Как спасти жизнь

Глава 2

Райли

Верхняя часть города для меня все равно что Марс. Я никогда не езжу так далеко на север, если только не навещаю Веронику в «Бергдорф Гудман» (Роскошный универмаг, расположенный на Пятой авеню в центре Манхэттена, Нью-Йорк.). В обычной ситуации я бы не стала этого делать, но сейчас определенно не тот случай. Ночь почти закончилась, паром давно ушел. Похоже поспать не удастся, так что с тем же успехом можно заработать деньги и смыться. Но есть небольшая проблема…

— У меня нет машины.

— У меня есть, — говорит он, указывая на «Бентли Континенталь GT» цвета серебристый металлик с гоночной полосой, припаркованный у обочины.

Я моргаю. Растерянная. Сбитая с толку. Снова моргаю.

— Ты припарковал машину стоимостью в четверть миллиона долларов на улице. И обвиняешь меня в глупости?

— Ты разбираешься в них, — говорит он спокойным, совершенно равнодушным тоном. В прошлой жизни я слишком много о них знала. Например, сколько можно выручить за запчасти и в каких паленных мастерских могут демонтировать датчик GPS с этой малышки. — Так что, мы договорились?

Из-за его манеры говорить все кажется несущественным. Как будто он делает одолжение. Почему-то это беспокоит. Может, дело в том, что он не осознает, насколько хорош и как остальные изо всех сил пытаются переживать один день за другим. Как бы то ни было, моим вниманием завладел автомобиль. Впечатляющий образец изящной утонченности и грандиозных лошадиных сил. Я видела парочку таких в городе. Но ни одной похожей на эту, выпущенную ограниченной партией с индивидуальным покрытием.

— Я хочу наличные. Не доверяю тем, кто настолько жаден, что не может припарковать такую машину в гараже.

Он кивает.

— У меня есть немного дома.

Точно, у него отобрали бумажник.

— У тебя дома… — Вздох. — Послушай, чувак, надо ли объяснять тебе, что я могу причинить твоему лицу намного больше вреда, чем тем двое тупиц, что напали на тебя?

В ресторане, когда он был раздраженным и властным и выглядел как подавленный Брюс Уэйн, он внушал страх. Теперь же он просто избитый богатенький парень, отчаянно нуждающийся в помощи. Мы сравняли счет.

— Нет. — Я слышу в его голосе улыбку, хотя лицо непроницаемо. Ночь становится страннее и страннее.

— Хорошо.

В тишине мы переходим улицу. Тут-то и замечаю, что его состояние хуже, чем я предполагала в начале. Он продвигается через силу, на каждом шаге лицо вздрагивает, и во мне зарождается крошечное чувство вины. Возможно, я была с ним слишком строга. Только из-за того, что он по жизни невоспитанный человек, не значит, что я должна опускаться до его уровня.

Мы подходим к машине, он берет меня за запястье и роняет ключ в ладонь. Без шуток, я почти чувствую головокружение от перспективы сесть за руль этой машины. Это венец инженерного искусства: снаружи — притягательная и изящная, внутри — воплощение роскоши. Не удивлюсь, если обивка представляет собой стодолларовые купюры. Она пахнет деньгами: новой кожей и тонким ароматом, витающим в воздухе, дорогого лосьона после бриться.

Подавленный Брюс Уэйн, как я теперь его представляю, устраивается на пассажирском сиденье и откидывает голову назад. Закрывает глаза. Тем временем идиотка за рулем издает постыдный вздох. За что получает изучающий взгляд. Я сопротивляюсь искушению улыбнуться. Этот защитный барьер должен оставаться на месте, как для моей, так и для его безопасности. К счастью, его заинтересованность длится недолго.

— Прости. Твоя машина только что обняла меня.

— Как тебя зовут?

Неа. Этому не бывать. Я не горю желанием называть незнакомцам свое имя. Можете считать это прокаченным инстинктом выживания. Проигнорировав вопрос, встраиваю «Бентли» в поток автомобилей и сворачиваю на Десятую Авеню.

— Имя? — повторяет он нетерпеливо.

Мы останавливаемся на красный свет, рядом с машиной стоимостью в четверть миллиона долларов тормозит автобус. Сбоку на нем расположен плакат, рекламирующий путешествие на Филиппины. Ни разу не ступив за границу штата, я имела нездоровое пристрастие к туристическим шоу. Это напоминает об одном, которое смотрела не так давно.

