Избранные произведения в одном томе

Глава 1

Летя в тихонько жужжащем геликэбе над ночным городом, Джед Кохрейн изо всех сил пытался быть сдержать отвращение. С высоты двух тысяч футов освещенные здания казались скалами, вздымавшимися ему навстречу из каньонов улиц. Повсюду были огни и люди, и Кохрейн сардонически напомнил себе, что ничем не лучше других, только пытается не замечать этого. Он взглянул вниз, на деревья и ровно подстриженные кусты на крышах, на вечеринку на вершине одного из самых высоких зданий. Теперь все крыши превратились в зоны отдыха — единственное свободное пространством. Глядя на такой город, нельзя удержаться от циничных мыслей. Четырнадцать миллионов человек в этом городе. Десяток миллионов в том. Восемь еще в одном, десять в другом, двенадцать в третьем… Огромные города. Кишащие миллионами людей, и каждый отчаянно озабочен, с горечью осознавал Кохрейн, — своей работой и тем, как сохранить ее.

— И даже я сам, — язвительно сказал себе Кохрейн. — Несомненно! Я точно так же трясусь от страха, как и все остальные.

Но до чего же неприятно сознавать, что все это время он занимался самообманом. Считал себя важным. Важным, по крайней мере, для рекламного агентства «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи». Но сейчас он был в пути, как самый обычный репортер, в пути к космопорту, чтобы сесть на ракету до Луна-сити. И сообщили ему об этом ровно тридцать минут назад. Небрежно сказали, чтобы немедля отправлялся в космопорт. Его секретарша, два технических консультанта и сценарист полетят на той же ракете. Инструкции он получит от доктора Вильяма Холдена по пути.

Какая-то часть его разума возмутилась: погоди, надо сначала созвониться с Хопкинсом. Это какая-то путаница! Он не может никуда отослать меня, когда на мне висит «Час Диккипатти». Он же не сумасшедший! Но тем не менее он направлялся в космопорт. Получив сообщение, он просто взбесился. Он настаивал на том, чтобы лично переговорить с Хопкинсом, прежде чем подчиниться подобным инструкциям. И все же он летел в космопорт. Он сидел в геликэбе и морально готовился к тем новым унижениям, которые подсознательно предвидел. Его разум словно раскололся натрое. Одна часть нырнула в спасительную отрешенность, другая отчаянно настаивала, что он не может быть пешкой, как это подразумевалось из данных ему инструкций, а третья наблюдала за первыми двумя, в то время как геликэб с уютным жужжанием пролетал над темными каньонами города и бессчетными огнями крыш.

Где-то в вышине раздался слабый ревущий звук. Кохрейн запрокинул голову. Небесный свод был усеян звездами, но он знал, что искать, и пристально смотрел вверх. Одна звезда становилась все более яркой. Кохрейн не мог бы сказать, когда впервые осознал это, но четко знал, что не ошибается. Он, не отрываясь, смотрел на нее. Это была обычная белая звезда, и с первого взгляда она ничем не отличалась от ее соседей. Но звезда становилась ярче. Сейчас она была очень яркой. Ярче, чем Сириус. Через несколько минут она стала ярче Венеры. Ее сияние усиливалось. Она стала самым ярким объектом в небесах, за исключением месяца. Потом Кохрейн разглядел, что эта звезда не совсем круглая, а за ней тянется шлейф огня от ракетного двигателя в четверть мили длиной.

Она стремительно падала. Кохрейн видел, как сияющий вертикальный карандаш света нырнул к земле. Его движение резко замедлилось, и зарево беспощадно осветило летательные аппараты в воздухе над городом. На фоне черного неба четко нарисовался космопорт — здания и ракеты, готовые взлететь в ближайшие полчаса. Белое пламя столкнулось с землей и брызнуло во все стороны, превратившись в широкий плоский диск невыносимой яркости. Блестящий корпус корабля, который все еще изрыгал пламя, ярко мерцал, опускаясь в инферно своего же собственного творения.

Свет погас. Сияние внезапно исчезло. Осталось лишь тусклое зарево там, где бетонированная площадка космопорта раскалилась докрасна. Потом и это свечение померкло, и Кохрейн внезапно осознал, что стало неестественно тихо. Он почти не замечал оглушительного рева, пока тот не прекратился. Геликэб продолжал свой полет в тишине, нарушаемой лишь ритмичным звуком вращающихся лопастей винта.

«Я обманывался и насчет этих ракет тоже — горько признался себе Кохрейн. — Я думал, что полеты на Луну — первый шаг к звездам. Новые миры, в которых можно жить. До того, как я взглянул в лицо реальности, мне жилось гораздо веселее».

Но он знал, что причина этого разочарования и этой горечи крылась в тщеславии, которое все еще настаивало на том, что произошла ошибка. Он получил указания, которые развеяли иллюзии о его важности для фирмы и для бизнеса, а ведь он отдал им столько лет своей жизни. Было очень больно сделать открытие, что он всего лишь обычный человек, каких миллионы, мелкая сошка. Большинство людей изо всех сил старались закрыть на это глаза, и некоторым это даже удавалось. Но Кохрейн с беспощадной ясностью отдавал себе отчет в том, что тешил себя самообманами, когда находился в сладостном плену иллюзий.

Геликэб начал постепенное снижение. В небе было полно звезд. А земля, конечно же, полностью покрывалась зданиями. За исключением взлетной площадки космопорта, на тридцать миль во все стороны не было видно ни клочка незанятой почвы. Кэб снизился до тысячи футов. До пятисот. Кохрейн смотрел, как вокруг только что приземлившейся ракеты деловито снуют автобусы наземной службы. Потом он увидел ракету, на которую должен сесть, стоящую вертикально на слабо освещенном поле.

Кэб коснулся земли. Кохрейн встал и расплатился. Он вышел, и кэб, взмыв в воздух на четыре или пять футов, направился к полосе ожидания. Он зашагал к зданию космопорта, чувствуя, как ощущение горечи становится острее. Потом заметил Билла Холдена — доктора Вильяма Холдена, — уныло стоящего у стены.

— Полагаю, у тебя есть кое-какие указания для меня, Билл, — ядовито сказал Кохрейн. — А какую психиатрическую помощь я могу оказать тебе?

Холден сказал устало:

— Мне все это нравится не больше, чем тебе, Джед. Я до смерти боюсь космических полетов. Но пойдем и возьмем тебе билет, а я по пути расскажу, в чем дело. Это спецзаказ. Меня тоже втянули.

— Счастливого отпуска! — не удержался Кохрейн, потому что Холден выглядел в высшей степени жалко.

Он подошел к билетной стойке и назвался. Потом показал свои документы и кисло сказал:

— Пока вы занимаетесь оформлением, я сделаю звонок.

Он подошел к платному видеофону. И снова его разум раскололся на три части: одна оборонительно циничная, другая — испуганная внезапным осознанием собственной незначительности, а третья находила две предыдущих в высшей степени отталкивающим зрелищем.

Он набрал номер с чересчур тщательно разыгрываемой уверенностью, в которой с раздражением узнал попытку в очередной раз обмануть самого себя. Его связали с офисом. Он спокойно сказал:

— Это Джед Кохрейн. Я договаривался о видеофонном разговоре с мистером Хопкинсом.

На экране возникло лицо секретарши. Она взглянула в свой блокнот и прощебетала:

— Ах, да. Мистер Хопкинс сейчас на обеде. Он просил не беспокоить его, а вам передать, чтобы вы отправлялись на Луну согласно данным вам инструкциям, мистер Кохрейн.

Кохрейн отсоединился и почувствовал, как его накрывает новый приступ ярости — одной частью своего разума. Другая же — и он презирал ее — предлагала подождать, а уж потом считать, что его намеренно унизили. В конце концов, указания были выданы ему с должным уважением. Третья часть отнеслась к первым двум весьма неприязненно: к первой за то, что возмущается, не осмеливаясь при этом сказать ни слова поперек, а ко второй — за попытку найти себе оправдания своего поведения. Он вернулся к билетной стойке. Клерк приветливо сказал:

— Вот вы где! Все ваши попутчики на борту, мистер Кохрейн. Поторопитесь! Отлет через пять минут.

К нему подошел Холден. Они вместе прошли через ворота и сели в автобус, который стремительно сорвался с места. Холден вымученно сказал:

— Я ждал тебя и надеялся, что ты не придешь. Я не слишком хороший путешественник, Джед.

Крошечный автобус набирал ход. Городских жителей подавляло безбрежное темное пространство космопорта. Затем металлическая паутина какого-то сооружения проглотила автобус. Транспорт остановился. Они вошли в лифт, который понес их сквозь ночь на неопределенную высоту, навстречу звездам. Там, над пустотой, простиралось что-то вроде трапа с брезентовым поручнем. Кохрейн пересек его и очутился у основания спирального пандуса в пассажирском салоне ракеты. Стюардесса проверила билеты и провела их наверх.

— Ваше место, мистер Кохрейн, — сказала она профессионально приветливым тоном. — В первый раз я пристегну вас. Потом будете делать это сами.

Кохрейн улегся в контур-кресло, покрытое восьмидюймовым слоем пенорезины. Стюардесса поправила ремни. Горькие иронические мысли снова полезли ему в голову.

— Мистер Кохрейн! — раздался мелодичный голос.

Он повернул голову. Это была Бэбс Дин, его секретарша. Ее глаза горели. Она помахала ему рукой из кресла прямо напротив его сиденья и радостно затараторила:

— Наши технические консультанты — мистер Уэст и мистер Джеймисон, мистер Кохрейн. А в качестве сценариста я заполучила мистера Белла.

— Какая несказанная удача! — съязвил Кохрейн. — Вы знаете, в чем дело? Почему этим занимаемся мы?

— Нет, — радостно призналась Бэбс. — Ни малейшего понятия. Но я лечу на Луну! Это самое замечательное, что когда-либо происходило в моей жизни!

Кохрейн пожал плечами. Это было не так-то просто, если ты притянут ремнями безопасности к креслу. Конечно, Бэбс неплохая секретарша. Она — единственная изо всех, кто не попытался извлечь выгоду из своей должности секретаря продюсера «Часа Диккипатти» на телевидении. Другие обязательно пользовались своей близостью к Кохрейну, чтобы выцыганить какую-нибудь роль в других, менее значительных программах. Как правило, им удавалось продержаться на сцене не дольше четырех недель, прежде чем вернуться обратно за свой письменный стол. После воздействия пьянящего вкуса славы для дальнейшей секретарской работы они становились непригодны. Но Бэбс не сделала ни одной попытки.

В носу ракеты — в верхнем конце пассажирского салона — внезапно вспыхнула информационная панель. Сверкающие красные буквы гласили: ОТЛЕТ, ДЕВЯНОСТО СЕКУНД.

Кохрейну почудился привкус иронии в том, что предстоящее ему путешествие стало возможным благодаря беспримерной отваге и невероятной технологии. Герои благородно рисковали своими жизнями, отправляясь в пустоту за пределами атмосферного слоя Земли. Были потрачены несметные миллионы долларов. Огромная интеллектуальная мощь и неимоверные усилия бросили на то, чтобы тридцатишеститысячемильное путешествие через абсолютное ничто стало возможным. Это было самое выдающееся завоевание человеческой науки: люди достигли спутника Земли и построили там город.

Ну и ради чего? Исключительно для того, чтобы чья-то секретарша могла по телефону приказать некоему Джеду Кохрейну собраться, сесть на пассажирскую ракету и лететь на Луну. Лететь — не сумев даже возразить, потому что босс не пожелал прервать обед и выслушать подчиненного, а тот смолчал, чтобы послушанием сохранить свою работу. Именно ради этой высокой цели ученые положили годы труда, а первопроходцы рисковали своими жизнями.

Разумеется, рассудительно напомнил себе Кохрейн, печати лунной почты ужасно высоко ценились заядлыми филателистами. Огромную ценность имели и туристические услуги — для всех, кто мог позволить себе выложить такую кучу денег, чтобы было чем потом хвастаться. На Луне пробурили шахты, работающие на солнечной энергии и приносящие всего лишь небольшие убытки. Можно вспомнить и другие восхитительные достижения. Скажем, ночной клуб в Луна-сити, в котором один хай-болл стоит столько же, сколько недельная зарплата такой секретарши, как Бэбс. И еще…

Горящая красная надпись на информационной панели сменилась другой. ОТЛЕТ, СОРОК ПЯТЬ СЕКУНД — сообщала она.

Где-то внизу с приглушенной бесповоротностью захлопнулась дверь. Тишина, наступившая внутри ракеты, показалась сверхъестественной. Она была физически ощутимой, гнетущей. Мертвой. Затем ее разбило жужжание электрических лопастей, разрезающих воздух. Откуда-то снизу из перевернутого цилиндра пассажирского салона раздался будничный голос стюардессы:

— Мы отправимся в полет через сорок пять секунд. Вы почувствуете сильную тяжесть. Волноваться не нужно. Если заметите, что вам тяжело дышать, то не дышите глубоко — содержание кислорода в воздухе на корабле намного превышает земной уровень. Просто расслабьтесь в своих креслах. Здесь все продумано. Все прошло многократную проверку. Вам совершенно не нужно ни о чем беспокоиться. Просто расслабьтесь.

Тишина. Два удара сердца. Три.

Раздался рев. Это был низкий, рокочущий, ошеломляющий рев, исходивший откуда-то снаружи В тот же миг какая-то сила вдавила Кохрейна глубоко в пенорезиновые подушки его контур-кресла. Он ощутил, как пенорезина поднимается со всех сторон тела, буквально окружая его. Она сопротивлялась стремлению его рук, ног и живота расплющиться и расплыться в стороны, тонким слоем размазаться по креслу, в котором он покоился. Он почувствовал, как щеки оттягиваются назад, как странно тяжелы предметы в его карманах. Его желудок сильно прижало к позвоночнику. Он почувствовал себя так, как будто получил сильный удар во все части тела сразу.

Это было удивительное ощущение, хотя Кохрейн и читал о нем. Джед неподвижно сидел в своем кресле, пытаясь разобраться в своих чувствах. Через некоторое время он заметил, что судорожно хватает ртом воздух. Потом ему показалось, что одна нога онемела. Он попытался подвигать ею, нога лишь слабо шевельнулась. Рев становился все громче, громче, громче…

Красные буквы на информационной панели возвестили: ОКОНЧАНИЕ ПЕРВОЙ ФАЗЫ ЧЕРЕЗ ПЯТЬ СЕКУНД.

К тому времени, когда Кохрейн дочитал это сообщение, ракета, содрогнувшись всем корпусом, остановилась. На него накатила волна паники. Он падал! Он не чувствовал своего веса! Ощущение, словно при стократно усиленном падении во внезапно сорвавшемся с тросов лифте. Кохрейна вынесло из углубления в пенорезиновой подушке. Лишь ремни безопасности не дали ему всплыть в воздух.

Раздался какой-то шум, затем несколько резких толчков. Рев двигателей возобновился, и Кохрейн снова обрел вес. Это было не так ужасно, как при старте ракеты, но все лее вес значительно превышал тот, к которому он привык на Земле. Кохрейн покачал затекшей ногой. Ноющее покалывание уменьшилось — чувствительность возвращалась. Он мог шевелить руками и ногами. Они казались непомерно тяжелыми, и на Кохрейна навалилась огромная, невыносимая усталость. Ему захотелось спать.

Это была вторая фаза полета. На старте лунолет набрал ускорение, равное шести ускорениям свободного падения, и удерживал его до тех пор, пока не вышел из атмосферы. Замечательно эффективный дизайн противоперегрузочных кресел и предварительное насыщение крови кислородом позволили пассажирам перенести такое ускорение без ущерба для здоровья. Но при трех «же» они все чувствовали себя изнуренными и вымотанными до предела. Большинство людей провели первую, самую тяжелую фазу полета, бодрствуя, сейчас же почти все провалились в глубокий сон.

Кохрейн из последних сил сопротивлялся усталости. Он ненавидел себя за то, что подчинился указаниям начальства. Приказ ему отдали с вежливой уверенностью, что у него нет и не может быть никаких личных дел, которые нельзя было бы отложить ради того, чтобы подчиниться непонятным распоряжениям секретаря босса. Его терзало презрение к самому себе. Это чувство так соблазнительно забыть, присоединившись к всеобщему сонному царству. Но он, морщась, старался не заснуть, чтобы не упустить ни одной мелочи в не слишком-то красивом зрелище самого себя и своих действий.

Красные буквы информационной панели возвестили: ОКОНЧАНИЕ ВТОРОЙ ФАЗЫ ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ СЕКУНД. Ракета снова содрогнулась, точно в приступе икоты, и замерла. На Кохрейна накатило тошнотворное ощущение свободного падения, но он безжалостно заставил себя думать так, как будто не падает вниз, а взлетает вверх, что, в сущности, тоже правда. Внезапно лунолет вошел в третью стадию, и послышался шум, который все продолжал и продолжал нарастать.

Ускорение теперь стало практически нормальным, вернулся привычный вес. Кохрейн чувствовал себя примерно так же, как любой человек на Земле, пристегнутый к контур-креслу и откинувшийся назад, чтобы видеть только потолок. Джед приблизительно знал, где сейчас должна находиться ракета, вероятно, зрелище было весьма захватывающим. Кохрейн находился в сотнях миль над землей, и его уносило все дальше и дальше, на восток и вверх. Если бы в ракете были иллюминаторы, то с такой высоты он мог бы видеть континенты, как на ладони.

Нет… Лунолет стартовал ночью. Он должен все еще находиться в тени Земли. Внизу, скорее всего, вообще ничего не видно, за исключением, возможно, одного-двух пятнышек туманного света на месте гигантских и чересчур многочисленных земных городов. Но зато наверху раскинулись звезды, мириады и мириады звезд, всевозможных цветов и степеней яркости, соперничающих друг с другом за место в космосе. Ракета продолжала свой спиральный путь вдаль и ввысь, приближаясь к месту встречи с космической платформой.

Эта платформа, разумеется, была искусственным спутником Земли, вращающимся на высоте четырех тысяч миль с запада на восток. Один оборот занимал чуть больше четырех часов. Ее пришлось соорудить потому, что разорвать узы земного притяжения стоило безумных затрат топлива. Кораблю приходилось ускоряться очень медленно, чтобы не нанести вред хрупкому живому грузу. Космическая платформа была заправочной станцией в пустоте, на которой лунолет пополнял свои запасы топлива для следующей, более длинной и куда менее трудной части путешествия длиной в двести тридцать с лишним тысяч миль. По пандусу проворно поднялась стюардесса. Остановившись в начале салона, она по очереди оглядела каждого пассажира в каждом кресле. Когда Кохрейн повернул к ней широко раскрытые глаза, она успокаивающе сказала:

— Не стоит беспокоиться. Все идет наилучшим образом.

— Я и не беспокоюсь, — сказал Кохрейн. — Я даже не нервничаю. Я в полном порядке.

— Но вы должны спать! — заботливо заметила девушка. — Большинство людей уснуло. Если вы вздремнете, то будете лучше себя чувствовать.

Она деловито проверила его пульс. Он был в норме.

— Можете сами вздремнуть вместо меня, — сказал Кохрейн, — или положите мой сон обратно в кладовку. Мне он не нужен. Я в полном порядке.

Девушка внимательно посмотрела на него. Она была удивительно хорошенькой, но какой-то отстраненной, бесстрастной.

— Вот здесь кнопка. Нажмите ее, если вам что-нибудь понадобится, и я приду.

Он пожал плечами и неподвижно улегся в своем кресле, а стюардесса продолжила осматривать других пассажиров. Делать было нечего, смотреть не на что. В наше время, подумал Кохрейн, с путешественниками обращаются как с мешками. Путешествия, как и телевизионные передачи, и множество других жизненных удобств, рассчитаны на среднестатистические семьдесят-девяносто процентов человеческой расы, чьи вкусы и пристрастия можно без труда изучить при помощи опросов. Любой, кому не нравилось то, что нравится всем, кто реагировал не так, как остальные — просто досадная помеха. Кохрейн причислял себя именно к таким.

Через довольно долгий промежуток времени красные светящиеся буквы загорелись снова. На этот раз надпись гласила: СВОБОДНЫЙ ПОЛЕТ, ТРИДЦАТЬ СЕКУНД. Там не было сказано «свободное падение». Но Кохрейн весь подобрался, и мышцы на его животе напряглись, когда корабль снова остановился. Пришло ощущение плавного падения. Электронный динамик, вмонтированный рядом с креслом, ожил. Такие устройства находились рядом с каждым пассажирским сиденьем, так что салон наполнился негромким бормотанием, которое, точно в насмешку, очень походило на хоровую декламацию.

«Ощущение невесомости, которое вы испытываете, — успокаивающе забубнил голос, — совершенно естественно на этой стадии полета. Корабль достиг максимальной запланированной скорости и направляется навстречу космической платформе. Можете считать, что мы оставили атмосферу с ее ограничениями позади. Сейчас мы распростерли паруса инерции и на крыльях чистого момента скользим к пункту нашего назначения. Чувство невесомости совершенно нормально. Вы найдете космическую платформу исключительно интересной. Мы достигнем ее примерно через два с небольшим часа свободного полета. Это искусственный спутник со шлюзом, в который наш корабль войдет для дозаправки. Вы сможете покинуть корабль и прогуляться внутри платформы, пообедать, если захотите, купить сувениры и почтой отправить их своим родным и друзьям, а также взглянуть на Землю с высоты четырех тысяч миль через окна из кварцевого стекла. Там, как и сейчас, вы не будете чувствовать свой вес. Если пожелаете, вас проведут по платформе с экскурсией. Вам будут предложены комнаты отдыха…»

Кохрейн мрачно выслушал окончание записанной на пленку лекции. Я пленный слушатель, не испытывающий ни малейшего интереса к этим рекламным уловкам, раздраженно подумал он. Через некоторое время его взгляд упал на Билла Холдена. Психиатр, скорчившийся в своем противоперегрузочном кресле и пристегнутый ремнями, оглядывал салон ракеты. Его лицо было нежно-зеленого цвета.

— Как я понял, ты должен проинструктировать меня по пути на Луну, — сказал ему Кохрейн. — Не хочешь рассказать мне, что происходит? Я предпочел бы выразительное повествование, с жестами.

— Слушай, а не пойти ли тебе к черту, а? — слабым голосом сказал Холден.

Его голова исчезла из виду. Космическая болезнь, вне всякого сомнения, была столь же четко выраженным недугом, как и болезнь морская. Ее причиной являлась невесомость. Но Кохрейн, казалось, совершенно к ней невосприимчив. Его мысли обратились к возможным целям путешествия. Ему было совершенно ничего неизвестно. Его личный вклад в деятельность «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи» — крупнейшего рекламного агентства в мире — продюсирование «Часа Диккипатти», высокоталантливого телешоу, выходившего раз в неделю, в среду вечером, с восьми тридцати до девяти тридцати по центральному времени США. Это отличное шоу — оно входит в десятку самых популярных телешоу трех континентов. Казалось нелепым, что ему приказали в одночасье бросить работу и подчиняться указаниям психиатра, пусть даже и такого, с которым его связывали давние дружеские отношения. Но в наши дни, подумал Кохрейн, не так уж и много того, что действительно имеет смысл.

В мире, где города с населением меньше пяти миллионов считались крошечными городишками, ценности весьма своеобразны. Одно из прискорбных последствий жизни на перенаселенной Земле — людей слишком много, а рабочих мест слишком мало. Если у кого-то хорошая работа, а кто-то другой, занимающий более высокое положение, отдает приказ, этот приказ выполняется. Всегда находился кто-то еще (а, вероятней, даже несколько этих кого-то), ожидающий любого рабочего места — надеющийся на него, возможно, молящийся, чтобы его получить. Потеряв хорошую работу, приходится начинать все сначала.

Задание могло быть каким угодно. Но оно, однако, никоим образом не связано с еженедельным выпуском «Часа Диккипатти». И если на этой неделе выпуск запорют из-за отсутствия Кохрейна, он будет единственным, кто потеряет репутацию. Тот факт, что Джед в это время находился на Луне, в расчет не примут. Решат, что он допустил промах. А промах — это скверно. Это ой как скверно!

Я могу хоть сейчас сделать документальный фильм, сердито сказал себе Кохрейн, под названием «Человек, который боится своей работы». Я могу сделать исключительно достоверную передачу. Материала у меня хоть отбавляй!

На миг его вновь придавило собственным весом. Раздался рокочущий шум. Он шел не из воздуха снаружи, потому что никакого воздуха там не было. Это была дрожь самих ракетных двигателей, передающаяся материалу корабля. Управляющие ракетные двигатели корабля корректировали курс судна и выталкивали его на более правильную трассу для встречи с космической платформой, приближающейся к кораблю сзади. Платформа обращалась вокруг Земли шесть раз за день. При дневном свете ее было видно с земли — крошечную звездочку, достаточно яркую, чтобы различить на голубом небе, восходящую на западе и плывущую к востоку, заходя за горизонт.

Снова наступила невесомость. Ракетные двигатели работали не все время. Их включали только тогда, когда надо поднять корабль с земли или остановить его. Лунолет плыл над Землей, которая могла быть залитым солнечным светом шаром, занимающим полвселенной под ракетой, а могла быть и чернее самой преисподней. Кохрейн так и не пришел в себя от мыслей, как головокружительно изменилась его жизнь. Его оторвали от дела, которое он знал и считал важным, и — уму непостижимо! — отправили делать что-то, о чем он не имел ни малейшего понятия. Осознание того, что его работа не важна даже в глазах «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи», шокировало. Он не имел никакого значения. Ничто вообще не имело значения…

Снаружи снова раздался глухой рокот, и на него опять навалился вес. Потом ракета вновь продолжила свой нескончаемый полет в невесомости.

Затем что-то коснулось обшивки корабля. Раздался отчетливый лязгающий звук. За ним последовало аккуратнейшее, еле ощутимое движение, и Кохрейн решил, что корабль буксируют.

Вес до сих пор не возвращался. Стюардесса начала отстегивать пассажиров, выдавая каждому башмаки с магнитными подошвами. До Кохрейна доносились обрывки указаний по их использованию. Он знал, что шлюз наполняется воздухом из огромной шарообразной платформы. Дверь в нижней части пассажирского салона открылась. Чей-то бесстрастный голос произнес:

— Космическая платформа! Корабль будет находиться в шлюзе еще три часа после дозаправки. Перед отправлением вас предупредят. Пассажиры имеют полную свободу передвижения по платформе и могут пользоваться всеми привилегиями.

Магнитные башмаки не могли удержать ноги на спиральном пандусе, поэтому, чтобы выбраться из корабля, пришлось держаться за поручень. По пути вниз, к выходу, Кохрейн столкнулся с Бэбс. Она с придыханием воскликнула:

— Не могу поверить, что я действительно здесь!

— А я вот вполне могу поверить в это, — проворчал Кохрейн, — хотя это мне не особенно нравится. Бэбс, кто велел вам отправиться в это путешествие? Откуда шли все эти приказы?

— От секретарши мистера Хопкинса, — радостно ответила Бэбс. — Вообще-то, она не приказывала мне лететь. Я сама устроила это! Она велела, чтобы я назвала двух ученых и двух сценаристов, которые смогли бы работать с вами. Я сказала, что одного сценариста будет больше чем достаточно для любой передачи, но вам понадоблюсь я. Я предположила, что это будет работа над какой-то передачей. Так что она изменила приказания, и вот я здесь!

— Браво! — сказал Кохрейн. Его настроение стало еще более ироничным. Он-то считал себя директором, и довольно важным. Но кто-то, занимающий более высокое положение, распорядился им с рассеянной безапелляционностью, секретарша этого человека с его собственной секретаршей определили все детали, а его как будто даже и в расчет не приняли. Он был пешкой в руках владельцев фирмы и разнообразных секретарей. — Не посвятите ли вы меня, Бэбс, в то, что и как я должен буду делать?

Девушка кивнула. Едкого сарказма в голосе босса она не уловила. Но в настоящий момент она был немного не в себе. Ведь она находилась на космической платформе, втором самом шикарном месте во вселенной. Первым самым шикарным местом была, разумеется, Луна.

Кохрейн, ковыляя, добрался до платформы, совершенно не чувствуя веса. Двигался он лишь благодаря магнитным башмакам, крепко приклеивавшимся к стальным пластинам пола у него под ногами. Или — это он сам был внизу? Один из членов экипажа платформы шел вверх ногами по полу, который должен был быть потолком, прямо над головой Кохрейна. Он открыл дверь в боковой стене и вошел в нее, все так же вверх ногами. При виде этого Кохрейн почувствовал внезапный приступ головокружения. Но тем не менее он пошел дальше, цепляясь за поручень. Ему на глаза попался доктор Вильям Холден, совершенно зеленый, с таким видом, будто его вот-вот вырвет. Он пытался отвечать на вопросы Уэста, Джеймисона и Белла, которых точно так же, как и Кохрейна, выдернули из их частной жизни, и теперь они настойчиво требовали от Билла Холдена, чтобы тот немедленно объяснил, что происходит.

— Оставьте человека в покое! — сердито прикрикнул Кохрейн. — У него космическая болезнь! Если вы доведете его, это место превратиться в свинарник!

Холден закрыл глаза и благодарно прохрипел:

— Разгони их, Джед, а потом возвращайся.

Кохрейн замахал на троицу руками. Те ушли прочь, спотыкаясь и держась друг за друга. На платформе были и другие пассажиры с лунолета. Какая-то толстая женщина с негодованием уставилась на шкалу весов, нарисованную на стене. Неизвестный художник изобразил ее со стрелкой, указывающей на ноль фунтов. «Подлинный вес, никакой силы тяжести», гласила подпись. Была здесь и стюардесса с ракеты, вышедшая отдохнуть, как и остальные. Она курила сигарету, усевшись в потоке воздуха от электрического вентилятора. Туристы, летящие на Луну, устроили вечеринку, дурачась, танцуя, цепляясь за все подряд и покупая сувениры, чтобы отправить их обратно на Землю.

— Все в порядке, Билл, — сказал Кохрейн. — Они ушли. А теперь расскажи мне, зачем это далеко не самого ничтожного гения на службе «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи» в моем лице мобилизовали и послали на Луну?

Холден сглотнул. Он стоял с закрытыми глазами, держась за поручень в огромном главном зале платформы.

— Приходится держать глаза закрытыми, — пожаловался он, борясь с накатывающей тошнотой. — Мне худо от одного вида людей, разгуливающих по стенам и потолкам.

Один пухлый турист именно этим и занимался. Если можно хотя бы где-нибудь пройти в башмаках с магнитными подошвами, значит, в них можно пройти везде. Толстяк решил прогуляться вверх по стене. Добравшись до потолка, он оказался вниз головой относительно остальных своих шумных друзей. Он стоял там, глядя вверх — или вниз? — на них, и на его лице застыла странно удивленная, полуиспуганная и совершенно дурацкая ухмылка. Его жена визгливо затребовала, чтобы он вернулся вниз, говоря, что не может смотреть на него в таком виде.

— Ладно, — согласился Кохрейн. — Можешь не открывать глаза. Но я, по всей видимости, должен получить от тебя указания. Что это за указания?

— Я еще не знаю точно, — слабым голосом начал Холден. — Нас послали сюда по личному заданию Хопкинса — одного из твоих боссов. У Хопкинса есть дочь. Она замужем за парнем по фамилии Дэбни. Он неврастеник. Он сделал великое научное открытие, которое никто не оценил по достоинству. Так что мы с тобой и твоей командой ручных ученых летим на Луну, чтобы спасти его рассудок.

— А зачем спасать его рассудок? — цинично спросил Кохрейн. — Если ему так нравится быть чокнутым…

— Ему не нравится, — перебил Холден, так и не открывая глаз, и судорожно икнул. — Твоя работа и огромная часть моей практики напрямую зависят от того, удастся ли нам спасти его от психушки. Мы будем отвечать за связи с общественностью, за передачу, а я стану следить, чтобы ничьи действия не повредили рассудок Дэбни. Иначе он будет расстроен.

— А мы все, значит, не расстроены? — спросил Кохрейн. — Да кем он себя возомнил? Большинство из нас хотят, чтобы нас оценили, но приходится радоваться, когда мы делаем свою работу и получаем за нее деньги! Мы… — Он ожесточенно выругался. Его оторвали от работы, на которую он потратил годы, чтобы научиться прилично выполнять ее, и все для того, чтобы потешить зятя одного из владельцев фирмы, на которую он работал. До чего же унизительно понять, что его считают простым лакеем, которому можно приказать оказывать личные услуги боссу, не заботясь о том, какой вред это нанесет работе, за которую он, Джед, отвечает на самом деле. Но гораздо унизительнее было знать, что он не может позволить себе отказаться.

Появилась Бэбс, явно в полном восторге, что ей удалось прогуляться в магнитных башмаках по стальным палубам космической платформы. Ее глаза сверкали.

— Мистер Кохрейн, а не сходить ли вам посмотреть на Землю через кварцевые окна?

— Зачем? — желчно спросил Кохрейн. — Почему я должен заниматься всякой чепухой для туристов?

— Ну, — сказала Бэбс, — чтобы потом вы могли сказать, что сценарист или художник-декоратор пытаются намухлевать в шоу о космической платформе.

Кохрейн поморщился.

— Вообще говоря, мне бы стоило это сделать. Но вы знаете, из-за чего весь сыр-бор? Я только что выяснил!

Когда Бэбс покачала головой, он сардонически сказал:

— Мы летим на Луну затем, чтобы из чистой жестокости сделать передачу. Нас наняли для того, чтобы мы вырвали счастливого человека из нирваны жалости к себе. Холден приказал нам спасти человека от помешательства!

Бэбс почти не слушала. Она был полностью поглощена неожиданным счастьем пребывания в таком месте, оказаться в котором никогда и мечтать бы не посмела.

— Я не хотел бы, чтобы меня лечили от помешательства, — брюзгливо заявил Кохрейн, — если бы я только мог позволить себе такую роскошь! Я бы…

— Вам надо поторапливаться, правда! — настойчиво сказала Бэбс. — Мне сказали, что все начнется через десять минут, так что я пришла за вами.

— Что начнется?

— Мы сейчас в затмении, — мечтательно проговорила Бэбс. — В тени Земли. Примерно через пять минут мы войдем в солнечный свет и увидим новую Землю!

— Дайте мне гарантию, что это действительно будет новая Земля, — мрачно буркнул Кохрейн, — и я приду. На старой я что-то не слишком процветал.

Но тем не менее он пошел за секретаршей, несмотря на то, что передвигаться в магнитных башмаках в условиях полного отсутствия силы тяжести было довольно затруднительно. Даже сделать первый шаг — нелегкая задача. Если Кохрейн неосмотрительно пытался просто сойти с места, ноги выскальзывали из-под него, и он оказывался навзничь лежащим в воздухе. Если же он пытался остановиться, не выставив для опоры ногу вперед, то после того, как его ноги останавливались, тело все еще продолжало двигаться, и он в полный рост растягивался лицом вниз. Оказалось, что абсолютно невозможно передвигаться, не совершая при этом ритмичных движений вверх-вниз, или за считанные секунды он обнаруживал, что его ноги безо всякой пользы взбивают пустоту.

Кохрейн попытался идти, потом раздраженно вцепился в поручень и, подтягиваясь вдоль него, направился вперед, а его ноги тащились за ним, точно русалочий хвост. Подумав об этом сходстве, он почему-то не ощутил прилива гордости за самого себя.

Через некоторое время Бэбс остановилась в металлическом вздутии во внешней обшивке платформы. Там нашлось круглое кварцевое окно, из которого виднелась внутренняя сторона ставен из листовой стали. Бэбс нажала кнопку, помеченную надписью «Ставни», и стальные створки раскрылись.

Кохрейн заморгал при виде открывшегося ему зрелища и на миг даже забыл о своем раздражении.

Он увидел бескрайние небеса, усыпанные бесчисленными звездами. Одни были ярче других, и все сияли невообразимо яркими цветами. Крошечные огненные вспышки — сквозь атмосферу земли они смешивались в слабое размытое свечение — появлялись так близко друг к другу, что, казалось, между ними нет никакого промежутка. Но сколь бы крошечным ни был просвет между двумя звездами, на миг вглядевшись в него, можно было заметить и в нем пятнышки цветных огней.

Каждая крошечная мерцающая точка была солнцем. Но дух у Кохрейна захватило не от этого.

Прямо перед его глазами раскинулась чудовищно огромное ничто. Круглое, громадное и близкое. Чернее черноты ада. Это была Земля, видимая из ее простиравшейся на восемь тысяч миль тени, которую не нарушал даже свет Луны. Ни один луч света не прорезал эту абсолютную тьму. Казалось, будто посередине сверкающего великолепия небес разверзлась трещина, сквозь которую проглядывало немыслимое ничто, давшее начало мирозданию. Пока зритель не осознавал, что смотрит всего лишь на темную сторону Земли, зрелище казалось нечеловечески ужасным.

Через минуту Кохрейн сказал нарочито спокойным голосом:

— Да, мое самое худшее мнение о Земле никогда не было столь черным, как это!

— Подождите, — уверенно сказала Бэбс.

Кохрейн принялся ждать. Ему приходилось постоянно напоминать себе, что эта видимая бездна, эта пропасть абсолютной тьмы была лишь ночной Землей, какой она предстает взгляду из космоса.

Потом он заметил еле-еле видную цветную дугу на ее краю. Она быстро увеличивалась. За считанные секунды дуга превратилась в розоватую светящуюся полосу между бесчисленными звездами. Затем полоса стала красной. Очень, очень яркой. Потом дуга превратилась в полноценный полукруг. Это был солнечный свет, преломляющийся на краю мира.

За минуты, даже, казалось, за секунды, между звездами возник сияющий ореол. А потом из-за Земли в один миг появился рдеющий шар Солнца. Он был нестерпимо ярким, но его сияние не освещало небесный свод. Пылающее светило в мертвящей тишине проплывало между мириадами мириадов солнц, и протуберанцы, извиваясь, вспухали и вновь опадали на краях его диска. Кохрейн, ослепленный, крепко зажмурился.

— Это прекрасно! Ох, до чего же это прекрасно! — негромко воскликнула Бэбс.

Кохрейн, прикрыв ладонью глаза, взглянул на Землю, и его взгляду предстал новорожденный мир. Тонкая дуга света превратилась в арку, затем в полумесяц, и продолжала расти прямо на глазах. Под космической платформой начал свое победное шествие рассвет, и казалось, что моря, континенты и облака во всем великолепии своей красоты хлынули на диск из черноты.

Они стояли и смотрели, зачарованные, до тех пор, пока стальные ставни медленно не закрылись.

Бэбс с сожалением сказала:

— Приходится все время держать кнопку нажатой, чтобы ставни были открытыми. Иначе окна могут покрыться пылью.

— Ну и что с того, что я увидел это, Бэбс? — цинично спросил Кохрейн. — Как мы сможем сымитировать это в студии, и какую часть всего этого способен показать телеэкран?

Отвернувшись, он раздраженно добавил:

— Можете остаться и посмотреть, если хотите, Бэбс. Мое тщеславие уже и так разбито вдребезги. Если я снова это увижу, то разрыдаюсь от разочарования, что не могу сделать ничего, хотя бы на сотую долю похожего на это. Я предпочитаю обкромсать свои представления о космосе до терпимых размеров. Но вы посмотрите!

Он вернулся назад к Холдену. Тот из последних сил пытался дотащиться до ракеты. Кохрейн пошел с ним. Они вернулись, так и не чувствуя собственного веса, в свои контур-кресла. Кохрейн плюхнулся в свое и тупо уставился в стену над головой. Он уже и так хлебнул достаточно от одного из директоров рекламного агентства. Теперь он с негодованием осознал, что подвергся еще большему унижению со стороны самого космоса.

Через некоторое время вернулись остальные пассажиры, и лунолет вывели из шлюза в пустоту. Снова взревели ракетные двигатели, и опять навалилось ощущение невыносимой тяжести. Но все же оно было не столь ужасным, как при взлете с Земли.

Потекли девяносто шесть часов смертельной скуки. После первых рывков ускорения ракетные двигатели замолчали. Вес снова исчез. Ничто не нарушало тишину, кроме еле слышного гудения неутомимых электровентиляторов, беспрестанно перемешивающих воздух, чтобы излишнюю влажность от дыхания нескольких десятков пассажиров могли удалить влагопоглотители. Если бы воздух оставался спертым, они не перенесли бы путешествия. Смотреть было не на что, потому что пассажирам небезопасно смотреть в иллюминаторы, выходившие в космос. Обычные люди, не привыкшие удерживать свой разум в концентрации на технических деталях, могли потерять самообладание при виде вселенной.

Некоторые пассажиры приняли снотворное. Кохрейн не последовал их примеру. Снотворные таблетки, дававшие ощущение эйфории, благополучия, были запрещены законом. Считалось, что подобные удовольствия могут вызвать привыкание. Но если таблетка просто погружала человека в дремоту, заставляя его часами находиться между сном и бодрствованием, то это допустимо на взгляд закона. И все же на Земле множество людей зависели от таких таблеток. Многие не особенно рвались чувствовать себя хорошо. Они были вполне удовлетворены тем, что не чувствуют ничего вообще.

Кохрейн не мог воспользоваться этой лазейкой. Он лежал, пристегнутый, в своем кресле и уныло думал о множестве разных вещей. Внезапно он ощутил себя нечистым, как когда-то, в эру железных дорог, чувствовали себя люди, проведшие долгие дни в поезде. Невозможно принять ванну. Нельзя даже переодеться, потому что багаж летел отдельно, на автоматической грузовой ракете. Такие ракеты быстрее, они дешевле пассажирских, но убили бы любого, кто попытался бы лететь на них. Ускорение в пятнадцать-двадцать «же» помогало экономить топливо, а в шесть «же» — нет, но ни один человек не смог бы пережить старта при двадцати «же». Поэтому пассажиры оставались в той же одежде, в которой входили в ракету, а единственно возможная чистоплотность — одноразовое белье, которое можно было получить и сменить в уборной.

Бэбс Дин тоже не стала принимать снотворное, но Кохрейн остерегался проявлять к ней что-либо, кроме простого дружелюбия во внерабочее время. Не хотел давать ей повод хоть что-нибудь сказать. Ради собственного же ее блага, разумеется. Так что он любезно разговаривал и водил компанию лишь со своими мыслями. Но все же заметил, что секретарша выглядит восторженной и мечтательной даже в эти нескончаемо унылые часы свободного полета. Она мысленно следовала за лунолетом сквозь пустоту. По всей видимости, она точно знала, когда станут ясно видны континенты Земли, и пятна растительности на двух полушариях — Северном и Южном — и когда будут видны ледяные шапки на полюсах Земли, и почему.

Стюардесса появлялась в салоне не слишком часто. Она выглядела проворной, выдержанной и спокойной, но не слишком охотно приближалась к креслам, в которых сидели пассажиры. Через некоторое время Кохрейн пришел к определенному умозаключению и злобно подумал, какую шикарную рекламу можно было бы выпустить на эту тему. В ней стюардесса лунолета, в униформе, свеженькая и очаровательная, радостно сообщала бы, что, находясь в полете, может не мыться по несколько дней и не оскорблять ничьего обоняния потому, что пользуется лучшим в мире антишмоном от «Как-бишь-там-эту-фирму». А потом не без удовольствия представил, сколько голов полетит, если такая реклама на самом деле выйдет в эфир.

Но о передаче, ради которой его послали на Луну, он не думал. Психиатрия уже давно стала специализированной, как и вся остальная медицина. Бешено дорогой диагност, посланный на Луну проверять рефлексы Дэбни, со знанием дела признал невроз неудовлетворенности и предложил в качестве целительного воздействия молодого доктора Холдена. Неудовлетворенность была типичным неврозом богатых, а Билл Холден специализировался на таком лечении. Его главной надеждой была впечатляющая передача о пациенте — мера достаточно дорогостоящая и эффективная для того, чтобы принести ему быструю репутацию. Но он не мог сказать Кохрейну, что им потребуется. Пока не мог. Он знал болезнь, но не пациента. Он должен был лично познакомиться и поближе узнать Дэбни, прежде чем пустить в ход творческую группу профессионалов экстра-класса, которую тесть пациента так любезно предоставил ему из штата фирмы «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи».

Примерно через девяносто часов после вылета с космической платформы ракета начала торможение. Оно началось с половины «же» — об этом оповестил светящийся красный знак — и возросло сначала до одного «же», а потом и до двух. После нескольких дней невесомости два «же» были непереносимыми.

Кохрейн решился взглянуть на Бэбс. У нее было все то же восторженное выражение лица. Она погрузилась в фантазии о том, что происходит снаружи корабля. Должно быть, она представляла себе то, что довольно часто показывали по телевидению. По всей видимости, перед ее мысленным взором проплывало огромное рябое лицо Луны с бесчисленными кольцами гор и безбрежными открытыми морями застывшей лавы. Она должна была воображать постепенные изменения лунной поверхности по мере того, как корабль подлетал все ближе и ближе, так что можно было различить цвета. Издали Луна имела коричневато-песочный оттенок. Приближаясь, можно разглядеть рыжевато-красные и серые тона на горных утесах, а кое-где даже голубые и желтые, и повсюду царил пепельный, белесовато-коричневый цвет лунной пыли.

Глядя на лицо девушки, полное удовольствия, Кохрейн почувствовал твердую уверенность, что дай он ей хоть малейший повод, хоть полповода, она тут же бросилась бы объяснять, что перепады в сотни градусов между дневными и ночными температурами приводят к тому, — что горы раскалываются и растрескиваются так, что вещество, столь же мелкое, как тальк, покрывает любой клочок пространства, угол наклона которого не слишком велик, и пыль может удержаться на склоне. Ощущение замедления усилилось. На долю секунды возникло впечатление, что оно достигло трех «же».

Затем Кохрейн почувствовал странный толчок, очень-очень слабый, и ощущение тяжести исчезло. Но этого нельзя было сказать об ощущении веса. У них был вес. Постоянный. Неизменный. Но очень небольшой.

Они достигли Луны, но Кохрейн не испытывал бурной радости по этому поводу. За скучные часы, прошедшие с момента отлета с космической платформы, он слишком о многом передумал. Он знал, что большинство людей вынуждено скрывать свои унижения и неудовлетворенность от самих себя, потому что не могут оплатить дорогостоящее психиатрическое лечение. Неудовлетворенность была недугом всего человечества, и с этим ничего нельзя поделать. Ничего! Бунтовать невозможно, а бунт — единственное средство лечения унижения и неудовлетворенности. Но глупо было бы бунтовать против очевидного факта, заключавшегося в том, что на Земле обитает больше людей, чем планета в состоянии прокормить. Простое прибытие на Луну не казалось особенно полезным достижением ни для Кохрейна, ни для всего человечества в целом. Картина вырисовывалась невеселая.

