Глава девятая

Здесь!

А и впрямь, где здесь?

Это была первая моя мысль после того, как я вновь обрел себя, после отключения и подачи зова.

Вероятно, в этом стоило разобраться.

Разобраться в том, где я находился. Ни в ком, а именно где.

Токмо самую толику времени я приходил в себя, оглядывая пространство, местность, плывущую обок девочки. А после понял, что она (надобно верно называть ее по имени?), то есть Владелина живет в Галактике Млечный Путь, Солнечной Системе, на планете Земля. Кстати первой обитаемой системе и планете Галактики Млечный Путь.

Как я это понял?

Нет, не догадался…

Я просто-напросто вспомнил. Мой старший брат, Темряй, еще тогда, когда я был подле Отца, в общении со мной почасту показывал мне не только Галактики, но и системы, планеты, звезды… И Солнечная система, как ближайшая к обживанию в Млечном Пути вельми тогда меня заинтересовала. Посему, Темряй, не раз показывал мне отображением и саму систему, и планету в ней.

Впрочем, сейчас девочка, восседая на кологриве (существах обитающих только в Галактики Синее Око, в созвездии Выжлец, на планетах Эльфийская Лебединая Арибэлла, Блаженная Журавлиная Эвлисия и созданных когда-то моим Отцом по просьбе Седми) летела над зелеными полотнищами лесов, где редкими прогалинами виднелись левады и елани. Голубыми бликами вод мелькали изредка средь той густоты дубрав, березняков, осинников и краснолесья тонкие излучины рек, круглые озера и вовсе дальними пятнами лиманы.

Большая лысина, и находящееся на нем поселение, как-то дюже резко нарисовалось пред очами Владелины. И в центре его особым призывом, как светосигнальное устройство для меня, глянуло капище, своим шатровым навершием корпуса и шаровой луковой венчающей само судно. Четырехугольные люки, слегка заслоняемые летящей впереди девочки альвинкой, расположившиеся подле самой луковки, нежданно блеснули переливами света, точно отразившись от чревоточины, и вращающегося повдоль планеты Земля, спутника, Месяц. И увенчанная принимающе-передающим устройством, похожим на тонкий шпиль, луковка, послала на меня протяжный голос моего дорогого Отца, бывшего отображением али точнее сказать записью:

— Крушец! Милый, бесценный мой малецык! Я так рад, что ты жив!

А после пришла и картинка серебристо-насыщенной веретенообразной Галактики, испещренной пылевыми и газовыми включениями. Расположенная сверху и снизу от диска Галактики нестабильная волокнистая составляющая находящихся там плотных скоплений звезд, видимо излучала темно-голубые и лиловые спектры сияния, указывающие на то, что в тех местах только давеча произошли вспышки звезд.

Галактика…

Это была Галактика, Дымчатый Тавр. Галактика в оной ноне, очевидно, находилась пагода моего Отца.

Одначе, звук явственно пришел не оттуда. Он казался более близким, вроде как оставленным… Ну, если не на самой планете, то воочью в системе, али вернее на самом спутнике Месяц, к которому был прицеплен хурул Дажбы.

И меня сразу отпустило.

Хворь и утомление не ушли, но мне стало намного спокойней. Ведь теперь Отец знал, что я жив, и сама эта мысль принесла успокоение.

И вместе с ней, я ощутил совсем небольшой прилив сил.

Еще бы я столько пережил, тоску, боль по своему Творцу, разлуку с ним и с тем, однако, сумел спасти от гибели Вещунью Мудрую. Определенно, пребывание в Березане меня укрепило. Ну, если и не укрепило, дало возможность пережить расставание с Отцом. Теперь, подав зов, я ждал его прибытия. И того, что обещал Родитель, а именно Серебряной Льги. И посему всяк раз приходя в себя, ибо все также подолгу я находился в отрешенном, отключенном состоянии, посылал на мозг Владелины особую смурь по Отцу, абы когда она его увидела, более не пожелала с ним расстаться.

