Как на меня охотился КГБ

Глава 15 — Семья реформатора

Поздно вечером 18 декабря 1980 года, сидя в своём рабочем кабинете, Андропов был вне себя от ярости. Он только что закончил оперативное совещание с Цвигуном и Бобковым, сделавшее очевидным, что призрачная чекистская надежда сохранить в абсолютной тайне смерть бывшего второго лица в государстве торжественно провалилась.

Вражеские идеологические происки.

Андропову дали прослушать записи последних информационных выпусков "Голоса Америки", "Би-би-си", "Свободы" и прочих подрывных центров идеологической борьбы Запада с СССР и странами соцлагеря. Даже сраная французская радиостанция РФИ сообщила, слава богу, не по-русски:

"Сегодня, 18 декабря 1980 года, в Москве, около 11 часов утра в закрытой кремлёвской больнице тихо скончался позорно отправленный кремлёвскими старцами в отставку прошлым октябрём бывший советский премьер Косыгин, бывший сталинский нарком, лучший советский менеджер, проработавший в руководстве страной 40 лет. И ни одна советская новостная программа не сообщила об этом печальном для страны известии.

Брежневский маразматирующий и клептократический режим скрывает факт смерти бывшего главы правительства и члена Политбюро ЦК КПСС, чтобы не омрачать кремлёвских торжеств по поводу очередного дня рождения маразматика — генсека Брежнева, которому маразматик Суслов навесил на грудь очередной орден. Скоро Брежневу станут вешать медали и ордена на задницу, потому что места на груди уже не останется. Вся страна уже открыто смеётся над кремлёвскими старцами.

Информированная прослойка тайно негодует по поводу того, что замалчиваемая смерть редкого приличного человека, уважаемого в народе за деловые качества и личную скромность, в Кремле сделалась тайной за семью печатями. В Москве говорят о том, что попавшего в немилость Косыгина не будут торжественно хоронить. Потому что он был единственным, кто осмелился выступить в прошлом году против вторжения советских войск в Афганистан. За что и был с позором изгнан с кремлёвского Олимпа. Даже смерть Косыгина подлые старцы из Кремля использовали для своей мести и сведения счётов с покойником."

"Как эти западные сволочи смогли так быстро всё пронюхать? — зло думал про себя Председатель КГБ СССР. — Всё прогнило. Везде предатели. Везде шпионы. Везде продажные крысы. Неужели засранец Гвишиани не сдержал слово? Тоже мне грузин! А ведь клялся и божился, что ничего никому не скажет…" И Андропов начал припоминать в мельчайших деталях их разговор, состоявшийся всего несколько часов назад в этом кабинете.

Манипулятор с Лубянки.

Председатель КГБ тогда не стал звонить Людмиле, дочери Алексея Николаевича. Он не хотел видеть бабских эмоций и слёз, слышать возможные слова укора. Дочка Косыгина была в папу: умна, бесстрашна и резка на слово. Андропов не хотел признаться сам себе, что боялся справедливого гнева дочери бывшего премьера и громкого публичного скандала, который Людмила Гвишиани-Косыгина вполне могла устроить. В доме бывшего главы правительства всегда существовало незыблемое правило спорить с кем угодно, без чинов и званий.

Поэтому сразу после селекторного совещания с некоторыми членами ПБ и после принятия в узком кругу особо доверенных кремлёвских небожителей секретного решения об отсрочке сообщения Брежневу и публичного оповещения о смерти Косыгина, Председатель КГБ позвонил зятю Косыгина, академику Джермену Гвишиани в его научный институт. Андропов пригласил его на срочную личную беседу и послал за ним не дежурную рассыльную "Волгу" из Секретариата КГБ, а свой личный правительственный "ЗИЛ" с машиной сопровождения.

Андропов умел произвести впечатление на людей и знал, как и кем манипулировать, и решил сыграть на южном тщеславии и кавказской гордости объекта воздействия и манипуляции. Поэтому грузина Джермена Гвишиани андроповские чекисты с чисто южным шиком и "понтами" провезли из ВНИИСИ на площадь Дзержинского в бронированном "членовозе" с сиренами и мигалками, как члена Политбюро ЦК. Все московские постовые отдавали честь, думая, что в машине едет сам Андропов — за тонированными стёклами правительственного лимузина всё равно не было видно, кто в ней сидит. Приветствовали не человека, а его тяжелую, массивную чёрную машину, похожую на катафалк.

