Изменник

ПРОЛОГ «ОБЪЯТИЯ БОЛИ»

Нет ничего вне Вселенной. Небытие это называется гиперпространством.

Крошечная частица бытия зависла в небытии. Частица эта называется космическим кораблем.

Частица не знает ни движения, ни неподвижности, ни направления, ибо нет расстояний и направлений в небытии. Она находится там вечно или меньше мгновения, ибо и времени нет в небытии. Время, расстояние, направление имеют значения только внутри частицы; и частица поддерживает их существование лишь благодаря абсолютному отчуждению того, что внутри, от того, что снаружи.

Частица сама по себе и есть вселенная. Нет ничего вне вселенной.

Джейсен Соло висит в белом свечении, впитывая радужные цвета боли. Глубоко в инфракрасном он находит пепел жажды, который сжигает его горло. Выше, в видимой части спектра, сверкают пурпурные провода-щупальца, впивающиеся в его плечи; и суставы в бедрах рассыпаются, как стеклянное крошево, со звуком, напоминающим предсмертные вопли золотых иторианских астрофлор.

Вот зеленый цвет — жадно лижет его оголенные нервы пупырчатыми языками кислоты; и тут же голубые молнии, от разрядов которых его измученное тело сотрясается в конвульсиях. И выше всего, за пределами ультрафиолетового отчаяния, преследующего его и здесь — за пределами предательства, позволившего йуужань-вонгам захватить его; предательства, толкнувшего его в «объятия боли»; предательства Вержер, которой он доверился — Джейсен находит вспышки радиации, беззвучно сыплющие искры в его мозг. Это излучение того же цвета, что и смерть его брата.

Анакин, — стонет он из глубин своей боли. Анакин, как можешь ты умереть?

Были смерти в их семье и раньше: не раз он думал о Джейне, что она погибла, и об отце, и о матери, и о дяде Люке. Он скорбил, оплакивал потерю — но это всегда оказывалось ошибкой, недоразумением, даже преднамеренным обманом…

В конце концов они всегда возвращались к нему.

Но только не Чубакка.

Рухнув на Сернпидал, луна унесла не только жизнь Чубакки, но и волшебные чары, которые, как казалось, всегда охраняли их. Что-то во вселенной сдвинулось, и в реальности появилась брешь; через эту брешь в их семью проникла смерть.

Анакин… Джейсен видел его смерть. Чувствовал его смерть сквозь Силу. Видел его безжизненное тело в руках йуужань-вонгов. Анакин даже не исчез. Он просто умер.

В одно невыносимое мгновение Анакин перестал быть братом, с которым Джейсен играл, которого дразнил, за которым присматривал, которого Джейсен разыгрывал, с которым дрался и вместе тренировался, о котором заботился и любил — и стал… чем?

Предметом.

Останками.

Не человеком, не личностью. Все, что осталось от Анакина — это образ, который Джейсен сохранил в своем сердце. Образ, который Джейсен запретил себе видеть.

Каждое движение Анакина — его самоуверенная усмешка, так похожая на отцовскую; горящий непреклонной волей взгляд, зеркальное отражение взгляда их матери; непринужденная грация воина, совсем как у дяди Люка — теперь лишь всплески радиации, растекающейся по костям Джейсена, сжигающей мозг, пока кипение внутри черепа не начинает угрожать взорвать его. Но когда Джейсен отводит взгляд от Анакина, он не видит ничего, кроме боли.

Джейсен не может вспомнить, на корабле ли он, или все еще на поверхности планеты. Он натыкается на смутное воспоминание о пленении на борту «летающего мира» йуужань-вонгов, но уверенности, случилось ли это с ним или с кем-то другим, нет. Имеет ли какое-нибудь значение — он это или кто-то другой, — Джейсен тоже не может вспомнить.

Ему знакомо лишь белое свечение.

