Кандагарский излом

ГЛАВА 6

— Расскажи об Алексее.

Приказ, который раздался в тишине минут через десять после происшествия, дошел до меня не сразу. Я уже начала засыпать, с радостью отдаваясь сытой расслабленности и ненавистной, но уже привычной слабости, и потому не сразу сообразила, о ком речь.

— Что за Алексей?

— Твой любовник. Их у тебя много? Не можешь вспомнить, о ком именно речь? Я напомню — Самохин.

Я подобралась и поерзала, удобно усаживаясь, а заодно просыпаясь и подгоняя мозг.

Замечательный вопрос! Знаковое любопытство!

Да, ты поплыл мальчик!..

— Зачем вам? Личный интерес?

— Он тебе нравится? Чем?

Тем, что не задает вопросов, а еще тих и неприметен. Фанат массажа и жены. И без претензий, как и я. Встретились и разбежались.

— Во-первых, он галантный, интеллигентный мужчина. Во-вторых, умный, сильный, ласковый. В-третьих, красавец… почти. В-четвертых, приятный партнер.

— А теперь честно.

Честно? Тебе?

— Хорошо, если вы честно скажете, зачем это вам.

— Праздное любопытство.

Ну, каков спрос — таков и ответ:

— Любовь, как ни странно.

Киллер помолчал и выдал:

— Ладно, один — один. Начнем сначала. Я не знаю, зачем мне ответ, но интересно.

— Ладно, — согласилась и я. — Знаю, зачем мне любовник — «женская тоска по сильному плечу».

— Давно?

— Что? С ним?.. Да, очень, — соврала смело — иди, проверь…

— Нет, с ним ты с августа. Я о «тоске по сильному плечу».

«Алексей», — поняла я. Это он заказал или продал — не суть важно.

Ну, Полонская! Подруга в кавычках. Она мне Самохина с весны сватала. С-с… светлая личность…

— …Тебе надо! Пойми ты: не для любви, для здоровья.

— Да не нужен мне никто! Маруся, я мужчин вообще не воспринимаю: они, что есть для меня, что нет.

— Вот это и удивляет. Ты как вообще ребенка завела? Непорочным зачатием?.. О дочери, кстати, думала?

— Ляля поступает в институт. В Питере. Будет там жить и учиться. Это решено.

— Долго к мысли об отъезде готовила?

— Неважно — важен результат, — ответила угрюмо.

— Правильно, дочь с глаз и будешь тихо загибаться в одиночестве. А может, попытаешься себе помочь? Ну, что ты себе в голову вбила, Бэлла? Встряхнись, влюбись и поймешь, что жизнь прекрасна, и взрослая дочь — не конец света. Ты еще молодая, у тебя все впереди. Хватит жить монашкой, ты свой долг матери выполнила, теперь подумай о себе.

— Ты врач, серьезно веришь, что мне можно помочь? Чем, Маруся?

— Любовью! Алексей — приятный, интеллигентный мужчина, прекрасный массажист. Разомнет, а там… Тебе все равно нужен массаж.

— Любовь творит чудеса, — кивнула.

— Бэлла, я порой совершенно тебя не понимаю. Но как можно жить одной?..

— У меня есть дочь.

— Кроме детей, у женщины должен быть мужчина, чтоб потом неприятностей по здоровью не было! Вон Славка, молодец — живет, а ты? И не кивай мне на инфантильность, не ври! Тебе Бузыгин замуж предлагал. Посмотришь только — стена!..

— А ткни — и рассыплется.

— Не наговаривай. Вячеслав шикарный мужчина во всех отношениях. Гарик с детским садом дела не ведет. Они с Бузыгиным десять лет вместе.

— Я не поняла, так мне кого в постель пускать: Бузыгина вашего или Самохина?

— Да можешь никого не пускать, но тогда через год будем писать эпитафию, — обиделась Маруся. — О Ляле подумай!

— Я подумаю, — смягчилась.

— Не верю! Мне не лги, не надо. Я уже наслушалась твоих сказок. Вбила себе в голову гадость и веришь в нее. Противно и смотреть, и слушать. Великомученица! Короче, выбирай: либо бери любовника и любись с ним до изнеможения, либо, правда, готовь венок и тапочки.

— А другие варианты есть? — скривилась я.

— Есть: два любовника, буря чувств, горячие ночи…

— Холодные напитки.

— Ну и чему удивляться? — развела руками Маруся, окончательно обидевшись.

— Я подумаю насчет Самохина, — тут же заверила я. — Но после того, как Лялечка поступит в институт.

И подумала. Мальчик действительно оказался приятным во всех отношениях. Особенно мне понравилась его любовь к жене. Взаимная. За час нашей встречи она позвонила ему три раза, и Алексей, чтоб как-то загладить неловкость, поведал мне о неуравновешенном характере его замечательной жены Зинаиды, а также ее биографию в развернутом виде. Встреча прошла плодотворно: я поняла, что мои проблемы — не проблемы.

Месяц после я думала и, учитывая, что Самохин действительно хороший массажист, решилась на повторный сеанс.

