Избранные произведения в одном томе

Глава 1

В четверг, возвращаясь домой с работы, он случайно встретил на Пятой авеню Данки Олдриджа. Когда-то они выпили вместе изрядное количество пива и вообще славно проводили время и поэтому сейчас искренне обрадовались друг другу, но эта встреча оказалась роковой. В субботу утром Олдридж и еще один человек погибли.

— Ты куда пропал, Майкл? — спросил Олдридж. — Давненько не видел тебя на летном поле. Или ты прыгаешь тайком от друзей?

— Я женился три месяца назад, — ответил Майкл, полагая, что это достаточно веская причина для исчезновения.

— Поздравляю! — Олдридж хлопнул приятеля по плечу. Данки был крупный мужчина с загорелым лицом, в колледже он играл в футбол. Они с Майклом почти одновременно увлеклись парашютным спортом и совершили немало совместных прыжков.

— Ну и как оно? — спросил Олдридж.

— Все прекрасно, — ответил Майкл.

— Что, пришло время сидеть в шлепанцах у камина? — Олдридж засмеялся — им обоим было по тридцать. — Оставил дурные привычки молодости?

— Отчасти да.

— Ты не нарушишь свой брачный обет, если выпьешь со старым приятелем?

Майкл взглянул на часы.

— До начала моего дежурства по кухне осталось тридцать минут, — сказал он.

Они просидели в баре значительно больше получаса.

— Ты по-прежнему в отличной форме, — заметил Олдридж. — Правда, похудел немного — семейная жизнь, ясное дело…

— Я отжимаюсь по утрам.

— Знаешь, у нас появилась пара рисковых новичков. В субботу утром хотим сделать вчетвером звезду. Если найдем четвертого. Кого-нибудь вроде тебя.

Майкл заколебался. После знакомства с Трейси он еще не совершал затяжных прыжков. Он был слишком увлечен своей женой и проводил с ней все свободное время. Встреча с приятелем всколыхнула старые воспоминания. Олдридж не был его близким другом, они виделись только на аэродроме и в ближайшем баре, ни разу не обедали вместе, Майкл не собирался приглашать его на свадьбу и не знал, республиканец, демократ или маоист его приятель, женат ли он, богат или беден и почему его звали так чудно — Данки. Но они прекрасно ладили, и Майкл доверял ему.

— Что ж, недурная мысль, — сказал он.

— Приводи жену. Доставь ей удовольствие. Пусть посмотрит на мужа, парящего в небе, как ангел.

— Может, и приведу. Если удастся поднять ее с постели в субботу утром.

— Объясни жене, что ей здорово повезло — она сможет познакомиться с настоящими, стопроцентными американскими парнями.

— Так и скажу, — ответил Майкл.

Он записал рабочий телефон Олдриджа и обещал позвонить.

Олдридж проявил твердость и сам заплатил за напитки — это его свадебный подарок, сказал он. Выйдя из бара, Майкл сел в такси и поехал домой, надеясь, что от него не слишком разит виски.

За обедом, накрытым на столе возле камина, он с восхищением поглядывал на жену и представлял, как загорятся глаза у Олдриджа и его приятелей, когда они увидят ее. Он рассказал Трейси о своих планах на субботу, и она нахмурилась.

— Прыжки с парашютом? — произнесла она. — Что за детская фантазия?

— Они все примерно мои ровесники.

— Ради чего ты этим занимаешься?

— Ради удовольствия, — ответил он.

Они были знакомы уже более пяти месяцев, но Майкл никогда не говорил жене о своих увлечениях. Пора, подумал он.

— А у тебя разве никогда не возникало желания полететь?

— Что-то не припомню.

— Люди мечтали об этом с древности, — сказал он. — Вспомни Икара.

— Твой пример не слишком удачен, — улыбнулась Трейси.

— Ты тоже можешь попробовать. Не обязательно сразу затяжной. Привяжешь специальный шнур, и парашют раскроется автоматически. Где еще ты увидишь такую красоту? Многие девушки занимаются этим.

— Нет уж, уволь, — решительно отказалась Трейси.

— Но ты хотя бы пойдешь со мной?

— Почему бы и нет? — Она пожала плечами. — Я хочу посмотреть, из-за чего мой муж потерял голову. В любом случае у меня нет других дел в субботу утром.

Когда они ехали в Нью-Джерси, в небе сияло солнце. Как и прежде, покидая Нью-Йорк, Майкл испытывал радостное возбуждение. Трейси, в свободном шерстяном пальто и платке, защищающем от осеннего холодка, оживленная, расцветшая, сидела рядом с ним в автомобиле; она вся светилась предвкушением, словно студентка, которая едет со своим поклонником на футбольный матч и уверена, что потом их ожидает вечеринка.

— Я знаю отличный загородный ресторан неподалеку от аэродрома, — сказал Майкл, когда они пересекли Гудзон и поехали в северном направлении. Дорогу обступали деревья, убранные в багрянец и золото. — Приглашаю на ленч с отличным дайкири и омарами.

Она с любопытством взглянула на него:

— Неужели тебе ни капельки не страшно?

— Еще как страшно, — ответил он. — Я боюсь, ребята скажут, что я женился на страшилище.

Она повернулась и поцеловала его.

— К следующему разу я сделаю прическу.

Маккейн, хозяин парашютной секции, обучивший Майкла искусству затяжного прыжка, сидел у ангара с двумя другими спортсменами, собравшимися прыгать, а самолет прогревался на взлетно-посадочной полосе. Маккейн уже обозначил на влажной от утренней росы траве место приземления. Мужчины держались вежливо, приветливо, красота Трейси явно произвела на них впечатление. Маккейн, который обычно напоминал манерами бывалого сержанта, даже сказал:

— Миссис Сторз, если вы хотите подняться с нами, милости просим — места всем хватит. Мы назначим вас руководителем полета.

— Я обожду на земле, мистер Маккейн, если вы не возражаете, — ответила Трейси. — Нам в семье и одной птицы хватает.

Маккейн усмехнулся и сказал, что, если она захочет согреться, на плитке в ангаре стоит кофе.

Мужчины направились к самолету, и Олдридж шепнул Майклу:

— Везучий же ты, старина.

— Ты о чем? — словно не понимая, спросил Майкл.

— Теперь нам есть перед кем блеснуть мастерством и смелостью, вот я о чем, хитрец ты эдакий.

Маккейн разъяснил технику группового затяжного прыжка, указал, в какой последовательности они будут покидать борт самолета, напомнил, что на высоте три с половиной тысячи футов независимо от того, получилась у них правильная звезда или нет, они должны разойтись, чтобы за оставшиеся пять секунд удалиться друг от друга на безопасное расстояние и раскрыть парашюты на высоте две с половиной тысячи футов. Спортсменам все это было известно, но они слушали внимательно. Если бы Маккейн заподозрил кого-то в невнимании, то вполне мог отменить прыжок.

Они забрались в самолет, Маккейн сел за штурвал. Дверь была снята, проем оставался открытым, холодный колючий ветер врывался внутрь. Самолет набрал скорость и оторвался от земли. Майкл посмотрел в окно и увидел возле ангара крохотную фигурку в синем пальто, машущую рукой. Может быть, подумал он, когда-нибудь ему удастся объяснить ей, что это такое.

Они прыгнули с высоты семь тысяч двести футов, один за другим. На высоте три тысячи пятьсот футов мужчины встретились, взялись за руки, образовали правильную звезду и стали расходиться. Олдридж должен был раскрыть парашют последним. Сначала все шло по плану, но по причине, которая так и осталась неразгаданной, третий человек сразу же раскрыл свой парашют, Олдридж столкнулся с куполом на скорости сто двадцать пять миль в час, смял его и врезался в товарища. По заключению врача, оба погибли мгновенно, и им не пришлось пережить ужаса падения, за которым в отчаянии наблюдали Майкл и второй спортсмен, беспомощно покачивающиеся на стропах и лишенные возможности что-либо предпринять, а также Маккейн, сидевший за штурвалом.

Она хоть не плакала, думал Майкл, когда они медленно возвращались в Нью-Йорк по дороге, изрезанной полуденными тенями, и то хорошо. Он взял Трейси за руку. Она не ответила на его пожатие и отвернулась к окну.

— Прости меня, — сказал Майкл.

— Помолчи немного, — попросила она, — пожалуйста.

Дома он налил себе виски, затем спросил жену, не хочет ли и она выпить, но Трейси только покачала головой, прошла в спальню и, не раздеваясь, прямо в пальто, словно ее знобило, легла на кровать.

Майкл задремал в кресле, поставив бокал на столик, и проснулся, лишь когда в комнату вошла Трейси, которая так и не сняла пальто и платок. Он никогда не видел ее такой бледной.

— Ты ведь больше не будешь этим заниматься, правда?

— Не знаю, — сказал он. — Может, и буду. Через неделю. Или через год.

— Через неделю? — изумленно повторила она. — Что ты за человек?

— Этого я и сам не знаю.

— Разве ты не любишь меня?

— Люблю. Но я не могу любить тебя и жить со страхом.

— Что ты хочешь доказать?

— Ничего. А может, все. Время покажет.

— Ты никогда не говорил мне об этом.

— Просто разговор не заходил.

— Теперь зашел.

— Прости, дорогая. Я не могу ничего тебе обещать.

— Я думала, тот человек был твоим другом.

— Он был моим другом. Но случись такое со мной, через неделю он прыгнул бы снова.

— Раб своего мачо, — высокомерно сказала она.

— Дело не в этом.

— Тогда в чем же?

Он пожал плечами:

— Когда я пойму это до конца, обязательно тебе скажу.

Она присела напротив него. В комнате горела одна лампа, и та в дальнем углу, лицо Трейси оставалось в тени, лишь глаза поблескивали. Она сдерживала слезы. Трейси была женщиной с характером.

— Майкл, мне надо тебе что-то сказать.

Голос ее звучал ровно, бесстрастно, и Майклу стало тревожно.

Пока Майкл спал в кресле, ему снилось, что Трейси ушла от него и он ищет ее сначала в пустой квартире, затем выходит на темную улицу и успевает увидеть лишь мелькнувшее за углом платье.

— Ты хочешь сказать, что уходишь от меня?

— Нет, — глухо ответила Трейси. — Как раз наоборот. С завтрашнего дня я перестаю принимать пилюли. Я хочу ребенка.

Майкл встал, медленно, не говоря ни слова, подошел к окну, посмотрел вниз. В свете уличного фонаря он заметил старушку с палочкой, которой помогали выйти из такси. Неотвратимость старости, близость смерти — и надо же было ему увидеть все это в тот самый момент, когда речь шла о появлении на свет маленького человека.

— Ну что ты молчишь? — спросила Трейси.

Он обернулся, сделал попытку улыбнуться.

— Надо подумать. — Майкл подошел к ней, наклонился и поцеловал в макушку. Она не шевельнулась. — Согласись, все это довольно неожиданно.

— Что же тут неожиданного? Ты можешь исчезнуть в любой миг. Вот так. — Трейси щелкнула пальцами, и в тиши комнаты раздался звук, похожий на треск ломающейся льдины. — Не хочу остаться одна — совсем одна. И вообще, мы женаты уже три месяца. Мне двадцать девять. Тебе тридцать. Ты вполне можешь не дожить до тридцати одного года. Сколько лет было твоей матери, когда ты родился?

— Какое это имеет значение?

— Сколько?

— Двадцать три.

— Вот видишь.

— Жизнь с тех пор изменилась.

— Жизнь меняется ежесекундно. Однако это не мешает людям рожать детей. — Трейси пересела на диван. — Иди ко мне, сядь рядом.

Он опустился на диван возле жены. Ее знобило. Он не должен поддаваться, подумал Майкл, как бы тяжело ей ни было.

— Я погубил свою мать, — серьезно сказал он. — Мне кажется, она умерла так рано из-за меня. Она никогда не признавалась в этом даже себе, но, думаю, она знала, что я ее ненавижу.

— Да, дети — сознательный риск.

— Притом необязательный, — сказал он. — Насколько мне известно, в Америке нет закона, принуждающего обзаводиться потомством. — Он вздохнул. — Я был жалким, замученным ребенком. В двенадцать лет думал о самоубийстве.

— Теперь тебе не двенадцать. Ты взрослый человек, у тебя хорошая работа, прекрасное будущее и жена, которая, насколько мне известно, тебя любит.

— Кстати, о моей работе.

Раз уж они коснулись этого вопроса, подумал Майкл, отчего сразу не внести в него ясность?

— Так вот, она вызывает у меня отвращение. Если бы я полагал, что мне предстоит заниматься ею вечно, то снова превратился бы в двенадцатилетнего мальчика, мечтающего о смерти.

— Мелодрама, — резко сказала Трейси.

— Называй как хочешь. Стоит завести ребенка, и я в ловушке. Таких цепей мне уже не сбросить.

— Похоже, цепи — это относится ко мне.

— Ты знаешь, я так не думаю.

— Нет, не знаю. — Трейси встала. — Пойду прогуляюсь. Сегодня я больше не желаю говорить об этом.

Она вышла из квартиры и заперла за собой дверь. Майкл присел у столика около камина и налил виски.

Когда Трейси вернулась, он по-прежнему сидел у столика перед наполовину пустой бутылкой. Она молча прошла в спальню.

Спустя два часа, пошатываясь, он тоже направился в спальню, но свет там уже был погашен. Трейси то ли спала, то ли притворялась, будто спит. Когда Майкл лег в постель, она не повернулась, как обычно, к нему, и в эту ночь впервые за время их совместной жизни они не коснулись друг друга.

Сон не приходил к Майклу. Он встал, прошел в гостиную, где оставалась недопитая бутылка виски.

«Я помню маму», — всплыло в хмельной голове Майкла название старой пьесы. Он сел и уставился в полумрак.

Глава 2

Майкл Сторз-старший погиб во время драки в баре, когда его сыну было пять лет. Лайла Сторз, мать Сторза-младшего, хрупкая, беспомощная двадцативосьмилетняя красавица, сверх меры образованная, обвиняла погибшего мужа в безответственности. Сторз-старший служил в банке своего тестя в Сиракьюсе и в кабаках появлялся не часто. В тот раз он зашел в бар после особенно тяжелого рабочего дня, и, пока потягивал первый за день бокал виски, на его глазах завязалась кровавая драка между двумя посетителями. Сторз вмешался, пытаясь разнять дерущихся. Один из противников — позже выяснилось, что этот человек тремя днями раньше вышел из тюрьмы Мэтьюэн, где содержался как социально опасный душевнобольной, — одним ударом ножа убил молодого финансиста.

Впоследствии сын пришел к заключению, что мать искажала обстоятельства смерти отца. Майкл Сторз-старший погиб из-за своего чувства ответственности, храня достойную восхищения верность законам страны и нормам поведения, которые полагается соблюдать в общественных местах всем гражданам демократического государства.

Несомненно, его смерть не была неизбежной — Сторз мог преспокойно удалиться в другой конец бара или заплатить за виски и уйти; миссис Сторз, горячо любившая мужа, стояла на своем — он потерял голову, забыл о ней и единственном ребенке, поставил на карту счастье всей семьи из-за дикого каприза, не пожелав смириться с тем, что какие-то два хулигана портят ему настроение.

Последствия не заставили себя ждать, особенно для сына, оставшегося без отца. Мать стала вести монашеский образ жизни, она приняла решение не выходить второй раз замуж, посвятить себя сыну и заботам о том, чтобы превратности судьбы не коснулись его. Она изводила мальчика опекой, закармливала наиболее калорийной пищей, выбиравшейся на основе научных данных, он не гулял с другими детьми, ему запрещали лазать на деревья, участвовать в подвижных играх, общаться с невоспитанными сверстниками; ему никогда не покупались ружья, луки и стрелы, он не гулял и не ездил в школу один, без взрослых. Утром мать отвозила его на занятия и наблюдала, как ученики строятся во дворе и идут в класс, а днем, после уроков, она ждала его у ворот, с беспокойством поглядывая на вываливающуюся из здания ораву.

Когда другие мальчики играли в бейсбол, Майкл брал уроки игры па фортепиано, хотя у него не было музыкального слуха. Летом, когда его одноклассники резвились в бассейнах, на пляжах и спортивных площадках, Майкл, тщательно оберегаемый от солнечного удара и подозрительных иностранцев, знакомился с музеями и соборами Франции, Италии и Англии, поскольку, помимо прочих тягот, ему приходилось нести бремя материнского богатства.

Вечерами наряду с краткими обзорами чудес он выслушивал от любящей матери лекции по правилам хорошего тона. Сквернословие — непростительный грех, онанизм приводит к страшным последствиям, испорченные девчонки и дурные мужчины будут заманивать его в укромные уголки и соблазнять разными мерзостями, о которых и говорить-то стыдно. Такая черта характера, как агрессивность, послужила причиной смерти отца, а также бесчисленных войн, унесших жизни миллионов замечательных молодых людей. Майкл должен служить матери опорой и всегда помнить ее слова: Майкла ждет прекрасное, большое будущее, дедушка охотно ему поможет, если не разочаруется во внуке; она не любит никого, кроме сына, и поэтому он не должен ее огорчать. Если бы при этой беседе присутствовал Фрейд, его мученический стон разносился бы по всей Европе.

Результат был такой, какого и следовало ожидать. К двенадцати годам Майкл превратился в замкнутого толстяка, меланхоличного и не по годам развитого, что, однако, не способствовало его популярности даже среди учителей. Когда мальчик в раздражении повышал голос или мать замечала у сына малейшие проявления упрямства, касалось ли это занятий музыкой или провожаний в школу, его не наказывали явно — не шлепали, ничего не лишали, не оставляли без ужина. Майкл рано усвоил, что мать все равно отомстит ему своими вздохами, слезами, печальными взглядами. Он завидовал одноклассникам, которых родители поколачивали. Всегда аккуратно одетый, он выделялся из среды сверстников, напоминавших порой последний отступающий батальон южан, и легко становился добычей школьных остряков и задир. На переменах, которые Майкл ненавидел, он, окруженный гомонящей и дерущейся толпой, испытывал острую муку.

Он был достаточно умен, чтобы скрывать свои переживания. Стоило бы ему сказать хоть слово матери, и она немедленно ворвалась бы в кабинет директора с гневными жалобами. Через час об этом знала бы вся школа, и то, что ему приходилось терпеть, показалось бы в сравнении с новыми издевательствами безобидным дружеским подтруниванием.

Время от времени он разглядывал стоящую на камине фотографию отца — красивый беспечный мужчина в футболке и джинсах на борту небольшой яхты. Майкл думал, какой могла бы быть его собственная жизнь, если бы в тот злополучный вечер отец не зашел в бар. У него сохранились смутные воспоминания о том, как однажды отец взял его кататься на паруснике. Майклу дали спасательный пояс и привязали к мачте. Улыбающийся, залитый солнечным светом отец ловко управлялся с румпелем. Через месяц после его смерти лодка была продана.

Дедушка и бабушка, к которым Майкла каждое воскресенье возили на ленч, не проявляли к внуку большого интереса. Ему задавали обычные вопросы о школе, а затем семья, поглощенная беседой, забывала о мальчике. Его участие в разговорах взрослых не поощрялось. Ее родители, как и она сама, не любят дурно воспитанных мальчиков, объясняла мать. Она часто говорила Майклу, как ее радует примерное поведение сына, особенно когда она видит, что позволяют вытворять своим детям за семейным столом другие матери.

Однажды теплым воскресным днем, когда Майкл сидел в одиночестве на крыльце большого старого дома, он услышал, как его тетя, которую он считал самым лучшим человеком на свете, говорила бабушке: «…Она же его губит. Нам надо подыскать ей любовника или хотя бы мужа, иначе он превратится в такого жалкого рохлю, что и представить страшно».

Он догадался, что тетя говорит о нем, и, не смея подслушивать, молча отошел от окна. Но именно тогда Майкл решил, что он им еще покажет. В мечтах Майкл видел себя скачущим верхом на необъезженном коне, он сражался с врагами и кутил с игривыми нарумяненными девицами, фотографии которых видел в порнографических журналах — ученики иногда оставляли их в классе.

Наградой за примерное поведение служили концерты симфонической музыки, походы в зоопарк. Майклу подарили проигрыватель и разрешили слушать пластинки с классикой, которые были у матери. Ему накупили прекрасных альбомов с цветными репродукциями картин, знакомых мальчику по музеям Франции и Италии. Только спустя много лет он избавился от ненависти к искусству.

Заботясь о его физическом развитии, мать пригласила женщину — тренера по теннису, поскольку круг его потенциальных партнеров в этом виде спорта устраивал ее больше, чем если бы он играл в футбол или бейсбол. Трижды в неделю Майкл тренировался на заросшем корте за дедушкиным домом, а мать следила за тем, чтобы сын не переутомился и не забыл после занятий надеть свитер. На корте он был неловок и стыдился себя, считая, что теннисистка презирает его, и когда она нашла новую работу во Флориде и уехала, Майкл обрадовался. Теперь он ненавидел теннис так же сильно, как искусство.

В доме не было телевизора — передачи могли оказать на мальчика пагубное влияние, а единственный радиоприемник находился в комнате матери, куда он не смел входить без разрешения.

Зимы в Сиракьюсе, где они жили, были морозные, ветреные, и мать заставляла его носить теплое, взрослого покроя пальто и меховую ушанку. Излюбленной забавой школьников было сорвать с Майкла шапку и наблюдать, как он, задыхаясь, бегал и пытался ее перехватить. Когда звенел звонок на урок, последний мальчик швырял ушанку за проволочную ограду, и Майклу приходилось тащиться за ворота, чтобы подобрать ее. Из-за этого он опаздывал на построение, и учитель, который выходил во двор после звонка, делал ему замечание.

Тогда Майкл еще не знал, что подобные унижения и жестокая травля во все века выпадали на долю будущих поэтов и героев и формировали их души. Ему оставалось только терпеть и ждать, когда умрет мать.

Переломный момент в его школьной жизни настал, когда во время привычной игры, как раз перед звонком, шапка оказалась в руках у Джозефа Линга, мальчишки одинакового с Майклом роста. Линг не стал, как раньше, бросать шапку за ограду, а сказал:

— Хочешь получить шапку — дерись.

Мальчишки окружили их и внезапно притихли. В списке предосудительных поступков, составленном матерью Майкла, участие в драке стояло на первом месте, перед онанизмом. У Линга было маленькое смешливое курносое лицо обезьянки, будто его родителям не хватило генетического материала на полноценный нос или глаза, и Майкла распирало желание вмазать ему как следует. Но предупреждение матери: «Твой отец погиб в драке, всегда помни об этом», — слишком крепко сидело у него в мозгу и сковывало его. Он стоял, не произнося ни слова, а вокруг звенела тишина.

Линг с презрением бросил красивую меховую шапку под ноги и втоптал ее в грязный снег.

Раздался звонок. Майкл молча поднял шапку, надел и стал в строй. По дороге в класс он принял решение покончить с собой и оставшуюся часть дня обдумывал различные доступные ему способы самоубийства. Позже, спустя много лет, этот случай не раз снился ему, и он всегда просыпался в холодном поту.

На следующий день игра продолжилась. Только теперь его и вовсе не считали за человека. Ему ставили подножки, и он падал под крики насмешников: «Маменькин сынок! Маменькин сынок!» Наконец Линг, как и день назад, схватил шапку, остановился и сказал:

— Хочешь получить шапку — дерись.

Майкл понял, что у него нет выбора. И внезапно обрадовался этому. Он медленно подошел к Лингу и изо всех сил ударил врага в лицо. Линг, практически целый и невредимый, очень удивился и отступил на шаг, и тут Сторз бросился на него, не видя перед собой ничего, кроме противной ехидной рожи. Майкла охватило неведомое ему прежде возбуждение, он наносил удары и получал сам, затем вместе с противником упал на грязный снег, почувствовал, что из носа течет кровь, и все равно продолжал молотить кулаками, душить Линга, не замечая ни звонка, ни учителя, который склонился над дерущимися и пытался их разнять.

Когда наконец мальчишек растащили, их лица были в крови, шапка скомкана, пальто Майкла перепачкано и разорвано у плеча.

— Сам напросился, — сказал Майкл и обозвал Линга нецензурным словом. Он не помнил, где подцепил это словцо, никогда прежде им не пользовался и не вникал в его смысл, но сейчас получил огромное удовлетворение и еще раз громко повторил ругательство. Оно звучало как божественная музыка, и Майкл стоял как зачарованный, не обращая внимания на учителя, который говорил:

— Хватит, Сторз, хватит. Ты и так уже весь в крови.

— А пошли-ка вы, мистер Фолсом… — в состоянии крайнего волнения сказал Майкл.

— Твоя мать узнает об этом, — пообещал Фолсом.

Учитель был тридцатипятилетним холостяком и время от времени пытался флиртовать с матерью Майкла, когда она привозила сына.

— Ну и пусть, — сказал Майкл. Силы внезапно покинули его.

— А пока встань в строй.

Майкл не стал надевать шапку и кинул ее за забор. Он не стряхнул грязь с пальто ни по дороге в класс, ни после уроков, идя к воротам, за которыми возле машины его ждала мать.

Увидев Майкла, она заплакала.

— Нашла из-за чего реветь, — сказал Майкл.

— Садись в машину, — всхлипнула она.

— Пешком пойду.

С непокрытой головой, с засохшей на лице кровью, он уверенно зашагал прочь, размахивая портфелем.

Больше он не ходил в эту школу, хотя она была расположена недалеко от дома и считалась лучшей в городе. Мать отдала его в частное учебное заведение в ста милях от Сиракьюса, где, по словам матери, из мальчиков делали джентльменов, а драться запрещалось. Он молча стерпел все, даже беседу с директором, которому мать заявила, что ее сын не должен участвовать в командных играх, что его следует наказывать за сквернословие и выпускать за пределы школьного двора только с ней или другими родственниками.

После той драки он говорил ей только «Да, мама» и «Нет, мама», ничего не сказал он и тогда, когда мать, осмотрев его комнату, на прощание поцеловала сына. Она уехала, и Майкл улыбнулся. Теперь он знал, что умирать ей нет необходимости. Спасение стало возможным.

В новой школе друзей у него было не больше, чем в старой, но в этом маленьком тихом заведении, где на десять учеников приходился один учитель, поддерживалась строгая дисциплина, здесь не допускались драки и грубые выходки. Если ученик прилично учился и не нарушал установленные правила поведения, его никто ничем не донимал.

Мать Майкла не знала, что неподалеку от школьного стадиона была гора с подъемником, куда преподаватель физкультуры четыре раза в неделю водил учеников кататься на лыжах. Впервые в жизни Майкл испытал восторг от собственной ловкости, он познал упоение скоростью и быстро стал таким бесстрашным горнолыжником, что инструкторам часто приходилось делать ему замечания. Тренер предложил написать матери Майкла, что из него может получиться толк, но мальчик решительно покачал головой и запретил ему вступать с ней в переписку. На время субботних визитов матери он прятал лыжный костюм и ботинки в раздевалке спортзала. Лыжи — это была его тайна. Он не хотел ни обижать, ни волновать мать, он хотел ее провести.

За первым обманом последовали другие. Открыв возможности своего тела, он принял твердое решение сбросить вес. Регулярно как одержимый работал он в одиночестве с эспандером, лазал по канату и упражнялся на брусьях, а наградой ему служили крепкие мускулы, похудевшее лицо и легкость походки. По субботам, когда Майкл в серых фланелевых брюках и голубой спортивной куртке шел с матерью в соседний ресторан, она с удовлетворением отмечала, как похорошел, как прекрасно держится ее сын, и хвалила себя за удачный выбор школы, не догадываясь об истинной причине перемен. Он стал послушным, уважительно относился к ней — это давалось Майклу легко, так как мать приезжала раз в неделю всего на несколько часов. По возвращении в Сиракьюс она хвалилась родителям, что Майкл внезапно превратился в красивого молодого человека, и рекомендовала всем друзьям, у которых были дети его возраста, посылать их в эту школу.

Когда лыжный сезон кончился, Майкл, по-прежнему верный материнскому запрету участвовать в командных играх, начал ежедневно пробегать по четыре мили, и по утрам в окрестностях школы можно было увидеть одинокого, мрачного, но упорного бегуна. На танцевальном вечере с участием учениц из соседней школы он даже увел девочку и поцеловал ее в гардеробной.

Уверенный в том, что отныне он может, так сказать, подпольно планировать свою жизнь, Майкл учился не жалея сил и скоро стал первым учеником. Особые успехи он делал в математике, к ней у него были явные способности. Он решил поступать в Стэнфордский университет — во-первых, потому, что он находился далеко от Сиракьюса, а во-вторых, потому, что в Калифорнии с ее мягким климатом и культом спорта у него будут все условия для занятий теми видами, которые уже захватили его воображение, — серфингом и горными лыжами. Рано повзрослев и научившись хитрить, он рвался к жизни, которая ужаснет мать и послужит местью за тягостные двенадцать лет детства.

Ежегодно часть воспитанников совершала вместе с учителями велосипедную поездку по Франции. При помощи письма от директора школы Майклу удалось вымолить у матери разрешение на участие в ней. По просьбе Майкла директор умолчал о предстоявших им дорожных тяготах, об отсутствии удобств в гостиницах, где они будут останавливаться, но подчеркнул образовательное значение поездки. Майкл рассказал директору о путешествиях по континенту с матерью, и тот пригласил ее посетить вместе с ними наиболее интересные места. Поборов страх за сына, мать Майкла дала согласие и уже начала укладывать в большой чемодан лекарства от всех мыслимых европейских болезней, которые сын может подцепить в дороге.

Но перед самым отлетом миссис Сторз в Париж, где она должна была встретиться с группой, умерла ее мать. Миссис Сторз пришлось вернуть билет и остаться с отцом. Это было самое прекрасное лето в жизни Майкла. Вспомнив крохи французского, сохранившегося в памяти от предыдущих поездок, Майкл познакомился в Реймсе с одной официанткой, при ее активном содействии лишился невинности и с той поры стал страстным поклонником женского пола.

В семнадцать лет Майкл окончил школу и превратился в красивого сильного юношу с характером индивидуалиста. Первый ученик по математике, он получил приглашения от Гарвардского, Йельского, Колумбийского и Стэнфордского университетов. Тайком от матери он побывал в Сиракьюсе у деда, которому предстояло оплачивать его дальнейшее обучение. Старик сам окончил Йельский университет, но отзывался о нем без восторга, и в ходе продолжительной беседы Майкл пришел к выводу, что математика и точные науки лучше всего поставлены в Стэнфорде и именно через это учебное заведение лежит наиболее верная дорога к успеху. Дед был приятно удивлен, увидев умного, уверенного в себе и красивого молодого человека, который столь разительно и неожиданно переменился в лучшую сторону и теперь напоминал старику его самого в молодости; он одобрил выбор Майкла и обещал повлиять на мать — та хотела послать сына в Гарвард, расположенный неподалеку от Сиракьюса. Дед поставил одно условие. Он знал немало способных студентов, влюбленных в университетскую жизнь и потративших годы на получение ученых степеней, а в итоге преподававших в захолустных колледжах. Дед хотел, чтобы Майкл обещал ему пойти после университета в школу бизнеса, Гарвардскую или Уортоновскую, и в дальнейшем посвятить себя деловой карьере.

Майкл дал обещание и с легким сердцем поехал обратно — готовиться к выпускным экзаменам.

Потом мать привезла его домой, в Сиракьюс. В дороге она плакала, обвиняла своего отца в том, что он любил только младшую дочь, пренебрегал семьей, а в последние десять лет жизни бабушки содержал любовницу. По мнению матери, он ненавидел старые университеты Новой Англии потому, что был в группе последним студентом и его так и не приняли в общество «Череп и кости»[58]. Но Майкл задобрил мать, согласившись поехать с ней летом в Венецию и Югославию, и в конце концов, понимая, что ее ставят перед fait accompli[59], и сомневаясь в искренности сыновней любви, она смирилась с идеей Стэнфордского университета — в Сан-Франциско живут ее друзья, которые постоянно приглашают к себе, и она сможет видеться с сыном в течение этих четырех лет.

Через четыре с половиной года он увозил из Стэнфордского университета диплом с отличием. В колледже он получил удостоверение летчика одномоторного самолета, но тут же лишился его, пройдя на бреющем полете над футбольным полем во время матча, за уик-энды и зимние каникулы успел стать первоклассным горнолыжником, двадцать пять раз прыгнуть с парашютом, научился в любую погоду заниматься серфингом на калифорнийском побережье и плавать со скубой; у него чуть не отобрали водительские права за систематическое превышение скорости.

При росте шесть футов Майкл весил сто восемьдесят фунтов, он не заводил друзей-мужчин, зато уделял много внимания девушкам, ездил с матерью на концерты симфонической музыки и искусно делал вид, будто получает от этого удовольствие. Мать говорила, что гордится им. Затраты на дорогие развлечения покрывались доходами от игры в трик-трак — ставки были высокими, а математические способности и образование давали ему заметное преимущество над противниками.

Сокурсникам Майкл казался одиноким и мрачным юношей. Приятели по горным лыжам, парашютному спорту, подводному плаванию и серфингу считали его человеком суховатым и бесстрашным. Девушки, с которыми он был близок, находили его неотразимо обаятельным и меланхолически задумчивым молодым красавцем.

Занимаясь серфингом, он сломал три ребра и угодил в больницу, а мать, не знавшая об этом, беспокоилась, что сын переутомляет себя занятиями, и рекомендовала для сохранения здоровья больше гулять на свежем воздухе. Девушке, которая нравилась ему больше остальных, он рассказывал немного о матери и однажды признался: «Я мог бы написать книгу о том, что ей обо мне неизвестно».

Окончив Стэнфордский университет, Майкл по настоянию матери решил отдохнуть перед поступлением в Уортоновскую школу бизнеса и провел зиму на востоке, в небольшом горнолыжном курорте Грин-Холлоу, в Вермонте. Навещая Майкла, мать сожалела, что свои последние перед началом взрослой жизни каникулы он проводит в качестве инструктора по горным лыжам, считая это опасным и недостойным сына делом. Однако она радовалась, что его видят с разными девушками, а не с одной, так как, с ее точки зрения, Майклу было еще рано жениться.

Мать и дедушка умерли один за другим в течение двух недель летом того же года, оставив Майклу на удивление скромное наследство, причем завещания были составлены так, чтобы до тридцати пяти лет, пока он не станет зрелым человеком, крепко стоящим на ногах, ему шли только проценты.

На похоронах матери, где Майкл, неожиданно для самого себя, плакал над могилой, он заметил темноволосую красавицу, мать которой была одноклассницей миссис Сторз по Вассару. Майкл узнал, что девушку зовут Трейси Лоуренс, но познакомился с ней лишь через восемь лет, когда работал в нью-йоркской фирме «Корнуолл и Уоллес», консультировавшей различные предприятия по вопросам управления.

Глава 3

Прогуливаясь в антракте по фойе театра, он увидел ее тонкое бледное лицо, обрамленное густыми темными волосами. Она беседовала с пожилой женщиной и улыбалась своими живыми голубыми глазами. Коллега Майкла, которому он симпатизировал, пригласил его пообедать вместе, но Майклу не хотелось говорить о работе, и он отказался. Придя в фирму и начав восхождение по ступенькам служебной лестницы, Майкл охотно изучал тонкости своего дела и общался с сослуживцами, но теперь он усилием воли заставлял себя садиться за рабочий стол и погружаться в дела, которых с каждым днем сваливалось на него все больше и больше.

В этот день его звали на две вечеринки, но нью-йоркские развлечения начали утомлять его так же, как и работа в конторе. Его всегда приглашали в качестве свободного мужчины, этакого самого дорогого угощения, которым хозяйка потчевала гостей, но в конце концов он устал от собственной пустой болтовни, неотличимой от болтовни других, и наскучил себе самому. Бесчисленное множество раз он уходил после вечеринок с женщинами, которых с трудом узнавал через две недели.

В театральном фойе он вспомнил похороны, незнакомку в темно-синем пальто, ощущение вины, которое пронзило его, когда он, стоя у гроба матери и испытывая противоречивые чувства, вдруг понял, что его влечет к этой девушке. Он помнил, что ее зовут Трейси Лоуренс. Она пристально посмотрела на Майкла и улыбнулась. Он подошел и сказал:

— Здравствуйте, мисс Лоуренс.

Он очень надеялся, что она не поправит его.

Трейси не поправила Майкла, и он подумал, что она, вероятно, по-прежнему не замужем.

— Нас не представили на похоронах, — сказала она. — Откуда вам известно мое имя?

— Узнал, — ответил Майкл и улыбнулся.

Смерть матери потеряла всякое значение, отошла в прошлое и обрела статус рядового события, такого, как чья-то свадьба, крестины или день рождения.

Майкл заметил, что девушка восприняла его слова как знак внимания.

— Моя тетя миссис Гренье, — сказала Трейси. — Мистер Сторз.

Он поздоровался с тетей. Она была одета со вкусом, тщательно уложенные волосы украшали доброе утомленное лицо.

— Вам нравится спектакль? — спросила Трейси.

— Что ж, он помог скоротать вечер. Я остаюсь на второе действие. А вы?

— Мы тоже. Спать еще рано.

— Может быть, выпьем где-нибудь после спектакля?

Девушка вопросительно посмотрела на тетю.

— Я устала, — сказала миссис Гренье, — Поеду домой. А вы, молодежь, идите и развлекайтесь.

Зазвенел звонок, и они направились в зрительный зал. Простое закрытое темно-зеленое платье подчеркивало стройность Трейси, ноги ее были прелестны, а походка естественна.

Она сидела впереди, в трех рядах от Майкла, он видел темную головку Трейси, различал ее легкий, свободный смех. Он забыл про пьесу и думал о Трейси, чувствуя, что она тронула его, но совсем не так, как бывало раньше. Сейчас Майкла словно пронзило чем-то острым, он принял сигнал, посланный ею, услышал шепот, донесшийся из темноты зала: «Внимание, особый случай». Вспомнил взгляд, брошенный через толпу на похоронах. Почему он сразу не разыскал ее? Наверное, найти Трейси было бы легко. Как можно, могила еще свежа! Жертва воспитания.

После спектакля, поймав такси для тети, Майкл сказал, что голоден, Трейси призналась: «Я тоже», — взяла его под руку, и они направились к «Capди».

В ресторане, когда метрдотель вел их к столику, Майкл заметил, что все мужчины повернулись и смотрят на нее. Она, вероятно, привыкла к этому. Что ж, он тоже привык к женским взглядам. Майкл решил не терять головы. Или хотя бы не демонстрировать, что восхищен Трейси. Он уже давно не старался производить на женщин впечатление — не было необходимости. Майкл находил естественным, что при его внешности, атлетической фигуре, крепнущем положении в деловом мире и соответственных доходах женщины сами старались привлечь его внимание. Правда, это начинало ему надоедать.

Он заказал бутылку кьянти и спагетти для обоих. Они заговорили о пьесе.

— Как талантливо, — сказала Трейси, — а мыслей маловато. Болезнь века. Вы согласны?

— Я смотрел не очень внимательно. Думал о другом.

Она быстро подняла голову, посмотрела Майклу в глаза:

— Правда?

Но не стала уточнять, о чем именно он думал.

— Дела, — соврал он. — Сегодня вечером мне следовало задержаться в конторе. У меня на столе лежат бумаги, на которые в понедельник надо дать ответ. Но в пятницу я устаю к вечеру. — Он негромко засмеялся. — К сожалению, последнее время я чувствую себя усталым уже в понедельник, к десяти утра.

— Где вы работаете?

— Я консультант по вопросам управления.

— Что это такое?

— Наша страна порабощена менеджерами, а я даю им рекомендации.

— Нельзя ли подробнее?

— Мы ходим по фабрикам и конторам, изучаем бухгалтерские книги, расспрашиваем служащих и вселяем ужас в их сердца.

Майкл подумал, что еще никогда так не говорил. Почему-то с этой едва знакомой женщиной он мог делиться любыми мыслями, какие приходили ему в голову.

— Почему ужас?

— Потому что мы — ловчие хорьки, вооруженные компьютерами, статистикой, знаниями и бездушием. Мы охотимся за некомпетентностью, растратами, хищениями, кумовством, учим, как утаивать доходы от государства, помогаем фирмам, не придающим должного значения такому важному рычагу нашего общества потребления, как связи с вашингтонской верхушкой. Мы, воинствующие поборники эффективности, советуем, что необходимо изменить, какие драконовские меры принять. Иногда после нашего вмешательства компании напоминают поле битвы после сражения — всюду тела жертв, заводы закрыты, президенты и председатели правлений летят со своих постов, старики выброшены на улицу.

— Вы хорошо знаете свое дело?

— Меня считают восходящей звездой.

Это было правдой. Месяц назад старый Корнуолл сказал, что очень доволен им, назвал Майкла лучшим сотрудником фирмы и фактически обещал сделать его младшим компаньоном, как только кто-нибудь уйдет в отставку.

— Послушать вас, все это выглядит не очень-то привлекательно, — заметила Трейси.

— От бизнеса и не требуется, чтобы он был привлекательным. Все наше обаяние мы бережем для вечеров и уик-эндов.

— Пожалуй, в сегодняшнем мире без вас не обойтись, — задумчиво сказала она, — но каково сознавать, что по вашей вине люди остаются без работы…

Он пожал плечами:

— Так устроена жизнь. Я лишь выполняю служебный долг. Мы славимся объективностью, ее-то от нас и ждут. Мы консультанты по вопросам управления, а не Армия спасения. Идя на работу, мы оставляем сердца дома.

— Вы сейчас играете. Я не верю, что вы такой бесчувственный. Наверное, вы не любите свою работу.

— Люблю, не люблю — какое это имеет значение? — тихо произнес он и добавил более оживленно: — Теперь, когда вам известно про меня все самое худшее, признайтесь, дорогая мисс Лоуренс, в каких грехах могли бы исповедаться вы?

— Во-первых, — сказала она, потягивая вино, — я вовсе не мисс Лоуренс.

— Да? — Он почувствовал, как тело налилось тяжестью.

— Я пока замужем. Миссис Альберт Ричардс. — Она улыбнулась. — Не огорчайтесь. Я развожусь.

— Сколько лет вы прожили с мужем?

— Два года. Это наша общая ошибка.

— Чем он занимается?

— Он театральный режиссер. Совсем как сегодняшняя пьеса — бездна таланта, а ума ни на грош. К тому же у него гипертрофированное «я». Он говорит, это необходимо в его деле. Но не в семейной жизни.

— Где он сейчас?

— Удален на безопасное расстояние. Руководит солидным театром на Среднем Западе. Посылает мне хвалебные статьи. Он там знаменитость. За тысячу миль друг от друга мы с ним друзья.

Ее небрежный нью-йоркский тон не понравился Майклу, она напоминала ему знакомых деловых женщин, которые карабкаются наверх и стараются доказать, что могут быть сильнее мужчин. Ей не идет так держаться, подумал Майкл, слишком она красива и женственна.

— А чем вы зарабатываете на жизнь?

— Я дизайнер. Рисую узоры для тканей, обоев.

— И хорошо получается?

— Неплохо. — Она пожала плечами. — На хлеб хватает. Меня ценят. Вы, наверное, не раз сидели в кресле, обитом моей тканью.

— Довольны своей работой?

— Думаю, больше, чем вы, — с вызовом сказала она. — Да, я люблю ее. За радость творчества.

Трейси улыбнулась. У нее была обворожительная улыбка, естественная, почти детская, вокруг глаз собирались прелестные крохотные морщинки, но улыбалась она редко, словно ей было безразлично, нравится она окружающим или нет.

— Итак, — сказал он, — вступительная часть завершена.

— Вступительная к чему? — Внезапно ее голос стал жестким.

— Я имею в виду биографию. Идем дальше.

— И куда? — решительным тоном спросила Трейси.

Теперь настала его очередь пожать плечами:

— Все зависит от нас.

— Вы чересчур опытны, — сказала она.

— Почему вы так считаете?

— Умеете говорить с женщинами. Все по плану. Немного тихой музыки, хорошо отрепетированная ария, и вот мы уже в постели.

— Возможно, вы правы, — задумчиво произнес он. — Извините. Но поверьте, ни с кем на свете я не говорил так, как сегодня с вами. Убей меня Бог, я и сам не понимаю, почему это сделал. Надеюсь, вы мне верите.

— Это тоже звучит заученно, — упрямо сказала она.

— Я начинаю думать, что вы для меня слишком крепкий орешек.

— Может быть. — Она поставила бокал. — А теперь мне пора домой. Завтра рано вставать.

— В субботу?

— Я приглашена за город.

— Как и следовало ожидать, — сказал он. — Я тоже приглашен завтра за город.

— Как и следовало ожидать, — улыбнулась она.

Майкл рассмеялся.

— Но я не поеду, — сказал он.

— В таком случае и я остаюсь.

Он удивленно покачал головой:

— Ваши движения слишком стремительны для меня. Любая команда НХЛ примет вас с распростертыми объятиями. Я просто сбит с толку.

— Завтра я свободна.

— По счастливому совпадению… — начал он.

— Приходите ко мне в час дня. Выпьем по бокалу. Потом пойдем в уютный маленький ресторанчик неподалеку. Ну что, встаем?

Он оплатил счет, они поднялись, направились к выходу. Мужчины смотрели на нее, а женщины — на Майкла.

Они поймали такси, и Трейси назвала Майклу номер своего дома на Шестьдесят седьмой улице. Он дал адрес шоферу.

— А я живу на Шестьдесят шестой улице, — сказал Майкл. — Это знак свыше.

— Знак чего?

— Не знаю. Просто знак.

В машине они сидели поодаль друг от друга. Когда такси подъехало к шикарному перестроенному особняку, где находилась ее квартира и студия, Майкл попросил шофера обождать и проводил Трейси до парадного.

Отперев замок, она повернулась к нему:

— Спасибо за спагетти и вино. Я рада, что тетя почувствовала себя усталой.

— Спокойной ночи. До завтра.

— Вы не поцелуете меня на прощание?

— Я не знал, что мы зашли так далеко, — упрямо сказал он.

В ресторане Трейси удалось поставить его на место, и он не хотел давать ей новых преимуществ.

— Ну, не говорите глупости. — Она потянулась и поцеловала его.

Губы у Трейси были мягкие, душистые. Он не обнял ее.

— Пока, — небрежно бросила она, распахнула дверь и исчезла.

Он посмотрел на закрытую дверь, спустился по ступенькам к такси и дал шоферу свой адрес. Заводя машину, таксист обернулся и сказал с ирландским акцентом:

— Согласись, приятель, она настоящая красавица.

— Это точно, — сказал Сторз.

Когда такси, свернув за угол, подъехало к его дому, Майкл уже знал, что сделает ей предложение. Может быть, завтра.

Глава 4

Через три месяца они поженились в доме ее родителей в Хамптоне, где Трейси выросла. Кроме шафера, старого Корнуолла, все гости на скромной свадьбе были друзьями и родственниками невесты. Миссис Лоуренс удивилась, когда Майкл сообщил ей, что с его стороны приглашен только один человек.

— Я знаю в Нью-Йорке тьму людей, — пояснил Майкл, — но, кроме Корнуолла, им всем и дела нет до того, женат я или холост.

Ему понравились миссис Лоуренс и отец Трейси — высокий интеллигентный человек, который, сколотив состояние, оставил пост президента фармацевтической компании и теперь наслаждался чтением книг, общением с природой и летними прогулками по заливу на двадцатипятифутовой парусной лодке.

Обе младшие сестры Трейси оказались хорошенькими и жизнерадостными, но в их чертах не было той строгой классической красоты, которой отличалась она. Вся семья одобрила выбор старшей дочери, и свадьба стала настоящим праздником, только мать Трейси, целуя Майкла после церемонии, немного всплакнула и сказала:

— Как жаль, что ваша бедная мама всего этого не видит.

Майкл промолчал.

В течение двух месяцев, пока шел развод, они ночевали то у нее дома, то у него. Она не разрешала Майклу оставлять у себя в квартире одежду и сама ничего не оставляла у него. Она не объясняла свою непреклонность в этом вопросе, а он не настаивал. Майкл любил Трейси без памяти, был целиком поглощен ею и не узнавал себя — теперь для него не существовало других женщин.

У них не было раз и навсегда заведенного порядка. Она могла позвонить вечером и сказать, что сегодня занята. Трейси никогда не уточняла, чем именно она занята, а ее тон ясно указывал на неуместность дальнейших расспросов. Такие вечера он проводил в кино, у телевизора или за книгой. Поначалу женщины продолжали приглашать его на вечеринки или в театр, но Майкл неизменно отвечал, что сегодня работает дома, и через несколько недель звонки прекратились.

Хотя Трейси регулярно ходила в свою контору где-то в районе Пятидесятых улиц, она часто рисовала в студии, и Майкл любовался ее со вкусом выполненными цветочными фантазиями в приглушенных тонах, смелыми, яркими абстрактными орнаментами. Когда Майкл входил в незнакомую комнату, он всегда старался найти ее работу и радовался, если ему это удавалось. Он привык к однообразию студенческого беспорядка, но охотно представлял себе, какой веселой и уютной сделает Трейси ту квартиру, куда они скоро переберутся. Трейси удалось побороть ненависть Майкла к искусству, которая была делом рук его матери, и он охотно ходил с ней по выставкам и даже в оперу.

— Благодаря тебе, — говорил он Трейси, — филистер во мне окончательно повержен.

— Дай мне только время, — отвечала она.

— Но как мне изменить тебя?

— Не получится, дружок.

— Ладно, — смирился он, — я и не хочу, чтобы ты менялась.

Он грезил наяву, сидя за рабочим столом, в разгар совещания мог вспомнить выражение глаз Трейси, нетерпеливый поворот головы, стройную фигуру, изящное тело с прекрасными формами, бархатистую кожу, темпераментную, но благородную жестикуляцию. Они никогда не возвращались к разговору о ее первом муже, но однажды, прогуливаясь с Майклом по пляжу, мистер Лоуренс неожиданно сказал:

— Да, с вами ей повезло больше, чем с тем, первым.

Во время свадьбы мистер Корнуолл тепло пожал руку Майкла и заявил:

— Ты можешь гордиться своим выбором, мой мальчик. Теперь я понимаю, почему последние месяцы у тебя был такой отсутствующий вид. — Он снисходительно, от души рассмеялся. — Теперь ты угомонишься, перестанешь носиться, как петух по курятнику, и полностью отдашься настоящему делу — оно тебе по плечу.

Корнуолл не знал, что после знакомства с Трейси работа окончательно перестала быть реальностью для Майкла, сделалась далекой, туманной. Вернувшись в Нью-Йорк после недельной командировки, он забросил чемодан к себе и поспешил к Трейси, хотя знал, что она придет с работы только через час. Не зажигая света, он растопил камин, сел перед огнем, уставился на пламя и погрузился в раздумья. Майкл не заметил, как в квартиру вошла Трейси, и она застала его в таком состоянии. Она подошла к нему и нежно поцеловала в шею. Майкл привлек ее к себе, усадил на колени, и они замерли.

— Милый, — мягко сказала она, — меня беспокоит твое состояние.

— Беспокоит? — удивился он. — Почему?

— Когда ты остаешься один, как сейчас, ты выглядишь опечаленным.

— Из-за чего мне печалиться?

— Это ты должен мне сказать.

— Но я вовсе не опечален.

— Когда-нибудь, — добавила она, — ты расскажешь мне о своем прошлом.

— У меня нет прошлого.

Трейси не приняла его слова всерьез:

— Расскажи мне о своих прежних женщинах, о том, как ты рос, я хочу знать, почему ты стал таким, какой ты есть, почему я люблю тебя.

— Ты меня любишь потому, что я тебя обожаю.

— Не говори чепуху.

Она встала:

— Мне что-то захотелось выпить. Кажется, и тебе это не помешает.

Трейси вышла на кухню за льдом, а он по-прежнему смотрел на огонь. Его прошлое — мать, потерявшая голову из-за нелепой смерти мужа, неловкий толстяк-ребенок, не умеющий и не желающий дружить со сверстниками, одиночество, безрассудная смелость в горах, на воде, в воздухе, затем все это исчезает будто бы без следа, и вот он уже в фальшивой маске целеустремленного молодого служащего, череда безликих доступных молоденьких девиц, актрис, разведенных и замужних женщин, его разборчивость, из-за которой он не мог до тридцати лет ни в кого влюбиться. Рассказать ей все это? Ни в коем случае. Это будет непосильной ношей для нее, для них обоих, омрачит им жизнь, осложнит отношения. В общих интересах он играл роль жизнерадостного, беззаботного человека, и этот обман стоил ничем не омраченной любви. Он овладел искусством лицемерия еще в двенадцать лет, и теперь ему было жалко отказываться от столь ценного приобретения.

Они выпили и отправились ужинать в известный Майклу маленький ресторанчик, где Антуан Ферре, молодой француз с орлиным носом, так замечательно играл на пианино и пел такие грустные песни на французском, итальянском и английском языках, что у Трейси, несмотря на все ее самообладание и сдержанность, которыми она гордилась, на глаза наворачивались слезы.

Когда они ехали в Нью-Йорк после свадьбы, Трейси сказала:

— Ну вот, все кончено.

— Наоборот, все только начинается.

Трейси засмеялась:

— Будем считать это нашим первым разногласием?

— Идет, — согласился Майкл и тоже засмеялся.

Медовый месяц они провели в Аспене. Трейси не каталась на лыжах и не собиралась учиться, но она знала, что Майкл увлекся этим спортом в юности и тоскует по снегу, поэтому сказала, что любит горы и мороз, а тут еще одна знакомая семья предложила им на две недели свой домик.

Снег был превосходный, погода — идеальной для медового месяца в горах. Майкл, забыв обо всем на свете, катался целыми днями, его охватило прежнее возбуждение, которое, он думал, уже не вернуть. Утром, когда Трейси, свернувшись калачиком, еще нежилась в постели, он уже поднимался на гору. Днем Трейси подолгу гуляла в пушистой меховой шубе, которую Майкл подарил ей к свадьбе. Ранним вечером, спустившись последний раз с горы, Майкл встречал в баре раскрасневшуюся на морозе жену, и она казалась ему прекрасной восемнадцатилетней девушкой.

Однажды полицейский остановил его на горе и предупредил, что отберет билет на подъемник, если Майкл будет носиться как сумасшедший и подвергать риску свою жизнь и жизнь других лыжников.

— У меня медовый месяц, приятель, — объяснил Майкл, — я не собираюсь никого убивать, а в особенности самого себя.

Полицейский улыбнулся и сказал:

— Хорошо. В следующий раз прежде убедитесь в том, что я смотрю в другую сторону. А уж если совсем невтерпеж, приходите в пятницу на соревнования по скоростному спуску, там вас никто не остановит. Возраст, конечно, у вас уже не тот, но, сдается мне, лицом в грязь вы не ударите. Передайте мои поздравления молодой жене.

Они стали кататься вместе, быстро, но по самой кромке склона, вдоль леса, где не было людей. Майкл пригласил двадцатидвухлетнего полицейского выпить вместе с ним и женой. Увидев Трейси, полицейский чуть не потерял дар речи, а когда она спросила его о чем-то, начал заикаться.

— На месте вашего мужа, — сказал он, объяснив Трейси, как познакомился с Майклом, — я не стал бы рисковать своей жизнью.

Трейси засмеялась и похлопала полицейского по руке:

— Знали бы вы, каких трудов мне стоило заполучить его.

— Представляю, — сказал полицейский.

Майкл повторил заказ. Молодой человек спросил его, где он научился так кататься.

— Сначала тренировался на востоке, потом в Калифорнии, — ответил Майкл. — В вашем возрасте я проработал сезон инструктором.

— А почему вы оставили спорт?

— Я отправился в Нью-Йорк делать карьеру и искать Трейси Лоуренс.

— Наверное, и мне стоит попытать счастья в Нью-Йорке, пока не поздно, — сказал полицейский. Он допил бокал и встал. — Мне пора. Мистер Сторз, когда у вас снова появится желание кататься так, как вы катались сегодня утром, вспомните, пожалуйста, о вашей очаровательной жене.

— Обещаю, — сказал Майкл.

Молодой человек неуверенно помахал рукой, бросил последний восхищенный взгляд на Трейси и потопал в лыжных ботинках через шумную толпу, заполнившую бар.

— Милый молодой человек, — заметила Трейси.

— Похоже, он был готов схватить тебя в охапку в утащить к себе домой.

Трейси засмеялась:

— Надеюсь, ты не против того, чтобы твоей жене уделяли немного внимания?

— Немного — пожалуйста. Но не целый же вагон.

— Я замечаю, девушки с тебя глаз не сводят. Кстати, чем ты занимаешься на горе целыми днями?

— Милая моя, при десяти-то градусах мороза? Зимой, да еще на высоте десять тысяч футов условия, знаешь ли, не те.

— Тогда мне следует быть настороже летом? — поддразнила она Майкла.

— Запомни одно, — сказал он уже серьезнее. — Впервые в жизни я открыл для себя счастье моногамии. Приглашаю разделить его со мной.

— Я готова, — ответила она.

Минуту они сидели молча, внимательно глядя друг на друга.

— Здесь ты совсем другой человек, — сказала Трейси.

— По сравнению с чем?

— С Нью-Йорком. Кажется, горы — твоя стихия.

— Я стал лучше или хуже?

— Думаю, лучше. С тех пор как мы выехали из Денвера я ни разу не видела тебя грустным. Ты лет на десять помолодел.

Он засмеялся:

— Именно это я подумал о своей жене, когда увидел ее сегодня вечером.

— Может быть, нам следовало бы навсегда остаться в таком месте. — Ее голос прозвучал невесело. — Возможно, мое место тоже в горах.

— У меня есть кое-какие деньги, а к тридцати пяти годам их будет еще больше, но если я не хочу до тех пор умереть с голоду, мне придется жить в Нью-Йорке.

— Ох уж этот Нью-Йорк, — многозначительно сказала она. — Его и любишь, и ненавидишь. Все в нем давит на психику — и хорошее, и плохое. Вечная гонка. Здесь ты мчишься с горы, там твоя душа несется куда-то. Тут и газет практически не читают. Забываешь, что где-то идет война, люди убивают друг друга в джунглях. В Нью-Йорке раскроешь «Таймс», и тебе становится неловко от того, что ты в безопасности, отлично накормлен, спишь в мягкой постели; ты начинаешь стыдиться своего благополучия. На улице заглядываешь в лица людей в спрашиваешь себя — как они живут с таким чувством? Тебе оно знакомо?

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, но ничего не могу поделать и стараюсь не думать об этом.

— Тебя не могут призвать в армию?

— Я слишком стар. Это мне не грозит.

Майкл никогда не рассказывал Трейси, как в двадцатичетырехлетнем возрасте, незадолго до окончания Уортоновской школы, в период эскалации войны во Вьетнаме, он, почти не сознавая, что делает, после особенно скучной лекции по статистике отправился на призывной пункт и заявил, что желает вступить в армию. Сержант, сидевший за столом, недоверчиво посмотрел на него, словно Майкл был пьян или наглотался наркотиков, но затем помог заполнить форму и отправил его на медкомиссию. Доктор, усталый медлительный капитан, казавшийся слишком старым для своего звания, от скуки постоянно что-то напевал себе под нос. Но когда он приложил к груди Майкла стетоскоп, на его лице появился живой интерес. Через минуту он отступил на шаг, вынул трубки из ушей и сказал:

— Извини, сынок.

— Что такое?

— Армия без тебя обойдется. У тебя шум в сердце. Ты можешь умереть молодым, а можешь дожить до ста лет, но военным тебе не быть. Одевайся.

Майкл очень удивился. Последний раз его сердце слушали год назад, в Грин-Холлоу, когда он болел воспалением легких, но тогда врач ничего не сказал ему о шуме.

Он не стал говорить знакомым о заключении врача. Он никому не сообщил, что идет на призывной пункт, и теперь, когда его забраковали, не собирался ни с кем делиться этой новостью. Но она не давала ему покоя, и в конце концов он решил провериться в университетской поликлинике. Он сказал доктору о шуме, и тот тщательно обследовал Майкла.

— Мистер Сторз, — сказал он, — либо ваш врач самый безграмотный человек в истории военной медицины, либо он в одиночку ведет кампанию против нашего присутствия во Вьетнаме. У вас абсолютно здоровое сердце. Советую забыть эту историю.

Забыть ее Майкл не мог, но на призывной пункт больше не ходил. Временами он задумывался, что могло произойти с ним, попади он на медкомиссию к другому врачу.

— Эта опасность мне не грозит, — повторил он.

Да, тот врач спас его. Майкл мог бы рассказать о нем Трейси, но уж слишком неподходящей казалась эта история для медового месяца.

— Мой муж — старик, дрожащий за свою жизнь, — сказала Трейси. — Слава Богу.

В пятницу Майкл участвовал в соревнованиях по скоростному спуску. Накануне он изучил трассу, запомнил места, где необходимо притормозить, чтобы не улететь в снег. Дистанция была тяжелой, длинной, со сложными коварными поворотами и трудными, неожиданно крутыми участками, в двух местах спортсмен пролетал по воздуху до двадцати футов. Ему дали шлем, но он не запасся длинными лыжами для скоростного спуска, и теперь, глядя на трассу, жалел об этом. Он знал, что позже пожалеет об этом еще сильнее. У него был большой стартовый номер, он внимательно следил за тем, как спускались лыжники, и видел, что наиболее сильные почти нигде не гасят скорость. Когда подошла его очередь, он уже знал, что не станет тормозить. Он еще никогда не мчался так быстро, глаза слезились даже под очками, но он почти дошел до финиша — Майкл знал, что там стоит Трейси и смотрит на него. Но перед последней прямой он неожиданно подлетел на бугре, неудачно приземлился, и мыски лыж зарылись в снег. К счастью, сработали замки, Майкл кубарем пролетел по снегу футов пятьдесят и остановился. Он быстро поднялся, чтобы не волновать Трейси, но до конца дня прихрамывал, так как при падении ушиб колено.

Когда он подошел к Трейси, которая стояла возле полицейского, молодой человек сказал ей:

— Кажется, у вашего мужа не все дома. Жаль, что я сразу не отобрал у него билет на подъемник.

Майкл улыбнулся:

— Трасса что надо.

— Не для стариков, — неприветливо сказал полицейский и отошел в сторону.

Майкл удивленно посмотрел ему вслед.

— Что за муха его укусила? — спросил он Трейси.

— Когда ты прошел полдистанции, — пояснила Трейси, — он сказал, что ты не знаешь разницы между скоростным спуском и русской рулеткой.

Майкл пожал плечами:

— Мальчишка. Они-то всегда все знают. Я же старик, дрожащий за свою жизнь. Пойдем-ка к доктору. Надо перевязать колено.

Он оперся на руку Трейси и ушел, не дожидаясь конца соревнований. Больше он не катался на лыжах и провел остаток медового месяца с женой, не расставаясь с ней ни днем, ни ночью.

Приехав в Нью-Йорк, Майкл окончательно перебрался в квартиру Трейси. Всю свою мебель, кроме старого кресла, в котором любил читать, Майкл продал старьевщику. «С опозданием на десять лет», — сказала Трейси.

Она оказалась неплохой хозяйкой. Счастливые, довольные собой и друг другом, они ни в ком больше не нуждались, после работы спешили домой, вместе возились на кухне, вместе ужинали у камина, рассказывали о своих делах. Когда Майкл выезжал по работе из города, он всегда торопился назад и каждый вечер подолгу разговаривал с Трейси по телефону.

Эйфория медового месяца кончилась в тот день, когда погиб Олдридж и Трейси сказала, что хочет ребенка.

Глава 5

В следующую субботу он проснулся рано. Трейси еще спала, и он, надевая вельветовые штаны и куртку, старался не шуметь. Но не успел он выйти из комнаты, как Трейси сказала:

— Доброе утро.

Он понял, что она наблюдала за ним, пока он одевался.

— Доброе утро, милая. — Майкл подошел, чтобы поцеловать ее.

Она резко отвернулась, и он только задел губами щеку жены. От Трейси чуть заметно пахло духами и сном.

— Вернусь к середине дня, — сказал он.

— Ты куда?

— Я иду… — начал он.

— Можешь не продолжать. Я знаю. — Она закрыла лицо руками.

— Ты должна понять, — сказал Майкл. — Я…

— Не надо ничего объяснять. В добрый путь.

Он пожал плечами и вышел из комнаты.

Ветер на аэродроме в Нью-Джерси был порывистый, флюгер метался из стороны в сторону. Маккейн вместе со своим помощником, худощавым светловолосым пареньком, пил кофе в ангаре. Он не удивился, увидев Майкла.

— Рано вы сегодня, мистер Сторз.

Они дважды виделись за неделю, на двух похоронах, но не разговаривали друг с другом.

— Днем я занят, — сказал Майкл. — Сделаю парочку простеньких прыжков, и на сегодня хватит. Я один?

Маккейн кивнул.

— Больше никого, — подтвердил он. — На этой неделе дела идут неважно. Вы уверены, что хотите прыгать?

— Конечно.

Маккейн медленно встал. Майкл надел специальный костюм и ботинки, которые он оставлял в запирающемся шкафчике, светловолосый паренек помог ему пристегнуть основной и запасной парашюты, и они направились к самолету, привязанному тросами к земле.

— Ветер коварный, — заметил Маккейн, запуская мотор. — Держитесь севернее. — Это было обычное предупреждение, с юга к аэродрому примыкал сосновый лес. — И чтоб без фокусов. Кольцо дергать не ниже трех тысяч футов. Ясно?

— Хорошо.

Маккейн прогрел мотор, и они взлетели. Самолет встряхивало. По дороге из города Майкл чувствовал себя вяло, сонливо, но теперь порывы холодного ветра, врывающиеся через открытый дверной проем, окончательно разбудили его, он ощутил знакомую радость предвкушения, собрался, привел себя в состояние полной боевой готовности. Майкла охватил восторг, в кровь хлынул адреналин.

На высоте семи с половиной тысяч футов Маккейн дал сигнал, и Майкл прыгнул. Сначала он целиком отдался во власть ничем не сдерживаемого земного притяжения, затем пришло счастье свободного полета — он мчался в потоках воздуха, планируя, как птица. Рука Майкла лежала на кольце вытяжного троса, но он ни разу не взглянул на высотомер, укрепленный на запястье, а сосновый лес приближался все быстрей. Наконец он неохотно дернул кольцо, парашют раскрылся, Майкла рвануло вверх. Он потянул стропы, чтобы уйти подальше от деревьев. В последний момент порыв ветра опрокинул его, и он приземлился довольно жестко, всего в двадцати пяти ярдах от леса. Он отстегнул парашют и встал, глубоко вдыхая воздух и жалея, что все кончилось, душа его еще была полна ощущением полета.