Тем не менее, и Отец, и Небо распорядились по-другому.

Отец не прибыл меня забрать…

А Небо, означил моему старшему брату, Седми, перенаправить чувственность девочки на себя.

Зачем? безусловно, чтобы привязать саму плоть и ее мозг к себе, чтобы заместить смурь с Першего на Небо.

И Седми сие содеял.

Чем вельми меня удивил, або его зависимость от Отца была столь сильна, что явно переориентируя чувственность плоти, он действовал против Першего и против меня.

Вообще-то Седми никогда не шел наперекор интересам Отца, посему непонятно почему ноне выполнил распоряжения Небо… Распоряжение, может точнее сказать просьбу, вряд ли Небо так распорядился. Поелику никогда не мог указывать, повелевать собственным старшим сыном.

Седми, как и Вежды, и Велет будучи лучицей рос подле Першего.

Его первая человеческая плоть даже появилась в одной из Галактик Отца (тогда их было очень мало). В Галактике Татания, как рассказывал мне Отец. Родившуюся в черных отпрысках Першего девочку, в голове оной находилась лучица Седми, перевезли сразу после появления в Северный Венец в Созвездие Зозулины Слезки, на спутник Пекол, расположившийся подле не живой планеты Адитья, населенной демонами. Девочку, которую назвали Амака, воспитывали на Пеколе вплоть до двадцати лет. Лишь засим она была возвращена в Татанию, в одну из систем и планет, где на тот момент (момент юности и самого Всевышнего) обитали человеческие отпрыски всех трех печищ. Это погодя, спустя много времени, в Татании остались жить токмо отпрыски моего дорогого Отца.

Седми рос на планете в Галактики Татания. Именно на этой планете, название оной, как и ясно, утерялось, вернее, переместилось, вместе с самой сутью системы в Синее Око, Боги вели за него соперничество. Впрочем, Седми ближе всех стал, конечно, Перший, так-таки в его печищу он жаждал вступить. Может еще и потому, что семь его граней были в течение собственных жизней темными, черными людьми, отпрысками старшего Димурга.

Отец сказывал, что Седми до последнего ждал его на Коло Жизни. Отец не просто это видел, он это чувствовал, ощущал, осязал, слышал. Но не смог не уступить Седми своим младшим братьям, абы они его оба о том просили.

Седми, однако, так и не смирился со своим выбором. Еще будучи совсем юным Богом почасту улетал от Небо и Дивного. Почасту жил в Северном Венце, не желая не того, чтобы строить и управлять в своей Галактике, но даже творить существ, общаться с Небо. Та чувственность, особая, которая связывала Першего и Седми, только она спасала от непоправимого поступка последнего и всегда возвращала его в лоно печищи Расов.

И было неприятно, что очевидное, ощутимое мной огорчение Седми ноне так нелепо сказалась на Владелине.

Помню глаза Седми…

Хотя, определенно, следует сказать о нем всем…

Высоком, худом Расе, сравнительно с Димургами, каковой был узок в плечах и талии. Однако вместе с тем имел идеально правильной формы тело, руки, ноги и голову. Сквозь тонкую-претонкую молочно-белую кожу заметно проступали оранжевые паутинные кровеносные сосуды, ажурные нити кумачовых мышц и жилок. А сама кожа подсвечивалась золотыми переливами света. На красивом, с прямыми границами и вроде квадратной челюстью, лице, находился вздернутый с выпяченными ноздрями нос (сказывающей о порывистости и своеволии его носителя), кораллово-красные с полной верхней и тонкой нижней губы, едва прикрытые прямыми, пшеничными волосками усов. Такими же пшеничными, короткими, прямыми были волосы Бога и борода. Седми почасту носил на голове ореол-венеца, который в Отческих недрах, в созвездие Ра-чертогов, в Стлязь-Ра ему даровал Родитель. Это был проходящий по лбу широкий мелко плетеный обод — цепь, на котором, словно на пирамиде восседали такие же цепи, где, однако, каждое последующее звено выглядело меньшим в обхвате предыдущего, а заканчивалось едва зримым овалом. Сияющий золото-огнистым светом венец, единожды перемещал по поверхности и вовсе рдяные капли искр. Порой, одначе, венец походил на красную, тонкую бечевку… Седми, похоже, конфликтовал не только с Небо и Дивным, но и с Родителем. Абы это лишь он, в силу собственных возможностей, таковой придавал вид творению Родителя. Впрочем, Вежды также почасту уменьшал свой ореол-венца, придавая ему форму тончайшего обода окутанного багряными нитевидными сосудами и жилками без положенного глаза в навершие. Право молвить старший брат сие делал, ибо любил во всем простоту.

