КАК СПЕРЛИ ВОРОВАННЫЙ ВОЗДУХ - заметки о «Тихом Доне»

В июне 1914 года Крюков возвращается в Петербург и пишет очерк о своем путешествии. Сдает его в печать в июле. Но «голубая пряжа июльских дней» разматывается вовсе не так, как обычно.

«Девятнадцатого июля вестовой полкового командира перед вечером успел шепнуть приятелю, казаку шестой сотни Мрыхину, дневалившему на конюшне:

–Война, дядя!» (ТД, кн. 1).

19 июля – это по русскому стилю По европейскому календарю уже наступило 1 августа.

28 июля (15 по ст. стилю) Австро-Венгрия объявляет войну Сербии, а в первый день августа Германия – России. Эту войну современники поначалу воспринимали как Вторую Отечественную. Мирный, хозяйственный контекст убит самой действительностью, и на фоне грядущих сражений цитата из Толстого выглядит неуместной. Крюков, вычитывая корректуру в августе, изымает хаджи-муратскую реминисценцию из очерка. (К тому же образ несгибаемого цветка-татарина мог оказаться как нельзя кстати в случая трагического развития военный событий. Так в конце концов и оказалось, только уже в 19 году, под занавес другой войны, не империалистической, а гражданской).

Итак, благодаря редакторской спешке (эпизод вырезан, но два эха его остались) мы получили расписку от ФДК: да, хутор Татарский (Татаринский, Татарниковский) – это, его, писателя Ф. Д. Крюкова, творение. Впрочем, и «Тихий Дон» – тоже.

* * *

О черк Крюкова «Мельком» (1914) наполнен десятками словечек, полуцитат и реминисценций из ненаписанного еще «Тихого Дона».

Наиболее комичный случай (бог шельму метит!) произошел со словом стремя – ‘стремнина реки’, отсутствием которого у Крюкова шолоховед гордится, как собственной заслугой. Но Крюкова стремя встречается дважды, а вот Шолохов его явно увидел впервые в ТД: в «черновой рукописи» на первой же странице читаем «стрЯмя… Дона». См.:

http://chernov-trezin.narod.ru/maroderSHOLOHOV-0.htm

*СТРЕМЯ

стремнина реки, быстрое течение (ДС)

Близкую к ТД параллель обнаружил С. Л. Рожков (чьей расшифровкой крюковского очерка мы воспользовались): «В одном месте едва не опрокинулись: попали на каменное заграждение, образовавшее порог. Быстрым потоком бросило нас на камень, повернуло лодку бортом поперек стремени , и „Энэс“ едва не хлебнул водицы. Но... „упором“ выровнялись, снялись и благополучно вынеслись в безопасное русло» («Мельком», гл. 5. РБ, 1914, № 8. С. 171). Сравним: «Баркас царапнув кормою дно [скользнул] осел в воде и отошел от берега. Стремя подхватило его, понесло покачивая, норовя повернуть боком . Григорий не огребаясь правил веслом» (ТД, рук, 1 ред. С. 5).

По изданию: «Баркас, черканув кормою землю, осел в воде, оторвался от берега. Стремя понесло его, покачивая, норовя повернуть боком» (ТД: 1, II, 14).

В ТД «стремя» как стремнина реки 5 раз в 1 книге, 2 раза во 2 (здесь же однажды и «воздушное стремя»), 4 раза в 3 книге. Добавим сюда же: «– Д-да… Ну однако идем. Вижу: гонит он меня прямым стремем в Лопуховку» («В гостях у товарища Миронова»).

**БЕЗ НЕСТЕРА ДЕСЯТЕРО (в обоих случаях в брачном контексте)

«– Ошибаетесь, мамаша! Захочу – пойдут! Напрасно расстраиваетесь! Завтра к вам приду в гости – и вы примете...

– Нужен еще... черт-то... Без Нестера десятеро ...» («Мельком». 1914). –

«А у вагонов толпились казаки; глядя на них, покрякивали, перемигивались, нудились.

– Подвалило счастье Петру...

– Моя волчиха не приедет, отроилась.

– Там у ней без Нестера десятеро !

– Мелехов хучь бы своему взводу на ночужку бабу пожертвовал... На бедность на нашу... Кх-м!..