Он вспоминает, что попадал в плен и раньше. Он вспоминает Белкадан и свою напрасную мечту об освобождении рабов, вспоминает непреодолимый ужас от осознания бесполезности воздействия на йуужань-вонгов Силой. Он вспоминает «объятия боли»; вспоминает, как дядя Люк спас его в тот раз.

Мастер Люк.

Мастер Скайуокер.

Джейсен вспоминает Вержер.

За этим следует воспоминание о королеве воксина, от которого память с легкостью, вызванной отчаянием, возвращается к смерти Анакина. Тело Анакина плывет по горящему озеру, и мучения его куда ужасней, чем те, которые обрушились на тело Джейсена.

Джейсен знает — разумом, расчетливо, отстраненно — что когда-то он жил вне белого свечения. Он знает, что когда-то чувствовал счастье, удовольствие, сожаление, гнев и даже любовь. Но все это лишь призраки, тени, шепчущие сквозь вой боли, наполнившей его сущность и все сущности, которыми он когда-либо станет. Тот простой факт, что свечение когда-то началось, не означает, что оно когда-нибудь закончится.

Джейсен существует вне времени. Ему знакомо лишь белое свечение и Сила.

Сила становится воздухом, которым он дышит — прохладным прикосновением разума, нежным бризом из другого, здравого мира — хоть его способность воспользоваться ее мощью не больше способности спрятать в карман ветер. Сила окружает и наполняет его, принимает его страдание и поддерживает его сознание.

Она напоминает, что отчаяние приходит с темной стороны, и что он может черпать волю к жизни из упорного шепота своих воспоминаний. Он чувствует, как где-то вдалеке бриз скручивается в вихрь гнева, черной ярости, боли и отчаяния; сжимается до алмазной твердости и вновь рассыпается в графитовую пыль. Через связь, соединяющую их с рождения, Джейсен чувствует, что его сестра-близнец падает во тьму.

Джейна, — умоляет он, закрыв свое сердце.

Не делай этого.

Джейна, держись…

Но он не позволяет себе прикоснуться к ней сквозь Силу; она не должна узнать его мучений — ее боль и так слишком сильна, и новые страдания только подтолкнут ее к тьме. Теперь и его связь с сестрой становится орудием пытки.

Джейсен стал линзой, вновь и вновь замыкая спектр мучений на чистую сверкающую боль. Белую боль. Словно в вечном слепящем полудне ледяного Хота, Джейсен Соло висит в «объятиях боли». Однажды к его подбородку прикасается рука, и в белое свечение начинает втекать время.

Рука эта не принадлежала ни человеку, ни вуки — никому из семьи или друзей: четыре противопоставленных, костлявых, словно когти хищника, пальца — но прикосновение было теплым, живым, и в какой-то степени дружелюбным. Боль отступала от его сознания, пока он не почувствовал, что снова может думать. Все же она не исчезла совсем, а затаилась где-то на дне, в ожидании. Он знал, что она вернется, и будет течь сквозь него волнами, но пока что…

Потоки боли медленно иссякали, и Джейсен смог открыть глаза. Рука, разрушившая его единение со свечением, принадлежала Вержер. Она стояла внизу и разглядывала его широко раскрытыми нечеловеческими глазами; ее пальцы скользнули по его щеке. Джейсен висел лицом вниз в двух метрах от пола — над сочной поверхностью, состоящей из скрученных гладких волокон зеленого и коричневого цвета, похожих на мышцы и сосуды. Стены были покрыты слоем влажного ила с тяжелым запахом органических выделений: пота банты или помета крылана-осоеда. Из темноты сверху свисали цепкие стебельки с усыпанными пылающими шарами кончиками, которые пялились на Джейсена из паутины, сотканной извивающимися и скручивающимися щупальцами. Он понял: враг наблюдает. Что-то похожее по ощущениям на когти, острые и крепкие, зафиксировало его голову, и Джейсен не мог даже обернуться, чтобы посмотреть, что же его держит.

