Избранные сочинения. В двух томах. Том 2

Я в бедности на свет родился

И в бедности воспитан был;

Отца в младенчестве лишился

И в свете сиротою жил.

Но бог, искусный в песнопеньи,

Меня, сиротку, полюбил;

Явился мне во сновиденьи

И арфу с ласкою вручил;

Открыл за тайну, как струною

С сердцами можно говорить

И томной, жалкою игрою

Всех добрых в жалость приводить.

Я арфу взял — ударил в струны;

Смотрю — и в сердце горя нет!..

Тому не надобно Фортуны,

Кто с Фебом в дружестве живет!

Нежная матерь Природа!

Слава тебе! Снова твой сын оживает!

Слава тебе!

Сумрачны дни мои были.

Каждая ночь Медленным годом казалась

Бедному мне.

Желчию облито было

Все для меня; Скука, уныние, горесть

Жили в душе.

Черная кровь возмущала

Ночи мои Грозными, страшными снами,

Адской мечтой.

Томное сердце вздыхало

Ночью и днем. Тронули матерь Природу

Вздохи мои.

Перст ее, к сердцу коснувшись,

Кровь разжидил; Взор ее светлый рассеял

Мрачность души.

Все для меня обновилось;

Всем веселюсь: Солнцем, зарею, звездами,

Ясной луной.

Сон мой приятен и кроток;

Солнечный луч Снова меня призывает

К радостям дня.

Веют осенние ветры

В мрачной дубраве;

С шумом на землю валятся

Желтые листья.

Поле и сад опустели;

Сетуют холмы;

Пение в рощах умолкло —

Скрылися птички.

Поздние гуси станицей

К югу стремятся,

Плавным полетом несяся

В горних пределах.

Вьются седые туманы

В тихой долине;

С дымом в деревне мешаясь,

К небу восходят.

Странник, стоящий на холме,

Взором унылым

Смотрит на бледную осень,

Томно вздыхая.

Странник печальный, утешься:

Вянет природа

Только на малое время;

Все оживится,

Все обновится весною;

С гордой улыбкой

Снова природа восстанет

В брачной одежде.

Смертный, ах! вянет навеки!

Старец весною

Чувствует хладную зиму

Ветхия жизни.

Худо, худо, ах, французы,

В Ронцевале было вам!

Карл Великий там лишился

Лучших рыцарей своих.

И Гваринос был пойман

Многим множеством врагов;

Адмирала вдруг пленили

Семь арабских королей.

Семь раз жеребей бросают

О Гвариносе цари;

Семь раз сряду достается

Марлотесу он на часть.

Марлотесу он дороже

Всей Аравии большой.

«Ты послушай, что я молвлю, —

О Гваринос! — он сказал. —

Ради Аллы, храбрый воин,

Нашу веру приими!

Все возьми, чего захочешь,

Что приглянется тебе.

Дочерей моих обеих

Я Гвариносу отдам;

На любой из них женися,

А другую так возьми,

Чтоб Гвариносу служила,

Мыла, шила на него.

Всю Аравию приданым

Я за дочерью отдам».

Тут Гваринос слово молвил;

Марлотесу он сказал:

«Сохрани господь небесный

И Мария, мать его,

Чтоб Гваринос, христианин,

Магомету послужил!

Ах! во Франции невеста

Дорогая ждет меня!»

Марлотес, пришедши в ярость,

Грозным голосом сказал:

«Вмиг Гвариноса окуйте,

Нечестивого раба;

И в темницу преисподню

Засадите вы его.

Пусть гниет там понемногу

И умрет, как бедный червь!

Цепи тяжки, в семь сот фунтов,

Возложите на него,

От плеча до самой шпоры —

Страшен в гневе Марлотес!

А когда настанет праздник —

Пасха, святки, духов день, —

В кровь его тогда секите

Пред глазами всех людей».

Дни проходят, дни проходят,

И настал Иванов день;

Христиане и арабы

Вместе празднуют его.

