комнату сослуживца-католика — надеялся дать парню утешение в возможности видеть перед собой распятие в последние секунды. И, рассуждая о теологическом оправдании убийства и самоубийства, он думал не столько о Споуде, сколько о себе. Вот почему в голосе у него так явно слышалась тоска — отныне ему придется жить, взяв грех на душу.

Дуглас подошел к окну. Стенки барака были хлипкие и подрагивали от возни лошадей в конюшне на нижнем ярусе. Дождь стих, в разрывах бегущих по небу облаков проглядывали звезды. Теперь Дуглас понимал метания людей религиозных, ибо впервые в жизни он усомнился в своем кредо служителя закона.

С дальней стороны конного двора послышался рев автомобильного мотора. Самой машины видно не было, но, глянув на часы, Дуглас решил, что прибыли наконец медики из Лондона.

Выйдя из кабинета, он обнаружил двух дежурных офицеров транспортного отдела. Один был улыбчивый анемичный клерк с прыщами на юном лице, второй — механик, мощный дед лет шестидесяти с густыми усами и в очках в металлической оправе. На вопрос Дугласа они отрапортовали, что никакие медики еще не доехали. Дуглас сел на посту вместе с ними, спросил, как им нравится Англия, в ответ у него поинтересовались, где он научился так прекрасно говорить по-немецки.

— Я смотрю, вы на «Рейлтоне» прибыли, — с уважением заметил механик-оберфельдфебель. — Зверь машина, не то что здешние колымаги. — Он ткнул желтым от табака пальцем в сторону рядка старых грузовиков «Опель Блиц», конфискованных «Остинов» и новеньких военных «Фольксвагенов», на каждом из которых был изображен значок рыбы, символ дивизии. Дивизия была мобилизована преимущественно из Шварцвальда, и акцент у оберфельдфебеля был соответствующий.

На стене, над обычным для таких заведений стеллажом с папками, Дуглас заметил приказ, подписанный начальником лагеря, — список сотрудников, которым был выделен личный транспорт.

— А я вас знаю! — вдруг выпалил оберфельдфебель.

— Вряд ли, — рассеянно ответил Дуглас, вчитываясь в список.

— Нет, у меня хорошая память на лица. Правда же, Вальтер? Очень хорошая!

— Отменная! — подобострастно закивал юный клерк. — Один раз увидел — всю жизнь помнит!

— Вы… вы из полиции! — Оберфельдфебель радостно заулыбался, довольный собой. — Из Скотленд-Ярда. Это я у вас на машине прочитал, когда заливал горючее. Так-так, сейчас вспомню… только не говорите, дайте минутку!

Клерк улыбался Дугласу с гордостью продавца, демонстрирующего особенно хитроумную механическую игрушку.

— Скотленд-ярдский снайпер! Вы Скотленд-ярдский снайпер, только где же я, черт меня раздери, про вас читал…

Дуглас не стал освежать ему память. Оберфельдфебель тряс головой с восторженным недоверием.

— Вы ж тот самый, который поймал отравителя из Бетнал-Грин! И Роттингденского потрошителя! До войны еще!

Дуглас никак не подтвердил свою причастность к этим подвигам, но оберфельдфебель ничуть не смутился и даже ничуть не замедлил словесный поток.

— Скотленд-ярдский снайпер! Собственной персоной! Да чтоб я сдох! Я ж так люблю всякие загадки — и из газет, и из книжек! У меня дома в Форбахе этого добра целая комната — детективные романы, журналы, газетные вырезки! — Он снял с головы промасленную кепку и поскреб затылок. — Я про вас давно знаю, но вот ведь читал же совсем недавно… только где? Вальтер, где я о нем читал?

— В «Сигнале», — с готовностью подсказал клерк.

— Ну конечно! — Оберфельдфебель ударил кулаком по ладони. — Впервые я услышал про вас, когда читал об убийстве в Кэмдене. Муж отравил жену моллюсками… или крабами? В общем, чуть ведь не ушел, мерзавец, а вы его вычислили! В каком году это было-то? В тридцать восьмом?

— В декабре тридцать седьмого, — поправил Дуглас. — И не в Кэмдене, а в Грейт-Ярмуте.

— Да-да, точно, в Грейт-Ярмуте. Вы узнали, что у покойной была аллергия на дары моря, а сообщила вам об этом ее сестра. Ну надо же! — Оберфельдфебель чуть отступил, окидывая Дугласа взглядом с головы до ног и тряся головой. — Кто бы мог подумать! Скотленд-ярдский снайпер вот тут, прямо рядышком! Кофе хотите?

— С удовольствием.

Оберфельдфебель снял очки, убрал в кожаный футляр и спрятал в карман черного рабочего комбинезона.

— Тащи сюда три чашки кофе, Вальтер. Фельдфебелю скажешь, что для меня, так что пусть не вздумает эрзац налить. И сливок нам, если хочет, чтобы я в очередной раз перебрал его треклятый мотоцикл.

Дуглас глянул на часы.

— Медики должны прибыть с минуты на минуту…

— Да они тоже, небось, сперва кофе сядут пить. Они ведь из СС? Эти себя никогда не обидят, а наша полевая жандармерия при них и пикнуть не смеет. Говорят, они труп забирать едут? Ну да. Вас же сопровождал капитан Гессе. Я мог бы сразу сложить два и два.

— В каком смысле сложить два и два?

— И получить четыре! — Оберфельдфебель хохотнул. — Вы из Скотленд-Ярда и провели весь день в компании офицера абвера.

— Капитан Гессе — сотрудник абвера?

— Ну да ладно вам, не придуривайтесь! Я ж ни одной живой душе! Да про него и так пол-лагеря знает.

Дуглас смотрел на оберфельдфебеля в полном замешательстве. Абвер, внешняя военная разведка…

— Вам наверняка лучше меня это известно. Капитан-то наш на самом деле простой лейтенант, да только им в авбере разрешается нацепить такую форму, какую пожелают. И приезжает он сюда, когда ему заблагорассудится. У него «Хорьх» без всяких опознавательных знаков. — Тут в дверях нарисовался Вальтер с жестяным подносом, и оберфельдфебель повернулся к нему: — А мы тут с инспектором Арчером про капитана Гессе. Какой он у нас отличный парень.

Вальтер улыбнулся, чуя, как приятно оберфельфебелю быть на короткой ноге со знаменитым сыщиком. Он разлил кофе по чашкам, и некоторое время они смаковали напиток в молчании. И все-таки оберфельдфебель не смог долго сдерживать свой восторг.

— Жена и сын небось не поверят, когда я им напишу! Они у меня оба следят за громкими преступлениями. Когда следующий раз поеду в Лондон, сфотографирую для них то место в Пимлико, где нашли труп девчонки — ну той, которую зарезали хлебным ножом. — Приподняв крышку кофейника, он с наслаждением вдохнул аромат. — Кстати говоря, Вальтер. Капитан Гессе полчаса назад звонил. Он сегодня около полуночи берет машину. Так что убедись, чтобы бак был полон и пропуск готов. А то ты знаешь, как он не любит задерживаться… А вы будете дожидаться медиков, инспектор?

— Нет, — ответил Дуглас, повинуясь внезапному импульсу. — Они уже в курсе дела, мое участие не требуется. Так что прямо сейчас и поеду. В кои-то веки вернусь домой пораньше.

Оберфельдфебель проводил его до автомобиля. Беседа свернула на обсуждение пробега «Рейлтона» и какую из него можно выжать скорость. Когда Дуглас сел за руль, оберфельдфебель с нежностью погладил машину по капоту.

— Умели ведь когда-то делать! — похвалил он.

Откуда-то издалека доносились звуки музыки. Оберфельдфебель заметил, что Дуглас прислушивается, и пояснил:

— Наш хор, хор штаба дивизии. Пацаны! Призвали, когда уже бои закончились. Пороху не нюхали. Вот хоть на Вальтера этого глянуть, ну сосунок. Туристы, а не солдаты.

— И у них хор?

Пение теперь слышалось отчетливей — это был рождественский гимн. Пара дюжин молодецких голосов выводили: «Ночь тиха, ночь свята» — впрочем, довольно мелодично.

— Праздник хотят устроить для местных английских ребятишек. Сколько денег собрали, хотя до Рождества еще не одна неделя. — Оберфельдфебель снова погладил машину. — Юнцы приезжают, а мы, старичье, домой вернемся. Скоро бои позабудутся.

— Возможно.

— Ну вряд ли теми, кто в них участвовал, только нас ведь тут скоро не останется.

Дуглас завел мотор.

— Отличный у вас кофе, — сказал он.

Оберфельдфебель наклонился к нему поближе:

— Коли понадобится машину перебрать, заезжайте в любое время. — И постучал себя по носу в знак того, что все останется строго конфиденциально.

— Спасибо и доброй ночи.

Перед шлагбаумом Дуглас остановился. К машине целеустремленным шагом вышел тот самый юный клерк, держа перед собой нечто, в тусклом свете похожее на ружье крупного калибра. Дуло этого ружья он сунул в окно машины, направив его Дугласу прямо в голову. Заметив движение, караульный направил в их сторону прожектор.

— В чем дело? — нервно спросил Дуглас, щурясь от слепящего света.

— Можно ваш автограф?

Дуло ружья при ближайшем рассмотрении оказалось туго свернутым в трубочку номером «Сигнала». Трясущимися руками Дуглас нацарапал подпись в углу обложки.

— Спасибо и удачной охоты, — произнес клерк, приложив руку к козырьку.

И фразу, и жест он явно репетировал.

Дуглас поехал мимо паба «Барли Моу» и дальше по узкому мосту, ведущему к городку Клифтон-Хэмпден. Это был единственный доступный маршрут после наступления темноты. На мосту солдаты проверяли документы. Миновав блокпост, Дуглас заметил ответвление грунтовой дороги, ведущее в сторону близлежащей деревни, свернул туда и выключил фары, приготовившись ожидать капитана Гессе на четырехдверном кабриолете марки «Хорьх» без опознавательных знаков.

Долго ждать не пришлось. Вскоре машина показалась на мосту, свернула направо на Т-образном перекрестке и поехала по дороге, ведущей через Шиллингфорд, Уоллингфорд и на восток к Лондону.

Убывающая луна то и дело скрывалась за облаками. Дуглас, далеко не специалист в тайной слежке, спокойно ехал на хвосте у Гессе, оставаясь незамеченным. В это время суток на дороге был только транспорт с особым разрешением — армейские обозы на конной тяге, небольшая колонна грузовиков люфтваффе, несколько мотокурьеров, гражданский автобус, перевозящий работников ночной смены. То есть, хотя дорога была более или менее свободна, всегда находилось, за чем спрятаться.

На блокпостах солдаты пропускали машины, лишь скользнув взглядом по наклейкам на лобовом стекле. Капитан Гессе неплохо знал Лондон. В районе Шепардс-Буш он свернул на Холланд-роуд и стал петлять по хитросплетению переулков. Дуглас на всякий случай немного отстал, однако Гессе, видимо, хвоста все еще не заметил. Он направлялся на Воксхолл-Бридж-роуд, к скоплению убогих ночлежек и сомнительных пансионов на вестминстерской стороне вокзала Виктория. Район этот и раньше-то не считался особо благонравным, а с приходом немцев превратился в знаменитый на всю Европу оплот разврата. Но не столько женщины привлекали сюда немецких солдат — официальные бордели вермахта были чище, дешевле и привлекательнее для всех, кроме совсем уж явных извращенцев. Нет, гостей этого района больше интересовала местная торговля. Здесь можно было купить все — мужчин, женщин, детей, героин хоть килограммами, пистолет «вальтер» еще в заводской промасленной бумаге, документы поддельные и даже настоящие. Несмотря на регулярные патрули и суровые наказания, немецкие солдаты продолжали сюда ходить. Вероятно, в отсутствие боевых действий им не хватало дозы риска.

Гессе припарковал машину в развалинах театра «Виктория-Палас». Ребенком Дуглас ходил сюда с родителями. Теперь открытая небу оркестровая яма заросла высокой травой и полевыми цветами, а от полукруглого амфитеатра остался единственный ряд торчащих сикось-накось кресел. Гессе вышел из-под арки зрительного зала и направился через дорогу и вокзальную площадь, украшенную гигантскими портретами Гитлера и Сталина. Ветер завывал в трепещущих знаменах. Проходивший мимо патруль не обратил на одинокую фигуру Гессе никакого внимания. Длинное гражданское пальто с меховым воротником, мягкая фетровая шляпа, черные кожаные перчатки и уверенная походка позволяли безошибочно узнать в нем немецкого офицера.

Дав Гессе отойти подальше, Дуглас зашагал следом мимо аляповатых вывесок гостиниц и ярко освещенных окон круглосуточной кофейни. Впереди из подворотни навстречу Гессе скользнул было человек в твидовом пальто, но тут же передумал, спрятал конверт в карман и убрался во тьму — Гессе явно не произвел на него впечатления любителя порнографических фотокарточек. Гессе ускорил шаг и поднял меховой воротник, пряча лицо.

Он здесь не в первый раз, в этом Дуглас не сомневался. Ни разу не глянул ни направо, ни налево и даже не поднял глаз на вручную намалеванную вывеску «Отель Любек», заходя в узкую дверь. Стараясь не скрипеть половицами, Дуглас последовал за ним. Грязный линолеум был усыпан осколками зеленого бутылочного стекла. Не обернувшись, Гессе стал подниматься наверх. Уверенно щелкнул выключателем на темной лестнице, и на втором этаже зажглась тусклая лампочка.

— Ну, приятель, чего ищешь?

Откуда-то из полумрака нарисовался бледный человек в туго затянутом плаще и преградил Дугласу путь.

— Я наверх, — ответил Дуглас очень тихо, чтобы не спугнуть Гессе.

— У нас тут частное заведение. Номера все заняты. Наверх можно только гостям и персоналу.

Почувствовав, что его толкают ладонью в грудь, Дуглас чуть не поддался острому желанию двинуть этого человека по лицу, несмотря на свою репутацию полисмена деликатного и терпеливого.

— К вам сейчас поднялся немецкий офицер.

— И этот факт, друг мой, мне прекрасно известен, — ответил человек издевательски витиеватой формулировкой, как любят делать чиновники и уличные хулиганы. — А вот ты, к сожалению, останешься снаружи.

— Я у капитана шофером. Он забыл распорядиться, во сколько мне его забрать.

Человек окинул Дугласа цепким взглядом.

— Шофер, говоришь…

— Ну да.

Существуют вполне понятные узы товарищества между сутенерами и швейцарами, шоферами и прочей обслугой, доставляющей им клиентов.

— Ладно, давай, только быстро, — буркнул человек в плаще и отошел в сторону.

Дуглас поспешил за Гессе. Тот прошел второй этаж и продолжал подниматься. Зажегся свет на площадке третьего этажа. Гессе почти добрался до нее, как вдруг из раскрывшейся двери выкатился пьяный солдат — огромный, краснолицый, пилотка съехала набок. Застегивая ширинку, он напевал немецкий военный похоронный марш:

— Был у меня товарищ, уж прямо брат родной…[220]

При виде Гессе он выпрямился и начал возиться с пуговицами на гимнастерке. Гессе хотел проскочить мимо, но солдат оперся рукой на перила, преграждая путь, и уставился на него сверху вниз — в снисходительной манере, которая вообще свойственна людям такой комплекции и лишь усилилась от обильных возлияний.

— Вечер добрый, капитан! — поприветствовал он, определив звание по кителю под расстегнутым пальто. — Наверх собрались, а? — Солдата качнуло, и он покрепче ухватился за перекладину. — Хорошо, хорошо… Видать, под крышей у них офицерские девки… А я-то думал, почему нас, простых, туда не пускают.

— Пожалуйста, дайте пройти.

Солдат приосанился.

— Меня в Дувре ранило, капитан. Среди первых на берег высадился. Видали? — Он похлопал себя по «Английскому щиту» на левой стороне груди. — Мало у кого такие есть. В золоте давали только первому десанту. А нас, капитан, совсем немного осталось.

— Дайте пройти, — с раздражением повторил Гессе.

— Вот только не надо мне тут жандармами грозить. — Солдат ткнул Гессе пальцем в грудь. — Все мы тут грешники. А, капитан? Разве нет?

Гессе аккуратно отодвинул его в сторону и протиснулся. Задрав голову, солдат глядел, как он идет наверх.

— Все мы тут грешники, капитан. А? Разве не так?

Не дождавшись ответа, он стал нетвердой походкой спускаться по крутым ступеням. Громко рыгнув, он запел во весь голос:

— Ударили тревогу, с ним дружным шагом, в ногу пошли мы в жаркий бой!

Дуглас отступил в тень. Щелкнуло временное реле, и свет погас. Лестница погрузилась в непроглядную тьму. Солдат тут же оборвал пение.

— Совсем мало нас осталось, капитан, — проговорил он тихо и грустно и пошел вниз, будто протрезвев от воспоминаний.

Дуглас взбежал наверх как раз вовремя, чтобы услышать на верхнем этаже дверной звонок. Два коротких нажатия и одно длинное. Звук доносился откуда-то из глубины мрачного лабиринта. После длительной паузы раздался еле различимый скрип хорошо смазанной щеколды, и Гессе без единого слова впустили внутрь. На краткий миг на лестничную площадку упал прямоугольник света, зашуршали подошвы сапог, вытираемых о коврик, и снова хлопнула дверь.

Дуглас поднялся чуть выше — так, чтобы глаза были на одном уровне с лестничной площадкой. Гессе скрылся за синей дверью, краска на ней потрескалась и облупилась от старости. Брызги той же краски пятнали медную табличку с номером 4-а.

Сработало последнее временное реле, свет потух и на верхней площадке. Дуглас подкрался к двери и стал слушать. Где-то играла пластинка Джуди Гарленд. Кажется, этажом ниже. Поставив палец на кнопку звонка, Дуглас повторил сигнал Гессе. Его не покидало ощущение, что за ним наблюдают.

Снова чуть слышно скрипнула задвижка, и дверь медленно отворилась. Дуглас попятился, не зная, чего ему ожидать. На пороге стоял человек. Лица видно не было, свет падал на него сзади. На человеке был серый кожаный плащ, какие носили офицеры вермахта. Правую руку он держал в кармане.

— Я должен видеть капитана Гессе, — быстро проговорил Дуглас, надеясь выиграть время.

— Инспектор Арчер! — произнес непривычно встревоженный голос полковника Мэйхью. — Входите, живо. Какая нелегкая вас сюда принесла?

Квартирка была убогая и тесная: три комнаты и кухня. Обычная конфигурация для борделя — три девицы работают, одна матрона принимает и провожает клиентов, убирается после них, заваривает бесконечный чай, а заодно следит, чтобы какой-нибудь болван не заигрался с плеткой.

По крайней мере, именно таким образом это помещение использовалось совсем недавно. Теперь же кровати были разобраны и поставлены на попа вдоль стен, треснутое фаянсовое биде заткнуто за стеллаж с папками, на рукомойниках стояли коробки с бумагами. От прежней обстановки остались лишь портьеры — портьеры в публичных домах обычно самые респектабельные.

Гессе стоял у электрического камина, не снимая толстого пальто и форменных кожаных перчаток. На Дугласа он лишь покосился и, вздрагивая, еще ближе приник к теплу.

— Не волнуйтесь, Ганс, это мой человек, — сказал ему Мэйхью.

Гессе кивнул без особого облегчения — как будто это известие лишь отсрочило его участь.

— Что вас сюда привело? — Мэйхью придал голосу почти светскую непринужденность.

— Капитан Гессе и привел. Я ехал за ним от лагеря в Уиттенхеме.

— Да, я все знаю. Он мне звонил.

— И?

— Рано или поздно вас бы все равно поставили в известность.

Дверь в смежную комнату распахнулась. В проеме стоял человек в форме майора немецкой полевой жандармерии.

— Входите, Гессе, — пригласил он.

Гессе вытянулся во фрунт, щелкнул каблуками и проследовал за майором.

Оставшись один на один с Мэйхью, Дуглас подошел к камину и стал греть руки, давая полковнику возможность подобрать слова.

— Это все люди из абвера, — произнес Мэйхью после некоторой паузы. — Мы несколько месяцев ведем с ними переговоры.

— Переговоры?

— Они готовы помочь нам освободить короля. Немецкая армия считает нынешнюю ситуацию для себя позорной. Король находится под охраной СС. Армейское командование считает, что это — прерогатива вермахта.

— Какая разница, кто его охраняет?

— Для них есть разница. Командование дало абверу тайный приказ содействовать организации побега. Операцию проведут они, от нас требуется замести потом следы.

Дуглас недоверчиво смотрел на Мэйхью, словно надеясь увидеть этого коварного, изворотливого человека насквозь.

— Вы что-то от меня скрываете, полковник.

Мэйхью поджал губы, словно попробовал особенно кислый лимон.

— В научном центре в Брингл-Сэндс, в Девоне, под руководством немцев разрабатывается атомная бомба. Там доктор Споуд и получил ожоги. Он выкрал ключевую часть проделанной работы — математические расчеты, на которые ушли многие годы.

— Те самые бумаги, которые он сжег?

— Да. Младший брат убедил его, что такое оружие не должно попасть к немцам. — Мэйхью протянул руки к камину.

— Хут собрал пепел и пытается хоть что-нибудь из него извлечь, но это бесполезно, — сказал Дуглас.

— Кое-кто из немцев считает, что весь проект — пустая трата денег. А некоторые, в том числе Хут и Шпрингер, понимают: если этот фантастический эксперимент увенчается успехом, Германия установит военное превосходство над всем миром. А те люди, которые этот проект возглавят, получат внутри системы колоссальное влияние.

Мэйхью быстрым нервным движением потер ладони друг о друга и виновато улыбнулся Дугласу, словно признаваясь в потаенной тревоге.

— Но если расчеты уничтожены, захотят ли в вермахте помогать с освобождением короля?

Железные пальцы Мэйхью сомкнулись на предплечье Дугласа.

— Мы можем с уверенностью считать, что существует копия этих расчетов. Доктор Уильям Споуд был достаточно разумным человеком. Он не стал бы носить дело всей своей жизни с собой в портфеле, не предприняв мер к его сохранению.

— Вы полагаете?

Мэйхью бросил взгляд на дверь, за которой скрылся Гессе.

— Мы с вами оба так полагаем, инспектор, — заговорщицки прошептал он. — И будьте добры их в этом не разубеждать. Если они оставят надежду получить расчеты, мы можем оставить надежду увидеть короля живым.

Не успел он договорить, как дверь снова распахнулась.

— Генерал ожидает вас обоих, — сообщил майор.

Хотя комната была подвергнута самой тщательной уборке, все в ней по-прежнему напоминало о крайней бедности — вздыбленные скрипучие половицы, засаленные обои в цветочек, голые электрические лампы без абажуров. Вокруг полированного стола в центре комнаты стояли полдюжины стульев. На исцарапанной столешнице размещались четыре блокнота, свернутые в рулоны карты и карандаши в стеклянной банке, в каких обычно хранят домашнее варенье.

Майор занял место за столом рядом с двумя военными в форме капитанов пехоты и высоким пожилым седовласым человеком в штатском. Последний выглядел весьма респектабельно: серый костюм в тонкую полоску, очки в золотой оправе, жесткий воротник-стойка с отогнутыми углами, галстук с золотой булавкой и аккуратные усы. Дуглас узнал в нем генерал-майора Георга фон Руффа, чье разведывательное подразделение успешно захватило портовые краны и цистерны в Портсмуте, прежде чем британский флот успел их уничтожить. За это генерал-майор был немедленно удостоен Рыцарского креста. Он курил сигарету в мундштуке из слоновой кости и вертел в руках портсигар.

Капитан Гессе, все так же в пальто, сидел поодаль от остальных.

— Так значит, младший Споуд тоже мертв? — спросил майор, пригласивший Дугласа и Мэйхю в комнату.

Он был средних лет, носил очки в роговой оправе и имел привычку нервно постукивать по столу кончиком карандаша.

— Как я понял, да. — Мэйхью стоял, вытянувшись по струнке, словно перед судом.

Фигура генерала фон Руффа внушала благоговейный трепет всем присутствующим. Точнее, всем, кроме инспектора уголовного розыска Дугласа Арчера.

— И ваш полисмен выследил капитана Гессе и явился за ним сюда?

— Именно так я и сделал, — подтвердил Дуглас, взбешенный тем, что о нем говорят в третьем лице.

— Вами я еще займусь, — произнес майор.

Дуглас шагнул вперед, отодвинул для себя стул и уселся без приглашения.

— А теперь послушайте меня, господин майор, — тихо проговорил он. — И генералу своему передайте, чтобы слушал, раз он у вас не обладает даром речи. Я не намерен молча внимать тому, как меня обсуждают. Если вы ищете моего содействия, вам придется приложить усилия — я человек, которому непросто угодить.

Генерал слегка повернул голову на закостенелой шее и посмотрел на Дугласа без всякого выражения. Затем вынул из портсигара очередную сигарету и прикурил от предыдущей.

Майор постучал по столу кончиком карандаша, требуя внимания, и сказал, не повышая голоса:

— Вероятно, вы мните себя революционером, но дерзостью вы ничего не добьетесь. Позвольте мне обрисовать ваше положение…

Дуглас резко наклонился через стол — достаточно, чтобы тронуть руку майора кончиками пальцев. Майор вздрогнул.

— Давайте-ка лучше я обрисую ваше положение, господин майор. Я сотрудник полиции, веду расследование убийства. У меня есть основание подозревать причастность капитана Гессе, именно поэтому я установил за ним слежку и явился сюда, чтобы его допросить. — Он обвел немцев спокойным взглядом. — И вот нахожу его в обстоятельствах, которые можно назвать весьма неожиданными. Если вам угодно дать мне по этому поводу объяснения, я вас внимательно слушаю.

— Вы ведете опасную игру, инспектор, — произнес майор.

— Далеко не такую опасную, как ведете вы. — Дуглас удивился тому, как высоко и сдавленно звучит его собственный голос; все-таки страх и нервное напряжение начинали себя проявлять. — Думаете, верховный главнокомандующий по Великобритании и берлинское руководство поддержат вас, если я отправлю им подробный рапорт о кончине младшего Споуда?

— Чтобы отправить рапорт, вам нужно сначала отсюда выйти, — заметил майор, а генерал сморщился, точно глупость угрозы доставляла ему физическую боль.

— У меня в автомобиле есть радиотелеграф, — заявил Дуглас. — Вы же не думаете, что я отправился в подобный злачный район, не предприняв мер безопасности.

— Что вы успели сказать?

— Ничего такого, что нельзя было бы стереть из памяти.

Воцарилось долгое молчание. Дуглас сжал кулаки. Ладони были мокрые от пота. Мэйхью на протяжении всей дискуссии не проронил ни слова, но ждал наготове — выбирая, к какой стороне ему подключиться. Наконец генерал фон Руфф подался вперед, словно желая поделиться секретом на ушко. Голос у него оказался глухой и сиплый, как у заядлого курильщика с большим стажем.

— Можете ли вы достать расчеты Споуда, инспектор? — спросил он.

— Полагаю, что да, генерал.

— Нам потребуются гарантии, — предупредил майор, постучал карандашом по столу и что-то черкнул в блокноте.

— Разумеется, — ответил Дуглас.

— Капитан Гессе не должен быть упомянут в вашем рапорте начальству.

— В деле он уже проходит как свидетель.

Генерал медленно поднял взгляд на полковника Мэйхью. Полковник растерял всю свою обычную непринужденность и стоял с застывшей улыбкой на каменном лице. Очевидно, напуган он был не меньше Дугласа.

— Я должен знать, как вы намерены распорядиться судьбой Его Величества. — В тоне генерала звучало почтение к пленному монарху. — Его безопасность для нас вопрос чести.

— Мы намерены переправить его за границу самолетом, — ответил Мэйхью. — Со старого аэродрома, который в настоящий момент не используется.

— Вы будете его сопровождать?

— Пока таких приказов относительно меня не поступало, сэр.

Этот ответ генерал встретил с пониманием и одобрением. Он взглянул на Дугласа, надеясь прочесть на его лице такую же готовность следовать приказам, однако надежды были тщетны. Дуглас достал носовой платок и высморкался. Генерал отвел глаза, выдохнул колечко дыма.

— Тогда мы все обсудили. — Он поднялся.

Немецкие офицеры тут же вскочили и вытянулись по стойке «смирно». Один из капитанов помог генералу надеть пальто. Дуглас остался сидеть. Генерал, выходя, даже не посмотрел в его сторону. Лишь когда дверь захлопнулась, немцы позволили себе слегка расслабиться. Майор расстегнул пуговицу на воротнике и шумно выдохнул. К Дугласу он также утратил всякий интерес.

Уже в автомобиле Мэйхью наконец выпустил клокотавший внутри его пар.

— Чокнутый вы ублюдок, Арчер! Я вас столько лет знаю, но и представить себе не мог, что вы способны на такие выходки! — В его тоне не было ни намека на восхищение, только ярость.

— В самом деле? — невозмутимо ответил Дуглас.

Ему было все равно. Дуглас Арчер только что стал другим человеком и наслаждался своей новой личностью.

— Генерал фон Руфф возглавляет абвер в Великобритании. Вы представляете, что это значит?

— Даже думать не желаю. Мне надоело бегать у немцев на посылках.

— Впечатляет. Очень впечатляет. — Эскапада Дугласа явно не вызвала у Мэйхью ничего, кроме сильнейшей злости. — И как прикажете мне разгребать то, что вы сейчас наворотили?

— А что я наворотил?

— Вы убедили фрицев, что у вас есть расчеты атомной бомбы! Ваша ложь дала лишь краткую передышку! Очень скоро они потребуют от нас какую-нибудь страницу в качестве образца! И что мне тогда им отвечать?

— Вы адрес не меняли? Аппер-Брук-стрит?

— Не менял.

— Самолет, значит? С заброшенного летного поля? Это версия для фрицев или вы действительно намерены таким образом переправить короля за границу?

— А у вас есть варианты получше?

— Если то, что вы говорите мне о Франклине Рузвельте, правда, королю достаточно попасть в американское посольство, а дальше его вывезут дипломатической почтой. Я видел целые железнодорожные контейнеры с дипломатическими печатями.

— Высший балл за смекалку, — снисходительно проговорил Мэйхью. — Послом Соединенных Штатов при Сент-Джеймсском дворе является мистер Джозеф Кеннеди. Надо ли напоминать вам его речь перед немецкими промышленниками на минувшей неделе? Этот человек не является ни другом Великобритании, ни монархистом.

Дуглас хмыкнул.

— Вы не искушены в политике, Арчер. Вообразите, в каком свете предстанет Рузвельт, если выяснится, что он помог королю бежать из Великобритании.

— Тогда поддельные документы. Поддельные документы на дипломатический груз.

Мэйхью лишь отмахнулся.

— Еще хуже. Подумайте сами. Бегство королевской семьи будет фигурировать во всех учебниках истории. Это несмываемый позор — короля вывезли из страны, подделав подпись какого-то иностранца. — Мэйхью даже головой затряс. — По тем же причинам король не может делать ничего смехотворного — переодеваться горничной или изображать из себя немецкого мойщика туалетов.

— То есть лучше пусть в учебниках опишут, как он героически погиб?

— Не нарывайтесь, Арчер, — тихо, но весьма угрожающе произнес Мэйхью. — Лучше объясните, как мне разгребать вашу ложь… Что отвечать, когда спросят про копию расчетов?

Дуглас жал на газ. «Рейлтон» на полной скорости с ревом пронесся по Парк-лейн на север, мимо развалин уничтоженного бомбежкой отеля «Дорчестер». И лишь у фешенебельного особняка Мэйхью, когда полковник уже вылезал на мостовую, Дуглас ответил на его вопрос:

— Разгребать ничего не придется. Расчеты у меня. Осталось решить, стоит ли передавать их вашим немецким друзьям.

Мэйхью наклонился к приоткрытой двери автомобиля, вглядываясь в лицо Дугласа.

— Где? — выдохнул он с неприкрытым изумлением и любопытством, которые в других обстоятельствах несомненно счел бы вульгарными. — Где расчеты?

Дуглас захлопнул дверь. Пару раз слегка нажал на педаль, заставляя двигатель взреветь.

— Расчеты при мне, — ответил он с улыбкой. — В жилетном кармане.

И умчался прочь, напоследок полюбовавшись в зеркале изумленной физиономией Мэйхью. Зрелище доставило ему такую детскую радость, что он от души расхохотался.

Глава 22

На следующее утро дети заметили в настроении Дугласа Арчера какую-то перемену, хотя еще не поняли, насколько она глубока и необратима. Дуглас сбросил с себя депрессию, которая тяжелым гнетом лежала на его сердце с тех пор, как страна попала под власть Германии. Он измучился, пытаясь примирить свое призвание защищать закон и необходимость быть при этом винтиком нацистской машины смерти. Теперь он четко знал, что должен сделать, и от этого чувствовал себя счастливым — каким не был со дня гибели жены. За завтраком мальчишки смеялись, перебрасываясь с ним шутками, а миссис Шинан напекла из последнего яйца блинчиков и достала маленькую баночку настоящего меда, который ей прислала кузина из деревни. Словом, день с самого утра был особенным.