– Пойдемте, ребята! Кровью изойдешь, глядючи, как она к нему липнет!» (ТД: 4, IX, 98).По НКРЯ только в ТД, при этом в варианте « Без Нестора десятеро ».

Поговорка весьма редкая. Чтобы понять ее красоту и "липучесть", над произнести вслух

со вторым мягким «е»: Нестер.

****ОБЛАКА/СОЛНЦЕ, КАК С ПОХМАЛЬЯ

«Серые неуклюжие облака тяжело клубились за крышами домов, над городским садом и за рекой. Грузно ворочались, лезли друг на друга, ползли вширь, рыхлые, мутные, словно с похмелья , бестолково толпились и, видимо, упорно не желали подчиниться требованиям порядка – разойтись. Тянуло от них свежим ветром, холодком и угрюмым намерением полить землю долгим, прочным „обложным“ дождем. Иной раз какой-нибудь синий дракон выпячивал нелепую зубчатую спину, разевал пасть и угрожающе тянулся к городу. Но вдруг останавливался, словно сконфузившись, свертывался и тонул в мутной пучине, похожей на далекий сосновый бор» («Мельком». 1914) – «Невеселое, как с похмелья , посматривало солнце» (ТД: 2, XXI, 234).

***ВЗМЕСИТЬ ГРЯЗЬ

«... грязь , которую взмесили в городе» («Мельком». 1914) – «где скотина взмесила осеннюю грязь » (ТД: 2, X, 173). В первом случае речь о мае 1914, во втором об осени 1913. Более глагол «взмесить» в ТД не употребляется, у Крюкова он также не обнаружен. В НКРЯ глагол «взмесить» и образованные от него причастные формы не найдены.

***ПОДСУЧИТЬ ШТАНЫ/РУКАВА

«бродили ребятишки, подсучив штаны » («Мельком». 1914); «О<тец> Иона подсучил рукава » («Сеть мирская». 1912); «он подсучил шаровары » («В родных местах». 1903) – « подсучивая рукава » (ТД: 2, V, 142).

***РАСПРОСТЕРЛИ УЦЕЛЕВШИЕ ВЕТВИ БЕЗ СЛОВ ВЗЫВАЯ –

БЕССТЫЖЕ ЗАДРАВ ТОЩИЕ НОГИ , БЕЗГОЛОСО ВЗЫВАЯ

«Корявые, обрубленные ветлы, израненные и в темных струпьях, распростерли уцелевшие ветви , без слов взывая в белому вечернему небу…» («Мельком». 1914).

О бомбежке: «На проулке осталась одна старуха. Она тоже было побежала, но то ли ноги подломились от страха, то ли споткнулась о кочку, только упала, да так и осталась лежать, бесстыже задрав тощие ноги , безголосо взывая :

– Ой, спасите, родимые! Ой, смертынька моя!

Спасать старуху никто не вернулся. А аэроплан, страшно рыча, с буревым ревом и свистом пронесся чуть повыше амбара…» (ТД: 6, LIII, 347).

***СОЛНЦЕ, НЕБО И БЕЛЫЕ БАРАШКОВЫЕ ОБЛАКА

«Но было великолепное солнце . Были и облачка – мелкие, круглые, белые барашки . Много-много, целое стадо» («Мельком». 1914); «Сквозь белые барашковые облачка голубело небо, солнце изредка пряталось за них, но сейчас же опять выглядывало, ясное и радостное. Было не жарко, легко и весело» (Тут же). – «Тепло грело солнце . Небо было по-летнему высоко и сине, и по-летнему шли на юг белые барашковые облака » (ТД: 6, XXXVI, 230); «На востоке, за белесым зигзагом обдонских гор, в лиловеющем мареве уступом виднелась вершина Усть-Медведицкой горы. Смыкаясь с горизонтом, там, вдалеке, огромным волнистым покровом распростерлись над землей белые барашковые облака » (ТД: 6, XXXIX, 256).