Тогда, выполняя просьбу Небо, Седми воздействовал на мозг девочки, и все посланные дотоль мной картинки, а также тоску и боль по Першему, заместил на Небо. Это было не сложно сделать, ведь Перший и Небо братья-близнецы и даже я проникся особым трепетом к старшему Расу так похожему на моего Отца. А потом Седми обладал особыми способностями по воздействию на мозг… не только человеческий, каковые можно было б назвать гипнотическими. Брат умел ввести мозг в пребывание сна, при сем оставляя малый участок в нем в состоянии бодрствования. А после, при данной сжатости сознания, осуществлял влияние на образование расположенное вокруг центрального ствола мозга, почасту называемое лимбической системой, тем самым подменяя картинки памяти.

Глаза Седми, они как-то единожды и враз оказались перед моими. Стоит молвить о самих глаза моего старшего брата. Они были у него серыми с различными оттенками от светло-серого, почитай голубо-пепельного, до темно-мышастого. В этот раз радужки Седми выглядели голубо-серыми с синими брызгами по окоему, они, кажется, воззрились в мою суть, ибо ведали, что я уже в плоти и своим высоким, звонким тенором с нотками драматической окраски брат сказал:

— Что ты там видела, моя милая? Там, в завесе?

Я весь напрягся от посланной на меня любви. Всей теплоты, что окутывала, объединяла наши естества, столь родственные с самим Родителем и зримо сотрясся. А после мощной волной послал в мозг все то, что ощущал допрежь сам…

— Отца, — выдохнули губы Владелины и тело ее судорожно дернулось от мощи, что оказал я. — Это Он…Он меня зовет… Не Небо… Нет! — Голос ее многажды окреп, и сама она вся напряглась, абы я единожды вспыхнув особой лучистостью сияния, одеревянил внутри нее мышцы, нервы, вены и саму плоть. Она резко дернулась вперед, широко открыла рот и днесь вже я!.. я, закричал, жаждая, чтобы меня услышал мой Творец. — Зовет! Отец! Отец!

Немедля порывисто дрогнули черты лица Седми, он и сам стремительно дернул головой, поелику мощь моего сияния вразы увеличилась, что не только слепило его очи, но и могло навредить мозгу Владелины. Брат торопко прикрыл ладонью рот девочке, а взгляд его повелел смолкнуть мне.

Я был юн… слаб… болен и не сумел противостоять распоряжениям брата, еще и потому, что у Зиждителей в кодах прописана та подчиненность старшим, оная есть основа нашего единства. Потому я не сумел проборствовать проведенному после обряду над девочкой, хотя пытался засиять сильней и с тем прикрыть мозг от вмешательства, пытался защитить лимбическую систему обобщенно.

Обаче брат выпустил из венца, ноне пролегающего по лбу тонкой бечевкой из красного золота, круглые звенья сформировав высокий конус, каковой закончился едва зримым овалом. Цвет золота сменился с червонного на огнистое полыхание, по его ребристому полотну с самого нижнего ряда, вплоть до верхнего, один-в-один, как по спирали прокатилась россыпь рдяных капель. Ибо Седми, как и мой дорогой Отец, как Огнь, был источником жара, огня, полымя, пламени. Творцом тех газов, которые при накале горели и в масштабном соотношении выступали источником рождения. Они выступали первоначальным толчком к слипанию, спаиванию мельчайших элементов, и как итог созидали новые химические компоненты, физические формы, многообразные предметы, различные твердые частицы.

