Измена

XVII

Хват ненавидел утро — особенно раннее. Освященный временем обычай предписывал ему как карманнику вставать до зари и поспешать к рассвету на рынок, но никогда за все свои трудовые годы он не испытывал радости от того, что вставал с петухами. Теперь же, заключенный в этом дворце, в комнатушке около кухонь и пивоварни, где день-деньской стоял шум и не было возможности улизнуть, чтобы попромышлять на свободе, он возненавидел утро еще пуще.

Он мирился с этими невыносимыми условиями только ради Таула. Здесь имелись лекари: один из них перевязал Таулу рану на груди, другой лечил ожог на руке холодными примочками из трав. Третий давал рыцарю снотворное, от которого тот спал чуть ли не круглые сутки, а хорошенькая девушка таскала еду и эль, чтобы подкрепить силы больного. Не то чтобы Таулу доставалось много этого эля. Должен же человек как-то вознаграждать себя за скуку.

Рыцарь спал и теперь — возможно, оно и к лучшему. Ожог, яд, рана и бой измотали его, и он нуждался в отдыхе сильнее, чем в самом мудреном лекарстве.

Если он только отдыхал по-настоящему. Хват несколько раз за ночь просыпался и слышал, как Таул кричит во сне. Он бормотал что-то на непонятном языке, звал кого-то по именам — Анна и Сара, — а однажды, глухой ночью, все его тело заколыхалось от тихих рыданий. Хват сел к нему на постель, обнял за плечи и сидел так, пока Таул не перестал плакать.

Рассвет проник в комнату, как вор, крадя тени из углов и пересиливая пламя свечей. Судя по шуму, дворцовая челядь уже поднялась. Запах хмеля и свежевыпеченного хлеба щекотал ноздри, а большие печи нагревали воздух.

Их доставили сюда сразу после того, как Таул принес свою клятву. Рыцарь тогда заковылял прочь от шатра, слепой и глухой ко всему на свете, и кровь промочила его наспех сделанную повязку. Герцог легко взмахнул рукой, и вперед выступил человек в просторных шелковых одеждах, не совсем успешно скрывавших объемистый живот. Он сказал, чтобы рыцарь следовал за ним во дворец. Таул не имел сил бороться и разрешил себя увести. Хват толстяку был ни к чему, но мальчик, отказываясь отойти хотя бы на шаг от Таула и угрожая заорать во всю глотку, если его прогонят, добился, что взяли и его.

Так вот они и оказались в гостях у самого герцога. Здесь было лучше, чем на конюшне — любое место, где нет лошадей, было бы лучше, — но поживиться, как это ни грустно, было нечем. С тех самых пор как Хват оставил свою котомку у Тугосумки, у него не выходили из ума его бывшие сбережения. Нужно было срочно восполнить свою опустевшую сокровищницу и помочь наличности Брена оборачиваться с должной быстротой.

Этот дворец небось по самую маковку набит деньгами, но законы гостеприимства запрещают промышлять здесь. Обкрадывать хозяина дома, в котором живешь, бесчестно. Скорый, который сам не раз давал приют товарищам по ремеслу, строго внушал Хвату правило святости уз между хозяином и гостем: «Ты можешь выпить все его запасы, оскорбить его доброе имя и даже переспать с его женой, но ты никогда и ни при каких обстоятельствах не должен у него воровать». От этих трогательных слов у Хвата каждый раз подступал к горлу комок. Поэтому о том, чтобы красть во дворце, не могло быть и речи.

Хват поскреб подбородок, обдумывая один заковыристый вопрос. Скорый ни слова не говорил о том, что нельзя порыскать по дому, чтобы посмотреть, где хозяин прячет свое добро. На этот счет никакого правила явно не существует. Быть может, позже он и предпримет небольшую вылазку, совершенно бескорыстную, разумеется. Можно узнать очень многое, всего лишь прогулявшись мимо сокровищницы.

Хвата пробудила от задумчивости внезапно открывшаяся дверь. На пороге возникла молодая женщина, та самая, которая умоляла его остановить бой: женщина с портрета. Увидев, что Таул спит, она вошла в комнату и прикрыла за собой дверь. Когда она подошла поближе, Хват заметил, что по ее лицу струятся слезы.

— Как он себя чувствует? — спросила она.

Хват одернул камзол и пригладил волосы. Судя по тому, как она одета, это очень знатная дама. В ту ночь на ней был простой шерстяной плащ, а теперь атлас и жемчуга.

