Как устроен мир

Наша роль арендного наемника приводит к напряжению внутри страны. Все успешные индустриальные державы полагались и полагаются на государство для защиты важных внутриэкономических интересов, направления общественных средств на нужды инвесторов и так далее, и это одна из причин их успеха. С 1950-х годов США добиваются этих целей через Пентагон, а также НАСА и министерство энергетики, производящее ядерное оружие. Теперь эти же структуры берут на себя обслуживание электронных систем, компьютеров, всей индустрии высоких технологий.

Военные излишества кейнсианцев из рейгановской администрации только добавили проблем. Кейнсианство — теории британского экономиста Джона Мейнарда Кейнса (1883—1946), рекомендовавшие выводить общество из депрессии за счет правительственных расходов. Перекачка ресурсов богатым меньшинствам и другие направления правительственной политики привели к волне финансовых манипуляций и к потребительскому буму. Но в производство вкладывалось недостаточно, поэтому страна залезла в большие долги: правительственные, корпоративные, семейные задолженности, неудовлетворенные социальные потребности — все это приближает наше общество к положению страны третьего мира: островки огромного богатства и привилегий все чаще теряются в океане бедности и страданий.

Когда государство проводит такую политику, ему надо найти способ отвлечь население, не дать ему увидеть, что происходит вокруг. Путей для этого немного. Стандартный прием — внушать страх перед страшными врагами, которые способны нас одолеть, и благоговение перед нашими великими лидерами, способными в критический момент уберечь нас от беды.

Так происходило на протяжении 1980-х годов. При этом требовалась недюжинная изобретательность, так как традиционного врага, Советский Союз, становилось все труднее принимать всерьез. Поэтому в угрозу нашему существованию превращались Каддафи и покорные ему орды международных террористов, Гренада с ее зловещей авиабазой, наступающие на Техас сандинисты, латиноамериканские контрабандисты наркотиков во главе с архиманьяком Норьегой, безумные арабы... В последнее время к ним присоединился Саддам Хусейн, совершивший непростительное преступление — неповиновение — в августе 1990 года. Возникла острая необходимость признать то, что всегда было истиной: нашим главным врагом является третий мир, так и норовящий «выйти из-под контроля».

Это не непреложные законы природы. Процессы и порождающие их институты подвержены переменам. Но для перемен потребуются крупные культурные, социальные и институциональные изменения, включая становление демократических структур, идущих гораздо дальше периодического отбора представителей делового мира для занятия внутренними и мировыми делами.

Промывка мозгов дома

Как была устроена «холодная война»

Вопреки настойчивым уверениям национальная безопасность не была главной заботой официальных планировщиков и выборных официальных лиц. Это полностью подтверждается историческими сведениями. Мало кто из серьезных аналитиков обращал внимание на откровение Джорджа Кеннана, что «нам угрожает не военная мощь русских, а их политическая власть» (октябрь 1947 года), или на не раз высказанное президентом Эйзенхауэром убеждение, что русские не планируют военное завоевание Западной Европы и что главная роль НАТО состоит во «внушении населению доверия, которое сделает его политически тверже перед лицом коммунистических поползновений».

По этим же самым причинам США отвергали возможности политического прекращения «холодной войны», при котором осталась бы прежней «политическая угроза». Макджордж Банди пишет в своей истории ядерного оружия, что он «не знает о серьезных предложениях заключить соглашение о запрете баллистических ракет до их развертывания», несмотря на то, что они представляли собой единственную потенциальную военную угрозу для США. Наибольшее беспокойство всегда вызывала «политическая» угроза так называемого коммунизма.

Не будем забывать, что «коммунизм» — широкий термин, включающий всех, «кто, в отличие от нас, способен завладеть массовыми движениями», как жаловался по секрету своему брату Аллену, директору ЦРУ, госсекретарь Джон Фостер Даллес. «Они обращаются к бедным, — добавлял он, — которым всегда хотелось пограбить богатых». Значит, их надо одолеть для защиты нашей доктрины — что это богатым надлежит грабить бедных.

Конечно, США и СССР предпочли бы, чтобы противник попросту исчез. Но поскольку это означало бы взаимное уничтожение, появилась система глобального регулирования под названием «холодная война».

«Холодную войну» принято считать конфликтом двух сверхдержав, вызванным советской агрессией, в котором мы пытались сдержать Советский Союз и защитить от него мир. Если это — религиозное убеждение, то по его поводу не стоит спорить. Но если оно предназначено для того, чтобы пролить какой-то свет на историю, то надо подвергнуть его проверке, помня простейшую вещь: хотите понять «холодную войну» — занимайтесь событиями «холодной войны». В этом случае возникает совсем другая картина.

События «холодной войны» с советской стороны представляли собой повторяющиеся вторжения в Восточную Европу: танки в Восточном Берлине, Будапеште, Праге. Эти вторжения происходили на той дороге, по которой целых три раза только в этом столетии в Россию приходили враги с целью ее уничтожить. Ввод войск в Афганистан — единственный пример вмешательства в другом месте, хотя опять-таки на советской границе. США же производили агрессии по всему миру, доказывая свой статус первой в истории по-настоящему глобальной сверхдержавы.

На внутреннем фронте «холодная война» помогала Советскому Союзу закрепить власть военно-бюрократического правящего класса, а США — побудить население субсидировать высокотехнологическую промышленность. Продать все это на внутреннем рынке нелегко. Приходилось прибегать к старому аварийному резерву — угрозе со стороны крупного врага.

«Холодная война» помогала и этому. При всей нелепости идеи, что Советский Союз и его щупальца душат Запад, «империя зла» действительно была злом и империей, причем жестокой. Каждая сверхдержава держала под контролем своего главного врага — собственное население, — запугивая его преступлениями (совершенно реальными) другой.

Таким образом, в ключевых отношениях «холодная война» представляла собой негласное соглашение между Советским Союзом и Соединенными Штатами, по которому США вели свои войны против третьего мира и контролировали своих союзников в Европе, а советские лидеры держали железной хваткой свою внутреннюю империю и сателлитов в Восточной Европе. Стороны пользовались друг другом для оправдания репрессий и насилия в своих владениях.

Так почему же «холодная война» завершилась, и как ее завершение меняет положение? В 1970-х годах советские военные расходы достигли пика, назревали внутренние проблемы, в экономике наблюдался застой, усиливалось давление на тираническую власть и требования положить ей конец. На международной арене возможности СССР сокращались на протяжении тридцати лет, как показали в 1980 году исследования Центра оборонной информации. Еще несколько лет — и советская система рухнула. «Холодная война» завершилась победой гораздо более могущественного и богатого соперника. Крушение СССР стало частью всеобщей экономической катастрофы 1980-х годов, которая во владениях Запада в третьем мире оказалась еще серьезнее, чем в советской империи.

Как мы уже видели, в «холодной войне» были существенные элементы конфликта между Севером и Югом (пользуясь современным эвфемизмом европейского завоевания мира). Многие элементы советской империи раньше были квазиколониальными владениями Запада. Советский Союз шел независимым путем, оказывая помощь жертвам западной атаки и отражая самые худшие проявления западного насилия. С крахом советской тирании значительная часть региона должна была, как ожидалось, вернуться к своему прежнему статусу, бывшие верхние эшелоны бюрократии начинали исполнять роль элит третьего мира, занимающихся самообогащением и обслуживанием интересов иностранных инвесторов.

Но данная фаза завершилась, а конфликты Севера и Юга продолжаются. Одна сторона вышла из игры, но США действуют, как раньше, вернее, свободнее, чем раньше, благодаря уходу в прошлое такой помехи, как СССР. Никто не должен удивляться, что президент Буш-старший отпраздновал символическое завершение «холодной войны» и падение Берлинской стены вторжением в Панаму и громким и ясным объявлением о намерении США сорвать выборы в Никарагуа, держа эту страну в экономической мертвой хватке и грозя военной силой.

Элиоту Абрамсу не требовалось большой проницательности, чтобы заметить, что вторжение США в Панаму необычно тем, что при нем уже не нужно было опасаться советской реакции. Многочисленные наблюдатели, характеризуя кризис в Персидском заливе, говорили, что США и Великобритания отныне могут свободно прибегать к неограниченной силе против их врага — третьего мира, так как могут больше не оглядываться на СССР.

Конечно, конец «холодной войны» приносит свои проблемы. Пришлось менять технологию контроля за собственным населением — проблема, признававшаяся, как мы уже видели, на протяжении 1980-х годов. Пришлось изобретать новых врагов. Становится все труднее скрыть тот факт, что истинными врагами всегда оставались «бедные, стремящиеся грабить богатых», и в особенности злодеи из третьего мира, пытающиеся положить конец своей роли обслуживающего персонала.

Война с отдельно взятыми наркотиками

Одним из заменителей исчезающей «империи зла» стала угроза, исходящая от латиноамериканских наркоконтрабандистов. В начале сентября 1989 года президент запустил крупную кампанию в поддерживающей правительство прессе. В течение месяца агентство Ассошиэйтед Пресс передало больше материалов о наркотиках, чем о Латинской Америке, Азии, Ближнем Востоке и Африке, вместе взятых. Любая телевизионная передача новостей содержала крупный раздел про то, как наркотики разрушают наше общество, превращаются в величайшую угрозу нашему существованию и пр.

Воздействие на общественное мнение было моментальным. Когда Буш-старший выиграл выборы в 1988 году, люди назвали самой насущной проблемой страны бюджетный дефицит. Наркотики в качестве таковой назвали только три процента. После обработки в масс медиа озабоченность бюджетом резко снизилась, зато наркотики стали тревожить уже 40-45 процентов респондентов, что весьма необычно для так называемого «открытого» вопроса (без подсказки ответа).

Когда теперь то или иное государство-клиент сетует, что правительство США недодает ему денег, то речь идет уже не о «необходимости остановить русских», а об опасности наркотрафика. Этот враг, подобно прежней советской угрозе, оказывается удобным оправданием для военного присутствия США там, где действуют повстанцы или происходят волнения.

Итак, «война с наркотиками» служит прикрытием для интервенции в международном масштабе. Внутри страны сами наркотики ни при чем, главное — отвлечь население, усилить репрессии в городских трущобах, заручиться поддержкой для наступления на гражданские права.

Это не значит, что «злоупотребление вредными веществами» не является серьезной проблемой. В момент начала войны с наркотиками смертность от табака оценивалась в 300 тысяч человек в год, еще примерно 100 тысяч гибли от алкоголя. Но администрация Буша нацелилась на другие вещества — на запрещенные наркотики, от которых в год умирает, по официальным данным, гораздо меньше людей — 3,5 тысячи человек или чуть больше. Одна из причин наступления именно на них состояла в том, что их употребление и так из года в год снижалось, так что администрация могла спокойно предсказать «успех» войны с наркотиками — уменьшение их употребления.

Взялась администрация и за марихуану, от которой вообще никто не гибнет, хотя употребляют ее до 60 миллионов человек. Фактически эта кампания только усугубила проблему наркотиков: многие курильщики марихуаны перешли с этого относительно безопасного наркотика на более опасные, вроде кокаина, которые проще утаивать.

Одновременно с громкими фанфарами, сопровождавшими в сентябре 1989 года начало войны с наркотиками, в Вашингтоне проводились слушания по требованию табачной промышленности о наложении США санкций на Таиланд в ответ на его попытки ограничить импорт американских табачных изделий и их рекламу. Своими действиями правительство США уже пропихивает этот смертельно опасный наркотик в дыхательные пути японцев, южных корейцев и тайваньцев; к чему это приводит, мы уже знаем. Главный хирург США Эверетт Куп заявил на этих слушаниях, что «когда мы требуем от иностранных правительств положить конец потоку кокаина, американский экспорт табака является верхом лицемерия». «Спустя годы, — добавил он, — наша нация расценит такое применение политики свободной торговли как вопиющий скандал».

Выступали с протестами и представители Таиланда, предрекавшие, что американские санкции подорвут антитабачную кампанию тайского правительства. Касательно утверждений американских табачных компаний, что их продукция лучшая в мире, тайский свидетель заявил: «Несомненно, наш «золотой треугольник» поставляет несравненную продукцию, но нам не приходит в голову применять к ней принцип свободной торговли». Критики вспоминали Опиумную войну 150-летней давности, когда британское правительство принуждало Китай распахнуть двери для опиума из Британской Индии, лицемерно восхваляя блага свободной торговли и при этом насильственно превращая китайцев в наркоманов.

Перед нами величайший наркотический скандал. Представим заголовки, вопящие: «Правительство США — ведущий мировой наркоторговец!» Газеты расхватывали бы, как горячие пирожки. Но вся эта история прошла почти незамеченной, без намека на самоочевидные выводы.

