Изумруды, рубины, алмазы мудрости в необъятном песке бытия

* * *

…Этой осенью я жил в горном полузаброшенном кишлаке Ватан у сельского учителя Ходжи Саймутдина.

Там был запущенный нагорный сад золотой хурмы…

Хурма стоит до декабря, до снегов жемчужных…

Ах, я люблю, когда снег падает на золотые плоды…

Ах, Господь! как нежно лепетно Ты, Великий Ювелир, кладешь, сыплешь щедро жемчуга, летучие кружева алмазные на живое золото плодов…

Тающее серебро летит на живое золото…

Ах, я ем текучее золото хурмы и пью хлад лед текучий нежнопадающих кружев, кружев, снегов, снегов, снегов…

Но снега еще не пришли, и я спал в саду золотой хурмы на суфе деревянной и покрывался фазаньим бухарским одеялом…

Я люблю есть хурму с дымчатых ветвей, но всякую ночь прилетала стая индийских майна-скворцов и поедала чуткими клювами хурму спелую, шоколадную, кофейную, а мне оставались плоды сырые, незрелые…

Птицы лучше человека чуют, когда созревает плод, наливается мякотью шоколадной по ночам, а я давно созрел, переспел, и сплю по ночам… и никто не тревожит меня, как в молодости жены…

А мне оставались хурмы незрелые… а у меня зубы старые… редкие…

И вот я лежал в саду золотой хурмы и безнадежно писал уже нетвердой старой рукой эти притчи — эти плоды незрелые…

Истина всегда уходит от человека, истину поедают другие мудрецы, как шоколадные плоды индийские скворцы…

Иногда я уставал от притч моих незрелых, и сладостно блаженно засыпал на бухарском павлиньем рваном одеяле, и мне чудилось, что кто-то движет моей ленной рукой и пишет вместо меня притчи эти…

Господь! я не смею и думать, что Ты…

Но Кто сотворил эти горы и незрелые плоды хурмы…

О Боже! давно уже я мечтаю, чтобы кто-нибудь за меня записывал эти притчи, а я бы спал на суфе, готовясь к великому Сну и Возвращенью в сады райские…

Ведь суфии говорят, что все люди вышли из рая и возвращаются в рай…

И вот я готов к возвращенью…

Иногда к моей одинокой суфе приходила бродяжная собака…

Она тоже была золотой… как хурма…

Золотая шерсть у нее была, и я звал ее Осень…

И она откликалась на новое имя…

«Осень, Осень, — звал я, когда мне было одиноко, как изумрудной арче на высокой горе, и она приходила из-за осыпанных золотыми плодами деревьев…

Иногда я от одиночества читал ей свои притчи незрелые, и она глядела на меня текучими изумрудными, уже преданными глазами, и повизгивала сладко, а иногда и нежно лаяла… и благодарно лизала мою пустынную ладонь…

Один был у меня слушатель чуткий, внимающий средь золотого сада… средь необъятных таджикских золотых гор, на всей осенней земле человеческой…

Ах, блаженно!.. Ах, свято! Ах, радостно…

Ах, Господь, но Ты слышишь меня?..

Ведь Ты слышишь даже шепот муравья…даже слюдяной шелест крыл стрекозы…

Ты прощаешь притчи мои…

Аллаху Акбар… Аллах, как Вселенная, велик, а человек, как земля, мал… Айхйааа!..

Но потом пошли, потекли, понеслись, распустились несметные альпийские снега, снега, снега…

И покрыли горы, и тропы, и небеса… и сад хурмы, и собаку Осень…и суфу мою… под бедным навесом…

И одеяло бухарское фазанье стало жемчужным…

И жемчуга, кружева алмазные летучие пали на золото плодов…

И с самой высокой горы мира Эверест Господь, Великий Ювелир, залюбовался золотом умирающим этим… покрытым всхлипывающими блаженными кружевами, жемчугами…

Серебро живое тающее на живое золото летит…

Ах, снег старости летит на притчи мои…

Ах, умереть, уснуть, как золотая хурма под снегом…

…Но я уехал из Кишлака Ватан, объятого снегами до марта…

И вернулся в многошумную Москву с притчами моими незрелыми заснеженными…

Но и здесь никто не хочет слушать притчи мои…

Никто не хочет есть недозрелую хурму мою в снегу…

И я вспоминаю чуткую собаку Осень…

…Осень, Осень, сестра моя, я вернусь весной…

И мы будем есть обвялую перезимовавшую хурму…

И я буду читать тебе притчи эти… И ты будешь благодарно лизать мою ладонь…

О Господь!

Какое счастье, что никто не нарушает девственную плеву моего одиночества…

Но счастье ли? Но если не нарушить девью плеву — то как явится дитя и продлится затрепещет жизнь?..

О Господь мой, но разве я одинок с Тобой…

Конец Мира

— Дервиш Ходжа Зульфикар, когда будет Конец Мира?

Каковы его свидетельства? предтечи? знаки? знамения?..

Дервиш сказал:

— Когда в кельях Афона умрет безымянный последний монах, который один в молитве беседовал с Богом…

Никто не знал его на земле, он молчал, не помышлял о славе, не писал книг, не читал молитв, не знал слов кроме слова «Бог», не хотел видеть человеков, а только — Бога…

Быть может, это и был Сам Бог в образе самого одинокого человека…

И что же Бог — смертен?

И что же Бог боится Времени?..

И что же Бог беседует только с самим Собой?..

И уже не хочет быть человеком?..

Дервиш сказал:

— Когда Египетские пирамиды осядут распылятся и станут песком

А пока стоят — Творец не разрушит мир сей…

А когда осядут исчезнут Пирамиды — эти Часы Вечности

И Господь перестанет любоваться ими, и устанет быть Поэтом, и считать песок пустынь

Тогда разрушится Время… Паутина Времен…

Тогда Время станет необъятным неподвижным песком…

И ты человече освободишься от сладкотленного дыханья…

От этого легкого облачка в беспредельно ледяном Мирозданьи…

Но что Мирозданье и Сам Творец

Без человека?..