Христиане сыплют галгант;[6]

Мирты мечет всякий мавр.[7]

В почесть празднику заводит

Разны игры Марлотес.

Он высоко цель поставил,

Чтоб попасть в нее копьем.

Все свои бросают копья,

Все арабы метят в цель.

Ах, напрасно! нет удачи!

Цель для слабых высока.

Марлотес велел во гневе

Чрез герольда объявить:

«Детям груди не сосати,

А большим не пить, не есть,

Если цели сей на землю

Кто из мавров не сшибет!»

И Гваринос шум услышал

В той темнице, где сидел.

«Мать святая, чиста дева!

Что за день такой пришел?

Не король ли нынче вздумал

Выдать замуж дочь свою?

Не меня ли сечь жестоко

Час презлой теперь настал?»

Страж темничный то подслушал.

«О Гваринос! свадьбы нет;

Ныне сечь тебя не будут;

Трубный звук не то гласит…

Ныне праздник Иоаннов;

Все арабы в торжестве.

Всем арабам на забаву

Марлотес поставил цель.

Все арабы копья мечут,

Но не могут в цель попасть;

Почему король во гневе

Чрез герольда объявил:

„Пить и есть никто не может,

Буде цели не сшибут"». —

Тут Гваринос встрепенулся;

Слово молвил он сие:

«Дайте мне коня и сбрую,

С коей Карлу я служил;

Дайте мне копье булатно,

Коим я врагов разил.

Цель тотчас сшибу на землю,

Сколь она ни высока.

Если ж я сказал неправду,

Жизнь моя у вас в руках».

«Как! — на то тюремщик молвил, —

Ты семь лет в тюрьме сидел,

Где другие больше года

Не могли никак прожить;

И еще ты думать можешь,

Что сшибешь на землю цель?

Я пойду сказать инфанту,

Что теперь ты говорил».

Скоро, скоро поспешает

Страж темничный к королю;

Приближается к инфанту

И приносит весть ему:

«Знай: Гваринос-христианин,

Что в тюрьме семь лет сидит,

Хочет цель сшибить на землю,

Если дашь ему коня».

Марлотес, сие услышав,

За Гвариносом послал;

Царь не думал, чтоб

Гваринос Мог еще конем владеть.

Он велел принесть всю сбрую

И коня его сыскать.

Сбруя ржавчиной покрыта,

Конь возил семь лет песок.

«Ну, ступай! — сказал с насмешкой

Марлотес, арабский царь, —

Покажи нам, храбрый воин,

Как сильна рука твоя!»

Так, как буря разъяренна,

К цели мчится сей герой;

Мечет он копье булатно —

На земле вдруг цель лежит.

Все арабы взволновались,

Мечут копья все в него;

Но Гваринос, воин смелый,

Храбро их мечом сечет.

Солнца свет почти затмился

От великого числа

Тех, которые стремились

На Гвариноса все вдруг.

Но Гваринос их рассеял

И до Франции достиг,

Где все рыцари и дамы

С честью приняли его.

Братья, рюмки наливайте!

Лейся через край, вино!

Все до капли выпивайте!

Осушайте в рюмках дно!

Мы живем в печальном, мире;

Всякий горе испытал,

В бедном рубище, в порфире, —

Но и радость бог нам дал.

Он вино нам дал на радость,

Говорит святой мудрец:

Старец в нем находит младость,

Бедный — горестям конец.

Кто все плачет, все вздыхает,

Вечно смотрит сентябрем, —

Тот науки жить не знает

И не видит света днем.

Все печальное забудем,

Что смущало в жизни нас;

Петь и радоваться будем

В сей приятный, сладкий час!

Да светлеет сердце наше,

Да сияет в нем покой,

Как вино сияет в чаше,

Осребряемо луной!

Древняя бaллада

Во тьме ночной ярилась буря;

Сверкал на небе грозный луч;

Гремели громы в черных тучах,

И сильный дождь в лесу шумел.