***КЛОЧЬЯ ТУМАНА, КАК СРЕБРОТКАНЫЕ РИЗЫ – СЕРЕБРИСТАЯ ПАРЧА ТУМАНА

Май на Оке: «Сияла речка золотом и сталью. Опрокинулись зеленые берега в ней. Сверкали клочья тумана, как сребротканые ризы ...» («Мельком». 1914). – Июнь на Дону: «Темны июньские ночи на Дону. На аспидно-черном небе в томительном безмолвии вспыхивают золотые зарницы, падают звезды, отражаясь в текучей быстрине Дона. Со степи сухой и теплый ветер несет к жилью медвяные запахи цветущего чобора, а в займище пресно пахнет влажной травой, илом, сыростью, неумолчно кричат коростели, и прибрежный лес, как в сказке, весь покрыт серебристой парчою тумана » (ТД: 7, VIII, 62).

***РАЗНОМАСТНАЯ И РАЗНОВОЗРАСТНАЯ ЖИВОПИСНАЯ ТОЛПА

(в обоих случаях дело происходит на железнодорожном вокзале)

«На рельсах осталась разномастная, разновозрастная толпа. Все больше женщины и дети, изредка старики в дубленых тулупах…» («Около войны») – «Ждали поезда. Около вокзала топтались и дули на посиневшие пальцы музыканты военного оркестра. В карауле живописно застыли разномастные и разновозрастные казаки низовских станиц. Рядом с седобородыми дедами стояли безусые юнцы, перемеженные чубатыми фронтовиками» (ТД: 6, XI, 109). Кроме того: «За глубоким сухим оврагом, на зеленом пригорке, пестрела молодежь – девицы в ярких нарядах, разномастные ребятишки, подростки и парни в пиджаках, праздничных блузах и ярких рубахах. С пригорка открывался широкий и живописный вид: зеленый луг, извилистая зеркальная речка в изумрудной оправе, за речкой – великолепный белый дом в барской усадьбе, а за ним – в просеке рощи — тихо, торжественно румянела заря» («Мельком». 1914). По СРНГ первое употребление сходного клише: «Как сейчас вижу эту разношерстную и разномастную толпу добровольцев, состоявшую главным образом из отставных солдат» [Д. Н. Мамин-Сибиряк. Черты из жизни Пепко (1894)].

***БЕЛАЯ КОЛОКОЛЬНЯ В ЗЕЛЕНОЙ ПЕНЕ/МАРЕВЕ САДОВ

« Белая колоколенка справа, в селе Паслове, чуть маячит из зеленой пены садов , зелено чернеет березовая роща слева, по-весеннему, по-майскому нарядная, свежая и радостная» («Мельком». 1914). – «Он живо вспомнил эту глухую, улегшуюся на отшибе от большого шляха станицу, с юга прикрытую ровнехоньким неокидным лугом, опоясанную капризными извивами Хопра. Тогда еще с гребня, от Еланской грани, верст за двенадцать, увидел он зеленое марево садов в низине, белый обглоданный мосол высокой колокольни » (ТД: 4, XII, 116).

***В ОКНЕ ОГОНЬ ВИСЯЧЕЙ (КЕРОСИНОВОЙ) ЛАМПОЧКИ (ВЗГЛЯД С УЛИЦЫ)

«В мутную синеву сумерек брызнули кое-где золотым светом огоньки и в маленькие окошки можно было видеть детские головки вокруг стола, женские лица, а над ними закоптелую висячую лампочку » («Мельком». 1914). – «Поднимаясь на крыльцо, Григорий взглянул в окно. Тускло желтила кухню висячая лампа , в просвете стоял Петро, спиной к окну » (ТД: 2, X, 167); «Из хутора поднялся на косой бугор, оглянулся: в просвете окна последнего куреня желтел огонь висячей лампы , у окна за прялкой сидела пожилая казачка» (ТД: 3, XXIV, 397).

***УМИРАЮЩАЯ/ВЯНУЩАЯ ЗАРЯ

«Перед глазами на фоне умирающей зари …» («Мельком». 1914) – «вечерами, когда вянут зори » (ТД: 1, I, 10).

ПРОЧИЕ ПАРАЛЛЕЛИ ОЧЕРКА «МЕЛЬКОМ» (1914) И «ТИХОГО ДОНА»

КЛИШЕ:

бедствовать (чем-либо)

в сам-деле

густо пахнет (в обоих случаях навоз и сено)

«да рази мысленно?»