Первым делом Дуглас пешком направился в Сохо, на Мур-стрит. Когда-то контора Питера Пайпера располагалась в великолепном георгианском особняке в нескольких кварталах к западу, в районе Мейфэр, а сам «Пип» тогда был блестящим молодым режиссером, гордостью британского кинематографа.

Вероятно, сторонний наблюдатель и тем более турист не заметил бы никакой внешней разницы между особняками в Мейфэре и Сохо. Но стоило войти внутрь, и аспект урезания расходов, на котором много лет назад обогатился какой-то спекулянт, становился очевидным. Водопровод размещался в углу узкой лестницы, мощности его хватало на маленький убогий рукомойник на каждом этаже. Единственный подключенный к канализации ватерклозет был расположен на крошечном заднем дворе.

Пип теперь спал на раскладушке в той же комнате, где проявлял пленку, на самом верху узкого здания. Комната напротив служила ему рабочим кабинетом, приемной для посетителей и фотостудией. По стенам были развешаны многочисленные фотокарточки со съемок. У некоторых из уголков выпали булавки, и глянцевая бумага съежилась, будто от стыда.

— Я проявляю пленку! Кто там? — крикнул Пип из закрытой комнаты.

— Дуг Арчер.

Судя по плеску воды, Пип наскоро умывался, видимо, разбуженный дверным звонком. Дуглас ждал, разглядывая портреты кинозвезд в контрсвете и вертя в пальцах шарнир из протеза, потерянный Споудом-младшим. То, что он принял за укрепляющую трубку внутри шарнира, оказалось контейнером с пленкой. В этом Дуглас убедился накануне, притормозив у обочины, как только скрылся с глаз полковника Мэйхью. Нажав на «трубку», он извлек металлический цилиндр. Судя по ярлыку, это была пленка шириной тридцать пять миллиметров, рассчитанная на тридцать шесть кадров.

— Дуг, старина! Прости, что заставил ждать.

В Сохо многие владельцы заведений были с Дугласом на короткой ноге, но с Пипом его связывала дружба с незапамятных времен — еще с другой жизни, когда Пип катался на серебристом «Роллс-Ройсе», устраивал у себя самые изысканные званые обеды в Лондоне и доставал всем своим приятелям — включая Дугласа — приглашения на роскошные светские рауты с кинозвездами.

— Проявишь мне одну пленку, Пип?

— А ваши фотографы в Скотленд-Ярде что, забастовку устроили?

— Вроде того.

Почуяв, что задал лишний вопрос, Пип тут же постарался замять оплошность.

— Может, чаю с гренками?

Из-за стенки соседей по коридору звучала музыка — там репетировал джазовый оркестр.

— Давай когда забирать приду, хорошо?

— Прекрасно. Готово будет примерно к половине пятого. Есть пожелания? Какая экспозиция, какая зернистость? По сколько кадров режем, по пять, по шесть?

— Никаких пожеланий, главное — не болтать.

Пип кивнул. Это был миниатюрный аккуратный человечек в слишком тесном костюме. Сорочка так сдавливала ему шею, что он то и дело оттягивал пальцем ворот. Волосы у него имели неестественно темный цвет, как водится у мужчин средних лет, ищущих работу. Для их укладки Пип щедро использовал парфюмированное масло, аромат которого почти перекрывал запах фотофиксажа от одежды и виски изо рта.

— Могила, старик! — заверил он. — Даже если твой Гарри Вудс заглянет ко мне за парадным портретом, не скажу о тебе ни слова.

Пип издал короткий бархатный смешок — сама идея, что Гарри может добровольно прийти фотографироваться, была отличной шуткой.

— Значит, ты меня понял.

— Я был шпионом.

Дуглас вздрогнул.

— Что?

— Фотография, на которую ты сейчас смотришь. Это Конрад Фейдт в фильме «Я был шпионом». Великолепная лента. Снималась на студии «Гомон-Бритиш» в Лайм-Гроув… погоди-ка, или это «Гейнсборо-студиос» в Айлингтоне… Черт, Дуг, память уже совсем не та.

Музыканты за стенкой играли вариацию мелодии из фильма «К югу от границы» с Джином Отри — так, что во всем здании дребезжали стекла.

— Соседи у тебя… С ума не сходишь?

— Живи и дай жить другим. — Пип поправил галстук и пригладил волосы — нервная привычка человека, который хочет избавиться от репутации алкоголика. — Фотографии напечатать?

— Нет, мне нужна только пленка.

— Я слышал про твою жену, Дуг. Соболезную.

— Не одна она тогда погибла… Счастье, что сын уцелел.

— Вот это верный подход. Точно чаю не хочешь? Я быстренько заварю. Мне в этом месяце удалось добыть немного сверх пайка.

Дуглас посмотрел на часы.

— Нет, надо бежать. В десять тридцать я должен быть на Хайгейтском кладбище.

— А, церемония немецко-советской дружбы…

— Не смог уклониться, — сказал Дуглас виновато.

— Ну, — вздохнул Пип, — по крайней мере, теперь нам понятно наше положение. Вот красные мерзавцы, вот нацистские мерзавцы… выбирать не приходится.

— Это уж точно.

— Говорят, они собрались перевозить тело Карла Маркса? Ну туда ему и дорога.

Дуглас накрыл ладонью руку Пипа. Это был дружеский жест и в то же время предостережение: следует держать язык за зубами.

В студию вошел немецкий солдат и на ломаном английском попросил фото.

— Присядьте сюда. — Пип включил яркие студийные прожекторы, и Дуглас сощурился от слепящего света. — Плечо чуть-чуть правее…

Солдат развернулся на табурете, чтобы видны были новенькие штабс-ефрейторские нашивки.

Запах нагретой пыли от прожекторов заставил Дугласа кое о чем вспомнить. Ну конечно, настольная лампа с пустым патроном в квартире убитого. Споуд-младший наверняка вкрутил туда фотолампу, когда снимал расчеты, прежде чем бросить их в камин. Именно так все и было, теперь сомнений нет.

— До скорого, Пип.

Пип с всклокоченными волосами вынырнул из-под черного матерчатого покрывала.

— Приходи, Дуг, жду с нетерпением. — Он повернулся к клиенту. — Пожалуйста, смотрите на фотографию Таллулы Бэнкхед, капрал, и чуть выше подбородок…

Глава 23

Хайгейтское кладбище могло вполне сгодиться для киносъемок — заросшее темными деревьями и кустарником, густо оплетенное сорными травами, с узкими дорожками, огибающими покосившиеся могильные камни в пятнах мха и плесени. Отчаянные усилия целого взвода инженеров не смогли уменьшить сходство с декорациями к новой версии «Франкенштейна».

Но все же инженеры постарались. Сегодняшняя церемония была завершающим аккордом недели немецко-советской дружбы и самым торжественным ее моментом, ибо в этот день намечалось ритуальное извлечение останков Карла Маркса из объятий могильной лондонской земли и могильных лондонских червей.

Военный оркестр присутствовал в сокращенном составе, да и то пришлось размещать музыкантов поодаль среди деревьев. Не вся советская делегация получила доступ к могиле — около сотни остались ждать на парадной площади в Хайгейт-Хилл. Чести присутствовать при эксгумации удостоились лишь самые важные персоны. Министр иностранных дел фон Риббентроп в великолепной военной форме беседовал с советским премьер-министром Молотовым, прибывшим самолетом из Москвы. Доктор Йозеф Геббельс, для которого широко освещенная в международной прессе неделя празднеств была личным триумфом, подошел к ним продемонстрировать Молотову серебряную лопатку. Лопаткой предполагалось бросить землю на глыбу мрамора, которая ляжет в опустевшую могилу. Глыба стояла рядом наготове, на ней были выбиты переплетенные свастика, серп и молот над цветистым провозглашением дружбы между народами.

Медикам и пациентам старой больницы на близлежащей улице Дартмут-Парк-Хилл также посчастливилось наблюдать церемонию — люди толпились на верхних этажах, выглядывая из окон. Специально отобранные для этого случая вороные лошади, запряженные в немецкую артиллерийскую установку, нетерпеливо перебирали ногами, цокая копытами по холодной дороге, форейторы похлопывали их по лоснящимся холеным бокам. Пробило одиннадцать, и сопровождающие кавалеристы натянули удила. Командующий почетным караулом полковник пятого кавалерийского полка чуть не свалился с заплясавшей под ним арабской гнедой, когда мимо с ревом проехал строй мотоциклистов в блестящих сталью шлемах. Оркестр играл торжественную музыку, распорядители провожали на места последних прибывших официальных лиц: марионеточного британского премьер-министра и свеженазначенного немецкого уполномоченного при Банке Англии. В идущем следом за ними Дуглас опознал профессора Макса Шпрингера из службы безопасности рейхсфюрера. Начальник Хута был старшим по званию членом СС на этой церемонии, а также выступал в качестве личного представителя Гиммлера.

Шесть человек — по одному от армии, флота, воздушных сил, СС, нацистской партии и штурмовых отрядов — стояли у могилы, готовые принять в свои руки гроб. На их плечах останки Карла Маркса должны были начать первый этап своего пути, а окончить его на Красной площади, где уже было готово место в Мавзолее рядом с Лениным. На следующей неделе, в годовщину революции, новую гробницу планировали открыть для широкой публики.

У Дугласа был не самый лучший обзор. Могила располагалась на возвышении, а они с Келлерманом стояли чуть ниже по склону, со стороны больницы. Оркестр играл мрачный военный марш. Келлерман задал какой-то незначительный вопрос, Дуглас повернулся к нему, чтобы ответить, и тут взрывная волна ударила его в лицо, как мощный кулак в боксерской перчатке. Он увидел, как земля на вершине холма вздрогнула, на ней вырос бугор и разлетелся во все стороны облаком дыма, клочьями дерна и почвы. А потом все это накрыло Дугласа, как морская волна, сбив с ног и засыпав с головой.

С трудом поднявшись, Дуглас увидел, что Келлерман лежит придавленный большим надгробием. Генерал открывал и закрывал рот, не издавая ни звука. Вокруг стояла полная тишина. Какой-то офицер впереди молча пытался выпутаться из окровавленного флага. Когда это ему наконец удалось, выяснилось, что вместо руки у него торчит короткий обрубок. Из обрубка фонтаном ударила кровь, офицер сделал несколько шагов, шатаясь, как пьяный, и рухнул замертво. А потом шум стал таким, что смог пробиться даже через контузию. Со всех сторон кричали от боли и ужаса, гудели машины, выли сирены, медики пытались добраться до раненых, минуя перепуганных лошадей из погребального кортежа. Арабская гнедая полковника из почетного караула рванула прочь, не разбирая дороги. Полковник стойко держался в седле, пока она грациозно перепрыгивала через надгробия, а потом ударился о низкий сук и упал, сломав позвоночник.

У ворот со стороны Реткар-стрит музыканты пытались вытащить истекающих кровью товарищей из кучи искореженной меди и разбитых барабанов. Повсюду валялись трупы, и не только тех, кто погиб сейчас, — жуткую картину завершали полуистлевшие останки мертвецов, которые вырвались из старых могил, будто услышав трубы Судного дня.

Келлерман меж тем отделался порванным сухожилием. Он уже сам выполз из-под надгробия. Дуглас помог ему встать и кое-как довел до двух ординарцев, которые доставили генерала в карету «Скорой помощи» на руках. Еще накануне Келлерман с необыкновенной прозорливостью распорядился, чтобы у кладбища дежурила бригада госпиталя СС. Обычно эти бригады оказывали помощь в первую очередь членам СС вне зависимости от серьезности полученных ими повреждений. И вот Келлерман сам к ним угодил.

Неделю церемоний организовывал штаб группы армий «Л» (лондонский район) без особой оглядки на немецкую военную администрацию, британское марионеточное правительство или на полицию и СС в лице Келлермана. Приглашения на лучшие места достались в первую очередь советским военным и политическим чинам. Именно они и понесли самые тяжелые потери — наряду с почетным караулом, оркестром и хором Красной армии, который должен был исполнить новую версию песни Хорста Весселя.

Наиболее сильный удар пришелся по съемочной группе роты пропаганды вермахта. Они как раз снимали надпись на мраморной глыбе крупным планом с крыши специально укрепленного «Штайра». Взрыв распотрошил тяжелый автомобиль, и его детали вместе с клочьями тел дождем просыпались на соседний парк Уотерлоу. При этом «Штайр» закрыл собой Геббельса, Молотова и фон Риббентропа; их общие потери ограничились парой разорванных барабанных перепонок, одной вывихнутой лодыжкой и несколькими счетами за химчистку.

Штандартенфюрер Хут в свойственной ему манере занял место как можно ближе к выходу и в момент взрыва стоял у ворот со стороны Суэйнс-лэйн. По словам очевидцев, он даже не вздрогнул. Гарри Вудс еще приукрасил эту историю — мол, Хут невозмутимо заткнул уши секунд за тридцать до взрыва. Шутка облетела весь Скотленд-Ярд, смеялся даже Келлерман. Опасная шутка, на грани клеветы, но немецкая армия публично опростоволосилась — и Хут, и Келлерман с трудом скрывали свое удовлетворение по этому поводу.

Впрочем, армия собралась с силами очень быстро. Через пятнадцать минут после взрыва в мобильном командном центре — шеститонной десятиколесной штабной автомашине концерна «Крупп», которую пригнали для управления уличным движением, — началось совещание на высшем уровне. Присутствовали адъютант главнокомандующего группой армий «Л», полковник полевой жандармерии, офицер тайной военной полиции в штатском, два военных советника по безопасности из военной администрации и два сотрудника абвера.

Штабная машина стояла перед странным готическим сооружением у ворот кладбища на Суэйнс-лэйн. Там, в кольце вооруженных часовых, солдаты репетировали ответы, которые будут давать на допросах. На допросах, после которых неминуемо полетят головы, не исключено, что в буквальном смысле.

Хут посмотрел на машину, на силуэты перепуганных солдат за матовыми стеклами, улыбнулся Дугласу, попробовал отряхнуть китель, с отвращением взглянул на грязную ладонь.

— Поехали отсюда. Хочу как можно скорее смыть с себя бренные останки Карла Маркса.

Вокруг суетились медики — накладывали турникеты, останавливая кровь, перекладывали на носилки пострадавших, разрезали на них одежду, чтобы обработать раны. Отовсюду неслись крики и стоны. Военный капеллан соборовал адмирала, который в момент взрыва стоял совсем рядом с Дугласом.

— Взрывчатка была заложена прямо в могилу, как вы считаете? — спросил Хут.

— Несомненно.

— Думаю, этой ночью. Достали беднягу Карла из уютного деревянного костюмчика и нашпиговали взрывчаткой. Наверняка военные не выставили здесь охраны.

Хут потянул носом воздух и состроил гримасу: из потревоженной кладбищенской земли поднимался отчетливый трупный запах.

Они стали протискиваться к выходу. У ворот наткнулись на раненого музыканта — молодой парень спокойно стоял, задрав вверх рассеченную руку, и затягивал на плече жгут, чтобы остановить кровь. Китель у него был весь в красных пятнах, и Хут инстинктивно шарахнулся в сторону, не желая испачкаться. Потом, словно устыдившись своего поведения, сказал:

— Шли бы вы к медикам. Руку ведь потеряете.

— Мне велели оставаться на месте, — ответил парень.

Хут пожал плечами и с чистой совестью зашагал дальше. За воротами в уголке был припаркован его любимый транспорт — мотоцикл «БМВ» с коляской. Штандартенфюрер наверняка укрыл его там в надежде как-нибудь улизнуть до завершения нудной церемонии. К мотоциклу был приставлен охранник в форме СС. Завидев начальство, он стер пыль с седла рукавом.

Насморк у Хута от пыли и травы в воздухе заметно ухудшился. Он утер платком слезящиеся глаза и громко высморкался.

— Вам известен некий полковник Мэйхью? — спросил он Дугласа, шмыгая носом.

— Мэйхью? Его всякий полисмен в Лондоне знает. Лучший полузащитник в команде Скотленд-Ярда по регби.

Хут уставился на Дугласа, будто подозревая его в уклонении от прямого ответа.

— А всякий полисмен видел этого человека на прошлой неделе?

— Наверняка. Во всяком случае, лично я видел.

— Вы хорошо его знаете? — Хут прижал пальцы ко лбу. — У вас бывали синуситы, инспектор?

— Нет, бог миловал! Э-э, в смысле, полковника я хорошо знаю, а синуситов не бывало.

— Иногда я вас вообще не понимаю. — Хут вынул из кармана пачку каких-то бумаг, порылся в них и передал Дугласу маленькую фотокарточку. — Вы видите здесь полковника Мэйхью?

На первый взгляд фото было крайне низкого качества, но Дуглас был в курсе проблем, сопряженных с применением длиннофокусного объектива: любое движение может смазать результат. Понимал он и то, что фототехник рискнул увеличить выдержку. Словом, перед ним была очень хорошая фотография.

— Да, похоже, это полковник Мэйхью. А вот этот, который смотрит прямо в камеру… это ведь генерал-майор фон Руфф?

— Он заметил автомобиль, в котором сидел мой фотограф. Ушлая старая свинья… Ну а третий, как вы уже догадались, профессор Фрик.

Все-таки Хут имел талант к драматическим эффектам, которому позавидовал бы любой комедиант в ночном клубе — а то бы и попытался перенять пару фокусов.

— Профессор Фрик! — воскликнул Дуглас в искреннем изумлении. — Я думал, он мертв! Погиб год назад на фронте!

— Восстал из гроба. А теперь скажите мне, что общего у этой троицы? Ну помимо желания скрыться от фотографа.

— Атомная бомба?

— О, вам бы в полиции работать! Впрочем, вы можете дать ответ и поточнее. Думайте! Генерал-майор фон Руфф возглавляет абвер в Великобритании. За спиной у него стоит полковник управления вооружений сухопутных сил, на фото в тени его не видно. Очевидно, им от старины Фрика нужна супербомба. Но что тут делает Мэйхью?

— Не знаю.

— Очевидно же, что заключает сделку, что еще ему с ними делать?

Некоторое время они с Хутом смотрели друг другу в глаза.

— Вы полагаете, что Мэйхью продает им какие-то данные? — спросил Дуглас наконец.

— Не какие-то, а машинописные копии тех самых расчетов, которые сгорели в камине Питера Томаса. Голову даю на отсечение.

— Зачем? Ради денег?

— Вы мне скажите, Арчер, чего полковник Мэйхью желает более всего на свете? Ну вы англичанин, вы знаете ответ.

— Вы имеете в виду спасение короля?

Хут снисходительно похлопал Дугласа по плечу и завел мотоцикл.

— Что я должен сделать? — крикнул Дуглас сквозь рев мотора.

— Передайте Мэйхью, что мне нужны эти расчеты.

— А что насчет остального?

— Чего остального?

Дуглас оглянулся по сторонам. Хут приглушил мотор, так что его звук стал похож на далекий стук барабанов.

— Что насчет короля? — спросил Дуглас тихо.

Хут забрал у него фотографию, спрятал в общую кучу конвертов, бумажек и записок, которые таскал в кармане, а взамен вынул из кучи бурого цвета бланк, сложенный пополам. Сложил еще раз и сунул Дугласу в нагрудный карман. Бесстрастно улыбнулся, привстал с седла и взглянул на хаос, царящий на кладбище.

— Полюбуйтесь, Арчер. Русские обвинят во всем нас, завтра вы увидите эту картину на первой страницы «Правды».

Больше всего раненых и убитых было на вершине холма. Именно там стояли все сливки советской делегации — в сопровождении жен, дочерей и любовниц, по документам проходящих как секретарши. Шелка с Бонд-стрит, роскошная шерсть с Сэвил-Роу кровавыми клочьями валялись на сугробах мраморного крошева. Многим из лежащих там фигур уже не суждено подняться на ноги.

Однако Хут ошибался, никакие фотографии в газеты не попадут — ни в «Правду», ни в «Фелькишер Беобахтер», ни в «Таймс», ни в «Трибьюн», никуда. Кладбище оцепила полевая жандармерия и обыскивала на выходе всех, кто прошел по журналистским пропускам. На земле клубком гадюк извивалась на ветру засвеченная фотопленка, изъятая из камер, кассет и даже запечатанных новых упаковок.

Уехать Хут не успел. К нему подбежал офицер СС.

— Там группенфюрер Шпрингер, сэр! Вызывает срочно!

Оставшись один, Дуглас вытащил из кармана сложенный бланк — впрочем, уже зная, что это такое. Ордер на арест по новой, упрощенной форме: фамилия, имя, адрес и невнятная причина — защитный арест. Именно с такой формулировкой нацисты навсегда увозили взрослых и детей в неизвестном направлении. Был какой-то особый цинизм в том, что Хут поставил под этим почти нечитаемую подпись карандашом. Убирая бланк в бумажник, Дуглас вздрогнул от душераздирающего вопля. За оградой группа военных инженеров лебедкой поднимала с кого-то огромный камень. Пострадавший уже умирал.

Дуглас почти бегом пересек парк Уотерлоу и нашел на Хайгейт-Хилл телефонную будку. Трубку взял личный слуга полковника. Дуглас его знал. Отставной констебль полиции, два года подряд побеждавший в чемпионате по боксу в тяжелом весе и упустивший победу в третий раз по обидной случайности. Он тут же позвал к телефону Мэйхью.

— Инспектор полиции Арчер, — произнес Дуглас формальным тоном. — У меня в руках ордер на ваш арест.

— Говорить можете?

— Я звоню из будки. Штандартефюрер Хут только что выдал мне ордер. Подписан им лично. Обвинения нет, это защитный арест.

— Что теперь?

— На дорогах ужасные заторы.

— Да, я слышал официальное заявление в новостях. Вот немцы теперь локти кусают, что дали Би-би-си разрешение на прямую трансляцию… Ну что ж, полагаю, добираться вам досюда не меньше часа.

— Не меньше.

— Спасибо, Арчер. Подниму связи, может, что и получится. В любом случае увидимся в гостях у вашей дамы.

Дуглас заподозрил, что Мэйхью не осознает серьезности нависшей над ним угрозы. Не исключено, что он верит пропаганде, изображающей концентрационные лагеря эдакими спартанскими заведениями, где самое неприятное — это жесткая постель, отсутствие горячей воды и необходимость физических упражнений. В таком случае его мог ожидать кошмарный сюрприз.

— Полковник, вполне возможно, что кому-то еще выдали такие же ордера на всю вашу семью.

— Понимаю, понимаю. — Мэйхью остался невозмутим. — Не могу сказать, что я удивлен. Но все равно большое вам спасибо.

— Удачи, полковник, — проговорил Дуглас и повесил трубку.

Его визит в особняк полковника Джорджа Мэйхью в Мейфэре, на углу Аппер-Брук-стрит и Гросвенор-сквер, был чистейшей формальностью. Слуга Мэйхью, как положено отставному констеблю, назубок знал все правильные ответы. Он провел Дугласа по всем комнатам и даже открыл все шкафы.

— Когда полковник вернется, немедленно позвоните мне, — распорядился Дуглас.

— Всенепременно, — заверил его слуга.

И, улыбнувшись друг другу, они распрощались.

А потом, в темной комнате, где Питер Пайпер проявлял фотопленку, Дуглас получил подтверждение своей гипотезы. Вставив пленку в фотоувеличитель, он увидел подробные расчеты мелким шрифтом, с исправлениями и приписками от руки. Пока Дуглас рассматривал их, Пип стоял на почтительном расстоянии.

— Что ты об этом думаешь, Пип?

— Ну слегка пересвечены, конечно, но для копии очень неплохо. С чтением проблем не будет. Тебе лупу дать?

Дуглас взял лупу и вгляделся в негатив. Цифры и символы были в фокусе, все прекрасно читалось.

— Я в этом ничего не понимаю, — признался он.

Пип покачал головой.

— На меня не смотри. Я никогда не был силен в математике.

— Хорошо, что эти ваши джазмены за стенкой наконец угомонились, — сказал Дуглас для поддержания разговора.

Однако думал он совсем о другом. Почему Хут до сих пор не догадался, что существуют негативы? Почему он ищет машинописные копии? Это же целый портфель бумаги!.. Потом он вспомнил. Люди Хута не нашли ничего, что намекало бы на использование фотоаппарата. В квартире убитого на эту мысль наводило только расположение настольного светильника с выкрученной лампочкой. Но и светильник, и лампочку Дуглас вернул на место до прихода команды Хута. Видимо, Споуд-младший использовал фотолампу, которую унес с собой. Что же касается его жилища, фотоаппарат и принадлежности к нему он успел забрать до того, как в квартиру нагрянули с официальным обыском.

Они с Пипом вышли из темной комнаты. На улице снова лило. Стоя у окна, Дуглас глядел на горбатые крыши и покосившиеся дымовые трубы. Порыв ветра принес облако черного дыма, и глаза заслезились от сажи.

— У тебя все в порядке? — спросил Пип.

— Да, все хорошо.

Погруженный в свои мысли, Дуглас вертел в пальцах шарнир из протеза. Очевидно, что младший Споуд был чьим-то курьером. Места внутри шарнира как раз хватало на кассету пленки шириной тридцать пять миллиметров. Правда, пришлось укоротить винт, удерживающий шарнир на месте. И дополнительной нагрузки он не выдержал — то ли когда Споуд стрелял, то ли когда переворачивал и фотографировал многочисленные листы бумаги. Что ж, даже самый хитроумный замысел может дать осечку.

— Слушай, Пип… Там был фотоаппарат «Лейка» и такое приспособление на четырех тонких ножках…

— Фоторепродукционный станок. Самый удобный способ. Ножки вкручиваются в тяжелое кольцо, и к этой конструкции стыкуется объектив. Так фотоаппарат фиксируется строго на нужном расстоянии от предмета съемки. На малых расстояниях критическое значение имеет фокусировка.

Дуглас положил руку ему на плечо, останавливая слишком подробные объяснения.

— Если бы ты увидел такое приспособление, ты бы сразу понял, что это? Или его можно использовать и в других целях?

— Нет. Никакого другого применения ему не найдешь. Только снятие копий.

— Ясно. — Дуглас отвернулся к окну.

Закипел электрический чайник. Пип заварил чай в маленьком заварнике с красной эмалью — крепкий, Дуглас очень давно такого не пил.

— У тебя точно все в порядке, Дуг?

— Да, а что?

Тяжелые капли барабанили по мокрой черепице. Отсюда сверху было видно только небо и чужие крыши, и от этого возникало странное чувство изоляции. Пожалуй, Дугласу оно нравилось, давало возможность перевести дух. Все-таки в чем-то старина Пип удачливей его.

— Ну очевидно, что ты тут не по делу полиции, иначе бы проявил пленку в Скотленд-Ярде. Ты не работаешь на банды, я слишком хорошо тебя знаю. Остается одно.

— И что же?

Дуглас обнимал чашку ладонями, согревая руки. Он вдруг затосковал об отце. Мысли о нем накатили внезапно, как всегда случалось в тяжелые периоды жизни.

— Ты копаешь под фрицев, — тихо сказал Пип.

— Улицы в дыму… Народ жжет в печах всякий хлам, лишь бы согреться.

— А табак! — подхватил Пип. — Раньше курили только мужчины, теперь же все подряд — и бабульки, и юнцы желторотые. Причем, замечу, при безумных ценах на сигареты.

— Люди ищут утешения. Живя в холоде, сырости и несчастье, хочешь порадовать себя хотя бы табаком.

С табаком были связаны немногие воспоминания об отце — крупном, чуть нескладном человеке с раскатистым смехом, чья одежда всегда пахла трубочным табаком.

— И фрицы туда же. У каждого второго в зубах сигара, да какая!

— Солдат жестко наказывают за пьянство, вместо выпивки они тратят деньги на сигары.

За разговором на избитые темы Дуглас не прекращал размышлять над занимающим его сейчас вопросом: почему немцы не ищут пленку?

— Так я прав? Ты что-то против фрицев затеял?

Дуглас, вытянув шею, молча наблюдал, как далеко внизу угольщик медленно ссыпает содержимое мешка через круглое отверстие в мостовой в угольный подвал. Вскоре обзор ему заслонило очередное облако черного дыма.

— Ну как знаешь, — вздохнул Пип. — Я бы никому не выдал.

Дуглас покачал головой.

— Все могут выдать, так или иначе.

Почему не знает Хут, вполне понятно. Но Гессе и абвер! Если камера и фоторепродукционный станок попали к ним, почему они до сих пор не поняли, что Споуд сфотографировал расчеты? Почему требуют с Мэйхью машинописные копии?

— Лучше тебе ничего не знать, Пип. В худшем случае ты скажешь им, что проявил для меня какую-то пленку с непонятным содержимым. Не надо будет врать и путаться в отговорках.

— А чего мне путаться, скажу, что пьян был.

И тут Дугласа осенило. Конечно, абвер все знает, они столь же хитры и коварны, как и остальная их братия. Они в курсе, что есть негативы, — и лишь поэтому еще ведут переговоры с Мэйхью, — просто, держа свою осведомленность в секрете, они проверяют, насколько британским контрагентам можно доверять. Именно поэтому они и говорят о бумагах, ожидая, когда вторая сторона произнесет волшебные слова «фотопленка шириной тридцать пять миллиметров».

Дуглас залпом осушил чашку, скрутил просохшую пленку в кассету и сунул в карман.

— Эй, поцарапаешь! — возмутился Пип.

— Ну я не собираюсь выставлять это на выставку Королевского фотографического общества, — ответил ему Дуглас его же излюбленными словами и поставил чашку на подоконник. — Спасибо тебе за все, Пип.

Внизу на улице угольщик носком сапога закинул последние крошки угля в круглое отверстие, прежде чем закрыть его тяжелой чугунной крышкой.

Глава 24

А дальше последовало то, что лондонцы нарекли «ночью автобусов», хотя на самом деле массовые аресты и выборочные задержания продолжались более двух суток. Кроме того, определенным категориям граждан было велено явиться в ближайший полицейский участок. Об этом сообщали расклеенные повсюду плакаты и объявления в газетах, занимающие целый разворот. Очень многие действительно явились добровольно.

В западной части Лондона сборным пунктом служил стадион «Уэмбли», арестованных с восточной части свозили в здание выставочного центра «Эрлс Корт» и в Альберт-холл. Жителей огромного многоквартирного комплекса «Долфин-сквер» в Пимлико выставили на улицу, дав на сборы два часа, а в квартирах стали проводить допросы, сотни допросов одновременно.

Для их проведения тоже требовались люди, которых тоже сгоняли отовсюду. Наряду с профессионалами из тайной полиции, службы безопасности рейхсфюрера, гестапо, сотрудниками центрального штаба абвера на Эксибишен-роуд допросы вели и те, кто не имел для этого никакой квалификации, кроме знания английского, — в том числе официанты из клуба офицеров люфтваффе, два капеллана, флейтист лондонского отделения симфонического оркестра вермахта, семь телефонистов и флотский зубной врач.

— Оставьте мальчиков сегодня дома, — сказал Дуглас миссис Шинан на следующее утро после взрыва.

Она кивнула и подложила ему на тарелку еще ломтик поджаренного хлеба. Черствый хлеб был намазан топленым салом и потому представлял собой роскошное угощение. Дуглас убедился, что всем достанется по такому же, и лишь тогда откусил.

Миссис Шинан налила всем еще чаю.

— Вы слышали ночью грузовики? Приехали за кем-то из дома напротив. Такой ужас, я думала, будут дверь ломать.

— Это самая масштабная серия арестов в моей практике, — сказал Дуглас. — Возможно, самая масштабная в современной истории.

Миссис Шинан вскинула на него глаза, и Дуглас неловко добавил:

— Я не восхищаюсь, я просто констатирую факт. Будут арестованы тысячи. И как немцы с такими толпами разберутся, одному богу известно…

— Я не понимаю, как это поможет найти заложившего бомбу.

Дуглас разделял ее непонимание, но озвучивать этого стал.

— Если бы вы с мальчиками просто оказались не на той улице не в то время, вас бы тоже могли арестовать. И кто знает, куда бы вы тогда попали.

— Известно куда, в Германию, — ответила миссис Шинан. — Доедайте хлеб, дети, мы ничего не выбрасываем.

— Да, в Германию, — подтвердил Дуглас.

Именно в Германию угнали мужа миссис Шинан.

— Вы тоже будете арестовывать людей? — спросил Боб.

— Не смей говорить так с мистером Арчером! — одернула его миссис Шинан. — И не болтай с полным ртом, сколько раз тебе повторять!

Она легонько шлепнула сына по руке. Удар был совсем не сильным, но подобное действие со стороны мягкой и кроткой миссис Шинан ошеломило всех. У Боба навернулись слезы, он подтянул колени к груди и спрятал в них лицо.

— Нет, я в арестах не задействован. К счастью, отдел уголовного розыска к этому не привлекли. — Дуглас был рад откреститься от любой своей причастности к происходящему. — Может, мне дать вам какую-нибудь записку, миссис Шинан? Никакого официального документа я выдать не смогу, но если написать что-то вроде охранной грамоты на бумаге Скотленд-Ярда…

Миссис Шинан покачала головой. Похоже, она сама уже это обдумывала.