Или другой аспект проблемы наркотиков, тоже ускользнувший от внимания: ведущая роль правительства США в стимулировании наркоторговли после Второй мировой войны. Отчасти это началось тогда, когда США взялись после окончания войны подрывать антифашистское сопротивление и сделали своей главной мишенью рабочее движение. Во Франции угроза усиления рабочего движении и его прихода к власти усугублялась ее стараниями усилить свои вооруженные силы для отвоевания при помощи США своей бывшей колонии, Вьетнама. Поэтому ЦРУ стало ослаблять и раскалывать французское рабочее движение при помощи верхушки американских профсоюзов, гордившейся этой своей ролью.

Для этого требовались штрейкбрехеры и наемные головорезы. Поставщик был известен — мафия. Она, разумеется, занималась этим не ради удовольствия, а требовала расплаты. И получила ее в виде разрешения восстановить героиновый рэкет, прекращенный было фашистскими правительствами, — пресловутых «французских связных», доминировавших в наркоторговле до 1960-х годов.

К тому времени центр наркотрафика сместился в Индокитай, особенно в Лаос и Таиланд. Этому опять-таки содействовало ЦРУ: армия его наемников вела там во время Вьетнамской войны свою «тайную войну». С ней тоже приходилось расплачиваться. Позже, при переносе центра активности ЦРУ в Пакистан и Афганистан, наркорэкет расцвел и там.

Подпольная война против Никарагуа также стала инъекцией наркоторговцам в регионе: нелегальные авиарейсы с оружием от ЦРУ американским наемникам послужили простым способом переброски обратно в США наркотиков, порой даже с использованием баз ВВС США, как утверждают сами наркоторговцы.

Тесная связь между наркорэкетом и международным терроризмом, иногда это именуют противодействием повстанцам, конфликтами низкой интенсивности и прочими эвфемизмами, не вызывает удивления. Для тайных операций требуется много денег, причем таких, которые невозможно отследить и конфисковать. Значит, тут не обойтись без специалистов криминала. Остальное можете домыслить сами.

Война — это мир. Свобода — рабство.

Невежество — сила

Политическая терминология обычно двусмысленна. Одно значение термина словарное, другое — то, которое полезно для обслуживания власти, то есть доктринальное.

Взять, например, слово «демократия». Здравый смысл подсказывает, что общество демократично в той степени, в какой народ может осмысленно участвовать в управлении своими делами. Доктринальное значение иное: демократия — это система, при которой решения принимают секторы бизнес-сообщества и связанная с ними элита. Общество превращается из участника в зрителя, как объясняют ведущие теоретики демократии, в данном случае Уолтер Липпман. Ему дозволяется утверждать решения его «лучших представителей» и наделять поддержкой тех или иных среди них, но не вмешиваться в суть дела: политика государства — не его ума дело.

Если какие-то сегменты общества пробуждаются от апатии, организуются и начинают выходить на арену, то это не демократия, а, говоря технически, «кризис демократии», угроза, которую надо так или иначе преодолеть: в Сальвадоре для этого применяются «эскадроны смерти», в США — более тонкие, не настолько прямолинейные действия.

Или взять «свободное предпринимательство» — термин, практически подразумевающий систему общественного субсидирования и частного присвоения при массированном вмешательстве правительства в экономику для под держания государства, существующего для социального вспомоществования богатым. Фактически любая фраза, содержащая слово «свободный», на самом деле означает нечто противоположное его буквальному значению.

Оборона «от агрессии» предсказуемо оборачивается именно агрессией. Когда США напали в начале 1960-х годов на Южный Вьетнам, либеральный герой Эдлай Стивенсон объяснял (в хоре с другими), что мы защищаем Южный Вьетнам от «внутренней агрессии» — имелась в виду «агрессия» южновьетнамских крестьян против ВВС США и наемнической армии под американским командованием, изгонявших людей из их домов и запихивавших в концентрационные лагеря, где им обеспечивалась «защита» от южных партизан. На самом деле эти крестьяне охотно поддерживали партизан, а марионеточный проамериканский режим был просто пустой скорлупой — в этом сходились все стороны конфликта.

Доктринальная система приобрела за истекшие с тех пор тридцать лет величественные очертания: мысль, что США напали на Южный Вьетнам, обычно не высказывается, более того, она никому не должна приходить в голову. Соответственно, главные вопросы той войны не подлежат обсуждению. Апологеты политкорректности могут гордиться своими достижениями, которые было бы трудно воспроизвести даже в хорошо отлаженном тоталитарном государстве.

Обратимся к «мирному процессу». Наивным может казаться, что имеется в виду поиск мира. Тогда пришлось бы считать, что мирный процесс на Ближнем Востоке включает, например, предложенный египетским президентом Садатом Израилю в 1971 году всеобъемлющий мирный договор, поддержанный почти всем миром, включая официальную американскую дипломатию; резолюцию Совета Безопасности ООН от января 1976 года, внесенную главными арабскими странами при поддержке Организации освобождения Палестины (ООП), призывавшую к созданию в рамках урегулирования арабо-израильского конфликта двух государств и получившую почти единодушную всемирную поддержку; предлагавшиеся ООП в 1980-х годах переговоры с Израилем о взаимном признании; ежегодные голосования в Генеральной Ассамблее ООН, как, например, в декабре 1990 года (144 голоса «за» и 2 «против») о проведении международной конференции по арабо-израильской проблеме, и т. д.

Но искушенные люди понимают, что все эти усилия не имеют отношения к мирному процессу. Причина в том, что для поборников политкорректности термин «мирный процесс» относится к действиям американского правительства — в приведенных примерах это блокирование международных усилий по достижению мира. Вышеприведенные примеры не относятся к категории мирного процесса, так как США поддержали отказ Израиля от предложения Садата, наложили вето на резолюцию Совета Безопасности, противились переговорам и взаимному признанию ООП и Израиля, регулярно выступают вместе с Израилем — а то и накладывают вето — против любых попыток мирно решить проблему дипломатическим путем в ООН или вне ее.

Мирный процесс сводится к американским инициативам, а они представляют собой призывы к диктуемому США одностороннему решению без признания национальных прав палестинцев. Так все устроено. Тем, кому навыки читать правильно не даются, лучше искать себе другую профессию.

Примеров этому множество. Обратимся к термину «особый интерес». Отлично смазанная пропагандистская машина республиканцев 1980-х годов регулярно обвиняла демократов в том, что они являются партией «особых интересов»: женщин, профсоюзов, молодежи, фермеров, короче говоря, всего населения. В наличии особых интересов никогда не уличался только один сектор населения — корпорации и вообще бизнес. Что разумно: в терминах политкорректности их особый интерес является общенациональным, склониться перед ним обязаны все.

Демократы в ответ скулили, что никакая они не партия особых интересов, что они тоже обслуживают общенациональный интерес. Так оно и есть, но их проблема заключалась в отсутствии у них целенаправленного классового самосознания их республиканских оппонентов. Те без всяких экивоков сознают свою роль представителей хозяев и управленцев, ведущих непримиримую борьбу с населением, причем нередко с использованием вульгарной марксистской риторики и понятий, прибегая к истерике, страху и террору, преклонению перед великими лидерами и другим стандартным приемам контроля над населением. У демократов нет той же ясной лояльности, поэтому они не так эффективны в пропагандистских войнах.

Наконец, обратимся к термину «консервативный», который теперь относится к сторонникам мощного государства, вмешивающегося в экономику и в общественную жизнь. Они выступают за высокие государственные расходы и славят послевоенный пик протекционистских мер и гарантий от рыночных рисков, сужение индивидуальных свобод при помощи законодательных и судебных мер, защиту «Святого государства» от произвольных гражданских инспекций. Короче говоря, все эти программы представляют собой прямую противоположность традиционному консерватизму. Они провозглашают лояльность «народу — хозяину страны», который «должен ею править», говоря словами одного из отцов-основателей США Джона Джея.

Ничего сложного здесь нет, главное — усвоить правила.

Чтобы вникнуть в смысл политических разглагольствований, необходимо перевести сказанное на английский язык и расшифровать демагогию прессы, академических ученых-социологов и секулярного духовенства. Задача ясна: добиться невозможности подыскать слова для связного рассуждения на темы, представляющие важность для нормальных людей. В таком случае можно не сомневаться, что устройство общества и события в мире останутся непонятными, и это будет крупным вкладом в «демократию» в политкорректном значении этого слова.

Социализм реальный и мнимый

Можно спорить о значении термина «социализм», но если у него вообще есть смысл, то это — контроль над производством со стороны самих работников, а не хозяев и менеджеров, управляющих ими и принимающих все решения, что на капиталистическом предприятии, что в абсолютистском государстве.

Присвоение Советскому Союзу определения «социалистический» — интересный случай доктринальной демагогии. Большевистский переворот октября 1917 года отдал государственную власть в руки Ленина и Троцкого, а те поспешно разгромили социалистические институты, зарождавшиеся в ходе народной революции предшествовавших месяцев: фабричные комитеты, выборные Советы и вообще все органы народного управления; рабочая сила была превращена в так называемую «трудовую армию», подчинявшуюся командам вождя. Если держаться осмысленного значения термина «социализм», то большевики сразу принялись уничтожать его слагаемые. С тех пор никаких социалистических отклонений не допускалось.

Эти события не стали неожиданностью для ведущих марксистских интеллектуалов, годами критиковавших взгляды Ленина, например, для Троцкого, так как эти взгляды сводились к сосредоточению власти в руках авангардной партии и ее лидеров. Собственно, еще за несколько десятилетий до этого анархистский мыслитель Бакунин предсказывал, что нарождающийся класс интеллектуалов выберет одно из двух: либо попытается воспользоваться борьбой народа, чтобы присвоить себе власть в государстве, и станет жестокой и репрессивной красной бюрократией; либо в случае неудачи народной революции превратится в управленцев и идеологов общества государственного капитализма. Оба прозрения Бакунина сбылись.

У двух главных пропагандистских систем мира было много разногласий, но обе использовали термин «социализм», говоря о немедленном разрушении большевиками всех элементов социализма. Это неудивительно. Большевики называли свою систему социалистической, эксплуатируя моральный престиж социализма. Запад использовал тот же термин, решая противоположную задачу: опорочить страшившие его либертарианские идеалы, ассоциируя их с большевистскими застенками, подорвать веру народа в возможность достижения социальной справедливости при демократическом контроле за базовыми институтами общества, удовлетворении людских потребностей и соблюдении гражданских прав.

Если социализм — это тирания Ленина и Сталина, то здравомыслящие люди говорят: такое не для меня. А если это единственная альтернатива корпоративному государственному капитализму, то многие подчинятся его авторитарным структурам как единственному разумному выбору.

С крушением советской системы появляется возможность возрождения живой и сильной либертарианской социалистической мысли, которая не могла выдержать доктринальных и репрессивных атак главных властвующих систем. Насколько велика надежда на это, мы не знаем. Но по крайней мере одно препятствие на пути устранено. В этом смысле исчезновение Советского Союза — это скромная победа дела социализма, сходная с разгромом фашистских держав.

СМИ

Как бы они ни назывались — «либеральными», «консервативными», — главные средства массовой информации представляют собой крупные корпорации под властью еще более крупных и переплетенных между собой конгломератов. Подобно другим корпорациям, они сбывают на рынке свой продукт. Рынок образуют рекламодатели — другие бизнесмены. Продукт — это потребитель информации. Для элитарных СМИ, формирующих повестку дня для всех остальных, продуктом служит их относительно привилегированная аудитория.

Итак, крупные корпорации продают состоятельную привилегированную аудиторию другим бизнесам. Неудивительно, что предлагаемая ими картина мира отражает узкие и предвзятые интересы и ценности продавцов, покупателей и продукта.

Это искажение усиливается другими факторами. Менеджеры от культуры (редакторы, ведущие обозреватели и др.) разделяют классовые интересы государственных и бизнес-менеджеров, других привилегированных слоев. Между корпорациями, правительством и прессой регулярно происходит переток сотрудников высокого уровня. Доступ к государственной власти крайне важен для поддержания надлежащего положения на конкурентном рынке; например, «утечки» часто являются обманом со стороны властей и сотрудничающей с ними прессы, делающих вид, что они ни при чем.

Государственные власти в обмен тоже требуют сотрудничества и послушания. У других центров власти есть свои способы наказания за отступление от ортодоксии — от фондового рынка до развитого аппарата поношения и клеветы.

Результат, естественно, бывает разным. Чтобы служить интересам сильных мира сего, пресса должна предлагать более-менее реалистичную картину мира. Иногда играют роль профессиональная честь и честность. Для лучших журналистов типично знание факторов, формирующих продукт СМИ, и они стараются использовать все появляющиеся возможности. В итоге критичное, скептическое чтение материалов прессы позволяет многое узнать.