как горох из мешка

мудрая тишина

на чёрта нужен

не кругло (не ладно)

не сало (поговорка: не сало – помял и отстало)

по ноздри (сверх меры)

помолчал в раздумье

«что за безобразие!»

шмурыгать носом

НАРОДНАЯ ЛЕКСИКА:

антирес/антиресоваться

болезный

быстринка (место быстрого течения реки)

вдарить

голос (аргумент)

грань (граница)

должон

жадоба (жадность)

животная

зажмуркой

запрёг

ивняк

изволок (отлогий склон холма)

колодезь

ляскать (зря болтать; лязгать)

молодайка

наймает – наймаешь

наружи (наруже)

обчество (общество)

околпаченный/околпачивать

оттедова

первобытный (природный)

перебыть (провести, пережить)

подмывающая (дробь гармоники, а в тд песенной скороговорки)

подсучить штаны/рукава

потекёт

пройтить

румянеть

середа (среда, в контексте того, что день постный)

стремя (стремнина реки, в обоих случаях разворачивающая лодку боком)

сурьезно

сушник (хворост)

уйтить

уличка

церква

шельмец

Июнь 2007 – январь 2011

Версия от 6 апреля 2009

Добавления 20 августа

НЕОПУБЛИКОВАННЫЙ Ф. Д. КРЮКОВ.

СТРАНИЧКА ИЗ ТЮРЕМНОГО ДНЕВНИКА

из нетривиальных параллелей к «Тихому Дону»

П росматривая архив Ф. Д. Крюкова в «Библиотеке-Фонде Русского зарубежья» (Москва, Таганка), нельзя не обратить внимание на странную запись, находящуюся среди черновиков фронтового очерка «Группа Б.» [1] . Сделана она на правой странице извлеченного из записной книжки двойного листка [2] . Сама книжка, видимо, утрачена.

В этом документе, да и в архивном его описании, год обеих записей не указан [3] .

При первом взгляде на этот листок может показаться, что запечатленный на нем текст достоин монументальной, хотя и очень скучной маргиналии «нрзб.»: ширина строчных букв едва ли не микроскопическая – около 1 мм, добрая половина букв неотличимы друг от друга. И это при том, что беловые рукописи писателя выполнены продвинутым, но хорошо читаемым, а подчас практически каллиграфическим почерком [4] .

На факсимильном воспроизведении нумерация строк проставлена публикатором.

Подлинник – отдельный разворот из записной книжки Ф. Д. Крюкова. «Библиотека-Фонд Русского зарубежья» (Москва). Фонд Ф. Д. Крюкова. Черновики очерка «Группа Б.». Папка «Справки по различным вопросам из архива Ф. Д. Крюкова». Внутри школьной фиолетовой тетради с архивной пометой на обложке: «39 листов». № 2; вложение VI. Л. 2.

С помощью Наталии Введенской эту запись удалось расшифровать. А в двух, особенно трудных случаях, мне помогли в этом Виктор Правдюк и Людмила Ворокова.

10 июня. Гуляли в пятом часу. В садике были длинные тени, солнце не пекло, от Невы наносило дымом и желанною свежестью. Уголовный с короткой бородкой, с серым лицом ворошил скошенную траву, – пахло ею, подсыхающей. Одну маленькую копешку склал. А где ворохнет, подымается светящийся пух бузлучков, или одуванчиков, – как сквозистые, мелкие мушки, – кружится, вьется, лезет в лицо. Маленькая бабочка трепещет крылышками и вся сквозит; и всё пахнет сеном и влажностью дождя, – луг, песок. Мечтает солдат-часовой, опершись на дуло, мечтают надзиратели, глядя невидящим взглядом перед собой, мечтают уголовные и политические. Опустив головы, заложив руки назад или в карманы, каждый думает о чем-то о своем… О чем? И странно, что мы вот кружим так по этим отшлифованным арестантскими ногами скользким камням, а не сойдемся в круг, не запоем общую песню; и слушали бы ее вечерняя свежесть и чуткость, и были трогательны наши – пусть арестантские – песни, и многое сразу стяжало бы сердце, и чувствовал бы в легких восхожение к сердцу людей, – и общность, и надежда, и единение… Какая-то трогательность у наших тенет и арестантской поэзии… Теперь понимаю «Славное озеро светлый Байкал…» и готов заплакать об этой горней тоске о воле, о потерянном мiре…

1

10 iюня.