Брат ввел мозг девочки в гипнотическое состояние, а, чтобы она не смогла вырваться, окутал ее тело рыхлой, перьевой материей, спустившейся с купола залы капища. Днесь, мы втроем находились в центральном помещение капища. Мощной круглой зале, увенчанной высоким прозрачным сводом, в каковом единожды отражались зеркальные стены, гладко отполированный кипельно-белый пол, и, точно заглядывающее извне голубое небо. Впрочем, это кажущаяся голубизна не являлась небосводом Земли, сие было отображение… как не странно отображением, иной планеты, где почасту бывал Воитель. Планеты Гмур, системы Сто-Жар-Стлязь, Галактики Блискавицы, родовой планеты племени гомозулей, чьим Творцом являлся Воитель. Об этом я также узнал в свое время от Темряя… И эта кажущаяся бело-голубизна, зеркальность купола была создана, або само капище в свое время являлось первым космическим судном, оное придумал Воитель.

Вырваться… Владелина, конечно, не могла вырваться, ибо силы были не равными. Я юн… слаб… болен, а Седми старше и много поколь мощней… Я лучица, а он, полноценный Бог!

Только все же я пытался прикрыть собой мозг девочки и посему насыщал собственное сияние. Я даже заслонил своим хвостиком лимбическую систему расположенную вокруг центрального ствола мозга, одначе это не помогло. Из овала, что завершал венец брата, теперь горящего багряным светом, зримо для меня вырвался поток лучей почитай синевато-красного полыхания. Он болезненно окатил меня своим жаром так, что я дернул хвостиком, открывая мозг для проникновения туда иной информации, и мгновенно снизил собственное сияние, а значит и ослабил саму мощь, само противостояние старшему брату. Клинопись, содержащая письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы являющиеся сутью всех Расов, точно дуновение, слегка огладили образование, расположенное обок центрального ствола мозга Владелины и оставили на нем приметные для меня наглядно-образные символы, оные тотчас внедрились в нервные волокна, в сами клетки мозга и с тем зараз вписали в память определенные сведения.

Поелику пару дамахей спустя багряность пред очами юницы, сменилась сначала на лучистую коричневу, а погодя на небесную голубизну… Голубизну очей Небо.

Очевидно, сия переписка памяти в мозгу девочки не принесла радости ни Седми, ни мне… Определенно, лишь успокоение самой Владелине, понеже, кажется, в следующее мгновение до меня доплыл разговор меж Седми и Дажбой, молвленный на доступном Богам мысленно-звуковом языке:

— Надобно будет сказать Отцу, — прозвучал мягкий баритон Дажбы. — Что у тебя Седми получилось. Отец, будет вельми рад, ибо ждал этого.

— Да уж, мой милый малецык, будь добр скажи, — явственно недовольно отозвался Седми. — Ибо я того совсем не желал творить и хвалиться мне пред Небо не чем. Считаю, что надобно им обоим… Отцам… вести себя иначе. Одному повиниться пред Родителем, а иному отдать лучицу.

Коли того не желал так зачем делал? хотелось мне негодующе возразить…

Возразить тебе, Седми, и Небо… Еще довольному Дажбе и Отцу, каковой своим упрямством, столько натворил. Но я был вельми раздражен, болен и ко всему прочему кроме крика, зова никак не мог высказаться. Посему я выплеснул услышанный разговор братьев в мозг девочки, не очень-то надеясь, что она меня поймет, а после, ярко засияв, от возбуждения, разком отключился…

И вновь стал подключаться рывками.

Иногда это происходило при встрече с Небо.