— Неважно, госпожа. Весь вчерашний день проспал.

Легкий страдальческий звук сорвался с ее губ, и она метнулась к Таулу. Хвату достало мгновения, чтобы увидеть, что в руке у нее кинжал. Молниеносным броском Хват перекрыл ей путь, схватил за руку и отнял оружие. От нее пахло спиртным, и брага оставила мокрый след на платье. Не имея сил бороться, она разразилась новым потоком слез, бормоча снова и снова:

— Ненавижу его. Ненавижу.

Хват догадался, что Блейз, должно быть, умер.

Недолгое время спустя девушка как будто взяла себя в руки, вытерла слезы рукавом и подошла к ложу Таула. Хват не сводил с нее глаз, готовый кинуться на помощь рыцарю, если она вздумает причинить ему какой-то вред. Она потрясла Таула за плечо. Тот открыл глаза. Было видно по его мутному взгляду, что он отуманен снотворным. Низко склонясь над ним, девушка прошептала:

— Ты умрешь за то, что сделал вчерашней ночью.

Хват затаил дыхание. Таул взглянул девушке в глаза.

— Моя жизнь проклята, госпожа, и только смерть может дать мне покой.

Она плюнула ему в лицо. Хват сжал ее руку.

— Оставьте его, довольно он уже натерпелся! — вскричал он, стараясь оттащить ее прочь. Она вырвалась и снова повернулась к рыцарю.

— Ты не в последний раз меня видишь, Таул с Низменных Земель. — От этих слов Хвата пробрало холодом. Она постояла, дрожа от обуревавшей ее ненависти, потом повернулась и нетвердыми шагами вышла из комнаты.

Таул медленно сел, спустил ноги на пол и откинул покрывало.

— Во имя Борка, что я такого сделал? — спросил он.

Хват не знал, что ему ответить. Разве это можно объяснить? Таул до смерти измолотил человека и дал клятву, которую не имел права давать. Хват не слишком много знал о рыцарях Вальдиса, но понимал, что Таул преступил какой-то страшный закон, присягнув герцогу на верность. Он предал свой орден, и обратного пути ему нет. Хвату от души хотелось, чтобы этот бой никогда не состоялся.

Дверь открылась опять — что они тут, в Брене, стучаться не обучены? Вошел сам герцог, закутанный в плащ — как видно, в дорогу собрался, — с холодным, непроницаемым лицом.

— Что делала здесь моя дочь?

Хват ловко скрыл свое удивление. Дочь! Вот это да! Но Таул опередил его с ответом:

— Она приходила справиться о моем здоровье.

Даже и теперь, порвав все узы с Вальдисом, Таул оставался рыцарем: честь дамы нужно защитить любой ценой. Хват воспрянул духом.

Герцога как будто удовлетворило это объяснение.

— Ну и как же твое здоровье?

— Лучше. Благодаря искусству ваших лекарей.

— Это хорошо. Ты славно дрался в ту ночь. Больше всех меня восхищают те, кто отказывается смириться с поражением.

— Блейз был достойным соперником.

— Да, он хорошо послужил мне. Он умер нынче, рано утром. И это к лучшему, что он ушел: здесь у него уже не было будущего. Брен не прощает побежденных. — Герцог помолчал, устремив глаза в пол. — Признаться, мне не хотелось принимать у тебя присягу, но теперь я вижу, что поступил правильно. Ты победил — значит ты лучший. — Он повернулся к Таулу лицом. — Я никогда не спрошу у тебя, почему ты оставил орден, но знай: теперь ты обязан верностью мне, и только мне, и я не намерен быть вторым после Вальдиса.

— Я не напрасно давал эту клятву. Я ваш, — твердо и открыто ответил Таул.

— Хорошо, я доволен. Я еду поохотиться на несколько дней. К моему возвращению ты, надеюсь, будешь готов занять свое место подле меня.

— Я буду готов.

Герцог протянул руку, и Таул пожал ее. Пожатие длилось долго — потом оно разомкнулось, и герцог ушел.

Впервые со дня своего прибытия в Брен Хват подумал, что у его друга еще есть надежда. Давно уже он не видел в Тауле такой решимости.

