Каменный пояс, 1985

„ДОРОГИЕ БОЙЦЫ, ЗАСТУПИТЕСЬ ЗА РЕБЯТ!“

Вот уже не одно десятилетие нет-нет, да и приходит ко мне во сне детство: степное село, заброшенное среди развалин древних казахских аулов, зимняя глухая ночь, вой волков за огородами, и я — ребенок в пальтишке из маминого розового бумазейного халата, в огромных валенках — топчусь у крыльца. Утром в этих валенках на работу уходила мать, и лишь ночь была моей: с луной и волками на бесконечной снежной равнине.

Мама преподавала в школе. Когда туда же пришла и я, моими одноклассниками стали ребята из эвакуированного в Успенку Малаховского детского дома. Все мы, дети войны, хранили в раненых душах свои потери, свои лишения и свои слезы. Но наши горести меркли перед тем, что выпало на долю малаховцев. Эти дети в свои малые годы видели смерти, у них на глазах фашисты издевались над близкими, убивали матерей.

Все село старалось обогреть, накормить ребят, по возможности, растопить льдинки в детских сердцах. Прошло сорок лет, а я все слышу голос маленькой, обритой наголо, девчушки — с интонацией горького удивления: «Хлеб! Да еще с маслом!» На окраине села быстро росло кладбище — голод и горе косили и детей, и взрослых…

Много лет хранила я трепетно память о том времени и такой знакомой, но никогда не виданной мною подмосковной Малаховке, из которой приезжали и куда вернулись мои первые горемычные друзья. И вдруг — весточка из тех лет — детские письма, написанные в Малаховском детском городке в 1942 году. Под письмами пометки: «записано со слов… в Малаховке, детдом № 1» или просто — детдом № 6 МДГ… детдом № 10. Рядом с ними, в одной пачке — другие: тульские, ленинградские, смоленские, калининские.

Эти письма пересылались, а порой и адресовались уральскому писателю А. М. Климову, который по поручению ЦК ВЛКСМ составлял книгу — обвинительный акт фашизму. Вслед за Красной Армией появлялся он в освобожденных селах и городах, и многие из рассказов детей записаны им самим. В этой книге школьники должны были сами поведать «о своем гневе и ненависти к врагу, разоблачить и проклясть фашизм как самое кровавое, страшное дело на земле». Так формулировал ее замысел Климов в сохранившемся наброске письма к Герберту Уэллсу. Из-за тяжелой болезни и ранней смерти Климова книга «В огне народной войны» не была завершена, а письма несколько десятилетий пролежали в Троицком филиале госархива Челябинской области. Конечно, вряд ли с кем-то именно из этих ребят училась я в Успенской школе в разгар военной поры (а может быть и так!), но их рассказы сегодня обвиняют и от имени тех успенских малаховцев, и от имени всего нашего военного поколения детей — малаховских ли, смоленских, ленинградских… от имени живых и мертвых. И сколь смешны на фоне их те «писульки» о войне, которыми все чаще кормят неразборчивого обывателя на американском континенте или в забывшей себя Европе.

Письмо бабушке от Зои Феоктистовой, 10 лет, из деревни Спас-Помазкино Калининской обл.

Если в нашей деревне кто-нибудь остался жив, пускай передаст мое письмо бабушке.

Бабушка! Я сама не могу писать — тетенька пишет, — потому что пальцы у меня отморожены. Они совсем черные, скоро отвалятся. Когда мы с мамой бежали от немцев, она взяла на руки Шуру и Юрика, а я несла Витеньку. Снег был такой, что я проваливалась выше колен, и еще был большой мороз. У меня руки совсем замерзли, и я Витю выронила. Он закричал. Я хотела его поднять, а пальцы гремят, как камушки, и я ничего не могу сделать. А немцы из школы стреляют в нас. Мама хотела помочь мне спасти Витю, вернулась к нам и сразу упала. Я думала, она крикнет, позовет меня. А ее убило насмерть. Шуру и Юрика тоже. Я поползла за народом. А немцы стреляли в нас, били, пока всех не убили. Бабушка, до свидания. Я хочу к тебе приехать. Твоя внучка Зоя.