Глава 2

Кохрейн встал из своего кресла, когда по салону разнесся голос стюардессы, разрешившей всем подняться. Он с сардонической покорностью расстегнул ремни безопасности и вышел в спиральный спускающийся проход. Казалось очень странным вновь ощущать вес собственного тела, пусть даже и столь незначительный. На Луне Кохрейн весил ровно в шесть раз меньше, чем весил бы на Земле. Здесь весы показали бы примерно двадцать семь фунтов[8]. Разогнув пальцы на ногах, он мог бы подпрыгнуть. Именно это он и сделал, как ни нелепо это выглядело со стороны. Очень медленно он оторвался от поверхности и завис в воздухе — чувствуя себя исключительно по-дурацки — и с огромным облегчением опустился обратно. Он снова приземлился на пандус, чувствуя себя ужасно глупо. И тут же увидел улыбающееся лицо Бэбс.

— Думаю, — сказал Кохрейн, — мне стоит начать заниматься балетом.

Девушка расхохоталась. Раздался лязг, как будто что-то прицепилось к ним снаружи, и через миг дверь лунолета открылась. Они сошли по пандусу и пересели в небольшой луноход, цепляясь за поручень и помогая друг другу. Туристы глупо хихикали. Миновав вход, они очутились в капсуле, очень похожей изнутри на подводную лодку, и довольно тесную. Но в ней были окна с защитными экранами — иллюминаторы — и Бэбс немедленно плюхнулась на сиденье рядом с одним из них и вытаращила глаза. Ее взгляду предстали зубчатые пики, стена кратера протяженностью в несколько миль и гладкая застывшая лава лунного моря. Пыльная поверхность уходила к странно близкому горизонту, и Кохрейн смутно припомнил, что Луна вчетверо меньше Земли, так что ее горизонт, естественно, должен быть намного ближе. Он взглянул на звезды, чей свет проходил даже сквозь стекла, преграждавшие доступ солнечному свету. Потом посмотрел на Холдена. Психиатр выглядел опухшим и сонным, но вместе с тем осунувшимся и растрепанным. При космической болезни даже небольшая сила тяжести ослабляла симптомы, но последствия давали о себе знать еще несколько дней.

— Не волнуйся! — раздраженно начал он, поймав на себе взгляд Кохрейна. — Я не буду тратить времени зря! Найду своего пациента и сразу же займусь работой. Дай мне только вернуться на Землю…

Снова раздался лязг. Луноход оторвался от ракеты и сдвинулся с места. Пейзаж за иллюминаторами начал уплывать в обратном направлении.

Луна-Сити они увидели издалека. Это были пять огромных куч пыли, от пятисот с чем-то футов в высоту До трехсот. Шлюзы в их основаниях соединялись покрытыми пылью туннелями, а на верхушках красовались тарелки радаров. Но все же это были кучи пыли. Что было вполне разумным. На Луне не было воздуха, и в дневное время Солнце безжалостно палило с небес, нагревая все вокруг точно в пламени горна. По ночам нагретая поверхность излучала тепло в пустое пространство, и температура падала прилично ниже точки сжижения воздуха. Поэтому Луна-Сити представлял собой группу куполов, которые на самом деле были наполовину воздушными шарами — пластиковыми полусферами, доставленными на Луну с Земли, наполненными воздухом и занесенные лунной пылью. Снабженные шлюзами, позволявшими входить в купола и выходить из них, эти полусферы были вполне пригодными для жилья. Каркасов, чтобы поддерживать их, не требовалось, потому что штормовых ветров или землетрясений, способных повредить купола, на Луне не было. Они не нуждались в системах ни обогрева, ни охлаждения, поскольку были погребены под сорока футами лунной пыли, частички которой разделял вакуум. Луна-Сити вряд ли можно было назвать красивым городом, но человеческие существа могли жить в нем.

Луноход провез их едва ли больше полумили, и они сошли в шлюзе, после чего, пройдя через массу открывающихся и закрывающихся дверей, очутились в месте, истинного представления о котором не смогли дать множество телевизионных программ, посвященных Луне.

Главный купол был около тысячи футов в поперечнике и пятисот футов в высоту. В кадках и горшках зеленели растения. И воздух был свежим, хотя и пах немного необычно. На ракете не было и не могло быть растительности, и после нескольких дней пребывания в этой консервной банке возможность вдыхать свежий воздух казалась новой и блаженной. Но эта свежесть заставила Кохрейна осознать, что ему очень хочется искупаться.

Он принял душ в своей комнате в отеле. Комната была практически во всем похожа на земную — за исключением того, что не было окон. Но душ был необычным. Струи воды были очень тонкими. У Кохрейна возникло ощущение, будто его поливают из пульверизатора, а не из душевой насадки. Приглядевшись, он заметил, что вода стекает очень медленно, и понял, что нормальный душ устроил бы просто потоп. Он набрал полную пригоршню воды и вылил ее. Ей потребовалась целая секунда на то, чтобы пролететь два с половиной фута. Это было необычно, но чистая одежда заставила его почувствовать себя лучше. Кохрейн вышел в холл отеля, но холл был вовсе не холлом, а отель — не отелем. Все в куполе было внутри, в том смысле, что находилось под сферическим потолком, но в то же время все находилось на улице, в смысле яркого света и растущих повсюду деревьев, кустов и травы.

Он обнаружил, что Бэбс уже переоделась и ждет его.

— Мистер Кохрейн, я справилась у портье, — деловитым тоном сказала она. — Доктор Холден ушел к мистеру Дэбни. Он просил, чтобы мы оставались в зоне его досягаемости. Я уже сообщила об этом мистеру Уэсту, мистеру Джеймисону и мистеру Беллу.

Кохрейн выразил одобрение ее секретарскому рвению.

— Значит, мы где-нибудь сядем и подождем. Поскольку это не офис, мы пока перекусим.

Они заказали столик, и их провели к тому, что стоял рядом с бассейном. Деловитости и четкости Бэбс хватило ровно до того момента, как они заняли свои места. Но этот бассейн ничуть не походил на земные бассейны. Бортики сильно возвышались над уровнем воды, а по ее поверхности взад и вперед ходили огромные волны. Пловцы… Бэбс разинула рот от удивления. В тридцати футах над водой, на бортике, стоял, готовясь нырнуть, мужчина.

— Да это же Джонни Симмз! — воскликнула она с благоговением в голосе.

— И кто он?

— Плейбой, — сказала Бэбс, не переставая таращить глаза. — У него психопатические наклонности, а его семья владеет миллионами. Они держат его здесь, чтобы оградить от неприятностей. Он женат.

— Это серьезный недостаток — если учесть, что у него миллионы, — сказал Кохрейн.

— Я ни за что не вышла бы замуж за человека с психопатическими наклонностями, — возразила Бэбс.

— Тогда держитесь подальше от людей, связанных с рекламным бизнесом, — предостерег ее Кохрейн.

Джонни Симмз не стал раскачиваться вверх-вниз на краю доски. Он просто подпрыгнул вверх, без усилий взмыв на пятнадцать футов к потолку, на миг завис в воздухе, а потом медленно-медленно начал опускаться вниз. За первую секунду он пролетел лишь два с половиной фута, за последующую на пять больше, затем двенадцать с половиной… На сорок пять футов в воду он опустился больше чем за четыре секунды, а брызги, взметнувшиеся в воздух, когда он разбил водную гладь, взлетели вверх на четыре ярда и с сумасшедшей неторопливостью начали оседать вниз.

При виде этого зрелища деловитые манеры Бэбс как рукой сняло. Она так и лучилась восторженным осознанием того, что находится на Луне, видя невозможное и глядя на мировую знаменитость.

Они приложились к своим напиткам, но жидкость поднималась вверх по соломинкам чересчур быстро, и Кохрейн подозревал, что напиток в стакане Бэбс будет стоить тестю Дэбни ее недельного заработка на Земле, да и его собственный ничуть не меньше.

Через некоторое время принесли записку от Холдена. В ней было следующее:

«Джед, пошли Уэста и Джеймисона прямо в лунную лабораторию Дэбни, где они смогут ознакомиться с подробностями открытия у человека по имени Джонс. Наймите луноход с водителем в отеле. Вы понадобитесь мне через час. Билл».

— Сейчас вернусь, — сказал Кохрейн. — Подождите.

Он вышел из-за столика и обнаружил Уэста и Джеймисона в комнате Белла, совещавшихся за бутылкой. Уэст и Джеймисон были научной группой Кохрейна в том до сих пор не сформулированном задании, которое он должен был исполнить. Уэст — специалист по популяризации. Он мог заставить телеаудиторию поверить, что она понимает все семь измерений, необходимых для некоторых разделов теории волновой механики. Разумеется, его объяснения не застревали в мозгу. Их никто не помнил. Но в выпусках телевизионных программ они звучали исключительно убедительно. Джеймисон был экспертом по предсказаниям. Он мог экстраполировать что угодно во что угодно, и заставить вас поверить в то, что снижение рождаемости на Камчатке, зарегистрированное на прошлой неделе, является началом тенденции, которая приведет к тому, что Земля полностью обезлюдеет ровно через четыреста семьдесят три года. Эти двое — люди, которых телепродюсеру очень полезно иметь под рукой. Теперь, получив инструкции, они отправились за подробностями к человеку, который, несомненно, знал больше, чем они оба вместе взятые, но к которому они отнесутся со снисходительной подозрительностью. Белл, которого в лабораторию не взяли, сдержанно сказал:

— Этот сценарий, который я должен писать… Это та лаборатория будет съемочной площадкой? Где она? В куполе?

— Нет, не в куполе, — ответил ему Кохрейн. — Уэст и Джеймисон поехали туда на луноходе. Я не знаю, где будут съемки. Впрочем, я вообще ничего не знаю. Я сам жду, когда мне скажут об этой работе.

— Если меня наняли состряпать сюжетец, — заметил Белл, — я должен знать, где будут съемки. Кто будет играть? Вы же знаете, как эти дилетанты могут испортить любой сценарий! Кстати, как насчет роли для Бэбс? Симпатичная крошка!

Кохрейн обнаружил, что страшно раздражен, сам не зная почему.

— Надо всего лишь подождать, пока не узнаем, в чем будет заключаться наша работа, — отрезал он и развернулся, чтобы уйти.

— Еще кое-что, — остановил его Белл. — Если вы собираетесь использовать в этих съемках оператора новостей — не нужно! Я сам был оператором, пока не поехал умом и не начал писать. Позвольте мне заняться операторской работой. У меня есть идеи получше, как использовать камеру в этой передаче, чем…

— Уймитесь, — сказал Кохрейн. — Мы здесь не для того, чтобы снимать шоу. Наше дело — психиатрия, с ума сойти можно.

Передача на психиатрические темы показалась бы безумием любому уважающему себя продюсеру. Сценарист мог бы испытать некоторые затруднения, пытаясь написать сценарий в соответствии с предписаниями психиатра, но кто его знает, а вдруг и нет. Но продюсирование такой затеи уж точно выходило бы за рамками нормальности! Никаких камер, единственная звезда — пациент, и большинство сюжетных линий будет развиваться импровизированно. Кохрейн думал о такой программе с крайним отвращением. Но, разумеется, если человек хочет лишь быть знаменитым, к этому можно отнестись как к работе по прямым связям с общественностью. Хотя, как бы ни обстояли дела, это все сведется к подхалимству в трех измерениях, а Кохрейн предпочел бы не участвовать в этом. Но ему придется организовать все это дело.

Он вернулся обратно за столик, где сидела Бэбс. Та сообщила ему, что успела поговорить с женой Джонни Симмза. Она такая симпатичная! Но очень тоскует по дому. Кохрейн уселся на свое место и погрузился в тяжелые мысли. Потом осознал, что сердится потому, что Бэбс не обратила на него внимания. Он одним глотком прикончил свой стакан и заказал новый.

Через полчаса к ним подошел Холден. За ним шел грустный молодой человек с необыкновенно узким лбом и выражением крайней озабоченности на лице. Кохрейн поморщился. Если кто-то вообще и мог быть живым воплощением неврастенического типа, то это был он.

— Джед, — сердечно начал Холден, — это мистер Дэбни. Мистер Дэбни, Джед Кохрейн находится здесь в качестве специалиста по рекламным проектам. Он возьмет на себя заботу об этом деле. Ваш тесть послал его сюда, чтобы убедиться, что ваше открытие оценят по заслугам!

Казалось, Дэбни серьезно задумался, прежде чем заговорить.

— Это не ради меня, — озабоченно пояснил он. — Это ради моей работы! Она очень важна! Ведь это фундаментальное научное открытие! Но никто не обращает на него внимания! Это крайне важно! Крайне! Недостаток внимания к моему открытию тормозит весь научный прогресс!

— Что, — заверил его Холден, — в самом ближайшем времени изменится. Это вопрос рекламной кампании. Джед в этом большой специалист. Он возьмет это на себя.

Грустный молодой человек поднял вверх руку, призывая к вниманию. Задумался — работа мысли отражалась у него на лице. Затем он тревожно сказал:

— Я сам отвез бы вас в мою лабораторию, но обещал жене, что позвоню ей — это должно быть через полчаса. Сейчас увидел жену Джонни Симмза и вспомнил. Моя жена дома, на Земле. Так что вам придется отправиться в лабораторию без меня и попросить Джонса показать вам результаты моей работы. Он очень умный парень, этот Джонс — ну, не такой как я, конечно. Так вот. Я дам вам луноход, чтобы вы могли сейчас же отправиться в лабораторию, а когда вернетесь, расскажете мне, каковы ваши планы. Но вы же понимаете, что я не ради себя самого хочу признания! Это все мое открытие! Оно ужасно важное! Жизненно важное! Нельзя, чтобы его не заметили!

Холден проводил его куда-то, а Кохрейн все это время пытался тщательно контролировать свое выражение. Через несколько минут Билл вернулся с перекошенным лицом.

— Это твой стакан, Джед? — спросил он удрученно. — Он мне нужен! — Он поднял стакан и в два счета осушил его. — История болезни этого типа может быть интересной, если только получится добраться до сути! Пойдем! — Тон его был безотраднее некуда. — Там нас ждет луноход.

Бэбс вскочила с места, сияя глазами.

— Можно мне с вами, мистер Кохрейн?

Тот приглашающе махнул ей рукой. Холден попытался придать своей походке мрачную гордость, но гор-До шествовать в одной шестой «же» еще никому не Удавалось. Он споткнулся, затем подавленно заковылял так, как позволяли лунные условия.

Они дошли до шлюза, в котором уже ждал луноход — уменьшенная версия того, который вез их от ракеты до города. Это был отполированный до блеска металлический корпус, возвышающийся приблизительно на десять футов над землей на огромных колесах. Он очень напоминал лесовозы, использующиеся на лесных складах на Земле. Такие громадные колеса, по всей видимости, были необходимы для того, чтобы преодолевать валуны, которые попадутся им на пути. Такой луноход мог бы пройти где угодно, несмотря на пыль и камни, а его металлический корпус был воздухонепроницаемым и удерживал воздух даже за пределами куполов.

Они забрались внутрь. Шум насосов, откачивающих воздух, слышался все слабее и слабее. Внешняя дверь шлюза открылась, и луноход выкатился наружу.

Бэбс с экзальтированным восторгом выглядывала из экранированного иллюминатора. Они проезжали мимо невероятно зазубренных камней, вдоль неимоверно крутых утесов. Здесь не было ни ветров, ни дождей, чтобы сгладить острые края, и они оставались такими же, какими были сотни миллионов лет назад. Неуклюжий на вид луноход катился по морю застывшей лавы к частоколу исполинских гор, кольцом возвышающихся над Луна-Сити. Начался крутой подъем. Небольшая машина уверенно поднималась вверх. Дорога была исключительно неровной, а луноход не имел рессор, но движение оказалось мягким. В условиях небольшой силы тяжести толчки почти не ощущались. Машина ехала как будто на крыльях.

— Ну ладно, — сказал Кохрейн, — расскажи мне самое худшее. Что у него за проблема? Он что, результат шести поколений попыток сохранить денежки в семье? Или просто псих?

Холден застонал.

— Да он практически стандартный образец богатого молодого человека, у которого недостаточно мозгов, чтобы работать в семейной фирме, и слишком много денег для всего остального. К счастью для его семьи, он не превратился во второго Джонни Симмза — хотя они хорошие друзья. Несколько сотен лет назад Дэбни занялся бы искусством. Но сейчас слишком тяжело пудрить себе мозги таким образом. Пятьдесят лет назад он подался бы в левое крыло социологии. Но мы действительно делаем лучшее, что можно сделать с чересчур большим количеством людей и чересчур маленьким миром. Так что он выбрал науку. Там нет конкурентов. Отсутствие способностей обнаружить невозможно. Но он наткнулся на что-то. Это кажется действительно важным. Должно быть, все произошло по чистой случайности! Единственная беда в том, что его открытие ничего не значит! И все же, поскольку он совершил гораздо больше, чем ожидал от самого себя, он недоволен, потому что этого никто не оценил! Какое издевательство!

— Ну и мрачную картинку же ты нарисовал, Билл, — цинично сказал Кохрейн. — Ты что, пытаешься превратить это дело в невыполнимое?

— Нельзя превратить человека в знаменитость за то, что он открыл что-то, что не имеет никакого значения, — безнадежно сказал Холден. — Вот и все!

— Для рекламы нет ничего невозможного, если тратишь достаточно денег, — заверил его Кохрейн. — Что это за бесполезное открытие?

Луноход подпрыгнул не небольшом утесе и полсекунды плавно падал вниз, затем пополз дальше. Бэбс сияла.

— Он открыл, — удрученно сказал Холден, — способ передавать сообщения быстрее скорости света. Это лазейка в обход теории Эйнштейна — она не противоречит ей, но обходит ее. Сейчас сообщение от Луны до Земли идет чуть меньше двух секунд — со скоростью света. Дэбни получил доказательство — мы его увидим, — что можно сократить это время на девяносто пять процентов. Только это открытие нельзя использовать для связи между Землей и Луной, поскольку оба конца должны находиться в вакууме. Да, это можно использовать на космической платформе, только какая разница? Это настоящее открытие, не имеющее никакой практической пользы. Сообщения отправлять некуда!

Глаза Кохрейна загорелись решительностью. В непосредственной близости от Земли находилось около трех тысяч миллионов солнц — это только на относительно близком расстоянии — и это никого не интересовало. Казалось очень маловероятным, что эта ситуация как-нибудь изменится. Но… луноход все поднимался и поднимался. Они находились в миле над заливом моря лавы и покрытых пылью куполов города, а казалось, будто в десяти — из-за искривления горизонта. Подступавшие со всех сторон горы были похожи на сон безумца.

— Но ему же нужно признание! — продолжал кипятиться Холден. — На Земле люди чуть не по головам друг у друга ходят из-за недостатка места, а психиатры вроде меня пытаются помочь им не свихнуться, когда у них есть все основания для отчаяния — а этот, видите ли, хочет признания!

Кохрейн усмехнулся и начал тихонечко насвистывать.

— Никогда не стоит недооценивать гения, Билл, — сказал он добродушно. — Я скромно намекаю на себя. Через две недели твой пациент — я это гарантирую — будет провозглашен надеждой и благословением мира, а также величайшим человеком в истории человечества! Разумеется, все это будет высосано из пальца, но даже Мэрилин Винтерз — Маленькая Афродита Собственной Персоной — будет подбивать к нему клинья в надежде оскорбить общественную мораль! Это естественно!

— И как же ты это сделаешь? — осведомился Холден.

Луноход, сделав поворот, продолжил свое невообразимое подпрыгивающее передвижение. Посреди плоской равнины возвышалась скала, по всей видимости, ничуть не изменившаяся с начала времен. Рядом с ней примостилось какое-то человеческое сооружение. Как и все на Луне, это была куча пыли, прислонившаяся к утесу. В ней имелся шлюз, у двери ждал еще один луноход. На ровном месте рядом с этим мини-куполом стояли какие-то странные металлические устройства, прикрытые от прямых солнечных лучей, от них к двери шлюза тянулись разноцветные кабели.

— Как? — повторил Кохрейн. — Подробности я узнаю здесь. Пойдем! Только как мы попадем внутрь?

Как выяснилось, для этого были предназначены скафандры, в которые не только исключительно мудрено влезть, они еще и причиняли ужасные неудобства тому, кто все-таки исхитрился это сделать. Пыхтя, Кохрейн уже открыл рот, чтобы сказать Бэбс, что ей лучше подождать их в луноходе, но та уже влезала в скафандр, который оказался ей очень велик, с таким возбужденным видом, которого Кохрейн уже давно ни у кого не видел. Они прошли через крошечный шлюз, вмещавший за раз только одного человека, и направились в лабораторию. Внезапно Кохрейн увидел, что Бэбс изумленно смотрит вверх сквозь темный, почти светонепроницаемый щиток шлема скафандра, необходимый для того, чтобы надевший его человек не поджарился на солнце во время лунного дня. Кохрейн тоже механически поднял голову вверх.

Он увидел Землю. Она висела практически в зените. Огромная. Гигантская. Колоссальная. Ее диаметр был вчетверо больше диаметра Луны, какой ее видят с Земли, и она занимала в шестнадцать раз больше места в небе. Были четко видны ее континенты и моря, и белоснежно поблескивающие ледники на полюсах, а поверх всего лежала голубоватая дымка, придававшая картине невыразимое очарование; какая-то смертельно зловещая вуаль, заставляющая зрителя почувствовать сердечную боль. Земля выглядела аппликацией на черном бархате космоса, так густо усеянного драгоценностями звезд, что, казалось, места для еще одной крошечной жемчужины уже не найдется.

Кохрейн смотрел, не говоря ни слова. В шлюз ввалился Холден, не забывший придержать дверь для Бэбс.

А потом они очутились в лаборатории. Зрелище было не совсем знакомым даже для Кохрейна, которому приходилось использовать в качестве декораций для «Часа Диккипатти» практически все места, в каких только могут разворачиваться человеческие драмы. Это была физическая лаборатория, простая и строгая, пропахшая озоном, пролитой кислотой, смазкой, едой, табачным дымом и прочими ингредиентами. Уэст и Джеймисон были уже там. Скафандры они сняли и теперь сидели, потягивая пиво, за столом, заваленным бесчисленными схемами и графиками. Рядом с ними сидел хмурый мужчина, который довольно нетерпеливо обернулся на новых посетителей. Холден неуклюже поднял Щиток шлема и уныло объяснил свою задачу. Он представил Кохрейна и Бэбс, удостоверившись, что мрачный мужчина и есть тот самый Джонс, поговорить с которым они пришли. Физическая лаборатория в горной цитадели Лунных Апеннин казалась исключительно странным местом для проявления профессионального интереса психиатра. Но Холден печально пояснил, что Дэбни послал их побольше узнать о своем открытии и подготовиться к рекламной кампании, чтобы рассказать о ней публике. Кохрейн заметил, как во время объяснения Холдена в глазах Джонса промелькнуло саркастическое выражение, которое тут же исчезло и больше не вернулось. Все оставшееся время он сидел с абсолютно непроницаемым видом.

— Я как раз объяснял суть открытия этим двоим, — заметил он.

— Излагайте, — сказал Кохрейн Уэсту. Обратиться к Уэсту за разъяснениями было разумным, поскольку он все переводил в телевизионные термины.

Уэст оживленно — точь-в-точь как перед телекамерой — рассказал, что мистер Дэбни начал с широко известного факта, что свойства пространства изменяются под воздействием энергетических полей. Магнитные, гравитационные и электростатические поля вращают поляризованный свет или отклоняют лучи света, или делают с ним то или это, в зависимости от обстоятельств. Но все предыдущие модификации констант пространства описывали сферические поля. Эти поля расширялись во всех направлениях, увеличиваясь в напряженности пропорционально квадрату расстояния…

— Стоп, — сказал Кохрейн.

Уэст, точно робот, тут же прервал свою профессиональную речь и флегматично вернулся к пиву.

— Ну и что там, Джонс? — спросил Кохрейн. — Дэбни обнаружил исключение? И в чем оно?

— Это силовое поле, которое не распространяется. Вы устанавливаете две пластины и возбуждаете между ними это поле, — отрывисто начал Джонс. — Оно поляризуется по кругу, но не расширяется. Это поле, как луч прожектора или пучок микроволн, и оно остается одного и того же диаметра — как труба. В этом поле — или трубе — излучение перемещается быстрее, чем во внешней среде. Между этими двумя пластинами изменяются свойства пространства и, следовательно, скорость распространения излучений. Вот и все.

Кохрейн задумчиво уселся на стул. Ему нравился этот Джонс, чьи брови практически срастались на переносице. Он не был ни на йоту более любезен, чем того требовали правила вежливости. Он не выражал восторга подчиненного, едва только речь заходила о его работодателе.

— Но что с этим можно сделать? — прагматично спросил Кохрейн.

— Ничего, — лаконично ответил Джонс. — Это поле изменяет свойства пространства, но это все. Вы можете выдумать какое-нибудь применение проводящей излучение сверхсветовой трубе? Я лично — нет.

Кохрейн бросил взгляд на Джеймисона, который мог экстраполировать все что угодно, только свистни. Тот покачал головой.

— Связь между планетами, — сказал он мрачно, — Болтовня влюбленных голубков с Земли и Плутона. Трансляция теле-и радиопередач на звезды, когда мы обнаружим, что кто-то еще установил подобную пластину и изъявляет желание пообщаться с нами. Больше ничего в голову не приходит.

Кохрейн махнул рукой. Полезно бывает время от времени поставить специалиста на место.

— Доказательства? — спросил он Джонса.

— Такие плиты стоят там, по обеим сторонам кратера, — бесстрастно сказал Джонс. Радиус действия — двадцать миль. Я могу послать сообщение, получить его и отослать обратно под двумя углами за примерно пять процентов от того времени, которое должна занять передача радиоволн.

— Джеймисон, вы строите догадки о том, куда мы можем прийти, — с легким цинизмом сказал Кохрейн. — Джонс строит догадки о том, где он находится. Но это рекламная кампания. Я не знаю, где мы находимся и куда можем прийти, но зато знаю, к чему мы хотим все это притянуть.

Джонс окинул его взглядом. Не враждебным, но с оттенком беспристрастного интереса человека, привычного к весьма точной науке, когда он смотрит на кого-то, занятого наименее точной наукой из всех.

Холден сказал:

— Ты хочешь сказать, что уже выработал какую-то концепцию передачи?

— Не передачи, — подчеркнуто вежливо сказал Кохрейн. — Она не нужна. Это план прямой рекламной кампании. Мы сварганим историю, а потом позволим ей просочиться наружу. Мы сделаем ее настолько интересной, что даже те, кто не поверят в нее, не смогут удержаться от того, чтобы пересказать ее другим. — Он кивнул на Джеймисона. — Что же до ближайших планов, Джеймисон, нам нужна теория о том, что возможность передачи излучения со скоростью, в двадцать раз превышающей скорость света, означает, что существует способ пересылать со сверхсветовыми скоростями и материю тоже — дело лишь за тем, чтобы его разработать. Это значит, что инерциальная масса, которая увеличивается со скоростью… ну, Эйнштейн что-то такое говорил, свойство не материи, а пространства, точно так же как и аэродинамическое сопротивление, которое повышается, когда самолет летит быстрее, свойство воздуха, а не самолета. Возможно, нам потребуется разработать теорию, что инерция вообще есть свойство пространства. Посмотрим, будет ли это нужно. Но в любом случае, точно так же, как самолет будет лететь быстрее в разреженном воздухе, так и материя — любая материя — будет быстрее передвигаться в этом поле, как только мы поймем, в чем здесь фокус. Понятно?

Холден покачал головой.

— И чем это поможет сделать Дэбни знаменитым? — спросил он.

— Отсюда уже Джеймисон экстраполирует, — заверил его Кохрейн. — Давайте, Джеймисон. Вам за это платят.

— Когда разработки будут закончены, — быстро и с гипнотической гладкостью опытного профессионала, точно по писанному, начал Джеймисон, — не только сообщения полетят в разные концы вселенной со скоростями, во много раз превышающими скорости света, но и материя! Корабли! Помеха славному будущему человечества, пока что прикованного к одинокой планете крошечного солнца — это препятствие затрещит и рухнет, когда высочайшие умы человечества объединят свои усилия с тем, чтобы заложить принцип сверхсветового перемещения Дэбни в основу действия двигателей наших космических кораблей. В нашей галактике тысячи миллионов солнц, и не менее чем одна треть из них обладает планетными системами, и среди этих мириадов неизвестных миров найдутся тысячи с морями, землей, облаками и континентами, пригодными для жизни человеческих существ, где вырастут их города. Мощные звездолеты полетят к отдаленным звездным системам и приземлятся на планеты Млечного Пути. Мы собственными глазами увидим грузовые рейсы на Ригель и Арктур и пассажирские рейсы, спешащие сквозь пустоту на Андромеду и Альдебаран! Дэбни пробил первую брешь в преграде на пути к безграничному величию человечества!

Тут он остановился и деловито сказал:

— Разумеется, это надо немного довести до ума. Нормально?

— Замечательно, — признал Кохрейн. Он повернулся к Холдену. — Как насчет рекламной кампании в таком духе? Такая слава отвечает требованиям? Твой пациент удовлетворится такой степенью признания?

Глубоко вздохнув, Холден нерешительно проговорил:

— Как неврастенический тип, он не потребует, чтобы это все было правдой. Все, что ему нужно, — это внешняя видимость. Но… Джед, это может быть правдой? Может?

Кохрейн невежливо рассмеялся. Собственное поведение его отнюдь не восхищало, и смех только продемонстрировал это.

— Чего тебе надо? — требовательно спросил он. — Ты навязал мне работу, которую я не просил. Ты затолкал ее мне в глотку. Я предложил тебе способ сделать ее. Чего ты еще хочешь от меня?

Холден заморгал, потом признался:

— Я хотел бы, чтобы все это оказалось правдой.

Джонс внезапно заерзал на своем месте, потом странно удивленным тоном сказал:

— А ведь знаете, это возможно! Я не догадывался! Это может быть правдой! Я могу заставить корабль Двигаться быстрее света!

— Премного благодарен, но мы в этом не нуждаемся, — полным иронии голосом отозвался Кохрейн. — За это нам не платили. Все, что нам нужно, — это каплю славы неврастеническому зятю одного из владельцев «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи»! Реклама — вот и все, что требуется. Вы объясните Уэсту теорию, Джеймисон выдаст прогноз, а Белл распишет все в лучшем виде.

— Черта с два! — хладнокровно сказал Джонс. — Послушайте! Во-первых, это я открыл сверхсветовое поле! Я продал его Дэбни, потому что ему очень хотелось прославиться! Я получил свою плату, а он получил теорию! Но если он сам ее не понимает и даже не может рассказать о ней… Думаете, я собираюсь добавить туда еще кое-что, что я заметил? То, что я могу понять, но никто другой не может? Думаете, я отдам ему еще и звездолеты в придачу?

Холден, скривившись, кивнул и сказал:

— Я должен был понять это! Он купил свое великое открытие у вас, да? И именно этим он и недоволен!

— Я думал, вы, психиатры, знаете правду жизни, Билл, — бросил Кохрейн. — Такие Дэбни не редкость в моем деле! Он почти типичный рекламодатель!

— Если вы просите меня плюнуть на звездолеты, — холодно проговорил Джонс, — ради целей рекламы, я в такие игры не играю. Я не отберу у Дэбни честь открытия поля. Я знал, на что иду, когда продавал ему эту теорию. Но звездолеты важнее, чем желание дурака стать знаменитым! Он никогда не попробует это! Он испугается, что ничего не получится! Я в этом не участвую!

— Мне лично плевать, что за сделку вы заключили с Дэбни! Но если вы можете отправить нас к звездам — всех людей, которые нуждаются в этом, — вы должны сделать это!

Джонс сказал, уже успокоившись:

— Я и хочу. Сделайте мне предложение — не деньги, а возможность заняться чем-то настоящим, не просто уловкой для неврастенического эго!

Кохрейн как-то странно улыбнулся.

— Мне нравится ваш подход. Конечно, вы строите иллюзии. Ну что ж, это далеко не худшее, что можно строить. Я и сам иногда этим грешен. Билл, — обратился он к Холдену, — как у Дэбни с силой духа?

— Ну, говоря в нарушение профессиональной этики, он просто червяк, обуреваемый желаниями. За душой у него ничего, кроме этих желаний. А что?

Кохрейн снова ухмыльнулся, склонив голову набок.

— Он не стал бы участвовать в авантюре с межзвездными перелетами, верно?

Когда Холден покачал головой, Кохрейн продолжил:

— Я сказал бы, что максимум его амбиций сводится к тому, чтобы получить всю славу, если дело выгорит, но он не станет рисковать и вмешиваться в дело, пока оно не выгорело! Так?

— Так, — подтвердил Холден. — Я же сказал, что он червяк. К чему ты клонишь?

— Я намечаю план того, что вы меня с ножом к горлу пытаетесь заставить сделать, — сказал Кохрейн, — на тот случай, если вы еще не заметили. Билл, если Джонс действительно может сделать корабль, который будет передвигаться быстрее света…

— Я могу, — еще раз повторил Джонс. — Я просто не думал об этом применительно к путешествиям. Я разрабатывал свою теорию только для связи.

— Значит, — продолжил свою мысль Кохрейн, — я буквально вынужден, ради блага Дэбни, сделать что-нибудь такое, что заставит его разораться, услышав об этом. Мы устраиваем вечеринку, Билл! Вечеринку в честь нашего с тобой мужества и мужества Джонса!

— Что ты имеешь в виду? — спросил Холден.

— Мы ведь делаем передачу, — пояснил, ухмыляясь, Кохрейн. — Мы собираемся принять открытие Дэбни — то самое, права на которое он купил — исключительно всерьез. Я собираюсь снискать для него вселенскую славу. Сначала мы раструбим о значимости поля Дэбни Для будущего человечества, а потом докажем это! Мы предпримем путешествие к звездам! Хотите уже сейчас зарезервировать места?

— Вы имеете в виду, — недоверчиво начал Уэст, — настоящий полет? Зачем?

— Затем, что я больше не могу обманывать самого себя, — неожиданно огрызнулся на него Кохрейн. — Я обнаружил, сколь мало я значу в мире и в глазах «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи»! Я обнаружил, что я всего лишь маленький человек, тогда как мнил себя большим, и я не желаю с этим мириться! Теперь у меня есть повод попытаться быть большим человеком? Чем не причина, а?

Он сердито оглядел тесную лабораторию, скрывавшуюся в куче лунной пыли. Он был раздражен, потому что не чувствовал ничего особенного, приняв решение и выработав план, которые войдут в историю — если сработают. Не было никакого подъема. Никакого ощущения, что он являлся инструментом судьбы. Ничего. Одна досада, раздражение и упрямое намерение попытаться совершить невозможное. Возможно, его раздражение усиливалось выражением романтического восхищения на лице Бэбс, глядевшей на него с другого конца пыльного лабораторного стола, заставленного пивными банками.

Глава 3

Доподлинно известно, что Американский континент был открыт потому, что в пятнадцатом столетии не было холодильников. Без заморозки мясо храниться не могло. Но достать это самое мясо было не так-то легко, так что приходилось его есть, даже когда оно было уже с душком. Поэтому со стороны Кастильского и Арагонского королевств было исключительно благородно оказать финансовую помощь пусть даже и чокнутому мореплавателю, который мог добиться удешевления специй и тем самым сделать употребление слегка подпорченного мяса более приятным. Это и послужило причиной того, что Колумб получил три корабля с набранными из уголовников командами от правительства, все еще занятого попытками выкурить Муров из последнего уголка Испании.

Это создало прецедент для намечающегося предприятия. Кохрейн был в курсе подробностей о путешествии Колумба, поскольку предпринял тщательное исследование при подготовке посвященного ему «Часа Диккипатти». Но это был не единственный прецедент. Существовало еще талантливо придуманное соглашение, по которой Колумб должен был получить передаваемый по наследству титул Верховного Адмирала Западных Океанов и долю во всей добыче, которую могла бы принести экспедиция. Ему пришлось настоять на таких условиях, чтобы придать коту в мешке, которого он продавал, более заманчивый вид. Никто не будет покупать то, что слишком мало стоит — покажется, что в этом кроется какой-то подвох. Так что Кохрейн обставил свои приготовления с большей пышностью, чем необходимо со строго практической точки зрения, чтобы сделать предприятие практичным с финансовой точки зрения.

Был и еще один прецедент, которому он вовсе не намеревался следовать. Поднимая парус, Колумб не знал, куда поплывет; добравшись, до конечной цели своего путешествия, не знал, где находится, как и, вернувшись обратно, не знал, где же он побывал. В этих отношениях Кохрейн рассчитывал улучшить достижения своего предшественника.

Он поручил юридическому отделу «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи» со всей возможной законностью и благоразумием организовать предприятие. Так родилась на свет корпорация, называемая «Спэйсвэйз инк», организационные документы которого не дали бы ни единой зацепки тому, кто пожелал бы проверить подлинность предприятия. Квалифицированные юристы устроили так, чтобы его фактические акционеры казались неуловимыми. При помощи разных манипуляций ухитрились сделать так, что, хотя его капитал был на законных основаниях вложен в «Кохрейн, Холден и Джонс» — Кохрейн беспечно вставил в название имя Джонса, объяснив, что оно хорошо звучит, — и они были официальными владельцами практически всех акций, ни один проверяющий ни за что не поверил бы в то, что они не подставные лица. Пакеты акций на имена Уэста, Джеймисона и Белла казались крошечными долями, заведенными лишь для того, чтобы сделать вид, что в предприятии участвует еще кто-то, кроме трех главных предпринимателей. Но эти акционеры были не только законными владельцами предприятия — они были его настоящими владельцами. «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи» не претендовали на фактическую долю в «Космических путешествиях». Они сочли новое предприятие всего лишь частью психиатрического лечения неврастеничного зятька. Чем оно, разумеется, и являлось. Так что «Спэйсвэйз, инк» вполне честно и законно принадлежало людям, задачей которых было излечение неудовлетворенности Дэбни — и совершенно никто не верил в то, что оно может заняться чем-либо еще. Никто, за исключением, однако, шести его владельцев. И то, как выяснилось впоследствии, не всех из них.

Психиатрическое лечение началось с кажущегося невинным сообщения в новостях из Луна-Сити о том, что Дэбни, такой-то и такой-то ученый, дал свое согласие на работу в «Спэйсвэйз инк» в качестве физика-консультанта по вопросам практического применения своего недавнего открытия — метода пересылки сообщений со сверхсветовой скоростью.

Это было новостью хотя бы потому, что пришла она с Луны. Она вызвала достаточно широкое распространение, но почти никакого отклика.

Тогда-то и разразилась общественная кампания. По приказу Кохрейна гений экстраполяции Джеймисон слегка надрался в обществе двух собственных корреспондентов Ассоциации новостей в Луна-Сити. Он по секрету поведал им, что «Спэйсвэйз инк» были созданы и финансируются для проведения исследований по доработке сверхсветового сигнального поля Дэбни в поле, позволяющее осуществлять путешествия со сверхсветовыми скоростями. Корреспонденты выжали из него все экстраполяции и цинично решили проверить, кто может готовиться распродать свои акции. И не обнаружили никаких признаков грядущей распродажи акций, равно как и никаких следов привлечения стороннего капитала. Компания не собиралась просить денег у общественности. Она никому ничего не продавала. Потом Кохрейн отказался встречаться с какими бы то ни было репортерами; все участвующие в этом предприятии точно воды в рот набрали, а Джеймисон закрылся в гостиничном номере, скрашивая свое одиночество едой и напитками за счет тестя Дэбни. Ничто из перечисленного не было характерно для мошеннической рекламной кампании.

Всю прессу тут же захлестнула лавина материалов на эту тему. Они распространялись по перенаселенной планете, потерявшей всякую надежду на какое-либо улучшение ситуации после пятидесяти лет, за которые была колонизирована одна лишь Луна, но население колонии на ней исчислялось сотнями, тогда как на Земле страдали миллиарды. Идея путешествий со сверхсветовой скоростью была той самой недостижимой мечтой, в которую каждому хотелось верить. Новость распространилась подобно цепной реакции. И разумеется, Дэбни — как ученый, давший рождение новой надежде — стал известен всем до последнего человека.

Известность, которую снискал Дэбни, тщательнейшим образом проверили опытнейшие эксперты «Кер-стен, Кастен, Хопкинс и Фолоуи». Точные аналитические данные рекламного агентства свидетельствовали, что стоимость одного человекоупоминания Дэбни и его открытия была самой низкой за всю историю рекламного бизнеса. Социологические исследования выявили, что за три земных дня лишь менее чем три с половиной из каждой сотни опрошенных остались в полном неведении относительно Дэбни и перспективы путешествий к звездам, ставшей возможной благодаря его открытию. Число людей, знавших имя Дэбни, намного превысило число тех, кто знал имя президента Соединенных Штатов!

Но это было только начало. Зрительский рейтинг ведущего научно-популярного шоу подскочил сразу на восемь пунктов и ворвался в двадцатку лучших телевизионных шоу, как только ввёл регулярную пятиминутку, посвященную Полю Дэбни и его возможностям, разъясняемых в нормальных человеческих терминах. На шестой день после тщательно спланированной неосмотрительности Джеймисона общественное сознание было буквально наводнено идеей сверхсветовых перелетов. Имя Дэбни в своих интервью не упоминал лишь ленивый, на него ссылались все комедийные шоу (были выдуманы три различные шутки, распухшие до тысячи восьмисот вариаций, большинство из которых лишь очень незаметно отличались от первоначального трио), и Даже Мэрилин Винтерз — Маленькая Афродита Собственной Персоной — требовала эпизод о сверхсветовых путешествиях в своем следующем телешоу.

На седьмой день в офисе, где в поте лица трудился Кохрейн, появился Билл Холден.

— Доктор Кохрейн, — позвал Холден, — можно вас на пару слов?

— Доктор? — переспросил Кохрейн.

— Доктор! — подтвердил Холден. — Я только что беседовал со своим больным. Ты молодец. Мой больной пришел в норму.

Кохрейн удивленно поднял брови.

— Он знаменит, — мрачно сказал Холден. — Теперь он считает, что весь мир знает о том, что он великий ученый. Его оценили. Он радостно строит планы о том, как вернется на Землю, будет выступать в нескольких научных обществах и купаться в лучах восхищения. Теперь он может провести остаток жизни, сознавая себя человеком, открывшим принцип, благодаря которому в один прекрасный день сверхсветовые путешествия станут возможными. Даже когда фурор поутихнет, он будет великим человеком — и останется великим человеком в своих собственных глазах. Короче говоря, он вылечился.

— Так значит, я уволен? — ухмыльнулся Кохрейн.

— Мы уволены, — поправил его Холден. — Профессиональная этика есть даже у психиатров, Джед. Должен признать, что этот парень теперь неплохо приспособился к реальности. Его признали великим ученым. Он больше не переживает.

Кохрейн откинулся на спинку кресла.

— Возможно, это неплохая медицинская этика, — заметил он, — но с точки зрения деловой практики это никуда не годится, Билл. Ты говоришь, что он приспособился к реальности. Это означает, что его реакция на все, что с ним произойдет, теперь будет общественно приемлемой.

Холден кивнул.

— Хорошо приспособленные люди именно так и реагируют. Дэбни остался все тем же. Таким же болваном. Но у него все будет в порядке. Психиатр не может изменить личность! Все, на что он способен, это приспособить психа к окружающему миру, чтобы его не пришлось запихивать в смирительную рубашку. В этом смысле Дэбни в порядке.

— Ты сыграл с ним плохую шутку, — сказал Кохрейн. — Ты стабилизировал его, а это самый отвратительный трюк, который один человек может устроить над другим! Ты устроил ему что-то вроде морального морозильника. Это плохая шутка, Билл!

— Нет, ну кто бы говорил! — устало огрызнулся Холден. — Должно быть, в рекламном бизнесе процветают альтруизм и бескорыстие!

— Да нет же, черт побери! — возмущенно воскликнул Кохрейн. — Мы служим полезной цели! Мы говорим людям, что от них плохо пахнет, и тем самым даем им оправдание той непопулярности, к которой привела их глупость. Но потом мы говорим им, что если они воспользуются таким-то и таким-то освежителем дыхания или дезодорантом от такой-то фирмы, то они немедленно станут душой любой вечеринки, на которой появятся! Это, разумеется, ложь, но динамическая ложь! Она дает разочарованному индивидууму толчок к действию! Она продает ему надежду и, следовательно, побуждает к деятельности — тогда как бездеятельность — это смерть!

Холден взглянул на Кохрейна с полным отсутствием интереса.

— Ты в полном порядке, Джед! Но неужели ты действительно веришь во всю эту чепуху?

Кохрейн снова ухмыльнулся.

— Только по вторникам и пятницам. Это правда примерно на две седьмых. Никто никогда ни с чем не справится, пока всего лишь выдает на все происходящее с ним социально приемлемые реакции! Возьми хотя бы самого Дэбни! Мы заварили черт знает какую кашу только потому, что он выдавал социально неприемлемые реакции на то, что у него богатая жена и совсем нет мозгов. Он бунтовал. Поэтому человечество начнет свой путь к звездам!

— И ты все еще веришь в это?

Кохрейн поморщился.

— Вчера утром я уработался до седьмого пота в скафандре в кратере рядом с лабораторией Дэбни. Он пытался сделать свой фокус. Установил на противоположной стороне кратера маленькую сигнальную ракету. Примерно в двадцати с чем-то милях. Она стояла перед пластиной, которая возбуждала поле Дэбни через весь кратер до другой пластины рядом с нами. Джонс включил поле и дистанционным управлением поджег ракету. Я смотрел в телескоп. Я дал ему слово, что выстрелю… Как ты думаешь, за сколько ракета перелетит кратер, в котором действует поле, работающее как труба? Она врезалась в пластину в лаборатории!

Холден покачал головой.

— Чуть меньше, — сказал Кохрейн, — чем за три пятых секунды.

Холден заморгал.

