1

Патрик Макферсон разглядывал свою «руку»: десятка пик и семерка треф, итого семнадцать. На кон в блэкджек он поставил тысячу долларов. Открытая карта дилера показывала десятку червей.

— Думаю, лицом вниз у вас лежит фигура, — сказал ему Макферсон. — Получается двадцать. Стало быть, выиграть я смогу, когда вытяну четверку.

Игрок справа фыркнул. Расклад далеко не в пользу Макферсона. Все шансы за то, что с третьей попытки он сядет в лужу. И все-таки Патрик поскреб пальцами по столу, давая понять, что хочет еще. Хлестким движением кисти дилер выбросил очередную карту из красного пластикового чехла и перевернул ее рубашкой вниз. Четверка. «Очко».

— Черт возьми! Откуда вы знали? — возмутилась сидевшая слева дородная матрона.

Макферсон доверительно наклонился к ее щеке и — следуя законам физики — уперся глазами во внушительную складку над декольте. (Интересно, отчего домохозяйки из Де-Мойна наряжаются шлюхами, когда попадают в Лас-Вегас? — задался он праздным вопросом.)

— Мне открыто будущее, — прошептал Патрик. — Вот вы сейчас возьмете еще одну, и будет перебор, потому что выпадет дама.

Женщина бросила озадаченный взгляд на свои карты и вновь повернула лицо к Патрику. Шестнадцать. Действительно, набор неважный. (Он что, шутит? Никому не дано видеть будущее!) Решив не обращать внимания на пророчество, она попросила карту. Дама. Проигрыш, как и было предсказано. Впрочем, женщина не стала поднимать скандал. Она подозревала, что Патрик жульничает или виртуозно ведет счет, а потому надеялась, что рано или поздно он потеряет бдительность и его секрет раскроется.

— Вы, наверное, много играете в блэкджек? — осторожно поинтересовалась она.

— Нет, — ответил Макферсон, — впервые.

Толстушка склонила голову, делая вид, что лезет в сумочку за сигаретами, и внимательно ощупала взглядом его левую ладонь, которую он до сих пор упорно держал под столешницей.

— Что это?! — вдруг взвизгнула она. — Ведь у вас кровь!

Дилер замер. Все уставились на Патрика.

— Нет, — тихо ответил он. — Это просто родимое пятно. Хотя действительно иногда его принимают за кровь. — Он спрятал подозрительную ладонь в карман, а правой рукой придвинул все свои фишки к женщине. — Берите, они ваши.

— Здесь же двадцать тысяч! — пискнула та. — О Боже мой! Боже мой!

Макферсон встал из-за стола и скорым шагом направился к выходу вдоль шеренги звякающих игральных автоматов. (Как можно сокрыть убийство? Сохранена ли тайна? Впрочем, стоит ли волноваться об этом теперь? Один Бог ведает… Вердикт уже вынесен. Спасения нет. Не жди ни помилования, ни отсрочки в последнюю минуту. Библия недвусмысленно дает понять, чего Он хочет. «Езжай немедленно, — говорит Писание. — Езжай в Содом и Гоморру, езжай в гнездилища великого греха и разврата…»)

— Простите… — вывел из задумчивости женский голос. — Посыльный из «Федерал экспресс» уже забрал ваш пакет. Доставка завтра, в первой половине дня. Могу ли я помочь еще чем-нибудь?

— Нет, — ответил он, протягивая пятерку. Для работника гостиницы дежурная не сделала ничего особенного, но в Лас-Вегасе принято раздавать чаевые всем подряд. (Да и не важно. Деньги уже не играют роли…)

Макферсон подошел к лифту. Во всяком случае, в любом другом отеле Лас-Вегаса это сооружение назвали бы лифтом. В «Луксоре» же его именовали «инклинатором», а все потому, что сей отель был построен по подобию египетской пирамиды. Вдоль ее ребер, словно фуникулеры, под углом 39 градусов ходили четыре таких инклинатора. Архитектура увеселений. Можно было остановиться в гостинице-казино «Нью-Йорк — Нью-Йорк», построенной в стиле небоскребов Манхэттена, или в «Париже», рядом с этим отелем стояла миниатюрная копия Эйфелевой башни. Но лучше всего его интересам отвечал как раз пустотелый тетраэдр «Луксора». Сегодняшний завтрак он съел в кафе «Пирамида», а из подложенного под тарелку рекламного листка узнал, что главный банкетный зал «Луксора» по своим размерам занимает первое место в мире. Он до того громаден, что в нем с успехом разместились бы девять «Боингов-747», поставленных друг на друга. Словом, то что надо.

Макферсон нажал кнопку двадцать восьмого этажа, но в последний момент в кабинку ворвались две супружеские пары с оравой детишек. Самодельные шорты из обрезанных джинсов; канареечные футболки, обтягивающие подернутую жирком молочно-белую плоть; оранжевые сумки-набрюшники, побрякивающие при каждом шаге; майка с надписью «Сам дурак!». Стиснутый со всех сторон, Макферсон слушал путаный, грамматически изнасилованный лепет. Слова колокольным гулом отдавались в ушах. На гарвардском юрфаке он отполировал один любопытный навык: если сосредоточиться, то внутренним взором удавалось буквально увидеть чужие высказывания. Со всеми знаками препинания. Изрядная помощь на судебных слушаниях… в инклинаторе это сводило с ума.

Бессмысленные жизни. Мелкие мечты. Нули, бредущие в никуда. Транжиры сезона отпусков с бюджетом в три сотни мучительно скопленных долларов под азартные игры… Сам Макферсон был другим. Он всегда был другим. Третий сын Альфреда Камберленда Макферсона и Алисы Хейворт из Стамфорда, штат Коннектикут. Деньги со старыми корнями. Генетический фонд верхнего социального слоя — если угодно, корки — Америки. Впрочем, богачи знают: признать существование такой культурной иерархии — себе дороже. Нет, пусть лучше низкородный плебс верит, будто Америка до сих пор является страной безграничных возможностей, где ничтожный фермер из Джорджии или, скажем, сопляк, вылупившийся в трейлерном поселке Арканзаса, может стать президентом. Да, конечно, может, но даже после переезда в Белый дом ему не быть одним из своих. Из президентов получается интересное угощение к званому ужину, однако в конце их всегда ждет дверь на выход. Учись сколько влезет, все равно не освоишь социальные нюансы и тонкости, что ведомы Макферсонам и иже с ними. Это у них в крови, в костном мозгу породы. Ни единая душа во всем семействе ни разу не завела с ним разговор просто так. Что бы он ни сказал, все подвергалось придирчивому анализу и по мере возможности использовалось против него. Его манера одеваться или вести себя за обеденным столом, его стиль речи или взгляды, любая его мысль или поступок — все это безжалостно критиковалось полчищами нянек и репетиторов, не говоря уже про братьев, родителей и деда с бабкой. Что поделаешь, ведь он — Макферсон, и это кое-что значит. Его требовалось вылепить по правильному шаблону, не то выйдет некондиция. После Гарварда он пришел в одну из самых старых и влиятельных юридических фирм Бостона. Куда же еще? Женился на юнице из равноценной семьи, тоже при деньгах и положении. На ком же еще? И вот сейчас ему сорок девять. Седеющие виски придают солидный вид. Жизнь, кажется, удалась. Впрочем, нет, не кажется. Так оно и есть. Жизнь удалась. Абсолютно. Летний дом на Мартас-Вайньярде, апартаменты-студия в Париже, семизначный доход. Он удачно попал в колею, и все бы хорошо, кабы не та посылка, что неожиданно пришла девять месяцев назад. Он тогда еще подумал: «Подарок, наверное». Или, скажем, чья-то шутка. А оказалось, что это начало конца. Причина, по которой он здесь…

Макферсон вылетел из инклинатора, не дожидаясь, пока двери раскроются полностью. (Наконец-то тишина. В голове смолк стрекот пишущей машинки.) Если не считать забытого обслугой столика с горкой немытых тарелок, лифтовый холл совершенно пуст. Торопливо миновав коридор, Макферсон остановился и, перегнувшись через балконное ограждение (устроенное в половину человеческого роста, чтобы гости ненароком не кувыркнулись вниз), посмотрел в банкетный зал. С этого карниза он мог видеть змейку из киноманов, терпеливо поджидавших своей очереди у входа в кинотеатр «IMAX» двадцатью восемью этажами ниже. Другие посетители толкались возле пары верблюдов, точнее, их роботизированных копий в натуральную величину. Компьютерными голосами верблюды пропагандировали удобства и пикантные достоинства «Луксора». Третья категория посетителей напоминала куколок, рассаженных за столиками игрушечного фаст-фудного ресторана.

Макферсон перелез через ограждение, встал каблуками на пятисантиметровый поясок у основания и, придерживаясь заведенными назад руками, наклонился вперед.

Сверток отправлен. Теперь кое-кого другого ждет «подарок». А ему осталось решить последнюю задачу. Время платить за грехи. Искупление.

Вдруг страшно захотелось вспомнить какое-нибудь счастливое событие из жизни. Нечто, о чем он мог бы думать, разжимая пальцы. Это оказалось трудным делом. Но в конце концов получилось.

Стояло лето, и было жарко. Ему едва исполнилось десять. Еще один паренек, Майкл, приехал навестить свою бабушку, и оба семейства решили их познакомить. Мальчики подружились и как-то днем, в нескольких милях от Стамфорда, наткнулись на заброшенный карьер. Раздевшись до трусов, они с неровного, скалистого обрыва ныряли в этот явно бездонный пруд, чья темная прохладная вода заполнила рваную рану, оставшуюся от динамита и экскаваторов. После бесчисленных прыжков мальчики растянулись на горячем камне и, обсыхая под июльским солнцем, повели невинную болтовню о том, чье же ядро дало больше брызг. Это Майкл ему показал, как ныряют «ласточкой». Они по очереди становились на краю и, широко-широко раскинув руки, уходили в полет гигантскими птицами. Макферсон узнал, как надо напрячь мышцы, чтобы правильно сомкнуть ноги, вытянуть пальцы по струнке, запрокинуть голову и, прогнувшись в поясе, смотреть вверх, прямо в слепящее солнце. Он научился выжидать до самой последней секунды — вот-вот он приложится животом о воду! — и в этот критический миг резко сгибался и входил в пруд головой вперед, да так ловко, что худенькое тело подростка едва оставляло за собой ленивую рябь…

Макферсон отпустил перила и полетел. Падая внутрь банкетного зала, он раскинул руки, плотно сомкнул ноги, вытянул пальцы, запрокинул голову, отвел назад плечи и прогнулся в поясе. Молча. Сто килограммов его живого веса ударились о пластиковую столешницу в паре метров от стойки из полированной нержавейки. Ударились с такой немыслимой силой, что тело будто взорвалось изнутри — мозгами, костяной крошкой и кровавыми ошметками забрызгав перепуганных клиентов «Макдоналдса» вместе с их недоеденными бигмаками и жареным картофелем.

Теперь он свободен. Он уплатил по счетам.

2

Дожив до семидесяти двух лет, преподобный Дино Анджело Грассо определенно внушал достаточно уважения к своим годам и политическим связям в Католическом университете Америки — единственном колледже Соединенных Штатов, чью хартию выдал сам Ватикан, — чтобы не читать вступительных курсов по теологии. Впрочем, доктор Грассо, всемирно признанный эксперт по Ветхому Завету и библейским переводам, сам настоял на том, чтобы в каждом семестре преподавать как минимум по одному предмету начального уровня. Ему нравилось общаться с первокурсниками; он находил их религиозную наивность освежающей, а студенты, в свою очередь, из года в год называли его предмет самым любимым. Вот почему тот факт, что и на этой лекции не было ни единого отсутствующего, нисколько не удивил досточтимого клирика. В теме сегодняшнего занятия стояли чудеса (а если точнее, Мистические Стигматы), и Грассо безошибочно угадал: бывшие ученики дали понять новичкам, что такую лекцию пропускать не стоит.

Человеку постороннему, лишь на время посетившему студгородок, такая популярность могла бы показаться загадочной. С какой стороны ни возьми, доктор Грассо смотрелся просто дико. Во-первых, горб, а во-вторых, лысая тыквообразная голова столь огромного размера, что за него становилось страшно: того и гляди опрокинется. Еще он отличался расплющенным боксерским носом, удивительным левым глазом (жившим своей жизнью и вращавшимся куда и когда ему хотелось), изрытым оспинами лицом и противоестественно большим числом желтоватых зубов, едва помещавшихся в крошечном рту. И хотя душ он принимал ежедневно, от него постоянно исходил некий пряный запах, а дыхание отдавало луком. Правая нога была на пять сантиметров длиннее левой, да еще и левая рука с рождения сухая. Такое впечатление, что Всевышний решил поэкспериментировать с его телом, дабы выяснить, до какой степени из человека можно сделать инвалида. Тем не менее внутри сей гротескной оболочки помещался блестящий ученый и добросердечный человек, с энтузиазмом встречавший каждую утреннюю зарю.

В прошлом этого священника не имелось ничего, что могло бы оправдать такую жизнерадостность. Его родители были неграмотными рабочими с нищенской окраины Кассино, итальянского городка между Римом и Неаполем. Сам он был десятым по счету ребенком, причем мать, едва успев родить калеку, тут же решила его удавить, потому как знала, что он станет вечным камнем на шее у семьи. Но стоило ей опустить подушку на младенческое лицо, как верх взяла материнская вина. Словом, вместо этого она просто оставила ребенка у входа ближайшего католического монастыря. Выбрала бы она какую-то иную секту францисканцев, ее новорожденного сына отправили бы в один из неапольских приютов, под крылышко монахинь. Однако местное братство считало, что в жизни не бывает случайных совпадений и что всякое деяние спланировано Всевышним, а потому в ненужном родителям ребенке они усмотрели божественное повеление вырастить и воспитать подкидыша, как если бы он был покалеченным, выпавшим из гнезда птенцом.

Юные годы Грассо прошли под строгим надзором монахов. Детство, заполненное кропотливым трудом и вечными молитвами при постоянном одергивании и полном запрете каких-либо удовольствий. Ту любовь, что выпала на его долю, Грассо нашел в чтении Святого Писания и в своей пылкой вере, что Христу доступно то, что, судя по всему, не дано ни одному человеку: искренне любить маленького Дино. К шести годам он понял, что с рождения оказался нежеланным ребенком, и по ночам, забившись в убогую келью, задавался вопросом, уж не был ли поступок его родителей предопределен изначально, нет ли здесь какого-то Божественного промысла. Оставаясь наедине со своими мыслями, он убедил самого себя, что Всемогущий создал его для некой задачи, что у родителей просто не было выбора. Словно пешек, их неисповедимо подвинула длань Господня. И точно так же его физические недостатки были не чем иным, как испытанием, своего рода подготовкой. А раз их такое количество, то — пришел мальчик к заключению — задача, к которой предназначал его Бог, должна быть поистине грандиозной.

Шли годы. Грассо добросовестно готовился и терпеливо ждал, когда же Вседержитель раскроет ему суть той секретной миссии, которую он один способен выполнить. К подростковому возрасту он уже обладал могучим интеллектом. Свободно говорил на пяти языках, читал по-латыни и на греческом. В девятнадцать лет монахи организовали для него переезд в Рим, где он получил должность исследователя при Тайном архиве Ватикана. Идеальное решение по всем статьям: теперь церковь могла пользоваться плодами его блестящего ума, не выставляя на всеобщее обозрение уродство. Запрятанный в чреве архива, Грассо с головой ушел в древние рукописи, да с такой страстью, что порой забывал о времени и не отрывался от манускриптов сутками напролет. Именно в ту пору он овладел арамейским, затем быстро освоил иврит (на тексте Премудростей Бен-Сиры, или Иисуса, сына Сирахова), а затем и прочие древние книги, которые в библейских студиях считаются элементарным введением к пониманию истоков христианства.

В возрасте двадцати одного года Грассо вызвал некоторый переполох среди ватиканских ученых, написав статью, ставящую под сомнение репутацию церкви Святого Антония возле итальянского города Ла-Специя. Сюда столетиями приходили благочестивые пилигримы, чтобы увидеть раку с мощами: крошечный фрагмент кости, якобы от ноги этого святого. Здесь явилась миру чуть ли не сотня чудес, и когда Грассо побывал на месте сам, то увидел ворота, украшенные костылями излеченных инвалидов. Кропотливая работа молодого исследователя показала, что кость принадлежит вовсе не святому Антонию. Выяснилось, что в девятом столетии некий мошенник, выдававший себя за монаха, откопал скелет местного крестьянина и раздробил его кости на мелкие кусочки. Священник Ла-Специи потратил практически все средства своего и без того нищего прихода на покупку святыни и поверил в ее подлинность, узрев чудо через три дня после выставления мощей. Дело было так: в церковь ворвались перепуганные родители, на руках неся своего потерявшего сознание сына. Оказывается, ребенок ковырялся на поле и вдруг упал, содрогаясь в конвульсиях. Родители решили, что он выкопал демона. Сжимая в руках мощи, священник воззвал к святому Антонию с просьбой изгнать нечистого, и спустя буквально пару секунд мальчик пришел в себя, ничего не помня о случившемся. Новость о чудесном изгнании бесовской силы волной прокатилась по Италии, и с каждым пересказом легенда обрастала новыми подробностями.

Исследования Грассо показали, что у ребенка был просто эпилептический припадок. Докладную записку по инстанции направили в комиссию папских прелатов, чья работа заключалась в разборе сообщений о сверхъестественных явлениях. Не прошло и трех лет, как Грассо получил письмо, где комиссия благодарила его за впечатляющее научное достижение. В частности, в послании говорилось:

Статью Грассо заперли в той секции Тайного архива, где хранились рукописи, считавшиеся неподходящими для публичного распространения.

Молодой ученый не стал жаловаться. Он верил в мудрость папского престола. Впрочем, этот инцидент заставил его задуматься: сколько еще чудес на поверку являются фальшивыми, сколько еще древних святынь сфабриковано? К тридцати годам он едва не пережил кризис веры, но тут вмешался Бог. Грассо узрел знак, который стер все его сомнения. Он стал свидетелем чуда.

Пожилой профессор традиционно начинал свою лекцию о Мистических Стигматах с изложения официальной позиции Ватикана в отношении необъяснимых явлений. Дар чуда, по словам церкви, имеет свои истоки в Первом послании святого Павла к коринфянам, где указывается, что Святой Дух награждает экстраординарными способностями избранных верующих. Речь идет об очень редком даре, доступном только крошечной горстке людей, причем почти во всех случаях он служит для того, чтобы такие богоизбранники помогали ближним. В греческом языке эти способности именуются харизмата, или, на техническом жаргоне теологии, gratiae gratis datae (благодать бескорыстная) в отличие от gratiae gratum facientes (благодать во имя личного спасения).

Желая удостовериться, что студенты действительно понимают разницу, Грассо спросил, нет ли у кого вопросов.

Один из слушателей поднял руку.

— Доктор Грассо, может ли грешник или неверующий человек обладать способностью к чуду? Я видел телевизионных проповедников, утверждавших, что в их силах лечить людей, хотя мне совершенно ясно, что все их желания сводятся к деньгам.

Грассо усмехнулся. Именно поэтому-то он и читает лекции. Передает знания от поколения к поколению.

— Вы задали прекрасный вопрос. Более того, ранние отцы церкви горячо его дебатировали. Папский престол учит нас, что благодать — gratiae gratis datae — может быть дарована Всевышним как верующим, так и неверующим, хотя последний случай чрезвычайно редок. Это означает, что даже грешники могут творить чудеса — да-да, они могут обладать сверхъестественными способностями, — но только если пользуются ими для помощи другим людям. Никто не волен сотворить подлинное чудо ради демонстрации личной святости. Иначе это было бы обманом и нарушением священного завета перед Богом.

— И что получается? — Явно запутавшись, студент вновь подал голос. — Так могут телепроповедники лечить людей или нет?

— Никто из нас не знает, почему Бог выбирает того или иного человека в качестве своего орудия. Но если мы взглянем на ситуацию вокруг телевизионных чудес, то, наверное, сможем сказать, что же здесь имеет место — Божий промысел или надувательство. С какой целью телепроповедники творят чудеса? Ради вящей славы Господней или же для личного обогащения? Взяли ли они за образец Христа и ведут столь же простую жизнь или, напротив, раскатывают на лимузинах, роскошествуют во дворцах, носят дорогое платье? Если да, то у них общего больше с Барнумом, нежели с нашим Владыкой и Спасителем.

Здесь Грассо сделал паузу, ожидая от студентов смеха и оживления. Увы, похоже, имя Барнума аудитории не знакомо. (Ой-ой-ой, — подумал он. — Стареем, стареем…)

— Спросите себя, — продолжал профессор, — почему Бог дарует грешнику сверхъестественные способности? Особенно когда есть столь много истинных верующих, жаждущих такого подарка?

Десяток минут Грассо посвятил изложению церковной доктрины чудес и наконец перешел к той самой истории, которую, как ему было известно, студенты с нетерпением ждали.

— Когда я работал в Ватикане, меня — на пару с отцом Петрочелли Зерилли — направили на Сицилию, чтобы расследовать сообщение о Мистических Стигматах, возникших у десятилетней девочки из рыбацкой деревни.

Стигматами, объяснял далее Грассо, называют кровоточащие участки на руках, ступнях, боках или лбах некоторых чрезвычайно набожных христиан. Их появление отмечалось на протяжении многих столетий. Они, можно сказать, копируют те раны, которые получил Иисус Христос, когда его били кнутом, распинали и надевали терновый венец на голову. Одним из первых стигматиков, официально признанных церковью, стал святой Франциск Ассизский, хотя в XIII столетии еще несколько сотен людей заявляли об аналогичных ранах. Церковь обладает как минимум полусотней безупречно задокументированных свидетельств стигматизма, относящихся к девятнадцатому веку.

— Доказанных случаев насчитывается так много, что даже неверующие перестали сомневаться в их существовании и вместо этого попытались найти объяснение, пользуясь методами экспериментальной науки, — сообщил Грассо студентам.

К примеру, в 1901 году парижский врач Пьер Жане надел на ногу одного из стигматиков медный башмак с окошечком, чтобы не дать тому возможности самостоятельно растравлять рану. Ученый сообщил, что хотя до раны теперь никто не мог добраться, она продолжала увеличиваться в размерах.

— Так вот, когда мы прибыли в деревню, — продолжал Грассо, — то нашли девочку настолько ослабевшей, что она уже не могла вставать. Осмотрев ее руки и ноги, мы обнаружили следы проколов, словно от гвоздей. По всем признакам, настоящие стигматы. Я-то, впрочем, отнесся к этому скептически и решил, что раны нанесли родители девочки, желая как-то выиграть на всеобщем внимании. Чтобы не дать ей саму себя изувечить, мы перевезли ее в дом местного священника и с этого момента, не отходя ни на шаг, по очереди дежурили у ее постели. Кроме того, мы обработали и перевязали раны, чтобы проверить, не приведет ли элементарная медицинская помощь к залечиванию повреждений.

Грассо сделал небольшую паузу. Глаза всей аудитории были прикованы к его лицу.

— Ни разу мы не оставили ее наедине. Даже пробовали суп, который приносила ей мать, — на случай если туда подмешали некий секретный эликсир. Естественные надобности она справляла за ширмой, причем ступни и ладони все время оставались на виду. Мы дошли до того, что изучали ее кал и мочу, пытаясь найти хоть какое-то научное объяснение. По истечении пяти дней стало совершенно ясно, что ни она сама, ни кто-либо еще не наносили этих повреждений. Несмотря на наши повязки и визиты местных врачей, раны девочки отказывались затягиваться. Более того, они росли на глазах.

Грассо вновь сделал паузу, на этот раз чтобы перевести дух. В аудитории ни шороха, ни малейшего шевеления. Каждый студент с нетерпением ждал, что же будет дальше.

— На тридцать третьи сутки после появления стигматов девочка впала в транс. Разумеется, нам с отцом Зерилли тут же вспомнилось, что нашему единому Господу и Спасителю Иисусу Христу было тридцать три года, когда его распяли. Девочку затем начало трясти, да так, что мы позвали врача, но и он оказался не в состоянии хоть как-то ее успокоить. Несколько раз он давал ей седативы, причем в таких дозах, что кто угодно погрузился бы в глубокой сон, однако ребенок оставался возбужден и в полном сознании. Мы отчетливо видели, что девочка страдает от крайне мучительных болей и данный факт также согласуется с Мистическими Стигматами. Страдание суть неотделимая и существенная часть этого чуда, поскольку оно проявляется лишь у тех верующих, кто испытывает потрясающую по своей силе жалость и любовь к нашему Господу и Спасителю Иисусу Христу. Стигматик в буквальном смысле переживает Страсти Господни вместе с Ним, он соучаствует в Его муках, душевной боли, печали и — в конечном итоге — в Его смерти. Именно так и должно быть, иначе раны станут выхолощенным символом, реквизитом театральной постановки, чей драматизм только подхлестывает гордыню, если стигматик не переживает подлинных мук смерти…

Грассо, казалось, сам начинал впадать в транс. Он передавал давно минувшие события с такой живостью, словно все происходило прямо сейчас, на его глазах.

— Погрузившись в молитву, я сидел у постели девочки. И тут она вдруг начала описывать последние Христовы дни. Ей предстало видение. Вы, разумеется, должны помнить, что эта девочка, пусть даже благочестивая и искренняя, была совершенно неграмотна. Ей просто не могли быть известны мелкие подробности. Так вот, пока она описывала пытки, которым подвергли Христа, я увидел, как у нее на руках, на лбу и на шее появились новые кровоточащие раны. Когда она сказала, что Его хлещут кнутом, все ее тело стала содрогаться, и при каждом ударе она кричала в голос. Кричала так, что в комнату вбежал перепуганный отец Зерилли. И вот представьте себе картину: мы с ним сидим по обе стороны постели и наблюдаем, как девочка принимает на себя роль Христа. Речь ее перестала носить описательный характер, и вместо этого она начала шептать слова, которые — как нам было известно из занятий библеистикой — произносил сам Иисус. Наконец ее хрупкое тельце содрогнулось в последний раз, и легкие извергнули воздух. Отец Зерилли немедленно принялся искать пульс, но девочка была уже мертва.

Естественно, полиция заподозрила неладное, хотя и не решилась нас задержать. Поселковый констебль, сам человек неверующий, потребовал провести судебно-медицинскую экспертизу. Вскрытие показало, что девочка умерла от точно таких же повреждений, какие может вызвать казнь на кресте. Кроме того, выяснилось, что кровь, сочившаяся из ее ран, на поверку оказалась вовсе не кровью, а обычной, пусть даже окрашенной, жидкостью, содержащейся в мягких тканях человека. Но вот в случае нашей девочки эта жидкость каким-то необъяснимым образом выступила на поверхности кожи… По сей день у меня нет научно обоснованных доказательств, что человек способен вызвать стигматы только лишь силой своего воображения, эмоциями или даже страстным желанием. Наблюдения за глубоко религиозными лицами, погруженными в гипноз, не подтвердили способность воспроизводить стигматы, и хотя действительно имеются болезни, которые приводят к появлению кровавого пота, ни медицинская физиология, ни психиатрия не дают объяснения подобным ранам и их выделениям. У той девочки-подростка ранее не отмечалось ни галлюцинаций, ни эмоциональных всплесков, ни каких-либо психических отклонений. А физического способа, каким бы она могла убить саму себя, вообразив, что ее распяли… такого способа просто не существует. Нет, мои ученики, что-то случилось у нее не с головой, а с душой. Она в буквальном смысле умерла вместе с Христом. Я там был. Я это видел…

Задребезжал звонок. Время подошло к концу, но никто и не подумал шевельнуться.

— Хотя мой мозг не сумел найти рационального объяснения, — сказал Грассо, — в сердце я знал, что стал свидетелем чуда. Но почему? И зачем? Зачем эта девочка пережила страдания и смертную агонию Христа? В чем здесь промысел Божий?

Грассо бросил взгляд на часы, висевшие над выходом.

— Что ж, это мы обсудим позднее, на других занятиях, — сказал он. — А на сегодня лекция закончена.

В аудитории раздался коллективный стон разочарования.

— Впрочем, вот вам еще кое-какая пища для размышлений, — смягчился Грассо. — Какой бы чудовищной ни казалась смерть девочки, я бы с радостью поменялся с ней местами. Увидеть нашего Владыку и Спасителя Иисуса Христа… самому почувствовать Его раны… быть рядом с Ним в момент страшной казни… и умереть вместе… Да, были и агония, и страдания, но в измученном лице этого ребенка я мог прочесть и такую радость, какую не встречал ни до ни после. Она словно узрела лик Господень, и в этот миг я бы отдал все, чтобы оказаться на ее месте…

После рассказа стигматической истории Грассо всегда чувствовал себя разбитым. К тому времени когда он наконец-то преодолел территорию студгородка и дохромал до своего крошечного кабинета, ему уже не хотелось идти в столовую, вместо этого он решил просто вздремнуть. К тому же секретарша, которая не упускала возможности удрать на обеденный перерыв, уже успела испариться. Впрочем, на письменном столе она оставила пачку свежей корреспонденции. По большей части письма: одно приглашение выступить с проповедью, еще приглашение прочесть лекцию… В самом низу стопки находился крупноформатный конверт из плотной желтой бумаги. Адрес отправителя: Следственное управление графства Кларк, г. Лас-Вегас, штат Невада. Хм-м… Никого из Лас-Вегаса Грассо припомнить не смог. Он вскрыл пакет и нашел в нем сопроводительную записку, отпечатанную на машинке, и еще один заклеенный конверт куда меньше размером.

Письмо было подписано доктором Полом Харрисом. Да, доктор Харрис прав. Грассо совершенно его не помнил. Слишком много студентов прошло перед глазами за все эти годы. Грассо вскрыл второй конверт, и на стол скользнула тоненькая пачка фотоснимков. На первом изображена оторванная мужская рука. Рядом с ней кто-то положил складную линейку, а вдоль края фотографии шла надпись: «Правая верхняя конечность до локтя». Впрочем, в этом снимке ничего особенного не было. Зато остальные… Внимание Грассо немедленно привлекло фото 2-А, «левая верхняя конечность до плеча». Здесь рука Макферсона повернута раскрытой ладонью к камере. Отчетливо видна пара ярко-красных полос. Третий снимок, за номером 3-А, был целиком посвящен ладони. Красные полосы внешне походили на кровяные потеки, однако их форма выглядела далеко не случайной. Напротив, своим расположением они напоминали крест. Четвертое фото, сделанное с увеличением, раскрывало дополнительные подробности. На кресте просматриваются контуры человеческого тела. Вооружившись лупой, Грассо принялся изучать снимок. Красные линии настолько детализированы, что на голове распятой фигурки можно разглядеть даже терновый венец. Профессор отложил увеличительное стекло. В жизни ему не приходилось видеть ничего подобного. Что бы это могло значить?

3

Не было еще и десяти утра, когда посылку из Лас-Вегаса доставили судье Спенсеру прямо в офис, на третий этаж судебного комплекса графства Альбемарль. Имя отправителя ничего не говорило Алисе Джексон, судейскому секретарю, а потому она поручила охраннику отнести пакет на просвечивание рентгеном. Мисс Джексон, которую все называли просто по имени, готовилась отметить пятнадцатую годовщину своей работы в должности старшего делопроизводителя при главном судье графства, и она не собиралась распечатывать посылки из Города Греха, не убедившись заранее, что в них не заложена взрывчатка. Алиса давно уже подозревала, что альбемарльскому суду суждено стать мишенью теракта. За городом Шарлоттсвиль укоренилась репутация столицы, или, если угодно, колыбели демократии. Именно отсюда, с плодородных земель центральной Виргинии, в мир вышли три президента: Томас Джефферсон, Джеймс Медисон и Джеймс Монро. Кто может лучше олицетворять американское правительство, чем эта троица патриотов, сыгравших ключевую роль в укреплении федеральной власти? Будучи активисткой местного Исторического общества, мисс Алиса знала, что и Джефферсон, и Медисон, и Монро когда-то ходили по тем же самым этажам, где теперь ступает и ее нога. А посему хоть кровь из носу, но она приложит все силы, дабы сберечь такое наследие.

Возведенный в 1793 году, Дворец правосудия стоял на отлогом холме Судебной площади, которая в свое время отмечала самый центр города. Несмотря на ряд переделок, здание суда сохранило свой первоначальный, колониальный, облик: краснокирпичный фасад в два этажа и четыре белые ионические колонны, портиком обрамлявшие вход. Тяжелые деревянные двери вели посетителей прямиком в огромный зал судебных слушаний с тремя портретами. Джефферсон висел сразу за спиной судьи. Медисон и Монро разглядывали друг друга с противоположных стен. И больше никаких других картин: запрещено.

С потолка, буквально в нескольких шагах от места председательствующего, спускалась цепь с внушительным обручем на конце. Много-много лет назад на крыше повесили колокол, и теперь, дергая за обруч, судья мог оповещать томившиеся на лужайке толпы, что присяжные наконец-то вынесли решение. Впоследствии к старому зданию графство добавило еще одну краснокирпичную пристройку, в подвале которой теперь располагались офисы шерифа и окружного генпрокурора. На первом этаже разместили суд общих сессий, где раздавали штрафы за нарушение ПДД и решали иные мелкие вопросы. На втором этаже, в секретариате графства, желающие могли найти архив свидетельств о браках и разводах, а также прочие записи актов гражданского состояния. А на третьем этаже находился кабинет судьи Спенсера, и именно здесь властвовала мисс Алиса, гранд-дама этой твердыни законопорядка.

У Алисы имелись свои собственные, личные причины трепетно относиться к делам судебной палаты. Ее прапрапрадедушка, Горацио Джексон, окончил жизнь чуть ли не на ступеньках парадного входа. Дело было в Гражданскую войну. Он служил в войсках южан под командованием полковника Джона Мосби, знаменитого Серого Призрака. Как-то раз Горацио вместе с полковником прибыл в Шарлоттсвиль за провиантом, и тут в город неожиданно нагрянули северяне. Пришлось уносить ноги. Мосби удачно выбрался из переделки, зато Горацио получил смертельную рану. Джексон приходился дальним родственником еще одному южанину, генералу Томасу Джексону, известному под прозвищем Каменная Стена, который на тот момент задавал федеральным войскам кровавую баню в долине Шенандоа, сорвав лавры победителя при Фронт-Рояле и Винчестере. В наследство от прапрапрадедушки мисс Алисе достался «Лич и Ригдон» 36-го калибра, табельное оружие офицера войск конфедератов. Теперь раритет хранился под стеклом у двери в судейский кабинет вместе с фуражкой Горацио и его кожаным подсумком, где еще оставалось несколько патронов. Помимо этого реликта времен Гражданской войны, возле здания суда имелась также пара каменных монументов, отдающих дань уважения Конфедерации. Сразу у входа на караульном посту стоял солдат-южанин с винтовкой; по обе стороны от бессменного часового разместили пушки, а на западной стороне площади высился монумент покрупнее: генерал Каменная Стена верхом и при параде.

В глазах мисс Алисы это место было подлинной святыней.

Хотя никто из потомков Горацио Джексона так и не стал богатым или знаменитым, мисс Алиса никогда не упускала возможности упомянуть про убитого предка или про личные, пусть и весьма отдаленные, родственные связи с Каменной Стеной. На протяжении ряда лет она умело оперировала этими фактами, чтобы заявить свои права на место в высшем обществе Шарлоттсвиля. К моменту описываемых событий она уже добилась президентского кресла Союза дочерей Конфедерации при графстве Альбемарль, и ее фотографии, сделанные на различных благотворительных мероприятиях, частенько мелькали на страницах местной прессы.

Что же касается судьи Спенсера, то он, можно сказать, унаследовал Алису в качестве нагрузки к новой должности, когда генеральная ассамблея штата Виргиния назначила его председательствующим в 16-й судебный округ. Положа руку на сердце, он с огромным удовольствием отделался бы от своей флаг-секретарши при первом же удобном случае. С другой стороны, Спенсер отлично знал, что пинок под зад сей пронырливой старой деве рикошетом ударит по его карьере, а потому оставил за ней место старшего делопроизводителя, но при этом старался хитро маневрировать, дабы ограничить круг ее полномочий. В свою очередь, мисс Алиса понимала, что сплетни и кривотолки в адрес босса тоже не наживут ей политического капитала, и на публике демонстрировала подчеркнуто корректное поведение, тихонечко выжидая момент, когда удастся-таки подкопаться под руководство. За прошедшие пять лет никто из них так и не смог насолить противной стороне в той степени, как мечталось.

Судья подозревал, что мисс Алиса втайне ревновала к его социальному статусу, что в глазах Спенсера было делом пустым и зряшным. Он даже находил в этом скрытую иронию, коль скоро сам выбился в люди, женившись на деньгах и положении. Его супругой была Офелия Элизабет Виктория Ван-ден-Вендер, представительница одного из самых богатых и старинных семейств штата. Своими корнями Ван-ден-Вендеры восходили к колониальным временам, когда король Георг II пожаловал несколько тысяч акров сэру Эдуарду Ван-ден-Вендеру. К началу Американской революции семейство успело разбогатеть, в основном на табаке и лесоматериалах. Несмотря на политические связи с английской аристократией, сын Эдуарда, Август Ван-ден-Вендер, присоединился к соседям и поспособствовал успеху революционного заговора, а впоследствии изрядно расширил владения и влияние семейства. Да и вообще, каждый из дальнейших наследников, казалось, обладал волшебной палочкой, и богатства династии многократно приумножались. После Гражданской войны, когда прочие плантаторы-южане разорились, Ван-ден-Вендеры не только выжили, но прямо-таки не на шутку преуспели. Поскольку их состояние по-прежнему находилось целиком в частных руках, никто толком не знал, какими деньгами обладает семья. Надо думать, вполне достаточными, раз три десятка потомков жили с трастовых фондов, не зная печали. Супруга Спенсера, которую все звали Мелисса, была одной из самых юных наследниц.

При первом знакомстве с Мелиссой Спенсер и понятия не имел о ее происхождении. Детство она по большей части провела в Новой Англии, в закрытом интернате для девочек, поэтому как ему, так и ей Шарлоттсвиль был в диковинку, когда они в далеком уже 1972 году попали в этот город, а точнее, в самый знаменитый вуз Виргинии, который большинство жителей штата именуют просто «университет». Мелисса изучала историю искусств, а Спенсер к тому времени уже получил степень бакалавра при Иллинойсском университете и теперь поступал на местный юрфак. Мелисса не хотела, чтобы люди знали, что она «та самая Ван-ден-Вендер», и подала документы под девичьей фамилией своей матери, Берроуз, которая к тому же совпадала с фамилией ее любимого автора-иконоборца. В ту пору, как позднее признавалась сама Мелисса, она переживала фазу «антигосударственных увлечений под флагом марихуаны, Джимми Хендрикса, Дженис Джоплин и хиппи». Она была на пять лет моложе Спенсера и не отягощала себя зубрежкой.

Вместе их свела чистая случайность. Соседка Мелиссы по общежитию, на общественных началах ведшая рубрику при студгазете «Кавалер дейли», попросила взять интервью на университетском антивоенном митинге. Мелисса сразу приметила Спенсера, резко выделявшегося из толпы, скандировавшей лозунги против войны во Вьетнаме. Большинство студентов носили футболки, джинсы и сандалии а-ля Христос, в то время как на нем были безупречно наглаженная белая рубашка, брюки со стрелочкой и добротные кожаные туфли-мокасины светло-коричневого цвета, легкие и ноге приятные. Молодой человек обомлел, когда она сунула ему под нос микрофон, откуда вился шнур к громоздкой кассетной магнитоле. Мелиссе приглянулась сама идея вынудить этого стильного типчика на интервью. Одна из причин, по которой он не дал ей от ворот поворот, заключалась в том, что на девушке — прямо на голое тело — была надета обтягивающая белая маечка (размером с носовой платок) с ярко-красным пацифистским символом, вышитым крестиком. Спенсер, выросший в фермерском захолустье Иллинойса, не привык еще видеть женщин без лифчика, и в ходе интервью она пару раз ловила его задумчивый взгляд, устремленный на ее соски, выпиравшие из-под майки. За время коротенькой беседы он успел сообщить, что сам лично против вьетнамской войны, хотя и не одобряет подобных демонстраций. Его отец, ветеран Второй мировой и кадровый офицер ВВС, погиб в одном из тренировочных полетов. Мать Спенсера до сих пор трудилась в почтовом ведомстве, а сам Спенсер искренне верил, что Соединенные Штаты — самая-самая замечательная страна в мире. Его первейшая и наиглавнейшая задача, далее объяснил Спенсер, состоит в получении диплома юриста, а если студенты хотят покончить с войной, то пускай работают через надлежащие политические и законодательные каналы, чтобы изменить систему изнутри.

— Я уверен, — затем присовокупил он, — что сам Томас Джефферсон держался бы моей точки зрения.

Именно это-то высказывание, опубликованное днем позже в студгазете, и вызвало изрядный шум. В любом ином вузе такая ссылка прошла бы незамеченной, однако Университет Виргинии был основан в 1819 году именно Джефферсоном, и, несмотря на антиправительственную лихорадку, охватившую студгородки страны, в этом университете Джефферсон по-прежнему обладал статусом чуть ли не святого угодника. Причем, как однажды подметил Уильям Говард Тафт, многие жители Шарлоттсвиля упоминают про «мистера Джефферсона» так, словно он находится в соседней комнате.

«Что бы сделал Джефферсон с вьетнамской войной?» — вопрошал газетный заголовок.

