Как надо работать (сборник)

I. Наш путь

В МИНУВШИЙ XIX И НАЧАЛО XX ВЕКА рабочие организации Европы и Америки в общем переживали негативный период. Они отрицали. Их не трогало организационное неблагополучие промышленности, не интересовала рациональная постановка труда как социальная проблема. Боевая позиция борьбы или тихая организация взаимопомощи заставляла скорее радоваться, чем волноваться, если производство давало организационный перебой. Мало того, на организационном неблагополучии буржуазного хозяйства или болезни технического надзора рабочие организации строили свою стратегию и тактику в войне с капиталом. И все же, хотели или не хотели рабочие союзы, но они постепенно становились как бы молчаливыми комиссарами средств и орудий производства, они на них уже посягали, психологически ими уже владели, и их не могла не трогать организация производства и живого труда, взятая сама по себе, абстрагированная от классовой борьбы, злободневной социальной страстности.

И поэтому на протяжении всего периода негативного рабочего движения мы видим, как время от времени появляются статьи, поднимаются кампании за уничтожение патриархальных пережитков в области организации производства. Объективные буржуазные обозреватели рабочего движения должны были констатировать, что в целом ряде технических и административных нововведений современный капитализм обязан требованиям организованного пролетариата.

Английские, германские, французские и американские рабочие союзы уже давно выдвинули и практически поставили задачу корректирования организации производства, конечно, тесно связывая ее с интересами своего класса. Наиболее яркими примерами в этом отношении являются работы по поднятию технического уровня квалифицированных рабочих. При участии видных инженеров и высококвалифицированных рабочих союзы организовывали курсы профессионального образования; союзы издавали руководства и справочники для различных профессий. Укажем в этом отношении на разительный пример, что наиболее распространенным техническим справочником для рабочего-механика во Франции является руководство, изданное синдикатом металлистов.

Вопрос об организации ученичества в предприятиях является другим показательным примером для иллюстрации интереса рабочих союзов к вопросам организации производства.

С тех же пор, когда, в силу эволюции административно-технического надзора в предприятиях, мастера, техники, младшие инженеры и служащие превращались из «погонял» в указатели и входили в рабочие союзы или сами организовывали профессиональные организации, близкие к рабочим — союзы еще более увеличивали свой интерес к вопросам организации производства.

Но была одна область деятельности развитых рабочих союзов, особенно английских, где вопросы организации производства стояли все время неотступно. Это — область трудового нормирования. Английские рабочие союзы в вопросах нормирования должны были дискутировать с предпринимателями вопросы техники и ее рационализации. В этом отношении было много парадоксальных положений: нередко рабочие союзы в интересах данной группы данного времени должны были защищать техническую ретроградность, но нередко они становились новаторами организации производства (рудокопы).

Первые серьезные опыты введения научной организации на Западе и Америке относятся к первому и второму десятилетию XIX века. Эти опыты были скандальны по своей методологической грубости и вызвали бурю негодования в рабочей среде. И все же это не помешало рабочим организациям обнаружить серьезный интерес к системе. Не только солидные европейские союзы, но даже слабые французские синдикаты (статья Мерейма в «Рабочей Жизни») дали всесторонний анализ системы. Английская, американская и германская печать дали целые серии аналогичных статей. Наиболее взбудораживающим моментом новой организации был хронометраж, проводившийся капральским способом; он заслонил многое в системе, что было практически приемлемо для рабочей массы и что уже проводилось в рассыпанном, не систематизированном виде. Хронометраж создал в рабочих массах паническое настроение и все же развернутая система встретила в целом положительное отношение, как производное всей современной техники.

Еще на заре открытого рабочего движения в нашей профессиональной среде обнаружился интерес к организации производства. Он, правда, не выносился на обсуждение в собраниях, но литературное отражение его можно видеть хотя бы в статьях «Металлиста» в 1908–1909 годах в Петрограде.