Но Андропов просчитался. На Гвишиани было трудно произвести впечатление таким способом — слишком давно он был включён в обойму высшей советской и мировой геополитической элиты. "Кремлёвская служба ритуальных услуг возит зомби, давно почивших в бозе членов Политбюро", — иронически и зло подумал академик, едучи на андроповском "членовозе", вовсе не обрадованный таким особым вниманием к нему Андропова.

За многие десятилетия в высшем аппарате КПСС и КГБ Андропов научился скрывать свои настоящие эмоции и разыгрывать великолепные спектакли — Станиславский тут отдыхал. Андропов был сегодня в ударе. Довольный тем, как прошло заседание Политбюро, и что ему предстояло в ближайшие два дня. Он надел скорбную маску и проникновенно принял молодого зятя Косыгина, который был, по всей видимости, польщён оказанным ему почётом, особым вниманием и доверием. Он производил впечатление умного и прагматичного человека, давно и прочно встроенного в высшую советскую иерархию.

Семья великого советского реформатора.

Ходит легенда, что отец супруга дочери (зятя) Косыгина — Михаил Максимович Гвишиани — будучи кадровым чекистом, начинавшим службу в "органах" в Грузии с Берией, дал в 1928 году своему сыну придуманное им самим имя Джермен, которое якобы состояло из двух слогов — от фамилий главных начальников ВЧК-ГПУ-ОГПУ: Дзержинского и Менжинского (распространителей этой легенды не смущает тот факт, что фамилия Дзержинского содержит в первом слоге букву "з", а не "ж").

Ну, даже, если это правда, и поскольку "Железного Феликса" с подачи Сталина отстранили от работы в ОГПУ и перевели на организационно-хозяйственную работу — в Высший совет народного хозяйства (ВСНХ), где он и умер в 1926 году от инфаркта после пленума ЦК, а Менжинского расстреляли в 1934 году как врага народа, предусмотрительный отец Джермена постепенно сам сменил "легенду" и стал всем говорить, что имя его сына — французское (Жермен), но произносимое на английский манер. Иностранщина уж лучше, чем преклонение перед врагами народа. Тем более, что на Кавказе традиционно любили вычурные иностранные имена.

Удачливому грузинскому чекисту Гвишиани, благодаря связям с Берией и работе даже начальником его охраны, повезло выжить в эпоху больших сталинских чисток в органах госбезопасности, стать генерал-лейтенантом НКВД, провести на хлебной должности всю войну в далёком, сытом и спокойном тылу, стать кандидатом в члены ЦК, депутатом Верховного Совета СССР и выгодно пристроить в Москве сына после войны в недавно созданный МГИМО, который тот закончил в 1951 году. И где Джермен познакомился с дочерью Алексея Косыгина, тоже получившей диплом этого ВУЗа, ставшего главным пристанищем "золотой молодежи" — отпрысков высшей советской номенклатуры.

Удачная женитьба в 1948 году на дочери Косыгина стала для Джермена Гвишиани судьбоносной. А его приёмная сестра Лаура Харадзе станет первой женой другого "грузина" — родившегося и выросшего в Тбилиси Евгения Примакова, что упрочит семейные связи Гвишиани.

В 1953 году, после смерти тирана Сталина и ареста Берии, женитьба на дочери сталинского наркома-хозяйственника, далёкого от чистой партийной идеологии и госбезопасности, спасла от падения в полную немилость Джермена Гвишиани, но не его отца — бериевского протеже Михаила Максимовича Гвишиани, которого в период послесталинской чистки "органов" от запятнавших партию чекистов лишили генеральского звания, уволили из госбезопасности, вывели из состава ЦК. Однако ему крупно повезло, ибо родство его сына с Косыгиным спасло разжалованного высокопоставленного чекиста от тюрьмы.

Гвишиани-старший неплохо и тихо закончил свою профессиональную карьеру в Грузии, работая на "теплых местах", в хозяйственно-экономических и научно-технических структурах, подчинённых его сыну в Москве, когда тот стал заместителем начальника ГКНТ при Совмине СССР. Но все эти жизненные перипетии не смогли не сказаться на здоровье бывшего чекиста, повидавшего немало трупов и искорёженных ГУЛАГом судеб людей, ходившего с 1928 по 1953 годы буквально по лезвию бритвы в периоды неоднократных сталинских перетрясок "органов". Несомненно, что именно от этого разжалованный чекист Михаил Гвишиани и рано умер в 1966 году, в возрасте всего 61 года.

Но из-за проблем отца Джермен Гвишиани, даже при помощи своего тестя, Косыгина, у которого в течение 1953 года тоже были некоторые проблемы (он лишился должности зампреда Совмина СССР и его вывели из состава Политбюро, но всё же сделали министром), довольно долго — почти 10 лет — не мог претендовать на заметное место под солнцем — в высшей партийной или государственной номенклатуре.

