Изменник

ГЛАВА ПЕРВАЯ КОКОН

Небольшой корабль из йорик-коралла вынырнул из небытия в разреженное межзвездное пространство, плотность материи которого измерялась парой атомов на кубический метр. Корабль выписал сложную дугу, изменив тем самым и вектор, и скорость движения, а затем унесся, оставив позади себя прямой, как лазерный луч, ионный след. Точка, из которой он ушел в гиперпрыжок, выбросила поток радиации.

Через неопределенное время, на неизвестном расстоянии, в регионе, неотличимом от первого, безопасном благодаря воздействию параллакса нескольких звездных скоплений, тот же самый корабль выполнил точно такой же маневр.

В этом длительном полете корабль мог врываться в реальное пространство несчетное количество раз, только чтобы еще раз исчезнуть в небытии.

Джейсен Соло висит в белом свечении, думает. Он начинает постигать уроки боли.

Свечение выплевывает его время от времени, словно «объятия боли» каким-то образом понимают его; словно они могут чувствовать пределы его выносливости. Когда лишняя минута в белом свечении начинает угрожать убить его, «объятия боли» раскрываются, и он соскальзывает в реальность этого помещения, этого корабля. Когда жар становится невыносимым, и его истощенные нервы и мозг перестают чувствовать ожоги, «объятия боли» укладывают его на пол, и он даже может поспать, пока остальные устройства — или существа, поскольку он не уверен, в чем же разница, и есть ли она вообще — умывают его и обрабатывают его раны, оставшиеся от царапающего, рвущего, пронзающего захвата «объятий боли». Еще больше устройств-существ ползают по нему, словно прядущие тараканы, вкалывая ему питательные растворы и воду, чтобы поддерживать в нем жизнь.

Даже без помощи Силы его джедайские способности позволяют ему пережить мучения; его разум вновь и вновь проходит сквозь медитативный цикл, который возводит стену самоконтроля между его сознанием и белым свечением. Несмотря на то, что его тело страдает, Джейсен может удерживать свое сознание за пределами боли. Но стена самоконтроля не вечна, а «объятия боли» терпеливы.

Они подтачивают его воображаемые заслоны с невозмутимым упорством морской волны, размывающей утес; скрытое чутье «объятий боли» каким-то образом позволяет им знать, что он защищает себя, и их натиск медленно нарастает, как шторм, превращающийся в ураган, пока стены не падают, и Джейсен не начинает биться в конвульсиях. И только тогда, дойдя до крайних пределов его терпения и перейдя их, обрушив на него целые галактики страданий, «объятия боли» медленно ослабевают.

Джейсену кажется, что белое свечение поглощает его — что «объятия боли» питаются его страданиями, но не так жадно, чтобы он не мог оправиться и перестать кормить их. За ним ухаживают, присматривают, как за блуждающей водорослью с чадианской глубоководной фермы. Его существование измеряется приливными циклами боли, которая накатывает, пока не достигает наивысшей точки, и отступает ровно настолько, чтобы он смог отдышаться. «Объятия боли» заботливы: они не позволяют ему утонуть.

Иногда, когда он выныривает из белого свечения, Вержер ждет его. Бывает, она сидит сбоку от него, и смотрит немигающим взглядом хищного крылана-осоеда; бывает, кружит по комнате, поднимая свои птичьи ноги, как когтистый аист, пробирающийся через болото. Очень часто она необъяснимо добра к нему и лично обрабатывает его раны со странно приятной заботливостью; и Джейсен гадает, не получил бы он, не услышал бы он больше, если бы не постоянное внимание стебельков, свисающих с потолка.

Все же чаще он просто сидит или лежит, и ждет. Он обнажен, и кровь сочится из его запястий и лодыжек. Хуже, чем обнажен — он совершенно лыс. Живые механизмы, ухаживающие за его телом, выщипали все его волосы. Все до единого — с головы, с рук, с ног, с лобка, из подмышек.

Выщипали его брови. Выщипали ресницы.

Однажды Джейсен спросил своим тонким, квакающим голосом:

— Как давно?

В ответ он получил лишь вопросительный взгляд. Он начал снова:

— Как давно я здесь?

Она плавно передернула плечами, что он обычно принимал за пожатие плечами.

— Давно ли ты здесь, неважно, так же, как и то, где это, собственно — здесь? Время и пространство принадлежат живущим, малыш Соло. Но ты к ним не имеешь никакого отношения, так же, как и они к тебе.

И всякий раз он получает подобные ответы на все свои вопросы; в конце концов он перестает спрашивать. Вопросы требуют усилий, на которые он не способен.

— Наши хозяева служат жестоким богам, — сказала Вержер, когда он во второй, или в пятый, или в десятый раз очнулся лишь для того, чтобы увидеть ее рядом с собой. — Истинные Боги постановили, что жизнь — это страдание, и дали нам боль, чтобы мы убеждались в этом все время. Некоторые из наших хозяев добиваются покровительства Истинных Богов, истязая себя; особенно этим славился домен Шаи. Они ныряли в «объятия боли», как ты или я могли бы нырнуть в бассейн. Возможно, они надеялись, что наказывая самих себя, они тем самым предотвращают наказание, которое им назначено Истинными Богами. В этом, надо полагать, они… э, прогадали. Но может быть — как любят шептаться их недоброжелатели — они просто привыкли наслаждаться болью. Боль может стать наркотиком, Джейсен Соло. Теперь ты это понимаешь?

Казалось, Вержер не волновало, ответит ли он; она была совершенно самодостаточна, болтая без умолку на любую произвольную тему, как будто наслаждаясь самим звуком своего голоса — но если его хватало на то, чтобы поднять голову, проквакать ответ или пробормотать вопрос — разговор немедленно переводился на тему о боли.

Им было о чем поговорить, и Джейсен узнал много важных вещей.

В первый раз истинное понимание урока пришло к нему однажды, когда он бился в мучительных конвульсиях на неровном полу. Сучковатые манипуляторы «объятий боли» по-прежнему придерживали его, но не крепко — лишь обозначая контакт, не более.

Они свисали расслабленными спиралями из волокнистых, узловатых связок растительного мускула, перемещавшегося и сокращающегося под кожистым потолком комнаты.

Эти минуты отдыха ранили Джейсена почти так же, как и пытки: его тело медленно, но верно восстанавливало свою форму; суставы становились на места, а растянутые мышцы расслаблялись, и это было болезненно. Когда бесконечные пытки вдруг все-таки прекращались, мысли Джейсена вновь и вновь возвращались к Анакину; к зияющим ранам, которые нанесла его смерть; к тому, как смерть Анакина подействовала на Джейну, подтолкнув ее к тьме; к тому, как, должно быть, страдают их родители, потеряв обоих сыновей…

Скорее чтобы отвлечься от этих мыслей, чем действительно желая поговорить, Джейсен повернулся к Вержер и спросил:

— Зачем ты делаешь это со мной?

— Это? — испытующе разглядывала его Вержер. — А что я делаю?

— Нет… — он закрыл глаза, привел в порядок свои мысли, рассеянные болью, и снова посмотрел на нее. — Нет, я говорю о йуужань-вонгах. Об «объятиях боли». Меня подвергли ломке, — сказал он. — Эта ломка имеет какое-то значение, наверно. Но это…

Его голос сел от отчаяния, но Джейсен взял себя в руки и начал говорить только тогда, когда у него появилась уверенность, что язык снова слушается его. Отчаяние приходит с темной стороны.

— Почему они пытают меня? — спросил он ясно и просто. — Меня даже ни о чем не спрашивают…

— Почему? — это такой вопрос, который всегда сложнее, чем ответ на него, — сказала Вержер. — Возможно, тебе следовало бы лучше спросить — что? Ты говоришь — пытки, ты говоришь — ломка. Для тебя — да. А для наших хозяев? — она наклонила голову, и ее гребень стал оранжевым. — Кто знает?

— Что это, если не пытки? Тебе не помешало бы испробовать их на себе, — сказал Джейсен со слабой улыбкой. — Честно говоря, мне этого очень хочется.

Ее смешок прозвенел подобно связке стеклянных колокольчиков.

— Полагаешь, я не пробовала?

Джейсен непонимающе смотрел на нее.

— Возможно, тебя не пытают, — беззаботно сказала она. — Возможно, тебя учат.

Звук, который издал Джейсен — наполовину кашель, наполовину горький смех — напоминал скрежет ржавой пилы.

— В Новой Республике, — сказал он, — обучение не такое болезненное.

— Не такое? — Она снова наклонила голову, только теперь гребень окрасился зеленым. — Может быть, из-за этого ваши народы и проигрывают эту войну. Йуужань-вонги знают, что ни один урок не может считаться выученным, пока он не закреплен болью.

— О, несомненно. Чему же это научит меня?

— Преподает ли учитель? — возразила она. — Или постигает ученик?

— Какая разница?

Возможно, изгиб ее губ и наклон головы в совокупности составляли некое подобие улыбки.

— Это, в свою очередь, тоже вопрос, достойный размышления, да?

Был и другой разговор… до или после этого, Джейсен не был уверен. Он помнил себя распластанным в выемке кожистой стены, и захваты «объятий боли» осторожно перемещались по его телу мягкими лианами.

Вержер сидела рядом, и когда сознание возвращалось к нему, он мог припомнить, что она уговаривала его выпить из горлышка вытянутой, похожей на тыкву бутылки. Слишком измученный, чтобы спорить, Джейсен попробовал; но жидкость — простая вода, чистая и холодная — ожгла его горло, так что он подавился и все выплюнул. Вержер терпеливо намочила обрывок тряпки и дала Джейсену высосать воду, пока его горло не расслабилось настолько, что он смог снова глотать.

Необъятная пустыня у него во рту впитала влагу в мгновение ока, и Вержер намочила тряпку снова. Так продолжалось достаточно долго.

— Для чего нам дана боль? — пробормотала она некоторое время спустя. — Ты задумывался когда-нибудь об этом, Джейсен Соло? В чем ее значение? Многие из самых набожных наших хозяев верят, что боль — это удар плети Истинных Богов: так через страдание Истинные Боги учат нас презирать комфорт, наши тела, и даже саму жизнь. Я же сказала бы, что боль сама по себе — это божество: жестокий рулевой жизни. Боль хлещет кнутом, и все живое начинает двигаться. Главный инстинкт живого существа — избегать боли. Прятаться от нее. Если идти здесь больно, то даже гранитовый слизняк поползет в другом месте; жить — значит быть зависимым от боли. Быть превыше боли — значить быть мертвым, да?

— Не для меня, — бездумно ответил Джейсен, как только состояние его горла позволило ему заговорить. — Каким бы мертвым, по твоим словам, я ни был, мне по-прежнему больно.

— Ох, ну, в общем, да. То, что мертвые превыше боли — всего лишь вопрос веры, правда? Скажем так, нам нравится верить, что мертвые превыше боли, но есть лишь один способ узнать это наверняка.

Она подмигнула ему с улыбкой.

— Как ты думаешь, может ли боль быть также и главным принципом смерти в таком случае?

— Ничего я не думаю. Я просто хочу прекратить это.

Вержер отвернулась со странным сопящим звуком; на долю секунды Джейсен вообразил даже, что его страдания наконец тронули ее; и задался вопросом, сжалится ли она над ним теперь…

Но когда она обернулась к нему, в ее глазах светилась насмешка, а не сочувствие.

— Что я за дура, — прочирикала она. — Все это время я думала, что разговариваю со взрослым. Ах, самообман — это самый жестокий из обманов, не так ли? Я позволила себе поверить, что когда-то ты был истинным джедаем, а на самом деле ты всего лишь мокрый трясущийся птенец, орущий из-за того, что твоя мать не торопится накормить тебя.

— Ты… ты… — Джейсен запнулся. — Как ты можешь… после всего, что ты сделала…

— Что я сделала? О, нет, нет, нет, малыш из семьи Соло. Теперь речь идет о том, что сделал ты.

— Я ничего не сделал!

Вержер оперлась на стену в метре от него. Она медленно поджала свои птичьи колени, переплела пальцы, поднеся ладони к своему очаровательно усатому рту, и уставилась на него поверх костяшек.

После долгого, долгого молчания, в котором эхо выкрика «Я ничего не сделал!» звенело до тех пор, пока лицо Джейсена не начало пылать, он услышал:

— Именно.

Она склонилась ближе, будто решила поведать неприличный секрет.

— Не так ли ведут себя дети? Вопят, вопят, вопят, сжимают пальцы и колотят пятками… в надежде, что взрослый заметит и среагирует?

Джейсен наклонил голову, борясь с внезапно нахлынувшими горячими слезами.

— Что я могу поделать?

Вержер снова откинулась и засопела.

— В большинстве вариантов — висеть в этой комнате и страдать. И пока ты продолжаешь это делать, знаешь, что происходит?

Джейсен обратил на нее несчастный взгляд:

— Что?

— Ничего, — бодро сказала она и раскинула руки. — О, рано или поздно, я полагаю, ты начнешь сходить с ума. Если повезет. Однажды ты можешь даже умереть.

Ее гребень сложился и стал серым, как ствол бластера.

— В пожилом возрасте.

Джейсен уставился на нее с открытым ртом. Он не смог бы вынести еще одного часа в «объятиях боли», а она говорила о годах. О десятилетиях.

О всей оставшейся жизни.

Он обнял свои колени и уткнулся в них лицом, расплющив свои глазные яблоки о коленные чашечки, как будто хотел через них выдавить из головы весь скопившийся там ужас. Он вспомнил дядю Люка в дверном проеме навеса на Белкадане, вспомнил, каким печальным было у того лицо, когда он прорывался сквозь заслон йуужань-вонгов, захвативших Джейсена; вспомнил, как быстрым уверенным движением Люк сорвал имплантант послушания с его лица своим ненастоящим пальцем.

Он вспомнил, что дядя Люк не придет за ним на этот раз.

Никто не придет.

Потому что Джейсен умер.

— За этим ты все время приходишь сюда? — пробормотал он в свои скрещенные руки. — Чтобы злорадствовать? Унижать побежденного врага?

— Разве я злорадствую? Разве мы враги? — спросила Вержер озадаченным голосом. — И разве ты побежден?

Ее неожиданно искренний тон застал его врасплох; Джейсен поднял голову и увидел, что насмешка исчезла из ее взгляда.

— Я не понимаю.

— Это-то как раз ясно, — вздохнула Вержер. — Я дарю тебе подарок, Джейсен Соло. Освобождаю тебя от надежды на спасение. Разве ты не видишь, как я пытаюсь помочь тебе?

— Помочь? — ожесточенный смех Джейсена обернулся кашлем. — Тебе нужно подучить общегалактический, Вержер. На общегалактическом то, что ты сделала со мной, зовется другими словами.

— Да? Тогда, возможно, ты прав, и у нас всего лишь лингвистические разногласия, — Вержер опять вздохнула и уселась еще основательней, уперев руки в пол перед собой. Она перенесла на них весь свой вес, напоминая при этом больше кошку, чем птицу. Вторичные внутренние веки прикрыли ее глаза.

— Когда я была очень молода… моложе, чем ты, малыш Соло — я нашла куколку призрачной моли в конце цикла ее развития — в коконе, — сказала Вержер отстраненно и как-то грустно. — У меня уже был кое-какой опыт обращения с Силой; и я смогла почувствовать ее боль, панику, клаустрофобию, ее отчаянную борьбу за освобождение из кокона.

Все было так, как будто этот мотылек знал обо мне и взывал к моей помощи. Как я могла отказать? Коконы призрачной моли состоят из полимерных силикатов — очень, очень жестких — а сами мотыльки так хрупки, так прекрасны: нежные существа, чье единственное предназначение — петь в ночном небе. Так что я сделала то, что ты назвал бы помощью — я взяла маленький столовый нож, чтобы разрезать кокон и помочь мотыльку выбраться наружу.

— О нет, ты не сделала этого, да? Пожалуйста, скажи, что ты не сделала этого, — Джейсен закрыл глаза, заранее сожалея о печальном, как он чувствовал, окончании рассказа.

В его коллекции некоторое время была призрачная моль. Джейсен помнил, как наблюдал за ростом личинки, чувствуя благодаря своему дару ее безмятежное удовлетворение от поедания порванной изоляции и раскрошенного дюракрита; он помнил, как мотылек расправлял темные, красиво оттененные крылья по прозрачному полимеру клетки; помнил волнующую трель лунной песни призрачной моли, выпущенной из клетки и летящей в смешанном сиянии четырех лун Корусканта.

Джейсен помнил отчаянную панику, которая изливалась на него сквозь Силу в ту ночь, когда мотылек готовился освободиться из кокона.

Он помнил свое желание помочь беззащитному существу — и помнил, почему он этого не сделал.

— Нельзя помочь призрачной моли, разрезав ее кокон, — сказал он. — Усилия не вредят ей; борясь за освобождение из кокона, она тем самым наполняет сосуды в крыльях ихором. Если разрезать кокон…

— Мотылек будет искалечен, — торжественно закончила за него Вержер. — Да. Это было несчастное существо — не способное летать, не способное присоединиться к другим мотылькам в их ночном танце под лунами. Даже желобки на его крыльях были чахлыми, так что он был таким же немым, как и неподвижным. В то долгое лето через окно моей спальни до нас иногда доносились звуки лунной песни, а от моего мотылька исходила только печаль и горькое сожаление, что ему никогда не подняться к звездам и не исполнить песню. Я заботилась о нем, как могла — но ты же знаешь, у призрачной моли короткая жизнь. Они проводят годы в стадии личинки, копя силы для единственного лета песен и танцев. Я погубила того мотылька, украла его предназначение… потому что я помогла ему.

— Это не было помощью, — сказал Джейсен. — Помощь означает нечто другое.

— Нет? Я видела существо в мучениях, кричащее от ужаса, и я предприняла меры, чтобы унять его боль и страх. Если ты не считаешь это помощью, то моя способность изъясняться на общегалактическом хуже, чем я предполагала.

— Ты не понимала, что происходит.

Вержер пожала плечами.

— Как и мотылек. Но скажи мне вот что, Джейсен Соло: если бы я поняла, что происходит — если бы я знала, что это за личинка, и что ей необходимо сделать, через что пройти, чтобы стать волшебным созданием, которым она так и не стала — что мне надо было сделать, чтобы ты назвал это помощью на своем языке?

Некоторое время Джейсен обдумывал ответ. Его чувствительность к Силе позволяла ему понимать потребности экзотических существ из его коллекции с чрезвычайной глубиной и ясностью; через это понимание он научился уважать мудрость природы.

— Я полагаю, — медленно сказал он. — Лучшая помощь, которую ты могла бы предложить — это поместить кокон в безопасное место. Крыланы-осоеды охотятся на личинок призрачной моли, и они особенно опасны для только что обернувшейся коконом куколки: на этой стадии личинки наиболее питательны. Так что, наверно, лучшей помощью, которую можно было бы предложить — это присматривать за личинкой, чтобы она не стала добычей хищников, и оставить ее один на один со своей судьбой.

— И, возможно, — осторожно добавила Вержер, — оградить ее от внимания других благонамеренных лиц, которые по своему невежеству поспешили бы на помощь со столовыми ножами.

— Да, — сказал Джейсен, а потом у него перехватило дыхание, и он уставился на Вержер, словно у нее выросла вторая голова.

— Эй… — начал он понимать. — Эй…

— И еще, возможно, — продолжала Вержер, — заглядывать время от времени, чтобы отчаянное, страдающее, борющееся существо знало, что оно не одиноко. Что есть кто-то, кто беспокоится. Что его боль не напрасна, а ведет его к его судьбе.

Джейсен едва мог дышать, но все же он нашел силы, чтобы прошептать:

— Да…

— В таком случае, Джейсен Соло, наши определения помощи совпадают, — серьезно сказала Вержер.

Джейсен подался вперед, оперся на колени.

— Мы говорим уже не о личинках призрачной моли, да? — спросил он с громко бьющимся сердцем. — Ты говоришь обо мне…

Она поднялась, ее ноги развернулись, словно подъемные краны.

— О тебе?

— О нас, — надежда на невозможное комком застряла в его горле. — О нас с тобой.

— Мне надо идти; «объятия» устали ждать.

— Вержер, постой!.. — сказал он, пытаясь встать на ноги, тогда как захваты «объятий» уже сомкнулись на его запястьях. — Подожди, Вержер, еще немного, поговори со мной… и, и призрачная моль… — он запнулся. — Призрачная моль — эндемичный вид! Ее не экспортируют… она водится только на Корусканте! Как ты могла найти личинку? Если только… так что же, ты… или…

Она поместила руку между губами похожего на большой рот чувствительного сосуда, который находился рядом с зевом прохода, и клапан широко раскрылся.