Мейбор постучал в дверь Баралиса. Он должен был сопровождать герцога на охоту в горы и хотел удостовериться в двух вещах: во-первых, что за эту ночь никакое чудо не исцелило Баралиса, а во-вторых, что королевский советник сознает, сколь тяжкое оскорбление нанес ему герцог. Баралис в горы не едет — его даже не пригласили.

Не получив ответа, Мейбор постучал снова. Нет, это и правда замечательно. «Только несколько доверенных людей да я», — сказал герцог. И он, Мейбор, оказался в числе немногих. А Баралиса исключили. Мейбор почитал своим долгом лично нанести советнику этот удар — жаль, что не смертельный.

Пара дней на охоте — как раз то, что ему нужно. Свежий воздух в легких, резвый скакун под седлом и хорошо заостренное копье в руке. Отличный случай показать свое искусство. Только вчера от портных доставили его новый гардероб, камзолы и плащи, способные привлечь к себе внимание. Эта охота принесет ему большой успех.

Мейбору также очень хотелось поглядеть, какая дичь водится в горах. В Королевствах нет таких редкостных и опасных зверей, как барс. Надо надеяться, время года для них не слишком раннее.

Где же этот болван Кроп? Если и сейчас никто не откликнется, он войдет.

Дверь отворилась, и появился слуга с горшком в одной руке и полотняной нижней рубашкой в другой. Мейбор и раньше имел дело с Кропом и знал, что пытаться пройти мимо него бесполезно.

— Как твой хозяин? — спросил Мейбор.

— Спит.

— Да нет, дурак ты этакий, я спрашиваю, как у него дела.

— Спит он.

Мейбор начинал терять терпение. Очень громко, словно говоря с глухим, он сказал:

— Я хочу знать, есть ли улучшения в здоровье твоего хозяина.

— Он спит со вчерашнего утра.

Борк, ну и урод же этот парень! Рожа обвислая, словно пустой кошелек, глазки-бусинки близко посажены, бачки — точно метелки, а волосы в носу почему-то рыжие. Таких как он, надо душить в колыбели.

— Что стряслось с твоим хозяином во время боя? Отчего он лишился чувств?

Кроп пораздумал немного.

— Захворал он, ваша милость.

Столь же туп, сколь и уродлив. Незачем с ним дальше толковать. Притом он слишком хорошо вышколен, чтобы выдать какой-то секрет.

— Если твой хозяин проснется, скажи ему, что его в отличие от меня не пригласили на охоту в горную резиденцию герцога. Понял?

— Да.

— Повтори. — Мейбор выслушал пересказ Кропа. — Хорошо. Смотри же передай ему. — Он повернулся и пошел было прочь, когда ему в голову пришла одна мысль. — Это твоего хозяина рубашка? — Кроп кивнул, и Мейбор выхватил ее у него из рук. Растерявшийся Кроп не успел ему помешать. Мейбор торжествующе улыбнулся и ушел.

Он сунул рубашку за пазуху, обдумывая то, что услышал от Кропа. Если Баралис проспал целые сутки, то он, должно быть, в самом деле тяжко болен. Но, зная королевского советника, Мейбор не думал, что эта болезнь станет причиной его смерти. Баралис хоть и хилый, а живучий. Мейбор спрятал руки под плащом, идя через двор, где дул сырой северный ветер. Баралису надо как-то помочь в переселении на тот свет. Нельзя допускать, чтобы он и впредь рушил планы Мейбора и публично унижал его. Список долгов Баралиса все растет: тут и несколько покушений на жизнь Мейбора, и гибель его коня, и крушение его честолюбивых замыслов — и, наконец, пропажа его дочери. У Мейбора сжалось горло, и он замедлил шаг. Что сталось с Меллиандрой, его ненаглядной жемчужиной? Какой же он был дурак! Не надо было принуждать ее идти замуж за Кайлока. Она упряма и горда — в точности как он, ее отец, — и к делу следовало подойти совсем по-другому. Мейбор остановился у амбразуры, глядя на тихие серые воды Большого озера. Где она теперь? Далеко, должно быть, — она бежит все дальше и дальше, боясь его гнева. Трафф ее ищет, но Мейбору не слишком хочется, чтобы бывший наемник Баралиса нашел его дочь. Человек этот опасен, непредсказуем да к тому же убежден, что Меллиандра теперь принадлежит ему.

