Камелии для Камиллы

5

Камиллу разбудили резкие, раздраженные голоса.

— Что ты здесь делаешь?

— Пришел полюбоваться на твой трофей.

— Она не трофей. Она станет моей женой.

— Неужели, а отец знает?

— Убирайся, Исхан, не зли меня. Ты знаешь, что я не спасую перед твоей силой.

Камилла открыла глаза. Около дивана, на котором она заснула вечером, стоял Кайс, будто загораживая гостью своим телом, а напротив него — широкоплечий гигант-араб. Видимо, имя Исхан принадлежало именно ему.

— В чем дело? — спросила Камилла, протирая глаза. За окном уже светило солнце, озаряя комнату золотыми лучами.

— Она мила, — заметил Исхан.

Этот человек был похож на гору. Казалось, одного удара его огромной ручищи хватило бы, чтобы сбить с ног взрослого жеребца. Камилла сразу поняла, кто перед ней. Старший брат Кайса выглядел весьма недружелюбно. Черные, как ночное небо, глаза горели злобой и ненавистью. А еще — Камилла ясно увидела это — завистью.

Кайс не отреагировал на слова брата, только кулаки его сжались.

— Как старший я требую объяснений, — стараясь казаться спокойным, продолжал Исхан. — Ты ставишь под удар репутацию и благосостояние нашего отца. Я требую, чтобы ты немедленно поднялся к нему и рассказал о своем поступке. Иначе это сделаю я сам.

— Поступай как знаешь, — почти крикнул Кайс. — Ярость закипала в нем и вот-вот должна была прорвать шаткую плотину воли. — Эта девушка станет моей женой, если так будет угодно ей самой и Аллаху. И ни ты, ни отец не остановят нас.

Камилла не смела подать голоса, хотя ее так и подмывало вставить в разговор пару-тройку весомых фраз. В конце концов, ведь она не вещь, не предмет, чтобы так явно игнорировать ее собственный взгляд на это дело. Однако Камилла видела, что обстановка слишком накалена, и не решалась вмешиваться. Зато она любовалась Кайсом. Какой сильной, твердой казалась сейчас его фигура, какой непреклонной воля! Он возвышался посреди комнаты подобно утесу посреди морских волн. Вокруг него бушевала грозная стихия — причудливое стечение обычаев, нравов, которые ринулись на осколок камня со всей ненавистью, какую только может испытывать податливая вода к неизменному граниту. А Кайс стоял. Стоял, не шелохнувшись. В ушах его грохотали грозные валы, волны пенились, а он стоял. Гордый, невероятно красивый.

Камилла ясно представила себе реальную ситуацию. Видимо, вчера Кайсу не удалось поговорить с отцом. Теперь же, не заручившись вовремя его поддержкой, он мог попасть в весьма щекотливое положение.

Камилла любовалась им. Восстать против семьи, порядков, обычаев на Востоке не самая заманчивая перспектива. Еще больше ей нравилось то, что все эти жертвы — ради нее.

Тем временем обстановка все более накалялась. Мужчины смотрели друг другу в глаза и не произносили ни слова. Безмолвный поединок света и тьмы. Камилла пожалела, что он стоит к ней спиной. Как бы ей хотелось увидеть сейчас его глаза, голубые и ясные, как утреннее небо. Им противостояла тьма, черная и кромешная, поглощающая свет. Любой луч, даже самый яркий, тонул в ней, загубленный омутом.

Говорят, глаза зеркало души. Она пригляделась к Исхану. Он тоже стоял неподвижно. Весь его вид выражал что-то страшное, деспотичное. А глаза отталкивали и пугали — точно так же, как и глаза его отца. Но здесь это ощущение усугублялось черным цветом.

— Я, кажется, попросил тебя удалиться, — начал первым после довольно длительной паузы Кайс. — Мне указать дорогу к двери?

— Что ты позволяешь себе?! — взревел Исхан. — Я старший в семье, сын первой жены. Ты должен подчиняться мне!

— Исхан, — настойчиво повторил Кайс, — я прошу тебя покинуть мой номер и не появляться здесь без моего разрешения.

Черноглазый араб гневно вскинул брови и уже собирался разразиться отменной бранью, но тут в коридоре послышались шаги и в комнату вошел… Омран. Он заговорил по-арабски, но Кайс, учтиво прервав отца на родном языке, попросил уважать гостью и говорить по-английски.