— Ускорение сигнальной ракеты — примерно шестьсот футов в секунду, — продолжил Кохрейн, — полет горизонтальный, гравитационная компонента отсутствует, только ускорение массы. Полет через кратер должен был занять сто с чем-то секунд — больше двадцати миль. Она не могла сохранить курс. И тем не менее, внутри поля она не свернула с курса. Полет занял меньше трех пятых секунды. Эта штуковина работает!

Холден глубоко вздохнул.

— Так что тебе нужно больше денег, и ты хочешь, чтобы я не выписывал своего пациента?

— Ни в коем случае! — отрезал Кохрейн. — В качестве пациента он мне не нужен! Я всего лишь хочу привлечь его в качестве клиента! Но если он хочет славы, я продам ему ее! Да не так, как то, обо что он может опереться своей хрупкой душой, а как нечто, чем он сможет упиться! Думаешь, он когда-нибудь сочтет, что стал чересчур знаменитым, и тем удовлетворится?

— Разумеется, нет, — сказал Холден. — Он все тот же болван.

— Значит, наше предприятие продолжает свою деятельность, — сказал ему Кохрейн. — Не то, чтобы я не мог втюхать свой товар кому-нибудь еще. Я собираюсь это сделать! Но он получит преимущества давнего клиента. Хочу сегодня днем устроить ему испытания на аварийной петарде. Они будут публичными.

— Сегодня днем? — недоуменно переспросил Холден. — На аварийной петарде?

Лунный день длится две земных недели. Лунная дочь равна ему по длительности. Кохрейн нетерпеливо сказал:

— Я встал с кровати четыре часа назад. Для меня сейчас утро. Через час я пообедаю. Это будет день. Скажем, через три часа, во сколько бы то ни было часов по лунному времени.

Холден взглянул на часы и быстро подсчитал что-то, потом сказал:

— Это будет в половину двести четвертого, если тебе интересно. Но что такое испытание на аварийной петарде?

— Кыш отсюда, — махнул ему Кохрейн. — Я пошлю Бэбс найти тебя и посадить в луноход. Тогда и увидишь. А сейчас я занят!

Холден пожал плечами и удалился, а Кохрейн взглянул на собственные часы. Поскольку лунный день и ночь в общей сложности составляли двадцать восемь дневных дней, лунный день в строгом его понимании длился примерно триста сорок земных часов. Называть одну двенадцатую этого периода часом было бы смешно. Так что фактический период обращения Луны был разделен на привычные интервалы, а доска объявлений в холле отеля в Луна-Сити извещала интересующихся примерно в таком духе: «Воскресенье будет со 143 часов до 167 часов». Через некоторое время после лунного полудня наступало еще одно воскресенье. Кохрейн на миг задумался, нельзя ли использовать эту информацию в рекламной кампании «Спэйсвэйз, инк». Строго говоря, существовали некоторые обязательства, по которым следовало бы в любом случае добавить Дэбни еще славы, поскольку корпорация была организована под рекламную кампанию. Все прочие обстоятельства, включая то, что ей предстояло изменить судьбу человеческой расы, с технической стороны были второстепенными. Но Кохрейн отложил часы в сторону. Разговоры об измерении времени на Луне ничего не прибавят к дутой научной славе Дэбни.

Он снова вернулся к работе. Примерно около двух лет назад появилась мошенническая корпорация, организованная исключительно ради процветания ее учредителей. Она построила ракету якобы для основания колонии на Марсе. Корабль умудрился добраться до Луны, но никак не дальше. Основатели корпорации продавали акции с обещаниями, что корабль, который едва-едва смог долететь до Луны, сможет взлететь с этого маленького спутника с запасом топлива, в шесть раз превышающим тот, что он в состоянии поднять с Земли. Что было правдой. Инвесторы вкладывали свои деньги под этот достоверный факт. Но на самом деле, разумеется, оказалось так, что такого количества топлива все же было недостаточно, чтобы разогнать корабль — столь тяжело нагруженный — до такой скорости, при которой он сможет достичь Марса на протяжении одной человеческой жизни. Старт с Луны решал лишь проблему силы тяжести, но не мог сделать абсолютно ничего с инерцией. Поэтому корабль так и не взлетел со стоянки в окрестностях Луна-Сити. Корпорация, построившая его, с большой прибылью обанкротилась.

Кохрейн лихорадочно работал над тем, чтобы выяснить, кто же является владельцем этого корабля сейчас. Как раз перед самым испытанием на аварийной петарде, которое он упомянул, ему удалось узнать, что корабль принадлежал портье отеля, купившему его в надежде перепродать потом телевизионщикам, в случае, если найдется какой-нибудь отчаянный, решившийся снимать фильм на Луне. Теперь он давно уже распростился с надеждами. Кохрейн взял корабль напрокат, дав обязательство вернуть его в целости и сохранности. Если бы с кораблем что-нибудь случилось, пришлось бы возвратить незадачливому владельцу сумму, в которую обошлась его покупка — примерно недельный заработок.

Так что космический корабль был практически у Кохрейна в кармане, когда публичная демонстрация поля Дэбни началась в половине двести четвертого по лунному времени.

В качестве места демонстрации выбрали затененное, непроницаемо темное дно кратера двадцати миль в поперечнике, с зазубренными стенами, вздымающимися примерно на десять тысяч футов в высоту. Испепеляющий солнечный свет превратил равнину, не попавшую в тень кратера, в море слепяще-яркого сияния. Освещенные солнцем участки стен сияли ничуть не меньше. Но немного выше краев утесов уже начинались звезды, бесконечно крошечные и разноцветные, всевозможных степеней яркости. Земля висела прямо в зените, точно чудовищно раздутое зеленое яблоко. А фигуры, двигавшиеся по сцене, где должна была состояться демонстрация, можно было разглядеть лишь по отраженному от лавовой равнины свету, поскольку глазам требовалось время, чтобы привыкнуть к раскаленной добела лунной пыли равнины и гор.

Присутствующих было не слишком много. В полутьме, подальше от солнцепека, ждали три лунохода. Устраивать испытания поля Дэбни и наблюдать за ними явилось не больше дюжины одетых в скафандры личностей. Кохрейн скрупулезно редактировал все предварительные сообщения об эксперименте, чтобы обеспечить Дэбни славу, за которую тот заплатил. Итак, присутствовала компания землян — Кохрейн, Бэбс и Холден с двоицей ручных ученых и сценаристом Беллом в придачу — и два единственных корреспондента на Луне. Лишь огромные синдикаты новостей могли позволить себе оплачивать счета репортеров из Луна-Сити. Кроме них были также Джонс с Дэбни и еще две непонятных личности, по всей видимости, привезенные сюда самим Дэбни.

На демонстрационной площадке, разумеется, не раздавалось ни звука. Не было воздуха, который мог бы передать его. Но из каждого пластикового шлема торчала шестидюймовая антенна, а микроволны шлемных раций преобразовывались в сплетение негромких металлических звуков в наушниках каждого шлема.

Как только Кохрейн выбрался из шлюза своего лунохода и стал узнаваем, в его наушниках раздался возбужденный голос Дэбни:

— Мистер Кохрейн! Мистер Кохрейн! Мне необходимо кое-что обсудить с вами! Это крайне важно! Вы подойдете в лабораторию?

Кохрейн помог Бэбс спуститься на землю и направился к шлюзу в куче пыли у утеса. Он вошел внутрь, и его примеру последовали еще две одетых в скафандры фигуры, отделившиеся от группы остальных. Оказавшись внутри тесной вонючей лаборатории, Дэбни поднял щиток и начал говорить еще прежде, чем Кохрейн смог его услышать. Его спутник лучился дружелюбием.

— …и, следовательно, мистер Кохрейн, — возбужденно тараторил Дэбни, — я настаиваю на том, чтобы были приняты меры к защите моей научной репутации! Если это испытание закончится неудачей, это бросит тень на значимость моего открытия! Я предупреждаю вас — а мой друг, мистер Симмз, будет тому свидетелем, — что я не стану нести никакой ответственности за работу аппаратуры, сделанной моим подчиненным, который не полностью понимает теорию моего открытия! Я не хочу иметь ничего общего…

Кохрейн кивнул. Дэбни, разумеется, не понимал теорию поля, права на славу открывателя которого он купил. Но поднимать этот вопрос не было никакой необходимости. Джонни Симмз широко улыбнулся им обоим. Он был тем самым пловцом, на которого Бэбс восхищенно показывала у бассейна. Его лицо было безмятежным и добродушным, как у первокурсника колледжа. Он никогда ни о чем не волновался. У него никогда не было никаких забот. Он просто слушал со спокойным интересом.

— Я воспринимаю это так, — сказал Кохрейн, — что вы не возражаете против проведения испытания, если только ответственность за неудачу ляжет не на вас, но зато лавры в случае успеха будут принадлежать вам. Так, да?

— Если ничего не получится, я тут ни при чем! — заявил Дэбни. — Если же испытание кончится успешно, это будет благодаря моему открытию.

Кохрейн тихонько вздохнул. Игра была нечестной, но Дэбни должен был уже убедить себя, что он и есть тот самый гений, которому верит все человечество.

— Перед испытанием, — мягко сказал Кохрейн, — вы произнесете речь. Ее запишут. Вы отречетесь от глупых и грубых механических деталей и подчеркнете, что, как и Эйнштейн, вы занимаетесь сугубо теоретической физикой. Что вы, естественно, заинтересованы в попытках практического использования своего открытия, но ваше присутствие здесь является знаком вашего интереса, а не вашей ответственности.

— Я должен это обдумать, — заюлил Дэбни.

— Вы сможете сказать, — пообещал Кохрейн, — что если ничего не получится, вы посмотрите, что сделал Джонс и объясните ему причины.

— Д-да, — нерешительно сказал. Джонс. — Я могу так сделать. Но сначала я должен все обдумать. Вам придется отложить…

— Будь я на вашем месте, — доверительно сказал ему Кохрейн, — я бы спланировал речь в таком ключе, потому что испытание начинается через пять минут.

Не слушая возражений Дэбни, он закрыл щиток шлема и направился в шлюз. Еще бы он стал задерживать испытания в ожидании, пока неврастеник примет решение. Теперь у Дэбни было все, чего он желал. С этого момента он будет отчаянно бояться потерять это. Но вне лаборатории никакого спора быть не могло. В безвоздушном пространстве все, сказанное кем-либо по рации, тут же слышали остальные.

Когда Дэбни и Симмз выбрались из шлюза, Кохрейн уже помогал Джонсу устанавливать подготовленный для испытания прибор. На самом деле там было даже два прибора. Один представлял собой очень плоский конус, сильно напоминавший шляпу кули и вряд ли больший по размерам, с блоком питания из множества катушек и батарей. Вторым была аварийная петарда с космического корабля, сделанная так, чтобы производить в вакууме струю красного пламени длиной в двадцать миль. Никто до сих пор так и не выяснил, чем может помочь сигнал бедствия между Землей и Луной, но сама идея о том, что такая ракета на борту имеется, была успокаивающей. Ракета была четырех футов в Длину и шести дюймов в диметре. К ее носу крепился второй похожий на шляпу кули конус с точно такими же катушками и батареями. Джонс установил первый, отдельный, конус на земле и обложил его камнями, собранными поблизости. Его движения казались почти Издевательски неторопливыми. Если он наклонялся, то делал это очень медленно, иначе движение оторвало бы его ступни от земли. Выпрямляясь, он действовал ничуть не быстрее, или направленный вверх импульс точно так же лишил бы его устойчивости. Но тем не менее он очень тщательно обложил плоский конус камнями. Поверх этого конуса он поставил аварийную петарду. Вся установка оказалась чуть меньше шести метров в высоту, а похожие на шляпы кули конусы были не больше восемнадцати дюймов в диаметре.

— Все готово, — сказал он ровно.

Рука одетой в скафандр фигуры поднялась, призывая к вниманию. И тут в наушниках каждого участника эксперимента раздался тревожный голос Дэбни:

— Я хотел бы подчеркнуть, — сказал он в некотором смятении, — что эта первая попытка применения моего открытия делается с моего согласия, но я не отвечаю за механические детали. Я ученый, и занимаюсь чистой наукой. Я сделал вклад в копилку человеческого знания, но техническое применение моего открытия мне не принадлежит. И все же — если этот прибор не будет работать, я найду время оторваться от своих более важных исследований, чтобы узнать, какая часть моего открытия была неверно понята и применена. Возможно, что имеющиеся у нас технологии недостаточно прогрессивны для того, чтобы сделать возможным применение моей теории…

Джонс сказал бесстрастно — Кохрейн мог даже представить его непроницаемое лицо, прикрытое солнцезащитным щитком:

— Это верно. Я консультировался с мистером Дэбни относительно принципиальных вопросов, но этот аппарат — мое произведение. Я беру на себя всю ответственность за него!

— Поскольку все это записывается, — с любезной иронией вступил в разговор Кохрейн, — мистер Дэбни сможет подробнее углубиться в причины отсутствия у него интереса к этому прибору позже. Сейчас же мы можем продолжить. Мистер Дэбни складывает с себя ответственность за наши действия, в случае если мы не достигнем успеха. Давайте начнем.

И тут же спросил:

— Обсерватория настроена на предполагаемую траекторию полета?

Приглушенный скучающий голос из обсерватории на краю кратера доложил:

— Мы готовы. Видеокамеры и самописцы включены, таймеры настроены на фиксацию времени сигналов автомаяка.

В голосе не было особого энтузиазма. Кохрейну пришлось выложить деньги из собственного кармана, чтобы близлежащая лунная обсерватория согласилась выделить для наблюдения за полетом ракеты телескоп с малым увеличением. В теории эта аварийная петарда должна создать двадцатимильную струю сравнительно долго не затухающего пламени. Крошечный автомаячок на ее носу был настроен так, чтобы через каждые десять секунд посылать микроволновые сигналы. Судя по внешнему впечатлению, можно было счесть всю демонстрацию совершенно бессмысленной.

— Поехали, — скомандовал Кохрейн, с удивлением отметив, что во рту у него внезапно пересохло. Вся эта затея была полным безумием. Продюсер телешоу — вовсе не тот человек, которому положено обнаруживать в маловразумительных научных разработках способы летать к звездам. Неврастеничный зять рекламного магната — совершенно не тот инструмент, при помощи которого должны делаться открытия. Психиатр — абсолютно не подходящая кандидатура на роль провидения, сведшего Джонса — очень молодого физика, не обладающего никакими средствами — с Кохрейном и теми вещами, которые тот готовился осуществить, если только, конечно, эта сомнительная конструкция сработает.

— Джонс, — выдавил Кохрейн, — давайте последуем древней традиции. Пусть Бэбс даст успешное начало этой операции и включит рубильник.

Джонс безмолвно указал куда-то в тень стенки кратера, и Бэбс покорно двинулась к рубильнику.

— Пять, четыре, три, два, один… — увлеченно отсчитывала она.

И опустила ручку рубильника. Полыхнула яркая красная вспышка. Ракета исчезла.

Она исчезла. Никто не видел, чтобы она взлетала. Она просто пропала с того места, где находилась, с внезапностью погасшего света. Хвост ослепительно блестящего малинового пламени протянулся от поверхности Луны вверх. Свет остался. Но сама ракета не столько взлетела, сколько исчезла.

Кохрейн вскинул голову, следя за траекторией подъема ракеты. Он увидел красный искрящийся след, растянувшийся почти до невидимости, превратившись в исключительно тонкую линию. Отдельные пятнышки малинового свечения, составлявшие ее, отстояли друг от друга. Их разделяло такое расстояние, что аварийная петарда совершенно не выполнила своего предназначения создать хорошо видимую полосу света. Приглушенный голос в наушниках решительно спросил:

— Эй! Что вы сделали с этой ракетой?

Остальные не двигались. Они казались совершенно ошеломленными. Как правило, ракеты не имели обыкновения бесследно исчезать сразу же после запуска. По всем ожиданиям, она должна была взмыть в небо с умеренной скоростью, а потом значительно быстрее, чем это произошло бы на Земле, набрать ускорение. Но при этом остаться видимой в течение всего полета, оставив за собой густой красный след. Вместо этого красные искры оказались столь далеко друг от друга, а след столь рассеянным, что увидеть его можно было лишь вблизи того места, откуда ракету послали. Голос из обсерватории еще более решительно произнес:

— Эй! Я нашел след! Вблизи его не видно, но, похоже, он начинается, правда, очень тонкий, примерно в пятидесяти милях от поверхности и оттуда продолжается! Ракета не должна была пройти больше двадцати миль! Что произошло?

— Взгляните на микроволновые сигналы, — раздался в наушниках Кохрейна голос Джонса.

Голос из обсерватории внезапно сдавленно хрюкнул. Это был не один из высокопоставленных астрономов, а кто-то из технической обслуги, согласившийся за плату выполнить абсолютно бессмысленную, на его взгляд, работу.

— Вот сигнал! С ума сойти! Ничто не может двигаться с такой скоростью!

И в наушниках зазвучал ретранслированный сигнал автомаяка с исчезнувшей ракеты. Звук походил на сигналы импульсного радара, начинаясь с низкого воя и за десятые доли секунды поднимаясь на три октавы. На промежуточном «до» — в середине диапазона пианино — происходил моментальный всплеск громкости. Но в тот же миг этот громкий сигнал падал на четыре тона.

— Джонс, какая у нее скорость? — резко спросил Кохрейн.

— Я не могу подсчитать в уме, — очень спокойно отозвался Джонс, — но это гораздо быстрее, чем что-либо может летать сейчас.

Кохрейн подождал следующего сигнала. Десять секунд уже прошло, но его все не было. Когда миновало почти пятнадцать секунд, наконец, послышался гудок. Даже Кохрейн понимал, что это означало! Источник сигнала, который растянул десять секунд временного интервала у источника до пятнадцати у приемника…

Голос из обсерватории завопил:

— С ума сойти! Быть того не может!

Они ждали. Еще пятнадцать секунд. Шестнадцать. Восемнадцать. Двадцать. Раздался писк. Всплеск звука понизился на целую октаву. Аварийная петарда, летящая в нормальных условиях, могла достичь максимальной скорости около двух тысяч футов в секунду. Сейчас она двигалась со скоростью, которая ощутимо приближалась к скорости света. Что было совершенно невозможно. И просто произошло.

Они еще раз услышали сигнал. Мультирецепторный приемник обсерватории давал максимально возможное усиление. Сигнал был отчетливым, но очень слабым. А ракета летела — как впоследствии показали расчеты — со скоростью, равной семи восьмым скорости света. Между плоскими конусами на поверхности и на носу ракеты создавалось силовое поле. Это поле генерировалось не задней поверхностью конуса на аварийной петарде, а перед передней. Оттуда оно возвращалось обратно на Луну, так что вся ракета и ее батареи оказывались в столбчатом напряженном пространстве. А толчок, который должен был послать горящую четырехфутовую петарду в примерно двадцатимильный полет, на самом деле удлинил его до больше чем трех тысяч семисот миль еще прежде, чем красные искры не стали настолько удаленными друг от друга, что отслеживать их дальше стало невозможным, тем самым разогнав ракету до немыслимо близкой к световой скорости.

В каком-то смысле, открытие поля Дэбни давало тот же эффект, что и изобретение железных дорог. Та же одна лошадиная сила перевозила неизмеримо больший груз по стальным рельсам быстрее, чем он тащился бы по пыльной разбитой дороге. Ракетная тяга перемещала большой вес в поле Дэбни гораздо быстрее, чем в нормальном пространстве. Существовал реальный предел скорости, с которой повозка могла ехать по плохой дороге. Таким пределом скорости передвижения материи в обычном пространстве была скорость света. Но на железной дороге реальная скорость, с которой могло передвигаться транспортное средство, возрастала с трех миль в час до нескольких сотен. Предел скорости в поле Дэбни еще только предстояло найти. Но старые формулы для ускорения и увеличения массы со скоростью в поле Дэбни просто не действовали.

Джонс возвращался в Луна-Сити вместе с Кохрейном, Холденом и Бэбс. Его лицо было все той же маской спокойствия. Бэбс попыталась вновь вернуть себе мину и манеры вышколенной секретарши.

— Мистер Кохрейн, — деловито сказала она, — вы будете читать пресс-релизы, которые мистер Белл написал по сведениям, предоставленным ему мистером Уэстом и мистером Джеймисоном?

— Не думаю, чтобы они что-то изменили, — сказал Кохрейн. — Журналисты так и так выжмут из Уэста и Джеймисона все до последней капли. И отлично. Это даст больше, чем наши пресс-релизы. Они будут опровергать друг друга. Так все покажется более достоверным. Мы создадим потребительский спрос на информацию.

Маленький луноходик катился, периодически мягко на что-то наталкиваясь, вниз по длинной, невероятной дороге обратно в Луна-Сити. Его двигатель работал ровно, без перебоев, как и подобает паровому двигателю. Он работал на семидесятипроцентной перекиси водорода, впервые испробованной в качестве топлива еще в 1940-е годы, в ракетах «Фау-2», с помощью которых Германия пыталась выиграть Вторую мировую войну. Когда перекись водорода вступала в контакт с катализатором, например, перманганатом углекислого калия, она распадалась на воду и кислород. Но вода при этом оказывалась в форме пара под давлением, приводившим двигатель в действие. Двигатель лунохода использовал энергию пара, превращая ее в движение, а отходами были вода, которую использовали для питья, и кислород, поступавший в систему регенерации и после этого пригодный для дыхания. Пар приводил в действие все моторные транспортные средства на Луне.

— О чем вы думаете, Джонс? — спросил внезапно Кохрейн.

Тот задумчиво сказал:

— Я размышлял, какой напряженности поля можно добиться, если использовать систему емкостного накопления энергии. На этот раз я увеличил напряженность, и результаты получились очень неплохие. Я думаю — а что если создать поле при помощи источника питания от строба — или даже от сварочного агрегата. Даже портативный строб дает пару миллионов ватт за сорок тысячных секунды. Что если я раздобуду источник питания мощностью в несколько миллиардов ватт? Это может быть практически как передача материи, хотя на самом деле будет лишь скоростным перемещением. Думаю, надо немного поработать над этой идеей…

Кохрейн начал молча переваривать это сообщение.

— Ни в коем случае не смею, — сказал он через некоторое время, — мешать таким высоконаучным размышлениям. Билл, ну а у тебя что на уме?

— Я убедился, что эта штуковина работает, — мрачно сказал Холден. — Но, Джед! Ты говоришь так, будто У тебя нет других забот! И даже если бы вы с Джонсом нашли способ заставить корабль передвигаться со сверхсветовой скоростью, у тебя все равно нет ни корабля, ни необходимого для этого капитала…

— У меня есть декорация, которая выглядит как корабль, — снисходительно заметил Кохрейн. — Считай, что с этим все улажено.

— Но нужны еще запасы. Воздух, вода, провизия. Команда, наконец! Мы не можем заплатить за все это. Здесь, на Луне, цены просто грабительские! Как ты можешь пытаться воплотить эту идею, не имея никакого капитала?

— Я намерен последовать примеру моего старого приятеля Христофора Колумба, — сказал Кохрейн. — Я собираюсь дать потребителям то, чего они хотят. Колумб не пытался никому продать долю в новых континентах. Кому были нужны новые континенты? Кто хотел переехать в другой мир? Все захотят, чтобы их соседи уехали и освободили им место, но никому не захочется уезжать самому. Колумб продавал надежду на что-то, имевшее уже устойчивую ценность, что можно было продать в любом городе или деревне, то, что уже имело готовую систему сбыта! Я собираюсь предлагать точно такой же ходкий товар. Мои грузовые ракеты будут летать сюда за двадцать четыре часа, и за стоимость перевозки и самого груза будут платить!

Он повернулся к Бэбс. Никогда еще Кохрейн не выглядел более циничным.

— Бэбс, вы только что стали свидетельницей одного из тех моментов, которые должны войти в учебники истории наряду с историей о Бене Франклине, запускающем воздушного змея. И что вы думаете?

Девушка замялась и вспыхнула. Луноход громко скрипел и лязгал, ползя по колее, ведущей вниз. Снаружи, разумеется, не было никакого звука, поскольку не было воздуха. Но шум внутри самого лунохода был заметным. Паровой двигатель производил очень характерные звуки.

— Я… я лучше промолчу, — смущенно пробормотала Бэбс. — А что у вас на душе, мистер Кохрейн?

— У меня? — ухмыльнулся тот. — Я думаю, какой же чертовски забавный у нас мир, если люди вроде Дэбни, Билла, Джонса и меня оказываются теми, кто должен начать операцию «Дальний космос»!

Глава 4

— Вычеркните девятый параграф раздела «С», — вежливо говорил в микрофон системы лучевой видеосвязи с Землей Кохрейн. — Теперь весь раздел «В1» от одиннадцатого параграфа. А теперь, после того как вы вычеркнете весь последний раздел — четырнадцатый, — мы можем заключить эту сделку.

Последовала четырехсекундная пауза. Примерно две секунды на то, чтобы его голос достиг Земли. Примерно две секунды на то, чтобы начало ответа дошло к нему. Мужчина на другом конце яростно возражал.

— Мы очень далеко друг от друга, — резко сказал Кохрейн, — а наш разговор передается всего лишь со скоростью света. Вы же не с другим континентом говорите. Поберегите деньги. Да или нет?

Еще одна четырехсекундная пауза. Человек с Земли нехотя согласился. Кохрейн у него на глазах подписал контракт. Человек с Земли тоже подписал. Не только документы, но и все разговоры записывались на пленку. Специальная встроенная система засвидетельствовала документы. Договор обрел юридическую силу.

Кохрейн откинулся на спинку кресла, устало прищурив глаза. Он провел долгие часы, изучая переданный по факсу контракт с «Джойнт Нетворкз», и убрал оттуда шесть двусмысленных условий. Он смертельно устал и теперь зевал, не переставая.

— Бэбс, можете передать Джонсу, — сказал он секретарше, — что все крупные финансовые операции завершены. Он может тратить деньги. А вы можете передать мое заявление об уходе в «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи». И поскольку вся эта операция достаточно рискованная, советую вам послать служебную записку и спросить, что делать вам самой. Боюсь, вам, скорее всего, велят следующей же ракетой лететь обратно и обратиться в бюро по трудоустройству секретарей. Та же участь, вероятно, ожидает Уэста, Джеймисона и Белла.

— Мистер Кохрейн, — виновато начала Бэбс, — вы были так заняты, что мне пришлось принимать решение на свой страх и риск. Я не хотела отрывать вас…

— Что там еще? — нетерпеливо потребовал Кохрейн.

— Реклама испытаний аварийной петарды оказалась такой хорошей, — все так же виновато продолжила Бэбс, — что фирма забеспокоилась, делаем ли мы это Для клиента. Так что мы все отправлены в отпуск с оплатой издержек и сохранением зарплаты. Официально мы все больны, а фирма оплачивает наши издержки до тех пор, пока мы не восстановим здоровье.

— Очень любезно с их стороны, — заметил Кохрейн. — И в чем лее подвох?

— Они составляют для нас хитрые контракты, — призналась Бэбс. — Вернувшись на Землю, мы сможем требовать самые высокие цены за интервью, и фирма, разумеется, захочет наложить на них лапу.

Кохрейн поднял брови.

— Ах, вот оно что! Но на самом деле нас просто не пускают в эфир, так что внимание всех телеканалов будет устремлено на Дэбни. Готов биться об заклад, что он сунется в шоу Мэрилин Винтерз, потому что у нее самая большая аудитория в мире. Он будет поучать Маленькую Афродиту Собственной Персоной о константах пространства, а она будет хлопать на него ресницами, подсовывать ему под нос свой бюст и лопотать, как чудесно, наверное, быть человеком науки!

— Откуда вы узнали? — удивилась Бэбс.

Кохрейн поморщился.

— Бог мне свидетель, Бэбс, я не знал. Я попытался провернуть что-то, чересчур невероятное даже для рекламного бизнеса. Но у меня ничего не вышло! Ничего! Так, значит, вы и моя официальная группа с благословения фирмы остаемся здесь, свободные от каких-либо приказаний и обязательств, но при этом получаем зарплату плюс покрытие всех издержек?

— Да, — сказала Бэбс. — И вы тоже.

— Я ухожу! — твердо сказал Кохрейн. — Отправьте мое заявление. Это вопрос самолюбия. Но «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи» странным образом пытаются сорвать большой куш! Я иду спать. Или вы еще по какому-то вопросу приняли решение, руководствуясь собственным здравым смыслом?

— Контракты на повторный показ испытаний аварийной петарды. Первый показ собрал зрительский рейтинг в семьдесят один процент!

— Вот, — сказал Кохрейн, — в чем польза славы. Наши деньги?

Она показала ему аккуратно распечатанный отчет. За первичный показ пленки об испытаниях ракеты им причиталась кругленькая сумма. Затем передачу должны были показать еще раз, сопроводив пояснительным комментарием Уэста и сенсационными экстраполяциями, сделанными Джеймисоном. Рекламодатели, закупившее рекламное время в этой растянутой версии программы, могли ожидать, и вполне получили бы зрительский рейтинг, равного которому не было в истории. Дэбни тоже должен был появиться в этом повторе — очень достойный и намного отстоящий от других ученый. Должны были состояться и другие интервью. Опять-таки с Дэбни по написанному Беллом сценарию. И с Джонсом. Джонса начинало трясти при одной мысли о том, что ему придется давать интервью, но тем не менее, он каждый раз представал перед лучевой камерой, отвечал на идиотские вопросы и сердито возвращался к своей работе.

На банковском счету «Спэйсвэйз, инк» уже накопилось больше, чем Кохрейн мог бы заработать за двадцать лет, даже если бы получал столько же, как и сейчас, в расцвете своей популярности. Он продавал славу рекламодателям, желавшим примазаться к «Спэйсвэйз, инк», в строгом соответствии с линией поведения Христофора Колумба, продававшего еще не найденные специи. Но Кохрейн предоставлял свои услуги только за наличные. К Луне летели сотни грузовых ракет, привезенные которыми припасы он принимал только тогда, когда за право похваляться этим ему приплачивали. Кислород от такого-то и такого-то, заплатившего за привилегию стать поставщиком запасов воздуха. Сублимированные овощи от как-бишь-его принимались на точно таких же условиях, равно как и растворимый кофе от не-припомню-вашего-имени и лапша в пакетиках от кого-нибудь еще.

— Если бы, — устало сказал Кохрейн, поднимая глаза от контракта, — мы только могли вылететь в экспедицию целым флотом, а не одним-единственным кораблем, мы были бы не просто полностью снаряжены, но снаряжены с такой роскошью, что передумали бы лететь и остались дома наслаждаться всем этим богатством! — Он широко зевнул. — Я иду спать. Но не давайте мне спать слишком долго!

Он отправился к себе в номер и отключился еще прежде, чем его голова коснулась подушки. Но он был недоволен собой. Его раздражало, что его мнения не берут в расчет, а бунт против отношения к нему, как к вещи, вылился в то, что он действует точно так же, как и его прежние боссы, безжалостно собирая чужие мозги, как в случае с Джонсом, и чужие невротические страхи — как в случае с Дэбни. Поступок, благодаря которому он стал свободным человеком, был не вполне красивым. Тот факт, что подобный поступок подействовал, в то время как ничто другое не подействовало бы, нисколько его не утешал.

Но все же он спал.

Ему приснилось, что он вернулся к своему обычному бизнесу — продюсированию телешоу. Никому, кроме него самого, не было никакого дела, выйдет шоу или нет. Настоящей целью всех его подчиненных, казалось, было перегрызть горла стольким своим коллегам, сколько возможно — разумеется, деловыми методами, — чтобы, выжив, занять лучшее положение и больше зарабатывать. Именно это и называлось замечательным духом сотрудничества, при помощи которого делались дела как в частных, так и в общественных компаниях.

Это был очень реалистичный сон, он не успокаивал.

Пока Кохрейн спал, в мире все шло своим чередом. Две луны Земли — естественная и искусственная — описывали вокруг нее свои неизменные круги. Красная точка Юпитера должным образом скользила по орбите вокруг Солнца. Многие световые века назад гигантские солнца созвездия Цефеи чудовищно увеличились в объеме и снова сжались, гораздо быстрее, чем это смогли сделать их гравитационные поля. Двойные звезды спокойно начали обращаться друг вокруг друга. Кометы достигали своих самых отдаленных точек, и простые скопления смерзшихся камней и металла готовились окунуться обратно в море света и тепла.

На Луне шла обыденная жизнь.

Когда Кохрейн, проснувшись, вернулся в гостиничный номер, который они превратили в свой офис, то обнаружил, что Бэбс доверительно беседует с женщиной, нет, скорее, девушкой, показавшейся Кохрейну мутно знакомой. Напрягшись, он все-таки вспомнил ее. Три или четыре года назад ее избрали человеком года на телевидении. Она была хорошенькой, но не настолько, чтобы это помешало разглядеть в ней личность. Она была всем, чем не была Мэрилин Винтерз, — и вторым человеком в телевизионном мире.

Кохрейн осторожно спросил:

— Вы, случайно, не Алисия Кит?

Девушка слабо улыбнулась. Она уже не была такой хорошенькой, как когда-то. Но выглядела терпеливой, а выражение терпеливости на женском лице определенно не может быть неприятным. Но не может быть и эффектным.

— Была раньше, — сказала она. — Я вышла замуж за Джонни Симмза.

Кохрейн взглянул на Бэбс.

— Они живут здесь, — пояснила та. — Я показывала вам его у бассейна, в тот день, когда мы прилетели.

— Удивительно, — сказал Кохрейн. — Как…

— Джонни, — сказала Алисия, — купил акции вашей корпорации «Спэйсвэйз». Напоил вашего Уэста и перекупил у него его долю.

Кохрейн так и сел — не слишком чувствительно, потому что сесть чувствительно на Луне было просто невозможно. Но он почувствовал все, что можно было почувствовать.

— Зачем ему понадобилось это делать?

— Он выяснил, что вы владеете кораблем, на котором собирались лететь на Марс. Он считает, что вы собираетесь предпринять путешествие к звездам, и хочет с вами. Он очень похож на мальчишку. Не переносит здешнюю жизнь.

— Тогда зачем жить… — спохватившись, Кохрейн оборвал свой вопрос, но не вполне вовремя.

— Он не может вернуться на Землю, — спокойно пояснила Алисия. — Он — психопатическая личность. Он в своем уме, он довольно интересный человек, и по-своему мил, но просто не может вспомнить, что хорошо, а что плохо. В особенности, когда разойдется. Когда Луна-Сити организовали как интернациональную колонию, по чистому недосмотру забыли ввести экстрадицию. Так что Джонни может здесь жить. А больше нигде — по крайней мере, долго.

Кохрейн ничего не сказал.

— Он хочет лететь с вами, — спокойно сказала Алисия. — Он заинтригован. Адвокат, которого его семья прислала приглядывать за ним, тоже заинтригован. Он хочет вернуться и навестить свою семью. Будучи акционером, Джонни может не позволить вам вывести корабль с прочим имуществом корпорации из-под юрисдикции судов. Но он предпочел бы отправиться с вами. Разумеется, я тоже буду должна лететь.

— Это шантаж, — вяло возразил Кохрейн. — Кстати, довольно чистая работа. Бэбс, поговорите насчет этого с Холденом. Он все-таки психиатр. — Он повернулся к Алисии. — Почему вы хотите лететь? Я не знаю, опасно это или нет.

— Я вышла за Джонни замуж, — она сдержанно улыбнулась. — Мне казалось, что замечательно поверить человеку, которому никто не может верить.

Немного помолчав, она добавила:

— Так бы оно и было, если бы это было осуществимо.

Через несколько минут она ушла, очень вежливо и спокойно. Ее муж не отличал плохое от хорошего — по крайней мере, в действии. Она пыталась не дать ему произвести слишком большие разрушения, постоянно обучая его тому, что сама считала справедливым, а что нет. Кохрейн поморщился и велел Бэбс напомнить ему связаться с Холденом. Но у него были и другие неотложные дела. Все улетающие с Луны должны были подписать отказные документы.

— Имя Алисии Кит будет полезным для рекламы… — задумчиво проговорил он.

Он погрузился в тягомотину бумажной работы и всяких мелочей, которые каждый должен утрясти перед тем, как достигнуть каких-либо результатов. Попытки совершить что-либо первым требуют такого же процесса расчистки, как основание фермы на границе. Только роль деревьев, которые нужно срубить, и корней, которые нужно выдернуть, здесь выполняют те, кто чинят помехи, и кого необходимо свалить в переносном смысле, а также те, кто проявляет немыслимую изобретательность, пытаясь урвать кусок всего — чего угодно — от того, что делает другой. И, разумеется, существуют еще охотники за славой. Поскольку «Спэйсвэйз, инк» финансировалась за счет славы, которую можно было превратить во что угодно, охотники за славой уменьшали ее прибыли и капитал.

На Земле адвокат какого-то чокнутого изобретателя усердно делал своему клиенту бесплатную рекламу, устраивая одну пресс-конференцию за другой на тему того, какой урон нанесла «Спэйсвэйз, инк» его клиенту, украв его идею полетов со сверхсветовой скоростью. Кто-то в Сенате произнес обвинительную речь, объявив проект «Спэйсвэйз» политическим шагом правящей партии, предпринятым ею в каких-то своих темных целях.

В конце концов чокнутый изобретатель выйдет в эфир и триумфально объявит о том, что украдена лишь часть его изобретения, поскольку он предусмотрительно не стал ни записывать, ни кому бы-то ни было рассказывать о ней. И не расскажет никому, даже суду, все подробности своего открытия, пока не получит двадцать пять миллионов наличными до этого и еще гонорар после. Проект расследования деятельности «Спэйсвэйз» умрет еще на стадии рассмотрения в комитете.

Но были и другие горести. Бесполезную тушу космического корабля пришлось освобождать от горнопроходческого оборудования. Это делали рабочие в скафандрах. Профессиональные нормы предписывали им прилагать не больше чем четверть усилий, которые они делали бы, если бы работали на себя. После того, как оборудование было извлечено из корабля, в него запустили воздух, который немедленно смерзся. Поэтому пришлось устанавливать обогреватели, не позволявшие температуре упасть до критической отметки. Генераторы тоже пришлось оттаивать, потому что они были в таком состоянии, когда металл становится хрупким, точно лед, и любая попытка запустить их закончилась бы тем, что они просто рассыпались бы на куски.

Но были и хорошие новости. Через некоторое время бывший пилот лунолета, переквалифицировавшийся на административную работу на Луне — на досуге проверил корабль. Это устроил Джонс. Поскольку ракетные моторы были сделаны из адамита, вещества, по чистой случайности открытого на одной сталелитейной фабрике на Земле, ходовой аппарат оказался в порядке. Топливные насосы были полностью скопированы с конструкции пожарных насосов на Земле. Они тоже оказались исправными. Система регенерации воздуха была разработана по примеру аэрационных ванн, в которых на Земле выращивали антибиотики. Оставалось только посадить туда водоросли — микроскопические растения, которые под воздействием ультрафиолетового излучения жадно поглощают углекислый газ и выделяют кислород. Корабль был довольно сложной комбинацией простых по существу приборов. Его можно было привести в такое же рабочее состояние, в каком он когда-то находился, практически без труда.

Что и было сделано.

Джонс переселился туда вместе с уймой техники из лаборатории в Лунных Апеннинах. Он работал преданно и фанатично. Как и большинство впечатляющих открытий, поле Дэбни в основе своей было исключительно просто. В теории это состояние пространства за поверхностью листа металла. Нечто вроде проводящего слоя в кабелях линии электропередач, где электричество существует в виде высокочастотных колебаний, распространяющихся по оболочкам множества металлических жил, потому что высокочастотный ток просто не течет внутри самих проводов, только по их поверхности. Поле Дэбни возникало на поверхности — или на бесконечно малом расстоянии от металлического листа, в котором неким способом наводились вихревые токи. Вот и все.

Поэтому Джонс превратил внешнюю переднюю поверхность брошенного космического корабля в генератор поля Дэбни. Это было не просто, а очень просто! Укрепив на носу одну пластину поля Дэбни, он немедленно устроил так, что мог при желании с легкостью превратить заднюю часть корабля во вторую пластину поля Дэбни. Две эти пластины, включенные вместе, производили устрашающее впечатление, но Джонс планировал стартовать, по меньшей мере, таким же образом, что и на испытании сигнальной петарды. Процедура установки оборудования для сверхсветового путешествия, однако, была не намного труднее установки бунгало, если знать, как это делается.

Прилетели две грузовые ракеты, которые радар тут же уловил и при помощи дистанционного управления провел на посадку. Лучевой приемник Луна-Сити ловил музыку, переданную с Земли, и прилежно ретранслировал ее под занесенные пылью купола, где находились все городские здания. Колонисты и туристы ознакомились с сорока двумя новыми песенками, в которых пелось о перспективах межзвездных полетов. Какой-то гений связал только что снятую телевизионную драму под названием «Дитя ненависти» с лунной операцией, и зачарованные зрители не могли оторваться от последней ее версии, которая нежно умоляла: «Дитя ненависти, приди к звездам и люби». Рекламный отдел, ответственный за этот шедевр, счел свой ход близким к гениальному.

Однако не обходилось и без размолвок, повторявшихся с завидной регулярностью. Кохрейн яростно спорил с Холденом, что лучше — принять на борт космического корабля психопатическую личность или таскаться по судам. Кохрейн победил. Как-то раз в офисе появился воинственный Джонс, готовый отстаивать необходимость покупки дорогих приборов.

— Слушай! — недовольно сказал ему Кохрейн. — Я не пытаюсь распоряжаться тобой! И не жди от меня указаний! Если ты сможешь сделать так, что этот корабль оторвется от Луны, я тоже буду в нем, то и моя задница будет в такой же опасности, как и твоя. Покупай все, что поможет максимально обезопасить мою задницу вместе с твоей. Я с ног сбиваюсь, добывая деньги, отгоняя всяких полоумных, уворачиваясь от судебных исков и собирая все необходимое для полета! Я делаю работу, которой с лихвой хватило бы на троих. Все, на что я надеюсь — это то, что ты будешь готов прежде, чем я от безделья начну вырезать бумажных кукол. Когда мы сможем улететь?

— Мы? — подозрительно переспросил Джонс. — Вы тоже летите?

— Если ты думаешь, что я останусь здесь, наблюдая, что же получится, если это дело выгорит, — сказал ему Кохрейн, — то ты не в своем уме! На Земле уже слишком много людей. Для человека, который пытался затеять большое дело и провалил его, места не найдется! Если у нас ничего не выйдет, я лучше буду замерзшим трупом со счастливой улыбкой на лице — насколько я понимаю, в космосе все замерзают, — чем стану жить на пособие на Земле!

— О, — сказал Джонс, смягчившись. — Сколько человек собирается лететь?

— Спросите Билла Холдена, — сказал Кохрейн, остывая. — И запомните, если вам что-то требуется, покупайте это. Я попытаюсь заплатить. Если мы вернемся обратно со снимками дальнего космоса — даже если мы только облетим вокруг Марса, — у нас окажется достаточно денег, чтобы заплатить за все, что нам будет угодно.

Джонс посмотрел на Кохрейна с чем-то похожим на теплоту во взгляде.

— Мне нравится такая манера вести бизнес, — сказал он.

— Это не бизнес! — возразил Кохрейн. — Это просто способ хоть что-то сделать! Кстати, вы уже выбрали, куда мы полетим?

Когда Джонс покачал головой, Кохрейн недовольно сказал:

— Лучше выберите. Но когда мы будем заполнять последние бумаги перед отлетом, в графе «назначение» напишем «к звездам». Журналистам это понравится. Ах, да. Скажите Биллу Холдену, пусть попытается найти нам шкипера. Астрогатора. Кого-нибудь, кто сможет сказать нам, как возвращаться обратно, если мы доберемся куда-нибудь, откуда понадобится возвращаться. Найдется здесь такой человек?

— У меня такой есть, — сказал Джонс. — Он проверял для меня корабль. Это бывший пилот лунолета. Он здесь, в Луна-Сити. Спасибо!

Прежде чем выйти, он пожал Кохрейну руку. Для Джонса это было равноценно невиданному выражению эмоций. Кохрейн вернулся за свой стол.

— Ну-ка, посмотрим… Это договор о печатях на марках и конвертах, которые мы должны взять с собой и проштемпелевать «Дальний космос». Добавим условие о дополнительных выплатах в том случае, если мы долетим до планет и придумаем для них штемпеля…

Он с головой погрузился в работу, а Бэбс делала пометки. Через некоторое время он уже что-то диктовал ей. Не прерываясь, он, нахмурившись, достал из кармана ручку и с отсутствующим видом начал нажимать на кнопку перезаправки. Это заставляло чернила выступать на кончике ручки. На Луне поверхностное натяжение чернил было точно таким же, как и на Земле, но сила тяжести была на пять шестых меньше. Поэтому из ручки можно было выжать каплю чернил действительно впечатляющего размера, прежде чем слабая лунная гравитация заставляла ее сорваться вниз.

Все так же продолжая диктовать, Кохрейн добился того, что с конца ручки в мусорную корзину упала грушевидная капля, по размерам похожая на крупную виноградину. Это была самая крупная капля, которую ему удалось сделать до сих пор. Она упала — медленно-медленно — и разбрызгалась во все стороны, а он наблюдал со странным удовлетворением.

Время шло. С Земли прилетел очередной лунолет. Под тысячефутовыми пластиковыми куполами появились новые туристы. Снаружи, у бывшего космического корабля, Джонс экспериментировал с маленькими пластиковыми воздушными шарами, покрытыми слоем проводящего лака. В вакууме кубический дюйм воздуха под земным давление распространился бы, создав множество кубических футов практически того же самого вакуума. Если шарик сможет выдержать внутреннее давление в одну унцию[9] на квадратный фут, то крошечный объем воздуха в вакууме раздует шар до очень приличного объема, который создаст именно такое давление. Джонс подготавливал автоматические генераторы поля Дэбни с крошечными атомными батареями, которые должны были приводить их в действие. Каждому такому воздушному шару, выпущенному в безвоздушное пространство, предстояло стать «пластиной» поля Дэбни, а крошечные батареи должны были обеспечить их энергией на двадцать с лишним лет.

