Камень-обманка

ГЛАВА 24-я ГОНЕЦ ИЗ ТУНКИ

Поздним июльским вечером в Кырен из Тунки прискакал встревоженный Артемий Грязнов. Все сорок верст он торопил коня, не давая ему переходить на шаг и нахлестывая витой сыромятной плеткой.

Расспросив встречных, где квартируют пограничники, он быстро направился на южную окраину искать командира.

В пятистенной избе, в это время уже никого не было кроме Вараксина.

Увидев входящего в горницу грузного распаренного человека, Степан поднялся ему навстречу. До сих пор начальнику пограничного отряда и торговцу не приходилось встречаться, однако Вараксин слышал о Грязнове. Артемий переправлял из северо-западной Монголии крупный рогатый скот и баранов, кожевенное сырье, овечью и верблюжью шерсть, топленое животное масло. Гурты доставлялись гоном через Монды и Тунку в Култук, на скотобойню.

Выслушав гостя, Вараксин тотчас позвонил уполномоченному особого отдела Варне и, ожидая его, стал уточнять у коммерсанта подробности.

Грязнов сообщил следующее. Третьего дня, разыскивая за Тункой забредшую в тайгу кобылицу — ей был срок жеребиться, — Артемий издалека заметил шалаш, коего там прежде не значилось.

Услышав топот его коня, из балагана вышли два человека. Один — сухой старик, другой — молодой. Оба с оружием, как видно, готовым к стрельбе.

Они оказались китайцы. Грязнов сначала подумал, что это спиртоносы или хунхузы, однако, поговорив с ними, решил: военные лазутчики Китая, может, Японии.

Незнакомцы знали фамилию Грязнова. Они, должно полагать, подумали, что им нечего опасаться коммерсанта, к тому же безоружного, — и напрямик предложили торговцу крупную сумму золотом, коли он поможет им перебраться в Китай.

Начальник, поди, понимает: у Артемия не было иного выхода, как согласиться для виду. Они столковались, что встретятся утром и немедленно вместе отправятся к рубежу.

Покинув китайцев, Грязнов тотчас поскакал в Тунку за верными людьми и милиционером. Но когда они в тот же вечер обложили шалаш, то оказалось: там уже никого нет.

Может, он, Артемий, и ошибся, не оповестив сразу пограничников, но — что было, то было.

Сказать короче, Грязнов уверен: не сегодня-завтра злоумышленники постараются перейти границу, и пусть начальник побеспокоится, чтоб этого не случилось.

Рассказ был мутноват и сбивчив. Трудно верилось в наивность лазутчиков, предложивших рискованную сделку первому встречному. Не вызывали доверия рассказы о золоте, о шалаше, который невесть зачем соорудили китайцы. Однако всякое случается в жизни!

Грязнов, заметив тень раздражения на лице Вараксина и поняв ее по-своему, кинул сухо:

— Я упустил — мне и ловить.

Поправился:

— Помогу, начальник.

— Спасибо. Сверх того, что сказал, более ничего не требуется. — Вараксин поднялся из-за стола и протянул руку торговцу. — Благодарствую.

Артемий свел брови к переносице, но тут же усмехнулся и направился к выходу. Однако, заметив входящего в избу Варну, задержался, проворчал, постегивая себя плеткой по сапогам:

— Так полагаю: границу станут переходить от Монд на Косогол. Там подходяще.

Помедлил немного, добавил:

— Поймаете, имя мое не треплите. Не они, так другие потом воткнут нож в спину.

— Это — Грязнов. Богат и много знает, — объяснил Степан Варне, как только они остались одни. — Хитер шибко, бестия. Вот послушай, что он мне тут плел.

Закончив рассказ, Вараксин спросил:

— Ну? Твое слово?

— Прикажи усилить наряды, особо — на бродах… — после короткого раздумья отозвался Варна. — Однако торговец морочит нам голову, Степан Григорьевич.

— Зачем?

— Затем, скажем, чтоб кто-то перешел границу в ином месте. Может такое быть?

— Нет, Ян Андреевич. Грязнов — старая лиса, понимает: мы встревожимся не только у Монд, а по всей границе. Тут что-то не так.

— Возможно. Позвони на заставу, предупреди: утром отправимся к ним. Если не возражаешь.

Выйдя с Вараксиным из штаба, Варна подумал вслух:

— Весной Кореньков и Шубалин видели следы на контрольной полосе. Нет ли здесь связи?

И сам ответил:

— Не исключено…

С первыми лучами солнца Вараксин и Варна выехали из Кырена. Кони ровно несли их по дороге, и Степан не торопил Каина — до Монд было около ста верст, и следовало беречь силы.

Путь бежал вдоль Иркута, то чуть отдаляясь от реки, то круто спускаясь к берегу.

На первом же привале выкупали коней и улеглись в тени берез отдохнуть. Впрочем, уже вскоре оба поднялись, и Степан, раскрыв планшет, принялся разглядывать карту. Некоторое время он водил по ней пальцем, высчитывая расстояние до Монд.

Варна, бросив взгляд на карту, сказал:

— Вон, верстах в тридцати от Байкала, Иркут резко поворачивает в горы. Почему?

Вараксин пожал плечами.

— А надо бы знать, начальник отряда, — улыбнулся латыш. — Мы на земле бурятов, рядом — монголы. Историю и легенды этих мест полезно изучать и помнить.

Степан по-мальчишески дернул чекиста за рукав.

— Расскажи.

Варна снова уселся на шинель, закурил.

— Хорошо. Слушай… Много веков назад западнее Монд жил молодой монгольский батыр Иркут. Охота заносила его в разные края, и однажды, преследуя раненого изюбря, он заехал далеко на восток. В самом конце дороги, уже решив поворачивать, встретил путник владыку той стороны, и старый Байкал пригласил юношу к своему очагу.

Они вели беседу и пили кумыс, и жирный барашек жарился на вертеле, чтобы гость не уехал домой голодный. Насытившись, Иркут простился с владыкой и собрался в путь. Но в тот миг вошла в юрту дочь старика, Ангара.

В легендах и сказках молодые люди влюбляются с одного взгляда. И это предание говорит то же: сердце Иркута забилось, как кабарожка, пойманная в силок. И сказал Иркут Байкалу:

— Нойон, я умру от тоски и горя, если ты не отдашь за меня дочь. Я пришлю сватов. Что услышат они?

Не сразу отозвался Байкал и крутил в раздумье усы, побелевшие за долгий век. Но вот согласно кивнул головой.

— Шли людей. Они не испытают обиды, гость.

Иркут помчался домой и послал сватов, и возвратились они в аймак батыра с приказом владыки: пусть Иркут спешит к Ангаре и возьмет ее в жены.

Жених спросил гонцов:

— Вы видели девушку? Говорили с ней?

— Зачем? — удивились те. — Воля отца — закон для дочери. Таков обычай.

— Вы правы, родичи, — согласился Иркут. — Итак, я, еду. Готовьте пир. Режьте кобылиц и баранов.

И он отправился в путь. Ехал по Тункинской впадине не торопясь, забыв слова владыки, чтоб спешил. Ибо — еще от предков мысль: не лети сломя голову за невестой, ты помолвлен, и она твоя.

Были в пути большие привалы, и была охота в камышах Коймарских болот, и слышали Бычьи горы, как пел Иркут песни своих пращуров. Он еле сдерживал нетерпение: юность и торопливость почти всегда родичи, это так.

И вот, когда до Байкала остался всего один дневной переход, примчалась к Иркуту болтливая речонка Култучная.

— Батыр! — закричала она. — Твоя невеста сломала закон предков и опозорила слово отца! Ангара сбежала к Енисею, батыр!

И закипел люто Иркут, и застонал от обиды и злости, закричав: «Не уйдет негодная от меня!». И сильно рванул повод. Не разбирая дороги, сметая всё на пути, бросился, он наперерез беглянке через горы. И там, где мчался Иркут, расступились хребты и возникло ущелье длиной в сто верст.

Но опоздал батыр, и Енисей уже целовал Ангару, и звук их поцелуев, как хохот дьявола, был взбешенному Иркуту.

Так говорит легенда…

Варна усмехнулся.

— Мы не женихи, но всё же надо торопиться, Степан. Опоздавшему к столу — достаются кости. Это тоже мудрость Востока.

Товарищи быстро подтянули подпруги и сели на коней.

В Монды добрались к сумеркам. Пограничники доложили: на участке всё спокойно.

Следующая ночь тоже прошла тихо, вблизи границы никто не появлялся.

Утром донесли из Кырена: туда прискакал посыльный Грязнова и передал записку для Вараксина. Артемий сообщал: таскаясь по лесу специально, чтобы обнаружить следы злоумышленников, он наткнулся на труп старика-китайца, сильно изрезанный ножом. Старца, надо думать, убил его компаньон — сильный молодой парень. Теперь злодей непременно постарается перейти рубеж.

Выслушав телефонное сообщение, Степан некоторое время молчал, потом обернулся к Варне.

— Скачи в Тунку, Ян Андреевич. Разберись во всем сам.

Выслушав Степана, чекист заметно оживился. Он покрутил длинные седоватые усы, кивнул.

— Ты прав. Не будем терять времени.

— Возьми заводного коня, Ян Андреевич. До Тунки без малого полтораста верст. С тобой отправится ординарец.

Они простились.

Пограничные наряды продолжали наблюдать за бродами и тропами на Косогол. Местных жителей предупредили об опасности. Но ничто не нарушало спокойствия рубежа.

Через неделю из Тунки в Монды вернулся Варна. Отыскав Вараксина, он молча положил перед ним понягу покойного китайца, его винтовку и покачал головой.

— В поняжке мелкое барахло, Степан. Не за что зацепиться.

Вараксин усмехнулся.

— Ты полагал, там окажутся паспорт и агентурные донесения?

— Нет, но все же…

— За что убит старик?

— Не знаю.

— Понятно. Но догадки-то есть?

— Самые общие. Старик и молодой пришли с севера. Вероятно, с берегов Китоя. Перед Тункой они пересекли небольшое болотце. Я оглядел следы. Оба китайца несли немалый груз: очень глубоки отпечатки. Значит, в поняге убитого была кладь, которой там уже нет. Молодой ограбил старика. Но, возможно, убийца лишь стремился имитировать грабеж?.. Они тянули к границе, это не вызывает сомнений. Правда, шли они странно: сначала спустились в Тунку вместо того, чтобы сразу идти на Монды. Похоже, в Тунке или возле нее у них была явка… Вот все, что пока могу сказать.

— Ну, что ж — и это немало. Теперь знаем: Грязнов не врет или не очень врет, и надо держать ухо востро.

Вараксин похрустел пальцами, спросил:

— А может, он ждет, тот, молодой, когда успокоимся и развесим уши? И лишь тогда пойдет на Иркут?

— Может быть. Если он, понятно, уже не пересек границу.

Но Лю был еще на русской территории, хотя и рядом с рубежом. Для этого были веские причины. Ему пришлось в последнюю минуту убрать Дина. Нет, Лю не собирался так жестоко поступать с соотечественником. В конце концов старик вел себя до самого конца вполне благопристойно. Судьбу Дина решил Грязнов.

Они встретились с торговцем в пяти верстах севернее Тунки, как и условились еще там, возле Кяхты. Грязнов сообщил, что все подготовлено к переходу границы: рисунок маршрута, запас провизии, патроны, бинты. Однако Артемий добавил, что без него китайцы не сумеют одолеть Иркута. В Тункинском аймаке кроме пограничников действуют отряды ЧОНа и политбюро. Политбюро — это чрезвычайка, которую возглавляет Цейтлин, — старый волк, прошедший многолетнюю школу подполья. Он отменно знает уловки тайной войны. В двадцать первом году политбюро перебралось из Торов в Тунку, и не будет ничего удивительного, если чекисты или милиционеры наткнутся на китайцев. Между пограничниками, политбюро, ЧОНом и милицией — тесная связь. С гражданским населением установлена система сигнализации. Коли Дин и Лю не дураки, они должны понять, чем это пахнет.

— Что ты хочешь от нас, Артемий? — спросил Лю, ясно давая понять Грязнову: он отлично понимает смысл разговора.

Торговец усмехнулся. Услуга за услугу. Грязнов выведет китайцев к рубежу, поможет им форсировать реку, но взамен требует указать путь к Золотой Чаше. Им больше не попасть туда, и остатки огромного клада пропадут зря.