Встретились мы на этот раз у меня. Он пил чай, а я разглядывала его, пытаясь найти что-то в лице, фигуре, манерах, что б зацепило меня, заставило дрогнуть сердце — влюбиться. И влюбилась — в точечный массаж. Алексей оказался фанатом своей профессии и жены. Зачем ему любовница, осталось невыясненным. Пришлось встретиться третий раз. На этот раз я поняла, в чем дело — у Самохина был шикарный мужской комплекс, которым его одарила жена для собственного успокоения. О чем я от большого ума и не преминула ему сказать. Он порадовался и решил, что у нас все получится, я же поняла, что влюбиться в него можно, но не мне. Мы остались с Алексеем друзьями, хоть он и надеялся на большее. Как и Маруся…

— С сильным плечом у меня проблемы давно, — протянула, задумчиво глядя на дорогу. Мы свернули налево, к моему огорчению. Так и знала. — А вот с тоской никаких проблем.

— Серьезно? И о ком скучаешь? Об отце ребенка? Где он, кстати?

— Какая разница?

— Ответь.

— Многоуважаемый киллер…

— Меня Павлом зовут.

Может, и зовут, но язык не повернется величать именем Павлика убийцу.

— Замечательно. Прекрасное имя. Мама, наверное, вас очень любила.

— А ты отца своей Ляли?

— Какое имеет отношение моя личная жизнь к вашему заданию?

— К заданию — нет, к твоей дочери — да.

— Оставьте мою дочь в покое! Я здесь! Не убегаю, не сопротивляюсь и не буду, обещаю. Оставьте мою дочь в покое. Что вам надо? Она девочка совсем — восемнадцать лет! — Я осеклась: кого я призываю к состраданию, милосердию? — Извините за повышенный тон. Но давайте поговорим как разумные люди. Вам невыгодно связываться с Лялей, опасно. Большие затраты, к тому же она не я, ее сразу хватятся. Плюс она ребенок, любое насилие приведет к шоку, что навредит ее организму. Она болезненная девочка, слабенькая. И группа крови у нее другая.

— Разве не четвертая?

— Нет.

— Какая?

— Не помню.

— Мне освежить твою память или твоей дочери?

Кажется, я побледнела:

— Третья.

— Резус?

— Плюс.

— В отца?

— В смысле?

— У тебя четвертая минус, у нее третья плюс. Девочка в отца?

— Да.

Проклятая дрожь проникла и в голос.

— А где он?

Что же ему такое надо…

— Не знаю.

— А если подумать?

— Правда, не знаю.

— Жаль.

Я недоверчиво покосилась. Неужели он проникся ко мне и готов на благородный поступок? Отпустить меня и Лялю?

— А вы могли бы…

— Что?

— Отпустить. Я не прошу о себе — Лялю оставьте, пожалуйста.

— О тебе и речи нет.

Ясно. Глупо было сомневаться, а уж идеализировать убийцу еще глупее.

— Я о себе и не прошу — о девочке. Если вам известно слово «милосердие», а я уверена, что так оно и есть, снимите наблюдение с дочери. Вы же умный, благородный человек.

Да простит меня порядочная часть человечества!

И подумалось — ничего он не сделает, даже если пообещает. И верить ему нельзя, и опасность не исчезнет вместе со мной. Где гарантия, что после меня не возьмут Лялечку? А значит, мое самопожертвование и готовность сотрудничать с упырями — пустая затея.

Дура я, в кого ж я такая дура!..

А Маруся, светило медицинских наук, дворянка! Вот уж благородная дама!

А еще уверяла, что ничего у меня нет…

Все, господа, вы меня вывели из себя. Плевать мне, сколько человек задействовано, кто, зачем, как. Узнать нетрудно: ствол к виску благородной дамы — и вся информация, которая хранится в ее голове, станет моим достоянием. А потом в Питер, к Ляле. Там что-нибудь придумаем.

Соберись, Изабелла Валерьевна, и займись делом. Твою дочь никто, кроме тебя, не спасет.

О чем же ты раньше думала, идиотка?!

Но прочь эмоции: слезы, сопли — потом.

Что можно сделать сейчас? Нужно убрать этого умника за рулем, учитывая, что за нами никто не следует, во всяком случае, сопровождения я не заметила… Значит, убираю киллера, забираю машину, гоню к ДПС и поднимаю на уши милицию, предупреждаю Лялю, лечу в Питер, чтобы лично ее охранять.

А теперь по пунктам: убрать мужчину будет сложно — здоров кабан, силен. К тому же осторожен и умен. Этот вариант я рассматривала и уже отметала — не справиться. Но сейчас за дочь — смогу. Наверное…

Суета вокруг милиции, ДПС — минус. Пока они сообразят, пока раскачаются, пока проверят меня, факты, Марысю, эту машину…

ФСБ? Киллер с корочками подполковника ФСБ (не факт, что фальшивыми). Вызовут федералов и… отправят меня обратно, вместе с дочерью.

Возвращаемся в исходную точку?

— Вы правда подполковник ФСБ?

— А ты поверишь, если отвечу?

Сволочь! Надо же было напороться на профи!

— В Чечне служили?

— И в Афгане.

Сердце екнуло.

Нет, пустое, не стоит и думать…

— Я думала, нас охраняют люди чести.

— Ничего ты не думала. Поэтому в милицию не позвонила. Не веришь ты в порядочность правоохранительных органов, людей в погонах. Но подонков везде хватает, и не стоит всех судить по одному.

— Вы не правы, я верю… но не всем.