Его руки были широко раскинуты; вытянуты и выкручены до такой степени, что в плечах трещали суставы. Лодыжки были так крепко сжаты тисками, что кости царапали друг друга.

И тем не менее, самую невыносимую боль Джейсен испытывал, глядя на Вержер и вспоминая, как доверился ей. Вержер убрала руку, и стала сжимать и разжимать пальцы, глядя на них с выражением, которое на человеческом лице могло бы сойти за улыбку — как будто впервые видела это странное устройство, которое могло оказаться и не рукой вовсе, а, скажем, игрушкой.

— Среди наших хозяев, — обыденно произнесла она, словно продолжая дружескую беседу, — для воина в таком положении не считается позором умолять о смерти. Иногда, в награду за выдающуюся храбрость, эти просьбы выполняются. На этом самом корабле некоторые уже шепчутся, что нападением на королеву воксина ты заслужил подобную честь. С другой стороны, мастер войны уже объявил, что он предназначает тебя в жертву Истинным Богам. Это также великая честь. Ты понимаешь это?

Кроме того, как сильна его боль, и как подло его предали, Джейсен не понимал ничего.

— Я…

Это слово оцарапало его горло, как будто он вдохнул осколки транспаристила. Джейсен моргнул, крепко зажмурил глаза, так что перед ними запылали маленькие галактики, и все равно произнес:

— Я доверял тебе.

— Да, доверял, — Вержер раскрыла свою квадратную ладонь, словно собралась поймать падающую слезу, и улыбнулась ему.

— Почему? — Джейсену не хватало дыхания, чтобы дать ответ; что же, он вскоре понял, что ответа от него и не ждут. Она была настолько чужой… Выросший на Корусканте, в центре Галактики, он не мог припомнить ни разу, чтобы там перед его глазами не толпились десятки… сотни, даже тысячи… глубоко различных рас, стоило только выглянуть из фальшивого голографического окна спальни.

Все галактические дороги вели к Корусканту. Каждая разумная раса имела там свое представительство. Фанатизм был незнаком ему; Джейсен так же был не в состоянии испытывать неприязнь или недоверие к кому-то, кто принадлежал к незнакомой расе, как и не в состоянии был дышать метаном. Но Вержер… Гибкое компактное тело; длинные, непривычно подвижные руки, словно обладающие дополнительными суставами; ладонь, в раскрытом виде напоминающая ствол андоанского горного полипа; птичьи колени над ступнями с постоянно растопыренными пальцами… — Джейсен точно, стопроцентно был уверен, что подобных Вержер он раньше не встречал.

Узкие, вытянутые, как капли, яркие глаза; едва заметные усики по бокам широкого, выразительного рта… но насколько выразительного?

Откуда ему знать, что на самом деле означает изгиб ее губ? У человека это можно было бы принять за улыбку, но в Вержер не было ничего человеческого. Что, если представители ее вида использовали для выражения невербальных сигналов гребень переливающихся перьев на голове: как раз сейчас Джейсен смотрел, как поднялись и повернулись перья на затылке ее сплюснутого черепа, сменив звездно-серебристый цвет на красный, словно вспышка бластерного выстрела.

Соответствовало ли это улыбке? Или невозмутимому пожатию плеч? Или демонстрации превосходства хищника? Откуда ему было знать? Как он мог вообще доверять ей?

— Но ты… — просипел он. — Ты спасла Мару.

— Спасла? — безмятежно прощебетала Вержер. — Если и так, то какой смысл ты видишь в этом?

— Я думал, что ты на нашей стороне…

Она приподняла лохматую бровь.

— Нет никакой «нашей стороны», Джейсен Соло.

— Ты помогла мне убить королеву воксина.

— Помогла тебе? Возможно. Возможно, я использовала тебя; может быть, у меня были свои причины желать ей смерти, и ты оказался подходящим орудием. Или все же моя истинная цель — это ты; я отдала свои слезы для Мары… помогла тебе пережить столкновение с королевой воксина… возможно, все это было сделано для того, чтобы ты оказался здесь и окунулся в «объятия боли».

