Как надо работать (сборник)

Предисловие

В жизнь ворвалась новая юность. Она — прямо из жерла революции.

В ней — все будущее нашей РСФСР.

Она полна огня и отваги.

Если бы этому огню, если бы этой отваге мы сумели дать выдержку и сноровку, мы были бы самой культурной, самой непобедимой силой в мире.

Сноровка и выдержка прежде всего должна быть в ваших работающих руках, в ваших ходящих ногах. Она автоматически даст выдержку и сноровку вашей голове: мы создадим твердых, волевых и в то же время выдержанных людей.

В брошюре даны статьи, напечатанные в «Правде» и «Экономической Жизни», в которых я, по мере сил, долбил в одну точку.

И, если бы мне этими строками удалось создать хотя бы по десятку новых «долбежников» в каждом городе, я считал бы свою задачу выполненной.

А. ГАСТЕВ

Центральный Институт Труда

Март 1923 года

Москва

Бьет час

Россия психологически вступила в такую полосу, которая требует разряжения. Картинно-героический, иллюминационный период революции прошел. Наступила эпоха созиданий, работы. Но она лишь декларирована, она не обозначена в широком действии, методической воле.

Несмотря на всю сложность внутренних политических и социальных окрасок, есть черты, покрывающие одним настроением самые различные группы и слои населения. Этим настроением заражены в значительной степени и революционеры, и контрреволюционеры, попы и атеисты, старики и юноши, рабочие и капиталисты, простой поденщик и советский сановник.

Эта черта — раздумье, неверие, скептицизм, ожидание.

Даже партийные рамки, по-видимому, не способны обеззаразить широкие массы от этих настроений.

Как безумно мало людей, помешанных на одной определенной организационной идее! О, как мало их, тех, которые способны «долбить». Безумная чехарда перемен амплуа, положений с разными подходами, заданиями продолжается. Только вчера еще он был председателем треста, завтра он уже занят организацией труппы; сегодня он спец по калориям, завтра заведует банями. Революционная эпоха требует, конечно, скачки, но наступила эпоха отстоя, и универсализм превращается в надоедливую паутину.

Время требует инициативы, находчивости, распорядительности, а миллионы образованных, знающих, смышленых людей пребывают в спячке; чтобы их заставить задуматься, воодушевиться, надо чуть не обливать кипятком или во всяком случае составлять протокол.

Но всего тягостнее — скептицизм, неверие. Огромные массы работников теперь пребывают в состоянии косного ожидания сторонних неведомых сил. Они убеждены, что придет заграница и «даст»; придут какие-то люди и «ох, и заработают». Чем пассивнее люди, тем больше у них всяких ориентации на внешние силы. Бог теперь «отменен», но вместо бога явилось ожидание урожая, который перевернет Россию и покроет лаком все крестьянские лапти, божественное начало вкладывается во всякого «иностранного представителя» (у которого главная контора в Риге, а отделения в Нью-Йорке и Константинополе); считается признаком политической зрелости вместо «Отче наш» говорить высоким стилем о «солидных капиталах» Антанты и Америки.

Подавляющая масса интеллигенции оказалась неприспособленной ни к темпу войны, ни к темпу революции, ни к темпу нашего возрождения. Психология тихо мерцающего огонька провинциального просветительства, мистического радикализма, земской, третье-элементской неряшливости сказалась в эти годы мировых событий лишь как лень обывателя, убаюканного тихим мерцанием домашних занавесочек и чеховских «настроений».

И теперь, когда война и революция так зло надругались над пацифистскими корнетами, мечтавшими о «небе в алмазах», они кончили скепсисом.

Конечно, те, кто изо дня в день повторяет, что «шапками закидаем», те — тоже ротозеи, те тоже Иванушки-дурачки, но между этими двумя позами — провинциального самохвальства и философского хныканья — есть третья, настоящая рабочая поза: неотступного труда и веры.

Хныканье и скептицизм идут рядом с организационной и бытовой неряшливостью. В разоренной бедной стране мы ведем себя так, как будто земля стонет под тяжестью амбаров. Нам вовсе не некогда, мы не спешим. При каждом вопросе, даже архислужебном, мы прежде всего даем реплику: «а? что?». И первой мыслью является вовсе не действие, а попытка отпарировать усилие и действие. «А может быть это и не надо», «А если там скажут»… Словом, вместо простых слов: «слушаю», «да», «нет», — целая философия; недаром у нас в России так много философов и психологов. Быть может это обратная сторона пассивности, неповоротливости. Быть может эта философская загруженность — просто путанность, неряшливость мысли.

Бытовая неряшливость — наше главное зло. «Это мелочь, это пустяк, это поверхностно — требовать, чтобы стол был чистый и бумаги в порядке», говорят столичные, уездные и деревенские россияне, все время разрешающие мировые вопросы. Каждая аккуратность и требовательность— это «бюрократизм», говорят неисправимые декаденты, не представляющие даже, что в Европе и Америке уже есть миллионная армия бюрократов, работающая с точностью до минуты, что пролетариат и заводская администрация входят и выходят в ворота тысячными толпами в течение 5 минут, что вся трудовая Европа без гудков и звонков ложится спать в 10 час, в 6 час. утра уже покупает газету и садится на рабочий поезд.

Пора же, пора нам спохватиться! Пора создать культурные бригады из тех немногих, что приемлют новый темп жизни, новую четкость его шагов, незасоренные линии движений, которые умеют превращать время в пространство и пространство во время. — Что случилось у нас в России?

Пронесся военно-социальный смерч. С небывалой силой разрушения. Но, к удивлению многих, он не только сохранил свой организующий кратер, он стал обладать невероятным голосом призыва, энергии, воли.

Требует, настаивает.

Конечно, оглушенные не слышат, обожженные лечатся, у многих гноятся души. Есть много таких, которые не соразмерили прыжки, вывихнули ноги и записываются в разряд успокоившихся старичков.

И все же ураган говорит, говорит.

На все эти девять тысяч верст от Петрограда до Владивостока он режет слова:

К ударам, к работе!

И есть уже люди, есть суровые работники новой эпохи, сверлящие своим упрямством ржавые руины разрухи: они рассыпаны по всей России, но лишь не выступили сыгранным хором.

Мы их видим.

Вот они.

Управляющий заводом, сумевший создать новый цех в годы упадка.

Мастер, стоявший на посту в мастерской изо дня в день, как капитан на рубке в шторм.

Рабочий или работница, пробивавшие своими руками и станком трудовой кавардак, как ледокол северные льды.

Строитель станции, работавший под смешки и хныканье кумушек.

Огородник, взрастивший в эти годы кукурузу в районе Москвы и помидоры в Вологодской губернии.

«Спецы» — далеко не коммунисты, но полюбившие новую Россию и новое государство и отдающие себя безо всяких задних мыслей.

Изобретатели, лаборанты, двигавшие науку с юношеской радостью.

Учителя и учительницы, жившие в холодных сараях на корке хлеба, но создавшие армию нового юношества.

Наконец, артисты театра и литературы, говорящие языком конструкций и напора.

Они — эти люди — и есть настоящий командный взвод нашей страны.

К невыстроенным толпам, к разбросанным колоннам народа они бросают жесткую речь:

— Долой панический ритм, от кампании к кампании, от урожая к урожаю, от дождя к дождю, долой все недели чистоты, недели вши, как в древних святцах, долой безверие, ржавчину психики, путаную ходьбу и ротозейство.

К голой методике, тренировке, неотступной, как метроном.

Взять торжественный клокот народного пафоса, всю дерзость революции, пропаять их выверенным колебаньем, ровным нажимом.

И все это — в открытой воле, идущей сквозным маршрутом.

Курс на характеры, курс на* активных строителей жизни,

Если их нет, их надо родить.

Всюду, на каком угодно месте России надо начать работать, надо брать жизнь приступом, осадой, осадой методической, упрямой.

Нет железа — делайте из дерева. Не просите и не ждите. Нет носков, берите портянки, но свертывайте их на ноге артистически аккуратно.

При усилии, или, вернее, при суровом насилии над собой, можно, очутившись в лесу только с огнем, ножом и с полпудом хлеба, развернуть через полгода настоящее хозяйство. Только надо вдуматься на другой же день, как крепче устроить упорные колья для костра, состряпать лопату, смастерить дом, набрать съедобных листьев, ягод и кореньев и даже устроить аптеку.

Надо стать ловкими сыщиками жизни, уметь быстро ориентироваться и развертываться.

Надо взять богатый материал военного быта, где люди приучаются быть храбрыми, расторопными и волевыми.

Надо пробудить дух практического искательства, не молиться ни на авось, ни на дождик, ни на дядюшек с Темзы, а непрестанно вырубать фиксированный лозунг до полного его материального одеяния. Неотступно. С передышками, но не отставая.

Все граждане необъятной страны, заводские работники, граждане полей, лесов, интеллигенты. Лучшие, отборные, сильные.

Идемте же на приступ. Жизнь надо перевернуть. Будемте боевыми, настоящими культуртрегерами. Без тени сентиментализма, жертвы… Идемте через пни, овраги, ржавые болота, спаленные поля — с суровой решимостью новой культурной пехоты. И мы победим, мы выживем. Мы заразим сытых, но анемичных, воскресим голодных, у них вздрогнут измочаленные руки. Мы поставим же, наконец, на колеса эту телегу, которая зовется Россией.

Надо вызвать особое движение, главным лозунгом которого был бы труд, но труд с настроением непреклонной размеренности, вызвать к жизни новых трудовых организаторов, ненавидящих малокровную умозрительность доморощенных схем и влюбленных в практическую подвижность дела, граничащую с изобретательством.

Выпрямляйтесь, вставайте же всюду, вставайте с орудиями, с теми, какие у вас в руках. Нет мотора — двигайте ногами, нет плугов — копайте лопатой, нет карандаша — пишите углем или старым кирпичом. Немедля — всякий замысел облекайте в материальную оболочку.

Теперь можно заражать народы только постройками, только орудиями и только в крайнем случае голым словом, но и то непременно категоричным, волевым, как шприц входящим в расслабленное тело.

Стройте организации, объединяйтесь. И не пишите длинных положений, инструкций и уставов. Называйте эти организации: «Грабли», «Сапог», «Сено», «Мостовая», «Пропеченный хлеб», «Здоровая книга», «Короткая фраза». Берите себе в товарищи тех, кто не дискутирует, а репликой кроет два вечера прений, кто понимает вас с полуслова, берите из тех, кто держится «смирно» и впился глазами в грядущую победу.

Начинайте дела без ханжества, веселее, непременно создайте материальный эффект с тем, что есть сейчас под руками. Создадите — тогда из закоулков выходите на большие дороги, у вас вырвется слово, команда, — к вам придут, и не за помощью, не за куском хлеба, а придут как взбудораженные компаньоны вашего неумолимого марша.

Организуйтесь, будьте портативны. В жизни, как в походе. Техники, рабочие, сплачивайтесь для дела. Если вас гнетет казенная неповоротливость учреждений или грузность предприятий — организуйтесь в свободные промышленные колонны и упрямо бейте неустанным долотом воли.

Крестьяне, земледельцы, агрономы, на ограниченных участках будьте смелыми робинзонами и заставьте землю вас слушаться, независимо от матушки-засухи.

Военные работники — от командира до рядового — в шеренги! Внесите вдохновенность в ваш строй и покажите, что в стране, лишенной машин, вы — лучший механизм, заставляющий людей четко работать, кратко, но понятно говорить, закалять характер. Сделайте армию корпорацией настоящих тэйлористов с размеренным шагом, очерченным движением, волевым жестом.

Профессора и учителя! Бросьте принципиальное непротивленчество ваших трудовых школ. Рядом с беззаботной прогулкой ребенка по истории культуры делайте ему принудительные прививки энергии и работайте по педагогической инструкционной карточке. Как занимаются культурой животных, так же надо заниматься культурой людей.

Врачи, фельдшера, акушерки! Рядом с вашей наукой о лекарствах учите каждого пациента, учите всех здоровых — как надо дышать, как надо спать, как научиться мало есть и в то же время хорошо переваривать и быть сытым, научите каждого минимуму хирургии в своем собственном организме.

Юноши, девушки, бегите из комнат, каморок, бегите из тысячи ваших закопченных слащавостью и манерностью студий, бегите на улицы, площади, поля, манежи и организуйте полчища бойскаутов и всевобучи-стов, где ждет вас испытание в смелости, расторопности, где от вас будут требовать гимнастической настороженности и ежеминутной готовности к действию.

Взрослые граждане, выбитые из колеи интеллигенты, все вы — батальоны нищих, ходящие с мешочками по городам, обыватели, желающие все до одного стать торговцами, — вы провалитесь, вы сгниете, если будете продолжать так дальше. Вы у черты рока. Беритесь, пробуйте по-новому силы в новой России. Перемените еще раз ваше социальное положение и, закрепив его, безоглядочно начинайте работать и вспахивать наши равнины.

Равняйтесь же все на этот стиль.

К восстанию, настоящему вооруженному восстанию против тины апатии, ржавчины голода! Равнение быстрое.

Дискуссия в перерывах. Для полировки крови.

Всякий, кто примет это равнение, тот — маршевой солдат страны, идущей к подъему… Всякий другой, кто не поднимет эти знамена, всякий другой — лишь влюбленный в голодную берлогу лежака.

Так говорят и делают немногие упорные, что родились и крепли в эти огненные годы. Их слова сказаны. Бьет час. Будем же строиться!

Народная выправка

Почти восемь лет прошло с начала мировой войны. Но это не годы, это — пронесся век. В июле 1914 года наш материк сразу дал сумасшедший вольтаж, а через месяц он был изрезан шеренгами, колоннами, окопами и блиндажами.

Канонада, кажется, выворачивала Монбланы. Ученые, писатели, попы, инженеры, рабочие, крестьяне — все заработали, как в тифозной горячке. «Снарядов, снарядов!» — вопила пресса и гудел телеграф. Около одного Вердена пушки выбросили столько металла, сколько вся довоенная Россия добывала в течение года…

Под ружье встало сорок миллионов человек. А Европа и Америка готовили вторую сорокамиллионную смену…

Россия ответила революцией. И к удивлению многих здесь, кроме пения марсельезы и красных флагов, пронеслось настоящее черное знамя грязи, копоти, гражданской войны, голода, людоедства.

Революция вместо отдыха потребовала еще большего напряжения, она взывала к неистовству и бешенству ударов.

России выпало на долю испытать самые кошмарные маневры войны и самые неистовые маневры революции.

Историческое испытание этих восьми лет для нас обозначено рекордом смерти и рекордом голода.

История брала свой реванш. Нельзя в этот век, рассчитанный, выверенный, сурово-методичный, продолжать нашу деревенскую идиллию. Нельзя было дремать и жить от Пасхи до Пасхи, а после Пасхи — «на родину в Рязанскую губернию».

Мы даже и забастовки наши проводили весной и летом. Зимой работали, а летом… борьба… вместе с побывкой на родину.

Между тем, хотели мы или не хотели, а революция прошла под хозяйственным флагом и, сначала идя большим валом, от полосы к полосе, все больше подходила к хозяйственной методичности, к «мелочи», к «тихой сапе» и тренировке.

Революция экспериментально, почти лабораторно доказала, что за стихийные подъемы и стихийные реакции в нынешние времена придется расплачиваться катастрофой культуры.

И когда два года тому назад резко обозначился интерес к научной организации труда, к «производственной пропаганде», «производственной идеологии» и потом также резко спал, это были те же полосы «по-российски». Тут была и наша широкая ретивость, поскольку это задело широкие массы, тут была и беспомощная оранжерейность, поскольку об этих вещах заговорили нечесаные молодые люди и романтически настроенные девицы.

Теперь со всем этим стало тихо, тихо до беспамятства.

Но все-таки здесь была догадка. Мы дошли уже до границы, мы накануне новой эпохи, когда придется говорить не день, не два, даже не года, а десятилетие, и не только говорить, а делать новую, невиданную до сих пор культуру — культуру трудовую.

Это будет новое социальное движение, это будет стиль наших заводов, наших казарм, школ, специальных обществ, народных гуляний, театров, манифестаций. Оно потребует мобилизаций, потребует своеобразного партизанства и, наконец, даст настоящую трудовую армию, которая теперь просвечивает лишь дымкой исторического замысла.

Вот вкратце контуры этой грядущей культуры, которой должна венчаться наша революция.

Надо воспитать мелкую настороженность к жизни, к самому обыденному ее проявлению, утопить эти разлагающие философские обобщения. Вы идете по тротуару, а крестьянин идет болотной тропой: посмотрите, не два ли разных типа ваших походок — прямая поступь горожанина, рессорный шаг крестьянина; объясните — почему это и скажите, какая походка приемлема для дальних походов. Подходите к станку. Фиксируйте ваше внимание только на резце и стружке и сделайте то же самое при тихом ходе. И так изо дня в день. Отчеканивайте ваши впечатления. На завтра их фиксируйте, окрасьте их повторным, проверочным наблюдением. Можно быть уверенным, что вы из наблюдений хотя бы над криком торговок на базаре создадите особую науку или, во всяком случае, самый базар построите с учетом всего, что на нем происходит. Наблюдению надо учить всех школьников, всех спортсменов, всех солдат, всю рабочую молодежь, всех рабочих и крестьян, всех граждан. И особенно наблюдению работы с попыткой ее быстро передать, запомнить хотя бы в десятой части.