— Все, что я говорю — это ложь, — сказала Вержер и вышла.

«Объятия боли» окунули его в белое свечение в очередной раз.

Джейсен Соло висит в белом свечении, размышляет.

В какой-то из бесконечных моментов он непомерно удивляется, что все еще способен думать; свечение сканировало его сознание на протяжении многих дней, или недель, или веков, и теперь ему странно, что он может не просто думать, а думать ясно.

Белая вечность проходит в удивлении.

Потом он начинает понимать уроки боли.

«Вот оно что,» думает Джейсен. «Вот о чем говорила Вержер. Это помощь, которую она предлагает мне, а я не знаю, что с ней делать».

Она освободила его от собственной западни: западни детства. Тупикового пути, на котором он всегда ожидал, что кто-то придет. Ожидал отца, мать, дядю Люка, Джейну, Зекка или Лои, или Тенел Ка, или кого бы то ни было, кто не отказал бы ему в помощи.

Но он не беспомощен. Он всего лишь одинок.

А это не одно и то же.

Он не должен просто висеть здесь и страдать. Он в силах кое-что сделать.

Ее рассказ о призрачной моли, может, и был ложью, но за ложью скрывалась правда, которую иначе он не понял бы. Не на это ли она указывала, произнеся слова: все, что я говорю тебе — это ложь?

В этом все дело?

Боль сама по себе — это божество: жестокий рулевой жизни. Боль хлещет кнутом, и все живое начинает двигаться. Жить — значит быть зависимым от боли.

Он знал, что это действительно так, не только по собственному опыту, но и исходя из того, что произошло с отцом и Анакином после смерти Чуи. Он видел, как боль хлестнула отца своим кнутом, и Хэн бежал от этой боли через всю галактику.

Он видел, каким жестким стал Анакин. Видел, как брат стал вести себя, словно был борцом-тяжеловесом, проявляя всю свою силу и скорость, выкладываясь до предела на каждом из заданий — это было его единственным ответом на боль, которую он испытал, став свидетелем смерти того, благодаря кому сам выжил.

Джейсен всегда невольно сравнивал Анакина с дядей Люком и находил у них много общего: его способность обращаться со сложными механизмами, его летные и боевые навыки, его воинская доблесть. Теперь же он видел, что кое в чем существенном Анакин был похож на их отца. Он реагировал на боль, игнорируя ее. Занимаясь чем-нибудь важным, чтобы не замечать своей потери.

Убегая от жестокого рулевого.

Жить — значит быть зависимым от боли.

Но это лишь полуправда; боль также может быть и учителем. Джейсен еще помнит, как его тело часами болело от постоянных упражнений со световым мечом. Он помнит, как изучал новые сложные комбинации, как больно было нагружать непривычные мышцы, чтобы добиться смещения центра тяжести, растяжки бедер, чтобы научиться вращать и пружинить ногами, как песчаная пантера. Джейсен помнит, как дядя Люк говорил, что, если это не больно, значит, ты делаешь что-то не так. Даже каскад жалящих ударов тренировочного дроида… конечно, его цель заключалась в том, чтобы пресечь или отразить удар, но ведь гораздо легче было бы избежать боли, просто отказавшись от обучения.

Иногда боль — это единственный проводник туда, куда тебе нужно попасть.

И худшая боль — это та, от которой нельзя убежать. Он знал историю своей матери настолько хорошо, что эти события иногда снились ему: Лея стоит на мостике Звезды Смерти и смотрит, как боевая станция уничтожает ее родную планету. Он знал об ужасе и отрицании, о горячем, но бессильном гневе, которые она чувствовала в тот момент, и понимал, что именно памяти о миллиардах унесенных жизней посвящено ее неустанное служение делу мира в Галактике.

Так же и дядя Люк: если бы он никогда не узнал боли, которую причинила ему смерть его приемных родителей, жестоко убитых имперскими штурмовиками, он так и остался бы на своей ферме по добыче влаги в песчаных пустошах Татуина, несчастный от несбывшихся грез об опасностях и приключениях — а галактика по сей день стонала бы под гнетом Империи.

Боль может быть также движущей силой. Волей к переменам. Рано или поздно страдания вынуждают нас предпринимать что-то, чтобы все исправить.

Страдание — это топливо в двигателе цивилизации.

Теперь к нему приходит понимание; поскольку боль — это божество, и он был во власти этого жестокого божества с того дня, когда умер Анакин. Но это также и учитель, и проводник. Боль может быть поработителем, одолевшим тебя навсегда, и она может быть волей, которая делает тебя неодолимым. Божество, единое в каждом своем проявлении.

Чем она явится к тебе, зависит от того, кем являешься ты.

Но кто же я? — задается вопросом Джейсен. — Я убегал — как и отец, как и Анакин. Все же я думаю, они перестали бежать: отцу хватило мужества остановиться и принять боль, воспринять от нее силу, подобно тому, как сделали мать и дядя Люк. Анакин в конце концов поступил точно так же. Хватит ли мне сил?

Есть только один способ узнать.

В течение долгих дней, недель, веков белое свечение поглощало его.

Теперь он начинает поглощать белое свечение.

Исполнитель Ном Анор рассеянно теребил червя-флягу с бульоном, ожидая, пока трутень-формовщик закончит свое сообщение. Он совсем по-человечески уселся на кожистый вырост перед необычно крупным виллипом, которому формовщик монотонным, певучим голосом докладывал полученные от «объятий» данные о поведении молодого джедая, Джейсена Соло.

Ном Анора доклад не занимал. Он знал наперед, что скажет формовщик, потому что лично составлял сообщение. Именно эта отдельно взятая комната «объятий боли» обладала чрезвычайно сложной нервной системой, которая могла уловить электрохимические реакции в нервных окончаниях тела Джейсена Соло вплоть до каждого индивидуального импульса, и оценить степень воздействия болевых раздражителей на головной мозг. Формовщик-трутень все перечислял и перечислял подробности своих наблюдений, и его предельно унылое жужжание было невыносимо…

«Возможно, потому мы и зовем их трутнями,» подумал Ном Анор, внутренне улыбнувшись, но не чувствуя веселья. Ни к чему было доводить такого рода мысли до сведения третьего обитателя этого маленького, сырого помещения. Об этом невозможно было пошутить ни на каком из языков, кроме общегалактического, да и не таким уж и смешным был каламбур.

Так что Ном Анор просто сидел, время от времени потягивая бульон из своего червя-фляги, смотрел на виллип и ждал, когда же у мастера войны Цавонга Ла кончится терпение.

Виллип отражал физические особенности головы мастера войны с гибкостью, присущей растущим побегам: выпирающая черепная коробка с вытянутым затылком, страшно острые зубы, торчащие из безгубого рта, и значительное количество шрамов, указывающих на его преданность Истинному пути.

Ном Анор лениво размышлял, как бы неплохо эти сложные рубцы смотрелись на его лице. Не то чтобы он когда-нибудь ступит на Истинный путь — Ном Анор всего лишь использовал его как политический инструмент; опыт подсказывал, что изображение благочестия куда выгоднее, чем истинное благочестие.

Виллип так же подробно передавал и пугающую пристальность фанатичного взгляда Цавонга Ла.

Это сияние веры в его глазах было всего лишь отражением внутренней убежденности, которую Ном Анору было трудно даже вообразить: будто сами Боги стоят за спиной мастера войны и направляют его на Истинном пути. Будто вся правда, вся справедливость, все добро в мире исходят от Истинных Богов, освещая вселенную подобно звездному ветру.

Мастер войны был истинно верующим.

Для Ном Анора вера была излишеством. Он слишком хорошо знал, как легко манипулировать такими вот истинно верующими, если ты из тех, кто не верит ни во что и ни в кого, кроме самих себя.

Это был как раз тот самый случай.

Момент, которого он ждал, наступил во время подробного сравнения межрасовых показателей, полученных у Джейсена Соло и у трех предыдущих подопытных, которые были йуужань-вонгами: по одному из касты воинов, из касты жрецов, и из касты формовщиков. Каждый из них подвергался пыткам в тех же самых «объятиях», в которых теперь висел юный джедай. Передаваемое виллипом изображение Цавонга Ла пылало яростью, нарастающей, словно интенсивность ионных зарядов перед магнитной бурей.

В конце концов его терпение лопнуло.

— Почему я трачу время на этот лепет?

Формовщик напрягся и нервно оглянулся на Ном Анора.

— Эти сведения чрезвычайно важны…

— Не для меня. Я не формовщик. Сухие цифры меня не интересуют — скажите мне, что они значат!

Ном Анор подался вперед.

— Если мастер войны позволит, я буду рад сделать это.

Виллип слегка повернулся, и мастер войны уставился на Ном Анора.

— Ну попробуйте, — сказал Цавонг Ла. — Мое терпение не безгранично, а вы, исполнитель, и так уже слишком часто его испытывали в последнее время. Уклонитесь от главного, Ном Анор, — и последствия будут печальны.

— Мои извинения, мастер войны, — мягко сказал Ном Анор. Движением руки он показал формовщику, что тот свободен. Формовщик поспешно поклонился виллипу, раскрыл зев прохода и удрал.

— Я всего лишь хотел предложить анализ; интерпретация — это моя специальность.

— Ваша специальность — пропаганда и ложь, — отрезал Цавонг Ла.

Как будто это разные вещи. Ном Анор пожал плечами и дружелюбно улыбнулся: он научился этим жестам, когда притворялся человеком. Он обменялся мимолетными взглядами с еще одним обитателем этой комнаты — его партнером по «Проекту Соло» — и снова уставился на виллип.

— Данные, полученные от «объятий», показали следующее: Джейсен Соло стал не только способным выносить пытки, но и увеличивать свою выносливость за счет них. Как мастер войны помнит, я предсказывал такой результат. Он обнаружил в себе те же ресурсы, которые мы находим в наших самых великих воинах.

— И? — прожигал его взглядом мастер войны. — Каково же ваше заключение?

— Это сработает, — просто сказал Ном Анор. — Таково мое заключение. Единственное заключение. Согласно текущим данным, Джейсен Соло неизбежно — при условии, что он выживет — обратится всем сердцем к Истинному пути.

— Такие попытки предпринимались и прежде, — прорычал Цавонг Ла. — Джиидай Вурт Скиддер и джиидай Тахири на Явине 4. Результаты были неудовлетворительными.

— Формовщики, — насмешливо фыркнул Ном Анор.

— Следите за вашим языком, если вы не намерены с ним расставаться. Каста формовщиков посвящена Йун-Йуужаню.

— Конечно, конечно. Естественно, я не подразумевал никакого неуважения. С позволения мастера войны, я только хочу указать, что в случае с Тахири применялся метод грубых физических изменений — может быть, еретический.

Ном Анор сделал упор на последнее слово.

Лицо Цавонга Ла потемнело.

— Они предприняли кощунственную попытку, — продолжал Ном Анор. — Они хотели сделать ее йуужань-вонгом — как будто раб может стать одним из избранных. Это ли не богохульство? Последовавшая за этим резня была милостью по сравнению с тем, что они заслужили, в чем, несомненно, мастер войны со мной согласится.

— Нисколько, — возразил Цавонг Ла. — Это было именно то, что они заслужили. Раз Боги так решили, значит, в этом и заключается справедливость.

— Как скажете, — с легкостью признал Ном Анор. — В «Проекте Соло» такая ересь недопустима. Процесс с Джейсеном Соло будет полностью противоположным: он останется человеком, но при этом признает и провозгласит Истину. Нам не придется изменять или уничтожать его каким-либо образом. Мы просто покажем, а остальное он сделает сам.

Изображение мастера войны застыло — он был занят размышлениями.

— Я до сих пор не понимаю, зачем мне это. Все, что вы сейчас сказали, означает лишь, что он еще более ценная жертва, чем я предполагал. Теперь скажите, почему я должен ждать его обращения. Если он умрет в процессе, я не смогу выполнить клятву, которую дал Истинным Богам: лишу их обещанной жертвы. Истинные Боги не прощают клятвопреступников, Ном Анор.

По мне этого не скажешь — самодовольно подумал Ном Анор, но вслух высказался с предельным уважением.

— Значение Джейсена Соло как символа обращения на Истинный путь не может быть завышено, мастер войны. Во-первых, он — джедай, а джедаи в Новой Республике заняли место богов. К ним относятся как к названным родителям, одаренным фантастическими возможностями, которые молва преувеличивает выше всяких границ; их цель состоит в том, чтобы бороться и умирать за извращенные, обесцененные подобия правды и справедливости, которыми пользуются в Новой Республике. Джейсен Соло уже герой легенд. Его деяния, с тех самых пор, как он был ребенком и подростком, известны по всей галактике; также как и деяния его сестры — сестры-близнеца. Их даже сравнивают с подвигами, которые совершали Йун-Харла и Йун-Йаммка…

— И такие богохульства вы произносите с такой легкостью, — процедил Цавонг Ла.

— Разве? — улыбнулся Ном Анор. — Однако Истинные Боги не поразили меня своим гневом; возможно, то, о чем я говорю — на самом деле не богохульство, и вы в этом убедитесь.

Лицо мастера войны было мрачным, он так и впился в Ном Анора взглядом.

— Джейсен Соло также является старшим сыном правящего клана Галактики. Его мать некоторое время была верховным правителем Новой Республики…

— Некоторое время? Как такое возможно? Почему ее преемник позволил ей жить?

— Желает ли мастер войны выслушать пояснения по извращенной системе управления в Новой Республике? Это связано с нелепой концепцией под названием демократия, согласно которой вся полнота власти достается тому, кто лучше других способен направлять стадные чувства большого количества наиболее невежественных граждан…

— Их политическая система — ваше дело, — нахмурился Цавонг Ла. — Я занимаюсь их военной мощью.

— Эти аспекты, в нашем случае, имеют некую взаимосвязь, которая не видна на первый взгляд. Целую четверть стандартного столетия семья Соло возглавляла все более-менее значительные начинания в этой галактике. Даже джедайский мастер войны есть не кто иной, как дядя Джейсена Соло. Этот дядя, Люк Скайуокер, как полагают, собственноручно создал Новую Республику, разрушив старую, более разумную систему правления, которая называлась Империей. И я должен добавить, что в этом нам повезло, потому что Империя была значительно строже организована, сильна и насквозь милитаризована. Так как в наших рядах нет внутренних разногласий, мы добились успехов в Новой Республике; Империя же, возможно, сокрушила бы наши силы при первом же ударе.

Цавонг Ла ощетинился.

— Истинные Боги никогда бы этого не допустили!

— Здесь мое мнение совпадает с вашим, — проговорил Ном Анор. — Они и не допустили. Люк Скайуокер, Соло и Повстанческий Альянс уничтожили Империю, оставив галактику в состоянии разрухи и политического вакуума, который нам на руку — хотя бы в этом, клан Соло потрудился во славу Истинных Богов!

Впервые, с начала разговора, Цавонг Ла начал проявлять интерес.

— Теперь, представьте, — сказал Ном Анор, почуяв кровь, — что случится с моральным настроем остатков сопротивления в Новой Республике, когда этот джедай, этот герой, отпрыск самого великого клана целой цивилизации объявит всем народам, что они были преданы своими лидерами: что Истинные Боги — единственные боги… Истинный Путь — единственный путь!

Виллип превосходно передал блеск, разгорающийся в глазах у мастера войны.

— Мы нанесли им удар, когда захватили их столицу, но это не сломило их дух, — пробормотал он. — Теперь это было бы гангреной на их ране.

— Да.

— Новая Республика ослабела бы и в конце концов умерла.

— Да.

— Вы уверены, что сможете заставить Джейсена Соло принять истину?

— Мастер войны, — горячо сказал Ном Анор. — Это уже происходит. Джейсен и Джейна Соло — близнецы, мужчина и женщина, взаимодополняющие противоположности. Разве Вы не видите это? Йун-Йаммка и Йун-Харла. Воин и Обманщица. Джейсен Соло станет одним из богов-близнецов — чтобы сражаться во славу самого себя! Он будет живым свидетельством, которое никто в Новой Республике не сможет опровергнуть.

— Это может быть интересным, — признал Цавонг Ла.

— Может? — спросил Ном Анор. — Может? Мастер войны, вы лично совершали каждое жертвоприношение Истинным Богам в надежде на победу… Все эти жертвы предваряли одну…

Искра в глазах мастера войны внезапно запылала как плавильная печь.

— Великая Жертва — вы говорите о жертвоприношении близнецов!

— Да. Даже вы, мастер войны, должно быть, где-то в глубине души, сомневались в обещанной Истинными Богами победе, пока не совершено главное жертвоприношение.

— Истинные Боги не искушают, и они не обещают напрасно, — набожно протянул мастер войны.

— Но они ничего не дают даром, — сказал Ном Анор. — Вам это известно. Они требуют, чтобы мы заслужили их милость: чтобы мы исполнили их пророчества.

— Да.

— И тогда в великий день Джейсен Соло сам захватит свою сестру — своего близнеца — доставит ее к алтарю, и сам лишит жизни в великом жертвоприношении близнецов; и желание Истинных Богов наконец будет исполнено.

— Исполнится воля Истинных Богов! — прогремел Цавонг Ла.

— Исполнится воля Истинных Богов, — согласился Ном Анор.

— Вы сделаете это.

— Да, мастер войны.

— Вы меня не подведете.

— Все, что в моих силах, мастер войны…

— Нет, — сказал Цавонг Ла. — Вы не понимаете. Я говорю вам, Ном Анор, что вы меня не подведете. Истинных Богов не дразнят. Если бы Джейсен Соло не был желанной жертвой, они не дали бы вам дыхания даже для шепота, и даже намека на это не появилось бы в ваших мыслях. Тому, кого зовут Ном Анор, нужна только победа; если же победы не будет, то в жертву Истинным Богам будет принесено существо, лишенное имени.

Ном Анор сглотнул.

— Ах…мастер войны?..

Цавонг Ла был непреклонен.

— Все, кто вдохнул воздух этих идей, умрут, вопя, безымянными; и их кости будут выброшены в открытый космос. Именем Истинных Богов, это — мое слово.

Виллип резко вернулся к неактивному состоянию, с хлюпающими шлепками сворачиваясь в комок, похожий на кусок сырого мяса.

Ном Анор снова сел и понял, что дрожит. Он не ожидал такого поворота. С фанатиками всегда так, подумал он. Ими легко управлять, но они почему-то все воспринимают слишком буквально.

Он жадно глотнул из червя-фляги, о котором совсем забыл во время разговора, и повернулся ко второму обитателю этой маленькой комнаты.

— Ну что ж, теперь мы и в самом деле партнеры: вместе нам предстоит либо добиться полной победы, либо погибнуть, — тяжело сказал Ном Анор. — Мы, как говорят кореллианцы, самые верные кандидаты на вылет.

Его партнер, сидящий за неподвижным виллипом, спокойно смотрел ему в глаза немигающим птичьим взглядом.

— Хорошее начало, — невозмутимо сказала Вержер, — половина дела.

ГЛАВА ВТОРАЯ ДЕТСКАЯ

Где-то в бескрайнем космосе над плоскостью галактической эклиптики — в россыпи бархатистых искр, таких далеких от любой звездной системы, что это место, строго говоря, и местом-то не считалось — а так, всего лишь статистической подборкой векторов и скоростей — вынырнул в реальное пространство маленький корабль из йорик-коралла. Это произошло настолько далеко от любой известной точки начала отсчета координат, что его движение было практически несоотносимо ни к одной из них. Если начинать отсчет с Оброа-скай, корабль уносился прочь на приличной скорости; по отношению к Татуину он ушел в длинный, вялый поворот, а по отношению к Корусканту он просто падал, увеличивая ускорение.

Его сдвоенный довин-тягун пульсировал, настраивая гравитационное поле; и через довольно-таки продолжительное время зарегистрировал ответные волны смещения времени-пространства.

Корабль был не один.

Это ответное смещение дало направление. Довин-тягун маленького корабля был достаточно мощным, чтобы уловить разницу в миллиардные доли микросекунды, которые прошли с момента, когда первый довин-тягун зарегистрировал колебание времени-пространства, до момента, когда эти колебания достигли его пары.

Маленький корабль из йорик-коралла изменил курс.

Объект, к которому он направился, оказался сферой необычной конструкции, в сотни тысяч раз превышающей размеры маленького корабля. Она находилась под ненавязчивой защитой множества черных плавников, которые опоясывали ее, местами пересекаясь, словно горные цепи на луне без атмосферы. Плавники мощно излучали инфракрасное свечение, сбрасывая в пустоту излишки тепла.