Он всегда был так нежен с девочкой, и не менее ласково пытался успокоить, поддержать меня. Называя полюбовно Крушец, и прислушиваясь ко мне… к ней… Обаче я не отзывался, потому как был мал, болен и вельми огорчен.

Вероятно, называя меня по имени, Небо старался тем приободрить, успокоить, поддержать. Не ошибусь, ежели скажу, что он понимал, я никогда не выберу его печищу, не смогу стать его братом, або слишком связан с Отцом. Впрочем, та особая чувствительность, которой обладал я, не позволяла Небо отдать меня Першему, привязывая его ко мне, удерживая его обок меня.

А может…

Может, старший Димург и вовсе не желал меня забрать. Ей-ей неужели было так сложно повиниться пред Родителем, тем паче его вельми долго там ждут.

Сие огорчение я не раз озвучивал в мозг Владелине, а она их передавала Небо, как и понятно, в такие моменты не воспринимая происходящего, и словно впадая в гипнотическое состояние, право молвить, это были теперь только мои способности.

— Милый, драгоценный мой Крушец, — Небо ласкал меня словами, трепетно неизменно произнося мое имя. Он меня любил столь сильно, словно пред ним находились его Седми, Огнь, Дажба. — Все будет хорошо, ты только не волнуйся… И успокойся. Я обок тебя, моя несравненная ни с чем драгость. Бесценный мой малецык… Я все, расскажу о твоей смури Отцу. Но он поколь не может к тебе прибыть. — Похоже, Небо старался облыжничать не только меня, но и себя. Ибо я понимал, ощущал, чувствовал его обман, направленный не столько против меня, сколько во имя, абы защитить и умиротворить. — Ты только мой милый, — уже более поучительно толковал мне Небо, явно страшась за мое своенравие. — Днесь не должен кричать. Ты, еще не научившись говорить, своим криком, своей мощью погубишь мозг плоти. Посему подавай зов, только в случае опасности, особой опасности для тебя. И тогда делай сие мягче, плавней, слегка наращивая сияние и им прикрывая сам мозг… Все же, что хочешь озвучить, мысленно направляй на мозг и тогда Владелина скажет мне о твоих желаниях. Ты только постарайся объединиться с плотью, недопустима твоя такая от нее отрешенность… Это очень опасно для тебя, мой милый.

Интересно, Небо и впрямь не понимал, что это не отрешенность, а болезнь?

Скорее всего, не понимал, так как подле не было мастера, учителя того, кто мог подсказать, того кто всегда вел лучицу, обучал и мог определить ее хворь.

Да и Небо, был те самым Богом, оного в лоне Зиждителей называли дубокожим.

Откуда я это знал?..

Конечно, не от Отца, ибо он вельми любил своих братьев, и, опекая их, считал нежными, хрупкими.

Об этом мне поведал Родитель. Не только показав в свое время их отображения, но и рассказав о них, все предельно четко и правдиво…

Представляю, как сия правдивость, не понравилась бы моему Отцу.

Почему же подле меня не было учителя, того кто мог помочь, и днесь, определенно, спасти?

Вероятно, теперь в том упрямствовал Небо. Он ведь был близнецом Першего и также как тот порой проявлял упрямство. Каковое скорее всего не должно быть присуще Богам, Творцам систем, планет, живых существ.

Впрочем, все мы живые!

Поелику я продолжал болеть… и отключаться…

Вельми четко меж тем мне запомнилось, в силу моего редкого подключения, событие из жизни девочки, когда ее похитил антропоморф, создание еще одного старшего брата, Опеча. Ноне ушедшего из печищи Атефов…