Лю иронически взглянул на Грязнова.

— Я мог бы сочинить все, что угодно, Артемий, и назвать любое место на Шумаке. Но я — порядочный человек и не поступлю так. Ничего не скажу. Мы дадим тебе много золота, оно вполне окупит и твои расходы, и твой риск.

— А что думаешь, старик, ты? — спросил торговец, наливаясь кровью.

Дин промолчал.

— Ладно… — скривился Грязнов. — Давайте металл. Я вижу, с вами плохо вести коммерцию.

Лю и без доводов торговца понимал: одним, без помощи Артемия, рубеж не перейти. Грязнов здесь свой человек, он не раз легально пересекал границу, и лучшего проводника не придумать.

После недолгих колебаний китаец пересыпал в мешок торговца полпуда золота, и они расстались до ночи. Перед зарей Грязнов подгонит к стоянке лошадей, и все отправятся в Монды. В случае, если наткнутся на красных, коммерсант выдаст китайцев за своих помощников. Соответствующие документы подготовлены. А дальше, как небо даст.

Торговец появился в условленное время. У него было помятое, усталое лицо, белки глаз покраснели, — похоже, он совсем не ложился спать.

Соскочив с лошади, Грязнов тотчас сообщил нехорошую весть: на границе объявлена тревога, усилены наряды. Надо полагать, китайцев заметили на подходах к Тунке.

— Что предлагаешь, Артемий? — спросил Лю, мрачно сдвигая брови. — Я не верю тебе, Грязнов, но все-таки — что предлагаешь?

— Надо ждать. Я съезжу в Монды и погляжу, как там.

Дин, за все время разговора не проронивший ни слова, криво усмехнулся и ушел в шалаш.

— Моя спи, — коротко бросил он Грязнову. — Много говоли — мало делай.

Тогда Артемий отвел Лю Джен-чана в сторону, сказал, понизив голос:

— Не будь дурак, парень. Скажи, как пройти к Чаше. Ты все одно не сумеешь выбрать металл. А мне когда-нибудь уходить из России. Советы рано или поздно схватят за горло. Не хочу бежать нищим. Ну?

— Нет. Я дал тебе большое богатство, Грязнов. Хватит. А Чаша нужна самому. Я еще вернусь туда. Мои ноги моложе твоих.

Артемий помолчал.

— Черт с вами! — вспылил он внезапно. — Ты молод и глуп! К Чаше ведь может возвратиться и Дин. Без тебя…

— Вон как!.. Но что тебе надо?

— У тебя голова. Думай сам.

— Петляешь словами, как лисица хвостом. Говори прямо.

— Хорошо. Скажу. Дин стар и сильно отощал в тайге. Он будет, как гиря на твоих ногах. Там, на границе.

— И что же?

— Пусто у тебя под шапкой, парень. Или я говорю неясно?

— Не стану убивать старика, Грязнов. Он не заслужил смерть.

— Знаю. Однако может сорвать переправу. Тогда конец. И тебе, и мне.

Лю долго не произносил ни слова. Он думал о том, что Артемию ничего не стоит предупредить пограничников и что глупо беречь чью-то жизнь, рискуя собственной. Грязнов не отвяжется, пока Лю не примет его условий. Но выдать прохвосту тайну Золотой Чаши он тоже не может. За что этой жирной свинье такая удача? А если убить Грязнова?.. Нет, без проводника не обойти красных. Ну, ладно, Лю уберет Дина, в конце концов старику и в самом деле пришел срок переселяться в лучшее царство. Но что от этого получит коммерсант? Переправить через границу одного много легче, чем двоих. А может, торговцу не дает покоя золото старика?.. Ах, жадная, наглая скотина!

— Что решил? — поинтересовался Грязнов, пытаясь разглядеть лицо Лю в жидкой желтизне рассвета.

— Хорошо, Артемий. Уберу Дина. И отдам тебе его золото. В один рот две ложки пихаешь, купец! — Пристально посмотрел на торговца, процедил сквозь зубы: — А не убьешь ли ты меня самого потом? Ты ведь и так можешь, Артемий.

— Это разумный вопрос, — усмехнулся Грязнов. — Но ты мало подумал. Два покойника — слишком. Следы могут привести в мой дом, а я не люблю тюрьму. И дешево в ней проживать, да накладно. Итак, что решил?

— Хао. Уйди куда-нибудь. Я убью старика. Где кони?

— В распадке. Я ухожу. Но мы — честные люди, и ты сдержишь слово.

— Да. Уходи.

Тучи, собравшиеся было ночью над Тункинскими гольцами, разбило ветром, и день занимался ясный и, кажется, жаркий. Проводив торговца до распадка и убедившись, что кони там, Лю повернул к шалашу.

Он шел медленно, нарочито убеждая себя, что Дин бесполезен, ленив, скрытен, и никто не знает, какие у старика мысли, может быть, он давно задумал убить его, Лю, конечно же, давно решил, еще там, на Шумаке, само собой разумеется, решил старая грязная собака! И нечего ждать, когда он приведет план в исполнение и заберет все золото, стоившее таких неимоверных усилий молодому, полному сил человеку!

Дин пробудился и уже сидел возле шалаша. Жмурясь от наслаждения, он разглядывал желтые камешки, высыпанные на ватник из прочного холщового мешочка. Старик был так увлечен золотом, что заметил Лю Джен-чана в последний миг. Быстро повернувшись к нему спиной, Дин торопливо спросил:

— Твоя зачем смотли?

— Просто так, — проворчал Лю, и его ладони от волнения покрылись потом. — Вставай, старик. Надо поговорить.

Когда Дин поднялся, Лю ткнул его ножом в живот и, схватив за ворот, стал колоть в грудь, в руки, в лицо.

Старик почему-то не падал. Он кинул уцелевшую от порезов руку за пояс, где у него висел нож, но Лю, перехватив это движение, ударил его в кисть, потом в горло.

Дин медленно осел на землю, молча, снизу вверх поглядел на плывущее перед ним лицо и, закрыв глаза, опрокинулся на спину.

Лю несколько секунд стоял возле тела. Убедившись, что старик мертв, вытащил из его скрюченной ладони самородки, поднял мешочек с золотом и отнес в шалаш.

Затем вернулся к телу и, затащив его себе на спину, поспешил к болоту. У кромки трясины положил ношу на землю, разделся и, снова подняв труп, полез в глубину.

Когда совершенно измотанный и перепачканный грязью он вышел к одежде, рядом с ней, за деревом, стоял Артемий.

Лю молча отмылся в ручье, и они, не говоря друг другу ни слова, направились к шалашу. Нырнув в него, Лю тотчас вернулся к торговцу.

— Вот, — прохрипел он, протягивая золото. — Это — все. Больше я ничего не должен, Артемий. Едем?

— Да. Ты — порядочный парень, Лю. Однако — о деле. Лучше ехать ночами. Я не настаиваю, но думай сам.

Китаец поиграл желваками скул, взглянул на Грязнова исподлобья.

— Не могу торчать тут. Дин рядом.

— Да. Понимаю. День ты проведешь в распадке, вместе с лошадьми. Как только стемнеет — приду. Там, в ущелье, роща, тебя никто не увидит.

— Хорошо. Пошли в распадок.

Зашвырнув вещи убитого далеко в кусты и надев понягу, Лю присоединился к Грязнову.

В густой роще, неподалеку от ключа, паслись оседланные лошади.

Распутав ноги одной из них, Артемий сказал:

— Оставлю тебе двух коней. Второй пойдет в запасе. Вернусь на закате солнца.

Как только вдали растаял звук копыт, Лю подошел к источнику, тщательно отмыл оставшиеся на руках и одежде пятна грязи, сел подле коней и задумался.

Грязнову нельзя верить. Он может привести сюда красных, и они схватят Лю, как козла, попавшего в самолов. Артемий попытается сам отыскать Чашу. Ведь теперь он твердо знает: золото водопада Шумак — не выдумка и не ложь.

Значит, надо удалиться в сторонку и оттуда следить за местом, где пасутся лошади.

Лю так и сделал. Пройдя полверсты, он продрался через сплетения стланика и, настелив травы, лег. Надо хорошо выспаться до вечера. Ночь будет трудная и потребует много сил… Где сейчас Грязнов, что делает?

…Поторапливая коня, и без того быстро бежавшего домой, Артемий устало морщил брови. Он был сильно расстроен: Лю так и не сказал ничего о Золотой Чаше. Нет, коварство этого негодяя вынуждает его, Грязнова, пойти на крайние меры. Мальчишка не уйдет за границу и не унесет с собой тайну водопада Шумак. Посты на Иркуте пристрелят прохвоста — торговец позаботится об этом.

А вдруг китайца возьмут живым или только ранят? Ведь он может выдать Грязнова! Такое нельзя допустить. Надо убедить Лю, что в плену его ждут неслыханные пытки и смерть. Тогда он станет драться за жизнь, как зверь. И сдохнет под пулями русских.

Дома торговец набросал письмо Вараксину и, вызвав подпаска, велел немедленно скакать в Кырен.

И круглое, бесстрастное лицо Артемия на одно мгновение исказила злая, торжествующая усмешка.

Люди напряженно всматривались в темноту, мучаясь от желания курить и размять кости. Иногда пограничникам казалось, что напряжение и тревога последних дней излишни и все на рубеже тихо и обычно.

Даже Вараксин, лежавший в эту ночь с бойцами у брода, стал подумывать, не морочит ли их Грязнов, пытаясь придать заурядной поножовщине характер значительного преступления? А для чего? Может, таким образом пытается втереться в доверие? Не исключено…

Степан поежился. Черные лохматые тучи низко висели над рекой, лишь изредка открывая луну. Было прохладно.

Чувствовалась близость рассвета. Небо на востоке чуть посерело, и где-то в кустах, на берегу, негромко вскрикнула ронжа.

И именно в эту секунду неподалеку от Вараксина зашуршали камешки, и во мраке обозначилась расплывчатая фигура. Человек шел к броду, часто останавливаясь и замирая.

Он даже не успел добраться до воды, когда рядом с ним выросли люди и прозвучала короткая, как удар, команда.

Лю вздрогнул, остановился и медленно поднял руки. Почти в грудь ему упирался штык.

— Хуньдань! — не сдержав себя, выругался китаец. — Паньту![71]

Он сразу же подумал, что Грязнов, эта подлая лиса, не только ограбил его, но и выдал русским! А может, и Артемия взяли?

Не давая прорваться бешенству, Лю топтался на месте, пытаясь увидеть в сером воздухе спуск к броду.

Вараксин приказал тотчас вести задержанного в Монды. У китайца отняли понягу и карабин.

— Поищите нож! — распорядился Степан. — Должен быть.

Молоденький красноармеец торопливо обшарил задержанного, пожал плечами.

— Нету ножа, начальник.

Китайца вели натоптанной тропинкой вдоль реки. Вараксин поторапливал Коренькова и бойцов, шагавших за перебежчиком.

Лю шел молча, сгорбившись, странно волоча ноги, будто из него вдруг вынули кости и всё тело потеряло опору. Но внезапно толкнул ближнего бойца, вырвал из-за голенища нож и, полоснув Коренькова по груди, кинулся в воду.

Это уже было отчаянье. Красноармейцы почти сразу настигли Лю, выволокли его из реки, положили на камни. Китаец тупо смотрел на дула винтовок, наведенных на него, и, тяжело дыша, скрежетал зубами.

Вараксин велел связать руки арестованному, спросил Коренькова:

— Сумеешь сам дойти, Зосима Авдеич? Или носилки рубить?

— Не! — старик покачал головой. — Ничё. Не достал он меня, варнак. Так, поцарапал маленько.

В Мондах китайца развязали. Вараксин послал вестового за Шубалиным и Варной.

Вскоре уполномоченный особого отдела и красноармеец вошли в дом.

Еще до их прихода Степан пытался начать допрос, но Лю мрачно крутил головой, показывая на уши и язык, не говорил ни слова.

Вараксин кивнул Шубалину на задержанного, проворчал:

— Делает вид, что ни черта не понимает по-русски. Поговори с ним по-своему, Ваня.

— Ладына, — усмехнулся боец. — Я сейчас ему все говоли.

Повернулся к Лю, спросил:

— Нинь син шэмма?[72] Твоя китаец?