Что угодно: заводской резец, сверло, топор, молоток, лопата, карандаш, цеп, удило — все это надо признать нашим человеческим сокровищем. Культура орудия шла веками и тысячелетиями, ее создавала стихийная инерция всего человечества. В наше время необходимо изучать какой-нибудь плотницкий топор так же, как биологи изучают кровь, как физики — закон магнетизма. В школах надо наблюдать за детьми, на каком орудии останавливается их внимание, закрепить этот интерес и толкать к изобретениям в этой области. Каждое маленькое изменение дает переворот в обработочной технике. Очень распространена банальная мысль, что скоро не нужны будут орудия, все станет делать машина. Но здесь обывательское недоразумение. Ведь все орудия, все обработочные машины, это — интуиция человеческого тела, человеческого организма. Если даже машина будет триумфально торжествовать, то изучение примитивной инструментовки и механики человеческого тела, может быть, станет еще более внимательным.

В настоящее время обработочные орудия мало любят. А в заводах их ненавидят. И так безнадежно застыли в своей эволюции все эти молотки, рубанки, топоры.

Надо создать в наше время целый культ орудий, создать серьезную новую науку о законах работы орудиями.

При современной культуре, особенно в России, человеческий организм, находится в жалком положении. Им интересуются главным образом врачи, или, вернее, лекаря, и интересуются по должности, Так, много говорят о растрачивающихся силах, об экономии труда. Но ведь первая наша задача состоит в том, чтобы заняться той великолепной машиной, которая нам так близка — человеческим организмом. Эта машина обладает роскошью механики — автоматизмом и быстротой включения. Ее ли не изучать? В человеческом организме есть мотор, есть «передача», есть амортизаторы, есть усовершенствованные тормоза, есть тончайшие регуляторы, даже есть манометры. Все это требует изучения и использования. Должна быть особая наука — биомеханика, которая может культивироваться в изысканно-лабораторной обстановке, а может быть поставлена и в любой домашней комнате на вольном воздухе, на площадке, в любой мастерской. Эта наука может и не быть узко «трудовой», она должна граничить со спортом, но спортом, где движения сильны, ловки и в то же время воздушно легки, механически артистичны.

Количество пота, выделяемого при работе, часто говорит не о том, что работа трудна, а о том, что именно нет культуры труда. Мы часто работаем как дикари. Мы не совладали с простой вещью: как установить удобное дыхание при работе; такая установка делается спортсменами и борцами; она применена к чрезвычайно ограниченной части балующегося человечества и не применена к работающим классам. Наше дыхание очень часто не питает и не облегчает работу, оно препятствует работе.

Мы страшные варвары в распределении наших усилий. Мы «наваливаемся» на работу или уже просто «волыним». Надо приучиться к легкому распределению наших усилий.

И как это ни странно, мы не умеем отдыхать. Можем ли мы так лечь на кровать после работы, чтобы сразу отпустить все мышцы и почувствовать, что весь корпус беспомощно проваливается вниз?

Необходимо провозгласить не только академическую, но бытовую, социальную науку об энергетике работника.

Почему, почему горы книг написаны о тепловой энергии, q топках, котлах, паровых машинах, электричестве, антраците, белом угле, электрификации и ничего не написано об энергетике работника?

Почему все заборы заклеены афишами о фарсах, а на заводах нет ни на одной стене, ни на одном верстаке ни одной строчки, как добывать и как расходовать живую человеческую энергию? И это в стране, которая зовется рабоче-крестьянской!

Сортировка характеров, определение психологии работающего человека и хотя бы приблизительный совет (правда, не гадальческий), куда и как поставить человека, должны стать обязанностью школ, военных частей и заводов. При такой постановке и кретин найдет свое место, и сумасброд найдет подходящий бассейн.

Мы должны биться за создание особых графиков рабочих настроений, создание особых кривых работы, создание особых психологических приемов, как «входить» в работу.

Наконец, каждая профессия, каждая рабочая операция, каждый трудовой прием должен иметь свое подходящее настроение, требовать свой характер.

Но вот где настоящая целина, где не ступала нога ученого и практика. Хоть родить, да надо сделать эту науку о трудовых учебных тренировках. Есть тренировка скрипача, танцора, акробата, фехтовальщика, но нет самой главной тренировки — настоящего труда. Надо распространить на все наши рабочие и крестьянские миллионы особые тренировочные рецепты, — как тренировать, воспитывать, обучать правильному удару, как обучаться быстро нажиму, как научиться распределять давление. Во всем народе надо распространить дешевые тренировочные модели трудовых упражнений. Если прежде «гимнастика Мюллера» была в комнате барчука или любителя, тренировочные модели должны быть не только в заводах, а в каждой крестьянской избе. И пусть эта новая настоящая трудовая педагогика двинет народную культуру так же, как двигала ее какая-нибудь прививка против эпидемических болезней,

Нашу страну, глубоко деревенскую, захолустную, где порой, кажется, пропадают целые уезды, где вдруг «открывают» стоверстные незарегистрированные лесные участки, нашу страну надо огородить, надо урбанизировать.

Кратчайшая линия, выигрыш пространства, законы движений многих тел с разными скоростями и встречами по ограниченному количеству линий, распланировка и расстановка на крохотном участке сложного предприятия — вот кодекс новой инженерной науки о постройке движений. Эту науку надо знать солдату, городскому голове, милиционеру, швейцару, командиру, сельскому старосте, а не только строителю железных дорог и телеграфному мастеру.

Вот комплекс той культуры, за которую надо биться нашей стране. Если она не усвоит этот новый инженерный тон эпохи, если снизу доверху не будет поставлено воспитание всего народа, если не будет методически прививаться эта народная выправка, нас объедет горожанин Европы и Америки, горожанин далеко уже не так развитый и знающий, но ловко портативный и тренированный.

И как бы мы ни спорили о том строе, в котором теперь живем, ясно одно: его социальное содержание требует новой культуры, пропитанной работой, энергией, выдержкой.

Электрификация и народная энергетика

Россия совершила величайшую социально-политическую революцию. Она поразила весь мир небывалой мощью разрушения, но в процессе этого разрушения она дала поразительные страхующие нормы, которые гарантировали ее колоссальное богатство от всеобщего беспардонного раздела: она выкинула лозунг коммунизма, который теперь задним числом уже называют «военным коммунизмом». Вся Россия на девять тысяч верст в длину, на две-три тысячи в ширину была объявлена достоянием производящего класса. Как бы мы не представляли ближайшее политическое развитие России, одно можно сказать, что военно-коммунистический режим создал в России полосу всеобщей народной охраны государственного достояния. И только теперь, когда жизнь начинает принимать нормальную колею, только теперь видно, что разрушительные тенденции нашей революции в корне отличались от Великой Французской революции, которая вся прошла под знаком победы третьего сословия с его лозунгом частной собственности. Итак, эпоха революционного разрушения сама в себе находила силы для ограничения разрушительных тенденций. Но все же Россия была бы социально и политически мертва, если бы она остановилась на разрушении, хотя бы и приправленном государственно-страховыми нормами.

Революция дала больше. Свой военно-разрушительный крик она перевела в военно-защитный и выкинула лозунг индустриального возрождения. Уже не один год, как оставшиеся живые силы только и говорят о капитальном ремонте народного хозяйства; мало того: говорят о новой технической базе, которую нужно подвести под грядущее возрождение России.

Самым лучшим, самым вдохновенным словом, которое всплыло, как новая скрижаль новой России — этим словом стала электрификация. Как во всяком новом течении рядом с талантливыми регентами появляется свой бездарный хор, — только немногие деловито и серьезно приняли к исполнению это грандиозное задание, большинство же хотя и аплодировало, но втайне хихикало и по мере сил даже портило дело. Но все же это труднейшее дело идет, на его основе появилась уже целая школа новых людей, совершенно невиданных в Западной Европе, людей самых различных политических убеждений, которые серьезно работают над воплощением в жизнь российской электрификации. Создано планирующее государственное учреждение — Госплан, которое развивает свою плановую работу «на основе электрификации».

Как бы ни превосходили нас западно-европейские и американские страны своей технической работой и хозяйственным масштабом, но все же в России есть счастливая особенность, которая может в сравнительно непродолжительный период превратить мечту об электрификации в самую осязательную жизнь. Мы — страна полукочевая, полуцивилизованная. У нас есть народы, верящие в шаманов, и есть интеллигенция, которая делает сенсации в Европе своими теориями; у нас есть нетронутые тундры, но у нас же есть закованные в сталь участки земли, которые могут конкурировать своей техникой с Америкой. Мы — страна, не заржавевшая под прессом традиций, а наши огромные просторы и постоянная переброска населения из одного района в другой создают свежесть восприятия, незнакомую Западу, Мы многое пишем на голой доске. Десять лет тому назад в Петрограде громыхала конка, а потом вдруг по Садовой, по Невскому и по Каменно-Островскому помчался трамвай, перед которым трамвай в Париже стал смешон и уродлив. Москву и Питер, Урал и Сибирь затягивали со всех сторон болота, и вдруг в один прекрасный день, как выстрел по небу, взвились фабричные трубы, и где прежде тонули люди, там установлены станки, которые считаются редкостью в Америке и Германии. Нужно ли напомнить, что во время войны Россия могла на самых пустынных местах «нагрохать» такие корпуса, наставить такие станки, на которые теперь иностранцы, слыхавшие о русских медведях, смотрят, разинув рот. Мы счастливы тем, что еще не так окопались в камень и железо, как Европа, счастливы тем, что не провели эту путанную мозаику железных путей, а можем чертить Россию упрямо идущими магистралями, точно покрываем ее меридианами и параллелями.

Представьте себе еще раз питерский трамвай, пришедший после шутовской конки, наш телеграф, разбежавшийся своими столбами за полярный круг, и будьте же потрясены тем дьявольским гвалтом, который подымется, когда распластается по России электрификация. Она также придет, — и она уже идет! — под причитанье старух и под хныканье ханжей, — и перевернет Россию. Вот она! Представьте себе железного паука с квадратным брюхом: Москва, Казань, Царицын, Юзово. От этого брюха идут беспощадные лапы на Питер, на Мурман, на Екатеринбург, Челябинск, Баку, Одессу и Киев. Паук сел на приготовленное для него гнездо: его утроба впитала рассеянные раньше станции; паук их сжал, «кустовал» в самом районе своего собственного чрева, он устроил питающие базы-заводы, Закопав своими тенетами Европейскую Россию, он злой назойливостью уже проецирует стальные и медные пути в Сибирь и Туркестан и покушается на Камчатку. Каждый день его работы — это прорыв энергии, каждая ночь его сторожевой службы — прорыв огня.

И она идет. К удивлению многих напуганных, с ненасытной энергией взялась за электричество деревня. В 17-м году была открыта только одна станция, в 21-м году число пахло сотней. Первыми вестниками о железноэлектрическом походе выступили Шатура и Кашира и выстраиваются в ногу с ними первой электрической бригадой станции: Кизеловская, Тульская, Уткина Заводь, Волховская. Возводится фундамент и строится для второй бригады: Нижегородской, Иваново-Вознесенской и двух Свирских. Мобилизуются живые и материальные силы для трех колоссов: Штеровки, Челябинской и Днепровской. Большим скрипом, неповоротливо, но бесповоротно создаются кулаки-кусты: по четыре, по шесть станций заковываются со всех сторон поясом электропередачи и дополняют новый электрический концентр России. Радио-телеграфные установки и радио-телеграфные заводы — изысканная гордость России — создают свои мачты и башни в районах Питера, Москвы, Нижнего, Одессы и позволяют браться за замыслы, робко проработанные в Европе. Электротехнические заводы в районе Петрограда, Москвы, Нижнего, Харькова, Урала, Юга, — и среди них есть новенькие, с иголочки, — месяц от месяца оживают и вновь притягивают к себе и материальные и персональные силы. Они работают.

Только завзятые нытики, неисправимые ипохондрики или мелкие спекулянты могут ругать электрификацию. Она уже не проект, она идет и обещает перевернуть всю Россию; если она даже будет идти таким же темпом, как теперь, если разбежавшиеся по селам народные массы вновь не возвратятся в города, то и тогда через десять лет Россия будет страной, вызывающе смотрящей на Америку, и лапы ее железного паука будут слышны на другой стороне земного шара. Тяжба, которая происходит теперь то в Лондоне, то в Генуе, то в Гааге, для многих была невинной словесной дискуссией между чудаками-коммунистами и старичками-капиталистами, на самом деле уже выросла в спор между энергетикой возрождающейся России и энергетикой устоявшихся Европы и Америки.

Но электрификация — только одна полоса грядущего возрождения России. Она неминуемо должна найти свой отклик в биологии современного человека. Техно-энергетика должна идти рядом с биоэнергетикой и, может быть, одна другую вызывать. Эти лозунги уже были брошены, они несколько раз вдохновенно подхватывались, они мочалились, выбрасывались, как хлам, и снова подхватывались со стихийной силой. Но не сложился еще, еще не пришел генеральный план этой народной энергетизации.

Жгучая проблема по-нашему строится так. Необходимо объявить полосу, совершенно новую полосу выпрямления и тренировки народной энергии. Электрификация России означает превращение России-деревни в громадную Россию-город. Народ, на который рассчитана электрификация, должен быть выпрямлен: его психология должна быть урбанизирована. Тут дело идет не о грамотности, дело идет не о просвещении, мы говорим не о песнях о сельских учителях, которые будто бы победили Францию в 71-м году, — это теперь уже не подходит, это теперь уже идиллично; мы говорим не об охране труда: здесь может быть столько филантропически-дамских ошибок, сколько в обществах покровительства животных. Проблема выпрямления народной психологии представляется на наш взгляд в виде следующего комплекса идей.

Наш народ, немного мечтательный и размашисто-широкий, надо приучить к бдительной наблюдательности, надо приобщить ему способность твердо отчеканивать одно явление от другого, убить все «философские» замашки, надо приучить его быть эмпириком на ограниченной базе, а главное — твердо и микроскопически точно фиксировать все наблюдения. Та патриотическая растяпость, которая характерна для всех наших былин, анекдотов и художественной литературы, должна быть убита бесповоротно, надо приучить народ зорко наблюдать и точно фиксировать. Новый гражданин России только тогда будет достоин электрификации, только тогда он ее не искарежит, если его глаз будет действовать как настоящий механизм фотографической камеры. С раннего детства мы должны будем воспитывать нашу новую молодежь в особых «лабораториях наблюдения», точно следить и точно фиксировать жизнь. Как будут называться эти новые корпорации, которые будут выходить из таких лабораторий: патрули, бойскауты, всевобучисты или просто «дежурные» современной цивилизации, — это безразлично. Важно только то, что воспитать наблюдательность, точный фиксаж и привычку к новому темпу — есть первая, неотступная наша задача.

Электрификация, превращающая в движение все виды потенциальной энергии, настойчиво требует создания особого типа человека, человека-монтера, который весь полон идеями обработок, технических настраиваний и приспособлений. Мы должны изобретательство возвести в насущный элемент воспитания.

Электрификация есть высшее выражение машинизма. Это уже не одна машина, это не комплекс машин, это даже не машина-завод, не машина-город, это — машина-государство, а когда она будет интернациональной, это в полном смысле машинизированный земной шар. Здесь все растет под знаком машины. И, конечно, в унисон с этим новым машинным мировоззрением нужно по-новому посмотреть на человека. Нужно сделать, чтобы вдруг человечество открыло, что сам человек есть одна из самых совершенных машин, какие только знает наша техника. Но это не все. Нужно сделать второе открытие: признать, что технический прогресс этой машины беспределен. Надо бросить в обращение особую науку и через тысячу профессоров сделать ее популярной, национальной наукой. Эта наука — биомеханика. Трудовое человеческое движение есть сочетание линий, точек, углов, тяжестей, работающих с определенным допуском, с привычным коэффициентом полезного действия. Человеческий организм знает свою статику и кинематику, он постоянно выбрасывает новые сочетания движений, он — постоянный источник обработочной интуиции.

Мы должны заняться энергетикой человеческого механизма. В этот век, когда существуют хроноскопы, показывающие десятитысячную секунды, когда существуют амперметры и вольтметры, мы должны будем «метрировать» человеческую энергию. Наука о питании работающего организма должна быть такой же точной наукой, как тепловые науки, как наука о питании паровой Машины, о питании электрического мотора; расход человеческой энергии должен быть инструментально измерен до тысячных малой калории, а регулирование работы человеческого организма должно быть построено на системе карбюраторов, питающих тепловые машины. Здесь не должно быть ничего священного. Здесь должна быть сплошная революция. В этой области нужен такой же революционный призыв к ученым биологам, какой сделала власть по отношению к инженерам и экономистам в вопросе электрификации.

