К вечности

Глава двадцать вторая

Ей-же-ей, теперь я находился в окружении своих сродников.

Пожалуй, что именно поэтому так расстроился, когда сначала Кали-Даруга, а после и Перший заговорили со мной о смене плоти.

— Это будет одноприродная плоть, в которой прописана точная дата смерти так, чтобы мы не волновались. С полным отключением из работы сердца, что на начальном этапе гибели не заденет сам мозг. Плоть будет полностью повторять эту… и не ты… не мозг не заметят подмены, ты только не бойся, — успокаивал меня тогда Отец, нежно прижимая к груди спящее тельце Яробора Живко.

После уничтожения Синего Ока, Перший очень тяжело восстанавливался и потому находился в основном в дольней комнате пагоды или чанди, смотря, что доставляли на тот момент в Млечный Путь Боги. Он лежал на выре, а мальчика неизменно укладывал себе на грудь. Очень редко Отец приходил в залу маковку, как поясняла мне и Яробору Живко рани демониц «або вельми будучи утомленным».

Утомление… слабость моего Творца я, всяк раз ощущал, и когда был так к нему близок, и когда зрел над собой его растерявшее сияние лицо. И когда я его таким видел, весьма волновался…

— Ом! Дражайший мой мальчик, Господь Крушец, наново вы так взволнованы, напряжены, что случилось? — почасту колыхался низко-мелодичный голос Кали-Даруги жаждущий меня успокоить. — Умиротворитесь, ибо ваши тревоги плохо отражаются на Господе Першем. Вы слишком с ним связаны… Своим возникновением и ростом.

Демоница, я понимал, как особо доверенная к Родителю, ведала о моем появлении. И вероятно, потому столь сильно, много сильней, чем старших братьев любила меня, не раз сказывая, точно благодаря:

— Наша бесценность. Такая удача… удача, что вы возникли, и тем самым уберегли нашего дорогого Господа Першего от ухода. Такая удача, что вторая ваша производная структура уступила нашему Господу и не погубила его суть.

Впрочем, в этот раз, даже Кали-Даруга не смогла сразу умиротворить меня, так как я очень волновался и за сам перенос мозга в иную плоть, и обобщенно за все вмешательство. Вже и не знаю, что таким образом на меня подействовало, но скорее всего не благостное состояние моего Творца.

— Малецык, ничего не бойся, я буду подле, — участливо произносил Перший и нежно гладил волосы Яробора Живко.

И я ощущал даже чрез густоту волос, кожу, кости мальчика трепетание его перст… его возбуждение и любовь.

— Отец так боюсь расставания с тобой, — отзывался я Першему, так желая к нему прикоснуться. — Вдруг, что-то пойдет не так и я покину плоть… покину тебя. А впереди такая долгая разлука.

— Но это будет последняя наша разлука, а после мы будем всегда вместе. Всегда, мой дорогой, — ласково шептал мой Творец и той нежностью укачивал меня… вместе с покачивающейся на его груди вверх…вниз человеческой плотью.

Не могу точно утверждать, что я был спокоен пред пересадкой плоти, просто не куда было деваться. Поелику когда Кали-Даруга спросила меня, согласен ли и готов, я, туго вздохнув, ответил:

— Готов.

Рани, определенно, не поверив мне до конца, за пару дней до вмешательства проводила лечение надо мной. И как, когда-то спасая меня от гибели в плоти Владелины, ноне вводила через ухо спящего Яробора Живко нитевидный витень, тончайшее устройство, через каковое впрыскивала сверхвысокочастотные волны в мое естество, абы таким побытом придать бодрости и снять напряжение. Кали-Даруга почасту проводила ту процедуру, подвергая меня также электромагнитному излучению, понеже считала, что мое раздражение есть нечто иное, как последствие пережитого лечения в Отческих недрах и обобщенно всего перенесенного допрежь того.

Чтобы благополучно перенести пересадку мозга и меня в одноприродную человеческую плоть (проще говоря оттиск, копию, клона), в Млечный Путь прибыл Небо. Он, как и Дивный, был частым тут гостем, хотя Кали-Даруга явственно обоих старших Расов недолюбливала, по непонятной мне причине. Но в этот раз Небо привел не судно для Першего, а прибыл на своем на зинкурате, доставив на землю, малое околопланетное судно мартирий.