— Вернее — никому?

— Не преувеличивайте.

— А ты не лги. Я знаю о тебе все. Все, — повторил, посмотрев на меня.

Для внушения? Убеждения?

Нет, не лги сам. Не все ты обо мне знаешь, иначе б не выспрашивал. Конечно, какие-то общие факты моей биографии тебе известны и даже некоторые нюансы моей жизни — просветили доброхоты, но тебя интересует другое. Ты что-то пытаешься понять и не можешь. А хочешь, очень хочешь! Это важно для тебя. Только что? Копаешься ты преимущественно в личной жизни, забытом прошлом…

— Я просто привыкла надеяться лишь на себя. Планида любой одинокой женщины. А у вас личные счеты ко мне?

Ответь «да», и я успокоюсь. Я даже открою тебе стра-ашную тайну Изабеллы Томас.

— Почему ты так решила?

«Ты можешь внятно ответить хоть на один вопрос?!» — чуть не рявкнула я, но вместо этого спокойно сказала:

— Предвзяты.

— Ты невнимательна.

Вот как это теперь называется?

— Где ж таких уникумов плавят да выковывают?

— Там же, где и тебя.

— Не могу согласиться, но спорить не буду, все равно мы друг друга не поймем. Взгляды на жизнь разные.

— Уверена?

— Да.

— Нет, не уверена, но нужно что-то сказать, вот и говоришь, что придется. А сама думаешь, на что я способен. Как далеко зайду. И кому же ты и чем же ты так сильно насолила.

— Марусе решительно не за что меня настолько ненавидеть, тем более так сильно, чтоб отдавать меня на органы.

Хотя, если кого и сдавать, то, понятно, лучше меня. Правильно я Полонской не верила!

Так что поступок Маруси еще можно как-то объяснить… если б он не задевал Лялю!

Стоп, а при чем тут Ляля? Нет, Маруся не могла подставить мою дочь. Меня — да, ее — нет. И с чего я взяла, что ее пасут? Что мы нужны им обе или с заменой меня ею, если что пойдет не так?

— Еще одна ценная мысль: ты совсем никому не веришь?

— Но я права, в моем похищении замешана Полонская?

— А почему ты заподозрила ее?

И как здесь не злиться?

— Она единственная имеет довольно обширные связи в высоких кругах.

— А ты считаешь, что в низких кругах…

— Да перестаньте вы! — не сдержалась я. — В других кругах не мудрствуют! Финку под ребро или кляп в рот. Никаких разговоров бы не было. Скрутили, кинули в багажник и вывезли. У них ни ума, ни денег на подобную операцию не хватит. И как закрутили. Сначала выстрел… Вы не целились, вы пугали. Потом вывезли, опять попугали, потом накормили… И гоните двое суток, не спите, наблюдаете за мной, выведываете и постоянно настороже. Вы даже перчатки не снимаете. Значит, ждете, знаете, что в любой момент может произойти неожиданность, и готовы к ней, готовы ликвидировать меня и уйти, не оставив следов.

— Это моя машина.

Я не поверила.

— Допустим. Но что это меняет? Я почти уверена, что вы все просчитали и вы действительно из ФСБ. Кинете ее где-нибудь в чаще и заявите своим, что ее украли. Прикрытие стопроцентное. Наверное, вы сейчас на служебном задании или…

— Правильно. Я в отпуске.

— Вот-вот. Подрабатываете.

— А ты бы отказалась от двадцати тысяч? — мне послышался сарказм в его голосе.

— За такую работу — да.

— А за миллион?

— Да хоть за триллион! Жизнь человека бесценна, кому как не вам это знать?! Забыли? Очерствели. Озверели на своей войне, только вы не жизнь обесценили, а себя!

— Больная тема?

— Ха!.. Издеваетесь? Вольно вам! А давайте поменяемся? Я поставлю под угрозу жизнь вашего близкого, самого дорогого, вы обозлитесь? Занервничаете?

— Я буду думать, как его вывести из-под удара. И нервы, эмоции тут не помогут — помешают. И постараюсь верить хоть кому-то, иначе все теряет смысл.

— Нюанс: вы служака, мужчина, я женщина, и кем бы вы меня ни считали — среднестатистическая провинциалка, а не агент Моссада. За мной никого, за вами очень компетентные органы, толпа единомышленников, друзей, доступ в любую организацию, к любой спецтехнике и так далее. Вы машина для убийств, вас превратили в робота, пропустив через мясорубку человеческих жизней, и поэтому у вас нет нервов, нет эмоций, чувств — голый расчет. А я мать! Поняли вы?! Мать! Та, которой вы отправляли убитых сыновей! Писали похоронки! Долг?! Да, долг — замечательно! Но этот долг из воинского превратился в личный! А мой ребенок никому лично не должен. И почему, почему я должна отдавать самое ценное, ради чего я жила и живу, единственное, что у меня есть в угоду личных интересов дебилов, дуболомов?!

Я разнервничалась и, кажется, слишком разоткровенничалась. Мне стало душно и рванула ворот куртки, кофты — к черту все, к черту!..

— Говоришь, не служила?

— У меня есть глаза и уши! А еще вилка для стряхивания лапши с них — опыт!

— Допустим. Но вернемся к теме. На что ты готова пойти, чтоб спасти дорогого тебе человека?