Из письма Лиды Завозкиной, 9 лет, из деревни Бельково Московской обл.

Я жила в деревне Белькове Нарского района. У меня были три сестры и три брата. Мы жили с бабушкой и дедушкой. Мой папа — летчик, и мы редко его видели. Жилось нам очень хорошо, богато.

Первого октября в нашу деревню вошли фашисты. Они ехали на велосипедах, лошадях, машинах, везли пушки. Одеты они были легко и грязно. На голове грязные повязки и женский платок или теплая тряпка, а поверх ее — пилотка.

В наш дом вошли два бандита. Они стали рыться в наших шкафах, сундуках и выбирать себе все хорошее. Завязали узлы и погрузили их на лошадь.

Через некоторое время они вернулись уже целой группой и потребовали, чтобы бабушка отдала им корову. Бабушка заплакала, они ее отпихнули и прошли в хлев. Там они зарезали корову и заставили бабушку готовить им каждый день обед. Через два дня нас выгнали из нашего дома, и мы оказались на улице. Мы ходили без крова три месяца, падая от усталости и голода. Бабушка и дедушка еле двигались. Когда вернулись обратно, увидели: от деревни остались лишь груды пепла и грязи. Дома и все имущество, оставшееся от немецкого грабежа, были пожжены. Мы стали жить в окопах, но и здесь фашисты не дали нам покоя: на десятый день явились к нам немцы, высокие, молодые и страшные. Они взяли моих сестер и братьев и повели их в поле, где приготовлены были виселицы и где уже висело на веревках много народу. Когда их привели на поле, то двух братьев и двух сестер тут же повесили, а сестру и брата старших они измучили. Мы с трудом их узнали, когда пришли на поле: у сестры были отрезаны руки, ноги, изуродована голова, у брата вырезаны глаза, оторваны руки и ноги. Через десять дней после этого фашисты взяли бабушку мою и дедушку. Их казнили. Я осталась одна.

Папочка, если ты жив и прочтешь рассказ твоей Лиды, знай, что у тебя кроме меня никого не осталось.

Из письма Зины Рожковой, 13 лет, Малаховка, детдом № 10.

Жила я в Смоленской области, в селе Костино Дзержинского района. Это очень большое и красивое село, кругом колхозные поля и очень близко лес. Наша семья состояла из восьми человек: шестеро детей, мама и бабушка, отец был на фронте.

Под немцем мы прожили четыре с половиной месяца. Немцы отобрали все, что было в доме: муку, сало, кур, свиней. Пришлось голодать. Мы с сестрой ходили в чужие деревни и просили хлеба. Сперва мы очень стыдились, но нечего было есть и пришлось просить милостыню. Немцы смеялись над нами, травили на нас собак.

Когда немцы стали отступать, нам стало еще хуже: они отбирали все, что им даже и не нужно, например, кукол, игрушки.

В нашей деревне они установили минометы. Однажды во время боя к нам в убежище упала мина и убила сразу пять человек: мою маму Ирину Ивановну, брата Колю 9 лет и тетю с двумя детьми. Маме осколок попал в голову, а брату — в сердце. Мы с бабушкой вытащили детей из окопов в дом и ночь провели там. Это была очень страшная ночь: падали снаряды, рвались мины, горела деревня, и мы ждали смерти каждую минуту. Дети просили есть, но у нас ничего не было. Такие бои шли одиннадцать дней, а на двенадцатый немцы спалили всю деревню и все погреба. В это время мы сидели дома, бабушка качала ребенка, а мы дремали. Вдруг бабушка крикнула: «Дети, горим!» Мы выскочили из хаты, видим: наш дом уже горит. На улице было холодно, мы не знали, куда нам деться. Нас затащил к себе в погреб какой-то дядя, и мы до утра просидели там. Утром я побежала посмотреть, что делается в деревне, и увидела одни трубы да оставшиеся деревья. Но еще я увидела наших бойцов. Я рассказала им про все. Они накормили нас и отправили в Малаховку.

