Как устроен мир

Корр.: Знаете, что он сказал в 1938 году Льюису Фишеру о немецких евреях? Что им следовало бы совершить коллективное самоубийство, потому что это «подняло бы мир и народ Германии против гитлеровского насилия».

Это было тактическое, а не принципиальное предложение. Он же не говорил о радостном марше в газовые камеры, потому что этого требует доктрина ненасилия. Он говорит: «Если вы так поступите, вам же будет лучше».

Если видеть разницу между его предложением и темой количества спасенных, то можно предположить, что это всколыхнуло бы мир сильнее, чем учиненная нацистами бойня. Лично я в это не верю, но это не исключено. С другой стороны, при тех плачевных и позорных обстоятельствах у европейских евреев все равно не было других возможностей.

Корр.: Оруэлл писал также, что после войны Ганди оправдывал свою позицию, говоря: «Евреев все равно перебили бы, а так их гибель была бы по крайней мере не напрасной».

И это тактика, а не принцип. Можно задаться вопросом, какими оказались бы последствия осуществления его предложения. Это все гадание на кофейной гуще. Но тогда, конечно, такие рекомендации выглядели абсурдно.

Ему следовало бы подчеркнуть другое: «Смотрите, беспомощных людей гонят на убой, и они бессильны что-либо сделать. Другие должны не дать разразиться бойне». А совет, каким образом им принять смерть, не слишком вдохновлял — это если выразиться совсем мягко.

То же самое можно сказать по массе других поводов. Например, пытки и убийства на Гаити. Почему бы не сказать гаитянцам: «Вам надо поступать так: самим идти навстречу убийцам и класть головы под их топоры — тогда, быть может, это кто-то заметит...» Предположим.

Но куда полезнее сказать людям, снабжающим убийц топорами, что им надо перестать делать это.

Проповедовать ненасилие легко. Серьезно относиться к этому может разве что кто-нибудь вроде Дейва Деллинджера (заслуженный активист движения пацифистов), не отделяющего свою судьбу от судьбы жертв.

Корр.: Сегодняшнюю Индию раздирают сепаратистские движения. Кашмир (северная провинция, яблоко раздора между Индией и Пакистаном) представляет собой невероятную мешанину. Его занимает индийская армия. Пенджаб (принадлежит и Индии, и Пакистану) — арена убийств, арестов, массового нарушения гражданских прав. Хотелось бы услышать ваш комментарий о склонности третьего мира обвинять бывших колонизаторов в нынешних проблемах своих стран. Они как бы говорят: «Да, у Индии проблемы, но это британцы виноваты, уж больно хорошо им было в Индии!»

Найти виноватых в исторических катастрофах нелегко. Это все равно что ткнуть пальцем в виновника болезней конкретного страдальца. Существует множество всевозможных факторов. Предположим, человека пытали — это не могло не сказаться на его здоровье. Но уже после пыток он мог неправильно питаться, вести разгульную жизнь и умереть от сочетания причин. Мы говорим примерно об этом.

В том, что колониальное правление было бедой, не приходится сомневаться. Возьмем ту же Индию. Перед приходом британцев в Бенгалию это было одно из богатейших мест на земле. Первые британцы, вооруженные торговцы, описывали ее как земной рай. Теперь это Бангладеш и Калькутта — символы отчаяния и безнадежности.

В богатых сельскохозяйственных районах выращивали необыкновенный тонковолокнистый хлопок. По тогдашним стандартам у них было передовое производство. Например, в Наполеоновские войны одно из флагманских судов английского флота сошло со стапелей индийской верфи. Причем построили его не британцы — это было собственно индийское изделие.

О том, что там случилось, можно прочесть у Адама Смита, писавшего больше двухсот лет назад. Он клеймил лишения, которые несли в Бенгалию британцы. По его словам, первым делом они уничтожили сельскохозяйственную экономику, потом превратили «нехватку еды в голод». Это произошло, в частности, вследствие превращения пашен в опиумные плантации (потому что Британия могла продавать Китаю только опиум). Это вызвало в Бенгалии массовый голод.

Кроме того, британцы пытались уничтожить на контролируемых ими индийских территориях существовавшую там систему фабричного производства. Примерно с 1700 года они ввели высокие тарифы, не дававшие индийским фабрикантам конкурировать с британским текстилем. Индия имела относительное преимущество, поэтому там приходилось уничтожать уже произведенное. Там использовался хлопок более высокого качества, система производства была во многом сопоставима с британской, если не лучше.

Британцы добились успеха. В Индии произошла деиндустриализация, она стала сплошной деревней. В Англии побеждала промышленная революция, а Индия превращалась в нищую аграрную страну.

Только в 1846 году, когда конкуренты были разгромлены, когда Британия ушла далеко вперед, она вдруг открыла достоинства свободной торговли. Почитайте британских либеральных историков, крупных сторонников свободной торговли — они все это хорошо сознавали. Все это время они твердили: «Конечно, то, что мы творим в Индии, нехорошо, но иначе погибнут мануфактуры Манчестера. Необходимо подавлять конкурентов».

Так продолжается и по сию пору. Конкретные примеры в изобилии предоставляет та же самая Индия. В 1944 году Дж. Неру, сидя в британской тюрьме, написал интересную книгу «Открытие Индии». В ней он указывал на корреляцию между британским влиянием и контролем в том или ином районе Индии и уровнем бедности. Чем больше британцы пробыли в том или ином месте, тем это место беднее. Хуже всего пришлось, конечно, Бенгалии, нынешней Бангладеш. Колонизация Индии начиналась оттуда.

В Канаде и вообще в Северной Америке эта закономерность не прослеживается, потому что здесь местное население истреблялось. Это описывают не только нынешние «политкорректные» авторы. Откровенны были даже сами отцы-основатели.

Первый министр обороны генерал Генри Нокс говорил, что мы поступаем с туземцами хуже, чем конкистадоры с жителями Перу и Мексики. По его словам, будущие историки ужаснутся «истреблению» этих людей — ныне это назвали бы геноцидом — и изобразят его в самых черных красках.

Это никогда не составляло загадки. Задолго до ухода от власти Джон Куинси Адамс, интеллектуальный вдохновитель «Предназначения судьбы», стал противником рабства и политики в отношении индейцев. Он говорил, что его втянули — вместе со всеми остальными — в преступление «истребления» такой чудовищности, что Бог непременно покарает их всех за эти «гнусные прегрешения».

В Латинской Америке все развивалось сложнее, но и там туземное население было практически истреблено за сто пятьдесят лет. Его заменяли доставлявшимися из Африки рабами. Так Африка опустошалась еще до ее колонизации, а потом завоевание отбросило Африку еще дальше назад.

Ограбив колонии — а то, что это было именно ограблением, не вызывает сомнения, как и то, что это поспособствовало развитию самого Запада, — Запад перешел к так называемым «неоколониалистическим» отношениям, то есть к владычеству без прямого управления. Катастрофа продолжилась.

Разделяй и властвуй

Корр.: Продолжим об Индии. Поговорим о политике «разделяй и властвуй» при британском владычестве, о натравливании индуистов на мусульман. Результаты этого видны сегодня.

Естественно, любой завоеватель сталкивает лбами разные группы. Думаю, процентов на девяносто силы, которые британцы использовали для контроля над Индией, состояли из самих индийцев.

Корр.: Поразительная статистика: в зените господства британцев в Индии их там было не больше 150 тысяч.

И так всюду. Скажем, когда американские войска захватили Филиппины и убили там пару сотен тысяч человек. Им помогали филиппинские племена, им на руку были конфликты местных группировок. Много кому было выгодно встать на сторону завоевателей.

Но забудем про третий мир и вспомним об оккупации нацистами милой, цивилизованной Западной Европы, таких стран, как Бельгия, Голландия, Франция. Кто там хватал евреев? Часто сами местные жители. Во Франции это получалось у них так бойко, что нацисты едва успевали «обрабатывать» контингент. Сами нацисты использовали евреев для уничтожения евреев.

Если бы русские захватили Соединенные Штаты, то Рональд Рейган, Джордж Буш, Элиот Абрамс и все остальные стали бы, наверное, работать на захватчиков и отправлять людей в концентрационные лагеря. Это именно такие типы.

Такова традиционная схема. Захватчики сплошь и рядом используют коллаборационистов, которые таскают для них каштаны из огня. Они естественным образом играют на существующем соперничестве и на вражде, натравливают одних на других.

Именно это происходит сейчас с курдами. Запад пытается мобилизовать иракских курдов против турецких курдов, самых многочисленных и угнетенных. Как бы мы ни относились к этим партизанам, они, без сомнения, пользуются на юго-востоке Турции значительной поддержкой населения.

Турецкие зверства против курдов обычно замалчиваются на Западе, так как Турция — наша союзница. Но во время войны в Персидском заливе турки бомбили курдские районы, десятки тысяч людей бежали из своих домов.

Теперь цель Запада — использовать иракских курдов как орудие восстановления так называемой «стабильности» — то есть своей системы власти — в Ираке. Запад руками иракских курдов уничтожает турецких курдов, чтобы усилить Турцию в этом регионе, и иракские курды выполняют возложенную на них задачу.

В октябре 1992 года имел место безобразный инцидент: турецкая армия и иракские курды взяли турецких курдов в клещи, чтобы изгнать их из Турции и разгромить.

Лидеры иракских курдов и некоторые слои населения приняли в этом участие, надеясь на выгоду Их позицию можно понять — одобрять не обязательно. Но не об этом речь.

Некоторых подавляют и уничтожают со всех сторон. Неудивительно, если они хватаются за соломинку, чтобы выжить, даже если при этом гибнут их братья по ту сторону границы.

Это прием завоевателей. Они действовали так всегда, и в Индии тоже.

Не то чтобы Индия раньше была мирным местом — нет, не была. Как не было утопией пацифистов Западное полушарие до появления там европейцев. Но, без всякого сомнения, повсюду, где появлялись европейцы, происходил всплеск насилия. Серьезные военные историки в этом совершенно уверены, это было очевидно уже в XVIII веке. И об этом можно прочесть у Адама Смита.

Объясняется это, в частности, непрерывными кровопролитными войнами внутри самой Европы. Поэтому там развилась непревзойденная культура насилия. Эта культура превзошла масштабами даже технологию Европы, не так уж обгонявшую технологии других цивилизаций.

Читая о том, что проделывали европейцы, нельзя не ужасаться. Британские и голландские купцы — на самом деле это были торговцы-воины — хлынули в Азию и вторглись в зоны торговли, издавна функционировавшие по четким правилам. Зоны эти были более-менее свободными и мирными, прообраз зон свободной торговли.

Европейцы уничтожали все на своем пути. Так происходило, за редчайшими исключениями, почти по всему миру. Войны европейцев с туземцами были войнами на уничтожение. Если не закрывать глаза на историческую правду, то приходится называть это попросту варварским вторжением.

Туземцы никогда ничего похожего не видывали. Единственными, кому удавалось какое-то время этому не поддаваться, были японцы и китайцы. На стороне Китая были законченные правила жизни, у него были технология и мощь, поэтому китайцы долго сопротивлялись западному вторжению. Но в XIX веке, когда их линии обороны наконец рухнули, Китай пал.

Япония почти отстояла себя и потому оказалась единственным развитым уголком третьего мира. Это поразительно! Единственное место третьего мира, избежавшее колонизации, — и единственная страна, ставшая частью индустриального мира. Это не случайность.

Полезно взглянуть на области самой Европы, тоже подвергшиеся колонизации. Они — например Ирландия — смахивают на третий мир. Закономерности бросаются в глаза. Поэтому, когда народы третьего мира обвиняют в своих невзгодах историю империализма, их правоту нельзя не признать.

Любопытно поинтересоваться, как к этому относятся в наши дни на Западе. 7 января 1993 года в «Уоллстрит джорнал» появилась поразительная статья с критикой интервенции в Сомали. Ее автор, так называемый исследователь из Гуверовского института в Стэнфорде Анджело Кодевилья, пишет: глядите, проблема мира состоит в том, что западные интеллектуалы ненавидят свою культуру и поэтому прикончили колониализм. Только цивилизации огромного великодушия способны на такие благородные свершения, как колонизация, ведь это попытка спасти варваров всего мира от их жалкой судьбы. Европейцы сделали это, и преимущества их благодеяния неисчислимы. А потом западные интеллектуалы, ненавистники собственной культуры, заставили колонизаторов уйти. Результат налицо.

Нечто сравнимое с этими заклинаниями можно найти разве что в нацистских архивах. Помимо поразительного невежества — оно настолько вопиюще, что сразу опознается уважаемый интеллектуал, — нравственный уровень заклинателя так низок, что аналоги ему опять-таки пришлось бы искать в нацистских архивах. А ведь это «Уолл-стрит джорнал»! Обвала критики можно не ждать.

