Каждый час ранит, последний убивает

24

Вадим подрос. Шрамы у него не такие уж и страшные, и он все лучше и лучше говорит. В сентябре он пошел в детский сад. Ничему особенному его там не учат, но он поет, веселится и рисует. Кстати, позавчера он вернулся с рисунком. Люди, целая толпа людей рядом с домом. Он нарисовал двух взрослых, двух маленьких девочек и двух мальчиков. И еще одну девочку – в доме. Думаю, он нарисовал меня. Я единственная не улыбалась, но зато была нарисована лучше всех.

Когда мать увидела рисунок, то нахмурилась. Она сказала Вадиму, что меня нельзя рисовать и разговаривать со мной тоже нельзя. Она зря тратит время, потому что он слишком маленький, чтобы это понять!

Четыре месяца назад мне исполнилось одиннадцать лет. Меня заставили надеть красивое платье и улыбнуться на камеру. Потом Сефана потребовала, чтобы я постирала платье и отдала его Адине.

Я здесь уже три года и четыре месяца.

Я не выходила на улицу тысячу двести восемнадцать дней.

Я три года не видела ни отца, ни тетю.

Мне кажется, для наказания это слишком долгий срок.

Я прочитала все книги девочек. И мне даже удалось незаметно взять еще одну книжку из гостиной. Эта книга, наверное, для взрослых. Но мне она ужасно нравится. Автора зовут Анри Труайя, а называется книга «Тетрадь». Это история Клима, слуги, и Виссариона, его молодого хозяина. Они выросли вместе, но Клим – собственность Виссариона.

Действие происходит в давние времена, в далекой стране.

Но могло бы происходить и сейчас, во Франции… Доказательство того, что в жизни ничего особо не меняется.

Этот роман меня интересует, заставляет задуматься.

Кажется, Клим счастлив быть в тени своего хозяина, быть его рабом, это состояние дает ему чувство безопасности, ему не нужно делать выбор и принимать решения. Хозяин любит властвовать над ним и относится к нему действительно как к рабу. Но чувствуется, что Клим нужен Виссариону, ему нужно присутствие Клима, его советы, его одобрение.

Читаешь и спрашиваешь себя, а не становится ли хозяин рабом своего слуги.

Кто кому, в конце концов, больше нужен – Сефана мне или я Сефане?

Без нее я бы оказалась на улице, в чужой стране, без документов. Если бы я не жила в стенах этого дома, я оказалась бы в тюрьме и опозорила свою семью, как она мне часто повторяла.

Но что бы Сефана делала без меня? Ответ прост. До ужаса прост. Она нашла бы другую служанку, а я бы никогда не нашла другую семью, которая бы меня взяла к себе. Несправедливо, но так оно и есть. Атэк стал узником, его заперли в клетке. Но со мной было по-другому – меня попросил приехать сюда, во Францию, отец.

Так что я должна бороться. Я не должна его расстраивать.

Вчера была суббота, и Фадила с гордостью сообщила родителям, что ей поставили восемнадцать из двадцати баллов по математике. Они ее поздравили, и Шарандон в качестве вознаграждения дал ей денежную купюру.

– Ты хорошо поработала, дочка. А всякая работа должна оплачиваться.

Эта фраза не выходит у меня из головы. Я считаю, что мне тоже должны платить. Я, конечно, не знала бы, что делать с деньгами. Раз я не могу выходить из дома, то куда же их тратить. Но я могла бы их откладывать, чтобы однажды, когда меня освободят, купить на них что-нибудь. Одежду по размеру, например. Обувь, как у Фадилы, книги, шампунь получше, клетку для Атэка побольше. Или даже билет на самолет домой.

Да, в конечном итоге деньги мне не помешали бы.

Однажды, когда меня освободят.

Тама стоит у дивана, на котором сидят супруги Шарандон. Они смотрят передачу. Что-то, по-видимому, смешное. Люди по собственной воле не выходят из дома.