Старик кивнул.

— Что здесь происходит?

Камилла съежилась на диване и обратилась в слух и зрение.

— Кайс похитил эту девушку. — Исхан указал на Камиллу. — Это чревато для нас крупными неприятностями.

Омран повернулся к младшему сыну и вопросительно посмотрел на него.

— Я все объясню, но только после того, как Исхан покинет мой номер, — стоял на своем Кайс.

— Он твой старший брат, — заметил отец холодно.

— Я не стану при нем объяснять обстоятельств, которые касаются только меня и моей гостьи. Это оскорбительно для нее.

Омран сделал старшему сыну жест выйти. Исхан, буквально пышущий злобой, не стал перечить и, молча поклонившись, вышел.

— Итак, я слушаю. — Отец повернулся к Кайсу.

Кайс заговорил быстро и уверенно, изложив ясно и четко все обстоятельства дела, что было непросто, учитывая их запутанность. Закончил свой рассказ он словами:

— Я хочу на ней жениться.

Старик кивнул и, ничего не ответив, устремил глаза к потолку. Камилла поняла, что он читает про себя молитву, спрашивая совета у Аллаха. Кайс потупился в знак уважения.

Какой страшной могла бы показаться постороннему человеку эта сцена! Затихшая, притаившаяся на диване девушка, будто мышь, загнанная в мышеловку. Еще не разжавший готовых к схватке кулаков, замерший в благоговейной покорности молодой человек. В длинной белой рубахе, озаренный лучами солнца, молящийся старец. И тишина. Зыбкая, будто прикрывавшая невидимым покрывалом все вокруг.

— Будь по-твоему, — согласился наконец Омран. — Но, знай, если все пройдет не так, как вы задумали, я отрекусь от тебя и не протяну руку помощи.

Глаза старика устремились на Камиллу. Взгляд будто пронзил ее, обездвижил. Она почувствовала, как сомкнулись тиски, ужасные клещи чужой воли. О! Этот взгляд был не просто тяжел. Он обескураживал, лишал всякой способности сопротивляться.

— Я надеюсь, леди, — начал старик, и голос его задребезжал. — Я надеюсь, вы оправдаете доверие, оказанное вам моим сыном.

— Я постараюсь, — выдавила из себя Камилла. По правде сказать, даже эти два незамысловатых слова дались ей нелегко.

— Хорошо. — Омран поклонился сыну и, развернувшись, быстрыми шагами пошел к двери.

Кайс опустился на диван и уронил голову на руки. Хлопнула дверь. Прошла минута, другая. А он все не шевелился.

Камилла молчала, боясь потревожить его. Наконец Кайс выпрямился и, тяжело вздохнув, опрокинулся на спинку дивана.

— Извини, — проговорил он. — Извини за эту сцену. Ты не должна была слышать всего этого. Прости.

— Может, мне лучше вернуться? — робко спросила она.

Кайс как-то дико посмотрел на нее, а потом вдруг расхохотался, запрокинув назад голову, наподобие того, как смеются невоспитанные американцы.

— Ты чего? — не поняла Камилла. — Что я такого сказала?

Кайс не мог остановиться. Смех, живой и радостный, освобождающий и веселый, клокотал внутри него, вырываясь наружу звонкими заливистыми трелями. Камилла недоумевала.

— Просто… просто… — едва выговорил Кайс, все еще давясь последними смешками. — Что делают с женщиной мужчины! Как только возникли трудности, ты тут же пришла на помощь, готовая отказаться от всей затеи, принести себя в жертву. Дорогая, жертвовать в семейной жизни должен мужчина. На то он и муж. Женщина — прекрасный цветок с нежными бархатными лепестками, который он должен оберегать. Камилла, я хочу сделать тебя счастливой.

Как хорош он был в эти минуты! В нем будто проснулся мальчишка. Смышленый арабский мальчишка вроде тех, что день и ночь шныряют по базарам в поисках заработка. Улыбка, мужественная и в то же время детская, озарила его лицо, а в уголках рта притаилось пронырливое лукавство отчаянного бесенка, который вот-вот пустится в новую авантюру и увлечет своим задором себе в соратники кучу других, не столь решительных дружков. И ни запреты родителей, ни угроза наказания не остановят пламенного сердца, жаждущего приключений. Кажется, Камилла начала понимать Кайса. Еще вчера она считала его одним из многих. Сегодня, похоже, он становится единственным.