Чтобы не терять времени, философски пережидая сложный политический и карьерный период, Гвишиани занялся преподавательской и научной деятельностью в области, прямо не связанной с полученным им в МГИМО дипломом международника. Он стал читать лекции и вести семинары на философском факультете МГУ и писать кандидатскую диссертацию по странной для СССР науке социологии — то есть, изучению отдельного человека как члена социума и самого социума как общности отдельных людей, а не идеологической, партийной или классовой категории. Как это ни парадоксально, при советском "социализме" нормальный, простой, обычный человек совершенно не интересовал руководство КПСС и СССР.

Благодаря своей исключительной работоспособности и исполнительности Косыгин постепенно, но неуклонно восстанавливал свои аппаратные и политические позиции при Хрущёве, который первоначально относился к нему с большим предубеждением. В 1955 году Алексей Николаевич снова член Президиума Совмина СССР. В 1957 году Косыгин снова становится кандидатом в члены Президиума ЦК (Политбюро) и первым замом Председателя Госплана СССР, заместителем Предсовмина СССР, а в 1959 году — Председателем Госплана СССР, и в 1960 — членом Президиума (Политбюро) ЦК КПСС и первым замом Предсовмина СССР, то есть самого Хрущёва.

Учитывая то, что "хрущ" был ещё и Первым секретарём ЦК, отдавая много сил борьбе с партийными и чиновными элитами, на хозяйственное управление страной у него времени не оставалось, и Косыгин уже в 1960 году стал фактически премьером страны. При нём проводится денежная реформа 1961 года (Косыгин уже проводил другую при Сталине в 1947 году с отменой карточек). В 1964 году, по случаю 60-летия с подачи Хрущёва Косыгину присваивают первое весьма почётное звание Героя Социалистического труда.

И только после антихрущёвского октябрьского переворота 1964 года, в котором "неблагодарный предатель" Косыгин принял активное участие, и его окончательного возвышения в качестве официального главы правительства и полноправного члена нового главного правящего триумвирата СССР вместе с новым генсеком ЦК Брежневым и новым главой государства Подгорным, зять Косыгина Гвишиани-младший получил, наконец, обратно доступ в высшую советскую государственную элиту.

Штаб первой советской перестройки.

Так получилось, что карьера Косыгина была с самого начала и постоянно связана не просто с общей экономикой, а с той её конкретной частью, которая в СССР всегда принижалась — с потребительской кооперацией, с НЭПом, текстильной и лёгкой промышленностью, производством и торговлей так называемыми товарами народного потребления, повседневного быта людей.

При Сталине и Хрущеве из СССР ударными темпами делали индустриальную, ядерную, космическую и военную супердержаву, невзирая на трудности и потребности населения. Большей частью с помощью бесплатного рабского труда заключённых ГУЛАГа, бесплатного рабского труда колхозников, у которых даже не было паспортов и права выезда с мест постоянного жительства, бесплатной рабочей силы "ударников коммунистического труда" и "стахановцев" всех мастей. При этом бытовые заботы людей всегда отходили на второй план. Народ десятилетиями жил в дерьме, в бараках, но ударными темпами строил призрачный "коммунизм" — "светлое будущее", которое для него никогда не наступало.

Отраслям так называемой группы "А" (тяжелой и военной индустрии, производства средств производства) много десятилетий отдавался экономический и народно-хозяйственный приоритет, а Косыгин занимался группой "Б" — той, которая не интересовала так называемых "государственников" советской империи, зато касалась напрямую повседневной жизни 180–260 миллионов советских людей. И именно по этой красной линии прошёл в дальнейшем принципиальный раздел между Косыгиным и остальными членами брежневского Политбюро.

При всех своих реальных недостатках, Хрущёв во многом откроет советские границы и даст в середине 1950-х годов огромный импульс свободной экономической мысли, критическому переосмыслению застывших экономических теорий, устаревших сталинских моделей и идеологических схем, попыткам перенесения на нашу социалистическую почву лучших достижений мировой научной мысли, в том числе, и в области управления и менеджмента предприятиями и территориями.

В середине своей деятельности Хрущёв, не без активного влияния Косыгина, всё-таки озаботится бытом и нуждами людей, запустит программу массового строительства отдельного жилья из готовых сборных блоков. Это потом его наспех и плохо построенные блочные пятиэтажки (послевоенная проблема жилья стояла так остро, что приходилось жертвовать качеством ради быстроты: реальная жизнь — это всегда компромисс) презрительно окрестят в народе "хрущёбами".