За одну ночь Спенсер против своей воли оказался в роли рупора «ответственных правых» и вскоре был втянут в официальную дискуссию, спонсированную ассоциацией студенческого самоуправления Виргинского университета. Его оппонентом выступал один из членов радикального движения «Студенты за демократическое общество», специально прибывший из Филадельфии.

Спенсер всю ночь не смыкал глаз, шлифуя аргументы. Однако его противник от СДО, которого поставили выступать первым, открыл дебаты, скандируя нетленный лозунг «Да катись оно [снято цензурой], такое правительство!». Не прошло и минуты, как пара шарлоттсвильских полицейских повалили сквернослова на пол. Пока эсдэошника тащили в кутузку, Спенсер изложил свою программную речь.

Тут надо отметить, что с самого начала он был заворожен Мелиссой. Девушка, впрочем, ответных нежных чувств к нему не питала. Скорее она считала его неким «интересным проектом» или даже «курьезной штучкой», а все потому, что он немыслимо далеко отстоял от лощеных сынков из состоятельных семейств, к которым она привыкла. Спенсер не обижался. Вместо этого он еще настойчивее повел осаду и к концу первого семестра удивил самого себя, добившись переезда Мелиссы в крошечную квартирку, которую снимал за территорией студгородка.

В ту пору ничто еще не говорило о тайных сокровищах юной наследницы. Рождественские каникулы Спенсер провел, подрабатывая Санта-Клаусом при одном из городских универмагов, чтобы преподнести Мелиссе подарок — музыкальную шкатулку, игравшую хит 67-го года, композицию Леннона «Все, что тебе нужно, — это любовь». Мелисса же одарила его собственноручно нанизанным ожерельем из бусинок, в народе известном как «фенечка». Лишь после того как Спенсер, к вящему изумлению девушки, сломил-таки ее своим «Давай поженимся», она открыла ему подлинное имя. И совсем скоро, не дав Спенсеру опомниться, его повели на экзекуцию в зал заседаний старейшей адвокатской конторы Шарлоттсвиля, «Ван-ден-Вендер и Уайт». На встречу с папой Мелиссы.

В роскошно обставленном конференц-зале молодого человека усадили по одну сторону умопомрачительного стола красного дерева, напротив шести представителей семейства Ван-ден-Вендер, которым ассистировали два старших бухгалтера и три адвоката. Допрос с пристрастием велся более двух часов. Ван-ден-Вендеров интересовало все: академическая успеваемость Спенсера, его детство, родители, семейная генеалогия и хронология, религиозные взгляды, политические воззрения… Они требовали изложить профессиональные и личные устремления юноши и даже обсудили тех девчонок, с которыми он встречался в школьные годы, а по ходу дела наводили справки в толстенном досье, составленном частным сыщиком. После того как Спенсер ответил на вопросы, отец Мелиссы, Август Ван-ден-Вендер Шестой, открытым текстом высказал, на что может рассчитывать амбициозный претендент.

— Черта лысого ты получишь, а не наших денег! — объявил аристократичный папа.

Хотя Спенсера, по-видимому, сочли более-менее приемлемым супружеским материалом, он никогда не сможет стать частью ванденвендерской династии, а уж про доступ к золотым залежам и говорить нечего. Хитрейшие и опытнейшие адвокаты страны позаботятся о том, чтобы Спенсеру не удалось выиграть никакого дела против его будущих родственников или оттяпать себе хоть сколько-нибудь от состояния будущей жены. В случае развода он отправится восвояси, имея при себе лишь то, с чем и пришел в новую семью. Если у них с Мелиссой появятся дети, то их признают правомочными наследниками Ван-ден-Вендеров, однако лишь в той части, которую унаследует сама Мелисса. И еще. В качестве одного из условий брачного контракта ему придется дать подписку о неразглашении, запрещающую обнародование любых финансовых сделок семейства или выступления с публичными заявлениями, которые «в глазах широкой общественности могут придать порочащую, унизительную или похотливую» окраску имени Ван-ден-Вендер.

На ту пору Эвану Спенсеру было двадцать три года от роду, и он с высокой башни плевал на благородное семейство вкупе с их богатством. Молодой человек подписал все подсунутые ему бумажки (в трех экземплярах каждая) и с дерзко вздернутым подбородком покинул адвокатскую контору. Кому нужны их деньги? По юношеской наивности он считал, что им с Мелиссой удастся прожить нормальную жизнь, никаким боком не касаясь влиятельной семьи. Первая ласточка, намекнувшая, что это не так, прилетела в тот же день. Мелисса объявила, что не собирается брать фамилию мужа.

— Сейчас масса женщин оставляет за собой девичью фамилию, — пожала она плечами. — Да и с чего мне захочется стать какой-то Спенсер?

Его ранние надежды на самостоятельность претерпели окончательное крушение после бракосочетания. Мелисса отказалась покинуть Шарлоттсвиль, а местные фирмы не хотели брать его на работу. Первый вопрос потенциального работодателя всегда был один и тот же: «Отчего вас не взял Ван-ден-Вендер?» Если уж его собственный тесть не дал ему работу, то им с какой стати это делать? Одно время Спенсер подумывал открыть частную адвокатскую практику, но вскоре признал полную тщетность такой идеи. Мелиссин флирт с безвестностью и бедностью закончился, и она не собиралась жить на скромный бюджет свежеиспеченной семьи. На свадьбу отец подарил ей чистокровного скакуна; содержать такую зверюгу на зарплату начинающего адвоката было просто немыслимо. Подарок этот был ловким, расчетливым ходом папаши. Он немедленно предложил, чтобы дочь держала свой собственный, аппетитный банковский счет, дабы и впредь иметь возможность ублажать себя приятными вещичками. Не имея никаких реальных перспектив на работу, Спенсер поджал хвост и отправился трудиться на «Ван-ден-Вендера и Уайта». Впоследствии он превратился в талантливого юриста, но это по-прежнему ничего не значило. Большинство членов адвокатской ассоциации Шарлоттсвиля видели в нем ванденвендерского зятя — и только.

В конечном итоге, хотя и не скоро, Спенсер доказал, на что способен. А потом вмешалась рука судьбы. В 1981 году один из местных федеральных судей попросил Спенсера подменить его на лето. Спенсер поначалу сильно нервничал, однако затем обнаружил, что обладает способностью толковать закон. В рамках двухуровневой судебной системы Виргинии мелкие транспортные нарушения и тяжбы до пятнадцати тысяч долларов решаются в суде общих сессий. Будучи единственным судьей первой инстанции в Шарлоттсвиле, Спенсер разбирался с широким спектром дел: хулиганство, хранение марихуаны, нападения с нанесением побоев и так далее. Эта работа ему настолько понравилась, что с окончанием лета он дал понять, что был бы заинтересован в постоянной должности.

Местная коллегия адвокатов — порядка двух сотен человек — неформально обсудила его квалификацию и согласилась (правда, не без уговоров и улещиваний со стороны Спенсера) дать ему рекомендацию. Коллегия направила его анкету тем политикам, которые представляли графство Альбемарль при генеральной ассамблее Виргинии в городе Ричмонд. Дальнейшая обработка принесла свои плоды: политиканы передали имя претендента в судейский комитет, и тот официально номинировал Спенсера на голосование всей генеральной ассамблеей. А уж решение этой инстанции оказалось простой формальностью. Спенсер так и не понял, сыграли ли здесь хоть какую-то роль его родственные узы с Августом Ван-ден-Вендером, но сам он гордился тем, что ни разу не попросил тестя подергать за ниточки.

Спенсер незамедлительно (и, если на то пошло, с наслаждением) оборвал все связи с адвокатской конторой «Ван-ден-Вендер и Уайт», а также с теми клубами и социальными организациями, в которые вступают юристы-новички, желая найти там потенциальных клиентов. Он купался в лучах своей новообретенной независимости. На шестой год от инфаркта умер судья выездной сессии округа, и Спенсер пустил словечко, что был бы не прочь занять это место, стоявшее ступенькой выше его текущей должности. Очередной раунд ловких телодвижений, и законодательное собрание назначает Спенсера на судейское место в 16-м округе. Сейчас он отрабатывал уже второй восьмилетний срок, и недавно пятерка судей-коллег выбрала его председательствующим. По практическим меркам закон в Альбемарле и соседних графствах означал Спенсера, и наоборот. Он главенствовал на всех заседаниях с участием присяжных. Лишь одна судебная должность стояла выше его текущего положения: место в составе Верховного суда штата. Попасть в такое кресло — вот в чем состояла конечная задача Спенсера, хотя на данный момент он был вполне удовлетворен. Главное, что Ван-ден-Вендер не держит его на поводке. Его уже не называют зятем Августа Шестого. Он — Эван Спенсер, судья-председатель всего округа.

Если кто-то и сомневался в его беспристрастности и самостоятельности, то все подозрения рассеялись вскоре после назначения на новую должность. В ходе планового аудита один из налоговых инспекторов графства обнаружил, что в ведении гольф-клуба «Фокс ран» числится площадка на двадцать семь лунок, хотя поимущественный налог платится, как если бы этих лунок имелось только восемнадцать. Когда инспектор поднял сумму выплат, руководство клуба взбесилось и подало в суд на апелляцию. Дело слушал судья Спенсер. Август Ван-ден-Вендер Шестой, занимавший пост одного из директоров, хвастливо заявил, что его зять автоматически займет позицию клуба. Не тут-то было. Инцидент задел Августа, причем настолько болезненно, что он развернул закулисную интригу в надежде вычеркнуть Спенсера из реестра игроков. Мелисса, к вящей досаде папы, меланхолично заметила, что мужа никогда и не заносили в официальные списки. Ему разрешали там играть просто оттого, что он на ней женат.

Однако пора вернуться к текущим событиям. Сейчас судья Эван Спенсер не думал ни о своем тесте, ни о жене, ни о тех двадцати трех годах, что они провели в браке. Запахнувшись в черную судейскую мантию, он сидел под портретом Джефферсона в зале слушаний и пытался вообразить, как сорокадвухлетняя (но молодо выглядящая) Патти Делани будет смотреться голенькой. Нельзя сказать, что судья Спенсер частенько баловался ментальным стриптиз-шоу с участием адвокатов защиты при разборе дел о кражах со взломом. В интимном смысле он всегда был верен Мелиссе, хотя и не мог гарантировать встречного заявления с ее стороны. Он обнаружил, что богатые — в смысле очень богатые — люди зачастую ведут себя так, словно стоят выше общественной морали, связывающей людей обыкновенных. Спенсер лично знал нескольких членов гольф-клуба, которых жены подловили на супружеской неверности. И все же такие случаи редко вели к разводам. Проблемные вопросы решали методом, который Спенсер про себя именовал «автозатычкой». Текущий рыночный тариф за то, чтобы студентка, подрабатывающая в ресторане гольф-клуба, держала язык за зубами, оплачивался натурой в форме серебристого кабриолета «ауди-ТТ». Стоимость улаживания семейного скандала с уязвленной супругой попадала в более высокую ценовую категорию: требовался «лексус» или «мерседес». А вот чем платили их жены за собственную ветреность… Здесь ответ не столь очевиден.

Верность Спенсера в отношении Мелиссы была обусловлена скорее самоуважением, а вовсе не абстрактной приверженностью к пуританской морали. К тому же окружному судье полагается быть достойным, законопослушным, надежным и мудрым человеком, который не ведет себя на манер распущенного старшеклассника…

— Ваша честь! — раздался хриплый голос зампрокурора штата, мистера Чарлза Бейли. Слишком много сигарет и кофе. — Государственный обвинитель готов!

Спенсер повернулся к Патти Делани:

— А защита?

Женщина все еще копалась в стареньком портфеле черной кожи. Что-то у нее не ладилось, и она выглядела взъерошенной.

— А, ну да… То есть да, ваша честь!

Делани совсем недавно открыла адвокатскую практику в Шарлоттсвиле, и в кулуарах суда про нее до сих пор ходили всяческие сплетни. Лишь три месяца назад она переехала из Гранди, где в течение двух лет преподавала в одном из второразрядных юридических колледжей Виргинии. До этого она на пару с мужем подвизалась адвокатом в Балтиморе, штат Мэриленд. Если верить слухам, их браку и совместной деятельности пришел конец, когда Делани неожиданно рано вернулась из командировки и обнаружила супруга в постели с другим мужчиной, строительным рабочим, который — как она сообразила задним числом — необычно долго занимался ремонтом их кухни. Адвокатская ассоциация Шарлоттсвиля вежливо встретила новоприбывшую, хотя среди ветеранов бытовало невысказанное мнение, что графство не нуждается в дополнительных адвокатах, тем более из числа янки. Не говоря уже про янки в юбке. С той поры она успела оформить несколько завещаний, завершила пару-тройку простеньких дел про оспариваемую недвижимость и участвовала в работе общих сессий. Сегодня ей впервые предстояло выступить перед судом присяжных на выездной сессии графства Альбемарль.

Спенсер обратил на Делани внимание вскоре после ее появления в городе. Такую женщину трудно не заметить: огненно-рыжие волосы, зеленые глаза, гладкая, усыпанная веснушками кожа цвета зрелой слоновой кости… В отличие от Мелиссы, которая всегда ходила загорелой, безупречно ухоженной и подтянутой, как фотомодель (что под силу только действительно богатым), Делани нельзя было назвать сногсшибательной красавицей. Скорее просто крепкая, здоровая конституция, как у людей, много времени проводящих на свежем воздухе. Спенсер с легкостью мог представить ее играющей в мяч после семейного ужина на День благодарения или разбивающей туристскую палатку где-нибудь на Голубом хребте. Словом, занятой вещами, которые Мелиссе и в голову бы не пришли. Спенсер подозревал, что адвокат Делани относится к той категории женщин, которые вечно озабочены желанием сбросить пару лишних килограммов, упрямо цепляющихся за бедра.

Впрочем, по-настоящему Делани выделялась вовсе не рыжей шевелюрой или фигурой. Тон задавала ее манера одеваться. Нечто несусветное. В данную минуту на ней был ярко-алый жакет из китайского шелка в стиле миллениум, то есть с драконами, вышитыми золотой нитью. Нижняя часть тела пряталась под черной юбкой из лакированной кожи. Сей гарнитур дополнялся не менее удивительной прической: скрученные узлом волосы, откуда торчали две китайские палочки для еды. Не адвокат защиты, а прямо официантка…

На рассматриваемое дело о взломе Делани назначили с подачи Спенсера. Она и не подозревала, что он специально звонил одному из коллег, который был перед ним в долгу, и предложил ее кандидатуру. Хотя на выездных сессиях гонорар назначенного судом адвоката исчисляется весьма скромной суммой, этот прецедент открывал перед ней двери к уголовному судопроизводству. Спенсер и сам не очень-то понимал, зачем решился ей помочь. Особенно сейчас. Весь вчерашний день угробили на согласование состава присяжных, и причиной столь мучительно затянутого процесса была именно Делани. Она вела себя так, будто на скамье подсудимых сидит сам О-Джей Симпсон. Поначалу ее придирчивое обсуждение кандидатур показалось Спенсеру забавным, но потом верх взяло раздражение.

Клиента Делани звали Руфус Джонсон. Двадцатилетнего парня обвиняли в ограблении магазинчика мужской одежды «Халлманс» при центральном городском универмаге. Стремясь сэкономить время и деньги, прокуратура решила не устраивать суда присяжных и предложила сделку. Если Джонсон сразу признается, обвинитель будет рекомендовать суду трехлетний срок, из которого отсидеть придется только год, остальное зачтут условно. Прямо скажем, подход щедрый, ведь в противном случае Джонсону грозило пять лет. Однако Делани с ходу отвергла предложение зампрокурора Бейли и заявила, что докажет невиновность клиента.

— Расскажите суду, что произошло, когда вы открыли магазин утром двадцать второго марта, — прокаркал Бейли, обращаясь к первому свидетелю обвинения.

— Я увидел, что кто-то проник в подсобку моего магазина, — ответил Крис Халлман. — Окно на улицу оказалось выбитым. К счастью для меня, вор не смог открыть стальную дверь между нашим складом и торговым залом. А на складе хранились только картонки с одеждой от прошлого сезона… ну и там… знаете, всякая всячина, которая медленно расходится. Типа пурпурных сорочек с кружевными манжетами. Французскими.

— Вы можете описать, что было похищено?

— Я передавал в полицию подробный список, хотя он сейчас и не нужен.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что подсудимый сидит в одной из таких пурпурных сорочек с кружевами. А его коричневые брюки… Да, эти брюки тоже украли с моего склада!

Спенсер было подумал, что Делани выразит протест, однако, как и остальные присутствующие, она отвлеклась, с интересом разглядывая одежду своего клиента.

— Я не вижу, что у него на ногах, — продолжал свидетельствовать Халлман, — но если это кожаные туфли цвета «бычья кровь» с декоративной перфорацией, то он их тоже украл!

Спенсер пригляделся. Разумеется, Джексон сидел именно в таких туфлях.

— Ваша честь, — вскочила с места обескураженная Делани, — вы не позволите небольшой перерыв на совещание с моим клиентом?

Спенсер дал ей пятнадцать минут, и когда слушание возобновилось, Делани попросила разрешения подойти к судейской кафедре.

— Я переговорила с моим подзащитным, — сказала она, понизив голос. — Обвинение все еще не возражает против сделки… и мы готовы заявить о признании вины и принять трехлетний срок с двумя годами условно…

— Вы же понимаете, мисс Делани, — возразил Спенсер, — что мистер Бейли имеет право только рекомендовать наказание. Решать буду я. И если честно, меня просто подмывает влепить вашему клиенту пять лет за полнейшую дурость. Он что, в самом деле заявился сюда в ворованной одежде?

Делани сконфуженно откашлялась.

— Ваша честь, мне бы не хотелось говорить что-либо против моего клиента, но… да, насколько я понимаю, это так.

— У него с головой не в порядке?

— Э-э… ваша честь… гм… Боюсь, здесь есть и моя вина, — заморгала Делани. — Я ему посоветовала прийти в чем-то респектабельном… А сейчас он мне сказал, что за всю жизнь из приличной одежды у него были только украденные вещи.

Спенсер еле сдержал улыбку.

— Хорошо, я не возражаю против сделки. Попрошу вас после заседания пожаловать ко мне в кабинет.

За несколько минут Спенсер разделался с формальностями, поблагодарил присяжных, распустил суд и отправился к себе. Он едва успел стянуть судейскую мантию, когда появилась Делани.

— Господин судья, мне очень жаль, что так вышло, поверьте, — начала она с ходу. — Я не хотела зря тратить ваше время. Или портить первое впечатление о себе.

— Да уж, курам на смех, — заявил он. — Надо было с самого начала соглашаться.

— Нет, мне правда очень жаль. Сегодня как с утра не заладилось… Будильник не сработал, в доме горячую воду отключили, еле нашла место для парковки, а потом…

Спенсер досадливо дернул плечом. Он терпеть не мог оправданий и к тому же подозревал, что бедствия составляли неотъемлемую часть ее жизни.

— Мисс Делани, суд — серьезное место для серьезных адвокатов. Могу вас заверить, что я сам очень и очень серьезно отношусь к закону и за мной водится репутация очень и очень серьезного судьи. И хотя сегодняшняя эскапада меня позабавила, впредь подобного балагана я в своем судебном зале видеть не желаю. Я достаточно ясно выразился?

— Да…

— А вот что я желаю видеть в своем судебном зале, — продолжал он, перейдя на отеческий тон, — так это подобающе одетых адвокатов.

— Господин судья, — в ее голосе проскользнули негодующие нотки, — вы хотите сказать, что я неподобающе одета для исполнения своих обязанностей? Что в графстве Альбемарль принят некий доселе неизвестный мне регламент спецодежды для адвокатов?

Спенсер понял, что ступил на тонкий лед.

— Хм-м. Большинство адвокатов-женщин носят более консервативные одеяния, — вывернулся он. — Я просто подумал, что будет уместно об этом упомянуть. Можете идти.

Покидая рабочее место Спенсера, Делани хлопнула за собой дверью.

— Я серьезный судья, это серьезный суд, я хочу, чтобы каждый был серьезным, серьезным, серьезным… — шептала она себе под нос. — Большинство ходит в серьезной одежде! Может, мне еще бальное платье прикупить? Что за индюк!

Минутой позже Спенсер высунул голову из кабинета.

— Мисс Алиса, сегодня я уйду пораньше, — объявил он.

Стол секретарши стоял напротив двери, и она тут же показала ему пакет, доставленный «Федэксом».

— А я как раз собиралась вам его занести. Бомбу шериф не нашел, но им этот сверток показался странным. Судья, вам булыжник прислали.

— Вы опять за свое?

Вместо ответа Алиса вручила посылку, и Спенсер заглянул внутрь. Действительно, белый округлый камень, размером с кулак взрослого мужчины, завернут в прозрачную пленку.

— Письмо? Записка?

— Нету.

— Кто прислал?

— Патрик Макферсон, — сказала мисс Алиса, справившись по сопроводительному формуляру. — Вы с ним знакомы?

— Положите пакет мне на стол, — ответил Спенсер, не вдаваясь в объяснения. Да и зачем? Вместо этого он вышел в коридор и направился к лестнице.

Патрик Макферсон. Надо же. Сколько лет прошло…

Когда-то Патрика Макферсона прочили Мелиссе в женихи. Из солидной бостонской семьи, при серьезных деньгах. С какой это стати он вдруг решил рассылать булыжники?

Уличный воздух пахнул в лицо осенней свежестью. Желтеют листья. Прохладно, но время надевать куртку еще не пришло. Спенсер бросил взгляд на новенький черный «Ягуар-ХК8» с откидным верхом, что стоял на личной парковке судьи-председателя. Машина обошлась ему в восемьдесят пять тысяч, и каждый цент оправдан. Да иначе и быть не может, когда делаешь подарок самому себе. Тем более с личного банковского счета. Помнится, Мелисса изрядно удивилась. Судьи в Шарлоттсвиле, наставительно заметила она, водят «линкольны», максимум «кадиллаки». Иные особо дерзкие индивиды могут осмелиться на «мерседес», но «ягуар»… Спортивная машина говорит о потворстве личным слабостям, о безответственности или полной потере жизненных ориентиров. Спенсер знал, что жена права. Именно поэтому он пошел на компромисс и заказал черный, а не ярко-красный, карнавальный вариант, который глянулся ему с самого начала. Действительно, черный цвет выглядит несколько более… судейским. Приятно устроившись в кресле с кожаной обивкой, Спенсер включил зажигание и уже подавал назад, как вдруг в зеркале заднего вида мелькнуло нечто синее, взвизгнули тормоза, и он всем телом ощутил, как в машину что-то врезалось. Обернувшись, он увидел самый старый и замызганный «сааб» из всех, что когда-либо встречались ему в жизни. Из «сааба» выскочила Патти Делани.

— Это… это вы?! — залепетала она. — Вы в порядке?

Он даже не знал, что ответить. Пока женщина копалась в сумочке, отыскивая страховой полис, он тупо разглядывал покореженный задний бампер «ягуара». Подумать только, на спидометре едва пятьдесят миль… Да и ремонт обойдется в кругленькую сумму. Между тем на древнем «саабе» едва проглядывалась пара свежих царапин.

— Ах, Делани, Делани, и что вам неймется? Специально хотите подать себя в невыгодном свете?

— Во-первых, мисс Делани, с вашего разрешения, а во-вторых, моя страховая компания оплатит ремонт. Что это вообще за машина?

— «Ягуар». Спортивная. Модель ХК8. Очень дорогая спортивная модель.

— Как мило, — ответила она, ничуть не впечатлившись. — Что ж, на то у нас и страховка, правда?

Делани вручила ему свою визитную карточку, написав на ней название страховой компании и номер полиса. Он сунул визитку в карман.

— А вы что же, не хотите сообщить мне свои страховые данные? — спросила она.

— Так ведь меня ударили вы, помните? И потом, на вашей машине одной вмятиной больше, одной меньше — роли не играет.

— Прошу меня извинить, судья Спенсер, но вы подавали назад с очень приличной скоростью, и к тому же я сомневаюсь, что вы могли разглядеть меня из-за вон того джипа по соседству. Как бы то ни было, согласно законам Виргинии, я имею право на такие сведения, так что будьте добры!..

У него с собой не оказалось бумаги, поэтому она дала ему еще одну визитку, и Спенсер на обороте записал свои данные. Дождавшись, когда «сааб» скрылся за поворотом, он выехал на Хай-стрит и уже там с размаху врезал ладонями по рулевому колесу.

— Ну и стерва!

Через несколько минут городская черта осталась позади, и взвинченность понемногу сошла на нет. Он съехал на обочину, вернул откинутую крышу на место и заново осмотрел повреждения. Вообще-то не так уж и страшно. Вырулив на хайвей, Спенсер надавил на газ, и машина рванула вперед. (Вот оно, ощущение, которого никогда не понять женщинам.) Мелисса права. У него в самом деле кризис среднего возраста.

Он еще глубже утопил педаль. От окраины Шарлоттсвиля до Голубого хребта совсем не далеко. Очень скоро появятся владения четы Спенсеров. А пока что он пройдет все повороты так быстро, насколько осмелится…

Мелисса получила права на здешнее имение в качестве подарка на первую годовщину свадьбы. Что и говорить, особняк внушительный. Семь тысяч квадратных футов. Шесть спален. Построенный еще в 1856 году, он стоял на тысяче акров благодатных угодий. Море луговых цветов, три горных ручья и мили строевого леса. Твердолиственная древесина высшей категории.

Главная усадьба была выполнена в традиционном колониальном стиле: красный кирпич, круглая подъездная площадка и высокий портик на четырех белых колоннах, защищавший гостей от прихотей погоды. Вдоль парадного входа шла линейка ступенек из щербатого известняка. Впрочем, сейчас они вели в никуда, просто росли себе из земли, и все. Рудимент давно минувшей эпохи, когда люди пользовались тягловым скотом. Экипажи подкатывали к этим ступенькам, чтобы элегантные гости могли пройти в дом, не замызгав себя грязью.

Став хозяйкой, Мелисса внесла немало изменений. К дому добавили бассейн, джакузи на открытом воздухе, крытую купальню, теннисный корт, гостевой коттедж и домик для прислуги. Среди прочих удобств четырехместный гараж, мастерская и основательная конюшня, способная разместить с десяток голов. Все пристройки и переделки Мелисса оплатила из личных средств.

Практически до последних десятилетий поместье Ван-ден-Вендеров служило в качестве рабочей фермы, так что сам особняк, хоть и вместительный, не отличался богатством украшений. В нем не было витиеватости, столь характерной для загородных резиденций Вандербильдов и Бельмонтов. Традиции, конечно, вещь преходящая, но в Виргинии благосостояние человека до сих пор измеряется не размером его семейного замка, а числом земельных акров и качеством лошадей. Именно это определяет его социальное положение. Мелисса обожала чистокровных рысаков и держала их целую шестерку, включая трехлетнего жеребца, отпрыска победителя Кентуккских скачек 1998 года. Своего любимца она назвала Маленьким Громом и с ним почти не расставалась. Вот и сейчас, въезжая под чугунную арку ворот, Спенсер увидел Мелиссу верхом. Он посигналил, и жена подарила ему насмешливо-задиристый взгляд. В ответ Спенсер поддал газу и, когда из-под задних колес вылетела пулеметная очередь голубовато-серого щебня, тут же ударил по тормозам. Мелисса приняла вызов, подвела жеребца поближе и сразу же, без предупреждения, послала коня в карьер. Из чисто спортивного интереса и отлично зная, что «ягуар» за семнадцать секунд способен набрать сто миль в час, Спенсер неторопливо досчитал до двадцати и лишь затем вдавил акселератор. Полированный болид немедленно оставил позади взмыленные бока Маленького Грома. Конь, впрочем, не собирался сдаваться и, подстегиваемый Мелиссой, рвался вперед. Спенсер же сбросил скорость, сознательно позволяя сопернице обойти себя, однако у въезда на круглую площадку перед домом он утопил педаль газа и, описав красивую дугу, остановился.

— Мужчина всегда впереди! — ликующе провозгласил он.

Оставив его слова без комментариев, Мелисса повернула жеребца в сторону конюшни.

— Что, победитель останется без приза? — крикнул Спенсер ей вслед.

— Отправляйся в душ, — прозвучал приказ.

Такой ответ мог обещать как соблазнительный вечер, так и ледяной прием. Спенсер понятия не имел, к чему готовиться. Зайдя в ванную, он вымылся и, обтираясь полотенцем, оглядел себя в зеркале. Втянул живот и принял позу циркового силача. Метр восемьдесят при восьмидесяти двух килограммах. Атлетом его не назовешь, однако для сорокашестилетнего мужчины Спенсер выглядел недурно.

Он лег нагишом на постель и принялся ждать. Минут через двадцать появилась Мелисса, красная и вспотевшая после ухода за жеребцом. Увидев голого мужа, она прикрыла за собой дверь и состроила испуганную мину.

— Боже мой, — скромно потупив взор, пролепетала она. — Кто-то проник в мою спальню…

Вот уже несколько лет, как Мелисса придумала оживлять их интимные отношения играми. Ей нравилось воображать себя кем-то еще: то старшеклассницей из группы поддержки, которую вот-вот лишит девственности капитан футбольной команды, то горничной, застигнутой похотливым барином, то еще кем-то…

— Умоляю, берите все, что хотите, — добавила она, — только не насилуйте!

У Спенсера на уме был совсем иной сценарий.

— Я не грабитель, — надменно ответил он. — Я федеральный судья. Могущественный, тиранический, жестокосердный судья, а вы, мадемуазель… Вы — адвокат защиты, дерзкая и нахальная девчонка, которую я обязан наказать за неуважение к суду.

Мелисса подхватила игру:

— О-о, ваша честь, что случилось? Разве я плохо подготовилась к заседанию?

Она стянула черный свитер, обнажив не прикрытую лифчиком грудь и плоский живот, столь же твердый и подтянутый, как и двадцать лет назад, когда они впервые стали близки. Он всегда подозревал, что одной из причин, почему ей не хотелось заводить детей, была боязнь испортить фигуру. Мелисса сбросила сапоги, скаковые брюки и нижнее белье. От нее пахло лошадиным потом, но Спенсеру было все равно. Он даже на предварительные ласки не стал тратить времени. Он — судья, а она — жертва. Проникая в женщину, он подумал про Патти Делани и еще больше возбудился. Мелисса ответила энергичной работой бедер.

— A-а, ваша честь… — застонала она.

Лицо Делани неотрывно стояло перед глазами, и Спенсер поддал темпа. В голове вдруг мелькнула мысль: «Интересно, а про кого сейчас думает Мелисса?..»

Когда все закончилось, она пошла под душ, оставив Спенсера решать головоломку: Если, занимаясь любовью с женой, ты воображаешь другую женщину, то что это — измена или нет? И если да, то сколько мужчин могут сказать про себя: «Я невиновен»?

Словно превратившись в бухгалтера, Спенсер принялся отщелкивать костяшки на умозрительных счетах собственной жизни. Итак, он женат на поразительно привлекательной женщине, которая к тому же владеет баснословным состоянием. Одно только их поместье оценивалось в 8,8 миллиона долларов. Сам он водил «Ягуар-ХК8», хотя и с помятым бампером. Здоровье? Прекрасное у обоих. Они с женой состоят в лучшем клубе, ужинают в первоклассных ресторанах, имеют правильных друзей. Всего в достатке. Ему даже работа нравилась. Нет, определенно жизнь удалась, в этом он уверен. Так почему же из головы не выходит Патти Делани?

— Эй, ваша честь! — крикнула Мелисса из ванной. — Пора собираться! Вы еще не забыли, что мы идем к Арнольдам на ужин?

— О-о, только не это! — простонал он, перевернулся ничком и зарылся лицом в подушку. — А не ходить никак нельзя?

Мелисса вышла из ванной, завернутая в белоснежный итальянский халатик и с тюрбаном из махрового полотенца. Когда она присела за туалетный столик, халат распахнулся, и в зеркале Спенсер увидел красный сосок. На секунду он даже восхитился, до какой степени его жена красива.

Волшебный миг не продлился и секунды.

— Мозги свои дерьмовые прочисти, — презрительно бросила она. — Кстати, даже и не думай, что я отправлюсь на прием в тарантасе для инфантильных мужиков.

4

Большинство гостей пятничной вечеринки у Арнольдов никогда бы не рискнули потерять лицо, прибыв на восьмилетием «форде-бронко». С другой стороны, фамилия Ван-ден-Вендер давала Мелиссе одно важное преимущество: она вправе водить любую машину, какую заблагорассудится. Она настолько богата, что никому не надо ничего доказывать. И если уж на то пошло, заляпанный грязью полноприводный универсал делал ее куда более непосредственной в чужих глазах.

Все дорогу Спенсер брюзжал про напыщенных снобов, обычно толкавшихся на подобных вечерах. «С ними даже о футболе нельзя поговорить», — досадовал он. С приходом осени мужчины по всей Виргинии отмечали конец недели за пивом, переворачивая гамбургеры на жаровнях и обсуждая, к примеру, вашингтонских «Краснокожих». Но ни единой душе из числа толстосумов Шарлоттсвиля не пришло бы в голову подхватить речевку любимой команды, подливая себе портвейн. Единственный вид спорта, упоминавшийся в их среде, был охота на лис. Спенсер никогда не считал такие забавы по-настоящему спортивными.

На первую в его жизни лисью охоту Мелисса пригласила Спенсера вскоре после свадьбы. Весь вечер она учила его правилам охотничьего этикета.

— Как только прибудешь на место, ты должен сказать «доброе утро» шталмейстеру графства. Таков обычай, — втолковывала она. — И кстати, впереди имеют право скакать только те, кто уже заработал «раскраску».

— Раскраску? — переспросил он. — Разве охотничий клуб графства Альбемарль — это банда апачей?

— В своем роде это действительно банда, только очень элитарная, — ответила она. — А под «раскраской» понимают цветные ленточки, которыми награждают наиболее умелых наездников. Это самая высокая честь, которой можно удостоиться из рук шталмейстера; порой требуется пять, а то и больше лет, чтобы ее заработать. Я, разумеется, получила свою ленточку уже через два года. И раз у меня есть «раскраска», то я буду скакать впереди, а тебя поставят в тыл, поближе к конюхам.

— А с тобой рядом нельзя?

— Нет, дорогой мой, заработай сначала свой знак отличия. Далее — коротенькие, но важные замечания. Не вздумай наехать на всадника впереди. И остерегайся тех, у кого к хвосту привязана красная лента: они брыкаются. Зеленый же цвет означает, что наездник неопытен. У тебя будет именно такая.

— Чем дальше в лес… — проворчал Спенсер. С некоторых пор он взял привычку подпускать сарказма при разговорах с Мелиссой. — Хвост наездника… Может, мне еще колпак с бубенцами напялить?

Жена пропустила колкость мимо ушей.

— Еще одно правило: никогда не разговаривай с гончими. Или с кем-то из всадников, когда псы окажутся рядом с лошадьми. Это их отвлекает.

— Кого именно? Всадников, лошадей или собак?

— Всех отвлекает! — раздраженно нахмурилась она. — А если лошадь тебя скинет, или ты сам свалишься и коснешься обеими ногами земли, то, согласно обычаю, шталмейстера надо одарить бутылкой первосортного виски. Но не раньше чем возвратятся остальные охотники. Потому что если шталмейстер того пожелает, тебе придется перед всеми петь серенады.

— А масонские знаки? Когда мы станем разучивать секретное рукопожатие?

— Тебе бы только позубоскалить! — обиделась Мелисса.

Чтобы правильно одеться к охоте, встать пришлось затемно. Супруга купила Спенсеру верховой костюм, куда входили черная шляпа-котелок, черный фрак, канареечный жилет, не менее яркие желтые бриджи и черные сапоги. Лишь позднее он сообразил, что этот подарок не был знаком любви и заботы. Видимо, Мелисса просто беспокоилась, как бы он не отправился в камуфляжных брюках и тапочках. Что касается ее собственного наряда, то Мелисса смотрелась изумительно. Черная жокейская шапочка, черный плащ-накидка с двумя помпонами на спине и застежками спереди, на которых сиял герб охотничьего клуба графства. Белоснежный жакет украшали начищенные латунные пуговицы. Одеяние дополняли белые шелковые перчатки, верховые брюки-галифе и черные кожаные сапоги с тупыми декоративными шпорами и оторочкой из патентованной замши. В левую руку жена взяла арапник с изящным ременным плетением. Мелисса сообщила, что хотя плетка и входит в обязательный комплект женской униформы, пускать ее в ход без специальной команды распорядителя нельзя.

— Бандаж и дисциплина, — фыркнул на это Спенсер.

Непосредственно перед началом охоты Мелисса выдала последний набор указаний:

— Если увидишь лисицу, поверни к ней морду лошади, сними шляпу и махни ею в ту же сторону. Таким образом ты не будешь отвлекать гончих. Конечно, если лисица очень далеко, тебе разрешается крикнуть «Холло-а!», а потом «Тэлли-хо!», но только в этом порядке. И пожалуйста, не ори ничего другого.

— В смысле: «Вон несчастная тварь, давайте науськивать псов, пусть ее рвут в клочья, пока мы скачем в клуб на чашечку чая!»?

В ответ Мелисса просто развернула свою лошадь и подъехала к отцу, который, собственно, и был шталмейстером.

В общем и целом Спенсер провел на охоте утомительные и скучные часы. Он редко катался верхом, к тому же на этот раз очутился на довольно капризной лошаденке, да еще между двумя великосветскими дамами Шарлоттсвиля, которые без умолку жаловались на мужей, погоду, мужей, прислугу и опять-таки на мужей. Едва лисья травля началась, как он потерял Мелиссу из виду. Лишь позднее он понял, что их разлука тем утром была прелюдией к дальнейшим событиям…

Дворецкий семейства Арнольдов состроил разочарованную мину, когда Спенсер бросил ему ключи от обшарпанного «бронко» Мелиссы.

— Поставьте машину там, где ее не поцарапают! — крикнул ему Спенсер, но юмор гостя не дошел до слуги.

— Сегодняшний вечер может оказаться куда менее скучным, чем ты думаешь, — сообщила Мелисса. — Насколько я знаю, Арнольдов держат за эксцентриков. Они, знаешь ли, из Калифорнии.

Франк и Максин Арнольды, прибывшие в Шарлоттсвиль каких-то восемь месяцев назад, до сих пор считались новичками. Впрочем, в графстве Альбемарль за новичка сходил всякий, кто не мог похвастаться несколькими поколениями предков, погребенных на местном кладбище. За Франком водилась слава гения из Кремниевой долины, занимавшего — согласно журналу «Форчун» — восемнадцатое место среди «самых богатых американцев моложе сорока». Его личный капитал достигал 450 миллионов долларов. Выпускник Эм-Ай-Ти, он приобрел такое состояние, разработав некий оптический ключ для компьютеров и умудрившись продать свою компанию непосредственно перед обвалом рынка дот-комов и интернет-технологий.

В честь прибытия четы Арнольдов Торгово-промышленная палата Шарлоттсвиля устроила торжественный ленч. Когда участники мероприятия разделались с угощением (куриные ножки, картофельное пюре, стручковая фасоль и персиковый крюшон на десерт), почетного гостя попросили разъяснить суть его изобретения.

— Эволюция общественно доступной сети Интернет, — поведал Франк, — идет по миграционному пути, который ведет отсчет с адаптации существующих сетей под новые виды услуг. «Интеллектуальный оптический ключ-коммутатор Арнольд FNZ3600» предназначен для обеспечения гладкого перехода от сегодняшней, традиционной инфосреды к сетям завтрашнего дня. Внедрение FNZ3600 означает альтернативу цифровому оборудованию кросс-коммутации типовых сетей, в существенной степени снижая эксплуатационные издержки и вместе с тем позволяя транслировать новые услуги в управляемом волновом формате по оптическим контурам гибридных инфраструктур.

Спенсер был абсолютно уверен, что ни единая душа среди присутствующих не поняла, о чем вещает гений или для чего служит его оптический Арнольд FNZ3600. Впрочем, конец речи увенчался восторженными аплодисментами, и все, похоже, были искренне рады, что Шарлоттсвиль наконец-то приобрел себе миниатюрного Билла Гейтса. Поскольку Арнольды тратили массу времени на переезды между Виргинией и Калифорнией (где у них имелось еще несколько владений), лишь немногие жители Шарлоттсвиля успели вступить с ними в дружеские отношения. В западной части графства на участке в добрую сотню акров Арнольды выстроили дом (пять спален, двенадцать тысяч квадратных футов жилой площади), и сегодняшняя вечеринка служила двум целям, а именно: Франк и Максин знакомились с соседями и хвастались своим новым дворцом. Супружеская чета отказалась от жутко дорогих и скучных старинных усадеб, традиционно выставляемых на продажу, и решила возвести современный двухэтажный особняк, выглядевший так, словно его в готовом виде перенесли с калифорнийских холмов или с Палм-Бич. Ярко-белый фасад дома с белой же черепичной крышей и подъездной дорогой из светлого кирпича резко контрастировал с зарослями кизила и жимолости, характерными для гористой Виргинии. Поперек фасада на втором этаже шел стройный ряд окон, выполненных в форме корабельных иллюминаторов, а по обеим сторонам белой двустворчатой парадной двери устроили громадные круглые витражи.

— Боже мой, — прошептала Мелисса, когда они подошли к дому. — Океанский лайнер, да и только!