Нигде не видно было жизни;

Сокрылось все под верный кров.

Раиса, бедная Раиса,

Скиталась в темноте одна.

Нося отчаяние в сердце,

Она не чувствует грозы,

И бури страшный вой не может

Ее стенаний заглушить.

Она бледна, как лист увядший.

Как мертвый цвет уста ее;

Глаза покрыты томным мраком,

Но сильно бьется сердце в ней.

С ее открытой белой груди,

Язвимой ветвями дерев,

Текут ручьи кипящей крови

На зелень влажныя земли.

Над морем гордо возвышался

Хребет гранитныя горы;

Между стремнин, по камням острым

Раиса всходит на него.

(Тут бездна яростно кипела

При блеске огненных лучей;

Громады волн неслися с ревом,

Грозя всю землю потопить.)

Она взирает, умолкает;

Но скоро жалкий стон ея

Смешался вновь с шумящей бурей:

«Увы! увы! погибла я!

Кронид, Кронид, жестокий, милый!

Куда ушел ты от меня?

Почто Раису оставляешь

Одну среди ужасной тьмы?

Кронид! поди ко мне!

Забуду, Забуду все, прощу тебя!

Но ты нейдешь к Раисе бедной!..

Почто тебя узнала я?

Отец и мать меня любили,

И я любила нежно их;

В невинных радостях, в забавах

Часы и дни мои текли.

Когда ж явился ты, как ангел,

И с нежным вздохом мне сказал:

«Люблю, люблю тебя, Раиса!» —

Забыла я отца и мать.

В восторге, с трепетом сердечным

И с пламенной слезой любви

В твои объятия упала

И сердце отдала тебе.

Душа моя в твою вселилась,

В тебе жила, дышала я;

В твоих глазах свет солнца зрела;

Ты был мне образ божества.

Почто я жизни не лишилась

В объятиях твоей любви?

Не зрела б я твоей измены,

И счастлив был бы мой конец.

Но рок судил, чтоб ты другую

Раисе верной предпочел;

Чтоб ты меня навек оставил,

Когда сном крепким я спала,

Когда мечтала о Крониде

И мнила обнимать его!

Увы! я воздух обнимала…

Уже далеко был Кронид!

Мечта исчезла, я проснулась;

Звала тебя, но ты молчал;

Искала взором, но не зрела

Тебя нигде перед собой.

На холм высокий я спешила…

Несчастная!.. Кронид вдали

Бежал от глаз моих с Людмилой!

Без чувств тогда упала я.

С сея ужасныя минуты

Крушусь, тоскую день и ночь;

Ищу везде, зову Кронида, —

Но ты не хочешь мне внимать.

Теперь злосчастная Раиса

Звала тебя в последний раз…

Душа моя покоя жаждет…

Прости!.. Будь счастлив без меня!»

Сказав сии слова, Раиса

Низверглась в море. Грянул гром:

Сим небо возвестило гибель

Тому, кто погубил ее.

Один голос

Страшно в могиле, хладной и темной!

Ветры здесь воют, гробы трясутся,

Белые кости стучат.

Другой голос

Тихо в могиле, мягкой, покойной.

Ветры здесь веют; спящим прохладно;

Травки, цветочки растут.

Первый

Червь кровоглавый точит умерших,

В черепах желтых жабы гнездятся,

Змии в крапиве шипят.

Второй

Крепок сон мертвых, сладостен, кроток;

В гробе нет бури; нежные птички

Песнь на могиле поют.

Первый

Там обитают черные враны,

Алчные птицы; хищные звери

С ревом копают в земле.

Второй

Маленький кролик в травке зеленой

С милой подружкой там отдыхает;

Голубь на веточке спит.

Первый

Сырость со мглою, густо мешаясь,

Плавают тамо в воздухе душном;

Древо без листьев стоит.

Второй

Тамо струится в воздухе светлом

Пар благовонный синих фиалок,

Белых ясминов, лилей.