— На все, — стиснула я зубы. Возврат в прошлое меня доконал. Я поплыла, почувствовав дурноту и слабость. Но — кыш!.. Все потом. Сейчас главное, чтоб киллер купился, и тогда у меня появится реальный шанс его убрать — тепленького, голенького, беззащитного. А что еще нужно мужчине от женщины? Тело и больше ничего.

— Даже отдать себя?

— Ага.

И даже сделать вид, что верю, что ради этого ты выпустишь из поля зрения мою дочь.

Я выжидательно уставилась на мужчину: давай же, решай. Останавливай машину, раздевайся…

— А что дальше?

Он покосился на меня, и я осела, отвернулась, растерявшись. В его глазах была печаль, боль и желание. Нет, он не возьмет меня, хоть и хочет. Я четко это поняла, как и остальное — он относится к тем, кому важно не только тело. Романтик… с большой дороги.

Давно я не встречала подобный тип людей, и самое паршивое, что ему нужно было затесаться в ряды подонков-убийц. Как же совмещаются его принцип и работа?

Жизнь. Она порой и не такой ералаш устраивает…

Мне стало грустно: впервые после Павла я встретила мужчину, которого, наверное, смогла бы полюбить. Он тоже был Павлом и был симпатичен мне — уж не знаю, чем, возможно, одним своим именем. А может, его имя и глаза и играют со мной злую шутку?

— Мне жаль, что вы киллер, — призналась искренне.

— А что было бы, если б я им не был? — спросил мужчина тихо, словно боясь спугнуть минуту откровения.

Как он почувствовал, что я не лгу? Что за провидец?

— Какой смысл думать о том, чего не могло или могло бы быть, если есть то, что есть? — Мне было до слез жаль его, себя, Лялю, Павлика, того, что было, того, что могло бы быть, но не будет.

— Ты когда-нибудь любила?

Самое время об этом говорить! Было б лето, остановились бы, ромашек нарвали, погадали, подумала с желчью:

— А ты?

— Люблю.

Даже так?

— Как же ты можешь убивать и любить? Я вообще не понимаю, как ты мог связаться с подонками? У тебя есть принципы, стержень и… ради денег…

— А если ради жизни?

— Подожди, кто-то из твоих близких, любимых в беде, так?

Мужчина чуть заметно кивнул.

Я закрыла глаза, почувствовав облегчение — это все меняет, ставит на свои места и дает нам с Лялей реальный шанс.

— Тебе нужны деньги? Органы?

Он молчал.

— Скажи, что тебе нужно, и мы сообразим вместе.

— У меня уже есть — ты. Это все, что мне было нужно.

— А Ляля? — Ну скажи, что она не нужна, скажи!..

— Я еще думаю.

«И есть шанс передумать», — кивнула я, принимая.

— Спасибо за откровенность.

— Не за что. Все просто — ты сказала правду, я ответил тем же.

— Тогда скажи, как я могу спасти Лялю?

— Расскажи о ней.

— Что?

— Всё. Кто ее отец?

— Человек, мужчина. Мы давно расстались с ним.

— Как его звали?

Вопрос. Что ответить? По паспорту Ляля — Павловна.

— Павел.

— Тезка? Что, не сложилось?

Я долго молчала, разглядывая мглу за окном, а потом сказала:

— Он погиб.

— Как?

— Какая разница? — сглотнула ком в горле. Мне было больно ковыряться в старой ране, которая несмотря на все усилия, на прошедшие годы, так и не закрылась.

— Ответь.

— Как погибают? Был и нет…

— Ты говоришь, словно погибла вместе с ним.

— Так и есть.

— Неужели настолько сильно любила?

— Я жила им. — Впрочем, кому я говорю? Зачем? Что на меня нашло?

— Как его фамилия?

Вот это уж точно тебе ни к чему.

— Иванов.

— Твоя дочь остается в раскладе.

— Хорошо!.. Его фамилия Шлыков.

Мужчина внимательно посмотрел на меня:

— Он знал о ребенке?

Что ты лезешь в душу?

— Нет, но я уверена, он был бы рад, узнай о дочери.

Мужчина кивнул:

— Мне нужна твоя дочь.

Мне не понравилась двусмысленность заявления:

— Но я же сказала, я ответила!

— Молодец.

Я зажмурилась, прикрыла глаза ладонями: Господи, с кем я разговариваю, с кем откровенничаю?! Кого наделила нимбом и крылышками?!

— Извини, ты не оставляешь мне выбора. Мне придется убить тебя, — предупредила честно.

— Не сможешь. И бессмысленно.

— Намекаешь, что вас много и руки длинные — достанете в любом уголке страны?

— Да. Теперь тебе точно не уйти.

Я промолчала: посмотрим.

Отвернулась и вдруг подумала: а с каких таких заслуг тридцатилетнему мужчине дают звание подполковника? Это же как браво служить надо… Возможно? Если выполнять особо важные и сложные задания с блеском, всего себя отдать службе Отечеству. Он, конечно, сможет, характер подходящий, но как тогда успел семью завести? Или не завел, и речь вел о маме, братике, семье сестры, о невесте? И офицеру спецслужб не найти двадцать тысяч долларов, не наскрести по сусекам друзей и знакомых? Ну, может быть, верю хоть и процентов на восемьдесят.