Свое жилище Франк набил новейшей техникой. За пару недель до вечеринки Спенсер с Мелиссой получили письмо на тисненой бумаге. В своем послании Арнольды просили их заполнить и поскорее выслать обратно загадочный «Вопросник к комфорту приватного гостя». Сама анкета представляла собой многовариантный лист по типу экзаменационных, где опрашиваемому среди прочего следовало указать предпочтительный стиль музыки и освещения. В письме объяснялось, что склонности гостей внесут в домашнюю компьютерную систему, с тем чтобы визит каждого человека мог быть «персонализирован». «Не удивляйтесь, если услышите свою любимую мелодию, попав в ту или иную комнату!» — советовало письмо. Ни Спенсер, ни Мелисса не стали заполнять анкету, обоим вопросы показались слишком претенциозными. Впрочем, полностью отвертеться не удалось. Только они ступили внутрь грандиозного парадного холла, как к ним подошла какая-то женщина, спросила имена и затем вручила значки с синими мигающими огоньками. Эти вещицы служили в качестве идентификаторов, или меток, по которым за бродящими по комнатам гостями мог следить компьютер. Спенсер послушно приколол значок к лацкану, однако Мелисса сунула его в карман жакетки.

— Предатель, — сказала она.

Их проводили в гостиную в левом крыле, где Арнольды встречали сегодняшних гостей. Пол здесь был набран из плиток белого итальянского мрамора, стены тоже отливали ослепительной белизной. Из мебели имелось только пять черных кожаных кресел с хромировкой. Единственной цветовой гаммой гостиная была обязана витражным окнам.

— Добрый вечер, господин судья, — сказал Франк подошедшей чете Спенсеров.

Он крепко ухватил Спенсера за руку, потряс ее и затем поприветствовал Мелиссу легким поцелуем в мочку уха. Когда же сам Спенсер наклонился, чтобы клюнуть носом в щеку Максин, та быстро вскинула ладонь, коснулась ею груди мужчины и даже успела легонько пожать ему плечо. Спенсер всегда обращал внимание, когда его трогал кто-то помимо Мелиссы. Особенно женщины. Тем более женщины малознакомые. А потому, сочтя поведение Максин необычным, он решил изучить ее повнимательнее, но так, чтобы это не бросалось в глаза. Она была лет на десять моложе своего супруга, другими словами, в возрасте где-то двадцати девяти. Длинные обесцвеченные волосы, падающие чуть ли не до поясницы. Очень высокий, даже необычно высокий рост. Наверное, метр восемьдесят три. Или четыре. До сих пор Спенсер считал, что все богатые женщины в Калифорнии проходят курс косметической хирургии, в чем можно винить голливудское пристрастие к молодости, красоте и большой груди. Однако Максин Арнольд была явно довольна собственной тоненькой фигуркой. Ее маленькая грудь едва проглядывала под простеньким темно-фиолетовым жакетом из хлопкового трикотажа поверх длинного платья с набивным рисунком. И все же Спенсер нашел такую худосочность вполне сексапильной. Этому немало способствовали высокие скулы и пухлые губки. (Да, — подумал Спенсер, — с таким ротиком она бы неплохо заработала в порнофильмах.) Франк Арнольд сантиметров пятнадцать уступал в росте супруге, а телосложением напоминал быка. На нем были рыжие поплиновые брюки, рубашка-шотландка на кнопках и туфли в стиле яхтсмен. Прямо скажем, более чем непринужденный наряд для хозяина светского раута в Шарлоттсвиле. Уже успев изрядно облысеть, остатки волос тем не менее он стянул на затылке в куцый «конский хвост».

— Вы не надели персональный идентификатор, — попенял Арнольд Мелиссе.

— Да, я непослушная девочка, — пискнула та.

Арнольд махнул кому-то из прислуги, и тут же ему передали новый бейджик, который он и приколол к усыпанному блестками Мелиссиному костюму от «Джорджио Армани». Даже не испросив разрешения.

— Вы много потеряете, если не будете его носить, — пояснил он. — У нас даже призы заготовлены, когда будем знакомиться с домом!

— Какая прелесть, — заметила Мелисса, не поведя бровью.

Спенсер бросил взгляд на картину, висевшую позади Арнольдов.

— Джорджия О’Киф, если не ошибаюсь?

— Да, — подтвердила Максин, явно польщенная его замечанием. — Вы хорошо знаете искусство, господин судья?

— Моя матушка любила рисовать, да и у Мелиссы университетский диплом по истории искусства.

— Вот эта картина называется «Черная мальва, синий шпорник», написана в тысяча девятьсот тридцатом году, — объяснила Максин. — А рядом с ней «Белладонна», тридцать девятый.

В типичном для О’Киф стиле на полотнах были видны только раскрытые цветочные лепестки. На «Черной мальве» вихрились пурпурные и голубые мазки, а «Белладонна» была в основном представлена белым цветом с ярко-зеленым центральным пятном.

— Для этого зала я выбрала О’Киф потому, что ей одно время довелось жить в Вильямсбурге, — тем временем продолжала Максин. — В ее работах я вижу неукротимую сексуальность, хотя сама она это отрицала. Ее распахнутые бутоны всегда напоминают мне женщину с призывно раскрытой вульвой.

Мелисса, до сих пор хранившая молчание, прокомментировала:

— Симпатичные репродукции. Кто их сделал?

Максин метнула в нее свирепый взгляд:

— Это не копии. К тому же мне глубоко неприятны люди, нанимающие ремесленников для имитации чужих работ.

— А мне казалось, что большинство картин О’Киф хранится в музеях, — поспешил Спенсер на помощь жене.

— Большинство, но не все! — Максин взяла супруга под руку и добавила: — Франк выкупил их специально для меня, из частной коллекции.

Сияющий Франк Арнольд провел Спенсеров на заднюю лужайку, где уже добрая сотня гостей собралась под громадным тентом-шапито в пурпурно-золотых тонах. Края тента украшали полутораметровые золотые кисти.

— Попробуйте вина, — предложил Арнольд. — Сегодня у нас вино домашнее, из маленького калифорнийского виноградника, что мы недавно приобрели.

С серебряного подноса подскочившего лакея он взял бокал бордо и протянул его Мелиссе.

— Новое хобби моей Максин, — добавил он.

Мелисса сделала глоточек.

— На мой взгляд, слишком уж терпкое, — заметила она.

— Вот как? — отозвалась Максин, пригубив из своего бокала. — А наши эксперты говорят, вино великолепно.

— Вы не увлекаетесь атлетизмом? — обратился Арнольд к Спенсеру. — Штанга? Пробежки по утрам?

Мелисса фыркнула.

— Да нет, — ответил Спенсер. — Знаете, совсем нет времени ходить в спортзал.

— О, это следует исправить, — сказал Арнольд. — А я вот в пять утра сразу за гантели.

— Одержимый, — добавила Максин.

— Ну и пусть одержимый. Я в восьмом классе был совсем хиленький, — доверительно сообщил Арнольд. — Любой задира мог дать мне оплеуху. А потом я сказал «хватит»! И полностью переделал себя атлетизмом. Дважды в день я ходил в спортзал и к выпускному вечеру стал самым могучим старшеклассником во всей школе. За мной водилась слава компьютерного вундеркинда, но не будем забывать, что этот маменькин сынок лежа выжимал сто шестьдесят кило.

Джейкоб Уиллер, окружной прокурор Шарлоттсвиля, вместе с Флоренс, своей женой, присоединился к компании.

— Прекрасная вечеринка! Великолепная вечеринка! — хлынуло из Джейкоба. — Приветствую вас, господин судья! — потянулся он к Спенсеру и, обменявшись рукопожатием, вежливо кивнул Мелиссе: — Добрый вечер, миссис Ван-ден-Вендер.

Спенсер давно привык, что люди довольно раскованно ведут себя с ним, но всегда переключаются на формально-корректный тон, обращаясь к его супруге. Иного отношения фамилия Ван-ден-Вендер не допускает.

— Говорят, ваша честь, на сегодняшнем заседании свежее пополнение село в лужу? — предложил новую тему Уиллер.

— Правда? — навострил ухо Франк Арнольд. Похоже, новость его искренне заинтересовала. — Люблю, знаете ли, истории про адвокатов, особенно когда их выставляют дураками.

— Эту дурочку зовут Патти Делани, — подхватил Уиллер. — Представляете, она велела своему клиенту прийти в суд в чем-то приличном. А этот идиот заявился в одежде, которую сам же и украл! Его судят, а он сидит в ворованном! Называется, человек внял совету адвоката!

Франк Арнольд обернулся к Спенсеру.

— Думаете, есть основания для апелляции, раз он всего лишь выполнял ее указания?

Спенсер попытался подыскать остроумный ответ, но его опередил Уиллер:

— Это еще что! Самое забавное, что Патти Делани сама одевается как… я не знаю, прямо как в телевизионном варьете или «Звездных войнах»!

Здесь их беседу прервал один из слуг, что-то прошептав на ухо хозяину. Франк знаком поманил к себе Максин, и, вежливо извинившись, они удалились, оставив Спенсера и Мелиссу напротив четы Уиллеров.

Хотя мужчины и работали в одном и том же здании, вращались они в совершенно разных социальных кругах. Уиллер, к примеру, организовал кампанию за избрание самого себя на пост окружного прокурора — в основном потому, что отчаялся зарабатывать на жизнь как частнопрактикующий адвокат. Его с большой натяжкой можно было назвать посредственным юристом, и местной адвокат-коллегии не понадобилось много времени, чтобы распознать и начать эксплуатировать слабые места Уиллера. Поскольку он терпеть не мог расследовать дела, защите сплошь и рядом удавалось договориться о весьма щедрых сделках для своих подопечных. Как ни странно, такая профессиональная ущербность шла ему лишь на пользу и не позволяла стать безработным, потому что практически никто из коллег не хотел видеть на его месте кого-то другого. На перевыборах в прокуроры он всегда шел единственным кандидатом.

Пару неловких минут никто не проронил ни слова, а затем Уиллер вдруг выпалил:

— Эй, судья, а вы, случаем, не из фанатов «Краснокожих»?

Мелисса чуть не опрокинула на себя бокал.

К счастью, тут вновь появились Франк и Максин, ведя за собой новоприбывшего гостя. Тейлор Колдуэлл состоял генпрокурором Виргинии и после губернатора с его заместителем являлся наиболее влиятельным народным избранником всего штата. Уиллеры тут же засуетились, желая побыстрее засвидетельствовать свое почтение. Спенсеры не двинулись с места. За ними не водилась привычка охотиться на знаменитостей.

— Этой мадам неплохо бы сменить прическу, — заметила Мелисса.

— Флоренс?

— Нет, я про Максин. Слишком уж стара для распущенных волос. Или для блондинки.

Мелисса отпила еще глоток.

— И вино у нее дерьмовое.

С этими словами она выплеснула бокал в траву.

— Как ты ее находишь? Сексапильна?

Спенсер знал, куда дует ветер, и не рискнул дать правдивый ответ.

— Она мне руку потискала. Наверное, проверяла бицепс, — сказал он.

Мелисса мелко рассмеялась.

— Никогда они здесь не приживутся. Даже деньги его не помогут. Нельзя купить стиль, нельзя купить класс!

Спенсер бросил взгляд на хозяев дома. Арнольды уже подводили к ним генпрокурора.

— Вы, конечно, знакомы с судьей Спенсером и миссис Ван-ден-Вендер? — полувопросительно сказал Франк.

— Знаком? — переспросил Колдуэлл. — Черт возьми, да я с ними в школу ходил! Судья — один из моих ближайших давнишних друзей. А Мелисса… О, моя дорогая, вы по-прежнему восхитительны, как и в ту студенческую пору, когда я так страстно желал похитить ваше сердце. Чтобы оно не досталось этому хитренькому проныре!

Колдуэлл поцеловал Мелиссу в щечку, и минут пять они вели пустую светскую болтовню. Затем Колдуэлл громоподобным голосом объявил, что ему придется покинуть вечеринку:

— Меня ждет Ричмонд — наш республиканский губернатор удосужился сунуть нос в трижды клятую тяжбу насчет телевизионщика.

Каждый из присутствующих знал, о чем идет речь, дело вот уже неделю не сходило с первых полос. Тремя годами раньше некий телеведущий из Вашингтона размозжил себе череп в автомобильной аварии. Повреждения головного мозга оказались столь обширны, что сейчас, по словам докторов, он пребывал в состоянии «овоща». Несколько дней назад его семья потребовала отключить коматозного родственника от аппаратуры, однако губернатор Джордж Андерсон, прослышав об их планах, созвал пресс-конференцию и объявил, что будет оспаривать такое решение в суде. Андерсон даже назвал его «актом сознательного смертоубийства».

— У нас еще не было губернатора, который бы вмешивался с подобным иском, — сообщил Колдуэлл обступившей его толпе гостей. — Разумеется, как генеральный прокурор, я просто обязан поддержать губернатора на завтрашнем заседании Верховного суда. Хотя, если честно, я с ним категорически не согласен.

«Вашингтон пост» и иные СМИ намекали, что от действий губернатора Андерсона попахивает чистой политикой. Если заглянуть в прошлое, то Андерсона изначально выбрали на пост замгубернатора, однако его босс, не отработав и половины срока, умер от сердечного приступа, и Андерсон автоматически пересел в начальственное кресло. В Виргинии губернаторам разрешается занимать сию четырехлетнюю должность только один раз, но, поскольку Андерсон просто заполнил образовавшуюся вакансию, закон позволял ему выдвинуть свою кандидатуру на переизбрание. Совсем недавно он принял несколько решений, возмутивших ультраконсервативное крыло республиканской партии. Так что теперь его беспрецедентное вмешательство в дело о телеведущем толковалось учеными мужьями от политики как попытка ублажить оскорбленных консерваторов.

— Лично я считаю, что Андерсон сел голым задом в муравейник, и мне это разрывает сердце! — съязвил Колдуэлл. Они с губернатором были на ножах.

Прощаясь с другими гостями, он поманил к себе Спенсера и прошептал на ухо:

— Слушай, мне зайти к тебе надо, по личному. В понедельник утром. Я скажу секретарю, чтобы она уточнила время у мисс Алисы. Я так понимаю, она по-прежнему служит?

— Ох, служит… — скрипнул зубами Спенсер.

— Ничем старую сучку не сковырнуть, а? — подмигнул Колдуэлл.

Генпрокурору понадобилось еще с четверть часа, чтобы действительно покинуть вечеринку, потому как требовалось распрощаться со всеми подряд. Едва он скрылся, Арнольд объявил, что столы накрыты.

— Мы подумали, что было бы неплохо привнести чуть-чуть калифорнийской непосредственности и простоты на виргинскую почву, — сказал он. — Сегодня у нас «шведский стол» с техасско-мексиканской кухней. Места мы не распределяли, так что усаживайтесь где удобно — и приятного всем аппетита!

Гости гуртом повалили к буфетным столам, и Спенсер немедленно отвел Мелиссу подальше от толпы, к пустому столику.

— Вы позволите, сударыня, принести вам еще один бокал великолепного домашнего бордо? — спросил он. — Насколько я понимаю, оно превосходно сочетается с лепешками из красных бобов.

Мелисса закатила глаза.

Минуту их тихого уединения нарушили Уиллеры, притащившие с собой целые блюда, переполненные едой.

— Правда здорово? — восхитился Уиллер, прожевывая огромный кусок сочного тако. — У всех только и разговоров, что про Колдуэлла. Говорят, он на будущей неделе объявит о своей кандидатуре на пост губернатора. Судья, вы же его друг! Ничего такого не слышали?

Не успел Спенсер и рта раскрыть, как Уиллер добавил:

— Я думаю, он сюда приходил, чтобы деньгами заручиться. Андерсона побить — то еще дельце, с его-то друзьями. Которые с Севера, а?

Он заговорщицки подмигнул и подхватил с тарелки еще одну лепешку. Спенсер брезгливо посмотрел на тягучую ниточку сыра, свисавшую со второго подбородка окружного прокурора, и отвел глаза.

Любой человек, хоть сколько-нибудь знакомый с политическими реалиями Виргинии, знал, как расшифровать словечко «Север». С середины двадцатых по начало семидесятых годов делами в Виргинском Содружестве (а именно так звучит официальное название этого штата) заправляла одна из самых могучих политических машин всей нации. Создана она была демократом по имени Гарри Флад Берд, которого избрали губернатором в 1926-м. Его сын, Гарри Флад Берд-младший, позднее перенял бразды правления, став сенатором. Почти пять десятилетий никто не мог быть избран или назначен на любой политический пост Виргинии без предварительного согласования с политаппаратом Берда. И хотя самих Бердов расистами не назовешь, стоявшие за ними люди были сплошь белыми и богатыми: банкиры, юристы, бизнесмены и аристократы от сельского хозяйства. Эта машина сумела удержать за собой политическую власть, потому что в Виргинии существовали малочисленный электорат, жестко регламентированное избирательное право и пагубный подушный налог, взимавшийся с зарегистрированных избирателей. Это гарантировало небольшой и, стало быть, легко контролируемый процент ходящих на выборы людей, по сути дела, оставляя за бортом системы негров и подавляющую часть бедняков из числа белого населения. Интересы этой политмашины тесно переплетались с интересами «ВЕПКО», то бишь Электроэнергетической корпорации Виргинии, ведущих банков штата и Виргинского университета. Что выгодно им — то выгодно и широкой общественности. В частности, в Шарлоттсвиле приверженцем машины Берда выступало семейство Ван-ден-Вендеров, подкармливая ее сочным «зеленым фуражом» в обмен на десятки особых привилегий.

Однако в начале 60-х система начала разваливаться. Причина? Исход белых из округа Колумбия. Расовые беспорядки и волнения в Вашингтоне вынудили сотни тысяч федеральных служащих бежать в пригороды. Чуть ли не за ночь разрослись виргинские городишки, венцом обрамлявшие столицу. В пятидесятых на долю жителей северной Виргинии приходилось едва ли шесть процентов голосов. К 1975 году они контролировали двадцать процентов, а к 1990-му — свыше тридцати. Примерно в это же время начал стремительно развиваться и виргинский округ Тайдуотер, куда входили Норфолк и Ньюпорт-Ньюс. Оба этих демографических фактора лишили Шарлоттсвиль и прочие города и поселки южной Виргинии их политической хватки.

В ходе последних выборов кандидаты в губернаторы штата на один день посетили Шарлоттсвиль с визитом вежливости — но и только. Вместо того чтобы тратить время на графство Альбемарль, чье население едва достигало девяноста тысяч, они предпочитали сосредоточиться на более урбанизированных пригородных зонах округа Колумбия, лежащих к северу. Такой щелчок по носу не остался незамеченным, особенно в Шарлоттсвиле. Но что они могли поделать? Времена изменились.

Впрочем, оставалась одна ветвь власти, где можно было найти следы политмашины Берда. На пике ее могущества лишь лояльные демократы назначались на судейские должности Виргинии, и хотя время подточило подобную практику, демократы по-прежнему контролировали свыше тридцати судебных округов штата и многие выездные сессии, коих насчитывалось сто двадцать две.

— Если кто и способен одержать верх над губернатором, — сказал Спенсер, — так это Тейлор Колдуэлл. Уверен, вы хорошо помните, что борьбу за место генпрокурора он начинал именно с проигрышных позиций.

Спенсер решил рассказать один из своих любимых исторических анекдотов с политической подоплекой.

— Виргинская ассоциация адвокатов, — начал он, — проводила ежегодное собрание в Виргиния-Бич как раз в ходе выборной кампаний. Они пригласили Колдуэлла и его оппонента, Макса Мастерса, на двусторонние дебаты. На встречу явилось множество желающих послушать. Мы насчитали свыше двух тысяч гостей, причем большинство из них были либо адвокатами, либо судьями. Мастерс появился с часовым опозданием. Он так и не объяснил причину, хотя к моменту его появления всем уже изрядно надоело сидеть и ждать. А поскольку программа вечера оказалась скомканной, председатель объявил, что пропустит формальное представление дигнитариев и прочих почетных гостей. И вот здесь Тейлор Колдуэлл выпрыгнул из кресла: «Так нельзя! В этом зале присутствуют те самые мужчины и женщины, которые своим трудом обеспечивают справедливость и законопорядок во всей Виргинии!» И стал называть фамилии, приглашая людей встать с места и принять подобающие им знаки внимания и уважения. К примеру, он мог объявить: «Вот я вижу, что с нами Джон Гаррисон, член Верховного суда. Встаньте же, Джон!» И все начинали хлопать Гаррисону. Потом Колдуэлл говорил: «О, да ведь здесь и Чарли Джонсон, прокурор Фармвилля!» И так далее. Он по именам называл прокуроров из таких захолустных местечек, о существовании которых на территории Виргинии мы и не подозревали. Ушло на это минут двадцать, но никто не протестовал. До сего дня я не встречал другого политика, который сумел бы повторить этот подвиг. Ведь у нас в штате более сотни судей, а возникало такое впечатление, что он всех знает в лицо и по имени. Позднее я спросил у него, каким образом он смог запомнить столько информации. Колдуэлл ответил, что при всякой встрече с новым человеком, который в будущем мог бы стать ему полезным, он записывает его имя в карточку и добавляет кое-какие личные сведения. Скажем, человек держит собачку по кличке Пушок или увлекается гольфом… Словом, такого рода мелочи. Перед началом собрания он поднял свои записи и освежил в памяти детали. Он сказал мне так: «Спенсер, никогда не забывай, что человек, с которым тебе предстоит встретиться, вполне может бросить тот баллотировочный шар, что изменит твою судьбу». А вот Макс Мастерс считал, что выборы у него в кармане, и тем самым недооценил Тейлора Колдуэлла. Так что советую вам никогда не совершать подобных ошибок.

Спенсер гордился этой историей и тем, как он ее рассказывает, хотя Мелиссе она уже набила оскомину.

— Хватит про политику, — бросила она пренебрежительно. — Спенсер, почему бы тебе не сходить к буфету и не принести нам что-нибудь перекусить?

С этими словами она повернулась к Флоренс Уиллер, которая до сих пор не проронила ни звука.

— Какое миленькое платьице, — проворковала Мелисса. — Где же вам удалось его найти, дорогая?

— В «Джей-Си Пенни», — ответила женщина, обрадованная комплиментом. — Знаете, у них такая сказочная распродажа! Уценили в два раза!

Пробираясь к буфетным столам, Спенсер мог слышать, как супруга допрашивает Флоренс Уиллер вроде бы с неподдельным интересом. И все же он знал, что нога Мелиссы Ван-ден-Вендер ни разу не ступала в простецкий универмаг. И не ступит. Подобно Тейлору Колдуэллу, она умела очаровывать, когда это было в ее интересах.

— Если вы насытились, — примерно через полчаса сказал Франк Арнольд своим гостям, — то я хотел бы вас кое с кем познакомить.

Между тем официанты в красно-сине-зеленых мексиканских пончо и черных сомбреро, украшенных золотой и серебряной тесьмой, все еще разносили гостям мороженое (в озерке из ледяной пинья-коллады и с двумя шариками в стиле «мексиканская фиеста»: шоколад со вкусом кофейного ликера и мараскиновой вишни). Арнольд, впрочем, уже отужинал, а десертом никогда не баловался. Ему не терпелось начать.

— Мне нравится немножко встряхнуть обстановку в тех местах, куда нас с женой забрасывает судьба, — сообщил он. — Изменения всегда идут на пользу. Так же как и расхождение во взглядах. Оба эти явления подстегивают прогресс, а ведь именно он делает нашу страну великой. Но достаточно проповедей. Для Максин и меня лично эта вечеринка стала своего рода первым выходом в свет. Мы надеемся пожить в Виргинии и хотели бы стать добрыми соседями, у кого в случае необходимости вы могли бы одолжиться горсткой сахара для пирога или… — здесь он сделал паузу, — банкой французской горчицы.

Смех и всеобщее оживление.

— Большинство из вас уже познакомились с моей славной Максин, — продолжал он, беря жену за руку и подтягивая к себе. — А сейчас я хотел бы представить вам нашу дочь Касси, которую я по-домашнему зову Куки.

Рядом с матерью возникла одиннадцатилетняя фея с веснушчатой рожицей. В ярко-оранжевом бальном платье с черными мексиканскими мотивами она смотрелась довольно нелепо. Спенсер понял, что девчонка-то на самом деле сорванец и ей куда вольготнее ходить в майке, шортах и теннисках.

— Семейное прозвище ничего общего не имеет с кондитерскими изделиями, — добавил Арнольд. — Дело в том, что на момент ее рождения я занимался разработкой технологии, которая не позволяла бы веб-серверам зондировать персональные компьютеры посредством кодированных рассылок, именуемых «куки», то есть «печенье».

Вновь раздались смешки. Дочь Арнольда улыбнулась, продемонстрировав зубы, стянутые керамическими брекетами.

— И есть еще один юный персонаж, с которым я хотел бы вас познакомить. Это молодой человек, которого мы с Максин приняли в свой дом и теперь считаем родным сыном, — продолжал Арнольд. — Встань же, Лестер.

С места по соседству от Куки неторопливо поднялся мускулистый афроамериканец лет двадцати с небольшим. Одет он был в алую баскетбольную майку с белыми полосками и номером сорок четыре. Из-под майки выглядывала белая футболка. С обоих ушей свешивались золотые серьги, голова была покрыта белой повязкой на манер пиратской банданы, а макушка увенчивалась красной бейсбольной кепкой, повернутой козырьком вбок.

— Лестер Амиль, более известный в среде своих хип-хоповых друзей под прозвищами Вжик-Вжик или Четыре Четырки. Он родом из афро-латинского баррио Лос-Анджелеса и в свое время работал на меня в качестве специалиста по неформальным связям. Не так давно мы с Максин учредили благотворительное общество, именуемое «Втыкайся!», которое ставит своей целью помочь детям городской бедноты освоить компьютерные навыки.

Кое-кто из гостей принялся аплодировать, но Арнольд, скромно потупив глаза, знаками попросил тишины.

— Нет-нет, господа, мой жест не на сто процентов был продиктован гуманитарными побуждениями. В то время я подыскивал пути привлечь как можно больше людей к Интернету, чтобы моя компания смогла увеличить сбыт оптических коммутаторов.

Он умолк, словно собираясь с мыслями.

— Всеми благотворительными проектами, что мы основали за последние годы, руководит Максин. Пообщавшись с Лестером, она пришла ко мне, чтобы рассказать, какой это чудесный и блестящий молодой человек. А когда и я начал проводить с ним время, то… Скажу прямо: он стал для меня не просто помощником, он стал мне сыном, которого у меня никогда не было. Сейчас он живет с нами и берет уроки у репетитора, чтобы в конечном итоге поступить в колледж.

Вновь кто-то взялся аплодировать, и мало-помалу к нему присоединились прочие гости.

— Вы знаете, ведь это решение тоже далось не просто. Да, был риск. Но уж такой я человек… А сейчас я попрошу Лестера спеть одну из его хип-хоповых композиций, чтобы вы знали, о чем размышляет современная молодежь.

Подволакивая ноги, Лестер подошел к микрофону, и из динамиков, до сих пор ненавязчиво игравших подборку мексиканских хитов Херба Алперта и группы «Тихуана Брасс», вдруг ухнул пульсирующий прайм-бит. Под аккомпанемент подскакивающей столовой посуды Лестер выдал рваным речитативом:

В конце выступления Лестер Амиль поставил восклицательный знак вскинутым черным кулаком. Арнольд бросился к нему и обнял.

— Ну разве не здорово? — расцвел хозяин дома. — Разве не сказочно? А сейчас мы совершим экскурсию по дому.

С повисшей на руке женой, оставив Куки с Лестером плестись в кильватере, Арнольд завилял между столами, не обращая ни малейшего внимания на ошалевшие лица гостей. Несколько пар покорно встали с мест и направились за ним к особняку, однако Мелисса оказалась не из их числа.

— Пошли отсюда! — резко бросила она.

Пара десятков гостей последовали ее примеру, пробираясь к выходу и слугам на парковке.

— Да, но наши хозяева? — спросил Спенсер. — А турпоход по дому? А призы? А попрощаться? Поблагодарить за вечер? И вообще, как насчет южного гостеприимства?

— В гробу я их видала! — рассвирепела Мелисса. — Наглая тварь! Хамство какое! Разуй глаза, Спенсер! И уши свои разуй! Ты что, не слышал, что орал этот урод?! Да за такое оскорбление…

— …мистеру и миссис Арнольд уже не предложат членство в охотничьем клубе графства Альбемарль, — миролюбиво подхватил Спенсер.

Жена подарила ему испепеляющий взгляд и всю дорогу домой не проронила ни слова.

Суббота началась тихо и ничем особенным не запомнилась, если не считать совместной поездки в клуб, где Мелисса традиционно встречалась со своими старинными подругами. За коктейлем дамы заочно отхлестали, продернули под килем и распяли чету Арнольдов. Следующим утром Спенсер поднялся рано и, вооружившись чашкой кофе и увесистым воскресным выпуском «Вашингтон пост», принялся лениво проглядывать новости. На первой полосе шла пара заметок, где упоминался Тейлор Колдуэлл. Из них Спенсер узнал, что Колдуэлл намеревается «бросить перчатку в лицо оппоненту» на предстоящих губернаторских выборах. За эти сведения ручались «близкие к Колдуэллу источники, пожелавшие остаться неизвестными». «Вашингтон пост» славилась своими «конфиденциальными источниками», что всегда забавляло Спенсера. Будучи окружным судьей, он уже много лет наблюдал за репортерами и политиками и знал повадки этой братии, выражавшиеся принципом «рука руку моет». Он подозревал, что сам Колдуэлл и был той дыркой, откуда утекла информация. Тейлор вполне мог предложить «эксклюзив» в обмен на анонимность, а это только играло на руку газетчику, который теперь мог все представить под соусом сенсационного журналистского расследования. По словам репортера, Колдуэлл вел переговоры с потенциальными спонсорами предвыборной гонки, желая привлечь средства под «наиболее дорогостоящую избирательную кампанию в истории штата». Спенсер едва успел дочитать статью, как на кухню вошла Мелисса.

— Слушай, тут про тебя написано, — сказал ей Спенсер.

— Про меня? В «Вашингтон пост»?!

— Да. Вот здесь сказано, что Колдуэлл собрался выдвигаться кандидатом в губернаторы, и он просит тебя о финансовой помощи. Ну-у… не то чтобы тебя конкретно, но ты знаешь, на диком вечере у Арнольдов Тейлор сказал, что завтра утром зайдет ко мне… по личному вопросу. Наверное, хочет заручиться моей поддержкой, чтобы выжать пару монет из богатеньких Ван-ден-Вендеров.

— Дорогой мой, это ведь ты лелеешь мечту оказаться в коллегии Верховного суда, — заметила Мелисса. — И во сколько мне это обойдется, как ты думаешь?

Когда Спенсер не ответил, она безапелляционно объявила, что проведет весь день, объезжая Маленького Грома. Одним глотком допив кофе и резко отставив чашку, Мелисса вышла. Поскольку прислуга (пожилая семейная чета в составе кухарки и садовника) по воскресеньям брала выходной, Спенсер остался в полном одиночестве. Поначалу он решил было развеяться за рулем «ягуара», но потом махнул рукой, не желая давать Мелиссе повод в очередной раз поиздеваться над его «кризисом среднего возраста у типичного самца». А посему было решено просто сделать себе сандвич и «вприкуску» дочитать газету на веранде.

Вторая заметка на первой полосе, где упоминался Тейлор Колдуэлл, касалась шумихи с подачи губернатора, когда он вмешался в дело о лишенном мозгов телеведущем. В субботу, выступая на чрезвычайной сессии Верховного суда Виргинии, Колдуэлл заявил, что как генеральный прокурор штата настаивает на том, чтобы семья «овоща» оставила его питательно-дыхательные трубки в покое. Он аргументировал тем, что субфедеральный закон от 1992 года, допускающий отключение «вегетативных» пациентов от аппаратуры жизнеобеспечения, в данном случае неприменим, поскольку телеведущий, дескать, «не умирает». По его мнению, подобное отключение равносильно эвтаназии, которая в Виргинии признана противозаконной. Однако суд, составленный из девяти заседателей, отверг аргументацию генпрокурора и вынес решение, что рассоединение трубок «позволит состояться естественному процессу умирания» и, стало быть, «не является сознательным актом так называемого умерщвления из чувства сострадания».

Телеведущий скончался через четыре часа после отключения аппаратуры. Его вдова выступила с гневной речью в адрес губернатора Андерсона. «Это было не что иное, как политический трюк! — заявила она. — В погоне за дешевым эффектом мистер губернатор заставил нашу семью пройти через адовы муки, и я считаю, что здесь более чем уместно официальное извинение. Хотя надеяться на такое благородство не приходится!»

Не успел Спенсер дочитать статью, как услышал какой-то свист и голоса. Он посмотрел влево, вытянул шею вправо, но так ничего и не увидел. Вдруг снова раздался свист, затем пшиканье, фырканье, и по веранде мелькнула тень. Щурясь против утреннего солнца, он поднял лицо и прямо над головой, на высоте метров двадцати, увидел яркий, красно-зеленый воздушный шар. Из корзины выглядывали пять человек и среди них девочка, махавшая Спенсеру рукой. Впрочем, он так и не узнал бы никого, если бы не голос Франка Арнольда:

— Судья Спенсер! Отличный денек для воздушной прогулки! Рекомендую!

Спенсер помахал в ответ девочке — Куки, всплыло в памяти имя, — и шар медленно поплыл над лугами и лесами ванденвендерского поместья. Где-то вдали, по ходу его движения, виднелась фигурка Мелиссы на Маленьком Громе. Она еще не подозревала, что ее уединенность вскоре будет нарушена.

В понедельник с утра зарядил дождь. Спенсер проспал и прибыл в альбемарльский суд с опозданием. Мисс Алиса поджидала его с ворохом розовых листочков, куда педантично заносила входящие сообщения.

— Окружной генпрокурор записался на одиннадцать часов, — доложила она. — Его секретарша говорит, что дело очень важное. И еще…

Не дослушав, Спенсер выхватил розовые бумажки у нее из рук и нырнул в свой кабинет. Менее чем через час предстояло вынести вердикт по целому набору ходатайств, связанных с крупным гражданским иском, надо было просмотреть записи. Их он обнаружил под стопкой корреспонденции, которую мисс Алиса оставила у него на столе в пятницу. Уже вскрытый федэксовый пакет из Лас-Вегаса лежал на самом верху. За выходные Спенсер напрочь позабыл про Макферсона и булыжник. Он сунул руку внутрь и извлек камень, все еще завернутый в пузырчатую полиэтиленовую пленку.

Зачем Макферсон его прислал?

Он развернул упаковку и взял камень в правую руку, прикидывая вес. Чуть меньше фунта. Поверхность гладкая, словно камень подняли со дня реки, где его десятилетиями шлифовала текучая вода с песком. Спенсер перебросил камень в левую руку, будто он был теннисным мячиком, — и вдруг ладонь что-то укололо. Поначалу он было подумал, что защемил кожу под обручальным кольцом, однако, сжав камень во второй раз, вновь почувствовал болезненный укол. И тут догадался. Разряд электричества. Подобных электроударов ему не доводилось испытывать со времен дипломной практики, когда он на весенние каникулы слетал с друзьями в Мексику, в курортный город Канкун.

Мысли невольно вернулись к поездке и к той пьяной, брызжущей тестостероном игре, в которую умудрилась ввязаться вся компания. Помнится, они сидели в баре «Сеньор Пепе» и наливались текилой, перемежая ее пивом, когда к столику вдруг подошел старик мексиканец и предложил им проверить силу воли. На широком полотняном ремне через плечо он держал громоздкий ящик и со стороны походил на шарманщика — разве что без обезьянки. Ящик этот на поверку оказался электрогенератором, который полагалось крутить заводной ручкой, торчащей справа. Одному из приятелей Спенсера мексиканец протянул пару медных трубок и знаками показал, что их надо взять в ладони. Провода от трубок шли к генератору. Смысл сей мужественной игры состоял в том, чтобы как можно дольше удерживать медные трубки, пока старец крутит динамо, пропуская через тебя электроток. Кто-то дал ему бумажку в пятьдесят песо, и мексиканец принялся вращать ручку. Древний измерительный прибор показывал величину тока, и когда стрелка достигла второго деления, испытуемый студент издал стон и выронил трубки. Всеобщий смех. Мексиканец затем передал электроды соседнему молодому человеку. Вновь завертелась ручка. Когда стрелка перевалила за двойку, Спенсер с друзьями забарабанили по столу и закричали: «Давай, давай, давай!» На четверке их товарищ заскрипел зубами. Стрелка клонилась вправо, но на отметке «пять» раздался вопль, и старик остановился. К этому моменту вокруг стола столпились и другие посетители бара, в том числе несколько женщин. Один за другим друзья Спенсера брали электроды в руки, однако никто не сумел перевалить за девятку.

Спенсер, уже порядочно набравшийся, оказался последним по счету и в пьяном угаре решил во что бы то ни стало добраться до десятки. Вспотевшими ладонями он ухватился за трубки и кивнул мексиканцу.

— Давай, давай, давай! — начала скандировать толпа в такт вращению рукоятки.

Стрелка дошла до единицы. Он улыбнулся и уверенно кивнул. Мексиканец завертел быстрее. Генератор загудел, и тон звука стал постепенно нарастать. Кругом все кричали: «Давай, еще давай!»

Опустив веки, Спенсер буквально чувствовал, как ток поднимается от правой ладони к плечу, идет по груди и спускается в левую руку. Когда он решился открыть глаза, то увидел, что стрелка едва достигла пятерки. К этому времени он уже начинал задыхаться, по лбу струился пот, боль казалась невыносимой, но… Он вновь кивнул.

— Э-ван! Э-ван! Э-ван! — орали друзья, а мексиканец все крутил и крутил ручку, подгоняя стрелку к шестерке. Ладони и предплечья начало сводить судорогой. Спенсер вдруг с беспокойством подумал, что с такими делами короткое замыкание произойдет у него прямо в сердце, однако решимость одержала верх.

Он вновь закрыл глаза и попытался подумать о чем-то другом, а не только об электротоке, мчавшемся сквозь его тело. Впрочем, ничего не вышло, и он снова посмотрел на стрелку. Восемь. Ладони жгло так, словно он положил их на калорифер. И все же он отказывался сдаваться. Сила воли против боли. Улыбка Спенсера превратилась уже в оскал, а мексиканец — этот гнусный палач и мучитель — крутил свою ручку со всей скоростью, на какую был способен.

Стрелка коснулась десятки, и толпа взорвалась ликованием. Вышло! Он сумел! Спенсер тут же захотел выбросить трубки, но пальцы отказались повиноваться. Ток был настолько силен, что перебивал команды, посылаемые головным мозгом. И тогда он запаниковал и принялся орать! Мексиканец испуганно отшатнулся и бросил вертеть генератор. Все затихли. Хриплый, шедший из самого нутра вопль оказался для них полной неожиданностью. Крик насмерть перепуганного человека. Впрочем, тут же выискался некто, нашедший это забавным. Друзья Спенсера плеснули пивом в лицо весельчаку…

Разряд, который он получил от камня, вполне можно сравнить со вторым делением на том древнем индикаторе, прикинул Спенсер.

Постой-ка! Это невозможно! Камни не могут бить током!

Он обеими ладонями стиснул булыжник, словно хотел его раздавить. Цирковой силач и яблоко.

Вновь неожиданный удар, да такой силы, что у Спенсера перехватило дыхание.

Как такое возможно?

Он решил было выбросить камень, однако руки уже не повиновались. Еще один удар, на этот раз даже сильнее. И еще один. И еще. С каждым разом все жестче и болезненнее. Мысли закружились каруселью в поисках выхода. Что делать?! Руки уже сводит судорогой в такт разрядам. От очередного удара спазмой скрутило живот, Спенсера бросило вперед, и он больно ударился о кромку письменного стола. Кажется, треснуло ребро. Ноги разъехались, и он полетел на пол. В глазах мелькнул потолок, затем висок с размаху приложился о светло-синий коврик. Свет померк.

Первое, что Спенсер увидел, открыв глаза, был неоново-яркий зеленый огонек прикроватного монитора, подмигивавший в такт биению сердца. Из правой руки тянулась трубочка к капельнице. Стояла ночь, и его палата в центральной горбольнице Шарлоттсвиля была погружена во тьму, если не считать полоски света от приоткрытой двери. Через щель Спенсер мог видеть кусочек коридора и дежурный пост. Он захотел позвать медсестру, но глотка успела пересохнуть так, что у него не нашлось голоса. Напрягшись, Спенсер попробовал еще раз, и в тишине раздался хриплый шепот. Ноль внимания. Он попробовал было сесть, однако боль в сломанном ребре остановила на полпути. Тогда он принялся шарить руками над головой, затем вдоль кроватной рамы и, наконец, на тумбочке. Пальцы нащупали какую-то коробочку с кнопками. Не раздумывая, он начал давить все подряд.

Дежурная вскинула голову, подозвала еще одну медсестру, и они поспешили в палату. Резко вспыхнули лампы дневного света. Спенсер болезненно зажмурился.

— Господин судья, вы очнулись!

— Что со мной?

— Вы нас так перепугали, — защебетала одна из медсестер. — Мы сейчас вызовем доктора. Он ответит на все ваши вопросы. Вы очнулись — и это уже хорошая новость!

— Сколько я… здесь?

— Четыре дня.

— Четыре?! Сегодня четверг?

— Вообще-то уже утро пятницы. Ваш секретарь заглянула в кабинет и увидела вас на полу. Она и вызвала «скорую».

Часом позже появилась Мелисса, а еще через несколько минут и врач.

— Расскажите, что произошло у вас в кабинете? — распорядился он.