Сложив парашют, он направился к ангару, а Маккейн пошел на посадку. Майкл наливал себе кофе в ангаре, когда там появился Маккейн. Лицо его было злым, он покусывал губы.

— Мистер Сторз, — сказал Маккейн, — я же просил держаться севернее.

— Ветер…

— Знаю, что ветер, — резко оборвал Маккейн. — На какой высоте вы дернули кольцо?

— По-моему, тысячи две с половиной…

— По-моему, мистер Сторз, одна тысяча. Если бы что-нибудь вышло не так, вы не успели бы крикнуть «мама», а мы сейчас выкапывали бы вас из земли. — В голосе Маккейна звучала сталь. — Я же сказал — три тысячи, как обычно, разве не так?

— Просто я чувствовал, что все нормально, и продлил полет на несколько секунд. Утро прекрасное.

— Это точно, мистер Сторз, — сказал Маккейн. — Сегодня вы прыгали на моем поле последний раз. Два человека погибли в прошлую субботу, с меня хватит.

— Ваше право, Мак. — Майкл пожал плечами. — Сколько я вам должен?

— Нисколько, — ответил Маккейн. — Последние два прыжка, сегодняшний и предыдущий, за мой счет.

— Как хотите, — сказал Майкл. Возбуждение от прыжка еще не прошло, и он был неподвластен раздражению. — Спасибо вам за все.

Он протянул Маккейну руку, но тот отвернулся и стал наливать себе кофе.

— Послушайте, Мак, в чем дело, я же никого не убил — ни себя, ни других?

— Пока. — Маккейн шумно отхлебнул кофе. — У меня были подозрения на ваш счет, а теперь все стало ясно. Когда вы уедете, я позвоню вашей очаровательной жене и посоветую обратить внимание на ваше поведение.

— Звоните кому хотите, — запальчиво сказал Майкл.

— Я посоветую ей отправить вас к священнику, психоаналитику или вашему семейному доктору, а может, к раввину или гуру — словом, к любому, кто сможет убедить вас, мистер Сторз, что лучше жить, чем умереть.

— Что за чушь, Мак.

Маккейн едва заметно улыбнулся.

— Всего доброго, — сказал он, глядя, как Майкл скатывает костюм и снимает ботинки. — Будьте осторожны за рулем, — добавил он. — В субботу на шоссе полно полицейских.

Он вернулся в пустую квартиру. Около телефона лежала записка от Трейси: «Я у родителей. Вернусь в воскресенье поздно вечером или в понедельник утром». И подпись — «Т».

Он смял записку и бросил ее в корзину для мусора. «Т». Могла бы написать «Любящая тебя Т», или «Пожалуйста, позвони. Т», или «Почему бы тебе не сесть в машину и не приехать, милый?» Как она добралась до Хамптона без автомобиля? Видно, вокруг нее крутится кто-то из старых друзей, не потерявших надежды на лучшее, нет, скорее на худшее. Даже не сказала точно, когда собирается вернуться. Спи один, дружок, ночь, две, какая разница?

Ведь могла она ласково, по-домашнему приписать, например, что в холодильнике для него оставлен бифштекс или что продукты кончаются — сходи, милый, и запасись на уик-энд.

«У тебя свои дела, — говорила Трейси, — у меня свои». В этом был явный вызов, он подумал: а вдруг Маккейн в самом деле позвонил ей и наговорил про священников, психоаналитиков и раввинов, и поэтому она уехала?

После свободного полета в сказочном утреннем небе уютная, тщательно убранная квартира казалась тюрьмой. Он чувствовал, что его лишают свободы, заковывают в цепи. Кто именно, он не уточнял.

Раздраженный, он взял телефон и набрал номер ее родителей. Он решил поставить точки над «i». «У твоего мужа есть определенные потребности, увлечения, странности, если хочешь. Он не мыслит жизни без риска, этого заменителя свободы. Арифметика тут простая — десять минут полета, победы над страхом равняются пяти дням с понедельника до пятницы. Тебя это касается лишь в той мере, в какой позволяет мне быть счастливым, живя с тобой. Я не желаю становиться рабом женской осторожности. Ты не мать, которая запрещала мне лазать на деревья. Здесь не Сиракьюс».

Длинные гудки. Никто не подходит. После десятого гудка он положил трубку. Его наказывают. Он представил Трейси в доме на берегу океана, не подпускающую никого к телефону. «Мой муж — сумасшедший. Он еще молод, но уже оплакивает свою юность и стремится доказать себе, что никогда не состарится. По субботам он впадает в детство. Во время медового месяца он чуть не оставил меня вдовой. Пусть делает выбор. Уехав, я показала ему, что сделала свой. Я не позволю ему пренебрегать мной. Брак — взаимный компромисс, чем раньше он это поймет, тем лучше», — так, наверное, думала она.

Майкл в сердцах бросил трубку. «Успокойся, — сказал он себе, — просто они пошли гулять на побережье, через десять минут она вернется, подойдет к телефону, позвонит мне, спросит, удался ли прыжок, позовет приехать к обеду».

Он зашел в маленькую гостиную — ее студию. К мольберту была приколота незаконченная акварелька — яркие, живые цветы. Поразительно, с каким несокрушимым упорством эта женщина, создающая изящные узоры, стремится навязать ему свою волю. Его мать тоже казалась хрупкой, неприспособленной к жизни. Но она и правда рано умерла.

Майкл вернулся в чистую, светлую гостиную. Внезапно ему показалось, что здесь никто не живет, что это искусно оформленная, мастерски подсвеченная соблазнительная витрина мебельного магазина, которую завтра обставят не менее эффектно, но совсем иначе. Телефон молчал.

«Будто и нет у меня жены», — подумал он и вспомнил вечера до свадьбы, когда Трейси говорила, что занята, но не объясняла, чем именно. Куда она ходила, с кем встречалась, что делала? «Я не хочу стеснять твою свободу», — сказал ей как-то Майкл. Искренен ли он был, говоря это? Что означала ее скрытность?

У него был маленький столик в углу гостиной, где он вечерами просматривал бумаги, писал письма и хранил чековые книжки. Там же стояла цветная фотография — Трейси была снята на лужайке перед родительским домом в солнечный летний день. Она сидела в плетеном кресле с книгой на коленях; волосы, которые она в городе почти всегда закалывала, иссиня-черные в лучах солнечного света, свободно падали на плечи. Трейси была в бледно-голубой рубашке, оставлявшей открытыми загорелые округлые руки, и в длинной синей юбке, а на ее нежном лице застыло серьезное, почти вопросительное выражение. Современный мальчишеский стиль ей не шел. Ее зрелая женственность, наследие ушедших веков, требовала поклонения, внимания, защиты. Майкл смотрел на карточку, и его захлестнула грусть. Снимок был сделан до их встречи в театре. Кем — мужем? Фотограф не скрывал, что очарован ею. Девушка в саду. В разгаре цветения. Яркий, красочный образ. Из старых добрых времен. «Вернусь в воскресенье поздно вечером или в понедельник утром. Т.». Что-то не вяжется. Иные века. Другие нравы.

Он снова набрал номер. Никто не отвечал. Впереди маячил одинокий субботний вечер в пустыне города. Майкл не мог оставаться в этой выставочной комнате, полной молчаливого укора. Он набрал другой телефон, сохранившийся в памяти от холостяцкой жизни.

— Джози слушает.

Высокий прозрачный голос, знакомая манера отвечать на звонок.

— Это Майкл, — сказал он.

— А, пропавший жених.

— Пообедаем вместе?

— Почему бы и нет? — без колебаний ответила Джози. Сколько свиданий отменила она ради него?

— В час? — предложил он.

— Идет. — Так отвечать она научилась у него. — Не будем терять времени.

— На старом месте, — сказал он.

— Конечно.

— Ты верный друг.

— Это мое несчастье, — заметила Джози. — Я приколю к шляпе алую розу, чтобы ты узнал меня.

— В этом нет необходимости.

— Мы не виделись целую вечность, жених.

— Ты преувеличиваешь.

— Мне одеваться?

Он засмеялся:

— Мы же сначала пообедаем, а что будет дальше, я не знаю.

— А я знаю, — сказала она. — Учти, я полюбила шампанское.

— Что еще ты успела полюбить? Я попрошу положить это в ведерко со льдом.

Теперь настал ее черед смеяться. У Джози был удивительный смех — тихий, девичий. Он всегда очаровывал и поражал Майкла, потому что не соответствовал ее облику — Джози производила впечатление неприступной, надменной женщины. Она была его постоянной, многолетней привязанностью, если допустить, что он мог привязаться к кому-то, кроме Трейси. Их не связывали никакие обязательства. Когда Майкл звонил ей после месячного перерыва, она говорила без тени обиды в голосе: «А, вспомнил про Джози». Простая, но весьма эффектная девушка, она приехала в Нью-Йорк из Алабамы, быстро сделала сногсшибательную карьеру, позируя для журналов, вышла замуж за богача, удачно развелась и, как она говорила о себе в тех случаях, когда кто-то пытался вернуть ее на путь истинный, наслаждалась с тех пор каждым мгновением жизни. «Я — страховочная сетка, — со смехом сказала она как-то Майклу, — натянутая под канатом, на котором балансируют многие семьи».

Майкл опустил трубку, посмотрел на телефон и заколебался, подумал, не лучше ли перезвонить, извиниться за свой необдуманный порыв, сказать, что им не стоит встречаться. Но он не сделал этого и, сам того не ведая, подписал в эту минуту смертный приговор своему браку с Трейси.

— О, — удовлетворенно выдохнула она, поглаживая его нежно после любви, которой они предавались в ее затемненной, обставленной на алименты спальне, — о, такая знакомая, дорогая территория. Я рада, что ты сегодня не сломал себе шею и будешь цел хотя бы до следующей субботы.

Он рассказал ей об утреннем прыжке. Она неоднократно бывала с ним на летном поле в качестве зрителя и, чтобы порадовать Майкла, однажды сама совершила прыжок, правда, не затяжной. Джози занималась с Майклом серфингом в Монтоке при весьма сильной волне. Тем не менее она называла себя трусихой, испытывающей страх перед высотой и водной стихией.

— Я — из тех идиоток, — призналась как-то Джози, — что стараются быть приятными партнерами по развлечениям; меня не раз называли своим в доску парнем. Если я когда-нибудь найду мужчину столь же богатого, как мой бывший супруг, и столь же симпатичного мне, как ты, то в мгновение ока перестану быть своим в доску парнем. Я рада нашему свиданию, молодожен, даже если это всего лишь короткий отпуск.

— Перестань называть меня молодоженом.

— Твоя жена — тоже свой в доску парень?

— Не в таком смысле.

— Ты всегда так проводишь субботы или это исключение из правила?

— У меня нет устоявшейся традиции насчет суббот.

— Как складывается семейная жизнь?

— По-разному.

— Закаленная сталь, — сказала Джози. — Не имела счастья познакомиться с твоей женой, но кое-что слышала о ней от общих знакомых.

— Не будем говорить о моей жене, — попросил он. — У тебя все в порядке?

— У меня все в порядке, — отозвалась она, положив свою длинную, тонкую, сильную ногу на лодыжку Майкла. — Я могу рассчитывать в дальнейшем на новые субботние звонки?

— Время покажет.

— Да будут благословенны субботы, — усмехнулась Джози. — Тебе удастся выкроить время, чтобы снова покататься со мной на лыжах или серфе?

Она была спортивной девушкой, стремящейся испытать в жизни все, хотя и отказалась от прыжков с парашютом.

— Я получила представление, — сказала тогда Джози, — с меня достаточно. Мне казалось, что мои груди поднимаются так высоко, что вот-вот задушат меня.

Но это была ее единственная жалоба в отношении спорта. Она всегда была готова провести с Майклом его очередные каникулы, но никогда не признавалась ему в любви. Он испытывал благодарность к Джози за то, что она избавила его от чувства вины.

— Я задала вопрос, — прошептала она, касаясь языком его шеи. — Ты способен иногда сбрасывать кандалы?

— Как я уже сказал, время покажет.

Она немного отстранилась от Майкла и пристально посмотрела на него.

— В некоторых вещах ты — безудержный, отчаянный человек, но в других… Ты когда-нибудь терял голову от любви?

— Однажды.

— С кем?

— С женой.

— О Господи! — сказала она. — Какой скучный ответ. И давно вы женаты?

— Уже три месяца.

— Однако эту субботу ты проводишь в постели со своей старой доброй подружкой Джози.

— Да, верно, — согласился он. — Брак — вещь не столь простая, как считают некоторые.

— Ты говоришь это мне. Если бы я рассказала тебе, чего требовал от меня мой муж…

— Не рассказывай. Я хочу навеки сохранить в сердце твой чистый образ.

— Парень, а ты — холодный сукин сын.

— Хотел бы я быть им.

— Скажи мне — тебе когда-нибудь отказывали женщины?

— Тысячу раз.

— Нет, честно.

Это было почти правдой. Иногда, встречаясь с женщиной, с которой он был не прочь переспать, Майкл не делал попытки сближения, потому что интуитивно предчувствовал отказ. Он знал о своей привлекательности и даже мог любоваться собой, стоя перед зеркалом, однако порой ему попадались девушки — глуповатые, ограниченные эмансипе из колледжей, статистки кордебалета, хорошенькие секретарши, — увлекаться которыми Майкл позволял себе не больше чем на час, так как видел, что они, в свою очередь, скучают в его обществе. С умными женщинами и девушками, хотя и не со всеми, он легко находил общий язык, и тогда обоюдное решение стать любовниками принималось весьма скоро. Так было и с кокетливой, но неглупой Джози. Она тратила свой интеллект на такие пустяки, как замысловатые кроссворды, блестяще разгадывала шарады на вечеринках; ее ум проявлялся во всем. Их связывал не только секс. Время от времени Майкл встречался с кем-то еще, но они с Джози постоянно виделись за ленчем, обедом или просто совершали прогулку по парку. В начале их романа она сказала: «Правило заключается в том, что никаких правил тут не существует — каждый волен появляться и исчезать, когда ему или ей вздумается. Никто не разобьет мое сердце».

— Нет, честно. Если не тысячи, то сколько?

— Ну, около дюжины.

— Мне любопытно узнать твое мнение о женщинах. Не обо мне в частности, а вообще.

— Они делятся по категориям. А, Б, В, Г и так далее.

— К какой категории ты относишь меня? — игриво спросила она. — А я скажу насчет тебя.

— Сейчас у меня нет настроения играть в эту игру, — заявил Майкл.

Он привлек ее к себе и поцеловал, заставляя умолкнуть.

Они предавались любви до вечера. Затем, когда стали одеваться и обсуждать, куда отправиться обедать, Джози сказала:

— Тебе следует прыгать с парашютом каждый день. Это повышает твою потенцию.

Она выбрала шумный, многолюдный ресторан, где, похоже, все ее знали; мужчины подходили к их столику, целовали Джози, вспоминали недавние вечеринки, спрашивали, куда она пропала. Майкл сидел почти не раскрывая рта, он пил слишком много вина и пытался представить, чем сейчас занимается Трейси. К концу вечера Джози уже переходила от столика к столику. Майкл оплатил счет, выскользнул из ресторана и направился к дому, где он, прежде чем заснуть, около часа просидел перед молчащим телефоном.

Глава 6

— А теперь, — сказала Джози, — мы простимся с нашими детскими шалостями — завтра утром я стану примерной супругой.

Она ласкала Майкла, лежа в его номере лос-анджелесского отеля «Бель-Эр». Корнуолл и Уоллес не жалели средств, чтобы обеспечить комфорт для своих командированных. Теперь, когда дела были завершены, бумаги отосланы в Нью-Йорк, он отдыхал в постели за опущенными шторами, которые защищали его от полуденного калифорнийского солнца. Получив приглашение на церемонию бракосочетания, Майкл организовал себе командировку в Лос-Анджелес. «Мой дружеский долг», — подумал он.

Последние два года Майкл охотнее ездил по работе в другие города. Нью-йоркская жизнь с ее шумом, постоянной суетой, тайной борьбой за власть в конторе, мельканием людских лиц, на которых лежала печать нечеловеческих усилий, пьяным забытьем в конце дня становилась для него все невыносимее, по ночам он мучился бессонницей, прислушиваясь к вою полицейских сирен, работа и брак высасывали из него последние силы. Они жили в той же маленькой квартире, постепенно удаляясь друг от друга, а минуты счастья были все более редкими и короткими.

Находясь в командировках в Чикаго, Денвере, Монте-Карло, Цюрихе, Майкл не звонил по вечерам домой. Стараясь избавить Трейси от лишних огорчений, он занимался серфингом, плаванием со скубой, затяжными прыжками и горными лыжами лишь вдалеке от Нью-Йорка. Изменял ей он тоже только в поездках. Джози частенько вылетала к нему в другие города, и то безумство в Нью-Йорке, когда Трейси уехала к родителям, больше не повторялось.

Когда он возвращался из командировок, Трейси задавала ему лишь самые поверхностные вопросы. Она добилась успеха в работе, вместе с двумя другими женщинами открыла собственное дело, и теперь ей приходилось два-три вечера в неделю проводить с заказчиками. Сначала она звала на эти приемы Майкла, но он неизменно отказывался. Отпуска он проводил один, потому что Трейси была согласна отдыхать только у родителей, где, по ее словам, можно лежать на солнце и ничего не делать.

Как и Трейси, Майкл зарабатывал теперь гораздо больше, чем прежде, но когда он предложил ей перебраться в большую квартиру, где у каждого была бы своя отдельная комната, она наотрез отказалась. Они спали все в той же старой громадной кровати. В постели она не проявляла инициативы, но сразу отвечала на ласку. В такие минуты Майкл чувствовал, что эта восхитительная женщина никогда не сможет надоесть ему, но на расстоянии он почти не думал о ней и получал удовольствие от близости с другими.

Оба понимали, что разрыв неизбежен, но из деликатности, в память о более счастливых днях они оттягивали его приближение.

— Теперь, — сказала Джози, — я оденусь и выйду из твоего номера так, словно я заходила сюда выпить чашку чая, поскольку с завтрашнего утра я собираюсь посвятить свою жизнь тому, чтобы мой богатый, молодой и красивый муж, от которого я просто балдею, стал самым счастливым человеком на юге Калифорнии. Тебя будут приглашать на семейные обеды, крестины детей, прогулки на нашей яхте, а ты обещаешь мне не соблазнять моего мужа прыжками с парашютом, поиском сокровищ на дне океана или иными подводными забавами, а также горными лыжами. Понятно?

Майкл рассмеялся:

— Понятно.

Она встала с кровати, выгибаясь, как гигантская кошка, быстро, деловито оделась, причесала блестящие медные волосы. Вот и все, с горечью подумал Майкл.

Одевшись, она указала рукой на ведерко со льдом, где лежала недопитая бутылка шампанского:

— Ну что, прощальный кубок?

— Обязательно. — Майкл встал с кровати.

Пока он надевал халат, она окинула Майкла оценивающим взглядом.

— Это испытание характера, — сказала она.

— Ты о чем?

— Прощание с тобой, — серьезно добавила она.

— Ты его выдержала?

— Увы, да, — ответила Джози.

Она протянула бокал, Майкл наполнил его, затем налил себе. Они чокнулись, выпили. Майкл с удивлением заметил в ее глазах слезы.

— Что случилось? — спросил он и тут же понял, что ляпнул глупость.

Она поставила бокал.

— Какого черта ты не влюбился в меня? — проговорила она, круто повернулась, выбежала из номера, ее точеный темный силуэт мелькнул в солнечных лучах на фоне зелени гостиничного сада. Дверь с шумом захлопнулась.

«Слава Богу, — оцепенев на мгновение, подумал он, — что мы обошлись без прощального поцелуя».

Утром следующего дня он пришел на церемонию бракосочетания. Лица многих людей были знакомы ему по кинофильмам и телепередачам. Жених Джози занимался добычей нефти, но жил в Беверли-Хиллз и был на короткой ноге с обитавшими там знаменитостями. Высокий, плотный, с открытым бронзовым лицом, он напоминал футболиста. Если Майкл и не «балдел» от него, то только потому, что пользовался несколько другим, чем Джози, словарем.

Невеста появилась в проходе между кресел под руку с пожилым человеком, незнакомым Майклу. Джози выглядела превосходно, точно сошла с обложки «Вог»; надменная и неприступная, она едва улыбнулась жениху, который смотрел на нее с обожанием. Но идя мимо Майкла, она еле заметно подмигнула ему.

Майкл не пошел на свадебный ленч, взял свою доску для серфинга, сел в машину и помчал в Малибу. Он решил, что сегодня ему лучше побыть одному.

Он притормозил возле залива, надел плавки и босиком направился к воде, держа доску в руках. На севере, сквозь тонкую дымку тумана, проступали размытые контуры зданий. Океан волновался и пенился белыми бурунами. Погода стояла прохладная, и других любителей серфинга не было видно. Тем лучше, подумал Майкл. Он не любил кататься, когда рядом, мешая друг другу и ему, вертятся дюжины самоуверенных мальчишек и девчонок и глядят на него, словно он сбежал из дома для престарелых.

Вода казалась ледяной, а Майкл не захватил с собой гидрокостюма, поэтому он осторожно вошел в воду, лег на доску, сразу окунулся и начал грести. Это было непросто. Волны накатывались короткими резкими очередями и отбрасывали его, когда он нырял вместе с доской под гребень. После строгой торжественной утренней церемонии и переживаний, связанных с ней, Майкл наслаждался единоборством с холодной водой, приятно покалывающей кожу.

Наконец он заплыл за волнорезы, оседлал доску, отдышался, заметил приближающийся вал и решил начинать. Берег почти скрылся за белесым туманом, и Майкл, покачиваясь на воде, чувствовал себя наедине с природой. Он согрелся и теперь никуда не спешил — его никто не ждал, работа завершена, самолет улетает в понедельник утром. Он радовался одиночеству, ветру и соленым морским волнам, над которыми парила его душа. Увидев огромный накатывающийся вал, он сделал глубокий вдох, ощутил под собой всю мощь вздыбившегося океана, поймал удобный момент, встал на ноги, затем, торжествуя победу, скатился вниз. Гребень волны пенился у него над головой. Внезапно он потерял равновесие. Вал обрывался круче, чем он предполагал. Доска выскользнула из-под ног. Он упал, и на него обрушились тонны черной морской воды. Он задержал дыхание, вырвался на поверхность, набрал воздуха, пока его опять не захлестнуло. Все вокруг бурлило и пенилось.

Доску унесло, но теперь он мог отдышаться в промежутках между волнами, которые накрывали его с головой и затягивали вглубь. Он поплыл, экономя силы и не сопротивляясь волнам, которые то несли его к берегу, то отбрасывали назад. Пляж был пуст, и махать рукой не имело смысла. Он подумал: «Слава Богу, что я не остался на ленч, после бутылки шампанского я плаваю как топор».

Когда через тридцать минут он выбрался на берег, ему казалось, что он не продержался бы еще и двух минут. Сначала его шатало, потом силы вернулись. И тогда, сознавая, что похож на сумасшедшего, он потряс сжатыми кулаками над головой и разразился хриплым, радостным криком, пронзившим серый туман.

Глубоко дыша, с лохмотьями пены на ногах, он пошел вдоль берега и вскоре обнаружил свою доску, выброшенную на песок. Поднял ее, осмотрел. Она не разбилась. Он похлопал ее рукой, точно коня, на котором выиграл скачку, и отнес к машине. Вытерся, снял полные песка плавки — ему и дела не было до того, видит ли кто в тумане, медленно поднимающемся к горам, неприкрытую наготу его израненного тела.

Одежда приятно ласкала и согревала кожу. Он сел в машину и поехал по шоссе вдоль побережья в ближайший бар. Там он заказал виски и увидел себя в зеркале стойки. На оцарапанном песком лице засохла кровь, а выгоревшие на солнце волосы, темные от соленой воды, смешались с песком и водорослями. «Везучее дитя Нептуна! — сказал он себе, улыбаясь собственному отражению. — Что за чудесное утро! И куда только подевались в этот ветреный день великолепные молодые трусы, длинноногие калифорнийские мальчишки и девчонки? Я еще раз бросил вызов смерти и победил. Видела бы ты меня сегодня, мама!»

В отеле он смыл кровь с лица, избавился под душем от песка и соли. Майкл проголодался, но ему не хотелось есть ленч в одиночестве. Он знал нескольких девушек в Лос-Анджелесе, но вряд ли ему удалось бы застать кого-то из них в погожий субботний день дома. Сегодня Майклу также не хотелось видеть мужчин, связанных с ним бизнесом, и тут он вспомнил хорошенькую женщину, с которой познакомился несколько дней назад на вечеринке, устроенной президентом консультируемой им компании. Ее звали Флоренс Гарднер. Она была актрисой, приехавшей из Нью-Йорка и снимавшейся здесь в кино. Он видел ее один или два раза на театральной сцене. Красота и комедийный талант Флоренс произвели на него впечатление. Она не скрывала, что интересуется им. Когда Майкл заметил, что остановился в «Бель-Эр», она сказала: «Я тоже живу там. Мы можем как-нибудь выпить».

«Почему не сделать это сейчас?» — подумал он и попросил телефонистку соединить его с номером Флоренс. Майкл удивился той радости, которая охватила его, когда он услышал ее голос.

— Я знаю, — сказал он, — время ленча уже прошло, но я только что вернулся в отель. Если вы еще не ели, может быть, составите мне компанию?

Она, похоже, заколебалась.

— Я учу роль к понедельнику. Но сейчас, когда вы позвонили, я вспомнила, что еще не ела. Черт возьми, женщина тоже должна питаться! Вы дадите мне пятнадцать минут на то, чтобы я привела себя в порядок? Я недавно пришла с пляжа и выгляжу ужасно.

— Через четверть часа жду вас в баре, — сказал Майкл.

Он направился в бар через сад с журчащими разбрызгивателями, орошающими лужайки и клумбы с цветами. В баре было темно и тихо. Майкл заказал дайкири, потому что находился в Калифорнии. Смесь рома с лаймовым соком показалась ему гораздо более приятной на вкус, нежели Тихий океан.

Свежая, цветущая Флоренс появилась в баре в джинсах и розовой майке. Майкл заметил, что солнце подрумянило ее маленькое овальное лицо. Джинсы подчеркивали совершенные формы стройных, но округлых бедер и ягодиц. Флоренс не накрасила свои от природы коралловые губы. У нее были мягкие, очень светлые волосы и зеленые глаза, оттенок которых, как заметил Майкл, сильно менялся в зависимости от освещения.

Она забралась на стул рядом с ним и тоже заказала дайкири, а он попросил для себя второй коктейль.

— Ваш звонок — отличная идея, — сказала Флоренс, отхлебнув напиток. — Когда я работаю, я забываю есть и пить.

— Чем вы занимаетесь сейчас?

— Зарабатываю на жизнь. — Она пренебрежительно махнула рукой. — Эта роль не принесет мне «Оскара». Честно говоря, я жду, что режиссер спросит, зачем вообще она нужна. — Флоренс пожала плечами. — Голливуд. Однако я не жалуюсь. Эта гостиница — просто дворец после той дыры, в которой я живу в Нью-Йорке. Приятно иногда пожить в роскоши.

Она постоянно перескакивала с одной темы на другую; у нее был низкий мелодичный голос. Внезапно Флоренс чем-то напомнила ему Трейси. Они примерно ровесницы, отметил Майкл.

«Перестань думать о Трейси», — сказал себе он и попросил бармена позвать официанта. Когда тот появился, они заказали салаты и бутылку вина. Отпустив официанта, Майкл заметил, что Флоренс пристально изучает его лицо.

— Мне бы не хотелось проявлять излишнее любопытство, — сказала она, — но что с вами случилось? Вы выглядите так, словно выдержали схватку с кошкой.

— А, это. — Он провел рукой по царапинам на лбу и переносице. — К сожалению, мне пришлось сражаться с кое-чем покрупнее кошки.

— С дамой?

Засмеявшись, он покачал головой:

— С Тихим океаном. Я занимался серфингом; этот раунд выиграл океан. Шрамы портят мою красоту?

Она усмехнулась:

— Не слишком. Серфингом? Вы — калифорниец?

— Впервые я встал на серф в Монтоке.

— У меня там есть друзья, — сказала она. — Летом я езжу к ним в гости. Но они равнодушны к серфингу. Вечно сидят в креслах, пьют и предаются адюльтеру.

— Каждый развлекается по-своему. А чем вы занимаетесь во время отпусков?

— Я? Читаю. Почему-то в Нью-Йорке почти не удается читать. Вы это замечали?

— Теперь, после ваших слов, — да. — Майкл испытал облегчение — она не сказала, что тоже предается адюльтеру.

— Мой друг, издатель, сказал мне, что в Нью-Йорке продается более половины всех книг, выходящих в Штатах. Должно быть, на полках в нью-йоркских квартирах больше непрочитанных книг, чем в библиотеке конгресса.

— Какую литературу вы предпочитаете?

— Я увлекаюсь историей Гражданской войны, — с улыбкой ответила Флоренс. — Правда странно? Мой отец был кадровым офицером. Он рассказывал о той войне так, словно сам участвовал во всех битвах от Бул-Ран до Аппоматокса. Я горевала о том, что мне не суждено познакомиться с Робертом Е. Ли и Д. Е. Б. Стюартом. Что ж, повсюду не поспеешь.

Подошедший официант сказал, что стол накрыт. После обстоятельной дискуссии они пришли к заключению, что еще один дайкири не будет лишним в этот чудный день. Бармен обещал принести бокалы с коктейлем в ресторан.

К тому времени, когда Майкл и Флоренс доели ленч и слегка опьянели от дайкири и бутылки вина, за которой последовала вторая, они уже многое знали друг о друге. Как и во время вечеринки, Майкл чувствовал, что Флоренс не просто флиртует с ним, но имеет на него более серьезные виды. Она скучала здесь в одиночестве, вдали от дома, и была признательна Майклу за звонок.

Покинув ресторан, они на мгновение задержались в тени большого эвкалипта, от которого пахло перцем.

— Знаете что? — сказала Флоренс. — Сегодня я собиралась учить мою роль, но не стану это делать. У меня в номере есть бутылка коньяка… — В ее голосе звучала недосказанность.

— После такого ленча это то, что нужно, — произнес Майкл.

И они отправились к ней. Но к коньяку так и не притронулись.

Прекрасно сложенная и восхитительно чувственная, она оказалась тем самым лекарством, в котором он нуждался после свадьбы старой подруги и коварства Тихого океана.

— Это и есть адюльтер? — спросила Флоренс.

Они уже были одеты. Она наконец-таки налила коньяк, и они немного выпили перед обедом. Флоренс очень нравилась Майклу, и он лишь сожалел о том, что не способен испытывать к ней более сильных чувств. Это он знал точно.

— А ты сама как считаешь?

— Нет. — Она покачала головой, тряхнув своими недлинными мягкими светлыми волосами. — Это двойная радость — подаренная и обретенная. Сладкий плод сексуальной революции. Вы участвовали в ней, мистер Сторз?

Он усмехнулся:

— Я тогда был далеко.

— И вообще, — добавила Флоренс, — я не замужем. Незамужнюю женщину нельзя обвинить в адюльтере, верно?

— Думаю, да.

— А ты женат? Наверно, мне следовало спросить тебя об этом в баре, когда я принимала решение, да?

— Ты приняла решение так рано?

— Я имею репутацию женщины, быстро принимающей решения. Так ты женат?

— Да.

Она пожала плечами:

— Tant pis[60]. Я год проучилась во Франции. Мы не позволим этому обстоятельству испортить нашу замечательную субботу, правда?

— Да.

Он обнял и поцеловал Флоренс.

— Подписано, запечатано и доставлено, — сказала она. — Сама не знаю, что именно я имею в виду. Ты, кажется, обещал накормить меня обедом.

Они ели при свечах в небольшом французском ресторане. Еда была прекрасной, они выпили третью за день бутылку вина и смотрели друг на друга с нежностью, к которой сейчас не примешивалось желание. Майкл ощущал легкость в теле, он словно парил над землей, наслаждаясь каждым прожитым мгновением.

— А завтра? — сказала она.

— Завтра мы все повторим.

Она усмехнулась:

— Ты умеешь разговаривать с женщинами. Какие у тебя планы?

— Мы поедем на пляж, будем есть морские уши, камбалу, рыбный суп и слушать шум прибоя.

— Мне надо работать… — начала она.

— Знаю. Но ты не будешь это делать.

Она снова усмехнулась:

— Кажется, именно это я и собиралась сказать.

Затем, увидев мужчину и женщину, сидевших в дальнем углу зала, Флоренс сказала:

— О, это моя старая подруга из Нью-Йорка. Я не знала, что она сейчас здесь. Ты не возражаешь, если я подойду к ней поздороваться?

— Я должен познакомиться?

— Нет.

— Тогда иди.

Она коснулась его руки и встала; отблески свечей, стоявших на столах, заиграли в ее светлых волосах. Майкл покончил с едой; он сидел, подавшись вперед, поставив локти на стол и опустив подбородок на свои сплетенные пальцы. «Какая милая, умная, честная женщина!» — подумал он. Майкл надеялся, что впоследствии она не пожалеет об этом дне. Он вспомнил отчаянный вопль Джози: «Почему ты не влюбился в меня?»

Что скажет при расставании Флоренс? «Господи, — в отчаянии подумал Майкл, — любой сидящий здесь мужчина после такого дня хотя бы спросил себя, влюбится ли он на сей раз. Я даже не спрашиваю себя. Я знаю. Я совершаю ритуал любви, но сама она для меня недостижима. Мне даже не хватает галантности лгать, притворяться. А ведь с женщиной, подобной Флоренс, это не просто физическое влечение. Это нечто большее, но в конце концов оказывающееся недостаточным, о чем она со временем неизбежно узнает. Как она это воспримет? Во всяком случае, не так, как Джози». Он не мог представить себе Флоренс, говорящей: «Ничье сердце не будет разбито».

В понедельник перед отъездом, подумал Майкл, он должен ясно дать ей понять, что в Нью-Йорке они не будут встречаться. Один чудесный, идеальный уик-энд, а затем finito, basta[61]. «Никаких правил тут не существует», — сказала Джози. Возможно, это верно для Джози, хотя после ее прощального взрыва он и в этом сомневался, но не для него, во всяком случае, когда речь идет о женщине, подобной той, чья маленькая головка искрилась сейчас отблесками свечей.

Он откинулся назад, закрыл глаза, потер их, затем посмотрел прямо перед собой. Когда Флоренс вернулась к столу и села напротив Майкла, он поморгал, тряхнул головой, точно просыпаясь. Попытался улыбнуться ей, но не понял, удалось ли ему сделать это.

— Майкл, — сказала она, — что-то случилось?

— Почему ты спрашиваешь?

— У тебя такой грустный вид.

Слова Флоренс поразили его. Он вспомнил, как Трейси говорила ему то же самое.

— Все дело в освещении, — шутливым тоном ответил он. — При свечах я выгляжу не лучшим образом.

— О чем ты думал? — серьезно спросила она.

— Ни о чем. Если бы я о чем-то думал, наверно, я бы сказал себе: парень, тебе сегодня здорово повезло!

Успокоившись, она улыбнулась:

— Почему не воспользоваться множественным числом? Это будет точнее. Например — «Нам сегодня здорово повезло».

— В такой ситуации, — заметил Майкл, радуясь тому, что беседа снова приобрела легкий характер, — единственное число звучит скромнее.

— Я не верю в скромность. Мне известно, что я — хорошая актриса, и я это ни от кого не скрываю.

— А я ни в чем не достиг больших высот, милая Флоренс, — сказал он, — и если не хвалю себя, то лишь затем, чтоб люди думали, что за маской скромности прячутся великие таланты или добродетели.

Майкл подался вперед и взял ее руку.

— Довольно подобных разговоров. У нас сейчас замечательный отпуск — оставим копание в душах на будни.

Ночью они спали в номере Флоренс, а солнечный день провели на пляже. Майкл выполнил свое обещание и не взял с собой доску. Погода не подходила для серфинга. Океан был спокойным, несколько парней и девушек с разочарованными лицами сидели на своих серфах в ожидании волн, которые не появлялись. «Где вы были вчера, друзья?» — подумал Майкл с чувством собственного превосходства, наблюдая за крошечными фигурками, чуть покачивающимися на мелкой ряби.

Они не говорили ни о чем серьезном: Майкл не спрашивал Флоренс, когда она вернется в Нью-Йорк, а она не интересовалась, пошлют ли его снова на западное побережье в следующем месяце. Флоренс развлекала Майкла чтением монологов из Шекспира, длинными отрывками из «Бури», вполголоса пела «Боевой гимн республики», который, по ее словам, был первой песней, которую она выучила с отцом.

Они провели и эту ночь вместе, наслаждаясь друг другом и не думая об утре. Им обоим надо было встать рано: Флоренс спешила в студию, Майкл — на самолет. Они наспех поцеловались и, уже ощущая разделяющую их дистанцию, разошлись в разные стороны. Подписывая чек за свой номер, он сказал портье, что оставляет серф в отеле, а потом в случае необходимости сообщит, по какому адресу его выслать.

Вернувшись в Нью-Йорк, он сразу направился в контору с отчетом. Старый Корнуолл обратил внимание на его загар и насмешливо спросил, не приходилось ли ему по делам службы проводить по восемь часов в день под солнцем. При первой возможности Майкл улизнул с работы. Душный офис напоминал ему стерильную больницу, где врачи спешат по коридорам к обреченным пациентам, чтобы вынести им смертный приговор.

Придя домой, он застал Трейси у телевизора. Передавали выпуск новостей. Когда он вошел в комнату, она поцеловала его, не вставая с кресла.

— Как там дела? — спросил он.

— Ничего важного, — сказала она. — Как всегда, в семь часов земной шар раскалывается на части. А вообще беспокоиться не о чем — разве что о том, будем ли мы живы через неделю. Я не успела приготовить обед, может, сходим куда-нибудь по случаю твоего возвращения?

— Неплохая идея, — согласился он, хотя устал и собирался отдохнуть вечером дома.

За ужином разговор не клеился; когда подали кофе, Трейси сказала:

— В субботу вечером я пыталась до тебя дозвониться. — Она посмотрела ему в глаза. — Несколько раз, — бесстрастно добавила она.

— Что-нибудь случилось?

— Нет. — Она пожала плечами. — Просто соскучилась. Но никто не подходил.

— Меня пригласили провести уик-энд у океана. Надо было оставить телефон в гостинице.

— Да, — сказала она, — надо было.

Он понял, что она не верит ему.

Да, конец близок, подумал он. Ему захотелось встать, схватить ее в объятия и не отпускать, но они были в ресторане, и он лишь попросил официанта принести новую чашку кофе.

Глава 7

Майкл сидел в конторе, просматривая свое заключение по текстильной компании, фабрики которой находились в Южной Каролине, а штаб-квартира — в Нью-Йорке. Теперь он не вызывался ездить в другие города и после той командировки в Калифорнию уже больше года нигде не был. В бумаге он нашел фразу, написанную от руки: «Перевод всех офисов фирмы на юг позволит сэкономить за ближайшие пять лет более миллиона долларов». Майкл узнавал свой почерк, но не мог вспомнить, почему он пришел к такому выводу и когда вписал его. Провалы в памяти начались полгода назад, и поначалу он не придал им значения, но последнее время они участились. «Моей голове все это осточертело», — подумал Майкл.

Он вытер носовым платком лоб. Майкл потел, несмотря на кондиционер и рубашку с короткими рукавами. Он не раз жаловался на кондиционер, но когда техник проверил его, выяснилось, что устройство работает нормально. Майклу казалось, что агрегат, охлаждающий знойный воздух, не пропускает кислород и поэтому он задыхается, но заставить себя сказать об этом технику он не мог. Майкл предложил выключить аппарат и распахнуть окно, но техник терпеливо объяснил, что ни одно окно в здании не открывается.

Вошла секретарша с пачкой писем.

— Что это такое? — спросил он.

Исполнительная и деловитая секретарша со строгим лицом работала у него пять лет, но сейчас он не мог вспомнить, как ее зовут.

Она положила письма на стол и удивленно посмотрела на Майкла.

— Вы диктовали их сегодня утром, — ответила она, пожимая плечами. На ней был темно-коричневый жакет.

— Большое спасибо, — сказал Майкл.

Он совсем забыл про них.

Она вышла из кабинета, а Майкл уставился на хлопнувшую за ней дверь. Ее фамилия начинается на «Б», вспомнил он, это он знал точно. На улице тридцать пять градусов. Как она ходит в жакете?

Он передвинул письма и документ, над которым работал, на край стола, подошел к окну. Оно было разделено металлической планкой, которая проходила чуть выше его головы. Майкл надавил на нее руками, но она, конечно, не поддалась. Он пытался распахнуть окно уже не раз и понимал, что это бесполезно. В один прекрасный день, надеялся он, произойдет чудо, и окно откроется. Проектировщики здания не зря изолировали его обитателей от городского шума и газов. Кабинет Майкла находился на тридцать шестом этаже; если бы окно открывалось, что удержало бы от искушения броситься вниз?

Везде он видел небоскребы с множеством окон. За ними сидели мужчины и женщины, так же как и он отгороженные от улицы, все они считали деньги, которые никогда не видели собственными глазами; этим деньгам, всегда остававшимся для них цифрами в бухгалтерских книгах, столь же нереальным, как персонажи детских сказок, они отдавали свою жизнь. Неужели они принимают свою работу всерьез? Задумываются ли они хоть иногда о ее бессмысленности? Какая ему разница, сберегут ли хозяева текстильной компании этот миллион? Какая разница даже им?

Он вернулся к столу, подписал все письма, которые оставила мисс Бевелл — ну конечно, ее зовут мисс Бевелл. Когда же, подумал он, его терпение лопнет?

На уик-энд он отправился с Трейси в Хамптон. На улице похолодало, шел дождь; выходя из конторы, Майкл мог нормально дышать, обезлюдевший на два дня город казался терпимым, но Трейси настаивала на поездке, и он сказал, что охотно составит ей компанию. Майкл надеялся, что родители Трейси не затеяли очередной прием, где он не знал одних гостей и не мог вспомнить имен других. Среди приглашенных всегда отыскивался какой-нибудь подвыпивший хозяин компании или председатель правления, который донимал его разговорами об экономическом спаде или о беспорядках в Вашингтоне.

На этот раз он посадил за руль Трейси. Однажды весной Майкл заблудился, хотя ездил туда десятки раз, и автомобиль, казалось, мог проделать этот путь без помощи водителя. Они долго плутали, и на путешествие, которое обычно занимало два часа, ушло целых пять. Ему изменила выдержка, он беспрестанно чертыхался, путаясь в однообразных кварталах Куинса, называл себя идиотом и другими именами, от которых обычно воздерживался. Майкл редко ругался, и теперь побледневшая Трейси молча следила за тем, как неистово он крутит руль на поворотах, резко сдает назад, путается в скоростях, натыкается на стоящие машины, дважды оказывается на одной и той же улице.

Выбрав момент, она спокойно предложила:

— Майкл, может быть, мне сесть за руль?

— Да заткнись ты, ради Бога! — закричал он, и Трейси умолкла.

К концу поездки у Майкла тряслись руки, на лице выступили капельки пота, от усталости он валился на руль. Затормозив у дома родителей, он посидел минуту молча. Трейси тоже не торопилась выходить из машины.

— Прости меня, — шепнул он, — прости меня.

— Ну что ты, — ответила она ровным голосом, потянулась и поцеловала его.

Дома Трейси приготовила для Майкла ванну и, пока он отмокал в горячей воде, принесла ему бокал мартини.

— Видно, — сказал он, пытаясь пошутить, — мне следует чаще ругаться. Я уж и мечтать перестал о таком обхождении.

— Пей не спеша, — сказала она. — Повторения не будет. И отныне машиной управляю я.

— Идет, — согласился Майкл. — Чертовски хорош этот мартини.

— «Чертовски»?

— Беру слово назад.

Не многовато ли запретов, подумал он.

Она села на низенькую табуретку возле ванны, в которой лежал Майкл. Искрящаяся радужными пузырьками пена ласкала его тело — Трейси добавила в воду специальную жидкость.

— Майкл, — сказала она, глядя, как муж потягивает мартини. — Мне кажется, тебе следует обратиться к психоаналитику.

— О, — вырвалось у Майкла, — Маккейн на самом деле позвонил тебе в ту субботу.

— Да, он звонил, — сказала Трейси. — Он беспокоился о тебе. В священников, раввинов и гуру я не верю, но психоаналитик — разумная идея. Мне не хотелось говорить об этом, но ты давно уже ведешь себя весьма странно, тебя просто не узнать.

— Несколько часов психоанализа, и я снова тот беззаботный шалопай, за которого ты вышла замуж.

— Ты никогда не был беззаботным шалопаем, — уверенно сказала Трейси. — И я не думала так, выходя за тебя замуж. Мне кажется, ты нуждаешься в помощи. Во всяком случае, попытаться стоит.

— Помощь, — сказал он. — «Дорогой мистер Сторз, — Майкл пытался пародировать венский акцент, — вы ненавидели свою мать, чувствовали себя отвергнутым вашим отцом, потому что он умер, когда вы были ребенком. Теперь вы подсознательно отождествляете жену с матерью, успехи в учебе породили ожидание успехов в жизни, которое не реализуется в вашей нынешней работе, прыжки с парашютом и т. п. — символическая попытка освободиться от запретов и обид, что глубоко засели у вас в голове. Классический пример из учебника. Вы должны понять все это, а поняв, адаптироваться. Пятьдесят долларов, будьте любезны». Хотя теперь, наверно, из-за инфляции плата возросла.

Трейси вздохнула:

— Как всегда, твой ум тебе не впрок.

— Я читал те же книги, что и врач.

Майкл одним глотком допил мартини и опустил бокал на пол возле ванны.

Трейси механически подняла его и рассеянно повертела в руках.

— Майкл, может быть, он сумеет проникнуть глубже, и ты поймешь, почему стремишься к смерти. Обед через пятнадцать минут.

Она быстро встала и вышла из ванной, унося бокал. «Нет, милая, — подумал Майкл, — современные шаманы мне не помогут. Жизнь не любит классических примеров из учебника».

Следующий день выдался пасмурным, ненастным, но у Майкла и мистера Лоуренса на утро была запланирована прогулка на лодке, они сели в машину и поехали в гавань, где стояла двадцатифутовая яхта, названная в честь Трейси. Остальные члены семьи не любили плавать, поэтому мужчины, надев теплые свитера и непромокаемые куртки, отправились одни, а к часу обещали вернуться. Даже глубокая, защищенная, всегда спокойная гавань пенилась маленькими барашками. Майкл недоверчиво посмотрел на воду.

— Не слишком ли ветрено, Фил? — спросил он.

— Я ходил и при худшей погоде, — ответил Лоуренс. — Целую неделю жду случая спрятаться от женского общества.

Он был страстным, опытным моряком и всегда искал компаньонов для плавания.

— Ну раз так… — неуверенно сказал Майкл.

Они освободили лодку, Лоуренс ловко выкатил ее из дока, спустил на воду и на подвесном моторе отогнал от берега. Перед горловиной, которая соединяла гавань с широкими просторами залива, Лоуренс заглушил движок, они подняли грот, Майкл натянул кливер. Яхта накренилась и быстро пошла вперед. В заливе штормило, и Майкл сказал:

— Фил, не лучше ли остаться в гавани?

— Ерунда, — ответил Лоуренс. — Этой лодке и шторм нипочем.

Отец Трейси не был тщеславен от природы, и все же Лоуренса задевало, если кто-то сомневался в его способностях моряка.

— Я не из тех, кто плавает только в хорошую погоду. Стоит ли держать лодку, если ходишь только по зеркальной воде, когда паруса едва плещутся?

— Хорошо, здесь вы капитан.

Майкл видел, что старик получает огромное удовольствие — седые волосы развевались по ветру, забрызганное морской водой лицо посвежело.

Не стоит лишать его радости, подумал Майкл. Сам он был хорошим яхтсменом и никогда не страдал морской болезнью. Майкл плавал с тестем дюжину раз и всегда скучал, когда ветер едва дул и они шли медленно, пытаясь поймать в паруса его слабые, переменчивые порывы.

В заливе ветер усилился, паруса натянулись, крен увеличился, и лодка помчалась, вздымая носом внушительную волну. Яхта легла на правый бок, и Майкл для равновесия сел слева. Лоуренс всем телом навалился на румпель, выдерживая курс.

— Вот это жизнь, Майкл, а? — улыбнулся Лоуренс. — Лучше, чем прогулки в лесу. Сегодня, кроме нас, никто не вышел — вот дураки!

Майкл впервые слышал в голосе Лоуренса оттенок злорадства.

— Спустись в каюту и найди слева маленький шкафчик. Там есть бутылка хорошего виски. Только не свались по пути за борт.

Шатаясь из стороны в сторону, Майкл спустился в каюту, накрытую легким козырьком и заваленную чехлами от парусов и веревками. Он взял бутылку виски и вернулся назад, перешагнув по пути через спасательный пояс. Второго пояса он не заметил.

— Открой, — приказал Лоуренс, — и выпей глоток. Стюард, будь он неладен, забыл стаканы.

Налетел шквал.

— Ну и силища, — воскликнул Лоуренс, сражаясь с рулем. — Не пролей ни капли, моряк. Этой жидкости двенадцать лет.

Майкл поднес бутылку к губам и сделал глоток.

— Что, нравится? — спросил Лоуренс.

— В самый раз для такой погоды, — согласился Майкл, обтер горлышко и передал виски тестю.

Лоуренс приложился к бутылке, шумно перевел дух.

— Точно двадцать лет сбросил, — сказал он, возвращая бутылку. Майкл завернул крышку. — Не убирай далеко. Я думаю, мы еще не раз ее откроем.

Они немного помолчали, слушая, как трещит грот-мачта — казалось, будто рядом стреляют из пистолета.

— Майкл, — сказал Лоуренс уже другим тоном, — я давно хотел потолковать с тобой, но все не удавалось вытащить тебя из дома.

— О чем? — спросил Майкл, мгновенно собравшись.

— О тебе и Трейси.

Старик сделал глубокий вздох, словно желая запастись кислородом для серьезного разговора.

— Не очень-то вы ладите, правда?

— Нет, почему же.

— Давай еще выпьем, — предложил Лоуренс. — Эликсир искренности.

Они выпили.

— Ты мне нравишься, Майкл. Ты это знаешь.

— Да, знаю.

— Я люблю Трейси. Больше других дочерей. Она чудесная девочка.

— Да, чудесная.

— Вы оба разыгрываете спектакль перед стариками, — печально сказал Лоуренс. — Счастливая влюбленная пара, которая ведет роскошный нью-йоркский образ жизни. Только не так уж вы счастливы, и не очень-то радует вас эта жизнь.

— Да, — признался Майкл, — не очень.

— Вы держитесь друг с другом так, словно оба сделаны из хрусталя, и стоит совершить одно неловкое движение, вы рассыплетесь на тысячу осколков. Она теперь такая печальная, а ведь это не в ее характере.

— Я знаю.

— В чем же дело? У тебя кто-то есть?

— Нет.

Применительно к последнему году это было правдой.

— А у нее?

— Тоже, насколько мне известно.

— Не могу ли я чем-нибудь помочь? — В голосе старика звучала мольба.

— Не думаю. Мы постараемся справиться своими силами.

— Ты полагаешь, вам это удастся?

— Не уверен, — сказал Майкл. — Она что-нибудь говорила вам или матери?

— Ни слова. — Лоуренс удрученно покачал головой. — Вечно с ней так. Делится только радостями, а горести носит в себе. Да и радостей давно нет. Душа дочери — белое пятно на карте. Давай выпьем.

Он сделал большой глоток. Майкл тоже отхлебнул виски и закрыл бутылку.

— Ты слишком часто бываешь в разъездах, Майкл, — сурово сказал Лоуренс.

— Последнее время нет.

— Только последнее.

Лоуренс тряхнул головой, его длинные мокрые волосы упали на лоб.

— А прежде?

— Наверное.

— Не наверное, — раздраженно поправил Лоуренс, — а точно.

— Дело не в этом. Не так все просто. — Он мог бы рассказать о соревнованиях по скоростному спуску, о том, как двое мужчин столкнулись в небе и погибли, как сам он, занимаясь серфингом, пару раз чуть не утонул, как едва не потерял рассудок, запутавшись в улочках Куинса. Но он не стал этого делать. Он не мог жаловаться на свою жену ее отцу, не мог признаться в том, что если бы они с Трейси знали друг друга немного лучше, свадьба не состоялась бы. Он только сказал: — Порой нам недостает взаимопонимания.

Он имел в виду свое отвращение к работе, неприятие городской жизни, их физическое отчуждение, длящееся месяцами, нежелание завести ребенка. Он не мог рассказать обо всем тестю, с которым только что пил виски, да еще в тот момент, когда старик из последних сил удерживал готовую вот-вот перевернуться лодку.

— Не знаю, утешит ли это вас, но я считаю, что во всем виноват сам.

— Через год после свадьбы, — сказал Лоуренс, — я собрался уходить от ее матери. Дело тоже было во мне. К счастью, выяснилось, что она беременна. Почему у вас нет детей?

— Об этом лучше спросить Трейси.

— Она мне тоже не скажет, — грустно возразил Лоуренс.

Налетел новый шквал, еще более сильный, чем предыдущий, лодка вздрогнула и поддела бушпритом гребень волны.

— Ветер крепчает, Майкл, — сказал Лоуренс. — Спрячь-ка лучше бутылку, пока ее не разбило, и спускай грот. Волна усиливается, так что не забывай старую мудрость — на Бога надейся, а сам не плошай.

— Хорошо.

— Раз уж идешь в каюту, — беспечным тоном сказал Лоуренс, — захвати-ка спасательные пояса. Похоже, шторма нам не миновать.

Майкл притащил из каюты спасательный пояс и положил его у ног Лоуренса.

— Там только один, — сказал он.

Лоуренс и слова вымолвить не успел, как Майкл, едва сохраняя равновесие, бросился на нос яхты. С большим трудом, далеко не сразу ему удалось спустить грот — ветер вырывал материю из рук, как свора голодных псов.

— Молодец, — сказал Лоуренс, когда Майкл вернулся на кокпит.

— Мне приходилось плавать.

— Вижу. Слава Богу. Мне доводилось ходить с такими горе-моряками, что и якоря бросить не умели, не свалившись при этом за борт.

Он покосился на лиловое грозовое небо:

— Похоже, я ошибся в погоде. Hubris[62]. Будем возвращаться. Когда я поверну, быстро переходи на другую сторону. Готов?

— Готов.

Лоуренс навалился на руль, и лодка, треща и постанывая, неохотно повернулась. Ветер свистел в снастях. Они оба бросились на другой борт, причем Лоуренс сделал это с удивительной для его возраста ловкостью. Даже с убранным гротом яхта кренилась еще сильнее, чем прежде, и Лоуренс шумно выпустил сквозь зубы воздух.

— Похоже, мы влипли, — заметил Майкл.

— Это видно невооруженным глазом. Я виноват.

Лоуренс старался обрести спокойствие.

— Наденьте спасательный пояс, — сказал Майкл.

— Я же просил тебя принести два.

— Знаю. Второго нет.

— В каюте свалка. Вечно собираюсь навести там порядок, — произнес Лоуренс. — Ты плохо искал.

— Там был только один пояс.

— Справишься с лодкой, пока я схожу и поищу?

— Справлюсь. Но вы только зря потратите время.

— На, держи руль.

Майкл пересел и ухватился за румпель. Он вырывался из рук, и Майклу пришлось навалиться на него всем телом. Старик значительно сильнее, чем кажется, подумал Майкл, глядя, как тесть рывками пробирается к каюте. Майкл пожалел, что унес бутылку виски с палубы. Скоро Лоуренс вернулся обратно.

— Дети, будь они неладны, — сказал он, беря румпель в свои руки. — Пронырливые портовые крысы. Все утащат, что попадется под руку.

— Я же вам говорил — второго нет.

— Да. Вот уж некстати. Надевай.

— Нет, — возразил Майкл, — это для вас.

— Я же сам виноват. Мне следовало проверить перед отплытием. Надевай пояс, — строго сказал Лоуренс.

Майкл посмотрел в сторону берега. До пологих холмов, которые примыкали к входу в гавань с востока, было не меньше двух миль. «Если что, доплыву. Слава Богу, если понадобится, я и до Коннектикута доплыву».

— Не выношу мальчишества. Живо надевай пояс. Это приказ капитана.

— Если вы не наденете пояс, я брошу его за борт. Что я скажу вашей семье, если приплыву один?

— Никто не собирается тонуть, — отрезал Лоуренс.

— Вы можете дать расписку?

Лоуренс сурово посмотрел на зятя, затем рот его растянулся в стариковской улыбке.

— Я и не думал, что мне удастся переспорить тебя, — сказал он.

Майкл придерживал румпель, Лоуренс надел пояс. Выл ветер, волны захлестывали судно, в кокпите плескалась вода.

— У вас есть рация? — спросил Майкл.

— Нет. В ней никогда не было нужды. Берег всегда виден.

— Он и сейчас виден. Однако рация нам бы не помешала.

— Где ты был, когда я оборудовал «Трейси»? Ты опоздал со своим советом на несколько лет.

Борясь с румпелем, Майкл смотрел на тестя, с губ которого не сходила шальная улыбка. «Господи, — подумал Майкл, — кажется, старый безумец ловит кайф».

Раздался пушечный выстрел — обломился кливер. Полотнище с треском разорвалось, лодка потеряла ход. Майкл поспешно сбросил кроссовки, штормовку, свитер и брюки. Плыть, так уж налегке.

Через несколько секунд «Трейси» перевернулась, и они оба оказались в воде. Завалившись на бок, лодка вздымалась вверх и тут же проваливалась вниз. Лоуренс то появлялся, то исчезал за очередным гребнем в нескольких футах поодаль. Майкл схватил его за спасательный пояс и, отчаянно гребя, подтащил к лодке. Когда «Трейси» опустилась вниз, они оба ухватились за леер.

— Вы в состоянии держаться? — выдохнул Майкл.

— Постараюсь, — ответил Лоуренс.

Он хлебнул воды, но не разжал рук. Некоторое время они молча покачивались на волнах.

«Старая добрая Америка, — подумал, чуть ли не смеясь, Майкл, — нам предоставляется возможность утонуть на любом из твоих побережий».

Вскоре он заметил, что Лоуренс слабеет. Майкл решил, что если старик выпустит леер из рук, он сделает то же самое и постарается не удаляться от тестя.

Внезапно ураган умчался в западном направлении. Как по волшебству океан успокоился, держаться стало гораздо легче. Но спустился туман, земля скрылась из виду, и Майкл потерял ориентацию.

Они не знали, сколько прошло времени. Часы у обоих остановились, а солнца не было видно. Лоуренс посинел от холода, но не выпускал леер из коченеющих рук. Им казалось, что они провели в воде уже много часов, когда послышался шум вертолета.

Наконец Лоуренс заговорил:

— Верно, наши позвонили на спасательную станцию в Монток.

Но туман был такой густой, что вряд ли кто их заметил, и рокот мотора удалился.

Одна рука Лоуренса соскользнула с леера, и Майкл помог ему ухватиться снова. Лоуренс слабо улыбнулся.

— Думаю, один ты уже до Коннектикута доплыл бы.

Вскоре они услышали приближающийся шум. Видно, их все же разглядели с вертолета. В тумане возникла неясная тень. Майкл начал кричать, размахивая руками, и она приблизилась, стала более четкой. Машины смолкли, и через мгновение к ним подошел катер береговой охраны, с которого бросили несколько канатов. Негнущимися пальцами Майкл обвязал одним из них Лоуренса, и старика вытащили наверх. Собрав последние силы, Майкл связал петлю для себя и поднялся на палубу.

Пока пограничники брали на буксир «Трейси», Майкла и Лоуренса быстро отвели в каюту, обтерли, завернули в простыни, напоили кофе.

— Который час? — спросил Майкл капитана, который зашел проведать спасенных им людей.

— Десять минут пятого, — ответил капитан. — Когда вы перевернулись?

— Около одиннадцати.

Капитан присвистнул:

— Пять часов в воде!

Он с восхищением посмотрел на Лоуренса. Отец Трейси не выпускал из дрожащих рук кружку с горячим кофе.

— Крепкий у вас старик.

— Это верно.

Лоуренс, казалось, был так потрясен случившимся, что не понимал, о чем идет речь, он вцепился в кружку, словно она тоже могла выскользнуть из его ладоней.

— Повезло вам, приятель, — сказал капитан. — Нам сообщили еще о двух пропавших лодках, но пока мы никого не нашли. Последние десять дней потеплело, и сейчас температура воды значительно выше, чем обычно в это время года. — Он покачал головой. — Когда вы снова надумаете идти в прибрежную зону, позвоните нам и узнайте прогноз погоды. Мы сегодня все утро оповещали по радио малые суда.

— Скажите это ему, — ответил Майкл. — Он хозяин лодки.

Лоуренс посмотрел на капитана и лукаво улыбнулся:

— Когда Одиссей шел в Трою, он не звонил в береговую охрану.

Капитан рассмеялся и похлопал Лоуренса по плечу.

— Ладно, шкипер, поступай как знаешь, — сказал он и отправился на палубу.

— Славный парень, — заметил Лоуренс, опустив наконец кружку. — Только уж больно молод для такого корабля, а?

— Что бы мы без него делали, Фил? — сказал Майкл.

— И то верно.

Лоуренс вытянулся на койке и укрылся одеялом.

— Не возражаешь, если я вздремну? Хочу за ужином выглядеть бодрым.

Через несколько секунд он уже храпел.

Надев свитер и матросские штаны, которые ему дали, Майкл вышел на палубу. Катер подходил к гавани. Трейси, ее мать и сестры стояли па причале. В кофтах и шарфах, которые развевались на ветру, они напоминали Майклу рыбацких жен, вышедших узнать, кто вернулся из плавания, а кто погиб. Он помахал им, мать Трейси и сестры ответили, а сама она не вынула рук из карманов.

Вот так, подумал он и спустился вниз, чтобы разбудить старика и помочь ему влезть в хлопчатобумажные брюки и бушлат. В каюте не нашлось расчески, и Майкл ничего не мог поделать со взъерошенными волосами Лоуренса, которые придавали старику зловещий, пиратский вид. Выбравшись на палубу, Лоуренс помахал семье рукой и пошел на корму взглянуть на «Трейси», которая лежала на боку с изорванным парусом. Он удрученно покачал головой:

— Бедная «Трейси», тебя предали.

Майклу вдруг захотелось, чтобы лодка называлась иначе.

Они сошли на берег, матрос вынес промокшую одежду и спасательный пояс. Женщины бросились обнимать и целовать старика, потом миссис Лоуренс и сестры обняли Майкла. Трейси в это время стояла в стороне с отсутствующим выражением лица. Миссис Лоуренс усадила мужа и сестер в их многоместный «универсал», Трейси и Майкл подошли к стоявшему рядом «седану» и сели в него. Трейси устроилась за рулем.

Она включила зажигание и завела мотор.

— Как нам отблагодарить этих людей? — спросила Трейси.

— Скажи им спасибо, вот и все.

— Когда я позвонила на пост береговой охраны и заявила, что вы уже час как должны были вернуться, на том конце провода кто-то сказал в сторону: «Еще два идиота».

Майкл промолчал, она включила передачу, тронулась вслед за матерью. Майкл взглянул на жену. Побелевшие пальцы судорожно сжимали руль, мрачное лицо было неподвижно, губы сжаты, сузившиеся глаза сверкали. Наконец ее прорвало.

— Мало того, что ты меня можешь в любую минуту сделать вдовой, так надо было потащить за собой и отца.

— Я пытался уговорить… — начал Майкл.

— Представляю, как ты пытался.

— Спроси у него…

— Отец в тебе души не чает, он говорил мне, что хотел бы иметь такого сына, ему нравится чувствовать себя твоим ровесником. Я знаю тебя. Ты не оставил ему выбора. Отец спокойный, благоразумный человек, осторожный моряк, на такую самоубийственную выходку он решился впервые в жизни.

— Давай отложим этот разговор до того времени, когда ты немного успокоишься, хорошо? — миролюбиво предложил он.

— Я сейчас спокойна. И больше тут говорить не о чем.

Остаток пути они проделали молча.

Дома оказалось, что у Лоуренса кашель, его знобило. Миссис Лоуренс вызвала доктора, уложила мужа в постель, и он тотчас заснул беспокойным сном. Приехал доктор, осмотрел Лоуренса и сказал, что ему придется вылежать несколько дней в постели. Атмосфера в доме была невеселая, Майкл чувствовал, что во всем винят его. Он отказался от обеда, сел в машину и поехал в Бриджгемптон, в баре он выпил, съел гамбургер и снова заказал спиртное.

Когда Майкл вернулся домой, Трейси еще не спала. Везде, кроме их спальни и холла на втором этаже, свет был потушен. Он смертельно устал и, едва волоча ноги по ступенькам лестницы, задел висящую на стене картину. Она с грохотом сорвалась с крюка. Чертыхаясь себе под нос, Майкл попытался повесить картину обратно, но ему не удалось, и он понес ее наверх. Дверь их комнаты отворилась, и он остановился перед вышедшей в холл Трейси, понимая, что с картиной под мышкой представляет собой нелепое зрелище. Его слегка шатало.

— Вовсе не обязательно оповещать о своем появлении весь дом, — раздраженно и неприязненно прошептала Трейси.

— Здесь нет света, — сдержанно ответил он. — Кто это догадался повесить картину на лестнице?

— Я полагаю, свое мнение об интерьере дома ты можешь изложить в спальне, не мешая людям отдыхать, — сказала Трейси и широко распахнула перед ним дверь.

Он аккуратно поставил картину к стене и вошел в комнату. Трейси закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и посмотрела на Майкла, который неподвижно сидел перед женой на простом деревянном стуле. Суровость бледного лица не шла к нежному, нарядному шерстяному платью, которое было на Трейси.

— Другой раз, когда напьешься так сильно, как сейчас, советую оставлять машину у бара и возвращаться на такси, это в твоих же интересах, — сказала она. — Знаю, что ты не дорожишь жизнью, но вряд ли тебе улыбается врезаться в дерево и распроститься с ней таким прозаическим способом.

— Я не пьян.

Он чувствовал, что язык у него немного заплетается и по лестнице он взбирался с трудом, но голова оставалась ясной, он мог принимать разумные решения.

— За последний год, Майкл, — безжалостно продолжала Трейси, — ты превратился в пьяницу. В одинокого жалкого пьяницу.

— Не стану с тобой спорить.

— Я и не собираюсь спорить, — сказала Трейси. — Сегодня вечером, пока ждала тебя, я решила — пора ставить точку. Очень жаль, но ничего не поделаешь. Это конец.