Это был тот случай, который Отец боялся в проявлении Седми. И который случился с его лучицей, по статусу, занимающей место брата в печище Атефов. Одначе мой Творец не терял уверенности, что Опечь вернется в лоно Зиждителей, або продолжал его поддерживать, снабжать столь необходимой биоаурой, и вообще не прекращал с ним общения. Я знал, и это уже из толкования с Отцом, что император гипоцентавров Китоврасов самолично на тарели (маневренном космическом судне) доставляет часть доли биоауры Першего, Опечу. Как тогда дополнил свой рассказ мой Творец «чтобы у малецыка оставалась возможность вернуться к свои сродникам». Сама доставка биоауры скрывалась от всех, не только от Родителя, но и от Расов, Атефов и даже сынов Димургов. Отец боялся, что Родитель узнав о той жертве (абы это была именно жертва, ведь не дополучая биоауру он терял собственные силы, и как бы находился постоянно на неполной подзарядке), накажет его. Потому как Опечь уже давно был Родителем объявлен маймыром, коему не позволительно помогать, с которым запрещалось общение и любой контакт.

Не скрою, Родитель вельми удивился, узнав, при смене во мне кодировки, про действия Першего. Я сам того не желая, как бы накляузничал на Отца. Особенно поразило Родителя то, что сия жертва происходила без Его ведома, и Его помощники данные действия старшего сына «прошлепали», — дополнил Он. Еще сильнее Родителя встревожило, что Его любимый сын жертвуя Опечу столь долгий срок времени биоауру, подвергал себя и свое здоровье опасности. Впрочем, Родитель также мне доверился, что и сам не теряет попыток возвратить Опеча в лоно семьи. И посему пытается столковаться с Законом Бытия, внести коррективы в собственное построение, або спасти «малецыка от гибели».

Антропоморф, определенно, был послан Опечем, так как последний услышал мой зов, а вместе с ним и всю тоску, что жила во мне. Не ошибусь, если скажу, что та смурь отозвалась по чувствительности Опеча, подтолкнув его к какому-то безумному поступку. Вельми мощное его создание, антропоморф, общим обликом повторяло скелет животного, в частности крупной рыси. Оно было сотворено из ильмза, элемента относимого к группе металлов, каковой встречался лишь в Северном Венце на планете Таврика. Антропоморф имел темно-серый цвет, скелет его вытянутого туловища держал на себе голову, да короткий хвост, а опиралось на мощные, четыре лапы. Покатыми выглядели сгибы его скелета на месте перехода лап в туловище. К весьма изогнутому позвонку крепились плотно подогнанные широкие полосы ребер, образующие панцирь. Неповторимо четкими были контуры его округлой звериной головы, с заметно выступающей лицевой частью и выпуклым лбом. Сам череп довольно крупный и массивный с широко расставленными скулами и огромной пастью раскрывающейся, коль то необходимо на все девяносто градусов демонстрировал здоровущие изогнутые клыки намного превышающими и саму челюсть, и ширину головы, да не менее мощные передние резцы. Посередине черепа у антропоморфа зияла огромная щель, из каковой струился сизый дымок, а в прорехах поменьше справа и слева в сероватой склере покачивались ярко зеленые крупные радужки и черные зрачки. Насколько я ведал, это было механически-биологическое существо, обладающее определенными качествами, взять хоть они умели летать, и не просто в околопланетном притяжении, но и в космическом пространстве. И хотя их умственные способности были не столь велики, обаче функции многоплановы. А выполнить простейшее, найти, украсть определенного человека, пусть даже в нем живет лучица, стало для них простейшей задачей.

Право молвить, я не знаю, как сие похищение произошло… Как и многие иное, в тот момент моей жизни, я подключился внезапно. Очевидно, волнение плоти, мозга, всплеск нейронов в клетках, привел меня в состояния бодрствования.

И тогда я увидел глаза.

Эти глаза я как-то увидел враз. Точнее они враз предо мной проступили, а в них я четко рассмотрел облик Опеча. Темно-коричневая кожа брата отливала золотыми переливами, голова, точь-в-точь, как у Першего, поросла курчавыми черными волосами, а на округлом лице не имелось растительности. Опечь был высок и могуч в плечах… На лице его зримо нависал над толстыми, рдяными губами орлиный профиль и качественно выступали вперед скулы. Право молвить раскосые, черные очи, самую малость отливали зеркальностью.