С Земли пришла посылка для Джонни Симмза, состоявшая по большей части из ружей для охоты на слонов и патронов к ним. Будучи наследником несчетных миллионов на Земле, Джонни вел полную наслаждений жизнь, которая, однако, вряд ли могла привить ему прагматичный взгляд на вещи. Для него путешествие к звездам означало приземление на экзотических планетах, которые вот уже несколько столетий подряд описывали в своих книгах фантасты. Он действительно считал рискованный космический перелет чем-то вроде смеси игрушечной экспедиции и побега из Луна-Сити. И он тоже с нетерпением ожидал отлета, надеясь освободиться от надзора семейного адвоката и постоянных напоминаний об этических и моральных ценностях, которые сам Джонни предпочитал беззаботно игнорировать.

Пришли видеокамеры и пленки к ним. «Спэйсвэйз, инк» навязывали все вообразимые и невообразимые вещи, в которых нуждалась космическая экспедиция или которые, в принципе, могли бы ей когда-нибудь пригодиться. Производители мечтали о том, чтобы их товары хотя бы раз были упомянуты в связи с самой горячей новостью многих десятилетий. Из шлюзов Луна-Сити к кораблю тянулась нескончаемая вереница нагруженных луноходов.

Наступило время лунного заката — половина пятьсот четвертого по лунному времени. Время измерялось на астрономический манер, с полуночи до полуночи. Огромное пылающее солнце, чьи узкие протуберанцы были чересчур сверкающими, чтобы на них можно было смотреть незащищенными глазами, склонилось к горизонту, одним краем коснувшись его. Усеянное звездами небо никак не изменилось. Его не расцветили земные закатные краски. Раскаленные лучи, опаляющие лунные горы, не стали ни на йоту холоднее. Изменилось лишь направление непроницаемо черных теней.

Пылающее солнце садилось. Его движение казалось нескончаемо медленным. От его диска остался лишь небольшой край, но потребовался еще целый час, чтобы раскаленное светило полностью исчезло. И все равно сначала почти ничего не изменилось, за исключением того, что Mare Imbrium — застывшее безводное Море Дождей — стало столь же темным, как и тени в горах. Горы же все еще ярко блестели. Еще очень долго палящие солнечные лучи играли на их склонах. Светлые пятна поднимались все выше и выше, а на смену им приходила тьма. Долгое время самые высокие пики Лунных Апеннин блестели, выделяясь на фоне звезд, чей свет по сравнению с ними казался ничтожным.

Потом наступила настоящая ночь. Но в небе светилась Земля, полушарие, как будто разрисованное морями, облаками и континентами, необъятное и вызывающее ностальгию. Отраженный ей свет обрушился на Луну. Он был во много раз ярче, чем самый яркий лунный свет, когда-либо озарявший Землю. Даже во время лунного заката Земля светилась в шестнадцать раз ярче. В полночь, когда Земля становилась полной, было достаточно светло, чтобы делать что угодно. Человеческие существа, жившие на Луне, выходили на поверхность по преимуществу ночью, поскольку гораздо легче запускать луноходы в холоде, поддерживая достаточную для людей и механизмов температуру, чем защищать их от испепеляющей жары лунного полдня.

Деятельность вокруг снаряжаемого космического корабля оживилась. Темноту разгоняли электрические фонари, позволяющие грузовым луноходам найти дорогу. Джипы с туристами приезжали и уезжали, приезжали и уезжали. Все до последнего пассажиры с Земли хотели собственными глазами увидеть космический корабль, о котором говорил весь мир. Даже Кохрейну вскоре стало любопытно. Настало время, когда с бумажной работой покончено, а по всему, что можно предусмотреть, были составлены условные контракты. Настало время случиться чему-нибудь новенькому.

— Бэбс, вы уже видели корабль? — нерешительно спросил он свою секретаршу.

Та покачала головой.

— Думаю, нам не помешало бы съездить и взглянуть на него, — сказал Кохрейн. — Видите ли, я вел себя как самый последний бизнесмен! За пределами Луна-Сити побывал всего три раза. Один раз, когда мы впервые беседовали в лаборатории с Джонсом, второй раз во время испытания сигнальной ракеты в кратере, и еще раз, когда запускали аварийную петарду. Я даже не побывал в здешнем ночном клубе!

— Это стоит сделать, — буднично заметила Бэбс. — Я была там однажды с доктором Холденом. Отлично потанцевали!

— С Биллом Холденом, да? — спросил Кохрейн, чувствуя, как внутри закипает раздражение. — Надо же, отвести вас в ночной клуб, но не к кораблю!

— Корабль дальше, — объяснила Бэбс. — В ночном клубе меня всегда можно найти, если я вам понадоблюсь. Я ходила туда, когда вы спали.

— Черт! — сказал Кохрейн. — Хм… Вы заслужили премию. Что бы вы предпочли, Бэбс, наличные или акции «Спэйсвэйз»?

— У меня уже есть акции, — ответила Бэбс. — Мистер Белл, ну, наш сценарист, проигрался в покер. Поэтому я отдала ему все деньги, которые у меня были, — кажется, я говорила вам, что сняла со своих счетов все, что у меня было — за половину его акций.

— Ну что ж, — цинично сказал ей Кохрейн, — одно из двух: либо вас безбожно надули, либо вы так разбогатеете, что и разговаривать со мной перестанете.

— О нет! — горячо воскликнула Бэбс — Никогда!

Кохрейн зевнул.

— Давайте поедем взглянуть на корабль. Возможно, я смогу складывать груз или еще что-нибудь, раз бумажной работы больше нет.

— Мистер Джонс хотел, чтобы вы сегодня туда приехали, — с необычным спокойствием сообщила ему Бэбс. — Я обещала, что вы подъедете. Собиралась сказать вам попозже.

Кохрейн не обратил внимания на ее тон. Он смертельно устал, как человек, который целыми днями работал не покладая рук, подготавливая сделку. Сделки, как правило, воодушевляют лишь в некоторых деталях. Большинство же совершенно незначительны, скучны, однообразны и утомительны — и очень часто таят в себе опасные ловушки. Кохрейн в одиночку, с помощью одной Бэбс, провернул гору умственной работы, которую в «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи» разделили бы между двумя вице-президентами, шестью адвокатами и, по меньшей мере, двенадцатью сотрудниками. Работа на самом деле была бы сделана двадцатью секретарями. Но Бэбс и Кохрейн выполнили ее вдвоем.

Трясясь в луноходе по пути к кораблю, Кохрейн думал о том, что тяжелое и изматывающее чувство расслабления вовсе ему не приятно. Да и Бэбс немного его раздражала. Она слишком поздно подошла к шлюзу, а когда, наконец, появилась, то выглядела совершенно запыхавшейся.

Гигантские колеса лунохода со скрипом, лязгом и грохотом катились по чуть волнистому морю лавы. Бэбс оживленно выглядывала из окна. Картина, открывавшаяся ее глазам, была, разумеется, совершенно невероятной. В относительно тусклом свете Земли лунный пейзаж казался чуть смягченным, и все же немыслимо зазубренные горы, крутые утесы и тонкие, как лезвие бритвы, перемычки казались устрашающими. Это походило на сон, когда вблизи все кажется необычным и очаровательным, но фон остается смертельно неподвижным и зловещим. Внутри лунохода воздух пах металлом. Можно было уловить запахи смазки, озона, лака и пластиковой обшивки. Слышался скрип колес, перебирающихся через камни. Низкая гравитация делала движения лунохода парадоксально плавными. Кохрейн даже отметил, какое необычное чувство возникает от сидения в мягком кресле, когда весишь в шесть раз меньше, чем на Земле. Все ощущения казались какими-то нереальными, и каменная усталость от слишком долгой работы на износ никуда не делась.

— Я попытаюсь, — устало сказал он, — проследить, чтобы вы немного развлеклись, Бэбс, прежде чем возвращаться обратно. Вы вернетесь на Землю сразу же после того, как мы улетим, куда бы мы ни полетели, но вам все же придется лететь регулярным туристическим рейсом.

Бэбс не ответила ничего. Демонстративно.

Луноход, лязгая, катился вперед, шипел пар. Машина обогнула каменный пик, и Кохрейн увидел космический корабль.

В бледном свете Земли он был особенно, необыкновенно красив. Его сконструировали для того, чтобы завлекать инвесторов в ныне давно почившее предприятие. Его гигантский обтекаемый корпус отсвечивал серебром. Корабль стоял вертикально, опираясь на хвостовые стабилизаторы, и его освещенные иллюминаторы и фонари на бортах прорезали темнеющую пустоту вокруг. Около его основания стоял лишь один луноход. Одетая в скафандр фигура двинулась к свисающему стропу и, усевшись в него, начала медленно подниматься к шлюзу. Второй луноход беззвучно покатился обратно к Луна-Сити.

Вокруг корабля не было видно ни строительного мусора, ни груза, ожидающего своей очереди на погрузку. Кохрейн разглядел огромный металлический лист, чуть согнутый на концах, с большим ящиком, укрепленным на кабелях. Это должны были быть генераторы и пластины для поля Дэбни. Инерция корабля в этом поле уменьшалась до сотых долей ее прежнего значения. Ракеты, которые придали бы ему ускорение в несколько сот футов в секунду в обычном пространстве, в поле Дэбни практически мгновенно разогнали бы корабль с его содержимым до недостижимой никакими другими способами скорости. Пассажиры корабля должны были утратить свою относительную инерцию в той же степени, что и корабль. Значит, перегрузку они станут ощущать, как при той же самой ракетной тяге в обычной пространстве. Но они путешествовали бы…

Кохрейн почувствовал, что в его понимание действия поля Дэбни закралась какая-то ошибка. Если в поле Дэбни инерция уменьшалась, то не было никакой необходимости в том, чтобы ракеты выталкивались с такой силой, поскольку именно инерция ракетных газов давала ракетную тягу. Но он слишком устал, чтобы еще и раздумывать над теоретическими недостатками поля, которое действовало. Он почти задремал, когда Бэбс коснулась его руки.

— Скафандры, мистер Кохрейн.

Он устало влез в громоздкий костюм, но успел заметить, что глаза Бэбс сияют тем же восторгом предстоящего восхитительного приключения, который он уже видел, когда летели на Луну. Они по одному выбрались из лунохода. По сверкающему боку космического корабля спустился строп. Они вместе забрались в него, и он поднял их наверх.

Огромный сверкающий корпус космического корабля проплывал всего лишь в десяти футах от них. Площадка внизу становилась все меньше и меньше. Казалось, они не столько поднимаются, сколько всплывают к небу. И, сидя в стропе во время этого совершенно нереального подъема, Кохрейн внезапно почувствовал, что с него слетел сон. Чем выше он поднимался, тем беспокойнее себя чувствовал. Он смотрел вниз, на Землю, с высоты четырех тысяч миль, без малейших признаков головокружения. Он смотрел на Землю с расстояния в четверть миллиона миль, не осознавая разделявшую их пропасть. Но какие-то пятьдесят футов над поверхностью Луны он ощущал так, как будто свешивался из окна небоскреба. Шлюз перед ними открылся, и строп въехал внутрь. Они оказались в шлюзе, и Кохрейн внезапно обнаружил, что оттолкнул Бэбс от зияющего отверстия. Когда шлюз закрылся, он вздохнул с облегчением.

Внутри корабля они сняли скафандры и окунулись в свет, тепло и замечательно обычную атмосферу. Корабль был построен так, чтобы акции проекта колонизации Марса легко продавались. Все в нем напоминало о будущих инвесторах. Он был спроектирован как убедительный космический пассажирский лайнер.

Таким он и был. Но Кохрейн обнаружил, что никто не рвется с ним разговаривать: Джонс чем-то занят, Билл Холден поглощен своими мыслями. Тут же почему-то оказалась и Алисия Кит — теперь ее звали Симмз. Она улыбнулась ему и, взяв Бэбс под руку, куда-то ее увела.

Кохрейн подождал, когда кто-нибудь подойдет к нему и скажет, на что смотреть и чем восхищаться. Он заметил Джеймисона, Белла, и еще какого-то мужчину, которого никогда раньше не видел. Кохрейн уселся в глубокое мягкое кресло, чувствуя себя заброшенным. Все были чем-то заняты. Но раздражение перекрывало чувство глубокой, непомерной усталости.

Он заснул.

Проснулся он оттого, что Бэбс с горящими глазами трясла его руку.

— Мистер Кохрейн! — тормошила она его. — Мистер Кохрейн! Идемте в командную рубку! Мы взлетаем!

Он заморгал, не до конца проснувшись.

— Мы? — он вскочил и тут же взлетел на пять футов в воздух, не рассчитав силы своего движения. — Мы? Нет, вы никуда не летите! Вы возвратитесь обратно в Луна-Сити, где будете в безопасности!

Тут до него донесся какой-то странный рокочущий шум. Он уже когда-то слышал такой. В лунолете. Это был шум ракетных двигателей, которые проверяли и поджигали, шум ракет в самые последние мгновения подготовки перед стартом к звездам.

Он не упал обратно на пол рядом с креслом, в котором сидел. Это пол поднялся навстречу ему.

— Я захватила с собой наш багаж, — радостно сказала Бэбс. — Я лечу с вами, потому что я тоже акционер! Держитесь за что-нибудь и забирайтесь по этой лестнице, если хотите смотреть, как мы поднимаемся!

Глава 5

Физическое ощущение при подъеме в командную рубку корабля было в высшей степени странным. Кохрейн только что пробудился от мертвого сна, а первые минуты после пробуждения на Луне, когда, просыпаясь, обнаруживаешь, что весишь в шесть раз меньше обычного, всегда удивительны. Чтобы вспомнить, что случилось, требовалось несколько секунд. Но, взбираясь по лестнице, Кохрейн был сбит с толку еще и тем фактом, что корабль трясло в одном направлении, а подбрасывало в другом. Он летел над поверхностью луны, чтобы оказаться над прикрепленной к поверхности пластиной поля Дэбни, которая находилась в сотне ярдов[10] от первоначального положения корабля.

Поле Дэбни, по всей вероятности, еще не действовало. Корабль летел на ракетных двигателях. Они были рассчитаны так, чтобы поднять корабль с Земли — и подняли, — преодолев в шесть раз большую, чем сейчас, гравитацию и, сверх того, придав ему еще и ускорение в несколько «же». Так что корабль почти до неприличия легко набирал высоту. Когда гироскопы начали разворачивать его набок, примерно так же, как вертолет может накрениться в земной атмосфере, корабль легко переместился в новое положение. Кто-то искусно маневрировал им.

Держась обеими руками за поручни, Кохрейн добрался до командной рубки. Он был сердит и испуган.

Командная рубка представляла собой полусферу с видеоэкранами, показывающими звездное небо. Джонс, одетый в подобие сбруи, стоял рядом с панелью переключателей, совершенно не вписывавшейся в остальной интерьер рубки. Он выглядывал из пластикового пузыря, из которого мог видеть все вокруг и внизу корабля. Он подавал настойчивые сигналы тому самому мужчине, которого Кохрейн никогда раньше не видел, пристегнутому к креслу пилота перед обширной контрольной панелью из сотен приборов, над которыми порхали его руки. Динамик немузыкально заскрежетал. Это был голос Дэбни, очень взволнованный и обеспокоенный.

— …моя работа по усовершенствованию науки была применена другими умами. Я должен подчеркнуть, что если эксперимент, который должен начаться сейчас, не увенчается успехом, это ни в коей мере не умалит мое открытие, которое получило достаточное количество подтверждений. Возможно, мое открытие на самом деле намного опередило современную инженерную науку…

— Послушайте! — рявкнул Кохрейн. — Мы не можем лететь с Бэбс на борту! Это опасно!

Никто не обратил на него внимания. Джонс отчаянно махал руками, внося поправки в курс. Мужчина в пилотском кресле ему повиновался. Внезапно Джонс щелкнул каким-то переключателем. Что-то где-то вспыхнуло. Раздался мимолетный пульсирующий звук, который был не вполне звуком.

— Давай, — ровным голосом сказал Джонс.

Пилот с силой нажал на рычаги. Кохрейн в отчаянии выглянул в один из бортовых иллюминаторов. Он увидел лунный пейзаж — застывшее море лавы, укрытое слоем пепельно-коричневой лунной пыли. Он увидел множество луноходов, собравшихся в одну кучу, как будто большая часть жителей Луна-Сити собрались взглянуть на это событие. Он увидел необычно близкий лунный горизонт.

Но все это промелькнуло мимо него с исключительной быстротой. Едва открыв рот, чтобы протестовать, он почувствовал направленное вверх, странно успокаивающее ускорение корабля, равное одному земному «же». Лунный пейзаж внизу куда-то исчез. Он не оказался далеко внизу. Корабль, казалось, не поднимается. Сама Луна ужасно уменьшилась и пропала, точно лопнувший пузырь. Скорость ее исчезновения не стыковалась, никак не стыковалась с ускорением корабля в один «же», тем более в условиях лунной силы тяжести.

Динамик икнул и замолчал. Кохрейн все же издал тот рык, который начал было, когда увеличилось ускорение. Но все бесполезно. За иллюминатором виднелись звезды. Они не были такими же неподвижными, неизменными и мерцающими, какими выглядели с Луны. Казалось, эти звезды беспокойно шевелятся, постоянно изменяют свое положение относительно друг друга, пусть даже это изменение и трудно было уловить глазом — точно яркие цветные пылинки, дрожащие на ветру.

— Теперь попробуем включить ускоритель, — заинтересованно произнес Джонс.

Он щелкнул другим переключателем. И снова раздался тот мимолетный пульсирующий звук, который был не совсем звуком. На самом-то деле, это, скорее, чувство, ощущаемое всем телом. Оно длилось лишь долю секунды, но на этот миг звезды за иллюминаторами перестали быть звездами. Они превратились в крошечные светящиеся линии, движущиеся к хвосту корабля, но каждая со своей скоростью. Некоторые из них исчезли из виду. Другие передвинулись лишь ненамного. Но положение изменили все.

Потом они снова стали крошечными светящимися точками неимоверно разнообразных цветов и оттенков, всех мыслимых степеней яркости, шевелящимися и слегка перемещающимися друг относительно друга.

— Черт! — выругался Кохрейн, чувствуя, что свирепеет.

Джонс повернулся к нему. Его лицо сейчас было не совсем бесстрастным. Не совсем. Он даже выглядел довольным. Затем его лицо снова приняло свой обычный ничего не выражающий вид.

— Получилось, — сказал он спокойно.

— Вижу, что получилось! — выплюнул Кохрейн. — Но где мы? Куда мы забрались?

— Не имею ни малейшего понятия, — сказал Джонс столь же спокойно, как и раньше. — А какая разница?

Кохрейн бросил на него испепеляющий взгляд, но потом вдруг осознал, что протестовать уже слишком поздно.

Пилот, который раньше был поглощен управлением, сейчас оторвал руки от консоли. Двигатели заглохли. Их окружила мертвая тишина. И невесомость. Кохрейн ничего не весил. Это снова был свободный полет — как в то время, когда они летели от космической платформы до Луны. Пилот оставил свои приборы и привычно подплыл к иллюминатору в противоположной стене помещения. Он выглянул наружу, затем назад, и с удивленным удовлетворением в голосе сообщил:

— Замечательно! Вот Солнце!

— Далеко? — спросил Джонс.

— У него пятая звездная величина, — радостно ответил пилот. — Неплохо прокатились!

У Джонса в глазах снова мелькнуло довольное выражение.

— Вы имеете в виду, что отсюда Солнце кажется звездой пятой звездной величины? — голосом, в котором даже он сам слышал ярость, спросил Кохрейн. — Что, черт подери, произошло?

— Ускоритель, — почти с энтузиазмом объяснил Джонс. — Когда поле всего лишь ускоряло излучение, я использовал ток в сорок миллиампер на квадратный сантиметр пластины. Такая напряженность была у поля, когда мы запускали через кратер сигнальную ракету. Для испытаний аварийной петарды я увеличил напряженность поля. Использовал одну десятую ампера на квадратный сантиметр. Я говорил вам! А помните, как я думал, что произойдет, если использовать систему емкостного накопления энергии?

Кохрейн крепко держался за поручень.

— Чем больше энергии подаешь на внутреннее поле, — спросил он, — тем большую скорость получаешь?

Джонс довольно сказал:

— Существует предел. Он зависит от температуры объектов в поле. Но я сейчас создал поле по образцу сварочного аппарата или строба. Мы стартовали в слабом поле. Сейчас оно включено — мы должны поддерживать его. Но мне удалось добыть несколько отличных емкостных конденсаторов. Я подсоединил их параллельно, и получил мгновенный импульс интенсивного тока, когда накоротко замкнул их на моих катушках. Никак нельзя было допустить сквозной ток! Тогда все взорвалось бы! Но на некоторое время я получил импульс примерно в шесть ампер на квадратный сантиметр.

Кохрейн сглотнул.

— Поле было в шестьдесят раз сильнее, чем во время испытаний аварийной петарды? Мы летели… летим в шестьдесят раз быстрее?

— У нас была гораздо большая скорость! — Но оптимизма у Джонса явно поубавилось. — У меня не было времени подсчитать, — сказал он огорченно. — Я как раз сейчас хотел этим заняться. Но в теории поле должно было увеличить силу инерции пропорционально четвертой степени своей напряженности. Шестьдесят в четвертой будет…

— Насколько далеко мы находимся от Проксимы Центавра? — требовательно спросил Кохрейн. — Это ближайшая от Земли звезда. Насколько близко мы подошли к ней?

Вмешался пилот с противоположного конца командной рубки, тоже чуть умерив свой радостный пыл:

— Похоже, это Сириус, вон там…

— Мы не направлялись в сторону Проксимы Центавра, — мягко сказал Джонс. — Она слишком близко! А мы должны лететь так, чтобы вторая пластина поля Дэбни там, на Луне, была более или менее параллельна нашей, так что мы летели приблизительно вдоль лунной оси. Туда, куда указывает ось планеты.

— Так куда же мы направлялись? Куда мы летим?

— Мы пока еще никуда не летим, — сказал Джонс безо всякого интереса. — Сначала надо выяснить, где мы находимся, а уж тогда, исходя из этого…

Кохрейн провел ладонью по волосам.

— Послушайте! — рассердился он. — Кто здесь всем заправляет? Вы не сказали мне, что собираетесь улетать! Вы не установили точку назначения! Вы не…

— Мы должны испытать наш корабль, — очень терпеливо сказал Джонс. — Мы должны определить, насколько быстро он движется в зависимости от напряженности поля и ракетной тяги. Мы должны выяснить, как далеко мы забрались и двигались по прямой или нет. Мы должны выяснить даже, как мы будем приземляться! Этот корабль — совершенно новый механизм. Мы ничего не можем с ним поделать, пока не выясним, на что он способен.

Кохрейн изумленно уставился на него. Потом сглотнул.

— Понятно, — сказал он. — Финансово-экономический отдел «Спэйсвэйз, инк» сделал свое дело.

Джонс кивнул.

— Теперь дело за техническим отделом?

Джонс снова кивнул.

— И все же я считаю, — сказал Кохрейн, — что мы могли бы действовать в духе некоторого сотрудничества между отделами. Сколько вам понадобится времени, чтобы решить, что вы станете делать?

Джонс покачал головой.

— Даже предположить не могу. Попросите Бэбс подняться сюда, ладно?

Кохрейн воздел руки кверху и направился к спиральной лестнице с поручнями, ведущей вниз. Он спустился в главный салон. На дальней стене настойчиво мигали крошечные зеленые огоньки. Бэбс сидела за небольшой консолью, и Кохрейн увидел, что она с профессиональной сноровкой нажимает на какие-то кнопки. Лицо Билла Холдена, сидевшего в кресле, было уже знакомого Кохрейну нежно-зеленого оттенка.

— Мы взлетели, — сдавленным голосом сказал Холден.

— Да, — сказал Кохрейн. — А Солнце кажется звездой пятой величины оттуда, куда мы прилетели, — кстати говоря, совершенно неизвестно где. А я только что узнал, что мы стартовали наобум, а Джонс с пилотом, которого он нашел, сейчас страшно рады, что занимаются чистой наукой!

Холден закрыл глаза.

— Если захочешь приободрить меня, — сказал он слабым голосом, — можешь сообщить, что мы скоро во что-нибудь врежемся, и все это безобразие закончится.

— Взлетели даже без места назначения! — с горечью сказал Кохрейн. — Позволили Бэбс лететь с нами! Они не знают, где мы сейчас находимся и куда летим! Это черт знает что, а не бизнес!

— А кто назвал это бизнесом? — таким же слабым голосом спросил Холден. — Я начинал все это как психиатрическое лечение!

С противоположного конца салона, где за микрофонами и экраном видеофона сидела Бэбс, раздался ее деловитый голос:

— Уверяю вас, что это правда. Мы связаны с вами полем Дэбни, в котором излучение передается со скоростью, намного превышающей скорость света. Когда вы были маленьким, неужели вы никогда не натягивали струну между двумя жестяными банками, а потом не говорили по этому сооружению?

Кохрейн, хмурясь, остановился рядом с ней. Она подняла на него глаза.

— Журналисты на Луне, мистер Кохрейн. Они видели, как мы взлетали, и радар подтвердил, что мы пролетели несколько сот тысяч миль, а потом просто исчезли! Они не понимают, как им удается разговаривать с нами, и даже без запаздывания. Я объясняла им.

— Я займусь этим, — сказал Кохрейн. — Вы нужны Джонсу в командной рубке. А камеры? Кто занимается камерами?

— Мистер Белл, — оживленно ответила Бэбс. — Это его хобби, так же как игра в. покер и дети.

— Пусть сделает несколько кадров звездного неба вокруг нас, — велел Кохрейн, — а потом можете сходить узнать, что нужно Джонсу. Я тут кое-что проверну!

Он уселся в кресло, освобожденное для него Бэбс, и довернулся к двум журналистам на экране. Они видели взлет корабля. Вне всяких сомнений, взлет был зарегистрирован. Микроволновой луч, направленный на Землю, работал на полную мощность, передавая заявления Лунной обсерватории, которая раздраженно признавала, что корабль «Спэйсвэйз, инк» стартовал с невероятным ускорением. Но, твердо заявили астрономы, корабль и все его содержимое неминуемо должны были быть уничтожены ударной волной, вызванной их взлетом. Ускорение должно было создать столь же сильную ударную волну, как если бы в Луну врезался метеор.

— Ну, если вам так будет угодно, — обратился к ним Кохрейн, — можете считать меня ангелом. А как насчет заявления Дэбни?

Журналист на Луне пробормотал первое ругательство, которое когда-либо распространялось со сверхсветовой скоростью.

— Все, о чем он может говорить, — сказал он свирепо, — это какой же он замечательный! Он соглашается с обсерваторией, что вы должны были погибнуть. Так он сказал. Можете дать нам какие-либо свидетельства того, что вы живы и находитесь в космосе? Визуальные доказательства, которые можно было бы показать по телевидению?

В этот миг весь космический корабль слегка дернулся. Реактивного звука не было слышно. Казалось, корабль немного повернулся, но это было все. Ни силы тяжести. Ни акселерации. Это было исключительно неприятное ощущение, вдобавок ко всем неудобствам невесомости.

— Если вы не верите моему слову, что я жив, попытаюсь предоставить вам какие-нибудь доказательства, — сардонически сказал Кохрейн. — Хм. Пошлю-ка я вам несколько кадров звездного неба вокруг нас. Отошлите их в обсерватории на Земле, и пусть они сами выясняют, где мы находимся! Смещение относительного положения звезд должно позволить им вычислить это!

Он вышел из-за пульта системы связи. Холден в своем кресле все еще оставался зеленоватым. Кроме них двоих, в главном салоне никого не было. Кохрейн осторожно добрался до лестницы, ведущей вниз. Он вошел в разреженный воздух и спустился по лестнице, цепляясь за поручень.

Внизу оказался обеденный салон. Поскольку корабль строили с целью впечатлить тех, кто собрался делать инвестиции в акционерное предприятие, на внутреннем убранстве не экономили. А поскольку вдобавок ко всему нужно было еще и долететь с Земли до Луны и набрать довольно приличное ускорение, его создали достаточно крепким. Он был, по сути, честным произведением кораблестроителей для того, чтобы провернуть мошенническую кампанию. Но без некоторых предметов обстановки вполне можно было бы обойтись. Например, без иллюминаторов, выходивших в пустоту, которые были не слишком практичным предметом интерьера. Но все, кроме Холдена и двух человек в командной рубке, сейчас сгрудились у этих иллюминаторов, глядя на звезды. Там были и Джеймисон, и сценарист Белл, и даже Джонни Симмз с женой. Бэбс появилась там и вновь ушла. Белл возился с камерой. Когда Кохрейн подошел к нему, чтобы сказать, что ему нужно несколько кадров звездного неба, чтобы доказать замершей в ожидании планете, что они живы, Джонни обернулся и увидел его.

— Привет, — доброжелательно сказал он. Его лицо было бесстрашным и дружелюбным.

Кохрейн коротко кивнул.

— Я купил долю Уэста в «Спэйсвэйз», — изумленно сказал Джонни, — потому что хотел лететь с вами. Так?

— Я слышал, что так, — сказал Кохрейн столь же коротко, как и прежде.

— Уэст сказал, — все так же радостно продолжил Джонни, — что собирается вернуться на Землю, нащелкать по носам «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи», а потом отправиться в Южную Каролину и до конца жизни собирать там съедобных улиток.

— Вполне понятное желание, — кивнул Кохрейн. Он нахмурился — ему хотелось поговорить с Беллом, который ужасно долго не мог сфокусировать камеру за иллюминатором.

— Забавно будет, когда он попытается получить деньги по моему чеку, — рассмеялся Джонни. — Я остановил выплату по нему, когда он не захотел платить за выпивку, на которую я его пригласил!

Кохрейн постарался, чтобы все его эмоции не отразились у него на лице. Он понимал, что Джонни Симмз просто такой, и все тут. Психопатическая личность, начисто лишенная представления об этических принципах. Понятия плохого и хорошего были для него столь же бессмысленными, как звуки для глухого или цвета для слепого. Они просто не укладывались у него в голове. Его рассудок был в нормальном состоянии, и он мог быть замечательным собеседником. Он был способен испытывать самые добрые чувства и самые щедрые побуждения, которые тут же и осуществлял. Но у него бывали и менее достойные восхищения импульсы, как и у любого нормального человека, но он просто не понимал, что между этими импульсами существует какая-то разница. Он осуществлял и свои омерзительные импульсы. Он прилетел на Луну, чтобы избежать экстрадиции из-за своих прошлых импульсивных поступков, которые общество сочло убийственными. Еще предстояло выяснить, как он будет вести себя на корабле, но, поскольку формально он был вменяемым, его адвокаты могли запретить вылет, если бы его не взяли на борт. В тот миг Кохрейн почувствовал импульс вышвырнуть Джонни из шлюза как потенциальную опасность. Но он не был психопатической личностью.

Он остановил Белла и взглянул на первые кадры. Снимки показались ему превосходными. Джед вернулся обратно к видеофону, чтобы переслать их на Луну. Их можно будет передать в обсерватории Земли и изучить. Они не могут оказаться фальшивкой. На каждом снимке тысячи звезд, а на некоторых еще и Млечный Путь, и каждую из этих тысяч звезд можно идентифицировать, а каждая изменила свое относительное положение по сравнению с тем, что видно с Земли. Астрономы смогут установить точку, в которой сделан этот снимок. И любая попытка подделать даже одну фотографию заняла бы годы расчетов, и все равно где-нибудь обнаружилась бы ошибка. Эти кадры — неопровержимое доказательство, Что человеческая экспедиция достигла такого места в космосе, которое превосходила самые смелые мечты.

Больше Кохрейну делать было нечего. Он был лишним членом команды. Когда придет время подкрепиться, Джеймисон позаботится об этом. Возможно, Алисия Кит, нет, Алисия Симмз, поможет ему. Ничто больше не требовало внимания. Ракеты или работали, или нет. Система регенерации воздуха не нуждалась в контроле. Кохрейн обнаружил, что он не у дел.

Он неугомонно вернулся обратно в командную рубку. Бэбс выглядела совершенно беспомощной, а Джонс безучастно уставился на полоску бумаги, которую держал в руках, тогда как пилот все еще находился около иллюминатора в форме пузыря, глядя на звезды в один из толстых приземистых телескопов, которые на Луне использовали для наблюдения за планетами.

— Как идет исследование? — осведомился Кохрейн.

— Мы в тупике, — выдавил Джонс. — Я кое-что забыл.

— И что же?

— Когда мне что-то нужно, — сказал Джонс, — я записываю это и даю указания Бэбс, а она занимается этим.

— В точности моя собственная система, — согласился Кохрейн.

— Я написал для нее записку, — уныло сказал Джонс, — чтобы она нашла звездные карты и кого-нибудь, кто мог бы разработать систему астрогации за пределами Солнечной системы. Никто не озаботился этим раньше! Никто не долетал даже до Марса! Но я считал, что нам это понадобится.

Кохрейн ждал. Джонс показал ему засаленный клочок бумаги, исписанный убористым почерком.

— Я написал записку и засунул ее в карман, — сказал Джонс, — а потом забыл передать ее Бэбс. Так что мы не можем управлять кораблем. Просто не знаем, как. У нас нет ни звездных карт, ни инструкций. Мы заблудились.

Кохрейн ждал.

— По всей видимости, Ал ошибся, приняв за наше Солнце какую-то другую звезду. — Он говорил о пилоте, с которым Кохрейн был незнаком. — В любом случае, мы не можем снова ее найти. Мы повернули корабль, чтобы посмотреть на другие звезды, и больше не можем ее узнать.

— Разумеется, вы продолжите искать, — сказал Кохрейн.

— Зачем? — безнадежно спросил Джонс.

Он махнул рукой на четыре одинаковых пластиковых пузыря иллюминаторов. Со своего места Кохрейн мог видеть тысячи тысяч звезд, таких разных и таких похожих. Млечный Путь сверкал, точно усыпанная бриллиантами лента.

— Мы знаем, что наше Солнце — желтая звезда, — сказал Джонс, — но не знаем, ни насколько яркой она должна казаться отсюда, ни как должно выглядеть небо за ней.

— А созвездия? — спросил Кохрейн.

— Так найдите их, — с досадой ответил Джонс. Кохрейн не стал даже пытаться. Если уж пилот лунолета не смог заметить знакомых созвездий, то телевизионный продюсер не сможет и подавно. И, если подумать, казалось очевидным, что самые яркие для землян звезды должны были быть и, в большинстве своем, были самыми близкими. Если Джонс прав в своих догадках, что ускоритель увеличил скорость корабля на шестьдесят в четвертой степени раз, он должен был двигаться в несколько миллионов раз быстрее, чем аварийная петарда. Причем разогнаться за очень короткий период времени (коэффициент на самом деле превышал девятнадцать миллионов раз), и получалось, что никто не в состоянии измерить скорость объекта.

Кохрейн не был математиком, но даже он понимал, что для расчетов у них нет никаких данных. После подсчета того, во что превращалось ускорение в одно «же» в поле Дэбни определенной напряженности, можно было бы провести что-то вроде точного вычисления пути. Но все, что можно было узнать прямо сейчас, это лишь то, что они преодолели огромное расстояние.

Он вспомнил одно из своих шоу, происходившее в космосе во время воображаемого полета. Сценарист вложил в уста одного из своих героев реплику о том, что в ста световых годах от Солнечной системы не будет видно ни одного знакомого созвездия. В этой ситуации они похожи на канарейку, пытающуюся разглядеть окно, из которого она выпорхнула, с расстояния в квартал, притом совершенно не помня самого полета из окна.

Внезапно Кохрейн довольным тоном проговорил:

— Неплохая ошибка — если мы сможем устроить так, чтобы о ней не пронюхали там, дома! Как раз из нее мы сделаем совершенно новую программу, тринадцатинедельный цикл.

Бэбс изумленно уставилась на него.

— Основное место действия — эта командная рубка, — вдохновенно продолжал Кохрейн. — Мы соберем экспертный совет из длиннобородых ученых, мы станем обсуждать наши проблемы прямо здесь! Управление будет вестись с Земли, и все будет происходить в прямом эфире! Аудитория будет идентифицировать себя с нами! Каждый человек на Земле будет чувствовать, что он здесь, с нами, разделяя все наши проблемы!

— Вы не отдаете себя отчета! — вспылил Джонс. — Мы заблудились! Мы не можем определить нашу скорость, не зная, где находимся и сколько уже пролетели! Мы не сможем выяснить, что корабль будет делать, если не можем выяснить, что он уже сделал! Вы что, не понимаете?

— Я знаю! — терпеливо сказал Кохрейн. — Но у нас есть связь с Луной по полю Дэбни, которое доставило нас сюда! До того как заняться кораблем, вы передавали по нему излучение — со сверхсветовой скоростью. Сейчас мы передаем голос и изображение. Мы поставим шоу, которое заплатит за нашу астрогацию и позволит всему миру наблюдать за самыми привлекательными аспектами нашего путешествия. Хм… Сколько вам потребуется, чтобы сесть на планету, после того как вы получите в помощь навигационные системы, скажем, четырех лучших обсерваторий? Я организую финансирование…

Он радостно спустился обратно по лестнице. Спуск был спиральным, и у Кохрейна чуть не закружилась голова, пока он добрался до нижней палубы. Спустившись, он крикнул наверх, обращаясь к своей секретарше:

— Бэбс! Возьмите Белла и Алисию Кит и подходите сюда. Мне понадобятся несколько законных свидетелей, чтобы подтвердить величайшую сделку во всей истории рекламного бизнеса, заключенную на сверхсветовой скорости!

И он со всех ног побежал к видеофону.

Прошло некоторое время. Наконец пришли данные, которые сразу же решили часть проблем Джонса и пилота относительно того, где находился их корабль и сколько он пролетел — оказалось, 178,3 световых года. После чего им потребовался еще час на дополнительные исследования и вычисления, по завершении которых они, наконец-то, определили место назначения.

Они остановили корабль, чтобы выпустить из шлюза небольшой сверток, который раздулся до сорокафутового пластикового воздушного шара с прикрепленной к нему крошечной атомной батареей. Пластик проводил электричество. Это была пластина, генерирующая поле Дэбни. Оно соединилось с полем Дэбни с Земли, не давая ему исчезнуть, и одновременно создало второе поле с кораблем. В таком случае корабль мог передвигаться под любым от воздушного шара углом. Поле Дэбни простиралось на 178,3 световых года пустоты до воздушного шара, а потом еще в каком угодно направлении до корабля.

Ракетные двигатели снова заработали, и в игру вступил ускоритель. Пилот начал маневрирование. В космос выпустили второй шар.

В половине девятого по центральному времени Соединенных Штатов, в период, уступленный другими рекламодателями — выкупленный у них, — новая программа вышла в эфир. Это было получасовое шоу, финансируемое «Интерсити Кредит Корпорейшн» — «Покупайте в гарантированный кредит!» — с десятью чистыми минутами рекламы, разбитыми на четыре блока. Это было самое дорогостоящее шоу, когда-либо выходившее в эфир. В нем показывали интерьер командной рубки космического корабля, изредка ненадолго переключаясь на авторитетных персон с Земли, с комментариями по поводу того, что передавалось из далекого космоса.

Первый же выпуск доказал бесспорный успех программы. Он начался с краткого спора между Джонсом и пилотом Алом. Джонс согласился очень неохотно, но Ал, как выяснилось, с большим удовольствием играл на публику. Разговор шел о проблемах приближения к незнакомой солнечной системе. Затем переключились на компьютеры вычислительного центра на Земле. Снова на командную рубку космического корабля. Крупным планом дали кадры местного солнца, снабженные комментариями касательно его отличия от солнца, с начала времен питавшего человеческую расу. Затем камеры — ими управлял Белл — дали панорамный кадр картины за выпуклыми иллюминаторами корабля. Внизу виднелась планета. Корабль начал снижение. Планета на глазах увеличивалась. Кохрейн стоял так, чтобы не попасть в кадр, и исполнял роль режиссера, равно как и продюсера этого опуса. Он нашел применение даже Джонни Симмзу, использовав его в качестве закадрового голоса, повторявшего решительные команды. Это, вне всякого сомнения, было банально и рассчитано на публику.

Но тем не менее все это казалось подлинным. Корабль приблизился к планете, покрытой бескрайними ледниками, где лишь примерно двадцатиградусный экваториальный пояс казался лишенным полного оледенения. Ракеты, взревев, понесли корабль вниз через плотные слои облаков.

Телеаудитория на Земле увидела новую планету почти так же скоро, как и пассажиры корабля. Задержка во времени была лишь примерно три секунды на расстоянии в 203,7 световых года.

Поверхность планеты оказалась невообразимо дикой и впечатляющей. Там были долины, покрытые буйной растительностью. Там нашлись гряды покрытых снегом гор, проходящие через экваториальный пояс, и белые массы, которые, когда корабль снизился, оказались ледниками, надвигавшимися на растительность.

Но по мере того, как корабль опускался все ниже и ниже, а шум ракет становился все более оглушительным, поскольку атмосфера становилась более плотной, вырисовывалось совершенно новое представление о планете.

Она была вулканической. Вершины курились дымом повсюду — на заснеженных полях, среди ледников, между глетчерами, и даже в разбросанных там и сям областях, чья зелень свидетельствовала, что здешняя окружающая среда может представлять опасность, но где, тем не менее, должны были в изобилии процветать все формы жизни. Корабль продолжал спуск к бескрайнему лесу рядом с мореной.

Глава 6

Джеймисон что-то торжественно вещал в закрепленный на горле микрофон, Белл орудовал камерой, а корабль летел вниз. Это был впечатляющий репортаж. Дюзы ревели. В омывающих корабль воздушных потоках это был не просто грохот. Сопла создавали шум, походивший на раскаты грома, если слушать их, находясь в центре грозового облака. Это был ошеломляющий, почти парализующий шум. Но речь Джеймисона лилась с профессиональной плавностью.

— Эта планета, — рассказывал он, комментируя кадры Белла, идущие к передатчику, — эта планета — первый после Земли мир, на котором приземлился человеческий корабль. Не парадоксально ли, что прежде чем ступить на красные железооксидные равнины Марса и вдохнуть его разреженный холодный воздух, прежде чем бороться за жизнь в формальдегидных бурях Венеры, человек взглянет на мир, который приветствует человечество из бесконечной дали. Мы спускаемся, и все человечество может наблюдать за нашим спуском на планету, чья растительность зелена, чьи ледники доказывают, что здесь в изобилии имеются вода и воздух, чьи дымящиеся вулканы убеждают нас в ее близком родстве с Землей!

Он снял микрофон и одними губами спросил:

— Я еще в эфире?

Кохрейн кивнул. На нем были наушники, в которых он слышал все, что передавала система связи, а этот репортаж шел по угловому полю Дэбни при помощи релейной системы сначала до Луна-Сити, а потом до Земли. Кохрейн зашептал в ухо Джеймисону:

— Продолжай! Если твой голос замрет постепенно, это будет лучшим возможным знаком к окончанию передачи. Это будет держать зрителей в напряжении. Отличная передача!

Джеймисон прижал микрофон обратно к коже. Ракетный рев мог повредить его только тогда, когда его горло вибрировало от звука. Но даже в таком состоянии он будет передавать.

— Я вижу, — сказал Джеймисон, перекрывая грохот двигателей, — леса гигантских деревьев, похожих на секвойи матери-Земли. Я вижу стремительные реки, пенящиеся в своих каменистых руслах, берущие истоки в ледниках. Мы все еще слишком высоко, чтобы можно было разглядеть какие-либо живые существа, но стремительно снижаемся. Сейчас мы находимся на уровне высочайших горных пиков. Вот опустились ниже их дымящихся вершин. Под нами на многие мили в ширину и лиги в длину раскинулась бескрайняя равнина. Здесь вполне можно было бы выстроить город. Над ней вздымается к небу гигантский горный отрог, покрытый зеленью. Так и кажется, что где-то в этой зелени притаился замок.

Он поднял брови, глядя на Кохрейна. Сейчас они уже довольно глубоко опустились в атмосферу, и это был очевидный недостаток, ибо поле Дэбни могло существовать только тогда, когда обе генерирующие пластины находились в вакууме. Но Кохрейн сделал такой жест, который используют в телевизионной практике для того, чтобы дать знать актеру, что время до конца съемки измеряется десятками секунд, и поднял вверх два пальца. Двадцать секунд.

— Мы вглядываемся, — продолжил Джеймисон, — и вы вглядываетесь вместе с нами, — в мир, который будущие поколения будут считать своим домом. Это место, где возникнет первая человеческая колония среди звезд!

Кохрейн начал отбивать время. Десять, девять, восемь…

— Мы почти приземлились, — возвестил Джеймисон. — Неизвестно, что ждет нас внизу… Но что это? — Он сделал драматическую паузу. — Живое существо? Живое существо, промелькнувшее внизу! Мы прощаемся с вами — со звезд!

Он закончил как раз вовремя. Принимая во внимание трехсекундную задержку, с которой сигнал должен был достичь Луны, и приблизительно еще две секунды,

чтобы его передали на Землю, его последнее слово, «звезды», закончилось точно в тот момент, когда начался четырехминутный рекламный ролик «Интерсити Кредит» в Соединенных Штатах, «Ситроена» в Европе, «Фабриканос Унидос» в Южной и Центральной Америке, «Нир-Ист Ойл» — в Средиземноморье. По истечении этих четырех минут еще останется время для позывных канала и сигнала точного времени, а также разнообразных восьмисекундных кадров до того, как другие программы выйдут в эфир.

Ракетные двигатели ревели и грохотали. Корабль опускался все ниже и ниже. Джеймисон сказал:

— Я думал, что мы отключимся, когда войдем в атмосферу!

— Джонс тоже так думал, — утешил его Кохрейн.

Затем, пытаясь перекричать нечеловеческий шум двигателей, он обратился к Беллу:

— Белл! Видите внизу кого-нибудь живого?

Тот покачал головой. Он стоял у камеры, наведенной на планету за выпуклым иллюминатором, снимая кадры, которые можно было бы использовать позже. Теперь появилось ощущение тяжести. На самом деле это было быстрое замедление снижения корабля.

Кохрейн подошел к иллюминатору. Корабль продолжал снижаться.

— Живое существо? Где?