— Я же говорил тебе, я настаивал… — начал он, обиженный ее предвзятостью. — Я знаю, что во многом виноват перед тобой…

Она натянуто засмеялась.

— Но сегодня, — упорно повторил он, — я был ни при чем. Ты должна мне поверить.

— Я ничему не обязана верить. Все это время я не переставала надеяться, что в один прекрасный день ты проснешься и поймешь, что ты делаешь с нами обоими. Я не могу жить постоянно со страхом, что сейчас позвонит телефон и мне скажут — ваш муж погиб. Если ты целый год был не в состоянии заставить себя прикоснуться ко мне, вел разгульную жизнь бог знает где — не думай, будто мне ничего не известно, у меня есть хорошие или не очень хорошие друзья, которым не терпится рассказать мне, как проводит время мой муж, — если я противна тебе настолько, что ты готов умереть, лишь бы не видеть меня, чего же ты так держишься за меня?

— Я тебя люблю, — произнес он, глядя на свои руки.

Она снова безрадостно засмеялась:

— Странная какая-то любовь. Во всяком случае, меня она губит. К твоему сведению, не ты один ищешь утешения на стороне.

— Что ты сказала? — Он поднял глаза в неподдельном изумлении. Ему и в голову не приходило, что она… Никаких признаков.

— Ты меня отлично понял, — ответила Трейси. — А ты как полагал?

Он на мгновение задумался.

— Мне следовало ожидать нечто подобное, — покорно согласился он. — Я не виню тебя.

— Не знаю, спасет ли это твое самолюбие, — сказала она, — но легче мне не стало, я поняла, что насилую себя.

— Милая ты моя, — с грустью пробормотал он.

— Сейчас не время для нежных слов.

— Ты хочешь развода?

Стоя в напряжении, спиной к двери, точно обвинитель в конце затянувшегося процесса, она вздохнула:

— Не знаю, чего я хочу, но утром ты сядешь в свою машину — это твоя машина, — и…

— В нашу машину, — поправил он.

— Нашего больше нет. Отныне есть только твое и мое. Утром ты сядешь в машину, поедешь в город и заберешь свои вещи из моей квартиры.

Он посмотрел на широкую двуспальную кровать. Майкл знал, что не сможет пролежать рядом с Трейси до утра. Он встал.

— В таком случае, — сказал он, стараясь говорить четко и логично, — в таком случае нет смысла ждать утра. Я соберу вещи и уеду сейчас.

— Ты не в состоянии вести машину. Ты угодишь в тюрьму.

— Это уже мои проблемы, — сказал он, вытащил сумку и стал складывать в нее одежду.

Трейси пожала плечами:

— Поступай как знаешь.

Он собрался и шагнул к двери.

Трейси загораживала ему выход. Он увидел прелестное грустное лицо, которое обожал, почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы, и внутренне содрогнулся.

— Что ты скажешь родителям?

— Придумаю. Например, что тебе позвонили с работы и срочно вызвали к утру в город. Потом решу, как преподнести им новость. Я возьму вину на себя. Пусть они по-прежнему тебя любят. Психологическая несовместимость, чем не причина? — Она снова засмеялась. — Ты на самом деле хочешь ехать сейчас, ночью?

— Ничто меня не удержит.

Она пожала плечами и шагнула в сторону.

— Будь осторожен за рулем.

— Постараюсь.

Он открыл дверь и на мгновение замер.

— Обожди, — сказала она и прошла вперед, — я включу лампу.

Она щелкнула выключателем. Майкл медленно спустился по лестнице, в одной руке он нес сумку, а другой держался за перила.

Майкл прошел через гостиную, где вечерами под негромкие разговоры женщин частенько играл в шахматы с Филиппом Лоуренсом, открыл уличную дверь и шагнул в сырую туманную ночь.

Он бросил сумку на заднее сиденье, сел в машину, завел мотор, посмотрел наверх — окно на втором этаже было освещено. Затем весь дом погрузился в темноту. Майкл открыл ворота и выбрался на дорогу. Туман клубился над блестящей поверхностью шоссе и рассеивал свет фар. Слезы застилали глаза, он ехал медленно и осторожно, но все равно испугался, когда из мрака выскочила полицейская машина и обогнала его. Но она промчалась, не останавливаясь, полицейским и дела не было до плачущего пьяного человека, который ехал у самой обочины со скоростью сорок миль в час, — они гнались за убийцей, спешили к месту аварии или на пожар, их ждало любое из тысяч несчастий, какое может случиться глубокой ночью в сотне миль от Нью-Йорка.

Глава 8

Майкл сидел у себя за столом на работе, он изучал папку деловых бумаг и время от времени поглядывал в окно. На улице шел холодный осенний дождь. Майкл по-прежнему потел в жарком кабинете — отдельных регуляторов не было предусмотрено, а предки того человека, от которого зависела температура во всем небоскребе, видно, никогда не жили севернее Джорджии и в его жилах текла не кровь, а вода.

Майкл с трудом одолел десяток страниц и теперь в третий раз добросовестно всматривался в колонку с цифрами, но и сейчас они говорили ему не больше, чем в первый раз.

Он обрадовался телефонному звонку.

— Алло! Мишель?

— Антуан, — сразу узнал Майкл — пианист был единственным из знакомых, кто произносил его имя на французский манер, — ты где пропадал?

Майкл не видел француза более двух лет. Он спрашивал о нем в баре, где тот играл, но управляющий ответил, что пианист внезапно исчез, не дождавшись конца контракта.

— Я был в Париже, — ответил Антуан. — Безумный романтический порыв. Одной даме захотелось в Париж, а я испугался, что стоит мне отпустить ее от себя на пару недель, и все, au revoir, Antoine.

Майкл засмеялся. С женщинами Антуан был то чересчур циничен, то чересчур влюбчив. Он делился самыми интимными подробностями своих быстротечных связей.

— Рад тебя слышать, — сказал Майкл. — Развеешь тоску пасмурного дня. Как жилось в Париже?

— Отвратительно, — признался Антуан. — Настоящее Ватерлоо. Никто не желает слушать фортепьянную музыку, та дама вышла замуж за японского магната, другая… Но об этом при встрече.

— Где тебя можно найти?

— Я играю в кабачке «Золотой обруч», он находится в районе Шестидесятых улиц. Вывеска не должна вводить тебя в заблуждение — это сущая клоака. Но люди к нам ходят, а я веселю их как умею. Иногда даже заглядывают посетители, которые умеют пользоваться ножом и вилкой. — Он умолк, потом добавил: — Вчера заходила твоя жена. Она сказала, что ты работаешь на старом месте, так я тебя и нашел. Трейси по-прежнему очаровательна. Ее сопровождали двое мужчин.

— Двое?

— Двое. Ты моложе их и привлекательнее.

— Спасибо.

— Когда я спросил о тебе, она ответила уклончиво, — сказал Антуан. — Вы что, поссорились?

— В настоящее время мы живем раздельно, — ответил Майкл, — если тебя это интересует.

— Сочувствую, mon vieux[63], — вздохнул Антуан. — Мне-то к таким утратам не привыкать, но я никак не ожидал, что это может случиться с тобой.

— Жизнь любого из нас полна неожиданностей. Особенно в Нью-Йорке. Поэтому сюда все и рвутся.

— Я рад, что ты относишься к своей трагедии по-философски.

— Оставь оперный тон, — раздраженно произнес Майкл, — никакая это не трагедия.

— Для меня это было бы трагедией.

— А пошел ты…

— Надеюсь, сегодня вечером я тебя увижу, — спокойно ответил Антуан. — С одиннадцати до полуночи я в ударе. Я познакомлю тебя с женщиной, которая одним махом вычеркнула из моей памяти всех прежних. Обещай мне, в память о нашей старой дружбе, что ты не поддашься на ее заигрывания.

— Не бойся. Последний год я стал равнодушен к женскому полу.

— Не в силах в это поверить, mon vieux. Жду тебя к одиннадцати, — сказал Антуан и повесил трубку.

Майкл посмотрел на дождь и вспомнил вечера, когда он сидел с Трейси в затемненном баре. Они слушали игру Антуана, напоминавшего большую черную птицу с печальными темно-карими глазами; обычно, когда он не пел, с нижней губы свисала сигарета. По просьбе Трейси Антуан частенько исполнял ее любимую песню «C’est triste, Venise»[64].

В Нью-Йорке ничуть не веселей, подумал Майкл, глядя на дождь. Двое мужчин, вспомнил он. «Ты моложе их и привлекательнее».

Он допоздна засиделся в конторе, поужинал и к одиннадцати часам отправился в «Золотой обруч». В зале было немноголюдно; он сел у стойки, взял виски и стал прислушиваться к беседе пары, устроившейся по соседству. Толстяк лет пятидесяти рассказывал полноватой блондинке о своих прошлых любовных похождениях, полагая, что тем самым подготавливает почву для новой победы. При появлении Майкла Антуан махнул другу рукой, не переставая играть. Трейси в ресторане не было. Вряд ли она появится здесь сегодня, сказал себе Майкл, раз она была в «Золотом обруче» вчера. Но он все равно невольно всматривался в полумрак, ища ее лицо. Похоже, та дама, которая заставила Антуана забыть о всех его прежних увлечениях, тоже отсутствовала.

Француз играл, как всегда, великолепно, не искажая мелодию своей тонкой, искусной импровизацией. Какое удовлетворение, подумал Майкл, приносит умение делать что-либо так мастерски и дарить этим радость людям. Он вспомнил тоскливые часы собственных музыкальных экзерсисов и усмехнулся сквозь годы тому несчастному ребенку, который с ненавистью барабанил по клавишам.

Антуан закончил свою версию темы из «Жала» замысловатым пассажем, подошел к стойке и обнял Майкла.

— Enfin[65], — сказал он.

Отступив на шаг, француз изучающе уставился на Майкла.

— Дай-ка я посмотрю, как ты выглядишь, — произнес Антуан. — Да, годы бегут. Ты не заботишься о себе.

— А что стряслось с тобой?

По левой щеке Антуана от уха до рта тянулся длинный шрам.

— А, это… — Антуан коснулся шрама. — Память о Париже. Одна дама…

— Не говори мне, что ты встречаешься теперь с дамами, которые носят в сумочке опасную бритву.

— Это не дама, — пояснил Антуан. — Ее ухажер. Месье из Марселя, известный в milieux[66] бешеным нравом. Когда он выхватил нож, я его еще плохо знал. — Он пожал плечами. — Ничего страшного. Это меня, возможно, чуть портит, но я никогда не был красавцем.

Придвинув табуретку к Майклу, Антуан сел и заказал перье. Во время работы он воздерживался от крепких напитков.

— Где та красавица, с которой ты обещал меня познакомить?

— Она весьма необязательная особа. — Антуан вздохнул. — Приходит и уходит по настроению. Говорит, что я ей нужен, когда ее одолевает cafard[67]. Наверно, сегодня у нее превосходное настроение. Она имеет массу поклонников, с которыми встречается, когда ее душа поет. Пока что, мой друг, меня не с чем поздравить, хотя я неоднократно возлагал свое сердце к ее ногам.

Майкл рассмеялся.

— Ты сегодня в ударе, Антуан, — сказал он.

Майкла всегда забавляли цветистые речи Антуана, посвященные женщинам. Ему нравилось, когда француз специально развлекал его подобными сентенциями. Антуан пристально посмотрел на Майкла:

— Похоже, сегодня cafard коснулась и тебя своим крылом.

— Я долго работал.

— Значит, дело не в том, что ты скорбишь по поводу отсутствия блистательной мадам Сторз?

— Не касайся этой темы, пожалуйста, — сухо обронил Майкл.

— Вчера вечером Трейси тоже была грустна. Я разглядел, что ее гложет печаль.

— В такой темноте ты с трудом разглядишь пианино.

— Человеческая душа способна проникнуть в самые темные уголки, — с пафосом заявил Антуан. — Помни, я — артист.

— Ты — пианист из бара, и весьма хороший. Довольствуйся этим и не лезь в темные уголки.

— Не каждому музыканту удается выступить в «Карнеги-Холл», — с достоинством заметил Антуан. — Что бы ты хотел послушать?

— Что угодно, кроме «C’est triste, Venise».

Антуан скорбно покачал головой:

— Грустно видеть тебя здесь одного, а миссис Сторз — в компании двух некрасивых пожилых мужчин. Вы были эффектной парой. Два великолепных животных. Все любовались вами. Чья бы ни была вина, вы оба совершаете ошибку.

— Ступай к своему пианино.

— Я сказал то, что должен был сказать.

— Иди играй.

Антуан спрыгнул с табуретки и направился к пианино. Он двигался, словно под какую-то синкопированную музыку, звучавшую внутри него. Француз сел за пианино, зажег сигарету и молча уставился на клавиатуру так, словно это был священный предмет, к которому он боялся прикоснуться.

Майкл почувствовал, что полноватая блондинка смотрит на него. Густой хриплый голос толстяка, ее спутника, больше не звучал. Майкл повернулся и поглядел на соседку, сидевшую в одиночестве. Блондинка кокетливо улыбнулась Она была хорошенькой, с полным соблазнительным бюстом, выглядывавшим из глубокого выреза платья.

— Добрый вечер, — сказала женщина — Я наблюдаю за вами с момента вашего появления здесь. Мой кавалер потерял надежду и отправился домой. Вы меня не угостите?

Майкл взял для них обоих по коктейлю. После получасовой беседы, в ходе которой он узнал, что его новую знакомую зовут Роберта Мансон, что она — физиотерапевт и приехала в Нью-Йорк из Сиэтла, Майкл подумал — а почему бы и нет, после столь долгого перерыва? Он покинул бар с Робертой, махнув на прощание рукой одинокому, окутанному клубами дыма Антуану. Когда они сели в такси, он из вежливости поцеловал Роберту, потому что от него ждали этого; Майкл не мог точно сказать, получил ли он удовольствие от поцелуя.

Кожа Роберты была душистой, гладкой, упругой, какой и должна быть кожа физиотерапевта; в постели она проявляла энтузиазм, о котором мечтает каждый мужчина, но через полчаса бесплодных усилий Майкл произнес:

— Извини, сегодня ничего не получится.

Он встал и начал одеваться.

— Какая жалость. Такой красивый молодой человек. Нью-Йорк ужасно действует на мужчин. Может, попробуем в следующий раз?

— Возможно, — ответил он, зная, что другого раза с ней не будет.

Майкл наклонился и, как бы извиняясь, поцеловал ее в лоб, потом он вышел из спальни и покинул квартиру.

В порядке эксперимента на следующей неделе он совершил еще одну попытку с девушкой, которая нравилась ему еще до встречи с Трейси, она была спокойной, простой, ясной, как погожий день, и добивалась его внимания особенно настойчиво, продолжая звонить и после того, как Майкл, по его выражению, выбыл из игры, познакомившись с Трейси. С тех пор утекло много воды, но когда он позвонил своей знакомой, ее голос зазвучал так же радостно, как прежде. К удивлению Майкла, она не вышла замуж, не уехала из Нью-Йорка, не стала лесбиянкой и наркоманкой, не увлеклась дзэн-буддизмом. Он получил удовольствие от обеда с ней, потом повел слушать игру и пение Антуана, который, увидев ее, одобрительно изогнул брови. Но когда Майкл вошел в квартиру девушки и она со свойственной ей бесхитростностью начала сбрасывать с себя одежду, он почувствовал, что у него ничего не получится, и оказался прав.

Одеваясь, он старался избегать ее взгляда. Обнаженная, молодая, аппетитная, она лежала на кровати и с беспокойством смотрела на него.

— С тобой что-то случилось, да? — спросила она. — Источник временно пересох?

— Отравлен, — сказал он. — Надеюсь, временно.

— Да поможет тебе Господь, милый, — произнесла она. — Спасибо за обед и музыку.

Еще один такой случай, подумал он, спускаясь по лестнице, и весь город будет в курсе. Любопытно, как отреагирует Трейси, когда слух дойдет до нее?

Майкл познакомился с пассией Антуана. Живое маленькое личико Сьюзен Хартли обрамляла густая копна длинных волос, казавшаяся слишком тяжелой, а ее темные глаза можно было бы назвать горящими, будь она испанкой или героиней романа из жизни американского Юга. Но она была просто миленькой девушкой из Нью-Джерси, которая работала лаборанткой в исследовательском отделе известной косметической фирмы, продукцию которой она постоянно опробовала на себе, так что казалось невозможным заранее угадать цвет ее ногтей, волос и теней, наложенных вокруг глаз. Судя по всему, Майкл ей понравился, а к Антуану она по-сестрински привязалась. Живая, изящная, с раскованным смехом и неожиданно низким для такого маленького хрупкого тела голосом, она пользовалась успехом у мужчин. Однако Сьюзен не производила впечатления женщины, которая может одним махом вычеркнуть из памяти всех прежних, просто вкусы Антуана отличались непостоянством.

— Открой ей глаза на мои достоинства, — попросил Антуан как-то вечером, когда мужчины сидели в баре по обеим сторонам от Сьюзен. — Она меня совсем не ценит. Знала бы она, как я умею любить. Вдруг доброе слово из уст старого друга смягчит ее сердце?

— О, Антуан, — сказала Сьюзен, смеясь, — почему ты все выставляешь напоказ, даже свои неудачи?

— У меня открытый, искренний характер, — ответил Антуан. — Я же не американец, а горячий, эмоциональный француз. Что в душе, то и на языке. Я не сдерживаю своих чувств, поэтому все меня любят. Кроме тебя.

— Я люблю тебя, — сказала Сьюзен.

— Странная любовь, — мрачно произнес Антуан. — Сейчас я снова сяду за пианино и буду петь грустные песни, а ты пожалеешь, что так обращаешься со мной. — Он встал. — Майкл, убеди ее.

— Я же не Сирано, — сказал Майкл.

— Только не перестарайся: к сожалению, она питает слабость к красноречивым мужчинам.

— Я обрисую тебя кратко, но доходчиво.

— Никому не верю, — сказал Антуан и сел за пианино.

— Он никогда не отчаивается, — заметила Сьюзен, — этого у него не отнять. Как вы думаете, американский паспорт его изменит?

— В худшую сторону.

— Он пользуется успехом у дам?

— Умеренным, — ответил Майкл, — невозможно понять, когда он говорит правду, а когда сочиняет.

— Это точно, — согласилась Сьюзен. — Антуан мне нравится, но… — Сьюзен скорчила презрительную гримаску. — Этот шрам, да и угри… Время покажет. А теперь блесните красноречием.

Она посмотрела ему в глаза, и Майкл смутился.

— Это не по моей части, — сказал Майкл. — Давайте послушаем музыку.

Сьюзен, без сомнения, кокетничала с ним. Он надеялся, что она делает это просто в силу привычки, укоренившейся еще со школьных лет. Возможно, ее заигрывания и не стоило принимать всерьез, в прежние времена молоденькие девицы развлекались подобным образом, коллекционируя кавалеров на балу. Но Майкл стал следить за собой, чтобы не вызвать ревность Антуана необдуманным словом или поступком, и старался, чтобы разговор не выходил за пределы горнолыжной темы. Страстная лыжница, Сьюзен всегда брала отпуск зимой и ездила кататься в Церматт, Давос, Кицбюэль или Вермонт. Они невинно, как казалось Майклу, сравнивали известные им европейские и американские трассы. Ее удивляло, что Майкл всегда один, и она предложила познакомить его с любой из своих подруг на выбор — с высокой, низенькой, умной, глупой, блондинкой, брюнеткой, замужней или незамужней, но Майкл, добродушно улыбаясь, отказался.

— О, я знаю, в чем дело, — у вас тайный роман с какой-то знаменитостью, вы не можете появляться с ней на людях, иначе это попадет в прессу и ее карьера или брак рухнет; каждый вечер, уходя отсюда, вы направляетесь к ней и не хотите, чтобы она обнаружила у вас на щеке следы губной помады, — сказала Сьюзен.

— Теперь в точку. — Майкл засмеялся и переменил тему. У него не было желания объяснять ей, что он потерял мужскую силу.

Почти каждый вечер он заходил на несколько минут в «Золотой обруч», но Трейси больше там не появлялась.

В день своего тридцатипятилетия Майкл пришел на работу раньше обычного, хотя по условиям завещаний матери и деда сегодня он стал значительно богаче. Его ожидала встреча с президентом электронного концерна из Пенсильвании, и он хотел освежить в памяти свои рекомендации. Никто из сослуживцев не знал о дне рождения Майкла, и ему не пришлось выслушивать поздравления. Трейси всегда по такому случаю появлялась к завтраку с подарком и бутылкой шампанского, но сейчас она то ли забыла позвонить, то ли не застала его, так как в восемь часов утра он уже вышел из своего гостиничного номера. Он не видел ее и не говорил с ней уже больше года, но, сидя за рабочим столом перед пачкой аккуратно отпечатанных бумаг, он с трудом удерживался от искушения позвонить в отель и узнать, не спрашивали ли его по телефону.

К трем часам, когда мистер Льюис, президент электронного концерна, вошел в его кабинет, Майкл уже взмок от пота. Кондиционер гнал теплый воздух, несмотря на то что в Нью-Йорке стояли мягкие, почти летние дни и город сверкал в лучах солнца, точно шкатулка с драгоценностями. Невысокий полный президент имел встревоженный вид. Майкл знал, что мистер Льюис очень богатый человек. Видно, встревоженный вид мистера Льюиса, подумал Майкл, объясняется тем, что его днем и ночью преследует страх потерять свое состояние.

— Заключение готово, — сказал Майкл, пожав руку Льюису. Он указал на папки, лежащие на столе. — Здесь все. Итог. Черным по белому. С полным обоснованием. Затраты, доходы, оборот капитала, инвестирование, налоги, штат, исследования и разработки — все разложено по полочкам. Будете читать здесь или не спеша разберетесь во всем у себя?

— Я прочитаю здесь, — недоверчиво, враждебно ответил Льюис. — Пока я не принял окончательного решения, не хочу, чтобы ваш материал видели в концерне и даже дома.

— Вам потребуется время, — сказал Майкл. — У меня дела в городе, на час мой кабинет в вашем распоряжении.

— Благодарю вас, сэр, — ответил Льюис.

Он сел за стол Майкла, надел очки с золотым ободком, поднес к правому глазу монокль, открыл папку и погрузился в чтение.

Оставив близорукого мистера Льюиса наедине с проблемой сохранения и приумножения миллионов, нажитых с помощью его обширного бизнеса, Майкл вышел из здания. У него не было дел в городе, просто он хотел подышать воздухом. Он не взял плащ, и теперь свежий ветер, казалось, продувал Майкла насквозь, но после душной атмосферы закупоренного кабинета он радовался ему.

Майкл направился в сторону Пятой авеню, по дороге решил выпить, зашел в отель «Сент-Реджис», вспомнил о своем намерении до вечера не брать в рот спиртного, спустился по лестнице к автоматам и набрал рабочий телефон Трейси. Он еще не знал, что скажет ей, — они не говорили с того момента, как Майкл забрал свои вещи из ее квартиры, — и когда знакомый низкий голос ответил: «Трейси Лоуренс», у него перехватило дыхание.

— Это Майкл, — сказал он.

— Майкл? — С другого конца провода донесся резкий вдох. — С днем рождения тебя.

— Летят годы, — произнес он.

Значит, она помнила.

— Хорошо, что ты позвонил. Мне надо с тобой поговорить.

— Поужинаем сегодня?

Она колебалась долю секунды.

— Хорошо.

— Давай встретимся в баре «Оук Рум», а потом пойдем куда-нибудь.

Одно Майкл решил твердо — заходить за ней на квартиру он не станет. Ни в день рождения, ни в другой день там его ноги не будет.

— Ладно, — легко согласилась она.

— Семь тридцать.

— Хорошо, семь тридцать.

Она положила трубку.

Майкл медленно пошел на работу, со страхом догадываясь, о чем она хочет поговорить с ним.

Когда Майкл открыл дверь, мистер Льюис расхаживал взад-вперед по кабинету. Он снял очки, убрал монокль и теперь казался еще более встревоженным, чем прежде.

— Вы, друзья, хватили через край, — сказал Льюис, как только Майкл закрыл за собой дверь. — Вы требуете, чтобы я уволил тридцать пять человек, которые проработали у меня по двадцать с лишним лет.

Майкл сел за стол, а Льюис, который напоминал ему нервную обиженную птичку, продолжал мерить шагами кабинет.

— Мы гарантируем прирост эффективности фирмы минимум на тридцать процентов по каждому из филиалов, мистер Льюис. — Его голос звучал равнодушно, бесстрастно. — Ваше право воспользоваться нашим советом или пренебречь им.

Нашим советом. Он снимал с себя часть бремени, хотя в данном случае всю работу сделал один.

— Мы сразу оговорили, что наше заключение носит рекомендательный характер.

Мистер Льюис — маленькая птичка, поставленная перед выбором, лететь или не лететь, съесть пятнадцать червяков или ограничиться десятью, — вздохнул:

— Мне очень вас хвалили. Теперь я вижу, не зря. — Он на секунду зажмурился, словно его внезапно ослепил свет из окна. — Итог, как вы сказали. Да, бизнес есть бизнес. И ваш, и мой.

Он начал укладывать папки в свой дипломат.

— И все же мне надо подумать.

— Разумеется, мистер Льюис.

Президент концерна запер дипломат. Майкл встал, пожал гостю руку, проводил его до двери и открыл ее.

— Желаю удачи, сэр, — сказал он.

— Вот чего бы не помешало, — горестно отозвался Льюис.

Майкл поглядел вслед маленькому пухлому человечку, от которого зависели судьбы сотен людей. Льюис шел по коридору, видно, обдумывая, что он скажет тем тридцати пяти своим сотрудникам, которые работали у него более двадцати лет.

Оставшись один, Майкл снял жилет, ослабил галстук и заметил на рубашке пятно от пота. Он подошел к бару, где хранил бутылки и серебристый термос со льдом. Сегодня Майкл не мог ждать вечера. И вообще у него день рождения. Он открыл бутылку содовой, она «выстрелила» и забрызгала рубашку. Кто бы мог вообразить, что старик примет все так близко к сердцу, подумал Майкл, смешивая содовую с виски и льдом. С бокалом в одной руке и бутылкой содовой в другой он подошел к окну и увидел залитый солнечным светом Нью-Йорк. Осень. Он медленно выпил, но облегчения не почувствовал.

— Какая гадость! — воскликнул Майкл и вдруг изо всех сил швырнул бутылку содовой в окно, которое не открывалось ни зимой, ни летом.

Бутылка разбилась вдребезги, осколки усеяли ковер. На стекле не осталось даже следа. «Надо принять холодный душ, — подумал он, — на сегодня с работой покончено». Он надел жилет, бросил на руку плащ и ушел домой. Душ помог слабо… Неуютная гостиничная комната нагоняла тоску, и Майкл решил на следующей неделе подыскать квартиру, чтобы не чувствовать себя временным жильцом, до которого никому нет дела.

Трейси вошла в бар «Оук Рум». Мужчины, как обычно, провожали взглядами очаровательную женщину. На ней была темная меховая шубка, но не та, что он купил ей к свадьбе, а новая. «Любопытно, чей это подарок?» — подумал он и тут же устыдился своих мыслей. Женщина с такой внешностью имеет право на столько меховых шуб, сколько вместит ее гардероб.

Они поздоровались, смущенно взглянули друг на друга, и Майкл пожал ей руку. Трейси не поцеловала его, и Майкл счел это абсурдом — оба они вращались в кругах, где даже малознакомые люди целовали друг друга в щеку.

Трейси загорела — она провела десять дней на Багамских островах, погода там стояла прекрасная, теплая. Ее родители здоровы. Отец недавно продал «Трейси». Одна из сестер тайком от семьи уехала в Калифорнию и вышла там замуж за журналиста из Сан-Франциско. Дела у Трейси шли хорошо, фирма расширилась и переехала на Мэдисон-авеню, Трейси это устраивало, так как теперь работа находилась в пяти минутах ходьбы от дома. Они обсудили два спектакля, которые недавно посмотрели, и вежливо разошлись в оценке их достоинств. Нет, ему не удалось в этом году выкроить время для лыж, но он попробовал заняться дельтапланеризмом и увлекся. Она холодно взглянула на него и тотчас сменила тему, спросив о работе. Все в порядке, ответил он, но никто из компаньонов Корнуолла и Уоллеса не ушел в отставку и Майкл пока не стал их партнером. Его это не огорчает. Под Новый год он купил себе «порше» с солидной рождественской скидкой. Да, Антуан играет и поет еще лучше, чем прежде. Да, Антуан говорил ему о своей потрясающей даме, но на Майкла она не произвела большого впечатления.

Трейси не объяснила, для чего ей понадобилось с ним встретиться.

Когда они допили мартини, Майкл сказал, что поведет ее в новый, очень хороший итальянский ресторан на Шестьдесят шестой улице. Он выбрал его, потому что там они никогда не бывали вместе.

Светская беседа продолжалась и в ресторане.

«Не стану ее спрашивать, пусть сама раскроет карты», — решил Майкл. Уже подали кофе, когда она неожиданно сказала:

— Майкл, мне кажется, нам пора оформить развод. Я не могу вечно жить в подвешенном состоянии.

— Как тебе будет угодно, — промолвил он.

Майкла потрясли ее слова. Вместе ли они жили, или раздельно, он все равно считал Трейси своей женой. Он не допускал мысли об окончательном, полном разрыве.

— Если это так необходимо.

— Да, необходимо. Я встретила одного человека, он мне нравится и тоже хочет иметь детей. Время идет, я старею, откладывать некуда.

— Ты выглядишь на восемнадцать.

— Выгляжу, — с горечью сказала она.

— Кто он такой? — спросил Майкл. — Чем занимается?

— Ему сорок. Вдовец.

«Ты моложе их и привлекательнее», — вспомнил он слова Антуана.

— Он производит ткани. Весьма состоятелен.

— Твои родители будут в восторге.

Она пропустила его слова мимо ушей.

— Алименты мне не нужны, а делить нам нечего, — произнесла она сугубо деловым тоном. — Но нанять адвокатов все же придется.

— Да, конечно. Нашу контору обслуживает одна юридическая фирма. Я обращусь туда.

— Думаю, осложнений не возникнет, — сказала она. — Слава Богу, мы не в Италии или Испании.

— Слава Богу.

Она строго посмотрела на него:

— Твоя ирония неуместна.

— Это мой первый развод. Я не знаю, что уместно в подобных обстоятельствах, а что нет.

— Так вот, ирония — неуместна.

— Просто я стараюсь выглядеть цивилизованным, современным человеком, — возразил Майкл.

Ему хотелось задеть ее, потому что он сам был уязвлен.

— Надеюсь, твой новый друг не прыгает с парашютом, не увлекается серфингом, не занимается дельтапланеризмом?

— Нет. Теперь ты становишься злым. Это на тебя не похоже, — проговорила она дрожащим голосом.

— Вот привыкну к этой мысли и исправлюсь. Может быть, даже стану образцовым бывшим мужем.

— Я возьму девичью фамилию и оставлю ее в замужестве.

— Идешь в ногу со временем.

— И вообще это название моей фирмы, — добавила она.

— Отныне я буду представлять тебя как мисс Лоуренс.

— Представляй меня как хочешь, — сказала она. — Ужин окончен?

— Да. — Майкл жестом подозвал официанта и расплатился.

Выйдя из ресторана, Трейси удивила Майкла. Он уже собирался отвезти ее домой на такси, но она сказала:

— Еще рано. Хочу послушать музыку. Кабачок Антуана в двух шагах.

Он задумчиво посмотрел на нее. Может, Трейси пригласила его для того, чтобы он вспомнил ту славную пору, когда они любили друг друга и были вместе? Не хотела ли она наказать его, дать понять ему, что он потерял?

— Антуан тебе обрадуется, — только и сказал Майкл. Он взял ее под руку, и они пошли по улице, словно прочная семейная пара.

Антуан поцеловал Трейси и усадил гостей за столик рядом с пианино, чтобы, как он сказал, любоваться ею во время игры. Появилась Сьюзен с каким-то человеком, подошла к ним, Майкл представил Трейси как свою жену. Трейси не поправила его, и Сьюзен удалилась с кавалером к стойке, где сидели трое крупных мужчин, которые громко разговаривали между собой. Майкл уловил в их речи техасский акцент.

— Ты не прав, — тихо сказала Трейси.

— В чем? Что назвал тебя женой? Но юридически это так, ты сама знаешь.

Она нетерпеливо покачала головой:

— Нет, я о девушке. Она действительно потрясающая. Ты до нее еще не добрался?

— Я не обязан отвечать на подобные вопросы, но если тебя очень интересует, я к ней не собираюсь прикасаться. Она — подруга Антуана.

— С каких пор тебя это останавливает?

— Не будем ворошить прошлое, — быстро сказал он.

Антуан слегка поклонился и заиграл в ее честь. Трейси радостно улыбнулась, точно маленькая девочка, которой сделали подарок.

Антуан запел. Чертов сентиментальный француз, подумал Майкл. Ему было тяжело видеть, как погруженная в себя Трейси подалась вперед и начала вполголоса, с американским акцентом, подпевать Антуану.

Трое шумных посетителей выстроились в ряд, плечо к плечу, и зашагали к пианино.

— Вы только послушайте, — сказал один из них, — он поет на лягушачьем языке.

— Верно. Лягушатник, — отозвался другой.

Они уже стояли возле инструмента.

— Эй, приятель, слышишь? — громовым голосом сказал первый. — Ты живешь в старых добрых Штатах, гребешь доллары, так и пой по-нашему.

Откуда-то из глубины зала донесся возмущенный женский голос. Троица не отреагировала. Майкл почувствовал, как все его тело напряглось, а Трейси инстинктивно коснулась руки мужа.

— Венеция, — сказал третий человек, который до сих пор молчал, — он поет о Венеции. Я там был, она провоняла помоями.

— Послушай, старина, — обратился первый к Антуану, который продолжал петь, улыбаясь как ни в чем не бывало, — спой нам «Янки дудл денди».

— Сиди на месте, — шепнула Трейси и, заметив, что у Майкла сжались кулаки, схватила его за руку.

— Ну, раз так, — сказал первый, самый высокий из троих, — мы и сами можем спеть. — Глаза Техаса смотрят на тебя… — заорал он, двое его приятелей подхватили, и негромкий голос Антуана потонул в их реве.

Майкл вскочил, вырвавшись из рук Трейси.

— А ну заткнитесь, пьяные скоты! — крикнул он.

Улыбаясь, трое мужчин продолжали петь.

— Присоединяйся, — сказал первый Майклу. — У тебя, кажется, сопрано.

Он далеко не дружески обнял одной рукой Майкла. Майкл резко сбросил с плеча его руку. Человек повернулся и сильно ударил Майкла в подбородок. Майкл ответил прямым в челюсть. При виде нокаутированного врага Майкла охватила шальная, бешеная радость — он снова дрался на школьном дворе с Джозефом Лингом.

— Ну что ж, приятель, ты сам напросился, — сказал второй.

Он ударил Майкла в живот, и Майкл перегнулся пополам. Тем временем первый человек пришел в себя, он обхватил Майкла сзади, а двое остальных начали молотить его по лицу и ребрам. Майкл упал на пол. Откуда-то издалека до него донесся приглушенный женский крик. Первый мужчина наклонился и дважды ударил Майкла кулаком по лицу. Майкл потерял сознание. Человек выпрямился и обвел взглядом притихший бар.

— Может, еще кому не по душе наша песня? Говорите, не стесняйтесь.

Бар замер.

Трейси, едва сдерживая рыдания, выскочила из-за столика и с криком «Животные! Животные!» плеснула в лицо бандиту содержимое своего бокала.

Он усмехнулся.

— Сиди ты, нью-йоркская шлюха, — сказал он и с силой толкнул ее на пианино.

Трое мужчин стали в ряд, плечо к плечу, и медленно направились к выходу, а люди молча освобождали им путь, расходясь в стороны.

Очнулся Майкл в больнице.

На стуле возле кровати сидела Трейси. Он попытался ей улыбнуться.

— Как ты себя чувствуешь? — неуверенно спросила она.

— В голове настоящий фейерверк, — произнес он, не узнавая собственного голоса. — И дышать трудновато. В остальном полный порядок.

Он старался не потерять ускользавшее сознание.

— Ты не приходил в себя два с половиной часа, — сказала Трейси, — у тебя сломано три ребра и сильнейшее сотрясение мозга. Все остальное, как ты говоришь, в полном порядке.

Майкл усмехнулся, ребра сдвинулись, и он замер от боли.

Вошла медсестра и сказала:

— О, вы наконец-то пришли в себя. — Она положила ладонь на лоб Майкла. — Небольшая температура есть. Но могла быть и выше при таком… Чтобы вам лучше спалось. — Она сделала инъекцию в руку, и Майкл чуть не вскрикнул — укол показался очень болезненным. — Вы с ним останетесь, миссис Сторз? — спросила сестра. — Уже очень поздно.

— Да, я знаю. Я останусь, — ответила Трейси.

— Тогда, если ему что-нибудь понадобится, нажмите эту кнопку. Я в конце коридора. — Она вышла.

— Теперь постарайся заснуть, — сказала Трейси, беря его за руку.

— Мой день рождения закончился в больнице — что ж, этого и следовало ожидать. — На лице Майкла появилась горькая улыбка. — Извини, — прошептал он.

— Ш-ш. Спи.

Он закрыл глаза и уснул, сжимая ее руку.

Глава 9

У него отросла недельная борода — лицо опухло, и бриться было больно. Медсестры не давали Майклу зеркала, а одна приглянувшаяся ему крупная ирландка сказала:

— Нет, дружок, пока не стоит. Я бы месяц тряслась от ужаса, если бы увидела свое лицо в таком состоянии.

Она, видно, считала, что больным вредны излишние церемонии.

Трейси ежедневно навещала его, но, видя, что Майклу трудно разговаривать, не затрагивала важных вопросов и через несколько минут, казалось, спешила покинуть палату.

Ему передали, что приходил Антуан, но сестра его не впустила — большую часть дня Майкл спал.

К концу недели он почувствовал в себе силы вернуться домой. Фейерверк в голове прекратился, он снова мог есть твердую пищу, а ребра беспокоили Майкла, только когда он смеялся или кашлял. Больничный парикмахер побрил его, после чего Майкл посмотрел на себя в зеркало и мрачно улыбнулся своему отражению. Отек спал, но левая сторона лица — точнее, двух его лиц, так как он отчетливо видел в зеркале двух Майклов Сторзов, а смутно прорисовывался и третий, — отливала всеми цветами радуги, начиная с лилового и кончая желтым с болезненно-зеленоватым оттенком. Доктор успокоил его, пообещав, что лицо придет в норму, но выписывать отказался.

— У вас было сильное сотрясение мозга, мистер Сторз, — сказал он, — вы должны оставаться под наблюдением минимум десять дней, пока мы не убедимся, что ваша голова не выкинет какой-нибудь штуки.

Майкл скрыл от него, что видит перед собой двух, а то и трех докторов. Проговорись он об этом любопытном явлении, бог знает, сколько бы еще его здесь продержали. Спасибо парикмахеру, сам Майкл был не в состоянии определить, какое из двух или трех лиц надо намыливать.

Когда Антуану удалось наконец прорваться в палату, он также предстал перед Майклом в трех экземплярах, тем не менее Майкл обрадовался французу, так как устал от одиночества, а пианист всегда поднимал ему настроение.

— Как дела, mon vieux? — спросил Антуан.

— Умираю от скуки. А так все нормально.

— Выглядишь ты неважно. Ну и варвары!

— Узнали хоть, кто такие?

Антуан покачал головой:

— Полицейские приехали одновременно со «скорой помощью», они сказали, что ничем не в силах помочь — никому не известны ни имена бандитов, ни их адреса. Все происшествие мало заинтересовало стражей порядка. Les flics[68]! Подонки общества. То, что для нас вопрос жизни и смерти, для них — рутина. Зато они заинтересовались моей персоной.

— Что ты имеешь в виду?

— Они узнали, что я француз, и попросили предъявить паспорт.

— Но у тебя же есть паспорт, разве нет?

— Конечно, есть. Только французский.

— Ну и что тут такого?

— Ничего. Центр науки и культуры. Марианна — мать мировой цивилизации. Они потребовали лицензию, разрешающую работать в США.

— А у тебя ее нет?

Антуан печально покачал головой:

— Пианисту очень трудно ее получить. В Америке хватает своих безработных музыкантов — так мне ответил чиновник бюро по делам иммигрантов. Он едва не обхамил меня.

— А, они забудут, — сказал Майкл, чтобы успокоить Антуана, сам-то он в это не верил.

— Боюсь, что нет, — грустно возразил Антуан. — Полицейский записал в свой толстый планшет мои фамилию и адрес.

— Он что-нибудь сказал?

— Нет. Но выразительно посмотрел на меня. Взгляд был далеко не сочувственный. Это грозит неприятностями. Точнее, они уже начались. Хозяин меня выгнал. Если ты придешь в «Золотой обруч», то увидишь на моем месте толстую блондинку, которая играет на пианино, как корова.

— Извини.

— Ты не виноват. Ты был просто великолепен. Чего не скажешь обо мне и остальной публике. За исключением Трейси. Ей тоже досталось.

— Ее ударили? — Майкл почувствовал, как в голове что-то отчаянно заколотилось. — Но за что?

— Она назвала их животными и плеснула бокал виски в лицо их главарю.

— Трейси мне ничего не сказала.

— Благородная женщина. Кажется, ты тогда лежал на полу без сознания. Какой трагический вечер! — Антуан скорбно вздохнул. — Когда они подошли к пианино, мне следовало замолчать, уйти в туалет и запереться. Вечно я поступаю в критических ситуациях не так, как надо, а страдают из-за этого мои друзья. Умоляю простить меня за идиотское поведение.

— Перестань, — оборвал его Майкл. — Ты тут ни при чем. Каждый вечер в барах Нью-Йорка происходит не менее сотни драк. Многие из них кончаются далеко не столь безобидно.

— Скажешь тоже, безобидно. — Антуан горько засмеялся. — Ты на неделю угодил в больницу, а лицо твое напоминает флаг маленького африканского государства. Тебя могли убить.

— Но не убили же. Перестань об этом. Когда навещаешь друзей в больнице, полагается их подбадривать.

— Я и сам-то не очень здорово чувствую себя в эти дни, — сказал Антуан. — Извини меня. Я остался без работы, и мне придется куда-нибудь уехать.

— Почему? Ты боишься, что эта троица разыщет тебя? Но это глупо.

— Нет. Но меня не оставят в покое. Я ощущаю это кожей. Видно, иммиграционные власти считают, что я представляю опасность для американской экономики.

— Тебя уже беспокоили?

— Пока нет. Но они доберутся до меня. Говорю тебе, я ощущаю это кожей. Я уже слышу, как прогревают мотор того самолета, на котором меня отправят во Францию. В Париже по этому случаю не объявят национального праздника. Один человек из Марселя недвусмысленно объяснил мне, что он со мной сделает, если я снова попадусь ему на глаза. Я здорово запутался.

— Твоя кожа ни хрена не смыслит в иммиграционной политике. Не трясись ты, как старая баба.

— Тебе легко так рассуждать. Тебе не нужно разрешение, чтобы работать. Я тайком ото всех перебрался в маленькую гостиницу на окраине города. Это отвратительное заведение, где живут одни сутенеры, проститутки и наркоманы, а женщины по ночам кричат так, будто им режут горло. У него есть только одно достоинство: полиция не рискует туда заглядывать. Я оставлю тебе свой телефон, если ты обещаешь держать его в секрете — даже от Трейси. Спрашивай Рене Ферно — так теперь меня зовут.

— Красивое имя, — улыбнулся Майкл. — Запиши его. На столе есть блокнот и ручка.

Он смотрел, как Антуан записывает название гостиницы, свое новое имя и телефон.

— Вот. — Антуан отложил ручку. — Еще один француз с вымышленным именем.

— Не могу ли я чем-нибудь тебе помочь? Например, таким пустяком, как деньги.

— Ты и так мне здорово помог, даже пострадал из-за меня.

Антуан сделал благородное лицо, но эффект скрадывался шрамом и следами угрей.

— Верно, я приложил руку к тому, чтобы тебя уволили и, может быть, даже депортировали. Почему бы тебе не пасть на колени и не поблагодарить меня за это? Деньги нужны?

— Сейчас нет, — ответил Антуан. — Если ситуация изменится, я воспользуюсь твоей безрассудной щедростью. Вероятно, это случится скоро. Спасибо, друг.

— Оставь. Ты вернешь.

— Я никогда не отдаю долги, — скорбно сказал Антуан. — Хотя сам осуждаю эту недостойную черту моего характера.

Майкл улыбнулся:

— Хорошо. Не возвращай. С недавних пор у меня завелись деньги, так что мой карман выдержит любую черту твоего характера.

— А ты? — спросил Антуан. — Что ты будешь делать после больницы?

— Я собираюсь бросить свою работу и уехать из города, — сказал Майкл, удивляясь собственным словам, так легко выскочившим изо рта.

На самом деле, перестав принимать снотворное, он думал лишь о том, как бы скорее выписаться из больницы.

— Mon dieu!

Антуан, казалось, был потрясен услышанным.

— Зачем тебе это нужно? Ты живешь в Нью-Йорке как король.

— Плата слишком высока.

— Куда ты поедешь? Чем будешь заниматься?

— Об этом я еще не думал. Какая разница куда.

— Ради Бога не спеши. И все из-за одного инцидента в баре, случившегося по вине глупого маленького пианиста! Тысяча шансов против одного, что это последняя драка в твоей жизни.

— Драка тут ни при чем. Вернее, она дала толчок. Любое другое событие — может быть, еще менее значительное — раньше или позже сыграло бы ту же роль. Я давно был внутренне готов к подобному решению, только не отдавал себе в этом отчета.

— Почему тебе прежде не посоветоваться с Трейси?

— Ее это не касается, — решительно сказал Майкл.

— Если ты действительно уедешь — а я умоляю тебя тщательно все взвесить, ибо сейчас ты не в состоянии принимать ответственные решения, — в таком случае ты дашь мне знать, где тебя можно найти? Не так у меня много друзей, чтобы позволить лучшему из них раствориться без следа в джунглях Америки.

— Конечно, я дам о себе знать, — мягко сказал Майкл. — Я не в силах отказаться от удовольствия слышать иногда твою игру.

— Майкл, ты самый благородный и верный друг, какого я имел в жизни! — с пафосом произнес Антуан.

— Когда твоя речь перестанет напоминать буквальный перевод из Расина? — грубовато сказал Майкл, стараясь скрыть, как сильно тронули его слова Антуана. — А теперь выметайся отсюда, доктор говорит, что мне вредно много болтать.

Антуан встал:

— Все, убираюсь. Пожалуйста, поскорей выздоравливай и оставайся прежним Майклом, какого я знаю.

— Au revoir, месье Ферно.

Антуан направился к двери, и Майкл заметил, что походка у француза изменилась, стала менее разболтанной, словно он больше не слышал внутри себя синкопированную музыку, под которую двигался раньше.

Усталый, но довольный, Майкл опустил голову на подушку. Визит Антуана здорово его подбодрил, но совсем иначе, чем он ожидал. На самом деле он сам подбодрил себя. Вопросы Антуана натолкнули его на решение, с которым он и так слишком затянул.

— Я собираюсь бросить работу и уехать из города, — повторил он шепотом, укрепляясь в своем намерении.

Майкл блаженствовал, откинувшись на подушку; не спеша, с наслаждением он обдумывал, куда поедет после того, как скажет Корнуоллу, что им придется подыскать нового человека на его место.

Порыв ветра колыхнул занавеси на окне, которое Майкл всегда просил оставлять приоткрытым. Он повернул голову и увидел улицу. За окном медленно кружились большие влажные хлопья первого снега. Майкл улыбнулся. Ну конечно, подумал он. Эта часть решения принята за него. На свете полно снежных мест, а у него есть время решить, какие горы он почтит своим присутствием.

Обретя уверенность в том, что теперь его жизнь наладится, Майкл, страстный приверженец зимы, умиротворенно заснул.

Через три дня, когда Трейси отвозила его из больницы в гостиницу, у Майкла уже созрело окончательное решение. Окинув взглядом прошлое, он понял, что самым спокойным и здоровым периодом его жизни были месяцы после Стэнфорда, когда он работал инструктором по горным лыжам в небольшом городке Грин-Холлоу в Вермонте. Конечно, там все могло измениться, как изменился он сам, но в качестве отправной точки это место казалось Майклу подходящим. Почему-то он ни разу туда не возвращался — вероятно, из-за боязни разрушить очарование нескольких прекрасных месяцев своей молодости. К тому же, поступив на службу к Корнуоллу и Уоллесу, он стал часто ездить на запад, где трассы гораздо более сложные и опасные, чем в Вермонте. Сейчас, по крайней мере в ближайшее время, он не стремится к риску, думал Майкл, надеясь, что не обманывает себя и зима в Вермонте, где остались старые добрые друзья, поможет отдышаться после нью-йоркской жизни.

В такси он сказал Трейси, что бросает работу и уезжает из города. Она кивнула, словно ожидала этого.

— Я вымотался до предела, — сказал он, и Трейси снова кивнула. — За десять дней, проведенных в больнице, я успел многое обдумать. Мои нервы сдали, но лавры кулачного бойца меня не прельщают.

— Ты был как маньяк, — тихо сказала Трейси. — Когда ты встал и пошел на них, я с трудом тебя узнавала — ты казался безумным, меня испугала радость, которой ты светился. Знаешь, я думаю, если бы они достали ножи и револьверы, тебя бы это не остановило. Я в жизни не испытывала такого страха. Мне казалось, что никогда прежде я не понимала тебя лучше. Тебе на самом деле безразлично, жив ты или мертв. Не очень приятно открыть это в человеке, которого любила. — Она замолчала.

Он был не в силах переубедить Трейси или облегчить ее страдания. Возможно, она не ошиблась. Если бы они вытащили оружие, Майкл все равно не смог бы остановиться. Поэтому он ничего не ответил Трейси.

Они молча проехали часть пути, дважды останавливаясь на красный свет. Затем Трейси сказала спокойным тоном:

— Отдохни получше. Тебе это необходимо. Если что-нибудь понадобится, звони мне.

— Спасибо. Когда устроюсь на новом месте, сообщу тебе адрес, на тот случай, если понадоблюсь тебе в связи с… — неуверенно выговорил он, — ну, в связи с разводом или еще зачем-нибудь.

— Я не настаиваю на разводе, — сказала она, — если только ты сам не хочешь.

Он покачал головой.

— Я не могу жить с кем-то другим, — еле слышно прошептала она. — По крайней мере пока. И с тобой я тоже не могу жить. — Она с трудом улыбнулась. — Чудесное положение, правда?

Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал.

— Не говори ничего, — попросила она, — ты сейчас очень слаб, я тоже чувствую себя неважно. Лучше не спешить и идти каждому своей дорогой. Помни, доктор советовал избегать физического и умственного переутомления и эмоциональных стрессов.

— Доктора у меня уже вот где сидят…

Она усмехнулась:

— Представляю. Ты можешь их не слушать, но позволь мне это делать.

Такси остановилось у гостиницы, Трейси презрительно посмотрела на входную дверь.

— Лучше места ты не мог найти?

— Работа в двух шагах, — объяснил он. — Зайдешь выпить?

Трейси поколебалась мгновение.

— Нет, — ответила она, — боюсь, это чревато стрессом.

Он захлопнул дверцу такси и пошел к столику за ключом. Его ожидала пачка корреспонденции, но Майкл попросил портье все выбросить. Он не хотел читать письма.

— Слышал, что с вами стряслось, мистер Сторз, — сказал портье. — Какой кошмар!

— Это самое счастливое событие моей жизни, — бодро отозвался Майкл.

Портье проводил его удивленным взглядом, Майкл пересек холл и вызвал лифт.

Когда он вошел в номер, ему показалось, что там пахнет, как в склепе. Он распахнул окно настежь и стал перед ним, глубоко вдыхая холодный воздух. Повернулся лицом к комнате. Если в первый момент, когда Майкл открыл дверь, мебель дрожала у него в глазах, то сейчас он видел все ясно и отчетливо. Он прошел в ванную, зажег свет и посмотрел в зеркало. Увидел там только одно лицо. «Я победил», — сказал себе Майкл.

Двумя днями позже, упаковав большую часть своих вещей в чемодан и оставив его в подвале гостиницы, Майкл сел в «порше» и поехал на север. Был ясный ветреный день. Впереди высились горы, а на полях уже белели пятна снега.

Глава 10

Он миновал границу Вермонта и остановился, чтобы перекусить, в местечке, знакомом ему еще с той поездки в Грин-Холлоу, которую он совершил четырнадцать лет назад. В старой чистой гостинице колониального стиля пахло дымком и лимонной политурой для мебели, а залитый зимним солнечным светом ресторан прорезали причудливые тени деревьев. За столиками сидело всего несколько человек — пожилая пара и трое молодых людей, которые говорили о недвижимости, и по обрывкам их беседы Майкл решил, что это бизнесмены из соседнего городка. Ни сегодня, ни в обозримом будущем Майкла не ждали деловые обеды, поэтому он заказал мартини и стал медленно потягивать его в ожидании блюд, чувствуя себя школьником, который по случаю отличной погоды решил прогулять уроки.

Корнуолл воспринял новость лучше, чем ожидал Майкл. Когда Сторз сказал старику, что собирается покинуть Нью-Йорк, Корнуолл огорчился, но отнесся к его решению с пониманием.

— Все от чего-то бегут, — заметил он. — Выдерживают немногие. Счастья тебе. Сколько ты у нас проработал?

— Двенадцать лет.

— Я тут тридцать, — сказал Корнуолл, — и пока никуда не бегу. Правильно делают в университетах. Каждые семь лет человеку предоставляется отпуск на год. Зарядить батареи. Вот что я тебе скажу — считай это годичным отпуском. Без сохранения содержания. — Он чуть заметно улыбнулся. — Но когда он кончится, ты сможешь вернуться, и мы ни о чем тебя не спросим. Твое место останется за тобой.

— Я не уверен, что вернусь.

— Позвони мне через двенадцать месяцев, — сказал Корнуолл, взял из бара бутылку и налил обоим виски. Впервые Майкл пил со стариком в конторе.

— За тебя! — Корнуолл поднял бокал. — Не ввязывайся больше в драки.

В кабинете Корнуолла было так же тепло и душно, как у Майкла. Распахнуть окна не мог даже хозяин. Попрощавшись, Майкл с облегчением вышел на улицу и вдохнул почти по-зимнему холодный воздух.

Любуясь в одиночестве голыми деревьями, черневшими на фоне тонкого снежного покрова, Майкл ел тушеную солонину с овощами — гостиница славилась этим блюдом — и удивлялся Корнуоллу, сумевшему остаться живым и человечным после тридцати лет, в течение которых он пять раз в неделю поднимался на свой тридцать шестой этаж.

В сумерках под ровное урчание «порше» Майкл въехал в окрестности Грин-Холлоу. Из приемника, настроенного на волну какой-то станции в Новой Англии, лилась мелодия «Полета валькирий» в исполнении симфонического оркестра. Он улыбнулся и придавил педаль газа. Старый добрый Вагнер, подумал Майкл, задолго до автомобильной эры сочинил музыку, будто специально предназначенную для дороги.

Когда Майкл увидел в зеркале «мигалку» полицейской машины, стрелка спидометра стояла возле цифры «восемьдесят пять». Он знал, что «порше» легко уйдет от погони, но тогда Майклу пришлось бы проскочить Грин-Холлоу, поэтому он, как подобает всякому уважающему законы гражданину, сбавил скорость. Полицейская машина обогнала его, завывая сиреной, и он покорно остановился на краю дороги.

Полицейские не спеша вылезли из машины и взяли «порше» в клещи. Слева шел совсем молодой парень с густыми рыжими усами, отпущенными, видимо, для солидности. Его заметно портило косоглазие, он смотрел в точку, расположенную где-то над головой Майкла. Сторз непроизвольно улыбнулся и пригляделся к нему внимательнее. Он узнал полицейского, несмотря на усы. Четырнадцать лет назад, когда Майкл проводил зиму в Грин-Холлоу, он поймал рыжего десятилетнего мальчишку, который бросал ледышки в его машину, и отшлепал озорника. Майкл усмехнулся. Он даже вспомнил, что звали парнишку Норман Брюстер. Отец его держал бензоколонку в городе.

— Вы куда так несетесь? — спросил Норман Брюстер голосом, полным значительности.

— Спасаюсь бегством, — вежливо ответил Майкл, подумав: «Это моя плата за въезд в город».

Он увидел, что рука Нормана Брюстера потянулась к кобуре. Полицейский многозначительно взглянул на товарища, человека средних лет, который стоял со скучающим выражением лица справа от «порше».

— От кого спасаетесь? — спросил Норман Брюстер.

— От скуки, — ответил Майкл, предвкушая тот момент, когда напомнит Брюстеру, как отшлепал его.

— Попрошу без шуток, — воинственно сказал полицейский.

— Правда, я бегу из Нью-Йорка. Нью-Йорк, индекс 212, город развлечений, Большое Яблоко. Нашу шайку там все знают.

Второй полицейский приоткрыл дверцу, чтобы его было слышно, и сказал:

— Вам известно, что вы ехали со скоростью восемьдесят пять миль в час?

— Честное слово, не заметил. Наверное, не посмотрел на спидометр. Меня Вагнер завел.

— Какой еще Вагнер? — Норман Брюстер с опаской заглянул в машину. — Где он?

Майкл указал на радио:

— Музыка. Рихард Вагнер. Горячит кровь.

— Выключите эту чертову балаболку.

Майкл повернул ручку приемника.

— Ваши права.

Майкл вытащил водительское удостоверение, протянул его Норману и подумал, что старший полицейский не вмешивается в разговор, чтобы поглядеть, как Брюстер справится один. Брюстер стал разглядывать права в свете карманного фонарика.

— Отметок нет, — разочарованно протянул он. — Повезло. Это ваше первое нарушение?

— Инспектор, я не хотел нарушать правила, — мягко сказал Майкл. — Дорога пустая, вот и поддался соблазну. У меня сегодня особый день. У вас бывают особые дни?

— Вы пили, мистер? — спросил Брюстер, направив луч Майклу в лицо.

— Еще как!

— А, — торжествующе сказал Брюстер, довольный, что дело приняло серьезный оборот. — Управление автомобилем в состоянии опьянения.

— Если честно, — сказал Майкл, — четыре часа назад я выпил перед обедом бокал мартини, а потом еще две чашечки кофе. Между прочим, с кем имею честь?

— Инспектор Брюстер. У нас нет времени препираться с вами целый вечер.

— Норман, — зевая, сказал старший полицейский, — он не похож на государственного преступника.

— Фред, — обиженно отозвался Брюстер, — вы же сказали, чтобы я сам разобрался.

— Ладно, ладно, — сказал Фред.

— Дайте техпаспорт, — приказал Брюстер.

Майкл порылся в перчатнице, но не нашел документа.

— Извините, — сказал он, — видно, я оставил его в Нью-Йорке.

— Куда вы ехали? — угрожающе спросил Брюстер, точно подозревая Сторза в намерении пересечь канадскую границу.

— В Грин-Холлоу. Я слышал, это чудесное место с чистым воздухом и честной полицией.

— Мне не нравится ваш тон, — с важным видом сказал Брюстер. — В Грин-Холлоу вас кто-нибудь знает?

Майкл чуть не поддался соблазну сказать, что его знает Норман Брюстер, но решил еще немного продлить комедию.

— Да вроде никто.

— Вы готовы дать кровь на анализ? — сказал Брюстер голосом, который ему, видно, ставили в полицейской школе.

— При виде крови я падаю в обморок, — ответил Майкл.

Второй полицейский вздохнул.

— Норман, через десять минут нам сдавать дежурство, — напомнил он.

— Вы же сказали, я сам должен все выяснить, я это и делаю, — произнес Брюстер и добавил: — По инструкции.

— По инструкции чертовски долго, — сказал Фред, — ну ладно, продолжай.

Брюстер вытащил резиновый шарик.

— Вы согласны подвергнуться алкогольно-респираторному анализу? — еле сдерживая себя, сказал он и метнул свирепый взгляд в сторону товарища.

— Право не дышать гарантировано конституцией, — с ехидством произнес Майкл.

— Выйдите из машины, — заорал Брюстер.

— Норман, Норман, — мягко сказал старший полицейский.

Майкл вылез из автомобиля.

— Пройдитесь по прямой, — рявкнул Брюстер.

Майкл сделал несколько маленьких шажков.

Разочарованный Брюстер закусил губу.

— Хорошо. Теперь прочитайте на память алфавит в обратном порядке.

— Не выношу салонных игр. В том колледже, где я учился, ни один профессор философии не был в состоянии это сделать. А вы сами смогли бы?

— Это к делу не относится, — раздраженно сказал Брюстер. — Меня ваши профессора не интересуют.

— Давайте послушаем вас, — вежливо, но настойчиво предложил Майкл. — Если сумеете, ставлю каждому по бокалу.

— Он какой-то чокнутый, — сказал старший полицейский. — Выпиши ему штраф, и поехали.

— Вы слышали, что он сказал? — громко спросил Брюстер. — Обещал нас угостить, если мы его отпустим. Может, он еще деньги начнет совать? А потом жди «телегу». Ну и плевать, что поздно. По-моему, если он не пьян, значит, накурился травки или еще чего-нибудь, это я выясню.

Он повернулся к Майклу, который лениво облокотился па крышу «порше».

— Вы, мистер, кажется, любите рисковать?

— Забавно, — улыбнулся Майкл, — вы повторяете слова моей жены. Бывшей. Почти бывшей.

— Я вам докажу, что нельзя безнаказанно дурачить инспекторов. Слыхали когда-нибудь о жестокой полиции?

Майкл с удовлетворением отметил, что Брюстер понизил тон до сарказма.

— Только не на горнолыжном курорте, — заметил Майкл. — Здесь я самый дорогой и желанный гость — турист.

— Фред, — сказал Брюстер, — я отвезу его в участок и хорошенько погляжу, что он везет в своей шикарной машине.

— Дерьмо, — выдвинул предположение Фред, отставший от Нормана на целый век.

— Руки, — приказал Брюстер и вполне профессионально защелкнул наручники. — Вы арестованы, мистер.

— Это интересно, — произнес Майкл.

— Я посажу его к себе, — сказал Брюстер, — а вы поезжайте в этом игрушечном автомобильчике.

— Пожалуйста, не перепутайте скорости, — бросил через плечо Майкл, когда Брюстер подтолкнул его к полицейской машине. — Вам доводилось управлять машиной без автоматической коробки передач?

Чистейшее мальчишество, радостно подумал Майкл, вспоминая школьные проделки, и полез в заднюю часть полицейского автомобиля, отгороженную решеткой от сиденья водителя. Брюстер, задыхаясь от праведного гнева, сел за руль, завел мотор, тронулся; Фред последовал за ним в «порше». Они проехали щит с надписью «Добро пожаловать в Грин-Холлоу, штат Вермонт», и Майкл сказал:

— Триумфальное возвращение.

Брюстер, чертыхнувшись себе под нос, просигналил — по середине дороги ехала девчонка на велосипеде. Майкл усмехнулся и весело помахал ей скованными руками.

Оказалось, что полицейское отделение переведено в новое здание. Когда Майкл жил в Грин-Холлоу, оно находилось в другом месте. Небольшой симпатичный домик в колониальном стиле соседствовал с городским банком. В нем не было угрюмой мрачности, типичной для любого нью-йоркского полицейского участка, служившего архитектурным воплощением всего разнообразия совершаемых преступлений, а также суровости и изощренности наказаний.

За высокой стойкой сидел пожилой полисмен в двухфокусных очках. Брюстер снял с Майкла наручники и сказал дежурному:

— Составьте протокол, Генри. Нарушение скоростного режима. Мы остановили его при восьмидесяти пяти.

— Нехорошо, нехорошо, — проговорил Генри.

— Ничего тут смешного нет, — обиженно отозвался Брюстер. — Еще не все. Неуважение к полиции — как вам это нравится? Похоже, он управлял автомобилем в нетрезвом состоянии.

— Ну и злодей, — сказал Генри. Казалось, он сам весь день не просыхал. Он сразу понравился Майклу, и Сторз улыбнулся ему. Генри подмигнул в ответ. Видно, служебное рвение молодого Брюстера было предметом насмешек в отделении.

— Отметьте, — с важностью сказал Брюстер, — что при задержании он предлагал взятку.

Фред, молчаливо подпиравший стенку, громко вздохнул.

— Один бокал? — удивился Майкл. — Дешево, ребята, себя цените.

— Придержите язык за зубами, мистер, — громко потребовал Брюстер и тронул Майкла за плечо. — Пройдите сюда.

Он отвел Сторза в соседнюю комнату с рядом запирающихся шкафчиков. К ней примыкала камера. Вполне комфортабельная «одиночка» сверкала чистотой.

Входная дверь распахнулась, и в отделение ввалился плотный мужчина с обветренным лицом, одетый в грубую куртку лесоруба.

— Привет, Генри, — обратился он к дежурному, — ничего не слышно о моем грузовике?

— К сожалению, мистер Элсуорт, пока нет, — уважительно ответил Генри. — Мы оповестили об угоне весь штат.

— Видно, с ним можно попрощаться, — сказал Элсуорт. — Черт возьми, впервые за пятьдесят лет у меня что-то крадут. Генри, в нашем городе завелись преступники.

Майкл сидел за столом возле Фреда и Брюстера, которые усердно заполняли формы. Он узнал голос Элсуорта, но промолчал, ожидая, когда тот сам посмотрит на него.

Элсуорт с любопытством заглянул в открытую дверь из комнаты. Он мог видеть только затылок Майкла.

— Какой-то тип из Нью-Йорка, — пояснил Генри. — Брюстер шьет ему дело. Думаю, когда Норман остынет, все сведется к превышению скорости.

Майкл повернул голову. На лице Элсуорта появилось удивление, потом он расхохотался.

— Здорово, преступник, — сказал он.

Майкл поднялся:

— Привет, Хэб.

Мужчины пожали друг другу руки, Элсуорт хлопнул Майкла по плечу.

Полицейские растерялись.

— Послушайте, мистер Элсуорт, — сказал Фред, вставая, — вы знакомы?

— Сколько лет, Майкл? — спросил Элсуорт.

— Четырнадцать.

— Немалый срок, правда? — обратился Элсуорт к полицейским. — Однажды он спас мне жизнь.

— Не преувеличивай, Хэб, — сказал Майкл.

— Да, спас жизнь, — решительно повторил Элсуорт.

— Мне помнится, вы говорили, что в Грин-Холлоу вас никто не знает, — проворчал Брюстер.

— Не люблю хвастаться своими связями, — сказал Майкл.