Вляпываться с высокоидейной идеологией в криминал, рисковать погонами? Да-а… Скорее всего, он фальшивый федерал.

И хорошо бы так — к ФСБ и спецназу я относилась более тепло и не хотела терять уважения, веры, что там-то уж точно свои, братья, настоящие ребята, а то и вовсе ничего не останется святого.

Но в голове крутились навязчивые мысли и идеи. А если ему действительно нужны я и Ляля, но как заложники, а не доноры? Конечно, бред, но не более, чем вся эта ситуация.

А если он действительно федерал и правда подполковник?

А если ему нужна я, именно как Изабелла Томас? Что я о ней знаю? С кем она пересекалась, с кем водила знакомства? Может, из ее старой жизни всплыли знакомцы и спешат предъявить счета? И не нужны им мои органы, нужна жизнь, а дочь всего лишь возможность удержать меня в повиновении?

Муть какая! Какую рыбку в ней поймаешь?

У меня начала болеть голова, стало душно и тошно. Выдыхаюсь. Сдают нервы, здоровье и выдержка летят к чертям.

Я приоткрыла окно, чтоб вдохнуть свежего воздуха. Мороз обжег легкие и немного привел меня в себя.

— Когда все закончится?

— Не знаю, но мне, как и тебе, не терпится поставить точку.

— Что мешает?

— Ты.

— Что мне сделать? Застрелиться?

— Это ты можешь, — процедил с непонятной мне злостью. — А как же твоя дочь? Пусть сама разбирается? Живет, как может, как получится? Со старой теткой?

— Нет… вы же обещали, что не тронете ее.

— Когда я такое обещал? Нет, Изабелла Томас, я еще обязательно встречусь с ней. И ты нас познакомишь.

— Нет…

— Да!

Он злился, и я не могла взять в толк — почему? Я вообще ничего не понимала. Меня достала эта игра в кошки-мышки, я словно ехала с призраком, и он изощренно издевался надо мной, намеренно давя на больное, путая и пугая.

— Что я вам сделала? Что я вам сделала?!

— Что?

Мужчина резко нажал на тормоз, останавливая машину, снял зеркало и подал мне, буквально впихнул в руку и заставил посмотреть в него:

— Вот что ты мне сделала!

На меня смотрела изможденная бледная женщина с кругами под глазами. Я долго смотрела в них и не узнавала себя. А из восклицания киллера сделала лишь один вывод — он недоволен моим нездоровым видом.

— Я здорова, я в норме, — заявила, беря себя в руки.

Он забрал зеркало, вернул его на место и тихо спросил:

— Ты когда-нибудь говорила правду?

— Да.

— Когда?

— В той жизни…

Мы долго молчали. Он, облокотившись на рулевое колесо, смотрел в лобовое стекло на снежную пыль, что кружила по дороге, я смотрела в окно и не видела ничего, потому что боялась увидеть.

Я не могла смотреть на Павла, потому что именно он виделся мне в облике киллера. Мое сердце, казалось, перестало биться, в мыслях ничего не было, и только слезы — непрошеные, ненужные — катились по щекам.

Наверное, я подошла к той черте, за которой начинается страна забвения. Невидимая преграда меж миром живых и мертвых стерлась, пропуская живых к мертвым, а мертвых к живым. Призрак пришел за мной. Пора? Давно. За ним хоть куда — в ад, в пекло, на сковороду для жарки грешников… Если б не Ляля.

— Зачем вы шантажируете меня дочерью? Что вам она?

— Опять на вы? Дистанция? Чтоб не запачкаться? — Мужчина откинулся на спинку сиденья и, повернув ко мне голову, хмуро уставился на меня. — Да, я убивал, и убивал намеренно, и убил бы снова. Мне не стыдно, потому что я убивал подонков. А ты? Чего стыдишься ты? Разве ты не убила бы, случись повернуть время вспять? Уверен — нажала бы на курок вновь.

На что он намекает? Что может знать?

Как больно, как горько на душе…

— Я никогда, никого не убивала! Я спросила вас о дочери! — отчеканила.

— Ты жила, значит, не могла не убивать — мысленно, словами, делом…

— Я не жила.

Он думал с минуту, щуря глаз:

— И давно умерла?

Откуда столько боли и понимания в голосе? Откуда тоска просочилась во взгляд?

— Вместе с ним.

Наверное, я сошла с ума, раз откровенничаю с ним. Но разве можно ответить ложью на искренность? И как солгать, глядя в глаза, которые помнят каждый уголок моей души. И так хочется прижаться к груди и прошептать хоть раз еще в своей жизни: Павлик…

Слезы, невольные гости, навернулись на глаза, и мужчина протянул руки, чтоб смахнуть их со щеки. Боже, сколько нежности в простейшем жесте:

— «Ты стоишь на распутье, а Христос на распятье, он за нас принял наши грехи и проклятья. Выбирая войну, ты умножишь потери: никого ты не любишь, никому ты не веришь…» — пропел хриплым шепотом, вглядываясь в мое лицо, словно пытаясь запомнить его, и влезть в душу, на самое донышко, туда, где ничего нет, кроме жаркого солнца Кандагара. И Павлика, живого, живущего, любимого до дрожи, до потери себя самой в его глазах, руках, любви, такой же чистой, как он сам. И нет грязи, нет боли и подлости, и еще жива вера и надежда рядом, с тобой, и есть друзья, есть будущее. С ним, только с ним и для него…

Что он делает со мной? Что дуло у виска по сравнению с его пониманием, нежностью, непонятной мне и волнующей. Она, его нежность, словно бур в открытой ране.

