Изгнанник

1

Пасхальное воскресенье, 31 марта, 16.35

Джон Бэррон услышал пронзительный визг турбин, и сила инерции вдавила его тело в кресло. Лайнер авиакомпании «Бритиш эруэйз» оторвался от взлетной полосы международного аэропорта Лос-Анджелеса и взял курс на Лондон. Через несколько секунд послышался характерный звук — это в брюхо самолета спрятались шасси. По мере того как самолет набирал высоту, далеко внизу таяли урбанистические пейзажи Города Ангелов. Взглядам пассажиров открылась длинная прибрежная линия, бесконечная синева Тихого океана и ожерелье белоснежных пляжей, тянувшихся на север по направлению к Малибу. А затем самолет, совершая разворот, накренился на левое крыло, и Джон увидел небо. Итак, они взлетели, и теперь лайнер уносил их в новую, безопасную и спокойную жизнь.

Он посмотрел на Ребекку, свернувшуюся калачиком в соседнем кресле. Укрывшись пледом, сестра крепко спала. Несмотря на действие сильных успокоительных препаратов, которыми ее пичкали на протяжении последних дней, она тоже понимала, что жизнь ее и брата наконец-то потекла по правильному руслу.

Остальные восемь человек, расположившиеся в салоне первого класса, были заняты своими делами и не обращали на них внимания. Для окружающих он был обычным пассажиром, сопровождающим молодую девушку, которая в данный момент мирно посапывала рядом с ним. Откуда было им знать, что эти двое не просто путешествуют, а бегут, спасая свои жизни!

— Не желаете ли коктейль, мистер Мартен?

— Что? — Выдернутый столь неожиданно из мира своих мыслей, Джон Бэррон озадаченно поднял глаза и увидел стоящего в проходе рядом с ним стюарда.

— Я спросил, не желаете ли вы коктейль, мистер Мартен?

— О да, конечно! Спасибо! Водку с мартини, если можно. Двойную порцию.

— Со льдом?

— Да.

— Сию минуту, мистер Мартен.

Бэррон откинулся в кресле. Нужно быстрее привыкать к тому, что люди теперь называют его мистером Мартеном, а обращаясь по имени, говорят «Ник» или «Николас». Его сестра соответственно превратилась в Ребекку Мартен или мисс Мартен и должна реагировать на это обращение так, как если бы носила данную фамилию всю жизнь.

Пилоты взяли курс на восток, и самолет вновь немного накренился. Вскоре вернулся стюард с напитком и поставил бокал в углубление на ручке кресла. Джон кивком поблагодарил бортпроводника, взял бокал и пригубил из него. Коктейль был холодным, терпким и горьковатым. Когда он в последний раз пил мартини, да и было ли это вообще когда-нибудь? Почему заказал именно этот напиток? Наверное, потому что коктейль принадлежал к разряду крепких, а ему было необходимо снять напряжение и забыться.

Сегодня минуло ровно две недели и два дня с того момента, когда произошла кровавая бойня на товарной станции. Шестнадцать дней боли, тревоги и страха. Бэррон сделал еще один глоток из бокала и глянул на спящую сестру. За нее теперь можно было не беспокоиться, да и он сам пришел в норму. Он смотрел на девушку еще с минуту, а затем отвернулся и, глядя в иллюминатор на проплывавшие мимо облака, попытался разобраться в том, что случилось с ним за столь короткое время.

Джон до сих пор словно наяву ощущал едкий запах пороховой гари и видел Хэллидея, который, стоя на платформе, орал в рацию, вызывая бригады скорой помощи. Ребекка, крича как сумасшедшая, бежала к нему от распростертого на платформе Полчака. Содрогаясь всем телом от плача, она упала на колени рядом с ним, обняла его и стала баюкать, как маленького ребенка. Словно в замедленной съемке, он видел, как подъезжают первые полицейские машины, из них выходят и направляются к нему шеф полиции Харвуд и его свита. Так же медленно двигались врачи и санитары «скорой помощи». Он видел искаженное ужасом лицо Ребекки, когда ее оторвали от него и повели прочь, и вскоре сестра растворилась в гуще наехавших полицейских. Бэррон помнил, как на нем разрезали одежду и впрыскивали в вену морфин, а затем положили на носилки и понесли мимо лежащих, как тряпичные куклы, Ли, Вальпараисо и Полчака. Каким-то образом он знал, что его коллеги мертвы. Напоследок, перед тем как окончательно выпасть из реальности под действием морфина, Бэррон увидел шефа Харвуда в окружении его подчиненных. Не было никаких сомнений: они знали, что здесь произошло, и определенные меры уже ими предпринимались.

Через час пресса уже трубила о событии, получившем название на страницах газет «Большая стрельба в „Метролинке“». Журналисты требовали от полиции дополнительных подробностей относительно личности Реймонда Торна. Однако все, что они получили, это пресс-релиз, в котором сухо сообщалось о гибели трех детективов в ходе ожесточенной перестрелки, когда они пытались вызволить одного из своих, и о проводившемся внутреннем расследовании.

Общественности стало известно, что Джон Бэррон доставлен в больницу Глендейл с многочисленными огнестрельными ранениями; к счастью, оказались задеты только мягкие ткани. Что касается Реймонда Оливера Торна, то он отправлен в окружной медицинский центр с гораздо более серьезными ранениями.

Примерно через тридцать часов, после нескольких хирургических операций, не приходя в сознание, Реймонд Оливер Торн скончался от легочной эмболии — закупорки легкого в результате образовавшегося тромба. А затем в результате путаницы, случившейся в офисе коронера, добавившей мрачным событиям некоторую долю анекдотичности, его тело по чьему-то то ли недосмотру, то ли халатности было отправлено в частное похоронное бюро и кремировано.

19.30

Полет длился уже три часа. Ужин остался позади, свет в салоне был притушен, а пассажиры потягивали принесенные стюардами напитки и смотрели кино на персональных экранах, вмонтированных в спинки передних кресел. Ребекка все еще спала. Джон тоже закрыл глаза, но сон не шел к нему. В его голове продолжали кружиться воспоминания о событиях последних дней.

Вечером 16 марта, когда умер и был кремирован Реймонд, Бэррона в больнице навестил Дэн Форд. Бесспорно, он переживал за здоровье своего лучшего друга, но манера его поведения, то, как он держался, подсказало Бэррону, что Дэна тревожит что-то еще. По всей видимости, он догадался о том, что произошло на товарно-сортировочной станции, но ничем этого не выдал. Вместо того чтобы задавать вопросы, приятель рассказал о том, что навестил Ребекку в пансионате Святого Франциска, что ей дают успокаивающие препараты, но она тем не менее узнала его и даже взяла его за руку. А когда он сообщил девушке, что собирается навестить ее брата, и спросил, может ли он передать ему, что сестра чувствует себя хорошо, она сжала его руку и утвердительно кивнула.

Затем Дэн Форд рассказал ему две новости, касавшиеся Реймонда. Первая: британские полицейские допросили Альфреда Нойса.

— Он сказал им, что приехал в Лондон по делам, не имеет представления о том, кто такой Реймонд и что ему было нужно. Относительно того, откуда его координаты могли оказаться у братьев Азов, Нойс заявил, что однажды, находясь в Чикаго, воспользовался услугами их ателье и попросил прислать счет на его адрес в Беверли-Хиллз.

Вторая: имелись результаты расследования того, кто зафрахтовал чартерный самолет, который должен был забрать Реймонда в авиационном терминале «Меркурий».

— «Уэст чартер эйр» посылала за ним «Гольфстрим» дважды. Днем раньше тот же самый самолет должен был взять его на борт в аэропорту Санта-Моники, но Реймонд так и не появился. Самолет был зафрахтован мужчиной, который назвался Обри Коллинсоном, адвокатом с Ямайки. Он пришел в контору авиакомпании в Кингстоне и оплатил чартерный полет наличными. Позднее, видимо, узнав, что Реймонд так и не попал на самолет, он вернулся, извинился за то, что произошла путаница, снова заплатил и попросил, чтобы на сей раз его клиента забрали не в Санта-Монике, а в аэропорту Бербанка. Остальные инструкции оставались прежними.

— Пилотам, — продолжал рассказывать Форд, — было велено взять на борт мексиканского бизнесмена по имени Хорхе Луис Вентана и отвезти его в Гвадалахару. Им передали небольшой пакет, который при встрече они должны были вручить своему пассажиру. Полиция изъяла этот пакет в качестве вещественного доказательства. Внутри они обнаружили двадцать тысяч долларов наличными, мексиканский паспорт на имя Хорхе Луиса Вентаны, а также итальянское водительское удостоверение, в котором был указан адрес в Риме, и итальянский паспорт. Оба последних документа были выписаны на имя Карло Павани. Во всех документах была фотография Реймонда. По римскому адресу был обнаружен пустой участок, все документы оказались фальшивыми. Что же касается адвоката по имени Обри Коллинсон, то полиция Ямайки не обнаружила никого с таким именем.

Едва только с губ Дэна сорвались последние слова, дверь больничной палаты распахнулась, и в нее вошел начальник полицейского управления Лос-Анджелеса Луис Харвуд в парадной форме, с ним был его первый заместитель. Харвуд коротко кивнул журналисту и попросил его оставить их с Бэрроном наедине. Не произнеся ни слова, заместитель проводил Форда до двери и после того, как тот вышел, закрыл ее за его спиной.

Джон отчетливо помнил, как Харвуд подошел к его койке и сказал, что был счастлив узнать, что раны Бэррона не опасны и что в связи с этим его могут выписать уже в понедельник. А потом глаза шефа полиции стали холодны как лед.

— Примерно час назад дело Реймонда Оливера Торна было официально закрыто. У него не оказалось сообщников, он не был связан с какими бы то ни было террористическими организациями. Он был сам по себе и действовал как стрелок-одиночка.

— Что вы имеете в виду, говоря, что он был «сам по себе»? За ним дважды присылали чартерный самолет, причем в разные города! Вам это известно не хуже, чем мне! — Даже находясь в столь плачевном состоянии, Бэррон не мог смириться со столь беспардонной ложью и поэтому спорил с ожесточением, даже со злостью. — Погибли люди — здесь, в Чикаго, в Сан-Франциско, в Мехико! У вас — ключи от депозитных ячеек какого-то из европейских банков, у вас…

— Скоро последует официальное заявление, — оборвал его Харвуд.

В иных обстоятельствах Бэррон не отступил бы так просто. Он напомнил бы про загадочные пометки в ежедневнике Реймонда. Он рассказал бы ему о каких-то предметах, о которых тот упомянул. И еще: пусть преступник мертв, люди, стоящие за ним, наверняка продолжат его дело, причем, возможно, еще более кровавыми методами. Однако ситуация, в которой оказался Бэррон, была чрезвычайной, и он не стал затевать дискуссию.

Впрочем, Харвуд еще не закончил свой монолог.

— Примерно час назад принято решение о роспуске бригады пять-два, история которой насчитывает сто лет. Что касается ее сотрудников, оставшихся в живых, то детективу Хэллидею предоставлен трехмесячный отпуск, после чего ему будет поручена менее напряженная работа в управлении транспортной полиции.

В голосе начальника зазвучал поистине арктический холод:

— Вам же, детектив Бэррон, придется подписать обязательство о неразглашении, в соответствии с которым вы не имеете права предавать огласке любую информацию, связанную с деятельностью бригады пять-два. Вслед за этим вы подадите рапорт об увольнении из управления полиции Лос-Анджелеса по состоянию здоровья, после чего вам будет выплачено выходное и медицинское пособия в размере ста двадцати пяти тысяч долларов.

Харвуд хмуро взглянул на своего заместителя, и тот передал ему большой запечатанный конверт. Держа этот конверт в руке, шеф полиции вновь обратился к Бэррону:

— Как вам известно, заботясь о психическом состоянии вашей сестры, врачи ввели ей на станции, где произошел, гм, инцидент, большую дозу психотропных препаратов. Меня заверили в том, что у нее почти или даже вовсе не останется воспоминаний о произошедших событиях. Персонал пансионата думает, что один из сотрудников управления полиции забрал ее, чтобы она навестила вас в больнице. А туда вы попали, получив ранение в ходе операции по вашему освобождению после того, как беглый преступник захватил вас в заложники. По дороге у нее случился нервный срыв, и ее отвезли в ближайшую больницу. Это все, что знают — и когда-либо узнают — пресса и общественность. В официальных документах нет и не будет даже намека на то, что она была на той железнодорожной станции.

Харвуд протянул Бэррону конверт.

— Откройте, — велел он, и Джон повиновался. В конверте находился искореженный и обгоревший автомобильный номерной знак.

— Кто-то поджег вашу машину, которую вчера утром вы оставили у авиатерминала «Меркурий». — Внезапно взгляд и голос полицейского наполнились ненавистью. — В управлении вокруг вашей персоны циркулирует множество слухов, главным из которых является тот, что вы несете прямую ответственность за смерть детективов Полчака, Ли и Вальпараисо и в конечном итоге за развал бригады пять-два. Правда это или нет, но, выйдя из больницы, вы вернетесь в крайне недружелюбное, даже враждебное окружение.

Харвуд сделал паузу. Его лицо налилось кровью. Бэррон видел, что шеф полиции прилагает огромные усилия, чтобы не сорваться на крик. Затем он продолжил:

— Рассказывают, что однажды мэру измученного войной городка в одной из латиноамериканских стран передали записку, в которой говорилось: «Для вашего же блага вам лучше покинуть город. В противном случае вы станете мишенью». Для вашего же блага, детектив, я бы посоветовал вам то же самое. И на вашем месте я сделал бы это как можно скорее.

2

Самолет авиакомпании «Бритиш эруэйз», рейс 0282, понедельник, 1 апреля, 12.30

Наступившая ночь не смогла усыпить только одного пассажира салона первого класса, и им был Джон Бэррон. Словно накачавшись кофеином, он сидел, глядя широко открытыми глазами в темноту, гнал от себя воспоминания, но они отказывались уходить.

Все происходило словно вчера. Вот щелкнул замок двери, закрывшейся за Харвудом и его заместителем. Бэррону в доходчивой форме объяснили, что его жизни угрожает опасность. Это означало, что не оставалось иного выхода, кроме как вернуться к решению, принятому им после того, как бригада казнила Фрэнка Донлана, — забрать Ребекку и как можно скорее уехать из Лос-Анджелеса, причем как можно незаметнее и не оставляя следов. Осуществлению задуманного помешал Реймонд — из-за того, что Джон считал своим долгом остановить его и положить конец развязанному им кровопролитию. Но теперь преступник мертв, и, в чем бы он ни был замешан, каким бы новым страшным событиям ни предстояло еще свершиться, все это уже не касалось Джона. Пусть разбираются другие. А он должен сосредоточиться лишь на одном: как спасти жизнь себе и Ребекке.

Казалось бы, что может быть проще: найти с помощью доктора Фланнери подходящий пансионат для сестры в другом городе, сложить в машину вещи, взять Ребекку и уехать. Но потом разыгралась кровавая драма на товарной станции, в результате которой у сестры случился нервный срыв. Состояние, в котором она оказалась, требовало интенсивного лечения, да и сам Бэррон был ранен, поэтому о том, чтобы куда-то уехать, пока не могло быть и речи.

И все же выбора у него не оставалось. Если угроза Харвуда окажется не пустыми словами и его убьют, Ребекка окончательно сойдет с ума и вскоре угаснет.

Рано утром следующего дня, воскресенья 17 марта, чувствуя себя как на иголках, Бэррон позвонил доктору Джанет Фланнери и попросил приехать к нему в больницу. Она появилась около полудня, помогла ему сесть в кресло-каталку и вывезла его во двор. Разговор, разумеется, касался Ребекки.

— Она делает огромные успехи, просто потрясающие! Хотя и не без труда, она уже говорит и отвечает на вопросы. Однако ей дают много препаратов, у нее то и дело меняется настроение. Она то впадает в прострацию, то закатывает истерики и постоянно зовет вас. Она обладает внутренней силой и очень ясным умом, но если мы не будем проявлять осторожность, все может пойти насмарку и она снова окажется в том состоянии, из которого только что выбралась.

— Доктор Фланнери, — негромко, но с нажимом проговорил Бэррон, — нам с Ребеккой необходимо уехать из Лос-Анджелеса, причем срочно. Но не в Орегон, не в Вашингтон и не в Колорадо, как я говорил вам до этого, а гораздо дальше — в Канаду или даже в Европу. Но какое бы место назначения мы ни выбрали, я хочу знать, как скоро мы сможем предпринять столь длительное путешествие.

Доктор Фланнери изучающе смотрела на молодого человека. Она помнила их предыдущий разговор, настойчивость, с которой он убеждал ее в необходимости их с сестрой отъезда. Сейчас же она видела, что он по-прежнему одержим идеей покинуть город как можно скорее, но теперь это желание граничит с отчаянием.

— Если все пойдет хорошо, Ребекка сможет поехать с вами… самое раннее через две недели, но сразу же после того, как вы доберетесь до места, лечение будет необходимо продолжить. — Женщина встретилась с ним глазами. — Детектив, вы должны уяснить одну вещь: Ребекка нуждается в том, чтобы ее очень аккуратно и заботливо вели. Именно по этой причине я вынуждена задать вам вопрос: чем продиктовано ваше желание уехать?

Бэррон задумался, не зная, что ответить. Наконец, решив, что в одиночку ему все равно не справиться, он спросил доктора Фланнери, может ли он говорить с ней как пациент, поскольку в этом случае их будет связывать врачебная тайна и никто не сможет заставить ее нарушить профессиональный долг и пересказать их разговор.

— Когда?

— Сейчас.

— Возможно, вам лучше посоветоваться с другим врачом.

— Нам с Ребеккой угрожает реальная опасность, и время в сложившейся ситуации играет решающую роль. Кроме того, — продолжал Бэррон, — вы знаете все о Ребекке, а я давно знаю вас и, главное, доверяю вам.

Наконец она согласилась и откатила коляску с Бэрроном в дальний угол двора, где их никто не мог слышать. Там, в тени огромного дерева, он рассказал ей все: про бригаду, про казнь Фрэнка Донлана, о том, как Реймонд застрелил Рыжего, о своей драке с Полчаком, о том, что произошло в автомастерской после того, как они арестовали Реймонда, а затем о драме, разыгравшейся на товарно-сортировочной станции. А закончил он информацией, полученной от шефа полиции Харвуда.

— Мы должны уехать из Лос-Анджелеса — как можно дальше и как можно скорее. Новые документы для нас я достану, но в другом мне без вашей помощи не обойтись. Куда мы можем отправиться, чтобы Ребекка могла продолжать лечение и чтобы люди из полицейского управления не последовали за нами? Мне нужно выяснить это, не привлекая к себе внимания, и я прошу вас помочь мне. Это должно быть отдаленное место, где мы с Ребеккой могли бы начать новую жизнь.

Доктор Фланнери молча смотрела на своего собеседника — размышляла о том, что ему нужно, и взвешивала свои возможности. Наконец она прервала паузу:

— Для начала, детектив, скажу вам следующее. Если вы начнете жить под другими именами и фамилиями — и вы, и ваша сестра, медицинская страховка, которой она сейчас пользуется, перестанет действовать. Если, конечно, вы не хотите оставлять за собой бумажный след.

— Нет, никаких бумажных следов!

— Но вы должны понимать: куда бы вы ни отправились, лечение Ребекки будет весьма дорогостоящим, по крайней мере вначале, когда она будет нуждаться в максимальном внимании и постоянном уходе.

— Я получу довольно значительную сумму в качестве, гм, выходного пособия, кроме того, у меня имеются некоторые сбережения и ценные бумаги. На первое время, пока я не найду работу, нам этого хватит. Вы только… — Он умолк на полуслове, дожидаясь, пока мимо пройдет медбрат, который вывел на прогулку пожилого пациента больницы. — Только скажите, в чем нуждается Ребекка.

— Самое главное — это найти медицинское учреждение, способное обеспечить ей курс высококачественного посттравматического лечения, который ускорит и будет способствовать формированию у нее того, что мы называем «личностной стабильностью». Это тот рубеж, перешагнув который Ребекка сможет существовать без посторонней помощи, как самостоятельная личность. Если вы думаете о том, чтобы перебраться в Канаду…

— Нет, — перебил ее Бэррон, — лучше все же в Европу.

— Хорошо, — кивнула доктор Фланнери, — в таком случае есть несколько мест, и о каждом из них можно сказать: оно великолепно. Во-первых, центр при Римском университете, во-вторых, аналогичное учреждение в Женеве и, наконец, клиника «Бэлмор» в Лондоне.

У Бэррона тревожно забилось сердце. В качестве предполагаемых мест бегства он назвал Канаду или Европу, поскольку знал: там живет множество американцев, и они с Ребеккой без труда подыщут какой-нибудь городок, где смогут поселиться, не привлекая к себе излишнего внимания. Они окажутся далеко, и людям из управления полиции, о которых предупреждал его шеф Харвуд, едва ли удастся найти их, тем более если у них будут новые документы.

Но теперь Европа вдруг сузилась еще и по другой причине. Еще одной причиной, по которой он назвал Европу в качестве наиболее желательного места для их с Ребеккой нового жительства, был… Реймонд. Джону представлялось очевидным, что у Реймонда была определенная цель, и, судя по чартерному самолету, который дважды прилетал за ним в Штаты, он действовал не один. Несмотря на свою молодость, Бэррон был опытным детективом, и интуиция подсказывала ему, что грядут другие, еще более страшные события. Это чувство не давало покоя. Именно по этой причине он предпочел Европу Канаде и в том, что доктор Фланнери предложила Лондон в качестве места для дальнейшей реабилитации Ребекки, увидел перст судьбы.

Именно в Лондон отправился Альфред Нойс, и эта поездка, вне всякого сомнения, спасла ему жизнь. И были еще загадочные «предметы», о которых говорил Реймонд, а также ключи от депозитарных ячеек, изготовленные швейцарской фирмой, которая общалась только с европейскими клиентами. А это означало, что банк расположен где-то в континентальной Европе. Джон помнил и о записях в ежедневнике Реймонда, которые прямо указывали на Европу. Лондонский адрес проверила полиция и сообщила, что это частный особняк, принадлежащий некоему Чарльзу Диксону, удалившемуся от дел английскому брокеру, который по большей части жил на юге Франции. Дом, кстати, располагался неподалеку от российского посольства. Упоминалось в этих записях и само посольство, и намеченная в баре «У Пентрита» встреча с неким И.М., личность которого так и не удалось установить.

Вся эта информация была двухнедельной давности, и это означало, что, какую бы операцию ни проводил Реймонд, она еще не была завершена, и поэтому еще имелась возможность найти концы и раскрыть эту загадку. ФБР проверяло возможные связи всего произошедшего с международной террористической деятельностью. Полученной информацией фэбээровцы наверняка поделились с ЦРУ и, возможно, даже с государственным департаментом, но Бэррон уже никогда не узнает, что им удалось накопать.

Самую свежую и интригующую информацию он получил от Дэна Форда накануне их с Ребеккой отъезда в Лондон. Форд сообщил ему, что через неделю после смерти Реймонда в Лос-Анджелес, стараясь не привлекать к себе внимания, прибыли следователи российского министерства внутренних дел. Под неусыпным наблюдением ФБР им была предоставлена возможность ознакомиться с кое-какими документами.

Три дня спустя русские уехали, заявив на прощание, что, несмотря на все, что наворотил в США Реймонд, несмотря на то, что за ним дважды и в два разных аэропорта прилетал чартерный самолет с пакетом, в котором находились фальшивые паспорта и водительские удостоверения, несмотря на бесследно растворившегося «Обри Коллинсона», арендовавшего самолет в столице Ямайки Кингстоне, и несмотря на записи в ежедневнике, они не обнаружили каких-либо свидетельств того, что российскому правительству и народу угрожает какая-либо опасность. Когда их спросили, что может означать запись «7 апреля/ Москва», они только развели руками: дата и название города, а больше ничего.

Приезд русских, думалось Бэррону, олицетворяет новые реалии — международное сотрудничество перед лицом активизации террористической деятельности. Ведь то, что для Реймонда был арендован самолет, который дважды приземлялся в Штатах, означало, что за его спиной стоят люди, располагающие огромными средствами, и они, следовательно, могут представлять собой угрозу для любой страны. Однако этот след очень быстро остыл, как и сам Реймонд, а то, что он творил, каким бы ужасным это ни было, не вписывалось в схему деятельности международных террористических организаций. Они действовали иначе.

И все же Бэррон не хотел глушить ярость, бушевавшую в нем по отношению к Реймонду. Пусть она уже не могла сослужить службу ни ФБР, ни ЦРУ, ни тем более управлению полиции Лос-Анджелеса, которое стремилось поскорее избавиться от всего, что шло во вред его репутации. Но все указывало на то, что Реймонд являлся частью крупного и, возможно, чреватого настоящей катастрофой заговора, который не закончился с его смертью.

Особые опасения, хотя на это и махнули рукой русские следователи, вызывала у Бэррона дата 7 апреля, которая быстро приближалась. Разве можно было быть уверенным в том, что это была запись личного характера, призванная напомнить ему о том, что на этот день у него была запланирована с кем-то встреча в Москве? А если это было указание на то, что в этот день в Москве должен свершиться очередной захват чеченскими боевиками заложников, подобный произошедшему на улице Мельникова, или прогремят взрывы шахидок, как это случилось во время московского рок-фестиваля. Или произойдет трагедия, сравнимая с мадридской или с событиями 11 сентября 2001 года, унесшими жизни тысяч людей в Нью-Йорке и Вашингтоне?

Если запись в ежедневнике Реймонда имела отношение к какому-либо запланированному террористическому акту, не означало ли это, что позиция, занятая властями, являлась не более чем дымовой завесой, предназначенной лишь для того, чтобы не допустить паники? Вдруг ФБР, ЦРУ, Интерпол и другие международные антитеррористические ведомства в сотрудничестве со службой госбезопасности России в тайне от общественности отслеживают развитие событий на всем земном шаре, надеясь раскрыть и таким образом расстроить планы Реймонда и людей, стоявших за его спиной?

Или… А вдруг никаких зловещих планов не было вовсе? Вдруг все случившееся лишено всякого смысла? Вдруг все, что было, ушло в небытие вместе с Реймондом?

И еще одна мысль неотступно преследовала Бэррона. Вполне можно было допустить, что ведомство Харвуда продолжает негласное расследование, пытаясь расшифровать заметки из ежедневника мертвого убийцы. Если это так и если Бэррон попытается вести собственное расследование, не исключено, что он нарвется на детективов из «родного» управления, а это может стоить ему жизни. Но он также знал, что не может стоять в стороне. На него огромным камнем давило чувство вины за гибель людей, которых Реймонд убил в Лос-Анджелесе, а мысль о том, что могут появиться новые жертвы, приводила в ужас. Поэтому, как бы ни был велик риск, Бэррон просто обязан продолжать расследование — до тех пор, пока не убедится в том, что затеянное Реймондом закончилось — полностью и бесповоротно. А сейчас он не был в этом уверен.

В его душе жил некий голос, поселившийся там в тот момент, когда он узнал о смерти Реймонда. Каждый раз, когда раздавался этот голос, Бэррону хотелось заткнуть уши, но голос продолжал звучать, требуя от него не сдаваться, найти чудовище и убедиться в том, что оно сдохло. Сейчас голос подсказывал ему, что если где-то он и сумеет вновь учуять запах твари, то это, конечно же, Лондон.

— Лондон, — твердо сказал он доктору Фланнери.

— Клиника «Бэлмор»?

— Не могли бы вы договориться с ними, чтобы они приняли Ребекку на лечение? И желательно поскорее.

— Сделаю все, что смогу.

Она сдержала слово и организовала все наилучшим образом.

3

Лондон, Йорк-хаус, клиника «Бэлмор», понедельник, 1 апреля, 13.45

Джон Бэррон… то есть Николас Мартен (ему стоило больших усилий постоянно помнить, кто он теперь) был озадачен первым впечатлением от Клементины Симпсон. Высокая, примерно его возраста, с темно-рыжими волосами до плеч, в мешковатом деловом костюме синего цвета, она выглядела как заведующая какого-нибудь медицинского учреждения. Он только потом узнал, что к медицине она имела лишь косвенное отношение, поскольку являлась членом Бэлморского фонда и дважды в год в течение недели работала в клинике в качестве добровольного помощника. И именно в таком качестве она сейчас сопровождала нового лечащего врача Ребекки — Энн Максвелл-Скот, невысокую толстушку лет пятидесяти, обладавшую, как показалось Мартену, исключительной проницательностью, а также двух ее ассистентов. Все они приехали в аэропорт Хитроу, чтобы встретить прибывший из Лос-Анджелеса рейс авиакомпании «Бритиш эруэйз», на котором прилетела Ребекка Мартен в сопровождении своего брата.

Ребекка проснулась примерно за час до посадки и, хотя все еще нетвердо держалась на ногах после приема лекарств, умылась и позавтракала. Она осознавала, где находится и почему они с братом летят в Лондон. Такое же спокойствие она сохраняла на протяжении поездки из аэропорта в Йорк-хаус, где на Белиз-лейн располагалась клиника «Бэлмор».

— Если у вас возникнут какие-нибудь вопросы, мистер Мартен, не стесняйтесь спрашивать, — сказала Клементина Симпсон перед тем, как выйти из маленькой, но светлой и уютной комнатки на третьем этаже, которую отвели Ребекке. — Я пробуду здесь до конца недели.

Затем она ушла, и Николас Мартен занялся обустройством Ребекки на новом месте, а закончив с этим, отправился поговорить с лечащим врачом.

— Вы наверняка понимаете, господин Мартен, что являетесь для Ребекки не только братом. Вы — ее единственная опора и защитник, поэтому очень важно, чтобы вы оставались рядом с ней хотя бы первые несколько дней. Скоро, может быть даже завтра, помимо двух ежедневных встреч со мной Ребекка начнет принимать участие в сеансах групповой психотерапии, в ходе которых она и другие пациенты будут работать над постановкой какой-нибудь театральной пьесы или придумывать дизайн нового здания нашей клиники. Смысл этого метода — ставить перед пациентами задачи, которые требуют коллективного мышления и работы, не позволить им создать внутри своей психики некие «потайные места», где они могли бы укрыться от окружающего мира и, как следствие, замкнуться в себе и деградировать. Наша конечная цель — превратить Ребекку в полноценного члена общества, позволить ей стать более или менее самодостаточной.

Мартен слушал очень внимательно. Он хотел убедиться в том, что здесь, в «Бэлморе», как и обещала доктор Фланнери, практикуются такие же методы, как и во всем мире психотерапии. История болезни каждого из пациентов и все связанные с ним записи являются конфиденциальными и доступны только лечащему врачу или ближайшим родственникам, каковыми для Ребекки — в единственном числе — являлся он. Доктор Фланнери заверила его, что, договариваясь о переводе Ребекки в «Бэлмор», предупредила своих английских коллег, что причины столь срочного решения не подлежат разглашению.

Для Мартена было очень важно увериться в том, что конфиденциальность действительно будет соблюдена, и пятнадцатиминутный разговор с доктором Максвелл-Скот убедил его в том, что так оно и есть. Врач рассказывала о реабилитационной программе, которую они с доктором Фланнери разработали для девушки, и о том, насколько значительными и успешными могут быть результаты ее применения.

В конце беседы его охватило чувство умиротворения. Он проникся глубочайшим доверием к этой женщине, чему способствовала ее теплая и сердечная манера общения. Кстати сказать, те же чувства Мартен испытывал, общаясь с мисс Симпсон и со всеми остальными, — с того самого момента, когда они встретили его в зале прилета аэропорта Хитроу, быстро провели через таможенный и пограничный контроль к машине «скорой помощи», и даже во время оформления Ребекки после их приезда в клинику.

— Вы выглядите очень уставшим после путешествия, и, конечно же, вы обеспокоены. Я уверена, что вам удастся найти гостиницу где-нибудь неподалеку.

— Да, я уже выбрал — отель «Хэмпстед холидей инн».

— Ну вот и замечательно, — улыбнулась она. — Поезжайте туда и отдохните. За Ребекку не волнуйтесь, ей у нас будет очень хорошо. А вы можете снова ненадолго навестить ее перед ужином, примерно в шесть часов вечера.

— Хорошо, — ответил Николас Мартен, а потом, не сдержавшись, эмоционально добавил: — Спасибо вам! Огромное спасибо!

4

Отель «Хэмпстед холидей инн» действительно находился всего в нескольких минутах езды от клиники «Бэлмор». Николас откинулся на спинку заднего сиденья, пытаясь почувствовать дух города, который до сегодняшнего дня он знал лишь по книгам, кинофильмам и оглушительной музыке британских рок-групп.

Такси свернуло на Хаверсток-Хилл, и Мартен вдруг вздрогнул, осознав, что поток встречных автомобилей едет не слева, как обычно, а справа от них. Во время поездки из Хитроу в машине «скорой помощи» он не обратил на это внимания и заметил только теперь. Данное обстоятельство заставило его окончательно поверить в то, что они с сестрой оказались совершенно в ином месте и что благодаря Дэну Форду и доктору Фланнери они не оставили за собой следы, а их тылы надежно защищены.

После выписки из больницы Дэн Форд сразу же отправил его в дом своего коллеги, расположенный среди апельсиновых плантаций к северо-западу от Лос-Анджелеса. Затем он расторг договор аренды с домовладельцем, у которого его друг снимал жилище, и распродал все его вещи, оставив лишь самые нужные и поместив их в платное хранилище, причем документы оформил на свое имя.

А доктор Фланнери со своей стороны не только договорилась о переводе Ребекки в «Бэлмор», но и уладила все формальности с пансионатом Святого Франциска. Буквально за несколько часов до их отлета в Лондон она сообщила сестре Рейносо, что по просьбе Джона Бэррона Ребекку переводят в медицинское учреждение, находящееся в другом штате. Меньше чем через полчаса после разговора с сестрой Рейносо врач уже везла Бэррона и Ребекку в своей собственной машине в аэропорт. Оказывается, она умудрилась договориться с начальством аэропорта о том, чтобы в связи с «тяжелым состоянием» пациентки ей и ее брату разрешили подняться на борт самолета задолго до объявления посадки. Таким образом, никто из публики, толпившейся в зале ожидания, их не видел.

Итак, основные шаги были сделаны, и они, проделав долгий перелет через Атлантический океан, оказались здесь — целые и невредимые. Поэтому теперь Николас Мартен мог позволить себе хотя бы на несколько минут расслабиться и заняться созерцанием улиц, по которым проезжало такси. И при этом не думать о том, почему он отдал предпочтение именно «Бэлмору», а не клиникам Рима и Женевы. Не думать о том, почему ему понадобилось приехать именно в Лондон.

5

Все еще понедельник, 15.25

Мартен зарегистрировался в гостинице и, поднявшись в номер, распаковал свои вещи. Сразу же после этого он принял душ, надел чистые джинсы, легкий свитер и спортивную куртку, после чего спустился в вестибюль и спросил у швейцара, как проехать на Аксбридж-стрит. Через двадцать минут такси, в котором он сидел, свернуло с Ноттинг-Хилл-гейт на Кемпден-Хилл-роуд и поехало по направлению к Аксбридж-стрит.

— Какой вам нужен дом? — осведомился водитель.

— Я выйду вот здесь, спасибо, — ответил он.

— Как пожелаете, сэр.

Такси затормозило у обочины, Николас расплатился с шофером, вышел, и машина уехала. А он словно вступил в мир Реймонда или, по крайней мере, в его кусочек — тот, который нашел на листке бумаги среди вещей преступника.

Дом 21 по Аксбридж-стрит представлял собой элегантный трехэтажный особняк, отгороженный от улицы и тротуара черной кованой узорчатой оградой высотой в шесть футов. За оградой росли два огромных платана, на ветвях которых уже начали лопаться почки. Очевидно, виной тому были ласковые солнечные лучи и весна, которая в нынешнем году, по словам таксиста, выдалась на удивление теплой.

Подойдя поближе, Мартен увидел приоткрытые чугунные ворота и стоящую возле них стремянку. Выложенная кирпичом дорожка у ворот была закрыта кусками ткани, а на лестнице висело ведро с черной краской. Самого маляра видно не было.

Он остановился у ворот и посмотрел на дом. Парадная дверь была закрыта, а влево от нее, за дом, уходила садовая дорожка. Но и там не было видно ни одной живой души.

Николас скользнул в ворота и, обогнув лестницу, пошел по дорожке вдоль дома. Обогнув особняк, он увидел приоткрытую дверь, к которой вели три ступеньки. Поглядев вокруг и снова никого не увидев, Мартен поднялся по ступеням, замер у двери и стал прислушиваться.

— Эй! — позвал он. — Есть тут кто-нибудь?

Ответа не последовало.

Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы обойти дом с первого до третьего этажа, а затем вновь спуститься вниз. Все, что он успел увидеть за время этого короткого осмотра-обыска, были богато обставленные комнаты и никаких признаков того, что в них сейчас кто-то обитает.

Мартен был весьма разочарован, но, с другой стороны, именно чего-то в этом роде он и ожидал. Как он помнил из присланного в Лос-Анджелес отчета лондонской полиции, дом принадлежал некоему Чарльзу Диксону, ушедшему на покой биржевому брокеру, живущему большую часть года на юге Франции. В отчете также говорилось, что, будучи допрошен, мистер Диксон сообщил, что знать не знает никакого Реймонда Оливера Торна, никогда о нем не слышал и понятия не имеет, с какой стати могло понадобиться этому Торну его разыскивать. Он приезжает в свой лондонский дом лишь на рождественские каникулы да на неделю в конце июня, когда проходит теннисный турнир Уимблдон, вот и все. Остальную часть года он проводит во Франции, а дом стоит пустой.

И все же в середине марта Реймонд должен был оказаться в Лондоне и явно собирался прийти по этому адресу. Это казалось лишенным всякого смысла, если только дом время от времени не сдают, но лондонская полиция ни словом не упомянула об этом.

— Кто вы такой, черт вас возьми?

Вздрогнув от неожиданности, Николас Мартен резко обернулся и увидел на пороге двери, через которую он попал в дом, огромного седоволосого мужчину в рабочем комбинезоне.

— Вы, должно быть, маляр?

— Я-то маляр, а вот вы кто такой? И какого дьявола вы здесь делаете?

— Я ищу мистера Чарльза Диксона. Ворота были открыты, вот я и вошел. Мне сказали, что время от времени он сдает дом, и я хотел…

— Не знаю, кто вам это сказал и кто вы такой, — маляр ощупывал его подозрительным взглядом, — но мистер Диксон никогда не сдает дом. Ни-ког-да! Если вам это понятно, мистер…

— Каплан, — быстро сымпровизировал Мартен, — Джордж Каплан.

— Так вот, мистер Каплан, вы уяснили?

— Да, вполне. Благодарю вас. И простите, что потревожил. — Мартен уже направился к двери, но тут в голову ему пришла неожиданная мысль, и он вновь повернулся к маляру. — А вы, случаем, не знаете, нет ли у мистера Диксона друга по имени Обри Коллинсон в Кингстоне, на Ямайке?

— Чего?

— Мистер Обри Коллинсон. Мне называли его имя вместе с именем мистера Диксона. По-моему, он адвокат. Он часто путешествует в Лондон и другие места, и в основном на чартерных самолетах.

— Не пойму, какого дьявола вам надо, мистер, но я отродясь не слышал ни про какого Обри Коллинсона, а если мистер Диксон его и знает, то меня это не касается. — Маляр с угрожающим видом шагнул вперед. — И если вы через пять секунд не уберетесь, я вызываю полицию.

— Еще раз спасибо, — улыбнулся Николас, а затем повернулся и вышел.

16.15

Примерно через двадцать минут, пройдя пять кварталов, он оказался перед фасадом посольства Российской Федерации — внушительного здания, официальный адрес которого звучал не менее представительно: Великобритания, W8 4QX, Лондон, Кенсингтон-Пэлас-гарден, 13. У ворот застыли охранники, во дворе о чем-то беседовали несколько человек.

Мартен постоял несколько секунд, разглядывая здание, а затем к нему шагнул вооруженный охранник.

— Все в порядке, я просто смотрю, — проговорил Мартен, подняв руку в успокаивающем жесте, а затем повернулся и быстро пошел прочь от посольства в направлении Кенсингтон-гарденз. В доме на Аксбридж-стрит он не увидел ничего, что могло бы насторожить или вызвать подозрение. То же самое и здесь: посольство как посольство, и ничего больше. Разве что два этих здания находились неподалеку друг от друга. Что это означало, и означало ли вообще что-нибудь? Единственным человеком, который мог бы ответить на этот вопрос, был Реймонд, а он — мертв.

И еще. Что смог бы предпринять Мартен, даже если бы наткнулся на что-нибудь необычное? Предупредить власти? Допустим. А что потом? Попытаться объяснить им, что происходит, чтобы они принялись выяснять его подноготную? Нет, на это он пойти не мог. Он должен был оставить все как есть. Здравый смысл подсказывал ему, что это чистой воды безумие — пытаться в частном порядке расследовать некий заговор, в котором участвовал — и из-за чего в итоге оказался убит — Реймонд. Но другой голос, звучавший в его мозгу, требовал, чтобы он не бросал своих попыток. Возможность довести расследование до конца искушала его, а он не мог противиться этому искушению, словно наркоман или алкоголик, который не имеет сил устоять перед смертельно опасной привычкой.

Второй голос одерживал пока убедительную победу, и с этим надо было что-то делать.

6

«Хэмпстед холидей инн», 21.00

Николас Мартен проснулся внезапно, словно его кто-то толкнул. Он не имел ни малейшего представления о том, где сейчас находился и как долго спал.

Он сел на кровати и увидел свет, падавший из приоткрытой двери, и только затем сообразил, что это — ванная комната и, очевидно, он сам не закрыл дверь. Потом воспоминания стали медленно возвращаться.

Отойдя от российского посольства, он прошел через Кенсингтон-гарденз на Бейсуотер-роуд, поймал такси и отправился в клинику «Бэлмор», чтобы повидаться с Ребеккой. Сестра была рада видеть его, но вид у нее был усталый — не пришла в себя после долгого перелета, поэтому Мартен не стал задерживаться у нее надолго. Пообещав прийти на следующее утро, он вернулся в гостиницу, снял куртку, лег на кровать, намереваясь посмотреть телевизор, и, видимо, уснул.

Смена часовых поясов, переживания, связанные с путешествием, утомили и его, но сон, пусть и недолгий, пошел ему на пользу. Он был снова бодр и готов к действиям. Вот только к каким?

Ополоснув лицо и проведя расческой по волосам, Николас спустился в вестибюль отеля и вышел на улицу. Воздух был теплым, уже зажглись вечерние огни.

Мартен перешел через дорогу и стал спускаться по Хаверсток-Хилл — обычный турист, вышедший на прогулку, впитывающий звуки и запахи нового для себя места.

«Предметы», — неожиданно для Мартена прозвучал в его мозгу голос Реймонда. Он был негромким, но отчетливым и настойчивым.

«Предметы, — повторил голос, а потом еще раз: — Предметы».

— Нет! — вслух проговорил Николас и ускорил шаг. Сегодня он уже пережил такое же внутреннее сражение и не хотел его повторения.

«Предметы», — вновь послышался шепот, и молодой человек пошел еще быстрее, словно мог убежать от этого засевшего в нем невидимого мучителя.

Но нет, тот не отставал.

«Предметы, предметы, предметы…».

Внезапно Мартен остановился. Вокруг него кипела жизнь: рекламные огни, запруженные пешеходами тротуары, неослабевающий поток машин на проезжей части. И именно в этот момент он понял, что голос, звучавший в его мозгу, принадлежал не Реймонду, а ему самому. Бригады больше не существовало, но он-то остался! Он приехал в Лондон и привез сюда Ребекку только по одной причине: его привел сюда Реймонд и все то, что стояло за его спиной; поэтому последнее, что Николас мог предпринять, — уйти и забыть.

7

Хай-стрит, бар «У Пентрита», 21.35

Николас Мартен замер на пороге, оглядываясь по сторонам. Заведение «У Пентрита» представляло собой классический английский паб, обшитый панелями из темного дерева, шумный и тесный. Несмотря на будний день, здесь и сейчас яблоку негде было упасть.

Барная стойка, по форме напоминавшая лошадиную подкову, находилась в центре зала; вдоль нее тянулись высокие табуреты, а столики стояли в глубине зала. Один из барменов был темноволосым крепышом, второй — немного выше, худощавый, с коротко стриженными высветленными волосами. Обоим было примерно по тридцать с небольшим.

Наблюдая за их поведением, Мартен пришел к выводу, что главный здесь — крашеный блондин. Он то и дело отходил к концу стойки, чтобы перекинуться с кем-то парой слов, но его собеседника рассмотреть было невозможно.

«Если с кем-то и говорить, то именно с блондином», — решил Николас и начал прокладывать себе путь сквозь толпу по направлению к стойке.

В большинстве своем посетители напоминали студентов университета, но имелись и обладатели профессорской внешности, еще меньше было бизнесменов и деловых женщин. Иными словами, вряд ли убийца вроде Реймонда стал бы проводить время в обществе подобной публики. Но, с другой стороны, нельзя забывать и о том, каким хамелеоном являлся преступник, как ловко он менял внешность, манеры и даже язык. Ведь именно из группы студентов он выдернул Йозефа Шпеера. Человек с такой подготовкой и такими навыками мимикрии мог сойти за своего абсолютно в любой среде.

Протиснувшись между двумя молодыми парнями и глазеющей на них девицей, Николас наконец оказался у стойки, меньше чем в десяти футах от того места, где стоял бармен. Как оказалось, блондин разговаривал с двумя мужчинами в спортивных куртках. Один из них был незнаком Мартену, а второго он знал хорошо, даже слишком. Старый легавый пес из «убойного» отдела управления полиции Лос-Анджелеса, детектив Джин Вермеер. Один из двух дежуривших у его дома детективов, мимо которых он проехал, вывозя спрятавшегося на заднем сиденье Реймонда в аэропорт Бербанка.

Вермеер был ближайшим другом Рыжего Макклэтчи и частенько выпивал вместе с членами бригады. Из-за его необузданного, непредсказуемого нрава и склонности к насилию его не сочли достойным войти в состав знаменитого подразделения. Из всех полицейских Лос-Анджелеса именно с ним Мартену хотелось встретиться меньше всего, поскольку Вермеер винил его в смерти коммандера и был бы счастлив увидеть в мешке для трупов.

— Господи! — выдохнул Николас и поспешно отвернулся.

Вермеер мог находиться здесь лишь по двум причинам. Либо он идет по тому же следу, что и Мартен, используя в качестве ориентиров заметки из ежедневника Реймонда, либо он узнал его новое имя, проследил последние передвижения и приехал в Лондон, надеясь, что их пути пересекутся, если Мартен также идет по следу, оставленному Реймондом. Если так, то сейчас Вермеер, возможно, расспрашивает бармена не только о Реймонде и загадочном И.М., но и о нем, Николасе Мартене.

— Мистер Мартен, если не ошибаюсь? — послышался за его спиной громкий женский голос.

Сердце Николаса подпрыгнуло; обернувшись, он оказался лицом к лицу с Клементиной Симпсон.

— Клем Симпсон, — напомнила она, широко улыбаясь. — Мы виделись с вами сегодня днем. В клинике «Бэлмор», помните?

— О да, конечно!

Мартин быстро оглянулся через плечо: Вермеер и его спутник все еще разговаривали с барменом. Он взял женщину под руку и молча повел в глубь зала. Когда они отошли подальше, он сообщил:

— Мне нужно было… немного развеяться, а один человек, с которым я познакомился в самолете, назвал мне этот бар, сказав, что тут можно почувствовать подлинную атмосферу Лондона.

— Да уж, развеяться вам не помешает, — все так же улыбаясь, согласилась женщина. — Мы тут отмечаем день рождения нашего друга. Не хотите присоединиться к нам?

— Я… — Николас снова оглянулся. Вермеер и его спутник, вероятно закончив разговор, направились к выходу, прямо к ним! — Да, с огромным удовольствием, — торопливо договорил он и пошел следом за Клементиной Симпсон по направлению к стоявшему в конце зала столу, за которым разместились с полдюжины человек, напоминавших университетских преподавателей.

— Вы часто здесь бываете? — поинтересовался Мартен.

— Когда оказываюсь в городе — да. У меня в Лондоне много друзей, которые собираются здесь уже не первый год. Встречаться в ближайшем от дома пабе — это очень по-английски.

Мартен снова оглянулся. Вермеер остановился и смотрел в его направлении. Затем второй мужчина тронул его за рукав и кивнул в сторону двери. Полицейский постоял, глядя на Мартена еще пару секунд, затем резко повернулся, и они пошли к выходу.

— Мисс Симпсон. — Мартен положил ладонь на руку женщины.

— Клем, — с улыбкой поправила она.

— Клем, если вы не возражаете, — он с трудом улыбнулся, — мне бы надо отлучиться на минутку.

— Разумеется. Наш столик — вон там.

Николас кивнул и повернулся к ней спиной, не сводя глаз с входной двери. Вермеер и его спутник исчезли. Он перевел взгляд в сторону стойки бара. Там царило временное затишье, и, воспользовавшись этим, бармен протирал бокалы. Его напарника рядом не было.

«Не исключено, что Вермеер расспрашивал бармена обо мне, описал внешность и оставил свой телефон с просьбой позвонить в случае, если я появлюсь».

Мартен вновь покосился на дверь, но не увидел никого, кроме посетителей. Он снова посмотрел на бармена и, немного поколебавшись, решил рискнуть. Подойдя к стойке, он прошел в ее конец и заказал пиво. Секунд через двадцать бармен поставил перед ним запотевший бокал с шапкой пышной пены.

— Я разыскиваю одного человека, который, судя по всему, является завсегдатаем вашего бара, — заговорил Мартен, пододвигая к бармену банкноту в двадцать фунтов. — В одном из Интернет-чатов мне подсказали, что он — или она — мастер подыскивать жилье для аренды. Я знаю только две буквы — «И» и «М». Может, это его или ее инициалы, может, ник для Сети — не знаю.

Он перехватил внимательный взгляд. Значит, Вермеер действительно дал его описание, и сейчас бармен пытается сообразить, тот ли это человек. Однако Мартен даже не моргнул и продолжал невинно смотреть в глаза мужчины. А затем бармен наклонился к нему.

— Вот что я вам скажу, приятель. Всего пару минут назад меня расспрашивал об этом И.М. полицейский детектив из Лос-Анджелеса. С ним был инспектор Скотланд-Ярда, но ни тот, ни другой ни словом не обмолвились про Интернет-чат или аренду квартир.

Блондин покосился на банкноту, лежавшую на стойке, и понизил голос:

— Меня не интересует, зачем вам всем вдруг понадобился этот И.М., но я скажу вам то же самое, что сказал им. Я нахожусь за этой стойкой шесть дней в неделю на протяжении последних одиннадцати лет, но ни разу за все это время я не слышал ни о ком, кто назывался бы И.М. или Им. Не слышал про Иглокожего Майка, не встречал Идиотского Мерфи, не видел Ирен Мэри. А если тут кто-то что-то и может знать, то только я, потому что я, ко всему прочему, еще и хозяин этого заведения. Понятно?

— Вполне, — кивнул Мартен.

— Ну вот и славно. — Бармен взял банкноту, не сводя глаз с Мартена.

— Мистер Мартен, — послышался голос Клементины. Она незаметно подошла и теперь стояла рядом. — Так вы идете к нам?

— Простите, — улыбнулся ей Николас, — я тут заговорился.

Он взял со стойки бокал, кивнул бармену и отошел от стойки. Только что бармен узнал его фамилию.

— Послушайте, Клем, — заговорил он, — я вдруг почувствовал страшную усталость. Наверное, дает себя знать перемена часовых поясов. Поэтому, если вы не возражаете, давайте пообщаемся в следующий раз.

— Конечно, мистер Мартен. Увижу ли я вас завтра в клинике?

— Я приеду туда утром.

— И я тоже. Спокойной ночи.

Мартен ответил вежливым кивком и пошел к двери. Он был вымотан и ничего не узнал. Хуже того, он раскрылся, вступив в разговор с барменом, а теперь тот знает еще и его фамилию.

— Черт!

Обескураженный, злой на самого себя, он почти дошел до двери, как вдруг увидел группу молодых людей, расположившихся за столиком в отдельной нише. Рядом с ними, прислоненный к стене, стоял большой картонный щит, на котором красными и белыми буквами было написано: «РУССКАЯ ОБЩИНА».

Мартин почувствовал, как внезапно участился его пульс. Снова русские!

Кинув быстрый взгляд в сторону стойки и убедившись, что бармен не смотрит в его сторону, он приблизился к столу За ним сидели десять человек — шестеро мужчин и четыре женщины — и тихо общались на русском.

— Простите, — вежливо обратился он к ним, — кто-нибудь из вас говорит по-английски?

В ответ послышался смех.

— Что вам угодно, приятель? — широко улыбаясь, поинтересовался худощавый юноша в огромных очках.

— Я ищу человека с инициалами И.М. или, может, прозвищем.

Посетители за столиком переглянулись, на всех лицах читалось одинаково непонимающее выражение.

— Извини, друг, — сказал один из мужчин, темноволосый.

Николас бросил взгляд на щит с разноцветной надписью «РУССКАЯ ОБЩИНА».

— А могу я поинтересоваться, чем занимается ваша община?

— Мы собираемся раза два в неделю, чтобы поговорить о нашей родине. О политике, о том, что происходит в обществе, и все такое, — ответил тот же худощавый молодой человек.

— Это называется тоска по дому, — с улыбкой заметила круглолицая блондинка, и все засмеялись.

Мартин тоже улыбнулся и, продолжая разглядывать сидящих, задал еще один вопрос:

— А что такого происходит у вас на родине, что это нужно обсуждать раз в две недели? — Он помнил — «7 апреля/Москва», если, конечно, эта дата вообще хоть что-нибудь значила. — Может, близится событие, о котором должен знать весь остальной мир?

Темноволосый усмехнулся.

— Вы имеете в виду что-то, помимо сепаратистских движений, коррупции и русской мафии?

— Да.

— Ничего особенного, если, конечно, вы не верите сплетням о том, что российский парламент может проголосовать за восстановление монархии. — Он снова хмыкнул. — Тогда мы станем похожи на британцев. Появится то, вокруг чего сможет объединиться вся нация. Неплохая идея, если, конечно, тот, кто взойдет на престол, окажется приличным человеком. Однако это вряд ли случится — как и многие другие великие перемены, о которых мечтают люди. А мы собираемся здесь, — он пожал плечами, — и получаем удовольствие от… — темноволосый взглянул на круглолицую блондинку, — «тоски по дому».

Все, кроме Мартена, снова рассмеялись. Итак, сами русские на интересующую его тему не заговорят, поэтому он решил надавить на них.

— Могу я задать еще один вопрос? Дата седьмое апреля что-нибудь означает для русских? Особенно для тех, которые живут в Москве? Может быть, в этот день должно произойти нечто особенное?

Пухлая девушка снова улыбнулась.

— Я сама из Москвы, и, насколько мне известно, седьмое апреля — это всего лишь седьмое апреля.

Она окинула взглядом сидящих за столом и хихикнула.

— Она права, приятель, — кивнул парень в очках, — седьмое апреля — это седьмое апреля, и больше ничего. — Он неожиданно подался вперед и заговорщическим тоном спросил: — А почему ты спрашиваешь?

— Да так… — неопределенно ответил Мартен, пожимая плечами. Точно так же ответили на этот вопрос следователи из российского МВД, когда приезжали в Лос-Анджелес. — Некоторые думают, что это какой-то ваш праздник, хотя лично я о таком никогда не слышал. Наверное, я просто что-то не так понял. Но все равно, большое вам спасибо.

Мартен повернулся к столу спиной и собрался уходить.

— Но к чему все эти вопросы? — снова обратился к нему русский юноша.

— Еще раз спасибо, — не оборачиваясь, сказал Мартен и вышел.

8

Отель «Хэмпстед холидей инн», все еще понедельник, 1 апреля, 23.35

Он выключил свет и теперь лежал на кровати, прислушиваясь к шуму ночного города, проникавшему через окно с улицы. Впрочем, стало гораздо тише, чем когда он уходил, и тем более, когда полчаса назад вернулся из бара «У Пентрита». Но тем не менее шум не умолкал ни на минуту, постоянно напоминая о том, что город бодрствует.

Сразу же после того, как Мартен зарегистрировался в отеле, он зашел в гостиничный сувенирный магазин, купил небольшой блокнот и уже сделал в нем первые записи.

Пришедшая в последний момент мысль спросить у маляра по поводу Обри Коллинсона была выстрелом вслепую, но зацепки оставались прежними. И Джин Вермеер был здесь.

Возможно, детективу из Лос-Анджелеса уже позвонил бармен-блондин и сообщил, что человек, приметы которого совпадают с теми, что у него имеются, приходил в бар и расспрашивал про И.М. Он тоже американец, по фамилии Мартен. Или Мартин — черт его знает.

Если это так, то Джин Вермеер уже наверняка предпринимает какие-то действия: например, требует, чтобы коллеги из Скотланд-Ярда прочесали все лондонские отели в поисках человека по фамилии Мартин или Мартен. Сколько времени понадобится им, чтобы позвонить в «Хэмпстед холидей инн» и выяснить, что здесь действительно остановился американец Николас Мартен? Не пройдет и часа, как он постучит в дверь этого номера.

Николас перевернулся на другой бок, пытаясь выбросить из головы события минувшего дня. Наверное, ему вообще не стоило отправляться в этот бар. Даже если Вермеер пришел туда не затем, чтобы найти его, он расспрашивал про И.М. Один этот факт указывал на то, что полиция Лос-Анджелеса не поставила окончательной точки в деле Реймонда, хотя общественности было заявлено обратное.

Мартен и раньше предполагал, что их дорожки с бывшими коллегами могут пересечься. Вермеер не заметил его лишь по счастливой случайности, и это означало, что Мартен должен тщательно обдумывать каждый свой шаг. Они с Ребеккой благополучно добрались до Лондона и находились в начале новой жизни. Мартен просто не мог позволить себе такую роскошь — если это слово вообще употребимо в данном случае — сбивать себя с пути поселившемуся внутри его искусителю и снова вовлечь в смертельно опасную игру. Ради его собственного блага и блага Ребекки он должен пообещать самому себе раз и навсегда выбросить Реймонда и все, что с ним связано, из головы. По той же причине он возносил молитвы о том, чтобы Вермеер не спрашивал о нем бармена, а бармен не расслышал его имени, когда оно было произнесено Клементиной Симпсон.

Мартен посмотрел на стоявшие на тумбочке часы: 23.59.

Завывая сиреной, под окном промчалась то ли «скорая помощь», то ли пожарная машина, и вскоре звук стих вдали, а на смену ему вернулся все тот же неумолчный уличный гул: шум автомобильных двигателей, шуршание шин по асфальту и слившиеся воедино голоса проходящих по тротуару прохожих. Да спит ли когда-нибудь этот Лондон?

Десять дней назад, в пятницу 22 марта, в тот самый день, когда состоялись помпезные похороны детективов бригады 5–2 — Полчака, Ли и Вальпараисо, — Николас Мартен, тогда еще Джон Бэррон, опираясь на трость, поскольку правая нога до сих пор сильно болела, вошел в салон самолета, вылетающего из Лос-Анджелеса в Бостон. Оказавшись там, он пересел на рейс до Монпелье, штат Вермонт, где провел одну ночь.

Рано утром он взял напрокат машину и отправился в маленький городок под названием Коулс-Корнер, где встретился с Хайрамом Оттом — жизнерадостным и похожим на медведя издателем и редактором «Линдонвилл обсервер», местной газеты.

— Его звали Николас Мартен, — сообщил Отт, ведя Бэррона по зеленеющему полю, на котором еще сохранились потемневшие островки нерастаявшего снега. — Не Мартин, а Мартен, через «е». Он родился в тот же месяц и год, что и вы, но вам, я полагаю, это уже известно.

— Да, — кивнул Джон, внимательно глядя под ноги, чтобы ненароком не споткнуться на неровной поверхности.

Его встреча с Хайрамом была организована Дэном Фордом, которого через несколько дней после побоища на товарной станции повысили, сделав собственным корреспондентом «Лос-Анджелес таймс» в Вашингтоне. Сам он, впрочем, считал это повышение ссылкой, в которую его отправили из-за того, что он являлся близким другом опального детектива.

С квартирой проблем не было, а жизнерадостная и общительная Надин чувствовала себя в Вашингтоне гораздо уютнее, чем в Лос-Анджелесе, и вскоре стала преподавать французский на языковых курсах для взрослых. Ее муж тем временем писал о политических баталиях, что разыгрываются на подмостках и за кулисами американской столицы. Однако, несмотря на неразбериху и суету, связанные с переездом в другой город, он не забыл про своего друга и снова помог ему, использовав свои связи, которых у Форда было превеликое множество.

Чтобы Джон Бэррон исчез раз и навсегда, как он этого хотел, ему необходимо было превратиться в другого человека. В иное время и в иных обстоятельствах это не составило бы труда. Бэррон знал в Лос-Анджелесе с полдюжины улиц, где за несколько сотен долларов за считанные минуты можно было бы обзавестись полным комплектом липовых документов, включая свидетельство о рождении, карточку социального страхования и водительское удостоверение штата Калифорния.

Но в том и заключалась проблема, что времена наступили непростые. Все органы власти — от спецслужб до местной полиции и финансовых учреждений — создавали гигантские базы данных, предназначенные для того, чтобы выявлять фальшивые документы. А это означало, что Бэррон должен был подыскать человека примерно своего возраста, с подлинным свидетельством о рождении и социальной страховкой. Причем недавно умершего, чья смерть еще не была засвидетельствована и официально оформлена.

Бэррон понимал: надеяться на то, чтобы найти такого, да еще в сжатые сроки, было не просто наивностью, а подлинным безумием, но Дэн Форд думал иначе. Подобные препятствия только распаляли его азарт. Через электронную почту он незамедлительно разослал во все концы страны послания — журналистские запросы, как он сам это назвал. В них говорилось, что он, дескать, готовит материал о политических махинациях. В статье пойдет речь о людях, которые умерли, но смерть которых по той или иной причине не была зарегистрирована, в результате чего эти «мертвые души» продолжают оставаться в списках для голосования. Иными словами, он готовит статью о подтасовках в ходе выборов.

В полночь на электронную почту Форда пришло послание от его давнего знакомого, Хайрама Отта. Слышал ли он когда-нибудь о Николасе Мартене? Нет? Ну конечно! Людей, которые о нем слышали, можно пересчитать по пальцам. А также тех, кто помнит Неда Мартена, поскольку именно так называл себя он сам.

Незаконнорожденный сын вдовы из Вермонта, Николас Мартен в четырнадцать лет сбежал из дома вместе с бродячей группой рок-музыкантов, стал у них ударником, и с тех пор в родных краях о нем не было ни слуху ни духу. Через двенадцать лет Мартен узнал, что у него рак поджелудочной железы и жить ему осталось считанные недели. Вернувшись домой, в Коулс-Корнер, чтобы перед смертью повидаться с матерью, он узнал, что она умерла.

Одинокий и сломленный, он обратился к единственному человеку, которого знал в Коулс-Корнере, — другу его матери и убежденному холостяку Хайраму Отту. Тот приютил молодого человека у себя и стал искать какой-нибудь хоспис, в котором парень мог бы провести остаток жизни под присмотром врачей и медицинского персонала. Однако этого не потребовалось. Николас умер в гостиной Отта спустя два дня.

Исполняя, помимо всего прочего, функции окружного архивариуса, Отт выписал свидетельство о смерти и похоронил Мартена рядом с его матерью. Но по каким-то причинам он не успел внести этот документ в официальный реестр записи актов гражданского состояния, и бумага пролежала в ящике его письменного стола целый месяц, пока не пришел «журналистский запрос» от Дэна Форда.

В ответ на сообщение Отта Форд позвонил и рассказал ему всю — или почти всю — правду: у него есть очень близкий друг, которому грозит смертельная опасность и который поэтому нуждается в новых документах. В заключение Форд спросил, сможет ли Отт помочь ему в этом деле. Любой другой на месте провинциального журналиста ответил бы категоричным «нет», но не таков был Хайрам Отт. Во-первых, по своей натуре он был озорным, непокорным по отношению к властям и склонным к авантюрам бунтарем. Во-вторых, очень немногие в Коулс-Корнере помнили о том, что двадцать шесть лет назад Эдна Мэйфилд родила мальчика от какого-то дальнобойщика, и еще меньше людей знали, что Нед Мартен вернулся домой и умер, и только один Хай Отт знал о том, что свидетельство о смерти так и не было официально зарегистрировано. В-третьих, перед самой кончиной он сказал Отту, что стыдится своей бессмысленной жизни: «Жаль, что я никому так и не пригодился и не принес никакой пользы».

Это предсмертное признание и стало последней каплей, которая заставила Хайрама Отта принять окончательное решение. Когда-то Дэн Форд вытащил его из весьма двусмысленной и потенциально опасной для жизни ситуации, в которой тот оказался, завязав отношения с любовницей очень знаменитого, мускулистого и агрессивного футболиста. Такие долги принято отдавать, и сейчас, ведя Джона по весеннему полю к могиле Николаса Мартена на маленьком фамильном кладбище, Хайрам отдавал этот долг.

Что касается Бэррона, то он приехал сюда, желая лично поблагодарить Хайрама Отта, побольше узнать о человеке, в которого ему предстояло превратиться, увидеть места, где тот провел детство, посмотреть на город и окрестности, которым отныне предстояло стать его «родиной». Если ему станут задавать вопросы о родных местах, он должен отвечать уверенно и точно.

Джон пытался ничем не выдать владевших им чувств, но он не сомневался: Хайрам Отт видит его насквозь. Толстяк журналист крепко обнял его за плечи, а потом отступил назад и произнес:

— Об этом будем знать только вы, я, Дэн Форд и Господь Бог, а больше — никто. И… Николас тоже был бы рад. Так что не переживайте и не изводите себя. Считайте это подарком.

Бэррон стоял, не зная, что делать, но затем все же улыбнулся.

— Хорошо. Ладно.

— В таком случае, — улыбка Отта стала широкой, как река, и он протянул Джону руку, — позвольте мне стать первым человеком, кто назовет вас новым именем Николас Мартен.

1.15

Николас Мартен снова перекатился на кровати, оказавшись лицом к входной двери. Она была закрыта и заперта на цепочку. Может, бармен ничего и не предпринял. Может, Джин Вермеер и не расспрашивал бармена о нем.

1.30

Лондон за окном гостиничного номера наконец затих.

9

Йорк-хаус, клиника «Бэлмор», следующий день, вторник, 2 апреля, 11.30

Мартен шел по вестибюлю клиники, проталкиваясь через множество толпившихся в нем людей. Там были и врачи, и обслуживающий персонал, и родственники, пришедшие, как и он сам, навестить своих близких. Еще с десяток шагов, и он оказался в полупустом коридоре, в конце которого находился выход на улицу. Последние два часа он провел с Ребеккой, а потом поговорил с доктором Максвелл-Скот, рассказавшей ему о том, как быстро и успешно происходит акклиматизация его сестры. Ее состояние настолько улучшилось, что с завтрашнего дня она начинает посещать сеансы групповой терапии.

Ребекка опять сказала ему, что если все будет в порядке у него, то и у нее — тоже. В последнее время сестра часто говорила эти слова, пытаясь вселить в него уверенность, да и поддержать себя тоже. А он, со своей стороны, успокаивал ее, что у него все замечательно и он превосходно проводит время, отсыпаясь и знакомясь с Лондоном. Зная о том, что Ребекке нравится Клементина Симпсон, Николас со смехом рассказал Ребекке о том, как прошлой ночью, гуляя по городу, зашел в паб и наткнулся там на девушку. Ничего больше он, естественно, не сообщил: ни о том, как едва не столкнулся нос к носу с Джином Вермеером, и уж тем более о том, зачем он вообще отправился в этот паб. И конечно, для нее осталось тайной, что сразу же по возвращении в гостиницу он позвонил в Вашингтон Дэну Форду, сообщил ему о том, что видел в Лондоне Джина Вермеера, и попросил по возможности выяснить, продолжает ли полиция Лос-Анджелеса расследование по делу Реймонда.

Рано утром Дэн Форд перезвонил и рассказал о том, что ему удалось узнать. Оказывается, Вермеер отправился в Лондон по собственной инициативе и должен был вернуться в Лос-Анджелес вечером следующего дня. Форд предупредил: тот факт, что поехать в Лондон было идеей самого Вермеера, пусть и одобренной управлением, означал, что целью старого детектива, возможно, был поиск Джона Бэррона. Хотя не исключено, что параллельно с этим он собирался найти какие-нибудь концы, оставшиеся после Реймонда.

Завершая разговор, Форд поделился своим мнением: в данной ситуации его другу лучше всего затаиться и уж тем более держаться подальше от всего, что могло быть связано с Реймондом.

Эти мысли все еще ворочались в голове Мартена, когда он дошел до двери, толкнул ее и вышел на тротуар. Он стал думать о будущем, о том, как организовать его после того, как Ребекка окончательно выздоровеет и сможет покинуть клинику. А затем он увидел афишу, сообщающую о том, что в воскресенье, 7 апреля, в концертном зале «Бэлмора» будет балетный спектакль.

7 апреля…

Опять эта дата!

И тут же пришло осознание: за всеми делами, которыми была наполнена его жизнь в последние недели, он совсем утратил чувство времени, а между тем 7 апреля приблизилось и должно было наступить уже в следующее воскресенье. Внезапно для него потеряло всякий смысл то, что говорили следователи из России и русские студенты в баре «У Пентрита». 7 апреля означало нечто большее, нежели просто дату, иначе Реймонд не отметил бы его. Что Реймонд и те, с кем он был связан, запланировали на этот день в Москве? И что, если официальное заявление о прекращении дела не являлось дымовой завесой, предназначенной для того, чтобы скрыть от посторонних глаз продолжающееся расследование, а соответствовало действительности?

Что, если они на самом деле уверовали в то, что записи не заслуживают внимания? Что тогда? Скоросшиватель с делом передадут в архив и забудут обо всем? Ответ на этот вопрос, к сожалению, мог быть и положительным. Ведь они не знали Реймонда так, как знал его молодой и «подающий надежды» детектив. Никто из них никогда не заглянул в его глаза, не наблюдал за тем, как он двигается, не ощущал на себе его фантастического высокомерия. Кроме того, если верить Реймонду, еще оставались некие «предметы». А что, если эти предметы и рванут в Москве в грядущее воскресенье?

«Стоп! — приказал он самому себе. — Выбрось Реймонда из головы! Вспомни предупреждение Форда, подумай о Ребекке и о собственной жизни. Ты все равно не можешь ничего поделать, поэтому отойди в сторону».

Мартен сделал глубокий вдох и продолжал свой путь. Он дошел до угла и остановился, дожидаясь, когда загорится зеленый свет. И тут на него вновь накатили тревожащие мысли о загадочном И.М. и о грядущих событиях в Москве. Но даже если 7 апреля не более чем дата, то загадочный И.М., ключи от банковских ячеек, чартерный самолет, относительно которого так никому ничего и не удалось выяснить, нельзя сбрасывать со счетов. Потому что за инициалами скрывался конкретный человек. И наверняка Вермеер, какова бы ни была цель его приезда в Лондон, думал так же, потому и расспрашивал бармена про таинственную личность.

Сегодня — вторник, а значит, время еще есть. Если Мартену каким-нибудь образом удастся выяснить, кто такой И.М., и добраться до него (или до нее), он, возможно, узнает, что должно произойти в воскресенье в Москве, и предотвратить это. Что бы ни твердил ему здравый смысл, он был обязан так поступить, поскольку никто, кроме него, этого сделать не мог.

Мартен резко развернулся и пошел обратно, по направлению к клинике. Пусть ему не особенно повезло с барменом и с русскими студентами в пабе «У Пентрита», но был еще один человек, который мог ему помочь.

Офис Бэлморского фонда. С полдесятка людей, сидевших за письменными столами, растерянно смотрели на темные экраны мониторов. Судя по всему, отключилось электричество, и они ждали, когда неполадка будет устранена.

Увидев его, Клементина Симпсон встала.

— Мистер Мартен! Как хорошо, что вы зашли!

— Я был у сестры, а когда вышел от нее, почувствовал зверский голод. Вы не откажетесь пообедать со мной?

— Ну-у… — Она посмотрела на не подававший признаков жизни экран, потом перевела взгляд на Мартена, улыбнулась и тряхнула волосами. — Почему бы и нет?

10

Таверна «Испанцы», Спэниардс-роуд, Хэмпстед, 12.20

— Двести лет назад здесь любили заложить за воротник лорд Байрон и Шелли, а также знаменитый разбойник с большой дороги Дик Турпин, который захаживал сюда в свободное от «работы» время. По крайней мере, так говорят легенды, — сообщила Клементина Симпсон, когда они уселись за угловой столик рядом с окном, выходящим в залитый солнечным светом сад. — Не волнуйтесь, это мой первый и последний экскурс в историю.

— Благодарю вас, — улыбнулся Мартен.

Клем Симпсон была одета точно так же, как и накануне, — в немодный темно-синий костюм, который ей совершенно не шел, и белоснежную блузку, застегнутую до самого горла. Девушка выглядела очень привлекательной, хотя складывалось впечатление, что она всячески пытается скрыть это.

Официант, который, похоже, работал в этом заведении еще со времен Дика Турпина, принес меню, и, когда он спросил, не хотят ли они чего-нибудь выпить, Клем, не колеблясь, потребовала бокал «Шатонеф дю Пап».

— Это прекрасное вино, мистер Мартен.

— Николас, — поправил он.

— Хорошо, Николас, — улыбнулась она.

Он не привык пить за обедом, но почему-то посмотрел на официанта и с удивлением услышал собственный голос:

— И мне то же самое.