Пред тем, как мартирий достиг Земли, он выпустил из своего дна крохотную по яркости и силе севергу. Сия особого состава северга должна была расчистить для посадки оземь, сровняв и соорудив на ней площадку. Потому с места падения северги на планету вверх вырвалось огромное вихревое серо-бурое облако насыщенное пылью, частицами грунта, листвой и мешаниной перемолотой древесины. Закручивающаяся по спирали круговерть сформировала над кронами деревьев похожее на шляпку огромного гриба облако, где стремительно вращались по спирали пыль, кусочки почвы, останки деревьев. Засим вихревой столп с лепестками полымя осев книзу сожрал в своей мощности и сами деревья, и растения, и верхний слой почвы, создав ровную, каменно-спекшуюся буро-черную поверхность, на каковую немного погодя и опустился мартирий. Так как по своей функциональности данное судно могло находится, приземляться токмо на идеально — гладкую поверхность.

Блестящий, цилиндрической формы мартирий застыв над площадкой, выпустил из себя более тонкую в сравнении с корпусом стыковочную ступень черно-синего цвета, едва переливающуюся. Выдвинувшись на значительную длину, сравнявшуюся с протяженностью верхнего его остова стыковочная ступень корпуса, замерла над каменисто-спекшейся площадкой, и немедля, дернувшись, окаменело и все судно. А миг спустя из нижней части корпуса выползли шесть тонких золотистых ножек, которые резво дотянувшись до площадки, похоже, впились в ее полированную гладь своими концами. И тотчас ножки дернули на себя все судно, при сем согнувшись в угловато выпирающих в середине навершиях. Стыковочная черно-синяя ступень, также скоро опустившись, вклинилась своими бортами в поверхность площадки, пробив в ней дыру и углубив собственные стенки, сим создав единое целое с самим каменным полотном.

А внутри мартирия уже все подготовили к пересадке…

В мрачной кирке, формой напоминающей полусферу, где стены, свод и пол имели сине-фиолетовый цвет с россыпью мелких звездных брызг едва озаряющих тусклым светом помещение, стояли две кушетки. Они поместились на высоких треножниках и имели ровные поверхности, самую малость вдавленную в середине. Между теми двумя кушетками находился совсем крохотный промежуток, в котором, прямо в изголовье, стояла плюсна, приспособление на толстой стеклянной, полой стойке, внутри какового зримо перемещалась пузырчатая, пурпурная жидкая соединительная ткань, находящаяся в состоянии кипения. В навершие плюсны расположились две широкие в обхвате и вельми подвижные желто-зеленые воложки, сужающиеся к концу, однако с махонистыми горловинами. Они иноредь колыхали своими стенками, а красные жилки, испещряющие их поверхность, зримо шевелились. Еще два шнура, соответственно величаемые дротины, темно-зеленого цвета были намотаны на отходящий от середины плюсны долгий бурый крюк, который изгибаясь, удерживал на своем конце маленький, пальчатый, зеленый с тремя симметрично расположенными жилками на каждой лопасти, лист. Вообще вся плюсна совмещала в себе механические и чисто растительные части, будучи живой, так как не только жилки на воложках шевелились, но и подавали о себе знать, порой вздрагивающие дротины, и трепетал, воочью удлиняя свои лопасти листочек на крюке. Данное приспособление было когда-то создано нарочно для бесиц-трясавиц Асилом, Вежды и гипоцентаврами.

На кушетки уложили два тела Яробора Живко. Это я увидел, когда одного из них… того в котором я пока находился бесицы-трясавицы внесли в кирку. Иное же тело мальчика, что лежало на правой кушетке, и впрямь полностью соответствовало тому, в коем я допрежь находился. Оттиск Яробора ко всему прочему еще был густо оплетен ажурной сетью голубых волоконцев, будто укрыт сверху сквозным паутинчатым одеялом. Обаче не столько укрыт, сколько утыкан игольчатыми остриями, каковые пронзали на туловище, конечностях все нервные и мышечные окончания, с тем поддерживая в них жизнь. Несколько алых отростков отходя от стенок кушетки, разветвляясь на множество мелких шнуровидных стеблей, плотно оплетали нос и губы новой плоти, внедряясь в саму кожу, глубь ноздрей, рта своими махунечкими присосками. Более тонкие нитевидные стебли окутали сверху сетью сомкнутые глаза и уши оттиска. Старую плоть, в оной ноне я все еще располагался, уложили на левую кушетку. Мозг в этой плоти спал, чтобы я мог все слышать и знать о дальнейших действах бесиц-трясавиц.