Из письма Бори Тюрякова, 8 лет. Записано в Малаховском детском городке, детдом № 8.

Страшно вспомнить про то время, когда в нашу деревню Буньково Истринского района пришли немцы. Они отбирали в домах и убежищах все, что им нравилось. Видел, как они били сапогом по голове мальчиков за то, что те не хотели отдать им свои вещи. Били еще моего дядю Кузю, который был сильно болен и не мог для них пилить дрова. Потом фашисты сожгли всю нашу деревню, сгорели еще две соседние деревни. Страшно было смотреть на пожарища.

Из письма Алексея Лапшина, 11 лет, из деревни Глинки Верейского района. Записано в Малаховском детском городке, детдом № 6.

Немцы при отступлении сожгли нашу деревню. Мой отец был болен, у него отнялась левая нога, и он лежал в постели. Нас всех выгнали на улицу. А отец идти не мог, фашисты его гнали тоже, били поленом по голове и спине. Он сделал несколько шагов, упал и тут замерз. Замерзло еще много детей и женщин. Я прошу, чтобы наши воины отомстили за моего отца. Я никогда не забуду зверств фашистов.

Из письма Ани Пчельниковой, 11 лет.

Когда в нашей деревне жили немцы, мы нагляделись на всякие ужасы. Они забирали у нас все, что им нравилось и хотелось, но главное, что нас особенно возмущало, — это как обращались немцы с пленными. Их почти не кормили, и они были полураздетые. Один раз шли пленные красноармейцы, и один из них попросил хлеба у тетеньки, нашей соседки. За это его тут же, на месте, застрелили. Бой в нашей деревне не прекращался. Из бомбоубежища нас выгнали. Один из снарядов снес крышу с нашего дома, и осколок попал мне в ногу. На другой день убило мою маму, и я осталась одна, раненая, не могущая даже передвигаться. На мое счастье, в этот день Красная Армия взяла нашу деревню, и меня отправили в госпиталь, где я лежала три месяца. После госпиталя меня поместили в детдом № 1 Малаховского детгородка, где мне живется хорошо. Я буду учиться в третьем классе, и учиться только на «хорошо» и «отлично».

Из письма Михаила Домненкова, 14 лет, со станции Рудня Смоленской обл.

Мне никогда не забыть маму. Это случилось в декабре 1941 года. Мама и сестренка ушли за кормом для поросенка. В это время на деревню налетели вражеские самолеты. Мама и сестренка прижались к двери сарая. В нескольких метрах от них разорвалась бомба. Осколок попал маме в желудок и рассек ее на две части. Сестре обожгло лицо, руки. Весь день черные самолеты бомбили наш район, и только в следующую ночь мы похоронили маму. Когда я бежал с кладбища к дедушке, около меня разорвалась бомба. Я упал, и меня засыпало землей. В сознание я пришел только через несколько дней в госпитале. Что сталось с сестренкой, я не знаю — деревню заняли немцы. Я от испуга и контузии стал заикаться, а еще хромаю на правую ногу.

Из письма Кати Сироткиной, 13 лет, из совхоза «Общественник», Химки.

Захватив нашу деревню, немцы отобрали у жителей все, даже кухонную посуду, и выгнали из домов. Иди куда хочешь! Мы укрылись в окопе. У нас нечего было есть, и мы несколько дней голодали — ели только снег.