Официант кивнул и бесшумно отошел, а Мартен, глядя ему вслед, стал импровизировать, пытаясь объяснить причину, по которой он пригласил ее на обед:

— Вчера вечером, когда я уходил из бара «У Пентрита», я заметил недалеко от двери небольшую нишу, где расположились члены «Русской общины» — так, по крайней мере, сообщало объявление. Я стал расспрашивать их, и они объяснили, что молодые русские собираются здесь регулярно и обсуждают события, происходящие на их родине. А вы говорили мне, что, бывая в Лондоне, часто заходите в этот бар. Вот я и захотел полюбопытствовать, не знаете ли вы что-нибудь про них?

— О русской общине?

— Ну да.

Официант принес бутылку вина и два бокала. Сначала он налил немного вина в бокал Клементины. Она пригубила, кивнула в знак одобрения, после чего официант наполнил оба бокала, поставил бутылку на стол и удалился. Девушка погладила пальцем кромку бокала и посмотрела на Мартена.

— Мне не хотелось бы разочаровывать вас, Николас, но я ничего не знаю о русской общине. Я тоже видела их объявление, но не имею представления о том, кто они такие и чем занимаются. В Лондоне живет много русских, и район, в котором расположен «У Пентрита», почему-то пользуется у них особой популярностью. — Она поднесла бокал к губам, сделала большой глоток и добавила: — Так вы меня только ради этого пригласили?

На протяжении последнего времени Николас постоянно с тревогой думал о том, насколько подробно о них с Ребеккой рассказала доктор Фланнери доктору Максвелл-Скот и кто еще в клинике может быть посвящен в их дела. Теперь он понял, что в случае с Клементиной Симпсон на этот счет можно не тревожиться. И ее поведение, и ее вопросы свидетельствовали об одном: она не имеет понятия, кто он такой. И все же… если он задал вопрос, она имеет полное право поинтересоваться почему. Ответ у него уже был заготовлен. Разумеется, это была ложь, но предполагалось, что она сработает.

— Помните, вчера вечером я сказал вам, что кое-кто в самолете сказал мне, что бар «У Пентрита» — очень подходящее место для того, чтобы почувствовать атмосферу Лондона? Так вот, на самом деле «кое-кто» — это очень привлекательная молодая женщина. Русская. И, честно говоря, я отправился в бар, надеясь наткнуться там на нее. Ее там не оказалось, но я увидел плакат с надписью про русских и…

— Вместо девушки наткнулись на плакат.

— Да.

— У вас был очень долгий полет. Добавьте сюда эмоциональные переживания за сестру, разницу во времени, и получится довольно солидная нагрузка. А у вас еще находятся силы на то, чтобы бродить по ночному Лондону! — С бокалом в руке Клементина откинулась на спинку стула и улыбнулась. — Она, должно быть, очень привлекательна.

— Так и есть.

Логичность рассуждений собеседницы удивила его, он решил, что с этой особой нужно держать ухо востро. Может, она и одевается как старомодная тетушка, но ведет себя совершенно иначе.

— Я даже имени ее не знаю. Она называла себя И.М.

— Это инициалы?

— Наверное. А может, прозвище. Вы говорите, что ваши друзья собираются в этом баре на протяжении многих лет… Вот я и подумал: может, кто-нибудь из них имеет знакомых среди русских?

— И поможет вам разыскать эту юную леди?

— Да.

Девушка смотрела на него в течение нескольких секунд, а затем едва заметно улыбнулась.

— Вижу, она сразила вас в самое сердце.

Мартен отдавал себе отчет в том, что шанс получить реальную помощь от мисс Симпсон ничтожно мал, но больше ему не к кому было обратиться. Он надеялся лишь на одно: что через нее либо ее друзей все же удастся выйти на загадочного И.М., кем бы он ни был. Пусть даже ответ прозвучит так: «Да, мы знаем И.М., но он не подходит под ваше описание. Это не молоденькая девушка, а пятидесятилетний лысый толстяк». Ведь в этом случае у Мартена появится описание конкретного человека, ниточка, за которую можно будет потянуть.

— Она блондинка? — поинтересовалась мисс Симпсон.

Николас принялся импровизировать:

— Нет, у нее золотисто-каштановые волосы до плеч. — Он помолчал, а затем добавил: — Как у вас.

Клементина сделала еще один глоток вина, а затем достала сотовый телефон. Через несколько секунд она уже разговаривала с женщиной по имени София, прося ее помощи в поисках «классной русской телки» (она выразилась именно так) с золотисто-каштановыми волосами до плеч и инициалами или прозвищем И.М. Поблагодарив приятельницу, Клементина убрала телефон и взглянула на Мартена.

— Помните, вчера вечером в баре «У Пентрита» я сказала вам, что мы отмечаем день рождения одного из наших друзей. Это как раз была София. Ей исполнилось восемьдесят. Она приехала сюда из Москвы сорок пять лет назад и с тех пор является крестной матерью для почти всех русских эмигрантов, живущих в Лондоне. Если кто и может вычислить вашу красотку, то только она.

Мисс Симпсон поставила бокал на скатерть, взяла меню и принялась очень внимательно изучать его. Несмотря на то что в мозгу Мартена невидимые часы неумолимо отсчитывали секунды, приближая 7 апреля, он не смог удержаться от улыбки, заметив ревность по отношению к несуществующей русской девушке. Он отпил вина, посмотрел на свою спутницу еще несколько секунд, а потом тоже принялся за меню.

Он сделал все, что мог, и теперь от него мало что зависело. Не ходить же ему в самом деле от двери к двери и приставать к людям с расспросами о каком-то И.М., не зная даже, мужчина это или женщина! Нельзя также забывать, что Джин Вермеер, скорее всего, тоже занят поисками этой таинственной личности и наверняка заручился поддержкой лондонской полиции. Если их пути пересекутся, Мартену непременно начнут задавать различные вопросы, а этого он хотел меньше всего. Поэтому теперь ему оставалось лишь набраться терпения и молиться о том, чтобы все и всех знающая София сумела выяснить, кем может быть И.М.

Что происходило в течение следующих полутора часов, Мартен потом вряд ли смог бы вспомнить в подробностях. Они заказали еду, официант принес еще вина, а Клементина, как и накануне, попросила, чтобы он называл ее просто Клем.

Чуть позже, когда они закончили есть и официант уносил пустые тарелки, Клем поднесла руку к горлу и расстегнула верхнюю пуговицу на блузке. Всего лишь одну пуговицу, но ничего сексуальнее Мартен в жизни не видел. И может быть, именно это вкупе с «шатонеф» довершило остальное. В считанные минуты они перешли на «ты», а их разговор свернулся на секс, и Клем Симпсон сделала два заявления, после которых Николас почти перестал что-либо соображать. Первое она сделала с широкой улыбкой Чеширского кота:

— Я люблю лежать на спине, и чтобы всю работу делал мужчина.

Второе касалось размера ее грудей:

— Они на самом деле большущие, можешь мне поверить.

Ни о каком И.М. Мартен уже не думал и окончательно утратил контроль над собой, когда она с восхитительным бесстыдством фактически предложила ему себя, задав невинный, казалось бы, вопрос:

— Что ты делаешь сегодня вечером?

Ответа на этот вопрос не требовалось, и вскоре они уже входили в его номер в «Хэмпстед холидей инн».

11

3.52

По крайней мере сейчас они уже не были покрыты потом. Душ освежил их, хотя не помешал в четвертый раз за последние сорок минут заняться любовью; до этого трижды одновременный оргазм настигал их на огромной, словно футбольное поле, кровати. Они ласкали друг друга, затем женщина опустилась на колени, взяла в рот его член… Когда он уже был почти готов, Клем вдруг остановилась, развернулась и, подставив зад, потребовала:

— А теперь хочу так! Да, да, Николас, трахни меня сзади, по-собачьи!

Разумеемся, он не заставил долго себя упрашивать.

Теперь они лежали обнаженные в предрассветных сумерках, глядя то в потолок, то друг на друга, и он играл с ее соском. Груди у Клементины действительно оказались огромными, как она и говорила, каждая едва помещалась в его ладонях.

Ему очень нравились коричневые круги вокруг ее сосков — большие, с восхитительными пупырышками, которые набухали, когда он ласкал их языком. И тогда у него вновь возникала эрекция, причем такая, какой он раньше никогда не испытывал… Но помимо обычной похоти он испытывал и восхищение. Такую женщину он встретил впервые — ироничная, насмешливая, сексуальная, смелая в своих желаниях.

И вот теперь они лежали рядом, на все еще влажных от пота простынях, и Мартен размышлял: поверила ли Клем той истории, которую он для нее сочинил по поводу своих еще не до конца зарубцевавшихся ран на бедре, плече и предплечье. Впрочем, над объяснением их происхождения Николас размышлял еще до отлета в Лондон, не исключая возможности того, что их могут увидеть, когда он окажется либо в гимнастическом зале, либо на приеме у врача, либо, как сейчас, в кровати с красивой женщиной.

Легенда была такова. После колледжа он хотел поступить на юридический факультет, но состояние Ребекки требовало, чтобы он нашел постоянную и стабильную работу. Его приятель, который работал в телевизионном бизнесе, нашел для него работу в небольшой продюсерской компании. Позже он дослужился до должности младшего продюсера и участвовал в съемках телевизионного шоу в стиле «экшн». Тогда-то и произошел несчастный случай. По недосмотру реквизитора взорвался газовый баллон, и несколько осколков, шрапнелью разлетевшихся по помещению, угодили в него. В результате он попал в больницу. Была в этом происшествии и светлая сторона: страховая компания выплатила ему довольно значительную сумму, которой хватило на то, чтобы перебраться в Англию и устроить Ребекку в клинику «Бэлмор». Ему давно хотелось обосноваться в Лондоне, вот только финансовые проблемы мешали осуществить это желание.

— Ну и что ты намерен делать теперь? — спросила Клем, перевернувшись на живот и глядя на Мартена. — Все-таки попробуешь поступить на юрфак?

— Нет, — ответил он и облегченно улыбнулся. Она все же поверила ему, по крайней мере такой вывод можно было сделать из заданного ею вопроса. — Мне… — он умолк, тщательно подбирая слова, — мне это уже не интересно.

— В таком случае чем же ты займешься?

— Еще не знаю.

Женщина приподнялась на локте и заглянула ему в глаза.

— А о чем ты мечтал до того, как тебе пришлось взять на себя заботы о Ребекке? Какой ты хотел видеть свою жизнь?

— О чем мечтал?

— Ну да. — В ее глазах появились искорки.

— А почему ты считаешь, что я о чем-то мечтал?

— Мечты есть у каждого человека.

Николас Мартен смотрел на Клем, а она в свою очередь смотрела на него, ожидая ответа на свой вопрос. И он вдруг почувствовал, что ей не безразлично, что творится в его душе.

— О чем ты мечтал, Николас? — снова спросила она и улыбнулась. — Расскажи мне.

— Ты хочешь знать, чем я хотел заниматься в жизни?

— Да.

12

— Садами.

Клементина Симпсон, совершенно голая, лежащая в четыре часа дня на кровати в номере гостиницы «Хэмпстед холидей инн», испуганно уставилась на него, словно он вдруг превратился на ее глазах в сказочное чудище.

— Садами?

— Я с детских лет восхищался классическими садами, парковой архитектурой. Не знаю почему. Я даже книги об этом собирал. Меня тянуло в такие места, как Версаль, Тюильри… Я был словно околдован. — Мартен улыбнулся. — Сады в стиле дзен, что окружают храмы или императорский дворец вблизи Киото. А вчера я гулял в Кенсингтонском саду. Восхитительно!

— Расскажи поподробнее.

— Зачем?

— Расскажи, и все!

— Ну ладно, — пожал плечами Мартен. — Я поступил в университет в Сан-Луис-Обиспо, это городок на калифорнийском побережье, между Лос-Анджелесом и Сан-Франциско. Поступил на факультет, где помимо всего прочего преподавали курс парковой архитектуры, и…

Он умолк, сообразив, что не может рассказать Клем про убийство его родителей и о том, что он неожиданно для самого себя перевелся в университет Южной Калифорнии, поскольку вслед за этим ему пришлось бы рассказать и о том, что происходило в его жизни дальше. Но, быстро сориентировавшись, Николас продолжил свой рассказ, в котором уже не было ни единого слова правды:

— Ребекка жила неподалеку от меня. Я снимал ей квартиру в доме около студенческого городка. Когда она заболела, я решил, что лучшим местом для нее является Лос-Анджелес, поэтому, чтобы находиться рядом с ней, я перевелся в университет Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе. В качестве основного предмета я избрал английский язык, поскольку для меня это был самый простой способ оказаться в университете. Но еще раньше я успел поучиться на курсах в школе искусств и архитектуры.

Мартен опять улыбнулся, мысленно молясь о том, чтобы вопросов больше не было, и в тот же момент осознал, что улыбается не столько Клементине, сколько своим юношеским мечтам и надеждам.

— Курсы, которые назывались «Элементы городского дизайна» и «Теория парковой архитектуры».

Он откинулся на спину и стал смотреть в потолок.

— Ты спросила меня, чем бы я хотел заняться. Именно этим. Я хотел бы научиться проектировать и создавать сады.

Внезапно Клем оказалась сверху, угрожающе нависнув над ним, словно грозовая туча.

— Какая же ты скотина! — выпалила она с напускной злостью, но по тону, которым это было сказано, Мартен понял, что она действительно задета. — Ты меня поимел!

— Да, ну и что? — с неподдельным удивлением спросил Мартен.

— Ты, скотина эдакая, дурил мне голову! Оказывается, ты про меня все знаешь!

Мартен похолодел. Может быть, рассказывая о своих потаенных мечтах, он проговорился и сболтнул что-то лишнее?

— Мы знакомы всего полтора дня. Откуда я могу знать что-либо про тебя?

— Знаешь!..

— Не знаю!..

— Откуда же тебе известно, чем я занимаюсь?

— А чем ты занимаешься?

— Этим!

— Чем?

— Садами!

— О-о-о!

— В клинику я приезжаю лишь дважды в год, в качестве добровольного помощника. Это, если хочешь, моя общественная нагрузка. А постоянно я работаю в университете Манчестера, в Северной Англии. Помимо всего прочего я преподаю ландшафтную архитектуру!

Теперь настала очередь Мартена вытаращить глаза.

— А вот теперь ты поимела меня!

— Ничего подобного! — Клементина Симпсон встала с кровати и направилась в ванную комнату. Вернулась она в тоге из банного полотенца.

— Значит, университет Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе?

— Да.

— И у тебя — степень бакалавра филологии плюс курсы по парковой архитектуре?

— Да, — улыбнулся он, — а что?

— Ты действительно хочешь этим заниматься?

— Заниматься чем — любовью? — Николас вцепился в полотенце, обмотанное вокруг нее, стремясь опустить ее на кровать. — Если ты к этому готова, то я — тем более.

Однако Клем подалась назад и еще плотнее завернулась в полотенце.

— Я имею в виду университет. Ты хочешь поехать в Манчестер и учиться парковой архитектуре?

— Ты, наверное, шутишь?

— От Лондона до Манчестера — три часа на электричке. Ты можешь учиться в университете и навещать Ребекку, когда пожелаешь.

Мартен, онемев от неожиданности, смотрел на Клем. Продолжить образование, тем более в той области, о которой он мечтал с детства? Такое даже не приходило ему в голову.

— Я возвращаюсь в Манчестер в субботу. Поехали со мной. Сходишь в университет, познакомишься со студентами, а потом решишь, нужно ли тебе это.

— Ты уезжаешь в субботу…

— Да, в субботу.

13

Англия, Манчестер, суббота, 6 апреля, 16.45

Электричка доставила Николаса Мартена и Клементину Симпсон на вокзал Пикадилли в десять минут пятого. Из-за непрекращающегося дождя поезд опоздал более чем на полчаса.

В половине пятого он зарегистрировался в отеле «Портлендский чертополох» на Портленд-стрит, а через четверть часа, укрывшись под широким зонтиком Клем, они уже проходили под аркой, на которой горделиво красовались высеченные из камня слова: «УНИВЕРСИТЕТ МАНЧЕСТЕРА».

К этому времени — а точнее, после первого часа их путешествия на электричке — Мартену стали известны две очень важные новости. Первая касалась известий, поступивших от «крестной матери» русских эмигрантов Софии. Она обзвонила не только русских, живущих в окрестностях бара «У Пентрита», а всех проживающих в Лондоне выходцев из России, и с пристрастием допросила их относительно того, кем может быть И.М. В ходе долгих и бурных дискуссий появилось предположение, что неизвестная девушка могла попросту подшутить над Мартеном. Итак, если в этой части Англии и существовал какой-нибудь русский с инициалами И.М., никто из его соотечественников в Лондоне о нем не знал.

Можно, конечно, было предположить, что Реймонд намеревался встретиться в баре с русским, который не проживал здесь постоянно, а должен был приехать на короткий срок. В конце концов, таинственному И.М. вовсе не обязательно быть русским. Так или иначе, последняя надежда на то, что он сумеет найти И.М., развеялась как дым, если только не перекопать в поисках его или ее всю планету.

Второй новостью, потрясшей Мартена до глубины души, стало открытие того, что Клементина Симпсон — не просто Клем, или мисс Симпсон, или даже профессор Симпсон, а леди Клементина Симпсон, единственная дочь сэра Роберта Родса Симпсона, графа Престбери, члена палаты лордов, кавалера ордена Подвязки — высшей награды английского рыцарства.

Это означало, что спутница Мартена, ставшая его наставницей в освоении новой профессии, о которой он мечтал в юности, член Бэлморского фонда и пылкая любовница, которая просит, чтобы ее «трахнули, как собаку», принадлежит к титулованному семейству, входящему в высшие круги британской аристократии.

Данное открытие потрясло Мартена подобно грому с ясного неба, когда возле их кресел в салоне первого класса остановился кондуктор и с почтительным поклоном проговорил:

— Добро пожаловать, леди Клементина! Рад видеть вас снова. Как поживает ваш отец, лорд Престбери?

Они перекинулись еще несколькими фразами, а потом кондуктор двинулся дальше, проверяя билеты у пассажиров. Не успел он отойти, как изысканно одетая дама весьма почтенного вида, шедшая по проходу, также заметила Клем, остановилась рядом и стала задавать почти те же вопросы, что и кондуктор. Как она поживает? Как здоровье лорда Престбери?

В течение всего этого времени Мартен вежливо смотрел в окно, а когда женщина отошла, он взглянул на Клем, вздернул бровь и хмыкнул:

— Леди Симпсон?

И только тогда она — довольно неохотно — рассказала ему свою историю. Ее мать умерла, когда Клем было двенадцать лет, и с тех пор они с отцом жили вдвоем, воспитывая друг друга. И совсем маленькой, и превратившись во взрослую женщину, она ненавидела титулы и высокомерие и пыталась держаться от всего этого как можно дальше. Это было сродни подвигу и требовало от Клементины невероятной изобретательности, поскольку ее отец являлся представителем элиты британского общества. Разумеется, на официальных мероприятиях ему хотелось видеть рядом с собой свою единственную дочь. Однако они случались слишком часто, и посещать их становилось для нее труднее с каждым разом, поскольку «он чертовски гордится своим благородным происхождением, тем, какой он выдающийся, и прямо-таки раздувается от патриотизма». Саму Клементину, по ее словам, от всего этого просто тошнило.

— Да, понимаю, — с улыбкой протянул Мартен, чем вызвал в своей собеседнице настоящую бурю гнева.

— Нет, мистер Мартен! — Она устремила на него пылающий от ярости взгляд. — Если вы никогда не жили такой жизнью, разве можно понять, что это такое!

Выпалив это, Клем отвернулась, достала из сумки потрепанный томик и сделала вид, что погрузилась в чтение. Этот жест мог означать лишь одно: разговор окончен. Точно так же демонстративно она схватилась за меню в таверне «Испанцы», когда он обратился к ней за помощью в поисках И.М., или «русской телки», согласно ее определению.

Мартен, в свою очередь, отвернулся и стал смотреть на пробегающие за окном пейзажи сельской Англии. Клем — или теперь уже леди Клем — заметно отличалась от всех женщин, которых он когда-либо встречал в жизни. Прекрасно образована, смешна, резка в суждениях, вульгарна, привлекательна, и все это одновременно. То отвращение, которое она испытывала по отношению к высшему свету и своему аристократическому происхождению, вполне укладывалось в этот набор противоречивых и в то же время органично сочетавшихся в ней качеств.

К сожалению, и эта поездка в Манчестер, и предшествовавшие ей дни были отравлены мучительными мыслями о чартерном самолете, дважды прилетавшем в Лос-Анджелес, и о 7 апреля.

В среду утром Мартен позвонил в Вашингтон Дэну Форду, чтобы выяснить, не появилась ли какая-нибудь дополнительная информация относительно Обри Коллинсона — человека, зафрахтовавшего самолет для Реймонда на Ямайке и передавшего пакет с фальшивыми документами, которые пилоты должны были вручить своему пассажиру. Форд снова предупредил Мартена, чтобы тот не лез в это дело, но он не отступал, и тогда журналист сообщил ему, что ЦРУ и российское министерство внутренних дел отправили своих агентов и в Кингстон, и в Нассау, откуда вылетал самолет. Вернувшись, и русские, и американские агенты доложили, что никаких концов им найти так и не удалось. Пилот самолета получил пакет с документами от своего начальства вместе с приказом вручить его единственному пассажиру. Что здесь необычного?

Не вызвал подозрений и тот факт, что человек, назвавшийся Обри Коллинсоном — по словам менеджера авиакомпании «Уэст чартер эйр», это был мужчина в дорогом костюме, черных очках и говоривший с британским акцентом, — заказав самолет, расплатился наличными. Через некоторое время после того, как пассажир так и не появился в аэропорту Санта-Моники, он пришел снова и заказал еще один чартерный рейс, но теперь уже в другой аэропорт. Это, конечно, должно было вызвать если не подозрения, то хотя бы удивление сотрудников авиакомпании, но… не вызвало. Дело в том, что и в Кингстоне, и в Нассау жило очень много богатых людей, которые нажили свои состояния вполне легальными способами, а еще больше таких, которые имели все основания скрывать происхождение своих миллионов. Оставаться в бизнесе здесь означало задавать как можно меньше вопросов, поэтому, если кто-то не желал огласки, выяснить о нем что-либо — хоть полиции, хоть журналистам, хоть агентам иностранных спецслужб — было практически невозможно.

И вот, выслушав очередную просьбу Дэна держаться подальше от дел Реймонда, Николас Мартен, как бы ему это ни претило, решил согласиться с доводами друга и забыть и Обри Коллинсона, и чартерные авиарейсы в Лос-Анджелес.

7 апреля — дело другое, в четверг и пятницу Мартен был не способен думать ни о чем, кроме этой даты, а сегодня ощущал себя совсем скверно. Потому что 7 апреля должно было наступить завтра.

Поезд несся вперед, и колеса ритмично и безостановочно отстукивали: «Какие ужасные события должны случиться завтра?»

Какие ужасные события?

Какие ужасные события?

Должны случиться завтра?

7 апреля.

7 апреля.

Какие ужасные события должны случиться завтра?

Николас посмотрел на поглощенную чтением Клем. Она ничего не знала, да и откуда ей было знать? И даже если бы Мартен решился рассказать ей правду о том, кто он такой, как объяснить ей, что причиной терзающего его страха является всего лишь дата в календаре, которая ровным счетом ни о чем не говорит?

Он снова стал смотреть на сельский пейзаж за окном, на небо, затянутое тучами, сквозь которые время от времени проглядывало солнце. Ему оставалось только одно: ждать.

14

Все еще Манчестер, все еще суббота, 6 апреля, 21.40

Подняв воротник куртки, чтобы защититься от моросящего дождя, Николас Мартен в полном одиночестве бесцельно бродил по улицам Манчестера. Впрочем, нет, цель у него была. Он хотел ощутить дух этого города, впитать его запахи, образы, чтобы они заместили любые мысли о Москве и о завтрашнем дне. Почему-то вспомнился какой-то фильм о войне, в котором капитан немецкой подводной лодки говорил своему подчиненному: «Никогда не думай. За любые мысли приходится расплачиваться тем, что ты теряешь покой». Тот капитан был прав.

За несколько минут до своей прогулки он посадил леди Клем в такси, и она отправилась в свою квартиру на Пэлэтайн-роуд. Мартен попытался было уговорить ее на визит в номер гостиницы, где он остановился, но Клем категорически воспротивилась, сославшись на то, что Манчестер — маленький город. Она и ее отец были здесь слишком известными личностями, и ей не хотелось, чтобы по городу поползли слухи о том, что она поехала в гостиницу с мужчиной. Тем более если этот мужчина впоследствии поступит в университет Манчестера и станет ее студентом. Поэтому, наградив его невинным поцелуем в щечку, приятельница пожелала ему спокойной ночи, села в такси и укатила прочь, а он остался один.

В этот вечер Клем организовала для него ужин, на который пригласила трех своих студентов, изучающих под ее руководством ландшафтный дизайн. Эти трое — двое юношей и девушка — были примерно одного возраста с Мартеном или, возможно, чуть помоложе, но всех их объединяло страстное желание учиться, восторг перед изучаемым предметом, их преподавателем и страстное предвкушение блестящей карьеры. Один из них пылал особенным энтузиазмом, с пеной у рта доказывая, что любой студент, если он, конечно, обладает достаточным умом и умением завязывать нужные связи, способен всего за несколько лет обеспечить себе безбедное будущее, или, как он выразился, «стать достаточно состоятельным человеком».

Этот разговор оказался весьма полезным для Мартена, дав ему понять, что, если он пойдет тем же путем, что и эти люди, он действительно сможет преуспеть. Но реплика, оброненная одним из юношей между двумя глотками вина, вернула все на свои места.

— Зимы здесь очень холодные. Почти все время идет дождь, а солнце выглядывает очень редко. Не могу понять, за каким чертом понадобилось свалить из Южной Калифорнии и приехать сюда?

И действительно, зачем?

Это было подобно озарению, снизошедшему на него с небес. Парень прав: кому из жителей Южной Калифорнии придет в голову искать его здесь? Ответ находился на поверхности: НИ-КО-МУ!

Значит, он принял правильное решение и выбрал нужный город. Замечательным было еще и стремительное выздоровление Ребекки. Ей не просто нравился «Бэлмор» и ее новый врач, она восприняла перемены с удивительным энтузиазмом и желанием. И вчера, когда Мартен приехал с Клем к Ребекке и сообщил, что они уезжают на несколько дней, он услышал именно то, что рассчитывал услышать: если у тебя все будет хорошо, то и у меня тоже.

Примерно так же отреагировала и доктор Максвелл-Скот, когда Мартен сообщил ей, что хотел бы переехать в Манчестер.

— Чем более независима будет Ребекка, тем быстрее настанет окончательное выздоровление, — сказала врач. — Кроме того, в случае чего вы сможете очень быстро вернуться — либо на поезде, либо самолетом. Так что поезжайте со спокойной душой и ни о чем не беспокойтесь. Если в университете у вас все сложится, это будет прекрасно для вас обоих.

Промокший едва ли не до нитки, Мартен шел по направлению к гостинице, размышляя о том, что если его примут в университет, это действительно будет замечательно. А город и улицы, по которым он брел сейчас, станут его новым домом.

15

Воскресенье, 7 апреля, 6.02 в Манчестере, 9.02 в Москве

И вот оно наступило — воскресенье, 7 апреля.

В трусах и футболке Мартен стоял перед телевизором и нажимал на кнопки пульта дистанционного управления, поочередно меняя каналы: Би-би-си-1, Би-би-си-2, Ай-ти-ви-1, «Скай», Си-эн-эн… Обычная воскресная чепуха: прогнозы погоды, спортивные новости, бесконечные ток-шоу, разнообразные курьезные истории. Вот репортаж о магазине, торгующем чемоданами размером с легковой автомобиль, вот собака, застрявшая в унитазе. Вся эта дребедень перемежалась «говорящими головами», дискуссиями на политические темы и церковными службами. Если Москве и грозила какая-нибудь опасность, то телевизионщики ничего об этом не говорили. Ни Москва, ни Россия вообще не упоминались. Судя по выпускам телевизионных новостей, в мире не происходило ничего экстраординарного.

7.30

Мартен принял душ, побрился и снова вернулся к телевизору, но и на сей раз не услышал ничего заслуживающего внимания.

9.30

Ничего.

10.30

По-прежнему ничего. Ноль.

Лондон, тот же день — воскресенье, 7 апреля, 18.15

В сопровождении Клем Мартен еще раз прошелся по коридорам университета, пообедал в компании своей спутницы и двух ее коллег, а затем сел в поезд до Лондона, который отправился в 13.30 и прибыл на вокзал Юстон примерно в 17.30. Добравшись на такси до «Хэмпстед холидей инн» и оказавшись в своем номере, снова сел перед телевизором, переключая каналы в течение десяти минут, но так и не услышал никаких новостей из Москвы.

Быстро переодевшись, Николас поспешил в «Бэлмор», где его встретила Ребекка с сияющими глазами; сестра потребовала, чтобы он немедленно рассказал ей о своей поездке в Манчестер и обо всем, что там происходило. Когда речь зашла о городе, о людях, с которыми он там познакомился, и о заверениях Клем в том, что его непременно примут в университет, девушка радостно зааплодировала. Услышав историю о том, кем на самом деле является Клем, сестра захихикала, как какая-нибудь школьница. А затем, мечтательно зажмурившись, проговорила:

— Вот это жизнь! Мы с тобой о такой можем только мечтать!

Вскоре Ребекку позвали обедать, и Мартен ушел. А потом, как накануне в Манчестере, он долго бродил по улицам, но уже не обращая почти никакого внимания на то, что происходило вокруг. Все его мысли были заняты им самим, Ребеккой, Клем и тем, что их ждет в будущем.

«Предметы», — проговорил давно молчавший внутренний голос.

Мартен остановился и огляделся. На город уже успели опуститься сумерки, а он, занятый своими мыслями, даже не знал, куда завели его ноги. И только посмотрев по сторонам, он сообразил, что по какой-то дьявольской прихоти судьбы оказался возле дома 21 на Аксбридж-стрит.

«Предметы», — вновь прозвучал голос в его мозгу.

Инстинктивно он сделал шаг назад, укрываясь в густой тени огромного платана. Пусть Джин Вермеер и вернулся в Лос-Анджелес, он вполне мог попросить детективов из Скотланд-Ярда установить наблюдение за этим домом и прилегающими окрестностями, а также описать им Мартена, сказав, что ему крайне необходимо поговорить с этим человеком.

Однако сейчас на улице не было видно не только людей, но даже ни одной припаркованной машины, а окна дома зияли чернотой. И этот дом, и ключи от банковской ячейки, и российское посольство, и бар «У Пентрита», и И.М., и два чартерных рейса в Лос-Анджелес, и нечто, назначенное на 7 апреля в Москве, — все эти дорожки привели в тупик.

Мартен постоял несколько секунд, а затем резко развернулся и пошел прочь. Голос в его голове все еще продолжал что-то бубнить, уговаривал не отказываться от расследования и продолжать поиски.

«Реймонд мертв! — осадил его Николас. — И в чем бы он ни был замешан, оно умерло вместе с ним. Постарайтесь смириться с этим, мистер Мартен, и живите своей собственной жизнью. Клем ведет вас в нужном направлении. Идите с ней и забудьте обо всем остальном. Потому что нравится вам это или нет, что бы ни представляли собой эти чертовы „предметы“, вам этого уже никогда не узнать».

16

На следующий день, в понедельник, 8 апреля, Николас Мартен подал официальное заявление с просьбой принять его в университет Манчестера на факультет ландшафтной архитектуры и дизайна.

Благодаря рекомендательному письму от леди Клементины Симпсон и — он в этом не сомневался — ее личному вмешательству в четверг, 25 апреля, он был принят в университет.

В субботу, 27 апреля, Мартен сошел с поезда на вокзале Манчестера, а в понедельник, 28-го, нашел с помощью Клем маленькую, но уютную, отремонтированную и полностью обставленную квартирку на последнем этаже дома на Уотер-стрит с окнами, выходящими на реку Эруэлл. В тот же день он подписал договор аренды и въехал в свое новое жилище. 30 апреля начались занятия в университете.

Все это произошло очень быстро, просто, без проблем и задержек, словно небеса наконец смилостивились над ним и благословили на начало новой жизни.

Шли недели, Мартен окончательно обустроился и мало-помалу начал делать записи в своем дневнике, который начал после приезда в Лондон. Они были короткими, отрывочными и крутились в основном вокруг одного и того же: «Никаких предметов, никаких голосов, никаких следов Реймонда».

21 мая, чуть меньше чем через два месяца после их с Ребеккой переезда в Англию, доктор Максвелл-Скот перевела девушку в новый реабилитационный центр под названием Юра, приобретенный незадолго до этого. Сама Ребекка встретила идею переезда на новое место с огромным энтузиазмом, и после недолгих уговоров Мартен согласился.

Во вторую неделю июня Мартен нанес первый визит в Юру. Доктор Максвелл-Скот предупреждала его о том, что душевное состояние Ребекки все еще хрупко и неустойчиво, у нее до сих пор наблюдались резкие смены настроения, неуверенность, но все же сейчас Мартен нашел ее заметно окрепшей и гораздо более самостоятельной, чем она была раньше. Более того, оказалось, что его представления о Юре — в его воображении медицинский центр мало чем отличался от сумасшедшего дома — не имеют ничего общего с действительностью. Это было ухоженное поместье с содержащимися в идеальном порядке виноградниками, которые протянулись на добрую половину мили вдоль берега озера Невшатель. Ребекке предоставили отдельную, отнюдь не маленькую комнату, окна которой выходили на озеро и на сад по другую сторону особняка.

Николас озабоченно поинтересовался у доктора Максвелл-Скот, в какую сумму ему обойдется содержание сестры в подобной роскоши, и услышал в ответ, что Юра является экспериментальным лечебным учреждением, поэтому проживание и лечение здесь всех без исключения пациентов полностью оплачивается фондом.

— Это одно из условий гранта, предоставленного фонду спонсором. Лечение в этой клинике должно быть бесплатным.

— А кто этот спонсор? — поинтересовался Мартен.

Женщина покачала головой. Имя щедрого спонсора было ей неизвестно. Фонд нередко получал пожертвования от состоятельных людей, которые по тем или иным причинам хотели сохранить инкогнито. Что-что, а стремление оставаться в тени и не быть узнанным было более чем понятно, но мысли эти Николас озвучивать не стал, сообщив, что и он, и Ребекка глубоко благодарны фонду за этот неоценимый дар.

В конце июня Мартен поехал в Париж, чтобы отметить перевод Дэна Форда в парижское бюро «Лос-Анджелес таймс». Откровенно говоря, во многом оно состоялось благодаря Надин, поскольку она сдружилась с женой заведующего вашингтонским бюро газеты и повлияла через нее на ее мужа. Теперь Дэн и Надин жили в маленькой уютной квартирке на улице Дофин.

В первый вечер Мартен и Дэн Форд долго гуляли по набережной Сены. Мартен расспрашивал друга о том, не удалось ли полиции Лос-Анджелеса раскопать что-нибудь новенькое по делу Реймонда и ведется ли вообще это расследование.

— На него махнули рукой все: и полиция, и ФБР, и ЦРУ, и русские, — сказал журналист. — Пепел остыл, и ни один уголек уже не тлеет. Дело сдано в архив.

Вермеер вернулся к рутинной работе в отделе по расследованию грабежей и убийств, Хэллидей служил в дорожной полиции — выписывал штрафные квитанции за неправильную парковку и превышение скорости. Для детектива из элитной бригады это означало низвержение в пропасть, из которой ему уже было не выбраться.

Затем мужчины зашли в тихий бар, чтобы выпить по бокалу вина, и после того, как они уселись за столик, Форд рассказал Мартену кое-что, что, по его мнению, тот должен был знать.

— Джин Вермеер завел собственный сайт в Интернете. Знаешь, как называется? «Зуб за зуб точка ком».

— Ну и что с того?

— Готов поспорить, на этом сайте он размещает просьбы сообщить ему любую информацию о Джоне Бэрроне.

— Ты хочешь сказать, что он приезжал в Лондон потому, что искал меня?

— Я не могу заглянуть в его башку, Ник. — Форд уже давно запрограммировал и себя, и Надин на то, что их друга зовут — и всегда звали — Николасом, Ником Мартеном. — Но Вермеер — злобная и мстительная тварь, который поклялся расквитаться с тобой за бригаду. Он жаждет найти тебя, и, если ему это удастся, он шлепнет тебя сразу же после того, как скажет «привет».

— Почему ты говоришь мне об этом сейчас?

— Потому что есть этот сайт и потому что у Вермеера хватает сторонников и единомышленников. И наконец, потому, что я не хочу, чтобы ты забывал об этом даже на минуту.

— Не забуду.

— Вот и хорошо.

Дэн сверлил Мартена испытующим взглядом, желая убедиться в том, что тот отнесся к его предупреждению достаточно серьезно. В конце концов не без помощи вина он немного расслабился и даже стал подтрунивать над богемным образом жизни своего приятеля-студента, тайно закрутившего интрижку со своим преподавателем, очаровательной леди.

Утром следующего дня Мартен и супруги Форд отправились на Лионский вокзал, чтобы сесть на поезд до Женевы. Дальше их путь лежал в Невшатель, к Ребекке. Это была недолгая, но наполненная радостью встреча. Нерешительность, апатия, резкие скачки настроения остались в прошлом. Ребекка превратилась в подвижную и энергичную красавицу, каковой, собственно, она и являлась.

В середине июля Мартен еще раз навестил сестру, на сей раз захватив с собой Клем. Поскольку она являлась сотрудником фонда, ее приезд в Юру не вызвал никаких вопросов и тем более кривотолков. Ребекка с явным удовольствием продемонстрировала брату и его спутнице свои успехи во французском, итальянском и даже испанском языках. Мартен был поражен остротой ее ума, тем, как быстро она схватывает все новое.

Как и в тот раз, когда он приезжал с Дэном и Надин Форд, эта встреча была теплой, радостной и полной любви.

В середине августа Клем приехала в Юру по делам фонда. Каково же было ее удивление, когда она узнала, что Ребекка самостоятельно навещает живущую неподалеку от медицинского центра швейцарскую семью.

Жерар Ротфельз был генеральным менеджером международной компании по строительству трубопроводов, штаб-квартира европейского отделения которой располагалась в Лозанне. В Невшатель он перебрался вместе со своей семьей — женой Николь и тремя маленькими детьми — Патриком, Кристиной и Колетт, — потому что хотел дистанцироваться от всего, что было связано с его работой, а здесь были красивые места, да и дорога до офиса занимала всего полчаса езды на машине.

Ребекка познакомилась с Ротфельзами несколькими неделями раньше, на пляже, и почти сразу же влюбилась в его детей, а они — в нее. Через несколько дней, даже зная о том, что девушка является пациенткой Юры, швейцарцы пригласили ее в гости. Получив согласие доктора Максвелл-Скот, она отправилась в их роскошный особняк с видом на озеро.

Вскоре Ребекка навещала их уже несколько раз в неделю. Постепенно, хотя и под неусыпным присмотром Николь, девушка взяла на себя все хлопоты по уходу за детьми. С момента гибели ее родителей это был первый раз, когда она приняла на себя настоящую и достаточно серьезную ответственность. Узнав от этом, доктор Максвелл-Скот пришла в восторг и подробно рассказала об этом в письме Мартену.

В начале сентября Мартен снова поехал в Юру и был приглашен в дом Ротфельзов, в котором Ребекка проводила все больше времени. Жерар Ротфельз сообщил ему о своих планах относительно девушки: он надеется, со временем девушка переедет к ним и станет гувернанткой его детей.

Желая дать своим детям хорошее образование, Николь Ротфельз пригласила частных преподавателей, которые приходили несколько раз в неделю и занимались с детьми игрой на фортепьяно и иностранными языками. Ребекке было предложено также участвовать в этих занятиях. В результате она стала постигать азы музыкального искусства и значительно расширила свои познания в языках.

Перемены, произошедшие в жизни Николаса и Ребекки всего за полгода, были поистине фантастическими. Мало-помалу ужасы и страхи, которыми было столь богато прошлое брата и сестры, растворились, им на смену пришли ощущения безопасности и счастья.

17

Университет, Манчестера, Уитуорт-холл, воскресенье, 1 декабря, 16.10

«Завывает зима, а „предметы“ все еще дремлют и не дают о себе знать, — записал Мартен в своем дневнике. — Прошло уже восемь месяцев, и все еще никаких намеков на то, что замышлял Реймонд».

Николас Мартен приехал в Англию в апреле, так что к нынешнему дню минуло уже восемь месяцев, как он вращался в британском обществе, но правильно держать чашку с чаем он так до сих пор и не научился. Для любого иностранца строгие правила английского чаепития, совмещенные с необходимостью вести светскую беседу, представляли собой нелегкое испытание. Что касается сегодняшнего мероприятия, то оно проходило в помпезном Уитуорт-холле — несколько сотен высокопоставленных гостей, приглашенных на церемонию представления новому президенту университета, — и сама мысль об участии в нем не просто заставляла нервничать, а откровенно пугала Мартена, который больше всего желал дальше оставаться в тени. А ведь ему предстояло пожимать руки таким именитым личностям, как вице-президент университета, члены управляющего совета, деканы и профессора нескольких факультетов, видные представители местной элиты вроде епископа Манчестерского и почетного лорда-мэра.

В иных обстоятельствах Николас, возможно, не стал бы так волноваться из-за того, что не обладает достаточно изысканными манерами и светским блеском. Он мог бы, оставаясь на заднем плане, постараться провести это время с максимально возможным удовольствием, но в данном случае это было невозможно. На торжественную церемонию его пригласила Клем, и, как он узнал в самый последний момент, там же должен был присутствовать ее отец. Как ловко она устроила их встречу, ведь до сих пор ему успешно удавалось уклоняться от знакомства с именитым отцом. Во многом это оказывалось возможным благодаря тому, что пожилой джентльмен жил в Лондоне, а во время его кратковременных визитов в Манчестер у Мартена «случайно» возникали неотложные дела вроде подготовки к сдаче очередных зачетов в университете или поездки в Париж к Дэну Форду и Надин, которая несколько месяцев назад забеременела.

Не то чтобы Мартен сознательно избегал именитого лорда, просто ему казалось, что в данной ситуации это наиболее правильное решение. Даже не из-за огромной социальной пропасти, разделявшей их двоих, и не из-за противоречивых отзывов о характере старика, все дело в характере их отношений с Клем. Они были любовниками, но об этом не знал и не мог знать никто, кроме Ребекки, Дэна и Надин Форд. Романтические отношения между студентами и преподавателями в университете Манчестера были строго-настрого запрещены, поэтому Мартену и Клем приходилось держать свою связь в строжайшем секрете, что они и делали на протяжении последних восьми месяцев.

— Здравствуйте, сэр, — кивнул Мартен какой-то знакомой физиономии, попавшейся навстречу, и, балансируя блюдцем с чашкой чая, двинулся дальше по огромному, похожему на собор, залу, заполненному сейчас мужчинами в костюмах темнее, чем у него, и занимающих гораздо более высокое положение, чем он, скромный студент-первокурсник факультета ландшафтной архитектуры и дизайна.

Еще один глоток давно остывшего чая с молоком. От этой пакости Мартена уже тошнило. Он всегда был любителем кофе — черного и крепкого.

Николас огляделся, но не увидел ни Клем, ни ее отца. Какого черта он вообще здесь делает? Почему он должен переступать через себя? Ей-богу, он этого не знал!

Впрочем, нет, знал, и очень хорошо. Клем выудила у него обещание прийти на этот вечер с помощью откровенного шантажа. Это случилось около двенадцати ночи тремя днями раньше, во время очередного сеанса орального секса. Она внезапно остановилась, подняла голову и посмотрела на Мартена, который, весь в поту, буквально задыхался от наслаждения. Именно в этот момент, зажав в руке его пенис, похожий на раздувшееся эскимо, и держа его в дюйме от своих губ, Клем потребовала от него прийти в воскресенье в Уитуорт-холл. Что-то в ее взгляде и тоне подсказало Мартену, что, если он откажется, на оргазм можно не рассчитывать. Возбуждение его было столь велико, что ему было не до дискуссий, поэтому он моментально согласился.

Со стороны Клем это, конечно, было типичным свинством, но именно так проявлялось ее чувство юмора, которое он так любил в ней. Однако желание затащить его на церемонию выглядело вполне невинным: ей просто не хотелось скучать на протяжении трех или даже четырех часов в одиночестве в компании пожилых чопорных особ. Тогда Николас еще не знал, что на приеме должен присутствовать и ее отец.

— Добрый вечер, — кивнул он еще одному знакомому и снова стал высматривать Клем и ее отца в океане темных костюмов.

Что, если сбежать отсюда? Для этого нужно всего лишь поставить чашку с блюдцем на стол и как можно скорее найти выход. Оправдание можно придумать позже, а с папашей Клем познакомиться как-нибудь в другой раз, в отдаленном будущем. И плевать на то, что на улице шел проливной дождь — обычное явление для Манчестера. Плевать и на то, что у него нет плаща.

Сбоку от себя Мартен заметил стол. Он аккуратно поставил на него чашку, а затем стал искать глазами выход.

— Николас!

Его сердце провалилось в пятки. Опоздал! Они вошли через боковую дверь, теперь направлялись к нему через толпу приглашенных. Ошибки быть не могло — рядом с Клем шел ее отец. Лет шестидесяти с небольшим, высокий, с гордой осанкой, он был одет в безупречный твидовый костюм, сшитый в лучшем лондонском ателье, и выглядел так же, как на фотографии, стоявшей на тумбочке в спальне Клем. Аристократ высшей пробы, с острыми, словно вырезанными резцом скульптора, чертами лица, курчавыми седеющими волосами, угольно-черными глазами под кустистыми бровями.

«Ну ладно, — подумал Мартен, — сделай глубокий вдох, соберись и молись, чтобы все прошло безболезненно».

Он заметил в глазах женщины пляшущие искорки и понял: она воспринимает все происходящее как опасное, но в то же время дьявольски захватывающее приключение.

— Папа, позволь представить тебе…

Пожилой мужчина не дал дочери закончить.

— Значит, вы и есть мистер Мартен.

— Да, сэр.

— И вы учитесь на первом курсе университета.

— Да, сэр.

— На факультете ландшафтной архитектуры и дизайна.

— Да, сэр.

— Американец.

— Да, сэр.

— Как вы находите мою дочь в качестве преподавателя?

— Учиться у нее непросто, но очень интересно.

— Насколько я понимаю, время от времени она занимается с вами индивидуально?

— Да, сэр.

— Почему?

— Мне это необходимо.

— Вам это необходимо… А что вы подразумеваете под словом «это»?

Взгляд пожилого джентльмена, словно рентгеновский луч, просвечивал Мартена насквозь. Казалось, ему было известно все об их отношениях.

— Разумеется, консультации. В этой науке имеется множество терминов, процессов, подходов, которые мне, иностранцу, трудно понять самостоятельно.

— Вы знаете, как меня принято называть?

— Да, сэр. Лорд Престбери.

— Чему-то вы все же научились. — Он покосился на дочь и вдруг резко приказал: — Оставь нас наедине, Клементина.

— Я… — Клем удивленно и виновато посмотрела на Николаса, а затем перевела взгляд на отца. — Конечно, — сказала она и отошла.

— Мистер Мартен. — Роберт Родс Симпсон, граф Престбери, кавалер ордена Подвязки, пристально смотрел на него, затем произнес: — Пойдемте-ка со мной.

18

— Два стакана и мою бутылку, — скомандовал лорд Престбери пухлому румяному официанту, стоявшему за массивной дубовой стойкой.

Они находились в закрытом для посторонних кафе, расположенном где-то в недрах огромного здания — видимо, настолько закрытом, что в данный момент, кроме них, посетителей больше не было. Сейчас на столике перед ними стояли два стакана и бутылка какого-то особенного виски.

У Мартена не было сомнений относительно того, зачем они сюда пришли. Лорд Престбери знал об их отношениях, кипел от гнева и намеревался положить им конец здесь и сейчас. Если Николас попытается возражать, граф может пригрозить ему исключением из университета. У Николаса Мартена не было ни титулов, ни состояния, и, хуже всего, он был американцем.

— Наконец-то мне удалось встретиться с вами.

Отец леди Клем налил себе и Николасу виски — примерно треть стакана, а затем посмотрел в глаза сидевшему напротив него молодому человеку.

— Меня нередко упрекают в резкости. Но это лишь потому, что я привык говорить то, что думаю. Такой уж я человек и другим не буду, даже если бы мог. — Лорд Престбери взял стакан, осушил его одним глотком, а затем вновь уставился на своего собеседника. — Именно поэтому я хочу задать вам несколько прямых и откровенных вопросов.

В этот момент отворилась тяжелая дубовая дверь, и в бар вошли двое членов управляющего совета. Обменявшись с лордом Престбери приветственными кивками, они направились к барной стойке. Престбери подождал, пока они отойдут, а затем вновь посмотрел на Мартена и спросил:

— Вы дерете мою дочь?

Господи Иисусе! Мартен уставился в свой стакан. Вот уж действительно, «прямой и откровенный вопрос»! Старик и впрямь все знает и теперь требует подтверждения.

— Я…

— Мистер Мартен, мужчина точно знает, дерет он ту или иную бабу или нет, поэтому ответ должен быть очень простой: да или нет.

— Я… — Николас залпом осушил стакан.

— Вы знакомы с ней уже восемь месяцев. Именно благодаря ей вы оказались в университете, правильно?

— Да, но…

Лорд Престбери вновь наполнил стаканы.

— Господи, молодой человек, я же знаю, как все это у вас произошло. Вы познакомились в «Бэлморе», куда вы поместили на лечение свою сестру. Раньше вы получили ранения в результате несчастного случая и не могли сообразить, как строить свою жизнь дальше. Заниматься ландшафтами было вашей давнишней мечтой, и, поощряемый Клементиной, вы решили осуществить ее.

— Это она вам рассказала? — Он не предполагал, что Клем так откровенна с отцом.

— Нет, сэр, я сам это придумал, — съязвил пожилой джентльмен. — Конечно, она рассказала!

Неожиданно лорд Престбери приподнялся, протянул через стол руку и ухватил Мартена за локоть.

— Я не намерен причинять вам какой-нибудь вред, мистер Мартен. Просто я очень переживаю за свою дочь. Да, мы с ней не часто видимся, и, конечно, мне следовало бы уделять ей больше внимания. Но ведь ей уже почти тридцать лет. Она одевается, как старая дева середины прошлого века. Мне гораздо лучше, чем вам, известны университетские правила: никаких сексуальных связей между студентами и преподавателями. Хорошее правило. Нужное. Но, во имя Всевышнего, она говорит о вас как о своем лучшем друге, и именно это меня тревожит. Именно поэтому я должен знать, дерете вы ее или нет.

— Нет, сэр. — У него не было ни малейшего желания угодить в западню, приготовленную для него стариком. Вызывает его на откровенность, а потом размажет по стенке.

— Нет?

— Нет.

— О господи! — Лорд отпустил руку Мартена, сел на стул, но почти тотчас же снова подался вперед.

— Но почему нет? Скажите мне ради всего святого! — хрипло прошептал он. — Вы считаете ее непривлекательной?

— Она чрезвычайно привлекательна.

— Так в чем же тогда дело? В таком возрасте она бы должна быть матерью как минимум двоих детей! — Лорд Престбери взял стакан и сделал еще один большой глоток, а потом, словно придя к какому-то решению, спросил: — Хорошо, если это не вы, то, может, скажете мне кто?

— Этого я не знаю, сэр, и при всем уважении к вам мне очень сложно продолжать этот разговор. Поэтому с вашего позволения… — Он начал подниматься со стула.

— Сядьте, сэр!

Стоявшие возле стойки бара посетители обернулись, и Николас медленно опустился на стул, а затем, боязливо глядя на собеседника, поднес к губам стакан и сделал хороший глоток обжигающей жидкости.

— Вы не понимаете, мистер Мартен. — Отец его любовницы был явно расстроен. — Как я уже сказал, мне не удается проводить с дочерью достаточное количество времени, но за все прожитые в Манчестере годы она лишь дважды приводила в дом мужчину, и каждый раз — нового. Моей супруги вот уже тридцать лет как нет в живых, леди Клементина — мой единственный ребенок. И я серьезно опасаюсь, что, несмотря на орден Подвязки, палату лордов, благородную кровь, славных предков… что я вырастил… — Он еще ближе пододвинулся к Мартену и прошептал: — Лесли.

— Кого?

— Лесли.

— Я не понимаю. — Мартен сделал еще один глоток и задержал виски во рту, ожидая продолжения.

— Ну, лесбиянку.

От неожиданности он поперхнулся и едва не забрызгал сидящего напротив лорда, но вовремя успел прикрыть рот ладонью, а затем закашлялся, поскольку жгучий напиток попал в дыхательное горло.

— Умоляю вас, сэр, скажите мне, что она не такая!

Каким бы ни оказался ответ Николаса Мартена, его так и не последовало, потому что в этот момент во всех помещениях Уитуорт-холла сработала пожарная сигнализация.

19

Мартен лежал в темноте и смотрел на спящую Клем. Как всегда, когда они оставались на ночь вдвоем, она была обнаженной, и ее грудь равномерно поднималась и опускалась в такт дыханию, а кожа светилась в ночи молочной белизной.

Единственная дочь лорда Престбери, она действительно одевалась и зачастую вела себя как старая дева, но это был своеобразный способ самозащиты.

У лорда Престбери не имелось никаких оснований беспокоиться по поводу сексуальной ориентации дочери, хотя, будь она лесбиянкой, поклонницы бы выстроились в очередь. Клем была умна, сексуальна, красива, а в этот момент выражение ее лица казалось невинным, как у ребенка, который спит с плюшевым мишкой в обнимку.

Невинным?

В случае необходимости леди Клементина Симпсон, дочь графа Престбери, могла превращаться в абсолютно беспринципное, беспредельно хитрое и начисто лишенное совести существо. Менее чем шесть часов назад она вместе с отцом и прочими выдающимися персонами стояла возле Уитуорт-холла, укрываясь под зонтиком от проливного дождя и наблюдая за тем, как к зданию с завыванием сирен подъезжают пожарные машины. После того как полицейские оттеснили зевак, пожарные, надевая защитные маски и дыхательные аппараты, отважно ринулись внутрь, рассчитывая дать сражение огненным валам и удушливому дыму. Однако вместо огненной стихии они обнаружили лишь брошенные впопыхах, но вполне мирные остатки чаепития. Как выяснилось, кто-то решил отметить вступление в должность нового президента оригинальным образом и врубил в его честь пожарную сигнализацию.

Кто-то?

Леди Клем, кто же еще!

Призналась она в этом весьма своеобразно: едва заметно подмигнула, когда первые пожарные ворвались в здание. Желая избавить любовника от неприятного разговора с отцом, Клем использовала первое, что попалось под руку, а именно кнопку пожарной сигнализации.

После представления с пожарными она с невинным видом сидела за обеденным столом напротив отца, епископа Манчестерского и лорда-мэра, причем до конца вечера их разговор вертелся вокруг единственной темы: злокозненного террористического акта с ложной тревогой.

Затем они вернулись в квартиру Мартена с окнами на Эруэлл, и Клем стала медленно раздеваться, изображая некое подобие стриптиза, заодно допрашивая о разговоре с ее отцом. После того как Николас подробно пересказал ей их диалог, причем сохранив лексику лорда Престбери, реакция Клем была на удивление спокойной.

— Бедный папа! Палата лордов и все такое, а жизни до сих пор не знает.

Произнеся это, женщина, уже полностью обнаженная, оказалась прямо перед Мартеном, стянула с него всю одежду, и остаток ночи прошел так же, как и всегда, когда они оказывались в одной постели. Иногда Клем кричала так громко, что Николасу казалось, что ее слышат прохожие, идущие по улице четырьмя этажами ниже.

— Трахай меня! Трахай меня! Трахай меня!

Господи святый! И это — профессор университета, дочь кавалера ордена Подвязки, представительница высшего класса, особа титулованная и богатая сверх всякого разумения!

Мартен улыбнулся. Вот ведь как случается в жизни. В свои двадцать семь лет он стал студентом, собирается получить ученую степень в области ландшафтного дизайна и крутит роман с аристократкой.

Произошла в его жизни и еще одна перемена. Внутри его постепенно перестала биться мысль о Реймонде. Что случилось с сочиненными им электронными посланиями, так никто и не узнал. Либо он изначально блефовал, и этих писем никогда не существовало, либо они действительно были отправлены, но не дошли до адресатов и безвозвратно затерялись где-то в Сети. Как бы то ни было, сейчас это уже не имело значения, поскольку послания эти так нигде и не материализовались — по крайней мере, в течение последних восьми месяцев.

Лос-Анджелес и происходившие там события казались далеким сном. Здесь, в Манчестере, небо которого постоянно сочилось холодным дождем, Мартен превратился в человека, который наслаждается каждым днем своей новой жизни, наполненной занятиями в университете, тайными встречами с Клем, покоем и осмысленностью существования.

20

Манчестер, понедельник, 13 января

«…городского паркового хозяйства в современном обществе».

Мартен решил сделать паузу в работе над курсовой и отодвинул клавиатуру компьютера. По его расчетам, объем работы должен был составить 80-100 страниц, а корпеть над ней придется месяца три. Хотя сдавать курсовую предстояло еще только в апреле, Мартен понимал, что ему предстоят колоссальные усилия, ведь за месяц объем написанного не превышал и двух десятков страниц.

Сейчас часы показывали половину третьего дня, в окно спальни назойливо колотил холодный дождик, начавшийся в семь утра, когда Мартен сел за компьютер, и не прекращавшийся до сих пор ни на минуту.

С головой, гудящей от напряжения, он встал из-за стола и, лавируя между кипами книг и документов, громоздившихся на полу, направился на кухню, чтобы сварить кофе.

Пока кофе закипал, Мартен решил перелистать свежий номер «Гардиан». Он не читал статьи, а лишь просматривал заголовки, и вдруг коротенькая заметка привлекла его внимание. Это было сообщение информационного агентства Ассошиэйтед Пресс, озаглавленное: «Новый шеф полиции Лос-Анджелеса», — оказывается, им стал человек со стороны, который тем не менее считался весьма компетентным специалистом.

— Ну-ну, — хмыкнул Мартен, — бог в помощь.

Но в следующее мгновение он поймал себя на мысли, что искренне желает ему успеха. Вероятно, после всего, что случилось, мэр и городской совет пришли к выводу о необходимости перемен. Так или иначе, понадобится очень много времени, чтобы вытравить старые привычки и традиции.

Николас перевернул страницу и уже собрался отложить газету, когда его внимание привлекла еще одна заметка — сообщение агентства Рейтер из Парижа. В нем говорилось, что в городском парке обнаружено тело мужчины среднего возраста без одежды. Несколько выстрелов в лицо, сделанных с близкого расстояния, так обезобразили его лицо, что опознать убитого пока не удалось.

Из Мартена словно выпустили воздух, он почувствовал, как на голове зашевелились волосы. Он вспомнил парк Макартура в Лос-Анджелесе и найденное там тело немецкого студента, жертвы убийств в Чикаго, Сан-Франциско и Мехико.

Реймонд.

Но ведь это невозможно!

Потрясенный до глубины души, Мартен отложил газету в сторону, налил кофе в чашку и вернулся к компьютеру.

Реймонд.

Нет, невозможно. После всего, что произошло, это просто невозможно!

Первой мыслью было позвонить в Париж Дэну Форду и расспросить его о подробностях убийства, но потом он передумал, решив, что незачем снова заниматься мазохизмом. Это всего лишь обычное убийство, и то же самое скажет ему Дэн Форд.

В половине восьмого он закончил работать, надел плащ, взял зонтик и направился к бару «Устрицы Синклера» на площади Шамблз, где заказал рыбу, жареный картофель и пинту эля. В восемь сорок пять Мартен снова сидел за компьютером, а в одиннадцать он выключил свет и лег спать.

23.20

Отсветы фар проезжающих по улице автомобилей выписывали на темных стенах и потолке спальни причудливые узоры, а непрекращающийся стук дождя по крыше и оконным стеклам превращали их в необычную, но успокаивающую светомузыку. У Мартена было ощущение, будто он принял какой-то слабый наркотик. Вот если бы рядом с ним была Клем, которая так некстати отправилась на семинар в Амстердам…

Затем его мысли переместились к Ребекке, живущей в доме Ротфельзов среди любви и комфорта.

23.30

Сон уже стал накатываться темной и теплой волной, как вдруг в его мозгу возник образ Хэллидея. Интересно, как ему служится в дорожной полиции? Джонни… Именно он в последние секунды трагедии, разыгравшейся на товарно-сортировочной станции, спас его и Ребекку, когда Полчак направил на них ствол своего чудовищного дробовика. Хэллидей остановил спятившего Лена единственным способом, который оставался в его распоряжении, — убил.

Образ бывшего коллеги расплывался, уступая место улыбающемуся Дэну Форду — он сидел на диване в своей парижской квартире и ласково гладил округлившийся живот Надин.

Париж.

Он снова вспомнил заметку в «Гардиан». Труп мужчины без одежды, обнаруженный в городском парке. Убит несколькими выстрелами в лицо.

Реймонд.

Нет, абсурд! Внутренний голос молчал, сердце билось ровно, и — никакого ощущения опасности. Нет, Реймонд мертв.

Может, все же стоит позвонить Дэну и обсудить этот инцидент. И вновь он решил не делать этого. Зачем вываливать собственные бредовые идеи на головы других? Это не более чем совпадение…

— НЕТ!

Николас проснулся от собственного отчаянного крика. Во сне он увидел Реймонда — тот стоял в его спальне, рядом с кроватью, и смотрел на него, спящего.

Инстинктивно Мартен протянул руку к тумбочке, чтобы проверить, на месте ли пистолет, но его пальцы нащупали лишь гладкую лакированную поверхность. Он пошарил рукой по тумбочке. Ничего. Он сел в кровати. Он точно знал, что положил свой кольт именно туда, где же оружие теперь?

«Теперь у меня оба твоих пистолета», — прогремел внутри его голос Реймонда, и он поднял глаза, ожидая увидеть убийцу, стоящего в темноте у изножья его кровати.

Порыв ветра бросил на оконное стекло очередной поток дождевой воды, и он наконец сообразил, где находится. Никакого Реймонда, просто ночной кошмар, воспроизведший то, что случилось однажды в Лос-Анджелесе. Тогда ему приснилось, что Реймонд находится в его спальне, и когда он проснулся, так оно и было: преступник действительно стоял у его кровати, направив на него оружие.

Мартен медленно поднялся с кровати, подошел к окну и выглянул наружу. Было еще темно, но в свете уличных фонарей он увидел танцующие в порывах ветра потоки дождя, которые уже начали перемежаться со снегом, и водную ленту Эруэлл, казавшуюся черной по сравнению с мутно-серыми линиями берегов.

Он сделал глубокий вдох, пробежал пальцами по волосам, посмотрел на часы: начало седьмого. Умыться и за компьютер! Главной его заботой сейчас была курсовая, а не охота за призраками.

Николас стянул трусы и бодро зашагал в ванную комнату, под горячий душ. Ему не терпелось поскорее приняться за работу. И вдруг — телефон!

Кто это может быть в такую рань? Скорее всего, ошиблись номером или… что-то случилось.

После третьего звонка он снял трубку.

— Слушаю.

Звонивший немного помешкал, а потом знакомый голос произнес:

— Это Дэн. Извини, что звоню так рано.

По спине пробежал холодок.

— Ты… по поводу того мужчины, которого застрелили в парке?

— Откуда ты знаешь?

— В газете прочитал.

— Французская полиция установила его личность.

— Ну и…

— Это Альфред Нойс.

21

Самолет авиакомпании «Бритиш эруэйз», рейс 1604 Манчестер — Париж, вторник, 14 января, 10.35

Из-за облаков время от времени выглядывало солнце, и тогда на ровной поверхности Ла-Манша начинали плясать солнечные зайчики. Впереди быстро приближалось побережье Нормандии, и вскоре самолет уже летел над «шахматной доской» — именно так выглядели сверху заботливо распаханные и ухоженные поля французских фермеров.

Целых десять месяцев Мартен жил в ожидании того, что что-то должно случиться, но ничего не происходило, и он уже стал к этому привыкать. И вот на тебе! После того как выяснилось, что обезображенный мертвец — не кто иной, как Альфред Нойс, Николасом овладело лихорадочное возбуждение вперемешку со страхом. С одной стороны, он испытал определенное чувство облегчения, поскольку произошедшее доказывало, что сомнения, мучившие его все это время, все же не были бредом сумасшедшего. С другой — Мартен был растерян, поскольку не было никакой возможности выяснить, что стояло за этим убийством и что должно произойти вслед за ним?

Решение отправиться в Париж Мартен принял еще во время телефонного разговора с Дэном Фордом. На следующей неделе занятий у него не было, лишь периодические встречи с научными руководителями его курсовой, одним из которых была Клем, находившаяся сейчас в Амстердаме.

Авиабилет до Парижа стоил немало, но путешествие на «Евростаре» — скоростном поезде, курсировавшем в тоннеле под Ла-Маншем, было тоже дорогим удовольствием. Зато авиаперелет занимал гораздо меньше времени. Кроме того, Мартен сумеет сэкономить на гостинице, поскольку Дэн Форд предложил ему разместиться на софе в их гостиной.

Однако даже если бы денег у него оставалось в обрез, только на учебу, он все равно бы поехал. Зов, исходящий от Реймонда и того страшного, что стояло за ним, был слишком силен, и Николас не мог ему противиться.

22

Дэн Форд поджидал его у выхода из зоны паспортного контроля аэропорта Шарля де Голля. Усевшись в его маленький двухдверный «ситроен» белого цвета, они направились в город.

— На тело Нойса в парке Монсо наткнулась парочка подростков. Труп лежал под кустами, недалеко от станции метро. — Выехав на шоссе А-1, Дэн переключил скорость и прибавил газу. — Жена Нойса не могла дозвониться до мужа из Америки и попросила гостиничный персонал найти его. Они позвонили в полицию, и после этого все выяснилось довольно быстро. Нойс приехал сюда по делам. Отель, в котором он остановился, располагается рядом с парком. Он прилетел из Лос-Анджелеса в Париж, пересел на рейс до Марселя, оттуда съездил на такси в Монте-Карло и затем вернулся в Париж. В Монте-Карло он приобрел партию бриллиантов на четверть миллиона долларов. Они пропали.

— У полиции есть какие-нибудь зацепки?

— Только то, что Нойса пытали, перед тем как убить.

— Пытали?

«Братья Азов из Чикаго, мужчины, застреленные в Сан-Франциско и Мехико. Всех их пытали, прежде чем убить. Это Реймонд!» — выстрелом прогремело ненавистное имя в мозгу Мартена.

— Полиция не раскрывает деталей. Возможно, им известно что-то еще, хотя… сомневаюсь. Филип Ленар, главный инспектор, которому поручено расследование, узнал, что раньше я освещал работу управления полиции Лос-Анджелеса, и когда я сказал ему, что имел отношение к делу, в которое косвенным образом был вовлечен Нойс, спросил, может ли он задать мне по телефону несколько вопросов. Я полагаю, если бы способ пыток что-нибудь означал или если бы у Ленара имелась еще какая-то информация, он бы мне наверняка сообщил, поскольку заинтересован получить от меня сведения о той истории.

Форд перестроился в другой ряд и снизил скорость. В последний раз Мартен виделся с ним ранней осенью, когда они с Надин неожиданно нагрянули в Манчестер, желая сделать ему сюрприз и сообщить о том, что ждут первенца. Теперь, спустя почти пять месяцев, Мартен увидел, что приближающееся отцовство мало изменило старого приятеля. На нем был неизменный мятый синий блейзер и светлые брюки, а единственный зрячий глаз, которым Форд взирал на окружающий мир, как всегда, горел огнем жизнелюбия и неисчерпаемого энтузиазма. Казалось, ему все равно, в какой точке планеты находиться — в Лос-Анджелесе, Вашингтоне, Париже… В любом городе мира он чувствовал себя как дома.

— В Лос-Анджелесе знают про Нойса? — спросил Мартен.

Форд кивнул.

— Ребята из убойного разговаривали с его женой и с детективами из лондонской полиции, которые допрашивали его раньше. А потом — с Ленаром.

— Ну и что дальше?

— Жена Нойса заявила, что понятия не имеет, кто мог убить ее мужа и связано ли это с той давнишней историей. По ее мнению, это обычное ограбление. Все, что есть у полиции Лондона, это запись прошлогодней беседы с Нойсом. Тогда, если ты помнишь, он заявил — и жена подтвердила его слова, — что его поездка в Лондон связана с бизнесом. Он не имеет понятия, кто такой Реймонд, что ему могло понадобиться в его магазине и квартире. Нойс также заявил, что его адрес мог оказаться в записях братьев Азов, убитых Реймондом в Чикаго, потому, что он воспользовался их услугами и оставил свои координаты, чтобы они прислали счет.

Они уже ехали по северному предместью Парижа.

— Хочешь в парк? Посмотришь то место, где нашли тело Нойса.

— Давай, — кивнул Николас.

— Думаешь, сможешь найти что-нибудь, чего не заметили французские полицейские?

— Не знаю, но их ведь не было в парке Макартура, когда мы обнаружили там Йозефа Шпеера.

— Это Париж, Ник, а не Лос-Анджелес, и убит Альфред Нойс, а не Йозеф Шпеер. Кроме того, не сбрасывай со счетов пропавшие бриллианты. Полиция квалифицирует это преступление как убийство с целью ограбления и больше ничего. Почерк убийства — это всего лишь совпадение, иначе парни из Лос-Анджелеса уже давно были бы здесь.

— Может, совпадение, а может, и нет.

Форд нажал на тормоз, и «ситроен» остановился в замершем перед светофором потоке машин.

— А что ты вообще собираешься делать? Ты больше не полицейский, у тебя нет никаких полномочий. А станешь совать повсюду свой нос, вынюхивать, люди заинтересуются и начнут задавать вопросы: кто ты такой, чем занимаешься и что делал раньше. Пойми, убийство Нойса возвращает все на круги своя. На него, как мухи на мед, слетятся журналисты, бульварные издания примутся изобретать самые фантастические истории. Реймонда показывали все телеканалы мира, тебя — тоже. Пусть ты сменил имя, но лицо-то у тебя осталось прежнее!

Машины впереди них тронулись, и Форд снял ногу с педали тормоза.

— Вдруг тебя узнают плохие парни из управления полиции Лос-Анджелеса, которые до сих пор пытаются разыскать Джона Бэррона, узнать, что с ним произошло, куда подевались он и его сестра? Я уже рассказывал тебе об Интернет-проекте Джина Вермеера. Так вот, сейчас появился еще один, под названием «Копперчаттер».[14] Слышал о таком?

— Нет.

— На этом сайте общаются полицейские со всего мира. Там можно найти все: словарь полицейского жаргона, анекдоты о коллегах, призывы отомстить «убийцам полицейских». Готов поспорить, что Джин Вермеер вывешивает на этом сайте имя Джона Бэррона как минимум дважды в месяц. Несомненно, его всецело поддерживают те, кто помнит Рыжего, Лена Полчака, Рузвельта Ли, Вальпараисо и Хэллидея.

Мартен, отвернувшись, смотрел в окно, а Форд тем временем продолжал:

— Стоит тебе сделать неловкое движение, привлечь к себе внимание, и ты поставишь под угрозу свою жизнь и все, что тебе удалось достичь. Ты, кстати, подставишь и Ребекку, помни об этом.

— Ну и что мне теперь прикажешь делать, наставник чертов?

— Вернуться в Манчестер. Я буду следить за развитием событий, и, если здесь что-то случится, ты узнаешь первым.

Форд остановил машину на красный свет. Пешеходы, ежась от холодного январского ветра, переходили улицу в обе стороны, и в течение некоторого времени друзья хранили молчание.

— Ник, прошу тебя, сделай, как я говорю: возвращайся в Манчестер, — наконец прервал паузу Дэн.

Мартен взглянул на него.

— Ну, рассказывай остальное.

— Что за «остальное»?

— То, что ты от меня утаил. Ты знаешь что-то еще, причем очень важное. Я понял это в тот самый момент, когда ты встретил меня в аэропорту. Что же это?

— Ничего.

— Рассказывай.

— Ну ладно, — сдался Форд, трогая машину с места. — О чем была твоя первая мысль, когда ты прочитал в газете про найденный в парке труп?

— О Реймонде.

— Естественно. Его имя автоматически выскочило на поверхность твоего сознания, верно?

— Да.

— Но мы знаем, что Реймонд мертв.

— Валяй дальше. — Николас пристально смотрел на приятеля, ожидая продолжения.

— Когда я в первый раз услышал о раздетом и обезображенном трупе, обнаруженном в парке, но еще не знал, что это Альфред Нойс, я связался с одним своим приятелем из «Лос-Анджелес таймс» и попросил его выполнить одно поручение.

— Ну?

— Сегодня утром, когда ты уже находился в пути, я получил от него весточку. Так вот, из офиса коронера округа Лос-Анджелес дело Реймонда исчезло. Пропало все: фотографии, отпечатки пальцев… короче говоря, все материалы. Такая же история приключилась в управлении полиции Лос-Анджелеса. И в управлении юстиции Сакраменто. И в управлении полиции Беверли-Хиллз. И в управлении полиции Чикаго. Самое интересное: неизвестный хакер взломал базу данных ФБР и полностью удалил из нее все связанные с Реймондом файлы. Сейчас проверяют, не постигла ли та же участь материалы, хранящиеся в отделении Интерпола в Вашингтоне и полицейских ведомствах Сан-Франциско и Мехико. Как ты полагаешь, каков будет результат?

— Когда все это произошло?

— Неизвестно. — Дэн покосился на него, а потом снова перевел взгляд на дорогу. — Но это еще не все. В числе тех, кто проводил кремацию тела Реймонда, были три человека — двое мужчин и одна женщина, — которых, обвинив в различных нарушениях, либо уволили, либо перевели. Оба мужчины умерли с промежутком в три недели, а женщина бесследно исчезла, причем произошло все это в течение четырех месяцев после известных тебе событий. Сообщали, что она переехала жить к своей сестре в Новый Орлеан, но, как выяснилось, никакой сестры у нее там нет, а есть только дядя, который уже забыл, когда видел дорогую племянницу.