Кто сказал, что старые раны не болят и не ноют, что время лечит и все проходит?

Неправда: то, что было живо, живет, пока жив ты.

— Вы иезуит! — качнула я головой, рванув ворот кофты, и открыла дверцу машины.

— Куда?

— На свежий воздух, прочь от вас!

— Сядь на место.

— Оставьте меня! — Мне нужно было бежать от него, я не могла оставаться рядом и была близка к истерике, когда выскажу все, не думая, не таясь. И буду трясти его за ворот куртки и кричать, как полоумная: «Где ты был все эти годы? Где ты был, Павел?!»

— Сядь и успокойся!

Это был жесткий приказ. Сталь в его голосе отрезвила меня, напомнив, кто передо мной. Я осела, присмирев, а мужчина нажал кнопку автоматической блокировки дверей и включил магнитолу. Чертов меломан! Нет, не классику и не рэп, а бардов, моих любимых Гейнца и Данилова, словно в насмешку, изощренно издеваясь. Ему явно хотелось залезть мне в душу, и он преуспел, расцарапав ее сердечным дуэтом замечательных музыкантов и собственным откровением:

— Человек, который прошел войну, чахнет в мирное время. Его психика дает трещину и меняет угол зрения на привычные для обывателя вещи. Нехватка адреналина рождает тоску и депрессию, и каждый борется с этим по-разному. Кто спивается, кто умирает, не найдя себе место. Я вернулся в строй, ты — ушла в себя, отдалась рутине, начала чахнуть и мечтать о смерти. С ней тебе привычнее, чем с жизнью. Ты настолько труслива?

Я?! Сказала бы я тебе…

— Понятия не имею, о чем вы.

— Конечно. А то я не встречал таких, не знаю, как они кончали. Пацаны возвращались из Афгана, и кто спивался, не в силах сжиться с новым статусом, с другой, абсолютно непонятной им жизнью, кто возвращался на войну, в привычное им состояние ежеминутного риска, устраивая схватки с любым — не своим. Они звали смерть, что не досталась им в свою пору… Я пил. Пил почти год, но водка не брала, а душе становилось все хуже. Я не видел смысла жить, не понимал, зачем дышу.

— Зачем вы мне это говорите?

— А тебе не интересно? — покосился на меня.

— Что вы — очень, — заверила, поглядывая на темную кромку леса у дороги. Он кивнул, не скрывая скепсиса, и все же продолжил:

— Потом я пошел искать забывшую меня смерть и понял: искать ее не надо, она сама тебя найдет. Нужно искать смысл, чтоб жить.

— Намекаете? На что?

— Подумай, голова у тебя работает.

— Не настолько хорошо. Вы значительно подкосили мой умственный потенциал.

— Наоборот, вернул его в привычное состояние.

Загадка за загадкой. Надоело уже голову ломать.

— Скажите прямо, что вам надо?

Он молчал с минуту и сказал:

— Давай спать.

— Что?!

— Спать. Ты устала, я тоже. Отдохнем пару часов, и в путь.

Меня невольно передернуло от намека. Доигралась в раскрепощенную женщину…

— Отдыхайте, я посижу. Разбужу вас, когда скажете.

Он молча откинул свое сиденье и мое.

Что делать? Возмутиться? Забиться в угол, устроить истерику, как девственница? Закричать: «насилуют»? Фыр-р-р!

Был бы повод и было бы кому кричать. Мужчина с невозмутимой физиономией лег, сунув руки в карманы куртки, и прикрыл веки. Типа — сплю. Гамлет! А мне Офелию изобразить? Ничего роль, но не для меня.

Я раздраженная и обеспокоенная села, нахохлившись, вытянула ноги, в задумчивости косясь на мужчину: правда, будет спать? И мне верить? Угу: ресницы-то дрогнули, глаза приоткрылись. Следит, гад!

Только я устроилась удобнее, как пожалела о том.

— Ты какой секс предпочитаешь? — спросил мужчина.

— Бесконтактный! — буркнула я.

— А я наоборот, — бросил киллер, как будто речь шла о чем-то незначительном, и подтянул меня к себе, обнял, прижимая к груди. Ну почему бы и нет? В верхней одежде, отчего б рядом не полежать? Тем более, что моя рука оказалась близка к наплечной кобуре киллера. Одно движение и…

Он только пошевелился, пытаясь погладить мои волосы рукой, как я резко выхватила его беретту и, сев, наставила на него, целясь прямо в лоб. Киллер не пошевелился, лежал и смотрел на меня совсем не так, как должен был. Ни беспокойства, ни злости — печаль и нежность уживались в его глазах с вниманием и немым вопросом — что дальше?