А в конце 1950-х — начале 1960-х годов измотанные десятилетиями лишений советские люди были искренне рады ускоренному расселению из деревянных временных, ещё сталинских бараков и коммуналок, в новые, отдельные, светлые квартиры в блочных домах, без клопов и тараканов. Так родится в северо-западном пригороде Москвы и город-спутник Зеленоград — центр советской электроники, куда в 1964 году переедет семья Сергея Жакова, доставившего в декабре 1980 года столько хлопот КГБ СССР.

Тем более, что "хрущёвки", которым так радовались тогда советские люди, изначально замысливались как временное жильё на 25 лет (лишь на время массового решения острейшей жилищной проблемы в результате послевоенного бума рождаемости), после чего они подлежали сносу и замене на более качественные дома.

Но потом, уже в годы "застоя" при Брежневе и Андропове, этот изначальный посыл о временности "хрущёвок" будет сознательно предан забвению, и они навечно превратятся в символ вечного плохого жилья — в СССР не было ничего постояннее, чем временное. Причем миллионы неблагодарных людей запомнят и будут поминать дурным словом не тех (Брежнева, Суслова, Подгорного, Кириленко, Андропова и пр.), кто извратил и отменил временные, но правильные и неотложные планы Хрущёва, а его самого, кто первый им подарил в своё время бытовые радости и принёс огромное облечение жизненных условий после Сталина.

Прагматик Косыгин, которому всегда были противны звонкие и пустые идеологические лозунги, попытается использовать аппаратное смещение Хрущёва для кардинального изменения политики государства с разворотом его лицом к людям. Так родилась знаменитая косыгинская экономическая реформа 1965 года, с возвращением от показавшей себя неэффективной хрущёвской территориальной системы совнархозов обратно к обновлённым министерствам, где появились функциональные главки.

С отказом от многих старых и душивших экономику показателей (пресловутого "вала" — производства валовой продукции), с новыми идеями социалистического потребительского рынка, хозяйственного расчёта, относительной экономической самостоятельности предприятий, организации производства для получения прибыли с прямым материальным поощрением тружеников и даже конвергенции капитализма и коммунизма — сближения и взаимообмена идеями между двумя способами производства, ранее считавшимися антагонистическими, непримиримыми.

С заимствованием у капитализма самых логических, эффективно работающих и прагматических рыночных идей, призванных улучшить, повысить эффективность жёсткой, неповоротливой, социалистической, плановой и централизованной системы, столкнувшейся с огромными и неразрешимыми экономическими проблемами. Так неосуществимые идеи вечной коммунистической революции сменялись принципами социальной эволюции, постепенных преобразований в обществе.

В этом деле огромной важности Джермен Гвишиани стал самым доверенным лицом премьера-эволюционера Косыгина, его единомышленником, соратником, помощником. Тут оказалось что-то отличавшее Гвишиани от остальных блатных деток номенклатурных папаш и мамаш. Это был редкий случай, когда судьба свела вместе две редко совместимые вещи: власть и талант. И получился качественный прорыв. Фактически в ГКНТ создается штаб перестройки советской человеконенавистнической системы в социализм с "человеческим лицом".

В 1960-х годах кандидат наук, социолог и философ Джермен Гвишиани начинает работать в Госкомитет СССР по новой технике, затем в Государственном комитете СМ СССР по науке и технике (позднее переименованном в ГКНТ СССР), где, при протекции Косыгина, в 1962 году становится заместителем председателя.

Работая в руководстве ГКНТ, Гвишиани не прекращает собственной научной карьеры и преподавательской деятельности в МГУ. Он защищает в 1969 году докторскую диссертацию на весьма показательную и совсем непопулярную тему "Американская теория организационного управления" — в ту пору "холодной войны", когда в СССР не было понятия менеджмента, тем более из страны главного противника, а только партийного, идеологического руководства.

В 1970 году, в возрасте 42 лет, зятя Косыгина избирают членом-корреспондентом АН СССР по отделению философии и права, а в 1979 году — действительным членом АН СССР, в 51 год! Став чуть не главным специалистом и проводником в СССР идей системного анализа и попыток рациональной эволюции советской системы вместе с председателем Совмина СССР Косыгиным.

Бытует старательно распространяемая недругами Гвишиани из числа славянофилов (читай, русских фашистов) и ностальгирующих по СССР идиотов-совков версия теории заговора, согласно которой он чуть ли не являлся связником ЦРУ США, потому что во время его работы в ГКНТ короткое время одним из его подчинённых являлся полковник ГРУ ГШ Пеньковский — известный "предатель", американский шпион. Их не смущает факт того, что в ведомстве самого Андропова таких предателей было несколько десятков, как мы раньше писали.