Мартену показалось, что к его шее прикоснулись чьи-то ледяные пальцы, как будто мертвец, поднявшись из могилы, решил по-дружески потрепать его по затылку. Примерно такое же чувство он испытал, прочитав в газете о том, что в парижском парке обнаружен голый мужчина, убитый несколькими выстрелами в лицо, только теперь оно было гораздо сильнее.

— Ты хочешь сказать, что Реймонд, возможно, до сих пор жив?

— Да ничего я не хочу сказать! Но мы с тобой знаем, что за ним дважды присылали самолет. Это значит, что он работал не один, и у тех, кто за ним стоял, денег куры не клюют.

Форд сейчас говорил то, что сам Мартен знал в течение всего этого времени и что беспардонно опровергал шеф полиции Харвуд, стремясь поскорее закрыть дело.

— А что с врачом, который констатировал смерть Реймонда в больнице?

— Его зовут Феликс Норман. Он уже не работает, сейчас двое ребят по моей просьбе пытаются найти его.

— Господи! А в управлении полиции об этом знают?

— Вряд ли. А если даже и знают, то ничего не предприняли. Оба мужчины умерли, на первый взгляд, естественной смертью, относительно пропажи женщины никто не заявлял, и кому вообще интересно рыться в старых папках и базах данных дела, которое давно закрыто и ни для кого не представляет интереса?

Впереди показалось круглое здание Барьер Монсо, одной из бесчисленных застав, возведенных по периметру старого города в конце XVIII века. А дальше раскинулся тускло-коричневый массив городского парка.

— Это здесь? Здесь нашли тело Нойса?

— Да, это парк Монсо.

Форд видел, как по мере приближения к парку в глазах приятеля появляется блеск, ощущал нараставшее в нем напряжение. Мартен внимательно рассматривал окрестности, пытаясь вычислить, откуда мог прийти и куда затем скрыться убийца. Полицейский, казалось умерший внутри его, вновь возродился. Именно этого Дэн больше всего боялся.

— Ник, держись от этого подальше, — голосом, полным тревоги, предупредил он. — Мы пока ничего не знаем. Дай сначала поработать мне с моими ребятами в Лос-Анджелесе, дай шанс французской полиции. Может, они найдут что-нибудь.

— Давай-ка мы с тобой для начала прогуляемся по парку и оглядимся, а там видно будет.

Через три минуты Форд остановил «ситроен» на рю де Танн, прямо напротив входа в парк. Ровно в 12.30 они вышли из машины и, перейдя залитый солнцем бульвар де Курсель, оказались перед удивительными по своей красоте воротами.

Не успели они пройти и двадцати ярдов по центральной аллее, как увидели впереди троих полицейских, стоявших неподалеку от высокой живой изгороди; ближе к ней вели беседу двое мужчин в штатском. Было ясно, что это детективы. Один из них, невысокий крепыш, оживленно жестикулировал и, по всей видимости, что-то объяснял своему собеседнику, который кивал и, вероятно, задавал вопросы. Он был моложе, значительно выше, и даже на расстоянии было заметно, что он не француз.

Джимми Хэллидей!

23

— Вали отсюда! Быстро! — яростно прошипел Форд. Мартен колебался. — Ну давай же, давай!

Наконец Николас повернулся и направился к выходу. Форд последовал за ним. Он бы не удивился, увидев здесь Вермеера, но — Хэллидей? Какого черта ему тут понадобилось?

— Именно об этом я тебя предупреждал! — Дэн поравнялся с приятелем.

— Давно он в Париже?

— Откуда я знаю! Я вижу его здесь в первый раз, а управление Лос-Анджелеса в этом расследовании участия не принимает. Он, наверное, приехал сюда как частное лицо.

— А детектив рядом с ним — тот, кто расследует убийство?

— Да, — кивнул Форд, — инспектор Филип Ленар.

— Дай ключи, я подожду тебя в машине. А ты возвращайся туда и постарайся что-нибудь разузнать. Тем более что Хэллидей тебя хорошо знает.

— Он будет спрашивать про тебя.

— Нет, он будет спрашивать про Джона Бэррона, — усмехнулся Мартен, — а его ты не видел с тех пор, как уехал из Лос-Анджелеса.

Мартен машинально изучал приборную доску «ситроена».

Джимми Хэллидей. Что бы ни говорили официальные лица из управления полиции, можно было предвидеть, что они пошлют кого-нибудь в Париж, услышав об убийстве, почерк которого не мог не заставить вспомнить Реймонда. А Хэллидей знал обо всем, что связано с Нойсом больше, чем кто-либо еще. Если предположить, что убийство Нойса заставило полицию Лос-Анджелеса вернуться к делу Реймонда, они уже наверняка обнаружили исчезновение всех связанных с ним материалов, и это не могло не натолкнуть их на мысль о том, что преступнику удалось каким-то загадочным образом покинуть больницу. Теперь же, когда все записи, касающиеся его, исчезли, а сообщники либо уничтожены, либо пропали без вести, и нынешняя его ипостась никому не известна, он, поправив здоровье, снова принялся за реализацию своего плана — с того самого места, на котором его так бесцеремонно прервали.

Швейцария, Невшатель, то же самое время

Ребекка впервые увидела его в середине июля, когда немногочисленная группа осматривала Юру, а еще через пару недель они встретились за обеденным столом в доме Ротфельзов. Он знал, что Ребекка является пациенткой Юры, и выказал неподдельный интерес к практикуемым там психотерапевтическим программам. Они провели вместе около часа, разговаривая, а затем играя с детьми хозяев дома, и под конец Ребекка уже знала, что он влюблен в нее. И все равно прошел еще целый месяц, прежде чем он взял ее за руку, и еще один — прежде чем поцеловал.

Эти месяцы до того момента, когда они впервые прикоснулись друг к другу, стали для девушки настоящей пыткой. Один взгляд рассказал ей о его чувствах, и с этого момента ее собственные чувства начали разгораться подобно костру, до тех пор пока любовь Ребекки к нему не стала такой же сильной, как его, а может, даже превзошла ее.

Александр Кабрера был для нее самым прекрасным мужчиной из всех, которых она знала или когда-либо видела. Для нее не имело никакого значения ни то, что тридцатичетырехлетний высокообразованный и весьма успешный бизнесмен был на десять лет старше ее, ни то, что он являлся работодателем Жерара Ротфельза.

Этот аргентинец владел и руководил корпорацией, которая разрабатывала и строила трубопроводы, а также обеспечивала их эксплуатацию почти в тридцати странах мира. Ее штаб-квартира находилась в Буэнос-Айресе, а в Лозанне — филиал, координирующий деятельность компании на европейском континенте. Поэтому Александр наведывался в Швейцарию каждый месяц, хотя у него был офис и в Париже, в постоянно арендованном номере люкс отеля «Риц».

Относясь с огромным уважением и к самой Ребекке, и к обязанностям, которые она выполняла в доме его подчиненного, а также не желая вносить сумятицу в деятельность филиала корпорации в Лозанне, неизбежной в том случае, если поползут сплетни и пересуды, Александр настоял на том, чтобы они с Ребеккой встречались тайно от всех.

Вот уже на протяжении четырех месяцев их встречи происходили именно так, втайне, когда он приезжал по делам в Лозанну или когда ему удавалось уговорить Ротфельзов отпустить девушку на один, два или три вечера. Влюбленные отправлялись в Рим, Париж или Мадрид, останавливались в разных отелях, Ребекку привозил и отвозил специально арендованный автомобиль с шофером. Более того, они еще ни разу не оказывались в одной постели. Это, по словам Александра, должно произойти только в их первую брачную ночь, и ни секундой раньше. А в том, что она будет, не было никаких сомнений, тем более что Кабрера поклялся в этом тогда же, когда впервые поцеловал ее.

В этот день, одевшись потеплее, поскольку январь выдался холодным, Ребекка сидела на скамейке у замерзшего пруда поместья Ротфельзов и наблюдала за вверенными ее заботам ребятишками — трехлетним Патриком, пятилетней Кристиной и шестилетней Колеттой, — которые учились кататься на коньках. Через двадцать минут они вернутся домой. Потом девочки будут заниматься музыкой, а затем — итальянским с преподавателем, приходящим по вторникам и четвергам. Патрик же останется с ней. В четыре часа по средам и пятницам приходил учитель русского языка и после урока с детьми занимался еще час с Ребеккой. К этому времени девушка уже освоила испанский, итальянский и французский и теперь делала столь же впечатляющие успехи в русском. А вот немецкий с его горловыми звуками давался ей с трудом.

Вечером из Буэнос-Айреса для участия в деловом ужине в Сент-Морице приедет Александр, после чего ему предстояло вернуться в Париж. Хотя они и разговаривали по телефону ежедневно, видеться им приходилось нечасто, и сейчас Ребекка всей душой рвалась в Сент-Мориц, чтобы хоть немного побыть рядом с любимым. Однако его положение главы крупной компании, напряженный график, а также добродетельно-требовательный подход к их отношениям делали эту встречу невозможной. И Ребекке оставалось лишь согласиться с таким положением вещей, точно так же как она приняла тайный характер их встреч. «Когда настанет время соединить наши жизни, родная, об этом узнает весь мир», — сказал он ей, а до этого момента об их любви должны знать только они, а также ограниченный круг избранных: Ротфельз, его жена Николь, Жан-Пьер Роден, телохранитель Александра, следовавший за ним повсюду, словно тень, и выполнявший все его поручения.

Правда, существовал еще один человек, для которого отношения между Ребеккой и Александром не являлись секретом, — леди Клем. Она познакомилась с Александром, когда навещала Ребекку в доме Ротфельзов в сентябре. Затем встретила его еще раз, в Лондоне, в Альберт-Холле, на благотворительном вечере по сбору средств в пользу клиники «Бэлмор». Тогда Александр сделал фонду весьма щедрое пожертвование, оговорив при этом, что оно предназначается в основном на нужды Юры.

В третий раз они встретились еще через несколько месяцев, когда Клем опять навестила Ребекку в Невшателе. К этому времени роман между Ребеккой и Александром уже был в самом разгаре. Девушка призналась ей в своих чувствах к прекрасному Александру, но при этом умоляла держать все это в секрете, даже от Николаса:

— Брат слишком зациклен на том, чтобы защищать меня от всех и всего.

Он может отреагировать на это сообщение слишком эмоционально и, возможно, даже решить, что такой влиятельный и всемирно известный человек, как Александр Кабрера, намерен использовать его сестру в качестве игрушки. Кроме того, Александр и сам настаивает на том, чтобы отношения между ними пока сохранялись в тайне.

— И знаешь, — с озорной улыбкой добавила Ребекка под конец их разговора, — если Николас может крутить с тобой роман по секрету от всех, почему у меня не может быть то же самое с Александром? Пусть это будет чем-то вроде игры. — Девушка снова улыбнулась. — Договорились?

Клем, рассмеявшись, кивнула головой.

Вот почему Мартен ничего не знал ни о составленном против него девичьем заговоре, ни о любви, которую носит в сердце его сестра.

24

Париж, бар «Леклюз Мадлен», площадь Мадлен. Тот же день, вторник, 14 января, 14.30

Дэн Форд набрал номер, а затем протянул Хэллидею свой мобильный телефон и взял бокал с бордо, дожидаясь, пока Джимми переоформит свой обратный билет на другую дату, чтобы задержаться в Париже еще на несколько дней.

Они приехали сюда из парка Монсо на такси двадцать минут назад. Хэллидею захотелось выпить, а Форд намеренно увел его подальше от парка, то есть от Мартена, и надеялся, что тот увидит их, поймет, что происходит, и просто-напросто поедет на левый берег, туда, где находилась квартира Дэна и Надин. Выяснить, сделал ли это Мартен или нет, и видел ли он их вообще, было невозможно. Не исключено, что Мартен до сих пор сидел в машине, тщетно дожидаясь своего друга.

— Извини, меня просили подождать. — Хэллидей указал на телефон, а затем взял бокал с бренди и сделал внушительный глоток.

— Все в порядке, — успокоил его Форд.

Джимми выглядел постаревшим лет на десять, а ведь они не виделись меньше года. Он похудел, лицо его осунулось, черты обострились, а голубые глаза, некогда полные жизни, выцвели и потухли. Серые помятые брюки и поношенная светло-синяя куртка довершали облик типичного неудачника.

Уставший и измотанный долгим перелетом, он прибыл в Париж этим утром и отправился прямиком в кабинет инспектора Ленара в здании городской полиции, а чуть позже они поехали осматривать место преступления в парке.

Между прочим, Хэллидей уже не являлся сотрудником полиции Лос-Анджелеса, а работал частным детективом и был нанят страховой компанией с целью выяснить судьбу бриллиантов стоимостью в четверть миллиона долларов. Обычно полиция не любила иметь дело с неофициальным расследованием, но Джимми Хэллидей долгое время работал в полиции Лос-Анджелеса, да к тому же имел когда-то дело с Нойсом, поэтому Ленар был рад его появлению, так же как чуть раньше он выразил готовность принять помощь от Дэна Форда.

Первоначальный план Джимми заключался в том, чтобы провести в Париже два или три дня, выяснить, какие улики удалось собрать французской полиции, установить личный контакт с Ленаром и, договорившись о том, что его будут держать в курсе расследования, вернуться домой. Однако обстоятельства внезапно изменились, и произошло это именно в тот момент, когда в парке к ним присоединился Дэн Форд. Зазвонил мобильный телефон инспектора Ленара, и через несколько секунд они уже знали, что несколько часов назад в Монте-Карло убит знаменитый на весь мир торговец бриллиантами, богач Фабиан Кюртэ. Проникнув в роскошный дом Кюртэ, неизвестный взломщик в черной шапочке-маске застрелил его и телохранителя.

Именно у покойного Альфред Нойс приобрел те самые бриллианты, которые исчезли после его убийства.

Ленар поехал в аэропорт, чтобы сесть на ближайший рейс до Монте-Карло, и тогда Хэллидей спросил у Форда, нет ли поблизости местечка, где они могли бы выпить и откуда он мог бы позвонить в авиакомпанию, чтобы перенести дату вылета. Вел он себя сдержанно, лишь сказал, что ему приятно вновь увидеть Форда и он рад за него. Получить работу в таком замечательном городе — об этом можно только мечтать! Он ни разу не упомянул Джона Бэррона, не спросил, где он и что с ним случилось. Имя Реймонда было упомянуто лишь вскользь, поэтому невозможно было понять, располагает ли он той же информацией, что и Форд.

Форд невольно задумался: зачем Хэллидей вообще приехал в Париж, если не считать того, что сейчас он в качестве частного детектива выполнял задание страховой компании. А может, это спектакль, тщательно срежиссированный полицией Лос-Анджелеса? Почему бы не предположить, что его направили в Париж с целью восстановить контакт с Фордом и через него выяснить нынешнее местонахождение Джона Бэррона? А что до внешнего облика… Когда-то Хэллидей был первоклассным детективом, оттачивавшим навыки самоконтроля и манипулирования людьми под руководством великого Рыжего Макклэтчи в бригаде 5–2. Вот почему Дэн мысленно пообещал себе следить за каждым своим словом.

— Спасибо, — поблагодарил детектив, возвращая телефон Форду. — Все в порядке.

Затем он взял свой бокал и откинулся на стуле.

— Знаешь, Дэн, а я развелся. Детишки остались у жены. Это случилось… — Он задумался, вспоминая. — Почти семь месяцев назад.

— Жалко.

Хэллидей поболтал спиртное в бокале, потом допил все, что там оставалось, и сделал знак официанту, чтобы тот принес новую порцию.

— Бригаду распустили.

— Я знаю.

— Она просуществовала сто лет, и теперь от нее остались лишь Бэррон и я.

«Вот он и заговорил о Джоне! А что дальше?»

Долго ждать не пришлось, поскольку в следующий момент Хэллидей выдохнул:

— Где он?

— Кто? Бэррон?

— Ага.

— Понятия не имею.

— Да ладно, Дэн.

— Честно не знаю.

Официант принес виски, и Джимми одним глотком выпил сразу половину порции, а потом поставил стакан на стол и посмотрел на Форда.

— Я знаю, что кое-кто из наших посчитался с ним… хотел поговорить об этом, но не смог узнать ни его телефон, ни адрес. Потом я пытался связаться с ним через его сестру в пансионате, но не нашел ее там, а куда и почему она уехала, мне сообщать не захотели. — Он схватил стакан и сжал его так, что костяшки побелели. — Я и с тобой пробовал связаться, не помню только когда. Тебя уже перевели в Вашингтон. Я послал тебе сообщение туда.

— Я его не получил.

— Не получил?

— Нет.

Детектив обвел взглядом бар.

— Нам с Джоном нужно поговорить, Дэн. Очень нужно!

Форд был готов к тому, что на него могут давить, и спокойно ответил:

— В последний раз мы виделись с ним еще в Лос-Анджелесе. Я хотел бы помочь тебе, да не могу. Ты уж извини.

Хэллидей несколько секунд смотрел ему в глаза, а потом отвел взгляд. Дэн сделал глоток бордо. Его собеседник, вне всякого сомнения, понимал, что он лжет. Не важно, пытался ли Хэллидей, как он утверждает, связаться с ним раньше или нет, но сейчас он сидел напротив, со стаканом в руке обводя невидящими глазами помещение бара, посетители которого, поскольку обеденный перерыв закончился, уже потянулись к выходу.

Может, парень просто сломался? За тяжелым психологическим ударом, связанным с расформированием бригады, последовал унизительный перевод в дорожную полицию, а потом вдобавок ко всему его бросила жена… Может, от Бэррона ему и нужно просто посидеть, поболтать по-дружески, вспомнить былое? В конце концов, от всей знаменитой бригады остались в живых только они. А с другой стороны, вдруг он прибыл сюда специально для того, чтобы свести счеты? Напросился провести расследование для страховой компании, чтобы иметь убедительный предлог для поездки в Париж? Убийство Нойса и присутствие здесь его, Дэна Форда, отлично вписывались в такую схему.

— Мне нужно отоспаться, Дэн. — Хэллидей грузно поднялся из-за стола. — Сколько с нас?

— Не беспокойся, Джимми, я заплачу.

— Спасибо. — Он допил виски, поставил стакан на стол и наклонился к Форду. — Я хочу поговорить с Джоном. Сегодня, в крайнем случае — завтра. Я остановился в отеле «Эйфель Камброн». Передай ему, хорошо? Скажи, что это связано с Реймондом.

— С Реймондом?

— Просто скажи ему это. Скажи, что мне срочно нужна его помощь. — Он не сводил сосредоточенного взгляда с журналиста еще несколько секунд, а потом повернулся и пошел к выходу.

Форд встал, бросил на стол купюру в двадцать евро и вышел следом за Хэллидеем на холодную зимнюю улицу.

25

Ни Дэн Форд, ни Джимми Хэллидей не заметили бородатого мужчину крепкого сложения, который в одиночестве сидел за столиком возле двери. Он вышел следом за ними, а затем с невинным видом стоял рядом, пока Форд ловил для Хэллидея такси и называл шоферу отель, в который необходимо отвезти его приятеля.

Затем он проследил, куда затем направился репортер, вынимая на ходу из кармана мобильный телефон.

Они также не видели этого человека и раньше, в парке Монсо, когда тот сидел на лавочке и кормил голубей, наблюдая исподтишка за осмотром места преступления, а после того, как двое мужчин сели в такси, поймал другое и последовал за ними до бара «Леклюз Мадлен».

Бородатый стоял перед «Леклюз» еще секунд десять, вертя головой по сторонам, будто бы решая, что делать дальше. Наконец он повернулся, пошел вниз по улице и вскоре затерялся среди пешеходов, заполнивших площадь Мадлен.

Его звали Юрий Коваленко. В свои сорок один год он был одним из лучших следователей российского министерства внутренних дел, его специализацией было расследование убийств. Он приехал в Париж по приглашению французского правительства, чтобы оказать местной полиции посильное содействие в следствии по делу об убийстве Альфреда Нойса. Коваленко официально ввели в следственную группу, но он не обладал полицейскими полномочиями и подчинялся руководителю группы, инспектору Филипу Ленару, который относился к нему с подчеркнутой вежливостью, но при этом держал на расстоянии вытянутой руки и давал ему ровно столько информации, сколько считал нужным. Такое отношение можно было объяснить двумя причинами. Во-первых, преступление было совершено в Париже, и раскрыть его должна была исключительно французская полиция. Во-вторых, приглашение русского следователя было организовано российским правительством через министерство иностранных дел, и французы согласились на это только из дипломатической вежливости, тем более что делу можно было придать международное значение: убитый являлся бывшим российским гражданином. В результате Ленару велели принять русского следователя в свою команду, но никаких дополнительных объяснений не предоставили. Из-за этого между ними сразу установились довольно натянутые отношения, и это стало одной из причин, по которой Коваленко до сих пор не познакомили с корреспондентом «Лос-Анджелес таймс» Дэном Фордом, не позвали на осмотр места преступления в парк Монсо, когда Ленар отправился туда с Фордом и Хэллидеем.

Что ж, пусть его не пригласили, но они не могли запретить ему приехать в парк самостоятельно и, надев темные очки, сидеть на скамейке, кормить голубей и наблюдать за происходящим. Поступив именно таким образом, Коваленко сумел выяснить для себя кое-что о Хэллидее: например, где он остановился и какими напитками явно злоупотребляет.

Более того, усердие Коваленко принесло ему дополнительный бонус. Когда Дэн Форд приехал в парк Монсо, с ним был второй мужчина, но стоило им увидеть полицейских, они поспешно ретировались. Теперь русский следователь размышлял, кем мог быть тот второй и почему журналист так поспешно увел его. Учитывая тот факт, что неизвестный сопровождал Форда, можно было предположить, что его также интересует совершенное здесь преступление. Не вызывал сомнения и тот факт, что Форд не хотел, чтобы его спутника заметили. Но кого он опасался — Ленара, Хэллидея или их обоих?

Коваленко пытался проанализировать и сложить воедино все имеющиеся в его распоряжении факты. Во-первых, Ленар не пригласил его на встречу с Хэллидеем, бывшим детективом, который, работая в Лос-Анджелесе, общался с Нойсом. Во-вторых, во время этой встречи появился репортер Дэн Форд, который писал о происшествии с Нойсом в «Лос-Анджелес таймс». В-третьих, странное поведение неизвестного, приехавшего в парк вместе с Фордом. Все это вместе наталкивало его на мысль о том, что произошедшее здесь преступление было не простым убийством с целью ограбления, а являлось продолжением прежних событий почти годичной давности.

Очень немногие — только российское МВД, а теперь еще и парижская полиция — знали о том, что Альфред Нойс являлся выходцем из России. Точно так же, как портные, застреленные в Чикаго печально известным Реймондом Оливером Торном. Кроме того, в дни, предшествовавшие появлению Торна в Чикаго, были убиты еще двое выходцев из России — банковский менеджер в Сан-Франциско и очень известный скульптор в Мехико. Информация, содержавшаяся на магнитной ленте паспорта Торна, подтверждала, что он был в этих городах как раз в те дни, когда произошли убийства.

Четверо русских, убитых в течение трех дней! А пятым, до которого Торн пытался добраться, но не смог, поскольку погиб сам, был Альфред Нойс. Не вызывало сомнений: он уцелел только благодаря тому, что оказался в то время в Лондоне. Проблема заключалась в том, что предполагаемый убийца, Реймонд Оливер Торн, был мертв, его тело кремировали, а его подлинную личность и мотив совершенных им преступлений так и не установили.

В связи со всем этим Москва направила в Лос-Анджелес своих следователей. Перед ними была поставлена задача: работая совместно с американскими коллегами, выяснить, не являются ли эти убийства частью обширного заговора, направленного против бывших российских граждан. Под нажимом федеральных властей полиция Лос-Анджелеса предоставила русским следователям доступ к содержимому сумки Реймонда Торна, изъятой из Юго-Западного скорого. Внимательно ознакомившись с ним, российские следователи оказались в таком же тупике, как и американские. Ключи от банковской ячейки, записи в ежедневнике, в которых упоминались дом на Аксбридж-стрит, бар «У Пентрита» и российское посольство в Лондоне, а также дата 7 апреля не говорили им ровным счетом ничего.

А тут еще выяснилось, что «ругер», из которого были застрелены братья, не имеет отношения к убийствам в Сан-Франциско и Мехико. Так что привязать к ним Реймонда было невозможно. Его смерть, кремация и почти полное отсутствие какой-либо дополнительной информации поставили в этой истории жирную точку. Дело было закрыто, отправлено в архив и помещено на полку в целый квартал длиной, забитую тысячами других дел о нераскрытых убийствах. И все же жестокая расправа с Альфредом Нойсом возродила угасший было интерес к делу Реймонда, причем не только у российского МВД и парижской полиции, но и у отставного американского детектива и репортера газеты «Лос-Анджелес таймс», которые так или иначе в свое время имели отношение к Нойсу.

В России иностранные журналисты и их друзья неизменно находились под подозрением, поскольку власти полагали, что они непременно должны быть связаны с разведкой своих стран. Коваленко не видел причин, по которым здесь, в Париже, все должно быть иначе. У него также не было оснований полагать, что от российских следователей, работавших в Америке, скрыли какие-то важные сведения, но, с другой стороны, он не мог быть уверен и в том, что им рассказали абсолютно все.

Итак, комбинация всех этих обстоятельств чрезвычайно заинтересовала Коваленко, и после долгих раздумий он пришел к выводу, что Форд является ключевым человеком, который, скорее всего, обладает наиболее полной информацией, поэтому именно за ним необходимо наблюдать с особой тщательностью.

26

Квартира супругов Форд на улице Дофин. Все еще вторник, 14 января, 20.40

— Хэллидей не зря упомянул Реймонда и не зря сказал, что ему нужна моя помощь.

Николас Мартен, сгорбившись, сидел за обеденным столом в небольшой гостиной Дэна Форда. Он видел, как Форд и Хэллидей вышли из парка Монсо, сели в такси и уехали. Поняв, что таким образом приятель подает ему сигнал, он пересел за руль «ситроена» и завел двигатель.

Пришлось долго кружить по незнакомому городу, прежде чем он нашел улицу Дофин и, позвонив в дверь, несказанно обрадовал Надин своим появлением. Она, правда, нисколько не удивилась, так как Дэн еще утром сообщил ей о приезде Мартена.

Женщина сразу же принялась хлопотать: сделала ему сэндвич, налила вина и развлекала до тех пор, пока не пришел Дэн. Все это она делала с необыкновенной теплотой и радушием, потому что Мартен был лучшим другом ее мужа, а для Надин это очень много значило.

И вот теперь приятели сидели за обеденным столом и спорили до хрипоты. Николас был преисполнен решимости позвонить Хэллидею и выяснить, что тому известно о Реймонде. Форд требовал, чтобы Мартен немедленно покинул город и не возвращался до тех пор, пока детектив не уедет.

Возможно, Мартен и прислушался бы к этому совету, но сегодня он увидел, как в парке Монсо Джимми осматривает место преступления вместе с Ленаром — как и тогда, когда Реймонд расправился с Йозефом Шпеером. Воспоминания нахлынули на него, и вот уже в который раз он укорял себя не только за смерть невинных людей, погибших потому, что он недооценил Реймонда, но и за то, что он сам застрелил — пусть даже в целях самообороны — Рузвельта Ли и Марти Вальпараисо. Картины прошлого оказались настолько ярки, что Мартен, сидя в парижской квартире своего друга, даже ощутил кислый запах пороховой гари.

Все вернулось благодаря приезду в Париж Хэллидея, и с этим нужно было что-то делать. Обсуждать или ссориться, кричать или плакать, злиться или скорбеть. Вот почему Мартену было жизненно необходимо встретиться с Джимми Хэллидеем, ведь он — единственный в мире человек, который способен понять его, поскольку был там, когда все произошло.

— То, что Хэллидей упомянул Реймонда и сказал, что ему нужна твоя помощь, может оказаться ловушкой. — Дэн Форд поставил кофейную чашку и отодвинулся от стола. — Поманил тебя наживкой, зная, что ты на нее непременно клюнешь, высунешься и тем самым выдашь себя.

— Думаешь, он мог сочинить все это специально для меня?

— А ты можешь быть уверен в том, что не он науськивал на тебя детективов Лос-Анджелеса? И даже если это не так, с тех пор он потерял друзей, работу, самоуважение и семью. Может, ему стало известно то же, что выяснили мы относительно Реймонда, а может, даже больше, и теперь он хочет поделиться этим с тобой? И опять же, почему не допустить, что он считает тебя ответственным за произошедшее и теперь хочет отдать должок. Ты можешь быть на сто процентов уверен в том, что это не так?

Николас поглядел на друга, а затем отвел взгляд. Он знал, что Форд всего лишь пытается защитить его. По той же причине Дэн не хотел поначалу рассказывать ему об исчезновении материалов дела Реймонда. По той же причине он утащил его из парка, увидев там Хэллидея. Дэн все делал правильно, но была одна вещь, в которой он ошибался. Не важно, насколько низко пал Джимми Хэллидей, но бывший коллега никогда не причинит ему зла. Дэн Форд мог строить любые предположения относительно того, что произошло на товарно-сортировочной станции, но он никогда не расспрашивал об этом Мартена, а тот никогда ему об этом не рассказывал. Поэтому Форду неоткуда было знать о том, как повел себя в тех обстоятельствах Хэллидей.

И пусть Форд прав, пытаясь предостеречь и защитить его, Мартен верил в то, что Джимми действительно узнал что-то о Реймонде и хочет поделиться с ним сведениями. Это возобладало над всеми доводами друга.

— Я хочу видеть Хэллидея. Я хочу поехать к нему в отель. Сегодня. Сейчас.

— Ты хочешь встретиться с ним? — изумленно вздернул брови Форд. — Встретиться лицом к лицу?

— Да.

Надин Форд мягко положила ладонь на руку мужа. Она мало понимала из того, о чем говорили мужчины, но почувствовала, что их спор принял другое направление. Она видела, как они смотрят друг на друга, ощущала обуревающие их чувства, и от этого ей становилось страшно.

— C'est bien.[15] — Дэн улыбнулся и погладил жену по животу. — C'est bien.

Мартен насилу выдавил из себя улыбку. Надин начала обучать Дэна французскому, еще когда они жили в Лос-Анджелесе. Судя по всему, она была хорошим учителем, поскольку знание французского языка и сыграло решающую роль в переводе его в парижское бюро, и сейчас он, судя по всему, чувствовал себя здесь так же уютно, как в старом любимом свитере.

На кухне заверещал мобильник Дэна, и он отправился туда, чтобы ответить на звонок.

— Дэн Форд, — послышался вскоре его голос. А потом: — Comment? Où?[16]

Голос журналиста наполнился вдруг тревогой и удивлением. Мартен и Надин как по команде повернули головы в сторону кухни.

— Oui, merci.[17]

Через пару секунд он вернулся в гостиную. Смотреть на него было страшно.

— Звонил инспектор Ленар. Он только что вернулся из Монте-Карло. Хэллидей найден мертвым в номере отеля.

— Что?

— Он убит.

27

Отель «Эйфель Камброн», улица Круа-Нивер, 21.20

Дэн Форд загнал «ситроен» на случайно подвернувшееся свободное место, не доезжая полквартала до отеля. У входа стояли полицейские в форме, несколько машин экстренных служб и темно-бордовый «пежо» инспектора Ленара.

— Ник, — негромко начал Форд, — пока о тебе еще никто не знает, но если ты войдешь туда, Ленар захочет выяснить, кто ты такой и зачем сюда явился. А потом об этом узнает и полиция Лос-Анджелеса. Ты нарываешься на крупные неприятности.

— А ты используй свое обаяние, — улыбнулся Мартен. — Скажи ему, что я твой друг из Штатов.

— Значит, ты твердо решил покончить жизнь самоубийством?

— Дэн, Джимми Хэллидей был моим другом и коллегой. А если я сумею заметить, найти что-нибудь особенное? Может, у меня это получится лучше, чем у французской полиции? По крайней мере попробую. — Мартен помолчал и добавил: — Джимми сделал бы для меня то же самое.

Войдя в номер, они застали там Ленара с еще одним инспектором. Криминалисты уже обследовали ванную комнату и спальню и ушли. Полицейский фотограф продолжал снимать. На кровати лежал Хэллидей в белой футболке и трусах. Верхняя часть футболки пропиталась кровью, голова была вывернута под неестественным углом. Горло несчастного было перерезано почти до позвоночника.

— Qui est-ce?[18] — озадаченно уставился Ленар на Мартена.

— Николас Мартен, un ami américain,[19] — пояснил Дэн. — D'accord?[20]

Ленар внимательно посмотрел на Мартена и сказал по-английски:

— Если только он не будет крутиться под ногами и ничего не станет трогать.

Форд поблагодарил инспектора и тут же спросил:

— Есть какие-нибудь соображения относительно того, кто мог это сделать и как это произошло?

— На ковре возле двери мы обнаружили кровь. Возможно, он отдыхал или находился в туалете, когда в номер кто-то постучал. Он подошел к двери, открыл ее, и в тот же миг ему перерезали горло, а затем оттащили на кровать. Все это произошло в считанные секунды. Оружие было очень острым — возможно, бритва или какой-нибудь нож.

— Ограбление?

— На первый взгляд — нет. Бумажник убитого остался нетронутым, его багаж даже еще не распакован.

Мартен осторожно шагнул к кровати, чтобы лучше рассмотреть Хэллидея, в это мгновение из ванной комнаты вышел грузный бородатый мужчина. Ему было около сорока лет, а большие карие собачьи глаза придавали ему сонный вид.

— Это инспектор Коваленко из российского министерства внутренних дел, — представил вошедшего Ленар. — Он помогает нам расследовать убийство Альфреда Нойса. Ведь Нойс был выходцем из России.

— Я знаю, что вскоре после инцидента с Реймондом Торном в Лос-Анджелес приезжали российские следователи. — Дэн бросил быстрый взгляд на Мартена. Вот и ответ на вопрос о том, сотрудничает ли местная полиция с русскими. — Я не знал, что Нойс был вашим соотечественником, — добавил он, посмотрев на Коваленко. — Я Дэн Форд, корреспондент «Лос-Анджелес таймс».

— Мне известно, кто вы, мистер Форд, — с сильным акцентом произнес Коваленко. — Я также знаю, что детектив Хэллидей был вашим другом. Примите мои искренние соболезнования.

— Спасибо.

Взгляд русского переместился на Мартена.

— Значит, вы — друг мистера Форда?

— Да, Николас Мартен.

— Рад с вами познакомиться, мистер Мартен, — кивнул Коваленко, а про себя отметил: — «Это тот самый мужчина из парка, который поспешно ретировался, увидев полицейских. А здесь он ведет себя достаточно уверенно».

— Кто его обнаружил? — спросил Форд у Ленара.

— Горничная. Она пришла, чтобы поменять постельное белье, и открыла дверь универсальным ключом. Увидела труп и немедленно позвонила менеджеру. Это случилось примерно в половине восьмого.

Полицейский фотограф переместился, чтобы сфотографировать кровать под другим углом, и Мартену пришлось отступить назад. Это позволило ему рассмотреть Хэллидея более тщательно. Он был чрезвычайно худ и выглядел старше своих тридцати с небольшим.

Сердце разрывалось от боли. Перед ним, полуголый, в крови, с перерезанным от уха до уха горлом, лежал человек, который привел его в бригаду и был рядом с ним во время погони за Донланом, а также в течение тех дней, когда продолжался кровавый ужас, посеянный Реймондом. И наконец, в решающий момент, перешедший на его сторону.

Старясь не выдать овладевших им чувств — горечи утраты и ненависти к убийце, — он взглянул на Ленара и спросил:

— Горничная позвонила менеджеру или пошла за ним?

Дэн Форд осуждающе покачал головой, но было поздно — инспектор уже отреагировал на вопрос.

— Вы имеете в виду, позвонила ли она отсюда или откуда-то еще?

— Да.

— Как вы можете догадаться, женщина была до смерти напугана. Она выскочила из номера и позвонила из коридора — телефон находится у лифтов. — Ленар перевел взгляд на Форда. — Судя по всему, ваш друг предполагает, что убийца, возможно, еще находился в номере, спрятавшись в ванной или в стенном шкафу, и ушел, когда горничная побежала за помощью. — Он посмотрел на Мартена. — Я прав?

— Я просто спросил, как было дело.

Форд яростно выругался про себя. Зачем Мартен привлекает к себе внимание! Он счел, что обязан вмешаться.

— Я знаю жену Хэллидея, — сообщил он и, сделав шаг вперед, оказался между Мартеном и Ленаром. — Если хотите, я могу позвонить ей и известить о случившемся.

— Делайте, как считаете нужным.

Николас украдкой осматривал комнату. Чемодан Хэллидея лежал на подставке для багажа, был открыт и доверху наполнен одеждой. Все выглядело так, будто он только начал распаковывать чемодан, как в дверь постучал убийца.

— Ник, пошли, не будем мешать работать, — позвал его Форд.

Что ж, приятель хочет как можно скорее увести его отсюда.

— Не знаете ли вы причины, по которой кто-нибудь мог желать его смерти? — спросил инспектор Ленар у Форда.

Репортер пожал плечами.

— Не сможете ли вы заглянуть ко мне утром?

— Обязательно, — пообещал Форд, и они с Мартеном направились к двери. Однако путь им преградила массивная фигура Коваленко.

— Мистер Форд, вы ведь были знакомы с детективом Хэллидеем, когда работали в Лос-Анджелесе, верно?

— Да.

— Насколько мне известно, он входил в легендарную бригаду пять-два, я не ошибаюсь?

— Да, так и есть. — Дэн отвечал спокойным и деловым тоном.

— Репутация этой бригады хорошо известна полицейским всего мира, и Россия не исключение. В моем рабочем кабинете даже висит фотография ее последнего начальника, Арнольда Макклэтчи. Он был настоящим героем, не правда ли? Прямо как шериф Уилл Кейн из фильма «Ровно в полдень», его еще играл Гари Купер.

— Вы много знаете об Америке, — заметил Форд.

— Нет, совсем чуть-чуть, — улыбнулся Коваленко, а затем перевел взгляд на Николаса. — А вы тоже были знакомы с детективом Хэллидеем, мистер Мартен?

Мартен колебался. Он понимал, что, оказавшись вовлеченным в расследование убийства Альфреда Нойса, которое вела французская полиция, решив встретиться с Хэллидеем и в итоге оказавшись на месте преступления, он, как и предсказывал его друг, подвергает себя все большему риску. Столь безрассудное поведение привело к тому, что ему начали задавать вопросы — сначала Ленар, а теперь еще и русский детектив. Бородач казался сонно-благодушным, но это явно была маска. На самом деле он обладал острым и цепким умом, наблюдательностью и, кроме того, судя по его вопросам, отлично подготовился. Он знал про бригаду 5–2, хотя вряд ли фотография Макклэтчи висела у него в кабинете. Впрочем, какая разница! Сейчас бородач прощупывал его и Форда, подозревая, что они знают больше, чем говорят. В любом случае необходимо проявлять крайнюю осторожность. Если он хотя бы одним взглядом даст понять, что ему что-то известно, русский начнет давить на него еще сильнее, а этого ему меньше всего хотелось.

— Да, я знал его, но в основном по рассказам Дэна.

— Понятно. А в Париж вы приехали, чтобы навестить мистера Форда, не так ли?

— Да.

— Могу ли я узнать, где вы остановились?

— Он остановился у меня, — ответил за Мартена Форд.

— Спасибо, — с улыбкой поблагодарил Коваленко.

— Итак, завтра в девять утра в моем кабинете, — бросил на прощание Ленар.

— Хорошо, в девять. — И Дэн чуть ли не волоком вытащил Мартена в коридор.

28

— Какого черта ты полез со своими вопросами? — Форд отчитывал Мартена так, словно приходился ему отцом, старшим братом, женой и начальником одновременно. Они шли по коридору, и повсюду было полно полицейских, поэтому он не говорил, а придушенно шипел. — Сейчас Ленар оставил это без внимания, но завтра утром он примется допрашивать меня о том, кто ты такой и откуда взялся.

— А что я, собственно, такого сказал?

— Ник, заткнись и держи рот на замке!

Они дошли до конца коридора.

— Попроси одного из этих полицейских, чтобы он показал телефонный аппарат, по которому горничная вызвала менеджера, — неожиданно прошептал Мартен.

— Господи, да успокойся же ты!

— Дэн, Хэллидею перерезали глотку. Сделай, что я прошу.

Форд остановился, выдохнул и подошел к ближайшему полицейскому. Сказав, что инспектор Ленар упомянул о внутреннем телефоне, по которому горничная вызвала менеджера, он попросил показать, где он.

— Вон там. — Полицейский кивнул на обычный телефонный аппарат белого цвета, закрепленный на стене в нескольких футах от них. Мартен оглянулся и посмотрел на коридор, по которому они только что прошли. От телефонного аппарата до открытой двери номера, в котором убили Джимми Хэллидея, было футов восемьдесят или сто. Перепуганная горничная наверняка бежала сломя голову и не оглядывалась, поэтому у того, кто прятался в номере, имелось достаточно времени, чтобы выйти и никем не замеченным дойти до пожарной лестницы в противоположном конце коридора.

— Спасибо, — поблагодарил Форд.

Между тем двери одного из лифтов открылись, и из них вышли два санитара, толкая перед собой каталку, на которой лежал серебристый пластиковый пакет для трупов. Они прошли мимо Мартена с Фордом и направились к номеру Хэллидея.

— Черт! — выругался Мартен. — Черт! Черт! Черт!

29

Пока лифт спускался, друзья молча изучали собственные башмаки. В конце концов Дэн не выдержал.

— Не понимаю! Как человек с такой подготовкой и с такими навыками позволил застать себя врасплох.

— Представь, что ты находишься в своем номере в отеле. Казалось бы, вполне безопасное место. Ты измотан долгим перелетом, выпил, возможно, отдыхаешь, и тут раздается стук. У тебя нет никаких оснований ожидать неприятностей, поэтому ты спокойно идешь открывать дверь. Возможно даже, ты спрашиваешь, кто там. Человек, стоящий за дверью, отвечает тебе по-французски; языка ты не знаешь и думаешь, что это кто-то из обслуживающего персонала гостиницы. А что тут такого? И открываешь дверь. Одно движение руки с зажатой в ней бритвой или ножом — и горло перерезано.

Глаза Мартена гневно блеснули. Простота, с которой было совершено это преступление, выводила его из себя.

— Это было предумышленное убийство, Дэн. Вопрос — с какой целью? Преступник, видимо, полагал, что Хэллидей что-то знает, делает или собирается сделать. Что-то такое, из-за чего его необходимо убить. А Нойс, оказывается, был русским. Мы этого не знали, а ты?

— Нет, — покачал головой Форд, — я тоже. Видимо, следователи, которые приезжали в Лос-Анджелес из России, умолчали об этом. Я знаю кое-что еще: Фабиан Кюртэ, торговец бриллиантами, тоже выходец из России.

— Надо же!

— Я не придавал этому значения до тех пор, пока Ленар не сказал, что Нойс был русским. Кюртэ — известный на весь мир торговец бриллиантами, Нойс — преуспевающий ювелир из Беверли-Хиллз. Оба — русские. Русскими были и братья Азов, которых убил — предположительно — Реймонд в Чикаго.

— Думаешь, речь идет о подпольной торговле бриллиантами и тут замешана русская мафия? — предположил Мартен. — Полагаешь, Реймонд был связан с этим нелегальным бизнесом? И Хэллидея убили из-за того, что ему удалось что-то узнать?

— Это могло бы многое объяснить: частный самолет, исчезновение файлов с данными о Реймонде, даже обстоятельства кремации его тела. Это также могло бы объяснить приезд российских следователей в Лос-Анджелес и присутствие здесь Коваленко.

— Согласен, — кивнул Николас, — он здесь не из-за банального убийства. Что же касается Реймонда, то вряд ли кто-нибудь станет присылать частный самолет ради спасения обычного наемного убийцы. Твоя версия выглядела бы вполне правдоподобно, если бы в ней присутствовали только братья Азов, Нойс и Фабиан Кюртэ. Но добавь сюда Реймонда, и все рассыпается. Я провел с ним достаточно много времени, я видел его лицо, слышал, как он говорит. Он был прекрасно образован и свободно говорил как минимум на трех языках, а может быть, и на четырех — я имею в виду русский. Я допускаю, что его прекрасно подготовили как киллера, но он все же был больше аристократ, чем наемный убийца. — Мартен помолчал, затем продолжил: — Возможно, Хэллидей считал, что речь идет о русской мафии, возможно, Ленар и Коваленко думают так же. Может быть, они и нароют что-нибудь, разрабатывая эту версию, но лично я в этом очень сильно сомневаюсь. Здесь что-то другое.

Когда они сели в машину, было всего начало десятого. Утром небо было ясным, в обед его заволокли тучи, а сейчас начал моросить мелкий дождик. Сквозь его пелену Мартен видел громаду Эйфелевой башни, верхушка которой на две трети исчезала в облаках. Друзья хранили молчание, которое прервал Форд.

— Ты — последний, понимаешь?

— О чем ты?

— Последний из бригады. Об этом говорил и Хэллидей, я помню его слова: «Бригада просуществовала сто лет, и теперь от нее остались лишь Бэррон и я». А теперь только ты…

— Я вообще хотел бы забыть о том, что имел к ней отношение. — Николас долго смотрел в окно, а затем добавил: — А Джонни был хорошим человеком.

— Именно по этой причине его убийство все усложняет. Ты полагал, что прошлое умерло, но теперь мы оба видим, что это не так.

Такси, ехавшее впереди них, стало тормозить. Форд тоже сбросил скорость и повернулся к другу. Его стеклянный глаз, разумеется, был лишен всяких эмоций, а вот второй был наполнен тревогой и страхом.

— Что ты скажешь, если я еще раз попрошу тебя бросить все это и вернуться в Манчестер? Если я снова пообещаю тебе «держать руку на пульсе» и сообщать все новости? — Форд тоскливо поглядел на длинный хвост выстроившихся перед ними машин. — Ты ведь все равно не согласишься?

— Нет.

— Ни ради меня, ни ради Ребекки, ни ради Клем? Ни даже ради себя, Николаса Мартена, студента манчестерского университета, который живет в тишине и спокойствии и наконец-то имеет возможность воплотить в жизнь свою давнюю мечту?

— Нет.

— Нет! Конечно нет! Ты поступишь иначе! Ты с упрямством носорога будешь двигаться дальше, пытаясь настигнуть ЭТО до тех пор, пока ЭТО не настигнет тебя! А все остальное пусть провалится в тартарары! И если твой любимый Реймонд каким-то чудом выжил, ты узнаешь об этом только тогда, когда будет уже слишком поздно. — Он сделал паузу. — Ты все равно поступишь так, как считаешь нужным. Возьми, может, пригодится…

Дэн вынул из кармана пиджака какой-то предмет и протянул его Николасу. При ближайшем рассмотрении это оказалась потрепанная, распухшая от записей записная книжка.

— Что это? — спросил Мартен.

— Ежедневник Хэллидея. Я украл его с тумбочки, пока ты изображал из себя детектива, общаясь с Ленаром.

Бывший полицейский едва заметно улыбнулся.

— А ведь ты — вор.

— С кем поведешься…

30

Звук открывшейся и вновь закрывшейся двери разбудил Мартена. В комнате было темно, и в первые несколько секунд он не мог сообразить, где находится. В квартиру кто-то вошел? Или вышел? А может, ему это вообще приснилось?

Он нажал кнопку на своих часах, и на короткое мгновение вспыхнули зеленые цифры: 2.12, затем сел и как следует прислушался. В квартире царила тишина. Под окном горел уличный фонарь, и слабого света, проникавшего в комнату, оказалось достаточно, чтобы сориентироваться и вспомнить, что он в гостиной Дэна Форда.

Хлопнула дверца автомобиля, а через секунду заработал двигатель. Николас торопливо откинул простыню, спрыгнул на пол, подошел к окну и увидел, как от дома отъезжает белый «ситроен» Форда. Он снова взглянул на часы. 2.16. Впрочем, на самом деле сейчас было 3.16. Он забыл перевести часы, и они до сих пор показывали манчестерское время.

Мартен надел халат и подошел к спальне.

— Надин! — позвал он, остановившись у двери.

Ему пришлось ждать не меньше минуты, пока на пороге появилась заспанная женщина в длинной ночной рубашке.

— А Дэн что, куда-то уехал? — спросил он.

— Не волнуйся, Ник. — Судя по усилившемуся акценту, Надин уже начала понемногу забывать английский. — Ему кто-то позвонил, он сразу оделся и уехал.

— Звонили из полиции?

— Нет, не из полиции. Не знаю, кто это был, но Дэн давно ждал этого звонка. Наверное, ему нашли какие-то материалы для новой статьи.

— Значит, ты не знаешь, куда он направился?

— Нет. — Она улыбнулась. — Да не волнуйся ты так, с ним все будет в порядке.

— Надеюсь…

В Лос-Анджелесе или Париже, холостой или женатый, Дэн Форд всегда оставался самим собой — время суток или место, куда надо ехать за информацией, не играли для него никакой роли. Именно поэтому он был хорошим журналистом.

— Иди спать, Ник, — мягко сказала женщина. — Завтра увидимся.

Она улыбнулась и закрыла дверь, а Мартен вернулся в гостиную. Ему не нравилось то, что Форд уехал посреди ночи один. Но, в конце концов, это его работа, ему приходится встречаться со многими людьми, и эти встречи могут происходить в любое время суток.

Он еще раз выглянул в окно, а затем лег на диван. На улице было тихо, Надин, ни о чем не беспокоясь, спала крепким сном. И все же Мартен ощущал странную необъяснимую тревогу. Возможно, из-за того, что он не знал, куда отправился его друг?

Устраиваясь поудобнее, Мартен взбил подушку и перевернулся на другой бок. Он стал думать о потрепанной, видавшей виды и лишившейся многих страниц записной книжке Хэллидея. В ней содержались записи, сделанные им в течение всего прошлого и в начале нынешнего года. Это был своего рода личный дневник, в котором его владелец записывал даты, назначенные встречи и собственные мысли о своей жизни и детях. Про бригаду и Реймонда в ней не было ни слова. Короче говоря, никакой ценной информации в книжке не содержалось.

Размышления о Джимми Хэллидее сменились воспоминаниями о Клем, о ее улыбке, запахе, шутках… Николас усмехнулся, вспомнив тяжелый и неловкий разговор с лордом Престбери, от которого любовница спасла его, включив пожарную сигнализацию.

Внезапно улыбка сошла с его лица. Он вспомнил слова Дэна: «И если твой любимый Реймонд каким-то чудом выжил, ты узнаешь об этом только тогда, когда будет уже слишком поздно».

Реймонд.

Тревога, поселившаяся внутри его, еще больше усилилась, упрямо нашептывая ему, что в смерти Нойса повинен Реймонд. То же самое касалось и Фабиана Кюртэ, и Джимми Хэллидея. А теперь еще и Дэн Форд куда-то уехал — в ночь и дождь.

Неожиданно для себя Мартен услышал собственный голос:

— Предметы…

Он встал с дивана, нашел в потемках мобильный телефон и набрал номер Форда. Автоответчик что-то сообщил по-французски. Мартен не понял ни слова, но он и без того знал смысл сказанного: вызываемый вами абонент недоступен или находится вне зоны действия сети.

Первой мыслью было связаться с Ленаром, но затем он сообразил, что не имеет ни малейшего представления о том, куда поехал Форд. Даже если отыскать комиссара не составит труда, что он ему скажет?

Николас отложил телефон и замер в темноте у окна. Дэн Форд был предоставлен своей судьбе, и в этой ситуации оставалось только ждать и надеяться на благополучный исход.

31

3.40

Юрий Коваленко включил функцию круиз-контроля и старался держать свой взятый в аренду «опель» в полумиле от белого «ситроена» Дэна Форда. Репортер ехал вдоль Сены на юго-восток. Они миновали вокзал Аустерлиц и теперь оказались в районе Иври-сюр-Сен.

Коваленко не знал, куда направляется Дэн Форд, но его удивило то, что репортер был один, без своего друга. Короткий обмен репликами на месте преступления не внес ясности в отношении этого Мартена. Не вызывало сомнений лишь то обстоятельство, что тогда, в парке, причиной его внезапного ухода стал Хэллидей. Так что хотя бы на один вопрос ответ был получен.

Потом, когда ему станет доступно больше сведений об этом «un ami américain», он сможет получить — или, по крайней мере, попробует получить — и остальные ответы.

То, что Мартен остановился у репортера, делало картину еще более интригующей, и именно по этой причине Коваленко решил понаблюдать за домом репортера. Он сам толком не знал, какой результат намеревается получить от этой слежки, и не стал сообщать о своих намерениях Ленару, поскольку не нуждался в санкции инспектора. Коваленко просто решил, что так будет правильно, и сделал это.

Он припарковал машину напротив дома, где жил Форд, в десять минут первого ночи, надеясь на то, что даже в столь поздний час есть шанс получить полезную информацию, затем вытащил из сумки портативный звукоулавливающий прибор «Калинин-7» и направил небольшую параболическую антенну на одно из окон квартиры. Конечно, без специального «жучка» разговор по обычному телефону прослушать будет невозможно, но если звонок поступит на сотовый телефон Форда, прибор позволит услышать разговор так же четко, как если бы он держал трубку у уха.

В четверть первого техника была установлена и настроена, оставалось ждать, слушать и наблюдать. Около половины третьего Юрий решил позвонить в Москву жене, но вовремя спохватился, вспомнив, что она в это время уже спит. Вскоре он, видимо, и сам задремал, поскольку в пять минут четвертого его разбудили сигналы, раздавшиеся в наушниках. Коваленко встрепенулся, поправил на голове наушники и стал внимательно слушать. После третьего звонка послышался щелчок, а затем: «Дэн Форд» — представился репортер сонным голосом. Затем в наушниках раздался мужской голос, говоривший по-французски: «Это Жан-Люк. Карта у меня. Мы можем встретиться в четыре тридцать?» «Да», — ответил Форд, и на этом разговор закончился.

Ровно через семь минут отворилась дверь подъезда, и репортер направился к своей машине. Кем может быть этот Жан-Люк и о какой карте идет речь? Но, кто бы и что бы это ни было, этого оказалось достаточно, чтобы в предутренний час Форд вылез из постели, оделся и под проливным дождем отправился на встречу.

Ярко вспыхнули стоп-сигналы ехавшего впереди «ситроена» — журналист начал притормаживать. Затем он перестроился и снова увеличил скорость, пересек Сену по мосту в районе Альтфортвиля и выехал на шоссе номер шесть, ведущее в сторону Монжерона.

Шоссе № 6

Стеклоочистители «опеля» работали с мягким шуршанием, мокрое покрытие дороги было черным, и лишь впереди горели габаритные огни «ситроена». Коваленко посмотрел на часы: 4.16. В Москве сейчас было 6.16. Жена Татьяна, должно быть, уже встала и готовится к ежедневному не самому легкому ритуалу: разбудить и отправить троих детей в школу. Сыновьям было одиннадцать и семь лет, дочери — девять, один своенравней другого. Коваленко часто недоумевал, как столь независимый характер мог сформироваться у детей, отец которых работал в МВД, а мать — на государственном телеканале. Юрий и Татьяна Коваленко жили, выполняя приказы руководства, а вот их дети приказов не признавали, особенно в тех случаях, когда они исходили от их родителей.

4.27

Тормозные сигналы «ситроена» снова вспыхнули. Машины только что проехали лесопарковую зону, от которой до Монжерона оставалось примерно четверть часа езды. В темноте, да еще во время дождя ехать было очень сложно, и Коваленко боялся угодить в кювет, однако его «опель» и «ситроен» репортера были единственными машинами на этой пустынной дороге, и включить фары означало выдать себя с головой.

Вытягивая шею, чтобы лучше видеть, Коваленко заметил, что журналист прибавил скорость. Он немедленно включил фары и погнал машину следом.

Прошла минута, затем вторая. Дэн Форд свернул направо, на второстепенную дорогу, взяв курс на север, вдоль поросшего лесом берега Сены. Юрий, соблюдая дистанцию, старался не отставать.

Фары «опеля» выхватывали из темноты деревья, высившиеся по обе стороны дороги, в которых изредка встречались прогалины, обозначавшие съезды к реке. Внезапно деревья по правую сторону дороги закончились, и возник поворот на маленький городок под названием Суаси-сюр-Сен.

4.37

Впереди опять вспыхнули стоп-сигналы «ситроена», и Дэн Форд съехал с дороги на тропинку, ведущую к реке. Коваленко продолжал гнать машину. Через двадцать минут он достиг этого же места, затормозил и, повернув голову влево, увидел сквозь мутную пелену дождя, что репортер остановил «ситроен» рядом с другой машиной и выключил фары.

Юрий поехал дальше. Примерно через полмили дорога делала крутой поворот вправо, уходя сквозь плотные заросли хвойных деревьев. Коваленко снова выключил фары, развернулся и поехал обратно.

Он остановил машину примерно в пятидесяти ярдах от того места, где свернул с дороги Дэн Форд, и стал вглядываться в темноту, пытаясь разглядеть два автомобиля, стоящие на берегу реки. Когда это ему не удалось, Коваленко открыл бардачок, вынул оттуда мощный цейссовский бинокль и стал осматривать место, где остановился «ситроен», но не увидел ничего, кроме все той же черноты.

32

Проклиная себя за то, что не позаботился захватить прибор ночного видения, Коваленко положил бинокль на пассажирское сиденье и машинально дотронулся до «Макарова» в поясной кобуре.

Он снова поднес к глазам бинокль. Если возле машин и было какое-то движение, Коваленко его не обнаружил. Время шло. Наконец Коваленко вновь отложил бинокль, поднял воротник и вышел под дождь.

Несколько секунд он стоял неподвижно и прислушивался, но до его слуха не донеслось никаких новых звуков. Все было по-прежнему: барабанная дробь дождя, шум волн, накатывавших на берег. Коваленко медленно вытащил «Макаров» из кобуры.

Четыре десятка шагов — и грязь под его ногами сменилась прибрежным гравием. Он сделал еще двадцать шагов и снова остановился в изумлении: машин, которые находились здесь еще несколько минут назад, не было.

Коваленко нервно перебросил «Макаров» из одной руки в другую и подошел к самой воде. В пятнадцати футах ниже того места, где он стоял, катила свои черные воды ночная Сена. Где же машины? Может, он промахнулся и остановил машину дальше той прогалины, на которую заехал Форд?

В это мгновение фары огромного грузовика, который проехал по изгибу шоссе, осветили то место, где стоял Коваленко, а затем вновь опустилась тьма.

— Что за черт! — выругался Коваленко по-русски.

Ни машин, ни людей. Но ведь для того, чтобы развернуться и вновь сюда приехать, ему понадобилось не больше тридцати секунд, так что обе машины наверняка встретились бы ему на дороге. Кроме того, он наверняка увидел бы габаритные огни уезжающих машин. Но он их не видел. Так где же они?

Объяснения не было. Никакого. Если только не…

Юрий повернулся и уставился на реку.

33

Вири Шатильон, Франция. Среда, 15 января, 11.30

По обоим берегам реки выстроились зеваки. Они наблюдали за тем, как напрягся трос автокрана и из воды медленно появился белый «ситроен» с опущенными стеклами дверей. Машину опустили на берег. Никто не спешил выяснить, есть ли кто-нибудь внутри. Водолазы уже обследовали ее под водой и сообщили о том, что увидели.

Николас Мартен подошел поближе, оказавшись рядом с Ленаром и Коваленко. Полицейские тем временем пытались открыть водительскую дверь «ситроена». Когда им это удалось, из салона вылился поток мутной воды, а у собравшихся вырвался крик ужаса.

Ленар первым подошел к машине и осмотрел ее, а затем отступил назад и знаком велел подойти бригаде криминалистов и начальнику отделения полиции Суаси-сюр-Сен, люди которого нашли «ситроен». Постояв возле машины, инспектор обратился к подошедшему Мартену:

— Мне очень жаль, что вам пришлось увидеть это. Нужно было не пускать вас сюда.

Николас ответил коротким, ничего не означающим кивком. Холодный утренний ветер ерошил его волосы. Секундой раньше по выражению лица Ленара и его свиты он понял, что эти люди еще никогда не видели ничего подобного. Впрочем, он тоже.

Дэн Форд, тело которого находилось в машине, был зарезан, причем, судя по характеру ран, они были нанесены чрезвычайно острым оружием, возможно бритвой.

— Вряд ли это утешит вас, — теперь к нему обращался Коваленко, и из-за его акцента Николас с трудом понимал, что он говорил, — но все произошло очень быстро. Ваш друг не успел испытать ни страха, ни боли. Как и в случае с детективом Хэллидеем, ему перерезали горло — почти до самого позвоночника. Остальные травмы, на мой взгляд, были нанесены позже. Так что, я думаю, он не страдал.

Коваленко перевел взгляд на Ленара. Криминалисты завершили свою работу.

— Похоже на то, что убийство было совершено в машине, а потом преступник загнал автомобиль в реку, предварительно опустив окна, чтобы машина гарантированно затонула. — Русский поскреб в бороде и продолжал: — Течение подхватило машину и потащило ее вниз, пока она не застряла в прибрежных валунах.

Внезапно зашипела рация, и Ленар отошел, чтобы ответить на вызов.

— А откуда течение могло принести машину? — спросил Мартен.

— «Ситроен» упал в реку несколькими милями ниже по течению, где-то возле Суаси-сюр-Сен. Я знаю это наверняка, потому что следил за мистером Фордом от его дома.

— Вы за ним следили?

— Да.

— Зачем? Ведь он был всего лишь журналистом!

— Не сочтите за грубость, но вас это не касается, мистер Мартен. Это моя работа.

— Да? Хорошо же вы работаете, если допустили это убийство! — Николас посмотрел на «ситроен», а потом снова перевел полный злости взгляд на Коваленко. — Вы же были здесь! Почему же не вмешались?

— Ситуация вышла из-под моего контроля.

— Правда?

— Да.

Ленар выключил рацию и посмотрел на Коваленко.

— Нашли вторую машину. На той просеке, где вы были. Течение протащило ее всего несколько футов, а потом она застряла в прибрежных валунах.

34

Ленар гнал свой бордовый «пежо» на юг. По небу плыли пушистые облака, по обе стороны дороги мелькали буколические пейзажи, рядом вилась лента Сены. Коваленко сидел на переднем пассажирском сиденье, Мартен — сзади. Все трое молчали — точно так же, как тогда, когда ехали сюда из Парижа, и единственными звуками было урчание двигателя да шуршание шин по асфальту.

Еще в Париже они спросили Мартена, хочет ли он поехать вместе с ними на место происшествия и посмотреть, как машину будут вытаскивать из воды. Истинная причина этого приглашения была очевидна: избавить Надин от жуткой процедуры опознания. А вот почему они взяли его с собой в обратный путь в Париж, Мартен не догадывался. Ведь Ленар мог отправить его на любой патрульной машине.

Опустошенный и потрясенный, Николас смотрел в окно. Когда в восемь утра приятеля все еще не было дома, он предпринял еще несколько попыток дозвониться на его сотовый телефон, но по-прежнему безрезультатно. Спустя час Мартен решил обратиться в полицейское управление, предположив, что Форд мог отправиться прямиком туда на встречу с Ленаром и Коваленко, и услышал, что оба в данный момент едут на улицу Дофин. Он сразу же понял, что это может означать, и постарался подготовить Надин. Женщина держалась мужественно и спокойно. Она не стала биться в истерике, просто позвонила своим брату и сестре, которые жили по соседству, и попросила их прийти к ней.

В то недолгое, наполненное напряжением время, которое осталось до приезда полицейских, у Мартена хватило самообладания и здравого смысла для того, чтобы вспомнить о записной книжке Хэллидея и передать ее Надин с просьбой спрятать понадежнее. Она сделала это буквально за минуту до звонка в дверь.

Когда они приехали на место происшествия, там уже находились несколько полицейских машин, фургон, на котором прибыла команда водолазов, и большой автокран. Ленар, Коваленко и Мартен вышли из машины и отправились на берег. Они молча наблюдали за тем, как двое водолазов закрепили крюк к чему-то, что находилось под водой, а затем поднялись на поверхность, и один из них подал знак крановщику, подняв вверх большие пальцы. Лебедка шумно заработала, трос натянулся.

— Месье Мартен, — обратился к нему Ленар, между тем глядя на реку, — вам знакомо имя Жан-Люк?

— Нет. А должно быть знакомо?

Двигатель автокрана зарычал громче, преодолевая сопротивление воды, не желавшей отпускать свою добычу. Ленар повернул голову и посмотрел ему прямо в лицо.

— Дэн Форд приехал сюда, чтобы встретиться с человеком по имени Жан-Люк. Вы знаете, кто это такой?

— Нет.

— Ваш друг когда-нибудь упоминал о какой-то карте?

— При мне — ни разу.

Мартен выдержал взгляд инспектора, а затем отвернулся и стал смотреть на появившийся из воды кузов серой «тойоты». Автокран взревел еще громче, и машина, из которой лились потоки воды, повисла в воздухе. Когда она оказалась на достаточной высоте, стрела крана повернулась, и трос стал разматываться, опуская автомобиль на гравий. Как и у «ситроена» Дэна Форда, стекла на дверях были опущены.

Ленар отошел от Мартена и направился к «тойоте». Он подошел к автомобилю одновременно с Коваленко. Русский сыщик заглянул в машину, и то, как скривилось его лицо, сказало Мартену все. Кем бы ни был человек, находившийся внутри, его постигла та же участь, что и Дэна Форда.

35

— Ваше полное имя, мистер Мартен?

Коваленко открыл небольшой блокнот, сел вполоборота к Мартену и приготовился записывать. Ленар продолжал вести машину.

— Николас Мартен. М-А-Р-Т-Е-Н.

— Где вы живете?

— В Англии, а точнее, в Манчестере. Я учусь в университете.

— Место рождения?

Коваленко задавал вопросы легким, непринужденным тоном, но от взгляда его больших карих глаз, казалось, не могла укрыться ни одна мелочь.

— Соединенные Штаты Америки.

На память пришел тот день, когда они запускали ракеты, и из-за неосторожности Мартена одна из них взорвалась, в результате чего Дэн Форд лишился глаза. А если бы у друга было нормальное зрение, тогда он сумел бы вовремя заметить нападающего и как-то отреагировать, защититься?

— В каком городе вы родились? — словно издалека донесся до него вопрос русского следователя. Николас вздрогнул и вернулся к действительности.

— В Монпелье, штат Вермонт. — Биография настоящего Николаса Мартена намертво отпечаталась в его памяти.

— Мистер Форд был родом из Лос-Анджелеса. Когда и при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

— Как-то раз летом, будучи еще подростком, я приехал с родителями в Калифорнию. Именно там мы познакомились и стали друзьями.

Чем проще, тем лучше. Он всего лишь Николас Мартен из штата Вермонт, и все.

— С детективом Хэллидеем вы познакомились тогда же?

— Нет, это случилось позже. Я снова приехал в Лос-Анджелес, уже когда Форд стал журналистом и освещал работу полиции. — Говоря это, Мартен смотрел прямо в глаза Коваленко, чтобы у русского, не дай бог, не возникло никаких подозрений. А в голове его тем временем вертелись в кровавом хороводе три имени: Нойс, Хэллидей, Форд. А затем к ним добавилось еще одно, четвертое, объединившее остальные в единое целое: Реймонд.

Убийцей должен был быть Реймонд, но считать так было равносильно безумию, ведь он мертв. Или нет? И если он жив, то кому предначертано стать очередной его жертвой? Ему? Ребекке? Хотя шеф полиции Харвуд и убрал из дела все упоминания о ее присутствии на товарно-сортировочной станции, она все же была там, и, пусть даже сама девушка об этом не помнит, Реймонд ничего не забыл.

А может, подумалось ему вдруг, раскрыть свое подлинное имя и рассказать, кто стоит за всеми этими убийствами? Но тогда они свяжутся с управлением полиции Лос-Анджелеса и попросят вновь расследовать обстоятельства предполагаемой смерти Реймонда Торна, заодно сообщив, что Джон Бэррон находится в Париже. В этом случае Джин Вермеер и его единомышленники слетятся сюда, словно грифы на падаль. И на Реймонда Торна им будет наплевать — их главной мишенью станет Джон Бэррон. Так что он не мог открыться французскому инспектору и русскому следователю. Если Реймонд жив, Мартен сам должен найти его и довести дело до конца.

— Сколько вам лет? — Коваленко продолжал делать пометки в своем блокноте.

— Двадцать семь.

Русский удивленно посмотрел на него и переспросил:

— Двадцать семь?

— Да.

— А чем вы занимались до того, как переехали в Манчестер?

С какой стати этот бородач допрашивает его? Он что, превратился в подозреваемого?

— Я не совсем понимаю, ради чего вы задаете мне все эти вопросы, — сухо произнес он.

— Мистер Форд убит, господин Мартен, — отвечая, Ленар глядел на него в зеркало заднего вида, — а вы были его другом и к тому же последним человеком, кто видел его живым. В нашем деле полезной может оказаться любая информация.

Это был стандартный ответ полицейского, и Николас понял, что препираться с ними не имеет смысла. Нужно дать простой, но расплывчатый ответ.

— Я путешествовал, перепробовал разные профессии: плотника, бармена, писателя… Никак не мог определиться, чего хочу.

— А когда вы решили перебраться в Англию и поступить в университет? Вы бывали раньше в этой стране?

— Нет.

Коваленко имел все основания полагать, что решение покинуть Америку и перебраться в незнакомый город на севере Англии можно считать, мягко говоря, неожиданным. Поэтому Мартен должен был придумать правдоподобный ответ, который удовлетворил бы обоих детективов.

— Я познакомился с женщиной, которая оказалась преподавателем в университете Манчестера, и поехал с ней.

— Ага, — буркнул Коваленко, едва заметно улыбнулся и снова уткнулся носом в блокнот.

Теперь-то было понятно, зачем они взяли его с собой. Опознание опознанием, но эти двое знали, что вид истерзанного тела Дэна Форда потрясет его ближайшего друга еще сильнее, чем их, и рассчитывали на это. По той же причине там, у реки, Ленар спросил его про Жан-Люка, а Коваленко «прессовал» сейчас, надеясь, что, потрясенный увиденным, Мартен проговорится. Однако он был готов к этому, поскольку, являясь детективом убойного отдела, сам не раз использовал подобную тактику во время допросов подозреваемых. Но, с другой стороны, он успел потерять форму и был не готов к тому, что его станут допрашивать в рамках расследования сразу четырех убийств.

И еще — какую цель преследуют Ленар и Коваленко? Да, он поспешил, начав задавать инспектору вопросы в гостиничном номере, где был убит Хэллидей, но это недостаточное основание для столь жесткого допроса. Тут, вероятно, крылось что-то еще. Следующий вопрос застал его врасплох.

— Почему в парке Монсо вы повернулись и ушли, увидев детектива Хэллидея? — Глаза Коваленко потеряли сходство с собачьими, и теперь в них горел колючий блеск. — Вчера вы приехали в парк Монсо вместе с мистером Фордом. Когда вы увидели детектива Хэллидея, стоящего рядом с инспектором Ленаром, то резко развернулись и ушли из парка. Почему?

Так вот к чему подводил русский! Ленар внимательно смотрел на Мартена в зеркало заднего вида. Мартен понял, что сценарий этого допроса готовился заранее: один задает вопросы, а другой наблюдает за реакцией.

— Я задолжал ему некоторую сумму денег, причем довольно давно, — заговорил Мартен, предлагая детективам очередную правдоподобную версию. — Сумма небольшая, но, увидев его, я растерялся — не ожидал встретить.

— Как же получилось, что вы взяли у него взаймы, если, по вашим же словам, вы были едва знакомы? — продолжал давить Коваленко.

— Бейсбол. — Мартен пожал плечами.

— Что?

— Американский бейсбол. Как-то однажды в Лос-Анджелесе Хэллидей, Форд и я зашли в ресторан, чтобы пообедать, и разговорились о бейсболе. Мы поспорили о том, как сыграют «Доджерс», и я проиграл. Я так и не отдал долг и не видел Хэллидея до вчерашнего дня в парке. Потому я и ушел, надеясь, что он не заметил меня.

— Сколько вы ему проспорили?

— Двести долларов.

Ленар стал снова смотреть на дорогу, а Коваленко расслабился и развалился на сиденье.

— Благодарю вас, мистер Мартен, — пробурчал он, а затем нацарапал что-то в блокноте, вырвал листок и протянул его Мартену. — Это номер моего сотового телефона. Если вы вспомните что-нибудь, что могло бы помочь нам в расследовании, позвоните, пожалуйста.

Сказав это, Коваленко отвернулся, сделал еще какие-то пометки, а затем захлопнул блокнот и молчал весь остаток пути.

36

Ленар въехал в Париж через Порт-д'Орлеан, свернул на бульвар Распай и миновал кладбище Монпарнас. Мартен думал, что инспектор едет к дому Форда на улице Дофин, но он внезапно свернул на улицу Гюисманса, проехал полквартала и затормозил у тротуара.

— Дом двадцать семь, квартира В, — сказал он, полуобернувшись к Мартену. — Здесь живет Арман Дрюэн, брат жены мистера Форда. Она сейчас находится у него. Сюда же перевезли ее и ваши личные вещи.

— Не понял, — вздернул брови Николас.

— Закон позволяет нам в интересах расследования закрыть доступ на место преступления. Квартиру мистера Форда мы рассматриваем именно в качестве места преступления.

— Понятно.

А как же записная книжка Хэллидея? Полицейские непременно найдут ее! Они и так смотрят на него косо, и даже в том случае, если решат, что книжку взял Дэн, его участие не станут сбрасывать со счетов. А если полицейские снимут с книжки отпечатки пальцев… тут все и откроется. И что он скажет им тогда?

— Когда вы возвращаетесь в Англию?

— Еще не знаю. Я хотел бы присутствовать на похоронах Дэна.