— Имельда…

Я приложила минимум усилий, ну что сказать — уже поздно и запас отмазок иссяк.

Он приоткрывает глаза и поворачивается, чтобы посмотреть на меня, я имею в виду по-настоящему посмотреть. Обычно меня не волнует моя внешность, но волосы выбились из конского хвоста и жутко вьются от влажности. Что означает, я выгляжу как вонючая кучка мусора.

— Имельда? — Моргает он и смотрит. На самом деле двигается только тот глаз, что не заплыл. Пристальный осмотр даже одним невероятно сосредоточенным глазом побуждает защищаться.

— Ага, Имельда.

— А фамилия? — На мгновение у нас происходит борьба взглядами. Он устало выдыхает. — У меня нет желания вспоминать об этой ночи, как только наши дорожки разойдутся… Фамилия?

У него такой недовольный и отстраненный тон, что я почти нарушаю главное правило и говорю правду.

— Мааррркус.

Он корчит рожицу.

— Маркос?

— Маркус. Моя фамилия Маркус. Произносится типа… по-другому. — То, как он смотрит на меня, сводит на нет все старания. Обычно мои попытки замести следы не настолько небрежны.

— Тебя зовут Имельда Маркус? — повторяет он с явным недоверием.

— Кратко Имми, — бормочу я, руки на кожаном руле вспотели, так происходит всегда, когда я лгу. — Так меня зовут друзья, но поскольку мы таковыми не являемся, будь добр воздержаться от этого.

Он фыркает. И судя по тому, как морщится, ему это причиняет боль. Загорается зеленый свет, и я направляюсь на север, медленно пробираясь по Десятой Авеню, хотя улицы в основном пусты, потому что куча народу утром уехало из города на пляж.

— Почему мы еле двигаемся? — спрашивает он через несколько минут.

— Потому что я не хочу, чтобы тебя вырвало в машине. У меня пунктик на счет блевотины. Я ее не выношу.

— Я не собираюсь блевать. — Когда он закрывает глаза, его хмурое выражение очень близко к тому, чтобы смениться улыбкой. — Жми на газ. Езжай так, будто ты ее украла.

Я делаю, как сказано, лавируя между желтыми такси и встречающимися то тут, то там микроавтобусами с номерами из Джерси.

— Знаешь… — говорю я, уделяя внимание ему и дороге, — с твоей стороны было очень глупо разгуливать ночью, будучи пьяным в стельку.

Вопросы плодятся в голове как гремлины и я не могу держать рот на замке, когда это происходит. Он же, напротив, хранит молчание. Даже не дергается. Я получаю от него ноль реакции, и мы снова погружаемся в тишину, которая сохраняется еще несколько кварталов.

— Это просто предположение, но кажется, ты можешь позволить себе охрану, — добавляю я. С его стороны снова тишина. Этот парень — человек-загадка. Что, конечно, только подогревает мое любопытство. — Я хочу сказать…

— Ты всегда так много болтаешь? — наконец выпаливает он в ответ.

Ворчун. Приятно знать, что у него еще бьется пульс. Я уже начала сомневаться.

— Считай, что это еще одна услуга. У тебя может быть сотрясение мозга, а я делаю все, чтобы не дать тебе уснуть.

— Ты прямо вылитая Флоренс Найтингел, — невозмутимо произносит он.

— Всегда пожалуйста.

Вскоре после этого правая сторона моего лица начинает гореть под его пристальным взглядом.

— Чего?

— Ты правда умеешь пользоваться дубинкой или это просто реквизит?

Я правда хорошо с ней управляюсь, но не хочу выдавать слишком много на случай, если придется напомнить, кто здесь босс. Лучше попридержать эту важную информацию при себе.

— Я знаю, как ей пользоваться, — говорю ему. — Мой друг — коп. Он обучает самообороне. — Разумеется, это побуждает бросить в его сторону косой взгляд. — Могу дать тебе его номер.

Доминик мог бы научить этого парня кое-чему.

— Ты бы стала с ними драться? — Его голос сочится скептицизмом. Не в первой парень сомневается в том, на что я способна. Для них это никогда не заканчивается ничем хорошим.