Лю что-то пробормотал, с ненавистью глядя на Шубалина.

Красноармеец повернулся к Вараксину, развел руки.

— Я не понимай, что она говоли.

Старый член партии латыш Варна много лет провел в эмиграции и с грехом пополам говорил на нескольких европейских языках. Он присел к столу, внимательно осмотрел задержанного, спросил:

— Вот лэнгвиджиз ду ю ноу?[73]

Лю безмолвствовал.

Варна повторил вопрос по-французски.

Лю не проронил ни звука.

Тогда уполномоченный особого отдела поднялся со стула, подошел к арестованному вплотную, сказал негромко:

— Не вей веревку на свою шею, парень. Ты шел из России — и хочешь, чтоб я поверил, будто ни слова не понимаешь по-русски… Не тяни. Мы — занятые люди.

— Хорошо, — внезапно отозвался Лю. — Скажу все. Но, господа, каждый заботится о себе, я — тоже. Будем вести честную игру.

— У нас нет ни времени, ни охоты играть, — хмуро возразил Варна. — Изволь отвечать на вопросы.

— Тогда мне нечего сказать вам, господа.

Шубалин, услышав это, побагровел.

— Твоя есть собачья голова! Твоя бить надо!

— Погоди! — остановил его Вараксин. — Не шуми. Давай ты, Ян Андреич.

Варна спросил Лю:

— За что убит старик? Как его фамилия?

Лю молчал, соображая, нашли ли русские труп Дина или о его смерти сообщил Грязнов. Подумав, решил, что это не имеет значения, главное — знают. Выходит, запираться бессмысленно.

— Я защищался. Он хотел отнять мое золото.

— Отнять? Слабый старик решил ограбить тебя?

— Он — опасный человек.

— Его фамилия?

— Не знаю. Он напал на меня у Тунки.

— Откуда золото?

— Купил. У верных людей.

— Назови их.

— Не продаю своих, командир.

— Будет выгодно — продашь и себя. Не так ли?

Лю натянуто улыбнулся.

— Выгодно — другое дело. Но вы сулите не деньги, а пулю.

— Каждый получает, что заслужил. Фамилия? Подданство?

— Ван. Подданство — Америка. Соединенные Штаты Америки.

— Допустим. Как попал к нам? Когда? Кто помогал?

— Не буду отвечать. Надо столковаться сначала. Золота в этом мешке вам всем хватит до конца жизни. Отпустите меня. Тогда расскажу все.

— У малого ума длинный язык. Ты явно ошибся воротами, парень.

— Все люди одинаковы. Всем нужны деньги и счастье.

— Не за чужой счет. Такое годится лишь сволочи.

Вараксин приказал увести арестованного. Когда дверь за ним захлопнулась, сказал Варне:

— Может, зря возимся? Это ж гад. Хороший удар по зубам развяжет ему язык.

— Нет! — покачал головой Варна. — Нельзя пачкать рук. Отправим в Иркутск. Там его могут знать.

Потом долго рассматривал золото, вынутое из поняги и в удивлении покачал головой.

— Что такое? — поинтересовался Вараксин.

— Занятные самородки. Все окатаны. Я не знаток золота, но одно из двух: или это дело рук человека, или все камешки — из воды.

Доставить арестованного в губернский город поручили Коренькову и Шубалину.

Когда выехали за околицу, Лю сказал:

— Здравствуйте, господа? Могу ли я говорить?

Зосима усмехнулся.

— Здесь не все господа. Есть и хорошие люди.

Лю Джен-чан повернулся к Шубалину, произнес шепотом:

— Цяньби… У меня есть цяньби, парень. Ты можешь чжэн-ди цянь хэнь до… Мне нужна цзыю[74], земляк.

— Чё он бормочет? — полюбопытствовал Кореньков.

— Она говоли — деньги давай. Она — глупая люди.

— А-а, деньги! — Зосима понимающе кивнул. — Добрая штука. Одначе, на них головы не купишь.

Он подсел к связанному арестованному вплотную, кинул, свертывая папиросу:

— Ты свое отплясал, милейший. Смирно сиди.

— Ладно, — поморщился Лю. — Только не болтай, ради бога, и не тычь меня штыком в бок. Видно, и в самом деле, отходил по этой земле бедный китаец Ван.

ГЛАВА 25-я ЧЕЛОВЕК В АНГЛИЙСКОМ ФРЕНЧЕ

Варна долго уговаривал Степана не отправляться на охоту далеко. Чекист полагал, что начальник отряда все-таки плохо знает тайгу, может запутаться и даже погибнуть в глуши.

Но Вараксин лишь ухмылялся. Наконец сказал вполне серьезно.

— Сегодня — овсянка, завтра — овсянка, бойцы — не кони, ей-богу. Грешно жить в лесу и не отведать дичи. — Вздохнул. — Обалдею вовсе, коль не ублажу душу.

Ян Андреевич, разумеется, понимал товарища. Деятельный и подвижный, привыкший за годы войны к постоянному риску и бурной смене событий, уралец явно тяготился размеренной и в общем-то спокойной жизнью на рубеже.

Без малого год минул с той поры, когда отряд появился на границе. За это время не случилось никаких особых происшествий, если не считать поимки небольшой группы офицеров, пытавшихся перейти Иркут, да вот еще задержания китайца-уголовника, отправленного недавно в город.

Нет, прохлаждаться Степану, понятно, было некогда: он занимался с людьми военным и политическим делом, готовил хозяйство к зиме, заводил связи с таежниками.

Как-то в штабную избу постучались братья Леоновы.

Старший, Евсей, войдя в горницу, не то кивнул, не то поклонился.

— За дверью — Васька. Брат. Пустишь?

— Зови.

Евсей вышел в сени и вернулся с младшим Леоновым. Большак вел Ваську за руку, точно мальчонку, и это вызвало у Степана мимолетную улыбку.

Евсею было сорок или сорок пять лет — видать, вдвое больше, чем меньшому.

Лохматые низкорослые кряжи, они удивительно походили друг на друга. Аспидно-черные бороды, мрачные глаза с синеватыми белками, чуть приплюснутые носы были у братьев совершенно похожие, точно выделанные по одной мерке.

— Садитесь, — кивнул Вараксин на лавку. — По делу или так?

Евсей, не отвечая, достал из кармана трубку, набил табаком, спросил:

— О Леоновых слыхал, нет?

— Слыхал, — сказал Вараксин, припоминая, что кыренцы не раз говорили ему о братанах. Леоновы и летом и зимой пропадали в тайге: мыли песок, били соболя и медведя, а в худую пору и белковали. Они надежно изучили тропы и реки Восточного Саяна, знали повадки всякого зверя, попадали в лесные пожары, голодали. Однако ничто не могло отвадить сибиряков от тайги, и братья снова исчезали в горах.

Евсей поджег табак в трубке, молвил, обкипая дымком:

— Мы — шабры, командир. И оттого жить по-соседски должны. Так?

— Верно говоришь, — согласился Вараксин. — Нам без народу границу не устеречь, да и вам без нас, полагаю, худо.

— Столковались, значит, — заключил большак и поинтересовался без всякой паузы: — Припасу дашь?

— Пороху, что ли? — подивился Степан тому, как круто переломил разговор старший Леонов.

— И пороху, и дроби, и пуль, коли не жаль.

Он снизу вверх посмотрел на рослого командира, добавил:

— Не просто так. Даром — нехорошо. Дичью уплачу, или золотишком, или еще как… А то на лесованье пойдешь, так я тя по любой тропе проведу.

— Добро, — согласился Вараксин, — дроби и пороху дам. Боевые патроны не могу. Не положено.

— И на том благодарствую, паря.

Евсей некоторое время молчал, посасывая дым из трубки, и внезапно полюбопытствовал:

— Слыхали мы с Васькой: китайца вы загребли. И самородки, сказывают, взяли у ходи. Можно верить людям?

— Можно, — неохотно отозвался Степан.

— Ага. А не вякал тот ходя, откуль золотишко?

— Нет.

— Мы с Васькой весь век по золотцу стараемся. Любопытствуем, стало быть, откуда окатыши. Но ежели о том нельзя — молчи. — Прощаясь, сказал Вараксину: — В тайгу пожелаешь — покличь. Отказу не встретишь.

Знакомством с такими людьми пренебрегать не следовало, и Степан написал бумажку, чтоб Леоновым на складе выдали порох и дробь.

Братья ушли.

Теперь Варна, знавший о визите таежников, посоветовал Вараксину взять проводником на охоту Евсея или Ваську.

Начальник отряда подумал, поскреб в затылке, отказался:

— Сам пойду, либо кого из своих возьму.

— Отчего ж?

— Да так… — неопределенно отозвался Степан.

— А может, все же останешься? — попытался еще раз отговорить товарища Варна. — Дел у нас выше ворота.

— Нет, пойду, — не согласился Вараксин. — На сутки всего.

Чекист внимательно посмотрел на приятеля и вдруг подумал, что война давно минула, что нельзя людям годами жить одной службой, что непременно нужен человеку отдых, отдушина, игра для души.

— Бог с тобой, иди, потешь себя, — вздохнул Варна, — однако всё равно одного не пущу.

Степан весело подмигнул чекисту, пробасил что это — совсем другое дело и сообщил: все продумано, в Саян с ним пойдет Зосима Кореньков. Еще добавил: на лесованье отправится за Монды.

Вараксин в тот же день, заложив в тачанку штабных лошадей, выехал на заставу.

В Мондах отдыхать не стал. Уже смеркалось, когда они вдвоем с Кореньковым вышли на запад по Иркуту. За спиной у Степана темнел карабин, а для Зосимы сыскали в селе дробовик-курковку.

Зосиме Авдеевичу тоже хотелось побаловаться охотой, и промысел у них пошел не то, чтобы добычливо, но достаточно весело.

К полной темноте старик сшиб двух глухарей-петухов, и одним они поужинали, разложив костер в невысокой пещере.

У них был такой уговор: Степан бьет зверя, а Зосима — птицу. И потому на утренней зорьке Кореньков даже не вскинул ружье, когда с одного из отстойников перелетела на соседнюю скалу маленькая зубатая кабарга.

Олешек был еще в полете, когда прогремел карабин Вараксина. В следующий миг Степан передернул затвор, но кабарожка исчезла.

— Шерсть, стало быть, тут, а мясо улетело, — беззлобно пошутил Зосима.

Страшно негодуя на себя за промах, Вараксин тем не менее уверял старика, что этого самого плевого олешка он-таки подшиб, но не слишком сильно. И если б Кореньков не был такой лентяй, какой есть, то они могли бы пройти еще немного и подобрать животное.

Таежник молча ухмыльнулся, чем еще больше распалил душу командиру.

Вараксин совсем возмутился, буркнул, что бес с ним, с Зосимой, а он, Степан, идет искать подранка. Молчком ругая себя за усмешку, какую допустил в отношении уважаемого человека, Кореньков поплелся вслед за взъерошенным Степаном делить шкуру неубитого зверя.

Они отмерили версту, потом пять, но никаких признаков крови не заметили. Зосима понимал, что искать олешка в тайге — всё одно, что удить рыбу в колодце, однако шел за начальством, не желая ссориться.

— Ну, буде, командир, — проворчал старик, когда уже стали гудеть ноги. — Чё попусту тайгу топтать?

Но Вараксин ничего не отвечал, и брови на его запотевшем лбу сошлись к переносью.

Ночевали на полянке, в заветерье. Не разжигая костра, поели всухомятку и улеглись спиной друг к другу убивать время до утра.

На рассвете Кореньков, уверенный, что командир остыл за ночь, спросил:

— Ну, теперича назад пойдем, Степан Григорьич?

— Чего?! — вскипел Вараксин. — Я тебе говорю — подбил, а ты надсмехаешься!

— Да не шучу я! — тоже рассердился Зосима. — Одначе, сколько ж можно ходить по-пустому?

Степан внезапно попросил:

— Ну, еще маленько, голубчик… Ей-богу ж зацепил!

И Зосима, мотая сухонькой головой, сердясь и посмеиваясь одновременно, снова потащился за начальником вблизи Иркута.

Они не прошли еще и полверсты, когда Степан, издав победный крик, свернул с тропы и бросился в кедровый стланик.

— Вот он! — закричал Вараксин озадаченному Зосиме. — А тоже корил, старый хрыч!