Грядущее торжество электрификации требует особого психологического подбора, требует особых настраиваний, которые незнакомы современной эпохе. Прикладная психология уже вышла на широкую дорогу соприкосновения с жизнью: как за границей, так и в России мы уже имеем попытки научно поставленных психологических подборов людей. Теперь так мало людей, иссякла интеллигенция, измочалился обыватель, деклассировался народ, теперь нужна тщательно поставленная психологическая сортировка. Эпоха наша критическая, дерзостная, требующая веры, суровости, смелости, требующая особых натянутых нервов, добывающих это натяжение автоматически, — эта эпоха требует тщательного подбора лиц. Было бы непростительно брать на ответственные посты людей только потому, что он профессор, или только потому, что он называется коммунистом; нужно этих людей проводить по крайней мере через полугодовой стаж, где бы за ними тщательно наблюдали и записывали их психологические реакции, инструментально измеряли их и выдавали бы психологические паспорта.

Рутину надо разбивать дальше. Тот непроходимый склад литературы, который известен под именем педагогики, в том числе и трудовой, эти плотины предрассудков, связанные с воспитанием, где во имя человеческой свободы и личности мы выпускаем зевак и дикарей, — все это необходимо прорвать. Ведь все же знают: чтобы человеку сделаться танцором, его надо учить с шестилетнего возраста, чтобы быть акробатом, — тоже; все знают, что спортивная тренировка делает чудеса. И все же система современного воспитания, хотя бы оно и называлось трудовым, поставлена в высшей степени зевачески и трусливо. Новая эпоха требует создания нервно-закаленного, физически-крепкого, безумно-гибкого поколения. Это достижимо только созданием системы тонко-разработанных тренировок. Человек, несомненно, должен дать чудеса. До сих пор он — грубейшая необработанная глыба. Любой заяц у клоуна Дурова относительно выше в смысле своей тренировки, чем современный человек. А ведь Дуров не позволяет ни битья, ни грубости, он действует только точно рассчитанной системой. Мы человека до сих пор не брали в работу. Чтобы сделать скрипача-музыканта, мы долго работаем над механикой его кистевых сочленений, он выдерживает продолжительный искус биомеханической тренировки. А между тем, до сих пор ни в одном заводе и ни в одной профессиональной школе нет особого курса биомеханических тренировок той работы, которую исполняет рабочий. Мы тут со всех сторон запутаны истрепанным мочалом охрано-трудческих, полицейских и обывательских идей. Учить работать по системам тренировок, может быть, надо не с 14 и 16 лет, как позволяет теперь закон, а может быть, с 2-х лет, хотя бы строя особые системы игр на этом принципе.

Но где наиболее тяжко будет пробивать рутину предрассудков, это — в организационной области. Наша лапотная страна, где еще не ходят, а бродят, психологически настроена против точных организационных идей. Но, может быть, именно здесь, в нашей девственной стране, возможно действовать с наибольшей революционностью. Железная дорога, проведенная через нашу Азию, сразу прямит все болотные тропы. Электрификация, нанесенная на болото, заставляет забывать о кочках. И, может быть, именно в России будет разбита прежде, чем в других странах, идиллическая картина круглого города-сада и будут спроецированы города-магистрали.

Вот семь линий, из которых должны быть сконструированы принципы народной энергетики в унисон электрификации России. Они суть; наблюдение и фиксация, инструментировка, биомеханика, биоэнергетика, психо-техника, тренировочная педагогика и социальная инженерия.

В предчувствии этого нового мира мы создаем в Москве Центральный Институт Труда, который хочет одновременно с технической проблемой электрификации России энергетизировать человека. Здесь далеко не то, о чем говорил Тэйлор; он разрешал лишь или технологическую или административно-организационную проблему. Мы же хотим биться за новую культуру, которая была бы достойна грядущей электрификации. Те семь лабораторий, которые сейчас развернуты в Институте Труда и которые отвечают поставленным выше проблемам, должны быть также признаны новой Россией, как признаны ее планы электрификации России, и работа Института должна находиться под таким же строгим, фиксированным вниманием власти, как и электрификация.

Только не надо забывать, что идея народной энергетики — это несравненно более трудная задача, чем электрификация. В электрификации, ее технической и организационной части, собственно говоря, все решено; различного рода новшества будут уже включаться в готовую выработанную систему. Пожалуй, что здесь единственное затруднение — это колоссальные средства, деньги, и уже на втором плане недостаток людского материала; но деньги сделают и людей. В народной же энергетике надо создавать еще самые основы, стараясь в то же время не быть эклектиком, а революционером; здесь совершенно нет людей, здесь есть износившиеся популяризаторы. И все же это дело надо поднимать, поднимать надо, несмотря на тысячи препятствий и на миллион предрассудков.

Не надо думать, что связь идеи электрификации России с идеями народной энергетики— связь случайная или чисто рационалистическая. Электричество, электротехника, электропромышленность — это наиболее передовая индустриальная сила, которая фатально требует нового человека. Немудрено, что именно электротехническая промышленность как в Германии, так и в Америке была как раз той индустрией, которая наряду со своими чисто прикладными цехами создала особые научно-изыскательные учреждения (бюро изысканий), которые начинают конкурировать с правительственными университетами. Эти бюро состоят из громадного количества лабораторий, в которых работают инженеры, профессора, техники, химики, ассистенты-изыскатели, большое количество машинистов, монтеров и служителей. Здесь научно-изыскательная работа построена по принципу операционно-заводской работы, где одна научно-исследовательская операция переходит из комнаты в комнату, из лаборатории в лабораторию, как на заводах из черновых цехов в отделочные, как от станка к станку. Укажем на такие колоссы, как лаборатория Всеобщей Электрической Компании в Шенектеди (Нью-Йорк), бюро и лаборатории компании Вестингауза, бюро и лаборатории Западной Электрической Компании в Америке, большие лаборатории Сименса и А. Е. G. в Германии. В этих лабораториях поражают их величайшая экспериментальная точность и богатство оборудования. Чтобы дать представление вообще, как широко развертывается научно-изыскательная деятельность промышленных предприятий, укажем, что в Америке только средствами частной инициативы израсходовано на эти учреждения в 1921 году 20 миллионов долларов.

Все новые идеи, связанные с трудоведением, находят себе очень быстрый спрос и практическое применение тоже в электротехнических предприятиях. В Германии электротехнические фирмы не только применяют принципы научной организации труда в том духе, как это ставил Тэйлор, но и делают попытки практического применения последних достижений в области трудовой психологии. Почти конкурируя друг с другом, действуют в этом направлении Всеобщая Компания Электричества, Сименс и Гальске, Сименс-Шуккерт. Все новые и смелые экспериментаторы в области труда обращаются прежде всего к этим электротехническим колоссам.

Характерно, что и у нас в России восприимчивость электротехнической промышленности к идеям рациональной организации труда сказалась с особой силой. Мы не будем перечислять всех предприятий, на которых делались попытки введения научной организации, укажем лишь на те, где и до сих пор не прерывается эта работа. Харьковский завод, бывш. ВЭК, начиная с 1918-го года, развил огромную энергию и имел даже особое руководящее учреждение, состоящее из видной заграничной профессуры, крупных цеховых инженеров и великолепных мастеров, которое занималось нормализацией документов, инструментов и деталей, произвело обследование и паспортирование станков и, наконец, разработало особую систему трудовых квалификаций. Аналогичная работа производилась на заводе Всеобщей Компании в Москве. Упомянем еще радиотелеграфный завод в Москве, где, может быть, не так систематически, но все же упорно вводятся принципы научной организации, и, наконец, укажем на завод «Искромет», значившийся в Главэлектро.

В настоящее время мы можем констатировать редкое единодушие среди работников электротехнической промышленности всех ступеней, начиная с профессуры и кончая мастерами, открыто признающих необходимость постановки научной организации труда. Наиболее демонстративным показателем этого признания мы считаем знаменательную встречу Центрального Института Труда с Центральным Электротехническим Советом Республики в стенах Института. Электротехнический Совет, состоящий из представителей московской и петроградской профессуры, виднейших электропромышленных деятелей, признал желательным, чтобы ЦИТ взял на себя опытную постановку организации труда в одном или нескольких предприятиях Главэлектро по соглашению с последним, и содействовать этим начинаниям ЦИТа. Эту резолюцию мы считаем контактной, прекрасно подкрепляющей нашу идею о связи электрификации с народной энергетикой.

Мы теперь считаем, что идея народной энергетики, осуществляемая ЦИТом, нашла своего материального носителя в лице тех грандиозных установок, которые связаны с электрификацией России. В настоящее время мы уже не дон-кихоты-пропагандисты, мы — особый цех завода, который называется новой Россией.

Тренаж

От горячих споров об образовании, воспитании и культуре мы подходим к тренажу.

Культура — это сумма привычек народа, его уменье трудиться, сумма его обработочных возможностей…

Мы — страна, лишенная традиций. Это наше счастье и наше несчастье. Перед нами открыты бескрайние возможности; за нашей спиной нет ранца с традициями. Нас не давит устойчивость культуры, как она давит англичанина или даже американца, но, с другой стороны, мы должны быть подвержены бесчисленным культурным поветриям, нас могут бесконечно изнашивать экспромтные кампании, мы часто бываем осуждены жить, как в бесконечной «смене вех».

Период революционного штурма кончился. Надо строить. Надо поставить на очередь создание элементарных культурных привычек, без которых невозможно делать прочную, новую жизнь. Россия теперь не бивуак. Россия вступила в полосу работы. Хорошо работают те, кто прошел стадию тренажа или принимает его по наследству.

Прежде всего, нам необходим элементарный физический тренаж. Наша физическая жизнь внешне проявляется в движениях. Мы должны биться за создание особой пластики движений. Эта наука до сих пор была рассыпана на всем историческом протяжении человечества; у различных народов она принимала самые разнообразные формы. Теперь мы можем использовать весь богатый исторический материал, который дали нам армия, спорт, ремесло, и создать экономные нормали движений. Словом, мы должны создать бытовую биомеханику. Каждый гражданин и особенно тот, кто учится в школе, в университете, проходит ряды армии, — все должны пройти искус экономных и ловких движений. Можно было бы даже не составлять новых учебников, новых руководств, в использовать богатый материал военных уставов, спортивных обществ, современных игр и сделать прохождение всего этого обязательным курсом во всех школах и казармах. Надо научиться владеть своим телом, надо ликвидировать стихийную, физическую распущенность, когда все тело не работает, а беспомощно гуляет. Говоря проще, нам нужно создавать породу фартовых людей, которые владеют главными видами движений.

Конечно, система общих движений должна быть осложнена специфическими трудовыми движениями. Нам надо добиться, чтобы молодые люди новой России сдавали особый экзамен движений и особенно движений трудовых. Если человек не калека, то он должен сдать экзамен по двум типам движений — по ударным и нажимным. Надо уметь правильно ударять, надо уметь правильно нажимать. Удар — это трудовое движение, в большей своей части проводимое вне обрабатываемого предмета, движение быстрое, резкое; нажим — это движение, все время приводимое в соприкосновение с обрабатываемым предметом, движение плавное.

Удар — это по преимуществу экзамен силовой нагрузки, соединенной с ловкостью. Нажим — это экзамен тончайшего перераспределения усилий.

Можно было бы не требовать, чтобы человек знал обязательно какое-нибудь ремесло, но обязательно нужно требовать, чтобы каждый гражданин точно владел двумя основными проявлениями работы — ударом и нажимом.

Создание пластики движений должно быть дополнено умением ухаживать за собой, за своим телом. Пора отнять у врачей привилегию быть оракулами по поводу малейшего инцидента в нашем организме. Не забудем, что в Западной Европе скорую помощь на заводе подает чернорабочий, который выдает инструмент; он подает ее быстро, не дожидаясь врача. В понятие физической культуры должно входить уменье питаться, не много, но сытно, с регулировкой расписаний пищи, даже в пределах самых беднейших возможностей, усиливая или уменьшая количество соли, черного хлеба и воды. Наше стихийное жранье, наше желание есть всегда как-будто за стойкой в трактире надо ликвидировать и заменить настоящим мещанским обедом на зло всем проповедникам российского босячества. Мы выдвигаем дальше идею тренажа дыхания, того тренажа, который известен тысячам наших спортсменов и которого, к сожалению, не знают наши пролетарии и наши студенты.

Быть может, все это надо дополнить особым режимом поведения, который способствует правильному обмену веществ в организме. Тут опять-таки надо провозгласить и реабилитировать так красиво выруганное мещанство, которое в определенный час встает, в определенный час ложится, открывает форточки и хотя бы на пять минут принимает воздух у открытого окна (il prend de l'air).

Переходим теперь к психологическому тренажу.

Чисто психологические качества, которые нам прежде всего необходимы, — это скорость реакций и автоматизм работы. Можно вести научные споры, поддается ли тренировке скорость реакции, но, во всяком случае, состояние психологической настороженности, отсутствие растяпанности, готовность немедленно категорически ответить кратко на вопрос — эти качества нам необходимы дозарезу. Психологическая распущенность у нас часто прикрывается философской фразой, путанной силлогической нагрузкой, при которой абсолютно невозможно установить — да или нет, или оба вместе. В психологическом отношении у нас всюду такая же претензия на оригинальность, как, например, нечесанные головы у страстно убежденных революционеров. Надо поставить себе за правило, что от человека можно не требовать оригинальности, но требовать от него минимума автоматизма необходимо. Люди, которые возражают против автоматизации, это — чудаки, с которыми надо разговаривать на эти темы как раз в тот момент, когда они с открытым ртом попадаются под колеса трамвая. Трудовая тренировка предполагает большое терпение и даже суровость. Размагниченная проповедь самодеятельности, эти постоянные потуги на творчество тех людей, которые не имеют терпения провести одну и ту же мысль в нескольких направлениях, — вредны и реакционны. При тренировке возможны не только радостное настроение, не только так называемый непосредственный интерес, но прямое насилие над нашей собственной природой, которая вся протестует против системы и регулярности. Только дикарь или только ребенок может проявлять непосредственный интерес при работе или при игре. Для культурного человека не может быть интересен каждый атом его работы. Надо приучаться работать тогда, когда не хочется, тренироваться тогда, когда «нет настроения». Ориентация на настроение, ориентация на постоянную заинтересованность детей и взрослых, ориентация, так популярная среди педагогов трудовой школы, — неизбежно ведет к культурному развалу. Конечно, нельзя проповедывать телесных наказаний, но, во всяком случае, надо без колебаний ставить суровый терпеливый тренаж, не чуждый и принуждения.

Психологический тренаж непосредственно переходит в тренаж организационный, и первый экзамен организационного тренажа и должен быть, конечно, не планирующая или даже распорядительная работа, а исполнительная. Так прямо и скажем — «послушание». Здесь будет проверена скорость реакции, автоматизм и способность воспринимать рабочее настроение, в котором, по возможности бы, отсутствовала всякая случайная домашняя лирика. Даже людям, которые кончили высшее образование, надо давать задачу на быструю распланировку стола, составление комнаты, розыск телефонов, нахождение адресов без дальних объяснений. Это будут все упражнения в пространстве. Дальше пойдут упражнения во времени. Ни одного поручения без срока, ни одного задания без измерения, и только тогда, когда данный субъект пройдет суровую школу организационно-исполнительной тренировки, только тогда можно будет его допускать к распорядительным, а тем более к планирующим функциям. И поверьте, что теперь гораздо труднее сделать личного секретаря у какого-либо начальника отдела, чем, например, назначить нового председателя исполкома.

На основании всего этого должна сложиться особая наука — педагогика тренировки. Она строится кропотливо и мелочно. В ней все рассчитано и учтено. В педагогике тренировки можно наметить три стадии: общая гимнастика, имитация работы и, наконец, настоящая работа. Гимнастика— это шлифовка отдельных элементов работы, как раз тех физических и психологических движений, которые можно вынести за скобки из бесчисленного множества комплексов работы. Пусть не проявляют особой нервности и торопливости, чтобы поскорее взяться за натуральную работу. Это не расчетливо. Это будет дорогостоящий брак. Гимнастика— это чистая техника движений, в которой может и не быть элементов бытовой необходимости, но только она, именно она, есть школа настоящей тренировки. Имитационное упражнение имеет целью приучить человека к нагрузке. И тогда, когда мы дойдем до настоящих натуральных операций, их надо закреплять самым настойчивым, неотступным тренажом для того, чтобы достигнуть голого автоматизма работы.

Тренировка и есть то, что предрешает автоматизм, и даже больше, что предрешает автоматизм социальный. Этот социальный автоматизм является залогом цельности и нерушимости человеческой культуры в тот момент, когда рушатся ее материальные опоры. Вопросы социальной дисциплины, вопросы темпа, налаженного функционирования общества, конечно, решаются этим социальным автоматизмом. Вопрос действительного осуществления социализма, коммунизма в значительной степени состоит в том, чтобы накопить такую сумму тренажного капитала, при котором не нужны были бы советские сильно действующие средства.

В тренаж мы уперлись.

Восстание культуры

Молодая страна с непроходимым пластом тайги, с четырехсоттысячеверстными реками, с бескрайними равнинами, по которым на бешеных ходулях мчатся бураны, страна, чуть вышедшая из стадии кочевья, — европо-азиатская громада, — Россия, где по уши завяз и чуть не утонул в болоте Петр I, — эта страна издавна звала к гигантскому революционному жесту.

Галерея больших людей шла, отмеривая столетия, зарева восстаний маячили народу, пока, наконец, зенитным огнем не испепелила величайшая из всех революций трусливую хлюпость зевак и созерцателей.