— Пей чай, Бобби, мой хороший. — Она поцеловала сына в макушку. — Сахара теперь до следующей недели не будет. — И, повернувшись к Дугласу, вежливо произнесла: — Ну что мне толку от какой-то бумаги? Если, упаси бог, она понадобится, все равно будет поздно. А вдруг увидит кто? Еще подумают, что я… — она осеклась, чуть не ляпнув «стукачка», и тут же поправилась: — Что я как-то связана с немцами.

— Да, вы правы, — сухо ответил Дуглас.

— О, не обижайтесь, мистер Арчер! Вы же полисмен, вам приходится иметь с ними дело. Да мы бы без вас вообще пропали! Я всем так и говорю: что бы мы делали без нашего полисмена…

Дуглас вдруг понял, зачем она действительно это всем повторяет — пытается объяснить окружающим, зачем взяла к себе жильца, который работает на фрицев. Он положил на стол салфетку и встал.

— Постарайтесь не выходить пока за покупками. Молочник сам придет, из хлебной лавки тоже. Остальное лучше отложить до выходных. К концу недели все должно поутихнуть. Места для новых арестантов уже не будет хватать.

Миссис Шинан кивнула, явно обрадованная тем, что он не обиделся. Открыв ящик буфета, она вытащила новый белый пуловер с косами и полосками в цветах крикетного клуба полиции по вороту. Пуловер был завернут в довоенную папиросную бумагу.

— Там холодно, — проговорила миссис Шинан. — Совсем зима наступила.

Дуглас замялся. Ему было неловко брать пуловер, который она вязала для мужа. До войны он хорошо играл в крикет.

— На почте теперь не принимают посылки с едой и одеждой, — пояснила миссис Шинан, видя его замешательство. — Новые правила. И ведь в каждую посылку заглядывают… — Она с гордостью развернула перед Дугласом свою работу. — Мы с Бобби хотим, чтобы вы его носили. А как наш папа вернется, отдадите ему.

— Тогда я прямо сейчас и надену, — ответил Дуглас. — Спасибо.

— Никогда бы не подумал, что вы играете в крикет, — саркастично заметил Хут при виде Дугласа.

В кабинете царил полумрак. Небо с самого утра затянули свинцовые тучи, и свет почти не проникал через грязные окна. Серый китель Хута висел на спинке стула, а сам он, небритый и взъерошенный, сидел в мятой коричневой форменной рубашке, расстегнутой у ворота. Очевидно, проторчал за рабочим столом всю ночь. Перед ним стояла пустая бутылка из-под виски, пахло сигарным дымом.

— Да закройте вы чертову дверь!

Дуглас повиновался.

— Наливайте себе виски.

Похоже, от усталости Хут утратил представление о времени.

— Нет, спасибо.

— Наливайте, это приказ.

— Бутылка пуста.

— В шкафу полно.

Дуглас еще не видел Хута в таком настроении. Положа руку на сердце, даже не предполагал, что немец на такое способен. Он вынул непочатую бутылку из картонной коробки с надписью «розлито специально для вермахта», откупорил, налил в стакан, который Хут достал для него из ящика стола.

— Воды? — спросил Хут.

Он подвинул к Дугласу графин — достаточно резко и неловко, чтобы расплескать через край прямо на кучу бумаг. Хут двумя пальцами взял из кучи какую-то распечатку с телетайпа, приподнял и стал смотреть, как струйка воды сбегает с угла, — все это с большим интересом, с каким смотрят на мир маленькие дети и пьяные.

— Списки погибших, — пояснил он. — Все умирают и умирают…

— Жертвы взрыва?

Хут помахал мокрым листом с бесчисленными именами мелким шрифтом.

— Да, именно, жертвы взрыва! Ну если уж решили выкопать старину Карла после полувекового отдыха в богатой фосфором лондонской почве, не удивляйтесь, когда он пернет вам в глаза! Так ведь?

Дуглас не ответил. Он успел разобрать несколько имен на листке. Телетайп пришел из госпиталя СС у Гайд-парка.

— Все умирают и умирают, — повторил Хут.

— Значит, профессор Шпрингер тоже погиб.

— Мы с вами потеряли хорошего друга, инспектор.

Хут налил себе виски, разбавил водой из графина с преувеличенным старанием, словно актер, изображающий пьяного на сцене.

— Мы с вами?

— Шпрингер был наш друг при дворе короля Генриха. Рейхсфюрер СС поручил ему найти способ отобрать ядерные эксперименты у военных — и дал ему в этом полную свободу действий. — Хут сжал кулаки. — Моя власть шла от Шпрингера. Я нашел ему хорошее место на задних рядах, рядом со штабом флота, так ведь болвану оттуда было плохо видно! Он пролез поближе к могиле. Камнем придавило.

— То есть расследование может быть приостановлено? — Дуглас поднял стакан, но виски едва пригубил.

— Ни в коем случае. Расследование продолжится.

Хут погрузился в раздумья, уставившись на свои штаны. Штаны были покрыты слоем грязи и разорваны на одном колене. Очевидно, Хут лично помогал извлекать Шпрингера из-под камня.

— Вы с профессором давно знакомы?

— Я бы мог вам такое рассказать, Арчер, у вас бы глаза на лоб полезли! Я был с ним рядом в тот день, когда мы убили предводителя коричневорубашечников. Встречал его в Темпельхофе, когда он спецрейсом доставил Карла Эрнста из Бремена. Карл Эрнст был правой рукой Рема, депутата рейхстага и государственного советника. Шпрингер арестовал Эрнста утром в гостиничном номере, и Эрнст даже не подумал оказывать сопротивление. Пошел, как ягненок на заклание.

Хут отхлебнул виски. Он немного расслабился и только хмурил лоб, словно с некоторым усилием вспоминая «ночь длинных ножей».

— Штурмовики и представить не могли, что фюрер рапорядится их казнить. — Хут улыбнулся. — Эрнст был такой же. Ничего не понимал до последнего. А когда его поставили перед расстрельной командой, расправил плечи и крикнул «Хайль Гитлер!». В следующий миг его изрешетили. — Хут закрыл лицо ладонями и сделал несколько размеренных вдохов и выдохов, как поступают иногда больные астмой. — Смешно, да?

— Не очень, — честно ответил Дуглас.

— Хороший урок. Глядя, как этот болван испускает дух, я поклялся никогда больше не попадаться на дешевый треп политиков.

— И как, получилось?

— Я похож на идеалиста, Арчер?

Дуглас молча покачал головой, боясь прервать внезапно напавшую на Хута разговорчивость. Он уже видел таких людей: молчат, молчат, а потом вдруг обнаруживают многословное красноречие и признаются в чудовищных преступлениях. И все они, как и Хут, говорят о себе с удивительной отстраненностью.

— Несложно было догадаться, что победят нацисты. Только у них хватало мозгов и решимости. И дисциплины. Мне нравятся победители, Арчер. Моему отцу тоже нравятся победители. Мой отец — хладнокровная скотина, как же, господи, я его до сих пор ненавижу. Чтобы добиться его расположения, нужно было стать первым в классе, и я приложил к этому все усилия. Победят нацисты, Арчер, так что не поддавайтесь желанию им противостоять. На следующей неделе я лечу в Берлин. Буду говорить с рейхсфюрером СС и, возможно, самим фюрером. Им придется поставить меня на место Шпрингера, потому что полная информация есть только у меня. — Хут постучал себя пальцем по голове. — Рано или поздно я и звание Шпрингера получу. Так что выше нос, Арчер! Дни Келлермана сочтены. Избавимся от него к концу следующего месяца. Он у меня будет отвечать на множество неудобных вопросов про свой счет в швейцарском банке и про взятки с подрядчиков, строящих новые тюрьмы.

Дуглас смотрел на него с изумлением. А Хут продожал:

— На Келлермана досье вот такой толщины. Отчего, по-вашему, он так рвется сунуть нос в мои документы? Плевать ему на ядерную программу, он шкуру свою спасает. — Хут налил себе воды и выпил. — Хотите остаться со мной, Арчер?

— У вас в штате?

— Людей Шпрингера я намерен разогнать. Почти всех. Если останетесь со мной, дойдете до самого верха. Я вам обеспечу немецкое гражданство и устрою в службу безопасности. И тогда больше никаких пайковых карточек, ограничений передвижения и контроля над финансами.

Он смотрел на Дугласа, ожидая ответа.

— Вы же говорите, вам нравятся только победители.

— Не в качестве личных помощников, — уточнил Хут, сухо улыбнувшись.

Возможно, он делал предложение от чистого сердца. Дуглас не мог понять, в какой степени это была спонтанная и неуклюжая тевтонская попытка обаять, а в какой — трезвый расчет. Хут встал и подошел к окну.

— С Мэйхью вчера не поговорили? — спросил он, не оборачиваясь.

— Нет, но я его найду.

Дуглас видел его темный силуэт на фоне окна, видел, как нервно вздрагивают пальцы — будто пытаются стряхнуть не то грязь, не то память о чем-то.

— Мэйхью человек образованный, — проговорил Хут, словно обращаясь к самому себе. — Культурный и рациональный.

— Да, конечно, — подтвердил Дуглас.

— У него ведь нет со мной никаких личных счетов, правда? Чего он ищет? Он ищет статуса и уважения. Все нормальные люди к этому стремятся. Значит, мы можем достичь договоренности. Так, чтобы в результате повысился статус нас обоих. Так ему от меня и передайте.

Это был ошеломляющий цинизм даже по меркам Хута.

— А какие у меня гарантии? — спросил Дуглас.

— У вас прекрасная отговорка: вы всего лишь выполняли приказы. Будьте за это благодарны, друг мой.

— Хорошо, я буду вашим контактом. Но не информатором.

Произнеся это, Дуглас сразу опознал в собственных словах попытку оправдаться. Он слышал подобное множество раз от людей, которых использовал — и которых презирал.

В дверь постучали.

— Войдите! — гаркнул Хут.

В кабинете появился рассыльный с ведром угля и принялся разводить огонь в камине. Хут кивнул Дугласу в знак, что тот может быть свободен.

Дуглас встал, благодаря небеса за то, что у Хута нет обыкновения заканчивать встречи обязательным «Хайль Гитлер!». Проделать этот ритуал на глазах у старика рассыльного было бы выше его сил.

У себя на столе он обнаружил кипу неразобранных бумаг. Гари Вудс опаздывал, и Дуглас мысленно обругал его последними словами. Сегодня ему особенно нужна была помощь. В ежедневнике у Гарри значилось совещание у начальника криминального департамента в половину десятого. Дуглас позвонил в департамент и сообщил клерку, что Гарри нездоров. Клерк отпустил шутку по этому поводу — обыкновение Гарри опаздывать было широко известно.

Дуглас отправил человека поискать Гарри в кафе «У Джо». Для «Красного льва» было определенно рановато. Позвонил в участок на Сэвил-Роу — Гарри мог забежать туда посплетничать.

Получив отовсюду ответ, что Гарри сегодня не видели, Дуглас позвонил клерку в приемной Келлермана и попросил дать ему адрес сборного пункта, куда сгоняли арестованных из Айлингтона — там Гарри жил. Клерк разыскивал адрес четверть часа. Сначала пункт находился в товарных складах на Йорк-уэй, но к вечеру был заполнен, и с половины одиннадцатого начали использовать здание скотного рынка на Каледониан-роуд.

Дуглас набрал номер Хута.

— Штандартенфюрер, я предполагаю, что Гарри забрали в ходе арестов.

Трубка молчала.

— Он не пришел на работу, хотя сегодня у него важное совещание.

Снова молчание.

— Сэр, вы меня слышите?

На этот раз Хут ответил:

— Я удивлен тому, как долго Вудсу удавалось оставаться на свободе. Вам нужен новый помощник. Есть кто на примете? Надо, чтобы немецкий знал.

— Я пойду искать Гарри.

— Как вам угодно. Но чтоб завтра в восемь утра за его столом кто-то сидел. Нам необходим полный штат, работы по горло.

— Да, сэр, — ответил Дуглас и повесил трубку.

Глава 25

Гарри жил на Ливерпуль-роуд. Раньше они с женой занимали весь дом; теперь в их распоряжении остался только первый этаж, два верхних снимала другая семья. Обедали Гарри и Джоан в подвальной кухоньке. Там Джоан и налила Дугласу чаю.

Дуглас понял, что его опасения не напрасны, как только она открыла ему дверь — непричесанная, в халате, с покрасневшими от слез глазами. Она была гораздо моложе Гарри. Самая хорошенькая машинистка в канцелярии завода, где Гарри расследовал хищение. Теперь ее белокурые волосы выцвели, лицо покраснело от холода. С неловкой улыбкой она пододвинула к Дугласу чашку прозрачного несладкого чаю, пригладила всклокоченные волосы и поплотнее запахнула халат у горла.

За Гарри пришли в три часа ночи. Немецкий офицер в сопровождении двенадцати солдат и какой-то очень юный констебль из пригородного отделения, который никогда раньше не слыхал о Гарри.

— Я думаю, он и о Скотленд-Ярде не слыхал, — добавила Джоан с презрением.

— А удостоверение Гарри им разве не показал?

— Показал. Офицер глянул, поблагодарил и убрал к себе в карман. Хотя вообще был довольно вежлив. Выражал сожаление… Но по-английски почти не говорил, а у Гарри совсем плохо с немецким, мистер Арчер. Жаль, что вас рядом не было. Вот вы умеете с ними объясниться, Гарри всегда это повторял.

— Вам следовало позвонить в Скотленд-Ярд, Джоан.

— Телефонные будки были все под охраной. Солдат поставили. Разрешали только официальные звонки. Я видела, как соседка пыталась, ушла ни с чем. Я много часов ждала его в полицейском участке. Потом разыскала тамошнего сержанта, он старый друг Гарри, и я знакома с его женой. Он мне сказал, что это какая-то ошибка и мне лучше вернуться домой и лечь спать. Может, Гарри будет дома раньше меня. — Она пожала плечами. — Но его, конечно, тут не было…

— Немцы задержали сотни людей. Возможно, тысячи. Идет расследование взрыва на Хайгейтском кладбище. Поиски Гарри среди них могут занять пару дней. И еще день на оформление документов. Но его освободят. Это какая-то ошибка.

— Вы всегда были добры к нам, мистер Арчер.

По правде говоря, Дуглас всегда был с Джоан в натянутых отношениях. Ее раздражала его аристократическая речь и манеры, а также то, что университетское образование позволило Дугласу сразу продвинуться по карьерной лестнице, а Гарри на всю жизнь застрял в звании сержанта сыскной полиции.

— Мы с Гарри напарники, — сказал Дуглас.

— Знаете, он плакал, когда узнал, что вы спасли его брата от депортации. Он и не подозревал, что это вы. Он в Сиде души не чает. Плакал, честное слово, не сойти мне с этого места.

— Благодарите полицейского хирурга, Джоан. Он подробно расписал, какое у Сида слабое здоровье, и дал заключение, что к физическому труду он непригоден. — Дуглас поднялся на ноги. — Ну пойду искать Гарри. Но если сегодня он еще не вернется, не впадайте в панику. Дело долгое.

— Гарри не преступник, мистер Арчер.

— Я знаю, Джоан.

Снаружи за подвальным оком были видны только беленые ступени каменного крыльца; на каждой стоял горшок с пожухшим от холода растением. Порыв ветра смел с крыльца сухие листья с шорохом, напоминающим шум воды.

— Какая стужа… — простонала Джоан, дыша на ладони.

Дуглас подумал об арестантах, мерзнущих сейчас под открытым небом на стадионах и в загонах для скота.

— Не унывайте, Джоан, — проговорил он.

Ответом ему была тень улыбки. Разговор между ними никогда не клеился. У них не было ничего общего, кроме Гарри.

Глава 26

Начал Дуглас с рынка на Каледониан-роуд. Весь Лондон приезжал сюда по воскресеньям покупать все на свете — от старой одежды до антикварного серебра. Мальчишкой Дуглас бродил по рынку со своим дядей Алексом, изнывая от скуки, пока тот ковырялся в радиотехнических деталях, сломанных пишущих машинках и кучах старых книг.

Он не ожидал, что арестантов будет так много. Кое-где внутренняя проволочная ограда порвалась под напором толпы. Бесконечное море голов колыхалось непрерывно, как набегающие на берег волны, и от пустынной дороги его отделяла внешняя ограда и патрули вооруженных солдат. На столбах были пришпилены таблички с цифрами — сперва арестантов делили на группы по времени прибытия, но потом их стало так много, что группы перемешались. На глазах у Дугласа какая-то девчушка содрала с курточки желтую звезду, перелезла через невысокое ограждение, служившее когда-то загоном для скота, и влилась в другую группу. На Маркет-роуд стоили пять красных автобусов с наклейками Im Dienst der Deutschen Wehrmacht[221]. Дуглас предположил, что большинство попавших сюда евреев без всяких допросов отправится прямиком в Венлок-Эдж. В печально известный концентрационный лагерь.

По своему пропуску Дуглас сумел пройти через внешнее кольцо охраны и добраться до будки у платформенных весов. В будке орала друг на друга дюжина нервных клерков. Спрашивать у них о ком-то по фамилии Вудс не имело никакого смысла — предметом их ругани было несовпадение цифр в утренних списках: куда-то делись девяносто человек. Дуглас помахал пропуском и прошел за внутреннее заграждение.

Вероятно, так и выглядит ад — склочная толпа мятущихся душ. Кто-то ругается, кто-то спит, кто-то кричит, кто-то плачет, кто-то пишет или рисует на клочках бумаги, кто-то обсуждает, что говорить на допросе. А большинство просто смотрит в одну точку, словно прозревая грядущее. Часа два Дуглас протискивался сквозь них в поисках Гарри и в конце концов ошалел не меньше арестантов. Пусть он искал систематически, но все равно мог пройти в двух шагах от Гарри и не заметить его. Толпа непрерывно двигалась, он то и дело натыкался на одни и те же лица, успел здорово проголодаться, стереть ноги и уже много раз подумать, не бросить ли все. Однако Гарри на его месте искал бы до последнего, и эта мысль не позволяла Дугласу сдаться.

— Потеряли кого?

Дуглас привалился к ограде скотного загона, переводя дух.

— Потерял. Крупного мужчину за пятьдесят, седеющие волосы, одет в темный костюм и белую сорочку. Арестован в три часа ночи на Ливерпуль-роуд.

Он успел повторить это столько раз, что описание внешности Гарри Вудса срывалось с языка, как зазубренная наизусть молитва из уст неверующего.

— Вот они тут устроили, да? — Собеседник Дугласа был худой, нервный маленький человечек в дорогой одежде, очках в массивной оправе и с форменным галстуком Королевского полка артиллерии. — Сам я с Хайбери-Кресент.

Дуглас понял, что человечек пропустил все его слова мимо ушей, ему просто хотелось поболтать.

— Тут собрали всякий сброд, — доверительно сообщил он Дугласу, видимо, посчитав его себе равным. — А вы неважно выглядите. Давно ели?

— Давно.

— Ну наверняка у вас есть пара шиллингов в кармане. Пройдите вдоль ограды вон туда и дайте часовым на лапу. Они покупают рыбу с картошкой в забегаловке на углу. Дерут, конечно, втридорога, небось озолотились уже. — Человечек улыбнулся, давая понять, что не осуждает подобные действия. — Эти все думают, что немцы станут их тут кормить.

— А вы так не считаете?

— Посудите сами. — Человечек презрительно скривил рот. — Видал я полевые кухни во время… ну вы поняли. Как они справятся с такой толпой? Что раздадут? Ну кусочек говядины с овощами, может, две ложки картофельного супа нальют. Так что лучше идите добудьте себе поесть через караульных. Посмотрите, старики и кто послабее к завтрашнему утру ноги протянут, если фрицы не пошевелятся… Где, говорите, взяли его? На Ливерпуль-роуд?

— Да, примерно в три часа ночи.

Маленький человечек кивнул. Он не выносил хаоса и уважал тех, кто знает свое дело.

— Значит, сто восемьдесят седьмой отряд. Эти молодцы, соображают. Вежливый молодой офицер. Он должен был дать жене вашего друга желтый билетик с номером и подписью. Какая там была последняя буква?

— «Т».

— Значит, вам туда. Видите «Т» на столбе?

— Я оттуда начал, — устало проговорил Дуглас. — Я знаю эту систему.

— Офицер из сто восемьдесят седьмого по-английски двух слов связать не может. И еще с ними какой-то безмозглый сопляк из полиции, лет девятнадцати, не больше. — Человечек вдруг с сердцем ткнул Дугласа пальцем в грудь. — Вот кто виноват, я считаю. Чертовы легавые. Помогают фрицам грести ни в чем не повинных людей среди ночи. Я бы их всех к стенке приставил, будь моя воля. Никогда не любил копов.

— Мой друг, наверное, попал с вами в один автобус.

— Может быть. Крупный, говорите? Седой? А гвардейский галстук на нем был?

— Очень вероятно.

— Большой пожилой гвардейский. Был такой. Злой как черт, сидел впереди, заложив руки в карманы. Здоровенный, широкоплечий. Я подумал, боксер или вышибала. — Человечек вытянул шею, оглядывая толпу, потом плюнул и влез на ограду загона. — Вон туда идите. К знаку «С». Вроде я его там видел, когда за рыбой с картошкой ходил.

— Спасибо. — Дуглас тут же пошел в указанную сторону.

— Только мой вам совет, поесть не забудьте! — крикнул человечек ему вслед.

Сильвию Дуглас заметил раньше, чем Гарри. Она сидел на ограде загона и жевала хлеб. Дуглас не удивился. Как азартный игрок будет рисковать до тех пор, пока не потеряет и выигрыш, и последние штаны, так и Сильвия будет лезть на рожон, пока не лишится свободы.

— Без тебя обойдемся, — заявила она, едва завидев Дугласа.

— Шеф, ты как меня нашел? — обрадовался Гарри.

— Опросил очевидцев.

— Спасибо, шеф. От всей души.

— Ты бы сделал то же самое.

— Может, поженитесь? — презрительно бросила Сильвия, шмыгнула носом, сунула в рот последний кусок хлеба и спрыгнула на землю.

— У нас все устроится, — сказал Гарри.

— Это как же?

— Друзья Сильвии уладят дела с одним офицером.

На жаргоне лондонской полиции это могло означать только взятку. Сильвия скорчила гримаску, рассерженная, что Гарри болтает.

— Так будет лучше всего, — заверил Гарри.

— Да, возможно, — нехотя согласился Дуглас.

Если Гарри пройдет через процедуру допроса, это отразится в его досье в Скотленд-Ярде. Если Дуглас организует его освобождение без допроса, это отразится в его собственном досье. Купленный охранник — единственный способ избежать бумажного следа.

— Без тебя обойдемся, — повторила Сильвия.

Конечно, Дугласу хотелось бы объяснить себе ее неприязнь разбитым сердцем, любят же в народе повторять присказку про отвергнутых женщин и адовых фурий. Но он видел, что все куда серьезней. Сильвия пребывала в совершенно неуравновешенном, истеричном состоянии. Вероятно, она прочитала тревогу на его лице, поэтому добавила, осклабившись:

— Возвращайся в свой уютный кабинет, Дуглас, без тебя обойдемся.

Сильвия обратилась по имени не в знак дружеского расположения, а просто потому, что не хотела произносить его громкую фамилию.

— Надеюсь, вы знаете, что делаете, — проговорил Дуглас, глядя на Гарри.

— Мы все уладим, шеф, честное слово. — Гарри поскреб подбородок.

— Если что-то понадобится, пусть эти друзья свяжутся со мной, — сказал Дуглас.

Он устал от поисков, был подавлен увиденным и отступил перед ненавистью Сильвии.

— Скажи Джоан, — попросил Гарри.

— Что сказать?

— Скажи, что я скоро вернусь.

— Ладно.

Дуглас был рад наконец покинуть это жуткое место, но едва выйдя за ворота, ощутил угрызения совести. Слишком быстро он поддался уверениям Гарри.

С другой стороны улицы тянуло жареной рыбой, и Дуглас пошел к той самой забегаловке, о которой говорил ему маленький человечек.

Работников в забегаловке было четверо, все они яростно трудились над шкворчащими сковородами, поставляя свою продукцию бесконечной цепочке немецких солдат. Солдаты тут же несли добычу голодным арестантам, следящим за ними из-за колючей проволоки. Над прилавком то и дело мелькали большие белые пятифунтовые купюры, их хватали с той же небрежностью, что и газетные листы, служившие упаковочной бумагой. Дуглас прошел в пустующую зону со столиками и сел.

— Там не обслуживается, — крикнул ему один из работников.

Дуглас подошел к прилавку.

— Хорошо. Где меня обслужат?

— Придется тебе поискать другое заведение, приятель, — ответил работник, утирая взмокший лоб. — Нам сегодня не до гражданских.

— Подайте мне жареной камбалы и картошки, — потребовал Дуглас.

— Или что? — с вызовом бросил работник и наклонился к Дугласу через прилавок.

— Или я сейчас зайду за стойку и макну в масло и тебя, и дружков твоих, — тихо проговорил Дуглас.

— Ах ты… — задохнулся работник и вскинул руку для удара. Дуглас перехватил его кулак, сжал и выкрутил, уложив противника лицом на кипу нарезанных газет. — Ладно, ладно, не психуй!

Немецкий солдат, который был шкурно заинтересован в бесперебойной работе забегаловки, попытался схватить Дугласа за свободную руку, однако был осыпан градом такой отборной немецкой брани, какую слышал лишь на плацу, и по привычке аж во фрунт вытянулся.

— А теперь будьте любезны подать мне хороший кусок жареной камбалы и порцию картошки на четыре пенни, — распорядился он, не ослабляя хватки, — не то я отправлю вас через дорогу, за колючую проволоку. Понятно?

— Да, сэр. Прошу прощения, сэр.

Дуглас отпустил его. Работник с кислым видом шлепнул на треснутую белую тарелку кусок камбалы, сверху небрежно добавил жареной картошки, частично рассыпав ее на прилавок. Дуглас протянул ему полукрону, получил сдачу, и работник тут же занялся следующим солдатом, ловко заворачивая очередную порцию в газетный кулек. Мелькнула старая передовица «Дэйли телеграф». «Немцы отступают у Эшфорда», «Кентербери выбросил белый флаг, в город входят танки»… «Что они с нами сделали? — думал в тоске Дуглас. — В кого я превратился?» По запотевшему окну забегаловки слезами сбегали капли конденсата, и сквозь оставленные ими дорожки виднелась толпа арестантов. Гул голосов не перекрывало даже шкворчащее на сковородках масло.

Дуглас присолил рыбу, сбрызнул ее уксусом. На протяжении своей карьеры в полиции ему приходилось иметь дело со всеми сортами грязи, нищеты и убожества. Но до сегодняшнего дня он, по крайней мере, чувствовал, что сражается на правой стороне. Хранит закон и порядок. Теперь же, глядя в окно на другую сторону улицы, он совсем не ощущал этой уверенности.

Он думал об отце, которого никогда по-настоящему не знал, о своем счастье с женой, оборвавшемся так внезапно и страшно. Теперь у него не осталось никого, кроме сына. И не было в его жизни места для сложностей, которые неминуемо принесет с собой Барбара Барга. Однако, вопреки всему, он уже полюбил ее. Полицейские не верят в любовь, слишком часто они видят обратную ее сторону — насилие, боль и отчаяние, которые следуют за ней. Поэтому Дуглас убеждал себя, что к Барбаре его тянет желание отвлечься от царящего вокруг безумия. Что влюблен он на самом деле в идею далекой свободной Америки, а Барбара всего лишь является ее олицетворением. Но какой бы ни была правда, Барбару он должен был увидеть. Как можно скорее.

Глава 27

— Кошмарно выглядишь, — сообщила она с лукавой улыбкой. — И рыбой пахнешь. Где вас носило, Дуглас Арчер, хотела бы я знать? Я чуть с ума не сошла.

Она просто шутила, но именно это Дуглас и хотел услышать. Они крепко обнялись, она нежно погладила его щеку ладонью.

— Можно мне выпить?

— Конечно, милый!

Жена никогда не называла его «милый». Честно говоря, прежде Дуглас сомневался, что кто-то вообще использует это обращение вне киноэкрана. И большинство его знакомых просто не поверили бы, что Дуглас Арчер может с порога объявить о желании выпить.

Барбара прошла на кухню, достала кубики льда из морозилки, бросила в два бокала. Дуглас тем временем рассказывал ей, как искал Гарри в толпе на скотном рынке, умолчав, впрочем, про Сильвию.

— Телеграф пропускает только официальные сообщения нацистов, — сказала Барбара, передавая ему виски. — У меня готова отличная статья с фотографиями, но я не могу ничего передать. Сотни людей арестованы. Чтобы увидеть все своими глазами, достаточно просто взять кэб до центра. В Америке это уже было бы во всех газетах.

— Мы не в Америке, — напомнил Дуглас. — И арестованы не сотни, а тысячи.

Внезапно выглянувшее солнце осветило белые стены кухни.

— Полковник Мэйхью звонил, хочет тебя видеть. Зайдет сегодня около восьми.

— У меня ордер на его арест. Хут пытается запугать его, чтобы пошел на сделку.

— Какую сделку?

— Мэйхью получает короля и увозит его в Америку. Хут получает кипу расчетов для атомных экспериментов. Немцы пытаются сделать супербомбу.

Барбару известие ничуть не удивило.

— Да, я слышала. Тебе подлить?

Дуглас накрыл бокал ладонью.

— Они оба сумасшедшие, — сказал он.

— Почему?

— Потому что, как только король попадет в Штаты, о Мэйхью все забудут. Как только Хут достанет для нацистов эти расчеты, в нем самом отпадет всякая необходимость. Он не ученый, он юрист. Его знания ограничиваются конспектами из немецких научных журналов и энциклопедий да еще двумя докладами профессора Шпрингера. Я все это прочитал и теперь ориентируюсь в предмете не хуже его.

— Может, они и не гонятся за признанием?

— Барбара, — вздохнул Дуглас с невеселой улыбкой, — я еще не встречал двух людей, настолько похожих друг на друга в своей готовности идти по головам.

В этот момент Барбара вдруг увидела в нем огромную силу — не физическую силу, силу мускулов, которой мужчины часто пользуются для устрашения окружающих, а другую — добрую, простую и скромную.

Они перешли в гостиную и сели на уродливый маленький диван. Потертую и вытянувшуюся обивку украшал рисунок в виде крупных зеленых листьев, отчего диван смахивал на огромное хищное растение.

— Ты вспоминаешь жену? — спросила Барбара, сосредоточенно играя кубиком льда в своем бокале.

— Иногда. Мы с ней были друзьями детства.

— Это очень тяжело…

— Ну, по крайней мере, со мной сын.

Барбара придвинулась поближе, и он обнял ее за плечи.

— Я тоже с тобой, — сказала она.

— Ты со мной?

Дуглас вскинул на нее глаза, но она отвернулась. Вздрогнула, когда он коснулся ее спины.

— Ты со мной? — повторил он.

— Сам знаешь, что да, — прошептала она в бокал.

— Я люблю тебя, Барбара.

— Я тоже тебя люблю, Дуг. Хотя, видит бог, это в мои планы совсем не входило.

Облака свовь закрыли солнце, золотистый свет погас, и комната погрузилась в полумрак. Барбара зажгла настольную лампу.

— Жуткий диван, правда?

— Правда, — согласился Дуглас. — Самый жуткий диван на свете. Выйдешь за меня замуж?

— Я хотела отдать его в покраску, а потом задумалась, вдруг хозяевам он дорог… — Барбара водила пальцем по контуру ядовито-зеленого листа.

— Я получаю в год не больше, чем ты за одну хорошую статью, — признался Дуглас.

— Давай поженимся как можно скорее.

— И у меня ребенок, ты помнишь?

— Я помню.

— Ну что за слезы, Барбара?

— Я помню, что у тебя сын. Я беру обоих. Иначе не согласна, понятно тебе?

Голос прервался, и она заплакала. Дуглас сгреб ее в охапку и стал целовать.

Глава 28

Полковник Мэйхью прибыл в восемь часов ровно. Дуглас с Барбарой встретили его в гостиной, с ребяческим восторгом сделав вид, что удивлены, — хотя издалека заметили его на улице, поджидая у окна спальни.

Мэйхью небрежно сунул плотно свернутый зонтик в медную подставку на внутренней стороне двери и повесил пальто и шляпу на вешалку с видом частого гостя. Его улыбка напоминала нервную гримасу.

— Полагаю, насчет Гарри вы уже в курсе.

— Гарри Вудса? — уточнил Дуглас.

— Он задержан.

— Да, я знаю. Все в порядке. Я был сегодня на сборном пункте и отыскал его…

— Ясно, вы не в курсе. — Мэйхью перевел взгляд с Дугласа на Барбару и зябко потер ладони. — По нему открыли стрельбу. Сегодня под вечер. Говорят, он ранен. Девица, которая была с ним — эта Сильвия Мэннинг, ваша бывшая секретарша, — погибла.

— Господи… — выдохнул Дуглас.

Под ложечкой засосало от чувства вины и горя — он и предположить не мог, что известие о смерти Сильвии так на него подействует.

— Они пролезли через колючую проволоку. Охрана утверждает, что пытались бежать. Похоже на правду.

— Я был там почти до четырех часов. Они заверили меня, что подкупили охрану, что их вот-вот отпустят…

Мэйхью кивнул.

— Ну да, не хотел вас втягивать. — Мэйхью шмыгнул носом. — Хороший человек Гарри. Он о вас заботился.