Интересно было листать правые газеты Англии — «Санди телеграф», «Дейли телеграф» — после того, как Ригоберта Менчу, гватемальская общественная деятельница, была удостоена Нобелевской премии. Корреспонденты этих газет в Центральной Америке были в ярости. Да, в Гватемале совершались зверства, признавали они. Но либо их творили левые партизаны, либо это была понятная реакция респектабельных слоев общества на насилие и зверства этих проповедников марксизма. Как же можно было наградить Нобелевской премией ту, кто столько лет издевался над индейцами, — Ригоберту Менчу?..

Мне противно все это повторять. Лучше ознакомьтесь с оригиналом. Это пахнет худшими сталинскими и нацистскими архивами. Зато это очень типично для британской и американской культуры.

Корни расизма

Корр.: По всему миру — от Лос-Анджелеса до Балкан, от Кавказа до Индии — катится волна трайбализма, национализма, религиозного фанатизма, расизма. Почему это происходит сейчас?

Прежде всего не будем забывать, что так происходило всегда...

Корр.: Уверяю вас, сейчас это выражено особенно сильно.

Кое-где — да, выражено сильно. Возьмите Восточную Европу. Европа вообще склонна к расизму гораздо больше, чем США, в особенности Восточная Европа. В тамошнем обществе традиционно укоренена острая этническая ненависть. Одна из причин того, что многие из нас оказались здесь, состоит в том, что от всего этого бежали наши деды.

Еще три года назад Восточная Европа находилась под контролем очень жесткой тирании — советской. Она обездвиживала гражданское общество, то есть уничтожала все хорошее, но и подавляла плохое. Теперь, когда с тиранией покончено, гражданское общество возрождается вместе со всеми своими многочисленными уродствами.

По всему миру, например в Африке, совершаются мыслимые и немыслимые злодейства. Так было всегда. Пример чудовищных злодейств был дан в 1980-х годах. С 1980 по 1988 год ЮАР при поддержке США убила примерно полтора миллиона человек и причинила ущерб примерно на 60 миллиардов долларов — и это только в регионе вокруг самой ЮАР.

Здесь никому не было до этого дела, ведь за этим стояли США. В 1970-х годах волна убийств прокатилась по Бурунди, где погибли десятки тысяч людей, и никто глазом не моргнул.

В Западной Европе нарастает регионализм. Частично это отражает упадок тамошних демократических институтов. В Европейском сообществе медленно растет крен в сторону исполнительной власти как производное концентрации экономики, и люди пытаются отыскать иные способы сохранения своей идентичности. Отсюда регионализм, имеющий как положительные, так и отрицательные стороны. Это еще не все, но уже много.

Корр.: В Германии была либеральнейшая в мире политика предоставления убежища, но теперь они намерены ограничить гражданские свободы и запретить политические партии.

О немецком расизме много говорят, он достаточно силен. Например, высылка цыган в Румынию — это неописуемый скандал. В холокост с цыганами поступали так же, как с евреями, но теперь цыгане ни у кого не вызывают сочувствия.

Но надо помнить, что происходит еще много всякого, что не получает такой огласки. Взять Испанию. Ее приняли в Европейское сообщество с рядом условий. Одно из них заключалось в том, что ей надлежало стать заслоном на пути несчетных североафриканцев, наплыва которых опасаются в Европе.

Масса людей пытается преодолеть на всевозможных плавсредствах небольшое расстояние между Северной Африкой и Испанией — это похоже на Гаити и Доминиканскую Республику. Но если это им удается, то испанская полиция и военный флот тут же их изгоняют. Это безобразие.

Существуют, конечно, объективные причины для того, чтобы люди бежали из Африки в Европу, а не наоборот. Причин набирается на пятьсот лет. Но это происходит, и Европа этого не желает. Она хочет сохранить свое благосостояние, не делясь им с беднотой.

Та же проблема в Италии. Ломбардская лига, в которой немало неонацистов, недавно победила на выборах. Она отражает интересы Северной Италии. Там не хотят сажать себе на шею бедняков с юга страны. Беспокоит их и приток североафриканцев с юга, через Сицилию. Жителей севера Италии это не устраивает, им подавай богатых белых.

Корр.: Это связано со всей проблематикой расы и расизма, ее влияния на отношения Севера и Юга.

Расизм существовал всегда. Но он превратился в лидирующую тенденцию мысли в контексте колониализма. Это понятно. Когда ставишь ногу кому-то на горло, это надо как-то обосновать. И обосновывают — безнравственностью угнетаемых.

Поразительно наблюдать это тогда, когда люди отличаются друг от друга совсем немного. Посмотрите на британское завоевание Ирландии — самый ранний из колониальных захватов Запада. Он описывался так же, как потом захваты в Африке. Ирландцев изображали людьми другой расы, а то и вовсе не считали их за людей. Они не такие, как мы! Значит, их надо раздавить, уничтожить.

Корр.: Некоторые марксисты называют расизм продуктом экономической системы. Вы согласны?

Нет. Тут дело в завоевании, в угнетении. Когда вы кого-то грабите, угнетаете, диктуете, как ему жить, то редкий человек способен сказать: «Я — чудовище. Я делаю это ради моего собственного блага». Гиммлер и тот этого не говорил.

Стандартный способ формирования взглядов связан с угнетением, не важно, швыряете вы жертв в газовые камеры, обдираете в ближайшей лавке или делаете что-то среднее. Ваша стандартная реакция такова: «Все дело в их безнравственности. Поэтому я так поступаю. Возможно, для их же блага».

Но если дело в безнравственности этих людей, то в них обязательно должно присутствовать нечто отличающее их от меня. Я свободен в выборе этого различия.

Корр.: Вот и все оправдание.

А потом это перерастает в расизм. Всегда можно что-то найти — хотя бы другой цвет волос или глаз, ожирение, не говоря о нетрадиционной сексуальной ориентации. Главное — найти явное отличие. Можно и наврать, это упрощает дело.

Вот сербы и хорваты. Их невозможно различить. Пользуются разным алфавитом, но говорят на одном языке. Принадлежат к разным ветвям христианской церкви. Вот, собственно, и все. Но многие из них готовы убивать друг друга, считая это высочайшей жизненной миссией.

Непроизносимое слово из пяти букв

Корр.: Идеологию и пропаганду называют явлениями из других культур. В США их якобы не существует. К той же категории относится «класс». Вы назвали его «непроизносимым словом из пяти букв».

Любопытно, как это работает. Статистика качества жизни, детской смертности, продолжительности жизни и т. д. обычно дается по расам. И всегда оказывается, что у черных по сравнению с белыми ужасные статистические показатели.

Но профессор из университета Джона Хопкинса Висенте Наварро провел интересное исследование. Он изучает здравоохранение и решил повторно проанализировать статистику, разделив факторы расы и класса. Он сравнивал, например, белых и черных рабочих с белыми и черными управленцами. Оказалось, что разница между черными и белыми во многом является классовой разницей. Если посмотреть на бедных белых рабочих и на белых управленцев, то мы увидим, что разрыв между ними колоссальный.

Поскольку исследование имело очевидное отношение к эпидемиологии и здравоохранению, автор предложил его результаты главным медицинским журналам

Америки. Но все они его отвергли. Тогда он отправил его в Великобританию, в ведущий медицинский журнал мира «Лэнсет», который тут же ответил согласием.

Причина совершенно ясна. В США нельзя говорить о классовых различиях. Фактически классовым самосознанием позволено обладать только двум группам. Одна из них — бизнес-сообщество, имеющее буйное классовое самосознание. Его литература полна страха перед массами и их растущей силой, утверждений о необходимости нанести им поражение. Это подобие вульгарного, опрокинутого вверх ногами марксизма.

Вторая такая группа — высокие планирующие сектора правительства. Они толкуют о том же: как тревожны растущие притязания простого человека и обедневших масс, которые своей тягой к улучшению стандартов жизни вредят деловому климату.

Классовое самосознание этих двух групп понятно: такова их работа. Но других, все остальное население, чрезвычайно важно заставить считать, что никаких классов нет. Все мы равны, все мы американцы, живем в гармонии, вместе трудимся, все прекрасно!

Займемся для примера книгой «Мандат на перемены», выпущенной Институтом прогрессивной политики, мозговым центром Клинтона. Эту книгу можно было приобрести на книжных стендах в аэропортах, она принадлежала к пропагандистской литературе, описывавшей программу клинтоновской администрации. В ней есть раздел «предпринимательская экономика» — это про экономику, которая избегнет ловушек правизны и левизны.

В ней ставится крест на старомодных либеральных идеях Просвещения и на матерях, имеющих право кормить своих детей на средства социальных программ. Все это устарело, ничего этого у нас больше не будет. Теперь у нас «предпринимательская экономика», рост капиталовложений и производства. Единственные, кому мы хотим помогать, — работники и фирмы, где они трудятся.

В этой картине мира мы все — работники, трудимся в фирмах. Нам хочется совершенствовать фирмы, в которых мы трудимся, как хотелось бы улучшить наши кухни, обзавестись новыми холодильниками.

В этой истории есть провал: где тут менеджеры, боссы, инвесторы? Их не существует. Есть только работники и фирмы, в которых они заняты. Интерес администрации в том, чтобы мы там и оставались.

Слово «предприниматели» произносится, кажется, всего один раз: так названы люди, помогающие работникам и фирмам, где они трудятся. Слово «прибыли» тоже употреблено, как я помню, один-единственный раз. Даже не знаю, как оно туда попало, ведь это такое же бранное слово, как «класс».

Или «рабочие места». Теперь этим понятием заменяют понятие «прибыль». Когда Дж. Буш-старший отправился с Ли Якоккой и остальными шишками автопромышленности в Японию, лозунгом их поездки было: «Рабочие места, рабочие места!» Вот, значит, зачем они туда полетели...

То, как дороги Бушу рабочие места, отлично известно. Достаточно взглянуть, что произошло за годы его президентства: количество полностью и частично безработных официально достигло 17 миллионов, то есть выросло за четыре года его президентства на восемь миллионов.

Он старался создавать условия для экспорта рабочих мест за моря, упорно содействовал ослаблению профсоюзов и снижению зарплат. Что же он и его пресса имеют в виду, когда кричат про рабочие места? Очевидно, что это надо перевести как «прибыли, прибыли!». Они настойчиво ищут способы дальнейшего роста прибылей.

Замысел состоит в том, чтобы создать у населения ощущение одной большой счастливой семьи. Мы — Америка, у нас свой национальный интерес, мы трудимся сообща. Вот мы, такие чудесные работники, вот фирмы, в которых мы трудимся, а вот правительство, пекущееся о нас. Это мы их подбираем, они — наши слуги.

Вот, собственно, и весь мир — никаких других конфликтов, никаких других категорий людей, никаких других составных частей системы. И уж конечно никаких классов, разве что вам посчастливилось оказаться в правящем классе — в этом случае вы свое счастье и так отлично сознаете.

Корр.: Получается, что такая экзотика, как классовое угнетение и классовая война, существует только в каких-то малопонятных книгах и у Маркса?

А еще в деловой прессе, в деловой литературе — там постоянно об этом пишут. Там это вызывает беспокойство, отсюда и интерес.

Корр.: Вы пользуетесь словом «элита». Политэконом и историк экономики Самир Амин говорит, что эти люди недостойны такого громкого эпитета, и предпочитает «правящий класс», хотя и это слишком напыщенно.

Единственное, почему я не употребляю слово «класс», — девальвация терминологии в политическом дискурсе, усложняющая поиск верных слов. Это тоже часть их стратегии — сделать разговор невозможным. К тому же у «класса» немало ассоциаций. Стоит вам произнести слово «класс», как вокруг вас образуется мертвая зона. Люди думают: «Опять марксистские бредни!»

И еще: претендуете на серьезный классовый анализ — осторожно пользуйтесь словосочетанием «правящий класс». Принадлежат ли к нему гарвардские профессора? А редакторы «Нью-Йорк таймс»? Бюрократы из Госдепа? Люди разделены на множество категорий. Поэтому правильнее пользоваться такими туманными выражениями, как «истеблишмент», «элита», «люди в доминирующих секторах».

Но я согласен, что невозможно не видеть факта резких различий во власти, коренящихся в экономической системе. Если хотите, можно говорить о «хозяевах». Это слово из лексикона Адама Смита сейчас в моде. Элита и есть хозяева, следующие правилу, которое Смит назвал их «подлой максимой»: все для самих себя и ничего для всех остальных.

Корр.: Получается, что класс выходит за пределы расы.

Так и есть. Например, США могли бы стать обществом, не учитывающим цвета кожи. Это возможно. Не думаю, что это произойдет, но такая возможность существует, и вряд ли это изменило бы нашу политэкономию. Так же и женщины иногда пробивают «стеклянный потолок», что совершенно не меняет политэкономию.

Это одна из причин того, что бизнес не прочь поддержать усилия по преодолению расизма и сексизма. Это для них не так важно. Пускай белый мужчина утратит некоторую часть своих привилегий как управленец — это допустимо, пока остаются нетронутыми базовые институты власти и доминирования.