— Господи, Майк, — улыбнулся Элсуорт, — ты все такой же.

— Видно, нет, — возразил Майкл, — раньше я не попадался.

— Ребята, — сказал Элсуорт, — неужели вы не отпустите моего старого друга?

— Он ехал со скоростью восемьдесят пять миль в час, мистер Элсуорт, — жалобно произнес Брюстер.

— Послушай, Норман, — устало сказал Фред, — ты же не какой-нибудь занудливый старик.

— Мистер Элсуорт, — неохотно выдавил из себя Брюстер, — если вы поручитесь за него…

— В юности он отличался ужасным характером, — заметил Элсуорт, — но теперь, наверно, он исправился. Майкл, обещаешь вести себя хорошо?

— Обещаю, — сказал Майкл полицейским, — извините, что доставил вам столько хлопот.

— Ладно, — буркнул Брюстер. — Только быстро зарегистрируйте машину.

— Обязательно, — сказал Майкл, — а теперь не согласитесь ли вы трое выпить в честь моего приезда?

Двое полицейских вопросительно посмотрели друг на друга.

— Что ж, — произнес Фред, — через пару минут мы свободны. Почему бы и не выпить? Бар за углом. Надо только дописать отчет о дежурстве.

— О’кей, — согласился Брюстер.

Он все же не удержался и напоследок метнул в Майкла строгий взгляд.

— Повезло вам — если бы не мистер Элсуорт…

— Сегодня, господа, мне везет, — согласился Майкл.

— Возьмите ключи от вашей машины, мистер Сторз. — Фред передал ему связку.

— Спасибо. — Майкл вышел за Элсуортом, приветливо махнув рукой дежурному.

Брюстер мрачно посмотрел им вслед.

— Думаете, он правда спас жизнь мистеру Элсуорту? — спросил он.

— Хэб Элсуорт шутит не часто, — ответил Фред.

— Знаете, — задумчиво произнес Брюстер, — мне кажется, я когда-то видел этого Сторза.

— Вот и выяснишь в баре. — Фред покосился на отчет, лежащий на столе.

Выйдя на улицу, Майкл сказал:

— Обожди секунду, Хэб. Замкну машину. У меня там партия героина.

Он запер двери и багажник. Элсуорт с восхищением разглядывал «порше».

— Ты, я вижу, пошел в гору, — заметил он.

— Ничего машинка, — с улыбкой согласился Майкл. «Порше» обошелся ему в двадцать пять тысяч долларов. — Ездить можно, — скромно добавил он.

Они свернули за угол.

— Ты-то как? — спросил Майкл. — Все в порядке? Судя по их отношению, ты теперь тут большая шишка.

— Не жалуюсь. У нас строительный бум. Люди из Нью-Йорка, Новой Англии, даже Канады хотят иметь дома в Грин-Холлоу. Их привлекают горы, снег, относительная близость больших городов.

Они помолчали.

— Я часто думал, не случилось ли что с тобой, — сказал Элсуорт.

— Кое-что случилось.

— Ты женат?

— Вроде бы. Но живем мы раздельно.

Элсуорт хмыкнул, словно хотел выразить этим свое отношение к современным бракам.

— На лыжах катаешься?

— Немного.

— Все такой же лихач?

— Стараюсь не рисковать.

— А что не приезжал раньше?

— Не знаю, — ответил Майкл, — катался на западе, в Европе. Возможно, чувствовал, что прошлого не вернуть, и боялся разрушить приятные воспоминания. Кое-кого тут не хотелось видеть.

— Миссис Харрис по-прежнему в Грин-Холлоу, — сказал Элсуорт. — Только она уже не миссис Харрис.

— А, — удивился Майкл, — так ты о ней знал.

— Город наш маленький, Майкл, — сказал Элсуорт. — Слухи распространяются быстро. Несколько лет назад она купила домик. До сих пор питает слабость к молодежи.

— Значит, я вне игры.

— Держать пари не рискну.

— Как она выглядит?

— Очень недурно для ее возраста. Лыжи помогают сохранить форму.

— У нее есть кто-нибудь постоянный?

— В городе — нет. Как она живет, когда сезон кончается, мне неизвестно. — Элсуорт насмешливо посмотрел на Майкла. — Телефон нужен?

— Спасибо, нет. Я выступаю в турнирах для ветеранов.

Элсуорт улыбнулся.

— Ну и навел же ты тогда шороху в этом городе, — сказал он.

— Мне был двадцать один год. Через шесть месяцев меня ждала взрослая жизнь, ответственность, служба, карьера…

— Ты ее сделал?

— Кажется, да.

— Надолго к нам?

Майкл пожал плечами:

— Не знаю. Может, навсегда.

Пораженный, Элсуорт остановился:

— А как же работа?

— У меня нет работы.

— Уволили?

— Сам ушел. Иначе я прыгнул бы из окна.

Элсуорт зашагал дальше:

— Что ж, у Грин-Холлоу есть одно преимущество. Окна тут низкие, в худшем случае растянешь сустав. Деньги есть?

— На первое время хватит, — сказал Майкл. — Я собираюсь наняться инструктором.

— На этом не разбогатеешь. Сколько ты получал тогда?

— В среднем долларов шестьдесят в неделю.

— Сейчас больше не заработаешь, — сказал Элсуорт, — с учетом инфляции. Ты понимаешь, на что идешь?

— Вполне, — ответил Майкл, и они вошли в бар.

Сейчас он еще не мог выразить свои мысли и чувства точнее.

Они заказали виски, подняли бокалы.

— Хэб, — сказал Майкл, — я рад видеть тебя.

Когда-то в течение нескольких недель он снимал комнату у Элсуортов, и даже после того, как он съехал, миссис Элсуорт по-матерински заботилась о нем, выхаживала его, когда он в конце сезона слег с воспалением легких, из-за которого ему пришлось задержаться в городке на три недели после того, как отключили подъемники. Миссис Элсуорт всегда старалась повкуснее накормить его, их семнадцатилетняя дочь Норма молчаливо восхищалась Майклом, и он с удовольствием катался с Хэбом — несмотря на свою грузность, подрядчик был искусным и смелым горнолыжником. Впервые в жизни Майкл почувствовал себя членом настоящей семьи.

— А теперь, — попросил Майкл, — расскажи о себе. Успеха ты добился, а как семья?

— Жена здорова. Норма родила мне внуков. Двух мальчиков.

— Маленькая Норма? — Майкл покачал головой. — За кого она вышла?

— За того самого парня, с которым она встречалась, когда на горизонте появился ты.

Элсуорт внимательно взглянул на Майкла, желая увидеть его реакцию.

— Старина Дэвид. Щербатый. Любимец города, — вспомнил Майкл.

— Да, за Дейва Калли. Он тебя переждал. Сейчас он хозяин горнолыжной школы. Хороший муж и отец.

— Норме этого достаточно?

— Спроси ее сам. Сегодня она у нас обедает. Ты тоже приглашен.

— Благодарю.

— Дейв прийти не сможет, — сказал Элсуорт, — у него какое-то собрание.

Майкла одолели сомнения.

— Ты уверен, что Норма захочет меня видеть?

Однажды Норма устроила ему совершенно дикую сцену, она плакала, говорила, что обожает Майкла, что больше никого не сможет полюбить. После этого он держался с Нормой мягко, дружески и взял за правило не оставаться с ней наедине.

— Я не успел ее спросить, — сказал Элсуорт.

— Послушай, Хэб, — серьезно произнес Майкл. — Ты, наверное, как и все остальные, считал, что я крутил роман с твоей дочерью. Но на самом деле ничего у нас не было. Она мне нравилась, я рос единственным ребенком в семье, Норма заменяла мне брата или сестру, я болел за нее во время соревнований…

Элсуорт кивнул.

— Да, верно, она пережила обычное детское увлечение… — продолжил Майкл.

— Она была уже не ребенок, — сказал Элсуорт. — Ей исполнилось семнадцать, тебе — двадцать один. Когда ты уехал, я упрекал тебя в душе. Но теперь все в прошлом.

— Меня ждали другие свидания. К тому же я встречался с замужней женщиной…

— С миссис Харрис, — тихо сказал Элсуорт.

— Мы думали, это осталось в тайне. Норма была единственной девушкой, с которой меня видели больше двух раз, поэтому неудивительно, что… Хэб, ты мне веришь?

— Я знаю только одно — когда ты покинул нас, даже не попрощавшись, она сильно страдала. — Опечаленный отец, чья несчастная дочь столкнулась со взрослым мужчиной, который вольно или невольно причинил ей боль, с горечью винил во всем Майкла. — Ее рана зажила не скоро, Майкл.

— Я не выношу прощаний. Мне очень жаль. Хэб, хочешь, я сегодня же уеду из города?

Элсуорт в задумчивости поиграл бокалом.

— Приходи к нам обедать, — сказал он наконец.

— Теперь я чувствую себя подлецом.

— Ты не подлец, — убежденно сказал Элсуорт, — Люди всегда влюбляются не в тех, в кого следует. Вот и все.

В бар вошли Брюстер и Фред, Майкл заказал для всех виски.

— Слушайте, мистер Сторз, — сказал Брюстер, снимая с усов пену от пива, которое он взял для себя, — по-моему, я вас уже встречал.

Майкл улыбнулся:

— Верно, инспектор. Четырнадцать лет назад я задал вам основательную трепку.

— О, — засмеялся Брюстер, — так это были вы. Я целую неделю не мог сидеть. Ну конечно, я все помню. У вас тяжелая рука. — Он покачал головой. — Подумать только, я упустил шанс посадить вас за решетку. — Он усмехнулся. — Представляю, как посмеется мой отец. Мать не разрешала ему и пальцем меня тронуть. Он тогда сказал, что одна ваша порка полезнее десяти лет школы. Он даже хотел послать вам бутылку в подарок, но не знал, как вас зовут.

Норман протянул руку, Майкл пожал ее.

— Добро пожаловать в Грин-Холлоу, мистер Сторз.

Они взяли еще по порции, и Фред попросил Элсуорта рассказать о том, как Майкл спас ему жизнь.

— Мы часто катались вместе, — начал Элсуорт, — в те дни, когда Майклу давали выходной в лыжной школе. Однажды метель застигла нас в горах. Уже смеркалось — одно надо признать, когда ты с Майклом, вечно что-нибудь случается, — я упал и сломал ногу, позднее обнаружили, что большая берцовая кость треснула в двух местах. Вокруг — ни души, если бы Майкл оставил меня одного и поехал за спасателями, я наверняка бы замерз. Я не мог пошевелить ногой, а температура была минус двадцать. Этот хилый студентик взвалил меня на плечи, как свинью, — а во мне двести фунтов — и снес с горы.

— Неужели? — недоверчиво спросил Брюстер.

— Хэб забыл добавить, — сказал Майкл, — что мной руководил инстинкт самосохранения. Я совершенно потерял ориентацию. Снег застилал глаза. А Хэб катается тут с трех лет и знает горы как свои пять пальцев, к тому же он родился с компасом в голове. Вот я и прихватил его с собой, чтобы не заблудиться. Я чуть не убил его за то, что он сломал ногу в такую неподходящую погоду.

— Как бы там ни было, — сказал Элсуорт, — Майкл Сторз навеки родной сын в моем доме.

Они выпили еще по бокалу в память о том случае.

— Ну, джентльмены, — обратился Майкл к полицейским, — где ваш резиновый шарик?

— Знаете, мистер Сторз, — благодушно сказал Брюстер, чтобы закрепить дружбу, — думаю, что вы и сейчас могли бы меня отшлепать.

— Не бросайся больше ледышками, Норман, — сказал Майкл, — и тебе нечего бояться.

Трудно представить лучший конец длинного путешествия из Нью-Йорка, подумал Майкл, садясь в «порше». Следуя за машиной Элсуорта, он поехал в новую, лучшую в городе, гостиницу, где решил пожить до тех пор, пока не подыщет себе квартиру.

Глава 11

Гостиница называлась «Альпина». Поднимаясь по ее ступенькам, Элсуорт объяснил, что она принадлежит австрийской чете, дом которой, недавно перестроенный Хэбом, стоял в нескольких сотнях ярдов дальше по дороге. Симпатичный, обитый дранкой, типично новоанглийский отель не претендовал на то, чтобы вызывать в памяти картины тирольской деревни.

Внутри Майкл обратил внимание на комфортабельную мебель колониального стиля, тщательно отполированную. Элсуорт представил Майкла человеку за стойкой — мистеру Леннерту, управляющему. Мистер Леннерт, невозмутимого вида толстяк лет пятидесяти пяти, приветливо спросил Майкла, как долго он собирается жить в гостинице.

— Пока неделю, — сказал Майкл, заполняя бланк. — Там видно будет.

— Позаботься о нем, Джо, — попросил Элсуорт. — Он мой старый друг.

— У нас еще почти пусто, — отозвался Леннерт, — так что мы ему предоставим лучшую комнату.

Он нажал кнопку звонка, и вскоре появился молодой парень в клетчатой рубашке, судя по фигуре — лыжник. Майкл дал ему ключи от «порше», чтобы он взял вещи.

— Ну, устраивайся, — сказал Элсуорт. — Жду тебя к восьми. Надеюсь, дорогу не забыл.

— Приду.

Элсуорт уже повернулся, собираясь уйти, но тут по главной лестнице в холл спустилась женщина, сопровождаемая крупным золотистым сенбернаром. Тонкое удлиненное лицо красавицы, выглядевшей лет на тридцать, обрамляли густые пепельные волосы, собранные в тугой пучок. Она была в легкой серой шубке из рысьего, как определил Майкл, меха.

— Добрый вечер, миссис Хеггенер, — сказал Элсуорт. — Разрешите представить моего старого друга, который ненадолго остановился в вашей гостинице. Мистер Майкл Сторз.

— Здравствуйте, сэр, — сухо произнесла миссис Хеггенер. В ее речи безошибочно определялся легкий иностранный акцент. — Надеюсь, вам у нас понравится, мистер Сторз.

— Не сомневаюсь, — ответил Майкл.

— Как здоровье вашего мужа? — спросил Элсуорт.

Миссис Хеггенер пожала плечами:

— На лучшее рассчитывать не приходится, хотя его лечат первоклассные врачи. По крайней мере по американским меркам.

— Он здесь? — сказал Элсуорт. — Что-то его не видно.

— Еще в больнице. Исследования. Сколько можно! — раздраженно произнесла она.

«Не завидую я ее врачу», — подумал Майкл.

— Полагаю, через неделю он вернется, — продолжила миссис Хеггенер. — Надо подготовить дом к его приезду. Ваша работа завершена, моя только начинается. Должна признать, вы потрудились на славу.

— Спасибо, — сказал Элсуорт.

— Нужно проследить, чтобы новую мебель доставили в срок, постелить ковры, развесить шторы. На помощников в это время года рассчитывать не приходится.

— Все готовятся к началу сезона, — заметил Элсуорт, — но если мне кто-нибудь подвернется…

— Буду вам благодарна…

Она подняла меховой воротник и, слегка причмокнув губами, позвала собаку, которая сидела возле нее на ковре и скулила от нетерпения. Сторз и Элсуорт проводили взглядами хозяйку гостиницы.

Серьезная дамочка, подумал Майкл.

Коридорный внес его вещи, Майкл поднялся вслед за ним на второй этаж и вошел в свой просторный номер с двуспальной кроватью, камином, широким столом, креслом-качалкой и двумя глубокими креслами, обитыми зеленым бархатом. Везде были чистота и порядок, латунные светильники отбрасывали неяркий приятный свет.

Оставшись один, Майкл подошел к окну. Комната выходила на улицу, и в свете фонарей, освещавших подъезд к зданию, он увидел миссис Хеггенер. Закутанная в шубу, она неторопливо шла к месту стоянки «порше», а собака трусила возле нее. Миссис Хеггенер остановилась, разглядывая автомобиль. Сенбернар задрал лапу и помочился на заднее колесо. Миссис Хеггенер подняла голову и взглянула на окно Майкла. Он знал, что хорошо виден на фоне освещенной комнаты. Ему показалось, что она улыбнулась.

Он отступил назад. «Надеюсь, проклятая собака не принесет мне беды», — подумал Майкл, жалея, что миссис Хеггенер увидела его в этот момент.

Он разложил вещи, принял душ, побрился, переоделся, написал письмо Антуану с просьбой сходить в его старую гостиницу и разыскать среди оставленных им вещей техпаспорт «порше». «Здесь тишь и благодать, снега пока нет, но это компенсируется отсутствием пианистов и техасцев. Au revoir. Майкл» — так закончил он свое короткое послание. Он вывел новое имя Антуана и адрес той отвратительной гостиницы, где скрывался француз. Майкл надел дубленку, сохранившуюся у него со студенческих времен, спустился вниз и отдал ключ портье.

Миссис Хеггенер сидела в небольшой гостиной, которая примыкала к холлу, а на ковре у ее ног лежал сенбернар. К вечеру она надела длинное черное платье. Она читала, но, заметив Майкла, оторвала голову от книги и кивнула ему. Майкл ответил на приветствие. Ожидая у стойки, пока ему найдут марку для письма, он вдруг увидел красивую молоденькую стройную негритянку в белом фартучке; она пересекла холл, держа в руках поднос с бутылкой вина и бокалом для миссис Хеггенер. Майкл не мог оторвать от девушки взгляда.

Негритянка налила вино в бокал, и миссис Хеггенер подняла его, глядя на Майкла. Она явно привыкла к тому, что ее хорошенькая служанка нравится постояльцам. Хозяйка отеля что-то шепнула ей, девушка подошла к Майклу и застенчиво сказала мелодичным голосом:

— Мистер Сторз, миссис Хеггенер приглашает вас выпить с ней бокал вина.

Он посмотрел на часы, решил, что может задержаться на пять минут, и ответил:

— Большое спасибо.

Служанка ушла за вторым бокалом.

— Благодарю вас, мадам. — Майкл набросил дубленку на спинку кресла.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала миссис Хеггенер. — Спасибо, что согласились составить мне компанию. Я люблю это время года, когда сезон еще не начался и практически вся гостиница в моем распоряжении, но иногда одиночество тяготит меня. Вы знакомы с городом?

— Когда-то я провел здесь зиму. Гостиницы еще не было.

— Да, мы с мужем приехали сюда сравнительно недавно.

Она отчетливо выговаривала каждое слово, ее речь лилась плавно, бесстрастно.

— В ту пору никто здесь не носил вечерних туалетов. Боюсь, я не взял с собой ничего приличного.

— О, это, — миссис Хеггенер слегка щелкнула пальцами по складке платья. Майкл заметил, что пальцы у нее тонкие, белые, с ухоженными ногтями. — Я одеваюсь по настроению. То же самое рекомендую делать нашим гостям. Сегодня, например, мне захотелось одеться.

Она не таясь изучала его. Рука Майкла непроизвольно потянулась к верхней пуговице рубашки. Миссис Хеггенер улыбнулась:

— Не беспокойтесь, вы выглядите великолепно.

Он опустил руку в карман твидовой куртки. Никто еще не говорил ему, что он выглядит великолепно.

— Вы к нам надолго? — спросила она.

— На сезон. Если понравится.

Миссис Хеггенер в удивлении изогнула дугой густые, невыщипанные брови:

— На сезон? О, мы постараемся, чтобы вам у нас понравилось.

Служанка принесла второй бокал, миссис Хеггенер наполнила его.

— Prosit![69]

— Prosit, — сказал Майкл.

— На сезон, — повторила миссис Хеггенер. — Какая удача для нас. Мало американцев могут позволить себе в вашем возрасте целую зиму не работать.

— Да, мне повезло, — сказал Майкл и выпил. — Превосходное вино.

— Австрийское, — пояснила миссис Хеггенер. — Вы бывали когда-нибудь в Австрии?

— Я провел пару недель в Кицбюэле.

— Вы, конечно, горнолыжник.

— Иногда мне удается съехать с горы, не упав. — Майкл чувствовал, что эта весьма разборчивая женщина хладнокровно определяет, чего он стоит, оценивает каждый его жест, слово.

Миссис Хеггенер отпила вино. Ее большой рот с полными ненакрашенными губами не соответствовал, как показалось Майклу, холодным голубым глазам и тонким, почти аскетическим линиям скул.

— Это вино делает мой отец, — сказала она. — Могу попросить Риту оставить вам в номере бутылку на тот случай, если вы захотите выпить перед сном.

— Это было бы прекрасно. Спасибо.

— Если вас не пугает мрачный вид безлюдной столовой, — она остановилась, — то можете пообедать со мной.

— Благодарю вас, мадам, но меня ждут Элсуорты.

— Ах да, — сказала миссис Хеггенер, — он, кажется, ваш старый друг.

— Достаточно старый.

— С моим мужем он тоже дружен. Он помогал нам строить гостиницу. Муж считает его исключительно порядочным и приятным в общении человеком. Лучшей рекомендации вы получить не могли. Хорошее это племя — обитатели гор. Вы живете в Нью-Йорке?

— С понедельника до пятницы.

Миссис Хеггенер засмеялась. Майкл решил, что эта женщина смеется — во всяком случае от души — не часто. А жаль, подумал он. Улыбка смягчала ее строгое лицо, а идеальные зубы сверкали белизной.

— Я вас понимаю, — сказала она. — Стоит мне провести там пару недель, и нервы становятся ни к черту. Если позволите, чем вы занимаетесь с понедельника до пятницы?

— Тружусь, — уклончиво ответил Майкл.

Ему не нравилось, что эта выдержанная, превосходно владеющая собой женщина изучает и оценивает его.

— Мне кажется, ваш труд окупается сторицей, — сказала она. — Я видела вашу машину.

— Иногда я балую себя.

Майкл опустил бокал на стол и поднялся:

— Спасибо за вино. К сожалению, мне пора.

— Если вам что-нибудь понадобится, пожалуйста, не стесняйтесь. Когда нахлынут орды туристов, обслуживание ухудшится. Желаю приятно провести время.

— Спасибо.

Он шагнул к двери.

— О, — остановила его миссис Хеггенер, — не сердитесь на Бруно. — Она потрепала пса по шее. — Он хотел сделать вам комплимент. Он… метит только самые роскошные машины.

Майкл рассмеялся:

— Славный пес.

Он нагнулся и погладил собаку по голове. Бруно вздохнул и лениво пошевелил хвостом.

— Он неисправимый сноб. — Миссис Хеггенер не скрывала своего одобрения. — Он очень разборчив в выборе друзей.

— Я польщен.

— Уверена, что лестью вас не удивишь, мистер Сторз, — сказала она. — Приятного вечера.

— Всего доброго, мадам.

Она кивнула, взяла книгу и полистала ее, ища нужную страницу.

Ледышка, подумал Майкл, выходя из гостиницы. Он поежился от холода, застегнул дубленку, сел в машину и уехал.

Нажав кнопку у входа в крытый серым гонтом двухэтажный дом с новым крылом, недавно пристроенным Элсуортом, Майкл вспомнил, как впервые позвонил сюда. Он только что приехал в город и заметил объявление: «Сдается комната». Первые две ночи он провел в шумной маленькой запущенной гостинице, набитой беспокойными студентами, не умеющими пить, а аккуратный серый домик манил комфортом и покоем. Его ждало здесь гораздо большее — превосходный стол и дружба, хотя Майкл прожил у них всего две недели, так как потом у него начались романы, в том числе и с бывшей миссис Харрис, а принимать дам в своей небольшой спальне ему казалось невозможным: Элсуорты, люди верующие, строгих нравов, находились за тонкой деревянной стенкой и слышали каждый шорох.

— Входи, входи, — пробасил Элсуорт из глубины дома.

Майкл открыл дверь и шагнул в знакомую прихожую. Из комнаты вышел Хэб в расстегнутой на бычьей шее рубашке, с бокалом в руке.

— Минна уже волнуется, — сказал он, помогая Майклу снять дубленку. — Она помнит, что ростбиф ты любишь сыроватый, и боится, как бы он не пережарился.

— Меня задержала дама, — произнес Майкл, проходя в гостиную.

— Уже? — спросил Элсуорт тоном, свидетельствовавшим о том, что он вовсе не удивлен.

— Жена хозяина гостиницы, — пояснил Майкл. — Mадам Хеггенер.

— А, — сухо сказал Элсуорт. — Эта.

Майкл обвел взглядом комнату. В ней мало что изменилось. Те же тикающие дедовские часы, та же софа, только с выцветшей обивкой, свадебная фотография Хэба и Минны — крупный, атлетически сложенный Элсуорт в лейтенантской форме, лица у обоих серьезные, позы скованные.

— С этой комнатой у меня связаны чудесные воспоминания, — с теплотой в голосе сказал Майкл.

— Ты, верно, не забыл, как я сидел тут с гипсом. — Элсуорт поднял бокал, который он держал в своей большой красной руке.

— Я пью виски, — сказал он. — А ты?

— Меня только что угостили белым вином. Австрийским.

— Она, конечно, сказала, что его делает ее отец?

— Да, сказала.

— А что ее отец во времена империи был графом или еще кем-то, она тебе не говорила?

— Нет.

— Обожди, еще скажет. Для нее брак с хозяином гостиницы — это мезальянс. Правда, сейчас хозяин гостиницы содержит графа вместе с его виноградниками. У меня в холодильнике есть бутылка белого. Пойду принесу.

Элсуорт отправился на кухню.

Вероятно, он дружит с Хеггенером, но не с его женой, подумал Майкл, собак Элсуорта в снобизме не упрекнешь.

Майкл подошел к камину, где возле свадебной фотографии стояла карточка Нормы Элсуорт, теперь уже Калли, с двумя детьми. Она никогда не отличалась красотой, и годы не сделали Норму привлекательнее. На ее губах застыла неуверенная, робкая улыбка. Двое крепеньких мальчуганов пошли в отца. Слава Богу, подумал Майкл.

Элсуорт вернулся в гостиную с открытой бутылкой вина. Он налил Майклу:

— Ты переживешь, если оно не австрийское?

— Запросто. — Майкл выпил. — Недурно.

— Штат Нью-Йорк, — пояснил Элсуорт.

В гостиной появилась миссис Элсуорт — добрая полная женщина в переднике, раскрасневшаяся от кухонной жары.

— Майкл! — воскликнула она.

Минна обхватила его сильными руками и расцеловала. Жаль, подумал Майкл, что Норма не похожа ни на одного из родителей. Миссис Элсуорт отступила на шаг и оглядела гостя.

— Что же ты раньше не приезжал?

— Сам жалею, — ответил Майкл. — Ваш дом — просто чудо. И вы тоже.

— Ах ты старый льстец, — снисходительно сказала она и посмотрела вокруг. — Да, жить тут можно. Только все пора сдавать в утиль — и телевизор, и меня. — Она звонко рассмеялась.

— Ладно, поговорим за столом. Обед готов? — спросил Элсуорт.

Она удалилась на кухню, покачивая широкими бедрами, обтянутыми темной шерстяной юбкой.

— Выглядит она отлично, — сказал Майкл Элсуорту.

— Располнела немного, — заметил Элсуорт. — Питает слабость к собственной стряпне. Давай сядем.

Они прошли в соседнюю комнату. Массивный дубовый стол был накрыт на троих.

— Нас только трое? — спросил Майкл.

— Да.

— Мне кажется, ты ждал Норму…

— Она сказала, что сегодня прийти не сможет, — нейтральным тоном объяснил Элсуорт.

Возникла пауза. Майкл допил вино и поставил бокал на сервант.

— Ты сказал ей обо мне?

— Угу.

— Понятно.

— Женщины… — сказал Элсуорт. — Ты садись.

— Я видел на камине ее фотографию с двумя детьми, — произнес Майкл.

— Славные малыши.

— Норма не бросила лыжи?

Элсуорт покачал головой:

— Тут ее ждало еще одно разочарование. Перед первым большим соревнованием, на которое она имела шанс попасть, Норма повредила колено. Теперь катается с детьми.

— Она счастлива?

— Если бы она уехала из города и устроилась в другом месте, то могла бы стать более счастливой. Не думаю, что роль домашней хозяйки ее удовлетворяет. Но все же… — Он пожал мощными плечами. — Она свой выбор сделала. Теперь что говорить.

Минна Элсуорт внесла блюдо с дымящимся мясом и жареным картофелем. Больше никто о Норме не заговаривал.

После обеда включили телевизор. Играли профессионалы. Мужчины внимательно следили за матчем; когда рев трибун нарастал, Минна поднимала голову от шитья.

— Молодцы ребята, — сказал Элсуорт. — Но я не хотел бы играть сейчас.

Он увлекался футболом в школьные годы, а потом, не имея возможности продолжать учебу в колледже, начал работать и вскоре попал в армию.

— Разве это игра? Они же просто дерутся за кусок хлеба.

— Смотреть и то стыдно, — неожиданно сказала Минна. — Взрослые люди калечат друг друга, будто вся их жизнь зависит от того, удастся ли им отнять мяч у противника. В лыжном спорте победу и богатство отделяют от проигрыша и бедности сотые доли секунды. Мир и так полон конкуренции, зачем же взваливать на детей еще и этот груз? А к каким последствиям это приводит… Плакать хочется. Стоит ребенку спуститься с горы быстрее других и увидеть свою фотографию в местной газете, как он тут же начинает портиться. Говорю вам, слава Богу, что Норма тогда разбила колено.

Элсуорт выключил телевизор.

— Минна, — сердито сказал он, — дашь ты нам пару минут посидеть спокойно?

Она поднялась с кресла-качалки:

— Женщины для того и существуют, чтобы делать мужчин мягче. Я ложусь спать. Можете смотреть этот проклятый ящик, только звук приглушите. — Она подошла к Майклу и поцеловала его в лоб. — Спокойной ночи. Не забывай нас.

— Конечно, — сказал Майкл.

Она вышла, Элсуорт потянулся к ручке телевизора, но потом передумал.

— Черт с ним, — заявил он. — Завтра прочитаем в газете, кто победил. Хочешь виски?

— Нет, спасибо.

— Тогда и я не буду пить, — сказал Элсуорт. — Устроился хорошо?

— Прекрасно. Объясни, как австрийцы очутились в Грин-Холлоу?

— Насколько мне известно, — начал Элсуорт, — Хеггенер родился в богатой семье, у них была великолепная гостиница в Вене, но старик не жаловал Гитлера. Однажды он увидел на стене угрожающую надпись и еще до аншлюса перебрался сюда. Хеггенеру тогда исполнилось одиннадцать лет. Они вовремя вывезли капитал и остались при деньгах. Старик купил сеть маленьких гостиниц в Америке, и Хеггенер ее унаследовал. Судя по всему, после смерти отца он и сам не оплошал. Со своей женой он познакомился на приеме в австрийском посольстве, она служила машинисткой. Она, кажется, лет да двадцать моложе мужа, но все же, думаю, это лучше, чем работать.

— Почему он в больнице?

— У бедняги, — объяснил Элсуорт, — туберкулез. Какая-то новая форма, против которой пенициллин бессилен. Нам будет очень недоставать его, — грустно добавил Элсуорт. — Мистера Хеггенера в городе любят.

— А ее?

— Она и не стремится завоевать симпатии. — Элсуорт зевнул.

Майкл встал.

— Мне пора, — сказал он. — День был насыщенный. Если бы не ты, спать мне в кутузке.

Элсуорт усмехнулся и проводил Майкла до двери. Он посмотрел на небо, втянул носом воздух.

— Похоже, скоро выпадет снег. Как по расписанию. Спи спокойно, Майкл.

Войдя в гостиницу, Майкл увидел ночного портье, который спал, опустив голову на сложенные руки. Майкл тихо подошел к доске с ключами и снял свой с крючка.

В номере он обнаружил разожженный камин, а на столике, стоявшем между двух кресел, Майкл увидел открытую бутылку и пару бокалов. Наверно, Рита подумала, что он кого-то приведет с собой. Интересно, кого именно? Он скинул дубленку и пиджак, бросил полено в огонь, налил вина и блаженно откинулся в кресле, глядя на языки пламени. Завтра выпадет снег, обещал Элсуорт. А вдруг за ночь навалит столько, что утром можно будет кататься? Он слышал о новых крутых трассах, прорубленных через лес, и ему не терпелось их обследовать.

В дверь постучали. Он взглянул на часы. Близилась полночь. Удивленный, он подошел к двери, открыл ее и увидел миссис Хеггенер все в том же длинном свободном черном платье.

— О, — в растерянности произнес Майкл.

— Добрый вечер, — сказала миссис Хеггенер.

— Добрый вечер, — ответил Майкл. — Что-нибудь случилось?

— Нет. Просто я шла по коридору, заметила у вас свет и решила узнать, удобно ли вы устроились.

— Все прекрасно.

Ему показалось странным, что она расхаживает по гостинице посреди ночи.

— Может быть, вам что-нибудь нужно?

— Спасибо, нет.

Она бросила взгляд в глубину комнаты через его плечо:

— Вы позволите мне зайти на секунду и посмотреть, все ли в порядке?

Майкл шагнул в сторону и пропустил миссис Хеггенер. Он уже собрался захлопнуть дверь, но передумал и оставил ее приоткрытой.

Она прошлась по комнате, изучая ее. Майкл пожалел, что свалил дубленку и пиджак на кресло, а на столе оставил стопку рубашек.

Миссис Хеггенер коснулась рукой батареи:

— Не холодно?

— В самый раз.

— Вино не теплое? — спросила она. — Можно попросить лед.

— Спасибо, вино отличное.

Он смутился. Близость красивой женщины, оказавшейся в столь поздний час у него в номере, навела Майкла на мысль — а вдруг с ней… «Я же ничего не теряю, — подумал он и решился. — В конце концов, она совершеннолетняя».

— Выпьете со мной? Здесь два бокала.

— Вижу, Рита не одобряет, когда пьют в одиночку. — Она опустилась в кресло напротив него, закинула ногу на ногу, демонстрируя точеные икры и хорошенькие лодыжки. Держалась она непринужденно.

Он сел и налил вино им обоим.

— А мне говорили о вас сегодня вечером, — сказала миссис Хеггенер.

— Правда?

«Может, стоит оборвать пустую светскую беседу, схватить ее и посмотреть, что из этого выйдет?» — мелькнула у Майкла мысль. К нему уже пришла уверенность, что все будет не так, как в Нью-Йорке.

— Заглянул ваш старый знакомый, Дэвид Калли. Он возвращался с собрания и занес мне план соревнований и занятий до конца года. Он хозяин лыжной школы и через меня информирует туристов. Дэвид — любимец города. Наверное, это единственное место, где помнят, что однажды он выиграл все соревнования на Западе. — Она вздохнула. — Такова слава. Особенно в Америке. Человек вспыхивает и исчезает. Мне жаль мистера Калли, хотя он вполне доволен собой, своей семьей и детьми. Он сказал, что вы когда-то ухаживали за его женой, Нормой.

— Это не совсем так, — возразил Майкл.

— Он шутил, — пояснила миссис Хеггенер. — Дэвид сказал, что вы были еще тот жеребчик, женщины вам проходу не давали.

— Тогда я был молод и полон сил, — беспечно сказал Майкл, хотя ему не нравился оборот, который приняла беседа. Его всегда задевало выражение «жеребчик», а в устах миссис Хеггенер оно звучало особенно цинично и вызывающе.

— Дэвид сказал, что вы первоклассный инструктор, он попытается заполучить вас снова.

— Он так сказал?

— Вы удивлены?

— Мне казалось, мы расстались далеко не дружески. Меня ждали дела.

— Понимаю. Вы собираетесь работать в школе?

— Я думал об этом.

— Дэвид сказал, что охотно вас возьмет. Инструкторов не хватает. Недавно установили новый подъемник, он должен окупиться.

— Возможно, я загляну к нему.

— Я тоже катаюсь, — сказала миссис Хеггенер. — Но я из тех робких начинающих, которые не рискуют спускаться одни, без тренера.

— Позвольте заметить, вы не производите впечатление робкой женщины, миссис Хеггенер.

— Меня зовут Ева, мистер Сторз. Внешность обманчива. Не забывайте, в гостинице я чувствую себя как дома. На горе — совсем другое дело.

Она подалась вперед, наливая обоим вина, ткань платья слегка обтянула ее грудь. Ева поставила бутылку и откинулась на спинку кресла.

— Я хорошо знаю всех здешних инструкторов, — сказала она. — Слишком хорошо. Как и в Европе, они неинтересные собеседники. Сельские парни, которые хорошо смотрятся, только когда мчатся с горы. У меня на родине их называют — крестьяне. В Америке так говорить не принято.

— Да, — согласился Майкл. — У нас есть только средний класс и верхушка общества.

Она посмотрела Майклу в глаза:

— Мне почему-то кажется, что с вами мне не будет скучно.

Готовится к заключительной атаке, подумал Майкл и с иронией заметил:

— Вы мне льстите, мадам.

— Ева, — поправила она.

— Ева, — повторил Майкл.

— Если я попрошу Дэвида, он назначит вас моим личным инструктором. Я плачу деньги школе, а она — вам. Заключим официальный договор.

— Превосходно, — сказал он и посмотрел на часы. Половина первого, а разговору не видно конца. Будь он проклят, если сделает первый шаг.

— А если окажется, что вам и со мной скучно?

Она пожала плечами:

— Я скажу Дэвиду, что вы мне не подходите. Что вы катаетесь слишком медленно или слишком быстро для меня, или чересчур требовательны. Попрошу его заменить вас кем-нибудь другим.

Вот стерва, подумал Майкл и спросил:

— Вы катаетесь каждый день?

— Нет. Время от времени. В основном после ленча. Но я люблю всегда иметь под рукой инструктора — на тот случай, если у меня внезапно возникнет желание подняться в гору. Когда на душе тяжело, я катаюсь чаще. Это помогает забыться.

Теперь ее голос звучал глуше, а акцент стал заметнее. «Неужели она пила весь вечер, да еще одна?» — подумал Майкл.

— Я благодарю Господа за то, что даровал нам зиму, — грустно пробормотала она.

— Почему вы хотите забыться?

— Потому что я живу в чужой стране.

Она, казалось, вот-вот заплачет, и Майкл подумал, не из той ли она породы женщин, что слезами укладывают мужчин в постель.

— Потому что чаще всего я вижусь с мужем в больницах, клиниках, бог знает где; стоит ему услышать об очередном враче, придумавшем новый метод лечения или спасшем кому-то жизнь, как он мчится к нему… Когда же он дома, я превращаюсь в сиделку. Я умоляю его отвезти меня домой, а он вечно обещает: «Хорошо, дорогая, возможно, в следующем году мы поедем туда». Он там родился…

— Я знаю, — перебил ее Майкл. — Элсуорт мне говорил.

— …но сейчас он не в силах провести в Австрии больше двух недель. Он говорит — это умирающая страна, ему там жутко.

В конце концов в душе Майкла проснулось сострадание — то ли к этой едва не плачущей женщине, которая, возможно, разыгрывала спектакль, то ли к ее обреченному мужу — этого он и сам не знал.

Он подался вперед и коснулся ее прохладной, неподвижной, податливой руки.

— Я постараюсь не спешить, не отставать, не предъявлять чрезмерных требований, — сказал Майкл.

Он уже сам не понимал, играет он или на самом деле хочет ее утешить.

— Вы обещаете? — страстно прошептала миссис Хеггенер, взволнованно дыша.

— Да.

— Посмотрим, — резко сказала она, отдернула руку, вскочила и бросилась к двери.

Сбитый с толку Майкл взглянул на нее и подумал: «Что все это значит?»

Миссис Хеггенер остановилась у двери, толкнула ее, и она со щелчком захлопнулась. Высоко держа голову, хозяйка гостиницы повернула лицо к Майклу, вытащила из прически заколку, и пепельные волосы, отливающие медью в свете камина, рассыпались по плечам и упали на грудь.

— А теперь, — сказала она, серьезно глядя на Майкла, — погасите, пожалуйста, свет.

Внешность Евы таила в себе обман. При таком росте и узком лице, решил Майкл, у Евы должно быть худощавое, угловатое тело, которое скрывалось под свободным черным платьем. Но теперь он увидел, что его линии отличаются плавностью. Оно было вскормлено на венских пирожных и густом горячем chaucolat mit schlag[70] из лучших confiseries[71] старой столицы австро-венгерской империи.

Аскетическое лицо также оказалось иллюзией. В ее вкусах и поведении не было ничего аскетического. Майкл наслаждался возвращением мужской силы и охотно шел навстречу требованиям искушенной Евы. На балах при дворе, должно быть, одна из ее бабушек вела за собой в турах вальса своего кавалера, а не наоборот. Уткнувшись в душистые волосы Евы, Майкл вдруг подумал: «Видела бы меня сейчас физиотерапевт».

Он не имел понятия о том, сколько времени прошло до того момента, когда она откатилась в сторону и вытянулась рядом с Майклом, положив на него ногу. Ева удовлетворенно вздохнула.

— Еще один способ забыться, — сказала она. — Возможно, лучший.

Он с досадой отметил, что она воспринимает его как партнера по спорту, и это ему не понравилось. Теплота, подумал Майкл, ей не свойственна.

— Надо же, все европейцы твердят, что американцы не умеют заниматься любовью. И я их слушала. — Усмехнувшись, она придвинулась к Майклу и поцеловала его в шею под ухом. — Ты сказал, что останешься по крайней мере до конца сезона. Если понравится. Тебе понравилось?

— Весьма.

Она снова усмехнулась:

— Это по-американски. Лаконичный стиль янки. Синдром Гари Купера. Австриец сейчас полчаса декламировал бы мне Гейне или Шиллера.

— К сожалению, я ничего не знаю наизусть из Гейне и Шиллера. Следующий раз я попробую вспомнить Йитса. «Я стар и сед…»

— Ты вовсе не так стар и сед, как думаешь.

— Сегодня — да.

Знала бы она, что он пережил с того момента, как они с отцом Трейси едва не утонули возле Лонг-Айленда!

— Сегодня — да, — задумчиво повторила Ева. — Я воспринимаю это как комплимент.

— Это действительно комплимент.

— Какой, по-твоему, сейчас час?

— Четверть после блаженства, — ответил он, и Ева снова удовлетворенно усмехнулась.

Майкл догадался, что она привыкла слышать любезности от мужчин. Он потянулся к часам, лежавшим на тумбочке, и уставился на светящийся циферблат.

— Двадцать минут пятого.

— Mein Gott[72]. Скоро появятся горничные. Им не следует видеть хозяйку дома, покидающую номер гостя в таком ужасном виде.

Ева быстро поднялась с кровати и торопливо оделась, но волосы оставила распущенными, затем подошла к Майклу и поцеловала его.

— Ты — чудо, — сказал он.

— Леди старалась, — произнесла она, снова поцеловала его и тихо добавила: — Du. Du.

— Что это значит?

— Ты, — сказала Ева. — Ты. Единственное число, второе лицо.

Будь признателен судьбе, подумал он, за те дары, что приносит ночь. Ева ушла, мелькнув безмолвной тенью в последнем отсвете камина.

Майкл потянулся на мягкой постели, наслаждаясь упругостью мышц. Сейчас он не жалел о том, что ему уже не двадцать один год. «Выпадет снег или нет, — подумал Майкл, проваливаясь в сон, — я рано не встану».

Глава 12

Поздно утром он плотно позавтракал в безлюдной столовой. Еду подавал тот самый паренек, который принес его вещи. Взглянув в окно, Майкл увидел, что идет небольшой снег, но тут же тает на солнце, и лужайка зеленеет травой. Сегодня не покатаешься, подумал Майкл.

Миссис Хеггенер — так он по-прежнему называл про себя хозяйку отеля — нигде не было видно. Он вспомнил, что Дэвид Калли хочет поговорить с ним, и вышел на улицу, собираясь сесть в машину и поехать в лыжную школу.

Рядом с «порше» стоял большой многоместный «универсал». Проходя между двумя машинами, он услышал женский голос:

— Здравствуй, Майкл.

За рулем «универсала» сидела Норма Калли.

— Здравствуй, Норма. Ты что здесь делаешь?

— Поджидаю тебя. Папа сказал мне, где ты остановился.

Яркий клетчатый платок на голове у Нормы подчеркивал бледность ее усталого лица. Нервно стиснув руки, она робко улыбнулась Майклу:

— Ты мне нужен на пару слов. У тебя есть время?

— Конечно.

— Ты не сядешь в машину? Утро холодное, а у меня включен отопитель.

— Мне тепло, — сказал Майкл.

— Не надо меня бояться. — Норма с трудом улыбнулась. — Я на тебя не брошусь.

— Почему ты не пришла вчера вечером к родителям?

От смущения Норма поерзала на сиденье.

— Из-за тебя. Я не знала, как отреагировать на твое появление, и не хотела выглядеть дурой перед папой и мамой. Я боялась, что засмеюсь или заплачу, или упаду в обморок, а может, стану винить тебя в моей загубленной жизни, кинусь тебе на шею и назову тебя единственным мужчиной, которого любила. Мне нужно было все обдумать за ночь.

— Норма, милая, — ласково сказал Майкл, — четырнадцать лет назад ты просто по-детски увлеклась другом своих родителей. Сейчас ты замужем, у тебя двое детей. По словам твоей мамы, ты теперь разумная взрослая женщина, и ничего подобного ты бы не сделала. Ты сказала бы: «Здравствуй, Майкл. Мы все рады, что ты снова у нас. Хочешь посмотреть фотографии моих детей?»

— Вероятно, — неуверенно произнесла Норма. — Но я могла сказать, что тебе не следовало целовать меня после кино и говорить, что больше всего ты любишь кататься именно со мной. Я могла сказать, что тебе не следовало играть чувствами неопытной провинциалки и поощрять ее мечты о близости с тобой, даже о браке и жизни в Нью-Йорке.

— Прости меня, Норма, — сказал Майкл, раскаиваясь в своем легкомыслии. — Ты мне нравилась, я был настолько глуп, что не подозревал о твоих чувствах.

— Наверное, ты догадывался, что каждая девушка и женщина в городе грезили тобой.

— Не знал, что я настолько обаятелен, — суховато сказал Майкл.

— Ты казался таким уверенным в себе. Будто все тебе нипочем. Это к тебе и привлекало, помимо всего прочего.

Майкл невесело улыбнулся:

— Неужели я производил такое впечатление? Я вовсе не был уверен в себе тогда, а уж сейчас — тем более. Почему бы нам не остаться друзьями? Следующий раз, когда твои родители позовут меня на обед, обещаешь прийти?

Она не ответила.

— Ты уехал не попрощавшись, а я себе места не находила. Целыми днями плакала у себя в комнате, чуть не свела с ума бедного папу. Наверное, насмотрелась фильмов о несчастной любви и брошенных девушках, — насмешливо, не щадя себя, добавила она. — Я и так сгорала со стыда, но сама еще больше осложнила положение.

— Что ты сделала?

— Я похвасталась.

— Чем?

— Тобой, — сказала она. — Я намекнула подружкам и кое-кому из мальчишек, что у нас роман. Девчонки только и думали о тебе, а я хотела вызвать у них ревность и прибавить себе веса. Теперь, когда ты вернулся, я решила объясниться с тобой.

Майкл вздохнул:

— Спасибо, что сказала. Ты, конечно, поступила глупо, но ничего страшного тут нет. Мы оба это переживем — и ты, и я.

— Жаль, что мне пришлось соврать, — дерзко сказала Норма. — Даже сейчас, когда я гляжу на тебя, я не понимаю, что со мной происходит.

Майкл улыбнулся ее детской манере выражать свои мысли.

— Я не понимаю, что со мной происходит, когда гляжу на многих людей, Норма.

— Я слышала, ты женился.

— Мы разошлись.

— Сделаю тебе страшное признание, Майкл. Я рада этому.

— А я нет, — грустно сказал он.

Она потянулась к нему через опущенное стекло:

— Ты поцелуешь меня, один только раз, в память о прошлом?

Он немного отступил назад:

— Прошлого не было, Норма.

— Наверное, ты прав, — печально согласилась она. — Все равно я рада тебя видеть. Обещаю не доставлять тебе больше хлопот. Я и приехала, собственно, для того, чтобы сказать тебе это.

— Ты славная женщина.

— Славная, — подавленно повторила она, завела мотор и тронулась с места.

Майкл проводил взглядом ее удаляющуюся машину, пока она не скрылась. Тряхнул головой, залез в «порше» и поехал в город.

Он остановился перед зданием, где находилась контора лыжной школы. Но сразу войти внутрь Майкл не смог. Встреча с Нормой подействовала на него сильнее, чем ему показалось вначале, и он решил выждать несколько секунд и успокоиться.

За столом сидела девушка и сосредоточенно печатала двумя пальцами. На стене висели плакаты с расценками, графиком соревнований и изображением дельтаплана. Четырнадцать лет назад школа размещалась в комнате гораздо меньших размеров.

— Доброе утро, мисс, — сказал Майкл, и секретарша оторвалась от машинки. — Мне нужен Дэвид Калли.

— Его нет, — ответила девушка. — Он завтракает в кафе, что через дорогу.

Майкл пересек улицу и зашел в кафе. Калли сидел за угловым столиком и пил из кружки кофе, поглядывая в газету, лежавшую перед ним. Калли всегда был крупным мужчиной, а за эти годы располнел еще больше, к тому же начал лысеть. Он и раньше выглядел как настоящий горец, но теперь вовсе казался вырубленным из гранитной скалы.

— Здравствуй, Дейв, — сказал Майкл.

Калли поднял голову:

— Привет.

Его некогда красивое лицо с годами обрюзгло, глаза потухли.

— Миссис Хеггенер сказала, что ты хотел поговорить со мной.

Калли кивнул:

— Садись. Хочешь кофе?

— Спасибо.

Калли позвал официантку и сказал:

— Салли, пожалуйста, еще один кофе. И мне тоже. — Он молча разглядывал Майкла через стол. — Ты неплохо сохранился, — наконец произнес он.

— Веду умеренный образ жизни.

— Вот уж не думал, что ты еще жив. — Голос Калли звучал глухо, ровно, бесстрастно. — Да и другие тоже не думали.

— Тем не менее — вот он я.

— Вижу. Спасибо, Салли, — сказал он официантке, которая поставила перед ними две чашки кофе.

— Хорошо устроился в «Альпине»?

— Нигде еще мне так не нравилось, — сказал Майкл, не вдаваясь в подробности.

— Да, они помогли городу, да и нам тоже. У них хорошая клиентура. Состоятельная публика, спокойная. Тебе здесь не будет скучно, Майкл?

— С годами я остепенился.

— Я слыхал другое. Вчера вечером я встретил Нормана Брюстера, он мне сообщил, что тебя задержали за быструю езду и неуважение к полиции.

— Произошла ошибка, — улыбнулся Майкл. — Мне вовсе не стоило так спешить.

— Верно. Похоже, снег не ляжет до Рождества, — грустно заметил Калли, глядя через окно на голубое небо. — А без снега тут делать нечего. Чем ты собираешься заниматься?

— Я увидел у тебя в конторе рекламу дельтапланерной школы. Может, слетаю несколько раз.

Калли недоверчиво посмотрел на Майкла:

— Неужто ты этим балуешься?

— Иногда.

— Парень, который там заправляет, придется тебе по душе. Он тоже сумасшедший. Я был против его школы, но меня не поддержали.

— Что ты имеешь против дельтаплана?

— А вот что — ближайшая больница находится в Ньюбери, до нее отсюда двадцать миль.

— Ты пробовал летать?

— В моем-то возрасте? — удивился Калли. — Мальчишество мне уже не к лицу.

— Ты много потерял.

— Неужели тебе нравится?

— Иначе зачем бы я стал этим заниматься? — сказал Майкл.

— Ради саморекламы. Смотри, мама, как я умею. — Калли пристально посмотрел на Майкла. — А твои двойные сальто и вращение в воздухе? Почти любой пацан мог обставить тебя в скоростном спуске, но на такое они не решались. А если бы решились, тотчас переломали бы себе ноги. Меня весь город считал смельчаком, но я не отважился бы тягаться с тобой в этой самоубийственной забаве.

— У меня был странный дар, — сказал Майкл. — И потом, я много лет занимался акробатикой. Я получал удовольствие…

— Возможно, — согласился Калли. — А возможно, ты, не признаваясь в этом даже себе, пытался избавиться от чего-то, что не давало тебе покоя. И сейчас не дает. Но полеты на дельтаплане — это не сальто на лыжах. Одно дело переломать себе ноги, а другое — упасть с высоты тысяча футов. Ты летал за деньги?

— Послушай, Дейв. Я же не профессиональный каскадер. — Майкл задумался. — И самореклама тут ни при чем. Мне не нужны зрители. В остальном, доктор, ты, вероятно, прав. — Майклу надоел этот психоанализ. Его мотивы, какими бы они ни были, останутся при нем. Он и сам хотел бы их разгадать. — Если ветер позволит, я начну сегодня. Похоже, горы тут подходящие.

— Не забудь меня в своем завещании.

Майкл улыбнулся.

— Ты правда собираешься работать у нас? — внезапно спросил Калли, переходя к делу.

Майкл понял, что они оба, пикируясь, прощупывали друг друга.

— Миссис Хеггенер сказала, что ты, возможно, пойдешь работать инструктором, и попросила меня в таком случае прикрепить ее к тебе. Я обещал, если ты это серьезно.

— Похоже, да.

— Смотри, чтобы миссис Хеггенер не увлеклась дельтапланеризмом. Если она разобьется, меня выгонят из города.

— Не волнуйся, она назвала себя робкой женщиной.

Калли только усмехнулся.

— Инструкторов не хватает, — сказал он. — Мы собираемся поднять дисциплину, привлечь инструкторов постарше, тех, кто знает, за что им платят, а то молодые весь день бьют баклуши, покуривают травку и портят девок в рабочее время.

Калли сердито покачал головой.

— Что ж, я уже не молод, — сказал Майкл.

— Ты был хорошим учителем, этого у тебя не отнимешь. Что же касается твоего свободного времени, тут я промолчу. — Калли мрачно усмехнулся. — Много катался? Выглядишь неплохо. Лучше, чем я, — зло сказал он.

— Да, достаточно. На западе, в Европе…

— Лучше не рассказывай, — нахмурился Калли. — Я из этих проклятых гор никуда не выбираюсь уже десять лет — с тех пор как получил эту чертову работу. — Он похлопал рукой по лежащей перед ним газете. — Если удастся, вырвусь на день в Лейк-Плэсид посмотреть скоростной спуск. Когда еще у американцев появится шанс занять первое место? Год чудес, — язвительно сказал он.

— Неужели в городе перевелась перспективная молодежь?

Калли покачал головой.

— Талантливых много, но порода другая. Не хотят работать, тренироваться, жертвовать чем-то. Сказать по правде, я их не осуждаю. Чего я добился? Моим ногам столько всего досталось, что утром я двадцать минут встаю с кровати. Три операции на коленях. — Он пошевелил под столом ногами, послышался хруст, словно ломались кости. — Слышал? Иногда я смотрю на медали и кубки, что стоят дома, и думаю — вот бы обменять их на здоровые ноги. — Он желчно засмеялся. — И что я имею теперь? Держу крохотную зимнюю школу, заедет сюда изредка какая-нибудь шишка, сенатор или президент нефтяной компании, а ты следи, чтобы он, не дай Бог, не отшиб себе мозги. Больше я ни на что не годен, потому что, когда мои сверстники учились в колледжах, я бегал вверх-вниз по горам, поднимал тяжести, ездил за снегом бог знает куда — верно, я провел в Европе пару месяцев, но что я там видел, кроме такого же, что и здесь, снега и двух новых аэропортов? Я даже год-другой казался себе важной персоной — ведь после победы в Сан-Вэлли мои фотографии печатались в газетах и девочки висли на шее, — а чем все кончилось? Люди стали говорить мне: «Кажется, я вас где-то видел». Нет, мой пример местную детвору не вдохновляет. Она и так уже испорчена богатенькими родителями. В наше время мы радовались куску хлеба и крыше над головой.

— И все же, пусть ненадолго, но ты ведь был счастлив, разве не так?

Грузный человек сердито посмотрел на Майкла, словно тот задал бестактный вопрос.

— Да, это было здорово.

— Разве ты не согласился бы снова пройти весь путь? — настаивал Майкл. Ему тоже приходилось платить за минуты счастья.

Калли задумался, полоща рот кофе. Затем горько улыбнулся.

— Пожалуй, да, — сказал он. — Я с тех пор не поумнел. — Он с досадой покачал головой. — Эта работа занимает три месяца в году. Летом я вкалываю на лесопилке тестя. В отпуск крашу дом. Если мои дети захотят учиться в колледже, вся надежда только на стипендию, у меня средств нет. Тебя так судьба не искушала.

— У меня были другие соблазны. Возможно, более опасные.

— Мне бы твои печали, приятель, — с иронией заметил Калли. Он сложил газету, словно она раздражала его, и пристально посмотрел на Майкла. — Не хочешь ли ты сказать, что человек, который ездит на «порше»…

— Об этом тебе тоже донесли?

— Норман Брюстер, — пояснил Калли. — Он спросил, кто ты — букмекер или преступник с белым воротничком.

— И что ты ему ответил?

— Я сказал, что ни то, ни другое меня бы не удивило. — Калли снова усмехнулся. — В любом случае учить начинающих кататься на лыжах в таком захолустном месте, как Грин-Холлоу, — это не занятие для человека, который может позволить себе купить «порше». Хочешь возразить?

— Нет, — сказал Майкл.

— Я так и думал, дело твое. Если решил работать — пожалуйста, буду только рад.

— Ты уверен? — с сомнением спросил Майкл. Даже после разговора с Евой Хеггенер он не знал наверняка, действительно ли хочет провести зиму таким образом. — После… ну… всего?

Калли с шумом отпил кофе:

— Да, кофе стал не тот, заметил?

— Нет, не заметил.

— Совсем не тот, — сказал Калли.

Он тяжело вздохнул и посмотрел Майклу в глаза:

— Это дело прошлого. Держись подальше от Нормы, и все будет в порядке.

— Дейв, — сказал Майкл, надеясь, что Калли не узнает об утреннем визите Нормы. — Я не знаю, что Норма говорила тебе, но клянусь…

Калли жестом остановил его.

— Я об этом не желаю слышать, — решительно заявил он. — Когда я женился на Норме, я не посвящал ее в подробности моей жизни и не спрашивал, как она жила до того времени, как я сделал ей предложение. Нам нужны инструкторы постарше, ты мне подходишь. Вовсе необязательно быть закадычными друзьями или ворошить прошлое. И вообще, миссис Хеггенер хочет иметь тебя в качестве инструктора, а у нас в городе желание этой дамы — закон. Я не делаю тебе никакого одолжения. Ее нелегко ублажить. За прошлый год она сменила четырех инструкторов. Ребята на руках тебя станут носить за то, что ты их от нее избавил. Твое дело — обеспечить, чтобы она осталась цела. Свои деньги ты отработаешь. Больше я ничего не скажу. Если ты не разобьешься до ленча, приходи часам к трем в контору, подберем тебе фирменную куртку и свитер с эмблемой Грин-Холлоу. Когда снег ляжет, можем разок-другой спуститься вместе.

— Спасибо, — ответил Майкл.

Он поднялся из-за стола, радуясь, что беседа закончена, и понимая приглашение кататься вместе как неявную попытку создать новый фундамент для дружбы.

— Пока, — сказал Майкл.

Калли махнул на прощание рукой, попросил у официантки новую чашку и сказал:

— Этот дрянной кофе загонит меня в могилу.

Школа дельтапланеризма имела скромный вид. В узкой долине, над которой нависала внушительная скала, стояли видавший виды пикап и забрызганный грязью жилой трейлер; на их бортах неровными зелеными буквами была выведена надпись: «Школа дельтапланеризма «Зеленый орел»». С третьей стороны к вытоптанному земляному дворику размером двадцать на двадцать футов примыкал ветхий сарай, где раньше хранили сено.

Майкл заглянул в сарай, потом в трейлер. Разобранная постель, грязные кастрюли и сковороды, радиоприемник и явственный запах марихуаны свидетельствовали о том, что тут кто-то живет. Но ни в трейлере, ни в сарае не было ни души. Майкл посмотрел вверх. В небе парил дельтаплан, он медленно шел на посадку.

Увидев его, Майкл улыбнулся и почувствовал первые искорки возбуждения. Он внимательно следил за человеком, который вскоре приземлился всего в нескольких футах от пикапа. Планерист отстегнулся и подошел к Майклу. Молодой долговязый светловолосый парень с густыми обвислыми усами и печальным, опаленным солнцем худым лицом двигался так, словно все его суставы разболтались. Казалось, что он по меньшей мере месяц не снимал свои джинсы и старую залатанную армейскую ветровку.

— Привет, — сказал Майкл, когда парень подошел к нему.

— Привет. — Парень вяло помахал рукой, едва поднимая ее.

— Здорово летаешь, — заметил Майкл.

— Да, сегодня ветер что надо. Вы кого ищете?

— Хочу тоже попробовать. Чья это штука?

— Моя, — сказал долговязый и представился: — Уильямс. Джерри Уильямс. Я ее единоличный владелец.

— Майкл Сторз.

— Здорово, Майкл.

Они протянули друг другу руки. Ладонь у Уильямса была мозолистая, но вялая. С таким рукопожатием он никогда не сделал бы политической карьеры.

— Раньше летали?

— Несколько раз.

Произошло это, можно сказать, случайно. Один из механиков гаража, куда Майкл пригонял свой «порше» на техобслуживание, однажды появился с рукой в гипсе. Майкл из вежливости спросил, что с ним стряслось.

— Дельтаплан неудачно приземлился, — объяснил механик. — Пустяк. Трещина. В субботу снова полечу.

— Ну и как? Я имею в виду полет.

— Потрясающе. — Глаза у механика восторженно заблестели. — По сравнению с дельтапланом затяжные прыжки — это все равно что свалиться с кровати. Я знаю, сам прыгал. Слыхал, вы тоже увлекаетесь парашютным спортом.

— Немного, — сказал Майкл.

— Никакого сравнения. — Механик презрительно сплюнул на пол. — Там за вас работает земное притяжение.

— Где ты летаешь?

— В горах Катскилл, Поконо. В этот уик-энд еду в Поконо. Вы что, хотите попробовать? — Внезапно в голосе механика зазвучал вызов — пролетарий, зарабатывающий на жизнь физическим трудом, предлагал элегантному джентльмену, владельцу абсурдно дорогого автомобиля, показать, чего он стоит как мужчина.

— Возможно, хочу, — сказал Майкл. «Почему бы и нет, — подумал он, — все остальное я, кажется, испробовал». — В этот уик-энд я свободен.

— Гарантирую, вы этим заболеете, — пообещал механик.

Дельтапланеризмом Майкл не заболел, но уроки доставили ему удовольствие. Инструктор, который выглядел как родной брат Джерри Уильямса, сказал, что у него природный талант, на время уик-эндов Майкл с механиком становились друзьями, а больше всего выиграл от этого «порше».

— На каком аппарате вы летали? — спросил Уильямс.

— На «Дельте», — сказал Майкл. — Вроде твоего.

— Вы его привезли сюда?

Уильямс недоверчиво взглянул на «порше», внутри которого едва уместился бы и зонтик.

— Нет. Я однажды наводил порядок в доме и продал его.

Уильямс внимательно посмотрел на Майкла, впервые в глазах у него появился интерес.

— Гм, — сказал он. — Вы местный?

— Приезжий. Я инструктор лыжной школы.

— Пока и учить-то некого, — пожаловался Уильямс, взглянув на чистое небо. — Мой бизнес тоже горит. Туристы не едут. Ночи такие теплые, что машина для получения искусственного снега не работает. Если так и дальше пойдет, мне придется вкалывать. Вам за простой платят?

— Теоретически да.

— А я ни шиша не получаю, — беззлобно сказал Уильямс. — Частный предприниматель. Основа основ этой страны. Скоро останусь без штанов. Наверное, мне не следует так говорить с клиентом, да?

— Ничего.

Уильямс махнул рукой в сторону дельтаплана:

— Мистер Сторз, вы приземляетесь там, где вы хотите или где он хочет?

— Когда как, — ответил Майкл, и они оба засмеялись.

— Что ж, — сказал Уильямс, — вы хотя бы честный человек. Я отвезу вас вон на ту вершину. — Он указал на поросшую лесом гору, тень от которой падала на долину. — Туда идет дорога. Буду за вами наблюдать. Если удастся, садитесь здесь. Если нет, я вас разыщу. Пожалуйста, держитесь дальше от деревьев, не то машине конец. Сломаете — платите. Вы или ваши наследники.

Уильямс усмехнулся.

— Что ж, это справедливо.

— Тогда пойдемте в контору, подпишете бумагу об отказе от иска в случае травмы. Когда я начинал дело, один мой знакомый юрист дал мне совет. Вы не можете подать на меня в суд, а я на вас, если разобьете дельтаплан, могу.

— Идет, — согласился Майкл.

Он уже рвался в небо.

Уильямс отвел его в сарай. Столом служила доска, лежащая на двух козлах. Он нашел бумагу с отпечатанным на ней текстом.

— Юрист попросил свою секретаршу размножить это на ксероксе, — сказал Уильямс, протягивая Майклу лист вместе с огрызком карандаша.

Майкл подписал не глядя.

— Не хотите читать? — удивился Уильямс.

— Зачем? — сказал Майкл.

— Вы мне нравитесь. Пошли.

Майкл помог Уильямсу разобрать дельтаплан, сложить части в длинный брезентовый мешок и погрузить на пикап. Они сели и поехали. Мотор недовольно чихал, пикап с трудом взбирался по узкому, местами крутому серпантину, но в конце концов они все же выбрались на небольшую, поросшую травой площадку на вершине горы. Майкл увидел весь город, с высоты он казался игрушечным. Среди лужаек и деревьев он заметил «Альпину», а за ней — плавательный бассейн, о существовании которого даже не подозревал.

Мужчины собрали дельтаплан. Уильямс, видя, что Майкл разбирается в этой технике, удовлетворенно кивал головой. Он помог Майклу пристегнуться. Какой бы хаос ни царил в сарае и трейлере, здесь Уильямс был аккуратен и педантичен, сам дельтаплан свидетельствовал о том, что его делали весьма тщательно.

Убедившись, что все в порядке, Уильямс сказал:

— Тут по склону идут восходящие потоки воздуха, поэтому большой разбег не нужен. Готовы?

Майкл кивнул. Он боялся говорить, голос не подчинялся ему, и из горла вполне мог вырваться крик или, наоборот, шепот. Всем телом он ощущал нетерпение.

— Счастливого полета, — сказал Уильямс. — Не опускайтесь слишком низко над городом, местные жители нервничают. Жду вас у сарая.

Майкл сделал три глубоких вдоха и побежал. Первые пятнадцать ярдов он казался себе беспомощной нелетающей птицей, вдруг поток подхватил Майкла, и вот он уже парил в плотном голубовато-прозрачном воздухе, вокруг все замерло, стихло.