Первый

Странник боится мертвой юдоли;

Ужас и трепет чувствуя в сердце,

Мимо кладбища спешит.

Второй

Странник усталый видит обитель

Вечного мира — посох бросая,

Там остается навек.

Что может быть тебя святее,

О Милость, дщерь благих небес?

Что краше в мире, что милее?

Кто может без сердечных слез,

Без радости и восхищенья,

Без сладкого в крови волненья

Взирать на прелести твои?

Какая ночь не озарится

От солнечных твоих очей?

Какой мятеж не укротится

Одной улыбкою твоей?

Речешь — и громы онемеют;

Где ступишь, там цветы алеют

И с неба льется благодать.

Любовь твои стопы лобзает

И нежной матерью зовет;

Любовь тебя на трон венчает

И скиптр в десницу подает.

Текут, текут земные роды,

Как с гор высоких быстры воды,

Под сень державы твоея.

Блажен, блажен народ, живущий

В пространной области твоей!

Блажен певец, тебя поющий

В жару, в огне души своей!

Доколе Милостию будешь,

Доколе права не забудешь,

С которым человек рожден;

Доколе гражданин довольный

Без страха может засыпать

И дети-подданные вольны

По мыслям жизнь располагать,

Везде природой наслаждаться,

Везде наукой украшаться

И славить прелести твои;

Доколе злоба, дщерь Тифона,

Пребудет в мрак удалена

От светло-золотого трона;

Доколе правда не страшна

И чистый сердцем не боится

В своих желаниях открыться

Тебе, владычице души;

Доколе всем даешь свободу

И света не темнишь в умах;

Пока доверенность к народу

Видна во всех твоих делах, —

Дотоле будешь свято чтима,

От подданных боготворима

И славима из рода в род.

Спокойствия твоей державы

Ничто не может возмутить;

Для чад твоих нет большей славы,

Как верность к матери хранить.

Там трон вовек не потрясется,

Где он любовию брежется

И где на троне — ты сидишь.

Пой во мраке тихой рощи,

Нежный, кроткий соловей!

Пой при свете лунной нощи!

Глас твой мил душе моей.

Но почто ж рекой катятся

Слезы из моих очей,

Чувства ноют и томятся

От гармонии твоей?

Ах! я вспомнил незабвенных,

В недрах хладныя земли

Хищной смертью заключенных;

Их могилы заросли

Все высокою травою.

Я остался сиротою…

Тосковать и слезы лить!..

С кем теперь мне наслаждаться

Нежной песншо твоей?

С кем природой утешаться?

Все печально без друзей!

С ними дух наш умирает,

Радость жизни отлетает;

Сердцу скучно одному —

Свет пустыня, мрак ему.

Скоро ль песнию своею,

О любезный соловей,

Над могилою моею

Будешь ты пленять людей?

Нимфы, плачьте! Нет Орфея!.

Ветр унылый, тихо вея,

Нам вещает: «Нет его!»

Ярость фурий исступленных,

Гнусной страстью воспаленных,

Прекратила жизнь того,

Кто пленял своей игрою

Кровожаждущих зверей,

Гармонической струною

Трогал сердце лютых грей

И для нежной Эвридики

В Тартар мрачный нисходил.

Ах, стенайте! — берег дикий

Прах его в себя вместил.

Сиротеющая лира

От дыхания зефира

Звук печальный издает:

«Нет певца! Орфея нет!»

Эхо повторяет: нет!

Над могилою священной,

Мягким дерном покровенной,

Филомела слезы льет.

Конечно, так — ты прав, мой друг!

Цвет счастья скоро увядает,

И юность наша есть тот луг,

Где сей красавец расцветает.

Тогда в эфире мы живем

И нектар сладостный пием

Из полной олимпийской чаши;

Но жизни алая весна

Есть миг — увы! пройдет она,

И с нею мысли, чувства наши

Лишатся свежести своей,

Что прежде душу веселило,

К себе с улыбкою манило,

Не мило, скучно будет ей.

