Каждый выбирает

Коронный совет

Вначале Олмир полагал, что имя убийцы Рагозы будет названо немедленно. Однако Шерлок словно облил его холодным душем: а не по прямому ли приказу короля во дворце демонтировано большинство потаенных телекамер и подслушивающих устройств? А кто приказал немедленно исключать из памяти следящих компьютеров информацию о высшем руководстве Дома Медведя, об учащихся королевского лицея, о…? И чуть ли не со слезами в голосе добавил: впервые со дня основания Тайная служба не располагает нужной королю информацией, не в состоянии выполнить свое функциональное предназначение. Что делать? Придется вручную обрабатывать данные, накопленные в дворцовых запоминающих устройствах. Сходу трудно сказать, сколько времени потребует эта работа. Шерлок со своими людьми приложит все силы…

Как-то само собой получилось, что непосредственное руководство официальными розыскными мероприятиями легло на графа Степана Ламарка, состоящего в заместителях и у Рагозы, и у Кокроши. По тому, с каким знанием дела и дотошностью Ламарк давал указания проводить те или иные криминалистические процедуры, Олмир понял, что граф является настоящим профессионалом и воспользуется всеми возможностями, чтобы раскрыть неслыханное по дерзости преступление.

В разгар поднявшейся толкотни и шума Олмир попробовал связаться с Кокрошей. Увы, звездолет, увозивший наставника, уже начал крейсерский разгон, и связь с ним стала невозможной вплоть до завершения надпространственного прыжка.

Канцлер Краев стал уговаривать Олмира не мешать следователям и поспать хотя пару часов перед предстоящим заседанием Коронного Совета.

Находиться в комнате, где произошло убийство, в самом деле было выше сил. Олмир ушел в парадный кабинет и прилег на диване. Короткое предутреннее забытье немного успокоило и отвлекло, подарив приятный сон. Будто бы прыгал Олмир по огромным воздушным шарам ярчайших оттенков. Приятно было отталкиваться от их мягкой, слегка пружинистой поверхности и взмывать вверх, раскидывая в стороны руки словно крылья. Однако что-то было не так. Что? Да то, что все шары держались на одной высоте — не опускались и не взлетали. После многих хитрых попыток разглядеть, что внизу, ему удалось разгадать, в чем дело. Оказывается, шары были приклеены к тошнотворной поверхности — черному топкому болоту.

Проснувшись, Олмир немного полежал, восстанавливая в памяти приснившееся. Пришел к выводу, что красочные шарики олицетворяли его несбыточные мечты. Да, прав Кокроша: надо твердо стоять на ногах и объективно оценивать достижения и неудачи. Пусть за прошедший год не сделано ничего, что надо было бы. Зато сейчас, когда учеба будет отнимать меньше времени, он наконец-то приступит к осуществлению давно задуманного.

Долго понежиться на диване не удалось: учитель фехтования напомнил о назначенном занятии. Пришлось вскакивать, надевать специальный костюм, бежать в спортзал. А потом закрутился привычный дневной водоворот, и до начала заседания Коронного Совета удалось получить лишь краткие заверения Шерлока и Ламарка, что расследование убийства Рагозы успешно продвигается.

Позвонила Зоя. Удивившись ее измученному виду, Олмир отвлекся от обсуждения с Леоном последних поправок по документам к предстоящему заседанию Коронного Совета и бросился задавать вопросы. Будущая королева вроде бы хотела сказать что-то важное, но Олмира окружало чересчур много людей, времени до начала заседания оставалось очень мало, и она ограничилась пустыми общими фразами. Мол, все хорошо, просто у нее неважное настроение. Вот только… Тут вмешался Ламарк с докладом о том, что несколько минут назад без обязательного предупреждения в Мифополь прибыл герцог Кунтуэский в сопровождении Шамона и сейчас находится в Отеле Кабана. Олмир поинтересовался, какова цель визита, примет ли герцог личное участие в заседании Коронного Совета или, как ранее заявлялось, его заменит Юлианна. Зоя, не дождавшись конца расспросов, прощально махнула рукой.

Не получив внятных объяснений целей приезда Кунтуэского в Мифополь, Олмир, повинуясь минутному порыву, распорядился пригласить Шамона для беседы. Подобные приглашения передавались обычно в виде просьбы, но всеми ремитцами считались прямым приказом, который неукоснительно следует исполнить. Шамон, правда, не был его подданным, но по всем неписаным правилам также не должен был проигнорировать королевское приглашение.

В зал заседаний Олмир вошел, как положено, после прочих членов Коронного Совета. Поздоровался и предложил рассаживаться. Сам он занял свое место первым. Считалось, что все члены Совета имеют одинаковые права при обсуждении вопросов и принятии решений. Однако король, как говорится, и здесь был равнее равных: и сидел чуть повыше, и всегда председательствовал.

Вторым уселся Георгий Пятнадцатый. Казалось, что он спал на ходу, но Олмир знал, что вид герцога Цезийского обманчив. Внутренне Жора был необычайно собран, все видел, все подмечал. Он и раньше-то, в раннем детстве, особо не выказывал эмоций, а после возвращения из небытия к нормальной жизни стал временами походить вообще на бесчувственного робота.

Тихо прокралась к своему месту Зоя, герцогиня Луонская. Голова ее была низко опущена, и у Олмира защемило сердце. Что случилось? Ну почему он не поговорил с ней раньше, до заседания!

Юлианна Кунтуэская, совершая массу ненужных движений, усаживалась долго и обстоятельно, привлекая всеобщее внимание. Вслед за ней по-деловому быстро сел Аполлон Шойский. Таким образом, главы Больших Домов или их полномочные представители заняли свои места. На этом обязательная последовательность рассадки завершилась. Остальные члены Коронного Совета подошли к креслам фактически одновременно. Среди них были: Предводитель Дворянского собрания граф Адольф Бюлов, отец Селены, и Председатель Академии наук Ремиты граф Леопольд Мирков, отец Варвары, а также министр экономики, Главный врач, Председатель профсоюза творческих работников, от Коллегии Служителей — Иона Фара.

Все одиннадцать членов Коронного Совета сидели за абсолютно круглым столом на одинаковом расстоянии друг от друга. Позади них теснились на маленьких неудобных стульях сопровождающие и помощники, задачей которых являлась выдача патронам нужных по ходу заседания справок и подсказок, а то и просто оказание моральной поддержки. Сразу за Зоей могучим утесом застыл Антон Благов. Он-то к чему здесь?

Поразмышлять, почему потенциальный бунтовщик оказался в числе ближайших помощников герцогини Луонской, Олмир не смог. Загорелся сигнал, указывающий, что все происходящее транслируется по телевидению. Перед Олмиром появились два экранчика, на одном из которых выдавались справочные материалы, на другом — подсказки по порядку ведения заседания. Другие члены Коронного Совета могли пользоваться только одним своим экраном.

— Итак, — начал Олмир, — очередное заседание Совета прошу считать открытым. Надеюсь, что все ознакомлены с повесткой дня. В свете последних событий я предлагаю внести в нее следующее дополнение. До вас, вероятно, дошла информация о вопиющем преступлении — убийстве начальника королевской Службы безопасности бароне Рагозе. Я предлагаю перед началом заседания почтить его память минутой молчания. Ни у кого нет возражений? Прошу всех встать.

Как все-таки меняет людей одна только мысль о том, что на него направлено множество глаз, подумал Олмир. Присутствующие расправили плечи и стали какими-то заторможенными. Вот что значит — быть «в прямом эфире». Заседания Коронного Совета всегда транслировались на всю планету по нескольким телевизионным каналам. Весьма обязывающе, но ничего не поделаешь — таковы непреложные требования Галактического Содружества.

Одним из фундаментальных законов, выстраданных человечеством тысячелетиями политических неурядиц — от легкого недоумения народа по поводу действий своих правителей до тотальных гражданских войн, — был Закон о свободе информации. Он гласил: каждый человек имеет право знать все, обо всем и из первых рук. Человеческие общины, входящие в Галактическое Содружество, обязаны были неукоснительно следовать этому простому требованию. Однако сколько неудобств причиняло оно любой властной структуре! Сколько способов придумывалось, чтобы приглушить нездоровое любопытство тех, кому не положено было про что-то знать. В каждой социально значимой профессиональной сфере — медицине, педагогике и прочих — заводился свой, особый язык, понятный только посвященным, и приходилось долго учиться, чтобы освоить его. Для затруднения поиска информации в компьютерных базах данных создавались фантастические по сложности каталоги. Чего греха таить, изменилась культура написания учебной и справочной литературы. И, наконец, стало считаться неприличным задавать прямые вопросы, на которые ваш собеседник не желал бы откровенно отвечать. Так всегда: где-то что-то находишь, а в другом месте много больше теряешь.

Прямая трансляция заседаний Коронного Совета влекла еще одно существенное неудобство: приходилось думать не только о сути обсуждаемых вопросов, но и о том, как ты выглядишь «со стороны». Каждому из присутствующих хотелось блеснуть перед невидимой, но огромной аудиторией исключительным обаянием и благородством манер, умением грамотно и красиво говорить, четко мыслить и прочими положительными качествами. Естественно: герцог, а тем более король, во всем должен быть примером для подражания своим подданным.

Выждав для верности минуты две, Олмир сказал:

— Прошу садиться. Есть у кого какие-нибудь вопросы или пожелания?

— У меня будет вопрос не по повестке дня, — начал Адольф Бюлов, прокашливаясь. — Когда Вы планируете назвать имя преемника барона Рагозы?

— Я еще не думал об этом. Почему вы сейчас об этом спрашиваете?

— Мне доложили, что в настоящее время функции начальника королевской Службы безопасности исполняет граф Ламарк.

— Да, он. Как профессионально наиболее подготовленный.

В последний момент Олмир с трудом удержался от невежливого «ну и что?». Бюлову пришлось продолжать.

— Коронный Совет утверждает назначение короля на должность главы Службы безопасности, не так ли? Я заблаговременно заявляю, что Дворянское собрание против кандидатуры Ламарка.

Олмир обвел взглядом собравшихся, глянул на справочный экранчик. Так, можно сделать интересный ход.

— Я полагаю, — важно начал Иона Фара, — что Коллегия присоединится к мнению…

Кто к кому или к чему присоединится, Олмир не стал слушать, задав нокаутирующий вопрос Адольфу Бюлову:

— Господин Предводитель, напомните мне, пожалуйста, кто именно предложил когда-то назначить начальником королевской Службы безопасности графа Верша.

По общему мнению, Верш опорочил себя и опозорил свой род, когда руководимая им Служба безопасности саботировала поиски наследника престола и других учащихся королевского лицея после гибели отца Олмира, Олмира Обаятельного. Все прекрасно знали, что Бюлов, настаивая на назначении Верша, действовал по указке герцога Кунтуэского. Но одного знания мало: все равно, как говорится, у Предводителя «рыльце осталось в пушку», а Александр Кунтуэский, как всегда, оказался ни при чем.

После внешне невинного вопроса Предводитель густо покраснел и склонил голову, а Иона Фара, поперхнувшись, проглотил начатую фразу.

— Назначение графа Верша было осуществлено по моей инициативе, — повинно пробормотал Адольф Бюлов, — прошу прощения.

Олмир заметил, что Антон Благов, до этого сидевший чуть отвалившись назад, после этих слов Предводителя подался вперед и напрягся, как тигр перед прыжком. На его лбу проступили капельки пота. Олмир невольно залюбовался его мужественной красотой.

— Кого на какие свои должности назначать — право короля, и Совет, я считаю, должен согласиться с любой предложенной кандидатурой, — твердо сказал Георгий Цезийский. Остальные согласно закивали.

Вот и развязали мне руки, с удовлетворением подумал Олмир: назначу того, кого захочу, — Коронный Совет заранее выразил согласие с моим мнением. Однако вслух сказал:

— Я еще не принял решения по данному вопросу. Прошу не отвлекаться от предложенной повестки дня заседания. Слово для доклада предоставляется королевскому канцлеру.

Борис Краев, ловко выскочив откуда-то из-за спины Олмира, взобрался на специальную трибуну и начал доклад. Слушать его было одно удовольствие. Но мало кто из присутствующих наслаждался красноречием канцлера.

Зоя в неподвижности потупила взор, глубоко задумавшись о чем-то. Юлианна сидела с таким видом, что Олмиру казалось, будто бы она, как когда-то на Лоркасовских уроках, неотрывно разглядывает себя в маленькое зеркальце. Аполлон Шойский откровенно скучал, тщетно пытаясь скрыть зевоту. Георгий Цезийский, вероятно, вел бурное совещание со своими помощниками посредством компьютерных сообщений.

— Вопросы докладчику?

Незначительные поправки к зачитанному Краевым панегирику оказались лишь у Ионы Фара. Временный представитель Служителей полагал, что реально достигнутые его сословием успехи выше отмеченных канцлером. После небольшого обсуждения доклад получил общее одобрение.

— Предложения по порядку проведения праздничных и спортивных мероприятий в ознаменование моего годового пребывания на престоле представит членам Совета королевский секретарь, — сказал Олмир. Ух, ну и фраза загнулась!

Леон Октябрьский сменил на трибуне канцлера и принялся нудно зачитывать свои бумаги.

Обычно все присутствующие хорошо знали содержание подобных документов, зачастую лично участвуя в их составлении. По мнению Олмира, тратить время на озвучивание того, что и так известно, было нерационально. Он давно отменил бы подобный порядок, если бы не одно «но»: традиции предписывали, чтобы принимаемые законы, некоторые королевские указы и подавляющее большинство различных подзаконных актов обязательно объявлялись на заседании Коронного Совета. Только после этого они приобретали юридическую силу. Что ж, придется посидеть, поскучать несколько минут.

Сейчас, правда, скучал только королевский Дом. Остальные с удивлением обнаружили, что программа празднеств изменена. Поправки были внесены в последние минуты перед заседанием. Главное изменение заключалось в том, что число спортивных соревнований было сильно сокращено, и на все про все отводилось только два дня вместо традиционных трех.

Конечно, составление программ праздничных мероприятий и другие подобные вопросы всецело относились к ведению короля. Но зачем тогда раньше запрашивали мнения других Больших Домов, зачем пересылали туда-сюда множество бумаг на согласование? Как-то некрасиво получается… В чем тайный смысл этих новшеств? Нет ли здесь ущемления чьих-либо интересов?

Не все из присутствующих уловили на слух маленький нюансик: Леон постарался, чтобы были исключены преимущественно те спортивные соревнования, в которых силен был Дом Дракона. Антон Благов, однако, почувствовал укол в свой адрес, и на его губах заиграла снисходительная улыбка. Олмира это задело.

— Что-то я не понимаю, — первым не выдержал Аполлон Шойский, — почему в программу празднеств внесены такие кардинальные изменения. Можно получить объяснения?

— Да, — сказал Олмир, — можно. Я решил, что не к лицу широкие гуляния в то время, когда в Мифополе происходят такие дерзкие преступления, как убийство начальника королевской Службы безопасности. Тем более что семья убитого в трауре, и им будет тяжело смотреть как радуются остальные ремитцы.

— Правильно, — поддержал Георгий Цезийский, — программу торжеств обязательно следует сильно сократить. Может, вообще отменить все праздничные мероприятия?

— Ни в коем случае! — запела Юлианна. — Кто такой Рагоза? Всего лишь барон, неизвестный большинству народа. Вот если б он был, скажем, герцогом или хотя бы графом… — и осеклась, получив, видимо, от своей свиты категоричное требование замолчать. Перед смертью все равны, и ни к чему лишнее упоминание титулов, званий и прочих регалий. Тем более что далеко не всегда их получают за личные заслуги перед обществом.

— Каждый день заболевает или умирает множество людей. Такова жизнь, — сказал Иона Фара, сглаживая бестактность Юлианны. — Вся планета не может постоянно быть в трауре.

Олмир отметил про себя, что остальные члены Коронного Совета согласно закивали. Разве что Зоя осталась безучастной.

— Я не понял, что планируется на третий выходной день, — вступил в разговор Председатель профсоюза творческих работников. — Неужели он переводится в рабочие? По трудовому кодексу…

— Работники сферы науки не считают, какие дни рабочие или нерабочие, — с гордостью вставил Леопольд Мирков, Председатель Академии наук. — Настоящий ученый и в большой праздник занят своим делом, обдумывает накопившиеся проблемы…

— Смею вас заверить, что деятели искусства тоже никогда не сидят без дела. Но закон есть закон. Ни в коей мере нельзя ущемлять права работающих!

— Третий день, по трудовому календарю являющийся праздничным и потому выходным, каждый гражданин сможет использовать по своему разумению, — прервал начинающуюся полемику министр экономики. — Никто не пытается ущемить чьих бы то ни было прав. Вас смущает, что на него не запланировано никаких официальных мероприятий? Ничего страшного. По моему мнению, пора вспомнить о практике неорганизованного отдыха, например, — обычных народных гуляний.

— Ну, если на это дело посмотреть с таких позиций, то наши артисты с готовностью могут устроить несколько концертов. Мы разработаем интересные программы выступлений…

— Я же говорю: неорганизованный отдых!

— У кого есть какие-нибудь замечания или предложения по существу? — повысил голос Олмир. И, подождав немного, продолжил: — Итак, обсуждение первого вопроса повестки дня разрешите считать завершенным. Переходим ко второму вопросу — о долгосрочном плане создания на Ремите нового Большого Дома — Дома Оленя. Согласно Канону, Варвара Леопольдовна Миркова имеет право на получение герцогского титула по достижении совершеннолетия. В то же время настоящая герцогиня Луонская после замужества должна перейти в Дом Медведя, но не имеет достойного преемника. В связи с этими обстоятельствами всеми членами Коронного Совета в рабочем порядке было принято решение расформировать Дом Дракона, а новый Большой Дом создать на его базе. Слово для зачтения юридической справки предоставляется королевскому секретарю.

Леон Октябрьский, оставшийся на трибуне, достал другую пачку бумаг и вновь принялся еле слышно что-то бормотать.

Вроде бы все ясно, и ни у кого не должно возникать никаких вопросов. Все обговорено, согласовано и пересогласовано. В свое время у Олмира было легкое недоумение, что за нужда столь заблаговременно готовиться к будущим преобразованиям. Вот поженятся они с Зоей — и пожалуйста, разгоняй ее герцогство, создавай новое. Канцлер Краев разъяснил ему, где тут собака зарыта.

Людей не причешешь под одну гребенку. В повседневной жизни жители каждого государства, автономии и, иногда, даже района или области создают свои, особые традиции и привычки. Приобретают те или иные предпочтения в пище и в способах ее приготовления. Используют немного не так и не ту бытовую технику, что их соседи. У них появляются свои любимые в обиходе словечки и выражения, герои детских сказок получают разные характеры. Школьные программы одинаковые, но в одних учебных заведениях преподаватели для поучения приводят одни исторические и прочие примеры, а у соседей — другие. Про военно-патриотическое воспитание и вспоминать не стоит — и так ясно, что каждый политик растит для молодежи свои примеры для подражания. На Ремите все Большие Дома, подчеркивая свою уникальность, всемерно поощряли подспудный процесс обособления. Иными словами, в каждом герцогстве формировался свой образ жизни.

Что это за фрукт такой — «образ жизни» — во времена Олмира было досконально изучено учеными. Ими же было придумано множество количественных характеристик, рассчитывать которые должен был уметь каждый уважающий себя общественный деятель, политик особенно. Не удивительно: давно есть слово, специально придуманное по данному случаю, — «доморощенный». Правда, немного обидно почему-то, если тебя обзовут таким образом.

Ерунда все это, скажет кто-то? Как посмотреть. Подмечено, например, что каждый человек в своей жизни может дать присягу на верность — конкретному лицу или государству в целом, или еще кому-то — только один раз. И все. Клянясь во второй, в третий и так далее раз «не щадить живота своего», человек внутренне далеко не убежден, надо ли поступать так на самом деле. И ничего с ним не поделаешь, такова людская природа. Все служащие каждого Большого Дома, кстати, присягали только Дому, а с появлением нового герцога лишь повторяли слова данной ранее клятвы.

Конечно, надо внимательно прислушиваться к мнению ученых. А расчеты их показывали, что для того, чтобы в таком-то году безболезненно для большинства простых граждан ликвидировать целое герцогство, следовало задолго до намеченной даты провести великую уйму мероприятий: перекроить сотни общественных организаций и учреждений, перестроить учебные программы, переименовать города и улицы и прочее и прочее.

— У кого есть вопросы по юридической стороне дела? — спросил Олмир, когда Октябрьский закончил чтение.

Вопросов ни у кого не оказалось.

— Что ж, коли всем все ясно, предлагаю заслушать предварительные планы по расформированию герцогства Луонского и созданию герцогства Лусонского.

— Не надо, — сказала вдруг Зоя, — давайте начнем прения.

— Зачем нарушать порядок? — резонно возразил Аполлон. — Положено вначале озвучить…

— Ты… вы не поняли, что я хочу сказать. Я хочу обсудить, надо ли вообще делать то, что сейчас предлагается.

— Объяснитесь!

— Я требую вернуться к вопросу, надо ли расформировывать мое герцогство.

По залу пронесся вздох удивления. Как так? Давно же все решено. И согласие администрации Дома Дракона было неоднократно получено.

Олмир внутренне взвился от негодования. То, что Зоя только что заявила на всю планету, можно было понимать как официальный отказ выйти за него замуж. Или как то, что она не верит в крепость его слова и допускает возможность расторжения им их помолвки! Как нож в спину — без всякого предупреждения, без видимой причины… Он не давал абсолютно никакого повода… Какое оскорбление королевского Дома! Предательница!

Аполлон Шойский заулыбался во всю мочь и язвительно протянул:

— Ну, ежели неожиданно вскрылись какие-то неизвестные ранее обстоятельства и герцогине Луонской показалось, что ее переход в Дом Медведя под сомнением… то, конечно, надо повторно обсудить складывающуюся ситуацию.

— Не появилось новых обстоятельств, ничего мне не показалось, — еле слышно сказала Зоя.

Так, прокручивалось у Олмира в голове, но если она не подвергает сомнению их будущий союз, тогда… она… просто отказывается от прежних своих слов и обещаний. Невозможно! Только вчера по телефону она заверяла, что принятые договоренности остаются в силе. А сегодня утром — все наоборот! Ужасно неэтичный поступок, не допустимый для главы Большого Дома. К тому ж она заранее не предупредила и других членов Коронного Совета, что вовсе переходит границы разумного поведения. Но в первую очередь, конечно, она поставила в неловкое положение его, короля. Подставила ему подножку. Предала его доверие, всю их прежнюю дружбу. Ну, Зойка, погоди!

— Не понимаю. Герцогиня Луонская расторгает помолвку с Олмиром Сеонским или нет?

— Нет.

— Значит, она нашла преемника, достойного возглавить Дом Дракона?

— Никого я не нашла.

Аполлон Шойский пожал плечами и с улыбкой процедил:

— Тогда я не понимаю, что здесь происходит.

— Давайте позволим герцогине Луонской дать необходимые разъяснения, — спокойно сказал Георгий Цезийский, разряжая неловкую паузу.

— Хорошо, перейдем к прениям, — согласился Олмир.

— От лица Дома Дракона будет говорить граф Антон Благов, — сказала Зоя.

— Пусть выступит. Напоминаю, что по регламенту в его распоряжении не более десяти минут.

Антон Благов, медленно поднявшись на трибуну, начал издалека:

— Низко же цените вы естественное желание тысяч… нет, миллионов своих сограждан быть хозяином своей судьбы. Десять минут! Мгновение — и исковерканная жизнь множества людей!

— У вас есть, что сказать по существу? — не выдержал Иона Фара. Остальные невольно заулыбались: риторика, использованная Благовым, была излюбленным орудием Служителей.

— У меня все есть. Вот результаты последнего социологического опроса жителей Луонского герцогства, — на демонстрационном экране за трибуной появились табличные данные. — Более половины из числа откликнувшихся сказали твердое «нет» бездушным планам ликвидации нашего герцогства. Луонцы против ваших козней!

— Что-то я не припомню, чтобы мы проводили социологические исследования в этом направлении, — растерянно пробормотал Иона Фара. — Когда состоялся этот опрос?

— Сегодня ночью.

— Сколько респондентов приняли участие?

— Гораздо больше, чем обычно охватываете вы, — более семидесяти процентов всех проживающих на территории герцогства. Вдумайтесь в эти цифры: несмотря на неурочный час, отсутствие какого-либо предварительного объявления, три четверти жителей, прервав сон, сочли необходимым высказаться по поводу поставленных нами вопросов.

На мгновение Благов встретился глазами с Олмиром. Сколько ненависти было во взоре графа! Настоящий враг.

Получается, что Благова поддерживают 35–40 процентов жителей герцогства, подсчитывал Олмир. Огромная величина, но все же менее половины луонцев. А общее население Луонского герцогства едва превышает восемь процентов всех жителей королевства. Следовательно, против перемен ничтожное количество ремитцев. Благов же преподносит результаты опроса так, что создается впечатление, будто бы против почти вся планета. К тому ж надо еще разобраться, какой смысл вкладывался в это самое «против» простыми людьми, не искушенными в словесной и политической эквилибристике.

Иона Фара, не зная, что сказать, хватал ртом воздух, словно выброшенная на сушу рыба. Остальные члены Коронного Совета лихорадочно совещались с помощниками. В зале царило всеобщее возбуждение.

— Почему раньше не интересовались общественным мнением по поводу ликвидации Дома Дракона? — спросил Олмир, обращаясь к представителю Служителей.

— Не видели необходимости, — тут же ответил Иона Фара. — Законы, регламентирующие появление и распад Больших Домов, относятся к каноническим и не подлежат обсуждению.