Очевидно, что вся эта шпионская и цээрушная туфта распространяется просто для того, чтобы связать имена Гвишиани и Косыгина с "предателем" и шпионом ЦРУ, тупо очернив в глазах идеологически упёртых дураков двух умных, прагматичных и влиятельных людей, попытавшихся осуществить глобальную и прагматичную перестройку советской системы. Но чем идиотичнее миф, тем труднее с ним покончить. К этому приложил руку и Андропов.

Как Андропов круто сменил ориентацию.

Шизофренические парадоксы раздвоения сознания сопровождали всю советскую историю и жизненный путь всех руководителей КПСС и СССР. Андропов не избежал этой участи. Описывать все его противоречия — материал на несколько книг. Поэтому коротко остановимся только на одном.

Будучи 10 лет завотделом социалистических стран в аппарате ЦК КПСС и 5 лет Секретарём ЦК, курирующим это направление, Андропов не только сам стал эдаким вольнодумцем, но и дал путевку в жизнь целой плеяде вольнодумцев и диссидентов внутри советской системы. Это было совершенно естественно.

Потому что было невозможно общаться с иностранцами, даже с так называемыми коммунистами и даже из так называемого соцлагеря, где существовала многопартийная система и многоукладная экономика — Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии и т. п., оставаясь зашоренным и упёртым, как внутрисоветский идеолог Суслов. Иностранные коммунисты и социалисты просто переставали с такими разговаривать. Издаваемый Андроповым в социалистической Европе теоретический журнал "Вопросы мира и социализма" был просто рассадником диссидентства.

С лёгкой руки крёстного отца Андропова — финна Куусинена (академика АН СССР), Пономарёва (академика АН СССР), Русакова, Загладина, Черняева, Цуканова, Бовина, руководителей ряда специализированных институтов (ИМЭМО, Института США и Канады, Института Европы и др.) академиков Арбатова, Иноземцева, Примакова и других руководителей международного направления деятельности КПСС даже в окружении Брежнева оказалось довольно много неформально и неординарно мыслящих помощников, советников, экспертов, которых от идеологических пут и чекистских преследований освобождала и защищала сама принадлежность к высшей правящей элите, касте партийных номенклатурных чиновников.

Но для лично Андропова всё кардинально поменялось в 1967 году, когда он пересел из кресла вольнодумного Секретаря и завотделом ЦК КПСС в рабочий кабинет Председателя КГБ. Хотя он и не стал в одночасье другим человеком, но качественно другая работа заставила его по-иному смотреть на многие вещи и по-другому говорить.

И главное: отныне внешняя оценка его деятельности (со стороны Политбюро) зависела от количества раскрытых КГБ реальных или мнимых заговоров идеологических противников. Расширение полномочий КГБ и, соответственно, личной власти Андропова теперь полностью зависело от реального или мнимого роста активности иностранных шпионов и советских диссидентов. Так Андропов профессионально из диссидента превратился в сатрапа и шизофренически вошёл в столкновение с самим собой. И не только.

Внутрикремлёвская борьба за высшую власть непреодолимо и логически толкала его теперь на самые ортодоксальные идеологические позиции, делая соратником дремучего идеолога Суслова, и ставила Андропова в оппозицию ко всем, кто придерживался иных, более демократичных и широких взглядов на страну, партию и мир.

В частности, в оппозицию к его прямому начальнику, которому формально подчинялся КГБ — председателю Совмина СССР Алексею Косыгину, пытавшемуся экономически раскрепостить социализм, демократизировать и децентрализовать административно-командную систему, одним из имманентных, охранительных и консервативных механизмов которой были органы госбезопасности.

Не случайно, а вполне закономерно бывший вольнодумец и прагматик Андропов, который во многом разделял взгляды Косыгина (и позднее даже будет пытаться сам реализовывать их в жизнь), в 1967 году присоединился к тем, кто всеми возможностями душил косыгинскую экономическую реформу, выставляя её как попытку идеологической диверсии Запада против коммунизма и СССР, как "предательство" коммунистической идеологии.

Мировая закулиса.

Наступала эпоха разрядки международной напряженности, которая совершенно не устраивала Андропова и его КГБ, которым лучше жилось в период шпиономании и яростной "холодной войны". Прагматик Косыгин высоко оценивался в мире как управленец, а его зять Джермен Гвишиани станет неформальным послом, личным представителем главы правительства СССР на международном уровне, войдёт во многие международные неформальные и негосударственные структуры, которые стремились оказать подспудное, интеллектуальное влияние на международную политику, и которые получили название "мировой закулисы".