Надежды и мечты златые,

Как птички, быстро улетят,

И тени хладные, густые

Над нами солнце затемнят, —

Тогда, подобно Иксиону,

Не милую свою Юнону,

Но дым увидим пред собой![8]

И я, о друг мой, наслаждался

Своею красною весной;

И я мечтами обольщался —

Любил с горячностью людей,

Как нежных братии и друзей;

Желал добра им всей душею;

Готов был кровию моею

Пожертвовать для счастья их

И в самых горестях своих

Надеждой сладкой веселился

Небесполезно жить для них —

Мой дух сей мыслию гордился!

Источник радостей и благ

Открыть в чувствительных душах;

Пленить их истиной святою,

Ее нетленной красотою;

Орудием небесным быть

И в памяти потомства жить

Казалось мне всего славнее,

Всего прекраснее, милее!

Я жребий свой благословлял,

Любуясь прелестью награды, —

И тихий свет моей лампады

С звездою утра угасал.

Златое дневное светило

Примером, образцом мне было…

Почто, почто, мой друг, не век

Обманом счастлив человек?

Но время, опыт разрушают

Воздушный замок юных лет;

Красы волшебства исчезают…

Теперь иной я вижу свет, —

И вижу ясно, что с Платоном

Республик нам не учредить,

С Питтаком, Фалесом, Зеноном

Сердец жестоких не смягчить.

Ах! зло под солнцем бесконечно,

И люди будут — люди вечно.

Когда несчастных Данаид[9]

Сосуд наполнится водою,

Тогда, чудесною судьбою,

Наш шар приимет лучший вид:

Сатурн на землю возвратится

И тигра с агнцем помирит;

Богатый с бедным подружится

И слабый сильного простит.

Дотоле истина опасна,

Одним скучна, другим ужасна;

Никто не хочет ей внимать,

И часто яд тому есть плата,

Кто гласом мудрого Сократа

Дерзает буйству угрожать.

Гордец не любит наставленья,

Глупец не терпит просвещенья —

И так, лампаду угасим,

Желаю доброй ночи им.

Но что же нам, о друг любезный.

Осталось делать в жизни сей,

Когда не можем быть полезны,

Не можем пременить людей?

Оплакать бедных смертных долю

И мрачный свет предать на волю

Судьбы и рока: пусть они,

Сим миром правя искони,

И впредь творят что им угодно!

А мы, любя дышать свободно,

Себе построим тихий кров

За мрачной сению лесов,

Куда бы злые и невежды

Вовек дороги не нашли

И где б без страха и надежды

Мы в мире жить с собой могли,

Гнушаться издали пороком

И ясным, терпеливым оком

Взирать на тучи, вихрь сует,

От грома, бури укрываясь

И в чистом сердце наслаждаясь

Мерцанием вечерних лет,

Остатком теплых дней осенних.

Хотя уж нет цветов весенних

У нас на лицах, на устах

И юный огнь погас в глазах;

Хотя красавицы престали

Меня любезным называть

(Зефиры с нами отыграли!),

Но мы не должны унывать:

Живем по общему закону!..

Отелло в старости своей

Пленил младую Дездемону[10]

И вкрался тихо в сердце к ней

Любезных муз прелестным даром.

Он с нежным, трогательным жаром

В картинах ей изображал,

Как случай в жизни им играл;

Как он за дальними морями,

Необозримыми степями,

Между ревущих, пенных рек,

Среди лесов густых, дремучих,

Песков горящих п сыпучих,

Где люди не бывали ввек,

Бесстрашно в юности скитался,

Со львами, тиграми сражался,

Терпел жестокий зной и хлад,

Терпел усталость, жажду, глад.

Она внимала, удивлялась;

Брала участие во всем;

В опасность вместе с ним вдавалась

И в нежном пламени своем,

С блестящею в очах слезою,

Сказала: «Я люблю тебя!»