— Канон есть Канон. Его нельзя задевать, — назидательно сказал Адольф Бюлов, неодобрительно поглядывая на Благова. — Вы согласны?

— Решительно нет! — и Благов произнес пламенную речь.

Говорил он об истории славного Дома Дракона, о великом короле Викторе Блистательном, имя которого известно даже малому ребенку. О первопоселенцах и первопроходцах, благодаря жертвенности и непосильным трудам которых ныне живущие пребывают в роскоши и благоденствии. О плеяде выдающихся ученых, прославивших Ремиту на всю Галактику. О «чувстве локтя», традиции взаимовыручки и взаимопомощи, отличающих луонских дворян. Об устоявшихся обычаях повседневной жизни, выгодно выделяющих жителей герцогства из прочих граждан. Об отточенном механизме хозяйствования, давно и бесповоротно превратившем Луонское герцогство в самое богатое…

Где-то в середине речи Предводитель Дворянского собрания встал, благоговейно обратившись в слух. Слезы умиления струились по его щекам.

— У вас все? — спросил Олмир, обрывая затянувшуюся паузу.

— Нет, не все, — ответил Благов. Подождал пару минут, нагнетая обстановку, а потом произнес слова, от которых невозможно было отмахнутся: — Я обязан заявить, что две с половиной тысячи глав семейств относят свое подданство Луонскому герцогству к жизненно необходимым условиям существования.

Собрание встревоженно загудело. Последнюю фразу Благова следовало понимать следующим образом: упомянутое количество семейств считают невозможным свое пребывание на планете вне Луонского герцогства. И если Дом Дракона будет ликвидирован, они либо покинут Ремиту, либо сложат с себя гражданские обязанности и начнут создавать собственное государственное образование. Конечно, кое-кто из них, несомненно, одумается, потеряет былую решительность. Но вряд ли отступников будет много. Ремитцы не привыкли бросаться словами попусту.

— Ну, коли вопрос ставится таким образом, — сказал Адольф Бюлов, обтирая платком мокрое от слез лицо, — то это коренным образом меняет дело. Как Предводитель Дворянского собрания, чья главная задача — поддержка духа рыцарства, со всей ответственностью заявляю, что в данных обстоятельствах ликвидировать Дом Дракона нельзя.

— Ничего не понимаю! — вскочил с места Леопольд Мирков. — Прения закончены и мы перешли к голосованию? Что за неуважение к протоколу!

Взоры всех устремились к Олмиру: он король, председатель — ему и порядок наводить. Но он не знал, что сказать в данной ситуации. И подсказывающие экраны были темны.

— Я в некотором затруднении, — честно признался он. — Намеченные ранее Советом решения, как мне кажется, скоропалительны. Мы не учли, что в поддержку Луонского герцогства выступит значительное количество граждан. Давайте… пока… просто обменяемся мнениями.

По обычаю, «обменяемся мнениями» означало предложение провести так называемое мягкое голосование: выслушать «да» или «нет» членов Совета со всевозможными оговорками и комментариями, чтобы затем четко сформулировать вопросы, требующие однозначного ответа.

Принятый порядок голосований был почти обратным последовательности рассаживания. Вначале один за другим высказывались представители герцогств — Шойского, Кунтуэского, Луонского и Цезийского. Затем наступала очередь Дома Медведя, а вслед за ним в произвольном порядке выступали прочие члены Коронного Совета. Сейчас, однако, эта последовательность была нарушена, так как Предводитель Дворянского собрания уже объявил свое мнение. И все же взоры собравшихся устремились на Аполлона Шойского. Тот начал было приподниматься, но его опередил Председатель Академии наук.

— Если Канон требует ликвидации Дома Дракона — значит, так тому и быть! — крикнул Леопольд Мирков. — Бог свидетель: никогда я не был замшелым консерватором, но разума еще не лишился и не намерен устраивать революции на пустом месте.

— Точка зрения Дома Кабана аналогична, — Аполлон Шойский был лаконичен.

— Право дело, я вся в сомнениях, — степенно промолвила Юлианна, распрямляясь под взглядами собравшихся. Перед ней горел экранчик с подсказкой присоединиться к высказыванию Аполлона, но она твердо заявила: — Но мне все же кажется, что надо отложить обсуждение судьбы Луонского герцогства до… до… лучших времен.

Этого от нее никто не ожидал. Год назад, перед восшествием Олмира на престол, было принято тайное соглашение между Домами Медведя и Павлина. В обмен на обещание не ворошить прошлое, не расследовать обстоятельства вопиющего пленения учеников королевского лицея, да и множества других темных историй и неожиданных смертей, Александр Кунтуэский поклялся быть абсолютно лояльным королевскому Дому. До сих пор он строго выполнял эту клятву. Да и сейчас заблаговременно подготовленные с его участием инструкции требовали от Юлианны сказать что-нибудь, по смыслу равнозначное «Дом Павлина заранее соглашается с решением, которое примет король». Но у нее возникли свои соображения, как следует поступить.

Юлианна считала себя обделенной вниманием Олмира и полагала, что если выскажется против мнения королевского Дома — а, судя по всему, он придерживается решения ликвидировать Луонское герцогство, — то вынудит переубеждать себя. А для этого Олмиру придется по крайней мере встретиться с ней один на один и… все такое прочее. К тому ж — от одной этой мысли у нее захватывало дух и кружилась голова — сохранение Дома Дракона ставит некоторое препятствие между Зоей и Олмиром и… кто знает, к чему это может привести…

— Как я понимаю, — сказал Олмир, еле сдерживая подступающую ярость, — новую, внезапно изменившуюся позицию Дома Дракона по данному вопросу озвучил граф Благов. Или я ошибаюсь?

Олмир постарался придать своему взгляду максимум осуждения. Зоя еще сильнее сжалась, но тем не менее довольно твердо сказала:

— Да, мы пересмотрели наше прежнее решение.

— А что скажет наш уважаемый представитель Служителей?

Вздрогнув, Иона Фара вскочил со своего кресла. Он так же, как и король, давно кипел негодованием. Безобразие! Кто-то втайне проводит социологические опросы, а Служители даже ничего не знают про это. Но ведь именно они содержат огромные штаты по психологической обработке населения! Почему никто из их дипломированных специалистов не удосужился поинтересоваться, что думают простые люди о ликвидации Луонского герцогства? А каким это образом возникла группа смутьянов во главе с этим Благовым, замахивающаяся на святое — на Канон!? Кто это им позволил? Кто проспал? Кто пренебрег своими прямыми обязанностями? Кто виноват? Неужели ему, Ионе, случайно оказавшемуся в этот момент во главе Коллегии Служителей, отвечать за все!?

Подбирая слова для уничтожающей речи, Иона Фара взглянул на Олмира, и мысли его окончательно расстроились. Он вспомнил, как король, а по существу — сопливый мальчишка, издевался вчера над ним, уважаемым человеком, убеленным сединами. А, будь что будет! Семь бед — один ответ. Он, Иона, не позволит превратить себя в безропотного козла отпущения.

— Коллегии Служителей нечего сказать по обсуждаемому вопросу!

Экранчики перед Олмиром ожили. На одном из них замигала надпись «добиться от Ионы ответа по существу перед продолжением голосования», прерываемая вопросительным «может, вернуться к прениям?». На втором красным цветом выжглось предостережение «утрачено конституционное большинство», а вслед за ним последовало длинное разъяснение. Но Олмир и без подсказок знал, что если какое-либо решение Коронного Совета принимается менее чем восемью голосами «за», то оно считается не имеющим конституционной силы и посему — при определенных обстоятельствах — не обязательным к исполнению. Реформирование же самого Совета могло осуществляться только при условии, что не будет ни одного возражения.

Против ликвидации Луонского герцогства высказались трое — сама Зоя, Юлианна и Бюлов, размышлял Олмир. Иона Фара — ни «да», ни «нет». Итого четыре голоса. Георгий Цезийский наверняка скажет «да»: он всегда стремится поступать правильно, да и старается помогать королевскому Дому. Хороший союзник. Министр экономики, назначаемый королем, присоединится к мнению Олмира. То же можно ожидать от Главного врача и Председателя профсоюза творческих работников, являющегося старым другом королевского канцлера. Вместе с голосом Леопольда Миркова получается семь «за». Много, достаточно для принятия решения, но… неубедительно.

— Ваша Духовность, — обратился Олмир к Ионе Фара, — вы подвергаете сомнению Канон? Как прикажете понимать ваши слова?

Иона Фара от волнения глотнул несколько раз воздух. Молодой король произнес страшные слова. Священный долг Служителей — защищать Канон. Любой из них, заподозренный в отступничестве, подлежит немедленному остракизму. Что делать? Сказать «да»? Но Иона Фара опять вспомнил свой позор во время вчерашнего обеда и, злорадно ухмыльнувшись, презрительно процедил:

— Вам повторить? Так слушайте внимательнее: Служители ничего не могут сказать по поводу ликвидации Луонского герцогства!

Итак, семь против четырех. Что делать? Подсказывающие экранчики словно взбесились: то «продолжить голосование», то «уламывать Иону», то «отложить рассмотрение вопроса»… Олмир почувствовал, что взбешен до крайности. В самый ответственный момент туча королевских помощников оказалась не в состоянии дать однозначную рекомендацию. Оставила его один на один с трудной проблемой. А он еще не отошел от Зойкиного «подарка». У, предательница!

Вот он, один из моментов истины, когда все упирается в личные качества руководителя. Будущее миллионов и миллионов людей, дальнейший ход Истории зависит только от его рассудка, интуиции и силы воли.

В давние времена исключительность первого лица была очевидна всем. Бывало, для атаки воины выстраивались клином, на острие которого было место вождя. Он спиной чувствовал поддержку своих подчиненных и свершал невозможное. Но если убивали его, то клин притуплялся, атакующий порыв угасал и войско рассеивалось.

Позже важность роли общественного лидера многими оспаривалась, но из-за этого не снижалась. Вот и сейчас в непредвиденной ситуации попрятались, разбежались по кустам многочисленные советники и референты, оставили короля одного выпутываться из трудного положения. А ему-то некуда деться, не на кого переложить ответственность.

Буря чувств, переживаемая Олмиром, была совершенно незаметна окружающим. Наоборот, молодой король казался абсолютно спокойным и находящимся в прекрасном настроении.

— Где-то в литературе я встречал сравнение государства с драгоценным кристаллом, — задумчиво сказал он. — Когда камень имеет идеальную кристаллическую структуру, хорошо обработан и без вредных примесей, он ярко сверкает и радует глаз. То же и с государством: когда отлажена система управления, когда каждый человек знает свое место и доволен выпавшей ему судьбой, то все блистает и жизнь блестяща. Если же сейчас наше королевство сравнить с бриллиантом, то, к сожалению, надо признать, что он замутился…

По залу прокатился ропот. К чему подобные лирические отступления?

— Потому замутился, что не чтим Канон! — выкрикнул Иона Фара.

— Канон, прочие законы и придуманные правила ни при чем, — возразил Олмир. — Главная причина в людях. Сегодня мы убедились, что значительная часть наших граждан не желает следовать заветам предков. Почему так получилось — необходимо досконально разобраться. В связи с этим у меня большие претензии к Служителям. Задолго до этого заседания Коронного Совета они должны были предугадать развитие настроений в обществе, скорректировать их и подготовить почву для намечаемых государственных преобразований. А в создавшейся ситуации мы просто не имеем права принимать какое-либо политическое решение. Власть сильна только тогда, когда добровольно принимается всеми гражданами. Я прерываю обсуждение второго вопроса повестки дня и объявляю заседание Коронного Совета закрытым. Все свободны.

Разговоры глухих

После бессонной ночи и сильных переживаний у Зои все плыло перед глазами и путались мысли.

Она привыкла, что большинство людей относятся к ней с неосознанной опаской или еле прикрытой неприязнью. Вероятно, это было естественно.

Слишком мало времени проводила она среди высших чиновников своего Дома, чтобы они увидели в ней не грозную и непредсказуемую властительницу, прихотливым капризом судьбы наделенную правом повелевать ими, а просто девочку со своими проблемами и заботами. Она чувствовала себя чужой в родовом дворце, построенном братом в виде старинной статуи сфинкса. Ей казалось, что Виктор оставил в хрустальных герцогских покоях часть миазмов страха и ненависти, длиннющим хвостом тянущихся за ним.

Огромный королевский дворец она тоже недолюбливала. Чересчур много обитало в нем пристальных, изучающих ее взглядов и скептических улыбок. Наследной главой Большого Дома она была в своем герцогстве. А в Мифополе это обстоятельство почему-то забывалось, и ее воспринимали самой что ни на есть обыкновенной девчушкой, одной из многих-многих ей подобных. А раз так, то невольно возникал вопрос, почему это именно ей, а не какой-то другой, более знакомой, близкой и понятной уготовано в будущем стать королевой.

Самое обидное заключалось в том, что даже ближайшие знакомые — язык не поворачивался назвать их подругами после всего пережитого — относились к ней настороженно. Если в кои-то веки позвонит Юлианна, то под конец разговора не выдержит и обязательно скажет какую-нибудь колкость. Варвара с недавних пор стала откровенно сторониться, а Селена, открытая душа, нет-нет, да и выскажет что-то вроде «мы — это не ты».

Единственной ее опорой был Олмир. Но какие грозные взгляды он бросал в ее сторону сегодня! Зоя жалела, что обстоятельно не переговорила с ним до заседания Коронного Совета. Он был такой занятой, так много посторонних людей его окружало… А сейчас поздно. Он возненавидел ее. Боже, что она наделала!?

Дождавшись выключения телевизионной аппаратуры, присутствующие на заседании Коронного Совета степенно поднялись со своих мест и стали молча расходиться.

— Олмир, нам надо поговорить! — окликнула она короля, но получила в ответ презрительное:

— Нам не о чем разговаривать!

Вот так вот. Зоя поднялась, прикусив губу. Как он мог оставить ее в трудную минуту!? Неужели ей вообще не к кому обратиться? Предатель!

— Прошу Вас, моя герцогиня, — с усмешкой наклонился к ней Антон Благов, этот страшный человек, подчинивший ее волю своей, — я сопровожу Ваше Высочество в Отель Дракона.

Олмир, проходя мимо, услышал последние слова и демонстративно отвернулся. Так, значит, Зоя не желает даже находиться с ним под одной крышей и собирается перебраться в гостиницу, где обычно останавливаются ее подданные, по той или иной причине оказавшиеся в Мифополе. Впрочем, ничего удивительного. Этого и следовало от нее ожидать после того, что она вытворила на заседании Коронного Совета. Предательница!

Сподвижники Благова, окружив Зою со всех сторон, невольно перегородили дорогу королю. Канцлер Краев строго прикрикнул на них. Олмир подождал, пока они расступятся, но смог сделать только пару шагов, как прямо перед ним возникла Юлианна.

— Ваше Величество, — произнесла она с придыханием, — вчера мы не смогли обсудить ни одного политического вопроса. Поэтому, наверное, при голосовании я выразилась немного неточно. Может, Вы выкроете время, чтобы объяснить мне позицию Вашего Дома?

Только этого мне не хватало, со злостью подумал Олмир, но учтиво сказал:

— Конечно, Юлианна. Только не сейчас. Я жутко устал от разговоров.

— Когда же, Ваше Величество, мы сможем поговорить?

— Не знаю… Может, завтра… или послезавтра. Я позвоню.

— С нетерпением буду ждать твоего звонка, — сказала Юлианна убитым голосом, поправляя волосы. При этом она недовольно поджала губы и застыла, широко расставив локти. Олмиру пришлось обходить ее по длинной кривой.

По бесконечным дворцовым палатам он шел сначала в окружении придворных. Постепенно они отставали, и к дверям своего парадного кабинета он подошел в полном одиночестве. Взявшись за ручку двери, обернулся. Сопровождающие, оказавшиеся на почтительном от него расстоянии, испуганно замерли на полушаге.

— Так, я хочу поговорить с канцлером, секретарем и графом Ламарком. Где, кстати, он?

— Сейчас подойдет, Ваше Величество, — ответила Анна Михайловна Оболенская. — Разрешите, пока его нет, шепнуть Вам пару слов.

— Хорошо, — буркнул Олмир, проходя в кабинет, — только недолго. Что вы хотите сказать?

— Ох, мне, прямо, неловко при свидетелях затрагивать подобные темы, — сказала Главная фрейлина, косясь на Краева с Октябрьским. На самом-то деле она изо всех сил помогала им, полагая, что лучший способ отвести надвигающуюся на царедворцев (и вполне заслуженную!) грозу — отвлечь чем-нибудь короля, направить его мысли в ином направлении.

— Говорите.

— Речь пойдет об Юлианне, точнее — о Ваших отношениях с ней.

— У меня нет с ней никаких отношений. Надеюсь, что и впредь не будет.

— Как Вы жестоки, Ваше Величество! Бедная девочка!

— Ничего себе — «бедная»! Кто ж тогда, по вашему мнению, богатая?

— Да она же до беспамятства влюблена в Вас, Ваше Величество! Неужели Вы не видите?

Олмир, безмерно удивленный, растерянно пробормотал:

— Может, что и вижу — и что с того?

— Ты еще молод, Олмир, и не понимаешь, что нельзя пренебрегать такими сильными чувствами. Боже, как она страдает!

— Ну и что?

— Как что? Не будь таким бесчувственным!

— Я не бесчувственный. Мне она… противна.

Последнее слово Олмир произнес очень тихо. Он не был уверен в том, что король имеет право говорить что-либо подобное даже о самом последнем подданном.

— Бедная девочка! Только подумай, сколько соблазнов ее окружает — а она держится, блюдет себя. Демонстративно отказывается принимать даже своего нареченного супруга — Шойского.

— Наверное, он не особенно-то настаивает.

— Может быть. Но мне кажется, причина не в этом. Насильно мил не будешь, а Шойский хотя и предназначен Юлианне в мужья, но пока, как говорится, герой не ее романа. К тому ж существует одно интересное обстоятельство. Открою тебе небольшой секрет: Хранители Крови Дома Павлина вычислили, что Совершенство детей Юлианны будет максимальным, только если первым ее мужчиной станешь ты. В подобных случаях, согласно Канону, никто не вправе отказывать девушке.

И здесь Канон! Олмир беспомощно глянул на Краева с Октябрьским, с деланным интересом разглядывающих бесценные гобелены, украшающие стены парадного королевского кабинета. На лице у секретаря застыла недовольная гримаса: видимо, он с большим трудом воздерживался от замечания Анне Михайловне не тыкать Их Величеству.

Вошел запыхавшийся Ламарк, дав повод прекратить неудобный разговор.

— Анна Михайловна, — сказал Олмир, — то, что вы сказали, довольно интересно, но сейчас меня волнуют иные проблемы. Разрешите нам заняться более неотложными вопросами.

— Я тоже говорю о важном…

— При выходе закройте, пожалуйста, за собой дверь поплотнее, — не выдержал Леон Октябрьский. Возражая королю, Главная фрейлина опять грубо нарушила правила дворцового этикета. — У нас будет важное заседание, не предназначенное для любопытствующих ушей.

— Как вам будет угодно, — фыркнула Анна Михайловна.

Выходя из кабинета, она с чувством хлопнула дверью, вызвав новое возмущение Леона.

— Мой первый вопрос к вам следующий, — сказал Олмир, держась сзади за спинку своего кресла во главе стола. — Почему меня подставили? Почему заблаговременно не просчитали действия группы Благова? Как так получилось, что в самый ответственный момент вы оставили меня один на один с Коронным Советом и всей общественностью планеты, наблюдающей за ходом заседания? Куда запропастились ваши хваленые аналитики? Почему они не дали мне никакой подсказки? Может, вы решили опозорить меня, выставить в смешном виде?

Канцлер с секретарем повинно опустили головы.

— Разберемся, Ваше Величество. Накажем виноватых… Клянусь, впредь ничего подобного не повторится… Выступление Благова и последние события в Конде оказались для нас весьма неожиданными… не заготовили инструкций… — пробормотал наконец Краев. Бросил осуждающий взгляд на стоящего рядом Ламарка и добавил: — Нас не предупредили заранее… растерялись мы… честью клянусь, больше ничего подобного не повторится…

Леон Октябрьский, непрерывно кивая, всем своим видом изображал раскаяние и полное согласие со словами канцлера. Ламарк же и бровью не повел, как бы отвергая критику канцлера в адрес разведывательной службы. Ладно, пройдемся и по нему, решил Олмир и сказал:

— У меня большие претензии к разведке. Почему своевременно не доложили о деятельности группы Благова? Как вообще можно проморгать проведение такого общественного мероприятия, как социологический опрос жителей целого герцогства? Жуть какая-то, честное слово!

— Виноват… не доглядел… не успел войти в курс дел… виновные понесут наказание, — внешне спокойно повинился Ламарк. Однако Олмиру показалось, что исполняющий обязанности начальника королевской Службы безопасности удивлен.

Графу Степану Ламарку, сыну Аркадия и Марии Ламарк, в девичестве Владимировой, на вид было лет сорок. Может, и тридцать пять или сорок пять — кто их, взрослых, разберет? Одним словом, Олмиру он казался очень старым, прошедшим Рим и Крым человеком. Сгорбился он, наверное, все же не от груза прожитых лет, а от высоченного роста и болезненной худобы. Бросались в глаза его широченные плечи и огромные руки с корявыми волосатыми пальцами. Но лицо его, постоянно нахмуренное и густо испещренное шрамами, просто приковывало взгляд. Большой выпуклый лоб и острый, далеко выдающийся подбородок при впалых щеках и узком носе разительно отличали его от обычных людей. Так и напрашивалось сравнение его профиля с месяцем. А еще большие глаза с тяжелыми веками, жесткие прямые волосы необыкновенной толщины, словно веревки свисающие до плеч… В общем, исполняющий обязанности начальника Службы безопасности королевства выглядел своеобразно. И грозно.

— Вы с блеском вышли из затруднительного положения, Ваше Величество, — угодливо произнес секретарь, заполняя длинную паузу. — Более мудрого решения невозможно представить. Вам не нужны никакие советчики…

— Не льстите, Леон, — твердо одернул его Олмир.

Что делать? Так хочется поругаться! Выместить на собравшихся свое негодование, всю злость, накопившуюся во время заседания Коронного Совета. Однако если продолжать укорять приближенных, то тем самым он косвенно будет хвалить самого себя. Вот, мол, какой я: вы спасовали, столкнувшись с неожиданностью, ушли от ответственности, а я один нашел правильный путь выхода из неприятной ситуации. Несолидно, не по взрослому так поступать. К тому ж, есть ли нужда ругать Краева с Октябрьским? Они работают как могут, стараются в меру сил, не таят злого умысла. Все понимают и постараются исправить давший досадный сбой сложный механизм помощи королю.

Яблоня порождает яблоки, а гнев — насмешку, всплыло из глубины памяти высказывание Кокроши. Гневающийся человек может кого-то испугать на минуту-другую. Но потом, когда уляжется шум, его выпученные глаза и топающие ноги, брызгающий слюной рот и нелепо дергающиеся руки невольно вызывают снисходительную улыбку. Почему так происходит, как-то разбиралось и на уроках Лоркаса по прикладной психологии… Ладно, хватит упреков. Тем более что Краев с Октябрьским словно уменьшились в росте. Того и гляди, скоро не наклоняясь будут проходить под столом.

— Я не снимаю ответственности с моих подчиненных и лично с себя, — сказал канцлер, — но главная вина, по моему мнению, лежит на нашей разведывательной службе. Почему нас своевременно не снабдили необходимой информацией?

— Я пока не готов ответить на этот вопрос, — сказал Ламарк.

— Когда же вы созреете!?

— Господа, хватит взаимных упреков. Что было — то было, того уж не вернешь. Надеюсь, что вы самостоятельно разберетесь в причинах допущенных ошибок и устраните их, — по-деловому сказал Олмир. — Давайте поговорим конструктивно. Прошу садиться. Мой второй вопрос: что делать в сложившейся ситуации?

— Ваше Величество, — облегченно затараторил канцлер, юркнув в кресло, — конечно, наши аналитики крупно промахнулись, своевременно не выдав Вам надлежащий совет. Им понадобилось слишком много времени для обсуждения новой ситуации. Однако потом, по окончанию заседания Совета, как мне доложили, они определились с оптимальной стратегией поведения. И наилучшим, по их мнению, является как раз то решение, которое соизволили принять Вы: отложить обсуждение судьбы Луонского герцогства и использовать образовавшуюся паузу для усиления своих позиций. Во-первых, улучшить состав Коллегии Служителей, обвинив наиболее неудобных ее членов в некомпетентности и нерасторопности и добившись их отставки. Позаботиться о включении в Коллегию достойных людей, разделяющих наши взгляды. Во-вторых, начать кампанию в средствах массовой информации…

Не о том говорит Борис Краев, подумал Олмир, но почему «не то», он пока не мог выразить словами. Единственным человеком, понимающим все с полувзгляда, был Кокроша. Как не хватает сейчас наставника!

— Почему мы проморгали произошедшие сегодня ночью события в Конде, я, конечно, выясню. Но интереснее будет узнать, почему Служители ничего не знали о проведении Благовым социологического опроса, — вставил Ламарк. — Это же их хлеб, их святая обязанность — знать чаяния масс и исподволь направлять их по нужному руслу.

Борис Краев замолчал, потеряв нить разговора.

— Я рад, что Служители необычайно опозорились, — вставил Октябрьский.

— Да-да, — вновь воодушевился канцлер, — это нам на руку. При правильно организованной политике мы, наверное, сможем сформировать такой состав Коллегии, при котором она станет полностью управляемой. Вначале, я думаю, следует настоять на том, чтобы пост ее Председателя вновь занял Жан Мерсье. Он с пониманием относится к проблемам всего королевства и симпатизирует нашему Дому. Потом, конечно, его придется заменить более волевым человеком…

— При властном Председателе вы не превратите Коллегию в карманный орган штамповки нужных вам решений, — возразил Ламарк.