Корабль из йорик-коралла замедлил скорость, чтобы состыковаться со сферой, и повернул к одной из гладких плотных площадок между горячими плавниками. Пока он преодолевал последние несколько метров, из его носа выдвинулся стыковочный коготь, похожий на хелицеры прядущего паука, и зацепился за слегка упругую поверхность. Еще несколько мгновений понадобилось на то, чтобы довины-тягуны сверили данные о пространстве-времени. Результаты обмена сигналами были расшифрованы специальной разновидностью виллипов, которые передали информацию существам, руководящим всеми процессами в этих двух живых структурах: формовщикам йуужань-вонгов.

Гладкая поверхность, к которой пристыковался корабль, вдруг оказалась рельефной — спазматически открывшимся кратером, окружность которого все расширялась и расширялась. В ста метрах от брюшка кораллового корабля окружность стала губами, а кратер — ртом, который сомкнулся вокруг судна — осторожно выталкивая вакуум — охватывая каждый выступ и изгиб корабля.

Сфера проглотила корабль.

Всего за несколько секунд то место, где только что был корабль, снова превратилось в широкую, гладкую поверхность упругой плоти, ничем не покрытой, но горячей.

Джейсен открыл глаза и увидел, что зев прохода раскрылся. Снаружи стояла Вержер. Заходить она, похоже, не собиралась.

— Хорошо выглядишь.

Он пожал плечами и сел, а потом потер свежие шрамы на запястьях. «Объятия боли» содрали с них кожу, и последнюю корку счистили всего два сна назад.

— Давно не виделись, — сказал Джейсен.

— Да, — гребень Вержер распушился в вопросительном, зеленом цвете. — Как ты провел свободное от «объятий боли» время? Я смотрю, твои запястья зажили. Как твои плечи? Бедра, лодыжки? Ты можешь идти?

Джейсен снова пожал плечами, опустив глаза. Он потерял счет своим провалам и пробуждениям с тех пор, как «объятия боли» освободили его. Тело его все еще было словно завязано узлом, и он не мог решиться на большее, чем мимолетный взгляд на захваты, щупальца и сенсорные шары «объятий боли». Они по-прежнему висели под потолком, переплетясь — точь-в-точь какой-нибудь садок для угрей — и потихоньку сокращались. Он не знал, почему они выпустили его.

К тому же он боялся, что, если задержит на них взгляд, они вспомнят о нем.

Вержер протянула руку.

— Вставай, Джейсен Соло. Вставай, и пошли.

Он уставился на нее, удивленно моргая.

— Это правда? — спросил Джейсен. — Ты забираешь меня отсюда? Правда?

Плавное пожатие плеч Вержер прокатилось даже по ее руке.

— Это зависит, — безмятежно сказала она, — от того, что ты имеешь в виду, когда говоришь «отсюда». И что ты подразумеваешь, когда говоришь «правда». Но оставаться там, где ты находишься, пока эта комната… полагаю, на общегалактическом правильно говорят — переваривается, да? Тебе не понравится.

— Понравится… Ох, верно. Я и забыл, — пробормотал он. — Я же должен был повеселиться тут.

— Так ты не повеселился? — она бросила в его сторону грубо скроенную рубашку, материя которой, как казалось, была соткана из жесткого, некрашеного волокна. — Давай посмотрим; может, найдем место, где ты сможешь развлечься по-настоящему.

Джейсен заставил себя встать и стал натягивать одежду через голову.

Рубашка была теплой на ощупь; она легко поддавалась, пока он протискивался в нее — волокна собирались и распускались, как сонные черви. Одеваться было больно — в отличие от кожи его плечи и бедра приходили в норму не так быстро. В суставах словно застряли обломки дюракрита, но Джейсен даже не поморщился.

Это была всего лишь боль — он не придавал ей значения.

Вержер что-то держала в руке: пожелтевшую от воздействия солнца кость с крючковатым наростом — длинную, изогнутую, острую.

Джейсен остановился.

— Что это?

— Что — что?

— У тебя в руке. Это что, оружие?

Ее гребень сложился и распустился вновь; на этот раз зеленый мерцал желтыми бликами.

— Зачем мне оружие? Разве я в опасности?

— Я… — Джейсен потер глаза: ее кулак окружало всего лишь размытое пятно. Видел ли он вообще что-нибудь?

— Должно быть, игра света, — сказала Вержер. — Забудь об этом. Пойдем.

Он переступил через зев прохода люка. Коридор каким-то образом изменился; вместо отполированного смолами йорик-коралла, который Джейсен мог видеть, когда Вержер входила к нему и выходила, сейчас он стоял в начале тоннеля. Пол был теплым, мягким, его плоть едва заметно пульсировала под босыми ступнями Джейсена.

Снаружи стояли двое высоких, бесстрастных йуужань-вонгских воинов в полной вондуун-крабовой броне. У каждого на правой руке было утолщение — скрученный амфижезл.

— Не обращай на них внимания, — спокойно сказала Вержер. — Они не говорят на общегалактическом, а тизовирмов для перевода у них с собой нет. И они понятия не имеют, кто ты такой. Просто таким образом обеспечивается гарантия, что ты никому и ничему не нанесешь ущерба. Не вынуждай их причинять тебе вред.

Джейсен только пожал плечами. Он заглянул еще раз в закрывающийся зев прохода.

В той комнате он оставил много боли.

И много боли он уносил с собой.

Анакин… Каждый раз, моргая, он мог видеть мертвое тело своего брата, как будто это изображение было нанесено на внутреннюю поверхность его век. Это все еще ранило. Джейсен не исключал, что это будет ранить всегда.

Но боль не имела теперь над ним власти.

Он поспешил вслед за Вержер, которая удалялась по теплой оболочке тоннеля, который, словно вена, то и дело перекрывался клапанами.

Воины шагали следом.

Джейсен забыл о кривой кости.

Вероятно, это была всего лишь игра света.

Джейсен не мог определить направления пути, по которому они шли; так же как он не мог определить системы в бесконечной путанице плотных переплетений, которые, казалось, вырастали, скручивались и завязывались в полном беспорядке. Снаружи проникал свет, и сквозь прозрачную кожу труб просвечивала сетка кровеносных сосудов. Клапаны на их пути открывались, повинуясь прикосновениям Вержер; клапаны же позади них закрывались самостоятельно.

Иногда проходы сужались настолько, что Джейсену приходилось идти, ссутулившись, а воины складывались почти пополам.

Иногда они шли по широким тоннелям, которые сокращались и пульсировали, как будто накачивали воздух; непрекращающийся ветер, похожий на пыхтение сытого хищника-одиночки подталкивал их в спины.

Стенки постоянно вибрировали как гигантская провисшая мембрана, заставляя воздух гудеть и завывать — иногда настолько низко, что Джейсен мог почувствовать звук только рукой, прикасаясь к поверхности; а иногда — громче, выше, пока не поднималась волна из тысяч стенающих, вопящих и страдающих голосов.

Зачастую они проходили мимо зевов, похожих на тот, что закрыл проход в «объятий боли». Иногда они были открыты, являя комнаты с поросшим травой болотистым полом, со стволами деревьев, перекинутых через коричневатый навоз. Были там и круглые глотки, обвешанные коконами неопознанных созданий, болтающихся на ниточках. Были и глубокие темные пещеры, в которых крошечные искорки алого, зеленого, желтого или тусклого, почти невидимого фиолетового цвета мигали, словно глаза хищников, проводящих ночь в ожидании, что добыча сама заглянет на огонек.

Совсем редко Джейсену удавалось мельком увидеть йуужань-вонгов: по большей части воинов, чьи чистые лица и немодифицированные конечности свидетельствовали о низком статусе. Один или два раза попадались даже несколько низкорослых, коренастых йуужань-вонгов, на головах которых красовались некие подвижные головные уборы, похожие на гребень Вержер. Скорее всего, это были формовщики. Джейсену вспомнился рассказ Анакина о базе формовщиков на Явине 4.

— Что это за место?

Джейсен бывал на кораблях йуужань-вонгов и раньше, и он видел их околопланетные сооружения на Белкадане: естественно, там все было органическим, выращенным, а не выстроенным, но тогда, по крайней мере, он во всем смог разобраться.

— Это корабль? Космическая станция? Какое-то существо?

— Все это и еще кое-что. Йуужань-вонги называют этот — корабль, станцию, существо, что угодно — корабль-сеятель. Я полагаю, биолог мог бы определить его как экосферическую скорлупу, — Вержер притянула его к себе и понизила голос, словно решила поведать смешной секрет. — Это яйцо, из которого родится целый мир.

У Джейсена на лице появилось такое выражение, как будто он проглотил что-то отвратительное.

— Мир йуужань-вонгов.

— Конечно.

— Я был на Белкадане. И на Дуро. Там не было ничего подобного. Проводя свою — как ты это называешь? Вонг-формовку — они просто распылили генетически измененные бактерии в атмосфере…

— Белкадан и Дуро — это просто индустриальные базы, — сказала Вержер. — Это верфи для создания вооружения. После того, как их ресурсы исчерпают, их оставят. А мир, созданный кораблем-сеятелем — это дом.

Джейсену стало не по себе.

— Дом?

— Почему планета не может быть единым организмом, живым существом со скелетом из камня и сердцем из цельной скалы? Все виды, населяющие планету — как растения, так и животные, от микроскопического до колоссального — это органы существа, внутренние симбионты или паразиты. Этот корабль-сеятель состоит главным образом из стволовых клеток, которые разовьются в живущие механизмы, а те, в свою очередь, создадут целую планету с живой природой, которая будет воспроизводиться с высокой скоростью. Животные будут достигать зрелости за несколько стандартных дней; леса будут вырастать за недели. Всего через несколько месяцев после засева в новом мире сложится полноценная, динамически устойчивая экосистема: точная копия экосистемы планеты, которая мертва уже столько тысяч лет, что о ней едва помнят.

— Их дом, — пробормотал Джейсен. — Йуужань-вонгов. Они строят для себя новый мир. Вот что это такое.

— Можно сказать и так.

Вержер остановилась и подозвала воинов. Она указала место на стенке тоннеля, и один из воинов вышел вперед и встряхнул рукой. Его амфижезл развернулся в клинок, который рассек стенку длинным неровным разрезом. Из краев раны засочилась белесая жидкость. Вержер оттянула один из краев, словно портьеру, и слегка поклонилась, приглашая Джейсена войти.

— Но я бы назвала это творчеством в процессе, — сказала она. — Совсем как тебя.

Мрачно вдохнув жаркий, плотный, пахнущий дымом туман, выплывающий из трубы, Джейсен фыркнул:

— Запахи что в казарменном туалете после прорыва канализации. И чему это меня научит?

— Есть только один способ узнать.

Джейсен пролез через разрез и окунулся в удушливый, плотный от гнили, испарений и горячей влажной почвы воздух. Пот заструился по его коже. Молочная жидкость — кровь из разреза — бледными липкими нитями потянулась за его волосами и руками. Он пытался счистить эти нити краешком рубашки, но молочку его кожа нравилась больше, чем ткань.

Впрочем, когда он огляделся вокруг, он тут же забыл о молочке.

Это было то самое место, откуда доносились крики.

Он вошел в мир, вывернутый наизнанку.

Узловатый, как варикозная вена, тоннель приподнимался за его спиной, повторяя очертания некоего холма. На этом возвышении Джейсен был недосягаем для бурлящего болота и джунглей, протянувшихся от подножья до самого горизонта.

Только здесь не было горизонта.

Джейсен смотрел, как сквозь завихрения удушливого тумана все выше и выше возносились сферы пенящихся водоемов и зловонных булькающих болот, пока его взгляд не уперся в слабо оформленную точку бело-голубого цвета, которая была солнцем этого мира. Потом туман еще расступился, и он увидел то, что находилось по ту сторону солнца: другие болота, и джунгли, и низкие холмы, закрывающие все небо. Полускрытые вновь густеющим туманом, на той стороне виднелись гигантские существа, которые бродили по холмам неуправляемыми толпами. Но потом туман рассеялся еще раз, и местность приобрела истинный вид.

Эти существа не были гигантскими — они были обыкновенными людьми.

Кроме людей там были также мон каламари, и ботаны, тви'леки, и множество иных жителей Новой Республики.

Те холмы были всего в клике от того, на котором он стоял… может быть, в полутора. «Солнце», должно быть, было каким-то искусственным источником света, едва превышающим по размерам кулак Джейсена. Он согласился сам с собой: владея знаниями, позволяющими довинам-тягунам управлять гравитацией, не так уж сложно поддерживать такой вот источник света и тепла.

Хотя отражение смертельной радиации все-таки оставалось для него загадкой. Он не мог понять, как йуужань-вонги защищались от нее без экранирования. Джейсен не очень хорошо разбирался в технике, его дар был — воздействовать на животных. С техническими же вопросами всегда можно было обратиться к Джейне или Анакину…

Джейсен встряхнулся и стиснул зубы, чтобы унять эту боль.

Теперь он мог различить и йуужань-вонгов между группами. Несколько воинов — не очень много — зато сотни и сотни тех, кого Джейсен принял за формовщиков: медленно и целенаправленно ходят по дорожкам, собирают образцы воды и почвы, листья, полоски коры с деревьев и стебли растений, вытаскивают из воды водоросли, не обращая никакого внимания на стада существ, которые сначала показались ему гигантскими.

Эти стада…

Если бы Сила по-прежнему была с ним, он бы сразу понял.

Это были рабы.

— Великолепно, не правда ли? — Вержер остановилась сбоку от него.

Джейсен покачал головой.

— Безумие, — ответил он. — В самом деле, посмотри на все это…

Он махнул рукой в сторону ближайшей трясины. У ее края одна бригада остервенело размахивала неудобными лопатами, с воем разбрасывая во все стороны навоз, грязь и растительность в попытке вырыть нечто, что могло бы служить дренажным стоком, тогда как другая бригада с точно таким же воем и не менее остервенело засыпала вырытую канаву. Немного дальше кучка кричащих и ругающихся людей втыкала в грязь рассаду, а за ними шли другие люди, которые со слезами и стенаниями вытаптывали ростки.

Вся сфера кипела этим бесплодным трудом: строились и тут же разрушались каменные пирамиды; поле, с одной стороны готовящееся к распашке, с другой стороны уже утрамбовывалось катящимся валуном; молодые растения высаживались и сразу же срубались. Всюду трудились полуголые рабы — кто-то сыпал проклятьями, кто-то рыдал, остальные же только бессловесно мычали, как больные животные.

Даже там, где не было разрушений, рабы метались между заданиями, как будто их преследовали рои невидимых кровососущих насекомых. Человек, роющий яму, мог внезапно содрогнуться, словно дотронулся до оголенной проводки, начать карабкаться на наполовину построенную плотину, потом снова задергаться и убежать, чтобы выпалывать траву из болота и развеивать ее по ветру пучками.

— Все это безумие… — Джейсен обхватил себя за плечи и с трудом сглотнул. У него перехватило дыхание от рвотных спазмов, сотрясавших желудок. — Как можно называть его великолепным?

— Потому что сквозь настоящее здесь проступает будущее, — Вержер коснулась его руки. В ее глазах плясали искорки. — Иди за мной.

Оболочка тоннеля была покрыта узлами сосудов, на которые можно было опереться ногой. Вержер карабкалась от одного к другому с уверенным проворством, и ей пришлось дожидаться, пока Джейсен мучительно перебирал руками и ногами, чтобы присоединиться к ней наверху. Плотный удушливый воздух вызывал у него одышку. Пот так и лился ручьями; Джейсен еле двигался, как если бы он застрял во влажных складках тела тонтона. А охранники поднимались как ни в чем не бывало, бесстрастные и неторопливые.

— Но для чего же это место предназначено? — Джейсен указал рукой на столпотворение. — Какое это имеет отношение к вонг-формовке?

— Это? — Вержер наклонила голову. Джейсен привык считать это движение улыбкой. — Это детская площадка.

— Детская площадка?

— Ну да. Чем, как не местом для изучения правил поведения, являются детские площадки в Новой Республике? Кто-то учится защищаться в драке в песочнице, кто-то оттачивает свои политические таланты в стайках сверстников. На детской площадке мы приобщаемся к коллективному безумию, вязнем в коварном болоте взаимного принуждения, и в конце концов постигаем невероятную, необъяснимую несправедливость этого мира: что одни умнее, а другие сильнее или быстрее; и никакой властью ты не добьешься того, чего можно добиться благодаря своим способностям.

Она обвела рукой всю сферу.

— То, что ты видишь вокруг себя — это деятельность неугомонных, неуправляемых младенцев… испытывающих свои игрушки.

— Это не игрушки, — выпалил Джейсен потрясенно. — Это — живые существа: люди, ботаны…

— Я не стану спорить с тобой о названиях, Джейсен Соло. Зови их как хочешь. Их назначение от этого не изменится.

— Назначение? Какую пользу можно извлечь из этого… из этого бессмысленного страдания?

Вержер жалостливо покачала головой.

— Неужели ты думаешь, что столь сложный процесс, как воссоздание экологии целой планеты может быть предоставлен воле случая? О, нет, нет, нет, Джейсен Соло. Здесь не обойтись без познания. Без обучения. Без проб и ошибок… ошибки случаются, конечно, чаще. И практики. Практики, практики, практики.

Она вытянула руку, как дроид-официант в модном ресторане, приглашающий за столик, и указала на большой водоем неподалеку от подножия холма, на котором они стояли до этого. Посреди водоема возвышался остров, состоящий из солидного нагромождения тонкостенных восковых блоков, похожих на запечатанные соты-инкубаторы кореллианских винных пчел — только каждая из этих сот могла бы вместить в себя «Тысячелетнего Сокола».

Водоем был оцеплен йуужань-вонгскими воинами, которые стояли спиной к острову, с оружием, готовые отразить любое неожиданное нападение. Еще одна цепь воинов выстроилась в прибрежной полосе самого острова. Десятки, если не сотни формовщиков сновали между блоками с узелками, инструментами и мешочками с жидкостью в руках. Время от времени кто-нибудь из формовщиков использовал инструменты, чтобы открыть разъем в каком-нибудь из блоков и просунуть туда узелок либо мешочек с жидкостью. После этого разъем снова запечатывался. Джейсен понял, что сравнение с сотами винных пчел, пришедшее ему на ум, неожиданно оказалось уместным.

В этих огромных шестиугольных блоках должны были находиться какие-то живые существа — очень огромные; возможно — куколки каких-то невообразимых гигантов…

— Что там? — выдохнул он.

— На самом деле вопрос не столько в том, что там такое, сколько в том, чем станет тот единственный, который доживет до зрелости.

Вот она опять улыбнулась, и ее гребень расцвел ярко-оранжевым.

— Как и всем сложноорганизованным существам, живому миру йуужань-вонгов требуется мозг.

Существа назывались дуриамы.

Родственные йаммоскам, дуриамы были такими же особенными, как и гигантские военные координаторы, но выращивались для исполнения других, более сложных задач. Дуриамы были больше, крепче и значительно мощнее — они были способны объединять на расстоянии гораздо большее количество разрозненных элементов, чем любой, даже самый крупный йаммоск. На дуриамы возлагалась задача управлять действиями вонг-формовочных органомашин. Дуриам считался не подчиненным, а партнером: предельно разумный, предельно компетентный, он был способен принимать самостоятельные решения, основываясь на постоянно обновляющихся данных, поступающих от охватывающей целую планету сети телепатически связанных существ. Дуриам мог безупречно провести преобразование планеты, с надежностью, которой лишены хаотически развивающиеся естественные экологические системы.

Когда Вержер закончила свой рассказ о дуриамах, Джейсен медленно произнес:

— Эти группы рабов — ты говоришь, что ими управляют мысленно?

Вержер кивнула.

— Ты, наверно заметил, что из всех мест здесь охраняется только улей дуриамов. Да и то только затем, чтобы не дать дуриамам поубивать друг друга руками своих рабов.

— Поубивать?

— О, да. Склонности могут быть природными, но навыки нужно постигать. По большей части дуриамы занимаются здесь тем, что учатся играть — почти как пилоты, которые учатся летать на тренажере. Здесь они оттачивают свои навыки мысленного управления и объединения многих несоотносимых жизненных форм, чтобы впоследствии один из них стал планетным мозгом.

— Всего один… — повторил Джейсен.

— Всего один. У этих детей серьезные игры. Они смертельные. Маленькие дуриамы уже знают главную истину этого мира: если ты не выиграешь, ты умрешь.

— Это так… — кулаки Джейсена сжались в беспомощном волнении. — …Так ужасно.

— Это честно.

Вержер улыбнулась ему дружелюбно и весело, совершенно не тронутая бедствиями, творящимися вокруг.