Как мог он, отец, обещать руку своей дочери наемнику? Мейбор тяжело привалился к сырой стене, осознав всю меру своей глупости. Это все из-за Баралиса: с тех пор как тот начал строить свои козни, Мейбору загорелось побить советника его же оружием. А теперь все вконец запуталось!

Самообвинение было для Мейбора новым и болезненным чувством. Он не привык копаться в себе, он привык действовать. Вот что: надо написать Кедраку и велеть ему разослать грамоты во все города и селения Четырех Королевств. Он назначит награду в пятьсот золотых за сведения о своей дочери. И не только это: он заявит публично, что прощает Меллиандре ее непослушание и обещает, если она вернется, принять ее с любовью в лоно семьи.

Мысли Мейбора лихорадочно метались. Он сегодня же отошлет письмо. Он твердо вознамерился вернуть свою дочь домой. Если она и не станет женой короля, в Брене полно богатых вельмож, которые рады будут взять ее за себя. Он явственно видел ее перед собой: ее темно-синие огненные глаза, ее белоснежную кожу. Она у него красавица, в этом нет сомнений. Счастье, что она пошла в него, а не в мать.

Мейбор едва сдерживал волнение. Быть может, через каких-нибудь несколько недель Меллиандра уже благополучно вернется в замок Харвелл. Он устремился вперед легким шагом, напевая веселую песенку, слова которой давно позабыл. Еще совсем рано: если он поторопится, то успеет написать и отослать письмо перед отъездом на охоту.

У самых своих покоев он услышал:

— Лорд Мейбор, могу ли я сказать вам несколько слов?

Это был лорд Кравин, который сидел с ним рядом на пиру в честь приезда.

— Разумеется. Пойдемте ко мне.

— Лучше будет, если вы немного пройдетесь со мной.

Многообещающее начало. Очевидно, не только в замке Харвелл стены имеют уши. Мейбор кивнул, взбудораженный внезапным падением в шелковые тенета интриги.

Кравин показывал дорогу — важный, с таким же, как у герцога, аристократическим носом. Его виски уже тронула седина, а волосы были коротко острижены. Они пришли в тихий, обсаженный деревьями двор, и лишь тогда Кравин заговорил:

— Герцог на несколько дней уезжает из города. Я слышал, вы едете с ним?

— И что же?

— Было бы лучше, если бы вы остались.

— Зачем?

— В отсутствие герцога мы могли бы свободно поговорить и обсудить наши общие интересы.

Перед Мейбором встала нелегкая задача: он любил охоту.

— А не могли бы мы поговорить по моем возвращении?

— Воля ваша. Но я не настолько глуп, чтобы говорить о чем-то, если опасаюсь, что мои слова могут достигнуть ушей герцога.

— Но отказаться от поездки теперь значило бы обидеть его светлость. — Мейбора соблазняла мысль о заговоре, но еще соблазнительнее было бы сблизиться с герцогом. Пара охотничьих подвигов — и они могли бы стать друзьями на всю жизнь.

— Герцог даже не заметит, что вас нет. Его внимание поглощено дичью, более хитрой, чем барс.

— Женщины? — с невольной тоской произнес Мейбор. Давненько уже не ласкал он круглый животик какой-нибудь сочной бабенки. Он не знал, как достать женщин в чужом городе. Все дворцовые служанки были либо стары, либо чересчур костлявы.

— Одна-единственная женщина. Говорят, последняя пассия герцога всколыхнула его угасший интерес. — Кравин прищурился. — А вы, лорд Мейбор, не желали бы утешиться подобным же образом?

— На свой аппетит я не жалуюсь.

— Я мог бы прислать несколько молодых особ в ваши покои нынче вечером.

Это качнуло чашу весов. Охота подождет. Ночь с женщиной куда притягательнее.

— Я передам герцогу мои сожаления — я чувствую признаки легкой лихорадки.

Кравин склонил голову:

— Я найду вас, когда придет время.

— До скорого свидания. — Мейбор вернул поклон и поспешил добавить: — Смотрите же, пришлите обещанное.

Ответив на это чрезвычайно прохладной улыбкой, Кравин вернулся во дворец.

Мейбор еще немного постоял во дворе, продуваемом резким, но не холодным ветром с озера. События принимают интересный оборот. Сейчас он вернется к себе, напишет сыну письмо касательно Меллиандры, вздремнет немного, чтобы восстановить силы, и начнет готовиться к веселой ночи. А интрига послужит приправой к веселью.