В частности, Гвишиани станет активным членом созданного в 1968 году Римского клуба — закрытой (всего 100 членов) международной общественной организации (аналитического центра), объединяющей представителей мировой политической, финансовой, культурной и научной элиты. Римский клуб был создан итальянским промышленником Аурелио Печчеи (президент в 1969–1984 гг.) и генеральным директором по вопросам науки ОЭСР Александром Кингом (президент в 1984–1990 гг.).

Римский клуб организовывал крупномасштабные исследования по широкому кругу вопросов, но в основном в социально-экономической области. Теоретическая деятельность Римского клуба получила неоднозначную оценку и подверглась жесточайшей критике всех тех, чьи позиции затрагивали эти исследования, грозящие им потерей власти, почестей и денег. Она включала в себя широкий спектр конкретно-научных разработок, послуживших толчком к возникновению такого нового направления научных исследований, как глобальное моделирование и общефилософских рассуждений о бытии человека в современном мире, ценностях жизни и перспективах развития человечества.

Работы в сфере глобального моделирования, построение первых компьютерных моделей мира, критика негативных тенденций западной цивилизации, развенчание технократического мифа об экономическом росте как наиболее эффективном средстве решения всех проблем, поиск путей гуманизации человека и мира, осуждение гонки вооружений, призыв к мировой общественности объединить усилия, прекратить межнациональные распри, сохранить окружающую среду, повысить благосостояние людей и улучшить качество жизни — всё это составляет позитивные стороны деятельности Римского клуба.

В разное время действительными членами Римского клуба были академики Фёдоров, Примаков, Логунов, Садовничий (ректор МГУ), писатель Чингиз Айтматов. Почётными членами являлись Горбачёв и Патон. До 2012 года современную Россию в Pимском клубе в качестве действительного члена представлял профессор Сергей Капица.

Демократы обвиняли Римский клуб в том, что он является простой ширмой КГБ, прикрытием для кадровых шпионов и секретных агентов влияния Москвы на Западе. Славянофилы и совки обвиняли его в том, что именно он, через свои программы и институты, дал СССР когорту "сионистов", "масонов", "перестройщиков" и "младореформаторов", якобы специально разрушивших великую державу в угоду Западу.

Членкор и позднее академик Гвишиани, как член Римского клуба, совместно с лордом Цукерманом и М. Банди, станет в 1972 году организатором Международного института прикладного системного анализа (МИПСА) в Лаксенбурге (Австрия), председателем его научного совета. В 1976 года Гвишиани, с благословения Косыгина, станет также директором (и будет оставаться им в течение 17 лет) созданного под него Всесоюзного НИИ системного анализа ГКНТ и АН СССР (ВНИИСИ), который был задуман как советский филиал МИПСА.

По задумке институт должен был стать советской неформальной "фабрикой мысли", аналогом американской RAND Corporation. В институте не существовало рамок того, что можно было обсуждать, и практически отсутствовала идеологическая цензура.

"Институт был тесно вовлечён в процесс выработки решений в области стратегии экономической политики, в том числе в разработку долгосрочных программ развития Советского Союза. В институте была необычная для СССР свобода обсуждения экономической проблематики. На экономическом факультете МГУ представить её было трудно. За ту стилистику научных семинаров, которая была у нас, там бы профессора немедленно уволили с волчьим билетом", — вспоминал позднее Егор Гайдар, работавший в начале 1980-х годов во ВНИИСИ под руководством Шаталина, позднее исполнявший обязанности премьер-министра и работавший министром финансов РФ.

Вот только немногие известные сотрудники ВНИИСИ:

•Станислав Шаталин — замдиректора, затем советник последнего генсека ЦК КПСС и президента СССР Горбачёва, один из авторов программы "500 дней" совместно с Явлинским

•Пётр Авен — работал в одной лаборатории с Гайдаром с 1981 по 1988 год, затем был направлен в МИПСА в Австрию, позднее был министром внешнеэкономических связей в 1992 году, российский олигарх, один из акционеров банковской группы "Альфа".

•Борис Березовский — член-корреспондент АН СССР, скандальный российский политик и "олигарх", участвовавший в государственном перевороте и замене президента Ельцина на Путина, печально закончивший жизнь в эмиграции в Лондоне

•Виктор Данилов-Данильян — работал в институте со дня основания, заведующий лабораторией, был министром охраны природы и природных ресурсов РФ.

•Александр Жуков — работал в институте с 1978 по 1980 год, являлся вице-премьером в правительстве Фрадкова.

•Михаил Зурабов — аспирант в институте с 1978 по 1981 год, был председателем пенсионного фонда и министром здравоохранения РФ.