Они заминировали все дома и дворы так, что никуда нельзя было ступить. Я сама видела, как на минах погибли Юра Соколов, Шура Ковылина и другие ребята. Это очень страшно, когда под ногами взрывается мина: разорвет человека на кусочки, ничего не найдешь. В декабре собрали, кого нашли в деревне, и погнали к себе в Германию на работу. Среди пленных была и я. Около какой-то деревни конвойные устроили развлечение: загнали нас на мины. Очень многие взорвались, а они стояли и смеялись. Я решила убежать. Идти дальше я не хотела, да и не могла — сил не было. От голода опухли ноги. Однажды ночью несколько девчонок убежали в лес, и я с ними. И вот в декабре полураздетые и голодные мы прожили в лесу полмесяца. Многие замерзли там без пищи и крова, кроме коры деревьев мы ничего не ели.

Из письма Владимира Скопинцева, 10 лет, из Ленинграда.

В один из вечеров вся наша семья собралась за столом ужинать. Было совсем спокойно. В семье из детей я старший. Мама послала меня в погреб принести огурцов. Мне не хотелось идти, но посмотрел на маленьких братишку с сестренкой, старую бабушку, подумал, что больше некому, и пошел. Когда я полез в погреб, до меня долетел какой-то зловещий гул. Потом вдруг на меня посыпались кирпичи, земля. Я много времени пролежал, оглушенный взрывом. А когда вылез из ямы, то дома нашего уже не было. Не было сестренки, братишки, папы, мамы и бабушки. Я остался совсем один. Мне очень тяжело.

Я учился в школе, окончил два класса. Теперь я тоже постараюсь учиться так, чтоб знать больше и помочь Родине. Я буду отличником.

Письмо Кости Алексеева, 14 лет, из города Калинина сержанту Ивану Алексееву.

Дорогой брат Ваня! Я остался совсем один. Живу сейчас в детском доме. Когда немцы заняли Калинин, они облили магазины, склады керосином и подожгли. Было это страшно. Мы бежали с мамой в деревню Тюшино, но и туда пришли немцы. Они заставили нас работать. Мы пололи пшеницу с утра и до вечера. Как кто сядет передохнуть, немцы бьют палкой, а то и прикладом. Меня тоже избили. Есть нам не давали. Мы решили с мамой убежать. С нами ушли еще две тетеньки с девочкой.

Мы шли полем. Вдруг видим: в овраге лежат немцы. Мы хотели спрятаться за овин, а немцы нас заметили, стали стрелять. Они ранили девочек, Нину и Дашу, ранили тетенек, меня ранили в глаз. Когда стемнело, мы опять стали пробираться к Городищу. У меня очень болел глаз. Девочки и тетеньки отстали от нас — им было тяжело идти. Девочки плакали. Мама хотела помочь им, задержалась и тоже отстала. А меня утром подобрали красноармейцы и увезли в санчасть. Так я потерял маму. Брат Петя и сестра Клава пропали еще раньше. Глаз у меня сейчас ничего не видит. Верно, останусь с одним глазом на всю жизнь. Дорогой братик! В войне с белофиннами ты получил медаль «За боевые заслуги», значит, ты смелый. Наказываю тебе: не жалей фашистов, бей их, зверей. Отомсти за все наши страдания.

Письмо Лени Хромых, 11 лет.

Здравствуй, дорогой папа! Шлю тебе привет и крепко целую. Папа, я нахожусь в детском доме. Витя и Валя тоже здесь. И Лида, и маленький Боря. Мы живем хорошо, кормят и одевают нас хорошо. Я хожу в школу в третий класс. Папа, мы остались без мамы. Немцы нашу маму убили бомбой. Отомсти им за маму, бей их и громи.

Папа, когда немцы подходили к нашему совхозу, женщины все побежали, а мы — за ними. Витя посадил на шею Борю, а Ваня, Лида и я бежали сзади. Так мы бежали десять километров до станции. На улице была метель. Мы отморозили ноги, и меня сразу положили в больницу.

Папа, фашисты хватали самых маленьких ребят, подбрасывали их вверх и подставляли штыки. А еще они давали хлеб с порохом, и ребята умирали.