— Ну, все зависит от кандидатуры будущего Председателя…

— Что-то не о том вы говорите, — сказал Олмир. — Я спрашивал, что нам делать, а вы обсуждаете какие-то несущественные перестановки в руководстве Служителей. По моему мнению, их Коллегия вообще не нужна. Ее надо либо ликвидировать, либо преобразовать во что-то принципиально иное. Но сейчас речь должна идти о другом. Меня, да и весь Коронный Совет, как я понимаю, выставили в неприглядном свете: верховная власть не может принять никакого решения по принципиальному вопросу. Я спрашиваю также следующее: что следует сделать, чтобы восстановить былой авторитет? Что требуется сделать, дабы впредь не попадать в подобные ситуации?

— Ну, я не думаю, что следует идти на какие-либо революционные изменения в политике. Случившееся — всего лишь мелкое досадное недоразумение. Если улучшить взаимодействие разведывательной службы и нашего Аналитического центра, то впредь, надеюсь, не произойдет никаких непредвиденных ситуаций, — сходу откликнулся канцлер.

Неужели Род все-таки прав, и человек не в силах изменить естественный ход событий, подумал Олмир и спросил:

— То есть вы рекомендуете оставить все как есть, ничего не предпринимать?

— Ну, необходимо извлечь полезные уроки. Следует упорнее гнуть свою линию, настойчивее добиваться поставленных целей. Проблемы, высвеченные на Совете, можно использовать как удачный повод для получения дополнительной доли в наследстве Дома Дракона.

— Какого еще наследства?! Зоино герцогство сохранено!

— Ну, это всего лишь вопрос времени.

— Вы хотите сказать, что по-прежнему следует настаивать на ликвидации Дома Дракона?

— Конечно! Канон и наши интересы требуют, чтобы Луонское герцогство было расформировано. Ранее планировалось присоединить к королевскому домену только его прибрежные земли. Однако сейчас, я думаю, можно будет настаивать на получении более жирного куска. Кроме того, можно рассчитывать на приобретение в федеральное ведение всего космического хозяйства планеты, включая космодромы, расположенные на территории Луонского и Шойского герцогств. А всю акваторию Беззаботных островов превратить в общепланетную зону отдыха, управляемую непосредственно из Мифополя. В результате этого сильно укрепится влияние королевской администрации…

— Ваша Светлость, — перебил канцлера Олмир, — опять вы ушли в частности. Я задавал вопрос об ином.

Краев стушевался, не зная что сказать.

Леон Октябрьский, королевский секретарь, и Борис Краев, королевский канцлер, удивительнейшим образом сочетали и схожие, и абсолютно разные черты.

И тот, и другой были неприлично малого роста — Олмир давно уже смотрел на них сверху вниз. Однако Октябрьский отличался, мягко говоря, упитанностью. Голова его, казалось, была намертво приклеена к налитым жиром плечам, и чтобы посмотреть в сторону, он вынужден был поворачиваться всем телом. Краев, наоборот, был болезненно худосочным и имел непропорционально длинную тонкую шею. Октябрьский носил неброские костюмы преимущественно серых оттенков, Краев же щеголял в роскошных нарядах, расшитых золотом и серебром, и навешивал на себя множество блестящих украшений и электронных устройств, с помощью которых он постоянно «держал руку на пульсе королевства» — принимал доклады служащих и давал распоряжения. Почти все эти устройства были сделаны по спецзаказам и обильно украшены драгоценностями.

Строение фраз и словарный запас у обоих были одинаковы — сказывалась единая школа. Но Краев славился искусством оратора, разве что чаще, чем надо бы, пускал визгливые нотки от избытка эмоций. Октябрьский же, где бы он ни находился и что бы ни делал, только невыразительно бубнил себе под нос. Эмоции просыпались в нем тогда, когда он сетовал на свои тяготы и невзгоды.

Оба славились неисчерпаемой работоспособностью и все силы и умения направляли на служение королевскому Дому. Даже более того: как руководители многочисленной и влиятельной общественной организации «Монархический союз», они являлись видными сторонниками и проповедниками самой идеи королевской власти на Ремите.

Борис Краев числился канцлером. Казалось бы, он должен был заведовать канцелярией, заниматься бумаготворческой работой. В действительности же документы подготавливались под наблюдением Октябрьского. А Краев занимался политикой, то есть почти круглосуточно вел какие-то совещания и переговоры, а в промежутках погонял аналитиков, разрабатывая многоходовые комбинации и хитроумные интриги. Кроме того, он устанавливал и контролировал весь уклад жизни королевского Дома.

Одним словом, исчезни в один прекрасный миг канцлер с секретарем, подумал Олмир, и все вокруг развалится. Несомненно, они были ключевыми винтиками сложной государственной машины. К сожалению, только винтиками.

— Вы заметили, как Благов передергивал цифры? — спросил Октябрьский, заполняя паузу. — Я прикинул: против ликвидации Луонского герцогства высказалось всего-то миллионов пять граждан.

— Возможно, около семи миллионов, — поправил Олмир.

— Все равно ничтожное количество жителей королевства, — продолжил Октябрьский. — Однако Благов преподнес итоги своего опроса так, будто его поддержало большинство населения планеты. До чего же неэтичное поведение!

— У луонцев всегда главное — внешний блеск, а суть второстепенна. Ради красного словца не пожалеют и отца, — прокомментировал канцлер.

— Да к чему вы об этом здесь говорите? — не выдержал Олмир. — Пусть даже не пять миллионов граждан, а, скажем, всего двадцать тысяч… да будь, только тысяча категорически возражает против ликвидации герцогства. Неужели вы скинете их со счетов?

— А некоторые из них в знак протеста уже пригрозили отказаться от гражданства, — по привычке поддакнул королю Октябрьский.

— Что говорит о серьезности их намерений, — в тон ему продолжил Олмир, помолчал, а затем добавил: — Я жду от вас предложений, что предпринять в сложившихся условиях, а вы говорите либо о мелочах, либо вообще о чем-то постороннем, не имеющем прямого отношения к делу.

Олмир промолчал о своем впечатлении будто каждый из собравшихся говорит на своем языке, не понимая или не слыша собеседников.

— Граф Благов ведет довольно беспечный образ жизни. В одиночку посещает подозрительные заведения. До сих пор не обзавелся никакой охраной, — медленно проговорил Леон Октябрьский. — Может, организовать на него покушение? Наши чудо богатыри больше года не проводили ни одной спецоперации. Они могут вовсе потерять квалификацию…

— Антон Благов — довольно популярная личность, чемпион Ремиты по многоборью. Может подняться много шума, — как бы возражая сказал канцлер.

— Мы разработали чудесные легенды прикрытия. Любое следствие пойдет по ложному пути, и обвинять будут кого угодно, но не нас.

— Да бросьте, Леон. Всегда подозрение в первую очередь падает на того, кто получает какую-нибудь выгоду. А плюсы, которые получит мой Дом, видны невооруженным глазом. К тому ж нехорошо, по-моему, обращаться за помощью к наемным убийцам.

— Не надо звать никого из посторонних. Я предлагаю использовать своих, специально натренированных людей. Мы тратим огромные средства на содержание и обучение подразделений спецназа, но уже давно не пускали их в дело.

— Правильно делали.

— Почему?

— Да потому, что нет никакого толку от физического устранения политических противников. Вот представьте себе, что Благов будет убит. Что изменится? Вместо него появится другой человек, возможно — еще более неудобный для нас, проводящий более жесткую политику. Что тогда?

— Преемника тоже можно приструнить. В конце концов — запугать.

— Экий ты кровожадный, однако, — сказал канцлер. — Убивать не обязательно. Но в одном ты, конечно, прав: Благов должен уйти из большой политики.

— Нет!

— Как Вам будет угодно, Ваше Величество!

Служители не смогли предугадать действия сподвижников Благова потому, подумал Олмир, что ни к кому из них в голову просто не могла прийти крамольная мысль, будто бы кто-то начнет противоречить Канону, сопротивляться казалось бы давно принятому решению ликвидировать Дом Дракона. Вот она, правильная оценка ситуации!

— Проблема не в Благове, — сказал он, — а в том, что ощутимое количество жителей королевства отказывается слепо следовать Канону. Не желают они, например, лишаться своего герцогства — и все тут. И никакие уложения им не указ. Некоторые из них даже готовы сложить с себя гражданские обязанности, если верховная власть не прислушается к их мнению. Раньше, видимо, не было таких людей. А сейчас они появились, и это объективная реальность. Неужели вы не обратили внимания на это обстоятельство?

Канцлер с секретарем озадаченно переглянулись. Ламарк сидел, упершись взором в стол. Олмир помолчал, вспомнил слова Анны Михайловны насчет требований Канона в отношении Юлианны и добавил:

— Надо признать, что наше общество изменилось, и выработать стратегию действий применительно к новым условиям. Подстроиться под новые реалии. Мы не можем перешагнуть через мнение определенной части наших граждан и продолжать настаивать просто на стирании Луонского герцогства с географической карты. Необходимо предложить что-то еще. Но что? — вот в чем первый, частный вопрос. Как провести назревшие реформы? — второй, более важный вопрос. Я ждал от вас ответа на них, а получил… непонятно что.

До последнего времени только Кокроша высказывал дельные мысли и неординарные суждения, подумал Олмир. С кем сейчас посоветоваться? Борис Краев утонул в мелких политических дрязгах и, вероятно, не в силах охватить общую картину, воспарить над суетой. Леон Октябрьский по уши завяз в бумагах. Не советчики они, не соратники, а технические исполнители. Все равно что отвертка в руке — способны делать только то, что им указывают.

На Олмира вновь накатило ощущение беспросветного одиночества. Не меньше, чем судьба королевства, его сейчас волновало будущее их с Зоей отношений. Но совершенно не с кем обсудить ее вызывающее поведение. Не с Краевым же, не с Октябрьским и, тем более, с чужим пока Ламарком делиться переживаниями! А Ван, наверное, опять умчался заниматься своей яхтой.

— Даже не представляю, что сказать, Ваше Величество, — пробормотал канцлер. — Надо подумать… поставить задачу аналитикам. Может, они что-нибудь и придумают…

Год назад, вырвавшись из тесной клетки школы-интерната, наглухо изолированной от остального мира, Олмир свежим взглядом увидел необходимость общественного переустройства.

Основатели человеческой колонии на Ремите создали государство, которое всемерно содействовало появлению людей с максимально высоким Совершенством. Такие люди появились. Вроде бы поставленная цель достигнута, и надо подумать, куда идти дальше, что-то изменить в обществе. Но все предложения перемен грубо пресекались. Олмир пробовал робко заикнуться о реформах, но его тут же одергивали: «рано, надо подождать», «общество не готово», «Служители против», «король не может подвергать сомнению Канон» и так далее. Вот и летели день за днем.

Но не обманешь здравый смысл. Он как росток рано или поздно, но вырвется на свободу, пробьет себе дорогу к солнцу. Сейчас, оказывается, уже многих людей не устраивают прежние порядки. Настала, значит, пора перемен? Как бы не так! Как всегда, власть исполняющие не чувствуют нового, не знают что предпринять.

В очередной раз кольнула Олмира неприятная мысль: может, все-таки прав Род, и в этом мире от желаний человека ничего не зависит? То не хватает воли, то — знаний и умений. Даже он, король, не в силах настоять на своем.

— А вы почему молчите? — спросил он у Ламарка.

Исполняющий обязанности начальника Службы безопасности ровным голосом произнес:

— Не смею докучать Вам своими советами.

— Видите ли, Ваше Величество, — пояснил канцлер, — граф Ламарк пока не имеет статуса королевского советника.

Олмир покраснел. Как он мог забыть об этом!

На Ремите правом советовать королю обладали лишь официально назначенные для этого люди. Вероятно, такой порядок был не лишен оснований.

Дать грамотный и нужный совет — высокое искусство и большая ответственность. Как правило, лучше держать рекомендации при себе, затыкать бурлящий фонтан пожеланий. Мамаша с папашей привыкают одергивать и направлять своего дитятку: стой, иди, не хнычь, спи, ешь и прочее. Вырастая, ребенок перестает нуждаться в повседневной опеке. Но далеко не каждый родитель способен изменить стереотип поведения и продолжает сыпать указаниями направо и налево. А если один взрослый человек говорит другому «я советую», то зачастую его слова должно понимать следующим образом: «ты, дурак, ничего не понимаешь, поэтому слушай сюда и запоминай, что говорят умные люди». В отношении короля это, конечно, выглядело бы крайне вызывающе. Право советовать ему надлежало заслужить и получить на то специальное разрешение лично государя.

— Граф Степан Ламарк, я назначаю вас своим советником, — сказал Олмир, вставая.

Канцлер с секретарем подскочили, как ужаленные, — сидеть в присутствии стоящего короля среди придворных считалось верхом неприличия — и отвесили небольшой поклон в знак признания власти сюзерена.

— Благодарю, Ваше Величество, за доверие. Я принимаю назначение, — сказал Ламарк, также вставая, — однако, к сожалению, ничего пока не могу сказать по существу обсуждаемых вопросов.

— Лео, не забудь подготовить соответствующий указ, — напомнил канцлер Октябрьскому.

Еще не известно, будет ли от Ламарка какой-либо толк, подумал Олмир. Как не вовремя улетел Кокроша! Кто еще из хороших знакомых обладает острым умом и способен на нетривиальные поступки? С кем можно поговорить, посоветоваться? Прокрутив в голове множество лиц, Олмир остановился на спорной кандидатуре.

— Подготовьте также указ о назначении Главным королевским советником графа Жана Мерсье, — сказал он секретарю.

— Он же из Служителей! — взвился канцлер. — И никогда ни он, ни кто-либо из его предков не был на службе Дома Медведя.

— Ну и что? Он надежный и очень умный человек, а его сын — мой друг.

— Но по штатному расписанию должность Главного советника одна, и ее занимает Кокроша.

— Наставник сейчас в отъезде, а мне и поговорить-то не с кем. Вы, например, сейчас не предложили ничего конструктивного.

— Хорошо, — согласился канцлер. Его мозги были устроены таким образом, что он всегда быстро и безоговорочно принимал мнение короля. Вот только детали ему приходилось уточнять: — Вы желаете снять с Кокроши обязанности Главного советника?

— Нет, не желаю… пока…

— Значит, изменим штатное расписание, введем вторую должность Главного советника. Лео, подготовь и этот указ.

— Мы, помнится, собирались вносить еще какие-то изменения в штаты…

— Включи все в один указ. Но предварительно покажи проект мне. А графа Жана Мерсье пригласи ко мне на аудиенцию.

— Я сам позвоню ему и предложу стать моим советником, — сказал Олмир.

— Ни в коем случае! Вначале с ним должен поговорить я! — вскочил с места канцлер и пустился в нудные объяснения. Олмир слышал их много раз и, можно сказать, выучил наизусть.

Человек — сложное и непредсказуемое существо. У Жана Мерсье может оказаться какая-нибудь причина, препятствующая исполнению обязанностей Главного королевского советника. И что тогда? Король делает предложение и получает отказ? Такое разве что в кошмарном сне почудится.

Кто-нибудь задумывался над вопросом, почему так нелегко воспитать в себе естественное и необходимое умение вовремя и к месту сказать твердое «нет»? Почему возразить всегда труднее, чем согласиться? Кто задумывался, тот знает: потому, что для любого человека немного оскорбительно получить отказ даже на самую незначительную просьбу.

А то, что можно обычному человеку, для Их Величества часто совершенно недопустимо. Сначала вежливый отрицательный ответ, затем еще какая-нибудь невнимательность к королевской персоне, а там, того и гляди, зашатаются сами устои государственности. Нет, король имеет право лично делать только те предложения, от которых невозможно отказаться.

— Я все понял, — устало произнес Олмир, прерывая Краева, — поступайте как считаете нужным, разводите свою бюрократию дальше. Да сядьте, пожалуйста.

— Это не бюрократия, а единственно правильный порядок ведения дел! — упорствовал канцлер, усаживаясь поудобнее. Все, что касалось планирования мероприятий с участием главы королевского Дома, он считал своей епархией и до последнего вздоха отстаивал свою точку зрения (конечно, если не слышал от короля противоположного мнения).

Махнув ему рукой в знак согласия, Олмир обратился к Ламарку:

— Нашли, кто убил Рагозу?

Канцлер с секретарем напряглись, обратившись в слух.

— На данный момент у нас остался единственный… подозреваемый. Сейчас завершается работа по сбору… косвенных доказательств его вины.

— Почему косвенных? — поинтересовался Октябрьский.

— Потому что свидетелей совершения преступления нет. Отсутствуют и прямые технические доказательства — теле- и аудиозаписи.

— Вы можете назвать имя?

— Могу, но… пока мне не хочется это делать.

— Все-таки назовите, — настаивал секретарь.

Олмир вдруг ясно осознал, что за имя не решается произнести Ламарк, и поспешно сказал:

— Не надо имен. Я подожду, пока вы не подберете убедительные доказательства. Так… я просил проверить сообщение Вари Мирковой насчет устройства Храма.

— Работа началась. Первые результаты будут через день-другой.

— Рагоза, кстати, давно обещал мне развернутую сводку по родиниловской школе прорицателей. Где она?

— Вероятно, она также находилась среди похищенных бумаг. Я могу устно доложить эти сведения, — сказал Ламарк, неотрывно глядя на секретаря. Тот зябко поежился.

— Рассказывайте, — распорядился Олмир. Обратил внимание на предостерегающий кашель канцлера и спросил: — Ваша Светлость, вы что-то хотите сообщить?

— Да, Ваше Величество. Видите ли, к секретным сведениям в полном объеме в Вашем Доме допущены только Вы и я, Ваш покорный слуга. Граф Леон Октябрьский имеет право знакомиться со всеми материалами, кроме проходящих по линии разведывательной службы.

— Понятно.

Многие знания порождают многие печали, говорили в древности. Стараниями Кокроши и Шерлока, начальника Тайной службы, Олмир прочно усвоил, что не зря устанавливаются всевозможные препоны на пути конфиденциальной информации. И дело здесь не только в недоверии к кому бы то ни было. Даже если ты имеешь право знать что-то секретное, далеко не всегда полезно этим правом пользоваться. Скажем, король мог потешить свое любопытство и узнать истинные имена всех тайных агентов и королевских осведомителей. А что дальше? Всегда и везде контролировать себя, следить за каждым словом, дабы ненароком не проговориться кому не следует?

Леон Октябрьский встал, намереваясь выйти, но канцлер остановил его.

— Ваше Величество, — попросил он, — отложите, пожалуйста, беседу с Ламарком. Приближается час обеда, и Вам необходимо как следует подготовиться к предстоящему трудному разговору. Уникальный случай: на завтрашние торжества в Мифополь прибыло большинство старейшин пионерских поселков Южного полушария, и нам удалось одновременно пригласить их всех во дворец. Речь пойдет о сохранении сельвы.

Олмир невольно простонал про себя. Формы жизни, принесенные сюда человеком, безудержно размножались, завоевывая новые и новые жизненные пространства. Все бы ничего, но «сельва», лес, изначально существовавший на планете, благотворно влиял на климат. Благодаря ему на Ремите не наблюдались быстрые колебания температуры и сильные ветры, высокая влажность или неприятная сухость. Летом не было обессиливающей жары, а зимой суровых холодов. Для поддержания комфортных условий проживания экологи стремились сохранить как можно больше площадей, занятых сельвой. А жители первопроходческих поселков, практически затерянных на необъятных просторах заповедных материков, порой неоправданно далеко заходили в покорении «дикой», чуждой человеку природы. Убеждать их проявлять сдержанность было неимоверно сложно.

— Ладно, — сказал Олмир, — давайте сейчас займемся экологией. Но сразу после обеда я жду обещанной разведсводки.

— Как Вам будет угодно, Ваше Величество, — ответил Ламарк, вставая.

— Еще один маленький вопросик, — сказал канцлер, также вставая, — срочной аудиенции с Вами весьма… э… настойчиво… э… добивается Первая фрейлина.

— Ох, опять она начнет говорить о своих планах, да меня укорять. Я ведь не выполнил данное ей обещание… — вырвалось у Олмира.

Канцлер раздумывал не более мгновения.

— Скажу честно: несколько раз она чуть было не ворвалась к нам сюда. Бурную энергию Варвары Мирковой необходимо направить в сторону. С этой целью я вновь подниму вопрос о прохождении ею типовых тестов, обязательных в Содружестве для занятия ответственных общественных должностей. Думаю, что начав подготовку к ним, она перестанет докучать Вашему Величеству.

У сильного всегда найдется возможность поиздеваться над слабым, подумал Олмир и сказал, приглушая совестливые нотки:

— Хорошо. Так и сделайте.

Шамон

Дворец гудел, как растревоженный улей. Царедворцы любили устраивать суету.

Как только донельзя уставший молодой король вышел из обеденного зала вслед за последними гостями, ему наперерез бросился взлохмаченный Леон.

— Ваше Величество, — закричал он, — аудиенции с Вами почти час ожидает Шамон!

Не зря всюду в Содружестве существовал возрастной ценз для занятия важных общественных должностей. Чтобы руководить другими, вначале надо научиться управлять собственными эмоциями. А это умение приходит, как правило, лишь по прошествии многих лет. Взрослый человек, вздохнув, тотчас отправился бы, как баран на заклание, исполнять свой долг. Но Олмиром владело одно желание: передохнуть хотя бы полчасика, собраться с мыслями. И вот на тебе, внутренне вспыхнул он, вместо заслуженного отдыха придется разговаривать с этим проповедником? Почему он, король, всегда кому-то что-то должен и никогда не может делать то, что самому хочется? Что за идиотская жизнь! Словно тянет и тянет его некто невидимый за веревочку, не позволяя даже оглянуться по сторонам. Прав Род — какая уж тут свобода!? — простонал он про себя и сказал:

— Ну и что? Подождет еще.

Королевский секретарь был шокирован.

— Их Святейшество не может ждать. Нельзя обходиться с ним столь невежливо.

— Почему? Он ведь мог предварительно уточнить час приема. Сам виноват, что пришел не вовремя. Вот и пусть ждет, а я хочу договорить с Ламарком.

— Ваше Величество, это совершенно недопустимо! Необходимо немедленно принять Их Святейшество!

— Но почему он не позвонил, не согласовал время визита?

— Такие люди, как он, не… не могут звонить.

— А я не могу менять на ходу свои планы и подстраиваться под кого-то!

Именно в этот момент у Олмира возникло яркое понимание того, что подарка, обещанного Месенном на тринадцатилетие, придется ждать очень и очень долго. Ой как нескоро можно будет снять с себя королевские тяготы. И впервые, наверное, у него мелькнула шальная мысль убежать куда глаза глядят, предоставить самому себе этот огромный муравейник, именуемый дворцом.

— Но Вы же Сами изволили пригласить его на аудиенцию.

— Ну и что? Я же не указал, когда следует прийти.

— Ваше Величество, — пришел на помощь секретарю Краев, — Шамона необходимо немедленно принять. И умоляю Вас отнестись к нему с предельной почтительностью. Это великий человек, духовный лидер многих миллиардов людей. Все Содружество преклоняется перед ним. Ремите крайне важно пользоваться его благосклонностью.

Канцлер умолчал о своих подозрениях. Он резонно полагал, что Шамон специально подобрал момент своего прихода во дворец из того расчета, чтобы у Олмира не осталось времени подготовиться к разговору, изучив «объективку» на него. Так назывались характеристики, специально разрабатывающиеся на всех, кто удостаивался чести разговаривать с королем, чтобы облегчить Олмиру ведение беседы.

— Хорошо, — сдался Олмир, — ведите его в парадный кабинет.

— Он уже там, — бессильно констатировал Леон. — Граф Ламарк завлекает его беседой.

Настала очередь секретарю умолчать о том, что исполняющий обязанности начальника Службы безопасности просто-напросто лично лег на амбразуру. Нежелательно было оставлять Шамона одного в королевском кабинете, чтобы не переживать потом, оставил Их Святейшество или нет какое-нибудь подслушивающее, подсматривающее или иное нежелательное устройство. От человека, тесно связанного с КЗЧ, можно всего ожидать.

Канцлер же не забивал себе голову подобными мелочами. Ламарк как-нибудь справится со своими задачами. Беспокойство доставляло Краеву другое обстоятельство: что придумать, как сделать так, чтобы Шамон стоя поприветствовал бы короля?

При общении с особами такого ранга, как Их Святейшество, важна каждая мелочь. Если Шамон останется сидеть при появлении Олмира, это может получить нежелательный резонанс. Кое-кто в Содружестве может воспринять такое его поведение как знак того, что Ремиту следует относить к третьеразрядным планеткам, не имеющим никакого политического веса.

Что делать? Может, забежать в кабинет впереди короля и каким-нибудь образом добиться, чтобы Шамон хотя бы приподнялся с кресла? Например, подозвать его к окну… От спутанных мыслей кружилась голова, и Краев чуть не упал около дверей.

Переживания его оказались напрасными. Шамон поднялся при виде вошедшего Олмира, сопровождаемого канцлером и секретарем, и после обязательных приветствий сказал:

— Ваше Величество, я получил Ваше приглашение и выкроил время для встречи. Но мне хотелось бы поговорить с Вами один на один. Не стоит, я думаю, доводить подробности нашего разговора до широкой общественности.