Корр.: А женщинам можно недоплачивать.

Или платить им столько же. Вот в Англии недавно завершились десять приятных лет во главе с «железной леди». Это было даже похуже рейганизма.

Корр.: В тени либеральных демократий — там, где есть эта пирамида контроля и доминирования, — обязательно присутствует классовое, расовое, гендерное угнетение, процветает принуждение, насилие.

Это следствие концентрации объективной власти. Она принимает разные формы: патриархата, расового превосходства. А главное, собственности.

Если задуматься, как вообще функционирует общество, то получается, что правы были отцы-основатели. Джон Джей говорил: «Страной должны править те, кто ей владеет». Владельцы склонны следовать подлой максиме Адама Смита. Это сердцевина всего. При всех переменах это останется неизменным.

С другой стороны, другие формы угнетения надо преодолевать. В человеческой жизни расизм и сексизм могут быть гораздо хуже классового угнетения. Когда на Юге линчевали людей, это было хуже, чем низкая оплата труда. Поэтому когда мы говорим о корнях угнетательской системы, термина «страдание» оказывается недостаточно. Страдание — независимое измерение, от которого мы стремимся уйти.

Человеческая природа и самооценка

Корр.: Расизм — благоприобретенный или врожденный порок?

По-моему, ни то, ни другое. Богатая, сложная человеческая натура — это данность. Мы не камни. Любой здравомыслящий человек знает, что очень многое в нас детерминировано генетически, в том числе многое в нашем поведении, во взглядах. Не самые здравомыслящие тоже в курсе дела.

Но если зайти дальше и спросить, что это за детерминизм, то мы оказываемся в зоне тотального неведения. Мы знаем, что в природе человека есть нечто, из-за чего у нас растут руки, а не крылья, половая зрелость у всех наступает примерно в одном возрасте. Теперь известно, что владение языком, развитие зрения и так далее — элементы человеческой природы в самом фундаментальном смысле.

Если перейти к культурным стереотипам, системам мировоззрения и пр., то любой человек на автобусной остановке скажет примерно то же, что самый распрекрасный ученый. Никто ничего не знает. Можно сколько угодно разглагольствовать, но знаний это не прибавляет.

В этой области наибольшее, что нам доступно, — это более-менее близкие к истине предположения. Думаю, моя догадка тоже имеет право на существование. Я не утверждаю, что расизм сидит у нас в генах; но в генах заложена потребность в защите своей самооценки. Вероятно, в нашей природе заложена тяга найти способ так переосмыслить все, что мы делаем, чтобы с этим можно было жить.

То же самое происходит в более широком социальном плане с функционированием институтов, систем подавления и доминирования. Те, кто стоит у руля и причиняет вред другим, нуждаются в самооправдании. Одни достигают его изощренно, другие бесхитростно, но это делают все. Этого требует человеческая натура. Одним из последствий этого становится, вероятно, расизм. Бывают и другие последствия того же самого.

Начнем с изощренных. Одним из интеллектуальных гуру США современного периода был Рейнгольд Нибур. Его прозвали теологом истеблишмента. Ему поклонялись и либералы типа Кеннеди, и люди вроде Джорджа Кеннана. Он считался нравственным наставником современного поколения.

Интересно разобраться, почему он стал объектом поклонения. Однажды я попытался ознакомиться с его писаниями. (В одной из моих книг должна была быть глава о нем, но издатель счел ее слишком непонятной, и я ее исключил.) Интеллектуальный уровень этих трудов оказался удручающе, просто до смешного низким.

Но что-то к нему влекло, и это что-то — его концепция «парадокса благодати». Она сводится к следующему: как ни старайся творить добро, все равно выйдет зло. Он, конечно, интеллектуал и должен облечь это в громкие словеса, но суть от этого не меняется.

До чего манящий совет человеку, собирающемуся зажить преступной жизнью! Сказать себе: «Как бы я ни старался делать людям добро, я все равно причиню им вред. С этим ничего не поделать». Замечательная идея для мафиозного дона! Индульгенция для любого произвола. Совершил зло? Ну что же, парадокс благодати!

Вот и объяснение того, почему американских интеллектуалов так влекло к Нибуру в годы после Второй мировой войны. Они готовились к преступной жизни менеджеров или апологетов глобальных завоеваний.

Владычество над миром немыслимо без чудовищных преступлений. Вот они и думают: «Как чудесно иметь за спиной такую доктрину! Мы, конечно, донельзя великодушны и гуманны, но ничего не попишешь — парадокс благодати...»

Если вы интеллектуал, то приукрашиваете неблаговидную действительность, сочиняете об этом статьи. Но механизмы остаются простыми.

Полагаю, все это — характеристики нашей натуры, но подоплека подобных рассуждений так очевидна, что всерьез называть ее теорией невозможно. Любой на собственном опыте знает, каким образом проявляется человеческая натура — как люди действуют и почему, — не надо усложнять очевидное. Это вам не квантовая физика.

Корр.: Как насчет «конкурентной этики»? Есть ли доказательства того, что в нас природой заложена тяга к соперничеству? Многие поборники рыночной теории и рыночного капитализма утверждают, что людям надо предоставить возможность соперничать — это естественное занятие.

Существуют, конечно, условия, при которых люди будут соревноваться, как есть условия и для сотрудничества. Возьмем для примера семью. Предположим, кормилец семьи теряет работу, и семья начинает голодать.

Вероятно, самый сильный человек в семье — отец. Неужели он заберет себе все продукты и съест их сам, обрекая детей на голод? Наверное, и такие встречаются, но их место в сумасшедшем доме. Бывают же патологические дефекты. Нет, он разделит еду на всех.

Означает ли это отсутствие соревновательного духа? Нет, просто в таких ситуациях люди делятся друг с другом. Данную ситуацию можно сильно расширить и распространить, например, на весь рабочий класс. Так происходит в периоды, когда рабочий класс проявляет солидарность, когда люди сообща борются за создание профсоюзов и за достойные условия труда.

Это, кстати, относится и к Соединенным Штатам. Вспомним стачку в Хомстеде сто лет назад, когда Эндрю Карнеги уволил рабочих сталелитейного завода в Пенсильвании. Это был период невероятной этнической вражды и расизма, направленного главным образом против иммигрантов из Восточной Европы. Но на протяжении этого конфликта люди были заодно. Это был один из редких моментов настоящей этнической гармонии. Иммигранты работали вместе с англосаксами, немцами, всеми остальными.

Позвольте пару слов о себе. Я не очень склонен к буйству, но в колледже мы любили боксировать. Побоксируешь со спарринг-партнером — и домой. До чего же удивительно было обнаружить, что после пары раундов возникает острое желание как следует врезать партнеру, даже если это твой лучший друг! Мы чувствовали, как на нас накатывало желание перебить друг друга.

Значит ли это, что у человека врожденное желание убивать других людей? При некоторых обстоятельствах такое желание вылезает наружу, даже если перед тобой лучший друг. Бывает, эта сторона личности становится преобладающей. Но при иных обстоятельствах на первый план выходят иные наши качества. Хотите создать гуманный мир — измените обстоятельства.

* * *

Корр.: Насколько важно во всем этом социальное положение? Предположим, вы ребенок, растущий в сегодняшнем Сомали...

А как насчет ребенка, растущего в двух кварталах отсюда, в Кембридже? Прошлым летом был убит студент Массачусетского технологического института. Его зарезали двое подростков из местной школы. У них был такой спорт: слоняться по улицам, поджидая случайного прохожего. Выбирается подросток, который должен свалить беднягу одним ударом. Если он терпит неудачу, стая забивает его самого.

И вот им попадается студент. Выбранный для удара подросток валит его на землю одним ударом. По неустановленным причинам за этим последовали смертельные удары ножом. Ничего плохого подростки в содеянном не усмотрели и отправились в какой-то бар. Потом их арестовала полиция, потому что нашлись свидетели убийства. Убийцы даже не пытались убежать.

Эти мальчишки растут в Кембридже — не в зажиточных кварталах, а скорее в трущобах. Но это не сомалийские и даже не дорчестерские трущобы. Впрочем, выходцы из более благополучных пригородов так бы не поступили.

Значит ли это, что они отличаются генетически? Нет, дело в социальных условиях их взросления, при которых такие поступки считаются допустимыми, даже естественными. Это сознает, наверное, всякий выросший в городе.

Я помню по собственному детству, что существовали районы, куда лучше было не забредать — побьют. Мы туда не совались. Те, кто там бесчинствовал, считали, что вправе так себя вести. Они защищали свою территорию. Что еще им было защищать?

Здесь этого не может случиться... или может?

Корр.: Популист Хью Лонг, губернатор Луизианы и 7\ сенатор в начале 1930-х годов, сказал однажды, что когда фашизм придет в нашу страну, он будет завернут в американский флаг. Вы уже указывали на фашистские тенденции в стране, даже цитировали слова Гитлера о семье и о роли женщины.

Съезд республиканской партии — к счастью, я не видел его по телевидению, зато читал о нем — задел такие струны, что я стал просматривать кое-какую литературу о фашизме 1930-х годов, заглянул в речи Гитлера перед женскими организациями и на крупных сборищах. Риторика оказалась очень похожей на ту, что звучала на митинге «Бог и страна» в первый вечер республиканского съезда.

Впрочем, я воспринимаю это сходство всерьез, потому что корпоративный сектор твердо удерживает власть в своих руках. Он позволяет фанатичным фундаменталистам вопить о Боге, стране и семье, но они все равно очень далеки от того, чтобы по-настоящему влиять на главные властные решения.

Развитие кампании сделало это еще более очевидным. В первый вечер им позволили поорать. Им даже предоставили партийную платформу — «предпросвещение». Но когда кампания стартовала, все, как обычно, вернулось на деловые рельсы.

Но это может измениться. По мере отчуждения и изоляции у людей начинают развиваться весьма иррациональные, саморазрушительные настроения. Им чего-то хочется в жизни, они стремятся к какой-то самоидентификации. Им не нравится тупо сидеть у телевизора. Если конструктивные действия становятся невозможными, люди хватаются за что-то другое.

Это видно и по опросам. Один американский социолог опубликовал в Англии сравнительный анализ религиозных настроений в разных странах. Получились шокирующие цифры. Три четверти американского населения, как оказалось, по-настоящему верят в религиозные чудеса. Поразительно, как много людей верят в дьявола, в воскрешение, в те или иные Божьи дела.

Таких показателей нет больше нигде в индустриальном мире. Подобные цифры можно получить разве что в иранских мечетях или среди сицилийских старух. А ведь это американцы!

Пару лет назад исследовалось отношение людей к эволюции. В эволюцию по Дарвину тогда верили 9 процентов населения, немногим выше стандартной статистической погрешности. Около половины населения верило в эволюцию, происходящую по Божественному промыслу, а это доктрина католической церкви. Примерно 40 процентов верили, что мир был сотворен несколько тысяч лет назад.

Подобные цифры свойственны скорее доиндустриальному обществу, разоренному крестьянству. Именно такое мировоззрение проявляется на митингах «за Бога и страну».

Религиозный фундаментализм может быть весьма пугающим явлением. Порой он становится базой для чрезвычайно опасных массовых движений. Лидеры фундаменталистов не дураки. У них полно денег, они организованы и идут, куда хотят, незаметно занимая кабинеты местной власти.

На последних выборах было замечено поразительное явление, оно даже попало на первые полосы общенациональных газет. Оказалось, что во многих районах страны ультраправые экстремисты-фундаменталисты выставляли собственных кандидатов, не идентифицируя их как своих единомышленников. Чтобы человек был выбран в школьный комитет, не нужны особенные старания. На это мало кто обращает внимание. Вам не обязательно говорить, кто вы такой. Достаточно дружелюбия, улыбки до ушей, обещания помочь детям — и за вас уже голосуют.

Многие были избраны благодаря хорошо организованным кампаниям на местных выборах. Если у таких избранников появится харизматический лидер, который позовет их за собой, то все может обернуться совсем худо. Так мы все угодим во времена «предпросвещения»!

Корр.: Укрепляется также фундаменталистская пресса, особенно электронная. Это хорошо заметно при поездках по стране.

Так было несколько лет назад. Помню, я долго ехал, заскучал и включил радио. И не смог поймать ничего, кроме бредовых проповедей. Сейчас дело стало гораздо хуже, а тут еще телевидение...

Парадокс Юма

Корр.: По вашим словам, истинной драмой после 1776 года стало «неутомимое наступление немногих преуспевающих на права беспокойного множества». Хочу спросить вас об этом множестве: есть ли у него на руках хоть какие-то карты?

А как же! Оно одерживает множество побед. Теперь страна гораздо свободнее, чем двести лет назад. Во-первых, больше нет рабства. Это огромное изменение. Целью Томаса Джефферсона, находившегося на крайнем левом краю, было создать страну «без пятен и примесей», то есть никаких краснокожих индейцев, черных, одни добрые белые англосаксы. Вот чего хотели либералы.