— Вы не дадите ваш телефонный номер в Манчестере на тот случай, если возникнут дополнительные вопросы?

Что ж, с его стороны глупо ответить отказом. В случае необходимости инспектор выяснит его за две минуты. Кроме того, Мартен не должен был настраивать их против себя.

Он еще только открывал дверь, а мысленно уже был с Надин, с ее братом и с тем шквалом эмоций, которые — он знал это — обрушатся на него через считанные минуты. Однако в этот момент снова прозвучал голос Ленара:

— И еще одна вещь, месье Мартен. Двое американцев, которых вы хорошо знали, были жестоко убиты в течение очень короткого отрезка времени. Мы не знаем, кто это сделал и почему, но хотел бы предупредить вас и попросить проявлять максимум осторожности. Буквально во всем. Мне бы не хотелось, чтобы следующим из Сены вытаскивали вас.

— Мне бы тоже.

Николас вышел из машины, захлопнул дверь и постоял, провожая взглядом полицейских. Затем он повернулся, чтобы направиться к подъезду, и едва не столкнулся с мужчиной, который вывел на прогулку огромного добермана. Вскрикнув от неожиданности, Мартен неуклюже шарахнулся назад. В тот же миг собака с громким лаем бросилась на него, целясь в горло. Хозяин собаки изо всей силы натянул поводок и с усилием оттащил животное назад.

— Извините, — коротко сказал он.

С бешено колотящимся сердцем, Николас стоял, словно изваяние. Впервые после отъезда из Лос-Анджелеса он понял, что ему по-настоящему страшно. Однако собака тут ни при чем, просто она почувствовала исходящий от него страх и атаковала, подчиняясь инстинкту.

Это чувство зародилось в нем еще в Манчестере, когда он увидел в газете заметку о мужском трупе, найденном в парижском парке. Первая его мысль была о Реймонде, но ведь Реймонд был мертв, и Мартен заставил себя поверить, что преступление совершил кто-то другой. А потом позвонил Дэн Форд с новостью о том, что в парке убит не кто иной, как Альфред Нойс, и в душу Мартена вновь закралось прежнее подозрение. Оно усилилось еще больше после того, как Форд рассказал ему о загадочном исчезновении из электронных баз правоохранительных ведомств всех файлов с информацией на Реймонда. Теперь Форд, Хэллидей и неизвестный мужчина в серой «тойоте» мертвы, убиты так же безжалостно, как и Нойс, а Ленар предупредил Мартена о том, что следующей жертвой может стать он.

Реймонд.

Он не умер. Он был жив и находился в Париже.

37

18.50

Натянув два свитера, Коваленко сидел, сгорбившись над своим лэптопом в холодном и тесном номере гостиницы «Сент-Оранж» на улице Нормандии в районе Марэ.

Сегодня была среда, а Коваленко находился в Париже с понедельника. Всего три дня, и он уже был уверен, что замерзнет насмерть в этой убогой гостинице. Жалобы менеджеру результата не давали, столь же тщетным оказалось обращение Коваленко к начальству. Он позвонил в Москву и попросил разрешения сменить гостиницу, однако в ответ услышал, что решение о том, где он будет жить, обжалованию не подлежит. И вообще, сказали ему, ты находишься в Париже, а не в Москве, поэтому радуйся и кончай жаловаться. Точка.

Да, он находился в Париже, но в Москве он хотя бы имел возможность согреться.

Поэтому Коваленко не оставалось ничего иного, как закрыть глаза на житейские неприятности и сосредоточиться на порученной ему работе. Именно этим он и был занят с того момента, как вернулся в номер, держа в одной руке портативный компьютер, а во второй — бумажный пакет с бутербродами с ветчиной и сыром, бутылками минеральной воды и водки. Провизию он купил в небольшом супермаркете, располагавшемся по соседству с гостиницей.

Первым делом Коваленко решил заняться Николасом Мартеном, человеком-загадкой, которому он не доверял. Может, он и был другом Форда и действительно едва знал Хэллидея, но то, как он отвечал на вопросы… Его ответы казались заранее подготовленными и какими-то расплывчатыми — за исключением одного, когда он объяснил причины своего переезда в Манчестер тем, что встретил женщину и решил поехать с ней.

Ясно лишь одно: за внешней заурядностью этого человека скрывалось нечто большее.

Коваленко открыл лэптоп и включил его. Три щелчка мышкой, и в его распоряжении оказался нужный ему номер. Приготовив блокнот и ручку, мужчина взял сотовый телефон и набрал его.

Дежурный оператор полицейского управления Большого Манчестера соединил его с инспектором Блэкторном. Представившись, Коваленко попросил о помощи. Ему нужно было срочно удостовериться в том, что Николас Мартен из штата Вермонт, США, действительно является студентом университета Манчестера.

Блэкторн записал его номер и пообещал сделать все, что в его силах. Он перезвонил через двадцать минут и подтвердил: да, Николас Мартен действительно с апреля учится в Манчестерском университете.

Коваленко поблагодарил своего английского коллегу и отключил связь, довольный, но не вполне. В блокноте он сделал пометку: «Мартен учится в университете. Где он учился до этого?» Секунду подумав, добавил еще одно предложение: «Выяснить про женщину, которую он упоминал».

Покончив с этим, Коваленко откусил кусок бутерброда и запил его глотком водки, а затем вновь вернулся к ноутбуку, чтобы составить отчет за день. Он надеялся, что это занятие поможет ему составить картину всего, что произошло сегодня.

Помимо смутных сомнений, которые вызывала у него личность Мартена, мысли Коваленко были заняты убийством Дэна Форда и второго мужчины, с которым тот должен был встретиться; в его голове роились вопросы, на душе было муторно из-за чувства вины — не сумел предотвратить преступление. Каким варварским способом разделались с несчастными! Сколько времени прошло между моментом, когда Форд съехал с дороги, и убийством? Каким образом машины были сброшены в реку?

Более того, эти вопросы порождали новые. Был ли преступник один, или ему помогали сообщники, каким образом они приехали на место убийства и как потом ретировались? В данный момент Коваленко склонялся к мысли о том, что действовал мужчина. Мало кто из женщин способен на столь ужасное убийство, требующее к тому же большой физической силы и поистине стальных нервов. И кто такой Жан-Люк? О какой карте шла речь, и не она ли стала причиной, по которой оба мужчины мертвы?

Коваленко сделал еще один глоток водки и запил ее минеральной водой. Его мысли переместились с убийств на другой предмет. Его решение проследить за Дэном Фордом имело неожиданный результат: отношения между ним и Филипом Ленаром стали гораздо более теплыми и близкими. С самого начала французский полицейский держал его на расстоянии, подпустив к расследованию только после убийства Хэллидея, впрочем, даже тогда Коваленко вынужден был держаться в тени и работать самостоятельно. Все изменило неожиданное исчезновение машин, только что стоявших на берегу реки: он сразу же позвонил Ленару, ожидая услышать упреки в самодеятельности, но вместо этого инспектор поблагодарил его за бдительность и немедленно выехал на место происшествия.

С другой стороны, это отчасти усложняло задачу, поскольку расследование, которое проводил он, выходило за рамки произошедших в последние дни убийств и касалось вещей, о которых французам ничего не было известно. Это касалось только России, ее будущего, и знал об этом лишь сам Коваленко и его руководство в Москве — люди, стоящие во главе особого подразделения министерства внутренних дел. Поэтому чересчур тесное сотрудничество с Ленаром создавало риск того, что со временем либо сам инспектор, либо кто-то из его людей догадаются, что Коваленко занимается чем-то еще.

В электронном почтовом ящике его ждало несколько писем: от жены и дочери, от непосредственного начальника, который негодовал в связи с тем, что Коваленко не прислал ежедневный отчет, и еще одно — его он давно ждал.

Это сообщение пришло от капитана Алена Лемера, начальника карабинеров князя Монако, тайной полиции этого карликового государства. Оно было составлено на основании информации, полученной из резидентур этого ведомства в Монако и Монте-Карло. Лемер и Коваленко познакомились три года назад на курсах повышения квалификации в штаб-квартире Интерпола в Лионе. Десять месяцев спустя их пути снова пересеклись. Тогда разразился грандиозный скандал в связи с отмыванием денег, и Лемер по запросу Коваленко помогал заморозить счета российских бандитов в главном банке Монте-Карло. И именно к Лемеру с просьбой о помощи обратился Коваленко, узнав про убийство Фабиана Кюртэ. Теперь же, обнаружив в своем почтовом ящике послание от коллеги из Монако, он надеялся, что тому удалось что-то раскопать.

Послание было зашифровано, но Коваленко понадобились считанные секунды, чтобы справиться с шифром.

Коваленко выключил компьютер. Он не знал, располагает ли Ленар этой информацией, и поделился бы ею с ним, если бы располагал. Но теперь оперировать имеющимися фактами становилось легче. Им было известно, что из Лос-Анджелеса Нойс приехал сначала в Париж и до того, как отправиться в Монте-Карло, посетил Марсель. Означало ли это, что именно в Марселе он забрал кинопленку и старинный нож, чтобы отвезти их потом в Монте-Карло и спрятать в сейфе Фабиана Кюртэ? И не была ли покупка бриллиантов всего лишь ширмой, предназначенной для того, чтобы скрыть истинные причины приезда Нойса, замаскировав ее под обычную деловую поездку?

Нойса нашли мертвым в пятницу, 10 января, а Кюртэ убили в понедельник, тринадцатого. Напрашивался вполне логичный вывод: преступник убил и изуродовал Нойса, чтобы выиграть время. Ему было необходимо добраться до Монте-Карло и завладеть нужными ему предметами раньше, чем опознают Нойса и, как следствие, возьмут под защиту Кюртэ. Кроме того, он выпустил несчастному несколько пуль в лицо, чтобы скрыть следы жестоких пыток, которым подверг, пытаясь вырвать информацию о местонахождении ножа и кинопленки.

Если эта догадка верна, логично было бы предположить, что точно таким же образом он поступил и с другими жертвами — выходцами из России, которые были убиты в Сан-Франциско, Чикаго и Мехико. Что, если убийце были нужны от них не только ключи от банковской ячейки, но кое-что еще? Например, информация о том, где именно находится эта ячейка? Предположим, рассуждал Коваленко, у каждой из жертв был ключ, но ни один из несчастных не имел представления о том, где находится депозитный ящик, который он открывает. Однако преступник не верил их заверениям и пытал их, стараясь вырвать признание, которое они попросту не могли сделать.

Коваленко вспомнил про Беверли-Хиллз и подумал, что Реймонд Торн, возможно, посетил магазин и квартиру ювелира не просто для того, чтобы убить его, но и желая узнать о местонахождении ножа и кинопленки. Тогда получает свое объяснение и авиабилет до Англии, обнаруженный в его сумке. Он, видимо, знал, что интересующие его предметы находятся в каком-то из европейских банков.

Детектив Хэллидей, Дэн Форд и Жан-Люк были убиты одним и тем же, острым как бритва орудием. Не тем ли самым ножом, что исчез из сейфа Фабиана Кюртэ? А если да, то что? Убийца просто счел его удобным оружием, или использование именно этого ножа несло в себе какой-то особый, тайный смысл? А если ответ на этот вопрос звучит утвердительно, не означает ли это, что убийца еще не закончил свою кровавую работу?

38

Улица Гюисманса, дом 27, квартира Армана Дрюэна, брата Надин Форд. То же самое время.

Надин Форд находилась в состоянии шока, которое усиливалось от сознания того, что ее еще не родившийся ребенок никогда не увидит своего отца. Однако ни это, ни пристальные взгляды полицейских, присланных Ленаром, чтобы опечатать ее квартиру, не помешали ей собрать и уложить в два объемистых чемодана свои пожитки и вещи Мартена. Более того, она ухитрилась украдкой вынести записную книжку Хэллидея и папку, в которой Дэн хранил материалы, связанные с его текущей работой.

И вот теперь, уединившись в маленьком кабинете брата Надин, Мартен, полупьяный, опустошенный событиями сегодняшнего дня, сидел за письменным столом, положив перед собой записную книжку и папку, и смотрел на них.

В других комнатах, среди столов, уставленных едой, напитками и вазами с цветами, находились Надин, ее родители, брат и сестра, их мужья и жены, а также многочисленные приятели и приятельницы Дэна, его коллеги. Казалось невозможным, чтобы такое количество людей поместилось в небольшой квартире!

Чуть раньше, когда Николас решил покинуть гостей, он проходил мимо спальни и через открытую дверь увидел Надин. В одиночестве она сидела на кровати и, устремив взгляд в пустоту, гладила большого желтовато-рыжего кота. Это была почти та же картина, которую он наблюдал в доме Макклэтчи: вдова коммандера, сидящая в одиночестве в его кабинете с чашкой остывшего кофе и глядящая в никуда. А на ее коленях — тяжелая голова большого черного лабрадора.

Мартену было просто необходимо глотнуть свежего воздуха, пока он не задохнулся от терзавшего его горя. Поэтому, невзирая на предостережение Ленара, он вышел на улицу и пошел куда глаза глядят. Возможно, в глубине души он надеялся, что Реймонд находится где-то поблизости и, возможно, даже следит за ним. Если повезет, преступник как-то выдаст себя, тогда — тем или иным образом — все будет кончено. Но ничего не произошло, и через сорок пять минут Мартен вернулся в квартиру, сразу же прошел в кабинет и принялся за работу. Он хотел найти какой-то ключ, какую-нибудь ниточку, которая приведет его к Реймонду.

Если это был Реймонд.

Теперь, просматривая записную книжку Хэллидея и раскладывая перепутанные, вываливающиеся страницы по порядку, он пытался расшифровать заваливающиеся влево каракули в поисках хоть чего-то, что могло бы оказаться полезным. Страница за страницей, заполненные неоконченными предложениями, записями, порой состоящими из одного слова, именами, датами, названиями мест. Как Мартен уже успел убедиться, большая часть записей носила личный характер, касалась семьи Хэллидея. Однако сейчас было не до этики, и он продолжал искать.

Так прошло четверть часа, и, наверное, следовало заняться папкой Форда, но в этот момент он увидел в самом верху потрепанной страницы ежедневника «Феликс Норманн». Да ведь это же тот самый врач из Лос-Анджелеса, который подписал свидетельство о смерти Реймонда! На следующей странице встретилась еще одна любопытная запись: «Доктор Герман Грей, пластический хирург. 48 лет. Проживал в Бель-Эр. Неожиданно для всех уволился, продал дом и выехал из страны». Далее в скобках значилось: «Пуэрто-Кепос в Коста-Рике, затем Розарио в Аргентине. Сменил имя на Джеймс Патрик Одетт. ALC/несчастный случай на охоте».

Следующая запись была сделана карандашом, затем стерта, словно Хэллидей разозлился на самого себя, а потом вновь воспроизведена, но уже печатными буквами: «26.01 — ВАРИГ, 8837». 26.01 было, очевидно, датой — двадцать шестое января, «Вариг» было названием авиакомпании, а последние четыре цифры — номером рейса.

Мартен включил компьютер Армана, затем отыскал сайт «Варига» и ввел в область поиска четыре цифры: 8837. А вот и ответ: Лос-Анджелес — Буэнос-Айрес.

Мартен задумчиво смотрел на записную книжку Хэллидея. Может, листая ее, он что-то пропустил? Он снова открыл ее и теперь изучал суперобложку, точнее, те бумаги, что были в нее вложены: фотографии детей, паспорт, дорожные чеки на сумму в одиннадцать тысяч долларов и два полученных по факсу электронных авиабилета. Первый — на рейс авиакомпании «Юнайтед эйрлайнз» по маршруту Лос-Анджелес — Париж, второй — на вылетающий 26 января рейс «Варига» из Лос-Анджелеса в Буэнос-Айрес с открытой датой возвращения.

Итак, Джонни собирался лететь в Аргентину — то ли еще до убийства Нойса, то ли именно из-за него. И отправлялся он туда не в отпуск. В верхней части квитанции электронного билета карандашом было написано имя «Джеймс Патрик Одетт», а рядом, в скобках, значилось второе — «доктор Герман Грей» и снова три загадочные буквы «ALC».

Сердце Николаса забилось в ускоренном темпе. Может быть, Реймонда переправили именно в Аргентину в то время, как все считали, что он умер и кремирован в Лос-Анджелесе? И может быть, доктор Грей, хирург-косметолог, был нанят для того, чтобы изменить его внешность? Буквы ALC и пометка «несчастный случай на охоте» оставались для Мартена загадкой. Можно было допустить, что Хэллидей по какой-то причине поменял буквы местами, а на самом деле это ACL — так у медиков принято обозначать переднюю крестообразную связку колена? В таком случае это могло означать, что Реймонд или сам доктор повредил колено во время какого-то инцидента на охоте. Впрочем, это не имело значения. Главный вопрос заключался в другом: не потому ли был убит Хэллидей, что он узнал про доктора Грея, про Аргентину и собирался провести собственное расследование?

Внезапно в голову Мартену пришла новая мысль, и он похолодел. Если Нойс, Хэллидей, Дэн Форд и Жан-Люк были убиты одним и тем же человеком, а именно Реймондом, и если пластический хирург доктор Грей сделал свою работу на славу, теперь уже никто не знает, как выглядит Реймонд! Он может приблизиться, а вы и не обратите на него внимания. Реймонд умен и изобретателен. Вспомнить только постоянные переодевания, к которым он прибегал в Лос-Анджелесе.

— Николас, — послышался голос позади него. Мартен обернулся и увидел на пороге бледную Надин. Позади нее виднелась еще одна фигура.

— Ребекка? — удивился он и в следующий момент уже обнимал сестру.

39

— Сегодня днем я звонил тебе в Швейцарию, но не застал. — Мартен закрыл дверь кабинета. — Я оставил для тебя сообщение. Как тебе удалось…

— Так быстро оказаться здесь? — предвосхитила вопрос Ребекка. — Я гуляла с детьми на улице, а когда вернулась, мне передали твое сообщение. Миссис Ротфельз увидела, что я расстроена, узнала у меня, в чем дело, и поговорила с мужем. В Париж вылетал самолет компании, который должен был отвезти сюда какого-то клиента, и мистер Ротфельз настоял, чтобы я тоже полетела на нем. Самолет встречал его шофер, а когда я приехала в квартиру Дэна, полицейские отправили меня сюда.

— Лучше бы ты не приезжала!

— Почему? Ты и Дэн — единственные родные мне люди, как же я могла не приехать?

— Ребекка, в Париже находился Джимми Хэллидей, приехавший сюда, чтобы расследовать убийство Альфреда Нойса. Так вот, вчера вечером его тоже убили.

— Джимми Хэллидей? Детектив из твоей бригады?

Мартен кивнул.

— О боже… а потом — Дэн…

— И еще один человек, на встречу с которым, по мнению полиции, ехал Дэн. А теперь полицейские предостерегли меня, посоветовав быть осторожнее и сказав, что следующим покойником могу оказаться я.

— Они ведь не знают, кто ты такой.

— Нет, но дело не в этом.

— А в чем?

Что сказать сестре? Ребекка сейчас выглядела совершенно здоровой и уравновешенной, но Мартен помнил слова ее врача о том, что малейшее напоминание о прошлом может оказаться губительным. Но, с другой стороны, не может же она вечно жить в вакууме, и он просто обязан подготовить сестру к тому, с чем — а в этом он не сомневался — им придется столкнуться уже очень скоро.

— Ребекка, существует возможность того, что Реймонд все еще жив и что именно он стоит за убийствами Дэна, Джимми Хэллидея и других.

— Реймонд? Тот самый Реймонд из Лос-Анджелеса?

— Да.

За долгие месяцы выздоровления она узнала многое о том, что произошло в Лос-Анджелесе. О побеге Реймонда из суда, о совершенном им хладнокровном убийстве нескольких офицеров полиции, среди которых был и Рыжий Макклэтчи, и о том, что Николас и сам едва не погиб, пытаясь сделать все, чтобы он предстал перед судом.

Сразу же после драмы, разыгравшейся на товарной станции, Ребекку напичкали седативными препаратами, а потом доктор Фланнери делала все, чтобы произошедшие события не остались у нее в памяти. И все же воспоминания, пусть даже состоящие из разрозненных образов, наполненных выстрелами, пороховой гарью и кровью, продолжали жить внутри ее, и она знала, что в центре тех ужасных событий стоял Реймонд. И до сегодняшнего дня, как и все остальные, полагала, что его больше нет.

— Но ведь его кремировали! Как же он может быть жив?

— Не знаю. После того как убили Нойса, в этом попытался разобраться Дэн, а еще раньше — Джимми Хэллидей.

— И ты думаешь, что их обоих убил Реймонд?

— Не знаю. Не могу с уверенностью утверждать, что он жив. Но Альфред Нойс — мертв, Дэн, Джимми — тоже. А ведь все они, так или иначе были связаны с той лос-анджелесской историей. Ты, возможно, не помнишь деталей, но ты тоже была на станции. Ты видела его, а он — тебя. Если он где-то в Париже, я бы хотел, чтобы ты находилась подальше отсюда.

Мартен умолк. Была еще одна вещь, о которой ему не хотелось даже думать, но не думать о ней он не имел права. И не мог не сказать о ней сестре.

— И вот еще что. Если это действительно Реймонд, у меня есть все основания думать, что ему была сделана серия пластических операций по изменению внешности, так что мы не знаем, как он теперь выглядит.

В глазах девушки вспыхнул страх.

— Николас, ты общался с ним больше, чем кто бы то ни было, и он хорошо знает тебя. Если ему станет известно о том, что ты — в Париже…

— Ребекка, сначала я хочу, чтобы в безопасности оказалась ты, а уж потом побеспокоюсь о себе.

— И что я, по-твоему, должна сделать?

— Я полагаю, что, если мистер Ротфельз отправил тебя сюда на частном самолете, он позаботился и о номере в гостинице для тебя?

— Да, в отеле «Крийон».

— «Крийон»? — удивленно переспросил Мартен.

— Да, — вспыхнув, улыбнулась сестра. «Крийон» считался самым роскошным и дорогим отелем Парижа. — Хорошо иметь богатого работодателя.

— Кто бы сомневался! Я попрошу брата Надин, чтобы он отвез тебя в отель. Потом, когда ты окажешься у себя в номере, запри дверь и никому не открывай. Я забронирую тебе билет до Женевы на первый же завтрашний рейс. Позвони консьержу и отдай распоряжение, чтобы завтра утром тебя на машине отеля отвезли в аэропорт. Убедись в том, что консьерж знает шофера. Пусть он также позвонит в авиакомпанию и договорится, чтобы шоферу разрешили сопровождать тебя до самого трапа. А я тем временем позвоню Ротфельзам и попрошу, чтобы они послали надежного человека встретить тебя в аэропорту и привезти в Невшатель.

— Ты боишься?

— Да, за нас обоих. — И Мартен отправился на поиски брата Надин.

Ребекка осталась ждать в кабинете. Она дрожала от нахлынувших на нее эмоций. Если бы Дэн Форд погиб от какой-нибудь страшной болезни или в результате несчастного случая, его близкие все равно испытали бы глубочайшее потрясение, но то, насколько внезапной и чудовищной стала его смерть, опустошило их души. Столь же чудовищным было полагать, что Реймонд все еще жив и продолжает творить свои злодеяния.

Однако помимо горя от утраты близкого человека и страха, охватившего ее после того, как Мартен сообщил ей про Реймонда, было еще одно, что Ребекка хотела разделить с братом. Она страстно хотела рассказать ему о своей любви к Александру Кабрера, о том, какое место они заняли в жизни друг друга. Они продолжали хранить свои отношения в тайне от остального мира, заговор молчания, заключенный Ребеккой с леди Клем, оставался в силе, но она чувствовала, что близится время, когда Александр решит жениться на ней.

Раньше секретность их отношений была для нее забавой, чем-то вроде захватывающей игры в шпионов, когда взрослый брат не подозревал о том, что делает его младшая сестричка. Теперь же, когда связь между ней и Александром стала настолько прочной, что неизбежная — и непременно счастливая — развязка все приближалась, ей начало казаться, что она обманывает Николаса, и от этого ей становилось не по себе.

Сегодняшняя ночь — очередное тому доказательство. Ребекка рассказала брату не всю правду о том, как она оказалась в Париже. Да, ее перелет на самолете, принадлежащем корпорации, организовал действительно Жерар Ротфельз, но сделал он это по приказу Александра. А из аэропорта в отель ее привез не шофер компании, а Жан-Пьер Роден, личный водитель и телохранитель Александра. В глубине души Ребекка надеялась, что в аэропорту ее встретит сам Александр и что, несмотря на скорбные обстоятельства, приведшие ее в Париж, ей удастся уговорить возлюбленного поехать с ней и познакомиться с ее братом. Однако оказалось, что дела вызвали Александра в Италию и, как сообщил Жан-Пьер, он должен вернуться поздно вечером.

А тут еще всплыл этот Реймонд, теперь Ребекка размышляла, рассказывать ли о нем Александру, когда они встретятся. Сделать это означало открыть правду о них с братом, и, хотя и ему, и Клем было известно о том тяжелом состоянии, в котором находилась Ребекка до приезда в Англию, никто из них не знал правду о том, чем оно было вызвано.

Историю, которую поведала им Ребекка, от первого до последнего слова сочинили Николас и доктор Фланнери перед их отъездом из Лос-Анджелеса. Согласно этой версии, они с братом выросли в маленьком городке в штате Вермонт. Когда ей исполнилось пятнадцать, один за другим, с разницей всего в два месяца, скончались их родители, и она переехала в Калифорнию, чтобы жить с Николасом, который учился там в университете. Вскоре после приезда она вместе с Николасом и его друзьями отправилась на океан. Гуляя с одним из молодых людей по пляжу, она вдруг заметила мальчика, которого отлив неумолимо затягивал в океан. Подросток громко кричал и звал на помощь. Велев своему спутнику бежать за остальными, Ребекка якобы бросилась в воду и, преодолевая огромные водяные валы, поплыла по направлению к тонущему. Доплыв до него, она подхватила мальчика и на протяжении некоторого времени, которое показалось ей нескончаемым, боролась с волнами, поддерживая на плаву до тех пор, пока не подоспели спасатели.

Только тогда Ребекка узнала, что мальчик уже мертв. Потом ей сообщили что он, видимо, утонул еще до того, как она подоспела к нему на помощь, и в тот же миг она осознала, что все это время держала в объятиях труп. Мысль об этом вкупе с недавним потрясением от потери родителей стала причиной обширного психологического коллапса, последствия которого давали о себе знать на протяжении многих лет. А именно до тех пор, пока она не начала постепенно выходить из этого состояния и брат не перевел ее для прохождения окончательного курса лечения в клинику «Бэлмор», вручив заботам доктора Максвелл-Скот.

Если же теперь Ребекка расскажет про Реймонда, придется упомянуть и события на товарной железнодорожной станции, а это равнозначно тому, чтобы полностью раскрыть карты Николаса. Ведь в таком случае ей придется признаться в том, что Николас не просто знал Дэна Форда, когда тот работал полицейским репортером в Лос-Анджелесе, но был знаком и с детективом Хэллидеем, поскольку они оба принимали участие в расследовании дела Реймонда Торна. Теперь Форд и Хэллидей были мертвы, и, если допустить, что их убийцей стал восставший из мертвых Реймонд, появлялись все основания предположить, что следующей его жертвой вполне может стать Николас. А там придет и ее очередь. Ведь преступник не знает, что Николас рассказывал своей сестре, и сочтет за благо подстраховаться.

Стоит ли пугать Александра раньше времени, тем более что, по словам Николаса, он сам не уверен в том, что убийцей на самом деле является Реймонд и что он жив? Поразмыслив, Ребекка решила даже не заикаться об этом зловещем персонаже и предоставить событиям развиваться естественным путем.

Но, даже придя к такому решению, девушка понимала, что должна прислушаться к предупреждению брата и в точности выполнять все его указания.

40

Все там же: улица Гюисманса, дом 27, квартира Армана Дрюэна, 22.45

Дверь квартиры открылась, и из нее вышли Николас и Ребекка в сопровождении Армана, двадцатичетырехлетнего брата Надин Форд, и его друга.

Они перешли на другую сторону улицы, где их ждал зеленый «ниссан» Армана. Мартен, оглядевшись по сторонам, открыл для Ребекки переднюю пассажирскую дверь.

— В каком номере в «Крийоне» ты остановилась? — спросил он.

— А что?

— Я позвоню тебе сразу же после того, как забронирую билет. Я хочу, чтобы ты улетела из Парижа завтра же утром.

— В номере четыреста двенадцать.

Во взгляде сестры сквозила тревога, не помешало бы попытаться успокоить ее.

— Не волнуйся. Я ведь сказал тебе: никаких свидетельств того, что это на самом деле Реймонд, нет, это всего лишь догадки. Факты говорят о том, что он, скорее всего, мертв, а происходящее является лишь цепью случайных совпадений. Возможно, это творит какой-то псих, который не имеет представления о том, кто мы такие, и которому на нас вообще наплевать. Поняла?

— Поняла. — Улыбнувшись, девушка чмокнула его в щеку.

Мартен перевел взгляд на Армана.

— Спасибо, Арман. Вы не представляете, как я благодарен вам за вашу помощь.

— Ваша сестра находится в надежных руках! Мы с приятелем проследим, чтобы она благополучно добралась до своего номера, и я сам договорюсь с консьержем относительно того, чтобы завтра утром за ней прислали машину. Хватит нам слез на сегодня.

— Да не только на сегодня…

Николас захлопнул дверь и отступил назад. Двигатель «ниссана» заурчал, и машина тронулась с места. Доехав до конца улицы, Арман свернул на бульвар Распай и скрылся из виду.

41

Реймонд откинулся на заднем сиденье черного «мерседеса» с тонированными стеклами, припаркованного в трехстах футах от дома, где жил Арман Дрюэн. Он видел, как из подъезда вышли четверо, перешли через дорогу и подошли к зеленому «ниссану». Потом трое из них сели в машину, и она уехала. Николас Мартен перешел через дорогу и скрылся в двери подъезда дома номер двадцать семь по улице Гюисманса.

Прошло десять месяцев с тех пор, как Реймонд видел его в последний раз. И прошло семь месяцев с тех пор, как он, а точнее баронесса, выследила его в Манчестере. Теперь он знал об этом человеке абсолютно все: его новое имя, адрес, чем он занимается. Ему даже было известно о лорде Престбери и о тайной интрижке, которую Мартен закрутил с дочерью английского аристократа, леди Клементиной Симпсон. Разумеется, он знал все о Ребекке, о том, что она сейчас жила в Швейцарии, и о том, кто ее работодатель.

Но, несмотря на все, что Реймонд успел узнать об этом человеке, он намеренно отгонял от себя мысль о нем, как если бы его вообще не существовало. Теперь же, увидев его живым, во плоти, наблюдая, как он вместе с сестрой переходит дорогу, он вспомнил, насколько опасным может быть этот человек.

Мартен был либо дьявольски хитер, либо упрям, как бульдог, либо чертовски везуч. Впрочем, возможно, в нем сочетались сразу все эти качества. Как старая, зацикленная на своей работе ищейка, он шел по следу Реймонда, наступал ему на пятки, постоянно дышал в затылок. То же самое происходило в Лос-Анджелесе после того, как Реймонд бежал из суда, а потом вдруг появился из пелены дождя в международном аэропорту Лос-Анджелеса, чтобы не позволить ему улететь в Германию. В следующий раз он материализовался, словно из воздуха, возле квартиры Альфреда Нойса в Беверли-Хиллз, когда там находился Реймонд. Даже после того, как Мартен ушел из полиции и вместе с Ребеккой переехал в Англию, он продолжал все разнюхивать, руководствуясь пометками в ежедневнике Реймонда, найденном в Юго-Западном скором. И вот теперь он — в Париже.

Реймонд мог бы легко отправить Мартена на тот свет. В конце концов, до Манчестера был всего час пути. Но вместо этого он предпочел прикончить Альфреда Нойса. У него не было выбора. Во-первых, поджимало время, а во-вторых, было так здорово смотреть на физиономию Нойса, когда в парке Монсо тот узнал, кем на самом деле является Реймонд и что он, Нойс, сейчас умрет.

И все же, видя Мартена вблизи, рядом с собой, Реймонд испытывал огромное искушение. Больше всего в этот момент ему хотелось выйти из машины, войти следом за Мартеном в подъезд и убить его — безжалостно, жестоко, точно так же, как он разделался с Нойсом, Хэллидеем, Дэном Фордом и Жан-Люком Вабром. Однако он не мог позволить себе этого. Пока не мог. По крайней мере не сейчас. Сегодня вечером ему предстояло заняться другим, гораздо более важным и приятным делом. Поэтому, откинувшись на сиденье, он погладил пальцами длинную прямоугольную подарочную коробку и бросил шоферу:

— Отель «Крийон».

42

Отель «Крийон», 23.05

Черный «мерседес» Реймонда выехал на площадь Согласия и остановился у входа в отель прямо позади зеленого «ниссана». Реймонд пригладил ладонью волосы, пробежал пальцами по своей ухоженной бородке и стал ждать.

23.08

Перед отелем остановилось такси, из которого вышли несколько хорошо одетых людей и прошли через вращающуюся стеклянную дверь.

23.10

Из отеля вышла супружеская чета средних лет. В тот же миг к дверям подкатил лимузин, швейцар почтительно распахнул перед супругами дверцу автомобиля. Вращающаяся стеклянная дверь сделала еще один оборот, появились Арман и его товарищ. Через несколько секунд «ниссан» тронулся с места. Когда он проезжал мимо черного «мерседеса», свет фар на долю секунды выхватил из темноты лицо Реймонда. Еще две секунды — и Реймонд, держа под мышкой коробку в нарядной упаковке, вышел из машины и окунулся в морозный воздух.

Внешне он выглядел как молодой и удачливый бизнесмен, направляющийся на позднее рандеву с какой-нибудь красоткой. Собственно говоря, так оно и было, разве что рандеву это должно было иметь гораздо более далеко идущие последствия, нежели любое другое свидание.

Он еще раз провел рукой по волосам, взглянул на утопающий в огнях «Крийон» и направился к входу в отель.

Спустя две недели после своего тридцать четвертого дня рождения и впервые за долгое время, которое показалось ему вечностью, он сейчас чувствовал себя по-настоящему живым. В нем бурлила даже более кипучая энергия, нежели сегодня утром, когда на берегу реки, в темноте, под холодным дождем, он расправился сначала с Жан-Люком, а потом и с Дэном.

Реймонд уже успел привыкнуть к легкой хромоте и несильным, но постоянным болям, являвшимся результатом целой серии пластических операций, через которые ему пришлось пройти. Восстановительный период после операций и лечения растянулся на долгие четыре месяца, за это время баронесса с присущей ей деликатностью и мастерством переместила на шахматной доске ряд ключевых фигур, сделала несколько рокировок, после чего дела пошли на лад. Сегодня они уже снова, как и раньше, действовали в соответствии с точным, тщательно выверенным планом, в котором каждый пункт был просчитан заранее с той лишь разницей, что теперь Альфред Нойс был мертв, а «предметы» находились в их руках. Сэр Питер Китнер наверняка заподозрит, что ответственность за это лежит именно на них, но он уже будет бессилен что-либо сделать. Душа его наполнится страхом за себя и свою семью. Причем это чувство будет нарастать с каждым днем, поскольку он не будет знать их планов. В прошлый раз было иначе, и именно поэтому Нойс с такой поспешностью улетел в Лондон. Поэтому теперь единственное, что может предпринять Китнер, это окружить себя и своих близких кольцом охраны и плыть по течению, приближаясь к тому моменту, который должен стать венцом его жизни. И, делая это, он угодит прямиком в расставленную ими ловушку.

Еще двадцать шагов — и Реймонд оказался у вращающейся двери отеля «Крийон». Швейцар приветствовал его глубоким почтительным поклоном. В вестибюле царила обычная гостиничная суматоха: приезжали и уезжали постояльцы, парижане приходили, чтобы провести вечер в нескольких роскошных ресторанах пятизвездочного отеля. Он остановился и пристально осмотрел разноцветную толпу, а затем направился к стойке регистрации, расположенной в дальнем конце помещения. Уже на полпути его внимание привлекли яркие огни софитов и телевизионные камеры — группа тележурналистов устроила пресс-конференцию. Подойдя поближе, Реймонд не поверил собственным глазам. Вот он, прямо перед ним — величественный, седовласый, миллиардер и владелец необъятной медиаимперии, сэр Николас Китнер собственной персоной. Рядом с ним стоял Майкл, его тридцатилетний сын, президент корпорации и наследник.

А затем Реймонд увидел третьего мужчину, стоявшего справа от Китнера. Джеффри Хиггс, бывший военврач королевских военно-воздушных сил, а ныне личный врач, телохранитель и начальник службы безопасности Китнера, — подтянутый, с выпяченной вперед нижней челюстью и стрижкой «ежиком». В его левом ухе находился крохотный наушник, микрофон еще меньшего размера был прикреплен к лацкану пиджака. Хиггс, как тень, следовал за Китнером повсюду, умело командуя по рации небольшой армией телохранителей.

Реймонду надо было идти дальше, но ноги не несли его. Вместо этого он остановился позади репортеров, допрашивавших Китнера в связи с только что завершившимся совещанием топ-менеджеров его корпорации. Больше всего телевизионщиков интересовало, что базирующаяся в США компания Китнера «Медиакорп» вынашивает планы взять под контроль французскую телевизионную сеть TV-5.

Реймонд слушал уклончивые ответы Китнера и чувствовал, как убыстряется его пульс. Вот он, стоит в нескольких шагах от него — вальяжный, велеречивый, самоуверенный. Его можно убить прямо сейчас, да с такой быстротой, что никто и глазом бы не успел моргнуть. Но сделать это означало погубить все то, что они с баронессой столь скрупулезно планировали годами, дожидаясь того момента, когда в строго определенную минуту пробьют часы истории.

Это уже почти произошло около года назад, но тогда их планам помешало фиаско в Лос-Анджелесе. Теперь же, после его «реинкарнации» и хитрых манипуляций, предпринятых баронессой, все возвращалось на круги своя. Так что, как ни сладостна была мысль о том, чтобы немедленно расправиться с Китнером, Реймонд не мог позволить себе такой роскоши. Но, с другой стороны, он не мог просто повернуться и уйти, ничего не сделав. Нужно дать хотя бы повод задуматься.

— Сэр Питер, — крикнул по-французски Реймонд с того места, где стоял, позади репортеров, — касается ли то заявление, которое вы собираетесь сделать на Всемирном экономическом форуме в Давосе в конце этой недели, захвата вами телесети Ти-ви-пять?

— Что? — Вопрос явно застал Китнера врасплох.

— Будут ли в Давосе сделаны какие-нибудь заявления, касающиеся ваших планов, сэр Питер?

— Кто это спросил? — Щурясь и прикрывая глаза ладонью от слепящего света софитов, медиамагнат стал вглядываться в толпу журналистов, пытаясь разглядеть говорившего. — Да выключите же вы эти чертовы лампы!

Китнер стал сердито проталкиваться сквозь сгрудившихся вокруг него телевизионщиков, за ним неотступно следовал Хиггс, отдавая какие-то приказы в микрофон.

Журналисты словно с цепи сорвались. Вопросы посыпались на Китнера со всех сторон.

— Так что же относительно Давоса? Сэр Питер? Ответьте, пожалуйста, на вопрос!

— Сэр Питер, какова суть заявления, которое вы намерены сделать?

— Сэр Питер…

— Сэр Питер…

— Сэр Питер…

Прислушиваясь к тому, как беснуются за его спиной французские репортеры, Реймонд продолжил свой путь по направлению к стойке регистрации. Из боковых дверей в вестибюль вошли несколько мужчин в темных костюмах и окружили Китнера плотным кольцом — дополнительный отряд телохранителей, вызванный Хиггсом.

Реймонд довольно улыбнулся. Зерно упало на благодатную почву, и журналисты заглотили приманку. Реймонд понимал: Китнер без труда сумеет осадить и отбрить назойливых репортеров, а вскоре сойдут на нет и его собственные злость и удивление. На смену им придет любопытство: кто все-таки задал ему провокационный вопрос и как много известно этому человеку. И только потом, когда наступит решающий момент, Китнер узнает, кто это был и что на самом деле происходит. И тогда все остальные чувства в его душе уступят место страху и подозрительности. Именно этого и добивался Реймонд.

23.20

Он остановился возле лифтов, надавил на кнопку вызова и оглянулся. В некотором отдалении от него оживленно болтала парочка хорошо одетых старичков, но больше поблизости не было никого.

Открылась дверь лифта, и из него стали выходить люди. Старички даже не посмотрели в ту сторону, поэтому, войдя в лифт, Реймонд оказался в одиночестве. Двери закрылись, и он нажал кнопку четвертого этажа. Еще момент — и кабина медленно поползла вверх. Он снова взглянул на часы.

23.24

Реймонд сделал глубокий вдох и переложил коробку под другую руку. Ребекка сейчас одна, отдыхает в номере, а ее брата можно не опасаться. Он сейчас находится по другую сторону Сены, в квартире на улице Гюисманса. Возможно, Ребекка уже успела переодеться.

А может быть, и нет.

Впрочем, с учетом того, что должно было сейчас произойти, для него не имело значения, во что она одета.

43

Джеффри Хиггс и трое телохранителей в темных костюмах вывели Питера и Майкла Китнеров через боковой выход на улицу Вуасси-д'Англе, где их уже поджидал лимузин. Водитель немедленно надавил на акселератор, и автомобиль тронулся с места, пересек площадь Согласия и свернул на Елисейские Поля, направляясь к парижской резиденции Китнера на авеню Виктора Гюго.

— Я хочу, чтобы ты выяснил, кем был тот тип и что ему известно, — сказал Китнер, глядя в глаза Хиггса.

— Да, сэр.

— С сегодняшнего дня будем общаться с прессой только в специально отведенных помещениях. Майкл даст тебе список журналистов, которые будут допускаться на них. У каждого самым тщательным образом проверять документы. Помимо тех, кто будет значиться в списке, никого не пускать.

— Понятно, сэр.

Майкл Китнер взглянул на отца.

— Если это был журналист, мы узнаем, кто он такой.

Питер Китнер ничего не ответил. Он был явно расстроен и замкнулся в себе.

— Откуда он мог узнать про Давос?

— Понятия не имею! — сердито фыркнул Китнер. Он глянул на Хиггса, а потом отвернулся и стал смотреть в окно. Даже в этот поздний час и несмотря на январский холод Елисейские Поля были запружены людьми.

Прижав телефонную трубку к уху и склонившись над письменным столом Армана, Мартен слушал нескончаемые гудки и бормотал:

— Ну давай же, Ребекка, подойди к телефону!

Он звонил сестре уже шестой раз. Первые три звонка он сделал на ее сотовый телефон, но она не ответила. Встревоженный и растерянный, Мартен подождал еще десять минут и перезвонил снова. Безрезультатно. Наконец он позвонил прямо в администрацию отеля «Крийон», назвал номер, в котором остановилась сестра, и попросил, чтобы его с ней соединили через внутренний коммутатор. Результат был прежним.

— Проклятье! — еле слышно ругался он. — Заснула ты, что ли?

На столе перед ним лежал блокнот, в котором чуть раньше он нацарапал: «Эр Франс, рейс 1542. Вылет из аэропорта Шарля де Голля в 7.00, из терминала 2F, прибытие в Женеву в 8.05, в терминал М».

— Да возьми же трубку, черт побери!

С каждым оставшимся без ответа звонком напряжение внутри его нарастало. Он уже разбудил брата Надин, но услышал от него то же самое, что и часом раньше: да, Арман и его друг привезли Ребекку в «Крийон», проводили до самого номера и дождались, пока она закроет за собой дверь. Да, она заперлась, как велел ей Мартен. Да, Арман слышал, как щелкнул замок и повернулась задвижка. Если Мартен хочет, они могут еще раз съездить в отель и убедиться в том, что все в порядке. Мартен поблагодарил и отказался, сказав, что, наверное, произошла какая-то путаница и беспокоиться совершенно не о чем. Услышав это, Арман благодарно кивнул и отправился досыпать.

Еще два звонка — и мужской голос с сильным французским акцентом проговорил:

— Извините, месье, но вызываемый вами абонент не отвечает.

— А вы, случайно, не знаете, мисс Мартен не покидала номер?

— Нет, сэр.

— Не могли бы вы позвонить на стойку регистрации и узнать, выходила ли она из отеля, а если да, то не сказала ли, куда идет?

— Прошу прощения, сэр, но мы не уполномочены предоставлять такую информацию.

— Я ее брат.

— Извините, сэр.

— Сколько времени на ваших часах?

— Полночь, сэр.

— В таком случае попробуйте еще раз соединить меня с ее номером.

— Сию минуту, сэр.

Полночь. Стрелки часов на письменном столе Армана тоже сошлись на двенадцати, а Ребекка приехала в отель ровно в одиннадцать, то есть час назад.

Мартен вновь перевел взгляд на часы.

0.03

Наступил четверг, 16 января.

Куда же она запропастилась, будь все проклято!

44

Отель «Крийон», апартаменты «Леонард Бернстайн»,[21] то же время

Ребекка сидела на красном бархатном стуле, приоткрыв рот и едва дыша. Вся обстановка роскошных апартаментов была выдержана в стиле рококо: обтянутые красным шелком и бархатом стулья, диваны и кресла; стены, декорированные панелями полированного дерева; окна от потолка до пола с тяжелыми, богато разукрашенными гардинами; торшеры, настенные бра и настольные лампы наполняли комнаты мягким светом. В дальнем конце гостиной стоял огромный рояль «Стейнвей» с открытой крышкой.

Через стеклянные раздвижные двери столовой можно было попасть на просторную открытую террасу, с которой открывалась захватывающая дух панорама ночного Парижа.

— Сделай глубокий медленный вдох, и все будет хорошо.

Реймонд стоял на расстоянии вытянутой руки от девушки и смотрел на нее сверху вниз. Он несказанно удивил Ребекку своим неожиданным появлением в ее номере и немедленно увел в другие, еще более дорогие апартаменты, расположенные этажом ниже. Помимо Адольфа Сибони, ночного консьержа, ни одна живая душа не ведала о том, что они находятся здесь. Никто не видел, как они, словно озорные дети, сбежали по лестнице запасного выхода на третий этаж и вошли в «Леонард Бернстайн». Вдобавок ко всему Реймонд отдал Сибони строжайший приказ проследить за тем, чтобы их никто не беспокоил.

— Ну, что же ты молчишь? Тебе трудно говорить?

— Я… — Ребекка дрожала, ее глаза были наполнены слезами.

Реймонд подошел ближе, вытянул руку и после некоторых колебаний прикоснулся к ней, проведя тыльной стороной ладони по ее щеке и шее.

— Ты хотела что-то сказать, — прошептал он. — Что именно?

— Я… — Ребекка резко отпрянула, выпрямилась на стуле и встретилась с ним взглядом. — Да! — решительно сказала она, не обращая внимания на слезы, продолжавшие бежать по щекам. — Да! Да! Да! Тысячу раз да! Я люблю тебя! Я всегда тебя любила и буду любить до конца жизни! Да, я согласна выйти за тебя замуж, мой прекрасный сеньор, мой господин! Мой чудесный Александр Луис Кабрера!

Реймонд смотрел на нее в молчании. Это был самый великий момент в его жизни. Момент, в приходе которого он не сомневался с той самой минуты, когда, проникнув в дом Джона Бэррона в Лос-Анджелесе, увидел ее крепко спящей на диване перед работающим телевизором. Это был знак свыше, сама судьба, и Реймонд уверовал, что только ради этого провидение заставило пересечься их пути с детективом. С тех пор не прошло ни дня, ни часа, чтобы он не думал о ней. Она присутствовала в его мыслях, фантазиях постоянно, ее образ преследовал его даже тогда, когда он находился в полузабытьи на операционном столе, потом, на больничной койке, пока тянулись долгие месяцы выздоровления.

Он обожал в ней все: длинные темные волосы, сияющие глаза, гордую линию шеи. Ребекка была ожившей копией княгини Изабеллы Марии Йозефины, внучатой племянницы последнего короля Баварии Людвига III, который был смещен с престола в результате вспыхнувшей в Мюнхене революции в ноябре 1918 года. Ее портрет среди прочих висел в личной библиотеке баронессы в ее французском особняке XVII века, и Александр был очарован этим образом еще ребенком, когда увидел его впервые. По мере того как он взрослел, это восхищение только росло и становилось сильнее. Величественная, прекрасная, не похожая ни на кого, Изабелла Мария была примерно в возрасте Ребекки, когда ее не стало. А теперь, в душе и сознании Реймонда, она снова вернулась к жизни, возродившись в сестре Джона Бэррона.

Он, задыхаясь от восторга, описывал ее баронессе, когда после первых операций она сидела у постели Реймонда на его аргентинском ранчо. А он твердил ей, что эта девушка — его sudba и должна выйти за него замуж.

Баронесса лично контролировала то, как проходит процесс выздоровления человека, опекуном которого она являлась на протяжении всей его жизни, требовала от врачей отчета, вникала во все медицинские подробности, а пациент тем временем говорил и говорил о своей любви. В такие минуты в его глазах зажигался огонь, подобного которому баронессе еще не приходилось видеть, и наконец она поняла, сколь много означает для ее питомца эта покорившая его сердце красавица. И тогда баронессе подумалось: если Ребекка и вправду настолько хороша и умна, если единственной ее проблемой является частичная психическая нестабильность, то это просто замечательно. Если девушку подлечить и направить ее на путь истинный, она может стать важной частью их общего будущего.

Баронессе без труда удалось узнать о пансионате и о том, что лечащим врачом девушки являлась доктор Фланнери. В течение считанных часов вслед за этим персональный компьютер врача был взломан, и хакеры получили доступ к файлам, касающимся Ребекки. В результате баронесса узнала о том, в какое медицинское учреждение перевели девушку и как зовут ее теперешнего психиатра. Сразу же вслед за этим неизвестные виртуальные взломщики проникли в компьютер доктора Максвелл-Скот, после чего баронессе стало известно о диагнозе Ребекки и о том, что девушка делает невиданные успехи на пути к выздоровлению. Узнала она и имя того, кто оплачивает ее лечение. Им оказался ее брат, Николас Мартен, проживавший сначала в Лондоне, в отеле «Хэмпстед холидей инн», а затем переехавший в Манчестер и поселившийся в доме номер 221 по Уотер-стрит.

То, что Ребекка уже находилась в Европе, во многом упростило задачу баронессы. В Лозанне располагалась штаб-квартира корпорации Александра, кроме того, Швейцария была идеальным местом для того, чтобы он смог официально познакомиться с Ребеккой и начать завоевывать ее сердце. В игру немедленно ввели мэтра Жака Бертрана, многоопытного адвоката баронессы, проживающего в Цюрихе. В течение считанных месяцев риэлтеры нашли красивый и удобный частный оздоровительный комплекс в Невшателе, совсем рядом с Лозанной, и его владельцам поступило предложение продать эту недвижимость. Оно было отвергнуто. Второе предложение постигла та же участь. Третье предложение оказалось настолько щедрым, что хозяева тут же согласились.

Через сорок восемь часов после того, как сделка купли-продажи свершилась, известный лондонский адвокат Джозеф Камберленд договорился о встрече с Евгенией Эпплгейт, главой Балтиморского фонда. Он сообщил ей о том, что у него есть богатый клиент, который восхищается тем, как функционирует их клиника. Недавно этот человек, пожелавший остаться неизвестным, приобрел оздоровительный комплекс на берегу швейцарского озера Невшатель и хотел бы преподнести его в дар клинике «Бэлмор». Более того, безымянный даритель готов выделить специальный грант, который покроет расходы по функционированию комплекса и лечение его пациентов. Он, дескать, надеется на то, что в этом тихом, уединенном от лондонского шума и суеты месте врачам удастся разработать новую лечебную программу, которая в сочетании с катанием на лодках, длительными прогулками и занятиями на свежем воздухе поможет сократить процесс реабилитации пациентов и сделать его более эффективным.

Число пациентов не должно превышать количество отдельных палат — их ровно двадцать, — а уход за ними будет осуществлять персонал, выбор которого остается за фондом. Что касается анонимного спонсора, то по его просьбе был проведен тщательный анализ деятельности клиники за последние семь месяцев, и он настоятельно предлагает направить на работу в новый оздоровительный комплекс специалистов, успехи которых, по его мнению, наиболее впечатляющи, а именно: докторов Элистера Джеймса, Марселлу Тернбулл и Энн Максвелл-Скот. Разумеется, эти врачи заберут с собой курируемых ими пациентов.

Наконец последнее обстоятельство: ряд соображений, связанных с налогами, заставляет благотворителя ставить в качестве условия то, чтобы новый оздоровительный комплекс начал функционировать не позже чем через тридцать дней после передачи права собственности. Осуществимо ли это, решать, конечно же, фонду.

И для клиники «Бэлмор», и для фонда такой дар был подобен манне небесной. На протяжении следующих тридцати часов члены управляющего совета фонда осмотрели помещение и территорию комплекса, юристы «Бэлмора» провели все необходимые консультации, и предложение было с благодарностью принято. Еще через два дня произошел обмен подписанными документами. В воскресенье, 19 мая, на два дня раньше запланированного срока, состоялась церемония открытия комплекса, которому было присвоено название Юра в честь расположенных неподалеку Юрских гор. Во вторник, 21 мая, здесь «высадился десант» в составе докторов Джеймса, Тернбулл, Максвелл-Скот и их пациентов, среди которых, разумеется, была и Ребекка.

Подобный подвиг стал возможен лишь благодаря богатству и напору баронессы, которых у нее имелось с лихвой. И все же план ее еще не был доведен до конца. В следующем месяце по просьбе ее и Александра семья Ротфельзов переехала из Лозанны в Невшатель, и вскоре после этого в жизни Ребекки появился Александр Кабрера.

А меньше чем через семь месяцев после их первой встречи в Юре Ребекка согласилась стать его женой.

— Какие прекрасные дети у нас будут! — прошептал он и притянул ее к себе. — Какие прекрасные, прекрасные дети!

45

0.30

Зазвонил лежавший на каминной полке мобильный телефон Александра. Он поднялся с дивана, чтобы ответить на звонок. Ребекка проводила его взглядом. С бокалом шампанского в руке, слегка захмелевшая — впервые в жизни, — она думала о том, что этот вечер должен быть совершенно особым — уединенным, наполненным любовью и нежностью. В нем не должно было быть место никому, кроме них двоих. И все же Александр не мог не ответить на очередной звонок. Такой уж он человек — вечно занятой, постоянно погруженный в работу. Он все делал быстро, напористо и в то же время умел быть мягким и нежным, особенно с ней.

Александр удивительно напоминал Ребекке ее брата, и она подумала, что, познакомившись, они непременно станут друзьями. Эта мысль породила другую — о том, что она просто обязана рассказать Александру правду о своем прошлом, особенно теперь, когда она согласилась стать его женой.

— Я спущусь вниз через пять минут, — закончил он разговор и повернулся к Ребекке. — Звонил Жан-Пьер. Он внизу, в машине. Похоже, твой брат приехал в отель и разыскивает тебя.

— Мой брат?

— Он наверняка пытался дозвониться до тебя, но по понятным причинам не смог. Сейчас он идет к стойке регистрации и попросит, чтобы его соединили с твоим номером. Если тебя там не окажется, он поднимет шум, и тебя станут искать.

В душе Александра стало подниматься то же самое чувство, которое двумя часами раньше он испытал, увидев Мартена у подъезда дома на улице Гюисманса. Каждый лишний день, прожитый Мартеном, увеличивал риск того, что он подкрадется к Александру, совершит прыжок и вцепится ему в горло, подобно полицейской ищейке. И все же сейчас Мартена нельзя было убивать. Во-первых, быстро приближался Всемирный экономический форум в Давосе, во-вторых, смерть любимого брата не просто выбьет Ребекку из колеи, а ввергнет ее в глубокий психический коллапс, а этого он допустить не мог.

— Хочешь познакомиться с ним? — Ребекка поднялась со стула и шла к нему — радостная, со светящимися озорными глазами. — Сегодня, прямо сейчас. И ты ему обо всем расскажешь.

— Нет, только не сегодня.

Ребекка остановилась, словно споткнулась о невидимое препятствие, и опечаленно склонила голову набок.

— Почему?

Александр молча смотрел на девушку. Нет, он не станет встречаться с Мартеном, не станет подвергать себя риску быть узнанным. Не станет до того момента, когда не придет пора убить его.

— Ребекка, — Александр подошел к девушке и с нежностью взял ее ладони в свои, — только мы с тобой знаем, что произошло между нами сегодня вечером. По ряду причин я хотел бы сохранить эту радость между нами еще хотя бы в течение нескольких дней. А потом мы сообщим об этом официально и устроим в Швейцарии грандиозное празднество, на которое, само собой, пригласим и твоего брата. И когда мы встретимся, я крепко обниму его и предложу ему братскую дружбу и любовь. — Мужчина ласково погладил ее по щеке и продолжал: — А сейчас, милая, возвращайся к себе в номер. Когда позвонит брат, скажи ему, что ты очень устала, принимала горячую ванну, уснула и не слышала, как он звонил. И кстати, не забудь набросить халат и замотать голову полотенцем, как будто ты только что вышла из ванной.

— Ты хочешь, чтобы я лгала ему даже в такой день?

Александр улыбнулся.

— Точно так же, как ты делала все это время. Но, посуди сама, разве это была ложь? Нет, всего лишь невинная игра. И тебе она, между прочим, удавалась блестяще!

— Да, но…

— Так пусть эта игра продолжится еще немного. Совсем чуть-чуть. Ты верила мне до сегодняшнего дня, поверь и сейчас. Скоро ты все узнаешь. Ты даже в самых необузданных мечтах не можешь представить себе, что сулит нам будущее.

46

Квартира в доме 27 по улице Гюисманса, тот же день, четверг, 16 января, 3.05

Николас Мартен перевернулся на другой бок. Он лежал на софе в кабинете Армана и в который раз воспроизводил в памяти события последних часов.

Не находя себе места от беспокойства за Ребекку, но не желая тревожить и без того измученных Армана и Надин, он вышел на улицу и поймал такси.

В половине первого ночи он приехал в «Крийон». Небритый, в джинсах, спортивной куртке и потертых кроссовках, Мартен вошел в помпезный вестибюль отеля и направился прямиком к стойке регистрации. Упрямые требования сию же секунду разыскать его сестру привлекли к нему внимание гостиничной службы безопасности, а затем и ночного консьержа. После того как Ребекка все же ответила на телефонный звонок, он отправился к ней в номер в сопровождении одного из охранников.

Ребекка открыла дверь, закутанная в фирменный халат с эмблемой «Крийона» и с полотенцем, обернутым вокруг головы. Явно взволнованная, девушка чмокнула его в щеку и повторила то же самое, что уже сказала ему по телефону: она принимала горячую ванну и заснула в ней. На вопрос, почему от нее пахнет спиртным, сестра ответила, что день выдался тяжелым, полным переживаний, а отель предоставил подарок в виде корзины фруктов и бутылки шампанского. Вот она и выпила немного перед тем, как забраться в ванну. Оттого, наверное, и задремала.

Николас не удержался от улыбки. Насколько все-таки далеко продвинулась Ребекка! Она успела превратиться в женщину, причем в очень красивую женщину, которая говорит на нескольких языках и во многих областях гораздо образованнее своего брата. И все же из-за того, что болезнь похитила у нее такой значительный отрезок юности, она во многом все еще оставалась ребенком — наивным и неопытным, особенно в том, что касается жизни и любви. Иногда, навещая ее в Невшателе, Мартен пытался осторожно задавать наводящие вопросы о ее чувствах, о том, дружит ли она с кем-нибудь. Как правило, она доверчиво улыбалась и отвечала что-нибудь вроде: «Конечно, у меня есть друзья». И каждый раз Мартен даже не пытался копнуть поглубже. Всем сердцем желая ей счастья, он полагал, что Ребекка должна сама определить свой жизненный путь.

Господи, до чего же он ее любит!

47

3.20

Скрип!

Звук, послышавшийся из-за двери, заставил Мартена резко сесть на софе. Он прислушался. В квартире царила ничем не нарушаемая тишина.

Мартен откинул простыни, встал и, подойдя к двери, снова прислушался. По-прежнему ничего. Может быть, он заснул и ему что-то приснилось? Или, может, на лестничную клетку вышел кто-то из соседей? А может, у него начинаются галлюцинации?

3.30

Сна не было ни в одном глазу. Впервые за последнее время Мартен подумал о Клем. Ему следовало позвонить ей и рассказать обо всем, что здесь происходит. Но он не сделал этого — слишком сильно было эмоциональное и физическое напряжение. А сейчас, где бы она ни находилась — все еще в Амстердаме или уже снова в Манчестере, — сейчас он уже не помнил ее расписания, было слишком поздно. Оставалось только одно: узнать, где она, и позвонить ей завтра.

3.35

Реймонд. Мысль о том, что он может быть — или наверняка — жив и находится в Париже, ни на минуту не покидала Мартена.

3.40

Щелк.

Он включил небольшую галогеновую лампу на письменном столе Армана, сел, придвинул папку Дэна Форда и нашел закладку с надписью «декабрь». Именно убийство Альфреда Нойса заставило Форда поинтересоваться подробностями «кремации» Реймонда. Но Нойса убили всего два дня назад, поэтому Мартен не имел ни малейшего представления относительно того, что может находиться в этом досье. Разве что Дэн не утратил интерес к лос-анджелесскому «периоду жизни» Реймонда на протяжении месяцев, прошедших с тех трагических событий, и продолжал собственное расследование.

Если так, то это подтверждало догадку Мартена относительно того, что Жан-Люк был информатором — из тех, которые есть у любого журналиста. А то обстоятельство, что Дэн отправился на встречу с ним посреди ночи, говорило о том, что тема, которую им предстояло обсудить, была вполне безобидной. Или, по крайней мере, так полагал Форд.

4.10

Просматривая декабрьский раздел папки, Мартен пока не обнаружил ничего заслуживающего внимания. Он лишь проникался все большим уважением к своему погибшему другу, его широчайшему кругозору и многосторонним интересам. Какую титаническую работу проделывал Дэн, готовя каждый новый материал, как дотошно он перепроверял все свидетельства, не упуская из внимания ни малейшей мелочи! Там были рукописные заметки, вырезки из европейских газет, наброски будущих статей на самые различные темы — от международной политики до спорта, бизнеса, мира развлечений, проблем современного общества и новейших разработок в области медицины.

4.40

Переворачивая страницу за страницей, Мартен наконец наткнулся на компьютерную распечатку статьи из «Лондон таймс». Статья была опубликована около года назад, и в ней сообщалось о том, что королева пожаловала титул рыцаря медиамагнату Питеру Китнеру.

Озадаченный, Мартен отложил заметку в сторону. Это событие произошло уже давно, почему же сообщение о нем лежит в том отделении, в котором Форд хранил материалы, относящиеся к прошлому месяцу?

Он открыл следующую страницу. Перед ним лежало меню официального обеда. Отпечатанное на плотном дорогом картоне рельефными буквами темно-золотистого цвета, оно сообщало о том, что прием состоится в Париже 16 января.

Французский язык Мартена оставлял желать лучшего, но и этих знаний хватило для того, чтобы понять смысл написанного. Это было меню памятного приема в честь «блистательной» семьи Романовых, а сам прием должен был состояться 16 января в Париже, в доме номер 151 по авеню Георга V.

16 января — это уже сегодня! Прием состоится нынешним вечером. Медленно, словно зачарованный, он перевернул меню. На обратной стороне плотного листа рукой Дэна Форда было написано: «Должен присутствовать Китнер». В самом низу его же почерком значилось: «Жан-Люк Вабр. Меню № 1».

Памятный прием в честь венценосного семейства Романовых! Императорская династия, правившая Россией на протяжении последних четырех столетий! Россия, снова Россия… И на этом приеме должен присутствовать Питер Китнер.

Мартин снова бросил взгляд на газетную вырезку, где говорилось о посвящении Китнера в рыцарство.

— Боже праведный! — выдохнул Мартен.

Это произошло в Лондоне в среду, 13 марта, прошлого года. А днем раньше Альфред Нойс вылетел из Беверли-Хиллз в Лондон. С учетом долгого перелета и разницы во времени это означало, что он прибыл в столицу Великобритании как раз 13 марта. Можно ли предположить, что он прилетел в Англию для того, чтобы присутствовать на церемонии посвящения?

И тут Николас вспомнил, кому можно позвонить. Этот человек наверняка должен располагать нужной информацией.

Он посмотрел на часы: без четверти пять утра по парижскому времени. Значит, в Беверли-Хиллз еще вторник и примерно без четверти восемь вечера.

Мартен полез в карман куртки за телефоном, но пальцы наткнулись на пустоту. Он сунул руку в другой карман, но и там его не оказалось. Потерял ли он мобильник или где-то оставил — какая разница, так или иначе его нет.

Взгляд метнулся к телефонному аппарату на столе Армана. Не хотелось бы использовать этот телефон из опасений того, что звонок могут отследить, но время суток и прием в честь дома Романовых не оставляли ему выбора.

Николас снял трубку, набрал ноль и попросил соединить его с оператором компании AT&T. Через двадцать секунд его перенаправили в справочную службу Лос-Анджелеса, и он попросил предоставить ему телефонный номер Альфреда Нойса в Беверли-Хиллз, однако ему сказали, что данный номер не числится в городском справочнике.

Он помнил о существовании особого телефона, по которому офицеры полиции и сотрудники экстренных служб в случае возникновения чрезвычайных ситуаций имели возможность выяснить номера телефонов, не числящихся в общедоступных справочниках. Мартен знал этот номер, поскольку, будучи полицейским, сам неоднократно пользовался им, и теперь оставалось только уповать, что он до сих пор не изменился.

Удача оказалась на его стороне: после нескольких гудков мужской голос подтвердил, что он попал по назначению. Мартен сделал глубокий вдох, а затем, назвавшись детективом Вермеером из убойного отдела полиции Лос-Анджелеса, сообщил, что проводит важное расследование за рубежом и в данный момент звонит из Парижа. Через несколько секунд в его распоряжении оказался домашний телефон Альфреда Нойса.

Поблагодарив, Мартен тут же повесил трубку, набрал ноль, и процедура соединения с Лос-Анджелесом повторилась в очередной раз. Внутренне опасаясь, что из-за широкой огласки, которую получило убийство ювелира, он наткнется в лучшем случае на автоответчик, Мартен набрал номер и с облегчением услышал в трубке женский голос.

— Я хотел бы поговорить с миссис Нойс, — сказал он.

— А кто это?

— Детектив Джин Вермеер. Отдел по расследованию убийств управления полиции Лос-Анджелеса.

— А мы с вами прежде не беседовали?

В голосе женщины Мартену послышалась неуверенность.

— Конечно беседовали, миссис Нойс, — быстро проговорил он, — просто я сейчас звоню из Франции, и связь оставляет желать лучшего. Я приехал в Париж, чтобы помочь здешней полиции в расследовании убийства вашего мужа.

Мартен поводил трубкой телефона по рубашке, пытаясь изобразить помехи на линии, а потом озабоченным тоном спросил:

— Миссис Нойс, вы меня слышите?

— Да, продолжайте, детектив.

— Мы начали с того дня, когда ваш муж приземлился в Париже, и теперь двигаемся в обратном направлении.

Николас внезапно вспомнил то, что рассказал ему Дэн Форд по пути из аэропорта. Тогда это не показалось ему заслуживающим внимания, но сейчас подвернулся удобный случай прояснить кое-какие обстоятельства, прежде чем переходить к другим вопросам.

— Прилетев в Париж, мистер Нойс пересел на другой самолет и отправился в Марсель, после чего поехал в Монако.

— Я ничего не знала о его поездке в Монако, пока ваши люди не сообщили мне об этом. Может, так ему было просто удобнее добираться?

— Вы полагаете?

— Детектив, я уже сказала, что ничего не знала об этом. Я не из тех жен, которые допрашивают своих мужей относительно их планов.

Мартен колебался. Возможно, женщина права и такой путь показался Нойсу более удобным.

— Давайте переместимся еще немного назад. Насколько мне известно, в прошлом году вы с супругом побывали в Лондоне, не так ли?

— Да.

— Ваш муж сообщил полиции Лондона, что он приезжал в Англию по делам.

— Совершенно верно.

— Вы не могли бы сообщить мне, что именно это были за дела? С кем он встречался?

— Мы пробыли там всего несколько дней. Каждое утро он уходил из отеля, и встречались мы с ним только вечером. Чем он занимался в течение дня, мне неизвестно, он не посвящал меня в свои дела.

— А как проводили это время вы?

— Я ходила по магазинам, детектив.

— Каждый день?

— Да.

— И еще один вопрос, миссис Нойс. Являлся ли ваш муж другом Питера Китнера?

В трубке послышался резкий выдох. Похоже, этот вопрос застал женщину врасплох.

— Миссис Нойс, — поднажал на нее Мартен, — я спросил, являлся ли ваш муж…

— Вы уже второй человек, который задает мне этот вопрос.

Мартен невольно вздрогнул.

— А кто был первый?

— Мистер Форд из газеты «Лос-Анджелес таймс». Он звонил мужу незадолго до Рождества.

— Миссис Нойс, мистер Форд только что найден мертвым. Он был убит здесь, во Франции.

— О господи! — воскликнула женщина.

— Миссис Нойс, — не отставал Мартен, — так был ли дружен ваш супруг с Питером Китнером?

— Нет, — поспешно ответила дама, — и то же самое он сказал мистеру Форду.

— Вы уверены в этом?

— Да, я уверена.

— Благодарю вас, миссис Нойс. Всего наилучшего.

Мартен повесил трубку. Он получил ответы на все свои вопросы. Утверждая, что ее муж и Питер Китнер не были знакомы, вдова ювелира явно лгала. То, что Форд, оказывается, уже задавал Нойсу этот вопрос, Мартена не удивило. Дэна заинтересовала персона Китнера, а эти двое были каким-то образом связаны друг с другом. Почему Форд выяснял это спустя так много времени после переезда из Лос-Анджелеса, сказать было невозможно. Разве что накануне Рождества он прочитал в газете заметку о Китнере, и его внимание привлекло совпадение дат: церемония состоялась 13 марта, и в тот же день в Лондон прибыл Альфред Нойс. К сожалению, вероятность того, что любой из журналистов может дозвониться до такого человека, как Питер Китнер, и задать ему несколько вопросов, была равна нулю. Это не удалось бы и полицейскому, если бы только он не располагал очень вескими уликами того, что медиамагнат совершил преступление. Если бы Мартен сейчас попытался проделать с Китнером тот же трюк, который только что удался ему с вдовой Нойса, он бы очень рисковал. Люди из службы безопасности Китнера попытались бы вычислить его, а это грозило смертельной опасностью. Поэтому Мартен, проявив благоразумие, отказался от этой мысли — по крайней мере на время.

Оставалось анализировать имеющиеся факты. Факт номер один: Нойс утверждал, что ездил в Лондон по делам. Факт номер два: Нойс пытался убедить полицию в том, что никогда не слышал о Реймонде Торне и понятия не имеет, чего тот от него хотел. Факт номер три: ювелир заявил Форду, что не знает Питера Китнера. Из всего этого следовал непреложный вывод: мужчины хотели, чтобы их знакомство оставалось секретом для всех окружающих.

С тех пор утекло много времени. Нойса убили, полиция и репортеры обрушивали на его вдову шквал вопросов, но тем не менее миссис Нойс — хотя, казалось бы, она и должна была привыкнуть к этим расспросам — оказалась не готовой, когда Мартен спросил ее о взаимоотношениях между ее мужем и Питером Китнером, и сразу же выдала себя. Ник Мартен или, точнее, детектив Джон Бэррон слишком долго проработал в убойном отделе, чтобы не распознать предательское дрожание голоса, не услышать резкий выдох, выдавший овладевшее ею замешательство.

Итак, ответ был положительным. Альфред Нойс знал Питера Китнера. Но тут возникали другие вопросы. Были ли они достаточно близки, чтобы ювелир навещал его в Лондоне в марте прошлого года? Если да, то зачем? По какому поводу? И наконец, почему и Нойс, и его жена отрицали это? Хэллидея убили в Париже, Дэн Форд тоже погиб, отправившись на встречу с Жан-Люком Вабром, человеком, передавшим ему меню. Затем Мартен вспомнил пометку, сделанную на обратной стороне меню рукой Дэна Форда. В ней говорилось о том, что на приеме в честь Романовых будет присутствовать Китнер. Почему после того, как Нойс был убит и все указывало на существование некоего русского следа, Дэн ничего не рассказал об этом ему, Мартену?

Возможно, ответ заключался в следующем. У Дэна появились какие-то подозрения, но он не располагал вескими доказательствами, потому до поры до времени не хотел впутывать его в это дело. А может статься, дело обстояло совершенно иначе: прием в честь дома Романовых заинтересовал Дэна Форда лишь как очередное светское мероприятие, заслуживающее внимания прессы. В конце концов, он ведь писал на самые разные темы.

Допустить можно было все, что угодно, но проблема заключалась в том, что Мартен знал: между Альфредом Нойсом и сэром Питером Китнером существует какая-то связь. А вот какая именно и что общего она имеет с домом Романовых, оставалось загадкой.

Его мысли лихорадочно метались, порождая новые вопросы.

Во-первых, прием назван памятным. В память о чем или о ком он организован? Во-вторых, на карточке стоит пометка: «Меню № 1». Значит, логично предположить, что должно быть меню № 2? А если так, то какое событие будет отмечаться на втором банкете, когда он должен состояться и где? Не за этим ли, вторым, меню отправился Форд на встречу с Жан-Люком Вабром? Но почему ночью и к тому же так далеко?

Впрочем, это, наверное, не имело значения, поскольку Ленар спрашивал о какой-то карте.

Мартен взглянул на меню.

Carte Commémoratif. Carte… что это такое?

Рядом с лампой на столе Армана лежала невысокая стопка книг, все французские, кроме одной — французско-английского словаря. Мартен схватил его, пролистал и открыл на букве «C». Так-так, «carte»… В переводе с французского это слово имело несколько значений: карта (морская, звездного неба, географическая), карта (игральная), меню ресторана.