В 12, 13 годах началось практическое применение научной системы в некоторых петроградских предприятиях. Надо заметить, что Питер уже учел скандальный опыт Запада и подходил к делу значительно мягче, налегая на чисто техническую сторону. И все же рабочая масса и рабочие организации относились к системе резко отрицательно.

Только в те годы на паре заводов начинается борьба за нормы, но борьба неорганизованная, скоро закончившаяся.

Лишь в газетах появилась пара статей с обычным отношением к научной системе, где принималась ее организационно-научная сторона и отвергался хронометраж и все методы непосредственного воздействия на живого работника.

Война дала невиданный пример массового нормализованного производства, разбитого на мельчайшие операции, доходившие даже на режущих инструментах до секунды (не говоря уже о штамповальных машинах).

Громадные заказы, большие прибыли, крупные авансы дали возможность предпринимателям сильно поднять техническое оборудование заводов, и, естественно, что непосредственное воздействие на работника отошло на задний план: работник нормировался и корректировался машиной, а не субъективным надзором. Научная организация производства во время войны косвенно отразилась во всем общественном быте народов, особенно горожан, регламентируя потребление, нормируя даже семейное хозяйство, даже движение пешеходов по улицам… Беспримерный трудовой подъем миллионных масс, рост производственно-технического порядка, при всем страшном истощении работников, произвели на них неизгладимое впечатление. Теперь в Европе не такое время, когда можно было бы с массами так грубо оперировать с хронометром, но теперь там и не такое время, когда массы не ценят самую систему организации труда.

В России, несмотря на более резкое настроение против системы во время войны, однако, не было случаев протеста против самого остова новой организации, хотя и не было со стороны рабочей организации пропаганды за нее.

В период временного правительства и первые годы Советского режима со стороны рабочих организаций наблюдалось или сдержанное, или резко отрицательное отношение к научной системе организации производства. Только у металлистов с первого же момента тарифной работы, еще в 1917 году, обнаружилась тенденция к реформированию производственной организации в предприятиях. Это была лишь тенденция. Тарифная работа в ее непосредственно потребительской области захватывал целиком рабочие массы и союзы. Однако серьезная агитация за нормы выработки в 1917 году с особенной резкостью выдвинула проблему организации производства и научной постановки живого труда. Было открыто произнесено имя Тэйлора. Но союзная масса и значительная часть союзных вождей осталась глуха к производственной агитации.

Одновременно поднимается интерес к научной организации и в среде хозяйственно-регулирующих учреждений. Эти последние, к сожалению, потом отдали всю свою энергию на организацию самих регулирующих центров и все же интерес к системе у хозяйственников оказался прочнее, чем у профессионалистов. Разгадка сдержанного отношения к вопросам организации производства со стороны профессиональных организаций заключается в том, что они подходили к проблеме не через непосредственный производственный опыт, а через тарифно-нормировочную работу; и, понятно, что их производственный интерес все время разрешался потребительскими настроениями массы, которую они обслуживали в своей тарифной деятельности. Очевидно, что союзы должны поставить вопросы организации труда в полнейшей независимости от тарифного аппарата; иначе они запоздают и дело будет проведено хозяйственными организациями.

Всероссийский Центральный Совет Профессиональных Союзов летом 1920 года выдвинул идею организации Научного Института Труда. Характерно, что и здесь инициатива исходила не от производственного, а от тарифного аппарата. Идея организации Института ставилась и отдельными союзами и фатально связывалась с работой тарифных отделов. Звеном, соединяющим тарифную работу с производственной, в союзах является профессиональная квалификация. В тарифной области квалификация связывается с тарификацией (группа и категория и соответствующая ей ставка), в производственном — с местом, которое занимает данная профессия, или ее градация (производственный тип) в предприятии. Чтобы найти наиболее безболезненный перевод тарифно-потребительской работы s технико-производственную, надо так построить систему квалификации, чтобы она только тогда была брошена в тарифную практику, когда будет построена на чисто производственной основе.