Душа без тела…

…И вот я засыпаю на деревянной суфе, спрятав голову под фазаньим одеялом под золотой хурмой…

И что мне конец мира, когда весь мир в душе моей, и он сладко засыпает… засыпает…

И весь помещается под моим бухарским фазаньим древним одеялом…

И кельи Афона и Пирамиды Египта кротко лежат под моим одеялом…

Еще дышат Они…

Клетка тела

Дервиш сказал:

— Вот человек неистово печется о своем телесном здоровье, о теле, о плоти, о похоти здоровья.

Ходит по всем целителям и врачам.

Такой похож на того, кто бесконечно поправляет, чинит клетку, забыв о птице-насельнице…

И вот птица душа издохла улетела, а слепец все хлопочет о клетке…

Изломал дрожащие персты избил их о прутья клетки слепец, а бессмертная душа отлетела…

Вот так петух, которому отсекли голову, все еще бежит, бьется, льется кровию на бешеных слепых надеющихся ногах…

Безголовый, что тщишься ты?..

Куда бежишь?..

…И вот я засыпаю на суфе под золотой хурмой и забываю тленное тело свое…

И душа моя заживо улетает под теплым фазаньим одеялом…

Но утром она возвращается…

Сон — это когда душа улетает и возвращается…

Смерть — когда душа навсегда улетает…

Жизнь — короткий сон

Смерть — сон долгий

Жизнь впадает в смерть, как река — в море…

И я уже хочу впасть в сон долгий

И встретить там Живого Будду и Живого Христа и Живого Мухаммада…

Давно Они ушли с земли…

И пустынно сиротливо стало на земле…

Тело

Дервиш, став старцем, сказал:

— Печально глядеть, как разрушается вселенная твоего тела…

А разве не печально, когда летят, рассыпаются звезды, убавляя, уменьшая Мирозданье…

Разве Вселенная не убывает?

И что рядом с Ней твое муравьиное тело?

А разве не печально когда опадает яблоневый сад забытый горный в кишлаке брошенном…

Яблоки сиротливо падают в траву сонную — и некому собрать их…

О Господь мой! жаль и звезды падучие! жаль и палые яблоки…

Но тело-то живое, родное, здешнее, а звезды хладные, а яблоки хладные

Дальные… неживые…

И кто кроме меня пожалеет их?..

А кто пожалеет меня…

Только Ты Господь мой…

Но помедли…

Дай налюбоваться летящими звездами

Дай насладиться медвяными яблоками

…И вот я засыпаю под золотой хурмой под фазаньим бухарским одеялом

И вместе со мной засыпают звезды

И яблоки…

И все мирозданье…

И чт’о душа моя больше мирозданья…

И все мирозданье спит под моим фазаньим павлиньим бухарским одеялом…

А мне мало мирозданья…

И блаженно печально…

Иль душа более мирозданья…

И оттого печальна…

О Творец!.. Пастух печальный душ необъятных и печальных…

Тайна смерти

Дервиш сказал:

— За что человеки любят мудрецов?

Тянутся к мудрецам люди…

Думают они, что мудрецы знают тайну загробного мира? бездонного загробья?.. Надеются, что мудрецы смягчат умаслят необъятный страх смерти?..

Но если человек узнает последнюю тайну смерти — тогда Господь навек уйдет от человеков к звездам…

О, одиночество Бога…

О Господь!..

И что же самый ничтожный усопший уже знает более, чем живой дышащий еще на земле мудрец, ибо усопший уже прошел по тому мосту, что разделяет жизнь и смерть, а живой мудрец еще не прошел и трепещет…

И что же вечновесенняя жажда этого мира, похоть алчба этой жизни быстротечной — слаще необъятной, зовущей тайны смерти, зова райского загробья?..

Вот ты родился на берегу арыка — а тебе говорят о необъятном океане…

И что ж ты не захочешь увидеть океан и плыть в нем?..

И вот ты алчно живешь на земле, но алчба иного мира все сильнее влечет тебя и ты уже устал от этого мира и хочешь иного…

Даже блаженным летом в полях медовых лазоревых фацелий ты чуешь провидишь рай, где фацелии неопадные не колышатся…

Ах, в раю не веет ветр?..

А ты устал от лепестков опадающих…

И что же ты трепещешь от страха смерти, когда вечная жизнь загробная сладостно манит многотысячелетней тайной, когда райские гиацинты уже расстилаются пред тобой…

И ты уже чуешь небесные медовые лазоревые запахи их?

Гиацинты, гиацинты — вестники Рая…

И это все что ты знаешь о Рае?..

А что говорят земные мудрецы, хотя нет на земле мудрецов…

Но!..

…Говорят, что в бесконечных странствиях своих великий мудрец Ходжа Насреддин не раз забредал в райские сады и подолгу беседовал с апостолом Петром, Хранителем Рая, Хозяином Златых Ключей от Врат Рая, но потом Ходжа без сожаленья покидал Рай и возвращался в земную пыль…

Странник двух миров…

Ах, кто знает, о чем беседовали апостол Петр и Ходжа у Врат Рая?..

И почему Петр не удержал вечного Странника в Вечных Садах?..

Горные таджикские пастухи, которые следят за ночным небом и беседуют со звездами, и ближе всех стоят к Раю, говорят, что Петр даровал Ходже один из Златых Ключей от Врат Рая

И теперь тот бродит по земле с Ключом от Рая и не знает, кому подарить Его…

О человече!.. Если ты встретишь Ходжу и узнаешь его — то получишь Ключ от Рая…

Многие встречают его…

Но не узнают…

…И я засыпаю на суфе под золотой хурмой

И мне снится Золотой Ключ от Рая…

Ходжа отдает Его мне

А я отдаю Его более несчастному…

А таких множество на земле…

Самая великая Религия

Дервиш сказал:

— Самая великая Религия на земле — это Детство

Где дитя бродит у колен матери и отца и других умиленных склоненных блаженных влюбленных человеков…

Тут Бог более всего приближается к человеку…

О человече!.. Вспомни…

Бог Живой ходит в детстве твоем — оглянись — Вот Он!..