Пресса представляет собой только часть обширной доктринальной системы; другими ее частями служат специализированные журналы, школы и университеты, академическая наука и др. Но пресса сопровождает нас повсюду, особенно престижная, потому что на ней сосредоточены те, кто критически анализирует идеологию. Расширенная система изучена меньше, так как

хуже поддается систематическому анализу. Но есть основания считать, что она представляет те же интересы, что и пресса. Иное трудно себе представить.

Доктринальная система, продуцирующая при обсуждении врагов так называемую пропаганду, имеет две четкие мишени. Одной является так называемый политический класс — примерно 20 процентов населения с кое-каким образованием, способные к сознательному формулированию своих взглядов и играющие кое-какую роль в принятии решений. Их согласие с доктриной имеет ключевое значение, так как им под силу разрабатывать и осуществлять политику.

Остальные 80 процентов населения — это, по Липпману, «наблюдатели», или «сбитое с толку стадо». Им положено слушаться приказов и не стоять на пути у важных людей. Они и есть мишень воистину МАССОВЫХ средств информации — таблоидов, ситкомов, суперкубков и пр.

Эти секторы доктринальной системы служат для отвлечения непромытых масс и для усиления базовых социальных ценностей: пассивности, покорности властям, всепроникающей алчности и личного преуспеяния, отсутствия переживания за других, страха перед реальными или воображаемыми врагами и т. д. Цель состоит в том, чтобы и дальше сбивать с толку пребывающее в замешательстве стадо. Ему необязательно беспокоиться о событиях в мире. Вообще-то это даже нежелательно: если они увидят слишком много реальности, то могут, чего доброго, вздумать ее изменить!

Это не значит, что пресса не испытывает влияния основной массы населения. Доминирующие институты — политические, экономические и доктринальные — не застрахованы от давления общества. Важную роль может играть независимая (альтернативная) пресса. Не имея (практически, по определению) средств, она наращивает влияние по тому же принципу, что и общественные организации: объединяя людей с ограниченными ресурсами и тем самым повышая эффективность их деятельности, а также их самосознание путем развития взаимодействия. Это и есть та самая демократическая угроза, которой так страшатся властвующие элиты

Будущее

Многое изменилось

Важно признать, что за последние тридцать лет многое изменилось в результате народных движений, организовавшихся, пусть рыхло и хаотично, вокруг таких тем, как гражданские права, мир, феминизм, окружающая среда и другие важные для всех людей вещи.

Сравним администрации Кеннеди и Рейгана, во многом схожие своей политикой и приоритетами. Когда Кеннеди после провала вторжения на Кубу развернул против нее мощную террористическую кампанию, а потом занялся эскалацией смертоносного государственного террора в Южном Вьетнаме, превратив его в откровенную агрессию, это не вызывало серьезного протеста.

Только когда в Индокитай отправились сотни тысяч солдат и весь регион подвергся опустошительному нападению, размах протеста, еще недавно маргинального, стал ощутимым. Совсем не так вышло у Рейгана: стоило его администрации только намекнуть на намерение осуществить прямое вмешательство в Центральной Америке, как вспыхнул масштабный протест, размах которого принудил государственных террористов отказаться от прежних замыслов и прибегнуть к иным способам.

Как ни ликуют лидеры по случаю исцеления от «вьетнамского синдрома», истина им известна. В документе о политике в области национальной безопасности администрации Буша-старшего, просочившемся в прессу в момент сухопутной атаки в Персидском заливе, отмечается: «В случаях, когда США сталкиваются с гораздо более слабым противником (единственным, с которым согласен сразиться истинный государственный муж), он должен быть не просто побежден, а разгромлен решительно и стремительно». Любой другой исход был бы «постыдным» и «сократил бы политическую поддержку», и без того слабую.

Ныне возможность классической интервенции даже не рассматривается. Спектр возможностей сузился до тайного террора, скрываемого от собственного населения, и решительного и стремительного разгрома гораздо более слабых противников — после массированной пропагандистской кампании, изображающей их могучими чудовищами.

Похоже обстоят дела во всех сферах. Взять 1992 год. Если бы пятисотлетие открытия Колумба пришлось на 1962 год, то праздновали бы годовщину освобождения континента. В 1992 году на такой вариант уже нет монополии, и это вызвало истерику у менеджеров от культуры, привычных к почти тоталитарному контролю. Теперь они клевещут насчет «фашистских эксцессов» тех, кто призывает уважать других людей и другие культуры.

Мы наблюдаем теперь больше открытости и понимания, больше скепсиса, больше вопросов к власти.

Разумеется, это обоюдоострые тенденции. Они могут вести к независимости мысли, к организации народа и к давлению, приближающему назревшие институциональные изменения. А могут и стать массовой базой испуганных людей, требующих новых авторитарных вождей. Эти варианты — не тема для спекуляций, они должны побуждать к действиям, поскольку ставки очень велики.

Что в ваших силах

В любой стране есть группка, обладающая истинной властью. Не секрет, кому принадлежит власть в Соединенных Штатах Америки. Она находится в руках людей, принимающих решения о вложении средств: что произведено, что распределяется. Они руководят подбором кадров правительства и планировщиков, определяют общие условия доктринальной системы.

Им требуется тихое, дремлющее население. Следовательно, чтобы сделать их жизнь менее удобной, вы можете, в частности, не быть покорными, не дремать. Для этого существует множество способов. Даже задаваемые вами вопросы могут оказывать большое влияние.

Демонстрации, письма, голосование — все это в зависимости от ситуации очень полезно. Главное — настойчивость и организованность.

Если сходить на демонстрацию, а потом вернуться домой, это уже кое-что, но те, у кого власть, это переживут. Для них невыносимы настойчивое, нарастающее давление, последовательно действующие организации, люди, извлекающие уроки из происходящего и действующие всякий раз все успешнее.

Любая властная система, даже фашистская диктатура, чувствительна к несогласию в обществе. Это тем более верно в отношении США, где у государства, к счастью, не так много сил для принуждения. Во время Вьетнамской войны прямое сопротивление войне оказало огромное влияние, это было той ценой, которую пришлось платить правительству.

Если выборы — всего лишь действо с участием некоей доли населения, раз в два года нажимающей на кнопку, то от них мало толку. Но если организованные граждане отстаивают свою позицию, заставляют своих представителей ее проводить, то выборы приобретают смысл.

На конгрессменов повлиять проще, чем на сенаторов, на сенаторов — проще, чем на президента, который обычно недосягаем. На самом верхнем уровне политикой практически полностью управляют богатые и влиятельные люди, хозяева страны и вершители ее судеб.

Но ваша организованность может достигать таких масштабов, что она повлияет на конгрессменов. Их можно заставить посетить ваш дом, а там на них с упреками набросятся ваши собравшиеся соседи, можно устроить сидячую забастовку у них на рабочем месте — смотря по обстоятельствам. Это может повлиять, и порой влияние оказывается существенным.

Вам доступны инициативные изыскания. Не полагайтесь на традиционные книги по истории и политической науке, беритесь за монографии, написанные специалистами, пробивайтесь к первоисточникам: меморандумам по национальной безопасности и тому подобным документам. Во многих хороших библиотеках есть справочные отделы, где вы сможете все это отыскать. Для этого потребуются кое-какие усилия. Большая часть материалов вам не понадобится, придется перечитать тонны и тонны, прежде чем отыщется что-то стоящее. Но существуют руководства с подсказками, где искать, иногда даже во вторичных источниках вам будут попадаться интригующие ссылки. Они часто истолковываются неверно, но там вы найдете направления дальнейших поисков.

Великой тайны здесь нет, большой интеллектуальной трудности это не составляет. Да, придется потрудиться, но на это в свободное время способен любой. Зато результаты таких поисков могут менять представления других людей. Настоящие исследования всегда представляют собой коллективную деятельность, результаты которой могут серьезно повлиять на рост самосознания и понимания происходящего, привести к серьезным и конструктивным действиям.

Борьба продолжается

Борьба за свободу никогда не прекращается. Народам третьего мира требуется наше сочувствие и понимание, а главное, им нужна наша помощь. Подрывными действиями внутри Соединенных Штатов [так у Н. Хомского. — Примеч. пер.] мы можем помочь им выжить. Их успех в борьбе с насилием, на которое мы их обрекаем, во многом зависит от происходящего у нас в США.

Их отвага поразительна. Мне самому посчастливилось — так как это настоящее счастье! — подсмотреть одним глазком, что значит их отвага, в Юго-Восточной Азии, в Центральной Америке, на оккупированном Западном берегу Иордана. Это волнующий и вдохновляющий опыт, неизменно заставляющий меня вспоминать слова Руссо о европейцах, отказавшихся от свободы и справедливости ради мира и покоя, «которыми они наслаждаются в цепях». Руссо продолжает: «Когда я вижу сонмы нагих дикарей, которые, отвергая европейское сладострастие, терпят голод, пожары, идут на смерть ради одной независимости, я чувствую, что рабам не подобает рассуждать о свободе».

Те, кто считает это просто словами, плохо разбираются в том, что такое мир людей.

И это только часть предстоящей нам задачи. У нас дома растет собственный третий мир. Незаконная власть диктует свои законы в любом уголке общественной, политической, экономической и культурной жизни по всему миру. Впервые в истории человечества мы сталкиваемся с проблемой защиты окружающей среды, чтобы она могла обеспечить человечеству достойное существование. Мы не знаем, хватит ли нам честности и упорства, чтобы решить или хотя бы смягчить такие проблемы, как эти. Но можно не сомневаться, что если мы не приложим усилий, то мир ждет катастрофа

ПРОЦВЕТАЮЩИЕ ЕДИНИЦЫ И БЕСПОКОЙНОЕ МНОЖЕСТВО

Новая глобальная экономика

Корреспондент: Вчера вечером я шел по Брэтгл-стрит в Кембридже, штат Массачусетс. Меня окружали попрошайки, в подъездах домов спали бездомные. Сегодня утром я увидел то же самое, только в большем количестве, на станции метро «Гарвард-сквер». Призрак нищеты и отчаяния все больше угрожает среднему и даже высшему классу. Это уже нельзя игнорировать так, как несколько лет назад, когда проблема лезла в глаза только в определенных кварталах. Это напрямую связано с обнищанием, так сказать, «внутренним третьим миром», самих Соединенных Штатов.

У этого явления несколько причин. Лет двадцать назад в мировом порядке произошла большая перемена, частично символизируемая отменой Ричардом Никсоном послевоенной экономической системы. Он признал упадок доминирования США в глобальной системе и понял, что при новом «трехполюсном» мировом порядке, при усиливающейся роли Японии и Европы, где лидирует Германия, США уже не под силу оставаться мировым банкиром.

Это усилило давление на доходы корпораций в США и, соответственно, привело к наступлению на социальные завоевания. У простых людей отнимали те крохи, которые им доставались раньше. Все должно было идти в карманы богачей.

Кроме того, в мире происходил колоссальный взрыв нерегулируемого капитала. В 1971 году Никсон покончил с Бреттон-Вудской системой, что привело к валютному разрегулированию. Это и ряд других перемен привели к резкому увеличению количества нерегулируемого капитала во всем мире и ускорили так называемую глобализацию, или интернационализацию, экономики.

Нарастает перенос рабочих мест туда, где население подвергается репрессиям и получает низкие зарплаты, что уменьшает возможности роста производительности у нас дома. Зато растут прибыли корпораций. Этого гораздо проще добиться при свободном перетекании капитала благодаря прогрессу в области телекоммуникаций и пр.

У глобализации два важных последствия. В индустриальные страны переносится модель третьего мира. В третьем мире у общества два уровня: на одном сосредоточены избыточные богатства и привилегии, на другом — нищета и отчаяние, все больше отхватывающие ненужное, избыточное население.

Такое разделение углубляется политикой под диктовку Запада. Он навязывает неолиберальную систему «свободного рынка», направляющую ресурсы к богачам и иностранным инвесторам. Предполагается, что кое-что каким-то чудом просочится и вниз, но не скоро, после Второго пришествия.

Подобные процессы происходят по всему индустриальному миру, но больше всего это поражает в трех англоговорящих странах. В 1980-х годах тэтчеровская Англия, рейгановские США и лейбористская Австралия стали воплощать у себя дома те доктрины, которые они проповедовали в третьем мире.

Разумеется, до конца они в этом деле никогда бы не дошли: это слишком навредило бы богачам. Но они заигрывали с самой идеей, заставляя страдать большую часть населения.

Возьмем для примера пресловутый Южный Централ Лос-Анджелеса. Когда-то там работали фабрики. Их перевели в Восточную Европу, Мексику, Индонезию — туда, где можно было оторвать от земли крестьянок. Богачам от этого стало только лучше, им и в третьем мире неплохо живется.

Второе последствие, тоже важное, связано со структурами управления. На протяжении истории они группируются вокруг иных форм власти — в современном мире в основном вокруг власти в экономике. Есть национальная экономика — есть и национальные государства. А теперь, в эпоху интернациональной экономики, происходит переход к интернациональному государству, а это в конечном счете означает интернациональную исполнительную власть.