— Я ломала пару костей. В городе не так безопасно, как раньше, сегодняшняя ночь яркий тому пример.

— Тебе нравится драться? — продолжает он.

— Неа… — говорю я, поворачиваясь к нему, чтобы посмотреть в здоровый глаз. Он должен понять, что значат слова, которые я произнесу от чистого сердца. — Ненавижу драться. Я просто отказываюсь быть жертвой.

Машина позади нас сигналит, и до меня доходит, что мы стоим на зеленом свете. Я нажимаю на газ и мчусь через Пятьдесят седьмую улицу в Ист-сайд.

— Итак… почему у тебя нет охраны?

— Потому что я в ней не нуждаюсь.

Я оглядываюсь на него, чтобы убедиться, что он шутит. То есть он это не всерьез. Его лицо выглядит так, словно он впечатался в задницу мула. Вместо этого я нахожу его в глубокой задумчивости, рассеянно смотрящим в окно на пустынную улицу. Тут-то меня и настигают бессонные ночи на ногах и долгие часы работы в течение дня. Я начинаю смеяться. И не просто смеяться, речь о смехе, от которого по лицу текут слезы, и я едва ли могу вести машину.

— Правда что ли? — наконец выдавливаю я из себя, когда стихает хихиканье. Надо отдать ему должное: он умеет развлечь.

— Да, — отвечает он без тени стеснения.

Этот парень…

Он определенно занятный. Даже если не стремится к этому.

***

Десять минут спустя я еду вниз по Пятой Авеню, и он указывает на освещенный вестибюль довоенного здания.

— Припаркуйся перед домом.

Я останавливаю машину у обочины, он выпрыгивает из нее и, не оглядываясь, заходит в фойе. У меня нет другого выбора, кроме как схватить сумку и броситься за ним. Время за час ночи. Нужно уладить наши дела и вернуться в центр.

В вестибюле за белой мраморной стойкой в темном костюме сидит белый мужчина средних лет. Он откладывает планшет, ставя на паузу игру, которую смотрел.

— Босс, — говорит он парню, имя которого, как я теперь понимаю, не знаю.

— Кевин. Ты бы не мог позаботиться о машине, пожалуйста? Она перед домом.

Он жестом показывает отдать ключи, что я и делаю, кладя их на стойку.

— Будет сделано, — отвечает Кевин, подозрительно глядя на меня. Пофиг. Плевать на этого заносчивого швейцара.

В лифте парень, имени которого я не знаю, прислоняется спиной к панели из красного дерева и закрывает глаза. Гремлины вернулись, приумножаясь с каждой секундой. Но, прежде чем я успеваю задать хоть один вопрос, раздается звонок и двери лифта открываются, предоставляя доступ к богато украшенному коридору.

Я уже бывала в таких зданиях прежде. Мой друг когда-то работал швейцаром в похожем заведении на Парк-авеню, пока его не уволили за курение травки во время обеденного перерыва. Этому парню принадлежит весь верхний этаж.

Распахнув входную дверь, он заходит внутрь. Квартира огромная, с открытой планировкой, заставленная безликой современной мебелью. Стены украшены унылыми произведениями искусства в стиле модерн. Собственно, это идеальное отражение хозяина. И здесь темно. Мрачно и безжизненно. Я чувствую закономерность.

— Сюда, — говорит он, проходя вперед и по пути сбрасывая пиджак и галстук. Он бросает их на кресло, которое выглядит слишком дорогим, чтобы на нем сидеть. Автоматически включается тусклый свет. Понятия не имею, как это происходит. Непохоже, что здесь установлена одна из этих штучек, которая работает от хлопка. Он просто загорелся.

Положив одну руку в сумку на спрей от медведей, я осторожно следую за ним на очень большую кухню. Я всегда готова защищаться любой ценой. Меня не одурачить роскошными апартаментами и побитым внешним видом. Именно так женщины и становятся предметом рабской торговли, а я не собираюсь пополнять статистику.

— Ты сказала про наличку, — бормочет он, открывая обычный ящик. Но это не простой выдвижной ящик. Нет, здесь он хранит пачки зеленых банкнот. Тут их, должно быть, тысячи.

— Двадцатки и полтинники тебя устроят? — спрашивает он и вытаскивает деньги. Пока он в глубокой задумчивости пересчитывает деньги, я замечаю, что его губа кровоточит.