Вдохновленная революцией власть, подлинное дитя социального восстания, должна поставить задачу — как обрабатывать эти восставшие массы, как сообщить им новую науку быстрой самообработки. Чтобы не только победить. А побеждать непрерывно.

Что же бросать в массы?

Какие обработочные методы и какие элементы обработок?

— Прежде всего сила.

Сила без кавычек, самая настоящая, элементарная, физическая сила.

Долго, слишком долго жили в ханжеском отрицании силы.

Сила должна быть элементом всего социально-культурного движения. Ее надо реабилитировать, делать, воспитывать, поощрять. Пусть все массы научатся ощущать силу, дышать этой силой, знать ее грубый восторг.

Сила должна создавать работу.

Методическая работа мускулатуры, наука отдыха, наука рабочей мобилизации, моментальной иммобилизации, работа изолированным участком, работа, проведенная в порядке уплотнения функций.

Ловкость — вот что должно быть наиважнейшей идеей культуры. Ловкость это — искусство конструировать движения, искусство, которое поддается практически беспредельному успеху, теоретически обрабатывается до микроскопической точности.

Если силу мы можем трактовать, как преимущественно физиологическую функцию, работу — как физиологию, осложненную психологией (искусство регулирования движений), то ловкость — это динамическая психология, самое важное качество века, в котором выступают классы, желающие не умирать, а биться.

Из всех этих элементов вырастает совершенно неизбежно храбрость.

Нанесение удара, при котором надо преодолеть нерешительность, проведение движения с уверенностью за каждый атом работы, чеканная меткость — социальная уверенность класса, сделавшего революцию. Далее мы отмечаем зоркость, следопытство, как результат долгих социально-политических упражнений и стратегических хитростей, битв. Зоркость необходима простая, незамаскированная, такая, какая есть у дикаря или у европейца, воспитанного в бойскаутизме.

И, конечно, недостаточно быть силачом и ловкачом, надо в наше время иметь качество монтера, человека, способного быстро собирать, монтировать, конструировать, изобретать, быть молниеносно находчивым, обладать запасом житейски-необходимой фантазии и подкованной памяти.

Все эти качества создают организационную сноровку, расчетливость.

Это не та сноровка и расчетливость, которую знает европеец или американец. Нет, это нечто высшее. Там эти качества воспитались в обстановке экономической борьбы на фоне известных отстоявшихся норм. У нас идет экономическая борьба, требующая ежеминутно новых ориентировок, ибо эволюция форм и организаций безостановочна.

Надо создавать армии физических, психологических и организационных силачей.

По этим линиям надо воспитывать, тренировать, надо делать подборы работников культуры.

Набор этих армий должны дать социальные низы, главным образом рабочая молодежь, которой надо кинуть декларацию: будь смелей, стреляй дальше, в самые запретные дали!

В форме новой своеобразной робинзонады. Мы должны быть колонизаторами своей собственной страны. Мы, — конечно, нас небольшая кучка в аграрном пустыре, — автоколонизаторы.

У нас есть превосходная свежесть идей, мы молоды, но у нас нет материального могущества Запада и Америки, закованных в блиндажи, рельсы и швеллера. Но жить нам надо. Нам надо воскреснуть, поднять к небывалой жизни огромный материковый пласт. И еще больше. К нам явно тяготеют азиатские народы. Они нас считают испытанными забияками в борьбе с империалистическими Плюшкиными. Мы — вожаки огромной миллиардной массы людей Европы и Азии.

И в то же время мы находимся в неслыханной схватке с технически-вооруженным культурным врагом — Европой и Америкой,

Они уверены, что нас раздавят. Их уверенность растет.

Надо призвать на помощь то, что мы можем иметь: силу, работу, ловкость, храбрость, зоркость, организационную сноровку. Надо взять на магниты революционные низы.

И надо постараться, даже не имея технических материальных запасов, с этими качествами разрешить нашу культурную проблему. Именно так, а не иначе теперь стоит вопрос. Самое рождение техники мы должны поставить в зависимость от работы перечисленных выше качеств.

В Европе и Америке есть явления, штрихи, которые позволяют нам реальнее представить организационное выражение тех качеств, о которых мы говорили выше.

Прежде всего спорт.

Можно не спорить о его формах, но лишь признать, что он обязателен как элементарная грамотность. Десятитысячные толпы должны смотреть на выставки тела, энергии, ловкости и мужества. Цирки, бега, состязания, игры, борьба, жонглерство — все это надо принять без благочестивых идейных прений с православным душком.

Бойскаутизм. Потрясающая идея юных робинзонов, изобретателей, суровых игроков и подвижников, бойскаутизм родился как синтез европейской культуры с колониальным дикарством. Его надо взять весь целиком, кроме ханжески-патриотических и поповских элементов.

Интерес к примитиву, к обыденному. Этому надо поучиться и у Германии (безмоторные аэропланы) и у Америки (упрощение производства), но настоящий пафос этого интереса надо создать у нас. Молоток, клещи, колесо, карандаш, спичка, полено — все это надо заставить изучить с точки зрения открытия в них сенсаций, о которых обыватель и не подозревает.

Нам надо создавать особых «дельцов» культуры, не этих писателей популярных компиляций об идеях, которыми наполнены теперь магазины, а талантливых творцов-монтеров практических систем по всем линиям культуры.

Любовь к труду, к конструктивной легкости физической работы, работы опрятной, артистичной.

Дело ведь идет о перевороте. Дело идет о невиданном новом пласте культуры. Дело в том, чтобы каждый гражданин-ребенок или даже гражданин-юноша своевременно прошел (поступил он в школу, или нет, это все равно) особый «призыв» к труду, аналогично воинской повинности. Его надо окунуть в систему тонко разработанного тренажа. Надо создать общеобразовательную подготовку, имея которую каждый подросток мог бы быстро овладеть любой профессией.

Эта наука будет иметь целый ряд новых дисциплин, невиданных, неслыханных, но крайне простых и в то же время культурно-революционных.

Надо научиться ловко, сильно и метко ударять, пройти науку удара. Несомненно, появятся талантливые рабочие и профессора, которые напишут на эту тему интересные книги. Надо научиться нажимать; воспитать мускулатуру и психику для тонких нажимных обработок. Далее пойдут методы вращений, подъемов, натяжений, переносок на большие дистанции, передвижений, подач и, наконец, микроподач.

Мы увидим тогда, как совершенно естественно образуется социальный подбор: будут создаваться бригады ударщиков, нажимников, приплотщиков, монтеров; сорганизуются отделения конструкторов, микро-моторников и проч. Вот тут-то и родится спасающий нас интерес к примитиву, пустяку, из которого можно делать чудеса. Мы тогда-то создадим массовый институт ратников культуры. У каждого ратника должно быть свое оружие, свой ранец, свой несессер культуры.

В этом чудесном ларце, может быть, будет много инструментов, может быть, — целый мир приспособлений, но они сложены в такой уплотненный технический погребец, что будут не больше маленькой корзинки. А могут быть и другие виды несессера. В них будет мало, до безумия мало приспособлений, но в то же время «тысяча и один» способ монтажа. Может быть, — две спички, один камень, палка и все.

Ратник воспитан. Он так стренирован, что моментально может усвоить мобилизационно-психологическое состояние, встать в «смирно» и заработать. Ратник — изысканный комфортный пионер. Он сделает из соломы и земли шалаш и так в нем развернет работу, что шалашу позавидуют мастерские и заводы.

Ратники могут работать партиями. Они могут странствовать. Они могут быть колонизаторами, они могут смонтировать кареты скорой культурной помощи, вагоны помощи, шатры помощи, котомки помощи… Их можно в известный момент рассыпать по улицам, городам. И улицы должны быть культурно завоеваны, сначала демонстративно, затем прочнее, солиднее.

Ратники должны знать свою культурную «тревогу». По газетному аншлагу, по условной фразе в депеше они должны встать и мчаться для подачи культурной помощи.

Хочется утверждать со всей решительностью и резкостью, что у нас уже бродят дрожжи этих идей, стимулов и жестов. Но они не спаяны, они ждут конструкторов.

Разве наши юношеские организации не имеют уже эти бациллы? Утверждаем, что да, но в них не хватает твердой ориентации на катехизис трудовых и организационных приемов.

Напрасно, однако, думать, что это единственная организация, которую надо иметь в виду, как аппарат воздействия и форму выражения набросанных здесь идей. Вот их пересчет.

Прежде всего семья не должна оставаться вне поля зрения. Надо учесть вдохновенную интуицию Монтессори, утонченный экспериментализм психологов-специалистов по детскому воспитанию, хотя бы ворваться в мир детских игрушек и создать чудеса монтажа для малюток, чудеса дешевые, неожиданно-обиходные. Это — одна из форм втягивания семьи.

Конечно, школа, самая элементарная, начиная с детских садов, кончая рабфаками и вузами, она вся должна быть захвачена культурным ратничеством. Здесь только надо бы резче разделить пространственные и временные участки воздействия на учащихся от их свободной самодеятельности.

Союз молодежи должен быть пронизан, пропитан, стренирован до мелочей в духе культурного ратничества. Полмиллиона молодежи, полумиллион, шествующий по России с несессером культуры! К нему примыкает вееобуч, рядом с ним — бойскауты и всех видов спорт, все эти организации — готовые формы для культурных разводок.

С этой точки зрения надо пересмотреть все созданные революцией организации, и даже такая, казалось бы, близкая этому культурному ратничеству организация, как фабзавуч, должна быть поставлена «под ранец», она должна вводить в заводы принцип подвижной портативности. Пожилых рабочих перевоспитывать трудно, молодняк фабзавуча можно быстро приспособить. На наших фабриках и заводах должны быть созданы особые культурные полосы, которые бы фиксировали не только культурно-просветительную работу, а настоящую культуру труда. Такие цеха, как котельный (удары), инструментальный (нажимы), приспособительные и ремонтные (монтаж), должны быть оранжереями труда, мастерского жеста, организационной подвижности.

И разве так нелепа в нашей революционной стране идея трудового чемпионата, когда будет венчаться наградой тонко проведенная трудовая операция перед тысячью глаз профессионально-искушенных рабочих? В этом чемпионате могут быть величайшие открытия физиологического, технического и организационного характера.

Если мы будем ловко владеть нашим шприцем для культурных вспрыскиваний, то все формы нашей организационно-социальной жизни будут годны для работы.

Обратим внимание на армию, в которой идея культурно-трудового несессера встретит отклик, даже если смотреть на солдата лишь как на субъекта боя. Бить, поражать этот воин будет лучше, если он одновременно имеет у себя и «ранец фронта» (винтовка, пуля, граната) и несессер тыла. Он должен быть не только у сапера; хоть с полфунта весом, но он должен быть у каждого воина; воин в любом месте должен не только уметь биться, но и закрепиться, и не окопаться только, а немедленно создать минимальный комфорт и удобства. Если же считать, что армия не только орган боя, но и орган быстрейшего культурного закрепления территории, — ясно, надо приобщить ее к культурному ратничеству.

Учтем и такую организацию, как милиция. Милиционер — это не зевака. Это — организатор уличного движения, дирижер города, а, с другой стороны, это как раз агент скорой социально-культурной помощи. У него в руке должна быть уже не палка, а семафорчик, а у пояса — особый кобур с кусачками, бичевкой, ломиком и домкратиком. Пусть милиционеру приходит в голову не только протокол, когда произойдет несчастный случай, но быстрая техническая и социальная помощь. Сельская милиция тоже не должна считать своей главной обязанностью составлять «самогонные» протоколы, она должна быть полевой революционной жандармерией (извиняюсь за термин) и знать элементарную азбуку культуртрегерства.

С таким же настроением надо подходить ко всем институтам, которые сосредоточивают огромные массы людей для разных регистрации, отбывания повинностей, тем более, что в этих организациях есть огромная инерция косности. Таковы, например, биржи труда с огромными армиями безработных, с их кошмарным количеством потерянных часов. Таковы разного рода места заключения для малолетних преступников, взрослых рецидивистов и проч.

И так шаг за шагом мы переберем все организационные устои современной культуры и начнем их выпрямлять.

Нам нужно жить. Нам нужно победить. Нам нужно превзойти все страны своей энергией.

Мы должны устроить настоящее восстание культуры.

На громадном материке мы воскресим и возвеличим гениальный образ Робинзона, сделаем его шефом нашего культурного движения.

И мы верим, из руин и пепла вырвутся лестницы, по которым дорога — и удача.

Предисловие к I изданию

Правила «Как надо работать» впервые мною были оглашены на конференции по научной организации труда в феврале 1921 г.

Они были напечатаны в «Известиях», перепечатаны во всех рабочих газетах как столичных, так и провинциальных, наконец, они были перепечатаны в журналах по научной организации труда.

В газете «Труд» я напечатал популярные комментарии к каждому пункту.

В настоящей книжке я перепечатываю как правила, так и комментарии без изменений. Присоединяю лишь две маленьких статьи — «План верстака» и «Как надо изобретать».

А. ГАСТЕВ

ЦИТ

Педагогическая лаборатория.

Москва, январь 1922 г.

Предисловие ко II изданию

Первое издание моей книжки «Как надо работать», выпущенное Центральным Институтом Труда, разошлось. Но прежде чем пустить книжку во II издание, автор решил сделать дополнения. Во-первых, введено больше конкретных пояснений в самую главу «Как надо работать», во-вторых, издание рассчитано так, чтобы вводя читателя в самые простые вопросы обыденной работы, постепенно связывать эту практику с наиболее сложными проблемами организации труда.

Введение в так называемую Научную Организацию Труда (НОТ) сделано с расчетом постепенного напряжения читателя. Читатель, пожелавший остановиться на определенной стадии, может ограничить себя определенной частью содержания в расчете закрепить сведения опытным путем.

А. ГАСТЕВ

Январь 1924 г.

ЦИТ. Москва.

Предисловие к III изданию

Второе издание книжки «Как надо работать» давно разошлось. Автор задерживал издание потому, что хотел сделать организационное дополнение, отражавшее организационную методику ЦИТа. А это можно было сделать лишь после работ автора над этой методикой.

Жизнь сделала проверку идеи «Как надо работать», как и всем идеям ЦИТа. Эти идеи не только оказались нужны рабочему классу: они считаются теперь азбукой работы. Мало того, эти идеи есть начало воспитания рабочего, который хочет сдать экзамен на мужественное ответственное руководство как своей работой, так и чужой.

Идея тренировки вначале выставляется нами как метод воспитания рабочего юношества, теперь отстаивается нами как метод перевоспитания всего рабочего класса для нового точного, быстрого и творческого производства.

АВТОР.

Наша дорога — ЦИТ

На 9-й год революции полезно оглянуться на ту дорогу, которая привела нас к единому лозунгу — организация.

Еще в 1917 году, при правительстве Керенского, когда союзы огромной организованной массой взялись за отстаивание своих экономических требований, они натолкнулись на организационно-производственную проблему.

В Петрограде, в довольно скромном помещении на Фонтанке, Центральный Комитет металлистов выработал первую схему тарифов.

Шаг за шагом, мучительной дорогой, мучительным опытом, он пришел к убеждению, что нужно, кроме формулировки требований, разработать организационный скелет производства. Уже тогда некоторыми работниками союза были строго сформулированы принципиальные вопросы постановки производства.

И теоретически можно было даже предположить, что, не случись так скоро Октябрьской революции, союзы, кроме чисто экономических требований, должны были бы предъявить организационные требования предпринимателям. Но Октябрьская революция только ускорила этот процесс организационной установки.

Уже в 1918 году ясно стало наблюдаться сближение Центрального Комитета металлистов с частью инженеров, которые и в прежнее время занимались организацией труда и производства. Однако огромная часть инженерства совершенно чужда была этим лозунгам. Мы объясняем это в значительной степени тем, что у нас в России было очень мало настоящего, делового, цехового инженерства, которое безбоязненно могло бы подойти к станку, к верстаку и инструктировать самый рабочий процесс и будничную организацию завода. Вот почему за все эти годы организационный голос инженерства не был слышен вплоть до самых последних дней.

Центральный Комитет металлистов решил сделать свои организационные лозунги лозунгами всего профессионального движения. И это сравнительно скоро удалось. Те лозунги, которые выставил ЦК металлистов, скоро уже были выставлены как лозунги Всероссийского Центрального Совета Профессиональных Союзов.

Далее предстояла работа введения в эту атмосферу хозяйственных и политических организаций.

Здесь уместно будет напомнить, что человеком, который наиболее решительно и смело высказался за лозунги организации труда и производства, был

Владимир Ильич Ленин. Еще в 1918 году, на совещании Совнаркома с представителями ВЦСПС и ЦК металлистов, Ленин в своей реплике на позицию ЦК металлистов сформулировал совершенно определенные требования. Для значительной части работников, как профессиональных, так и партийных, такая позиция, высказанная, по обыкновению, с недопускающей кривотолков резкостью, была неожиданной. Во всяком случае, с тех пор идея организации труда и производства становится уже живой общественно-политической идеей. Однако было ясно, что без создания особых учреждений, которые занимались бы не только агитацией, но и самой выработкой методики организации, обойтись нельзя.