Как тут выстрелишь…

И вдруг полилось из динамиков, пронзая болью, лишая последних сил для финального выстрела. И пошли мурашки по телу, забила дрожь, скручивая душу в жгут, наполнились глаза невольными слезами:

«Павлик!» — взвыла душа. Пистолет дрогнул, ушел вниз. Я обессилено сникла, скрючилась от невыносимой боли, по сравнению с которой любая физическая — ласка. И со слезами на глазах слушала песню о том, кого я любила и люблю. О гибели его и меня в один миг, в один день. Вот только он там, а я здесь, и рядом его двойник, который дан мне во искушение, чтобы я предала вновь. Нет, любимый, я не предам тебя…

Киллер сел, но не для того, чтоб отобрать пистолет, а чтобы успокоить. Прижал к себе, обнял. Так мы и сидели в обнимку, словно брат с сестрой, чуть покачиваясь в горьких тактах и словах песни, в горечи мыслей теряя себя, сегодняшний день — вспоминая прошлое: каждый — свое.

«Двое нас, и две чеки гранаты, кольца обручальные солдата»…

— Мой муж погиб вот так же. Бросили на камни… Если ты был там, если это хоть что-то значит для тебя, ты не тронешь меня, — прошептала я, надеясь, что он правильно поймет.

— А как же «рота любовников»? — спросил тихо.

— Солгала. Я любила его, понимаешь? Люблю…

Что я делаю, кому признаюсь в сокровенном? Есть ли сердце у этого человека?

Конечно, есть, не может не быть… брат?

— Ты некрофилка? — улыбнулся он, и мне стало противно самой себя — наивная дурочка, ничему меня жизнь не научила… Я презрительно скривилась, глядя в лицо того, кто может смеяться в ответ на признание, попрать святое для любого нормального человека, осквернить память погибшего. Нет, он не был своим, он не ведал братства обожженных войной, тех, кто гнил и погибал в Афгане, делился одной папиросой на двоих, пятерых, а заодно патронами и мечтами. И смертью. И жизнью.

Я направила оружие в живот насмешника, но рука мужчины успела зажать мое запястье, отстраняя оружие:

— Предохранитель, — прошептал, глядя мне в глаза с каким-то жутким, больным и выжидательным прищуром. Испугал? Нет, дурочку нашел — а то я не посмотрела, снят предохранитель или нет.

— Угу, — бросила, отворачиваясь и делая вид, что сдаюсь. Но как только он немного ослабил хватку и внимание, дернула его на себя, направляя пистолет ему в бок.

Увы, силы неравны. Мужчина оказался сильней и, зажав мою руку, развернул ее ко мне, направляя ствол в мою грудь, и замер, чем сильно меня разозлил. Я ждала, что он наконец спустит курок и все закончится, но он лишь смотрел мне в глаза, словно тоже чего-то ожидал, и была в них такая лютая тоска, что впору было пожалеть его, погладить по голове.

Но я не стану.

— А теперь нажми курок. Научить, как? — прошипела в лицо, жалея, что не могу большего — пристрелить его, например. Он не испугался, не растерялся — смотрел и явно жалел меня. — С таким взглядом не убивают, с таким взглядом милостыню подают. Так подай, нажми курок! Нет?

— Нет, — он приставил пистолет к моему виску, дернув руку. — Так лучше, знакомо, да? А теперь жми! Распишись в собственном бессилии, наплюй на родных! Тебе будет больно миг, а им всю оставшуюся жизнь!

О чем он говорит? Откуда столько ярости и боли в его голосе?

А может, сомневается, думает, блефую? Жаль, сил не хватит справиться с ним и повернуть оружие, но ладно.

Я разозлилась и нажала на курок. Сухой щелчок и тишина. Минута, другая — глаза в глаза, и слов нет, и мыслей — пелена, прострация, сквозь которую с трудом пробирается понимание — меня разыгрывают!

Его рука отпустила мою.

Я вытащила обойму из пистолета — пуста.

Что это такое?

Что за…?! — уставилась опять на киллера. Хоть бы пошевелился, вздохнул, моргнул, возмутился! А он только разглядывал меня и молчал.

— Что это значит? Как это понимать?

— Заряженное оружие и ты — вещи не совместимые.

Я осела на свое сиденье и, не глядя, уронила пистолет ему на руку. Щелчок — обойма вошла на место.

— Кто ты?

Молчание. Беретта ушла в кобуру под мышку.

— Ответьте! По какому праву вы украли меня, везете Бог знает куда, шантажируете дочерью, ведете себя, как террорист?! Зачем топчете душу?! Кто вы такой?! Что вам надо?!.. Отдайте телефон. Сейчас же! Ну! — протянула ладонь, требуя вернуть собственность. А что еще я могу, а что еще придет в голову?

Мужчина посмотрел на меня, как на ребенка:

— Скажешь, как закончится истерика?

— Истерика?.. — У меня не было слов от возмущения. А потом дошло — как же я забыла?! — Ты же садист.

— Не больше, чем ты.

— А кто? Как все это называется?! Курьер? Доставка «живого товара»?.. Ну, да, зачем тебе оружие? Обученный, накачанный. Профи. Руками убьешь, любыми подручными средствами…

— Да, но не тебя. Я не киллер, и ты это знаешь.

— А кто?

— Подумай.

Я думала. Я честно думала минут пять, хмуро разглядывая мужчину, а потом спросила:

— Сколько тебе лет?

— Сорок.

Шутит? Я могла ошибиться на два года, но на десять?

Пластика лица?

— Включи свет.

— Зачем?

— Включи!