— О Боже, — прошептал он, закладывая первый вираж.

Майкл хотел развернуться на сто восемьдесят градусов, пройти над местом старта и помахать Уильямсу, но из-за неустойчивого восходящего потока он не был уверен, что ему удастся набрать высоту. Ладно, в другой раз, решил он и повернул влево, затем вправо — управление действовало безотказно. Он с сожалением начал плавно снижаться; казалось, время замедлило свой бег. Несмотря на предупреждение Уильямса, он не удержался от соблазна пройти на высоте футов пятьдесят над «Альпиной», гостиница располагалась на холме, в стороне от города. Он увидел подъехавший «мерседес», из машины вышла женщина и посмотрела вверх, на Майкла. Он узнал Еву и опустился еще ниже. Даже не махнув ему рукой, она повернулась и вошла в гостиницу.

Тогда он направил дельтаплан в сторону школы «Зеленый орел» и увидел, что Уильямс, опередив его, стоит перед сараем.

Майкл постарался приземлиться точно там, где сел в прошлый раз Уильямс.

— Вижу, что не соврали, — сказал Уильямс, помогая Майклу освободиться. — Вы действительно не новичок. Как аппарат?

— В управлении легок, точно «кадиллак», — заметил Майкл, жалея, что полет окончен.

Уильямс усмехнулся:

— Не всем так кажется. Еще хотите?

— Не стоит искушать судьбу. Может быть, завтра.

Впервые Уильямс смутился.

— Гм, — выдавил он из себя, — заплатите сейчас или прислать счет?

— Как тебе удобнее.

— Сейчас, — с облегчением сказал Уильямс. — Тогда мне хватит на ленч. Десять долларов.

Майкл заплатил. Десять долларов за десять минут ничем не омраченного счастья. Сделка века.

— Ты тут не разбогатеешь, правда?

— Молю Бога, чтобы скорее начался лыжный сезон. Видно, Богу сейчас не до нас, во всем мире такой бардак. Зато я сам могу пока летать.

Он проводил Майкла до места стоянки «порше» и одобрительно провел рукой по сверкающей крыше.

— Хороша игрушечка. Жаль, не содрал с вас двадцатник.

— Да, это стоит и двадцати долларов, — сказал Майкл, садясь за руль.

— Плакала моя десятка, — добродушно проворчал Уильямс. — Знаете, когда начнется сезон, мы устроим соревнования. По высшему пилотажу, точности приземления, длительности полета. С призами. Кое-кто уже записался. У меня много друзей-энтузиастов. Хотите участвовать?

— Спасибо. Если найду время. До скорого.

— Пока, — сказал Уильямс и вразвалку зашагал к пикапу. Частный предприниматель, основа основ американской системы, единоличный владелец дельтаплана, Уильямс мрачно оглядел свой грузовичок и зло пнул его ногой.

Напевая себе под нос, Майкл возвращался в город. «Первая удача за целое утро, — подумал он, — я полчаса не вспоминал о Норме».

Глава 13

По вечерам, после обеда в гостиничной столовой, Майкл и Ева Хеггенер гуляли, а рядом с ними вышагивал сенбернар. Хотя снега по-прежнему не было, кое-кто из гостей, заказавших номера заранее, уже приехал, и теперь они с надеждой посматривали на небо. Майкл старался ни с кем не сближаться, и если туристы и догадывались об отношениях между хозяйкой отеля и горнолыжным инструктором, то они держали свои мысли при себе.

К концу дня небо заволокло, луна скрылась за облаками, и Майкл прихватил с собой карманный фонарик, чтобы освещать путь. За обедом Ева молчала, и Майкл подумал, не дошел ли до нее слух о том, что днем он сидел в баре с Эннабел Фенсток, в замужестве миссис Харрис.

В конце концов, не поднимая головы и не отрывая взгляда от пятна света у себя под ногами, Ева сказала:

— С завтрашнего дня положение меняется. Приезжает мой муж.

— А, — произнес Майкл.

Он не знал, какой реакции ждала от него Ева.

— Мы не сможем сразу перебраться в дом, но практически он готов, — сказала она. — Я уверена, мужу там все понравится. Перестройка — его идея. Он сказал, что это его последний дом, поэтому он должен быть идеальным.

Она говорила будничным тоном, словно обставлять квартиру, где больной встретит смерть, казалось ей самым что ни на есть рядовым делом. Она не приглашала Майкла в дом, а он не горел желанием его увидеть. Он уже познакомился со вкусами Евы по ее манере одеваться и не сомневался, что убранство дома удовлетворит самым строгим требованиям мистера Хеггенера. Он не видел фотографии ее мужа и ничего не знал о нем, кроме того, что она сообщила Майклу в первый день; Сторз не представлял себе ни его внешнего облика, ни манеры держаться. Вероятно, мистер Хеггенер — согбенный, вечно кашляющий, почти неподвижный старик с воспаленными глазами, думал Майкл.

— Наверное, — смущенно произнес он, — мне пора подыскать себе другое жилье.

— Я об этом подумала, — сказала Ева. — Я тебе кое-что покажу.

Они подошли к большим воротам с каменными столбами и двумя массивными распахнутыми железными створками; от въезда в усадьбу к дому вела гравийная дорога.

— Войдем внутрь, — предложила она.

Сразу за воротами, чуть сбоку, стоял небольшой кирпичный коттедж. Ева вытащила ключ, отперла дверь, зажгла свет.

— Заходи, заходи, — сказала она.

Стоя у двери, он ощутил слабое дуновение теплого воздуха от включенного калорифера.

— Это домик привратника, он сохранился с той поры, когда здесь еще были привратники.

В просторной гостиной стояли старинные масляные лампы с подведенным к ним электричеством, обитая потертым бежевым шелком викторианская софа с гнутыми ножками, широкий письменный стол, телефон и телевизор. Над камином висела голова оленя с ветвистыми рогами. Одна дверь вела на кухню, другая — в спальню.

— Как тебе здесь нравится? — спросила она.

— Привратник был везучий малый.

— Ты бы хотел тут жить?

— Наверное, тебе следует прежде посоветоваться с мужем.

— Я не обсуждаю с ним хозяйственные дела, — сказала Ева.

«Я уже отнесен к разряду хозяйственных дел», — подумал Майкл.

— До главного дома — четыреста ярдов, — продолжала она, — между ним и коттеджем — лес, поэтому ты можешь принимать любых гостей и шуметь сколько угодно, нас этим не потревожишь. Ты даже можешь нам помогать — разгребать снег, приносить дрова для камина, возить на машине моего мужа, когда он устанет ездить сам, а я буду занята. Мы держим экономку, но ей семьдесят лет и у нее едва хватает сил готовить нам еду. Разумеется, мы не станем брать с тебя плату за жилье.

— Я всегда могу продать «порше», — заметил Майкл, — и жить, ни о чем не заботясь, в гостинице — тогда мне не придется таскать дрова.

Он чувствовал, что она говорит с ним так, будто нанимает слугу.

— Когда я переберусь в дом, — сухо сказала Ева, — я не смогу приходить к тебе в номер. Надеюсь, ты это понимаешь. Или это для тебя уже мало значит?

Он обнял ее и поцеловал.

— Позже я покажу тебе, как мало это для меня значит.

Улыбаясь, она отступила на шаг, расстегнула шубу и крепко прижалась к Майклу.

— Я хочу увидеть это немедленно, — сказала она. — Давай обживем этот маленький уютный домик прямо сейчас.

После того как Ева аккуратно, по-домашнему, застелила постель, чтобы скрыть следы их присутствия, они потушили свет в коттедже и заперли его. На улице шел снег. Он падал мокрыми и холодными хлопьями им на лица; казалось, Господь благословлял их. Ева, засунув руку Майклу в карман и сжав его кисть, сказала:

— Наконец-то. Теперь весь город будет ликовать, в субботу хлынет поток машин с туристами, и у местных жителей появится возможность выкупить свою заложенную недвижимость. Мы точно индийские крестьяне, ждущие сезона дождей. Сколько бы снежных машин мы ни поставили, без нашего горного сезона дождей всем нам грозит голод, а в первую очередь — банкам. В древности мы приносили бы жертвы в дни зимнего солнцестояния.

Идя рядом с ней и собакой, ловившей языком снежинки, Майкл не думал о закладных и солнцестоянии.

— Что ты скажешь своему мужу?

— Мужу? — повторила она. — Ничего. Гарантирую, ты ему понравишься. Ты в его вкусе.

Позже, лежа в одиночестве у себя в номере, Майкл задумался, а так ли уж он хочет понравиться ее мужу.

Ему приснился страшный сон. С трудом сохраняя равновесие, Майкл мчался на лыжах по крутому ледяному склону, время от времени он налетал на каменистые проплешины, и из-под стальных кантов вырывались искры. Он несся все быстрее и быстрее, а внизу чернела глубокая пропасть. Ветер свистел в ушах, пропасть приближалась, а скорость нарастала и нарастала. Он попытался остановиться, но понял, что затормозить на таком льду невозможно. Закричал, но ветер относил звук. Он чувствовал, что вот-вот разобьется, но ничего не мог предпринять.

Зазвонил телефон, и он проснулся весь в холодном поту. Сторз потянулся дрожащей рукой к трубке.

Это был Дэвид Калли. Его голос звучал радостно:

— Майкл, настоящий снегопад! За ночь навалит не меньше фута. В девять я включаю подъемник. Не хочешь вместе со мной открыть сезон?

— Отлично, — сказал Майкл, стараясь придать голосу твердость. — Приду. Кстати, который час?

— Без четверти одиннадцать. Я что, разбудил тебя?

— Нет, — ответил Майкл. — Я занимался изучением сезона дождей.

— Что? — недоуменно спросил Калли.

— Индийские ливни, — пояснил Майкл. — Не важно.

— Жду тебя в девять. — Калли положил трубку.

«Еще один муж, которому я нравлюсь», — подумал Майкл, мысленно благодаря Калли за то, что он разбудил его.

Он взглянул на часы, желая проверить, не ошибся ли Дэвид. Без двадцати одиннадцать. Майкл встал с кровати, подошел к окну. Тяжелые хлопья снега искрились в свете фонарей, ночь стояла безветренная. Он увидел Еву Хеггенер в высоких снегоступах, поднимавшихся до низа пушистой меховой шубы, сенбернар радостно резвился на свежем снежке, перекатываясь через спину. «После того, что было в коттедже, откуда только она берет силы?» — неприязненно подумал Майкл.

Он раздвинул шторы, чтобы видеть снег, и лег, собираясь спать, но его снова побеспокоил телефон. Сьюзен Хартли звонила из Нью-Йорка.

— Привет, — сказала она. — У нас тут настоящая Сибирь. А у вас?

— К утру навалит фут.

— Когда пустят подъемник?

— Завтра в девять утра.

— О, прелесть. Я возьму неделю перед праздником Благодарения, итого получится дней десять. Антуан теперь у меня, для него место найдется?

— Как его дела?

— Он на грани самоубийства.

— Замолчи. Не порти настроение.

— Он говорит, лыжи могут удержать его от последнего шага. Гостиница ничего?

— Прелесть, — сказал он, передразнивая Сьюзен.

— Забронируй мне комнату рядом с твоей, — игриво попросила она.

— Это Вермонт, — строго сказал Майкл. — Здесь на подобные вещи смотрят косо. И перестань дразнить Антуана. Скажи ему, я прослежу, чтобы ты получила номер на чердаке, за три этажа от меня и в другом крыле здания.

— Да здравствуют лыжи! — весело сказала она. — Мы приедем в пятницу к ночи. Встречай нас.

Он опустил трубку, посмотрел на телефон. Майкл не мог понять, обрадовался ли он скорому приезду друзей или нет. Что ж, во всяком случае, Сьюзен его позабавит. День Благодарения. Он и забыл о нем. Было ли ему за что благодарить жизнь? Он все взвесит, ответит себе на этот вопрос и тогда решит, как ему относиться к приближающемуся празднику.

Оп лег в постель, натянул одеяло и, убаюканный снегопадом, быстро заснул и проспал до утра без сновидений.

Ровно в девять Калли ждал его у места посадки. Слух о том, что подъемник пущен, еще не распространился, поэтому было безлюдно. Вверху сверкали в лучах солнца склоны, по которым еще никто в этом году не спускался. Мужественное обветренное лицо Калли, смотревшего на горы, светилось почти чувственной радостью, но в ответ на приветствие Майкла он лишь сказал:

— Вовремя снег выпал.

Пока они надевали лыжи, из будки появился седой негр лет пятидесяти с почти бронзовым лицом. Он был в поношенной стеганой парке с опушкой и остроконечной, с наушниками, шапочке лесоруба. Он довольно попыхивал старой потрескавшейся трубкой.

— У тебя все готово, Хэролд? — спросил Калли.

— Все готово к приезду безумных орд, — ответил человек. — Покатайся напоследок в свое удовольствие, Дэвид, когда теперь отдохнуть удастся?

— Хэролд, — сказал Калли, — это Майкл Сторз. Мой новый инструктор. Майкл, познакомься с Хэролдом Джонсом.

Майкл протянул руку Джонсу. Ему показалось, что его кисть сжали тиски. Джонс внимательно посмотрел на Майкла:

— Где-то я вас видел, молодой человек.

Он говорил с тем же акцентом, что и Калли.

— Возможно. Когда-то я провел тут зиму.

Джонс кивнул:

— Так я и думал. Вы еще выкидывали всякие штуки, вроде сальто над шестифутовым штабелем дров. Сколько переломов у вас было с тех пор, мистер Сторз?

— Ни одного, — сказал Майкл. Речь идет о лыжах, подумал он, ребра, сломанные в драке, не в счет.

— Господь хранит пьяных и безумных, — заметил Джонс.

Он придержал кресло, раскачивающееся на канате, они сели и начали подниматься.

— Кто этот старик? — спросил Майкл.

— Наш главный механик. Чинит все что угодно, от заколки до разбитого черепа.

— Он говорит как местный житель.

— Джонс тут родился. В городской библиотеке висит портрет его прадеда, которого переправили сюда с юга по «подпольной железной дороге»[73]. Беглецу здесь понравилось, и он остался, перебиваясь случайными заработками, а заезжий художник нарисовал его. До двадцатых годов местные жители занимались только сельским хозяйством. Тогда в Грин-Холлоу не слыхали о туристах из Нью-Йорка и Бостона, а по воскресеньям никто не пил. В годы Великой депрессии городу грозила гибель, но семья Джонса осталась, а потом начался горнолыжный бум, и оказалось, что он скупил за бесценок тысячи акров земли. Ловкий парень, а? Он мог бы сидеть сложа руки, но его не оторвать от техники. Дочка Джонса работает в «Альпине» официанткой. Смышленая девчушка, в пятнадцать лет окончила школу, но поступать в колледж отказалась. Отец говорит — ну и ладно, он тут насмотрелся на студентов, за большинство из них не поставит и сломанной лыжной палки.

Они медленно поднимались вдоль просеки, вырубленной для канатной дороги. Ветви сосен сгибались под тяжестью снежных шапок, залитых холодным солнечным светом. Олень удивленно, но без страха посмотрел на них из-под раскидистого дерева, стоя на голом клочке земли, прикрытом ветками. Тишину нарушало лишь негромкое пение троса, мужчины сидели молча — оба чувствовали, что любые слова погубят очарование первого утра сезона. Местами виднелись следы зайца и, как показалось Майклу, лисицы. Сейчас его отделяли от Нью-Йорка века и континенты.

Добравшись до вершины, они скатились чуть вниз, в сторону от канатной дороги, и Калли махнул рукой человеку, дежурившему в сарае, где находилось большое колесо, вокруг которого оборачивались кресла.

Ничего не говоря, Калли пересек лысую горную вершину, Майкл последовал за ним. Ему никогда не доводилось кататься по ту сторону горы, в старые времена не было ни этого подъемника, ни новых трасс, проложенных через лес. Наконец Калли остановился, и они посмотрели вниз. Такого сложного спуска Майкл не встречал ни в Америке, ни в Европе, он начинался почти отвесным участком длиною ярдов в сто, затем трасса круто сворачивала влево и исчезала в лесу.

— Все ясно, — сказал Майкл. — Начинаем с самого легкого, а там, глядишь, дорастем и до чего-нибудь посложнее.

Калли усмехнулся:

— Эта трасса называется «Черный рыцарь». Здесь спускаются начинающие.

— На парашютах? — отозвался Майкл.

— Помнишь, что старик говорил о пьяных и безумных?

— Догоняй, сукин сын, — сказал Майкл и бросился вниз, оставляя за собой снежный шлейф. При спуске он старался не сдерживать дыхание. Сначала Майкл решил пройти сразу всю трассу, но ему не улыбалось в первый же день врезаться в дерево. Разворачиваясь, чтобы погасить скорость, он заметил Калли, который на параллельных лыжах пронесся мимо.

— Хватит выпендриваться! — крикнул Майкл, в ответ Калли задорно помахал палкой. Майкл с облегчением увидел, что Калли, сделав четыре поворота, остановился у кромки леса.

— Недурно для старого пижона, — заметил Майкл, поравнявшись с Дэвидом. Почему-то на горе Майклу было гораздо легче общаться с Калли, чем внизу.

— Дальше дело техники.

— Я с тобой, мой друг.

— Сейчас трасса сузится и пойдет круче, а в двухстах ярдах отсюда, там, где кончаются деревья, сразу за поворотом лежит валун, который не виден до последнего момента.

— Это уже интересно, — сказал Майкл, — Allez, allez[74].

С этого момента Калли стал безрассуден. Приветлив, улыбчив, но безрассуден. Казалось невероятным, что большую часть времени он проводит за письменным столом. Массивный, грузный, лысеющий, с отвисшим брюшком, он мчался без остановок, не оглядываясь назад. Он пролетел по воздуху двадцать ярдов и приземлился легко, словно птица, сделанная из стальных пружин, которые и после десяти тысяч полетов при самом тщательном рентгенографическом исследовании не проявят ни малейших признаков усталости металла.

Обливаясь потом в своей парке, Майкл неотступно следовал за не знающим усталости Калли, каждая его мышца стонала от боли, он дважды падал, ему хотелось сдаться, лечь на холодный снег, но он тут же вскакивал и бросался догонять маячившую впереди широкую спину.

До полудня они успели съехать по всем трассам двух ближайших гор, восстанавливая дыхание лишь в блаженные минуты отдыха, когда они сидели в креслах подъемника. Наконец Калли остановился. Отстав ярдов на двести, Майкл увидел, что Дэвид затормозил у автостоянки возле кафе и нагнулся, чтобы снять лыжи. Майкл в последний раз набрал скорость и эффектно погасил ее, обдав Калли снежной пылью.

Дэвид поднял голову.

— Пижон, — улыбаясь, сказал он. — Доволен утром?

— Еще бы, — выдохнул Майкл, опираясь на лыжные палки. — Спасибо.

— Пустяки, — сказал Калли. — Что-то я не видел твоих сальто.

— Без девочек какой смысл?

— Одна уже есть.

Калли показал на склон.

Майкл с трудом повернулся, не в силах снять лыжи, и задрал голову. Вверху стройная красная фигурка быстро и точно выписывала крутые повороты в веере снежных брызг.

— Трюки будут позднее, — сказал Майкл.

Калли засмеялся.

— Спать надо по ночам. — Он хлопнул Майкла по плечу. — Не сомневаюсь, ты еще покажешь. Думал, удастся поставить тебя на место, но куда там.

Майкл видел, что Калли на свой простой лад испытывает его, и чувствовал, что не ударил в грязь лицом. Он радовался, хотя и понимал, что это глупо. Зная, что ни в чем не виноват перед Калли, он до сих пор испытывал неловкость в его присутствии. Он заметил, что Калли грубовато и неуклюже старается продемонстрировать свою симпатию и предлагает дружбу.

Майкл вытер пот с лица и стал наблюдать за девушкой в красном. Когда она приблизилась, он узнал Риту, служанку из «Альпины», дочь Хэролда Джонса.

— Честное слово, — вырвалось у Майкла, — девчонка умеет кататься.

— Еще бы ей не уметь, — отозвался Калли. — Она стоит на лыжах с трех лет. Привет, Рита, — поздоровался он, когда девушка ловко, без пижонства, остановилась возле них. — Ничего утро?

— Потрясающее, — сияя, ответила она.

Казалось, ей не шестнадцать, а десять лет.

— Вас это, наверное, огорчает.

— Почему? — удивился Майкл.

— Завтра тут будут толпы народу. Сегодня вся гора моя. Ну, не считая вас двоих. Я видела ваши следы везде, — сказала она, отстегивая лыжи. — Знаете, мистер Сторз, вы оставили недурные следы.

— Это Дейв, — сказал Майкл. — Мои выглядят так, словно на горе побывала пьяная стреноженная кобыла.

Она засмеялась:

— Почерк Дейва я узнаю сразу. Он тут выписывал вензеля еще до моего рождения.

— Слушайте, — произнес Майкл, у которого уже появились силы нагнуться и отстегнуть лыжи, — я умираю от жажды. Зайдем в кафе, угощу вас чем-нибудь холодненьким.

— Мне пить не хочется, — сказал Калли. — И вообще мне пора в контору. Я и так уже загулял. Майкл, если сможешь, зайди попозже. Подпишешь контракт. Это на три-четыре часа сделает тебя богачом, если только ты не выкинешь ничего экстравагантного, например, не купишь сандвич.

— Зайду, — обещал Майкл. — А как ты, Рита? Есть у тебя время?

— Пятнадцать минут. Мне надо успеть к ленчу в гостиницу.

— Я тебя отвезу, — сказал Майкл. — Так ты выиграешь время.

Он закинул ее лыжи на плечо вместе со своими и направился в кафе, а Калли пошел к своему потрепанному «универсалу».

— Не стоит вам носить мои лыжи, — тихо сказала Рита, идя рядом с Майклом.

— Почему?

— Не все в городе такие, как вы, — смущенно пояснила Рита. — Если кто-нибудь сообщит миссис Хеггенер, что вы таскаете мои лыжи, ей это покажется неприличным.

— Какая ерунда, Рита, — резко сказал он. И шутливо добавил: — Я всегда соблюдаю приличия.

— Вы только правильно меня поймите, — быстро промолвила Рита. — К мистеру Калли это не относится. Ни в коем случае.

— Я знаю, — тем же веселым тоном сказал Майкл. — Он хоть и грубый человек, но очень порядочный.

Он прислонил две пары лыж к стене и воткнул палки в снег.

— С утра мечтаю о холодном пиве, — произнес Майкл. — Чтобы не отстать от старины Дейва, пришлось основательно попотеть.

— Удивительный он человек, правда?

Рита восхищенно покачала головой. Она каталась без шапочки, и ее коротко остриженные черные волосы вибрировали при каждом движении, искря оставшимися на них маленькими снежинками. Ее кожа, более темная, чем у отца, свидетельствовала об отменном здоровье.

— Такой старый и толстый, а как катается! — заметила она.

— Дейв не намного старше меня, — сказал Майкл, поднимаясь по ступенькам.

— Ой, простите! — Рита смутилась и прикрыла рот ладошкой. — Я не хотела вас обидеть. И потом, вы же не толстый. — Она засмеялась.

— Я растолстею, — сказал он, — если ты будешь накладывать мне такие порции.

— Если вы собираетесь кататься с Дейвом Калли, вам потребуются силы.

Он взял в автомате пиво для себя и кока-колу для Риты. Майкл скинул парку, и они сели за угловой столик. Увидев, что рубашка на нем промокла, он застеснялся, но Рита ничего не сказала.

Майкл едва удерживался от соблазна спросить о мистере Хеггенере. Он не хотел, чтобы Рита нечаянно сказала о нем что-то лишнее, а потом сожалела об этом.

— Ты катаешься просто здорово, — похвалил Майкл девушку.

Рита пожала плечами:

— Я здесь выросла. Тут все умеют съезжать с горы.

— Я знаю. Видел утром твоего отца.

— Когда папа выходил на рассвете из дома, он насвистывал от счастья. Наконец-то его подъемник пущен.

— Он меня вспомнил. Он сказал, что Господь бережет пьяных и безумных.

— В этом весь отец, — засмеялась она. — Он человек прямой.

Рита расстегнула молнию комбинезона и спустила его до пояса. Майкл не увидел следов пота на ее хлопчатобумажной мужской рубашке. Он обратил внимание на плоскую, худенькую, угловатую фигурку Риты. Майкл свободно, с запасом мог бы обхватить пальцами тонкие запястья девушки.

— Рита, — спросил он, — у тебя никогда не было травм? Лыжных, я имею в виду.

Она удивилась:

— Почему вы спрашиваете?

— Ты такая худенькая, и косточки у тебя…

— Хрупкие, вы хотите сказать. — Она печально посмотрела на него. — Мама уверяет меня, что я поправлюсь. Я сильнее, чем кажусь. Мне пришлось стать сильной. Всю жизнь дралась с братом.

— Ты участвовала в соревнованиях?

На лице Риты появилась та снисходительная улыбка, которую вызывает у взрослого наивный вопрос, заданный ребенком. Она как-то сразу повзрослела.

— Вы когда-нибудь видели черного спортсмена-горнолыжника?

— Кажется, нет, — ответил Майкл, поняв смысл ее вопроса. — Но ведь до Джеки Робинсона в национальной лиге тоже не было черных бейсболистов.

— Я говорила об этом с папой, — серьезно заявила Рита. — Обожди лет пятьдесят, сказал он. Через пятьдесят лет мне исполнится шестьдесят шесть. Много шестидесятишестилетних горнолыжниц участвовало в последней олимпиаде? А я еще не самая быстрая в семье. Видели бы вы моего брата…

— Сколько ему лет?

— Восемнадцать.

— Чем он занимается?

— Помогает отцу.

— Мы могли бы покататься втроем, — предложил Майкл.

— По четвергам он свободен.

Приглашение заметно обрадовало ее. Она казалась то ребенком, то взрослой, то снова ребенком.

— А ты?

— Я свободна по утрам. Работаю с ленча и до десяти вечера.

— Тогда мы можем договориться на следующий четверг. Кататься с Дейвом Калли чаще, чем раз в месяц, мне не по силам. А один я тоже не люблю.

— Чудесно. Если только вы не будете заняты с мадам.

— О, ты уже знаешь, что я прикреплен к ней?

— Новости летят быстро. Город маленький…

— Как она катается?

— Отлично. — В тоне девушки снова появилась снисходительность, на этот раз не имеющая отношения к цвету ее кожи. — Для своего возраста.

Майкл улыбнулся:

— А знаешь, я ее старше.

Рита по-детски засмеялась:

— Опять я… Извините.

— Все в порядке, — сказал Майкл и подумал, что ему следует привыкнуть к тому, что сверстники Риты считают всех, кому за тридцать, дряхлыми стариками, стоящими на краю могилы.

Они кончили пить и подошли к «порше». Рита больше не возражала против того, чтобы он нес обе пары лыж.

Майкл укрепил лыжи на стойках, сунул палки назад, и Рита с комфортом устроилась на переднем сиденье.

— Мистер Сторз, можно вас о чем-то попросить?

— Конечно.

— Тогда поедем медленно. Я хочу, чтобы все увидели меня в этой машине.

Майкл не спеша поехал по главной улице городка. Рита небрежно помахала двум знакомым, не переставая возбужденно болтать. Лыжи вовсе не главное ее увлечение, сказала девушка, больше всего на свете она хочет стать певицей. Она поет в церковном хоре, даже солирует, но это совсем не то.

— О чем я мечтаю на самом деле, — призналась Рита, — так это выходить на сцену в экстравагантном костюме, в перьях, блестках и высоких сапогах, мой любимый цвет — красный, наверно, из-за «Дип пёпл»[75], толпа орет в двадцать тысяч глоток «Рита! Рита!», а я беру в руки микрофон и выдаю одну песню за другой, все сходят с ума, ломают кресла и колесят по свету за мной и моей группой — Нью-Йорк, Сан-Франциско, Лондон, Париж… а деньги сыплются так быстро, что мне приходится нанять трех человек с высшим образованием, чтобы они успевали их подсчитывать!

Майкл улыбнулся наивному представлению о красивой жизни, он надеялся, желая Рите добра, что ее мечты никогда не сбудутся. Но у него не хватило мужества напомнить девушке о многих популярных певцах, поклонники которых вытворяли в их честь Бог знает что, а сами они гибли от наркотиков или совершали самоубийства, не дожив до тридцати лет. Вместо этого он сказал:

— У меня есть один друг, француз, прекрасный музыкант, он играет на пианино и поет в барах. На днях он приезжает сюда, я попрошу его послушать тебя, он сможет дать немало ценных советов.

— Вы шутите… — От радости она лишилась дара речи.

— Нет. Честное слово.

— Мистер Сторз, вы самый добрый человек, какого я встречала.

— Надеюсь, — сказал он, смущенный силой ее чувств, — ты еще встретишь немало добрых людей, гораздо добрее меня.

Последние несколько сотен ярдов до отеля она ехала, откинув голову на обтянутый кожей подголовник и закрыв глаза, лицо ее светилось мечтательной улыбкой.

Когда он снимал ее лыжи со стоек, она сказала:

— Вам надо убрать свои тоже. Здесь крадут лыжи. Грин-Холлоу сейчас — настоящий рай, но вместе со снегом тут появляются разные мерзкие типы.

Рита заспешила навстречу трудовому дню, а Майкл послушно снял лыжи со стоек и отнес их вместе с палками в гостиницу, в специально отведенную для этого комнату. Потом он подошел к портье и поинтересовался, не просила ли миссис Хеггенер что-нибудь ему передать. Оказалось, просила. Миссис Хеггенер хочет пойти кататься сегодня в два тридцать.

Глава 14

Он в одиночестве ел свой ленч. Рита сдержанно, молча прислуживала ему, гостиница оживилась с появлением первой слабой волны туристов, большинство которых было в ярких костюмах, напоминавших Майклу из-за нашитых на них полосок форму профессиональных футболистов.

Ровно в два тридцать Ева Хеггенер спустилась в холл, где ее ждал Майкл. Ярко-синий лыжный костюм, собранный у талии, подчеркивал стройность ее фигуры, а меховая шапка придавала тонкому, слегка подкрашенному лицу Евы сходство с портретом придворной красавицы работы старого голландского мастера. Он взял свои лыжи из комнаты, где они хранились, и укрепил их на крыше «порше».

— Вообще-то нам следует ехать на моем автомобиле, — сказала Ева. — Счет за бензин набежит немалый.

Майкл не понял сразу, хотела она обидеть его или нет. Крестьяне, вспомнил он. Нет, хотела.

— Мне, наверное, компенсируют чаевыми, — приниженно заметил он.

Она рассмеялась и мягко добавила:

— О, какие мы, оказывается, обидчивые.

— Я сворачиваюсь, как цветок, при малейшем дуновении ветра, — сказал он, садясь в «порше».

— Анемоны, — вспомнила Ева, — они этим славятся. Мой американский анемон.

Она похлопала Майкла по плечу, как бы успокаивая его.

У подъемника он наклонился и помог ей надеть лыжи.

— Зарабатываю чаевые, — сказал он, сравнивая счет.

Сев в кресло, Ева спросила:

— Как покатался утром?

— Прекрасно.

— Ты понравился Калли?

— Вероятно, да. Он скуп на похвалы.

Они поднимались в гору, воздух был прозрачен, вокруг стояла тишина.

— Да, хочу тебя спросить, — сказала она, — ты играешь в триктрак?

— Когда-то играл. А что?

— Мой муж постоянно ищет партнеров. Если сядешь с ним играть, будь осторожен. Не делай больших ставок. Он коварен.

— Когда-то я тоже слыл опасным противником.

— Я его предупрежу. Кстати, утром мы говорили с ним по телефону, я сказала о тебе, и он предложил, чтобы вечером мы пообедали все вместе, если он не слишком устанет.

— А разве вы не хотите провести первый вечер после его возвращения вдвоем, без посторонних?

— У нас уже столько было первых вечеров, что он рад перемене. Все, что не предназначено для чужого уха, мы уже друг другу сказали.

— Благодарю за приглашение, — произнес Майкл.

Она помолчала, а затем снова заговорила:

— Рита сказала мне, что утром ты смотрел, как она катается. Твои слова об участии в соревнованиях и о друге пианисте вскружили ей голову. Кстати, управляющий доложил мне, что две комнаты готовы. В субботу хлынет народ, все будет забито. Им что, действительно нужны два номера, или они хотят соблюсти приличия?

— Они просто друзья. По крайней мере так они мне говорят.

— С американцами никогда не поймешь.

— Он не американец, он француз.

— Тогда, думаю, они действительно просто друзья. Ладно, обойдемся.

Ева похлопала руками в перчатках, будто они замерзли:

— На твоем месте я говорила бы с девочкой осторожнее — я имею в виду Риту. Будет очень жаль, если из очаровательной первоклассной официантки она превратится во второсортную спортсменку или третьеразрядную певичку.

— Не знаю, как насчет лыж и пения, — сказал он, едва сдерживая себя, — но уверен, хочешь ты того или нет, в официантках она не засидится.

— Мужчины — наивный народ, — категорично заявила Ева. — Они полагают, смазливое личико — это все.

«А как насчет твоего личика?» — подумал он, но промолчал.

Они поднялись на вершину, и Майкл заметил, как ловко она соскочила с кресла и изящно прокатилась вниз, держа палки под мышками и делая змейку.

— Ты уже изучил склоны? — спросила она, вдевая руки в петли лыжных палок.

— Калли показал мне все трассы, и я смотрел карту. Где ты предпочитаешь кататься?

— Где угодно, кроме «Черного рыцаря». Отвесные места вызывают у меня головокружение. Я поеду за тобой. Если ты будешь спускаться слишком быстро, я тебе крикну, — сказала она деловым тоном.

Майкл выбрал для начала простейший спуск, время от времени он оборачивался назад и смотрел, поспевает ли за ним Ева. Она шла уверенно, элегантно, в ее движениях чувствовалась солидная школа. Он прибавил скорость, она цепко сидела у него на хвосте. Какое к черту головокружение, подумал он, что она дурочку ломает? Но все же решил держаться подальше от «Черного рыцаря».

Уже смеркалось. Спускаясь в последний раз, Майкл развил скорость, составлявшую три четверти от его максимальной. Ева без труда держалась рядом. Они остановились возле кафе, она повернула порозовевшее лицо к горам, и в морозном сумеречном воздухе зазвенел ее голос:

— Какая жалость, что уже темнеет, правда?

Ему захотелось немедленно поцеловать Еву.

— Довольна своим инструктором? — спросил он.

— Вполне, — кивнула Ева, — а ты доволен ученицей?

— Тоже мне начинающая.

За все время он не сказал ей ни слова о ее технике, хотя иногда она делала нечто лишнее при современном снаряжении и не знала последних новшеств.

— Возможно, завтра я дам тебе пару советов, как улучшить стиль. Чуть откиньтесь назад, работайте коленями, а не лодыжками, на поворотах держите лыжи прямо — за эти весьма переменчивые наставления и платят инструкторам во все времена.

— Я буду внимать учителю с затаенным дыханием, — насмешливо сказала она. — Возможно, к концу сезона мне удастся сравняться с твоей новой подругой Ритой, и ты посоветуешь мне пойти в большой спорт.

Ему расхотелось поцеловать Еву, и он нагнулся, чтобы отстегнуть ее лыжи.

Оказалось, что мистер Хеггенер вовсе не согбенный, вечно кашляющий неподвижный старик с воспаленными глазами, а стройный человек лет пятидесяти пяти, с прозрачной кожей, густыми седыми волосами и маленькой аккуратной бородкой. Его удлиненное доброе лицо с темными глазами могло принадлежать испанскому гранду, жившему в восемнадцатом веке. Держался он вежливо, приветливо, сдержанно. На нем был элегантный, тщательно отутюженный темно-зеленый шерстяной пиджак с замысловатой черной вышивкой вокруг петлиц, белоснежная рубашка и шелковый галстук. Несмотря на то что стол, за которым они сидели, находился возле камина, где ярко полыхали дрова, мистер Хеггенер набросил на плечи тонкий шотландский плед. Немного волнуясь, Майкл пришел в синем блейзере, рубашке с воротничком и галстуке. Ева надела уже знакомое Майклу свободное длинное черное платье, но сейчас она дополнила его ниткой жемчуга и приколотой на плече золотой брошью. Они начали обед довольно поздно и к тому времени, когда Рита подала им десерт, остались в зале одни.

Мистер Хеггенер оказался идеальным хозяином, и, к огромному облегчению Майкла, беседа текла легко и непринужденно, она вертелась вокруг недавно выпавшего снега, состояния трасс, острой потребности в грамотных инструкторах для школы; они говорили о том, как разросся город в последнее время и к чему это привело, о новой волне горнолыжного бума, о том, как трудно доставать стоящие фильмы для местного кинотеатра, тоже принадлежащего Хеггенеру. У него был приятный негромкий голос, в его речи не слышалось акцента.

Мистер Хеггенер старался не монополизировать беседу, постоянно вовлекал в обсуждение гостя и жену. Майкл заметил, что Хеггенер с олимпийской снисходительностью относится к своим соседям, обитателям городка, к их странностям, но когда он упоминал кого-то конкретно, то неизменно характеризовал человека только с лучшей стороны. За весь обед он ни разу не коснулся руки своей жены, но Сторз видел, что мистер Хеггенер сильно привязан к Еве и ловит каждое ее слово, когда она говорит, правда, случалось это не часто.

Ей, по всей видимости, нравилось слушать мужчин, откинувшись на спинку кресла. Она ела с аппетитом и улыбнулась, когда муж похвалил кухню и сказал Майклу, что нынешний шеф-повар — большая удача после серии катастрофически беспомощных гастролеров, которые, при всех их блистательных рекомендациях, годились только для работы в забегаловках.

За десертом Хеггенер сказал:

— Думаю, дорогой мистер Сторз, вас, как и многих наших гостей, удивляет, что я живу в этом городе. Я здесь обосновался, если можно так сказать, совершенно случайно. В окрестностях Грин-Холлоу есть одна больница, заведует ею профессор, о котором мне говорили, что он творит чудеса. Возможно, так оно и есть, но со мной чуда не случилось. Видно, когда я приехал к профессору, он вышел из своей магической фазы. Но я влюбился в город… Спасибо, Рита, — сказал он девушке, поставившей перед ним маленькую чашечку. Он брезгливо посмотрел на кофе. — К сожалению, всего лишь заменитель. Пить настоящий мне не разрешают. Но у вас, мистер Сторз, кофе настоящий, верно, Рита?

— Да, сэр, — сказала она.

Мистер Хеггенер повернулся к Майклу:

— Хотите сигару?

— Нет, благодарю вас.

— Вы не курите?

— Почти, — ответил Майкл. — Я обхожусь одной сигаретой в день. — Сегодня он выкурил ее, сидя с Ритой в кафе после тренировки, устроенной Калли.

— В воздержании есть своя прелесть. Спасибо, Рита, сигар не надо. Так вот, как я говорил… — Майкл заметил, что Хеггенер часто использует это вводное предложение, точно композитор, повторяющий музыкальную фразу, чтобы вернуть слушателей к мелодии, которую он еще не исчерпал. — Как я говорил, Грин-Холлоу, его пологие горы мне понравились. Величие Альп угнетает обитателей долин. Я вышел из семьи, которая занималась гостиничным делом на протяжении жизни многих поколений. У нас с восемнадцатого века хранятся книги с фамилиями молодых англичан, совершавших турне по Европе. Если бы я был склонен к мистике, то мог бы считать, что гостиницы вошли в мою кровь. Стоит мне увидеть место, наделенное едва уловимой атмосферой праздника, с подходящей географией, населением, живописное и… — усмехнулся он, — сулящее доход, и сразу мои мысли начинают крутиться вокруг строительства, приобретения земли, ее благоустройства, проблемы кадров, длительности сезона и тому подобное. Так случилось и с Грин-Холлоу. У вас есть подобная страсть, мистер Сторз?

— К сожалению, нет.

После роскошного обеда Майкл чувствовал себя не вправе утомлять Хеггенера подробным рассказом о владевших им страстях.

— Жаль, — произнес Хеггенер.

— Завидую вам, — сказал Майкл. — Чудесное тут у вас место.

— Да, согласен. Мои бухгалтеры тоже меня радуют. Гостиничное дело, если не принимать близко к сердцу неизбежные ежедневные неурядицы, может приносить большое удовлетворение. Отчасти чувствуешь себя капитаном корабля. Ты сам себе хозяин, в одиночку прокладываешь курс, выбираешь наиболее приятные порты назначения. Приглашаешь интересных пассажиров, они развлекают тебя — например, нам повезло заполучить такого гостя, как вы…

Майкл улыбнулся:

— Боюсь, тут все наоборот. Это вы меня развлекаете.

— О, — Хеггенер вздохнул с иронической театральностью, — действительно, я питаю слабость к активным слушателям, и стоит мне встретить такого, как я теряю чувство меры. — Извинившись подобным образом, он заговорил вновь, ритмично двигая аккуратной седой бородкой: — Да, встречаешься с самыми разными людьми, они делятся своими взглядами на жизнь, рассказывают сплетни, столь дорогие сердцу старого венца…

— Ты уже два года не был в Вене, — огорченно сказала Ева, точно упоминание об австрийской столице разбередило в ее душе незаживающую рану.

— Верно. — Мистер Хеггенер махнул рукой. — Именно поэтому после хорошего обеда во мне просыпается сентиментальное отношение к этому городу. Несмотря на уличную толкотню и стабильность шиллинга, стоит человеку хоть ненадолго попасть в Вену, и ему уже не избавиться от ощущения, что он оказался в историческом музее, где все говорит о славном прошлом и ничто — о будущем. Но довольно о Вене. Я говорил о mеtier[76], которое имел счастье унаследовать. Чтобы оно дарило вам радость, следует держаться от него на расстоянии. Тут мне тоже повезло. Я живу в полумиле от гостиницы, у меня прекрасный управляющий, которого я, не знаю, заслуженно или нет, считаю честным; он выслушивает жалобы по поводу незабронированных номеров, холодной еды, течи в трубах и плачущих детей. Я стараюсь отсутствовать при разбирательствах, которые происходят, когда повара сбегают на праздники домой, а горничные обнаруживают, что они беременны.

— Ева, — продолжал после паузы Хеггенер, — рассказала мне о той любопытной беседе, которая состоялась у вас утром с нашей очаровательной Ритой.

— Она отличная лыжница, — заметил Майкл. — Ей бы потренироваться, и она покажет класс.

— А почему нет? — сказал Хеггенер. — В области спорта цветное население нашей страны — не знаю, мистер Сторз, имеет ли это для вас значение, но я американский гражданин, — так вот, цветное население — кладезь талантов. Вы только посмотрите по телевизору футбол или бейсбол — как много там цветных игроков, как превосходно они играют, с каким мастерством, неистовством и одержимостью; лучше, чем белые. Вероятно, если бы нам удалось заставить их встать на лыжи, на следующей олимпиаде мы добились бы большего успеха, чем одно-два места в первой десятке.

— Широта твоих взглядов делает тебе честь, Андреас, — саркастически заметила Ева, — но ты забываешь, что в горах Америки не так много черных.

— Возможно, нам следует пригласить их сюда, — сказал мистер Хеггенер. — В своем завещании я оставлю средства на создание специального фонда. Одним из разочарований моей молодости было то, что мне так и не удалось выиграть ни одного соревнования. Вдруг после смерти деньги принесут мне победу? — Он засмеялся, и над опрятной бородкой открылись ровные белые зубы молодого человека. — Захватывающая идея, правда? Находясь в мире ином, я буду вскакивать и кричать, разумеется, беззвучно: «Давай! Жми!» — одному из моих цветных протеже.

— Вы раньше катались, мистер Хеггенер? — Майкл с трудом представлял сидящего перед ним закутанного в плед хрупкого человека сражающимся со снежной стихией.

— Мистер Сторз, я ведь родился в Австрии. Да, я катался. Подтверждением этого служит моя хромота. — Хеггенер улыбнулся, потом серьезно посмотрел на Майкла. — Наверное, лыжи — не основная ваша профессия?

— Нет, — ответил Майкл и умолк.

— Так я и полагал. Не думайте, я вовсе не хочу принизить это занятие.

— Еще он летает на дельтаплане, — с явным неодобрением сказала Ева.

— А, так вы меня узнали? — удивился Майкл. Раньше они не говорили об этом.

— Конечно. Надеюсь, это ваш последний полет. В школе и так не хватает инструкторов. Не убивайте себя хотя бы до весны.

— Со стороны это выглядит опаснее, чем есть на самом деле, — заметил Майкл.

— Я слышала о некоторых случаях. Видела фотографию одного из чемпионов, повисшего на высоковольтных проводах.

— Он переоценил свои силы.

— А вы не переоцениваете свои?

В ее словах появилась враждебность, она дразнила Майкла, и он подумал: «Интересно, как воспринимает муж бесцеремонность ее обращения с гостем?»

— Стараюсь не совершать подобной ошибки, — миролюбиво сказал он.

— Дельтаплан, — задумчиво произнес Хеггенер. — Родственник птицы. — Он изящно взмахнул своей белой кистью. — Каждое следующее поколение находит свой способ сломать себе шею. Новое приключение. Не говоря уж о старом, испытанном — войне. К счастью, — продолжил он после паузы, последовавшей за этим зловещим словом, — я был слишком молод. И никто не мог с уверенностью сказать, на чьей стороне я стал бы воевать. Приключение. А вы, мистер Сторз, вам доводилось сражаться?

— Нет, — сказал Майкл, смущенный этим вопросом и не готовый ответить на него честно. — Я мог угодить во Вьетнам, но не угодил. И вообще я не считаю войну приключением. Своей жизнью я готов рисковать, но убивать при этом других — нет.

— Прекрасный аргумент, — сказал Хеггенер. — К сожалению, не пользующийся популярностью. — Он сделал мягкий жест рукой. — Мы говорили о профессиях. Миссис Хеггенер кое-что рассказала мне о вас, но я толком не уяснил, чем вы занимаетесь.

— Наверное, это можно назвать бизнесом, — сказал Майкл, испытывая неловкость.

— Широкое определение. А точнее? — смущенно спросил мистер Хеггенер. — Я не хотел бы показаться вам чрезмерно любопытным, но мне кажется, поскольку этот сезон мы… проведем вместе… Ева сказала мне, что она предложила вам коттедж, я очень рад… хотелось бы обменяться некоторой информацией. Вы, наверное, понимаете, что не похожи на обычного инструктора лыжной школы.

— Моя профессия? Я считал доллары и центы, но арифметика разошлась с душой.

— Ну ладно, — сказал мистер Хеггенер. — Оставим это на потом.

В зал бесшумно вошел управляющий.

— Извините за беспокойство, — тихо обратился он к Еве, — но вам звонят.

— Спасибо, — сказала Ева и встала.

Майкл поднялся из-за стола, мистер Хеггенер тоже, хотя и не без труда.

Он печально посмотрел на жену, точно не надеялся ее больше увидеть.

— Полагаю, вам известно, что я обречен? — спросил Хеггенер.

— Я слышал.

— Я — медицинский раритет, — чуть ли не с гордостью произнес Хеггенер. — У меня туберкулез. В наше время он практически мгновенно излечивается антибиотиками. Но я имею честь быть пораженным новой, умной, стойкой бациллой. Подарок прогресса. Не важно. Я прожил хорошую жизнь и уже не молод, сейчас у меня, как выражаются врачи, ремиссия, я радуюсь этим дням, и все кажется мне возможным. Если бы не Ева, я охотно повернулся бы лицом к стене и умер. Она значит для меня очень много. Больше, чем я обычно показываю. Больше, чем я показываю даже ей.

Он, видно, здорово хватил еще до обеда, подумал Майкл.

— Временами у нее бывают молодые люди, — продолжал Хеггенер будничным тоном. — Вы, я скажу, несравненно приятнее ваших предшественников…

— Мистер Хеггенер… — начал Майкл.

— Пожалуйста, не спорьте со мной, мистер Сторз. Я прошел через слишком многое, чтобы изводить себя ревностью — худшей из страстей. Ева для меня скорее любимая дочь, чем жена, если в вашем возрасте это можно понять. Однако позвольте сказать… — Он сделал паузу, затем заговорил вновь: — Мистер Сторз, вы не охотник?

— Какое это имеет отношение к?.. — недоуменно спросил Майкл.

— Я много охотился в жизни. Олень, чья голова висит над камином в том коттедже, куда пригласила вас миссис Хеггенер, убит мною. Я пронес это увлечение через годы. Терпеть не могу лицемерных гуманистов, которые поглощают бифштексы и оплакивают убитую дичь. Кем бы вы предпочли быть — оленем, одним выстрелом убитым на зеленой лужайке, или несчастным кастрированным ревущим быком, которого тащат на бойню? Ладно, оставим эту тему. Так вот, как я говорил, я много охотился и однажды убил человека, одного из моих лучших друзей. Конечно, это был несчастный случай, которых происходит немало за сезон. Он имел неосторожность унизить мою жену. Мы оба присутствовали на его похоронах. Это было в Австрии, несколько лет назад. В Вермонте оленей хватает. Когда начнется сезон, мы сможем вместе поохотиться. Ева говорит, вы собираетесь остаться тут навсегда. Уверен, не пожалеете, если примете такое решение. Осень в здешних краях изумительная.

В столовую вернулась Ева Хеггенер, ее длинное черное платье хлестало по ногам, жемчуга и золотая брошь сияли в каминном свете.

— Что-нибудь случилось? — спросил Хеггенер.

— Ничего, — ответила Ева. — Позвонила старая подруга из Бостона. Она просит оставить ей комнату на праздники. Ты их знаешь — Гортоны.

— Превосходная семья, — заметил Хеггенер. — Просто превосходная. А теперь, дорогая, буду тебе благодарен, если ты поможешь мне подняться по лестнице и включишь Брамса, пока мы готовимся ко сну. Да, Ева говорила мне, вы играете в триктрак. Давайте сыграем завтра партию-другую. А сейчас спокойной ночи, спасибо за прекрасный вечер.

— Это я должен вас благодарить, — сдержанно сказал Майкл. — Спокойной ночи, мадам. Спокойной ночи, сэр.

— Спокойной ночи, Майкл, — ответила Ева.

Хеггенер оперся на руку жены, плед сполз с его плеча, и Ева медленно повела мужа из столовой.

Майкл остался неподвижно сидеть за столом. «Ну и ну!» — сказал он себе.

Он услышал за спиной шаги и обернулся. Из кухни пришла Рита:

— Вам еще что-нибудь принести, мистер Сторз?

— Я думал, ты уже спишь.

— Не люблю оставлять в столовой людей. Вам что-нибудь?..

— Ничего, Рита, спасибо.

Рита начала убирать со стола.

— Вы чем-то расстроены, мистер Сторз? — спросила она.

— Я? — удивился он. — Из-за чего мне расстраиваться?

— Тогда спокойной ночи, мистер Сторз.

Взяв поднос с посудой, она повернулась, ушла и погасила свет.

Майкл не двигался. Затем он устало потер глаза. Вверху зазвучало вступление из «Вариаций на тему Паганини» Брамса. Он посмотрел на потолок, губы его тронула ироническая улыбка; Майкл уронил подбородок на грудь и замер, глядя на огонь и слушая доносившуюся с третьего этажа негромкую музыку.

Глава 15

— По твоей милости я час недоспал, — проворчал Калли, спускаясь на рассвете вместе с Майклом по ступенькам гостиницы.

Вершины гор уже порозовели, но долины оставались в тени. В кузове пикапа, принадлежавшего лыжной школе, лежали слаломные древки. Майкл уговорил Калли поставить их и проверить, может ли Рита спускаться через близко расставленные ворота. Майкл как-то провел с ней на горе целое утро и теперь хотел испытать девушку на настоящей слаломной трассе. Одно дело кататься просто так, пусть даже очень хорошо, а совсем другое — идти через ворота. Поэтому Калли попросил Хэролда Джонса включить подъемник на час раньше обычного, чтобы они могли посмотреть Риту, пока на склонах еще нет людей.

Майкл лег спать рано, он хотел утром быть свежим. Его никто не беспокоил. Хеггенеры по-прежнему жили в гостинице, на третьем этаже: мистер Хеггенер ждал, пока сменят обивку старинного кресла, купленного когда-то им самим, он заявил тоном капризного инвалида: «Хочу войти в квартиру, когда все будет стоять на своих местах и я смогу почувствовать себя по-настоящему дома».

Ева больше не наносила Майклу ночных визитов. Хеггенеры обедали у себя, Майкл ел в одиночестве, а вечера проводил за чтением. Один или два раза он издалека видел Хеггенера, прогуливающегося с тросточкой, но они не разговаривали. Поиграть в триктрак им также не доводилось.

Майкл пару раз катался с Евой, но она не упоминала о той беседе, которая состоялась между Майклом и Хеггенером во время обеда. Сторз также обходил эту тему, хотя часто размышлял о хрупком австрийце, хотел узнать о нем больше и одновременно боялся этого. Майкл не мог думать о Хеггенере как об американце. Ни один американец не признался бы в том, что он убил близкого друга за то, что тот унизил его жену.

Майкл начал давать Еве советы относительно ее стойки и распределения веса; педантичная, прекрасно владеющая собой и своим телом, миссис Хеггенер схватывала все на лету и как-то после особенно быстрого спуска задорно сказала:

— К концу сезона ты сделаешь из меня лыжницу.

— Но ты была ею еще до встречи со мной.

— Я хочу сказать — настоящую.

Калли ехал по ухабистой дороге; старый, со сломанными рессорами пикап подскакивал на буграх, обветренное лицо Дэвида искажала недовольная гримаса.

— Сам не понимаю, как тебе удалось уломать меня, — сердито сказал он — В жизни такого не делал.

— Послушай, Дейв, — начал Майкл, подпрыгивая на продавленном сиденье, — ребенок просто на седьмом небе от счастья.

— А я — нет, — заявил Калли.

Майкл заметил, что Калли боится показаться добрым и старается всякое проявление благородства представить как досадную неожиданность для самого себя.

На стоянке они увидели поджидавшую их Риту. Она уже надела лыжи. Видно, подумал Майкл, она испугалась, что в темноте они не увидят ее, поэтому вышла им навстречу.

Они забрали слаломные древки: половину взял Калли, половину — Майкл — и направились к подъемнику. Рита шла следом, ее лицо горело от возбуждения. Хэролд Джонс заметил их и пустил мотор.

— Что вы здесь забыли в такую рань? — спросил он дочь.

Очевидно, Рита утаила от отца цель их утреннего эксперимента.

— Они, папа, хотят испытать меня на слаломной трассе, — сказала девушка.

— Боже мой, — проворчал Джонс. — Что еще вы надумали?

Он придержал кресло для Риты, и она уехала. Майкл и Калли надели лыжи.

— Ну вот, только этого недоставало. — Хэролд Джонс одобрительно посмотрел на поднимавшуюся дочь. — Будто без слалома хлопот мало. Иногда я жалею, что не родился в прерии, за тысячу миль от ближайшей горы. Послушай, Дейв, — обратился он к Калли, — только не забивай Рите голову безумными идеями о ее способностях. Если она бездарь, надеюсь, ты так ей прямо и скажешь.

— Не волнуйся, Хэролд, — сказал Калли, садясь в кресло, придерживаемое для него Джонсом, — правду не скроешь. Спасибо, что поднялся так рано.

— Сам не понимаю, почему я это сделал. — Джонс отпустил кресло. — Знал бы, что из-за Риты, остался бы в постели. Еще костей не переломали, молодой человек? — спросил он Майкла, который сел в кресло и уложил слаломные древки.

— Дайте время, — сказал Майкл.

— Моя дочь от вас без ума, — улыбнулся Джонс. — Только не учите ее делать сальто.

Он с силой толкнул сиденье, и оно закачалось в воздухе.

Когда Майкл поднялся на гору и соскочил на снег, Калли и Рита уже почти скрылись за вершиной. Он понял, что Калли направляется к «Черному рыцарю». Майкл догнал их и поравнялся с Дэвидом. Рита, не обремененная древками, шла впереди.

— Дейв, — тихо произнес Майкл, чтобы Рита его не услышала, — почему не начать с более пологого спуска?

— Пусть уж сразу узнает, почем фунт лиха.

Рита помогла им расставить ворота на открытом склоне сразу за поляной, на середине которой лежал валун. Во всяком случае, головокружению она не подвержена, подумал Майкл, видя, как уверенно она чувствует себя на крутом участке.

Они установили двадцать восемь ворот и отметили финиш в пятидесяти ярдах от тропинки, расчищенной снегоходом.

— Порядок, Рита, — сказал Калли, — а теперь поднимайся, заодно разогреешь ноги. Когда я скомандую вот так, — он махнул рукой, — начинай. Поняла?

— Поняла, — еле слышно ответила Рита дрожащим голосом.

Она полезла в гору.

— Ты молодец, Дейв, что нашел время взглянуть на девочку.

— Не думай, что я делаю тебе одолжение, — сказал Калли. — На все готов, лишь бы не сидеть в проклятой конторе. Сколько, по-твоему, Рита весит?

— Килограммов сорок восемь — пятьдесят. Где-то около того.

Калли кивнул:

— Слава Богу, ветра нет, а то бы ее сдуло. Я, когда выступал, весил семьдесят восемь. Сейчас перевалил за девяносто.

Он посмотрел на Риту. Девушка лезла по склону.

— Мои дети уже сейчас полные, — заметил Калли. — А Норма скорее похожа на нее. Игра природы. — Дейв указал рукой на фигурку в красном. — Удивительное дело, — задумчиво произнес он. — Каждый год вижу эту девочку, а мне и в голову не приходило, что она может выступать на соревнованиях вместе с остальной детворой. Наверное, нужен свежий человек вроде тебя, чтобы разглядеть то, чего не замечаешь, находясь тут постоянно. Я всегда к ней хорошо относился, и к ее семье тоже. — Он сурово посмотрел на Майкла. — Дам тебе совет. Не связывайся с ней. Ее отец тебе ноги переломает.

— Дейв, — протестующе сказал Майкл, — ей же всего шестнадцать.

— Раньше это тебя не останавливало.

— Я стал другим человеком.

— В это трудно поверить.

Солнце наконец осветило склон, Майкл подставил лицо его лучам, радуясь теплу. Внизу на тропинке он заметил мистера Хеггенера. Он узнал его по старомодному черному пальто с норковым воротником и мягкой зеленой тирольской шляпе. Хотя мистер Хеггенер и заявлял о своей нелюбви к Австрии, одевался он как австриец. Майкл махнул ему рукой, мистер Хеггенер ответил, затем он остановился, оперся о палку и посмотрел на Риту, приближавшуюся к началу трассы.

Майкл повернул голову и увидел Риту, она поравнялась с деревом, которое Дэвид обозначил как начало трассы. Калли поднял руку, Рита приготовилась. Дэвид резко Махнул рукой, и Рита устремилась к первым воротам. Она быстро шла вниз, лавируя между древками, некоторые она сбивала, а большую их часть, стремясь сократить путь, касалась плечом.

— Неплохо, а? — сказал Майкл, не отрывая глаз от летящей красной фигурки.

— Совсем неплохо, — согласился Калли.

На лице у него появилось выражение радостного удивления.

Она миновала последние ворота, сгруппировалась, крепко зажав палки под мышками, пронеслась между мужчинами и с разворотом затормозила.

Внизу раздались слабые хлопки. Сняв перчатки, мистер Хеггенер аплодировал Рите.

— Ну, как это выглядело снизу, господа? — спросила Рита, подъехав к ним.

— Нормально, — сказал Калли. — А как тебе самой кажется?

— Готова бороться за первое место в Кандагаре, — еще не отдышавшись, улыбнулась Рита.

— Ну, — сказал Калли, — одно немаловажное достоинство — вера в свои силы — у тебя есть. Почему ты скрыла, что уже участвовала в соревнованиях?

— Я не участвовала. Просто тренируюсь, когда стоят ворота. И когда у меня есть время.

Калли нахмурил брови и строго посмотрел на Риту, словно подозревал ее во лжи.

— Через десять дней начнутся соревнования. Сюда на уик-энды приезжает неплохая молодежь, в основном студенты. Состоится открытие сезона. У тебя есть преимущество — ты все время здесь. Если хочешь, включу тебя в список.

Рита вопросительно взглянула на Майкла:

— Мистер Сторз, как вы считаете, стоит мне?..

— А чем ты рискуешь?

— Прежде всего работой. Миссис Хеггенер не любит официанток-горнолыжниц. В середине прошлого сезона две наши девушки сломали ноги, и нам в столовой приходилось нелегко.

— Я поговорю с миссис Хеггенер, — сказал Калли. — Если я не ошибаюсь, немного потренировавшись, ты сделаешь для гостиницы отличную рекламу.

— Только обещай не сломать ногу, — улыбнулся Майкл.

— Обещаю. Мистер Калли, запишите меня, пожалуйста.

— Я попрошу Свенсона научить тебя кое-чему, и ты сбросишь одну-две секунды. Он лучший тренер в городе.

— Не стоит из-за меня беспокоиться, — сказала Рита. — Мистер Сторз и так уже мне здорово помог.

— Оставь Майкла для дам постарше, — произнес Калли. — Единственное, чему он тебя научит, так это как быстрее свернуть себе шею. Вам обоим в город? Мы поместимся в пикапе.

— Спасибо, я пройдусь, — отказался Майкл.

Он заметил, что Хеггенер все еще стоит на тропинке — по всей видимости, поджидая его.

— Хочу еще немного потренироваться, — сказала Рита, — пока есть древки.

— Оставь их потом тут, — произнес Калли. — Я скажу ребятам, чтобы забрали их днем.

Калли легко, не опираясь на палки, покатился вниз, руки у него были заняты финишными флажками.

— Мистер Сторз, — сказала Рита, — не знаю, как отблагодарить вас и мистера Калли…

— Рита, сделай мне одно одолжение. Ты можешь называть Дэвида мистером Калли до тех пор, пока тебе не исполнится пятьдесят, но я предпочел бы, чтобы меня ты называла просто Майклом. А то я кажусь себе девяностолетним стариком.

— Хорошо, — застенчиво согласилась Рита, — мистер… Майкл.

Смутившись, она отвернулась и быстро полезла вверх, к началу слаломной трассы.

Майкл проводил ее взглядом и спустился к подножию горы, где стоял мистер Хеггенер.

— Доброе утро, сэр, — сказал Майкл, остановившись у расчищенной дорожки.

— Действительно, утро доброе, — сказал Хеггенер. — Лучшее время дня.

— Вы встали рано.

Хеггенер пожал плечами:

— Последние месяцы не спится. У меня есть для вас новость. Даже две. Сегодня Ева не сможет кататься. Она сказала, что будет занята, не знаю, чем именно, и попросила передать вам это, если я случайно вас встречу. Вторая новость — прибыли ваши друзья.

— Так рано?

— Они сказали, что ехали всю ночь. Дама очень красива.

Хеггенер посмотрел вверх. Рита превратилась в красную точку, горящую на белоснежном склоне. Она приближалась к месту старта.

— Что за прелестная картина — сказочное утро, хорошенькая девушка в красном, танцуя, словно пылинка в солнечном луче, мчится с горы.

— Она танцевала очень быстро.

— Я заметил. Как вы собираетесь возвращаться в гостиницу?

— Пешком, — ответил Майкл. — Меня привез Дэвид на своем пикапе.

— Вот и чудесно. Тогда мы можем прогуляться вместе. Конечно, если вы не против.

— С удовольствием, — вежливо сказал Майкл, отстегнул лыжи и закинул их на плечо.

Они тронулись в сторону города. Мистер Хеггенер двигался с удивительной легкостью, он всей грудью вдыхал холодный разреженный воздух.

— Горы, — печально произнес мистер Хеггенер, — я люблю в них все. Прозрачность воздуха, цвет теней, хруст снега под ботинками. Какая удача, что я полюбил женщину, разделяющую мою преданность… высоте. Счастливейшие дни моей жизни… — Он вздохнул. — Подобное утро навевает ностальгию по тем дням, когда я сам катался. Скажите, мистер Сторз, вы когда-нибудь спускались по трассе, что идет от Церматта, это под Маттерхорном, в Швейцарии, к итальянскому местечку Сервиния?

— Дважды.

— Это был мой последний спуск, — сказал мистер Хеггенер. — Последний спуск в моей жизни. Погода стояла точно такая же, как сейчас. Чистое голубое небо, идеальный снег, безветрие. Ровно два года назад. Возможно, с точностью до дня. Я описал его где-то в моем дневнике. Все казалось мне по силам, как мальчишке. Я старался подходить к началу сезона в хорошей форме. Я уважаю горы и отношусь к ним серьезно. Осенью я взбирался на скалы, ежедневно по часу занимался гимнастикой, бегал… Не люблю хвастать, но все находили, что для моего возраста я катаюсь прекрасно. — Он говорил без жалости к себе, просто констатировал факт. — Да, я слегка покашливал, но не придавал этому никакого значения — думал, обычная простуда. У меня был удивительный проводник — невысокий крепкий швейцарец, уроженец Церматта. Он читал снег, как читают книгу. Оттенок и рельеф наста предупреждали его об угрозе лавины, о том, что снег может не выдержать собственного веса. С этим человеком я чувствовал себя в безопасности. Я не рисковал понапрасну. Я люблю горы, но, как уже говорил, отношусь к вам с уважением и не считаю, что за минутную радость стоит отдать жизнь.

Он пристально посмотрел на Майкла, словно догадываясь, что эти слова имели особый смысл для его собеседника.

— Мы поднялись на перевал Теодул; весь мир, кроме громады Маттерхорна, вершина которого скрывалась в клочьях облаков, лежал перед нами. Вы, вероятно, помните, что эта трасса считается одной из самых длинных в Европе. Склоны там открытые, они простираются выше лесов. Вам кажется, что можно катиться вечно, вокруг всей планеты, оторвавшись от нее, от ее проблем. Несколько часов радости… Приятно отдаться во власть иллюзий. Вы слышали о Кусто, французском исследователе глубин?

— Да. Я сам немного плаваю со скубой…

— Тогда вам, должно быть, знакомо его выражение «эйфория бездны».

— Да.

— Верьте французу, он нашел точные слова, — улыбнулся мистер Хеггенер. — В тот день под Маттерхорном я познал эйфорию высоты.

— Мне известно, что это такое, — задумчиво сказал Майкл, погрузившись в собственные воспоминания о свободном падении в воздухе, о том, как он, рискуя израсходовать весь запас кислорода, любовался на дне океана останками затонувших кораблей, среди которых плавали стайки разноцветных рыбешек. — Полеты на дельтаплане, затяжные прыжки с парашютом.