Любопытно, что в 1919 году дальнейшая работа по углублению тарифов все более и более сталкивалась с проблемами организации труда. Если в 17–18 годах эта проблема выступала как часть организационно-производственной, то в 19-м году в тарифной работе стала чувствоваться тенденция определенного профессионального подбора. Составлялись особые квалификационные характеристики, в которых шаг за шагом отмечались не только чисто технические требования, но и биологические — психология и физиология, может быть не так точно сформулированные.

В 20-м году известным отзвуком этих идей явился лозунг, выработанный в свое время союзными работниками, — лозунг производственной пропаганды.

Этот лозунг был подхвачен массами партийных и профессиональных товарищей и даже воплощен в определенные организационные формы.

Однако этот опыт производственной агитации лишний раз доказал, что одной агитации мало, что требуется выработка совершенно конкретной методики, которая бы соединила общие идеи научной организации труда с конкретной российской обстановкой.

Кампания производственной пропаганды очень скоро кончилась. К сожалению, она еще и до сих пор дает известные легкомысленные рецидивы, и еще многих не убедила в своей несостоятельности.

21-й год характеризуется одновременно как созывом конференции по научной организации труда, так и основанием Центрального Института Труда…

…Однако эту конференцию можно оценивать лишь как мобилизацию общественного мнения специалистов, работающих в разных областях и объединившихся под лозунгом: организация труда.

Центральный Институт Труда при самом своем основании решил центром своей деятельности поставить выработку методики. И он именно приноровился к конкретным российским условиям, выдвинув лозунг не организации труда в ее генеральном масштабе, а самую будничную организацию работ с самым обыкновенным рабочим, на самом обыкновенном рабочем месте. Появляются первые формулировки и опыт трудовых движений и трудовых установок.

Центральный Институт Труда выступает с первыми формулировками своих методов, трудовых установок, трудовых движений и трудового обучения и начинает постепенно вовлекать профессиональные союзы. ЦИТ был непосредственным органом профсоюзов. Он явился вначале как известная дифференциация работ профессиональных союзов в новой обстановке. В 22-м году начался обратный процесс. Центральный Институт Труда сам становится определенной методической силой и под знаком своей методики объединяет известную часть профсоюзной работы по организации труда.

Он характеризуется дальнейшим углублением методики ЦИТ. Разработанные вначале только по отношению к рубке зубилом, эти методы оказываются приложенными и по отношению к машинной работе, по отношению к монтажу, всякого рода сборкам и, наконец, эта методика совершенно автоматически рождает школу организации, которую мы назвали культурной установкой, будет ли это завод, будет ли это государственное учреждение. ЦИТ входит туда не только как формулировщик общих лозунгов. Он входит туда как заводской установщик для того, чтобы сначала на Ограниченном пространстве внести бациллу организации, а потом этим ограниченным пространством опыта убеждать и принуждать к общей новой установке всего предприятия или всего учреждения в целом.

24-й год был периодом выхода ЦИТ на широкую дорогу реорганизации.

Если предыдущие годы были годами создания методики и ориентировочного обследования, то 24-й год был годом первых попыток радикальных реорганизаций.

С момента своего основания Центральный Институт Труда был глубоко убежден, что при той спайке с союзами, которая у него была заметна с самого начала и постепенно, с годами, углублялась, став органической, — он, вместе с другими организациями, будет участником генеральной перестройки нашего производственного и государственного аппарата.

Да, так и случилось. Мы вышли на дорогу. ЦИТ выступает как огромный производитель рабочей силы нового типа и установщик операций в предприятиях. А это все, что нужно для органической переделки предприятий.

Как надо работать (комментарии)

«Прежде чем браться за работу, надо всю ее продумать; продумать так, чтобы в голове окончательно сложилась модель готовой работы и весь порядок трудовых приемов. Если все до конца продумать нельзя, то продумать главные вехи, а первые части работы продумать досконально».

Большинство работ не удается потому, что они с самого начала не были хорошо продуманы. Обычно за работу, как говорят, «хватаются»; практически же лучше немного помедлить, но, во всяком случае, так продумать, чтобы совершенно свободно себя чувствовать в работе. Надо добиться того, чтобы зрительным образом, прямо своими глазами, живым воображением работник видел бы законченную работу; нужно сделать так, чтобы перед ним стоял как бы рядом черновой материал, из которого надо работать, и сама готовая работа.

Это продумывание очень похоже на работу, которую исполняет на большом заводе так называемое техническое бюро.

Оно сначала все вычертит, несколько раз примерит, хорошенько все рассчитает, и после этого уже дает так называемый рабочий чертеж. Вот и нужно стремиться к тому, чтобы прежде, чем браться за работу, у человека в голове заработало настоящее «техническое бюро». Если это бюро будет спать, то в самой работе неизбежно будет очень много перерывов; рабочая воля постоянно будет ослабляться, а в работе будет наблюдаться страшная неряшливость.

Но сама модель работы еще ничего не говорит для самой работы. Необходимо, чтобы работник представлял себе всю распланировку своих трудовых усилий; чтобы он точно понимал, что после чего надо делать; он точно бы представлял так называемую черновую обработку и потом весь начисто обработанный материал. После некоторой практики уже в голове сложится такая привычка, что как только берешься за работу, так немедленно и подготовишь всю цепь трудовых приемов. Если сравнить эту работу человеческой головы с работой завода, то это уже как бы работает распределительное бюро или — иногда у нас — технико-нормировочное бюро. Технико-нормировочное бюро на заводе дает опись трудовых операций. Вот такого рода опись трудовых операций нужно сложить в голове.

Очень часто бывает, особенно в сложных работах, что продумать все нельзя; тогда надо стараться, чтобы в голове сложились не отдельные операции, а хотя бы группы работ, но на этом все же-таки успокаиваться нельзя, а нужно сделать, во всяком случае, чтобы с самого начала работа была продумана подробно. Это необходимо для того, чтобы в начале работы работник «разошелся»; чтобы у него получилась та «резвость», которая необходима для победы в работе.

«Не браться за работу, пока не приготовлен весь рабочий инструмент и приспособления для работы».

Неряшливый работник не заботится о том, чтобы точно учесть все, что нужно ему для работы. Это не только бывает тогда, когда инструмент близко, а даже тогда, когда инструмент находится на далеком расстоянии. Нужно эту неряшливость искоренить. Надо создать в себе привычку сразу же сделать точный учет всего инструмента и всех приспособлений, даже самых пустяковых, которые нужны в данной работе. Если сравнить опять-таки голову с заводом, то мы после технического бюро как бы заставляем работать инструментальную мастерскую; она должна все, вплоть до последнего гвоздя, приготовить, а если мы это не сделаем, то неизбежно в работе то и дело будем отрываться; следовательно, будем забывать порядок в работе, будем засаривать голову лишней заботой и себя, несомненно, развращать. Тогда работник как бы сидит на стуле, у которого постоянно дежурит гвоздь. Культурного работника от некультурного тем и можно отличить, что у первого всегда все под рукой: все инструменты и всякая мелочь, что нужны в работе. У некультурного — неряхи — все разбросано, все забыто, все находится без призору. Люди, которые постоянно отрываются от работы и ищут от случая к случаю инструменты и приспособления, постепенно становятся паническими людьми. Они все делают невзначай, вразброд и портят постепенно и себя, и свою собственную работу. Итак — точный учет инструментов и точный учет всех приспособлений, какие нужны в работе.

«На рабочем месте (станок, верстан, стол, пол, земля) не должно быть ничего лишнего, чтобы попусту не суетиться и не искать нужного среди ненужного».

Если важно, чтобы все было подготовлено для работы, то также важно, чтобы не было совершенно ничего лишнего.

Мы теперь, сплошь и рядом, видим на заводах, как у станка или верстака находится вещь, не имеющая никакого отношения к работе: тут и болванка, на которой никогда не работают, старый подшипник, болты и громадное количество разных стружек, а вдобавок еще хлеб, чайник и всякая съедобная заваль. Необходимо, чтобы все лишнее было беспощадно вычищено и изгнано. Если верстак будет чистый, если на нем ничего не будет лишнего, то в любую минуту вы его видите насквозь, как будто под стеклянным колпаком, а если вы его видите, стало быть, вы им владеете, вы им можете свободно и быстро распоряжаться. Но когда у вас на верстаке хлам, когда рядом с нужными инструментами целая ярмарка завали, тогда верстак вместо помощи вам будет ежеминутно мешать; он будет вас ежеминутно раздражать. Неряшливые рабочие не понимают часто, почему у них плохое настроение при работе, а сделайте с ними опыт — вычистите их станок, уберите все лишнее — вы увидите, что работник просветлеет, у него получится при работе подъем. Возьмите, какое бывает настроение у женщины, которая год не мыла пола, но под пасху вымыла этот пол: даже до наступления праздника она чувствует себя окрыленной, несмотря на то, что она беспримерно устала. Чистота и отсутствие лишнего — большое дело в работе. Чистота дает постоянную бодрость, подъем.

«Весь инструмент и приспособления должны быть разложены в определенном по возможности раз навсегда установленном порядке, чтобы можно было все это находить наобум».

На рабочем месте должен быть порядок. Это мы здесь говорим уже не в смысле чистоты, а говорим о том, как раскладывать на рабочем месте инструменты и все приспособления к работе. Лучше всего, если мы это объясним на примере. Возьмем слесарную работу. Человек работает на тисках и опиливает металл. На его верстаке вещи должны быть расположены так: направо от тисков находится напильник, налево от тисков, к самому краю верстака, находятся заготовки для работы, немного правее он кладет уже отработанную работу, прямо против тисков находится, скажем, притирочная и проверочная плита. Вот если такой порядок будет поддерживаться, то ясно, что слесарь будет находить и инструменты и приспособления прямо «вслепую»; ему не надо будет тратить лишнего времени, чтобы постоянно бегать глазами по верстаку и постоянно рассеиваться в работе. Лучший способ избежать рассеянности в работе — это именно располагать нужным для работы в точно установленном порядке. Каждый человек, который прочтет эти строки, должен проделать следующий опыт: он внимательно должен стряхнуть все лишнее, внимательно должен распланировать свое рабочее место, разложить в определенном порядке и начертить план своего рабочего места. Он увидит, что это настоящая рабочая наука. Это, примерно, то же самое, что если бы мы в большом городе стали проводить трамвай и задумались бы, как подавать людей с конца в конец по коротким линиям.

Если же вопросом распланировки рабочего места заняться вплотную, то не мешает обратить внимание даже на такие мелочи, как само положение инструмента на верстаке; например, напильник, если он лежит вправо, то, конечно, лучше его не бросать как попало, а всегда класть в отвес передней линии верстака, и так сделать, чтобы ручка напильника немного свешивалась с верстака. Тогда я вслепую могу брать напильник, никогда не могу занозить руку о верстак и даже добьюсь того, что если я работаю несколькими напильниками, то наобум буду брать как раз тот напильник, который нужен в работе, причем напильник, который требуется часто, я буду класть ближе к тискам, а напильник, который требуется редко, буду класть дальше от тисков. На курсах инструкторов производства в ЦИТе на верстаке, справа у тисков для опильщиков-слесарей устроена проволочная подставка для напильников. Она не только создает порядок, но и предохраняет напильники от загрязнения. Надо посоветовать всем работникам серьезно вдуматься в этот вопрос, и каждый увидит, что тут целое море дальнейших любопытных вопросов. Мы бы, может быть, задумались над тем, чтобы на верстаке сделать особое место для каждого инструмента, будет ли это место в виде возвышения или будет это место в виде впадины (наподобие того, как на ученической парте сделана впадина для ручки). На работах операционных, специальных, когда человек изо дня в день работает одну и ту же работу, вопрос расположения инструмента на верстаке приобретает громадное значение. На курсах ЦИТа устроены простые деревянные готовальни для инструмента (вплоть до притирочной плиты); инструмент всегда в порядке, всегда в чистоте и скоро его найдешь. После целого ряда опытов мы увидим, что может быть только при особом порядке расположения инструментов мы выиграем час в течение дня, стало быть, мы выиграем из каждых 8 дней целый день. Человек, который на этих опытах будет воспитан, сразу задумается: а что если я создал порядок на своем собственном рабочем месте, то почему такой порядок нельзя создать на большом пространстве, во всей мастерской, на всем дворе завода, в моей собственной комнате и, наконец, во всем городе.

«За работу никогда не надо браться круто, сразу, не срываться с места, а входить в работу исподволь. Голова и тело потом сами разойдутся и заработают; а если приняться сразу, скоро и себя, как говорится, зарежешь, и работу „запорешь“. После крутого начального порыва работник скоро сдает; и сам будет испытывать усталость и работу будет портить».

«Работать нужно как можно ровнее, чтобы не было прилива и отлива; работа сгоряча, приступами портит и человека и работу».

Мы теперь затрагиваем самый интересный вопрос о скорости работ.

Западноевропейский рабочий и американский отличаются от русского тем, что русский берется за работу очень горячо, но быстро остывает, западноевропейский работает на всем протяжении рабочего времени ровно и скорее русского. Если бы мы попробовали измерить пульс русского рабочего в самом начале его работы, или каким-нибудь инструментом проверили прилив его крови, то мы бы увидели, что в самом начале работы его организм сразу начинает бунтовать, и, понятно, что такой работник должен очень скоро «сдать»; он очень быстро становится нервным; он очень быстро может разочароваться при первой же неудаче. Все скоростное искусство рабочего в том и состоит, что он должен входить в работу, как постепенно включаемый мотор, а потом уже работать по возможности ровнее, с ровной быстротой. Можно удивляться тому, как в Западной Европе, в страшную жару работает землекоп или каменщик и не потеет; русский же рабочий, прежде всего, вспотеет, а потом уже начинает работать очень медленным темпом. Часто говорят модные слова о культуре пролетариата. Но настоящая пролетарская культура заключается как раз вот в этой области. Рабочей культурой называется выдержка, умение распределить и провести работу ровным трудовым темпом. Работник по собственному опыту или наблюдению над другими может заметить, что обыкновенно в работе русского рабочего получается такого рода закон: он очень быстро работает вначале, потом довольно быстро замедляет и работает тихо, или, как французы говорят, саботирует (саботаж в точном переводе означает кропание, медленную работу); под конец работы рабочий опомнится и делает нажим; тогда его скорость опять приподымается и, наконец, совершенно замедляется. Вот этот последний нажим в работе очень напоминает агонию умирающего больного, который собирает последние силы и делает какие-то необъяснимые, невероятные, неимоверные усилия и испускает последнее дыхание. Новая европейская трудовая выдержка заключается в том, чтобы постепенно приучиться проводить работу в течение всего дня единым выдержанным темпом, единой скоростью.

Не мешает вспомнить, что выдержка в работе гораздо быстрее удается на работе операционной, однообразной, когда идет вещь за вещью, и наиболее трудно дается на работе монтажной, сборочной, оригинальной. Вы можете сплошь и рядом видеть на заводах, как, например, при постановке трансмиссионных валов или станков во вновь монтируемой мастерской люди бросаются на работу, быстро взбираются по лестницам, резко поднимают станок ломом на подъем, а через несколько времени сразу опускают руки. Отсюда вывод: надо стараться всякую сложную работу разлагать на ее отдельные части; эти части передавать специальным людям для того, чтобы они на этой отдельной работе наловчились, почувствовали себя уверенно и выработали бы ровный трудовой марш. Если мы хотим воспитать трудовую выдержку: ровную, но скорую работу, то лучше всего тренироваться на простой однообразной работе, где легче следить за темпом работы. В работах сложных надо употреблять огромные усилия, чтобы приступить к их выполнению в полном, совершенном спокойствии, при нарочном замедлении, только постепенно увеличивая скорость.

Мы бы советовали каждому прочитавшему эти строки сделать такого рода опыт: с утра полегоньку разогнать свою трудовую скорость тихо, тихо, — постепенно входя в работу, но, достигнув определенной скорости, эту скорость продержать весь день. Это будет настоящая трудовая культурная победа, которую может одержать рабочий, не прибегая ни к каким сложным инструментам, ни к книге, ни к лекциям, ни к театру.

«По ходу работы иногда надо усиленно приналечь: или для того, чтобы осилить что-нибудь из ряда вон выходящее, или взять что-нибудь сообща, артельно. В таких случаях не надо сразу налегать, а сначала приладиться, надо все тело и ум настроить, надо, так сказать, зарядиться; дальше надо слегка испробовать, нащупать потребную силу и уме после этого приналечь».

В тяжелых и в то же время сложных работах имеет большое значение «приладка» или, как мы теперь говорим: «установка».

Прежде чем браться за тяжелый молоток, нужно взять его в руки и к нему, так сказать, привеситься; взять так его на руку, как будто вы его весите; потом сделать этим молотком резкое движение, но не ударяя (выберите такой молоток, который был бы вам, как говорят, по весу). Если же такого молотка выбрать нельзя, то сделайте сначала легкий удар, разведочный, а потом уже рискуйте навести по металлу тяжелый удар. Если вам нужно работать всем корпусом, или, как говорят, надо «пыжиться», то вы в течение нескольких минут пробуйте чуть-чуть всем корпусом поддавать и потом только ввергать весь корпус, руки и ноги в усиленное действие. Совершенно никогда не надо в таких случаях работать сгоряча.