— Жизнь — это борьба, Джейсен Соло. Так было всегда: нескончаемая яростная битва, с окровавленными зубами и когтями… В этом, возможно, заключается величайшая сила йуужань-вонгов; наши хозяева — в отличие от джедаев, от всей Новой Республики — никогда не обманывают себя. Они никогда не тратят силы впустую, притворяясь, что жизнь устроена по-иному.

— Ты все говоришь «наши хозяева», — у Джейсена побелели костяшки пальцев. — Это твои хозяева. Все это — это извращение — не имеет ко мне никакого отношения.

— Думаю, ты будешь весьма удивлен, когда обнаружишь, как глубоко ты заблуждаешься.

— Нет, — сказал Джейсен, на этот раз твердо. — Нет. Единственный, кому я подчиняюсь — это мастер Скайуокер. Я служу только Силе. Йуужань-вонги могут убить меня, но они не могут заставить меня повиноваться.

— Бедный маленький Соло, — по рукам Вержер снова прокатилась волна — она пожала плечами. — Тебе хоть когда-нибудь бывает стыдно за такие грубые ошибки и упрямство?

Джейсен отвел взгляд.

— Ты впустую тратишь время, Вержер. В этом месте ничему нельзя научиться.

— Вот видишь? Сразу две ошибки: мое время потрачено не впустую, и это тебе не учебная аудитория.

Она подняла руку — от этого движения вокруг появился мерцающий ореол — и охранники за спиной у Джейсена схватили его за руки так крепко, словно сжали металлическими тисками. Мерцание вокруг ее руки сгустилось и оказалось тем самым зловещим костяным наростом.

Сила, подумал он. Паника затопила его сердце. Она укрыла эту кость Силой, а сама носила ее все это время с собой!

— Это — твой новый дом, — сказала Вержер и нанесла ему удар в грудь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ САД

На самом краю галактического горизонта событий — того порога гравитации, на котором даже бесконечное гиперпространство находит свой предел — корабль-сеятель покинул реальное пространство в последний раз. В последний раз он стал для самого себя целой вселенной.

Эта вселенная-семя, как и та, большая вселенная, которую она покинула, продолжала развиваться. Со временем, которое текло только внутри ее собственного пространства, вселенная-семя разделялась и усложнялась. Плоть между плавниками-радиаторами изменилась, местами стала толще и грубее, а местами — мягче и рыхлее. В специальных репродуктивных системах, которые воспроизводили сами себя под этим тонким покровом реальности, формировались зародыши устройств-существ.

Корабль-сеятель начал свое долгое, долгое, медленное падение к центру галактики через лишенное направлений небытие гиперпространства.

Джейсен видел приближающуюся Вержер: маленький силуэт, мелькнувший в зеленоватых сумерках, которые означали ночь в Детской. Она осторожно пробиралась через водоем с пенящейся люминесцирующей поверхностью, в котором выращивали вондуун-крабов, внимательно глядя под ноги, словно вышла пройтись по приливным лагунам.

Джейсен сжал челюсти.

Он опустил взгляд и вновь занялся раной на животе у раба: длинным неровным разрезом, правда, не очень глубоким. У того была розовая кожа, и это только подчеркивало, насколько ярким алым цветом были окрашены края раны. Раб задрожал, когда Джейсен раздвинул их. Рана была поверхностной, кровь из нее едва сочилась — внутри нее были видны крупицы жира, красные вялые мышцы и перепончатая поверхность кишечника. Джейсен кивнул сам себе.

— Все будет хорошо. Только больше не приближайтесь к растущим амфижезлам.

— Как… как у меня это получится? — заскулил раб. — Разве у меня есть выбор?

— Выбор есть всегда, — пробормотал Джейсен. Он почесал голову: волосы уже настолько отросли, что начали виться. Они слиплись от сальных выделений, и голова чесалась, хотя и не так, как редкая подростковая щетина, которая пучками торчала у него на щеках и шее. Он бросил взгляд на Вержер.

Она была уже ближе, кружа между возвышающимися грибницами молодых углитов. Они расстались в тот день, когда она привела его в Детскую, и больше не виделись. С тех пор прошла, по самым скромным подсчетам, не одна неделя.

Возможно, не один месяц.

Потерев рот толстого червя-фляги, который лежал рядом, Джейсен вынудил его открыться и просунул внутрь руку. Жуки-зажимы, которыми был набит живот червя, яростно вцепились в его кисть. Джейсен подождал, пока штук двадцать-тридцать жуков не сомкнут жвалы на его коже, и только после этого выдернул свою руку и позволил рту червя-фляги закрыться. Жуки-зажимы покрывали его руку неким подобием шипованной инсектильной перчатки. Джейсен воспользовался ею для того, чтобы сшить рану раба. Свободной рукой он щекотал жука в месте соединения головы с туловищем, пока у того не разжимались челюсти; тогда он защеплял края раны. Жвалы жука снова сжимались, и края раны смыкались. Быстрым движением пальцев Джейсен откручивал туловище жука, оставляя вместо стежков головы этих насекомых.

На то, чтобы сшить рану раба, потребовалось двадцать три жука-зажима.

Джейсен осторожно отцепил тех, что остались неиспользованными, и поместил их обратно в червя-флягу. После этого он оторвал от подола кожи-туники раба несколько полос материи, чтобы наложить на рану повязку. Из разрывов сочилось молочко: липкий смолистый секрет, который склеивал повязку и приживлял ее к ране.

— Постарайтесь сохранять ее сухой, — тихо сказал Джейсен рабу. — И не подходите близко к роще амфижезлов, пока рана не заживет. Я совершенно уверен, что они чуют свежие раны. Они изрежут вас на куски.

Эта роща отличалась от той, которые Джейсен видел на «летающем мире» Миркра; те были отформованы, отобраны, одомашнены.

Приручены. Роща в Детской была первозданной, дикой.

Амфижезлы в ней совершенно не были приручены.

Полипы-амфижезлы в этой роще вырастали от одного до трех метров высотой: окостеневшие складки кожисто-мышечных тканей, на каждом — от двух до пяти мускульных выростов, из которых торчали триады молодых амфижезлов.

Полипы-амфижезлы — неподвижные хищники. Молодые амфижезлы служат им и манипуляторами, и орудиями, пронзающими и отравляющими добычу и рассекающими ее на куски, по размеру пригодные для проглатывания маленьким ртом полипа. Они будут убивать и есть любое живое существо.

Только вондуун-краб, единственный естественный враг полипов-амфижезлов, может свободно приблизиться к ним — его защищает покатая поверхность непроницаемого панциря.

— Но… но если меня пошлют, — простонал раб. — Что тогда?

— Отростки имплантанта послушания всего лишь сцеплены с вашими нервными окончаниями. Самое худшее, что они могут причинить — это боль, — сказал Джейсен. — Амфижезлы убьют вас.

— Но боль… боль…

— Я знаю.

— Вы не знаете, — горько сказал раб. — Они никогда не заставляют вас делать что-нибудь.

— Вас они тоже не заставляют делать что-то. Они не могут заставить. Все, что им подвластно — причинить вам боль. А это не то же самое.

— Вам легко говорить! Когда они в последний раз причиняли боль вам?

Джейсен отвернулся, чтобы посмотреть на Вержер.

— Вам нужно хоть немного поспать. Скоро уже включат солнце.

Что-то бормоча, раб поплелся прочь — туда, где находились остальные рабы. Он так и не сказал «спасибо».

Редко кто говорил.

За исключением случаев, когда рабы обращались к Джейсену с увечьями, они вообще мало с ним общались. Его избегали. Он был слишком чужим, слишком непохожим на остальных, и разговаривать с ним было нелегко. Джейсен перемещался среди них в прочной скорлупе одиночества, и никто не хотел с ним связываться. Его боялись. Временами его еще и ненавидели.

Джейсен склонился и смел безголовые туловища жуков в горстку.

Ожидая, пока Вержер приблизится, он разламывал панцири на брюшках жуков — один за одним — между большим и указательным пальцами и выдавливал оттуда бледно-фиолетовую плоть. В ней было много протеина и жиров, а на вкус жуки-зажимы напоминали ледовых лобстеров с Мон Каламари.

Это была самая аппетитная еда, которую ему когда-либо доводилось пробовать.

Вержер прошла мимо спящих рабов. Она подняла глаза и поймала его взгляд, улыбнулась и слегка помахала рукой.

— Ближе не подходи, — сказал Джейсен.

Она остановилась.

— Что, обниматься не будем? Ни одного поцелуя для твоей подруги Вержер?

— Чего ты хочешь?

Вержер улыбнулась мудрой улыбкой, словно собиралась произнести один из своих загадочных не-ответов, но вместо этого просто пожала плечами и вздохнула. Ее улыбка увяла.

— Мне любопытно, — прямо сказала она. — Как ты себя чувствуешь?

Джейсен коснулся кожи-туники поверх его раны.

Разрыв на одежде затянулся еще несколько недель назад. От него не осталось даже кровоподтека. Джейсен подозревал, что кожа-туника живет за счет секретов из желез своих носителей: пота, крови, а также чешуек кожи и крупиц жира. Та, которую носил он, была длинной и здоровой, несмотря на то, что Джейсен постоянно отрывал от нее полосы для того, чтобы сделать повязку себе или кому-то из рабов. Кожа-туника всегда восстанавливалась до своих обычных размеров за день-два.

Тогда как его грудь… Взглянув на Вержер, Джейсен снова пережил это: крючковатый нарост на кости вонзается ему под ребра и изгибается, чтобы добраться до диафрагмы. Его кончик задевает легкие Джейсена и скребет по грудине. В тот раз ледяное вибрирующее онемение лишило Джейсена сил — он повис на руках у воинов, державших его в захвате.

Вержер медленно вытянула кость; крючковатый нарост проскользнул через напряженные мышцы. Она довольно долго разглядывала Джейсена, и ее гребень мерцал переливающейся, необъяснимой радугой.

— Ты уже почувствовал?

Джейсен упрямо смотрел на небольшой потек крови, которая сочилась из раны под ребрами. Отверстие было не больше кончика его мизинца, и он чувствовал нелепое желание сунуть палец в рану подобно тому, как засовывают пробку в бутылку коррелианского виски.

Только тогда Вержер объяснила ему, что костяной нарост привил в его грудной клетке коралловое семя — имплантант послушания.

— Отлично, — одобрительно сказала она своему орудию. — Ступай, займись своими делами.

Крючковатая кость обмякла, на мгновение обвила запястье Вержер, словно нежная змея захотела кого-то обнять, а потом развернулась, скользнула на землю и уползла в сторону ближайшего подлеска.

— Я знаю, что такое случалось с тобой и раньше, — сказала Вержер Джейсену. — На Белкадане, да? Правда, то семя росло слишком медленно, а вырвать его оказалось слишком легко. Так что я создала для тебя другое — лучше и менее… ммм, менее склонное к сотрудничеству.

А эта боль, которая заполнила его сердце…

Семя проросло за секунды, прикрепившись к солнечному сплетению извивающимися, словно винточерви, корнями. Оно заявило о себе, выделив гормоны боли и тем самым вызвав в груди ядерную вспышку, сбившую Джейсена с ног, словно удар дубиной. Он лег на узловатое утолщение на вене и скрючился от боли. Вержер и охранники оставили его. Инструкции и приказания были излишними; имплантант послушания — Джейсен пришел к мысли, что у этой штуки какая-то типично вонговская действенность — давал ему знать, что от него требуется, просто и недвусмысленно. Он причинял боль.

Имплантант послушания был телепатически связан с одним из дуриамов.

Каждый раз, когда Джейсен делал не то, чего хотел дуриам, семя сжигало его нервы болью. Единственный способ избежать ее состоял в том, чтобы угадать желание дуриама: Джейсен пробовал то и это, пока не находил вид деятельности, занятие которой не вызывало боли. Как правило, на это требовалось время. Иногда весьма продолжительное. Здесь, в Детской, солнце ежедневно выключалось приблизительно на треть суток, а фосфоресцирующие мхи и водоросли, растущие повсюду, освещали искусственную ночь вместо луны. При желании теперь можно было вести счет дням, но Джейсену было не до них. Он мог судить о ходе времени по распространению отростков семени, оплетающих его нервы.

Джейсен чувствовал, как оно растет. По мере взросления контроль становился жестче. Посредством с каждым днем усложняющейся системы отростков дуриам мог заставить Джейсена идти вперед, больно ткнув его в спину. Он мог приказать поднять что-то, вызывая боль в пустой руке. В случае необходимости, он мог настолько резко защемлять нервы, что произвольные спазмы перемещали руку или ногу Джейсена в нужном дуриаму направлении.

След от имплантации, оставленный орудием Вержер, воспалился, красная горячая рана была покрыта желтоватым гноем. Джейсен прижал пальцем жесткую повязку из кожи-туники и бесстрастно посмотрел на чужое птицеобразное существо, которое сделало это с ним.

— Как я себя чувствую? — спросил он. — Нормально.

— Дай мне взглянуть.

— Оставь меня в покое.

— Разве мы уже не обсуждали, Джейсен Соло, бессмысленность подобных детских выходок? — она приблизилась к нему проворным прыжком.

— Держись от меня подальше, Вержер. Я тебя предупреждаю.

— Я тебе верю, — ответила она и, ступив на твердую землю, пошла за ним по пятам. — Но что значит твое предупреждение? Как ты избавишься от меня? Убьешь?

Джейсен сжал кулаки и не стал отвечать.

— Искалечишь? Обидишь свою подругу Вержер? Нет? — она протянула ему руку, как будто приглашала на танец. — Давай, сломай ее… если не трудно, то вот здесь — над запястьем. Она срастется достаточно легко, чтобы оказаться всего лишь временным неудобством.

— Вержер…

— Причини боль, — настаивала она. — Выверни мне локоть. Повыдергивай перья из моего гребня. В противном случае, садись и покажи мне свои ребра. Приказы, не подкрепленные силой — это всего лишь предложения, Джейсен Соло.

Вот ее приказы — действительно приказы, подумал он.

Вержер могла собрать здесь целый отряд воинов за считанные минуты, могла при помощи Силы поднять его в воздух и сделать с ним что угодно. Но все же он не двинулся с места. Она насмешливо наклонила голову и приподняла один уголок рта в улыбке.

Потом она собрала свою четырехпалую растопыренную ладонь в горсть и безжалостно, метко ткнула в то место на коже-тунике, под которым находилась инфицированная рана.

Бок пронзила боль. Джейсен даже не моргнул.

— Я же сказал, — произнес он ровно. — Там все в порядке.

Вержер указала вниз, на кучку изорванного мха, на который Джейсен укладывал раба, когда обрабатывал его рану.

— Ложись.

Джейсен не пошевелился.

— Джейсен Соло, — терпеливо сказала она. — Ты знаешь, что со мною Сила. Не думаешь ли ты, что я не чувствую заражения в твоей ране? Или я настолько слепа, что не вижу огня лихорадки в твоих глазах? Или я настолько слаба, что не смогу сбить тебя с ног?

«Может быть, пришло время узнать ответ на последний вопрос», подумал Джейсен.

Но он только вздохнул и опустился на мох. Вержер обеими руками ухватила его за одежду, а потом склонила лицо, чтобы прокусить в коже-тунике отверстие своими маленькими острыми зубами. Она разорвала тунику по всей длине и одним рывком освободила рану от повязки. Свернув повязку, Вержер бесцеремонно соскребла корку из отмирающих тканей с его раны. Джейсен безразлично наблюдал за ее действиями, не реагируя на отрывистые тычки по охваченным жаром ребрам. Она заметила это и подмигнула ему.

— Боль не очень много значит для тебя теперь, да?

— После «объятий»? — Джейсен пожал плечами. — Я не игнорирую ее, если ты об этом.

— Но она не управляет тобой, — ответила Вержер с одобрением. — Кое-кто утверждает, что люди не способны преодолеть своего страха перед болью.

— Возможно, те, кто это говорят, недостаточно знакомы с людьми.

— А может, и знакомы. Возможно, они просто не встречали таких, как ты.

Она склонила голову и закрыла глаза, расправив свернутую повязку на ладони.

Джейсен удивленно наблюдал, как Вержер плачет. Драгоценная влага собиралась в уголках ее глаз и катилась по лицу, мерцая в туманных зеленоватых сумерках.

Слезы Вержер… Джейсен вспомнил маленький флакон со слезами, и чудесное выздоровление Мары от заражения спорами кумб, от которого, как многие втайне полагали, ей предстояло умереть. Вержер собрала слезы с лица застывшей повязкой и снова наложила ее на рану Джейсена. Боль исчезла.

— Прижми крепко, — сказала она, и когда Джейсен накрыл повязку своей ладонью, начала отрывать полосы от подола его кожи-туники. Джейсен не смог удержаться, чтобы не заглянуть под повязку. Ему надо было посмотреть. Жар спал. Кожа вокруг раны была розовая и здоровая, а сама рана была наполнена кровью, которая выглядела и пахла, как нормальная кровь, а не те густые воняющие смертью отходы от борьбы с инфекцией, которые сочились оттуда все эти дни.

— Как? — задохнулся он. — Как тебе удается…

— Разве я не сказала тебе прижать это? — Вержер вдавила повязку обратно и быстро закрепила ее при помощи полос, которые оторвала от кожи-туники Джейсена.

— Эти слезы… что это? — в испуге спросил Джейсен.

— То, чем я решу их сделать.

— Я не понимаю.

— Если бы Сила по-прежнему была с тобой, тебе бы было понятно. У женщин моего вида очень сложное строение слезных желез. Даже те, кто не чувствителен к Силе могут… могли… менять состав своих слез, используя широкий диапазон феромонов и химических веществ для воздействия на мужчин. Сила позволяет контролировать этот процесс с повышенной точностью: я могу настроить молекулярную структуру слез по своему желанию — будь то желание создать универсальное средство для лечения от заражения спорами кумб… или всего лишь подходящий сильно действующий антибиотик с недолговечным стероидным эффектом.

— Ого, — выдохнул Джейсен. В его сердце возникла внезапная надежда. — То есть, ничего себе. Вержер, ты думаешь… я имею в виду, ты не могла бы… ммм… можно мне?

Она не отрывала от него пристального взгляда.

— Спрашивай.

— Здесь у многих… — начал он. — Один раб — ботан, его имя Траск — он сломал лодыжку. Перелом сложный, к тому же началось заражение. Мне придется отнять ногу. Но даже в этом случае он, скорее всего, не выживет. Пиллон Майнер, он человек… был одним из первых, кому довелось узнать, что амфижезлы в той роще уже достаточно зрелые, чтобы атаковать. У него перитонит — он умирает. Я уже осмотрел несколько десятков рабов с ранами и порезами, и у большинства они инфицированы… потому что каждый раз, когда рабы проходят там, амфижезлы нападают на них. Просто удача, что их ядовитые железы еще не созрели, иначе никто из рабов вообще не выжил бы. Опять же, углиты-маскуны, растущие на том холмике, мимо которого ты шла сюда. Два из них закрепились на тви'леке, прямо поперек ее спины, но они тоже еще слишком незрелы и не вырабатывают тех антибактериальных ферментов, которые есть у взрослых. Кто знает, какие микробы внесли в организм их усики, когда проникали в ее поры. Вон она… та, которая стонет. Я ничего не могу для нее сделать. Не думаю, что она доживет до утра.

— Все, что ты сказал — не вопрос и не просьба, — она моргнула, замерла, потом снова моргнула. — Спрашивай.

Джейсен сжал кулаки, потом разжал их и положил одну ладонь на повязку, которую Вержер наложила на его ребра.

— Твои слезы, Вержер. Ты могла бы спасти очень много жизней.

— Да, могла бы.

— Прошу тебя, Вержер. Ты это сделаешь?

— Нет.

— Пожалуйста…

— Нет, Джейсен Соло. Я не буду этого делать. С чего бы? Они — рабы.

— Они — личности…

Вержер пожала плечами.

— Ты помогла мне, — сказал Джейсен. В его голосе слышались растущие отчаяние и гнев. — Почему ты сделала это для меня, но ни для кого из них?

— Почему? — вопрос, который всегда сложнее, чем ответ на него, — она уселась на мшистую землю, и ее гребень улегся таким образом, что повторял очертания черепа. — Скажи мне, Джейсен Соло, что отличает цветок от сорняка?

— Вержер…

— Это не сложно. Цветок от сорняка отличает всего лишь — и исключительно — выбор садовника.

— Я не садовник, — сказал Джейсен, еле сдерживая ярость. Он наклонился к Вержер, и к его лицу прилила кровь. — А они — не сорняки!

Вержер пожала плечами.