Канцлер чуть было не подпрыгнул от восторга. Как все удачно складывается! В светской хронике, естественно, пройдет сообщение о встрече короля с Шамоном. Весь разговор будет записываться — это обязательная процедура, в официальной обстановке фиксируется каждый вдох короля. Однако запись окажется доступной очень ограниченному кругу лиц. До чего же будут заинтригованы другие Большие Дома! Сколько усилий потратят они, чтобы разузнать, о чем шел разговор! Как повысится среди них авторитет королевской администрации! Да и рядовые поклонники Шамона с большим почтением начнут относиться к королевскому Дому: как-никак, у него появились общие тайны с их духовным наставником.

— Хорошо, — согласился Олмир, — пусть наша беседа будет конфиденциальной.

Канцлер с секретарем, счастливые, приготовились выйти. Ламарк задержался.

— Ваше Святейшество, — нерешительно сказал он, — мне, право, неловко просить Вас об одном маленьком… одолжении, не подумайте, что я в чем-либо Вас… подозреваю, но… пожалуйста, снимите Ваш перстень. Мне кажется, он может помешать Вашей беседе с королем.

Олмир заметил у Шамона массивный перстень с ярко-красным камнем. Чего опасается Ламарк? А, понятно: полагает, что с помощью этого камня Шамон сможет загипнотизировать своего собеседника. Пустые опасения. Благодаря стараниям сначала Кокроши, а потом Дикого Мага стало невозможным манипулировать психикой ни его, ни других учеников королевского лицея.

Ламарка, однако, нельзя упрекнуть в недостатке смелости. Высказывая свои опасения, он, с одной стороны, не побоялся вызвать недовольство Олмира: слишком плотная опека не только назойлива, но и подвергает сомнению личные качества короля. С другой стороны, даже косвенный намек на возможность использования недозволенных приемов оскорбителен и мог вызвать бурное негодование Их Святейшества.

Но Шамон не хотел скандала и, обескуражено осмотрев свои руки, в знак удивления пожал плечами. А Олмир, сделав успокаивающий жест, произнес:

— Садитесь, Ваше Святейшество, — и сам уселся на свое место. Тут же ожили многочисленные канцелярские приборы и прочие хитрые приспособления, обеспечивающие высокую отдачу королевского труда. Компьютер выдал ряд сигналов, среди которых затерялся условный знак Тайной службы о готовности какого-то важного доклада. Как не вовремя появился этот проповедник, подумал Олмир. Сразу после разговора с ним надо не забыть пройти в малый кабинет, прочитать сообщение Шерлока. А пока посидим, посмотрим. Пусть Шамон первым начнет говорить.

За прошедший год Олмир, следуя советам своих помощников, на отлично усвоил сложную науку ведения переговоров. Один из наиболее хитрых приемов завоевания преимущества строился на выдерживании строго отмеренных пауз. Пусть собеседник говорит как можно больше. Рано или поздно ему перестанет хватать слов, и он начнет путать нить разговора. А там, того и гляди, рассеется мыслью по древу, опустится до несущественных мелочей, перетасует желания и опасения, из высокомерного требователя превратится в ничтожного просителя. Вот Олмир и разглядывал Шамона, предоставляя тому инициативу.

Чем-то неуловимым — холеностью ли округлого лица без малейшего намека на растительность, короткой ли стрижкой, припухлостью губ — Их Святейшество напоминал Лоркаса. Наряд его, полностью скрадывая очертания тела, походил на тогу Рода. Сидеть или, скажем, стоять в такой одежде еще можно. Но вот совершать какую-нибудь физическую работу представлялось неудобным.

— Ваше Величество, я буду откровенен, — сказал Шамон, когда молчать далее стало неприлично. — По логике вещей наша встреча должна был состояться много раньше. Но вначале я сбрасывал пережитые годы на Фее, затем мне помешали повседневные заботы… в общем, я весьма благодарен Вам за вызов на разговор.

— Слушаю вас.

— Я приглашаю Вас в родиниловскую обитель чтобы получить предсказание будущего. В библейские времена, кстати, люди полагали, что одним из главных отличий человека от неразумных существ является возможность спросить у богов, какими будут последствия принимаемых ими решений. Все важные жизненные шаги совершали в соответствии с рекомендациями прорицателей, оракулов и прочих гадателей. Искусство предсказаний оттачивалось тысячелетиями. Поверьте мне на слово, что Род с Нилом действительно умеют приподнимать покровы с надвигающихся событий.

Опять предсказания! Род приглашал к себе, потом Кокроша советовал, сейчас вот Шамон про то же вещает. Надоело! Неправда все это!

— Многовековой успешный опыт предсказаний, между прочим, позволяет утверждать, что наше будущее предопределено. Создатель не ограничился единичным актом творения. Он, очевидно, написал весь сценарий дальнейшего существования мира, каждой его частице отвел строго определенную роль. Таким образом, все мы словно актеры на некоей сцене. «Весь мир — театр», сказано в древности. Имеем ли мы свободу действий? Да, в определенных пределах — куда и как встать, какой жест сделать, что сказать громче, а что — тише, и так далее. Но не более того. Сюжет и все нюансы разыгрывающейся на наших глазах постановки от нас не зависят. И большое счастье, если наша реплика попадет в унисон общему действию. Наше горе, если мы всю жизнь просуществуем где-то на задворках сцены. Останемся сторонним наблюдателем происходящих событий. Или просто лишней декорацией, не выстрелившим ружьем.

— Хорошо, я подумаю над вашими словами. У вас есть, что еще сказать?

Их Святейшество недовольно поджал губы.

— Как вам должно быть известно, я не только функционер родиниловской школы прорицателей, но и общественный надзиратель за Комитетом Защиты Человечества. Специальным декретом Галактического Совета я наделен чрезвычайными полномочиями и несу персональную ответственность за выбор средств и методов деятельности КЗЧ по обеспечению общественной безопасности в масштабах всего Содружества.

Шамон говорил тихо и медленно, и каждое его слово, обстоятельно обдуманное, падало, как многопудовая гиря.

— Продолжайте, пожалуйста.

— От лица КЗЧ я предлагаю вам союз.

Олмир не ожидал подобного предложения. Чего на самом деле добивается Шамон?

— Кому это — «вам»? Лично мне или всей Ремите?

— Не понял вопроса. Мальчик Олмир просто не может быть союзником Комитета, это смешно. Иное дело — король Олмир, за плечами которого отлаженный государственный механизм и послушное ему население целой планеты.

Даже косвенный намек на то, что какое-либо королевское высказывание может быть смешным, считалось грубым нарушением этикета. Олмир, однако, решил не поднимать пока эту тему. Только покачал головой, давая понять, что удручен допущенной собеседником бестактностью, и с подчеркнуто олимпийским спокойствием сказал:

— А я не понял, что именно вы подразумеваете под словом «союз».

— Взаимопомощь. Вы помогаете КЗЧ, он способствует — в пределах разумного, конечно, — укреплению королевской власти и реализации ваших планов.

— Чем конкретно мы можем быть полезны такой могущественной организации, как КЗЧ? — спросил Олмир после очередной длительной паузы.

— По существу только одним — делиться с нами всей информацией, касающейся меритцев.

Олмир молчал, заставляя Шамона продолжать.

— Мы знаем, что они проявляют крайнюю заинтересованность в налаживании с Ремитой самых тесных отношений, но не понимаем, почему. Надеюсь, что вы поможете раскрыть эту загадку.

— Мне представляется… неприличным сообщать кому-то третьему дипломатическую информацию. Это противоречит элементарной этике. Вот, например, должен ли буду я рассказать вам содержание своего разговора с магом Месенном, состоявшимся в этом кабинете где-то год назад?

— Не скрою, нам крайне желательно получить полный отчет о той встрече.

Неужели КЗЧ ничего не знает о их совместных планах с Месенном? — подумал Олмир. Неужели не знает, что маг чуть ли не каждый месяц бывает в малом кабинете? Правда, в личных покоях короля отсутствует аппаратура, ведущая летопись его жизни, и придворные — даже Шерлок! — пребывают в неведении о завязавшейся дружбе между ним и Месенном. Вроде бы не лукавит Шамон… Хоть какая-то польза от этого разговора, заключил Олмир и разыграл возмущение:

— Но я не ваш платный агент! Я король!

— Несомненно, Ваше Величество, Вы — король. Все, что вы сочтете возможным сообщить, будет продиктовано исключительно вашей доброй волей. Когда же мы будем осчастливлены возможностью оказать вам какую-нибудь помощь, то, естественно, также будем действовать из бескорыстных соображений. КЗЧ — не частное платное бюро добрых услуг.

Так, обменялись общими лицемерными фразами. Деловые партнеры ведут себя иначе: у них каждое предложение конкретно и однозначно. Строгое разграничение сфер ответственности, прав и обязанностей сторон, четко оговоренные процедуры взаимных проверок. В связи с этим можно предположить, что Шамон либо ограничится пустыми заверениями о взаимоуважении, которые никого ни к чему не будут обязывать, либо будет добиваться полного контроля политики королевства в отношении меритцев.

— Итак, вы предлагаете информировать вас о развитии наших дружественных связей с Меритой, — констатировал Олмир. — Полнота и оперативность наших сообщений будет определяться нами самостоятельно. Я правильно вас понял?

— Не совсем. Я подразумевал, что вы будете сообщать нам абсолютно все и в максимально короткие сроки. А также точно следовать нашим инструкциям при планировании новых контактов с меритцами.

Олмир просто чудом не вскочил. В последний миг его удержало в кресле мелькнувшая на самой периферии сознания мысль о том, что Шамон специально добивается от него бурной негодующей реакции.

— Вы отдаете себе отчет в том, что несмотря на конфиденциальный характер нашего разговора, он надлежащим образом протоколируется?

— Да, Ваше Величество. Возможно, в стремлении снять все точки над «и», сказать о самом главном без прикрас, я выгляжу невежливым. Приношу свои искренние извинения. Поверьте, что я ни в коей мере не хотел задеть Ваше достоинство.

— Я не принимаю ваших извинений! Однако желаю продолжить беседу. Мой следующий вопрос: какие еще услуги, кроме названных выше, вы ждете от нас?

— Ну разве что оказание нам содействия в проведении кое-каких обследований носителей высокого, как вы называете, Совершенства.

— Для этого вам совершенно не обязательно вступать с нами в союз. Изучайте людей с данной генетической особенностью на других планетах Содружества.

— Вне Ремиты практически нет ни одного человека с высоким Совершенством. Это уникальная генетическая аномалия. По мнению ученых, даже если целенаправленно добиваться соответствующей мутации у среднестатистического гражданина Содружества, появление носителя высокого Совершенства возможно с вероятностью не более одна миллиардная. Так что Ремита незаменима в этом плане.

— Вы, я полагаю, знаете, что у нас существует специальная генеалогическая служба, действует Институт генетики? Допуск к результатам научных разработок у нас совершенно такой же, как и всюду в Содружестве. Почему бы вам не поработать с нашими специалистами?

— Эта работа нами ведется. Мы уже давно досконально изучили генетические паспорта всех жителей Ремиты. Кроме того — признаюсь по секрету — мы разрабатываем полную психоаналитическую характеристику всех посетителей Храма. Род с Нилом любезно разрешили нам разместить у себя специальное оборудование. Я же в благодарность называю себя их учеником.

А ларчик-то, оказывается, просто открывается! Шамон зазывает всех подряд в родиниловскую обитель для того, чтобы тайно исследовать их. Но… Варя там еще что-то подметила.

— Так что вам еще надо?!

— Не знаю. Может быть, узнать о тех навыках, которые прививает учащимся королевского лицея этот ваш новый учитель, Дикий Маг. Я слышал, что Варвара Миркова вроде бы применила какие-то специфические приемы при посещении родиниловской обители. Я бы хотел знать, что именно она сделала.

Ага, забеспокоился! Интересно, каковы его истинные намерения, подумал Олмир и решил держать длинную паузу, безучастно глядя куда-нибудь поверх собеседника.

Шамон попытался разрядить гнетущую тишину многословным отступлением:

— Кстати, в свое время мы тщательно исследовали генетические особенности Дикого Мага. Он несколько лет проработал в Институте психодинамики на Центальной-3. Там выяснили, что он от природы обладает выдающимися психодинамическими возможностями: телекинезом и телепатией, предвидением и экстрасенсорикой. Может легко «читать» любые, даже очень слабые электромагнитные поля и управлять ими. Как ведущий сотрудник института, он лично участвовал во многих научных проектах. Особенно больших успехов добился в чтении мыслей. Неожиданно для своих коллег он ушел из института, и внутренний механизм, первопричина его талантов так и остались непонятыми. А потом он выпал из нашего поля зрения, так как при первой же возможности меритцы прибрали его к рукам.

— За что вы недолюбливаете меритцев?

— Неточный вопрос. Для нас Мерита со своими магами является прежде всего объектом исследований. Чувства здесь ни при чем.

Так как Олмир молчал, Шамону пришлось продолжать:

— Но в чем-то Вы, Ваше Величество, правы. Лично я, например, считаю, что меритцы представляют источник смертельной опасности для человечества, ибо несут Разделение.

— Объясните.

— Для любого, обладающего зачатками религиозной культуры, смысл сказанного мною кристально ясен. С седой древности все пророки без устали повторяли предостережение, красной строкой проходящее через священные тексты: разделившись, человек погибнет.

— Продолжайте.

— Великая истина состоит в том, что нет абсолютно одинаковых людей. У каждого свои преимущества и недостатки, возможности и ограничения. Но всеми этими различиями при определенных усилиях представляется возможным пренебречь, превратить в несущественные. Вспомните крылатое выражение «перед Богом все равны». Так было, пока Мерита не разрушила этот порядок вещей. Разница между обычным человеком и меритским магом, насколько нам известно, неуничтожима. Маг — качественно иное существо, не имеющее почти ничего человеческого, кроме внешнего телесного облика.

После небольшой паузы Шамон продолжил:

— В научно-технических областях знаний Мерита на тысячелетия опередила остальное человечество, все иные известные нам расы разумных. Ах, если бы только этим ограничивалось их превосходство! По-настоящему страшно иное. Мы не можем представить себе даже механизм действия многих меритских приборов и приспособлений. Более того, их существование часто противоречит современным знаниям об устройстве мира. Самый вопиющий случай — их так называемые «метки». На одного они «вешают» Метку Неуязвимости — и пули пролетают мимо него, ножи ломаются, взрыватели не срабатывают, огонь гаснет, яд нейтрализуется. На другого они налепляют Метку Удачи — и ему везде и всегда начинает сказочно, необъяснимо везти. Мистика какая-то! Чертовщина!

Олмир улыбнулся про себя: он-то знал, каким образом меритские маги создают невозможные вещи. Но Их Святейшество пусть остается в неведении. И о самих меритских технологиях, и о том, что и о чем знают учащиеся королевского лицея.

— Хорошо, — сказал он, — я обдумаю ваши слова и через некоторое время сообщу свое решение. На этом наш разговор закончен, или вы хотите еще что-то сказать?

Шамон пристально смотрел прямо в глаза. Олмир выдержал его взгляд.

— Да, я хочу сказать следующее, — порывшись в карманах, Шамон извлек горсть серого порошка и высыпал его на стол перед собой. — Как Вы думаете, Ваше Величество, что это?

— Мусор какой-то. Мелкий песок.

— Это Мировая пыль. Самая ненужная и ничтожная вещь на свете, вредная разве что своей назойливостью. Наше мироздание самообусловлено, едино и дивно упорядочено. Смысл существования и великого, и малого в том, чтобы найти свою сопринадлежность, отдаться взаимослужению, выполнять возложенную на него функцию. Всякая мельчайшая материальная частичка, каждый человек, каждая планета и галактика должны найти свое предназначение. Лишнее, не нашедшее места в строгом порядке бытия, отбрасывается. Превращается в неустроенное множество. В элемент хаоса, в эту самую пыль. День и ночь я буду молиться, дабы вас не постигла сия незавидная участь. Чтобы Ремита не выпала из мирового устройства. Не распылила бы себя по пустякам.

— У вас все?

— Да, Ваше Величество, — смиренно произнес Шамон, вставая.

— Позже я сообщу вам свое решение, — сухо повторил Олмир.

— Вы можете не облекать его в слова, — предложил Шамон, рассеянно сметая свою пыль на пол. — Просто посетите родиниловскую обитель. Это и будет началом нашего сотрудничества.

— Спасибо за приглашение. Я подумаю, — сказал Олмир, довольно невежливо увлекая Шамона к выходу.

— Пусть поводырем Вам при этом будет не гордыня заблуждающегося разума, а чувство гармонии с окружающим дивным миром. Денно и нощно я буду молиться за вас…

Последние слова Шамон говорил стоя на пороге кабинета.

Далее Их Святейшество сопровождали к выходу из дворца Леон с Главным церемониймейстером. Краев с Ламарком застыли перед Олмиром.

— Ознакомьтесь пока с записью нашего разговора. Надо будет его обсудить, — сказал им Олмир. — Да распорядитесь, чтобы прибрали здесь. Шамон насыпал какую-то пыль. Я буду у себя, посмотрю последние новости.

Оказавшись в малом кабинете, он не утерпел и приоткрыл дверь, ведущую в соседнюю комнату. Заглянул. За прошедшее время там полностью обновили обстановку. Поменяли не только мебель, но и настенные гобелены, установили другие светильники. На том месте, где раньше было кресло, в котором убили Рагозу, стояли поминальные свечи, лежали цветы. Только эта деталь напоминала о разыгравшейся здесь трагедии. Но все равно Олмиру стало как-то не по себе, будто витал в помещении дух умерщвленного. Он плотнее закрыл дверь, щелкнул замком. Постоял, прислонившись к косяку.

Прошлого не изменишь. Его ждали неотложные дела.

Вначале он прочитал сообщение Шерлока. Начальник Тайной службы подтверждал правильность полученных Ламарком результатов расследования. Итак, надо готовиться к неприятным известиям. Олмир чувствовал, что знает имя убийцы, и это знание страшит. От недобрых предчувствий дрожали руки.

Чтобы отвлечься, он просмотрел подготовленную для него сводку новостей. Затем включил общий информационный канал. Ничего интересного. То, что преподносилось как сенсация — убийство Рагозы, ночные события в Луонском герцогстве, неожиданный оборот в ходе заседания Коронного Совета, возмутительное поведение Зои — все это казалось давно прошедшим, пережитым.

Мысли его вернулись к только что закончившемуся разговору. Опять предсказания будущего, намеки на то, что человек ничего не может сделать по своей воле… Нет, не прав Шамон, и все тут! И Род не прав! Каждый человек хозяин своей судьбы. Каждый свободен в своих поступках. А он, Олмир, призван вообще перевернуть весь мир!

Так, Шамон говорил, что не понимает принципа работы многих меритских изобретений. А ведь среди диковин, преподнесенных Месенном, встречаются по-настоящему удивительные вещицы. Одна из них — поисковая программа, которая вроде бы может упорядочивать текстовые файлы по любому произвольно заданному правилу. Потратив много часов жизни на изучение под руководством Лоркаса общей теории алгоритмов, Олмир твердо усвоил, что подобные артефакты не имеют права на существование.

Действительно, отдельные слова можно упорядочить, скажем, в алфавитном порядке по первой букве. Можно — по количеству букв или слогов, по частоте использования, еще как-нибудь. Но невозможно расположить их по полезности, уродливости или, например, по целесообразности.

То же самое с текстами. Из огромного количества сообщений давным-давно научились выделять те, которые содержали заданные словосочетания. Это называлось «поиск по ключевым словам». На основе каких-либо логических правил в частных случаях научили компьютер определять, о чем сообщения, и раскладывать их по рубрикам. Но никто и никогда даже не брался за разработку машинного способа поиска текста интересного, интригующего или, скажем, красивого.

Олмир задался вопросом, почему он до сих пор ни разу не попользовался этим подарком Месенна. Пришел к выводу, что, наверное, потому, что считал эту программу несуразностью и интуитивно сторонился. Значит, в чем-то Шамон прав? В пику ему надо обязательно с ней поработать!

Что выудить из общепланетного Информатория? Да хотя бы затребовать то, что… представляет для него как короля наибольшую угрозу. Хорошо придумано: совершенно непонятен алгоритм поиска. Получив команду, компьютер, однако, «завис» всего на пару минут и вновь вышел в режим диалога.

Подобранные Месенновской программой файлы касались дискуссии, разгоревшейся несколько дней назад в одном виртуальном клубе.

В компьютерных сетях всех планет Содружества существовало множество возможностей для неформального общения, и Ремита не была здесь исключением. Большинство ремитцев ежедневно выкраивало несколько минут или часов, чтобы пожить совершенно иной жизнью. Милая домохозяйка надевала личину ворчливого профессора каких-нибудь редких наук, плюшевый старичок изображал сопливого мальчишку, мечтательная девушка превращалась в отчаянного ловеласа — всех человеческих причуд и странностей не перечислишь. Преобразившись, они старательно играли придуманные роли, развлекались весьма неожиданными иной раз способами, коих изобретено было миллионы. А потом с новыми силами и впечатлениями возвращались в обыденность.

Конечно, в виртуальной реальности действовали иные правила поведения, эволюционировали своеобразные способы времяпровождения, организовывались свои игры и состязания. Тем не менее, самым распространенным занятием в ней было обсуждение реальных событий. Главным объектом пересудов, естественно, был молодой король.

Много неожиданного узнавал про себя Олмир в странствиях по ремитскому Информаторию. Поначалу он сильно стеснялся, переживал по малейшему поводу, пытался исправить подмеченные неточности и ошибки. А потом научился отстраняться, смотреть как бы со стороны, будто речь шла не о нем, а о каком-то другом, абстрактном Олмире, не имеющем с ним ничего общего.

Инициатором дискуссии, ход которой чем-то привлек внимание Месенновской программы, был некий Стас Миллер. Что за опасность таилась в его высказываниях, было непонятно, ибо отсутствовал даже малейший критический намек. Наоборот, было много сетований по поводу тяжелой королевской жизни.

Стас Миллер на все лады переживал, что у Олмира «украли» детство. В то время, когда молодой король ведет торжественные церемонии, председательствует в Коронном Совете, денно и нощно работает с документами и издает указы, все его сверстники просто живут. Дружат и ссорятся, учатся и беззаботно прожигают время. Возникают у них какие-нибудь проблемы — родители и старшие оказываются тут как тут, помогают, направляют, утешают. Олмиру же не к кому бежать за поддержкой, не у кого поплакаться в жилетку.

Множество подголосков поддакивало Стасу Миллеру: да-да, жаль нашего бедного короля. Тяжелую ношу взвалил он на свои детские плечи.

Несмотря на опеку взрослых, в двенадцать лет обычный человек становится самостоятельным и, как правило, получает максимум личной свободы. У него предельно мало каких-либо обязательств, и всюду он отвечает только за самого себя. Обидят — дает сдачи, от избытка сил сам задевает кого-нибудь. Именно в этом возрасте появляются настоящие друзья, которых оказывается возможным впустить далеко-далеко себе в душу. Всего этого Олмир напрочь лишен. У него нет абсолютно никаких преимуществ ранней юности.

Как точно подмечено, восклицали прочие собеседники, и приводили иные примеры ущербности королевского существования.

Любой косой взгляд в его сторону Олмир вынужден расценивать как покушение на честь и достоинство всего королевства. Никто не смеет в чем-либо ущемить его, и он постоянно опасается кого-нибудь обидеть нетактичным словом или жестом. Он персонифицирует государство, являясь бесправным узником жесткой клетки этикета. Все свои душевные переживания он вынужден оставлять при себе.

Придворные, конечно, всячески помогают молодому королю. Там, где обычный человек произносит «я прошу», от Олмира требуют сказать «я приказываю». Потому-то все его поведение разительно отличается от общепринятого. Среда и окружающие дают ему необычное воспитание.

Да-да, вторило Стасу Миллеру множество голосов, молодой король во всем отличается от обычного мальчика. Обстоятельства выковали его характер, превратили в настоящего повелителя.

Ремите исключительно повезло с королем. Олмир правит старательно и прозорливо, пытается учесть разнородные мнения и интересы. Все, кто удостаивался личного общения с ним, единодушно отмечают его необыкновенное обаяние, острейший ум и сообразительность, открытость новому и осмотрительность. Его природное превосходство признало множество людей. У него нет недостатков. Он успешно справляется со всеми эмоциями… если они у него есть. За все время пребывания на троне он не допустил ни одного промаха, ни одной ошибки, словно не человек, а какая-то божественная сверхмашина. Средоточие всех мыслимых идеалов. И откуда у него эта мудрость?

Да, Олмир постоянно спокоен и доброжелателен, какие бы проблемы и заботы не сваливались ему на голову. Все свои решения он принимает не в угоду сиюминутным эмоциям, а на основе рассудка, соглашались многочисленные собеседники Стаса Миллера.

Не безоглядные чувственные порывы, а холодный расчет и высочайший интеллект — главные отличительные черты молодого короля. Вся планета безоговорочно подчиняется ему. Он умеет навязывать свою волю. Сидит в огромном дворце, как паучок, и методично плетет паутину многоходовых комбинаций. И любой, попавший в его сети, обречен на повиновение.

Несомненно, подводил итоги Стас Миллер, нам очень повезло в том, что сейчас на ремитском троне находится такой король. Идеальный правитель. Безошибочная, лишенная эмоций машина. Бесчувственная и холодная, как брусок железа. Но все же жаль Олмира-мальчика. У него могла бы быть совсем иная, человеческая жизнь.

Много людей, отвечая Стасу Миллеру, сетовали по поводу вынужденной утраты молодым королем маленьких человеческих недостатков. У Олмира хватило терпения только мельком пробежаться по отобранным компьютером информационным материалам. Чем же они опасны для него? Подумаешь, с паучком сравнили. Раньше, бывало, и не такое проскакивало.