Надо делать так, чтобы у вас царило мирное настроение, чтобы у вас в душе ничего не было особенно тревожного; даже, наоборот, если у вас сравнительно неспокойно, то вы спокойной выдержанной работой немедленно же дадите своему настроению мирный характер, и тогда работа пойдет у вас гораздо лучше. Громадное количество грыж, тяжких болезней, дурных характеров, желчных, алкогольных привычек получается на тяжелой работе. Но дело тут совсем не в том, что работа сама тяжела, а в том, что она требует спокойного характера; она требует такой предварительной приладки, она требует такого хладнокровия и выдержки, которые, конечно, даются редким людям. Особенно это надо иметь в виду при работе артельной, когда человек не чувствует себя свободным в своей работе, а должен соображаться с другими.

Тут, конечно, огромную ответственность берет тот, кто командует работой, будет ли она проводиться словом, командой, или будет запев «дубинушки»; нужно так давать команду, нужно так организовать работу, чтобы работающие входили в работу не сгоряча, а постепенно, даже там, где нужно испробовать резкое и сильное движение, — необходимо работников к нему предварительно подготовить и уже только после этого произнести резкую команду.

В тяжелых подъемных, ударных, монтажных работах совершенно необходима тренировка сначала на малые подъемы, потом их усиливая.

«Посадка тела при работе должна быть такая, чтобы и удобно было работать, в то те время не тратились бы силы на совершенно ненужное держание тела на ногах. По возможности надо работать сидя; если сидеть нельзя, ноги надо держать расставленными; чтобы выставленная вперед или в сторону нога не срывалась с места, надо устроить укрепу».

Расположение работающих частей корпуса и конечностей имеет большое значение при работе. Огромное количество работ становится трудным только потому, что вместе с работой приходится на весу держать весь корпус. Это целиком можно сказать о всех работах, где приходится употреблять незначительные мускульные ручные усилия (работа лекальщиков). В таких работах гораздо больше силы тратится на то, чтобы держать корпус, чем на самую работу. Чем больше будет табуреток и стульев в заводе, тем больше сохранится рабочей силы, работа будет итти ровнее и спокойнее. Точно так же многие женщины, исполняя в высшей степени мелочную кропотливую работу, часто сами не догадываются, что можно работать сидя. Но уже, если сидя работать нельзя, а приходится корпус держать на ногах, то с руками и ногами надо поступать расчетливо. Если в работе движения бывают от себя, то большею частью надо становиться так, чтобы одна нога была впереди, а другая — позади. Если движение бывает продольное, вдоль груди или живота, то ноги расставлять в сторону. Если мы работаем правой рукой, движениями от себя и к себе (опиловка), то левую ногу надо отставлять вперед, ступней почти отвесно к груди, правую ногу назад, ступней почти в параллель груди, а в общем носками немного внутрь. Если бы мы, уставши, попробовали ноги переменить и встали бы правой впереди, а левой позади, то увидели бы, что опоры в работе было гораздо меньше, и мы бы скоро опять переступили левой вперед, правой назад. Это потому, что при постановке правой ноги вперед ступня помещалась бы не в упор левой ступни, а как бы скользила вдоль нее. При работах, где приходится делать движения не от себя, а вдоль себя, параллельно груди, как, например, в работах столярных, где, между прочим, очень трудно менять ногу, вопрос о расположении ног имеет еще большее значение. Тот, кто работает стоя, должен задуматься над этой, на первый взгляд пустяковой наукой, и если бы ее, эту науку, провести на больших массах, то мы бы увидели, какие большие выгоды она дает.

«Во время работы надо обязательно отдыхать. В тяжелой работе надо чаще отдыхать и по возможности сидеть, в легкой работе отдыхи редкие, но равномерные».

В нашей отсталой стране давно уже ведется, что люди работают с громадным напором до полной усталости, а потом пребывают в совершенном отдыхе, в совершенно ленивом состоянии. Так, известно, что в деревне летом работают до полного изнеможения («страда»), а осенью и частью зимой пребывают в полусне. Эта сезонность отдыхов накладывает свою печать даже на работу заводскую. Мы знаем, что летом с заводов публика усиленно тянется на работу в деревню, а осенью и в начале зимы возвращается обратно на завод, и очень часто получается, что отпущенные рабочие очень усиленно работают у себя в деревне, а на заводскую работу смотрят, как на полуотдых. В Западной Европе такой резкой разницы между сезонной работой и обыкновенной работой — нет. Там работа идет ровно, даже по временам года. Вот этот напор, доходящий до изнеможения, и отдых, доходящий до полной лени, — необходимо кончить. Нужно сделать так, чтобы в работе отдыхи были рассыпаны равномерно. Это, прежде всего, в интересах работающего человека. Как закон можно установить правило, что в работе тяжелой надо делать частые перерывы, и, наоборот, в работе легкой — перерывы должны быть малые. В высшей степени вредно работать до тех пор, когда уже начнет неотступно биться сердце, и человек в изнеможении на работе падает или садится.

Особенно трудно за собой следить в этом отношении в начале работы. Никогда не нужно доводить себя до изнеможения, а нужно делать так, чтобы даже в начале работы, когда нет полной потребности к отдыху, все-таки стараться делать хоть небольшой, но перерыв. Это сразу создает в работе такую приладку, что человек справится с тяжелой работой в течение круглого дня. Если даже в самом начале, когда еще нет полной усталости, не отдыхать, то к середине дня мы уже себе совсем подрезаем крылья а работе. Каждый может сделать опыт: взяться за тяжелую работу и провести ее часа два без отдыха, а потом опять после отдыха начать работать, а на другой день сделать такого рода опыт, что в течение 2-х часов все-таки минуты по три, по пять отдыхать — работающий увидит, что во втором случае он в течение дня продержится гораздо лучше и больше сделает работы, чем без таких отдыхов. Ведь все равно за такое нарушение в распределении отдыха придется обязательно в конце дня расплачиваться тем, что придется отдохнуть и отдохнуть основательно, потеряв огромное количество времени. Такого рода отдыхи чрезвычайно полезны в сдельной работе. Обыкновенно бывает так, что вначале человек начинает гнать штуку за штукой, наработает гору, а потом «сдает» и только в конце дня опять приналяжет. Надо делать так, что даже и в сдельной работе проводить ее в течение дня одним средним темпом. Тогда никогда не будет большой усталости, и работа будет идти совершенно спокойно, и даже ко всякого рода неудачам работник будет относиться с полным хладнокровием. Очень важно после продолжительного опыта наладить отдых ровно, равномерно. Если же действовать так, что отдохнуть немного, потом поработать, потом отдыхать очень много, то этим самым мы несомненно себя развращаем и работу портим. Мы тогда похожи на бешеную лошадь, которая летит со всею прытью до тех пор, покуда не искровянится и не ляжет.

«Во время самой работы не надо кушать не пить чай, пить в крайнем случае только для утоления жажды, не надо и курить, лучше курить в рабочие перерывы, чем во время самой работы».

В мастерских и на заводах очень распространен обычай во время работы что-нибудь жевать, пить чай и курить. Надо употреблять большие старания, чтобы от этого отвыкнуть. Если между приходом на работу и обедом берет голод, а под рукой имеется хлеб, то лучше работу прервать и поесть, но никогда не есть во время самой работы. Это плохо для желудка, это очень плохо и для характера человека, у которого отбивается всякая выдержка, а еще сквернее для самой работы, которая в это время обязательно исполняется неряшливо. Уже не говоря о том, что на рабочем месте появляются кружки, стаканы, хлеб, крошки и нарушается порядок, — во время еды в работе обязательно должна быть неряшливость и рассеянность. Если невозможно до обеда вытерпеть, то надо идти на то, чтобы уже вся мастерская делала перерыв на завтрак примерно минут на 10–15. Это будет гораздо выгоднее для работающего человека, для работы и предприятия в целом. Часто случается теперь, что в течение целого дня работники нет-нет да и начнут жевать, пить и т. д. Это, конечно, вносит во всю работу громадный разлад. У нас, у русских, существует вреднейшая привычка много пить чай. Употребление чая в большом количестве страшно расслабляет человека, замедляет жизнь всего организма и делает человека очень нервным; в Западной Европе чай или кофе пьют по одному стакану, а у нас пьют до десяти. Эта же привычка у нас проводится и во время работы. Пить надо только для утоления жажды, но как напиток чай надо уничтожать, тем более, что завод тогда превращается в какую-то чайную, и вносится большой беспорядок.

Относительно курения требовалось бы строго-настрого воспретить курить во время работы, но так как этого сделать нельзя, потому что вредная привычка укоренилась основательно, то нужно было бы ввести за правило, чтобы, во всяком случае, при работе люди никогда не работали с папироской во рту, а курили в рабочие перерывы, во время отдыха; папиросный дым, во время работы вдыхаемый с особой силой, портит легкие гораздо больше, чем в спокойном состоянии. Правда, думают, что папироска возбуждает человека, и работа идет с курением спорей. Это иногда и верно, но лишь временами, а в общем происходит только порча характера. Рабочий тогда как раз делает тот основной грех, что работает с сильными порывами и скоро сдает. Есть люди, которые совершенно не могут работать без папироски. Это уже самый опасный момент; с такой привычкой надо бороться вовсю.

«Если работа нейдет, то но горячиться, а лучше сделать перерыв, одуматься и приняться снова опять-таки тихо; даже нарочно замедлять, чтобы себя выдержать».

«Во время самой работы, особенно когда дело нейдет, надо работу прервать, привести в порядок рабочее место, уложить старательно инструмент и материал, смести сор и снова приняться за работу и опять-таки исподволь, но ровно».

«В случае полной неудачи надо легко смотреть на дело, не расстраиваться, начинать снова работу, как будто в первый раз, и вести себя так, как указано во II правиле».

Выдержка в работе — самое главное. При неудаче не надо, как это принято, выходить из себя; нужно брать себя в руки, и если была неудача, то надо делать так: взять, да совершенно спокойно сделать маленький отдых, а потом, хорошенько продумав, взяться за работу снова. И вот здесь для того, чтобы была выдержка, нужно провести основательную борьбу с собой. Обыкновенно в таких случаях бывает так, что человек, испортив какую-нибудь вещь, точно бешеный, срывается с места и сгоряча начинает теребить работу снова; он, как на гонке, становится очень быстрым, горячим, но в то же время рассеянным; он хочет обязательно нагнать потерянное время, хочет очень быстро кончить работу, а глядишь — он работу испортил второй раз. Нужно будет вспомнить золотое правило о ровной работе, об отдыхах и взять себя в руки таким образом: начать работу снова, совершенно не торопясь, совершенно точно проделывая все приемы работы, постоянно оглядываясь на работу хладнокровно, отдыхая; вы победите тогда все трудности. Надо быть жестко уверенным в том, что работа проводится хорошо, отчетливо, и тогда человек, несомненно, в себя поверит, работу будет исполнять со свободным мужеством и работу победит. Вот так и надо запомнить, что если другой человек, или ты сам при неудаче вполне естественно начинаешь торопиться и гнаться, го надо немедленно же себе или другому сказать: «тише! ровный ход!», и тогда работа пойдет.

Но если все-таки работа заедает, работа окончательно доняла работающего, то надо сделать следующее; надо себя прибрать, надо очистить руки, одежду, надо привести в порядок станок, все рабочее место, надо хорошенько, в порядке разложить инструмент, хорошенько просмотреть, нет ли чего лишнего, а в то же время, может быть, чего-нибудь не хватает, и после того, как порядок будет наведен и человек почувствует известную приподнятость, надо начать работать снова, и тогда работа волей-неволей обязательно пойдет. Если бы каждый, проделывая такие опыты над собой, в конце концов добился бы удач, он бы понял, что значит побеждать себя, свою собственную расхлябанность, свою собственную неряшливость.

Итак, работать ровно, работать в порядке, работать чисто.

«Не надо в работе отрываться для другого дела, кроме необходимого в самой работе».

В работе у нас недостает часто внимания. Мы часто в работе отрываемся для других дел, а нужно себя к работе приковать; нужно сделать так, чтобы ни за что другое не хвататься. Работа особенно будет удаваться, когда все заранее хорошо приготовлено, все заранее рассчитано. А между тем многие работают так: поработают, а потом побегут за чем-нибудь и часто даже за тем, что им совсем не нужно в их работе. А что же из этого выходит? А выходит то, что человек стряхнул с себя рабочее настроение, что он сейчас же много позабыл в своей работе, он разладил работу, он себя выключил и, конечно, многое в работе потерял. Вот, если бы он в это время просто отдохнул, а не пошел бы в другое место, не хватался бы за посторонние дела, го для дела было бы гораздо лучше. В том-то и дело, что мы грешим тем, что в одно и то же время беремся за тысячу разных дел, но ни одного дела не окончим и ни одного дела как следует не исполним. Правило такое: долбить в одно и то же место твердо, постоянно, не отрываясь, до полной победы.

«Есть очень дурная привычна — после выполнения работы сейчас те ее показать; вот тут надо обязательно „вытерпеть“, так сказать, привыкнуть к успеху, смять свое удовлетворение, сделать его внутренним; а то в другой раз в случае неудачи получится „отравление“ воли и работа опротивеет».

Мы много говорим о выдержке, но если где выдержка необходима, то это даже не в самой работе, а в том настроении, которое получается после окончания работы. У нас очень распространенный тип в рабочей среде — это выскочка. Если он что-нибудь хорошо сработает, то он обязательно с этим будет уже носиться; он обязательно будет показывать первому встречному и поперечному. Вот тут надо себя смять, вот тут надо брать себя в руки; нужно победить в работе, нужно ее выполнить хорошо и при этом глазом не моргнуть. Зато уже в другой раз, когда работа будет совершенно испорчена, не придется ее от чужих глаз прятать и страдать так, как страдают выскочки. Человек с выдержкой отнесется очень легко к своей неудаче; он также легко начнет делать вещь заново, а выскочка испорченную вещь делать заново почти не способен: он может отдаться только настроению минуты, он — человек случая, он легче согласится гадать на картах свою неудачу или удачу, чем ее испробовать на деле. Настоящий, гордый рабочий никогда не будет себя показывать; Он должен быть обязательно сдержанным. Посмотрите на западноевропейских механиков, которые при всем народе где-нибудь на выставке обслуживают сложную машину, или в кинематографе показывают какую-нибудь сложную демонстрацию; они ведут себя, как обыкновенные скромные служаки, и вы на них почти не обратите внимания. А у нас маленький успех сейчас же выносится на улицу; об этом начинают кричать и стрекотать, и через неделю уже все заглохло: новый переход к новым очередным делам… Итак, выдержка во всем и в том числе в успехе.

«По окончании работы надо все прибрать — и работу, и инструмент, и рабочее место; положить на определенное место, чтобы, принимаясь снова за работу, можно было все найти и чтобы самая работа не опротивела».

В работе важно не только все в порядке приготовить для работы, но и чтобы все в полном порядке убрать и прибрать. Не надо делать так, что, когда приходит время работу кончать, эту работу и инструмент бросать и оставлять как попало. Нужно обязательно перед всяким окончанием работы остановиться работать, все основательно прибрать, расположить в порядке, инструменты положить в сохранное место, станки или рабочее место вытереть, прибрать и вычистить. Иначе, что же будет на другой день? Вы пришли на работу; станок за ночь заржавел, инструмент завален, его не найдешь, налево тряпка, направо крошки, прямо у тебя под носом стружки вместе с корками. Как же это повлияет на работника? Да вот как: ему захочется плюнуть, а не работать. А если бы все было в порядке, было бы чисто, все расположено как следует, а ему только взяться за инструмент да работать, — у него бы все сразу пошло как по маслу. Работа не будет противна, а, наоборот, работа будет человека приподымать. У нас часто бывает так: работают и, или гонятся, или волынят, а как только гудок, как только пришел час конца работы, так прямо срываются с места, бегут без оглядки и оставляют рабочее место на произвол судьбы, а на завтра — одно украли, другое — потеряно, третье — завалено к стене, четвертое — испорчено за ночь. Надо твердо запомнить, что уход за своим рабочим местом это все равно, что уход за самим собой. Если рабочее место будет опрятно, если по окончании работы оно будет все приглажено и почищено, то и сам человек будет опрятным, чистым, аккуратным; работа у него должна идти без сучка и без задоринки.

Рабочее место

Распорядок на рабочем месте — это необходимое условие для хорошей продуктивной работы. Если рабочее место находится в полном порядке, если оно хорошо организовано, то это уже половина дела для исполнения работы.

Рабочее место, это все равно, что станина в станке. Если она хорошо укреплена, если она точно рассчитана, то на нее можно укрепить какой угодно инструмент и работа пойдет в полном порядке.

Многие говорят о научной организации труда, но не обращают внимания на такую пустяковую вещь, как рабочее место. Хорошего работника от плохого можно отличить, главным образом, тем, что у него прибрано и превосходно организовано рабочее место.

У плохого работника рабочее место находится в беспорядке, оно неряшливо, оно запущено.

Прежде чем усваивать какие-нибудь высокие материи относительно нормализации и машинизации, нужно заняться тем, чтобы создать культуру своего рабочего места, своей рабочей мастерской.