Придя к себе, Мейбор вспомнил, что за пазухой у него лежит рубаха Баралиса. Он широко улыбнулся: устроит он скоро каверзу своему неприятелю.

Несмотря на свою решимость встречать презрением все новые наряды, Мелли не могла не залюбоваться собой в зеркале. И цвет, и покрой, надо сознаться, пришлись ей весьма к лицу. Она всегда любила голубое, а подол платья украшала превосходная вышивка. Раковины и морские звезды плавали там среди шелковых волн. Это, должно быть, тулейская работа, а значит, и стоит недешево. Бэйлор не жалеет денег.

С этим платьем, однако, возникло некоторое затруднение: не так легко упрятать нож за мягким корсажем. Мелли присела на край кровати. Да нужен ли он ей, нож? Она оказалась совсем не в том положении, как ей представлялось. Совсем не в столь уж опасном. У герцога большая власть, но Мелли не верилось, чтобы он мог принудить ее силой. Ведь он наверняка порядочный человек. Хотя Эдрад из дувиттской гостиницы тоже казался ей порядочным. Мелли принялась заворачивать нож в тряпицу. Береженого бог бережет.

Старая свинарка, имени которой они так и не узнали, подарила ей этот нож. Пока он был при Мелли, она чувствовала себя в безопасности. Он стал для нее скорее талисманом, чем оружием. Мелли пыталась пристроить завернутый нож так, чтобы он меньше бросался в глаза. Впервые в жизни ей захотелось, чтобы грудь у нее была побольше. У Каринеллы, дочери госпожи Геллиарны, груди как тыквы — вот кто бы мог упрятать за корсаж целый арсенал!

Послышался легкий стук, и вошел Бэйлор с широкой улыбкой на лице.

— Доброе утро, моя дорогая.

Мелли не могла не улыбнуться ему в ответ. Он был прямо-таки ослепителен в своих новоприобретенных, отливающих золотом блестящих шелках. Мелли видела свое отражение на его туго обтянутом тканью животе.

— День обещает быть ясным, дорогая, — как раз для путешествия. — Он потрепал Мелли по плечу. — А ты просто прелесть.

— Вы тоже, Бэйлор.

Комплимент явно доставил ему удовольствие.

— Благодарствую, дорогая моя. Этот шелк прибыл из самого Исро. — Подобрав живот, он окинул себя взглядом в зеркале.

Мелли поняла, что ей нравится Бэйлор: он всегда пребывал в хорошем настроении и был добр с ней, хотя ничто его к этому не обязывало.

— Его светлость ждет.

Она была готова к этому, и все-таки по спине прошел холодок. Последующие несколько дней определенно изменят всю ее жизнь. Она может убежать от герцога, убить его, встретить знакомого своего отца, даже уговорить, чтобы ее отпустили на волю. Все может статься. И Мелли, застегивая плащ и спускаясь вниз к герцогу, молилась, чтобы все обернулось к лучшему.

Злючка Тарисса дралась нечестно и не брезговала пускать в ход женские чары. Они сражались на коротких мечах посреди южного поля. Джек дрался с ней впервые и сделал большую оплошность, дав ей фору ввиду ее девичьей слабости. Свои мозоли она заработала кровью. И судя по тому, как она только что полоснула его по запястью, Джек скоро поможет ей нажить парочку новых.

На лице ее вспыхнула дрожащая, тревожная улыбка. Наступавший Джек пожалел ее и стал пятиться. Это было ошибкой, и он выругал себя за то, что не смекнул этого раньше: Тарисса ринулась вперед как молния. Сильный удар по уже поврежденному запястью — и меч мигом вылетел у Джека из руки. Тарисса прыгнула, как кошка, и перехватила его за рукоять, не успел он коснуться земли.

— Ха! — вскричала она.

Ее торжествующая улыбка была самым досадным и самым великолепным зрелищем, которое он видел в жизни.

— Значит, Ровас полагает, что ты готов? — дразнилась она, помахивая у него под носом собственным его клинком. — Будем надеяться, что в форте женщин нет. А то увидишь этакое беззащитное создание и сразу растаешь.

— Ах, растаю? — Быстрым движением левой руки он отнял у Тариссы оба клинка и повалился с ней в грязь, прижав ее к земле. — Ну, проси теперь пощады, беззащитное создание!

Тарисса выпятила губы, напрашиваясь на поцелуй. Джек не смог устоять и подался ей навстречу. В тот же миг она схватила его за горло.