Джеймисон пожал плечами. Он использовал это в качестве эффектного завершающего штриха. Экстраполяция того факта, что планета, на которую они садились, была покрыта растительностью. Он с каким-то отвращением выглянул в иллюминатор на быстро приближающуюся зеленую землю. Он был горожанином. Ему в прямом смысле слова никогда раньше не приходилось видеть такого количества по всем признакам пригодной для обитания территории, на которой не было ни одного дома. На равнине в десять миль длиной и две шириной не было ни одного квадратного дюйма бетона или стекла. И ни единого созданного человеческими руками предмета. Небо было синим, и по нему плыли облака, но один вид растительности сразу же наводил Джеймисона на мысль о крышах. Он невольно поискал парапеты там, где крыши заканчивались, чтобы пропустить свет вниз, к окнам и улицам. Ему никогда прежде не приходилось видеть траву где-либо, кроме надземных зон отдыха, кусты, не отвечающие канонам ландшафтной архитектуры, и уж, разумеется, деревья, за исключением одомашненных видов, пригодных для выращивания на вершинах зданий. Для Джеймисона это была пустыня. Отсутствие строений на Луне понятно — там не было воздуха. Но здесь непременно должен находиться город!

Корабль слегка качнулся, ракеты изменили тягу, чтобы сбалансировать снижающуюся тушу корабля. Бывший марсолет тормозил и тормозил, и вдруг застыл — все окутал ужасный дым, из которого вырывались языки пламени, — и корабль ощутимо обо что-то ударился. Дюзы продолжали изрыгать огонь, но не с такой силой. Грохот стал тише. Еще тише. Потом превратился в еле различимый шорох.

Мир вокруг стал замечательно неподвижным. Это было следствием силы тяжести. Земной силы тяжести или, по крайней мере, очень близкой к ней. Все ощущали отчетливое давление своих ног на пол и тяжесть собственных тел, очень отличавшуюся от ощущения в Луна-Сити, не говоря уже о свободном полете в безвоздушном пространстве.

В иллюминаторах не было видно ничего, кроме кружащихся клубов дыма. Они приземлились в лесу, и факелы ракетного двигателя выжгли на месте приземления все до голой земли. В радиусе сорока ярдов вокруг корабля земля превратилась в массу дымящейся золы. За пределами этого круга бушевало яростное пламя, создавая завесу плотного дыма. Дальше от земли поднимался один лишь дым.

В наушниках Кохрейна зазвенел громкий голос Бэбс, почти визг:

— Мистер Кохрейн! Мы приземлились! Я хочу взглянуть на это!

Кохрейн нажал на кнопку прикрепленного к руке микрофона.

— Есть ли связь с Луна-Сити? — осведомился он. — Ее быть не может, но тем не менее?

— Да, — к его удивлению, отозвалась Бэбс. — Передача прошла нормально. Они хотят поговорить с вами. Все хотят поговорить с вами.

— Скажите им, чтобы вышли на связь позже, — велел Кохрейн. — Потом оставьте луч, не отключая, и поднимайтесь сюда, если хотите. Скажите оператору на Луне, что отойдете минут на десять.

Он продолжил смотреть в окно. Ал, пилот, оставался в своем кресле перед пультом управления. Корабль стоял так же, как приземлился, вертикально, на тройном хвостовом стабилизаторе. Кохрейн сказал Джонсу:

— Похоже, стоим твердо. Не перевернемся! Джонс кивнул. Шум ракетных двигателей затих…

Ничего не произошло.

— Думаю, мы могли сэкономить топливо на этой посадке, — сказал Джонс. Затем, довольный, добавил: — Отлично! Поле Дэбни все еще работает! Генерировать его нужно в вакууме, но, похоже, после возникновения оно само отталкивает воздух. Отлично!

По лестнице метеором взлетела Бэбс. Она подскочила к иллюминатору и восторженно выглянула наружу. Потом разочарованно сказала:

— Это похоже на…

— Это похоже на ад, — сказал Кохрейн. — Один дым, копоть и сажа. Хотя можно надеяться, что мы не устроили лесной пожар, а всего лишь выжгли посадочную площадку.

Они снова уставились в иллюминатор. Через некоторое время перешли к другому и стали смотреть оттуда. Дым раздражал, но все же его можно было предусмотреть. Лунолет, приземляясь в космопорте на Земле, раскалял бетонную плиту взлетного поля докрасна, так что автобусам наземной службы приходилось дожидаться, пока она остынет, прежде чем подъезжать. Здесь же корабль приземлился в лесистой местности. Естественно, его выхлоп превратил в выжженную пустошь то место, куда сел. Вдобавок, деревья, которые легко загорались, тут же охватил огонь. Так что корабль оказался в ситуации сказочного феникса, гнездящегося только в пламени. Везде, где бы он ни сел, случилось бы то же самое, разве что они решили бы приземлиться на леднике. Но в таком случае корабль оказался бы в озере кипящей воды и пара, и замерз бы сразу же, как только его посадочная площадка охладилась.

Теперь им было совершенно нечего делать. Приходилось ждать. Один раз корабль легонько затрясся, как будто земля под ним слегка вздрогнула. Но не было ничего такого, о чем стоило бы тревожиться.

Путешественники разглядели, что этот лес состоял в основном из двух видов деревьев, которые горели по-разному. У деревьев первого вида был один ствол, который давал смолистое пламя и густой черный или черно-серый дым. Второй вид выглядел очень необычно — плотный, массивный ствол вовсе не касался земли, крепясь на воздушных корнях, поддерживавших его посредством множества широко раскинувшихся отростков. Возможно, более тяжелая часть формировалась на земле, а потом поднималась в воздух по мере того, как росли его корни.

Очень досадно, что огонь и дым не давали разглядеть почти ничего. Завеса дыма очень долго не рассеивалась. Через три часа сильно горящих участков уже не осталось, но угли все еще тлели, и над ними поднимался дым. Через три с половиной часа местное солнце начало заходить за горизонт, и закат окрасил небо в невиданно яркие тона. Что казалось достаточно логичным. Когда дома, на далекой Земле, в девятнадцатом столетии вулкан Кракатау взорвался, он выбросил в воздух такое количество пыли, что на три следующих года закаты по всему земному шару стали значительно живописнее. На этой планете дымящиеся сопки виднелись буквально на каждом шагу, и именно вулканическая пыль сделала сумерки столь изумительно прекрасными. Не только запад окрасился золотом и багрянцем, но и сам зенит засиял малиновым и желтым, и все до последнего пассажиры космического корабля глядели в небеса, каких никто из них не мог видеть даже в своем воображении.

Цвета по всему небу изменялись и изменялись, перетекая один в другой, становясь из желтых вдруг золотыми, но ослепительная картина так и не меркла. Через некоторое время небо стало темно-красным, и на нем замерцали бледно-голубые звезды, сложившиеся в новые незнакомые созвездия, некоторые очень яркие, а корабль опоясывало кольцо серого пепла с рдеющими там и сям углями, от которого вниз по долине все еще тянулась тонкая пелена белого дыма.

Закат уже отгорел, когда Кохрейн поднялся из-за видеофона. Связь с Землей, наконец, прервалась. Там, где-то в космосе, парил воздушный шар с атомной батареей, превращавшей всю его поверхность в генерирующую пластину поля Дэбни. Корабль создавал поле между собой и этой пластиной. Воздушный шар генерировал другое поле между собой и другим шаром всего лишь в 178,3 световых годах от Солнечной системы. Но вещество этой планеты находилось между ближайшим воздушным шаром и кораблем. Джонс провел испытания и обнаружил, что поле все еще продолжало существовать, но заглушалось материей этого нового для них мира. Завтра, когда не будет каменной помехи прохождению излучения, они снова смогут связаться с Землей.

Но Кохрейн очень устал и был обескуражен. Пока не прервалась связь с Землей, он занимался переговорами. Ему надо было обговорить очень многое. Но от передатчика он отошел неудовлетворенным.

Он обнаружил, что Билл Холден и Бэбс ужинают в обеденном салоне. Очень много из недавнего разговора осталось непонятным для Кохрейна. Он чувствовал себя оскорбленным возмущением ученых. Они не смогли сказать ему то, что он хотел знать, не получив предварительной информации, которой он не обладал.

Усталый и подавленный, Джед подошел к столу. Бэбс внимательно взглянула на него и тут же вскочила, чтобы положить еды. Кто-то снова разглядывал через иллюминаторы этот новый, незнакомый мир, хотя почти ничего не было видно.

— Билл, — раздраженно начал Кохрейн, — я только что получил самую большую нахлобучку в своей жизни! Ты считаешь, что завтра с утра мы выйдем из шлюза и пойдем на прогулку? Как бы не так! Я только что поговорил с Землей. Мне намылили шею за то, что мы приземлились на неизвестной планете без специалистов по бактериологии, органической химии, экологии и эпидемиологии, и без полной лаборатории, где можно было бы все проверить, прежде чем осмелиться дышать здешним воздухом. Меня предупредили, чтобы мы не смели открывать ни один иллюминатор!

— Похоже, ты поговорил с каким-нибудь биологом с громким именем, — сказал Холден. — Думать надо было!

— Я хотел поговорить с кем-нибудь, кто знает больше, чем я, — возразил Кохрейн. — А с кем еще я должен был говорить?

Холден покачал головой.

— Мы, психиатры, — заметил он, — только и делаем, что заглядываем в убежища, где люди пытаются скрыться от самих себя. Мы видим человечество с изнанки, и никогда не обращаемся с трудной проблемой к человеку с громким именем! Они все слишком трепетно относятся к собственной репутации. Как и Дэбни, они впадают в панику при одной мысли о том, что кто-то может поймать их на ошибке. Ни одно светило медицины или биологии не осмелится сказать тебе, что все, разумеется, будет в порядке, если мы пойдем прогуляемся по довольно симпатичной местности за иллюминаторами.

— А кто осмелится? — осведомился Кохрейн.

— Мы проведем все возможные анализы, — успокаивающе сказал Холден, — а потом сами примем решение. Мы можем рискнуть. В конце концов, на кону стоят всего лишь наши жизни!

Бэбс принесла Кохрейну тарелку с едой. Тот прожевал что-то и проглотил, не чувствуя вкуса.

— Они говорят, что мы не должны дышать местным воздухом до тех пор, пока не узнаем, нет ли там опасных бактерий, что мы не должны ни к чему прикасаться, пока не проверим это на возможные аллергены, мы не должны, не должны, не должны.

— Ну и что те же самые авторитеты сказали бы твоему другу Колумбу? — хмыкнул Холден. — На незнакомом континенте, он, разумеется, должен был обнаружить незнакомые растения и незнакомых животных. Он должен был найти незнакомые народности и никуда не делся бы от незнакомых заболеваний. Они предостерегли бы его, чтобы не рисковал, будь у них такая возможность.

Кохрейн сердито накинулся на еду. Потом фыркнул:

— Если хочешь знать, мы должны туда выйти! Если мы не выйдем и не осмотримся, то понесем убытки! Сюжетная линия будет испорчена. Это самый лучший приключенческий сериал, который когда-либо смотрели на Земле! Если мы пойдем на попятный и откажемся от исследования, зрители будут возмущены и разочарованы, и выместят это на наших рекламодателях!

Бэбс тихонько сказала Холдену:

— Вот какой у меня босс!

Кохрейн кинул на нее сердитый взгляд, не зная, как ему воспринимать этот комментарий.

— Завтра попробуем провести кое-какие анализы и сделаем пробы воздуха. Я выйду из корабля в скафандре и приоткрою щиток. Я смогу снова закрыть его до того, как что-нибудь опасное попадет внутрь. Но нет никакого смысла выходить сегодня и бродить по горячим углям. Это может подождать до завтра.

Холден улыбнулся ему, а Бэбс одарила пристальным загадочным взглядом.

Ни один из них больше ничего не сказал. Кохрейн доел свой ужин и обнаружил, что больше ему заняться нечем. Сила тяжести на этой планете очень близка к земной, но казалась большей: все они за три недели пребывания на Луне привыкли к ее уменьшенной гравитации. А Джонс и пилот провели в одной шестой земной гравитации намного больше время. Их мускулы потеряли тонус, как если бы они пролежали то же время на больничной койке. Все чувствовали себя физически изнуренными.

Тем не менее это была здоровая усталость, и их мышцы должны прийти в норму так же быстро, как выздоровевший человек восстанавливает силы после болезни, а возможно, даже быстрее. Но ночная жизнь в тот вечер на корабле была бы невозможна. Джонни Симмз исчез в своей каюте после того, как несколько часов капризничал точь-в-точь как переутомленный маленький мальчик. Сдались и Джеймисон, и Белл, и даже пилот Ал заснул прямо во время разговора с Джонсом, который пытался обсудить с ним какой-то технический вопрос. Да и сам Джонс поминутно зевал и, когда Ал бесстыдно захрапел прямо ему в лицо, сдался тоже. Они разошлись по своим койкам.

Выставлять часовых было бессмысленно. Если дымящееся пепелище не смогло бы послужить им защитой, то человек, сидящий и смотрящий в иллюминаторы, вряд ли бы чем-то изменил ситуацию. Время от времени корабль сотрясала легкая, практически неощутимая дрожь. Скорее всего, это признаки надвигающегося вулканического землетрясения. Разумеется, дрожь не беспокоила путешественников, а окружавший их густой лес служил залогом того, что ничего страшного здесь не случалось. Деревья стояли крепкие и высокие. Корабль был в безопасности. Оставалось просто потушить свет и лечь спать.

Но Кохрейн не мог расслабиться. Ноющая боль в мышцах раздражала его. Не давала заснуть и мысль, в каком свете представили на Земле их экспедицию, сочтя ее группкой невежд, пустившихся в путь без звездных карт и бактериологического оборудования. Да что там, даже без прибора, позволявшего сделать пробы воздуха на планетах, на которых они могли приземлиться! Их строго предупредили не слишком-то использовать свое достижение. Кохрейн чувствовал, что не ошеломлен и самим этим достижением, хотя менее чем восемнадцать часов назад корабль и его пассажиры находились еще на Луне, а сейчас уже совершили посадку на новой планете, в два раза более удаленном от Земли, чем Полярная Звезда.

Возможно, Кохрейн не испытывал благоговейного трепета потому, что смотрел на все с точки зрения телевизионного продюсера. Он рассматривал всю затею как свой очередной телевизионный проект, с головой уйдя в мелкие детали его воплощения. Он оценивал его со своей собственной, довольно узкой, точки зрения. Его не беспокоило то, что их со всех сторон окружала дикая природа дикого мира. Он считал эту природу лишь декорацией, на фоне которой разворачивалось действие его сериала, хотя был точно таким же горожанином, как и его товарищи. Он вернулся в командную рубку, которая находилась в носу корабля, и когда тот стоял вертикально на хвостовых стабилизаторах, она была самым высоким местом. Угли дотлели, а дым рассеялся настолько, что можно было смотреть через иллюминаторы в ночь.

Кохрейн взглянул на смутно видимую черную массу деревьев там, где заканчивалось пепелище, и темные очертания гор, заслоняющих звезды. Он, сам не вполне это осознавая, оценивал их с точки зрения того, как они выглядели бы на телеэкране. Огоньки в рубке периодически легонько помаргивали, но он не обращал на это никакого внимания. В его репетиционной студии дома все выглядело примерно так же.

Бэбс, казалось, тоже мучила бессонница. В рубке было почти темно, лишь ободряющее свечение контрольных индикаторов уверяло, что поле Дэбни все еще существует, хотя и заглушённое веществом планеты. Бэбс вошла в темную комнату чуть позже Кохрейна. Тот беспокойно переходил от одного иллюминатора к другому, выглядывая наружу.

— Я подумала, что надо вам сказать, — решилась, наконец, Бэбс, — что доктор Холден положил немного водорослей из водоочистительных резервуаров в шлюз, а потом открыл внешний люк.

— Зачем? — спросил Кохрейн.

— Водоросли — земные растения, — пояснила Бэбс. — Если воздух ядовитый, к утру они погибнут. Мы сможем закрыть внешний люк, откачать воздух, который проник в шлюз с планеты, а потом запустить туда воздух из корабля. Так что посмотрим, что произойдет.

— А-а-а, — сказал Кохрейн.

— А потом я не могла уснуть, — простодушно добавила Бэбс. — Не возражаете, если я побуду здесь? Все уже легли.

— Конечно, нет, — сказал Кохрейн. — Оставайтесь, если хотите.

Он снова выглянул во тьму, потом перешел к другому иллюминатору.

— Там в небе что-то светится, — кратко сказал он.

Она взглянула туда, куда он показывал. Там, за огромным черным пятном, закрывающим звезды, виднелось красноватое зарево, как будто горело что-то огромное. Но цвет был не похож на пламя. Не совсем похож.

— Там город? — шепотом спросила Бэбс.

— Вулкан, — сказал ей Кохрейн. — Я ставил сериалы про разумных существ с других планет — забавно, как мы все на Земле мечтали о таких вещах, но это маловероятно. Маловероятно с тех пор, как мы на самом деле долетели до звезд.

— Почему именно с этих пор?

— Потому, — наполовину иронично сказал ей Кохрейн, — что человек получил господство над прочими созданиями. Не думаю, чтобы мы нашли тех, кто стал бы соперничать с нами за это господство. Я не могу представить, что мы найдем другую расу существ, которые могут быть… людьми. Видит бог, мы пытаемся лишить друг друга достоинства, но не думаю, что существует другая раса, способная унизить нас, когда мы найдем их!

Через миг он добавил:

— И так не слишком-то хорошо, что мы оказались здесь лишь потому, что на свете существуют дезодоранты, косметика, собачий корм и прочая ерунда, которую люди жаждут рекламировать друг другу! Мы бы здесь не оказались, если бы не реклама да не тот факт, что некоторые люди страдают неврозами, другие не любят свое начальство, а третьи сходят с ума другими способами.

— Ну, сумасшествие сумасшествию рознь, — возразила Бэбс. — Не все они опасны.

— Да, за счет некоторых его видов я неплохо подзаработал, — кисло согласился Кохрейн. — Но мне они не нравятся. У меня такое чувство, что я мог бы устроить все и получше. Знаю, что не мог бы, но хотелось бы попробовать. Некоторым образом, я сейчас и пытаюсь.

Бэбс прыснула.

— Это потому, что вы мужчина. Женщины не настолько глупы. Мы реалистки. Нам все — даже мужчины — нравится таким, как оно есть.

— А мне нет, — сердито сказал Кохрейн. — Мы совершили нечто невообразимое, а мне от этого никакой радости! У меня голова трещит от всяких деловых мелочей, которыми надо будет заняться завтра. Я должен быть в приподнятом настроении. Я должен торжествовать! Я должен быть счастлив! Но я до смерти боюсь, что эта планета разочарует наших зрителей!

Бэбс снова прыснула и, встав, направилась к лестнице, ведущей вниз.

— Что случилось? — удивился Кохрейн.

— Пожалуй, я все-таки оставлю вас в покое, — весело сказала девушка. — Вы всегда тщательно избегаете разговаривать со мной на личные темы. Думаю, вы боитесь, что я скажу вам что-нибудь ради вашего же блага. Останься я здесь, я, пожалуй, вполне могла бы. Спокойной ночи!

Она начала спускаться.

— Погодите! — с досадой сказал Кохрейн. — Черт побери, я и не знал, что настолько прозрачен! Простите, Бэбс! Скажите мне что-нибудь ради моего же блага!

Та поколебалась, потом очень весело сказала:

— Вы видите все только так, как их видят мужчины. Эта программа, это путешествие — все это не восхищает вас, потому что вы не можете посмотреть на это взглядом женщины.

— Как, например? Что. такого видит женщина, чего я не вижу?

— Женщина, — сообщила Бэбс, — видит в этой планете место, где будут жить мужчины и женщины. Жить! А вы не видите. Вы упускаете все, связанное с тем, что здесь на самом деле будут жить люди. А именно такие вещи женщина видит в первую очередь.

Кохрейн нахмурился.

— Я не так заносчив, чтобы вообще ни к кому не прислушиваться. Если у вас есть какие-нибудь мысли…

— Не мысли, — перебила его Бэбс. — Просто реакция. Нельзя объяснить реакцию тому, у кого ее нет. Спокойной ночи!

Она убежала по лестнице. Через несколько минут до Кохрейна донесся едва слышный стук закрывшейся двери одной из кают на три палубы ниже.

Он вернулся к своей беспокойной вахте у иллюминаторов, пытаясь осмыслить то, что сказала ему Бэбс. У него ничего не вышло. Под конец Кохрейн устроился в одном из чересчур мягких кресел, сделавших этот корабль столь привлекательным для доверчивых инвесторов. Он намеревался обдумать то, что могла иметь в виду Бэбс. В конце концов, она была самой толковой секретаршей, когда-либо работавшей у него, и он понимал, что без нее он как без рук. Теперь он мучительно пытался представить, какое изменение мировоззрения принесет то, что среди первооткрывателей женщины. Ему пришло на ум несколько действительно стоящих мыслей. Но такие размышления были не слишком приятными. Он не помнил, когда заснул, а проснулся от шума голосов. Наступило утро, и Джонни Симмз по-мальчишески радовался чему-то, что происходило за иллюминаторами.

— Давай, догоняй, парень, — вдохновенно кричал он. — Хватай его! Вот…

Кохрейн разлепил глаза. Джонни Симмз глазел из выпуклого иллюминатора куда-то вниз, размахивая руками. Алисия, его жена, смотрела из того же иллюминатора, но, казалось, совершенно не разделяя его одобрения. Белл перетащил свою камеру в другой конец рубки и пытался сфокусировать ее у какого-то окна.

— В чем дело? — осведомился Кохрейн, выбираясь из кресла. Веселье Джонни Симмза внезапно испарилось. Он грязно выругался. Алисия, коснувшись его руки, начала тихо ему выговаривать. Он злобно накинулся на нее, изрыгая непристойности.

Кохрейн грозно приблизился к Симмзу, и ярость плейбоя вдруг как рукой сняло. Он дружелюбно и весело улыбнулся.

— Драчка закончилась, — непринужденно объяснил он. — Неплохая была драчка. Но одна из тварей не захотела остаться и смылась.

Алиса спокойно пояснила:

— Здесь были какие-то животные. Они очень походили на медведей, только с огромными ушами.

Кохрейн с бешеными глазами взглянул на Джонни. Пожалуй, рыцарское отношение здесь излишне, но он был просто вне себя. Через миг Джед развернулся и подошел к иллюминатору. Выгоревшая площадка была покрыта пеплом, по краям виднелись угли. Теперь деревья и подлесок проглядывались хорошо. Деревья не казались странными, потому что знакомым показалось бы их отсутствие. Кустарники не произвели на него впечатления экзотических, поскольку весь его опыт с растениями был ограничен искусственными растениями телевизионных декораций да искусственно выведенной зеленью на крышах зданий. Он вообще едва ли удостаивал какую-либо растительность своим взглядом. Джед поискал, нет ли где какого-нибудь движения, и увидел стремительно удаляющиеся меховые огузки полудюжины неизвестных созданий, юркнувших в укрытие, как будто их сильно напугали. Взглянув вниз, он разглядел корпус корабля и два из трех хвостовых стабилизаторов, на которых покоился звездолет.

Люк шлюза раскрывался. Распахнувшись до конца, он отскочил от корпуса.

— Холден проводит что-то вроде анализов воздуха, — отрывисто сказал Кохрейн. — Животные испугались, когда распахнулась внешняя дверь. Пойду посмотрю, что он обнаружит.

Он поспешил вниз и встретил Бэбс, стоящую перед внутренним люком шлюза. Она была какой-то бледной. У ее ног стояли две плошки омерзительной на вид зеленоватой жижи. Это, разумеется, были водоросли из резервуаров воздухоочистительной системы.

— Водоросли остались живы, — сказала Бэбс. — Доктор Холден вышел в шлюз, чтобы самому попробовать воздух. Он сказал, что будет очень осторожен.

Кохрейну почему-то стало стыдно. Ожидание тянулось отчаянно долго. Затем раздался шум гидроприводов, это закрылся внешний люк. Легкий шорох, и в шлюз хлынул сжатый воздух.

Внутренний люк раскрылся. Из шлюза вышел Билл Холден с выражением веселого изумления на лице.

— Привет, Джед! Я попробовал воздух. Все в порядке. Предположительно, чуть-чуть высоковато содержание кислорода. Но до чего же чудесно здесь дышится! Могу доложить, что деревья здесь такие же, как и на Земле, в их зелени присутствует хлорофилл, и вообще это планета земного типа. Легкий запах дыма совершенно знакомый, и я считаю, что этого хватит для анализа. Я собираюсь пойти на прогулку.

Кохрейн обнаружил, что пристально смотрит на лицо Бэбс. На нем отражалось огромное облегчение, но даже Кохрейн, который, не отдавая себе отчета, ожидал чего-то в этом роде, не мог бы принять ее выражение за что-нибудь другое. Например, за восхищение.

— Я одолжу у Джонни Симмза одно из его ружей, — сказал Холден, — и огляжусь. — Или это совершенно безопасно, или все мы так и так мертвецы. Честно говоря, я думаю, что это безопасно. Там хорошо, Джед! Честно, там очень хорошо!

— Я пойду с тобой, — сказал Кохрейн. — Без Джонса и пилота корабль не сможет возвратиться обратно. Но мы с тобой не столь незаменимы.

Он вернулся в рубку. Джонни Симмз с радостью снабдил их оружием и даже вызвался сопровождать их. Примерно через двадцать минут Кохрейн с Холденом вошли в шлюз, и люк за ними захлопнулся. Свет включился автоматически, точь-в-точь как в холодильнике. Кохрейн обнаружил, что его губы искривились в ухмылке, когда на ум ему пришла эта аналогия. Через несколько секунд внешний люк распахнулся, и им открылся вид сверху на кроны деревьев. Кохрейн вздрогнул. Поручней не было, и высота пугала его. Но Холден вывесил строп, и они, раскачиваясь, спустились вниз на пятьдесят метров вдоль гладкого блестящего металлического корпуса.

Земля под их ногами все еще не остыла. Холден расстегнул строп и с совершенно не подобающей серьезному ученому прытью рванул к более холодной территории. Кохрейн последовал его примеру.

Запахи были абсолютно обычными. Горелое дерево. Дым. Звуки тоже не казались странными. Периодическое потрескивание недогоревших стволов. Оживленное и пронзительное, но, тем не менее, музыкальное пение птиц. Все впечатления перекрывала необычайная свежесть воздуха. Кохрейн отметил его, поскольку на Земле жил в городе, потом провел четыре дня в лунолете, затем еще восемнадцать дней прожил в регенерированном воздухе Луна-Сити и только что вышел из космического корабля, воздух в котором отдавал консервацией.

Он не заметил шума поехавшего вверх за его спиной стропа. Джед весь обратился в зрение и слух, впитывая в себя этот незнакомый мир. Он остро осознавал его полную новизну, потому что был горожанином до мозга костей. Они с Холденом не замечали странных квакающих звуков, похожих на лягушачьи крики, с вершин деревьев. Пройдя между покосившимися обугленными столбами и выбравшись туда, где под ногами зеленела трава, а листва на деревьях лишь немного высохла, Кохрейн услышал нежные пронзительные трели, лившиеся из полудюймовой норы в земле. Но его не изумило место, из которого доносились эти трели. Его изумил сам звук.

За спиной у них послышался крик.

— Мистер Кохрейн! Доктор Холден!

Они резко обернулись. На земле стояла Бэбс, только что выпутавшаяся из стропа. Она последовала за ними, дождавшись, когда они выйдут из шлюза и не смогут ничего возразить.

Кохрейн выругался про себя. Но когда запыхавшаяся Бэбс догнала их после пробежки через горячее пепелище вприпрыжку, он сказал лишь:

— Какая неожиданная встреча!

— Я… я просто не смогла удержаться, — оправдываясь, сказала Бэбс, все еще тяжело дыша. — И у вас ведь есть ружья. Это достаточно безопасно — ой, смотрите!

Она во все глаза смотрела на куст, покрытый бледно-пурпурными цветами. В воздухе над ним парили какие-то крошечные создания. Бэбс приблизилась к кусту и снова вскрикнула, пораженная его душистым ароматом. Кохрейн и Холден в восхищении подошли к ней.

В каком-то смысле, они были безрассудно опрометчивыми. Это была абсолютно незнакомая земля. Им могло встретиться что угодно. Более ранние исследователи приближались бы к каждому кусту с осторожностью и поднимались на каждый холм с подозрением, ожидая появления смертельно опасных животных, невиданных чудовищ, а также экзотических и странных обстоятельств, готовых завлечь доверчивых путешественников в ловушку. Более ранние исследователи, разумеется, заручились бы советами известных людей, чтобы подготовиться ко всевозможным опасностям.

Но они стояли в долине между покрытыми снегом горами. Река, струившаяся по ней, брала истоки в ледниках. Климат был умеренным. Деревья были хвойными или что-то в этом роде, а растительность казалась обильной, но все же лишенной пышности тропических регионов. Там и сям виднелись незнакомые плоды. Позднее, разумеется, выяснилось, что они были по большей части вяжущими или неприятными на вкус. Там нашлись широколистные невысокие растения, которые, как позднее оказалось, обладали мясистыми корнями, практически непригодными для использования. Там были даже некоторые растения с рогами и шипами. Но трое исследователей не встретили на своем пути ничего опасного.

Обычно дикие животные, где бы то ни было, проявляют жестокость только тогда, когда загнаны в угол. Никакие природные условия не могут постоянно быть такими, чтобы человеческие существа подверглись нападению сразу же, как только появились. В очень опасных местах погибает столько животных, что для тамошних хищников просто не остается еды. Всегда есть предел тому, насколько опасно может быть любое место. Хищники должны быть сравнительно редки, или им будет нечем питаться; тогда их численность сократится так, что они снова станут редкими, и пищи окажется достаточно.

Так что трое разведчиков не подвергались никакой опасности, хотя их отвага и была следствием невежества. Они шли под кронами гигантских деревьев, почти столь же высоких, как и космический корабль, стоящий вертикально. Они увидели небольшое пушистое двуногое, приблизительно двенадцати дюймов в высоту, которое бесстрашно ковыляло как раз там, куда лежал их путь, и оно не собиралось убегать от них. Они видели прозрачное создание с невероятно длинными и тонкими ногами. Оно перелетало от одного древесного ствола к другому, цепляясь за грубую кору. Однажды они наткнулись на маленького зверька, который смотрел на них громадными перепуганными голубыми глазами, а потом зигзагами ускакал на таких коротких лапках, что они казались просто ластами. Он юркнул в нору и больше не показывался.

Через некоторое время люди вышли на открытое место, откуда открывался вид на многие мили вперед. Это была холмистая саванна, плавно понижающаяся к бурной реке. Трава — если ее можно было назвать травой — была зеленой, но главная жилка каждой травинки была покрыта множеством мелких розоватых цветочков. Вблизи цвет казался ничем не отличающимся от цвета земной травы, но на расстоянии незаметно сливался в оттенок увядшей розы. По обеим сторонам долины уходили в необозримую высь отвесные горные склоны. Над низиной возвышался громадный каменный отрог, вершину которого покрывал лес, а голые коричневые каменные склоны отвесно падали вниз на две тысячи футов. В дальнем конце долины, там, где она сужалась, со скалы обрушивался водопад и сверкающей белой дугой спадал на сотни футов вниз, теряясь из виду за верхушками деревьев.

Они смотрели. Они впитывали все, что видят. Кохрейн был телевизионным продюсером, Холден психиатром, а Бэбс — высококвалифицированной секретаршей. Они не вели никаких научных наблюдений. Экологическая система долины ускользнула от их внимания. У них не хватило знаний заметить, что летающие животные в большинстве своем были покрыты мехом, а не перьями, а немногочисленные насекомые казались огромными и тонкими, как упустили и то, что большинство растений, по всей видимости, были листопадными, указывая, что на планете ярко выраженные сезоны. Но Холден сказал:

— В Гренландии на похожем утесе построили лечебницу. Люди с манией величия вылечиваются, просто глядя на что-то настолько большее и прекрасное, чем они сами. Я был бы рад увидеть на той скале больницу.

Бэбс, сияя глазами, сказала:

— В этой долине можно было бы построить город. Невысокий, без серых улиц и растений на крышах. Это был бы чудесный маленький городок, как у людей когда-то. Там построили бы маленькие домики, отдельные, а вокруг них росла бы трава, и люди могли бы рвать Цветы, если захотят, чтобы забрать их в дом… Там Могли бы быть семьи, и дома — а не жилые кварталы!

Кохрейн ничего не сказал. Он завидовал Бэбс и Холдену. Они видели что-то и мечтали о чем-то в соответствии со своими характерами. Кохрейн же почему-то чувствовал себя одиноким и заброшенным.

— Пойдемте обратно на корабль, — через некоторое время сказал он подавленно. — Вы сможете поделиться своим женским взглядом на вещи с Беллом, Бэбс. Он напишет об этом. Или расскажите Алисии, чтобы она зачитала это зрителям, когда мы выйдем в эфир.

Бэбс не ответила. Ее молчание было почти подчеркнутым. Кохрейн понял, что она ничего не скажет, хотя и не мог понять, почему.

Они вернулись к кораблю. Кохрейн послал Холдена с Бэбс наверх в первую очередь, а сам остался ждать внизу. Странное это было ощущение. Он был единственным человеческим существом, стоящим на планете размером с Землю или даже больше, у подножия груды металла, которая была космическим кораблем. В руке у него было оружие, способное защитить его от кого угодно. Но он чувствовал себя очень одиноким.

Строп спустился вниз. Кохрейн начал подниматься вверх, когда у него вдруг защемило сердце. Он почувствовал собственное невежество, хотя и не мог отчетливо понять причины своего расстройства. Веревка тянула его вверх, раскачивая. Он не ощущал ликования. Отчасти он был виновником величайшего человеческого достижения на сегодняшний день. Но его мировоззрение не позволяло насладиться созерцанием этого достижения.

Земля очень легонько вздрогнула, пока он поднимался. Это было не землетрясение, а простой толчок, который никого не удивил бы, принимая во внимание шесть курящихся вулканов в зоне видимости. Яркая зелень, видневшаяся повсюду, была доказательством того, что толчкам можно не придавать значения.

Глава 7

В Соединенных Штатах, в каких-то двухстах с чем-то световых годах, был вторник. В тот вторник передача со звезд финансировалась «Харвейз», национальной сетью магазинов мужской одежды. Рекламный отдел «Харвейз» предпочитал шоу дискуссионного типа, поскольку разница во мнениях участников отлично укладывалась в девиз: «Вы можете расходиться во мнениях на что угодно, кроме качества костюма от «Харвейз». Оно превосходно!»

Поэтому передача с корабля на вулканической планете состояла частично из рекламы, частично из кадров и сообщений от экспедиции «Спэйсвэйз», частично из вопросов и комментариев именитых личностей на Земле. Дэбни неизменно присутствовал на всех передачах. А Дэбни был неврастеником. Он изо всех сил старался внести путаницу во все что можно.

Поначалу передача шла достаточно ровно. Показали двухминутный ролик об одетых в деловые костюмы куклах, марширующих по улицам дружными рядами, что, очевидно, должно было означать огромную популярность харвеевских костюмов. Затем почти минутный лубочный ролик о двух враждующих куклах-горцах, которые обнаружили, что не могут больше питать друг к другу былой неприязни, после того как сошлись во мнениях на качество костюмов от «Харвейз». «Оно превосходно!» Реклама закончилась бешеным хороводом миниатюрных восторженных фигурок, пляшущих и поющих лейтмотив «Можем спорить, можем спорить, обо всем что угодно, мы с тобою, мы с тобою, обо всем что уго-о-одно. Но не можем, нет, не можем о костюмах фирмы «Харвейз». Качество их превосхо-о-одно!»

По окончании этого действа телезрители нескольких континентов увидели появляющееся из темноты изображение первого земного звездолета, покоящегося на своих стабилизаторах посреди деревьев гораздо более роскошных, чем когда-либо показывали даже в телешоу. Камера медленно отъехала, открывая зрителям панораму таких ошеломляюще огромных пространств, не застроенных зданиями, которых мало кому приходилось видеть, а также горами, исполненными такого величия, в которое большинству людей было трудно Даже поверить.

Замелькали кадры командной рубки корабля, где пилот Ал оживленно изображал из себя главу исследовательской партии, только что вернувшейся из разведки, хотя на самом деле он никуда не выходил из корабля. Он представил Джеймисона в импровизированных крагах и прочих атрибутах, неотъемлемых от образа исследователя дикой природы. Джеймисон начал объяснять виды из иллюминатора командной рубки, подкрепляя их для пущей достоверности кадрами съемок.

Гипнотически складно он обрисовал долину, какой ее увидели пассажиры звездолета во время последних тысяч футов спуска, и рассказал о том, какая замечательная человеческая колония будет основана в этой только что открытой, бескрайней и гостеприимной местности. Отели для туристов будут смотреть с горных склонов на мирную, уютную долину. Это будет первым аванпостом человечества на звездах. Другие долины этого восхитительного мира станут пастбищами, и человечество снова привыкнет считать мясо нормальной, обыденной частью своего рациона — на этой планете, разумеется! Здесь, бесспорно, есть залежи минералов и гидроэнергия. По беглым оценкам, площадь, сопоставимая по меньшей мере с Азиатским континентом, пригодна для человеческого обитания. И это прекрасное дополнение к ресурсам человечества…

Второй рекламный ролик прервал вдохновенную речь Джеймисона. Естественно. Рекламодатель заплатил за время. Так что Джеймисона сменила другая байка о бедном юноше, обнаружившем, что ему завидует совет директоров фирмы, в которой он работал. Его безукоризненное одеяние привело к тому, что его назначили вице-президентом компании, не задумываясь, а в состоянии или нет он выполнять свои обязанности. И все это счастье привалило ему, разумеется, потому что он носил костюм от «Харвейз».

Затем на экране появилась Алисия Симмз с женским взглядом на все происходящее. Текст до последней мелочи написал Белл. Она трогательно рассказала, что чувствуешь, проходя по планете, на которую никогда прежде не ступала нога человека. Ее прервало возникшее на экране лицо заведующей редакцией женских программ «Джойнт Нетворкз», которая прощебетала:

— Скажите мне, Алисия, что, на ваш взгляд, этот шаг к звездам будет значить в жизни среднестатистической американской домохозяйки в ближайшем будущем? И сейчас?

Затем снова вылез Дэбни. Его выступление вписали в репортаж из Луна-Сити, а его жесты были несдержанны, как у человека, когда его руки и ноги весят лишь одну шестую земной величины.

— Я хочу, — выразительно сказал Дэбни, — поздравить людей, которые столь быстро нашли возможность практического применения моего открытия сверхсветовых путешествий. Я потрясен тем, что мне удалось приблизить триумф науки, который сделает будущее человечества светлым и прекрасным!

Раздались записанные на пленку аплодисменты. Дэбни поднял руку, призывая к вниманию. На его лице отразилась напряженная работа мысли.

— Но, — сказал он настойчиво, — я признаю, что меня тревожит стремительность предпринятых действий. Я чувствую себя так, как мог бы чувствовать джинн, раздающий дары, которые получатели могут применить бездумно.

Снова зазвучали аплодисменты, поскольку Дэбни отдал распоряжение вставлять их в его речь каждый раз, когда он будет делать паузу. Оператор в Луна-Сити находил удовольствие в том, чтобы в точности следовать его инструкциям. Дэбни снова поднял руку, потом изобразил мучительные размышления.

— В настоящее время, — обеспокоенно продолжил он, — как автор этого поистине прекрасного открытия, я чувствую себя обязанным задействовать тот же интеллект, который породил его, чтобы изучить возможные последствия его неблагоразумного использования. Не могут ли исследователи, которые отправились в путь до того, как я успел изучить их планы и меры предосторожности, не могут ли чересчур нетерпеливые пользователи моего дара человечеству причинить вред? Не могут ли они обнаружить бактерии, которым человеческий организм не сможет сопротивляться? Не могут ли они привезти обратно на Землю болезни и эпидемии? Готовы ли они использовать мое открытие лишь во благо человечества? Или они чересчур поспешили? Я должен буду заняться разработкой методов, благодаря которым мое открытие, сделанное ради того, чтобы человечество могло достичь головокружительных высот, я должен буду разработать средства, благодаря которым оно станет истинным благословением нашего мира!

Дэбни, разумеется, уже вкусил славы. Весь мир считал его величайшим ученым всех времен, кроме, разумеется, тех, кто что-то понимал в науке. Но первые настоящие космические путешественники немедленно стали гораздо большими героями, чем он сам. Для Дэбни было невыносимо ограничиваться лишь появлением в программах, где главными звездами были они, поэтому он отвел звездную роль себе.

Маститый биолог появился в программе сразу же за Дэбни. Он прочитал лекцию по кадрам и отчетам, переданным ему заранее. Но ученый не мог упустить такую блестящую возможность продемонстрировать глубину своих знаний. Так что он авторитетно рассказал об опасности внеземных болезнетворных микробов в случае их попадания на Землю. Он нарисовал зловещую картину, ссылаясь на эпидемии былых времен, а закончил подробным пророчеством начет чего-то вроде средневековой черной смерти, блуждающей среди звезд и только и ожидающей, как бы опустошить Землю. Он пал жертвой широко известного эффекта «травмы авторитета», который поражает некоторых людей на телевидении, когда они думают, что их слушают миллионы других людей. Они безумно уклоняются от своих сценариев, чтобы попытаться сказать что-то достаточно потрясающее в попытке оправдать устремленное на них внимание.

Передача закончилась сентиментальным роликом — ослепительно красивая девушка бросалась в объятия замечательного юноши, на которого раньше не обращала внимания. Она нашла его неотразимым, когда заметила на нем костюм, в котором по его качеству в один миг безошибочно определила изготовителя, им была, разумеется, фирма «Харвейз».

А на планете ледников и вулканов Холден выходил из себя от злости.

— Черт бы их всех побрал! — кипятился он. — Можно подумать, мы прокаженные! Можно подумать, если мы когда-нибудь вернемся обратно, то все поголовно будем носителями какого-нибудь чудовищного заболевания, которое истребит всю человеческую расу! На самом деле, нам заразиться внеземельным заболеванием вероятно не больше, чем подхватить кривошею от больных цыплят!

— Да нечего волноваться из-за этой передачи, — попытался успокоить его Кохрейн.

— Очень даже есть отчего! — не унимался Кохрейн. — Дэбни с тем болваном-биологом расписали космическое путешествие как причину для паники! Они могли до смерти перепугать всех жителей Земли, что мы привезем из космоса микробов, и все вымрут от триппера!

Кохрейн ухмыльнулся.

— Хорошая реклама для нас, если бы мы в ней нуждались! На самом деле, они только подогрели интерес к нашему шоу. Теперь каждая серия получит остроту, которой не было раньше. Все будут напряженно ждать следующего выпуска. Не подцепит ли Джеймисон на планете Дымящихся Гор Пурпурную Смерть? Не покроется ли прелестная Алисия Кит зелеными прыщиками к тому моменту, когда мы снова увидим ее в эфире? Не вдохнул ли капитан звездолета Ал споры Шевелящегося Грибка? Неужели космические путешественники обречены? Включи нашу следующую серию и посмотри сам! Билл, дорогой, если бы мы не подписали четкие контракты с рекламодателями, я бы поднял наши цены!

Холден не выглядел особенно убежденным.

— Не волнуйся, — добродушно сказал Кохрейн. — Я могу завтра же прекратить панику — если она вообще возникла. «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи» получили предложение, которым очень дорожат. Они хотели раздробить на части большой конкурс на лучшее название второй планеты человечества. Местные рекламодатели в очереди выстроились. Конкурс должны были проводить по всему миру. Рекламодатели были без ума от перспективы того, что люди будут предлагать названия для этой планеты! Они планировали пять миллионов призового фонда, и кто после этого стал бы нас бояться? Но я отклонил его, потому что у нас нет вертолета. Мы не смогли бы сделать достаточное количество новых серий, чтобы продержаться еще шесть недель — столько должен был идти конкурс. Вместо этого мы вылетаем отсюда через пару часов. Джонс согласен. Астрономы на Земле нашли еще одну звезду класса Солнца, у которой должны быть планеты. Мы слетаем туда и посмотрим, чем можно поживиться. Не слишком далеко — двадцать с чем-то световых лет!

Он насмешливо взглянул на Холдена, ожидая его реакции. Тот ничего не заметил.

— Конкурс! Это глупо!

— Я знаю, что это глупо! — сказал Кохрейн. — Это рекламный бизнес! Я начинаю вновь обретать самоуважение. Теперь я вижу, что исследования космоса лишь настолько хороши, насколько хорош их рекламный агент!

Он оживленно отправился на поиски Бэбс, чтобы велеть ей бросить систему связи и не отвечать на вопросы. Иначе он невзначай нарушит их новую деловую политику.

Строп, бесцельно свисавший из шлюза, теперь работал на полную мощность. Они приземлились на этой планете, а сейчас собирались покинуть ее, но на самом деле на ее землю ступали лишь трое. Так что Джеймисон взял свои краги, надетые в прошлой серии передачи, и они с Беллом спустились вниз и прочесали лес. Джеймисон нес одно из ружей Джонни Симмза, к которому относился с крайней подозрительностью, а Белл вооружился камерой. Они снимали деревья и кусты, сначала чтобы передать общую атмосферу, затем с фанатичным вниманием перешли к их листьям, цветам и плодам. Беллу удалось заснять одного из маленьких пушистых двуногих, замеченного Кохрейном и Холденом в тот раз, когда с ними выходила Бэбс. Он сделал несколько кадров того, что посчитал паутиной — она была толще, плотнее и больше любой земной паутины — и начал испуганно оглядываться в поисках чудища, способного натянуть тридцать футов нити толщиной с рыболовную леску. Затем обнаружилось, что это была вовсе не ловушка, а конструкция, в центре которой нечто не поддающееся обнаружению соорудило гнездо, где лежали яйца. Какое-то создание построило себе неприступный дом, где его детеныши могли бы не бояться нападения хищников.

Ал, пилот, вышел из шлюза, спустился на землю и дошел ровно до края пепелища, но не сделал ни шагу дальше. Он с несчастным видом побродил вокруг, делая вид, что не хочет идти в лес. Он пытался казаться вполне довольным зрелищем полуобгоревших деревьев в качестве своих впечатлений от первой после Земли планеты, на которой приземлились люди. Он поднял несколько голышей, круглых от пребывания в воде — и на одном из них обнаружилось что-то, похожее на золото. Ал взволнованно рассмотрел его, потом подумал о грузоподъемности своего корабля. Но тем не менее поискал еще таких же. Через некоторое время ему удалось набрать полный карман камешков, которые должны были вызвать бурный восторг его племянников и племянниц, потому что приехали со звезд. На самом деле это совершенно обычные минералы. Крупинки того, что казалось золотом, были лишь железным колчеданом.