Стоит и улыбается за низеньким дувалом изумрудного дворика-хавли твоего детства…

Да не знаешь ты, а чуешь только дыханье Его…

Бог Сам любит любовь и в облаке любви ходит близ дитя…

Иль Лик Бога является в лице матери склонившейся над колыбелью…

А суфии говорят, что матери не умирают…а только заживо переселяются в райские сады…

Райские сады — это сады матерей…

О человече!..

Вспомни… Сам Господь склонился над колыбелью твоей…

А ты уже не помнишь…

А когда был младенцем — знал…

…И я засыпаю под золотой хурмой под павлиньим бухарским одеялом

И мне снится, что я, мальчик, стою у жемчужных колен моей матери

И я необъятно неизъяснимо непоправимо неопалимо неупиваемо блаженно счастлив счастлив

Да не знаю да не знаю

Как сказать как воскричать о необъятном быстром счастье вечными хрустальными словами…

…Теперь пришли слова, но ушло неизъяснимое счастье…

О Господь…

Рай — это необъятный яблоневый Сад, где бродят дети по деревьям и срывают золотые яблоки…

И приносят их Адаму и Еве — отцу и матери…

Ах Господь!.. не из-за этих ли яблоневых чад Адам и Ева впали в соблазн соитья…

Но суфии говорят, что одна смерть слаще многократного соитья

А ты, слепец, тянешься к соитью и бежишь смерти

Но суфии говорят, что смерть во время соитья — это рай на земле Это два Эвереста, которые сошлись слились в блаженном объятьи как две реки в половодье…

Но суфии говорят, что соитий в жизни человека должно быть столько же, сколько у человека детей…

Не более…

Сладость соитья

Дервиш сказал:

— Ужель так велика сладость соитья, что Аддам и Евва ради него оставили Рай и выбрали соитье, а за ним смерть?..

И что соитье выше Рая? Выше Творца?..

Иль это не соитье, а любовь и она выше?

Иль любовь человека к человеку выше слаще любви человека к Богу?..

Иль?..

Как говорят древние бездонные блаженные раввины: не знаю, не знаю, не знаю…

Хотя они знают тайну, но умрут, если расскажут…

Иль древние опьяненные суфии говорили и говорят ныне пьяно пыльно туманно на пыльных пьяных туманных дорогах, что Рай — это и есть бесконечное опьяненное Соитье совокупленье сотленье совладенье сотеченье совпаденье слиянье сотворенье мужа и жены, где Двое стали Одно, а потом Одно стало Три?..

И Господь в опьяненьи лепил творил этот мир…

Иль и Творец был не Один?..

Иль глина — Жена Его?..

И Он мял Ее и ублажал Ее?..

И слад’ил?..

И метал в нее Семена Свои?

И Их было Двое?

Творец и Глина?

И потом Двое стали Одно?

А потом явился Человек

И Одно стало Три?

О Господь!

Не знаю… помоги…

Иль Господь разгневался, ибо раньше Он лепил человеков, а теперь человеки стали лепить человеков…

О Боже!.. опять я не знаю, не знаю, не знаю…

А только блаженно вопрошаю…

И суфии опьяненно туманно пыльно свято сладостно не знают

И радуются необъятному сладчайшему незнанью…

Ибо незнанье необъятнее знанья…

И слаще…

…И я засыпаю в заснеженном заброшенном саду под золотой хурмой

И сон мой слаще райского соитья

И мне снится, что Ева — мать моя, а Адам — отец мой

И Творец подносит им глины, чтобы лепили меня

А они выбирают соитье…

Тогда из-за Древа Добра и Зла выходит Смерть с нагим черепом в руках

Как с надкусанным Яблоком Соблазна…

И три первосвидетеля первогреха — Лев, Павлин и Змей уже рыдают человечьими первослезами…

Учуяв что и они смертными стали…

Беглецы безвинные из Рая…

Изгнанники…

Суфии

— Дервиш, кто суфии? кто они?..

— Суфии — Святые Слепцы этого мира… Те, кто закрывают глаза… уши и уста… Те, кто не видят не слышат не чуят этого мира…

Не приемлют его соблазнов и красоты…

Они не хотят странствовать в двух мирах — а

только в загробном… Суфии глядят чрез мир, как чрез туманное стекло и видят только Лик Творца…

Чем прекраснее земной мир — тем туманнее стекло, тем дальше Лик Бога…

И потому суфии бегут этого мира и не любят весну, ибо цветущие деревья сокрывают Лик Бога, а текучие воды заглушают Его дыханье…

…Вот суфий бредет по горам и ищет ущелье, где нет деревьев и вод хрустальных, а ищет, алчет ущелье камней, где нет дерев и вод…

— Дервиш, что ищешь ты ущелье камней нагое, а не ущелье хрустальных вод и цветущих дерев?..

Он шепчет, закрывая бездонные глаза и уши:

— Тут Бог слышнее и зримей, и камни не застилают Его, как цветущие деревья и многозвонные воды не заглушают дыханье Его…

Творец ошибся когда дал нам очи уши и язык…

Разве можно увидеть оком? услышать ухом? учуять языком Бога?..

О человече, что держишься ты за земной дом, где сто лет — наивысший срок быстротекучей земной жизни твоей…

А забыл о вечном доме твоем и вечной жизни в нем, что были до земной жизни и будут после…

Что любишь тленное а не вечное…

Что любишь островок в океане, а не океан…

Но в океане только рыбы дышат…

…И я засыпаю на суфе под золотой хурмой под фазаньим бухарским одеялом

И вспоминаю, вспоминаю, как был рыбой в океане…

И доселе чую в ночах как ребра мои были жабрами…

И доселе чую в ночах как лопатки мои были крыльями…

Рыбы — немые суфии океана…

А орлы — безмолвные суфии небес…

Они знали тайну но молчали

Но потом устали от немоты своей

И рыбы хотели открыть рты но океаны входили во рты разъятые и не давали

И орлы, которые летали высоко и шептались с Богом, открывали клювы, чтобы шепнуть тайну — но альпийские бешеные ветры разрывали их клювы разъятые и не давали…

И вот рыбы вышли из океана на берег

А орлы сошли на землю с небес

И стали человеками

И заговорили сладкотленными словами

Но забыли тайну…

А тайна осталась в небесах и океанах…

Но суфии знают…

Вера

— Дервиш, какова вера твоя?..