— Ну уж нет!

Они катались по грязи, и лягались, и смеялись, и щипались, и старались сорвать друг с друга башмаки. Впервые за два дня они оказались одни, и Джек наслаждался каждой минутой их близости.

Ровас час назад уехал на рынок, а Магра, занятая большой весенней уборкой, разрешила им немного погулять вдвоем. Когда они рука об руку шли на поле, Джек решил не упоминать о том, что было между ними ночью, пока Тарисса первая об этом не заговорит.

Поднявшись на ноги, она протянула ему руку.

— Пошли. Надо почиститься.

Джек подумал, что они вернутся в дом, но Тарисса прошла мимо и направилась куда-то за деревья. Земля под ногами была мягкая. Последние дни выдались такими теплыми, что почти весь снег сошел и почва напилась допьяна. Легкий ветерок овевал их лица, но не мог высушить грязь на щеках.

— Сюда, — сказала Тарисса, раздвинув какие-то кусты и спускаясь по каменистому склону. Джек последовал за ней. Внизу тек ручей. Перевалив через порожек, он вливался в пруд, самый чистый и яркий из всех виденных Джеком. В тени еще белел снег, но по краю воды шла зеленая с желтым кайма. Горделивые золотые нарциссы качали головками на ветру.

— Красиво, правда?

— Просто замечательно, — сказал Джек.

Вода играла у берега, плескаясь, лепеча и сверкая, как кристалл. Две ивы свесили над прудом свои нагие ветви, и где-то в траве слышались первые любовные зовы весны.

Тарисса взяла Джека за руку и подвела его к воде. Скинув башмаки, она попробовала воду пальцем ноги, скривилась и тут же отдернула ступню.

— Она холоднее, чем кажется на вид.

Свет, отражаясь от воды, играл на ее лице. В ореховых глазах плясали золотые искорки под стать нарциссам на берегу. На щеке красовался грязный подтек. Джек снял с себя жилет, окунул в воду и стал осторожно оттирать грязь с ее лица. Кожа Тариссы была теплой и гладкой, как медная лампа, и грязь отошла сразу. Джек занялся ее руками, раздвигая пальцы, чтобы лучше оттереть их. Жилет он то и дело полоскал в воде. Потом настала очередь ног. Джек задрал ей платье до колен и с любовным тщанием начал отмывать лодыжку, пальцы, подъем. Он не останавливался, пока не отмыл все дочиста. Подняв голову, он увидел на ее глазах слезы.

— Что с тобой?

— Прости меня, Джек.

— За что?

Она не ответила, зато нагнулась и поцеловала его. Джек ощутил на губах соленый вкус слез. За что он должен ее прощать? Воспоминание о той ночи, когда они были вместе, сверкнуло в мозгу, и Джек уже не мог остановиться. Все вопросы утратили свой смысл, когда она прильнула к нему. Он обнял ее за талию. В его ладонях колыхался живой соблазн.

Миг спустя она высвободилась — и у Джека осталось чувство, что он, как и в поединке, опять поддался на ее ловкий финт.

— Кем была для тебя Мелли? — спросила она, снова направив его мысли в иное русло.

Джек подумал немного и сказал:

— Другом.

— Она тоже сбежала из дома?

Как Тарисса догадалась? Он ведь не говорил ей, что сбежал. Джек удивлялся обороту, который принял их разговор. Почему Тариссе в этом красивом укромном уголке вздумалось вдруг говорить о прошлом?

— Мы оба боялись оставаться в замке Харвелл. — Он не хотел ей лгать, но и правду сказать был не готов.

— Это как-то связано с тем, что случилось с тобой на днях, когда ты вошел и упал в обморок у очага? — Тарисса взяла его руку в свои. — Я же знаю, Джек, ты не такой, как все. Это стало ясно, как только ты обрушил полку в огонь. Почему ты не хочешь рассказать мне о себе? Неужто правда так ужасна?

Джек склонился над прудом. Два лица отражались в воде, и он не сразу понял, которое из них его. В мягком полусумраке рощи оба изображения казались одинаковыми. Он вдруг понял, что ей можно рассказать все. Нет у него человека ближе Тариссы. Она великодушна и добра — он может ей довериться.