— Что… — заставил себя произнести Джейсен. — Что из перечисленного?

— А ты как думаешь, что?

— Я… Я не знаю… Как я могу знать?

— К чему спрашивать у меня? Или ты ждешь, что я стану просвещать джедая в вопросах познания?

Джейсен напрягся. Несмотря на захват, в котором он находился, он был не настолько сломлен, чтобы не увидеть, когда его дразнят.

— Что тебе нужно от меня? Почему ты это сделала? Зачем ты здесь?

— Хорошие вопросы, Джейсен Соло, — ее перья рассыпались веером, словно шлифованные грани колоды для игры в сабакк в руках опытного дилера.

— Это будет почти что правдой, если я скажу, что я посланец печали — глашатай трагедии, несущий дары, чтобы освободить несчастных. Плакальщик с венками, чтобы украсить могилу. Жрец, исполняющий священные мистерии для мертвых…

У Джейсена закружилась голова.

— О чем ты говоришь? Я не… Я не могу…

Голос подвел его, и Джейсен устало обвис в своих путах.

— Конечно, ты не можешь. Достаточно того, что мертвые принимают предназначенные им страдания, справедливо ли будет требовать, чтобы они к тому же и понимали их?

— Ты говоришь…

Джейсен облизал губы, но язык был таким сухим, что лишь расцарапал их. «Я смогу принять это», сказал он себе.

«Может, я и не был настоящим воином, но умереть, как воин, я могу.»

— Ты говоришь, что собираешься убить меня.

— О нет, ни в коем случае. — Мелодичный перезвон, раздавшийся из ее рта, напоминал звучание эндорианских воздушных кристаллов; Джейсен решил, что Вержер так смеется. — Я говорю, что ты и так уже мертв.

Он не отрывал от нее взгляда.

— Ты навсегда потерян для миров, которые ты знал, — продолжила она, совершив плавный непривычный жест, который, скорей всего, означал пожатие плечами. — Твои друзья скорбят, твой отец гневается, а мать плачет. Твоя жизнь разрушена: между тобой и всем, что ты когда-либо знал, проведена черта. Ты видел границу дня и ночи на поверхности какой-нибудь из планет, разделяющую свет и тьму сумерками? Ты пересек эту границу, Джейсен Соло. Ясные дневные пейзажи — навсегда в прошлом.

Но не все, что он знал, было потеряно; не все — пока Джейсен жив. Он джедай. Он открылся, чтобы почувствовать…

— О, Сила, — прощебетала Вержер непринужденно. — Сила — это жизнь, при чем здесь ты?

Страдание и утомление вымыли из его сознания способность удивляться; его не заботило, как Вержер узнала о том, что он делает. Джейсен открылся Силе, позволил ее чистому водопаду пролиться сквозь него, растворяя его боль и тревогу… и наткнулся на некое присутствие в Силе, столь же мощное, как и его собственное. Вержер вся так и искрилась.

Джейсен пробормотал:

— Ты джедай…

Вержер засмеялась.

— Здесь нет джедаев, — сказала она и едва уловимо моргнула. У Джейсена в голове завернулся в воронку поток межзвездного газа, и в глазах его вспыхнула протозвезда. Она росла, набирала энергию и усиливала излучение, пока свечение внутри его черепа не затмило угольный угар помещения, в котором он находился. Сквозь сверкание белого свечения он услышал голос Вержер, бесстрастный и ясный, как свет далекого квазара.

— Я — твой проводник по стране мертвых.

Кроме этого он не услышал и не увидел больше ничего. В мозгу у Джейсена беззвучно взорвалась новая звезда, и вселенная исчезла. Секунды или столетия проносились мимо его забытья. Потом сознание вернулось к нему, и он открыл глаза, чтобы обнаружить, что по-прежнему висит в «объятиях боли», а Вержер по-прежнему стоит под ним. На ее лице было все тот же нечеловеческий отпечаток насмешливости.