Времени для размышлений не было, и Олмир направил по этим материалам обычный запрос в хозяйство канцлера. Однако почему-то у него возникла уверенность в том, что королевские аналитики не помогут. Вот Кокроша — тот справился бы с загадкой. Да только нет его рядом. Посокрушавшись по этому поводу, вызвал Краева с Ламарком. Закончить бы побыстрее неприятные дела.

Ламарк

Канцлер и исполняющий обязанности начальника Службы безопасности вошли понурые, как побитые собаки. Ламарк прижимал к груди объемистый бумажный том.

— Садитесь, пожалуйста, — вздохнул Олмир, обуреваемый нехорошими предчувствиями.

— Мы ознакомились с записью Вашей беседы с Шамоном, — начал Краев, не решаясь затронуть главную тему предстоящего разговора. — Меня возмущает то, что он делает свои предложения в полной уверенности, что Вы будете вынуждены их принять. Не оставляет Вам свободы в принятии решения. Подобное поведение в отношении королевской особы оскорбительно. А ведь по прибытии сюда он давал письменное обещание неукоснительно соблюдать наши обычаи и законы, не покушаться на достоинство глав родов…

— Я считаю, — перебил его Ламарк, — что на самом деле Шамон проявил своеобразную вежливость. Он нарочно вел себя вызывающе грубо. Как ни крути, но КЗЧ — орган федеральной исполнительной власти, и ни одна община Содружества не имеет права в чем-либо ему отказывать. А сейчас мы при желании можем не идти на сотрудничество под благовидным предлогом — его недостаточной учтивости.

— Да-да, — подхватил Краев, — я полагаю, что можно будет даже найти юридически безупречное обоснование объявить Шамона персоной нон грата и потребовать, чтобы он незамедлительно покинул Ремиту.

— Хорошо, — согласился Олмир, — найдите. У меня к вам вопрос: остались какие-нибудь материальные следы моих разговоров с магом Месенном или нет? С официального протокола переговоров во время его первого посещения Ремиты было сделано несколько копий одноразового чтения. Потом, после второй своей встречи с Месенном, я приказал уничтожить все записи.

— Ох, Ваше Величество. Тогда Леон, помнится, получил от меня крупный нагоняй. После проведения любых дипломатических переговоров в архивах обязательно должен оставаться соответствующий документ.

— Так осталось что-нибудь или нет?

Не просто так Олмир задавал вопрос в общей форме. Полезно было лишний раз выведать у канцлера, известно ли что-нибудь ему о последующих появлениях Месенна во дворце.

Во время второй беседы по предложению мага они договорились хранить в тайне не только содержание разговоров, но и сам факт их встреч. Правда, после этого Лара Элефанская присылала письмо, в котором просила проявлять заботу о своем двоюродном брате: плотно накормить, предложить принять ванну и выспаться. Месенн, мол, беспрерывно мотается черт те где, забывая о приземленных потребностях своей бренной оболочки. В ответном послании Олмир, конечно, дал соответствующие обещания и выполнял их как мог.

— Осталась, Ваше Величество, одна, так называемая фоновая запись. В данный момент она находится во временном архиве, так как для отфильтрации человеческой речи требуется подвергнуть ее специальной, довольно тонкой процедуре. Учитывая исключительную важность достигнутых тогда договоренностей, я счел невозможным допустить к работам с этой записью наших штатных сотрудников. А за весь прошедший год у меня самого, откровенно говоря, руки до нее не дошли.

— Очень хорошо, что не дошли. Немедленно уничтожьте ее!

— Но, Ваше Величество, это противоречит действующим правилам делопроизводства. Все дипломатические контакты принято протоколировать.

— Считайте, что была дружеская беседа. Я хочу сохранить в тайне ее содержание.

— Понятно, — протянул канцлер, показывая всем своим видом, что он в полной растерянности и в действительности ему ничего не понятно.

— Более того, я хочу хранить в строжайшей тайне буквально все, что связано с любыми нашими контактами с меритцами. Даже учебную программу курса Дикого Мага. А в будущем — содержание занятий, проводимых магом Марием.

— Понятно, — повторил канцлер более уверенным тоном, — тогда порядок действий становится ясным. Надо будет подготовить указ о введении особого режима работ с документами по объекту «Мерита». Предусмотреть предоставление соответствующим сотрудникам специального допуска, порядок промульгации сообщений, легендирующих действительное состояние дел, и… все такое прочее. Весьма сложное и… щекотливое занятие, которое потребует уйму усилий и кропотливого труда. Это действительно необходимо?

— Да. И впредь будьте любезны точно исполнять мои указания. Если я сказал «все уничтожить», значит не должно остаться ни одного документа.

— Будет исполнено, Ваше Величество.

— Как я полагаю, — сказал Ламарк после некоторой паузы, — Вы решили отказать Шамону. Я осмеливаюсь дать Вам совет не делать этого.

— Почему?

— Можно ожидать протестов со стороны его многочисленных сторонников и негативной реакции центральных органов Содружества. Их Святейшество всюду пользуется огромным авторитетом и влиянием, — сказал канцлер.

— Дело не в этом. Точнее, не только и не столько в этом, — ровным голосом произнес Ламарк. — Нельзя вечно сидеть меж двух стульев. Ремита либо полноценная часть Галактического Содружества, либо нет, и третьего не дано. Джордж Второй сделал выбор в пользу нашей интеграции с остальным человечеством, но до сих пор мало кто из дворян смирился с его решением. Мы извлекаем из наших контактов с остальными общинами Содружества огромную пользу, а отдавать ничего не желаем. Это неэтично. Честные люди так не поступают.

— За что вас не любит Адольф Бюлов? — спросил Олмир.

— Не знаю. Наверное, за то, что пытаюсь следовать элементарному здравому смыслу. Пропагандирую цивилизованные методы разрешения спорных вопросов и недоразумений. Пользуясь своим служебным положением, при малейшей возможности останавливаю поединки и всячески преследую самых заядлых дуэлянтов. Запрещаю опасные для здоровья спортивные соревнования. Короче говоря, всеми силами истребляю так называемый дух рыцарства.

— Граф Ламарк является лидером влиятельного политического течения, борющегося за приближение нашего образа жизни к принятому в Содружестве, — вставил Краев, уважительно поглядывая на исполняющего обязанности начальника Службы безопасности.

— Вы не совсем точны. Называя вещи своими именами, следует сказать следующее, — счел нужным поправить канцлера Ламарк. — Я разделяю взгляды небольшой, к сожалению, части наших сограждан, считающих, что пора забыть о своей исключительности. Мы абсолютно такие же люди, как и на прочих планетах Содружества, и должны жить по-человечески. Простая и кристально ясная позиция. Однако большинство ремитцев, находясь в плену устойчивых стереотипов, считают даже разъяснение ее кощунством.

— Служители называют последователей подобных взглядов самыми опасными еретиками, — добавил канцлер.

Ламарк-то, оказывается, мой идеологический союзник, надо будет получше узнать его, решил Олмир и спросил:

— Ответьте, пожалуйста, на такой вопрос: если я скажу Шамону «нет», это как-нибудь отразится на исполнении вами служебных обязанностей?

— Вы хотите узнать, можно ли будет мне доверять? Надеюсь, этот вопрос чисто риторический. Все мои предки верой и правдой служили Дому Медведя. Я получил специальное воспитание, в свое время дал торжественную присягу. Что бы ни произошло, я был, есть и буду Вашим верным соратником и слугой. Никогда не предам интересы королевства и Вашего герцогства, какую бы политику Вы ни проводили. Конечно, мои мысли и чувства останутся при мне. И поскольку Вы оказали мне честь, назначив королевским советником, при каждом удобном случае я буду рекомендовать Вам то, что считаю правильным. Но при этом, естественно, подчиняться принятым Вами решениям.

— Ясно. Признаюсь, что я еще не принял решения насчет наших отношений с КЗЧ. Чтобы вас успокоить, скажу лишь, что если я и откажусь от сотрудничества, то… — Олмир сделал паузу, прислушиваясь к внутреннему голосу, а затем уверенно произнес: — то не со ссылкой на невежливость Шамона. Найду более весомый аргумент. Ладно, оставим это. У меня к вам еще один вопрос. Вы стали заместителем Кокроши совсем недавно — месяца три назад, не так ли? За какие заслуги?

Канцлер вздрогнул и настороженно огляделся по сторонам. Всегда, когда заходил разговор о деятельности разведывательной службы, ему казалось, будто кто-то подслушивает.

— В разведке я оказался случайно. В интересах моих основных обязанностей возникла необходимость выполнения одного… специального проекта. Кокроша предложил мне возглавить акцию потому, что достойной кандидатуры его главы среди кадровых разведчиков в то время не оказалось.

— Что за акция?

— Исключительной секретности, Ваше Величество, — прошептал канцлер, поеживаясь.

— Рассказывайте.

— Проникновение в личный архив герцога Кунтуэского.

— О, как интересно. Удалось вам это?

— Да. Тогда нам повезло, и мы скопировали интересующие нас файлы. Впоследствии по накатанному пути сделали еще несколько успешных попыток.

— Получили информацию исключительной важности, — заверил канцлер.

— Какую, например? Скажем так, о чем были самые последние документы?

— Ну… в последний раз нам попались, кажется, наброски… плана кампании под названием «Обесчещенная дочь». Герцог Кунтуэский заблаговременно продумал, какие дивиденды он может получить и разработал стратегию и тактику действий на тот случай, если Вы вступите в половую связь с Юлианной.

— Так ведь… она же сама! У меня и в мыслях не было… я не хочу иметь с ней ничего общего! Это Анна Михайловна провоцирует… Вы что, сговорились все сегодня?

— Ваше Величество, — успокаивающе произнес канцлер, — подобные вещи следует воспринимать без эмоций. Ничего экстраординарного здесь нет. Обычная практика: в спокойной обстановке каждое политическое образование обстоятельно и не спеша разрабатывает планы реагирования на все возможные и невозможные ситуации, чтоб не пороть горячку и не стать посмешищем, если что-либо неприятное действительно произойдет. Заранее прорабатываются все мыслимые случаи. Считайте, что этот план Кунтуэского сугубо гипотетический. То есть лежит в чисто теоретической плоскости и никогда не будет реализован. Ценность ознакомления с подобными документами определяется тем, что удается понять круг и возможности предполагаемых исполнителей акций. Если мне не изменяет память, в результате анализа тех материалов мы узнали, например, что нынешняя гувернантка Юлианны, Анн-Мари Ло, психоаналитик экстра класса, выполняет на Ремите несколько специальных проектов по поручению герцога Кунтуэского.

— Каких это — специальных?

— Содействует повышению репутации герцога, трансформирует в его пользу общественное мнение… эта область деятельности очень специфична, и в двух словах не расскажешь, в чем суть и скрытая мощь тривиальных на первый взгляд действий. Вспомните историю: в конце двадцатого века, например, многие народы, подвергнувшиеся жестокой агрессии, зачастую пребывали в полной уверенности, что живут в мире и благоденствии. Я не дилетант в этих вопросах, но все равно не всегда понимаю истинных намерений Анн-Мари. Своих целей она добивается в основном через организацию различных общественных дискуссий. Ее псевдоним — Стас Миллер.

Вот это да!

— Очень интересно! — воскликнул Олмир. — Перед вашим приходом, кстати, я направил в Аналитический центр просьбу разобраться, в чем опасность одного обсуждения моей персоны, затеянное этим Стасом Миллером. Ладно, что еще вы можете сказать про Анн-Мари?

— Несколько раз она воздействовала на эмоции высокопоставленных должностных лиц.

— Каким образом?

— Для этого она располагает специальной аппаратурой.

Олмир вспомнил свои необычные ощущения во время встречи с Юлианной, и его передернуло от возмущения. Вот чем, оказывается, объясняются те его минутные желания!

— Так, может, эта Анн-Мари плохо влияет на Юлианну?

— Может быть, — согласился Ламарк, — но она дала Александру Кунтуэскому обещание не делать этого.

— Анн-Мари воздействовала на меня!

— Нет, Ваше Величество. Мы постоянно держали ее под контролем. Она не включала свои приборы в Вашем присутствии. Однако сам факт проноса их во дворец является достаточным основанием — при желании — арестовать ее, обвинив в попытке покушения на королевскую особу.

— Но зачем вы вообще допустили такое безобразие!? Я требую, чтобы впредь меня заранее предупреждали обо всех подобных экспериментах с моим невольным участием!

— Будет исполнено, Ваше Величество, — сказал канцлер.

— Да, много интересного ненароком я узнал.

— Виноват, Ваше Величество. Мы были твердо уверены в том, что Анн-Мари не осмелится…

— Меня не интересует, в чем вы были или будете уверены, а в чем — нет. Меня возмущает… — Олмир хотел было пригрозить канцлеру всеми земными карами, но вовремя остановился. Он вспомнил, что недавно демонстрировал показное пренебрежение по поводу перстня Шамона. Если заострять внимание придворных на способностях Анн-Мари, то они подумают, что он боится ее.

— Ладно, оставим это. Надеюсь, вы учтете мои требования и сделаете выводы, — сказал он и спросил, обращаясь к Ламарку: — А за какие заслуги вы стали заместителем Рагозы?

— За успешное выполнение обязанностей по сохранению потенциала наследования Вашего Дома.

— Не понимаю.

— Я опекаю людей, которые имеют право претендовать на титул герцога Сеонского в случае… м-м… если Вы по какой-либо причине перестанете возглавлять Дом Медведя.

— По какой такой, интересно, причине? Умру, например?

— Ну, не обязательно умрете, — заюлил канцлер, — Вы можете, например, куда-нибудь надолго уехать, или… еще что произойдет. Обычная практика: Ваш Дом приготовился ко всем непредвиденным случаям. Какие бы неожиданности ни произошли, он сохранит свое существование. Вам, как его главе, должно быть спокойнее об одной только мысли об этом.

— Конечно, мне очень приятно, — проворчал Олмир. — Особенно когда вспоминаю, как настойчиво вы искали меня в сельве.

— Мы приложили все силы. Поиски были организованы…

— Прошу вас, не надо. Не злоупотребляйте моей снисходительностью, — оборвал его Олмир. Прокрутив в голове известных ему людей, претендующих на близость к роду Сеонских, с недоумением сказал: — Насколько мне известно, все мои родственники обладают настолько низким Совершенством, что Служители воспротивятся передаче им герцогского титула.

— Это касается только тех, кто на виду. Кроме них есть люди, которые даже сами не ведают, что состоят с Вами в родстве, — тихо сказал Ламарк. — Я, Ваш покорный слуга, охраняю эту тайну от общественности. И от них самих.

— Кто они такие?

— Ну, у Вашего отца обнаружилась сводная сестра, незаконнорожденная. Два года назад она стала матерью, подарив миру очаровательных близнецов. К сожалению, обладающих малым Совершенством. Кроме того, у Вас есть совершеннолетний сводный брат. Результат случайного любовного приключения в ранней молодости Вашего батюшки.

— Ничего себе! А я про это ничего не знаю!? Кто они?

Краев с Ламарком растерянно переглянулись. Олмир почувствовал, что его вопрос не вполне уместен. Недаром служащие его Дома из года в год прикладывали уйму сил, оберегая тайну в обществе, в котором каждому считается доступной любая информация. В интересах рода, вероятно, следует забыть про существование неожиданно выявившихся родственников и не настаивать на знакомстве с ними.

— Ваше Величество, — смиренно попросил канцлер, — Вам лучше не знать их имена. Это последний резерв Дома Медведя. Случись что с Вами, пропадут они — и все, Ваше герцогство прекратит свое существование. Конечно, если Вы будете настаивать, Ламарк скажет Вам имена, но… умоляю Вас: подумайте.

— Ладно, я снимаю свой вопрос. Но все же я хотел бы познакомиться с братом… попозже.

Канцлер облегченно вздохнул и разулыбался. Ламарк же со странной гримасой, которую, наверное, надо было также принимать за улыбку, сказал:

— В свое время граф Верш несколько раз пытался уволить меня со службы за отказ сообщить ему эту информацию.

— Я вот что подумал… а что, если у Зои тоже есть родственники, достойные герцогского титула, но существование которых тщательно скрывается? Может, мы зря затеяли разговор о ликвидации ее Дома?

— Нет, Ваше Величество. Располагаемые нами данные говорят о том, что Дом Дракона исчерпал свои ресурсы крови. Не в последнюю очередь благодаря целенаправленным усилиям Виктора Луонского.

— Жаль. Ладно, приступим к делу, — сказал Олмир, думая об убийстве Рагозы. Увидел, как заерзал канцлер, и спросил Ламарка: — А что вы можете сказать по поводу родиниловской обители?

— А? — откликнулся Ламарк, не ожидавший подобного вопроса. — Виноват, бумаг я не захватил. Готов доложить устно.

— Слушаю вас.

Ламарк говорил кратко. Факты и только факты. Минимум комментариев и, пожалуй, ни одного эмоционально окрашенного слова. Именно так, по мнению Олмира, и должен был докладывать профессиональный разведчик.

В считанные мгновения была изложена история появления на Ремите двух братьев, Рода и Нила. Очерчен круг их знакомств. Перечислены перипетии строительства Храма. Прозвучали цифры: общее количество, профессиональный и возрастной состав ремитцев, попользовавшихся услугами братьев. Отмечено исполнение всех позволяющих проверку предсказаний.

Из высокопоставленных особ, оказывается, прорицатели тесно общались только с герцогом Кунтуэским. От Служителей наблюдать за деятельностью Рода и Нила был определен Иона Фара, но к этим обязанностям относился спустя рукава. Граф Леверье, на чьих землях был построен Храм, на первых порах плотно опекал стройку, собирался устроить в родиниловской обители нечто вроде обсерватории, но потом охладел к прорицателям и стал подчеркнуто их сторониться. Если бы не Шамон, то про Рода с Нилом широкие слои ремитцев, наверное, и не знали бы.

Изначально в окружении прорицателей действовал один тайный агент Службы безопасности. Он исправно слал пространные донесения, и все полагали, что деятельность родиниловской обители находится под надежным контролем. Но месяца два назад у Рагозы появились сомнения в достоверности получаемых сведений. В Храм был направлен второй разведчик — Антуан Смирнов, обладающий огромным опытом конспиративной работы и являющийся одним из наиболее авторитетных на Ремите специалистов в области электроники.

Смирнов почти сразу выяснил, что Шамон занимается деятельностью, не предусмотренной лицензией, полученной родиниловской обителью, — составляет психоаналитические характеристики ее посетителей. А буквально день назад направил донесение о том, что в Храме установлено еще какое-то загадочное оборудование.

— Варя тоже обнаружила там что-то странное, — вставил Олмир.

— К настоящему времени мы не успели ни уточнить, ни проверить полученное сообщение, — продолжил Ламарк, позволив себе еле заметный кивок, — ибо Смирнов трагически погиб: прыгая в море с крутой скалы, ударился головой о подводные камни и сломал шею. Смерть более чем странная. Такие люди, как он, не погибают случайно. Его либо толкнули, либо — что более правдоподобно — накачали психотропными средствами и заставили прыгнуть. Не понятно, правда, как смогли это сделать. Все, кто знал его, в один голос утверждают, что он не мог позволить проделать над собой какие-либо подозрительные манипуляции. Сейчас мы расследуем обстоятельства его гибели. А также уточняем его последнее донесение и проводим мероприятия по обеспечению возможности наложения ареста на родиниловскую обитель. Заодно проверяем и сведения, сообщенные Мирковой.

— Как это понимать — «наложение ареста на обитель»?

— Полное приостановление всей деятельности, немедленный вывод под надежным надзором персонала. Перевод в нерабочее состояние или консервация оборудования, изоляция внутренних помещений с сохранением в неприкосновенности абсолютно всех предметов на момент ареста. Установка контролирующей аппаратуры внутри и выставление внешней охраны.

— Круто! И когда же вы будете готовы арестовать обитель?

— Собственно говоря, мы уже готовы. Требуется только принятие политического решения.

— В данном случае действия Службы безопасности продиктованы требованиям ее устава, но имеют ограниченную практическую ценность. Наложение ареста на родиниловскую обитель следует относить к чисто гипотетическим, которые никогда не будут реализованы, — сказал канцлер. — Ожидаемые протесты сторонников Шамона и необходимость долгих оправданий перед эмиссарами Содружества об ущемлении, якобы, чьих-то прав связывают нас по рукам и ногам.

— Если надо будет — арестуем как миленьких, — сказал Олмир. — А Шамона… повесим перед входом во дворец. Или… как это называлось… посадим на кол.

Краев с Ламарком переглянулись.

— Ладно, не буду больше так шутить. Давайте поговорим о серьезных вещах. Итак, кто убил Рагозу?

— Ваше Величество, — бесстрастно начал Ламарк, положив руку на принесенную с собой кипу бумаг, — мы идентифицировали личность убийцы со стопроцентной уверенностью. Конечно, прямых улик нет: после совершения преступления убийца вытащил мнемокристалл из единственного записывающего устройства, функционирующего в том помещении в Ваше отсутствие. Поэтому мы вынуждены были проследить пространственно-временные траектории пребывания во дворце в тот день всех, кто хотя бы на мгновение заходил в него. С точностью до минуты нам удалось определить, в каком помещении дворца находился тот или иной человек и чем он при этом занимался. В наше поле зрения попало более трех с половиной тысяч служащих, включая около пятидесяти детей до десяти лет…

— Между прочим, обнаружилось множество нарушений распорядка дня, — вставил канцлер, — сейчас мы принимаем меры по налаживанию трудовой дисциплины.

— Располагаемые материалы позволяют уверенно утверждать, что только один человек обладал физической возможностью убить начальника Службы безопасности. У всех остальных — я подчеркиваю: у всех! — есть надежное, проверенное алиби.

— Имя! Назовите имя!

— Граф Кокроша.

Именно этого ждал Олмир, но все же выкрикнул:

— Не верю!

— Я тоже не верю, но факты — упрямая вещь. Вот здесь у меня где-то одна сороковая часть всех добытых и проанализированных материалов — спокойно сказал Ламарк, указывая на принесенную кипу бумаг. — Только то, что касается лично Кокроши. Он единственный из известных нам людей, кто пробыл наедине с Рагозой около двенадцати минут в тот период времени, когда было совершено преступление. После их встречи уже более никто не видел начальника Службы безопасности живым.

Канцлер словно окаменел и за все время, пока в кабинете стояла тишина, ни разу даже не пошевелился.

Что за жизнь, что это за мир такой, в котором тебя может предать любой, даже самый близкий человек, с болью думал Олмир.

— Наставник одиннадцать лет руководил нашей школой, — сказал он, когда далее молчать стало невмоготу. — Если б он был врагом, то за это время мог сделать с нами все, что пришло бы ему в голову. Абсолютно все!

— Значит, раньше у него не было враждебных намерений.

— Он был не просто нашим учителем и воспитателем. Наши отношения не сводились к формуле «старший-младшие». Он был нашей опорой, образцом для подражания. Идеалом взрослого мужчины. Все ребята относились к нему как к родному отцу. Уважали и любили. Он искренне отвечал нам взаимностью. Я не приукрашиваю. Это чистая правда.

Ламарк неуклюже дернулся несколько раз, изображая пожатие плечами.

— Я уверен: если б хоть что-то нехорошее таилось у него на душе, он давно раскрыл бы себя неосторожным взглядом, репликой или жестом. Пусть я не обратил бы внимания на какой-нибудь его промах. Но Георгий Цезийский, например, не мог не заметить. Да и Зоя сразу почувствовала бы малейшую фальшь.

— Я просмотрел все кадровые документы, касающиеся графа Кокроши, — сказал Ламарк. — Он всегда характеризовался безупречно, не вызывал ни одного подозрения. Единственное, что как-то привлекло внимание психоаналитиков — то, что он обильно украшал свою речь народными поговорками и оборотами. Как правило, чужие слова используют не вполне уверенные в себе люди.

— Да все его присказки всегда были к месту! Эта черта, на мой взгляд, свидетельствует о его мудрости, а не робости. От всех прочих знакомых мне людей он как раз больше всего отличался уверенностью в собственных силах и умениях.

Краев горестно повздыхал, скрашивая минуты молчания.

— Ладно, примем ваше сообщение за гипотезу. Сейчас можно связаться с Кокрошей?

— Нет, Ваше Величество, — ответил канцлер, — трасса до Ценодва энергетически напряженна, и связь со звездолетом установится суток через двадцать, когда он вынырнет из надпространства.

— Хорошо. Тогда действуем следующим образом. Все результаты расследования засекречиваем до… до прямого признания Кокроши. Если оно будет. Если же он будет настаивать на своей невиновности, то… там придумаем, что делать. Далее: Служба безопасности срочно выясняет обстоятельства гибели Антуана Смирнова, но главное внимание уделяет изучению связи между двумя смертями — Смирнова и Рагозы.

Олмир замолчал, прочитав на всегда бесстрастном лице Ламарка неподдельное удивление, и после небольшой паузы продолжил:

— Не понимаю, чему вы удивляетесь. Скажите, как часто тайные агенты королевской Службы безопасности становятся предателями?

— Чрезвычайно редко. Наблюдаются только единичные случаи, Ваше Величество.

— То есть обнаружение предателя — это чрезвычайное происшествие, требующее специального дотошного рассмотрения?

— Так точно, Ваше Величество.