— Однажды утром — тому уже несколько месяцев — я сжег первую закладку утренних хлебов. Я пришел в ужас — мастер-пекарь спускал с мальчишек шкуру и за меньшее. У меня заболела голова, а когда я очнулся, то лежал на полу, а сгоревшие хлебы только начали подрумяниваться. — Джек посмотрел на Тариссу — как она воспринимает его рассказ. Она улыбалась мягко и ободряюще, и он продолжил: — Это было колдовство, и мне ничего не оставалось, как только покинуть замок. Иначе меня побили бы камнями. — Это был не конец рассказа, и Тарисса, зная это, не торопила его. — Эти несколько месяцев я испытывал чувство, будто что-то тянет меня за собой. Заводит меня в переделки, над которыми я не властен, заставляет делать что-то помимо воли. Да, что-то влекло меня вперед, но я не знал, куда и зачем. Когда Ровас сказал мне, что Халькус может вступить в войну с Бреном, во мне словно щелкнуло что-то. Мне захотелось все бросить и бежать туда, где воюют. В тот день, когда я захворал, Ровас сказал что-то об империи крови... — Джек помедлил — эти слова и теперь преследовали его. — Тарисса, когда я услышал это, в душе у меня словно повернули нож. Ноги у меня подкосились, и весь мир будто сгрудился вокруг. Я подумал, что схожу с ума. — Теперь его била дрожь — это воспоминание почти невозможно было выразить словами. — Меня словно наказывали за то, что я чего-то не понимаю.

— Чего именно? — спросила Тарисса. Джек криво улыбнулся:

— Не знаю. Быть может, своего предназначения в этой войне.

— Ты и теперь чувствуешь это свое предназначение?

Она умна, ей палец в рот не клади — сразу уловила самую суть дела.

— Нет. В ту ночь со мной что-то приключилось. Я не знаю что, но чувствую, что стал свободен. Точно я жил со связанными за спиной руками, и вдруг кто-то перерезал путы.

— Это случилось в ту ночь, когда я пришла к тебе. — В словах Тариссы не было вопроса.

— Не знаю, что бы я делал без тебя. — Джек взял руку Тариссы и поднес к губам. — Той ночью ты спасла меня. Кто бы ни разрезал мои путы, он нанес мне глубокую рану, а ты остановила кровь. Я никогда не забуду, что ты для меня сделала. Никогда.

Тарисса нагнулась и поцеловала его в лоб.

— Для тебя я готова на что угодно.

Услышав это, Джек понял, что такое истина и что такое дружба. Он не сомневался — она и правда сделала бы что угодно ради него. А он — ради нее. Он понял, что любит эту девушку с каштановыми волосами. Он прижал ее к себе и держал так, пока тени от ив не легли на пруд.

Уже вечерело, когда они повернули назад. Стало холодно, и ветерок пускался во все тяжкие, чтобы сойти за ветер. В отдалении светились окна дома, и никому из них не хотелось возвращаться туда. Тарисса взяла Джека под руку, и через каждую пару шагов они останавливались, чтобы поцеловаться.

— Теперь, когда ты свободен в своих поступках, — сказала она, — что ты собираешься делать?

Два последних дня Джек только и думал об этом. Он был уверен лишь в одном: Тарисса должна уйти с ним, что бы он ни решил. Он пришел сюда, владея двумя ремеслами — пекаря и писца, — а уйдет, овладев третьим ремеслом: солдата. Обладая столькими навыками, он уж как-нибудь да прокормит себя и Тариссу. Вопрос лишь в том, где начинать свою новую жизнь. В Королевства он больше не вернется, и у него пропало желание увидеть город своих снов. Значит, Брен отпадает. А Халькус, сколько бы Джек здесь ни прожил, всегда останется для него вражеской страной. Остаются Аннис и Высокий Град.

Высокий Град — город-крепость. Получивший свое имя из-за неприступных стен, он почти ровня своему главному сопернику, Брену. Он знаменит тем, что производит лучшее на Севере оружие, а искусство его инженеров вошло в легенду. Если грянет война, Высокий Град, несомненно, будет играть в ней одну из первых ролей.

Аннис же слывет городом красоты и учености, искусных ремесленников и художников. У матери Джека был резной браслет из кости, украшенный серебром и кварцем. Когда Джек спросил, откуда он, мать ответила, что он сделан в Аннисе. Быть может, туда и пойти? Не для того, чтобы узнать что-то новое о матери — она сказала, что купила свой браслет у коробейника, зашедшего в замок Харвелл, — а потому, что в этом городе, похоже, ценят честный труд и мастерство. Если он не сумеет устроиться пекарем или писцом, его новое боевое ремесло рано или поздно найдет себе применение. Пусть Аннис не военный город — он тем не менее будет сражаться, если окажется под угрозой.