2

Гуляли в пятом часу. В садикѣ были длинныя

3

тѣни, солнце не пекло, от Невы наносило дымомъ и

4

желанною свежестью. Уголовный с короткой бородкой,

5

с сѣрым лицом ворошил скошенную траву, – пахло ею,

6

подсыхающей. Одну маленькую копешку склал. А

7

гдѣ ворохнет, подымается* свѣтящiйся пух бузлуч-

8

ковъ**, или одуванчиков, как сквозистыя***, мелкiя мушки, <–>

9

кружится, вьется, лезет в лицо. Маленькая бабочка

10

трепещет крылышками и вся сквозит; и всё пахнет сѣ-

11

ном и влажность<ю> (?) дождя, <–> луг, пѣсок. Мечтает

12

солдат-часовой, опершись на дул<о>, мечтают надзира-

13

тели, глядя невидящим взглядом перед собой, меч-

14

тают уголовные и политическiе. Опустив головы, за-

15

ложив руки назад или в карман<ы>, каждый ду-

16

мает о чем-то о своем… О чем? И странно, что

17

мы вот кружимъ так по этим отшлифованным

18

арестантскими ногами скользкимъ камням, а

19

не сойдемся в круг, не запоем общую пѣсню; и слу-

20

шали бы ее вечерняя свежесть и чуткость, и были

21

трогательны наши – пусть арестантскiя – пѣсни, и

22

многое сразу**** стяжало бы сердце, и чувствовалъ бы въ

23

легких восхожение к сердцу людей, <–> и общность, и

24

надежда, и единенiе… Какая-то трогательность у

25

наш<их> (?) тенетъ и арестантской поэзiи… Теперь пони-

26

маю "Славное озеро свѣтлый Байкал…" и готов за-

27

плакать об этой горней тоске о волѣ, о потерянном

28

мiре*****…

* далее следует назачеркнутое «сквозь» (начальный вариант).

** Бузлучок – одуванчик. В Донском словаре [5] только как «корень, клубень». Одуванчики имеют сильно развитые, утолщенные корневища. Очевидно, за мясистые корневища казаки и назвали одуванчики бузлучками. (Сообщено Л. У. Вороковой). См. также о цветущих одуванчиках: «развертывались золотые бутоны бузлучков» ( Федор Крюков. «Зыбь»).

*** Сквозистый – пропускающий сквозь себя свет; позволяющий различать что-либо сквозь себя. Пример: «в голых, сквозистых ветвях, в вишневых кустах, чуть запушенных первым пухом, клейким весенним пухом» («Зыбь»). Эта повесть написана летом 1909 г. в «Крестах». Там же, судя по тексту, сделана и эта дневниковая запись.

**** Исправлено из « вмиг ».

***** Здесь « мiръ » в толстовском понимании (как человеческое единение)

И нтересующий нас текст выполнен в авторской орфографии с «и десятеричным» и ятями [6] , но в большинстве случаев без конечных еров.

Итак, в короткой этой записи (190 слов) запечатлен некий день, переломный для духовного пути Федора Крюкова. День этот можно уверенно датировать 10 июнем 1909 года, ведь описана прогулка по тюремному садику близ Невы, а с мая по август того года Ф. Д. Крюков провел в петербургских «Крестах»: подписавшие Выборгское воззвание депутаты Первой Государственной Думы по три месяца отсидели – кто здесь, а кто в московской «Таганке».

Наиболее полное эхо этого текста мы слышим в рассказе «Полчаса» (Русское Богатство, 1910, № 4), где также описана прогулка по тюремному дворику «Крестов». Вот о старике-заключенном, выкашивающем дворик: «Он ворошит подсохшие ряды и складывает меленькие копешки. От выспевших одуванчиков поднимается мелкий пух, как рой сквозистых мелких мушек. Медленно кружится в солнечном свете, вьется, летит навстречу – прямо в лицо. Маленькая бабочка трепещет крылышками, и так мило сквозят они на солнышке. Пахнет свежим сеном, веет мечтой о далекой родине, о сенокосе, о песнях…»

Дневниковый стиль Ф. Д. Крюкова явственно аукается со слогом дневника вольноопределяющегося студента (третья часть «Тихого Дона»). Это же относится и к оформлению дневника: дата поставлена слева сверху, состоит из числа (арабская цифра) и месяца (со строчной буквы, словом), а заканчивается точкой и абзацем.