— А тогда приплюсуйте к выявлению факта предательства также следующие обстоятельства. Наставник — последний человек, который мог вызвать лично у меня подозрения в измене. Про Смирнова же вы говорите, что в обычном состоянии он не позволил бы себе внешне случайную смерть. Что из всего этого следует? Да то, что есть определенные основания полагать проявление какого-то нового фактора, изменившего психику этих людей. Варя говорила что-то про зомбирование… да и не только она… Кстати, я получил уже три приглашения посетить родиниловскую обитель. Вначале от Рода — это понятно. Затем мне настоятельно рекомендовал сделать это Кокроша. А только что, но также очень настойчиво — Шамон. Интересно, зачем меня туда заманивают. Может, все-таки наложить на нее арест не дожидаясь новых неожиданностей?

— Ох, Ваше Величество, это чрезвычайно ответственное решение. Давайте не будем торопиться, — заволновался канцлер.

— Обязан доложить, — сказал Ламарк, заполняя очередную паузу, — что разведывательная служба своевременно получила исчерпывающую информацию обо всех намерениях группы Благова, в том числе касающихся проведения ночного референдума среди жителей Луонского герцогства. На докладных стоит пометка Кокроши «Доложено. Меры приняты».

— Ничего он мне не рассказывал. Так, у вас все?

— Так точно, Ваше Величество, — с видимым облегчением вскочил Ламарк.

С трудом, но все же можно, оказывается, угадывать его эмоции, подумал Олмир. Судя по состоявшемуся разговору, Ламарк действительно настоящий профессионал. Кроме того, у него правильные взгляды на роль Предназначения и наличествует желание реформ. Достойная замена Рагозы и… Кокроши.

— Тогда вы свободны. Идите. А вы, — Олмир обратился к канцлеру, — задержитесь на минутку.

Подождав, пока за Ламарком закроются двери, спросил:

— Скажите, Ваша Светлость, можно ли предложить графу Ламарку возглавить Службу безопасности? Как я понимаю, приставка «врио» в определенных случаях ограничивает свободу его действий и лишает некоторых полномочий.

Борис Краев задергался. Богатый опыт придворной жизни приучил его по возможности избегать лишней ответственности. Как никто другой переживал он по поводу «подвигов» Верша, и это не позволяло ему со спокойной душой высказать свое мнение в отношении кандидатуры будущего начальника королевской Службы безопасности — вдруг опять ошибка?

— За время службы граф Ламарк проявил себя с положительной стороны, — пробормотал он.

— Ламарк правильно мыслит и обладает высокой профессиональной подготовкой.

— Да-да, ему поручали выполнять самые секретные проекты…

— Так можно назначить его начальником Службы безопасности или нет?

— Э… э… я думаю… наверное…

Внезапно дверь кабинета отворилась, и на пороге вновь возник Ламарк. Брови канцлера недоуменно поползли вверх: до недавнего времени только один человек, граф Кокроша, обладал исключительной привилегией входить к королю «без доклада», то есть тогда, когда ему самому заблагорассудится — без вызова монарха или предварительного уведомления. А тут Ламарк… и причем как раз в то время, когда обсуждается его кандидатура!

— В чем дело? — почти выкрикнул канцлер. Неужели и Ламарку придется напоминать о требованиях этикета?

— Ваше Величество, — бесстрастно сказал Ламарк, — мне только что сообщили результаты экспертизы порошка, оставленного в Вашем кабинете Шамоном. Я счел информацию настолько важной и срочной, что решил доложить немедленно.

— Говорите.

— Шамон просыпал в Вашем кабинете около шестидесяти тысяч некроформ. Так называются неорганические образования, обладающие способностью упорядочивать окружающую среду на молекулярном уровне. По существу это либо узкоспециализированные вирусы-разрушители, либо микрозародыши некоей конструкции, которую они создают по заложенной в них программе. Технологии создания некроформ получены от снуссов, но фактически нигде в Содружестве не применяются из-за их сложности.

— Не отвлекайтесь на разъяснения. Я изучал ордологию и неорганическую генетику. Мне известно, что некроформы практически невозможно обнаружить. Как вам удалось их выявить?

— Служба безопасности располагает уникальным оборудованием, предоставленным Диким Магом по моей личной просьбе. Никто в Содружестве, вероятно, про это не знает.

— Вы расшифровали программу некроформ? Что они должны были построить?

— Чудо шпионской техники — распределенный преобразователь-ретранслятор широкополосных сигналов. Шамон захотел получить возможность знать все, что происходит в Вашем кабинете.

Я паучок, я паучок, повторил про себя Олмир и спокойно сказал:

— Значит, Комитет Защиты Человечества в лице его полномочного представителя Шамона проводит незаконные разведывательные акции на территории суверенного государства Ремита. Так? Очень хорошо. Вернее, я хотел сказать, что сильно опечален по этому поводу. Тщательно запротоколируйте ваше открытие. Установите круглосуточное наблюдение за Шамоном и… Анн-Мари Ло. Вам все ясно?

— Так точно, Ваше Величество! Разрешите идти?

— Предварительно ответьте еще на один вопрос, — сказал Олмир, вставая. — Граф Степан Ламарк, я предлагаю Вам возглавить королевскую Службу безопасности и разведывательную службу Дома Медведя. Вы принимаете это предложение?

Ламарк вздрогнул, как от удара, потом с облегчением выпрямился, расправил плечи и с торжеством в голосе произнес:

— Да! Ваше Величество, клянусь приложить все силы, чтобы оправдать Ваше доверие…

— Хорошо, теперь идите. Граф Краев, подготовьте соответствующий указ и разошлите членам Коронного Совета. Они вроде бы обещали согласовать его без возражений. Итак, все срочные дела на сегодня закончены? Надеюсь, сейчас я смогу немного побыть в одиночестве?

— Нет, Ваше Величество, — со злорадной ноткой, как показалось Олмиру, откликнулся канцлер, — к Вам рвется Октябрьский со своими бумагами. Завтра праздник, а у нас еще много чего неясного по его проведению.

Праздник

Хлопотное это дело, организация массовых праздников. Олмир просидел с Леоном допоздна. Лег спать — и как провалился куда-то. Никаких снов.

С раннего утра его ждала череда праздничных мероприятий.

Сначала Олмира поздравили ближайшие служащие Дома. Человек пятьдесят, возглавляемые канцлером. Должности, занимаемые ими, сплошь начинались с приставок «главный», «первый» или «верховный». Все они были хорошо знакомы, и это мероприятие походило на семейное торжество. Наговорили, конечно, массу красивых слов, но самой приятной неожиданностью было присутствие на церемонии Жана Мерсье, Ваниного отца. Совмещая должное с приятным, Олмир сделал ему официальное предложение занять должность Главного королевского советника и, естественно, получил согласие.

Потом, за завтраком на скорую руку, по видеотелефону посыпались поздравления глав Больших Домов и других членов Коронного Совета. Продолжительность всех разговоров была выверена с точностью до секунды, ибо Олмир должен был вовремя появиться на большом стадионе Мифополя, чтобы открыть праздник «для всего народа».

В присутствии около шестидесяти тысяч зрителей — по телевизионным каналам эту процедуру смотрела как всегда вся планета — Олмир занял королевскую ложу. Тут же торжественно прозвучали фанфары, оркестр сыграл гимн. Взметнулись в небо штандарты. Адольф Бюлов, Предводитель Дворянского собрания, зачитал торжественную речь, без конца прерываемую аплодисментами, и на игровое поле высыпали участники массовки. Под бодрую музыку они мастерски проделали сложные перестроения, вызывая искренний восторг всех зрителей. Затем изобразили несколько сложных атлетических фигур, называемых «пирамидой», «водопадом», «лотосом» и еще как-то. Сидящие на трибуне, противоположной королевской ложе, с помощью разноцветных флажков высвечивали приветственные лозунги и здравницы начиная с традиционных «Ура Олмиру Ремитскому», «Слава великому королю» и так далее.

Олмиру не нравились подобные представления. Почему? — он не мог понять. Вроде бы красиво: огромные массы людей действуют как единой целое, аж дух захватывает. С другой стороны, если представить себя на месте какого-нибудь человечка… как послушная частичка в мощном потоке, совершенно безвольная, бесправная… а вдруг нога заболела или голова закружилась — все равно оставаться в строю? Бросить все свои чувства на алтарь единения? Как-то не по-людски. Нет ли здесь принижения человеческого достоинства?

— Ваше Величество, — возразил Главный церемониймейстер, выслушав его недоумения и предложение отменить массовое представление, — Вы находитесь в плену своей яркой индивидуальности, не позволяющей Вам оценить всю важность и воспитательное значение этого мероприятия. Меж тем тысячи людей с нетерпением ждут именно этого зрелища, сами готовятся принять в нем участие. Да и Коллегия Служителей считает это очень важным. Рискуя прослыть невежливым к Вашей персоне, я, тем не менее, осмеливаюсь настаивать…

Подумав, Олмир решил не отменять выступление массовки. Как-никак, годовщина его правления — на самом деле не его, а народный праздник. Пусть звучат здравницы в честь короля. Но для многих это просто привычные слова, за которыми в этот день они видят похвальбу в свой адрес. Не все ли равно, за какой период подводить итоги своей деятельности. Предлагают начиная с восшествия на престол очередного короля? — пожалуйста, будем отсчитывать от этой даты. Повеселимся, вспомним прожитое, успехи и неудачи.

И все же Олмир решил, что на свой день рождения он отменит массовые представления. То будет лично его праздник — ему и решать.

После выступления массовки началась демонстрация. Считалось очень почетным принять в ней участие. От каждого герцогства, каждого графства направляли самых лучших, имена которых звучали на всю планету или даже Галактику. Отбор был весьма строгим, соответствующие комиссии заседали не одну неделю под лозунгом «лучше меньше, да известнейшее». Но все равно парадное шествие продолжалось больше часа.

Сразу после демонстрации Олмир открыл соревнования по многоборью. Этот вид спорта считался самым престижным, «королевским», и судейскую коллегию всегда возглавлял король.

Многоборцы действительно были всесторонними спортсменами. Перечень видов спортивных состязаний, к которым они готовились, включал более двухсот позиций. Никто заранее не знал, что и в какой последовательности предстоит делать — бегать ли, прыгать, метать копье или что еще. Программа командно-личных состязаний, традиционно заканчивающаяся турниром по фехтованию на шпагах, определялась с помощью жребия. Атлеты, показавшие наихудшие результаты, в ходе соревнований постепенно отсеивались, и одновременно с последовательностью соревнований необходимо было объявить четкий порядок выбывания спортсменов. Методика, используемая при определении этого порядка, была чрезвычайно сложной. Олмир не чувствовал многих ее нюансов и потому руководствовался советами других судей.

Каждому виду состязаний был присвоен свой номер, и жеребьевка сводилась к выниманию из урны пронумерованных шаров попарно до тех пор, пока, по мнению судейской коллегии, позволял отведенный общий лимит времени и силы спортсменов. Для повышения зрелищности и непредсказуемости результатов соревнований главный судья мог устанавливать очередность проведения соответствующих состязаний внутри каждой пары.

Недаром говорят, что только мастер своего дела способен по достоинству оценить достижения коллеги. В полном объеме красота любого музыкального произведения открывается только профессиональному музыканту. Только настоящий художник может понять и оценить дар своего коллеги… Да что там говорить: надо учиться даже для того, чтобы просто получать удовольствие от встречи с прекрасным.

Олмир делал в спорте первые шаги, и судейские обязанности были ему в тягость, скрытые причины накала страстей оставались вне его разумения. Тем не менее, составленная им программа соревнований была оценена продолжительными аплодисментами. Наверное, все же не за мудрость принятых решений, а за счет постоянно сопутствующей ему удачи при жеребьевке.

Всего в соревнованиях участвовало шесть команд высшей лиги — пять от Больших Домов и сборная команда Академии наук и космолетчиков. Первой дисциплиной был выбран командный кросс по пересеченной местности на марафонскую дистанцию. Зачет производился по последнему члену команды, достигшему финишной черты. Команда, занявшая первое место, переходила на следующий этап соревнований без потерь. Занявшая второе место — лишалась одного участника. Команда, занявшая третье место, теряла двух членов, и так далее. Пришедшая последней вообще выбывала из соревнований.

Судьи построили спортсменов и придирчиво осмотрели их экипировку, затем Олмир стрельнул из стартового пистолета, открывая забег. Многоборцы, сопровождаемые судейскими литами, ушли на дистанцию. Все, казалось бы можно немного расслабиться. Но Олмиру некогда было даже подумать об этом: его ждали на открытии смотра детской самодеятельности.

Промчавшись на бреющем полете над Мифополем, Олмир воочию увидел, как за ночь словно по мановению волшебной палочки преобразился город. Всюду возведены высоченные обзорные экраны, импровизированные трибуны и спортивные площадки. Полоскалось на ветру разноцветье флагов, приветственных плакатов и транспарантов. Улицы и площади были запружены множеством нарядно одетых людей.

Удобнее, конечно, было наблюдать за всем происходящим из дома, но разве можно усидеть в одиночестве, когда другие гуляют или принимают личное участие в спортивных и праздничных мероприятиях? Больше всего людей приехало в столицу, Мифополь. Кто же не решился или не смог уехать надолго из дома, праздновал сейчас в ближайшем крупном городе или в своем поселке, и все населенные пункты Ремиты в эти минуты выглядели примерно одинаково.

Взобравшись на маленькую трибуну, сооруженную прямо перед Дворцом детского творчества, Олмир поприветствовал собравшихся и произнес небольшую речь, адресованную малышне. Затем объявил первый номер — торжественную ораторию в свою честь. Потом последовали забавные сценки, декламации стихов, исполнение различных музыкальных произведений, танцы. Откровенно говоря, Олмиру не совсем интересно было все это смотреть, но королевские обязанности требовали его присутствия — и так большинство присутствующих составляли родители и ближайшие родственники юных артистов. А если бы король находился где-нибудь в другом месте, то и зрителей было бы гораздо меньше. Для кого тогда старались бы дети? Известные люди должны постоянно поддерживать и поощрять полезные устремления молодежи.

По завершению концерта маленькие танцоры выскочили в зал, подхватили за руки зрителей и закружились в общем хороводе. Многие из них пользовались случаем прикоснуться к королю, потрогать его за края одежды, услышать из его уст какое-нибудь слово в свой адрес.

Потанцевав немного вместе со всеми, Олмир выбрался из толчеи и вновь поспешил на стадион, так как многоборцы завершали забег.

Первым, как и ожидалось, финишную черту преодолела команда королевского Дома, последней — герцогства Кунтуэского. Никого это не удивило — «павлины» всегда отличались слабой выносливостью. Неожиданным оказалось четвертое место команды «драконов», явных фаворитов соревнований. Антона Благова покинули три товарища.

Без всякого перерыва, не давая спортсменам ни минуты отдыха начался второй этап соревнований — гиревой спорт. Выстроившись в две шеренги, многоборцы по сигналам линейных судей начали поднимать тяжелые гири. Этот вид соревнований был личным и завершился тогда, когда заранее оговоренное количество участников бессильно опустило руки, не справившись с тяжестью. Тут же оставшиеся направились в сектор прыжков с шестом.

Сейчас судейские обязанности позволяли Олмиру на минуту-другую отвлекаться, чтобы по обзорным экранам понаблюдать, что творится в других местах. С интересом он посмотрел завершение соревнований по бодифлаю — прыжкам с высоты без парашюта, но в специальном костюме изменяющейся парусности. Интрига в них держалась до последнего момента, и Адольф Бюлов, отец Селены, чудом вырвал себе второе место. Неимоверного мужества человек: после первого неудачного прыжка любой другой на его месте прекратил бы борьбу.

Драматические события произошли на соревнованиях воздушных наездников на Змеях. «Драконы», вырвавшись вперед, на удивление зрителям развернули под брюхом Змея штандарт своего герцогства. Но дружные аплодисменты захлебнулись, так и не набрав силу: одно из щупалец монстра перерубило полотнище, запуталось в нем и лихорадочно задергалось. Воздухоплаватели бросились наводить порядок и попали под удар соседнего щупальца… В итоге — две жертвы.

Хотелось ведь Олмиру отменить полеты на Змеях! Но уговорил его Леон не делать этого. Новый модный вид спорта, король первым из ремитцев проплыл на Змее над столицей… негоже вводить необоснованные запреты. И вот на тебе — прервались две жизни.

Разыгравшаяся в воздухе трагедия, впрочем, не испортила праздника. На Ремите не рыдали по каждому несчастному случаю. Никто не тянул спортсменов в воздух, не заставлял куражиться в опасной для жизни ситуации. Они сами вытянули свой жребий.

Отправив многоборцев в многокилометровый заплыв, Олмир открыл торжественное собрание Академии наук. Председатель, Леопольд Мирков, отец Варвары, сделал пленарный доклад. После этого начались доклады по секциям.

Более всего Олмира интересовал отчет астрономов о работе за год. В ожидании приобретения нового исследовательского звездолета следовало заблаговременно наметить объекты будущих звездных экспедиций.

Описывая необычности и странности ближайших космических окрестностей, докладчик, недавно назначенный директор королевской обсерватории, сделал сенсационное заявление. Довольно близко обнаружено образование, по химическому составу и структуре аналогичное загадочной Медузе Сумеречных Созвездий. Разве что гораздо меньшее по размерам — диаметр его составлял всего несколько световых лет. И двигалось оно с приличной скоростью в сторону Ремиты. Королевские астрономы назвали необычное образование просто «Объект».

Услышав эту новость, Олмир испытал неприятное чувство тревоги, по спине словно снежок скатился. Вероятно, что-то похожее пережили и другие — в аудитории возник нестройный гул. Докладчик счел нужным успокоить слушателей: космические пространства и времена по человеческим меркам огромны. Столкновение звездной системы Ремиты с открытым образованием произойдет не скоро, где-то через полторы тысячи лет. Да и плотность Объекта такова, что никакой катастрофы не предвидится, на самой поверхности планеты без специальных приборов никто ничего и не заметит.

— Для науки исследование открытого нами Объекта представляет огромный интерес, — сказал он. — Экспедиция Илвина Ли не смогла, как говорится, пощупать открытую ими Медузу, взять пробы ее вещества, исследовать реакции на различные возмущения.

— Да, матушка-природа продолжает поражать нас своим многообразием, — важно сказал Леопольд Мирков.

— Не только многообразием, но и опасностями. Вспомните, с чем уже столкнулось человечество в космосе: Поля Призраков, Инверторы Метмона… — выкрикнул кто-то с места.

— Ну, Инверторы, как известно, были созданы снуссами, — вставил докладчик.

— Это еще не доказано, — возразили ему, — возможно, мы просто недопоняли наших братьев по разуму, ограничились самой легкой интерпретацией их сообщений.

— Что не доказано? — встряло в спор сразу несколько присутствующих. — Очевидно же, что…

Разгорелась научная дискуссия. Непосвященному показалась бы дикой одна ее направленность: как же так, много лет люди живут в мире и дружбе с иной разумной расой, представители которой именуются снуссами, наладили взаимовыгодный обмен научно-технической информацией, и вот на тебе — сомневаются, снуссами или нет были придуманы жуткие устройства, унесшие миллионы человеческих жизней и породившие ужасных неннов. После Лоркасовских уроков Олмир понимал, в чем тут дело.

Чем полнее описываешь что-либо, тем непонятнее оно становится. Близкому товарищу бывает непросто объяснить свое понимание Добра и Зла. Объединенному человечеству до сих пор не удалось это сделать ни одной расе Чужих. Более того, непреодолимые порой трудности возникали даже при номинации менее глубоких абстракций. Тхланки, например, первым делом спрашивали каждого встреченного человека: «С какой целью ты родился?». И сильно обижались, если их собеседник уходил от ответа или отделывался шутливым: «Сам не знаю». А снуссы никак не могли воспринять человеческие представления о причинно-следственных связях. Поэтому их заявление о том, что это, дескать, они сконструировали Инверторы, следовало, быть может, понимать как признание того, что какое-нибудь их действие создало условия, которые способствовали появлению этих Инверторов. Или же как то, что спрогнозировав в этом рукаве Галактики зарождение цивилизации, способной освоить сверхсветовые режимы полета, они заблаговременно не убрали некоторые образцы своей звездной инженерии.

— Товарищи, мы отвлеклись от темы доклада, — прервал наконец жаркие споры Леопольд Мирков. — Поднятые здесь вопросы мы обязательно обсудим. Но в соответствующей обстановке. Всем понятно? Так, прошу тишины. Позвольте добавить к сказанному докладчиком ранее, что судя по реакции зала, Ремита немедленно окажется на острие современных исследований космоса, если первую свою звездную экспедицию направит на недавно открытый Объект. Все согласны с моим утверждением? Итак, продолжим заседание…

Финиш заплыва многоборцев завершил первый день соревнований. Продолжать борьбу выпало счастье четырем командам — «медведям», «петухам», «кабанам» и «драконам» в лице своего единственного представителя, Антона Благова. Многочисленные болельщики прочили победу спортсменам Дома Медведя ввиду их подавляющего численного преимущества. Шансы Благова дружно оценивались крайне низко, что вызывало длинные озабоченные комментарии. Олмир не понял, почему. Один и тот же человек не может раз за разом становиться чемпионом. По-настоящему спорт интересен тогда, когда результаты соревнований непредсказуемы.

Возвращаясь во дворец, он вновь пролетел через весь Мифополь. Отовсюду неслась музыка. Скрещивающиеся лазерные лучи чертили в воздухе сложные фигуры. Люди готовились к вечернему празднеству. Прямо на улицы в шеренги выставлялись столы, сносилась разнообразная снедь. На импровизированных трибунах начинались концерты самодеятельных и профессиональных артистов.

Чуть перекусив, облачаясь в нарядный костюм, Олмир открыл королевский бал. Ни Зои, ни Варвары в зале не оказалось — впервые в жизни он воспринял с облегчением то обстоятельство, что рядом нет будущей королевы — и первый танец ему пришлось кружиться с Юлианной. Исполнилась ее заветная мечта! Впрочем, танцевала она хорошо, не болтала попусту, а в перерывах между танцами не приставала с глупостями. В общем, оказалась удобной партнершей. Разве что немного назойливой — куда бы Олмир не поворачивался, с кем бы ни останавливался перекинуться парой слов — она почему-то всегда оказывалась рядом.

Но нет худа без добра. Вероятно, Олмиру было даже полезно не оставаться со своими думами один на один. Весь день его сверлило неприятное чувство беспокойства. Стоило на мгновение отвлечься от текущих забот, так тут же где-то внутри просыпался зловредный голосок: «Кокроша убийца! Кокроша изменник!». Не может этого быть, возражало все его естество. Не может быть, потому что не может быть никогда!

Танцы чередовались выступлениями известных артистов, веселыми розыгрышами и играми, тостами в честь тех или иных успехов, достигнутых ремитцами за прошедший год. Юлианна попробовала было затащить его за портьеры — не понятно, правда, что она там намеревалась делать, на что рассчитывала — но Олмир отшутился и отправился в парк.

Начался фейерверк. Под грохот петард и отблески распускающихся в небе огненных цветов королевские гости принялись кататься на маленьких лодочках по дворцовому озеру. Естественно, кто-то стал бороться, разыгрывать шуточные морские сражения и оказался в воде. Несколько лодочек перевернулось просто так, от неумелых действий седоков. В общем, было много смеха и ахающих возгласов.

Олмира отвели в королевские покои под утро — сам он, наверное, не дошел бы. Сил совсем не осталось.

А с раннего утра продолжение торжеств. Раздираемый на части, Олмир только к полудню почувствовал, что намеченная программа праздника подходит к концу.

Предпоследним видом соревнований многоборцев было скалолазание. Спортсмены должны были без страховки взобраться на двадцатиметровую стену, имеющую совсем мало трещин и выступов. К этому времени осталось всего три претендента на высокий титул победителя, только двое из них проходили в финал. Антон Благов, как это ни странно, все еще продолжал участвовать в соревнованиях. Целое утро он боролся в одиночестве, потерял много сил и получил несколько травм. Самая неприятная из них — растяжение в плечевом суставе («петух» сильно потрепал его в поединке по греко-римской борьбе). Чудо, что он сумел добраться до полуфинала.

Тут возникла ситуация, доказывающая, по мнению всех комментаторов, почему судить соревнования многоборцев мог только король. И дело здесь не только в квалификации, знании малейших нюансов спортивных состязаний. Любой другой наверняка был бы необъективным, принял бы решение, благоприятное для команды своего герцогства.

Случилось следующее. Первым на стенку под бурные овации взобрался представитель команды «кабанов». Преимущество его было неоспоримо. Но два следующих атлета поднялись фактически одновременно. Благов раньше положил ладонь на кромку, раньше лег на живот, но травма руки помешала ему быстро выпрямиться, и на долю секунды его опередил «медведь». Трибуны взорвались от переживаний.

Кому присудить второе место? Кто будет соперником «кабана» в финале? Судья-секретарь дал справку: правила четко не оговаривают, как поступать в этой ситуации. Король волен принять любое решение.

Поразмыслив, Олмир решил, что будет справедливо объявить вторым Благова. Как-никак, но он первым добрался до верха. Подумаешь, замешкался на мгновение. На то есть объективные причины — полученная травма.

Прежде чем высказать свое решение, еще раз подумал: а не потому ли он отдает предпочтение Благову, что боится быть обвиненным в подсуживании в пользу своей команды? Пришел к мнению, что не боится, Благов действительно достоин продолжить борьбу за чемпионский титул.

Трибуны встретили решение Олмира продолжительными аплодисментами. Но все же возникло много перешептываний и непонятных выкриков с оборотами «он знал», «заранее было известно». Некая заминка случилась и среди судей. Почувствовав неладное, Олмир напрямую поинтересовался, в чем дело.

— Да глупости все это, Ваше Величество, — поспешил успокоить его судья-секретарь. — Говорят, что Род с Нилом месяц назад предсказали победу Благову. Не понимаю, что здесь неожиданного. Я, например, тоже был уверен в его победе. Он действительно лучший. Настоящий чемпион.