Джонс не покидал корабля. Он остался слоняться внутри. Как и Алисия. Холден попытался убедить ее прогуляться, но она спокойно сказала:

— Джонни там с ружьем. Он пошел на охоту. Я не люблю находиться рядом с ним, когда он может быть недоволен.

Она улыбнулась, и Холден уныло отошел прочь. Пока неспособность Джонни Симмза удержать в голове, что хорошо, а что плохо, не привела ни к каким несчастьям. Но Холден чувствовал себя так, как чувствовал бы любой нормальный человек по отношению к людям, чьи жены выглядят страдающими. Даже психиатры ощущают, что как-то некрасиво плохо обращаться с женщиной, которая не может дать сдачи. Это инстинктивное отношение. Это то, что называют чистым глубоко укоренившимся импульсом к рыцарству, которое является одним из предметов гордости современной культуры.

Холден сурово уселся у пульта связи, чтобы вызвать Землю, хотя по той же линии одновременно пытались прорваться несколько сотен вызовов с Земли. Из чистого упрямства и абсолютно не вспоминая про хорошие манеры, он справился с этой задачей. Он связался с больницей, где его знали, и побеседовал с тамошним бактериологом. Он был хорошим специалистом, но пока еще не стал знаменитостью. После того, как Холден дал добросовестные прикидки цвета солнечных лучей и возможного содержания ультрафиолета в нем и тщательно оценил, насколько близко запах горящих местных растений походил на запах земных растений, они пришли к не слишком точным, но разумным заключениям. Из сотен тысяч возможных органических соединений в жизненных процессах живых существ Земли принимали участие лишь немногие. И все же существовали сотни тысяч видов, готовые употреблять все, что возможно употребить. Если солнечный свет и температура в двух мирах были сходными, то вероятность того, что одни и те же химические соединения могут быть использованы живыми организмами из обоих миров, несколько повышалась. Поэтому на новой планете могли существовать микроорганизмы, представляющие опасность. Но с другой стороны, либо производимые ими токсины должны быть известны людям, и тогда человеческие организмы в состоянии сопротивляться им, либо они являются новыми соединениями, на которые человеческий организм ответит аллергической реакцией. То есть, если бы у кого-либо на корабле появилась крапивница, то у них были бы основания для паники. Но поскольку никто не начал чихать и не покрылся струпьями, то, скорее всего, их жизням ничего не угрожало.

На выработку этого успокаивающего заключения ушло довольно много времени. Бэбс с Кохрейном между тем спустились вниз и отправились погулять. Кохрейн, как и в прошлый раз, был с ружьем, хотя вряд ли мог бы назвать себя метким стрелком. На телевидении ему приходилось как-то раз снимать стрельбу из ружей, стреляющих холостыми патронами, да и то урезанную до минимума, чтобы не сжечь микрофоны. Он знал, какие движения необходимо делать, но не больше.

Они решили не ходить туда же, где уже побывали в прошлый раз. Корабль должен был взлететь, как только планета повернется так, что нос звездолета окажется направлен на их следующую цель. У них было два часа.

Они наткнулись на что-то, неподвижно лежащее прямо на пути, как огромная змея. Кохрейн испуганно взглянул, потом, приглядевшись, заметил, что блестящее змееподобное кольцо корешками соединялось с землей. Это было ползучее растение, получавшее питательные вещества через огромную корневую систему. Несомненно, где-нибудь оно должно было подняться вверх, развернув листву, чтобы получать солнечный свет. В некотором смысле, оно использовало принцип горизонтальных колодцев, в которых в засушливом климате собирается вода, чересчур скудная, чтобы скапливаться в обычных вертикальных скважинах.

Они заходили все дальше и дальше, восхищенные и изумленные. Вокруг произрастали диковинки, капризы экологического приспособления, чудеса симбиотического взаимодействия. Ботаники пустились бы в пляс от радости при виде обилия такого материала для наблюдений. Биологи сошли бы с ума от счастья. Бэбс с Кохрейном просто невежественно восхищались. Они с интересом, но без страха пробирались среди не имеющих аналогий на Земле растений и животных. Они знали о природе ровно столько же, сколько знает обычный средний человек, то есть практически ничего. Бэбс никогда раньше не видела ни одного неокультуренного растения. Увиденное приводило ее в восторг, и она то и дело восхищенно вскрикивала. Но не осознавала увиденные чудеса по отдельности, а воспринимала картину в целом.

— Жаль, что у нас нет вертолета, — сказал Кохрейн. — Если бы мы могли перелетать с места, на место и отсылать на Землю кадры… На корабле так не получится… Мы израсходуем больше топлива, чем есть у нас в запасе.

Бэбс наморщила лоб.

— Доктор Холден ужасно переживает, потому что мы не можем показать такую красивую картину, какую он хотел бы показать.

Кохрейн остановился, чтобы взглянуть на что-то плоское, как диск из серо-зеленой плоти, который медленно уползал у них с дороги беспокойными извивающимися движениями. Диск исчез, и Кохрейн сказал:

— Да. Билл честный человек, хотя и психиатр. Он отчаянно хочет сделать что-нибудь для бедняг с Земли, которые так страдают от неудовлетворенности. Их десятки миллионов, этих людей, которые не могут надеяться ни на что большее, чем сохранить пищу и кров для себя и своих семей. Они не могут даже притвориться, что надеются на большее. Все равно больше ничего не достичь. Но Билл надеется дать им надежду. Он полагает, что без надежды мир превратится в сумасшедший дом уже в следующем поколении. Так оно и будет.

— Вы и пытаетесь что-то сделать! — быстро проговорила Бэбс. — Разве вы не считаете, что даете надежду всем тем, кто остался на Земле?

— Нет! — отрезал Кохрейн. — Я не занимаюсь ничем столь абстрактным, как снабжением неудовлетворенного человечества надеждами! Никто не может поставлять абстракцию! Никто не может воплотить абстракцию в жизнь! Все, что сделано, определенно и реально! Возможно, вы и сможете найти некие абстрактные надежды после того, как все будет сделано, но я — то человек прагматичный! Я не пытаюсь создать улучшенный психологический климат, подходящий для безвольных психов! Я пытаюсь сделать свое дело!

— Я все думала, — призналась Бэбс, — что же это за дело такое.

Кохрейн поморщился.

— Вы просто не поверите, Бэбс.

Земля под их ногами странно затряслась. Деревья заходили ходуном. Больше ничего странного не произошло. Ничто не упало. Не начали катиться камни. В долине между вулканами, где можно одновременно увидеть дым шести вулканов, подземные толчки не должны устраивать разрушения. Все разрушения, которые могли произвести небольшие колебания, произошли многие века назад.

— Это как-то… странно, правда? — беспокойно спросила Бэбс.

Кохрейн кивнул. Он и Бэбс не привыкли бояться животных, они привыкли к путешествиям по воздуху на Земле и космическим путешествиям, которые привели их сюда. Они не почувствовали тревогу при движении окружающей среды. Очевидно, толчки были не редкостью в этой местности. Деревья надежно крепились к земле именно для того, чтобы противостоять им, равно как и господствующим ветрам на открытых местах. Сход оползней казался невозможным. Действительно неустойчивые склоны рухнули вниз уже давным-давно.

— Жаль, что у нас нет вертолета, — повторил Кохрейн. — Зрелище курящихся вершин и ледников между ними, когда мы приземлялись, — зрители это оценили бы! Мы могли бы удержать интерес публики на время проведения конкурса и использовать дополнительный капитал, который он принес бы! Но поскольку ничего изменить нельзя, мы должны улетать, практически ничего не сделав. Проблема в том, что я не думал достигнуть такого успеха! Бог свидетель, я мог бы достать вертолеты!

Он помог Бэбс подняться по маленькому крутому уступу там, где из склона горы выдавался большой камень.

Землю снова тряхнуло. Не опасно, но Бэбс чуточку сильнее ухватилась за его руку. Они продолжали подъем и, наконец, добрались до вершины небольшого лишенного растительности выступа, возвышавшегося над лесом. Отсюда поверх древесных крон открывался вид на многие мили в стороны. Горы были видны очень ясно. Некоторые из них находились в десяти, другие в двадцати милях от места, где стояли они с Бэбс. Другие, еще дальше, едва просматривались в слабой дымке расстояния. Но над одной из самых дальних висело густое облако дыма в форме гриба. В какой-то период человеческой истории оно показалось бы наблюдателям типичным вулканическим облаком. Для Кохрейна с Бэбс это было типичное облако атомного взрыва.

Скалу у них под ногами резко тряхнуло. Бэбс зашаталась.

Над лесом взвились рои летающих созданий. Они парили, метались и хлопали крыльями над вершинами деревьев. Толчки не встревожили обитателей долины, но последнее сотрясение оказалось совершенно другим.

Огромное дерево, возвышающееся над своими товарищами, медленно накренилось. Раздался треск, и оно начало неторопливо, как в замедленной киносъемке, наклоняться к далекой дымящейся горе, и вдруг рухнуло с оглушительным грохотом. Летучее облако поднялось выше, по всей видимости, в состоянии страшного возбуждения. В уши Кохрейну и Бэбс ударило громкое эхо.

Произошел еще один резкий толчок. Бэбс что-то невнятно вскрикнула и показала куда-то вдаль.

Горизонт был скрыт густыми клубами дыма. Над дальним вулканом, почти не видимым в его собственном дыму — над гребнями гор появилось зарево. Это была тонкая линия ярко-белого света, которая бесконечно медленно начала сползать по пологому, благословенно далекому горному склону.

Земля, казалось, внезапно опустилась и тут же вернулась обратно. Внизу, на противоположном конце долины, в пяти милях от них, кусок каменной стены откололся и обманчиво медленно пополз вниз. Еще два больших дерева затрещали. Одно из них рухнуло. Часть неба накрыла зловещая тьма. Ее нижняя сторона горела, освещаемая адским огнем из кратера. Над вершиной вспыхивали снопы искр.

Что казалось действительно очень странным, часть неба сверху была мирно-голубой. Но на горизонте огненная пелена захватывала одну милю склона за другой. Казалось, она движется бесконечно медленно, но, чтобы передвижение было видимым с такого расстояния, лава должна была растекаться со скоростью курьерского поезда. Она должна была быть немыслимо горячей, раскаленной, жидкой, как вода, огненной волной стекающая вниз.

Ощущение тряски под ногами прекратилось, и казалось, что земля неподвижна. Толчки следовали один за другим, практически они слились в одно непрерывное целое. И все же можно было различить резкие удары, как будто где-то поблизости что-то взрывалось.

Бэбс зачарованно смотрела на бушующую стихию, потом подняла голову на Кохрейна. Его лицо было белым, на лбу сверкали бисеринки пота.

— Мы ведь здесь в безопасности, правда? — испуганно спросила она.

— Думаю, да. Но я не собираюсь тащить вас между падающими деревьями, пока ничего не закончилось! Еще одно дерево рухнуло! Я боюсь за корабль! Если он упадет…

Она взглянула на нос космического корабля, серебряно поблескивающий над деревьями, окружавшими выжженную посадочную площадку. Была видна треть его длины.

— Если он упадет, — закончил фразу Кохрейн, — мы никогда не сможем улететь отсюда. Чтобы взлететь, корабль должен смотреть вверх.

Бэбс перевела глаза с корабля на него, и снова обратно. Потом ее взгляд боязливо переместился на дальнюю гору. Теперь оттуда доносился раскатистый грохот — негромкий, едва ли сильнее глухих раскатов отдаленного грома, когда они еще едва слышны. Время от времени похожие на молнии вспышки пронзали облако, которое теперь окутывало вершину горы.

Кохрейн издал какой-то непонятный тихий звук. Его взгляд был устремлен на корабль. Над землей прошла взрывная волна, вершины деревьев дружно закачались. Кохрейну показалось, что космический корабль задрожал, готовый вот-вот упасть на землю.

Он не был рассчитан на такой удар, который предполагало падение. Его корпус неминуемо должен был смяться или даже треснуть. Могла случиться детонация топлива в топливном отсеке. Но даже если падение было бы смягчено стоящими вокруг деревьями, он мог бы уже никогда не взлететь. Восемь человек экипажа ни за что не смогут вернуть его обратно в вертикальное положение. Ракетные двигатели просто направят корабль туда, куда будет указывать его нос. Если корабль упадет, его двигатели слепо протащат корпус над деревьями и камнями навстречу гибели.

Корабль снова пошатнулся. Вполне зримо. Сейсмические волны под воздействием его веса производили эффект взрывов. Часть основания корабля покоилась на почти видимой каменной плите, расположенной лишь на фут ниже уровня земли. Но один из стабилизаторов стоял на гумусе. После толчков ножка стабилизатора вошла в рыхлую почву, и корабль ощутимо наклонился.

Летучие твари метались туда и обратно над верхушками деревьев. В милях от них царила жестокая стихия. Вулкан выбрасывал в воздух облака пыли и дыма, половина склона раскалилась добела, грохот не прекращался, а земля тряслась и дрожала…

Рядом с ними что-то зашевелилось. Животное, похожее на медведя с желтым мехом и длинными ушами, неслышно вышло из леса и начало карабкаться по голому камню холма, на котором стояли Бэбс и Кохрейн.

Зверь не обращал на них никакого внимания. Остановившись посередине безлесной части холма, он разразился пронзительным горестным криком. Появились и другие животные. Многие из них пришли, пока мужчина и девушка были чересчур поглощены страшным зрелищем, чтобы заметить их. Теперь еще два крупных зверя вышли наружу и полезли наверх по холму.

Бэбс с трясущимися губами спросила:

— Как вы думаете… они… они…

Ее прервал раздавшийся поблизости шум. Космический корабль начал клониться все ниже, ниже, ниже… Кохрейн сжал губы.

Ракетные двигатели корабля взревели, из них повалил дым. Звездолет, шатаясь, оторвался от земли, регулирующие двигатели отчаянно пытались выровнять его нижнюю часть подо всей махиной. Он угрожающе накренился, и ракетные двигатели взревели громче. Корабль снова оторвался от земли. Его хвост был выше вершин деревьев, но нос не смотрел прямо вверх. Он угрожающе двинулся над лесом, оставляя за собой полосу горящих деревьев, потом пришел в устойчивое состояние, нацелился в небо и взмыл вверх…

Потом его не стало. Очевидно, включился ускоритель поля Дэбни и вынес корабль в космос. Корабль исчез в никуда.

Поле Дэбни перенесло его на несколько сотен световых лет от земной луны за один миг. Сейчас он снова мог пройти такое же расстояние. У тех, кто находился внутри, не было никакого выбора, кроме немедленного старта, и если бы они взлетели каким-то другим способом, трата горючего стала бы убийственной.

Кохрейн взглянул туда, где исчез корабль. Секунды шли. Раздался грохот воздуха, заполняющего оставленный после исчезновения корабля вакуум.

За спиной у них слышались пронзительные крики. Теперь на площадке собралось восемь огромных желтых зверей. Крошечные пушистые двуногие животные отчаянно ковыляли, пытаясь убраться с их дороги. Спасались бегством и более мелкие существа. Животное, покрытое мехом, но не имеющее видимых ног, извиваясь, пыталось забраться наверх. Все эти создания были перепуганы. Они соблюдали полное перемирие перед лицом непреодолимого страха перед стихией, ужас заглушал все другие чувства.

Далеко у горизонта вулкан с оглушительным грохотом вспыхнул и выпустил чудовищное облако дыма. Сверкающая раскаленная лава на его боках бросала яркие отблески на ледники.

Бэбс неожиданно всхлипнула, осознав ситуацию, в которой оказались они с Кохрейном.

Дрожа, она прижалась к нему, глядя на то, как далекое облако черного дыма наползает на центр неба.

Глава 8

До заката они успели дойти до места, где раньше стоял корабль. Кохрейн был уверен, что если на планете остался еще кто-нибудь, бывшая стоянка неизбежно станет их рандеву. Когда Бэбс и Холден уходили на прогулку на время отпущенного им астрономами двухчасового периода ожидания, на борту оставались всего трое путешественников: Джонс, Холден и Алисия Симмз. Все остальные ушли осматривать окрестности. Но они могли и вернуться назад до отлета.

По всей видимости, так и произошло. Казалось, никто не возвращался на пепелище после старта корабля. Конечно, ракетные двигатели уничтожили все предыдущие следы, но все же тонкий слой пепла уже успел снова осесть на выжженное пятно. Следы ног были бы видны. Любой оставшийся на планете вернулся бы сюда. Но не вернулся никто. Бэбс и Кохрейн остались в одиночестве.

Подземные толчки все еще ощущались, но более резкие сотрясения прекратились. В лесу кое-где горело, там, где корабль, взлетая, оставил длинные полосы новых лесных пожаров. Двое оставшихся на планете безучастно смотрели на круглую пустую посадочную площадку. Над их головами небесная голубизна сменилась желтизной, но там, где поднимался дым извержения, небеса раньше времени стали коричневато-красными — и через некоторое время желтый свет поблек до бледно-золотистого. Уцелевшая зеленая листва в этом золотистом свете казалась странно прекрасной. Но она стала еще восхитительней, когда небо сначала порозовело, затем стало малиновым, а потом кроваво-красным от одного края горизонта до другого, лишь дымовая завеса над вулканом нарушала гармонию цвета. Потом восток потемнел и стал таким темно-красным, что практически не отличался от черного, и появились яркие незнакомые звезды.

Пока темнота не стала абсолютной, Кохрейн притащил горящих сучьев с края нового пожарища — жара была просто невыносимой — и развел небольшой костерок там, где раньше стоял корабль.

— Это не для тепла, — объяснил он кратко, — а чтобы у нас в случае необходимости был свет. Кроме того, животные, скорее всего, станут обходить его стороной.

Он отошел, чтобы принести головней от прошлого лесного пожара, которые можно было легко поджечь. В самом центре выжженной площадки он соорудил что-то вроде защитного вала. Потом натащил к нему огромную кучу горелого дерева. Он не знал, сколько дров понадобится, чтобы поддерживать огонь до рассвета.

Когда он закончил, то обнаружил Бэбс, молчаливо пытающуюся выяснить, как поддерживать огонь. Надо было не давать горящим поленьям разваливаться в стороны. Один сук, горящий поодаль от других, потух. Два раскаленных докрасна полена, которые соприкасались, продолжали гореть.

— Мне очень жаль, но есть нам нечего, — сказал ей Кохрейн.

— Я не голодна, — заверила его она. — Что мы будем делать?

— До утра делать нечего. — Сам того не сознавая, Кохрейн выглядел мрачным. — А вот завтра дел будет по горло. Во-первых, раздобудем еды. На самом деле мы не знаем, есть или нет на этой планете что-нибудь по-настоящему съедобное — для нас. Возможно, какие-нибудь плоды, стебли или листья окажутся питательными. Вот только… мы не знаем, что есть что. Придется быть очень осторожными, а то наберем чего-нибудь вроде ядовитого плюща!

— Но корабль вернется! — казала Бэбс.

— Конечно, — сказал Кохрейн. — Но у них может уйти какое-то время на то, чтобы найти нас. Вы же знаете, это довольно большая планета.

Он оценил их запасы дров, потом немного усовершенствовал свой вал. Бэбс смотрела на него во все глаза. Через четыре или пять минут он вернулся назад.

— Можете прислониться к этому, — объяснил он, — и с удобством приглядывать за огнем. А это — что-то вроде стенки. Огонь будет освещать вас с одной стороны, а когда вы заснете, за спиной у вас будет удобная стена.

Бэбс, кивнув, сглотнула.

— Мне… мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду, когда говорите, что у них могут возникнуть трудности с поисками, потому что планета такая большая.

Кохрейн неохотно кивнул.

— Конечно, эта выжженная площадка хороший знак, — бодро заметил он. — Но у них может уйти несколько дней, чтобы заметить его.

Бэбс снова сглотнула. Потом сказала, тщательно подбирая слова:

— Корабль… корабль не может зависать над землей, как вертолет, чтобы искать нас. Вы сами так говорили. У них не хватит топлива. На самом деле, они вообще не смогут нас искать! Единственный способ организовать поиски — вернуться обратно на Землю и… и привезти сюда вертолеты, топливо и людей, чтобы управлять ими… Верно?

— Не обязательно. Но мы должны настроиться на срок… скажем… в два или три дня как вполне возможный.

Бэбс облизала пересохшие губы, и он быстро сказал:

— Я как-то раз делал шоу о нескольких горняках, заблудившихся в лесу. Многосерийное шоу. Они там знали, что часть их еды отравлена, но не знали, какая именно. Они не могли выбросить всю еду. И у них, разумеется, не было лаборатории, чтобы делать всякие анализы на яды.

Бэбс странно посмотрела на него.

— Они перевязали себе руки, — продолжил Кохрейн, — и положили под повязки кусочки разных продуктов. Тот, который был отравлен, обнаружился — он раздражал кожу. Как пробы на аллергию. Завтра я попробую этот фокус, когда станет светло и можно будет что-нибудь собрать. Здесь есть ягоды, должны быть какие-нибудь плоды. Несколько часов проверки будет достаточно.

Бэбс безо всякого выражения сказала:

— Можно еще посмотреть, что едят животные.

Кохрейн серьезно кивнул. Животные на Земле могли питаться тем, что, мягко говоря, людям казалось малосъедобным. Травой, например. Но хорошо, что Бэбс в тот момент думала только об ободряющих вещах. Ей придется пережить множество разочарований потом.

В небе мелькнул какой-то проблеск. Через некоторое время земля снова вздрогнула. В ночи раздался чей-то заунывный крик. Что-то еще издало звук, похожий на звон колокольчиков. Потом послышалось странное уханье, которое в один миг казалось совсем близким, а в следующий — невероятно далеким, а однажды они услыхали что-то, очень напоминавшее шум воды, льющейся в бассейн. Но источник этого странного бульканья перемещался по темному лесу, окружавшему выжженную площадку. Там, где они находились, было не совсем темно, даже если отойти от их маленького костерка. Догорающее пламя нового лесного пожара, начавшегося при взлете корабля, бросало вверх бледные отблески. Крайне примитивный лагерь, сооруженный Кохрейном, казался разбитым на небольшом заснеженном поле — такое впечатление создавал белесоватый пепел.

— Нам надо подумать об убежище, — через некоторое время очень спокойно сказала Бэбс. — Если здесь есть ледники, то должны быть и зимы. В таком случае мы должны выяснить, каких животных можно есть и как их хранить.

— Не спешите так! — запротестовал Кохрейн. — Вы заглядываете слишком далеко вперед.

Бэбс сцепила руки, возможно, для того, чтобы было незаметно, как они дрожат. Кохрейн внимательно взглянул ей в лицо, но, если на нее и нахлынул приступ паники, то она ничем его не выказала.

— Ой ли? — спросила Бэбс. — Мистер Джеймисон в передаче говорил, что здесь столько же земли, как в Азии. Возможно, он преувеличил. Скажем, здесь всего лишь столько же не покрытой ледниками территории, сколько и в Южной Америке. Все это леса, равнины, и они необитаемы. — Она облизала губы, но голос ее остался ровным. — Если бы вся Южная Америка была необитаемой, и там потерялись два человека, и никто не знал бы, где они находятся, сколько времени понадобилось бы, чтобы найти их?

— Это был бы вопрос везения, — признал Кохрейн.

— Если корабль вернется, то все равно не сможет облететь всю планету над землей, чтобы отыскать нас. Не хватит топлива. Из космоса они нас не заметят, даже если будут вращаться вокруг нее как космическая платформа. К тому времени, как они смогут организовать помощь, они не будут даже знать, живы ли мы вообще. Если мы не можем рассчитывать на то, что нас спасут немедленно, этот выжженный пятачок снова зазеленеет. Через две-три недели они никак не смогут ее найти.

Кохрейн беспокойно заерзал. Для себя самого он уже давно пришел к такому выводу, но ему очень не хотелось ни говорить об этом, ни даже признавать это в разговоре с Бэбс. Она сказала сдавленным голосом:

— Если бы люди переселились на эту планету, построили город и начали разыскивать нас, все равно могло бы пройти сто лет, пока кто-нибудь не наткнулся бы на эту долину. Это еще хуже, чем искать иголку в стогу сена. Я думаю, нас больше не найдут.

Кохрейн молчал. Он чувствовал виноватое облегчение, что ему не придется рассказывать Бэбс эту новость. Большинство мужчин подсознательно считают, что женщина возложит на них ответственность за услышанную ими дурную весть.

Долгое время спустя Бэбс сказала столь же спокойно, как и прежде:

— Джонни Симмз предлагал мне пойти с ним на охоту. Я не пошла. По меньшей мере, я… я не осталась здесь с ним!

— Хватит сидеть здесь и накручивать себя! — резко сказал Кохрейн. — Попытайтесь лучше поспать.

Она кивнула и через какое-то время клюнула носом, но тут же встрепенулась опять. Кохрейн раздосадованно посоветовал ей устроиться поудобнее. Она растянулась у стены из дерева, сооруженной Кохрейном, и все так же спокойно сказала:

— Когда мы завтра утром будем искать себе еду, неплохо бы приглядывать еще и место, где можно построить дом.

И закрыла глаза.

Кохрейн остался дежурить. Из ночного леса время от времени доносились чьи-то крики, а однажды, незадолго до рассвета, дальний вулкан содрогнулся в новом приступе. Грохот и взрывы далеко разнеслись в ночи. На небе показались дальние сполохи. Но за ними последовало лишь несколько толчков и никаких сотрясений.

Несколько раз Кохрейн впадал в дрему. Быть все время начеку было трудно. Иногда доносившиеся из леса крики походили на вопль создания, пойманного хищником. Но все это происходило где-то вдали. Кохрейн пытался построить какой-то план. Он горько упрекал себя в том, что знает слишком мало того, что могло бы стать полезным для оставшихся на необитаемой планете. Он всю свою жизнь был горожанином. Умение выжить в лесу не только не входило в его жизненный опыт, на перенаселенной Земле оно просто совершенно бесполезно.

Время от времени он обнаруживал, что вместо того, чтобы размышлять о практических вопросах, думает об удивительной стойкости духа, обнаруженной Бэбс.

Когда она проснулась, это было далеко после рассвета. Она, моргая, села, он сказал:

— Кхм, Бэбс… Мы оказались вместе. С этих пор, если захотите сказать мне что-нибудь ради моего же блага, говорите смело! Ладно?

Она протерла глаза кулаками и сказала:

— Я в любом случае так и сделала бы. Ради блага нас обоих. Вы не думаете, что нам лучше попытаться найти место, где можно было бы найти питьевую воду?

Они отправились в путь. Кохрейн так и нес свое ружье, захваченное с корабля. Именно Бэбс подсказала, что ручей почти непременно должен быть там, куда стекали бы все дожди — в низине. Она же заметила одно из маленьких, высотой в фут, пушистых двуногих, жадно накинувшееся на небольшие круглые плоды, росшие из основания невысокого деревца, а не на его ветках. По всей видимости, семена этого растения разносили не столько насекомые, сколько четвероногие. Бэбс с Кохрейном набрали этих плодов. Кохрейн оторвал кусочек мякоти от одного из шариков и положил его под ремешок часов.

Они нашли ручей, нашли и другие плоды. Кохрейн устроил им такую же проверку, как и первому. Под одним из образцов его кожа практически немедленно покраснела и начала зудеть. Он выбросил и его, и все остальные похожие плоды. В полдень они попробовали плод, который нашли первым. Мякоть была красной и сочной, а жевать ее было приятно. Вкус оказался неопределенным, не считая очень слабого привкуса клена и мяты, смешанных вместе.

Еда не вызвала у них симптомов расстройства. Другие плоды оказались менее удовлетворительными. Из тех образцов, которые по результатам кожной пробы были сочтены неядовитыми, один оказался резким и вяжущим, а два других не имели никакого вкуса, точнее вкус обычной зелени — таким мог бы оказаться любой лист, если бы кому-то в голову пришло его пожевать.

— Полагаю, — хмуро сказал Кохрейн, когда они перед закатом возвращались обратно к пепелищу, — что нам придется выяснить, можно ли есть животных.

Бэбс буднично кивнула.

— Да. Сегодня я тоже буду дежурить. Как вы заметили сегодня утром, мы оказались вместе.

Он резко взглянул на нее, и она залилась краской.

— Я серьезно! — упрямо сказала она. — Я тоже буду дежурить!

Он безумно устал. Его мышцы еще не успели прийти в норму после низкой лунной гравитации. А она отдохнула больше. Он должен был принять ее помощь. Но между ними возникла какая-то неловкость, потому что, по всей видимости, им предстояло прожить остаток своих дней вместе, причем они не принимали этого решения. Это сделали за них. И они еще этого не сознавали.

Когда они дошли до пепелища, Кохрейн начал таскать новые поленья к пятачку в середине, где оставалось еще большая часть вчерашних запасов. Бэбс, как само собой разумеющееся, принялась помогать ему.

— Прекрати! — раздраженно велел ей Кохрейн, незаметно перейдя на «ты». — Я уже понял, как мало знаю из того, что нам понадобится, чтобы выжить! Дай мне хотя бы потешить себя иллюзиями относительно мужской силы!

Она улыбнулась ему, очень быстро, но послушно отошла к костру, чтобы поэкспериментировать с готовкой из единственного найденного ими на планете съедобного вида плодов. Кохрейн заставил себя притащить еще больше дров, чем в прошлый раз. Когда он уселся, она увлеченно сказала:

— Попробуй это, Джед.

И горячо вспыхнула, потому что нечаянно назвала его по имени. Но она протянула ему нечто, что было поджарено, но при этом не чересчур подгорело. Он поел, чувствуя, как волна усталости захлестывает его. В приготовленном виде этот плод был почти нормальной пищей, но к нему нужна была соль, найти которую явно непросто. Вода, которая была в морях, смерзлась в ледники. Соль не могла вымываться из почвы и собираться в них. Это предвещало серьезную проблему. Но Кохрейн действительно смертельно устал.

— Я возьму на себя первые два часа, — быстро сказала Бэбс. — А потом разбужу тебя.

Он показал ей, как пользоваться ружьем. Он собирался позволить себе медленно погрузиться в сон, притворяясь, как будто ему никак не уснуть. Но у него ничего не вышло. Он лег, и следующее, что он увидел, была Бэбс, бешено его трясущая. В первый миг, ошеломленный, он решил, что они оказались в кольце лесного пожара. Но это был не пожар. Это был рассвет, а Бэбс позволила ему проспать всю ночь, и теперь небо от одного края до другого заливала золотистая желтизна. Потом он услышал уже успевшие стать знакомыми крики лесных животных. Но он услышал и какой-то грохот, очень слабый и далекий, который мог означать только одно.

— Джед! Джед! Вставай! Быстрее! Корабль возвращается! Корабль! Надо бежать!

Она потянула его за руку. Внезапно всю его сонливость точно рукой сняло. Он побежал вместе с ней, на бегу задрав голову и глядя в небо. Практически прямо над ними виднелась пламенеющая точка, окутанная паром. Она росла просто на глазах, спускаясь все ниже и ниже. Они добежали до леса и нырнули в густые заросли. Бэбс споткнулась, но Кохрейн не дал ей упасть, и они побежали дальше, взявшись за руки, чтобы гарантированно избежать факелов ракетных двигателей. Грохот становился все громче и громче.

Беглецы оглянулись. Это был корабль. Под ним бушевало неистовое бело-голубое пламя. Серебристый корпус слегка наклонился, опускаясь вниз с исключительным мастерством маневрирования, которого Кохрейн прежде не осознавал. Ракетные двигатели изрыгали огонь, но пламя не дотянулось до границ пепелища, которое они выжгли в прошлый раз. Факелы на самом деле не дотягивали до размеров, которые можно было увидеть на кинопленках, или тех, которые Кохрейн видел под лунолетом, садившимся на Землю.

Корабль сел на свою прошлую посадочную площадку. Пламя ракетных двигателей стало меньше, но до конца не потухло. Шум стоял оглушительный, но все же не столь невыносимый, как во время приземления лунолета на Землю. Ракетные двигатели замолкли.

Люк шлюза открылся. Кохрейн и Бэбс радостно замахали руками с края проплешины. В проеме показался Холден и закричал вниз:

— Простите, что так долго не возвращались.

Он помахал им рукой и исчез. Разумеется, еще надо было дождаться, пока посадочная площадка хотя бы чуть-чуть не остынет, прежде чем возвращаться на корабль. Лес вокруг них шумел как ни в чем не бывало. Корабль остывал, потрескивая.

— Интересно, как они умудрились отыскать дорогу назад, — сказала Бэбс. — Я думала, они никогда не смогут нас найти. А ты?

— Бэбс, — сказал Кохрейн. — Ты обманула меня! Ты сказала, что разбудишь меня через два часа, а сама дала мне проспать всю ночь!

— Ты же дал мне выспаться прошлой ночью, — сдержанно ответила она. — Я была менее измотана, чем ты, а сегодняшний день обещал стать не слишком хорошим. Мы собирались подстрелить каких-нибудь животных. Ты нуждался в отдыхе.

— Я кое-что обнаружил, Бэбс, — медленно сказал Кохрейн. — Почему ты можешь не отворачиваться от фактов. Почему мы, люди, всем скопом не сошли с ума. Мне кажется, я усвоил женский взгляд на вещи, Бэбс. Мне это нравится.

Та внимательно оглядывала выпуклые иллюминаторы корабля.

— Я думаю, мы бы справились, если бы корабль не вернулся, — продолжил Кохрейн. — Мы стали бы работать в соответствии с женским взглядом на вещи. С твоим. Ты думала о строительстве дома. Разумеется, ты не упускала из виду и необходимость найти еду, но помнила и о возможности зимы и строительства дома. Ты не зацикливалась только на том, как бы выжить. Ты думала о будущем. Женщины обдумывают все на гораздо более дальнюю перспективу, чем мужчины!

Бэбс быстро взглянула на него, потом продолжила столь же сосредоточенно разглядывать корабль.

— Вот в чем дело с людьми там, на Земле, — настойчиво сказал Кохрейн. — Разочарования нет, пока женщины могут заглядывать вперед — далеко вперед, за пределы «здесь» и «сейчас»! Пока женщины могут это делать, они могут удерживать мужчин на плаву. Именно когда нечего планировать, мужчины не могут жить дальше, потому что женщины не могут надеяться. Понимаешь? Ты видела здесь город. Маленький город, с отдельными домиками. На Земле слишком много людей не могут мечтать ни о чем большем, чем жилые кварталы, и о том, как бы заработать достаточно себе на еду — только себе! Они не могут надеяться на большее. И именно тогда, когда такое происходит… Понимаешь?

Бэбс не ответила. Кохрейн замялся, потом сказал сердито:

— Черт подери, ты что, не понимаешь, что я пытаюсь сказать? Нам было бы лучше здесь, одним, всеми покинутыми, чем там, на Земле, в вечной толчее и страхе за свою работу! Я говорю, что я лучше останусь здесь с тобой, чем вернусь к той жизни, которую вел до того, как мы отправились в это путешествие! Я думаю, что мы вдвоем справились бы с любыми трудностями! Я не желаю пытаться выжить без тебя! Это бессмысленно! — Он беспомощно нахмурился. — Вот черт, я поставил кучу шоу, в которых мужчина просил девушку выйти за него замуж, и все они оказались враньем! На самом деле все по-другому, когда я хочу это сказать! Как надо просить тебя выйти за меня?

Бэбс на миг взглянула ему в лицо и едва заметно улыбнулась.

— На нас смотрят из иллюминаторов, — сказала она. — Если тебя интересует моя точка зрения… если бы мы знаками объяснили им, что сейчас вернемся, то могли бы набрать еще тех плодов, которые я готовила. Будет что показать им.

Кохрейн помрачнел еще сильнее.

— Мне жаль, что ты ничего ко мне не чувствуешь. Но если это так…

— А по пути, — добавила Бэбс, — когда им будет нас не видно, ты сможешь меня поцеловать.

К тому моменту, когда земля достаточно остыла, они набрали изрядную кучу мясистых красных плодов.

Оказавшись на борту корабля, Кохрейн направился в командную рубку, преследуемый по пятам Джеймисоном и Беллом. Беллу пришла в голову идея.

— Но вулкан же успокоился — осталась только стена пара там, где лава растеклась по леднику, а мы могли бы за пару часов состряпать сценарий! У меня есть фоновые кадры! Вы с Бэбс могли бы еще раз все сыграть, и у нас получилась бы история отшельников на необитаемой планете! Великолепно! Первая подлинная история об отшельниках со звезд! Вы же понимаете, чем это пахнет!

— Только попробуйте, и я от вас мокрого места не оставлю! — рявкнул Кохрейн. — Я вынес на экран достаточно частных жизней других людей! Оставьте мою собственную в покое! Я не собираюсь ставить даже липовое шоу вокруг нас с Бэбс, чтобы люди мололи языками!

— Я всего лишь пытаюсь хорошо выполнить свою работу! — обиженно сказал Белл. — Это мое первое дело в качестве сценариста. У меня никогда не было никакого шанса сделать что-то похожее на то, что я смогу сделать с подобным материалом!

— Выкиньте это из головы! — отрезал Кохрейн. — Займитесь-ка лучше своими камерами!

Джеймисон с надеждой в голосе спросил:

— Вы дадите мне какие-нибудь сведения о животных и растениях, мистер Кохрейн? Дадите? Я делаю книгу с фотографиями Белла, и…

— Да отвяжитесь вы все от меня! — взвился Кохрейн.

Он вошел в командную рубку. Ал, пилот, сидел за пультом с каким-то особенно настороженным выражением.

— С вами все в порядке? Мы должны вылетать примерно через двадцать минут. Тогда наш нос будет смотреть точно туда, куда надо.

— Я в порядке, — сказал Кохрейн. — Можете стартовать когда вам угодно. — Он обернулся к Джонсу. — Как вы нашли нас? Я думал, это будет невозможно сделать.

— Доктор Холден придумал, — сказал Джонс. — Довольно просто, но я растерялся! Когда началось землетрясение, все остальные прибежали на корабль. Мы ждали только вас. Вы не пришли. — Это произошло, разумеется, потому, что Кохрейн не рискнул тащить Бэбс через лес, в котором падали деревья. — В конце концов нам пришлось выбирать, взлетать или быть разрушенными. Поэтому мы улетели.

— Это был правильный выбор. Если бы вы не улетели, не поздоровилось бы всем, — сказал Кохрейн.

Джонс замахал руками.

— Я думал, что мы никогда больше вас не найдем. Когда действие ускорителя прекратилось, мы были в шестидесяти световых годах отсюда. Доктор Холден вышел на связь с Землей. Астрономы засекли нас и определили курс, по которому мы могли вернуться сюда. Мы нашли планету, но даже тогда я не понимал, как найти долину. Но док попросил их посмотреть на кадры, которые мы передавали им во время нашей первой посадки, она вся была записана на пленку. Они там задействовали кучу картокомпараторов. Мы зашли на орбиту вокруг планеты и передавали им то, что видим оттуда — орбиту для нас вычислили тоже они, а они сверяли то, что мы передаем, с тем, что было снято во время посадки. Так они определили положение долины и сказали нам, где садиться. На самом-то деле мы нашли долину еще вчера ночью, но не могли приземлиться в темноте.

Кохрейн сконфузился.

— Я не справился бы с этим, — признал он, — и поэтому не думал, что может справиться кто-то другой. Хм. Но вы же должны были истратить на это уйму топлива?

Джонс по-настоящему улыбнулся.

— Я тут кое-что придумал. Теперь нам не нужно столько топлива, как раньше. Но, возможно, сейчас мы расходуем слишком много. Ал, давай взлетать. Я все равно хочу взглянуть, как работает эта новая штуковина. Взлетаем!

Пилот щелкнул переключателем, Джонс включил другой, недавно установленный, который добавился к его импровизированному пульту. Вспыхнул яркий свет. Ал очень плавно нажал какую-то кнопку. Снаружи послышался грохот. Корабль начал взлет. На этот раз ощущения ускорения практически не было. Корабль слегка оторвался от земли. Даже рев ракетных двигателей стал ощутимо слабее по сравнению с его взлетом с Луны и первой посадкой на эту планету.

Кохрейн увидел, как стремительно уменьшается в размерах долина, и склоны гор остаются далеко внизу. Со всех направлений к кораблю стекались покрытые зеленью равнины. Потом показались ледники и конусы вулканов, затем огромные поля белых облаков. В считанные секунды горизонт стал отчетливо искривленным. Еще миг, и оставшаяся позади планета превратилась в огромный белый шар, и в иллюминаторы ударил нестерпимо белый солнечный свет.

У Кохрейна возникло какое-то странное чувство. Джонс отдал команду на взлет. Джонс решил, в какой момент они должны взлетать, потому что хотел провести кое-какие испытания… Кохрейн чувствовал себя пассажиром. Из человека, принимавшего решения в силу того, что он знал, что нужно сделать, он превратился в кого-то другого. Он отсутствовал двое суток, и вот уже приняты решения, в которых он совершенно не участвовал… Это казалось очень странным. Это казалось даже пугающим.

— Мы сейчас находимся в модификации измененного поля Дэбни, — довольным голосом заметил Джонс. — Вы же знаете первоначальную теорию.

— Не очень, — признался Кохрейн.

— Поле все время имеет форму трубы, столба напряженного пространства между двумя пластинами, — напомнил ему Джонс. — Когда мы приземлились в первый раз, хвост корабля находился вне поля. Оно простиралось лишь от носа корабля до того воздушного шара, который мы выпустили последним. Мы спускались вниз под углом к этой линии — что-то вроде воздушного змея, лески и хвоста змея. Леской было поле Дэбни, а направление нашего движения — хвостом змея.

Кохрейн кивнул. Ему пришло в голову, что Джонс ничуть не похож на Дэбни. Джонс открыл поле Дэбни, но, продав тому права на него, теперь, очевидно, считал «поле Дэбни» нормальным техническим термином для своего открытия даже в собственных мыслях.

— Дома, на Луне, — с воодушевлением продолжил Джонс, — я не был точно уверен, что уже созданное поле будет держаться в атмосфере. Я надеялся, что при условии достаточной мощности я смогу удержать его, но точно уверен не был…

— Это не столь много для меня значит, Джонс, — остановил его Кохрейн. — К чему все это сводится?

— Ну… поле сохранилось и в атмосфере. Но сам корабль от хвоста до носа был вне первичного поля. А когда мы садились в этот раз, я кое-что поменял в схематике. Возникло второе поле Дэбни, от носа корабля до хвоста. То есть у нас было главное поле, идущее до тех шаров, а потом обратно на Землю. Но было — и сейчас есть — еще одно, охватывающее только корабль. Что-то вроде пузыря. Мы все еще можем тащить поле за собой, и кто угодно может лететь вслед за нами на любом корабле, помещенном в это поле. Но теперь у корабля есть полностью независимое второе поле! Хвост находится в нем постоянно!

Кохрейну эта информация не показалась ни доходчивой, ни наталкивающей на какие-нибудь мысли.

— И что происходит?

— Обе пластины поля Дэбни все время с нами! — торжествующе сказал Джонс. — Мы находимся в поле постоянно, и когда приземляемся в атмосфере, тогда тоже, и корабль практически не имеет массы, даже когда заходит на посадку. У него есть вес, но практически нет массы. Разве вы не видите разницы?

— Как это ни глупо, не вижу, — признался Кохрейн. — Не имею понятия, о чем вы говорите.

Джонс терпеливо посмотрел на него.

— Теперь мы можем убрать наш выхлоп за пределы поля! Корабельного, я имею в виду, а не главного!

— Я все еще не уловил, — сказал Кохрейн. — Множественный склероз мозговых клеток, надо полагать. Позвольте просто поверить вам на слово.

Джонс сделал еще одну попытку.

— Попытайтесь понять! Смотрите! Когда мы приземлялись в первый раз, нам пришлось израсходовать много топлива, потому что хвост корабля не был в поле Дэбни. Он имел массу. Поэтому нам пришлось использовать мощность ракетных двигателей, чтобы замедлить эту массу. В поле у корабля почти нет массы — в зависимости от напряженности поля, но реактивная сила ракет зависит от массы, которая отбрасывается назад. Если взглянуть с этой точки зрения, в поле Дэбни ракетные двигатели не могут сильно толкать корабль. Значит, поле Дэбни не должно давать нам никакого выигрыша. Понимаете?

У Кохрейна в мозгу что-то забрезжило.

— Ах, да. Я думал об этом. Но преимущество есть. Корабль-то работает.

— Потому что, — сказал Джонс снова с торжеством в голосе, — эффект поля частично зависит от температуры! Газы в ракетном факеле нагреты на тысячи градусов! У них нет обычной инерции, зато есть то, что можно назвать тепловой инерцией. Когда они достаточно нагреваются, то приобретают что-то вроде мнимой массы. То есть наше топливо не имеет никакой инерции, о которой имело бы смысл говорить, когда оно холодное, но приобретает что-то вроде заменителя инерции в разогретом состоянии. Поэтому корабль может передвигаться в поле Дэбни!

— Какое облегчение, — сказал Кохрейн. — Я думал, вы собираетесь сказать мне, что мы никак не могли взлететь с Луны, и чуть не спросил, как мы умудрились добраться досюда.

Джонс снисходительно улыбнулся.

— А сейчас я пытаюсь объяснить вам, что мы можем вынести ракетные факелы за пределы поля, которое действует от носа до хвоста! Когда мы приземляемся, наш корабль и топливо практически не имеют массы, а выбрасывается оно туда, где у него есть масса, и получается практически такой же эффект, как, если бы мы отталкивались от чего-нибудь твердого! Мы взлетали с Луны с запасом топлива на пять-шесть взлетов и посадок в условиях земной гравитации. Но с этим фокусом топлива хватит на пару сотен!

— Ах, вот оно что! — кротко сказал Кохрейн. — Это первая понятная мне фраза из всего, что вы сказали. Мои поздравления! И что дальше?

— Я думал, вы будете довольны, — сказал Джонс. — Что я, собственно, пытаюсь вам сказать, так это то, что теперь у нас достаточно топлива, чтобы долететь до Млечного Пути.

— Давайте лучше не будем этого делать, — предложил Кохрейн, — а всем скажем, что мы там были! Вы уже выбрали новую звезду, к которой мы полетим?

Джонс пожал плечами. Этот жест у него был равносилен почти истерическому разочарованию. Но все же сказал:

— Да. В двадцати одном световом годе отсюда. Они там, на Земле, очень хотят, чтобы мы проверили звезды солнечного типа и планеты земного.