— Меня ударило током, — ответил Спенсер. — Электрическим. У меня там булыжник был, я его взял в руку, и он меня ударил. И я упал на пол.

— Булыжник? — медленно переспросила Мелисса.

— Ну да. Камень такой.

Врач спросил:

— Вы стояли у окна?

— Окно, конечно, есть, рядом со столом. Но я был от него в полутора метрах, не меньше.

— Не важно. Мы полагаем, что в вас, вероятно, попала молния.

— Молния?

— В понедельник шел дождь, — напомнила Мелисса.

— Вам сильно повезло, — сказал врач. — По крайней мере для человека, в которого ударила молния… Голова болит?

— Нет.

— Шум? Звон в ушах?

— Нет.

— Как насчет головокружения? Приступы тошноты? Рвота? Такое часто бывает после удара молнии.

— Да нет, нормально все.

— Хорошо.

Врач взглянул на Мелиссу.

— Мы снимем электрокимограмму, магнитно-резонансную сканограмму и… и сделаем компьютерную томографию. Хотя я полагаю, что все будет в порядке. Подобного рода обследования редко выявляют нарушения, обусловленные высоковольтным разрядом атмосферного происхождения.

— Вы не могли бы перевести это на нормальный английский язык? — потребовал Спенсер, уже начиная раздражаться тем, что врач беседует с Мелиссой, словно его самого нет в комнате.

— Господин судья, у вас ведь есть компьютер? — спросил врач. — Вот представьте: если через него пропустить электрический ток, то корпус вашего компьютера останется абсолютно целым. Точно так же и ваше тело выглядит сейчас нормальным со стороны. Даже печатные платы — и те, наверное, будут смотреться нормально, без расплавленных деталек. Я полагаю, то же самое можно сказать и про вас. Томография и магнитный резонанс покажут, что у вас в мозге нет поджаренных участков. Но вот когда вы попытаетесь включить свой компьютер… Пусть даже это вам удастся, все равно машина с трудом начнет находить файлы, вести расчеты, посылать документы на принтер… Это может произойти и с вами. Я распоряжусь, чтобы устроили кое-какие нейрофизиологические тесты, — посмотреть, как работает мозг. Не исключено, что у вас обнаружат кратковременную потерю памяти или, скажем, из-за повреждений лобной доли изменятся особенности характера.

— Что значит «изменятся особенности характера»? — прищурила глаз Мелисса.

— Больной может стать раздражительным, начнет легко впадать в гнев. Жертвы удара молнии часто сами не замечают, что с ними что-то не так. Они могут это попросту отрицать и заявлять, будто все в порядке. Хотя на самом деле…

— Да не била меня никакая молния! — возмутился Спенсер. — Я же вам говорю: булыжник виноват, это он меня бил!

Он вдруг понял, насколько подозрительно прозвучала фраза.

— Ну вот видите? — рассмеялся врач. — Итак, томография, резонанс, а потом и нейрофизиологические пробы. Если все пойдет по плану, то выйдете отсюда через пару дней. Сломанное ребрышко, конечно, будет побаливать, но тут мы ничего поделать не можем. Придется подождать, пока оно само не залечится.

Вскоре после ухода врача Мелисса сказала, что ей тоже пора. Нужно помочь папе. Вечером в гольф-клубе планируется благотворительный ужин под сбор средств для «Гусят», местной бейсбольной команды юниоров.

— Так еще и девяти утра нет! — обиделся Спенсер.

— Дел много, — ответила она. — Не будь ребенком.

Вплоть до обеда Спенсера не навестила ни единая душа. А затем в дверь просунул голову Тейлор Колдуэлл.

— Эй, Спенсер, барбос ты старый! — рявкнул он на всю палату. — Из кожи вон лезешь, лишь бы со мной не встречаться, а?

— Если ты пришел денег клянчить, я еще и не то придумаю, — улыбаясь, ответил Спенсер.

— Оклемался-таки, черт его дери, — деланно посетовал Колдуэлл. — А я-то хотел было чек подсунуть на подпись, пока у тебя соображалка не работает.

— Да ладно, Тейлор, ты же знаешь, что у меня ничего нет. Уж если кого трясти, так это мою благоверную.

Они с Колдуэллом были закадычными друзьями еще со времен юрфака. Даже Мелисса, находившая политику и юриспруденцию до ужаса скучными, с интересом следила за карьерой Тейлора и старалась спонсировать каждую его кампанию за счет личных средств и из папиного кошелька.

— Уже слыхал про убийство-то? — спросил Колдуэлл.

— Убийство?

— Да ты что, в самом деле валялся в коме? Ну-у, брат… В ночь с воскресенья на понедельник похитили Касси, дочку Арнольдов. Утром ее родители вызвали полицию. Максин сказала, что нашла записку насчет выкупа.

— Боже ты мой!

— Там сказано, что они хотят сто восемнадцать тысяч мелкими купюрами. И еще понаписали всяческого дерьма. Дескать, ее похитили, потому что папаша эксплуатирует рабочих в Мексике. У него там завод по выпуску этих самых коммутаторов. Нет, ты подумай, а? Совсем нас за идиотов держат!

Колдуэлл ногой подтянул стул поближе к кровати и сел.

— В понедельник днем Франк Арнольд вместе с копами полез осматривать подвал и, натурально, прямо на полу нашел тело своей дочери. Малышку связали, заткнули ей рот, надругались — и задушили. Прямо как в том деле, помнишь? Джонбенет Рэмзи, в Колорадо. Я говорю — один в один. Даже записка про сто восемнадцать тысяч, та же самая цифра.

— Подражатели?

— Да уж, я бы сказал! Короче, не прошло и пары часов, как в город понаехали из телекомпаний. Даже иностранцы — и те своих репортеров прислали… Плоховато ты время рассчитал по больницам валяться.

Незадолго до этого Спенсер принял болеутоляющее, а потому не вполне был уверен, что правильно понял Колдуэлла. Зачем кому-то понадобилось убивать Касси?

— Но мы его нашли, — тем временем продолжал Тейлор. — Копы взяли того самого панка. Ну, ниггера, который жил с Арнольдами. Лестер Амиль. Застали его на автовокзале в ночь на вторник. Хотел из города удрать.

— Зачем же он это сделал?

— А кто знает? Расследование пока идет. Но у него в комнате оказался целый ворох вырезок про дело Рэмзи. И еще. Криминалисты нашли супердоказательство. Центральная судмедлаборатория сообщила, что пижама девочки вымазана ниггерской спермой.

Мысли Спенсера прыгнули на несколько дней назад. Воскресенье. Воздушный шар. Арнольды мирно проплывают над ванденвендерской усадьбой… А сейчас Колдуэлл говорит, что одиннадцатилетняя Касси, помахавшая ему с неба, была похищена прямо из своей постели. Над ней надругались и убили. Такое даже трудно вообразить…

Колдуэлл нагнулся поближе и мягко сказал:

— Спенсер, ты правильно понял, что я собирался зайти к тебе в понедельник насчет пожертвований под выборы. Но сейчас все поменялось. Слушай меня внимательно. Я хочу попросить тебя об одной услуге. Об очень большой услуге. Наверное, самой большой из всех, что ты когда-либо делал для меня за всю свою жизнь.

Спенсер не мог взять в толк, к чему он клонит.

— Мы уже очень и очень давно дружим, и ты должен понимать, что я бы никогда не решился об этом просить, если бы не крайние обстоятельства, — настаивал Тейлор.

— Ладно-ладно, не тяни, — сказал Спенсер. — Чего ты хочешь?

— Я собираюсь вмешаться в это дело, — прошептал Тейлор. — Я собираюсь лично заняться Амилем. И я собираюсь требовать смертной казни.

— Это невозможно, — спокойно ответил Спенсер. — Если генеральная ассамблея не успела переписать конституцию Виргинии, пока я лежал без сознания, то генпрокурор штата не имеет права вести дела на уровне окружных сессий.

— Верно. До сих пор такого не случалось, — кивнул Колдуэлл. — Но я нашел способ. Статья два-два-пять-пятьдесят один прямо говорит, что генпрокурор не обладает властью требовать или проводить судебные следствия по уголовным делам в рамках округа. Но эта фраза кончается словами «за исключением особых случаев».

— Все «особые случаи» названы, их там конкретный список. Например, вредные выбросы промпредприятий или, скажем, незаконные свалки мусора. То есть те нарушения, чьи последствия пересекают границы округов, а потому они и подпадают под юрисдикцию всего штата, а не только местной прокуратуры, — напомнил ему Спенсер. — И сюда никак не привязать убийство.

— А! Вот тут ты не прав! Есть «особый случай номер шесть», — ответил Колдуэлл. — Он-то и есть ключ. Там сказано, что генпрокурор имеет право вмешаться, если дело касается «детской порнографии и иного откровенно сексуального видеоматериала с участием детей».

— Это же дело об убийстве, а не о порнографии!

— Попробуй с трех раз угадать, что копы нашли у Амиля в компьютере. Не напрягайся, я и так скажу: снимки маленьких девочек. Связанных и так далее. Садомазохизм. Он их загрузил из Интернета. Это, друг мой дорогой, и есть тот самый веб-шлюз, через который я смогу приконнектиться к делу.

— Ты серьезно думаешь, что губернатор Андерсон просто будет сидеть и смотреть, как ты вмешиваешься? Когда каждой собаке известно, что вы с ним грызетесь?

— Эй! Губернатор уже сам создал прецедент! Не забыл еще телеведущего? А потом, даже если у него хватит духу пожаловаться в Верховный суд, так там полно демократов. Есть, правда, одна парочка, которая может мне помешать…

— Кто?

— Ваш же, местный. Прокурор Джейкоб Уиллер. Вот он мог бы выразить протест. Но мы с тобой знаем, что он уже сейчас трясется в своих тапочках «Джей-Си Пенни». Боится, что угробит это дело. И правильно делает, что боится! Ему нужна помощь. Моя помощь. Поверь мне, Спенсер, с него не то что тапочки — носки слетят! К тому же у Уиллера есть вполне законная причина пригласить меня. Ему еще не доводилось вести дела об убийстве.

— Ну а кто вто… Постой, да мне, наверное, и спрашивать не нужно?

— Да, вторая помеха — это ты. Тут хоть в лепешку расшибись, а без разрешения окружного судьи у меня ничего не выйдет.

Насколько знал Спенсер, ни один из генеральных прокуроров штата Виргиния еще не выступал обвинителем на уголовных слушаниях по особо тяжким преступлениям. Если Спенсер даст «добро», то тем самым установит опасный прецедент. До сих пор всегда существовала неоспариваемая линия, граница юрисдикции между окружными судами и прокуратурой штата. Ведь работа генпрокурора заключается в том, чтобы вести надзор и рассматривать апелляционные дела в Верховном суде, а не выступать обвинителем в делах об убийстве на локальном уровне.

— В Шарлоттсвиле вот уже лет двадцать не выносили приговоров с высшей мерой, — заметил Спенсер. — Я даже не уверен, что город меня поддержит.

Действительно, хотя Шарлоттсвиль и был оплотом южан, по сравнению со своими ультраконсервативными соседями его можно было считать маяком либерализма. Все благодаря университету.

— Я искренне верю, что высшая мера в данном случае оправдана, — сказал Колдуэлл. — Этот панк украл ребенка, подвергнул его сексуальным истязаниям, а потом задушил. В подвале ее собственного дома, пока мама с папой спали наверху. Вот кошмар для любого родителя.

Спенсер взглянул Колдуэллу в глаза.

— Тейлор, я тебя знаю уже давно, — сказал он. — По крайней мере достаточно, чтобы понять, что родительские кошмары тебя не очень-то волнуют. Я думаю, это чистейший пиар. Ты хочешь видеть свое лицо на первых полосах и в теленовостях, как раз перед началом избирательной кампании на пост губернатора.

Колдуэлл изобразил комическое негодование:

— Пиар? Для меня? Да никогда! — Помолчав, он добавил: — Чего уж там… Пойми, это дело может стать для меня тем счастливым билетом, что распахнет дверь в резиденцию губернатора. Мои аналитики говорят, что у Андерсона есть только одно уязвимое место, когда речь идет про его драгоценных избирателей из северной Виргинии. Он неправильно оценивает их отношение к смертной казни… Ты помнишь дело Вайделя Мовера?

Конечно, Спенсер помнил. Умственно отсталого негра Вайделя Мовера признали виновным в убийстве восьмидесятишестилетней старушки из Ричмонда. За неделю до казни Андерсон разрешил его адвокатам запросить экспертизу ДНК. Оказалось, что ДНК Мовера не совпадает с генетическим материалом, взятым из-под ногтей царапавшейся старушки. Андерсон немедленно распорядился выпустить Мовера. Никто и никогда в истории штата еще не уходил живым от виргинского правосудия после вынесения смертного приговора, и дело Мовера получило широкую огласку в общенациональной прессе. Примерно в то же время губернатор Иллинойса Джордж Райан, соратник Андерсона по республиканской партии и сторонник высшей меры, ввел мораторий на смертную казнь в своем штате. После того как тринадцати смертникам подряд оставили жизнь, в основном благодаря новомодным генетическим экспертизам.

Колдуэлл продолжал:

— Понятия не имею, почему Андерсон решился на свой следующий шаг. Может, совесть заговорила, а может, хотел показать миру, что он не такой уж ультрарадикальный правый экстремист… Да бес его знает, может, он просто последовал идиотскому совету своих помощников! Как бы то ни было, наш губернатор сказал Кэтти Курик на телешоу «Сегодня», что у него появились серьезные сомнения в самой идее смертной казни и что он вряд ли теперь сможет поддерживать такие приговоры.

Колдуэлл сделал драматическую паузу, желая подчеркнуть важность своих слов.

— Так вот, Спенсер, мы с тобой отлично знаем, что в Виргинии не все так просто, когда речь заходит про высшую меру. Черт возьми, это мы первыми в Новом Свете повесили какого-то злосчастного дурня в самом начале семнадцатого века! Мы казнили больше женщин и детей, чем любой другой штат во всей стране! А возьми пятьдесят первый год? Отправили на тот свет восемь мужиков за семьдесят два часа. После того как Верховный суд объявил высшую меру слишком субъективным и капризным приговором, наши законодатели потеряли сон, лишь бы поскорее разработать новые основания и вернуться к любимому занятию. С тысяча девятьсот восемьдесят второго года мы казнили больше заключенных, чем любой другой штат, если не считать Техаса. А у них куда больше населения!

Спенсер и сам отлично знал статистику.

— Виргинцы не просто обожают сажать на электрический стул, — настаивал Колдуэлл, — мы весь процесс поставили на поток! Возьми, к примеру, апелляцию. После того как судья подпишет высшую меру, осужденному дается только двадцать один день, чтобы найти новые доказательства. Если не успеет, тогда он лишается права вообще о них упоминать. И не важно, что потом может всплыть на свет. Если доказательство не было представлено в срок, им нельзя аргументировать на апелляции!

Спенсер хмуро кивнул: среди адвокатов защиты это был очень болезненный, горячо дебатируемый вопрос. Имелись и другие противоречивые места.

— То же самое и с протестами защиты, — продолжал Колдуэлл. — Согласно Правилу одновременных протестов, адвокатам запрещено выдвигать какие-либо возражения на апелляции, если они ранее не были заявлены на исходном слушании по делу. Если заключенному попадется некомпетентный адвокат — все, пиши пропало. В нашем Содружестве есть и еще один симпатичный способ поскорее отправить осужденного на тот свет. Ты не хуже меня знаком с Правилами консервации доказательств. Окружной суд не обязан хранить улики после окончания судебного следствия. В большинстве случаев их просто уничтожают. Попробуй-ка найди биологический материал десятилетней давности для экспертизы ДНК!

Явно закусив удила, Колдуэлл горячо потребовал:

— Давай-ка подумай, отчего это славные граждане Виргинского Содружества изо всех сил мешают смертникам подавать на апелляцию? Да потому что избирателей уже тошнит видеть суды, заваленные вечно тянущимися делами! Они убеждены, что система перестанет пробуксовывать только тогда, когда высшая мера станет эффективной. А значит, ее надо приводить в исполнение как можно скорее!

Сейчас Колдуэлл говорил торопливо и делал паузы, только чтобы перевести дыхание.

— Я сам проверял. Тебе известно, что народ Виргинии ни разу не переизбрал человека, который вздумал протестовать против смертной казни? Ни одного, ни разу! Да, есть грехи, на которые наши консервативные избиратели готовы закрыть глаза. Тебя могут подловить на адюльтере с менеджером твоей же избирательной кампании — правда, только если это женщина… Ты можешь воровать из казны, но занять позицию помягче в отношении криминала? Такого не простят. Я вот — особо не афишируя, конечно — организовал несколько соцопросов. И что получилось? Восемьдесят пять процентов виргинцев за высшую меру. Мало того! Даже когда этот вопрос ставят не так категорично и предлагают альтернативу — скажем, казнь заменят на обязательное пожизненное заключение безо всякого шанса на амнистию, — даже в этом случае аж шестьдесят пять процентов хотят видеть сукиного сына поджаренным! Вот и ответь мне, что сделает наш знаменитый губернатор, когда я прищучу этого ниггера Лестера и добьюсь для него высшей меры? О, я уже сейчас вижу, какой цирк устроит пресса! Смотри: я буду требовать справедливости от имени жертвы, маленькой белой девочки, которую похитил, подвергнул сексуальному насилию и задушил любитель детской порнографии. А губернатор Андерсон окажется по ту сторону забора, пытаясь спасти трижды долбанного рэпера от заслуженного возмездия. Каждый добропорядочный родитель в северной Виргинии поставит себя на место Франка и Максин — и будет на моей стороне. И я на белом коне въеду в губернаторскую резиденцию. Просто и элегантно. Как в деле Вилли Хортона, например.

Колдуэлл нагнулся и положил ладонь на плечо Спенсеру.

— Вспомни, как мы в свое время мечтали, еще на юрфаке, о том, как я стану губернатором, а ты возглавишь Верховный суд. Вот он, наш великий шанс. Мои аналитики говорят, что этим делом я могу сбить Андерсона, как кеглю. У него вообще здесь ахиллесова пята. И из меня получится прекрасный губернатор, а ты заслуживаешь кресла в Верховном суде.

Спенсеру становилось не по себе. Разговор слишком близко подошел к границе профессиональной этики. Судьям не полагается обсуждать дела о тяжких преступлениях с потенциальными обвинителями. Кроме того, Колдуэлл напрасно размахивает перед ним морковкой в виде места верховного судьи. С технической точки зрения на такие должности назначают только решением генеральной ассамблеи. Хотя… Если Колдуэлла выберут, он вполне может продавить Спенсера вплоть до вожделенного кресла.

— Спенсер, — сказал Колдуэлл, — тут не просто политика или личные амбиции. Этот панк надругался над ребенком. Убил невинное дитя. Никто из нас не хочет, чтобы он вышел и опять принялся за свое. Я прошу только одного: не возражай, когда я объявлю, что намерен вмешаться.

— Когда ты собираешься это сделать?

— Предварительное слушание назначено на вторую половину дня. Я уверен, что судья Джордж Гатлин найдет достаточно оснований, чтобы созвать Большое жюри. Вот тогда я и выступлю с заявлением, что подсудимый заслуживает высшей меры. Мы сделаем так, будто это была идея Джейкоба Уиллера. Он меня пригласит, чтобы я помог провести судебное следствие по делу о тяжком убийстве.

— Я смотрю, ты все рассчитал…

— Спенсер, здесь мое будущее! И твое! — горячо сказал Колдуэлл. — Ну, могу я рассчитывать на тебя как на друга?

Спенсер на минуту задумался. Его с давних пор восхищала амбициозная решимость Тейлора. Он всегда был готов пойти на риск. На юрфаке Колдуэлл приобрел репутацию иконоборца, подвергавшего сомнению общепринятые истины. Упрямый, своевольный, убежденный, вечно бьющий в одну точку. И совершенно беспощадный, когда речь заходила о том, что ему хотелось. После выпуска Колдуэлл устроился в Ричмонде, где несколько лет проработал прокурором. Он брал слабенькие, порой безнадежные дела — и каким-то образом ухитрялся их выиграть, заработав себе кличку «Стальные когти». Затем его перевели в федеральную прокуратуру, где он продемонстрировал ярость неукротимого быка, взявшись за дело о мотоциклетной гангстерской банде. После этого он был делегирован от Виргинии в генеральную ассамблею, где его карьера стремительно пошла в гору. А потом поставил все на карту, выдвинув свою кандидатуру на пост генпрокурора штата против оппонента с гораздо большей финансовой поддержкой. Остальное принадлежит истории. Колдуэлл выиграл противостояние и сейчас вновь испытывал судьбу, желая выпихнуть из кресла губернатора, который пользовался на редкость большой популярностью.

— Я не стану возражать против твоего вмешательства, — тихо сказал Спенсер. — Даю слово.

Колдуэлл расцвел в улыбке.

— Я знал, знал, что могу на тебя положиться! Ты сделал правильный выбор.

Он взглянул на часы.

— Ой-ой-ой, пора бежать. Ах да! Я тебе кое-что еще должен сказать. У меня в начале недели была неформальная беседа с судьей Гатлином, так он в адвокаты Лестера собирается взять Патти Делани.

— Ты договорился, чтобы ее назначили на дело, где светит высшая мера?!

— Положим, она об этом еще ничего не знает. Вот когда я выступлю с заявлением, тогда — да. А пока что просто рассматривается убийство.

— Да хватит ли у нее квалификации?

— Послушай, у нее опыта побольше, чем ты думаешь. В Балтиморе она уже вела апелляцию по смертному приговору.

— Балтимор — это тебе не Виргиния. Кстати, она в списках? — спросил Спенсер, имея в виду перечень адвокатов, чья квалификация удовлетворяла процессуальным нормам штата, чтобы представлять клиентов, кого ожидал как минимум пожизненный приговор.

— Честно говоря, ее в списках нет, — ответил Колдуэлл. — Но и это не проблема. Я уверен, что ей дадут кого-нибудь в помощь из резерва госзащиты. В конце концов, закон требует, чтобы такие дела вели два адвоката.

— У меня на заседании она села в такую лужу… — задумчиво произнес Спенсер.

— Да что ты? — усмехнулся Колдуэлл. — Бедный, несчастненький Лестер Амиль.

— А если кто-то станет возражать против нее?

— Кто, например? — удивился Колдуэлл. — Да хотя бы и так. Законы Виргинии дают тебе полное право объявить ее компетентной. Ты же председательствующий судья! И давай-ка будем реалистами. Никто из адвокатов вашего округа на пушечный выстрел не захочет подойти к этому делу.

Спенсер знал, что это чистая правда. За разбирательствами по категории высшей меры водилась недобрая слава. На них уходила масса времени, сил и денег. При неудачном повороте событий частнопрактикующий адвокат мог запросто потерять репутацию. Тем более в нынешнем деле. Ни один уважающий себя житель Шарлоттсвиля уже никогда не обратится к Патти Делани за защитой своих интересов — или даже за примитивным оформлением завещания, — как только станет известно, что она представляет негра, душегубца и насильника детей.

— Что побудило тебя выбрать именно Делани? Если оставить в стороне ее некомпетентность? — спросил Спенсер.

— Есть причины, не волнуйся.

Колдуэлл вновь усмехнулся и затем сказал (достаточно громко, чтобы мог слышать медперсонал в коридоре):

— Ну что ж, господин судья, разрешите пожелать вам скорейшего выздоровления и возвращения к работе. Виргинское Содружество не может себе позволить, чтобы такой важный и нужный человек, как вы, лежал в больнице, флиртуя с симпатичными сестричками!

С этими словами он легкой походкой покинул палату и за руку попрощался с каждой из медсестер.

Лишь после ухода Колдуэлла Спенсер начал понимать колоссальность своего обещания. За все те годы, что он провел в судебной системе, ему ни разу не довелось заслушивать дело о тяжком убийстве, влекущем высшую меру. Ему не приходилось смотреть в глаза осужденного, зачитывая смертный приговор и зная, что того теперь ждет летальная инъекция или электрический стул. Согласившись помочь своему старинному другу — и, возможно, тем самым добиться для себя места в Верховном суде Виргинии, — Спенсер оказался в сомнительном положении как с профессионально-этической, так и с моральной точек зрения.

Какой смысл в повязке на глазах Фемиды, когда Колдуэлл может одним пальцем придавить чашу весов?

Лежа в кровати и размышляя о том, что только что сделал, Спенсер вдруг почувствовал резкую боль в левой ладони. Словно кто-то ножом полоснул. Он поднял руку и увидел, как в середине ладони начинает проявляться тоненькая красная линия.

— Что за ерунда? — изумился Спенсер и осторожно коснулся алой полоски. Влажная еще, будто от свежего пореза. В ту же секунду ранка начала пульсировать болью в такт биению сердца.

5

Приземлившись в международном аэропорту Логан, преподобный Дино Анджело Грассо и его спутник по имени Кайл Данем взяли такси до Бикон-Хилла, одного из самых шикарных районов Бостона. До того как покончить с собой в пирамиде «Луксора», Патрик Макферсон проживал здесь со своей супругой. Кэрол Макферсон встретила посетителей в холле собственного особняка, выполненного в стиле так называемого греческого возрождения, и сведущий в архитектуре гость мог сразу заключить, что дому не меньше полутора сотен лет. Внутреннее убранство, впрочем, оказалось вполне современным: бледно-зеленые стены, светлый неброский паркет из твердой древесины, напольные ковры с раскраской под зебру… Хозяйка провела их в соседнюю гостиную, где стены были уже персикового цвета, оконные переплеты и портьеры отливали ярко-алым, а напротив камина с сиреневой облицовкой стояли два пышных белоснежных дивана. Карликовое тельце Грассо немедленно провалилось между мягкими подушками.

— Чай? Кофе? Лимонад? — спросила она.

— Нет-нет, спасибо, — тут же ответил Грассо, чье монастырское воспитание не позволяло без нужды беспокоить людей.

— А я бы с удовольствием выпил пива, — сказал его спутник. Данем учился на третьем курсе Католического университета, отличался светлой головой и любознательностью, а потому Грассо предложил студенту слетать с ним в Бостон. Тем более что возраст и физическая ущербность профессора делали поездку в одиночку затруднительной.

— Разумеется, — кивнула миссис Макферсон.

Хозяйка дома, вызвавшая прислугу, смотрелась гораздо старше своих сорока с небольшим лет. Худощавая фигурка, неброская внешность. Простенькое черное платье, строгие черные туфли и абсолютно никаких украшений, за исключением золотого обручального кольца с небольшим бриллиантом. Когда Грассо позвонил, чтобы договориться о встрече, она с большой неохотой согласилась поговорить о муже. Точнее, поначалу она просто отказала, но Грассо умел уговаривать. Вот и сейчас, к примеру, в ожидании прохладительных напитков, он начал с комплиментов в адрес красочной внутренней отделки дома, надеясь, что женщину это отвлечет и успокоит.

— Весь интерьер я подбирала сама, — оживилась миссис Макферсон. — Точнее, наняла рабочих и объяснила им, что и как делать. От дома осталась буквально одна скорлупа, все сломали. Потом я установила стальную винтовую лестницу, чтобы сэкономить пространство и придать интерьеру современный вид. Я знаю, что цветовая гамма… м-м… как бы это выразиться… несколько экзотична, но когда я была в Тоскане, на меня снизошло вдохновение.

Разница между ее собственным минималистским внешним обликом и ярким декором дома выглядела довольно парадоксально. Она зажгла сигарету, и в эту минуту в комнату вошла горничная, неся серебряный поднос с кружкой пива для Данема, а также серебряный кофейник, две чашки и тарелочку бутербродов-канапе. Миссис Макферсон налила для Грассо кофе, но он, глубоко зарывшись в диванные подушки, никак не мог приподняться и дотянуться до столика здоровой правой рукой. Данем пришел к нему на помощь и, передав блюдце с кружкой, устремил взгляд на бутерброды.

— Мой муж незадолго до смерти стал проявлять симптомы серьезного душевного заболевания, — приступила к рассказу миссис Макферсон, — хотя я не представляю, какой диагноз подходит в этом случае. Когда он впервые повел себя странно, я заподозрила у него биполярность. Видите ли, я по профессии психиатр, однако с пациентами практически не работаю. Моя специализация — научные исследования. Всю свою карьеру я посвятила изучению шизофрении, причем наиболее крайним ее проявлениям, когда люди бегут от действительности в мир навязчивых идей и фантазий. Какая, впрочем, ирония, вы не находите? Психиатр замужем за адвокатом, который кончает с собой по причине маниакального бреда…

Голос ее прервался.

— Доктор Макферсон, — сказал Грассо, — когда вы впервые заметили странности в поведении супруга?

— Вам знаком термин «биполярное состояние»?

Грассо смущенно пожал плечами.

— Его еще называют маниакально-депрессивным психозом. Это заболевание возникает неожиданно, зачастую под действием сильного стресса. По правде говоря, меня удивляет, почему вы не встречались с подобными случаями раньше, так как студенты вузов, особенно незадолго до выпуска, часто проявляют такие симптомы. Их пугает новый, громадный мир, куда им вот-вот предстоит войти. Биполярность нередка и у людей зрелых, переживающих так называемый кризис среднего возраста… Нет, до той поры у моего мужа не наблюдалось каких-либо психических расстройств. Как вы сами видите, наша жизнь была весьма и весьма комфортной. Все шло хорошо, а потом, в одно злосчастное утро, я проснулась в постели с копией Джексона Поллока.

— Вы упомянули, что обычно это состояние возникает в силу какого-то внешнего фактора, — напомнил ей Грассо.

— Патрик часто был на пике своих способностей именно в условиях дефицита времени или когда занимался какой-то крайне запутанной судебной тяжбой. Стресс на него не действовал. По крайней мере на мой взгляд. Мне и сейчас неясно, что заставило его изменить поведение. Но я все равно не верю, что это был стресс. Первые признаки неблагополучия появились, когда он увлекся своим камнем. Знаете, такой белый кругляш, размером с кулак. Патрик утверждал, что в нем содержится магическая сила.

— В камне?

— Да. Один Бог ведает, где он его раздобыл. Патрик заявлял, что благодаря камню он может определить, кто из людей лжет. Бредовая идея, конечно, но не столь уж и странная для биполярных пациентов. Большинство из них страдают манией величия, и они часто становятся одержимы каким-то предметом. Даже кинофильмом — скажем, в главном герое видят самих себя. Мой муж был блестящим юристом и обладал невероятной сообразительностью, но когда речь заходила про его камень, он производил впечатление слабоумного.

— Был ли ваш супруг глубоко верующим человеком?

Миссис Макферсон улыбнулась, продемонстрировав замечательно ровные и ослепительно белые зубы.

— Значит, вам известно про загадочное изображение на его левой ладони, — полувопросительно сказала она, — которое напоминает распятие? Вы из-за этого приехали?

— Должен признаться, оно выглядит весьма необычно.

— Да, поначалу он даже пытался его от меня спрятать. Боялся, что я подумаю, будто он сам его сделал, специально вырезал ножом. Впрочем, именно так я и решила. Но он утверждал, что во всем виноват камень, а когда я рассмотрела рану поближе, то поняла, что это не его рук дело. Патрик уверял, что это знак от Бога.

— Что значит «знак от Бога»?

— Святой отец, я вам уже говорила, что мой муж страдал душевным расстройством. Сам он заявлял, что… за неимением лучшего определения… его проклял Бог и что единственный путь избавиться от проклятия — это испросить прощения у всех, кого он обидел в прошлом. Но всякий раз, когда его кто-то прощал, рана на ладони становилась только больше. Как-то ночью он разбудил меня и сказал, что нашел способ, как освободиться из-под влияния камня и этого знака. Он что-то лепетал об открытии некоего секретного кода в Библии, якобы объясняющего, как избавиться от камня. Чистое сумасшествие…

— Проклятие, как в гаитянском вуду? — вставил Данем, беря уже седьмой бутербродик.

Миссис Макферсон даже не повернула к нему лица.

— Преподобный отец, вам знаком халдол?

— Нет…

— Это мощный антипсихотропный препарат. Мы назначаем его тем пациентам, которые подвержены психотическим припадкам и более не в состоянии проводить границу между фантазиями и реальностью. Я давала мужу по пять миллиграммов три раза в день, стандартный курс лечения. Абсолютно никакого результата. Тогда я начала повышать дозировку. Вскоре мы дошли до сотни миллиграммов, плюс к тому мощный коктейль из эмоциональных стабилизаторов. Все эти усилия не привели ни к чему. Нулевой эффект. Невероятно, таким комплексом можно слона уложить! Мне приходилось видеть пациентов с крайне глубокими нарушениями — так они словно по щелчку выскакивали из своего психотического состояния при гораздо меньших дозах халдола! Но только не мой муж. Я пробовала и депакот, и зипрекс, и литиум. Ни один из препаратов не помог. Муж по-прежнему уверял, что его прокляли, что он обладает сверхъестественными способностями и что камень все так же его мучает. Причем он был вполне адекватен, когда речь заходила обо всем прочем. Патрик мог безошибочно сказать, какая погода на улице, назвать дату и время суток, обсудить дела на работе, поддержать разговор о текущих политических событиях… Полное нормальное восприятие действительности, за исключением любой темы, касавшейся камня. Он знал, что я даю ему лекарства, и уверял, что с его мозгом все в порядке. Никакого химического дисбаланса. Все дело в душе, говорил он, это его душа требует лечения. Ближе к концу вихрь идей закружил его столь быстро, что он уже не успевал их объяснять. Кстати, ему не требовался сон. Я пробовала давать амбиен — это снотворное, — но эффект опять оказался нулевым. Патрик составил длинный список людей, которых, по его словам, он обидел, обманул, в чем-то ущемил… Сущая ерунда, по сути. Например, в пятилетием возрасте Патрик украл несколько молочных карамелек из кондитерской по соседству. Так он предпринял настоящий розыск, а когда узнал, что прежний хозяин лавки умер, то нашел его сына. Написал ему длинное письмо с извинениями и выслал деньги за те самые карамельки.

— Зачем же он так стремился получить прощение?

— Да из-за этого идиотского камня!.. Знаете, когда у него был один из самых сильных приступов, я застала его в нашей спальне. Он плакал. И он…

Миссис Макферсон замолчала. Грассо отчетливо видел, как ее глаза наполняются влагой.

— …он сказал, что изменял мне. У них там на фирме была одна… такая молоденькая стажерка… и он влюбился… Дело давнее, уже десять лет прошло, но он все равно решил рассказать. Он умолял о прощении… Я была ошеломлена, унижена, разгневана… Ведь он же меня предал!.. Кричала на него… Отказалась простить. Как он посмел?! После всех этих лет молчания в нем вдруг заговорила совесть, и теперь он признался, чтобы обелиться в собственных глазах! Я велела ему убираться прочь с моих глаз, прочь из нашего дома…

— И он поэтому улетел в Лас-Вегас?

— Нет. Он отправился вовсе не из-за моего отказа. Его туда ваш Боженька послал!

Она раздавила сигарету в серебряной пепельнице.

— Извините, я не хотела… Понимаете, мне нелегко об этом говорить. Через два дня после нашей ссоры Патрик вернулся. И я простила его. Я подумала, может, сейчас все наконец кончится? Но он страдал, как и раньше. Сказал мне, что совершил в своей жизни нечто куда более гадкое, чем супружеская измена. И я спросила: «Что может быть хуже?» Он не ответил… А потом сообщил, что ему надо в Лас-Вегас, чтобы там якобы найти искупление. Я его спросила: «При чем тут Лас-Вегас?» А он ответил: «Библия приказывает. Тайна, сокрытая в Священном Писании. Я должен ехать». Мне было страшно, но остановить его я не смогла. Он потом позвонил, сказал, что остановился в каком-то отеле, что-то вроде пирамиды, забыла название… Сказал, что наконец-то нашел путь получить прощение за все свои грехи…

Женщина расплакалась.

— Мне очень жаль, что ваш супруг испытывал такую боль, что вы оба так страдали… — сочувственно произнес Грассо. — А он не пробовал обратиться к священнику?

Миссис Макферсон потянулась к салфеткам.

— Вы только не обижайтесь, — сказала она, промокая глаза, — но Патрик уж к каким только священникам не ходил… Даже к протестантским. Еще вначале, когда он только приступил к поиску ответов. Говорю вам, он был одержим. Никто из них не дал ему ответа, который бы его устроил. И он принялся составлять какие-то диаграммы из библейских изречений, сотни диаграмм. Искал некий секретный код. В жизни не видела подобного заболевания. Не только медикаменты не помогали, так еще и логика не работала. Патрик сказал мне, что хочет уподобиться Христу. Иначе, дескать, нельзя. Камень хочет, чтобы он стал совершенным…

Миссис Макферсон даже перестала вытирать слезы. Говорить ей становилась все труднее и труднее.

— Я ничего не понимала из его слов…

— Может быть, — мягко предложил Грассо, — если мы посмотрим его бумаги, то сумеем найти какие-то ключи к разгадке…

— Да, они в библиотеке, — сказала женщина, вставая. — Я провожу вас.

Грассо тоже попытался встать, но ему недостало сил, чтобы высвободиться из диванных объятий. Данему пришлось извлекать наставника за руку.

Библиотека Макферсона оказалась единственной комнатой, которой не коснулись декоративные увлечения его жены. Сплошные ореховые стеллажи и кожаные кресла. Тут и там развешаны высмеивающие адвокатов карикатуры из «Панча». На одной из стен красовалась фотография Уильяма Дженнингса Брайана с автографом. Прославленный оратор был запечатлен сидящим за прокурорской кафедрой с веером в руках во время знаменитого процесса над Джоном Скопсом и его дарвинской обезьяной.

— Думаю, нет ничего страшного, если вы посмотрите бумаги Патрика. — Миссис Макферсон села в кресло и извлекла очередную сигарету. — Эта комната напоминает мне мужа. Он любил юриспруденцию.

Между тем Грассо уже рассматривал книги, горкой сложенные на письменном столе. Свыше дюжины томов, каждый из которых посвящен тому или иному методу толкования библейских текстов.

— Доктор Грассо, — произнес вдруг Данем, — взгляните-ка.

Он передал профессору толстенький блокнот с желтой бумагой, какими обычно пользуются адвокаты. В блокнот были старательно выписаны семьдесят три библейских изречения. Первой шла фраза из Бытия, глава шестнадцатая, стих пятый: «Господь пусть будет судьею между мною и между тобою». Грассо быстро проглядел остальные выписки.

— В каждом из этих высказываний содержатся слова, напрямую связанные с судьями, судами или справедливостью, — заметил он. — Похоже, мистер Макферсон составлял перечень тех библейских изречений, которые относятся к вынесению приговора.

— А вот кое-что другое, — сказал Данем, протягивая еще один блокнот. В заголовке страницы Макферсон написал Псалом 26, стих 1:

Под этими словами Патрик нацарапал строчку из заглавных букв: А-В-А-В.

Грассо показал блокнот миссис Макферсон.

— Возникает впечатление, что ваш супруг применил свои юридические навыки, чтобы проанализировать эти выписки, — сказал он. — Многие ветхозаветные книги, в частности, Псалтирь, Притчи Соломона, Плач Иеремии, Книга Пророка Михея и Книга Пророка Авдия в действительности представляют собой длинные поэмы на древнееврейском. С другой стороны, древние евреи не пользовались теми же самыми рифмами или стихотворными метрами, которые в ходу у английских поэтов. Кое-кто из ученых именует такой стиль «древнеиудейским параллелизмом», потому как многие поэмы фактически повторяют одну и ту же мысль, хотя и в несколько иной форме. Позвольте мне продемонстрировать…

Грассо вырвал из блокнота пустую страницу и продолжил:

— Давайте посмотрим, что получится, если мы поставим вместе те две строчки, что мистер Макферсон обозначил буквами «A».

Грассо записал:

— Оба эти предложения повторяют одну и ту же идею. Видите? А теперь поставим вместе строчки с буквой «B»:

— И опять-таки обе строки говорят об одном и том же. Их смысл параллелен.

— Поздравляю вас, — кивнула миссис Макферсон. — Однажды вечером Патрик продемонстрировал мне этот фокус про «а» и «бэ». Впрочем, он называл это «зеркальным отображением». Патрик уверял, что в Библии содержатся скрытые указания, которые с помощью специального кода можно расшифровать.

— Не знаете, он отыскал этот код? — спросил Грассо.

— Да. По крайней мере ему так казалось. Он мне его даже показал.

Женщина пролистала один из блокнотов и остановилась на листе, куда муж выписал отрывок из Исайи, глава 6, стих 10:

— Видите, как повторяется рисунок: сердце [A], уши [B] и глаза [C]? — спросила она.

Мужчины согласно кивнули.

— А теперь посмотрим следующую выписку. — Миссис Макферсон перевернула страницу. Здесь отрывок был взят из Исайи, глава 55, стихи 8 и 9:

— Совершенно очевидно, что A и B отражают друг друга: мысли отражают мысли, пути отражают пути, — пояснила она, — однако мы не видим предложения, которое отражало бы C.

И миссис Макферсон подчеркнула в блокноте:

— Вот это и есть великое открытие мужа: в поэмах содержатся строчки, которые не имеют отражения. Они самодостаточны. В них-то и заключается секретное послание Бога. В данном случае секретное послание гласит, что небо выше земли, то есть оно находится над землей.

— Круто! — восхитился Данем.

— О, мой юный друг, давайте не будем преждевременно обольщаться, — сказал Грассо. — Хотя эта трактовка вполне оригинальна, я боюсь, что в конечном итоге она не имеет большого смысла.