Перед тем, как показать семантическую и духовную близость двух столь разных, казалось бы, дневников, остановимся на параллелях этой странички из дневника писателя и «Тихого Дона».

Опустим общеречевые и большинство лексических параллелей. Из того, что в 22 строке крюковского дневника встречается выражение «многое сразу стяжало бы сердце», а в «Тихом Доне» есть слова « стяжавший … славу » (ТД: 4, XIII, 90), ровным счетом ничего не следует. И не стоит очень радоваться, найдя в 14 строке идиому «опустив головы», а после дважды обнаружив такую же («опустив голову») в первой книге романа.

Обратимся к тем параллелям, которые следует признать редкими. И хотя каждая из них сама по себе тоже не может быть аргументом в споре об авторстве «Тихого Дона», весь этот отнюдь не разноголосый хор говорит нам о единстве речевой ткани двух текстов Федора Крюкова – его короткой дневниковой записи и четырехтомной казачьей эпопеи. И дело тут даже не в сумме лексических, синтаксических, образных и стилистических совпадений, дело в единстве того духовного конфликта, который в 1909 году выплеснулся на страницу дневника писателя, и результатом которого в конечном счете стал роман «Тихий Дон». Путь о ранней прозы Крюкова к его роману проходит через ушко этой скромной дневниковой странички.

Строки 3–4: «от Невы наносило дымом и желанною свежестью ». Вспомним : «От проходивших сотен наносило конским потом и кислотным душком ременной амуниции» (ТД: 6, LX, 392).

Строка 6: « копешку склал ». См.: «лежали копешками » (ТД: 4, III, 38). Кроме того, в романе несколько раз « поклали », « покладем ».

Строка 7: «где ворохнет ». В «Тихом Доне» глагол « ворохнуть » – многократно.

Строки 7–8: « светящийся пух … одуванчиков, как сквозистые, мелкие мушки ».

Та же авторская метафора в «Тихом Доне»: « На лугу кисейной занавесью висела мошка ». (ТД: 6, II, 21). Кисейная – это и есть светящаяся, «сквозистая» занавесь. Только в одном случае это пух одуванчиков, который сравнивается с мошкарой (так же лезет в лицо и в глаза!), а в другом – сама мошкара.

Строки 10–11: « и все пахнет сеном и влажностью дождя – луг, песок ». См. в романе: « свежо и радостно запахло сеном» (ТД: 6, XXXVIII, 251). Так и в последней, явно сфальсифицированной части романа: « Свежо и радостно пахло сеном » (ТД: 8, VI, 359). При этом: « пахнет влажной травой » (ТД: 7, VIII, 62) И вновь Крюков: « Пахло отпотевшей землей и влажным кизячным дымом ». (Первая фраза повести «Зыбь», которая пишется в тех же «Крестах» и в том же 1909-м). И еще из этой повести: « Согретая за день земля дышала влажным теплом, запахом старого подсыхающего навозца и клейким ароматом первой молодой зелени ».

В романе выражение «влажная земля» встречается десять раз. С этим, может быть, самым любимым эпитетом Крюкова, многократно соседствуют почва, борозда, трава, опавшая листва, глина, суглинок, щебень, песчаная россыпь, ветер, глаза, взгляд, руки, усы, губы, зубы. Большая часть этого набора обнаруживается и в ранней прозе Крюкова: влажными оказываются тепло земли, дым, пыль, ветер, воздух, взгляд, глаза, руки, губы, зубы…

Строки 12–13: «мечтают надзиратели, глядя невидящим взглядом перед собой …». Вариации на тему этого клише, описывающего отрешенный взгляд человека, встречаются в «Тихом Доне» несколько раз. Практически полное совпадение формул таково: «… глядя перед собой невидящими глазами » (ТД: 4, VII, 81).