Но они потерпели поражение. Они избавились от туземного населения, почти полностью его истребив (именно этим глаголом они тогда пользовались), но от черного населения избавиться не смогли и со временем были вынуждены так или иначе включить его в общество.

Значительно расширилась свобода слова. Через 150 лет после революции женщины добились права голоса. После кровопролитной борьбы в 1930-х годах некоторые права завоевали рабочие — на пятьдесят лет позже, чем в Европе. (С тех пор они их теряют, но кое-какие завоевания сохраняются.)

Большие группы населения оказались включены в систему относительного преуспеяния и относительной свободы, что всегда было результатом народной борьбы. Так что карты на руках у населения есть. Пару сотен лет назад на это указывал английский философ Дэвид Юм. В своем труде по теории политики он описывает парадокс: в любом обществе население повинуется правителям, хотя сила всегда в его руках.

В конечном счете залог успеха правления — контроль над общественным мнением, независимо оттого, сколько у правителей пушек. Это относится как к самым деспотическим, так и к самым свободным обществам, писал Юм. Если население перестанет принимать происходящее, то с правителями будет покончено.

Юм недооценивал возможности насилия, тем не менее он высказывал важные истины. Идет непрерывная борьба между теми, кто отказывается принимать владычество и несправедливость, и теми, кто пытается заставить людей с этим смириться.

Корр.: Как покончить с системой внушения и пропаганды? Вы говорите, что по отдельности люди ни на что не способны, что гораздо проще и лучше действовать коллективно. Что мешает людям объединиться?

Чтобы не допустить объединения, прилагаются огромные усилия. Каждый существует в определенных культурно-социальных рамках, подразумевающих некие ценности и возможности. За одни поступки приходится расплачиваться, другие приносят блага. Человек во всем этом живет, никуда ему от этого не деться.

В обществе, где мы живем, вознаграждаются усилия по достижению индивидуального успеха. Скажем, я отец или мать семейства. Как мне поступать с моим временем, с этими двадцатью четырьмя часами в сутки? У меня на иждивении дети, я должен заботиться о будущем. Как я это делаю?

Один путь — попробовать добиться от босса прибавки. Другой — наброситься с кулаками на проходящего мимо если не прямо, то косвенно, пользуясь механизмами, существующими в капиталистическом обществе. Это один вариант.

Другой — посвящать вечера попыткам организовать других людей, которые проводят вечера на собраниях, в пикетах, ведут длительную борьбу с риском быть избитыми полицией и потерять работу. Возможно, в конце концов количества объединившихся людей хватит для того, чтобы чего-то добиться, но достигнутое не обязательно превысит то, чего добился бы каждый из них, заботясь об индивидуальном успехе.

В теории игр ситуации такого рода называются «дилеммой узника». Можно устроить такие «игры»-взаимодействия, где каждый участник выиграет больше в случае сотрудничества с другими, но сам выигрыш возможен только тогда, когда с вами сотрудничает кто-то еще. Если этот кто-то пытается увеличить собственный выигрыш, вы проигрываете.

Прибегнем к простому примеру: человек едет на машине на работу. На метро я буду добираться туда дольше. Если все мы станем ездить на метро и вкладывать деньги в него, а не в дороги, то дорога на метро станет быстрее. Только так надо поступать всем. Если остальные будут ездить на машинах, а я буду спускаться в метро, то индивидуальный транспорт будет лучше функционировать для людей, сделавших выбор в его пользу.

Только при коллективном действии мы добьемся успеха. Для вас — частного лица — стоимость создания благоприятных возможностей может оказаться высокой. Только если за это примется много людей, причем серьезно, появится реальная выгода.

Это относится и к любому народному движению в истории. Представьте, что вы — двадцатилетний чернокожий юноша из колледжа Спелмена в Атланте. На дворе 1960 год. Вам надо выбрать одно из двух. Первое — попытаться устроиться на работу в какой-нибудь бизнес. Вдруг кому-то захочется нанять черного менеджера? Вы будете послушным, почтительным, экономным. Тогда, если повезет, у вас будет свой дом, вы попадете в средний класс.

Второй путь — вступить в Студенческий ненасильственный координационный комитет (группа защиты прав чернокожих в 1960-х годах), хотя за это можно поплатиться жизнью. Вас будут избивать, вы станете объектом клеветы, надолго будете обречены на трудную жизнь. Быть может, рано или поздно вы добьетесь такой народной поддержки, что такие люди, как вы, ваши семьи заживут лучше.

Пойти вторым путем будет нелегко, учитывая имеющиеся альтернативы. Общество структурировано так, что вас подталкивают к индивидуализму. Тем более замечательно, что многие молодые люди все-таки выбирают второй путь, идут на лишения, помогая создавать лучший мир.

Корр.: По вашим словам, опросы свидетельствуют, что 83 процента населения считают всю экономическую систему «внутренне несправедливой». Но это ни к чему не приводит.

Это может к чему-то привести только в том случае, если люди не будут бездействовать. Это касается и общих вещей, вроде коренной несправедливости экономической системы, требующей революционного изменения, и мелочей.

Вот медицинское страхование. В обществе почти не звучат требования перехода на систему канадского типа. Это тот вариант, который существует повсюду в мире, — эффективная общенациональная система здравоохранения, гарантирующая каждому медицинские услуги и даже — если она серьезнее, чем в Канаде, — профилактику.

Тем не менее, судя по некоторым опросам, большинство населения все равно выступает за канадский вариант, хотя мало кто требует вслух таких перемен. Имеет ли это значение? Нет, никакого. У нас действует страховая система здравоохранения, предназначенная для того, чтобы страховые компании и управляемые ими медицинские корпорации зарабатывали как можно больше.

Есть всего два способа добиться такого здравоохранения, которого хочет большинство населения. Один — крупномасштабное народное движение, которое означало бы шаг к демократии, чего никто во власти не желает; другой — решение бизнес-сообщества, что это полезно и ему.

Нынешняя забюрократизированная, крайне неэффективная система, приносящая прибыль одному из секторов частнопредпринимательской системы, вредит другим ее секторам. Автоконцерны США больше расходуют на здравоохранение у нас, чем по ту сторону границы, и не могут этого не замечать. Они могут оказать давление в целях создания более эффективной системы, чем крайне неэффективная и иррациональная капиталистическая.

«Вне рамок интеллектуальной ответственности»

Корр.: Канадский журналист Дэвид Фрам называет вас великим американским чудаком. Думаю, это перекликается с определением Мартина Переца из «Нью репаблик», помещающим вас «вне рамок интеллектуальной ответственности». Фрам пишет также: «Было время, когда Хомский не покидал страницу публицистики «Нью-Йорк таймс». Я что-то проглядел?

Наверное, я тоже. Однажды мне дали высказать там свое мнение — кажется, это был 1971 год, период, когда корпорации, а за ними и «Нью-Йорк таймс» решили, что лучше нам уйти из Вьетнама, слишком дорого он обходится.

Как-то раз я давал показания в сенатском комитете по иностранным делам. Сенатор Фулбрайт превратил заседание комитета в семинар. Ему тогда надоела война и американская внешняя политика. Вот он и пригласил меня. Все было чинно-благородно. В «Нью-Йорк таймс» поместили...

Корр.: ...выдержки из вашего выступления. Вы писали не специально для «Нью-Йорк таймс».

Возможно, не полностью, но это был отрывок из моих показаний в комитете. Да, в «Нью-Йорк таймс» напечатали часть моих показаний в комитете по иностранным делам.

Корр.: Негусто. А письма? Сколько ваших писем они опубликовали?

Бывало, когда они заходили слишком далеко в своей клевете и лжи обо мне, я писал опровержения. Иногда письма не публиковали. Однажды — может, и пару раз — я так разозлился, что связался с другом из этой газеты, который мог добиться опубликования моего письма.

Но случалось и нарываться на отказы. В книжном обозрении «Нью-Йорк таймс» откровенно врали обо мне и о «красных кхмерах». Я написал короткое ответное письмо, но они отказались его напечатать. Я рассердился, написал опять и получил ответ. Они соглашались поместить в газете мое письмо, только какое-нибудь другое — то, которое им больше понравится

ТАЙНЫ, ЛОЖЬ И ДЕМОКРАТИЯ

Мы

Дефектная демократия

Корр.: Советник Клинтона по национальной безопасности выступает за расширение демократии в дальних краях. Не следует ли ему распространить ее и на США?

Не могу сказать, что на уме у Энтони Лейка, но выдвигаемая концепция демократии очень специфическая, более честные люди справа дают ей достаточно точную оценку. Например, Томас Кэротерс, работавший в так называемом Проекте содействии демократии при Рейгане, написал об этом книгу и несколько статей.

По его словам, США стремятся к созданию некоей нисходящей демократии, при которой традиционные структуры власти — собственно, это корпорации и их союзники — не утрачивали бы контроля. Допустима любая форма демократии, оставляющая у власти традиционные структуры. Только та форма, которая подрывает их власть, так же нетерпима, как и прежде.

Корр.: То есть одно дело словарное определение демократии и другое — определение из реальной жизни.

Кэротерс описывает как раз второе определение. У словарного определения масса измерений, но, грубо говоря, общество демократично в той степени, в какой люди в нем обладают реальными возможностями для участия в формировании государственной политики. Для этого существует множество различных путей, но пока эти возможности имеются, общество остается демократическим.

Общество может обладать формальными ловушками демократии, но при этом совершенно не быть демократическим. Например, в Советском Союзе тоже проводились выборы...

Корр.: Очевидно, что в США имеется формальная демократия с предварительными выборами — праймериз, основными выборами, референдумами, отзывом избранных и так далее. Но каково содержание этой демократии в терминах народного участия?

Уже давно участие общества в разработке и осуществлении государственной политики остается совершенно маргинальным. Обществом управляет бизнес. Политические партии издавна отражают интересы бизнеса.

По-моему, весьма верен подход политолога Томаса Фергюсона, названный им инвестиционной политической теорией. По его мнению, государство подчинено коалициям инвесторов, объединяющим усилия ради достижения общих целей. Для выхода на политическую арену у вас должно хватать средств и личной власти, чтобы войти в такую коалицию.

Фергюсон утверждает, что еще с начала XIX века такие группы инвесторов ведут борьбу за власть. Длительные периоды, когда ничего вроде бы не происходит, означают, что главные группы инвесторов более-менее сходятся во взглядах на то, какой должна быть политика государства. Конфликты происходят тогда, когда мнения групп инвесторов расходятся.

Например, в годы «нового курса», проводимого президентом Рузвельтом, группы частного капитала конфликтовали по различным вопросам. Фергюсон выделяет из этих групп высокотехнологический, капиталоемкий, ориентированный на экспорт сектор, поддерживавший «новый курс» и реформы. В этом секторе жаждали дисциплинированности рабочей силы и открытости для внешней торговли.

Сектор, ориентированный на более трудоемкие производства и внутреннее потребление, группировавшийся в основном вокруг Национальной ассоциации производителей, был резким противником «нового курса». Там всех этих реформ не желали. Этими группами расклад сил, естественно, не исчерпывался. Играло свою роль рабочее движение, общественные течения и пр.

Корр.: Вы считаете, что корпорации несовместимы с демократией, и говорите, что если пользоваться понятиями из политического анализа, то корпорации — это фашисты. Сильное обвинение! Что вы имеете в виду?

Я имею в виду фашизм в его традиционном смысле. Когда такой автор «мейнстрима», как Роберт Скидельски, биограф британского экономиста Дж. Мейнарда Кейнса, утверждает, что первые послевоенные системы брали пример с фашизма, он просто подразумевает систему, в которой государство объединяет труд и капитал под контролем корпоративной структуры.

Такой же была традиционная фашистская система. Она работала по-разному, но стремилась в идеале к абсолютистскому государству с нисходящим контролем, где общество подчиняется приказам.

«Фашизм» — термин из политической области и не вполне применим к корпорациям, но если к ним приглядеться, то власть в них исходит сверху и направлена строго вниз, от совета директоров к менеджерам, от них к низшим менеджерам и, наконец, к работникам низового уровня: продавцам, машинисткам и т. д. Поток власти и планирования снизу вверх отсутствует. Вся власть сосредоточена в руках инвесторов, хозяев, банков и пр.

Можно идти наперекор, вносить предложения, но так происходит и в рабовладельческом обществе. Те, кто не принадлежит к хозяевам и к инвесторам, почти лишены права голоса. Они выбирают, продавать ли им свой труд корпорациям, приобретать ли производимые ими товары и услуги, искать ли свое место в командной цепочке — вот и все. Этим и ограничивается их контроль за корпорациями.