— Да, но у тебя… эм… — Указывая, я пытаюсь привлечь его внимание к тому, что по его подбородку стекает кровь. — Ты… хммм… — Он не смотрит в мою сторону, так что не остается другого выбора. Я обхожу стойку из белого мрамора, беру бумажное полотенце и нежно прикладываю к его подбородку.

Что совсем для меня непривычно.

Мои границы четко определены. Я не прикасаюсь к незнакомцам, никогда. То есть, только если меня не вынуждают надрать им задницы. И даже тогда это не по собственному выбору. Но вот она я, прикасаюсь к этому парню, незнакомцу, в чьей квартире нахожусь посреди глубокой ночи.

Его глаза вздрагивают и темный напряженный взгляд встречается с моим, так что я вынуждена пуститься в объяснения.

— Ты собирался залить кровью всю мою наличку.

Пронзительный взор немного ослабевает. Кажется, его границы так же четко очерчены, как и мои, и я переступила их. Я его понимаю.

— Спасибо, — бормочет он и аккуратно забирает у меня из рук бумажное полотенце. Проводит им по поврежденным губам и бросает окровавленную салфетку в мусорное ведро. Его внимание снова привлекают банкноты на стойке, и он протягивает деньги.

Глядя на него, я испытываю странное неприятное чувство, очень похожее на стыд. Как будто в этой сделке есть что-то нечестное. Но это не так.

Отбросим романтическую чепуху — я не благотворительная организация. И не могу позволить себе быть великодушной. Спишем этот внезапный приступ гордости на позднюю ночь и странную атмосферу, потому что горькая правда заключается в том, что мне нужны деньги, а чувство собственного достоинства не заплатит за ипотеку в новом доме на две семьи, что я купила. Или за разрешения на строительство. Или за материалы для ремонта.

— Приятно иметь с тобой дело, — говорю я, сгребая купюры и запихивая их в сумку. Внезапно чувствую непреодолимое желание уйти. Не то чтобы я не права. Я пропустила три парома, чтобы отвезти этого парня домой. Нужно как можно быстрее покинуть место преступления.

Пока направляюсь к входной двери, меня преследуют легкие шаги. Потянув за дверную ручку, я обнаруживаю, что она заперта. Пробую снова — результат тот же. Пульс учащается, дыхание становится поверхностным, что вполне может перерасти в полномасштабную паническую атаку.

— Эй, погоди, подожди минуту. Позволь мне… — Аккуратно подвинув меня в сторону, он набирает код и дверь открывается. Чертова дверь с кодом.

Как только выхожу в коридор, всплеск адреналина медленно угасает. Чувство неловкости, однако, не пропадает; лицо раскраснелось, кожа влажная.

Взгляд его неповрежденного глаза блуждает по мне.

— Спасибо за спасение моей жизни, Имельда Маркус. Было приятно с тобой познакомиться.

Мы смотрим друг на друга, наверное, секунду или две, но кажется, что прошла вечность. Знаете, такие моменты, в которые тебе неприятно, но в тоже время в этом нет никакого смысла.

— Да, мне тоже. — Я начинаю пятиться к лифту. И тут до меня доходит…

— Эй… Ты знаешь мое имя, но я не расслышала твоего.

Прислоняясь плечом к дверному косяку, он выдыхает, мышцы его грудной клетки натягивают окровавленную белую рубашку. Меня раздирают вполне оправданные подозрения в его отношении и осознание того, что он неопровержимо привлекателен. Мои трудности не надуманные.

— Джордан Уэст.

Звучит как гибрид персонажа Марвел и порнозвезды. Это определенно не настоящее имя, но кто я такая, чтобы требовать правды?

В этот момент раздается телефонный звонок. Он бросает взгляд на мобильный, зажатый в руке.

— Твой Uber Black здесь. Юкон. Водителя зовут Билл.

Я более чем удивлена и не знаю, как поступить.

— Ты заказал Uber?

— Уже поздно и тебе надо добраться домой, — объявляет он вскользь, как будто это все объясняет. А потом я делаю подсчеты. Добраться до Статен-Айленд стоит больше тысячи долларов.

— Спасибо, не нужно.

— Я уже заплатил.

Да он чтец мыслей.

— В таком случае, зачем впустую тратить такую прекрасную поездку.