Строки 15–16: « каждый думает о чем-то о своем». Но: «думая о чем-то своем» (ТД: 1, XIV, 67); « думая о чем-то своем » (ТД: 3, XV, 348); « думая о чем-то своем » (ТД: 6, XX, 163).

Строки 16–18: « И странно, что мы вот кружимъ так по этим отшлифованным арестантскими ногами скользкимъ камням…» вскоре откликнулись в рассказе «Полчаса»: «Кружимся по узким плитам панели. Арестантские ноги отшлифовали их под мрамор…»

Строки 21 и 24 (о песне): « трогательны наши… песни… надежда и единение ». В романе: «перед лицом надвигающейся опасности , трогательно единитесь» (ТД: 4, XVII, 164); и в следующей книге именно о пении: «И, сливая с его тенорком, по-бабьи трогательно жалующимся, свой глуховатый бас» (ТД: 6, XLI, 273).

Строка 23: « восхожение (так! – А. Ч.) к сердцу людей ». А вот сухой остаток одного разговора Петра и Григория Мелеховых: «И ему и Григорию было донельзя ясно: стежки, прежде сплетавшие их, поросли непролазью пережитого, к сердцу не пройти » (ТД: 6, II, 26).

Один выбирает путь родной Донщины, другой – путь к красным.

«Восхожение к сердцу людей» – самая сокровенная мысль этой дневниковой записи Федора Крюкова. Это парафраз из четвертой песни Великого канона святителя Андрея Критского: «Лествица, юже виде древле великии в патриарсех, притча есть, о, душе моя, детельнаго восхожения (! – А. Ч.), разумному возшествию. Аще хощеши убо, деянием, и разумом, и видением живущи, обновися». В переводе: «Лестница, которую в древние времена видел великий патриарх, – это прообраз, душа моя, восхождения в деянии, ради возвышения разума. И если хочешь, то обновись жизнью – в делах, в разуме и в созерцании». (Здесь и ниже новейший перевод подмосковного священноинока-старообрядца Симеона.) Этому однако предшествует размышлении о том, почему «осужден» святитель (вспомним, что дневник Крюкова пишется в тюрьме). Андрей Критский кается:

«Нет в жизни ни греха, ни дела, ни зла, которым бы я, Спасе, не согрешил – умом, и разумом, и хотением, и готовностью, и нравом, и поступком. Согрешил – как никто никогда. Вот от чего я осужден, вот от кого обличен я , окаянный: от своей совести , тяжелее которой нет ничего в мире. Судия и Избавитель мой, Знающий меня, пощади, и избавь, и спаси меня, раба Твоего».

Этот контекст и включен при помощи реминисценции в дневниковую запись узника «Крестов».

Строки 26–27: « готов заплакать …». Ср.: « От запаха степного полынка мне хочется плакать ...» (ТД: 4, XI, 113).

Второй пример – ставшая популярной после стихотворения А. Н. Майкова «Емшан» (1874) реминисценция из «Ипатьевской летописи», в которой речь об утрате изгнанником вместе с родиной и смысла жизни.

Десять лет писатель Крюков провел в изгнании: в июле 1907 года в родной станице Глазуновской он был обвинен в «революционной пропаганде», его дом обыскали, и хотя суд оправдал подозреваемого, в августе распоряжением наказного атамана бывший депутат Первой Государственной Думы был выслан за пределы Области войска Донского. Редчайший этот в российской истории случай ссылки из провинции в столицу империи может кому-то показаться комическим, однако для влюбленного в свою Донщину писателя отлучением от родины было серьезным испытанием.

Сюжет «Емшана» заимствован из летописи (в Ипатьевской он под 1201 годом) [7] : после смерти Владимира Мономаха загнанный им за Железные ворота половецкий хан Отрок возвращается, когда ему дают понюхать сухой пучок емшана (таково одно из тюркских имен полыни). При этом другой хан говорит гонцу: «пои же ему пѣсни Половѣцкия, оже ти не восхочеть, даи ему поухати зелья именемъ емшанъ»:

Ему ты песен наших спой,–

Когда ж на песнь не отзовется,

Свяжи в пучок емшан степной

И дай ему – и он вернется.