Бизнес-пресса пишет о становлении «нового имперского века» с «фактическим мировым правительством». У него появляются собственные институты, такие как Международный валютный фонд (МВФ) и Всемирный банк, торговые организации, такие как Североамериканское соглашение о свободной торговле НАФТА и Генеральное соглашение о тарифах и торговле ГАТТ (подробнее об обеих ниже), совещания управляющих, такие как «большая семерка» (Джи-7) богатейших индустриальных стран — США, Канады, Японии, Германии, Британии, Франции и Италии, регулярно собирающаяся для обсуждения экономической политики, и бюрократия ЕЭС.

Понятно, что вся эта структура принятия решений действует, по сути, в интересах транснациональных корпораций, международных банков и др. Одновременно это сокрушительный удар по демократии. Все эти структуры передают принятие решений на управленческий уровень, создавая так называемый «дефицит демократии» — лишенные влияния парламенты и население.

Но это еще далеко не все. Само население не только не знает, что происходит, но и не догадывается о своем неведении. Это приводит, в частности, к отчуждению от институтов власти. Люди чувствуют, что им уже ничего не поможет.

И они правы. Они ведь даже не знают, что происходит на этом удаленном, засекреченном уровне принятия решений. Это настоящий успех в достижении долговременной задачи выхолащивания смысла формальных демократических структур.

* * *

Корр.: На клинтоновской экономической конференции в Лиггл-Роке и на других форумах много говорилось о восстановлении экономики и конкурентоспособности. Политический экономист Г. Альперович писал в «Нью-Йорк таймс», что «предложенное там совершенно не скажется на наших глубоких экономических проблемах. Возможно, мы вступили в длительную и болезненную эру неконтролируемого экономического упадка». Вы согласны?

Я еще не читал отчеты, но лондонская «Файнэншл таймс» с удовольствием пишет о фискальном консерватизме Б. Клинтона и его советников.

Все это серьезные темы. Надо быть осторожнее с терминологией. Когда говорят, что Америка вошла в длительный период упадка, надо уточнить, что подразумевается под Америкой. Если речь о географической зоне Соединенных Штатов, то, уверен, это верно. Обсуждаемая сейчас политика возымеет только косметический эффект. Упадок был и продолжится. Страна все больше становится похожа на общество третьего мира.

Но если говорить об американских корпорациях, то это вряд ли верно. Фактически дело обстоит наоборот: их доля в промышленном производстве, например, остается стабильной или даже растет, тогда как доля самих США уменьшается. Таково автоматическое последствие перевода производства в другие страны.

Пресса не устает сообщать, что «Дженерал моторе» закрывает в Северной Америке 24 завода. Мелким шрифтом добавляется, что концерн открывает новые заводы — в частности, расходует 700 миллионов долларов на высокотехнологичное производство в Восточной Германии. Там свирепствует безработица, и компания может платить тамошним работникам всего 40 процентов того, что платит в Западной Европе, и не задумываться о льготах для рабочей силы.

На первой полосе «Файнэншл таймс» расхваливается этот проект. Ведь компании больше не придется заботиться об «избалованных» западноевропейских рабочих, можно будет подвергать эксплуатации рабочих в Восточной Германии, возвращаемой к ее традиционному статусу страны третьего мира. То же самое происходит в Мексике, Таиланде и т. д.

* * *

Корр.: Рецепт излечения наших экономических проблем один и тот же: «Все исправит рынок». О чудесах свободного рынка трубят столько, что он превращается в миф, «избавление от всех проблем». А как насчет альтернативы?

Необходимо отделить идеологию от практики, ведь в данный момент разговоры о свободном рынке смахивают на шутку. Только идеологи, академические ученые и газетчики считают капитализм жизнеспособным; шестьдесят — семьдесят лет назад, а то и вообще никогда таковым его никто не считал.

Герман Дейли и Роберт Гудланд, экономисты Всемирного банка, недавно опубликовали любопытное исследование. В нем общепринятая экономическая теория — стандарт, предполагающий обоснованность принимаемых решений, — представлена в виде моря свободного рынка и маленьких островков на нем — отдельных фирм. Внутренне эти островки, естественно, не полностью свободны — они подчиняются центральному управлению.

Ладно, это всего лишь островки в море. Нам полагается верить, что эти фирмы мало отличаются от семейных лавочек за углом.

Но Дейли и Гудланд указывают, что теперь острова сравнимы по масштабам с самим морем. Большой процент трансграничных сделок совершается в рамках одной и той же фирмы, поэтому вряд ли они отвечают понятию «торговля». Мы имеем дело с транзакциями, управляемыми из единого центра вполне реальной рукой — крупными корпоративными структурами. К этому надо добавить еще одно обстоятельство: само море не очень похоже на свободную торговлю.

Можно сказать, что альтернатива свободному рынку уже существует: мы часто не полагаемся на рынок, грозящий ущербом мощным интересам. Наша реальная экономическая политика — это сочетание протекционистских, интервенционистских, свободно-рыночных и либеральных мер. Она напрямую обслуживает потребности тех, кто осуществляет социальную политику, то есть богатых и могущественных.

В США, например, государство всегда проводило активную промышленную политику, как и все остальные индустриальные страны. Считается, что система частного предпринимательства может выжить только при широком правительственном вмешательстве. Оно нужно для регулировки разрегулированных рынков и для защиты частного капитала от разрушительного воздействия рыночной системы, для организации общественного финансирования передовых отраслей промышленности и т. д.

Но никто не называл это промышленной политикой, так как на протяжении полувека она пряталась внутри пентагоновской системы. На международной арене Пентагон был силой интервенции, а внутри страны — способом, позволявшим правительству координировать частную экономику, создавать благоприятные условия для крупных корпораций, субсидировать их, направлять поток средств налогоплательщиков на исследования и разработки, формировать гарантированный государством рынок для избыточного производства, выделять передовые отрасли для усиленного развития ит. д. Практически все успешные и процветающие секторы экономики США зависят от такого рода правительственного участия.

* * *

Корр.: Я слышал, как на конференции в Литтл-Роке Б. Клинтон говорил о структурных проблемах и перестройке инфраструктуры. Одна из участниц, Энн Маркузен, экономист из университета Нью-Джерси и автор книги «Демонтаж экономики “холодной войны”», говорила об излишествах пентагоновской системы, ее ошибках и об ущербе, причиненной ею американской экономике. Кажется, возникает какая-никакая дискуссия на эти темы — раньше, насколько я знаю, такого не бывало.

Причина в том, что поддерживать пентагоновскую систему в прежнем виде стало невозможно. Приходится заводить об этом разговор, так как маски сброшены. Теперь очень трудно заставить людей ограничить потребление и притязания, чтобы направить капиталовложения в высокотехнологичные отрасли, как это происходило раньше под предлогом того, что «русские идут».

Итак, система под угрозой. Экономисты и банкиры не первый день указывают на одну из главных причин неспешности происходящего восстановления: неспособность правительства прибегнуть к наращиванию военных расходов со всеми его последствиями — традиционным «выкачивающим» механизмом экономическою стимулирования. Хотя попытки действовать по-старому не прекращаются (по-моему, нынешняя операция в Сомали является как раз такой попыткой пиара для Пентагона), прежние методы утратили эффективность.

Надо учитывать еще один факт. Острие прогресса в технологии промышленности в последнее время поворачивается в другом направлении: от промышленности на основе электроники, как в послевоенный период, к промышленности и коммерции на основе биологии.

От биотехнологии, генной инженерии, селекции семян, создания новых медикаментов (и даже новых видов живых организмов) ожидают превращения в стремительно растущую индустрию с огромными прибылями. В потенциале она гораздо прибыльнее электроники, — фактически, по сравнению с потенциалом биотехнологии (которая может охватывать самые главные составляющие человеческой жизни) электроника выглядит просто как дуновение моды.

Но в таких отраслях участие правительства трудно спрятать под крышу Пентагона. Даже если бы нам по-прежнему «мешали» русские, это было бы неосуществимо.

Две наши политические партии предлагают разные рецепты. Люди вроде Рейгана и Буша-старшего, более фанатичные в смысле идеологии, в некоторой степени зарывают голову в песок и проявляют догматизм. Люди типа Клинтона более современны. В этом одна из причин той поддержки, которую оказал Клинтону крупный бизнес.

Возьмем проблему «инфраструктуры» или «человеческого капитала» — неуклюжий способ сказать о создании людям жизненного минимума и обеспечении им образования. Бизнес-сообщество пришло к пониманию того, что с этим возникли проблемы.

Например, «Уолл-стрит джорнал» десять лет была завзятым адвокатом рейгановских безумств. А теперь там помещают статьи со стенаниями о последствиях — хотя последствиями это не называется.

В частности, большая статья посвящена коллапсу образовательной системы Калифорнии — прискорбном явлении. Бизнесмены Сан-Диего и окрестностей полагались на поддержку штата, то есть на субсидии, получая квалифицированных рабочих, младших менеджеров, специалистов прикладной науки и пр. И вот теперь эта система рухнула.

Причина очевидна: огромные сокращения социальных расходов в федеральном бюджете, налоговые и прочие меры, значительно увеличившие федеральный долг, рост которого «Уолл-стрит джорнал» поддерживала. Теперь бремя помощи выживанию переложено на штаты, а они не способны его нести. Борясь с трудностями, штаты перекладывают их на плечи муниципалитетов, но и те сталкиваются с серьезными проблемами.

То же самое относится и, допустим, к богатому бизнесмену, обитателю зажиточного бостонского пригорода. Ему хочется сесть в свой лимузин и ехать на работу. Но на дороге рытвины. Это нехорошо. Еще ему хочется гулять по городу и ходить в театры, не опасаясь вооруженных нападений.

Бизнесмены жалуются. Они призывают правительство обеспечить их, как и раньше, всем необходимым. Но это означало бы отказ от фанатизма, который уже столько лет проповедует «Уолл-стрит джорнал» и другие органы печати.

Корр.: Разговоры — это одно, а как насчет волшебного ключика? Знают ли они, как быть?

Наверное, знают. Послушать неглупых экономистов, вроде Боба Солоу, выступавших на конференции в Литтл-Роке, так у них с избытком здравых мыслей.

То, что они хотят сделать, открыто осуществляется Японией, Германией, любой нормально функционирующей экономикой: основой для частных прибылей должны служить инициативы правительства. На периферии Японии — например в Южной Корее и на Тайване — мы наблюдаем отход от модели третьего мира и переход к индустриальному обществу через массированное государственное вмешательство.

Там государству хватает сил для контроля не только над профсоюзами, но и над капиталом. В 1980-х годах в Латинской Америке существовала огромная проблема бегства капитала ввиду его открытости международным рынкам. В Южной Корее такой проблемы нет — у них бегство капитала карается смертной казнью. Как и подобает здравомыслящим планировщикам, они используют рыночную систему как способ распределения ресурсов, но только под неустанным, плановым центральным руководством.

США косвенно делали то же самое через систему Пентагона, но такой подход оказался неэффективным. Он все равно больше не сработает, поэтому придется согласиться на открытость. Вопрос только в том, осуществимо ли это. Одна из проблем заключается в том, что колоссальный долг, накопленный за рейгановские годы, — на федеральном, штатном, корпоративном, местном и даже семейном уровне, — чрезвычайно мешает запуску конструктивных программ.

Корр.: Нет денег — вот в чем беда!

Так и есть. Фактически это и было, наверное, одной из целей рейгановской программы заимствований и расходов.

Корр.: Уничтожить капитал?

Вспомните, как лет десять назад уволенный Дэвид Стокман (глава Бюджетного управления в ранние годы президентства Рейгана) давал интервью журналисту Уильяму Грейдеру, специализировавшемуся на экономике. Стокман проболтался, что замысел был в том, чтобы прихлопнуть долгами социальные расходы. На субсидирование богачей деньги всегда найдутся. А вот на помощь матерям с детьми-иждивенцами денег не хватит: все уйдет на других иждивенцев — управляющих корпорациями.

Между прочим, сам по себе долг в цифровом выражении — не такая уж проблема. У нас бывали долги и покрупнее — не в цифровом выражении, а относительно валового национального продукта. Точный размер долга — это отчасти статистическая эквилибристика. Как посчитают, таким он и окажется. В любом случае он не принадлежит к числу неразрешимых проблем.

Вопрос в другом: как поступили с одолженным? Если бы заимствования последних десяти лет пошли на конструктивные цели — например на капиталовложения или на инфраструктуру, — то все мы стали бы гораздо благополучнее. Но заимствования пошли на обогащение богачей: на потребление (а это означает высокий импорт, усугубление торгового дефицита), финансовые манипуляции и спекуляции. Все это для экономики крайне вредно.