Это, конечно, некоторое преувеличение, поскольку корпорации подчиняются неким законным требованиям и в некоторой степени подлежат общественному контролю. Существуют налоги и так далее. Но корпорации тоталитарнее большинства политических институтов, называемых нами тоталитарными.

Корр.: Крупные корпоративные конгломераты вообще не делают ничего хорошего?

Многое из того, что делают корпорации, все равно сказывается на населении благоприятно. То же относится к делам правительства. Но чего они стремятся добиться? Не лучшей жизни для работников и для фирм, в которой те трудятся, а прибылей и увеличения своей доли рынка.

Это не такая уж тайна: люди узнают об этом в третьем классе школы. Бизнес пытается максимизировать свои прибыли, свою силу, долю на рынке, власть в государстве. Порой то, что он делает, помогает другим людям, но это происходит случайно.

Корр.: Считается, что после убийства Кеннеди наша так называемая демократия полностью подчинена бизнесу и политической элите. Изменилось ли это как-то при Клинтоне?

Во-первых, и Кеннеди был большим союзником бизнеса, настоящим кандидатом деловых кругов. Его убийство не оказало мало-мальски заметного влияния на политику. Перемены в политике произошли в начале 1970-х годов, при Никсоне, но привели к ним изменения в мировой экономике.

Клинтон сам называет себя кандидатом бизнеса, им и является. Сразу после голосования по НАФТА «Уоллстрит джорнал» поместила большую оптимистическую передовую статью о нем. В ней подчеркивалось, что республиканцы остаются партией всего бизнеса, демократы — это партия крупного, а не мелкого бизнеса, и Клинтон — ее типичный представитель. Цитируются шишки из «Форд мотор компани», металлургической промышленности и др., называющие эту администрацию самой для них лучшей.

На следующий день после голосования палаты представителей по НАФТА «Нью-Йорк таймс» вышла с показательной передовой статьей своего вашингтонского корреспондента Р. Эппла в поддержку Клинтона. Там говорилось примерно следующее: раньше Клинтона критиковали за беспринципность. В Боснии, в Сомали он отступил от своей программы экономического стимулирования, на Гаити — программы здравоохранения. Казалось, он будет пятиться и дальше.

Но потом он доказал свою принципиальность и наличие у него стержня: не отступил от корпоративной версии НАФТА. Значит, принципы у него есть: он внемлет зову больших денег. Таким же был и Кеннеди.

Радиослушатель: Меня часто поражают люди, обладающие властью благодаря своим средствам. Возможно ли достучаться до них при помощи логики?

Они и так действуют весьма логично и рационально — в собственных интересах. Взять руководителя страховой компании «Этна лайф», получающего в год 23 миллиона долларов одной зарплаты. Если будет принят план Клинтона, то он станет одним из руководителей нашего здравоохранения.

Предположим, его удастся убедить в необходимости борьбы с преобладанием в здравоохранении страховщиков, реально опасным для населения. Предположим, он даже откажется от своей зарплаты и превратится в трудящегося. Что произойдет после этого? Его попросту вышибут вон и заменят кем-то другим. Это все институциональные проблемы.

Корр.: Почему так важно держать в узде население?

Концентрированная власть любого типа не желает народного, демократического контроля — как, кстати, и рыночной дисциплины. Поэтому могущественные секторы, в том числе богатые корпорации, — это естественные враги действенной демократии, как и работающего рынка. По крайней мере для них желательно исключить из сферы действия принятых ими законов самих себя.

Это совершенно естественно. Им не нужны внешние препятствия, утрата возможности свободно принимать решения и действовать.

Корр.: Так и происходит?

Всегда. Конечно, в описании фактов имеются нюансы, так как современная «теория демократии» четче и совершеннее, чем в прошлом, когда население называли сбродом. Правда, не так давно Уолтер Липпман назвал его невежественными и надоедливыми чужаками. По его мнению, «ответственным людям» следует принимать решения и не давать «нестройному стаду» разбредаться.

По современной теории демократии роль общества — «нестройного стада», по Липпману, — оставаться наблюдателями, не становясь участниками. Раз в два года ему надлежит одобрять принятые другими решения и делать выбор среди представителей доминирующих секторов на так называемых выборах. Это полезно, так как обладает легитимизирующим эффектом.

Очень любопытно взглянуть на то, как эта идея продвигается в ловких пропагандистских материалах правых фондов. Одним из самых влиятельных из них на идеологической арене является Фонд Брэдли. Его директор Майкл Джойс недавно посвятил этой теме статью. Не знаю, кто ее написал — он сам или кто-то из его пиарщиков, но она меня восхитила.

Начинается она с риторики, позаимствованной — вероятно, сознательно — у левых. Начав ее читать, левые либералы и радикальные активисты испытывают чувство узнавания и солидарности (подозреваю, мишенями служат именно они и молодежь). Для зачина говорится о том, как далека от нас политическая система, требующая, чтобы мы просто иногда появлялись на избирательных участках, отдавали свои голоса и шли по домам.

В статье говорится, что это бессмысленно и вовсе не является участием в делах мира. Вместо этого требуется работающее, активное гражданское общество, где люди объединяются и вместе делают важные дела, а не просто жмут иногда на кнопку.

Затем в статье задается вопрос: как преодолеть эту несообразность? Самое странное, что в качестве способа предлагается вовсе не более активное участие в политике. Наоборот, по мнению автора, надо уйти с политической арены и ограничиться школьными комитетами, церковью, работой, посещением магазинов и покупками... Вот он, путь истинного гражданина в демократическом обществе!

Участвовать в деятельности школьного комитета совсем не плохо. Но автору недостает логики. Как насчет политики? Она пропадает из обсуждения после нескольких пассажей о ее бессмысленности.

Как только вы уйдете с политической арены, ее займут другие. Корпорации не разойдутся по домам и не ограничатся школьными комитетами. Они будут всем заправлять. Но об этом молчок.

Далее в статье говорится об угнетателях — либеральных бюрократах, социальных планировщиках, уговаривающих помогать бедным. Вот кто, оказывается, управляет страной. Это они — та самая безликая, отчужденная, безответственная власть, которую нам надо сбросить со своих плеч, для чего мы и станем исполнять свой гражданский долг в школьных комитетах и в офисах.

В статье эта аргументация представлена не так, как здесь, шаг за шагом. Это очень умелая пропаганда, хорошо задуманная и исполненная, за ней стоит много раздумий. Ее цель — сделать людей максимально тупыми, невежественными, пассивными и послушными, но одновременно создать у них ощущение, будто они движутся к более высоким формам участия в общественной жизни.

Корр.: Рассуждая о демократии, вы часто пользуетесь цитатами из Томаса Джефферсона.

Джефферсон умер 4 июля 1826 года, ровно через пятьдесят лет после подписания «Декларации о независимости». К концу жизни он говорил о достигнутом со смесью озабоченности и надежды, призывал население бороться за сохранение побед демократии.

Он различал две группы — аристократов и демократов. Аристократы «боятся народа и не доверяют ему, стремятся лишить его всякой власти, отдав ее высшим классам». Ныне так же считают уважаемые интеллектуалы из многих, самых разнообразных обществ, и это очень похоже на ленинскую доктрину о том, что передовая партия радикальных интеллектуалов должна завладеть властью и повести глупые массы к светлому будущему. Большинство либералов — аристократы в понимании Джефферсона. Крайним примером такого аристократа может служить бывший госсекретарь Генри Киссинджер.

Демократы, писал Джефферсон, «отождествляют себя с народом, доверяют ему, лелеют его и считают самым честным и здоровым, пускай и не самым мудрым, носителем общественного интереса». Иными словами, демократы считают, что рычаги власти должны находиться в руках народа, не важно, верны ли будут его решения. Сегодня демократы существуют, но все более оттесняются на обочину.

Джефферсон особо предостерегал против «банковских учреждений и денежных корпораций» (теперь мы называем все это корпорациями), говорил, что в случае их роста аристократы одержат победу, а Американская революция потерпит поражение. Худшие опасения Джефферсона осуществились, хотя и не совсем так, как он предрекал.

Позднее русский анархист Михаил Бакунин предсказывал, что современные интеллектуальные слои разойдутся на две группы (и обе олицетворяют аристократов по Джефферсону). Одна группа, «красная бюрократия», захватит власть и создаст одну из самых злобных и порочных тираний в человеческой истории.

Другая группа придет к выводу, что власть должна принадлежать частнику, и станет служить государству и частному капиталу в так называемых обществах государственного капитализма. Они станут «бить народ народной палкой», то есть, проповедуя демократию, удерживать народ в повиновении.

Корр.: Еще вы цитируете американского философа и просветителя Джона Дьюи. Что он говорил по этому поводу?

Дьюи был одним из последних поборников джефферсоновского подхода к демократии. В начале XX века он писал, что демократия не самоцель, а средство, при помощи которого народ открывает, расширяет и провозглашает свою фундаментальную человеческую природу и человеческие права. Демократия коренится в свободе, солидарности, свободном выборе труда и способности участвовать в общественном порядке. Он говорил, что демократия порождает настоящих людей. Они и есть главное производное демократического общества.

Дьюи признавал, что демократия такого пошиба — сильно увядший цветок. К тому времени «банковские учреждения и денежные корпорации» Джефферсона приобрели огромную силу, и Дьюи чувствовал, что «тень, отбрасываемая на общество большим бизнесом», сильно затрудняет реформу, а то и делает ее невозможной. Он считал реформирование полезным, но в отсутствие демократического контроля на рабочем месте оно все равно не принесло бы демократии и свободы.

Подобно Джефферсону и другим классическим либералам, Дьюи признавал, что институты частной власти являются абсолютистскими и в основе своей тоталитарными по внутренней структуре. Ныне они превосходят могуществом все, что могло пригрезиться Дьюи.

Вся эта литература доступна. Трудно назвать более вдохновляющие фигуры американской истории, чем Томас Джефферсон и Джон Дьюи. Они — самая суть Америки, как яблочный пирог. Но, читая их сегодня, мы невольно видим в них свихнувшихся марксистов. Это лишний раз свидетельствует об истощении нашей интеллектуальной жизни.

Эти идеи во многом были впервые — и часто наиболее сильным образом — сформулированы такими людьми, как немецкий мыслитель Вильгельм фон Гумбольдт, вдохновивший английского философа Джона Стюарта Милля и ставший одним из основателей классической либеральной традиции в конце XVIII века. Подобно Адаму Смиту и иже с ним, Гумбольдт догадывался, что в фундаменте человеческой природы лежит потребность в свободном творческом труде под собственным контролем. Таковой и должен лечь в основу любого достойного общества.

Эти идеи, подхваченные Дьюи, по самой своей сути глубоко антикапиталистические. Адам Смит не называл себя антикапиталистом, потому что в своем XVIII веке только предрекал капитализм, но с большим скептицизмом относился к капиталистической идеологии и практике, даже в виде «акционерных компаний». Ныне мы называем это корпорациями, но в его времена они существовали совсем в другом виде. Его тревожил разрыв между управленческим контролем и прямым участием, страшила возможность «бессмертия» акционерных компаний.

В XIX веке, после смерти Смита, его страхи реализовались (по современным законам права корпораций превосходят права отдельных лиц, поэтому им обеспечена вечная жизнь). Для этого не потребовалось решений парламента — в конгрессе за это никто не голосовал. В США, как и во всем мире, это произошло вследствие решений судов. Судьи и корпоративные юристы попросту создали новое общество, где корпорации располагают колоссальной властью.

Сегодня двести корпораций, возглавляющие список богатейших, контролируют более четверти мировых активов, и степень этого контроля неуклонно растет. Ежегодный рейтинг главных американских корпораций, составляемый журналом «Форчун», сопровождается сведениями о росте прибылей, концентрации капитала, сокращении рабочих мест — тенденциях, набирающих силу уже не один год.

Идеи Гумбольдта и Смита напрямую питают традицию социализма и анархизма, левой либертарианской критики капитализма. Эта критика может идти за Дьюи и превращаться в вариант демократического социализма на основе рабочего контроля, а может перерождаться в левый марксизм в духе голландского астронома и политического теоретика Антона Паннекука, польско-немецкой революционерки Розы Люксембург или ведущего анархиста Рудольфа Рокера с его анархо-синдикализмом.

В современной интеллектуальной жизни все это грубо извращается или предается забвению, но, на мой взгляд, эти идеи напрямую произрастают из классического либерализма XVIII века. Думаю даже, что их предтечей следует искать в рационализме XVII века.

Богачи на пособии

Корр.: В книге двух репортеров «Филадельфиа инквайер» «Америка: кто платит налоги?» наглядно показано, что в США резко падает сумма выплачиваемых корпорациями налогов.

Без сомнения, это так. В последние лет пятнадцать это бросается в глаза.

Несколько лет назад ведущий специалист в этой области Джозеф Печмен указывал, что, несмотря на прогрессивную систему налогообложения (чем выше доход, тем выше процент взимаемого налога), налогообложение благодаря всевозможным налоговым льготам становится почти фиксированным.