Сказал:

А я молюсь во всяком храме, который стоит на дорогах моих…

И на всяком камне, если нет храма вблизи…

И на всякой земле…

Сказал:

— В России — я православный

В Азии — мусульманин

В Индии — индуист саньясин монах

В Китае — буддист

В Израиле — древний иудей

Я алчу всех вер и всех дорог и сладко блаженно разъезжаются ноги мои на необъятных дорогах и тропах, и всюду летит душа моя, как отбившаяся от стаи птица…

И как пчела сбирает меды со всех цветов…

И там где смерть застанет меня — у того храма утихнет в исходе жизнь моя… И там я уйду к Богу…

О быстрая смерть, вечная вера моя перед тобой и после тебя…

О странник Бога!

Но не только человеки кочуют по земле…

Храмы тоже кочуют и могут придти к тебе…

И все они в душе твоей… и кто истинней?

Ах нет в мире заблудших человеков…

Все бредут по божьим дорогам к Богу, и я путник всех дорог и религий, и молюсь во всех храмах…

И нет меня ни на одной дороге и ни в одном храме…

И всех люблю и принимаю радостно покорно…

А храмы падут искрошатся в пыль в песок, ибо рукотворные…

И только не падет не искрошится в пыль вечный храм — Двуногий Божий Храм Сосуд Человек — ибо Он Господом сотворен а не человеком

Камень рушится — а плоть стоит…

А иногда Господь разрушает Храмы Веры чтобы не мешали человеку глядеть в небеса где Дом Бога…

И что же мы рыдаем по разбитым храмам забывая о Доме Бога…

Дервиш сказал тихо:

— Ах, мир так сладок и многоцветен, что нельзя ограничить себя даже Великим Христианством, а закрыть глаза и душу на иные пути к Богу… на иные народы

И что же ты бредешь по необъятному саду, но застыл у одного Древа…

О Боже! На одном древе можно только повеситься…

О Боже! Иль сюда приводит многодорожие?

И можно бродить по многим дорогам, а умирать — на одной…

А пока я блаженно бреду по саду…

О Боже! Помилуй заблудшего в необъятном Саду

Твоем…

О Боже…

Я сплю в заснеженном саду под хурмой золотой

И златоглавые храмы бредут забредают что ли что ль в мой сон

И Три Великих Суфия — Блаженный Будда, Спаситель Иисус Христос и Воитель Бога Мухаммад проходят чрез мой сон что ль что ль

И ночью выпал снег и Их Следы алмазами ликуют льются дымно теплотворно на снегу

И Следы Одного попадают в Следы Другого

И кажется, что шел Один…

…И только три шоколадные кофейные хурмы с еще колышащихся оснеженных веток нежно свято взяты сняты…

И еще сыплется нежноперламутровый вспыхивающий снежок на мое замершее замерзшее бухарское одеяло

И одеяло было павлиньим фазаньим а стало жемчужным алмазным…

А душа была жемчужной алмазной а стала павлиньей фазаньей необъятной…

Мириады человеков

Ах, человече!..

Мириады человеков до тебя рождались, дышали, радовались, любили, молились, умирали, уповали…

И мириады будут дышать после тебя и уповать…

И вот пришло твое время…

И ты лишь повторяешь жизни, и радости, и боли, и смерти своих необъятных предтеч — предков и потомков…

И что же ты с такой первозданной свежестию страдаешь, и радуешься, и любишь, и страшишься исхода, словно ты первочеловек на земле, и не было до тебя, и не будет после…

О брат мой! Оглянись!

Все уже было и будет

Мириады жизней плещутся за тобою и пред тобой

Мириады смертей плещутся за тобою и пред тобой

Океаны плещутся за тобою и пред тобою и что же ты рыдаешь иль радуешься над ручьем быстротечным на островке своем тонущем в волнах…

Все уже было и все будет

И все это было и будет с тобой…

О Боже!..

Разве не плывешь ты в океане Вечной Любви?.. Разве?..

Оглянись…

Улыбнись…

Не страшись… Разрыдайся блаженно!..

Разве ты не любишь необъятно всех ушедших и всех грядущих?..

О Боже!.. и все они ждут чуят и любят тебя на всех дорогах… ушедших и грядущих…

И что ж ты не ждешь этой вечной встречи…

О сладкий слепец земной жизни…

А все-таки страшно жить и умирать!..

Сладко! первозданно! словно ты впервые на земле…

Блаженный слепец!..

Ты не в коконе одиночества

Ты на кишащем многошумном Базаре Вечности

И как можно печалиться и страшиться смерти на Базаре?..

И кто увидит смерть твою…

Только Господь

Отец твой…

…И я засыпаю, зарывшись с головой под бухарское фазанье одеяло

И я засыпаю дремлю чудю ворожу под золотой хурмою…

И вот мне снится, что я бреду по древнему бухарскому святому мазару шейхов, где уже тысячу лет не хоронили никого

Потому что мудрецы приходят в этот мир один раз в тысячу лет

И еще потому, что мудрецы не умирают, и нет для них мазара кладбища

А сразу они уходят в сады райские, минуя ожидания Суда в могилах и мазарах…

Для мудрецов нет мазаров

И я бреду по кладбищу…

И шейхи шепчутся, и из-под треснувших от древности могильных камней теперь доносится их шепот

И шейхи шепчутся, что на древнем мазаре святых мудрецов — я лишь прохожий… я лишь гость случайный…

И еще шепчутся шейхи из-под надмогильных плит камней от древности распавшихся, что здесь, в пыли тысячелетнего мазара, проходит святая Тропка к Раю, к Раю, к Раю…

А я не знаю…

И никто за последние тысячу лет на земле не знает…

Потому что не стало на земле Пророков… после последнего Пророка Мухаммада…

И я засыпаю под тихим древлим чудящим бухарским материнским одеялом…

И вот мне снится, что я бреду средь мириадов человеков, и ищу средь них родную матерь, и отца, и жен своих, и чад своих, и возлюбленных своих, и друзей виноградных весенних приречных моих, и последнюю сладчайшую возлюбленную, что проводила меня блаженно в смерть мою и пошла со мной в смерть мою…

И вот мириады ликов текут навстречь мне, но нет средь них ни одного родного…

О Господь! Я необъятный сирота…

Иль это страшный сон…

Иль это ад…

Иль это необъятная бессмертная любовь ко всем человекам — прошедшим, настоящим и грядущим

И что в океане искать капли иль волны родные…

Рассыпаются бесследно они…

О Господь мой!