Пред тем как в кирку пришел Отец, Кали-Даруга склонившись ко мне, мягко сказала:

— Ом! Дражайший наш Господь Крушец вы только не волнуйтесь, все будет благополучно, и ни в коем случае не разворачивайтесь.

Неприятное дребезжание, после выдохнутого Кали-Даругой указания «приступайте», кажется, переполнило не только саму черепную коробку, но и всего меня. Хруст распиливаемых костей, дребезжание воложек, кои мельчайшими своими зубцами выжигали хрящевую ткань, отзывался не только подергиванием конечностей плоти и легкой вибрацией самого мозга, каковой я прямо-таки укутал в себя, абы не допустить гибели. Он отдавался волнами в моем сияющем естестве, скрежетал, очевидно, в оранжевых паутинных кровеносных сосудах, ажурных нитях кумачовых мышц и жилок, живописующих формы лица: губ, впадин-глаз, чуть выступающего над общей поверхностью лба, скул и носа.

И я почувствовал, что еще чуть-чуть и мной полностью овладеет дотоль утихшее раздражение и напряжение…

Мне вдруг показалось, что и сама суть моя состоящая из символов, письмен, рун, литер, свастик, ваджер, букв, иероглифов, цифр, знаков, графем, а также геометрических фигур, образов людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик прекратит свой ход, изменит свое структурное построение. А после, и те самые, единящие меня с Отцом вже появившиеся на голове, оранжевые паутинные кровеносные сосуды, ажурные нити кумачовых мышц и жилок лопнут, распавшись на отдельные волоконца.

Благо, что вмале сие дребезжание стихло, одначе, напряжение во мне лишь стало нарастать. И посему я вновь вздрогнул, испугался, когда услышал голос своего Творца:

— Крушец, ты только не волнуйся, — бас-баритон Першего нежданно потух.

И тотчас я сызнова дернулся, завибрировав сиянием, теперь уже испугавшись за моего Отца.

— Громче Господь, говорите громче, — послышался голос Кали-Даруги.

— Крушец, — немедля услыхал я Отца и ноне голос его плыл с положенной мощью. — Малецык мой бесценный, не пугайся. Как я тебе и сказывал допрежь того, мы перенесем тебя и мозг мальчика в новую плоть. Прошу тебя только, мой милый, во время перемещения не паниковать. Ни в коем случае не рвать связь с мозгом. Находится в ровном, спокойном состоянии, а иначе ты навредишь себе, мой малецык.

После слов моего Творца я несколько успокоился, прошел страх, но осталось напряжение. Обаче, я взял себя в руки, и, следуя ранее выданным мне наставлениям, плеснул клинопись в места стыков, нервных узлов, соединений мозга и обобщенно плоти, зараз обрезая сии связи.

И наново во мне всколыхнулось напряжение, кое особенно возросло, когда бесицы-трясавицы открыли свод черепа, а посем, приставили к внутренности черепной коробки высокие борта лоханки. Нестабильно колыхающиеся стенки лоханки резко выдвинулись вперед, и, просочившись непосредственно в глубины нижней части черепа, произвели значимый звук хлюпанья, всосав в себя и мозг, и меня.

Теперь я уже запаниковал…

Запаниковал когда мозг и меня, развернув, принялись перемещать…

Очевидно, что-то говорил Отец и Кали, только я ничего не слышал. Напряжение дотоль мною так долго владевшее с удвоенной силой выплеснулись из сияния, разворошив некогда подзабытую кодировку у Родителя и Его лечение с больно бьющей в макушку молнией, электрического искрового разряда, являющегося носителем больших температур и мощности.

Я очнулся, точнее сказать обрел себя, когда перста Отца надавили на откос разворачивающийся моей головы. И легкое золотое сияние собранное Першим в левой руке, в предплечье мгновенно переместившись в перста, вошло в макушку моей головы, замедлив там трепетание жилок и остановив колебание замкнутого в клубах сияния человеческого мозга.