— Но они оба уверяли, что охрана подкуплена! — в отчаянии повторил Дуглас.

— Оттуда уже сбежала пара десятков. Гарри просто не повезло. Надо было раньше, а тут охрана стала нервная. Может, старшина устроил им головомойку, вот палец на спусковом крючке и зачесался. Сами знаете, как оно бывает.

— Значит, Сильвию застрелили?

— Она за ним вернулась, пыталась его вытащить. За такие поступки на поле боя парням дают офицерское звание, а то и крест Виктории. Отважная была девица… Почти сбежала ведь. Если бы не вернулась, не достали бы. Молодая! Бегала шустрее Гарри, да и у солдат, может, рука дрогнула стрелять в женщину. И тут она взяла и назад побежала… — Мэйхью скорчил гримасу.

— Так Гарри ранен?

— Гестапо требует его выдачи. Поскольку он работает в полиции, военные не вправе его задерживать.

Барбара тронула Дугласа за рукав.

— Его будут пытать, чтобы все рассказал?

Мэйхью покачал головой.

— Ему рассказывать нечего, он ничего не знает.

— Гарри был в какой-то группе Сопротивления, — проговорил Дуглас.

— Ну да, в том, что осталось от батальонов ополчения Камден-тауна. Занимаются тем, что подсыпают сахар в бензобаки военных машин, нападают на пьяных немецких солдат и малюют на стенах неприличные надписи о Гитлере.

Дуглас кивнул. Он слышал о «камденских батальонах».

— Гарри Вудс знал только эту девицу и еще двух человек, с которыми они работали. — Тон Мэйхью был сух и бесстрастен.

— Болван… — простонал Дуглас.

Его страх за Гари перерос в гнев — так мать в сердцах бранит ребенка, чуть не убившегося насмерть.

— Какая смелость! — сказала Барбара. — Я бы гордилась соотечественниками, которые вот так противостоят оккупантам.

— Хорошо еще, что у них не было при себе листовок. Если человека берут с полным чемоданом контрабанды или даже с радиодеталями, у него все-таки есть один шанс отболтаться, может, один из миллиона, но шанс. А носить с собой политические листовки — все равно что держать в кармане смертный приговор.

— Какая глупость… — сокрушался Дуглас.

— В общем, еще двое из их ячейки — или, как у них принято это называть, взвода — уже наверняка в курсе ареста Гарри и успели скрыться. Так что Гарри не знает ничего полезного для гестапо. И все-таки штаб гестапо на Норман-Шоу-Норт — это совсем не санаторий, который можно рекомендовать лицам с ослабленным здоровьем.

— Мне надо к нему, — сказал Дуглас.

— Ну-ка стойте. — Тон Мэйхью сразу изменился. — Ни в коем случае. Тогда они еще больше заинтересуются Гарри. Вы сейчас не в том состоянии, чтобы иметь дело с тамошними джентльменами. Если они заподозрят, что вам с Гарри есть что скрывать, вас тут же посадят с ним рядом и для начала выдерут вам ногти.

— Я готов идти на риск.

— Вы, может, и готовы. — Мэйхью заслонил спиной дверь. — А вот наша организация точно нет.

Дуглас остановился. Мэйхью прав. Он не готов вести диалог с гестапо, он не из того теста, что была Сильвия.

Мэйхью дождался, пока он сядет, и вытащил из кармана свернутую газету «Ди энглише цайтунг».

— А теперь глядите. — Он продемонстрировал им передовицу. — Это завтрашний номер.

Главный заголовок содержал в себе единственное слово, набранное огромным готическим шрифтом.

— Что это значит? — спросила Барбара.

— Военное положение, — ответил Дуглас. — Немцы объявили военное положение по всей Великобритании.

— Один из наших на коммутаторе перехватил это до официального объявления, — сказал Мэйхью, — но у него был только маленький карманный словарь, и этого слова он там не нашел.

Дуглас еще читал передовицу в руках Мэйхью.

— Начиная с полуночи сегодня по центральноевропейскому времени…

— Подняты все резервные войска, увольнения отменены, дан приказ всегда иметь при себе личное оружие, — перечислял Мэйхью. — Боевые формирования СС в Великобритании переводятся в состав вермахта и будут использоваться в качестве резерва. Это серьезный удар по Гиммлеру.

— Но зачем военное положение? — спросила Барбара. — Что оно им даст?

— Немецкая армия приняла меры предосторожности на случай, если взрыв на кладбище был началом серии вооруженных восстаний по всей стране, — объяснил Дуглас. — А потом стала добиваться признания де-юре сложившейся де-факто ситуации. И у нее явно получается.

— Браво, Арчер, вот слова истинного бюрократа. — Мэйхью беззвучно похлопал в ладоши.

— Вам следует знать, полковник, что немцы в первую очередь бюрократы, — бесстрастно ответил ему Дуглас. — Это ключ к пониманию всего, что они говорят и делают… как и того, что не говорят и не делают.

— Вы правы, вы правы… — кивая, согласился Мэйхью с любезной улыбкой, видимо, надеясь этим задобрить Дугласа.

— И не пытайтесь меня убедить, что вы не дожидались именно этого. Наверняка ваши приятели в абвере сейчас открывают шампанское.

— Моим приятелям в абвере чуждо все человеческое, в том числе питие шампанского. Желая что-то отпраздновать, они скорее сделают лишние пятьдесят отжиманий и примут холодный душ.

— А разве армии есть что праздновать? — спросила Барбара.

— Военное положение меняет всю структуру, — ответил Дуглас. — Отныне и Келлерман со всей полицией, и служба безопасности рейхсфюрера, и СС попадают под прямой контроль армии. А цепь инстанций, ведущая к Гиммлеру, годится теперь разве что для жалоб на полученные от военных приказы… разумеется, после неукоснительного их исполнения.

— А списки лиц, подлежащих аресту, тоже теперь у военных?

Вместо ответа Мэйхью вытащил из кармана красно-бело-синюю нарукавную повязку с надписью Im Dienst der Deutschen Wehrmacht на белом поле. Формально такая повязка приравнивала носителя к статусу немецкого солдата.

— Очень умно, — сказал Дуглас.

Значит, ордер на арест полковника не имеет никакой силы.

— Да, теперь всеми арестами будет заниматься армия, — подтвердил Мэйхью. — И я больше не в розыске.

— А что с охраной короля в Тауэре? — спросил Дуглас. — Военные поставят туда своих людей? Или просто будут наблюдать и свалят всю вину на какую-нибудь мелкую сошку из СС?

Мэйхью улыбнулся.

— А налейте-ка мне еще вашего прекрасного виски.

Он проделал весь ритуал с подливанием в бокал воды, вдыханием аромата и неспешным первым глотком. Как будто намеренно тянул время — то ли думая над ответом, то ли для большего драматического эффекта.

— Завтра вечером у нас ожидается гость, — произнес он наконец. — Вы нам понадобитесь, Арчер. Постарайтесь днем немного вздремнуть. И не забудьте надеть теплое белье и прихватить с собой какую-нибудь немецкую бумажку, чтобы при случае ею отмахиваться. — Мэйхью улыбнулся и вытер рот тыльной стороной ладони. — Если Вашингтон даст добро, мы вытащим короля из Тауэра на будущей неделе и в тот же день переправим.

Он раскрыл перед Дугласом кожаный футляр с сигарами.

— На вашем месте я бы не слишком полагался на эту тряпку на рукаве, — предостерег его Дуглас. — В списках вы останетесь еще дней на шесть, не меньше, и не у всякого патрульного офицера найдется время вычеркивать из них лишние фамилии. Затолкают в кузов сразу, а разбираться будут потом.

— А что вас так смутило в сигаре, дружище?

Дуглас поднял глаза от сигары, которую рассеянно вертел в пальцах.

— Ничего. Великолепная сигара. «Ромео и Джульетта». Как раз такую я нашел в кармане у доктора Споуда. Просто в памяти всплыло, вот и все.

— Ну, Арчер, не нужно быть гением сыска, чтобы решить эту загадку. Немцы возят их с Кубы контейнерами, а взамен поставляют машинное оборудование и немецкие автомобили. И всякий, кого немцы считают ценным союзником, получает эти сигары на регулярной основе.

— И вы тоже? — поинтересовалась Барбара.

Как опытный репортер, она умела задавать такие вопросы, не вызывая к себе агрессии.

Мэйхью издал короткий невеселый смешок и натянуто улыбнулся.

— В следующий раз, когда буду говорить с генерал-майором фон Руффом, непременно попрошу у него. В знак искренности моих намерений. — Он помахал рукой, разгоняя дым. — Как дела с расследованием по делу Споуда?

— Брат написал чистосердечное признание, — сообщила Барбара.

— Да неужели? — Мэйхью наклонился через стол передать Дугласу спички.

— Дело еще не закрыто, — произнес Дуглас, и в наступившей тишине чирканье спички прозвучало неестественно громко.

— Ну в таком случае будем надеяться, что вам удастся его закрыть.

Разумеется, полковник не мог не понимать разницы между «закрытием дела» и «раскрытием убийства», так что выбор слов был не случаен.

— Завтра вечером ждите меня дома, Арчер, я за вами заеду.

Мэйхью поднялся и стал надевать пальто. Дуглас, который все это время терзался сомнениями, отдавать или не отдавать ему пленку, вдруг собрался с духом и протянул ее полковнику.

— Тут все документы, которые Споуд сжег в квартире над антикварной лавкой. Вряд ли кто-то знает о существовании этой пленки, но ваши приятели из абвера могли найти устройство для снятия копий и прийти к собственным выводам.

Мэйхью раскрыл бурый картонный цилиндр и вынул пленку.

— Значит, расчеты сфотографированы… — Он долгим взглядом посмотрел Дугласу в глаза и кивнул в знак благодарности. — До завтра.

Глава 29

На следующее утро Дуглас отчитывался перед Келлерманом. Устный доклад генерал выслушал молча, время от времени кивая, письменный сразу отложил, даже не взглянув.

— Как дела у Дугласа-младшего? — поинтересовался он.

— Все хорошо, спасибо, сэр.

— Вы слышали о новой немецкой школе в Хайгейте?

— Да, слышал.

Школа предназначалась для детей членов СС, немецкой администрации и офицеров вермахта.

— Конечно, обучение идет на немецком, однако школа очень хорошая, а вы знаете язык почти безупречно. Будете помогать сыну с уроками. Для юного Дугласа это возможность прекрасного начала будущей карьеры. Я бы попробовал устроить его туда.

— А другие британские дети там будут?

— По моему мнению, должны быть. Я состою в комитете школьной администрации и всячески продвигаю идею, что немецкие дети должны формировать связь со страной, в которой растут. А наличие среди них английских ребятишек очень ценно с точки зрения языка. Наверняка же маленький Дуглас немного знает немецкий?

— Немного. Сейчас во всех школах есть уроки немецкого.

— Хороший был бы старт.

— Я с ним поговорю. Мальчики в этом возрасте тяжело воспринимают разлуку с друзьями.

— Да, обсудите. Он парень благоразумный, сам поймет все преимущества. И сводите его туда — покажете лаборатории, оборудование, спортивные площадки и все такое прочее…

Накануне Дуглас провел большую часть вечера, репетируя, как подвести Келлермана к разговору о Гарри. Но все это не потребовалось, Келлерман поднял вопрос сам.

— А что там за история с вашим замечательным сержантом? Что за слухи о его аресте?

— Да, сержант Вудс арестован, сэр. И содержится тут рядом, в четвертом управлении.

Дуглас давно знал, что «четвертым управлением» иносказательно именуют гестапо.

— Сами знаете, у четвертого управления особые привилегии. Мое влияние на этих джентльменов несколько ограниченно.

— Вот как, сэр…

— Да, все-таки они держат прямую связь с рейхсфюрером СС в Берлине.

— Даже в условиях военного положения?

— Арчер, ну не думайте же, что вы самый умный. — Генерал Келлерман болезненно поморщился. — Я и мои люди подчиняемся военному командованию Великобритании только в вопросах, касающихся поддержания правопорядка. Все, что касается структуры и организации управления, остается неизменным. Четвертое управление по-прежнему подчиняется напрямую Берлину. Так же, как и ваш штандартенфюрер Хут. И так же, как ваш сержант Гарри Вудс. Теперь вы понимаете, каково мое положение?

— Вы не можете вмешаться, сэр?

— Нельзя влезать в семейные склоки. Разве не это внушают начинающим полицейским во всем мире?

— Вряд ли сержант Вудс поставил четвертое управление в известность о том, что получает приказы из Берлина. Штандартенфюрер Хут недвусмысленно дал понять, что наша работа совершенно секретна.

— Вы про эту вашу историю с учеными?

— Да, сэр.

— И правильно. И молодец ваш доктор Хут. Прекрасный молодой офицер. Горжусь тем, что он у меня работает. — Келлерман энергично покивал головой и, объявив таким образом себя не только начальником Хута, но и его доверенной фигурой, чуть приглушил расточаемую в его адрес лесть: — Конечно, иногда он не в меру рьян и уперт, но… все-таки нужно учитывать специфику вверенной ему задачи.

— Конечно, сэр.

— Понимаю, вы очень переживаете за Вудса. Думаю, мне следует отменить поездку в Германию на выходные. Пошлю за штурмбанфюрером Штраусом, пусть он мне все расскажет об аресте. — Келлерман покрутился в кресле, одним из своих брогов отталкиваясь от пола, а другой поставив на подножку; весь его вид демонстрировал погруженность в глубокие размышления. — А какого рода отчеты подавал сержант Вудс?

— Желтые листки с номерами досье в Берлине.

— Да-да, я так и думал. Ну что ж, мне бы в голову не пришло совать нос в ваше сверхсекретное расследование, но вряд ли пара желтых листков с цифрами выдаст кому-то что-то лишнее. Правильно я говорю?

— Правильно, сэр.

«Желтыми листками» называлась тонкая папиросная бумага для пишущих машинок. Отчеты Гарри были чистой формальностью, обоснованием того, что он не зря просиживает штаны на службе. Они не содержали ни имен, ни дат, ни адресов, лишь номера досье, хранящихся где-то в далеком берлинском архиве. И все же Дуглас сразу понял, к чему ведет Келлерман. Эти желтые листки будут для гестапо однозначным свидетельством, что отчеты Вудса — так же, как и отчеты самого Дугласа и Хута — отправляются прямиком в Берлин.

— Тогда принесите мне пару этих желтых листков, чтобы я сунул их под нос Штраусу. А вызову я его… — Келлерман заглянул в ежедневник. — А вот, пожалуй, сегодня в одиннадцать. — Он закашлялся, постучал себя кулаком по груди и пожаловался доверительным тоном: — И ведь все это — очередная попытка копнуть под меня.

— Вот как, сэр?

— Ну да. «Старый болван Келлерман пригрел в главном штабе полиции врагов государства». Так и скажут.

— Я надеюсь, что нет, сэр.

Келлерман вздохнул и с усталой улыбкой поднялся на ноги.

— Ну альтернатива еще хуже. «Старый предатель Келлерман прячет у себя врагов государства». Сами видите, по какой опасной дорожке приходится ступать. — Он подошел к камину и стал глядеть на жарко пылающие угли. — Вы уж простите меня, старика, что докучаю вам жалобами. Просто вы тут один из немногих, кто поймет и посочувствует. И не станет зря об этом болтать.

— Спасибо, сэр.

Дуглас тоже встал, поняв деликатный намек, что ему пора удалиться. Келлерман проводил его к выходу и предупредительно открыл дверь. На прощание он пожал Дугласу руку. Необычный способ завершать рутинную встречу с подчиненным; возможно, Келлерман был уверен, что у англичан так принято.

Дверь в смежный кабинет Хута была распахнута настежь. Штандартенфюрер сидел за столом и читал официальный еженедельник СС «Дас шварце кор» — правда, держал его так, словно только что схватил со стола и открыл где попало.

— И что Келлерман намерен предпринять по поводу сержанта Вудса? — спросил он, едва завидев Дугласа.

— Выяснить подробности у штурмбанфюрера Штрауса.

— Выяснить подробности у штурмбанфюрера Штрауса?! — эхом повторил Хут, ахнув в притворном удивлении. — Так я могу сам изложить вам некоторые подробности, не прибегая для этого к помощи штурмбанфюрера Штрауса. Вот вы знаете, например, что имя сержанта Вудса попало в списки по прямому распоряжению генерала Келлермана?

— Неправда! — выдохнул Дуглас.

— Послушайте, Арчер, за годы работы в полиции вы должны были научиться чуять, когда из вас тянут что-то под давлением.

Дуглас молчал.

— Ну что старый хрыч вам предложил? Загородный дом? Продвижение по службе? Вряд ли женщин, вы не из этой публики…

— Ничего он мне не предлагал.

— Я вам не верю.

— Вы непосредственный начальник Гарри Вудса и единственный, кто может добиться его освобождения, ссылаясь на приказы рейхсфюрера, — холодно произнес Дуглас.

Хут закивал с самым серьезным видом.

— Да-да, и как только я это сделаю, гестапо возьмет и меня — проверить, не являюсь ли я сообщником. Потом они собьют замок с несгораемого шкафа, прочитают все конфиденциальные материалы… Конечно, меня отпустят с миллионом извинений за досаднейшую ошибку, однако все, что я собрал на Келлермана, пропадет без следа.

— Но Келлерман говорит, что гестапо управляется напрямую из Берлина.

— Слушайте… — Хут перегнулся через стол. — Откройте мне секрет, вы до сих пор на Рождество носок под елочку вешаете? — Он нервно сплел пальцы и хрустнул костяшками. — Генерал Келлерман арестовал вашего друга, чтобы заставить вас предать меня. Чем быстрее вы это поймете, тем быстрее мы сможем объединить усилия и сбросить старого хрыча.

— Почему вы просто не передадите ваши материалы по Келлерману кому-нибудь на хранение?

— А кому я могу доверять?

Дуглас не нашелся с ответом. Теперь он понимал, что имеет дело с вендеттой, которую не готова прекратить ни одна из сторон.

— Лет пять-шесть назад Келлерман был никем! — клокотал Хут, объясняя то ли ненависть свою, то ли зависть. — Торчал на отшибе Лейпцига, делил засиженный мухами кабинет с тремя машинистками и следователем. Должность его называлась «оберсекретарь» — низшая форма жизни в немецкой службе криминальной полиции. А потом он вступил в нацистскую партию и СС и вот, пожалуйста, допресмыкался до главы полиции по Великобритании и высшего чина СС в стране. Неплохо, а? И снимите с ушей лапшу, если он пел вам что-то про свои ограниченные полномочия и шаткие позиции в Берлине. Это его любимая песня.

— Я начинаю вам верить…

— Келлерман вращается в лучших британских домах, на каждом шагу всячески подчеркивая, что несет мир и процветание, и великолепно изображая из себя рассеянного старого простачка, который любит теплое пиво, твидовые костюмы, кокер-спаниелей и званые ужины. Такого легко облапошит любой молодой британец, которому хватает ума резво вскакивать на ноги при первых звуках немецкого государственного гимна. — Хут скрутил свою газету в плотный рулон. — А вы-то думали, он просто старый сноб, а? Да, он любит создавать о себе именно такое впечатление. — Газета полетела в мусор с такой силой, что корзина перевернулась, и скомканные бумажки посыпались на пол. — А теперь выкладывайте, чего он от вас хотел! — проорал Хут.

— Желтые листки, — тихо ответил Дуглас.

— Зачем?

— Продемонстрировать Штраусу, что Гарри Вудс выполняет прямые приказы Берлина.

— А! И вы решили, что это ерунда! Подумаешь, номера, что из них можно понять… Так?

— Нет.

— Лжете! На лице все написано!

Дуглас открыл было рот, чтобы объясниться, но Хут махнул рукой.

— Ладно, ладно, — неожиданно смягчился он. — Если бы речь шла о моем друге, я мог бы так же оконфузиться…

— Вы полагаете, что у Келлермана есть свой человек в берлинском архиве? — спросил Дуглас.

— Если Келлерман получит номера дел, у него будет описание всего материала, который я против него собрал.

— Он отменил поездку в Германию на выходные, чтобы помочь Гарри Вудсу.

— Надо же, я сейчас заплачу, — брезгливо скривился Хут. — Келлерман приглашен на охоту в Шенхоф. К фон Риббентропу. Он не пропустил бы такого события из-за того, что какой-то жалкий сержант был арестован по его же приказу и загремел в гестапо, совершив попытку удрать.

— Тогда почему он остался?

— События теперь развиваются быстро. Наверняка вы сами это почуяли. Благодаря военному положению вся власть перешла к нашим армейским коллегам. Келлерман должен принять решение: вступать ли с ними в конфронтацию или поскорее начинать заискивать перед военным командованием. С Хайгейтского кладбища он вообще вернулся с гениальной идеей, что взрыв подстроили сами военные. Но потом взглянул на списки погибших и решил не развивать эту мысль.

— А когда вы будете готовы разоблачить его?

— Келлерман пожалеет, что вообще покинул свою нору в Лейпциге, — пообещал Хут. — Мои люди в Швейцарии сообщают, что он припрятал на номерных счетах больше пятнадцати миллионов рейхсмарок. Я сейчас жду копии документов, а когда получу их, сам его арестую от имени службы безопасности рейхсфюрера.

Дуглас кивнул. Раз в неделю в газетах печатали список казненных за махинации на черном рынке, незаконные доходы и мародерство. Оккупационная власть, следовало отдать ей должное, одинаково рьяно карала за эти преступления и местных жителей, и немцев.

— Дайте старому дураку желтые листки за тот день, когда у нас запрашивали сведения о расквартировке сил СС на западе Англии, — вздохнул Хут. — Пока ему пришлют названия дел из Берлина… А там наплетете ему, что такие названия даны намеренно из соображений секретности. Месяц будет распутывать, за это время мы успеем избавиться от него навсегда. Гарантирую вам, Арчер. — Он хотел ударить кулаком по столу, однако лишь воздел палец и погрозил им Дугласу. — Но если дадите ему хоть один настоящий номер, богом клянусь…

Оконные стекла задребезжали от порыва ветра, и на пыльную траву посыпались крупные капли дождя. Темза вдалеке была похожа на полосу застывшего свинца.

— Я не дам ему настоящих номеров.

Дуглас уже выходил, когда Хут его окликнул:

— И вот что еще, Арчер. Не особенно рассчитывайте, что Келлерман вытащит нашего Гарри из гестапо. К завтрашнему дню подберите сюда другого сержанта.

Глава 30

Предсказания штандартефюрера Хута по поводу генерала Келлермана оказались и правдивыми, и ложными. В тот же день Келлерман отправился на ланч с главой британского отделения абвера генералом-майором фон Руффом. Выбор места встречи явственно свидетельствовал, что ни одна из этих важных фигур не начинала свою карьеру на поприще военной разведки и тайной полиции с самых низов. Они сочли вполне достаточным отправиться в рыбный ресторан Уилера на Олд-Комтон-стрит в штатском, хотя любой начинающий детектив из числа их подчиненных мог бы подсказать, что приватная комната, зарезервированная в одном из заведений Сохо на имя «герра Брауна и компании» в первые дни военного положения, неминуемо привлекла бы внимание — даже если бы помощники важных фигур не принесли с собой большие кожаные портфели, давно ставшие отличительным признаком высокопоставленных немецких чиновников. И даже если бы обе важные фигуры не явились на встречу в высоких немецких сапогах.

Действительно, Келлерман поспешил заверить новых хозяев положения в своей полной покорности, все-таки он был человек достаточно гибкий, чтобы склониться под ветром перемен. Но в оценке серьезности его намерений относительно спасения Гарри Вудса Хут ошибся. В три часа пополудни того же дня Дугласу Арчеру позвонил секретарь Келлермана и попросил — если, конечно, это не доставит мистеру Арчеру никаких неудобств и не помешает иным делам — заглянуть на минутку к генералу. И в последний момент, словно запамятовав, добавил, что сержант Гарри Вудс также будет присутствовать.

По стандартам гестапо, отделался Гарри легко, но Дугласа все равно привел в ужас его вид. Лицо Гарри было в синяках, а один глаз заплыл так, что едва приоткрывался. Гарри болезненно морщился, ерзая на стуле. Одну ногу он держал неловко вытянутой, словно у него не гнулось колено.

— Здравствуй, Гарри.

— Добрый день, инспектор, — прошептал Гарри в ответ.

— Присядьте, инспектор Арчер, — распорядился Келлерман.

Штурмбанфюрер Штраус также присутствовал — сидел в углу, сложив руки на тонкой бумажной папке, и молчал. Келлерман подошел к окну, распахнул его.

— Вы повели себя как болван, — произнес он, глядя на серую реку.

— Как скажете, генерал, — неохотно согласился Гарри.

— Именно так и скажу! — Келлерман повернулся к присутствующим. — И то же самое скажет инспектор Арчер и всякий, кто будет с вами честен. С вами плохо обращались?

Гарри не ответил. Келлерман подошел к Штраусу, забрал у него папку и направился к столу за очками. Рапорт об аресте он прочел, держа его под настольной лампой. В безупречной серой форме с нашивками верховного командования СС, с медалями на груди и серебряными дубовыми листьями на воротнике Келлерман выглядел совсем другим человеком. Превосходная серебристо-серая ткань блестела в свете лампы, а начищенные сапоги сияли, как металл. И все-таки было заметно, что в форме генерал чувствует себя неловко. Рука его не раз тянулась к жилету — за часами ли или за авторучкой — и встречала наглухо застегнутый китель. Он то и дело похлопывал себя по карманам, проверяя, все ли пуговицы застегнуты как положено. К тому же устав предписывал офицерам СС в звании оберфюрера и выше носить на сапогах шпоры, и Келлерман, боясь в них запутаться, передвигался большими шагами и несколько враскорячку.

Закончив чтение, он резко захлопнул папку и повторил вопрос:

— С вами плохо обращались? Ну, Вудс?

Ответ Гарри был настолько тих, что Келлерману пришлось поближе к нему наклониться:

— Макали в ледяную воду и не давали спать.

Дуглас с ужасом представил, каково пришлось Гарри — учитывая возраст и не самое хорошее состояние здоровья вследствие избытка сидячей работы и злоупотребления спиртным. Подобного рода пытки выдерживал не всякий молодой и здоровый.

— Значит, холодная вода и недостаток сна… — Келлерман сложил руки на груди и кивнул. — Обычное дело в немецкой армии, тут жаловаться не на что. — Он похлопал себя по животу. — Да, неделька-другая в лагере для новобранцев всем бы нам пошла на пользу.

Он улыбнулся Дугласу, ища одобрения, но Дуглас сидел, заложив ногу на ногу, и внимательно изучал носок своего ботинка.

Келлерману же на месте не сиделось. Он снова прошествовал к Штраусу и помахал бумажной папкой с рапортом у него перед носом.

— Но я все равно не могу понять, с какой стати этот сотрудник полиции у вас содержался.

Штраус вскочил и щелкнул каблуками.

— Герр группенфюрер… — начал он.

В других обстоятельствах зрелище могло быть комичным: штурмбанфюрер гестапо ползает на брюхе и выбирает самое раболепное обращение к вышестоящему, но сейчас никто не засмеялся.

— Заключенного доставили ко мне только этим утром. Дежурный офицер, который…

— На процедуру официального расследования времени у нас нет, — перебил его Келлерман. — Еще успеется. Факты таковы: неясно почему офицер полиции был задержан у себя дома военным отрядом. Так не делается. Конечно, это не извиняет его за последующую глупую попытку бегства, но все же надо держать сей факт в уме. Это во-первых. Во-вторых… — Келлерман загибал пальцы, словно опасался сделать ошибку в счете. — Если этого человека надо судить за попытку бегства из военного лагеря, судить его должна армия.

Штурмбанфюрер не ответил.

— Ну, Штраус? — Келлерман расправил плечи и слегка одернул китель.

— В юридическом департаменте СС заявили, что сержант Вудс пользуется юридической защитой наравне с членами СС. У военных по этому поводу возражений не возникло. Вот дежурный офицер его и принял…

— Проклятые бюрократы! — в сердцах рявкнул Келлерман. — Да вы нас всех перевешать готовы, лишь бы только бумажки свои в порядок привести. Вы сами не понимаете, Штраус, что военные обвели вас вокруг пальца? Вы помогли им прикрыть незаконный арест одного из моих лучших детективов! Сейчас-то хоть поняли?

Штраус неловко закивал, как механический болванчик.

— Да, герр группенфюрер.

— И хватит называть меня «герр группенфюрер».

— Слушаюсь, группенфюрер.

— Сейчас вы отправите этого арестанта в полевую жандармерию. Нет, не так. Вы лично сопроводите его в полевую жандармерию и удостоверитесь, что ему немедленно оформят досудебное освобождение.

— А если в жандармерии решат его не выпускать, группенфюрер?

— Значит, посидите вместе с ним.

Келлерман в очередной раз проверил, застегнуты ли его карманы, хлопнул Штрауса по плечу, и тот немедленно сел. Повернувшись к Дугласу, Келлерман проговорил:

— Прежде чем скрестить оружие с нашими армейскими друзьями, надо бы хорошо понимать, что мы делаем.

Он подошел к Гарри, сунул ему в рот сигарету и поджег. Гарри жадно затянулся, не особенно интересуясь, откуда сигарета к нему попала.

— Видите ли, в настоящий момент мы подчиняемся абверу. — Келлерман улыбнулся, подчеркивая абсурд ситуации. — Сержант Вудс повел себя неосмотрительно, своевольно и необдуманно… Вы записываете, Штраус?

— Да, группенфюрер.

— Нам потребуется от него письменное заявление, что его действия не выходили за рамки необходимого в расследовании деятельности террористического подполья.

— Стоит ли раскрывать военным детали незаконченного расследования? — возразил Дуглас, чуя, к чему все идет.

— Да ради всего святого! — раздраженно бросил Келлерман. — Юная леди все равно уже мертва. Ну сообщим мы что-нибудь о ней. Ничего такого, что следовало бы скрыть. Придумайте сами, она полгода была вашей секретаршей.

— Да, сэр.

Складывалось впечатление, будто генерал Келлерман изыскивает возможность спасти друзей Гарри из Сопротивления, однако поверить в такое Дуглас мог с трудом. Келлерман меж тем зашел к нему за спину — излюбленный трюк для выведения собеседника из равновесия. Дуглас в таких случаях никогда не знал, оборачиваться к нему или нет, и на этот раз не стал.

— Я хочу помочь сержанту Вудсу, — проговорил Келлерман, обдав Дугласа запахом бренди, выпитого за обедом.

— Да, генерал.

— Вы меня слышите, сержант Вудс? Я хочу вам помочь.

Гарри кивнул, не поднимая глаз, и затянулся сигаретой.

— Если ваше расследование стало непосредственным результатом найма в нашу организацию этой дамы, говорите начистоту. Я не прошу вас ничего скрывать, Арчер. Вам следует описать все функции, которые Вудс выполнял у штандартенфюрера Хута.

Келлерман подошел к Гарри и отечески похлопал его по плечу.

— Следует ли поставить в известность штандартенфюрера? — спросил Дуглас.

— Я уже просил штандартенфюрера вмешаться, — ответил Келлерман тихо и скорбно. — К сожалению, пока доктор Хут не изъявил желания обсудить судьбу Гарри Вудса хотя бы по телефону.

И он тяжело вздохнул.

— Заявление будет написано прямо сейчас? — подал голос штурмбанфюрер Штраус, который задавал только вопросы с уже известным ответом.

— Да, на немецком, — ответил Келлерман. — В этом здании половина сотрудников ни слова не понимает по-английски, а в Берлине любую бумагу на английском выбрасывают, не читая. Инспектор Арчер переведет для своего товарища. Правда, инспектор?

— Конечно, сэр, — ответил Дуглас.

И он, и Келлерман прекрасно понимали, что, поставив свою подпись на каждом листе переведенного заявления, Дуглас уже не сможет сказать, что ничего не знал. Фактически это было равноценно заявлению от него самого. Удар точно в цель. Теперь у Дугласа не оставалось выбора: чтобы освободить Гарри, он должен был подставить Хута, а Келлерман по-прежнему выглядел безобидным старым простофилей.

— Где будем писать? — спросил Дуглас. — В комнате для допросов?

— Давайте сядем в кабинете моего секретаря, — предложил Келлерман. — Я тоже помогу составлять текст.

В течение следующего часа они писали заявление, а потом Келлерман позвонил в штаб абвера на Пиккадилли. Документов потребовалось оформить немало, однако к шести часам вечера Гарри Вудс был официально освобожден. В последний момент Келлерман решил, что заявление можно пока не спешить подшивать к делу, и до поры до времени припрятал его в сейф.

Словом, проделано все было мастерски. Теперь Келлерман мог обвинить абвер как в неправомерном аресте Гарри, так и в неправомерном его освобождении — если Гарри выкинет какой-нибудь фортель. Заодно был сделан и реверанс в сторону военных: вернув Гарри в их распоряжение, Келлерман как бы помог им прикрыть ошибку. А заодно обзавелся письменным заявлением от Гарри и Дугласа, которое, при грамотном применении, может подорвать направленную на него атаку Хута. Но если Келлерман так ловко перехитрил абвер — практически всесильный в условиях военного положения, — то как же «делатель королей» Мэйхью и его компания? Быстро ли Келлерман догадается, что сам абвер находится в сговоре с тем самым «террористическим подпольем»? Может, Келлерман действительно просто милый старый чудак, каким представляется? Или, как водится, истина скрыта за пределами всех рассматриваемых альтернатив?