Ничего не изменилось. Все изменилось. Вселенная стала пуста… Теперь.

— Что?.. — прохрипел Джейсен. Его горло горело, словно он целыми ночами вопил во сне. — Что ты сделала со мной?

— Ты не имеешь никакого доступа к Силе, так же как она к тебе. Вернуть все, как было? Как бы не так! Это, должно быть, присуще только человеку… Вы, млекопитающие, так импульсивны, так опрометчивы в своих поступках: прямо младенцы, пробующие на зуб бластер. Нет, нет, нет, малыш Соло. Сила детям не игрушка. Это великая мощь, куда более опасная, чем нелепые световые мечи, которыми вы так любите размахивать направо и налево. Так что я отняла ее у тебя.

Пустота вселенной выла в его голове. Ничего не осталось в ней, кроме бескрайнего межзвездного вакуума. Его тренировки, его талант, способности ничего не значили для безгранично равнодушного космоса; Сила стала всего лишь призраком из сна, от которого он только что очнулся. Джейна… Он отчаянно потянулся за контактом, который всегда присутствовал здесь, пытаясь отыскать сестру, своего близнеца; но его ужас и растерянность пролились в зияющую пустоту, которая заняла место их с Джейной связи.

Только тишина. Только пустота. Только сожаление.

Ох, Джейна, Джейна, прости меня… После разрушения их связи в Силе даже Джейна будет думать, что Джейсен мертв. Будет знать, что он мертв.

— Ты… ни за что… это невозможно…

Он едва узнал этот тонкий, потерянный во тьме шепот — его собственный голос.

— Но мне удалось. В самом деле, все эти упражнения с Силой — тебе будет лучше без них. Если ты будешь хорошо себя вести, я верну тебе Силу, когда ты повзрослеешь.

— Но… — Как только может вселенная оказаться такой хрупкой? Как может все, что ему присуще, так легко разрушиться? — Но я джедай…

— Ты был джедаем, — поправила Вержер. — Внимательно ли ты слушал? Что из того, что значит быть мертвым, тебе непонятно?

— Я не… — Джейсен закрыл глаза. На его ресницах копились слезы, и когда он открыл глаза, влага закапала прямо Вержер под ноги. Один из стебельков опустился пониже, чтобы рассмотреть его слезы.

— Я ничего не понимаю… Все потеряло смысл…

Вержер выпрямила свои птичьи ноги и приподнялась на цыпочки, ее широкий усатый рот оказался не более чем в десяти сантиметрах от уха Джейсена.

— Джейсен Соло. Слушай внимательно. — Ее голос был добрым и мягким, а в дыхании чувствовался запах специй, выросших в чужеродной почве. — Все, что я говорю тебе — это ложь. В каждом заданном тебе вопросе — ловушка. Ты не найдешь правды во мне.

Она приблизилась настолько, что ее усики защекотали ухо Джейсена, и прошептала:

— Из всего, чему ты не веришь, это — единственное, чему верить можно.

Джейсен уставился в ее глаза, их чернота была затягивающей, как межзвездное пространство. Он прошептал:

— Кто ты?

— Я Вержер, — просто ответила она. — А кто ты?

Она замерла в терпеливом ожидании, чтобы удостовериться, что у него нет ответа на этот вопрос; потом она отвернулась. Зев прохода раздвинулся — с влажным звуком, словно губы раскрылись для поцелуя — и Вержер покинула его, даже не оглянувшись на прощание. Стены и потолок заскрипели, как стариковские суставы, и «объятия боли» ужесточили хватку.

Джейсена Соло снова охватила агония. Только теперь с ним не было Силы — ни прохладного дыхания живого и разумного, ни присутствия Джейны, ни самой жизни. Там, где Джейсен, осталось только белое свечение.