Олмир поймал себя на мысли, что если б он знал про это предсказание, то постарался бы засудить Благова. Как легко это можно было бы сделать! Вслух же сказал, недоумевая:

— Так он еще не победил.

— Считайте, что уже. В фехтовании он на голову превосходит «кабана».

Так оно и произошло. Несколько обманных выпадов, закрутка, и противник Благова, обезоруженный, застыл, ощущая холод стали на своем горле. Никакой борьбы, чистая победа.

Награждая победителя, Олмир все переживал по поводу сбывшегося родиниловского предсказания. Ну почему ему раньше не рассказали про это!

Настроение его совсем испортилось во время торжественного приема во дворце. Более нудного мероприятия невозможно было придумать. Олмир должен был вручать всевозможные награды и премии за достигнутые успехи в течение прошедшего года. Каждый шаг, каждое слово и реплика были заранее расписаны. Не допускалось никакой самодеятельности. От короля требовалось только важно надувать щеки да передавать очередному подошедшему его награду.

Что я здесь делаю вместо того, чтобы заняться чем-нибудь интересным, мучил себя Олмир риторическими вопросами. Кто придумал мне это наказание? За что? Неужели я ничего не могу изменить? Вон, предсказали Благову победу — он и победил, как бы ни старались его соперники. И даже я, который мог, казалось, повлиять на результат, ничего не сделал… Нет, бежать! Бежать отсюда куда глаза глядят, пока меня по-настоящему не превратили в куклу, в безотказную машину. В маленького паучка, плетущего сети по чьей-то указке… «Кокроша убийца»…

Чашу терпения переполнила процедура присвоения дворянских званий. Список претендентов на получение графского титула завершал Акумов. Переживания Олмира усилились. Всплыли из памяти ехидные слова Рода: «Это так же верно, как и то, что барон Акумов в ближайшее время получит из Ваших рук графский титул». Не бывать этому!

— Мы почти никак не можем повлиять на распределение премий, — помнится, позавчера вечером причитал Леон Октябрьский, — это прерогатива всевозможных общественных комиссий и советов. Расплодилось их больше некуда! Очень жаль. Какой рычаг влияния вырван из наших рук! Зато присвоение дворянских званий практически полностью в нашей компетенции. Канцлер весьма тонко использует в наших интересах это обстоятельство, просчитывает на тысячи шагов вперед…

Что ж, придется разрушить хитроумные комбинации Бориса Краева. И когда дошел черед до Акумова, глашатай набрал воздуха, чтобы вызвать его к президиуму, Олмир сказал:

— Наверное, пора закончить…

Акумов замер, подняв ногу чтобы сделать шаг. Челюсть его отвисла. Никогда еще он не попадал в подобное положение. Никогда его не унижали так сильно.

— Ваше Величество, — взвился канцлер, — осталось еще…

— Нет! Хватит на сегодня. Желаю тем, кто считает себя незаслуженно обделенным нашим вниманием, в следующий раз получить сообразно своим заслугам. Объявляйте прием законченным.

Акумов съежился, как сдутый шарик, и затерялся в толпе.

На канцлера страшно было смотреть. Он стоял, низко опустив голову, и руки его нервно дрожали. Рухнула стройная система политических шажков, столь тщательно выстроенная им в кабинетной тиши. Он не представлял сейчас, за что хвататься, что делать. Воспитание не позволяло ему в чем-либо упрекнуть короля. Он винил себя в том, что пустил важную процедуру на самотек, не согласовал все вопросы с Олмиром. Ранее подобные мероприятия всегда проходили как по маслу, никто не допускал импровизаций. Что сейчас двигало королем? Видимо, надо обстоятельно обсудить создавшееся положение.

— Ваше Величество, — бросился он к Олмиру, — мне необходимо получить разъяснения. Ваше решение…

— Потом как-нибудь, — ответил Олмир, — я спешу. Надо проводить учителя Лоркаса. Он, наверное, уже ждет нас на станции нуль-транспортировки, чтобы добраться до космопорта.

Приключение

Ван ждал его у лита. Когда их аппарат поднялся в воздух, Олмир спросил:

— Слышь, Седой, как твоя «Белоснежка»?

— Прекрасно. Полностью готова идти куда я захочу. Даже продукты загружены.

— Когда собираешься отправиться в путешествие?

— Да когда угодно. Хоть сейчас. А почему ты спрашиваешь?

— Возьми меня с собой. Хорошо?

Ван удивился, но счел неудобным расспрашивать — Олмир мог подумать, что ему жалко делиться своей яхтой — и сказал:

— Конечно возьму! Только капитаном буду я, а ты… ты будешь начальником экспедиции, — король ни при каких обстоятельствах, по его мнению, не мог быть рядовым. — Согласен?

— Да мне все равно. Давай отплывем сразу после того, как проводим Лоркаса.

— Не «отплывем», а отчалим. Корабли в море только ходят, а плавает — сам знаешь что.

— Хорошо, отчалим, — немедленно согласился Олмир. Ван с недоверием покосился на него: что-то товарищ чересчур покорный.

— Что с тобой? — спросил он. — Ты, случаем, не заболел?

— Надоело мне все, — в сердцах воскликнул Олмир. А потом молчал всю дорогу, сколько бы Ван его не тормошил.

— Какая тяжелая минута! — воскликнул Лоркас, когда официальная церемония прощания завершилась, важные должностные лица отошли в сторону, и рядом остались только его ученики. Все, кроме Юлианны.

Юлианна, наверное, до сих пор летает в заоблачных воспоминаниях о вчерашнем успехе на дворцовом балу, подумал Олмир. В завершении празднества — когда он уже ушел к себе — ее избрали царицей бала. Конечно, король танцевал только с ней, кого другого могли разве признать более красивой и утонченной?

— Мне так жалко с вами расставаться, — грустил Лоркас, — вы стали мне совсем родными, самими близкими на свете. Увидимся ли мы еще когда-нибудь?! Если бы не дела на Блезире, разве покинул бы я вас?

— Ну конечно увидимся, — решился успокоить его Ван. — Вы еще не раз прилетите к нам. Потом, когда мы повзрослеем и отправимся путешествовать, мы обязательно вас навестим.

— О, если бы не мои домашние обязательства!

В глубине души Олмир не понимал, почему учитель говорит о каких-то своих делах на родине. Он знал, что Лоркас очень даже не скоро доберется до Блезира.

— Надеюсь, я был для вас хорошим учителем. Я развил в вас духовное начало, показал, какое это наслаждение жить не только телом, но и словом. В меру своих жалких способностей я стремился участвовать в вашем воспитании, старался, чтобы вы быстрее взрослели. Вот скажите, если отбросить чисто биологические аспекты, в чем главное различие взрослого человека от ребенка, а?

Быстро оглядев ребят, Лоркас, как обычно, стал отвечать самому себе.

— Ребенок живет по указаниям старших. День за днем узнает что-то новое, и его восприятие действительности постоянно изменяется. В результате он сомневается в себе, в своих знаниях. У взрослых же появляются устоявшиеся привычки, жизненный опыт. Они не раз обманывались в жизни и научились не идти на поводу окружающих. Вот почему их главное отличие от детей — в чувстве уверенности, в умении настоять на своем. Я всеми силами прививал вам эту черту, и каждый из вас имеет смелость отстаивать свою точку зрения. Не растеряйте это бесценное качество!

— Мы будем стараться, — привычно заверил его Ван.

— Учитель, мы вам приготовили подарки, — сказала Селена. — Жора, вручи.

Георгий торжественно протянул Лоркасу длинный сверток.

— Это меч, — сказал он, — настоящий булатный меч ручной работы. Я сам ковал его. Это редкая вещь. Подобные мечи делали только в глубокой древности.

— А я нанесла гравировку на рукоять и ножны, — похвалилась Селена.

— Дарить колющие предметы плохая примета, — пробормотал Ван. Он совершенно забыл о подарке учителю и сейчас корил себя за то.

— Спасибо, большое спасибо, — поблагодарил Лоркас. — Я повешу его в кабинете, и он будет постоянно напоминать мне о Ремите.

Зоя подарила учителю красивый искусственный цветок. Под воздействием солнечных лучей он рос, мог размножаться почкованием и вырабатывал духи, аромат которых зависел от настроения находящегося рядом человека. Варвара, позаботившись о цветочном горшке, наполненным сложной смесью химикатов, ничтоже сумняшеся полагала, что это общий подарок — ее и Зои. Однако все же не стала рассказывать о своей роли в появлении этого рукотворного чуда.

— У меня тоже не совсем обычный подарок, — сказал Аполлон. — Ваш портрет, выполненный традиционными масляными красками. Но не все так просто. Приглядитесь внимательнее. Во-первых, ваше изображение чувствует освещение: при ярком свете оно улыбается, а при плохом — грустит. Но это еще не все. Откуда бы вы ни посмотрели, вам будет казаться, что ваш портрет смотрит прямо вам в глаза.

Лоркас был очень растроган. Но еще большую радость доставило ему врученное Олмиром приглашение для участия в совместных с меритцами научных работах. Сбылась его заветная мечта.

Ван сделал вид, что содействовал Олмиру в получении приглашения.

— Какие вы все у меня хорошие! А я, наверное, был все же плохим учителем, — неожиданно сказал Лоркас. В глазах его стояли слезы. — Настоящий учитель должен быть жесток, как змея, и коварен, как леопард. Духовное начало человека растет в двух измерениях — в знаниях и в области чувств. Качественный скачок всегда происходит только при преодолении какого-либо противоречия. Поэтому я должен был постоянно придумывать и задавать вам вопросы, на которые вы не могли бы ответить. Самое действенное — сталкивать лбами ваше любопытство и представления о моральных нормах. Но я жалел вас, а настоящий учитель не должен этого делать. Я задавал слишком простые вопросы. И даже при этом у меня часто не хватало терпения, и я сам отвечал на них. Все старался рассказать вам как можно больше. Зачастую — в ущерб качеству познавания. Простите меня, пожалуйста… Ох, загорелся красный сигнал. Заканчивается посадка. Мне необходимо идти.

— Мы проводим вас, — важно сказала Варвара. До дверей кабинки нуль-транспортировки было шагов двадцать, не больше.

— Меня мучает один вопрос, — воспользовался случаем Олмир. — Я столкнулся с людьми, утверждающими, что будущее полностью предопределено, от желаний и усилий человека ничего не зависит. Мне это не нравится. Но просто отмахнуться от их слов я не могу, так их предсказания сбываются. Что вы думаете по этому поводу?

— Ох, Олмир, твой вопрос один из тех, на которых нет однозначного ответа. Стоит абсолютизировать какое-либо общее утверждение, «раздвинуть» сферу его действия, так тут же возникает противоречие со здравым смыслом. Вспомни, когда мы изучали логику, нам встречался следующий парадокс: из утверждения «всякое правило имеет исключение», так как оно само является правилом, следует его отрицание — то, что существует правило, которое не имеет исключений.

— Это я помню, но не понимаю, к чему вы об этом говорите. Разве что… если все предопределено, то и предсказывать будущее бессмысленно?

Лоркас стоял уже на пороге.

— Каждый живет в том мире, который сам себе выбирает. Крепко запомни это! Ты можешь принять, что ничего не способен сделать, и опустить руки. Но в твоем возрасте более естественно полагать, что тебе по плечу любое свершение. Мне хотелось бы, чтобы ты думал именно так, — створки кабинки нуль-транспортировки закрывались. Лоркас попридержал их на мгновение и выкрикнул: — Прощайте, дорогие мои. Не забывайте меня.

Возникла гнетущая тишина. Олмир обернулся, встретился с осуждающим взглядом Георгия. А совсем рядом Зоя, вроде бы порывающаяся что-то сказать. Может, хочет объясниться? Как тяжело быть с ней в ссоре!

— Олмир! — разрушила тонкую конструкцию момента Варвара. — Что за безобразия творятся в твоем королевстве!? Почему я должна проходить какие-то тесты? Эти правила касаются только горожан! Я становлюсь герцогиней по праву крови, а не в результате выборов. Наведи порядок!

— Ты что, боишься, что срежешься? — спросил Олмир, отворачиваясь от нее. А тем самым — и от остальных ребят.

— Ничего я не боюсь! Я не терплю несправедливости!

— Мне сейчас некогда разбираться с тобой. Я спешу.

— Что значит — некогда?! Это нечестно!

Олмир, отмахиваясь от Варвары, поспешил к литу. Девочка шла рядом и требовала, требовала… Где-то позади остались Зоя с Селеной и Георгий, невысказанные ими слова…

Краем глаза Олмир увидел, как сгорбившись, Зоя повернулась и пошла куда-то в сторону. За ней бросилась Селена. Удрученно махнув рукой, Георгий поплелся следом за ними. Аполлон Шойский остался на месте.

Все правильно, подумал Олмир. Кокроша — изменник и убийца. Зоя — предательница, вот и пусть мучается. А он умчится далеко-далеко отсюда, от всех наболевших проблем и надоевших обязанностей. Боже, как его достали!

— Не понимаю, почему ты обращаешься прямо ко мне, — сказал он Варваре, усаживаясь в лит. — Подай официальную жалобу в мою канцелярию. Установленным порядком Леон ее рассмотрит, подготовит проект решения.

Варвара, оторопев от такой — с ее точки зрения — наглости и раскрывающейся безрадостной перспективы, замерла с открытым ртом. Ван, показав ей язык, залез в лит и накинул колпак кабины.

— Все, двинули, — сказал Олмир, выпирая нижнюю челюсть, — заскочим только во дворец.

— Надолго?

— На минутку, не больше. Отдам напоследок кое-какие распоряжения. Да и негоже все-таки исчезать, никого не предупредив. Сразу переполошатся, бросятся искать. Прицепятся, как клещи.

— Тогда я тебя там высажу, — предложил Ван, — а сам полечу к «Белоснежке». Включу аппаратуру, свяжусь с портовым начальством. В общем, подготовлюсь к выходу в море. Хорошо?

— Ты капитан — тебе виднее.

Оказавшись во дворце, Олмир переоделся в походную одежду. Снял перстень с королевской печатью и медальон с Хранительницей. Позвонил Ламарку.

— Вот что, — сказал он, когда на экране возникло лицо начальника королевской Службы безопасности. — На некоторое время я покину дворец. Не ищите меня. Вернусь когда захочу. А пока, чтоб вам было чем заняться в мое отсутствие, наложите арест на родиниловскую обитель и возьмите под стражу Шамона и Анн-Мари Ло. До встречи!

Вроде бы все.

Он понимал, что поступает неправильно. Король не имеет права поддаваться минутным порывам. Но как опостылели эти стены! Кокроша предатель и убийца, стучало в голове. И Олмир бросился наверх, к стоянке литов, заскочил в первый попавшийся аппарат и помчался к морю.

— Ну вот, — сказал Ван, — а у меня уже все готово. Отцепляй канат и бросай сюда. Да сам прыгай, а то останешься на берегу. Никто тебя прямо на борт не доставит. Я покажу тебе «Белоснежку».

Его судно представляло собой швертбот с тендерным парусным вооружением, то есть помимо основного паруса — грота — в переднем треугольнике ставился стаксель и кливер. Никакого ручного труда не требовалось — все было полностью механизировано и автоматизировано. Человек мог управлять яхтой посредством компьютерного пульта, расположенного впереди мачты, там же были оборудованы четыре сиденья и настоящий штурвал. Ниже, за плотно закрывающимся люком располагалось жилое помещение, называемое Ваном кубриком. В носовой части было еще складское помещение, а в кормовой — большая «гостиная» с зеркалами во все стены и потолок.

Олмир знал, что пропорции хорошего парусника не имеют ничего общего с плоскими модельками, вырезаемыми детьми из коры деревьев. Больше подходит аналогия с рыболовным поплавком: высокая мачта с парусами и глубоко сидящий в воде, утяжеленный внизу корпус. Только так можно добиться высоких скоростных качеств. Тем не менее, видимые размеры яхты смутили его.

— Ты говорил, что «Белоснежка» четырехэтажная. Где ты насчитал у нее столько этажей?

— Ну как же! Во-первых, палуба. Во-вторых, кубрик и гостиная. А там еще трюм, ниже — специальное помещение для обслуживания киля. Четыре этажа, как ни крути.

Когда они вышли за волнорез, и яхту стало сильно раскачивать — был довольно свежий ветер — Олмир опять ударился в критику:

— И все же твоя «Белоснежка» очень маленькая! Ее захлестнет первой хорошей волной.

— Да ты что! — подпрыгнул от возмущения Ван. — Ей не страшен никакой шторм.

— Но размеры…

— Что ты понимаешь! Заладил «размеры-размеры». В древности вообще на весельных лодочках океаны переплывали!

Олмир счел нецелесообразным развивать тему и сказал:

— Ладно, тебе виднее. Дай порулить.

— Пожалуйста. Крути, сколько хочешь.

Великодушие Вана объяснялось просто: «Белоснежка» шла на автопилоте, и штурвал был отключен от рулевого пера. Олмир, безуспешно попытавшись внести коррективы в движение яхты, разочарованно начал изучать небо.

— Надвигается ураган, — сказал он. — Ты интересовался прогнозом погоды?

— И не думал. Настоящим морякам плевать на сухопутных крыс и их лживые прогнозы.

— Где ты видишь настоящих моряков? Ты даже рулить не умеешь!

— Умею, но плохо. Буду тренироваться. Вот отплывем подальше, и отключу автоматику.

Портовые сооружения постепенно уходили к горизонту, и они замолкли, пораженные раскрывающейся безбрежностью.

— Ты гляди, любуйся. Если б не я, ты никогда не увидел бы такой красотищи, — сказал Ван. Долго молчал, наблюдая за барашками волн, потом добавил: — Мне жаль древних моряков. На Земле ведь горизонт гораздо ближе. Они не могли увидеть таких пространств.

— Не думаю, что они чувствовали себя ущемленными, — привычно возразил Олмир с легкой ехидцей. — Поверхность Ремиты всего на треть больше земной, а радиус — всего-то на пятнадцать процентов. Наверное, что здесь, что на Земле — горизонт видится на одном и том же месте. Почти.

— В том-то и дело, что почти! Треть — это много! — авторитетно сказал Ван и надолго замолчал. Когда море поглотило все лишнее и они, казалось, остались совсем одни в мире, воскликнул:

— Чувствуешь, что это такое — «одиночество моряка»?

Олмир молча кивнул. Слова были лишними.

Где-то далеко-далеко жила предавшая его Зоя. Изменник Кокроша, убивший Рагозу. Варвара со своими требованиями. Канцер, пытающийся получить какие-то разъяснения… От воспоминаний становилось грустно и хотелось плакать.

Небо над ними, все в ярко-желтых и темно-синих пятнах, трепетало словно лоскутное одеяло. Облака причудливых форм неслись, как сказочные чудовища на битву. С юга медленно надвигалась чернильная темнота.

Ван долго наслаждался раскрывающейся картиной. Зафиксировав штурвал, отключил автопилот. Попробовал чуть-чуть изменить курс. Потом разрешил поуправлять яхтой Олмиру. Оба пришли к заключению, что следует проявлять осторожность: стоило повернуть штурвал далее определенной отметки, так «Белоснежка» начинала опасно крениться набок.

С непривычки им быстро надоело ручное управление, и Ван вновь включил автоматику. Будто почувствовав свободу, яхта сразу начала разворачиваться. Заскрипели шкивы. Плавно поплыл гик грота, зафиксировался у противоположного борта, парус вновь наполнился воздухом.

— Что это с ней?

— Меняет галс. Моя «Белоснежка» очень умная. Куда бы ни дул ветер, она сама идет туда, куда я ее направил.

Часа через два Олмир почувствовал голод и спросил:

— Эй, капитан, а когда будет ужин?

— Пойдем вниз, — сразу согласился Ван. Он давно уже хотел есть.

Спустившись в кубрик, Ван, едва сдерживая смех — сейчас Олмира ждет новый сюрприз — с деловым видом достал пакет сухарей и флягу с водой. Взял чистую тарелку и полез под стол. Там, оказывается, стояла бочка. Выловив из нее несколько подозрительных темно-багровых кусков, бросил их в тарелку, водрузил ее на стол.

— Что это? — спросил Олмир.

— Солонина. Моряки едят сухари с солониной и пьют ром. Сухари разрешается размачивать водой. Бутылку с ромом я сейчас достану. Да трубку свою заодно.

— Какая еще трубка?

— Курительная. Каждому капитану положено курить трубку. Я, правда, не курю, так что буду просто держать ее во рту.

— Больше ничего съестного у тебя нет?

— Тебе мало? Если хочется изысканных кушаний, пирожных и разносолов — катись обратно во дворец. А у меня на борту пища только для настоящих мужчин.

— Ладно, обойдусь тем, что есть.

Мясо оказалось почти несъедобным — жестким и очень соленым. Сухари каменными, вода затхлой. Ром — совсем противным и вонючим, как его ни разбавляй. Кое-как утолив голод, они поднялись на палубу. Там их встретил дождь.

— Паруса не намокнут? — забеспокоился Олмир.

— Ничего с ними не будет. Они же из пластика, — успокоил его Ван.

У него были другие заботы. В корабельном имуществе числился всего один плащ. Следовательно, вдвоем им у штурвала не сидеть. Одному идти вниз? — нет, так не по-дружески. Установить очередность? На каждом корабле, вообще говоря, экипаж положено распределять по вахтам. Но тогда Олмир сможет претендовать на управление яхтой ровно половину времени. Больно жирно.

— Пошли вниз, — вздохнул Ван. — Пересидим дождь в кубрике. Автоматика справится без нас.

Помимо мелкой тряски, яхта совершала размеренное колебательное движение: с трудом, иногда соскальзывая, взбиралась на очередную волну, некоторое время балансировала на ее гребне, а затем словно летела вниз. От этого слегка мутило.

Сидеть взаперти в тесном помещении Олмиру поначалу показалось невыносимым. Ни тебе компьютера, ни бумаг. Как будто мчался по запруженному шоссе и внезапно оказался на обочине. Да еще общая неустойчивость… Но деться было некуда, и он постарался вжиться в ситуацию.

Почти всегда грань между приятным и неприятным выдумана, воздвигнута искусственно. По-своему прекрасно все, что окружает человека и не вызывает чисто телесных мучений. Например, любой неприятный звук или, скажем, запах можно разложить на составляющие, попытаться свыкнутся с ними и… они перестанут причинять неудобство.

Через некоторое время Олмир почувствовал себя вполне комфортно, и его стало клонить в сон. Ван помог ему повесить гамак, сам немного полежал. Затем, удостоверившись, что его товарищ заснул, поднялся наверх.

Дождь прекратился, но усилившийся порывистый ветер временами бросал фронты мельчайших брызг. Качка почти не ощущалась: управляющий компьютер уменьшил парусность, и скорость яхты почти сравнялась со скоростью мощных волн.

Поплотнее закутавшись в плащ, Ван провел у штурвала добрую половину ночи, экспериментируя с управлением. С раннего утра опять сел за штурвал.

Олмир проспал до полудня и с большим трудом перешел в бодрствующее состояние. Никогда ранее ему не доводилось бездельничать столько времени.

Непогода бушевала целый день. Олмир выползал на недолго наверх, мешал Вану постигать сложную науку управления яхтой, снова уходил вниз, спал или просто лежал в гамаке, буравя взглядом потолок.

Ван полагал, что вполне освоился за штурвалом, и смело шел без помощи автопилота, не отключал только программу расчета оптимальной парусности. Мусоля во рту мундштук незаженной трубки, он представлял себя бывалым морским волком.

Поздним вечером, когда они близко подошли к какому-то острову, характер движения волн изменился, и яхту несколько раз основательно встряхнуло. Из кубрика вылез встревоженный Олмир.

— Что, усиливается шторм? — спросил он. — Ага, подошли к Безымянным островам. Судя по карте, их здесь тысячи. Мы будем приставать к какому-нибудь острову?

Ван, не желая признаться в своем неумении, пробурчал что-то нечленораздельное.

— Так я не понял, — повторил вопрос Олмир, — мы будем делать здесь остановку? Ты очень близко подошел к прибрежным скалам.

Ван хотел было сказать, что «Белоснежка» настоящее океанское судно с большой осадкой и не может приставать к берегу где угодно, ей нужен специально оборудованный причал, но неожиданно его с головой накрыла большая волна. Яхта притонула, затем взлетела вверх, а потом, накренившись, медленно спланировала. Когда он обрел способность видеть, то с ужасом обнаружил, что Олмир исчез. Бросив штурвал, с невольным криком поднялся, огляделся вокруг. Никого!

Новая волна завертела неуправляемым судном. Ван отлетел вперед, схватился за форштаг, но очередной сильный толчок вырвал тонкий трос из его рук, и он полетел в воду. Вот так приключение, пронеслось в голове.

Вынырнул. Ни яхты, ни товарища — только черные скалы, покрытые шипящей пеной, да разъяренные волны. Одна из них подхватила его и с огромной силой ударила о камни. Мир померк.

Очнулся Ван на берегу от нового удара по голове. Набежавшая волна приткнула его к какому-то бревну. Он привстал на четвереньки, принялся отплевываться.

То ли от удара, то ли из-за сгустившейся темноты, но зрение покинуло его. Поэтому не выпрямляясь в полный рост, он пополз в сторону от бушующего моря. Откашлял горькую воду, и стало немного легче. Потом в голове вспыхнула невыносимая боль, все вокруг закружилось, его вырвало.

Чьи-то руки подхватили его, понесли. Уложили на мягкое, заботливо касались головы. Он все вырывался, говорил про потерявшегося Олмира, просил поискать его в море. Безуспешная борьба его продолжалась до тех пор, пока кто-то авторитетно не крикнул ему прямо в ухо, что с Олмиром все в порядке. После этого Ван успокоился, позволил сделать себе укол и забылся.