Глава 31

— Я сделал достаточно, — проговорил Гарри, когда Дуглас вез его домой.

— Ты сделал слишком много.

— Нет, правда. С меня достаточно. — И, не дождавшись ответа, Гарри добавил по-немецки: — Ohne mich. Так у фрицев принято? «Без меня». Вот что-то вроде того. Какое-то время Сопротивление обойдется без меня.

Дуглас кивнул. Он слыхал это выражение. Ohne mich. Так говорили немцы, не желающие выполнять какие-нибудь особенно тяжелые, особенно опасные, особенно дорогостоящие требования политики Третьего рейха. Краем глаза он видел, как Гарри ощупывает разбитое лицо, готовясь предстать перед женой.

— А ведь в прошлом феврале это казалось единственно верным решением, — вздохнул Гарри.

— Прошлый февраль был сто лет назад.

— А потом я просто не знал, как соскочить.

Дуглас не стал спорить. Он привык слышать, как люди объясняют себе свои удачи и неудачи. Считаные дни назад Гарри не только не думал покидать Сопротивление, но и Дугласа пытался завербовать.

— А кто все-таки устроил мое освобождение? Келлерман?

— Говорит, будто бы да. А что?

Гарри снова потрогал лицо.

— Ну… может, он не такой и плохой. Я там все думал: а мы бы так же себя вели? Ну если бы выиграли войну и захватили Германию…

Дуглас остановил автомобиль у дома Гарри. Из-под занавесок в подвальной кухоньке лился свет. Стоя на тротуаре, Гарри озирался по сторонам, будто впервые увидев свою улицу. Потом наклонился к приоткрытому окну автомобиля и произнес:

— Я бы очень хотел, чтобы все стало как раньше, Дуг.

На хлещущий с неба дождь он не обращал никакого внимания. Дуглас много раз наблюдал, как выпущенные из тюрьмы узники радуются самой неприятной погоде. Бьющий в лицо ветер, дождь и снег делают вкус свободы еще острей.

— Теперь здесь немцы, Гарри, — проговорил Дуглас, пытаясь скрыть раздражение в голосе.

— Нет, нет. Я не про них. Я про нас с тобой. Я бы очень хотел, чтобы между нами все стало как раньше.

— Все будет как раньше, — пообещал ему Дуглас. — Иди скорей к жене. Она волнуется.

Уезжая по залитой дождем серой улице, Дуглас не удержался и посмотрел в зеркало. Гарри стоял и смотрел ему вслед до тех пор, пока автомобиль не начал сворачивать за угол. И тогда пошел в противоположном от дома направлении. Вероятно, к телефонной будке. Вздохнув, Дуглас сказал себе, что он Гарри не надзиратель, а друг и напарник.

Пришлось объехать перекрытые улицы — так называемые «огневые зоны» вокруг Пентонвильской тюрьмы и вокзалов Кингс-Кросс и Сент-Панкрас. Эти и другие ключевые точки города были оцеплены отрядами пехоты и бронетехникой. Там размещались военно-полевые суды с расстрельными отрядами. Хотя пока сообщений о массовых расстрелах не поступало, один вид этих военно-полевых судов вселял ужас в самые невинные сердца.

Представитель одного из таких судов остановил Дугласа на Тотенхэм-Корт-роуд. «Опель Адмирал» командира патруля, шесть мотоциклов, три крытых брезентом фургона «Даймлер Бенц» для транспортировки солдат, желтые фары подсвечивают стену дождя. С другой стороны железной дороги слышался вой сирены. Фельдфебель, спросивший у Дугласа документы, говорил тихо и мягко, как часто говорят люди, привыкшие к всеобщему повиновению. Он с интересом прочел написанное в удостоверении, сличил Дугласа с фотографией, записал регистрационный номер автомобиля у себя на планшете, щелкнул каблуками и по-военному козырнул, пропуская Дугласа.

То же самое происходило по всей оккупированной Великобритании: немецкая армия демонстрировала гражданскому населению, что власть полностью перешла к ней. Хозяева теперь здесь те, кто носит форму цвета «фельдграу». И все же патрули с таким явным удовольствием проверяли автомобили СС и полиции, что невозможно было не задуматься — а на гражданских ли направлена эта демонстрация силы?

Глава 32

Субботним утром они пошли в зоопарк. Дуглас представил Барбару сыну как свою знакомую с работы. Беспокоился он напрасно, маленький Дугги принял Барбару так, как большинство детей принимают друзей своих родителей — с огромным интересом, который по истечении первых десяти минут сменяется доброжелательным равнодушием. Но Барбара понимала: знакомство с Дугласом-младшим — это экзамен, который она обязана пройти для завоевания сердца Дугласа-старшего, и потому приложила все усилия, чтобы обаять ребенка.

Они катались на слонах и верблюдах. Ходили смотреть аквариум и носорогов. В какой-то момент — не сразу, нет, не сразу — Барбара поддалась на уговоры Дугги все-таки заглянуть в террариум. На выходе Дугги держал ее за руку и уверял, что с ним она может быть совершенно спокойна, он защитит ее от любой змеи, честное слово, не надо так пугаться.

Публика в зоопарке почти отсутствовала. Мало кто из лондонцев был готов потратиться на билет, чтобы посмотреть на поредевшую коллекцию животных в кое-как восстановленных клетках и вольерах. Дуглас и Барбара смотрели, как Дугги кружится на маленькой карусели. Поскольку других детей не было, Дугги раскручивал карусель, запрыгивал на нее и ехал, пока она не замедляла ход, и так снова и снова.

— Надо же, привели его в зоопарк, а ему качели-карусели интереснее зверей, — удивлялся Дуглас.

— Он просто рад быть с тобой, — ответила Барбара. — А где и как, ему все равно.

— Хут ненавидит отца лютой ненавистью.

В ряду скамеек одна была покрашена желтой краской. Табличка гласила: «Место для евреев». Для распространения ненависти не жалели ни сил, ни денег.

— За что?

В небе, кренясь то на один, то на другой бок, кружил маленький «Шторьх». Военные на борту следили, не происходит ли каких нелегальных собраний в Риджентс-парке. С началом военного положения эти легкие самолеты то и дело сновали по небу, наблюдая за парками, площадями и крышами и доставляя небольшие грузы с одного импровизированного аэродрома на другой. В такие аэродромы превратились перекрытые улицы Мэлл, Эджвар-роуд, Уэстерн-авеню, Олд-Кент-роуд и парк Клэпхэм-Коммон.

— Хут желал получать от отца больше одобрения, чем тот был готов ему дать.

Начался дождь. Дуглас и Барбара спрятались под навесом ларька. В витрине торчали засиженные мухами пыльные муляжи шоколадок и сигаретных пачек. Истрепанное и грязное объявление на запертом окошке сообщало: «Сигарет, шоколада, размена денег нет». Оно висело здесь с тех далеких времен, когда об отсутствии сигарет и шоколада еще требовалось кому-то сообщать.

— Ты чем-то рассержен.

— Нет.

— Значит, встревожен.

— Нет, — солгал Дуглас.

На самом деле он чувствовал себя так, словно ему приказали выкопать собственную могилу.

— Послушай, ты говорила, что это Мэйхью отправил тебя к Питеру Томасу искать пленку. Но Мэйхью ни о какой пленке не знал, пока ее не увидел.

Барбара молчала. Дождь немного утих, и маленький Дугги продолжал кататься.

— Я думаю, что ты работаешь на американское правительство. Так же, как и младший Споуд.

— Я не шпионка. К Питеру Томасу меня отправил человек из посольства. Сказал, что нужно просто забрать пленку. Больше я ничего не знала, Дуглас, честно!

Она схватила его за руку, и Дуглас кивнул.

— Невозможно поверить, что Споуд-младший убил своего брата. Причиной семейных ссор может быть супружеская неверность или дележ наследства, но не секретные документы.

— Тогда кто его убил?

— У меня в голове не укладывалось, как можно убить брата и тут же спокойно встать над мертвым телом и фотографировать, а затем методично сжигать несколько сотен страниц математических расчетов.

— То есть убийца не он?

— Я сделал сам собой напрашивающийся вывод, что братья были в квартире вместе. Просто потому, что они братья. Но если на минутку забыть об этом факте, он перестает заслонять собой правду. В кармане у Споуда-старшего лежал железнодорожный билет, однако никаких поездов со стороны Брингл-Сэндс ночью в Лондон не прибывало. Это старший брат ждал младшего в квартире, а вовсе не наоборот. Он приехал, чтобы передать расчеты.

— Но ведь младший Споуд признался в убийстве.

— Он произнес что-то вроде «я был под защитой, а он нет». В тот момент я решил, что он имеет в виду свою веру.

— А на самом деле?

— На самом деле он говорил о щите от радиации. О каких-то мерах предосторожности для тех, кто работает с опасными веществами. Думаю, Споуд-младший допустил ошибку, из-за которой его брат попал под излучение.

После долгого молчания Барбара призналась:

— Да, Споуд-младший фотографировал расчеты для Вашингтона. Он сам вышел на связь с посольством и предложил их отдать. Больше я ничего не знаю, милый.

Дуглас обнял ее за талию. Он хотел сказать, что верит ей, но не знал как. Все приходившие ему на ум варианты звучали неуклюже и снисходительно.

— Но зачем убили старшего Споуда? — спросила она.

— Кто-то впустил его в эту квартиру. В явочную квартиру Сопротивления. Нельзя не заподозрить, что все это делалось с ведома Мэйхью.

— Это не ответ на мой вопрос. Какой у Мэйхью мотив? Зачем убивать лучшего в стране специалиста по ядерной физике, если есть прекрасная возможность забрать все результаты его трудов? Думаешь, Мэйхью работает на немцев?

— Понятия не имею. Допускаю, он мог тайно встречаться с Хутом, однако в роли предателя я его не вижу. Может, коллаборациониста, но не предателя.

— Тогда зачем тот капитан абвера передал младшему Споуду капсулу с ядом?

— Капитан опасался, что полиция безопасности заставит Споуда выложить про военную атомную программу. В том числе могли всплыть некрасивые секреты о сговоре абвера и Сопротивления.

— Бедный Споуд…

— Да, — кивнул Дуглас. — Он мне понравился.

Дождь закончился. Небо прочертили еще несколько самолетов. Держа маленького Дугги за руки, Дуглас и Барбара пошли смотреть львов.

Глава 33

Перед особняком Линден-Мэнор простирается длинная липовая аллея, и это поистине незабываемое зрелище. Сам особняк представляет собой внушительных размеров сооружение из красного кирпича в стиле поздней английской готики, отреставрированное в девятнадцатом веке с большим размахом: к первоначальной постройке были добавлены готическая капелла и башня, вдохновением для которой послужили легенды о короле Артуре. Впрочем, простые обыватели не могли оценить целостность архитектурного ансамбля владений Сидни Гарена и Питера Шетланда, ибо на территорию поместья площадью в двести пятьдесят акров допускались лишь избранные.

Этим вечером колоссальная обеденная зала освещалась мерцающим сиянием трех свечных люстр из цветного стекла работы восемнадцатого века. Огоньки свечей плясали на столовом серебре и выхватывали из темноты произведения голландской морской живописи, развешанные по стенам.

— Самое лучшее мы, разумеется, фрицам не показываем, — с акцентом и слегка гнусавя, пояснял Барбаре Сидни Гарен. — К чему их расстраивать? На таком фоне купленные ими безделушки совсем потерялись бы.

Улыбка полковника Мэйхью была несколько вымученной. Его ничуть не забавляли истории о том, как Сидни облапошивает своих клиентов, пусть даже его клиенты — нувориши, пусть даже нувориши немецкие. Да и беседы об антиквариате его не интересовали, все-таки в любом уважающем себя заведении вроде джентльменского клуба или армейской столовой не принято разглагольствовать о работе и об искусстве. Так что полковник сидел с кислым видом и без особого энтузиазма ковырялся в куропатке по-нормандски. Все-таки одно дело — бить эту птицу на охоте и совсем другое — пытаться ее есть. Особенно приготовленную по французскому рецепту с яблочным бренди и прочей ненужной ерундой.

На другом конце стола тулилась миссис Гарен, явно чувствующая себя неловко в сияющем парчовом платье. Сын Дэвид очень внимательно за ней ухаживал, и оба они почти не вникали в общий разговор.

Дуглас наблюдал за полковником. Этот человек оставался для него загадкой, Дуглас никак не мог утвердиться в своем мнении на его счет. Вроде бы такой уверенный, физически выносливый, остроумный, он производил впечатление человека молодого и сильного. Красивое лицо, крепкие мышцы, темные кудри без намека на седину. И все-таки, если присмотреться, становились заметны морщины, пожелтевшие зубы и нервная напряженность, вынуждающая его то и дело хмурить брови и беспокойно вертеть в руках нож и вилку.

Слуга подлил Дугласу в бокал «Шато-Леовилль». Барбара смеялась какой-то шутке Сидни Гарена. Дуглас смотрел на него и думал, что прежде встречался с Гареном в совсем иных обстоятельствах, как правило, для последнего куда более неприятных. Разглядывал он и Дэвида, красивого юношу с вьющимися волосами и большими темными глазами, очень похожего на отца. Однако прочитать в его лице Дуглас ничего не мог — Дэвид отучился в британской частной школе и умел держать непроницаемый вид.

— И вот в тот день, когда армия врага вторглась в мою страну, — говорил Сидни Гарен Барбаре, касаясь ее руки, — я велел себе: «Сидни, ты должен помочь соотечественникам вышвырнуть наглых оккупантов!»

Мэйхью напряг память, соображая, кто и когда в последнее время вторгался в Армению, и уже решил было, что речь идет о большевиках, когда Гарен воздел серебряный нож, как меч, и провозгласил:

— Да, нас, англичан, так просто не возьмешь! Со времен самого Вильгельма никому не удавалось нас захватить. — Тут Гарен повернулся к Мэйхью и уточнил вполголоса: — А было это, Джордж, в тысяча шестьдесят шестом году.

— Да что вы? — сухо ответил Мэйхью. — Я не силен в истории.

— Я смотрю, вам не по вкусу куропатка, — заметил Гарен, придирчиво разглядывая содержимое его тарелки. — Ну что поделать. У меня тут на той неделе один фриц обедал. Угощал его лучшей белужьей икрой, так он заявил, что соленая! Олух безмозглый, уж простите меня, Барбара, великодушно. — Подняв руку, он подозвал слугу. — Холодного ростбифа полковнику. Не волнуйтесь, Джордж, я знаю, что придется вам по душе.

Мэйхью чувствовал, что над ним потешаются. Или — еще хуже — что он сам выставил себя дураком.

— Нет-нет, спасибо, я сыт, — попытался возразить он.

Но Гарен крикнул вслед слуге:

— И английской горчицы! — Он снисходительно похлопал Мэйхью по плечу. — Ничего, я знаю, что любят господа вашей закалки. Рисовый пудинг, холодное мясо и побольше густой подливы. Так ведь, Джордж? А? — Не дожидаясь ответа, он повернулся к Барбаре. — Смешные люди мы, англичане. Вот и мой Дэвид полностью разделяет эти вкусы. И Питер. Это в нас вбивается в закрытых школах. Пичкаем детей таким вот варевом, лишь бы посытнее. Дай я Питеру волю, он бы каждый день ел пудинг на сале, да только я слежу за его рационом.

— Это вы про вашего партнера? — уточнила Барбара. — Про сэра Питера Шетланда?

— Про лорда Кэмпиона, — поправил Мэйхью, впрочем, скорее Сидни Гарена, чем Барбару.

Еще один слуга надел перчатки и подложил дров в пылающий камин.

— О, я не обращаю большого внимания на титулы, — отмахнулся Гарен. — Знаете, когда я жил в Париже, в очередях к столовым для нуждающихся толклись сплошь графья и бароны.

— Настоящие? — ахнула Барбара.

— А вот тут вы задали очень глубокий вопрос… — Сидни Гарен обвел глазами стол, проверяя, у всех ли наполнены бокалы; заметил, что Дуглас почти разделался со своей куропаткой. — А вот Дуглас, я смотрю, труд моих поваров оценил.

— Да, очень вкусно.

— Еще куропатки, — приказал Гарен слугам. — Ее надо есть сразу, пока горячая. Остынет — и уже совсем не то. — Не притронувшись к своему бокалу с вином, он отпил воды и вернулся к прерванной беседе. — Что значит «настоящий титул»? Если некоего типа зовут герцогом его друзья, то он настоящий герцог, а если он зовет себя герцогом сам, то поддельный?

Вопрос он задал Барбаре, но не удержался от быстрого взгляда на Мэйхью — попался ли он на наживку?

— А в каком часу ожидается этот ваш приятель? — Мэйхью достал из жилетного кармана золотые часы.

— Как жаль, что вы не берете меня с собой, — вздохнула Барбара.

— Как жаль, что это совершенно невозможно, — ответил ей Мэйхью с самой обворожительной улыбкой. — Пусть вы и самая влиятельная журналистка в Британии, другие наши приятели могут счесть ваше присутствие нарушением мер безопасности.

— Да и кто поверит, что вы влиятельная журналистка? — подхватил Гарен. — При виде такого ослепительного юного создания все скажут: «Очередное пополнение в гареме Сидни!»

Он расхохотался и подмигнул жене, которая отреагировала на его реплику кротким взглядом и вежливой улыбкой.

Мэйхью перестал улыбаться и повернулся к Гарену.

— И все-таки во сколько он ожидается?

Слуга поставил перед ним тарелку с нарезанным холодным ростбифом, однако Мэйхью не удостоил блюдо взглядом. Гарен положил руку ему на плечо.

— Спокойствие, Джордж. Мои люди зажгут костры, как только услышат шум двигателя. И пилот обязательно сделает пару кругов, прежде чем высаживать пассажира. У вас полно времени и на ростбиф, и на сигару с бренди, и пять минут с поднятыми ногами посидеть успеете.

Мэйхью, видимо, распирало желание ответить какой-нибудь резкостью, и он поспешил отпить вина из бокала.

А Гарен никак не унимался.

— Если бы вы относились ко всему спокойней, Джордж, вам бы не приходилось носить с собой пилюли от несварения. Кстати, очень изящная серебряная таблетница торчит у вас из жилетного кармана…

— Все-таки наш гость прибывает издалека, — проговорил Мэйхью. — Я хотел бы встретить его как следует. Лично проверить, что костры расположены в нужном порядке и хорошо видны с воздуха. Мы не можем позволить себе допустить ошибку.

— Дорогой мой Джордж, — ласково сказал ему Гарен. — Я всю свою жизнь так или иначе провел в бегах. Поверьте моему опыту: если я рекомендую сбавить обороты, лучше так и сделать. Живите моментом, умейте наслаждаться маленькими радостями жизни — обществом прекрасных женщин, хорошим кларетом, вкусной едой. Мы не победим немцев к ближайшему уикенду. Путь предстоит долгий и изнурительный. Так что не торопитесь.

— Во сколько заходит луна? — спросил Мэйхью.

Гарен вздохнул.

— Ладно, Джордж. Допивайте кларет, и пойдем одеваться.

В небе этой ночью были и другие самолеты. Три грузовых «Юнкерса» прошли с пятиминутным интервалом на восток, в сторону Голландии и Германии. Гарен предложил Мэйхью и Дугласу фляжку с бренди, но оба отказались. Гарен убрал нетронутую фляжку в чехол.

— Вы правы, — сказал он. — Ожидание может затянуться.

— А ваши люди на том конце этих десяти акров знают, что не должны зажигать костры раньше нас?

— Да успокойтесь вы, Джордж, ради всего святого! И прекратите шагать взад-вперед, из-за вас и у меня уже шалят нервы.

Вскоре они услышали еще один самолет. В небе показался тяжелый биплан. Дэвид поджег пропитанные бензином тряпки, и взвилось желтое пламя костра. Люди в точке высадки ничего не знали о летном деле и следовали радиограммам с указаниями. Основной костер отмечал точку высадки, два других — место захода на снижение. Все три точки тщательно рассчитывались и перепроверялись, отталкиваясь от направления ветра.

Биплан снижался над залитым светом луны полем. Пилот сбавил обороты двигателя и проверял наземные ориентиры — озерцо необычной формы и уродливую башню, в прошлом столетии служившую обсерваторией. Сделав один круг, он попытался зайти на посадку, но тут огни пропали у него из виду. Пилот резко дернул рычаг, и биплан вновь стал набирать высоту, пугающе медленно, с отчаянным усилием. Едва не чиркнув крылом по верхушкам деревьев, пилот выровнял биплан и пошел на второй круг.

— В чем дело? — выкрикнул Мэйхью.

— Он не может попасть на поле, — ответил Дуглас.

— Деревья! — воскликнул Сидни Гарен. — Деревья слишком высокие?

— В радиограмме не было ничего о допустимой высоте деревьев! — Мэйхью пришел в ярость. — Пусть садится как хочет, чтоб его черти взяли!

— Думаю, он еще опасается, что потом не взлетит, — предположил Дуглас. — Шел дождь, земля раскисла.

— Нельзя, чтоб он кружил тут слишком долго, заметят!

Сидни Гарен молчал, глядя в небо. Самолет приближался. На этот раз пилот даже не уменьшал оборотов двигателя, он просто решил еще раз убедиться в правильности свой оценки. Пройдя над полосой, он задрал нос вверх и стал набирать высоту по спирали, будто мотылек, летящий на свет луны.

Когда биплан превратился в маленькую точку на фоне сгущающихся туч, под ним раскрылся парашют. Шелковый купол вздымался в ночном небе, словно вторая луна. Он быстро рос в размерах, приближаясь к земле. Работники Гарена принялись тушить костры, крича, что парашютист упадет прямо в озеро.

— Нет, — спокойно ответил Гарен. — Его несет к нижнему пастбищу. Только бы шума не наделал.

— Думаете, услышат немцы?

— Да черт с немцами, у меня там кобыла жеребая! — Гарен повернулся к сыну и велел: — Присмотри, чтобы Красотку не пугали.

— Хорошо, пап!

И Дэвид припустил через поле. Дуглас и Мэйхью хотели было последовать за ним, но Гарен резко крикнул:

— А вы куда собрались?! Мои ребята знают, что насчет всякого падающего с самолетов добра надо помалкивать. Хотя вряд ли они будут держать язык за зубами, если у них на глазах пижон в смокинге свалится в канаву. Нельзя требовать от людей невозможного!

И он засмеялся, всхрюкнув. Смех у него был некрасивый, но очень заразительный, так что Мэйхью и Дуглас тоже не сдержали улыбки.

Сидни Гарен обещал, что «его ребята» доставят парашютиста в особняк «через полчаса в лучшем виде», однако времени на поиски ушло гораздо больше. Ветер унес его на дальний край пастбища, к тому же он подвернул лодыжку, приземлившись на илистый берег реки, и лежал в кустах, на всякий случай не подавая голоса. Искали бы, наверное, до утра, если бы маленькая дворняжка младшего конюха его не учуяла.

— Ее мамаша всегда бегала за гончими, — с гордостью сообщил владелец дворняжки, когда парашютиста наконец доставили в особняк целых два часа спустя.

Все это время Мэйхью, Гарен и Дуглас, снедаемые тревогой, ожидали в гостиной — там же, где встретились перед ужином. Как и тогда, шелковые портьеры были задернуты, так же пылал в камине огонь, и все-таки гостиная воспринималась иначе — как меняются все дома по ночам. Звуки стали резче и четче, в тишине было отчетливо слышно, как ухает где-то сова, как шумят на ветру деревья, как мерно тикают часы, как оседают прогорающие в камине угли. Комнату наполнял ароматный дым кубинских сигар Мэйхью. Наконец из коридора донеслись шаги.

— Ваш гость, сэр, — объявил дворецкий.

Парашютист, хромая, вошел в гостиную. Американец, уже не молодой, однако, как и большинство его соотечественников, по-юношески энергичный. Он постоянно двигался, но в этой живости не было ничего похожего на невротичную суетливость, одолевшую этим вечером Мэйхью. Она читалась скорее как сдерживаемая сила и нетерпение атлета перед началом состязаний. Прямоугольное лицо его было красивым и загорелым, тонкие светлые лучики морщин вокруг глаз выдавали привычку щуриться — то ли он проводил много времени под жарким солнцем прерий, то ли в шезлонге на пляже или у бассейна. Волосы у него были светлые и подстриженные очень коротко, на одинаковую длину по всей голове. Дуглас слыхал об этой странной новой моде, но видеть такие прически своими глазами ему еще не приходилось.

Словно почуяв, какой эффект производит его стрижка, американец пригладил волосы пятерней. Руки всегда выдают все секреты. Кисти у него были мягкие, белые, лишенные мозолей, с видимыми под кожей жилками и ухоженными ногтями. Кисти состоятельного человека, не занимающегося физическим трудом и ведущего сидячий образ жизни. Давно разменявшего четвертый десяток и достаточно тщеславного, чтобы регулярно тратить время на маникюр.

Здоровенный ирландский волкодав Гарена поднял голову, окинул гостя взглядом, зевнул и снова задремал. Гарен вручил гостю пустой бокал, поднес открытую бутылку виски и глянул вопросительно. Американец кивнул, и Гарен налил ему щедрую порцию. Еще один слуга внес портативный радиопередатчик из снаряжения американца. Брезентовый чехол был сделан так, чтобы передатчик напоминал аккордеон. Хотя много ли шансов у такого холеного человека выдать себя за странствующего музыканта?

— Мы уж боялись, что ветер унесет вас в темный лес Эссекса, — сказал Мэйхью.

— Да, я почти слышал тамтамы из джунглей, — улыбнулся американец и отпил виски. — М-м! Три недели ни капли спиртного во рту не было.

— Ну да, на ваших военных кораблях сухой закон, — покивал Мэйхью. — Мне говорили.

— Корабль британский, — поправил американец. — Торговый корабль водоизмещением пятнадцать тысяч тонн. Это важно запомнить. Мы закрасили все опознавательные знаки на самолете, а пилота ваши зачислили в королевскую армию — на всякий случай.

— Избави бог от этих случаев… — вздохнул Мэйхью.

Американец поднял бокал, намереваясь за это выпить, сморщился от боли и потер спину.

— Стартовали с катапульты, которую сняли со старого британского линейного крейсера. Я думал, у меня голова оторвется…

— Пилот ваш занервничал, — сказал Мэйхью.

— Вы «Юнкерсы» видели?

— Немцы доставляют по воздуху очередную пехотную дивизию. «Юнкерсы» шли пустые, только что разгрузились.

— На вашем поле было мало места для нормальной посадки, — ответил американец. — Как-то не хотелось оставлять вам тут обломки самолета. Потом объясни немцам, как они сюда попали!

— Вы очень предупредительны, — сказал Гарен. — Есть хотите?

— Нет, съел стейк перед вылетом. Виски будет более чем достаточно.

Американец опустил глаза и посмотрел на свой ботинок. Ботинок прыжок с парашютом не пережил — подметка наполовину оторвалась. Американец поддел ею ковер, оценивая ущерб.

— Со своими в Вашингтоне поговорили? Как мы поступим?

— Поговорил. Ох, как я поговорил…

— И?

— Категорическое «нет».

Мэйхью уставился на него в полном недоумении.

— Нет? Что значит нет?

— Я даже у президента был. Полчаса его убеждал! Все это время министр труда сидел в приемной и дожидался своей очереди.

Адреналин понемногу отпускал американца, и стало заметно, насколько он на самом деле вымотан. Он опустился на диван и бессильно обмяк, уложив голову на спинку в попытках расслабить мышцы шеи.

— Я говорил и с президентом, и с хорошими знакомыми в госдепартаменте, и с особым комитетом в Сенате, созданным специально для переговоров с Великобританией…

— …и с армией, и с флотом, — продолжил за него Мэйхью.

— И с армией, и с флотом, — подтвердил американец.

— Видит бог, американские евреи должны понимать, что противостоять Гитлеру необходимо, — вмешался Гарен.

— У нас не так много евреев во власти, — сухо произнес американец. — Ваш король для нашей страны — слишком большая обуза. Думаете, Рузвельт хочет войти в учебники истории как человек, пригласивший в Штаты короля ненавистной когда-то метрополии? Нет, господа! И куда они, по-вашему, его денут? Один адмирал спросил меня: ему как, хватит комнаты в Белом доме или придется дворец строить?

— Уверен, что президент ничего подобного не говорил, — возразил Мэйхью.

— Напрасно вы считаете Рузвельта фанатичным англофилом. Он политик. В нашей терминологии это означает человека коварного и расчетливого.

— Разумеется, с точки зрения политики вопрос деликатен… — начал было Мэйхью.

Американец перебил:

— Поправочка, дружище. С точки зрения политики это самоубийство. Каждый политик обещает, что наши парни не отправятся воевать в чужой войне. Ваш король сейчас — центральная точка всего европейского конфликта. Сами понимаете, никто не хочет приглашать его к себе.

— Европейской войны, — ледяным тоном процедил Мэйхью. — То, что для вас «конфликт», для нас война.

— Называйте как хотите, но у меня дома об этом говорят уже в прошедшем времени. Война окончена, и последнее слово осталось за фрицами.

— Мы попросили от вас слишком многого, — произнес Мэйхью. — Возможно, следовало отправить в Вашингтон сэра Роберта Бенсона.

Американец прикрыл глаза — не то от усталости, не то от разочарования, не то считал до десяти, чтобы не вспылить.

— Мы это уже обсуждали, давно и много раз, — тихо сказал он. — Именно вы настояли, чтобы переговоры вел я. Утверждали, что у информированного гражданина Америки, сочувствующего Британии, шансов на успех больше. — Он накрыл ладонью бокал, когда Гарен подошел к нему с бутылкой виски. — Не думайте, что я не старался. И не думайте, что Америка не в курсе происходящего в мире. Конгресс выделил шесть миллиардов долларов на создание боеспособной армии и закупку военных самолетов. Но у нас свой гитлер — желтолицый и косоглазый, подписывающий свою почту именем Тодзио.

Мэйхью положил руку на каминную доску и стал глядеть в огонь.

— Надо оповестить короля… — мрачно произнес он. — Что ему придется отправиться в Канаду, и все прочее…

Американец сколупнул с штанины кусок засохшей грязи, бросил в камин и поднял глаза на Мэйхью.

— Очевидно, смысл моих слов до вас не доходит. Наверное, в акценте дело?

— Прошу прощения? — Мэйхью резко обернулся.

— Я пытаюсь донести до вас, что британского короля не примут на всем североамериканском континенте. То есть на всей территории севернее сорок девятой параллели.

— Вашингтон не может запретить Канаде дать убежище своему суверену!

— Вашингтон никому ничего не запрещает. Канадцы сами против. Я был в Оттаве, пытался убедить. У них те же политические трудности, что и у нас. Если они примут к себе императора, авторитет их собственного премьер-министра тут же приблизится к нулю.

— Король не станет вмешиваться в политическую жизнь Канады!

— Канадцы много лет жили под твердой отеческой рукой Лондона, полковник. И только у них наконец появилась какая-то независимость, как вы предлагаете им поселить у себя короля. Ни один политик не осмелится поддержать такой шаг, оппозиция его с землей сровняет.

— У них вся наша казна! Шестьсот тридцать семь миллионов в старых фунтах стерлингов! А когда линкор «Ривендж» взял первый груз, туда пошло еще больше ста миллионов фунтов в ценных бумагах!

— Спокойствие, — ответил американец. — Ценные бумаги находятся в страховой компании «Сан-Лайф» в Оттаве, золото — в Монреале, в полной сохранности. Никто не собирается грабить короля.

— Это деньги не короля! — воскликнул Мэйхью и в гневе отвернулся — якобы стряхнуть сигарный пепел в камин.

Американец, извиняясь, развел руками. Сидел он в позе, весьма характерной для своих соотечественников — непринужденно развалившись и заложив лодыжку одной ноги на колено другой, — и при этом машинально поглаживал рваный ботинок, как раненую маленькую зверушку.

— Крышка вашим штиблетам, — констатировал Дуглас, понимая, впрочем, что среди людей, шьющих себе пальто из армейских одеял и платья из занавесок, человек в рваной обуви выделяться не будет.

— Ничего. — Американец отвлекся от ботинка и посмотрел на ссаженные о стропы и щедро залитые йодом ладони. — Через неделю я вернусь на корабль.

— То есть вас ждет корабль?

— Вторая эскадра эсминцев, «Моффет» и компания. Проводим осенние учения атлантического флота.

— Так близко от берегов Великобритании?

— В открытом море, мистер. Ближе чем на три мили к берегу мы не подходим.

Дуглас посмотрел на остальных. Мэйхью созерцал огонь в камине, Гарен сосредоточенно вскрывал новую коробку сигар ножичком из слоновой кости.

— Вы слышали об атомной бомбе? — спросил Дуглас.

Ответа не последовало.

— Любопытно, что ваша осторожная страна сочла возможным провести эскадру эсминцев через зону военного конфликта и неделю держать в провокационной близости от территориальных вод Великобритании, пока вы любуетесь красотами Лондона, — продолжил Дуглас. — Зачем бы?