Это совершенно непонятно.

– Чего тебе? – бормочет Сефана.

– Поговорить, – отвечает Тама, держа руки за спиной.

– О чем?

– Я думаю, что вы должны мне платить.

Шарандон таращит глаза, а у Сефаны рот открывается так, как будто ей не хватает воздуха.

– «Платить»?! – повторяет Сефана. – А еще тебе чего?

Тама пристально смотрит на Шарандонов.

– На днях вы сказали Фадиле, что «всякая работа должна оплачиваться», и дали ей денег. Я ведь тоже работаю, значит вы и мне должны платить.

– Ушам своим не верю! – восклицает Сефана. – Ты это тоже слышишь, дорогой?

– Слышу, слышу…

– Ты благодаря нам и так тут спишь и ешь, так тебе еще и платить надо!

Тама переминается с ноги на ногу.

– Я сплю на полу и питаюсь объедками, – напоминает она.

– Ты чего ищешь? – спрашивает Шарандон. – Неприятностей?

– Нет, месье. Я просто хочу получать то, что заслуживаю.

– Неужели?

Он резко вскакивает и дает ей пощечину, от которой у девочки трещит шея. Но Тама по-прежнему стоит на ногах.

– Вот чего ты заслуживаешь, – бросает Шарандон. – А теперь убирайся.

Я спрашиваю себя, существуют ли где-нибудь такие же «Тамы».

Без сомнения.

Спят ли они, как и я, в постирочной? Или в коридоре, в гараже, в кладовке? Есть ли у них куклы, чтобы они не чувствовали себя одиноко? Есть ли у них право выходить на улицу?

Так же ли их бьют по лицу? Так же ли весь день обзывают?

Мне бы хотелось это узнать. Хотелось бы встретить их и поговорить.

На прошлой неделе девочки смотрели телевизор. Я была в кухне, натирала серебряные приборы. Я внимательно прислушивалась, шла передача о рабстве. В ней рассказывали, как к черным относились на протяжении веков. Из этой передачи я узнала, что рабство упразднили в 1848 году.

Я поискала в словаре Эмильена определение слова «упразднили». Оно значит «отменить что-либо».

Выходит, рабства больше не существует. Оно запрещено во всем мире.

Это хорошая новость, но надо, чтобы появились люди, которые проверили бы, не осталось ли рабов в постирочных.

Жаль, что никто не подумал об этом, когда «упразднили» рабство.

Теперь у Фадилы новый парень. Ее родителям он не очень по душе. Это ее одноклассник. Иногда я вижу, что он ждет Фадилу у калитки. Он не очень красивый, но, кажется, ей он нравится, раз она так его целует. Наверное, она не очень требовательна.

Конечно, в дом она его не приглашает. Может быть, боится, что он меня увидит и начнет задавать вопросы.

Это проблема, когда в доме есть рабыня… Так что от рабов не только польза.

Вадим продолжает для меня рисовать. Я повесила несколько рисунков на стену в постирочной, но Сефана их сорвала и выбросила в помойное ведро. Так что теперь, когда он дает мне какой-нибудь свой рисунок, я прячу его в коробку, а вечером вытаскиваю и разглядываю. Мне кажется, что для своих лет он талантлив. На последнем рисунке, который он мне подарил, нарисована девочка, это, наверное, я, а еще маленький мальчик, они вместе идут по полю и держатся за руки.

Я расплакалась, сама не знаю почему.

Иногда я рассказываю Вадиму о своей родине. О детстве, о матери, а потом об Афак. В то время я не подозревала, что счастлива. Мне казалось, что тетя слишком строга ко мне. Сейчас, когда я думаю о ней, то говорю себе, что она была просто справедливой и честной со мной. Она делала все для того, чтобы я могла ходить в школу, чтобы училась новому, и она наказывала меня, только если я того заслуживала.

И тогда я жалею, что больше не вижу ее. И надеюсь, что у нее все хорошо и что она иногда вспоминает обо мне.