— Как ты жил с таким отцом? — тихонько дотронувшись до плеча Кайса, спросила она.

Тот вздрогнул и помрачнел. Что так подействовало на него: необходимость вспоминать прошлое или внезапное прикосновение?

— Не знаю, — ответил Кайс угрюмо. — Мой отец очень тяжелый человек. Люди избегают встреч с ним, а мне досталась участь стать его любимчиком. Это вызвало ряд последствий, которые, к сожалению, ты имела несчастье сегодня наблюдать. Жизнь его складывалась непросто. Он, как и я, родился от европейки, кажется венгерки по происхождению. И был в семье старшим сыном. Однако отец ненавидел его. Презирая за голубые глаза, не пропускал случая напомнить о низком происхождении. Он появился на свет случайно. Младшие дети издевались над ним, относились к Омрану, как к лакею. О наследстве, конечно, и речи не шло. В шестнадцать лет, не выдержав побоев, понуканий и притеснений, он сбежал из дому. Убежал с целью во что бы то ни стало отомстить отцу и братьям. Начал с нуля, и одному Аллаху известно, какими путями нажил он свое состояние. Но уже в двадцать лет ему принадлежал отель на окраине Дейры. Потом другой, третий. Чего это стоило отцу — не знаю. Не решаюсь судить его, но он как-то раз открылся мне и сказал, что деньги нашей семьи, ее благосостояние держатся на человеческих костях. Ему многим пришлось пожертвовать, и он ничем не гнушался, идя к заветной цели. Когда его отец умер, Омран уже владел десятью отелями. Теперь задача состояла в том, чтобы разорить братьев, что он и сделал, благополучно прибрав к рукам и их деньги. После этого, уже к тридцати пяти годам, он стал подумывать и о семье. Я появился на свет в счастливое время. С местью было покончено, деньги текли рекой. Но теперь они его не радуют, как не радует и разорение братьев. Тяжесть совершенных грехов и нечестно нажитого богатства легла на его плечи. Он много денег отдает бедным, хотя некоторые считают его скрягой, и целые дни проводит в молитвах. Он глубоко несчастный человек. Мои братья не смеют прекословить ему ни в чем. Зато мне дозволяется многое. Отец души во мне не чает. Боюсь, что он видит во мне себя, страдающего и забитого. По правде сказать, мне нелегко с ним. Такого человека надо уметь понять, посочувствовать. У меня это не всегда получается. И ни одна женщина не может согреть его заледенелую душу. Сколько жен, сколько наложниц, а все тщетно. Он говорит, что Аллах за грехи отнял у него способность любить. — Кайс замолчал.

Камилла поняла, что нужно срочно менять тему разговора.

— Мой муж очень беспокоится?

Кайс улыбнулся.

— Да, признаться, он поразил меня своей предприимчивостью. В письме, которое я отправил, было сказано, что ты похищена и, если он обратится в полицию или английское посольство, его ждет смерть.

— Расскажи подробнее, хочу знать, — потребовала Камилла.

— Пойдем в зал, — пожал плечами Кайс. — Сама посмотришь.

То, что Камилла увидела на экране, растрогало ее до глубины души. Ник и Эмили спорили о чем-то. Ник суетился, размахивая руками, и что-то кричал. Интересно, о чем именно они спорят?

Камилла едва не свалилась с кресла от смеха, когда в руках у Ника появилось альпинистское снаряжение. Потом он вытащил из-под кровати свернутую надувную лодку. Но самое интересное было еще впереди. Вряд ли кто-то додумался бы, предпринимая освободительную операцию, взять ту вещь, которую Ник с восторженным видом извлек из шкафа в последнюю минуту. Но, говорят, в панике рассудок отступает на второй план, а эмоции хлещут через край.

Камилла пожалела, что не слышит пафосной речи мужа. Речь эта была именно пафосной, так как Ник состроил физиономию а-ля Джеймс Бонд. Но чем внимательнее Ник осматривал свое оружие, тем смешнее он выглядел. Кто и на каком базаре его так надул? Какой восточный остряк сыграл злую шутку с бедным европейцем, который ни разу в жизни не выходил в море? Разве что на яхтные прогулки. Даже Эмили, порядком расстроенная и раздраженная, не удержалась от смеха и повалилась на кровать в приступе хохота.