Папа, пиши, как ты живешь. Я по тебе очень скучаю. Разбей фашистов и приезжай к нам. Мы будем жить с тобой. Был бы я сейчас побольше, тоже бы пошел на фронт бить фашистов. Папа, я уже пионер. Бей фашистов без жалости. Твой сын Леня Хромых.

Из письма Николая Ведерникова, 15 лет, из города Погорелое Городище.

В нашем районе немецко-фашистские оккупанты пробыли девять месяцев. Город Погорелое Городище был веселым и красивым. Через два месяца после захвата немцами город опустел, фашисты выгнали всех жителей. По домам ходили гестаповцы, одетые в длинные зеленые плащи-накидки с зеленой бляхой на шее. На пластинке надпись: «Гестапо». Они говорили: «Уезжайте немедленно за черту города. Кто останется в городе, будет расстрелян». Мы с мамой пошли в деревню Бурцево, попросились на квартиру к знакомой колхознице. В середине зимы немцы выдумали пронумеровать всех русских, проживающих в районе. Каждому русскому выдали деревянную бирку и велели повесить на шею, как крест, только поверх одежды. На бирке было написано: «Деревня Бурцево, 26». Такая бирка была у меня. А у моей мамы был 125 номер. Люди ходили с номерами, словно собаки с номерованными ошейниками, даже хуже: собаки имеют какие-то клички — Букет, Полкан, Трезор, Бобик и так далее, мы же не имели ни имени, ни фамилии, ни прозвища, а были просто номерами. Без этой бирки нельзя было никуда показаться. Поймают без бирки за километр от деревни — смерть. А если в лесу повстречают, то и разговаривать не станут, расстреляют. Восьмого августа Красная Армия освободила наш район. Четырнадцатого августа 1942 года мы вернулись в свой родной город. Пришли и заплакали: города не стало. Вместо домов и кварталов кучи пепла и битого кирпича.

Из письма Федора Казакова, 11 лет, из деревни Яр Московской обл.

Мы сидели в бомбоубежище. Вдруг мы услышали: «Рус, выходи». Мы вышли. Дом наш был ограблен. Мама зарыла в подвале хлеб, картошку. Все они откопали и увезли. Вечером пришел офицер и приказал сестре мыть пол. Сестра вымыла, а ночью с тринадцатью девчонками они убежали в лес. А нас немцы выгнали из дому. Всех взрослых и нашу маму немцы угнали куда-то. Мы остались одни. Где мама, я так и не знаю. Шел я как-то по улице. Немец подошел ко мне и сказал: «Снимай сапоги». Я снял. Он забрал себе, я босиком побежал по снегу. Мы собрались одиннадцать пацанов и стали жить в окопе. Питались чем попало. А недалеко был блиндаж немцев. Они, как увидят нас, заставляли таскать воду, колоть дрова. А что не так сделаешь, били. Один раз я так замерз, что решился зайти в свою избу погреться. Только открыл двери, — немец меня вышвырнул на улицу.

Из письма Александра Кривицкого, 13 лет, со станции Полота Витебской обл.

До войны я учился в школе в деревне Козмирово, а жил на станции Полота. Отец мой был обходчиком железной дороги. Немцы выгнали нас из будки. К людям они относились зверски. Особенно доставалось евреям. Однажды в поселке был вывешен приказ, по которому все мужчины евреи должны явиться на работу. В назначенный час евреи собрались. Немцы загнали их в подвал и заперли. Через два дня немцы стали собирать на площадь всех остальных евреев. Пришли и к нам. В дом зашел комендант и крикнул: «Одевайтесь!» Мать и сестра стали одеваться. А я незаметно выскользнул на улицу и залез в сугроб. В снегу чуть было не замерз, но спрятался хорошо, меня не нашли. Когда стемнело, я ушел в лес. На следующий день немцы согнали на площадь население поселка и у всех на глазах казнили 90 семей. Их убили из автоматов, раненых добили на земле. Потом заставили русских раздеть убитых и стаскать в общую кучу. Получилась гора трупов. Немцы облили бензином и подожгли. Огромный костер из человечьих тел горел долго. В огне сгорели мои родные: отец, мать, брат, сестра. Жители поселка не могли смотреть на ужасный костер. Но они не могли уйти домой, пока не сгорело все дотла, так как кругом стояли солдаты с автоматами.