Вот в чем дело! Коваленко, должно быть, просто неправильно понял, решив, что речь идет о карте, в то время как имелось в виду меню!

Мартен отложил в сторону словарь и снова принялся просматривать содержимое папки Дэна Форда — теперь уже более целенаправленно. Он искал упоминаний о меню № 2, о Китнере, о Романовых, о Жан-Люке Вабре. Наконец он наткнулся на конверт размером девять на двенадцать дюймов, с карандашной пометкой: «Китнер». Внутри находилась подборка газетных вырезок, касающихся Питера Китнера. Со многих из них смотрел высокий седовласый магнат с мужественной внешностью. Большинство статей были на английском, но попадались и вырезки из немецких, итальянских, французских и даже японских изданий. Быстро просмотрев их, Мартен понял, что все они взахлеб превозносили Китнера, его семейство, его рыцарское звание, то, как он, сын скромного часовщика из Швейцарии, с нуля создал свою медиаимперию. Однако не удалось обнаружить ни единой ниточки, которая могла бы привести к пониманию того, почему Китнер должен присутствовать на банкете в честь дома Романовых. Если, конечно, не считать того факта, что сэр Питер Китнер являлся частью мировой элиты, входил в число избранных, которых приглашали на тысячи светских мероприятий, проходящих каждый день по всему миру.

Что же касается второго меню или даже каких-то упоминаний о нем и о человеке по имени Жан-Люк Вабр, то их в папке не было.

Наконец Николас убрал газетные вырезки обратно в папку и закрыл ее. Уставший, обескураженный оттого, что ему не удалось найти ничего больше, он поднялся со стула, собираясь лечь спать, но в этот момент его взгляд упал на записную книжку Джимми Хэллидея. В голове его мелькнула мысль: а нет ли в ней, помимо беспорядочных записей, чего-то еще, что он мог пропустить? Может быть, в определенный момент Хэллидей тоже заинтересовался Романовыми и Китнером?

Он открыл книжку и снова стал листать страницы, на этот раз — в поисках каких-либо упоминаний о Китнере, Романовых, Жан-Люке Вабре или хотя бы некоем меню.

5.20

Вымотанный до предела, не найдя ничего нового, Мартен перевернул последнюю страницу записной книжки. Остались лишь бумаги, которые были засунуты в кожаную обложку, но их он уже просматривал. С усталым вздохом Николас снова вытащил их. Все те же дети, дорожные чеки, электронные квитанции авиабилетов и паспорт.

Без какой-либо определенной цели Мартен открыл паспорт и уставился на фотографию своего бывшего коллеги. Казалось, убитый детектив смотрел на него с другой стороны вечности и пытался что-то сказать. Но что? Поиски оказались безуспешными.

Мартен медленно закрыл паспорт, сложил его с остальными бумагами и начал засовывать в обложку записной книжки, но вдруг заметил, что она топорщится. Он неаккуратно сложил бумаги?

— Черт! — выругался он, уминая пальцами неровную кожаную поверхность, но в следующий момент понял, что причиной этой неровности является не покоробившийся картон обложки, а нечто иное.

Пошарив внутри обложки, Николас вытащил несколько засаленных игральных карт, стянутых резинкой. Дрожа от нетерпения, он стянул резинку, карты рассыпались по столу. А вот и неожиданная находка — маленький компьютерный диск.

Сердце детектива билось, словно после укола адреналина. Он сделал вдох, затем второй, включил компьютер Армана и вставил диск в дисковод. Через несколько секунд на экране появилось «окошко» с названием папки с файлами: «ЧУШЬ».

Чушь? Мартену показалось, что его ударили под дых. Неужели это какая-нибудь дурацкая компьютерная игра, которую Хэллидею всучил кто-то из друзей, а он сунул ее в ежедневник?

Скрипя зубами от злости и разочарования, Мартен тем не менее дважды щелкнул курсором на значке папки. Через секунду, когда ее содержимое появилось на мониторе компьютера, от его злости не осталось и следа.

— Боже мой! — прошептал он.

Это были файлы с исчерпывающей информацией на Реймонда, которая пропала из электронной базы данных Управления полиции Лос-Анджелеса, ФБР, ЦРУ и прочих «оплотов безопасности» Соединенных Штатов Америки; его фотографии и отпечатки пальцев. Теперь это была единственная сохранившаяся копия отпечатков пальцев убийцы.

5.50

Что делать дальше? С одной стороны, Мартен понимал, что ему необходимо поспать. Но с другой — он обязан был сохранить полученную информацию от посторонних. И тут он вспомнил о внутреннем дворике возле дома Армана, в который можно было попасть через раздвижной стеклянный балкон в столовой.

Мартен поднялся со стула, взял со стола записную книжку Хэллидея, куда опять был спрятан диск, папку Дэна Форда, бесшумно открыл дверь и вышел в темный коридор.

48

Дворик являлся единственным местом, где Мартен мог спрятать свои сокровища — записную книжку Джимми и папку Дэна, поскольку не сомневался, что рано или поздно не доверяющие ему Ленар и Коваленко заявятся в эту квартиру и перетрясут ее снизу доверху в поисках недостающих улик. А если французская полиция узнает, что материалы Хэллидея и Форда находятся в его распоряжении, Ленар не просто арестует Мартена, а, разозлившись, пошлет его снимки и отпечатки пальцев в Интерпол вместе с запросом: выяснить, не разыскивается ли этот человек криминальной полицией других стран. И кто знает, не объявили ли его в розыск бывшие «друзья» по Управлению полиции Лос-Анджелеса? Тогда все выплывет наружу: кто он такой, где жил раньше, а также все, что связано с Ребеккой. Они смогут вытащить на свет божий даже Хирама Отта из Вермонта и привлечь его к уголовной ответственности за подделку документов, в результате которой умерший человек продолжал существовать.

А потом произойдет то, чего он боялся больше всего. Очень скоро Джин Вермеер или кто-то еще из его компании придут к нему, чтобы «получить долг» с Джона Бэррона, которого до сих пор считают виновным в гибели Лена Полчака, Рузвельта Ли и в развале легендарной бригады 5–2.

Мартен не мог позволить, чтобы это случилось. То, что он обнаружил на протяжении последних часов, сделало происходящее «его войной» в большей степени, нежели когда-либо раньше. Так или иначе, информация, которую Мартен нашел в папке Дэна Форда и на диске из записной книжки Джимми Хэллидея, превратила боевые действия в неотвратимую и близкую неизбежность.

Не составило большого труда найти то, что ему было нужно: упаковку пакетов для мусора. Взяв один из них, он сунул в него записную книжку Хэллидея, папку Дэна Форда, закрутил горловину пакета, сделав его содержимое герметичным, и вернулся в столовую. Включив настольную лампу, Мартен открыл раздвижные стеклянные двери.

В тусклом свете лампы перед ним предстал внутренний двор размером десять на двадцать футов, примыкавший к соседнему дому, посреди которого располагался выключенный в связи с зимним сезоном фонтан.

Мартен перелез через ограждение балкона и, осторожно и быстро ступая, направился к фонтану, а затем сунул пакет под листья, которые прикрывали его основание, и так же поспешно вернулся в квартиру.

Через три минуты он уже лежал на софе, натянув на себя одеяло. Возможно, он только что обеспечил себе страховку от полиции, возможно — нет. Возможно, он просто накручивает себя. Но, по крайней мере, теперь может быть спокоен, зная, что записная книжка Джимми Хэллидея и папка Дэна Форда спрятаны в надежном месте.

Мартен сделал глубокий вдох и перевернулся на бок. Сейчас ему хотелось только одного — спать.

49

Эндей, Франция, железнодорожная станция на французско-испанской границе, четверг, 16 января, 6.30

Было еще темно, когда трое мужчин и две женщины вышли из вагона только что прибывшего поезда и, миновав группу встречающих, проследовали к привокзальной автостоянке. Их одежда не привлекала к себе внимания, они были похожи на испанцев — представителей среднего класса, решивших проехаться по французским городам. Первые двое мужчин были постарше и несли багаж — свой собственный и принадлежавший женщинам. Третий — стройный юноша лет двадцати — перегнулся под тяжестью собственной сумки.

Когда они подошли к машине, один из мужчин огляделся, а второй тем временем укладывал чемоданы в багажник. Через две минуты «альфа-ромео» выехала со стоянки, а еще через пять минут она уже мчалась по шоссе А-63, направляясь к французскому курорту Биарриц. Сидевший за рулем Октавио — темноволосый мужчина со шрамом под нижней губой — поправил зеркало заднего вида. Вот уже две мили, как за ними следовал четырехдверный «сааб» черного цвета. Он не отстал и после того, как они свернули с шоссе и поехали на восток по автотрассе А-20 — мимо Тулузы, по направлению к Парижу.

В двух автомобилях находились четверо телохранителей, охранявших тайно прибывших из Испании членов семьи Романовых: великую княгиню Екатерину, ее мать, великую княгиню Марию, вдову великого князя Владимира, кузена Николая II и ее двадцатидвухлетнего сына, Сергея Романова.

Великая княгиня смотрела в окно и думала. Меньше чем через пятнадцать часов они окажутся в Париже в частном доме на авеню Георга V. А там… семья Романовых должна избрать законного наследника российского престола, который станет новым царем России. Путь даже он будет формальной фигурой, наподобие английской королевы, — это уже не имело значения.

Близился день, когда Романовы вдохнут полной грудью. Миновали годы, наполненные борьбой за власть, когда появлялись самозванцы, претендующие на трон и не имеющие никаких на то оснований. Это продолжалось целое столетие. А теперь наступил час последней битвы. Дом Романовых должен выбрать того, кто наденет корону Российской империи.

Великая княгиня Екатерина была убеждена в том, что единственным правомочным наследником российского трона является ее сын, великий князь Сергей Петрович Романов. Сколько тяжких испытаний ей пришлось перенести ради того, чтобы, когда настанет этот день, оказаться готовой к нему!

После развала Советского Союза она, ее мать и великий князь Сергей каждый год ездили на свою бывшую родину из Мадрида, умело завязывая знакомства с ключевыми фигурами российского бизнеса, политической, военной и церковной элиты и не забывая при этом о том, чтобы каждый их ход, каждое движение освещалось средствами массовой информации. Они воплощали в жизнь тщательно разработанный сценарий, каждый поворот которого был заранее продуман и рассчитан. А главная цель этой кампании состояла в том, чтобы убедить общественное мнение: Сергей — и только Сергей! — является единственным законным наследником трона Романовых в России, а не семидесятисемилетний великий князь Дмитрий Владимирович, праправнук Николая I и дальний родственник последнего русского царя Николая II, расстрелянного большевиками в 1918 году. Торжественный прием в честь дома Романовых, назначенный на сегодня, должен был состояться в его парижском особняке на авеню Георга V. Однако это таило в себе и определенную опасность. А вдруг те, кто поддерживает великого князя Сергея, переметнутся и возьмут сторону Дмитрия?

— Когда мы приедем в Париж? — спросила Екатерина, обратившись к водителю.

— Около пяти часов вечера, княгиня, — почтительно ответил Октавио, взглянув на нее в зеркало заднего вида. Он, однако, желал убедиться еще в том, что черный «сааб» по-прежнему едет за ними.

— Что-то не так?

— Нет, все в порядке, княгиня.

Она обернулась и посмотрела назад. Черный «сааб» по-прежнему находился позади них. Между ним и их машиной было три автомобиля. Княгиня включила лампочку и вынула из сумочки сборник кроссвордов. Она хотела скоротать время и отвлечься от переживаний, которые нарастали в ее душе с каждой милей, приближающей ее к Парижу.

Зачем понадобилось это утомительное путешествие с многочисленными пересадками и запутыванием следов: сначала — ночным поездом из Мадрида до Сан-Себастьяна, затем — пересадка и еще один железнодорожный переезд до Эндей, а потом — десятичасовое путешествие на машине до Парижа? А ведь перелет занял бы всего два часа!

По очень простой причине. О церемонии, которая должна была состояться нынче вечером, знали немногие. Но и они были напуганы жестокими убийствами русских экспатриантов, случившимися около года назад в Новом Свете. Этот факт был мало кому известен, если не считать сыщиков из российского МВД, которые, впрочем, тоже не предавали его огласке во избежание громкого политического скандала. Более того, убийства произошли в тот момент, когда в обществе поползли слухи о возможном восстановлении в России монархического строя.

Через своих адвокатов она пыталась убедить правительство России в том, что убийства были совершены с целью заткнуть рты людям, которые остались верны великому князю. Однако доказательства этой версии найдены не были. Вину за серию убийств возложили на сумасшедшего Реймонда Оливера Торна, который скончался от ран, полученных в перестрелке с полицейскими Лос-Анджелеса. Примерно в то же время затихли разговоры о возможном восстановлении монархии в России. И вот теперь эта тема вновь оказалась на повестке дня.

Однако совсем недавно в течение нескольких дней произошли убийства видных представителей русской заграничной общины — Фабиана Кюртэ в Монако и Альфреда Нойса в Париже. Несмотря на то что ни один из них не являлся членом императорской фамилии, их смерть вызвала беспокойство у всех Романовых. Тем более что Нойс, как известно, давно являлся мишенью Реймонда Торна, а встреча членов дома Романовых должна была состояться именно в том городе, где его убили.

— Ваша светлость! — Октавио, широко улыбаясь, кивнул на дорожный знак с надписью «ПАРИЖ». — Мы уже почти приехали.

— Замечательно!

Великая княгиня Екатерина Михайловна опустила взгляд на кроссворд, лежавший у нее на коленях. Неразгаданным оставалось только одно слово, номер 24 по горизонтали: «Наследник царя». Она улыбнулась и вписала ответ: «ЦАРЕВИЧ».

50

Где-то вдалеке Мартен услышал звонок в дверь. Он прозвучал один раз, затем второй и после короткого перерыва стал трезвонить без остановки. Наконец звон прекратился, и Мартену показалось, что он слышит голоса, хотя полной уверенности в этом не было. Через минуту в дверь его комнаты постучали, и вошел Арман в футболке и шортах, вытирая полотенцем пену для бритья с щек.

— Тебе лучше выйти, — сказал он.

— Кто там?

— Полиция.

— Что? — Сна не осталось ни в одном глазу.

— И еще женщина.

— Женщина?

— Да.

— Какая еще женщина?

— Я не знаю.

Мартен вскочил, натянул джинсы, майку и вышел из спальни. Как долго он спал: час, два или больше? Он оказался прав, предположив, что полиция непременно нагрянет сюда, но что за женщина пришла с ними? Ребекка? Нет, не может быть, иначе Арман предупредил бы его.

Мартен направился к входной двери и, увидев визитеров, открыл рот от удивления.

— Клем?

— Николас, что за… тут происходит? — Леди Клементина Симпсон кинулась к нему, едва не сбив с ног стоявшего рядом с ней полицейского.

Темно-синий костюм измят, волосы растрепаны, женщина задыхалась и, судя по всем этим признакам, была в бешенстве. А позади нее маячила долговязая фигура инспектора Ленара, под мышкой у которого находился большой пакет. Рядом с ним стоял еще один инспектор, Роже, с которым Мартен уже успел познакомиться, двое патрульных и… Коваленко.

— Этот человек, — Клем уничтожающе покосилась на Ленара, — и еще один придурок, русский, схватили меня в аэропорту, затащили в какую-то комнату и принялись допрашивать! И потом всю дорогу до этого дома задавали вопросы. Что все это значит?.. — Теперь она смотрела на своего любовника. — Откуда им стало известно, что я должна приехать? Откуда они вообще меня знают? Так вот, я скажу тебе откуда! Кто-то из них позвонил в университет и получил закрытую для всех остальных информацию! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Успокойся, Клем.

— Я уже успокоилась! Видел бы ты меня час назад!

Ленар выступил вперед и сказал:

— Я думаю, будет лучше, если мы побеседуем не в прихожей.

Арман повел незваных гостей в гостиную. Клем по-прежнему кипела от ярости.

— Эти типы пытались связаться со мной в Амстердаме, но меня уже там не было. Я прочитала в газете сообщение о том, что произошло с Дэном, не сумела дозвониться ни до тебя, ни до Ребекки, а в квартире Надин оказались полицейские. Я пыталась выяснить, где вы находитесь, но им было наплевать на меня. — Она бросила яростный взгляд на Ленара. — До того момента, когда мой самолет приземлился в Париже, они узнали номер моего рейса у администратора отеля в Амстердаме.

— Но ведь они же полицейские. — Николас пожал плечами.

Клем снова с неприкрытой неприязнью глянула на Ленара.

— Плевать мне на то, кто они такие! Я себе места не находила! Я пыталась дозвониться до тебя сотню раз.

— Клем, тут так много всего происходило. А телефон я потерял.

Женщина немного успокоилась.

— Они расспрашивали про тебя и Дэна. И еще про какого-то человека по имени Хэллидей. Ты его знаешь?

— Да.

— И еще они приставали ко мне с расспросами про некоего Альфреда Нойса.

— И Клем, и Хэллидей, и Альфред Нойс были убиты в Париже.

51

Мартен, леди Клем и Надин Форд сидели на диване перед большим и очень старым кофейным столиком. Арман устроился в кресле, Роже сел на стул, полицейские остались за дверью.

Ленар, державший в руке большой конверт, разговаривал в коридоре с Коваленко. Через несколько минут он вошел, взял стул и уселся напротив Мартена, положив конверт на кофейный столик между ними. Коваленко, скрестив руки на груди, прислонился к стене у окна и оттуда наблюдал за происходящим.

— Я не знаю, что у вас на уме, зачем вам понадобилась леди Клементина Симпсон и с какой стати вы заявились сюда всей гурьбой, — Мартен, чеканя слова, обращался к инспектору Ленару, — но если в будущем у вас возникнут ко мне какие-то вопросы, я попросил бы обращаться именно ко мне и не впутывать других людей.

— Мы расследуем убийство, месье Мартен, — равнодушным тоном произнес Ленар.

Мартен продолжал буравить его глазами.

— Я повторяю, инспектор: если у вас появляются ко мне вопросы, обращайтесь ко мне и ни к кому иному.

Проигнорировав это заявление, Ленар открыл конверт.

— Я хотел бы, чтобы вы взглянули на несколько снимков. — Поглядев на леди Клем и Надин, он добавил: — Вы можете отвернуться, мадам. Эти фотографии могут шокировать вас.

— Вам удалось шокировать меня и безо всяких фотографий, — огрызнулась Клем.

— Как вам будет угодно, — пожал плечами Ленар и разложил снимки на кофейном столике.

Это были снимки, сделанные полицейским фотографом в номере Хэллидея в отеле «Эйфель Камброн». В правом нижнем углу каждого снимка находились цифры, обозначающие дату и время. На первой фотографии была видна комната и тело Хэллидея, распростертое на кровати, на втором — открытый чемодан. На остальных снимках тоже был труп Хэллидея, только сделаны он были под разными углами и с разных позиций.

Инспектор отобрал три снимка.

— На каждом из фото мы видим тело убитого, кровать и тумбочку, стоящую рядом. Не могли бы вы определить, чем эти снимки отличаются друг от друга?

— Нет. — Николас уже понял, к чему ведет инспектор, но торопить события было не в его интересах.

— Первые снимки были сделаны, когда в номере появились вы с мистером Фордом, а вот этот — через двадцать секунд после вашего ухода.

— Куда вы клоните? — с деланной небрежностью осведомился Мартен.

— На первых фотографиях мы можем видеть лежащую на тумбочке довольно потрепанную записную книжку, на последней ее уже нет. Возникает вопрос: где она?

— А почему вы спрашиваете об этом у меня?

— Потому что ее взяли либо вы, либо Дэн Форд. Однако ни в машине, ни в квартире месье Форда ее не оказалось.

— Я не брал эту книжку. В номере помимо нас были другие люди. А у русского вы спрашивали? — спросил Мартен, посмотрев на Коваленко.

— Русский ее не брал, — ничего не выражающим тоном ответил Коваленко.

Глядя на облокотившегося на стену грузного бородатого мужчину, на его свободную позу, скрещенные на груди руки, Мартен вспомнил их первую встречу — в номере убитого Хэллидея. В его облике присутствовали мягкие, даже какие-то профессорские черты, но это была лишь маска, под которой скрывались цепкий ум и бульдожье упрямство. Вне всяких сомнений, именно русский детектив раскопал правду об их отношениях с Клем, вычислил ее в Амстердаме, узнал о том, что она летит в Париж, а затем убедил Ленара допросить ее и привезти сюда. Точно таким же способом они действовали по отношению к нему, когда пригласили на место убийства у реки, а потом, на обратном пути, подвергли жесткому допросу. И тогда, и теперь их интересовала его реакция.

Все это делало еще более очевидным тот факт, что Коваленко расследовал нечто гораздо более масштабное, нежели несколько убийств. Его нисколько не волновало, на какие кнопки нажимать и людьми какого уровня манипулировать. Ведь он не мог не знать, кем была Клем и какое положение занимал ее отец.

— Перед тем как переехать сюда из своей квартиры, вы собрали два чемодана, — заговорил Ленар, обращаясь к Надин. — Что вы в них положили?

Мартен напрягся. Вдова его лучшего друга сейчас была не в том состоянии, чтобы выдержать нажим. Что она скажет, как поведет себя? Но, с другой стороны, хватило же у нее сил и сообразительности захватить с собой записную книжку, спрятать которую попросил у нее Мартен. А если так, то она должна быть готова к допросу.

— Одежду, — ровным голосом ответила женщина.

— Что еще? — не отступал Ленар.

— Только одежду и туалетные принадлежности. Я собрала свой чемодан и чемодан мистера Мартена, как вы и велели мне сделать, когда так поспешно выставляли за порог моего собственного дома.

Мартен улыбнулся про себя. Молодец, Надин! Возможно, она научилась самообладанию у Дэна, а возможно, именно эта черта привлекла его к ней, когда они только познакомились. Она делала это не только для Мартена, но и для Дэна, поскольку они были друзьями. Надин знала, что муж одобрил бы ее поступок.

Ленар резко встал со стула.

— Я хотел бы, чтобы мои люди осмотрели квартиру.

— Это не моя квартира, — ответила Надин, — и не в моей власти разрешить вам обыск или запретить его.

— И не моя тоже, — добавил Мартен, — но, если хозяин не возражает, обыскивайте.

Он поймал тревожный взгляд Надин, но никак не отреагировал.

— Валяйте, — сказал Арман.

Ленар кивнул Роже, тот встал и вышел из гостиной. Полицейские в форме последовали за ним.

Мартен поступил так для того, чтобы сразу же снять с себя подозрения, которые непременно возникли бы у Ленара, откажись он сотрудничать. Он только надеялся, что люди Ленара ограничатся квартирой и не станут обыскивать также и внутренний двор. Но… Надин не знала о том, что он успел спрятать записную книжку. Она была сильной и сделала все, как надо, но быстрый взгляд, брошенный ею на Мартена, выдал охватившую ее тревогу. Ленар и Коваленко оставались в гостиной, и чем дольше будет продолжаться обыск, тем заметнее будет становиться ее волнение. Необходимо было что-то предпринять, чтобы сбить напряжение, а заодно и кое-что выяснить.

— Может быть, пока ваши люди переворачивают квартиру вверх дном, вы расскажете нам о личности мужчины, обнаруженного во второй машине в реке? — обратился он к Ленару. — В конце концов, вы же сами просили меня поехать туда.

Ленар коротко кивнул и ответил:

— Этого человека действительно звали Жан-Люк.

— Кто он?

— Работник полиграфического салона. Это пока все, что нам удалось установить.

— Так мало?

— Возможно, инспектор, нам все же стоит поделиться кое-какой информацией с мистером Мартеном и миссис Форд, — подал голос стоявший у окна Коваленко.

— Как вам будет угодно, — передернул плечами Ленар.

Коваленко перевел взгляд на Надин.

— Ваш муж сопротивлялся недолго, но борьба, хоть и короткая, все же была. И ему удалось заставить нападавшего прижать руку к стеклу окна с водительской стороны. Через несколько мгновений убийца опустил стекло, чтобы машина наполнилась водой и скорее пошла ко дну. Делая это, он, сам того не желая, помог нам, поскольку его отпечатки не были смыты водой и сохранились.

— Значит, вы располагаете его отпечатками? — уточнил Николас, всячески пытаясь не выдать охватившее его возбуждение.

— Да.

Полицейские все еще были заняты обыском. Двое находились на кухне, один вошел в ванную комнату, еще один — в кабинет. Долго они еще будут возиться?

Ленар взглянул на Коваленко, тот кивнул, и инспектор, повернувшись к Мартену, заговорил:

— Месье, я мог бы арестовать вас по подозрению в похищении важных улик с места преступления. Однако, проявляя сочувствие в связи с постигшим вас горем, я лишь тактично попрошу вас покинуть пределы Франции.

— Что? — ошеломленно переспросил Николас. Он был готов к чему угодно, но только не к этому.

Инспектор поднялся со стула.

— Следующий поезд до Лондона отправляется через сорок пять минут. Я прикажу своим людям отвезти вас на вокзал и проследить за тем, чтобы вы благополучно уехали. Для полной уверенности мы попросили лондонскую полицию встретить вас по прибытии, а также договорились с коллегами из Манчестера, что они сообщат нам о вашем приезде.

Мартен посмотрел на Коваленко, который уже выходил из комнаты. Значит, вот что означал его кивок Ленару! Русский выяснил все, что хотел, и Мартен был ему уже не нужен. Вот он и дал свое благословение на то, чтобы отделаться от него.

— Но я же не делал ничего такого!

Его предположение относительно того, что Ленар и Коваленко непременно заявятся сюда, оправдалось, а решение спрятать книжку Хэллидея и папку Форда оказалось правильным. Вот только на такую враждебность со стороны Ленара он не рассчитывал.

Обыск продолжался. Если они сейчас засунут его в поезд, а сами продолжат в том же духе, то непременно доберутся до двора и найдут спрятанные им материалы. В таком случае Мартен будет иметь крупные неприятности с лондонской полицией. Его арестуют прямо на вокзале и отправят под стражей обратно в Париж.

— Мистер Мартен, может быть, вы предпочитаете оказаться в тюремной камере и там дожидаться, пока вашу жалобу рассмотрят и примут соответствующее решение?

Николас не знал, как поступить. Больше всего ему хотелось бы остаться здесь, и чтобы при этом люди Ленара ничего не нашли. Тогда он хотя бы сумел добраться до спрятанных материалов. Конечно, если полицейские не найдут книжку и папку, он потом может попросить Надин или Армана, чтобы они извлекли их из тайника и переслали ему в Манчестер. Но на это уйдет время, да к тому же за ними, возможно, будут следить.

Кроме того, основные события разворачивались здесь, в Париже, а не в Манчестере. Ленар сам сказал, что убитый был служащим полиграфического салона. Это свидетельствовало в пользу предположения, что именно он раздобыл для Дэна Форда первое меню. А значит, могло существовать и второе, и, возможно, именно за этим, вторым меню поехал ночью Форд и был убит. А сегодня в Париже должно было состояться то самое событие, к которому непосредственно относилось первое меню, — ужин дома Романовых, на котором должен был присутствовать Питер Китнер.

— Умоляю вас, инспектор. — Мартен решил прибегнуть к последнему средству, рассчитывая на доброту Ленара. — Дэн Форд был мне самым близким другом. Его жена и члены семьи договорились насчет того, чтобы он был похоронен здесь, в Париже. Мне так хотелось бы получить разрешение остаться до дня похорон.

— Весьма сожалею. — Ленар был непреклонен. — Мои люди помогут вам собраться и проводят вас до поезда. — Инспектор посмотрел на леди Клем. — При всем моем уважении к вам и вашему отцу, мадам, я бы посоветовал вам сесть на поезд вместе с вашим другом и принять меры к тому, чтобы он не пытался вернуться во Францию. Мне не доставило бы удовольствия увидеть, какими статьями разразится желтая пресса, если пронюхает о нашем расследовании. — Он не смог удержаться от ироничной улыбки. — Могу представить себе заголовки и шумиху, которую они вызовут, пусть и не вполне оправданную. Не говоря уже об огласке отношений, — Ленар выразительно покосился на Мартена, — которые, похоже, носят конфиденциальный характер.

52

Северный вокзал. По-прежнему четверг, 16 января, 10.15

Инспектор Роже и двое полицейских из числа подчиненных Ленара вели Николаса Мартена и леди Клем сквозь толпу ожидавших отправки пассажиров по платформе, от которой отбывал экспресс «Евростар» — скоростной поезд Париж — Лондон, следующий по туннелю под проливом Ла-Манш.

Мартен шел с таким чувством, будто на него надели наручники и смирительную рубашку. Самостоятельные действия исключались — оставалось только выполнять чужие распоряжения да еще присматривать за Клем. Она была готова взорваться, но пока каким-то образом сдерживала гнев, вероятно, сознавала, что угроза Ленара насчет комментариев в британских таблоидах — не пустой звук. В этом случае ее отец будет не просто уязвлен, он будет взбешен и потребует объяснений, а потом ничто не помешает ему обратиться к французскому правительству. И тогда в бульварной прессе начнется настоящая свистопляска. А преследования папарацци! Дело может дойти до того, что, согласно университетским правилам, леди Клем будет вынуждена уйти в отставку, или Мартену придется бросить учебу, или и то и другое вместе. Для Николаса опасность заключается еще и в том, что соответствующие газетные материалы могут попасться на глаза кому-нибудь в полицейском управлении Лос-Анджелеса. Короче говоря, как бы ни были плохи дела, они могли стать намного хуже, если Клем не сдержит себя. Ко всему прочему, реальной казалась потеря двух важнейших свидетельств. Прежде всего — полицейского досье на Реймонда, обнаруженного на компьютерном диске в ежедневнике Хэллидея, ведь там имелись отпечатки, которые можно было сопоставить с теми, что остались на оконном стекле «ситроена». Судя по всему, Дэн Форд, погибая, каким-то образом заставил своего убийцу «наследить». Досье находилось в мешке для мусора, спрятанном в фонтане во дворе Армана. А отпечаток — в архиве следственного отдела парижской полиции. Вместе эти два свидетельства помогли бы установить однозначную истину: или отпечатки пальцев совпадают, указывая на то, что убийцей Дэна Форда был Реймонд, или они не совпадают, а значит, безумец, с которым ныне приходится иметь дело, — другой человек. Было невозможно прийти к определенному заключению, не раскрыв имеющиеся материалы перед полицией. А этого Мартен сделать не мог. Если бы он пошел на такой шаг, материалы были бы немедленно конфискованы, а его самого посадили бы в тюрьму за то, что Ленар квалифицировал как «изъятие улик с места преступления». Таким образом, он оказался бы вне событий, затянутый в шестеренки механизма французской юриспруденции, и ему, скорее всего, пришлось бы дожидаться приезда какого-нибудь полицейского чина из Лос-Анджелеса для проведения дальнейшего дознания. А так досье пока оставалось в импровизированном тайнике.

Роже резко остановился у вагона под номером 5922.

— Пришли, — энергично повернулся он к Мартену. — Будьте добры, ваш паспорт.

— Паспорт?

— Oui.

Минуту спустя Мартен и леди Клем заняли кресла в эконом-классе. Между тем Роже и двое полицейских в форме стояли рядом в проходе, обсуждая ситуацию (естественно, по-французски) с контролером и одним из сотрудников охраны поезда. В конце концов Роже передал контролеру паспорт Мартена, а его владельцу сообщил, что паспорт ему вернут, когда поезд прибудет в Лондон. Затем с подчеркнутой вежливостью пожелал: «Bon voyage», оценивающе-выразительно взглянул на леди Клем и удалился.

Охранник и контролер, в свою очередь, одарили парочку неприязненным взглядом и тоже ушли, обернувшись лишь в конце вагона, перед тем как раздвинуть скользящие двери тамбура и перейти в следующий вагон.

— Ну и что?.. — Леди Клем вопросительно смотрела на Мартена.

— А что именно ты имеешь в виду?

— Твою беседу с полицией, когда тебе совали в нос фотокарточки. А потом ты с полицейскими спорил. О чем вы с Надин сговорились?

— Ни о чем.

— Нет, сговорились. — Клем оглянулась на входящих пассажиров, а затем вновь обратилась к Мартену. — Послушай, Николас, в отличие от других поездов, которые обслуживают Англию, этот ходит точно по расписанию. Он отбывает в десять часов девятнадцать минут, ни минутой позже. Это означает, что в твоем распоряжении, — женщина посмотрела на свои часы, — примерно тридцать пять секунд. После двери закроются и поезд отправится.

— Господи, да что ты несешь?

Клем наклонилась ближе к его уху и понизила голос, сейчас ее британский акцент звучал особенно отчетливо:

— В квартире Армана инспектор Ленар искал записную книжку покойного мистера Хэллидея. Не знаю, что в ней, но это определенно что-то важное. Иначе ты или Надин не стали бы ее прятать.

— Не знаю, с чего ты…

— Тридцать пять секунд.

— Клем, если бы я отдал им книжку, — зашептал Мартен, — то в эту минуту мы с Надин сидели бы в тюрьме, а может быть, и ты вместе с нами.

— Николас, неизвестно, нашел инспектор эту книжку или нет. Но я знаю, что ты неглупый человек и хорошенько ее спрятал. Так что будем исходить из того, что ничего Ленар не нашел и нужно предпринять последнюю попытку забрать ее, прежде чем это сделает он. Двадцать секунд.

— Я…

— Николас, тебе нужно встать и сойти с поезда. Если придут контролер или охранник, я скажу, что ты отправился в туалет. Когда поезд прибудет в Лондон, городской полиции я скажу, что у тебя жуткая клаустрофобия. А поскольку тебе предстояло проехать по туннелю под Ла-Маншем, ты так запаниковал, что был вынужден сойти с поезда до отправления, но прежде поклялся мне, что вылетишь в Манчестер ближайшим авиарейсом и немедленно поставишь об этом в известность инспектора Ленара.

— Да как же я полечу в Манчестер? У меня нет паспорта!

— Николас, выметайся из вагона, кому говорят!

53

Питер Китнер наблюдал за тем, как черный «ситроен», миновав ворота, движется по подъездной дорожке к обширному четырехэтажному особняку на авеню Виктора Гюго. В машине, должно быть, находился доктор Джеффри Хиггс, его личный телохранитель и глава отдела разведки. Хиггс, скорее всего, уже выяснил, оправдывается ли худшее из опасений босса. Кто разговаривал с Китнером из темноты, спрятавшись за огнями прессы у отеля «Крийон»? Мог ли он быть тем, о ком со страшным предчувствием подумал Китнер?

— Откуда он может знать о Давосе? — допытывался его сын Майкл, когда они ехали из «Крийона».

Тогда у Китнера не выдержали нервы, и он раздраженно огрызнулся:

— Не знаю.

На самом деле он знал. Знал еще у отеля, но боялся себе в этом признаться. Правда, в конце концов все же признался и попросил Хиггса разобраться с этим делом как можно скорее. Больше всего его интересовало, намерен ли человек, задававший вопросы, лично присутствовать на форуме в Давосе.

Альфред Нойс и Фабиан Кюртэ были мертвы. Нож и кинопленка, долгое время хранимые как зеница ока, пропали. Их забрал убийца Кюртэ. Помимо Нойса, Кюртэ и его самого о существовании ножа и пленки знали только двое. Он был уверен, что нож и пленка находились сейчас в руках именно этих двоих — баронессы Марги де Вьен и человека, почти всю жизнь находившегося на ее попечении, Александра Луиса Кабреры. Можно было не сомневаться, что именно Кабрера разговаривал с ним из темноты.

В усталом мозгу вновь прозвучали слова Майкла: «Откуда он может знать о Давосе?»

Китнер сел за массивный письменный стол из стекла и нержавеющей стали. Подумалось: а может, это была всего лишь догадка? Может быть, Кабрера просто высказал предположение, что Китнер будет присутствовать на Всемирном экономическом форуме в Давосе, где не появлялся уже несколько лет? Захотел поиграть с Китнером и заодно разжечь интерес прессы. Наверное, все было именно так, потому что Кабрере действительно было неоткуда знать. Даже баронесса с ее обширными связями и источниками и та не была настолько информирована. То, что намечалось в Давосе, было слишком хорошо засекречено.

В дверь решительно постучали. На пороге появился Тейлор Барри, исполнительный секретарь Китнера.

— Доктор Хиггс, сэр.

— Благодарю вас.

Хиггс вошел, и Барри поспешно ретировался, плотно затворив за собой дверь.

— Ну и что у нас нового?

— Вы выразили опасение, что Александр Кабрера будет присутствовать на экономическом форуме в Давосе, — ровным голосом произнес Хиггс.

— Да.

— Его нет ни в одном из списков гостей. Он не числится участником ни одного из семинаров. Но в то же время на имя некоего Жака Бертрана, адвоката из Цюриха, арендована вилла в горах неподалеку от города.

— Продолжайте.

— Бертран — холостяк средних лет, который живет в Цюрихе в небольшой квартире вместе с престарелой тетушкой.

— И что же?

— Вилла называется «Энкрацер». В ней шестьдесят комнат плюс подземный гараж на двадцать машин.

— Но какое отношение это имеет к Кабрере?

— «Гелилинк», частная фирма вертолетных перевозок в Цюрихе…

— Я знаю про эту фирму. При чем тут она?

— В эту фирму поступил заказ на двухмоторный вертолет, который должен обеспечить сообщение между Цюрихом и виллой. Машина заказана на субботу, то есть через два дня. Заказ оформлен личным секретарем Жерара Ротфельза. Этот Ротфельз ведает европейскими операциями компании Кабреры.

— Понимаю. — Китнер медленно встал со стула и подошел к окну, чтобы взглянуть на парк. В этот январский день деревья с голыми ветвями выглядели сиротливо…

Значит, его страхи не просто оправдались. Дело оказалось гораздо серьезнее. Да, это Кабрера поддразнивал его расспросами про Давос у отеля «Крийон». Однако в его тоне была не только издевка. Кабрера давал понять, что знает о событии, которое должно там произойти. И вот Хиггс получил подтверждение того, что Кабрера намерен на нем присутствовать. Вряд ли стоило сомневаться в том, что туда же пожалует и баронесса.

Изначально Давосский форум был задуман как ежегодное недельное собрание ведущих деятелей европейского бизнеса. Этакий временный «мозговой трест» в Давосе, уединенном курортном городе в Швейцарских Альпах, где можно спокойно обсудить проблемы международной торговли. Однако это мероприятие переросло в представительную конференцию, на которую съезжались политические и экономические лидеры, чтобы решать вопросы глобального масштаба. В этом году повестка дня была составлена в традиционном духе. Но важная особенность нынешнего форума заключалась в том, что на нем российский президент Павел Гитинов должен был выступить с важным заявлением о будущем новой России в эпоху информационных технологий и глобализации. Китнеру, с его гигантским опытом и влиянием в мире средств массовой коммуникации, отводилась в этом будущем ключевая роль. Вот что стало источником беспокойства, причем самого серьезного.

Как выяснилось, Кабрера знал о предстоящем заявлении, а такая информация могла поступить ему только от баронессы. Другой вопрос, как об этом узнала она, поскольку решение было принято в обстановке абсолютной секретности всего несколько дней назад на встрече с участием Китнера, президента Гитинова и других представителей высшего российского руководства на частной вилле на берегу Черного моря. Однако сейчас уже не имело особого значения то, каким образом секрет перестал быть секретом. Главное заключалось в том, что о нем знали и баронесса, и Кабрера, причем оба в момент знаменательного объявления будут присутствовать в Давосе.

Словно очнувшись от гипноза, Китнер обратился к Хиггсу:

— Где Майкл?

— В Мюнхене, сэр. Завтра будет в Риме. А позже в тот же день приедет в Давос, чтобы быть с вами, вашей супругой и вашими дочерями.

— Охрана работает в обычном составе?

— Да, сэр.

— Удвоить.

— Слушаюсь, сэр.

Хиггс энергично кивнул, повернулся и вышел.

Проводив его взглядом, Китнер подошел к письменному столу и тяжело опустился в кресло. Все его мысли сейчас были о баронессе и Кабрере.

И чего им только не хватает? Баронесса лишь немногим уступает ему по размерам богатства и влиянию. Кабрера — необычайно успешный бизнесмен. Нойс и Кюртэ убиты, причем из сейфа последнего взяты только две вещи: нож и кинопленка. Это наталкивает на вывод о том, что баронесса не только несет ответственность за смерть этих людей, но и получила оба важных предмета в свое распоряжение. Если это так, то ни баронессе, ни Кабрере совершенно нечего опасаться. В чем же тогда цель провокационного вопроса у отеля? И зачем они отправляются в Давос? Что еще им нужно?

Это и следовало выяснить, причем в самом скором времени, еще до открытия форума. Китнер нетерпеливо нажал на кнопку вызова. Через несколько секунд в дверь вошел Тейлор Барри.

— Слушаю вас, сэр.

— Завтра утром нужно будет устроить частную встречу где-нибудь подальше от Парижа. Встречаться будем я, Александр Кабрера и баронесса Марга де Вьен. Больше никого.

— А Майкл?

— Нет, Майкла тоже не будет. Он даже знать об этом не должен, — заявил Китнер резким тоном.

— А как же Хиггс и я?

— Никого. Я недостаточно ясно выражаюсь?

— Слушаюсь, сэр. Никого, сэр, — поспешно подтвердил Барри и удалился.

За десять лет службы он никогда еще не видел Китнера столь озабоченным и угрюмым.

54

Парижское метро. Все еще четверг, 16 января, 11.05

Вагон метро болтало из стороны в сторону. Ухватившись за поручень, Мартен молился в душе о том, чтобы подземная линия, по которой он поехал, вывела туда, куда надо. Помимо одежды: свитера, джинсов, пиджака — и обуви — пары кроссовок, что были на нем, — все его имущество составлял бумажник с британским водительским удостоверением, студенческим билетом Манчестерского университета, фотографией Ребекки в Юре, двумя кредитными картами и суммой наличных в евро, эквивалентной примерно трем сотням долларов. Вполне хватит на веселую недельку студенту, приехавшему оторваться в Париж, однако вряд ли достаточно для человека, уже имевшего неприятности с полицией и находящегося в стране нелегально.

Впрочем, материальная сторона дела его не слишком волновала. Главное для него заключалось в том, чтобы попасть во внутренний дворик за домом Армана. А после этого — вознести молитву Господу, чтобы побывавшие там люди Ленара не нашли его тайник.

Если их поиски остались безрезультатными, то все остальное предельно просто: надо всего лишь перелезть через стену, отделявшую дворик от улицы, и вытащить мешок из фонтана. На всю эту операцию потребуется не более десяти секунд. Ну, может быть, пятнадцать, если не удастся перемахнуть через стену сразу. Особых проблем быть не должно. Главное, чтобы эта линия метро вела в верном направлении и не возникло трудностей с поисками улицы Гюисманса. Но нужно принимать во внимание и потенциальные осложнения. Первое — это то, что люди Ленара могут находиться там до сих пор. Второе — что делать даже в том случае, если полицейских нет и мешок с досье в его руках? Куда идти? И где остановиться? А самое сложное после всего этого — как достать из парижской полиции копию отпечатка пальца, оставленного убийцей Дэна Форда? Но для начала в любом случае лучше заняться решением наиболее насущных проблем — поисками закоулка и извлечением мусорного мешка из тайника.

Мартен вышел из подземки на яркий солнечный свет и остановился, чтобы лучше сориентироваться.

Вдоль бульвара тянулись здания какого-то учебного заведения. Подойдя поближе, Мартен увидел табличку с названием: «COLLEGE STANISLAS».[22] Сердце екнуло: мимо этого места проезжал Ленар, когда они ехали от Сены к квартире Армана. Футов через тридцать он увидел справа знакомую улицу и, свернув туда, буквально через десять секунд был в нужном закоулке. Пусто, только две припаркованные машины.

Теперь надо было действовать осторожно. Николас ускорил шаг, рыская взглядом в поисках стены, отделяющей здания от дороги, возле нее должны были стоять мусорные баки. Еще дюжина шагов и… Остановившись и оглянувшись, он перевел дух. Никого.

Вскарабкавшись на баки, он подтянулся и, оказавшись на верху стены, осмотрелся еще раз, как вдруг боковым зрением уловил какое-то движение: в его направлении медленно ехала патрульная машина, только что свернувшая в этот закоулок. Мартен поспешно спустился.

Просто повернуться и уйти было невозможно, без того чтобы привлечь к себе внимание. Как поступить? Мартен присел за нагромождением коробок у мусорных баков. Прошло пять секунд, потом десять. Где же автомобиль? Неужели полицейские остановились, заметив его? Может быть, уже вышли из машины и, вынув пистолеты, приближаются к нему? Однако в следующую секунду он услышал — так близко! — шуршание шин. Заставив себя медленно досчитать до двадцати, Мартен осторожно выглянул. Никого и ничего, кроме припаркованных неподалеку синей машины и грузовичка.

Через пять секунд он был уже на стене, вновь использовав баки в качестве ступеньки. В том, что это двор Армана, сомнений не было. Николас обеспокоенно окинул взглядом ряд окон, но не заметил ничего подозрительного и начал спускаться вниз. Вот и фонтан, под покровом мертвой листвы виднелся мешок из-под мусора — точно в том же положении, в каком оставил его Мартен. Бросив последний взгляд на окна, он наклонился за мешком. Пальцы ощутили холодный пластик.

Еще несколько секунд — и он снова оказался на стене, носком нащупал крышку мусорного бака и спрыгнул вниз. В тот же момент дверь синей машины открылась, и оттуда вышел мужчина.

Это был Коваленко.

55

— На прутьях плюща — три свежих надлома, — поделился наблюдениями Коваленко, в чьи планы явно не входило задерживаться у дома Армана. Их машина быстро проехала по бульвару Распай, а затем повернула на улицу Вожирар. — Люди Ленара вышли во двор, провели двухсекундный осмотр и вернулись в дом. Что с них взять, с городских? То ли дело русский человек, которому знакомы тяготы и красоты деревенской жизни. Или американец, который любит смотреть вестерны. Кстати, вы любите вестерны, мистер Мартен?

Николас не знал, что сказать или подумать. Русский вежливо поинтересовался, не соизволит ли тот составить ему компанию. А что оставалось делать? Теперь же, судя по всему, он везет его в полицию.

— Значит, вы нашли мешок и видели его содержимое, — полуутвердительно произнес Мартен.

Коваленко кивнул:

— Совершенно верно.

— Почему же не отдали его Ленару?

— По одной простой причине: это я нашел мешок, а не Ленар.

— А зачем тогда оставили его там? Не проще было бы забрать?

— Потому что я знал, что когда-нибудь появится некто, припрятавший эту вещь и желающий получить ее снова. Таким образом, теперь у меня есть и человек, и мешок. — Коваленко свернул на бульвар Сен-Мишель, где оказалось слишком много машин, а потому пришлось снизить скорость. — Так что же вы нашли или искали в ежедневнике Хэллидея? Наверняка там было что-то очень важное для вас. Ведь вы рисковали быть арестованным, причем не один раз, а целых два. Какое-нибудь инкриминирующее свидетельство?

Николаса словно током ударило:

— Надеюсь, вы не думаете, будто это я убил Хэллидея?

— Вы отвернулись, когда увидели его в парке Монсо.

— Я же называл вам причину. Просто я задолжал ему деньги.

— А кто подтвердит?

— Я не убивал его.

— И вы также не брали его ежедневник. — Юрий выразительно посмотрел на своего спутника, но тут же снова переключил внимание на дорогу. — Хорошо, допустим на минуту, что вы его не убивали. Кто-то — или вы, или мистер Форд — проявил недюжинную отвагу, уведя вещественное доказательство из-под носа полиции на месте преступления. Это означает, что вы или знали, или имели основания полагать, что оно представляет для вас немалую ценность. Не так ли? А папка?

Мартен поднял глаза. Они ехали через Сену по мосту Сен-Мишель. Прямо по курсу было здание Парижской префектуры полиции.

— Скажите, какой вам смысл сажать меня в тюрьму?

Коваленко промолчал. Через несколько секунд они подъехали к зданию. Мартен ожидал, что тут русский и остановится. Но этого не произошло. Они двинулись дальше, по Севастопольскому бульвару, забираясь глубже в кварталы правого берега.

— Куда вы едете?

Коваленко по-прежнему молчал.

— Что вам от меня нужно?

— Я неважно читаю по-английски, мистер Мартен, особенно рукописный текст. Все эти сокращения, сленг… — Он снова перевел взгляд с дороги на попутчика. — Итак, что мне от вас нужно? Мне нужно, чтобы вы ознакомили меня с содержанием ежедневника, а также с другими материалами досье.

Авеню Ош, дом 127, 12.55

Карманный фонарик зажегся, а электричество в доме отключилось.

Аккуратно выкрутив один за другим винты, Александр осторожно, стараясь не повредить провода, вынул громоздкий предохранитель. Из холщовой сумки с инструментами он достал небольшой таймер с контактами из толстой проволоки по бокам и подключил его к предохранителю. Отныне его работа целиком зависела от таймера. Предохранитель был установлен на место и крепко привинчен.

Фонарик выключился, электроснабжение в доме восстановилось.

Уже пять секунд спустя он поднимался по лестнице из подвала. Открыв дверь черного хода, вышел в переулок. Там был припаркован «форд» — взятый в аренду фургончик. Александр сел за руль и тронулся с места. Синий комбинезон, белокурый парик и лежащее в кармане фальшивое удостоверение электрика оказались ненужными. Дверь не была заперта, никто не видел, как он входил или выходил. И никто даже не успел пожаловаться на отключение электричества, вся процедура не заняла и пяти минут.

Завтра утром, в пятницу, 17 января, в 3.17 таймер сработает. В результате короткого замыкания здание погрузится в темноту. А затем начнется пожар, возгоранию поможет фосфорная таблетка в таймере. Здание старое, с деревянными перекрытиями, да и проводка в нем ветхая. Хозяин тратил деньги в основном не на безопасность, а на косметический ремонт — обычное явление для старых домов Парижа. Так что через несколько минут огонь охватит все строение, и к тому времени, когда раздастся первый сигнал пожарной тревоги, здесь уже будет настоящая преисподняя. Обесточенные лифты бесполезны, на внутренней лестнице — кромешная тьма. Здание насчитывает семь этажей, на каждом — по две большие квартиры. Спастись смогут лишь квартиранты, проживающие на нижних этажах. У обитателей верхних шансы эвакуироваться минимальны, точнее, отсутствуют вообще.

Его в первую очередь интересовал именно верхний этаж. Эти апартаменты снимала великая княгиня Екатерина Михайловна для себя и своей семьи — матери, великой княгини Марии, и сына, двадцатидвухлетнего великого князя Сергея Романова, в котором практически все видели будущего русского царя, если, конечно, на это согласится Россия. Александр только что поработал над тем, чтобы этого не произошло.

56

Отель «Сент-Оранж», улица Нормандии. Все тот же день — четверг, 16 января, 14.30

Мартен стоял у окна холодного, обшарпанного номера гостиницы, где остановился Коваленко. Русский детектив в это время сосредоточенно выстукивал что-то на клавиатуре своего лэптопа — ему нужно было срочно отправить в Москву отчет за день. На кровати возле крохотного стола, за которым разместился Коваленко, валялись записная книжка Хэллидея и папка Дэна Форда.

Грузный, бородатый Юрий Коваленко был похож на медведя. Его большой живот, обтянутый синим свитером, выпирал из расстегнутого пиджака, под полой которого пряталась поясная кобура с внушительным пистолетом. Наблюдая за тем, как тот работает, Николас вновь подумал, что облик этакого добродушного толстяка обманчив. Подобное чувство зародилось у Мартена, еще когда они впервые повстречались в гостиничном номере, где толпились люди Ленара, а на кровати лежало бездыханное тело Хэллидея. Потом — в квартире Армана…

Ленар — хороший детектив, но Коваленко был все-таки лучше, более проницательный, независимый, дотошный. Он неустанно подтверждал свои способности: установил несанкционированную слежку за квартирой Дэна Форда, устроил за ним же рано утром загородную погоню, непринужденно допросил Мартена, когда они возвращались с места убийства на реке, разыграл от начала до конца спектакль с Клем, обыскал, словно собака-ищейка, двор Армана, когда оттуда ушли люди Ленара, и в итоге обнаружил тайник. Вместо того чтобы сдать мешок с компроматом французской полиции, Коваленко сел в засаду, чтобы выследить того, кто за ней явится. Причем он был на сто процентов уверен, что кто-то придет со стороны закоулка, а вовсе не из квартиры. Короче говоря, действовал он хитро и вместе с тем решительно и определенно пришелся бы по душе Рыжему Макклэтчи.

Но если оставить в стороне его настырность и мастерство, оставался ключевой вопрос: чего он добивается? Снова напрашивался вывод о том, что присутствие Коваленко в Париже связано не только с убийством Альфреда Нойса. Были у него какие-то свои цели, в которых он не признавался французской полиции. Ко всему этому следовало добавить сведения, которые Коваленко наверняка получил у русских следователей, побывавших в Лос-Анджелесе вскоре после того, как там был убит Реймонд. И еще он знал, что Хэллидей входил в лучшую бригаду лос-анджелесской полиции. Следовательно, вполне можно было предположить, что Коваленко прослеживал четкую связь между прошлым и будущим, то есть считал, что случившееся в Лос-Анджелесе имеет прямое отношение к событиям в Париже.

— Не хотите ли водки, мистер Мартен? — Коваленко неожиданно захлопнул свой лэптоп, бодро встал и, поеживаясь от холода, подошел к ветхой тумбочке, на которой стояла опорожненная на две трети бутылка.

— Нет, спасибо.

— Ну, тогда выпью за нас двоих. — Русский налил небольшой стакан доверху, приветственно поднял его и опрокинул в рот.

— Скажите-ка мне, что там? — Он указал пустым стаканом в сторону постели, на которой лежали записная книжка Хэллидея и папка Дэна Форда.

— Вы о чем?

— О том, что вы нашли в книжке детектива Хэллидея и в папке.

— Ничего.

— Так уж и ничего… Не забывайте, мистер Мартен, я еще не до конца убежден, что это не вы убили мистера Хэллидея. Кстати, и инспектор Ленар тоже разделяет мою точку зрения по этому вопросу. Если вы хотите, чтобы я пригласил в нашу компанию французскую полицию, то я с удовольствием выполню ваше желание.

— Ну, хорошо, — озлобленно бросил Николас.

Подойдя к тумбочке, он плеснул себе немного водки.

Проглотив ее залпом, он с пустым стаканом в руке в упор посмотрел на Коваленко. Запираться больше не имело смысла. Вся информация здесь, в руках русского, и рано или поздно он в ней разберется.

— Вам говорит что-нибудь имя Реймонда Оливера Торна?

— Естественно. Он искал в Лос-Анджелесе Альфреда Нойса. Был тяжело ранен в перестрелке с полицией и позже скончался. Труп кремирован.

— А может быть, и нет.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что Дэн Форд так не думал. Он выяснил, что полицейские записи, касающиеся Торна, исчезли из многочисленных досье. Более того, лица, имевшие отношение к оформлению свидетельства о смерти Торна и его кремации, или погибли, или пропали без вести. Судя по всему, такие же подозрения имелись и у Хэллидея, который пошел по следу известного калифорнийского пластического хирурга, внезапно отошедшего от дел и уехавшего в Коста-Рику. Причем произошло это в течение нескольких дней после смерти Торна. Потом он появился в Аргентине, но уже под другим именем. Не знаю, что это все значит. Но во всяком случае, этого было достаточно для того, чтобы Хэллидей купил авиабилет до Буэнос-Айреса. Он намеревался вылететь туда сразу после того, как разберется с делами здесь, в Париже. Все свидетельства на этот счет вы можете найти там, — кивнул Мартен в сторону книжки, валявшейся на кровати. — Его записи, его билет…

— Почему вы утаили эту информацию от инспектора Ленара?

Вопрос был хороший, и Мартен не сразу нашелся, что ответить — так, чтобы не «засветиться». Не разболтать, что произошло с Реймондом в Лос-Анджелесе и почему мертвы члены бригады. Вдруг ему пришла в голову гениальная мысль, как избежать прямого ответа на вопрос и одновременно получить то, что было ему нужнее всего, но находилось вне досягаемости, — копию отпечатка пальца, снятого полицией с машины Дэна Форда. Ход был рискованный, потому что если Коваленко отреагирует не самым дружелюбным образом, то можно потерять все и оказаться в лапах парижской полиции. И все же возможность открывалась благоприятная и неожиданная. Каков бы ни был риск, было бы глупо не попытаться ею воспользоваться.

— А если я скажу вам, что в убийстве Альфреда Нойса Дэн Форд подозревал Реймонда Торна?

— Торна?

— Да. К тому же не исключено, что сами Хэллидей и Дэн стали жертвами этого человека. Как вы знаете, все трое были причастны к событиям, заворачивавшимся вокруг Торна в Лос-Анджелесе.

Мартен заметил, как в глазах Коваленко, которые до того оставались равнодушными, пробежала искорка. Значит, он на правильном пути. Что ж, пойдем дальше.

— Нойса убивают в Париже. Следом приезжает Хэллидей. Форд уже здесь в качестве корреспондента «Лос-Анджелес таймс». Никто из них не узнает Торна, поскольку тот перенес пластическую операцию, но он-то знает их всех, а они подобрались слишком близко к его делам.

— Значит, мистер Мартен, вы исходите из того, что главной его целью был Нойс. — Коваленко отработанным движением руки поднял бутылку и разлил остатки водки по стаканам, потом протянул собеседнику его порцию. — Интересно, а у Форда были какие-нибудь мысли о том, чего этому Реймонду Торну было нужно от Нойса сначала в Лос-Анджелесе, а потом здесь, в Париже? Или по какой причине он мог убить Нойса?

— Если у него такие мысли и были, он ими со мной не делился.

— Та-ак. — Коваленко сделал большой глоток. — Что у нас имеется в наличии? Некий безликий подозреваемый и убийства без ясных мотивов. Почему он убил Нойса, почему убил Форда или Хэллидея? Единственное объяснение пока сводится к тому, что они видели его в прежнем воплощении. Кроме того, насколько известно всем остальным, этот человек мертв. Кремирован. Концы с концами не сходятся.

Мартен пригубил водки. Если и раскрывать перед Коваленко оставшиеся карты, то именно сейчас.

«Доверься русскому, — подсказал ему внутренний голос. — Поверь, он преследует собственные цели и не выдаст тебя Ленару».

— Если отпечаток пальца, оставленный на машине Дэна, принадлежит Реймонду, я могу однозначно доказать все, о чем говорил.

— Каким образом?

Мартен до конца допил водку.

— Хэллидей сделал компьютерную копию протокола об аресте Реймонда Торна лос-анджелесской полицией. Когда? Не знаю. Но там есть отпечатки пальцев и фотография преступника.

— Компьютерная копия… То есть диск?

— Да.

Коваленко уставился на него, не веря собственным ушам.

— Вы нашли это в его записной книжке?

— Да.

57

Улица Тюренн, 15.45

Продавец положил в пакет бутылку водки, а следом за ней солидный кусок сыра грюйер, бумажный сверток с тонко нарезанной салями и большой батон. Куплены были также зубная щетка, тюбик зубной пасты, упаковка одноразовых бритв и небольшой баллончик с кремом для бритья.

— Merci, — поблагодарил Мартен, расплачиваясь за покупку.

Выйдя из местного магазинчика, он свернул на улицу Нормандии и зашагал к отелю, в котором остановился Коваленко. В последние несколько часов заметно похолодало, поднялся ветер, пригнавший стадо темных облаков, из которых время от времени начинал сыпать снег. Руки быстро замерзли, изо рта валил пар. Было такое чувство, что он находится в Манчестере, а не в Париже.

Коваленко послал его в магазин пополнить запасы продовольствия и закупить туалетные принадлежности. А сам, вне сомнения, хотел в это время подробнее изучить книжку Хэллидея и папку Форда в надежде отобрать кое-что лично для себя, не прибегая к посторонней помощи. Оба прекрасно понимали, что Мартен мог просто уйти, несмотря на отсутствие паспорта. Чтобы подстраховаться на этот случай, русский сообщил ему, что три с половиной часа назад поезд «Евростар» прибыл в Лондон, но без Николаса Мартена, о чем лондонская полиция в считанные минуты уведомила Ленара. Вне себя от бешенства, Ленар тут же позвонил Коваленко — не для того даже, чтобы информировать его о случившемся, а скорее с целью «выпустить пар». Француз заявил, что расценивает поведение Мартена как личное оскорбление и объявляет общегородской розыск с целью арестовать мерзавца.

— Считаю своим долгом предупредить вас, чтобы вели себя поосторожнее. Так вы идете в магазин?

Вообще-то у Коваленко не было иного выбора. Буквально за минуту до ухода Мартена он запросил у Ленара дубликат досье по делу об убийстве Дэна Форда. Договорились, что документы будут немедленно доставлены в гостиничный номер. Русский особо подчеркнул, что ему нужно полное досье, с четкой фотокопией отпечатка, снятого с машины. Таким образом, было очевидно, что Мартену не следует находиться в комнате, куда в любой момент могут заявиться полицейские, а то и сам Ленар.

Размышляя об этом, Мартен брел, склонив голову и пряча лицо от порывов ветра и мокрых снежных хлопьев. Не менее очевидным ему представлялось и то, что нужно всерьез опасаться полиции, которая рыщет вокруг в надежде найти его.

Опасливо войдя в обветшавший вестибюль гостиницы «Сент-Оранж», Мартен отряхнул снег с головы и плеч. За гостиничной стойкой оживленно болтала по телефону маленькая женщина в черном свитере с изможденным лицом и седыми волосами-сосульками.

Он поймал на себе ее цепкий взгляд, когда проходил мимо. Она отвернулась, лишь когда он подошел к лифту и нажал на кнопку. Ждать пришлось около минуты, и Мартен заметил, что она снова пристально смотрит на него. Наконец дверь открылась, он зашел внутрь и нажал на кнопку этажа, где находился номер Коваленко.

Дверцы закрылись; лифт с натугой пополз вверх, скрипя и повизгивая на пути. Николас расслабился, получив возможность хоть несколько мгновений побыть один. Теперь, когда тебя никто не разглядывает, можно обдумать сложившуюся ситуацию. Помимо очевидных факторов риска, таких как Коваленко и французская полиция, было кое-что еще, что не давало ему покоя. Мысль эта терзала его с утра, и он жалел, что не может обсудить ее с леди Клем. В душе нарастало ощущение, что Ребекка не сказала ему всей правды, когда он предыдущим вечером наконец получил возможность поговорить с ней в отеле «Крийон». Ее рассказ о том, как она уснула в ванне, выпив бокал шампанского, не показался ему искренним. Наверняка с ней приключилось что-то еще.

Что именно? Она не могла или не хотела говорить об этом. Может быть, у нее есть любовник? Но сейчас не время быть легкомысленной. Не время, если на свободе бродит Реймонд. Нужно как-то внушить ей, что необходимо всегда быть начеку, сознавая, где и с кем ты находишься. Необходимо…

Громко ухнув, лифт резко остановился. Дверцы разошлись в стороны, он выглянул в коридор. Пусто. Мартен осторожно вышел из кабины и направился к двери номера Коваленко.

Внезапно им овладела неуверенность. Полицейских машин на улице не было. Прибыл ли посыльный от Ленара или еще нет? Или, может быть, уже ушел? А что, если этот человек приехал в машине без опознавательных знаков и сидит сейчас у русского?

Мартен подошел к двери и прислушался.

Ничего подозрительного.

Выждав еще несколько секунд, он постучал. Ответа не последовало. Отлучался он ненадолго, а русский ничего не говорил о том, что тоже собирается выйти на улицу.

Снова постучал — безрезультатно. Наконец Мартен решился и толкнул дверь — она оказалась незапертой.

— Коваленко? — с опаской позвал он.

Никто не ответил, и Николас шире приоткрыл дверь. В номере никого не было. Лэптоп русского лежал на кровати, рядом — его пиджак. Мартен вошел, плотно притворив за собой дверь, и поставил пакет с покупками на стол. Так где же Коваленко? Полиция приходила или нет?

Сделав еще шаг, он увидел, что из-под пиджака русского детектива торчал большой желтовато-коричневый конверт с печатью парижской полицейской префектуры. Затаив дыхание, Мартен вытащил его и открыл. Страниц пятьдесят убористого текста и с десяток фотографий места преступления, первым в пачке был снимок отпечатка среднего пальца со штампом: «Pièce à conviction #7».[23]

— Это наверняка будет вам интересно, — раздался за спиной голос с характерным акцентом.

Николас резко повернулся: Коваленко стоял в двери, держа в руке компьютерный диск.

— Где вы были?

— В туалете. — Русский вошел и захлопнул за собой дверь.

58

— Видели? — Мартен кивком указал на диск.

— Сравнил ли я два отпечатка? Да.

— И что же?

— Сами посмотрите.

Коваленко подошел к кровати, вставил диск в компьютер и отступил на шаг. Экран заполнила схема отпечатков пальцев Реймонда из лос-анджелесского досье. Коваленко навел курсор на изображение правой руки и щелкнул, потом отдельно выделил средний палец и наконец дошел до квадратика с командой «увеличить». Один предельно четкий отпечаток разросся на весь экран. Мартен поднес к экрану увеличенный фотоснимок и почувствовал, как у него учащенно забилось сердце: каждая линия, каждая завитушка, каждый изгиб на обоих изображениях идеально совпадали.

— Боже правый, — прошептал он, изумленно уставившись на Коваленко.

Ответный взгляд русского был очень внимателен.

— Ваш Реймонд Оливер Торн восстал из пепла и прилетел в Париж. Думаю, мы не ошибемся в предположении, что именно он был тем, кто убил Дэна Форда, а также Жана-Люка…

— Вабра.

— Как вы сказали? — тут же оживился Коваленко.

Мартен резко отвернулся от экрана и посмотрел собеседнику прямо в глаза:

— Вабр — это фамилия печатника.

— А вы откуда знаете? Ни я, ни Ленар не называли ее ни вам, ни кому-либо другому.

— Я нашел ее в записях Дэна.

Глубокий, почти животный страх, который вызывал у него Реймонд, казавшийся безудержным, неуязвимым, загадочным существом из какого-то иного мира, внезапно отступил. Как ни странно, душу успокаивала определенность. Стало доподлинно известно: монстр жив. Эта уверенность придала Мартену смелости для того, чтобы сделать следующий шаг во взаимоотношениях с Коваленко.

— Французское слово «carte» означает географическую карту или какую-то схему, а также меню. Вы искали карту, а оказалось, что речь идет о меню, которое Дэн Форд намеревался забрать у Вабра, перед тем как был убит.

— Я выяснил все значения этого слова, мистер Мартен. Компания, где работал Вабр, не занимается изготовлением карт и вот уже на протяжении двух лет не отпечатала ни одного меню. Не было никаких карт или меню ни в машине Форда, ни в «тойоте» Вабра.

— Конечно не было. Его забрал Реймонд. — Мартен прошелся по комнате. — Он откуда-то узнал, что Вабр имеет в своем распоряжении нечто и собирается отдать это Дэну. Реймонд не только хотел сам заполучить эту вещь, ему также не было нужно, чтобы кто-нибудь из них упоминал о ней впоследствии. Вот он и убил обоих.

— Откуда же Вабр взял это самое «меню», если его не напечатала его компания? И почему он позвонил мистеру Форду в три часа утра, попросив его выехать далеко за город, чтобы передать ему это?

— О том же самом я задумался, когда нашел меню в портфеле Дэна. К чему такая срочность? — Николас нервно взъерошил волосы. — Что, если Вабр к тому времени уже предупредил Дэна о существовании меню и сказал ему, к какому случаю оно приурочено? Если это было что-то действительно важное, а не обычная светская вечеринка, Дэн мог захотеть сам увидеть меню, чтобы лично удостовериться в подлинности информации, а может быть, и еще в чем-то. Тогда он мог попросить Вабра звонить ему в любое время дня или ночи, как только тот раздобудет нужную вещь, и они без промедления встретятся. И вот Вабр достал эту вещь, но только тут осознал всю ее важность. Он забеспокоился, а стоит ли ему соваться в это дело, стоит ли разглашать подобную информацию прессе. Эта мысль не дает ему спать. Но в конце концов, среди ночи, он все же принимает решение: да, Дэну следует знать об этом. Тут же звонит и назначает встречу. Кто знает, может быть, о ее месте они договорились заранее или встречались там уже…

Коваленко долго молча смотрел на него. И когда заговорил, голос его был необычайно тих:

— Что ж, сценарий весьма правдоподобный, мистер Мартен. В особенности если, как вы говорите, речь шла о меню по случаю события, огласки которого не хотел Реймонд. Не хотел до такой степени, что даже не допустил, чтобы эту тему обсуждали два человека.

— Послушайте, Коваленко, — Николас пристально смотрел на него, — это было не первое меню, а второе.

— Не понимаю.

— Сейчас увидите.

Мартен открыл портфель Форда, вынул конверт Китнера, извлек оттуда меню и протянул его русскому.

— Вот первое. Вабр передал его Дэну ранее. Не знаю, за чем охотился Дэн или думал, что охотится. Не знаю, имело ли это меню какое-то отношение ко второму. Не знаю, почему он был убит. Но мы явно имеем дело с событиями, в центре которых оказываются знатные русские особы. Может, вы как-то просветите меня на этот счет?

Коваленко взглянул на листок. Плотный, дорогой картон, тисненый шрифт темного золота:

Мартен заметил, что на лице собеседника отразилось удивление, но тот постарался скрыть это.

— Похоже на безобидную вечеринку, — равнодушно констатировал Коваленко.

— Все очень безобидно — до тех пор, пока один за другим не начинают гибнуть люди, а мы выясняем, что Реймонд не только жив, но бродит где-то рядом. — Николас помолчал, затем продолжил: — Реймонд искромсал моего друга в куски. Вы — русский полицейский, расследующий убийство Альфреда Нойса, бывшего гражданина России. Он купил в Монако бриллианты у Фабиана Кюртэ, который тоже был убит и тоже был когда-то российским гражданином. Год назад ваши следователи побывали в Америке и Мексике по следам убийств бывших россиян, которые, как считается, также пали от руки Реймонда. Романовы — одно из самых выдающихся семейств в русской истории. Так скажите, инспектор, какова связь между Романовыми, с одной стороны, и Нойсом и прочими — с другой?

Детектив пожал плечами:

— Не знаю, есть ли тут вообще какая-нибудь связь.

— Действительно не знаете?

— Нет.

— Что же за чертовщина такая? Сплошная цепь совпадений? — Из русского по-прежнему невозможно было вытянуть хоть что-то путное. — Хорошо, пусть так. Но разве можно считать совпадением наличие двух меню?

— Мистер Мартен, мы не можем сказать наверняка, существует ли второе меню. Это всего лишь ваша гипотеза. Судя по тому, что нам известно, мистер Форд вполне мог охотиться за какой-то картой, о чем я говорил с самого начала.

Мартен ткнул пальцем в меню, на котором значилась фамилия Романовых:

— Тогда почему же он присвоил этому меню номер?

— Номер?

— Посмотрите с обратной стороны, вот тут, внизу.

Коваленко перевернул карточку. Действительно, снизу от руки было написано: «Жан-Люк Вабр. Меню № 1».

— Это почерк Дэна.

Мартен заметил, как его собеседник пробежал листок глазами снизу вверх. Что-то явно привлекло его внимание — в верхней части. Затем, снова пожав плечами, он вернул меню обратно:

— Ну, пронумеровал. Может быть, у него был такой метод систематизации материалов в своем досье.

— Но есть кое-что еще. То, что написано тем же почерком на верху карточки. Я же видел, как вы рассматривали эту надпись. О чем она?

Коваленко замялся.

— Ну, скажите же, что там написано.

— Ожидается присутствие Китнера, — без всяких эмоций, словно автомат, выдал Коваленко.

— Ранее вы мне говорили, что неважно читаете по-английски. Вот я и хотел убедиться, хорошо ли вы поняли эту надпись.

— Я все прекрасно понял, мистер Мартен.

— Он имеет в виду сэра Питера Китнера, председателя совета директоров компании «Медиакорп».

— Откуда такая уверенность? Думаю, в мире живет не так уж мало Китнеров.

— Может быть, вот это кое-что прояснит для вас. — Николас высыпал перед Коваленко содержание китнеровского конверта. Это были собранные Фордом вырезки газетных статей о сэре Питере Китнере.

Можно привлечь и сведения, почерпнутые из телефонного разговора с женой Альфреда Нойса. Ставка была на то, что Коваленко «проглотит наживку», сочтя эти данные взятыми из записей Дэна Форда. Приосанившись, Мартен заявил веским тоном:

— Питер Китнер был другом Альфреда Нойса. Нойс прибыл в Лондон в день церемонии посвящения Китнера в рыцари. В тот же день Реймонд пытался разыскать его в Лос-Анджелесе. Вот я вас и спрашиваю: каково место Китнера во всем этом?

Русский слегка усмехнулся:

— А вы, похоже, немало знаете, мистер Мартен.

— Чуть-чуть… Пользуясь вашими же словами, сказанными в ответ на вопрос Дэна о том, что вы знаете об Америке. Чуть-чуть? Нет, вы-то знаете гораздо больше. Признайтесь, ведь вы были удивлены, увидев меню. И еще большее удивление вызвало у вас имя Китнера, которое вы прочли. Что ж, я выложил вам все, что у меня было. Теперь ваша очередь.

— Не забывайтесь, мистер Мартен! Вы во Франции на нелегальном положении. И мне нет никаких причин рассказывать вам что бы то ни было.

— Может быть, и нет. Но почему-то у меня такое чувство, что у вас также нет абсолютно никаких причин предавать огласке нашу беседу. Если бы это было не так, то вы позвонили бы Ленару в ту же минуту, как только подобрали меня на улице. — Мартен снова подошел к Коваленко из противоположного конца номера. — Еще раз повторяю вам, инспектор: Реймонд в куски искромсал моего лучшего друга. И я не могу оставить это просто так. Если вы не поможете мне, то я наберусь смелости и сам пойду к Ленару. Уверен, что он сочтет имеющуюся у меня информацию весьма любопытной. В особенности когда задастся вопросом, почему вы привезли меня сюда, не поставив его в известность. Его любопытство еще более возрастет, когда он выяснит, что в вашем распоряжении находятся записная книжка Хэллидея и папка Форда.