Почему арестант Крюков готов заплакать от запаха сена и неспетой «всем мiром» тюремной песни о каторжнике, который переплыл Байкал в омулевой бочке, но не хочет уходить в чужие страны («Можно и тут погулять бы, да бес / Тянет к родному селенью») [8] ?

Ответ у Майкова:

Степной травы пучок сухой,

Он и сухой благоухает,

И разом степи надо мной

Все обаянье воскрешает.

Однако у Крюкова в рассказе «Шквал» (тот же 1909 год!) в роли летописного половецкого емшана не полынь, а чобор: «…вместе с влажной свежестью навстречу плывет тонкий, всегда напоминающий о родине запах речного чобора ».

Чебрец (в романе – «богородицына травка», чобор чебор, чеборец) цветет сиренево-пурпурными – цвета ризы Богоматери – цветами. Он для Крюкова – символ Покрова Богородицы, и потому напрямую связан с Троицей (на Троицу им украшают иконы). В этом контексте чобор и воспет в «Тихом Доне». А поэтому, когда станет ясно, что поражение казаков неизбежно, и многим придется уйти на чужбину, будет сказано: « по ветру веялись грустные, как запах чеборца, степные песни » (ТД: 6, XLVI, 291). Но и пленный красноармеец идет на казнь, « прижимая к сердцу пучок сорванного душистого чеборца» (ТД: 7, III, 31). И Богородица в образе старухи-казачки спасает его. Так Крюков продолжает летописную и майковскую тему, заменяя полынь «богородицыной травкой»

Строки 27–28: «готов заплакать об этой горней тоске о воле, о потерянном мiре… » – это и кульминация, и концовка текста. Главная параллель, объединяющая запись из тюремного дневника писателя и строки из дневника казака-студента в «Тихом Доне» (от 30 июля) такова: «Приходится совершенно неожиданно взяться за перо. Война. <…> Меня сжирает тоска об... (в изданиях «по…» – А. Ч.) “утерянном рае” » (ТД: 3, XI, 318).

Ссылка на поэму Милтона в комментариях не нуждается. Но откликается здесь и знаменитая толстовская игра: «Война и мир» (так на слух) и «Война и мiр» (на титуле) [9] .

10 июня 1909 года « тоска… о потерянном мiре » (общности живущих на земле).

30 июля 1914 года « тоска об утерянном рае » – о том «мире», который писался через «и восьмеричное» и подразумевал отсутствие войны.

Оказывается, запись в тайном тюремном дневнике писателя имеет в дневнике казака-студента отнюдь не только стилистические и лексические соответствия.

Добавим к этому, что, сводя два варианта дневника студента, Шолохов не заметил, противоречия: в одном роман студента с Лизой Моховой происходил в Петербурге, а в другом – в Москве [10] .

По одной авторской версии студента зовут Тимофеем Ивановичем, по другой – Александром Ивановичем. (Да и родился студент в двух разных донских станицах.)

В шолоховском тексте до издания 1949 года (см.: М., ГИХЛ, 1941. С. 127) на равных правах представлены оба варианта – Тимофей/Александр. Это не плод буйной фантазии юного пролетарского классика, это простое неумение отредактировать текст и свести в одну две редакции. Свидетельством тому – дуплетность имени студента, которая отсылает нас к тому же тюремному крюковскому тексту, а точнее, – к его дате. Варианты имени студента легко объяснимы тем, что именно 10 июня старого календарного стиля поминали и священномученика Тимофея, и мученика Александра (оба проповедовали Христа в IV веке). А еще святителя Иоанна, митрополита Тобольского (1715).

Если для верующего узника «Крестов» день 10 июня и впрямь стал столь значительным духовным рубежом, как это представлено в его дневниковой записи, вряд ли такое тройное совпадение – простая случайность. Перед нами семантический ключ (если угодно – род «магического кристалла» писателя). Это то, что важно, как в таких случаях полагал Пушкин, не для публики, а для самого автора – та многомерная сеть живых стилистических связей, которая в конечном случае и отличает литературу от ее плоской имитации в духе «Донских рассказов» или «Поднятой целины».

Андрей Чернов.

8 декабря 2008 – 20 августа 2009