Из письма Жени Кульковой, 15 лет, Тульская область.

Это было в ноябре 1941 года. Немцы были в трех километрах от деревни Иванниково, в которую мы недавно приехали из города. В двухэтажном доме, за огородами, лежали человек пятнадцать раненых бойцов. Я, моя семилетняя сестренка Галя, два двоюродных брата Женя и Витя решили помочь бойцам. Взяли с собой вату, бинты, теплую воду. Пришли туда, перевязали раны, но бойцы были очень тяжело ранены и вскоре умерли на наших руках. В живых остался один, он был ранен в ноги, поэтому мы взяли доску, расстелили на нее шубу и положили его.

Уже слышались выкрики немецких солдат, в любую минуту они могли прийти. Кое-как мы стащили бойца со второго этажа, понесли его через двор на огороды, положили в канаву. С ним легла и моя сестренка Галя. Я закрыла их рваным пальто, а сама пошла посмотреть, где немцы. Немцы были рядом. Один из них, очевидно, переводчик, спросил меня: «Ты спасаешь раненого?» Я ответила: «Да». «Это твой отец?» Сама не знаю, зачем, но я ответила: «Да». Из-за угла выскочили Женя и Витя. Они показали на меня и покрутили около своей головы пальцами: полоумная, мол. Немцы поняли, засмеялись и оставили меня в покое.

Когда стемнело, мы опять потащили с сестренкой бойца. Боец был тяжелый, а Галка совсем маленькая. Мы очень устали. Бойца положили в подвал, закрыли его потеплее, накормили. Так мы ухаживали за ним, пока не пришли наши.

Однажды я услышала, как в конце деревни в голос плакала женщина. Я пошла туда. Перед ней маленький кругленький немец, смеясь, говорил: «На, матка, возьми!» И, покрутив ребенком месяцев трех, насаженным на штык винтовки на глазах матери, бросил к ее ногам. Не успела я дойти до своей избы, как услышала крик у колодца. Немецкие солдаты потопили несколько детей в колодце, все были мальчики. Матери никак не могли отойти от этого страшного места. Немецкий солдат стал разгонять их прикладом.

…Я капитан тимуровской команды. Я рассказала ребятам о зверствах фашистов, виденных мною. Я рассказала им о том, как замучили пять партизан. Я видела: у них были вывихнуты ноги и руки, вырезаны носы. Мы поклялись: до победного конца помогать Родине, Красной Армии своей работой тимуровцев.

Из письма Тамары Филипповой, 14 лет, из Черепецкого района Тульской обл.

…Осенью мы ходили всей школой работать в колхоз. С нами были учителя Антонина Ивановна Виноградова и Александра Федоровна Михайлова. Мы дергали пшеницу руками, и было очень больно. После обеда мы взяли серпы, как настоящие жнецы. На другой день нас назначили сгребать пшеницу. Некоторые колосья уже осыпались. Нужно было ее скорее убирать. Мы работали дружно, так как знали, что своей работой помогаем Красной Армии. «Уберем все, чтобы не досталось врагу, и уйдем в партизанский отряд!» — говорили все.

Пришли немцы. Кто не видел их, тому не представить, что было.

…Из нашего села Шура Чекалин вместе со своим отцом был в партизанском отряде. Однажды ему дали задание: сходить в родное село в разведку. Заодно там отдохнуть, так как он был болен. Шура поселился в своей полуразрушенной избушке. Когда его близкие товарищи узнали, что Шура здесь, они тайно ночью пробрались к нему. Они принесли ему молока, меду. Всю ночь они сидели вместе. Но не пришлось Шуре отдохнуть. Изменник-староста узнал, что Шура здесь, и предал его.