Коваленко молча рассматривал его. В конце концов он заговорил, и голос его был мягок, даже нежен:

— Похоже, вы очень дорожили дружбой с мистером Фордом.

— Да, очень.

Коваленко задумчиво покивал и пошел к столику у двери за бутылкой, купленной Мартеном. Плеснув себе немного водки, он подержал стакан на весу и перевел взгляд на Мартена.

— Вполне возможно, мистер Мартен, что Питер Китнер был еще одной целью Реймонда Торна.

— Китнер?

— Совершенно верно.

— Но почему?

— Я сказал: возможно. Это не означает, что вероятность очень высока. Питер Китнер — очень известный человек. К тому же, как вы упомянули, друг Альфреда Нойса. — Коваленко отпил водки. — Это просто одна из множества теорий, которые мы здесь с вами строим.

Беседу внезапно прервал резкий звонок сотового телефона Коваленко. Тот немедленно поставил стакан на стол.

— Да, — произнес по-русски Коваленко, прижимая телефон к уху, и продолжил непонятный разговор, повернувшись к Мартену спиной.

Он положил меню и газетные вырезки обратно в папку Форда. И Форд, и Хэллидей были уверены, что Реймонд все еще жив. Оба оказались правы. К тому же по какой-то причине Дэн выделил в своем расследовании линию Китнера. Как он к ней пришел, сейчас уже не узнать. Но теперь и Коваленко не сбрасывает Китнера со счетов, допуская, что тот может быть еще одной целью Реймонда. Говоря об этом, он почти подтвердил правоту Мартена насчет того, что Нойс и Китнер были друзьями. Однако всему происходящему еще нет достаточных объяснений. И непонятно, какова причастность к этим делам Нойса, Кюртэ и прочих убитых в США и Мексике.

Тем не менее Мартен понимал, что между драматическими событиями существует какая-то взаимосвязь. В данный перечень входили записи о 7 апреля в Москве, о ключах от банковской ячейки и другие заметки в ежедневнике Реймонда, в особенности относящиеся к Лондону. Но такие вещи не подлежали обсуждению с Коваленко, учитывая, кем Мартен был в действительности и то, что он старался сохранить в тайне. Даже если он скажет, что узнал эти данные от Дэна Форда, русский все равно сохранит подозрительность, а раскрытие щекотливых деталей лишь усилит недоверие. Мартен не мог себе позволить этого, особенно когда основополагающим было предположение, что Нойса и Кюртэ убил Реймонд, а не кто-то другой. Впрочем, кто же еще, если теперь они знали, что тот жив и находится в Париже?

И оставался вопрос: зачем? Зачем он пошел на такой шаг и чего надеялся добиться? И еще — к чему приложить второе меню? Какое еще ожидалось событие, требующее меню, причем настолько секретное, что Реймонд вынужден был учинить настоящую резню, чтобы об этих планах никто ничего не узнал? Ведь иначе как резней его расправу над Дэном Фордом и Жан-Люком Вабром не назовешь.

Мартен посмотрел на Коваленко, который в дальнем углу комнаты продолжал общаться по телефону. Хорошо, установлено, что Реймонд здесь. Но как найти его, откуда хотя бы узнать, как он выглядит? Если бы каким-то образом удалось разыскать хирурга, который делал Реймонду пластическую операцию, то Коваленко, возможно, сумел бы добиться через аргентинскую полицию судебного постановления, обязывающего доктора раскрыть имя пациента, а также предоставить фотографию, на которой этот пациент запечатлен после операции. В результате у них в распоряжении были бы и его имя, и лицо. Далее, если Реймонд прибыл во Францию легально, авиарейсом и с аргентинским паспортом, то ему пришлось пройти паспортный контроль. Тогда можно установить, в какой аэропорт и в какой день он прилетел.

Мартен подошел к кровати и раскрыл записную книжку Хэллидея. Перелистнул одну страницу, другую, третью и наконец нашел то, что искал: «Доктор Герман Грей, пластический хирург. 48 лет. Проживал в Бель-Эр. Неожиданно для всех уволился, продал дом и выехал из страны».

Рядом с именем Грея в скобках значилось: «Пуэрто-Кепос в Коста-Рике, затем Розарио в Аргентине. Сменил имя на Джеймс Патрик Одетт. ALC/несчастный случай на охоте».

ALC — что же это такое или кто такой? Раньше он допускал, что Хэллидей мог случайно переставить местами буквы. Память снова услужливо подсказала, что ACL — это «передняя крестообразная связка колена», повредить которую можно и на охоте. Однако теперь прежней уверенности не было.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, он вскинул голову. Коваленко уже не говорил по телефону, а стоял у кровати и смотрел на него.

— Ребус решаете?

— Вам говорит что-нибудь аббревиатура ALC?

Мартен вновь заметил мимолетное выражение удивления на лице Коваленко.

— Это зависит…

— От чего?

— От контекста, в котором употреблено сокращение.

— Оно встречается в записках Хэллидея, там, где он докапывается до Реймонда и его хирурга в Аргентине.

— Хирурга по имени Джеймс Патрик Одетт?

— Значит, вы все-таки изучали книжку Хэллидея.

— Да, но всего лишь искал в ней диск.

— А как же узнали про Одетта?

— В день убийства детектива Хэллидея доктор Одетт погиб в результате пожара, вспыхнувшего в офисном здании в городе Розарио в Аргентине. Здание, где врач снимал кабинет, сгорело дотла. Погибли еще семеро людей. Огонь уничтожил все, что находилось внутри.

— Вы хотите сказать, истории болезни, рентгеновские снимки…

— Все, мистер Мартен, абсолютно все.

— Точно та же история, что и с другими медицинскими архивами и полицейскими базами данных.

Коваленко кивнул:

— Информация поступила ко мне из моего управления в Москве. Я получил ее, когда возвратился с места убийства Хэллидея и незадолго до того, как поехал сторожить квартиру мистера Форда. — Взгляд его стал отсутствующим, точно в голову ему пришла какая-то тревожная мысль.

Судя по всему, русский только что из телефонного разговора получил свежую порцию данных, причем далеко не самых оптимистичных. И в душе его наверняка происходила борьба по поводу того, какой частью этих данных можно поделиться с Мартеном, если вообще стоит с ним делиться. Наконец взгляд Коваленко снова стал осмысленным. В его глазах теперь читалась не только тревога, но и искренность или, если угодно, беззащитность, какой Николас ранее у него не замечал. Это служило признаком того, что русский решился посвятить собеседника в свои тайны.

— Хотите знать, как и почему у меня появилась такая информация? Я не зря сказал вам, что все зависит от контекста, в котором употребляется сокращение ALC. Джеймс Патрик Одетт — это пластический хирург, у которого был единственный, эксклюзивный пациент. Зовут этого пациента Александр Луис Кабрера.[25] Он получил очень серьезное ранение в результате несчастного случая на охоте в Андах: стрелял в оленя, а ружье разорвалось ему прямо в лицо.

— Когда, — несколько запнулся Мартен, потому что уже знал ответ, — это случилось?

— В марте прошлого года.

— В марте, говорите?

— Да.

— Кто был с ним рядом?

— Никого. Его единственный компаньон находился далеко, потому что ушел вперед по тропе. — Голос Коваленко вдруг зазвучал жестче. И не потому, что он забеспокоился, что уже рассказал лишнее. Скорее, ему самому не хотелось верить в то, что он говорит. — Я знаю, что вы сейчас думаете, мистер Мартен. Вы думаете, что все это было подстроено. Что этот несчастный случай был вовсе не случайным. И что произошел он не в Андах, а в Лос-Анджелесе, в перестрелке с полицией. Но на деле все обстояло не так. Есть отчет бригады медиков-спасателей, которая эвакуировала его из гор на вертолете, есть описание курса лечения в больнице. Есть, наконец, записи лечащих врачей.

— Эти записи могут быть фальшивкой.

— Согласен. Но есть одно существенное «но». Александр Кабрера — очень крупный и вполне законопослушный аргентинский бизнесмен. Приключившееся с ним несчастье освещалось в стране крайне широко.

— Почему же тогда Хэллидей сел ему на хвост? Почему он здесь о нем писал? — Николас сунул ежедневник под нос Коваленко.

— Мне нечего на это ответить, — улыбнулся русский. — Но скажу вам, что Александр Кабрера не только очень известный, но и чрезвычайно успешный предприниматель. Он владеет глобальной компанией по строительству и эксплуатации трубопроводов с представительствами по всему миру. У него есть постоянно арендованные офисы и номера в пятизвездочных отелях дюжины крупнейших городов, в том числе здесь, в Париже, в отеле «Риц».

— Так Кабрера сейчас здесь, в Париже?

— Его нынешнее местонахождение мне неизвестно. Я всего лишь заметил, что он здесь постоянно снимает гостиничный номер. Не пытайтесь искать совпадения там, где их нет, мистер Мартен. Не могу представить себе, что такой человек, как Кабрера, может оказаться этим вашим мерзавцем Реймондом Торном.

— Но почему-то это смог себе представить Хэллидей.

— Неужели? А вдруг это было просто условное обозначение? Какой-то невинный вопрос к доктору Одетту?

— Нам этого уже никогда не узнать. Обоих нет в живых — ни Хэллидея, ни доктора.

Мартен замолчал, подошел к окну и посмотрел на улицу. Постоял некоторое время молча, потирая замерзшие руки и глядя на снег, кружащий за окном.

— В таком случае какое вам вообще дело до Александра Кабреры? — наконец поинтересовался он.

— Он старший сын сэра Питера Китнера.

— Что? — изумился Мартен.

— Александр Кабрера рожден от первого брака.

— И все об этом знают?

— Нет. По правде говоря, думаю, что об этом знают очень немногие. Сомневаюсь, что об этом знают даже его близкие.

— Но вы-то знаете.

Коваленко удовлетворенно кивнул.

— Откуда?

— Скажем так: знаю — и все.

Вот и еще одно подтверждение того, что у Коваленко есть какая-то особая повестка дня. Что ж, это его право. Мартен решил не совать нос в дела русского. Пусть тот сам решает, до какой степени раскрывать карты.

— Давайте-ка вернемся к Китнеру.

Коваленко взял стакан.

— Не желаете выпить, мистер Мартен?

— Я бы желал узнать у вас, что происходит с Питером Китнером. Почему сегодня вечером он присутствует на ужине, который дают Романовы?

— Да потому, мистер Мартен, что сэр Питер Китнер — один из Романовых.

59

Все еще четверг, 16 января, 18.20

Апартаменты с окнами на улицу в доме номер 127 по авеню Ош были просторны, заново обставлены и недавно отремонтированы. Они состояли из двух квартир и комнаты для постоянной прислуги. Из окон даже в снежную погоду были видны огни Триумфальной арки, расположенной в двух кварталах отсюда, и водоворот машин вокруг нее.

В одной из квартир проживала великая княгиня Екатерина вместе с матерью, великой княгиней Марией. Другая квартира была отведена сыну Екатерины — великому князю Сергею Петровичу Романову. Комната прислуги, куда поставили две односпальные кровати, предназначалась четырем телохранителям, которые дежурили круглосуточно парами. Великая княгиня Екатерина спланировала все сама, и заведенный ею порядок должен был сохраняться еще два дня, пока семья не покинет этот дом. Ей уже виделись толпы народа, которые заполнят улицу в надежде хоть мельком увидеть того, кто станет вскоре царем России — первым почти за столетие.

— Как в Москве, — задумчиво проговорила мать, великая княгиня Мария, глядя на снегопад из окна гостиной.

— Да, на Москву похоже, — подтвердила Екатерина.

Долгое путешествие вовсе не сказалось на их внешности, а возможно, оживление на их лицах и сияющие глаза были вызваны предвкушением предстоящих событий. В дверь постучали.

— Войдите! — Великая княгиня Екатерина повернулась, ожидая увидеть своего сына, тоже готового отправиться на прием на авеню Георга V, до которого было всего несколько минут езды. Однако это был Октавио, их телохранитель со шрамом на лице.

— Мы произвели полный осмотр здания, ваше высочество. Все в порядке. Обе двери черного хода заперты. Вернее, одна была открыта, но сейчас ее заперли. У парадного входа теперь круглосуточно дежурит швейцар. Его хозяин знает о нашем прибытии. Никого без нашего ведома не пустят.

— Прекрасно, Октавио.

— Машина будет подана, как только прикажете, ваше высочество.

— Спа…

Великая княгиня Екатерина Михайловна, намеревавшаяся поблагодарить охранника, запнулась на полуслове. Она смотрела мимо Октавио на дверь, в проеме которой в этот момент появился ее сын. Свет из коридора словно золотом обрамлял его статную фигуру. На нем был темный костюм отличного покроя, накрахмаленная сорочка и повязанный щегольским узлом галстук насыщенно-красного цвета. Он был очень хорош собой — как всегда. Но в его облике появилось новое — более важное, чем просто мужская красота. Сергей выработал в себе новую манеру держаться — с достоинством, самоуверенно, царственно.

Раньше в ее душу закрадывалось сомнение, сможет ли он соответствовать своей новой роли. Всю дорогу, пока они ехали в Париж, Сергей играл в какие-то компьютерные игры. Типичный оболтус двадцати двух лет — спутанные волосы, синие джинсы, мешковатый свитер. Однако теперь от прежнего облика не осталось и следа, как и от недавних сомнений. Вчерашнего мальчика больше нет. Его место занял высокообразованный, зрелый мужчина, полностью готовый стать лидером нации.

— Мама, бабушка, вы готовы? — спросил он.

— Да, готовы, — ответила с улыбкой Екатерина и впервые назвала сына так, как уже завтра, по ее убеждению, будет называть его весь мир. — Царевич, мы готовы.

60

Питер Китнер одну за другой сунул руки в рукава накрахмаленной парадной сорочки. Обычно одеваться ему помогал французский камердинер, однако из-за снега застрял где-то в пробке. По этой причине ему был вынужден прислуживать его личный секретарь Тейлор Барри. Он только что подал боссу брюки с атласными лампасами к черному смокингу, а теперь рылся в комоде красного дерева в поисках подходящего галстука-бабочки.

Из всех вечеров, когда Барри приходилось прислуживать боссу в качестве лакея, этот был наихудшим. Хозяин буквально клокотал от гнева, а потому секретарю крепко доставалось, причем, с точки зрения Китнера, вполне заслуженно. Дело в том, что Барри не справился с заданием — он не смог организовать частную встречу с Александром Кабрерой и баронессой Маргой де Вьен. С выбором места встречи никаких проблем не было. Для нее быстро отыскали уединенную виллу под Версалем и быстро подготовили ее к приему гостей утром следующего дня. А вот связаться с Кабрерой или баронессой оказалось не под силу. Самое большее, что сумел Барри, так это оставить послания Кабрере везде, где только было можно, — в гостинице «Риц», в основной штаб-квартире его компании в Буэнос-Айресе, в европейской штаб-квартире в Лозанне. Послания, адресованные баронессе, были оставлены у нее дома в Оверни, а также в ее квартире в Цюрихе. Во всех случаях секретарю Китнера без особых церемоний заявляли, что хозяева путешествуют, а потому находятся вне досягаемости. Барри заранее готовился к тому, что такие заявления Китнер воспримет как личное оскорбление. Побеседовать с сэром Питером Китнером во всем мире считали за честь короли, президенты, элита делового сообщества. И никто, даже в чрезвычайной ситуации, еще не отказывался принять от него телефонный звонок, не говоря уже о том, чтобы объявить себя «вне досягаемости».

— Галстук, — лаконично потребовал Китнер, застегнув брюки.

— Да, сэр, — немедленно откликнулся Барри, подавая ему выбранную по собственному вкусу «бабочку».

Секретарь внутренне был готов к тому, что хозяин отвергнет его выбор. Однако тот взял галстук, окатив Барри холодным взглядом:

— Закончу одеваться сам. Скажите Хиггсу, чтобы машина была через пять минут.

— Слушаюсь, сэр. — Тейлор Барри поклонился и вышел, благодарный судьбе за то, что его наконец отослали прочь.

Китнер повернулся к зеркалу и начал завязывать галстук, раздраженно дергая за концы, но сдержал себя и замедлил движения. Барри был ни в чем не виноват. Встреча не состоялась по воле Кабреры и баронессы, а не личного секретаря, тот всего лишь честно выполнял свои обязанности. Китнер внезапно поймал себя на том, что смотрит на себя в зеркале, как на чужого человека, и быстро отвернулся.

Альфред Нойс убит. Фабиана Кюртэ тоже нет в живых. Нож и кинопленка исчезли. Сколько же времени прошло со времени трагедии в парке Монсо? Неужели двадцать лет? Он был одним из шести взрослых, которые участвовали в том дне рождения и снимали праздник на пленку. У них на глазах десятилетний Пол, сын Китнера и его жены Луизы, побежал за футбольным мячом, закатившимся за деревья. Нойс, не выключая камеру, пошел следом за мальчиком. И стал свидетелем того, как в грудь Полу вонзил нож невесть откуда взявшийся Александр, которому самому было тогда четырнадцать лет. Нойс мгновенно ухватил Александра за руку и развернул лицом к себе. А кинокамера все работала. Александр отчаянно пытался высвободиться, но не мог. Неожиданно выпустив из руки нож, он все-таки оттолкнул Нойса и бросился наутек. Однако все это уже не имело значения. Пол умирал, лежа на земле, пропитанной кровью. Удар ножа достиг сердца.

Александр бежал. Но он оставил две главные улики — орудие и саму сцену убийства, записанную на кинопленку марки «Супер-8». Нойс рассказал полиции о случившемся: Пола Китнера зарезал прятавшийся за деревьями подросток, который после совершения преступления бежал. Но больше полицейские не услышали от него ни слова. Он ни разу даже мельком не упомянул о том, что ему известна личность убийцы, что у него есть пленка, на которой преступление записано от начала до конца, и что ему удалось завладеть орудием убийства.

Он промолчал, потому что Питер Китнер был его лучшим другом на протяжении многих лет. К тому же Нойс был одним из немногих, кто знал истинное происхождение Китнера.

Он промолчал, потому что не ему было решать, как поступить с ножом и инкриминирующей записью. Решение на этот счет принимал Китнер.

В соответствии с этим решением на следующий день после того, как состоялись похороны Пола, Китнер вызвал к себе обоих — баронессу и Александра. Встреча состоялась в номере отеля «Захер» в Вене. Китнер не желал, чтобы его семье стало известно о существовании Александра. Он не хотел подвергать ее новым страданиям, которые наверняка принес бы скандальный процесс, когда один сын Китнера оказался бы на скамье подсудимых за убийство другого. Поэтому, предъявив попавшие к нему улики, он предложил баронессе и Александру соглашение. В обмен на молчание Китнера Александр должен был немедленно уехать из Европы в Южную Америку, где возьмет себе другое имя и начнет новую жизнь. При этом Китнер брался покрывать его расходы на жилье и образование. Александру было предложено подписать документ, в котором бы он навеки отказывался от претензий на свою родовую фамилию и обещал никогда не раскрывать свое настоящее происхождение. Иначе вещественные доказательства были бы переданы полиции. Другими словами, его платой за свободу становилось изгнание из Европы, а также из семьи, причем в самом суровом смысле слова. Отец наотрез отказывался признать Александра сыном.

У Китнера были все козыри — нож, фильм и очевидец в лице Нойса. Поэтому Александру не оставалось ничего иного, как подчиниться предъявленным требованиям. Баронессе также было велено подписать этот договор, так как Китнер прекрасно осознавал, что именно она была организатором и вдохновителем совершенного преступления.

Юридически Александр находился под ее опекой. А могущества баронессе было не занимать. Красавица-шведка русского происхождения, супруга французского филантропа барона Эдмона де Вьена входила в число влиятельнейших дам европейского света. Пути баронессы и Китнера в великосветских кругах часто пересекались. Внешне их отношения оставались сдержанно-деловыми. Однако за тщательно выстроенным фасадом скрывалась глубоко уязвленное самолюбие донельзя амбициозной женщины, в свое время грубо отвергнутой Китнером и его семьей, а потому посвятившей всю свою жизнь сведению с ними счетов.

Будь Китнер чуть проницательнее, он давно бы получил представление о том, какое будущее может его ожидать. Возможность предугадать свою судьбу представилась ему вскоре после того, как они познакомились и их роман только начинался. Предупреждение было скрыто в истории, которую она рассказала ему в холодный, ветреный день, когда влюбленные, взявшись за руки, прогуливались по набережной Сены. История эта, по словам рассказчицы, приключилась с ее близкой подругой из Стокгольма, когда та в пятнадцатилетнем возрасте вместе со своей школой побывала в Италии. И Китнер якобы первый, кому она открывает секрет подруги.

В Неаполе девушка случайно отстала от одноклассников и провожатых. Пытаясь найти путь обратно в отель, где они остановились, юная особа натолкнулась на уличного хулигана. Пригрозив ей ножом, тот заставил ее идти за собой. Потом, в обшарпанной комнатенке где-то в трущобах, он приставил свой огромный нож ей к горлу и потребовал от нее любви. Напуганная до полусмерти, она подчинилась. Но когда насильник лежал, отдыхая после собственного экстаза, девушка осторожно взяла нож и всадила его в грудь мерзавцу, а затем перерезала ему глотку. Но этого ей было недостаточно — она отрезала у него гениталии и швырнула их на пол. Затем пошла в ванную и тщательно вымылась, оделась и покинула квартиру. Полчаса спустя дорога в отель была найдена. Наконец-то состоялась встреча со школьными друзьями. Но никто из них не узнал о случившемся. Прошло более года, прежде чем подруга поведала наконец обо всем будущей баронессе.

Рассказ этот показался тогда Китнеру несколько странным и похожим на выдумку. Он не придал услышанному особого значения. Мало ли что сочинит двадцатилетняя красотка, пытаясь произвести впечатление своими жизненными познаниями. И все же одна деталь потрясла его вне зависимости от того, была ли эта история правдой или вымыслом: девушка не только убила мужчину, но и надругалась над его трупом. Можно понять, когда женщина мстит насильнику, даже убивает его. Но расчленение тела — это уже нечто другое.

Увидев кинокадры, запечатлевшие убийство Пола в парке, он тут же вспомнил странную историю и понял, что это не выдумка. Только не было никакой подруги. Баронесса рассказывала о самой себе. В мгновение ока она превратилась из жертвы в убийцу, а из убийцы — в мясника. Способность к такому превращению проливала особый свет на гибель его любимого сына. Тот был убит единокровным братом, родным человеком, о существовании которого Китнер дотоле не знал, причем убит, должно быть, все тем же ножом. Столь хладнокровно и жестоко Китнеру открыли глаза на то, что произошло ранее в Неаполе, чтобы у него не оставалось никаких сомнений, с кем ему приходится иметь дело. С отвергнутой любовницей, кровожадной, беспощадной, жаждущей растерзать его сердце и растоптать душу.

В ее собственной душе бушевали страсти, достойные библейского сказания, шекспировской пьесы, древнегреческой трагедии. Проникшись садистскими наклонностями, баронесса сама превратила себя в богиню тьмы. Со временем возраст и высокое положение в обществе стали мешать ей продолжать ее миссию. Но продолжателем своего дела она сделала Александра, с младенческих лет приучив его ненавидеть Китнера с тем же безумным упоением.

Китнеру следовало своими руками убить ее. Если бы жива была его мать, та, скорее всего, именно так и поступила бы. Но он на такой шаг был неспособен, несмотря на всю свою внутреннюю силу. Потому-то и пошел на заключение соглашения, намереваясь не подпускать близко к своему дому убийцу, подосланного лично баронессой.

Внимание Китнера вновь привлекло собственное отражение в зеркале. И он вдруг обнаружил, что выглядит постаревшим, напуганным и беззащитным, как если бы в одну секунду утратил контроль над своей жизнью. Только человеку с черной душой, как у баронессы, могла прийти в голову мысль убить Альфреда Нойса в парке Монсо — там же, где был убит Пол. Теперь, когда Нойс, единственный свидетель убийства Пола, мертв, а орудие убийства и кинопленка, вне всякого сомнения, находятся в руках Александра, соглашение утрачивает силу.

Китнер будет присутствовать в Давосе вместе с женой и детьми. Баронесса и Александр тоже будут там. Никто не в силах ничего исправить. Они знают о предстоящем важном объявлении, и им не составит труда узнать о его точном содержании. И кто знает, не велит ли эта дьяволица предстать своему посланцу с ножом в руке перед Китнером, его женой, Майклом или одной из дочерей?

При этой мысли он содрогнулся.

Настенный телефон был под рукой. Китнер без промедления снял трубку:

— Вызовите Хиггса.

— Слушаюсь, сэр, — ответил в трубке голос Барри, и Китнер услышал, как тот нажал на своем пульте кнопку быстрого набора. Не прошло и минуты, как начальник службы безопасности вышел на связь.

— Хиггс слушает, сэр.

— Мне нужно знать, где в настоящий момент находятся Александр Кабрера и баронесса де Вьен. Как только их разыщете, установите за ними наблюдение. Ресурсов не жалеть. Задействуйте столько людей, сколько потребуется. Я желаю знать, куда они ездят, с кем встречаются, что делают вообще. Не выпускать их из поля зрения ни на секунду. Наблюдение должно быть круглосуточным вплоть до особого распоряжения.

— Потребуется некоторое время, сэр.

— Вот вы и не теряйте его. — Китнер повесил трубку.

Впервые со дня убийства Пола он ощутил, как им овладевают паника и растерянность. Может быть, он сходит с ума или становится параноиком? Немудрено. Ему приходится иметь дело с опасной сумасшедшей.

61

Отель «Сент-Оранж». Время то же — 18.45

— Расскажите мне о Китнере. — Николас Мартен, облокотившись на небольшой письменный стол, впился глазами в лицо Коваленко, сидевшего напротив.

— Он Романов, но живет под другой фамилией. А его сын живет в Аргентине под испанской фамилией.

Коваленко добавил себе в стакан немного водки, но пить сразу не стал.

— Китнер развелся с матерью Кабреры еще до рождения мальчика. Не прошло и года, как он женился заново. Его нынешняя жена Луиза — кузина испанского короля Хуана Карлоса. Четырнадцать месяцев спустя мать Кабреры утонула в Италии. Что-то случилось с судном, на борту которого она находилась…

— Так кто же его мать?

— Швейцарка немецкого происхождения. Познакомилась с Китнером, когда училась в университете. В общем, после смерти этой женщины опеку над мальчиком юридически оформила ее сестра. И вскоре вышла замуж за француза, очень состоятельного дворянина. Позже, когда Кабрера был подростком, она перевезла его на принадлежащее ей ранчо в Аргентине. Он сам избрал себе фамилию Кабрера, по всей видимости, в честь основателя города Кордовы.

— Почему в Аргентину?

— Не знаю.

— А Кабрера знает, что Китнер — его отец?

— Этого я тоже не знаю.

— Знает ли он, что принадлежит к семейству Романовых?

— Вынужден ответить так же.

Мартен еще несколько секунд не спускал с Коваленко проницательных глаз, а затем показал на портативный компьютер русского:

— Большой объем памяти?

— О чем это вы?

— Если, как вы утверждаете, Реймонд целенаправленно охотился за Китнером, то у вас на Китнера, по идее, должно быть много данных. Не так ли?

— Так.

— Причем самая разнообразная информация, вплоть до фотографий Китнера и его семьи. А поскольку Кабрера, в своем роде, тоже принадлежит к этому семейству, то у вас в файле может оказаться и его снимок. Если верить записям Хэллидея, Кабрере была сделана пластическая операция. Может быть, существенная, а может быть, и не очень. Фотография Реймонда у нас есть, а если окажется и фото Кабреры, — Николас улыбнулся краешком рта, — то посмотрим, насколько они похожи.

— Похоже, вас окончательно одолела навязчивая идея о том, что Александр Кабрера и Реймонд Торн — один и тот же человек.

— А вы, похоже, зафиксировались на идее о том, что этого не может быть. Даже если они отличаются друг от друга как день и ночь, я хотя бы буду знать, как выглядит Кабрера. Так есть у вас его фотография или нет?

62

Все еще четверг, 16 января, 19.00

Улицы Парижа опустели, став почти непроходимыми из-за сугробов. Тем не менее небольшая «альфа-ромео» ползла по заснеженной дороге. Свернув на авеню Георга V, Октавио начал вглядываться в таблички, ища дом номер 151.

Сидевшая за его спиной великая княгиня Екатерина украдкой покосилась на сына, а также на свою мать, занявшую место посередине, между ними. Затем ее задумчивый взгляд заскользил по улице, укутанной снегом, словно одеялом. Это была их последняя поездка в подобных условиях: никому не знакомые люди в неприметной машине, чуть ли не беженцы.

Через два часа, самое большее три, все должно решиться. Конечно, представители партии князя Дмитрия могут поднять шум и даже перекричать сторонников сына великой княгини. Тогда она будет вынуждена предъявить им письма поддержки, которые получила от президента России, губернатора Санкт-Петербурга и мэра Москвы. Плюс приложение на нескольких страницах с подписями трехсот из четырехсот пятидесяти членов Государственной Думы. А завершающим ударом должно стать личное письмо его святейшества Григория Второго, Патриарха Московского и всея Руси. Так что триумф в любом случае обеспечен — великий князь Сергей станет царевичем. Пусть метель, пусть хоть буря — из дома номер 151 по авеню Георга V они уедут не на заднем сиденье заурядного автомобиля, за рулем которого сидит бандит со шрамом на физиономии, а в сверкающей кавалькаде лимузинов, в сопровождении Федеральной службы охраны, или сокращенно ФСО, которая обеспечивает безопасность самого президента России.

— Почти приехали, ваше высочество, — сообщил Октавио, притормаживая.

Впереди сквозь падающие снежинки сияли яркие огни и виднелись уличные заслоны, возле которых дежурила полиция.

Великая княгиня Екатерина машинально потрогала шею и посмотрела на свои руки. До чего же хотелось, чтобы уже сейчас можно было появиться в кольцах с бриллиантами, в колье и серьгах из рубинов и изумрудов, а также в бриллиантовых браслетах, которые более приличествовали бы случаю. И еще очень хотелось элегантную шубу вместо дорожного драпового пальто, которое она была вынуждена надеть из соображений безопасности. Хорошо бы шубу из соболей, а то и горностаевую, которая лучше всего подошла бы царственной особе из царского семейства Романовых. Ах, как подошли бы ей шуба и бриллианты, учитывая то, кем она вот-вот станет, и то, как ее отныне будут величать. Не какой-нибудь великой княгиней, а царицей-матерью, той, чей сын является царем всея Руси.

63

Тем временем в отеле «Сент-Оранж»

Мартен навис над Коваленко, в то время как русский выводил на экран своего лэптопа фотографию Реймонда из досье лос-анджелесской полиции.

— А теперь Кабреру, пожалуйста.

Щелчок мышки, и лицо Реймонда исчезло. Вместо него детектив открыл другой цифровой снимок. На нем красовался высокий, стройный молодой человек с темными волосами и аккуратно подстриженной бородкой, в дорогом деловом костюме. Он был запечатлен в тот момент, когда садился в лимузин, стоявший у современного офисного здания.

— Знакомьтесь, Александр Кабрера. Снят три недели назад возле штаб-квартиры своей компании в Буэнос-Айресе.

Щелк.

На второй фотографии Кабрера был в комбинезоне и строительном шлеме. Здесь он рассматривал какие-то чертежи, разложенные на капоте легкого грузовичка где-то в пустыне.

— На нефтяном месторождении Шейба в Саудовской Аравии шесть недель назад. Его компания готовится построить там нефтепровод. Строительный подряд стоит чуть меньше миллиарда долларов.

Щелк.

А вот и третья фотография: снова Кабрера, но только в теплом пальто. Улыбается в окружении одетых по-зимнему нефтяников на фоне громадного нефтеперерабатывающего завода.

— Третье декабря прошлого года. На заводе компании «ЛУКойл» в Прибалтике. Работает над планами налаживания связей между литовским нефтяным сектором и российскими месторождениями.

— Разделите окно, — попросил Мартен, — и поставьте Реймонда рядом с Кабрерой.

Коваленко исполнил его просьбу.

Кабрера имел такое же сложение, что и Реймонд, но в остальном эти люди не походили друг на друга. Их носы, уши, овал лица — все это было абсолютно разным. А то, что у Кабреры была еще и борода, лишь затрудняло сравнение.

— Близнецами их не назовешь, — заметил русский детектив.

— Над ним немало потрудился пластический хирург. И трудно сказать, с какой именно целью: то ли чтобы просто восстановить поломанные лицевые кости, то ли с конкретным намерением изменить внешность.

Испытывая досаду, Мартен отошел в сторону, но быстро повернулся:

— У вас есть его фотографии, сделанные до этого пресловутого несчастного случая?

— Есть одна. На теннисном корте на ранчо за несколько недель до происшествия.

— Покажите.

Коваленко долго щелкал «мышкой», перебирая файлы, пока наконец не нашел нужный:

— Вот, смотрите.

Щелк.

Николас во все глаза смотрел на экран. Кабрера был сфотографирован на значительном отдалении. В теннисном облачении он покидал корт, держа в руке ракетку. Ничего нового: мужчина, физически сложенный так же, как Реймонд, — и все. Мартену запомнились светлые волосы и брови Реймонда, когда тот впервые попал в руки полиции. Тут же был типичный брюнет — мужчина с темными волосами и бровями, к тому же с более крупным носом. Совсем другое лицо.

— Это все, что у вас есть из более раннего периода?

— Да.

— Может, что-нибудь еще есть в Москве?

— Сомневаюсь.

— Почему?

— Вы и за этот снимок спасибо должны сказать. Кабрера очень тщательно охраняет свою частную жизнь от посторонних. Никаких съемок для прессы, никаких статей.

— Но вы-то не представитель прессы. Вы же сами только что доказали, что при необходимости можете достать любые фотографии.

— Мистер Мартен, тогда это было не столь уж важно.

— Что — это?

Коваленко явно замялся:

— Ничего.

Однако Мартен не отставал:

— Что именно не было важно?

— Это чисто русские дела.

— Которые имеют прямое отношение к Китнеру, не правда ли?

Не сказав ни слова, Коваленко потянулся за водкой. Однако Мартен выхватил стакан из-под его руки.

— Какого черта? — возмутился русский.

— У меня до сих пор перед глазами то, что осталось от Дэна Форда. И не могу сказать, что это приятные воспоминания. Ответьте, прошу вас.

За окнами завывал ветер. Снег снова повалил крупными хлопьями. Коваленко подышал на ладони:

— Отель паскудный, парижский, а зима-то — русская.

— Отвечайте.

Коваленко демонстративно вновь потянулся за стаканом, который Николас предусмотрительно отодвинул на край стола. На этот раз ему не помешали. Русский одним глотком опорожнил стакан и встал.

— Вам не приходилось слышать о доме Ипатьева, мистер Мартен?

— Нет.

Коваленко прошел к столику у двери, где стояла бутылка с водкой, и налил новую порцию. Потом проделал ту же процедуру со стаканом Мартена и передал его владельцу.

— Дом Ипатьева стоит в городе Екатеринбурге на Урале. Вернее, стоял, пока его не приказали снести. Это далеко-далеко к юго-востоку от Москвы. Впрочем, расстояние значения не имеет. Главное то, что во время коммунистической революции в этом просторном доме большевики держали в заложниках последнего русского царя Николая Второго, его жену, их детей и слуг. 17 июля 1918 года среди ночи их подняли с постели, отвели в погреб и расстреляли.

После расстрела тела побросали на грузовик и по разбитой дороге повезли в лес, к заранее определенному месту захоронения. Есть там район заброшенных шахт — урочище Четырех Братьев у старого тракта. Трудность заключалась в том, что ранее целую неделю шли дожди. Грузовик то и дело увязал в колее. Так что пришлось тащить трупы к шахте волоком, на приспособлении вроде саней. В предрассветной мгле убитых раздели и одежду сожгли. Хотели таким образом затруднить опознание на случай, если кто-то случайно наткнется на тела. Следует помнить, что дело происходило в самом центре России, где в 1918 году бушевала революция. Трупами в такой обстановке никого не удивишь. Убийства расследовались крайне редко, если расследовались вообще.

Одновременно были убиты и другие представители фамилии Романовых. Но кое-кому удалось бежать не без помощи со стороны европейских монархий. Линия престолонаследия, ранее вполне ясная, была разрушена убийствами в Ипатьевском доме и расправами над другими членами императорского семейства. То, что называлось династией Романовых, оказалось рассеяно по всей Европе, а позже и по всему свету. С тех пор то один, то другой ее представитель предъявляет претензии на царскую корону, представляя те или иные свидетельства в свою пользу.

Сегодня уцелевшие Романовы разделены на четыре основные ветви. Каждая ведет начало от императора Николая Первого, прадеда царя Николая, убитого в доме Ипатьева. Сегодня вечером представители всех четырех ветвей встречаются в доме 151 на авеню Георга V.

— Зачем?

— Чтобы избрать следующего царя России.

Мартен никак не мог взять в толк, что происходит.

— О чем вы говорите? В России больше нет царей.

Коваленко в очередной раз отхлебнул водки.

— Российский парламент тайно проголосовал за восстановление императорского престола в виде конституционной монархии. Президент России официально объявит об этом в субботу в Швейцарии, на Всемирном экономическом форуме в Давосе. Новый царь станет чисто номинальной фигурой без каких-либо властных полномочий. Его основная и единственная роль — сплочение русского народа, мобилизация его духа, национальное возрождение. А еще — налаживание связей с общественностью по всему миру. — Детектив усмехнулся. — Знаете ли, этакий рекламный суперагент по проталкиванию российских товаров и услуг. Способен, например, помочь поставить на ноги туристическую индустрию.

Мартен почувствовал, что запутывается еще больше. Сама мысль о том, что Россия стремится к возвращению монархии в какой бы то ни было форме, казалась ему совершенно неправдоподобной. Но какая связь между этой фантастикой и тем, что происходит здесь и сейчас?

Коваленко еще раз приложился к своему стакану.

— Может быть, ситуация станет для вас яснее, если я скажу вам, что людей, которых, как мы считаем, убил в Северной и Южной Америке Реймонд Торн, прежде чем устроить кровавую баню в Лос-Анджелесе, объединяет не только то, что они русские.

— Неужели Романовы?

— Не просто Романовы, мистер Мартен, а очень влиятельные представители этого семейства, даже те, что были портными в Чикаго.

Николас не верил своим ушам:

— Так вот в чем, оказывается, дело! Борьба за власть внутри семьи Романовых по вопросу о том, кто из них станет царем?

Коваленко медленно наклонил голову:

— Пожалуй, что так.

64

Дом № 151 на авеню Георга V, 19.30

Оживленный коротышка слегка покачивался взад-вперед при разговоре. Этого элегантно одетого низкорослого мужчину вряд ли можно было спутать с кем-либо другим. Николай Немов, очень влиятельный и безмерно популярный мэр Москвы. Сейчас он, стоя в центре великолепного мраморного зала, разглагольствовал перед группой одетых в смокинги Романовых, представлявших все четыре ветви семейства.

При его виде у великой княгини Екатерины перехватило дыхание. Никки, как называли Немова друзья, был одним из самых ценных ее «завоеваний». Потребовался не один год осторожных усилий, чтобы постепенно установить с этим человеком доверительные отношения. Они сдружились настолько, что могли подолгу болтать по телефону, зачастую ни о чем, как водится между закадычными приятелями. Но то, что он приехал сюда, явилось для нее полной неожиданностью. Но если мэр сделал это ради нее и ее сына, великого князя Сергея, то сражение можно считать выигранным досрочно. Конечно, без боя победу соперники не отдадут, но все их усилия будут тщетны. Учитывая влияние тех, кто беседовал сейчас с Немовым, великая княгиня могла смело заключить, что долгая война подошла к концу и принято верное решение. Императорская корона Романовых вскоре будет возложена на голову ее сына. Впрочем, для нее великий князь Сергей уже давно был царевичем.

Питер Китнер сидел один в своем лимузине, добравшемся наконец до Триумфальной арки. Шофер был очень осторожен — под порывами метели он медленно вел машину по опустевшим улицам, которые словно специально освободили от людей для того, чтобы наилучшим образом продемонстрировать образцы парижской архитектуры. Перед глазами Китнера маячил Хиггс, который, сидя сбоку от водителя, говорил о чем-то по мобильному телефону. Однако, поскольку переднее сиденье было отделено от салона стеклянной перегородкой, о содержании разговора оставалось только догадываться. Снег и стекло отгородили Китнера от внешнего мира, и он чувствовал себя пленником в одиночной камере.

65

— Почему же Китнер держит в тайне то, что он один из Романовых? — допытывался Мартен у Коваленко. Окно дребезжало под напором ветра и снега, отчего в номере казалось холоднее, чем было на самом деле.

— Это вопрос к нему, а не ко мне. — Коваленко был поглощен чтением записки, пришедшей по электронной почте и только что выскочившей на экране. А теперь ему предстояло на нее ответить.

— Кто в семействе знает об этом?

— Думаю, немногие, если об этом вообще кому-то известно. — Коваленко попытался сосредоточиться на сочинении ответного послания. — Может, лучше о погоде поговорим? Какая метель разыгралась…

— А я хочу поговорить о Питере Китнере. — Николас подошел поближе и заглянул русскому через плечо. На экране он увидел лишь текст, набранный кириллицей, который ничего ему не говорил. — Достаточно ли у него влияния, чтобы добиться голосования за нужного кандидата в цари? Не за этим ли он поехал на ужин? Наверное, хочет потом, когда царь уже будет сидеть на троне, напомнить ему о своей услуге и добиться расширения деловых операций в России?

— Я всего лишь следователь. Распутываю убийства. А власть и политика не моя епархия.

— На кого работает Реймонд? Каково его место в этой «войне Романовых»?

Коваленко наконец дописал свое послание и отправил его. Затем поднял взгляд на своего собеседника.

— Возможно, вам будет интересно содержание сообщения, которое я только что получил из моего управления в Москве. Мне переслали коммюнике Интерпола из Цюриха. Пошли детишки на пруд покататься на коньках и наткнулись в лесочке неподалеку на труп мужчины.

Мартен внутренне подобрался, предчувствуя, что услышит сейчас нечто важное.

— И что же?

— Глотка перерезана так, что голова едва держится на туловище. Нашли его сегодня примерно в три часа дня. Полиция полагает, что со времени убийства прошло несколько часов. Вскрытия еще не было.

— У вас есть телефонный справочник Парижа?

— Есть. — Коваленко с озадаченным видом нагнулся к прикроватной тумбочке, с трудом выдвинул перекосившийся ящик, вынул оттуда потрепанный том и подал Мартену.

— Не припомните, когда именно снегопад усилился? — Мартен уже переворачивал страницы.

Коваленко пожал плечами.

— Во второй половине дня. А что?

— Судя по тому, что творится за окном, аэропорты сейчас закрыты, а поезда и автомобили движутся разве что ползком.

— Согласен. Но какое отношение имеет здешняя погода к человеку, найденному мертвым в Цюрихе?

Между тем Николас уже нашел то, что ему было нужно, и набирал нужный номер.

Русский детектив сдвинул брови, по-прежнему ничего не понимая:

— Куда вы звоните?

— В отель «Риц».

Мартен умолк в ожидании ответа. После нескольких гудков на другом конце провода подняли трубку.

— Будьте добры, Александра Кабреру, — попросил он и после долгой паузы заговорил снова: — Ах, вот как… Понимаю, понимаю. Вы случайно не знаете, он сейчас в городе?.. Ну да, конечно, метель. Как не понять… Нет-нет, ничего передавать не надо. Я сам позже перезвоню. — И положил трубку. — В гостинице его нет. Это единственная информация, которой от них удалось добиться. Но они позвонили ему в номер, и это наводит на мысль о том, что сегодня он там был.

— Что вы хотите этим сказать?

— Если убийство в Цюрихе — дело его рук, то сейчас он не в состоянии вернуться в Париж из-за снегопада. А это означает, что он до сих пор может находиться в Швейцарии.

66

Невшатель, Швейцария. Время то же

Метель, парализовавшая Париж, еще не добралась до Швейцарии. Вечер был морозным и звездным. Бледный полумесяц серебрил поверхность озера Невшатель и его окрестности.

— Посмотри, — улыбнулся Александр и сделал выдох. Клубы пара повисли в воздухе, словно на рисунке в издании для детей.

Ребекка засмеялась и последовала его примеру. Облачко ее дыхания тоже повисело несколько секунд и растворилось.

— Пых-пых, — хохотнул Александр, и они, взявшись за руки, пошли дальше вдоль кромки льда у берега озера.

Оба были одеты почти одинаково — в длинные норковые шубы и норковые шапки. Даже рукавицы у них были из норки.

Сзади неспешно шли Жерар и Николь Ротфельзы. В их компании была и баронесса, которая в свои пятьдесят с небольшим сохранила почти девичье изящество и живость. Как и другие, она наслаждалась этой вечерней прогулкой перед ужином и этим бодрящим воздухом. Но наибольшее наслаждение ей доставляло видеть Александра вместе с его будущей невестой. Пленительную женщину-подростка баронесса знала вот уже на протяжении пяти месяцев. Они не просто сдружились за это время, но поистине обожали друг друга. Ребекка была на редкость талантлива и трудолюбива. Баронесса искусно и незаметно подтолкнула ее к изучению иностранных языков и лично следила за ее успехами. К настоящему времени Ребекка почти свободно говорила по-французски, по-итальянски, по-испански и по-русски, поэтому она, подобно баронессе и Александру, без труда переходила в разговоре с одного языка на другой.

Курс обучения, разработанный для Ребекки, не ограничивался только языками. В Цюрихе при всяком удобном случае баронесса приглашала ее к себе домой, а также, словно богатая тетушка, водила по магазинам и ресторанам. Она вырабатывала в девушке чувство стиля и умение держаться, учила, какую одежду носить, какие прически делать, как правильно выбирать и использовать косметику, с кем, когда и как разговаривать.

Баронесса заставляла Ребекку чаще улыбаться. Но так, чтобы улыбка оставалась трогательно застенчивой, то есть такой, которая способна свести с ума мужчину любого возраста. Был еще один настоятельный совет — читать как можно больше, в особенности классику, причем на разных языках.

Преподавание одного предмета Марга де Вьен взяла исключительно на себя. Да и кто, как не она, мог рассказать о тонкостях романтических отношений? О том, как вести себя с мужчиной в обществе и наедине, как заботиться о нем, как с ним нянчиться и как его воспитывать… А еще баронесса учила ее тонкостям постельных игр, хотя и знала, что Ребекка до сих пор оставалась девственницей. Наблюдая за тем, как крепнет взаимное чувство между Ребеккой и Александром, она неустанно внушала воспитаннице, что в первую брачную ночь невесте следует быть как можно более естественной и ничего не бояться. Тогда молодожены смогут истинно насладиться друг другом, обеспечив себе ту же безмерную радость, какую испытала сама баронесса с мужем в ночь после собственной свадьбы.

Итак, за пять месяцев их общения баронесса не только окончательно уверилась в том, что Ребекка по-настоящему полюбила Александра. Конечный результат педагогических усилий превзошел все ожидания. В рекордно короткий срок из американской девчонки, годной лишь на то, чтобы присматривать за чужими детьми, Ребекка превратилась в красивую, уравновешенную, исполненную глубокого достоинства женщину. Иными словами, обрела те самые качества, без которых невозможно представить себе знатную особу голубой крови.

Из кармана шубы Николь Ротфельз раздалась приглушенная мелодия мобильника.

— Oui? Ah, merci, — ответила она и нажала на кнопку отбоя, затем обратилась к боссу своего мужа: — Месье Александр, просили передать, что ужин будет на столе через десять минут.

— Можете идти домой, — кивнул Александр. — Мы будем минут через пятнадцать.

Николь вопросительно посмотрела на баронессу.

— Влюбленные часов не наблюдают, — пояснила та, и ее дыхание, как у всех остальных, повисло облачком в морозном воздухе.

Вместе с Ротфельзами она повернула назад, и группа из трех человек двинулась к дому, чьи окна вдали манили светом и теплом.

Александр проводил баронессу взглядом. Она энергично шагала, увлекая за собой Ротфельзов, которые семенили следом по освещенному луной снегу.

С тех пор как он научился разговаривать, Александр называл ее именно так — «баронесса». А она, сколько он себя помнил, называла его не иначе как «мой милый». Их жизни тесно сплелись и теперь были неотделимы друг от друга. И все же, как бы ни сильна была его привязанность к ней, приходилось признать, что в жизни Александра есть лишь один человек, которого он любит по-настоящему.

Ребекка.

67

19.50

— Да-да, уточните, пожалуйста, как это имя пишется по-английски.

В одной руке Коваленко держал сотовый телефон, слушая подробности убийства в Цюрихе, а другой выводил на листке своего блокнота какие-то каракули. Звонил Ленар.

Мартен стоял в ожидании, не вполне уверенный в том, каким будет следующий шаг русского. Пока что тот ничего не сказал Ленару ни о Мартене, ни о компьютерном диске Хэллидея, ни о том, что отпечаток пальца, обнаруженный на машине Дэна Форда, принадлежит Реймонду Оливеру Торну. Насколько можно было судить, телефонный разговор касался исключительно трупа, найденного в Цюрихе, и обстоятельств этого дела, которые удалось разузнать французскому полицейскому.

— А вдруг это как раз тот, кого мы ищем? Хотя кто его знает… Может, какой-нибудь другой придурок с ножом или бритвой. — Коваленко сначала бросил взгляд на Мартена, а потом снова скосил глаза на телефон и свои записи.

Итак, русский вытянул из него практически все, что только мог. Почему бы теперь не сдать Николаса Мартена французской полиции? Именно так следовало бы поступить с юридической и профессиональной точки зрения. Заодно это развеяло бы возможные подозрения Ленара насчет того, что Коваленко мог сам взять записную книжку из гостиничного номера Хэллидея, как о том в шутку высказал предположение Мартен. И все же… И все же Коваленко до сих пор ни словом не обмолвился ни о Мартене, ни об отпечатках пальцев. Это вызывало некоторое недоумение.

— Я сам поеду в Цюрих, — внезапно отчеканил Коваленко в трубку. — Хочу сам увидеть тело и место… Да, конечно, погода, понимаю… Аэропорты закрыты, поезда практически встали. Но мне важно добраться туда побыстрее. Если это наш герой, да к тому же развернул деятельность в Швейцарии, нам нужно немедленно сесть ему на хвост… Каким образом? На машине поеду. Нам, русским, к заснеженным трассам не привыкать. Не помогли бы вы мне раздобыть мощную машину?

Коваленко вдруг выпрямился и пристально посмотрел на Мартена.

— Кстати, Филип, наш общий друг мистер Мартен находится в Париже. А если точнее, он сейчас у меня.

Николас вздрогнул. Все-таки Коваленко сдал его. Это означало, что о поисках Реймонда можно забыть. Вместо этого придется защищаться самому, пытаясь скрыть от французской полиции сведения о себе.

— Похоже, он никак не может успокоиться из-за убийства своего друга. Пошел, знаете ли, опять в квартиру на улице Гюисманса и наткнулся там на записную книжку детектива Хэллидея… Да-да, ту самую… Знаю, знаю, ваши люди ее искали. Вот вы бы их и спросили, почему не нашли. Как бы то ни было, еще раньше я дал Мартену номер своего мобильника. Поэтому он мне позвонил, а я за ним приехал. С тех пор он мне рассказывает, что Дэну Форду было известно о расследованиях в Лос-Анджелесе. Очень интересные вещи. Не исключено, что я от него еще кое-что услышу. Так что я беру его с собой.

— Что? — вознегодовал Мартен.

Коваленко прикрыл ладонью телефон и злобно зашипел:

— Заткнитесь!

Пригвоздив его презрительным взглядом, он продолжил разговор:

— В общем, был бы вам очень признателен, если бы вы посадили ваших ищеек на цепь. Я отдам книжку Хэллидея тому, кто пригонит мне машину… Что в книжке? Полно записей — и все бисерным почерком. Я не мастак разбирать английские закорючки. Но все равно такое впечатление, что там не так уж много ценного для нас. Сами посмотрите. Может, разберетесь лучше, чем я. Можете машину организовать поскорее? Отлично! Дам о себе знать из Швейцарии.

Коваленко окончил разговор и теперь уже в упор уставился на Мартена:

— Убитый был близким другом Жан-Люка Вабра. Более того, ему в Цюрихе принадлежала небольшая полиграфическая фирма.

У Мартена от волнения стало тесно в груди:

— Вот вам и второе меню.

— Знаю, знаю. Потому мы и едем в Цюрих сегодня вечером. — Коваленко уже копался в материалах, разложенных на кровати.

— Почему вы так уверены, что Ленар попросту не бросит меня в тюрьму?

— Потому что я гость французского правительства, а не парижской полиции. Я попросил, чтобы вас отпустили вместе со мной, и он ничего не может сказать против, потому что разбирается в политике. А теперь откройте-ка записную книжку Хэллидея и вырвите оттуда страницу, на которой говорится об Аргентине и пластическом хирурге по имени доктор Одетт. Еще конверты с компьютерным диском и авиабилетом Хэллидея до Буэнос-Айреса — давайте их тоже мне. Берите пальто и не забудьте сходить в туалет перед дорогой.

Лимузин Питера Китнера с величайшей осторожностью, словно крадучись, ехал по авеню Георга V. Уличные фонари по обе стороны дороги служили для водителя едва ли не единственными ориентирами в снежной круговерти.

Видимость была почти нулевой — лишь несколько футов в любую сторону, и Китнер уже сам начинал беспокоиться. А вдруг не туда свернули? Где-то рядом была Сена. Как бы не нырнуть в реку с невидимой набережной. Улицы обезлюдели, так что катастрофу никто и не заметит. А лимузин тяжел, как танк, — прошлым летом установили броню по настоянию Хиггса. Камнем пойдет ко дну — потом не отыщешь. Так сэр Питер Китнер просто исчезнет без следа для своей семьи и всего мира.

— Сэр Питер, — внезапно прозвучал голос телохранителя по системе внутренней связи.

Китнер поднял глаза: Хиггс смотрел на него сквозь стекло.

— Да?

— Кабрера и баронесса в Швейцарии, в Невшателе. Ужинают сейчас в доме Жерара Ротфельза, управляющего европейскими филиалами компании Кабреры.

— Информация надежная?

— Да, сэр.

— Пусть ваши люди не спускают с них глаз.

— Слушаюсь, сэр.

Китнеру сразу стало легче. По крайней мере он знал, где те находятся.

— Мы прибыли, сэр, — снова известил голос Хиггса.

Лимузин замедлил ход. Китнер увидел яркие огни и шеренгу французских полицейских за уличными ограждениями. Машина остановилась, двое полицейских вышли вперед, и Хиггс, опустив окно, назвал имя Китнера.

Полицейский впился глазами в автомобиль, затем сделал шаг назад, в снег, и лихо откозырял. Ограждение оттащили в сторону, и лимузин плавно въехал через ворота на территорию рядом с особняком на авеню Георга V.

68

Невшатель, Швейцария. В то же время

Ужин при свечах, стол, люди за ним — все это виделось баронессе словно сквозь дымку. Александр сидел напротив, Жерар Ротфельз — на одном краю стола, его жена Николь — на другом. Ребекка заняла место рядом, по правую руку. Размеренная беседа была ненадолго прервана только раз — пришли дети Ротфельзов, чтобы пожелать взрослым спокойной ночи. Как бы то ни было, мыслями баронесса была далеко от всех присутствующих. По неизвестной причине память унесла ее в прошлое — к тем людям и событиям, которые были частью ее жизни вплоть до настоящего момента.

Она родилась в Москве, ее отец и мать принадлежали к русской аристократии. Идя на жертвы во имя любви к отчизне, их семьи всеми правдами и неправдами сумели пережить правление Ленина, железную диктатуру Сталина, Вторую мировую войну и послевоенное время, когда тиран еще сильнее сжал страну в своем беспощадном кулаке. Присутствие органов госбезопасности ощущалось повсюду, сосед доносил на соседа по мельчайшему поводу. Те, кто осмеливался жаловаться на порядки слишком громко, пропадали без следа.

Сталин умер, но петля коммунистического режима по-прежнему душила недовольных. Устав терпеть, отец взбунтовался и поднял голос против тоталитаризма. В итоге его арестовали за подрывную деятельность, судили и приговорили к десяти годам заключения в ГУЛАГе, к непосильным работам в так называемых исправительно-трудовых учреждениях.

Баронессе тогда было пять лет. В ее памяти навеки осталась сцена прощания с отцом. Его уводили из дома, впереди у него были оковы, поезд, ГУЛАГ. Но в какой-то момент ему удалось вывернуться из рук охраны, чтобы бросить последний взгляд на нее и ее мать. Широко улыбнувшись, он послал ей воздушный поцелуй, и в глазах его не было страха — лишь гордость и беззаветная любовь. Любовь к ней, к ее матери и к России. Той же ночью мать, собрав чемодан, разбудила маленькую дочь. Через считанные минуты та была уже одета, затем они спустились во двор и сели в машину. Как матери удалось незаметно выскользнуть из квартиры и с кем она договорилась о побеге, баронесса не знала. Запомнилось лишь, как они садились на поезд, а затем на пароход, отходивший в Швецию.

В Стокгольме мать устроилась работать портнихой. Девочка пошла в международную школу, где у нее появились друзья, говорившие на самых разных языках — шведском, русском, французском, английском. Мать смастерила календарь на десять лет, в котором каждый прошедший день они перечеркивали крест-накрест. Это означало, что еще одним днем меньше осталось до того момента, когда отец обретет свободу и они смогут увидеть его. Каждый день они с матерью писали ему письма со словами любви и поддержки, исправно отправляя их по почте, не имея ни малейшего представления, доходят ли они до него.

Однажды, когда ей было уже семь лет, от него пришла записка, написанная карандашом, каким-то образом ему удалось тайком переправить ее из лагеря. Там не было ни слова об их письмах, но отец писал, что безумно любит жену и дочь, крепится и считает дни, остающиеся до освобождения. Он также признавался в том, что убил другого заключенного в драке за расческу, которую тот украл. Жизнь заключенного ничего не стоила, а потому отцу за убийство ничего не было. На свободе смертельная схватка из-за расчески могла показаться безумием, но за колючей проволокой действовали иные законы. Расчески были редкостью и большой ценностью, поскольку содержать волосы и бороду в порядке означало для заключенных чуть ли не единственный способ сохранить в себе человеческое достоинство. А собственное достоинство значило в ГУЛАГе все, потому что остального человек был лишен. Ради этого всего заключенный похитил у отца расческу. И за это отец убил его.

Записка была короткой, но ее невозможно было читать без слез. Еще бы, первая весточка от отца с той ночи, когда его взяли. Но при всем волнении, которое вызывала в ее душе каждая строчка, особое впечатление на баронессу произвела одна фраза из отцовского письма, которая врезалась ей в память на всю оставшуюся жизнь. Она безумно любила его, и ей казалось, что он в своем письме обращается лично к ней, делясь заветными мыслями и давая дочери наставление, о котором никогда нельзя забывать.

«Мои дорогие и любимые, — писал отец, — никогда и никому не позволяйте унижать ваше достоинство. Никогда и ни под каким предлогом. Это единственное, что даже в самую темную ночь поддерживает свет в душе. В нашей душе и душе России. Защищайте это достояние до последнего вздоха, при необходимости отвечая на удары точно и больно. Так, чтобы ни у кого и в мыслях не было обидеть вас вновь».

Записку девочка выучила наизусть. А еще она подсчитала, что ей будет пятнадцать лет и шестьдесят один день, когда отца освободят: наступит день, когда он наконец окажется рядом, а она возьмет его за руку, посмотрит ему в глаза и скажет о своей любви.

Этот день так и не наступил. Через две недели после того, как ей исполнилось девять лет, из Советского Союза пришла телеграмма от родственников, которые сообщали, что отец умер. Замерз в самом страшном из лагерей Колымы, на северо-востоке Сибири. Позже до них дошла весть, что умер он несломленным, до конца сохранив в своей душе ненависть к советской системе и горячую любовь к жене и дочери. И конечно, к России — такой, какая всегда была мила его сердцу. Об этом стало известно благодаря охраннику — хорошему человеку, который сам стал пленником ужасных обстоятельств. На свой страх и риск он отправил им письмо, где подробно рассказал обо всем.

«Сам Господь отбирает для великих дел таких людей, как твой отец, — сказала твердо мать. — Такие люди — совесть нашей родины. Его судьба была предопределена с самого рождения. Теперь наша очередь нести его крест».

Даже сейчас, сидя за столом в Невшателе, наблюдая, как Александр беседует с Жераром Ротфельзом, а Ребекка — с его женой, баронесса слышала эхо слов матери и видела ту улыбку отца. Он по-прежнему посылал ей воздушный поцелуй, перед тем как поезд повезет его в ГУЛАГ, навстречу смерти.

Только ему были присущи такая железная непреклонность, такая безмерная гордость, смелость и глубокая убежденность. Только он мог завещать им отстаивать всеми средствами собственное достоинство и честь России. Но эти его качества она воспринимала и как свои собственные. Потому, будучи еще девчонкой-подростком, она много лет назад расправилась с насильником в Неаполе. Жестоко, решительно и без малейшего намека на жалость. Слова отца глубоко запали ей в душу: «Чтобы ни у кого и в мыслях не было обидеть вас вновь».

Унаследовав этот дух, она прививала его и Александру. Иначе вряд ли им удалось бы противостоять Питеру Китнеру, в том числе и сейчас.

69

20.20

«Мощная машина», о которой просил Коваленко, оказалась белым внедорожником — «Мерседесом ML-500», без каких-либо знаков, говорящих о его полицейском происхождении. Он медленно, но уверенно вез Коваленко и Мартена, покинувших Париж в разгар природного явления, которое французы уже успели окрестить «метелью века».

— Я курил когда-то, но завязал. Сейчас самое время развязать, — бормотал Коваленко, мягко отпуская педаль газа. «Мерседес» плавно переехал через снежный вал, недавно оставленный ковшом снегоуборочной машины. — Когда путешествуешь в таких условиях, можно не опасаться о последствиях курения для здоровья. Ведь неизвестно, доедешь ли до места живой.

Голос Коваленко доходил до Мартена будто издалека. Его больше занимало то, что произошло непосредственно перед отъездом. Ленар лично пригнал им автомобиль, причем, как и обещал, без задержки. Коваленко отдал ему записную книжку Хэллидея, а затем положил на заднее сиденье машины свой небольшой чемоданчик. Помимо личных принадлежностей там находилась папка Дэна Форда.

Ленар был сух и сдержан, но те взгляды, которые он изредка бросал на Мартена, были красноречивее слов. Если бы не показная лихость Коваленко, его спешные сборы в Цюрих, горячее желание взять с собой американца, а также, как он утверждал, соображения высокой политики, то Николасу вряд ли удалось бы выйти сухим из воды. Не приходилось особо сомневаться, что в ином случае Ленар арестовал бы его на месте. С другой стороны, французский инспектор наконец получил книжку Хэллидея и вовсе не прочь был избавиться теперь от чрезмерно напористого русского и зануды-американца, который не вызывал у него ни симпатии, ни доверия, но и удерживать которого не было никакого резона. В конечном счете Ленар просто сказал Коваленко, что ждет от него вестей из Цюриха, а также предостерег, что в такую снежную погоду нужно ехать поосторожнее, чтобы не разбить машину. Автомобиль был совсем новенький, к тому же единственный с полным приводом из всех, что имелись у людей Ленара.

Этот «ML-500» определенно понравился Коваленко, что не замедлило сказаться на вождении. Довольный тем, как машина держит дорогу, русский прибавил скорости, едва они переехали через Сену в парижском пригороде Мезон-Альфор и выехали на пустынную автомагистраль N-19, взяв курс на юг, а затем на восток, к швейцарской границе.

Некоторое время оба молчали, прислушиваясь к завыванию ветра и ритмичным «всхлипам» дворников, расчищавших лобовое стекло от снега. В конце концов Мартен, натянув плечом ремень безопасности, повернулся к Коваленко:

— Уж не знаю, насколько здесь замешана политика, но у вас была возможность отдать меня в руки Ленара. Почему вы так не поступили?

— Так ведь дорога длинная, мистер Мартен, — детектив смотрел прямо перед собой, — а я начинаю получать удовольствие от вашей компании. К тому же сидеть здесь все ж лучше, чем во французской тюрьме. Разве не так?

— Вряд ли это можно назвать ответом на мой вопрос.

— Нет, но я сказал чистую правду. — Коваленко быстро взглянул на спутника, а затем вновь уткнулся взглядом в дорогу.

Снова воцарилось молчание. Несколько успокоившись, Николас принялся наблюдать, как свет фар, словно ножом, разрезает однородную серо-белую массу. Казалось, они попали в бесконечный туннель, в котором не было ничего, кроме падающего снега. Это однообразие лишь изредка нарушали дорожные знаки, рассмотреть которые все равно было почти невозможно.

Шли секунды, потом счет пошел на минуты, и Мартен переключил внимание на Коваленко — его бородатое лицо, подсвеченное приборной панелью, грузная фигура, бугор под пиджаком, выдающий присутствие пистолета. Типичный коп и отец семейства. Такой же, как Хэллидей, Рузвельт Ли, Марти Вальпараисо, Полчак, Рыжий, — профессиональный полицейский, которому надо кормить жену и детей. И все-таки его не покидало ощущение, что русский другой, со своей программой действий. Взять хотя бы тот случай, когда Мартен спросил, достаточно ли у Китнера влияния, чтобы добиться голосования в пользу нужной кандидатуры царя и тем самым обеспечить себе расширение бизнеса в России. Коваленко ответил, что является всего лишь стражем порядка, а власть и политика вне его компетенции. А потом он же уверенно заявляет, что Ленар не арестует Мартена из политических соображений. Вот и получается, что политика в какой-то степени все-таки входит в сферу его интересов.

«Русские дела», — так выразился Коваленко, когда Мартен спросил его насчет того, есть ли фотографии Кабреры, сделанные до несчастного случая на охоте. Ответ был отрицательным, но объяснено отсутствие таких фотографий тем, что это не было важно «тогда». А что важно теперь? Что изменилось? Какие еще «русские дела»? Может быть, он действительно не желал говорить на подобные темы, но теперь «русские дела» стали касаться и Мартена.

— Почему вы держите Ленара в неведении? — внезапно нарушил он молчание. — Почему ничего не сказали ему ни о Кабрере, ни об отпечатках пальцев, ни о Реймонде?

Русский не ответил. Все его внимание было по-прежнему сосредоточено на дороге.

— Тогда постараюсь угадать сам, — не желал ослаблять напор Мартен. — Потому что в глубине души вы опасаетесь, что Александр Кабрера и Реймонд Торн — одно и то же лицо. Между тем вам совершенно не нужно, чтобы об этом узнал кто-то другой. Вот почему вы заставили меня изъять диск и страницы, на которых упоминается Аргентина. А саму записную книжку Хэллидея оставили, потому что у вас не было иного выбора, и теперь надеетесь, что Ленар никогда не узнает об остальном. И меня с собой забрали, потому что иначе француз забросал бы меня вопросами. Мы с вами единственные, кто представляет себе картину в целом, и вы хотите, чтобы ничего в этом плане не менялось.

— Из вас получился бы неплохой психоаналитик или, — Коваленко быстро скосил глаза в сторону попутчика, — детектив. — Он не мог надолго оторвать взгляда от дороги и еще крепче вцепился в руль, потому что снегопад стал сильнее. — Но вы не детектив, не так ли? Вы всего лишь студент-старшекурсник Манчестерского университета. Я проверял данные на вас. Кстати, так мы вышли на леди Клементину Симпсон.

Мы или вы? У Мартена этот вопрос вертелся на языке, но задавать его он не стал, потому что и так знал ответ.

— Попросил бы вас держаться от нее подальше, — холодно произнес он. Чувство обиды по-прежнему жило в нем.

В ответ Коваленко усмехнулся:

— Женщина она, конечно, молодая и привлекательная, но не в ней дело, мистер Мартен. Вопрос в следующем: если вы студент-выпускник, то где начинали учебу?

Николас прикусил язык. Русский коп был не промах и заранее подготовился к беседам на щекотливые темы. Стоило Мартену допустить хоть малейшую оплошность, его тут же ловили на слове. Подавая документы в Манчестерский университет, он просто позвонил в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе и, представившись Джоном Бэрроном, попросил выслать академическую справку. Получив ее, отсканировал страницы, загрузил их в свой компьютер и изменил имя с Джона Бэррона на Николаса Мартена, распечатал все заново и направил в приемную комиссию. Ни у кого никаких вопросов до сих пор не возникло.

— УКЛА, — буркнул Мартен. — Во время учебы там я сдружился с Дэном Фордом. И с Хэллидеем познакомился.

— УКЛА — это, должно быть, Университет Калифорнии в Лос-Анджелесе?

— Да.

— Раньше вы об этом не говорили.

— Это не представлялось мне важным.

Коваленко, как внимательно ни следил за дорогой, все же не удержался. Его глаза на короткое время испытующе впились в Николаса. Но тот больше ничем не выдал себя, и оставалось лишь опять глядеть на дорогу.

— Что ж, отплачу вам правдой за правду, мистер Мартен. Это касается Питера Китнера. Может быть, после вы поймете мою обеспокоенность по поводу Александра Кабреры и мое же нежелание оставлять вас наедине с инспектором Ленаром.

70

Париж, дом № 151 на авеню Георга V. Время то же

Великая княгиня Екатерина Михайловна поправила прическу и самоуверенно улыбнулась, готовясь к официальной церемонии фотографирования. Слева от нее стоял ее сын, великий князь Сергей, справа — великий князь Дмитрий Романов, пожилой мужчина с серебряными волосами и пышными усами, который и в свои семьдесят с лишним выглядел более чем величественно. Он был главным соперником в борьбе за корону. И именно в его особняке проходил этот торжественный вечер.

За спиной фотографа толпились остальные Романовы — тридцать три человека, преимущественно в летах, элегантно одетые, с гордой статью. Эти мужчины и женщины, приехавшие из разных стран, самые влиятельные представители императорской фамилии, сильные духом, благородные, сохранившие неколебимую верность своему Богом данному наследию, истинные хранители традиций отечества.

На протяжении почти столетия, проведенного в изгнании, рассеянные по всему миру, они и их предшественники стали свидетелями тяжелых испытаний, выпавших на долю родины. Правление коммунистов, серп и молот Ленина, железный кулак Сталина, ужасы Второй мировой войны, вторжение нацистских полчищ, топчущих русскую землю и истребляющих миллионы соотечественников, страх и боль последующих десятилетий, холодная война с ее ядерными арсеналами вперемежку с безжалостными репрессиями КГБ внутри страны и в Восточной Европе… И после всего этого — Советский Союз уходит в небытие, сменившись хаосом коррумпированности и глубокого отчаяния.

Но теперь, слава Создателю, после всех перенесенных невзгод сияет новая заря. Демократическое правительство России своевременно приглашает императорскую династию вернуться на трон, мудро сознавая, что истинная цель любой монархии — это обеспечить в стране чувство преемственности, верности историческим корням, иными словами, создать прочную основу, на которой можно построить и развивать нацию. Присутствующие, как никто другой, понимали значимость этого момента. С их точки зрения, история, которую у России похитили и долгое время держали в заложниках, вновь вступала в свои права.

Поэтому члены всех четырех ветвей рода Романовых собрались здесь, придя к единодушному согласию, что под долгой борьбой всевозможных претендентов на престол пора подвести черту. Вот они, стоящие по обе стороны от великой княгини Екатерины Михайловны, — ее сын, молодой и энергичный великий князь Сергей Романов, и царственный старейшина династии, умудренный опытом политик — великий князь Дмитрий Романов. Вопрос о том, кому из них достанется корона, будет решен простой процедурой — открытым голосованием, которое должно состояться сразу же после ужина. Осталось ждать всего лишь час, самое большее — два.

Серия ослепительных вспышек, жужжание механизма подачи пленки. Фотограф сделал не менее дюжины кадров. Наконец, завершив работу, он удалился. Великая княгиня вздохнула свободнее и незаметно пожала сыну руку, ободряя его.

— Могу ли я сопровождать вас на ужин, княгиня? — раздался рядом бархатный баритон князя Дмитрия. Вместо того чтобы уйти после фотографирования и дав возможность сопернику пообщаться с матерью, Романов-старший предпочел остаться рядом.

— Конечно, ваше высочество, — обворожительно улыбнулась Екатерина в ответ, прекрасно зная, что сейчас к ней приковано всеобщее внимание.

Нужно было наглядно продемонстрировать, что она может быть не менее обходительной и приятной в общении, чем противоборствующая сторона. Она изящно взяла князя под локоть, и они нога в ногу зашагали по мраморному полу центрального коридора к золоченым дверям, у которых стояли в ожидании лакеи в белых галстуках и белых перчатках. Следом шли великий князь Сергей и мать Екатерины великая княгиня Мария, а за ними остальные Романовы.

Слуги распахнули перед ними двери, и они вошли в большую, роскошную столовую со стенными деревянными панелями, украшенными ручной резьбой, которые поднимались ввысь до самого потолка. В центре стоял длинный стол, вдоль которого были расставлены стулья с высокими спинками, обитые красным с золотом шелком. Повсюду блестело золото и серебро, сверкали хрустальные бокалы, матово светился фарфор цвета слоновой кости.

Обстановка была торжественной и несколько театральной, преследуя цель произвести на присутствующих соответствующее впечатление. И здесь не последнюю роль играла одна деталь: на дальней стене красовался золоченый двуглавый орел примерно двенадцати футов в высоту и с таким же размахом крыльев. В одной когтистой лапе он сжимал имперский скипетр, в другой — державу. Над орлиными головами изгибалась дуга, высоко поднимавшая великолепную императорскую корону. Таков был герб Российской империи, и не было никого, кто при виде его мог бы сдержать вздох восхищения и благоговейно не склонить голову.