В Алабаме произошла занятна я вещь с крупным немецким автоконцерном «Даймлер-Бенц».

При Рейгане США по оплате труда отставали от своих конкурентов (кроме Британии). Это имело последствия не только в Мексике и в самих США, но и во всем индустриальном мире.

Например, одной из целей так называемого соглашения о свободной торговле с Канадой было стимулирование перетока рабочих мест из Канады на юго-восток США, регион со слабыми профсоюзами. Там меньше зарплаты, не нужно заботиться о дополнительных выплатах трудящимся, рабочие разобщены. Это явный удар по канадским рабочим.

«Даймлер-Бенц», крупнейший немецкий конгломерат, мечтал об условиях третьего мира. Ему удалось развязать конкуренцию между штатами нашего Юго-Востока за возможность заплатить наибольшую мзду и тем самым заманить к себе этот концерн. Победа осталась за Алабамой, посулившей сотни миллионов долларов налоговых скидок и практически представившей «Даймлер-Бенц» землю для строительства завода, да еще согласившейся обеспечить его всей необходимой инфраструктурой.

Кое-кто от этого выиграет — немногие, кто занят на заводе, владельцы киосков, торгующих гамбургерами; но главные получатели барышей — это банкиры, юристы корпораций, те, кто занимается капиталовложениями и финансами. Им сильно повезло, но за счет большинства жителей Алабамы.

Даже «Уолл-стрит джорнал», редко критикующая бизнес, не скрывает, что это сильно смахивает на процессы, происходящие при внедрении богатых корпораций в третьем мире, и задается вопросом, приобретет ли что-либо от этого сам штат Алабама. «Даймлер-Бенц» тем временем снизит уровень жизни немецких рабочих.

Немецкие корпорации открывают заводы и в Чешской Республике, где рабочим можно платить в десять раз меньше, чем в Германии. До Чехии им рукой подать, это общество западного типа с высоким уровнем образования и приятными голубоглазыми жителями. Поскольку немецкие корпорации верят в свободный рынок не больше всех прочих богачей, они переложат на Чехию все социальные, экологические, долговые и прочие проблемы, а сами будут подсчитывать барыши.

В точности так же поступает «Дженерал моторе», строящая свои заводы в Польше, где настаивает на 30-процентной тарифной скидке. Свободный рынок — это для бедных. У нас двойственная система: защита богатых и рыночная дисциплина для всех остальных.

Корр.: Меня поразила статья в «Нью-Йорк таймс» под заголовком «Нация размышляет, как ей избавиться от своего плутония». Выходит, нация должна придумывать, как ей быть с тем, что создано крупным капиталом!

Знакомая песня: доходы — частнику, затраты — обществу. Расплачивается нация, народ, прибыли предназначаются не ему, хотя не он принимал решение о производстве плутония и не он решает, как от него избавляться, не он определяет разумную энергетическую политику.

Корр.: Работая с вами, я уяснил, насколько важно читать «Бизнес уик», «Форчун» и «Уолл-стрит джорнал». В бизнес-разделе «Нью-Йорк таймс» помещен восхитительный материал одного бюрократа из японского министерства внешней торговли и промышленности, стажировавшегося в бизнес-школе Гарварда.

Они разбирали там пример одной обанкротившейся авиакомпании, слушали интервью с президентом компании, гордившимся тем, что, несмотря на финансовый кризис и неминуемое банкротство, он не просил помощи у правительства. К удивлению японца, аудитория разразилась аплодисментами. Он пишет: «В Америке не одобряется государственное вмешательство. Я понимаю это. Но я был шокирован. У компаний много акционеров. Что, например, произошло с его служащими?» Затем он размышляет о том, что называет слепой преданностью американцев идеологии свободного рынка. Он говорит: «Это очень близко к религии. С большинством людей об этом не поспоришь. Либо ты веришь, либо нет». Интересно!

Интересна, в частности, неспособность японца понять, что происходит в США на самом деле. Видимо, и остальные в его бизнес-классе этого не понимают. Если у них шла речь об «Истерн эрлайнз», то директор этой компании Фрэнк Лоренцо пытался вывести ее из бизнеса и сам на этом нажился.

Он хотел сломить профсоюзы и оказать помощь другим своим проектам (на них пошли его прибыли от «Истерн эрлайнз»). Он боролся с влиянием профсоюзов в авиации, стремясь увеличить в этой отрасли контроль корпораций и заодно самому нажиться. Он добился того и другого. Естественно, он не призывал правительство его спасать — ведь все происходило именно так, как ему хотелось.

С другой стороны, говорить о том, что корпорации обходятся без государственной помощи, можно только в шутку. Напротив, они требуют от правительства колоссального вмешательства. Собственно, на этом основана вся пентагоновская система.

Возьмем авиастроение. Вся эта отрасль создана при государственном участии. Гигантский рост Пентагона в конце 1940-х годов был во многом связан со спасением тонувшей авиационной промышленности, которая никак не выжила бы сама на гражданском рынке. Это сработало — и теперь это ведущая экспортная отрасль США, а «Боинг» — ведущий экспортер.

Недавно вышла интересная и важная книга на эту тему Фрэнка Кофски. В ней описывается искусственная военная истерия в 1947—1948 годах, целью которой было протолкнуть через конгресс расходы на спасение авиастроения. (Эта цель была не единственной, но являлась важным фактором.)

Массированное государственное вмешательство служит для зарождения и поддержания на плаву целых отраслей экономики. Для многих корпораций это залог выживания. Для некоторых это в данный момент не главный элемент прибылей, а подушка безопасности. Общество предоставляет также базовые технологии (металлургия, авионика) через систему государственного субсидирования.

Это верно в отношении всех. Вряд ли в США существует хотя бы одна отрасль производства или услуг, не прибегающая к помощи правительства.

Администрация Клинтона щедро финансирует Национальный институт стандартов и технологии, который все больше обслуживает нужды частного капитала. В двери администрации стучатся в целях получения субсидий сотни корпораций.

Задача сводится к тому, чтобы заменить угасающую пентагоновскую систему. «Холодная война» кончилась, и сохранять ее стало сложнее, однако крупные корпорации не должны оставаться без субсидий. За науку и за внедрение приходится расплачиваться обществу.

То, что японский бюрократ этого не разглядел, весьма примечательно. Ведь в Японии это не секрет.

Здравоохранение

Корр.: Вряд ли из окна вашего дома в Лексингтоне видны небоскребы Бостона. Но, возможно, вы знаете, какие самые высокие?

«Джон Хэнкок» и «Пруденшл».

Корр.: Кто такие?

Если Клинтон добьется своего, то именно они станут проводить его программу реформы здравоохранения.

Корр.: Все согласны, что американская система здравоохранения нуждается в реформе. Что стоит за этим согласием?

Все очень просто. Наша система здравоохранения более-менее частная. В результате в ней делается упор не на здоровье людей и не на профилактику, а на высокотехнологичное медицинское вмешательство. К тому же она безнадежно неэффективна и крайне забюрократизирована, с огромными административными издержками.

Для американского бизнеса она стала слишком дорогой. Меня сильно удивил главный журнал деловых кругов «Бизнес уик» серией статей в защиту программы канадского стиля — с одним плательщиком. Там лечение индивидуальное, а страховщиком выступает государство. Похожие планы существуют в любой индустриальной стране мира, кроме США.

Корр.: План Клинтона называется «управляемая конкуренция». Что это такое и почему его поддерживают крупные страховщики?

«Управляемая конкуренция» — это создание крупными страховыми компаниями огромных конгломератов здравоохранения — больниц, клиник, лабораторий и пр. Эти конгломераты и станут между собой конкурировать — вот где развернутся силы рынка.

На самом деле очень ограниченное количество страховых конгломератов, ведущих между собой ограниченное соревнование, станет организовывать охрану вашего здоровья. Этот план изгонит с рынка мелких страховщиков, поэтому они против него возражают.

Цель крупных страховщиков — прибыль, а не ваше удобство, поэтому управление здравоохранением будет, без сомнения, минимальным, как можно менее затратным. Профилактикой и охраной здоровья общества они заниматься не станут, их это не заботит. Эффективность снизится еще больше: огромные прибыли, затраты на рекламу, крупные корпоративные зарплаты и иные выплаты, бюрократия, тщательно контролирующая, что делать и чего не делать докторам и медсестрам, — и платить за все это придется нам.

Есть и другое соображение. При системе государственного страхования «по-канадски» затраты распределяются так же, как налоги. При прогрессивном налогообложении — когда богатые отдают в виде налогов более высокий процент своих прибылей (все другие индустриальные общества справедливо считают такой принцип единственным этически верным) — более зажиточные финансируют бОльшую долю затрат на здравоохранение.

Однако программа Клинтона, как и все остальные, подобные ей, радикально регрессивна. Дворник и исполнительный директор платят одинаково. Можно подумать, их налоговые выплаты тоже одинаковые, что неслыханно в цивилизованном обществе.

Собственно, дело обстоит и того хуже: дворник будет, вероятно, платить больше. Он ведь житель бедного района, тогда как директор проживает в богатом пригороде или в небоскребе, то есть они принадлежат к разным группам здоровья. В группе дворника много других бедняков, людей из категорий высокого риска, поэтому страховые компании запросят с него больше, чем с директора, принадлежащего к категории людей состоятельных, пониженного риска.

Корр.: По данным опроса службы Харриса, большинство американцев предпочитают здравоохранение «по-канадски». Это удивительно, учитывая, как мало внимания уделяется такой системе с одним плательщиком в прессе.

Лучшая известная мне работа на эту тему принадлежит перу Висенте Наварро. Он обнаружил, что система канадского образца пользуется неизменной поддержкой с тех пор, как на эту тему стали проводиться опросы, то есть уже больше сорока лет.

В 1940-х годах Трумэн предпринял попытку перехода на такую программу. США могли бы догнать в этой сфере остальной развитой мир, но этого не произошло: крупные корпорации перешли в наступление, поднялся шум, что так наше общество уподобится большевистскому, и т. д.

Стоит появиться этому вопросу, как крупные корпорации бьют тревогу. Не зря Рональд Рейган выступал в конце 1960-х годов с мрачными речами (сочиненными для него в Американской медицинской ассоциации) о том, что если у нас воцарится всеобщая система здравоохранения, то потом нам останется рассказывать своим детям и внукам, какая она была — свобода...

Корр.: Стеффи Вулхендлер и Дэвид Химмельштейн (оба с медицинского факультета Гарвардского университета) приводят результат еще одного опроса: только 5 процентов опрошенных канадцев выступают за здравоохранение по принципу США.

Теперь против него настроена еще большая часть бизнес-сообщества. Слишком она неэффективна, забюрократизирована и расточительна. Пару лет назад автомобильные компании прикинули, что неэффективность здравоохранения США обходится им в дополнительные 500 долларов затрат на каждый автомобиль по сравнению с ситуацией, например, в Канаде.

Когда начинает страдать бизнес, то вопрос превращается в муку для всего общества. Общество уже давно выступает за большие перемены, но его мнение мало что значит.

Об этом хорошо написал «Экономист». Там забеспокоились из-за демократических выборов в Польше — явного излишества. Населению всех стран Восточной Европы навязывают разорительные перемены. (Для благозвучия их называют «реформами».) На последних выборах поляки проголосовали за противников реформирования. «Экономист» оговорился, что беда невелика, так как «государственная политика изолирована от политиков» — как будто это похвально!

Такая же изолированность имеет место и в США. Можно иметь собственное мнение, можно даже голосовать, если есть желание. Но политика остается прежней, так как ее определяют иные силы.

Желания общественности называют «политически нереалистичными». В переводе это означает, что против них возражают главные центры власти и привилегий. Изменения нашей системы здравоохранения стали теперь более реальными с политической точки зрения, так как перемен захотело корпоративное сообщество, испытывающее серьезные неудобства от существующей системы.

Корр.: Висенте Наварро считает, что всеобщая система здравоохранения «напрямую связана с силой рабочего класса и его политико-экономических инструментов».

Это так и есть в Канаде и в Европе. До середины 1960-х годов канадская система напоминала скорее нашу. Ее поменяли сначала в одной провинции, Саскачеван, где у власти находилась Новая демократическая партия (умеренно реформистская партия-ширма, имеющая поддержку профсоюзов).

НДП сумела внедрить на уровне провинции программу медицинского страхования, вытеснившую из медицинского бизнеса страховые компании. Начинание оказалось весьма успешным. Люди стали получать добротное медобслуживание при сокращении затрат, сама система финансирования оказалась прогрессивной. Под давлением профсоюзов со Саскачевана стали брать пример другие провинции, часто прибегая к НДП как к рычагу. Очень скоро система утвердилась во всей Канаде.

Примерно также происходило и в Европе. Организации рабочего класса являются главными, хотя не единственными, механизмами, позволяющими людям с ограниченным влиянием и возможностями объединяться и решать дела государственной важности. Это одна из причин лютой ненависти к профсоюзам бизнеса и вообще элит. По самому своему характеру они слишком демократичны.