— Как так? — удивился Данем.

— Начнем с того, что Святое Писание не было написано на английском языке, — объяснил Грассо. — До сих пор наиболее сведущие ученые Ватикана не могут договориться между собой, какие стихи в Библии подлинные и были ли они записаны и переведены правильно. Ведь изначально эти слова принадлежали древнееврейскому языку, и они совершенно отличаются от английских. И тем не менее мистер Макферсон использовал свои юридические навыки, чтобы в буквальном смысле заглянуть за изнанку стихов и увидеть там секретное послание. Это первая проблема.

— А вторая? — спросила миссис Макферсон.

— Ваш супруг полагал, что в Библии Бог спрятал для него послания. Но зачем? Какой Богу резон прятать свои послания? Когда Ему хочется, чтобы мы что-то знали, Он говорит открытым текстом. Лишь само человечество запутало Его послания. Важность выписок не в том, что именно выявили любительские изыскания вашего супруга, а почему человек, не обладавший глубокими религиозными убеждениями, внезапно оказывается настолько одержим религией, что строит сотни диаграмм из библейских текстов. Вот я и думаю, что нам следует спросить себя: почему он делал такие выписки? В чем мотив? Надо выяснить, что заставляло Патрика идти по этому безнадежному пути, а не пускаться по его следам и отыскивать секретные сообщения Бога, запрятанные в Библии.

После этого Грассо с Данемом продолжали изучать бумаги, в то время как миссис Макферсон курила и наблюдала за работой мужчин. Примерно через полчаса она уныло вздохнула:

— Доктор Грассо, я, пожалуй, пойду на кухню за второй чашечкой кофе. Может, что-нибудь принести вам, господа?

— Нет, спасибо, — ответил Грассо.

— В том углу есть копировальный аппарат, можете им воспользоваться, — добавила хозяйка дома. — Я вернусь через несколько минут.

И с этими словами она удалилась.

Между тем Грассо все пытался сообразить, что же его подсознательно беспокоит. Что-то здесь не так…

— В первом блокноте, — сказал он Данему, — мистер Макферсон выписал все библейские стихи, где упоминаются судьи. И тем не менее никаких «судейских» диаграмм мы до сих пор не нашли. Если он был одержим идеей суда и искал прощения за собственные грехи, то где же эти секреты, что он выудил при анализе?

— Он мог взять диаграммы с собой в Лас-Вегас, — предположил Данем.

— Мог, конечно, но давайте-ка сначала покопаемся в мусоре, на случай если он их уничтожил, чтобы жена не догадалась про его самоубийственные планы.

В углу с офисным оборудованием, рядом со шредером, они нашли мешок с ворохом желтого и белого серпантина, оставшегося после измельчения отрывных блокнотных листов, писем и конвертов. Вынув горсть бумажек, Данем рассыпал их по столу. Хотя собрать их в единое целое уже не представлялось возможным, они обнаружили две не до конца разрезанные полоски. На них читались слова: «…ударит человека, так что он умрет…»

— Доктор Грассо, вы узнаете это место?

— Конечно. Из Ветхого Завета. Один из самых ранних законов, установленных древними евреями.

Грассо взял сильно потертый томик Библии с письменного стола Макферсона и раскрыл книгу на тексте Исхода. В главе 21, в стихе за номером 12, он нашел искомое: «Кто ударит человека, так что он умрет, да будет предан смерти…»

Помнится, что-то еще привлекло его внимание… Он перелистнул книгу чуть назад и добрался до главы 19, где рассказывается о беседе Моисея с Богом на горе Синай. Здесь поля страниц были испещрены пометками.

— Любопытно, — задумчиво произнес Грассо. — Против каждой из Десяти заповедей Макферсон проставил инициалы или даже конкретные имена. Рядом с «Не кради» он приписал «кондитерская Макмиллиан». А возле стиха номер тринадцать, «Не убивай», он указал просто инициалы, «М.С.». Следующий, четырнадцатый, стих, сопровождается именем «С. Дикенс»… Хм-м. Я попрошу вас сделать копию этой страницы — Десять заповедей — со всеми пометками.

Пока Данем возился с копировальным аппаратом, Грассо обследовал книжные полки и, отыскав телефонную книгу бостонских адвокатов, посмотрел в ней на «Д». Имя встретилось только один раз. Грассо набрал указанный номер. Трубку взяла женщина;

— Мисс Дикенс, — сказал Грассо, — приношу свои извинения, что приходится беспокоить вас дома, но мне нужно переговорить с вами по важному делу. Меня зовут Грассо, преподобный отец Дино Анджело Грассо. Я профессор Католического университета, однако сейчас нахожусь в Бостоне, расследую кое-какие щепетильные обстоятельства. Полагаю, что вы могли бы мне помочь.

— Что вы расследуете?

— Смерть Патрика Макферсона.

На том конце провода полное молчание.

— Думаю, вы знаете причину моего интереса.

Вновь никакого ответа.

— Мисс Дикенс, прошу вас понять, я не собираюсь ставить вас в неловкое положение своими вопросами, — продолжал Грассо. — Все, что вы расскажете, останется строго между нами. Даю вам слово священника. И пожалуйста, поймите, что это очень, очень важно. Можем ли мы встретиться?

И опять-таки никакой реакции.

— Алло? Мисс Дикенс?

— Я давно замужем, — наконец ответила она. — Дикенс — это моя девичья фамилия, я ее до сих пор не изменила в связи со своей работой. Что вам известно про нас с Патриком?

— Совсем немного, хотя я считаю, что вы — единственный человек, способный объяснить мне подлинную причину самоубийства Макферсона.

Вновь долгое молчание, но в конце концов она неохотно согласилась:

— Ладно. Я с вами встречусь, хотя и сама не понимаю, зачем мне это нужно. Только не в моем доме. Будьте через сорок пять минут в ирландском баре О’Лири на Бикон-стрит.

Как только Грассо положил трубку, Данем поинтересовался:

— Кто это?

— Седьмая заповедь.

— А?

— Сейчас не до лекций, — отмахнулся Грассо. — В пивную надо успеть.

Перед уходом они попрощались с миссис Макферсон.

— Мой муж был хорошим человеком, — тихо сказала она, остановившись возле парадной двери. — Если вы найдете то, что стало причиной его болезни, пожалуйста, сообщите мне. Мы были счастливы, так счастливы, пока он не сошел с ума из-за своего проклятого камня…

— Обещаю вам, — ответил Грассо. — Кстати, вы не знаете, что случилось с этим камнем?

— Нет. Наверное, он взял его с собой, потому что ни в доме, ни в офисе мы ничего не нашли.

Заведение О’Лири оказалось миниатюрной копией традиционного ирландского паба, только с бостонским колоритом. Интерьер выглядел смесью американского и ирландского китча. Грассо и так выделялся из толпы, а здесь он вообще казался белой вороной, очутившись среди множества молодых, энергичных, хорошо зарабатывающих людей. Дикенс узнала профессора по его клерикальному воротничку и предложила пройтись вдвоем до более тихого кафе неподалеку. Усевшись за отгороженный ширмой столик, они заказали кофе. Не теряя времени, Дикенс спросила:

— Как вы меня нашли?

— А вы знаете, — ответил Грассо, — ведь ваше имя дал мне сам Макферсон. Его жена сказала, что однажды у него была любовная история с кем-то из офиса, хотя конкретную женщину она так и не назвала.

Грассо извлек из кармана лист бумаги, развернул его и положил на стол. Это была сделанная Данемом копия Десяти заповедей с рукописными пометками Макферсона.

Сьюзан Дикенс, стройная афроамериканка тридцати с чем-то лет, бросила взгляд на надпись «С. Дикенс», выполненную бисерным почерком напротив седьмой заповеди, «Не прелюбодействуй».

— Я родилась в Монровилле, штат Алабама, в семье баптистов, — сказала она. — Так что, если быть откровенной, я не испытываю особого уважения к римской католической церкви и не собираюсь каяться в грехах.

— Я пришел не за вашим покаянием или чтобы вас осуждать, — ответил Грассо. — Меня просто интересует Патрик Макферсон.

— Я ненавидела его, — холодно промолвила Дикенс. — И любила.

Она сделала паузу, явно прикидывая, стоит ли рассказывать всю правду, и все-таки решила продолжить:

— Это случилось лет десять назад. Я только что окончила юридический колледж, пыталась проявить себя… Вы даже не представляете, как сложно приходится молодому адвокату в крупной юридической фирме. Тем более во время испытательного срока. Вам дают самые бессмысленные, пустые поручения. Заставляют работать по восемьдесят часов в неделю, почти ничего не платят, а обращаются как с ни к чему не пригодной тупицей. Словно это часть обязательного ритуала. Сексуальные домогательства на каждом шагу, а когда у тебя еще и темный цвет кожи, то встать на ноги в профессиональном мире, где доминируют белые мужчины, да еще и в одном из самых расистских городов Америки… Очень многие откровенно желали мне зла. Закон под угрозой судебного преследования заставлял фирму Патрика нанимать этнические меньшинства, но руководство ясно дало понять, что мне там не рады.

— А Макферсон? Как он к вам относился?

— Он вел себя совсем по-другому, не так, как эти древние ублюдки. Находил время помочь советом, подбадривал… Там был один компаньон-совладелец, настоящая расистская сволочь. Я из-за него света белого невзвидела. Все пытался меня выжить, хотел доказать, что негры не годятся в адвокаты. Я настолько его возненавидела, что даже придумала план мести. Сейчас, конечно, звучит глупо, но тогда я решила соблазнить одного из старших руководителей, а потом подать в суд на фирму. Очень мне хотелось пихнуть их мордой в грязь, всех этих богатых, самодовольных фарисеев. Я огляделась вокруг, и внимание привлек Патрик. Точнее, он был моим единственным шансом. Я знала, что у него есть жена, он выглядел вполне счастливым, однако мне было все равно. Всякий раз, когда он оставался в офисе, я тоже работала допоздна, старалась помочь в чем только можно. Флиртовала с ним, дразнила… На поверку многое оказалось не так, как я себе представляла, но в конце концов он в меня влюбился. Причем серьезно.

Она откашлялась и отпила глоток кофе.

— Разумеется, я тоже влюбилась. Прямо как в дешевом голливудском фильме. Не рой другому яму… Свои отношения мы держали в тайне. Более трех лет. Немалый срок, особенно когда тебе двадцать с небольшим. А потом, как-то на Рождество, я проснулась одна-одинешенька в своей постели и разозлилась. Мне хотелось замуж. Надоело подвизаться черной шлюхой у белого богача. И я сказала ему: «Хватит! Или ты от нее уходишь и мы начинаем новую жизнь вместе, или ухожу я». Я-то думала, он действительно бросит жену, но… Он просто не мог этого сделать. Я пыталась убедить его, убедить саму себя, клялась, что у нас все будет хорошо, все будет замечательно. Как дура, честное слово. И уйти от него не могла. Ну а потом в голову пришел один способ, как заставить его сделать нужный мне выбор. Да, ниже этой точки я еще никогда не падала…

Тут появилась официантка с кофейником, на секунду прервав рассказ.

— Понимаете, — затем продолжила Дикенс, — я ведь хорошо образованная женщина. Добилась успеха вопреки всему. Но в тот момент, совершенно отчаявшись, я повела себя как тупая сучка, которая всеми правдами и неправдами хочет заполучить себе мужика. Знаете, там, где я выросла, в негритянском пригороде Монровилля, много было таких. Словом, я забеременела. А у них с женой детей не было. Что-то там у нее, какие-то проблемы… А Патрик всегда хотел стать отцом. Ну и вот, сейчас у него должен был родиться сын. Полукровка. О, уж это бы встряхнуло их богатое белое семейное древо. До самых корней. Я-то думала, этого достаточно, уж теперь-то он точно уйдет ко мне. Разве у него есть выбор?.. Но он сказал, что придумал способ все уладить: они с женой просто усыновят ребенка. Нашего ребенка! Никто и не узнает, что я — его мать, а он — его отец. Я взорвалась. Он хочет, чтобы я отказалась от своего ребенка! Он хочет, чтобы я, как инкубатор, произвела на свет младенца для его бесплодной жены! Он и не собирался бросать ее. Как только я это поняла, то сказала, что ребенка не будет. Я скорее сделаю аборт, убью нерожденного младенца, чем позволю ему с женой воспитывать моего сына. Патрик пришел в ужас.

Она посмотрела на Грассо, ища хоть какую-то реакцию, хотя бы намек на отвращение, но священник сидел с каменным лицом.

— Один из моих преподавателей как-то сказал, что на каждом судебном процессе наступает момент истины, когда весы готовы окончательно склониться в ту или иную сторону. Талантливый адвокат знает, как уловить этот момент и воспользоваться им в интересах клиента. Этого состояния достигли и мы. Мне требовалось идти ва-банк. Все или ничего. И я попросила Патрика отвезти меня в клинику на аборт. Этим я загоняла его в угол, заставляла взять на себя ответственность за то, что собиралась сделать. Или он прямо сейчас уходит из семьи и женится на мне, или теряет ребенка. Очень драматичный момент. Если честно, мне хотелось как можно сильнее сделать ему больно. Я не думала, что он действительно отвезет меня в клинику. Не верила, что он сможет быть таким жестоким. Однако… Патрик отвез меня. Даже зашел внутрь, все оплатил и остался поджидать на стоянке. Ничего более жуткого в моей жизни еще не было. Господи, как же я ненавидела его за то, что сделала аборт! За то, что он позволил мне это сделать! Как вышло, что я столь низко пала? В общем, я бросила фирму и сказала ему, что не желаю больше его ни видеть, ни слышать. У меня ушли годы — понимаете, годы! — на то, чтобы его забыть. Он ни разу не пробовал хоть как-то связаться со мной, и это заставляло презирать его еще больше. Он просто-напросто вернулся к своей замечательной, спокойной жизни. Отказался не только от меня, но и от нашего ребенка… Ну вот, а потом я встретила своего мужа, полюбила его… Это-то и дало мне силы начать жизнь заново, прекратить думать о Патрике… И вдруг, несколько месяцев назад, он объявился прямо в нашем офисе. Никаких предварительных звонков, писем, даже примитивного е-мейла. Я не знала, что делать. Он, видите ли, пришел извиниться. Уж очень он переживает, что причинил мне боль. И просит, чтобы я его простила. В буквальном смысле встал на колени, прямо у нас в офисе, и залился слезами. Принялся вымаливать прощение.

— И вы простили?

— Черта с два! Кхм… Во всяком случае, не сразу. Не хотела я его прощать. Я все еще ненавидела его, но… Он выглядел таким несчастным, таким потерянным, что я просто не могла поверить своим глазам. Я сказала ему, что он испортил мне жизнь… Потом разрыдалась, и как-то так вышло, что я выложила ему всю правду. Что сознательно соблазняла его, что специально забеременела… Сказала, что это мне нужно вымаливать прощение… Патрик не согласился: мол, он постарше, поопытнее в жизни, должен был вести себя умнее, к тому же женат… Я предлагала ему: «Давай просто забудем, пусть все останется в прошлом». Но он не мог, даже после того, как я простила его, а он простил меня. Все время упоминал нашего нерожденного ребенка, называл его Мой Сын…

— Он много говорил о нем?

— Да. И еще он сказал, что есть только один путь, как все загладить. И вот здесь я испугалась… Через несколько дней один из коллег вбежал к нам в офис и выпалил: «Макферсон покончил с собой! В Лас-Вегасе!» В газетах писали, что скорее всего из-за долгов. Но я-то понимала, в чем тут дело…

Дикенс взяла чашку в обе ладони, словно желая согреться.

— Вы хотите знать, почему он так поступил? — устало спросила она. — Из-за моего аборта.

Грассо попытался придумать, что здесь можно сказать утешительного, однако за все свои годы он так и не сумел превратиться в хорошую няню. В конце концов, он ученый, а не приходский священник.

— Неисповедимы пути Господни. Наверное, все это часть какого-то великого, непонятного нам плана. Возможно, что ни делается — все к лучшему.

— Как же вы мне надоели со своими штампами, — горько и зло промолвила она. — Меня еще ребенком уверяли, что у Бога есть некий план, что он плетет кружево бытия и что каждый из нас — просто ниточка, а потому нам не дано видеть весь рисунок. Не верю я! Не ве-рю! Что, хотите прочитать мне лекцию про Иова? Да-да, мы тоже знаем Библию! Но я не верю! Бог создал Иова, и именно Бог создал нашу боль и наши муки.

Дикенс нагнулась вперед и заговорила тихо и горячо:

— А если это и впрямь Божественный генплан, то в следующий раз, как станете молиться, передайте ему лично от меня: ох и страшны же дела твои, Господи!

С этими словами она резко встала и быстрым шагом покинула кафе.

Проковыляв всю дорогу до таверны О’Лири, Грассо был на грани изнеможения. Его юный спутник успел заснуть, уронив голову на столешницу. Они поспешили в аэропорт и успели на последний рейс до Вашингтона. По пути в столицу Грассо помолился за душу Сьюзан Дикенс.

Следующим утром Кайл Данем прибыл в кабинет Грассо точно в назначенное время, как заправский ординарец.

— Итак! Что дала наша бостонская разведка? — откинулся Грассо на спинку кресла.

— Патрик Макферсон считал, что должен получить прощение за каждый свой грех! — отрапортовал Данем.

— Верно! А с учетом сведений, полученных от мисс Дикенс, теперь мы знаем, что его преследовал призрак аборта!

Грассо развернул на столе отксеренную копию Десяти заповедей.

— Рядом с «Не убивай» Макферсон написал «М.С.». Полагаю, есть основания считать, что за этими инициалами скрывается Мой Сын!

— Он думал, что совершил убийство, абортировав Моего Сына?!

— Да!

— Но… при чем здесь секретный библейский код?

— Боюсь, этого мы никогда не узнаем. Однако я подозреваю, что ответ кроется в ворохе бумажного серпантина в мусорном ведре Макферсона. Похоже, в какой-то момент он составил диаграмму некоего отрывка — скорее всего ветхозаветного, — которая подсказала ему, что единственный способ получить искупление — это убить самого себя. В Ветхом Завете таких пассажей очень много. Возьмем, к примеру, Исход, главу двадцать первую, стих двенадцатый: «Кто ударит человека, так что он умрет, да будет предан смерти…»

— Стало быть, он покончил с собой, чтобы получить прощение за аборт Моего Сына?

— Вот что называют «искупить вину кровью».

— Ну и дурак.

— В самом деле? — прищурился Грассо. — А как вы тогда объясните язву у него на руке?

— Феномен психосоматической природы.

— А что, если у него на ладони имелась мистическая стигмата? А камень, которого он касался, действительно был священной реликвией?

— Я бы сказал, что это притянуто за уши.

— О, у церкви тысячи реликвий, выставленных на всеобщее обозрение по всему миру, и большинство из них считаются источниками мистической силы!

— По-вашему, Господь хотел, чтобы Макферсон покончил с собой?

— Разумеется, нет. Он сам пришел к этому заблуждению, основанному на его глупом секретном коде… Однако вернемся к фактам. Итак, факт первый: Макферсон не был религиозным фанатиком или суеверным человеком. Факт второй: он рассказал жене, что нашел некий волшебный камень, который заставляет его испытывать угрызения совести за совершенные грехи. Факт третий: у него на левой ладони сформировалось изображение креста. Медицинского объяснения данному факту нет. Далее: он начал изыскивать способы, как избавиться от этого креста. И наконец, факт пятый: он пытался испросить прощения за все свои грехи. Спрашивается, действительно ли эти поступки можно считать странными? Если мы допустим — просто на секунду, — что магический камень и впрямь существует и заставляет испытывать чувство вины, тогда поступки Макферсона становятся вполне логичными. Что он сделал, соприкоснувшись с камнем? Обратился за помощью к профессионалам, то есть священникам. А когда они не смогли дать объяснение происходящему, взялся за книги, посвященные толкованию Библии. Он пытался самостоятельно найти решение, а когда не получилось, стал искать некий секретный код, чтобы покончить с «проклятием», которое отравляло ему жизнь. Я бы сказал, что любой человек с онкологическим диагнозом сделал бы то же самое: сначала он ходит по врачам, затем читает книжки на эту тему, а если традиционные методы не помогают, пытается найти какое-то новое средство. Что, такого человека вы тоже назовете дураком или сумасшедшим?

— Нет, конечно. А вы действительно считаете, что Макферсон нашел магический камень?

— Я считаю, что мы не вправе категорически утверждать обратное, — твердо сказал Грассо. — Попробуем мыслить рационально. Если бы существовал магический камень, то о нем обязательно кто-либо что-нибудь упомянул. Все доводы за то, что Патрик Макферсон был далеко не первым человеком, который его коснулся.

— О’кей, — скривил губы Данем. — Просто, как выеденное яйцо. Нам осталось только найти все записи про все волшебные камни.

Грассо улыбнулся:

— Мой юный друг, вам еще учиться и учиться. Рядом с Ватиканской библиотекой в Риме, внутри Палаццо Бельведере, есть комната, где хранятся свидетельства о необъяснимых явлениях. Часть Тайных архивов Ватикана, накапливаемых со времен раннего христианства. Если магический камень существует, там о нем есть запись.

— Ура, мы едем в Рим!!!

— Нет, я еду в Рим. А вы останетесь здесь и будете искать решение очередной проблемы, с которой мы столкнемся. Если, конечно, Тайные архивы подтвердят мою догадку.

— И что это за проблема?

— Найти камень, естественно!

6

Дежурный охранник, стоявший позади защитного стекла пятисантиметровой толщины, потребовал, чтобы Патти Делани предъявила удостоверение от Виргинской ассоциации адвокатов. Она только что пыталась убедить его, что действительно представляет интересы Лестера Амиля и потому, собственно, желает проникнуть в тюрьму. Охранник повертел ее документы в руках, несколько раз внимательно изучил изнанку членской карточки и только тогда вспомнил:

— Эй, уж не вы ли были адвокатом у того парня, что заявился в суд в ворованной одежде?

Делани зарделась.

— Да, я здесь недавно. Наверное, вы поэтому меня не узнали.

— Странный он у вас какой-то, честное слово. Мы все так смеялись, так смеялись… — Охранник показал щербатую полоску желтых от табака зубов. — Ладно, сейчас я вам Лестера направлю. Встретитесь в переговорной комнате. В каком виде?

Она не поняла.

— Я говорю, в каком виде вы его хотите? С браслетами или без?

— А?

— Наручники! — рявкнул охранник. — С наручниками или как?

Делани мало что знала про своего нового подопечного, только лишь те сведения, что были указаны в ордере на арест. Амиля обвиняли в похищении, изнасиловании и убийстве. С другой стороны, ей не хотелось, чтобы ее с самого начала приняли за трусиху.

— Снимите, — распорядилась она и тут же спохватилась. — А разве остальные адвокаты встречаются с клиентами по-другому?

Сказала и сразу пожалела о своем вопросе. Этому типу явно нравилось делать из нее дурочку. Он неопределенно пожал плечами и вместо ответа нажал красную кнопку, открывавшую электронный замок. Делани пересекла несколько стальных дверей, пока не очутилась в комнате без окон, где из обстановки были только стол и три стула. Через десять минут два здоровяка в униформе ввели Лестера Амиля. Один из конвоиров помахивал длинной черной дубинкой, а второй держал наручники, плотно стягивавшие запястья Амиля за его спиной. Войдя в комнату, конвоир разомкнул браслеты.

— Благодарю вас, господа охранники, — сказала Делани.

— Мы не охранники, — скривившись, процедил один из них. — Мы сотрудники исправительного учреждения.

Подумать только, она и пяти слов не произнесла, а ее неопытность уже вовсю лезет в глаза и уши!

— Эти суки считают, что слово «охранник» для них оскорбительно, — сказал Амиль, едва они остались наедине. — Мы к ним обращаемся «босс», только не в смысле уважения, а как бы наоборот. Сокращение задом наперед, понимаете? «Сукин сын», а дальше непечатно.

Он усмехнулся:

— Такие вещи помогают коротать время и пассивно сопротивляться угнетателям.

Патти выдавила деланную улыбку.

— Меня назначили вашим представителем на сегодняшнем слушании по рассмотрению доказательств, — сказала она. — Поскольку вас обвиняют по трем тяжким статьям, включая убийство, судья назначил вам двух адвокатов. К сожалению, мой коллега в данный момент занят в суде, где слушается дело еще одного клиента. Впрочем, он присоединится к нам перед заседанием.

— Я хочу сразу заявить, что не убивал Касси. Она была мне как младшая сестренка!

— Давайте сосредоточимся на сегодняшних делах, так как времени у нас мало. Вы предстанете перед так называемым судом общих сессий. Прокурор вызовет свидетелей, которые расскажут судье, почему вас арестовала полиция, и…

— Тут все очень просто, — прервал ее Лестер. — Потому что я негр!

— Хоть я и подозреваю, что расизм действительно может играть здесь определенную роль, прокуратура никогда бы не выдвинула против вас обвинений без достаточных оснований. Как вы думаете, что это за доказательства?

— Я ничего плохого не делал! Когда мне дадут поговорить с судьей?

— В Виргинии не совсем обычная судебная система. На первом этапе полиция или магистрат выписывает постановление о задержании. Затем человека — в данном случае вас — доставляют в суд общих сессий. Это произойдет сегодня. Судья решит, имеются ли основания подозревать вас в убийстве Касси. Если да, то он передаст дело в суд более высокой инстанции. Это называется «сертифицировать вменяемое обвинение». В суде, который именуется «окружным», весь процесс начнется сначала. Генпрокурор подготовит против вас так называемый проект обвинительного акта и представит его на рассмотрение Большого жюри — своего рода комиссии, составленной из шести присяжных заседателей, жителей графства Альбемарль.

— Негры там будут? Хоть один?

— Не знаю. Заседание носит закрытый характер.

— Ага. Как в Ку-клукс-клане.

— Большое жюри решит, следует ли вас официально обвинить согласно представленному акту. Если да — а я подозреваю, что так и будет, — то в конечном итоге вы предстанете перед окружным судом, где, собственно, и пройдет уголовный процесс.

— Меня подставили, потому что я негр.

Она пропустила замечание мимо ушей.

— Сегодняшнее слушание — очень ответственное мероприятие.

— С чего это вдруг? Вы же сами сказали, что процесс не начнется, пока меня не передадут в другой суд.

— Сегодня у нас появится редкая возможность узнать, какого рода доказательства имеются у прокуратуры. К примеру, в других штатах закон требует, чтобы прокурор заранее изложил перечень доказательств, которые будут вынесены на судебное следствие, включая список свидетелей обвинения. В Виргинии дела обстоят по-другому. От прокуратуры требуется лишь вручить нам копию тех показаний, которые вы дали в полиции, и предоставить те доказательства вашей невиновности, которые были обнаружены в ходе полицейского дознания. Словом, сегодняшнее слушание можно уподобить игре в покер. Мы будем пытаться понять, какие у них карты, а они будут эти карты прятать.

— А кто вам платит? У меня денег нет.

— Вас признали неимущим, а потому все будет оплачиваться из казны штата. Таков закон. Вам не надо беспокоиться.

— Я и не собирался… Похоже, вам платят как раз те, кто хочет меня линчевать.

— Послушайте. — Делани уже начинали раздражать его намеки. — Если я вас не устраиваю, можете потребовать, чтобы сегодня вас представлял кто-то другой.

— Серьезно? — округлил глаза Лестер. — Тогда пускай мне пришлют Джесси Джексона. А если он сильно занят, то сойдет и Эл Шарптон.

Делани так и не поняла, подсмеивался ли он или в самом деле такой наивный.

— Мистер Амиль, преподобный Джесси Джексон и преподобный Эл Шарптон не являются дипломированными адвокатами. Видимо, сегодня вам придется довериться мне.

— Довериться? — переспросил Амиль. — Я вас совсем не знаю. А вы мне можете довериться?

Сцену прервал возникший в дверях конвоир. Время идти в суд.

Судья Джордж Гатлин был от природы раздражительным и нетерпеливым человеком, не допускавшим каких-либо проволочек. Не так давно у него обнаружили рак легких, однако он продолжал работать и курить. Порой, на особенно длительных заседаниях, он даже тайком затягивался сигареткой, пряча лицо за раскрытой папкой. Все, что могли видеть адвокаты, — это лысая макушка, окруженная венчиком дыма. Из ушей, надо полагать. Поскольку в виргинских судах общих сессий не принято созывать присяжных, Гатлин знал, что дело против Лестера Амиля автоматически направят в округ, где председательствует Эван Спенсер. Соответственно он не видел особого смысла углубляться в детали на сегодняшнем заседании.

— Давайте-ка побыстрее, — ворчливо распорядился судья.

— Ваша честь, прежде чем мы вызовем свидетелей, разрешите внести поправки в официальное обвинение против подсудимого, — заявил Джейкоб Уиллер. — Департамент судебно-медицинской экспертизы штата сегодня утром сообщил нам, что у жертвы не было обнаружено следов вагинального проникновения. Таким образом, мы хотели бы переквалифицировать обвинение в изнасиловании на сексуально-мотивированное нападение.

Гатлин взглянул на Делани. Ни вопросов, ни возражений у нее не было. Тут он вдруг сообразил, что рядом с Амилем стоит только один защитник.

— Разве я не распорядился, чтобы подсудимого представляли два адвоката? — нахмурился он. — Где ваш коллега?

— Ваша честь, вторым государственным защитником вы назначили Кристиана Хикса, однако сейчас он находится в соседнем судебном зале, представляет интересы другого клиента, — ответила Делани. — Полагаю, что через полчаса он появится. Мы вполне можем подождать.

— Я никого ждать не собираюсь, тем более адвокатов! — разозлился Гатлин. — Это его проблемы! Приступайте.

Первым свидетелем Уиллер вызвал следователя Дейла Стюарта, лысеющего и уже довольно тучного мужчину лет тридцати.

— Женщина, назвавшаяся именем Максин Арнольд, — сообщил Стюарт, — позвонила в дежурную часть утром в прошлый понедельник. Она сказала, что ее дочь похитили. Я немедленно выехал к дому Арнольдов.

Голос следователя звучал бесцветно и монотонно, как если бы он произносил заученные слова. Вероятно, так и было.

— Франк и Максин Арнольды рассказали мне, что Лестер Амиль, подсудимый, проживал у них в подвале. Там его не оказалось. Однако в ходе обыска мы обнаружили труп Касси Арнольд. Ее задушили и подвергли надругательствам сексуального характера. Одежда убитой была передана в криминалистическую лабораторию штата на исследование.

— Вопросов не имею, — объявил Уиллер.

Судья Гатлин показал пальцем на Делани.

— Ваша очередь.

— Детектив Стюарт, в котором часу вы прибыли в дом Арнольдов?

— Около девяти утра.

— Был ли кто-то еще в доме на момент вашего появления?

Уиллер поднялся с кресла:

— Возражаю, ваша честь! Вопрос не относится непосредственно к теме обсуждения!

— Принято, — кивнул Гатлин. — Продолжайте, мисс Делани.

— Ваша честь! Вы хотите сказать, что я даже не могу выяснить, кто еще был в доме?

— Юная леди, у нас не полномасштабный процесс. Сейчас требуется лишь подтвердить сам факт совершения преступления и продемонстрировать обоснованность подозрений в адрес вашего подзащитного. Вот так. И давайте не затягивать.

Следующие несколько минут Делани пыталась выудить побольше информации из Стюарта, однако Уиллер возражал на каждый вопрос, а Гатлин всякий раз его поддерживал. Когда она в расстроенных чувствах замолчала на пару секунд, судья сказал:

— У вас все? Очень хорошо. Садитесь.

Делани в изнеможении присела.

Вторым свидетелем обвинения шла доктор Юки Нгуен Нан, патологоанатом, работавшая в судебно-медицинской лаборатории. Свои показания она дала сухими, клинически точными словами:

— Мы обследовали одежду трупа. На ней были найдены следы семенной жидкости. Ее ДНК совпадает с ДНК подсудимого.

— Вопросов не имею, — снова сказал Уиллер.

Едва Делани приступила к перекрестному допросу, как судья Гатлин принялся раздраженно постукивать авторучкой по столу. После первых трех вопросов он прервал адвоката:

— Нельзя ли побыстрее?

— Господин судья, сейчас у меня единственная возможность выяснить обстоятельства перед уголовным процессом, — ответила она. — А посему у нас есть все права подробно допросить этого свидетеля.

Гатлин рассерженно уставился на нее и уже собирался что-то сказать, как вмешался Уиллер:

— Ваша честь, я с большим удовольствием готов показать все свои документы мисс Делани. Нам скрывать нечего. На следующей неделе она может прийти ко мне в офис и там спокойно ознакомиться с делом.

С точки зрения Делани, предложение Уиллера прозвучало подозрительно щедро, однако судья Гатлин принял его без возражений.

— Мы так и поступим, — объявил он. — Итак, мисс Делани, обвинение предоставляет вам открытый доступ к своим материалам, так что возможностей для выяснения обстоятельств у вас будет предостаточно. Что ж, пора подводить итоги.

Делани молча села на место.

Гатлин быстро разделался с формальностями и поставил точку, объявив, что имеется достаточно оснований для передачи обвинительного заключения в окружной суд. Все заседание не продлилось и двадцати минут.

На выходе из зала Делани остановила Уиллера.

— Я бы хотела как можно быстрее ознакомиться с делом, — сказала она.

— Нет вопросов. Как насчет середины следующей недели? К тому же я успею подшить все следственные и лабораторные отчеты.

Когда Амиль с Делани вернулись из суда, государственный защитник Кристиан Хикс уже нетерпеливо мерил шагами переговорную комнату. Худощавый, высокий, элегантно одетый негр, Хикс уже отметил свое шестидесятилетие и за тридцатидвухлетнюю карьеру успел десятки раз представлять интересы клиентов, обвиненных в убийстве. Практически все из них были молодыми афроамериканцами. Свои первые слова он адресовал Лестеру:

— Прямо сейчас я не желаю слышать от тебя ничего об этом преступлении. Ни единого слова. Ясно?

Амиль молча кивнул. Хикс обернулся к Делани и спросил:

— Как прошло заседание?

— Дело направляют в окружной суд, — ответила та.

— Ничего удивительного. Что за доказательства нашла прокуратура?

— ДНК. На пижаме убитой оказалась его сперма.

После этого Хикс принялся бомбардировать Делани вопросами насчет материалов, имеющихся у гособвинения. Естественно, ответов она не знала.

— Вы разве не проводили перекрестный допрос свидетелей? — нахмурился он.

— Судья не дал это сделать! — воскликнула Делани. — Впрочем, в суде Уиллер обещал, что позволит нам ознакомиться с делом. На следующей неделе.

— И вы ему по… поверили?!

Хикс даже запнулся на полуслове, как если бы не ожидал от нее столь вопиющей наивности.

— Вы что же, сами не знаете, что у него в деле окажется подшита одна-единственная бумажка? И что на ней будет написано: «Ваш клиент виновен»? Получается, за весь день вы не помогли нам ни на йоту!

— Вас бы туда! Сами-то чего не пришли? — ощетинилась она.

— Да. Признаю, я допустил досадную ошибку. Просто оттого, что счел вас достаточно компетентной, чтобы справиться с такой примитивной задачей в одиночку!

На секунду Делани захотелось влепить ему пощечину.

— Дайте-ка подумать, — сказал вдруг Хикс. Минуты три в комнате стояла полнейшая тишина. Затем мужчина-адвокат обратился напрямую к Амилю: — Я не спрашиваю, делал ты это или нет. И если честно, ответ роли не играет. Ты должен понять одно: в суде не бывает правды. Главное здесь — чему верят присяжные. Может, возле дома Арнольдов приземлились инопланетяне? Шайка зеленых человечков изнасиловала и убила ту девочку. Но ни один присяжный не поверит в эту историю, даже если так и случилось на деле.

— Я невиновен! Разве это не играет роли?

— Нет, конечно! — жестко отрезал Хикс. — Ты не слышишь, что я тебе говорю. Скажем так: пусть в суде сидят двенадцать белых присяжных. Они — все до единого — считают, что негры тупы и ленивы. Допустим, я встаю с места и на весь зал заявляю, что ты — энергичный молодой афроамериканец с показателем интеллекта выше, чем у Эйнштейна. Думаешь, они мне поверят? Черта с два! Даже когда я приглашу кучу свидетелей и они под присягой поклянутся, что ты гениален. Все равно присяжные решат, что я вру. Почему? Люди считают, что защитник готов соврать что угодно, лишь бы спасти своего клиента. А что касается свидетелей, то им либо заплатили, либо они твои закадычные дружки. Но вот если встанет прокурор и заявит, что ты ленив и глуп, о!.. Любой присяжный ему поверит с ходу. Почему? Да потому что именно в таком разрезе они видят правду. Это для них правда, потому что они так заранее решили. Это их «правда», это их «истина». Понимаешь?

— Вроде понимаю, — уныло кивнул Амиль.

— Чудненько. Осталось только убедить двенадцать присяжных, что «их» правда и «наша» правда совпадают, — подвел итоги Хикс.

Амиль все еще выглядел растерянным, но Хиксу было все равно.

— Самая большая наша проблема — найти рациональное объяснение, каким образом твоя сперма оказалась на пижаме девочки, — заявил далее адвокат. — Попробуем вот что. Имей в виду, предлагаю навскидку, с чего-то ведь надо начинать. Итак, Касси Арнольд было одиннадцать лет. У многих девочек в этом возрасте появляются месячные, возникает первый интерес к собственному телу и к сексу. Ты с ней проживал под одной крышей. Вы были друзьями. Она тобой увлеклась… Нет, не так. Она в тебя просто-таки влюбилась. В ночь убийства Касси пришла к тебе. Вы стали валять дурака. Скажем, устроили даже битву подушками. В общем, невинные развлечения. Начали друг друга щекотать, и мало-помалу игра приняла сексуальный оттенок.

Делани ушам своим не верила.

— Дальше — больше, — продолжал Хикс. — Касси вдруг полезла рукой тебе в промежность. Ты знал, что она малолетка, но тебе было так приятно, так приятно, что ты ее не остановил, и в конечном итоге она довела тебя до семяизвержения. Сама. Собственной ручкой. Звучит это неловко, постыдно… тем более что она уже мертва, но… что случилось, то случилось, и сейчас ты просто откровенно рассказываешь, как все было. Ничего ужасного в этом нет: просто юная пара так забавлялась. И вот почему твоя сперма забрызгала ей пижаму. Да, кстати, именно поэтому не нашли следов вагинального проникновения. Еще раз повторю: она тебя мастурбировала. И все с ней было в порядке, когда она ушла из твоей комнаты. Кто-то другой похитил ее той ночью.

Сейчас Хикс был явно доволен собой.

— Подумай над тем, что я сказал, — посоветовал он Амилю. — Думаю, это объяснение мы вполне могли бы предложить присяжным.

— Вы не имеете права! — возмутилась Делани. — Вы фабрикуете для него алиби!

— О нет, мисс Делани, — покачал головой Хикс. — Я просто делаю ту работу, которую выполняет любой квалифицированный и опытный адвокат. Являясь работниками судебной системы, мы с вами связаны определенными этическими нормами. Если бы наш клиент сразу заявил, что в ночь убийства случилось то-то и то-то, с этого момента мы были бы обязаны придерживаться его версии событий. С другой стороны, если мы просто изучаем факты и доказательства, применяем опыт своей работы для реконструкции произошедшего, то никаких этических норм мы не нарушаем. Вы понимаете, о чем я толкую? Мы с чистой совестью можем предъявить присяжным довольно вероятную и убедительную версию.

— Значит, вот как вы служите закону и справедливости? — горько спросила Делани. — Рассказываете своим клиентам, что именно вам кажется, а они это потом переваривают и выташнивают обратно вам в лицо?

Хикс уже начинал злиться. У этой девчонки совершенно невозможный характер.

— Я уверен, что мистер Амиль в состоянии изложить нам, каким образом мертвый ребенок оказался забрызган его спермой, — процедил он. — Однако я надеюсь, что у него хватит мозгов сказать: «Мистер Хикс! Вы — гений! Вы обо всем догадались сами! Да, в ту ночь Касси собственной ручкой меня отмассировала!» И он сделает это, потому что такому объяснению вполне могут поверить присяжные!

— А может, ему следует просто рассказать правду? — возразила Делани.

— Черт-те что… Вы вообще меня не слушали, я не пойму?! У меня нет времени возиться с вашей наивностью. Если вам нужна правда, идите и запишитесь в местный клуб баптистов. Но если хотите добиться наилучшей сделки для нашего клиента, то хватит витать в облаках. На кону стоит судьба этого человека, и ему надо четко усвоить, что в суде не бывает утешительных призов. Или ты выигрываешь, или навсегда отправляешься в тюрьму.

Хикс в упор посмотрел на Амиля.

— Очевидно, мы с мисс Делани занимаем разные позиции в отношении твоей защиты, — сказал он. — Ты клиент, и тебе решать, кого оставить и от кого избавиться. Закон говорит, что в делах об убийстве предпочтительно иметь двух адвокатов. Впрочем, ты можешь справиться и с помощью одного, особенно когда мнения защитников расходятся.

Амиль посмотрел на Делани, затем вновь перевел взгляд на Хикса.

— Я хочу поговорить с каждым с глазу на глаз, — наконец сказал он. — Сначала с ней, потом с вами.

Хикс направился к выходу, однако у самой двери остановился.

— Только не забудьте, мисс Делани: все, что он расскажет, охраняется законом о конфиденциальности отношений клиент — адвокат. Даже после того, как он вас уволит.