Ник с гордым видом рассматривал… китобойный гарпун! Кого он собирался убить этим предметом, который подобно якорю тянул его к полу, пожалуй, и самому ему было неизвестно. Однако лицо Ника исполнилось воинственности, а в глазах даже огоньки ярости заплясали. Он был смешон, но не жалок. Камиллу охватил настоящий приступ хохота. Кайс не замедлил к ней присоединиться, сделав это с большим удовольствием.

Однако китобойный гарпун старого образца отнюдь не был гвоздем программы. Желая удивить Эмили, Ник сгреб все вещи в охапку и ушел в другую комнату. Камера, разумеется, не последовала за ним. Минут десять на экране не происходило ровным счетом ничего. Эмили лежала на кровати, мебель, как ей и положено, стояла на своих местах, только ветер изредка покачивал занавески на окнах. Эта пауза была с лихвой вознаграждена. Настал торжественный момент, и Ник появился. Не хватало только орудийных залпов и грохота фанфар. Доспех сиял великолепием, рыцарь был неотразим. Описать состояние, в которое поверг Ник своих невидимых зрителей, не смог бы и Аристофан.

Камилла откинулась на спинку стула и хохотала в голос. Ее заливистый звонкий смех наверняка заставил бы возмутиться соседей в «Оазисе», но в «Арабской башне» стены были со звукоизоляцией. Удивительно, как под натиском таких положительных эмоций не потрескался экран.

— Надо… надо будет… подарить ему кассету, — едва пересилив смех, произнесла Камилла.

Эмили тоже буквально каталась по кровати, и только сам виновник всеобщей потехи, казалось, не замечал комичности ситуации. Жаль, что мотоциклетный шлем с тонированным стеклом не позволял увидеть его лица. Могучая грудь была надежно укрыта стареньким бронежилетом. Веревка ярко-оранжевого цвета и крепления болтались, прикрепленные к поясу. Но самое замечательное — ноги и руки героя покрывали стальные латы, купленные, вероятно, в антикварном магазине. Изюминку костюма составлял все тот же китобойный гарпун, который Ник едва держал в руках. Куда собирался столь доблестный воин, Камилла поняла сразу, да и для Кайса его намерения не остались загадкой.

Дальше смотреть не имело смысла. Эмили принялась, вероятно, убеждать Ника не смешить людей и подумать о деле, а тот, уже успев ощутить себя героем приключенческого романа, начал спорить, оправдывая то одну, то другую деталь обмундирования.

— Мы с тобой жестокие люди, — нахохотавшись вдоволь, заметила Камилла. — Особенно я. Давай не будем доводить ситуацию до абсурда. Я позвоню и все объясню ему. Иначе он притащится сюда ночью, опозорит себя, напугает клиентов отеля и вызовет гнев твоего отца. Только и всего.

— Согласен, — кивнул Кайс. — Но неужели ты хочешь лишить мужа лучших минут жизни. Я был о нем куда менее лестного мнения. А теперь, даже рискуя, я готов предоставить ему возможность тебя спасти. Он приплывет этой ночью. Нужно предупредить охрану, чтобы не препятствовали ему ни в чем. Пусть человек развлечется.

Камилла рассмеялась.

— Ты жесток.

— Может быть, — снова согласился Кайс. — До ночи они вряд ли станут предпринимать что-либо. Предлагаю прокатиться на моей яхте. Или сходить в ресторан. Короче — что пожелаешь.

— Я, пожалуй, просто прошлась бы по городу… — Камилла замялась.

— И? — Кайс заглянул в ее глаза.

— Не «и», — усмехнулась Камилла. — Я была бы не против твоего сопровождения. Но только через час. Мне нужно привести тебя в порядок. Я со вчерашнего утра не была в душе и чувствую себя отвратительно.

— Ваше слово — закон, мэм. — Кайс поцеловал ее руку и, поклонившись, вышел.

Наконец-то Камилла осталась одна. Вчерашний вечер, утро… Ее прежняя жизнь катилась огненным колесом в пропасть забвения и с каждой минутой набирала обороты. Время летело слишком быстро. Точнее, события. Они неслись просто вскачь. Еще накануне утром она была добропорядочной женой, а Ник — ее мужем. Пусть уже изменившим, но мужем. А Кайс — мечтой, в которой она самой себе боялась признаться.