— Опять же, у нас, должно быть, лингвистические разногласия. Для меня садовник — это тот, кто выбирает, что выращивать, а что искоренять; тот, кто решает, чьи жизни должны прекратиться для того, чтобы жизни тех, кого он лелеет, были счастливее.

Вержер опустила голову, словно ей овладела робость или смущение, и вздохнула. Она протянула руку к жукам-зажимам, от которых остались лишь панцири.

— Не это ли ты только что сделал?

Оставив попытки сдержать гнев, Джейсен посмотрел ей в глаза.

— Это всего лишь насекомые, Вержер.

— Так же, как и призрачная моль.

— Я говорю о людях…

— Разве жуки были менее живыми, чем рабы? Разве жизнь перестает быть жизнью, какую бы форму она не принимала?

Джейсен опустил голову.

— Ты не заставишь меня признать, что это было неправильно. Это не было неправильно. Он — разумное существо, а эти — просто насекомые.

Ее смех был похож на звенящую в ветре водяную пыль.

— Я не говорила, что это было неправильно, Джейсен Соло. Разве я моралист? Я всего лишь указала, что ты сделал выбор, как настоящий садовник.

Джейсен всегда был упрямым, он не собирался сдаваться.

— Это ты — садовник, — негромко пробормотал он, разглядывая свои руки. — А я просто один из сорняков.

Она положила свою руку на его, и ее длинные гибкие пальцы были такими теплыми и ласковыми, а прикосновение настолько дружелюбным и даже нежным, что на одно мгновение Джейсену показалось, будто к нему вернулись его эмпатические способности. Он знал, абсолютно и без единого сомнения, что Вержер не желает ему зла. Что она переживает за него, и сожалеет о его гневе, и озлобленности, и страдании. Но это не означает, что мы на одной стороне, напомнил он себе.

— Как так вышло, — медленно спросила она, — что ты стал меддроидом для своих товарищей? Как, из всех работ, которые выполняют рабы, именно эта досталась тебе?

— Больше никто не может ей заниматься.

— Никто не может вправить кость? Не может промыть порез? Нет никого, кто может отвернуть голову жуку-зажиму?

Джейсен пожал плечами.

— Нет никого, кто может предложить дуриаму вылететь со звуком через воздушную заслонку.

— Ах, — прозрачные внутренние веки прикрыли ее глаза. — Дуриам не соглашается?

— Скажем так, он требует убедительных доводов.

— Убедительных доводов?

— Да.

Вержер молчала продолжительное время. Возможно, она ждала, что он объяснится; возможно, пыталась догадаться сама, что он сделал. При этом она, возможно, думала о чем-нибудь еще.

— Как же ты сумел убедить его?

Джейсен смотрел сквозь нее, вспоминая свою тайную яростную битву против имплантанта послушания и дуриама, который контролировал его, и жестокие мучения, которые он испытывал изо дня в день. Он гадал, какая часть этой истории уже и так известна Вержер. Джейсен был убежден, что она каким-то образом держала его под наблюдением все это время.

Дуриам был разумным существом, и у него не заняло много времени понять, что заставить Джейсена делать что-либо, причиняя ему боль, невозможно. Но по природе своей дуриамы были настойчивы, к тому же их создавали специально для того, чтобы командовать. Он не привык к неповиновению и не был склонен терпеть такое поведение. После того, как он в течение многих дней подвергал Джейсена непрерывной, простой боли, дуриам воспользовался преимуществами проросшего семени. Больше недели ушло на то, чтобы посредством дистанционного управления по очереди дергать конечности Джейсена, используя имплантант для инициации сокращений и спазмов, которые вынуждали того двигаться, вертясь и раскачиваясь, как какой-нибудь голомонстр под управлением полусгоревшей логической платы. Поворотный момент наступил, когда дуриам осознал, как много энергии и внимания он затратил на борьбу с Джейсеном, из-за чего остальные рабы совсем отбились от рук.

Его участок в Детской пришел в упадок, стал пустошью среди ухоженных участков его родственников-соперников. Дуриам понял, что ломка Джейсена была дорогим приобретением: проектом, стоившим ему всех тех заданий, которые не были выполнены. Кроме того, вскоре он начал убеждаться, что, хоть и не сломленный, Джейсен все равно полезен.

Джейсен использовал каждую передышку, чтобы лечить увечья своих товарищей. Настоящей медицинской подготовки он не получил, зато, собирая коллекцию экзотических жизненных форм, изучил некоторые основы экзобиологии, а в походах с другими юными джедаями набрался знаний о полевой хирургии.

Со временем дуриам понял, что здоровые рабы работают лучше, и тогда его участок снова стал расцветать. Джейсен обнаружил, что дуриам позволит ему заниматься чем угодно, лишь бы это не противоречило его интересам.

«Пожалуй, можно сказать», подумал Джейсен, «я научил дуриама тому, что иногда партнеры нужны больше, чем рабы». Но он промолчал. Он не был обязан отвечать ни на единый ее вопрос.

— Я уже говорил, — упрямо пробормотал он. — Вы можете убить меня, но подчиняться вам я не буду.

Ее внутренние веки раскрылись.

— И потому, Джейсен Соло, ты — единственный цветок среди сорняков.

Он посмотрел в бездонную черноту ее глаз, посмотрел на рабов, расположившихся тут и там посреди вонг-формованной природы Детской, а после этого — на свои руки, на скрюченные кулаки с побелевшими костяшками. Джейсен разжал ладони и снова посмотрел на Вержер. В конце концов, как он ни старался, он не смог придумать причины, чтобы промолчать.

— Ты — ситх, да?

Она ответила очень, очень тихо:

— Разве?

— Я кое-что знаю о темной стороне, Вержер. Вся эта ерунда про цветы и сорняки… Я знаю, о чем на самом деле идет речь. Ты говоришь о вере в то, что ты выше остальных.

— Все, что я говорю тебе…

— Не трудись повторять. Ты попусту тратишь время. Мы с Джейной были в Академии Теней. Они пытались обратить нас обоих на темную сторону. У них ничего не получилось, — Джейсен мимолетом подумал о Джейне и о той тьме, которую он почувствовал, когда в последний раз прикоснулся к сестре при помощи Силы. Его руки снова сжались в кулаки, и он вытряхнул эти воспоминания из своей головы. Он повторил:

— У них ничего не получилось. И у тебя тоже ничего не получится.

Ее единственной реакцией был почти незаметный изгиб в уголках губ.

— Ситх? Джедай? — сказала Вержер. — Третьего не дано? Либо тьма, либо свет; либо добро, либо зло? Есть ли еще что-нибудь в Силе? К чему относится экран, на который свет и тьма отбрасывают свои тени и очертания? Где тот источник, из которого проистекает и добро, и зло?

— Не надо. Я и так уже потратил слишком много времени на размышления над этими вопросами. Годы… Все это ни к чему меня не привело.

Ее глаза загорелись весельем.

— Это привело тебя сюда, да? — взмахом руки Вержер объяла всю Детскую. — Разве здесь нет ничего?

Джейсен встряхнул головой — он устал от всего этого. Он стал подниматься на ноги.

— Все ответы далеки от правды.

— Замечательно! — Вержер захлопала в ладоши и стала подпрыгивать, как марионетка на пружине. — Замечательно, Джейсен Соло. Вопросы более правдивы, чем ответы: это начало мудрости.

— Твоей мудрости…

— А что, есть иная мудрость? Или истина бывает разных пород, совсем как нерфы? — казалось, она ликует; ее била мелкая дрожь, словно Вержер боролась с желанием пуститься в пляс. — Другой вопрос, более легкий, ответ на который не только правдив, но и полезен…

Джейсен встал.

— У меня нет на это времени. Через несколько минут включат солнце.

Он пошел в сторону отдыхающих рабов.

Надо было успеть сменить кое-какие повязки до того, как рабы приступят к своим утренним заданиям.

Вержер проговорила в его удаляющуюся спину:

— Если Сила — это жизнь, как может жизнь существовать без Силы?

— Что? — Джейсен остановился и оглянулся через плечо. — Что?

— Ты рожден садовником, — ответила она. — Помни: это не только твое право отделять цветы от сорняков, это — твоя обязанность. Кто цветок? Кто сорняк? Выбор за тобой.

— Что? — над их головами, с сухим статическим потрескиванием и раскатистым громом, включилось солнце Детской. Джейсен вздрогнул, прикрыв глаза от неожиданной вспышки. А через некоторое время он уже мог видеть, что Вержер достигла болота, где живут вондуун-крабы, и перепрыгивает с кочки на кочку. Джейсен смотрел ей вслед. Если Сила — это жизнь, как может жизнь существовать без Силы?

Джейсен продолжал промывать и сшивать раны, фиксировать переломы, удалять отмирающие ткани. Солнце включалось и выключалось. Некоторые рабы выздоравливали. Некоторые умирали. Все продолжали работать. Участок процветал. Причудливые переплетения разросшихся деревьев были украшены переливающимися вьющимися растениями. Пышные травы на вершинах холмов слегка покачивались в потоках воздуха, который поступал через дыхательные пути. На взгляд Джейсена, земли этого дуриама были лучше обустроены, более ухожены, чем земли его соседей. Когда туманы настолько рассевались, что можно было видеть противоположное полушарие, он начинал думать, что место, где он жил, было самым цветущим во всей Детской. Впрочем, уголком сознания он понимал, что его мнение не может быть полностью объективным; возможно, он просто болел за местную команду.

«Если Сила — это жизнь», сказала она, «как может жизнь существовать без Силы?» Он тосковал по Силе каждый день… каждый час. Каждую минуту. Зияющая пустота в его жизни преследовала его жестоко, непрерывно: напоминала о себе каждый раз, когда ему надо было наложить жгут, каждым стоном и визгом боли, которую он мог бы облегчить при помощи Силы. Напоминала, когда он был вынужден ампутировать ногу Траска амфижезлом, которого он осторожно, методично выманивал из рощи, скармливая полипу части тела мертвого раба, пока тот не сбросил свои амфижезлы, и они не поползли по траве, чтобы найти новую плодородную почву и прорасти там… Напоминала, когда ботан все-таки умер, не приходя в себя, несколько дней назад.

Если Сила — это жизнь, как может жизнь существовать без Силы? Этот вопрос не давал ему покоя. Он пульсировал в глубине сознания Джейсена, как пульсирует очаг воспаления в зубе. Вержер, должно быть, говорила о его жизни: как он может жить без Силы? Ответ, конечно, заключался в том, что он и не мог. Все было иначе.

Сила была рядом. Просто Джейсен ее не чувствовал. Анакин часто говорил, что Сила — это инструмент, вроде молотка. Если Сила — это молоток, решил Джейсен, то он плотник, лишенный рук. Он даже не мог увидеть молоток. Он не мог вспомнить, как тот выглядит. Но… если я происхожу от народа, у которого не было рук, я никогда и не узнаю молоток… и он никогда мне не пригодится, даже если я случайно угадаю, для чего он предназначен. Молоток не будет значить для меня ничего. Как Сила ничего не значит для йуужань-вонгов.

Такова была половина ответа… но и вторая половина где-то ворочалась, перемалывалась в его голове. Потому что Сила — это не просто инструмент. Если бы йуужань-вонги существовали вне ее, тогда она представляла бы собой совсем не то, чему его учили. Меньше, чем он сам изучил. Ибо он знал, непоколебимо, без тени сомнения, что Сила не была меньше, чем его учили. Она была больше. Она была всем. Если Сила только для жизни, как можно использовать ее для того, чтобы поднять камень, или световой меч, или «крестокрыл»? Чтобы переместить что-то, надо чувствовать этот предмет. Безжизненный осколок скалы обозначает свое присутствие в Силе отчетливее, чем живущий йуужань-вонг. Здесь была какая-то загадка, из тех, что неотрывно следуют за тобой.

К счастью, у него было время подумать. Дни сменялись днями, и дуриам, казалось, начал понимать, чем занят Джейсен. Семя проводило слабые, почти нежные сигналы, больше похожие на тычки приятеля, чем на удар кнута рабовладельца — и Джейсен обнаружил, что если следовать туда, куда его направляли этими тычками, то можно найти, скажем, вид мха с иммуностимулирующими свойствами, или выделения вондуун-крабов, которые можно было использовать как натуральный антисептик. Все выглядело так, словно дуриам хотел помогать…

За эти дни его идея о том, что собою представляет дуриам, постепенно изменилась. Поначалу, в те ужасные недели, он думал о дуриаме как об абсолютно чужеродном чудовище, которое проникло в его тело при помощи имплантанта послушания, вытягивая его нервы своим отвратительным прикосновением, от которого никуда не скрыться. Теперь же Джейсен стал замечать, что когда он думает о дуриаме в моменты свободы, он совсем не испытывает ужаса.

«Полагаю, со временем можно привыкнуть к чему угодно», подумал он. Но здесь все было сложнее: Джейсен начал видеть в дуриаме иную жизненную форму, незнакомый вид, опасный, но не обязательно враждебный. Дуриам имел разум, волю и цели; он был способен увидеть, что от Джейсена больше пользы, чем вреда, и явно был склонен к деловому партнерству.

Если бы раса, которая изначально была слепой, встретила бы расу, которая изначально была глухой, как бы они взаимодействовали? Для Джейсена ответ был очевиден: они бы создали язык, основанный на ощущениях, которые доступны им обеим.

Боль стала настоящей формой общения, примитивным языком, который Джейсен начал потихоньку постигать, хоть и не знал пока что, как ответить. Если Сила — это жизнь, как может жизнь существовать без Силы? Осознание пришло не внезапным озарением, а скорее медленным прояснением, постепенным накоплением знаний, так, чтобы в один серый полдень, когда Джейсен смотрел с пригорка на остров-улей дуриамов, он уже знал и понимал это, и не был ни удивлен, ни обеспокоен своим новым знанием.

Вот что он знал и понимал: для йуужань-вонгов ответ был точно таким же, что и для него. Без Силы нет жизни. Человеческий глаз не способен зарегистрировать электромагнитное излучение за пределами узкой полосы спектра, называемой видимым светом — но, несмотря на то, что оно невидимо, это излучение существует. Йуужань-вонги и их создания должны быть замкнуты на ту часть Силы, которая недоступна восприятию джедаев. И всего лишь. Джейсен стоял на пригорке, и думал, глядя вниз на остров, окруженный кольцом охранников: йуужань-вонги не единственные от той части Силы, которая находится вне восприятия джедаев.

То же самое творится со мной. У Джейсена всегда был особый дар заводить дружбу с представителями иных рас. Он привык называть свой дар эмпатическим, но это всегда было большим, чем просто сочувствие чужим эмоциям… Это был импровизированный язык, поддерживаемый той частью Силы, почувствовать которую остальные джедаи, как оказалось, неспособны. И мимолетное прикосновение разума Вержер… он подумал тогда, что это ее рук дело, ее замысел.

А что, если нет? Что, если его эмпатический дар происходит от той части Силы, которую он до сих пор не может почувствовать? Стоя на пригорке под голубовато-белым ядерным шаром, Джейсен начал дыхательные упражнения, которые помогут его сознанию достичь нужного состояния. Он обратился внутрь себя, разыскивая присутствие имплантанта послушания — их с дуриамом связующей нити. Он почувствовал семя, обернувшее свои отростки вокруг его нервов: чужеродная тварь, поселившаяся в его теле.

«Как ты там, малыш», — произнес Джейсен про себя. — «Давай будем друзьями».

Девять широко расставленных тонких членистых ног, круто выгнутых вверх, с когтистыми кончиками, принадлежали видеопауку. Под его брюшком висел прозрачный мешок, достаточно большой, чтобы в нем поместился вуки. Мешок был до отказа наполнен оптическим желе. В теле-концентраторе, к которому крепились ноги паука, также находился и его мозг, обрабатывающий телепатические сигналы, полученные от различных имплантантов послушания, которые носили обитатели Детской.

Паук объединял эти сигналы в голографическое изображение, которое проецировалось внутри желе при помощи чередующихся электромагнитных импульсов из пучка желез, расположенных в том месте, где мешок с желе крепился к концентратору. Ном Анор изучал это изображение с явным удовлетворением, так же как и Вержер, устроившаяся прямо на полу под брюшком паука.

Не склонный к косному фанатизму, который проявлял, скажем, Цавонг Ла, исполнитель все же признавал, что биоформированные существа йуужань-вонгов превосходят свои механические аналоги из Новой Республики во многих отношениях. Взять того же видеопаука. Не слишком разумный, он все же был способен понять, что от него требуется поддерживать живую картинку с изображением определенного объекта из Детской, и следовать за этим объектом повсюду. Это ему хорошо удавалось. Объектом был Джейсен Соло. Ном Анор приподнялся на носочки, чтобы особым образом потереть брюшко видеопаука, в результате чего изображение Джейсена сжалось, и в поле зрения стало появляться то, что его окружало: рабы, трудящиеся на участках-сегментах вокруг острова-улья дуриамов. Джейсен вроде бы накладывал шину на запястье неудачно упавшего раба, но, на взгляд Ном Анора, внимание Джейсена главным образом было приковано к острову-улью в отдалении.

— Итак, — сказал он. — Ты говоришь, что второй этап завершен? Дуриам успешно завербовал его?

— Или он дуриама, — Вержер выглянула из-за частокола паучьих ног, чтобы посмотреть ему в глаза. — Это одно и то же. Чтобы создать эмпатическую связь, им пришлось отвлечься от разногласий и сосредоточиться на сходствах, что Джейсен и сделал. Да: второй этап завершен.

— Так, — Ном Анор откинулся назад и сцепил на груди свои длинные костлявые пальцы. — В настоящий момент Джейсен Соло пользуется возмутительной степенью свободы.

— Свобода всегда возмутительна, — согласилась Вержер.

— При этом еще более возмутительно то, что он знает об этом. Я все думаю, вдруг Цавонг Ла был излишне самоуверен, когда одобрил эту часть плана.

— Не значит ли это, — сказала Вержер с хитрой полуулыбкой, — что это ты был слишком самоуверен, предложив подобный план?

Ном Анор отмахнулся от ее слов.

— Дать ему простор для деятельности вообще — совсем не то же самое, что дать ему такой простор на этом корабле.

— Полагаешь, он может угрожать кораблю?

— Я не знаю, — Ном Анор склонился вперед и оперся подбородком на костяшки, упершись взглядом в оптическое желе. — Но мне не удалось бы так долго выживать в этой войне, если бы я недооценивал джедаев — в особенности из семейства Соло. Я беспокоюсь. Даже малейшая угроза этому кораблю — слишком великий риск.

Ему не было нужды объясняться; Вержер и так знала, что генетический материал, который пошел на создание корабля-сеятеля, был невосполнимым: образцы хранились на летающих мирах в течение долгих тысячелетних межгалактических странствий йуужань-вонгов. Образцы, взятые в родном мире, исчезнувшем в пыли времен так давно, что даже имени его не сохранилось.

— Успокойся, Ном Анор. Разве предыдущие этапы не были успешными?

Он нахмурился.

— Я не доверяю таким легким победам.

— Но легкие победы — это доказательство поддержки Истинных Богов, — сказала Вержер таким неприятным, звенящим голосом, тон которого мог быть, а мог и не быть заведомо насмешливым. Ном Анор никогда не был способен угадать. — Недоверие к победам отдает богохульством, чтобы не сказать неблагодарностью…

— Не забывай, с кем ты говоришь, — исполнитель махнул рукой, чтобы она молчала. — Оставь меня, и не теряй бдительности. Лучше даже усиль ее. Эти последние дни перед засевом будут особенно опасными. Не рискуй.

— Как скажете, исполнитель, — Вержер отвесила ему выверенный до миллиметра поклон, а потом открыла зев прохода и выбралась наружу.

А Ном Анор, с присущей ему осторожностью и заботой о деталях, начал воплощать в жизнь собственный совет.

Как только Вержер ушла, Ном Анор послал через виллип сообщение для командира особого воинского подразделения. Это подразделение было специально подготовлено и размещено на борту именно на такой вот случай. Ном Анор перечислил короткий список приказов. В конце дня воины в углитах-маскунах должны внедриться во все соседние команды рабов в Детской. Они должны оставаться достаточно далеко от Джейсена Соло, тщательно скрывать свое присутствие и ждать.

До начала засева их число должно быть не меньше сотни. Кроме того, Ном Анор пометил в уме распорядиться, чтобы его кораллолет был накормлен, отмыт и подготовлен к чрезвычайному вылету. Он не собирался рисковать.

Ему не удалось бы так долго выживать в этой войне, если бы недооценивал джедаев.

Когда умер деваронец, Джейсен подумал: ну что ж, возможно, я был не прав.