Однажды утром мой брат Лева пошел в сад за дровами. Он был близко от той хаты. Леве очень хотелось зайти к Шуре. Но он побоялся, что, если немцы заметят его, могут пойти следом и убить Шуру. Только он так подумал, как увидел немцев. «Айда, айда, а то пу-пу», — крикнули они Леве. Брат отошел и увидел, что они окружают домик со всех сторон. Лева ничем не мог помочь Шуре[1]. Он прибежал домой, рассказал нам. Мы услышали выстрелы, а через пятнадцать минут увидели в окно, как вели Шуру со связанными руками. Когда повесили Шуру, стало еще тоскливее. Мы с нетерпением ждали Красную Армию. И она пришла.

…Сейчас мы работаем в колхозе. Поспевает рожь. Ее надо убрать вовремя. И мы ее уберем.

Из письма Коли Воробьева, ученика 3-го класса Рогачевской начальной школы.

22 декабря у нас, ребят, останется в памяти на всю жизнь. Немцы отступали из нашей деревни. Перед отступлением они специально оставили отряд в количестве шестнадцати человек для поджога деревни. Этот отряд согнал всех жителей Рогачей — семьдесят пять человек — в один дом. Подложили мины, солому. В конце деревни стоял немецкий патруль, который следил, чтобы население, согнанное в дом, не выходило из дома.

Но вдруг послышался взрыв мин. Немцы побежали. К деревне подходила наша разведка. Мы рассказали им, куда побежали немцы. Бойцы перерезали им путь и всех шестнадцать гитлеровских собак поймали.

Так немцам не удалось уничтожить население нашей деревни. С первого сентября мы занимаемся в школе. У нас на пять-шесть человек — одна книга, нет карт и других наглядных пособий, которые растащили и уничтожили немцы, но мы, ребята, будем заниматься только на «хорошо» и «отлично», чтобы стать грамотными, чтобы нашим отцам, которые находятся на фронте, было радостно знать, что мы хорошо учимся. После занятий мы вместе с учителями ходим в поле, где собираем колосья, организуем сбор лекарственных трав для бойцов Красной Армии.

Письмо Сережи Кудрявцева, 13 лет, из города Истры.

Дорогие товарищи бойцы!

Вам пишет пионер Сергей Кудрявцев из города Истры. Наш город был очень красивый. Немцы его стали бомбить, а потом обстреливать из минометов. Я навидался бомб. Одна упала совсем близко. Мы сильно напугались. Пришлось уехать в Ивановскую область.

Но я там все скучал по Истре. И когда мы узнали, что Красная Армия выгнала немцев из Истры, мы с мамой вернулись домой. Тут я увидел пустой город. Ничего от нашей родной Истры не осталось. Школа сгорела. Кино сгорело. Наш дом тоже не остался. Все сожгли немцы. Мы построили из обгорелых досок избушку. Я прибил на нее наш старый номер 42 «А» по Первомайской улице, хотя улицы больше нет.

Жить очень трудно, но я рад, что живу дома. И мама тоже. Раньше много ребят приходило ко мне играть. Теперь никого нет. Я скучаю без товарищей. Не знаю, кого убили немцы, кто замерз в лесу. В лесу замерзло много истринских ребят. Я, наверное, тоже замерз бы по дороге, но один боец снял с себя ватник и надел на меня, хотя сам был, раненый.

Я вспомнил про того бойца, как он меня обогрел и спас, и решил написать вам, дорогим бойцам. Сейчас немцы хотят и в других наших городах сделать то же, что в Истре, — все сжечь, а людей перебить. Там тоже живут ребята. Я пишу вам просьбу, дорогие бойцы: заступитесь за тех ребят! Не пускайте фашистов ни в какие наши города, чтоб все ребята могли жить у себя дома.

Публикацию подготовила

ОКСАНА БУЛГАКОВА