Легко пробежав десяток шагов, Степан подскочил к кустам. И вдруг отпрянул, широко открыв глаза.

Перед ним, раскинув руки, лицом вверх, лежал потемневший тощий человек в измызганном английском френче.

Степан растерянно сказал подоспевшему Коренькову:

— Вон чего мы с тобой налесовали, старик. Беляк. Мертвый, надо полагать.

Зосима опустился на колени, прижал ухо к груди офицера, протянул неуверенно:

— Будто бы постукивает… сердце-то… Не помер, выходит. Постой малость — оживлю.

Старик достал из чехла нож, острым концом разжал офицеру зубы и потихоньку стал лить спирт из фляги. Человек глухо застонал, но глаз не открыл.

— Носилки ладить надо, — проворчал таежник. — Он легонький, беляк-то, унесем как-никак.

— Ну его к черту! — поморщился Вараксин, понимая, что охота вконец загублена. — Стану таскать всякую падаль. Поищи, может, документы какие…

Кореньков порылся в карманах офицера и подал Вараксину книжечку в картонной обложке и несколько темно-желтых камешков и лепешечек.

— Самородки, — пролепетал он, обеспокоенно покачивая головой. — Такие ж, как у китайца. У того, что на Иркуте взяли.

— Самородки?.. — задумался Вараксин и внезапно кивнул. — Руби палки, старик. В Монды потащим.

Но Зосима, казалось, не обратил внимания на слова Степана. Он напряженно всматривался в какую-то вещь, прочно привязанную к ремню офицера. Глаза таежника округлились от удивления.

— Не может того быть… — почти испуганно пробормотал старик.

— Ну, что там еще? — недовольно заметил Вараксин. — Торопись. Неблизкая дорога!

Но Кореньков продолжал разглядывать поразивший его предмет. Наконец лихорадочно расстегнул на офицере кожаный ремень и, сняв его, подал командиру.

К поясу был привязан тускло поблескивающий кусок золота, размером и формой напоминающий рог лося-трехлетка.

Зосима сказал почему-то шепотом:

— Сколь хожу по тайге, а такого не видывал, паря. Тут добрых десять фунтов, небось. Диво!

Вараксин повертел в крепких обкуренных пальцах кусок жильного золота, пожал плечами, отдал его старику.

— Ладно, несем, пока жив.

Кореньков быстро срубил две палки, переплел их ветками. На жесткие носилки положили бесчувственного офицера.

В нем и впрямь не было никакого веса, и они несли его, перебрасываясь редкими фразами, смысл которых заключался в том, что вот стали лекарями своему врагу, ни дна ему, ни покрышки, не в срок под руку подвернулся.

Но это, пожалуй, было только так, для виду, а в душе Вараксин понимал: коли беляк выживет — может навести их на металл, в каком большая нужда.

Сам Степан относился к золоту с равнодушием и даже презрением. Уралец, выросший вблизи золотоносных копей Миасса, он, разумеется, знал ему цену, но не мог вытравить из себя въевшегося пренебрежения к богатству, с которым в его сознании отождествлялся буржуй.

В полдень, прямо на тропе, решили отдохнуть.

— Слышь, командир, — заговорил Кореньков, набивая короткую трубку табаком. — А чё, ежли и в самом деле откроется золотой клад? Будет нам какая награда?

— А? — механически отозвался Вараксин. — Какая награда, Зосима?

— Ах, господи боже мой! — рассердился таежник. — Уши у тя дырявые, право!

— Плюнь, старик! — нахмурился Вараксин. — Какая нам к дьяволу с тобой награда нужна? Сыты, здоровы, революция живая. Чего еще порядочным людям желать?

— А-а, ну да… само собой… — недовольно протянул Кореньков. — Понимаю, чё уж там… — Вздохнул. — Так мыслю — золото революции не помеха. А с ним славно пожить можно!

Степан покосился на старика.

— Все одно и то же. Дальше «б» букв не знаешь.

— Не понять те, — пробурчал сибиряк. — Ты ему, золоту, цены не ведаешь, Степан Григорьич.

Как ни легок был умирающий офицер, но нести его на такое расстояние оказалось неловко и трудно. Ночь застала людей на половине пути; пришлось устраивать привал и жечь костер, дожидаясь утра.

В Монды пришли только к концу следующего дня.

Вараксин, простившись с Зосимой, уложил офицера в тачанку и погнал коня к Кырену.

Тощий и темный, офицер лежал на сене, не шевелясь, и, казалось: теперь он точно помер.

Приехали уже поздно, правда, при полной луне.

Осадив лошадь у штаба, Вараксин торопливо прошел в избу. Но прежде, чем успел позвонить Варне, чекист сам появился в горнице.

— Слышу топот, догадался — ты. Ну, как? С полем тебя или пустой? — спросил он, явно радуясь возвращению товарища.

— С полем, — усмехнулся Вараксин. — Выйди во двор, погляди, какую птицу зашибли.

Поспешив вслед за Степаном, Варна увидел расплывчатые контуры человека в тачанке и нахмурился.

— Подстрелил ненароком или как? — сухо спросил он.

— Нет. За Вороньим камнем лежал. Беляк.

Только теперь Степан вгляделся в безжизненное лицо человека, лежавшего на сене, и ощутил невнятное, волнение. В неверном свете луны ему показалось: он уже когда-то видел этого офицера и та, давняя встреча, оставила осадок неприязни.

— Сотник… — кинув взгляд на удостоверение, заместил Варна. — Из Азиатской дивизии. Надо полагать, укрывался в тайге.

— Это не все, — сообщил Степан, протягивая чекисту самородки и кусок жильного золота. — Погляди.

Они вернулись в штаб, и Варна долго рассматривал металл, шевелил губами, будто решал про себя трудную задачу. Затем кинул:

— Немедля вызови фельдшера. Офицера — в лазарет. Поторопись.

Медик, решивший, что нездоров начальник отряда, влетел в штабную избу, задыхаясь от быстрого бега.

— Разберись, что с ним, — кивнул Вараксин на офицера, внесенного в горницу. — Живой?

Фельдшер подержал незнакомца за кисть руки, расстегнул на нем френч и рубаху, послушал сердце. Убедившись, что нигде нет следов крови, заключил:

— Тощой-то. Словно из могилы встал. Ничего, вытянет. От голода это.

Когда санитары унесли носилки, чекист взял Степана под локоть, спросил:

— Твое мнение, Вараксин?

— О чем?

— Об офицере, о золоте?

— Не знаю. Пусть оклемается.

— Понятно. Однако пошли телеграмму в Иркутск. Второй человек у границы — и снова золото.

— Не помешает. Пошлю.

Ответ пришел через сутки. Начальник Иркутского губернского отдела ГПУ (в феврале этого года ЧК переименовали в ГПУ) Берман сообщил, что в Кырен немедля выезжает работник управления Борис Бак.

Утром Вараксин отправился в лазарет.

Фельдшер сообщил: полчаса назад офицер открывал глаза, но потом опять впал в забытье.

Степан сел рядом с койкой, на которой лежал больной, и стал рассматривать его лицо. Лоб и уши сильно поцарапаны и вымазаны болотной грязью; остальную часть лица закрывала длинная спутанная борода. Виски серебрились, и, казалось, офицеру что-нибудь около сорока лет.

Вараксин снова поймал себя на мысли, что где-то видел это красивое и все же неприятное ему лицо.

Покопался в своем кармане, достал удостоверение сотника, прочел в который уже раз: «Россохатский Андрей Васильевич» — и пожал плечами: нет, фамилия ему ничего не говорила.

Внезапно веки у больного дрогнули, и он долгим немигающим взглядом посмотрел на Степана.

И как только Вараксин увидел хмурые, чуть сощуренные глаза, он тотчас вспомнил Гусиное озеро, и атаку, и стройного офицера на картинном жеребце, летевшего ему навстречу.

— Значит, встретились снова, ваше благородие, — сказал Степан не столько пленному, сколько себе. — Старые знакомые, стало быть…

Андрей смотрел на Вараксина, не мигая, и на лбу сотника медленно стягивались морщины.

— Не узнаешь? — полюбопытствовал Степан. — Иль не желаешь знать?

Россохатский продолжал молчать и вскоре закрыл глаза.

Вараксин подозвал фельдшера, спросил:

— Чем больного потчуешь?

— Бульон из курицы. Помаленьку. Много нельзя — помрет.

— Добро.

Начальник отряда поднялся со стула, взглянул на офицера и увидел неподвижный, бессмысленный взгляд.

Выйдя на улицу, Вараксин почти столкнулся с Варной. Рядом с ним стоял незнакомый городской человек в кожаной куртке. Был он высок, строен, черноволос. Из-под густых, цвета сажи, бровей на Степана смотрели большие спокойные глаза.

Варна представил его Вараксину:

— Бак. Работник Иркутской ЧК. Хотел бы взглянуть на офицера.

— Пока смотреть нечего… — хмуровато отозвался Вараксин, подавая руку молодому человеку. — Без памяти он.

Все прошли в штабную избу и гостя покормили с дороги.

— Ну, как там наш крестник? — спросил Варна у Бака, когда иркутянин перекусил. — Китаец или кто уж он там, черт его разберет…

— Хвостом метет, — отозвался Бак. — Уверяет: скупил металл по дешевке и решил перепродать за границу… Где золото офицера?

Тщательно рассмотрев самородки и кусок жилы, вынутые Вараксиным из сейфа, иркутянин утвердительно кивнул головой.

— И китаец, и офицер этот, думаю, одним узлом связаны. Их самородки — родня.

Он помолчал, побарабанил пальцами по столу, сказал:

— Колчак разбазарил золото России. А нам валюта позарез нужна, что говорить… Москва придает большое значение самородкам, попавшим в ваши руки.

Спать легли поздно, обменявшись новостями и обсудив их.

Вараксина разбудили в полночь. Фельдшер просил передать, что больной пришел в разум и просит начальника. Вероятно, у офицера есть важное сообщение.

Вараксин, Варна и Бак поспешили в лазарет.

Россохатский лежал на койке, обессиленно вытянув руки вдоль тела. Сотника успели помыть теплой водой, остригли бороду и дали, надо полагать, сердечных капель: в палате резко пахло ландышем и валерьяной.

Увидев входящих в комнату командиров, сотник попытался сесть в постели, но не хватило сил.

— Лежите, — кивнул Бак. — Можете говорить?

— Да.

— Ваша фамилия?

— В десяти… в двадцати верстах… не знаю, сколько… умирает жена. Пошлите за ней… Вопросы — после…

Бак и Варна переглянулись.

Бак в раздумье поерошил волосы.

— Можете толком сказать, где она? Что с ней?

— Беременна… Надо идти на север от места, где меня нашли.

Степан проворчал:

— Вас нашли в ста верстах отсюда.

Андрей пристально посмотрел на людей с красными звездами на фуражках, и лицо его сморщилось и побледнело.

— Это все, о чем прошу.

Вараксин несколько секунд молчал, наконец кивнул.

— Хорошо, позвоню в Монды, чтоб тотчас готовили коня под вьюк. Как только развиднеется, за женщиной поедет боец, знающий те места. Он отыщет вашу жену и привезет сюда… Когда должна родить? Сейчас?

— Нет. Скоро…

Бак наклонился над Андреем.

— Мы сделаем все, чтоб ваша жена оказалась здесь. Но потом у нас будут свои просьбы. Вы должны нам помочь.

— Да… да… но жену…

Кореньков привез Катю через три дня.

Андрей в это время потихоньку ковылял в комнате, подпирая себя палкой. Увидев в окно лошадь с ходком, на котором лежала Катя, Россохатский побледнел и ощутил резкие уколы в сердце.

— Живая? — хрипло спросил он Зосиму, поспешившего за фельдшером.

Кореньков ободряюще улыбнулся.

— Дышит…

Оказалось, что старик нашел Катю почти там же, где Вараксин обнаружил офицера. Она лежала вблизи Иркута, совсем не там, где указал Россохатский.

Женщину поместили в лазарет, рядом с Андреем, и он теперь все ночи напролет дежурил возле больной, поил с ложечки бульоном, капал в стакан какое-то лекарство, прописанное медиком.