Он стал на колени у кромки воды. Вокруг него все прибывала толпа избитых, раненых и просто больных рабов, которые кричали и дергали его за кожу-тунику своими руками, щупальцами и когтями. Прежде чем ему удалось наложить жгут на обрубок руки деваронца, одежда Джейсена впитала очень много крови; эта кровь, содержащая серебро, была тускло-черной и пахла жженой серой. Благодаря своей связи с дуриамом через семя, проросшее в его груди, Джейсен мог чувствовать отпечаток примитивного удовольствия, которое доставил коже-тунике этот необычный запах. По прошествии недель они научились очень точно взаимодействовать друг с другом при помощи имплантанта послушания.

Возможно, так было потому, что дуриам, подобно родственному ему йаммоску, был инстинктивно восприимчив — на ограниченном уровне — даже к людям; а возможно, потому, что Джейсен долгое время оттачивал свои навыки эмпатического и телепатического общения. Возможно также, что ткани имплантанта послушания так тесно переплелись с его нервной системой, что стали практически частью головного мозга. Джейсен не искал причин. Важен был лишь результат. Теперь он мог обмениваться с дуриамом информацией, представленной в форме эмоций и образов. Используя различные комбинации, они создали объемный словарь, доступный обоим; и даже больше. По мере того, как его связь с дуриамом становилась прочнее, Джейсен обнаружил, что ему доступны и ощущения его партнера: сконцентрировавшись, он мог почувствовать любую жизненную форму в Детской так же, как и дуриам.

Чтобы приблизиться к умирающему деваронцу, Джейсену пришлось пробиваться сквозь толпу кричащих, плачущих и дерущихся рабов. У озера их собралось несколько сотен, и каждый надеялся, что Джейсен вылечит их увечья или болезни. Многих прислали их хозяева, стегая по нервным окончаниям обжигающей болью; хотя другие дуриамы и предпринимали попытки завести собственных медиков, но им никогда не удавалось ни найти, ни создать целителя, равного Джейсену. Взаимодействие с имплантантом позволяло ему использовать телепатические связи самого дуриама для того, чтобы оценить характер болезней и скрытых травм, и лечить их с такой эффективностью, которая удивила бы даже бывалого медтеха.

Все же его партнер очень скоро попытался пресечь попытки Джейсена помогать чужим рабам, и они потратили почти целые сутки на возрождение борьбы невыносимого страдания против непоколебимой воли. И все это время сквозь происходящее прорывалось эхо слов, сказанных Вержер. «Кто цветок? Кто сорняк?» — спрашивала она. — «Выбор за тобой». Джейсен выбрал. Никакое страдание, которым дуриам подкрепляет все свои приказы, не заставит Джейсена изменить свой выбор. Здесь нет сорняков. Каждый раб — цветок. Он отдаст все свои силы до последней капли, чтобы спасти жизнь любому из них.

Здесь нет сорняков. Джейсен организовал пункт первой помощи на берегу озера, которое окружало остров-улей дуриамов. Так как участки имели форму сегментов, отделенных друг от друга меридианами, это место было своеобразным полюсом, которого рабы каждого из соперничающих дуриамов могли достичь, минуя наименьшее число враждебных земель. Поддержка его партнера распространялась настолько, что дуриам позволил нескольким рабам время от времени помогать Джейсену со сбором лекарственных мхов и трав, колоний жуков-зажимов и незрелых кож-туник, которые шли на повязки.

Деваронец был одним из таких временных помощников. Джейсен послал его на вершину за связкой злаковых трав, растущих на близлежащем пригорке; когда земля была достаточно питательна, из зерен этих трав можно было получить вещества-коагулянты высокого качества и легкие антибиотики. Деваронец качнул своими маленькими рожками, улыбнулся полным острых, как иглы, зубов ртом и охотно отправился выполнять поручение, не нуждаясь ни в каком толчке со стороны дуриама. Еще до его возвращения кучка израненных рабов превратилась в целую толпу. Тут и там вспыхивали потасовки, так как враждующие дуриамы вынудили своих израненных рабов выступить друг против друга; некоторые из таких потасовок переросли в кровопролитные драки прежде, чем Джейсен успел вмешаться.

Деваронец чуть не попал в одну из таких драк, и все, чего он добился своим шипением и угрожающей демонстрацией острых зубов — это быть вытолкнутым из толпы далеко от цели. Он не мог обороняться, не выпуская из рук связок трав, за которыми его послал Джейсен, а два маленьких рожка, торчавших из его лба, совсем не были устрашающими. Деваронец попробовал обойти толпу, проскользнув вдоль берега, поскольку кольцо воинов йуужань-вонгов не позволяло остальным приближаться туда. Это его и погубило.

Джейсен не знал, споткнулся ли деваронец или поскользнулся на грязных стеблях, покрывавших берег водоема, либо кто-то из толпы нечаянно или даже намеренно подтолкнул его. Все, что ему было известно: деваронец оказался в опасной близости от оцепления.

Джейсен услышал резкую команду, которую пролаял один из воинов, стоявших на краю водоема, и поднял взгляд в тот самый момент, когда взметнувшийся амфижезл пролил фонтан переливающейся черной крови. Он проталкивался, протискивался и прорывался сквозь толпу, пока не добрался до деваронца, лежащего в россыпи принесенных им трав и сжимающего обрубок руки.

Джейсен сделал все, что мог, а это было немного. Он даже не успел перевязать ампутированную конечность, а деваронец уже впал в глубокий шок; смерть последовала лишь минутой или двумя позже. У Джейсена было время, чтобы рассмотреть лицо деваронца: грубую бледную кожу, заостренные зубы за толстыми сухими губами, маленькие рожки на лбу, опоясанные выпуклыми годичными кольцами, которые можно было посчитать наощупь.

У Джейсена было время, чтобы пристально посмотреть в яркие красные глаза деваронца, чтобы прочитать там растерянность и печаль из-за бессмысленной, пустой, неожиданной смерти, которая настигла его.

И тогда Джейсен подумал: «Ну что ж, возможно, я был не прав. Все-таки здесь были и сорняки, судя по всему». Джейсен поднял голову и встретился взглядом с одним из таких сорняков.

Воин, который убил деваронца, невозмутимо смотрел ему в глаза, держа истекающий чернотой амфижезл наготове.

Кто цветок? Кто сорняк? Это не только твое право — отделять цветы от сорняков, но и твоя обязанность. В словах Вержер была истина. Но Джейсен сомневался, что истина, которая открылась ему, была той же самой, которую Вержер вложила в свои слова. Он обнаружил, что ему все равно, что она там вложила. Он сделал выбор. Не проявляя никаких эмоций, Джейсен поднялся на ноги, повернулся к воину спиной и пошел прочь сквозь толпу.

Он отделил сорняки от цветов. «Вы хотите озеленения?» — думал он с ледяным спокойствием. — «Только подождите. Я покажу вам озеленение. Вы только подождите».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ПО ВОЛЕ БОГОВ

Разоренная, бесплодная планета совершала свой путь вокруг бело-голубой искры ядерного пламени.

Этот мир видел возвышения и падения множества наций, от простых провинциальных государств и планетарных конфедераций до межзвездных империй и галактических республик. Он был полем многих битв, от простых наземных перестрелок до разрушения целых цивилизаций. Он переживал войны и реконструкции, пока остатки первоначальной природы этого мира не оказались скрытыми под бесплодными полярными льдами; это был самый искусственный из всех миров галактической культуры, основывающейся на искусственности. Сама планета стала механизмом. Пришла пора все изменить.

Новые хозяева начали с того, что избавились от ее лун. Сорванные с орбит гравитационным воздействием довинов-тягунов, три маленькие луны были отброшены на далекое расстояние, тогда как четвертая, самая большая, была расколота на мелкие части резонирующим воздействием других довинов-тягунов, объединенных йаммоском. Применение подобных отточенных приемов позволило создать из появившейся таким образом пыли, каменных обломков и глыб застывающей магмы широкое кольцо, которое вращалось вокруг планеты под углом в семнадцать градусов к плоскости эклиптики. Эти события, драматичные сами по себе, были лишь вступлением. Довины-тягуны переместились на поверхность планеты.

Феномен гравитации проще всего описать топографическими понятиями, как различные искривления пространства-времени. Довины-тягуны на поверхности планеты так настроили искривление близлежащего пространства-времени, что орбита планеты, грубо говоря, встала дыбом. Планета замедлила свой ход. Замедлив ход, она стала приближаться к своему солнцу.

Она стала жарче. За время своего долгого медленного падения на солнце она подверглась бомбардировке маленькими метеорами, которые были тщательно подобраны по размеру и углу вхождения в атмосферу, чтобы нагреться до температуры, достаточной для выпаривания основного вещества, преобладающего в их составе, но не для того, чтобы оно распалось на составляющие его молекулы водорода и кислорода. Основное вещество этих маленьких метеоров было твердым лишь в черном холоде межпланетного пространства; к тому времени, когда оно достигло разогретой поверхности, оно лишилось кристаллической структуры и стало просто водой.

Впервые за тысячелетие этот мир омыл настоящий дождь. Как только планета переместилась на свою новую орбиту, довины-тягуны прекратили работу. Три оставшиеся луны были возвращены на места и получили новые, более сложные орбиты. Сила их притяжения должна была со временем стабилизировать неоднородное кольцо обломков, которое опоясывало планету неизменной радужной полосой небесного моста. К тому времени, когда корабль-сеятель вынырнул в реальное пространство и направился к точке стыковки, планета повторяла — в основных чертах: протяженности орбиты, свойствах вращения, лун и колец — навсегда потерянный родной мир йуужань-вонгов.

Теперь осталось только переделать поверхность и принести Жизнь разрушенным остаткам того, что раньше было городом величиной с целую планету, чтобы она соответствовала своему новому имени: Йуужань'тар, Колыбель Бога. Корускант был приготовлен к засеву.

В Детской настал тизо'пил йун'тчилат: день изъявления воли Богов. В эти последние несколько часов перед засевом по участкам дуриамов шагали комиссии формовщиков, которые измеряли, рассчитывали, помечали и оценивали. Каждая комиссия сопровождалась отрядом высоких, сухощавых воинов: крепкая броня, внимательный взгляд сверкающих глаз, тяжелая угрожающая поступь риика в брачный период. Четыре отряда охраняли шрийам'тиз — маленькая, узкоспециализированная разновидность йаммоска, это существо размером со спидер было нужно лишь для того, чтобы издать мощный сигнал, блокирующий телепатическую связь, которую использовали как дуриамы, так и йаммоски.

Охрана внесла бочкообразную шрийам'тиз в Детскую в огромном бассейне, наполненном питательным раствором. Таков был первый ритуал тизо'пил йун'тчилат, поскольку каждый дуриам знал, что пришел день, когда решается, жить ему или умереть. Присутствие шрийам'тиз гарантировало, что ни один из дуриамов не сможет использовать своих рабов для какой-нибудь отчаянной акции саботажа или самозащиты. Все имплантанты послушания были снабжены предохранителями: когда телепатическая связь с дуриамом обрывалась, семя обездвиживало своего носителя, беспощадно пригвождая его к своему стволу, базальному кораллу, с которого оно было сорвано. Вопя от неожиданной и необъяснимой боли, рабы взбирались на эти кораллы, росшие на каждом участке. Только непрерывный физический контакт с базальным кораллом мог унять боль, даже больные и увечные тащились, воя, по камням и болотам. Таким образом рабы организовывались в небольшие аккуратные группы и удерживались вдали, пока не приходила пора избавиться от них. Рабам было все равно, кто из дуриамов победит. Ни один из них не должен был прожить достаточно долго, чтобы узнать это.

Ном Анор впился взглядом в изображение в оптическом желе видеопаука.

— Почему он ничего не предпринимает?

Вержер плавно пожала плечами и чуть склонилась набок, чтобы ноги паука не мешали смотреть.

— Кое-что он делает. Только не то, что ты ожидал.

— Он знает или нет? Он знает, что рабы будут убиты?

— Знает, — изображение в оптическом желе представляло собой едва ли не тень в туманных сумерках. Заодно со связями дуриамов шрийам'тиз блокировала и каналы видеопаука; чтобы не потерять Джейсена Соло из вида, паук проецировал в оптическое желе призрачную тень, используя чувствительные к инфракрасному излучению глазные ямки неподвижных полипов-амфижезлов из рощи.

— Он просто стоит там.

Ном Анор зарычал. Он подвинулся, с негодованием вглядываясь в изображение.

— Как он может там стоять? Боль…

— Боль, да. Страдание? Может быть. Он многому научился.

— Он прячется? В этом все дело?

Вержер снова пожала плечами.

— Если и так, то он выбрал самое подходящее место.

Силуэт Джейсена Соло виднелся из самой чащи полипов-амфижезлов.

— Полипы не нападают, — пробормотал Ном Анор, рассеянно покусывая костяшку одного из пальцев. — Они без разбора хлестали и резали любого, кто появлялся в пределах их досягаемости: раба ли, воина или формовщика. Но этот Соло… он словно один из этих птиц, как вы их зовете, синальщиков, которые парят себе в полной безопасности меж щупалец беспинского белдона.

— Возможно, он достиг некоего… понимания с полипами.

— Я не нахожу такую перспективу обнадеживающей.

— Нет? А надо бы, исполнитель. Ведь для этого я его и учила, да?

Ном Анор убрал руку от лица и взглянул на нее искоса.

— Для этого?

— Конечно. Здесь, сейчас, в переломный момент, в день вынесения решения, Джейсен Соло не присоединился к таким, как он сам. Несмотря на ужасную боль, которой подвергается его нервная система, он по своему выбору остался среди жизненных форм чужой галактики. Нашей галактики, исполнитель. У него больше общего с хозяевами, чем с рабами, и он начинает осознавать это.

— Ты уверена?

— Он, может быть, уже прошел по Истинному пути достаточно далеко, чтобы судьба рабов не волновала его.

— Я не верю в это, — прорычал Ном Анор. — Не верю ни на наноблип. Ты не знаешь этого джедая так, как я.

— Может, и не знаю, — гребень Вержер расцвел самодовольным бледно-зеленым цветом. — А кто-нибудь знает?

Ном Анор резко выхватил виллип из ниши-пузыря размером с его голову, располагавшейся в стене возле его колена.

— В роще амфижезлов находится один раб, — проговорил он. — Поймайте его. Свяжите и отведите в мой кораллолет.

Виллип прошептал ответ командира замаскировавшихся воинов Ном Анора:

— Слушаю и повинуюсь, исполнитель.

— Если вы почитаете кости вашего отца, вы не должны допустить ни одного промаха. Этот раб — агент джедаев, ему нельзя позволить сорвать тизо'пил йун'тчилат.

— Если он будет сопротивляться?

— Я предпочел бы, чтобы он выжил… но не требую этого. Не рискуйте причинить вред кораблю. Сведите к минимуму возможность любых разрушений.

— Слушаю и повинуюсь, исполнитель.

Ном Анор приказал виллипу свернуться в первоначальное состояние.

— Итак, — обернулся он к Вержер. — Как ты и говоришь — наш «Проект Соло» успешно продвигается. Детская сослужила свою службу. В любом случае мы должны были удалить его отсюда перед началом отправления ритуалов; лучше позаботиться об этом сейчас, а то вдруг у него еще остались какие-нибудь геройские иллюзии. Церемония должна продолжаться без малейшего риска, что кто-то вмешается. Ты, должно быть, планируешь следующий этап его обучения; тебе захочется продолжить, как только он окажется на борту моего кораллотета.

— У моего народа, Ном Анор, — задумчиво сказала Вержер, — есть пословица о тех, кто делит несуществующих глиттермух.

— Что? — нахмурился Ном Анор. — Что это значит?

— Полагаю, — она кивнула в сторону мешка с оптическим желе, — ты скоро это узнаешь.

Джейсен Соло стоит в роще амфижезлов, наблюдает. Имплантант послушания сжигает огнем каждый нерв его тела: шипит приказание бежать, карабкаться и прижиматься к базальному кораллу, растущему всего в тридцати метрах от него.

Он горит в этом пожаре, но не сгорает. Это огонь из топки, в которой все, чем он является, являлся и будет являться, выгорает и сплавляется в одну вечную мгновенность: так же, как и белое свечение, пламя отключило время. Все времена Джейсена стали единым сейчас, и огонь внутри него питает его силы. Там, за тенями, в бело-голубом свечении неизменного полудня Детской, от базального коралла внезапно отделяются четверо рабов, стряхивая его отростки со своих рук. Они делают это небрежно, мастерски, без спешки и лишних движений, и смотрят в сторону рощи амфижезлов, где Джейсен стоит в густых зарослях.

Похоже, что они не испытывают никакой боли. Это — Джейсен уже знает — потому, что они не настоящие рабы. На мгновение он задается вопросом, те ли это ощущения, которые испытывал Анакин: спокойствие. Готовность. Рассмотрение назначенной цены и решение принять сделку. Там, в бело-голубом полудне, четыре раба сжимают свои носы, и углиты-маскуны отделяются от их кожи. Усики выдергиваются из пор, оставляя кровавые бисеринки, словно это пот. Маскуны слегка сокращаются и покидают воинов, обнаживших свои лица: сползают на землю и, извиваясь, исчезают в траве.

Воины идут к роще амфижезлов. Джейсен закрывает глаза, и на одну секунду семья возвращается к нему: рука отца ерошит его волосы, а теплая рука матери лежит на его плечах, Джейна и Лои хнычут, и Эм Тиди саркастически комментирует очередную попытку Джейсена рассказать Тенел Ка шутку… Но Чубакки там нет. Как и Анакина. Четыре воина останавливаются у самого края зарослей. Юные амфижезлы угрожающе хлещут воздух, а рты полипов широко раскрываются в безмолвном предвкушении рек крови и плоти. Один из воинов выкрикивает на резком, гортанном общегалактическом:

— Джиидай-раб, выходи!

Вместо ответа Джейсен лишь открывает глаза.

— Джиидай-раб! Выходи оттуда!

На них нет брони, а единственные вондуун-крабы в пределах досягаемости — дикие особи, которые живут в трясине за базальным кораллом, и выходят ночью, чтобы питаться полипами с опушки рощи. Незащищенные воины и секунды не проживут в водовороте пляски юных амфижезлов.

Джейсен настраивает себя, приводя в порядок мысли и ритм дыхания, чтобы глубоко внутри своего сознания, за пределами жгучей боли от имплантанта послушания, войти в джедайский транс и вспомнить все, чему он научился благодаря своей мысленной связи с дуриамом: вспомнить так ярко, что это начинает походить на сбывшийся сон.

Теперь и тяжело вооруженные воины, охраняющие шрийам'тиз, начинают обращать на происходящее внимание. Некоторые из них начинают приближаться к роще амфижезлов, а воины возле озера с островом-ульем перестраиваются и держат оружие наизготовку.

— Джиидай-раб! Если нам придется войти, для тебя все будет гораздо хуже!

Джейсен уже в глубоком трансе; он может чувствовать гормональный всплеск в рудиментарных мозгах полипов-амфижезлов, окружающих его. Он может почувствовать их кровожадность, как будто у него самого рот набит сырым мясом. Один из воинов поворачивается и выкрикивает команду на языке йуужань-вонгов.

Еще двое фальшивых рабов отделяются от базального коралла и отпускают своих углитов-маскунов. Обнаружившие себя воины хватают настоящего раба; один из воинов держит его, а другой перерезает горло ударом руки-ножа. Они отстраняются и позволяют рабу упасть, бесстрастно наблюдая, как он корчится в грязи, захлебываясь кровью.

— Джиидай-раб! Выходи, или следующий тоже умрет! Потом еще, и еще, пока ты не останешься один. Спаси их жизни, джиидай! Выходи!

Теперь медитативный сон Джейсена смешался с воспоминанием о другом сне, настоящей мечтой; мечтой о Силе, настолько яркой, что он чувствует запах зародышей кораллов-прыгунов, видит покрытые шрамами лица воинов-охранников и искалеченные кораллами тела рабов. Такая мечта была у него два года назад на Белкадане. В ней он освобождал рабов йуужань-вонгов. Каким изумленным и потерянным он чувствовал себя, когда его мечта не сбылась. Когда его попытка выполнить обещание привела к бедствиям, к крови, смертям и пыткам, он почувствовал, будто сама Сила предала его. Теперь он видит, что не был предан. Он просто был нетерпелив.

— Джиидай-раб! Выходи!

Джейсен вздыхает и выныривает из транса.

— Хорошо, — говорит он спокойно и немного печально. — Если вы настаиваете.

Тень в неподвижном состоянии, в движении он становится заштрихованным силуэтом, бесшумно скользящим через рощу кровожадных полипов. Он останавливается в полутьме, не выходя в бело-голубой полдень. За его спиной амфижезлы закручиваются в смертельные ореолы.