Два золотых правила при этом необходимо помнить:

1) наведение чистоты и 2) порядка. Если эти условия не будут выполнены, то о научной организации труда можно говорить, только издеваясь над этой организацией.

Мы делаем попытку представить план расположения всего, что находится на рабочем месте.

К этому делу мы приступаем очень осторожно: мы не хотим дать плана, который бы устраивал все и вся, который годился бы при каждой работе и при каждом инструменте. Мы делаем попытки совершенно конкретным примером показать, как лучше всего и удобнее располагать материалами, орудиями и инструментами. Вероятно, здесь придется каждому сделать целый ряд общих выводов, но мы все ж-таки при своих объяснениях будем держаться совершенно конкретно. Это — верстак слесарный. Под слесарными работами, в точном смысле этого слова, мы будем считать работы по пригонке одной части металла к другой. Слесарные работы можно грубо разделить на две категории: работы монтажные и работы операционные. Под монтажными работами мы будем разуметь работу слесарной сборки, когда нужно после обработки деталей на станках или на верстаках собирать все эти детали вместе в один какой-либо механизм. Монтажная работа — это работа сборочная. Под именем операционной работы мы понимаем работу исключительно над одной какой-нибудь деталью: будет ли эта работа заключаться в том, что деталь режется, опиливается или рубится. Мы сейчас даем план исключительно для работ операционных, когда идет работа штука за штукой, массой и когда эта работа производится исключительно одним видом инструмента. Главным инструментом у слесаря надо считать рубочные инструменты и инструменты опиливающие. Мы имеем в виду сейчас инструменты опиливающие, т. е. напильники или слесарные пилы. Настоящий план верстака разработан на основании принципа коротких и полезных распределительных движений[8]. Мы здесь хотим устранить все движения лишние и бесполезные. Для того чтобы этот план лучше воспринимался, мы верстак делим на две части: левая часть — сравнительно меньшая — будет занята материалами, правая часть — сравнительно большая — будет занята орудиями. Ближе всего к рабочему должен быть расположен его рабочий инструмент, особенно, если материал, над которым он работает, не очень маленький и сама операция не слишком мала. В сравнительном отдалении от рабочего будут находиться материалы для обработки и такие орудия, которые употребляются сравнительно редко. Получается такого рода расположение: левая часть верстака с самого края будет занята заготовками, т. е. или черновым материалом, или же такой слесарной и машинной работой, которая поступила из предварительных операций; правее этих заготовок должны уже находиться детали, которые отделаны рабочим. Что заготовка должна находиться левее отделки, это ясно, потому что сама заготовка бывает более громоздкой, чем отделка; она часто приносится посторонним рабочим, и необходимо предусмотреть, чтобы при переноске переносящему рабочему нужно было употреблять меньше движений, и чтобы она работающему слесарю не мешала. Поэтому ясно, что заготовка должна находиться на левом краю.

Отделанные части находятся правее, под самой рукой рабочего. Это важно еще и потому, что рабочий, имея постоянно перед глазами свою собственную отделанную вещь, тем более расположенную в порядке, имеет возможность постоянно глазами примериваться и накидывать в своей голове постоянный стереотип (точный образец) своей работы. Правая часть верстака занята орудиями, которые мы разделяем на два разряда: редко употребляемые и часто употребляемые.

Часто употребляемые должны быть под рукой, на коротком расстоянии, редко употребляемые должны быть дальше, на сравнительно далеком расстоянии. Получается, примерно, такая картина: в дальней части правой стороны находится проверочная плита и связанный с ней вспомогательный измерительный инструмент, как, например, угольники, линейки и проч., ближе к себе находятся тиски и напильники, и тут же, на передней части тисков, особенно, если работа мелкая, находится мелкий измерительный инструмент в виде шаблонов, лекал и проч. Обратим внимание на положение напильников. Что напильник должен находиться направо от тисков — это ясно из того, что напильником мы работаем правой рукой и при сменах напильника странно было бы класть этот напильник на левую сторону от тисков. Ясно, что напильник должен лежать направо. Этим точным определением места напильников мы хотим устранить очень вредную привычку, распространенную среди слесарей, когда они после работы и во время ее напильник бросают на верстак прямо перед собой впереди тисков; кроме того, что эта привычка означает неряшливость, она рабочего приучает к беспорядку и заставляет его сравнительно долго разыскивать нужный напильник. Расположение же напильников направо и в строгом параллельном порядке друг к другу поможет рабочему быстро находить нужный напильник. Могут быть, конечно, отговорки, что располагать так напильники в параллельном порядке, строго перпендикулярно передней линии верстака, будет праздной затеей и требовать много времени, но это неверно. Только вначале надо употребить значительные усилия, чтобы приучиться класть напильники в порядке, потом их уже можно будет класть совершенно наобум. Мы усиленно рекомендуем напильник класть на верстак так, чтобы ручка напильника свешивалась с верстака. Этим устраняется возможность занозы на берущем пальце, а с другой стороны, гораздо удобнее брать напильник в пустом пространстве, чем на столе, и даже быстрее можно его находить и сохранять в нужном порядке.

Каждый, кто внимательно прочтет данное объяснение и всмотрится в представленный выше план, может проделать такого рода опыт. Он может примериться к другой работе и уже тогда дать несколько другой план. Так, например: было бы полезно тем слесарям, которые продолжительное время стоят на рубке зубилом или крейцмеселем, убедиться, что представленный выше план уже не подойдет, потому что зубило держат левой рукой, молоток же находится в правой руке. Тогда, вероятно, гораздо более удобное положение будет такое, что зубило будет находиться слева от тисков, молоток— справа. Не мешает задуматься, как должно быть тогда положение зубила на верстаке: лезвием к себе или же от себя. Предлагается каждому решить эту задачу и возвести ее в правило, проверив хорошенько опытом. И тогда уже на всяких других работах выработается очень хорошая привычка — планировать расположение инструментов на своем рабочем месте.

ТОПОР… ЭТО ВЕЧНО ЮНЫЙ ДЕДУШКА ПАРОВОГО МОЛОТА, ГИДРАВЛИЧЕСКОГО ПРЕССА, ТОКАРНОГО СТАНКА, ШЛИФОВАЛЬНОЙ МАШИНЫ

При распланировке рабочего места необходимо принимать во внимание следующие обстоятельства:

1) С какой стороны приносится работа к рабочему месту, с какой стороны — уносится.

2) Какой рукой берется инструмент: правой или левой.

3) Часто ли берется инструмент.

4) Какой он — измерительный или рабочий.

5) Удобство для схватывания инструмента (как при ориентировке зрением, так и наобум).

6) Короткое расстояние от станка или тисков.

7) Чтобы не смешивались обрабатываемые вещи с инструментами и инструменты друг с другом,

Воля к изобретательству

ЦИТ с самого начала своей деятельности выкинул лозунг: «Как надо работать».

Все его работы были пропитаны этой жесткой установкой. ЦИТ не хотел поражать ни новым планом работы, ЦИТ не выдвигал никаких технических чудес, которые могли бы поразить российских простаков и увлекающихся новой технической романтикой.

Образ машины всегда носился перед ЦИТом, но ЦИТ хотел все время строить свою работу с перспективой на машину, хотел пронизать своим машинным подходом не только работу при самом совершенном оборудовании, но, как нами много раз заявлялось, — при таких условиях, когда приходится работать с тем, что есть под руками.

Даже на новую технику, на новую совершенную машину ЦИТ выставлял свой особый взгляд. Он полагал, что самая совершенная машина не поможет, если не родится новый тип рабочего, который всей душой будет предан этой машине, который тенденцию машинизма будет распространять на всякий болт, на всякую чурку и будет стремиться из всего самого несовершенного сделать совершенное, хотя бы на несколько градусов, а не мечтать о новых «заморских» роскошных машинах.

ЦИТ провозгласил лозунг неустанного, ни перед чем не останавливающегося творчества — переделать все, что есть, и заставить работать на новый лад. ЦИТ утверждал, что основная, генеральная задача — это создание нового типа работника, будет ли то рабочий, будет ли это директор или инженер. Вопрос ставится так, что надо заразить все огромные народные массы неустанным бесом изобретательства, неизбывной жаждой более совершенных установок из того хаоса, из тех руин, в которых приходится работать.

ЦИТ стремился насадить всюду мелких рассыпанных организаторов, которые заразили бы текущую действительность неумолчной работой, постоянным творчеством, иногда в хороших условиях, иногда в невыносимо скверных.

ЦИТ полагал, что путем создания нового живого людского аппарата, с новой культурной установкой — породит новое поколение изобретателей, активных, смелых, не только мечтателей, но и реализаторов дела.

ЦИТ так и говорил, что установка прежде всего. Если угодно, — важна не сама машина, а установка на машину во всем. Перефразируя известные слова Лессинга, мы заявили, что важно не владение машиной, а стремление к ней.

Если народные массы, если рабочий класс, инженерство, все управители будут заражены этим неугомонным конструктивным бесом, то абсолютно ничего не страшно для этого революционного народа, который населяет СССР.

Мы создаем по мере сил новое поколение установщиков машин, установщиков транспорта, установщиков обработочного потока и, наконец, установщиков живых людей.

Никакие отговорки о безысходности для нас не имеют значения. Если перед нами будет самая совершенная машина-автомат, то мы и тогда себя спросим, — а нельзя ли сделать еще больше, чем эта машину — нельзя ли сообщить ей новые скорости, чтобы даже, быть может, незначительные новые установки сделали ее еще лучше.

А если перед нами будет простой камень и кувалда, — мы точно так же задумаемся над тем, чтобы сообщить этой простой работе наиболее производительный ритм.

Заставить работника задуматься над самым несовершенным своим ударом и таким образом вызвать неизбывное стремление к созиданию, чтобы буквально породить, может быть, из ничего машину.

Вот почему в нашей работе всегда была установка на неумолчную конструкцию и изобретательство, а не на романтизм, который так долго носится с идеей и никогда не может дойти до модели и эту модель неустанно реконструировать, добиваясь ее производственного точного эффекта.

Нам хочется здесь полнее объясниться. Мы призываем к изобретательству, к тому самому изобретательству, которое по образцу Эдиссона не остановится перед тем, что первый его аппарат будет смонтирован из простых консервных банок.

Мы апеллируем к изобретателю, который не говорит, а поражает формами своей модели.

У нас в формуляре не должно быть записи его замысла. В формуляре должна быть отмечена модель, ее чертеж, ее вызывающая реальность.

Наш лозунг многих поражал своей крайностью. Действительно, мы говорили:

— «Монтеры! Вот вам выжженная страна. У вас в сумках два гвоздя и камень. Имея это — воздвигните город!»

Машинные романтики, которые носили в себе не производителя, а потребителя этой машины, нас называли примитивистами. Они говорили, — «Куда вы идете?.. Надо вести курс на Америку, надо вести курс на самое совершенное производство». — И мы им отвечали, — именно курс на это. И все дело в этом курсе, а вовсе не в том, чтобы получить готовую машину и с зарядкой потребителя при первом случае ее испортить, а не усовершенствовать.

Мы говорили, что у нас не только курс на Америку, но курс на совершенно новую страну, которая возьмет все то, что есть в Америке, и приложит это в тех тяжелых, нищенских условиях, в каких находится наша революционная страна.

Нам здесь хотелось бы процитировать мысли американского инженера, который прошел огни и воды в Америке. Он бежал после 1905 года от преследований царского правительства и теперь имеет огромное имя в Америке.

Вот что он пишет:

«Американские инженеры также отмечают, что русские тратят так много времени на теорию, что у них не остается его для практического применения их прекрасных проектов. Они утверждают, что русские очень легко приходят в отчаяние от малейшего препятствия, от недостатка инструментов и плохого оборудования. И действительно, американский инженер, который привык создавать даже в пустыне, который помнит еще Калифорнию, Клондайк и т. д., — может использовать сковородку вместо ватерпаса и пару стаканов вместо астролябии. И даже теперь, в наши дни, какой-нибудь инженер в Мексике не имеет в своем распоряжении ничего, кроме гида, револьвера и нескольких инструментов, которые в состоянии перевезти его мул. А между тем всем своим поражающим прогрессом этот край обязан способности американских инженеров работать в пустыне так же, как и при самом высоком оборудовании».

Вот так-то. Мы говорили о выжженной стране, а этот инженер говорит о пустыне… Мы говорили о гвоздях и камнях — он говорит о железной сковородке…

Мы писали эти слова в 1922 году. Он написал свои слова в 1925 году…

Так слушайте же, изобретатели!

Дело не в том, чтобы мечтать о несбыточной машине, а дело в том, чтобы иметь неизбывную волю к изобретательству. Дело в том, чтобы никогда не апеллировать к подачке. Дело в том, чтобы никогда не лить слез о безысходности.

Все дело только в неугомонной творческой воле, которая всегда хочет предмета, а не мольбы, которая всегда хочет модели, а не замысла.

Наш лозунг — упорная, не останавливающаяся ни перед чем установка на победу. Конструируй из того материала, который есть, или же из того материала, который надо добыть какой угодно ценою.

Нам именно нужны такие активные широкие массы изобретателей, и нужно по боку всех тех, кто только носится с идеей и не может дать вещи.

Как изобретать?

Если кто серьезно говорит о научной организации труда, тот должен знать: чтобы проводить ее, надо непременно быть изобретателем.

Предположим, что мы сегодня усвоили все правила научной организации труда. Мы хорошо знаем, что такое система Тэйлора, мы превосходно усвоили, что такое нормализация, но, чтобы подойти к какой-нибудь конкретной работе, к этой работе нормализации и при всяких условиях проводить там принципы научной организации труда, для этого надо обязательно быть изобретателем.

Собственно говоря, все большие люди, которые вырабатывали принципы научной организации труда, были изобретателями. Изобретателем был Джилбрет, изобретателем был Форд. Но то же самое можно сказать и о каждом рядовом человеке, который будет проводить эту организацию. Ведь все дело в том, как соединить очень простой принцип порядка и расчета (научная организация труда) с совершенно конкретной действительностью. Как только мы столкнулись с этой действительностью, вопрос ставится так, что обязательно нужно изобрести, обязательно нужно выйти из положения, обязательно нужно рассчитать и создать совершенно новую комбинацию, совершенно новый порядок работы, новые приспособления, новые инструменты, словом, надо так при-но-ро-вить-ся, чтобы обязательно что-нибудь в высшей степени важное, практическое выдумать.

Отсюда ясно, что необходимо каждому, кто серьезно будет говорить о научной организации труда, необходимо каждому быть хотя бы небольшим, но изобретателем.

Итак, для того, чтобы быть изобретателем, требуется:

НЕПРЕКЛОННАЯ ЭНЕРГИЯ, ТОНКАЯ НАБЛЮДАТЕЛЬНОСТЬ, АНАЛИЗ, ПАМЯТЬ, ВООБРАЖЕНИЕ, ФАНТАЗИЯ.

Приспособления в работе

В этой главе хотелось бы дать простые организационные советы каждому работнику, будь это метельщик, слесарь, механик, директор фабрики или конторщик.

Каждому работнику необходимо добиваться в работе точности, чтобы вещь выходила определенного, требуемого размера, и скорости, чтобы вещь производилась скоро.

Эта книжка говорит главным образом о том, как организационно располагать работу. И вот хотелось бы сильнее ударить по вопросу о приспособлениях в работе.

Если вы хотите, чтобы у вас вещь была точной и чтобы она производилась скоро, надо делать приспособления. Не надо себя пугать тем, что приспособления должны быть очень сложные. Если вы рассмотрите внимательно все приспособления в станках, в любой машине, то вы увидите, что каждое приспособление может состоять из следующих трех частей: шаблон, направитель и водитель.

Шаблоном надо назвать такое приспособление, которое точно определяет место предмета во время работы. Если вы делаете кровельную поделку, например трубу, то болванка, на которой вы обрабатываете вещь, в то же время является и ее шаблоном. Она точно указывает то место, где должен быть положен обрабатываемый предмет, по которому надо ударять.

Если вам надо сверлить дыру и притом подряд несколько раз, то для того, чтобы не ошибиться в расстоянии между дырами, надо установить шаблон для дыр (он иногда называется кондуктором), который будет точно определять место, где делать данную дыру.

Любая папка, к которой подшиваются входящие бумаги, является шаблоном, который точно определяет место, куда надо класть данную бумагу.

Шаблон точно определяет порядок расположения предметов. Следовательно, ввести несколько шаблонов — значит произвести организацию рабочего места.

Шаблоны рассыпаны буквально во всех станках. Есть шаблон для резца, есть шаблон для центров, патрона и бабки, а сами центра являются шаблоном для обрабатываемой болванки.

Можно шаблон устроить очень неточно, приблизительно, а можно, наоборот, сделать так, чтобы ваша обрабатываемая вещь точно входила в шаблон.

Если бы вам нужно было сделать так, чтобы данная вещь не только занимала определенное место, но и оставалась совершенно неподвижной, то это достигается также особым шаблоном.

Кстати, например, тиски, в которые зажимают материал во время работы, являются в то же время шаблоном для этого материала.

Мы не будем говорить более подробно о шаблоне; переходим теперь к направителю.

Если шаблон точно определяет место, то направитель уже определяет линию движения материала во время работы. Во всех станках направитель играет главную роль. Например, суппорт ходит по направителю. Если бы он не шел по направителю, то, понятно, такой точной линии обточки не получилось бы.