— Мы, пожалуй, пойдем в Аннис, — сказал Джек.

— Мы?

Джек немного опешил и довольно глупо осклабился.

— Ну да, я надеялся...

— Ах, ты надеялся? — вскричала Тарисса, уперев руки в боки. — Так вот, в другой раз спроси, прежде чем надеяться. — Голос был груб, но глаза выдавали ее.

Джек подхватил ее на руки, хотя она лягалась, царапалась и визжала.

— Пойдешь со мной в Аннис? — спросил он, крепко держа ее. — Или скинуть тебя с горки?

Тарисса, багровая как свекла, била ногами по воздуху.

— Нет тут горки, — крикнула она.

— Ну что ж, тогда я буду нести тебя, пока не найду хорошую горку. — Джек перекинул ее через плечо, как мешок с зерном, и повернул обратно в ту сторону, откуда они шли. Тарисса завизжала с новой силой, упершись коленями ему в грудь и молотя кулаками по спине.

Джек, насвистывая, пустился бегом — насколько ему это удавалось с его ношей. Это, кажется, возымело желаемое действие, потому что Тарисса перестала драться и крикнула:

— Ладно, ладно, я пойду с тобой в Аннис, только отпусти!

Джек держал ее крепко.

— Ты обещаешь?

— Да! — Он поставил Тариссу на землю и стремглав понесся к дому, а она — за ним вдогонку.

Никогда в жизни Джек не был так счастлив. Он боялся, что Тарисса не захочет идти с ним: ведь всю свою жизнь она прожила здесь, в Халькусе. Ровас может быть кем угодно: лжецом, мошенником и грубияном, но он хорошо обеспечивал свою семью, а теперь Тариссе придется расстаться с благополучной, налаженной жизнью. Она многим рискует, уходя с ним. Неизвестно еще, что предпримет Ровас, увидев, что Тарисса с матерью ушли. Он считает их своей собственностью и вряд ли смирится с тем, что они покинут дом без его разрешения.

Джек чмокнул Тариссу в щеку. Нет, он ее не подведет.

Нет ничего такого, чего бы он ни сделал для нее. Воображение Джека летело, опережая ноги. Он будет работать день и ночь. Уж кто-нибудь да возьмет его пекарем. А вечерами, при свечах, он будет переписывать бумаги. Больше не надо опасаться, как бы люди не узнали, что он не такой, как все: колдовство, похоже, осталось в прошлом. Если же оно опять заявит о себе, Джек наверняка справится с ним. Он справится с чем угодно, лишь бы Тарисса была с ним.

Будут, конечно, и трудности. У него нет рекомендательных писем, нет свидетельства, подтверждающего, что он умеет то-то и то-то. С деньгами будет туго, и какое-то время придется бедствовать. И еще Магра. Она должна уйти с ними — по-другому Тарисса не согласится. Они мать и дочь, а Джек понимал, что такое семья. В Аннис они пойдут втроем.

Джек знал, что берет на себя большую ответственность, но чувствовал, что должен пойти на это — не только ради Тариссы, но и ради себя. Две ночи назад он стал легче и куда свободнее, чем на протяжении многих месяцев, но эта невесомость, это отсутствие всяких уз, всякой ответственности и всякой судьбы наделяло его ощущением, родственным голоду. В жизни должен быть какой-то смысл. Он не хочет бесцельно плыть по течению, ничего не свершая и беспокоясь только о еде да одежде. Его спина создана для более тяжелой ноши.

Целью жизни станут для него Тарисса и Магра. Все свое время, исключая часы, отданные сну, он будет работать, чтобы дать им необходимое. Эта ноша желанна для него.

Поиграв еще немного в догонялки, Джек решил сдаться. Тарисса устремилась к нему, смеясь, ругаясь и еле дыша.

— Значит, ты вынуждаешь меня идти с тобой в Аннис?

— Не захочешь же ты нарушить свое обещание.

— Я не захочу оставаться здесь без тебя, вот что. — Она подняла голову и поцеловала его. — Я люблю тебя, Джек, — сказала она, взяла его за руку и повела к дому.