Проснулся он, видимо, в середине следующего дня. Вначале неловко дернулся, и сразу зашумело в голове. Справившись с неприятными ощущениями, стал осторожно изучать обстановку.

Он обнаружил, что лежит совершенно голым под легкой простыней на надувном матраце, брошенным прямо на пол, в маленькой комнате. Голова плотно перевязана. Немного саднит плечо и левая рука. В остальном, вроде бы, порядок. Ветер не чувствуется, в окна льется яркий солнечный свет — следовательно, непогода закончилась. Где, интересно, он находится, что за помещение.

Никакой мебели кроме кресла-качалки, рядом с которым стоит полупустая бутылка из-под вина. В углу в беспорядке свалены какие-то грязные вещи. Пол из легкого пластика, тонкие стены — тоже. Видимо, он лежит в сборном домике, из тех, что обычно устанавливают на берегу для купальщиков. Дверь в соседнее помещение открыта настежь. Ага, там душевая. А рядом, очевидно, туалет.

Кто-то вошел. Почему-то не желая показать, что пришел в себя, Ван закрыл глаза. Вошедший подошел совсем близко и затих. Вероятно, разглядывал его. Ван изо всех сил старался показать, что спит. Видимо, это ему удалось, так как вошедший принялся беззаботно что-то напевать себе под нос и прошел в душевую.

Осторожно, чтобы не выдать свою хитрость, Ван чуть-чуть приоткрыл глаза. О, господи! Он снова плотно зажмурился.

Вошедшей оказалась молодая женщина. А сейчас она снимала с себя купальник!

Зашумела льющаяся вода, и Ван помимо своей воли снова приоткрыл глаза. Женщина, высоко подняв голову, стояла под струей воды спиной к нему. Подняла руки, стала поворачиваться… Как она прекрасна! Неописуемая красота! Ван почти сдвинул веки, оставив маленькие щелочки для наблюдения.

Ремитское общество не было ни пуританским, ни лицемерно морализаторским. Не впервые разглядывал он женское тело. Давным-давно, еще в школе-интернате, Аполлон, постигая технику живописи, изучал толстые альбомы с красочными рисунками обнаженной натуры и показывал ему. Да и потом возможностей для естественного любопытства было предостаточно. Но, оказывается, ни один рисунок, чересчур откровенный фильм, любая другая, даже совсем неприличная подборка или скабрезная история не могут вызвать такую бурю чувств, как вид находящейся рядом обнаженной женщины. Она небесно красива! Вана бросило в трепет.

Незнакомка набрала в ладонь жидкого мыла из флакона, нанесла его на шею, потерла в подмышках, а потом, чуть согнувшись, стала намыливать там. Вану сделалось нестерпимо стыдно, он закрыл глаза. Унестись бы куда-нибудь далеко-далеко отсюда! Быстрее бы она оставила его в одиночестве! Боже, как стыдно!

Но никуда от себя не деться — память цепко держала увиденное. Ван, вздрагивая всем телом в такт рвущегося из груди сердца, пытался сжаться в матрац, не выдать себя неосторожным движением. С ужасом почувствовал, что легкая простыня слишком ненадежное прикрытие, и чтобы замаскировать произошедшие, независимые от воли изменения его тела, ему придется согнуть ноги в коленях. Обратит ли она внимание на это?

Шум воды прекратился, раздалось негромкое шипение. А, это включено воздушное полотенце. Женщина вот-вот снова войдет в комнату.

Когда над ним послышались легкие шаги, Ван, плотно сжав веки, изо всех сил старался не допустить дрожания ресниц. И все же был пойман на плутовстве.

— О, мальчик, да ты, оказывается, не спишь? Ну-ну, не прикидывайся. Я же вижу, что ты проснулся. Как ты себя чувствуешь? Болит что-нибудь?

С трудом разлепив спекшиеся губы, Ван выдавил из себя:

— Все хорошо. Спасибо за беспокойство.

И только после этого открыл глаза. Женщина стояла прямо над ним, по-прежнему почти полностью обнаженная. Только одно узкое полотенце обхватывало ее бедра, а другое, чуть побольше, — волосы на голове. Никакой стеснительности. Неужели для нее ходить голышом — обычное дело?

— Чудик, о каком беспокойстве ты говоришь? Откуда ты вылупился?

— Извините, если что не так. Я совершенно здоров.

— Ха, посмотрись в зеркало, прежде чем болтать глупости. Но все же ты молодец, что не плачешься, не стонешь. Я боялась, что придется не один день за тобой ухаживать.

Как она красива, подумал Ван, глядя на капли воды, блестевшие на ее груди. Безукоризненные формы, как на классическом рисунке. Соски такие большие… Женщина перехватила его взгляд и снисходительно почмокала губами.

— Ишь ты, от горшка два вершка, едва живой — а туда же, — усмехнулась она, присаживаясь рядом на колени. Помолчала, потом уважительно сказала: — Одно слово: герой. И сколько тебе лет, мой герой?

— Пятнадцать, — солгал Ван, не моргнув и глазом. Приличный человек не врет без веской причины, вспомнились слова Кокроши. Почему-то казалось, что причина эта есть. И очень весомая.

— Совсем большой мальчик, — с доброжелательной издевкой сказала женщина.

Встала, принялась расхаживать по комнате, с интересом поглядывая на него.

Ван вобрал в себя побольше воздуха. Он знал, что выглядит старше своих сверстников. И не только он, но и Георгий, Олмир и даже низенький Аполлон. Кокроша как-то обмолвился, что профессор Макгорн «ради гармонии» искусственно ускорил физическое развитие мальчиков, учащихся в королевском лицее. Так вроде бы надо было сделать, чтобы они лучше усваивали учебный материал и не отставали от девочек.

— Голова не кружится? Нигде ничего не болит?

— Нет. Я в самом деле здоров. Чувствую себя хорошо.

— А зачем здесь появился?

Вану показалось, что незнакомка вкладывает в свой внешне невинный вопрос больше, чем он того стоит.

— Да так, — неопределенно сказал он, — посмотреть, себя показать.

— Молод еще себя показывать, — с еле заметным осуждением, совсем по-матерински сказала она. И вновь принялась шагать по комнате. Но теперь целенаправленно, по частям разглядывала его. Под ее изучающим взглядом Ван не знал, куда деться. Возбуждение его, тем не менее, росло. Пришлось сесть, обхватив колени рукой.

Женщина, заметив его неловкость, ехидно улыбнулась.

— В самом деле тебе пятнадцать? Не обманываешь?

— Скоро шестнадцать будет, — решил упорствовать Ван. Если уж солгал — признаваться ни в коем случае нельзя.

Она подошла, вновь опустилась на колени, бережно провела рукой по повязке на голове.

— А почему мы такие дрожащие? Почему нам дома, среди обычных людей не сидится? На подвиги тянет?

Рука ее легла на его руку, обхватившую колени, погладила его пальцы, коснулась голени. Ван поднял глаза и сразу отвел их. Она в упор смотрела на него.

— На подвиги тянет, да боимся? Как ты молод!

Ван промолчал.

Он чувствовал, что сейчас может произойти нечто чрезвычайно важное для него. То, о чем он много думал. Втайне даже от самого себя готовился. Это может произойти, если она захочет.

То, что для него необычайно важно, для нее лишь забавный эпизод, способный внести маленькое разнообразие в привычный ход ее жизни. Она задумалась о чем-то. Интересно — о чем? К какому решению она склоняется?

Женщина нежно гладила его пальцы, и Ван невольно ослабил внимание. Он заметил, что простыня соскальзывает с него, в последний момент и судорожно ухватился за край, прикрываясь.

— Что такое? — засмеялась женщина. — Почему мы такие пугливые? Нам нечего показывать?

Что делать, как вести себя? Ван читал, что в подобных ситуациях главное, что требуется от мужчины, — выдержка. А что еще? Как держать себя? Что и как можно делать, а что — нельзя?

— Ого, нам, оказывается, есть что показать, — сказала женщина, непринужденно сбрасывая полотенце с бедер. — Что ж, приступим к подвигам. Приласкай меня.

Возвращение

Проснувшись, Ван долго лежал, придавленный новыми впечатлениями. В мыслях был полнейший сумбур. Боже, каким недотепой он выглядел в глазах той женщины! Как неловко за себя! Но… оказывается, крайнее бесстыдство может быть таким сладким… Хотя… в целом отвратительно и мерзко. Звериные игрища — по-другому не скажешь. Страшно узнать, что внутри тебя дремлют силы, неподвластные твоей воле. Тем не менее, приятно чувствовать себя мужчиной. Обязательно надо будет похвастаться перед Олмиром.

Вчера он быстро выдохся и почувствовал себя по-настоящему плохо. Женщина вызвала врача, тот снял повязку и сделал успокаивающий укол. Что было после, Ван помнил смутно. Вроде бы ночью, а может быть, ранним утром врач появлялся еще раз, опять делал какие-то инъекции.

Время шло, но никто к нему не входил. Устав лежать и бороться с усиливающимся голодом, Ван поднялся. Голова совсем не кружилась, но прикасаться к ней было по-прежнему неприятно. Принял душ, стараясь не мочить волосы. Обсушился под струями горячего воздуха. Извлек из бытового аппарата странную одежду — то ли трусы, то ли шорты, ничего другого заказать в пошив не удалось — надел их и вышел.

Под палящим солнцем было нестерпимо жарко. В первые мгновения у него перехватило дыхание. Пришлось постоять, привыкая.

Домик, служивший ему временным пристанищем, притаился под тенью невысоких деревьев. Чуть вдали виднелись другие кучки таких же деревьев, заросли кустарника. Но не чахлая растительность, а спокойная мощь моря была главной деталью пейзажа и притягивала взор. Песчаный пляж с редко торчащими колючками начинался буквально в десяти метрах. Еще виднелись какие-то куцые, выгоревшие на солнце тенты, пахло костром. Людей Ван не заметил.

Сделав несколько шагов, он наступил на клейкую, противно пахнущую бумажку. Стряхивая ее с ноги, оступился и укололся об огрызок металлической вилки. Ну и ну. Зачем же мусорить? До этого никогда он не попадал в подобные места и принимал за очевидность, что первое требование для среды обитания человека — чистота. Здесь, очевидно, думали иначе.

Недавний шторм вынес на берег много и крупного мусора. Бревна, покореженные ветки, обрывки пластика, спутавшиеся охапки гниющих водорослей. Неужели трудно все это убрать?

— Эй, утопленник, — окликнули его.

Ван обернулся и увидел местного жителя. В таких же шортах и соломенной шляпе, он стоял рядом с местом, откуда поднимался дымок, и призывно махал ему рукой.

— Здравствуйте, меня зовут Ван Мерсье, — сказал Ван, подойдя ближе.

— Очень приятно, — ответил абориген, приподняв полы шляпы. — Мне все равно, как тебя называть. Ван — так Ван. А мое сегодняшнее имя — Питер. В общем, считай, что познакомились. Садись, пообедаем вместе.

На углях поспевало, покрывшись аппетитной корочкой, мясо на шампуре. Рядом в углублении притаилась корзина с какими-то фруктами, небрежно прикрытая большими зелеными листьями.

— Спасибо, — сказал Ван и потянулся к шампуру.

— Э, нет, — запротестовал Питер, — это мое. У нас каждый сам готовит себе еду.

— Где же я достану продукты?

— Фрукты можешь брать из этой корзины. Вон там, под кустами, холодильник. В нем напитки. А мясо в контейнере на причале.

— На самом солнцепеке? Оно ж испортится.

— Пусть портится. Новое привезут. Здесь нет чудаков тащить его оттуда.

— А шампуры?

— Да вон там, в землю воткнуты.

Ван выбрал два шампура почище, почистил их мокрым песком, прополоскал в набегающих волнах, пошел к контейнерам. Солнце жарило немилосердно.

В тяжелых жбанах под толстой крышкой в едком маринаде плавали куски грудинки. Точнее, ее имитации. Ван знал, что в пищу человеку поступало только бескостное мясо митов, искусственно выведенных созданий. Ребрышки изготавливались и вклеивались на специальных заводах общественного питания.

Нанизав на свои шампуры несколько больших кусков, Ван вернулся к кострищу, приладил мясо на угли.

Питер молча грыз свою порцию. Доев, обтер рот, вытер жирные руки о шорты, нашел несколько палок и приличный кусок брезента. Воткнув палки в землю, соорудил навес. Двигался он еле-еле, как полуживой.

— Ну и видок у тебя, утопленничек, — сказал он. Вероятно, он успел забыть, как зовут Вана.

Покопавшись в куче мусора, извлек осколок зеркала, протянул с усмешкой.

— Полюбуйся на себя.

Ван глянул и оторопел. Под его глазами, словно спущенные солнцезащитные очки, набухли темно-красные, почти черные шишки. Волосы спутались и потеряли былой пепельно-русый цвет, стали какими-то грязно-коричневыми из-за засохшей на них крови. В одном месте голова была выбрита, виднелся шрам, залитый коллоидом. Кое-где на теле проступали синюшные пятна.

— В общем, пока тебе лучше не появляться на людях, — сделал вывод Питер и потерял к нему всякий интерес. Достав из холодильника вмиг запотевшую бутылочку, залез в тень под брезент и через соломинку стал тянуть какой-то напиток ярко зеленого цвета.

Почувствовав себя крайне неуютно, Ван перевернул шампуры, поворошил угли. Зря Питер думает, что общается совсем с конченым человеком, подумал он и спросил:

— А где… — Ван понял, что не знает имени прекрасной незнакомки, превратившей его в мужчину, — женщина, молодая, волосы короткие, чуть темнее, чем у меня? Купальник у нее синего цвета.

А, может, и не синего? Какие еще отличительные признаки ее привести? К счастью, Питер догадался, о ком речь.

— Милка? Она ушла.

Вот, значит, как ее зовут — Мила. А он, балбес, даже не спросил у нее!

— Куда?

— Да на ту сторону, — Питер неопределенно махнул рукой в сторону от моря. — Она, вообще говоря, редко приходит сюда.

— А что там? — спросил Ван, понимая, что Питер говорит о противоположной стороне острова.

— Там, в общем-то, нудистский пляж, — лениво протянул Питер, давая понять, что поддерживать разговор ему в тягость.

Сказанное требовало серьезного обдумывания. Выходит, что не только он, но и кто-то другой, точнее — многие, видели его женщину обнаженной. Вана кольнуло смутное чувство, тревожное и неприятное. Неужели это ревность?

Поворошив угли, он спросил Питера:

— У вас всегда так безлюдно?

— В полдень народу в самом деле мало. Вообще-то сиеста у нас. А в другие часы бывает, что и не продохнуть.

— Куда же все прячутся?

— Слушай, утопленничек, не напрягай. Дай отдохнуть.

Ван проревизировал корзину, выложил из нее три налитые соком груши, чтобы заедать мясо. С большим удовольствием, конечно, он съел бы дыню, но ножа обнаружить не удалось, а тревожить по этому поводу Питера не решился.

Наконец он пришел к выводу, что мясо готово, и приступил к трапезе.

Давно не пробовал он такой вкуснятины. Насытившись, он обтер руки о песок, умылся.

Окрестности постепенно наполнялись людьми. На него никто не обращал внимания, и Ван превратился в старательного наблюдателя.

Обитатели этих мест появлялись отовсюду. Из-под неприметных тентов, из домиков, аналогичных тому, в котором Ван провел свои первые на острове часы, из-за ближайшего кустарника. Выходили, как правило, парами — мужчина с женщиной. А иногда шумными компаниями, нагруженные музыкальными инструментами и иной всячиной. Все беззаботные, раскованные и веселые. Почти все женщины были с открытой грудью, топлесс. Незаметно воцарился шум и гам.

Нормы приличия здесь были явно занижены. Слишком фривольные объятия, непристойные касания, вызывающие игры в воде покоробили Вана.

Устроили себе бесконечное удовольствие, с неприязнью думал он. Словно в раю живут — ни забот, ни обязанностей. А ведь все равно без достижений цивилизации не могут обойтись. Еду им привозят. Душевыми кабинками и прочей бытовой техникой обеспечивают. Наверняка, еще и лечат.

На Беззаботных островах существовали морские курорты, удовлетворяющие потребности самых взыскательных отдыхающих. Но Ван-то попал в необорудованную, дикую зону и вдоволь покритиковал в душе ее неприкаянных обитателей.

Из-за благодатного климата, отсутствия деловых поселений и промышленных объектов острова притягивали людей, в незапамятные времена получивших обидное прозвище «лишние». Тех, которые по различным, порой довольно веским причинам не нашли себе места в обществе, оказались ненужными, невостребованными, не способными приносить окружающим пользу своим трудом или — на худой конец — одним лишь присутствием.

В известные исторические времена такие люди были всегда, изменялось только их количество. В эпоху первой волны автоматизации и роботизации, например, доля реально безработных достигла трех четвертей трудоспособного населения. Затем, с увеличением потребности в работниках творческих профессий количество «лишних» уменьшилось, но никогда не равнялось нулю.

Ремита не была исключением в этом плане, и многие подданные королевства имели опыт длительного прожигания жизни на Беззаботных островах. Даже их первая воспитательница Баба Аня, ныне Анна Михайловна Оболенская, Главная королевская фрейлина, пережив в ранней юности личную трагедию, почти пять лет провела здесь. Потом, к счастью, душевные муки отпустили ее, и она смогла вернуться в общество. Доучивалась в школе, сидя за одной партой с Элеонорой Кунтуэской, впоследствии Ремитской, матерью Олмира.

В Галактическом Содружестве принималось за непререкаемую истину, что зрелость, цивилизованность общества определяется степенью его заботы о своих «лишних» членах. Олмир много чего мог бы рассказать о том, сколько головной боли причиняет королевской администрации неназойливое обхаживание неорганизованных обитателей Беззаботных островов. Но Ван ничего про это не знал. Он решил, что попавшие в поле его зрения люди специально устроили себе нечто вроде «погружения в прошлое». Он читал, что многие историки для того, чтобы лучше понять образ мыслей изучаемых ими предков, искусственно создавали условия их существования. Но всегда где-то что-то упустишь, с абсолютной точностью прошлое не восстановить, и он любил выискивать, что эти ученые не учли, в чем недочеты их экспериментов.

Осуждающе наблюдая за увиденными им людьми, заодно Ван пристыдил и себя. Тоже мне, сыграл роль морского волка. Издевался над Олмиром, подсовывая солонину и сухари вместо нормальной пищи, а сам как ухватился за штурвал, так тут же устроил кораблекрушение.

Кстати, встревожился он, почему он решил, что с Олмиром все в порядке? Не рано ли он успокоился? Развлекается, прохлаждается, а лучший друг в это время… и Ван принялся тормошить Питера. Тот, осоловело хлопая глазами, никак не хотел воспринимать объективную реальность.

— Ну че пристал, как банный лист, — возмутился наконец он, отпихивая Вана ногой, — сказали же, что с твоим товарищем все в порядке — значит, так оно и есть. Я отдыхаю. Не мешай.

— У кого мне спросить, уточнить?

— Ну, тебе, в общем-то, нужен Упат… Упатнишим… или ношим, не знаю..

— Кто это?

— В общем-то староста наш.

— Где его найти?

— Не знаю. Сам придет.

— Как он выглядит?

— Ну, в общем-то, толстый такой.

— Толстых много. Какие еще у него отличительные признаки?

— На шее у него эдакая загогулина… слушай, не приставай. Напрягаешь!

Оставив Питера существовать между явью и сном, Ван бросился осматривать островитян. Скоро он увидел солидного мужчину с компьютерной консолью на шее. Точно, староста.

— Ты Ван Мерсье? — спросил мужчина, когда Ван подошел ближе. — Приношу свои соболезнования…

У Вана опустились руки. Еще мгновение, и он упал бы. Не сразу до него дошло продолжение фразы:

— …твоя яхта разбилась о Корундовые рифы. Жаль. Хороший, вероятно, был кораблик.

«Белоснежка» погибла? Какая мелочь!

— А Олмир? Второй член экипажа? Его тоже смыло волной.

— Твой напарник? С ним все в порядке. Течением его прибило к соседям. Задал он им жару!

— Точно у него все нормально?

— Ну конечно. Вы с ним, видать, важные шишки, коли за вами из столицы вылетел сам начальник королевской Службы безопасности. С минуты на минуту его лит будет здесь.

Почувствовав огромное облегчение, Ван бессильно сел на песок. Дождался лита с Ламарком, молча забрался в кабину.

Когда воздушный аппарат, набирая высоту, по расширяющейся спирали ввинчивался в небо, Ламарк спросил:

— Сможешь сходу определить, где находится наш король?

Ван глянул вниз. Один остров, второй, третий, далее признаки следующих. Различные мелкие детали пейзажа, следы проживания людей… Все такое уютненькое. С одного места в небо поднимались черные клубы дыма.

— Он там, — уверенно сказал Ван, показывая на дым, — заставил местных прибрать мусор.

— Правильно, — согласился Ламарк. — Откровенно говоря, мы все время не упускали короля из вида. Было, правда, несколько волнительных минут, когда его смыло за борт. Ты, видный деятель парусного спорта, забыл, что по элементарным соображениям безопасности надо привязываться?

Ван промолчал. Ему нечем было ответить на этот упрек.

Посадив лит у большой группы людей, Ламарк молча дождался, когда к ним подойдет король.

— Ой, Ольк! — крикнул Ван. — Я так переживал за тебя! Все в порядке?

— Лучше и быть не может, — недовольно сказал Олмир, удобнее устраиваясь в кресле.

Вид его не располагал к разговору, и молчание продолжалось до тех пор, пока лит не набрал крейсерской скорости, Ламарк не переключился на автопилот и не повернулся к королю.

— Ваше Величество, — с еле заметным повинным видом начал он, — извините, что нарушаю Ваше указание не беспокоить Вас, но обстоятельства требуют Вашего незамедлительного прибытия во дворец.

— Я отсутствовал всего три дня, а у вас уже чепе? Что произошло?

— Даже не знаю, с чего начать… Исполняя Ваш приказ, мы наложили арест на родиниловскую обитель и взяли под домашний арест Шамона. Герцог Кунтуэский отказался выдать Анн-Мари Ло, требуя Ваших личных разъяснений.

— У него есть на то право, — сухо прокомментировал Олмир, — но у вас есть сила. Как всегда, не хватило воли?

Ван с интересом глянул на друга. Откуда такая резкость? Раньше он был другим.

— Обстоятельства не позволили нам настаивать.

— Продолжайте.

— Во взятой под охрану обители произошло необъяснимое и невозможное — настоящий пожар. Естественно, в поджоге обвинили нас. Общественностью планеты не воспринимаются никакие свидетельства нашей невиновности. Около особняка, где содержится Шамон, постоянно дежурят толпы поклонников. Без преувеличений, можно сказать, что бурлит и негодует вся планета. Многие заводы и лаборатории стоят второй день.

— Продолжайте!

— Антон Благов с приспешниками нанес оскорбление всему дворянству Шойского герцогства. К настоящему моменту произошедшие поединки унесли жизни почти сотне человек, около пятисот с опасными ранениями госпитализированы. Старый герцог ради того, чтобы обезопасить жизнь Аполлона, своего внука, передал ему герцогский титул.

— Почему не арестовали Благова за организацию массовых беспорядков?

— Мы пытались. Он находился в Сфинксе, родовом дворце герцогов Луонских. Виктор в свою бытность во главе Дома Дракона оснастил его мощными хадрайверами. Эти устройства блокируют работу всех незащищенных компьютерных устройств. И когда туда прибыли королевские приставы, то оказались безоружными. К их чести, они не уклонились от исполнения профессионального долга и попытались взять Благова под стражу, используя только табельное холодное оружие. В завязавшейся драке — по-иному не скажешь — многие из них получили тяжелые увечья. Благова и шестерых его самых близких товарищей также пришлось госпитализировать. Оказался раненым и Адольф Бюлов, Предводитель Дворянского собрания. Он пытался лично навести порядок.

— Чем еще порадуете меня?

— К Ремите подошел крейсер Межзвездного Флота. Нам выдвинут ультиматум: немедленно прекратить кровавую вакханалию дуэлей и освободить Шамона. Капитан крейсера настаивает на аудиенции с Вами.

— Что еще?

— У Ремиты появился еще один боевой звездолет, не включенный ни в один реестр Галактического Содружества. Его капитан, некий Ингельрок, также требует срочной аудиенции с Вами.

— Минутку, я не ослышался — Ингельрок?

— Так точно, Ваше Величество.

— Это случайно не тот Рок-Ингельрок, про которого нам рассказывал Дикий Маг? — спросил Олмир у Вана.

— Наверное, — еле слышно отозвался Ван. Ему было очень стыдно: в то время, когда он бессовестным образом… забавлялся, в мире, оказывается, происходили жуткие события.

— Вы совершенно правы, Ваше Величество, — сказал Ламарк. — Ингельрок, более известный под именем, псевдонимом, прозвищем ли кличкой Рок, — один из верховных руководителей Общества Простоты. Ранее Комитет Защиты Человечества предполагал, что простаки создают собственный боевой флот, но не располагал зримыми доказательствами.

— Где сейчас Зоя?

— Все там же, в родовом дворце.

— Почему не предложили ей перейти в более безопасное место?

— Она объявила в своем герцогстве общественную дискуссию и обязалась до ее завершения не покидать Сфинкса. А после того, как была задета ее честь…

— Ну-ка, ну-ка.

— В компьютерной сети планеты появились своеобразные рисунки Аполлона Шойского…

— Говорите.

— … м-м… множество зарисовок Зои Луонской…

— Говорите!

— … в обнаженном виде.