Есть еще одна проблема — культурно-идеологическая. Правительство годами полагается на пропагандистскую систему, отрицающую все эти истины. Пусть в других странах правительства вмешиваются в экономику и берут на себя социальные обязательства, а мы — завзятые индивидуалисты. Вот Ай-би-эм ничего и не получает от правительства. То есть получает, и немало, но — через Пентагон.

Пропагандистская система, кроме того, закатывает истерики по поводу налогов, хотя налоги у нас сравнительно невысоки, и бюрократии, препятствующей прибылям, то есть защищающей работника и потребительские интересы. Бюрократы-интеллектуалы, перекачивающие общественные средства предпринимателям и банкирам, никого, конечно, не раздражают.

Пропаганда пропагандой, но население действительно настроено довольно-таки эгоистично — многим недовольно, плохо слушается приказов. Поэтому продать ему государственную промышленную политику будет нелегко. С этими культурными факторами нельзя не считаться.

В Европе существует некий социальный контракт. Ныне он дает трещину, но в его основе всегда лежала мощь профсоюзов, организованность рабочей силы и относительная слабость бизнес-сообщества. В Европе оно по историческим причинам не доминирует так, как у нас. Европейские правительства тоже заботятся прежде всего о частном капитале, но при этом создают систему жизненной безопасности для остального населения. Там вменяемое здравоохранение, разумная система услуг населению и т. д.

У нас всего этого никогда не было, отчасти из-за меньшей организованности трудящихся и большего классового самосознания и преобладания бизнес-сообщества.

Япония добилась близких к Европе результатов благодаря своей авторитарной культуре. Люди делают то, что от них требуют. Им велят умерить потребление — а у них очень низкий стандарт жизни относительно величины средств, — усердно трудиться, и они подчиняются. Здесь такое не пройдет.

Корр.: Создавшаяся экономическая ситуация как будто благоприятствует левым, прогрессивному движению, их конкретным предложениям. Но левые то ли погрязли в междоусобице, толи переживают период реакции, в общем, не действуют на опережение.

Так называемые левые (все движения за мир и справедливость) за последние годы увеличили свою численность. Но их деятельность узко локализована. Они фокусируются на конкретных шагах — и многого добиваются.

Но им недостает ширины охвата и организационной структуры. Объединение вокруг профсоюзов невозможно из-за отмирания последних. Формальной структурой они стали походить на церковные приходы.

Практически не существует функционирующей левой интеллигенции, то есть интеллектуалов как отчетливой группы или класса. Никто не говорит подробно о том, что надо сделать, ораторов вообще стало мало. Классовая борьба последних десятилетий привела к ослаблению народных организаций. Люди разрозненны.

Надо сказать, что актуальные политические проблемы весьма глубоки. Реформы — это всегда хорошо. Хорошо иметь больше денег для голодающих детей. Но есть ряд объективных проблем, которыми нам с вами пришлось бы заняться, окажись мы у руля страны.

На одну из таких проблем администрации Клинтона указывает редакционная статья в одном из последних номеров «Уолл-стрит джорнал». Там говорится о том, что было бы, если бы администрация вдруг отнеслась всерьез к собственной риторике и стала, к примеру, расходовать средства на социальные программы. Это, конечно, маловероятно, но вдруг у кого-нибудь закружится голова, и тогда...

Соединенные Штаты настолько влезли в долги к международному финансовому сообществу, что независимая политика оказалась для них под запретом. Если здесь случится что-то, что придется не по нраву держателям облигаций, урежет их краткосрочную прибыль — скажем, рабочим повысят зарплату, — то они попросту начнут уходить с рынка американских облигаций.

Процентные ставки поползут вверх, экономика покатится под горку, дефицит возрастет. Газета предупреждает: 20-миллиардная программа расходов Клинтона может превратиться в новый 20-миллиардный правительственный долг вследствие даже небольших изменений в купле-продаже облигаций.

Таким образом, даже в такой богатой и сильной стране, как США (самой богатой и сильной из всех), социальная политика оказывается заложницей денежных мешков, своих и зарубежных. Именно эти вопросы требуют решения. Мы стоим перед революционными переменами.

Эта тема вызывает, несомненно, много споров. Спорящие исходят из того, что инвесторы вправе решать, как будут развиваться события. Значит, мы должны их завлекать. Но пока право решать принадлежит инвесторам, больших перемен мы не дождемся.

Это все равно что решать, стоит ли переходить от пропорционального представительства к какому-то еще в подчиненном государству парламенте тоталитарного государства. Кое-что изменится, но толку будет немного.

Пока остается неизменным источник власти, то есть в конечном счете инвестиционные решения, все прочие перемены будут оставаться косметическими и половинчатыми. Если они зайдут слишком далеко, то инвесторы будут вкладывать деньги во что-то другое, и с этим вы ничего не сможете поделать.

Бросить вызов праву инвесторов решать, кому жить, а кому умирать, как жить и как умирать, — значит сделать решительный шаг в направлении идеалов Просвещения и классической либеральной идеи. Это была бы настоящая революция!

Корр.: Давайте поговорим еще об одном факторе. Психологически гораздо проще что-то критиковать, чем выступать с конструктивными предложениями. Тут задействована совсем другая динамика.

Мы видим, что многое делается неправильно. Можно предлагать мелкие изменения. Но будем реалистами: крупные перемены (которые по-настоящему изменят направление развития и помогут преодолеть основные проблемы) потребуют глубокой демократизации общества и экономической системы.

Бизнес или крупная корпорация выстроена изнутри как фашистская система. Власть наверху, сверху вниз идут приказы. Либо ты их выполняешь, либо — на выход.

Концентрация власти в таких структурах означает резкие ограничения в идеологической и политической областях. Полного контроля в них нет, есть резкие ограничения. Это голые факты.

Международная экономика накладывает ограничения иного рода. Этого нельзя не видеть — это истина. Если кто-нибудь сделает над собой усилие и почитает Адама Смита, вместо того чтобы нести о нем всякую чепуху, то окажется, что он подчеркивал классовый характер социальной политики. Он считал необходимым классовый анализ.

Если как следует изучать канон в университете Чикаго (цитадель Милтона Фридмана и других правых экономистов), то нельзя не знать, что Адам Смит клеймил меркантилистскую систему и колониализм, так как выступал за свободу торговли. Но это только половина правды. Другая половина — его мысль, что меркантилистская система и колониализм очень выгодны «торговцам и фабрикантам... главным архитекторам политики», но вредны для народа Англии.

Короче говоря, богачи и аристократия Англии использовали классовую политику себе во благо. Платил за это народ. Смит, будучи интеллектуалом Просвещения, выступал против такого подхода, но он его признавал. Если вы этого не признаете, значит, вы живете в нереальном мире

Кому выгодны НАФТА и ГАТТ?

Корр.: «Смит-Корона», последняя американская компания по производству пишущих машинок, перебирается в Мексику. Вдоль границы протянулся целый коридор «макиладорас» (сборочных предприятий, где низкооплачиваемые рабочие собирают изделия из сделанных в других местах деталей). Люди трудятся за пять долларов в день, терпят невероятное загрязнение среды, токсичные отходы, свинец в воде и пр.

Один из главных стоящих сейчас перед страной вопросов — присоединение к Североамериканскому соглашению о свободной торговле. НАФТА, без сомнения, очень сильно повлияет и на американцев, и на мексиканцев. Можно спорить, каким именно будет это влияние, но то, что оно будет сильным, бесспорно.

Вполне вероятно, что произойдет усиление процесса, который вы только что описали, — оттока производства в Мексику. Власть там принадлежит жестокой репрессивной диктатуре, а это гарантия низкой оплаты труда.

Во время так называемого мексиканского экономического чуда последнего десятилетия зарплаты там снизились на 60 процентов. Гибнут профсоюзные активисты. Если «Форд» хочет нанять сверхдешевую рабочую силу, ему ничего не мешает, никто его не остановит. Загрязнение окружающей среды не контролируется. Отличное место для инвестиций!

Кто-то воображает, что НАФТА, подразумевающее перенос в Мексику высокопроизводительных мощностей, повысит тамошние заработки, даже уравняет их с американскими. Но это вряд ли. Одна из причин — репрессии, не позволяющие рабочим организованно требовать повышения оплаты труда. Другая причина: из-за НАФТА Мексику наводнит продукция индустриального сельского хозяйства из США.

Вся эта продукция — результат субсидирования, и это подорвет мексиканское сельское хозяйство. Наводнение Мексики американской сельскохозяйственной продукцией сгонит с земли примерно 13 миллионов человек. Все они хлынут в города или зоны «макиладорас», а это приведет к дальнейшему падению заработков.

НАФТА скорее всего навредит и американским рабочим. Мы можем потерять сотни тысяч рабочих мест, сам уровень этих рабочих мест может упасть. Больше всего пострадают рабочие латиноамериканского происхождения и чернокожие.

Зато это наверняка окажется Клондайком для инвесторов в США и для их состоятельных коллег в Мексике. Именно они — а также обслуживающие их профессиональные классы — рукоплещут НАФТА.

Корр.: Упорядочат ли НАФТА и ГАТТ отношения между Севером (процветающими индустриальными государствами, главным образом северными) и Югом (бедными, еще не полностью индустриальными государствами, главным образом южными)?

Замысел как раз таков. НАФТА почти наверняка приведет к снижению экологических стандартов. К примеру, корпорации смогут утверждать, что стандарты Агентства по охране окружающей среды США нарушают соглашения о свободной торговле. Это уже происходит в американо-канадской части соглашения. Жизнь резко ухудшится, зато прибыли снова вырастут.

Будет интересно посмотреть, как это станет претворяться в жизнь. Общество понятия не имеет, что происходит. И не может иметь. Ведь НАФТА — это секрет: данное соглашение недоступно для общественности.

В 1974 году конгресс принял Закон о торговле. Он предполагал, что Комитет по труду, опирающийся на профсоюзы, станет анализировать все связанные с торговлей темы и вносить свои предложения. Очевидно, он должен был высказаться и по НАФТА — подписываемому президентом рабочему соглашению.

В августе 1992 года Комитет уведомили, что его доклад должен быть представлен 9 сентября 1992 года. Однако текст соглашения был передан ему только за сутки до истечения назначенного срока. Не то что составить серьезный доклад — членам Комитета даже собраться было уже невозможно.

Речь о консервативных профсоюзных лидерах, не склонных сильно критиковать правительство. Но их доклад получился очень едким. Они написали, что, насколько можно было разобраться за несколько часов, это будет подлинным бедствием для трудящихся, для окружающей среды, для мексиканцев — и щедрым подношением инвесторам.

Комитет указал: сторонники соглашения твердят, что оно не навредило американским рабочим, за исключением разве что неквалифицированных, хотя под их определение «неквалифицированные» попадает 70 процентов рабочей силы. Комитет также указал, что при рьяной защите в соглашении прав собственности права рабочих упоминаются в нем лишь мельком. Комитет осудил презрение к демократии, продемонстрированное нежеланием властей заблаговременно предоставить ему для ознакомления полный текст соглашения.

Так же обстоит дело и с ГАТТ: никто, кроме специалистов, не знает, что там творится. Причем ГАТТ идет гораздо дальше. На этих переговорах большое внимание уделяется так называемым правам на интеллектуальную собственность. Подразумевается защита патентов, а также компьютерных программ, разного рода записей и т. д. Ставится цель гарантировать, чтобы технология будущего оставалась в руках транснациональных корпораций, на которые трудится мировое правительство.

Например, вы стараетесь, чтобы Индия не смогла производить для своего населения лекарства в десять раз дешевле, чем «Мерк фармасьютикалз», имеющая поддержку и субсидии государства. «Мерк» сильно зависит от научных разработок биологических лабораторий университетов, финансируемых за общественный счет, и от многочисленных форм государственного участия.

Корр.: Вы знакомы с деталями этих договоров?

Теперь существует хотя бы теоретическая возможность раздобыть текст. Но я видел только косвенные комментарии, вроде вышеупомянутого доклада и доклада Бюро конгресса по оценке технологий, похожего на предыдущий.

Главное в том, что, даже если мы с вами получим текст, это вряд ли как-то повлияет на американскую демократию. Сколько людей вообще в курсе, что что-то происходит? Доклад Комитета по труду и тот факт, что от него скрывали соглашение, так и остались (насколько я знаю) неведомыми для прессы.

Я только что провел две недели в Европе, где ГАТТ — важная тема для жителей стран Европейского сообщества. Их беспокоит растущий разрыв между решениями исполнительной власти (секретными) и демократическими (хотя бы частично) институтами, например парламентом, все меньше способными влиять на решения, принимаемые на уровне ЕС.