С таким настроением создавался Институт Труда, к характеристике которого мы и переходим.

II. Проблемы

События этих лет вывели нас из границ обычного. Теперь на сцену должны выходить тяжелые факторы, стремительные идеи, исключительные по размаху волевые импульсы. Наша жизнь отмечена свежим варварством, окрыленным полетом механики, невиданным научным задором и лозунгом работы. Слишком много разрушено, разрушено много до безумия, до того, что стерта хронология, но еще больше начато, начато с открытой наивностью и верой. Надо все это принять, принять безоговорочно, принять как эмоционально-политический манифест времени и отдаться водовороту новой эпохи, где генеральной платформой должен быть смелый рационализм.

Революция знает свои приливы и отливы, она знает безудержное геройство, гордый бунт, но и мещанское упоение достижением, провинциальный фельетон своих замыслов. Мы должны разрядить восточный героизм и «кобеднешнее» упоение и дать суровую шеренгу работников неутомимого, рассчитанного ритма. Мы должны быть штабной организацией трудового творчества, отрицателями оседающих на мель кустарей и аборигенов этого дня и звать к величайшему синтезу века. Вобрать в единый рупор голоса умерших веков, дать регентуру научному хору современности, вызвать к жизни пораженные событиями наших годов поколения, привить им беса энергии и включить застывшие моторы истории.

Пусть тепличные работники отсчитывают дозы скромных поливок нашего начинания, мы скомплектуем толпы работников на открытой земле от горизонта к горизонту и начнем рушить и строить рассчитанными линиями и углами, прямо с курсом в неизвестное, с компасом на холод, с хронометром в дальние века.

В своем беге в будущее мы хотим быть наследниками всех трагически темных коридоров прошлого и синтетиками современности. Рассеянный исторический опыт по эпохам, классам, дисциплинам, соединенный с учетом научных достижений века и импортом со всех материков, мы пронижем приоритетом методичного, строго рассчитанного, технизированного труда. Вот наше знамя, наш лозунг.

В историческом прошлом человечества разбросано много организационно-трудового опыта, который может быть использован нами как смутный прецедент точного нормирования и учета. Область трудового опыта очень разнообразна, но для нас имеет особую ценность как раз то, что покрывалось каким-либо общественным институтом.

Самым ранним опытом в этом отношении являются для нас ремесленные союзы древней и средней истории с их нормами работы и с ограничениями максимума платы (сверху, законодателем). Максимальная плата ремесленников потом переходит в свободную, а затем на сцену выступает регламент минимальной платы (XVII век).

Рабочие союзы, особенно английские, дитя новой свободной промышленности, выдвинули лозунги и максимальной платы (средство против индивидуального срыва условий труда) и минимальной (метод массового сопротивления против усиления эксплуатации). Но что важнее всего в их деятельности — это тот регламент выработок за определенную единицу времени, который они создавали в течение полутора столетия своей деятельности. Союзы рабочих создали этим самым не только нормы выработки, они создали общепризнанный темп работы, начиная с большой единицы времени в форме недели или месяца и кончая часом. В этом темпе они запечатлели трудовой темперамент своей эпохи и своего класса. Своими крохоборческими нормировками они психологически подготовляли себя к восприятию новых систем труда, как бы они им декларативно ни сопротивлялись. В их деятельности любопытно не только фиксирование обычая; они давали эксперименты нарочного понижения трудового темпа, понижения, проводимого огромными массами и требовавшего величайшего организационно-трудового воспитания. Это так называемый саботаж (кропание). Что проведение таких приемов требует большой культуры, показывает хотя бы то, что российским рабочим прием рассчитанного саботажа не удавался: они выдавали друг друга своими индивидуальными темпами.