Войдя в зал, великая княгиня Екатерина была тронута этим зрелищем не менее других, но ее внимание также привлек и помост непосредственно под гербом, а на нем — четыре кресла. В душу закралось беспокойство.

Помост и четыре кресла.

Зачем они здесь?

И для кого?

71

Коваленко сбавил скорость. Его «мерседес» оказался в хвосте колонны снегоуборочных машин, которые без устали расчищали дорогу N-19. Теперь не разгонишься, и водитель расслабился, откинувшись на спинку сиденья. Автомобиль содрогался под порывами метели. Вокруг была ночь — единственным средством освещения служили мощные фары внедорожника да габаритные огни снегоуборщиков, мерцавшие красными огоньками сквозь белую пелену.

— Вы, должно быть, слышали историю Анастасии, мистер Мартен?

— Был фильм об этом. Или пьеса — не припомню уже. К чему вы клоните?

— Анастасия была самой младшей из дочерей царя Николая, которых поставили к стенке вместе со всей семьей в доме Ипатьева. — Коваленко поехал еще медленнее, впившись глазами в дорогу, которая становилась все опаснее. — Революционер по фамилии Юровский, — продолжил он, — повел в подвал одиннадцать человек. В маленьком подземелье оказались сам царь, его супруга Александра, их дочери — Татьяна, Ольга, Мария и Анастасия, а также сын — царевич Алексей, больной гемофилией наследник трона. Остальными были семейный врач, камердинер Николая, повар и служанка.

Они думали, что их ведут в укрытие. Наверху было опасно — революция, стрельба на улицах… Следом в подвал спустились еще одиннадцать человек. Царю Юровский заявил: «Советом рабочих депутатов вы приговорены к расстрелу, потому что ваши царские родственники попытаются разыскать и освободить вас». Или что-то вроде этого. Царь воскликнул: «Что?» — и быстро повернулся к сыну, по всей видимости намереваясь прикрыть его собой. В тот же момент Юровский выстрелил в царя. А в следующую секунду начался сущий ад: одиннадцать мужчин открыли стрельбу, приводя в исполнение смертный приговор, вынесенный царской семье. Вот только подвал оказался маловат… Одиннадцать человек приведены на казнь, двенадцать стреляют, а за ними еще пять или семь охранников, которые тоже вооружены, но непосредственно в казни не участвуют. Грохот выстрелов, вопли, стук падающих тел — шуму хватает. К тому же в 1918 году оружие по большей части заряжалось патронами с черным порохом. Какая-нибудь пара секунд после первых выстрелов — и уже почти ничего не видно.

Как я уже говорил, после расстрела тела погрузили на машину, и грузовик, увязая в колее проселочной дороги, двинулся в лес, к заранее выбранному месту захоронения.

Бросив быстрый взгляд на Мартена, Коваленко вновь уставился перед собой, пытаясь разглядеть дорогу сквозь взмахи дворников, счищавших густой снег с лобового стекла.

— Дальше, — попросил Мартен.

Детектив еще несколько секунд молчал, не отрывая глаз от дороги, затем продолжил:

— Алексей страдал гемофилией. В стране революционная ситуация. В общем, из-за множества опасностей к детям были приставлены два матроса императорского флота. Нечто среднее между телохранителем и нянькой. У моряков возник конфликт с преподавателем Алексея, полагавшим, что их присутствие препятствует интеллектуальному развитию мальчика. В конце концов с одним решили расстаться, а другой, по фамилии Нагорный, сопровождал семью вплоть до того дня, когда она была заточена в Ипатьевском доме. Самого его революционеры бросили в тюрьму в Екатеринбурге. Считалось, что там его и убили, однако все было не так. Ему удалось бежать. Он сумел вернуться и стать одним из людей Юровского. Он-то и был среди охранников, стоявших за спинами палачей, расстреливавших Романовых.

Когда стрельба стихла, началась погрузка тел. Работали во тьме и едком дыму, в хаосе только что совершенного убийства. Пока другие таскали трупы к грузовику, Нагорный обнаружил, что Алексей жив. Нагорный взял его на руки и вынес наверх. Все торопились — побросать бы тела в кузов, и дело с концом. Темень, неразбериха… Ну, исчез куда-то один расстрелянный, одним трупом меньше. Так Нагорному удалось унести оттуда Алексея. Сначала в близлежащий дом, а потом на другой грузовик. Алексей был ранен в ногу и плечо. Нагорный знал о его заболевании, и ему было известно, куда нужно наложить жгуты, чтобы остановить кровотечение. И он успешно справился с этой задачей.

Много лет спустя из разрозненных фактов начала вырисовываться картина случившегося. В заброшенной шахте были найдены тела — раздетые, обугленные, изъеденные кислотой, чтобы их нельзя было опознать. Но тел насчитали девять, а не одиннадцать. В конце концов стало понятно: среди найденных останков нет Анастасии и Алексея.

— Так вы говорите, и Анастасия уцелела? Вот, значит, какова ее история? — пробормотал Мартен.

Коваленко утвердительно кивнул:

— Долгое время Анастасией считалась женщина, которую звали Анной Андерсон. Потом был изобретен метод идентификации по ДНК. И ученые получили подтверждение, что найденные тела действительно принадлежат императорской фамилии. Но в то же время выяснилось, что Анна Андерсон никакая не Анастасия. Так что же на деле случилось с Анастасией? Одному богу известно… Возможно, мы никогда об этом и не узнаем.

Внезапно до Мартена дошло, что Коваленко ведет разговор вовсе не об Анастасии.

— Но вы ведь знаете, что произошло с Алексеем?

— Нагорный вывез его. Сначала в грузовике, потом на поезде на Волгу. Затем пароходом в Ростов, а там и через Черное море — в Стамбул, который называли тогда Константинополем, где его встретил посланец близкого друга царя — весьма состоятельного человека, который бежал от революции в Швейцарию в начале 1918 года. Посланец сделал Алексею, а также Нагорному фальшивые документы, и все трое сели на Восточный экспресс, идущий в Вену. После этого их следы исчезают.

Снова повалил снег, и водитель вновь сосредоточился на дороге.

— Что было дальше с Нагорным, неизвестно. Однако… Мистер Мартен, вы хоть понимаете, что я вам пытаюсь рассказать?

— Прямой потомок царя по мужской линии остался жив.

— Из страха перед коммунистами он никогда не говорил, кем был на самом деле, но, живя в Швейцарии, достиг немалых высот в ювелирном деле. Его единственный ребенок, сын, сказочно разбогател, а по известности намного затмил отца.

— Питер Китнер… — охнул Николас.

— Единственный законный наследник российского трона по праву крови. И сегодня вечером семейство Романовых будет поставлено об этом в известность.

72

Выслушав представленные свидетельства, великая княгиня Екатерина так и осталась сидеть с открытым ртом.

Три из четырех кресел на возвышении под большим гербом Романовых занимали господа, которых она считала своими самыми верными союзниками, ни на минуту в них не сомневаясь: мэр Москвы Николай Немов, министр обороны Российской Федерации маршал Игорь Головкин и, наконец, его высокопреосвященство Григорий II, Святейший Патриарх Московский и всея Руси. Вне всякого сомнения, этот был самый мощный политический аппарат в России, обладавший даже большей влиятельностью, чем сам президент страны Павел Гитинов. Именно на этот триумвират рассчитывала великая княгиня.

И вот все идет прахом — ее собственное будущее, будущее ее сына и матери. А виновник краха всех надежд восседает в четвертом кресле — сэр Питер Китнер, а вернее, Петр Романов, бесспорный наследник императорского трона.

Разъяснения, представленные князем Дмитрием, были очень пространны, однако вполне исчерпывающи и понятны. Столь же очевидны тщательно подобранные документы и фотографии, копии которых демонстрировались на большом экране, установленном справа от сцены. Частью это были выцветшие черно-белые снимки, сделанные русским матросом Нагорным, когда он помогал маленькому царевичу Алексею бежать из России в Швейцарию после бойни в Ипатьевском доме. На других запечатлены Алексей и юный Петр, росший в семейном доме в городке Ми под Женевой. Некоторые свидетельства были сугубо научными — схемы ДНК, снимки лабораторий, где они расшифровывались, а заодно и специалистов, выполнявших эти исследования.

И фотографии, и схемы, и письменные документы в одинаковой мере подтверждали незыблемость приводимых фактов. Генетическому анализу были подвергнуты образцы костной ткани останков царя Николая, покоящихся в монаршей усыпальнице в Санкт-Петербурге. Результаты были сличены с пробами ДНК, взятыми из захоронения предполагаемого царевича Алексея — отца Китнера, погребенного на кладбище в пригороде Женевы. Последовательности ДНК и их повторения в обоих случаях говорили о несомненной идентичности биологических материалов.

Чтобы абсолютно удостовериться в том, что речь не идет о фантастическом случайном совпадении, ученые решили привлечь к генетическим исследованиям живых людей. У императрицы Александры, жены царя Николая и матери Алексея, была старшая сестра — принцесса Виктория. Дочь Виктории получила известность как принцесса Греческая Алиса. Сын Алисы принц Филип, герцог Эдинбургский — супруг королевы Великобритании Елизаветы II, тоже участвовал в исследовании, заключавшемся в проведении «генетической параллели» с его двоюродной бабкой — императрицей Александрой, для чего воспользовались образцами костной ткани ее останков. Последовательности ДНК и их повторения вновь идеально совпали. Потом все четыре пробы были сопоставлены с итогами анализа ДНК самого Питера Китнера. И опять точное совпадение!

В совокупности эти свидетельства полностью снимали вопросы о том, уцелел ли царевич Алексей Романов, когда в доме Ипатьева казнили всю его семью, и является ли Питер Китнер его сыном, причем единственным, как о том говорят документы и люди, знавшие почтенное семейство. Связь между прошлым и настоящим стала ясной, простой и безошибочной: Петр Романов-Китнер — истинный глава дома Романовых, и в качестве такового его следует считать царевичем.

Екатерине оставалось одно — разыграть карту Анастасии и заявить протест. Утверждать, что анализ ДНК ничего не доказал, а Китнер может в такой же степени претендовать на принадлежность к царской династии, как когда-то Анна Андерсон. Но она знала, что такие усилия будут напрасны и лишь поставят в глупое положение ее саму, а также ее мать и сына.

Да и триумвират прибыл из Москвы не просто так. Мэр, министр обороны и Патриарх заранее изучили материалы исследований, поручили своим помощникам опросить экспертов, проводивших работы, позаботились о том, чтобы манипуляции с ДНК были осуществлены еще в трех, никак не связанных между собой лабораториях, и, наконец, пришли к определенным выводам. Более того, российский президент Павел Гитинов пригласил Китнера в свою летнюю резиденцию на Черном море. И там, в присутствии триумвирата и спикеров обеих палат российского парламента — Совета Федерации и Государственной Думы, лично просил его вернуться в Россию, чтобы тот в качестве номинального монарха практически и духовно способствовал единению нации, разъедаемой социально-экономическими недугами, а также формированию новой России, которая вернула бы себе былой статус мировой державы.

Не спуская глаз с Питера Китнера, великая княгиня Екатерина Михайловна медленно поднялась. Глядя на нее, встал с места и великий князь Сергей. А за ним и его бабка — великая княгиня Мария.

— Петр Романов. — Звучный голос Екатерины наполнил гулкий зал. Присутствующие повернули головы, следя за тем, как она поднимает в его честь кубок, украшенный гербом Романовых. — Семья великого князя Сергея Петровича Романова рада и польщена приветствовать у себя наследника российского престола.

Встали и другие. Приветственно взметнулись ввысь бокалы. Стояли все — князь Дмитрий, мэр Москвы Николай Немов, министр обороны маршал Игорь Головкин, Святейший Патриарх Московский и всея Руси Григорий II.

Настала очередь и ему присоединиться к ним. Седовласый Петр Романов-Китнер выглядел по-настоящему царственно, его темные глаза сияли. Приветственно подняв обе руки, он принимал почести. А потом, выждав, коротко кивнул, что означало: царская корона принята.

73

Коваленко слишком поздно заметил брошенную кем-то машину. Он резко вывернул руль, чтобы избежать столкновения, и его «ML-500» юлой закрутился на скользкой поверхности. Через долю секунды машина наехала на снежный вал, обрамлявший противоположную сторону дороги. Два колеса поднялись в воздух, потом вновь опустились на дорогу. «Мерседес» развернуло, он задом пробил стену из снега и заскользил вниз по длинному откосу, словно санки. Машина увязла в глубоком снегу на краю скалы. Двигатель по-прежнему работал, фары светили.

— Коваленко! — позвал Мартен. Борясь с тугим ремнем безопасности, он дернулся, всматриваясь в неподвижный профиль спутника, замершего за рулем. Через секунду, которая показалась вечностью, русский медленно повернулся и посмотрел на него:

— Да в порядке я, в порядке. Вы-то как?

— Нормально.

— Куда это нас черт занес?

Николас нащупал ручку, потянул ее и распахнул дверь. Внутрь ворвались снег и морозный воздух — машина слегка покачнулась. Он осторожно выглянул наружу. Скудного освещения хватало лишь на то, чтобы рассмотреть темный обрыв, начинавшийся сразу за дверцей. Снизу доносился далекий шум воды. Высунувшись чуть подальше, Мартен почувствовал, что машина кренится вместе с ним, и тут же замер.

— Что там? — спросил Коваленко.

Заснеженный выступ, а внизу — кромешная тьма. Это было все, что он смог разглядеть. Мартен медленно переместился внутрь и закрыл дверь:

— Мы на краю пропасти.

— Чего?

— Пропасть. Скала. Что тут непонятного? Хорошо, если на трех колесах стоим.

Коваленко вытянул шею, чтобы посмотреть. Машина качнулась вместе с ним.

— Осторожно!

Его спутник застыл на месте. Николас напряженно смотрел на него:

— Не знаю, какая там глубина. И вовсе не горю желанием это выяснить.

— И я не горю. Думаю, что и Ленар тоже. Ему главное, чтобы машину целой вернули.

— Который час?

Коваленко осторожно, боясь сделать лишнее движение даже глазами, покосился на приборную панель.

— Как раз полночь.

Мартен глубоко вздохнул:

— Снег валит, полночь, а мы черт знает где, да еще и с дороги скатились. Чихнуть боишься — тут же дальше вниз улетишь. Или потонешь, или окоченеешь до смерти, или сгоришь, если машина вдруг вспыхнет. Даже если с вашего мобильника дозвонишься кому-нибудь, то как объяснишь, где мы? Мы же сами не знаем. А если бы и знали, вряд ли кто-нибудь сюда добрался бы раньше утра. И то в случае крайнего везения.

— Что же нам делать?

— Есть надежда, что хотя бы двумя колесами мы стоим на твердой земле. Может быть, и выедем…

— Что значит «может быть»?

— А вы в состоянии предложить что-то более дельное?

Русский некоторое время размышлял над альтернативами — но недолго, так как ничего придумать не удалось.

— Во всяком случае, одно нам не помешало бы, — глубокомысленно изрек он. — Если бы удалось снизить нагрузку на пассажирское сиденье.

— Не спорю.

— Однако слезть вам с сиденья затруднительно — тут же вниз ухнете, да еще, чего доброго, и машина за вами следом.

— Тоже верно.

— Поэтому я вылезу из дверцы с моей стороны, а вы тем временем плавно переберетесь за руль. А потом, как вы сами говорите, попытаетесь выехать отсюда.

— А вы будете спокойно стоять рядом и смотреть, что из этого выйдет. Так, что ли?

— Мистер Мартен, если машина в самом деле кувыркнется вниз, не обязательно, чтобы в ней было два человека. Хватит и одного.

— Однако этим человеком вы быть не желаете. С вашей точки зрения, на эту роль лучше подхожу я.

— Может, это и слабое утешение для вас, но если вы полетите в пропасть, я все равно тут замерзну до смерти. Наверняка.

С этими словами Коваленко отстегнул ремень безопасности и толкнул дверь, открывая ее. Под напором ветра она тут же стала закрываться, однако он налег на нее плечом и все же распахнул.

— Ну, я пошел. А вы тем временем переползайте сюда.

Коваленко плавно заскользил из-за руля. Мартен осторожно переместился в сторону центральной консоли, изо всех сил стараясь перенести центр тяжести на сторону водителя. Внезапно «мерседес» со скрипом начал крениться в сторону пропасти. Детектив мгновенно плюхнулся назад, всем телом навалившись на краешек сиденья. Машина вновь стала неподвижна.

— Господи… — просипел он.

— Не шевелитесь, — скомандовал Николас. — Дайте пересесть спокойно.

Опершись рукой на сиденье водителя, а затем опустившись на локоть, чтобы максимально перенести туда массу своего тела, он приподнялся и плавно опустился на кресло, подтянув потом ноги — одну за другой.

Мартен поднял глаза и увидел, что находится нос к носу с русским. Ветер, внезапно налетевший снова, хлопнул Коваленко автомобильной дверцей по заду, и тот всем весом обрушился на своего спутника. Они больно стукнулись носами, а машина угрожающе качнулась в сторону пропасти.

Николас отпихнул русского в снег и наклонился в ту же сторону настолько, насколько мог. Этого оказалось достаточно, чтобы в очередной раз придать «мерседесу» устойчивость.

— Поднимайтесь, — велел он, — и закройте дверь.

— Что?

— Поднимитесь и закройте дверь. Осторожно.

Коваленко восстал из снега, словно призрак:

— Вы уверены?

— Уверен.

Мартен наблюдал, как его попутчик закрывает дверь и делает шаг назад, затем бросил долгий взгляд сквозь лобовое стекло, по которому все так же елозили дворники. Фары освещали лишь белую пелену. Невозможно было определить, куда эта пелена движется — вверх, вниз или навстречу. Наверняка он знал только одно: нельзя сворачивать вправо.

Сделав глубокий вдох, Мартен посмотрел на Коваленко: воротник поднят, волосы и борода запорошены снегом, затем оторвал от него взгляд, взялся за рукоятку коробки передач и перевел ее в позицию «drive». Осторожно, как только мог, коснулся ногой педали газа. Мягко заурчав, двигатель прибавил обороты; колеса начали вращаться. Секунду ничего не происходило, а затем машина слегка дрогнула, шины «нащупали» поверхность, «мерседес» тронулся с места. Два фута, три — и колеса забуксовали в глубоком снегу. Он сбросил газ, и автомобиль покатился назад. Нога мгновенно нажала на тормоз. «Мерседес» по инерции все еще скользил назад, но недолго.

— Тихо, — выдохнул он, — тихо. — И снова нажал на акселератор.

Колеса проворачивались; Мартен заметил, как Коваленко зашагал навстречу и исчез за машиной. Бросив взгляд в зеркало, он увидел, что русский уперся плечом в заднюю дверь. Тогда он поставил ногу на акселератор и приоткрыл окно.

— Давай! — выкрикнул он и слегка нажал на педаль.

Коваленко налег изо всех сил. Наконец-то Николас почувствовал, как шины уверенно подмяли под себя снег, и машина пошла. Теперь она не прекращала движения. Он прибавил скорости — внедорожник упрямо лез вверх по склону, увязая в снегу футовой глубины; опять посмотрел в зеркало заднего вида: Коваленко бежал следом по колее, оставляемой колесами.

Пять секунд. Еще пять. Автомобиль потихоньку разгонялся. Фары выхватили из темноты высокий снежный барьер. Насколько плотна эта преграда? А может, это вовсе не сугроб, а каменная стена, занесенная снегом? Наверняка не скажешь. Однако теперь останавливаться было нельзя, иначе снова заскользишь вниз. Оставалось одно — протаранить снежный вал на максимально возможной скорости в надежде выскочить на дорогу.

Еще полсекунды — и Мартен утопил педаль газа в пол. «Мерседес» ракетой рванул вперед. Две секунды, три… Вот он — барьер. Удар. На мгновение все погрузилось во тьму. А потом — дорожное полотно.

Хватая ртом воздух, Мартен полностью опустил стекло со своей стороны, наблюдая в боковое зеркало, как Коваленко, взбежав вверх по склону, мчался сквозь брешь в снежном валу — такую огромную, словно здесь только что проехал танк. Его грудь вздымалась, из ноздрей валил пар. С ног до головы облепленный снегом, он издавал победные вопли и потрясал кулаками над головой. В тусклом красном свете задних габаритных огней он выглядел огромным танцующим медведем.

74

Тем временем в Париже. Пятница, 17 января, 0.40

Питер Китнер, глава дома Романовых, зажал ладонями уши. С оглушительным ревом российский двухвинтовой вертолет «Камов-32» оторвался от площадки закрытой зоны аэропорта Орли. Дул сильный ветер, из-за снега видимость была почти нулевой.

Напротив него сидел полковник Степан Мурзин из Федеральной службы охраны. Теперь это был его личный охранник, один из десяти сотрудников службы президентской безопасности, в сопровождении которых Питер вышел из дома № 151 на авеню Георга V и был быстро усажен в третий из четырех лимузинов, ожидавших его у черного хода. Все четыре машины были совершенно одинаковыми. Они тут же двинулись в путь — сквозь метель, мимо французских полицейских, а затем — бампер к бамперу — по мосту через Сену. Девять миль опустевших заснеженных улиц, и наконец — оцепленный участок аэропорта Орли, закрытого по причине сильного снегопада.

Там их ждали два вертолета с работающими двигателями. Медленно вращались лопасти винтов. Едва лимузин Китнера затормозил, двери машины распахнулись, и полковник Мурзин повел царевича и четырех вооруженных до зубов агентов ФСО к первому вертолету. Через несколько секунд они были уже на борту. Дверца закрылась, винты начали набирать обороты, а Мурзин, черноглазый мужчина с квадратной челюстью, лично пристегнул наследника престола к креслу ремнем безопасности, потом пристегнулся сам, и в следующую секунду вертолеты были в воздухе.

Полковник выпрямился в кресле:

— Вам удобно, ваше высочество?

— Да, спасибо, — кивнул Китнер.

Он не первый год пользовался услугами телохранителей, но таких у него еще не было. У каждого из них — молодых, мускулистых, с отменной выправкой и похожей неяркой внешностью — за плечами была служба в элитных подразделениях русского спецназа.

Отныне его величали «высочеством», иногда «царевичем», и ему оставалось лишь благосклонно кивать головой в ответ. Он стал их собственностью. В мгновение ока Хиггс переместился на второй план. Теперь ему оставалось только известить членов высшего руководства «Медиакорп» о том, что председатель был вынужден уехать «по причинам личного характера», но жив-здоров и вернется через несколько дней. Одновременно остальные представители семейства Романовых дали обет хранить тайну. Брать подписку о неразглашении с обслуги, присутствовавшей на ужине — официантов, поваров, барменов, — не было необходимости. Все они были агентами ФСО.

Великая тайна вот-вот должна была стать достоянием гласности: после расстрела в Ипатьевском доме Алексей Романов остался жив, и у него есть сын — Питер Китнер, председатель совета директоров одной из немногих в мире многонациональных медиакомпаний, находящихся в частных руках. Плюс решение Москвы восстановить императорский трон, казавшееся практически за гранью реальности. Учитывая исторический масштаб этих событий, а также исходя из интересов безопасности наследника престола, абсолютно неизбежным стало требование хранить молчание до тех пор, пока спецслужбы не проведут все подготовительные мероприятия, чтобы российский президент смог выступить с официальным объявлением на Давосском форуме. Поэтому в суть происходящего были посвящены лишь члены семьи Китнера, Хиггс и его личный секретарь Тейлор Барри.

Китнер был не единственным человеком, в чью жизнь стремительно вторглись процедуры, предусмотренные правилами обеспечения государственной безопасности. В тот же момент, когда он, обретя статус «царевича», был спешно увезен из дома на авеню Георга V, ФСО взяла под свое крыло его сына Майкла, находившегося в Мюнхене по делам «Медиакорп», жену Китнера Луизу, которая еще не успела уехать из Триеста, а также их дочерей — Лидию и Марию в Лондоне и еще Викторию в Нью-Йорке. Всем им на следующий день предстояло отправиться в Давос под усиленной охраной.

Не важно, был ли Китнер прав или заблуждался в своих опасениях, что баронесса замышляет против его родных что-то недоброе. Присутствие этих ребят, великолепно знавших свое дело, снимало ощущение тревоги. Теперь он, как и подобает царю, был отгорожен от окружающего мира. И будет так жить до конца своих дней. Он добровольно отказался от свободы — ради своего отца, ради своей страны. И потому, что ему это было положено по праву рождения. Наконец-то его происхождение перестало быть секретом. Жуткий страх его отца перед возможной местью коммунистов исчерпан временем и историей.

75

Париж, дом № 127 на авеню Ош.

Пятница, 17 января, 3.14

Великой княгине Екатерине Михайловне не спалось. Она лежала в тусклом свете ночника, рассеянно глядя на циферблат электронного будильника на прикроватной тумбочке. Они щелкали каждую минуту, и княгиня слушала эти щелчки, с тех пор как легла вскоре после половины второго. Так прошло почти два часа. Сколько же раз за это время она успела «прокрутить» в памяти весь вечер?

Ее предали. Но бог с ними, этими «лучшими друзьями» — мэром Москвы и Патриархом. Что больше всего уязвляло ее, так это то, что, за исключением князя Дмитрия, никто, ни один из Романовых, не знал ни о Питере Китнере, ни о спасении царевича Алексея из дома Ипатьева.

Да, секретность — дело понятное. Охрана жизни истинного царевича, и все такое… Но утаивать эту информацию от всех Романовых, кроме Дмитрия? Этому объяснения не находилось. Причем скрывали информацию не только о существовании Китнера, о том, кем на самом деле были он сам и его отец, в тайне держались решения российского парламента и президента страны. Решения, оказавшие поистине колоссальное воздействие на все семейство.

Щелк.

3.15

Она вспоминала о том, как прореагировал ее сын на появление Питера Китнера и объявление, кем тот является. Пришла мысль о том, что, несмотря на долгие годы подготовки и полной уверенности в том, что ему суждено стать царем, он даже не дрогнул. Не моргнул. Увы, не сидеть ему на российском троне, но он с почтением и смирением относится к тому, кто этот трон займет. Так повелевают ему долг и честь. Что ж, великий князь Сергей Петрович Романов, которому всего-то двадцать два года, в большей степени русский, чем все остальные из них.

3.16

Она услышала, как ворочается в постели мать. Окна задрожали под порывом ветра, хлопья мокрого снега залепили стекло.

Ей должны были рассказать об этом. По крайней мере Немов. Но не рассказал, молчал и водил ее за нос… Значит, кому-то и мэр, и Патриарх более верны, чем ей. Хотелось бы знать…

Щелк.

3.17

Неожиданно все погрузилось во тьму.

— Что это? — поднялась в кровати мать.

— Ничего, матушка, — успокоила ее Екатерина Михайловна. — Просто свет погас. Спите спокойно.

76

Базель, Швейцария. Все еще пятница, 17 января, 6.05

— Нам потребуется доступ к его досье и деловым бумагам. Хорошо бы сегодня утром… Хорошо. Да-да, спасибо. — Коваленко, держа в руке сотовый телефон, нажал на кнопку отбоя и посмотрел на Мартена.

— Господин Бир, старший инспектор полиции кантона Цюрих, ждет встречи с нами через час в морге университетского госпиталя. У полиции уже есть санкция на досмотр личного имущества покойного. Обыск разрешен как в его доме, так и на рабочем месте.

Глаза у русского были красные, веки припухли. Он сам, впрочем, выглядел не лучше. Оба были изнурены долгой дорогой, которую к тому же приходилось преодолевать в опасных условиях. Правда, когда они пересекли границу, въехав из Франции в Швейцарию, метель улеглась, и теперь снегопад превратился в легкие снежинки, плясавшие в свете фар.

Мартен вгляделся в экран навигационной системы и свернул на магистраль А-3, ведущую в Цюрих.

— Имя убитого — Ганс Лоссберг. Сорок один год, трое детей. Как у меня. — Коваленко зябко передернул плечами. Он смотрел вдаль, на небо, которое на востоке все еще было темным. — Вам когда-нибудь доводилось бывать в морге, мистер Мартен?

Опять детектив что-то вынюхивает! Наконец он нашелся:

— Был как-то раз в Лос-Анджелесе. Дэн Форд водил.

— Тогда вы знаете, чего ожидать.

— Знаю.

Николас не отрывал глаз от дороги. Было еще рано, но поток машин становился все интенсивнее, а потому следить за скоростью на скользкой дороге приходилось особенно внимательно. И все же его не могло не беспокоить поведение Коваленко. Он наверняка разговаривал с русскими следователями, побывавшими в Лос-Анджелесе. Ему было известно о Рыжем, о Хэллидее и о бригаде.

«А вдруг он подозревает, кто я на самом деле? Вот и давит на меня».

Все эти разговоры о морге, намеки на работу детектива, о том, где начинал учиться. А раньше, в Париже? Когда Коваленко наблюдал, как он, Мартен, сличает отпечаток пальца Реймонда с тем, который французская полиция сняла в машине Дэна Форда, знал ведь, что таким сравнением может заниматься только человек квалифицированный. Опять же догадки насчет Дэна Форда и насчет того, почему Вабр именно таким способом мог доставить меню среди ночи.

Не было никаких сомнений насчет того, почему русский детектив настаивал на том, что именно он должен вылезти из машины, когда она соскользнула с дороги. Не потому, что боялся, что автомобиль кувыркнется в пропасть, просто решил посмотреть, как Николас управляется с машиной в трудной ситуации, каковы его подготовка и опыт.

Но даже если Коваленко и подозревал, что Мартен не просто приятель Дэна Форда по университету, за какового себя выдавал, даже если русский коварно выжидал, когда его спутник выдаст себя, что из того? Разве что у него есть друзья в полицейском управлении Лос-Анджелеса…

Как бы то ни было, Николас не мог допустить каких-либо помех на своем пути. Он был убежден, что с каждой секундой подбирается к Реймонду все ближе, и Коваленко в этом деле был его единственным союзником. Более того, русский, преследуя собственные цели, безапелляционно распахивал все двери, таща Мартена следом за собой. Они делились информацией, а после приключения на снежной дороге между ними возникло нечто, напоминающее дружбу.

От таких выгод Мартен просто не смел отказаться, даже под угрозой в дальнейшем выдать себя. Вновь чуть-чуть сбавив скорость на обледенелой дороге, он взглянул на своего спутника и начал размышлять вслух:

— В прошлом году в Лос-Анджелесе Реймонд совершил побег с использованием огнестрельного оружия. Расстрелял ни в чем не повинных людей, в том числе полицейских. Применил пистолет и в Чикаго, где убил братьев Азов. Из пистолета были убиты Романовы в Соединенных Штатах и Мексике. В Париже был застрелен Нойс, а в Монако — Фабиан Кюртэ. Так почему же Реймонд — а мы знаем, что это был именно Реймонд, — вдруг берется за бритву или нож? Причем не просто берется, а выделывает холодным оружием такое, на что способен разве что какой-то свихнувшийся фанатик. Разделывается с жертвами, как мясник.

— Раньше мне уже приходило в голову, что мы имеем дело с ритуальными убийствами, — откликнулся Коваленко. — Не исключено, что это именно так.

— А может быть, и не так. Что, если события начинают ускользать из-под его контроля? Ритуал — это всегда контроль. Однако мы с вами видим признаки контроля лишь в первом ударе, который выглядит спланированным. А затем начинаются эмоции, много эмоций. Любовь, ненависть… Хватает и того и другого. Буря страстей, точно он не может сдержаться. Или не хочет.

После долгого молчания Коваленко наконец проговорил:

— Старинный нож, испанская наваха… Взят из личной сейфовой ячейки Фабиана Кюртэ в Монако. Было там и еще кое-что. Небольшой ролик восьмимиллиметровой пленки. Фильм.

— Фильм?

— Да.

— И это не было видео?

— Нет, именно фильм, снятый на кинопленку.

— О чем?

— Одному Господу известно.

Зимнее небо никак не хотело становиться светлее. Дорога А-3 сменилась А-1, и вдалеке замерцали огни Цюриха.

— Расскажите мне побольше о Китнере, — попросил Мартен. — Все, что вспомните. Может быть, о его семье. Кабрера — не в счет.

— У него есть сын, который со временем унаследует фирму, — вздохнул Коваленко. Было видно, что он начал уставать. — Еще есть дочь, которая входит в круг корпоративного начальства. Две другие дочери замужем — одна за врачом, вторая за художником. Жена его, как я уже упоминал, — особа испанской королевской крови. Кузена короля Хуана Карлоса.

— Значит, царская знать женится на королевской.

— Совершенно верно…

Мартен чувствовал, что и на него наваливается усталость. Он провел рукой по лицу и выяснил, что его подбородок покрылся щетиной. Им обоим требовался отдых. Хотелось побриться и вымыться. Но нет, еще не время.

— С каких пор его жене известно, кто он на самом деле?

— Возможно, с того самого дня, когда они познакомились. А может быть, лишь с того момента, когда он согласился принять царский венец. Точно не скажу. Не знаю, как такие люди вообще беседуют друг с другом. Что говорят, о чем молчат… И наверное, никогда не узнаю.

— Что еще? Какие-нибудь сведения личного характера… Как он познакомился с Альфредом Нойсом?

— Они вместе выросли в Швейцарии. Отец Нойса работал на отца Китнера. Потому-то в ювелирном бизнесе оказался и он сам.

Мартен бросил взгляд вбок и увидел, что русский пристально разглядывает его, как раньше. Разглядывает его руки на рулевом колесе, его ноги, поочередно выжимающие газ и педаль тормоза.

— Что еще? — подтолкнул он спутника к дальнейшему разговору.

— У Китнера был сын, но его убили в десятилетнем возрасте, — словно через силу процедил русский. — Двадцать с чем-то лет тому назад. Тогда имя Китнера еще не гремело, как сейчас. Так что дело обошлось без сенсационных заголовков в газетах. Впрочем, бульварная пресса не оставила это происшествие незамеченным. Убийца сам был весьма молод. Словно с неба свалился и пырнул мальчика, когда тот веселился на детском дне рождения в Париже.

— В Париже?

— В парке Монсо. Там же, где нашли труп Альфреда Нойса.

— Это точно? — недоверчиво осведомился Мартен.

— Точно. Но прежде чем вы начнете в голове рисовать сценарии, осмелюсь сообщить вам, что пока между этими двумя событиями не установлено никакой связи, кроме того факта, что Нойс и Китнер были друзьями, а сценой преступления в обоих случаях оказался один и тот же участок.

— И что же было после?

— Насколько мне известно, убийцу так и не поймали.

— Вы, кажется, сказали, что сыну Китнера была нанесена колотая рана. А что, если орудием убийства был нож, взятый из сейфа Кюртэ?

— Вы фантазируете.

— Да, но ведь из сейфа вместе с ножом забрали фильм.

— Ну и что из этого? — не понял Коваленко.

— Убийство было совершено лет двадцать назад, когда техника видеозаписи еще не получила распространения. Тогда в ходу были кинокамеры. Детские дни рождения — самый популярный сюжет для любительских фильмов. И в большинстве случаев такие фильмы снимались на восьмимиллиметровую пленку. А вдруг кто-то снимал тот день рождения и ненароком запечатлел саму сцену убийства? И именно этот фильм забрали из сейфа? Что, если в распоряжении Нойса и Китнера были как орудие убийства, так и запись преступления, в процессе совершения? Что, если эти вещи были надежно припрятаны, а Кабрера знал об этом?

А если нож и пленка были теми самыми «предметами»? За этими вещами неустанно охотился Реймонд. Если это они и есть, то к ним и имеют отношение ключи от ячейки банковского хранилища. Ключи к сейфу, где хранились нож и фильм. А сейф мог находиться в банке в Марселе, где Нойс останавливался, прежде чем отправиться в Монако на встречу с Кюртэ.

О дальнейшем развитии событий ему было неизвестно. Если только допустить возможность, что люди, которых убили в Северной и Южной Америке, раньше получили сейфовые ключи на тот случай, если что-то случится с Китнером, но никто не сказал несчастным, зачем эти ключи и от чего. Китнер знал, что его сына убил Кабрера, но не желал огласки. Поэтому и отослал его в Аргентину, а нож и пленку с кадрами убийства держал в качестве страховки. Что, если нож и пленка были именно теми «предметами», как выразился Реймонд? «Предметы, которые являются залогом нашего будущего». Какое будущее, что он имел в виду? А главное, зачем Кабрере было идти на убийство?

Николас бросил быстрый взгляд на своего спутника.

— Размышляем дальше. Каков был возраст Александра Кабреры двадцать лет назад — тринадцать лет, четырнадцать? А что, если он и есть тот юный преступник?

— По-вашему выходит, что он убил собственного брата? — В голосе русского снова зазвучало недоверие.

— Так вы же сами высказывали предположение, что он мог попытаться убить собственного отца.

— Нет, мистер Мартен. Я говорил, что на жизнь Питера Китнера мог покушаться Реймонд Торн, но не Александр Кабрера. — Коваленко остановил на нем твердый взгляд, но потом отвел глаза.

— В чем дело, инспектор?

Коваленко не ответил — он по-прежнему глядел в сторону.

— Ну, тогда я сам расскажу вам. Хотя ничего нового в этом нет, — продолжил натиск Николас. — Ведь в глубине души вы осознаете, что Реймонд и Кабрера — это одно и то же лицо. Но почему-то не желаете признаться в этом самому себе.

— Вы правы, — резко повернулся к нему детектив. — Забудем на минуту об убитом сыне Китнера и допустим, как вы предлагаете, что Александр Кабрера и Реймонд Торн — это один человек. И предположим еще, что главной его целью всегда был Китнер, а не Альфред Нойс или кто-то еще. Значит, сын пытается убить отца.

— Такое уже бывало.

— Да, бывало. Но в нашей ситуации мы имеем дело с отцом, который в самом скором будущем должен стать русским царем. А это резко меняет дело. Это уже не внутрисемейная драма с покушением на убийство, а крайне щекотливое дело из сферы государственной безопасности, требующее абсолютной секретности до полного и окончательного разрешения. Вот почему мы не могли ничего сказать Ленару, а я искренне надеюсь на ваше понимание, мистер Мартен. Ведь потому-то мы и ехали ночь напролет сквозь пургу — ради доказательства, что этот самый Ганс Лоссберг пал от руки того же человека, который прикончил Дэна Форда. И если нам повезет, мы опять добудем отпечатки пальцев.

— Почему бы вам не добиться какого-нибудь судебного постановления, обязывающего Кабреру дать отпечатки?

— Ровно сутки назад, как раз в это время, такое, думаю, еще было возможно. Но вчера утром я еще не знал о существовании досье лос-анджелесского полицейского управления, где есть отпечатки Реймонда Оливера Торна.

— Вчера, сегодня — какая разница?

Коваленко выдавил слабую улыбку:

— А разница в том, что с сегодняшнего дня Кабрера официально является членом императорской фамилии. В этом и заключается одно из неудобств монархии. Видите ли, полиция обычно не просит царя, короля или членов их семейств сдать отпечатки пальцев. Разве что есть неопровержимые улики. А потому, если я хочу когда-нибудь выдвинуть против него обвинения, у меня не должно быть сомнений в его виновности.

77

В морге университетского госпиталя в Цюрихе, 7.15

Ганс Лоссберг. 41 год, женат, трое детей. Все, как у Коваленко, который сам подметил сходство. И все-таки оно было неполным, так как Лоссберг был мертв — смерть наступила от инструмента, острого как бритва. Тем же способом были убиты Дэн Форд и Жан-Люк Вабр. А вот отпечатков преступник не оставил. Впрочем, какая разница! Мартен и Коваленко молча переглянулись: Реймонд побывал в Цюрихе.

— Не могли бы мы осмотреть рабочее место герра Лоссберга? — осведомился Коваленко, прервав молодого и дружелюбного инспектора Генриха Вира из полиции Цюрихского кантона, который подробно посвящал их в детали преступления, разъясняя, когда и как все произошло.

Пятнадцать минут спустя они осматривали просторное подсобное помещение в здании «Гроссмюнстер прессе», полиграфической фирмы на Царингеештрассе. Оба увлеченно рылись в ящиках с макетами в поисках клише меню, которое было недавно отпечатано или подготовлено к печати. Они не имели представления, что это за меню. Разве что оно могло быть на русском языке или иметь какое-то отношение к семейству Романовых.

Битый час они работали впустую. Ситуацию омрачало безапелляционное заявление Берты Риссмарк, менеджера типографии. Дородная пятидесятилетняя дама с подчеркнуто резкими манерами уверяла, что они заняты поисками вещи, которой не существует в природе. Являясь владельцем полиграфической фирмы, покойный Ганс Лоссберг работал также ее единственным торговым агентом. Так было на протяжении всех последних пятнадцати лет. И, насколько известно госпоже Риссмарк, за это время «Гроссмюнстер прессе» ни разу не печатала какого-либо меню. Компания специализировалась на производстве деловых бумаг — ведомостей для описи, этикеток для грузов и прочего.

Еще одна сложность заключалась в том, что Лоссберг сам, буквально вручную, обрабатывал все счета, которые исчислялись тысячами. У него была собственная система архивирования документов — пятнадцать металлических шкафов, по четыре ящика в каждом. И уж совсем плохо было то, что некоторые счета годами лежали мертвым грузом, а досье никто не обновлял и не выбрасывал. Особую досаду вызывал тот факт, что все эти документы не были классифицированы ни по дате, ни по тематике, а просто хранились в алфавитном порядке.

Все это означало поиски иголки в стоге сена. Жаль только, не было ни малейшего представления о том, в каком стогу искать. Да и существовала ли иголка? Однако делать нечего — оставалось лишь рыться в бумагах, рассматривая со всех сторон каждый заказ и счет. Этот изнурительный процесс отнимал ценное время, особенно с учетом того, что у Реймонда могли оставаться еще кое-какие невыполненные планы.

Прошло еще двадцать минут, прежде чем Мартен внезапно вспомнил странный факт из биографии Кабреры: его воспитывала богатая тетка, сестра покойной матери. И вот что интересно: если она из Европы, то зачем же воспитывать племянника в Южной Америке, пусть даже ей это вполне по карману?

Мартен поспешил к Коваленко, который, сгорбившись, ковырялся в ящике с бумагами.

— А что это за особа — тетка Кабреры? — вполголоса спросил он.

Коваленко поднял на него глаза и тут же бросил быстрый взгляд в сторону инспектора Вира, который стоял сзади и прилежно перебирал кипу каких-то документов. Затем взял Мартена под локоть и отвел в угол комнаты, где можно было поговорить.

На данный момент цюрихской полиции было известно лишь то, что Коваленко расследует убийства русских эмигрантов, совершенные во Франции и Монако. Мартена он представил как ключевого свидетеля и пояснил, что именно они ищут. Но не более того. В частности, ничего не было сказано об Александре Кабрере.

— О Кабрере — ни слова, — предостерег Коваленко тихим, но твердым голосом. — Мне не нужно, чтобы Вир принялся расспрашивать о нем, а затем все стало известно Ленару. Ясно?

— Так кто же его тетка? — Мартен пропустил предупреждение мимо ушей.

— Баронесса Марга де Вьен, известная в Европе светская львица. Очень известная и крайне влиятельная.

— Вы, помнится, еще говорили, что она богата.

— Не то слово.

— Тогда появляется объяснение, откуда взялся чартерный самолет, который послали, чтобы помочь Реймонду улизнуть из Лос-Анджелеса. А также то, как ему удался фокус со свидетельством о смерти, как удалось выбраться из больницы и, вероятно, воспользоваться воздушной «скорой помощью». Как из морга утащили неопознанный труп и сожгли, выдав его за Реймонда, в крематории. Но это не объясняет, при чем тут Аргентина. Почему его воспитывали именно там?

Оба настороженно оглянулись. К ним направлялся инспектор Вир. Его сопровождал мужчина средних лет в фартуке наборщика.

— Извините, что вторгаюсь в вашу беседу. Это Гельмут Водуа. Он был близким другом Ганса Лоссберга и знает его довольно давно. Оказывается, Лоссберг сам был наборщиком, прежде чем возглавить фирму. Время от времени он был не прочь вспомнить старую профессию и подработать, в особенности если подворачивался небольшой заказ. Короче говоря, не исключено, что Лоссберг сам напечатал это меню, не проводя заказ через бухгалтерию.

— И сделать это тайно?

— Дома у него был свой небольшой станок.

78

Цюрихбергштрассе, дом № 257, 10.15

Дверь маленькой квартирки, которая находилась в полутора кварталах от Цюрихского зоопарка, распахнулась. Было видно, что Максин Лоссберг впопыхах заколола волосы и запахнула халат. На лице 44-летней вдовы Ганса Лоссберга все еще лежал отпечаток ужаса и неверия в случившееся. Ее лишь немного успокаивало присутствие Гельмута Водуа, друга Лоссберга. Она сразу схватила его за руку и больше не отпускала.

Предельно вежливым и сочувственным тоном инспектор Вир поведал, что они пришли в поисках сведений, которые помогли бы в поимке убийцы ее мужа. Не брался ли ее муж в последнее время самостоятельно за выполнение каких-нибудь печатных работ? Может быть, какой-нибудь частный заказ или просьба друга?

— Ja, — подтвердила женщина и повела их по узкому коридору в небольшую комнату, где находился старомодный печатный пресс и пахло типографской краской.

Максин начала лихорадочно один за другим выдвигать ящики картотеки, но, к собственному удивлению, нужного заказа не находила.

— Ганс всегда сохранял копию того, что печатал, — растерянно произнесла она по-немецки.

Вир перевел фразу и, не делая паузы, спросил:

— А что же он печатал?

— Eine Speisekarte.

— Меню, — тут же перевел инспектор.

Мартен и Коваленко переглянулись.

— Для кого? — спросил Коваленко.

Полицейский перевел вопрос, а затем и ответ.

— Какой-то знакомый. Она не знает, кто именно. Ей лишь известно, что это меню нужно было напечатать тиражом ровно двести экземпляров. Ни больше ни меньше, а набор после этого непременно рассыпать. Чтобы никаких следов. Она хорошо запомнила это — ей муж сам рассказал.

— Поинтересуйтесь, не знает ли она, когда поступил заказ.

Вир еще раз выступил в качестве переводчика. Зазвучала немецкая речь. Инспектор старательно повторил слова женщины по-английски:

— Когда поступил заказ, точно не помнит. Но где-то на прошлой неделе ее муж сделал пробный образец, а в прошлый понедельник вечером уже отпечатал всю партию. Она хотела пойти с ним в кино, но он отказался. Заказ, говорит, печатать нужно. Очень занят был — работа срочная.

Мартен и Коваленко снова посмотрели друг на друга. Форд и Вабр были убиты в среду рано утром. Вабр вполне успевал забрать меню у Лоссберга во вторник.

— Что было в меню? — не унимался Коваленко.

Бир и Максин Лоссберг привычно обменялись фразами. Она не знала. В воскресенье к ним в квартиру пришел какой-то мужчина. Ей только мельком удалось увидеть его, когда Лоссберг вел заказчика в мастерскую, вероятно чтобы показать пробу. После этого она не видела этого человека ни разу.

— Послушайте, Коваленко. — Николас потянул напарника за рукав, увлекая за собой из помещения. — Покажите ей, — произнес он, когда оба оказались на безопасном расстоянии от чужих ушей.

— Что показать?

— Фотографии Кабреры. Если это был он, женщина его сразу же опознает. И тогда у вас будет достаточно оснований, чтобы затребовать его отпечатки.

Русский колебался.

— Уж не боитесь ли вы узнать правду?

Женщина присела у стола, Коваленко расположился рядом и открыл перед нею лэптоп. Несколько щелчков мышкой, и на экране появилась фотография Александра Кабреры из досье российского МВД — он садится в лимузин у штаб-квартиры своей компании в Буэнос-Айресе.

Мартен стоял сзади и смотрел через левое плечо Коваленко. Бир и Гельмут Водуа нависали над правым плечом.

Детектив вопросительно взглянул на Максин Лоссберг.

— Не могу сказать, — произнесла она по-немецки.

Еще щелчок — на сей раз Кабрера предстал уже в комбинезоне и каске.

Женщина покачала головой:

— Nein.

Снова щелчок.

И очередной снимок — его Мартен раньше не видел. Кабрера стоял рядом с машиной, разговаривая по сотовому телефону. Справа вплотную к нему стоял шофер, держа открытой заднюю дверцу автомобиля. Внутри сидела очень привлекательная молодая женщина с темными волосами. По всей видимости, она ждала Кабреру.

При виде этой фотографии Николас оцепенел.

— Nein. — Максин Лоссберг встала из-за стола. На снимках не было мужчины, которого она видела с мужем.

— Коваленко, — хрипло произнес Мартен, — увеличьте изображение.

— Что?

— Фото, говорю, увеличьте! Вон ту женщину на заднем сиденье.

— Зачем?

— Делайте, что вам говорят!

Детектив оглянулся через плечо на Мартена, явно озадаченный. И не он один — Вир, Максин Лоссберг, Гельмута Водуа явно насторожил его тон, передававший целую гамму эмоций — недоумение, гнев, страх.

Коваленко опять уткнулся в компьютер.

Щелк. Он увеличил снимок, изображение женщины стало четче.

— Еще, — потребовал Мартен.

Щелк.

Красивое женское лицо заполнило весь экран. Его можно было видеть только в профиль. Но сомнений больше не было. Никаких.

Ребекка.

79

— Боже милостивый! — Мартен выдернул Коваленко из-за стола за рукав пиджака и потащил в коридор. — Какого черта вы не показали мне этот снимок раньше, когда мы были в Париже?

— Самого бы вас черт побрал. Что вы несете? Я же спрашивал вас: хотите посмотреть еще? И вы сказали: нет.

— Да откуда ж мне было знать, что у вас есть такое?

Они дошли до гостиной. Николас толкнул Коваленко внутрь, захлопнул дверь и тут же припер к ней собеседника.

— Вы, тупой ублюдок! Гоняетесь за Кабрерой повсюду. А с кем он, не знаете?

— Отойдите от меня, — холодно велел русский.

Мартен помедлил, но отступил. Он был бледен, его трясло от ярости. Коваленко обескураженно смотрел на него:

— Чего это вы так разошлись? Из-за девушки? Кто она?

— Моя сестра.

— Сестра?

— Сколько еще у вас есть фотографий, на которых она вместе с Кабрерой?

— Здесь больше нет. Может, еще с полдюжины в центральном архиве в Москве. Нам так и не удалось установить ни ее имени, ни где она живет. Она находится под его постоянной защитой. В каком бы отеле она ни останавливалась, он всегда лично проверяет, достаточно ли безопасен ее номер. Она часто с ним встречается. Но нас это не очень-то интересовало.

— И давно это продолжается?

— Мы ведем-то его всего два месяца — с тех пор как узнали о Китнере. Что там у них раньше было, я не знаю. — Детектив помолчал, потом неуверенным тоном продолжил: — А вы, значит, и представления не имели, что она с кем-то встречается?

— Ни малейшего. — Мартен зашагал в другой конец комнаты, затем так же быстро вернулся. — Мне нужен ваш мобильник.

— И что же вы собираетесь делать?

— Позвоню ей, узнаю, где она. Мне необходимо убедиться, что с ней все в порядке.

— Ладно. — Коваленко протянул ему телефон. — Только не выдайте себя, не говорите ей, почему звоните. Просто узнайте, где она находится, и пусть она вам подтвердит, что ей ничто не угрожает. А после решим, как быть дальше.

Николас молча кивнул, потом набрал номер. После четырех гудков записанный на пленку голос сообщил по-французски, что клиент недоступен. Мартен нажал на кнопку отбоя и набрал другой номер. Прозвучало два гудка, потом кто-то снял трубку.

— Резиденция Ротфельзов, — проговорил женский голос с сильным французским акцентом.

— Будьте добры, пригласите Ребекку. Ее спрашивает брат.

— Ее здесь нет, месье.

— Где она?

— С месье и мадам Ротфельз и их детьми. Они уехали на уик-энд в Давос.

— В Давос? — Мартен посмотрел на Коваленко и снова прижал телефон к уху. — У вас есть номер сотового телефона мистера Ротфельза?

— Простите, но я не вправе дать его вам.

— Поймите, мне очень, ну просто позарез надо дозвониться до сестры.

— Прошу прощения, месье, но есть правила. Если я их нарушу, то потеряю работу.

Мартен прикрыл телефон рукой.

— Какой номер у вашего сотового?

Русский ответил, и Николас снова заговорил в трубку.

— Я назову вам свой номер, — обратился он к невидимой собеседнице. — Пожалуйста, позвоните мистеру Ротфельзу и попросите его сказать Ребекке, чтобы она немедленно со мной связалась. Хоть это вы можете сделать?

— Да, сэр.

— Спасибо.

Мартен продиктовал номер, заставил женщину повторить его, снова поблагодарил ее и наконец закончил разговор. Мысль о том, что у Ребекки роман с Кабрерой, повергла его в глубочайший шок. Пусть она великолепно выглядит и одевается, пусть выучилась свободно говорить на нескольких языках, пусть обладает утонченными манерами. Для него она по-прежнему ребенок, который только-только перенес ужасную болезнь. Безусловно, когда-то у нее должна была начаться настоящая жизнь, и в этой жизни неизбежно появятся мужчины. Но Кабрера? Что их свело вместе? Вероятность даже того, что они просто пройдут мимо друг друга на улице, была практически равна нулю. И все-таки они каким-то образом встретились.

— Любопытные вещи иногда случаются, — задумчиво произнес Коваленко. — Информация была в нашем распоряжении, но никому из нас это не пришло в голову. Любопытно и то, что ваша сестра находится в Давосе.

— Вы думаете, Кабрера может быть с ней?

— В Давосе, мистер Мартен, будет Китнер. Именно там должно быть сделано официальное объявление.

— И если он охотится за Китнером… Далеко ли отсюда до Давоса?

— Если снега больше не будет, часа два на машине.

— Думаю, надо ехать.

— Я тоже так думаю.

80

Давос, Швейцария. Вилла «Энкрацер». Все еще пятница, 17 января, 10.50

Питер Китнер, он же наследник русского престола Петр Романов, очнулся после глубокого сна. Состояние было таким, словно кто-то накануне накачал его наркотиками. Однако предыдущий день выдался на редкость долгим и эмоциональным. И Китнер счел такое объяснение вполне правдоподобным.

Привстав в постели, он огляделся вокруг. Большое окно в дальнем конце комнаты было занавешено легкой гардиной, однако света было достаточно, чтобы разглядеть обширные покои, обставленные антикварной мебелью. Что же это за дом? Затем на память пришли слова полковника Мурзина — тот говорил, что они направляются на частную виллу, расположенную в горах.

Место было безопасное — настоящая крепость, построенная в 1912 году для немецкого оружейного фабриканта. Проехать сюда можно было только мимо поста охраны, а затем пять миль петлять сквозь лес по дороге, в конце которой стоял сам замок. Именно туда его должны были привезти. Позже днем должна была прибыть его семья. А вечером предстоял ужин с президентом России Павлом Гитиновым. Им нужно было обсудить детали протокола, касающиеся официального объявления, с которым Гитинов выступит перед политическими и деловыми лидерами, собравшимися на Всемирный экономический форум.

Отбросив в сторону одеяло, Китнер встал. Голова все еще гудела после сна. Он направился в ванную, чтобы совершить утренний туалет, и в этот момент в дверь резко постучали. Вошел полковник Мурзин, одетый в деловой костюм.

— Доброе утро, ваше высочество. Сожалею, но должен сообщить вам плохую новость.

— Что случилось?

— Великая княгиня Екатерина, ее мать и сын великий князь Сергей, а также их охрана… Видите ли, в их резиденции в Париже случился пожар, и они оказались на верхнем этаже, отрезанными от помощи…

— И?

— Они погибли, ваше высочество. Все. Мне крайне жаль сообщить вам об этом.

Китнер не верил своим ушам. Минуту он не мог произнести ни слова. Затем посмотрел полковнику прямо в глаза:

— Президент Гитинов извещен?

— Да, ваше высочество.

— Благодарю.

— Вам помочь одеться, ваше высочество?

— Спасибо, не надо.

— Вас ожидают через двадцать минут, ваше высочество.

— Ожидают? Где и для чего?

— У вас намечена встреча, ваше высочество. Внизу, в библиотеке.

— Какая еще встреча? — Китнер был окончательно поставлен в тупик.

— Насколько помню, вы сами распорядились о ней, ваше высочество.

— Распорядился?

— Частная встреча с баронессой де Вьен и Александром Кабрерой.

— Они здесь? В этом доме? — У Китнера было такое чувство, будто в него входит тонкое острое лезвие.

— Баронесса сняла этот замок на уик-энд, ваше высочество.

— Мне нужно немедленно позвонить в свой офис.

— Боюсь, это невозможно, ваше высочество.

— Почему? — Китнером овладевал страх, но он старался не показать этого.

— Таков приказ, ваше высочество. Наследник престола не может контактировать ни с кем за пределами резиденции, пока завтра не будет сделано официальное объявление.

— Кто отдал этот приказ? — Страх в душе Китнера внезапно сменился недоверием, а затем гневом.

— Президент Гитинов, ваше высочество.

81

— Клем, это Николас. Очень важное дело… Позвони мне по этому номеру, как только сможешь. — Мартен оставил для леди Клем номер сотового телефона Коваленко и отключился.

По шоссе от Цюриха до Давоса было чуть больше девяноста миль. В обычных условиях дорога, как и говорил Коваленко, заняла бы часа два. Но обстоятельства складывались не совсем обычно, и дело было не в погоде. Всемирный экономический форум притягивал к себе толпы антиглобалистов, которые не чурались насилия. Эти люди, большей частью молодые идеалисты, протестовали против глобальной экономической тирании богатых и могущественных держав, а также крупных корпораций, которые, как утверждалось, эту государственную мощь финансируют. В результате усиленные отряды швейцарской полиции блокировали автомобильные и железные дороги и даже горные тропы.

Инспектор Цюрихской кантональной полиции Вир выдал Коваленко пропуск, но не гарантировал, что бумага сработает в ситуации, которая обещала быть довольно трудной и враждебной. Как бы то ни было, Коваленко пропуск взял и поблагодарил инспектора, а также Максин Лоссберг и Гельмута Водуа за оказанную помощь.

Они выехали из Цюриха в начале двенадцатого. Небо расчистилось, остались лишь редкие пушистые облака. Под лучами яркого солнца дорога высыхала на глазах. Снежные вершины Альп мерцали вдали, как на открытке.

Коваленко взглянул на Мартена и увидел, что тот уставился на дорогу с сосредоточенностью одержимого. Легко было догадаться, о чем думал он в эту минуту — о сестре, как и почему она связалась с Александром Кабрерой. Столь фантастическое стечение обстоятельств иначе как судьбой и не назовешь. Понятие о всемогущей судьбе гнездится глубоко в душе каждого русского человека, однако он всегда относился к этой идее с долей скептицизма.

Этот американец, которого он встретил каких-нибудь несколько дней назад в парижском парке… Как, однако, тесно сплелись линии их жизни! Но оба, по сути, не успев и глазом моргнуть, оказались вместе — в одной машине, за сотни миль от Парижа, в стремлении к общей цели. Сестра этого человека интересовала их в той же степени, что и главный подозреваемый в убийстве — Александр Кабрера. Если это не судьба, то что же?

Размышления Коваленко прервала резкая трель сотового телефона, и, доставая его из кармана пиджака, он заметил, что его спутник резко вскинул голову.

— Да, — сказал Коваленко по-русски.

Мартен нетерпеливо смотрел на него в уверенности, что это звонит Ребекка или леди Клем. Он ожидал, когда же русский передаст ему телефон. Но тот отдавать телефон не торопился, продолжая беседу на своем языке. Мартен разобрал лишь несколько знакомых слов — «Цюрих», «Давос» и чуть позже «царевич».

Наконец Коваленко завершил разговор и не сразу обернулся к нему.

— Меня перебросили на другое задание.

— Перебросили?

— Приказали возвращаться в Москву.

— Когда?

— Немедленно.

— Почему?

— У нас такой вопрос задавать не принято. Приказывают — значит, выполняй.

Мобильник Коваленко опять разразился мелодией. Выждав пару секунд, он нехотя ответил.

— Да. — Но тут же повторил ответ по-английски и передал телефон Николасу: — Это вас.

Давос, отель «Штайгенбергер-Бельведер». В то же самое время

— Николас, это Клем говорит. Ты меня слышишь?

— Да.

— Где ты находишься?

— На дороге из Цюриха в Давос.

— В Давос? Представь себе, я тоже в Давосе, в «Штайгенбергер-Бельведере». Папа участвует в форуме. — Она вдруг понизила голос. — А как ты уехал из Парижа?

— Скажи, Клем, Ребекка тоже там? — проигнорировал ее вопрос Мартен.

— Да, но я ее не видела.

— Ты не могла бы с нею связаться?

— Мы с ней сегодня вечером ужинаем вместе.

— Нет, — жестко возразил Мартен. — Надо раньше. Прямо сейчас, как можно быстрее.

— Николас, что-нибудь случилось? Я по твоему голосу чувствую.

— Ребекка встречается с одним человеком. Его имя Александр Кабрера.

Леди Клем шумно вздохнула.

— О господи.

— О господи? Что это значит?

В телефоне раздался громкий треск помех. Связь на время пропала.

— Клем, ты меня слышишь? — встревоженно воскликнул Мартен.

Связь восстановилась так же быстро, как и исчезла.

— Да, Николас.

— Я пытался дозвониться Ребекке на сотовый. Но ее номер не отвечает. У тебя есть номер мобильника Ротфельза?

— Нет.

— Клем, вместе с Ротфельзами может быть Кабрера.

— Естественно, он вместе с ними. Жерар Ротфельз работает на него. Они тут сняли виллу на уик-энд.

— Работает на Кабреру… Вот, значит, как они познакомились.

Ему было известно, что Ротфельз руководит европейским отделением какой-то международной промышленной компании. Но ему никогда не приходил в голову вопрос о том, кто является его работодателем.

— Послушай, Клем, Кабрера совсем не такой, каким кажется Ребекке.

— О чем это ты?

— Он… — Мартен запнулся, пытаясь подобрать правильное слово. — Не исключено, что он имеет какое-то отношение к убийству Дэна Форда. И еще одного человека, которого убили вчера в Цюрихе.

— Николас, но это же абсурд.

— Вовсе нет, поверь мне.

Клем вскинула глаза на маникюршу.

— Извините, но не могли бы вы на минутку оставить меня одну? Мне нужно немножко посекретничать.

— Да что ты там болтаешь, Клем?

— Стараюсь быть вежливой. По возможности никогда не обсуждаю семейные дела в присутствии посторонних.

— Какие еще семейные дела?

— Николас, я не должна была говорить тебе. Ребекка хотела преподнести сюрприз, но с учетом складывающихся обстоятельств тебе все-таки лучше об этом узнать. Ребекка не просто встречается с Александром Кабрерой — она выходит за него замуж.

— Замуж? За него?!

Опять пошли помехи — голос в трубке начал пропадать.

— Клем! Клем! — звал Мартен. — Слышишь ли ты меня?

Треск лишь усилился. На этот раз связь оборвалась окончательно.

82

Дверь открылась, и полковник Мурзин ввел Питера Китнера в библиотеку виллы «Энкрацер».

Баронесса восседала на кожаном диване перед массивным кофейным столиком, стоявшим в центре зала. Поодаль, возле камина, стоял Александр Кабрера, бесстрастно глядя в огромное окно, из которого открывался захватывающий вид на Давосскую долину.

Китнер не видел Кабреру несколько лет. Но даже пластическая хирургия была не в силах изменить этого человека, которого безошибочно выдавала одна лишь особая надменность.

— Спасибо, полковник, — поблагодарила баронесса по-русски.

Мурзин отрывисто кивнул и вышел, аккуратно затворив за собой дверь.

— Доброе утро, царевич.

— Доброе утро, — ответил он с некоторой опаской, тоже по-русски.

На баронессе был шелковый брючный костюм, в котором преобладали светло-желтый и белый тона — ее любимые. И все же в разгар зимы в Альпах такое одеяние смотрелось несколько нелепо.

Бриллиантовые серьги, изумрудное колье, золотые браслеты на обоих запястьях. Черные волосы зачесаны вверх и собраны в пучок — прическа получилась почти в восточном стиле. Зеленые глаза сияли. Но это был не тот чувственный, зовущий цвет из далекого прошлого, оставивший в его душе глубокий след. Нынешний зеленый цвет был скорее змеиным, пронзительным, коварным.

— Что вам от меня нужно?

— Но, царевич, вы ведь сами просили об этой встрече.

Китнер перевел взгляд на Александра, стоявшего у окна — его поза оставалась неизменной, — и вновь посмотрел на баронессу:

— Спрашиваю еще раз: что вам от меня нужно?

— Вам нужно кое-что подписать.

— Подписать?

— Да, соглашение, подобное тому, которое мы заключили много-много лет назад.

— И которое вы нарушили.

— Настали другие времена, царевич. И обстоятельства изменились.

— Сядьте, отец. — Оторвавшись от окна, Александр неожиданно быстро приблизился к нему. В его черных, как ночь, глазах читалась та же угроза, что и в глазах баронессы.

— Интересно получается. Наследник престола — я, а приказы ФСО отдаете вы.

— Сядьте, — твердо повторил Александр, указывая на глубокое кожаное кресло у кофейного столика.

Китнер помедлил, но в конце концов все-таки шагнул к столику и сел. На столе лежала тонкая кожаная папка, а рядом длинная четырехугольная коробка в яркой праздничной обертке. С таким же свертком Александр приходил в отель «Крийон» в Париже.

— Откройте коробку, отец, — мягким тоном попросил Александр.

— Что в ней?

— Откройте.

Китнер медленным движением взял коробку со стола и некоторое время держал на весу. Его мозг лихорадочно работал. Как связаться с Хиггсом и попросить его о помощи? Как предупредить семью? Как передать ей, что нужно любым способом бежать от охранников из ФСО? Как бежать самому? Через какую дверь, каким коридором, какой лестницей?

Он не мог представить себе, как все это могло произойти. Как им удалось поставить себе на службу Мурзина вместе с людьми? Внезапно Китнера обожгла мысль о том, что охранники могли быть вовсе не из ФСО, а просто наемниками.

— Откройте, царевич, — попросила баронесса ласково и вкрадчиво. Такого тона он не слышал от нее более тридцати лет.

— Нет.

— Может быть, мне это сделать? — Александр приблизился еще на шаг.

— Нет, я сам. — Трясущимися руками сэр Питер Китнер, он же Петр Романов, кавалер ордена Британской империи, наследник престола всея Руси, сорвал сначала ленточку, а затем цветастую бумагу. Под ней оказалась длинная шкатулка, обитая красным бархатом.

— Ну же, отец, посмотрите, что там внутри.

Китнер поднял на него глаза.

— Я и так знаю.

— Тогда чего вам бояться? Открывайте.

С тяжелым вздохом Китнер открыл шкатулку. Внутри, на подкладке из белого шелка, лежал длинный старинный нож — складная испанская наваха. Костяная ручка была изящно инкрустирована бронзой.

— Возьмите его.

Китнер перевел взгляд с Александра на баронессу:

— Нет.

— Возьмите, сэр Питер. — Теперь тон баронессы не предвещал ничего хорошего. — Или мне попросить Александра?

Он неохотно потянулся к ножу, неловко взял его и вынул из коробки.

— Нажмите на кнопку, отец, — велел Александр.

Китнер подчинился. Ярко блеснуло на свету железо — из ручки выскочило лезвие. Оно было полированное, широкое, но сильно сужалось к концу, а сам кончик почти превращался в иголку. Режущая часть составляла добрых пятьдесят дюймов. Нож был остр как бритва.

Именно этим ножом Александр убил его сына Пола, когда тому было всего десять лет. Китнер никогда не видел этого ножа вблизи и уж тем более не держал его в руках. Даже тогда, много лет назад, когда Альфред Нойс хотел показать ему эту вещь. Она казалась такой реальной, такой ужасной… Он кое-как разглядел этот нож, лишь когда Нойс заставил его посмотреть фильм и ему довелось увидеть сцену убийства собственными глазами.

Теперь же это орудие убийства, украденное у убитого Фабиана Кюртэ, находилось в его руках. Китнера вдруг захлестнула волна ярости и отвращения. Он поднял свирепый взгляд на того, кто убил Пола. На своего другого сына, Александра, который сам едва вышел из детского возраста, когда совершил это злодеяние.

— Если у вас есть желание убить меня, отец, — Александр сделал резкое движение и забрал нож из руки Китнера, — то вам следовало сделать это давным-давно.

— Он не сделал этого, потому что не мог, мой милый. — Губы баронессы скривились в злой усмешке. — У него не хватало для этого ни силы, ни смелости, ни воли. Такой вряд ли годится на то, чтобы стать царем.

Китнер смотрел на нее взглядом, в котором читалась догадка:

— И этим же ножом вы много лет назад зарезали человека в Неаполе…

— Нет, отец, не этим, — проговорил Александр будничным тоном, не оставляя никакого сомнения в том, что между ним и баронессой не было секретов. — Баронессе хотелось, чтобы это выглядело более элегантно, как-то более…

— Царственно, — завершила баронесса фразу, и ее взгляд остановился на кожаной папке, лежащей на столе. — Откройте, ваше высочество, и прочтите. А когда прочтете, подпишите.

— Что это?

— Ваше отречение от престола.

— Отречение? — Китнер выглядел озадаченным.

— Да.

— И в пользу кого я отрекаюсь?

— А сами-то вы как думаете? — Баронесса невольно посмотрела на Александра.

— Что? — В голосе Китнера вновь зазвучала глухая ярость.

— В пользу вашего первенца, который после вас является прямым престолонаследником.

83

— Никогда! — Китнер вскочил с кресла. В висках стучала кровь, на лбу выступили крупные капли пота. Его взгляд метался от баронессы к Александру. — Не раньше, чем вы оба будете гореть в аду!

— Вам должно быть известно, что ваших жену и детей стерегут люди из ФСО. — Александр спокойно сложил нож и убрал его в шкатулку. — А люди из ФСО неукоснительно исполнят любой приказ. Ведь наследника престола надо оберегать. В том числе от его собственной семьи.

Китнер повернулся к баронессе. Происходящее все больше и больше напоминало затяжной кошмар.

— Так вы договорились с Гитиновым…

Баронесса ответила едва заметным кивком.

— Но как?

— Обычная шахматная партия.

Александр присел на ручку кресла баронессы. Мягкий свет из окна, картинные манеры — эта парочка словно позировала для портрета.

— Полковник Мурзин уже известил вас о трагической кончине великой княгини Екатерины, — тихо произнес Александр, — а также о кончине ее матери и великого князя Сергея. Пожар в их парижской квартире вспыхнул рано утром…

— Вы! — задохнулся от гнева Китнер. Этой адской череде злодейств не было видно конца.

— Только князь Сергей был другим реальным претендентом на престол. Не считая князя Дмитрия. Но его действительно можно сбросить со счетов. Согласившись с триумвиратом и представив вас в качестве истинного царевича, он навсегда поставил крест на собственной кандидатуре.

— Их не было необходимости убивать.

Баронесса тонко улыбнулась:

— Великая княгиня Екатерина была бы крайне опечалена известием о том, что наследником престола объявлен Александр. Она была сильной, волевой женщиной. Спеси в ней тоже хватало, и тем не менее в России ее очень любили. Она вытащила бы на свет божий Анастасию. А вас, да и нас тоже, объявила бы просто выскочками, домогающимися трона. И какие бы мы доказательства ни представили в свою пользу, чернь вполне могла с ней согласиться. Теперь такой угрозы не существует.

Китнер был непреклонен:

— Я не отрекусь.

— Боюсь, вам придется сделать это, Петр Романов. — Голос баронессы снова стал нежным и вкрадчивым. — Ради вашей семьи и ради России.

С улицы донеслось хлопанье автомобильных дверей. Александр обернулся к окну, и Китнер заметил крохотный микрофон в его ухе. Кто-то что-то говорил ему, и он внимательно слушал, а потом повернулся к присутствующим:

— Ну вот, отец, и первые гости пожаловали. Наверняка вам будет любопытно увидеть, кто же это. Прошу. — Он встал и сделал учтивый жест в сторону окна.

Медленно, будто во сне, Китнер поднялся с кресла и направился к окну. На заснеженной площадке стояли три черных лимузина. Рядом стояли люди Мурзина в темных костюмах и черных плащах. Все смотрели куда-то вдаль. Вскоре на подъездной дорожке показался еще один лимузин, за которым следовал бронированный автомобиль. На переднем крыле развевался российский флаг. Сделав на площадке круг, лимузин остановился непосредственно под окном. К нему тут же подскочили люди Мурзина и открыли двери.

После недолгой задержки из лимузина показался мэр Москвы Николай Немов, за ним — маршал Игорь Головкин, министр обороны Российской Федерации. И последним из машины вышел высокий бородатый мужчина в рясе — Святейший Патриарх Григорий II.

— Вот видите, отец, этого от вас ожидает не только президент Гитинов. Они все хотят, чтобы вы подписали акт отречения. За тем и прибыли.

Китнер стоял словно громом пораженный. Он едва мог соображать. Его жена, сын, дочери были в руках агентов Мурзина. Хиггс и его помощь, на которую хотелось бы рассчитывать, находились далеко, а значит, вне игры. Нож и фильм ему больше не принадлежали. Он остался ни с чем.

— Вы недостаточно сильны, чтобы быть царем, — улыбнулась баронесса. — А у Александра сил достаточно.

— Значит, поэтому вы заставили его убить моего сына? Чтобы он смог доказать свою силу?

— Невозможно править страной и бояться испачкать руки кровью. И вряд ли вы захотите, чтобы он доказал вам это еще раз.

Китнер внимательно вгляделся в нее. Он предельно четко видел все — ее лицо, одежду, бриллианты, жуткое спокойствие, с которым она грозила ему смертью. Ею двигало чувство мести, темное и жестокое. С таким же чувством, будучи еще подростком, она отомстила в Неаполе мужчине, который изнасиловал ее. Больше ничего, никаких чувств.