Корр.: Похоже, администрация Клинтона — Гора столкнется с крупным противоречием. Она поддерживает НАФТА и ГАТТ, но одновременно заявляет — хотя бы риторически — о своей приверженности защите окружающей среды и созданию рабочих мест для американцев.

Я сильно удивлюсь, если это противоречие вызовет конфликт. Думаю, вы правильно употребили слово «риторически». Они преданы американским — то есть транснациональным — корпорациям. Они одобрят тот вид, который принимает НАФТА: непреложная защита прав собственности, никакой защиты прав рабочих, методы противодействия охране среды обитания. Это в их интересах. Сомневаюсь, что в администрации вспыхнет конфликт, разве что к этому приведет сильное давление общества.

Продовольствие и «экономические чудеса» третьего мира

Корр.: Поговорим о политэкономии продовольствия, его производстве и распределении, особенно в рамках политики МВФ и Всемирного банка. Эти организации предоставляют займы государствам Юга на очень строгих условиях: те должны развивать рыночную экономику, выплачивать долги в твердой валюте и увеличивать экспорт — например, кофе, чтобы мы могли пить капуччино, или говядины, чтобы мы могли есть гамбургеры, — в ущерб собственному сельскому хозяйству

Вы дали основные штрихи картины. Но любопытно приглядеться к отдельным примерам. Например, к Боливии. Она пережила тяжелые времена, жестоких, прибегавших к репрессиям диктаторов, залезла в долги — весь набор.

Запад (советником выступал ведущий гарвардский эксперт Джеффри Сакс) навязал Боливии правила МВФ: стабилизация национальной валюты, увеличение агроэкспорта, уменьшение производства для внутренних нужд и пр. Это сработало. Цифры, макроэкономическая статистика, выглядели отлично. Валюта стабилизировалась. Долг сократился. ВНП пошел в рост.

Но в бочке меда оказался и деготь. Сильно возросли бедность и число голодающих. Рухнула образовательная система. Самое интересное, что стабилизатором экономики послужил экспорт коки (растения, из которого делают кокаин). По некоторым оценкам, на нее теперь приходится около двух третей боливийского экспорта.

Причина очевидна. Возьмем любого фермера и завалим его страну субсидируемой агропродукцией из США — возможно, по программе «Мир и продовольствие», — чтобы он не мог больше ничего производить или лишился конкурентоспособности. Создадим ситуацию, при которой ему остается одно — выращивать экспортную продукцию. Он не дурак, он знает, какая культура приносит наибольший доход. Это кока.

Конечно, крестьяне выручают за это мало денег, к тому же на них насылает боевые вертолеты американское Управление по борьбе с наркотиками. Зато это хоть какой-то способ выжить. А мир тем временем захлебывается в коке.

Прибыль получают в основном крупные синдикаты и нью-йоркские банки. Никто не знает, сколько миллиардов долларов кокаиновых доходов проходит через нью-йоркские банки и их офшорные филиалы, но мы не ошибемся, если скажем, что много.

Немало перепадает американским химическим компаниям, отправляющим, как известно, на экспорт те самые химикаты, которые используются при производстве кокаина в Латинской Америке. Прибыли текут широким потоком. Вероятно, они служат неплохой инъекцией для американской экономики. Заодно расширяется всемирная наркотическая эпидемия, в том числе здесь, в США.

Вот и все боливийское экономическое чудо. Этот случай — не исключение. Возьмем Чили, еще одно большое экономическое чудо. Уровень бедности вырос там с 20 процентов во времена Сальвадора Альенде (демократически избранного президента-социалиста, убитого в 1973 году при поддержанном США путче) до 40 процентов после «великого чуда». Примерно то же самое можно сказать и о других странах.

Таковы последствия «фундаментализма МВФ» — удачно выбранное определение. Он приводит к катастрофическим результатам повсюду, где применяется. Но с точки зрения самих злоумышленников, успех налицо. При продаже активов можно выручить много денег, поэтому сбежавший из Латинской Америки капитал часто возвращается обратно. Профессионалы и бизнесмены в восторге. А это они строят планы, пишут статьи и т. д.

Теперь те же самые методы применяются в Восточной Европе. Туда отправляются те же самые люди. Дж. Сакс, автор экономического чуда в Боливии, перебрался в Польшу и в Россию, чтобы и там учить тем же самым правилам.

Раздается много похвал экономическому чуду в самих США, потому что события в третьем мире — просто сильно гипертрофированная версия происходящего здесь, у нас. Богатые катаются как сыр в масле, массы бедствуют. Их бедствия меркнут, конечно, по сравнению с невзгодами третьего мира, но структура происходящего одна и та же.

Корр.: С 1985 по 1992 год число голодающих американцев выросло с 20 до 30 миллионов. Тем не менее романист Том Вулф назвал восьмидесятые годы «великими, золотыми мгновениями, небывалыми в истории человечества».

Пару лет назад в городской больнице Бостона — там лечат бедняков, простых бостонцев, это не модная клиника при Гарвардском университете — пришлось создать отделение для недоедающих по примеру лечебных заведений в странах третьего мира.

Настоящее недоедание, тем более голод в США были почти ликвидированы в рамках реализации программ «Великого общества» в 1960-х годах. Но в начале 80-х годов голодающие появились снова, и теперь, согласно последним оценкам, еды сильно не хватает приблизительно 30 миллионам человек.

Зимой положение усугубляется: родителям приходится делать трудный выбор между теплом и едой, и дети умирают, потому что им не хватает даже скудной рисовой похлебки.

Корр.: Организация «Уорлд уотч» называет одним из решений проблемы нехватки еды контроль численности населения. Вы за усилия по ограничению населения?

Прежде всего, еды хватает. Но есть серьезные проблемы с ее распределением. А кроме того, нужны усилия по контролю численности населения. Для этого существует известный способ — подъем экономического уровня.

В индустриальных обществах численность населения резко падает. В некоторых странах едва достигается простое воспроизводство. Возьмем Италию, поздно присоединившуюся к индустриальным странам. Там рождаемость даже ниже уровня простого воспроизводства. Это стандартная ситуация.

Корр.: И еще образование?

Да, образование. И средства контроля рождаемости. Соединенные Штаты сыграли ужасную роль. Теперь мало будет просто финансировать международные просветительские усилия по контролю рождаемости

Фотосессия в Сомали

Корр.: Является ли операция «Возрождение надежды» в Сомали обновлением принципов вмешательства США в мире?

Не думаю, что это можно назвать вмешательством. Скорее это пиар-операция Пентагона.

Поразительно, что в данном случае это было сказано почти открыто. Колин Пауэлл, председатель Комитета начальников штабов, заявил, что это отличная пропаганда вооруженных сил. В редакционной статье «Вашингтон пост» это было названо «золотой жилой» для Пентагона.

Все происходило на глазах у репортеров. Когда Пентагон обзванивает все новостные агентства и главные телеканалы, зовет прессу на такой-то пляж в такой-то час с камерами и объясняет, куда их повернуть, обещая захватывающий десант «морских котиков», то всем понятно, что речь идет о пиаре. Это не поймет только отъявленный глупец.

Лучшее объяснение «вмешательства» дала, по-моему, газета «Файнэншл таймс» в день высадки. Там не было ни слова о Сомали, только о рецессии в США и о причинах медленного восстановления.

В статье цитировались экономисты из инвестиционных фирм и банков, люди, разбирающиеся в экономике. Все они объясняли неспешность восстановления тем, что стандартный метод государственного стимулирования — подкачка через систему Пентагона — ныне отстает от прежних масштабов.

Буш-старший честно объяснил в своем прощальном обращении, почему мы предпочли Боснии Сомали. Ведь в Боснии в нас могли бы стрелять... А в Сомали пришлось иметь дело с бандой подростков. Тридцати тысяч морских пехотинцев должно было хватить за глаза.

Голод был почти преодолен, вооруженные столкновения пошли на убыль. Самое время устроить фотосессию! Скорее всего это поможет, а не навредит сомалийцам, но дело не в них. Они — всего лишь фон для пентагоновского пиара.

Дальше пусть хорошенько потрудится пресса, потому что сомалийская история выглядит не очень привлекательно. США были главной опорой Сиада Барре, этакого клона Саддама Хусейна, начиная с 1978 года по 1990-е. Все это достаточно свежо. Барре рвал страну на части. Он уничтожил гражданские и социальные структуры, фактически, заложил основу для нынешних событий и, по сведениям «Эфрикан уотч» (группа мониторинга гражданских прав, базирующаяся в Вашингтоне), уничтожил 50 или 60 тысяч человек. Но США его поддерживали — возможно. Верные ему силы получали поддержку через Кению, находящуюся под американским влиянием.

США находились в Сомали не просто так: их военные базы в этой стране служат частью системы, нацеленной на регион Персидского залива. Однако я сомневаюсь, что в данный момент это так уж важно. Есть более безопасные базы и более стабильные участки. Что сейчас нужно, нужно отчаянно — это найти способ избежать уменьшения бюджета Пентагона.

Когда пресса и комментаторы говорят, что у США там нет интересов, то это узкий и обманчивый подход. Поддержание пентагоновской системы — вот главный интерес американской экономики.

Корр.: В «Белой книге ВМС и морской пехоты» за сентябрь 1992 года говорилось о смещении военного фокуса с глобальных угроз на «региональные вызовы и возможности», включая «гуманитарную помощь и усилия по национальному становлению в третьем мире».

Это всегда служило прикрытием, военный же бюджет всегда формировался с расчетом на интервенцию. Фактически даже стратегические ядерные силы имели интервенционистское предназначение.

США — мировая держава. В отличие от Советского Союза, прибегавшего к интервенциям по периметру своих границ, где он обладал преобладающим превосходством в конвенциональном оружии, США осуществляли интервенции повсюду: в Юго-Восточной Азии, на Ближнем Востоке — там, где они таким превосходством не обладали. Для этого США нуждались в силах устрашения, чтобы никто не вздумал встать у них на пути.

Отсюда и «ядерный зонтик» — отпугивающее всех мощное стратегическое оружие, позволяющее использовать конвенциональные силы как инструмент политической власти. Фактически почти вся военная система — в ее военном, а не экономическом аспекте — была нацелена на интервенцию. Прикрытием этому часто служило «государственное строительство». Во Вьетнаме, в Центральной Америке — повсюду мы осуществляем «гуманитарные» миссии.

Поэтому, когда в документах морской пехоты пишут о нашей новой миссии, «гуманитарном национальном становлении», это просто старый камуфляж. Просто теперь это надо больше выпячивать, ведь традиционный предлог — конфликт с русскими — отпал, а все остальное осталось тем же, каким было всегда.

Корр.: Как действия вооруженных сил США в Сомали влияют на гражданское общество? Один из официальных представителей вооруженных сил США сравнил Сомали с Додж-Сити, а морских пехотинцев с шерифом¹. Что произойдет, когда шериф покинет город?

Сразу скажу: это сравнение для Сомали не годится. Самое поразительное в этой интервенции то, что сама Сомали здесь ни при чем. В планировании операции не участвовал никто, кто хотя бы что-то знал об этой стране, взаимодействие с сомалийцами пока что, насколько известно, отсутствует.

С момента высадки морские пехотинцы имеют дело только с так называемыми полевыми командирами — самыми отъявленными бандитами в стране. Но Сомали — это СТРАНА. Есть люди, знающие ее и болеющие за нее, только здесь их голос не слышен.

На слуху имя сомалийки Ракии Омар, исполнительного директора «Эфрикан уотч». До интервенции на ней лежала вся тяжесть работы по отслеживанию соблюдения гражданских прав. Она решительно выступила против интервенции, за что была изгнана из «Эфрикан уотч».

Известно также имя ее коллеги Алекса де Вааля, покинувшего «Эфрикан уотч» в знак протеста против ее изгнания. Он не только активист гражданских прав, но и серьезный ученый, специалист по региону, автор множества статей и книги о голоде в Судане, изданной в «Оксфорд юниверсити пресс». Он хорошо знаком не только с Сомали, но и со всем регионом. Есть и другие эксперты. Та картина, которую рисуют они, сильно отличается от того, что нам здесь показывают.

Главным районом злодеяний Сиада Барре был север Сомали, бывшая британская колония. Там стали было зализывать раны после поддержанного США нападения и были уже неплохо организованы (хотя помощь и там не помешала бы). Зарождалось гражданское общество — довольно традиционное, основанное на авторитете старейшин, но включающее и новые группы. Например, кризис способствовал появлению женских организаций.

И все же настоящий кризис разразился на юге страны. Отчасти он был спровоцирован генералом Мохаммедом Герси, получающим поддержку из Кении. Герси, известный как Морган, приходится С. Барре зятем. Его силы, а также силы генерала Мохаммеда Фараха Айдида и Али Махди творили самые жуткие зверства. Это привело к серьезному конфликту: людям пришлось взяться за оружие, чтобы выжить. Поднялась волна мародерства, подростки стали сбиваться в банды.