Но и в ручной работе направитель играет громадную роль. Как известно, линейка является направителем при линовании бумаги.

Всякого рода направители имеют значение, повторяю, и для ручной работы. Введение этих направителей уже приближает простую работу к работе машинной.

На самом деле, если ты имеешь шаблон и направитель, то у тебя определено место и направление твоего движения. Поэтому даже в самой примитивной, особенно однообразной работе старайся ввести шаблоны и направители твоего движения, все равно, будет ли это движение левой руки или правой.

Последнее приспособление, которое уже из наших приспособлений делает форменную машину, — это водитель.

Водитель может быть самый простой. Например, водитель может передвигать обрабатываемый материал просто силой своей тяжести. Если вы, например, при массовой работе построите желоб в наклонном положении, то обрабатываемая вещь покатится вниз просто силой своей тяжести. Таким образом у нас получится естественный мотор для передвигания вещей.

Есть водители — как, например, в ткацком станке, — где челнок толкается вспомогательным механизмом. И, наконец, самой высшей формой водителей является, конечно, мотор.

Итак, если ты делаешь ручную работу и введешь шаблон, это поможет тебе скоро и точно работать на фиксированном месте. Если ты приспособишь направитель, — это значит, что ты сделаешь свои собственные движения скорыми и точными. А если ты введешь и водитель, то ты из примитивной своей работы сделаешь почти машину.

Следовательно, основные виды приспособлений будут такие: шаблон, направитель и водитель.

И каждый раз, когда ты принимаешься за работу, ты должен спросить себя: а нельзя ли приделать шаблон, а нельзя ли приделать направитель, а нельзя ли, наконец, приделать водитель.

Установка

Машина.

Машина работает исправно тогда, когда правильно установлена станина и инструмент.

Автомат.

Машина-автомат работает исправно, быстро и точно — как заведена, так и идет — а заводка зависит от установки.

Человек.

С человеком то же самое: установка тела и установка нервов определяет движение, определяет трудовую сноровку.

Сначала движения (работа) идет трудно, а как только выработается у-ста-но-в-ка, движение идет уверенно, точно и быстро.

Тренировка.

Установка создается постепенной тренировкой.

Эту тренировку можно точно рассчитать, сделать легкой.

Тренировкой же можно воспитать быстрый переход от одной установки к другой.

Обучение работе

Многие не подозревают, что самым важным вопросом в научной организации труда является обучение работе, а в нашей отсталой стране вопросы обучения приобретают огромное значение. В Америке, в Германии, во Франции, когда вводилась научная организация труда, то, собственно говоря, дело шло о переучивании, о том, чтобы хорошо умевшего работника переучить на новый лад, чтобы приучить его работать с новыми инструментами и приучить его располагать работу в новом порядке. Совершенно не то у нас. У нас вопрос становится куда труднее, нам приходится ставить задачу гораздо более грубую и ответственную. Нам приходится научить людей работать, научить людей, которые вообще или плохо работают, или совершенно не могут работать[9].

Поэтому мы ставим себе задачу выработать такие способы обучения, которые были бы очень быстры, которые были бы правильны и которые можно было бы применять в массовом масштабе. Для того, чтобы это было ясно, мы приведем мнения всех людей, которые заявили себя как основатели научной организации труда. Вот что по этому поводу говорит Тэйлор:

«Самой важной и трудной задачей для организатора является подбор и обучение специальных мастеров, которые будут руководить и давать указания рабочим, Его успех будет, главным образом, зависеть от умения переделать и обучить этих людей. Найти их нельзя, — их нужно создать, Сам организатор должен обучать их новым обязанностям, по крайней мере, вначале. Такое обучение должно производиться, главным образом, путем личного исполнения работы. С объяснениями и теорией далеко не уедешь, — чтобы убедить, нужно показать все на деле».

(Тейлор. «Администр. — технич. — организ. предприятий», 3-е изд., 1919 г. стр. 114.)

По этому же поводу талантливый ученик Тейлора Джилбрет говорит:

«Главное затруднение при введении НОТ состоит в борьбе со старыми методами обучения».

(Джилбрет. «Азбука научной организации труда и предприятий», М., 1923 г., изд. «Вся Россия», стр. 49.)

Тот же автор говорит:

«При НОТ отпадают все старые, отжившие формы, в особенности изустная передача невежественным мастером, не имеющим никакого понятия о педагогике, традиции ремесла. Первым требованием при новых методах обучения является усвоение рабочим целесообразных движений».

(Там же, стр. 49.)

И наконец, мы приведем мнение наиболее энергичного практического проводника научной организации труда в Америке — Гантта:

«Тех, кто знает, что делать и как это делать, с большой выгодой можно использовать для обучения других и приучения их к работе».

(Г. Л. Гантт. «Организация труда», вып. IX, изд. ВСНХ, Москва, 1923 г. XI. «Религия демократии», стр. 63.)

Вопрос обучения рабочих трудовым приемам очень новый.

Ни старое ремесло, ни завод не занимались этим методически.

Даже Америка ставила до сих пор лишь вопрос о «переучивании», а не об обучении с самого начала. Система обучения даже в Америке наводит на следующие мысли американца Джилбрета:

«Современная система ученичества настолько жалка и преступна с точки зрения современной техники, что нет слов для описания ее разорительности».

(Ф. Джилбрет. «Изучение движений». Изд. ЦИТ. 1924, стр. 40).

Если так обстоит вопрос в Америке, если там по этому поводу поднимают такую тревогу, то у нас в связи с быстрым восстановлением и развертыванием промышленности надвигается, а в некоторых отраслях промышленности уже налицо острый кризис рабочей силы.

Текстильная и металлопромышленность должны поглотить в 1925-26-м году десятки тысяч квалифицированных рабочих. Школы ФЗУ с их рутинными способами обучения могут покрыть лишь ничтожную долю этой потребности.

Слабая надежда и на бригадное и индивидуальное ученичество.

Сама жизнь настойчиво требует новых методов быстрой подготовки квалифицированной рабочей силы.

Центральный Институт Труда поставил своей задачей создать методику рационального, быстрого, массового обучения. Эта методика теперь им разработана, и на основе этой методики организованы курсы инструкторов производства. Было сделано два десятка выпусков, и инструктора ЦИТа работают уже в многочисленных школах ФЗУ, рассеянных по всему СССР.

В настоящее время курсы ЦИТа и курсы при его отделениях, которые создаются в крупнейших промышленных центрах Союза, выполняют заказ Наркомтруда СССР на подготовку 10 000 металлистов из безработных, застойных профессий.

Методика ЦИТа состоит в том, что ученик обставляется шаблонами, направляющими и водителями. Благодаря этому его работа механизируется и ученик с самого начала своей работы получает правильную установку. По мере того как ученик тренируется и воспитываемые установки становятся привычными, механизация уменьшается и, таким образом, ученик постепенно доводится до такой свободы обращения с инструментом в работе, какая требуется. Именно это соотношение машинно-механического и нервно-мышечного в работе будет определять квалификацию выученного работника. Таким образом, характерным для цитовского метода обучения являются специальная аппаратура, приспособления, хотя бы даже сделанные примитивно. С другой стороны, развитие этого метода приводит к машинизированию обучения то есть обучению ученика в особой машине, где все установки ученика определяются не окриками и указаниями педагога-инструктора, а железными и деревянными деталями машины. Модель такой машины, названной «социально-инженерной», уже построена в ЦИТе.

Но важно одно: как примитивное (на простых аппаратах) обучение так и обучение в «социально-инженерной машине» происходит на основе шаблонов, направителей и водителей, применяемых к инструменту обрабатываемому материалу и рабочему.

Методика ЦИТа подробно освещена в книге «Трудовые установки» А. К. Гастева. (Издание ЦИТ, Москва, 1924 г.).

Что такое НОТ?

Многие, уже предварительно познакомясь с основами научной организации труда, все же спрашивают, что такое научная организация труда? Мы хотим сейчас кратко, популярно рассказать в двух словах, что это за вещь.

Научная организация труда — значит рассчитанная организация.

Все дело именно в расчете. Правда, расчет в труде и прежде был, рассчитывали, сколько он стоит, и рассчитывали, во сколько времени можно сделать какую бы то ни было вещь. Научная организация труда расчет этот делает самым точным и самым мелким. Следовательно, про нее можно сказать, что это точно рассчитанная организация труда.

Теперь скажем вкратце, как же она проводится.

А вот как. Тысячелетиями от случая к случаю люди учились работать, переиначивали работу, перестраивали работу и в конце концов сложилась наука ремесла. Но все-таки каждая страна работала по-своему, каждый кустарь выдумывал свои способы работы. А вот теперь настало время, когда все эти способы мы предварительно изучаем, потом всякий способ и всякий прием разлагаем на отдельные части, эти части уже сравниваются друг с другом, и потом мы выбираем, какая из них лучше.

После этого мы из этих частей строим особые ряды и, наконец, так располагаем эти ряды, чтобы была работа самая экономная, чтобы было наименьшее время, чтобы была наименьшая усталость и, наконец, чтобы сама работа была наиболее точная.

Вот в чем сущность научной организации труда.

Всю эту работу можно производить почти без всякого инструмента, имея в своем распоряжении только самые обыкновенные карманные часы. А дальше, если эта работа заинтересует, если она на первых же порах дает выгоды, тогда мы вместо часов возьмем хронометр, который будет рассчитывать время с точностью не только до минуты, но до секунды и даже до одной сотой доли секунды.

Тогда уж, конечно, вся работа будет видна как под стеклянным колпаком, и каждая мелочь, которую мы раньше не замечали, будет на учете.

Научная организация труда имеет дело не только со способом работы, не только с мертвым материалом, не только с машиной, она имеет дело и с человеком. Она и на человека смотрит как на машину, но только самую лучшую из машин, какие есть в мире.

Научная организация труда стремится сберечь силы работника, сделать так, чтобы он работал возможно дольше, не уставал бы и в то же время работал продуктивно.

Надо сказать, что искусный организатор это тот, который может развернуть дело в сжатых положениях: в ограниченном куске времени, на очень ограниченном, небольшом пространстве, с небольшим количеством инструментов и с ограниченным материалом. Причем он часто должен будет время переводить в пространство, пространство переводить во время. При недостатке инструмента он должен находить выход в другом материале. При недостатке материала — в инструменте.

Оборудование и НОТ

Многие думают, что научную организацию труда можно вводить только при очень хорошем оборудовании. На самом деле это неверно. Научную организацию труда можно ввести на очень совершенном заводе, в котором будут машины-автоматы, но можно ввести и в любом шалаше, в любом овраге.

Надо запомнить, что главное качество, которое требуется от работника по научной организации труда, — это крайняя бережливость, бережливость материала и бережливость человеческой энергии. А ведь такая бережливость может быть проведена где угодно.

Чтобы это было ясно, мы хотим пояснить это на одном, как нам кажется, ярком примере. Известно, что хорошие заводы работают резцами, фрезерами, шлифовальными машинами, паровыми молотами, гидравлическими прессами и механической тягой. Но заметьте, что все это — и резцы, и паровые молоты появились не сразу. Они развивались постепенно из самых примитивных орудий. Фактически можно сказать, что дедушкой всех этих усовершенствованных орудий является топор.

В работающей части топора можно различить 2 части: лезвие и обух. Если вы хорошо посмотрите на лезвие, то именно оно-то, представляя из себя форму ножа, — постепенно совершенствуясь, дошло до того, что известно теперь под именем резца, который приготовляется из быстрорежущей стали. Если топор был когда-то приспособлен, главным образом, для дерева, то резец теперь приспособлен для самого твердого металла и может работать даже при температуре около 600 градусов — и не испытывает при этом вредных изменений для работы. Точно так же относительно обуха. Можно сказать, что его очень близкий родственник— это молоток. Вот этот обух и молоток, постепенно развиваясь и совершенствуясь, создали в конце концов все ударные и прессующие машины на заводах, так что мы еще не знаем, что в недалеком будущем произойдет с резцом и молотом: может быть, они будут заменены такого рода совершенными машинами, что они будут нам также смешны, как смешон топор перед лицом парового молота и резца.

Развитие машины идет безостановочно, но поставим вопрос обратно. Если бы мы сидели только с топором, если бы мы сидели только с молотком и самыми простыми инструментами, разве нельзя в такие инструменты внести порядок? Возьмем пример с тем же топором. Ведь ручка топора в некоторых топорах идет совершенно прямо под прямым углом к режущей части топора, а в других топорах она идет наклонно. Такой инструментальный народ, как шведы, подробно разработали устройство этого самого топора и в конце концов нашли наиболее выгодный наклон ручки. Точно так же как шведы, так и американцы задумывались над вопросом: какой же должен быть уклон лезвия для различного рода работ. Оказывается, что если мы будем говорить относительно работы ручными инструментами, то какое-нибудь изменение ручки, изменение в лезвии сохранит нам силы в несколько раз.

Точно так же тот же самый топор. Если его ручка будет совершенно прямая, как у заводских молотков, то при работе, когда человек будет уставать, рука его уже не будет так крепко держать топор, и он будет вырываться. Если же в конце ручки топора будет сделано искривление внутрь, то рука себя будет чувствовать гораздо спокойнее и, конечно, таким топором мы можем дольше работать. Из этого ясно, что задумываться над простыми инструментами нам приходится гораздо больше, чем над усовершенствованными машинами. Если мы у машины сделаем какое-нибудь усовершенствование, то машина будет нам давать, конечно, большой эффект, но всякое усовершенствование простых инструментов эффект даст более разительный.

Итак, надо думать, что научную организацию труда можно вводить всюду при всяких и при всяческих условиях. Даже если бы мы, например, копали землю на огороде, нам сейчас же нужно было бы задуматься, над формой лопаты, нам нужно было бы задуматься, как низко надо сгибать собственное тело, задуматься над тем, какой ширины должны быть гряды, чтобы их лучше, экономнее, скорее можно было поливать, экономнее и скорее можно было полоть, или если бы мы даже стали сегодня возить на поле навоз, то и там мы должны были бы попробовать применить принцип научной организации труда. Мы задумались бы, как выгоднее делать: пускать ли лошадь по полосе и во время ее движения сзади разбрасывать навоз на поле, или же время от времени останавливаться и разбрасывать навоз кругом телеги. Мы увидели бы, что тот и другой способ резко отличаются друг от друга, один и другой способ стоят времени и денег. А поэтому и там, в простой обстановке, в поле, где ничего нет, кроме земли и такой простой вещи как навоз, который разбрасывается обыкновенными вилами, и там можно ввести научную организацию труда. Если у нас при этом там же в поле в распоряжении будут часы, и если мы будем по ним следить, то, конечно, несмотря на то, что мы будем иметь дело только с землей, с лошадью, с навозом и вилами, у нас получится очень недурная лаборатория научной организации труда.

Руководство по операционному учету

Операционный учет делается для того, чтобы на основании его потом создать точную инструкцию, как относительно времени, которое потребовалось бы для данной операции, так и для выработки способов работы. Для этого надо сделать следующее:

1) по возможности все работы разбить на группы, эти группы можно будет обозначить или в зависимости от цеха, где производится данная работа, или же от основной смены материала. Стало быть, прежде всего работа разбивается на группы.

2) После этого группы работ разделяются на отдельные операции. Операции различаются между собой тем, что они или производятся на различных рабочих местах, или же на одном и том же месте, но различными инструментами.

3) После того, как будут описаны операции, надо брать каждую отдельную операцию и точно записать все приемы, которыми производится данная операция.

4) После того, как будут определены группы работ, операции и приемы, можно будет уже составить схему работы. Эту схему работы надо точно вычертить и потом, обозревая ее внимательно, вносить те или иные изменения как в распланировку групп, так и в операции.

5) После того как схема была выработана, надо сделать повторную регистрацию всех этих групп, операций и приемов. После того, как мы это проделали 2 раза, мы приобретаем огромную уверенность, мы уже вполне ориентированы в работе.

6) Теперь мы перейдем к точной регистрации отдельных операций. На данной стадии мы можем позволить себе не только регистрировать отдельные приемы, которые употребляются при этих операциях, но и следить с хронометром в руках, сколько времени употребляется для того или другого приема. Регистрировать отдельные операции надо у нескольких рабочих, исполняющих одну и ту же работу. После этого мы можем составить себе среднее время, которое необходимо на данную операцию.

7) Исключение лишних приемов. После того, как мы вывели среднюю и уже видели, какая разница во времени происходит у отдельных рабочих, мы должны будем задать себе вопрос, что или существуют где-то лишние приемы, или одни и те же приемы выполняются в высшей степени неумело. Тогда перед нами две задачи: или исключить эти лишние приемы, или заменить одни приемы другими, наиболее рациональными, которые замечены у рабочих.

8) После этого мы можем попробовать ручные приемы заменить более экономными ручными приемами. В данном случае нам придется ориентироваться или на лучшего рабочего, или на свое собственное, компетентное профессиональное знание.

9) Некоторые ручные приемы мы после этого попробуем заменить приемами механическими, нажимными или же ручными, но только с наиболее совершенными механическими приспособлениями.

10) Теперь мы можем создать инструкционную карточку.