У древних греков был миф. Когда-то давно люди ходили на четырех ногах и имели четыре руки. Они прогневали богов, и те в наказание рассекли их пополам. И с тех пор половинки ищут друг друга в океане бытия, потерянные и одинокие. Скитальцы! На какие только авантюры не пускаются они, чтобы только отыскать любимую или любимого. Может, Эмили потому и оказалась здесь, что Ник — ее половинка. А Камилла? Кайс… В этом имени теперь слились для нее все надежды и чаяния. Стоило попасть в передрягу в юности, выйти замуж не за того человека, чтобы в итоге обрести счастье. Однако Камилла решила не сдаваться. Утренний разговор Кайса с отцом и братом немного обидел ее. Голубоглазый араб уж слишком уверен в своей победе. «Она станет моей женой». Ха! Поди, заслужи, тогда и станет. Пускай ухаживает. Пускай угождает. Ей торопиться некуда. Надо насладиться каждым моментом. Она уже не та глупая девчонка, что была раньше. Прочь сомнения, прочь притворство. Нет, она не станет лгать, но и сдастся не сразу. Ник полтора года добивался ее руки. Будет смешно, если она уступит Кайсу в каких-то два дня. Влюблен? Что ж, потерпит.

Влюблен… Камилла слишком хорошо знала — с чувствами не шутят. Больше того, женское чутье подсказывало ей, что не все безоблачно и где-то за горизонтом собираются тучи. Однако за окном сияло солнце, сверкали чуть ли не бриллиантами, слепя глаза, ее апартаменты. Тревога? Нет, Камилла не придала внутреннему голосу значения. Счастье распахнуло перед ней двери. Кто же станет останавливаться на полпути, видя перед собой заветный свет? Будь что будет. Камилла запретила себе тревожиться. Достаточно она сомневалась. Хватит. Не думать ни о чем и только наслаждаться. Темнело небо, грозные тучи где-то далеко уже сверкали молниями. Но что за беда? Она вертелась перед зеркалом, примеряя наряды, и уже думала: а не купить ли те украшения из жемчуга в «Центре»?

Короче говоря, прошедшие несколько суток опьянили Камиллу. Она вдруг сделалась ветреной, будто утратила всякую способность рассуждать здраво и логично. Будто ночная бабочка, ослепленная ярким светом, летела она к огню, а ловушка вот-вот должна была захлопнуться. Совесть, долг, любовь к матери — куда исчезло все это? Камилла бредила наяву.

Кайс вернулся ровно через час. Шикарный льняной костюм в европейском стиле необыкновенно шел ему. Широкие брюки прямого покроя, украшенные ручной вышивкой. Свободная рубашка, поверх которой надет легкий жилет.

— Тебе стоит ходить так всегда, — окинув его взглядом, улыбнулась Камилла.

— Это еще не все, — лукаво подмигнул Кайс и достал из стильной кожаной сумки, висевшей у него на плече, соломенную шляпу.

— Итак, прошу. — Кайс пригласил Камиллу идти вперед.

— Благодарю. — И она беззаботной бабочкой выпорхнула из номера.

Залитый солнечным светом Дубай сиял. Как сильно контрастировал он с небом, безмятежным и чистым. Лишь изредка появлялись на нем белые облака. Неторопливо, медленно скользили они по голубой глади, равнодушно взирая с высоты на суетящихся, бегущих куда-то людей. Словно говорили им: «Остановитесь, посмотрите на нас. Нам хорошо и спокойно здесь. Всю свою жизнь мы плывем вот так, от одного края неба к другому. Ветер гонит нас к далеким пределам, вам неведомым. Остановитесь…». А люди не замечали их. Бестелесных, состоящих из воздуха и потому ни о чем не думающих. Все желания плоти, страсти души, какие только испытывает человек, неведомы им. Никто не ждет их. Ни здесь, ни далеко-далеко, за много миль отсюда. Люди же, поглощенные своими чувствами, занятые своими проблемами, мельтешили на земле. Оттого и бежали стремглав, пронзая пространство, машины, а суета полнила мир век от веку. И так было всегда.

Небо и земля. Земля и небо. Никогда не найдете вы примирения, вечно будете сходиться в противоборстве. Где? В душе. В душах человеческих, поскольку люди в равной степени дети земли и небес.