К сентябрю — октябрю 1992 года ситуация и в этом районе стала выправляться. При крайней некомпетентности таких структур, как «Ю.С. КЭЙА», и операций ООН эффективно действовали другие: Международный

Красный Крест, «Спасем детей», более мелкие группы («Американский комитет по обеспечению дружеских связей», «Острэлиэн кэйа»).

К началу ноября 80-90 процентов переправляемой ими помощи попадало по назначению, к концу ноября эта цифра выросла до 95 процентов. Причина успеха состояла в сотрудничестве с возрождавшимся сомалийским обществом. В этом южном краю, пережившем насилие и голод, жизнь налаживалась, как и на севере.

Немалая заслуга принадлежит посланнику ООН алжирцу Мохаммеду Сахнуну, добившемуся большого уважения сторон и немалых успехов. Он сотрудничал с традиционными старейшинами и с формирующимися гражданскими группами, особенно женскими. Под его началом и по его инициативе они активно объединялись.

Но в октябре Генсек ООН Бутрос-Гали уволил Сахнуна за публичную критику некомпетентности и коррумпированности ооновских служб. Алжирца заменили иракцем, добившимся весьма мало.

По официальной версии, решение об американской интервенции было принято в конце ноября, когда Джордж Буш-старший увидел по телевизору душераздирающие сцены. На самом деле еще в начале ноября американские репортеры видели в Байдоа офицеров морской пехоты в штатском: те проводили рекогносцировку на местности, планируя размещение своей базы.

Время было выбрано с умом. Самое тяжелое время кризиса миновало, общество восстанавливалось, доставка продовольствия была гарантирована. Тридцати тысячам военнослужащих предстояла короткая операция. Больших боев не ожидалось, так как боевые действия и так начали стихать. На Додж-Сити это не очень походило. Буш провел фотосессию и предоставил другим решать неизбежные проблемы. Судьба сомалийцев никого не волновала.

У нас за спиной долгая череда и неудачных операций. Взять хотя бы Гренаду. Это была гуманитарная интервенция. Мы собирались спасти народ от трагедии и превратить остров, говоря словами Рейгана, в «выставку демократии», «выставку капитализма».

На остров хлынула американская помощь. В пересчете надушу населения Гренада получила за год помощи больше всех в мире, почти как Израиль, но тот относится к другой категории. Однако все завершилось полной неудачей.

Общество претерпело коллапс. Действует только отмывание денег, вырученных от сбыта наркотиков. Но об этом ничего не слышно. Телекамеры было велено развернуть в другую сторону.

Славянин на славянина

Корр.: Прокомментируйте события в бывшей Югославии, представляющие собой самую большую вспышку насилия в Европе за пятьдесят лет: десятки тысяч убитых, сотни тысяч беженцев. Это не за тридевять земель, не Восточный Тимор, а Европа.

В некотором смысле там произошло то, на что напрашивались британские и американские правые. С 1940-х годов их не устраивало, что Запад стал помогать Тито и его партизанам, а не Михайловичу с его четниками и не хорватским антикоммунистам, в том числе усташам — настоящим нацистам. Четники тоже заигрывали с нацистами и пытались одолеть партизан.

Победа партизан привела к установлению коммунистической диктатуры, но одновременно страна приобрела федеральное устройство. Благодаря этому стихло межэтническое насилие, сопровождавшее взаимную ненависть, появилась основа для функционирующего общества, в котором у каждой составной части была своя роль. Мы, собственно, вернулись в 1940-е годы, только без партизан.

Сербия — наследница четников и их идеологии. Хорватия — наследница усташей и их идеологии (не такой свирепой, как нацистский оригинал, но похожей на него). Возможно, те и другие делают сейчас многое из того, что сделали бы раньше, не победи партизаны.

Разумеется, лидеры тех и других — выходцы из коммунистической партии, но так получилось потому, что в этом регионе каждый мерзавец оказывался частью правящего аппарата. Ельцин тоже был коммунистическим боссом.

Интересно, что правые на Западе — во всяком случае, наиболее откровенные из них — оправдывают происходящее. Например, Нора Белофф — правый британский комментатор, специализирующийся на Югославии, — написала письмо в «Экономист» с осуждением тех, кто клеймит боснийских сербов. Она говорит, что виноваты мусульмане, отказывающиеся сосуществовать с сербами, а те просто вынуждены обороняться.

Она — давняя сторонница четников, поэтому для нее логично продолжать поддерживать творимое ими насилие. Но есть, конечно, еще один фактор — она крайняя сионистка, и участие в конфликте мусульман автоматически делает виноватыми их.

Корр.: По мнению некоторых, как союзникам следовало бы разбомбить железную дорогу в Освенцим, чтобы предотвратить гибель множества людей в лагерях смерти, так и теперь нам следует бомбить сербские артиллерийские позиции вокруг Сараево, держащие город в осаде. Вы бы посоветовали прибегнуть к силе?

Сейчас много спорят о том, насколько велик был бы эффект от бомбардировки железнодорожной линии на Освенцим. Но если отвлечься от этого, то мне представляется, что продуманная угроза и применение силы, но не западными державами, а какой-то международной или многонациональной группировкой на ранней стадии могли бы частично или даже полностью предотвратить насилие. Не знаю, поможет ли это теперь.

Если бы можно было прекратить обстрелы Сараево угрозами разбомбить артиллерийские позиции (или даже претворением угроз в жизнь), то, думаю, это можно было бы оправдать. Но тут есть большое «если». Это не только моральный вопрос, надо думать о последствиях, а они могут оказаться неоднозначными.

Что, если на Балканах вспыхнет большая война? В нее могли бы вмешаться консервативные вооруженные силы России. Они и так уже поддерживают славянских братьев в Сербии. Возможно их массированное участие. (Такова традиция. Почитайте Толстого, он пишет о походе русских на юг ради спасения братьев-славян. Теперь все это может повториться.)

В этом случае нельзя будет не вспомнить о ядерном оружии и об опасности его применения. Вполне возможно, что удар по сербам, чувствующим себя обиженной стороной, может спровоцировать более агрессивные действия в населенном албанцами Косове. Это может перерасти в полномасштабную войну с участием Греции и Турции. Так что все не так просто.

Представим также, что боснийские сербы при поддержке собственно Сербии и даже, возможно, других славянских областей начнут партизанскую войну. Западные военные «эксперты» уже прикинули, что для поддержания относительного порядка в этом районе потребовалось бы тысяч сто войск. Хорошо, если так...

Поэтому нельзя не задаваться вопросами о последствиях. Казалось бы, простое дело — разбомбить сербские артиллерийские позиции, но надо еще задуматься, сколько людей в итоге расстанутся с жизнью. Это не так просто.

Корр.: Желько Ражнатович, известный как Аркан, разыскиваемый за ограбление банка в Швеции, в декабре 1992 года избран в сербский парламент. Его ополчение, «Тигры», обвиняется в убийствах гражданских лиц в Боснии. Он входит в список возможных военных преступников, составленный Госдепартаментом США. Аркан отвергает обвинения и говорит: «В США есть много людей, которых я мог бы включить в свой список военных преступников».

Совершенно верно. По стандартам Нюрнбергского процесса многих на Западе можно зачислять в военные преступники. Мягко говоря, это не отпускает им грехов.

Избранная страна

Корр.: Условия американо-израильского союза претерпели изменения, но являются ли они стратегическими?

Никаких существенных, структурных изменений не происходит. Просто дополнительно возросла способность Израиля служить американским интересам, во всяком случае, на короткую перспективу.

Администрация Клинтона ясно заявляет о своем намерении продолжать крайний произраильский курс администрации Буша. Недаром главой Ближневосточного отдела в Совете Национальной Безопасности назначен Мартин Индик, выходец из Американо-израильского комитета по общественным делам (главной в США произраильской лоббистской группы).

Он также возглавлял мошенническую организацию — вашингтонский Институт Ближнего Востока. Журналисты, желающие распространять израильскую пропаганду, но под видом «объективности», цитируют людей оттуда, высказывающих то, что хотят сказать они сами.

Соединенные Штаты всегда возлагали на так называемые мирные переговоры единственную большую надежду: что традиционный негласный союз между Израилем и семейными диктатурами в государствах Персидского залива каким-то образом укрепится. И надежда эта небеспочвенна.

Однако существует большая проблема. Планы Израиля присоединить к себе часть оккупированных территорий, никогда не менявшиеся, наталкиваются на объективные трудности. Израиль всегда надеялся, что рано или поздно он сумеет изгнать большую часть палестинского населения.

Для ускорения этого предпринимаются различные шаги. Одной из причин создания Израилем образовательной структуры на Западном берегу была надежда на то, что образованным людям захочется уехать оттуда из-за отсутствия шансов на трудоустройство.

Это долго срабатывало, многих удалось побудить к отъезду, но население все равно растет, и это чревато новыми сложностями, так как Израиль намерен забрать воду и плодородные земли, а сделать это будет непросто.

Корр.: Как Израиль реагирует на двадцать с лишним резолюций Совета Безопасности ООН, осуждающих его политику?

В этом смысле он вне конкуренции.

Корр.: Никаких санкций, никакого принуждения?

Ничего похожего. Возьмем наугад одну резолюцию — номер 425 от 10 марта 1978 года. Она призывала Израиль к немедленному и безусловному выводу войск из Южного Ливана. Но Израиль и поныне там, хотя требование было повторено правительством самого Ливана в феврале 1991 года, когда на первый план вышел Ирак.

США заблокируют любую попытку что-то изменить. На большинство многочисленных резолюций Совета Безопасности (СБ), осуждающих израильскую агрессию и беззаконие, США наложили вето.

Вспомним вторжение в Ливан в 1982 году. Сначала США вместе с СБ ООН осуждали Израиль. Но уже через несколько дней США наложили вето на важную резолюцию СБ, призывавшую все стороны отвести войска и прекратить бои. Позже вето было наложено на другую подобную резолюцию.

Корр.: Но США присоединились к нескольким последним резолюциям ООН.

Присоединиться присоединились, но полностью их выхолостили. Ключевой вопрос в следующем: предпринимают ли США хотя бы что-нибудь? Например, США поддержали резолюцию СБ ООН, осуждающую аннексию Голанских высот. Но когда пришло время что-то предпринять, они пальцем не пошевелили.

Корр.: Международное право имеет приоритет над национальным, но Израиль говорит, что эти резолюции неприменимы. Как это понять?

Международное право точно так же неприменимо к Соединенным Штатам, осужденным Международным судом. Государства поступают по своему усмотрению — хотя мелким государствам приходится, конечно, проявлять покладистость.

Израиль — не мелкое государство, а придаток мировой сверхдержавы, поэтому он делает то, что ему позволяют делать США. США говорят: можете не выполнять эти резолюции, поэтому они остаются пустым звуком, точно так же как и те, в которых осуждаются сами США.

Осудить США Совету Безопасности никогда не удастся — они наложат на такую резолюцию свое вето. Возьмем вторжение в Панаму. США наложили вето на обе резолюции Совбеза ООН, осуждавшие их за это вторжение.

Совет Безопасности ООН неоднократно пытался принимать резолюции, осуждавшие США. Они непременно прошли бы, если бы относились к беззащитным странам. Генеральная Ассамблея принимает антиамериканские резолюции одну за другой, но что толку, это же просто рекомендации.

Корр.: Вспоминается разговор с Моной Ришмави, адвокатом организации защиты гражданских прав «Аль-Хак» в Рамалле, на Западном берегу. Она говорит, что никогда не знает, каким законом воспользуется в суде израильский обвинитель: чрезвычайным законодательством Британского мандата, иорданским, израильским, османским...

Или взглянем на их собственные законы. Там существуют административные правила, которые никогда не публиковались. Любой палестинский юрист скажет вам, что законность на оккупированных территориях — дурная шутка. Закона там нет — одна грубая власть.

Большинство обвинительных приговоров выносится на основании признаний подсудимых, хотя всем известно, как достигается признание. Через шестнадцать лет после приговора одного друза, ветерана израильской армии, признали невиновным. Разразился скандал.

После расследования Верховный суд постановил, что на протяжении шестнадцати лет секретные службы занимались обманом. Секретные службы прибегают к пыткам — это общеизвестно, но на суде говорят, что такого не бывает.

Тот факт, что они лгали Верховному суду, наделал шуму. Что это за демократия, если ложь звучит даже в Верховном суде? Сами факты пыток большого волнения не вызвали — про них и так все всегда знали.

«Эмнести интернэшнл» в 1977 году интервьюировала в Лондоне судью Верховного суда Моше Эциони. Его попросили объяснить, откуда берется такой большой процент признаний арабов. «Такова их натура», — последовал ответ.

Такова и израильская законность на оккупированных территориях.

Корр.: Что за оруэлловские термины: «зона безопасности», «буферная зона»?