Оставшись наедине с Патти, Амиль спросил:

— Вы считаете, я виновен?

— Мистер Амиль, — ответила она, — мое мнение роли не играет. Моя задача состоит в том, чтобы защищать вас независимо от…

— Чушь собачья! — выкрикнул он, хлопнув по столу раскрытой ладонью. — Мне надо знать! Если я скажу, что невиновен, вы поверите или нет?!

Амиль еще раз ударил по столу.

— Черт бы вас побрал! Утром вы пришли сюда и заявили: «Доверься мне! Делай, как я тебе говорю». Вы хотели, чтобы я с ходу вам поверил, и вдруг обиделись, когда я спросил, кто вам платит. Почему? Да потому что считаете себя честным человеком. Мои подозрения вас, видите ли, оскорбляют! Что же вы со мной обращаетесь по-другому?

— Боюсь, вы до сих пор не поняли, как работает наша судебная система, — вздохнула она. — Чтобы представлять интересы клиента, мне не нужно верить в его — вашу! — невиновность. Моя задача — разобрать по косточкам материалы прокураторы, убедиться, что они свою работу выполняют точно и правильно. Если они не смогут продемонстрировать вашу виновность, то мы выиграем.

— О нет, мисс Делани. Я боюсь, что это вы мало что понимаете, — напористо возразил Амиль. — Вам в колледже навесили лапши, а теперь вы за ней прячетесь, чтобы по ночам спалось лучше. Это просто лазейка, которая позволяет избежать личной ответственности, которая дает возможность представлять в суде самых гнусных подлецов в мире… А если благодаря вашей помощи от наказания сумеет уйти насильник… Что ж, вы всегда сможете утешиться, заявив, что виноват прокурор. Это он ошибся, не сумел собрать достаточно доказательств. Хотя правда в том, что виноваты вы. Вы лично. И то, чем вы занимаетесь, называется — самообман.

Делани уже была готова ответить, но молодой человек остановил ее, приподняв ладонь.

— Позвольте мне закончить. Я знаю, что вам пришло в голову, когда вы увидели меня в первый раз. Вы подумали: «Этот ниггер изнасиловал маленькую белую девочку. ДНК тому доказательство».

— Секундочку, — сказала она. — Я не расистка. И то, что вы негр, никакого значения не имеет.

— Не имеет?! Да вы ослепли, что ли?! Все, что ни делает негр, всегда окрашено в расовый колер! А если вы до сих пор в это не въехали, то в вас и впрямь наивности выше крыши!

— По-вашему, я расистка только потому, что сама белая?

— В точку! Все белые — расисты. Автоматом. Расистом может быть только тот, у кого власть, а вы, белые, сотни лет держите власть. Но я не к этому веду. А веду я к тому, что вы сразу записали меня в виноватые. Ничего-ничего, не стыдитесь. Вон возьмите Хикса. Брат по крови, а туда же. Тоже считает меня виновным. Вот почему он состряпал свою дерьмово-спермовую теорию. Слыхали? Она меня «отмассировала»! Он решил, что в состоянии придумать лучшее алиби, чем я сам. И вот почему я хочу добиться от вас ответа. Если я заявлю, что невиновен, вы мне поверите? Кстати, защита по идее должна быть на стороне клиента. А теперь смотрите: если оба мои адвоката — один белый, другой черный — автоматически решат, что я виновен, то сколько у меня останется шансов?

Делани не знала, как ответить.

— Знаете, — осторожно заговорила она, — независимо от того, что думает мистер Хикс, вам все равно нужен защитник. И я полагаю, что мы оба с ним профессионалы в достаточной степени, чтобы оставить личные чувства за кадром.

Амиль тяжело вздохнул и сложил руки на груди.

— Мисс Делани, мне не нужен бесчувственный и бездушный адвокат. Мне нужен адвокат, который верит в мою невиновность. Хотя нет… Дайте-ка я получше скажу. Мне нужен адвокат, который знает, что я невиновен. Присяжные проделают именно то, что сделали и вы этим утром. Они войдут в судебный зал, увидят мою черную физиономию, услышат про ДНК и влепят пожизненное. Ведь ко мне нет доверия. Копы утверждают, что это моих рук дело, — и им все верят. Вот почему мне нужен человек, который ничем не отличается от присяжных, который мог бы быть одним из них. Мне нужно, чтобы этот человек встал рядом со мной, ткнул пальцем прямо мне в лицо и заявил: «Он не виновен! Полиция ошиблась! Я знаю, что его подставили!»

— И вы хотите, чтобы этим человеком стала я? Почему не мистер Хикс?

— Присяжные увидят в нем именно то, что он собой представляет: чернокожий госзащитник, вынужденный возиться с нищими ниггерами, на которых всем наплевать. А когда они посмотрят на вас, то подумают: «Надо же! Дамочка из Шарлоттсвиля! Белая. Чья-то дочь, так же как и Касси. Может, у нее тоже есть дочь». И потом они скажут себе: «Она верит в его невиновность. Из-за него рискует своей шеей». Вот моя единственная надежда. Вы должны верить мне, если собираетесь меня защищать!

Он помолчал, собираясь с мыслями.

— Мисс Делани. Вы ведь именно поэтому стали адвокатом. Я невиновен. Я не убивал Касси Арнольд.

Амиль вытянул руку вперед.

— В самый последний раз я спрашиваю: вы мне верите?

Пришла пора давать ответ. Делани посмотрела ему в глаза, потом на длинные, худые пальцы его черной ладони. Перегнулась через стол и пожала руку.

— Я буду верить вам, Лестер, пока вы не дадите мне повод думать иначе.

— Взаимно, — кивнул он. — Что ж, давайте начнем с того, что дадим пинка Хиксу, а потом я расскажу все, что знаю.

7

Труп Касси нашли в понедельник. Лестера Амиля задержали в тот же день. В пятницу судья Гатлин подтвердил обоснованность ареста. Окружной прокурор Джейкоб Уиллер представил проект обвинения Большому жюри в следующий понедельник, ровно через неделю после убийства. После обеда мисс Алиса позвонила Делани и сообщила, что на утро вторника судья Спенсер запланировал слушание, чтобы рассмотреть обвинительное заключение и назначить дату основного процесса.

Лестера Амиля и впрямь собирались на полных парах прокатить на судебном экспрессе.

Сквозь щелку приоткрытой двери Эван Спенсер заглянул в зал заседаний альбемарльского Дворца правосудия. На утреннем слушании негде будет яблоку упасть. Из числа знакомых лиц он первым заметил Уолтера Корна, толстенького репортера «Шарлоттсвильских курантов», сидевшего в первом ряду. За день до этого Спенсер случайно подслушал, как Корн интересовался у мисс Алисы насчет рассадки зрителей.

— Я решила провести лотерею, — ответила ему мисс Алиса. — Каждый желающий — кроме пострадавшей семьи, естественно, — получит по номеру. Я буду вытаскивать номерки из шапки, пока зал не заполнится.

— Как так? — опешил Корн. — Я же местный журналист! Город рассчитывает на меня! Я буду ушами и глазами наших жителей!

— Мистер Корн, — сказала мисс Алиса, явно наслаждаясь своей властью. — Я хорошо знаю, какой вы важный человек. Вот, к примеру, не далее как позавчера мы на заседании Исторического общества обсуждали, как было бы чудесно, если бы вы вдруг начали освещать наши встречи и в своих статьях рассказывать о нашей деятельности.

Корн тут же поставил нос по ветру.

— Заверяю вас, — прижал он руку к груди, — приду! Прямо на следующее заседание и приду!

Заручившись этим обещанием, мисс Алиса провела журналиста в зал заседаний еще до начала лотереи.

Спенсер не очень-то жаловал Корна. Тот постоянно выглядел помятым и вечно жаловался на свой, как он выражался, «нервный животик». Непрерывно сосал антацидные таблетки и ходил с зубочисткой, торчащей из уголка рта. Молодых и амбициозных репортеров, всеми силами желавших пробиться в крупную городскую газету, еще можно обвинять в пристрастии к преувеличениям и гиперболам, поскольку они питали надежду выделиться своим наивным сенсационализмом. Но газетчик типа Корна, то есть мужчина средних лет, который понимал, что шанс прославиться давно уже миновал, сознательно перебарщивал в репортажах исключительно из личных симпатий или антипатий, а вовсе не ради карьерного роста. В глазах Спенсера он был куда более опасен, нежели целая стая известных репортеров, слетевшихся со всей страны.

Прямоугольник альбемарльского судебного зала делился барьером высотой в рост пятилетнего ребенка. Одну половину занимали деревянные скамьи для зрителей — общим числом тринадцать рядов с центральным проходом, как в церкви. Если точнее, как на венчании, где родственники жениха сидят по одну руку, а родственники невесты — по другую. Так и здесь: сторонники подсудимого обычно тяготели к левой стороне, в то время как их противники выбирали себе сторону правую, то есть поближе к прокурору.

Вторая половина зала была отведена судье Спенсеру, мисс Алисе, официальному судебному репортеру, присяжным, адвокатам и собственно подсудимому. Увидев Делани, Спенсер отметил, что она надела узкую черную юбку и ярко-голубую кофточку с короткими рукавами и пушистым белым воротником, чуть ли не из птичьих перьев. Профессиональным это одеяние при всем желании не назовешь, однако сегодня зал не обращал внимания на ее эксцентричный наряд. Все глаза были устремлены на Франка и Максин Арнольдов, которые в сопровождении почетного полицейского эскорта вошли в зал буквально за пару минут до начала слушаний. Супружеская чета села позади прокурорского стола. Франк невидящим взглядом уставился перед собой. Одет он был в итальянский костюм из серого шелка, при белой накрахмаленной сорочке с серебристым галстуком. Максин сидела справа от него в простеньком черном платье. Свои светлые волосы она стянула в безжалостный, тугой узел на затылке. Набухшие веки, красные, заплаканные глаза.

Тейлор Колдуэлл еще не прибыл, однако Джейкоб Уиллер уже нервно раскачивался в своем кресле за прокурорским столом. В метре за его спиной как раз и сидела семья Арнольдов. Пятнадцать пустых еще стульев линейкой стояли справа от Уиллера. Они предназначались для двенадцати присяжных и трех их заместителей. Кроме того, с правой стороны зала, неподалеку от судейской кафедры, располагалось и место для свидетелей, чтобы присяжные могли отчетливо видеть их лица во время допроса. Пространство между столами защиты и обвинения занимал деревянный подиум. Именно отсюда стороны должны опрашивать свидетелей и обращаться к суду или присяжным.

Уиллер поминутно оглядывался на входную дверь. На нем был повязан золотистый галстук с каким-то пятном, подозрительно напоминавшим след от соуса. За минуту до начала явился и сам Колдуэлл. Он торопливо пересек центральный проход и скользнул в кресло по соседству с Уиллером.

Делани недоуменно заморгала. С какой стати генпрокурор штата сидит за столом обвинения?

Сейчас, когда действующие лица собрались, величественно вошла мисс Алиса и гордо возвестила, что судебное заседание шестнадцатого округа штата Виргиния объявляется открытым. Председательствует досточтимый Эван Спенсер. В зале появился судья, и все покорно встали. Затем мисс Алиса позаботилась о кое-каких формальностях, и, наконец, пара конвоиров ввела Лестера Амиля. На спине его оранжевого комбинезона черной краской было проштамповано: «ТЮРЬМА АО». В смысле «Альбемарльского округа». Спенсера поразила разница с тем Лестером, который пел свою дерзкую хип-хоповую песенку на вечеринке у Арнольдов. Неделю назад молодой человек словно сошел с бунтарской прокламации, воплощавшей страхи белой Америки: «ниггер, которому неймется». Сейчас же он смотрелся просто перепуганным пареньком. Его запястья стягивали наручники, а между щиколотками бряцала цепь. Едва он увидел Арнольдов, как тут же выпалил: «Я ничего ей не делал!» Впрочем, Максин сразу отвернулась, а ее муж зло сузил глаза.

Спенсер спросил, готовы ли стороны к процессу. Делани встала и поднялась на подиум.

— Ваша честь! Я бы хотела просить суд, чтобы впредь моего подзащитного доставляли в зал без наручников и цепей и чтобы ему разрешили носить костюм, не располагающий присяжных к предубежденности вследствие его внешнего вида.

— Обвинение не возражает, чтобы подсудимому предоставили приличествующую оказии одежду, — заявил Тейлор Колдуэлл, в свою очередь ступая на подиум. — Более того, мы высоко ценим неугасимый энтузиазм и заинтересованность мисс Делани в том, чтобы все ее клиенты были нарядно одеты.

Среди публики раздались смешки: многие отлично поняли намек Колдуэлла на бывшего подопечного Делани, который пришел в суд в украденных вещах.

— Однако, — продолжал Колдуэлл, — мы категорически возражаем против снятия индивидуальных ограничителей с подзащитного, поскольку опасаемся за безопасность присутствующих.

— Прошу прощения! — воскликнула Делани. — Я не совсем понимаю, что уважаемый генеральный прокурор делает на нашем заседании. Мы рассматриваем дело об убийстве в рамках окружного суда. При чем здесь прокуратура штата?

А! Вот он, тот самый момент, к которому столь мастерски подвел Колдуэлл. Он с наслаждением объявил — голосом достаточно громким, чтобы его мог слышать любой репортер в зале, — что он участвует в разбирательстве против Лестера Амиля на основании Уголовно-процессуального кодекса Виргинии, чему смотри пункт 2.2–511.

— Я не считаю, что статутное положение дает вам право вмешиваться в дела окружных судов! — тем не менее уперлась Делани.

Колдуэлл неторопливо вернулся к прокурорскому столу и взял в руку черный томик виргинского УПК. Он картинно перелистнул несколько страниц и сказал:

— Позвольте мне сослаться на текст Исключения за номером шесть к статье два-два-пять-одиннадцать. Оно дает право прокурору штата выступать в качестве государственного обвинителя. Цитирую: «по уголовным делам, связанным с детской порнографией и иными откровенно сексуальными видеоматериалами с участием несовершеннолетних».

Колдуэлл гулко захлопнул томик.

— Помимо тяжких преступлений, как то: похищение и сексуальное насилие, — продолжил он, — Виргинское Содружество, согласно постановлению Большого жюри, сейчас обвиняет подсудимого в нарушении закона о детской порнографии. Это новое обвинение было выдвинуто вследствие обнаружения непристойного графического материала в персональном компьютере подсудимого. Таким образом, условия Исключения номер шесть соблюдены полностью.

Такой поворот событий застал Делани врасплох.

— Ва… ваша честь, — запинаясь сказала она, даже не зная, за что зацепиться, — я глубоко возмущена тем фактом, что никто от мистера Уиллера или генеральной прокуратуры не удосужился предупредить моего подзащитного о новом обвинении!

— Извините, — вставил тут же Колдуэлл, — закон не обязывает нас заранее предупреждать преступников об их арестах или выдвигаемых обвинениях.

Вновь смешки в аудитории.

— Мисс Делани, — сказал Спенсер, — мне известны положения закона, и я считаю, что генеральный прокурор штата вправе вмешиваться в это дело. Соответственно суд разрешает ему выступать в качестве главного обвинителя.

— Благодарю вас, ваша честь, — кивнул Колдуэлл еще до того, как Делани успела раскрыть рот. — Имеется, впрочем, еще один вопрос, который я хотел бы сейчас поднять. Виргинское Содружество в рамках сегодняшнего обвинения также приняло решение переквалифицировать характер преступления. С данного момента вследствие тяжкого характера содеянного Лестер Амиль обвиняется в убийстве, караемом смертной казнью. Да, я буду настаивать на высшей мере.

— Что?! — Делани показалось, что она ослышалась.

Впрочем, ее голос потерялся в громе аплодисментов. Некоторые зрители вскочили на ноги, бурно выражая одобрение.

Спенсер ударил молотком по столу.

— Я не допущу выкриков из зала, — пригрозил судья. — Заседание превращается в эмоционально окрашенное шоу. Еще одно нарушение порядка, и я прикажу очистить помещение.

— Ушам своим не верю, — пробормотала Делани.

— Прошу также занести в протокол, — тем временем продолжал Колдуэлл, — что здесь я нахожусь по приглашению окружного прокурора Джейкоба Уиллера. Он специально обратился ко мне за помощью в этом деле, так как оно влечет за собой смертную казнь.

— Да-да, правильно, все верно, — закивал Уиллер, подскакивая в кресле.

Амиль перегнулся через стол и тронул Делани за руку.

— Они собрались меня убить? Он это сказал?

— Да, — прошептала она, затем повернулась лицом к Спенсеру: — Ваша честь, я не считаю, что в данном деле соблюдены все условия, отвечающие требованиям смертной казни.

Колдуэлл нетерпеливо отмахнулся.

— Во-первых, требовать или не требовать высшую меру — прерогатива государственного обвинителя, а не подсудимого, — заявил он. — А во-вторых, закон гласит, что смертная казнь уместна, когда — я цитирую — «преступление носит крайне тяжкий характер, отличаясь особой жестокостью и бесчеловечностью, что повлекло за собой особо мучительные физические и душевные страдания жертвы». Так вот я считаю, что похищение, сексуальные истязания и последующее удушение несчастной одиннадцатилетней девочки полностью отвечают указанным критериям.

Максин Арнольд разрыдалась.

— Мисс Делани, — сказал Спенсер, — вы, конечно, имеете право подать протест, однако я могу вам сказать прямо сейчас, что поддержу генерального прокурора.

Затем, посмотрев на лежащий перед ним календарь, он добавил:

— Я хотел бы начать основной процесс через девять недель. Далее, поскольку теперь речь идет уже о смертной казни, подсудимый должен быть представлен в суде двумя адвокатами. Мне казалось, что судья Гатлин уже выделил кого-то из числа государственных защитников вам в помощь, мисс Делани.

— Мы разошлись с ним во мнениях!

— Что ж, коль у нас такая ситуация, я сам просмотрю перечень местных адвокатов, обладающих необходимой квалификацией, и не позднее пяти вечера назначу одного из них.

Внутри Делани все кипело, но она сумела-таки придержать язык.

— Ваша честь, — попробовала она договориться, — девять недель не вполне достаточный срок, чтобы подготовить адекватную защиту.

— А вы постарайтесь, — ответил Спенсер. — От себя я рекомендовал бы обратиться в юридические колледжи Виргинии и попросить их о помощи. Насколько мне известно, в ряде случаев целые студенческие группы работали под руководством защитников на процессах с высшей мерой.

— А что с материалами? — спросила она. — Мистер Уиллер обещал мне, что предоставит доступ к делу.

— Ваша честь, — тут же вмешался Колдуэлл, — защита получит ровно столько, сколько ей отведено по закону: протоколы полицейских допросов подсудимого и все доказательства его невиновности, которые были нами обнаружены. Однако я не собираюсь давать мисс Делани возможность бесцеремонно рыться в наших документах. С этого момента дело веду я, и оно будет закрыто для защиты.

— Да, но ведь мистер Уиллер обещал! — возмутилась Делани.

— Дело веду я, — еще раз подчеркнул Колдуэлл.

Делани оглянулась на Спенсера, ища поддержки. Судья не проронил ни слова.

(Он должен был знать об этих сиюминутных изменениях, — пришло ей в голову. — Без поддержки судьи Колдуэлл ни за что бы не рискнул быть осмеянным.)

— Если нет дополнений, — сказал Спенсер, — я объявляю перерыв.

— Ваша честь, — обратилась к нему Делани, — вы так и не ответили на мою просьбу. Я ходатайствовала, чтобы моего подзащитного больше не приводили в суд в кандалах.

Спенсер вопросительно взглянул на Колдуэлла.

— А какое у вас мнение, господин генеральный прокурор?

— Я уже заявлял, что подсудимый опасен и являет собой угрозу для здоровья и жизни присутствующих, — ответил тот. — Кроме того, всегда остается риск побега.

— Если мистер Колдуэлл боится, у нас тут полно полиции, — сказала Делани.

— Советник, здесь не место для упражнений в остроумии, — досадливо поморщился Спенсер. Затем, обратив лицо к судебному распорядителю, приказал: — Впредь, когда подсудимый окажется за столом защиты, снимайте с него наручники и так далее. С другой стороны, попрошу усилить охрану зала.

(Крошки кидает, — подумала Делани.)

— Ваша честь, еще одно, — сказала она. — Вы уже несколько раз назвали мистера Колдуэлла «генеральным прокурором». Упоминание столь высокопоставленной должности во время процесса отрицательно скажется на непредвзятости присяжных.

— И как прикажете его именовать?

— О, я готова предложить целый список подходящих эпитетов, — быстро отреагировала Делани, — хотя большинство из них не могут быть произнесены на публике.

Кое-кто из зрителей одобрительно хмыкнул.

— Мисс Делани, здесь вам не комедийное шоу и не костюмированный бал, — нахмурился Спенсер. — Попрошу вести себя соответственно.

Заметив пятна гневного румянца у нее на щеках, он добавил:

— Впрочем, ваше замечание обоснованно. С этого момента я буду называть его просто «мистер Колдуэлл» или же пользоваться термином «советник».

(Сукин ты сын… — подумала она.)

Следующие несколько минут Спенсер потратил на формальные процедуры, после чего распорядился увести Амиля через боковой выход.

Как только сам судья покинул зал, репортеры жужжащим роем окружили Колдуэлла и Арнольдов. Делани тем временем успела собрать бумаги, застегнула портфель и уже пробиралась через бурлящее людское море. Однако ей не дали так просто смыться, и вскоре она обнаружила себя лицом к лицу с Франком и Максин. Сделав свое дело, толпа притихла.

— Как вы смеете защищать эту тварь?! — взвизгнула Максин.

Делани немедленно врезала кому-то локтем в бок и бросилась к выходу через образовавшуюся брешь. На улице, когда она чуть ли не бегом пересекала газон у Дворца правосудия, ее подловил Уолтер Корн.

— Жуткое дело, а? — сказал он. Делани даже не повернула лица. — Ваши комментарии?

По-прежнему ноль внимания.

— Эй! Алле! — не отставал Корн. — Комментарии! Что вы думаете про вмешательство Колдуэлла? Он ведь к высшей мере подводит? Как насчет отпущенных девяти недель?

Делани замерла.

— Вам комментариев захотелось?

Она уже чувствовала, как в ней закипает ирландская кровь.

— Что ж, пожалуйста. Хотелось бы знать, отчего дата процесса назначена так рано. Судья заинтересован в скорейшем торжестве справедливости? А может, просто подыгрывает своему дружку Колдуэллу, который в это время будет избираться на пост губернатора!

Торопливо семеня прочь, Делани с ужасом думала: Черт! Черт!! Черт!!! Что я натворила? На судью-mo зачем нападать?!

Вернувшись в кабинет, Спенсер вдруг вспомнил про посылку от Патрика Макферсона. В последний раз, когда он видел камень, тот ударил его током. Спенсера выписали из больницы на прошлых выходных, и сразу по возвращении в офис — то есть в понедельник — Эван принялся за поиски. Помнится, он даже вставал на четвереньки, заглядывал под стол и диван, подозревая, что кругляш туда закатился, когда Спенсер потерял сознание. В конце концов он решил, что камень прихватил кто-то из санитаров.

В дверь постучали.

— Тут к вам один адвокат пришел, некто Чарлз Макдоналд, — сообщила мисс Алиса, просовывая голову в дверь. — Говорит, что готов добровольно помогать Лестеру Амилю.

Секунду спустя в кабинет вошел седовласый мужчина лет под семьдесят и сразу протянул судье руку. Спенсер обратил внимание, что часы у него на правом запястье, а вовсе не на левом, как обычно. «Ролекс» белого золота. Модель под названием «устрица». Дорогая вещица.

— Спасибо, что согласились принять, — сказал Макдоналд. — Я живу в Шарлоттсвиле уже года четыре, переехав из Фэйрфакса. Это возле Вашингтона. У меня там была своя юридическая практика. С женой мы познакомились здесь, в университете, еще в пятидесятом, и с тех пор всегда мечтали вернуться после ухода на пенсию. Но вот уже год, как она умерла, и, если честно, я себе места не нахожу, как-то даже немножко спятил. Мне бы хотелось выступить вторым советником защиты на процессе Амиля.

Спенсер секунд пять молча поморгал, а затем осторожно спросил:

— Каким опытом вы обладаете?

— Судья, — ответил Макдоналд, — я не из тех дурачков, кто ищет себе газетной славы. — Из внутреннего кармашка спортивного пиджака он извлек вчетверо сложенный машинописный лист. — Вот моя автобиография и список лиц, которые могли бы дать рекомендацию. Впрочем, давайте-ка я сам изложу краткую версию. Итак, сразу после колледжа меня зачислили в штат полицейского управления округа Колумбия — еще в ту пору, когда мало кто из сотрудников имел диплом о высшем образовании. В большинстве колледжей даже не преподавали уголовное судопроизводство. Я трудился, шло повышение в должности, и в конечном итоге меня назначили следователем в отдел убийств. Там я провел десять лет, отработав в общей сложности семьсот дел. В возрасте пятидесяти пяти лет меня уволили на пенсию, как того требует закон. В связи с вредными условиями на производстве. И тогда я поступил на юридический факультет в Джорджтауне, где в качестве специализации выбрал особо тяжкие преступления, влекущие за собой высшую меру. К тому времени на дворе стоял восемьдесят второй год, Виргиния вновь ввела у себя смертную казнь, так что было из чего выбирать. Брал я только те дела, которые давали основание верить в невиновность подсудимого. Пенсия у меня неплохая, так что мы с женой вполне могли прожить даже с длительными перерывами в заказах.

— И сколько зака… смертных дел вы провели?

— Пятнадцать, — ответил Макдоналд. — Пять оправдательных и по шести срезали срок.

— А еще четыре?

— Двое пока сидят, остальные лежат. Кстати, опережая ваш вопрос: в обоих случаях я присутствовал при казни. Каждый выбрал летальную инъекцию… Да, я до сих пор уверен в их невиновности.

— Почему вас заинтересовал случай Лестера Амиля? Он тоже, по-вашему, невиновен?

— Как и всех остальных, меня поначалу поразило сходство с делом об убийстве Джонбенет Рэмзи, — ответил Макдоналд. — Однако, как ни странно, прийти к вам меня заставил газетный снимок этого парнишки. Скажите, вы верите в оккультизм? Шестое чувство, всякое такое?

— Нет, — твердо заявил Спенсер. — Я не верю в сверхъестественное!

— Знаете, — продолжал Макдоналд, — когда работаешь следователем, у тебя вырабатывается навык «читать» людей. Ты наблюдаешь, как они двигаются, что делают, как ведут себя, смотришь им в лица… Как говорят поэты, «глаза — зеркало души».

— Вы заглянули в глаза Амиля и увидели там невиновного человека?

— Вряд ли он убийца и уж тем более похититель, насильник и душитель одиннадцатилетней девочки. Этого в его лице я не вижу. Чтобы убить ребенка, надо обладать особой злостью…

Они проговорили еще минут двадцать, и Спенсер обнаружил, что Макдоналд ему симпатичен. Четко выражает свои мысли, явно умен, держит себя свободно.

— Мне еще потребуется изучить вашу биографию и перепроверить рекомендации, — сказал Спенсер, — однако, судя по вашему опыту работы, вы вполне можете проявить себя как наиболее квалифицированный специалист по делам с высшей мерой в нашем округе. Во всяком случае, на данный момент. О своем решении я сообщу.

Из суда Чарлз Макдоналд поехал сразу к Патти Делани, точнее, в ее офис, который он обнаружил на крошечной торговой улочке, по соседству с химчисткой, китайским рестораном (торговавшим навынос), аптекой с витаминным уклоном и булочной, где продавали рогалики. Представившись, он сообщил Делани, что полчаса назад предложил свои услуги в качестве ее коллеги.

— Я хочу помочь. Даже если Спенсер меня не назначит, вы все равно можете рассчитывать на мой следственный опыт. Как я уже говорил судье, я нюхом чую, что мальчишка невиновен.

Макдоналд завоевал расположение Делани точно так же, как и в кабинете Спенсера. Ей понравился его спокойный, неторопливый стиль. Понравилась его уверенность. По ходу разговора он поинтересовался:

— Вы из ирландцев?

— Рыжие волосы никуда не спрячешь, верно? — улыбнулась она. — А вы?

— Из-за моей фамилии все думают, что да, хотя наши предки из Шотландии. Вот жена моя — тут, конечно, вопросов нет. Зеленоглазая красавица с Изумрудного острова. И волосы у нее были рыжие, прямо как у вас. Я сделал ей предложение еще при первой встрече, но она предпочла поиграть в кошки-мышки и не давала согласия аж… до второго свидания!

Делани рассмеялась.

— Сорок четыре года вместе, до самого ее последнего дня. Я не мог бы пожелать себе лучшего друга и лучшей любви, даже если бы захотел. Дня не проходит, чтобы я не вспомнил о ней минимум тысячу раз.

— А дети?

— Дочь. Была. Уже много лет прошло. Автомобильная катастрофа. Так что теперь я один сижу в своем большом и пустом доме… Хотя нет, постойте. Еще есть приблудный кот, именуемый Ромео. Появился как-то днем и, знаете, решил остаться.

Пока они беседовали, позвонила мисс Алиса: судья Спенсер утвердил Макдоналда в качестве второго советника защиты.

— Теперь мы всамделишная команда! — весело объявила Делани, положив трубку.

Партнеры обменялись крепким рукопожатием.

— Итак, приступим, — сказал он. — Что у нас есть из материалов прокуратуры?

— Почти ничего. Нашего клиента дважды допросили в управлении шерифа, и оба раза он отрицал свое участие в убийстве.

— Хорошо, — кивнул Макдоналд. — А как насчет обвинения в детской порнографии, которое нам предъявили? Неожиданно, правда?

— Не то слово. Уж не дело ли это рук Тейлора Колдуэлла как повод вмешаться? Здесь нам придется поговорить с клиентом.

В тюрьму они отправились вместе, причем на «акуре» Макдоналда. Поездка прошла в обсуждении стратегии и тактики.

— Судя по моему опыту, — сказал Макдоналд, — на «убийственных» процессах есть только пять теоретически возможных путей защиты. Во-первых, полное отрицание самого убийства. Например, можно заявить, что жертва покончила с собой. Понятное дело, здесь это не подходит. Далее, вечно популярное алиби: дескать, да, я убил, но он сам меня так просил, так умолял, в ногах валялся… Опять-таки не годится. Постепенно получает распространение и третья защита, особенно в последнее время. Эту тактику я именую «сил-моих-нету-изверг-проклятый». Применяется многострадальными женами, иногда отпрысками в неблагополучных семьях. Четвертая стратегия — так называемый тормоз. Подается так много петиций, прошений, ходатайств и протестов, что основной судебный процесс постоянно затягивается, откладывается, и прокуратура в конечном итоге выбрасывает на ринг полотенце и договаривается о сделке. Что же касается последнего, пятого вида, то именно он и используется наиболее часто: полиция-де ошиблась, не того взяли. Полагаю, наш парнишка намерен держаться именно этой линии. Пусть даже на убитой девочке нашли его сперму.

Когда машина уже подъезжала к тюрьме, Делани сказала:

— Я очень рада, что мы будем работать вместе, тем более что вы — бывший следователь по особо тяжким. Совсем не хочется напортачить, а на сегодняшнем слушании возникло ощущение, что мне это дело не вытянуть.

Он отечески похлопал ее по руке.

— Вас просто застали врасплох, моя радость. Судья, Колдуэлл, Уиллер… Это их такая партизанская тактика. Но ничего. Вот вам совет: следуйте своим инстинктам. Я лично бо-ольшой сторонник интуиции…

У Амиля Макдоналд вызвал подозрения.

— Нет уж, — заявил он, — мне надобен адвокат-негр. Вы не обижайтесь, но тогда у меня будет один черный и один белый защитник. Если и вправду можно взять двух, то я бы прикрыл все свои тылы.

— Это понятно, — согласился Макдоналд, — однако есть несколько причин, почему вам лучше иметь меня рядом. Если вас осудят, то будет запущен апелляционный процесс. Стало быть, уже сейчас следует закладывать пути к успеху. Значит, в дело нам надо вложить как можно больше ходатайств и протестов, чтобы опытный адвокат смог работать под разными углами. Отсутствие защитника-негра может впоследствии обернуться для вас плюсом. В общем, на вашем месте я бы припас такой козырь себе в кармашек.

Пока Амиль обдумывал сказанное, Макдоналд предложил еще одну «морковку»:

— Я лично провел массу «смертных» дел, зато мисс Делани ни разу не приходилось вести подобный процесс в Виргинии. Предлагаю все разговоры в зале суда оставить на ее усмотрение. Я буду держаться в тени. Опять-таки, если мы проиграем процесс, вы сможете заявить, что мисс Делани не обладает опытом, а я… я просто старый дурень, который палец о палец не ударил.

Макдоналд взглянул на Делани.

— Извините, конечно, — добавил он, — но когда на кон поставлена жизнь, любой апелляционный адвокат склонен утверждать, что осужденного с самого начала плохо защищали. Что поделать, такова наша работа…

— Ничего, я понимаю, — ответила она.

Мало-помалу Амиль начал оттаивать.

— Расскажите, что же случилось в то воскресенье? — предложил Макдоналд.

— Утром мистер Арнольд решил, что мы все отправимся кататься на воздушном шаре. На это убили почти весь день. Когда вернулись домой, то поужинали пиццей. Я ушел примерно в девять и на машине добрался до одной подружки, чтобы там скоротать вечерок. Нас было человек шестьдесят. Просто сидели, балдели, пили пиво, курили травку… И там она познакомила меня с одним парнем. Все его звали Гат, настоящего имени я не знаю. Ну вот, мы с ним поболтали, он послушал кое-какие мои песни, сказал даже, что поможет записать альбом… Часа в два ночи он ушел, а я… врать не буду, я просто того… отпал, короче.

— В смысле?

— Ну, пиво, травка… Понимаете, во-первых, я сильно возбудился от его обещаний, а во-вторых, меня уже давно достало все это гов… прошу прощения, сэр… вся эта фигня у Арнольдов. Я, короче, надрался по брови, завалился спать и в дом той ночью не возвращался. Вот. На следующий день, где-то к полудню, этой моей подружке позвонил Гат, сказал, что забыл у нее свою сумку. И попросил меня заодно захватить ее с собой в Вашингтон, потому как он уже успел договориться со студией. У него там друг заправляет. Он, короче, сказал, чтобы я валил прямиком на автовокзал, к автобусу. А там как снег на голову копы. Я говорю, не поверите: я даже не знал про убийство Касси, пока они сами мне не сказали.

— Вас хорошо запомнили на том вечере? Все время были с ними?

— И да, и нет. Народ, конечно, видел, как я заторчал и отпал, но часа в три ночи я встал, потому что там один чувак блеванул на всю комнату, такая вонь… Я пошел на веранду, лег на скамейку и проспал до полудня. А там уже заявилась подружка, сказала, что Гат на проводе и что он зовет меня в Вашингтон.

— Получается, никто не может подтвердить, что вы неотлучно находились в доме?

— Получается… И потом, я даже не уверен, захотят ли они вообще выступать в суде. Все-таки «химии» немало употребили…

— Одна из первейших задач — найти этого Гата, — сказал Макдоналд. — У меня есть кому позвонить в округ Колумбия… Ну хорошо. Вы сообщили Арнольдам, что собираетесь уехать на автобусе в Вашингтон?

— Нет, — ответил Амиль, нервно взглянув на Делани.

— Ничего-ничего, расскажите, — посоветовала она. — Расскажите, почему вам не хотелось возвращаться к ним в дом.

— Макси, в смысле миссис Арнольд… В общем, у нас с ней… короче, вы понимаете… типа завязалось кое-что…

— Вам надо говорить точно и конкретно, — сказала Делани. — Начните с самого начала. Так будет легче.

— О’кей. Как-то раз я загорал у них в бассейне, еще в Калифорнии, и она попросила меня натереть ей спину лосьоном. Расстегнула лифчик… дальше — больше… и поехало-покатилось. Глупо, конечно, да разве ж меня глупостью остановишь?

— У вас был секс?

— Да.

— Только один раз? Или больше?

— Много больше. Поначалу-то мы осторожничали. Скажем, она дождется, пока мистер Арнольд не уедет куда-то в командировку, а потом шмыг ко мне в комнату, но не раньше, чем заснет Касси. Если по правде, я в нее просто по уши втюрился, а она твердила, что тоже меня любит. Вот. И даже обсуждали ее развод. Я ей говорю: «Глупая ты, у меня денег нет!» А она отвечает, в Калифорнии, мол, такие законы, что ей при разводе отпадет ровно половина. Он намного старше ее и… как это она выразилась-то?.. не дарит ей счастья в спальне, во! У нее… такой суровый секс-драйв, жуть! Он же был в постели слабоват, да и не без вывертов.

— Другими словами?.. — прищурился Макдоналд.

Амиль взглянул на Делани, и та вновь ободряюще кивнула головой.

— В смысле ей этого хотелось… ну, не знаю, раза четыре в день. В жизни не видал женщин, у которых бы так свербело.

— Да нет же, что там такое про выверты?

— А! Она сказала, что ему нравится, когда его шлепают. В смысле по заду. Помню, я сильно смеялся…

— Она вам ничего не говорила… какие-то намеки, может быть… дескать, он развращает собственную дочь?

— Да вы сдурели, что ли?!

Делани поспешила вмешаться:

— Стоп-стоп-стоп! Расскажите-ка лучше, почему вы не вернулись домой в понедельник, когда нашли тело Касси.

— Мне стало страшно, — медленно произнес Амиль. — Дела как-то странно пошли… Понимаете, у нас с ней секс продолжался уже несколько месяцев, но за столом все сидели как одна идиотская семейка. И я смотрю на нее и думаю: вот пару часов назад мы с ней то еще вытворяли, а он теперь сидит рядом как олух и знать ничего не знает. По крайней мере мне так казалось.

Амиля пробил пот.

— Извините. Говорить об этом… никаких нервов не хватит. Она ведь белая, да еще замужем. А я черный, и живем мы в Виргинии. Тут для меня дело знаете чем попахивает?

— Догадываемся, — кивнул Макдоналд.

— И пару недель назад я сказал «хватит». Пусть она наконец выбирает: я или он? Скандал был страшный. Несколько дней даже не разговаривали, и мистер Арнольд что-то явно заподозрил. Потом пришло время для ихней вечеринки. Мы с Макси держались нормально, но я видел, что Франк оч-чень внимательно за нами наблюдает. Тем утром я слышал, как они лаются, хотя и не знаю почему. Только она сильно на него орала, да и он в долгу не остался. К вечеринке вроде как помирились, а потом началось такое…

— Как прикажете понимать?

— Касси пошла спать, а мы — то есть я и Макси с Франком — сидели в гостиной. Время было часа четыре утра, и мы уже успели прилично задубеть. Вдруг Макси достает косячок и начинает попыхивать. В смысле в открытую. Я-то знал, что она травкой балуется, а мистер Арнольд завелся. И понеслось. Типа как она смеет, да еще на глазах подрастающего поколения, какой ты подаешь пример… В общем, обычные дела. Она, натурально, уперлась вмертвую и вдруг — бац! — передает косячок мне. Я смотрю на Франка и вижу, что он типа уже по-взрослому злой, и тогда я говорю ей «нет» и протягиваю обратно. И вот тут-то ее прорвало. Как она меня начала полоскать… Чем только не обзывала. А потом на него ка-ак поехала…

— Чем она вас обзывала?

— Дешевой дрянью. Орала, дескать, мы только врем, кем-то прикидываемся… Франк так разозлился, что выбежал из комнаты. Я подумал, он теперь спать отправится.

— Он оставил вас наедине? — уточнил Макдоналд.

— Да. И я тоже решил, мол, пойду-ка я спать. А когда встал, Макси мне говорит: «Вжик-Вжик!» Это у меня прозвище такое. Говорит: «Вжик-Вжик, трахни меня! Сил нет, как хочу!» А я сказал, что не буду, потому что у меня от этого одни неприятности. Но у нее просто тормоза отказали. Ясное дело. Обкурилась, опилась… Уцепилась за меня, повалила на диван, потом встала и давай все с себя скидывать. Как в стриптизе, прямо у них в гостиной. И уже голая говорит мне: «Давай-ка, милый, натяни последний разок. И на этом все». Иди, говорит, к мамочке, ты же хочешь беленькой… э-э…

Амиль заморгал и пару раз кашлянул.

— Вот. Знал я, что нельзя, знал, что это дурость. Но разделся. Она помогла. И прямо там, на диване, и… А тут поднял голову и вижу: стоит мистер Арнольд в дверях и глядит, глядит… Молчит, даже не шевелится. Стоит себе и смотрит. Я чуть не помер! У Макси-то глазки были закрыты. Я не знаю, что мне делать, и шепчу ей, мол, за нами Франк наблюдает. А она как не слышит, я даже подумал, что она не поняла. Я опять говорю: «Макси! Франк здесь!» Тут она голову повернула, смотрит — а его уже и след простыл. Я ей: «Что будем делать?» А она говорит: «Ничего». Молчи, говорит, в тряпочку — и все. Я, говорит, сама с ним разберусь… Ну вот, а на следующий день я с ней вообще не разговаривал, а ему старался не попадаться на глаза, потому как думал, что он мне всю ж-ж… это… весь зад, короче, отстрелит. А в воскресенье Макси мне сказала, что летим на воздушном шаре, как одна уродская семейка.

— Постойте-ка… Франк Арнольд не сказал вам ни слова? О том, что видел, ничего не сказал? Про секс с его женой?! — вздернул бровь Макдоналд.