В ряду прочих социально-исторических образований мы должны обратить внимание на организацию армий. Здесь применялся регламент, точно выполнявшийся тысячами и миллионами, регламент, реализовавшийся в определенное время, здесь был строгий регламентированный самоуход за солдатами, дававший им психологию ежеминутной готовности к жесту, действию, упражнению, работе. Здесь обозначались точно отграниченные отрезки времени в течение года, часа, в течение минуты. Гимнастика, маневры, организованные движения в мирной и боевой обстановке давали образцы точно учтенных движений, всегда корректировавшихся командой и поведением каждого из массы. Наконец, в отдельных приемах проводилось тщательное разложение их на элементы. Словом, армия для нас может быть любопытным историческим фактом, предрешавшим не только методы современной индустриальной работы, но и предчувствовавшим ее современные научные основы. Тот гигантский организационный опыт, который развернули армии в современную мировую и российско-гражданскую войну, независимо, конечно, от конкретных объектов воздействия, должен быть нами учтен до всех конкретных мелочей. Рабочая портативность военной одежды, стратегия и тактика, пропитанная новейшей механикой, приспособление армий для трудовых целей, наконец, весь режим казарменно-осадного положения с учетом каждой калории и каждого боевого усилия — все это мы должны взять, как невиданный массовый опыт трудо-боевых отправлений.

Для того чтобы обозначить тенденцию полноты использования исторического опыта, мы укажем на трудовой режим, созданный церковью (трудовые послушания), где, несмотря на аскетические уродства, был особый цикл времени, твердое расписание трудовых отправлений — то по солнцу, то по точному часовому расписанию.

Наиболее решающим фактором организации труда надо признать современное развитие техники. В области заводской индустрии техника дала революцию настолько разительную, настолько глубокую, что перед ее логикой оказалась недействительной самая косная сопротивляемость как администраторов, так и рабочих.

В заводе не только появилась машина, но в этой последней машинизировались и генеральные части и мелкие детали. Двигатель из аморфно-мускульного превратился в мотор с точно учтенной энергией и точно учтенной трансформацией. Система передач дала дифференциацию, отражающую время, качество изделия, метод инструментировки. Инструмент приобрел качественную и измерительную чувствительность, создающую в работнике как бы особое тончайшее инструментальное чувство. Виды машинных, механических приспособлений с учетом микроскопических величин создали особую, невиданную прежде, методологию механической ловкости.

Система операционных работ и миллионно-массовых фабрикации сделала из каждого станка лабораторию, в которой выживает только все наиболее рациональное, удобное, быстрое, продуктивное. Родилась система механических подборов, выживания «сильных» механических методов, экономных скоростей, полных утилизации. Эти подборы закреплялись особой регламентацией, нарушать которую так же нелепо как нелепо подставлять палец под резец.

Совершеннейший машинизм, завершаемый автоматизмом, со все растущей нормализацией величин и форм обрабатываемых изделий, инструментов, скоростей постепенно привел к такому положению, что «слишком человеческая» жестикуляция живого работника оказалась небольшим оазисом в скованной раме рассчитанного машинного движения. Методология машинной работы с ее аналитизмом, учетом малых величин, нормировкой неминуемо должна была ворваться в живой труд работника. И если бы не родился Тэйлор с его хронометражем и разложением на элементы, — его надо было бы родить «по заказу».

Но машина на заводе не одна. Машины разбиты на группы. Они спаяны родством или последовательностью операций.

Переход работы со станка на станок, заводской транспорт, как всякое механическое движение на заводе, предстает перед техническими руководителями как величина, подлежащая учету и изучению. План цехов, распланировка станков и всех рабочих мест, генеральный и будничный транспорт точно так же регламентируется, автоматизируется, нормализируется, изучается в пространстве и времени и постепенно превращается в тонко рассчитанную машину управления предприятием, машину управления трудом. Так возникает система научного управления предприятиями. В общей системе этого движения вещей передвижение человека и его воздействие на других тоже оказалось небольшим, но часто определяющим оазисом. Этот оазис тоже ставился под стеклянный колпак науки, Явилась система научного администрирования.