И что еще почудится привидится мне под одиноким одеялом моим в снежных бездонных горах моих…

Куда летит душа моя?..

Древние человеки

Дервиш сказал:

Древние человеки были ближе к Богу, ибо ближе к тем временам, когда Бог лепил человеков, и они помнят запах свежей чреватой уже глины первотворенья…

Запах первоглины первосемян в ноздрях их свеж…

И с той поры кто видел при жизни Лик Божий?

Когда Творец вылепил первочеловека — Он взглянул на него и обрадовался? иль ужаснулся?..

И человек узнал Творца Отца своего

И обрадовался? иль ужаснулся?..

Дервиш сказал:

— Язычники видели Бога в природе…

Но потом иудеи Моисей и Авраам увидели в небесах Бога Живого…

А потом и Сам Господь явился на земле в образе Христа на земном осле…

И что же человеки распяли Его? распяли Бога?

И что же на земле Бог не нужен человекам, а только в небесах?..

И тогда Бог ушел с земли…

И кто теперь увидит Лик Его?..

Дервиш улыбнулся:

— И все-таки Лик Божий однажды является всякому человеку в земной жизни…

Разве когда мать склоняется над новорожденным — не Лик Божий улыбается Чаду притихшему от радости?..

Да знает младенец, что Господь склоняется над ним…

И потому улыбается, хотя не может сказать…

Воистину!..

Только дитя знает но молчит

А мы говорим да не знаем…

…И я засыпаю под бухарским яхонтовым фазаньим одеялом под золотой хурмой

Скоро, скоро горные альпийские искристые летучие всевластные снега завалят, занесут, запеленают горы и кишлаки и золотую хурму мою

Совсем одинок я стану под заснеженным одеялом моим…

…Вот тут-то Божий Лик чрез нежный снегопад, как лицо молочной матери над колыбелью новорожденного, с небес бездонных явится тебе…

Воистину!.. Гляди!..

Только одиноким, только занесенным необъятным снегом одиночества человекам — открывается с небес Лик Божий…

А нынче на земле множество человеков одиноких…

И что ж они не глядят в небеса, а, опустив головы долу, ропщут, ропщут, ропщут…

О Боже!..

И я слепец земли все с ними, с ними, с ними…

О, Боже…

Ветер

Дервиш сказал:

— Ветер — это Дыханье Бога

Когда Творец гневается на грехи человеков — тогда ветер сокрушает домы греха и жизни безбожников…

Когда Господь взирает на добрые деянья человеков — тогда веет шелковый ветер душистых прохлад в цветущих садах, и в златых согбенных тучных хлебных колосьях августа, и колышатся от ветра кроткого нежные жемчужные волны в тихих реках и океанах…

Тогда Рай неслышно опускается на землю…

С шелковым медовым ветром Своим…

Ветер — Дыханье Творца…

Иль убивает, как лютый враг…

Иль ласкает, как ночная матерь…

Когда ты стоишь в летнем поле

И ветер цветущих медовых златопчелиных лазоревых фацелий

Обвивает обнимает ласкает тебя —

Это Господь беседует с тобой…

Слышишь шепот Его…

…И я засыпаю под золотой хурмой

И слышу слышу чей-то чародейный шепот: Спи спи сынок… родненький… я люблю тебя…

И я закрываю глаза и чую что она тихо плачет от счастья…

И я засыпаю уплываю увядаю в заброшенном саду под бухарским древним фазаньим павлиньим одеялом

Его еще моя матушка Людмила шила стегала собирала давно усопшая

…Спи спи сынок… родненький… я люблю тебя… и плачу плачу от счастья…

О матушка…

Твои фазаны твои павлины выцвели избились, а греют лелеют ласкают меня, старца, и защищают от ночного хлада и дневного одиночества…

Я чую — завтра потекут понесутся неисчислимые белосаванные снеги, снега и снежным неоглядным алмазным божьим одеялом покроют горы, кишлаки и мой сад золотой хурмы и матушкино павлинье фазанье одеяло

И я покину полузаброшенный кишлак Ватан и вернусь в Москву ледяную скользящую воспоминающую Вавилон Содом Гоморру в лживых днях и в блудных ночах…

И это уже не Третий Рим, а Второй Вавилон… Вторая Гоморра… Второй Содом…

О Боже…

Но весной, когда потекут горные тесные курчавые, как стада гиссарских овец, ручьи, родники, арыки, реки, водопады

Я вернусь в кишлак Ватан и лягу на деревянную суфу и с веселой головой уйду покроюсь древним павлиньим фазаньим одеялом матушкиным

И тут затаенно замирая услышу бессмертный шелестящий, как ветер в золотых пшеницах, шепот, шепот:

…Спи, спи, сынок… Родненький… Я люблю тебя…

…И опять я блаженно закрываю глаза и чую, чую неупиваемо неизъяснимо, что она неслышно, неопалимо плачет от счастья…

И я под одеялом радостно рыдаю…

И кричат весенние выцветшие павлины и летят вешние а святые вылинявшие фазаны…

Слетая покидая одеяло…

Враги и родной дом

Дервиш сказал:

— Если у тебя есть враги — значит, у тебя не хватило любви на всех…

Если близ тебя стоят голодные и алчущие — значит, у тебя не хватило хлеба и воды…

Будь всегда в любви своей как река в половодье…

Будь как река в половодье, что сносит бедные прибрежные домики глинобитные кибитки твоей семьи и домы близких и уносит их к другим берегам и жилищам…

Не рыдай над плывущим домом своим…

Его судьба и судьбы всех домов на земле — плыть уходить в реке времени…

Ах, не рыдай вослед плывущему дому твоему…

Нет у тебя врагов…

Нет у тебя родного дома…

Не рыдай…

О, Боже!..