— Эйфория, — сказал мистер Хеггенер. — Даже само слово, одно лишь слово повергает вас в трепет. Оно ассоциируется только с дикой природой — вам не придет в голову употребить его, говоря об ощущениях, которые можно испытать в современном городе. Восторг, экстаз, но эйфория — никогда. Эйфория требует безмолвия.

Он молча сделал шагов двадцать, будто само это слово навевало тишину, только снег хрустел под их ботинками.

— Кусто тут верно подметил, — сказал наконец Хеггенер. — Вы рискуете утонуть, не справиться со скоростью, сорваться с горы, попасть под лавину — любая опасность возбуждает человека, обостряет его чувства. — Он едва заметно улыбнулся. — Теперь я стар, на лыжах не катаюсь и могу благоразумно рассуждать о том, что минутная радость не стоит отданной за нее жизни, но когда-то я вечно лез под лавины. В молодости у меня был друг, мой ровесник, великолепный лыжник, он именно так и погиб — катался в лавиноопасной зоне. Поиски заняли двадцать четыре часа. И все же, откопав этого человека, клянусь вам, мы увидели застывшую на его губах улыбку. Он, видно, мгновенно задохнулся снежной пылью — раньше, чем осознал опасность. Что ж, молодые люди отдают жизнь еще более дешево.

Он говорил мечтательно-грустно, но вдруг тон его резко изменился.

— Да, в то утро я слегка покашливал, — бесстрастно сказал он. — Днем, после восхитительного итальянского ленча, я вернулся в Церматт, и кашель усилился. Жена уговорила меня сходить к врачу. Доктор направил на рентген — в Альпах к легким всегда относятся настороженно — и поставил диагноз: туберкулез. В ранней стадии. «Через год вы снова станете на лыжи», — так он мне обещал. Но он ошибся. Наверное, это был не первый ошибочный прогноз в истории медицины. — Мистер Хеггенер пожал плечами, с несвойственным ему легкомыслием покрутил тросточку. — Поэтому сейчас я без лыж, хожу пешком.

Майкл остановился:

— Сколько миль отсюда до гостиницы?

Мистер Хеггенер удивленно посмотрел на Майкла:

— Мили полторы или чуть больше. Почему вы спрашиваете?

— Вы шли сюда всю дорогу пешком?

— Утро прекрасное. Вы же видите, я хожу медленно.

— Не так уж и медленно, — сказал Майкл. — Если вы в состоянии пройти больше мили, что мешает вам кататься? Конечно, не слишком быстро.

Мистер Хеггенер засмеялся:

— Мой врач откажется меня лечить.

Майкл почувствовал, что честность сейчас предпочтительнее деликатности.

Мистер Хеггенер плавно повел рукой, затянутой в перчатку, из стороны в сторону, казалось, он что-то взвешивает.

— Да, верно.

— Тогда что вам терять? То же самое я сказал Рите, когда Калли предложил ей участвовать в соревнованиях.

— Она согласилась?

— Да, — ответил Майкл.

— Молодец девочка, — сказал мистер Хеггенер. Он задумчиво посмотрел на утоптанную тропинку. — Вероятно, я мог бы немного покататься. Если рядом будет человек, который поможет мне встать на ноги в случае падения. На это у меня сил не хватит.

— Послушайте, — сказал Майкл. Хотя собеседник несколько дней назад недвусмысленно угрожал убить его, Майкл не мог не восхищаться тем, как мужественно и красиво мистер Хеггенер принимает свою судьбу. Стоическая безысходность его рассказа о последнем спуске тронула Майкла. Сторз понимал, что и его самого ждет последний спуск, и ему необходимы будут слова утешения, как необходимы они сейчас этому человеку, который их совсем не просит. — Школа платит мне за полный рабочий день. Ваша жена катается только после ленча, и то не всегда. Я охотно составлю вам компанию. Вы же знаете — на лыжах обо всем забываешь.

Хеггенер кивнул:

— Да, верно. Когда сидишь с утра до вечера укутанный по шею пледом и беспокоишься лишь о том, чтобы в комнате, пахнущей больницей, не было сквозняка, невольно станешь думать о могиле. И правда, что мне терять? — В его голосе зазвучала радость. — Если завтра погода не испортится, я приму ваше предложение. У меня в чулане остались лыжи и ботинки. Сам не знаю, почему я их сохранил, возможно, именно для такого случая. — Он вздохнул. — В моем возрасте, при моем здоровье трудно оставаться оптимистом, но не следует забывать, что порой случается непредсказуемое и в твою жизнь входят новые, удивительные люди — в общем, не все надежды обречены на крах. — Он посмотрел на небо. — Завтра будет солнечно. — Хеггенер молодо, задорно засмеялся. — Ева огорчится.

— Почему?

— Будь ее воля, она посадила бы меня в теплицу и не выпускала из нее. Она хочет, чтобы я протянул подольше. Не могу сказать, что я разделяю ее желание.

Они уже шли по городу в направлении дороги, ведущей к гостинице. Хеггенер приветствовал взмахом трости торговцев, стоявших перед своими лавочками, а проходя мимо двух женщин с колясками, он коснулся рукой полей шляпы. Казалось, тут все знают Хеггенера, люди тепло улыбались и говорили, что они рады его возвращению.

— В Америке, — заметил Хеггенер, — маленькие города — последний бастион корректного поведения. Вражда может длиться на протяжении многих поколений, но каждый понимает, что он живет среди людей и должен вести себя соответственно. Они необразованны, не разбираются в искусстве, но умеют держаться с достоинством. Конечно, городская пожарная команда, укомплектованная водителями, семьи которых не разговаривают друг с другом еще с девяностых годов прошлого века, — не самое большое достижение американской демократии.

Они вышли за черту города и оказались в смешанном лесу, где среди берез росли чахлые сосенки. Снежные шапки на деревьях медленно подтаивали в лучах солнца и время от времени падали на просеку.

— В отличие от большинства людей моего возраста, — сказал Хеггенер, стряхивая снег с норкового воротника, — я не радуюсь весне. Люблю зиму. К счастью, весна придет не скоро. Поэтому, Майкл, встает еще один вопрос. — Он с легкостью назвал Майкла по имени, подчеркивая этим, что беседа, которую они вели, возможна только между друзьями. — Вы действительно собираетесь провести здесь весь сезон?

— Пока не передумал.

Хеггенер кивнул:

— Ева говорила мне, что вы еще не решили насчет коттеджа. Я искренне надеюсь, что вы воспользуетесь нашим предложением. Понимаю, что вам вполне по средствам оставаться в «Альпине» сколь угодно долго, но провести три месяца в гостинице, даже такой комфортабельной, как моя, — улыбнулся он, — это на кого угодно тоску нагонит. Должен признаться, тут есть и с нашей стороны интерес. Мне приходится выезжать из города по делам или в бостонскую больницу, иногда я отсутствую неделями. Я боюсь оставлять Еву одну с семидесятилетней служанкой, которую и пушечный выстрел не разбудит. Помимо прочих достоинств, она еще и говорит только по-немецки. Во время сезона, да вы наверняка уже об этом слышали, в город наезжает много крайне неприятных молодых поклонников горнолыжного спорта; если им не удается раздобыть денег иным способом, а порой и просто так, они занимаются воровством. С недавнего времени стали появляться компании наркоманов, они курят марихуану, вводят себе героин и предаются прочим современным забавам. За последние годы случилось несколько происшествий, кое-кто угодил за решетку, был и поджог. Ева вам не рассказывала, почему нам пришлось перестроить дом?

— Нет.

— Прошлой весной мы на несколько дней уехали в Нью-Йорк, в усадьбе осталась одна старушка. Несколько молодых людей — а если верить полиции, с ними были и девушки — забрались в дом. Вероятно, собака лаяла — и они ее застрелили. Да, застрелили. Бруно у нас недавно. Эти люди перевернули все вверх дном, сорвали шторы, перебили фарфор, взломали дверцы шкафов, изрезали висевшую там одежду. И в довершение всего нагадили на пол. Служанка все это время безмятежно спала. Их так и не нашли. Вы понимаете, что не хотелось возвращаться в руины. Темный старомодный дом и так нуждался в перестройке. Но теперь я храню в ящике стола старый добрый «смит-вессон» тридцать восьмого калибра. Ваше присутствие сдерживало бы грабителей. Если вы переберетесь в коттедж, я покажу вам, где лежит револьвер. Вы когда-нибудь им пользовались?

— Нет.

— Не беда. Стреляйте с десяти футов, не более, и все будет в порядке. С такого расстояния не промахнетесь.

Перспектива стрелять с десяти футов не делала коттедж более привлекательным для Майкла, но он не мог отказать Хеггенеру. Калли уже испытал, чего он стоит на горе, а теперь, чувствовал Майкл, проверялась его смелость.

— Я перееду, когда вы скажете, что все готово, — без колебаний ответил Майкл.

— Уверен, вы останетесь довольны. К тому же нам будет удобно играть в триктрак. Иных вмешательств в вашу жизнь можете не опасаться.

Внезапно Хеггенер остановился и закашлял. Звук был непереносимый, он рвал нервы. Сбоку от дорожки стояла скамейка, Хеггенер сел на нее, прижал платок ко рту. Кашель не утихал. Когда приступ кончился, Хеггенер взглянул на платок.

— Крови нет, — спокойно сказал он. — Сезон начинается неплохо. — Опираясь на трость, он встал. — Пойдем дальше?

Майклу хотелось взять его под руку, но он знал, что это вызовет у Хеггенера протест. Они пошли, теперь уже не так быстро, как прежде. До гостиницы оставалось несколько сот ярдов.

Приблизившись к ступенькам, они услышали фортепьянную музыку.

— Мой друг, — сказал Майкл, — профессиональный музыкант. Если в доме есть пианино, он обязательно его разыщет.

Хеггенер прислушался:

— Шуберт. Отличное исполнение.

— В Нью-Йорке, в баре, где играл этот бедняга, произошла драка, появилась полиция и обнаружила, что у него нет разрешения работать в США. Хозяин тут же его выгнал, и больше в этом городе ему нигде не устроиться.

— В какое время мы живем, — грустно заметил Хеггенер. — Без разрешения властей человек не имеет права играть на пианино.

Они вошли в гостиницу. Возле лестницы Хеггенер сказал:

— Спасибо за чудесную прогулку. — Он лукаво улыбнулся. — Я, как всегда, заговорил вас. У меня до последнего времени были крайне ограниченные возможности по части общения. До завтрашнего утра, если солнце не скроется…

Он стал с трудом подниматься по ступенькам. Майкл спустился в бар, расположенный в цоколе здания. Антуан, полностью отдавшись игре, ссутулился за инструментом, во рту он держал сигарету, его печальные темные глаза щурились от дыма. Зеленые лыжные штаны Антуана пузырились на коленях, а неопределенного цвета свитер, на три размера больше, выглядел так, словно он долго пролежал на морском берегу, омываемый волной прибоя. На ногах у него были низкие зашнурованные лыжные ботинки; последние пятнадцать лет Майкл не встречал в горах подобной обуви.

— Антуан, — громко, чтобы француз услышал его на фоне музыки, позвал друга Майкл.

Антуан перестал играть, вскочил и обнял Майкла, не вынимая сигареты изо рта.

— Mon vieux, — сказал он, — ты выглядишь как бог.

— А ты — как ослиная задница, — ответил Майкл. — Где ты раздобыл свою экипировку?

— В этой одежде я провел немало славных дней в Альпах, — гордо заявил Антуан, — я к ней привык. Да и в конторе лыжной школы она произвела хорошее впечатление.

— Что ты делал в лыжной школе? — чуя неладное, спросил Майкл.

— Едва взглянув на город, я решил здесь остаться. Для этого, подумал я, нужны деньги. Поэтому я и отправился в лыжную школу…

— Хозяин школы, крупный мужчина по фамилии Калли, там присутствовал?

— Нет. Только очаровательная девушка. Я объяснил ей, что я француз, опытный инструктор, член французской федерации горнолыжного спорта и твой друг, и спросил, нуждаются ли они в моих услугах.

— Врешь, — недоверчиво сказал Майкл.

— Честное слово.

— Тебе вообще приходилось стоять на лыжах?

— Оставь свой циничный тон, mon ami[77], — обиженно произнес Антуан. — Я играл на пианино в Можеве, Куршевало и Валь-д’Изере, в местах, по сравнению с которыми этот город — последнее пристанище стареющих ревматиков.

— Одно дело играть на пианино, — заметил Майкл, — а другое — кататься на лыжах.

— Да, кстати, — сказал Антуан, — этот инструмент порядком расстроен. На твоем месте я обратил бы на это внимание администрации.

— Ты правда умеешь кататься?

— Сейчас это не имеет значения. Как сказала очаровательная девушка, скоро сюда прибудет много канадцев, а они любят, чтобы их учили по-французски, особенно дети. Я сказал, что я мудрый и терпеливый специалист по детям и начинающим. Им-то какая разница?

— Когда они увидят тебя в этих штанах с пузырями на коленях и в ботинках со шнурками, они надорвут животы от смеха, а затем поколотят меня дубинами.

— Если это так важно, — с достоинством сказал Антуан, — я облачусь в нелепые доспехи и буду выглядеть comme il faut[78]. Что же касается мастерства, тут я надеюсь на тебя.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мне вовсе не обязательно выходить на работу прямо с завтрашнего дня, — пояснил Антуан. — Так сказала очаровательная девушка. Основная масса хлынет перед Новым годом. А пока мой добрый друг Майк оденет меня по моде Грин-Холлоу, отведет в безлюдное место, подальше от любопытных глаз, слегка подправит мой стиль и проинструктирует, как следует обучать детей и, на всякий случай, взрослых, которые никогда не стояли на лыжах; тогда, если кому-то придет в голову устроить мне экзамен и им что-то не понравится, я могу сказать: «Это новая французская методика».

Майкл расхохотался:

— А знаешь, Антуан, у тебя это может получиться. После ленча я тебя экипирую, и мы пойдем за гостиницу; там есть небольшой склон, и все сразу станет ясно. Учти, гора — это не пианино. Летя в пропасть, импровизацией не спасешься.

— Уверен, с таким учителем у меня все получится. Я молод. — Антуан пожал плечами и уточнил: — Достаточно молод. У меня есть чувство ритма. Я не боюсь мороза. Мне действительно доводилось кататься. Я видел классных горнолыжников, лучших в мире. В моей игре нет ничего оригинального, у меня дар подражания. Я могу копировать манеру Артура Рубинштейна, Фетса Уоллера, Дженис Джоплин. Очень скоро, не сомневаюсь, я овладею твоим стилем, если не сравняюсь с тобой в скорости и репутации. У меня терпение вора-медвежатника. Видишь ли… — взволнованно сказал он, — мне позарез необходимы деньги. Mon Dieu, как я в них нуждаюсь! Я должен заработать их где-нибудь там, куда иммиграционные власти не суют носа. В Нью-Йорке я чувствовал, что они обложили меня со всех сторон, словно индейцы из вестерна — фургон переселенца. Майк, — серьезно продолжал он, — мне нравится в Штатах, я полюбил эту страну. Я не могу вернуться в Париж… Я все там перепробовал и нигде не добился успеха.

— О’кей, — неохотно согласился тронутый его словами Майкл. — Попробуем. За результат я не отвечаю. Я дам тебе денег продержаться до Нового года.

— Я знал, что на тебя можно положиться! — вскричал Антуан, бросился к пианино и извлек из него три победных мажорных аккорда.

— Замолчи. Я поднимусь к себе, приму душ и переоденусь к ленчу. Кстати, где Сьюзен? Отсыпается после ночи, проведенной за рулем?

— Черта с два, — возразил Антуан. — Она — женщина дьявольской энергии. Пошла кататься. Ей не терпелось попасть на гору.

— Как она?

Антуан вздохнул:

— Водит меня за нос.

— Ты, помнится мне, говорил, что вы с ней просто друзья.

— Она так считает, — огорченно сказал Антуан. — А я от нее без ума. Она необыкновенно заводная женщина. Тут я на тебя не похож. Один взгляд, и я сражен. Вечно так: одним, вроде тебя, — все, другим, вроде меня, — ничего. Первые, те, которым — все, не придают этому значения, а вторые только об этом и думают.

— Она вернется к ленчу? — спросил Майкл, не желая вступать в философскую дискуссию.

— Кто знает? — сказал Антуан. — Она не посвящает меня в свои планы.

— Ладно, если она придет, поедим все вместе. Кормят здесь прекрасно.

— Я остаюсь тут навсегда.

— Посмотрим на твое поведение, — сказал Майкл и направился к лестнице.

Антуан повернулся на винтовой табуретке и заиграл печальную импровизацию на тему «Зовите клоунов».

Глава 16

Вытираясь после душа, Майкл услышал чей-то стук. Он накинул на влажное тело махровый халат и открыл дверь. Там стояла Ева. Гладкая юбка и свитер придавали ей деловой вид.

— К тебе можно? — спросила она.

— Я не совсем готов к приему гостей, — сказал Майкл, стараясь высушить волосы полотенцем.

— Я на минуту.

Она вошла в номер, Майкл закрыл дверь, чувствуя себя неловко из-за беспорядка. Предметы лыжного костюма были разбросаны по комнате, один носок валялся на постели, другой — на полу.

Ева сурово посмотрела на него:

— Ты совершил непростительную глупость.

Оставленные на кровати и полу носки свидетельствовали о его неаккуратности, но вряд ли они давали основание говорить о непростительной глупости.

— Ты вбил в голову моему мужу, что он в состоянии кататься на лыжах.

— Если он совершает такие прогулки… — начал Майкл.

— Видел бы ты его сейчас, — с упреком сказала Ева. — Он лежит плашмя на диване, без кровинки в лице, и ловит ртом воздух.

— Мне очень жаль.

— А виноват в этом ты. Я запрещаю тебе впредь заговаривать с ним на эту тему.

— Ева… — сказал Майкл. — Никто не может мне что-то запрещать. Даже ты.

— Ты его убьешь, — тихо произнесла она.

— Сомневаюсь. В любом случае — он взрослый, вполне разумный человек, ему лучше, чем тебе или мне, известно его состояние, и он вполне способен решать такие вопросы сам. Я думаю, лыжи в минимальной дозе улучшат его состояние, если не физическое, то хотя бы психическое.

— Что же ты скрывал? — язвительно сказала Ева. — Оказывается, ты у нас дипломированный психиатр. Дважды побеседовал с Андреасом и уже решил, что понял его. Я прожила с ним двенадцать лет. Поверь мне, ты ошибаешься. Ты говоришь о легком, непродолжительном катании. Ты не знаешь Андреаса. Он ничего не делал и не делает вполсилы. В его возрасте он уже не переменится. Ты скажешь Андреасу, что передумал и решил посоветовать ему слушаться врачей и жену, в противном случае я…

— Послушай, — перебил ее Майкл. — Возможно, я и ошибся, но теперь, когда его захватила эта идея, он все равно пойдет кататься, не со мной, так с кем-нибудь другим. Пусть я не знаю его так хорошо, как ты, но у меня сложилось впечатление, что уж если он принял решение…

— Глупец, — сказала она, имея в виду отнюдь не мужа. — Глупец. А я-то считала, что у тебя есть чувство благодарности.

— Ты мне ничем не обязана, — разозлился Майкл, — и я тебе тоже.

— Это я запомню, — с угрозой сказала Ева.

В дверь тихонько постучали.

Майкл подошел к двери, Ева осталась на середине комнаты. Он открыл дверь и увидел Сьюзен Хартли в лыжном костюме, с волосами, растрепанными ветром.

— Привет, милый! — Сьюзен поцеловала Майкла, не заметив за его спиной Еву Хеггенер. — О…

— Все в порядке, — сказала Ева. — Я ухожу. Надеюсь, вы хорошо провели утро на горе. — В мгновение ока она превратилась в хозяйку гостиницы, но в голосе у нее звучала стужа. — Какая у вас прелестная экипировка. — Сьюзен была в белом костюме. — Вам идет этот цвет. — Тон Евы явственно говорил, что на самом деле она вовсе так не считает. — Оставлю вас вдвоем. Вам, наверное, есть о чем поговорить.

С гордо поднятой головой Ева вышла из комнаты. Майкл тихо прикрыл за ней дверь.

— Я помешала? — спросила Сьюзен.

— Мы обсуждали медицинские вопросы, — сказал Майкл. — Ничего.

Сьюзен окинула взглядом комнату:

— Какой уютный номер. С камином… — Она сладко потянулась. — Чудесное утро. Я тут словно заново родилась. Ты это видишь?

— Белый цветок гор.

— Одобряешь?

— Целиком и полностью.

— А эта красивая дама — нет. Я ей не понравилась. — Она скорчила гримаску.

— Не спеши с выводами.

— Я почувствовала в ней собственницу. — Сьюзен лукаво посмотрела на него и улыбнулась.

— Ее муж — владелец отеля, — сухо сказал Майкл.

— Это мне известно. Я о другом. Тут пахнет романом.

— Ты учуешь роман даже в рекламе подтяжек. В этой даме нет ничего романтического. Она мне платит. Я ее лыжный инструктор.

— Знаем мы этот инструктаж. — Сьюзен добродушно рассмеялась. — Я жду чего-то.

— Скоро ленч.

— Я жду не ленча.

Она приблизилась к нему, наигранно-кокетливо хлопая ресницами. У Сьюзен любимым видом спорта на открытом воздухе были лыжи, а в помещении — флирт.

— Я же поцеловал тебя при встрече, — сказал Майкл.

— Как брат, — заметила Сьюзен, не отходя от Майкла. — Совсем не так, как следовало бы. Я всю ночь мчалась сквозь снег и дождь…

Она протянула к нему руки.

Майкл обнял ее, быстро поцеловал в губы и, ощутив, что халат надет на голое тело, отпрянул.

— Этого достаточно?

— Сойдет. Уже лучше. Ты предложишь мне сесть?

— Разумеется, чувствуй себя как дома.

Она опустилась в кресло:

— У меня сейчас не ноги, а спагетти. Страшно подумать, как успеваешь состариться от конца одного сезона до начала следующего.

— Сьюзен, мне надо с тобой серьезно поговорить.

Сьюзен вздохнула, демонстрируя огорчение:

— Я предпочитаю вести с мужчинами легкомысленные разговоры.

Майкл проигнорировал ее замечание:

— Я считал, что вы с Антуаном просто друзья.

— Все так считают. Дальше?

— Антуан несколько минут назад сказал мне, что он без ума от тебя.

— Без ума от меня. Это он осваивает английские идиомы.

— Ничего он не осваивает, — возразил Майкл. — Он послал мне сообщение.

Сьюзен пожала плечами:

— Пусть он запечатает его в бутылку и бросит в море. Антуан мне безразличен.

— Когда я расшифровал сообщение, знаешь, что я прочитал?

— Мне это неинтересно. — Сьюзен зевнула.

— Я прочитал: «Я люблю ее. Пожалуйста, не мешай ей полюбить меня».

— Я тоже получила сообщение. Только что. В этой самой комнате. От хозяйки гостиницы: «Руки прочь от Майкла Сторза. Он занят».

— Ерунда.

— Ни один человек еще не произносил при мне это слово столь неуверенно. Разве ты не замечал, что женщины к тебе так и липнут? Или ты настолько привык к своей красоте и обаянию, что и не замечаешь сетей, в которые тебя ловят?

— Оставим этот разговор. Тебе лучше уйти. Мне надо переодеться к ленчу.

Сьюзен поудобнее устроилась в кресле и зажгла сигарету.

— Не беспокойся. Мне приходилось видеть голых мужчин.

— Не сомневаюсь, но…

В дверь громко постучали.

— Сегодня светская жизнь бьет ключом, верно? — иронически улыбнулась Сьюзен. — Тебе не нужен секретарь?

Запахнув плотнее халат, Майкл направился к двери. За ней стоял Антуан с шампанским и двумя бокалами. Майкл покосился на бутылку. Обещая помочь Антуану продержаться до Нового года, он не думал, что сюда входит и шампанское по утрам.

Антуан с радостной улыбкой вошел в комнату. Увидев Сьюзен, он замер.

— О, — промолвил француз, — ты уже вернулась? Я хотел отпраздновать встречу, Майкл. Вижу, нужен третий бокал. — Он шагнул к двери. — Схожу за ним…

— Не надо, — остановил его Майкл. — В ванной есть бокал.

Он услышал, как Антуан с упреком сказал Сьюзен:

— Ты же собиралась кататься до темноты. Что ты здесь делаешь?

— А ты как думаешь? — игриво спросила Сьюзен. — Изучаю технику поворотов па параллельных лыжах.

— Понимаю, — удрученно протянул Антуан. Когда Майкл вышел из ванной с бокалом в руке, Антуан безуспешно пытался открыть бутылку.

— А ну-ка, — сказал Майкл, забирая ее у Антуана, — дай мне.

Он легко снял пробку, шампанское «выстрелило», брызнув пеной.

— У него сила, как у десятерых, — насмешливо произнесла Сьюзен, — а все потому, что помыслы чисты.

Майкл налил вино и поднял свой бокал.

— За отличный снег и солнечные дни. — Он посмотрел Сьюзен в глаза. — И за сообщения.

Сьюзен с притворной скромностью взглянула на Майкла и двумя руками, словно маленькая девочка, пьющая утренний стакан молока, поднесла бокал к губам.

После ленча Майкл свозил Антуана в город за экипировкой, а Сьюзен тем временем вздремнула.

— Ну, — сказал Майкл, увидев с трудом спускающегося по лестнице Антуана — француз был в новом костюме и высоких пластиковых ботинках, — теперь ты хотя бы выглядишь как лыжник.

Он повел Антуана по узенькой тропинке к небольшому холму за отелем. Пологий склон, покрытый толстым слоем снега, не просматривался от гостиницы: он упирался в лес, длина его составляла ярдов восемьдесят. Они надели лыжи, и Майкл сказал:

— Ну, пошел.

Антуан неуверенно тронулся. Майкл увидел, что француз говорил правду — ему уже доводилось кататься. Но не часто. Он держался скованно, словно его только что вынули из морозильной камеры, лыжи разъезжались в стороны, руки были неподвижны, как у статуи. Через десять ярдов он упал. Майкл приблизился к растянувшемуся на снегу Антуану и с жалостью взглянул на него.

— Господь с тобой, старина. Ты что, не можешь сам даже встать?

— Они скользят, — с трогательной беспомощностью в голосе сказал Антуан.

Майкл помог Антуану подняться. Француз уже успел вспотеть.

— Смотри на меня. — Майкл медленно покатился вниз, сделал два поворота и закричал: — Раскованней, раскованней, держи лыжи вместе! О Господи! — добавил он, когда Антуан упал.

— Не забывай, — сказал Антуан, с трудом поднимаясь на ноги, — это мой первый день.

— Когда ты катался в последний раз? — спросил Майкл. — Лет сорок назад?

— Мой сержант в армии и то относился ко мне с большей теплотой, чем ты, — обиженно произнес Антуан.

С лицом, полным решимости, он снова устремился вниз. Он взмахнул руками, теряя равновесие, лыжи перестали его слушаться, разъехались в стороны, и Антуан бухнулся на колени. В это время на горе появился мальчик лет девяти, он посмотрел на Антуана, сидевшего на коленях, словно в церкви. Парнишка растянул рот в улыбке.

— Пошел отсюда! — крикнул ему Майкл.

Мальчик заулыбался пуще прежнего и исчез среди деревьев.

— Ты безнадежен, — сказал Майкл, предоставляя Антуану подниматься самому.

— Будь у меня револьвер, я бы застрелил этого маленького мерзавца.

— Безнадежен, — повторил Майкл.

— У меня есть в запасе две недели, — заметил Антуан.

— Тебя не спасут и два года.

— Ты подрываешь мою веру в себя, — огорченно сказал Антуан.

— Я говорю правду. — Майкл растерянно почесал затылок.

— Слушай, Майкл… — начал Антуан.

— Помолчи, — перебил его Майкл. — Я пытаюсь сообразить, как помочь твоему горю, раз уж ты не хочешь, чтобы я отправил тебя во Францию. Если Калли увидит, как ты катаешься, раньше, чем через две недели, нам придется забыть о твоей идее.

— Не стоит сгущать краски, Майкл.

— Говорят тебе, помолчи, я думаю. — Майкл нарисовал на снегу острием палки круг. — Я никогда в жизни не занимался подобными вещами, Антуан, — сказал он, — но сейчас собираюсь стать вдохновителем и соучастником преступления или, во всяком случае, уголовно наказуемого проступка. Я знаю, как тебе помочь. Слушай меня внимательно. Сегодня вечером мы отправимся в самый популярный бар города, где всегда полно инструкторов и местных горнолыжников. Я представлю тебя как французскую звезду…

— Не надо переигрывать, — смущенно попросил Антуан.

— Заткнись. Бар находится на первом этаже, сбоку имеется лестница, ведущая на верхнюю галерею и к мужскому туалету. По моему сигналу ты по ней поднимешься. Выйдя из туалета, ты начнешь спускаться и оступишься…

— Майкл, умоляю тебя, сдержи полет своей фантазии…

— Хочешь ты получить работу или нет?

— Я в твоих руках, — сдался Антуан. — Хорошо, я оступлюсь…

— Ты должен пролететь весь марш лестницы.

— Если я поврежу пальцы, то умру от голода.

— Руки береги. Внизу ты должен издать душераздирающий вопль и схватиться за голень. Ты выдавишь из себя: «Кажется, я сломал ногу». Я скажу, что повез тебя к доктору. Только на самом деле мы поедем не к доктору…

— Тебе этот спектакль, похоже, доставит удовольствие, — упрекнул его Антуан. — Ты бесчеловечен.

Майкл невозмутимо продолжал:

— Я доставлю тебя в гостиницу, где будет лежать наготове бинт, которым я обвяжу твою ногу. Я накручу его так, чтобы походило на гипс. Сьюзен придется нам подыграть. Пригрози задушить ее, если она станет смеяться. Ближайшие две недели каждую ночь я буду выводить тебя на гору и давать уроки. В крайнем случае под конец посвятим во все Калли. Через пару недель ты должен хотя бы выглядеть как человек, который в состоянии обучать по крайней мере детей, но готовься к тому, что тебе придется расстегивать штанишки малышам, когда им приспичит.

— Мне не нравится твоя улыбка, Майкл.

— Калли мой друг, и, кажется, у него есть чувство юмора, к тому же ему нужны инструкторы. Если ты постараешься, он, наверное, станет твоим союзником. Но если через две недели тебе не удастся выдержать его экзамен и ты не найдешь работу как пианист, то заявишь, что у тебя дела в Нью-Йорке, и покинешь город. Compris[79]?

— Ну и негодяй же ты, Майкл.

— Напротив, я твой друг. Я пытаюсь спасти тебя от обвинения в мошенничестве. А теперь забирайся на этот жалкий холмик и постарайся спуститься с него живым и невредимым.

— Я выдохся.

— Посмотрим, что ты запоешь через час, — мрачно сказал Майкл. — Не забывай, это твоя идея.

Бар назывался «У камина». Атмосфера в нем царила самая непринужденная. Четырнадцать лет назад Майкл часто заглядывал сюда. Стропила и обшивка стен потемнели за прошедшие годы от сигаретного дыма, а фотографии некогда знаменитых горнолыжников, висевшие над огромным камином, напоминали о далеком прошлом. В баре сидела одна молодежь, и Майкл решил, что он старше всех остальных посетителей минимум на десять лет. В углу стоял музыкальный автомат — к счастью, неисправный, а возле камина — старое, обшарпанное пианино. Майкл, Антуан и Сьюзен расположились за столиком, и француз боязливо посмотрел на лестницу, ведущую на верхнюю галерею.

Подошел хозяин бара Джимми Дэвис, в обществе которого Майкл провел когда-то немало зимних вечеров. Представив своих друзей, Майкл спросил:

— Как твои лыжи?

Они нередко катались вместе. Полный, но ловкий Дэвис сохранял бодрое расположение духа даже в самую плохую погоду.

— Лыжи? — повторил Дэвис. — Я о них почти забыл. Жена уговорила меня открывать это заведение с ленча, и, хотя я не могу взять в толк, почему кто-то еще ест мою стряпню, я зарабатываю свой первый миллион. Работа практически не оставляет мне свободного времени. Но как-нибудь я все же постараюсь улизнуть отсюда, и, если ты не найдешь другого безумца, который согласится составить тебе компанию, мы покатаемся вместе. Дорогие гости, разрешите вас угостить.

Они попросили виски, и Дэвис сам принес его.

— Инструмент настроен? — спросил Майкл.

— Ей-богу, не знаю, — ответил Дэвис. — В этом году на нем никто не играл. А что? Ты хочешь дать нам концерт?

— Мой друг Антуан мог бы поиграть. Он известный французский пианист.

— Добро пожаловать в мой бар, — сказал Дэвис, обращаясь к Антуану. — Никто не взбодрит здешнюю публику лучше известного французского пианиста.

Комната постепенно заполнялась людьми, и Майкл спросил:

— Джимми, ты что, ввел новое правило — после десяти вечера не впускать никого старше двадцати лет?

Дэвис весело усмехнулся:

— Это верно, они все молодеют и молодеют. По крайней мере нам, старикам, так кажется. И драться стали чаще, чем раньше. Мне приходится держать под рукой обрезанную бейсбольную биту.

Он отошел к стойке и стал помогать парню, который разливал напитки.

— Эта лестница дьявольски крутая, Майкл, — сказал Антуан.

— После второго бокала она покажется тебе пологой. Верь в свои силы.

— Я не переношу вкуса виски, — пожаловался Антуан.

— Иди поиграй, — предложил Майкл. — Это тебя успокоит.

Он помахал рукой Эннабел Фенсток, которая появилась в дверях с парнем не старше восемнадцати лет.

В бар вошла Рита, ее сопровождал молодой человек. Майкл сразу узнал в нем брата девушки и жестом пригласил обоих к столику. Рита представила своего брата Элиота и застенчиво поздоровалась с Антуаном и Сьюзен, которых она обслуживала за обедом.

— Присаживайтесь, присаживайтесь, — сказал Майкл и подвинул свое кресло, чтобы все уместились. — Вы пришли вовремя. Знаменитый французский пианист собирается дать свой первый концерт в горах.

— Я пока не в настроении, — отозвался Антуан. Он не получал удовольствия от вечера. С гримасой отвращения француз потягивал виски.

Подошла официантка, и Рита заказала кока-колу, а ее брат — пиво. Рослый Элиот чертами лица заметно напоминал сестру, у него были такие же крупные ясные глаза, прямой нос с большими ноздрями и широкий решительный рот. Коротко, как у Риты, постриженные волосы придавали ему сходство с молодым Мухаммедом Али. Из-под кожаной куртки Элиота выпирали мышцы. Под курткой был свитер с эмблемой школьной спортивной команды. Майкл решил, что он играет в футбол.

— Ты договорилась со Свенсоном о тренировке? — спросил девушку Майкл.

— Мы встречаемся завтра утром, — ответила Рита.

Майкл повернулся к Элиоту.

— Твоя сестра — превосходная лыжница, — заметил он. — Но Рита говорит, что ты катаешься еще лучше.

— Просто я старше, — сказал Элиот.

— Почему бы тебе тоже не выступить на соревнованиях?

Элиот покачал головой.

— Берегу ноги, — пояснил он. — В сентябре отправляюсь в Дартмут, мне дали там легкоатлетическую стипендию. На соревнованиях легко получить травму. И вообще, как говорит мой отец, в ближайшие пятьдесят лет черным не будет места на горе, так что я предпочитаю заниматься традиционным спортом братьев по расе. — Он говорил открытым текстом, ничуть не смущаясь. — Скажу честно, мистер Сторз, я и Рите советовал отказаться от участия.

— Элиот, — сказала Рита, — я полагаю, мы уже все обсудили.

— В этом городе слишком много бывших горнолыжников, — не обращая внимания на сестру, продолжал Элиот, — и мужчин, и женщин, им все еще хочется доказать, что они чего-то стоят; эти люди жить не могут без встряски. Вот, к примеру, один из них.

Он указал на стойку, возле которой пил пиво Уильямс, единоличный владелец школы дельтапланеризма «Зеленый орел».

— Он полсезона шел в лидерах по скоростному спуску среди юниоров, но повредил позвоночник и чуть не остался паралитиком, теперь проповедует дельтапланеризм. Я слышал, вы тоже летаете, мистер Сторз, я понимаю, парить над городом — большое удовольствие. Уильямс звал меня попробовать, но я сказал — это не для меня. Черным в Америке не требуется искусственной встряски.

— Элиот, — сказала Рита, — мы, кажется, собирались хорошо провести время.

— Я и провожу его хорошо, — отозвался Элиот; он допил пиво и жестом заказал вторую кружку.

— Еще немного этой пакости, и меня стошнит, — произнес Антуан, отодвигая бокал. Он встал, подошел к пианино и взял несколько аккордов. — Кто бы мог подумать, — удивился француз, — оно действительно настроено.

Он заиграл сначала вполсилы, потом, когда шум в зале начал стихать и разговоры смолкли, мелодия зазвучала громче. Антуан исполнял песню «Ненастная погода», он знал, что Майкл ее любит. Сторз, желая выразить свою благодарность, попросил официантку принести для музыканта лимонад.

Рита, раскачиваясь в кресле в такт музыке, стала подпевать. Майкл и Сьюзен с удовольствием слушали ее чистый голос, безошибочно воспроизводивший мелодию.

— Рита, — сказал Майкл, — иди спой с Антуаном.

— Вы думаете… — неуверенно промолвила Рита. — Ваш друг не будет против?

— Он обрадуется. Ступай, ступай.

— Ну, если вы так считаете…

Она встала из-за столика, подошла к пианино и запела. Антуан бросил на нее удивленный взгляд, затем одобрительно кивнул и перешел в другую тональность, соответствующую ее контральто. После нескольких нерешительных тактов Рита обрела уверенность, ее голос зазвучал в полную силу. Заключительный куплет они исполнили дуэтом, Антуан пел с французским акцентом. Когда они кончили, все зааплодировали, Антуан поднялся и с серьезным видом пожал Рите руку. Вместе с Антуаном они вернулись к столику, пальцы у девушки дрожали, но лицо светилось детской улыбкой.

— Милая моя, — сказал Антуан. — Тебе известно, что ты — настоящая певица? Придется нам работать вдвоем. Объединив наши таланты, мы поразим местных жителей.

— Не смейтесь надо мной, пожалуйста.

— Я говорю сущую правду, — заверил Антуан. — У тебя чудесный голос. Споем еще? Что ты любишь?

Рита вопросительно посмотрела на Элиота. Он не хлопал сестре и сидел с хмурым лицом. Элиот явно не одобрял поведения младшей сестры.

— В другой раз, Антуан, — ответила Рита. — Мы немного порепетируем.

Подошел сияющий Джимми Дэвис.

— Черт возьми, — пробасил он, — вот это да. Пара таких вечеров, и я могу заказывать вывеску: «Бар «У камина»». Лучшая в городе музыкальная программа».

— Думаю, Элла Фицджеральд не потеряет из-за меня сна, — улыбаясь, сказала Рита и уткнулась в свой бокал с кока-колой.

Майкл, слегка толкнув Антуана коленом, шепнул ему:

— Сейчас.

— Может быть, я еще немного поиграю, — неуверенно произнес Антуан.

— Сейчас, — тихо повторил Майкл.

— Извините меня, господа, — сказал Антуан.

Он медленно подошел к лестнице и начал взбираться вверх, останавливаясь на каждой ступеньке. Майкл увидел, как он скрылся в туалете. Прошло целых пять минут, Майкл уже был готов подняться и вытащить его оттуда, но француз наконец снова появился на лестнице. Набрав в легкие воздуха, Антуан сделал первый шаг. Пианист ухватился за перила, затем повернулся и со страшным грохотом скатился вниз. В баре воцарилась тишина.

Оказавшись на полу, Антуан завопил, восхищая Майкла своим артистизмом:

— Моя нога! Я сломал ногу!

Майкл и Сьюзен подскочили к Антуану и склонились над ним.

— Превосходно, — шепнул Майкл на ухо французу и провел рукой по его икрам, делая вид, что ищет перелом. — Поздравляю. Все выглядело очень натурально.

— Натурально! — корчась от боли, сказал Антуан. — Негодяй, я действительно сломал ногу.

Майкл ощупал голень пианиста и обнаружил чуть выше лодыжки настоящий перелом.

— Боже мой, — воскликнул Майкл, — и правда! Идиот. Рита, — обратился он к подбежавшей девушке. — Вызывай «скорую помощь». Антуан, лежи и не шевелись.

Но Антуан уже не слышал его. Француз потерял сознание.

Глава 17

Когда Майкл зашел в номер к Антуану справиться о его здоровье, пианист сидел в кровати с загипсованной ногой, опираясь на подушки. Антуан отказался остаться в палате.

— В больницах люди умирают, — сказал он Майклу и Элиоту, которые на руках донесли его до машины Сьюзен, отвезли к врачу, а потом в три часа ночи подняли по лестнице в номер. Антуан держался с галльским мужеством и не издал ни звука, хотя при транспортировке боль сильно мучила француза, несмотря на инъекцию анестетика.

Сьюзен кормила его с ложки, сидя на краю постели. В отличие от Антуана она выглядела свежей и бодрой, хотя спала в эту ночь не более четырех часов. Француз же был бледен, глаза его потухли и ввалились, но он встретил Майкла улыбкой.

— Вот тот предел, до которого мне удалось затащить Сьюзен в постель. Может быть, это стоит затраченных усилий.

— Ну, — сказал Майкл, — теперь ты хотя бы похож на горнолыжника.

— Да уж, — согласился Антуан, — отдаю тебе должное. Идея сработала. Мистер Калли не узнает, как я катаюсь. Теперь я вижу, что на тебя можно положиться во всем.

— Конечно, — подтвердил Майкл.

— Я сделал один разумный поступок. Вчера, находясь в лыжной школе, я застраховался на весь сезон от несчастного случая. Пусть я не могу ходить, но теперь у меня есть средства. Сьюзен, тебе хоть раз за всю твою богатую приключениями жизнь доводилось любить человека в гипсе? — спросил Антуан.

— Ешь яйцо, — сказала Сьюзен.

— Я вижу, ты оделся для лыж, Майкл, — заметил Антуан. — Тебе не кажется, что это бестактно по отношению к товарищу, едва вырвавшемуся из лап смерти?

— Я помяну тебя минутой молчания, когда заберусь на гору, — пообещал Майкл.

Антуан вздохнул:

— А какой чудесный был вечер, пока ты не заставил меня подняться по этой проклятой лестнице. Пианино оказалось настроенным, девушка пела как ангел.

Дверь оставалась неприкрытой, но Ева Хеггенер, прежде чем войти, вежливо постучала. Она принесла вазочку с нарциссами из гостиничной оранжереи.

— О, мой бедный дорогой гость, — обратилась она к Антуану, — не прошло и двадцати четырех часов, а он уже hors de combat[80]. Наверно, вам будет любопытно узнать, что вы побили все рекорды нашей гостиницы по скорости ломания ног. Надеюсь, эти скромные цветы вас порадуют.

— Большое спасибо, мадам.

— Если вам что-нибудь понадобится, не стесняйтесь, просите.

— Мои славные друзья прекрасно ухаживают за мной, — сказал Антуан.

— Я вижу. — Ева холодно посмотрела на Сьюзен. — У нас в подвале есть инвалидное кресло. Если вы захотите двигаться, я попрошу двух молодых людей отнести вас вниз. У них в этом деле большой опыт.

— Возможно, завтра, — сказал Антуан. — Сегодня мне что-то не хочется вставать.

— Хорошо. Майкл, можно вас на пару слов?

Майкл кивнул:

— Антуан, доктор сказал, что у тебя хороший, чистый перелом.

— Спасибо ему за добрую весть, — ответил Антуан. — Мне было бы стыдно, если бы перелом оказался грязным.

Сьюзен поднесла к его рту ложечку с яичным желтком. Майкл вышел из номера вслед за Евой.

— Андреас ждет тебя внизу, чтобы ехать кататься, — сказала Ева, отойдя по коридору от комнаты Антуана. — Несмотря на все мои попытки отговорить его, — с горечью добавила она. — Полагаю, тебя мне тоже не переубедить.

— Боюсь, что нет, — сказал Майкл.

— К вечеру еще один номер станет похож на больничную палату. Я не буду кататься после ленча. Начну перетаскивать вещи в дом. Твой коттедж готов. Возможно, ты тоже захочешь устроиться там сегодня.

— Думаю, пока мой друг прикован к кровати, мне лучше оставаться поблизости: вдруг я ему понадоблюсь.

— У него есть эта девица.

— Она приехала в Грин-Холлоу отдыхать.

— А ты ради чего сюда приехал?

— Ради тебя, моя дорогая, — произнес Майкл, раздраженный враждебностью ее тона. — И ради всеобщего спокойствия.

— Не заставляй меня жалеть, что я встретила тебя, — тихо, со злостью сказала Ева и повернулась. Ее каблучки сердито застучали по ступенькам лестницы, ведущей на третий этаж.

Хеггенер, залитый солнечным светом, стоял перед гостиницей, держа в руках лыжи и палки. Он был в нарядных синих лыжных брюках, серой куртке и голубом вязаном шлеме, который при необходимости мог защищать от мороза шею и нижнюю часть лица.

— О, Майкл, — сказал он. — Утро такое прелестное, я хочу вобрать в себя как можно больше солнца. Очень жаль вашего друга. Боюсь, в этом сезоне он уже не покатается.

— Да, не покатается, — согласился Майкл и взял свои лыжи и палки, стоящие у стены. — Может, оно и к лучшему.

Они сели в «порше» и поехали к подъемнику.

— Ева уговаривала меня купить такую игрушку, — сказал Хеггенер, — но я объяснил ей, что стар для столь эффектной машины. Мне всегда становится грустно, когда я вижу пожилых седоволосых джентльменов, строящих из себя фатоватых лихачей. Как это ни тяжело, люди должны понимать — всему свое время, а в особенности это относится к доспехам молодости.

— Когда мне стукнет сорок, я обменяю «порше» на черный четырехдверный «фольксваген», — сказал Майкл.

Хеггенер улыбнулся:

— Вам об этом еще рано думать.

Поднявшись на гору, Майкл медленно и осторожно повел Хеггенера к самому легкому спуску. Хеггенер скользил легко и изящно, лыжи слушались его. Остановившись, Майкл заметил, что сейчас Хеггенер не страдает одышкой, а на лице у него нет следов усталости.

Трудно было поверить, что этот элегантно одетый и стройный человек обречен, по словам врачей, на смерть и уже два года не стоял на лыжах.

— Майкл, я попрошу вас об одном одолжении. Дэвид Колли говорил мне, что вы — лучший в Грин-Холлоу лыжник-акробат. Сальто и прочие трюки создают атмосферу праздника, которой недоставало этому спорту в те годы, когда я его осваивал. Вы не могли бы устроить для меня маленький спектакль?

На горе не было ни души, и Майкл подумал, что никто не обвинит его в саморекламе. Он находился в отличной форме, а снег лежал идеальный. Майкл, отдав палки Хеггенеру, покатился задом наперед, несколько раз повернулся на сто восемьдесят и триста шестьдесят градусов, набирая скорость, устремился к трамплину, сооруженному над тропинкой для пешеходов, прыгнул с него, вытянув руки в стороны и прогнув спину, словно лебедь, сделал сальто и четко приземлился, поднимая снежный веер и улыбаясь от удовольствия.

Хеггенер подъехал к Майклу.

— Боже мой, — сказал австриец, — что за зрелище! Вы могли сломать себе шею. Теперь я вижу, как опасно обращаться к вам с подобными просьбами. Вы внесли в сегодняшнее утро ноту безрассудства, спасибо вам за это.

Они спустились лишь два раза. Майкл не хотел, чтобы Ева видела мужа утомленным. Хеггенер сразу согласился с Майклом, когда тот сказал, что для начала двух спусков вполне достаточно. Хозяин гостиницы казался довольным собой, его щеки порозовели; стоя у подножия горы, он с грустью посмотрел вверх на молодых людей, мчавшихся по крутым склонам «Черного рыцаря», и сказал:

— Когда я впервые приехал сюда, я спускался везде, в том числе и по «Черному рыцарю». Это была моя любимая трасса.

— Возможно, спустя некоторое время мы сходим и туда, — дипломатично произнес Майкл.

По дороге в отель Сторз спросил:

— Как вы себя чувствуете?

— Превосходно, — бодрым голосом ответил Хеггенер.

Майкла поразило умение этого мужественного и сложного человека хранить в себе все свои опасения и страхи.

Когда Майкл зашел проведать Антуана, он увидел в номере француза Джимми Дэвиса. Хозяин бара извинялся перед пианистом.

— Я просил жену прибавить света на этой проклятой лестнице, но она уверяла, что это испортит атмосферу. Будто что-то еще может испортить атмосферу моего старого кабака.

— Не переживайте, мистер Дэвис, — великодушно сказал Антуан. — Я никогда не смотрю себе под ноги и часто получаю травмы.

Он коснулся длинного шрама на щеке.

— Видите?

— Антуан, вы — настоящий джентльмен, — заметил Дэвис. — Другой на вашем месте уже предъявил бы мне иск на сто тысяч долларов, это как минимум.

— Не вводите меня в искушение, мистер Дэвис, — сказал Антуан. — Майк, как вы покатались с Хеггенером?

— Отлично.

— Обидно, что я не могу присоединиться к вам.

— Нам тебя очень не хватало, — серьезно сказал Майкл.

— Послушайте, — обратился Дэвис к Антуану, — кажется, я могу кое-что для вас сделать. После того как вы… уехали вчера вечером, многие подходили ко мне и говорили, что им очень понравились ваша игра и пение. Вот мне и пришло в голову — вдруг вы согласитесь поработать в моем баре, скажем, шесть вечеров в неделю, с десяти до часу…

— Надо подумать. — Антуан сделал вид, будто что-то мысленно взвешивает. Он многозначительно посмотрел на Майкла: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».

— Много я платить не в силах, — поспешно добавил Дэвис. — Но бесплатный стол обещаю, если не боитесь нажить язву. Мы можем предоставить вам небольшую комнату, которая сейчас служит чуланом. Она обойдется вам, — Дэвис проделал в уме какие-то вычисления, — в семьдесят пять долларов. Уверен, этот дворец стоит гораздо дороже.

— Верно, — согласился Антуан. Он не стал уточнять, что оплачивает гостиничные счета Майкл.

— Вы ведь можете играть в таком состоянии? — спросил Дэвис.

— Вполне, — ответил Антуан.

— Тогда по рукам?

— Что скажешь, Майкл?

Антуан вопросительно посмотрел на друга.

— В этом деле есть свои «за» и «против», — сказал Сторз, желая подразнить Антуана. — Но раз Джимми не настаивает на том, чтобы ты изменил своему вкусу…

— Я ничем не ограничиваю его репертуар, — сказал Дэвис, — лишь бы посетители не сбежали в «Монаднок». А если он уговорит Риту петь по уик-эндам, ей тоже кое-что перепадет.

— Ну, — нерешительно начал Антуан, — если вы не боитесь, что пианист на костылях повергнет вашу публику в уныние…

— Они к костылям привыкли, — заметил Дэвис. — Если в Грин-Холлоу переведутся калеки, туристы решат, что курорт потерял свой класс. Когда вы начнете?

— Сегодня вечером, если это вас устроит, мистер Дэвис.

— Договорились, Антуан.

Дэвис протянул руку, и француз пожал ее.

— После ленча я наведу порядок в вашей комнате, — пообещал он, покидая номер. На лице у Джимми сияла радостная улыбка, словно он заключил необыкновенно выгодную сделку.

— Ну, Майкл, — сказал Антуан, когда Дэвис вышел, — отныне у меня есть свой угол. Спасибо, теперь я, пожалуй, смогу вернуть тебе деньги. Хотя, — поспешно добавил он, — не воспринимай это как обещание. Тут, merci а Dieu[81], никто не спрашивает у меня лицензию, профсоюзный билет, номер договора о социальном обеспечении или еще какое-нибудь нудное фашистское изобретение. Хотя, вероятно, я все же совершил ошибку, вернувшись к моему настоящему имени. Надо было придумать новое.

— Никто тебя не тронет. Джимми Дэвис накоротке с местными властями. Он понимает, что ты достался ему по дешевке. Так что по крайней мере до апреля он тебя в обиду не даст.

— Пожалуйста, не говори мне об апреле, — мрачно произнес Антуан. — А то ты становишься похож на Сьюзен. Она со школьной скамьи помнит басню «Стрекоза и муравей», и стоит мне совершить экстравагантный поступок, например, купить за сумасшедшие деньги у спекулянта билеты в театр или повести ее во французский ресторан, где цены просто грабительские, как она начинает декламировать: «La cigale, avant chantе tout 1’еtе, se trouva fort depourvu, quand la bise fut venue». Что в переводе на английский означает: стрекоза, то есть я, пропела все лето, а зимой оказалась в дерьме. Не менять же мне характер из-за того, что она выучила в школе эту дурацкую басню! Произношение у нее, надо сказать, отвратительное.

Майкл засмеялся:

— Кстати, где она?

— Катается. Она небрежно помахала своей прелестной ручкой и оставила меня на смертном одре. Если бы эта девушка любила секс не меньше, чем лыжи, она стала бы величайшей куртизанкой после мадам Помпадур. Обещала вернуться к ленчу. Теперь, когда я прикован к кровати, она до тебя уже точно доберется.

— Верь мне.

— Человек со сломанной ногой не должен никому верить, это для него непозволительная роскошь. А особенно мужчине с твоей внешностью. Женщины в возрасте, возможно, любят инвалидов, но молодые их презирают.

— Это что, французская поговорка?

— Это убеждение человека, умудренного жизненным опытом, точнее — мое. Умоляю, не дай ей воспользоваться твоей минутной слабостью.

— Антуан, я не пойму, когда ты шутишь, а когда говоришь всерьез.

— Я тоже. В этом отчасти и заключается мой шарм. Лицом я не вышел, вот и приходится брать другим.

После ленча Майкл катался со Сьюзен. Приятная спутница, шаловливая и бесстрашная, она наслаждалась скоростью, приходила в восторг от солнечной погоды и переменчивых низких облаков, окутывавших горные вершины. Потом они зашли в «Монаднок» выпить чаю с ромом.

— Иногда я спрашиваю себя, — задумчиво сказала Сьюзен, — была бы я счастлива, если бы имела возможность кататься на лыжах каждый день. Наверное, нет. Когда я вижу людей, вся жизнь которых — один долгий отпуск, мне становится их жаль. Без работы и праздник не в радость.

— Тебе нравится твоя профессия?

— Да, я люблю ее. И даже не за конечный результат; я работаю не ради того, чтобы глупые женщины поверили в существование волшебной пудры или крема, который сделает их красивыми или хотя бы приятными. Я просто хорошо делаю свое дело. В нем всегда есть элемент неожиданности — а вдруг и правда мы найдем завтра средство, способное превратить гадких утят в прекрасных лебедей. Это стоило бы затраченных усилий, а?

— Наверное. — Майкл внимательно посмотрел на нее. В городе Сьюзен всегда казалась ходячей рекламой своей продукции, но сегодня она была без грима, даже не накрасила ногти.

— Вижу, ты заметил, что здесь я не пользуюсь косметикой. Не хочу оскорблять горы, — улыбнулась она и спросила его уже серьезно: — Ты, конечно, тут временно?

— Для меня лыжи не отдых, а работа, — ответил Майкл. — Мне за нее платят.

— Перестань, — нетерпеливо сказала она.

— В моей старой конторе было несколько мужчин, которые разделяли твое отношение к работе. Зная, что они занимаются делом отнюдь не жизненной важности и даже приносящим определенный вред, они радовались самому процессу труда и совсем не думали о зарплате. Выпив, мой шеф начинал хвастать, что по утрам он не может дождаться момента, когда сядет за свой стол, словно работа дана ему в награду. А денег он имел столько, что свободно мог позволить себе до конца жизни ничего не делать и ни о чем не беспокоиться.

— Не станешь же ты убеждать меня, что получаешь удовольствие, сопровождая на горе дам?

— Нет, не стану, — согласился Майкл. — Я выжидаю и осматриваюсь.

— Что выжидаешь?

— Просто выжидаю и осматриваюсь, — улыбнулся Майкл. — Конечно, если бы я был великим художником, поэтом, спортсменом или хотя бы считал себя таковым, я бы думал, что делаю нечто полезное, и, наверно, вел бы себя как мой шеф, рвущийся к столу. Или как Антуан, который доставляет людям столько радости своей игрой. Но я не отношусь ни к тем, ни к другим, ни к третьим. Я всего лишь жонглировал доходами, чужими доходами, хотя это и не главное, что мучило меня. После двенадцати лет работы я почувствовал, что нахожусь в пустоте. Кроме меня в этой пустоте суетились еще восемь миллионов, и все они делали вид, что не замечают ее. Здесь, хотя бы на мгновение, на пару недель или сезонов, мне удалось вырваться из пустоты. Сьюзен, — с грустью в голосе сказал Майкл. — После такого чудесного дня подобная тема кажется мне неуместной.

— Верно, — согласилась она, — тебе следовало бы похвалить меня за умение кататься, сказать, что ты покорен моей красотой и не можешь без меня жить.

— Да, следовало бы, — добродушно сказал Майкл, — но в моем характере есть, видно, изъян, не позволяющий мне это сделать.

— Знаешь, ты единственный мужчина, которому я когда-либо сама вешалась на шею, — позволь этим старомодным выражением прикрыть мою бесцеремонность. — Она улыбнулась. — И единственный, с которым я потерпела полный крах. — Она театрально вздохнула. — Если ты думаешь, что у меня с Антуаном…

— Антуан играет тут определенную роль, но не слишком значительную. Просто наши курсы и порты назначения не совпадают. Возможно, лет пять назад, когда я еще не был женат…

— Господь хранит меня от порядочных мужчин. Кстати, о порядочных мужчинах. Антуан не из их числа. — Она заговорила очень серьезно. — Пожалуй, тебе следует это знать. Да, понимаю, он забавный, талантливый, ты относишься к нему как к очаровательному клоуну, и вообще-то я ничего не имею против шутовства. Но клоуны хороши в цирке. В жизни их трюки могут выглядеть гадко.

— Антуан? — недоверчиво сказал Майкл. — Да он и мухи не обидит.

— Плохо же ты его знаешь. Поведаю тебе одну историю о нашем бедном дорогом Антуане, который и мухи не обидит. Нас познакомила моя подруга, она замужем, у нее ребенок. Она влюбилась в Антуана, рассказала все мужу, решила развестись. Антуан обещал на ней жениться. Она дала ему взаймы денег, приличную сумму. Хотя вовсе не богата, ей это было непросто. Он, конечно, ничего не вернул. В тот вечер, когда мы познакомились, он проводил ее до дома, потом позвонил мне и стал напрашиваться в гости. А спустя две недели помчался вслед за какой-то дамой в Париж. Как тебе нравится эта клоунада?

— Смешного мало, — подавленно сказал Майкл.

— Вернувшись через два года из Парижа, — продолжала Сьюзен, — он в тот же день сделал мне предложение. Если хочешь знать, дело тут вовсе не в его безумном увлечении моей красотой, как он утверждает, — просто Антуан решил стать американским гражданином.

— Зря ты мне все это рассказала.

— Пусть Антуан развлекает тебя, но никогда не ручайся за него. Он и так тебе обязан. И полагаться на него не стоит.

— Сьюзен, ты загубила чудесный день, — вздохнул Майкл. — Людям следует носить ярлыки, чтобы все сразу знали, кто есть кто. Надо будет подбросить эту идею кому-нибудь.

— Ты ничего не хочешь рассказать мне о восхитительной мадам Хеггенер? — с вызовом спросила Сьюзен.

— Нет.

— Так я и думала.

Глава 18

Майкл отложил на неделю свой переезд в коттедж, объяснив Хеггенерам, что ему не хочется покидать Антуана до тех пор, пока француз не поднимется с кровати. Он ежедневно катался с Андреасом. Майкл с удивлением отмечал, какую радость доставляет ему видеть Хеггенера крепнущим с каждым днем. Они освоили все трассы, кроме «Черного рыцаря», и делали за утро три или четыре спуска, причем Хеггенер двигался все быстрее и увереннее.

Однажды ясным, солнечным утром они спустились четыре раза, и Майкл предложил на этом остановиться, но Хеггенер покачал головой и сказал:

— Я бы хотел съехать с горы еще раз.

Поколебавшись, Майкл согласился:

— Ну, если у вас остались силы…

— Конечно, остались.

Они снова сели в кресло подъемника. Паря над деревьями вместе с Майклом, Хеггенер спросил:

— Вы ничего не замечаете?

— Вы начали кататься в полную силу, — сказал Майкл.

— Нет, другое, — возразил Хеггенер. — Вы обратили внимание на то, что я сегодня ни разу не кашлянул? Вчера вечером я выбросил все лекарства. Не знаю, правильно ли я поступил. Но за эту неделю я поправился на два фунта. Возможно, это еще ничего не значит, но все же… — Он остановился.

Потрясенный его словами, Майкл с минуту помолчал, боясь выдать голосом свое волнение. Наконец он тихо спросил:

— Андреас, как будет по-немецки «Господь нас благословляет»?

— Почему по-немецки? — недоуменно спросил Хеггенер.

— На родном языке это может значить для вас больше.

Хеггенер слегка коснулся его руки, выражая этим не то признательность, не то удивление, и произнес вполголоса:

— Wir sind gesegnet.

— Wir sind gesegnet, — повторил Майкл и бросил взгляд на спутника.

По щеке Хеггенера медленно ползла слеза.

— Вы чуткий человек, — сказал Хеггенер. — Извините меня. Я старюсь раньше срока. Плачут только старики.

«Кажется, я приехал вовремя и в нужное место», — подумал Майкл.

Через неделю Антуан уже проворно скакал на костылях. Он перебрался в комнату, пристроенную к бару. Майкл решил воспользоваться днем, когда из-за дождя и оттепели кататься было невозможно, и отвезти свои вещи в коттедж. К сожалению, потеплело именно в ту субботу, когда предполагалось провести показательные выступления дельтапланеристов и лыжные соревнования, к которым готовилась Рита. И то и другое пришлось отложить. Узнав об этом, Рита сказала Майклу:

— Не знаю, плакать мне или смеяться. Всю неделю мне снились два сна. Первый — про то, как я победила и пью шампанское из огромного серебряного кубка. А во втором сне я падаю в самом начале трассы и слышу, как весь город смеется надо мной.

— В снах дело всегда доходит до крайности, — заметил Майкл. — Следующий раз, засыпая, представь себе что-нибудь умеренное — например, ты приходишь пятой и пьешь кока-колу.

— Странно, что вы произнесли это слово, — серьезно сказала Рита. — Мой папа говорит, будто я ни в чем не знаю меры. Он считает, что вы плохо на меня влияете.

— Неужели? — удивился Майкл.

— Вы не так меня поняли, — быстро произнесла Рита. — Вы ему нравитесь, он считает, ваше отношение к мистеру Хеггенеру свидетельствует о том, что вы — человек большой души. Но папа сказал, что любой дельтапланерист — дурной пример для молодежи. — Рита засмеялась. — Когда папа уедет отдыхать, я тоже попробую. Есть в городе пара домов, над которыми я хотела бы пролететь и сбросить на них бомбы.

— Я тебя понимаю, — улыбнувшись, сказал Майкл.

— Папа против того, чтобы я выступала в баре. Он считает, я еще слишком молода и успех может вскружить мне голову. А мама — за. Голос достался мне от нее, мы иногда поем в церкви дуэтом. Отец ворчит, но серьезно с мамой не спорит. С ней никто не спорит. Он хочет осенью послать меня с братом в колледж учиться на юриста. Папа говорит, что человек, который живет в современном мире, должен знать свои права и что юристу легче их отстаивать. Тем не менее мама уговорила его пойти в бар и послушать мое первое выступление.

— Когда оно состоится?

— В следующую субботу. Мы с Антуаном готовим программу. Он замечательно чувствует музыку, этот одноногий француз. Никогда бы раньше не подумала, что он умеет сердиться, если не выполняешь его указания.

— Мистер Дэвид хорошо тебе заплатит?

— Я не знаю, что такое хорошо. В церкви я пою просто так. Он обещал мне десять долларов за вечер, я должна петь три раза в неделю. Это ведь неплохо, правда?

— Да, неплохо, — согласился Майкл и подумал: «Придется поговорить с этим скупердяем».

— Мне очень жаль, что вы уезжаете отсюда, — сказала Рита, провожая Майкла до места стоянки набитой вещами машины. — Без вас гостиница будет уже не та. Вы так человечно ко всем относитесь. Большинство приезжих и понятия не имеют о человеческом отношении. Нам, обслуживающему персоналу, есть что рассказать о некоторых из наших гостей, чьи имена и фотографии не сходят с газетных страниц, о тех, кого пресса называет общественными лидерами. У вас бы волосы встали дыбом.

Она улыбнулась, помахала рукой, и Майкл тронулся.

Чтобы уведомить хозяев о своем появлении, Майкл сразу подъехал к главному дому, который явно претендовал на сходство с особняком, характерным для американского Юга: высокие белые колонны тянулись до второго этажа. Дом выглядел солидно, но плохо вписывался в суровый вермонтский пейзаж. Майкл видел дом впервые. Он нажал кнопку звонка. Дверь открыл Андреас Хеггенер. Утром Майкл предупредил его, что сегодня о лыжах и речи быть не может, а также сказал о своем переезде; Xeггенер попросил Сторза подъехать к дому и выпить с ним.

— Заходите, сосед, заходите, — сказал Хеггенер.

Он был, как всегда, со вкусом одет, седые волосы и бородка — расчесаны, успевшее загореть лицо — чисто выбрито. Майкл увидел на Хеггенере рубашку со стоячим воротничком, галстук, свободный вельветовый костюм и начищенные до блеска коричневые туфли. Возможно, семидесятилетняя служанка действительно плохо слышала и не владела другими языками, кроме немецкого, но чистила обувь она превосходно.

Хеггенер провел Майкла в гостиную, где одна большая стена была снизу доверху заставлена книгами; рядом стояла лестница-стремянка. Великолепный старый персидский ковер закрывал большую часть пола, а на противоположной стене, среди других картин, висели полотна Кандинского и Кокошки. Благодаря совершенным с Трейси походам в музеи и на выставки Майкл узнал работы этих художников, но чтобы не выглядеть в глазах Хеггенера человеком, претендующим на знание живописи, он лишь сказал: «Какая милая комната».

Перед застекленной дверью, ведущей на веранду из красного кирпича, находились столик для триктрака и два кресла с высокими спинками. Прибранная, скромно обставленная комната свидетельствовала о педантичности Евы и ее любви к порядку.

«Когда мне будет столько лет, сколько Хеггенеру сейчас, — подумал Майкл, — я соглашусь жить в такой комнате, но до тех пор — нет».