•Леонид Канторович — академик, лауреат Нобелевской премии по экономике.

•Владимир Лопухин — работал в институте с 1977 года, был министром топлива и энергетики РФ.

Но мы тут немного отвлеклись…

Вернёмся обратно в кабинет Андропова, где он встречался с академиком Гвишиани, зятем умершего Косыгина, в середине дня 18 декабря 1980 года.

Торжественное обещание.

Как и Андропов, Джермен Гвишиани тоже был великим лицедеем — иные не выживали в брежневской лживой, насквозь прогнившей и циничной системе. Он был вынужден затаить свою ненависть к давнишнему недругу и сопернику Косыгина Андропову после некрасивой истории с отставкой тестя. Он понимал, что теперь оставался во многом беззащитным перед всесильным главным чекистом, рвущимся к посту генсека ЦК КПСС.

Пока Косыгин являлся одним из первых лиц партии и государства, вся его семья входила в список неприкасаемых. За ними не могли следить чекисты, их не могли подслушивать опера госбезопасности.

Вернее, материалы слежки и подслушек на членов семей членов Политбюро, если таковые и получались, всё равно не могли быть реализованы ни в суде, ни в секретном производстве в КГБ. Они подлежали уничтожению по партийным инструкциям. И этим пользовались: и распутная дочь Брежнева Галина, и её супруг — мздоимец Чурбанов, и дети Щёлокова, Рашидова, Алиева, и многие другие сынки и дочки высшей кремлевской номенклатуры. Но Андропов хранил компромат — до поры до времени.

После отставки Косыгина его близкие вместе с ним потеряли не только право на государственные особняки, дачи, машины, охрану и правительственную связь. Они стали почти простыми смертными, которые могли отныне быть взяты в оперативное наблюдение и разработку органами госбезопасности.

Конечно, при живом ещё Косыгине, даже отправленном в отставку с высших постов, но остававшимся членом ЦК и депутатом Верховного Совета СССР, чекисты не смогли бы сделать с его близкими что-то уж слишком подлое и серьёзное. Но кончина Алексея Николаевича делала отныне всю его семью открыто уязвимой для всесильной чекистской машины Андропова. Джермен Гвишиани это отлично понимал.

Да, он пока оставался содиректором международного института, директором советского академического института и академиком Академии наук СССР, которая славилась своей независимостью и фрондой. Это было одно из немногих мест в стране, где существовала реальная демократия, а не позорные выборные спектакли как во всей остальной стране. Партийные и государственные чиновники могли в партийных и закрытых институтах защищать притворные, ничего не стоящие диссертации, чаще всего — под грифом совершенно секретно. Но выше фиктивного доктора наук им прыгнуть не удавалось.

Выборы в Академию наук СССР были настоящими, тайными и независимыми. Неоднократно строптивые академики "прокатывали" при тайном голосовании больших партийных бонз, кандидатов из ЦК КПСС. И поделать с этим не могли ничего ни КГБ, ни Политбюро. Академия наук также отказывалась исключать из своих рядов академика Сахарова и некоторых других учёных с мировыми именами, ставших в СССР диссидентами, как на неё ни давили чекисты и партийцы…

Андропов притворно проникновенно посочувствовал Джермену Гвишиани по поводу кончины его тестя, просил передать его соболезнования дочери Косыгина Людмиле, внукам Татьяне и Алексею. Объяснил, в какой сложной ситуации оказалась партия (Андропов любил говорить от имени всей партии, которая его на это никогда не уполномочивала), в связи с тем, что смерть бывшего премьера пришлась на давно запланированные праздничные дни, к которым очень много людей долго готовилось.

Он даже не стал говорить про день рождения Брежнева. А только про 60-летний юбилей со дня рождения советской внешней разведки, про героических чекистов — боевой отряд партии, ведущих смертельно опасный бой на передовых рубежах идеологической войны с мировым империализмом во главе с США и НАТО, рискующих своими жизнями ради хрупкого мира на Земле.

Нельзя, неправильно, несправедливо было бы лишать сотни и тысячи бойцов-героев невидимого фронта их заслуженного профессионального праздника. Ради одного человека, даже такого известного и славного как бывший глава советского правительства. Послушать Андропова, получалось, что Косыгин своей несвоевременной смертью оказывался чуть не виноват перед родной Коммунистической партией, перед КГБ и государством! Да, это больно, но семья Косыгина, верного и преданного сына партии, должна их всех понять, войти в их трудное положение.

"Вот именно, что преданного! — подумал про себя Джермен Гвишиани. — Преданного его ближайшими соратниками! Преданного всеми вами, подлецами!"