А я рыдаю…

Тогда родной дом по реке вспять возвращается

Вселенную закрывая…

…А я засыпаю в заброшенном саду золотой хурмы под бухарским одеялом

И вспоминаю, воспоминаю нашу незабвенную глинобитную кибитку-колыбель у самой разбушевавшейся от текучих глин реки Варзоб-дарьи

И матушка моя Людмила пришла с ведром родниковой воды, а в воде вьется жемчужная форель

И форель задыхается, потому что в жабрах у нее глина текучая И матушка вымывает глину родниковой водой и рыба оживает…

Тогда я говорю: Мама, будем жарить форель…

Тогда она говорит: Мы спасем форель от глины… а когда уйдет глиняное наводненье — вернем рыбу в воды хрустальные…

О Боже…

И я уйду от слепых глин земной жизни к хрустальным рекам Рая?..

О Боже… устал я от текучих глин этой жизни…

болит бессмертная душа моя, как в глине рыбьи жабры

О Боже…

Там ждет меня матушка с серебряной форелью в роднике хрустальном….

Там форель не жарят… а лелеют…

Любовь к женщине

Дервиш сказал:

— Любовь к женщине — это лишь один золотой колосок в тучном необъятном поле золотой хлебной жатвы…

И что сладкий слепец ты будешь сыт хлебом одного колоска?..

Дервиш сказал:

— Любовь к женщине — это лишь одинокий пурпурный мак-текун трепещущий в диком неоглядном поле поле поле

Скоро скоро опадут полетят атласные лепестки его…

Но как бездонен сок его… О!..

О не зря маковые суфии говорят шепчут, что мак — это воспоминанье о Рае, который ждет всякого…

И вот ты не дождался рая на небесах и увидел рай на земле…

Женщина — это мак… это колодезь мака-текуна дурмана…

И надрез на головке мака — лоно жены эль кесс эль фердж жены — святая трещина любви…

Айи!..

И любовь к женщине — это любовь к маку…

О!..

Дервиш сказал:

— Любовь к женщине — это мак… это порок, ибо затуманивает любовь к Богу, ко Вселенной, ко всем человекам…

Но потом дервиш воспомнил любовь дальную свою золотой колосок свой и опечалился…

И забыл о поле тучной златой жатвы…

И сладостно зарыдал как дитя у коленей блаженных матери…где как говорит Пророк и находится истинный Рай…

О Боже!..

О Господь мой! что ж я все блуждаю в поле и не знаю и не знаю и не знаю…

Что я люблю — то ль колосок? то ль мак? то ль поле неоглядное?..

А я люблю и колосок, и мак, и поле неоглядной золотой хлебной жатвы…

Творец любуется Вселенной и перебирает, словно Четки, Плеяды Звезды Мирозданья…

А я смиренно в поле неоглядной жатвы

Глажу колосок блаженными перстами

И ловлю губами лепестки летящие от пурпурного сладостного мака вседурманного…

Любовь к женщине — поле пурпурное маков…

И ты, человече, бредешь по пурпурному полю слепо свято блаженно необъятно…

…И я засыпаю под золотой хурмой

Под фазаньим павлиньим бухарским одеялом

И мне снится необъятное пурпурное поле маков

И по нему бредут опьяненно окрыленно влюбленно возлюбленные девы и жены жизни моей

И их множество и средь них мать моя и сестра моя

И все, кого любил я, и все, кто любили меня…

И их больше, чем маков

И они пьянее блаженнее маков

И я бреду к ним по макам

И радуюсь необъятно

Хотя я забыл имена их… в хрустальных слезах радости

Но столько волн любви ласки я чую в поле маков, словно сотни матерей бегут ко мне и руки млечно простирают и зовут в молочные объятья

О Боже! Сколько волн любви ласки неоглядно меня переполняют в поле маков в поле возлюбленных моих неоглядно ненаглядных

О Боже! Не Рай ли это?

Не Рай ли?..

Писатели

Ходжа Насреддин писал книги о далеких тайных горных тропах, уводящих в загробные миры, и о тех тропах, которые возвращают странников в земной мир…

Но редко кто на земле и на небесах читал эти книги, и Ходжа перестал писать их

И стыдно ему стало перед деревьями, из которых творили бумагу для книг его…

Однажды Ходжа встретил знаменитого богатого писателя.

Писатель сказал хищно, презрительно оглядывая нищего Ходжу:

— Вот твои книги, странник двух миров, лежат нераскрытые… никто не читает их… Лежат они, как старые девы, грезящие о женихе… а жениха нет и не будет…

А мои книги читатели мгновенно раскупают…

Обойди весь город — не найдешь книг моих… и в других городах и селеньях нет их…

Несметные леса ушли на бумагу для книг моих…

Ходжа печально, обреченно ответил:

— Видел я твои замечательные книги, брат мой по слову…

Писатель улыбнулся:

Где ты видел их, мудрец непрочитанных книг?..

Ходжа вздохнул:

У входа в ад продаются книги твои…

И многие предпочитают муки ада чтенью слов твоих, собрат мой по перу…

Но и в аду видел я книги твои…

И жители ада радостно горели в огне и пили смолу кипящую, чтобы избежать книг твоих…

Лживая книга — хуже ада…

О Боже! прости меня, что не жаль мне заблудших читателей

А жаль леса порубленные…

О Боже!..

Иль я люблю деревья больше, чем человеков…

Но потом Ходжа обнял писателя и шепнул:

— Прости меня, брат… я люблю тебя…

Но разве ты не хочешь бродить в целительной прохладе лесов, а не в горах мертвых книг…

И пошел в леса русские, которые и в раю растут…

Чтобы защитить их от топоров и пил книгопечатанья…

…А я лежу на деревянной суфе в заброшенном кишлаке Ватан в саду золотой хурмы под павлиньим одеялом

И надо мной склонилась золотая хурма в серебряном снегу

И так мне хочется съесть хурму, но лень из-под теплого чародейного одеяла вставать… хлад в тепло гнездо сна впускать…

Хурма, хурма — иль сама упадешь мне в рот…

Сонно, сонно, блаженно…

О Господь!