Хеггенер подошел к серванту, где хранились бутылки и бокалы, ведерко со льдом и серебряный кувшин с томатным соком. Майкл следил за тем, как Хеггенер бросил в шейкер кубики льда, залил их водкой и соком. Он действовал ловко и умело, ему явно нравился процесс приготовления напитка. Закрыв шейкер серебряной крышкой, он сделал несколько резких движений и налил коктейль в два расширяющихся книзу бокала. Протянув один бокал Майклу, он поднял второй:

— Ну что, мой любитель немецкого языка, — prosit.

— Prosit, — повторил Майкл.

— Да, — Хеггенер сделал первый глоток, — Ева считает этот напиток варварским, а мне надоело ее австрийское вино.

Никогда еще, даже в столь мягкой форме, Хеггенер не критиковал при Майкле вкусы жены.

— Она поехала к ветеринару, — сказал Хеггенер. — Бруно нужно сделать какой-то укол. Но этот скромный подарок — от нас обоих, на тот случай, если вы почувствуете себя одиноко в маленьком коттедже.

Он торжественно вручил Майклу коробку с литровой бутылкой «Джонни Уокера».

— Спасибо, — сказал Майкл и поставил виски на журнальный столик. — В самый раз для холодного зимнего вечера.

— Садитесь, садитесь. — Хеггенер подошел к карточному столику. Он сел в одно из двух деревянных кресел и жестом предложил Майклу другое. — Я люблю тут сидеть и смотреть в окно, — сказал Хеггенер. — Вид открывается чудесный, даже в такое хмурое утро. — Он прочистил горло, словно собираясь сделать важное заявление. — Догадываюсь, — сдержанно добавил он, — что Ева уговаривала вас прекратить кататься со мной.

— Пару раз она затрагивала этот вопрос.

— Она мне сказала об этом.

Хеггенер отпил коктейль.

— Надеюсь, расхождение наших мнений не вызвало у вас чувства неловкости.

— Если бы я думал, что лыжи могут навредить вам, я бы так прямо и сказал.

— Ева — женщина с характером, она привыкла добиваться своего. Фанатично верит врачам. Чего нельзя сказать обо мне. Я сомневаюсь даже в том, так ли уж необходим Бруно этот укол, который делает ему сейчас ветеринар. — Он улыбнулся. — Да, чуть не забыл отдать вам ключ от коттеджа. — Хеггенер порылся в боковом кармане пиджака и извлек оттуда массивный железный ключ. Он подержал его на ладони, как бы взвешивая, и снова улыбнулся. — Ему не меньше ста лет. При необходимости им можно пользоваться как оружием. — Он протянул ключ Майклу. — Одного вам хватит?

— Пока я его не потеряю, — ответил Майкл. Он не сомневался, что у Евы есть второй.

— Видимо, мне не удастся покататься с вами на следующей неделе, Майкл.

— Очень жаль.

— Спасибо за вежливость. Ева настаивает на том, чтобы я поехал в Нью-Йорк и лег на обследование в колумбийскую пресвитерианскую больницу. Она слышала, там есть один доктор… — Хеггенер пожал плечами. — Время от времени она узнает о новом враче, — устало пояснил он. — В тот вечер, когда я выбросил все лекарства, у нас произошла сцена, каких еще не бывало. Она обвинила меня и, простите, вас в желании приблизить мой конец. Я говорю это для того, чтобы вы были готовы — она может заявить нечто подобное и вам.

Майкл не стал говорить, что Ева уже не может удивить его ни словами, ни поступками.

— Я еще не дал согласия. Но в конце концов, ради спокойствия… — Хеггенер не завершил фразу. — Зато вы получите возможность больше кататься с красивой мисс Хартли. Удивительно, что она не замужем. Такая обаятельная и хорошенькая молодая женщина.

— Она дорожит свободой.

Хеггенер понимающе кивнул.

— Это состояние легко переоценить. Помните старую поговорку — «Лучшее — враг хорошего»? Вы, кажется, женаты? Я не слишком любопытен? — поспешно добавил он.

— Нет, что вы. Насколько мне известно, мой брак ни для кого не секрет. Последнее время мы живем раздельно.

— Вы скучаете по своей жене, я не ошибаюсь?

— Да, — с трудом выговорил Майкл. — Вы правы.

— Если вам тяжело говорить об этом, мы сменим тему.

— Она требовала, чтобы я отказался от некоторых вещей, а я не мог этого сделать.

Он многое знал о своем собеседнике, ставшем его другом, за которого он нес ответственность. «Будет только справедливо, если и Хеггенер узнает кое-что обо мне», — подумал Майкл.

— Моя жена, так же как и ваша, считала, что я стремлюсь укоротить свою жизнь. Началось все с медового месяца, когда я упал на соревнованиях по скоростному спуску — не рассчитал свои силы, пошел на риск… — Слова, сдерживаемые с того самого времени, как они с Трейси расстались, хлынули из него потоком. — К несчастью, на ее глазах разбились два моих товарища-парашютиста, я прыгал вместе с ними. Я вовсе ее не обвиняю, как и вы, вероятно, не обвиняете Еву, но она хотела отнять у меня именно те минуты, в которые я чувствовал, что жить стоит. Если бы я уступил ей и сохранил наш брак, все равно он превратился бы в вечную пытку.

— У каждого из нас своя пагубная страсть, — сказал Хеггенер. — У вас, у меня, у Евы, у вашей жены. Мы живем этими страстями, и они же приводят нас к гибели. Через них мы выражаем себя, хотя порой нас понимают превратно. Мать Евы, так же как и ее брат, покончила с собой. По словам отца, в детстве, когда Еве в чем-то отказывали, с ней случалась истерика, а порой она убегала из дома, и ее приводила обратно полиция. Боюсь, дело тут в наследственности, но трудно сказать, какова роль самих генов, а какова — обстоятельств, благодаря которым тот или иной ген проявляет себя и приводит к беде. Бывают продолжительные затишья, когда Ева весьма сдержанна, а в ее душе подспудно нарастает напряжение. Это периоды красоты и спокойствия. Но она всегда готова к бегству, как в детские годы. Если она сорвется, я знаю, она погибнет сама и погубит меня. Будь я абсолютно честен, я в первый же день посоветовал бы вам уехать. Ева находится на грани сумасшествия. «На грани» — не то слово. Временами она теряет разум, потом приходит в себя. Я удерживаю ее изо всех сил. Психиатры, стационары, столь дорогие, что никто не называет их истинным именем — психушки. Вы, мой бедный друг, — средство, которое решили испробовать в этом году. Наверно, я эгоист. Сейчас я должен посоветовать вам сесть в набитый вещами автомобиль, который стоит у порога, и уехать отсюда навеки. Но я этого не сделаю. Возможно, вам не спасти Еву, но меня вы спасаете. Я не виноват в том, что вы оказались в Грин-Холлоу. Вас прислало само Провидение. И у вас, опять-таки благодаря Провидению, нашлись, видно, свои причины здесь задержаться. Поэтому пусть все остается как есть.

Он решительным движением поставил на карточный столик бокал и поднялся.

— Я был бы вам крайне признателен, если бы вы согласились на следующей неделе отвезти меня в Нью-Йорк в больницу.

— Конечно. — Майкл встал.

— Да, — обыденным тоном произнес Хеггенер, — чуть не забыл. Я обещал показать вам, где спрятан револьвер.

Он подошел к изящному инкрустированному письменному столику, нажал сбоку потайную кнопку, и один из ящичков выдвинулся. Хеггенер взял револьвер, лежавший на фланельке.

— Посмотрите, где находится кнопка, — сказал он, держа оружие на ладони. — Револьвер заряжен, предохранителя у него нет, поэтому, если он вам понадобится, будьте осторожны.

Он легко покрутил пальцем смазанный барабан.

— Ева, между прочим, о нем не знает. — Хеггенер аккуратно положил «смит-вессон» на место и задвинул ящичек. — Это единственное оружие в доме, я не любитель случайных домашних дуэлей. Да, вот еще что — вы не доберетесь до револьвера, если не сможете попасть в дом. Пожалуйста, пройдемте со мной.

Майкл последовал за ним в маленькую библиотеку, примыкавшую к гостиной. У него на глазах Хеггенер снял со стены небольшую картину, за которой скрывался встроенный сейф. Он набрал нужный код, открыл дверцу и вытащил маленький ключ.

— Это от входной двери. — Хеггенер протянул ключ Майклу. — Ева крайне небрежна с ключами, поэтому мне приходится держать здесь запасной.

Он повесил картину на место.

Они вернулись в гостиную, и Хеггенер сказал:

— Не забудьте виски. Надеюсь, наше гостеприимство не покажется вам слишком обременительным.

Он сдержанно кивнул и удалился, предоставив Майклу самостоятельно выбираться из дома.

Майкл разбирал в коттедже свои вещи, когда в комнату без стука вошла Ева. Дверь оставалась незапертой, ключ торчал в замке. Он услышал, как скулит в машине собака. Шел дождь, капли барабанили по стеклу. Ева была в красном плаще с капюшоном. Она казалась застенчивой и по-деревенски чувственной пастушкой, сошедшей с полотна Ватто, и уж никак не сумасшедшей. Майкл подумал — а вдруг психически больна вовсе не Ева, а признавшийся в убийстве элегантный велеречивый старик, который хранит в своем доме с белыми колоннами заряженный револьвер. Возможно, Хеггенер коварно втягивает его в какую-то безумную игру и сейчас, самодовольно посмеиваясь, радуется той легкости, с какой ему удалось провести доверчивого незнакомца.

— Я вижу, ты оставил ключ в замочной скважине, — сказала Ева. — Ждешь гостей?

— Тебя.

— Я получила от мужа указание обеспечить тебя всем необходимым, — улыбнулась Ева. — Тебе что-нибудь нужно?

— У меня все есть.

— Может быть, тебе все же чего-то недостает?

— Чего именно?

— Например, этого.

Она приблизилась к Майклу и поцеловала его. В первый момент он замер, помня слова Хеггенера и стараясь не отвечать на поцелуй, но прикосновение губ Евы, близость ее тела заставили его позабыть обо всем, он запустил руки под плащ и провел ими по шелковой ткани ее блузки.

Отпрянув от него, Ева торжествующе улыбнулась:

— Вот видишь, тебе все-таки что-то нужно.

— Ева, — смущенно сказал он, — не следует нам это делать.

— Почему?

Она сняла плащ и небрежно бросила его на викторианскую софу.

— Из-за твоего мужа. Если бы я познакомился с ним раньше, чем с тобой, я никогда…

— Теперь тебе легко так говорить. В любом случае, счастье мое, сначала ты познакомился со мной.

— Он мне нравится. Более того, я им восхищен. Его мужеством, благородством…

— Я тоже им восхищаюсь. Но это по другому департаменту. Надеюсь, ты запомнишь мои слова. По другому департаменту. Мы придерживаемся в браке некоторых четко сформулированных правил. Ты идеально отвечаешь одному из них. Можно мне посмотреть, правильно ли застелена кровать? — лукаво спросила она.

— Нельзя обождать до вечера?

— Можно. А можно сделать это сейчас. Не испытывай мое терпение, Майкл. Ты не очень-то галантен, я могу обидеться.

— Какая уж тут галантность, — с горечью произнес Майкл. — Мы набрасываемся друг на друга, как дикие звери. Мы не пара влюбленных, мы противники.

— Называй это как хочешь, мой дорогой, — мягко сказала она и пошла в спальню, но тут раздался стук в дверь, и она остановилась.

Майкл открыл дверь и увидел Сьюзен, в руках она держала горшок с цветущей азалией.

— Это тебе для уюта, — сказала Сьюзен, входя в комнату.

Она кивнула Еве, поздоровалась с ней и добавила:

— Хотя, кажется, здесь и так уже вполне уютно.

— Доброе утро, мисс Хартли, — холодно произнесла Ева. — Какой прелестный цветок. Но вообще-то мне азалия не нравится. Она цветет так долго, что устаешь ею любоваться.

— Я разрешаю Майклу выбросить ее, когда она ему надоест. Я все равно об этом не узнаю — завтра меня уже тут не будет.

— Да, управляющий мне сказал. Какая жалость, что напоследок вам не повезло с погодой.

— О, я уже накаталась, и я еще вернусь.

— Да? — сказала Ева. — Обязательно позвоните заранее, чтобы вам оставили номер. До марта у нас все занято.

— Спасибо, — поблагодарила Сьюзен. Она окинула комнату взглядом.

— Какой очаровательный домик. Тебе повезло, Майкл. Ты не хочешь предложить дамам выпить?

— Извините.

Майкл вытащил из коробки бутылку «Джонни Уокера» и открыл ее.

Сьюзен грациозно присела на софу, осторожно сдвинув в сторону плащ Евы.

— Пожалуйста, без льда. Просто плесни немного воды.

— Я не люблю виски, — заявила Ева. — У тебя есть вино, Майкл?

— К сожалению, нет.

— Надо сказать прислуге, чтобы доставили сюда ящик.

Намек был прозрачен, и легкая улыбка, заигравшая на губах Сьюзен, говорила о том, что она его поняла.

Взяв бутылку, он вышел на кухню, налил в бокалы немного воды и приготовил напитки для себя и Сьюзен. Когда он вернулся в комнату, Ева крутила ручку настройки маленького приемника, стоявшего на столе. Голос диктора тонул в треске статических разрядов, которые наполняли комнату.

— В горах просто невозможно добиться хорошего приема, — заметила Ева и выключила радио. — Мы вынуждены довольствоваться деревенскими развлечениями.

Мастерство, с каким Ева владела английским языком, часто поражало Майкла, но сейчас он не показал ей этого. Майкл протянул бокал Сьюзен и чокнулся с ней.

— Майкл, — сказала она, отпив виски, — сегодня вечером Антуан устраивает для меня в баре прощальный обед. Ты, разумеется, приглашен. Вы, мадам, и ваш муж — тоже.

— К сожалению, вечером мы заняты, мисс Хартли, — ответила Ева. — Пожалуйста, поблагодарите от моего имени месье Ферно.

Сьюзен быстро осушила бокал:

— Ну, мне пора. Еще раз поздравляю, Майкл, у тебя уютное гнездышко. Ждем тебя к восьми. До свидания, миссис Хеггенер. Спасибо вам за то, что в вашей гостинице все ко мне так хорошо отнеслись. Я уже мечтаю сюда вернуться.

— Не сомневаюсь, вся прислуга будет вам рада, мисс Хартли. — Она сделала едва заметное ударение на слове «прислуга».

Упругой, пружинистой походкой Сьюзен вышла из коттеджа, и ни Майкл, ни Ева не проронили ни звука до тех пор, пока не услышали шум отъезжающего автомобиля. Наконец Ева сказала:

— Я пускаю тебя в этот домик при одном условии: ты не будешь принимать здесь эту женщину.

— В таком случае спасибо за все, я подыщу себе другое жилище. У меня есть одна странность — я люблю самостоятельно распоряжаться собой.

Он начал бросать только что распакованные вещи в чемодан.

Ева поглядела на Майкла, подошла к нему и взяла за руку.

— Хорошо, негодяй, — прошептала она. — Никаких условий.

Глава 19

Обед в баре «У камина» оказался на удивление хорош, он опроверг слова Джимми Дэвиса о низком качестве приготовляемой им пищи. Сьюзен, слегка под мухой, веселилась от души. Готовясь к возвращению в город, она наложила вокруг глаз зеленые тени, высветлила новую прядь волос, а небольшие красные пятна на щеках придавали ей сходство с куклой.

Бар был переполнен посетителями, Антуан играл великолепно; склонившись над клавиатурой, он щурил глаза от сигаретного дыма и раскачивался в такт музыке, словно охваченный религиозным экстазом. За соседним от Майкла столиком сидела Эннабел Фенсток в обществе молодого человека по фамилии Барлоу, которого неделю назад она представила Майклу, при этом парень произнес: «Ты что, тоже из гарема?» — и громко засмеялся. На Сторза это произвело самое неприятное впечатление. Ну и вкусы у Эннабел, а может, это она от отчаяния, подумал Майкл и отошел в сторону.

Музыка и общий шум в зале не позволяли Майклу слышать, о чем говорят Эннабел и Барлоу, но тон их беседы был далеко не мирный. Внезапно оба встали, Эннабел задела Майкла своим креслом, и они направились к выходу. Майкл заметил, что Барлоу крепко сжимает руку Эннабел, причиняя ей боль, но она молча вышла из ресторанчика вместе с парнем. Обождав минуту-другую, Майкл сказал Сьюзен:

— Извини, я пойду глотну свежего воздуха.

Он быстро, но стараясь не привлекать к себе внимания, последовал за парой. На улице шел снег. Майкл увидел обоих неподалеку от двери — Барлоу по-прежнему цепко держал Эннабел за руку, а она пыталась вырваться.

— Чем я хуже других, — почти кричал парень, — ты ведь путаешься с кем попало в этом дерьмовом городке, дешевая шлюха!

Он отпустил ее и ударил кулаком. Эннабел упала на заснеженный тротуар.

— Сукин ты сын, — тихо произнес Майкл. — А ну-ка живо убирайся прочь.

Он шагнул к Эннабел, неуверенно пытавшейся подняться на ноги.

— Кто это может меня прогнать отсюда? — удивился Барлоу с перекошенным от злобы лицом, на которое падал свет уличного фонаря.

— Я, — ответил Майкл, помогая Эннабел встать.

— Ты, а кто еще? — спросил Барлоу. — Только сунься — нарвешься вот на это, приятель.

Он опустил руку в нагрудный карман и частично, ровно настолько, чтобы Майкл увидел блеск стали, вытащил оттуда нож.

Визг Эннабел подхлестнул Майкла, и он не раздумывая изо всех сил нанес правой рукой удар по мерзкой улыбающейся физиономии; кулак врезался в челюсть, и сладкая дрожь пронзила кисть Майкла, отдалась в плечо, разлилась по телу. Барлоу покачнулся и рухнул лицом вперед, кровь брызнула на снег. Майкл перевернул невнятно бормотавшего парня, вытащил из кармана нож и бросил его как можно дальше через крышу бара. Затем он обнял Эннабел, успокаивая ее, и сказал:

— Все в порядке, милая. Больше он не будет к тебе приставать. Это первый нокаут в моей спортивной карьере. Пойдем, я провожу тебя.

Он усадил ее в свою машину и отвез домой. Эннабел, казалось, окончательно пришла в себя, она сказала, что ему нет никакой необходимости сидеть у нее, и пообещала позвонить Майклу в бар, если Барлоу на этом не успокоится.

Но через час в ресторане появился взволнованный Норман Брюстер, он был в форме; полицейский подошел к столику Майкла и тихо сказал:

— Мистер Сторз, можно вас на минуту? Захватите пальто. Боюсь, когда вы освободитесь, здесь уже будет закрыто.

— Сьюзен, мне надо идти. Еще увидимся утром перед твоим отъездом.

— Что-нибудь стряслось, Майкл? — обеспокоенно спросила Сьюзен.

— Наверное, забыл оплатить штраф за неправильную парковку. — Майкл снял с вешалки дубленку. Пробираясь вслед за Норманом Брюстером между столиками, он ловил на себе любопытные взгляды посетителей.

Выйдя на улицу, Майкл сказал:

— Погоди, Норман. В чем все-таки дело?

— Час назад в участок пришел человек, — ответил Брюстер. — Он едва говорил, рот у него был весь разворочен, кровь хлестала, как из недорезанной свиньи. Он заявил, что вы на него напали. Фред отвез парня к доктору Бейнсу, он только что звонил мне. Оказалось, у этого человека в четырех местах сломана челюсть, и он потеряет по меньшей мере пять передних зубов.

— Господь с тобой, Норман. Я его стукнул-то всего один раз.

— Видно, крепко. Я не знал, что вы к тому же боксер, — восхищенно произнес Брюстер. — Будет лучше, если я запишу ваши показания. Парень все твердил: «Этот сукин сын, — он имел в виду вас, — этот сукин сын еще хлебнет у меня горя».

Майкл пошел с полицейским в участок, находившийся за углом. К вечеру дождь сменился снегопадом, и Брюстер заметил:

— Завтра будет славное катание.

Живя в городке, само существование которого зависело от снега, Брюстер, наверное, сказал бы эти слова и убийце, конвоируя его к месту казни во время метели.

В отделении Майкл поздоровался с Генри, который сидел за стойкой и казался еще более пьяным, чем обычно. Увидев Сторза, он улыбнулся и сказал:

— Напали на человека, избили его — нехорошо, нехорошо.

Норман Брюстер сел за старую пишущую машинку и стал со слов Майкла медленно выстукивать его объяснения.

— О’кей, — сказал Брюстер, — вот вы говорите, он ударил женщину, а парень уверяет, что ничем не спровоцировал ваши действия; вы утверждаете, он угрожал вам ножом — Господи, это же спятить надо, чтобы броситься на нож. Кстати, где нож теперь?

— Я швырнул его в снег.

Брюстер покачал головой:

— Вам не следовало уничтожать вещественное доказательство. Вы должны были сразу явиться сюда вместе с дамой и принести нож.

— Господи, Норман. Это же обыкновенная субботняя драка возле бара, а не какая-нибудь массовая резня.

— Даже если нам удастся найти нож, в чем я сильно сомневаюсь, — продолжал Брюстер, — все равно трудно будет доказать, что он принадлежит этому парню. К сожалению, ножи не регистрируются. Раз женщина лежала на земле и находилась в шоковом состоянии, как вы говорите, она могла его и не заметить, к тому же она ваша знакомая и вы могли повлиять на нее…

— Норман, — раздраженно перебил его Майкл, — тебе бы адвокатом быть, а не полицейским.

— Для адвоката у меня котелок плохо варит, — честно признался Брюстер. — Слава Богу, хоть на полицейского сдал экзамен. Я ведь пытаюсь вам помочь — вдруг парень и впрямь заварит кашу. — Он отпихнул от себя пишущую машинку, словно и смотреть-то на нее ему было противно. — Ладно, все, отпускаю вас под честное слово.

— Ты хочешь сказать, что собирался арестовать меня? — сердито спросил Майкл.

— Если бы я не знал, кто вы такой и где живете, я обязан был бы это сделать, мистер Сторз. Ради Бога не обижайтесь на меня, я-то никому сегодня челюсть не сломал.

Когда Майкл проходил мимо дремавшего Генри, пожилой полицейский открыл один глаз и произнес:

— Головорез, грабитель, лихач, нарушитель спокойствия, нежелательный элемент. — Сказав это, он засмеялся.

К среде Майкл почти забыл об этом происшествии. Он пытался разыскать нож за баром, но снега выпало много, к тому же Дэвис завалил дворик ящиками, коробками и битыми бутылками, поэтому найти там что-либо мог только взвод саперов. В субботу Майкл позвонил Эннабел и спросил ее, как она себя чувствует. Судя по оживленному голосу, она сохранила бодрое расположение духа. Эннабел сказала Майклу, что прекрасно выспалась за ночь. Она отнеслась ко всему случившемуся спокойно. Гораздо спокойнее, чем Норман Брюстер, с обидой подумал Майкл.

К утру понедельника небо прояснилось, на улице похолодало, и Майкл отправился с Хеггенером на гору; ни один из них не вспоминал о субботней беседе, во время которой они пили «Кровавую Мери». Досыта накатавшись по свежевыпавшему снегу и получив от этого громадное удовольствие, Хеггенер заявил — будь что будет, а он уговорит Еву отложить поездку в нью-йоркскую больницу до того времени, пока погода снова не ухудшится.

Днем Майкл катался с Евой, она получала от лыж такое удовольствие, что Сторз даже заметил появившуюся в ее голосе нотку нежности. Ни Хеггенерам, ни Антуану Майкл не рассказывал о субботнем инциденте.

В пятницу утром, когда Сторз собирался выйти из коттеджа, он услышал громкий стук в дверь. Открыв ее, Майкл увидел по-городскому одетого человека, который вежливо спросил:

— Вы Майкл Сторз?

— Да, я.

— Получите, — сказал незнакомец, вытащил из сумки несколько свернутых листков и протянул их Майклу.

— Что это такое? — спросил Майкл, растерянно глядя на бумаги.

— Вызов в суд. Всего хорошего, сэр.

Человек повернулся и быстро зашагал прочь. Майкл взглянул на бумаги. Ему предлагалось явиться в суд города Монтпилиера в качестве ответчика по делу, возбужденному Клайдом Барлоу, жертвой неспровоцированного нападения, совершенного вышеупомянутым Майклом Сторзом и приведшего к серьезным телесным повреждениям. Майклу Сторзу предъявлялся иск в размере пятидесяти тысяч долларов.

Майкл позвонил Хеггенеру и сказал, что у него появились срочные дела, поэтому сегодняшнее катание придется, к сожалению, отменить. Он попросил Андреаса предупредить Еву, затем набрал номер Хэба Элсуорта и договорился с ним о встрече в его конторе.

— Похоже, мне потребуется адвокат, — произнес Майкл, рассказав Элсуорту, что случилось в субботу вечером.

— Да, верно. Пятьдесят тысяч долларов! За какой-то несчастный удар по челюсти! В наше время люди совсем потеряли чувство меры. — Он брезгливо просмотрел бумаги, полученные Майклом. — И за что только мы платим полицейским! Они так и не нашли мой грузовик. Я бы на твоем месте обратился к старому Хэрри Ланкастеру. Он человек порядочный и в отличие от нынешних молодых нахалов совсем не рвач. Я не знаю эту юридическую фирму в Монтпилиере. — Элсуорт боязливо похлопал рукой по стопке бумаг, словно они могли подпрыгнуть и укусить его. — Четыре фамилии. Я бы предпочел не иметь дел с юридической фирмой, в названии которой стоят четыре фамилии. Должен тебя предупредить, репутация этой женщины работает не на тебя.

— При чем тут ее репутация, если парень ударил Эннабел, а мне угрожал ножом?

— Ты что, не знаешь этих судейских? Ну как, звонить Хэрри?

— Да, пожалуйста.

Элсуорт набрал номер, минуту-две дружески поболтал с адвокатом, а затем сказал:

— Хэрри, у моего друга, Майкла Сторза, кое-какие неприятности, ему нужна твоя помощь. — Ланкастер что-то ответил, Хэб кивнул и опустил трубку. — Он тебя ждет. Его контора находится возле банка.

— Спасибо. — Майкл встал.

— Я попрошу двух-трех моих рабочих поискать этот нож, — сказал Элсуорт. — Хотя скорее всего какой-нибудь мальчишка уже подобрал его и сейчас, угрожая им, требует деньги у кого-нибудь на школьном дворе. — Он вопросительно посмотрел на Майкла. — Извини за любопытство — а у тебя есть эти пятьдесят тысяч долларов?

— Это примерно весь мой капитал.

— Придержи пока эти деньги, — посоветовал Элсуорт и пожал руку Майкла.

Хэрри Ланкастер выглядел лет на семьдесят. У полного адвоката было по-детски румяное лицо с густыми седыми бровями, нависшими над двухфокусными очками, а на его гладком розовом черепе осталось всего несколько прядей волос. Он сидел в сорочке и подтяжках за рабочим столом, заваленным кипами бумаг, курил сигару, и воздух в маленькой комнате, на стенах которой висели дипломы в рамках, был голубым от дыма.

Он не стал обнадеживать Майкла:

— Интересы истца представляет весьма напористая фирма. — Судя по тону мистера Ланкастера, он считал напористость главным достоинством любой адвокатской фирмы. Он вздохнул, выпуская из себя дым, и заметил: — Вы, конечно, совершили несколько ошибок.

— Полицейский сказал мне то же самое.

— Истец утверждает, что вы избивали его ногами, когда он лежал на земле.

— Я ни разу в жизни не ударил человека ногой.

Юрист снова вздохнул:

— Нет ли у вас на теле каких-нибудь следов, подтверждающих, что это была драка, а не одностороннее нападение?

— Я стукнул его, не дожидаясь, пока он пустит в ход нож, — раздраженно объяснил Майкл. — Мне что, следовало ждать, когда он пырнет меня?

— Всегда лучше иметь свидетелей…

— В следующий раз, — саркастически заметил Майкл, — когда мне будут угрожать ножом, я найму в качестве свидетелей весь «Мэдисон-сквер-гарден».

Старик пристально посмотрел на Майкла сквозь клубы табачного дыма:

— Вы только навредите себе, если поддадитесь раздражению, мистер Сторз.

— Извините.

— Хэб Элсуорт звонил мне после того, как вы ушли от него. Он сообщил мне некоторые сведения общего характера о женщине, которой придется выступать в качестве вашей единственной свидетельницы. Мистер Сторз, извините, но я вынужден говорить прямо. Адвокаты истца покопаются в прошлом миссис Фенстон, соберут сведения о ее репутации, запишут высказывания горожан о моральном облике этой женщины. Если рассказанное мистером Элсуортом хотя бы частично справедливо, любой толковый адвокат запросто подорвет доверие судьи и присяжных к такой свидетельнице. Грустно и, вероятно, несправедливо, что насилие, совершенное для спасения чести девственницы, тотчас обрастает множеством смягчающих обстоятельств, в то время как при защите… ну, скажем, современной эмансипированной женщины от чересчур рьяного ухажера… Вы понимаете, почему я говорю об этом, мистер Сторз?

— Вы хотите сказать, мне это обойдется недешево.

— Вероятно, да, сэр. Не в пятьдесят тысяч долларов, это не Нью-Йорк, не Калифорния, а Вермонт, но все же в приличную сумму. В любом случае после разговора с этой женщиной я почувствую себя значительно уверенней. И чем быстрее он состоится, тем лучше.

— Я узнаю у нее по телефону, сможет ли она побеседовать с вами.

— Разумно начать с этого. А я тем временем свяжусь с адвокатом истца и потом обрисую вам ситуацию.

— Спасибо, мистер Ланкастер, — сказал Майкл.

Старик зашуршал бумагами, и Майкл вышел из комнаты; глаза его резало от сигарного дыма.

— Милый, — Эннабел угощала кофе сидевшего у нее в гостиной Майкла, — ну и впутала же я тебя в историю. Мне ужасно жаль. Но я правда ничего не видела. Я фактически потеряла сознание и не могу сейчас с уверенностью сказать, что видела нож. Конечно, я хотела бы сделать для тебя все, что в моих силах, но…

— Боюсь, у этого дела есть одна весьма неприятная сторона. На нее указал адвокат.

— Насчет меня?

Майкл кивнул:

— Если ты выступишь в качестве свидетельницы, противная сторона начнет копаться в твоем белье, притянет сюда твою репутацию…

Эннабел жестом остановила его:

— Достаточно. Я все поняла. Лыжный инструктор геройски защищает честь первой шлюхи города. Колонки с фамилиями джентльменов, пользовавшихся ее благосклонностью, отдельно список высокопоставленных лиц, известных политических деятелей, знаменитых горнолыжников, киноактеров и старшеклассников…

— Хватит. Не терзай себя.

— Не говоря уж, — продолжала Эннабел, — об эпидемии разводов, которая охватила территорию от Квебека до Палм-Бич, о разгневанных женах, мечтающих о солидных алиментах и пронюхавших, как развлекались в Грин-Холлоу их мужья…

— Забудь мои слова, — сказал Майкл, вставая. — Мы обойдемся без твоей помощи.

— Прости меня, Майкл. — Эннабел тоже поднялась. — Мне этого не вынести.

— Я понимаю.

Он поцеловал ее в щеку.

— Да, дружок, — сказала она, — теперь я вижу — что посеешь, то и пожнешь. Знаешь, Майкл, я думаю, мне пора уезжать из Грин-Холлоу. Я и этот город уже порядком надоели друг другу.

Майкл остановился перед только что открывшимся баром. Надеясь на везение, он прошел через ресторанчик на задворки, чтобы еще раз поискать нож. Джимми Дэвис вместе с двумя рабочими из фирмы Элсуорта копали лопатами снег и разгребали наваленный хлам. Дэвис казался озабоченным.

— Мне звонил Хэб Элсуорт, он рассказал о субботнем происшествии, о том, что против тебя возбуждено дело, — объяснил Дэвис. — Мы пока нож не нашли, вероятно, нам и не удастся его разыскать, но даже если мы найдем его, я не уверен, что это серьезно тебе поможет. Здесь нужен другой подход. Есть у тебя минута?

— Даже целый день, — ответил Майкл.

— Зайдем внутрь.

Дэвис провел его в небольшую комнату рядом с кухней и закрыл за собой дверь.

— Я кое-что знаю о Барлоу, — начал Дэвис, — тебе это может пригодиться, если в Монтпилиере он начнет лезть в бутылку. Он толкач…

— Кто-кто?

— Ну, он торгует наркотиками. Марихуаной, героином, кокаином. Ты заказываешь, он достает. Мы донесем на него куда следует, его схватят с поличным, и тогда он уже не будет выглядеть на суде невинным ягненком.

— Если парень узнает, кто его заложил, — тихо произнес Майкл, — а чаще всего это становится известным, тебе несдобровать.

— Возможно.

— Эти молодчики шутить не любят.

— Знаю.

— Я думаю, найти новый нож для них не проблема, Джимми.

Дэвис пожал плечами:

— Как-нибудь выкручусь.

— Я не хочу, чтобы по моей вине тебя убили.

— Коли ты держишь кабак, приходится порой идти на риск. Одно твое слово, и я еду в Монтпилиер. Даже не так — когда придет время, я все сделаю сам, без твоей просьбы. — Он сказал это сердитым, почти дерзким тоном, словно Майкл хотел лишить его возможности осуществить давно задуманный план.

— Знаешь, Джимми, — мягко сказал Майкл, — ты верный друг.

— Кое-кто считает иначе, — небрежно ответил Дэвис.

— Что у тебя на ленч?

— Тушеное мясо молодого барашка.

— Сегодня легкая и простая пища будет для меня в самый раз.

— Тебе нужны деньги?

— Примерно пятьдесят тысяч.

Дэвис усмехнулся:

— Жертвую пятьсот долларов.

В дальнем углу бара сидел за пианино Антуан, он вяло извлекал из инструмента протяжные хаотичные минорные аккорды. Увидев Майкла, он встал, заковылял к нему и сел за его столик. Он казался не таким печальным, как обычно.

— С каких пор ты пьешь днем? — спросил Антуан.

— Я зашел поесть. Присоединишься?

Антуан скорчил гримасу:

— Я проснулся всего полчаса назад. Я бы и сейчас еще спал, если бы не шум, который подняли на заднем дворе. Уж не клад ли там ищут?

— Нечто вроде того. Мне, пожалуйста, ленч, мисс, — заказал он официантке.

— Кофе, пожалуйста, — добавил Антуан. — Черный.

— Как дела?

Лицо Антуана посветлело.

— Уже лучше. Я открылся Дэвису, он с кем-то поговорил и теперь обещает, что через пару недель иммиграционные власти выдадут мне зеленую карточку и лицензию. У Джимми широкие связи. Он жмот, но связи у него будь здоров.

— Это лучшая новость, какую я услышал за последнее время, — сказал Майкл, приступая к поданному официанткой супу.

— Как только раздобуду документы, я сразу же отсюда смотаюсь, — сказал Антуан и подул на дымящийся кофе. — Я мог бы еще тут поиграть, хотя здешняя публика не лучшая аудитория для такого музыканта, как я. Но меня охватил зуд. Я не создан для жизни в провинции. Моя стихия — большой город. А Грин-Холлоу — это даже не Межев.

— Но ты многим обязан Дэвису, — возмутился Майкл, разочаровываясь в друге. — Мог бы дождаться конца сезона.

— Я должен думать о будущем, Майкл. Через две недели гипс снимут, и все, еду в Нью-Йорк. Вчера вечером сюда зашел один mес[82] с бриллиантовыми перстнями па пальцах, в кашемировом пиджаке долларов за восемьсот, не меньше; он оказался владельцем фешенебельного ресторана в Ист-Сайде. Ему понравилась моя игра, он оставил мне свою визитную карточку и предложил зайти к нему — он хочет заключить со мной контракт.

— Поздравляю, — холодно сказал Майкл, вспомнив, что говорила об Антуане Сьюзен. — Жаль, что подлецы часто бывают забавнее, чем порядочные люди.

— О ком ты говоришь, mon vieux? — обиженно спросил Антуан.

— О тебе.

— Я же предупреждал тебя, что у меня несносный характер, разве нет?

— Да, верно, — согласился Майкл и принялся за мясо.

Антуану подали вторую чашку кофе.

— Ты думал, я шучу, а я говорил серьезно.

— Теперь вижу.

— Хорошему человеку трудно понять плохого. Слабые раздражают сильных. Не следует путать талант с добродетелью.

— Я это учту.

— Поговорим о более приятном, — сказал Антуан. — Ты придешь сюда в субботу вечером? У Риты состоится дебют.

— А как она выглядит?

Антуан хмуро уставился на чашку кофе:

— Поначалу держалась ужасно скованно и застенчиво. И вдруг меня осенило. Я дал ей самокрутку, и она раскрепостилась. Мне казалось, поет целый лес, полный птиц. В субботу ее просто разорвут на части.

— Ты хочешь сказать, она обалдела от марихуаны?

— Еще как обалдела. Она была чудесна.

— Если ее отец узнает об этом, он тебя убьет, — сказал Майкл. — А если он не убьет, тогда, наверное, это сделаю я. Уж пальцы точно тебе переломаю.

— Майкл, — жалобно произнес Антуан, — ты же говоришь со своим старым другом. Все джазовые музыканты, которые тебе нравятся, употребляют травку, а порой и более сильные средства. Сколько раз мы выкуривали с тобой по самокрутке, mon Dieu!

— Мне не шестнадцать лет. Я не шучу. Если ты еще раз это сделаешь, я сломаю о твою голову табуретку, что стоит у пианино.

— Хорошо, хорошо, — пообещал Антуан. — Предупреждаю тебя, Рита с треском провалится.

— Ну и пусть. Хотя я так не думаю.

— Новая Англия плохо действует на тебя, — огорченно сказал Антуан. — Ты стал пуританином.

— Немного пуританства не повредит и тебе, — заметил Майкл и поднялся, оставив половину второго блюда на тарелке. — Я ухожу.

Он вышел. Не вставая из-за стола, француз ошеломленно покачал головой.

«Ну и денек, будь он неладен!» — подумал Майкл, садясь в машину.

Он подъехал к коттеджу и надел лыжный костюм. Еще не поздно было зайти за Евой, но Майклу хотелось покататься в одиночестве. Сегодня помочь ему могли только горы, скорость и уединение.

Поднявшись на вершину, Майкл сразу направился к «Черному рыцарю». Он остановился и посмотрел вниз. Скользкая и каменистая трасса уходила к лесу, затем, свернув влево, скрывалась среди деревьев. Безлюдный склон принадлежал одному Майклу. Сторз опустил очки, набрал в легкие воздуха и покатился; набирая скорость на параллельных лыжах, он с ходу проскочил несколько бугров. Ветер свистел в шапочке и очках. На середине трассы Майкл ощутил боль в ногах, он заставил себя дышать размеренно и понесся дальше. Уже возле леса Майкл попал на лед и чуть не потерял равновесие, но, торжествуя в душе, удержался на ногах; его мышцы, казалось, кричали от боли. Нещадно насилуя суставы, Майкл вошел в поворот и оказался среди деревьев. Почти не управляя лыжами, он промчался в нескольких дюймах от большого валуна. Вылетев на открытое место, он едва не врезался в учебный класс, выстроенный по диагонали склона. Тормозя кантами лыж, Майкл круто свернул в сторону и остановился чуть выше Калли, который вел занятие.

— Господь с тобой, Майкл, — сказал Калли, узнав его. — Ты мог кого-нибудь убить, а в первую очередь себя самого.

— Я хотел, как говорят бегуны, выложиться до конца, — сказал Майкл.

— Здесь тебе не беговая дорожка, — проворчал Калли и громко обратился к своей группе: — Дамы и господа, только что самый отчаянный из наших инструкторов продемонстрировал вам, как не надо спускаться по этой трассе.

Кое-кто засмеялся, и Майкл приветливо помахал рукой.

— Я впускаю к себе в душу немного света, Дейв, — сказал он.

— Следующий раз, когда ты надумаешь повторить эту процедуру, скажи мне. Я очищу все склоны от людей. Поработай с этой группой. Мне надо сходить в контору. Сделаешь с ними тысячу медленных, абсолютно контролируемых поворотов отсюда и до подножия горы.

— Слушаюсь, сэр, — весело ответил Майкл.

Калли с подчеркнутой осторожностью покатил вниз.

— Дамы и господа, надеюсь, вы слышали, что он сказал, — громко произнес Майкл. — Мы должны сделать тысячу медленных, абсолютно контролируемых поворотов. Давайте один раз повернем все вместе. Тогда до темноты нам останется всего девятьсот девяносто девять поворотов.

И действительно, когда они спустились к подножию горы, было уже темно; Майкл, бодро насвистывая, снял лыжи и понес их к машине.

Глава 20

Хорошее настроение не покинуло Майкла и на следующее утро, когда он отправился с Хеггенером в горы. Поднимаясь наверх, Хеггенер сказал:

— Ева милостиво разрешила мне отложить поездку в Нью-Йорк до следующей среды. Вы не могли бы составить мне компанию? Я не люблю ездить один, быстро устаю за рулем. Ева предложила отвезти меня, но тогда всю дорогу будут идти медицинские споры, а от них я устаю еще быстрее, чем от вождения.

— Конечно, могу, — согласился Майкл.

Они отлично покатались. Хеггенер был неутомим, лицо его посвежело, на губах появилась еле заметная довольная улыбка. Майклу казалось абсурдным, что совершенно здоровый на вид человек собирается лечь в больницу, но он ничего не сказал Хеггенеру.

— Как прекрасно прошло утро, — заметил Хеггенер, когда они подъехали к большому дому. — Теперь я легче перенесу больницу, во всяком случае, первую пару дней.

Ева уже ждала Майкла, она сказала, что хочет воспользоваться солнцем и хорошим снегом и пропустит для этого ленч; они уехали, оставив приветливо машущего им вслед Хеггенера между двумя колоннами.

На горе Майкл и Ева мало разговаривали; лавируя среди менее быстрых лыжников, они все внимание уделяли шлифовке своей техники.

Спустя некоторое время Ева сказала, что хочет перекусить, они зашли в кафе и взяли по бутерброду и чашке чая.

— Майкл, я слышала, в субботу вечером ты нажил себе неприятности.

— Кто тебе сказал?

Она пожала плечами:

— Город маленький. Новости распространяются быстро. Позволь заметить, твой выбор объекта для защиты — как бы это сказать — весьма странен.

— Она — мой старый друг.

— Это мне известно. У нее много старых друзей. Она — первая шлюха в городе.

— Не говори гадости, Ева, — тихо, стараясь, чтобы его не услышала молодежь, сидящая за соседним столиком, попросил Майкл.

— Андреас тоже один из ее старых друзей, — сказала Ева. — Ты знал?

— Я тебе не верю.

— Спроси его, — сказала Ева. — Думаю, ему будет приятно вспомнить. Она — его последний старый друг. Он объявил мне в ту пору, что не может больше спать со мной. Вероятно, болезнь уже ударила его, но тогда мы этого не понимали. Она совсем не в его вкусе, но город невелик, выбор тут небогатый. Возможно, он хотел доказать себе то, что не мог доказать мне. В последний раз почувствовать себя мужчиной. Я его не виню, он несчастный человек.

Майкл вспомнил о тех двух ночах, когда он безуспешно пытался что-то доказать себе — один раз это было с блондинкой, которую подцепил в «Золотом обруче», другой — с хорошей давнишней знакомой; его охватила жалость к своему другу Андреасу и ненависть к жене Хеггенера, столь прекрасно понимавшей мужчин.

— Оставим эту тему, — предложил он. — Меня не интересует, что здесь происходило до моего приезда.

— Позволь спросить: а что тебя интересует сейчас? — Ева с аппетитом откусила бутерброд.

— Твой муж, — ответил он. — Боюсь надоесть и рассердить тебя, но все же повторю: ты совершаешь ошибку, отправляя Андреаса в больницу.

— Надеюсь, ему ты этого не говорил?

— Нет. Но он выглядит прекрасно, а катается, как двадцатилетний юноша.

— Майкл, — резко сказала Ева, — ты сам не сознаешь, какой вред ему приносишь.

— Вред? — удивился Майкл. — Да он с каждым днем становится все сильней и сильней.

— Андреасу лишь кажется, что он становится сильней. А ты способствуешь этому заблуждению. К нему возвращается надежда.

— Что в этом плохого?

— Эта надежда — ложная, — категорическим тоном сказала Ева. — В любой момент может начаться рецидив, и тогда Андреас будет сломлен. По твоей вине.

— Что же я должен делать — говорить человеку, который начал возвращаться к жизни, что это обман, советовать ему закутаться в плед и ждать смерти?

— Очевидно, — саркастически заметила Ева, — ты разбираешься в подобных вопросах лучше врачей.

— Не исключено, — упрямо отозвался Майкл.

— Не делай этого хотя бы ради меня.

Упорство Евы, непоколебимая вера в то, что лишь ей одной известна истина, раздражали Майкла.

— У нас есть определенное соглашение, — жестко произнес он. — Я катаюсь с тобой ради денег и сплю ради удовольствия. Других пунктов в вашем контракте нет.

— Знаешь, — задумчиво сказала она, отказываясь обижаться, — мне кажется, ты скрываешь истинные мотивы, которые руководят тобой.

— Какие же?

— Ты сознательно стараешься приблизить его смерть.

— О Господи! Зачем мне это?

— Чтобы сорвать куш.

— Какой куш?

— Я имею в виду себя, — пояснила Ева. — Богатую вдову, страстно влюбленную в тебя или, во всяком случае, в твое тело, которая, выждав приличествующий срок, с радостью выйдет за тебя замуж.

— Ты действительно так считаешь? — спросил он, сдерживая гнев.

— Я думаю, это возможно, — ровным тоном ответила она. — Даже весьма вероятно.

Он встал:

— На сегодня катание окончено. Идем. Я отвезу тебя домой.

— В этом нет необходимости, — сказала она. — День прекрасный. Я с удовольствием покатаюсь еще. Не беспокойся, меня кто-нибудь подбросит.

Майкл вышел из кафе. «Сумасшедшая, — подумал он. — Хеггенер прав. Мне следует немедленно покинуть город». Но мысль о том, что он никогда не обнимет нежное и искусное женское тело, показалась ему непереносимой, и он понял, что никуда не уедет. «Пока я болел, я был счастливее, чем сейчас», — подумал Майкл и горестно рассмеялся, швырнув лыжные палки и перчатки в машину.

Суббота, на которую перенесли соревнования, выдалась промозглой и ветреной, но видимость была хорошей, а трасса — в отличном состоянии. Хеггенер захотел посмотреть слалом, хотя, как он сказал Майклу, когда они ехали к месту финиша, Ева настойчиво старалась этому воспрепятствовать, она считала, что Андреасу вредно целый час или даже больше стоять на морозе. Но он надел черное пальто с норковым воротником, меховую шапку, длинный шерстяной шарф, подбитые овчиной снегоступы, теплые рукавицы и поехал с Майклом.

— Эта девочка, Рита, — сказал он, — так волновалась вчера из-за соревнований и выступления в баре, что мне пришлось обещать ей прийти и поболеть за нее. Я дал ей маленький австрийский медальон на золотой цепочке, принадлежавший моей матери. Рита повесит его на шею как талисман.

— На трассе она успокоится, — заметил Майкл. — Рита легко с ней справится. Калли сказал мне, они не стали ее усложнять и срезали все бугры.

На горе собралась пестрая толпа: одни, вроде Майкла и Хеггенера, стояли без лыж у финишной черты, другие — спортсмены — выстроились наверху. Майкл посматривал на стремительно проносившиеся облака. Ему предстояло участвовать днем в показательных выступлениях дельтапланеристов, но ветер ставил это мероприятие под угрозу.

Молодой инструктор, легко лавируя между воротами, совершил пробный спуск; зрители притихли, а когда на трассе появился первый участник, все стали подбадривать его возгласами.

Майкл заглянул в размноженную на ксероксе программу. Рита стартовала десятой; это было выгодно для девушки, так как ей предстояло ехать по трассе, уже намеченной первыми девятью участниками, но еще не разбитой остальными тридцатью пятью слаломистами.

— Рита сказала мне, — заговорил Хеггенер, — что она запретила своим родным смотреть соревнования — она и так перенервничала. Кстати, Майкл, а каковы были ваши успехи в лыжном спорте?

— Я никогда не участвовал в серьезных соревнованиях, — ответил Майкл, — только в городских развлечениях вроде сегодняшнего слалома. И даже там не поднимался выше пятого места. Здешняя детвора рождается с лыжами на ногах. Я начал кататься в двенадцать лет, а это уже поздно. Хотя, возможно, — улыбнулся он, — так я оправдывал свою бездарность.

Он внимательно следил за лыжницами.

— У нее есть шансы обойти по меньшей мере трех из первых семи спортсменок, — сказал он и на удивление самому себе всерьез разволновался.

Девятая девушка выступила очень хорошо, она радостно улыбнулась, когда судья-информатор объявил ее результат. Затем зрители закричали, подбадривая появившуюся на трассе Риту; ее еще не было видно с того места, где стояли Майкл и Хеггенер.

Но скоро она попала в их поле зрения. Рита шла отлично, на промежуточном финише, понял Майкл, она показала превосходное время. Рита лавировала изящно и уверенно, от ее длинных стройных ног, всей худощавой фигуры исходило поразительное ощущение силы. Майкл поймал себя на том, что тихо дает ей советы. Вдруг у предпоследних ворот она зацепила лыжей древко, сбила его и упала, подняв столб снега; одна лыжа отлетела к ногам стоявших сбоку от трассы зрителей. Рита махнула рукой бросившимся ей на помощь людям, показывая, что все в порядке, взяла укатившуюся лыжу и на той, что осталась на ноге, подкатила к месту, где стояли Майкл и Хеггенер. Майкл увидел, что девушка плачет.

— Ну, полно тебе. — Он обнял Риту, чтобы она могла скрыть слезы, прижавшись к его плечу. — С кем не случается.

— Какая я неуклюжая. — Рита всхлипнула. — Элиот прав. Он сказал, я буду выглядеть дурой.

— Это твое первое соревнование. И ты вовсе не выглядела дурой.

— Да, первое и последнее, — заявила девушка. Она отстранилась от Майкла, вытерла слезы и мужественно попыталась улыбнуться Хеггенеру.

— Извините, мистер Хеггенер, я опозорила ваш медальон.

— Ты шла очень хорошо, пока… — начал Хеггенер.

— Пока все не испортила, — сказала Рита. — Майкл, если вы увидите Антуана, передайте ему — я решила не петь сегодня вечером.

— Что за ерунда! — резко возразил Майкл.

— Если я выйду к пианино, все засмеются и будут ждать, когда я грохнусь на пол.

— Послушай, Рита, — серьезно произнес Майкл, — не можешь же ты в шестнадцать лет бросить все. Антуан уверен: ты споешь замечательно, — солгал он, — вот увидишь.

— Он правда это сказал? — недоверчиво спросила Рита.

— Честное слово. А он настоящий профессионал.

— Мистер Свенсон тоже говорил, что я не ударю в грязь лицом, — сказала Рита, — а ведь и он профессионал.

— В баре нет слаломных ворот, — заметил Майкл.

Рита рассмеялась:

— Возможно, вы правы. Не оставаться же мне на всю жизнь маленькой напуганной девчонкой. Моя мама говорит: «Представь себе, что ты поешь в церкви, и все будет нормально».

— Наверное, — предположил Хеггенер, — медальон теряет волшебную силу под открытым небом, Рита. Но в барах он чудодейственен.

— Проверим, — сказала Рита. — Не люблю разочаровывать людей, которые добры ко мне. Если я провалюсь сегодня вечером, я захочу умереть.

— Ты не провалишься и не захочешь умереть, — заверил ее Майкл. — Не говори так.

В этот момент у тех ворот, где упала Рита, бесславно закончила свое выступление девушка, стартовавшая пятнадцатой.

— О, — радостно воскликнула Рита, — я уже чувствую себя лучше!

— В тебе говорит настоящая спортсменка, — сказал Хеггенер.

Рита снова засмеялась и сказала:

— Правда, я просто ужасна?

— Майкл, я немного замерз. Вы не отвезете меня домой? — попросил Хеггенер.

— Конечно.

Майкл послал воздушный поцелуй Рите, которая отстегивала вторую лыжу, и пошел с Хеггенером к машине.

После ленча Майкл отправился в долину, где находилась школа дельтапланеризма. Ветер дул сильный, он лишь немного утих по сравнению с утром, но Майкл решил, что справится с ним. Там уже собрались двенадцать молодых людей, которые своими манерами и обликом напоминали Джерри Уильямса, хозяина школы. Все они приехали со своими дельтапланами. Майкл вылез из машины, увидел сотню зрителей и подошел к группе, стоявшей возле сарая.

— Привет, Майкл, — поздоровался Джерри. — Я уж боялся, вы тоже не придете.

— А почему — тоже?

— Двадцать человек отказались от участия. Слишком ветрено, они сказали. И эти ребята девятью голосами против трех приняли решение отменить полеты. Похоже, все срывается, — с горечью пожаловался Уильямс. — Теперь мне потребуется целый сезон, чтобы вернуть долги. Вы-то как настроены?

Майкл посмотрел на небо:

— Я парил и в худших условиях. Если эта троица готова рискнуть, я полечу первым.

— Вы настоящий друг, — благодарно сказал Уильямс и отошел переговорить с остальными. Майкл начал надевать ботинки для прыжков с парашютом.

— Порядок, — заявил Уильямс, вернувшись. — Трое согласны. Я дам вам моего змея, он работает как часы.

Они погрузили мешок с разобранным дельтапланом в пикап и в сопровождении двух машин с закрепленными у них на крышах подобными аппаратами поехали по крутой ухабистой дороге к стартовой площадке. На горе свистел ветер, он часто менял свое направление, мужчины нервничали, и один из них громко сказал:

— Мы с ума сошли — лететь в такую погоду.

Майкл помог Уильямсу собрать летательный аппарат, тщательно пристегнулся, проверил управление и без колебаний начал разбег. Сторза охватило знакомое чувство невесомости, он улыбнулся, чувствуя, как воздух подхватывает его, но тут дельтаплан угодил в вихрь, заскользил на крыле, выровнялся, стал терять высоту. Майкл увидел приближающуюся с опасной быстротой землю, аппарат снова заскользил на крыле и устремился к группе голых деревьев. Слава Богу, подумал Майкл, что Трейси этого не видит. Врезаясь в дерево, он услышал металлический скрежет и треск рвущейся ткани. Придя в себя, он понял, что висит на сучковатой ветви. Он осторожно пошевелил руками и убедился, что переломов нет. Но по лицу текла теплая жидкость, и Майкл догадался, что это кровь. Внизу он увидел Уильямса, который складывал в лассо длинную веревку. Уильямс бросил ее Майклу, и Сторз закрепил конец на дереве. Затем он освободился от обломков дельтаплана и соскользнул на землю.

— Вы должны мне за разбитый змей, — напомнил Уильямс.

— Удовольствие того стоит, — сказал Майкл. — Полет был замечательный.

— А вы не робкого десятка, — заметил Уильямс. — На сегодня спектакль окончен. Остальные уже укатили вниз.

Прежде чем начать одеваться к обеду, Майкл поглядел на себя в зеркало. Столкновение с деревом не пошло на пользу его внешности. Все лицо было исцарапано, левый глаз почти заплыл. Все это отнюдь не придавало Майклу солидности. Ему удалось отделаться пустяками, но выглядел он так, словно только что сражался с бешеной кошкой; о бритье, разумеется, и думать не приходилось.

Зазвонил телефон, Майкл поднял трубку и услышал голос Евы. Она раньше приглашала его пообедать вечером у них дома, но Андреас простудился, у него подскочила температура, и ей пришлось уложить его в постель.

— Вот чего стоят ваши с ним познания в медицине, — ядовито заметила она.

Он решил обойтись без обеда, немного выпил и прилег вздремнуть перед дебютом Риты в качестве эстрадной певицы. Каждая мышца его болела так, словно Майкла отколошматили бейсбольной битой, любое движение давалось ему ценой физических страданий.

Майкл пригласил в бар родителей Риты и ее брата Элиота, он решил прийти туда пораньше и усадить Джонсов подальше от пианино, чтобы они не отвлекали девушку во время выступления.

Родные Риты, принарядившиеся по такому случаю, появились все вместе, мужчины были в пиджаках и при галстуках, а мать — в строгом синем платье.

На Рите было белое платье, которое, как догадался Майкл, в последний раз она надевала в июне, на выпускной вечер. Хорошенькая и счастливая, она заметно нервничала, и если бы не ее родные, Майкл плеснул бы Рите в чай рюмку рома, чтобы девушка успокоилась. Когда Джимми Дэвис подошел к их столику поздороваться, Майкл заказал для своих гостей шампанское. Рита не притронулась к бокалу, но ее мать выпила вино и закивала головой в такт музыке; Антуан, ожидая, пока бар заполнится, играл тихо, ненавязчиво.

— Последнюю неделю я наблюдаю за вами и этим человеком, — оказал отец Риты, — и хочу отдать вам должное. В начале сезона я был готов биться об заклад, что Хеггенер не дотянет до первых весенних почек — так плохо он выглядел. Вчера мне показалось, что он помолодел лет на двадцать. Может, и мне стоит начать кататься с вами. — Он рассмеялся, взял полный бокал дочери и выпил шампанское. — Не пропадать же добру, — сказал он жене, бросившей на него строгий взгляд. — Я слышал, Рита не слишком удачно выступила утром.

— Сначала она шла превосходно, — сказал Майкл. — Пока Рита не сбила древко, мне казалось, что она попадет в первую пятерку.

— Это Рите на пользу, — заметил Джонс. — Ей требовался урок скромности. В школе учителя вечно твердили ей, какая она способная; если время от времени ее не осаживать, она Бог знает что о себе возомнит. Изредка проигрывать не вредно, по крайней мере в молодости. Вам тоже сегодня досталось, судя по вашему лицу. Если бы сейчас было время уборки урожая, я подумал бы, что вы угодили под жатку. — Он от души рассмеялся. Джонс привык к всевозможным травмам и относился к ним легко. — В детстве меня покусал рой пчел, тогда я выглядел немногим хуже вашего. Я знаю все об увечьях, которым подвержено человеческое тело, но сам их не ищу, в отличие от некоторых.

— Он хотел помочь Джерри Уильямсу, папа, — пояснила Рита, защищая Майкла, — его все предали.

— Джерри Уильямсу не мешает привыкнуть к мысли, что, когда людям нужно лететь куда-нибудь, они покупают билет на самолет, — сказал Джонс.

— Тише, Хэролд, — властно потребовала миссис Джонс, — сейчас будет объявление.

Антуан взял три аккорда, и зал стих.

— Дамы и господа, — громко произнес Антуан, — мы приготовили вам сюрприз — прелестная уроженка этих мест, красавица Рита Джонс — chanteuse extraordinaire, согласилась, по особой договоренности с Джимми Дэвисом, петь сегодня для нас. Итак, Рита Джонс… — Он кивнул в сторону ее стола и жестом пригласил девушку к пианино.

Рита поднялась с робкой улыбкой на лице, Майклу показалось, она повзрослела на десяток лет; девушка, неуверенно чувствуя себя на высоких каблуках, прошла к инструменту, и Антуан под аплодисменты поцеловал ей руку.

— Как он назвал мою дочь? — подозрительно спросил Джонс.

— Он назвал ее необыкновенной певицей, — ответила миссис Джонс. — По-французски. Тише, Хэролд.

Антуан исполнил короткую импровизацию, ресторанчик замер, француз кивнул Рите и заиграл «О, что за чудесное утро». Девушка начала петь. Вопреки опасениям Антуана, она преодолела скованность и застенчивость, ее чистый и сильный голос, в котором звучали юношеская радость и торжество, уверенно заполнял комнату задорной мелодией. Когда она закончила, ресторан взорвался аплодисментами, громче всех хлопал Хэролд Джонс. Она спела еще три старых шлягера, расчетливо выбранных Антуаном для того, чтобы продемонстрировать ее широкий диапазон на всем известных песнях, к которым аудитория уже успела привыкнуть.

В конце аплодисменты были оглушительными, раздавались крики «Еще!», но опытный Антуан покачал головой и оборвал первое выступление Риты на триумфальной ноте. Улыбаясь, Рита вернулась к столику и спросила:

— Ну как?

Мать поцеловала ее и сказала:

— Ты просто молодец, милая моя.

Сияющий Хэролд продолжал хлопать до тех пор, пока не утихли последние аплодисменты, и даже Элиот казался довольным.

Джимми Дэвис принес бутылку шампанского и сказал:

— Первой звезде, родившейся в Грин-Холлоу.

Он профессионально разлил вино по бокалам, начав с Риты.

Майкл заметил, что Джонс нахмурился, когда возбужденная Рита взяла свой бокал.

— Милая, — сказал он, — в Вермонте существует закон, по которому несовершеннолетним запрещено употреблять спиртное.

Но миссис Джонс возразила мужу:

— Ладно, сегодня можно.

Они выпили за успех Риты.

— Сегодня вечером ты прошла все ворота, — сказал Майкл, и Рита безудержно засмеялась, словно это была остроумнейшая из шуток.

Разошлись все за полночь. Джонсы укатили в своем большом старом «универсале». Майкл отправился домой, небо постепенно прояснилось, быстрые тучи временами наплывали на луну, вдали виднелись контуры гор.

Когда Майкл подъехал к коттеджу, окна домика были темны, но войдя внутрь и включив свет, он увидел Еву — она сидела на софе в своей шубке из рыси.

— Добрый вечер, — поздоровался он. — Почему ты не зажгла лампу?

— Хотела сделать тебе приятный сюрприз, — пояснила Ева. В ее голосе не было радости. — Как все прошло?

— Великолепно. Дебют удался. Как дела дома?

— Неважно, очень неважно. Температура подскочила до тридцати восьми и девяти десятых, — сказала она с упреком. — Но сейчас он заснул. Будет чудо, если он сможет добраться до больницы без «скорой помощи».

Майкл вздохнул.

— Не вздыхай так, словно тебе противно меня видеть. Ты не хочешь меня поцеловать?

Она встала.

— Ева, — устало вымолвил Майкл, — я чуть не разбился днем и сейчас еле двигаюсь…

— Ты готов убить всех — и себя, и моего мужа…

— Пожалуйста, — сказал он, сняв дубленку и бросив ее в кресло, — я смертельно устал и хочу спать.

— Ну и вид у тебя, — без сочувствия заявила Ева.

— Я знаю.

— Ты совсем равнодушен к своей внешности.

— Я ложусь спать.

— Я пришла сюда не для того, чтобы смотреть, как ты спишь, — сказала она.

— Извини, у меня нет сил…

Она начала расхаживать взад-вперед по маленькой комнате, расстегнутая шубка хлестала по ее ногам и придавала Еве сходство с гигантской разъяренной дикой кошкой.

— Мне надоело, что все меня отвергают. Ты. Мой муж. Хочешь себя убить — пожалуйста. Он хочет себя убить — пожалуйста. Может быть, чем скорее это произойдет, тем лучше. Вероятно, я даже не стану этого дожидаться. Вы двое — не единственные мужчины на земле. К твоему сведению, — кстати, если хочешь, можешь передать это твоему любимому другу-извращенцу, моему мужу, — один австриец трижды за последний год приезжал сюда и умолял меня выйти за него замуж.

— Вот и хорошо. Желаю счастья.

— Я изнемогаю в этом убогом маленьком городишке среди жалких холмиков, — сказала она. — Среди скучных, тупых американских крестьян. Среди драчливых пьяниц с обезображенными физиономиями…

— Ради Бога, успокойся…

— Я хочу жить среди цивилизованных людей. Я надеялась, ты поможешь мне скоротать сезон… — Она почти перешла на крик. — К сожалению, я ошиблась. Ты немного умнее остальных, более образованный, но в принципе ты ничем от них не отличаешься. Один отважный поступок, — насмешливо бросила она, — и ты снова верный сын обывательской среды с ее трусливой добропорядочностью и ханжеской моралью. Как же, он слишком устал, чтобы спать со мной. Другие ночи — другие отговорки. Спи с моим мужем. Не сомневаюсь, вы будете счастливы, а через неделю или месяц он благополучно умрет, завещав тебе свое состояние.

Майкл ударил ее. Она замерла, прикусила губу, затем рассмеялась:

— У тебя нет сил спать с женщиной, зато ударить ее ты можешь. Вы еще пожалеете об этой пощечине, мистер Сторз.

Она выскочила из коттеджа, оставив дверь распахнутой.

В комнату ворвался холодный влажный ветер, и Майкл вздрогнул. Он медленно подошел к двери, прикрыл ее и запер на ключ, потом снял пиджак. У него не осталось сил на то, чтобы раздеться, в рубашке и брюках он рухнул на постель.

Глава 21

Его разбудил телефон. Чертыхнувшись, он поднялся с кровати и прошел в гостиную, где стоял аппарат. Сейчас Майкл двигался с еще большим трудом, чем прежде, ночью от ветра распахнулось окно, и он здорово замерз, лежа поверх одеяла. Проснувшись, он пожалел, что живет в штате, где такой холодный климат. Шагнув к телефону, он увидел полосы яркого солнечного света, проникавшего сквозь стекло. Часы на камине показывали без четверти десять. Впервые за много лет он проснулся так поздно. В голове крутились смутные обрывки тревожных снов: он терял в каком-то аэропорту багаж, блуждал по темным коридорам.

— Алло, — сказал он в трубку.

— Майкл… — Это был Хеггенер.

— Доброе утро. — Майкл постарался придать своему голосу жизнерадостный, бодрый тон.

— Надеюсь, я вас не разбудил.

— Я не сплю с семи часов, — солгал Майкл в соответствии с тем представлением, которое обычно складывалось о нем у людей — все считали его энергичным и дисциплинированным тружеником. — Как вы себя чувствуете?

— Отлично. Ни температуры, ни кашля. Я вот что подумал — не могли бы вы отвезти меня в Нью-Йорк завтра? Хочется побыстрее разделаться с этой дурацкой затеей.

Майкл провел рукой по своей щетине, потрогал засохшие царапины, которые остались на лице после столкновения с деревом. Ему не хотелось появляться в Нью-Йорке в столь непрезентабельном виде, но он сказал:

— Хорошо. В какое время?

— Девять утра вас устроит?

— Вполне. Я отпрошусь у Калли.

— Да, — вспомнил Хеггенер, — Ева сказала, что у нее нет сегодня настроения кататься.

— У меня тоже.

Видеть Еву ему хотелось не больше, чем кататься.