Придя в сознание, Катя сначала не узнала мужа. Потом, когда чуть окрепла, пробормотала, вяло улыбнувшись:

— Не дождалась тя, Андрюша… Пошла сама… на четвереньках…

Бак и Варна терпеливо ждали выздоровления Кати. Было решено, что работник губернского ГПУ выедет в Иркутск вместе с Кирилловой, — в Кырене, кроме фельдшера, некому было помочь женщине в трудный час.

И вот пришел день, когда Катя сказала Андрею и Баку, что готова в путь.

Отъезд назначили на утро.

Вечером, перед дорогой, Бак вызвал Россохатского на допрос.

— Садитесь. Надо потолковать.

Кивнул на стол, где лежал кусок золота, напоминавший формой лосиный рог.

— Ваше?

— Мое.

— Не жаль?

Россохатский усмехнулся.

— Без денег — сон крепче.

— Откуда металл?

— Река Шумак. Чаша под водопадом.

— Место запомнили?

— Да.

— Найти сумеете?

Не отвечая на вопрос, Россохатский поднялся с табурета, сказал:

— Деньги — не голова: наживное дело. Что меня ждет?

— То есть?

— Расстрел? Тюрьма? Ссылка?

Бак пристально взглянул на бывшего офицера.

— Большие грехи за душой?

— Нет. Но воевал с красными.

— Это известно.

Бак еще раз оглядел сотника.

— Однако не ответили на мой вопрос. Вы грамотны, Россохатский, и понимаете: страна разрушена войной, нужна валюта, чтобы поднять хозяйство из руин. Итак?

— Дорога на Шумак тяжела, а я нездоров. И жена… Сами изволите видеть.

— Конечно. Подождем, когда поправитесь. Без проводника не найти Чашу.

Почувствовав головокружение, Андрей опустился на скамью. Взглянув в упор на Бака, спросил:

— Что «потом»?

— Когда мавр сотворит дело?

Чекист пожал плечами, сказал:

— Понимаю вас, Россохатский. Однако, поверьте, мы знаем, с кем имеем дело. Поможете найти Чашу и уедете с женой, куда пожелаете. Мне приказано сказать это.

Андрей молчал, вглядываясь в лицо чекиста, будто по его выражению хотел убедиться, что слышит правду. Помедлив, кивнул головой.

— Я помогу.

— Не сомневался. Набирайтесь сил. Ешьте и отдыхайте.

Бак подвинул Россохатскому чистую тетрадь и карандаш.

— Сумеете написать обо всем? Маршрут, рельеф, приметы?

— Да.

— Еще вопрос. Вы знаете Вана?

— Нет.

— Может, китайца, которого зовут иначе?

— Да. Дина.

— Молод?

— Старик.

— Внешность?

Выслушав Россохатского, Бак заметно оживился.

— Если не очень устанете, опишите старика. Кто? Откуда? Когда и куда исчез?

— Хорошо.

— Вернемся к экспедиции. С вами отправятся Варна и местные люди. Поход конный.

— А жена?

— Поедет со мной в Иркутск. Нужен акушер. Есть вопросы?

— Нет.

— Желаю удачи.

ГЛАВА 26-я СНОВА КРОВЬ

Во главе небольшой колонны ехали братья Леоновы. За ними на коренастом бурятском коньке трясся Андрей, еще слабый, худой и молчаливый. Рядом, неловко сидя в седле, двигался щуплый, рот на замке, поисковик Сушин, присланный по просьбе иркутских чекистов из геологического управления. Замыкал колонну Варна.

Андрей с грустью и любопытством разглядывал тропу, бежавшую по каменистой тайге, в которой редкие березки уже начинали покрываться желтизной. Ощутимо надвигалась осень: кончались дожди, вот-вот должны были наступить ночные заморозки.

Совсем недавно он полз по такой же тропе полумертвый, задыхаясь от усталости и голода. Теперь под ним седло, и рядом люди, те самые, которые еще вчера могли убить его без тени сожаления. Люди, с какими он обязан ныне жить в одной кучке и делать общее дело.

Это было удивительно, походило на немыслимый сон.

Вечером того же дня поисковая группа прошла Туран и затерялась в горной тайге Восточного Саяна.

Сутками позже в Кырене, в штабной избе, появился запыленный и хмурый Грязнов. Он молча сел против Вараксина, расстегнул ворот рубахи, почти с ненавистью взглянул на командира.

— Что злой? — поинтересовался Степан. — Или обидел кто?

— Ты и обидел. Других на золото взял. Иль я хуже Леоновых Саян знаю?

— Отчего ж? Не хуже. Однако они — охотники, вольный народ, а ты занятой, гурты гоняешь.

Торговец поджег табак в трубке, поиграл желваками.

— Там, в Чаше, металла тьма, полагаю. На него овец всей Монголии купить можно. Ради того не грешно и дела бросить на время. Не веришь Артемию, командир?

— Ты за рубеж отлучался, Грязнов. А нам недосуг.

— Подождали б. Не на пожар.

Уже выбив трубку и собираясь уходить, торговец зло сузил глаза, кинул, не оборачиваясь:

— Еще пожалеешь, паря. Леоновы — они… им палец в рот не суй. Отгрызут палец.

Вараксин нахмурился.

— Зря пятнаешь людей, Артемий.

Однако, как только за коммерсантом захлопнулась дверь, Степан ощутил странное, тягучее чувство неуверенности, даже тревогу, и смущенно потер лоб.

«А-а, вякает без толку, — попытался он успокоить себя. — Глаза у него жадные, более брюха глаза!»

Но тут же вспомнил: сам, собираясь на охоту, отказался взять в проводники одного из Леоновых. В них и впрямь было что-то недоброе, чужое.

Экспедицию ожидали в Кырене к концу августа, но за неделю до срока в штабную избу внезапно втиснулись братья Леоновы. Они молча свалили в угол поняги, приставили к ним ружья и хмуро стали сворачивать цигарки.

Дверь за собой не закрыли, и Степан несколько мгновений вглядывался в проем, полагая, что сейчас кучкой войдут остальные. Но никто не появлялся.

Тогда Вараксин повернулся к сибирякам, и в его глазах застыло недоумение.

Евсей, перехватив взгляд, долго чиркал спичкой по коробку, бог знает сколько времени прикуривал и, наконец вздохнув, поднял на Вараксина глаза.

— Наш недогляд, командир, — сказал он, терзая в кулаке кольца черной бороды. — Не сберегли мы людей.

— Что?

— Которые потерялись, а этот, из города, сгинул. Вот я и Васька вернулись.

— Остальные где? — спросил Вараксин. Казалось, слова Леонова застревали у него в ушах и не доходили до сознания. — Люди, говорю, где?

— Нету.

— Всякому терпенью мера! Играешь с огнем — доиграешься до пепла, гляди!

Вараксин побагровел, но старался сдержать себя, полагая, что Евсей глупо шутит.

— Я ж те русским языком говорю: беда была. Утоп парень, вечное ему царствие.

Степан медленно подошел к Евсею, рванул его за ворот ватника, подтащил к себе.

— Вдвадорога заплатишь, гад! Где люди?!

— Не трожь брата, командир. Чё вцепился? Тайга это, понимать должон. Сами едва душу богу не оставили.

Степан отпустил Евсея, принудил себя успокоиться, кивнул Леоновым на скамью, потребовал:

— Давай ты, старшой. Но ладом. Без утайки.

Евсей стал рассказывать длинно и нудно, упоминая совершенно незначительные подробности, и, казалось, он никогда не доберется до конца.

Васька Леонов в продолжение всего рассказа грыз усы и кивал, подтверждая, что брат говорит чистую правду, и так оно всё на самом деле и было, а не иначе.

Из бесконечно длинного описания выходило следующее.

Люди, которых они вели, перебрались вброд через Иркут возле Турана и вышли на проселок, что ведет в улус Хойтогол. От Хойтогола, может, начальник знает, на Шумак проторена вьючная тропа. Пробежав долину Еже-Угуна, она вступает в лиственичный лес, а оттуда помалу лезет вверх, в кедрачи. Встречаются сосна и береза, но вскоре пропадают. Дорожка крутится меж болот, как собака за своим хвостом.

В тех местах тропа двоится. Одна взбирается на Шумакский перевал, другая — на седловину Хубуты. Они, Леоновы, взяли путь на Хубуты, хотя он и дальше верст на тридцать. А оттого так решили, что на короткой тропе тьма наледей и наносов. Передохнув в заболотье, прошли долину и ломали перевал Хубуты. На самой маковке, может, начальник бывал там, стоит жертвенник бурятов — обо. В проеме обо — деревянные лошадки, а близ — палка, на которой красные тряпочки.

Потом, понятно, спустились в болота Ара-Хубуты и по горной тундре выбрели на Архут. На третьи сутки, оставив за спиной ущелье Ямангола, пробились к зачинку реки и, взяв голец, свалились к устью Нарингола — левого притока Шумака.

Первая беда вышла еще на Яманголе. Дай бог, чтоб она не имела худого конца. Путь там — в ущелье — одно названье. Идешь по валунам и гальке, да через каждые сто саженей бродишь реку. Может, начальник знает, на пяти верстах — тридцать четыре брода. Скалы висят над башкой, и вода ревет, окаянная, будто ее нагайками хлещут.

Подле Ямангола назначил долгую стоянку — люди и лошади выбились из сил.

Варна и офицер опамятовались раньше других и решили пошататься вблизи, полесовать. Леонов не стал противиться, — сам видел горных козлов на гольцах, а свежее мясо — никогда не лишнее.

Но день кончался, оговоренный срок вышел, а стрелки не вернулись. Евсей и Васька велели геологу неотступно быть у костра, а сами кинулись искать людей. Да так ни с чем и вернулись.

Решили — догонят, до Шумака рукой подать, куда денутся? Офицер-то бывал на реке, найдет.

Уже к полной теми доплелись к берегу. Может, командир знает, — паскудная это речонка, а тут дожди пошли — и вздулась она, ровно квашня. Утром, возле одного из прижимов, решили шагать вброд. Лезли по малой шивере, в адском грохоте и — на́ те, грех какой! — нанесло то ли камни, то ль топляки, посбивало и людей, и коней, ударило о потайник[75] — и на дно. Сам Евсей и Васька посеклись сильно, синяков под рубахами набили без счета. Да все ж не новички — кое-как хватили берега, отлежались — и в Кырен… А парнишко утоп, из городу который. Искали-искали, да где там!..

Евсей задрал рубаху, показал Вараксину тело в подтеках, и тотчас то же самое сделал Васька.

Степан, не глядя на них, прошелся по горнице, сказал с плохо сдерживаемым озлоблением:

— Овцой рядишься. Гляди, волк слопает!

— Каков родился — таков и есть, — насупился Евсей. — Другой головы не приставишь.

Степан не сомневался: братья выведали у офицера приметы Золотой Чаши, погубили людей и на обратном пути придумали свой глупый рассказ. Синяки набить — дело нехитрое, и байку измыслить — ума много не надо, в тайге такое случалось не раз.

Леоновы, понятно, знают: им никто не поверит, но лезут на рожон. Надеются, чай, в худшем разе отбыть наказание, тюрьму или что, а после пойти на Шумак. Больно там куш велик!

А как их уличить, сукиных сынов! Не посылать же следователей за тридевять земель разглядывать шумакскую воду.

Заключил сухо:

— Я должен арестовать тебя, Евсей. И Ваську тоже.

Большак, против ожидания, покорно покивал, будто подтверждал, что это разумно: надо разобраться, как не разобраться, когда люди пропали. Люди ведь, не щенята какие-нибудь.

Вараксин вызвал красноармейцев, и Леоновых увели.

На другой день в Кырен прискакал Грязнов. Вошел к Степану, кинул прямо с порога:

— Они, Леоновы, тебя, чать, за дурака считают, командир. Кто ж им поверит, что они шивер на Шумаке не знают? Побили людей, вот что…

И не удержался:

— Говорил я…

Немного остыв, Артемий предложил:

— Позволь, командир, потолковать с братанами. Меня не проведут, злодеи.

Степан, поколебавшись, разрешил: «Хуже не будет!». Вечером, придя к Вараксину проститься, Грязнов проворчал:

— Брешут тати. Извели людей.

— Откуда знаешь?

— С их кривых слов, а то откуда ж?

Потеребил редкую бородку, достал было трубку, но снова сунул ее в карман. Ухмыльнулся.