Хурма в снегу, золото в серебре — возлюбленная книга-дерево моя…

Ее Господь с небес читает по ночам

Вместе со мной…

Властители мира

Дервиш сказал:

— Чтобы понять убогость власти и богатства, надо поглядеть на тех, кто обладает ими…

О, человече, погляди на эти лица искаженные, изъеденные страстьми темными, как разбитая ухабами деревенская иль кишлачная пыльная дорога иль каменистая опасливая петляющая над пропастями тропа горная…

Петляют лица и души их ускользающие… туманные… солончаковые

Увы!.. Эти люди похожи на крыс иль ворон…

О, человече, а ты мечтаешь о сладострастии богатства и сласти власти…

Иль ты хочешь походить на крыс и ворон…

Погляди на лица властителей алчные рухлые и тела их дряблохоленые

Вот они собираются, улыбаются, шепчутся на мировых собраньях своих, и это собранья уродов…

Вот они собираются — в галстуках и без галстуков — а народы их скоро останутся без штанов…

И ложь их на лицах их, как хульные письмена сквернословья на заборах и стенах брошенных домов…

О Господь мой!

Сказано в Священном Коране: Требуй многого от прекрасных ликом…

А что требовать от этих, когда ложь власти и блуд богатства избили, как моль одежды, лица и тела их…

И души их лишились любви, и скитаются, как блудные псы, и алчут пенно кусать встречных…

И они ненавидят живую жизнь, а любят мертвые деньги…

И готовы сладостно пересчитывать банкноты их в ночах и днях…

И банки — деньгохранилища — храмы их…

Когда они собираются в каком-нибудь городе земли и решают судьбы народов и стран — всякому чуткому человеку на земле становится страшно, как от заговора, бденья ночных татей…

Всякий человек чувствует себя, как воробей на сборище ночных сов…

Иль хрупкий бельчонок средь стаи диких талых мартовских котов…

Иль как конь, прядающий цепенеющий средь волков…

А Божий мир для них — воробей средь сов… бельченок средь котов… и конь средь волков…

Эти спалят, убьют мир и дыханье на земле… ради власти и богатства на земле уничтожат жизнь в слепоте своей алчной…

Давно забыли они о народах немых их, как забывает человек о материнских сосках питающих

О Боже!..

Над изумрудным миром, над безвинным сном улыбчивых младенцев в молочных колыбелях повисли гнилые гроздья атомных бомб…

Алчут они явить свой тайный огонь, как мятый виноград — вино дурное, а потревоженные змеи — яд…

И что же, брат мой банкир, хозяин этого мира, если взорвутся эти бомбы, если сойдут на тебя в горах Памира иль Тянь-Шаня весенние сели и камнепады

Ты будешь считать мусолить деньги средь бомб горящих, камней летящих и глин ползущих?..

Слепец…

Но кто дал власть таким?..

Как оторвать их от власти и богатства?

Как оторвать волков от стада и поставить истинных пастухов…

О Господь только Ты знаешь…

О Господь доколе

Что медлишь…

Как огнепоклонники вдали от горящего дома…

О Господь, а уже летят над божьим миром горящие нераспечатанные банкноты с ликами дьявола хохочущего…

И кто будет тушить их?..

Дервиш сказал:

— Я стою в неоглядном русском поле, где ни человеков, ни коров, ни коз, а один бурьян…

Только по разбитым дорогам проносятся машины с властителями мира, слепыми, как глухие окна машин их…

Окрест мертвая тишина…

И властители лукаво, блудно говорят о тишине и покое в народе, но это — покой погоста, не сытого многодетного многошумного дома…

Тоска безбожия, бездушия, бездорожия, безденежья, пьянства, одиночества разлилась по Руси…

И вот слышатся мне в русском убитом поле, где раньше шелестели, шептались пшеницы, и пели могутные радостно потные крестьяне, и мычали тучные коровы…

И вот слышатся мне живоогненные Слова Апостола Павла: «Егда все рекут мир и утверждение, тогда нападает на них внезапу всегубительство…»

Отсюда, от усмиренной немой Руси, от переполненной Чаши Горя, от удушенного бурьяном голодного пустынного русского поля — пойдет огонь на иные сытые поля, града и народы…

Отсюда пойдет всегубительство… от блудной тишины…

О Боже!.. Помедли…

Не оброни Слово Огненное, как головешку горящую, в бурьяны засохшие…

…И я засыпаю под фазаньим бухарским одеялом в заброшенном нагорном саду золотой хурмы

Вдали от всех властителей мира… вдали… вдали… вдали…

Сюда не доходят блудные безбожные словеса их…

Сюда не долетят не доплеснут бомбы их…

Истинно сказано, что в мире останутся только высокогорные чистодушные чабаны-пастухи… но я — увы — не из них…

А снег сыплет сыплет сыплет, несметно засыпая мои золотые хурмы, мои нищие кишлаки, мои безвинные горы, реки, мазары, кибитки, огни полуголодных жилищ…

И бездонно бессонно смертно слезно до дрожи в ночной кости

Мне жаль жаль жаль тех, кто безвинно страждет уповает в многошумных, в многоблудных городах и селах и домах…

О Боже…

Завтра я вернусь в Москву, как Апостол Павел в Рим

В град казни

Рим Вавилон Москва — смертельный снег

Апостол Павел — Хурма Живая Золотая…

А я — снег смерти?

Или — хурма жизни золотая?

Не знаю… не знаю… не знаю…

Или под хурмой златой я засыпаю?

Или умираю…

Господь! Ты знаешь…

Но кочуя в двух мирах — на этом свете и на том свете — я всегда буду вспоминать золотой сад хурмы в серебре летучем снегопада…

О Господь!