— Чего собственно Вы от нас хотите, Юрий Владимирович?

— Понимаете, Джермен Михайлович. В таком положении партия не может сообщить о кончине Алексея Николаевича ещё три дня. Пока не пройдёт субботний праздник. Иначе его придётся отменить, а это будет несправедливо по отношению к тысячам замечательных людей, не правда ли? И Вы должны мне дать слово, что не станете рассказывать публично о смерти Вашего уважаемого тестя западным средствам массовой информации, давать интервью, делать заявления для иностранной прессы… Вы готовы дать такое слово Политбюро ЦК?

Наступила тягостная минута раздумья. Гвишиани был припёрт Андроповым к стене (хорошо, что это был не Берия или Сталин! Те не припирали к стене, а ставили к стенке…). На открытое противостояние всей репрессивной машине Андропова и Брежнева он пойти не мог.

Зять покойника понимал, что Андропов мог бы и его самого, и его домочадцев элементарно изолировать на эти три дня. Не арестовывать, конечно. Не сажать в Лефортово. Сейчас не те времена. Но взять под своеобразный домашний арест или сослать их всех в какой-нибудь из домов отдыха ЦК или Совмина, или на далёкую госдачу под Москвой — под предлогом заботы об их же здоровье и необходимости отдыха, отключив там телефонную связь. Управления делами и ХОЗУ Совмина СССР и ЦК всё равно возьмут на себя все практические хлопоты с организацией похорон. Семье усопшего тут, так и так, делать ничего не придётся.

— Хорошо, Юрий Владимирович. Я поговорю с Людмилой. И я никому ничего говорить не стану, — с тяжелым сердцем пообещал молодой академик.

— Вы даете мне своё честное слово коммуниста? Я могу так и передать членам Политбюро ЦК?

— Да.

— И Вы поступаете как настоящий партиец, Джермен Михайлович! Партия Вам этого никогда не забудет!

Что поделать против кремлёвско-лубянского заговора?

После тяжёлого разговора с Андроповым, Гвишиани не вернулся обратно на работу во ВНИИСИ, а поехал сразу домой, где его с нетерпением и страхом ждала жена Людмила, которой он успел по телефону сообщить перед отъездом из института, что его срочно вызвали на личную беседу к Председателю КГБ СССР.

— Люся, ты была права. Эти сволочи не хотят объявлять о смерти Алексея Николаевича три дня, чтобы не испортить дня рождения Брежневу и Дня чекиста Андропову. Мало им отставки твоего отца в октябре, которая свела его в могилу! Теперь ещё и заслуженный траур хотят у него и у нас украсть. Андропов заставил меня дать ему слово, что мы никому ничего не скажем три дня.

— И ты дал?

— А что мне оставалось делать?!

— Ты прав. Как говорится, против лома нет приёма…

— Приёма? Погоди, какого приёма?

— Поговорка такая: против лома нет приёма, если нет второго лома…

Оба замерли на секунду и посмотрели внимательно друг другу в глаза, желая убедиться, что им пришла одна и та же свежая и спасительная мысль в голову. По мстительному огню в глазах жены Джермен Гвишиани понял, что не ошибся. Людмила Косыгина-Гвишиани думала о том же. Они были очень близкими людьми и давно понимали друг друга с полуслова.

Ещё две недели назад они получили, как обычно, приглашение в так называемый Спасо-Хаус, в резиденцию Посла США в Москве, на предпраздничный приём к мультимиллионеру Томасу Ватсону-младшему, у которого бывали давнишними, регулярными и желанными гостями. На само Рождество многие сотрудники посольства разъезжались по домам, и рождественский дипломатический раут устраивался неделей ранее — вечером 18 декабря 1980 года.

Из-за затянувшейся болезни и отставки Алексея Николаевича Людмила и Джермен сильно раздумывали, стоит ли ходить на приём к американцам. Сегодня утром после траурного известия, решили точно не ходить. Но после разговора с Андроповым положение изменилось. Теперь им представлялась великолепная возможность изящно и изощрённо отомстить кремлёвским старпёрам и, прежде всего, Андропову за их подлость в отношении Косыгина.

— Но я же дал Андропову и Политбюро слово, Люся! Честное слово коммуниста. Что никому ничего не скажу.

— И что ж с того? Это ТЫ дал этим ублюдкам слово, что ТЫ никому ничего не скажешь. Вот ТЫ никому ничего говорить и не будешь. А я никому никакого слова не давала. Эти сволочи мне даже не позвонили. Ни один! И у меня лично перед ними нет никаких формальных обязательств…

— Ты что-то придумала?

— Да, есть одна идея…