— На сей раз, — сказал Кохрейн, — я целиком и полностью согласен с великими умами. Давайте сделаем так, как они хотят.

Он направился к спиральной лестнице, ведущей в главный салон. Неуклюже пытаясь пройти через весь салон к пульту связи, он испытывал странное ощущение от работающего ускорителя, которое должно было быть звуком, но не было им. Это было то ощущение, которое предшествовало безрассудному прыжку космического корабля с Луны, когда в одно мгновение все звезды превратились в полоски света, а корабль прошел почти два световых столетия.

Солнечный свет мигнул и вновь засиял в иллюминаторах. Вторая вспышка пришла с другой стороны, точно кто-то выключил внешний свет и включил другой, и под другим углом.

Кохрейн добрался до пульта связи. Своего веса он не чувствовал. Пристегнувшись к креслу, он включил видеофон, который передавал излучение по полю, тянувшемуся к шару, находившемуся в двухстах с лишним световых годах от Земли — около ледниковой планеты, — а затем переключал его на поле, пластиной которого был второй шар, потом еще на сто семьдесят световых лет до Луны, а оттуда уже из Луна-Сити на Землю.

Он связался с Землей и получил срочное сообщение, дожидавшееся его. Через несколько секунд он вскочил и начал отчаянно пробираться в невесомости обратно в командную рубку.

— Джеймисон! Белл! — как безумный, закричал он. — У нас через двадцать минут эфир! Я потерял счет времени! У нас рекламодатели на четырех континентах, так что мы должны выпустить это шоу! Что за черт? Почему никто не…

Джеймисон отозвался от иллюминатора, у которого возился с коротким звездным телескопом, наводя его то на один объект, то на другой:

— Не-ет! Это газовый гигант. Нас просто расплющит, если мы там приземлимся. Хотя вон та большая луна выглядит вполне ничего. Думаю, нам лучше попробовать там.

— Хорошо, — ровным голосом сказал Джонс. — Нацеливайся на следующую, Ал, и попробуем на нее сесть.

Кохрейн почувствовал, что корабль разворачивается в пустоте. Он понял это, потому что у него появилось ощущение, что корабль повернул, в то время как он сам остался неподвижен.

— У нас передача на носу! — разозлился он. — Надо что-нибудь соорудить…

Джеймисон оторвался от своего телескопа.

— Белл, скажите ему, — воскликнул он.

— Я написал что-то вроде сценария, — оправдываясь, сказал Белл. — Сюжет не слишком хорош, вот почему я хотел вставить в него рассказ о двух оставленных на планете пассажирах корабля, хотя, честно говоря, у меня не хватило бы времени. Мы смонтировали фильм, а Джеймисон его озвучил, так что вы можете пустить его в эфир. Это что-то вроде экскурсии. Мы сделали его в виде обзора ледниковой планеты с космической платформы, на основе тех кадров, которые мы сняли, когда были на орбите. Получилось нечто похожее на дневник путешествия. Джеймисон был очень горд. Алисия поможет вам найти кассету.

Он снова занялся своими камерами. Кохрейн увидел, как мимо иллюминаторов проплывает огромный шар — безликая облачная масса, если не считать борозд, проходивших поперек того, что, очевидно, было экватором. Он походил на передаваемые Лунной Обсерваторией изображения Юпитера.

Он проплыл мимо иллюминатора, и в нем показалась луна. Это был очень крупный спутник. На нем имелись, по меньшей мере, одна шапка полярного льда и, следовательно, атмосфера и какие-то расплывчатые пятна, которые вряд ли могли означать что-то иное, чем моря и континенты.

— Мы должны начинать передачу! — злился Кохрейн. — И немедленно!

— Все подготовлено, — заверил его Белл. — Можете передавать. Надеюсь, она вам понравится.

Кохрейн даже плюнул от досады. Но ему ничего не оставалось, кроме как выпустить в эфир то, что подготовили Джеймисон с Беллом. Он с великим трудом добрался до пульта связи и, крича во весь голос, позвал Бэбс. Она пришла вместе с Алисией. Алисия разыскала кассету, и Кохрейн вставил ее в передатчик, с горечью отмотав первые несколько минут пленки. Бэбс улыбнулась ему, и Алисия бросила на него какой-то странный взгляд. Очевидно, Бэбс рассказала ей о последствиях их двухдневного пребывания на планете. Но Кохрейну некогда было задумываться об этом, он начал синхронизацию времени с далекой Землей.

Когда корабль приблизился ко второй планете, Кохрейн ничего не видел. Он яростно отслеживал передачу фильма, в создании которого совершенно не принимал участия. С его собственной, профессиональной точки зрения, фильм был ужасен. Джеймисон невыносимо разглагольствовал, как показалось Кохрейну. Ал, пилот, просто давал ответы на вопросы, задаваемые голосом за кадром. Но кадры из космоса были великолепны. Пока корабль висел на орбите, дожидаясь, когда можно будет спуститься за ними с Бэбс, Белл подсоединил камеру к телескопу и получил изумительные кадры впечатляющей природы планеты, которая теперь осталась в двадцати световых годах от корабля.

Кохрейн смотрел передачу со смешанным чувством ревности и облегчения. Она была не настолько хорошей, как если бы он делал ее сам. Но Белл и Джеймисон, к счастью, довольно близко придерживались стиля фильмов о путешествиях, а крупные планы растительности и животных вполне компетентно перемежались более дальними. Зрители, не избалованные подобными передачами, должны были прилипнуть к экранам. По меньшей мере, те, кто смотрел это, должны были захотеть увидеть новые кадры со звезд.

Когда полпередачи уже прошло, Кохрейн услышал приглушенный шум ракетных двигателей. Он понял, что корабль снижается в атмосфере, по ровному звуку, хотя не имел ни малейшего понятия о том, что находится снаружи. Он стиснул зубы, когда — для синхронизации — ему передали рекламный ролик, вставленный в фильм. Рекламные ролики в Соединенных Штатах, разумеется, служили своей цели. Он не мог смотреть другие ролики, которые показывали жителям других регионов в перерывах. Кохрейн отсчитывал оставшиеся до возобновления передачи секунды, когда ощутил слабый отдаленный толчок, который означал, что корабль коснулся земли. Очень скоро после этого даже слабый шум двигателей совсем затих. Кохрейн крепче сжал зубы. Корабль приземлился на планете, которой он не видел, и в выборе которой не принимал никакого участия. Он чувствовал себя оскорбленным. Оставшиеся члены команды прилипли к иллюминаторам, разглядывая сцены, не виденные ни одним человеком на Земле.

Кохрейн просмотрел последний рекламный ролик их американского спонсора. Он рассказывал, как подразумевалось, подлинную историю двух подружек, блондинки и брюнетки, которые на всех вечеринках простаивали у стеночки. Они отчаянно пытались исправить ситуацию при помощи то одной зубной пасты, то другой, то одного дезодоранта, то другого. Тщетно! Но они немедленно стали центром внимания на всех празднествах, на которых присутствовали, как только начали пользоваться шампунем «Рэйглоу».

Холден и Джонни Симмз, оживленно о чем-то споря, вышли из командной рубки. Они выглядели взволнованными, и оба бросились к спиральной лестнице, ведущей на палубу, на которой был шлюз.

— Джед! Там какие-то существа! Они похожи на людей! — задыхаясь, крикнул Холден.

Экран видеофона добросовестно показывал конец рекламного ролика. Две очаровательные девушки, ослепительные и веселые, в один голос возносили благодарный гимн достоинствам шампуня «Рэйглоу». Затем последовало быстрое напоминание о превосходных, просто волшебных результатах, достигнутых теми, кто пользовался кремом под пудру «Рэйглоу», поцелуеустойчивой помадой «Рэйглоу», а также составом «Рэйглоу» для домашней химической завивки четырех степеней действия: для нормальных, труднозавиваемых, легкозавиваемых и детских волос.

До Кохрейна донесся лязг открывающегося люка.

Глава 9

Он направился в командную рубку, откуда открывался самый лучший вид на окрестности. Когда он вошел, Бэбс с Алисией стояли рядом, глядя вниз и в стороны. Белл яростно орудовал камерой. Джеймисон с раскрытым ртом глазел на незнакомый мир за иллюминаторами. Ал досадливо махал руками, не осмеливаясь отойти от пульта, пока оставалась хотя бы небольшая возможность того, что хвостовые стабилизаторы корабля могут стоять нетвердо. Джонс регулировал что-то в своих новых переключателях, установленных для добавочного поля Дэбни. В некотором смысле, Джонс был не вполне нормальным. Он уходил в свои технические проблемы гораздо глубже, чем Кохрейн в свои коммерческие предприятия. Кохрейн пробился к иллюминатору, чтобы посмотреть.

Корабль приземлился на маленькой опушке. У деревьев были очень длинные ланцетовидные листья, примерно совпадающие с формой травы, которая была еще более вытянутой. Легкий ветерок, дующий снаружи, заставлял их несоразмерно сильно колыхаться. Вдали виднелись холмы, а поблизости земля обнажала серые камни. Небо было таким же голубым, как и на Земле. Любая бесцветная атмосфера, насыщенная частичками пыли, разумеется, неизбежно придавала небу голубой цвет.

Внизу показался Холден, направляющийся к пятачку, заросшему какими-то похожими на тростник растениями, возвышавшимися на семь или восемь футов над покрытой небольшими холмиками землей. Подпрыгивая, он быстро преодолел участок опаленной корабельными двигателями земли. Пятачок был гораздо меньше того, который получился при первом приземлении корабля на предыдущей планете, но даже в этом случае обувь психиатра, скорее всего, была безнадежно испорчена. Но сейчас он стоял примерно в сотне ярдов от корабля и лихорадочно жестикулировал. Казалось, он что-то говорил, словно пытаясь убедить какое-то живое существо показаться.

— Мы видели, как они выскочили, — сказала запыхавшаяся Бэбс, подойдя к Кохрейну. — Один из них перебежал от одних зарослей тростника до других. Он был похож на человека. Там их, по меньшей мере, трое — кем бы они ни были!

— Они не могут быть людьми, — угрюмо сказал Кохрейн. — Не могут!

Не видя поблизости Джонни Симмза, он спросил:

— Где Симмз?

— У него ружье, — сказала Бэбс. — Во всяком случае, он собирался взять его, чтобы в случае чего защитить доктора Холдена.

Кохрейн взглянул вниз. Шлюзовой люк распахнут, и из него высовывалось дуло ружья. Возможно, отсюда Джонни Симмзу было и удобнее защищать Холдена, но уж сам он, несомненно, находился здесь явно в большей безопасности. Нигде не было никакого шевеления. Холден не подошел поближе к тростникам. Казалось, он успокаивающе разговаривает с невидимым существом.

— Почему здесь не может быть людей? — спросила Бэбс. — Я имею в виду, не настоящих людей, а человекообразных существ? Почему не могут существовать разумные создания, как мы? Я знаю, что ты так сказал, но…

Кохрейн покачал головой. Он всецело верил в то, что на этой планете не может быть людей. На ледниковой планете все животные сильно отличались от земных существ. Да, были схожие черты, объяснимые аналогичным ходом эволюции. Точно так же, ни в каком другом мире не могло быть существа, абсолютно идентичного человеческому роду, потому что эволюция была бы аналогичной, но не точно такой же. Но если бы нашлись существа, равные человеку по разуму, неважно, насколько отличными от человека они бы выглядели, если бы где-то в космосе были по-настоящему разумные животные, результат был бы катастрофическим.

— Мы, люди, — сказал ей Кохрейн, — живем только в силу собственного самомнения. Мы требуем от себя быть чем-то большим, чем просто животные, потому что верим в то, что мы нечто большее, чем просто животные, — и верим в то, что мы одни такие! Если бы мы стали верить, что мы не уникальны, что мы просто более умные животные, с нами было бы все кончено. Любая нация начинала уничтожать сама себя каждый раз, когда распространялась такая идея.

— Но мы не просто умные животные! — горячо возразила Бэбс. — Мы действительно уникальны!

Кохрейн уголком глаза взглянул на нее.

— Совершенно верно.

Холден все еще терпеливо стоял перед островком тростника, все еще продолжал что-то говорить, все еще протягивал руки вперед, что люди считают универсальным знаком мирных намерений.

В зарослях тростника мелькнуло какое-то мимолетное движение, приблизительно в пятидесяти ярдах от Холдена. Существо, похожее на человека, бешено помчалось к ближайшей кромке леса. Оно даже по размеру походило на человека, а его цвет напоминал розовато-смуглый оттенок человеческой кожи. Оно бежало, опустив голову, и его было трудно разглядеть, но очертания ошеломляюще походили на человеческие. В командной рубке Белл издал возбужденный крик и подкинул вверх камеру. Холден остался неподвижен. Он все еще пытался выманить кого-то из укрытия. Мимо него в лес пронеслось второе существо.

В воздухе между шлюзом и бегущим созданием появились какие-то серые полосы. Дым. Джонни Симмз с воодушевлением палил по неизвестному животному. Он использовал трассирующие пули, которые плохие стрелки взяли на вооружение, чтобы компенсировать отсутствие меткости. Струи дыма, казалось, сплели вокруг бегущих фигур серую сеть. Они отчаянно петляли и пригибались к земле, оба добежали до леса.

Из зарослей тростника вынырнул третий. Теперь Джонни Симмз открыл автоматический огонь. Пули одна за другой били из его ружья, оставляя за собой полосы дыма, похожие на пар из трубы. Серая струя пролетела сквозь то место, где находился беглец. Он конвульсивно дернулся и рухнул на землю, продолжая Дергаться. Кохрейн свирепо выругался. Между мгновением, когда существо выбежало из укрытия, и этим Мигом прошло меньше двух секунд. Дымовые полосы рассеялись. Затем мелькнула еще одна. Джонни Симмз еще раз выстрелил в свою все еще корчащуюся жертву. Существо сильно дернулось и затихло.

Холден сердито обернулся. Казалось, между ним и Джонни Симмзом состоялся обмен репликами на повышенных тонах. Потом Холден устало обошёл поросший тростником пятачок. Неподвижная фигура на земле больше не подавала признаков жизни, но было разумной предосторожностью не идти через густые, как джунгли, заросли, в которых недавно видели несколько неизвестных крупных живых существ. Джонни Симмз все палил и палил со своей позиции в шлюзе. Дымок, обозначавший местонахождение его пуль, тянулся к краю леса, он стрелял по каким-то воображаемым целям, скрывавшимся там. Потом еще раз выстрелил в свою прошлую жертву, просто потому, что это было что-то, во что можно было выстрелить. Он стрелял бездумно, дурашливо.

Алисия тронула руку Джеймисона и начала в чем-то его убеждать. Тот неохотно пошел вслед за ней по лестнице. Должно быть, она направлялась к шлюзу. Джонни Симмз, стреляющий куда попало, мог угодить в Холдена. Полоса серого дыма прошла в футе от Билла. Он обернулся к кораблю и что-то яростно закричал.

Внутренний люк шлюза с лязгом открылся. Раздался выстрел, и пуля снова попала в мертвое тело, пролетев в опасной близости от Холдена. Внизу зазвучали голоса. Джонни Симмз злобно выругался. Послышался вскрик Алисии. Внизу воцарилась тишина, но Кохрейн уже рванулся к лестнице. Бэбс бежала за ним.

Кувырком спустившись на нижнюю палубу, они обнаружили там смертельно бледную Алисию со следом удара по щеке. Джонни Симмз бушевал, размахивая ружьем, из которого стрелял. Джеймисон боязливо пытался утихомирить его.

— Вашу мать! — орал Джонни. — Я полетел на этом корабле, чтобы охотиться! Я хочу охотиться! Только попробуйте меня остановить!

Он потряс своим ружьем.

— Я выложил свои деньги! — продолжил он орать. — Я не потерплю ничьих приказов! Никто не смеет мне приказывать!

— Я смею! — ледяным тоном прервал его Кохрейн. — Немедленно прекрати свое идиотское поведение! Положи ружье! — Ты чуть не застрелил Холдена! Ты мог еще кого-нибудь убить. Положи ружье.

Он решительно направился к Джонни. Тот стоял рядом с открытым люком. Внешний люк тоже был открыт. Отступать ему было некуда. Он двинулся в сторону. Кохрейн изменил направление своего приближения. Люди, подобные Джонни Симмзу, есть повсюду. Как правило, никто не говорит им, что они не способны отличить хорошее от плохого, если, конечно, они не достаточно богаты, чтобы нанять психиатра. И все же различная, но, тем не менее, всегда присутствующая доля человеческой расы игнорирует правила поведения во все времена. Это обуза, бремя, главная помеха, которая мешает прогрессу цивилизации. Они злы не сознательно. Они просто не дают себе труда действовать так, чтобы отличаться от разумных животных. Остальная часть человечества вынуждена защищаться от них при помощи полиции, законов, а иногда и бунтов, хотя у таких Джонни Симмзов нет никаких других мотивов, кроме немедленного потворства своим желаниям. Но ради этого потворства Джонни был готов причинить вред кому угодно.

Он двинулся дальше в сторону. Кохрейн побелел от ярости, смешанной с отвращением. Джонни Симмз запаниковал и поднял ружье, целясь в Кохрейна.

— Не подходи! — свирепо закричал он. — Мне плевать, если я тебя убью!

Ему действительно было плевать. Это была та полная бесчувственность, которая создает малолетних преступников и Гитлеров, порождает убийц, хулиганов, беспринципных юристов и бизнесменов. Это была та абсолютная порочность, которая сводит нормальных людей с ума. Это был пример той бесконечной глупости, какой является преступление, тем не менее, оставаясь одновременно и всего лишь глупостью.

Кохрейн увидел, как Бэбс хладнокровно потянула за один из стульев, стоявших рядом со столом. Он остановился, и Джонни Симмз приободрился. Кохрейн все тем же ледяным тоном сказал:

— Как ты думаешь, для чего мы все здесь?

Глаза Джонни были широко раскрытыми и пустыми, точно глаза мальчишки, охваченного неистовством разрушения, когда он забыл, что собирался делать, и начал крушить все подряд, находя в этом безумное удовольствие.

— Я не дам помыкать собой! — распаляясь, продолжал кричать Джонни Симмз. — Теперь я буду говорить вам, что делать…

Бэбс швырнула стул, который уже успела вытянуть из креплений, и он с греющим душу хрустом обрушился на голову Джонни. Ружье выстрелило, и пуля пролетела лишь в доле дюйма от Кохрейна. Он бросился вперед, чувствуя, как красная пелена бешенства застилает ему глаза.

Спустя нескончаемо долгое время он очнулся оттого, что Бэбс отчаянно его дергала. Джонни Симмз лежал на полу, а он, Кохрейн, его душил. Джонни, хрипя, пытался вырваться из его пальцев.

Что-то щелкнуло у него в голове, и все встало на свои места. Он поднялся и кивнул Бэбс, и та подобрала ружье, которое выронил Джонни Симмз.

— Я думаю, — сказал Кохрейн, все еще тяжело дыша, — что ты — хороший пример всего того, что я ненавижу. И самое худшее в тебе то, что ты заставляешь меня действовать точно так же, как ты! Если ты еще раз, пока находишься на этом корабле, прикоснешься к ружью, я убью тебя. Если ты еще раз будешь вести себя, как самодовольный индюк, я вышибу из тебя мозги. Вставай!

Джонни Симмз поднялся. Он выглядел напуганным. Затем — удивительно — он лучезарно улыбнулся Кохрейну и дружелюбно сказал:

— Я забыл. Я такой. Алисия объяснит вам. Я не виню вас в том, что вы вели себя, как псих. Мне жаль. Но я такой!

Он отряхнулся, широко улыбаясь Алисии, Джеймисону, Бэбс и Кохрейну. Кохрейн скрипнул зубами. Он подошел к люку и выглянул наружу.

Холден склонился над существом, которое убил Джонни Симмз. Потом выпрямился и зашагал к кораблю, перейдя почти на бег там, где земля все еще не успела остыть после их посадки. Он почти запрыгнул в строп и начал подниматься вверх.

— Они не люди, — сообщил он Кохрейну, забравшись в шлюз. — Когда подойдешь к ним поближе, никаких сомнений в этом не остается. Они похожи скорее на птиц, чем на кого-либо еще. Они теплокровные и у них есть клюв. Пингвинов на Земле тоже можно принять за людей.

— Я как-то делал шоу, — холодно сказал Кохрейн, — в котором были кадры из старых фильмов о петушиных боях. Там был бойцовый петух по имени Корнуоллец, который был очень похож на человека. Если бы он был достаточно большим… Втащи строп и закрой люк. Мы улетаем.

Он отвернулся. Бэбс стояла рядом с Алисией, протягивая ей платок, чтобы приложить к щеке. Джеймисон с несчастным видом слушал, как Джонни Симмз весело объясняет, что всегда был таким. Он почти с гордостью рассказывал о том, что другим не был никогда. Он не хотел никого убивать, но когда он разволнуется…

— Что произошло? — требовательно спросил Холден.

— Наш маленький психопат, — скрипучим голосом пояснил Кохрейн, — устроил сцену. Он угрожал мне ружьем. А до этого ударил Алисию. Джеймисон, проверьте это пулевое отверстие. Посмотрите, не пробило ли оно обшивку.

Он снова направился к лестнице, но потом остановился, пораженный застывшей неподвижностью Холдена. Его лицо было страшным, кулаки сжались. Джонни Симмз с мальчишеской искренностью сказал:

— Мне жаль, Кохрейн! Без обид?

— С обидами, — отрезал Кохрейн. — И еще с какими!

Он взял Холдена за локоть и подтолкнул его к лестнице. Тот миг посопротивлялся, и Кохрейн ухватил его локоть крепче. Они поднялись на верхнюю палубу.

— Если бы я был здесь, — неверным голосом сказал Холден, — я убил бы его, когда он посмел ударить Алисию! Психопат или не психопат…

— Заткнись, — твердо сказал Кохрейн. — Он стрелял в меня! И я некоторым образом тоже психопат, Билл!

Мой психоз в том, что я ненавижу его вариант психоза. Я психопатически предан здравому смыслу и своей, возможно, старомодной идее приличного поведения. Я ненормально озабочен реальностью, и тебе лучше бы к ней вернуться! Послушай! Я патологически протестую против такого безобразия, как перенаселенная Земля и люди, боящиеся за свою работу и сходящие с ума от отчаяния. Ты же не хочешь, чтобы я излечился от этого, правда? Тогда держи себя в руках!

Билл Холден сглотнул. Он все еще был бледен, но ухитрился состроить гримасу.

— Ты прав. Хорошо, что я был на земле. Ты сам неплохой психолог, Джед.

— Мне лучше удаются боевики и мелодрамы, — цинично сказал Кохрейн. — Так что я отправляюсь взглянуть на пленки, которые Белл снял, когда мы спускались на эту планету, и подумать над кое-какими идеями для передачи.

Он поднялся на еще один пролет, и Холден шел с ним в каком-то оцепенелом, неестественном спокойствии. Кохрейн прокрутил пленки в обратном порядке, изучая их.

Снаружи беспокойно колыхались длинные зеленые локоны странно удлиненных листьев. Островки похожих на тростник растений покачивались на ветру. В командной рубке появился Джеймисон, тут же начавший расспрашивать Холдена о растительности, покрывавшей землю. Это была не трава. У нее были широкие листья. Там, должно быть, радостно заключил Джеймисон, бесконечное разнообразие форм жизни. Вероятнее всего, это насекомые. Должны еще существовать хищные насекомые, которые охотились на остальных насекомых. Некоторые насекомые должны жить в норах под землей. Кроме того, должны найтись и другие птицы, за исключением тех больших, похожих на людей. На ледниковой планете было мало птиц, но множество покрытых мехом существ. Возможно, здесь ситуация была зеркально противоположной, хотя это и необязательно…

— Хм, — сказал Кохрейн, просмотрев все пленки. — Ледяные шапки, земля и моря. Буйная зеленая растительность, так что, по всей видимости, воздух подходит для людей. Поскольку ты, Холден, жив, можно предположить, что он не убивает мгновенно, так? Сила тяжести терпимая, возможно, чуть меньше, чем на ледниковой планете.

Он помолчал, уставившись в пустую стену командной рубки. Потом нахмурился и внезапно сказал:

— На Земле кто-нибудь знает о том, что мы с Бэбс двое суток оставались на той планете одни?

— Нет, — ответил Холден, все еще так же чересчур спокойно. — Алисия занималась системой связи. Она говорила всем, что вы очень заняты и не можете подойти. Без вас было очень странно! Джеймисон с Беллом пристегнулись к креслам и занялись монтажом. Джонни, разумеется — его голос был очень тщательно невыразительным — не мог заниматься ничем полезным. Я почти все время страдал космической болезнью. Но я помогал Алисии придумать, что говорить Земле. Должно быть, там набралось несколько сотен вызовов для тебя.

— Замечательно, — сказал Кохрейн. — Я отвечу на некоторые из них. Джонс, мы сможем перелететь куда-нибудь в другое место на этой планете?

— Я же говорил вам, у нас хватило бы топлива, чтобы долететь до Млечного Пути, — небрежно сказал Джонс. — Куда вы хотите перелететь?

— Куда угодно, — ответил Кохрейн. — Здесь недостаточно впечатляющий пейзаж для новой передачи. Для следующего шоу нужно что-нибудь сенсационное. Все складывается очень удачно, кроме того, что нам нужен подходящий пейзаж, который можно было бы показать на Земле.

— А какой пейзаж вам нужен?

— Предпочтительно, животные, — сказал Кохрейн. — Вполне бы подошли динозавры. Или буйволы, или какая-нибудь подходящая замена. Что бы я на самом деле счел самым удачным, это стадо буйволов.

Джеймисон вытаращил глаза.

— Буйволов?

— Мясо, — пояснил Кохрейн. — Ходячее мясо. Рекламная кампания, в которую все это превратилось, требует тщательной имитации всех основных желаний. Так что я хочу, чтобы люди думали о бифштексах, отбивных и ростбифах. Если бы у меня были стада животных от одного горизонта до другого, я бы…

— Стада мяса уже на подходе, — небрежно сказал Джонс. — Я позову вас.

Кохрейн не поверил ему и снова спустился к пульту связи. Он приготовился просмотреть запросы с Земли, оставленные на потом, когда требовалось немедленно начать передачу. Запросы он получил, когда корабль заходил на посадку. Пока его не было, накопилась куча дел, чтобы разобраться с некоторыми, потребуется уйма времени. Его голос проходил двести с лишним световых лет в поле Дэбни за шесть секунд, и потом еще две секунды шел в нормальном пространстве от передатчика в Луна-Сити. От того момента, когда он заканчивал что-нибудь говорить, проходило двенадцать секунд до того, как до него доходило первое слово ответа. Общение было очень медленным. Он раздраженно подумал, что ему придется попросить Джона устроить особое поле Дэбни, специально для связи, настолько мощное, как это было необходимо, чтобы взять ситуацию в руки.

Снаружи взревели ракетные двигатели. Корабль оторвался от земли. В салон ворвался возмущенный Джонни Симмз.

— Мой трофей! — негодующе вопил он. — Я хочу забрать мой трофей!

Кохрейн нетерпеливо оторвался от экрана видеофона.

— Что еще за трофей?

— Существо, которое я подстрелил! — орал Джонни. — Я хочу, чтобы его подняли! Никто никогда не убивал никого подобного! Он мне нужен!

Корабль уже приподнялся над землей. Кохрейн холодно сказал:

— Сейчас слишком поздно. Убирайся. Я занят.

Он снова уставился в экран. Джонни Симмз понесся к лестнице. Через миг до него донеслись какие-то вопли из командной рубки. Но он был слишком занят, чтобы вникать во все это. Корабль завис в воздухе — с тем самым тошнотворным ощущением отсутствия веса — и снова поднялся. Наступил довольно долгий период невесомости. Холден, очевидно, должен был позеленеть и испытывать приступы космической болезни. Что, возможно, в этот отдельно взятый раз будет ему на пользу. Потом долгое время периоды подъема и свободного полета сменяли друг друга, что само по себе достаточно неприятно. Один раз свободный полет тянулся так долго, что Кохрейн даже начал тревожиться. Но потом дюзы снова взревели и загрохотали так громко, как будто корабль улетал с планеты вообще.

Но Кохрейн был занят деловыми переговорами. Отчасти он блефовал. Отчасти, чисто автоматически, он требовал намного больше, чем рассчитывал получить, просто потому, что таков деловой обычай — никогда и ни в чем не быть искренним. Чего бы он ни просил, его оппонент предлагал меньше. Поэтому он просил слишком много, а оппонент предлагал слишком мало, и каждый заранее знал довольно точно, на каких условиях они, в конце концов, договорятся. Принимая во внимание стоимость переговоров по лучу с Луна-Сити, не говоря уже об участке расстояния до звезд, это было совершенно абсурдно, но так делались все дела.

Через некоторое время Кохрейн вызвал Бэбс и Алисию, попросив их засвидетельствовать предварительное соглашение, которое должен был ратифицировать совет директоров корпорации на Земле. Этот совет директоров должен был ухватиться за него руками и ногами, но все равно необходимо было включить в соглашение условие о возможном его аннулировании. Это была полная бессмыслица. Кохрейн чувствовал себя приятно компетентным в том, что касалось его разработки.

Пока улаживали все формальности, корабль поднялся и снова упал, закачался и вновь поднялся. Кохрейн печально сказал:

— Мне очень жаль, что приходится заставлять тебя работать в таких условиях, Бэбс.

Та улыбнулась и слегка покраснела.

— Знаю, знаю! Когда ты работала на меня, я не был таким внимательным.

— А на кого я работаю сейчас?

— На нас, — сказал Кохрейн, потом виновато взглянул на Алисию. Он чувствовал себя смущенным, сказав при ней что-то сентиментальное. Памятуя о Джонни Симмзе, это было не слишком тактично. На ее щеке, там, где раньше было красное пятно, расплывался полновесный синяк.

— Мне очень жаль, Алисия… насчет Джонни, — сказал он.

— Я сама во все это ввязалась, — сказала она. — Я любила его. Он не плохой. Если хотите знать, я думаю, что многие годы назад он просто решил, что не будет расти после шести лет. Он был избалованным маленьким сынком богатенького папаши. Это было забавно. Так что он сделал из этого карьеру. Его семья это позволяет. А я, — она слабо улыбнулась, — сделала карьеру из ухода за ним.

— Даже шестилетнего можно кое-чему научить, — пробормотал Кохрейн. — Холден… Хотя нет, он не лучшая кандидатура на эту роль.

— Он совершенно точно не лучшая кандидатура на эту роль, — очень спокойно согласилась Алиса.

Кохрейн отвернулся. Он знал, что чувствует Билл Холден. Что могло его утешить, а что и нет.

Снова запищал видеофон. Кадры пушистых двуногих с ледниковой планеты произвели на телевидении настоящий фурор. Производители игрушек хотели получить права на производство таких кукол. Кадры охранялись авторским правом. Кохрейн буднично заключил сделку. Через несколько дней на прилавках всех магазинов игрушек появятся миниатюрные неземные зверюшки. «Спэйсвэйз, инк» получит процент с каждой проданной игрушки.

Ракеты загремели, потом шум стал потише, корабль снова дернулся вверх и обратно вниз. Затем появилось ощущение, как будто огромные посадочные стабилизаторы неторопливо, с хрустом погружаются в почву под тянущей вниз тяжестью корабля. Двигатели продолжали работать почти неслышно, потом заглохли.

— Мы снова приземлились! Пойдем посмотрим, где мы!

Они поднялись в командную рубку. У стены стоял надутый Джонни Симмз. Он очень успешно плыл по жизни, действуя, как избалованный маленький мальчик, и теперь утратил всякие представления о нормальном поведении. Сейчас он выглядел абсолютно нелепо. Но на щеке у Алисии багровел синяк, и Кохрейн чудом избежал смерти, а Холден оказался в опасности, потому что Джонни Симмз непременно желал вести себя как избалованный маленький сынок богатого папаши.

Кохрейну пришло в голову, что Алисия, возможно, получит компенсацию за свое унижение и боль в виде раскаяния этого маленького мальчика — столь же временного раскаяния, как и остальные его эмоции, — когда они останутся наедине.

Корабль приземлился неподалеку от линии заката. Далеко на западе блестело синее море. Здесь уже смеркалось. В полутьме виднелись мягкие очертания холмов, на вершине одного из них темнело пятно леса, а деревья на его краю так же шелестели поникшей, похожей на травинки листвой, как и деревья на месте их первой посадки. Но среди них попадались более крупные и крепкие великаны. Корабль приземлился на небольшом плато, и внизу, на его склоне, бил родник, причем с такой силой, что поверхность воды под действием давления снизу становилась круглой. Углубление в земле переполнялось, и вода стекала вниз, к морю.

— Думаю, что мы приземлились удачно, — сказал пилот, но тем не менее остался сидеть в своем кресле, опасаясь, что корабль все-таки начнет падать. Кохрейн из иллюминатора осмотрел окрестности.

— Ну?

— Мы приземлились там, куда, мне кажется, вы хотели, — сказал Джонс. Он выглядел бесстрастным и все же втайне самодовольным. — Взгляните только!

Сумерки сгустились. Запад окрасился в густые тона заката. Они были очень похожи на земные.

— Здесь не слишком много вулканов.

На этой планете, в отличие от прошлой, было мало пыли, как на Земле. На востоке, мигнув, зажглась большая звезда, такая же яркая, какой Венера казалась с Земли. Она походила на диск. Вблизи нее, бесконечно крошечная, показалась светящаяся пылинка, похожая на звезду. Кохрейн, прищурившись, посмотрел на нее. Он думал об огромном газовом гиганте, который видел по пути сюда. У него был свой спутник, на котором были даже ледниковые шапки, моря и континенты. Он подозвал Джеймисона.

— Думаю, это планета, — согласился тот. — Мы пролетали очень близко от нее. Мы ее видели.

— У нее есть спутник, — заметил Кохрейн. — И довольно большой. Он сам выглядит как планета. Какие там могут быть условия?

— Холоднее, чем здесь, — быстро сказал Джеймисон, — потому что она дальше от солнца. Но она может получать некоторое количество тепла, отраженного от белых облаков той планеты, вокруг которой вращается. Это должен быть прекрасный мир. Там есть континенты и океаны, и цепи окаймленных пеной островков. Но его океан — необычный, темный и неугомонный. Из его глубин вздымаются гигантские волны, вызванные притяжением колосса, вокруг которого вращается планета. Его животная жизнь…

— Стоп, — сухо сказал Кохрейн. — Что вы думаете на самом деле? Это может быть еще один необитаемый мир, на который смогут переселиться люди?

Джеймисон, казалось, рассердился, что его перебили.

— Возможно, — сказал он, перейдя на более прозаичный тон. — Хотя волны там должны быть чудовищными.

— Их можно использовать для получения электроэнергии, — сказал Кохрейн. — Посмотрим…

Джонс с деланной небрежностью сказал:

— Возможно, вам будет интересно на кое-что взглянуть. На земле.

Кохрейн подошел посмотреть. Сумерки еще больше сгустились. Гладкая зеленая земля стала темно-оливковой. Там, где голые холмы вырисовывались на фоне неба, виднелись какие-то темные массы, быстро текущие вперед. Края холмов почернели, и эта чернота двигалась вниз по их склонам. Это был даже не фронт темноты, в нем выделялись пятна, вырвавшиеся вперед. Они не оставались различимыми, а перемешивались с массами, двигавшимися следом за ними, а другие пятна отделялись от остальных. Вся эта чернота передвигалась неспешно, но с какой-то неумолимой непреклонностью. Она двигалась к кораблю, долине и бьющему ключу с бегущим из него потоком.

— Что это за неземное… — начал было Кохрейн.

— Вы не на Земле, — ворчливо перебил его Джонс. — Мы с Алом их обнаружили. Вы просили буйволов или подходящую замену. Я не могу ничего гарантировать, но мы заметили что-то похожее на стада животных, передвигающихся по зеленым равнинам вглубь континента. Мы проверили, и оказалось, что они движутся в этом направлении. Как-то раз мы опустились совсем низко, и Белл снял их на пленку. Мы увеличили снимки и решили, что они подойдут. Так что мы нацелились туда, куда они все направлялись, и мы здесь. А вот и они!

Кохрейн смотрел во все глаза. Он слышал, как за плечом у него пыхтит себе под нос Белл, пытаясь настроить камеру на съемку крупным планом в оставшемся скудном свете. Бэбс стояла рядом с Кохрейном, недоверчиво глядя в иллюминатор.

Этой темной массой были животные. Они покрывали склоны холмов с трех сторон корабля, медленно и неспешно продвигаясь вперед. Они были буквально неисчислимыми. Они были столь же многочисленными, как и буйволы, в былые времена заполонявшие западные равнины Америки. Черная косматая масса приближалась к роднику. Вблизи корабля их можно было различить. И все это было совершенно натуральным.

Космос един. Там, где есть жизнь, живые существа пронырливо проберутся в любую нишу, где можно поддерживать существование. На бескрайних зеленых равнинах найдутся животные, которые будут на них пастись — равно как и те, что будут на них охотиться. Поэтому пасущиеся животные будут объединяться в стада — ради самозащиты и воспроизводства. А там, где земля покрыта широколистными растениями, эти растения станут кровом бесчисленным крошечным созданиям, и некоторые будут жить в норах. Следовательно, дожди будут быстро стекать в эти норы, не образуя ручьев. Поэтому вода будет выходить обратно на поверхность, образуя ключи, а пасущиеся животные станут приходить к этим ключам на водопой. Зачастую они по ночам будут собираться более густо, чтобы лучше защититься от своих врагов. Они даже будут часто собираться у ключей или ручьев. Такое будет происходить везде, где существуют равнины и животные, на любой планете в любом краю галактики, потому что существуют законы для живых существ, так же как и для камней.

Огромная черная масса животных неторопливо проплывала мимо корабля. Они были примерно такого же размера, как коровы, что само по себе определяется силой тяжести на планете, устанавливающей максимальный подходящий размер, при котором животные смогут обеспечивать себя достаточным количеством пищи. Их были тысячи и десятки тысяч, насколько позволяла разглядеть сгущающаяся тьма. Они столпились у ключа и вытекающего из него ручья и пили. Иногда какие-то группы терпеливо дожидались, когда освободится проход к воде.

— Ну? — спросил Джонс.

— Думаю, вы выполнили мой приказ, — признал Кохрейн.

Теперь ночь окончательно вошла в свои права, и кроме звезд, нигде не было никакого света. Кохрейн нетерпеливо потребовал, чтобы Ал или кто-нибудь еще определил протяженность суток на этой планете. Звезды должны были двигаться на небе с такой-то и такой-то скоростью. Столько-то градусов за столько-то времени. Ему было нужно, сказал Кохрейн, как будто эти приказания тоже можно было выполнить, чтобы протяженность суток не больше чем на шесть часов отклонялась в ту или иную сторону от протяженности земных суток.

Джонс с Алом, посовещавшись, сняли кое-какие показания, что, принимая во внимание полное отсутствие у них каких-либо приборов, было нелегкой задачей. Кохрейн беспокойно ходил туда-сюда, не замечая Джонни Симмза. Тот так и стоял, надувшись, на своем месте, не делая попытки подойти к иллюминаторам, демонстративно игнорируя всех и вся. Но никому и дела до него не было! Разумеется, для взрослого человека это не послужило бы поводом для обиды, но для сынка богатого папаши, сделавшего карьеру на том, что он остался на эмоциональном уровне шестилетнего ребенка, это был настоящий шок. Мозг Кохрейна работал почти лихорадочно. Если протяженность здешних суток ему подойдет, все планы, которые он строил, можно будет претворять в жизнь. Если же они будут чересчур длинными или короткими, ему придется искать дальше — а «Спэйсвэйз, инк» не достигнет того успеха, о котором он мечтал. Было бы намного проще любыми доступными способами определить видимые размеры местного солнца, а потом просто засечь время от того момента, когда оно коснулось горизонта, до его полного захода. Но на закате Кохрейн об этом не подумал.

Через некоторое время он спустился в кухню, где Бэбс с Алисией занимались приготовлением ужина, и попытался помочь. Атмосфера много больше походила на какую-нибудь маленькую квартирку дома, на Земле, чем на космический корабль среди звезд. Это путешествие совершенно не вязалось с теми исследовательскими экспедициями, которые воображали себе писатели-фантасты. К ним спустился Джеймисон, предложивший угостить их каким-то особым блюдом, в приготовлении которого, по его словам, ему не было равных. Джонни Симмз не показывался. Алисия, тщательно обходя то, что произошло, рассказала Джеймисону, что у Бэбс с Кохрейном роман, и они собираются пожениться, как только вернутся на Землю. Джеймисон тут же рассыпался в подходящих к случаю глупых шутках.

Еще через некоторое время они позвали остальных к столу. Джонс и Джонни Симмз пришли намного позже остальных, и у Джонса было его обычное непроницаемое выражение лица. Джонни Симмз смотрел на всех сердито и вызывающе. Его угрюмость не обратила на себя ничьего внимания в командной рубке, и он хотел также обидчиво отказаться от ужина. Но Джонс, не питавший к нему особого доверия, не позволил ему в одиночестве остаться в рубке. Теперь он с сердитым видом сидел за столом и демонстративно отказывался есть, несмотря на все уговоры Алисии, только периодически огрызался на нее.

Это тоже не было в традициях поведения космических путешественников. Они ужинали в чересчур просторном салоне корабля, который на самом деле никогда не должен был покинуть Луну. Корабль стоял вертикально под чужими звездами, в чужом мире, окруженный спящими фигурами многих тысяч созданий, похожих на коров. Общение за столом сводилось частично к почти семейным шуткам насчет нового романтического статуса Бэбс и Кохрейна, частично к разговорам о телепередаче, которую надо было подготовить за несколько часов. И никто не обращал никакого внимания на Джонни Симмза, сидевшего за столом мрачнее тучи и отказывавшегося от еды. Возможно, это была ошибка.

Много, много позже Кохрейн и Бэбс снова остались в командной рубке, но на этот раз наедине.

— Послушай, — раздосадованно сказал Кохрейн. — Ты отдаешь себе отчет, что мы не целовались с тех пор, как вернулись на корабль? В чем дело?

— Что? — возмутилась Бэбс. — Да ты все время думал о чем-то другом!

Следующие несколько минут Кохрейн больше не думал ни о чем другом. Он начал вспоминать, и с гораздо большей терпимостью, все дурацкие выходки людей, о которых они делали свои шоу. У них были причины — у этих воображаемых людей — действовать неразумно.

Но через некоторое время его ум снова заработал.

— Мы должны подумать о нашем собственном будущем, — сказал он. — Разумеется, мы не сможем жить на Земле. Мы уже сколотили кругленькую сумму на этих передачах о нашем путешествии. Но не думаю, что мы захотим жить так, как приходится жить на Земле. Там слишком много людей. Я бы хотел…

Кто-то с топотом взбежал по лестнице.

— Джонни? — это был Белл. — Он здесь?

Кохрейн отпустил Бэбс.

— Нет, его здесь нет. А что?

— Он пропал, — нерешительно сказал Белл. — Алисия говорит, он взял ружье. Во всяком случае, оно исчезло. Он как в воду канул!

Кохрейн вполголоса выругался. Болван, защищающий свое достоинство с ружьем в руках, может стать действительно серьезной проблемой. Он включил в рубке свет. Джонни там не было. Он спустился и обыскал главный салон. Джонни не было и там. Холден громко позвал Джонни с верхней палубы.

У внутреннего шлюзового люка стояла Алисия. Ее лицо было смертельно бледным. Она открыла люк. Внешний люк тоже оказался открытым, но после приземления его никто не открывал. Строп свисал вниз. Веревки медленно болтались в свете, льющемся из открытого шлюза. В ноздри им ударил резкий запах. Это был запах животных — мускусный, аммиачный дух, почему-то не казавшийся чужим, хотя и был незнакомым. Ночь вокруг них была полна звуков. Мычания. Фырканья. Это были те звуки, которые может издавать огромное стадо жвачных животных в ночное время, собравшись вместе тысячами и десятками тысяч ради безопасности и отдыха.

— Он… он ушел, — в отчаянии сказала Алисия. — Он хотел наказать нас. Он просто избалованный маленький мальчик. Мы обижали его, и он… он нас боялся! Поэтому он убежал, чтобы мы пожалели о своем поведении!

Кохрейн подошел к самому краю шлюза, чтобы выглянуть наружу и позвать Джонни обратно. Он глядел в абсолютную черноту, копошащуюся внизу, и чувствовал странное головокружение, потому что у отверстия не было поручней, и он знал, как высоко над землей находится люк. У него внутри поднялась буря ярости. Джонни Симмз чувствовал бы себя победителем, услышав, что его зовут обратно. Он потребовал бы, чтобы его умоляли вернуться. Он стал бы напыщенно ставить условия, чтобы вернуться, пока его не убили…

Кохрейн увидел вспышку и что-то вроде полосы от трассирующей пули еще до того, как она куда-то попала. Потом раздался ружейный выстрел. До него донесся рев агонии, а потом вопль, полный ужаса, который не мог издать никто другой, кроме Джонни Симмза.

На земле поднялся страшный шум. Все животные, как одно, ужасающе замычали. Их рев был ошеломляюще громким, даже мучительным по своему воздействию. Черная масса заколыхалась, послышались глухие щелчки, как будто животные сталкивались друг с другом рогами.

Джонни Симмз вскрикнул еще раз. Его фигура, едва различимая в темноте, двигалась. Казалось, он бежал. Кохрейн разглядел еще несколько вспышек — Джонни стрелял. Сжав кулаки, Кохрейн ожидал, когда задрожит земля под копытами множества животных, несущихся сквозь ночь в слепой панике. Земля не задрожала. Слышалось лишь то ужасающее мычание животных, перепугано ревущих в надежде отпугнуть самих обидчиков. Ночь еще дважды разорвали выстрелы. Джонни Симмз неистово палил во все стороны и кричал в истерической панике. Каждый раз крик и звук выстрела раздавались все дальше и дальше. У них не было фонарей, чтобы начать поиски. Блуждать в темноте среди этого стада было немыслимо. Они ничего не могли сделать. Кохрейну оставалось лишь беспомощно вглядываться и вслушиваться во тьму, вдыхая резкий запах животных, и в его ушах отдавались бесчисленные крики невидимых растревоженных животных.