Так что Наварро, конечно, прав. Сила и организованность трудящихся, их способность влиять на общество напрямую — возможно, даже определяющим образом — влияют на принятие такого рода социальных программ.

Корр.: Нечто подобное развивается в Калифорнии, где собирают подписи в пользу здравоохранения с одним плательщиком.

Ситуация в США несколько отличается от описанной Наварро, так как здесь бизнес до сих пор играет чрезмерную роль при определении того, какая система будет применяться. Если в США не произойдут крупные перемены — если общественность и ее организации, включая профсоюзы, не сделают значительно больше того, что они делают сейчас, — результат в который раз будет определяться интересами бизнеса.

Корр.: В прессе СПИДу уделяется гораздо больше внимания, чем раку груди, хотя за 1990-е годы в США от рака груди умрут полмиллиона женщин. Мужчины умирают от рака простаты. Эти вопросы не считаются политическими?

Они не ставятся на голосование, но, конечно, имеют политическое измерение. К опасностям онкологии можно добавить детские болезни и смертность от неприемлемых условий жизни в младенчестве и детстве.

Возьмем недоедание. Оно очень сильно сокращает продолжительность жизни. По количеству смертельных исходов оно опережает все остальные причины. Вряд ли многие деятели здравоохранения станут спорить, что очень крупный вклад в улучшение здоровья, снижение смертности и повышение качества жизни внесли бы простые меры — обеспечение нормальным питанием, безопасными и здоровыми условиями жизни, чистой водой, переработка отходов и т. д.

Казалось бы, в такой богатой стране, как наша, этих проблем быть не должно, тем не менее с ними сталкивается немалый процент населения. Британский медицинский журнал «Лэнсет», самый престижный медицинский журнал в мире, недавно писал, что в Нью-Йорке 40 процентов детей живут ниже уровня бедности. Они страдают от недоедания и прочих проблем, приводящих к высокой смертности, а если выживают, то на всю жизнь остаются больными людьми.

Пару лет назад «Нью-Ингланд джорнал оф медисин» указывал, что уровень смертности чернокожих мужчин Гарлема почти не отличается от уровни смертности в Бангладеш. Главная причина — крайне неудовлетворительное состояние самых элементарных параметров общественного здравоохранения и социального положения.

Корр.: Некоторые связывают распространение рака груди и простаты с состоянием окружающей среды, рационом питания, пищевыми добавками и консервантами. Что вы об этом думаете?

Нет сомнения, это тоже играет роль. Но я не знаю, насколько серьезную.

Корр.: У вас вызывает интерес движение за органическое питание?

Вызывает. Качество пищи не может не тревожить. По-моему, это тоже относится к теме общественного здравоохранения, вместе с важностью доступа к чистой воде, канализации, исключением недоедания и т. д.

Все это вещи одного порядка: здесь имеет значение не высокотехнологическое лечение, а элементарные параметры жизни. Вопросы общественного здоровья, в том числе контроль за тем, чтобы в нашей еде не было яда, являются первостепенными факторами качества жизни и ее продолжительности.

Преступление и наказание

Корр.: В последние годы местные теленовости уделяют главное внимание преступлениям, изнасилованиям, похищениям и т. д. Теперь тем же самым занимаются национальные сети теленовостей.

Так и есть, но это поверхностное явление. Почему растет внимание к насильственным преступлениям? Связано ли это со значительным уменьшением доходов большинства населения и возможности найти приличную работу?

Но пока вы не зададите вопрос, почему растет общественная дезинтеграция, почему все больше общественных средств передается успешным и привилегированным, вы не поймете, почему растет преступность и как с ней бороться.

В последние двадцать — тридцать лет происходит усиление неравенства. Эта тенденция ускорилась в годы президентства Рейгана. Заметно, что общество движется в сторону модели третьего мира.

В результате растет преступность и прочие признаки социального распада. Большая часть преступности — это нападения бедняков друг на друга, но достается и более привилегированным. Люди крайне обеспокоены — и с полным на то основанием, так как общество становится очень опасным.

Конструктивный подход к проблеме потребует обращения к ее фундаментальным причинам, но об этом речи нет, потому что неизменная цель нашей социальной политики — укрепление государства-благотворителя для богатых.

В этих условиях единственный доступный для правительства ответ — потворство страху перед преступностью, наступление на гражданские свободы и попытки управлять бедными, в основном с применением силы.

Корр.: Знаете, что такое «бей и хватай»? Ваша машина стоит в пробке или на светофоре, подбегают люди, разбивают стекло и хватают сумочку или бумажник.

То же самое творится по всему Бостону. Есть и новая форма — «грабеж доброго самаритянина». На дороге имитируют спущенное колесо, кто-нибудь останавливается помочь, а у него утоняют машину, избивают — это если повезет, или убивают — если нет.

Это все из-за усиливающейся поляризации общества, происходящей последние двадцать пять лет, и из-за маргинализации широких слоев населения. Эти люди лишние, им нет места в производстве благ (читай — прибылей), а при доминировании идеологии, по которой права людей зависят от того, что они могут себе раздобыть в рыночной системе, они лишаются ценности как люди.

Все более широкие слои населения остаются без организационных форм и способов конструктивного реагирования и ищут доступных решений, часто насильственных. Во многом именно такие решения поощряются массовой культурой.

Корр.: Многое можно сказать об обществе, глядя на его юридическую систему. Любопытно, что бы вы сказали о клинтоновском Билле о борьбе с преступностью — дополнительном найме 100 тысяч полицейских, создании новых колоний для несовершеннолетних, новых ассигнований на тюрьмы, смертной казни по пятидесяти дополнительным составам, превращении членства в банде в федеральное преступление... Не противоречит ли последнее Биллю о правах с его свободой ассоциаций?

Крайне правые приветствуют эти предложения, называя их величайшим шагом в борьбе с преступностью. Это, конечно, самый невероятный билль о преступности в истории. По нему федеральные расходы на подавление взлетают в пять-шесть раз. Но ничего конструктивного в нем нет. Просто больше тюрем, полиции, еще более суровые приговоры, расширение применения смертной казни, новые преступления, три удара — и вам конец...

Неясно, сколько еще давления и социальной деградации надо, чтобы люди сказали «хватит». Некоторые готовы просто загнать их в городские трущобы, по сути, концентрационные лагеря, и позволить друг друга истреблять. Но кое-кто норовит вырываться на свободу и ставить под угрозу интересы зажиточных и привилегированных. Значит, надо укреплять тюремную систему, кстати, это еще и полезная инъекция для экономики.

Клинтон, естественно, подает этот свой законопроект как крупную социальную инициативу, и не только из извращенных политических соображений — ведь вокруг него легко устроить истерику, — но и потому, что он отражает подходы так называемых новых демократов — ориентированного на бизнес сегмента Демократической партии, к которому принадлежит сам Клинтон.

Корр.: Ваше отношение к смертной казни?

Как к преступлению. По этому вопросу я согласен с «Эмнести интернэшнл», да и с большей частью мира. У государства не должно быть права отнимать у людей жизнь.

Радиослушатель: Не заинтересованы ли США в поддержке наркоторговли?

Это сложный вопрос, не хотелось бы прибегать к скороговорке. Во-первых, нельзя валить в одну кучу марихуану и кокаин. Марихуана не имеет тех смертельных последствий, которые бывают у кокаина. Можно спорить о пользе и вреде марихуаны, но на шестьдесят миллионов людей, прибегающих к марихуане, не выявлено, кажется, ни одного случая передозировки. Криминализация марихуаны имеет причины, не относящиеся к заботе о здоровье людей.

Другое дело сильные наркотики, к применению которых людей толкает отчасти запрет на слабые. Они чрезвычайно вредны, однако вред от них многократно меньше вреда от табака и алкоголя, если говорить о последствиях для общества, включая летальные.

Некоторые слои американского общества получают барыши от торговли сильными наркотиками. К ним относятся крупные интернациональные банки, занимающиеся отмыванием денег, и корпорации, продающие химикаты для производства сильных наркотиков в промышленных масштабах. С другой стороны, жителям городов наркотики доставляют страдания: одних разоряют, других доводят до крайнего отчаяния. Так что существуют различные интересы.

Право на ношение оружия

Корр.: Сторонники свободного владения оружием ссылаются на Вторую поправку. Вы считаете, что она позволяет неограниченное и неконтролируемое владение огнестрельным оружием?

Совершенно ясно, что если воспринимать Вторую поправку буквально, то в ней нет разрешения людям владеть оружием. Но законы никогда не понимаются буквально, в том числе поправки к конституциям и конституционные права. Законы позволяют, чтобы с течением времени им сообщали разрешительное толкование.

Но разногласия по огнестрельному оружию отражают серьезные проблемы. В стране есть ощущение, что люди находятся под ударом. Думаю, они неверно воспринимают источник удара, но само ощущение безошибочное.

Правительство — единственная структура власти, хотя бы частично подотчетная населению, поэтому бизнес, естественно, превращает во врага его, а не совершенно никому не подотчетную корпоративную систему. После десятилетий усиленной пропаганды, организованной бизнесом, люди видят в правительстве врага, от которого необходимо защищаться.

И это небезосновательно. Правительство действительно авторитарно и враждебно большинству населения. Зато на него можно хоть как-то влиять — и порой влияние может быть сильным, причем оказывает его само население.

Многие из выступающих за ношение оружия инстинктивно опасаются правительства. Но это — ненормальная реакция на реальную проблему.

Корр.: Пресса разжигает в людях ощущение, что им угрожают?

Пресса способствует глубинному чувству, что правительство — враг, и мешает осознать источники реальной власти в обществе — тоталитарные институты, каковыми являются корпорации, ставшие интернациональными и властвующие в экономике и почти во всей нашей социальной жизни. Собственно, это корпорации устанавливают условия для действий правительства и в значительной степени его контролируют.

Пресса день за днем рисует одну и ту же картину. Люди просто не сознают, что представляет собой причиняющая им страдания система власти. В результате они начинают видеть врага в правительстве — так и было задумано.

У людей есть самые разные соображения, делающие их противниками контроля за огнестрельным оружием, но существует слой населения, ощущающий угрозу, которая исходит от могущественных сил, начиная от Федеральной резервной системы и Совета по международным отношениям и кончая большим правительством и «вы сами знаете кем»; эти люди ищут защиты в огнестрельном оружии.

* * *

Радиослушатель: Насчет контроля над оружием. Я считаю, что США все больше превращаются в страну третьего мира, и этот процесс мало что могло бы прервать. Оглядываясь вокруг, я вижу много стран третьего мира, где граждане не потерпели бы свои нынешние правительства, будь у них оружие. Вот я и думаю, что люди проявляют близорукость, когда выступают за контроль над оружием и одновременно понимают, что правительство у них совсем не то, какое надо бы иметь.

Это отличная иллюстрация главного заблуждения. Да, на правительстве пробу негде ставить. С другой стороны, оно хотя бы частично подотчетно нам, и то, в какой степени, зависит от нас самих.

А все зло, самый большой вред заключается в том, о чем вы даже не упоминаете, — во власти бизнеса с его высокой концентрацией и нынешней высокой степенью транснациональности. Власть бизнеса — вот истинное зло, и она совершенно никому не подотчетна. Это — тоталитарная система, оказывающая огромное влияние на нашу жизнь. И она же — главная причина того, что правительство не отражает наши интересы.

Видеть в оружии способ этому противостоять — нелепость. Во-первых, США — не слабосильная страна третьего мира. У людей револьверы, а у правительства танки. Если люди обзаведутся танками, правительство пустит в ход атомное оружие. Насилием с ним не сладить, даже если вы считаете морально оправданным прибегать к силе.

Огнестрельное оружие в руках американских граждан не сделает их страну доброкачественнее, а только усугубит жестокость, беззаконие, разрушения. Поэтому, даже признавая те соображения, из которых исходят противники контроля над оружием, я считаю их жертвами прискорбного заблуждения.

Превращение в страну третьего мира

Корр.: В докладе Американского бюро переписи населения говорится, что количество работающих бедняков выросло на 50 процентов: люди имеют работу и все равно живут ниже уровня бедности.

Наше общество переползает в третий мир, и это — один из признаков этого процесса. Имеет место не только безработица, но и сокращение заработков. В реальном исчислении зарплата снижается с конца 1960-х годов. С 1987 года этот процесс распространился на людей с высшим образованием — поразительная перемена!

Нам твердят о каком-то выздоровлении, и подобие выздоровления действительно имеет место. Оно происходит в два раза медленнее, чем прошлое, послевоенное выздоровление от рецессии (всего таких выздоровлений можно насчитать с полдюжины), а темпы создания новых рабочих мест составляют всего треть тогдашних. К тому же — еще одно отличие от прежних выздоровлений — сами создаваемые рабочие места теперь низкооплачиваемые, огромное их число попросту временные.