Ему стало ясно, что этот план она разрабатывала десятилетиями, делая ставку на ход истории и готовясь к тому дню, когда Александр, ее Александр, при правильном ведении дел сможет стать царем России. Вот почему великая княгиня Екатерина, несмотря на все свои усилия, маневры, знакомства и связи, которые она неустанно завязывала, в конечном счете проиграла. Она оказалась попросту недостаточно информирована и жестока, чтобы выдержать схватку с баронессой. А потому погибла сама и обрекла на гибель своих близких.

Китнер вдруг с особой остротой ощутил собственную беспомощность. Он был узником, заложником, жертвой — всем в одном лице. Мало того, в этом ему было некого винить, кроме самого себя. Боялся поставить семью в известность о существовании Александра, боялся отдать одного сына под суд за убийство другого, боялся за жизнь остальных детей… Именно он заключил пакт, который обеспечивал им свободу. И вот результат: жена и дети находятся в плену у солдат Мурзина, семья в любом случае узнает об Александре, причем сообщение об этом прозвучит весьма громко, на весь мир.

Его сын Пол, Альфред Нойс, Фабиан Кюртэ, великая княгиня Екатерина, ее сын и мать, люди, нашедшие смерть в Северной и Южной Америке… Сколько еще людей погибло из-за него? Снова подумалось о солдатах Мурзина, содержащих под стражей его семью. Какие приказы им отданы? Мысль о том, что кто-то из его близких может пострадать или даже расстаться с жизнью, была для него невыносима.

Он посмотрел на Александра, затем на баронессу. Глаза обоих горели дьявольским огнем. На лицах была холодная уверенность в собственной победе. Если у него раньше и были какие-то сомнения, то теперь от них не осталось следа. Он знал: эти люди готовы на все.

Китнер медленно опустился в кресло и начал читать акт отречения. Закончив чтение, он еще медленнее подписал документ.

84

Сама мысль о том, что Ребекка выходит замуж за Александра Кабреру, казалась дикой. Столь же немыслимым представлялось когда-то нападение на США. До тех пор, пока не были предприняты атаки на небоскребы Всемирного торгового центра и Пентагон. После этой катастрофы всему миру стало ясно: не исключено ничто.

Педаль газа практически упиралась в пол, «мерседес» птицей летел по просохшей дороге. Мартен резко свернул с дороги А-13 на Ландкварт — Давос. За последние несколько минут он настойчиво пытался дозвониться до леди Клем. Раз пять он набирал номер ее мобильного телефона, но всякий раз механический голос извещал о недоступности абонента.

— Да успокойтесь вы, — произнес русский. — Кабрера может оказаться вовсе не тем, за кого вы его принимаете.

— Вы уже это говорили.

— Повторяю вам это снова.

Оторвав взгляд от дороги, Николас повернулся к Коваленко:

— Тогда зачем же вы до сих пор находитесь здесь? Почему не уезжаете? Почему не просите меня отвезти вас в Цюрих, чтобы улететь оттуда в Москву? Лишь потому, что Кабрера и Реймонд могут оказаться не одним и тем же человеком?

— Осторожно!

Мартен мгновенно переключил внимание на дорогу, изо всех сил нажал на тормоза, взвизгнули шины, и «мерседес» остановился в нескольких дюймах от заднего бампера черного «ниссана». Ну и пробка!

— Что это? — оторопело спросил он, разглядывая скопище машин.

— Кто-то реализует свободу слова. Может, «Черный блок» демонстрацию проводит. Так называется объединение анархистов, — пояснил Коваленко.

Он еще не закончил фразу, когда навстречу, не обращая внимания на машины, ринулась толпа противников глобализации, преимущественно молодежи. У многих в руках были плакаты с лозунгами, направленными против Всемирного экономического форума. Одни надели огромные маски, представлявшие собой комические портреты лидеров мировой политики и бизнеса. Другие скрыли свои лица под черными вязаными шлемами с прорезями для глаз.

Следом бежали швейцарские полицейские в полной экипировке для разгона демонстраций. Словно по команде демонстранты развернулись и осыпали полицию градом камней. Мартен увидел, как стражи порядка тут же прикрылись пластиковыми щитами. В следующее мгновение вперед выступили четверо полицейских в черном. На шлемах было крупно начертано «POLIZEI», грудь защищали бронежилеты. В руках у них были короткоствольные ружья.

— Слезоточивый газ! — громко ахнул Мартен и начал вглядываться в боковое зеркало.

Сразу за ними стоял огромный грузовик, а дальше — еще множество автомобилей. Кое-кто съехал на боковую вспомогательную дорогу, идущую параллельно основному пути, в надежде объехать пробку. В результате движение оказалось заблокировано полностью.

— Очистить дорогу! — откуда-то прорычал полицейский громкоговоритель. Приказ прозвучал по-английски, а потом на немецком, французском и итальянском языках.

Мартен посмотрел на Коваленко:

— Местную карту — на навигационный экран!

Демонстранты сгрудились вокруг «мерседеса», используя его в качестве прикрытия, из-за которого продолжали швырять в полицейских камни и выкрикивать оскорбления.

Еще несколько секунд — и раздались четыре громких хлопка. Полиция открыла стрельбу слезоточивым газом. Несколько канистр упали неподалеку от машины, и из них повалил белый удушающий дым.

Николас, не растерявшись, включил внутреннюю циркуляцию воздуха в салоне, выкрутил руль вправо, включил на звуковой сигнал, и машина с воем выехала из пробки на правую обочину основной дороги. Вопя, кашляя и задыхаясь, демонстранты лупили по крыше кулаками. Наконец показался хоть какой-то просвет. Мартен еще раз тронул педаль газа, и внедорожник резво помчался по обочине — навстречу полиции.

— Вот когда нам пригодится пропуск Вира, — обратился он к Коваленко, — и весь ваш авторитет полицейского чина.

Несколько полицейских бросились навстречу, размахивая руками и делая знаки остановиться. Один поднял мегафон.

— Белый внедорожник! Остановитесь немедленно! — Мегафон повторил команду по-немецки, по-французски и по-итальянски.

Мартен не останавливался. Он искал лазейку — и нашел. Чуть ниже обочины шла похожая на тропку боковая дорожка, а дальше расстилалось поле. Еще раз повернув руль, Мартен съехал на вспомогательную дорожку, а затем, покачиваясь из стороны в сторону, «мерседес» покатил по припорошенному снегом пустому пространству.

— Похоже, через поле нам удастся выехать на проселочную дорогу. — Коваленко смотрел на навигационный экран. — Она идет в объезд города, через мост, а потом вновь сливается с основной дорогой.

— Понял! Держитесь крепче! — Мартен притормозил перед канавой, затем въехал в нее и выскочил наверх.

И тут же перед ними возник узкий канал. По инерции вначале прибавив газу, водитель притормозил и вывернул руль влево. Машину развернуло боком. Остановившись на краю канала, автомобиль несколько накренился, потом снова уверенно встал на все четыре колеса и понесся вперед.

— А вот и мост! — прокричал русский.

— Вижу!

До старого деревянного моста с металлическими фермами оставалось футов триста. Мартен выжал газ. Пять секунд, десять. Они промчались по доскам и в мгновение ока перемахнули на другую сторону.

Вдруг сверху раздался мощный рев, сопровождаемый ползущей по земле тенью. В следующую секунду они увидели вертолет швейцарской армии. Опустившись почти до самой земли, он летел вперед, затем внезапно развернулся и, приблизившись, сел на дорогу прямо перед ними.

Мартен ударил по тормозам, и «мерседес» остановился. Между тем из вертолета выскочила дюжина швейцарских коммандос, которые с автоматическим оружием наперевес бросились к автомобилю. И в ту же секунду зазвонил сотовый телефон Коваленко.

— Ну и что теперь? — устало пробормотал он по-русски.

— Ответьте, — потребовал Николас.

Коваленко нажал на кнопку.

— Да, — проговорил он и посмотрел на Мартена. — Это вас.

— Кто?

— Мужчина какой-то. — Детектив пожал плечами и быстро сунул ему телефон.

— Слушаю, — немного неуверенно произнес он.

— Добрый день, мистер Мартен, — прозвучал мягкий голос с французским акцентом. — Меня зовут Александр Кабрера.

85

Мартен прикрыл телефон ладонью и ошеломленно посмотрел на Коваленко:

— Это Кабрера.

— Вот и поговорите с ним, — смерил его холодным взглядом русский. Затем он осторожно положил свой «Макаров» на сиденье машины, открыл дверь и, подняв руки вверх, шагнул навстречу коммандос.

В то же время на вилле «Энкрацер»

Александр Кабрера стоял с сотовым телефоном в руке у окна небольшого кабинета, расположенного этажом выше той самой библиотеки, где его отец отрекся от российского престола. Под окном рабочие разгребали снег, выпавший за ночь. Нужно было дать гостям возможность погулять по деревянным тротуарам и полюбоваться красотами того места, где была расположена вилла.

— Я позвонил вам, мистер Мартен, потому что, насколько понимаю, вы хотели бы поговорить с Ребеккой.

— Да, мне очень хотелось бы с ней поговорить, — ответил Николас настолько спокойно, насколько это было возможно под дулом автомата, которое сквозь окно нацелил на него швейцарский спецназовец.

Слева он мог видеть Коваленко, который в окружении коммандос, не опуская рук, беседовал с их офицером. Видно было, что русский просит разрешения достать что-то из-за пазухи. Офицер кивнул, и Коваленко осторожно полез в карман, чтобы извлечь оттуда пропуск, который дал им при отъезде из Цюриха инспектор Вир.

— Вряд ли это возможно в данный момент, мистер Мартен. — Кабрера был сама вежливость. — Ее сейчас здесь нет, она находится с детьми Ротфельзов.

Мартен изо всех сил вслушивался в голос Кабреры, подмечая особенности его речи. Он пытался уловить в ней хоть что-то знакомое, но это пока не удавалось. Ладно, пусть еще поговорит.

— Сейчас я еду в Давос. И я был бы очень рад увидеться с Ребеккой. Не могли бы вы…

— Могу я вас называть просто Николас, мистер Мартен?

— Хорошо.

Александр отвернулся от окна и направился к большому письменному столу. Баронесса в это время находилась внизу, в столовой. Она обедала в обществе мэра Москвы, российского министра обороны и Патриарха Григория Второго, без умолку рассказывая им, до какой степени благородно поступил Питер Китнер, подписав отречение от престола ради блага России, и с какой радостью он присоединится к их компании, но позже вечером, когда на ужин прибудет президент России Павел Гитинов.

— Насколько мне известно, леди Клементина Симпсон, как бы лучше выразиться… проболталась, и теперь вам известно, что мы с Ребеккой хотим пожениться.

— Да.

— Поймите, Николас, я вовсе не желаю скандала и не хочу, чтобы мое стремление не допустить огласки казалось неучтивым. Но мы держим наши отношения в тайне почти от каждого по целому ряду довольно сложных причин.

В речи Кабреры Мартен не мог уловить ничего, что могло бы насторожить его. А вдруг он и в самом деле сошел с ума? Что, если Коваленко прав и Кабрера вовсе не Реймонд?

— Почему бы вам не приехать к нам на виллу, Николас? Вы не только увидите Ребекку, но и у нас будет возможность лично познакомиться. Пожалуйста, приезжайте на ужин. Заночуете у нас. Будут очень интересные гости.

Мартен заметил, как Коваленко дружески кивнул швейцарскому офицеру, и оба обменялись рукопожатием. Коммандос опустили автоматы, и детектив зашагал обратно к машине.

— Это замок, но называется он вилла «Энкрацер». В Давосе вам любой покажет, как до нее доехать. Подъезжайте смело к будке охраны. Я заранее распоряжусь, чтобы вас пропустили. Буду очень рад встрече.

— Я тоже.

— Вот и прекрасно. Значит, увидимся сегодня вечером.

В трубке раздался щелчок. Кабрера завершил разговор.

Ни «до свидания», ни каких-либо излияний личного характера. Просто вежливое приглашение поужинать и провести вечер вместе. Мартен меньше всего ожидал этого.

86

Пятница, 17 января, 16.10

Длинные послеполуденные тени уже легли на Давосскую долину, когда Мартен свернул на Променад, главную улицу Давоса, и, сбавив скорость, поплелся в хвосте целой вереницы такси и лимузинов. Тротуары были заполнены мужчинами и женщинами в деловых костюмах и дорогих пальто. Они разговаривали друг с другом или по сотовым телефонам, казалось бы, не обращая ни малейшего внимания ни на снег под ногами, ни на патрульных полицейских и солдат с автоматами. Присутствие последних говорило о том, что в мире больше не осталось безопасных мест, даже для самых богатых и могущественных людей планеты, уединившихся в горной альпийской деревне, превращенной в подобие крепости. Вооруженные патрули нынче воспринимались как нечто обыденное, а если рядом и притаилась какая-то опасность, то о ней лучше было не думать.

— Отъедете от города и увидите поворот направо, — пояснил им полицейский. — Там будет камень в виде пирамиды, а на нем выбита надпись «Энкрацер». Мимо точно не проедете — пирамида высокая. К тому же на въезде дежурят две бронированные машины, битком набитые коммандос.

— Ну а как вы объясните мое присутствие? — поинтересовался Коваленко, в то время как Мартен лавировал в автомобильном потоке.

Возможно, русский и получил приказ возвращаться в Москву, но предпочитал больше не упоминать об этом. Не касался этой темы и Николас.

— Я личный гость Кабреры, а вы мой спутник. С их стороны будет верхом невежливости не принять нас вдвоем.

Детектив иронично улыбнулся и посмотрел в сторону. Через несколько минут они выехали из суеты оживленного городка, оказавшись в густой тени хвойного леса. Затем столь же быстро перед ними раскинулась картинная красота Давосской долины с ее игрушечными домиками и заснеженными полями.

Талая вода начинала подмерзать. Дорога обещала вскоре превратиться в каток, покрываясь коварным, почти невидимым черным льдом.

Мартен сбросил газ и тут же ощутил, что машина увереннее пошла по дороге. Он украдкой взглянул на Коваленко. Тот по-прежнему молча смотрел в окно. Мартен догадывался, чем удручен его напарник. Открыто нарушив приказ о возвращении в Москву, он поставил себя в трудное положение, которое со временем не становилось легче. Интересно, что заставило его пойти на такой шаг? Действительно ли он верил в душе, что Кабрера и есть Реймонд, вопреки тому, что сам же говорил ранее? Или, может быть, не был до конца уверен и не мог не попытаться найти ответ, будучи столь близок к разгадке? А может, действительно преследовал какие-то свои цели? Если так, то работал на кого-то или заодно с кем-то настолько важным, что можно было наплевать на приказы собственного ведомства…

Внезапно его посетила еще одна мысль. И почему так поздно?

— Лондон, — отрывисто произнес он и пристально посмотрел на Коваленко. — На какой день планировалось в Лондоне объявление о том, кто есть на самом деле Китнер и что он должен стать царем? На тот день, когда его посвящали в рыцари, или днем позже?

— Нет, эти два события были несопоставимы по важности. Было бы ошибкой приурочить объявление, касающееся престолонаследия, к присвоению рыцарского достоинства. Провозглашение предполагалось осуществить несколько недель спустя.

— Несколько недель?

— Да.

Мартен не спускал с русского глаз:

— Если точнее, седьмого апреля.

— Да…

— В Москве.

— Послушайте, эта информация была более чем конфиденциальной. Откуда вы знаете? — Коваленко не мог скрыть потрясения.

— Из книжки Хэллидея, — солгал Мартен и тут же попытался замести следы: — Там были указаны дата и место, но следом поставлен большой вопросительный знак, как если бы ему было неизвестно, к чему имеют отношение эти данные.

— Но как они попали в распоряжение Хэллидея?

— Не знаю. — И Николас и устремил взгляд вдаль, высматривая знак поворота к вилле «Энкрацер».

Он продолжал лихорадочно соображать. Кабрера снял виллу в Давосе как раз накануне провозглашения. Не планировал ли он арендовать нечто по подобному случаю в Лондоне? Только не виллу, а элегантный частный дом на Аксбридж-стрит, неподалеку от русского посольства. Более того, Реймонд в своем ежедневнике под датой 14 марта сделал пометку: «Посольство России/Лондон». Не означало ли это, что престолонаследника должны были представить семейству Романовых именно там и в этот день?

Мартен бросил взгляд в сторону Коваленко и солгал в очередной раз:

— В книжке Хэллидея были отмечены две даты. Оба раза написано: «Лондон — 14 и 15 марта». Если публично объявить Китнера наследником престола намеревались не тогда, а лишь три недели спустя, то когда же его хотели представить…

— Семье Романовых? — закончил фразу Коваленко.

— Ну да…

— Четырнадцатого марта. На официальном ужине в российском посольстве в Лондоне.

Боже правый! Вот оно! Хотя бы частичная разгадка. Насчет записи Реймонда о русском посольстве.

Глаза Мартена забегали:

— Но ужин был внезапно отменен.

— Верно.

— И кто же его отменил?

— Сам Китнер.

— Когда?

— Полагаю, тринадцатого марта. В день церемонии посвящения в рыцари.

— А он назвал причину?

— Во всяком случае не мне. Не знаю, объяснялся ли он вообще перед кем-нибудь. Просто решил перенести мероприятие на более позднее время.

— Возможно, причина заключалась в том, что Александр Кабрера все еще скрывался от полиции в Лос-Анджелесе под именем Реймонда Оливера Торна. Ведь Торна не удавалось поймать вплоть до пятнадцатого марта.

— Китнер руководит глобальной службой новостей. У него были все возможности узнать об убийствах в Мехико, Сан-Франциско и Чикаго, а также установить личность жертв, прежде чем это успела сделать полиция. Именно эти убийства могли заставить Нойса бежать в Лондон. Не просто для спасения жизни на тот случай, если он числился следующим в списке Реймонда, а для того, чтобы вместе с Китнером наметить шаги, которые позволят им опередить Кабреру. Который, напомню, в качестве старшего сына Китнера является следующим в линии престолонаследия.

— Вы хотите сказать, что Кабрера надеялся стать царем?

— И тогда, и сейчас. Все, что ему требуется, — это дождаться, когда царское семейство известят о Китнере, а потом, до публичного объявления, дать утечку этой информации в прессу. Внезапно мир узнает о том, кто такой Китнер и кем он вскоре должен стать.

Взгляд детектива стал необычайно серьезен:

— И тогда Китнера убивают, а его старший сын Кабрера автоматически становится следующим претендентом на трон. Процесс запущен…

— Совершенно верно, — продолжил его мысль Николас, — и уже через несколько дней, а то и часов привлекательный, успешный и «незасвеченный» Александр Кабрера открывает тайну своего рождения, едет в Москву для того, чтобы публично выразить скорбь по поводу безвременной кончины отца, а заодно заявить, что если народ желает, то он, Кабрера, может послужить отечеству взамен своего родителя.

— А поскольку правительство уже согласилось на реставрацию монархии, вряд ли есть основания полагать, что оно отвергнет такой сценарий. Именно на это изначально рассчитывают Кабрера и баронесса, — грустно усмехнулся Коваленко. — Я угадал вашу мысль?

Мартен утвердительно кивнул:

— Этот сценарий должен был осуществиться год назад. И мог бы осуществиться, если бы Кабрера едва не был убит лос-анджелесской полицией.

После паузы русский задумчиво произнес:

— Беда лишь в том, мистер Мартен, что вы излагаете ход событий как бы с позиции Кабреры. Хотел бы вам напомнить, что встречу с семейством Романовых отменил не кто иной, как Питер Китнер. И это он отложил собственное восхождение на трон, а никакой не Александр Кабрера.

— Если отложил, то до какого времени?

— До нынешнего уик-энда в Давосе. А вчера в Париже он был официально представлен остальным Романовым.

— Но скажите, кто назначил даты? Китнер? Или все-таки решение было принято в правительстве?

— Не знаю. А что?

— То, что все это выглядит заранее спланированным. Рассчитанным так, чтобы дать Кабрере достаточно времени. Оно требовалось ему для множества дел: во-первых, чтобы подчистить свои досье; во-вторых, чтобы восстановиться после ран, полученных в результате «несчастного случая на охоте»; в-третьих, для последующей косметической операции. Такое хирургическое вмешательство могло быть предпринято по медицинским показаниям. Или же операция была проведена по настоянию самого пациента — чтобы его не смог опознать ни один из тех, кому он был ранее известен в качестве Реймонда Торна. Наконец, надо было вернуться к своему бизнесу, чтобы не навлечь на себя никаких подозрений.

— Уж не намекаете ли вы на то, что кто-то смог затормозить весь процесс до тех пор, пока Кабрера не придет в себя?

— Именно это я имею в виду.

— Мистер Мартен, чтобы суметь сделать это, нужен человек, обладающий в России гигантским влиянием. У него должна быть возможность влиять на обе палаты парламента. Такое просто невозможно.

— Неужели?

— Нет.

— Может быть, и нет. Если только это не человек, — каждое слово Николаса приобрело значительность и вескость, — который сказочно богат, имеет безупречную репутацию, очень хитроумен, занимает крайне высокое положение в обществе. Иными словами, тот, кто лично знает самых могущественных лиц в российских деловых и политических кругах, а также тем или иным способом оказывает на них влияние. Таким образом, требуются деньги, власть и хитрость, чтобы манипулировать ими.

— Баронесса…

— Заметьте, это не я сказал.

87

Вилла «Энкрацер», 17.00

Ребекка смотрела в зеркало, в то время как горничная помогала ей одеться. Главными составляющими этого вечера были изысканное общество, изящество во всем и, конечно, утонченные чувства. Александр сам подобрал ей наряд от парижского кутюрье — облегающее платье до пола в китайском стиле из лилового шелка и бархата с кружевными аппликациями. Когда сзади был застегнут последний крючок, она улыбнулась, отступила немного и начала рассматривать себя в профиль. Платье идеально подчеркивало точеную фигурку. Александру наверняка понравится, как она выглядит — красивой, хрупкой куколкой.

Она стянула волосы на затылке и скрепила их заколкой из крупного жемчуга, добавила к этому украшению серьги из таких же продолговатых жемчужин и бриллиантов. Сделав еще шаг назад, Ребекка подумала, что никогда еще не выглядела столь очаровательной. Не менее очаровательным должен был получиться и сам вечер. Уже через час из Давоса начнут прибывать гости. В их числе — лорд Престбери и его дочь леди Клементина Симпсон, самая близкая подруга Ребекки на свете. Наверняка онемеет при виде такого платья. Ребекке, конечно, будет приятно пережить этот момент. Но так ли уж важны платье и реакция на него со стороны леди Клем на фоне всего того великолепия, которое обещал подарить начинающийся вечер?

Самым важным, важнее всего остального, будет приезд Николаса. Александр пригласил его, как и обещал. И ничего страшного, что леди Клем выболтала ему их свадебные планы. Главнее то, что Александр наконец-то встретится с Николасом, а вся эта секретность ведь в любом случае не навсегда.

Ее заставил вздрогнуть короткий телефонный звонок. Буквально в следующую секунду на него ответила горничная. Однако он навел Ребекку на размышления: почему Александр не сказал раньше, что ей звонил Николас? Почему она узнала об этом от своей служанки, которая взяла трубку, когда позвонил Жерар Ротфельз, который был уверен, что Ребекка находится в своей комнате, а она в это время гуляла с женой и детьми Ротфельза.

Зато по странному стечению обстоятельств в ее комнате находился Александр, который как раз занимался подбором ей вечернего платья. Но вместо того, чтобы сразу сообщить ей о звонке брата, он, узнав номер Николаса, отправился в библиотеку и уже оттуда сам перезвонил ему. Поначалу она не придала этому факту особого значения, лишь заинтересовавшись, какие дела могли привести Николаса в Давос. Ребекка тогда отогнала все раздумья, решив, что Александр был слишком занят и еще хотел преподнести ей сюрприз, причем это ему вполне удалось. А сейчас все казалось ей странным и смутно тревожило ее, но она не могла вполне понять почему.

— Mademoiselle, — прощебетала горничная, — monsieur Alexander désire que vous déscendiez au libraire.[26]

Все еще оставаясь в плену своих мыслей, Ребекка не ответила.

— Mademoiselle?

Только тогда Ребекка смогла стряхнуть с себя оцепенение и смущенно улыбнулась.

— Merci, — откликнулась она. — Merci.

88

17.10

Закат окрасил западные склоны гор в багровые тона. Мартен убавил скорость, в свете фар ясно вырисовалась массивная пирамида с надписью «ВИЛЛА „ЭНКРАЦЕР“». Справа открывался въезд на территорию виллы; чуть поодаль виднелась каменная сторожевая будка. Дальнейший путь перегораживал бронированный автомобиль со швейцарским флагом на двери. Слева, под деревьями, была припаркована вторая бронированная машина с тем же опознавательным знаком.

Мартен затормозил перед первым автомобилем. Двери машины немедленно распахнулись, и из них вышли двое коммандос в полевой форме, один был вооружен автоматом, другой, чуть повыше, — пистолетом.

Когда они приблизились к «мерседесу», Мартен опустил стекло и представился:

— Меня зовут Николас Мартен, гость Александра Кабреры.

Высокий спецназовец перевел взгляд с Мартена на Коваленко.

— А это Коваленко, — продолжил он пояснения, — путешествуем вместе.

Спецназовец тут же развернулся и направился к сторожевой будке. Не прошло и минуты, как он вернулся.

— Можете проезжать, мистер Мартен, только поосторожнее. Дорога к вилле крутая, извилистая, да еще и гололед. — Отступив на шаг, спецназовец откозырял.

Бронированный автомобиль сдал назад, освобождая дорогу, и Мартен двинулся дальше.

— До чего же ты хороша. — Александр поднес к губам руку Ребекки и поцеловал ее.

Они находились в библиотеке — уютной комнате, несмотря на высокий потолок, с удобной кожаной мебелью. В мраморном камине потрескивали дрова. На диване вальяжно раскинулась баронесса.

— Дорогая, ты выглядишь абсолютно потрясающе, — проворковала она, когда девушка приблизилась к ней, а затем похлопала по дивану рядом с собой. — Садись вот тут, рядышком. Нам нужно тебе кое-что сообщить.

Ребекка перевела взгляд с баронессы на Александра. Оба были одеты как для торжественного приема. Александр — в черном смокинге изысканного покроя, белой сорочке и щегольском галстуке-бабочке из черного бархата. Баронесса, как всегда, в бледно-желтом и белом. На сей раз это была длинная туника, а в тон ей — туфли и чулки. На плечи накинута небольшая горностаевая горжетка, белизну которой подчеркивало колье из рубинов и бриллиантов.

— Что же вы хотите мне сообщить? — смущенно улыбнулась Ребекка, сев рядом с баронессой и вновь подняв глаза на Александра.

— Начинайте, баронесса, — попросил тот, переместившись поближе к камину.

Баронесса нежно взяла обе ладони Ребекки в свои руки и посмотрела ей в глаза:

— Вы с Александром знакомы меньше года, но очень хорошо знаете друг друга. Мне известно, что он рассказывал тебе о смерти своих родителей в Италии, когда он был еще ребенком, и о том, как рос в моем поместье в Аргентине. Ты знаешь о несчастном случае, который приключился с ним на охоте, и как долго он после выздоравливал. И еще знаешь, что он русский.

— Да, — неуверенно кивнула Ребекка.

— Но ты еще не знаешь, что он принадлежит к европейскому дворянству — самому высокопоставленному. Вот почему он воспитывался вдали от ее влияния, в Южной Америке, а не в Европе. Так пожелал его отец. Ему хотелось, чтобы сын лучше узнал жизнь и вырос неизбалованным. Именно поэтому ему долго, до достижения совершеннолетия, не говорили, кем является его отец. И что отец, в отличие от матери, жив.

Ребекка взволнованно оглянулась на жениха.

— Твой отец жив?

Александр мягко улыбнулся:

— Это Питер Китнер.

— Сэр Питер Китнер, владелец медиаимперии? — Ребекка была ошеломлена.

— Да. И все эти годы он всячески ограждал меня от информации о моем происхождении. Мне было не положено знать, кто я такой и кем он мне доводится. Как сказала баронесса, это делалось ради моего же блага, с тем чтобы я рос неиспорченным ребенком.

— Питер Китнер, — подхватила баронесса, — не просто удачный бизнесмен. Он — глава императорского дома Романовых, иными словами, наследник царского трона в России. В качестве его старшего сына Александр — следующий в линии престолонаследия.

Ребекка была озадачена:

— Я что-то не понимаю…

— В России вот-вот будет учреждена конституционная монархия, и императорское семейство вернется на трон. Об этом объявит завтра на Давосской конференции президент России. — Баронесса заговорщически улыбнулась. — А сэр Питер Китнер находится здесь, на вилле.

— Здесь?

— Да. Сейчас он отдыхает.

Ребекка опять посмотрела на Александра:

— И все-таки я не понимаю…

— Дорогая, баронесса сказала еще не все. Сегодня вечером царь России, первый почти за сто лет, будет представлен нашим гостям за ужином.

Глаза девушки были широко открыты от удивления, она испытывала одновременно замешательство и удивление.

— Так, значит, русским царем станет твой отец?

— Нет, — просто ответил Александр, — я.

— Ты?

— Он официально отрекся в мою пользу.

— Александр… — Смысл сказанных ей слов ускользал от нее. Происходило нечто необыкновенное, очень далекое от всего, что она знала до сих пор, и от нее самой, несмотря на то что она стала совсем другой.

— И ты, дорогая, после замужества… — баронесса медленно подняла руки Ребекки и по очереди, словно любящая мать, поцеловала их, неотрывно глядя девушке в глаза, — станешь царицей.

89

Сквозь деревья проступили очертания какого-то массивного сооружения. Дорога сделала последний поворот. Вблизи вилла «Энкрацер» оказалась и в самом деле громадной. Ярко освещенное на фоне ночного неба пятиэтажное здание из камня и дерева выглядело одновременно крепостью и дворцом. Нечто вроде посольства какой-нибудь державы, спрятанного в Альпах.

Порывистый ветер трепал флаги на флагштоках, стоящих в центре площадки, куда въехал «мерседес». Делая по ней круг, Мартен различил шесть черных лимузинов на парковочных местах слева от главного входа. А быстрого взгляда в зеркало заднего вида было достаточно, чтобы увидеть фары еще одной машины, подъезжавшей к вилле следом за ними. Обстановка не очень-то напоминала ту, в которой был склонен действовать Реймонд. Но разве о Реймонде речь? Того, кто находился здесь, звали Александр Кабрера.

С одной стороны, все выглядело просто. Бизнесмен, причем мирового масштаба, пожелал представиться брату своей невесты. Но с другой — дела обстояли куда серьезнее. Кабрера и Реймонд могли оказаться одним и тем же человеком. Если эта догадка верна, то ему и Ребекке грозит смертельная опасность. Потому что в таком случае он сунулся в искусно расставленную ловушку с очень аппетитной приманкой.

На крыльце, у которого затормозил Мартен, их ожидала целая дюжина парней в черных смокингах и белых перчатках. Двери словно по мановению жезла отворились, и их с Коваленко встретили так, будто они были принцами крови. Гостей повели внутрь, а их «мерседес» тотчас куда-то отогнали.

Они вошли в огромный вестибюль высотой в два этажа. Его пол и стены были выложены полированными плитами из черного камня. На противоположной стороне виднелся огненный зев исполинского камина, откуда раздавался треск горящих поленьев. А высоко вверху с дубовых стропил свисали флаги двадцати трех швейцарских кантонов. Слева и справа готические арки открывали вход в длинные коридоры. Эти входы с обеих сторон охраняли не утратившие блеск старинные рыцарские доспехи.

— Сюда, господа, — пригласил их жестом дворецкий и повел по тому коридору, что был слева.

Через какое-то время он свернул направо, и они пошли уже другим коридором, а потом и третьим — мимо множества дверей, которые, похоже, вели в комнаты для гостей. Наконец дворецкий остановился возле одной такой двери и открыл ее электронным ключом:

— Ваша комната, господа. Вечерние костюмы уже ждут вас. Вот тут — ванная комната с сауной, все туалетные принадлежности приготовлены. А здесь, в шкафчике, мини-бар. Укомплектован полностью. Ужин — в восемь. Если вам что-то понадобится, — он кивнул в сторону телефона на антикварном бюро, — просто снимите трубку и говорите.

С этими словами дворецкий откланялся и ушел, затворив за собой дверь. На часах было без двадцати шесть.

— Вечерние костюмы? — Коваленко подошел к двум широченным кроватям, на которых аккуратно были разложены смокинги, парадные сорочки, галстуки.

— О том, что приезжаете вы, Кабрера мог и знать, — задумчиво продолжил он. — А вот откуда он узнал обо мне? Посмотрите-ка: костюмы предназначены двоим, и с размером, кажется, не ошиблись.

— Сведения могли передать швейцарские коммандос, которые нас сюда пропустили.

— Возможно. — Коваленко подошел к двери и запер ее, а затем проверил обойму «Макарова» и отложил пистолет в сторону. — Должен вам сообщить, что, когда мы были в Цюрихе, я положил компьютерный диск детектива Хэллидея и авиабилет в конверт, адресованный моей жене в Москве. Инспектору Виру я пояснил, что в суматохе нашего с вами расследования совершенно забыл отправить ей поздравление с годовщиной свадьбы. Попросил его в виде одолжения отправить это письмецо по почте. Так сохраннее будет.

Мартен уставился на него:

— То есть вы хотите сказать, Юрий, что теперь все козыри у вас на руках.

— Мистер Мартен, мы должны доверять друг другу. — Коваленко рассматривал разложенные смокинги. — Предлагаю начать подготовку к вечернему приему, а тем временем обсудим, как нам быть с Кабрерой и…

Внезапный стук в дверь прервал его. Оба встрепенулись.

— Кабрера? — одними губами спросил русский.

— Минуточку! — выкрикнул Мартен и вполголоса обратился к Коваленко: — Мне необходимо найти сестру и убедиться, что с ней все в порядке. А от вас мне нужно, чтобы вы получили отпечатки пальцев Кабреры. На любой твердой поверхности — на бокале, авторучке, пусть даже открытке. Словом, нужна небольшая вещь, которую мы могли бы незаметно взять с собой. И чтобы отпечатки получились четкими, не размазанными.

— Может, меню ужина подойдет? — улыбнулся Коваленко краешком рта.

В дверь постучали снова. Мартен подошел к ней и открыл.

На пороге стоял худощавый, подтянутый мужчина с выбритой головой. Как и все, кто повстречался им в этом доме, он был одет в официальный костюм, но на этом сходство кончалось. Его осанка, манера держаться — все выдавало в нем привычку повелевать.

— Добрый вечер, джентльмены, — произнес он с сильным акцентом. — Я полковник Мурзин из Федеральной службы охраны. Я отвечаю здесь за безопасность.

90

18.20

Николас Мартен был в неведении, куда ушел Коваленко. Мурзин лишь сказал, что ему нужно посовещаться с соотечественником с глазу на глаз, а Мартен мог спокойно продолжать готовиться к вечеру. Ситуация получилась щекотливая, неловкая, но не оставалось ничего иного, как действовать в соответствии с инструкцией.

Он принял душ, побрился, посмотрел на себя в зеркало. Вспомнились слова Коваленко: «Как нам быть с Кабрерой и…» К этим словам добавил от себя: «…что делать дальше». Так была завершена фраза, прерванная стуком Мурзина в дверь.

Где-то тут же, в здании, находилась Ребекка. Но где именно? Без помощи Кабреры так просто не найдешь. Мартен внезапно осознал, что до сих пор не поговорил с ней. А вдруг ее нет здесь?

Обмотавшись широким полотенцем, Мартен вошел в спальню и поднял телефонную трубку.

— Oui, monsieur, — ответил на другом конце мужской голос.

— Это Николас Мартен.

— Слушаю, сэр.

— Здесь вместе с Ротфельзами находится моя сестра Ребекка. Вы не могли бы соединить меня с ее комнатой?

— Одну секунду.

Мартен замер в ожидании соединения. Он от всей души надеялся, что не будет бесконечных гудков, как в гостинице «Крийон» в Париже, когда ему в конечном счете пришлось отправиться туда самому и уговорить консьержа отвести его в ее номер. И только теперь ему открылась причина той задержки. Вдруг стало ясно, почему Ребекка была в халате, с распущенными волосами и слегка пьяна. Она была вовсе не в ванне. Она была с Кабрерой! Тот вполне мог бы остановиться в апартаментах отеля «Риц», но был в гостинице «Крийон». Был там все время…

— Добрый вечер, Николас, — раздался в трубке мягкий, с французским акцентом голос Александра Кабреры. — Несказанно рад, что вы присоединились к нам. Не могли бы вы подняться в библиотеку? Сейчас пришлю кого-нибудь за вами.

— Где Ребекка?

— Она будет ждать вас там.

— Я еще не вполне одет.

— Десяти минут вам хватит?

— Да, десять минут…

— Прекрасно.

Кабрера положил трубку.

Его слова прозвучали, как всегда, спокойно, очень вежливо и успокаивающе. Тот же мягкий тон, тот же акцент. Так что же, черт возьми, происходит? Кто же на самом деле Александр Кабрера — Реймонд Оливер Торн? Или нет?

91

18.30

Коваленко отхлебнул водки и поставил стакан на стол. Он находился в комнате, которая ничем не отличалась от той, которую выделили им с Коваленко. Разница заключалась лишь в том, что их комната была на первом этаже, а эта — на втором. Мурзин до сих пор не проронил почти ни слова. Только попросил назвать имя и адрес проживания, а потом привел в эту комнату. Налил водки и велел ждать. С тех пор как он ушел, прошло более десяти минут.

В том, что Мурзин из ФСО, сомнений не было. Сколько здесь еще представителей этой службы, оставалось только догадываться. Правда, вряд ли кто-либо из них будет рангом выше Мурзина, да и по подготовке с ним едва ли сравнится. Полковник — спецназовец старой школы, готовый и способный выполнить любой приказ. Если такой человек находится здесь, значит, должно произойти нечто крайне примечательное.

Коваленко не поделился своими наблюдениями с Мартеном, но, когда они приехали на виллу, от его внимания не укрылся президентский лимузин, припаркованный среди остальных. Завтра на форуме президент Гитинов должен был выступить с публичным объявлением о восстановлении монархии в лице Питера Китнера. Учитывая весь нынешний антураж, бронированные автомобили на въезде, лимузины, приезд важных гостей, не говоря уже о присутствии Мурзина, имелись все основания предполагать, что президент мог уже находиться здесь. Но крайне маловероятно то, что президент прибыл сюда машиной без сопровождения. Гитинов передвигался не иначе как в кортеже из трех-четырех лимузинов одной модели, с тем чтобы снайперу или террористу в случае чего было трудно догадаться, в каком же автомобиле едет сам президент. Более вероятным выглядело то, что он просто прилетел вертолетом. Так безопаснее и менее драматично.

Но остается вопрос, кто же тогда приехал в лимузине. Вероятный ответ, в особенности с учетом наличия здесь Мурзина, заключался в том, что машиной воспользовался какой-нибудь российский государственный деятель или группа деятелей, близких по степени влияния к президенту. В данный момент одного отдельного человека, который мог бы поспорить с Гитиновым по части властных полномочий, попросту не существовало. Зато был триумвират, назвать который без запинки мог каждый: мэр Москвы Николай Немов, министр обороны Российской Федерации маршал Игорь Головкин и Святейший Патриарх Григорий II. А если они здесь, да еще Гитинов приедет…

Дверь открылась, и вошел Мурзин в сопровождении своих молодцов.

— Вы Юрий Коваленко из МВД, — спокойно проговорил Мурзин.

— Совершенно верно.

— И сегодня должны были вернуться в Москву.

— Да.

— Но не вернулись.

— Нет.

— Почему?

— Я сопровождаю господина Мартена. Его сестра обручена с Александром Кабрерой. Он попросил меня остаться с ним. И с моей стороны было бы невежливо отказать ему в этой просьбе.

Мурзин изучающе смотрел на него.

— Для вас было бы разумнее следовать приказам. — Мурзин оглянулся на сопровождавших его парней. Один из них открыл дверь, и полковник вновь перевел взгляд на Коваленко: — Прошу вас следовать за нами.

92

18.50

Николас Мартен буквально на шаг отставал от своего провожатого. За углом начинался коридор, который вел прямиком к деревянной двери, покрытой затейливой резьбой. Пол коридора был устлан ковром, а каменные стены словно омыты светом ламп, установленных в потолке в углублениях. Впрочем, Николасу было не до красот интерьера: его не покидало такое чувство, будто он по собственной воле идет в какую-то средневековую темницу. Он искренне жалел, что сейчас рядом нет Коваленко. Одновременно не давали покоя мысли о том, где тот сейчас может находиться и почему не вернулся.

Предоставленный хозяевами смокинг, который поначалу казался удобным и хорошо сидел, вдруг стал невыносимо тесен. Мартен потянулся рукою к горлу, чтобы несколько ослабить галстук, как будто это движение могло ему помочь. Не помогло. Лишь выяснилось, что его ладони взмокли, да и весь он покрылся потом.

«Расслабься, — приказал он сам себе. — Расслабься, ведь ты еще ничего не узнал наверняка».

— Вот мы и прибыли, месье. — Лакей постучал в дверь.

— Oui, — прозвучало изнутри.

— Месье Мартен, — сообщил лакей.

Дверь открылась, хотя и не сразу. В проеме собственной персоной предстал Александр Кабрера, облаченный в великолепный черный смокинг и рубашку с оборками на груди. На шее у него красовался бархатный галстук-бабочка.

— Добро пожаловать, Николас, — гостеприимно улыбнулся он. — Пожалуйста, заходите.

Мартен неторопливо вошел в библиотеку виллы «Энкрацер» с ее кожаной мебелью и стенами, сплошь заставленными книгами. Свежие поленья в мраморном камине только-только занялись огнем, и комнату наполнил характерный запах дуба. На диване напротив камина в горделивой позе сидела красивая дама, которой было около пятидесяти или чуть больше. Ее черные волосы были собраны на затылке в пучок. На ней была длинная желтая туника, на плечах — горностаевая накидка. В ожерелье чередовались нити некрупных бриллиантов и рубинов. Крохотные бриллианты, собранные в сверкающие гроздья, отягощали мочки ушей.

Мартен услышал, как за его спиной Кабрера закрыл дверь.

— Позвольте представить вам баронессу де Вьен, Николас. Это мой любимый ангел-хранитель.

— Искренне рада познакомиться с вами, месье Мартен. — Баронесса говорила по-английски с французским акцентом, как и Кабрера. Она протянула руку, и Мартен, склонившись, пожал ее.

— И я очень рад, — учтиво ответил он.

Баронесса проявила радушие, как если бы в самом деле рада была видеть его. И все же, когда он выпустил ее руку и отступил на шаг назад, взгляд баронессы оставался все таким же пристальным. Он почувствовал себя неуютно — создавалось впечатление, что тебя намеренно изучают, выискивая в тебе даже мельчайшие изъяны и слабости.

Мартен взглянул на Кабреру:

— Так где же Ребекка?

— Будет с минуты на минуту. Не желаете чего-нибудь выпить?

— Минеральной воды, если можно.

— Конечно.

Мартен проследил, как Кабрера идет к маленькому бару в противоположном углу библиотеки. Он выглядел точно таким же, как на фотографиях, которые показывал Коваленко. Высокий, худощавый, борода и черные волосы аккуратно подстрижены. В последний раз он видел Реймонда, когда пришлось вступить в конфронтацию с Полчаком, Ли и Вальпараисо, а также и Хэллидеем, прежде чем тот перешел на сторону Мартена. Они встретились в кошмарной перестрелке у вагона поезда «Метролинк». Реймонд был тогда практически лыс, пытаясь выдать себя за убитого Йозефа Шпеера. И не только в волосах дело. Совершенно иным было лицо — более четкие черты, не такой большой нос. И глаза — раньше они были голубовато-зелеными, а теперь черны, как ночь. Конечно, без помощи контактных линз тут не обошлось. Но в любом случае, если это Реймонд, то хирург проделал просто гениальную работу, изменив внешность человека до полной неузнаваемости.

— Что вы такого интересного во мне заметили, Николас? — приблизился к нему Кабрера с хрустальным бокалом минеральной воды в руке.

— Пытаюсь оценить человека, который женится на моей сестре.

— Ну и сколько очков я набрал? — незлобиво улыбнулся Кабрера, подавая бокал.

— Хотелось бы выслушать еще и саму Ребекку. Похоже, вы завладели ее сердцем.

— Отчего бы нам не позвать ее? Сами обо всем ее и расспросите. — Александр подошел к маленькому столику у стены и нажал на нем кнопку.

Через несколько минут в дальнем конце комнаты распахнулась дверь, и вошла Ребекка. У Мартена перехватило дыхание. Она была не только жива-здорова, но и сногсшибательно красива, особенно в этом вечернем платье.

— Николас, — отрывисто произнесла сестра, завидев его. В какое-нибудь мгновение она перепорхнула через всю комнату и заключила его в объятия. Ее глаза наполнились слезами, но все равно она смеялась:

— Я так хотела сделать тебе сюрприз!

Мартен отступил немного, чтобы получше разглядеть ее, и только в этот момент заметил изумрудное ожерелье и серьги из жемчужин и бриллиантов.

— Сюрприз удался, Ребекка. Так что не переживай.

— Александр, — внезапно отстранилась она и подалась в сторону Кабреры, — расскажи ему. Прошу тебя.

— Думаю, вначале вам лучше будет познакомиться с моим отцом. — Кабрера нажал на ту же кнопку, только теперь бросил несколько негромких слов в небольшой микрофон рядом с нею. — Пожалуйста, — произнес он в заключение, после чего обернулся: — Он отдыхал, но очень скоро придет.

— Ваш отец — сэр Питер Китнер, — вкрадчиво произнес Мартен. — Скоро он станет царем России.

— Вы хорошо осведомлены, Николас, — снова добродушно ухмыльнулся Кабрера. — Мне следовало бы удивиться, но я не удивлен, принимая во внимание, что вы брат Ребекки. И все же ситуация несколько изменилась. Ребекка хотела, чтобы я рассказал вам как раз об этом. — Улыбка медленно сошла с его лица. — Мой отец не станет царем. Он уступил трон мне.

— Вам?

— Да.

— Понятно, — тихо протянул Мартен.

Вот и свершилось. Его предсказания сбываются. Правда, события развивались не совсем так, как ему виделось. Чтобы занять трон, Кабрере даже не пришлось убивать Китнера — достаточно было запугать его и заставить тем самым отречься. Не пришлось ни примешивать к этому делу политику, ни какие-либо доказательства. Китнер сделал Кабреру царем одним лишь росчерком пера.

Ход мыслей прервал стук в дверь.

— Oui, — произнес Кабрера.

Дверь открылась, и вошел сэр Питер Китнер. Он был одет в строгий костюм. В отличие от Мартена сопровождал его не лакей, а полковник Мурзин.

— Добрый вечер, ваше высочество, — поздоровался Мурзин с Кабрерой, после чего обратился к Мартену: — Месье Коваленко попросил меня передать свои извинения. Обстоятельства требуют его присутствия в Москве.

Николас молча кивнул. Отныне ему придется рассчитывать только на собственные силы.

— Отец, — заботливо склонился к Китнеру Александр, — я хочу представить вам женщину, которую люблю и на которой намерен вскоре жениться.

Китнер остался почти безучастен. Поравнявшись с Ребеккой, он лишь слегка кивнул головой. Она посмотрела на него, а затем, пару мгновений спустя, обняла его так же порывисто, как совсем недавно Мартена. На ее глазах выступили слезы радости. Сделав шаг назад, Ребекка взяла Китнера за руки и начала бегло говорить по-русски о том, что рада, что они наконец-то встретились и что сейчас он находится здесь. Ее слова были просты и безыскусны, они шли от чистого сердца.

— А это мой брат, — прощебетала она, повернувшись к Мартену.

— Николас Мартен, сэр, — протянул тот руку.

— Как поживаете? — произнес Китнер по-английски и мягко пожал ему руку. Рукопожатие было едва различимо — простое соприкосновение пальцев.

Отсутствующий взгляд, рассеянные жесты. Казалось, что мыслями Китнер далеко отсюда. Трудно было сказать, то ли он устал, то ли находится под воздействием каких-то медикаментов. Как бы то ни было, он не походил на человека, который руководит глобальной медиаимперией.

— Ну вот, любимая, видишь? — Кабрера ласково обнял Ребекку за талию. — Вся семья в сборе. Ты, я, баронесса, мой отец, твой брат.

— Да, — улыбнулась она в ответ, — да…

— Ваше высочество, — внезапно вмешался в разговор Мурзин, постукивая пальцем по часам.

Кабрера кивнул и тепло улыбнулся:

— Ребекка, пора приветствовать наших гостей. Баронесса, отец, Николас, прошу вас следовать за нами.

93

20.00

Полированный мраморный пол из черных и белых плит зала виллы «Энкрацер» напоминал шахматную доску. Высокий сводчатый потолок был расписан великолепными фресками. Центральное место занимало изображение Зевса, парящего на орле над собранием богов.

Музыканты в белых галстуках и фраках разместились на заднем плане, у двустворчатого окна, доходящего до пола. Более сотни гостей в более изысканных нарядах или сидели за столами, стоявшими по периметру, или танцевали в центре зала.

— Николас! — Едва заметив Мартена, леди Клем поспешила к нему, оставив своего отца в одиночестве среди танцующих.

Для нее не имело никакого значения то, что Николас входил в свиту Александра Кабреры, которая вошла в зал с подобающей торжественностью. Всем присутствующим уже было известно главное: сэр Питер Китнер, он же Романов, отрекся от трона, и завтра Кабрера, урожденный Александр Романов, будет явлен всему миру в качестве наследника российского трона.

— Клементина! — попытался образумить ее лорд Престбери, чертыхаясь про себя.

Однако ему не было нужды волноваться. Едва в зале появился царевич, оркестр перестал играть, люди замерли на месте и воцарилось безмолвие. А через секунду случилось то, что Питер Китнер испытал какие-нибудь сутки назад: нарастающая овация стала восторженным салютом в честь Кабреры.

Мартен с трудом сознавал, что держит в руках леди Клем и что они вальсируют едва ли не в центре зала. Довольно далеко, почти у входа он заметил Ребекку. Сияя от счастья, сестра танцевала с оживленным коротышкой русским, которого ему ранее представили как Николая Немова, мэра Москвы. Рядом увлеченные друг другом, словно молодожены, кружились Ротфельзы. Чуть поодаль можно было видеть лорда Престбери — попивая шампанское, он беседовал с баронессой и необычайно возбужденным Патриархом.

Все это напоминало сон, и Мартен с трудом пытался сосредоточиться. Осложняло эту задачу то, что какую-нибудь минуту назад леди Клем поделилась с ним подробной информацией о своих знакомствах. Как выяснилось, она и ее отец уже целую вечность знали баронессу. Глаза Клем светились озорством — точно так же, как в Манчестере, когда она включила пожарную сирену в Уитуорт-холле. С тем же веселым видом она полностью признала себя виновной в том, что скрывала правду о связи Ребекки и Кабреры. И тут же, мастерски сменив озорство британским высокомерием, ответила Мартену на вопрос «почему», который тот еще не успел задать:

— Потому, Николас, что всем нам прекрасно известно, до какой степени ты можешь быть несносен со своей братской опекой. И не только поэтому. — Клем приблизила губы к его уху. — Если у нас с тобой может быть тайная интрижка, то почему же этого не может позволить себе Ребекка? На мой взгляд, тут все по справедливости. И еще, — заглянула она ему в глаза, — по поводу твоего абсурдного предположения о царевиче. Я спросила Ребекку, не знает ли она, где был вчера Александр. Не ездил ли он, случаем, в Цюрих? Так вот, ее ответ был ясен и четок: он был с нею в доме Ротфельзов в Невшателе.

Мартен мог бы поинтересоваться, провел ли Кабрера в Невшателе весь день или приехал туда во второй половине дня. В последнем случае в распоряжении Кабреры оказалось бы достаточно времени, чтобы побывать на месте преступления в Цюрихе. Однако он не стал требовать уточнений. Ему было все равно — пусть вечер идет своим ходом.

Он выпил бокал шампанского, потом еще один, и, кажется, напряжение начало отпускать его — впервые за много месяцев. Он ощутил тепло леди Клем, прикосновение ее грудей, скрытых в складках просторного вечернего платья. Им начинало овладевать возбуждение. Одновременно прежние заботы отходили на задний план. Китнер подписал отречение от престола — ну и пусть. Коваленко больше нет, а Ребекка — вот она, рядом. В такой ситуации казалось глупым даже думать о делах, а тем более заниматься ими.

Все было так неправдоподобно, будто Мартен переместился в параллельную вселенную. Но нет, он все еще оставался в реальном мире. Чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на Ребекку и увидеть удивление и любовь, с которыми она смотрела на Кабреру. Те же чувства читались в глазах Кабреры. Сам он мог быть кем угодно, но его жесты, взгляд, мимика не оставляли ни малейшего сомнения в абсолютной, беззаветной и непоколебимой любви.

Ранее, когда Николас танцевал с Ребеккой, она призналась ему, что готовится к переходу в русское православие. Она смеялась и рассказывала, какая это радость — изучать обряды, запоминать имена святых. А какое умиротворение и благодать снисходят на нее, словно все это становится частью ее существа…

Мысль о том, что в предстоящие несколько месяцев она станет не только женой Кабреры, но и русской царицей, будоражила и казалась невероятной. Лорд Престбери даже посмеивался, говоря, что Мартен скоро станет членом русской императорской фамилии, а потому самому лорду и леди Клементине придется вести себя с Мартеном куда почтительнее, чем до сих пор.

Сам же Николас никак не мог свыкнуться с мыслью о чудесных превращениях, которые произошли с Ребеккой. Еще совсем недавно она была немой, запуганной девочкой. И вот теперь — такое. Возможно ли?

В вихре танца он притянул Клем еще ближе и тут услышал голос Кабреры:

— Леди Клементина…

Мартен обернулся. Кабрера стоял совсем рядом:

— Не могу ли я похитить у вас Николаса на несколько минут? Мне очень хотелось бы кое-что с ним обсудить.

— Конечно, царевич, — вежливо улыбнулась леди Клем и, со знанием дела присев в реверансе, отошла в сторону. — Я буду с отцом, Николас, — сообщила она на прощание, и он проводил ее взглядом.

— Не подышать ли нам свежим альпийским воздухом? — Кабрера, повернувшись, указал на приоткрытую балконную дверь. — Вот тут, совсем рядом…

Почувствовав мимолетное замешательство, Мартен посмотрел ему в глаза.

— Хорошо, — согласился он в конце концов.

Кабрера пошел первым, благосклонно отвечая на заискивающие улыбки и поклоны гостей.

На обоих были практически одинаковые смокинги. Единственная разница между ними заключалась в том, что Кабрера держал в руке тонкую прямоугольную коробочку в цветастой обертке.

94

21.05

— Давайте-ка пройдемся, Николас. Эта дорожка освещена, к тому же с нее открывается хороший обзор виллы, особенно вечером.

Кабрера зашагал по покрытой снегом террасе, на которую выводила балконная дверь бального зала, по направлению к дорожке, скрывавшейся в лесу. Размякший и немного захмелевший, Мартен шел следом, не отставая. Вышли на дорожку. Морозный воздух бодрил — чувства обострились, и что-то заставило Мартена оглянуться через плечо.

За ними, соблюдая дистанцию, шел Мурзин.

— Поговаривают, что кое-кому из анархистов удалось просочиться в этот район долины, — перехватил Кабрера взгляд Мартена и широко улыбнулся. — Я уверен, что нам нечего опасаться. Но полковник, как всегда, перестраховывается.

Дорожка сузилась, словно протискиваясь между двух высоких елей. Кабрера остановился, пропуская Мартена вперед:

— Прошу.

Николас пошел первым.

— Хотел бы обсудить с вами кое-что, касающееся Ребекки. — Александр Кабрера догнал его, и они зашагали вместе. — Думаю, что вас это заинтересует.

За следующим поворотом дорожка повела вверх, в сторону от виллы. Мартен вновь оглянулся.

Мурзин по-прежнему шел следом.

— Его присутствие необязательно, — внезапно проговорил Кабрера. — Думаю, полковнику лучше вернуться на виллу, чем таскаться по пустому лесу, охраняя нас. Одну секунду.

С этими словами Кабрера пошел назад, навстречу Мурзину, все так же держа в руке яркую коробочку.

Мартен подышал на ладони, пытаясь их согреть, и поднял голову. В верхушках деревьев тихо шелестел ветер. Над грядой слева поднималась полная луна, и к ней уже подкрадывались облака. Скоро пойдет снег.

Он обернулся и увидел, что Мурзин и Кабрера разговаривают, затем полковник кивнул и направился к дому. А Кабрера пошел в обратном направлении — к Мартену. Внутри что-то кольнуло, и внутренний голос напомнил: «Не важно, как Кабрера выглядит. С кем знаком, как ходит, как разговаривает. Не важно, кто он сейчас и кем станет. Не имеет значения ничто. Он — Реймонд!»

— Прошу прощения, Николас. — Кабрера почти приблизился. Под его ногами громко хрустел снег.

В голове Мартена плясали мысли. Там, на вилле, Китнер отрекся от российского престола в пользу Кабреры. Если провести такую комбинацию планировалось раньше, в Лондоне, после посвящения Китнера в рыцари и его официального появления в качестве наследника престола перед иерархией Романовых на следующий день в русском посольстве, то домом на Аксбридж-стрит неизбежно воспользовались бы еще днем позже, в пятницу, 15 марта. Реймонд сделал пометку об этом в своем ежедневнике. Дом нужен был все для того же — поставить Китнера на колени и заставить отречься.

— У вас, кажется, есть знакомые в Лондоне? — как бы между прочим спросил Мартен, когда Кабрера подошел совсем близко.

— Лорд Престбери. Он человек из круга баронессы.

— А с другими вам доводилось встречаться?

— Кое с кем доводилось. А что?

Мартен решил рискнуть:

— Я недавно познакомился с британским биржевым брокером, который уже удалился от дел. Большинство времени он проводит на юге Франции, но у него есть большой дом у Кенсингтон-гарденс. Его зовут Диксон, Чарльз Диксон. Он живет на Аксбридж-стрит.

— Сожалею, но такого человека не знаю. — Кабрера махнул рукой вперед, призывая продолжить путь. — Может быть, пройдемся дальше? Я все же хотел бы поговорить с вами о Ребекке.

— А что с ней такое? — спросил Николас, когда они снова тронулись в путь.

Со стороны Кабреры не последовало никакой заметной реакции ни на имя Чарльза Диксона, ни на упоминание об Аксбридж-стрит. И манерами он совершенно не походил на Реймонда. Тонкая актерская игра? Или Мартен просто-напросто ошибается?

— Она совсем не та, какой вы ее воспринимаете.

— Что вы имеете в виду? — Мартен внимательно посмотрел на своего спутника.

Так кто это — Реймонд или нет? Если бы под рукой был диск Хэллидея или отпечатки пальцев Кабреры, то можно было бы прийти к каким-то определенным выводам. Но диска не было — его отправили в Москву.

— Ребекка ваша сестра юридически, но не по рождению, потому что вы с ней оба приемные дети. Я знаю об этом — она мне рассказывала. Чем теснее становились между нами узы взаимности, тем больше я чувствовал необходимость разобраться с ее прошлым. Это диктовалось причинами как политического, так и делового характера. Я очень люблю ее, но в любви легко ошибиться. Это может показаться бездушием и черствостью, но все же я хотел увериться, что с ней все в порядке, прежде чем сделать ей предложение. Надеюсь, вы понимаете меня, Николас.

— Да, понимаю.

Они шли бок о бок, нога в ногу. Тут Мартен впервые заметил, что Кабрера слегка прихрамывает. Душу вновь одолели сомнения. Не мог ли он получить ранение в ногу в перестрелке? Утвердительный ответ напрашивался сам собой. Но, с другой стороны, как проверишь? Он не видел историю болезни Реймонда, потому что сам был госпитализирован, когда все это произошло. Теперь-то, конечно, от тех медицинских записей не осталось и следа. К тому же хромота могла быть следствием несчастного случая на охоте. И вообще, существует множество возможных причин: потянул мышцу, подвернул щиколотку или, к примеру, ботинок жмет. Не исключалось и то, что хромота у Кабреры врожденная.

Дорожка сделала еще один поворот. Взору Мартена открылась лежащая внизу ярко освещенная вилла. Вид этот успокаивал, заставлял расслабиться и подумать о том, что он заблуждается и поддается эмоциям. Ведь желание сцапать Реймонда было огромно, не так ли? Чтобы рассчитаться за Дэна Форда, за Хэллидея, за Рыжего, за всех убитых… Не было ли это стремление настолько сильным, что он начал принимать за реальность собственные выдумки? И не рискует ли, идя таким путем, ввергнуть Ребекку в прежнее ужасное состояние?

— В ходе своего расследования я узнал кое-что о процессе усыновления, — продолжил Кабрера. — В тот период, когда вас обоих передавали в приемную семью, процедуры усыновления были закрытыми. Это значит, что ни сами дети, ни их приемные родители не знали ничего о биологических родителях.

Мартен не мог взять в толк, к чему клонит Кабрера. Хотя сама тема разговора была знакома — ни Мартен, ни Ребекка не знали своих истинных родителей. Не имели об этом представления и приемные родители. В их разговорах с детьми эта тема всплывала не раз.

— Деньги и упорство раскрывают многие двери, Николас, — продолжал Александр Кабрера. — Вы с Ребеккой были взяты из одной организации, ныне уже не существующей. Была такая, для незамужних матерей. Называлась «Дом Сары в Лос-Анджелесе». — Кабрера резко повернулся к собеседнику лицом. — В городе, где вы оба выросли.

Мартен почувствовал, как пульсирующий ком подкатывает к горлу.

— Я многое узнал, Николас. Причем не только о Ребекке, но и о вас тоже. — Кабрера улыбнулся своей добродушной, обезоруживающей улыбкой. — Ваше настоящее имя Джон Бэррон. Никакой вы не Николас Мартен.

Мартен ничего не сказал. Последовал еще один изгиб тропинки, и вилла исчезла из виду.

— Но кто вы такой, не столь уж важно. И не все ли равно, почему вы сменили фамилию — вашу и ее? Важно открытие, которое я сделал, совершив путешествие в прошлое Ребекки. Странно, но почему-то и эта находка меня не удивила.

Кабрера переложил сверток из одной руки в другую. Мартину с самого начала было интересно, что это за штука и почему тот ее с собой таскает. Любопытно было также, куда ведет эта тропа. Она становилась все круче, а освещающие ее фонари встречались все реже. Кругом была почти непроглядная тьма — выручала лишь луна на подернутом облаками небе. Взойдя над горными вершинами, она все явственнее освещала широко раскинувшийся вокруг лес.

Соглашаться на пешеходную прогулку с Кабрерой, возможно, было безрассудством. Но даже если бы тот оказался Реймондом, то вряд ли рискнул бы разоблачить себя, тем более сделать что-то такое, что напугало бы Ребекку или изменило ее отношение к нему. Правда, приходилось признать: если этот человек — Реймонд, то он готов на все.

Кабрера буквально на полшага опережал Мартена, все дальше увлекая его за собой.

— Как я уже говорил, история вашей сестры совсем не такая, как можно предположить. Она не из тех малюток, которых отдают на удочерение перепуганные мамаши-подростки. — Кабрера смотрел Мартену прямо в лицо. — Ребекка — принцесса, рожденная в одном из самых знатных семейств Европы.

— Что? — Николас подумал, что ослышался.

— При рождении ей было дано имя Александра Елизавета Габриэлла Кристиан. Она прямой потомок датского короля Кристиана Девятого. Ее прапрадедами были Георгий Первый, король Греции, и его супруга Ольга — дочь великого князя Константина, сына русского царя Николая Первого.

— Не понимаю…

— И не удивительно. Все это звучит слишком невероятно. И тем не менее это правда. Существуют результаты анализа ДНК, которые не оставляют никаких сомнений.

Мартен был полностью обескуражен. Размышления о том, что Кабрера мог оказаться Реймондом, поблекли перед тем абсурдом, который приходилось выслушивать в ночном лесу.

— Могу представить, что у вас сейчас творится в душе, Николас, но есть документальные свидетельства. Бумаги хранятся в моем офисе в Лозанне. Вы вольны в любой момент ознакомиться с ними.

— Но как…

— …такого ребенка отдали… как бы лучше выразиться… в американскую семью среднего достатка вроде вашей?

— Можно сказать и так.

— Видите ли, ее дедушка и бабушка во время Второй мировой войны бежали от нацистов. Вначале в Англию, потом в Нью-Йорк. Там в целях безопасности сменили имя и отказались от титулов. Так по всему миру поступали тогда члены многих королевских семей, в том числе моей собственной. Со временем дочь знатных беженцев, которую звали Мария Габриэлла, вышла замуж за Жан-Феликса Кристиана, потомственного принца датского, и пара вернулась обратно в Европу. У них был ребенок — девочка, появившаяся на свет в Копенгагене. Но ее похитили у родителей ради выкупа. Только сами похитители в конце концов струсили и передали девочку организации, которая занималась продажей детей на международном черном рынке. Кто-то из этой организации отвез малышку в Калифорнию, где ее должна была удочерить одна семья. Но сделка почему-то сорвалась. И тогда ребенка отдали в приют для матерей-одиночек. Надеюсь, вы понимаете, что этим ребенком была…

— Ребекка.

— Совершенно верно.

— А что же ее биологические родители? Сидели сложа руки?

— Увы, им не удалось найти никаких следов дочери. И со временем не осталось ничего иного, как юридически объявить ее усопшей.

— Боже правый… — Мартен обеспокоенно посмотрел вокруг. — А она знает?

— Еще нет.

Подъем стал еще круче, откуда-то донесся шум воды. Кабрера по-прежнему шел первым, опережая спутника на полшага. Сзади в лунном свете хорошо были видны клубы пара, валившего из его ноздрей. Высокий лоб, несмотря на морозную погоду, был покрыт капельками пота. Сверток снова переместился из одной руки в другую.

— Почему обо всем этом вы говорите мне первому?

— Из почтения к вам. Ведь ваши приемные родители умерли. Значит, глава семьи — вы. И я хотел бы, чтобы вы благословили наш брак. — Кабрера замедлил шаг и обернулся, чтобы посмотреть ему в глаза. — Могу ли я считать, что получил ваше благословение, Николас?

«Господи Иисусе, — подумал Мартен, — только этого мне не хватало».

— Так вы благословляете нас или нет?

Николас Мартен смотрел на Кабреру словно завороженный. Он мог думать только о Ребекке и о том, как она любит этого человека. Ничто другое не имело значения. Совершенно никакого. Во всяком случае сейчас. До тех пор, пока не будет окончательно выяснен вопрос, кем Кабрера является на самом деле. Или не является.

— Да, — наконец выдавил из себя Мартен. — Благословляю.

— Спасибо, Николас. Теперь вы видите, почему нам было так важно поговорить наедине. — Кабрера улыбнулся. Эта улыбка шла словно изнутри и отражала какие-то тайные чувства. То ли облегчение, то ли торжество. Или и то и другое одновременно. — Вы хоть понимаете, что Ребекка станет не только моей женой, но и царицей России?

— Понимаю, — снова огляделся по сторонам Мартен. Фонарей у тропинки больше не осталось.

Шум потока стал ближе. Гораздо ближе. Впереди он различил деревянный мостик. Внизу бурлила черная вода, а чуть выше по течению был виден источник нестихающего гула — высокий водопад.

— У нас с Ребеккой будут красивые дети. — Медленно, словно в полузабытьи, Кабрера начал разворачивать сверток. — Красивые, благородные дети. Они и их дети будут править Россией следующие триста лет. Три столетия — столько же Романовы правили Россией, пока коммунисты не попытались остановить нас.

Неожиданно, рывком, Кабрера крутанулся на месте, и оберточная бумага упала ему под ноги на заснеженную тропинку. Мартен увидел у него в руках длинную шкатулку. Она тоже полетела в сторону. Щелк — и в лунном свете блеснуло лезвие. В тот же момент Кабрера сделал быстрый выпад.

95

Эта картина предстала перед мысленным взором Мартена на какую-то долю секунды. Безжизненное тело Хэллидея на гостиничной кровати в Париже, глотка перерезана почти до позвоночника. В тот же краткий миг он услышал голос Ленара, который произнес нечто вроде: «Ему перерезали горло в тот же миг, как он открыл дверь». В следующую долю секунды Мартен увернулся, и лезвие ножа Кабреры лишь оцарапало ему щеку.

Быстрая реакция Мартена и промах Кабреры изменили соотношение сил. Нападавший потерял равновесие, и Мартен нанес ему ответный удар слева в бок, по почке, а удар правой пришелся в челюсть. Кабрера, издав глухой стон, откинулся на перила деревянного мостика. Он был отброшен, но ножа не выпустил. Николас ринулся вперед, чтобы выбить нож из руки, однако не успел этого сделать. Кабрера легко перебросил нож в другую руку и подпустил соперника ближе. Мартину пришлось вновь уворачиваться от выпада. Лезвие опять сверкнуло в лунном свете. На сей раз оно, острое как бритва, порезало руку выше локтя, с поразительной легкостью пропоров рукав смокинга и рубашку.

— Промахнулся! — торжествующе заорал Мартен, отпрянув назад. Он был ранен, но рана оказалась не столь уж глубока. Кабрера целился в плечевую артерию. Но чтобы достичь ее, нужно было вонзить нож в руку не меньше чем на полдюйма, а это у него не получилось.

— Действительно промахнулся!

Глаза преступника горели яростным огнем. Это был не Кабрера и даже не Реймонд, а просто безумец, жаждущий крови.

Он вновь надвигался на Мартена — медленно, перебрасывая нож из руки в руку.

— Но есть еще запястье, Николас. Там проходит лучевая артерия. Глубокого надреза не нужно — всего-то полдюйма. Через тридцать секунд вы потеряете сознание. Смерть наступит минуты через две. Или хотите побыстрее? Тогда шея, сонная артерия. Правда, придется порезать вас чуть поглубже. Зато отключитесь уже секунд через пять. Еще двенадцать секунд — и вы труп.

Мартен пятился по мостику. Кабрера наступал, его туфли слегка скользили по обледеневшим доскам.

— Что же вы скажете Ребекке, царевич? Как объясните, кто убил ее брата?

Губы Кабреры еще больше растянулись в улыбке:

— Анархисты, Николас, анархисты… Слухи о том, что кому-то из них удалось проникнуть в эту часть долины, оказались правдой.

— Но зачем? Зачем? — спросил Мартен, цепляясь за любую возможность удержать Кабреру. Ему нужно было время, чтобы лучше сообразить, как действовать в этой ситуации.

— Зачем убивать вас? Зачем было убивать других? — Улыбка сошла с его губ, но безумие в глазах осталось. — Ради моей матери.

— Вашей матери уже нет в живых.

— Ошибаетесь. Моя мать — баронесса.

— Баронесса?

— Да.

И тут Кабрера споткнулся, на мгновение утратив устойчивость. Это был шанс, и Мартен не замедлил им воспользоваться. Совершив рывок, он отбил руку с ножом, а самого Кабреру всем телом припечатал к ограждению моста. Один раз. Другой. Третий. И всякий раз из груди Кабреры вырывался сдавленный хрип. Чувствовалось, что он теряет дыхание. Подавшись немного вперед, Кабрера обмяк и уронил голову на грудь. Мартен вцепился ему в волосы, запрокинул голову и занес правую руку…

Однако на лице Кабреры появилась обычная наглая улыбка, и он лишь чуть-чуть отклонил голову в сторону. Николас, изо всех сил двинувший кулаком в пустоту, по инерции повалился вперед и повис на перилах. В следующий момент он почувствовал, как в его бок яростно вонзилось лезвие ножа. Завопив от боли, Мартен ухватил Кабреру за ворот сорочки, чтобы развернуть к себе лицом. Сорочка затрещала на груди, и Кабрера попытался ударить противника ножом еще раз. Однако ему это не удалось. Мартен притянул противника вплотную к себе. Секунду они смотрели друг другу в глаза. Мартен со всей злостью, на какую был способен, боднул Кабреру лбом.

Громко хрястнуло, и Кабрера отшатнулся. Его лицо заливала кровь. Теперь наступила его очередь рухнуть на перила. Мартен приготовился нанести еще удар, однако внезапно перестали слушаться ноги. Он застыл на месте. Еще никогда в жизни ему не было так холодно. Он опустил глаза и увидел, что его рубаха мокра от крови. Сейчас он упадет — ноги неудержимо скользили по льду. А, это Кабрера схватил его за ногу и тащит к себе… Он попробовал высвободиться, но не смог.

Кабрера стоял на коленях, одной рукой подтягивая Мартена, а в другой сжимая нож.

— Нет! — вскрикнул Николас и напряг оставшиеся силы, попытавшись двинуть ногой. Нож отлетел на противоположную сторону моста. Но Кабрера по-прежнему цепко держал Мартена, подтаскивая его одной рукой к краю моста.

Мартен слышал рев водопада и видел кипение черной воды внизу. А затем почувствовал, как летит вниз. Эти несколько секунд показались ему вечностью. Голова окунулась в ледяную воду, и бурный поток потащил его прочь.

— Dasvedanya, — прошипел Кабрера, когда Мартен полетел вниз. Черные глаза убийцы зловеще светились.

«Dasvedanya» — так он попрощался, стоя на ленте транспортера багажной зоны аэропорта, готовясь застрелить Джона Бэррона из его собственного пистолета.

— Реймонд! — неожиданно прогремел голос из ниоткуда. Это был голос Рыжего Макклэтчи.

Дни, часы, секунды — вплоть до самого падения в воду Николас Мартен молил Бога о том, чтобы услышать этот голос вновь. Предупреждающий крик, который еще раз спас бы ему жизнь.

Но крика не было.

Ведь Рыжий мертв.