Все организаторы труда, техники по преимуществу, кроме чисто технических вопросов ставили и вопрос о психологии работника, администратора, мастера. Они же ставили вопросы о физиологии труда. Вопросы психологии трактовались как средство подбора работников, вопросы физиологии — как метод хозяйского гуманитаризма. Одновременно эти же вопросы ставила государственная охрана труда. Наконец, заинтересовалась трудом психология, как чистая наука, параллельно с ней работала чистая физиология.

Перед нами во весь рост встает задача синтезировать все достижения психо-физиологических исследований.

Для труда чисто мускульного и в то же время индивидуализированного единственным основанием ритма является человеческое сердце, — будет ли речь идти о непосредственном трудовом ритме или ритме «приступа» труда и «сдачи». Изучение такого труда возможно в пределах традиционно-лабораторных и наиболее доступно для современного ученого-исследователя.

Труд кооперированный, хотя и чисто мускульный, съедающий индивидуальный ритм во имя коллективного ритма, уже ставит проблемы более сложного научного подхода, чем непосредственно лабораторный.

Труд механизированный, но требующий или сложного или настороженного управления, самый интересный и ответственный в смысле методов изучения и ценности психо-физиологических выводов.

Наконец, труд относительно увеличивающийся в современном обществе, индустриальный, заводский дает возможность перевести чисто психофизиологическую проблему в проблему психо-физиологической культуры пролетариата.

Первые две категории труда дают и дадут огромный материал для изучения. Здесь не будет недостатка в научных и практических психо-физио-работниках. Уже выдвинут и в значительной степени освещен целый ряд проблем: рабочие скорости, общие влияния работы на организм, пассивное и активное внимание, раздражения при работе, питание. Есть даже попытки создать научный синтез всех этих проблем («Рефлексология» проф. Бехтерева). Мало того, уже выросли специальные дисциплины, трактующие вопросы прикладной психо-физиологии труда («Психотехника», имеющая отношение и к третьей группе труда, указанной выше).

Из всех проблем, затрагиваемых психо-физиологией, решающее значение имеет проблема трудового отправления организма. Негативная формулировка проблемы выдвигает автоматически позитивную проблему: психо-физиологический подъем работника, его трудовая активность, положительный уровень настроения.

Если ставить все эти проблемы применительно к индустриализированному труду, то они претерпевают сложную модификацию. Современная машина, особенно же машинные комплексы, имеют свои законы настроений, отправлений и отдыхов, не находящихся в соответствии с ритмикой человеческого организма. Мир машины, мир оборудования, мир трудового урбанизма создает особенные связанные коллективы, рождает особые типы людей, которые мы должны принять, принять так же, как мы принимаем машину, а не бьем свою голову о ее шестерни. Мы должны внести какие-то поправочные коэффициенты в ее железный дисциплинарный гнет, но история настоятельно требует ставить не эти маленькие проблемы социальной охраны личности, а скорее смелого проектирования человеческой психологии в зависимости от такого исторического фактора, как машинизм.

Но вот область, где еще не ступила ноге исследователя, это разбросанные приемы массового трудового обучения, Мы имеем типично школьную классическую педагогию, развивавшуюся от грубой схоластики в утонченную психологию. Наука о передаче знаний имеет блестящих представителей и у ней многому можно поучиться. Но, к сожалению, она чужда разработанного учебно-трудового экспериментирования. Конец XIX и начало XX века дал нам образцы педагогической свежести в виде нового типе школ с курсами ручного труде. Это была прелюдия к созданию трудовой школы. Последняя, конечно, нашла для себя наиболее удобную социально-политическую обстановку в Советской России. Но в ее практике мы не можем принять ни растворения теории в эпизодически-практических работах, ни создания универсалов-ремесленников, ни, наконец, ученического самоинструктирования. Как антитезу этим методам мы должны отстаивать теоретическую замкнутость знаний, чтобы ученик мог свободно оперировать чистой теорией и мог в реальной механике работы видеть одежду формул; мы должны вести обучение с курсом на индустриализированного механика, специалиста и в то же время владеющего общей методологией работы, наконец, педагогику мы должны ввести в рамку инструкции, беспощадного аналитизма сверху, чтобы создать в ученике автоматизм разложения сложного труда на элементы.