Называется это «растущей гибкостью рынка труда». Словечко «гибкость» сродни слову «реформа»: предполагается, что это что-то хорошее. Но на самом деле «гибкость» означает неуверенность. То есть вы ложитесь спать в сомнении, останется ли у вас наутро работа. Любой экономист объяснит, что это благотворно для экономики — для извлечения прибыли, а не для уровня жизни людей.

Низкие зарплаты тоже увеличивают ненадежность рабочих мест. При них подавляется инфляция, и это хорошо для людей с деньгами — например для держателей облигаций. Доходы корпораций растут в разы, но перспективы большинства населения не радужные. Мрачные обстоятельства, не сулящие перспектив для будущего и для конструктивных социальных действий, приводят к всплескам насилия.

Корр.: Интересные вещи вы говорите! Массовые убийства чаще всего происходят прямо на рабочем месте. Вспоминаются убийства в почтовых отделениях, в заведениях быстрого питания, где люди по тем или иным причинам раздражены, уволены или отправлены в принудительный неоплачиваемый отпуск.

Имеет место не только застой или снижение реальной оплаты труда, но и резкое ухудшение условий труда. Чтобы увидеть это, достаточно подсчитать продолжительность рабочей недели. Гарвардский экономист Джулия Шор посвятила этому большую книгу под названием «Перерабатывающий американец». Если я правильно запомнил цифры, в 1990 году, когда она писала свою книгу, рабочим приходилось работать в год шесть дополнительных недель, чтобы сохранить примерный уровень реальной оплаты труда 1970 года.

Дополнительные рабочие часы сопровождаются ухудшением условий труда, ростом неуверенности и неспособности защитить себя — из-за упадка рабочего движения. В годы президентства Рейгана были сокращены в целях повышения прибылей даже минимальные государственные программы защиты рабочих от несчастных случаев на производстве и т. п. Отсутствие конструктивных путей, в частности через профсоюзы, ведет к насилию.

Рабочее движение

Корр.: Гарвардский профессор Элейн Бернард и профсоюзный деятель Тони Маццочи ведут речь о создании партии на базе профсоюзов. Как вы к этому относитесь?

Я считаю это важной инициативой. В США растет деполитизация общества, распространяются негативные настроения. Около половины населения вообще выступает за роспуск обеих главных политических партий. Есть реальная потребность в структуре, способной оформить тревоги значительного большинства населения, остающегося за рамками социального планирования и политического процесса.

Профсоюзы были и остаются значительной силой — фактически главной в обществе, — заинтересованной в демократизации и прогрессе. С другой стороны, когда они не связаны с политической системой через партию на базе профсоюзов, то их возможности остаются ограниченными. Возьмем для примера здравоохранение.

Мощные американские профсоюзы смогли добиться для себя очень неплохих условий охраны здоровья. Но поскольку они действовали за пределами политической системы, то даже не пытались бороться за достойное здравоохранение для всего населения. Достаточно сравнить это с Канадой, где профсоюзы, связанные с политическими партиями на базе рабочего движения, смогли добиться создания общенациональной медицины.

Это хорошо иллюстрирует возможности политически ориентированного, общенародного движения. Ныне промышленные рабочие уже не составляют ни большинство, ни даже ядро рабочей силы. Но перед обществом стоят прежние вопросы. Думаю, Бернард и Маццочи находятся на верном пути.

Корр.: Вчера было 1 Мая. Какова его историческая значимость?

Первомай более ста лет остается всемирным днем рабочего класса. Этот праздник учрежден в знак солидарности с американскими рабочими, которые в 1880-х годах, страдая от крайне тяжелых условий труда, добивались восьмичасового рабочего дня. Но США остаются одной из немногих стран, где об этом дне солидарности с рабочим движением США мало кто знает.

Сегодня утром в «Бостон глоуб», далеко не на первой странице, был небольшой материал под заголовком «Празднование 1 Мая в Бостоне». Я удивился: раньше здесь, в США, я такого не видывал. Оказывается, 1 Мая действительно праздновали, как полагается, — латиноамериканские и китайские рабочие, недавние иммигранты...

Вот яркий пример того, с какой эффективностью бизнес контролирует в США идеологию, насколько действенна его пропаганда и идеологическая обработка, не позволяющие людям узнавать об их собственных правах, об истории. Только бедные рабочие, латиноамериканцы и китайцы, отмечают праздник международной солидарности с американскими рабочими...

* * *

Корр.: Энтони Льюис написал в своей колонке в «Нью-Йорк таймс»: «Как ни печально, профсоюзы в этой стране все больше походят на британские своей отсталостью и непросвещенностью... Подтверждением служит грубое запугивание, использованное профсоюзами в целях принуждения демократов в палате представителей голосовать против НАФТА».

Лучше не скажешь! То, что Льюис называет грубым запугиванием, на самом деле было попыткой профсоюзов заставить своих представителей отстаивать их интересы. По стандартам элиты, это — атака на демократию, ведь политической системой по определению управляют богатые и могущественные.

Корпоративное лобби значительно превосходит профсоюзное, но об этом не положено говорить. Действия корпоративного лобби никто не называет недемократической игрой мускулов. Может быть, Льюис ведет где-нибудь другую колонку, где клеймит корпорации за лоббирование НАФТА?..

Корр.: Я тоже про такую не знаю.

Накануне голосования разразилась настоящая истерика. Редакционная статья «Нью-Йорк таймс» повторила сказанное Льюисом, да еще привела фамилии дюжины представителей нью-йоркского региона, голосующих против НАФТА. Говорилось о средствах, получаемых ими от профсоюзов, о сомнительном политическом влиянии профсоюзов, ставилась под вопрос честность этих политиков и т. д.

Впоследствии некоторые из этих конгрессменов указывали, что о средствах, перечисленных корпорациями, газета промолчала. Мы добавим к этому, что не перечисляла она и своих рекламодателей, не говоря уже об их отношении к НАФТА.

Истерика, устроенная при приближении голосования по НАФТА привилегированными кругами, к которым принадлежат комментаторы и прочие авторы «Нью-Йорк таймс», производила отталкивающее впечатление. Они даже позволили себе использовать понятие «классовый подход» — раньше я его в «Нью-Йорк таймс» не замечал. Обычно им не разрешается признавать, что в США существуют классовые противоречия. Но когда речь зашла о по-настоящему серьезном вопросе, были расчехлены крупные калибры.

Результат выглядит интригующе. По данным последнего опроса, около 70 процентов ответивших сказали, что возражают против действий профсоюзов, сопротивляющихся НАФТА, однако позиция этих 70 процентов совпала с позицией профсоюзов. Тогда зачем было возражать?

По-моему, объяснение очень простое. В прессе почти не освещалась суть позиции профсоюзов, зато вокруг той тактики, которую они якобы применили, был устроен настоящий скандал.

ЦРУ

Корр.: Что вы скажете о роли ЦРУ в демократическом обществе? Не оксюморон ли это?

В демократическом обществе может существовать организация, на которую возложены функции по сбору разведывательной информации. Но это лишь незначительная часть того, чем занято ЦРУ. Главная его задача — осуществление секретной и чаще всего противозаконной деятельности в интересах исполнительной власти, стремящейся сохранить эти свои акции в тайне, так как она знает, что их не одобрит общество. Таким образом, даже внутри США деятельность ЦРУ не имеет ничего общего с демократией.

Его обычная деятельность — это усилия по подрыву демократии, как в Чили в 1960-х — начале 1970-х годов. Примеры можно множить. Кстати, большинство сосредоточивается на замешанности в акциях ЦРУ Никсона и Киссинджера, хотя ту же самую политику проводили Кеннеди и Джонсон.

Корр.: ЦРУ — инструмент государственной политики или оно формулирует собственную политику?

Сказать наверняка сложно, но, по-моему, ЦРУ в значительной мере подчинено исполнительной власти. Я внимательно изучаю соответствующие материалы и вижу, что ЦРУ очень редко действует по собственной инициативе.

Нередко возникает впечатление, будто оно занимается самодеятельностью, но причина — в желании исполнительной власти в случае чего откреститься от происшедшего. Она не желает существования документов, где бы говорилось: я отдал вам приказ убить Лумумбу, свергнуть правительство Бразилии, убить Кастро...

Поэтому исполнительная власть старается проводить политику «достоверного отнекивания»: ЦРУ получает сигналы, как действовать, но бумажного следа, записей не остается. Когда что-то выплывает наружу, создается впечатление, что ЦРУ орудует само по себе. Но если пройти по следу, то окажется, что так почти никогда не бывает.

Пресса

Корр.: Поговорим о СМИ и демократии. Каковы, с вашей точки зрения, коммуникационные требования демократического общества?

Здесь я снова соглашусь с Адамом Смитом: нам близка тенденция к равенству. Причем не просто к равенству возможностей, а к настоящему равенству: к возможности на любом этапе своей жизни получать информацию и принимать на ее основании решения. Таким образом, при демократической системе коммуникации существует полномасштабное общественное участие, отражающее и интересы общества, и истинные ценности: правду, прямоту, обязательное предоставление документов.

Корр.: В книге Боба Макчесни «Телекоммуникации: СМИ и демократия» подробно рассказано о борьбе за контроль над радиоэфиром США в 1928-1935 годах. Как она разворачивалась?

Очень интересная тема! Автор сослужил большую службу, поведя об этом разговор. Сейчас это актуально, так как разворачивается похожая борьба на этом, так сказать, «информационном тракте».

В 1920-х годах на арену вышло первое после печатного станка крупное средство массовой коммуникации — радиовещание. Конечно, его возможности ограничены конечным набором частот. Никому не приходило в голову, что правительство обойдется без регулирования в этой области, вопрос был в том, какую форму примет это регулирование.

Правительство могло бы выступить за общественное радио с народным участием. Это был бы демократический подход, в меру демократичности самого общества. В Советском Союзе общественное радио получилось бы тоталитарным, но, скажем, в Канаде или в Англии оно было бы отчасти демократическим (повторяю, в меру демократичности общества).

Этот спор разгорался по всему миру — во всяком случае, его вели в более-менее благополучных обществах, располагавших роскошью выбора. Почти все страны (возможно, вообще все — исключения не приходят мне в голову) остановились на общественном радио — кроме США, выбравших частное. Оно не было частным на 100 процентов — вы могли создать небольшую радиостанцию, например, при колледже, с аудиторией в несколько кварталов. Но практически весь радиоэфир США перешел в частные руки.

Как пишет Макчесни, не обошлось без борьбы. Религиозные, профсоюзные и иные группы, отражавшие общественные интересы, считали, что США следует пойти путем всего остального мира. Но они проиграли, поскольку в нашем обществе власть принадлежит бизнесу.

Что удивительно, бизнес одержал и идеологическую победу, утверждая, что отдать радиовещание в частные руки — это и есть демократия, так как люди получают возможность делать выбор на рынке. Странное отношение к демократии, ведь ваша власть определяется тем, сколько у вас долларов, а выбор ограничен предложением, которое структурировано реальной концентрацией власти. Тем не менее общество, даже либералы, согласилось считать такое решение демократическим. К середине — концу 1930-х годов игра уже была в основном сыграна.

Борьба завязалась вновь — по крайней мере в остальном мире — спустя десятилетие, с появлением телевидения. В США никакой борьбы не было: полная коммерциализация телевидения произошла без всяких конфликтов. Но в большинстве стран — может быть, повсюду — телевидение стало общественным достоянием.

В 1960-е годы в других странах происходила частичная приватизация телевидения и радиовещания. В США в это время, наоборот, делались робкие шаги в направлении создания общественного радио- и телевещания.

Причины всего этого, насколько я знаю, никогда не исследовались сколько-нибудь глубоко. Как представляется, частные вещательные компании признали, что им трудно соблюдать формальные требования Федеральной комиссии по коммуникациям о необходимости отдавать часть программной сетки под сюжеты, представляющие общественный интерес. Например, Си-би-эс приходилось содержать крупный отдел, разбиравшийся с соответствующими претензиями. Лучше было от него избавиться.

В конце концов они, видимо, решили, что проще будет вообще сбросить этот груз: пусть существует небольшая, скупо финансируемая общественная система вещания. Тогда можно будет отвергать претензии как заявленные не по адресу. Таково происхождение нашего общественного радио и телевидения, которое теперь все равно финансируется в значительной степени из частных средств.

Корр.: Процесс набирает обороты, взять хотя бы Пи-би-эс (Общественная вещательная служба), которую иногда называют «нефтяной» (от «петролеум», а не «паблик»)...

Это тоже отражает интересы и могущество отлично сознающей свои классовые интересы бизнес-системы, постоянно ведущей напряженную классовую войну. Вопрос обостряется в связи с развитием Интернета и новых интерактивных коммуникационных технологий. Здесь неизбежен тот же самый конфликт. Он нарастает уже сейчас.