— До завтра.

Опустив трубку, он подумал, остался ли у Евы на щеке след от вчерашней пощечины и заметил ли его Хеггенер.

Он прошел в ванную, мельком взглянул на себя в зеркало и, недовольный тем, что увидел, открыл кран, плеснул на лицо холодной воды, но от этого Майкл не стал ни выглядеть, ни чувствовать себя лучше.

Он переоделся и, поленившись готовить завтрак, отправился на машине в кафе, которое находилось через дорогу от лыжной школы. Калли, как обычно в это время, с недовольной миной сидел за пятой чашкой кофе; увидев Майкла, он жестом пригласил его к своему столику. Майкл заказал бокал апельсинового сока, вафли с беконом, яйца и кофе. Дэвид нахмурился еще сильнее.

— Такие люди, как ты, меня просто бесят, — заявил Калли. — Стоит мне съесть одну сдобную булочку, и я тотчас поправляюсь на два фунта, ты же наворачиваешь будь здоров, но я готов спорить, что за последние двадцать лет твой вес не увеличился ни на фунт.

— На два уменьшился, — самодовольно сказал Майкл.

— Это несправедливо, — возмутился Калли. — Ну и вид же у тебя! — Он словно хотел хоть чем-то отомстить Майклу за его превосходный обмен веществ. — Судя по рассказам, ты должен благодарить Бога за то, что остался жив.

Майкл пожал плечами. Ему не хотелось обсуждать свои проблемы с Калли.

— Мы все должны благодарить Господа за то, что живы.

Официантка принесла еду, Майкл густо намазал вафлю сливочным маслом и полил ее кленовым сиропом.

Вспомнив, что вчера он пропустил обед, Майкл начал есть с удвоенным аппетитом. Калли с нескрываемой завистью посмотрел на него и заказал очередную чашку черного кофе.

— В случае твоей гибели, — смаковал тему Калли, — горожане искренне сожалели бы об этом, но они сказали бы так: «Сукин сын сам напросился» — и через пару дней забыли бы о тебе. Но если разобьется местный парень, они линчуют Джерри Уильямса. А я буду держать веревку. Теперь-то, надеюсь, ты бросишь все эти самоубийственные забавы?

— Смотря что подвернется, — ответил Майкл.

— Когда-нибудь, — серьезно произнес Калли, — твоему везению придет конец.

— Толпа будет ликовать.

— Нет, не будет, — сказал Калли. — Я, например, ликовать не буду, и большинство горожан тоже. Не знаю, известно ли тебе об этом, но ты пришелся им по душе. Если отбросить этот чертов «порше», ты носа не задираешь, и все восхищены тем, как ты ставишь Хеггенера на ноги. Все, кроме разве что докторов. — Он усмехнулся.

— И кроме мадам Хеггенер, — добавил Майкл.

— О…

— Кстати, о ней — сия привилегия мне надоела, — сказал Майкл. — Ищи новую жертву.

— Ну, — сказал Калли, — ты продержался дольше других. У нас есть сильная группа, заниматься с ней одно удовольствие. Могу передать ее тебе.

Майкл покачал головой:

— Спасибо, но я не создан для того, чтобы работать горнолыжным инструктором, теперь я это понял. Ухожу в отставку. Куртку верну на неделе.

— В этом нет никакой срочности. Ты уезжаешь?

— Только на два дня. Я должен убедиться в том, что не обманываюсь и Хеггенеру действительно стало лучше. И я ни в коем случае не хочу получать деньги за то, что катаюсь с ним.

Он не сказал, что у него имелись весьма благородные причины — например, сознание того, что он спасает достойного человека от отчаяния и смерти, а также иные — в частности, желание доказать неправоту Евы, — по которым ни одно место на земле не притягивало его в это солнечное утро сильнее, чем Грин-Холлоу.

— Однако, Дейв, — сказал он, — если ты будешь перегружен и тебе потребуется помощь на пару дней, можешь на меня рассчитывать.

— Спасибо, — сказал Калли. — Учту. Да, у меня новость — Норма собирается родить третьего.

— Поздравляю, — отозвался Майкл.

— Поздравишь, когда я наскребу денег на то, чтобы послать его в колледж, — сказал Калли, но Майкл видел, что Дэвид рад предстоящему событию.

— На этот раз мы хотим девочку. Мать Нормы говорит, что с девочками хлопот больше, зато они делают атмосферу в доме более душевной. Раз уж мы заговорили о Норме… — Он помедлил, отхлебнул кофе, и Майкл догадался, что Дэвид коснулся трудной для него темы. — Я и до женитьбы не верил сплетням насчет тебя и Нормы; наверное, мне стоило объясниться с тобой раньше, но я не решался. Я знал, что у вас с ней ничего не было. Она до свадьбы оставалась девушкой.

На лице Дэвида промелькнула смущенная улыбка, словно он сознался в давнишней юношеской проделке, сошедшей ему с рук.

— Ты сказал об этом Элсуортам?

— Нет. — Калли снова улыбнулся. — Я не хотел компрометировать жену в глазах ее родных.

Майкл рассмеялся:

— Дейв, я благодарен тебе за то, что ты помог мне в то время, когда меня не слишком трудно было выгнать из города.

— Чепуха, — грубовато сказал Калли. — Я нанял грамотного инструктора. За это мне и платят. А теперь убирайся отсюда. Не могу смотреть на такого едока, как ты.

Он снова заказал кофе, и Майкл, улыбаясь, вышел на улицу.

Утром следующего дня ровно в девять он подъехал к дому Хеггенера. Майкл заметил, что ворота гаража были распахнуты. Там стоял «форд» Хеггенера, а место «мерседеса» пустовало. Лая тоже не было слышно, и Майкл решил, что собаку увезли. Тепло одетый Хеггенер уже ждал его. Для поездки в город он сменил тирольскую шляпу на черную фетровую. Пока Майкл нес чемоданчик Хеггенера к «порше», австриец сказал:

— Сегодня у нас больничный день. Бруно всю ночь кашлял, и Ева повезла его в Берлингтон. Она не доверяет местным ветеринарам, а там, по слухам, появился замечательный собачий доктор. Американской ассоциации врачей следовало бы ежегодно премировать ее за безграничную веру в медицину.

Он снисходительно улыбнулся, словно болезненная мнительность Евы была всего лишь маленькой очаровательной странностью ее характера. Если Хеггенер и знал о том, что произошло между Евой и Майклом два дня назад, он ничем этого не выдавал.

«Порше» с легкостью пожирал мили шоссе. Хеггенер признался, что любит быструю езду, и Майкл вел автомобиль со скоростью восемьдесят пять миль в час, постоянно поглядывая в зеркало заднего обзора, не догоняет ли их полиция.

— В те давние годы, когда я, еще молодой человек, вернулся в Европу, — сказал Хеггенер, — там еще не ввели скоростные ограничения. У меня была прекрасная «альфа» с кузовом, изготовленным по спецзаказу, и если я делал в час меньше ста двадцати миль, мне казалось, что я ползу как черепаха. Тогда водить машину было в радость, но я полагаю, цивилизация отнимет у вас еще многие удовольствия.

Хеггенер замолчал. Он сидел прямо, и его черная шляпа почти касалась невысокого потолка машины. Затем он сказал:

— Майкл, я думал о вас. Вы ведь не собираетесь всю жизнь работать лыжным инструктором?

— Нет, — ответил Майкл. — Я не собираюсь работать им больше ни дня. Я уже сказал Калли, что ухожу.

— Да? — тихо произнес Хеггенер. — Вы покидаете Грин-Холлоу?

— Вероятно, я останусь до конца сезона, а может, и дольше. Мой отъезд зависит и от вас.

— Неужели? — удивился Хеггенер. — Каким образом?

— Если после больницы вы захотите кататься со мной, — пояснил Майкл, — я останусь.

— Вы очень добры. А с Евой вы будете кататься?

— Мне кажется, у нее появилось желание сменить инструктора.

— Понимаю, — кивнул Хеггенер. — О Еве говорят, что ей трудно угодить.

— Не без оснований, — не удержался Майкл.

На лице Хеггенера появилась та самая улыбка, с какой он говорил о слабости, которую Ева питает к медицине. Потом улыбка исчезла.

— Мне ее жаль, — произнес он. — Когда Ева выходила за меня замуж, она и не представляла, что ее ожидает. Больничная атмосфера, маленький город, Америка… Ей тут не по себе, она создана для иного. Она здесь скучает. Знаете, Ева сохранила свой австрийский паспорт, хотя она замужем за американцем. Она постоянно предупреждает меня, что живет здесь временно, что не может пустить в Америке корни. Через неделю после моей смерти она улетит в Европу.

— Вы не умрете.

— Посмотрим, — спокойно сказал Хеггенер.

На протяжении следующих десяти миль Хеггенер молча разглядывал сельский пейзаж.

— Зимой истинный облик страны виден лучше, — заметил он. — Мне многое нравится в Европе, но мой дом здесь. Я не разрываюсь на части.

Он снова умолк, словно хотел поразмыслить об облике страны и своих чувствах.

— Что вы намерены делать по окончании сезона?

— Я не строю планов.

— Для человека вашего возраста и способностей, — сказал Хеггенер, — не иметь планов на будущее — это, согласитесь, звучит печально и совсем не по-американски. — Он смягчил свое высказывание улыбкой.

— Верно, — согласился Майкл.

— Если я скажу, что у меня есть для вас план, Майкл, вы не сочтете это вмешательством в вашу жизнь?

— Разумеется, нет.

— Мой управляющий, мистер Леннерт, в апреле от нас уходит, — сообщил Хеггенер, — без сожаления с обеих сторон. Ему предложили выгодное место в крупном чикагском отеле, да и я стал сомневаться в его честности. Я хотел бы пригласить вас на должность управляющего.

В зеркале заднего обзора Майкл увидел быстро спускающуюся с холма белую машину, которая вполне могла принадлежать полиции. До тех пор пока автомобиль не обогнал их, Майкл не произнес ни слова.

— Спасибо за предложение, Андреас, — поблагодарил он, — но я и понятия не имею о работе управляющего.

— Это вовсе не так сложно, как думают многие, — заявил Хеггенер. — У меня превосходный персонал, а один молодой человек, который служит у нас уже третий год, станет вашим заместителем, можете рассчитывать на его помощь. Вам нравится Грин-Холлоу, а вы нравитесь городу. У вас останется время на лыжи. Катаясь с нашими гостями, — а Леннерт этого делать не мог, — вы будете способствовать популярности «Альпины». На примере Риты вы доказали, что легко ладите с людьми — кстати, жаль, что вы устроили ее петь в бар мистера Дэвиса, а не наш, — вы чувствуете запросы публики, а это весьма важно. Я готов предложить вам хороший оклад плюс долю дохода, который, к счастью, довольно велик. В программу вашего обучения войдут оплачиваемые поездки в Европу, где вы познакомитесь с работой моих любимых отелей, да и отпуск у вас будет немалый, поскольку содержание гостиницы — дело сезонное. Конечно, я не жду от вас немедленного ответа. Думайте, сколько хотите.

— Вы говорили об этом с Евой?

Одно Майкл знал точно — если ему предстоит выслушивать указания Евы, он немедленно вежливо отклонит предложение.

— Нет, с Евой я не говорил, — сказал Хеггенер. — У нас с ней состоялась беседа, из которой я понял, что отныне она собирается временами уезжать отсюда на длительные периоды. В любом случае все решения, касающиеся бизнеса, принимаю я. Мы договоримся, чтобы она не вмешивалась в дела.

Майкл представил себе, какого рода беседа могла состояться между Хеггенерами. После нее у человека гораздо больше шансов попасть в больницу, чем после приступа кашля, все равно, с кровью или без крови, подумал он.

— Давайте обсудим это, — предложил Майкл, — когда вы вернетесь.

— Хорошо, — согласился Хеггенер. Он опустил подбородок на грудь и продремал остаток пути.

В больнице Хеггенера усадили в кресло на колесиках, и он как-то сразу сник; строгого вида медсестра быстро и ловко покатила его навстречу бог знает каким болям, исследованиям и прогнозам. Майкла охватило острое чувство жалости к этому человеку.

Он остановился в «Вестбери» — отель был расположен на Мэдисон-авеню неподалеку от квартиры, где Майкл когда-то жил, и бара, куда он частенько заходил. В этот час все поглощали коктейли, бар был полон раскованных, жизнерадостных пар, пришедших отдохнуть после трудового дня, и Майклу стало немного жаль себя — в городе его никто не ждал, и ему предстояло провести вечер в одиночестве. Повинуясь безотчетному импульсу, он набрал номер Трейси. Майкл долго слушал длинные гудки и уже собрался повесить трубку, не зная, рад он или огорчен тем, что не застал жену дома, но тут он услышал ее голос. Трейси слегка задыхалась.

— Алло.

— Здравствуй, Трейси. Я чуть не повесил трубку.

— Я только что вошла. Поднималась по лестнице, услышала звонки и побежала — ты это, должно быть, чувствуешь по моему дыханию. — Она рассмеялась. — Где ты находишься?

— За углом, в «Вестбери».

— О… — В ее голосе сразу появилась настороженность.

— Что, слишком близко?

— Не начинай так… — предупредила она.

— Извини.

— У тебя все в порядке?

— А отчего мне не быть в порядке?

— Ну, ты так ни с того ни с сего звонишь мне, тем более из города. Ты здоров? Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — сказал он. — Но я буду чувствовать себя еще лучше, если ты со мной выпьешь.

Трейси надолго замолчала.

— Ты уверен, что это так уж необходимо?

— Нет.

Она засмеялась:

— Тогда дай мне полчаса.

Он поднялся на лифте в свой номер и побрился, стараясь не задевать царапины, но все же достаточно тщательно, чтобы Трейси не подумала, что он совсем без нее одичал. Он принял душ, переоделся, повязал галстук, подаренный Трейси несколько лет назад, — она говорила, что его цвет идет Майклу.

Он спустился в бар; чувство жалости к себе прошло. Отыскав маленький столик, Майкл сказал официанту: «Нас будет двое», — и попросил мартини.

Когда Трейси вошла в зал, мужчины, как обычно, повернули головы в ее сторону, а женщины почувствовали себя уязвленными. Майкл встал, приветствуя жену. Он поцеловал ее в щеку, прохладную после улицы и слегка пахнущую мылом. Ни в лице, ни в одежде Трейси не было ничего, что свидетельствовало бы о проведенном на работе дне, о десятках принятых ею с утра решений, которые могли серьезно повлиять на ее собственную жизнь, а также на жизнь других людей.

Увидев его лицо, она нахмурилась:

— Господи, что с тобой стряслось?

— Я врезался в дерево, — объяснил он, — летал на дельтаплане.

— О, Майкл, — скорбно протянула она, — ты не изменился.

— Я был неосторожен, — сказал он. — Это случайность.

— Случайность, — глухо повторила она. — Все осталось по-старому. Когда ты убьешь себя, мне хотя бы позвонят? Как-никак я твоя жена.

— Я закажу себе собачий ошейник, — раздраженно произнес Майкл, — с надписью: «В случае кончины прошу сообщить моей жене, телефонный номер такой-то». Известие о моей смерти может и не попасть в «Нью-Йорк таймс».

С этого момента вечер был обречен. Майкл пытался развлечь Трейси рассказом об Антуане, упавшем с лестницы, но ее это совсем не интересовало.

— Тебе не идет участвовать в афере, — заметила она, словно без нее Майкл превратился в жулика.

Он не мог рассказать ей ни об Андреасе Хеггенере, ни об Эннабел, первой шлюхе Грин-Холлоу, ни об иске, предъявленном ему за то, что он сломал челюсть человеку, вооруженному ножом. Майкл не мог описать Трейси восторг, охвативший его, когда он мчался вниз по «Черному рыцарю» или лежал в постели с Евой Хеггенер, не мог он и поделиться своими запутанными чувствами к этой женщине или к Дэвиду Калли, сказавшему, что Норма Элсуорт Калли вышла замуж девушкой. Майкл не мог посоветоваться с ней насчет предложения Хеггенера, рассказать о своем отношении к Грин-Холлоу, о том, как Антуан уговорил неопытную молоденькую негритянку выкурить самокрутку с марихуаной, о Джимми Дэвисе, готовом выдать властям Клайда Барлоу, о любителе сигар, старом адвокате мистере Ланкастере, о вечно пьяном полицейском, назвавшем Майкла головорезом, грабителем, лихачом, нарушителем спокойствия и нежелательным элементом. Он не мог поведать Трейси о том, что он по-прежнему готов в любую минуту броситься спасать человека, что по-прежнему любит ее и что его фактически назвали гомосексуалистом и охотником за наследством.

Майкл не в силах был передать ей чувства, охватившие его, когда он увидел через окно сияющий солнечный диск, встающий из-за горных вершин, или когда Хэролд Джонс позволил своей шестнадцатилетней дочери выпить бокал шампанского в день ее первого триумфального выступления в маленьком баре заштатного городка.

Он не мог рассказать ей о своих моментах спокойствия и смятения, о револьвере, спрятанном в ящичке письменного стола, о человеке, угрожавшем убить Майкла, если он обидит его жену.

Брак — это непрерывно движущаяся история, построенная на близости, доверии и взаимопонимании; раздельная жизнь — это тайные сейфы, набитые секретными документами, не подлежащими огласке. Когда он спросил жену, встретила ли она мужчину, который интересовал бы ее, Трейси сухо ответила:

— Ты же знаешь, что я не стану обсуждать эту тему.

Майкла мучительно, безудержно тянуло к ней, но ни одно слово, произнесенное им за вечер, не нашло у Трейси отклика. И по правде говоря, ее слова тоже раздражали Майкла.

Они отправились в ресторан на Шестьдесят шестой улице, где когда-то их отменно кормили и весь персонал относился к ним с теплотой. Но теперь хозяин ресторана сменился, никто не узнал Майкла и Трейси, а еда была отвратительной.

Трейси притягивала его. Отчужденность, возникшая между ними, ощущение, что они стали новыми людьми, — все это только обостряло его чувство. Но и этого Майкл не мог сказать Трейси.

Проводив Трейси до дома, Майкл попросил разрешения подняться, но она ответила:

— Мне не нужен мужчина на одну ночь.

Они не поцеловались на прощание, и ни один из них не спросил, когда они встретятся снова.

Майкл вернулся в гостиницу и выпил виски. Он знал, что сейчас ему не заснуть, хотя он встал рано и проехал за день более трехсот миль. Желание, которое пробудила в нем Трейси, потеряло индивидуальную направленность, Майклу захотелось отомстить жене. Но город, который он знал до встречи с Трейси, изобилующий хорошенькими и доступными девушками, исчез, как Троя, а номера телефонов были погребены под пеплом Помпеи. Внезапно он вспомнил телефон Сьюзен Хартли. Она написала его на листке бумаги и послала ему по почте, уже уехав из Грин-Холлоу. Под цифрами она черкнула: «Воспользуйся им. Сьюзен».

Он плохо удерживал в памяти телефонные номера, но теперь, поздней ночью, после тягостного вечера, проведенного с женой, Майкл ясно вспомнил его и набрал. Он застал Сьюзен дома, в ее голосе не чувствовалось удивления. Она дала ему свой адрес. Сьюзен жила поблизости, и Майкл добрался до нее пешком. Он провел у Сьюзен большую часть ночи и получил от этого удовольствие, если это можно было так назвать. Она оказалась восхитительной женщиной. Антуану это послужит хорошим уроком, подумал Майкл. Перед глазами у него все еще стояло лицо жены, произносящей: «Мне не нужен мужчина на одну ночь». Не в силах заставить себя по-джентльменски остаться у Сьюзен до утра, Майкл сказал, что ему надо рано ехать в Грин-Холлоу. Она не обиделась и промолвила: «Этому суждено было случиться», но не объяснила, что именно имела в виду. Майкл оделся и пошел в гостиницу, так и не выяснив этого. То ли она хотела сказать, что им суждено было переспать, то ли слова Сьюзен относились к его поспешному уходу. Но теперь это уже не имело никакого значения.

Смертельно уставший, он добрался до кровати. Остаток ночи прошел беспокойно, и впервые за много лет ему приснилась мать.

Майкл встал поздно, чувствуя себя совершенно разбитым, как после пьянки, хотя вечером пил мало. Он позвонил в больницу, но там ему ответили, что мистеру Хеггенеру делают рентгенограмму и позвать его нельзя. Майкл попросил передать, что еще позвонит. Он хотел знать, когда Хеггенера отпустят и его можно будет забрать из клиники.

В это утро Калли отнесся бы к Майклу более терпимо — Сторз съел один тост и выпил три чашки кофе. Майкл медленно оделся, оплатил гостиничный счет, вывел машину из гаража и понял, что приедет в Грин-Холлоу уже затемно; выбираясь из Бронкса, он угодил в автомобильную пробку и, проклиная Нью-Йорк, покинул город, окутанный зимней дымкой.

В Грин-Холлоу он прибыл почти в полночь; весь день Майкл ничего не ел и порядком проголодался, но у него не осталось сил на то, чтобы зайти в бар Дэвиса за сандвичем. Он сразу направился к коттеджу. У ворот усадьбы Майкл увидел незнакомый автомобиль с потушенными фарами и габаритными фонарями, он стоял капотом к городу. Сторз проехал дальше, вылез из «порше» и быстро вернулся к воротам. Одолев минутное сомнение, он подкрался к большому дому по влажной от дождя дороге, поглощавшей шум шагов. Возле особняка он инстинктивно пригнулся, чтобы его не заметили. Бруно не лаял. Майкл вспомнил, что Ева повезла пса к ветеринару. Он заметил свет в большой спальне, потом луч фонарика мелькнул в библиотеке, что соседствовала с гостиной. По библиотеке, в которой, как помнил Майкл, находился сейф с драгоценностями, расхаживали две темные фигуры. Входная дверь была приоткрыта, и Майклу не потребовался ключ. Он прошел в темный холл, из него — в гостиную, на ощупь подбираясь к столу, где хранился револьвер. На лестнице послышались шаги, и внезапно в коридоре вспыхнул яркий свет. Майкл услышал, как в библиотеке что-то упало, зазвенело разбитое стекло, и два человека выскочили на веранду.

— Стой! — приказал Майкл. — Буду стрелять!

Он подбежал к столу и начал искать пружину, с помощью которой отпирался ящичек, но тут грянул выстрел, пуля просвистела у него над головой и разбила оконное стекло. Майкл бросился на пол и закричал: «Стой! Стой!» В дверном проеме он увидел Еву, на нее падал свет из коридора. Она снова выстрелила. Он метнулся за диван:

— Ева, это я, Майкл!

Она продолжала стрелять, пули впивались в мебель и отскакивали от стен. Она быстро израсходовала все шесть патронов. Услышав, как боек ударился по пустому патроннику, Майкл поднялся и включил лампу.

— Господи, Ева, ты соображаешь, что делаешь?

Ева покачнулась, взглянула на револьвер и уронила его на пол.

— Я услышала шум…

— Ты дала им возможность уйти, — рассердился Майкл. — И чуть не убила меня.

— Я услышала шум, — упрямо повторила Ева.

— Ладно, — сказал он. — Теперь они все равно скрылись.

Он подошел к Еве и обнял ее. Ева была в халате, она дрожала.

— Ну, ну, — попытался успокоить ее Майкл.

— Проклятый дом, — сказала она. — Спрятан в лесу. Вечно я одна, когда нужна помощь.

Она не плакала, в ее голосе звучал не страх, а злость.

— Послушай, Ева, поднимись наверх, оденься, и я отвезу тебя на ночь в гостиницу.

— Никому не выгнать меня из моего дома, и тебе тоже, — заявила она, отпрянув от Майкла. — Я буду спать в своей постели.

— Как хочешь, — сказал Майкл. — Я останусь внизу, вдруг тебе что-нибудь понадобится.

— Мне ничего не нужно. — Ева повернулась и стала уверенно подниматься по лестнице.

Когда дверь спальни захлопнулась, Майкл поднял с пола маленький револьвер с ручкой, отделанной перламутром. Хеггенер ошибался: в доме имелось еще оружие, и оно вполне могло послужить причиной чьей-то смерти. Майкл сунул револьвер в карман. Должно быть, наверху у Евы хранилась не одна коробка с патронами.

Оставив свет в коридоре, он прошел в библиотеку и зажег там люстру. Кроме разбитой стеклянной двери, через которую преступники выскочили из дома, опрокинув по пути столик, все осталось нетронутым. Картина, прикрывавшая стенной сейф, висела на своем месте.

Майкл вернулся в гостиную и оценил ущерб от стрельбы. Повреждений было немало. Он подумал, не вызвать ли полицию, но тогда Еве пришлось бы всю ночь отвечать на вопросы, а также объяснять, в кого именно она стреляла; Норман Брюстер прочитал бы ей лекцию о том, что неправомерное применение огнестрельного оружия является преступлением. Майкл решил не звонить в полицию. Не гася лампу, он устроился в кресле и попытался заснуть.

Ему казалось, что он не спал, но Еве пришлось трясти Майкла за плечо, чтобы разбудить его. Он открыл глаза и посмотрел на нее. Утреннее солнце светило в окно. Ева была одета и казалась спокойной.

— Мне пора ехать в Берлингтон, — сообщила она, — надо привезти Бруно. Благодарю тебя, ты так бдительно охранял меня.

Ее иронический тон объяснялся тем, что Майкл проснулся далеко не сразу.

— Мне нужно до твоего ухода поговорить с тобой о происшедшем, — сказал он.

— Все очень просто, — спокойно произнесла она. — В дом забрались воры, и я их прогнала.

— Мне кажется, тебе не стоит впутывать в это дело полицию. В любом случае за стрельбу тебя по головке не погладят. Расспросам не будет конца.

Ева кивнула, словно она была учительницей, а он — учеником, подавшим разумную идею:

— Возможно, ты прав. Я уверена, они все равно никого не поймают. В прошлом году нас обворовали, но никто даже не был арестован. От полиции проку мало.

— Когда ты ушла спать, — сказал Майкл, — я заглянул в библиотеку. Насколько я могу судить, они ничего не утащили.

— Я напугала их прежде, чем они успели до чего-либо добраться. Трусихой, во всяком случае, — гордо заявила она, — меня не назовешь.

— Это верно. Но, — сухо добавил он, — одного выстрела было бы вполне достаточно.

— Я с радостью бы их убила, — сказала она.

— Ты едва не застрелила меня.

— Я считала, что ты в Нью-Йорке, — объяснила Ева. — Ты совершил глупость, не предупредив меня о своем приезде. Если бы ты пострадал, виноват был бы сам.

— Я раз десять громко назвал себя.

— Я тебя не слышала, — сказала Ева, глядя на него в упор. — Они подняли такой шум. — Она обвела комнату взглядом. — Придется наводить порядок.

— Если хочешь, — предложил Майкл, — я попрошу Хэба Элсуорта все отремонтировать. Он превосходный мастер, и на него можно положиться — если я его попрошу, он болтать не станет.

— Скажи ему, пусть придет завтра, когда я вернусь с Бруно, — сказала Ева. — Теперь мне надо объяснить все поварихе, не то она с криком убежит из дома, когда увидит, в каком состоянии находится эта комната, а потом ехать в Берлингтон. Тебе следует выспаться. Ты плохо выглядишь.

Она вышла из гостиной. Майкл услышал, как Ева, находясь на кухне, громко говорит что-то по-немецки тугоухой семидесятилетней служанке.

Перед уходом он оставил ключ от входной двери на столике в библиотеке. Майкл решил, что больше он ему не понадобится. Медленно идя по гравийной дороге, Майкл усомнился в том, что Ева не слышала его крика. Он вспомнил, что Ева даже не спросила его о поездке, о том, как перенес ее Андреас. Выйдя за ворота и приблизившись к машине, он увидел, что воры не тронули «порше». Он подрулил к коттеджу. Майкл машинально, по привычке, собрался вытащить из автомобиля свою сумку. Он уже схватил ее за ручку и приподнял, но тут же опустил. Зашел в коттедж, собрал остальные вещи и отнес их в машину. Если Ева Хеггенер нуждается в телохранителе, ей придется подыскать другого человека, подумал Майкл.

Он подъехал к конторе Элсуорта и рассказал подрядчику, что произошло.

— С миссис Хеггенер случилась истерика, она палила наобум, — объяснил он. — Надо кое-что залатать. Она не хочет, чтобы об этом знала полиция.

— Понимаю, — сказал Элсуорт. — Мой грузовик так и не нашли, но когда копам нечего делать, они приходят ко мне и пристают с вопросами о людях, которые работали у меня десять лет назад, будто я их помню. Я сделаю что смогу, Майкл, и буду держать язык за зубами.

— Спасибо, Хэб. Хорошо, что в городе есть такой человек, как ты.

— Меня упрашивают баллотироваться на должность мэра, — сообщил Элсуорт. — Черта с два.

Майкл засмеялся и сказал:

— Кстати, я уехал из коттеджа.

— Где ты теперь остановишься? В гостинице?

Если Элсуорт и связал стрельбу с уходом Майкла из коттеджа, он оставил свои подозрения при себе.

— Нет. Неделю-другую попутешествую по окрестностям — хочу дать отдых нервам. Я вернусь, когда придет время ехать за Хеггенером.

— Ежегодно в это время, — сказал Элсуорт, — меня охватывает зуд, желание куда-нибудь смотаться. Но я не могу. Мне надо работать, не то что некоторым счастливчикам. Желаю хорошо отдохнуть. До встречи.

— До встречи, — отозвался Майкл. Выйдя на улицу, он сел в машину, медленно пересек город и поехал по залитой солнечным светом дороге.

Глава 22

Майкл в одиночестве путешествовал по Вермонту, утром он вставал незадолго до начала работы подъемников, а когда их выключали, возвращался домой. Он катался на лыжах в пургу и в слякоть, по заснеженным и ледяным склонам; в конце дня Майкл садился в машину и спешил на новое место, там он останавливался в мотеле, проглатывал обед и, обессиленный, мгновенно засыпал. Он избегал людей и снимал с себя лыжный костюм лишь на время сна. По ночам ему ничего не снилось, он просыпался и, даже не посмотрев, какая за окном погода, как одержимый, уходил в горы, словно они были его заклятым врагом, которого можно одолеть только безжалостной, стремительной атакой.

За время недельного очистительного путешествия Сторз ни разу не упал, а в конце его, когда он, позвонив в Нью-Йорк, узнал, что Хеггенер готов вернуться домой, Майкл — во всяком случае, физически — чувствовал себя превосходно; лицо его так загорело и обветрилось, что он напоминал истощенного индейского воина, вернувшегося из тяжелого и длительного похода.

Он ехал всю ночь, чтобы рано утром забрать Хеггенера из клиники. Андреас ждал его в вестибюле, австриец выглядел хуже, чем неделю назад, — он не казался больным, но за семь дней кожа его побледнела.

— Господи, Майкл! — воскликнул Хеггенер, увидев Сторза. — Что вы с собой сделали? Вы сильно исхудали.

— Я устроил себе небольшие каникулы и провел их на лыжах, — пояснил Майкл, укладывая чемоданчик Хеггенера рядом со своими вещами, наваленными грудой.

— Какая погода в Грин-Холлоу?

— Не знаю, — ответил Майкл. — Я был в Стоу, Шугабуше, Мэд-Ривер, Биг-Бромли, еще кое-где.

Они сели в «порше» и поехали.

— Ну как ваши дела? — спросил Майкл. — Я имею в виду здоровье.

— Неплохо, — ответил Хеггенер. — Они считают, я начал поправляться. — Он улыбнулся. — Хотя один пожилой врач полагает, что результат обследований неверен и что их следует повторить. Они хотят через месяц посмотреть меня снова. — На лице у него появилось недовольное выражение. — Хватит о болезнях. Как вы? Решили насчет гостиницы?

— Если позволите, Андреас, я еще подумаю. Но если вас поджимают сроки, пожалуйста, не ждите меня.

— Время пока есть, — отозвался Хеггенер.

Выехав на автостраду, ведущую на север, Майкл спросил:

— Ева рассказала вам, что у нас произошло?

— Я с ней не разговаривал, — тихо промолвил Хеггенер.

— Она разве не звонила?

— Нет. Наверное, была занята, — предположил Хеггенер. — Ведь у Бруно кашель, и вообще… — Хеггенер позволил себе слабо улыбнуться. — Я решил дать ей возможность несколько дней отдохнуть и не думать обо мне. После такого перерыва нам будет легче друг с другом. Так что же случилось?

Майкл испытал минутный соблазн ничего не говорить Хеггенеру и отделаться какой-нибудь незначительной городской сплетней. Но как бы искусно Элсуорт ни отремонтировал мебель, он не мог полностью ликвидировать следы стрельбы. Хеггенер все равно вскоре узнал бы о ней, поэтому лучше было подготовить его заранее.

— Так вот, — сказал Майкл, — ваш дом обворовали. Точнее, пытались обворовать.

Он рассказал Хеггенеру об автомобиле с выключенными габаритными фонарями, о своей разведывательной вылазке, темных фигурах в библиотеке и свете фонарика, о том, как он бросился к столу за револьвером, о появлении Евы, ее отчаянной стрельбе и бегстве злоумышленников.

— Господи, — изумился Хеггенер, — Ева стреляла из револьвера! Откуда он у нее?

— Не знаю. Он лежит у меня в сумке — маленький, с перламутровой отделкой. Вам о нем известно?

— Конечно, нет, — сердито сказал Хеггенер. — Разве я не говорил вам, что «смит-вессон» — единственное оружие в доме?

— Я подумал, вдруг вы забыли, — дипломатично заметил Майкл.

— Вы можете считать меня стариком с дырявой памятью, — произнес Хеггенер, — но если бы я знал, что у моей жены есть оружие, я бы этого не забыл.

— Я не стал вызывать полицию. Ущерб невелик, а Ева была не в состоянии отвечать на вопросы.

— Вы вели себя мужественно, — тихо заметил Хеггенер. — Мне даже немного неловко. Не знаю, как бы я действовал в такой ситуации.

— Я ничего особенного не сделал, — возразил Майкл. — Меня заинтриговал стоящий автомобиль, и я решил разобраться, в чем дело. Не забывайте, именно для этого вы и пригласили меня в коттедж.

— Да, верно, но я не думал, что вам придется рисковать жизнью.

— Воры, которые орудуют в таком месте, как Грин-Холлоу, вряд ли носят при себе оружие, — сказал Майкл, хотя он помнил о застреленном предшественнике Бруно. — Пока я прятался за диваном, они убежали, да так быстро, что и борзая не догнала бы их.

— Отныне в нашем доме будет только один револьвер — вот все, что я могу сказать, — решительно заявил Хеггенер. — Даже если для этого мне придется перерыть каждый ящик, заглянуть под все ковры и кровати, за каждую книгу.

— Я уверен, Ева сделает правильные выводы.

— Не знаю, — усомнился Хеггенер.

— И все же, чтобы впредь не служить мишенью, — сказал Майкл, — я покинул коттедж.

— Я вас понимаю, — произнес Хеггенер. — Вы остановились в гостинице?

— В настоящий момент я нигде не остановился.

— О…

— Если вы по-прежнему хотите кататься со мной, я поживу в «Монадноке».

Хеггенер задумался.

— Да, пожалуй, так будет лучше, — тихо согласился он. — После всего случившегося вам не стоит часто встречаться с Евой, это будет спокойнее для всех. А я действительно хочу, чтобы вы продолжали кататься со мной. Очень хочу. Сейчас я поблагодарю вас за все и больше не буду возвращаться к этой теме. — Его голос задрожал.

Майкл ехал, не отрывая глаз от дороги.

Когда они добрались до Грин-Холлоу, Хеггенер удивил Майкла.

— Почему бы в честь нашего возвращения нам не пообедать в баре мистера Дэвиса? Знаете, за все время, что я здесь, ни разу там не был, да и Риту мне хотелось бы послушать, — заявил австриец.

— Она поет только по уик-эндам.

— Все равно, — сказал Хеггенер. — Я предупрежу Еву по телефону, что мы зашли в ресторан и что к десяти я буду дома. С удовольствием пообедаю вдвоем с вами, тем более что Ева меня не ждет и наверняка ничего не приготовила.

— Хорошо, — согласился Майкл. — Я умираю от голода. — Он подъехал к бару и поставил машину на стоянку. Перспектива скорого свидания с Евой его не радовала, и он, сознавая свою трусость, охотно воспользовался возможностью отложить встречу.

Вечер только начинался, ресторан был почти пуст, и Антуан еще не появился. Дэвис куда-то уехал, но старший официант сказал Майклу, что последний уик-энд оказался рекордным по числу посетителей — все стремились услышать Риту.

— Эта крошка не задержится в Грин-Холлоу, — заметил он, — попомните мои слова. Еще сезон не кончится, как она попадет в Нью-Йорк или Голливуд, если только Джонс не прикует ее цепью к крыльцу.

Он усмехнулся. Этот молодой человек явно не был знаком с радостями отцовства.

Пока Хеггенер звонил, Майкл выпил у стойки. Телефон находился на верхней галерее, к нему вела лестница, с которой грохнулся Антуан. Майкл вспомнил, с каким осуждением отнеслась Трейси к задуманному им липовому падению Антуана. Впервые за всю неделю он подумал о ней и тут же пожалел об этом.

Хеггенер вернулся с опечаленным лицом.

— Что-нибудь случилось? — спросил Майкл.

— Да нет, — ответил Хеггенер и заказал виски. — Я разговаривал со служанкой. И как только она услышала звонок! Видно, неприятности обострили ее слух.

— Какие неприятности?

Прежде чем ответить, Хеггенер отхлебнул виски.

— Ева уехала, — тихо ответил он.

— Что значит — уехала?

— Собрала вещи и уехала. И Бруно забрала. Эта собака — мой подарок Еве.

— Куда уехала?

— Гульда не знает. Она сказала, что Ева оставила для меня конверт.

— Ну, в таком случае — черт с ним, с обедом. — Майкл поднялся со своего места. — Я отвезу вас…

Хеггенер жестом остановил его.

— Не спешите, — сказал он. — Я пригласил вас на обед и не хочу от него отказываться. Сядьте, Майкл, прошу вас. Вы не раз бывали в этом ресторане. Есть здесь фирменное блюдо?

Обед был удачным, и Хеггенер заметил:

— Мне следует почаще заглядывать сюда, это внесет в мой рацион приятное разнообразие — пища, которую готовит Гульда, отдает средневековьем. А наш повар в «Альпине», боюсь, исчерпал свой репертуар.

Он ел медленно, ничего не оставляя на тарелках. Затем Хеггенер заказал для обоих кофе и сигару для себя. Сигару он зажег аккуратно, любовно. Глядя на Хеггенера, удобно устроившегося в кресле, никто бы не подумал, что этого человека в пятнадцати минутах ходьбы отсюда ждет записка, которая может изменить его жизнь.

Оплатив счет, Андреас сказал старшему официанту, который подал ему пальто:

— Спасибо за вкусный обед. Передайте мистеру Дэвису — его заведение пользуется заслуженной славой.

— Спасибо, мистер Хеггенер, — поблагодарил австрийца старший официант, засовывая в карман пятидолларовую ассигнацию, которую Андреас вложил ему в руку. — Я уверен, мистер Дэвис обрадуется, услышав ваш отзыв о его ресторане. Он будет огорчен, что ему не удалось лично принять вас.

— Теперь, когда я знаю сюда дорогу, — заявил Хеггенер, — я буду часто наведываться к вам, так ему и скажите. — Выйдя на улицу, он посмотрел на звездное небо: круглая луна заливала бледным сиянием контуры горных вершин. Хеггенер глубоко вдохнул чистый воздух. — Какое счастье, — произнес он, — снова оказаться в горах.

В машине мужчины хранили молчание; миновав ворота и темный коттедж, они подъехали к большому дому с призрачно-белыми колоннами. Не успел Хеггенер вынуть ключ от входной двери, как она открылась, и на крыльцо вышла полная ссутулившаяся служанка, плечи ее сотрясались от рыданий; из прихожей на старую женщину падал тусклый свет лампы.

— Вам нет необходимости заходить, Майкл, — сказал Хеггенер, забирая свой чемоданчик из рук Сторза. — Мне придется по меньшей мере пятнадцать минут успокаивать Гульду. По-немецки. Разве что, — с улыбкой добавил он, — вы хотите поучиться этому красивому языку. День прошел замечательно, спасибо вам.

— Aber, aber, Hulda, weinen hilft auch nicht[83], — начал он утешать Гульду.

— Позвоните мне, если вам что-нибудь понадобится, — сказал Майкл. — Я буду в «Монадноке».

— Похоже, завтра нас ожидает превосходная погода, — заметил Хеггенер. — Я с радостью снова встану на лыжи.

— В любое удобное для вас время…

— Я позвоню утром.

Андреас вошел в дом, и прикрытая дверь заглушила всхлипывания Гульды.

Хеггенер позвонил в «Монаднок» в девять утра.

— Майкл, — сказал он ровным голосом, — как я и предполагал, день сегодня отличный. В самый раз для лыж. Десять часов — это не рано?

— Я заеду за вами.

— Не надо. В гараже есть «форд». Встретимся у подъемника.

Майкл приехал чуть раньше назначенного времени. Ровно в десять на стоянку подкатил «форд» Хеггенера. Андреас вылез из машины, снял лыжи со стоек и закинул их на плечо. Беспечно размахивая палками, он зашагал к подъемнику. Австриец выглядел подтянутым и бодрым, казалось, он провел спокойную ночь и хорошо выспался.

— Точность — вежливость князей, — сказал он, — или королей? Вечно путаю. У меня нет знакомых королей, но я знал нескольких весьма непунктуальных князей. Америка сразу завоевала мое сердце полным отсутствием тех и других. — Сидя в кресле, Хеггенер с заметным удовольствием вдыхал горный воздух. — Я очищаю легкие от запаха больницы, — сказал он. — Утром прибыл «мерседес» Евы. Она попросила одного шофера перегнать его сюда из аэропорта Кеннеди, это весьма любезно с ее стороны.

— Из аэропорта Кеннеди? — спросил Майкл.

— Да, она улетела в Австрию.

Хеггенер говорил небрежным тоном, словно речь шла о том, что его жена отправилась за покупками на Пятую авеню к Саксу.

— Она написала, что больше сюда не вернется. Если я захочу увидеть ее, я должен буду приехать в Австрию.

— Вы поедете?

Хеггенер пожал плечами:

— Наверное. Когда кончится сезон. Снег тает, жены остаются.

Но позже, после нескольких часов активного катания, сидя в кафе за чашкой чая, Хеггенер сказал:

— Если я вернусь в Австрию, я умру. Понимаю, вам это кажется абсурдом, а я человек суеверный, и когда мне снится смерть, она всегда настигает меня где-нибудь в Австрии.

Больше он не возвращался к этой теме. Днем при хорошей погоде они катались на лыжах, а по вечерам играли по маленькой в триктрак, поочередно выигрывая друг у друга. Гульда перестала плакать, два-три раза в неделю они обедали в доме Хеггенера, и Майклу нравилась еда, приготовляемая старой служанкой; в другие дни они посещали бар «У камина», где Андреас восхищался пением Риты и игрой Антуана.

Француз имел весьма болезненный вид, настроение у него было мрачное, так как доктор Бейнс обещал снять гипс только через месяц, и Антуан решил, что Джимми Дэвис подкупил врача, чтобы таким путем задержать пианиста в убогом затхлом местечке, где ему приходилось играть, как он говорил, за корку черствого хлеба. Благодарность не значилась в списке добродетелей Антуана. Майкл понял, что теперь француз нравится ему гораздо меньше, чем прежде. Как-то вечером, перед закрытием бара, когда они остались вдвоем, Антуан с упреком сказал:

— Оказывается, в Нью-Йорке ты виделся со Сьюзен.

— Откуда это тебе известно?

— Я ей позвонил, и она сама мне сказала. И ты не просто с ней виделся. Привратник в ее доме — мой знакомый, я говорил с ним по телефону. Когда я описал твою внешность, он тебя вспомнил. Ты провел у нее почти всю ночь. Надеюсь, ты остался доволен.

— Да, вполне, — рассердился Майкл. — Только тебя это не касается.

— Ты вероломный друг, тебя опасно с кем-либо знакомить, — заявил Антуан. Он поднялся со стула и заковылял прочь из бара.

После этого эпизода при встречах они лишь обменивались сухими кивками.

Шли недели. Близился конец сезона, лицо Хеггенера покрыл бронзовый загар, австриец, к большому удовольствию Майкла, радовался возвращавшемуся здоровью. Майкл сознавал, что для них обоих это было хорошее время, тихое и безмятежное; решение всех проблем откладывалось на будущее, мужчины не говорили о том, что их ждет, они не вспоминали даже о предложении Хеггенера. Если Андреас и страдал из-за отсутствия жены, ему удавалось успешно это скрывать.

Майкл почувствовал — особенно после того, как старый мистер Ланкастер пригласил Сторза к себе и сообщил ему о закрытии дела, — что теперь в его жизни настал период спокойствия. Выпуская клубы дыма, адвокат сказал, что Барлоу был пойман с поличным двумя агентами, изображавшими из себя мелких торговцев наркотиками; они приобрели у парня героин и тут же его арестовали. В кармане у Барлоу нашли нож-прыгунок, а дома — пару пистолетов. Тщательно все взвесив, адвокатская фирма из Монтпилиера отказалась от иска.

— За все мои труды с вас, мистер Сторз, причитается сто долларов, — сказал Ланкастер.

Майкл с радостью выписал чек, произнеся при этом:

— Что ж, я сэкономил сорок девять тысяч девятьсот долларов.

Вечером того же дня он пообедал в баре с Джимми Дэвисом. На следующее утро, встав с кровати, он, как обычно, посмотрел, какая за окном погода. Валил сильный снег, северо-западный ветер нагнал густую белую пелену. Майкл позвонил Хеггенеру и сказал:

— Сегодня не покатаешься. Разожгите камин и сядьте возле него с хорошей книгой. Я сделаю то же самое.

Он взял из библиотеки Андреаса «Записки Пиквикского клуба», эта книга как нельзя лучше подходила для такой погоды.

Спустившись на завтрак, он встретил в вестибюле Джерри Уильямса.

— Привет, Джерри, — поздоровался с ним Майкл. — Ты пришел сказать мне, что сегодня — идеальный день для полетов?

Джерри усмехнулся:

— Если бы я так сказал, у вас хватило бы безумия мне поверить. Нет, на этот раз другое. Я знаю одного заядлого парашютиста из Ньюбери, он организует в субботу прыжок. Это связано с рекламой каких-то часов. Он хочет сделать впятером звезду. Двое уже есть. Ему нужно найти еще трех человек. Со Свенсоном я уже договорился, вы будете пятым. Я получу за это трехсотдолларовые часы.

— А что получу я? — спросил Майкл.

Уильямс снова усмехнулся, длинные обвислые усы придавали ему зловещий вид.

— Бесплатный полет и благодарность школы «Зеленый орел».

— Ну, ради школы «Зеленый орел» я готов на все, — сказал Майкл.

— Вы это уже доказали, — согласился Уильямс.

Майкл задумался. От одних мыслей о прыжке по телу прошла приятная дрожь.

— В какое время?

— В двенадцать. Аэродром Ньюбери. Если снегопад кончится.

— Встретимся на месте, — сказал Майкл.

— Не напивайтесь в пятницу вечером, — посоветовал Уильямс; он поднял воротник и сутулясь вышел на улицу, где неистовствовала метель.

После завтрака Майкл все утро провел за чтением, он блаженствовал в кровати, посмеиваясь время от времени. Он читал «Записки Пиквикского клуба» в школе, но тогда это было просто домашним заданием. Сейчас он получал удовольствие от каждой страницы и удивлялся тому, как долго эта книга остается живой и яркой.

После ленча Майкла потянуло в сон, и он позволил себе вздремнуть. Когда Майкл проснулся, уже стемнело, снег валил по-прежнему. Он зажег свет, взял книгу и уже собрался продолжить чтение, но тут зазвонил телефон. Это был Дейв Калли.

— Майкл, Хеггенер у тебя? — спросил Калли.

— Нет, — ответил Майкл, — а что?

— Мне только что звонил Хэролд Джонс. «Форд» Хеггенера до сих пор стоит возле канатной дороги. А в три тридцать Джонс видел, как австриец поднимался в гору.

— Боже мой! Один?

— Один. Я набираю поисковую группу, — сообщил Калли. — Со мной идут двое спасателей с фонарями и санями, а также доктор Бейнс. Я думаю, ты тоже захочешь присоединиться к нам.

— Конечно. Обождите меня. Я заеду к нему домой. Может быть, кто-то подвез его, а машина осталась.

— Я уже звонил туда, — сказал Калли. — Там никто не отвечает.

— Служанка глухая. Она не слышит звонка. Я обернусь мигом. Встретимся у подъемника.

Чертыхаясь, он быстро надел свитер, теплую куртку с капюшоном и ботинки. Спустившись вниз, вывел «порше» из-под навеса и помчался к усадьбе Хеггенера. Крупные хлопья снега, почти скрывавшие повороты дороги, били в ветровое стекло. Он проскочил в ворота, миновал коттедж и резко затормозил у большого дома. Не выключая мотора, бросился к передней двери. Она была заперта. Майкл понимал, что стучать в нее бессмысленно. Он обежал дом и увидел на кухне яркий свет. Гульда стояла, склонившись над плитой. Он забарабанил по стеклу и в конце концов привлек внимание служанки. Сначала она испугалась, но потом, узнав Майкла, заспешила к входной двери. Майклу показалось, что Гульда провозилась с замком несколько минут. Наконец она отперла его.

— Герр Хеггенер? — прокричал Майкл.

Она покачала головой.

— Nicht hiег, — сказала она. — Ski fahren[84].

Майкл рванул к «порше», развернулся и дал газу. Выезжая на дорогу, он едва не врезался в другую машину, но это был не «форд».

Когда Майкл примчался к подъемнику, Калли и остальные члены поисковой группы уже ждали его там. Хэролд Джонс прошел в будку и запустил мотор. Они поднимались в кромешной темноте, ветер сильно раскачивал кресла.

— Вот ведь безумец, — обратился Майкл к сидевшему рядом с ним Калли.

— В три часа метель ненадолго утихла, — сказал Калли. — Наверное, он решил, что снегопад кончился.

— Кто-нибудь видел, к какому спуску он направился?

Калли покачал головой:

— На горе почти никого не было. В четыре часа снег повалил вовсю, ветер неистовствовал, и Джонс остановил подъемник.

На вершине они разбились на группы, спасатели с санями пошли к одному склону, а Калли, Майкл и доктор Бейнс — к другому. Спускались они медленно, обшаривая гору лучом фонаря. Через полтора часа все встретились у начала «канатки». Никто не заметил следов Хеггенера. Они снова поднялись наверх и, разделившись, начали спускаться по двум новым трассам; через одну-две минуты они громко звали Хеггенера. Майкл слышал ослабленные деревьями голоса спасателей. Из мрака доносилось только эхо, ответа не было.

Через час с лишним они опять сошлись внизу. Ветер и снегопад усилились, и Джонс сказал, что ему придется до предела замедлить движение кресел, иначе трос может соскочить с верхнего колеса.

На этот раз подъем обернулся настоящей пыткой, мороз крепчал, они продвигались с черепашьей скоростью; ссутулившись, Майкл и Калли молча грели руки под мышками. Необследованным оставался только один склон, и, забравшись на гору, Калли спросил Майкла:

— Он когда-нибудь спускался с тобой по «Черному рыцарю»?

— Нет, — ответил Майкл. — Но вдруг именно сейчас…

Сторз не закончил предложение. От человека, который признался в том, что он убил своего друга, можно было ожидать самого отчаянного поступка.

Медленно, с большим трудом спускались они по «Черному рыцарю». Майкл жалел мистера Бейнса, полный пятидесятилетний доктор не слишком уверенно катался на лыжах. Бейнс уже порядком устал, он дважды падал на крутом склоне; ему помогали встать, стряхивали с него снег. У доктора отмерзли щеки, и все по очереди их терли.

Они добрались до леса, затем до валуна, лежавшего на трассе, и съехали к подножию горы. Джонс сварил для них кофе, они влили горячий напиток в рот Бейнсу и усадили его перед печкой, в которой потрескивали поленья. Лишь через пятнадцать минут врач смог подняться на ноги, и тогда Майкл сказал ему:

— Послушайте, доктор, вам не стоит идти с нами.

Бейнс ничего ему не ответил; бросив на Майкла ледяной взгляд, он надел перчатки, вышел из будки и стал пристегивать лыжи.

Хэролд Джонс вышел из будки и хмуро посмотрел в сторону вершины. Тросы пели от ветра.

— Извините, ребята, — сказал он, — но сейчас подниматься нельзя. При таком урагане я не могу пустить «канатку». Кресло ударится о мачту или трос соскочит с колеса — тогда вы упадете и разобьетесь.

— Хэролд, там же человек, — возразил Майкл.

— Извини, Майкл, — сказал Джонс.

— Не спорь с ним, Майкл, — вмешался Калли. — Он прав. Нам придется ждать, пока ветер стихнет.

Они молча смотрели на Бейнса, который снял лыжи и аккуратно приставил их к стене домика. Потом все вошли внутрь, сняли перчатки, ботинки и уселись на полу, потому что там был только один стул, занять который они с большим трудом уговорили Бейнса. От одежды валил пар. В комнате слышалось лишь громкое тиканье старого будильника. Майкл устало смотрел на его циферблат. Часы показывали десять минут второго — Хеггенер находился на морозе с четырех часов дня.

На улице, сотрясая оконные стекла, все сильнее и сильнее завывал ветер.

Бейнс вздремнул на стуле, и к тиканью будильника прибавился его храп.

На рассвете ветер начал слабеть, в окнах домика забрезжил сероватый свет.

— Ну, парни, — сказал Джонс, — теперь можно подниматься. На малой скорости.

Они разбудили Бейнса, доктор тяжело вздохнул и неловко встал на ноги. Все надели куртки, перчатки, а также сушившиеся у печки ботинки. Мужчины вышли на улицу — ледяной воздух, казалось, внезапно замер, — и молча, с печальными лицами, стали пристегивать лыжи. Снаружи на стене домика висел термометр, но Майкл не решился на него поглядеть.

Джонс включил «канатку», Майкл и Калли первыми сели в кресло. Снегопад кончился, сверху деревья напоминали ряды белых надгробий.

— Я думаю, — обратился Майкл к Калли, — самое разумное — еще раз пройти по «Черному рыцарю». Я спускался с ним по всем остальным трассам, они не представляли для него трудности. Но я не водил его к «Черному рыцарю» — боялся, что там он получит травму.

— Ладно, — отозвался Калли, — раз тебе так кажется, идем туда, этот вариант ничем не хуже остальных. Но боюсь, если мы и правда что-нибудь найдем, это будет лишь труп.

Калли первым заметил ручку лыжной палки, торчащую из снежного сугроба и двигающуюся вверх-вниз. Она виднелась в десяти футах от края леса, на одном уровне с большим валуном, который лежал на трассе.

— Сюда! — закричал Дэвид, он устремился к белому холмику и упал перед ним на колени. Когда мужчины подъехали к нему, он уже отчаянно разгребал руками снег. Помогая Калли, Майкл наткнулся на что-то твердое. Он начал осторожно выбирать пригоршнями снег. Это оказалась голова Хеггенера в затвердевшем от мороза вязаном шлеме. Через несколько секунд они увидели лицо австрийца, словно прикрытое белой вуалью. Губы его беззвучно шевелились.

— Все в порядке, Андреас, — повторял Майкл, придерживая голову Хеггенера, пока остальные откапывали его окоченевшее тело, — все в порядке.

Хеггенера вырвали из снежного плена, и Калли влил ему в рот немного горячего кофе из термоса. По положению правой ноги Андреаса Майкл понял, что она сломана. Каким-то образом Хеггенеру удалось отстегнуть лыжи в вырыть себе нору.

Разорвав окаменевшую одежду Хеггенера, Бейнс оголил кусочек кожи и ввел камфору для стимуляции сердца. Хеггенер застонал и прикрыл глаза, которые до этого не мигая смотрели на вершины деревьев. Его уложили на сани, приладив к ноге простейшую шину, и закрыли одеялом. Парни из спасательной службы покатились прямо вниз, избегая поворотов; один, держа сани за ручки, ехал впереди, другой притормаживал их сзади за веревку.

Майкл обождал, пока Бейнс наденет лыжи.

— Невероятно, — покачал головой доктор. — Он жив.

Майкл тронулся вслед за ним. Бейнса бросало из стороны в сторону, казалось, каждый следующий поворот будет последним. Майкл ехал замыкающим, чтобы в случае падения и травмы Бейнс не остался лежать на склоне.

Внизу Калли, спасатели и Хэролд Джонс погрузили Хеггенера в задний отсек длинного «универсала», принадлежавшего Дэвиду. Увидев Майкла, Андреас попытался улыбнуться, он чуть приподнял руку и пошевелил пальцами.

— Извините, Майкл, — прошептал он. — Мне ужасно неловко.

— Не разговаривайте, Андреас, — сказал Майкл.

Бейнс устроился рядом с Хеггенером и обратился к севшему за руль Калли:

— Ко мне, Дейв. И побыстрей.

Майкл, стоя рядом со спасателями, проводил взглядом отъехавшую машину. Он посмотрел на двух парней. Это были юноши лет двадцати, с простыми, еще мальчишескими лицами. За эти месяцы они не раз попадались Майклу на глаза, но он как-то не замечал их. Может быть, один или два раза, проходя мимо, он сказал им: «Привет». Майкл не знал имен этих, как говорила Ева, американских крестьян, после окончания сезона перебивавшихся случайными заработками. Но сейчас, глядя на усталые лица ребят, измученных ночными поисками человека, с которым они даже не были знакомы, Майклу захотелось обнять спасателей, заплакать вместе с ними, сказать, что он полюбил их. Но он лишь промолвил:

— Господи, как здорово, что есть на свете парни вроде вас.

Он подошел к «порше», укрепил лыжи на стойках и, обессиленный, посидел несколько минут за рулем не двигаясь. Мотор завелся с трудом. Майкл с предельной осторожностью поехал к Бейнсу.

Доктор, медсестра и Калли сняли с Хеггенера одежду и положили его на операционный стол, накрытый простыней. Врач сделал укол морфия и начал медленно вправлять лодыжку. Хеггенер лежал почти без сознания, но когда в комнату вошел Майкл, австриец еле заметно улыбнулся и прошептал:

— Вы были правы, Майкл, этот спуск не для меня.

Через минуту Хеггенер уже спал.

— Он выживет, — сказал Бейнс. — Еще четверть часа… — Врач покачал головой и не закончил фразу. — Не знаю, каким чудом и почему, но он будет жить.

Когда на ногу Хеггенера наложили гипс и медсестра вызвала из Ньюбери машину «скорой помощи», Майкл и Калли вышли на улицу. Над горами в голубом небе сияло солнце, ветер, теперь уже южный, нежно ласкал кожу, кое-где появились ручейки талой воды. Калли взглянул на небо и глубоко вдохнул воздух.

— Кончилась зима, — заметил он. — Еще одна. Не знаю, радоваться этому или огорчаться.

— Радоваться, — сказал Майкл. — Радоваться.

— Сегодня утром они смилостивились, — произнес Хеггенер, лежа на больничной койке с ногой, подвешенной на проволочной рамке, — и вычеркнули меня из списка критических пациентов.

Три дня он находился в тяжелом состоянии, но теперь боль в сломанной ноге почти утихла, и, как успокоил Майкла доктор Бейнс, Хеггенер, по всем признакам, начал возвращаться к жизни. Майклу позволяли проводить у Андреаса не более минуты в день, и Бейнс предупредил его, что не следует расходовать силы Хеггенера на разговоры. К австрийцу вернулся нормальный цвет лица, он спокойно лежал, глубоко вдыхая теплый и ароматный весенний воздух, проникавший в залитую ярким солнечным светом палату через широко распахнутое окно.

Было субботнее утро. В машине Майкла лежали ботинки и костюм для прыжка, назначенного на полдень.

— Сегодня вы выглядите особенно хорошо, — заметил Хеггенер. — Словно вас ждет нечто приятное.

— Верно, — согласился Майкл. — Я собираюсь вкусно поесть и отправиться на прогулку в лес.

Ему почему-то показалось бестактным говорить о затяжном прыжке человеку, прикованному к постели. «Расскажу ему об этом позже», — подумал Майкл.

— Доктор Бейнс вас хвалит.

— За что?

— За то, что вы живы.

Хеггенер усмехнулся:

— Это удается многим.

— Он сказал, вы висели на волоске, — серьезно произнес Майкл. — Если бы вы заснули…

— Я сознательно старался не заснуть, — сказал Хеггенер. — Не зря же я провел столько лет в горах. Когда мне удалось отползти к деревьям и вырыть в снегу нору, я решил, что у меня есть шанс. Я понял, что не хочу умирать. Поэтому я сделал все, чтобы избежать смерти — постоянно шевелился и не закрывал глаза. Знаете, ночью я слышал, как вы звали меня, и пытался ответить, но меня завалило снегом и ветер выл очень громко. По голосам я понял, что вы ушли вниз. Признаюсь, после этого некоторое время мне было трудно держать глаза открытыми.

— Что вас заставило это сделать, Андреас? Пойти одному в плохую погоду, да еще на такой склон? Вы сознавали опасность?

— Да, сознавал, — ответил Хеггенер. — Но, вероятно, не до конца. Днем я получил телеграмму. От Евы. Она сообщала, что если я немедленно не прилечу в Австрию, она подаст на развод и выйдет замуж за другого. — Он вздохнул. — Я не мог оставаться дома, мне требовалась физическая разрядка. Решающее испытание, которое окончательно ответило бы на вопрос, жить мне или нет. Помните, я и раньше хотел спуститься по этой трассе; момент был самый подходящий.

— Вы поедете в Австрию?

— Вероятно, если бы на горе ничего не произошло, я вернулся бы домой, собрал вещи и на другой день вылетел в Европу, — произнес Хеггенер голосом, звучавшим чуть громче шепота, — но, беспомощно лежа под слоем снега, я сделал выбор. Есть в жизни вещи — такие, например, как сама жизнь, — сохранить которые можно лишь ценой огромных жертв. В моем случае я пытаюсь сохранить самого себя. Долгое время, наверное, я буду безутешен, но сохраню независимость и в конце концов освобожусь от привязанности к Еве.

Он сделал паузу и добавил:

— И от мыслей о смерти тоже. Ночь, проведенная под снегом, — австриец слабо улыбнулся, — помогла мне разобраться в себе и расставила все по местам. Надо видеть факты в реальном свете. Ну, я что-то разговорился. Знаю, какими скучными могут быть визиты к больному. Идите, пусть ленч и прогулка по лесу доставят вам удовольствие.

Майкл склонился над кроватью и поцеловал Хеггенера в лоб.

— Вы, — улыбаясь, сказал Хеггенер, — прощаетесь со мной?

— Нет, — возразил Майкл, — это приветствие.

Майкл вышел из больницы и поехал на аэродром. Там уже собралась примерно тысяча зрителей. Он увидел Уильямса и остальных участников прыжка, они разговаривали, стоя на взлетной полосе возле самолета. Майкл взял было свой костюм и ботинки, но тут же бросил их на заднее сиденье. Он вылез из машины и пробрался сквозь толпу к краю летного поля.

— Привет, — бросил ему Уильямс, — вы нас задерживаете. Где ваш костюм и ботинки?

— Мне надо с тобой поговорить, Джерри, — сказал Майкл. — Наедине.

Он отошел на несколько шагов в сторону, Уильямс проследовал за ним.

— Что такое, Майк?

— Я не буду прыгать, — спокойно заявил Майкл.

— О Господи, — удивился Уильямс. — Не хотите ли вы признаться, что сдрейфили?

— Именно это я и хочу сказать. Я сдрейфил. Я бросил прыжки. И все прочее.

— Плакали мои трехсотдолларовые часы, — пожаловался Уильямс.

— Я куплю тебе их. Больше ничем помочь не могу, — сказал Майкл. — Извинись за меня перед ребятами.

— Уж от вас, Майк, я этого не ожидал.

— Еще несколько минут назад я и сам от себя этого не ожидал. Сегодня утром я получил урок. Правда, он не сразу дошел до меня, но все же дошел. Если ты попросишь, я как-нибудь расскажу его суть. Тебе это поможет.

Он помахал рукой мужчинам, стоявшим возле самолета, и зашагал сквозь толпу к «порше». Потом сел в машину и поехал обратно в больницу.

Он застал Хеггенера за ленчем. Австриец удивленно посмотрел на вошедшего в палату Майкла.

— Что-нибудь стряслось? — взволнованно спросил Хеггенер.

— Ничего.

— Я думал, вы поели и отправились на прогулку.

— Именно это я и собираюсь сделать, — сказал Майкл. — Но прежде я задам вам один вопрос.

— Какой?

— Ваше предложение осталось в силе?

— Конечно.

— Я его принимаю.

— Договорились, — серьезно произнес Хеггенер.

— У меня есть условие.

— Какое?

— Вы останетесь здесь и будете мне помогать.

Хеггенер улыбнулся.

— Обещаю, — сказал он. — Я кое-что понял. Узы брака — не тюрьма. — Хеггенер приподнял край простыни. — А больничная койка — не могила.

— Согласен. А теперь доедайте ваш ленч.

Майкл вышел из комнаты, спустился вниз к автомату и попросил телефонистку соединить с Нью-Йорком за счет вызываемого абонента — у него не было при себе мелочи. Он улыбнулся, узнав голос Трейси. Девушка спросила ее, примет ли она вызов от мистера Сторза из Вермонта.

— Конечно, — услышал он ответ Трейси.

— Говорите, сэр. Вы соединены, — сказала телефонистка.

«Соединены» — вот подходящее слово для сегодняшнего утра, подумал Майкл.

— Здравствуй, Трейси. Как дела?

— Нормально, — ответила она и обеспокоенно спросила: — А ты как себя чувствуешь?

— Лучше, чем когда-либо, — ответил он. — У меня есть к тебе просьба. Я хочу, чтобы ты как можно скорее приехала в Грин-Холлоу. Я собираюсь строить тут дом, и поскольку ты будешь в нем жить — во всяком случае, во время уик-эндов и отпусков, — я думаю, тебе следует присутствовать при выборе места.

— О, Майкл…

Он почувствовал ее изумление.

— А это сработает?

— Попытка того стоит, — сказал он.

— Что мне там понадобится?

— Доброе и великодушное сердце.

— Глупый. — Он услышал ее смех. — Из одежды.

— Прекрасно подойдет то, в чем ты сейчас, — сказал он. — Спасибо, что согласилась оплатить разговор. Я верну долг.

Его ждал ленч и долгая прогулка по лесу, которую он пообещал себе.