Перед нами стоит проблема создания новой индустриальной педагогики, освященной учетом малых учебно-трудовых движений и учебно-воспитательных методов. Наконец, научно построенное предприятие мы должны себе представлять не только как резервуар нового научно-технического творчества, но и имеющее отдельный учебный «цех», фабрикующий работников различных градаций.

До сих пор экономическая наука в своих научных выводах о труде давала в высшей степени общие положения. В этой науке слишком ограниченно применялся метод конкретного учета, слишком далека была ее рабочая методология от реторты мер и весов. А между тем теперь перед нами стоит задача — дать хотя в ограниченной области строго заштрихованные выводы.

Вопрос об экономических стимулах труда стоит перед нами неотступно. В действующей системе заработной платы (в том числе и системе премий), несмотря на всю уродливость ее применения, взят курс на производственную энергию работника, энергию индивидуальную. Если мы поднимем вопрос о применении этой энергии за пределами площади станка, которую обслуживает рабочий, то система поощрений развертывается до исключительных форм поощрения таланта организаторских способностей, хозяйственной складки работника. Здесь практикуемые оплаты явно недостаточны, и жизнь требует постановки уже более широких проблем,

В связи с вопросом экономическо-хозяйственной инициативы и ее стимулирования встает вопрос о внутренней колонизации страны отборно талантливыми организаторами. Тут есть своя социально-экономическая конструктивность; определить ее тонкий расчет — наша неотступная задача.

Рядом с только что представленными вопросами отметим проблему о росте и границах коммунизации потребления и согласования этой коммунизации с курсом на производственную инициативу. Растущий коммунизм потребления принципиально идет вразрез с отбором активных производственников. Тут надо дать особый расчет потребительно-производственного согласования в его статике и динамике. Надо раскрыть тайну перехода денег в натуральное потребление, тайну автоматического нивелирования производителей при этом потреблении.

Только что представленные проблемы, проэкспериментированные и учтенные на протяжении определенного периода и на громадных людских массах, дают возможность поставить вопрос о совершенно новой науке, которая должна заменить социологию. Если в последней главным методом изучения было наблюдение и суммарные исторические обозрения, то синтез науки о труде должен выдвинуть на первый план социальный эксперимент.

В технике уже вытравились методы определения вещей и процессов на глаз, приблизительно; там господствует точная мера с сотыми и тысячными делениями малых.

В социальной области должна наступить эпоха тех же точных измерений, формул, чертежей, контрольных калибров, социальных нормалей. Как бы нас не смущали сентиментальные философы о неуловимости эмоций и человеческой души, мы должны поставить проблему полной математизации психо-физиологии и экономики, чтобы можно было оперировать определенными коэффициентами возбуждения, настроения, усталости, с одной стороны, прямыми и кривыми экономических стимулов — с другой.

III. План работы

Творцом этого нового социального инженеризма, создателем новой социально-трудовой методики должен быть Институт Труда. Нисколько не смущаясь грандиозностью поставленных задач, трагической безысходностью непосредственно-настоящего, мы должны развертывать всю сложную и тяжелую паутину его аппарата. Нам надо стоять на базе разбуженных к новой невиданной жизни рабочих масс и купать их в остром огне научных проблем века. В этих массах все время будут бороться два беса — потребителя и производителя. Мы определенно на стороне второго. И наша задача — со всей доступной доказательностью заразить эти массы неугомонной страстью дела, труда, энергии.

Мы создали организационный центр и начали обстраивать некоторые учреждения Института. Ниже мы представим развернутую схему работы Института, как она нам представляется в настоящее время.