И мы, любезный друг, с тобою

Найдем подругу для себя,

Подругу с милою душею,

Она приятностью своею

Украсит запад наших дней.

Беседа опытных людей,

Их басни, повести и были

(Нас лета сказкам научили!)

Ее внимание займут,

Ее любовь приобретут.

Любовь и дружба — вот чем можно

Себя под солнцем утешать!

Искать блаженства нам не должно,

Но должно — менее страдать;

И кто любил, кто был любимым,

Был другом нежным, другом чтимым.

Тот в мире сем недаром жил,

Недаром землю бременил.

Пусть громы небо потрясают,

Злодеи слабых угнетают,

Безумцы хвалят разум свой!

Мой друг! не мы тому виной.

Мы слабых здесь не угнетали

И всем ума, добра желали:

У нас не черные сердца!

И так без трепета и страха

Нам можно ожидать конца

И лечь во гроб, жилище праха.

Завеса вечности страшна

Убийцам, кровью обагренным,

Слезами бедных орошенным.

В ком дух и совесть без пятна,

Тот с тихим чувствием встречает

Златую Фебову стрелу,[11]

И ангел мира освещает

Пред ним густую смерти мглу.

Там, там, за синим океаном,

Вдали, в мерцании багряном,

Он зрит… но мы еще не зрим.

Мой друг! вступая в шумный свет

С любезной, искренней душею,

В весеннем цвете юных лет,

Ты хочешь с музою моею

В свободный час поговорить

О том, чего все ищут в свете;

Что вечно у людей в предмете;

О чем позволено судить

Ученым, мудрым и невежде,

Богатым в золотой одежде

И бедным в рубище худом,

На тронах, славой окруженных,

И в сельских хижинах смиренных;

Что в каждом климате земном

Надежду смертных составляет,

Сердца всечасно обольщает,

Но, ах!., не зримо ни в одном!

О счастьи слово. Удалимся

Под ветви сих зеленых ив;

Прохладой чувства освежив,

Мы там беседой насладимся

В любезной музам тишине.[12]

Мой друг! поверишь ли ты мне,

Чтоб десять тысяч было мнений,

Ученых философских прений,

В архивах древности седой[13]

О средствах жить счастливо в свете,

О средствах обрести покой?

Но точно так, мой друг; в сем счете

Ошибки нет. Фалес, Хилон,

Питтак, Эпименид, Критон,

Бионы, Симмии, Стильпоны,

Эсхины, Эммии, Зеноны,

В лицее, в храмах и садах,

На бочках, темных чердаках

О благе вышнем говорили

И смертных к счастию манили

Своею… нищенской клюкой,

Клянясь священной бородой,

Что плод земного совершенства

В саду их мудрости растет;

Что в нем нетленный цвет блаженства,

Как роза пышная, цветет.

Слова казалпся прекрасны,

Но только были несогласны.

Один кричал: ступай туда!

Другой: нет, нет, поди сюда!

Что ж греки делали? Смеялись;

Ученой распрей забавлялись,

А счастье… называли сном!

И в наши времена о том

Бывает много шуму, спору.

Немало новых гордецов,

Которым часто без разбору

Дают названье мудрецов;

Они нам также обещают

Открыть прямой ко счастью след;

В глаза же счастия не Знают;

Живут, как все, под игом бед;

Живут, и горькими слезами

Судьбе тихонько платят сами

За право умниками слыть,

О счастьи в книгах говорить!

Престанем льстить себя мечтою,

Искать блаженства под луною!

Скорее, друг мой, ты найдешь

Чудесный философский камень,

Чем век без горя проживешь.

Япетов сын эфирный пламень

Похитил для людей с небес,

Но счастья к ним он не принес;

Оно в удел нам не досталось

И там, с Юпитером, осталось.

Вздыхай, тужи; но пользы нет!