— Прекрати! Прошу тебя мой милый прекрати! — проплыл надо мной голос Отца.

И вторя ему, донеслись укачивания напевной песни Кали-Даруги:

— Господь Крушец! Господь, что вы творите? Вы днесь убьете себя и своего Отца. Вы же знаете, что ваш Отец болен. Если вы сейчас ошибетесь, он того не переживет. Возьмите себя в руки, — голос рани теперь запел… заворковал, — успокойтесь Господь Крушец. Успокойтесь бесценный наш мальчик, наше бесценное божество.

И та погудка голоса демоницы, та жертва Отца возвернула меня к происходящему, дала возможность взять себя в руки, и притянуть собственную голову к мозгу. А Трясца-не-всипуха меж тем уже вогнала подвижные борта лохани в глубины черепной коробки новой плоти, и, не сильно качнув ей переместила и мозг, и меня внутрь головы. Тончайшие нити, проводники, едва зримые и в свое время обрезавшие сосуды, нервы и жилки меж мозгом и старой плотью сейчас спешно вклинились в зачаточные узлы, образовывая связи новой плоти и мозга, притянувшись на вроде противоположно-заряженных мельчайших частиц. А я, мощно засияв, и плеснув немного клинописи, те новые стыки, узлы срастил. А срастив, не менее резко отключился, от испытуемого волнения.

Я пришел в себя уже в комле на маковке, и, не узрев подле себя Отца и Кали заволновался. Напряжение с меня несколько спало, но страх… страх остался…

Страх…

Я почувствовал, что когда отключился в кирке, что-то произошло с Першим. Потому, когда ко мне пришел Небо и попытался поговорить, потребовал одного, отнести к Отцу.

— Небо, отнеси к Отцу! Что, что с ним? — с горячностью дыхнул я, и переложил свой страх в плоть так, что от боли вскрикнул только днесь пробудившийся Яробор Живко.

Небо отнес меня к Першему немного позже, сославшись на то, что последний пребывал допрежь в отключенном состоянии. Впрочем, он все же принес плоть со мной к Отцу. И я обдал его таким ярким проблеском сияния, вырвавшегося из головы, что, определенно, ослепил и самого мальчика.

Яробор Живко тогда прилег на облако, висевшее подле головы моего Творца, и, повернувшись на левый бок, крепко обнял правой рукой его за шею, миг спустя уснув.

И я тогда понял, что там в кирке, абы не допустить моей гибели, абы погасить мою панику Отец пожертвовал свои последние силы.

Потому за последующие тридцать лет жизни Яробора Живко я вел себя смирно. Я видел, ощущал слабость моего Творца, ибо он так и не поднялся, не встал с выря и все время проводил в дольней комнате. Именно поэтому я многажды позже, когда Небо увез Першего в Березань воспринял все с пониманием и обещал исполнить все дотоль им указанное. Я тогда спросил у Небо только одно:

— Отец поправится?

— Конечно, моя драгость, не беспокойся, — протянул старший Рас и нежно поцеловал спящего Яробора Живко в лоб.

За два дня до смерти плоти, о которой меня предупредили, из Млечного Пути улетела Кали-Даруга. Как я теперь знал, и это пояснил мне Отец, демоница, чтобы не допустить его гибели, тогда в кирке, отдала ему собственные накопленные силы, чуть было не сгубив себя. И также как Перший находилась все последующие тридцать лет жизни Яробора Живко в состоянии слабости. Она перед самым отлетом сказала мне:

— Ом! Господь Крушец прошу вас только, будьте умничкой. Я вас очень люблю. Вмале надеюсь увидеть вас в моем тереме на Пеколе.

Яробор Живко умер рано утром.

Последнее, что он увидел, открыв глаза, белый свод своей спальни, украшенный лепниной, а засим глубоко вздохнув, сим дуновением остановил биение собственного сердца. В этот раз я не стал оборачиваться в искру. Я просто нарастил собственное сияние, и, разорвав надвое черепную коробку, покинул голову плоти. Уж слишком я был расстроен и тем, что Отца увезли, и тем, что ослабла Кали и, безусловно, тем, что предстояла столь долгая разлука с моими сродниками.