Я тогда сразу догадался, что заглянул вглубь времени… Времени, оное мне было доступно. И в том грядущем узрел возвращение старшего брата в лоно Зиждителей, да судя по цвету кожи в печищу Димургов. Впрочем, в том мгновенно проскочившем будущем я не углядел на Опече ореол-венца, может потому как его у него более не будет? Ведь свой венец он когда-то уничтожил. Тогда когда ушел от Атефов. И тем действием разрушил связь…мост…чревоточину между собой и Богами. Между собой и Родителем. Уж, так сильно Опечь любил Отца, что не смог, не сумел пережить своего с ним расставания, отлучения от него. Хотя данное отлучение по большей частью происходило не по желанию Першего, а по настоянию Родителя. Похоже, последний делал все, что бы я! Я — Крушец появился во Всевышнем!

А может я не увидел ореол-венца, просто потому как сей миг был связан определенным образом только со мной.

Антропоморф полностью зависимый от мыслей своего создателя, очевидно, похитив девочку растерялся. По какой-то причине связь меж ним и его Творцом прервалась, определенно, так подействовали щиты, что по окоему планеты расставили Боги. И потому он вельми не благодушно поступил с Владелиной… По первому ее напугав, а после, понеже обладал на то особыми качествами, попытался вытянуть силы из плоти. Обаче я того ему не позволил сделать.

Мы находились в капельнике, особом приспособлении, которое не просто обладало возможностью подстраиваться под рельефное строение местности, а подобно кроту внедрялось в саму почву, становясь неотличимым от ее цвета и состава. Изнутри она походила на небольшое квадратное помещение, высокое и одновременно весьма узкое, с серебристыми, гладкими стенами, полом и потолком, где по его полотну в двух направлениях по угловым стыкам стен струились ярко голубые огни, являющиеся устройством для подачи и приема звуковых сигналов. Единственный вход капельники подобно овальной арки с нависающим проемом, охранялся антропоморфом. Впрочем, когда я пришел в себя, антропоморф склонился к лицу Владелины, широко раскрыв мощную пасть. Из дыры на морде антропоморфа днесь валил густой рыжий дым, абы генератор вырабатываемой энергии (расположенный в его голове), по-моему потерял большую часть своей мощности. Он низко опустил голову, и ощутимо обдав кожу лица отроковицы рыжими испарениями, раскатисто продребезжал:

— Веди себя смирно!

Антропоморф немедля, очевидно ощущая собственную слабость, и желая изъять часть сил из меня (сил накопленных за счет биоауры, жертвованной Першим и переданной в Березани), поставил на лоб девочки свою костяную лапу, усеянную мелкими образованиями, предназначенными для всасывания энергии, и враз надавил. Поелику у Влады, выпучились глаза, а грудь и спина выгнулись дугой да лихорадочно задрожали конечности, и все это я ощутил единожды заколыхавшимся моим естеством. Тотчас сама голова девочки наполнилась густотой тепла, ибо я стал наращивать собственное сияние. Посему когда антропоморф приблизил к ее лицу свою морду обдав потоками обжигающего алого дыма, я направил на него всплеск того сияния, не только ослепляя, но и запрещая мне вредить.

— Будешь гамить, убью тебя лучица! — дополнил антропоморф, тем не менее, оставив юницу в покое.

Владелина меня, однако, удивила… Поелику оказалась хорошей плотью, не только как я приметил любознательной, но и смелой.

Немного погодя девочке удалось, проявив смекалку убежать от антропоморфа из капельники, а я сумел подать зов. Право молвить, зов я распространил только на Небо. Не потому как я сие умел делать, а потому как с пережитым потерял последние свои силы.

Силы…

Силы антропоморф высосал не столько из плоти, сколько из меня…

Лишь жертва Дивного вернула меня к жизни, поскольку мне показалось, на тот момент я умирал.