Судьбы рекли: «Да будет свет

Жилищем призраков, сует,

Немногих благ и многих бед!»

Рекли — и суеты спустились

На землю шумною толпой:

Герои в латы нарядились,

Пленяся Славы красотой;

Мечом махнули, полетели

В забаву умерщвлять людей;

Одни престолов захотели,

Другие самых олтарей;

Одни шумящими рулями

Рассекли пену дальних вод;

Другие мощными руками

Отверзли в землю темный ход,

Чтоб взять пригоршни светлой пыли!..

Мечты всем головы вскружили,

А горесть врезалась в сердца.

Народов сильных победитель

И стран бесчисленных властитель

Под блеском светлого венца

В душевном мраке унывает

И часто сам того не знает,

На что величия желал

И кровью лавры омочал!

Смельчак, Америку открывший,

Пути ко счастью не открыл;

Индейцев в цепи заключивший

Цепями сам окован был,

Провел и кончил жизнь в страданье, —

А сей вздыхающий скелет,

Который богом чтит стяжанье,

Среди богатств в тоске живет!..

Но кто, мой друг, в морской пучине

Глазами волны перечтет?

И кто представит нам в картине

Ничтожность всех земных сует?

Что ж делать нам? Ужель сокрыться

В пустыню Муромских лесов,

В какой-нибудь безвестный кров,

И с миром навсегда проститься,

Когда, к несчастью, мир таков?

Увы, Анахорет не будет

В пустыне счастливее нас!

Хотя земное и забудет;

Хотя умолкнет страсти глас

В его душе уединенной,

Безмолвным мраком огражденной,

Но сердце станет унывать,

В груди холодной тосковать,

Не зная, чем ему заняться.

Тогда пустыннику явятся

Химеры, адские мечты,

Плоды душевной пустоты!

Чудовищ грозных миллионы,

Змеи летучие, драконы

Над ним крыламп зашумят

И страхом ум его затмят…[14]

В тоске он жизнь свою скончает!

Каков ни есть подлунный свет,

Хотя блаженства в оном нет,

Хотя в нем горесть обитает, —

Но мы для света рождены,

Душой, умом одарены

И должны в нем, мой друг, остаться.

Чем можно будем наслаждаться,

Как можно менее тужить,

Как можно лучше, тише жить,

Без всяких суетных желаний,

Пустых, блестящих ожиданий;

Но что приятное найдем,

То с радостью себе возьмем.

В лесах унылых и дремучих

Бывает краше анемон,

Когда украдкой выдет он

Один среди песков сыпучих;

Во тьме густой, в печальной мгле

Сверкнет луч солнца веселее:

Добра не много на земле,

Но есть оно — и тем милее

Ему быть должно для сердец.

Кто малым может быть доволен,

Не скован в чувствах, духом волен,

Не есть чинов, богатства льстец;

Душою так же прям, как станом;

Не ищет благ за океаном

И с моря кораблей не ждет,

Шумящих ветров но робеет,

Под солнцем домик свой имеет,

В сей день для дня сего живет

И мысли в даль не простирает;

Кто смотрит прямо всем в глаза;

Кому несчастного слеза

Отравы в пищу не вливает;

Кому работа не трудна,

Прогулка в поле не скучна

И отдых в знойный час любезен;

Кто ближним иногда полезен

Рукой своей или умом;

Кто может быть приятным другом,

Любимым, счастливым супругом

И добрым милых чад отцом;

Кто муз от скуки призывает

И нежных граций, — спутниц их;

Стихами, прозой забавляет

Себя, домашних и чужих;

От сердца чистого смеется

(Смеяться, право, не грешно!)

Над всем, что кажется смешно, —

Тот в мире с миром уживется

И дней своих не прекратит

Железом острым или ядом;

Тому сей мир не будет адом;

Тот путь свой розой осветит

Среди колючих жизни терний,

Отраду в горестях найдет,

С улыбкой встретит час вечерний

И в полночь тихим сном заснет.