Такие мысли роились в голове старика, стоявшего на балконе и смотревшего вниз. Только что он проводил взглядом сына, уплывающего от «Арабской башни» с девушкой. Странные чувства терзали его душу. О, Омран! Жизнь поломала тебя, изувечила, заставив не только страдать, но и мучить других. Старик устремил глаза к небу, губы его шевелились в священной молитве. Роскошь, деньги опостылели ему. Больная, истерзанная совесть терзала его. Ом-ран упал на колени. Уже давно гордый дух его рвался уйти из бессмысленного мира наживы и выгоды. Уже давно сердце томилось от золотых монет и блеска бриллиантов. С какой охотой, с какой радостью променял бы он все это на ветхую хижину далеко отсюда! Уйти от мира. Молиться в уединении, посвятив свою жизнь Аллаху. Говорить лишь с ним одним. Но Омран не мог. Отцовский долг связал его прочными нитями с зыбким потоком людской алчности. Старик признавал своим сыном только Кайса. Исхан, Лабиб, Джерман, Акхим, не говоря уж о дочерях, казались ему чужими. Все они льстили, преклонялись перед волей отца, готовые убить друг друга, если понадобится, чтобы заработать одобрение и, следовательно, наследство. Деньги стали проклятьем Омрана. Сначала они омрачили ему юность, потом молодость, позже толкнули на ужасные преступления, а вот теперь разрушили семью, превратив детей в волков, готовых загрызть соперников. И только один Кайс не поддался этому искушению. С самого детства, питая уважение к отцу, он не подхалимничал, всегда прокладывая себе дорогу своим умом, настойчивостью и непреклонной волей. Деньги мало волновали его. Омран знал, что этими качествами сын обязан ему лишь отчасти. Большее влияние на мальчика оказала мать, хотя они виделись редко. Порой Омрану казалось, что чем реже позволялось им общаться, тем сильнее действовали слова матери на Кайса. Он выходил от нее, словно из мечети, неся в себе услышанные истины. И долго потом, задумчивый и сосредоточенный не по возрасту, сын осмысливал их. Каждое материнское слово впечатывалось не только в его память, но скорее в душу и сердце.

Омран отлично понимал, что братья сживут Кайса со свету, едва почувствуют, что отец лишил его своего особого покровительства. И потому старик продолжал исполнять обязанности главы семейства. В глазах других людей он был тверд, сух, непреклонен. Но если бы хоть кто-нибудь из них знал, как самому Ом-рану опостылела эта ужасная маска, запятнанная кровью. Часто ночами он просыпался в холодном поту, воспоминания о прежней жизни не давали покоя. И эти гадкие, отвратительные воспоминания не покидали несчастного до утра. И только когда мрак ночи рассеивался, Омран мог наконец вздохнуть спокойно. Едва же надвигались сумерки, как страхи и тревоги вновь овладевали им. Иногда ему делалось просто страшно, и тогда он просил позвать Кайса. Почему-то в присутствии сына старику становилось легче. Казалось, молодая, незамутненная волнениями совести сила отгоняла прочь черных духов, роившихся вокруг Ом-рана. Кайс ничего не говорил, ни о чем не спрашивал. Он видел, что отцу тяжело и его мучит какая-то одному ему известная тоска. Зачем же лезть человеку в душу. И Кайс молчал. Целые дни порой проходили в безмолвии. Сын читал, отец занимался бумагами. Они словно не замечали друг друга. Когда же Омран, будто подпитавшись свежей силой и энергией, делал Кай-су знак уйти, тот поднимался, кланялся и отправлялся к себе. Ни разу он не спросил, зачем его звали. Просто чувствовал, понимал, что должен быть рядом с отцом, и никогда не отказывал ему в такой странной помощи. Раны Омрана затягивались на какое-то время.

Теперь же старик глядел на белокожую, черноокую красавицу и ревность закипала в его груди. Сын собирается жениться на ней и уехать в Европу. Нет. Этому нужно помешать. Этого нельзя допустить. И напрасно Омран пытался молитвой заглушить в себе преступную натуру. Уж слишком сжилась она с ним, пустив корни глубоко в душу и упершись ветвями в разум. Старик еще колебался. Кайс допустил ошибку, рассказав ему о своем плане. Как только девушка побывает в посольстве и будут оформлены все документы, Омран начнет действовать. Хитро и расчетливо. Нет, он не переживет, если гнев сына падет на него. Нет. Он использует любого из сыновей. Исхан так смотрел на эту девушку, что, пожалуй, никому не покажется странным, если красотка в один прекрасный день окажется у него.