Последнее, что мне помнится… и это вже плывущее марево чагравого света кувшинки, в которой лежала Владелина. Над нами резко проступило лицо Дивного с молочно-белой кожей, подсвеченной изнутри золотыми переливами и темно-русой бородой, достигающей груди да столь густой, что на концах она закручивалась по спирали в отдельные хвосты. Само лицо Дивного напоминало по форме сердечко, где лоб был не только высоким, но и много более широким, чем угловатый подбородок. У младшего из четверки Богов выпуклыми смотрелись нижние веки, и продолговатыми узкие с бирюзовой радужкой очи, над коими легохонько колыхались длинные густо закрученные ресницы и, похоже, проходящие по одной линии прямые, короткие брови. Большой рот с чермными блестящими губами, короткий с вогнутостью в средине и слегка вздернутым кончиком нос находились на лице Бога.

Импульсивно вздрогнул восседающий на его главе высокий венец. Он был сотворен из тонкого золотого обода, охватывающего саму голову по кругу, одновременно от которого вертикально вверх устремлялись четыре широкие полосы, украшенные барельефами разнообразных видов птиц. Те полосы незримо удерживали в навершие солнечный, плоский диск, переливающийся ядренистым золотым светом и медлительно поворачивающийся вкруг своей оси.

Еще мгновение и рука Дивного с тонкими, длинными пальцами нарисовалась над лицом Владелины. Кожа, охваченная сверху золотым пламенем, зримо проявила оранжевые паутинные кровеносные сосуды, кумачовые нити мышц и жилок. Еще малость и златая кожа на руке затрепетала, а по оранжевым сосудам пробежала стремительной волной кровь. Она отхлынула от оголенного плеча Бога, вынырнув с под самой материи белого сакхи и достигнув кончиков пальцев замерла. И тогда весьма лучисто озарилась сама кисть руки, проступила, погасив в своем сиянии кожу и плоти, смаглая кость с мельчайшими вкраплениями в ней насыщенного цвета огненных брызг. Те маханькие искорки зараз блеснули своей светозарностью, теперь осенив и лежащую в кувшинке отроковицу. Доли бхараней и одна из огненных брызг, а за ней и вовсе почитай золото-рдяная, отпрянув от кости притулились на тонкую кожу среднего перста просочившись сквозь теперь явственно показавшуюся медно-желтоватую плоть, да вмале сорвавшись с нее направила свой полет ко мне… точнее к нам… Та огненная к Владелине, а золото-рдяная ко мне.

Теперь Боги не старались меня привязать к себе, к Расам. Они явственно хотели всего-навсе одного, спасти от гибели и передать мне свои силы.

Из желто-прозрачных стенок кувшинки выплеснулась вязкая жидкость насыщающего околоплодные воды в матке живых существ и белка наполняющего яйцо. Она заполнила всю люльку, поглотила тело девочки, и растворила огненную жертву Дивного, степенно внедрив чрез поры кожи ее в плоть. Або раньше того Владелина уже сглотнула золотую искру посланную лишь мне, оная просочившись в череп, напитала силой своего сияния мое естество.

Ажурные сети увили сверху кувшинку и заколыхали внутри нее девочку, а вместе с ней и меня вверх… вниз… туда-сюда… вниз-верх… сюда-туда, вроде покачивая. Ярко-красный изгибающийся тонкий змеевидный отросток неожиданно выполз из верхней стенки яйца и своим заостренным навершием вонзился в живот Владелины, как раз в то самое место, где у нее небольшим углублением поместился пупок. Даря состояния умиротворения не только мне, но и плоти.

После жертвы Дивного, поправилась не только юница, но и я, хотя не надолго.

Все же я нуждался в любви и наставнике… мастере… о котором мне сказывали Дивный и Седми, стараясь обнадежить, успокоить и поддержать. Утверждая, что он вскоре появится.

Появится…

И я ждал наставника, мастера также сильно, как желал встречи с Отцом, которую мне после выздоровления пообещал Небо.

Загрузка...