Мэйхью выпрямился и поправил манжеты. Американец молчал.

— Думаю, полковник, этот человек намерен заключить с вами сделку. — Дуглас обращался к Мэйхью, не сводя при этом глаз с американца. — И для того, чтобы выбить себе наилучшие условия, он начинает торги с категорического отказа.

— Но какой в этом резон? — Полковник недоуменно переводил взгляд с одного на другого.

— Ему нужны расчеты. Те самые, которые сжег Споуд.

Американец не мигая смотрел на Дугласа. На его лице не дрогнул ни один мускул, но Дуглас заметил, что в подошву ботинка он вцепился так, будто хотел ее оторвать.

— Атомная бомба в трюме корабля. Единственный вид оружия, который мог бы позволить европейской державе захватить Америку. — Дуглас подошел к американцу ближе и обращался лично к нему, словно больше никто в разговоре не участвовал. — Если в распоряжение Гитлера попадет такая бомба, он применит ее именно против вас, можете не сомневаться.

— Да знаю я, — огрызнулся американец и вытащил здоровенный автоматический пистолет «кольт». — А можно у меня это забрать? Дыру уже мне в кармане продрал…

Сидни Гарен взял у него пистолет и спрятал в верхний ящик небольшого антикварного комода, предварительно рассмотрев под лампой.

Американец устал. Дуглас не раз видел такое выражение лица. Оно означает, что у человека не осталось ни сил, ни желания цепляться за свой блеф. То есть самое время его дожимать.

— Никто в Вашингтоне об этом вам не говорил? О профессоре Фрике? О ядерной физике? Об опытах, которые проводят в Кларендонской лаборатории в Оксфорде, о ливерпульском циклотроне, о Чедвике, об опытах Резерфорда в Кавендишской лаборатории?

Американец вдруг заулыбался, словно услышал очень хорошую шутку.

— Поверьте, никто в Вашингтоне не говорит о ядерной физике.

Такое лаконичное отрицание убедить Дугласа, конечно, не могло.

— То есть вы у них вроде мальчишки-посыльного? Только зачем отправлять через океан вас, если хватило бы телеграммы со словом «нет»? — Дуглас отхлебнул виски, почти не ощущая вкуса. — А если бы я сказал вам, что другие государства также интересуются этими расчетами?

— Кто? Русские?

— Пока наилучшее предложение поступило от немцев.

— И что же они предлагают?

— Переписать мирный договор, — выпалил Дуглас, импровизируя на ходу. — Позволить нам иметь собственную армию, небольшой прибрежный флот и настоящее гражданское правительство вместо нынешнего марионеточного режима. Собственные министерства иностранных дел и обороны. Оккупированная зона будет занимать лишь полоску земли вдоль берега, мы будем контролировать весь основной импорт, а также иметь торговый флот. Будет пересмотрен валютный паритет фунта стерлингов и рейхсмарки, а также значительно уменьшены репарации.

— И все это за несколько страниц расчетов? — с сомнением уточнил американец.

— За многие годы труда, тысячи часов работы вычислительных машин и добровольное содействие наших лучших физиков. Вы в курсе, что немецкая армия уже запустила реактор? До плутония им остался один шаг, и еще пара шагов — до создания атомной бомбы.

— Эту идею у нас рассматривал особый комитет Конгресса, — признался американец, отбросив свой блеф. — Обсуждали вопрос с Эйнштейном. Но когда стали прикидывать стоимость проекта, счет пошел на миллиарды, и ведь нет никакой гарантии успеха…

— Вы недооцениваете важность отрицательного результата. Несколько миллиардов — не слишком высокая плата за уверенность в том, что нацисты не смогут в одночасье стереть Нью-Йорк с лица Земли.

По лицу американца медленно расползлась улыбка.

— А я понял, кто вы такой. Тот самый инспектор полиции! Тот самый скотленд-ярдский хрен, о котором мне прожужжали все уши.

— Какая разница, кто я? — Дуглас был удивлен и раздосадован. — Есть ли у вас полномочия, чтобы вести переговоры о судьбе короля?

— А знаете что? Лихой вы малый. Вы мне нравитесь. Барб уверяла, что мы бы с вами спелись, и, черт меня дери, так и есть! Впервые после нашей свадьбы она не ошиблась с выбором. Или вообще впервые.

— Вы Дэнни Барга!

— Капитан-лейтенант Дэниэл Альберт Барга собственной персоной.

— То есть вас определили во флот, — произнес Мэйхью, изучая пепел на кончике сигары.

— Госдепартамент настоял.

Мэйхью кивнул. Засунуть человека в военную форму — все равно что записать в армию бастующих рабочих. Способ обеспечить повиновение, обычная практика.

В комнату вбежал слуга и начал шептать что-то Сидни Гарену. Гарен слушал, и его лицо все больше мрачнело. Отпустив слугу, он сообщил:

— Боюсь, немцы обнаружили парашют нашего друга.

Дэнни Барга вскочил.

— С дерева его пришлось срезать. На ветках остались куски строп.

— Вас могли заметить еще на спуске. Целый взвод пехоты сейчас строем ходит по моему поместью, обыскивая поля.

— А сюда они придут? — быстро спросил Мэйхью.

— Разумеется, — спокойно ответил Гарен. — Солдаты — народ методичный. Немецкие солдаты — особенно. Они обыщут все окрестные дома, включая этот.

Он безуспешно попытался улыбнуться.

Джордж Мэйхью торопливо затушил сигару, словно мальчишка, боящийся попасться за курением.

— Надо решать, что будем говорить.

— Я в их треклятом арестном списке, — простонал Дэнни Барга.

— А других документов вам что, не сделали? — изумился Гарен.

— Документы ждут в Лондоне. Вашингтонские подделки вечно оказываются просрочены.

— Спрятать его можно? — спросил Мэйхью Гарена.

Ответить Гарен уже не успел. Из коридора донесся шум, дверь распахнулась, и в комнату головой вперед, как атакующий бык, влетел слуга. Он чуть не угодил в горящий камин, лишь в последний момент сумев восстановить равновесие, и развернулся к человеку, так грубо втолкнувшему его в комнату.

— Меня зовут доктор Оскар Хут, — представился человек на пороге. — Штандартенфюрер.

Он обвел взглядом присутствующих.

— А, инспектор Арчер… не удивлен. И полковник Мэйхью, и мистер Гарен… Знакомые лица из моих секретных папок.

Никто не ответил. Слуга потирал запястье, которое Хут чуть ему не вывихнул.

— У вас тут поблизости нашли парашют, мистер Гарен. — Хут прохаживался по комнате, но никто не смел обернуться, чтобы посмотреть ему в лицо. — Вы об этом слышали?

Гарен молчал. Тогда Хут гаркнул, как фельдфебель на плацу:

— Вы слышали о парашюте?

— Да, слуги мне доложили, — тихо произнес Гарен.

— И вы ничего не сделали?

Гарен пожал плечами.

— А что я мог сделать?

— Ну а вы, полковник Мэйхью? Тоже не стали проявлять любопытство? Ох уж мне эта знаменитая британская сдержанность!

В дверь заглянул эсэсовец в форме шарфюрера.

— Тут все в порядке, — сказал ему Хут. — Убедитесь, что никто из слуг не остался в хозяйственных постройках, и соберите всех в общей комнате прислуги.

Щелкнув каблуками, шарфюрер скрылся в коридоре.

— А вы кто такой? — Хут подошел вплотную к Дэнни Барга.

— Я американский гражданин.

— Сядьте, американский гражданин.

Хут с силой нажал ему на плечо, и Дэнни — от неожиданности и, видимо, от боли в подвернутой лодыжке — рухнул в кресло.

Прошествовав к камину, Хут обратился ко всему собранию:

— Я вам не верю. Ни одному из вас. По глазам вижу, что-то скрываете.

— Да как вы смеете врываться сюда и… — начал полковник Мэйхью.

Но Хут оборвал его:

— Молчать. Вы все арестованы. И не вздумайте со мной спорить, полковник.

Он посмотрел на маятник часов на стене. Все застыли без движения, ветер снаружи стих, и громкое тиканье было единственным звуком, нарушающим тишину. Дуглас быстро шагнул к комоду, раскрыл ящик и выхватил «кольт» сорок пятого калибра, который убрал туда Гарен.

— Нет, штандартенфюрер, — произнес он, наставляя на Хута пистолет.

Хут улыбнулся ему так, словно Дуглас только что самым непростительным образом оскандалился.

— Не глупите, Арчер. Со мной целая пехотная рота.

— Передайте глушитель, мистер Гарен, — попросил Дуглас, взял глушитель и прикрутил к пистолету.

— Уберите оружие, и мы забудем об этом инциденте, — предложил Хут.

— Не делайте резких движений, — посоветовал Дуглас, — не то пристрелю.

— Духу не хватит, — парировал Хут, однако от резких движений и правда воздержался.

— Заберите у штандартенфюрера оружие, полковник, — приказал Дуглас. — Только не подходите вплотную.

— Вы уверены в своих действиях, старина? — спросил Мэйхью.

— Как никогда, — ответил Дуглас, хотя кровь оглушительно стучала у него в висках и все внутренности узлом скрутило от страха.

Сомневаться было поздно. Мэйхью уже расстегнул на Хуте кобуру и вытаскивал пистолет.

— Больно смотреть, как вы сами подписываете себе смертный приговор, — сказал Хут.

— Сколько машин? — спросил Дуглас слугу, не сводя глаз с Хута.

— Пять грузовиков и мотоцикл с коляской.

Дуглас кивнул. Похоже на правду.

— Возьмите телефон и позвоните на первый этаж, — велел он. — Отдайте своему шарфюреру распоряжение собрать людей по машинам и готовиться выезжать.

— Что будет со мной?

— Делате, как вам говорят. — Дуглас протянул ему трубку.

— Не надо, — вмешался вдруг Мэйхью.

Дуглас замер с телефонным аппаратом в одной руке и «кольтом» в другой.

— Полагаю, мы с штандартенфюрером можем прийти к соглашению, — проговорил Мэйхью. — Штандартенфюрер, вы не возражаете, если мы с вами перемолвимся парой слов без свидетелей?

— Как я могу отказаться?

Мэйхью посмотрел на Дугласа. Тот кивнул.

Вдвоем они удалились и отсутствовали около получаса. Вернувшись, Хут обвел всех взглядом и произнес:

— Хорошо. Полковник Мэйхью дал объяснение происходящему. Пока я не стану предпринимать никаких мер. — Он взял со стола свой пистолет и убрал в кобуру. — Но предупреждаю… — Он посмотрел в глаза Мэйхью. — Предупреждаю, что я намерен получить с вас обещанное.

Уже взявшись за ручку двери, он добавил:

— Полковник убедил меня, что в этом доме никто не имеет отношения к найденному нами парашюту. Пожалуйста, распространите эту информацию в своих кругах: ни один самолет в любую погоду не пройдет мимо люфтваффе, потому что наше радиолокацонное оборудование работает днем и ночью.

Когда все пять грузовиков и мотоцикл с коляской скрылись в конце липовой аллеи, Мэйхью произнес:

— Про ситуацию с «кольтом» он обещал забыть. Я ему верю, Арчер.

— А вы что ему пообещали? — спросил Дуглас.

— Все, включая жареную луну, — уклончиво ответил Мэйхью. — Что угодно в обмен на время. Теперь мы должны вырвать короля из лап немцев. — Он посмотрел на Дэнни Барга. — А также продемонстрировать нашему американскому другу, что президент, располагающий атомной бомбой, может переизбраться на следующий срок, даже если даст убежище британскому монарху.

Глава 34

В мюзик-холле на Эджвер-роуд было тепло, шумно и густо накурено. Публика битком набилась в зал, желая посмотреть на дуэт Флэнагана и Аллена и послушать пение Веры Линн.

К лету сорок первого ее песни стали отражением грусти, поселившейся в сердцах жителей оккупированной Британии. «Мечты — это сны, что приходят наяву», — пела она. Тысячи людей тосковали в разлуке с близкими, попавшими в лагеря военнопленных, и слова «Да, день придет, снова встреча нас ждет» были обещанием, которое они лелеяли в душе.

В конце первого отделения Линн вышла на сцену в простом белом платье, какое любая девчонка-продавщица самого скромного достатка могла бы сшить себе сама. Из-за бури оваций оркестру пришлось несколько раз повторить вступительные аккорды в ожидании, когда аплодисменты чуть поутихнут. Затем на сцену вышли Флэнаган и Аллен и вместе со всей труппой запели: «Снова птицы закружат над скалами Дувра — уже скоро, ты только жди. Будут смех и объятья, снова встретятся братья, завтра вместе будем и мы». Публика внимала не дыша. А потом началось веселье — певцы и музыканты бросали в зал серпантин, дурачились в смешных шляпах и хлопали воздушные шары из огромной плетеной корзины, опрокинутой под потолком.

Ко второму отделению зрители пребывали в такой эйфории, что настроение им не испортил даже «Профессор Зинго». А это о многом говорит, ведь трудно придумать зрелище более изнурительное, чем потуги фокусника, еще не достаточно поднаторевшего в черной магии.

Сборные концерты — не самый любимый жанр среди театральных уборщиков. По окончании в зале остаются кучи всякой мишуры, которую нужно аккуратно собрать и привести в божеский вид для повторного использования. Разноцветные бумажные ленты паутиной опутывали грудастых кариатид, несколько уцелевших шариков прыгали между рядов зрительного зала. Пожалуй, театральный бар был единственным местом, которое не затронул весь этот балаган. Большие стеклянные окна открывали посетителям прекрасный обзор сцены, но музыка доносилась лишь тогда, когда кто-нибудь открывал дверь. Словом, клиенты могли наслаждаться лучшим, что есть по обе стороны рампы: видеть ножки кордебалета и слышать собственный голос.

— А если не придет? — Гарри прикончил пинту разбавленного эля и знаком потребовал у бармена еще одну.

— Придет, — ответил Дуглас.

Он от предложения долить отказался. Две пинты этого пойла были бы слишком большим испытанием для мочевого пузыря, к тому же он давно взял за правило не увлекаться алкоголем при исполнении.

Гарри обратился к бармену:

— Скажи-ка, Перси, а фрицы к тебе часто заходят?

Бармен вытирал прилавок. Он выжал тряпку в ведро за стойкой, расправил, встряхнул и разложил сушиться на пивном бочонке.

— Нет. У них свои концерты. Большие звезды прилетают из Германии, и билеты им обходятся в шесть пенсов. А у нас за шесть пенсов сядешь только в раек. Да и все равно они по-английски не поймут ничего.

Гарри закурил и протянул пачку бармену. Тот с благодарностью взял сигарету.

— А вам кто-то из немцев нужен?

Дуглас наблюдал за тем, как Профессор Зинго вытягивает бесконечные цветные платки из вроде бы совершенно пустой трубки, однако на самом деле его внимание было приковано к Гарри. Он ждал, как напарник себя поведет и не сболтнет ли чего-нибудь лишнего.

— Да встречаемся тут с одним. С офицером армейской почтовой службы. Надо обсудить кражи из посылок.

— А… — сказал бармен.

— Важное, между прочим, дело, — заверил его Гарри, словно ему не терпелось поделиться.

— Не сомневаюсь.

Бармен отошел к раковине и принялся мыть грязные стаканы, утратив к встрече полисменов с немцем всякий интерес.

Профессор Зинго меж тем под пиццикато скрипок и виолончелей демонстрировал, как открывается и закрывается большая черная лаковая коробка. Он красноречиво взглянул на зрителей, на свою прелестную ассистентку и на большую циркулярную пилу. Постучал по лезвию, показывая, что пила не бутафорская.

Послышалась музыка Чайковского — дверь бара открыл капитан Ганс Гессе. К счастью, на этот раз не в пальто с каракулевым воротником, иначе его бы тут уже окружили с просьбами дать автограф.

— Что сегодня пьешь, Ганс? — спросил Гарри, словно они с немцем давно на короткой ноге.

— Пиво.

Гессе снял широкополую черную шляпу и аккуратно разместил на полке. Закон воспрещал угощать выпивкой членов оккупационной армии, а питейные заведения не имели права их обслуживать. Однако стакан пива немедленно возник на стойке. Гессе отхлебнул, поморщился и с улыбкой поставил стакан.

— Завтра утром, — произнес он. — Сможете?

Ассистентка уже залезла в коробку. Профессор Зинго приоткрыл дверцы, демонстрируя, где именно пила рассечет ее надвое.

— Вы про синий бушлат? — уточнил Гарри.

Таково было кодовое именование короля Георга Шестого, короля-моряка.

— Да, я про синий бушлат. У вас все готово?

Взглянув на Дугласа, Гессе тоже повернулся к сцене. Фокусник стоял в свете прожектора, пила яростно крутилась, подцвеченная красными огнями рампы. Лицо хорошенькой ассистентки исказила гримаса ужаса. Гессе со скучающим видом отвел глаза.

— Все будет готово, — произнес Дуглас, не отвлекаясь от сцены.

— Девушка подтягивает ноги к груди. — Гессе хлебнул теплого разбавленного английского пива. — И пила проходит на безопасном расстоянии.

— Мы заберем его из Тауэра, — сказал Дуглас.

Мэйхью уже посвятил его во все детали.

— Там будет мой человек. Невысокий, в очках, в форме офицера ветеринарной службы. Все его распоряжения выполнять сразу и без вопросов. Вам понятно?

— Понятно.

Внизу во тьме у оркестровой ямы открылся прямоугольник запасного выхода. Двое солдат пошли вдоль рядов. В красноватых отсветах рампы Дуглас разглядел висящие у них на шеях большие железные бляхи. Такие полагалось носить военным полицейским при исполнении. Очень медленно эти двое шли через зал, методично вглядываясь в лица сидящих в каждом ряду.

Гарри посмотрел на Гессе и кивнул на них.

— Ваши.

— Полевая жандармерия, — спокойно ответил Гессе. — Рядовая проверка.

Барабанную дробь они услышали даже через стекло. Циркулярная пила опустилась и ужасающе быстро прошла через лаковую коробку. Двое с железными бляхами ни на миг не отвлеклись от своего занятия, их головы неспешно поворачивались вправо-влево, как у зрителей, наблюдающих какой-то замедленный теннисный матч.

Торчащая из коробки голова девушки запрокинулась, словно от жуткой боли.

— Господи! — выдохнул Гарри.

— Да притворяется она, — отмахнулся Гессе, достал свою шляпу и надел так, чтобы скрыть полями одну половину лица.

— Мы подъедем в медицинском фургоне, — сказал Гарри. — Ваши потребовали, чтобы это был медицинский фургон.

— Какой номер?

— Никакого. Номера просто снимут. Фальшивые решили не ставить. Никто не будет тормозить «неотложку» из-за того, что у нее номеров нет. И в случае чего отсутствие номеров поможет нам выиграть драгоценные минуты.

— Вы правы. — Гессе вдруг улыбнулся, и его лицо озарилось отраженным светом вспыхнувших над сценой прожекторов. — Вот, полюбуйтесь. Девушка жива и здорова.

— Синий бушлат ведь без наручников? — уточнил Гарри.

— Немцы не варвары, мистер Вудс, — с улыбкой произнес Гессе. — С чего бы нам заковывать его в кандалы?

Зал взорвался аплодисментами. Профессор Зинго галантно подал ассистентке руку, помогая выбраться из коробки.

— Это хорошо, а то в нашей группе нет специалиста по взлому замков.

Опираясь на красное дерево барной стойки, капитан Гессе хлопал в ладоши и сквозь сигаретный дым пристально вглядывался в происходящее на сцене.

В бар вошли жандармы, закончившие осмотр зрительного зала. «Цепные псы», как их называли в народе. Железные бляхи ошейников так и сверкали в электрическом свете. Гессе, Дуглас и Гарри, увлеченные представлением, их как будто не заметили.

— Солдаты тут есть? — крикнул один из них бармену.

Чувствовалось, что английского он не знает, а фразу зазубрил, как попугай.

— Не-а, — отозвался бармен и выставил на стойку два бокала и бутылку виски.

«Псы» еще раз оценивающе смерили глазами троицу в углу стойки, переглянулись и подошли налить себе выпить. Дуглас украдкой покосился на них и обнаружил, что это даже не настоящие жандармы, а рядовые пехотинцы, которым выдали бляхи и отправили на полицейское дежурство.

Бармен отошел от них на почтительное расстояние и встал у стекла.

— Видите? — сказал он Дугласу и остальным, когда фокусник и девушка вышли на очередной поклон. — Вот и в понедельник на премьере так же было. Хромает. Вон, кровь на ноге. Если она не подтягивает колени к самой шее, пила ее задевает.

Действительно, балетная туфелька была разорвана на самом кончике пальцев, и по белой материи расплывалось кровавое пятно.

— Так в этом деле всегда, — вздохнул бармен. — Репетируй сколько хочешь, и все равно есть риск оступиться.

Трое за стойкой отхлебнули пива и ничего не ответили.

Глава 35

Привкус тумана ощущался даже во рту. Сажа проникала в ноздри и коркой запекалась на губах. Десять утра, а видимость не превышала нескольких ярдов. Вдоль реки медицинский фургон тащился со скоростью улитки. Блокпост на Тауэр-Хилл был вынужден зажечь сигнальные огни, чтобы обозначить свое местонахождение. Получился желтый коридор в клубящейся зеленой мгле. Тауэр возвышался в ней бесформенной серой глыбой.

Лишь когда ветер пробежал над рекой, стали различимы желтые огоньки легкого крейсера «Эмден», стоящего на якоре у дальнего конца моста.

— Хороший день выбрали, — констатировал Гарри Вудс. — Наверняка выяснили прогноз, прежде чем отправлять к нам Гессе.

Они подъехали ко второму блокпосту. Гарри опустил стекло. Из караулки, прижимая к лицу платок, им навстречу выбежал офицер. Вскочив на подножку, он чихнул и простонал:

— Что за мерзкая страна! Нельзя человеку жить в таких условиях!

На погонах у него были лейтенантские звезды и змеи, символ принадлежности к ветеринарной службе.

— Езжайте прямо, — велел он. — По мосту и дальше через башни. Если нас попытаются остановить, говорю только я.

Ориентируясь по фонарям, Дуглас провел фургон по Внешнему двору, в объезд Уэйкфильдской башни, мимо Кровавой башни и дальше во Внутренний двор, где огромным утесом возвышалась обезглавленная туманом Белая башня. Фургон вспугнул пару воронов, и они заметались над дорогой, как пьяные, громко хлопая крыльями. Офицер ветеринарной службы так и ехал на подножке, держась за зеркало.

— Здесь остановите, — вдруг приказал он, спрыгнул с подножки и скрылся в тумане.

Впрочем, за его перемещениями несложно было следить по звуку — он кашлял и чихал на протяжении всего пути через лужайку Тауэр-Грин, а потом чуть не сшиб знак «По траве не ходить».

Густой туман принес с собой неестественную тишину. Ветра, которые с самого начала военного положения дули непрестанно, внезапно стихли. Воздушное патрулирование приостановили из-за нулевой видимости. По мосту, глухо урча, медленно проехал тяжелый грузовик, и опять стало тихо, как в могиле.

— Прямо мурашки, а? — Гарри поежился.

Дуглас молча кивнул. Он смотрел на табличку, где краской по-немецки было выведено: «Королевские покои. Здесь Анна Болейн провела ночь перед казнью и допрашивали Гая Фокса перед последующим судом в Вестминстерском дворце».

Со стороны Белой башни послышались шаги. Кто-то с густым силезским акцентом отметил, что денек холодный. Другой человек засмеялся этому, будто какой-то остроте.

— Вот они, — сказал Гарри.

Белый медицинский фургон едва виднелся в тумане, и вновь прибывшие в него чуть не врезались. Их было пятеро. Впереди гремели сапогами два лейтенанта кавалерии. За ними, с двух сторон сопровождаемый улыбающимися ассистентами, шагал заместитель гауляйтера Германского трудового фронта — то есть нацистского эквивалента профсоюзного движения.

Портной попытался скрыть его круглый живот и тяжелый зад под великолепным пальто с цветными нашивками и золотыми значками, однако он ничего не мог сделать с расхлябанной невоенной походкой, хриплым смехом и удалой манерой изъясняться.

— Лопни мои глаза, «неотложку» притаранили! И куда мне? В кабину или на носилки? — Заместитель гауляйтера расхохотался, зашелся кашлем и сплюнул. — Треклятый туман прямо в глотку лезет…

Ассистенты имели неосторожность разинуть рты, смеясь его шутке, и вскоре тоже кашляли и жаловались на туман.

— Ваш автомобиль здесь, сэр, — холодно произнес один из лейтенантов.

Заместитель гауляйтера повернулся ко второму.

— Вот вы у нас знаете историю, лейтенант. Все эти басни про сэра Уолтера Рэли и про леди Джейн Грей. Вас послушаешь, и они как живые перед глазами! — Он похлопал лейтенанта по груди. — А сэр Томас Мор всегда был моим героем!

— Да, сэр, — ответил лейтенант.

Из кабины фургона Дуглас и Гарри наблюдали, как представителей Германского трудового фронта увозят в «Роллс-Ройсе» для особо важных гостей. Один из лейтенантов, не подозревая, что его слышат, процедил сквозь зубы:

— Чиновники из министерства сельского хозяйства, комиссар по здравоохранению, заместитель главы женской лиги, глава администрации немецкой спортивной лиги… а теперь еще свиньи из трудового фронта. Это особо охраняемая тюрьма английского короля или цирк?

Второй лейтенант говорил тише, расслышать его было гораздо сложнее.

— Спокойствие, Клаус. Я знаю способ, как со всем этим справиться.

— Какой способ?

— У меня в казарме бутылочка шнапса припрятана. Как насчет разок нарушить свои принципы и хлопнуть рюмочку до обеда?

— И о чем вообще болтала эта нацистская сволочь? Сэр Томас Мор был его героем? Томас Мор был ученым, отвергавшим тиранию!

— Успокойся, Клаус. Нам приказано вернуться в казармы к половине одиннадцатого. Остались считаные минуты.

— А зачем нам приказано вернуться в казармы?

— Кто с доблестью дружен, тем довод не нужен. По первому знаку на пушки в атаку мчатся и мчатся шестьсот[222], — произнес офицер с потугой на британский прононс, однако безбожно переврав цитату.

— «Вот вы у нас знаете историю, лейтенант, — передразнил второй, изображая тягучий силезский акцент. — Вас послушаешь, и они как живые перед глазами!»

В десять сорок появился очкастый лейтенант ветеринарной службы. Перед собой он катил инвалидное кресло, в котором восседала безмолвная и неподвижная фигура. Плечи человека в кресле были сгорблены, голова поникла, смотрел он лишь на свои затянутые в перчатки руки. На нем был дешевый халат в шотландскую клетку, из-под которого выглядывали коричневый свитер, серые фланелевые брюки и потертые ботинки, а голову обхватывал защитного цвета вязаный шлем, какие приобрели популярность у британских солдат в первую зиму «сидячей войны».

Гарри Вудс распахнул дверцы фургона, Дуглас откинул ступеньку и приготовился подать монарху руку, но лейтенант ветеринарной службы произнес:

— Сам он не встанет.

Король молча поднял взгляд на Гарри и Дугласа — одни глаза, голова едва шевельнулась.

Гарри наклонился и подхватил короля на руки, как мать подхватывает малое дитя. Внеся короля в фургон, Гарри уложил его на носилки.

— Пристегивайте, — велел лейтенант ветеринарной службы. — Он обессилен. Кому-то надо ехать с ним в кузове.

— Я поеду, — сказал Гарри.

— С вами все в порядке, сэр? — нервно спросил Дуглас.

Он не знал, следует ли говорить «Ваше Величество».

Король ответил едва различимым кивком и шевельнул губами, но не вымолвил ни слова. Дуглас кивнул Гарри, и тот захлопнул двери фургона.

— Я доеду с вами до внешнего периметра, — сообщил лейтенант ветеринарной службы. — Дальше сами.

— Хорошо, — ответил Дуглас.

Лейтенант шумно высморкался.

— Он чем-то одурманен? — спросил Дуглас.

— Да болен он! Сильно болен.

На Лоуэр-Тэмс-стрит лейтенант просто соскочил с подножки, лишь хмыкнув на прощанье.

Первые неприятности начались, когда они ехали по Ломбард-стрит в сторону Чипсайд. Гарри сунул голову в окошко в перегородке между кузовом и кабиной водителя и спросил:

— Дуг, хочешь, я поведу?

— Да тут с зажиганием проблемы. Жму на газ, и мотор глохнет.

Фургон медленно полз мимо Банка Англии. Сквозь туман были видны стоящие у него вооруженные часовые. Светофор не работал, и движением управлял регулировщик — темная фигура, заметная лишь благодаря горящему рядом сигнальному огню. Регулировщик жестом дал им команду проезжать. Не успели они достичь собора Святого Павла, как мотор заглох опять и завелся лишь с третего раза.

— Нам бы только до Барнета добраться, — бодрился Гарри. — А там будет другой транспорт.

— Ты в моторах что-нибудь понимаешь?

— Можем поискать автомастерскую.

Во дворе собора были брошены в тумане четыре легковых автомобиля и грузовик. К медицинскому фургону подошел дежурный констебль.

— Здесь ставить нельзя, сэр, — произнес он в грубоватой манере, свойственной начинающим полицейским. — Это скоростная улица. Парковка и остановки не разрешаются ни при каких обстоятельствах.

Он глянул на номер лицензии на лобовом стекле и, шмыгнув носом, на Дугласа.

— У меня что-то с зажиганием. Вы не подскажете, где ближайшая автомастерская?

В кузове закашлялся король.

— Сегодня ничего не работает. Неужели не понятно? Такой туман! — Он провел пальцем по запотевшему лобовому стеклу. — Просите своих, чтоб механика прислали.

— Я могу оставить машину и сбегать позвонить?

— Вы мне дурачком не прикидывайтесь. — К этому моменту констебль успел придти к выводу, что ни к чему миндальничать с водителем «неотложки». — Я все объяснил и повторять не стану, сразу в участок заберу. Живо двигайте отсюда!

Подавив в себе гнев, Дуглас кивнул и стал заводить мотор.

— Вот ведь мерзкий сопляк, — тихо проговорил Гарри, когда они все же тронулись.

— Никогда не любил легавых, — ответил Дуглас. — Как там…

Он осекся, так и не определившись с приличествующей формой обращения к королю.

— По-прежнему, — ответил Гарри, всегда понимавший с полуслова. — Молчит. Задремал, наверное.

— Ты до такси его донесешь?

— Таксисты в такую погоду по домам сидят. Все равно клиентов не найти.

— Позвоню Барбаре.

Они нашли телефонную будку на Флит-стрит. Барбары не было дома. Трубку взял мойщик окон, спросил, не нужно ли что передать; Дуглас ответил, что перезвонит позже.

Следом он набрал штаб генерального коммисара административного управления и юстиции. Теперь этот орган заменял министерство внутренних дел. Сэра Роберта Бенсона не оказалось на месте, но его личный помощник, едва услышав фамилию звонящего, с большим рвением выразил готовность помочь. Дуглас подчеркнул, что дело срочное. После секундного колебания помощник доверительно сообщил, что сэр Роберт обедает в клубе «Реформ».

— Едем туда, — принял решение Дуглас, вернувшись к фургону. — Как-нибудь дотяну эту колымагу до Пэлл-Мэлл.

— Туман становится гуще, — сказал Гарри. — Он может и неделю продержаться.

— Ты точно не знаешь имен тех, кто ждет в Барнете?

— Точно.

Дуглас влез в фургон. Король сидел на носилках, завернувшись в тонкое серое одеяло.

— Как вы себя чувствуете, Ваше Величество?

Король безучастно взглянул на Дугласа.

— Небось, все из-за той бомбы, — прошептал Гарри. — Которая попала по дворцу в самом конце. Помнишь, слухи ходили, что король тяжело ранен?

— Думаешь, он все это время находился в таком состоянии?

— Да уж я контуженных насмотрелся… Взрывная волна может убить, и следа на теле не оставив. Или так мозги перетряхнуть, что ничего соображать не будешь.

Дуглас беспокойно покосился на короля, однако тот на замечание Гарри не отреагировал.

— А он может поправиться?

— Да бог его знает, Дуг. Но ты вообрази, каков был бы эффект, если бы он в таком виде попал в Вашингтон?

— Я только об этом и думаю, — печально ответил Дуглас.

— Ты правда сможешь дотащиться до Пэлл-Мэлл?

— Попробую.

Словно желая их подбодрить, мотор завелся с первой попытки, и фургон, кое-как пыхтя, покатился по Стрэнд. Исправной работы мотора хватило на несколько минут. Не успели Дуглас и Гарри задуматься о том, чтобы попробовать доехать так до Барнета, фургон снова заглох, и уже окончательно. В ящике для инструментов лежала только промасленная тряпка и пусковая рукоятка. Гарри вылез и попытался завести мотор вручную. После многих безуспешных попыток он вернулся, утирая пот со лба, швырнул рукоятку в ящик и, ругаясь, вытер руки тряпкой.

— Что делать будем? — спросил он, держась за сердце и тяжело дыша.

— Вытаскивай складное кресло из кузова.

— Господи!