Его губы, пострадавшие в драке приподнимаются в улыбке, усталые глаза зажмуриваются. Мысленно даю себе пять. Добиться от него малейшей реакции — это титанический труд, и мне это удалось.

— Увидимся, Джордан Уэст, — подмигиваю я, улыбаясь в ответ. — Будь осторожен.

— Ты тоже, Имми Маркус.

Дверь закрывается, и я остаюсь одна в коридоре. Повернувшись на пятках своих старых «Найков», потертых от миль, пройденных по всему городу, я нажимаю кнопку личного лифта. Тут же раздается сигнал и открываются двери. Потому что такие люди, как Джордан Уэст, не должны ждать лифта, как все остальные.

Войдя внутрь, я выдыхаю, уставшая, но в то же время, как ни странно, наполненная энергией. В самом деле, та еще ночка.

***

Когда захожу в свой дом на Статен-Айленд уже почти четыре утра. Я снимаю ботинки у двери и роняю сумку на дубовый пол, который выложила три года назад, когда купила это место. Достав десерт из сумки-почтальонки, кладу его на кухонный стол и тихо поднимаюсь наверх.

— Ри… это ты? — тихо доносится из коридора, когда я на цыпочках иду в свою спальню. Приостановившись, направляюсь в комнату мамы, открываю дверь и вижу ее, свернувшуюся калачиком в постели, темные волнистые волосы скрывают половину ее лица. Она лежит в позе эмбриона — это никому не предвещает ничего хорошего. Еще… у нее этот взгляд.

Бонни Джеймс страдала от депрессии столько, сколько я ее помню. Источником неприятностей стало ее нежелание лечиться в течение десяти лет, что нанесло ущерб моему детству. Положительный момент для нее состоит в том, что в последние несколько лет она каким-то образом умудряется держать ситуацию под контролем, когда не забывает посещать врача. Однако, когда все еще остается проблемой.

— Почему ты до сих пор не спишь?

— Не могу уснуть… — бормочет она. — Мне приснился твой папа.

Мой отец умер, когда мне было шесть… во всяком случае какая-то его часть. Его окончательная смерть заняла еще чуть больше шести лет.

Одиннадцатого сентября 2001 года Райли Джеймс-старший работал пожарным. Но в отличие от многих сотрудников экстренных служб из пожарных частей по всему Статен-Айленду и остальным четырем районам, мой отец не умер в тот день. Он погиб гораздо позже. Башни не уничтожили его, это сделали трагические последствия. Он умер из-за нескольких недель, проведенных за поиском и спасением людей на месте Всемирного торгового центра.

Папа работал без устали, даже когда в воздухе стоял густой запах топлива, горящей плоти и химикатов, видный невооруженным глазом, даже когда было невозможно дышать. Он работал несмотря на риск. Лейтенант Райли Джеймс-старший собирался спасать жизни вопреки тому, что его собственная подвергалась опасности, потому что был рожден для этого. То, что началось из-за одиннадцатого сентября, завершилось спустя годы из-за рака.

Забравшись на кровать, я сворачиваюсь калачиком за спиной мамы.

— Ты что-нибудь приняла?

— Да, хватило на несколько часов. Почему ты пришла домой так поздно?

Я думаю о своей сумасшедшей ночи и губы растягиваются в неохотной улыбке.

— Пришлось спасать невоспитанного принца от банды грабителей.

— У тебя всегда было богатое воображение. Ничего страшного, если не хочешь говорить.

Нет смысла объяснять. Как бы сильно я не любила мать, но даже в хорошие дни она всегда видит во всем плохое. Вы знаете таких людей: ты говоришь какой прекрасный солнечный день, а они тут же заявляют, что завтра грядет ураган.

— Я принесла тебе кое-что сладенькое. — Париж-Брест стоит нетронутым на кухонном столе. Теперь я рада, что не прикончила его по пути домой. — Хочешь, принесу?

— Сейчас?

— Почему нет? — отвечаю я. В такие моменты десерт нужен больше всего. Чтобы подсластить пилюлю. — Думаешь, сможешь снова заснуть?

Наступило тягостное молчание, за которым последовал долгий вздох.

— Нет.

— Хочешь, чтобы я принесла десерт?

— Почему нет, — говорит она.

Для Бонни стакан наполовину пуст, для меня полон. Но мы всегда приходим к согласию по поводу десертов.