— Ладно, не чужой я вам. Сбегаю на Шумак, разберусь, даст бог. Следы не язык, не соврут.

— Поезжай. Бойца тебе дам.

Грязнов вспылил, почти прикрыв заплывшие жиром глаза:

— Опять не веришь!

Вараксин промолчал.

Утром Грязнов и вызванный из Монд Шубалин верхами отправились в тайгу.

В тот же день начальник отряда вызвал по телеграфу Иркутск и сообщил Баку о беде.

Коммерсант и боец вернулись в село в первых числах сентября.

Отказавшись от еды, Артемий тотчас стал рассказывать о том, что удалось узнать.

Он прошел следом Леоновых и теперь может судить, что братаны верно сказали, что вранье.

В ущелье Ямангола, точно, была стоянка; правда и то, что два человека ушли лесовать в кедрач. Всё иное — брехня. Никто тех, двух, не искал — там только их отпечатки, уж он-то следы Леоновых знает!

Варна и Россохатский быстро вернулись к костру, но бивак уже был пуст. Ну, нетрудно понять! Следы чекиста и офицера шли поверх всех иных отпечатков. Далее. Шумак никто не бродил — у шивер ни одной помятой травинки, ни единой сдвинутой гальки.

Узнав это, Артемий направился по следам братанов к зимнику на Шумаке.

Еще издали, с сопочки, Грязнов увидел: там, где стояла изба, лишь угли да пепел. Дом сожгли.

Артемий велел бойцу отдыхать на берегу, чтоб не загубил следов, а сам побег к пепелищу.

Из обугленных бревен и кедра, возле какого стояла изба, Грязнов выбрал три пули брательников. Ну, как не их пули! Леоновы нарезают их крестом, чтоб разрывали жертву.

Грязнов достал из мешка узелок, развязал его и высыпал на стол сплющенные кусочки свинца.

Китаец, не проронивший во время рассказа ни слова, сидел недвижно, и взгляд его был устремлен за окно, будто он пытался рассмотреть там остатки спаленного зимника.

— Дело я свое сделал, — заключил Артемий, вставая. — И человека твоего к тебе привел.

— Ладно. Благодарствую. Разберемся, — хмуро кивнул Степан. — Поезжай домой.

Вяло пожимая на прощание руку Вараксину, Артемий усмехнулся.

— Хвост голове не указка, командир. Но вот что скажу: не милуй Евсея и Ваську. Их вина.

Подождав, когда Грязнов уйдет, Степан повернулся к Шубалину, спросил:

— Что молчишь, Иван?

— Хитлая люди, — жестко отозвался китаец и неожиданно спросил: — У ниво дети ести? Жена у него ести?

— У Грязнова? Не знаю. Однако, как не быть…

— Дети ести, жена ести, а она ходи, смотли тайгу…

— Артемий богат, с голоду не помрет, — объяснил Вараксин.

Китаец недовольно поморщился.

— Она шибко жадная люди, начальник. Шибко хитлая люди.

— Отчего ж?

Грязнов, по словам Шубалина, всю дорогу сердился, часто оставлял бойца на стоянках одного, уходил в лес, говоря, что молодой парень может затоптать следы, в которых всё равно ничего не смыслит.

Шубалин убежден: Грязнову нужна не правда, а Чаша, и не такой уж он дурак, чтоб тащиться на край света ради любопытства и установления истины.

Днем позже пришла телеграмма из Иркутска. Вараксину предписывалось немедля отправить Леоновых в губернский город и через сутки выехать самому.

В указанный срок Степан заседлал коня и, хмуро кивнув ординарцу, ткнул Каина шпорами в бока.

ГЛАВА 27-я ПОСЛЕДНИЙ ДОПРОС

Степан остановил коня возле гостиницы «Модерн», где помещалось губернское ГПУ, тяжело вывалился из седла и потянулся, разминая затекшую спину. Затем, велев ординарцу ехать в «Гранд-отель» и ждать его там, направился в подъезд.

Назвав фамилию часовому, собрался было спросить у него, как пройти к Баку, но в этот миг его окликнули. Вараксин обернулся и увидел… Варну и Россохатского.

Чекист и офицер выглядели худо. Их заросшие лица носили на себе явные следы лишений и крайней усталости. Варна хромал и часто встряхивал головой, точно туго занузданная лошадь. Россохатский сутулился и вяло курил самокрутку.

Степан бросился навстречу Варне, стиснул ему руку, кивнул Россохатскому.

— Что случилось, Ян Андреевич? Ей-богу, ни черта не понимаю!

— Я тоже, — попытался улыбнуться уполномоченный особого отдела. — Бросили и сбежали. Впрочем, сам виноват.

— Кто бросили?

— Братаны. Сушин.

— Да нет. Не так это.

Варна махнул рукой.

— Пошли к Баку. Разберемся.

Они поднялись на второй этаж, и Варна постучал в дверь угловой комнаты.

Бак поспешил им навстречу, пожал руки, спросил Варну:

— В гостинице были? Устроились?

— Успеем.

— На вас лица нет! Постой минуту.

Он куда-то позвонил по телефону, распорядился, чтоб тотчас принесли еду и чай, и в кабинет вскоре явился боец с кипятком, кружком колбасы и хлебом.

— Ешьте! Я подожду.

Андрей и Варна переглянулись, кивнули друг другу.

Вараксин и Бак, чтоб не смущать их, отошли к окну и стали беседовать вполголоса.

Обжигаясь горячим чаем, Россохатский рассматривал комнату. В ней не было ничего примечательного. Стол, несколько стульев, карты Сибири и Монголии, рядом — дверь в смежную комнату.

До Андрея долетали обрывки разговора у окна. Бак говорил Вараксину:

— Их привезли охотники. В Шимки. Оба голодали, измотались.

Продолжил после короткой паузы:

— Леоновых взяли не зря. Китаец, пойманный вами, и Грязнов тоже замешаны в эту историю. Однако не только они. Взят под наблюдение местный часовщик. На допросе назвал его имя Лю.

— Какой Лю?

— Тот, что выдавал себя за Вана и убил старика.

Увидев, что за столом кончили есть, Бак сел на свое место, кивнул на стулья рядом, предложил Варне:

— Рассказывай, Ян Андреевич. По порядку.

Варна некоторое время молчал, раскуривая трубку. Было очевидно — он не в своей тарелке.

— Мне почти нечего говорить, Борис. Мы добрались до Ямангола без приключений. В ущелье старший Леонов предложил мне и Россохатскому побродить у бивака, поискать грибы и кедровый орешек. Привал назначили до утра, в запасе был полный день, и я согласился. Теперь понимаю — зря.

Латыш подымил трубкой, усмехнулся.

— Явились на стоянку задолго до срока и обнаружили лишь головешки от костра. Леоновы и Сушин исчезли.

Мы решили: нас ищут — и остались ночевать на биваке.

Ни ночью, ни утром никто не явился.

Значит, ушли на Шумак.

Дорогу от Ямангола на Шумак Россохатский не знал, но что же было делать? Мы решили догонять людей.

Три дня лазили по окрестностям, надеясь отыскать путь к реке, и совсем запутались.

Лишь тогда заподозрили неладное. Вспомнили, как вели себя в дороге сибиряки. На всем пути до Ямангола они терлись возле сотника, пытаясь завязать разговор. Не буду врать: сначала мне это показалось естественным. На Леоновых и Россохатском лежала главная ответственность за удачу поиска. Именно проводники и офицер должны были вывести нас к Золотой Чаше. Но поговорив с Андреем, я сильно встревожился.

Вот что он рассказал.

Как-то Евсей отвел его в сторонку, кинул раздраженно:

— Не скоро в твоей голове рассветает, сынок! Мы весь Шумак не единожды облазили. Какая там Чаша? Все одно не спастись те, дураку, от веревки!

Братаны верно рассчитали ход: Россохатский, долго отнекивавшийся, вынужден был сообщить все, что знал о водопаде и пути к нему.

В дороге Леоновы сильно косились на Сушина. Геолог и на стоянках, и в пути, при первой возможности, таскался по окрестностям, стукал молоточком по скалам, набивал мешок какими-то образцами. И все писал в тетрадку.

Васька Леонов однажды нашипел на Сушина.

— Баловство это, паря, слышь. Нам Чаша нужна, а камня и дома тьма тьмущая. Чё тут писать?

Евсей бросил нас на Яманголе, это ясно. Но Сушин?.. Его обманули или заставили идти силой. Увы, мы не догадались вооружить геолога.

Варна разжег потухшую трубку, нахмурил седеющие брови.

— К сожалению, я помог прохвостам.

— Что было дальше, Ян Андреевич?

— Проплутав целую неделю, мы случайно вышли на Шумак. Россохатский узнал места, в каких недавно жил. Мы тотчас пошли в зимовье, однако обнаружили одни головни. Дом мог, разумеется, сгореть и от грозы, но возле свежего пепелища Россохатский нашел вот это…

Варна положил на стол несколько листов бумаги, обгоревших по краям.

— Что там?

— Записи Сушина. Маршрут и геологическая обстановка.

Начальник контрразведки разложил перед собой ветхие клочки бумаги, поерошил густую шевелюру и стал читать вслух:

Бак отодвинул листки, вопросительно взглянул на соседей.

— Может, не читать? Здесь что-то очень уж специальное.

— Читай, — посоветовал Варна. — Могут быть важные детали. Чекист не стал спорить.

Россохатский вздрогнул. Сначала он не понял, что его так встревожило в безобидных технических записях геолога. Но тут же чуть приметно усмехнулся: обманка! Камень-обманка вместо благородного металла… Вся его жизнь — камень-обманка, пустая тяжелая порода.

Он взглянул на Бака и Варну, на сосредоточенно сосущего пустую трубку Вараксина и подумал о том, что эти люди не только избрали верную цель, но и твердо знают путь, по которому надо идти к ней. Иначе они не смогли бы ни победить, ни вынести на своих плечах гигантский груз тягот и лишений, выпавших на их долю.

Почти не слушая Бака, Андрей стал вспоминать совсем недавнее прошлое.

Обнаружив сгоревший зимник, Варна и Россохатский стали совещаться — что делать? Не было ни провианта, ни запаса патронов. И то и другое осталось в переметных сумах коней. Решили выходить на свой старый след и возвращаться в Кырен.

Путников преследовали неудачи. Люди ошибались в тропах, возвращались на старое место, теряли силы.

Приходилось питаться грибами, кедровым орехом, ягодой. Ни ломтя хлеба, ни куска мяса!

А ведь Андрей совсем недавно выпутался из скверной истории, голодал, был близок к смерти. Да и Варна находился, вероятно, не в лучшем положении: пожилой горожанин, он совсем не был приспособлен к блужданиям в глуши.

В довершение ко всем бедам, Ян Андреевич, спускаясь по осыпи, подвернул ногу, растянул сухожилие. Полдня просидели у какого-то ручья. Россохатский надеялся, что чекисту станет лучше, но этого не случилось.

Тогда Андрей сказал:

— Пропадем. Надо выбираться. Чего бы это ни стоило.

Чекист ткнул себя в ногу, усмехнулся.

— Идите один или ждите, когда мне станет лучше.

— Ждать? А провиант?

— Идите один. Вот все, что могу сказать.

Андрей нахмурился.

— Вы нездоровы и потому раздражены. Я не могу вас бросить. Это бесчеловечно.

Он предложил:

— Дайте ваш карабин. Попытаюсь добыть мясо. С пищей можно и подождать, пока заживет нога.

— Ну, что ж… Однако не уходите далеко.

Может быть, изголодавшийся, задавленный тяжелыми мыслями о Кате, о ребенке, который уже, наверно, родился, о себе, Андрей вяло и невнимательно выискивал дичь, но он ничего не нашел.

Вернувшись к Варне, лег на холодную траву и заснул.

Утром долго лежал с открытыми глазами, наконец решительно заявил:

— Понесу на себе. Больше ничего не придумать.

— Сколько можете тащить меня? Версту? Две? А потом?

— Не в версте дело. Нельзя сидеть сложа руки.

Он посмотрел на Варну, сказал сухо:

— У меня жена и ребенок. Я не могу так просто подохнуть, Ян Андреевич.

— Да, разумеется. Но тащить — тоже не выход.

Россохатский глупо пошутил:

— Вам будет приятно ехать верхом на белом офицере, Варна.