— На улице его никто не узнает. Вокруг полно больных и увечных.

У Гарри не было ни альтернативных предложений, ни сил на споры. Вдвоем с Дугласом они кое-как пересадили короля в инвалидное кресло и повезли сквозь туман — через Трафальгарскую площадь к внушительному зданию клуба «Реформ».

В клуб Дуглас пошел один, оставив Гарри с надсадно кашляющим королем у входа. Он попросил служителя доложить сэру Роберту и тут увидел его собственной персоной. Сэр Роберт стоял в середине диковинного внутреннего дворика, который располагался в центре старого здания.

Служитель подвел Дугласа к нему и доложил о посетителе. Прервав разговор, сэр Роберт обернулся.

— О, Арчер. Как мило.

Голос у него был тихий и низкий, нечто среднее между рычанием и шепотом. И приветствие, конечно, звучало очень в его духе: не поймешь, то ли это выражение приязни, то ли ее отсутствия, то ли удивление, то ли похвала за пунктуальность, то ли признание близкой дружбы, то ли шапочного знакомства.

— Простите, что беспокою, сэр Роберт.

— Ничего страшного. Вы ведь знаете Уэбстера? Он назначен моим заместителем.

— Поздравляю вас.

Уэбстер был щуплым человечком с усталыми глазами и слабой улыбкой. Не верилось, что у такого могло хватить целеустремленности для достижения этой карьерной высоты. Все-таки для государственного служащего позиция заместителя какой-нибудь шишки — это все равно что для актера попадание в основной состав.

— Вы учились в Нью-Колледже, Арчер? — поинтересовался сэр Роберт.

— В Крайст-Черче.

— А вот Уэбстер окончил Нью-Колледж.

Все трое улыбнулись. По распространенному убеждению, самые высокие государственные позиции доставались выпускникам оксфордского Нью-Колледжа.

— Не желаете ли шерри? — предложил Уэбстер.

Дуглас был как на иголках. Гарри ждал его с королем прямо на улице. Но Уэбстер праздновал свое повышение, и отказываться было нельзя. Служитель уже стоял наготове, слушая заказ.

— Три сухих шерри, — распорядился Уэбстер.

— Сэр Роберт, я к вам по крайне срочному делу…

— На бокал шерри время найдется всегда, — ответил сэр Роберт и повернулся к Уэбстеру. — Арчер иногда помогает мне с парламентскими запросами.

На самом деле с материалом для парламентского запроса Дуглас помог всего один раз, но это был вполне правдоподобный повод для внезапного появления в клубе.

Уэбстер вежливо согласился дать им возможность обсудить рабочие вопросы наедине:

— Я как раз побеседую с клубным управляющим. Не придется тратить на это время после ланча.

Сэр Роберт улыбался, как будто не замечая нетерпения Дугласа. Принесли шерри, тост за новую должность был поднят, и Уэбстер наконец откланялся. Сэр Роберт подвел Дугласа к обитой кожей скамье у стены.

— Дело касается короля, — прошептал Дуглас, косясь по сторонам.

Сэр Роберт молча смаковал шерри. Его спокойствие ничуть не передавалось Дугласу, наоборот, вселяло странное чувство, что вторжение в закрытый джентльменский клуб неуместно и возмутительно.

— Мы забрали его из Тауэра… как было условлено, — пояснил Дуглас с виноватым видом. — Но у нас заглох мотор. Срочно нужен другой транспорт.

— И теперь? — спокойно произнес сэр Роберт.

— И теперь он здесь.

— В клубе? — Хриплый шепот прозвучал на малую толику громче.

— Нет, снаружи, на улице.

Хмуря кустистые брови, сэр Роберт изучал свой шерри. По янтарной поверхности шла едва заметная рябь. Дуглас отвернулся, разглядывая людей у входа. Свет сквозь стеклянную крышу падал так, что фигуры внизу казались лишенными тени, и все это напоминало какой-то сон.

— Король в инвалидном кресле. Я оставил с ним человека.

— Он болен? — Сэр Роберт поднял глаза. — Как сильно?

— Практически без сознания.

Некоторое время они сидели молча и не шевелясь. Где-то высоко над пеленой тумана прошел самолет. Наконец сэр Роберт промолвил:

— Что ж, это многое объясняет. Немцы спрятали его в Тауэр и сделали все возможное, чтобы скрыть его состояние.

Он нашарил в кармане трубку и стал нервно вертеть ее в руках, ковыряясь в ней пальцем и постукивая по ладони.

— Я не знаю, как доставить его в Барнет, — сказал Дуглас. — Транспорт нам пришлось бросить.

Сэр Роберт кивал. Он явно уже высчитывал в уме все возможные последствия сложившейся ситуации.

— Ему понадобится медицинская помощь, — заключил он и продул трубку.

Трубка издала почти музыкальный свист.

— Да, его надо как можно скорее доставить к доктору, — с жаром согласился Дуглас.

— Какой хитрый гамбит… Дали нам то, чего мы больше всего хотели, и тем самым нанесли роковой удар…

Словно выйдя из оцепенения, сэр Роберт принялся сосредоточенно искать в карманах кисет. Найдя его и раскрыв, он зачерпнул пальцами табак. В ноздри Дугласу ударил резкий запах. С доведенной до автоматизма сноровкой сэр Роберт набил трубку, ногтем обрезал торчащие волокна, чиркнул спичкой и закурил.

— Хитроумные ребята эти немцы. Правда, Арчер?

— Да, сэр Роберт.

В клубе было холодно, и Дуглас поежился.

— Что же вы намерены делать с ним теперь? — поинтересовался сэр Роберт, вынув трубку изо рта и с детским любопытством наблюдая, как тлеет табак.

Дуглас не ответил, лишь отхлебнул шерри. Он ждал. Ему было страшно, страшно до чертей, но торопить этого важного старика не имело никакого смысла.

— Через месяц-другой после прихода немчуры мне удалось наконец обзавестись парой хороших слуг. Муж и жена, немолодые, работящие, оба убежденные трезвенники. Женщина умеет готовить простую английскую еду, а супруг ее служил дворецким у одного пэра от либералов. Сами понимаете, редкостная удача найти таких слуг за то жалованье, которое я мог им предложить. — Сэр Роберт попыхивал трубкой, не сводя с Дугласа пристального взгляда.

Через его плечо Дуглас увидел, что в клуб заходит генерал Георг фон Руфф. Он сбросил на руки служителю пальто с серой шелковой подкладкой и теперь стоял, протирая запотевшие очки в золотой оправе. Его сопровождал немецкий солдат, который первым делом внимательно оглядел весь зал и отошел поговорить со служителем. Дуглас отвернулся. Что за невезение! Всего пара дюжин людей в Лондоне может узнать короля в лицо, и одному из них именно сейчас взбрело в голову явиться в клуб. Хотя… может, капризы Фортуны ни при чем? Наверняка детали королевского побега обговаривались именно между фон Руффом и Бенсоном. Дуглас посмотрел в холодные голубые глаза сэра Роберта, который прибытия генерала как будто не заметил. Так ли на самом деле неожиданно для него известие о состоянии здоровья короля?

— Я не совсем понимаю, при чем тут ваши слуги, сэр Роберт.

Фон Руфф молча прошел мимо, не повернув головы, и стал подниматься наверх. Ну да, конечно. Все переговоры ведутся в отдельных кабинетах с глазу на глаз.

— Не понимаете? — удивился сэр Роберт и посмотел на Дугласа с интересом. — Разумеется, они информаторы. Доносят немцам обо всем, что я делаю, говорю и пишу. Но мы с женой обсудили и пришли к выводу, что пользы от них больше, чем неудобств… — Он пошевелил губами, снимая застрявшее в зубах волоконце табака. — Признаюсь, Арчер, порой меня так и подмывает сделать что-нибудь предосудительное. Чтобы бедняге было что сообщить хозяевам. Даже не знаю, как мы теперь без них обойдемся… Эта женщина гладит мне сорочки лучше, чем в любой прачечной.

— То есть спрятать короля у вас нельзя, — констатировал Дуглас.

Сэр Роберт поплотнее забил табак кончиком карандаша.

— Да… это было бы рискованно, — проговорил он, словно такой вариант лишь теперь пришел ему в голову. — А что полковник Мэйхью?

— Ждет в Барнете. У меня нет возможности с ним связаться. А Бернард Стейнз где-то в Южной Америке.

— А Его Величество, значит, сидит на улице в инвалидной коляске?

— Именно так.

Сэр Роберт почесал трубкой нос.

— В этом есть некий элемент фарса, не находите, Арчер?

— Нет, сэр, не нахожу.

— Что ж, пожалуй, ваше положение чертовски затруднительно.

Дуглас начал понимать, как сэр Роберт достиг таких высот на государственной службе. Он не бросался приказами, а просто ставил людей в положение, когда они вынуждены сделать все как он хочет. И сейчас сэр Роберт Бенсон хотел, чтобы Дуглас укатил кресло с королем в туман и как-нибудь решил проблему сам, не вовлекая ни сэра Роберта, ни кого-либо из его друзей и помощников. И он готов до бесконечности сидеть здесь за шерри, трубкой и беспредметной болтовней, пока Дуглас не уйдет. Холодное безразличие этого человека в глазах Дугласа было страшнее всех махинаций Келлермана и Хута.

— Разрешите, я воспользуюсь телефоном?

— Вы знаете, где здесь аппараты?

— Да, но не дадите ли вы мне монетки, а то у меня ни одной.

— Конечно, конечно.

Сэр Роберт отыскал у себя четыре пенни и протянул Дугласу.

— Нет, вы можете отвезти его в мой дом, если не боитесь рискнуть…

Дуглас кивнул, сжав в ладони холодные монеты. Сэр Роберт всегда выходит сухим из воды. Он ведь предложил монарху свой кров, не боясь, что немцы узнают о предательстве.

— Я передам ваше предложение королю.

Сэр Роберт улыбнулся, словно прочитав его мысли.

— Вы знаете, где здесь телефоны? — еще раз спросил он.

— Знаю.

Дуглас встал и пошел звонить.

— Барбара, это я.

— Милый… — Ее голос был едва громче шепота.

— Я должен сейчас к тебе заехать.

— Давай завтра, любимый.

— Я хочу заехать сейчас.

— Сейчас не получится. Мне надо уйти по делам.

— Барбара, ты меня слышишь? Я тебя еле-еле…

— Меня ждет автомобиль. Такой жуткий туман. Позвони мне завтра.

Дуглас постучал пальцем по трубке, надеясь так улучшить слышимость.

— Барбара, я должен увидеть тебя прямо сейчас.

— Ах, милый, не будь таким настырным. Оставайся на месте, пока туман не рассеется.

— Барбара, я…

— Мне нужно уйти по работе. — Ее голос стал чуть громче. — У меня тоже есть работа, как и у всех. Не надо дуться.

И она резко опустила трубку на рычаг.

Несколько секунд Дуглас тупо смотрел на телефон. Он был совершенно не готов к отказу и чувствовал себя всеми покинутым.

— Все в порядке? — вежливо поинтересовался сэр Роберт, когда Дуглас шел мимо него к выходу.

— В полном порядке, — ответил ему Дуглас, кивнул Уэбстеру и направился к дверям.

Служитель уже держал наготове его плащ. На всякий случай Дуглас спросил у швейцара, нельзя ли взять такси.

— Нет, сэр, за весь день тут не было ни одного кэба. Небывалый случай. Обычно их у выхода всегда полно.

Пока Дуглас стоял на ступенях пышной парадной лестницы и думал, как поступить дальше, швейцар указал на ожидающего внизу Гарри с инвалидной коляской и грустно вздохнул.

— Бедняги. Подумать только, я две войны прошел и вот наблюдаю, как наши воины просят милостыню на Пэлл-Мэлл.

— А они милостыню просят?

— Ну конечно, сами подумайте! Они, понятно, стараются не привлекать внимания, но полисмен их уже гонял.

— Где тебя черти носили? — выпалил Гарри, едва завидев Дугласа. — К нам подходил полисмен, зачитывал закон об уличных собраниях, а потом еще какой-то дерзкий щенок притерся выкрикивать «подайте пенни»!

— Прости, Гарри. Никто не хочет нам помогать.

— Что делаем?

— У меня есть ключ от дома Барбары. Это недалеко, и она уехала по делам. Там хоть сможем собраться с мыслями. — Дуглас присел на корточки рядом с креслом и спросил: — Как вы себя чувствуете?

Король не ответил.

— Джо, — произнес вдруг Гарри, наклонившись к его уху, — сейчас мы отвезем тебя туда, где можно будет немного погреться. — И, встретив ошарашенный взгляд Дугласа, стал оправдываться: — Нет, ну надо же мне как-то с ним говорить? Даже «сэр» звучит слишком подозрительно в разговоре с черт-те во что одетым дедулей в инвалидной коляске!

— Давай я покачу, — предложил Дуглас и взялся за ручки кресла.

Король приподнял руку, и Гарри наклонился, подставляя ухо. Король прошелестел что-то нечленораздельное, Гарри закивал и ободряюще сжал его плечо. Очевидно, между ними уже сложилась некая дружба, в которую Дугласа не включили. Иногда его особенно удручала собственная неуклюжесть во всем, что касалось установления неформальных отношений.

— Вроде он хочет предупредить, что о брошенной на улице «неотложке» сообщат в полицию.

— Знаю, — ответил Дуглас.

— И что сделает Келлерман?

Они шли через Грин-Парк в сторону дома Барбары. Туман под деревьями был такой густой, что дорожка практически терялась во мгле.

— Что сделает… объявит код «восемнадцать» по всем подразделениям.

— Вот так сразу на допрос нас потащит? Это как-то чересчур.

— Разумеется, исключительно от волнения за нашу личную безопасность.

— А чего суетиться-то раньше времени? Может, мы заболели просто!

— Келлерман быстро поймет, что происходит что-то серьезное. Возможно, он уже знает о том, что короля выкрали. И пусть в заговоре участвует абвер, они не колеблясь сдадут и Мэйхью, и нас, если это позволит спасти собственную шкуру.

А про себя Дуглас размышлял: вот и весь заговор. Два полисмена и калека, некогда правивший землей, которая ему больше не принадлежит.

В парке они сбились с пути — слишком сильно забрали влево и вышли к освещенной газовыми фонарями улице Конститьюшен-Хилл, пролегающей между Букингемским дворцом и Гайд-парком. Здесь сквозь туман даже можно было различить то, что осталось от дворца. Дуглас посмотрел на короля, однако не увидел на его лице никаких эмоций. Он все так же горбился, опустив голову над сухими сжатыми руками, слабый, маленький и жалкий. А ведь был совсем другим, когда Дуглас видел его в прошлый раз. В самом начале войны монарх посетил Скотленд-Ярд с официальным визитом и остался в памяти красивым, улыбчивым и располагающим к себе простой и непринужденной манерой держаться. В голове не укладывалось, что в инвалидном кресле сидит тот же человек, но Дуглас все равно дал себе клятву, что будет защищать своего суверена до последней капли крови.

— Под Аркой Веллингтона блокпост, — напомнил Гарри.

В опоре арки всегда была небольшая полицейская будка; теперь военные патрули оборудовали там контрольный пункт. Если Келлерман уже объявил код «восемнадцать», эсэсовцы будут проверять документы.

— Обойдем, — сказал Дуглас. — Срежем переулками к Керзон-стрит, а оттуда по Парк-Лейн и через Гайд-парк.

— Все будет хорошо, — заверил Гарри короля. — Дуг свое дело знает.

Когда Дуглас поворачивал ключ в замке, в доме послышался звонок телефона. Пройдя в гостиную, Дуглас взял трубку.

— Мисс Барга?

— Ее нет дома.

— С кем я говорю?

Дуглас узнал голос.

— Это вы, полковник?

— Арчер! А я вас ищу! Надеялся, что вы звонили мисс Барге.

— Фургон…

— Молчите. Я буду у вас через несколько минут. Вы там все?

— Да, нас трое.

— Хорошо. Открывайте на три коротких звонка.

Дуглас положил трубку и сообщил Гарри:

— Это Мэйхью.

— Слава богу!

Гарри уже возился с газовым камином. Дуглас подкатил короля поближе к теплу и пошел на кухню делать чай. В доме Барбары, в окружении ее вещей он немного воспрял духом. Заметив это, Гарри тоже приободрился.

— Нет ничего лучше чашки чая в холодный денек, — сказал он и обратился к королю: — Вам с сахаром, Ваше Величество?

Вскоре прибыл Мэйхью. Как выяснилось, звонил он из дома на Аппер-Брук-стрит, вернулся туда из Барнета подземкой. В Барнете тумана почти не было.

Оставив короля греться у камина, они втроем вышли на кухню. Дуглас изложил Мэйхью свой разговор с сэром Робертом. Мэйхью слушал его молча, держа руки над плитой и потирая ладони друг о друга. Поведение сэра Роберта он никак не прокомментировал.

— Фургон ваш, видимо, нашли буквально сразу после того, как вы его оставили, — предположил он. — Дежурный констебль доложил в участок, из участка доложили в Скотленд-Ярд, Келлерман тут же пустил информацию по телетайпу. Угон «неотложки», без подробностей — что, где и как. Главное — лондонская полевая жандармерия получила доклад в письменной форме, и теперь тайная полиция и абвер должны озаботиться тем, как прикрыть свой зад.

— Именно это Келлерману и было нужно, — сказал Дуглас.

— Да, — признал Мэйхью. — Очевидно, он понял, что происходит. Блестящая догадка.

— Или блестящий информатор, — заметил Дуглас.

Гарри разливал чай.

— Вы правы, и такого исключить нельзя, — согласился Мэйхью. — Это для меня? Спасибо, Гарри. Его Величество еще дремлет?

— Да он все время как в полусне, — ответил Гарри. — Его бы доктору показать.

Мэйхью кивнул, поднес к губам чашку и перешел к вопросам более насущным, чем королевское здоровье.

— В общем, Келлерман загнал военных в угол. Они не могли не отреагировать на его сообщения по телетайпу.

— И что они сделали?

— Объявили Grossfahndung. Пока это конфиденциально, в известность поставлены лишь участвующие подразделения, но слухи просочатся быстро. Король сбежал, в центре Лондона обнаружен брошенный медицинский фургон без номеров.

— А имена?

— Имен пока никаких.

— Grossfahndung, — неуверенно повторил Гарри. — Это что такое-то?

— Всеобщий розыск, наивысший уровень тревоги. Задействованы все подразделения вооруженных сил, полиция, службы безопасности, вспомогательные полицейские структуры, службы охраны аэропортов, железных дорог и портов, СС, Германский трудовой фронт, Имперская служба труда, гитлерюгенд, все королевская конница и вся королевская рать… То есть сначала объявили Kriegsfahndung, военный розыск, но через час, в половину второго, статус повысили.

— Я меньше часа назад говорил с сэром Робертом в клубе «Реформ».

— Ну что-то заставило их передумать. — Мэйхью залпом допил горячий чай и встал. — Вас отсюда нужно уводить. Рано или поздно они начнут проверять адреса иностранцев, к мисс Барге тоже придут. У меня автомобиль снаружи.

— Дуг, а ничего, если мы возьмем у мисс Барги одеяло для короля? — спросил Гарри.

— Поищи в гостевой спальне наверху.

— Келлерман — это фактор непредсказуемости, — говорил Мэйхью. — Пока он уверен в вашей лояльности. Все-таки Гарри сейчас положено до смерти бояться повторного ареста, а вас, Дуглас, Сопротивление покушалось убить. Только надолго ли хватит его уверенности — неизвестно. Рано или поздно он заподозрит, что вовсе не поручение Хута является причиной вашего отсутствия на рабочем месте.

Слышно было, что Гарри наверху никак не может справиться с дверью спальни. Дуглас хотел крикнуть ему, что замок иногда заедает и его надо потянуть чуть вверх, затем решил не афишировать глубину своих знаний о хозяйкиной спальне. Гарри все-таки справился сам и через некоторое время протащил по полу что-то тяжелое — вероятно, чемодан из шкафа, в котором лежали запасные одеяла. А потом Гарри бегом слетел вниз, чуть не кубарем скатившись с короткой лестницы.

— Полегче, сержант! — Мэйхью подхватил его под руку, не дав упасть.

— Что такое, Гарри?

— Мисс Барга.

Пару секунд Дуглас смотрел на него, прежде чем понял. Тогда он рванулся к лестнице, но Гарри преградил ему путь.

— Стой, Дуг… Не ходи… Послушай ты… — Он стискивал Дугласа обеими лапищами и не позволял себя отодвинуть, пыхтя от напряжения. — Не ходи, говорю… Слышишь…

— Ладно, — сдался Дуглас, он едва мог дышать.

Гарри отпустил его.

— Она там, — произнес он. — Мертвая.

Дуглас почувствовал, что у него земля уходит из-под ног.

— Ну-ка сядьте, Арчер, — приказал Мэйхью.

Дуглас лишь схватился за стену, чтобы не терять равновесия.

— Ты уверен?

— Уверен.

— Как?..

— Ее сильно избили. Не ходи туда. Похоже, она спугнула грабителя, и он перестарался.

— Избили… Господи, Барбара…

Собственный голос звучал в ушах чужим и далеким. Лица Гарри и Мэйхью застыли перед ним, пристально глядя ему в глаза.

— Надо уходить, — торопил Мэйхью. — Гарри, везите короля.

— Мы тут сидели, чай пили, а она там…

— Арчер, придите в себя! Понимаю, вам тяжело. Но горевать будете потом.

Дуглас высморкался, плеснул в чашку остатки теплого чая, щедро насыпал сахара… господи, сколько раз он в участке вот так отпаивал сладким чаем полумертвых безутешных родственников.

— Да, — кивнул он. — Вы правы.

— Так держать, — одобрил Мэйхью.

— Я беспокоюсь за сына.

— Предоставьте это мне. Что бы ни случилось, будьте уверены, что о вашем сыне позаботятся. Даю слово.

— Мы готовы ехать! — крикнул Гарри из гостиной.

— Мы немного отстаем от графика, — предупредил Мэйхью. — Но нас ждут. Это тщательно отобранные люди. Не будет никаких осечек.

— А когда немцам придется сообщить обо всем публично? — спросил Гарри.

Мэйхью шмыгнул носом и отвел глаза, думая над ответом.

— Официально заявят о побеге короля самое раннее сегодня ночью. Самое позднее — завтра к полудню. Вряд ли они рискнут скрывать дольше, к тому времени слухи поползут уже по всей Британии.

— А как ваши друзья из абвера объяснят, почему сразу не передали информацию через Би-би-си?

— Скажут, что надеялись поймать. — Мэйхью улыбнулся. — До того, как известие попадет в заголовки во всех нейтральных колониях. Теперь Келлерман выпустил кота из мешка, и Берлин потребует козла отпущения.

— И армия предложит на эту роль Келлермана? — сказал Дуглас.

— Так думают в Уайтхолле. Но Келлерман не зря слывет непотопляемым.

— Куда мы должны доставить короля? — спросил Гарри.

— Боюсь, к самому концу пути, — ответил Мэйхью. — Мы опаздываем на шесть часов. У моих людей нет документов, разрешающих несоблюдение комендантского часа, срок документов на пересечение границы истечет в полночь. А вы с полицейскими удостоверениями пройдете.

— Если Келлерман не пустит наши имена по телетайпу, — мрачно уточнил Гарри.

— Сержант Вудс, я вас не узнаю. Разве вы не понимаете? Как только Скотленд-Ярд внесет вас в списки разыскиваемых, меня оповестят немедленно.

— Или Скотленд-Ярд обойдется без телетайпа и оповестит сразу всех через Би-би-си.

— Или так, — бодро согласился Мэйхью. — Давайте-ка сотрем отпечатки с чашек, и на выход. Автомобиль недалеко. В спальне вы отпечатков не оставили, Гарри?

Гарри пошел наверх.

— Там, куда мы едем, будет очень холодно, — предупредил Мэйхью. — Плащик ваш не годится. У меня для вас есть бушлат.

Он глянул на карманные часы.

— Гарри, вы скоро?

— А вы можете предупредить своих людей, что мы опаздываем? — спросил Дуглас.

Мэйхью сухо улыбнулся.

— Это американцы, Арчер. Они специально выбрали ночь, когда прилив в сумерки будет низким при спокойном море и полной луне. Завтра на рассвете они в любом случае уходят — с королем или без.

Глава 36

— Это Брингл-Сэндс.

Акцент однозначо выдавал в говорящем уроженца Бостона, штат Массачусетс. Капитан морской пехоты США постучал пальцем по карте, так что прозрачная защитная пленка вспыхнула в свете желтых ламп.

— Корабли подойдут к берегу в сумерках. Уровень воды будет достаточно низкий для хорошей видимости всех препятствий на дне. Вам предстоит пройти по отмели около трехсот ярдов. — Капитан говорил быстро, пытаясь не дать бойцам возможности задуматься о потенциальной опасности. — Это поможет инженерам проложить и разметить путь. Когда вода начнет подниматься, корабли подойдут совсем близко к берегу, чтобы вас забрать.

Бойцы тесной групой сидели на складных металлических стульях. Вся картина выглядела странно и неуместно на фоне пышного, стилизованного под интерьеры семнадцатого века бело-золотого убранства, характерного для кораблей французской Трансатлантической компании. Капитан морпехов показывал пальцем маршрут на береговой линии Девона, но бойцы не смотрели на карту, а вглядывались ему в лицо, пытаясь уловить настрой, ища предвестники успеха или катастрофы. Устье реки Фрейн, Эксетер, Йоркшир, Тимбукту — не имело для них значения, все это просто забытые названия из школьных учебников. Большинство из этих парней выросли на фермах Среднего Запада и совсем не горели желанием повидать Европу. По настоянию юристов их демобилизовали из морской пехоты США и в качестве граждан Канады приняли на британскую службу. На рукавах у них были нашивки с флагом Великобритании — для пущей убедительности. Однако автоматические винтовки Браунинга руководство все же осмотрительно разрешило им оставить при себе. Англичанин — майор Альберт Доджсон — кивнул вооруженному караульному у двери и вышел, не дослушав инструктаж. Он уже все знал. Более того, лично помог составлять план операции, предоставив описание местности вокруг Брингл-Сэндс. Он провел в этих местах свое детство, совсем рядом находился дом его родителей.

Майор Доджсон был приписан к первой дивизии морской пехоты со штабом в Куантико, штат Виргиния — как раз перед тем, как эту дивизию отправили атаковать французский остров Мартиника, объявивший о своей поддержке пронацистского режима Виши. Когда президент Рузвельт дал распоряжение о вооруженном налете на Брингл-Сэндс, сидящие теперь в зале парни оказались единственными, кто способен выполнить такую задачу. В арсенале у них были специальные десантные корабли и годы тренировки в сражениях на земле и на воде.

Доджсон шел по скудно освещенному коридору. Один из генераторов сломался уже в третий раз. Теперь на корабле обходились мощностью две тысячи киловатт, по максимуму урезав потребление электроэнергии. В коридорах оставили только аварийное освещение, горячую еду для экипажа готовили один раз в день. Хорошо хоть отопление обеспечивалось вспомогательными котлами, и поломка генератора на нем не отразилась.

Они провели в море двенадцать долгих холодных зимних дней. Даже в тридцать первом году, когда этот лайнер только сошел со стапелей, он преодолевал Атлантику за семь дней. Теперь же в носовой части на твиндеке, изначально предназначенном для транспортировки автомобилей и грузов, он нес два больших десантных корабля. Еще два располагались на месте кормового трюма и рефрижератора емкостью двадцать тысяч кубических футов. Внутри каждого десантного корабля пряталась странная гибридная машина, спереди представляющая собой тяжелый грузовик, а сзади танк. Полугусеничные бронетранспортеры М3. Два из них были укомплектованы механизмом, специально разработанным военными инженерами в Куантико и успешно испытанным месяц назад. Так называемая «железная леди» могла вскрыть самый прочный из немецких несгораемых шкафов за десять минут, не повредив хранящиеся внутри бумаги.

Майор Доджсон морпехом не был. Орден «За выдающиеся заслуги» он получил во Франции, воюя в составе Вест-Кентского полка Ее Величества в сороковом году. Море он всегда ненавидел и в этом путешествии лишь укрепился в своем мнении. Не мог привыкнуть к бесконечной качке, к тесноте, к непрекращающемуся стону и лязгу железа в корабельном чреве. Но больше всего Доджсон ненавидел вибрацию. Еще в первый день пути корабль получил небольшое повреждение и словно весь разболтался, его постоянно трясло. Вот и сейчас Доджсон поднимался на верхнюю, «прогулочную» палубу, и пышная мраморная лестница дрожала под ногами.

Наверху он несколько минут вглядывался в горизонт сквозь густую пелену дождя, прежде чем сумел различить темные силуэты других кораблей. Они колыхались на волнах под давящим сверху свинцовым небом, и лишь мерцали во мгле тусклые огоньки стационарного освещения. Остальные американские офицеры тоже собрались у иллюминаторов. Пахло сигарным дымом.

— Что, закончился инструктаж? — спросил капитан Уэйли, который должен был выходить на первом десантном корабле.

Он, как и большинство из них, был офицером регулярной армии. Его призвали из запаса, и он частенько жаловался, что давно мог бы стать майором, если бы повышения раздавались не в алфавитном порядке. Задача Уэйли состояла в том, чтобы с группой бойцов и тремя бронетранспортерами присоединиться к людям британского Сопротивления на берегу, заранее проложенным ими маршрутом дойти до объекта, захватить его и удерживать до появления человека по фамилии Рейсдал — или до гибели последнего бойца. Все, кто знал Уэйли, не сомневались, что приказ он поймет буквально. Каждый солдат его отряда заполнил и подписал специально подготовленный бланк завещания.

— Угостишь сигарой, Джейки? — спросил Доджсон Ходжа, офицера, который всегда имел при себе сигары.

— Конечно, — с готовностью отозвался Ходж.

Доджсон отлично ладил с американцами. Тот факт, что он участвовал в боях с Германией, обеспечил ему уважение, а скромная манера держаться завоевала их дружбу.

— Сдается мне, — начал Ходж с тягучим алабамским выговором, который Доджсон любил передразнивать по пьяной лавочке, — сдатеся мне, что у фрицев в башке ветер гуляет, раз они поставили секретную лабораторию у самого берега.

Ходжу и Доджсону предстояло осуществить отвлекающую атаку и таким маневром увести немецкую охрану от исследовательского центра, чтобы основные силы нанесли по нему удар с другой стороны.

— Только бы мерзавцы нас не перехитрили и не спрятали настоящую лабораторию в другом месте, — сказал Уэйли, озвучивая распространенные в Вашингтоне опасения.

И тогда заговорил последний из группы. Он выглядел старше всех. Маленький, неуклюжий, ничем не напоминающий военного человечек с сильным немецким акцентом.

— Ядерному реактору, который они там строят, нужно много, очень много воды.

— Что, реки не хватило бы? — спросил Доджсон.

— Отработанная вода из реактора содержит радиоактивные вещества. Сбрасывать ее в реку опасно.

Этот человек был единственным, кто понимал причину грядущего неспровоцированного нападения на какую-то британскую лабораторию. По бумагам он проходил как лейтенант Рейсдал, гражданин Канады голландского происхождения; настоящего его имени никто не знал. Между собой все называли его Профессором. Известно было одно: именно он укажет отряду Уэйли, какие именно несгораемые шкафы отправятся в объятия «железной леди», какие документы, какие материалы и каких людей следует засунуть в бронетранспортеры и увезти с собой.

— Профессор, — обратился к нему Уэйли, по-прежнему вглядываясь в заливаемый дождем иллюминатор, — поговаривают, будто Гитлер может нокаутировать Америку кастетом, который мы сейчас попробуем сорвать с его кулака. Это правда?

Никто не повернул головы, но Рейсдал знал, что в ответе на этот вопрос отчаянно нуждались все на корабле.

— Да, друзья мои, это правда.

И даже он, человек, который стоял рядом с великим Отто Ганом в химическом институте Общества кайзера Вильгельма накануне Рождества тридцать восьмого года — в день, когда было расщеплено ядро урана, — даже он едва мог поверить в ту мощь, которую приписывали атомному взрыву. Человек, которого называли Рейсдал, хотел бы заверить этих солдат, что их жизни будут отданы не впустую, но он уже понял, что среди американцев подобные вдохновляющие речи не в почете. Поэтому он просто взял у Ходжа предложенную сигару и спросил:

— Во сколько там будет фильм с Бетти Грейбл?

— В половину третьего, — ответил Уэйли.

Сразу после окончания киноленты планировалось начнать высадку, если, конечно, раньше не появятся немецкие корабли.

Потом все молча курили и глядели в иллюминаторы на второй транспортный корабль. Он тоже когда-то был собственностью французской Трансатлантической компании, вмещал каюты на шестьсот сорок три пассажира и с комфортом перевозил людей из Гавра в Нью-Йорк. Но на нем не было мачтовых кранов, необходимых для погрузки больших десантных кораблей, и потому он вез лишь малые — такие, что их смогли подвесить на обычные трал-балки, предназначенные для спасательных шлюпок. Причем большая часть этих малых десантных кораблей пострадала от высоких атлантических волн, так что обойтись теперь собирались всего двумя. После высадки отряда Уэйли корабли должны были вернуться на транспортник за второй партией людей — теми, кто проведет отвлекающую атаку.