— Вот я.

— Ближе, — командует воин. — Выходи из рощи.

Джейсен протягивает пустые руки.

— Заставьте меня.

Воин слегка поворачивает голову к своим товарищам.

— Убейте еще одного.

— Ты, — говорит Джейсен, — не воин.

Трое других взволнованно переговариваются.

Голова первого откидывается, словно захваченная лучом тральщика.

— Что?

— Воины выигрывают битвы, сражаясь не со слабыми, — голос Джейсена сочит кислоту презрения. — А ты, как и все йуужань-вонги, воюешь только с беспомощными. Ты трус из трусливого народа.

Воин бросается вперед. Его глаза горят безумной, дикой желтизной.

— Ты назвал меня трусом? Ты, джиидай, безвольная тряпка? Ты, дрожащий брензлит, жмущийся в углу своей норы? Ты, раб?

Воин делает выпад и выставляет когти, чтобы вырвать Джейсену глаза. С усталым вздохом Джейсен опрокидывается прежде, чем воин набрасывается на него, и падает на спину — одновременно захватывая протянутые запястья воина и упираясь ногой ему в живот, как в некую точку опоры. Джейсен переворачивается, ударяет ногой, и воин беспомощно крутится в воздухе, падая прямо в шторм раскачивающихся лезвий амфижезлов. На мгновение Джейсен замирает под внезапным фонтаном из йуужань-вонгской крови и кусков плоти.

Он поворачивает голову, чтобы посмотреть, как юные амфижезлы роняют куски плоти воина к истекающим слюной разинутым ртам полипов.

Потом он поднимается. Смотрит на троих оставшихся.

— Ну?

Они обмениваются неуверенными взглядами. У Джейсена за спиной булькают и урчат полипы, а амфижезлы извиваются в нетерпении. Воины не двигаются с места, выкрикивая что-то на своем языке. В ответ на их выкрик два отряда из тех, что охраняют шрийам'тиз, тяжело выступают вперед. Они вооружены собственными амфижезлами, имеют патронташи с ударными жуками и другое, менее знакомое оружие; и полностью облачены в вондуун-крабовую броню. Панцирь вондуун-краба может выдержать удар световым мечом; он может остановить и лезвие амфижезла толщиной всего в один атом. Один из тех троих, что стояли поблизости, оскалил зубы: длинные острые иглы, хищно загнутые вовнутрь.

— Нал'тиккин джиидай хр'злат сор тризмек ш'макк, — выплюнул он. — Тйрокк джан тризмек, джиидай.

Джейсену не надо знать языка, чтобы понять: никакие борцовые качества не помогут одинокому невооруженному человеку против двух отрядов воинов, джедай он или нет. Воин советует ему приготовиться к смерти.

Джейсен улыбается. Это грустная улыбка: меланхоличная и покорная. Он кивает. Частью сознания, отделенной от боли и крови, и от резкого бело-голубого свечения, он чувствует мрачное удовлетворение полипов-амфижезлов, стремительно, почти мгновенно переваривших упавшего к ним воина. Он чувствует их нетерпение и дрожь, когда плоть воина придает им силы для воспроизводства. Полипы-амфижезлы размножаются вегетативно; амфижезлы сами по себе являются почками, способными отделиться от ствола и уползти на другое место, где можно пустить корни и окостенеть.

Посредством своей эмпатической связи Джейсен подсказывает, где им надо закрепиться.

Не сомневаясь в его дружелюбии, амфижезлы принимают совет. Джейсен раскидывает руки. Воины могут только наблюдать в безмолвном ужасе, как полипы сбрасывают амфижезлы со своих узловатых кожистых стволов, и те скользят по траве. Они обвивают лодыжки Джейсена и поднимаются по его телу, словно виноградная лоза, опутавшая заброшенного идола в джунглях. Они закручиваются на его икрах, бедрах, на груди, наматываются по всей длине его рук, обвивают шею и даже укладываются у него на голове.

Приближающиеся тяжеловооруженные воины медлят, не вполне уверенные, как теперь атаковать. Ибо вондуун-краб — не единственное существо, которое может противостоять удару амфижезла.

Джейсен складывает ладони и отвешивает воинам торжественный поклон. Когда он разнимает руки, между ними растягивается зрелый амфижезл, острый и шипастый, наполненный ядом. Точно такой же, как и каждый из тех семнадцати, что составляют его броню.

— Познакомьтесь с моими друзьями, — произносит Джейсен.

Ном Анор отшвырнул своего червя-флягу. Червь ударился об стену, соскользнул на пол и умер, издав слабый свистящий вздох.

После этого Ном Анор мгновенно успокоился и вытер свой безгубый рот тыльной стороной кисти.

— Вот и все, — мрачно пробормотал он. — Мы провалили дело. Ты провалила, — поправил он сам себя, размышляя, сможет ли на своем кораллолете ускользнуть достаточно далеко, чтобы гнев Цавонга Ла из-за новой неудачи не настиг его, сможет ли сдаться Новой Республике, и есть ли какой-нибудь способ убедить оставшихся джедаев не казнить его на месте.

Он все еще знал много ценных секретов…

Вержер прервала его размышления.

— Исполнитель, пустите меня к нему.

— Это исключено. Я не могу позволить тебе бегать там в разгаре тизо'пил йун'тчилат, ты, глупая зверушка. Ты не помнишь, что наш «Проект Соло» — секретный? Какой же это будет секрет, если ты помчишься в Детскую спасать его никчемную шкуру?

— Совсем не никчемную, исполнитель. Как я уже говорила, его обучение и в самом деле продвигается очень успешно. Хотя я признаю, что прямо сейчас оно может стать вообще потрясающим.

— Потрясающим? — Ном Анор щелкнул запястьем по оптическому мешку видеопаука, в котором тусклый силуэт Джейсена только что вооружился. — Он ничему не научился! Он собирается отдать свою жизнь в бессмысленной схватке. Из-за каких-то рабов! Он слабый, как и все джедаи… даже слабее!

— Он не джедай, — невозмутимо ответила Вержер. — И не о жизни его я беспокоюсь.

— Ты спятила? — Ном Анор неистово бегал вокруг видеопаука, который нервно пританцовывал, чтобы его тонкие ноги не попали под вполне человеческие ботинки исполнителя. — Он не сможет победить в этом сражении! Как он додумался схватиться с двумя отрядами? Даже если он вернется в свое укрытие в роще…

— Победить, — гребень Вержер торжественно распустился серым, словно ствол бластера, — и сражаться — это не одно и то же. Смотри.

Тень внезапно исчезла, и пока видеопаук разыскивал новые источники сигналов, изображение в оптическом мешке переместилось и расплылось.

— Что такое? — поинтересовался Ном Анор, но тщетно. — Он бежит? Бежит, как всегда, не в силах преодолеть свою джедайскую мнительность?

— Исполнитель, — пальцы Вержер, на удивление сильные, сомкнулись на его локте. — У Джейсена Соло больше нет Силы, но это — не единственное оружие, которым он умеет пользоваться. Он — воин от рождения: старший сын и наследник древней воинской династии. Он с рождения тренировался в боевых искусствах. Он был проверен и оценен, ему знаком вид крови, своей и чужой, и он…

— Он всего лишь мальчишка, — Ном Анор пристально посмотрел на нее. — Ты лишилась ума? Я знаю его. Люди не уважают преемственность поколений. Его происхождение ничего не значит. Он сам ничего не значит.

Вержер ответила без малейшего намека на иронию:

— Скажу тебе вот что: хоть ни он, ни его противники до сих пор не знают этого, он — величайший из рыцарей. Джейсен Соло — ожившая мечта джедаев. Даже без Силы, он гораздо опасней, чем ты себе представляешь. Ты должен пустить меня к нему. Его надо удержать.

— Удержать от чего? От потери кожи-туники во время бегства?

— Удержать от срыва тизо'пил йун'тчилат. Вполне вероятно, что и от уничтожения корабля тоже.

Ном Анор открыл рот, но оттуда раздалось лишь сдавленное шипение. Невозмутимое спокойствие взгляда Вержер заставило его замолчать с эффективностью удара по горлу. Ему показалось, что он задыхается.

— От уничтожения корабля? — наконец выдохнул он.

— Разве тебе не ясно, исполнитель? Он не убегает, — она указала на оптический мешок видеопаук, в котором снова появилось изображение одинокой тени, несущейся навстречу приближающимся темным тучам вооруженных отрядов.

— Он нападает, — сказала Вержер.

ГЛАВА ПЯТАЯ ЗАСЕВ

Джейсен Соло рвется в бой. На бегу он создает мысленную картинку. Амфижезл в его руке принимает предложенный образ, закручивая больше половины своей длины вокруг предплечья Джейсена. Колебания цепочки связанных между собой желез создают энергетическое поле, которое фиксирует полукристаллическую ячеистую структуру в заданной форме: амфижезл торчит из кулака Джейсена на целый метр и оканчивается обоюдоострым лезвием. То же поле, что обеспечивает затвердение амфижезла, расплющивает лишние миллиметры по поверхности клинка, делая его край не толще диаметра одного атома. Так что, когда один из невооруженных воинов бросается наперерез, широко раскинув руки, чтобы схватить Джейсена, лезвие встречает в его плоти и костях лишь слабые отголоски сопротивления. Одна рука лениво переворачивается в воздухе, разбрызгивая капли крови; нога падает в сторону и дергается в траве. Джейсен даже не замедляет бега.

Двое оставшихся решают, что им следует предоставить его своим товарищам, которые лучше экипированы. Вокруг него жужжат ударные жуки, но глаза его амфижезлов чувствительны к инфракрасному излучению — и к движению; он способен объединить их эмпатические реакции в непрерывное поле восприятия, не слишком отличное от самой Силы. И его столько лет тренировали уклоняться от ударов, что он едва замечает жуков.

Дерн раскрывается в алых разрывах, а Джейсен уворачивается, падает и перекатывается, чтобы потом снова вскочить на ноги и продолжить бег. Еще десятки ударных жуков разворачиваются и летят за ним, словно ударные ракеты. Джейсен бросается к приближающемуся отряду тяжеловооруженных воинов. Ближайший из них ударяет Джейсена амфижезлом, словно копьем.

Джейсен уклоняется от острия, переворачивается через плечо и ударяет вверх; его клинок вонзается воину между тазом и бедром. Преследовавшие Джейсена ударные жуки начинают повсеместно взрываться и рассеивают воинов, словно игрушечных солдатиков, отброшенных невидимой рукой гигантского ребенка. Благодаря инерции своего тела Джейсен заканчивает вращение, опираясь на одно колено и выбрасывая лезвие вверх — сквозь пах и внутренности воина к его груди. Только энергетические поля, подобные тому, что окружает Джейсена, способны выдержать удар амфижезла. Панцири вондуун-крабов представляют собой запутанную кристаллическую структуру, укрепленную полем, созданным энергетическими железами, весьма сходными с железами амфижезлов. Но это поле защищает только сам панцирь; под броней крабы мягкие, и когда клинок Джейсена разрезает энергетический нерв краба изнутри, броня становится не прочнее масла из продуктов жизнедеятельности банты.

Залп от детонации разрывных жуков поражает одного из воинов, а клинок Джейсена без труда рассекает его броню и позвоночник, заодно разрезая патронташ с разрывными жуками и показываясь из спины с фонтаном крови. Тяжело падая и ударом ноги освобождаясь от дергающегося трупа, накрывшего его, Джейсен хватает патронташ. Еще мгновение, и он опять на ногах — бежит и спотыкается, оглушенный и слегка ошеломленный взрывами. Позади него переговариваются и перестраиваются воины. Джейсен игнорирует их. Все его внимание, выдержка и воля сконцентрированы на патронташе с разрывными жуками в его руках.

Рассеченные края патронташа истекают кровью; умирая, он желает освободить своих детей — разрывные жуки содержатся в его вытянутом теле, состоящем из шестиугольных ячеек-инкубаторов — чтобы они могли выполнить свое громкое предназначение.

Джейсен чувствует это очень остро. Посредством своего эмпатического дара он выражает обещание полностью удовлетворить его желание, если только патронташ подождет сигнала. Перед ним два оставшихся отряда: они выстраиваются клином, острие которого направлено на Джейсена, а широкое основание загораживает емкость размером с бакта-камеру, в которой находится шрийам'тиз. Вокруг него жужжит все больше и больше разрывных жуков, и Джейсен запускает патронташ, как протонную гранату; тот медленно вращается в высоте неизменного полудня. С помощью эмпатического дара Джейсен проецирует учащенный пульс ожидания, приблизившегося к концу, мощную волну адреналина, которые можно примерно перевести как…

Пора!

Патронташ вспыхивает над основанием клина россыпью звезд, и в тот же самый момент разрывные жуки, преследующие Джейсена, собираются в гудящий рой, поражая и его, и землю, и воинов — всех без разбора. Оглушительные взрывы раскидывают их туда и сюда, так что Джейсен в конце концов оказывается сбитым с ног и описывает в воздухе круто заверченную дугу. Пока вывернутый наизнанку мир кружится во все темнеющем кровавом водовороте, у Джейсена есть время почувствовать, что напряжение в отростках имплантанта послушания спадает, и из последних сил передать через него мысленное приглашение.

Ну что же, мой друг. Теперь твой черед.

Кровавая тьма смыкается над ним прежде, чем он ударяется об землю.

— Вот видишь? — Ном Анор указал высокомерным кивком на неожиданно яркое изображение в оптическом мешке видеопаука, который показал истекающего кровью Джейсена в его импровизированном боевом облачении, лежащего без сознания на развороченном взрывами торфе Детской. — Твой «величайший из джедаев» преуспел лишь в убийстве пары-тройки воинов. Никчемный, слабый дурак…

— Ты не слушаешь, — прозвенела Вержер. — Я прошу тебя еще раз: пусти меня к нему, пока мы все не погибли.

— Не будь смешной. В нем просто не может быть ничего опасного. Посмотрим на конец этого фарса во всей его красе. Он без чувств; воинам будет легко обездвижить его и доставить куда им приказано.

— Тогда почему они этого не делают?

Ном Анор нахмурился.

— Мне… не совсем ясно…

— Может быть, у воинов появились более неотложные дела, которые надо срочно решить.

— Более неотложные, — тяжело проговорил Ном Анор, — чем мои приказы?

— Исполнитель, исполнитель, — укоризненно ответила Вержер. — Вы смотрите, но не видите.

Оптический мешок видеопаука показал, как изменилось качество освещения в Детской: совершенный бело-голубой полдень был теперь подсвечен красными, золотистыми и желтыми бликами, которые плясали, и играли, и мерцали у Джейсена на волосах и лице, и на его изодранной, пропитанной кровью коже-тунике.

Ном Анор нахмурился, не в силах понять, что происходит, пока в поле зрения не заклубился плотный, сальный на вид дым. Цветные блики появились из-за пожара. Хмурость Ном Анора стала угрюмой гримасой; гнев и отвращение свернулись в ледяной ком в его животе. — Что происходит? — требовательно поинтересовался он. — Вержер, отвечай, что там творится?

Теперь в оптическом мешке показались два воина в крабовой броне, обгоревшие и истекающие кровью из-за множества ранений. Один из них оказался слишком близко от спины Джейсена, и амфижезл, обвившийся вокруг торса человека, судорожно дернувшись, вонзился йуужань-вонгу сбоку в коленный сустав. Второй продолжал бежать, склонив голову и не оглядываясь, и вскоре Ном Анор увидел, кто его преследует: волнующаяся, рычащая, вопящая толпа, вооруженная всякими подручными средствами — от роющих скатов и бронированных существ под названием малледилло, служивших рабам вместо молотов в их повседневном труде, до извивающихся диких амфижезлов, одинаково опасных как для владельца, так и для врага — стекающаяся к зажатому в тиски воину, чтобы избить и изрубить его до смерти в дикой ярости.

— Это же рабы… — выдохнул Ном Анор. — Как им удалось выйти из-под контроля?

Гребень Вержер распустился сверкающим оранжевым, слегка оттененным зеленью.

— Скажи мне вот что, Ном Анор: почему изображение в оптическом мешке видеопаука вдруг стало таким отчетливым?

Он только смотрел на нее, раскрыв рот и тяжело дыша.

— Не воины были его целью, — сказала она, словно предлагая подсказку растерянному ребенку.

В конце концов, хоть и с опозданием, но он понял. Морозные потоки от ледяного кома в его животе достигли даже кончиков пальцев.

— Он убил шрийам'тиз!

— Да.

— Как он мог… почему ты не… он, то есть, ты…

— Ты должен помнить, что я тебя предупреждала.

— Ты… Вержер, ты… Я думал, ты…

Ее черные, бездонные глаза заглянули прямо внутрь него.

— Ты еще не привык, исполнитель, — без выражения произнесла она, — что все, что я говорю тебе — правда?

Тизо'пил йун'тчилат закончился резней. Каждый дуриам, отлученный шрийам'тиз от своих телепатических соединений, был вынужден ждать, слепой и глухой, булькая в беспорядочном кипении гормонов стресса, сгорая от несбыточной надежды, что следующим ощущением для него может стать возвращение власти и связей, ясное осознание того, что он, единственный из всех, выбран пажкик Йуужань'тар ал'тиррна — планетным мозгом Колыбели Бога. И каждый терзался глубинным, тайным ужасом, что вместо этого он почувствует только движение неумолимого клинка, наполненного всепожирающим огнем яда, призванного лишить его жизни и обречь на вечное страдание, которое Истинные Боги предназначили для недостойных.

Так что, когда патронташ с разрывными жуками взорвался, и десятки пылающих тварей попадали в резервуар — где раствор, питавший шрийам'тиз, усилил ударную волну, подбросив огромную каплю жидкости, крови и клочьев мяса прямо до раскаленной искры, которая служила для Детской солнцем — все дуриамы, кроме одного, не могли даже представить, что произошло.

Все дуриамы, кроме одного, были потрясены, изумлены, растеряны, обнаружив, что все еще связаны со своими рабами. Все, кроме одного, были еще больше потрясены и изумлены — разумы затмились черной паникой — обнаружив, что их родственники тоже восстановили свою чувствительность и связи с рабами в Детской, которая сотрясалась от взрывов и провоняла свежей кровью. Которая была полна испуганных, жмущихся друг к другу формовщиков и тяжеловооруженных воинов, трепещущих перед кровавым безумием.

Лишь один дуриам, который знал, что происходит, не был ни потрясен, ни изумлен, ни напуган до потери памяти. Он был попросту отчаян и безжалостен. Дуриамы — весьма прагматичные существа. Они не понимают, что такое доверие, и им не известно, что такое предательство. Этому дуриаму, как и остальным, давно было ясно, что его жизнь зависит от результатов тизо'пил йун'тчилат, и что у него не больше шансов, чем у дюжины его родственников.

Итак: двенадцать к одному. Двенадцать против одного.

Никто из дуриамов никогда не любил таких соотношений; этот решил покончить с ними. Он вступил в сделку с Джейсеном Соло. Когда телепатическая блокировка шрийам'тиз неожиданно исчезла, дуриам знал не только о том, что происходит, но и о том, кто это натворил и почему. Эхо от взрыва патронташа с разрывными жуками еще звенело в Детской, а дуриам уже послал своих рабов, соскакивающих с базальных кораллов, обследовать бесчисленные холмики с углитами. Прикосновение к нервному узлу, которое вызывает — у отформованных углитов, известных как маскуны — расслабление, вызывало у этих диких особей аналогичную реакцию…

Но то, что эти углиты скрывали, не было их обычным полым каркасом из камня. Этим углитам пришлось замаскировать груды грубого самодельного оружия. За несколько дней на ближайших к базальным кораллам были запасены и спрятаны кое-какие инструменты: главным образом широкие роющие скаты, слишком длинные и тяжелые, чтобы сломаться от работы, и бронированные малледилло высотой с воина, достаточно плотные и твердые, чтобы расколоть камень одним ударом. Еще углиты скрывали множество червей-фляг, до отказа наполненных медом искропчел. Искропчелы являлись сформировавшимся в естественных условиях видом, от которого много лет назад были выведены ударные и разрывные жуки. В полость каждого червя-фляги было также введено небольшое количество пищеварительных ферментов вондуун-крабов.

Используя роющего ската в качестве катапульты, раб мог зашвырнуть такого червя на значительное расстояние. Точность броска была не принципиальна. От удара черви-фляги разрывались, разбрызгивая густой мед во все стороны.

Активизированный ферментом мед искропчел вступал в реакцию со всем, с чем соприкасался; при контакте с воздухом Детской он вспыхивал с громким хлопком. За считанные секунды пламя распространилось повсюду.