В Южном Ливане? Это израильская терминология, так он называет это в прессе.

Израиль вторгся в Южный Ливан в 1978 году в рамках осуществления кемп-дэвидских соглашений. С самого начала было очевидно, к каким последствиям приведут эти соглашения, а именно к развязыванию Израилю рук для нападения на Ливан и для аннексии оккупированных территорий из-за того, что Египет перестал служить сдерживающей силой.

Оккупировать и удерживать Южный Ливан Израилю помогли его приспешники. В то время эту роль исполняла милиция майора Саада Хаддада, по сути, израильские наемники. Тогда была принята резолюция Совета Безопасности № 425.

К вторжению Израиля в Ливан в 1982 году привела серия приграничных столкновений, спровоцированных самим Израилем. Организация освобождения Палестины тщательно соблюдала соглашение о прекращении огня, достигнутое при участии США, и не нарушала границу. Зато Израиль совершал тысячи провокаций, включая обстрелы гражданских позиций, пытаясь спровоцировать ООП на ответные действия и тем самым обеспечить Израилю повод для вторжения.

Любопытно, как этот период реконструировала американская журналистика. Остались одни россказни об обстрелах израильских поселений, плохо отражавшие реальность. О том годе, который предшествовал вторжению 1982 года, правды не говорилось вовсе.

А правда состояла в том, что Израиль прибегал к обстрелам и к нарушениям границы, а ООП не отвечала на провокации. Фактически ООП пыталась вести дело к договорному урегулированию. Правда о предыдущих годах тоже имела совсем небольшое сходство со стандартной картиной, что я неоднократно доказывал документами, но, конечно, без всякой пользы.

О том, что происходило после вторжения Израиля в Ливан, известно. Оккупантов выдавили те, кого они называют «террористами», — люди, отказывающиеся от покорности и берущиеся за оружие. Израиль умудрился разбудить фундаменталистское сопротивление и не сумел его обуздать. Поэтому ему пришлось уйти.

Но израильтяне оставили за собой южный сектор, названный ими «зоной безопасности», хотя нет никаких оснований считать, что это имеет к безопасности какое-то отношение. Это просто израильский плацдарм в Ливане. Теперь там хозяйничает наемническая «армия Южного Ливана», опирающаяся на израильские войска. Она ведет себя очень жестоко, истязая своих противников в страшных пыточных камерах.

Всех подробностей мы не знаем, потому что ни Красный Крест, ни кто-либо еще не могут проводить там инспекций. Однако правозащитные группы, журналисты, другие люди проводили расследования. Независимые источники — выбравшиеся оттуда люди, израильтяне — дружно свидетельствуют о творимых жестокостях. Один израильский солдат даже покончил с собой, не вынеся происходящего. Другие военнослужащие описывали это в ивритоязычной прессе.

Главный лагерь называется Ансар. Он расположен в городке Хиам. В 1978 году милиция Хаддама устроила там бойню на глазах у израильтян. Перед этим те годами бомбили эти места, изгнав большую часть населения. Лагерь предназначен главным образом для ливанцев, отказывающихся сотрудничать с «армией Южного Ливана».

Такова «зона безопасности».

Корр.: Израиль отправлял депортированных людей в Ливан в 1970-х и в 1980-х годах. Что изменилось? Почему теперь Ливан отказывается принять депортированных?

Дело не в его отказе. Если бы Израиль переправил депортируемых на вертолете в окрестности Сидона, то Ливан не смог бы отказаться. Но в этот раз Израиль, по-моему, допустил тактическую ошибку. Депортация 415 палестинцев в декабре 1992 года создает для него крупные проблемы.

Согласно израильской прессе, массовые депортации проводились наобум, будучи грубой формой коллективного наказания. Я читал в «Гаарец» (ведущая левая израильская газета), что Шабак (тайная полиция) допустил утечку всего о шести людях, представлявших угрозу безопасности, и добавил седьмое имя, когда лейбористское правительство Рабина потребовало большей цифры. Остальных четыреста с лишним приписало само правительство Рабина без всяких разведывательных данных.

Таким образом, нет оснований причислять депортированных к активистам «Хамас» (движение исламских фундаменталистов). Например, был целиком депортирован целый факультет одного исламского университета. Стараются депортировать в основном интеллигенцию, активистов программ социальной помощи и др.

Но переселить большую группу людей в горы Южного Ливана, где зимой холодно, а летом удушливая жара, — акция, которая будет неважно выглядеть на телеэкранах. А значение имеет только это. Значит, Израилю не избежать проблем, ведь он не пустит этих людей обратно, если на него не надавить.

Корр.: Стивен Соларц (бывший конгрессмен-демократ от Бруклина) говорил по Би-би-си о двойных стандартах: из Саудовской Аравии высылают 700 тысяч йеменцев, и все молчат (это правда). Из сектора Газа и с Западного берега высылают 415 палестинцев — и поднимается крик.

Сталинисты говорили то же самое: «Мы сослали Сахарова — и поднялся крик. А как насчет чужих злодейств? Что хуже?» Всегда можно найти еще более отъявленного злодея, чем ты сам. Почему бы этими поисками не заняться самому клоуну-сталинисту Соларцу?

И разница, кстати, имеется: йеменцев высылали В ИХ страну, а палестинцев — ИЗ ИХ страны! Как заговорил бы Соларц, если бы все молчали, когда его со всей семьей отправляли бы на жительство в мексиканскую пустыню?

Корр.: Отношение Израиля к «Хамас» с годами меняется. Разве он его в свое время не поддерживал?

Не только поддерживал, но и старался его организовать и стимулировать. Израиль финансировал исламских фундаменталистов в ранние годы Первой интифады (восстание израильских палестинцев против израильского правительства). Когда в каком-нибудь университете на Западном берегу вспыхивала стачка, израильская армия прибегала для ее подавления к услугам исламских фундаменталистов.

Шейха Ясина, безумного антисемита из сектора Газа и лидера исламских фундаменталистов, долго охраняли. Он им нравился. Он говорил: «Перебьем всех евреев!» Это стандартное отношение, коренящееся в истории. Семьдесят лет назад Хаим Вейцман говорил: «Для нас опасны умеренные арабы, а не арабские экстремисты».

То же самое с вторжением в Ливан. Израиль хотел разгромить ООП, потому что она, светская и националистическая, призывала к переговорам и к дипломатическому решению. Это, а не террористы воспринималось как угроза. Израильские комментаторы с самого начала были на этот счет откровенны.

Израиль упорно совершает одну и ту же ошибку с одними и теми же предсказуемыми результатами. Они вошли в Ливан, чтобы покончить с угрозой умеренности, а получили «Хезболлу» (фундаменталисты, поддерживаемые Ираном). На Западном берегу они тоже собирались покончить с умеренной угрозой — с людьми, стремившимися к политическому урегулированию.

И получили «Хамас», устраивающий партизанские нападения на силы безопасности Израиля.

Важно признать, что секретные службы оказываются совершенно некомпетентными, когда занимаются людьми и политикой. Разведывательные структуры совершают поразительнейшие ошибки — совсем как академическая наука.

В ситуации оккупации или господства оккупант, господствующая сила, должен иметь оправдание своих действий. Для этого существует единственный способ — стать расистом. Жертву необходимо сделать виноватой. Но, превращаясь в обороняющегося неистового расиста, вы утрачиваете способность понимать происходящее.

То же самое было с США в Индокитае. Полное непонимание — существуют документы с поразительными примерами этого. В эту же самую ловушку попадает ФБР: оно совершает невероятные ошибки по тем же самым причинам.

Корр.: В письме в «Нью-Йорк таймс» директор Антидиффамационной лиги, основанной в 1913 году еврейской организацией «Бней-Брита» для борьбы с антисемитизмом, Абрахам Фоксман пишет, что правительство Рабина с момента прихода к власти «открыто демонстрирует свою приверженность мирному процессу». «Израилю меньше всех нужно доказывать свое желание жить в мире». Чего добилось лейбористское правительство Рабина?

Совершенно верно, Израиль жаждет мира. Гитлер тоже хотел мира. Мира хотят все. Вопрос только в том, на каких условиях.

Правительство Рабина, как и предсказывали, усилило репрессии на оккупированных территориях. Совсем недавно я беседовал с женщиной, уже два года занимающейся правозащитной деятельностью в секторе Газа. Она повторяет то же самое, что можно услышать от любого, у кого есть мозги: с приходом Рабина стало труднее. У него железная рука.

«Ликуд» (главная правая партия Израиля) действует на территориях не так жестко, как «Партия труда». При Бегине пытки и коллективные наказания прекратились. При Шароне стало хуже, при Бегине — лучше. Когда «Партия труда» вернулась к власти в 1984 году, пытки и коллективные наказания возобновились, а потом вспыхнула интифада.

В феврале 1989 года Рабин заявил группе лидеров организации «Мир сейчас», что переговоры с ООП не имеют смысла и что он собирается раздавить палестинцев силой. Они будут сломлены и раздавлены, заверил он.

Корр.: Этого не произошло.

Произошло. Интифада стихла, но Рабин своим насилием снова ее раздул. Он продолжает политику создания поселений на оккупированных территориях, что предсказывали все самостоятельные и проницательные люди. Несмотря на широкую рекламу приостановки поселенческой деятельности, с самого начала было ясно, что это только видимость. Фоксману это известно. Уверен, он читает израильскую прессу.

Рабин остановил самые экстремальные, безумные планы Шарона. Шарон строил дома повсюду, даже там, куда никто не собирался ехать, и страна не могла этого финансировать. Поэтому Рабин вернулся к более рациональной программе создания поселений. Думаю, сейчас строится 11 тысяч новых квартир.

У лейбористов политика всегда рациональнее, чем у «Ликуда», и это одна из причин, почему США всегда предпочитали их. Они делают примерно то же самое, что «Ликуд», только тише, без фанфар. Они умереннее, лучше соответствуют нормам западного лицемерия. К тому же они реалистичнее. Вместо семи больших поселенческих зон они довольствуются четырьмя.

Но цель остается той же самой: разместить поселения так, чтобы раздробить область проживания палестинцев. Еврейские поселения будут связаны сетью шоссейных дорог, которые окружат арабские деревушки в горах. Это делается для того, чтобы никакая местная автономия не смогла перерасти в нормальное самоуправление. Все это продолжается, и финансируют все, конечно, США.

Корр.: Критики палестинского движения указывают на так называемую интифаду — междоусобицу палестинцев — как на фактор, оправдывающий власть Израиля и делегитимизирующий палестинские чаяния.

Давайте вспомним сионистское движение: евреи тоже убивали друг друга. Гибли коллаборационисты, предатели и принятые за таковых. Причем происходило это не в жестких условиях оккупации, в которых находится Палестина. Многие израильтяне подчеркивают, что британцы не были ангелами, но по сравнению с самими израильтянами они были джентльменами.

Армия обороны на основе «Партии труда», «Хагана», имела свои пыточные застенки и своих палачей. Я изучал официальную историю «Хаганы», там черным по белому написано о первом совершенном ими убийстве.

Дело было в 1921 году. Голландского еврея Якоба Де Хаана приговорили к смерти за попытки контактов с местными палестинцами в целях изучения возможности примирения между ними и новыми еврейскими поселенцами. Считается, что убила его женщина, будущая жена первого президента Израиля. Еще говорят, что причиной убийства стал гомосексуализм Хаана.

Ицхак Шамир стал главарем банды «Штерн», убив другого претендента на главенство в ней. Почему-то он его невзлюбил. Они с Шамиром отправились на прогулку по пляжу, с которой Шамир вернулся один. Все знали, что Шамир убил своего соперника.

Саморазрушение интифады началось под колоссальным давлением, пошли неконтролируемые убийства, сведение старых счетов, бандиты убивали любого, кто попадался им на глаза. Сначала интифада отличалась дисциплинированностью, но все кончилось вакханалией смертей, а это Израиль любит. Смотрите, что такое арабы!

Корр.: Опасное соседство.

Действительно. А они делают его еще опаснее.

Ганди, ненасилие и Индия

Корр.: Никогда не слышал, чтобы вы говорили о Ганди. Оруэлл писал о нем, что «по сравнению с другими ведущими политическими фигурами нашего времени он сумел оставить после себя запах чистоты». Как вы относитесь к Махатме?

Чтобы сказать, что он сделал и чего достиг, надо проделать надлежащий анализ. Было много положительного — например его внимание к развитию деревень, взаимопомощи, коммунальным проектам. Для Индии это было бы очень здоровым развитием. Подразумевавшаяся им модель развития была бы успешнее и человечнее, чем принятая сталинистская (с упором на развитие тяжелой промышленности и т. д.).

Но есть еще его проповедь ненасилия. Разумеется, все за ненасилие, а не за насилие, но при каких условиях и когда? Это что, абсолютный принцип?