Чекист нахмурился.

— Нет. Коммунисту не подходит.

— Что «не подходит»?

— Ездить. Ни на белых, ни на красных.

К вечеру у Варны поднялся жар. Вероятно, холодные ночевки совсем выбили его из седла, и он тихонько что-то бормотал в полусне.

На рассвете, увидев, что спутник так же плох, как и вечером, Андрей лег на землю, затащил чекиста себе на спину и, поднявшись, пошел по тропе на юг.

Он брел, покачиваясь, хватая воздух сухим ртом, то и дело натыкался на ветки и камни. Конечно, понимал: не пройдет и версты, как иссякнут силы, и он рухнет на землю. Но что же делать? Не бросать же товарища в беде!

— «Товарища»! — и ухмыльнулся. Еще вчера этот товарищ пристрелил бы Андрея без всякой пощады. Да и сегодня они, вероятно, не ближе друг другу. Просто Варне необходимо золото для Красной России и потому необходим он, Россохатский. Обычная несложная арифметика жизни и борьбы за свое место под солнцем.

Вымотав силы, Андрей положил чекиста у ручья, набрал воды во флягу, напоил больного.

Варна посмотрел на Россохатского сосредоточенным, немигающим взглядом, будто решал трудную задачу и проворчал:

— Нарви мне, сколько можно, ягод, орехов, зелени и уходи. Может, кто попадется навстречу. Иди.

Андрей, не отвечая, лег на землю, стал бездумно разглядывать облака. Они были похожи на белых коров, забредших в синюю реку.

«Экие странные мысли, — подумал он, засыпая. — Коровы… Это молоко и мясо…»

Утром снова тащил Варну на спине, тащил и тащил, потом ковылял на четвереньках, и однажды даже усмехнулся, подумав, что у него уже, кажется, есть немалый опыт подобных передвижений. В глаза лезли какие-то камни; травинки были огромны, будто он глядел на них через увеличительное стекло; и кузнечики шевелили усами, толстыми, как пшеничные колосья.

Теперь он даже не в состоянии сказать, сколько полз. Может статься, два часа, а может, и два дня. В конце концов упал на сопке без единого деревца и провалился в беспамятство. Сначала он очень отдаленно чувствовал жар, сильно хотелось пить, а потом, напротив, стало зябко: вероятно, наступило студеное осеннее утро.

Ему мерещились какие-то люди — не то Дин, не то Дикой, не то старший Леонов. Внезапно подошел Хабара, потряс за плечи, сказал:

— Кажись, живые еще. Оголодали, стало быть. Ничё, оклемаются.

Андрей с трудом разжал веки и увидел прямо перед глазами бородатые лица. Оказалось, на них наткнулись таежники, промышлявшие на Китое и Билютые медведей. Промысловики возвращались в Шимки.

У них были заводные лошади, и через неделю Варна и Россохатский, сидевшие кулями в седлах, дотащились до села. Отсюда их повезли на телеге в Иркутск.

…Андрей обвел комнату глазами, и до него, словно издали, донесся голос Бака, читавшего листки геолога.

Закончив чтение, Борис Аркадьевич позвонил коменданту:

— Старшего Леонова — ко мне.

Проводив гостей в боковушку, чекист снова вернулся в кабинет. Почти тотчас боец охраны привел Евсея.

В комнате, где находились Россохатский, Вараксин и Варна, было отчетливо слышно, о чем шел разговор.

— Садись, гражданин Леонов, — сказал Бак. — Говори. Да закоулками не петляй.

Евсей отозвался с унылым раздражением:

— Я ж те все обсказал… Чё ж еще?

— Повтори, когда и где потерялись люди.

Таежник вздохнул и принялся чуть ли не в десятый раз излагать историю исчезновения своих спутников. Бак записал показания, подвинул листок Евсею.

— Подпиши.

Леонов стал читать протокол по складам. Закончив, подтвердил:

— Тут без ошибки.

Борис Аркадьевич напомнил еще раз:

— Распишись.

Взял заверенный листок, крикнул:

— Ян Андреевич, заходите!

Увидев Варну и Россохатского, шагавших вслед за Вараксиным, Евсей побагровел, но почти сразу краска схлынула с его лица.

— Нашлись, стало быть… — забормотал он, пытаясь улыбнуться. — Ну и слава те, господи!..

Бак кивнул Евсею.

— А теперь начистоту, Евсей Кондратьевич. Говори, как было. Ты бросил людей и ушел к Шумаку. Где Сушин? Убили?

— Чё мне чужую веревку на свою шею брать, парень? — насупился Леонов. — Оговор это!

— Не оговор. У зимовья нашли записки геолога. Значит, не утонул на шивере, а дошел до избы. Там же, в стволах сосен, найдены ваши пули. Ну?..

— Нечё мне более говорить…

Вараксин взорвался.

— А ежели тебя потрясти за грудки, гада, может, вспомнишь?! Ты нам за человека кровью ответишь… Паскуда!

Бак отправил Леонова в камеру и сказал Вараксину:

— Идите в «Гранд-отель». Устраивайтесь. Надо будет, я позвоню.

Когда все пошли к выходу, Бак, что-то вспомнив, крикнул вдогон:

— Андрей Васильич, погоди!

Россохатский вернулся, спросил:

— В тюрьму?

— А-а, не болтай пустое!.. Я вовсе в этой спешке забыл тебе доброе сказать. Екатерина Матвеевна родила. Поздравляю!

Он смущенно посмотрел на Андрея, поерошил густую шевелюру.

— Прости, не догадался спросить, кого родила.

Россохатский бросил быстрый взгляд на молодого человека и побледнел. Он был готов услышать эту новость, но всё равно не поверил в нее. Не подвох ли? Все-таки ЧК!

— Что стал столбом? — улыбнулся Бак. — Беги к жене. Однако постой.

Он позвонил, попросил принести еду, какая найдется, и, передавая Андрею буханку хлеба и сало, сказал:

— Жена твоя прихворнула маленько.

— Что с ней? — растерянно спросил Россохатский.

— Усталость, нервы, недоедание. Поправится. Иди.

Медленно выходя из комнаты, Андрей слышал, как Бак говорил в трубку телефона:

— Сейчас вызываю Лю и Куросаву, Матвей… Грязнова придется брать… Да, проверил. Лю, спасая шкуру, называет фамилии. Хорошо, я доложу, Матвей…

ГЛАВА 28-я НОВЫЕ ЛЮДИ

Андрей не шел, а бежал в родильный дом.

Он оставил свои скудные пожитки в гостинице, условился с Варной и Степаном, что встретится вечером, и кинулся вниз по 2-й Солдатской улице.

— Господи! — бормотал он. — Отец!

Это обычное слово сейчас, в применении к себе, звучало в диковинку, радостно и тревожно.

Влетев в вестибюль, он огляделся и, увидев пожилую регистраторшу в белом халате, направился к ней.

— Кириллова! Екатерина Кириллова! Кто? — прокричал он в ухо женщине.

— Что «кто»? — спросила регистраторша, недовольно отстраняя его от себя. — Кто родился, не так ли?

— Да.

— Одну минуту.

Женщина, не спеша, раскрыла толстую конторскую книгу и стала медленно водить пальцем по ее записям.

Она нерасторопно листала страницы, близоруко изучая каждую строчку на каждой странице.

Андрею казалось, что он сейчас рухнет на пол от возбуждения, усталости, злости на эту дрянную старуху.

Наконец женщина убрала палец, захлопнула книгу и подняла на Россохатского равнодушно-удивленные глаза.

— Нет.

— Что «нет»?

— Кирилловой нет. Не поступала к нам.

Андрей в упор смотрел на регистраторшу — и снова ядовитые подозрения потекли ему в душу: «Путает старуха, или меня обманули в ЧК?»

Попросил задеревеневшими губами:

— Поищите, прошу вас. Давно поступила.

Женщина отозвалась вяло:

— За весь год — ни одной Кирилловой.

Андрей обессиленно сел на стул, потер ладонью пот на лбу, выдавил тоскливо:

— Куда ж она делась, господи боже мой?

Женщине, наверно, стало жаль этого изможденного молодого человека. Она вновь открыла книгу, подвинула ее Андрею, поинтересовалась:

— Когда могла поступить?

Россохатский назвал примерное число.

— Ну, вот, смотрите, — проворчала старуха, тыкая пальцем в строчки. — Видите: Вторушина Анна Дмитриевна. Вот Корнева, тоже Анна. Вот Россохатская Екатерина Матвеевна.

Она захлопнула обложку почти с остервенением и подняла глаза на молодого человека. Он плакал, уткнувшись в грязные, потрескавшиеся ладони.

— Ну-ну! — смутилась старуха. — Слезами горе не смоешь. Найдется ваша жена. Не иголка.

— Простите, бога ради, — сказал Андрей, поднимаясь со стула и смущенно глядя на эту милую, даже симпатичную женщину. — Никого не надо искать. Она здесь.

— То есть? — подняла глаза регистраторша.

— Вот здесь, у вас, — показал Россохатский на конторскую книгу. — Катя Россохатская. Это моя жена.

Регистраторша пожала плечами, процедила обиженно:

— Забыл на ком женился?.. Мужья нынче…

У Кати были послеродовые осложнения, и она сверх срока задержалась в больнице. Но регистраторша сообщила, что опасности нет и роженица уже накануне выписки.

Пока женщина ходила к кому-то из начальства испрашивать разрешение на визит, Андрей широкими шагами топал по вестибюлю, механически закурил, но тут же конфузливо потушил окурок.

— Ну, идите, — сказала, подходя к нему, регистраторша. — Нет ординатора, так я уж вас на свой риск пущу.

То, что было потом, Андрей запомнил плохо. Он шел по длинному коридору, затем его ввели в палату, он сунул куда-то пакет с едой и тискал в объятиях худенькую девчонку, которая была Катя и не Катя, и плакал, не стыдясь замечательной женщины, пустившей его в палату.

— Ну, будеть, будеть… Экой медведь… — сказала Катя. — На сыночка-то поглядеть желаешь?

— На какого сыночка? — глупо спросил Андрей и вдруг увидел, что они не одни в палате, а комната тесно заставлена койками, и на каждой из них лежит или полусидит женщина, и все они — кто с улыбкой, кто с грустным сочувствием — глядят на него, оборванного, заросшего и худого.

— Сыночка… — повторил Андрей и внезапно рассмеялся. — А покажи-ка мне пеленашку, мать!

Откуда-то вынырнула толстенькая пожилая нянечка с тряпичным кулечком в руках, отстегнула на нем какой-то уголочек и, довольная-предовольная, поднесла кулек к самым глазам Андрея. Он увидел сморщенное красное личико, ужасно некрасивое, бессмысленное, на котором странно, в разные стороны, смотрели голубые глаза.

— Господи, какой он… — опешил Россохатский.

— А что? А что? — затараторила нянечка, будто даже обидевшись на такое непочтение к е ё ребенку. — Писаный красавец — мальчишечка. Вы поглядите на реснички… на реснички, говорю, поглядите… Ох, плохо будет нашей сестре от этих глазынек!

Она счастливо рассмеялась, снова стала подносить кулечек к глазам Андрея.

— А носик! Пряменький-то какой, по линеечке рисован.

Она вся светилась радостью и ждала от Андрея похвалы, точно сама сотворила этого чудо-человечка.

— Глаза… — нервно вздохнул Андрей. — Они же… в разные стороны…

— Ну так что ж? Ну так что ж? — снова затараторила нянечка. — Ведь младенец еще, оттого и глазыньки разъезжаются. Только оттого, папаша.

Андрей внезапно схватил нянечку за плечи, чмокнул в висок и рассмеялся.

Толстушка охнула, ойкнула, вся порозовела и, прижав к груди вдруг заревевший кулек, куда-то исчезла.

Катя тихонько спросила Андрея:

— Ну, как ты? Был в ЧК?

— Был.

— Говорили?

— Да.

— Не страшно?

— Не знаю… Посадят, чай.

— Не посадять, — сказала Катя, теребя косу. — Я тоже, небось, толковала. Не посадять… Ну, иди.

Она подтолкнула его в спину, но внезапно поманила к себе.

— Когда отсель возьмешь?

Андрей пожал плечами.

— Не знаю.

— Приходи послезавтра. Меня выпишуть.

— Ладно, коль не посадят.