Рейсдал имел ум ученого, а не солдата, и ему сложно было примириться с тем фактом, что во время эвакуации с берега мест на кораблях будет вполовину меньше, чем людей в десантных отрядах.

Глава 37

Местечко Брингл-Сэндс в устье реки Фрейн можно увидеть с нависших над ним высоких утесов. Из-за постоянного ветра с моря кусты и деревья здесь кривые и низкорослые, а стена утесов понемногу крошится и осыпается, и на узкой пешеходной тропке вдоль берега тут и там стоят предупреждающие знаки.

В полумиле от берега проходит железная дорога. Она ведет из Брингла и Брингл-Сэндс в Фрейн-Холт и далее на восток через Эксетер в Лондон.

Но сейчас собравшиеся в будке стрелочника не видели в окнах ничего, кроме отражения блестящих рычагов и разных инструментов да жарко пылающего в печке угля. Король лежал в откидной койке, Гарри Вудс демонстрировал умение спать стоя, Дэнни Барга съежился в углу, обхватив руками колени и уронив на них голову.

— Чаю? — негромко предложил стрелочник Дугласу.

Он уже поставил выщербленный жестяной чайник на огонь.

Дуглас благодарно кивнул и подвинулся, чтобы дать стрелочнику подкинуть еще угля в печку.

— С вагонов падает, а я собираю, — пояснил стрелочник, кивая на ведерко с углем.

Это был маленький щуплый человечек с бледным лицом и прямыми темными волосами. Меж тем он с поразительной для такой тщедушной фигуры силой ворочал железные рычаги почти с него ростом. Как и многие ветераны Первой мировой, он нашил свои орденские ленты на грудь черной саржевой тужурки. Британская военная медаль и медаль Победы. В ношении их теперь была некая отчаянная дерзость.

— Который час-то? — сонным голосом спросил Мэйхью, не имея сил расстегнуть пальто и выудить золотые карманные часы.

Прежде чем кто-то ему ответил, он сам повернулся и глянул на большие часы над окном.

— Поспать бы вам, полковник, — сказал ему стрелочник.

Дуглас подумал было, что они знакомы, но потом сообразил: многие бывшие вояки называют «полковником» всякого незнакомца с правильной речью.

Ответить Мэйхью помешал сигнальный звонок: два коротких, пауза, еще два коротких. Стрелочник передал такой же дальше и улыбнулся.

— Не пугайтесь. Это одиночный локомотив подходит. Старина Боб Суоник. Он вел тот поезд, которым вас сюда доставили.

Чайник на огне начал посвистывать. Стрелочник прогрел старенький коричневый заварник, выплеснул воду за дверь. Снаружи выл ледяной ветер.

— Ну и холодина сегодня, — вздохнул стрелочник.

— Я еще никогда так не мерз, — проговорил Мэйхью, поднимая воротник.

— Это вас с нами в пятнадцатом году не было, — усмехнулся стрелочник. — В Плоегстеере, на второе Рождество войны. Вот где мы чуть не околели.

Звонок тренькнул два раза. Стрелочник повторил сигнал и перевел рычаг в положение «поезд на линии».

— Уже будку Чарли прошел. Если у него на борту кто-то из ваших, он тут остановится.

Мэйхью встал и приник к стеклу, но ничего не увидел.

— Королевские шотландские фузилеры, — произнес ни с того ни с сего стрелочник.

— Прошу прощения? — пробормотал Мэйхью, не оборачиваясь.

— Я говорю, шестой батальон королевских шотландских фузилеров. Между прочим, нами одно время сам Уинни командовал!

Мэйхью неопределенно хмыкнул и приставил к стеклу ладони трубой у лица, пытаясь разглядеть локомотив. Наконец перестук колес стал различим сквозь завывания ветра. Вопреки ожиданиям локомотив пронесся мимо, оставляя за собой сноп искр и едкий запах дыма. Стрелочник передал сигнал на следующий пункт и стал наливать кипяток в заварник.

— Ну а вы?

Мэйхью молча обернулся. Стрелочник глядел на него, помешивая заварку.

— Я говорю, на войне-то вы были?

— О да, — медленно проговорил Мэйхью. — Служил в девяносто девятом вюртембергском полку, а этот мой приятель — у кайзера Вильгельма адьютантом.

Смущенный его едким сарказмом, Дуглас быстро ввернул:

— Спасибо, что делитесь с нами чаем.

— Я и сам люблю пошутить, — заметил стрелочник, видимо, принимая невысказанные извинения Дугласа. — А вас, вюртембергцев треклятых, надо было в восемнадцатом году всех вычистить, сейчас бы никаких бед не знали.

Они с Мэйхью долго смотрели друг на друга, потом Мэйхью рассмеялся и хлопнул стрелочника по плечу.

— Вы правы, старина. Ох как правы.

— Ну что, чайку по-генеральски? — предложил стрелочник. — Побольше молока из банки и сахару так, чтоб ложка стояла?

— Можно мне просто черный, без сахара? — попросил Дуглас.

— Конечно, дружище, — ответил стрелочник мягко, как британцы обычно говорят с приезжими и умалишенными. — Как вам больше нравится.

Он посмотрел на Дугласа в бушлате с чужого плеча и решил, что этот бедолага когда-то служил во флоте. От жара печки бушлат начал распространять странный запах — острый, напоминающий какие-то специи. Дуглас не мог не задаваться вопросом, где этот бушлат хранился и что может так пахнуть.

Заваривание чая и сопутствующие ритуалы заняли минут пять. По ходу дела стрелочник гордо рассказывал о сигналах:

— А кодов у нас разных было раньше пятьдесят, а теперь, при фрицах, стало все семьдесят!

Он протянул Мэйхью свою лучшую фарфоровую кружку.

— То есть еще двадцать прибавилось, — произнес Мэйхью с вежливым интересом.

— Ну да, мы следим, кто поехал, куда поехал, когда идут военные патрули, эшелоны с припасами для прибрежных батарей…

— …поезда с углем, — с хитрой усмешкой продолжил Мэйхью.

Они со стрелочником уже были друзья, два старых солдата, а Дуглас снова остался в стороне.

— А то как же! — Стрелочник ухмыльнулся. — Эти на каждой стрелке тормозят, и парни успевают прихватить ведерко-другое. — Он вручил Дугласу чай в щербатой эмалированной кружке. — Видали бы вы мешки, какие Чарли в деревню таскает!.. Ну как чаек-то?

— Очень вкусный, — ответил Дуглас.

Заскрипели деревянные ступени, из приоткрывшейся двери потянуло сквозняком, и огонь в печке сразу вспыхнул жарче. Мэйхью и Дуглас заметно вздрогнули, а стрелочник рассмеялся.

— Да не пугайтсь вы! Это Сид. Он знает, что в это время я всегда ставлю чай. Ты ведь чаек нюхом чуешь, а, Сид?

Вошел широкоплечий детина с неестественно черными волосами и старательно подстриженными усиками. На нем была остроконечная железнодорожная фуражка и черная форменная тужурка, бережно заплатанная на локте и боку. Он взглянул на лежащего в койке Георга Шестого, на мерно сопящего стоя Гарри, на скорченную в углу фигуру Дэнни и проговорил:

— Да вас тут сегодня много…

Он снял фуражку — видимо, из уважения к гостям — и с подчеркнутой аккуратностью разместил на полке. Обхватил кружку обеими ладонями, грея руки, кивнул Дугласу и Мэйхью и поинтересовался вместо приветствия:

— А вот что вы мне скажете за футбол, сэр? Какое ваше мнение о «Вулверхэмптон Уондерерс»?

Несколько секунд Мэйхью смотрел ему в глаза, затем произнес:

— В смысле, болею ли я за «Вулвортс» или за «Вулверхэмптон Уондерерс»? Удивительный вопрос, уж конечно, «Уондерерс»! Видано ли во всей вселенной, чтобы кто в уме выбрал убогих вахлаков из «Вулли»?

Сид засмеялся. Это была распространенная проверка «свой-чужой»: немцам сложно произнести «Вулверхэмптон Уондерерс», не запутавшись в звуках «в» и «у». Мэйхью же расширил скороговорку и тем самым развеял все опасения. Хотя знай Сид, у скольких немцев в высших эшелонах оккупационной армии подобная скороговорка отлетела бы от зубов, он бы, наверное, пришел в ужас.

Сид устроился с кружкой на ящике и стал неспешно стягивать резиновые сапоги.

— Ну? — нетерпеливо спросил Мэйхью.

— К берегу возле устья подходят и уходят лодки. Не простые лодки… по описаниям, десантные корабли. Стреляют во всякого, кто близко сунется.

Гарри Вудс и Дэнни Барга тут же проснулись и навострили уши. Сид явно наслаждался произведенным эффектом.

— Один из наших путейных слышал пулеметы. Очень много пулеметного огня у немецкого военного лагеря в Брингл-Сэндс.

Мэйхью и Дуглас переглянулись с облегчением. Хорошая новость — значит, американцы добрались.

— Очень много пулеметного огня, — повторил Сид. — Наш парень хотел обойти по большой дороге, так немцы его развернули. Говорят, там какая-то неразовавшаяся бомба.

— Это не немцы, это наши, — ответил Мэйхью. — Один в полицейской форме и два в военной. Перекрыли дорогу, чтоб никто не совался. А стрельба наверняка шла из автоматических винтовок. Гражданский запросто мог спутать по звуку с пулеметом.

— Знаете, если придут немецкие подкрепления, один липовый констебль и пара липовых солдат их не остановят, — заметил Сид, видимо, раздраженный тем, как легко облапошили его товарища.

— Разумеется, нет, — отозвался Мэйхью. — Насчет подкреплений у нас другие планы.

— Народу в Брингле поубивали… — Сид подставил замерзшие ноги к печке. — И женщин, и стариков, и детей… Ну и немчуры тоже.

— А вот такие басни я распространять не советую, — оборвал его Мэйхью. — Вам не хуже меня известно, что в комендантский час все должны по домам сидеть. Это тоже ваш путейный наболтал?

— Он туда на велосипеде ездил.

— Советую позаботиться, чтобы он держал язык за зубами. Не то я начну думать, что он работает на немцев. А что Фрейн-Холт?

— Там американские солдаты. Полдюжины всего. У них какая-то странная броневая машина… Вроде танка с колесами спереди. Видать, на корабле притащили. Несколько солдат идут сюда по путям. Собственно, это я и хотел сказать.

— Гарри, ты за старшего, — распорядился Мэйхью. — Никого не выпускать. Мы с Арчером пойдем говорить с американцами.

Дэнни Барга возмущенно посмотрел на него, но возражать не стал. Все-таки подвернутая лодыжка не давала ему нормально передвигаться.

Солдат они заметили почти сразу, всего несколько минут прошагав по путям.

— Стой, кто идет? — крикнул Мэйхью.

— Мишки Тедди, — крикнул один из солдат в ответ.

На что Мэйхью произнес отзыв:

— Пикник.

Солдат было трое. Самый высокий из них представился:

— Майор Доджсон.

Со стороны Брингл-Сэндс горизонт осветили три вспышки. Секунду спустя прогремели три взрыва.

— Я полковник Мэйхью.

— У нас все почти готово, полковник. Где король?

— В будке стрелочника, пара сотен ярдов в ту сторону.

— Тогда пора выдвигаться.

Мэйхью положил руку ему на плечо.

— Погодите, майор, вам следует кое-что знать. Король не ходячий.

— В каком смысле?

— Его Величество серьезно болен. Нужен транспорт.

— Невозможно. Нам велено доставить его к устью по этому берегу. Там узкая крутая тропинка, никакой транспорт не пройдет.

Еще три вспышки и три взрыва.

— Значит, пусть два самых крепких ваших бойца его несут.

— Да, придется так, — согласился Доджсон.

Издалека донеслись звуки стрельбы, горизонт вновь осветили две вспышки.

— Понесете вы, парни, — сказал Доджсон соповождающим его бойцам. — Похоже, наш основной отряд начал отступление раньше намеченного. Через пятнадцать-двадцать минут оставаться здесь будет очень вредно для здоровья. Пошевеливаемся!

Дугласу не случалось бывать в настоящем сражении, так что он не был готов к последовавшей сумятице. Поначалу обе стороны экономили боеприпасы, но теперь, когда десант уже отступал к кораблям, автоматические винтовки трещали не смолкая, и тьму ночи то и дело озаряли сполохи — это подрывные отряды уничтожали лабораторное оборудование.

Прямо над головами двух бойцов, несущих короля, прошла очередь. Они тут же упали на мягкую землю, чуть подождали, переводя дух, и опять подхватили свою ношу, высматривая впереди клочки изоленты, которыми был размечен маршрут.

Дуглас бежал сразу за ними. Он слышал, как человек на краю утеса кричит:

— Шевелитесь, парни! Корабли ждут! Сюда, сюда!

Дуглас оглянулся в поисках Гарри. Тот нес фонарь, осмотрительно прикрыв его красной бумагой.

— Не так быстро, Дуг, — пропыхтел он. — Я за тобой не успеваю.

— Бросал бы ты курить, — ответил ему Дуглас, хотя сам был очень рад возможности ненадолго остановиться.

Теперь вспышки на горизонте шли одна за другой. Дважды немцы с того берега реки пытались осветить поле боя прожекторами, но всякий раз кто-нибудь пускал по ним очередь. И вот прожектор все-таки моргнул и загорелся. Дуглас не мог не подивиться отчаянному упорству того, кто его включил.

Впереди снова крикнули:

— Шевелитесь, парни!

Ослепительный луч прожектора подползал ближе, озаряя мертвенным светом траву, кусты и корявые стволы деревьев. Впереди слышались выстрелы, однако на бегу по скользкой, размытой дождем тропе не так просто было управляться с тяжелой автоматической винтовкой. Какой-то бедолага с воплем сорвался вниз, покатился по каменистому склону и повис на кустарнике, оглушенный собственной винтовкой и удавленный ее ремнем.

Позади раздался стон Гарри:

— Я ногу подвернул!

Луч прожектора уполз вперед, освещая тропу.

— Шевелитесь, парни!

В этот момент Дуглас наконец сообразил, что голос отчетливо немецкий. И принадлежит не кому-нибудь, а штандартенфюреру Хуту. Но предостеречь он никого не успел, потому что в следующий миг грянул гром оружейного залпа — до боли в ушах, до дрожи раздираемой пулями земли под ногами. Пули свистели во влажном воздухе, летела во все стороны рассеченная листва и ветки. Рев обстрела перекрыл голоса солдат и заполнил собой все. Дуглас различил крик Гарри за спиной:

— Дуг, вернись!

Он увидел, как по королю и несущим его бойцам прошел луч света, затрещал пулемет, и они исчезли в фонтане комьев земли и дерна. Дуглас рванулся вперед, но тут ему как будто подставили подножку, и он рухнул наземь всем телом. Удар вышиб воздух из легких.

Когда он пришел в себя, все было кончено. Склон усеивали трупы. Немцы идеально рассчитали атаку — до моря добралось не более полудюжины солдат. Изломанные тела остальных двух дюжин остались лежать на тропе. И среди них майор Доджсон, Дэнни Барга и король Георг Шестой, император Индии.

Глава 38

С утра на берегу оставался один десантный корабль, искореженный взрывом бронетранспортера в момент погрузки. Мертвые колыхались в залитой нефтью воде, лежали на песке скрюченными силуэтами. Повсюду разметались следы ночного сражения — бесхозные стальные шлемы и спасательные жилеты, обрывки каната, чья-то винтовка. Гильзы сияли медью в розоватых лучах восходящего солнца.

Все три лабораторных здания исследовательского комплекса в Брингл-Сэндс превратились в обугленные руины. Армейские пожарные еще поливали их водой. Штатный медпункт был переполнен, единственный хирург работал без перерыва, «неотложки» сновали туда-сюда, доставляя раненых в немецкий госпиталь в Эксетере.

Местное население настигла быстрая кара. К половине девятого утра двадцать семь человек были расстреляны за пособничество врагу или за недонесение о его перемещениях. Еще сто шестьдесят человек погнали на военную базу недалеко от Ньютон-Эббот — первый этап на пути в немецкие трудовые лагеря.

Американский десант потерял процентов пятнадцать убитыми и еще столько же ранеными. И все же задача была выполнена. К исследовательскому комплексу их привел отряд Сопротивления, знавший местность как свои пять пальцев, и на полный захват объекта потребовалось двадцать пять минут. Под руководством Рейсдала они разрушили все ключевое оборудование и увезли с собой в бронетранспортерах внушительное количество секретных данных.

Теперь немцы извлекали из-под обломков погибших и проверяли руины на предмет радиации. Допрашивать было некого — ни одного пленного взять не удалось, американцы даже тяжело раненных уволокли с собой. Уэйли погиб от минометного удара в самом конце. Майора Доджсона расстреляли люди Хута из ловко организованной засады, но его друг Ходж вышел из всей передряги совершенно невредимым и с тлеющей сигарой в зубах поднялся на борт последнего десантного корабля. Человек, которого называли Рейсдал, с удивлением обнаружил, что сражение не всколыхнуло в нем никаких чувств, даже страха. Он спокойно выполнил все, что от него требовалось, не спеша осмотрел комплекс и также покинул британский берег на последнем корабле. С ним был престарелый профессор Фрик. В прошлом они уже встречались в копенгагенском Институте теоретической физики.

Предрассветные часы Дуглас провел в камере под бараками полевой жандармерии в Брингл-Сэндс. В который раз он мысленно благодарил полковника за тяжелый бушлат — в камере было очень холодно. Из полудремы его вырвал лязг открываемых железных засовов. В камеру вошел Келлерман — в форме СС, двубортном пальто и при сабле. Он жизнерадостно пожелал Дугласу доброго утра и вальяжно прошелся по тесной камере с видом сытой хищной птицы, почесывая свежевыбритый розовый подбородок и распространяя вокруг себя густой запах парфюма.

— Надо сказать, когда мне сообщили о вашем аресте, я — вы уж простите великодушно — я чуть не расхохотался. Дуболомы, говорю, вы арестовали одного из лучших моих офицеров!

— Тем не менее из-под стражи меня не выпустили.

— Нет, конечно. — Келлерман ничуть не смутился отсутствию благодарности. — Им было необходимо, чтобы я лично вас опознал.

— Можно мне что-нибудь поесть?

Келлерман выглянул за дверь и велел караульному, по стойке смирно стоящему в коридоре:

— Кофе и завтрак офицеру.

Караульный притащил поднос так быстро, что Дуглас заподозрил, не организовал ли Келлерман все заранее. Генерал на многое был способен.

— Приятеля вашего, сержанта Вудса, арестовывать не стали.

— Да, он прислал мне сюда весточку.

— Наверное, вам бы следовало поблагодарить его за спасение. — Келлерман наклонился к подносу, понюхал кофе и скорчил гримаску.

— Гарри сбил меня с ног, когда начался обстрел.

Келлерман смерил его долгим взглядом, словно пытаясь прочесть что-то в глазах, и наконец кивнул.

— Да, я именно об этом.

— А вот штандартенфюрер Хут задержан.

— Я смотрю, вы прекрасно осведомлены.

— Я знаю лишь то, что слышал от Гарри, когда он пытался добиться моего освобождения.

— Сердце кровью обливается, когда думаю о его родителях, — ни с того ни с сего вздохнул Келлерман. — Профессор Хут в Берлине — весьма уважаемый ученый.

— О чем вы?

— А, милый мой инспектор, вы так и не поняли… Так и не догадались, к чему все идет. Неудивительно, вы же прекрасный, верный сотрудник, вам и в голову не могло прийти… Но обвинять вас никто не станет — пока я возглавляю полицию, уж точно нет! — Келлерман улыбался, цепко следя, уловил ли Дуглас смысл последнего замечания. — Боюсь, штандартенфюрер Хут вел какую-то безумную личную борьбу против немецкой армии. Полагаю, ему не понравилось то, какую власть она обрела с вводом военного положения.

Келлерман всем своим видом дал понять, что сам он никаких причин для недовольства не видит. Судя по всему, все-таки заключил с военными союз против Хута.

— Да что вы, сэр… И в чем заключалась его странная борьба?

— Он в открытую содействовал вашему другу, полковнику Мэйхью, в похищении короля из Тауэра. А также в организации террористической атаки, трагические последствия которой вы видели своими глазами. И полковника вашего я могу понять и даже одобрить его патриотизм и верность правителю своего отечества. Но вот штандартенфюрер… Его участие в заговоре — это позор, которому нет оправданий.

— Вы уверены, что он действительно участвовал в заговоре?

— Когда происходит нечто подобное… нечто, грозящее позором всему вермахту, принимаются исключительные меры. Полковнику Мэйхью в случае сотрудничества с судом предложили безоговорочное помилование. — Келлерман провел пальцами по блестящему ремню, коснулся эфеса сабли, проверяя, все ли в облачении на своем месте. — Полковник согласился. Разумеется, к этому решению его подтолкнула трагическая гибель короля.

— Ну разумеется, — согласился Дуглас.

Они с Келлерманом улыбнулись друг другу — Дуглас устало и невесело, Келлерман уверенно и спокойно. Получается, Мэйхью купил себе свободу в обмен на согласие помочь вермахту убрать Хута. Или вермахт просто хочет создать такое впечатление.

— Теперь штандартенфюрера будут судить?

— Все уже кончено. — Генерал Келлерман со вздохом похлопал по эфесу, так что сабля звякнула в ножнах. — Полевой трибунал прибыл меньше чем через час. Хута приговорили к смерти. Казнят сегодня утром.

Дугласа замутило. Он плеснул кипятку в остатки кофе и выпил.

— Да вы не волнуйтесь, — ободрил его Келлерман. — Вас тоже судили, заочно. И, конечно же, оправдали. Поверьте, так гораздо лучше. Мало кому предъявляют одно обвинение дважды.

Дуглас заметил, что Келлерман не считает повторный суд абсолютно невозможным.

— Благодарю, сэр.

— Штандартенфюрер желает поговорить с вами, Арчер. Все-таки, несмотря на мое мнение о его действиях, я не могу не посочувствовать бедняге… В общем, ступайте к нему.

— Если позволите.

— Позволю, чего уж там. Вреда не будет.

— Вы намерены подслушать наш разговор?

— Вы же знаете, что говорят о бесплатном сыре, Арчер.

Келлерман улыбнулся — и на этот раз не стал придавать лицу теплое выражение.

Глава 39

Штандартенфюрера поместили в номер, предназначенный для высоких гостей исследовательского комплекса, так что последние часы он провел с комфортом. На столе стояла бутылка бренди и поднос с нетронутым завтраком — серебряные приборы, немецкий фарфор, белый сахар…

— А, Келлерман все-таки разрешил вам прийти…

— Да, штандартенфюрер.

За окном был виден сгоревший лабораторный корпус. В воздухе вились клочки черной бумаги, ветер носил их кругами по обожженной траве, швырял в окна, запутывал в колючей проволоке.

— Вы уже знаете? Армия приняла решение свернуть ядерную программу.

— Вы сами этого хотели.

— Не этого я хотел. В Берлине ядерные исследования не поддерживает никто. Рейхсфюрер не дал СС разрешения продолжить работу в этой сфере. Бомбу сделают американцы… и выиграют войну, которую начнут сами — тогда, когда им будет удобно. Немцы — близорукая нация, Арчер. В вермахте уже начинают думать, что от вчерашнего налета больше пользы, чем вреда.

— Почему?

— Теперь военное положение продлят не меньше чем на год. Бог знает, сколько миллионов рейхсмарок армия получит на меры по предотвращению подобных атак в будущем. Абвер, конечно, в восторге, к тому же ручной Келлерман у них теперь в кармане. — Хут откупорил бренди. — Ну и для Келлермана все сложилось наилучшим образом. Позицию свою он сохранил, от меня избавился и может спокойно продолжать свои финансовые махинации, никто за руку не поймает.

Хут улыбнулся. Он явно знал, что разговор так или иначе фиксируется, и этой своей ремаркой лишил Келлермана возможности использовать запись. Даже если попытаться стереть пассаж про финансовые махинации, эксперты заметят, что в записи что-то подрихтовали, и это будет выглядеть подозрительно.

— Келлерман сделал меня козлом отпущения, — продолжил Хут. — Теперь будет вешать на мое имя все неудачи и нераскрытые преступления. Он уже попытался обвинить меня в причастности к взрыву на Хайгейтском кладбище. Выпьете со мной?

— Благодарю, сэр.

— Да нет больше нужды в этих церемониях! — Хут щедро налил Дугласу бренди. — Мы вели игру с высокими ставками. Келлерман выиграл, Мэйхью тоже. Я не собираюсь ныть по этому поводу.

— Мэйхью?

— Он пообещал мне полное содействие. В своей излюбленной манере, лесть и обещания.

— Да, это его стиль.

— Рассказал мне о намечающемся налете, даже помог спланировать засаду.

— Я ушам не верю…

— Да уж поверьте. Он дал мне все сведения, чтобы перехватить атаку отвлекающей группы. И я попался на удочку. Пока мы сражались с небольшой группой диверсантов, основная сила подошла с суши на бронетранспортерах и разгромила весь комплекс.

— Отвлекающая группа была уничтожена практически полностью! — воскликнул Дуглас, потрясенный коварством Мэйхью.

— Ну полковник хотел, чтобы американцы нюхнули пороха. Потому он и убил доктора Споуда, что тот собрался просто взять и отнести расчеты в американское посольство. Пленку, которую вы ему отдали, он сжег. Он хотел, чтобы американцы добыли расчеты сами, своей кровью, чтобы почувствовали вовлеченность в эту войну. Вот только с королем он допустил ошибку. — Хут пожал плечами и сардонически усмехнулся. — Впрочем, кто из нас их не допускает.

— Король погиб.

— Мэйхью не хватило веры в собственный замысел. Если бы он отправил короля к лаборатории, его бы посадили в бронетранспортер и увезли.

— Да, да, конечно… — машинально ответил Дуглас, с ужасом понимая, что никакой ошибки не было.

Мэйхью намеренно отправил короля туда, где ждала засада. Решил поиграть в бога. Написать страницу в учебниках истории по своему усмотрению. Сделать так, чтобы король доблестно погиб на поле боя плечом к плечу с американскими союзниками. Пусть лучше запомнят его таким, чем жалким калекой на иждивении Вашингтона, мишенью злых карикатур, любимцем сердобольной прислуги и постоянным напоминанием о жалкой, искалеченной стране под гнетом немецкой оккупации. Дуглас начинал понимать, как работает мышление политиков. Он не сомневался, что королева и принцессы уже находятся на пути в Вашингтон.

— Везучий вы человек, Арчер.

— Потому что уцелел?

— Да нет же. Что вы уцелеете, и так было ясно, этот вопрос решили уже давно.

— В смысле, решили? Кто? Когда?

— Когда Гарри Вудс согласился быть осведомителем Келлермана, докладывать ему о каждом вашем действии, каждом слове, каждом человеке в вашей жизни.

— Гарри Вудс? Мой Гарри?

— Вудс сообщил Келлерману о «неотложке», как только вы скрылись в клубе «Реформ». Келлерман тут же припер к стенке абвер, заявив, что знает все. Абвер купился на блеф. Вот так люди Келлермана и оказались здесь сразу после сражения. Обратите внимание, не во время сражения — Келлерман хотел, чтобы налет увенчался успехом. А как только американцы ушли, СС был тут как тут — с полевым трибуналом, с расстрельными отрядами… Сейчас, наверное, завтракают в столовой после трудов праведных. Поди, плечи ноют от такой ударной работы.

— Когда? Когда Гарри на это согласился?

Хут вздохнул.

— Когда был под арестом. Они с Келлерманом договорились. Сами знаете, что несколько часов под стражей могут сделать с человеком.

— Я не верю! Гарри храбрый, как лев!

— Вы же не думаете, что Келлерман сломал его банальным насилием. Наш группенфюрер не настолько примитивен. Он использовал другие рычаги.

— Какие?

— Вас.

— Меня?!

— Арчер, ну какой же вы болван. Вы не понимаете, что Гарри Вудс любит вас как сына, которого у него никогда не было? Не видите, как он гордится всеми вашими действиями? Не знаете, что он и свои успехи спешит приписать вам, всем повторяя, что вы мозг операции?

— Нет, я не знал, — тихо проговорил Дуглас.

— Келлерман пристраивал вашего сына в школу для мальчиков в Богемии. В гитлерюгенд. Разумеется, преподнести это он собирался как бесценную услугу, но Гарри-то сразу унюхал угрозу. Он знал, что это самый лучший способ сделать вас бесконечно несчастным.

— Я не понимаю…

— Гарри согласился быть осведомителем, чтобы вас и вашего ребенка никто не тронул. Что тут непонятного? Вы ни разу не покупали информаторов в обмен на большую услугу? Гарри выполнил задачу, и Келлерман сдержал слово. Сегодня утром вас с ним судили заочно и в пять минут оправдали. Так что будьте благодарны.

— Гарри поступил так ради меня?

— А что еще у него есть в жизни? — безжалостно выплюнул Хут. — Блохастая конура, сварливая жена… Может, будь у него дети, все сложилось бы иначе.

— Гарри любит жену.

— Ну женился-то он по любви, но с тех пор сколько лет прошло. Он больше нежности питал к вашей секретарше. Как ее там? Сильвия? Которая ради него под выстрелы полезла. Но это уж дела Сопротивления.

— Вы знаете все обо всех.

— Да, именно поэтому меня и казнят. — Голос Хута звучал ровно. — Я вижу людей насквозь, Арчер. Это важное умение для полицейского.

— Я не хочу быть таким полицейским.

— О, вы будете таким полицейским, каким вам прикажет Келлерман. Ну то есть пока власть у него. — Хут отхлебнул бренди. — А сколько времени? У меня часы отобрали.

— Почти десять.

— Уже недолго. — Он закурил. — А сын ваш хочет в полицейские?

— Конечно. Особенно если мотоцикл дадут.

Хут улыбнулся.

— Везучий вы человек, Арчер. Нет, пусть уж сын ваш во все это не ввязывается, ничего хорошего.

Дуглас не ответил. За окном он видел блестящий «Роллс-Ройс» Келлермана. Водитель с превеликой осторожностью протирал лобовое стекло.

— Мне жаль, что так вышло с этой дамой. С журналисткой.

— Мне тоже, — сухо ответил Дуглас.

У него не было ни малейшего желания это обсуждать.

— Как только Келлерман узнал о брошенной «неотложке», он отправил к вашей Барбаре пару гестаповских молодцев.

— Я звонил ей, трубку взял какой-то мужчина. Сказал, что он мойщик окон.

— Ну да, они ребята не очень умные.

— Я ему поверил, — признался Дуглас. — Позвонил еще раз, попозже. Ответила она. И говорила очень странно. Резко, почти грубо.

— Предостеречь вас пыталась. Отчаянная. Сильно вас любила, наверное. Может, потому они и разозлились — что она так нагло вас предупредила. Вряд ли им было приказано ее убивать. Смерть американской журналистки надо ведь как-то объяснить посольству, хлопот не оберешься.

— Она говорила очень тихо. Почти шептала.

— И за что они все вас любят, Арчер? За то, что вы на их любовь почти не отвечаете? — Хут покачал головой и не стал продолжать мысль. — Звонок гестаповцы не слышали, они были внизу. Барбара Барга поднялась на второй этаж за пальто. Вероятно, услышала щелчок аппарата перед первым звонком и успела схватить трубку.

— А я подумал, что она не хочет меня видеть…

— К сожалению, мы редко бываем умны с теми, кого любим. Сможете передать весточку моему отцу?

— Да, у меня скоро отпуск и есть разрешение на посещение Германии. Но… я думал, вы его ненавидите.

— Расскажите ему о налете — столько, сколько дозволено. Началась стрельба, я попал под перекрестный огонь. Доблестно сражался, геройски погиб… В общем, сами знаете, что надо плести отцам о сыновьях, а сыновьям об отцах.

В дверь негромко постучали, и молодой офицер СС, отсалютовав по всей форме, сообщил, что штандартенфюрер должен быть готов через пять минут.

— Ну, пора начищать ботинки, укладывать волосы на пробор и отправляться играть свою роль в этой тевтонской опере. В официальном письме будет сказано, что я погиб в бою.

— Я передам ваше сообщение.

— «Попал под перекрестный огонь»… Да, хорошая формулировка.

Хут невесело улыбнулся.

Дуглас взял со спинки стула бушлат Мэйхью и, надевая его, снова почувствовал тот самый резкий запах. И вдруг узнал его — это был запах нюхательного табака. Конечно, это даже не улика. Что он может предъявить, исходя из простреленной банки нюхательного табака и окурка сигары «Ромео и Джульетта»? Однако теперь он ясно понял, что именно Мэйхью привел доктора Споуда в квартиру над антикварной лавкой, убил его и полночи жег бумаги с расчетами. Не хотел, чтобы и Споуд, и его работа сами пришли американцам в руки. Он твердо решил втянуть Америку в войну.

— Попал под перекрестный огонь, — еще раз повторил Хут. — Все мы под него попали…

— Прощайте, штандартенфюрер, — произнес Дуглас, застегивая воротник.

За окном в сторону главных ворот ехал «Роллс-Ройс» Келлермана, и флажки над ним реяли на ветру.