Воины, сгорающие заживо в своих бесполезных доспехах, не могли защищаться, и уж тем более не могли защитить формовщиков, которых сопровождали.

Формовщикам, ни в теории, ни на практике не знакомым с военным делом, оставалось только броситься к ближайшему выходу. Многие погибли, настигнутые пламенем, или сраженные ударом малледилло, или зарубленные роющими скатами, которые были столь же опасны, сколь и вибротопоры. И всем дуриамам, кроме одного, пришла одна-единственная мысль: собрать своих рабов, которые служили им глазами и руками. Им было необходимо сбить рабов в кучи около острова-улья, окружить себя живыми стенами. Ни у одного из них не было другого шанса защититься.

Но только не у этого.

Так что, когда рабы, принадлежавшие остальным дуриамам, побежали через всю Детскую под воздействием хлещущей по нервам боли от имплантантов послушания в направлении озера, чтобы опрокинуть двойное оцепление волной дрожащих, корчащихся, окровавленных тел, рабов этого отдельно взятого дуриама среди них не было.

Вместо этого они разделились на группы по пятеро. Одна группа окружила Джейсена Соло и замерла в ожидании, пока он с трудом поднимался на ноги. Истекая кровью из-за множества ранений, Джейсен пошатнулся, словно у него закружилась голова или потемнело в глазах, а потом направился к озеру в окружении этой пятерки. Остальные группы побежали в дыму и пламени, мимо безжизненных тел и скользкой крови, к базальным кораллам; и те за секунды превратились в столпы пламени, поддерживаемого медом искропчел. Рабы не стали ждать, пока огонь завершит свое дело, а принялись безжалостно раскалывать, обстреливать и рубить кораллы.

Ном Анор разглядывал вселенскую резню в оптическом мешке видеопаука с оцепенелым, недоуменным ужасом.

— Что?.. — тупо бормотал он. — Что?..

— Исполнитель. У нас мало времени.

— Времени? Какого времени? Это… это разорение… Мы погибли, разве непонятно? Цавонг Ла уничтожит нас.

— Все такой же оптимист, — прощебетала Вержер. — Представь себе, этот час мы еще переживем.

Ном Анор безмолвно впился в нее взглядом. И опять ее неожиданно сильная рука сомкнулась на его плече.

— Прикажи воинам, которые стоят снаружи, сопроводить меня до Детской. И свяжись с этим своим командиром, если он еще жив. Мне понадобится кто-нибудь достаточно компетентный, чтобы провести меня мимо охраны к острову-улью — если кто-нибудь из охраны доживет до тех пор.

— Остров-улей? — глупо моргнул Ном Анор. Ему никак не удавалось связать одно с другим. — О чем ты говоришь?

Вержер протянула руку в сторону оптического мешка видеопаука.

— Ты думаешь, на этом он закончил, Ном Анор? Добивался ли наш Близнец во плоти только возникновения беспорядков и резни… или он добивался возникновения беспорядков и резни как способа совершить диверсию?

— Диверсию? Против чего?

Настоящий глаз Ном Анора вытаращился: в оптическом мешке видеопаука он увидел, как Джейсен и те пятеро, что сопровождали его, по грудь в воде, прорываются сквозь толпу окровавленных, мечущихся, сражающихся рабов и воинов. Один из спутников Джейсена упал с пронзенным горлом; другого утянули под воду цепкие руки невооруженных рабов. Трое оставшихся яростно размахивали своими роющими скатами, стараясь не только удержать воинов и рабов у берега, но загасить огни, пылающие на их пути прямо на поверхности озера. Джейсен, почти вплавь, мрачно продвигался вперед, не оглядываясь на рабов, которые защищали его. Любой на его пути, раб или воин, падал, пронзенный или разрубленный одним из двух амфижезлов в руках Джейсена.

Он даже не потрудился вытереть кровь, текущую из глубокой раны на голове и заливающую ему глаза. Он только шел и убивал. Джейсен повернул к середине озера.

К острову-улью.

И продолжил путь.

Ном Анор выдохнул:

— Дуриамы…

— Один из них — мозг этого корабля, исполнитель. Он уже сорвал тизо'пил йун'тчилат, и шансов на бегство у него нет. Какая еще цель стоит того, чтобы отдать за нее жизнь?

— Ты говоришь так, будто гордишься им!

— Даже больше, — прямо сказала она. — Он превзошел все мои самые смелые надежды.

— Если планетный мозг не будет регулировать состав атмосферы, весь корабль будет уничтожен! Он убьет не только себя, но и всех остальных!

Вержер пожала плечами и с улыбкой скрестила руки.

— Вурт Скиддер.

Ном Анора так замутило, что во рту появился привкус крови. Джедай Скиддер отдал жизнь, чтобы убить одного-единственного йаммоска, а дуриамы гораздо более ценны.

Бесценны.

Незаменимы.

— Он не может, — Ном Анор задохнулся от отчаяния. — Не может, жизненные формы на борту этого корабля неповторимы…

— Да. Каждая жизненная форма. Особенно он сам.

— Он не смог бы! Или… смог бы? Сможет?

— Ах, исполнитель, каким бы замечательным местом была эта вселенная, если бы все вопросы так легко находили свои ответы, — прозвенела Вержер, простирая руку в сторону оптического мешка видеопаука.

Они увидели Джейсена Соло на берегу острова-улья. Вонзив один клинок в грудь обезумевшего формовщика, другим клинком Джейсен от ключицы до паха разрубил кого-то, кто мог оказаться и рабом, и замаскировавшимся воином.

Из всех его спутников выжили двое; они развернулись у самого берега, не в силах сдержать толпу потерявших инстинкт самосохранения рабов яростными взмахами роющих скатов. Оттесняемые все дальше, эти двое ступили на твердую землю, пока Джейсен взбирался на ближайшую камеру из окаменевшего коралла, в которой находился дуриам. Наступив на шестиугольную восковую пломбу, которая запечатывала камеру, он замер с простертыми амфижезлами в руках и опять покачнулся, словно сознание оставляло его. Внизу прямоугольные грани роющих скатов разрубали рабов, и Джейсен вздрогнул, словно отпрянув от почти задевшего его выстрела из бластера. По-видимому, он только сейчас вспомнил, где находится, и зачем пришел.

И тогда он вонзил свой сдвоенный амфижезл в пломбу.

— Менее изученный вопрос, как видишь, — сказала Вержер, — заключается в том, можем ли мы остановить его?

Ном Анор напрягся, бессильно сжимая пальцы, словно думал, что сможет проникнуть сквозь оптический мешок видеопаука и схватить Джейсена за горло.

— Он окончательно спятил?

Вместо ответа Вержер только пристально, выжидающе смотрела на него.

Он закрыл лицо руками.

— Ступай, — сказал он слабым, тихим голосом. — Если придется, убей его. Спаси корабль.

Вержер отвесила ему бодрый поклон.

— По вашему приказу, исполнитель.

Он услышал, как люк открылся и закрылся, и тут же отнял руки от лица. Его глаза горели ясным светом холодного расчета. Ном Анор пощекотал виллип, передал распоряжения и отбросил ненужное средство связи. Открыв зев прохода, он быстро огляделся, чтобы убедиться, что путь свободен.

Ном Анор бежал к своему кораллолету, словно его преследовали крайт-драконы. Ему не удалось бы так долго выживать в этой войне, если бы он недооценивал джедаев. Особенно из семейства Соло.

После того, как погиб первый из дуриамов, расправиться с ними не составило труда. С первым это было убийством — так Джейсен чувствовал. Стоя на пломбе, запечатывающей камеру, на теплом, почти живущем, воске, он ощущал леденящий ужас маленького дуриама, замурованного под его ногами: задыхающегося от клаустрофобии, лишенного надежды убежать или спрятаться, безмолвно кричащего, умоляющего горько и отчаянно. Он ощущал жизнь, которую собирался отнять: сознание, столь же полное надежд, страхов и мечтаний, как и его собственное, сознание, которое он собирался уничтожить взмахом клинка и огнем яда.

Все его инстинкты восстали: вся его подготовка, джедайские идеалы, образ жизни упорно противились убийству беспомощного дрожащего существа. Он покачнулся, вдруг почувствовав головокружение, внезапно осознав, как тяжело он ранен… осознав, что по его лицу течет кровь, а то, что мешает дышать — это сломанные ребра; осознав, что вокруг пореза на бедре все онемело, а он даже не помнит, как получил удар; и что из-за сотрясения ему трудно сфокусировать взгляд. Он прорвался к острову в состоянии, подобном боевому трансу воинов йуужань-вонгов, когда боль и ранения имели так же мало значения, как и цвет неба над головой; он отнимал жизни и у воинов, и у обезумевших формовщиков… возможно, и у тех самых рабов, которых пытался спасти…

Джейсен взглянул на берег. Рядом с формовщиком, которого он убил, лежал еще один труп. Он выглядел совсем как человек. Джейсен не знал, и не мог знать, был ли это замаскированный воин или раб. Это никогда не выяснится. Единственное, что он знал — прежде, чем умереть, этот неизвестный преградил ему путь. Воин? Или раб — невинный, безжалостно подстегиваемый имплантантом послушания, напавший на Джейсена против воли? Почему ему все равно? Это пугало Джейсена больше, чем все смерти. Если это — то, чем я стал, может, даже к лучшему, что мне придется здесь умереть. Пока не убит еще кто-нибудь.

Но каждый раз, когда прикрывающие его товарищи, пытающиеся сдержать натиск рабов, наполняющих берег, поражали кого-то в бок, или в ногу, или в голову своими неподъемными роющими скатами, ему казалось, что рану нанесли ему.

Бесконечный поток рабов уже смел воинов, охраняющих остров-улей; и то, когда дуриамы столкнут своих рабов в кровавой схватке, где победитель забирает все, было лишь вопросом нескольких мгновений. Уже погибли десятки, возможно, сотни рабов, бездумно бросившихся на беспощадных воинов. Как только дуриамы займутся друг другом, счет погибших пойдет на тысячи.

Для дуриама под его ногами все они были лишь инструментами. Автогенными резчиками. Светящимися проводами.

Смерть раба вызовет у дуриама не больше эмоций, чем вызывает у его отца проклятие, оброненное по поводу гидроключа, сломавшегося во время ремонта упрямого гипердвигателя «Сокола».

Джейсен вспомнил слова Вержер, словно она сама прошептала ему в ухо: выбор садовника. Он поднял свой сдвоенный амфижезл, а потом опустился на одно колено и вонзил их в восковую пломбу. Клинки, рассекающие тело маленького дуриама, он ощущал рассекающими его собственный живот; жгучий поток яда, наполнивший сосуды дуриама — растекающимся по его собственным венам. Джейсен выдернул амфижезлы и направился к следующей камере.

Убийство следующего удвоило его боль: дуриам умер не сразу, а после агонии, беззвучно крича от ужаса и мучений. От убийства третьего у Джейсена подкосились колени и перед глазами поплыли алые полосатые облака.

А позади него рабы, доведенные до самоубийственного безумия неустанным огнем боли от имплантанта послушания, начали останавливаться, задыхаясь и щурясь от неожиданности. Начали замирать в изумлении, поворачиваться друг к другу с руками, вытянутыми в предложении и в поиске помощи, а не в стремлении ударить, искалечить или убить. Сначала одна группа, которая держала свой вынужденный путь к берегу, потом другая, и еще одна — по мере того, как дуриамы один за одним умирали: побежденные, трясущиеся, лишенные хрупкой скорлупы своих камер. Джейсен не останавливался. Вокруг него сомкнулся красный туман — кровавая завеса реального дыма, влаги и медного огня, или плод его воображения, или и то, и другое сразу. Остров-улей стал горой из страшного сна, весь в острых камнях, с необходимостью убивать на каждом шагу и взбираться к недосягаемой вершине, которой даже не видно. Сквозь красный туман неясными пятнами проступали толкающиеся, хватающие, размахивающие оружием фигуры. Джейсен бросался на них, бросался сквозь них, убивая, карабкаясь, снова убивая, падая на четвереньки, чтобы в очередной раз вскрыть восковою пломбу, и следующую, и еще одну. Отбрасывая амфижезлы с истощенными ядовитыми железами и вынимая новые из своей брони; брони, которая жила своей собственной жизнью и секла, и хлестала эти размытые тени со смертоносной точностью. Он добрался до верха, почти до самой вершины; он не смог бы сказать, есть ли кто-нибудь рядом, или что его окружает, зато точно знал, что находится на горе, венчает своей фигурой высочайшую вершину галактики — над атмосферой, над лунами, выше, чем звезды.

Джейсен поднял свой последний амфижезл как боевое знамя. Прежде, чем он успел всадить клинок в залитую кровью пломбу под своими изодранными и порезанными ступнями, в его мозгу вспыхнула новая звезда… И сожгла вселенную дотла.

Не осталось ничего.

Кроме белого свечения.

Жадного свечения: пожирающего все, чем он был. Но он окунался в белое свечение и раньше. Он знал ее секреты, и таким способом его не остановить. Под этой шестиугольной крышкой бил ключ, источник, фонтан белого свечения. Джейсен чувствовал его: извивающиеся от ужаса отвратительные щупальца, покрытые слизью. Он может прекратить мучения. Еще один удар — и для них все будет кончено.

Навсегда.

Он поднял свой амфижезл.

— Джейсен, нет! Не делай этого!

Он обернулся в потрясении, задыхающийся, ослепленный белым свечением. Голос принадлежал его брату.

— Анакин?..

— Ты не можешь убить его, Джейсен, — донесся голос Анакина, скрытого свечением. — Это твой друг.

Словно палец, щелкнувший по мензурке с пересыщенным раствором, этот голос вызвал реакцию в голове у Джейсена: свечение заклубилось, осело, посыпалось крупицами, стала тонким, прозрачным…

Невидимым. Боль все еще наполняла его вены, но это его не волновало: она проходила сквозь него неизмененной, подобно лучу света, пересекающему открытый космос. Он снова мог видеть. Видеть ясно. Отчетливо. Он увидел алые лохмотья плоти, которые остались от трех формовщиков, не успевших добраться до выхода на противоположной относительно солнца стороне Детской.

Он видел дымящееся кольцо обугленных базальных кораллов вокруг озера. Он увидел кровь, струящуюся по его рукам и капающую с костяшек пальцев.

Рассеченные и сочащие голубоватую молочную жидкость — кровь дуриамов — пломбы от камер…

Трупы воинов, рабов и формовщиков, лежащие вперемешку…

Вывернутый наизнанку мир, наполненный ужасом, страданиями и смертью…

Это все сделал он. От и до. И — он увидел Вержер. Пытаясь отдышаться, он наблюдал, как она преодолевает последние несколько метров к вершине улья. Еще ниже воины в броне изо всех сил старались удержать толпу кричащих, мечущихся, окровавленных рабов, которых Джейсен чувствовал благодаря связи с дуриамом, находящимся у него под ногами. Он чувствовал, как дуриам подталкивает их, чтобы они шли наверх. Он чувствовал, что дуриам отчетливо приказал рабам убить его. Он услышал низкое, дикое рычание, словно раненного ранкора загнали в самый угол его логова. Рычание раздалось из его собственного горла.

— Это была ты, — резко сказал Джейсен.

Вержер подняла голову. Она остановилась достаточно далеко, чтобы быть вне досягаемости для амфижезла.

— Я слышал его, — сказал Джейсен. Дышать было горячо и больно. — Анакин сказал, чтобы я остановился. Но это был не он. Это была ты.

Гребень Вержер прижался вплотную к сплюснутому черепу, а в ее глазах не было и следа веселья.

— Джейсен, — медленно, грустно сказала она. — Это — лучшее окончание для истории твоей жизни? Об этом ты мечтал?

Мечтал… Он смутно помнил свое намерение спасти рабов, помнил соглашение с дуриамом: тот согласился сохранить рабам жизни и доставить их на поверхность планеты безопасным способом в кораблях-сеятелях в обмен на помощь Джейсена в уничтожении его братьев-соперников. Но в этой бойне, в которую он превратил Детскую, воспоминание стало таким же блеклым, как и его мечта на Белкадане: призрак самообмана, лучик надежды — и прекрасной, и несбыточной.

Ненастоящей.

Настоящим был первобытный хаос крови, боли и смерти, которыми Джейсен наполнил этот перевернутый мир. Безжалостная ясность его сознания осветила все отпечатки действительности: он видел, что уже сделано, и видел, что еще предстоит сделать. Джейсен поднял свой амфижезл над головой, чтобы клинок мог вытянуться во всю длину до самой земли.

— Джейсен, остановись! — Вержер приблизилась на шаг. — Ты убьешь своего друга?

— Это не друг, — проговорил Джейсен сквозь зубы. — Это пришелец. Чудовище.

— А кто тогда ты? Разве он предавал тебя? Кто здесь чудовище — ты или он?

— Сейчас у меня есть шанс убить его. И когда я это сделаю, тем самым я уничтожу и мир йуужань-вонгов.

Амфижезл в его руках сократился, и Джейсену пришлось усилить захват, пока его ладоням не стало горячо.

— Позволить ему жить — вот в чем предательство. Предательство Новой Республики. Всех мужчин и женщин, которых убили йуужань-вонги. Всех павших джедаев… и моего… даже… — его голос затих, он не смог произнести имени Анакина. Не в этот раз.

Но он все еще не нанес удар.

— Значит, ты встал перед выбором, Джейсен Соло. Ты можешь предать свой народ или можешь предать друга.

— Друга? — он снова поднял амфижезл. — Он не знает, что такое дружба.

— Скорей всего, нет, — ее гребень слегка распустился, рассыпая алые блики. Она приблизилась еще на шаг. — Но ты знаешь.

Джейсен пошатнулся, как будто она ударила его. Из его глаз полились слезы.

— Тогда ты скажи мне, что делать! — закричал он. — Скажи, чего от меня ждут?

— Я бы не стала гадать, — терпеливо сказала Вержер, приближаясь еще на шаг. — Скажу тебе только одно: убив этого дуриама, ты убьешь себя. А также всех воинов, формовщиков и отверженных на этом корабле. И всех рабов. Или ты не пытался спасать жизни, Джейсен Соло?

— Откуда… — Джейсен резко тряхнул головой, чтобы высушить слезы. — Откуда я знаю, что ты говоришь правду?

— Ты не знаешь. Но разве твое намерение изменится от того, говорю ли я тебе правду или нет?

— Я… Я не… — его захлестнула волна рокочущего красного гнева. Они столько причинили ему. Он вынес все, не задавая вопросов; и теперь хотел только одного — ответа. И никак иначе.

— Все, — проговорил он сквозь зубы, — все, что ты говоришь мне — ложь.

Вержер развела руками.

— Тогда выбирай — и действуй.

Джейсен выбрал. Он поднял амфижезл, но прежде, чем он успел ударить, Вержер одним прыжком оказалась у него на пути: чтобы убить дуриама, Джейсену пришлось бы пронзить ее. Он замер всего лишь на мгновение, но этого ей хватило, чтобы протянуть руку и погладить его по щеке — совсем как в тот раз, когда ее прикосновение впервые нарушило чистое белое свечение «объятий боли». Ее ладонь была влажной.

Джейсен сказал:

— Что?..

Больше он не смог произнести ничего, потому что язык перестал его слушаться. Он только успел подумать: слезы… слезы Вержер… как паралитический яд, в который они превратились, отключил его сознание, так что и Детская, и дуриамы, и сама Вержер исчезли в поглотившей его персональной вселенной вне времени и пространства.

Она была черной. В ней был мир, которому некогда довелось быть столицей галактики. Он назывался Корускант, и представлял собой город величиной с целую планету, протянувшийся от полюса до полюса и на километры вглубь. Это была холодная планета с четырьмя спутниками, расположенная вдали от своего бело-голубого солнца, окруженная зеркальными платформами, которые перераспределяли свет, чтобы обезопасить ее от замерзания.

Все изменилось.

Нагретый солнечными лучами, жаркий, тропический, этот планетарный город теперь — планетарные развалины с морями, образовавшимися на месте жилых башен и правительственных учреждений. Три луны превратили орбитальное кольцо в радужный мост. А в вышине над этим миром, бывшим столицей, этой столицей, бывшей целым миром, вспыхнул метеор: огромный шар из йорик-коралла ворвался в атмосферу под острым углом, неся планете метеоритный дождь из частиц и обломков самого себя, и расцвел огненным цветом. Ударяясь о землю, обломки укоренялись и начинали расти.

Планета навсегда перестала быть Корускантом; она стала Йуужань'таром. Но столицей галактики она прекратила быть лишь на недолгое время.