— Вот именно. Ни слова, ни полслова. И я, значит, после полета его и спрашиваю: как бы нам с глазу на глаз переговорить? Вернулись в дом, зашли к нему в кабинет, и тут он выдает, типа как не понимает: «Случилось чего?» Я и говорю, мол, это насчет той ночи. Мне, говорю, уезжать надо, наверное. А он мне: «Не беспокойся, мне лично твоя песня понравилась». Это он про тот вечер, когда я перед гостями-то… А я стою как дурак и нич-чего не понимаю! То ли он надо мной издевается, то ли она, то ли они оба сговорились… А может, думаю, я тогда так надрался, что мне померещилось? Тут Франк кладет руку мне на плечо и говорит: «Все путем. Ты, брат, главное, не парься. Моя хата — твоя хата». Да вы не удивляйтесь, он все время так со мной пытался разговаривать. По-свойски якобы, по-уличному. Ну а вскоре я свалил на ту вечеринку.

— Он так и не сказал, что видел вас во время секса?

— Не сказал. Хотя я-то знал, что надо ноги уносить, пока не случилось чего нехорошего.

— Вы могли бы чем-то подтвердить… доказать, что имели секс с Максин Арнольд? — спросил Макдоналд.

— Доказать? А как же я могу это доказать?

Резко поменяв тему, Макдоналд спросил:

— Каким образом ваша сперма оказалась на пижаме Касси?

Поначалу Амиль не хотел отвечать. Вместо этого он просто опустил лицо и уставился на столешницу. Впервые за все время разговора Макдоналд почувствовал, что парню сильно не по себе. Или ему стыдно, или он что-то утаивает.

— Да я с Макси галоши надевал… в смысле презервативы. Она мне сказала, что муж сделал себе вазэктомию, а потому ей нельзя рисковать. И еще она сказала, что у нее аллергия на каучук и она может пользоваться только… знаете, такие, очень дорогие, из настоящей животной кожи. Или рыбьей?.. В общем, у нее постоянно один был с собой припасен. Потом она заворачивала их в туалетную бумагу и прятала в мусорный пакетик у себя в ванной. Мне она не доверяла это делать — боялась, что я просто все выкину в ведро на кухне, где их может увидеть домработница или сам мистер Арнольд.

— В ту ночь, на диване, вы пользовались презервативом? Когда вас Франк застал?

— Ну так она всегда заставляла их надевать.

— И забрала с собой?

— Ну да. И пошла куда-то к себе. Я потом уехал и не знаю, что она с ним делала.

— То есть вы хотите сказать, что Максин Арнольд выдавила вашу сперму из презерватива и размазала ее по пижаме собственной дочери?

— Э-эх… Ну кто-то же это сделал! Бог мне свидетель, как иначе она могла попасть ей на пижаму?!

Теперь настала очередь Макдоналда задумчиво помолчать.

— Заставить присяжных в это поверить будет чертовски трудно, — наконец пробормотал он и вновь сменил тему: — А что там у вас такое насчет детской порнографии из Интернета?

Амиль вновь устыдился.

— Да дурак я был, говорю же… Сейчас каждый чувак в моем возрасте лазает по порносайтам. Вот и я как-то ночью серфил-серфил, да и попал на одну веб-страничку, с девчонками-то. А меня оттуда — раз! — и автоматом перекинули куда-то еще, на другой сайт, где-то Таиланде, не знаю… И там куча фоток с детьми, все связанные или даже круче. Я в жизни не видал такого… Любопытство разобрало. Вот и скачал себе несколько штучек. Хотел друзьям показать, потому как реально больная вещь. Но я же случайно, по дурости! Клянусь!

— Вы их кому-то разослали?

— Ну-у, паре знакомых чуваков отослал. Так ведь просто ради прикола!

Макдоналд еще часа два мучил Амиля вопросами, но тот ни разу не запутался. Явной лжи тоже выявить не удалось.

Когда они с Делани покинули тюрьму, уже смеркалось. Макдоналд купил ей ужин в китайском ресторанчике по соседству с офисом.

— Если мы хотим, чтобы присяжные поверили в невиновность Амиля, нам придется дать им более вероятного подозреваемого. И здесь у нас серьезное осложнение, потому как поимка настоящего убийцы — не наша прерогатива. С другой стороны, прокуратура обязательно предъявит суду снимки убитой Касси Арнольд, и присяжные не позволят нашему парнишке так просто уйти, если их не убедить, что наказания заслуживает кто-то другой. Такова человеческая природа.

— Мне кажется, это мать Касси, — сказала Делани. — Она и есть наш главный виновник.

— Почему?

— Потому что я ей не верю. Она специально соблазнила Амиля, а потом убила свою дочь. Не знаю отчего, но вся моя интуиция за это.

— Что ж, здесь я и начну копать, — ответил Макдоналд. — Прямо с утра.

8

Раньше Делани и не представляла себе, насколько быстро могут промчаться девять недель. Она попыталась поговорить с Франком и Максин, однако те наотрез отказались. Соседи Арнольдов также захлопнули дверь перед ее носом. Макдоналд, в свою очередь, заехал в офис окружного шерифа, чтобы обсудить дело со следователем Дейлом Стюартом и его коллегами, но все они держали язык за зубами. Что касается Тейлора Колдуэлла, то он выполнил свое обещание и передал два протокола, составленных после ареста Лестера Амиля, хотя ничего нового в них не было. Как ни странно, наилучшим источником информации оказались «Шарлоттсвильские куранты». Местная газета почти ежедневно печатала заметки Уолтера Корна насчет убийства и предстоящего процесса, причем все они основывались на сведениях, непостижимым образом утекавших из прокуратуры. Взять хотя бы вот это:

Еще один пример добытого Корном «эксклюзива»:

Ежедневные атаки в форме газетных заметок заставили Делани обратиться в суд за изменением территориальной подсудности, однако судья Спенсер воспротивился переносу процесса за пределы Шарлоттсвиля. Семь раз Делани подавала различные ходатайства и протесты и семь раз получала отказную резолюцию. Впрочем, за день до начала отбора присяжных удача наконец-то улыбнулась Делани и ее партнеру. Он узнал, что у Максин Арнольд есть младшая сестра по имени Кэрол Уэбис, причем они давно в ссоре. Все же, опасаясь, как бы она с ходу не повесила трубку, Макдоналд сел на рейс до Спокана, штат Вашингтон, где Уэбис проживала с мужем и четырьмя детьми. Делани осталась в городе, чтобы заниматься отбором присяжных.

Судья Спенсер отвел три дня на составление окончательного списка, а мисс Алиса организовала собрание в судебном зале, куда созвала шестьдесят потенциальных присяжных, то есть в пять раз больше требуемого числа. К концу первого дня Делани дважды использовала свое право отвода, оставив еще три возможности на будущее. Она вычеркнула многодетную домохозяйку средних лет (шесть девочек, ни одного мальчика) и местного бизнесмена, чей брат работал федеральным прокурором. Колдуэлл же отвел школьного учителя истории (негра) и сплошь татуированного бармена.

Вечером того же дня Макдоналд позвонил из Спокана, чтобы узнать, как прошел ее первый день на поприще voir dire[1].

— Прямо скажем, нелегко, — ответила она. — Им предстоит решать судьбу Лестера, а я все никак не могу подобрать подходящих. Сегодня Колдуэлл протащил в список проповедника-фундаменталиста. Завтра с утра собираюсь от него избавиться.

Партнеры заранее договорились о стратегии отбора. Требовалось избегать пожилых и стараться ввести как можно больше представителей этнических меньшинств или же людей студенческого возраста.

Затем она спросила, как обстоят дела с Уэбис.

Макдоналд сказал:

— Я к ним поехал сразу после обеда, однако дома никого не было. Завтра попробую снова. Вообще, доложу я вам, картина жалкая. Они живут в трейлерном поселке. Видели, наверное: ряды ржавеющих автофургонов, почтовые ящики в виде рыб. Или свиней. Коров.

— О! — воскликнула она. — Мне всегда хотелось розового фламинго из пластика! Увидите такого, не в службу, а в дружбу — привезите, а?

Макдоналд решил, что она шутит. Но ошибся.

От его гостиницы до мобил-парка «Малиновка» поездка заняла минут тридцать. Трейлер Уэбисов был одним из самых древних. Несмотря на колеса, до сих пор видневшиеся под кузовом, его уже никогда не стронут с места. Основание кругом заросло кустарником и сорняками. Сам фургон был окрашен в два выцветших тона: белый и аквамариновый. Когда Макдоналд свернул с дороги, возле трейлера, под жестяным гофрированным навесом, стоял грузовичок «эль-камино». На истоптанном пустыре, служившем в качестве лужайки, валялись разбросанные пластиковые игрушки. Пара бетонных плит, ведших к входной двери, ярко-желтым мелом расчерчены на квадраты для игры в «классики».

Он постучал. Дверь приоткрыла усталая женщина с повязанным платком и вместо приветствия подарила ему хмурый, недоверчивый взгляд. Макдоналд представился и спросил позволения задать несколько вопросов насчет ее старшей сестры.

Хозяйка осмотрела его с ног до головы, потом вытянула шею и заглянула ему через плечо — узнать, какую машину он водит. Сегодня Макдоналд водил взятый напрокат «линкольн».

— Что мне с этого будет? — затем спросила она.

Для начала он попробовал чисто моральный подход. Не могла бы миссис Уэбис сообщить нечто такое, что поможет спасти невинного человека?

На наживку женщина не клюнула.

— Вы всерьез думаете, что мне жалко вашего клиента? — словно не веря его словам, спросила она. — Да этот сукин сын там с ними в масле катался! Сволочи! Тащат в дом всякую дрянь, а со своими вон как обращаются!

Женщина умолкла и вновь, уже более задумчиво, осмотрела Макдоналда.

— Пять сотен, — наконец сказала она. — Хотите со мной говорить — денежки вперед. А что? Вы же из этих, из адвокатов. Для вас это фантики.

Макдоналд сказал твердое «нет». И добавил:

— Закон запрещает мне покупать показания.

— Какие такие показания? Я и не собиралась. Нет, мистер, я вас просто направлю по нужным местам.

Тогда он выудил из кармана бумажник, а оттуда — стодолларовую купюру.

— Один фантик сейчас, другой — по окончании. Берите, пока дают. Не то уеду.

Не стесняясь, она выплюнула ему в лицо ругательство и схватила бумажку:

— За одну сотню много не получите, предупреждаю сразу.

С этими словами женщина распахнула дверь, и он ступил внутрь. Где-то в спальне гремел телевизор, орали ссорящиеся дети. На длинном потрескавшемся столике, отделявшем гостиную от крохотной кухни, стояли немытые тарелки с остатками обеда. Рядом в кресле-качалке сидел один из самых тощих людей, каких когда-либо видел Макдоналд. Сидел и молча курил сигарету.

— Это мой муж Гарольд, — сказала Уэбис.

Гарольд не привстал, даже когда Макдоналд подошел ближе, чтобы пожать руку. Вслед за хозяйкой адвокат сел на кушетку; ее желто-коричневые клетки навечно сохранили следы кошачьих когтей и белой шерсти.

— Нашего отца звали Джордж Финли, — приступила к рассказу миссис Уэбис. — Он служил в армии авиационным техником, так что переезжать приходилось часто. Мы с Максин родились в Германии, да и вообще все четверо детей родились за границей. Отца перевели обратно, когда ей исполнилось пятнадцать, а мне — десять. Его приписали к базе ВВС Неллис, это возле Лас-Вегаса. Отец до мозга костей был военным. Когда возвращался домой, мы выстраивались вдоль стенки, и он нас допрашивал, кто чем занимался. Потом они с мамой уходили в бар, а Максин оставалась за старшую. Кормила нас, купала, укладывала в кровать и ненавидела. Нас ненавидела и все эти хлопоты. Она всегда повторяла: «В жизни детей заводить не стану!»

Уэбис взяла из мятой пачки ментоловую сигарету, закурила и окуталась облаком, в котором, наверное, видела картины прошлого. Каждой дымной струйкой она словно очищала свою память.

— Похоже, она все-таки передумала, потому что ведь родилась Касси, — заметил Макдоналд.

— Да что вы? — неприязненно усмехнулась женщина. — Ладно, мистер Набитые Карманы, давайте с самого начала расставим все точки. Если я вам что-то расскажу, а вы потом меня вызовете в суд, то я заявлю, что в глаза вас не видела. Ясно? Моя сестра — сучка, а денег у нее навалом, так что науськать адвокатов и испортить жизнь человеку — для нее раз плюнуть. Если правильно меня поймете, то я с лихвой отработаю ваши две сотни.

— Хорошо, — кивнул Макдоналд.

— Мы сыграем в одну маленькую игру. Называется «игра в слова». Я даю вам подсказку, а вы сами пытаетесь догадаться обо всем остальном. Главное, чтобы Максин не поняла, откуда все стало известно. Итак, если молоденькую девчонку уже тошнит от родственничков, у нее нет денег на колледж и она не может найти работу — или не хочет ее искать, — какой самый быстрый способ выкарабкаться?

— Сбежать из дому?

— Глупости! — пренебрежительно отмахнулась миссис Уэбис. — Надо просто окрутить мужичка, забеременеть и заставить его на тебе жениться. А теперь вопрос номер два: что делать дальше? От родной семьи отделалась, но все равно этого мало, да к тому же на руках младенец и муж-придурок, и никого из них ты не любишь.

— И как же быть?

Она протянула руку за второй сотней. Макдоналд неохотно повиновался. Женщина встала и открыла дверь на улицу.

— Ответ вы найдете в Лас-Вегасе. Пошуршите там в архивах. Скажем, в свидетельствах о смерти, — сказала она, явно довольная собой.

Свидетельства о смерти!

Переступая через порог, Макдоналд пытался сообразить, чем бы еще раззадорить миссис Уэбис, чтобы она побольше рассказала.

— Еще один вопрос можно? Последний?

— Да хоть миллион! По сотне за каждый!

Гарольд, до сих пор не проронивший ни слова, вдруг зашелся ржавым смехом.

— Почему вы так ненавидите родную сестру? — спросил Макдоналд.

Она метнула в него испепеляющий взгляд, а потом как-то обмякла.

— Ладно, скажу за бесплатно. Осмотритесь вокруг. Давайте, не стесняйтесь. У моего мужа ноги не ходят. Автомобильная авария. Уже четыре месяца, как его уволили. Я прибираюсь в домах в компании с мексиканками, которые двух слов по-английски связать не могут. А Максин с Франком богаты. Так что догадайтесь сами.

Макдоналд не двинулся с места, правильно рассудив, что это только предисловие. Миссис Уэбис помолчала, затем добавила:

— Она думает, мы ей в подметки не годимся. Да вы вообще в курсе, как они с Франком встретились? Она устроилась на подработку в Лас-Вегасе. У них там конференции проводят, называется «Комдекс». Крупнейшее компьютерное сборище в мире. Ее наняли раздавать рекламные проспекты. Бывали на «Комдексе», нет? Обалдеете, помяните мое слово. Толпа компьютерных «ботаников» с лейкопластырем на очках, в кармашках у них чехольчики с авторучками — а кругом силиконовые шоу-девки, раздают брошюрки про компьютеры, которые даже и включить-то не смогут. Словом, сплошь мозги да гигантские сиськи. Исключая Максин, конечно. Ей стиральная доска фору даст. Или Гарольд. Но она умная и хитрая. Когда она узнала, сколько стоит Франк, то закусила удила. Про его изобретение прочла больше, чем его же собственный рекламный отдел. Он и клюнул на то, как она ловко болтает с клиентами. Представился — и она начала его вываживать, подтягивать леску!.. Через две недели под венец.

— Что ваши родители о ней думают?

— Ничего не думают. Умерли. Максин даже на похороны мамы не приехала. А когда пришло время вскрыть ее завещание, то вместо Максин пришел адвокат и заявил, дескать, она подаст на нас в суд и станет оспаривать подлинность документов, если только мы не дадим ей возможность первой покопаться в вещах и забрать все, что ей глянется. Если она чего-то хочет или ее загоняют в угол, то ждать можно чего угодно.

— Даже убийства?

— Понравилось, за бесплатненько-то? Мне добавить нечего, — проворчала она.

Из-за разницы во времени между Споканом и Шарлоттсвилем Макдоналд не мог сразу позвонить Делани с отчетом, слишком уж поздний час. Вместо этого он забронировал место на рейс в Лас-Вегас и следующим утром выкупил билет. Перед вылетом он записался на автоответчике у нее в офисе: «Я знаю, вы сейчас в суде, отбираете присяжных. Я отправляюсь в Лас-Вегас. Почему — объясню позже, когда перезвоню. Терпеть не могу автоответчики. Если не успею вернуться к началу процесса, дайте им жару своей вступительной речью. И помните: следуй инстинкту. Вот почему я лечу в Вегас».

Следуй инстинкту. Лозунг, теперь взятый на вооружение обоими партнерами.

9

Спенсер едва успел закончить завтрак на веранде, когда появилась Мелисса, одетая в дизайнерский сарафан от Гали Мозеевской, московской модельерши, которую супруга открыла для себя совсем недавно. Черный верх, сизо-серая талия и, наконец, подол бледно-голубого, небесного оттенка, слегка прикрывавший колени. В руке она держала бледно-голубую же дамскую сумочку. На ногах — черные туфли.

— Думаю заглянуть к тебе на процесс, — объявила она. — Когда это проще сделать?

Мелиссин наряд был слишком уж уникальным для судебной обстановки. Спенсер пожевал губами, развернул «Вашингтон пост» и ответил:

— Заседание начнется в девять. Однако мест для всех зрителей и репортеров не хватает, так что мисс Алиса будет еще проводить лотерею.

До сих пор супруга не выказывала интереса к его работе. Она нагнулась к Спенсеру и поцеловала его в щеку.

— Ну, ты же найдешь для меня местечко. Все-таки судья. Впрочем, я, наверное, немного задержусь. У меня в девять маникюр. Да, кстати… где-нибудь в переднем ряду, пожалуйста.

Такое впечатление, что Мелисса заказывает себе билеты на бродвейский мюзикл.

Присев рядом в белое камышовое кресло она отметила — вслух, — что легкий утренний туман уже почти поднялся, а луг до сих пор мокрый. Спенсер отметил — про себя, — что нынче она без лифчика.

Еще в первые месяцы их брака он понял, что Мелисса эгоистична, эмоционально неразвита и интеллектуально ленива. Что поразительно — и он, и все прочие, казалось, не обращали на это внимания. Ее нарциссизм выглядел совершенно нормальным, раз она была одновременно и богата, и красива. Когда Мелисса ломала краешек ногтя (раздражающее, хотя и обычное явление в жизни большинства женщин), она вела себя так, будто разразилась вселенская катастрофа. Трудно поверить, но все вокруг нее подхватывали тот же стиль поведения. Словно повседневные события в жизни богатых людей носили куда более значительный характер просто оттого, что у них масса денег.

Особенно Спенсера удивлял тот факт, что Мелисса, в общем и целом, оставалась недовольна своей жизнью, несмотря на особое к ней отношение со стороны окружающих. Как старые, так и новые знакомые автоматически вызывали у нее пренебрежительную реакцию, крайне редко она начинала искренне чем-то интересоваться. У нее не имелось ни целей, ни амбиций, ни плана в жизни, а что касается увлечений, то их было очень немного. Лошадей своих она вроде бы любила, на собственного отца молилась, однако на все остальное ей было наплевать. На Спенсера в том числе.

В начальную пору их брака все эти недостатки мало что значили в его глазах. У женщин типа Мелиссы, решил для себя Спенсер, лишь одно реальное предназначение: им должны завидовать. У него была жена, которую вожделели прочие мужчины, а местные дамы мечтали ей уподобиться. С самого начала он избрал простой путь: на все закрывать глаза. Не из любви, а потому, что их брак ставил его на более высокую ступень. Мелисса давала ему превосходство над другими мужчинами. Ведь он ее добился, в этом и состоял его выигрыш. А вот почему она согласилась выйти за него — здесь ответ так и не удавалось найти.

— Я вчера обкатывала Маленького Грома, — вдруг перебила она поток его мыслей, — и Диди Гилмор мне рассказала про ту нахалку, которую назначили в адвокаты этому негру-убийце.

— Лестера Амиля еще никто не признал убийцей, — ответил Спенсер, — да и слово «нахальство» тоже как-то не подходит к его защитникам.

Он сделал вид, будто поглощен чтением колонки новостей, хотя на деле ему не терпелось узнать, какие еще сплетни распускают их соседи.

— Диди сказала, что эта… как там ее?

— Делани. Патти Делани.

— Вот-вот, у этой самой Патти Делани жуткий вкус, и еще она застала своего мужа под простынями с каким-то другим мужиком. Видно, эта дура и трахаться-то не умеет.

Спенсер сложил газету и посмотрел на жену. Она редко прибегала к сквернословию, хотя и любила порой огорошить тем или иным словечком.

— Что? — спросил он.

— Ой, Спенсер, уж со мной-то мог бы и не лицемерить, — надула губки Мелисса. — Что мужику первым делом приходит в голову, когда он встречает лесбиянку? Он говорит себе: «Дали бы мне разок ее в койку затащить, уж я бы ее отучил». Не строй из себя ханжу, когда я говорю, что она ничего не умеет в постели, если ее муж ищет себе сексуальное удовлетворение с другим самцом.

— Мелисса, — промолвил Спенсер, — сегодняшняя застольная беседа самая, пожалуй, бессмысленная из всех, что у нас с тобой были. Неужели ты в самом деле считаешь, что Патти Делани довела мужа до гомосексуального бешенства своими дерьмовыми постельными навыками?

Тут он сам внутренне поежился от такого подбора слов, хотя Мелисса, к счастью, пропустила их мимо ушей.

— Да, ты прав, дорогой, — сказала она. — Действительно, если бы все мужики вдруг решили удариться в «голубизну» просто оттого, что их жены ничего не умеют, мне бы ничего не досталось!

Мелисса рассмеялась собственной шутке и добавила:

— Но тебе ведь это не грозит? Или как?

Спенсер решил сменить тему:

— А почему ты хочешь пойти в суд?

— Чтобы морально поддержать Франка и Максин. Арнольды переживают сейчас ужасное, просто ужасное время, и я думаю, они оценят мое сочувствие, когда я появлюсь в суде.

— Да, — кивнул он, — особенно в новом платье.

Мелисса молча раскурила сигарету.

— Спенсер, — сказала она затем, — с тобой от скуки порой зубы ломит…

Когда Эван был ребенком, у них в городке имелось три места, где публика могла услышать великих ораторов. Во-первых, на политических митингах, где страстные, чуть ли не фанатичные приверженцы той или иной партии заводили толпу. Второе место — церковь; здесь проповедники живописали перед прихожанами образы ягнят, мирно лежащих возле львов, и демонов, скачущих посреди горящих углей. А третья возможность — это, конечно, зал судебных слушаний.

Рождение телевидения и высказывание Маршалла Маклахана, что «вид средства массовой информации и есть само сообщение», покончили с необходимостью обладать великим ораторским талантом на политических сборищах. Теперь политиканы вещали аудиовизуальными битами и байтами.

Не реже раза в месяц Спенсер с Мелиссой посещали епископальную церковь Святого Луки (которую, кстати, помогли основать Ван-ден-Вендеры), однако местный священник, опасавшийся хоть чем-то задеть свою привилегированную паству, был скучен и забит. Соответственно оставалось только здание суда, и хотя большинство адвокатов, представавших перед Спенсером, отличались полным отсутствием живости и блеска, Тейлор Колдуэлл проявил себя и как опытный оппонент, и как хитроумный прокурор. Спенсера восхищало умение друга оперировать всеми красотами английского языка, однако словесные изыски и находки Колдуэлла составляли лишь некоторую часть его ораторского искусства. Тейлор был харизматичен, причем как в суде, так и за его стенами. Уже давно Спенсер обратил внимание, что Колдуэлл ведет свою жизнь так, словно постоянно находится перед некоей аудиторией. Даже в студенческую пору, когда они оба посещали университет, не было случая, чтобы Колдуэлл не позировал на публике. В то же время его внутренний мир и подлинные чувства оставались скрытыми. Спенсер подметил за ним еще одну черту, еще один характерный признак «колдуэллизма»: Тейлор великолепно умел слушать и блестяще пользовался полученными сведениями к своему успеху.

Делани с Колдуэллом понадобилось только два дня, чтобы утрясти список присяжных, так что процесс начался в среду, на день раньше, чем планировал Спенсер. Двенадцать присяжных, из них четыре негра и пять женщин. В состав этой разношерстной публики входили: пожарный, сантехник на пенсии, одинокая бабушка, никогда не работавшая домохозяйка, секретарша, менеджер телефонной компании, преподавательница аэробики, владелец яблочного сада, безработный художник, учительница начальных классов, водитель городского автобуса и студент местного колледжа. Возрастной состав — от двадцати шести до шестидесяти девяти лет.

В Виргинии принято, чтобы обвинитель выступал первым, то есть до адвоката защиты, и закрывал дебаты своей же аргументацией, гарантируя тем самым, что первые и последние слова, которые слышат присяжные, будут исходить из прокурорских уст. Колдуэлл начал с того, что снял пиджак и засучил рукава. Этим символическим жестом он демонстрировал свою решимость не уступить ни пяди.

— Из всех преступлений, которые совершает человек, нет ничего более тяжкого, чем преднамеренное убийство, — объявил он. — В отличие от болезни или катастрофы убийство являет собой заранее продуманный акт насилия против ближнего своего. И самое вопиющее, омерзительное и душераздирающее преступление — это убийство ребенка взрослым человеком. Ребенок! Вообразите: столь юное и столь невинное дитя лишают всех тех радостных чудес, которые наполняют смыслом нашу жизнь! Лишают радости и нас самих, ибо мы уже никогда не узнаем, кем бы мог стать этот ребенок!

Здесь Колдуэлл поменял интонацию, голос его зазвучал печально:

— Мы рассматриваем дело о жестоком убийстве. Девочка по имени Касси Арнольд, которую ее любящие родители и друзья называли Куки, была умерщвлена подсудимым.

Колдуэлл обернулся и выбросил перст в сторону Лестера Амиля.

— Вот этот человек, среди нас!

Помолчав секунду, он продолжал:

— Я хочу, чтобы ее имя навечно осталось в вашей памяти. Касси Арнольд. Помните, что совсем недавно она была живым, резвым, умным, любимым и чудесным ребенком.

Он повернулся вправо и плавно обвел рукой ряды сидящих зрителей.

— Ее родители, Франк и Максин Арнольды, сидят перед вами. Они любили ее, и она любила их…

Минут десять Колдуэлл рассказывал про Касси, желая, чтобы у присяжных возникла эмоциональная связь с именем этого ребенка. Затем он приступил к описанию преступления, не жалея самых леденящих кровь подробностей.

— Убийца проник к ней в комнату, когда Касси мирно спала. Он разрядил в крошечное тельце высоковольтный электрошокер, чтобы обездвижить жертву и не дать ей позвать на помощь. Затем он отнес Касси к себе в подвал, где уже приготовил место на ледяном бетонном полу. Положил ее на расстеленные газеты, изолентой связал ей руки и заклеил рот. К этому моменту она уже пришла в себя и полностью осознавала происходящее. Он стянул с нее пижамные брючки и задрал курточку, обнажив хрупкое детское тело. Надел ей на шею веревочную петлю и просунул под нее рукоятку, отломанную от малярной кисти. И стал медленно закручивать эту импровизированную гарроту, мастурбируя и наслаждаясь. Эякуляция, возможно, произошла в тот миг, когда он сделал последний поворот удавки, окончательно пережав горло ребенка. Впрочем, мы не можем сказать, умерла ли забрызганная спермой девочка в эту секунду или когда он с размаху ударил ее в висок тупым предметом. Одно мы знаем совершенно точно: последние минуты жизни маленькой Касси Арнольд были чудовищны…

Колдуэлл интонацией подчеркивал ключевые фразы, которые ему хотелось оставить в памяти присяжных: «мирно спала», «разрядил электрошокер», «полностью осознавала», «стянул пижамные брючки», «мастурбируя и наслаждаясь», «забрызганная спермой»… За все годы работы прокурором, объявил Колдуэлл, он ни разу не встречал столь безжалостного и извращенного убийства.

Его речь внезапно прервали женские всхлипы. Рыдала Максин Арнольд. Франк подхватил ее под руку и осторожно вывел из зала. Когда улегся шум, что потребовало вмешательства судьи и еще больше подхлестнуло страсти, Колдуэлл приступил к последней части своего выступления. Он изложил собранные доказательства, которые — по его словам — безусловно свидетельствуют о вине подсудимого. Сильнейшим из них был результат анализа генетического материала. Сперма, забрызгавшая пижаму Касси, совпадала с ДНК Лестера Амиля.

Затем Колдуэлл сказал:

— В мою бытность студентом один из преподавателей учил нас: никогда не следует упоминать имени обвиняемого на процессе, где рассматривается дело об убийстве. Он говорил, что всегда нужно произносить термин «подсудимый», тем самым напоминая присяжным, что совершено преступление и что на скамье сидит нечто не вполне человеческое. Но, дамы и господа! Сегодня я не хочу и не могу следовать совету моего уважаемого ментора! Потому что Лестер Тидвелл Амиль — это хладнокровный сексуальный хищник… насильник… убийца детей! И я хочу, чтобы вы помнили его имя и точно знали, что он совершил.

Готовясь произнести заключительные слова, Колдуэлл подошел к столу защиты и прямо показал пальцем на Амиля. Что вполне естественно: если собираешься обвинить человека в тяжелейшем преступлении, надо показать присяжным, что ты не боишься назвать его убийцей в лицо.

— Этот подонок замучил и умертвил одиннадцатилетнюю девочку. Не забывайте его имени, не забывайте того, что он содеял. И — заклинаю вас! — не забывайте имени Касси Арнольд и тех истязаний, которым он ее подверг!

Колдуэлл вернулся к прокурорскому столу на фоне всхлипываний из зала. Патти Делани медленно оторвалась от стула, постояла секунду и, в свою очередь, поднялась на подиум. К этому дню Спенсер уже несколько привык к ее непрофессиональному виду, однако сегодняшний светло-коричневый жакет выглядел на редкость не к месту. Дело в том, что он был украшен мужскими галстуками. На груди — справа и слева, будто военные награды — висело по три узких галстука: один ярко-желтый, другой черный в белый горошек, а третий — красный в зеленую полоску. Галстукам-бабочкам тоже нашлось дело: их пришили к плечам. В общем и целом Делани напоминала ходячую вешалку из магазина мужской галантереи.

Только она собралась открыть рот, как скрипнула дверь и в зал впорхнула Мелисса Ван-ден-Вендер. Судебный распорядитель провел ее к пустому стулу в первом ряду, куда мисс Алиса заранее положила лист бумаги с крупной надписью фломастером: «Занято». Если бы на месте Мелиссы оказался кто-то другой, Спенсер дал бы полную волю гневу. Однако он сдержался и, подобно всем остальным, молча следил за грациозной поступью супруги.

Патти Делани дождалась, пока Мелисса усядется, затем в упор взглянула на присяжных.

— Мистер Колдуэлл только что поразил нас вступительной речью. Надо отдать ему должное: он чрезвычайно умелый обвинитель. Для тех из вас, кто еще не в курсе, поясню: он также служит в должности генерального прокурора всего нашего штата, и, если процесс пойдет для него удачно и если газетные сообщения не обманывают, мистер Колдуэлл вполне может победить на выборах и стать нашим новым губернатором.

Она сделала паузу, оглянувшись на оппонента.

— Сомневаюсь, что к востоку от Миссисипи найдется хоть один гособвинитель, способный составить ему конкуренцию. И если пользоваться его приемами, я бы тоже хотела просить вас запомнить одну вещь. Такому талантливому прокурору, как Тейлор Колдуэлл, не составит труда засудить невинного человека.

На этом она поджала губы и, не вымолвив более ни слова, вернулась на свое место.

Явно возмущенный, Колдуэлл вскочил со стула.

— Ваша честь! Прошу консультации в вашем кабинете с участием представителя защиты!

Спенсер взглянул на часы. Почти полдень.

— Объявляется перерыв на обед. Но перед этим пара слов от меня.

Он посмотрел на присяжных.

— Обвинителя и защитника закон наделяет правом говорить практически что угодно. Помните, однако, что выслушанные нами заявления и той и другой стороны не являются уликами. Ваша задача — вынести решение на основе лишь тех доказательств, которые еще будут представлены на рассмотрение суда. Вы обязаны не обращать внимания на словесную перепалку участников процесса либо их ораторский талант. Или полное отсутствие такового.

— В жизни меня так не оскорбляли, — пожаловался Колдуэлл уже в дверях кабинета. Позади него плелся молчаливый Джейкоб Уиллер.

— Чем именно я вас оскорбила? — спросила Делани. — Тем, что признала вас способным юристом?

Колдуэлл свирепо взглянул на нее:

— Умно, ах как умно! То вы возражаете — дескать, меня нельзя именовать генеральным прокурором, а то вдруг сами с этого начинаете. И мне претят ваши инсинуации, будто я занимаюсь этим делом ради губернаторской должности. Политика не имеет ни малейшего отношения к рассматриваемому преступлению!

— К преступлению? Верно, не имеет, зато она ох как тесно связана с вашей манерой вести процесс!

— Господин судья, — обернулся Колдуэлл к Спенсеру, — далеко не в первый раз я слышу от мисс Делани обвинение, что дело имеет политическую окраску. Уверен, вы сами видели ее интервью в «Шарлоттсвильских курантах», где она обвинила и вас. Что вы якобы выбрали дату начала процесса, ориентируясь на предстоящие выборы. И этим она оспаривает не только мою непредубежденность, но и ставит под сомнение беспристрастность суда!

До сих пор Делани питала слабенькую надежду, что Спенсер не видел той статьи — что, конечно, было чистым самообманом. А если и видел, то за последние девять недель забыл про нее — что еще более невероятно.

— Достаточно, — устало произнес Спенсер. — Мистер Колдуэлл, сам по себе факт, что вы боретесь за губернаторский пост, превращает вас в очевидную мишень. И удивляться тут нечему. Более того, такой прием я лично нахожу избитым и дешевым.

Затем, обернувшись к Делани, он добавил:

— А если вас не устраивают мои решения или если вам хочется подвергнуть сомнению мои мотивы, советую обращаться в комиссию по этике, а не к газетному репортеру.

— Приношу свои извинения, ваша честь. — Делани покаянно попустила голову. — В тот раз я высказалась просто в запальчивости. Могу ли я кое-что предложить?

— Прошу.

— Мистер Колдуэлл настаивает, что политика здесь ни при чем. Если это правда, то почему бы вам не распорядиться о запрете интервью для обеих сторон?

Колдуэлл опешил.

— Это… это совершенно ни к чему. Она этого хочет просто потому, что у нее нет достойной линии защиты!

— О-о, я хочу этого потому, что не желаю видеть вас въезжающим в губернаторскую штаб-квартиру на хребте Лестера Амиля. Кроме того, я возмущена тем, что моего клиента бичуют на страницах прессы, пользуясь утечками из некоего «анонимного источника».

Прежде чем Колдуэлл нашел, чем парировать, вмешался Спенсер:

— По правде говоря, такой запрет представляется мне неплохой идеей. Наш процесс по самой своей природе становится крайне горячим. Думаю, упражнения в ораторском искусстве действительно следует свести к минимуму.

— Что? — Колдуэлл выглядел ошарашенным. — Вы с ней соглашаетесь?!

— Я принял решение! — отрезал судья. — А теперь, если у вас все, увидимся после обеда.

Колдуэлл резко повернулся на каблуках и выскочил из кабинета. За ним тенью выскользнул и Уиллер. Делани со Спенсером несколько секунд разглядывали друг друга. Молча. Затем она сказала:

— Спасибо, ваша честь.

— Не нужно меня благодарить. Что бы вы там себе ни думали, мои решения не привязаны к политике.

— Да, ваша честь.

Она повернулась, чтобы уйти, но возле самого выхода инстинктивно отскочила в сторону, потому что дверь внезапно распахнулась ей в лицо.

— Куда ты меня отвезешь на обед? — спросила Мелисса Ван-ден-Вендер, входя в кабинет мужа. Завидев Делани, она состроила удивленную мину. — О, я и не знала, что ты не один.

Спенсер представил их друг другу.

— Никогда еще я не видела так много мужских галстуков в женском костюме, — заметила Мелисса.

— Я его купила на ярмарке, — ответила Патти. — А ваше платье?

— Оно от русской модельерши. Впрочем, вряд ли вы о ней слышали. Очень дорогая вещь.

На этом Мелисса не остановилась:

— Вы ведь из Балтимора, не так ли? Вместе с мужем?

Делани верно оценила ситуацию и поняла, что Мелисса уже знает и про развод, и про его обстоятельства.

— Да, я жила в Балтиморе, пока мой супруг не решил, что ему нравятся мужчины, — без обиняков признала она. Затем сухо кивнула Спенсеру и вышла.

— Диди не ошиблась, — сказала Мелисса. — Видик у нее и впрямь препаршивый.

Спенсер пропустил комментарий мимо ушей.

— Я уже попросил мисс Алису купить мне сандвич в перерыве. А раз заседание начинается через полчаса, боюсь, я не смогу тебя куда-нибудь отвезти.

Мелисса отчетливо видела, что муж раздражен ее несвоевременным появлением в зале.

Он подошел к бронзовому настенному крюку, куда обычно вешал судейскую мантию, и начал расстегивать пуговицы. Мелисса, однако, не дала перехватить инициативу.

— О, бедненький, бедненький Спенсер. Я тебя сконфузила, — проворковала она. — Проникла на заседание, ворвалась в кабинет… Прямо не знаю, что с такой негодницей следует сделать… Может быть, наказать?

Мелисса обогнула Спенсера и встала перед его письменным столом. Спиной к мужу. Расставила ноги пошире, задрала платье выше пояса и нагнулась, опершись локтями о столешницу. Перед глазами мужчины — стройные ноги с безукоризненным загаром и тоненькая полоска черного атласа.

— Что-то не так, дорогой? — насмешливо бросила она через плечо. — Боишься, как бы старушка Алиса не заглянула?

Да нет же, в этот миг он и не думал про Алису. Если честно, он и сам не понимал, почему колеблется. Далеко не в первый раз Мелисса требовала от него секса в самом неподходящем месте. Спенсер считал, что большинство женщин чувствуют разницу между занятием любовью и случкой. Но только не Мелисса. Оглядываясь назад, можно заключить, что она этого никогда не умела. Ей не требовались ни цветы, ни романтический ужин при свечах, ни обнимания… Чистая физиология. Инстинкт животного. Хищника. Он смотрел на нее и слышал голос разума: «Нет. Только не сейчас».

И все-таки не прислушался. Вместо этого шагнул вперед и, резко дернув за бедра, развернул ее так, что они оказались лицом к лицу. Ему захотелось поцелуя, но она досадливо уклонилась:

— Без глупостей.

Спенсером овладел гнев. Он грубо схватил ее под мышки, оторвал от пола, бросил спиной на стол и сунул руку ей в пах, собираясь стянуть черную тряпочку трусиков. Тут раздался дробный стук в дверь, и в проеме возникла мисс Алиса.

— О! о! извините! извините! — пискнула она и скакнула обратно.

Спенсер оцепенел от ужаса, а Мелиссу охватило веселье.

— Совсем обалдела?

— Брось! Как раз дико смешно! Нет, ты видел ее лицо?

Она толкнула мужа в грудь и соскользнула со стола, продолжая хихикать.

— Ладно. Я все равно после обеда собиралась покататься верхом с Диди, так что можешь сказать Алисе, что место в зале мне уже не нужно. Пусть кому-то отдаст… Если только она не окочурилась у тебя за дверью!

Мелисса обдернула платье, расправляя складки.

— А потом мы с ней, наверное, в клуб заедем. На ужин и коктейль. Вернусь поздно, так что можешь не ждать.

Она нагнулась поближе и сухими губами клюнула в щеку.

— Нет, каков шалунишка, а?

После ее ухода Спенсер сумел-таки стянуть с себя судейскую мантию, после чего упал в кресло. Минут десять он не шевелился. Напряженно думал. Наконец в дверь робко постучали.

— Открыто! — рявкнул он.

В кабинет опасливо шагнула мисс Алиса. Перед собой, словно защищаясь или оправдываясь, она держала бумажный пакет с теми сандвичами, что он сам заказал ранее. Вторая рука тоже не была пустой. Спенсер хотел было извиниться за спектакль, однако решил, что чем меньше он скажет, тем лучше.

Придвигаясь к столу, мисс Алиса скороговоркой объясняла:

— Вот, нашла на полу, господин судья, когда вы упали и вас отвезли в больницу. — На ее раскрытой ладони лежал тот белый камень, что прислал Патрик Макферсон. — Я подумала, может, он вам дорог… какие-то воспоминания… все-таки из самого Лас-Вегаса… Я побоялась, что уборщица его выбросит, раз он просто на полу валяется… Вот и положила себе в стол, а потом совсем забыла…

Она стояла и протягивала камень, думая, что судья его возьмет. Вместо этого Спенсер показал ей стопку бумаг на столе и попросил положить сверху. Касаться камня ему не хотелось. Мисс Алиса повиновалась и молча пошла к выходу.

— Подождите, — сказал он.

— Да?

— Мне очень жаль.

Скорбно поджав губы, она ушла.

Спенсер уставился на камень. Мисс Алиса только что принесла его в кабинет и при этом никак не пострадала.