Внутри корабля безнадежно рыдала Алисия. Бэбс тщетно старалась успокоить ее.

Глава 10

Взошло солнце. Кохрейн взглянул на часы. С заката прошло четырнадцать часов. Местные сутки должны были быть несколько длиннее земных. Рассвет был очень знакомым. Небо окрасилось полосами бледно-серого света. Он становился ярче. Появились красноватые тона, сменившиеся золотыми, и безымянные звезды одна за другой начали гаснуть. Через некоторое время тьма сошла с ближайших холмов. Все было залито светом.

Алисия, бледная и осунувшаяся, едва дождалась рассвета, чтобы посмотреть, что обнаружится при свете дня.

Но все было укутано густым туманом. Гребни холмов виднелись ясно, и видимая граница леса, и верхняя часть корабля тоже вздымалась над медленно клубящимся туманом странного оттенка. Но все остальное точно утонуло в море молока.

Набирающее силу утреннее солнце медленно разгоняло туман. Наконец осталась лишь слабая дымка у самой земли. Все вокруг казалось совершенно обычным. Даже облака на небе были точно такие же, как на Земле. Что было, если подумать, неизбежным. Это была звезда солнечного типа, того же класса и цвета, как и звезда, дававшая жизнь планете Земля. У нее тоже были планеты, как и у солнца человеческого мира. Существует закон — правило Боде[11], который гласит, что планеты должны вращаться по орбитам, определенным образом соотносящимся друг с другом. Должен также быть и закон, который определяет, каким образом соотносятся размеры этих планет. Должен быть закон, по которому в обычных условиях должны дуть ветры, а на определенных высотах в определенное время должны образовываться облака. Было очень маловероятно, чтобы Земля оказалась исключением из законов природы, которым подчиняются другие миры.

Так что своеобразие этого утра для путешественников, наблюдавших его с корабля, было скорее необычностью чужого края на Земле, нежели необычностью совершенно чужой планеты. Плавающая над землей дымка стала совсем прозрачной. Взглянув вниз, Кохрейн увидел, как мимо трех металлических стабилизаторов корабля медленно движутся темные массы. Это были те ночные животные, неторопливо уходящие с места ночевки на бескрайние пастбища внутри континента. Были там стада в несколько сотен голов, были и в несколько десятков. Время от времени встречались даже группки в дюжину животных. Со своего наблюдательного пункта Кохрейн не мог ясно видеть животных, но они были грузными и неуклюжими. Они лениво шли вперед. Их численность уменьшилась. Теперь все чаще попадались группы по четыре или даже пять животных, а иногда и одинокая фигура настойчиво трусила в глубь континента.

Потом у корабля вообще никого не осталось.

Лучи света коснулись вершин дальних холмов. Остатки утреннего тумана растаяли, оставив около корабля туши двух мертвых животных, которых Джонни Симмз в приступе паники убил своими беспорядочными выстрелами. В четверти мили виднелась еще одна туша.

Кохрейн отдал распоряжения. Джонс и Ал не могли покинуть корабль, потому что без них было бы невозможно вернуться обратно на Землю и передать людям знание о том, как построить другие звездолеты. Кохрейн попытался оставить Бэбс на корабле вместе с ними, но она не пожелала оставаться. Белл, помимо тяжелого ружья, нагрузился камерами и пленками еще прежде, чем Кохрейн что-либо вообще ему сказать. Без Холдена обойтись было нельзя, потому что он должен был нести еще одно ружье. Алисию с сухими глазами и в совершенном отчаянии оставить на корабле было невозможно. Кохрейн обернулся к Джеймисону.

— Не думаю, что Джонни погиб, — сказал он. — В любом случае, он успел отойти на большое расстояние, прежде чем это случилось. Мы должны попытаться отыскать его. Если здесь есть такие животные, как те, что пришли сегодня ночью, должны быть и хищники. Мы можем наткнуться на что угодно. Если мы не вернемся обратно, свяжитесь с адвокатами, которые представляют «Спэйсвэйз, инк». Разумеется, они здорово нагреют руки на этом дельце, но и вы внакладе не останетесь.

— Было бы очень здорово, — вполголоса проговорил Джеймисон, — если бы его нашли затоптанным до смерти.

— Согласен, — угрюмо сказал Кохрейн. — Но, по всей видимости, звери не впали в панику и не побежали. Возможно, они даже вообще ни на кого не нападают, а просто образуют кольца вокруг своих самок и детенышей, чтобы защитить их, как мускусные быки. Я боюсь, что он жив, но я также боюсь, что мы никогда его не найдем.

Поисковую группу возглавил он сам. Джонс приготовил рации, искусно извлеченные ради этой цели из шлемов скафандров. Их ни разу не использовали после вылета из Луна-Сити, и Холден взял одну, чтобы поддерживать связь с кораблем. Они по двое спустились в стропе вниз.

Кохрейн внимательно осмотрел двух мертвых животных, лежащих у подножия корабля. Они были размером примерно с коров и при этом мохнатые, как буйволы. Их головы украшали ветвистые, острые, смертельно опасные рога. Их копыта были цельными, а не раздвоенными. Они не походили ни на одно земное животное. Но рога и копыта должны были появиться в любой системе с аналогичной эволюцией. Это, пожалуй, даже более бесспорно, чем то, что белки, аминокислоты и такие соединения, как гемоглобин, жир и мышечная ткань, должны быть идентичны в силу химической неотвратимости. У этих существ были зубы, и они были травоядными. Белл во всех ракурсах заснял их.

— Я почему-то думаю, — сказал Кохрейн, — что их вполне можно было бы использовать в пищу. Если получится, мы освободим морозильник и возьмем эту тушу на пробу.

Холден с несчастным видом барабанил по своему ружью. Алисия не произнесла ни слова, а Бэбс ни на шаг не отставала от нее. Они продолжили свой путь.

Они дошли до другого убитого животного, в четверти мили от корабля. Земля еще хранила запах и была истоптана копытами ушедших животных. Белл снова начал снимать. Они не останавливались. Джонни Симмз побывал здесь, на это неопровержимо указывала лежащая туша. Джонни здесь не было.

Они взобрались на возвышение, откуда увидели еще двух убитых животных. Теперь было совершенно очевидным, что они не нападали, а только оборонялись, когда были встревожены. Джонни Симмз, наткнувшись на их группку, начал палить вслепую.

Последняя туша лежала едва ли в двух сотнях ярдов от одного из островков леса, видимого с корабля. Кохрейн довольно угрюмо сказал:

— Если его глаза привыкли к темноте, он мог увидеть лес и попытаться добраться до него, чтобы убежать от этих животных.

И если Джонни Симмз не остановился, как только добрался до леса и вероятной безопасности, то, скорее всего, сейчас он безвозвратно заблудился. Не могло быть ничего более безнадежного, чем положение человека, потерявшегося на чужой планете, не зная при этом, в каком направлении от корабля он побежал. Даже вблизи три направления из четырех оказались бы неверными. Если же он убежал далеко, то его шансы наткнуться на обратном пути на корабль становились просто эфемерными.

Внезапно Алисия увидела на истоптанной грязи рядом с последней тушей след человеческой ноги. Он указывал в направлении леса.

Они дошли до опушки, и поиски, казалось, зашли в тупик. Потом по чистой случайности они наткнулись на место, где Джонни споткнулся и упал на землю. Он вскочил и бешено помчался дальше. Примерно через пятнадцать ярдов от этого места они нашли маленькое примятое растение, которое он затоптал на бегу. Больше им ничего не попалось. Все следы Джонни были потеряны. Но они продолжили поиски.

Лес вокруг был очень странным, но эту странность они могли осознать частично, как горожане. На их пути попался пятачок, на котором деревья росли, как смоковницы, и пройти сквозь эти заросли было невозможно. Они обошли этот пятачок стороной. Наткнулись на другой участок, на котором гигантские деревья, похожие на секвойи, вздымали свои кроны высоко вверх, образуя подобие собора, так что даже говорить здесь казалось непочтительным. Но Холден, нарушив очарование, что-то невыразительно сказал в рацию, заверив Джонса, Ала и Джеймисона в том, что пока все в порядке.

Где-то впереди послышался многоголосый гам, и они подумали, что этот переполох может быть вызван появлением Джонни Симмза. Но когда они добрались до этого места, там уже воцарилась мертвая тишина. Вокруг виднелись сотни крошечных гнезд. Ни одного из их обитателей они так и не заметили, но у всех создалось ощущение, что из-под каждого листа и с каждой ветки на них смотрят чьи-то маленькие, внимательные глазки.

Кохрейн выглядел по-настоящему подавленным. Остыв, он понимал: то, что Джонни Симмз убежал с корабля, было все той же возмущенной бравадой, с которой маленький избалованный мальчик удрал бы из дома, чтобы наказать своих родителей. Вполне возможно, что он намеревался лишь выйти в ночь и дождаться где-нибудь у корабля, когда его хватятся. Но, оказавшись среди неизвестных животных, он запаниковал. Теперь он потерялся на самом деле.

Но нельзя было отказаться от поисков только потому, что никакой надежды найти его не было. Кохрейну не могло даже в голову прийти свернуть поиски, пока у Алисии еще теплилась надежда. Но она могла продолжать надеяться вечно.

Они услышали слабый звук далекого выстрела.

Холден передал об этом по рации. Кохрейн оживленно кивнул Алисии и тоже выстрелил, чувствуя облегчение. Похоже, все могло закончиться нормально. Поисковая группа направилась к источнику выстрела.

Через полчаса Кохрейн решил еще раз выстрелить, но тут до них донесся треск автоматической очереди. Казалось, пальба нисколько не приблизилась, но стрелять мог только Джонни Симмз.

Кохрейн и Холден одновременно выстрелили, чтобы приободрить Джонни. Белл снимал все вокруг.

Они снова зашагали туда, откуда донесся звук. Они шли и шли, и этому не было конца. По всей видимости, Джонни уходил куда-то в другую сторону, пока они пытались нагнать его.

Когда они поднялись на холм, в лицо им ударил ветер, принесший с собой запах воды, и они увидели, что местность, постепенно понижаясь, переходит в море, и до этого моря было рукой подать. Оно было бесконечно синим и сливалось с самым восхитительным горизонтом, который им когда-либо приходилось видеть. Между ними и морем была лишь низкорослая поросль, коричневатая и чахлая. Под ногами скрипел песок — странный голубоватый песок. Только изредка иссохшая растительность кое-где поднималась выше их голов.

Раздались новые выстрелы — между ними и морем. Кохрейн и Холден, не сговариваясь, выстрелили в ответ.

— Что за хрень творится с этим идиотом? — раздраженно спросил Холден. — Он же знает, что мы идем! Почему бы ему не постоять на месте или не пойти к нам навстречу?

Кохрейн пожал плечами. Эта мысль тоже не давала ему покоя. Они поднажали, и Холден внезапно воскликнул:

— Похоже на людей! На двух человек!

Кохрейн едва успел заметить две мелькнувшие далеко впереди фигуры. Они были похожи на обнаженные человеческие тела, и такие же высокие. Фигуры исчезли. Еще одно существо показалось — и бешено метнулось прочь. Пришельцев они не видели.

— Он подстрелил кого-то в этом роде, когда мы приземлились сюда в первый раз, — хмуро сказал Кохрейн. — Надо торопиться!

Они поторопились. Раздалась последняя очередь. Это был автоматический огонь. Глупо было стрелять в автоматическом режиме, обладая небольшим количеством патронов. Ружье Джонни Симмза яростно застрекотало — на долю секунды — и захлебнулось. Такая короткая очередь не могла перегреть ружье. У Джонни, очевидно, кончились патроны.

Они побежали. Подбежав поближе, они услышали какое-то уханье. Что-то метнулось прочь. Что-то очень большое. Птицы размером с человека. До них донесся дикий вопль Джонни.

Они, задыхаясь, выбежали на пляж, на который набегали пенистые волны абсолютно нормального размера. Песок тоже был обычным, за исключением легкого голубоватого оттенка. Джонни Симмз был не на пляже. Он лежал на открытом пространстве. Он швырнул во что-то свое ружье и теперь, безоружный, лежал на песке, пронзительно крича. Четыре неуклюжие, чудовищно огромные птицы, похожие на бойцовых петухов-переростков, рвали его клювами. Две из них бешено умчались прочь, едва завидев людей. Две других остались, потом тоже обратились в бегство. Одна из них остановилась, бросилась обратно и клюнула Джонни Симмза напоследок еще раз.

Холден выстрелил — и промахнулся. Кохрейн побежал к корчащемуся и вопящему Джонни, но Алисия опередила его.

Он выглядел совершенно жалким. За совсем короткое время, которое прошло от его последнего выстрела, птицы умудрились почти полностью ободрать с него одежду. На голом теле зияли рваные раны. Как-никак, клюв птицы размером с человека вовсе не то оружие, на которое можно не обратить внимания. Если бы не вовремя подоспевшая поисковая группа, Джонни заклевали бы до смерти. На самом рассвете его заметила и атаковала группа охотящихся существ размером со страусов. Более хладнокровный человек не бросился бы бежать, а подстрелил бы нескольких из них, после чего оставшиеся либо обратились в бегство, либо сожрали своих убитых товарищей. Но Джонни Симмз не был хладнокровным. Он сделал карьеру из того, что всю жизнь оставался избалованным маленьким сынком богатого папаши. Теперь он натерпелся больше чем достаточно страха и разминулся со смертью на достаточно близком расстоянии, чтобы расстроить нервы даже нормального человека. Для Джонни Симмза эффект был просто катастрофическим.

Идти он не мог, но расстояние было слишком большим, чтобы нести его на руках. Холден передал это по рации, и Джонс предложил разделать тушу одного из убитых Джонни Симмзом животных и положить ее в морозильник, специально освобожденный для этой цели, а потом поднять корабль и приземлиться у моря. Идея казалась разумной. Ранение Джонни, несомненно, было не опасным для жизни.

Но это означало то, что им придется ждать. Алисия сидела рядом с мужем, успокаивая его. Холден пошел вдоль пляжа, рассматривая выброшенные на песок ракушки. Он даже поднял одну, раскраска которой была более восхитительной, чем раскраска раковин-жемчужниц на Земле. Эта раковина не была похожа ни на плоскую спираль, ни на конус земных моллюсков. Она имела форму двойной спирали, так что результатом была необыкновенная, сияющая, сложная сфера. Белл просто приплясывал от восторга, старательно снимая ее так, чтобы передать все многообразие цвета.

Кохрейн и Бэбс тоже прогулялись по пляжу. Чувство страха испытывать здесь было просто невозможно. Кохрейн много говорил.

— Химические соединения просто обязаны быть такими же, — сказал он через некоторое время. — Это новый мир, более крупный, чем ледниковая планета. Эти животные, которые были здесь прошлой ночью… Если их можно употреблять в пищу, то они превратят это место в подобие старого Запада, а пионерам завидуют все! Это новая Земля! Все настолько похоже…

— Я лично, — заметила Бэбс, — никогда не слышала, чтобы на Земле был голубой песок.

Он взглянул на нее, нахмурившись, потом наклонился и набрал горсть песка. Он был не голубым. Крошечные, обточенные морем песчинки были частичками обыкновенного кварца и гранита. Должны были быть. И все же голубизна была. Голубые частички были намного меньше белых, коричневых и серых. Кохрейн пригляделся и подул на ладонь. Наконец, все песчинки слетели с его руки, за исключением одной. Она была белой и масляно поблескивала. Кохрейн сделал четыре шага и обмакнул ладонь в море, пытаясь смочить песчинку. Она не намокла. Он начал хохотать.

— Один раз я делал фильм, — объяснил он Бэбс, — о заброшенных алмазных копях. Слышала о них когда-нибудь? Они искали алмазы в голубой глине, твердой, как камень. Здесь голубая глина выходит на поверхность под водой. Это крошечный алмаз, обточенный морем! Последнее, что нам было нужно! — Он взглянул на часы. — Через два с половиной часа у нас выход в эфир! Теперь у нас есть все, чего мы хотели! Пойдем и попросим Холдена сказать Джонсу, чтобы поспешил!

Но Бэбс неожиданно пожаловалась:

— Джед! Что за жизнь будет у нас с тобой? Вот мы здесь, и никто нас не видит, а ты даже не замечаешь этого!

Кохрейн почувствовал себя виноватым. Но им на самом деле нужно было возвращаться обратно, чтобы присоединиться к остальным. Как раз когда они уже подходили, высоко в воздухе серебристой вспышкой появился космический корабль, который начал снижение в четверти мили от берега.

К тому времени, когда земля вокруг корабля достаточно остыла, чтобы можно было вернуться на него, Белл уже успел снять крошечный алмаз. Он сфотографировал его так, что на фоне, где не было ничего, с чем можно было бы сравнить его размер, маленький белый камень выглядел, как сказочный бриллиант Кохинур. Он был в форме двух прозрачных пирамид, соединенных друг с другом основаниями, и Белл умудрился запечатлеть даже ослепительную игру света на его гранях. А Джеймисон, уже предупрежденный, снял покрытый голубым песком пляж с воздуха. На кадрах был отчетливо виден оттенок, который крошечный алмаз объяснял.

Передача прошла в высшей степени успешно. Она началась с четырехминутной рекламы, в которой с бесконечной деликатностью обсуждались пагубные последствия запоров, и ясно доказывалось — аудитории, жаждущей заглянуть за звезды, — что только слабительное «Грешемз» может помочь телу полностью усваивать витамины, белки и новейшие энзимные базисные вещества, необходимые каждому для обретения по-настоящему крепкого здоровья. За этим последовали кадры, снятые при приближении к планете, огромные стада мохнатых животных, пасущихся на бескрайних равнинах, виды пышной колышущейся на ветру листвы, волна косматых животных, идущих на водопой. Завершилось все совсем коротеньким показом голубого песка, который в последнем кадре объявили алмазоносным.

Кохрейн вдохновенно руководил передачей. Кадры с пасущимися стадами животных были сделаны с таким расчетом, чтобы заставить всех зрителей до последнего думать об очаровании местной природы и приключениях-с гарантией абсолютной личной безопасности, разумеется! — Наиболее одаренные зрители на Земле могли даже вообразить филе миньон. Малюсенький алмаз с игрой света на своих гранях, должен был, конечно же, возбудить жадность иного сорта.

Эти восхитительные картины четырежды прерывались рекламными роликами, причем последний из них наложился на снятые Беллом картины заката. Могло возникнуть опасение, что телеаудитория перепутает очарование нового мира с настойчиво расхваливаемым на разные лады товаром. Но публика была настроена достаточно жестко против рекламы, и ее не так-то просто было ввести в заблуждение. Реклама, как обычно, ввела в заблуждение самое себя.

Но не могло быть никакого заблуждения насчет того, что существовала новая незаселенная планета, подходящая для жизни человека. Это было правдой. И все до единого жители переполненных городов немедленно начали строить радостные планы относительно того, как их соседи переселятся туда. Но более восприимчивые люди начали потихоньку подумывать о том, что, возможно, переселиться на новую планету стоит им самим.

Через два часа после передачи корабль стартовал. Часть этого времени ушла на совещание по астрогации с земными астрономами. Кохрейн записал это совещание на пленку, чтобы потом использовать во вспомогательных программах, где аудитория могла бы разделить как проблемы, так и триумф путешественников. Кохрейн хотел вернуться на Землю. Поскольку к делу подключилось телевидение, это было не самое разумное решение. Корабль с его командой мог бы бесконечно путешествовать от звезды к звезде, не испытывая никакого недостатка в спонсорах. Но на этот раз Кохрейн полностью согласился с Холденом.

— Мы отправляемся обратно, — сказал он Бэбс, — потому что если будем продолжать, люди начнут воспринимать нашу программу как еще одно развлечение, помогающее сбежать от реальности. Это будет мечта, вроде «Кто хочет стать миллионером» или бесконечных лотерей. Эти планеты превратятся в то, о чем все будут мечтать, но никто и палец о палец не ударит, чтобы что-нибудь с ними сделать. Мы сделаем серии разочаровывающе короткими, чтобы они стали более убедительными. Мы не растянем программу ради ее развлекательной ценности до такой степени, что она утратит практически всю остальную ценность.

— Нет, — согласилась с ним Бэбс, вкладывая свою ладошку в его ладонь. Она считала, что ему необходимо время от времени напоминать о себе.

Корабль отправился в обратный путь. Они не собирались возвращаться прямо на Землю или в Луна-Сити. Кохрейн планировал аккуратно закончить все свои коммерческие предприятия к тому моменту, когда они приземлятся. Так они могли выпустить еще пару-тройку программ, да и несколько в высшей степени важных сделок можно было завершить гораздо более гладко при условии, что одна из сторон — «Спэйсвэйз, инк» — была недоступной, за исключением тех моментов, когда считала, что сейчас ей выгодно быть доступной. Это только подогрело бы интерес других сторон.

Так что совещание по астрогации касалось не прямого возвращения на Землю, а путешествия к небольшой звезде солнечного типа, расположенной недалеко от прямой линии. Можно было бы посетить и Полярную звезду, но она была двойной звездой. Кохрейна интересовал исключительно деловой аспект. Он вел дела.

Разумеется, они ненадолго остановились у второй планеты — планеты косматых животных — чтобы выпустить воздушный шар с генератором поля Дэбни. В безвоздушном пространстве он мог плавать бесконечно, а поле должно было просуществовать не меньше двадцати лет. Он должен был служить маяком, магистралью, железнодорожной колеей через космос для других кораблей, которые полетят в третий мир, доступный теперь человечеству. Потом можно будет все усовершенствовать. Джонс уже исступленно конструировал базисные установки для генерации поля Дэбни. Он мечтал о том, как поле Дэбни протянется от звезды к звезде. По этим полям, словно вдоль пневмопровода, с немыслимой скоростью к точкам своего назначения будут путешествовать корабли. Правда, поле можно будет использовать не в каждом случае, из-за планет, находящихся между точкой отправления и точкой назначения. Но при должном внимании к организационным вопросам будет легче легкого организовать что-то вроде местного сообщения между близкими звездными системами. Он объяснил все Кохрейну с Холденом.

— О, непременно! — цинично отозвался Кохрейн. — И налогоплательщики будут очень недовольны, потому что вы заработаете на этом деньги. Вас зарегулируют до смерти. Вы думали, что «Спэйсвэйз, инк» сможет организовать придуманную вами транспортную систему без того, чтобы кто-нибудь еще не примазался к ее успеху?

Джонс бесстрастно посмотрел на него. Но тем не менее это его раздосадовало.

— Мне будут нужны деньги, — сказал он. — Я думал, что мы сможем разобраться с этим делом, а потом я смог бы получить свой корабль с оборудованием для того, чтобы провести кое-какую по-настоящему интересную работу. Я хотел бы что-нибудь изобрести так, чтобы у меня не было необходимости продавать авторские права на свое изобретение.

— Я это устрою, — пообещал Кохрейн. — Сейчас наши юристы оформляют сделку. Вы получите на это поле столько патентов, сколько можно, и передадите их все «Спэйсвэйз, инк». А «Спэйсвэйз» организует что-то вроде Торговой палаты для всех других планет, и все эти надутые индюки из фирмы будут из кожи вон лезть, пытаясь заполучить в ней почетные должности. И она будет практически вне всякой критики, и будет пылко предана общественным интересам, никто не сможет вмешиваться в ее работу, и она будет чертовски неэффективной! И чем более неэффективной она будет, тем больше ей придется делать, чтобы компенсировать свою неэффективность, а за ваши патенты ей придется отдавать нам фиксированную долю своих доходов! А мы тем временем будем получать свои доли с планет, на которые приземлились и которые разрекламировали. У нас уже есть клиенты. Мы создали рынок для своих планет!

— Что? — в искреннем изумлении переспросил его Джонс.

— Мы, — пояснил Кохрейн, — считаемся первыми обитателями и, следовательно, собственниками и правительством первых двух планет, на которых, за исключением Земли, приземлились люди. Когда была основана колония на Луне, насоставляли хитрых законов — чтобы позаботиться о сохранении национальной гордости и так далее. Тот, кто первым проведет на планете полный обо рот, становится ее собственником и правительством — до тех пор, пока не прибудут другие обитатели. Тогда правительством становятся они все, но право собственности остается за первыми. Мы владеем двумя планетами. Симпатичными планетами. И к тому же разрекламированными! Так что я уже заключил договоры концессии на постройку отелей на ледниковой планете.

Холден слушал это со все возрастающим беспокойством.

— Это неправильно, Джед! — упрямо сказал он. — Ничего не имею против зарабатывания денег, но есть и более важные вещи! Миллионы людей на Земле — сотни миллионов бедняг, — которые проводят свои жизни, до смерти боясь потерять работу, не осмеливаясь надеяться ни на что, кроме убогого существования! Я хочу что-нибудь для них сделать! Людям нужна надежда, Джед, просто для того, чтобы быть здоровыми! Может быть, я и дурак, но человеческой расе надежда нужна больше, чем мне — деньги!

— И что ты предлагаешь? — снисходительно спросил Кохрейн.

— Я думаю, — вымученно сказал Холден, — что мы должны отдать то, чем владеем, миру. Пусть правительство Земли примет планеты во владение и организует эмиграцию. Многие будет счастливы сделать это…

— К сожалению, — перебил его Кохрейн, — ты совершенно прав. Они согласятся! Проекты переселения и прочие подобные штуки существовали в течение многих поколений. Я очень боюсь, что как раз то, что ты предлагаешь, и будет сделано на еще какой-нибудь планете или планетах, как только их найдут. Но на ледниковой планете будут отели. Богатые захотят полететь туда, чтобы остаться и ездить на экскурсии, охотиться, кататься на лыжах и летать на вертолетах над вулканами. В отелях должен будет кто-то работать. Там появятся гиды, лесники и охотники. Привозить еду с Земли будет слишком дорого, поэтому там организуют фермы. Покупать еду у независимых фермеров будет дешевле, чем выращивать ее при помощи наемных работников. Поэтому фермеры будут независимыми. Там придется открыть магазины, чтобы снабжать жителей тем, что им нужно, и туристов тем, чего им не нужно, но очень хочется. С той самой минуты, как ледниковая планета начнет действовать как курорт, там найдется работа для сотен людей, и пройдет не слишком много времени, как ее будет слишком много и для тысяч. Людей будет не хватать. Любой, кто захочет, сможет поехать туда работать, если будет ожидать не гарантированной психологически комфортной обстановки, а просто хорошей работы с возможным или вероятным продвижением… Вот та обстановка, которой мы, люди, хотим! Через некоторое время отели даже перестанут быть туристическими отелями. Они станут обычными отелями, которые существуют повсюду, где есть города и люди, переезжающие из одного города в другой! Тогда планета перестанет быть планетой туристов, и они превратятся в досадную помеху. Она будет домом для кучи людей! И все это с начала до конца будет сделано их собственными руками!

— Это будет медленно… — неуверенно сказал Холден.

— Это будет надежно! — отрезал Кохрейн. — Первые поселения в Америке разваливались, пока люди не поняли, что работают на себя! Взгляни на эту планету, с которой мы улетаем! Сколько людей прилетит сюда, чтобы работать на этом дурацком алмазном руднике? Сколько будет охотиться, чтобы поставлять им мясо? Сколько будет заниматься сельским хозяйством, чтобы обеспечить охотников и рудокопов остальными продуктами? А сколько еще откроет магазины и промышленные фабрики… — Он сделал нетерпеливый жест. — Ты думаешь о том, что необходимо поощрять людей переселяться на другие планеты, чтобы освободить место на Земле. Ну что ж, ты получишь милых пассивных колонистов, которые покорно переселятся сюда, потому что умники сказали, что это будет замечательно, а правительство заплатило за это. А я думаю о колонистах, которые будут бороться, и вполне возможно, даже слегка лгать и мошенничать, чтобы получить работу там, где они смогут заботиться о своих семьях так, как считают нужным это делать! Я хочу, чтобы люди переселялись, чтобы получить здесь то, чего они хотят, вопреки всем препонам, которые кто-то будет им строить. А теперь кыш отсюда! Я занят!

— И чем же? — мягко спросил Холден.

— Последняя предложенная сделка, — нетерпеливо ответил Кохрейн, — касается права бурить нефтяные скважины. Урановая концессия уже сдана в аренду. На подходе права на гидроэнергию — не за наличные, а за долю в прибыли. И еще…

— Есть и еще кое-что, Джед, — взволнованно сказал Холден. — Все твои планы и замыслы могут пойти прахом, если они там, на Земле, до сих пор думают, что мы можем занести на Землю новые болезни. Помнишь, как Дэбни предположил это? А какой-то биолог с ним согласился?

Кохрейн ухмыльнулся.

— Здесь же есть алмазы. Здесь есть стада того, что люди будут называть скотом. Здесь пища и богатства. Здесь красивые пейзажи и приключения. Здесь есть где развернуться! Ни один чиновник не сможет удержаться на своей должности, если попытается не пустить своих избирателей к пище, деньгам и приключениям. Конечно же, надо принять разумные меры предосторожности против микробов, кто же спорит. Мы позаботимся о том, чтобы их протолкнуть. Но мы справимся!

Из командной рубки сверху закричал Ал. Он считал, что корабль уже достаточно выровнялся для перелета к следующему пункту назначения, и хотел, чтобы Джонс зарядил цепь ускорителя и закоротил ее. Джонс вышел.

Чуть позже снова появилось то странное ощущение звука, который не был звуком, но чувствовался всем телом. Результат был неудовлетворительным. Корабль все еще находился в безвоздушном пространстве, а ближайшая звезда была всего лишь звездой. Снова совершили прыжок на ускорителе. Опять не слишком успешно. После этого корабль летел и прыгал, прыгал и летел.

Джеймисон спустился в главный салон, где Кохрейн вел дела по видеофону, и стал терпеливо ждать. Кохрейн сказал:

— Черт побери, я не соглашусь! Я или получу двенадцать процентов, или приму другое предложение!.. Что?

Последнее относилось к Джеймисону.

— Мы нашли еще одну планету! — взволнованно сказал тот. — Размером примерно с Землю. Ледники. Облака. Океаны. Моря. Даже реки! Но на ней нет никакой зелени! Только голые скалы!

Кохрейн сосредоточенно что-то обдумывал, потом нетерпеливо сказал:

— Ученые на Земле говорят, что жизнь не могла зародиться на всех планетах, подходящих для этого. Они говорят, что должны быть планеты, докуда жизнь еще не добралась, хотя они вполне подходят для этого. Приземляемся и сделаем пробу воздуха водорослями, как на самой первой планете.

Он отвернулся обратно к видеофону.

— Вы утверждаете, — резко сказал он человеку на далекой Земле, — что все это существует только на бумаге. Но это единственная причина, по которой у вас есть шанс принять в этом участие! Я гарантирую, что Джонс установит генераторы поля на всех кораблях, которые будут отвечать нашим требованиям по космической безопасности — или правительственным стандартам, в зависимости от того, что будет жестче — за десять процентов акций вашей компании плюс двенадцать процентов наличными от стоимости каждого корабля. И ни процентом меньше!

Он услышал, как шум ракетных двигателей стал громче, что было признаком приземления в условиях гравитации. Мир был безжизненным. Корабль уже приземлился на голом камне, когда Кохрейн смог выглянуть в иллюминатор командной рубки. Было нелегко отыскать ровное место, на котором посадочные стабилизаторы стояли бы устойчиво. Чтобы найти такое место и твердо встать на нем, потребовалось полчаса маневрирования. Планета выглядела ужасно.

Их посадочная площадка была голой скалой из того, что казалось базальтовыми многоугольниками, похожими на Гигантскую Гать в Ирландии, на Земле. Все вокруг было твердым. Камни, которые на других планетах находятся под слоем почвы, здесь были повсюду. Никакой почвы не было вообще, как не было и микроскопической жизни, которая точила бы камни и создавала почву, в которой могли бы обитать более крупные формы жизни. Голые камни были причиной того, что все цвета вокруг были ослепительно яркими, такими сияющими, каких не было нигде, кроме земной луны. Никакой растительности, естественно, не было тоже.

Почему-то это производило шокирующее впечатление. Команда корабля не могла оторвать глаз от этого ландшафта, но никто не произнес ни слова. Слева от посадочной площадки плескалось безбрежное темное море. В глубь континента уходили горы и долины. Но горы не были наклонными. У основания утесов громоздились кучи обломков, но это были всего лишь обломки. Ни малейшего островка лишайников. Ни травинки. Ни мха. Ни листочка. Ничего.

Воздух был пуст. Ничто не летало. Правда, они увидели облака, а небо было даже голубым, хотя и более насыщенного, чем на Земле, оттенка, поскольку не было никаких растений, которые могли бы заставлять камень трескаться, образуя пыль, или, разлагаясь, сами ее образовывать.

Море было неистово беспокойным. Огромные волны неслись к резкой береговой линии, с бесчувственной жестокостью обрушиваясь на нее и разлетаясь на клочья пены. Но пена оседала — чересчур быстро — и снова оставляла бушующую воду угрожающе темной. Где-то далеко над самым горизонтом нависли черные облака, изливавшие в воду потоки дождя, и сверкала молния. Но пейзаж был совершенно безжизненным и почему-то производил гораздо более угнетающее впечатление, чем даже покрытая кратерами и пылью земная луна.

Кохрейн очень осторожно выглянул наружу. Алисия немного нерешительно подошла к нему.

— Джонни сейчас спит. Сначала он никак не мог уснуть, и все время, пока мы были в невесомости, был очень подавлен. Но в тот же миг, как мы приземлились, он уснул. Ему нужен отдых. Мы могли бы… просто остаться здесь, пока он не выспится?

Кохрейн кивнул. Алисия улыбнулась ему и ушла. На ее щеке все еще багровел синяк. Она спустилась туда, где была нужна своему мужу. Холден сказал сурово:

— Этот мир — никчемный. Так же, как и ее муж.

— Подожди, пока мы не проверим воздух, — рассеяно сказал Кохрейн.

— Я уже проверил его, — равнодушно ответил Холден, — вышел в шлюз и вдохнул через приоткрытый внешний люк. Я не умер, поэтому открыл дверь. Здесь пахнет камнями. Вот и все. Воздухом вполне можно дышать. Вероятно, океан поглотил все растворимые газы, а ядовитые газы растворимы. Если бы они не были растворимыми, то не могли бы быть ядовитыми.

— Хм, — задумался Кохрейн.

К нему подошел Джеймисон.

— Мы же не собираемся здесь оставаться, правда? — спросил он. — Мне это не нравится. На Луне достаточно противно, но там, по крайней мере, ничто не может жить. А здесь могло бы жить что угодно. Но не живет! Мне здесь не нравится!

— Мы останемся здесь по меньшей мере до тех пор, пока Джонни не выспится. Правда, я хочу, чтобы Белл снял здесь все, что сможет. Возможно, не для передачи, а для деловых целей. Мне понадобятся фотографии, чтобы подкрепить сделку.

Джеймисон ушел. Холден сказал безо всякого интереса:

— Ты не заключишь на эту планету ни одной сделки! Можешь делать с ней что угодно. Мне лично не нужно никакой доли в ней!

Кохрейн пожал плечами.

— Кстати, о вещах, в которых тебе не нужно никакой доли. Что там с Джонни Симмзом? Скажи как психиатр, к какому результату приведет та история с пребыванием в темноте всю ночь, когда его чуть не заклевали до смерти? Что это ему даст? Психопаты такие, потому что они не могут взглянуть в лицо реальности, или потому что им никогда не приходилось это делать?

Холден смотрел вдоль немыслимо безжизненного побережья, на далекий шторм. Плотные облака не пропускали солнечный свет, и под ними было совсем темно. Море пенилось, опадало, и тут же снова оказывалось свободным от пены. Из-за того, что там не было ни планктона, ни микроскопических животных, ни липких крошечных органических существ, которые могли бы придать воде такие свойства, чтобы пена держалась долго. Там, в бушующей дали, гремел гром, но не было никого, кто мог бы его услышать. Безбрежный мир заливал солнечный свет, который некому было увидеть. На планету сходила ночь, в которой никто не спал, а где-то сейчас уже занимался рассвет, но никто ему не радовался.

— Только взгляни на это, Джед, — печально сказал Холден. — Вот реальность, в лицо которой никто из нас не хочет смотреть! Все мы в большей или меньшей степени беглецы от того, чего мы страшимся — вот реальность. Это реально, и это заставляет меня чувствовать себя маленьким и бесполезным. Поэтому мне не нравится смотреть на него. Джонни Симмз не хочет сталкиваться с тем, с чем должен столкнуться каждый взрослый человек. Это заставляет его чувствовать себя бесполезным. Так что он выбрал себе более приятную роль, чем роль реалиста.

Кохрейн кивнул.

— Но вчера ночью эта роль вовлекла его в очень даже реалистичную неприятность, из которой он не смог бы выбраться! Сможет ли это изменить его?

— Возможно, — сказал Холден безо всякого выражения в голосе. — Раньше душевнобольных бросали в ямы со змеями. Если они были людьми, использовавшими безумие для бегства от реальности, это заставляло их вернуться обратно к реальности, чтобы выбраться из ямы со змеями. Шоковая терапия, которую использовали в более поздние времена, была основана на том же эффекте. Теперь мы чересчур мягки, чтобы использовать какое-либо из этих средств. Но Джонни задал себе работенку. Разница в том, что с этих пор он никогда больше не захочет остаться в одиночестве хотя бы на миг, и никогда не сможет решиться рассердиться на кого-нибудь, или рассердить кого-то. Ты чуть не придушил его, а он сбежал, и это было плохо! Поэтому я полагаю, что Джонни теперь будет очень хорошим маленьким мальчиком в теле взрослого мужчины.

И горько добавил:

— Алисия будет очень счастлива, ухаживая за ним.

И через миг:

— Я смотрю на всю эту ситуацию так же, как и на этот пейзаж.

Кохрейн ничего не сказал. Холдену нравилась Алисия. Даже слишком. Но это все равно ничего не изменило бы. Тем не менее, он все же сменил тему.

— Я думаю, что эта планета — очень неплохой выбор. Ты считаешь, что здесь нет ничего хорошего. Я хочу поговорить с компаниями, производящими хлореллу. Они выращивают съедобные дрожжи в чанах, а хлореллу в баках, и производят значительное количество пищи. Но им приходится выращивать свою продукцию в помещениях, и они должны уйму сил затрачивать на то, чтобы поддерживать стерильность. Здесь они смогут сеять свою хлореллу прямо в океаны! Они смогут выращивать дрожжи в озерах, на открытом воздухе! Предположим, они будут использовать этот мир, чтобы выращивать чудовищные количества неаппетитной, но полезной пищи, в некотором отношении — дикорастущей. Это будет хорошим обратным грузом для кораблей, которые повезут колонистов на другие наши планеты. Я думаю, — добавил он задумчиво, — они будут транспортировать ее насыпью, предварительно высушенную.

Холден удивленно заморгал. Эта идея даже вывела его из депрессии.

— Джед! — сказал он тепло. — Расскажи это всему миру, докажи это, и — люди перестанут бояться! Они больше не будут бояться умереть с голоду, пока не смогут добраться до звезд! Джед… Джед! Это то, что нужно миру больше всего!

Но Кохрейн только поморщился.

— Может быть, — признал он. — Но я пробовал эту дрянь. Я считаю, что она омерзительна. И все же, если люди хотят ее…

Он вернулся обратно к видеофону, чтобы связаться с компаниями по производству хлореллы и выяснить, понадобятся ли им какие-либо особые данные, чтобы вынести решение по этому предложению.

Через некоторое время корабль взял курс на Землю. Сначала они приземлились на Луне, и Джонни Симмза упаковали в скафандр и переправили в Луна-Сити, где он мог не бояться экстрадиции на Землю. Он не должен был надолго задержаться там. Алисия гарантировала это. Они собирались переехать на ледниковую планету сразу же, как будут построены отели. Возможно, когда-нибудь они решат посетить планету с мохнатыми животными. Джонни никогда больше не будет доставлять хлопоты. Теперь он был трогательно озабочен тем, чтобы все люди его любили, не оставляли его одного и ни при каких обстоятельствах не сердились на него и не прогоняли его. Теперь у Алисии будет забот полон рот, как бы люди не начали пользоваться им.

Но корабль отправился обратно на Землю. Джеймисон немедленно превратился в самую знаменитую телевизионную личность, описывая все восхитительные опасности и великолепные промышленные перспективы полетов к звездам. Белл стал его компаньоном и второй звездой. Вскоре Джеймисон потихоньку признался Кохрейну, что они с Беллом в ближайшее время собираются отбыть в еще одно исследовательское путешествие с какой-то другой экспедицией. Ни один из них и думать не хотел о том, чтобы уволиться, хотя оба были уже достаточно состоятельными. Они были акционерами «Спэйсвэйз, инк», что давало им гарантированные средства к существованию.

Кохрейн развернул «Спэйсвэйз» на полную мощность. Он отчаянно боролся против собственной известности, но загонял себя до полусмерти. Он целыми днями крутился как белка в колесе, отчаянно торгуясь и цинично проверяя скрывавшие в себе искусные ловушки деловые предложения. Его юристы настояли на том, что ему необходим собственный офис — он им обзавелся, — и в скором времени у него было четыре секретарши и целая разветвленная иерархия подчиненных. Однажды его главная секретарша сочувственно доложила, что какой-то человек сидит уже два часа после назначенного времени, чтобы повидаться с ним.

Это был Хопкинс, который когда-то давно — целую вечность назад — не захотел прерывать свой обед, чтобы выслушать протест Кохрейна. Хопкинс был все такой же важной персоной, как и раньше. Вот только Кохрейн стал гораздо важнее.

Это заставило Кохрейна очнуться. Он как ураган налетел на Бэбс, безжалостно отменил все встречи и отказался или передал другим начатые предприятия, и стал готовиться к другой, более приятной жизни.

Они заранее приехали к терминалу «Спэйсвэйз», чтобы сесть на звездолет. Терминал был временным, но жизнь в нем кипела вовсю. Оттуда по полю Дэбни отправлялось уже по восемнадцать кораблей в день, и еще восемнадцать прибывали. Джонс уже улетел куда-то в космос на корабле, построенном в соответствии с его собственными требованиями. Официально он проводил исследования для «Спэйсвэйз, инк», но фактически никто не говорил ему, что делать. Он радостно возился с какими-то невероятными идеями и порой получал совсем уж невероятные результаты. Холден тоже покинул Землю, переселившись на планету с мохнатыми животными и работая там консультантом по эмоциональным расстройствам, вызванным тем, что приехавшие туда люди могли делать то, что хотели, вместо того, чтобы, подчиняясь экономической необходимости, заставлять себя делать обратное.

Но в тот день Бэбс с Кохрейном вместе приехали к главному зданию терминала «Спэйсвэйз». Повсюду сновали люди. Пункты найма предприятий с трех осваиваемых планет принимали заявки о найме на работу в эти далекие миры и объясняли желающим, сколько времени им придется отрабатывать плату за переезд. Представители Торговой палаты были готовы предоставить будущим предпринимателям всю техническую информацию. Там были и стойки бронирования, и стойки грузоперевозок, и стойки туристических агентств…

— Хм, — внезапно сказал Кохрейн. — Ты знаешь, я уже сто лет ничего не слышал о Дэбни! Что с ним случилось?

— С Дэбни? — переспросила Бэбс. Она сияла. Все женщины в терминале видели ее одежду. Они не узнавали ее (Кохрейн не выпускал ее в эфир), но завидовали. Она чувствовала себя просто замечательно. — С Дэбни? О, Джед, мне пришлось разобраться с этим самой. Ты был так занят! Он все-таки был научным консультантом «Спэйсвэйз». Он заплатил Джонсу деньги за права на славу. Когда нашлось множество гораздо более важных вещей, чем какая-то научная теория, он был в ужасном состоянии. Его семья проконсультировалась с доктором Холденом, и мы все устроили. Он сейчас вон там!

Она показала куда-то в сторону и вверх. К стене главного здания был пристроен великолепный офис из листового стекла. Он был построен на возвышении, так что все было очаровательно заметным. Над лестницей, ведущей в него, красовалась скромная, но хорошо видимая вывеска, гласящая: «Х. Г. Дэбни, научный консультант».

Дэбни сидел за внушительных размеров столом прямо на виду у тех тысяч, что уже прошли здесь, и миллионов, которые должны были пройти в свое время. На его лице отражалась напряженная работа мысли. Через некоторое время он поднялся и принялся задумчиво ходить туда-сюда по офису, что привлекало всеобщее внимание точно так же, как если бы на его месте был гигантский аквариум с золотой рыбкой. Казалось, он увидел кого-то внизу, у главного корпуса. Разумеется, он мог бы узнать Кохрейна. Но не узнал.

Дэбни поклонился. Он был великим человеком. Несомненно, каждый вечер он возвращался к своей жене, счастливо убежденный в том, что оказывает миру несказанную честь, позволяя ему лицезреть себя.

Кохрейн с Бэбс пошли дальше. Об их багаже уже позаботились. Отправление звездолетов стало гораздо менее сложным и неизмеримо более комфортабельным, чем это было тогда, когда взлетали обычные лунолеты.

Когда они сели в звездолет, Бэбс издала вздох облегчения.

— Теперь, — радостно сказал она, — теперь ты в отставке, Джед! Тебе ни о чем не надо беспокоиться! Так что теперь я заставлю тебя беспокоиться обо мне. Нет, не беспокоиться, а думать обо мне!

— Конечно! — сказал Кохрейн, с искренней любовью глядя на нее. — Мы устроим себе замечательный отпуск. Сначала на ледниковой планете. Потом построим себе дом где-нибудь в холмах за Дайамондвиллем…

— Джед! — осуждающе оборвала его Бэбс.

— Там уже довольно многочисленное население, — извиняющимся тоном сказал Кохрейн. — Осталось недолго ждать, когда логично будет открыть местную телестанцию. Я просто думал, Бэбс, что когда нам надоест безделье, я мог бы начать делать там программу. Что-нибудь действительно стоящее. Без рекламы. И, разумеется, ее можно будет отсылать по полю Дэбни на Землю, если какой-нибудь спонсор захочет ее финансировать. Я думаю, что такие найдутся…

Вскоре корабль с Бэбс и Кохрейном в числе пассажиров взял курс к звездам. Это был совершенно обыкновенный полет, ведь полетам к звездам уже исполнилось шесть месяцев. Они перестали быть новшеством.

Операция «Дальний космос» стала вчерашним днем.