Уже потом, шагая по улице, со стыдом вспоминал что эти последние минуты с женой провел не так, как надо бы, а молол невесть что, и могло показаться: он просто бездумная и глупая дубина. Но тут же счел Катя поймет его состояние — и простит.

…В «Гранд-отеле» было прохладно и тихо. Андрее поднялся на второй этаж, но в комнате не оказалось ни Вараксина, ни Варны. Лишь на кровати скучал в одиночестве ординарец Степана. Он молча кивнул на стол, где белела прижатая пепельницей записка. Вараксин сообщал: вышли прогуляться возле гостиницы.

Андрей нашел их в скверике, рядом с отелем.

— Кто? С кем поздравить?! — закричал Степан, поспешив навстречу Россохатскому. — Докладывай!

Они долго трясли Андрею руку, всерьез требовали, чтобы новоиспеченный папаша выставил магарыч. Россохатский смутился.

— Денег у меня, как у лягушки шерсти…

— Вздор! — подмигнул Вараксин. — Нужен повод. А деньги… что деньги!.. У меня найдутся, милейший!

Внезапно Степан оставил спутников и поспешил к подъезду, кого-то высматривая в кучке гуляющих. Проводив его взглядом, Варна негромко сказал:

— Все недосуг молвить было… Спасибо, Андрей Васильевич.

Андрей помолчал, спросил:

— За что же?

— Сам знаешь. Ты добрый человек. Я рад.

Россохатский пожал плечами.

— И вы б меня в беде не бросили, полагаю.

— Разумеется.

— Тогда и говорить не о чем.

— Пожалуй. Но все же — спасибо.

Подошел Степан. За его спиной переговаривались монголы в военной форме.

— Знакомьтесь, — предложил Вараксин. — Наши товарищи.

Варна и Россохатский поклонились. Андрей хотел спросить Степана, зачем пересекли границу эти люди, но тут из переулка, покашливая и попрыгивая, выскочил длинный плоский «Фиат». Машина, точно вкопанная, замерла у подъезда.

Из нее вышли двое военных. Один из них — высокий и худощавый, с широкими, в изломе, бровями; другой — с короткими усами и трудным прямым взглядом.

Степан и монголы быстро подошли к ним, и Вараксин поочередно обнял приехавших. Обменявшись короткими фразами, они расстались, и приезжие ушли в гостиницу.

— Не признал? — спросил Вараксин Андрея.

— Нет. Не доводилось встречать.

— Рокоссовский и Щетинкин, — пояснил Степан, и нотки уважения и гордости прозвучали в его словах.

— Фамилии знаю, — кивнул Россохатский, припоминая, что оба эти командира вызывали в свое время наибольшее раздражение Унгерна. — Зачем они здесь?

— Сухэ-Батор просит их, чтобы помогли ему строить новую армию. Верный выбор.

Поддерживая хромавшего Варну, поднялись в гостиничный номер. Степан тотчас спустился в ресторанчик и вернулся с бутылкой вина и копчеными омулями.

— Кисло пей, солоно ешь, помрешь — не сгниешь, — сказал он, разливая вино в стаканы. — Ну, за нового человека.

Вина на четверых было негусто, и Степан вызвался еще раз сбегать за спиртным.

— Успеем еще, — покачал головой Варна. — Завтра в семь утра к Баку. Он звонил.

Утром, ковыляя рядом с Андреем, чекист сказал:

— Хочу дать добрый совет. Послушаешь?

— Послушает, — ответил за Андрея Вараксин.

— Мы не прощаем врагам крови и горя, Андрей Васильевич. Но лишняя кровь не нужна никому. Ты понимаешь — революция победила, это нельзя отменить, и у нас есть нужда в людях. Теперь все зависит от тебя.

— Что же я должен делать?

— Немного. Надо уважать нашу власть и не прятать камня за пазухой. Остальное приложится.

Андрей отозвался устало:

— Нет камня за пазухой. Вот разве жизнь моя — вроде камня, кажется.

— О чем ты?

— Да нет. Так, к слову.

Варна покосился на Россохатского, сказал, стараясь не сильно опираться на плечо Андрея:

— Я читал твой дневник, взятый когда-то в черемховской тюрьме. Замечу, кстати, он немало помог тебе. Там не раз упомянут подъесаул Ш. Видимо, Шубин. Знаю этого прохвоста. Его отпустили в Иркутске под честное слово. Однако, добравшись до дома, он сколотил банду, которая не раз пыталась взять Тунку и Шимки. Те самые Шимки, откуда ты и я только что вернулись. Позже Шубин воевал у Казагранди и был застрелен своими же казаками. Ну, бог с ним… Какие у тебя планы?

Россохатский не ответил. Пройдя несколько шагов в молчании, спросил:

— Что вы решили делать со мной?

— С тобой? Ничего. Ты поедешь домой, станешь жить и работать.

— Вот как! А Чаша?

— У нас есть твой чертеж, найдем ее сами. У тебя — жена и ребенок.

Андрей внезапно остановился и пристально посмотрел на Варну. Пожалуй, лишь сейчас, впервые за все недели после пленения, он вдруг поверил в удачу, в свободу, в жизнь.

Уже входя в «Модерн», спросил Вараксина:

— А ты? Как ты будешь жить?

— Я? Война окончена, хочу домой. Там уйма дел. И семью пора заводить.

— Пустят?

— Уже есть приказ. Меня увольняют. Еду через неделю.

— А Ян Андреевич?

— И он на запад. В отпуск, в Крым. Стало быть, не исключено, что покатим впятером на одном поезде. Коли твоей жене и мальчонке разрешат врачи.

Часовой пропустил их в вестибюль, и Варна по внутреннему телефону позвонил Баку. Сообщил:

— Придется посидеть и покурить. У него допрос. Какой-то японец и Лю. Очная ставка.

Через полчаса на тумбочке дежурного задребезжал телефон. Бак приглашал их к себе.

Пропуская Варну и Вараксина в комнату, Борис Аркадьевич сказал Россохатскому:

— На том конце коридора — широкая дверь. Номер три. Это кабинет Бермана. Он ждет вас, Андрей Васильевич. Всего доброго.

…Уже стемнело, в «Модерне» зажглись огни, когда Россохатский простился с хозяином кабинета. Выйдя в коридор, он остановился возле тускло горевшей лампы, достал из кармана бумагу с грифом управления. И стал шепотом читать ее:

ГЛАВА 29-я АЛЫЙ ФЛАГ НА РАССВЕТЕ

Поезд долго дергался, прежде чем взять с места; развив скорость, стучал, скрипел и взвизгивал всеми своими ржавыми стариковскими костями, и Вараксин, морщась, говорил Варне:

— Прыток, как черепаха! Не дотяну я до Челябы, Ян Андреевич. Право, не дотяну!

И Степан потряхивал русой гривой, будто бы сердясь, а на самом деле весь светился от радостной и трудно сдерживаемой улыбки.

Отмелькала за окнами тряского, насквозь прокуренного вагона вздыбленная земля Сибири, и вот уже тихо кружится перед взором Зауральская лесостепь.

И чем ближе подползал паровоз к Уралу, разбрызгивая искры и вышвыривая из трубы черный, тяжелый дым, тем беспричинней и веселей смеялся Вараксин.

Степан глядел в окно, и счастливо-тревожное чувство захлестывало ему душу.

Ах, радость свиданки с родной землей! Спешит в твои объятия, под твое материнское крыло сын твой и твоя опора, и на звезде его шлема, точно в каплях росы, отражает себя солнце бабьего лета.

А память, хочешь не хочешь, возвращает бойца в грозный июль, в скрипящий пылью на зубах август девятнадцатого года, в кровь, грохот и огонь той поры.

Промчатся годы, и минут, стирая следы прошлого, десятилетия; и станет историей этот добрый и злой, в скрежете колес и визге шрапнели, в слезах, криках и стоне, год; и, может, забудут люди многое, чем жили в ту пору великих потрясений их прадеды. Но Вараксин, Варна и легионы других солдат не смогут забыть той поры, не вольны забыть ее. Ибо, пока они живы и пока не убита смертью их память, время это впечатано им в душу и тело, и ничто не сотрет печать.

Варна спросил, легонько обнимая молодого человека за плечо:

— Жениться, чай, будешь, Степа? Есть кто на примете?

— Нет, откуда же?

— Ну, найдешь. У тебя теперь много радостей впереди.

Внезапно полюбопытствовал:

— Россохатских встречал? Не отстали при посадке?

— В Кургане видел. Ничего, живые.

— Толковал с ними?

— Мало. За молоком бегал.

— Это зачем же? — удивился Варна.

— Для Петьки.

— Для Петьки?

— Ну да. Для офицерского сына. Пузо у него, видел, какое!

Чекист расхохотался, потер щетину на подбородке.

— Что делать в Челябе станешь?

— Как что? Работать. Хорошая это штука, когда спина трещит от веселого дела!

— А что Андрей? Ты спрашивал?

— Любопытствовал походя. Не знает пока. Оно и понятно, из своей шкуры не вылезешь… Что было — то было… Ну, как-нибудь.

Варна вздохнул.

— Мальчонка на руках. Забот полна голова.

— Без забот никто не живет. Разве пугало на огороде.

Нетерпеливо глянув в окно, Степан кинул:

— Господь с ними, давай бриться. Негоже мне бородищей этой маму пугать.

— Целая ночь впереди. Успеешь.

— Загодя лучше.

Направляя бритву о ремень, сказал, печалясь:

— Неужто мать померла, не дождалась меня?

— Дождалась. Мать, когда ждет, не умирает. Я знаю.

— Дай-то бог.

Последнюю ночь перед Челябинском Степан не спал. Курил, ворочался на полке, а потом вышло так, что в окнах свет, и позади Мишкино, а в передних боковинах окон — дымы Челябы, Челябы, Челябы.

Вараксин разволновался вовсе, облапил Варну.

— Андреич! Дома ведь я! До-ма!

Поезд наконец остановился. Вараксин выпрыгнул из вагона, тыкался взглядом в толпу встречающих, волоком тащил за собой Варну.

Вдруг охнул, оставил чекиста и чуть не на руках поднял сухонькую низкорослую старушку.

— Маманя! Это же я, маманя!

Потом кто-то налетел на Степана, трепал его за чуб, тыкал пальцем в широченную грудь.

— Ну, здравствуй, сы́нка! Вот ты какой, сы́нка!

Вараксин, разинув рот, глядел на могучего старика с усищами в полсажени и бормотал, не зная, куда упрятать мешок:

— Здравствуйте и вы, папа… Здравствуйте, папа…

Через полчаса, когда на перроне уже никого не осталось, из последнего вагона вышли Россохатский и Катя.

Женщина прижимала к груди ребенка. Андрей, закинув за спину переметную суму, обнял жену за плечи и пошел к перронной калитке.

Они выбрались на привокзальную площадь и остановились. На стоянке не было уже ни одного извозчика, и только старик на разбитой телеге лениво лузгал семечки, поджидая пассажиров.

— Пойдем лучше пешие, — сказала Катя. — Я отродясь на телегах не ездила. — Вскинула глаза к небу, заметила:

— Вёдро будеть, милый… Айда…

— Пойдем, — согласился Андрей, — однако потерпи минуту, я огляжусь.

Над серым двухэтажным зданием вокзала горело знамя, огромное, алое, и казалось, что оно трепещет не от ветра, а от солнечных лучей, пронизавших материю.

Андрей оторвал взгляд от флага, неизвестно почему вздохнул и посмотрел на Катю. Она щурила синие счастливые глаза, медленно оглядывала площадь незнакомого города, и ресницы у нее тихонько вздрагивали.

Россохатский несильным движением поправил суму на спине и, снова обняв Катю, зашагал к заводу Столля.

Затем они вышли на Троицкий тракт и, пройдя по нему десять верст, свернули на Еткуль.

Неподалеку от развилка, возле осинок, дрожавших на ветру блеклыми ветками, стоял лось. У него резко выпирали ребра, были видны бесформенные следы от укусов и ударов. Он поглядел голодными удивленными глазами на людей, кинулся было в сторону, но тут же остановился, широко расставив ноги.

Люди шли ровно и безостановочно, фигурки их делались все меньше и меньше и вот уже совсем растаяли на фоне низкого сероватого леса.

Урал — Сибирь — Москва, 1961—1977 гг.