Во главе Института стоит Совет. Он является верховным руководителем, одновременно и чисто научным учреждением и направляющим всю работу по воздействию Института на трудовую жизнь государства. В дальнейшем, по мере развития Института практическая работа будет объединена в особом учреждении.

Совет Института дает руководящую методику труда и работает над общим социологическим синтезом.

Непосредственная работа учено-рабочего аппарата строится по четырем линиям: технической, экономической, психо-физиологической и педагогической. Мозгом каждой из этих отраслей являются ученые кабинеты. Изыскательную работу соответственно выполняют: техническая лаборатория, экономическое бюро, психо-физиологическая лаборатория, и наконец, учебные школы и мастерская. Эта работа завершается и корректируется серией опытных предприятий, по преимуществу металлообрабатывающих, однако с расчетом, чтобы в них был значительно представлен и чисто мускульный труд.

Мы теперь переживаем своеобразную «эпидемию» изучения труда. Им интересуются тысячи людей, так или иначе практически ставящих научную организацию труда, создались сотни курсов, где преподается научная организация предприятий; при высших учебных заведениях открылись специальные кафедры. Наконец, возникли специальные учреждения, изучающие труд.

Институт труда призван покрыть весь этот разбросанный и дифференцированный опыт своим универсализмом. Мы должны смотреть на все эти учреждения и лица, как на наш огромный корреспондентский аппарат. Сюда входят: специальные учреждения, изучающие труд, высшие учебные заведения, профессиональные и трудовые школы, наконец, отдельные лица.

Мы должны быть учреждением действия, мы должны делать усилия практически реконструировать организацию труда на научный лад. Поэтому мы должны располагать аппаратом непосредственного воздействия. Институт должен иметь как учреждения публичного воздействия, так и учреждения практического действия. В числе первых намечаются: Бюро Печати, Агит-Бюро, библиотека, музей; в числе вторых — консультационное бюро, бюро реконструкции и школьное бюро.

Из учреждений публичного воздействия нас наиболее занимает Агит-бюро. В связи с так называемой производственной агитацией мы должны разрешить наиболее сильно действующие агитационные средства с учетом всех окрасок труда — технической, экономической и психо-физиологической. Особенно нас будет занимать агитация, непосредственно соприкасающаяся с работой. Здесь же найдут ответ труднейшие вопросы, — как вклинить в нормально действующий производственный аппарат рабочие пропагандистско-производственные учреждения, возникающие в предприятиях стихийно.

Из учреждений практического воздействия наиболее важным мы считаем бюро реконструкции — наш реорганизационный штаб, который должен брать задачи или радикальной реорганизации предприятий при условии их специальной остановки для этой цели, или реорганизации предприятия на ходу, что наиболее трудно, но что теперь будет наиболее популярно.

Мы здесь не будем касаться аппарата управления Института, имеющего организационно-технический интерес; отметим лишь, что и в этом отношении нам хотелось бы биться за наиболее гибкую и показательно-совершенную систему.

Мы живем в эпоху крушения культуры, эпоху социальных перемещений, грузных сдвигов наследства веков. Тысячелетиями скованные людские массы растут под знаком парадокса; даже понижая свой непосредственный культурный уровень, они все время чувствуют себя на обрыве истории; их психология насторожена, они прося г больших определяющих жестов, им грезятся идущие в командной линии большие люди, они ждут пришествия гигантских технических факторов. И может быть в то время, когда Европа и Америка живут под знаком охранения старого, в восточной Европе появится беспримерное хотение жизни, невероятная вера в подъем. Страна огромных рек, безумных буранов, бесконечных степей, страна, наполненная странниками, искателями и самородками, даст своеобразный патриотизм и призовет к жизни смелых выходцев для смелых дерзаний и дел. Мы уже чувствуем пришествие этих людей, первые колонны их уже выстраиваются.

Мы будем партизанами новых батальонов, и наш Институт хочет быть их первым знаменем.