Нет, он не мог ударить меня током. Просто молния попала…

Он протянул было руку, но тут же отдернул ее назад.

Мисс Алиса постучала вновь.

— Господин судья, к вам посетитель.

Не дожидаясь приглашения, в кабинет вошла Максин Арнольд. Сжав салфетку в комочек, она промокала уголки глаз.

— Франк не знает, что я здесь, — начала она, даже не поздоровавшись. — Сидит в машине и куда-то звонит по делам. А эти ужасные, ужасные репортеры, как пираньи, вьются вокруг… и едва он выйдет из машины, сразу суют ему под нос свои микрофоны… Это так ужасно! Я боялась выйти наружу и поэтому пряталась в дамской комнате.

На долю секунды в сознании Спенсера мелькнула сценка: они с Мелиссой на столе, увлечены сексом. Ведь Максин тоже могла стать свидетельницей этой трепетной минуты! Он, должно быть, совсем спятил, уступив домогательствам жены…

— Хорошо, я подыщу вам с супругом комнату в здании суда, где вы сможете находиться до начала слушаний и в перерывах. У двери поставим полицию, чтобы вам не мешали.

— О, спасибо большое! Это было бы чудесно!

Он промолчал, ожидая, что она уйдет, однако Максин не двинулась с места.

— У вас что-то еще?

Женщина попыталась улыбнуться, но тут же сморщилась и зашлась в рыданиях.

— Такой ужас… — всхлипнула она.

В соседней с кабинетом туалетной комнате Спенсер всегда держал коробку с салфетками. Он встал и пошел было за ними, но тут Максин без предупреждения бросилась ему на грудь.

— Это… это кошмар, — залепетала она, судорожно глотая воздух и слезы.

Спенсер растерялся. Максин отступила на шаг.

— Простите… Я… я не нарочно… Простите…

Пряча лицо, она бросилась вон из кабинета.

Что такое? Что тут вообще происходит?

Действительно непонятно. На первый взгляд ее поступок вполне объясним. Женщина в расстроенных чувствах. Даже не так: убитая горем мать. И все же… все же в ней читался… Спенсер никак не мог подобрать нужного слова. Какой-то расчет, что ли?

Он вновь сел за стол и посмотрел на часы. Пять минут до конца перерыва. Он потянулся за пакетом, развернул бумажку и уже надкусил сандвич, когда взгляд упал на белый камень. Он машинально взял его в руку.

Ничего. Никаких вспышек, искр, ударов током, проявлений некой могучей силы. Спенсер позволил себе расслабиться. Просто камень. Примитивный булыжник. Да, доктор прав. Камни не бьют током. Они не могут вызвать у человека обморок. Он потянулся, чтобы положить камень на место.

Тут-то оно и случилось. Укол, через мгновение — удар! Спенсер хотел было разжать пальцы, но тело уже не подчинялось приказам мозга, и руку до самого плеча пронзила электрическая игла.

Опять?!

Стены кабинета куда-то провалились.

Камень выпал из руки, и Спенсер вновь очутился в своем кабинете. Дыхание учащенное, лицо и руки покрыты потом.

Что это было? Галлюцинация? Настолько реальная?! Или сон? Нет, не может быть. И как? Почему? В голове понемногу начало проясняться, и он припомнил, как однажды неожиданно рано вернулся домой, и Мелисса помахала ему из дверей конюшни. Буквально с месяц назад. Да-да, сейчас он ясно вспомнил. Вспомнил это — и кое-что еще.

После возвращения в дом он заметил сор у нее в волосах. Сухие травинки. Что еще? Думай! Так… так… сейчас… А! Она что-то такое говорила про Джейсона. Вроде как закончился его последний день подработки, и теперь он возвращается в колледж. Дурачились в стойле, сказала она. Кидались пучками соломы. Сельские забавы. Невинные дети. Мелисса швыряла соломой в мальчишку, вновь переживая свое детство, безобидные шалости…

Мысль о том, что она предала его, никогда не приходила Спенсеру в голову. Ни-ког-да! Вплоть до сего часа. Он воспроизвел про себя все подробности, и новые детали, словно в фотопроявителе, начали вырисовываться перед внутренним взором. Поднявшись в спальню, чтобы переодеться, он увидел, как раздевается Мелисса. Она собиралась идти в душ. Да-да, вот сейчас он точно вспомнил. Без трусиков. Он еще подумал тогда: «Чудно как-то…» А действительно, целый день на воздухе без нижнего белья. Верхом. Да еще перетаскивала пыльную солому в стойлах…

В дверь постучала мисс Алиса:

— Пора.

Спенсер испытывал боль. Только физическую боль; эмоционально он был выжат и, прямо скажем, растерян.

Судья встал, шагнул к бронзовому крюку за мантией, и тут по левой ладони что-то полоснуло. Он разжал кулак. Красная метка в центре увеличилась чуть ли не вдвое. Спенсер уставился на стол и лежащий на нем камень.

Что происходит? Почему? Почему с ним такое? И почему сейчас?

10

Преподобный Грассо в который уже раз попытался удобнее устроиться в кресле. Он сидел возле иллюминатора, в салоне заполненного до отказа самолета, державшего курс на Рим, в аэропорт Леонардо да Винчи. Соседнее, центральное, кресло занимала удивительно толстая женщина, чьи пышные формы никак не хотели вмещаться между подлокотниками и пухлыми подушками свешивались по обе стороны. Ко всему прочему ее мирный сон сопровождался громким храпом и выводил из себя худенького пассажира, занимавшего место возле прохода, не давая ему углубиться в последний роман Нелсона Демилла, на страницы которого падал крохотный зайчик от светильника над головой.

Рейс с самого начала складывался неудачно. Вылет задержали на несколько часов из-за усиленных мер безопасности, только что введенных в международном аэропорту Даллас, что расположен в пригороде Вашингтона. К текущему моменту они едва успели пересечь пол-Атлантики. Посадку стоит ожидать не раньше второй половины дня.

Грассо вновь поерзал в кресле. В голову лезет слишком много мыслей — не заснуть. К тому же уродливое тело никак не вписывалось в контуры кресла, созданного для обычных пассажиров.

Благодаря своей научной репутации и университетским связям Грассо довольно легко преодолел все ограничения, накладываемые на большинство исследователей, когда они обращаются за разрешением ознакомиться с наиболее конфиденциальными документами Ватикана. С формальной точки зрения L’Archivio Segreto Vaticano[2] доступен широкой публике, причем с 1888 года. Однако, уже успев поработать там, Грассо знал, что подлинный доступ к архиву закрыт почти непреодолимыми препонами. Во-первых, проситель должен подать заявку, причем написанную не им самим, а епископом или высокопоставленным дипломатом. Заявка направляется префекту Тайного архива — священнослужителю, отвечающему за сохранность документов церкви. Никто, за исключением самого папы, не может попасть туда без положительной резолюции префекта. Тем редким счастливцам, которым все же улыбнется удача и они получат приглашение на аудиенцию, предстоит изложить префекту — в мельчайших подробностях! — план использования информации, которую они надеются отыскать. В свою очередь, префект, чья пожизненная должность утверждается не кем иным, как папой римским, не только определяет обоснованность и ценность предложенного исследовательского проекта, но и выносит суждение о морально-этическом облике кандидата. Те ученые, которые преодолевают-таки и эту рогатку, пишут личное письмо на имя папы, которое — по первой строчке обращения к престолодержителю — звучит как Beatissimo Padre[3]. А затем просто ждут неделями, порой и месяцами, пока к ним не придет разрешение. Этот своеобразный мандат действителен в течение нескольких дней, по истечении которых исследователя ни за что не пустят в архив, причем никого не интересует, успел он закончить свою работу или нет.

За год утверждают в среднем не более пары сотен заявок. У Ватикана имеется целый ряд объяснений, почему доступ столь ограничен. К примеру, многие документы архива чрезвычайно обветшали. Кое-что вообще считается абсолютно бесценным. Собственно архив обслуживается минимальным штатом в составе префекта, вице-префекта, трех архивариусов и четырех scrittori, то есть писцов-помощников. Получается, эти сотрудники могут работать лишь с весьма незначительным числом исследователей. Впрочем, Грассо знал еще одну причину ограничения доступа. Архив содержит такое количество документов, что никто — даже сам префект — не просматривал их полностью, и, следовательно, вплоть до сегодняшнего дня невозможно сказать, какие еще тайны ждут своего открытия. А посему лучше лишний раз поберечься.

Изначально архив служил библиотекой для ранних христиан, которые хотели сохранить для потомков сведения об Иисусе Христе и его учении. Тайным этот архив стал после того, как римские императоры (и в первую очередь оголтелый и невменяемый Нерон) свели его до положения подпольного хранилища, устроив гонения на адептов новой веры. Одной из любимых историй Грассо было житие Лаврентия. В 258 году римских солдат прислали на разграбление библиотеки, а точнее, на поиск золота и серебра, накопленного церковью для нужд страждущей бедноты. Библиотекарь Лаврентий спрятал сокровища. Солдатня принялась поджаривать его на медленном огне, однако он так ничего и не выдал. Мумифицированная голова этого священномученика до сих пор выставлена в музее Ватикана в качестве вдохновляющего символа для тех библиотекарей и архивариусов, которые решили следовать по его стопам.

Естественно, распространение христианства сопровождалось развитием канцелярского дела. Чиновники от церкви ежегодно собирали сотни тысяч различных документов: финансовые отчеты, списки прихожан, регистрационные свидетельства о крещении, теологические трактаты, папские буллы… В 1612 году Святой Престол утвердил Ватикан в роли перманентного хранилища церковных архивов и повелел всем монастырям и приходам сдать туда свои индивидуальные записи. На сегодняшний день здесь содержится так много бумаги, что если сложить все листы в стопку, получится колонна высотой в сотню миль. Среди них десятки тысяч индульгенций — своеобразных грамот об отпущении любых грехов, как прошлых, так и будущих, — которыми торговала церковь в стремлении обогатиться. Кстати, на полках стоят семь тысяч томов, где собраны индивидуальные обращения за получением таких грамот. Кое-какие из них направлены от имени монархов. Далее, добрую сотню томов составляют рукописные протоколы заседаний Священного Круга — религиозного ватиканского суда, — где рассматривались самые что ни на есть интимнейшие и пикантнейшие подробности биографий высокопоставленных членов церкви, обратившихся за разрешением на расторжение или заключение брака, и т. д. и т. п.

Однако наиболее богата документами секция, именуемая «Папский Реестр». Здесь хранятся официальные материалы и переписка римских пап: свыше пяти тысяч внушительных томов, восходящих еще к 1198 году, к эпохе папы Иннокентия III.

Превосходно зная структуру и характер Тайного архива, доктор Грассо полностью отдавал себе отчет в сложности и грандиозности стоящей перед ним задачи. В отличие от любой современной библиотеки в ватиканском архиве нет ни указателя, ни центральной картотеки, ни компьютерной поисковой системы. Нельзя напечатать на терминале строчку ключевых слов — скажем, «стигмата — левая ладонь — магический камень» — и через пару секунд получить ответ. Несмотря на десятилетия кропотливого труда, в хранилище по-прежнему лежат тысячи ящиков, помеченных надписью Miscellanea — «Разное», — а все потому, что до сих пор никто не удосужился хотя бы отсортировать содержимое. И в каком-нибудь из таких забытых ящиков, возможно, лежит некая бумажка, способная пролить свет на таинственный камень.

Помимо личной репутации, имелась еще одна причина, объясняющая, как доктору Грассо удалось обойти традиционные препоны и, выражаясь современным языком, с ходу «получить допуск». Дело в том, что нынешним префектом числился отец Петрочелли Зерилли, тот самый итальянский священник, что много лет тому назад сопровождал Грассо при расследовании истории про девочку из рыбацкой деревни, осчастливленную мистическими стигматами. Хотя коллеги и не поддерживали постоянных контактов, та давняя поездка, в которой они стали свидетелями смерти ребенка, сформировала между ними прочную эмоциональную связь, и, к восторгу Грассо, по приземлении в аэропорту его встретил шофер, специально присланный по распоряжению его старинного товарища. Вместо того чтобы отправиться в гостиницу, водитель зигзагами объехал забитые машинами римские улицы и доставил Грассо к ресторану Альберто Карла на площади Пьяццо-сан-Козимато. Зерилли уже прибыл и поджидал внутри.

— Я подумал, что вас мучают голод и жажда после столь длительного путешествия, — сказал префект, сердечно обнимая Грассо.

Он не удивил своего друга, выбрав для встречи ресторан. Наслаждение изысканной кухней было одной из тех слабостей, что дозволяла католическая церковь своим служителям. Зерилли вполне оправдывал укрепившуюся за ним репутацию чревоугодника. Он не конфузясь оплачивал стоимость пиршеств выданной Ватиканом кредитной карточкой «Американ экспресс», хотя лишь немногие владельцы ресторанов находили в себе достаточно нахальства, чтобы представить счет. А все из уважения к церкви.

Своим обликом Зерилли будто иронизировал над стереотипом архивного работника, которого, так же как и библиотекаря, люди рисуют себе тихоней, задумчивым молчальником, этакой серенькой мышкой. Ростом под два метра и при весе более полутора сотен килограммов, Зерилли к тому же отличался громоподобным басом и изрядной общительностью.

— Советую, дружище, отведать окунька! — проревел он. — Местный шеф-повар готовит его тремя разными способами! И знаете, давайте-ка я закажу по двойной порции!

Грассо, действительно проголодавшись за время перелета, охотно согласился, и Зерилли, крайне довольный, что выдался шанс продемонстрировать свою кулинарную эрудицию, тщательно проинструктировал официанта, а заодно велел подать на закуску по чашке супа из всяческой морской живности с бобами и спагетти — фирменное блюдо, которым по праву гордился хозяин. Подняв винный бокал, он провозгласил тост:

— За всех наших братьев и сестер, чьи души пребывают ныне с Богом и ведают счастье лицезреть Господа нашего Иисуса Христа и Пресветлую Богоматерь Деву Марию!

Голос префекта эхом отразился от самых укромных закутков ресторанчика. Затем он добавил, правда, шепотом, только для ушей Грассо:

— Включая и тех, кому гореть бы и гореть в аду, кабы не милосердие Божие, всеблагое и всепрощающее. А ведь грехи-то за ними — ох, страшные…

Грассо невольно оглянулся по сторонам и только тут обратил внимание, что солнце идет на покой и небо уже облилось розовым соком. Есть ли на свете другой такой город, как Рим, особенно вечером? Вот уж вряд ли.

— Ах, — вздохнул он, — Рим. Воистину град небесный…

— Да, друг мой, — понимающе кивнул Зерилли. — Долго, непростительно долго изволили вы отсутствовать.

Еще целый час старые товарищи вспоминали общих знакомых, не забыв, разумеется, перемыть кое-кому косточки и обсудить последние церковные сплетни. Наконец Зерилли осторожно поинтересовался, отчего Грассо столь не терпится порыться в архивах.

— Самоубийство, — ответил Грассо.

— Кто-то из… близких?

— Вообще-то мы даже никогда не встречались, — развел руками Грассо. — Однако обстоятельства его смерти меня крайне заинтриговали, в особенности одна загадочная метка на левой ладони. Полагаю, это стигмата, хотя и не в традиционном толковании, как, например, у той девочки из деревни.

Вилка Зерилли замерла в воздухе. Прямо скажем, явление редкостное.

— Стигмата… При суициде?! Нет, решительно невозможно! Божий дар не доводит человека до самоуничтожения!

— Метка появилась только на левой руке, — пояснил Грассо. — По форме напоминала крест, причем детализирована до такой степени, что можно было разглядеть фигурку распятого Христа. Вплоть до тернового венца.

— Друг мой, послушайте, что вы такое говорите?! Это не может быть стигматой! Скажем, родимое пятно или рана, нанесенная самим же человеком. Жестокая шутка, тут сомнения нет.

— Не думаю. Тщательное медицинское обследование показало, что метка идентична стигмате. Супруга этого мужчины заявила, что рана появилась после того, как он коснулся некоего камня.

— Что значит «коснулся камня»? Какая-то скала?

— Нет, он взял в руку булыжник.

— Чушь! — вскинулся Зерилли.

Его реакция оказалась столь резкой, что Грассо опешил. Впрочем, Зерилли тут же спохватился.

— Извините, друг мой, — вполголоса сказал он, — но ваши слова смехотворны и даже возмутительны.

— Как так?

— Прошу вас, давайте не будем разыгрывать из себя наивных юнцов с широко распахнутыми глазами. Мы все-таки уже старики. Вы бы себя со стороны послушали! Булыжник, вызывающий стигматы!.. Друг мой, вы совсем не изменились. Как и в молодости, хотите быть одновременно и ученым, и священником. Так не бывает. Надо выбирать. Наша церковь говорит, что произошли тысячи чудес. Научное сообщество утверждает: ни одного. Да какая разница?! Истинный христианин верит по-прежнему. Разве вы не видите, что этот спор лежит в самом основании нашей религии: подлинная вера начинается лишь там, где кончаются логика и наука. Как только вы это осознаете, то поймете, что у вас даже нет причин что-то здесь искать.

— Разве Господь хочет, чтобы мы отвернулись от научного знания? Я так никогда не считал, — ответил Грассо. — Он дал нам неограниченный интеллект. Мы по самой своей природе требуем доказательств, сомневаемся, задаем вопросы. Если существует мистический камень — а я именно так и думаю, — откуда он мог взяться? Полагаю, в архивах может найтись ключ к разгадке этой тайны.

— Ну вот, видите? Все именно так, как я и говорил, — рассмеялся Зерилли. — Вы совсем не изменились. Боюсь, вы потеряете время, хотя это ваше полное право. Итак, с чего собираетесь начать?

— Помнится, много лет тому назад я встретил ссылку на трактат Пико Феррары. Он жил в конце тринадцатого века и большую часть жизни расследовал мистические события. Если где и упоминается стигмата в форме распятия или таинственный камень, так скорее всего именно в его книге. А вы с ней знакомы?

— Нет, никогда о ней не слышал, хотя для вас мы ее разыщем. Ну а пока что давайте пригубим вина, и еще нас ждет десерт.

Расстались они далеко за полночь. К тому времени Грассо был на ногах уже больше суток. Впрочем, сон никак не шел; профессор встал еще до рассвета, помолился и отправился из гостиницы на поиски такси.

Рим стряхивал с себя остатки дремы. Женщины подметали тротуар перед своими лавочками и окликали друг друга в приветствии. Торговцы поднимали жалюзи на витринах, наполняя утренний воздух металлическим грохотом. На дорогах уже выстраивались пробки из «фиатов», такси и мотороллеров, сопровождаемые гудками клаксонов и непристойными жестами. Полусонный таксист доставил Грассо к площади Святого Петра, и спустя несколько минут священник-хромоножка уже миновал древнюю каменную стену, последнюю линию обороны против наступавших варваров Барбароссы, и через ворота Святой Анны попал в город Ватикан. Возле дворца Бельведер, где расположен вход в Тайный архив, его остановил швейцарский гвардеец. Прежде чем он достиг мраморной лестницы, ведшей непосредственно в хранилище, его еще дважды окликали часовые. Грассо постоял с минуту, чтобы перевести дыхание и заодно поприветствовать старого знакомого: статую Ипполита, которого многие считают наиболее крупным теологом римской церкви третьего столетия. В глазах Грассо Ипполит был героем, несмотря на то что этот теолог, беспощадный критик и бунтарь, в свое время пошел против церкви, в 217 году открыто восстав против новоизбранного папы Каллиста и объявив самого себя «антипапой». Был приговорен к особо тяжелым исправительным работам и погиб в узилище.

К тому времени когда Грассо поднялся на верхнюю площадку, его слабые ножки уже изнывали от боли. Он показал дежурному архивариусу пропуск, который получил от Зерилли, а минутой позже в зале появился и сам префект.

— Добро пожаловать, добро пожаловать! — громогласно объявил Зерилли. — Как я и обещал, мы подготовились.

Он провел Грассо в соседний офис, настолько крохотный, что письменный стол со стулом занимали практически каждый дюйм его площади.

— Вам будет помогать отец Поль Монтини, — сказал Зерилли. — Просто обратитесь к нему, и любой документ окажется в вашем распоряжении. Я попросил его для начала принести il fondo Пико Феррары, то есть тот самый том, что вы упоминали прошлым вечером. Хотя сам я буду весь день занят, очень надеюсь на совместный ужин. Как насчет семи часов? Я уже подобрал один великолепный ресторан.

Не успел Грассо вымолвить и слова, как Зерилли исчез.

Переплетенный в кожу фолиант, который насилу приволок отец Монтини, оказался высотой сантиметров восемьдесят, а шириной добрых полметра. Его высокопреосвященство Пико Феррара написал введение, где отметил, что в течение жизни расследовал три сотни отчетов о сверхъестественных событиях и полученные выводы решил свести в одну книгу. Почерк Феррары отличался изрядной витиеватостью, причем каждую страницу украшали иллюстрации, населенные демонами, вампирами, полуголыми женщинами с редкостными анатомическими особенностями и прочими кошмарными существами. Книга не имела сквозной нумерации, но где-то ближе к середине Грассо нашел несколько пассажей, касавшихся мистических стигмат. Феррара, одновременно считавший себя и священником, и историком, упомянул, что первым человеком с подозрением на стигматизм был святой Павел, который в своем Послании к Галатам написал буквально следующее (глава шестая, стих семнадцатый): «…ибо я ношу язвы Господа Иисуса на теле моем». На греческом языке, которым пользовался Павел, «язвы» передаются словом «стигмата». С другой стороны, неясно, выражался ли он метафорически или же имел в виду настоящие раны, полученные вследствие пыток и мучений. Судя по результатам исследований Феррары, на протяжении следующих двенадцати веков других сообщений о стигматах не появлялось. Но вот в 1222 году некий англичанин, житель Оксфорда, заявил, что страдает от пяти ран, аналогичных тем, которые получил Христос во время казни. Впрочем, монах по имени Томас Уайкс выяснил, что речь идет о примитивном обмане: человек сам нанес себе эти раны, желая привлечь внимание к собственной персоне. Мошенника приговорили к пожизненному заключению и посадили на хлеб и воду. Второе сообщение, датируемое 1234 годом, касалось французского аристократа Робера Карра, маркиза де Монферрар. Этот человек тоже якобы демонстрировал стигматы. Расследование, проведенное одним из священников, показало, что Карр по пятницам сам себя протыкал гвоздями, чтобы разделить с Христом его муки. К чести маркиза, он ни разу не заявил, что эти раны дарованы ему свыше.

Первый подтвержденный случай стигматизма, далее указывал Феррара, касается святого Франциска Ассизского. По смерти святого один хорошо его знавший монах, некий брат Элизас, срочно направил компетентным религиозным органам Франции рапорт о стигматах святого Франциска:

Еще один францисканский монах (известно только его имя — Лео) также подписал этот аффидевит, подтверждая тем самым, что воочию наблюдал упомянутые раны.

После святого Франциска число подобных сообщений резко подскочило. В 1231 году монах брат Додо погиб в результате несчастного случая. Во время подготовки тела к погребению на нем были обнаружены стигматы. Однако, поскольку нельзя было достоверно определить, что раны не нанесены им самим, его статус остался под вопросом. В 1237 году благословенная Елена, доминиканская монахиня из Веспремского монастыря в Венгрии, стала первой официально признанной женщиной-стигматиком.

В течение нескольких часов Грассо изучал записи Феррары, однако так и не встретил упоминаний о крестообразной стигмате, появляющейся только на левой ладони, или о мистическом камне. С другой стороны, он обнаружил, что ближе к концу жизни Феррара превратился в порядочного циника. Большинство из расследованных чудес таковыми не являются, пришел Феррара к заключению. Практически все можно объяснить либо искусным обманом, либо с позиций науки. На последней странице он записал:

Грассо разочарованно захлопнул трактат и оттолкнул его к дальнему краю стола. В глазах щипало от долгого напряжения. Он снял очки и устало потер веки. А открыв глаза вновь, вдруг на обрезе фолианта заметил едва заметную щель. Поддев ее ногтем, он раскрыл книгу. Текст как текст, ничего особенного. Однако при более внимательном изучении Грассо понял, что из тома кто-то аккуратно удалил три страницы подряд.

В дверях появился отец Зерилли.

— Друг мой, — провозгласил он, — пора удалиться на трапезу!

Персональный, назначенный Ватиканом водитель Зерилли доставил их к ресторану «Агата и Ромео», которым владела пожилая супружеская чета. Как и днем раньше, префект сделал заказ за обоих, на этот раз выбрав сладковатое мясо нарезанной тончайшими ломтиками меч-рыбы в обрамлении каперсов и оливок.

— Сегодня я обнаружил нечто странное, — сказал Грассо, задумчиво поигрывая вилкой. — По-моему, кто-то вырезал несколько страниц из работы монсеньора Феррары.

— Да, к сожалению, такое встречается не столь редко, как хотелось бы, — кивнул Зерилли. — Страницы или похитили, или же они в свое время были уничтожены. Теперь уже мы не узнаем почему. Возможно, там имелся рисунок, который в чьих-то глазах мог стоить больших денег. Или, скажем, некий фанатичный священник вырвал листы, ибо счел их оскорбительными. Думаю, вы заметили, что Феррара любил рисовать на полях эскизы фантастических существ, по большей части полуобнаженных женщин.

Несмотря на внешнюю убедительность, объяснение Зерилли показалось преподобному Грассо несколько подозрительным.

— Вы же ведете учет тех, кто имел доступ к той или иной книге? — спросил он.

— Давайте смотреть реальности в глаза, — весомо произнес Зерилли. — Феррара написал свой трактат в конце тринадцатого века. Откуда мы знаем, что страницы не были вырваны, скажем, в четырнадцатом или пятнадцатом веке?

Тут Грассо сообразил, отчего комментарии Зерилли показались ему странными. Не далее как прошлым вечером префект упомянул, что незнаком с работой Феррары. А сейчас он в состоянии описать даже рисунки на полях. Впрочем, Грассо промолчал. Он совсем не спал при перелете и знал, что вчера находился в несколько взвинченном состоянии. Возможно, он просто недопонял своего друга.

— На завтра я подготовил для вас еще один il fondo, — тем временем продолжал Зерилли. — В нем содержатся документы о святой Екатерине Сиенской. Может быть, в них вы что-нибудь найдете.

Следующим утром отец Монтини уже поджидал Грассо в офисе.

— Наши материалы про святую Екатерину довольно многочисленны, — сообщил он.

— Примерно сколько томов? — спросил Грассо.

— Двадцать пять ящиков из одного только Сиенского собора. Поскольку вас интересуют конкретно стигматы, я захватил с собой документы лишь тысяча триста семьдесят пятого года, то есть того периода, когда они на ней впервые появились.

— Отец Монтини, у меня к вам просьба, — сказал Грассо. — Не могли бы вы проверить по своим записям, кто последним брал книгу Феррары о сверхъестественном?

— О, здесь даже не надо проверять, — ответил Монтини. — Я и так помню. Когда наш префект приказал разыскать для вас этот том, я записал ваше имя в учетной карточке и заметил, что последним книгу читал отец Гарампи, в пятьдесят втором году, незадолго до своей смерти.

— Ах, я помню его! — улыбнувшись, воскликнул Грассо. — Еще когда я сам работал здесь, мы часто с ним виделись. Замечательный человек!

— Да, он всю свою жизнь посвятил составлению предметного указателя. Подумать только, с девятнадцати лет до самого последнего дня… Отцу Гарампи не было и семидесяти, когда он умер за письменным столом, с авторучкой в руке. За все это время подготовил шесть томов. Оглавления архивных фолиантов с тысяча двести пятидесятого по пятьдесят пятый год. Представляете, потратил жизнь на опись, которая охватывает книги только за пять лет!

— Вы не могли бы принести мне то оглавление, подготовленное отцом Гарампи по книге Феррары? — попросил Грассо.

Остаток утра он провел за чтением документов о святой Екатерине Сиенской, которая уже с шестилетнего возраста была свидетельницей чудесных явлений. Она утверждала, что могла видеть ангелов-хранителей столь же ясно, как и тех людей, кои были их подопечными. Впрочем, и в этих материалах по-прежнему не встречалось упоминаний о крестообразных стигматах или мистическом камне.

В районе полудня появился отец Монтини с предметным указателем. Как ни странно, поиск увенчался успехом буквально через несколько минут. Под словами «стигмата, необычная форма» отец Гарампи записал: «Распятый Христос, левая ладонь. Также см. «pietra giudiziaria», что в переводе с итальянского означает «судный камень». В гнезде «pietra giudiziaria» Гарампи дал следующее разъяснение: «Прикосновение приводит к появлению распятого Христа, левая ладонь». Кроме того, в указателе упоминалось, что дополнительные сведения о стигмате и камне можно найти в книге Феррары о сверхъестественных явлениях.

«Ага! — сказал себе Грассо. — Теперь я знаю, что было на тех вырезанных страницах».

Он вновь вызвал к себе отца Монтини.

— С какого времени архив ведет надежный учет, кто и когда работал с книгами? — спросил Грассо.

— В пятидесятом приняли строгое правило: никто не может брать документы без регистрации его имени и номера пропуска.

— Исключения?

— Только два. Сам папа и префект. Они читают что хотят и когда хотят, без каких-либо формальностей.

— И как часто сюда заглядывает папа?

— Никогда не заглядывает. Если ему что-то надо, он обращается к префекту.

Вечером Грассо ужинал один, в кафе рядом со знаменитым фонтаном Треви. Покончив с основным блюдом, он сидел, попивая кофе и разглядывая прохожих. Юная парочка бросила монетку в легендарный фонтан, и в памяти тут же всплыла давняя сценка: он, совсем еще молоденький священник, впервые пришел к этому фонтану и увидел, как другая пара бросила монетку и загадала желание. Грассо очень хорошо запомнил тот день, смог даже внутренним взором увидеть лицо девушки, пусть даже с той поры миновало полвека. Она была самым прелестным созданием, которое когда-либо видел Грассо. Молодость в тот день взяла свое, и он испытал прилив плотского чувства. Усилием воли он заставил себя отвернуться, но через пару секунд вновь взглянул ей в лицо. Девушка заметила его внимание, локтем толкнула своего приятеля и потянула его к Грассо.

— Святой отец, — сказала она. Грассо в ту пору уже носил воротничок священника. — Помолитесь за нас. Мы собираемся пожениться и очень любим друг друга.

Голос ее звучал нежно и невинно, как у ребенка. Грассо сконфуженно пробормотал молитву, и парень сунул ему в левую руку монету. Увы, эта рука с детства была сухой, и монета упала на мостовую. Никогда еще Грассо с такой силой не ощущал своего уродства, хотя девушка, казалось, этого вовсе не замечала. Она присела, подобрала монетку, осторожно вложила ее в здоровую ладонь и сказала: «На богоугодные дела, святой отец. Благодарю вас за добрые слова». Той ночью он не переставал о ней думать и, что греха таить, даже задавался вопросом, была ли у нее интимная близость с тем парнем. Помнится, лицо девушки упорно стояло перед глазами, а потому пришлось слезть с кровати, упасть на колени и просить Бога, чтобы тот даровал силы справиться с искушением. Впрочем, стоило только вернуться в постель, как ее лицо вновь возникло в памяти. Еще мальчиком, задолго до рукоположения, Грассо не раз получал от монахов уроки, как бороться с «нечистыми помыслами». К примеру, один из братьев горячо рекомендовал такой способ. Берется бечевка, на конце делается скользящая петля, и, перед тем как идти в кровать, эту миниудавку надо затянуть на собственном пенисе. Когда сатана прыгнет в голову и примется демонстрировать эротические сновидения, кровь прильет к детородному органу, петля болезненно врежется в набухшую плоть и тем самым разбудит, после чего искушаемый сможет взять ситуацию в руки — в смысле под контроль — и помолиться о прощении. Грассо редко пользовался бечевкой. Его вполне удовлетворяла любовь к Иисусу Христу. Впрочем, в ту ночь, после встречи с девушкой у фонтана, удавка разбудила его раза три. Сейчас он был уже стар и не нуждался в шнурках или веревках. Однако воспоминание о той девушке вызвало улыбку у него на губах и заставило задуматься. Что с ней сталось? Был ли ее жизненный выбор столь же счастлив, как и у самого Грассо?

Следующим утром отец Монтини бодро прикатил несколько ящиков с материалами о другой женщине-стигматике, святой Веронике Джулиани, на ладонях, ступнях и боку которой 5 апреля 1697 года появились кровоточащие язвы. Ничего полезного в этих документах Грассо не обнаружил. К тому же он никак не мог сосредоточиться. Покоя не давала одна важная задача: как говорить с префектом?

Этим вечером они встретились в ресторане «Боккондивино», что можно навскидку перевести как «Божественный кусище». Зерилли успел заказать себе взбитое тресковое пюре под сливочным соусом и с гарниром из поленты, а для своего друга — любовно обжаренные кусочки камбалы, фаршированные гусиной печенкой. Они поели. Пока им готовили десерт из мороженого с фруктами, Грассо поближе наклонился к старому товарищу и тихо сказал:

— Зачем же вы вырезали три листа из Феррары?

— Вы в чем-то меня обвиняете? — кротко поинтересовался Зерилли.

— Я видел предметный указатель, составленный отцом Гарампи, — ответил Грассо. — Судя по всему, в своей книге Феррара упоминал и про стигмату в форме распятия, и про «судный камень». А поскольку этих сведений я в книге не нашел, то остается только сделать вывод, что указатель Гарампи ссылался на три недостающие страницы.

— Да, — кивнул Зерилли, — логично, хотя не доказывает, что их вырвал я. Книга очень и очень старая.

— Друг мой, в пятьдесят втором году листы были на месте, потому как отец Гарампи с ними работал, составляя опись. А согласно учетному регистру, с той поры книгу никто не брал, исключая меня. Есть только два человека, которые вправе брать архивные материалы, не указывая своего имени. Его Святейшество и вы.

Грассо поискал в лице Зерилли хоть какой-то намек на реакцию. Ничего не увидев, он решил продолжить:

— Думаю, вы изъяли листы в ту ночь, когда я за ужином рассказал о цели своего приезда. Кроме того, я подозреваю, что вы сознательно заставляете меня впустую тратить время, подсовывая ящик за ящиком, где нет ничего для меня полезного. Отсюда мой вопрос: почему?

Зерилли несколько раз провел языком по передним зубам, будто желая их отполировать.

— Вы талантливый сыщик, — сказал он наконец. — Действительно, я совсем забыл про указатель. Я думал, недостающие страницы вас остановят. Признаюсь, недооценил я вас.

— Но почему? Зачем вы их вырезали?

Зерилли не торопился с ответом. Наконец, тщательно взвешивая слова, он сказал:

— Хорошо, я помогу вам. Помогу по-настоящему. Однако здесь не место для столь важного разговора. Мы должны вернуться в архив, немедленно.

С десертом они разделались в полном молчании, поблагодарили хозяина и вышли из ресторана, так и не увидев счета за ужин. По дороге в Ватикан никто не проронил ни слова. Гвардейцы при входе во дворец Бельведер приветственно кивнули префекту, но тот и не собирался подниматься наверх. Вместо этого Зерилли зашел за мраморную лестницу и знаком предложил Грассо следовать за ним. Глазам открылась большая металлическая дверь без ручки. Префект вставил персональный ключ и толчком руки открыл проход.

— Внимательно смотрите под ноги, — предупредил он.

Окон не было, и когда дверь за ними захлопнулась, священников объяла тьма египетская. Зерилли щелкнул выключателем и пошел вперед. Коридор привел в помещение со сводчатым потолком. Настоящая пещера, только заставленная гигантскими стальными стеллажами, импортированными из Америки. Они были столь высоки, что занимали несколько этажей. Весь верхний ярус, куда вели винтовые лестницы, представлял собой подлинный лабиринт. Книги, сплошные книги, ряд за рядом. Зерилли быстрым шагом углубился в один из сумрачных проходов. Светильники, которые он включал по ходу дела, гасли автоматически, так что они с Грассо передвигались в зыбком, подвижном озерке света, плескавшемся между темнотой спереди и сзади. За спиной осталась секция с документами, которые Грассо узнал, так сказать, в лицо. Теологические трактаты ватиканских схоластов, которым папа римский в свое время поручил разгромить еретическое учение Мартина Лютера. За этим стеллажом высился огромный сейф, где церковь хранила семьдесят восемь печатей из золота и серебра. Ничего подобного нет нигде в мире. К примеру, две из этих печатей несут на себе гербы испанских королей Филиппа Второго и Филиппа Третьего. Каждая весом почти два фунта и отлита из чистого золота.

В конце этого коридора находилась еще одна стальная дверь. Грассо узнал и ее. Она вела к наиболее закрытым и ревностно охраняемым разделам всего архива. К ее замку имелся лишь один ключ, и префект не имел права расставаться с ним ни на секунду.

— Никто и никогда не должен об этом узнать, — прошептал Зерилли, мучительно шаря под сутаной. Наконец его усилия увенчались успехом, и он извлек внушительный бронзовый ключ. — Сюда могут входить только папы и их префекты.

Ригель замка издал громкий протестующий скрип, лязгнуло нечто тяжелое, и в лицо посетителям ударила струя прохладного воздуха. Воздух в помещении постоянно фильтруется и поддерживается при оптимальной для хранения документов температуре. Автоматически зажглось освещение.

Стальные ячеистые стены и стеллажи превратили комнату в подобие первоклассного банковского подвала. Зерилли тщательно запер за собой замок и торопливо направился к одному из сейфов. Покрутил ручку, набирая комбинацию, открыл дверцу и извлек продолговатый металлический ящик.

— Как вам известно, в мире насчитываются тысячи религиозных святынь, не говоря уже про сообщения о чудесах, — сказал он. — Вы хотели узнать правду? Что ж, я вам ее открою. Почти все эти святыни — не что иное, как подделки, а чудеса — чистой воды мошенничество. Часть из них — чьи-то грубые шутки, если угодно, розыгрыши. Или легенды, сказки, да и просто редкие стечения обстоятельств, тем не менее легко объясняемые наукой. И все же церковь решила не раскрывать подлинную суть этих мифов, поскольку они служат источником радости, надежды или вдохновения для тех, кто в них верит. Думаю, вы и сами всегда это подозревали. Но есть кое-что, чего вы не знаете. Так вот, на протяжении последних двух тысяч лет — и это известно нам доподлинно! — произошло семь событий, которым невозможно дать научное объяснение. Из них следует лишь один логический вывод. Это были чудеса. Деяния Господа, подлинные и неоспоримые.

Зерилли помолчал, давая Грассо время понять всю важность только что произнесенных слов.

— Нам с вами повезло. В свое время мы лично стали свидетелями одного из таких событий. Да-да, я о той девочке с Сицилии.

Здесь префект показал на один из соседних стеллажей, заставленный безликими картонными коробками.

— Тут хранится все, что мы о ней знаем. После ее смерти, когда мы направили в Ватикан свой отчет, церковь начала второе, негласное и куда более глубокое, расследование. Тщательно законспирированные сотрудники и частные сыщики собрали подробнейшие показания всех жителей той рыбацкой деревушки. Если точнее, каждого старше десяти лет. Были выполнены патологоанатомические исследования, собрана вся генеалогическая история ее семьи, получены образцы ДНК. Более того, проверили и нас с вами: действительно ли нам можно доверять. Ничего не было упущено из поля зрения. Ушли годы на анализ всех этих материалов, и тем не менее никто так и не сумел дать логическое объяснение как ее смерти, так и ран на теле. Другими словами, нет ни грана сомнения в том, что девочка страдала стигматами. Мало того: хотя церковь и заявляет публично, что сотни таких сообщений признаны подлинными, в действительности у нас имеется лишь один неоспоримый пример. Эта девочка и есть тот единственный настоящий стигматик.

— Да, но… А как же святой Франциск? Святая Екатерина?

Зерилли жестко повторил:

— Та сицилийская девочка — единственный полностью достоверный случай стигматизма.

Он открыл ящик, который пару минут назад извлек из сейфа.

— Вы, мой друг, натолкнулись на еще одно подлинное чудо — «судный камень». Свидетельства о нем церковь собирает вот уже две тысячи лет. Похоже, он появляется раз в поколение. Обычно мы слышим о камне, когда на левой ладони покойного находят загадочный знак, чья форма всегда напоминает распятого Христа. Кроме того, из знака сочится настоящая кровь. Так вот, эта стигмата всегда связана с «судным камнем». Есть еще одна особенность этого чуда, которую объяснить никак невозможно. Тот, кто касается камня, становится не просто обладателем сверхъестественных способностей; он обречен, поскольку таких людей всегда ждет страшная смерть. Мы потратили столетия, пытаясь выяснить, откуда появляется камень и в чем состоит источник его власти… Все усилия были тщетными вплоть до сорок третьего года, когда некий иорданский мальчик, игравший в одной из пещер у Мертвого моря, нашел глиняный кувшин с пергаментным свитком. Нам посчастливилось заполучить его, а так как дело происходило во время войны, да еще мальчик с его отцом были совершенно неграмотны и не понимали значимости находки, факт обнаружения свитка удалось сохранить в тайне. Датировкой по радиоактивному углероду мы сумели установить примерное время написания: семидесятые годы нашей эры.

Грассо непроизвольно шагнул поближе к стальному ящику.

— Я покажу вам один раздел этого свитка, — добавил Зерилли. — Прочитав его, вы узнаете источник магической силы «судного камня» и поймете, почему мы считаем его самым великим подарком Господа и вместе с тем страшным проклятием для любого, кто вступит с ним в контакт и получит возможность пользоваться его поразительными свойствами.