Во всей Твоей Вселенной необъятной рассыпающейся — это моя тихая отрада… ограда…

…Сад золотой в снегах плодоносящий…

…Ночная матушка, склонившаяся над фазаньим одеялом, где трепещет агнец…

И сам Творец с ночных небес Внимающий и Улыбающийся…

Дева рая

…И я опять засыпаю, замерзаю иль блаженно отхожу, усыпаю, умираю под родным фазаньим павлиньим дряхлым одеялом, где матушкой моей оставлен завещан шепот, шелест: Сынок, родименький… спи, спи…

А я плачу от счастья…

А снега летят необъятно…

О Боже! но разве одно материнское чудотворящее одеяло может оградить меня от вселенского снега, от вселенского хлада, от одиночества умиранья, усыпанья…

О Боже… сон что ли заснеженный мой… но я не один под одеялом…

О Боже, кто ты… как пришла ты в сон мой, как пришла проскользнула под мое одинокое одеяло…

И вот обнимаешь, витаешь, нежно окружаешь меня живоатласными шелковыми губами, грудями, руками и ногами…

И горячишь согреваешь чистым медовым хрустальным свежеснежным дуновеньем дыханьем лепетаньем…

О Боже… Кто ты?

И мне уже тепло жарко уже горячо под снежным одеялом и я обнимаю объемлю ее замерзшими руками и ногами и губами глазами зарываюсь в душистые пахнущие горным весенним укропом и маслянистым грецким орехом жгучие, курчавые, как бешеные весенние таджикские реки, арыки, водопады, волосы ее…

Жарко мне и блаженно…

От падающих снегов окрест светло, как днем, и я вижу лазоревые сиреневые талые талые разлившиеся на все лицо глаза древней праматери таджиков Согдианы очи нездешние ея ея ее…

Ах как спелый дашнабадский малиновый гранат в руке

Ах как спелый рохатинский златоискрящийся виноград в руке

Как спелый златотекучий златопадучий исфаринский абрикос в руке

Как спелое гармское златорассыпчатое яблоко в руке —

Так я чую переспелыми моими перстами под одеялом не персидский атлас не кашмирский бархат а живой колышащийся шелк девьего тела ее

И я глажу ласкаю губами мну лижу нежно терзаю обнимаю лелею шелк шелка живые трепетные ее

Живой шелк ее в моих перстах млеет… нежится… покоряется… проливается…

Ах, я вспоминаю слова из Священной Книги: «Если хоть одна дева рая придет на землю — то одна ее гиацинтовая повязка на голове будет стоить всех красавиц мира…

И я шепчу эти слова и уповаю:

— Ты оттуда? из рая? где гиацинтовая повязка твоя?..

А она, сверкая молодыми зубами как вершинами снежных гиссарских гор, горячо хрустально шепчет радостно, как юная моя необъятная матушка шепчет мне:

— Я из кишлака Ватан… я дочь учителя Ходжи Саймутдина…

В нашем заброшенном голодном кишлаке ни света, ни тепла…

Жаль рубить древние смолистые задумчивые арчи на дрова…

Арчи — наши сестры… наши тысячелетние матери…

И кто рубит сестер… и матерей тысячелетних…

Холодно… Одиноко…

Айхххйя!..

Все жители нашего кишлака весной восходят на вершину снежной горы Мухаббат и ждут Великого Ветра Весенних Перелетных Птиц…

Этот Ветер идет с необъятных гор Памира на Россию… Он несет перелетных птиц из Индии и Африки…

И вот мои земляки бросаются в этот Ветер и легкие от голода долетают до России до Москвы…

Там они подметают улицы и строят небоскребы… а осенью они от тоски по родным горам слетают спадают распято бросаются с крыш небоскребов в Великий Ветер Осенних Перелетных Птиц, чтобы вернуться домой…

Но весенние птицы долетают, а осенние — не возвращаются…

Так мы с отцом остались одни в кишлаке…

Айхххйя!..

А меня звать Саврия Халифат Согдиана Тадж-Махал Ашурбаннипал Хаммурапи Аргишти Акбар Ватан…

Отец от одиночества, тоски и нищеты дал мне имена царей… и они всегда со мной…

А я к вам пришла… жаль мне одиночества вашего… жаль одинокого одеяла вашего… и притч, которые слышат только Господь и собака Осень…

И я пришла…

В Священной Книге сказано: Жены — ваша одежда, а вы — одежда жен ваших…

И я одежда ваша, дервиш Ходжа Зульфикар, и моя алая гранатовая девственность — одежда ваша…

А девственность — это вечно цветущий куст пеннорозового миндаля на безбрежных снегах февраля…

Кто хочет сорвать его?.. кто хочет его нарушить?..

И зачем вам, дервиш, уходить от живого куста миндаля и возвращаться в мертвую Москву в Содом в Гоморру, чтобы там умирать вдали от многозвонного миндаля…

Айххха!..

А завтра утром пойдем побредем полетим поскользим по альпийским первоснегам кружевам саванам простыням одеялам в родные алмазные горы горы горы таджикские белоснежные как колыбель и саван…

Айххххххха…

Я знаю там древлюю тропинку тропку по которой боятся ходить скользить даже снежные стелющиеся змеиные ирбисы-барсы, грезящие о вечножаркой Африке…

И памирские чернобурые мудрые, как древняя Индия и древний Китай, волки…

И небесные умудренные гималайские медведи, верные, последние, как белые носороги, тысячелетние ученики Будды Гаутамы …

И игривые вечновлюбленные как вы, дервиш, козлы-нахчиры, которые рогами доходят до полной луны в ночи полнолунья, в ночи переспелого гона…

И там плавают парят недвижно в нежном текучем лазурите небес орлы-бородачи-овцееды и серые грифы-могильники — последние высокогорные знатоки гурманы молчальники ушедшего от человеков к звездам Пророка Зороастра…

Говорят, что иные орлы в тоске по Учителю залетают на звезды…

Айхххйя!..

И это ваши родные братья, Ходжа Зульфикар…

А разве вы не тоскуете по ушедшим Учителям?..

А разве вы не хотите улететь к ним?..

В Рай ведет эта тропинка… тропка… тропа…

В Рай…

Там ждут вас…

…А ты пойдешь со мной?..

…Я только проводница в рай…

…А я не пойду без тебя…

Айхххйа…

Ах, земная любовь всегда закрывает Небесную…

…Ах, жарко блаженно нам под снежным необъятным одеялом…

2010