Он включил. Я уставилась в его лицо, пристально разглядывая каждую черточку. Я и боялась, и мечтала найти то, что ищу. Но чудес не бывает. И дело не в том, что у Павлика не было шрама над бровью, мелких точечных рубцов, идущих от уха к шее — у него был другой нос, другой подбородок.

Я качнула головой, умиляясь самой себе — откуда же столько романтических иллюзий?

Мне срочно требовался глоток свежего воздуха.

— Открой дверцу.

— Зачем?

— Открой!

На удивление, он послушался.

Я вышла из машины. Сгребла ладонью снег и умыла лицо, прогоняя последние ненужные эмоции, и поняла что к чему. Постояла, глотая морозный, пробирающий до костей воздух, и вернулась в машину. Сейчас я вам устрою!

— Что, герой-любовник? Как же ты, подполковник, на такую аферу согласился? Маруся — женщина с фантазией, но ты-то? На что купился? Гонорар? Острые ощущения?..

Мужчина вернул сиденья в нормальное положение и завел машину. Она плавно тронулась с места.

— Куда? А как же потрахаться? Ты же за это получил деньги? А красивый спектакль! Я в восторге, незабываемые ощущения! Ты по сценарию нашей фантазерки должен был постепенно проникнуться жалостью к своей жертве, обаять, влюбить, превратившись из зверя в домашнее животное?

Он молчал, и это меня бесило, мысль же о Марусе просто выводила из себя — я бы сейчас с удовольствием придушила подружку! Подарочек она мне сделала! Встряхнула старушку! Да я чуть не умерла от страха!! Веселушка-проказница, ее польскую пани маму! Сваха! Да я поседела за двое суток!

Озабоченная! И ведь хватило на такое ума!

— Нет, мы куда едем? Алло?! Где обаяние и бездна вашего шарма? Сводить с ума не надо, это в том отделении было. Успешно, надо отметить. Так за мной еще никто не ухаживал!.. Как насчет финала?! Вы ж меня влюбить в себя должны — начинайте!

Напряжение последних суток схлынуло, и я заработала шикарную эйфорию, которая, ударив в голову, звала на подвиги. Тем более я понимала — после нее меня уже не собрать. Финиш.

Ну спасибо, подруга!..

А ведь, правда, искренне — спасибо.

И глубоко вздохнув, прикрыла ладонью глаза, и подумала: ни один разумный человек, не то что профессионал, не станет участвовать в подобной истории, если не будет крупно заинтересован. Значит, еще не все закончилось, и этот самый интерес может всплыть в любую минуту. А еще я поняла, что нужно иметь значительный крен в голове, чтоб выдать такое, со знанием дела наступая мне на «мозоль» — для этого нужно пройти и пережить то же, что пережила и прошла я.

Мне стало стыдно, что я позволила себе расслабиться и выплеснуть эмоции.

— Извини, — сбавила тон почти до шепота.

— Ничего.

— Я просто в шоке и… не знаю даже, что сказать.

— Говори, что думаешь, не стесняйся.

Его спокойствие и понимание еще больше растревожили меня:

— Извините. Честное слово, я не хотела вас оскорбить, но мне и в голову не приходило… Маруся года три уже одержима идеей познакомить меня с мужчиной, но так далеко она еще не заходила. А если серьезно, она действительно вам заплатила?

— Нет.

— А как нашла? Вы-то зачем согласились? У вас, по-моему, не должно возникать проблем с женщинами …если, конечно, вы не будете знакомиться с ними так, как со мной. Не каждая сможет пережить подобный экстрим, уверяю вас.

— У меня проблемы с одной женщиной. С тобой.

— Правда, понравилась?

— Мало.

— Влюбились? — не поверила.

— Только это интересует? А куда мы едем — нет?

— На дачи ФСБ, — махнула я рукой. Мужчина усмехнулся и посмотрел на меня:

— А говорила, не знаешь дороги.

— Не знаю, просто сопоставила направление с картой.

— Карта неверная.

— Почему?

— Нет здесь дач ФСБ, слухи.

— А что есть?

— Увидишь.

— Опять пугаете?

— Получается? — Он смеялся и не скрывал этого.

— Знаете, я очень рада, что вы не киллер. Но все равно хочу заметить: вы — садист. Зачем вы издевались надо мной? Биографию выучили, дочерью шантажировали, интересовались ею. Девочка-то при чем?

— Я отвечу на этот вопрос позже.

— Почему?

— Потому что эту тему я не хочу обсуждать в машине. Скоро мы будем на месте, там и поговорим.

Я согласно кивнула, а сама насторожилась — как бы мне еще одну каверзу не устроили, больно мягкий голос у мужчины стал — убаюкивающий, успокаивающий. Или это меня слабость одолевает, дремота? Немудрено после стольких переживаний. Вот только нельзя мне сейчас расслабляться, мало ли что опять протеже Полонской в голову придет? Да и слишком странная ситуация, замысловатая, и знакомец — тот еще ухажер. С таким лучше ухо востро держать, а то успокоишься и уже навеки.

— А все закончилось?

— Почти.

— У вас еще есть сюрпризы для меня?

— Плохих нет, не беспокойся. Поспи.

— С тобой?

— Давай на ты?

— Хорошо, давай. Далеко еще ехать?

— Часа четыре.

— Не устал?

— Устал. Но от другого.

— Отчего же?

— А ты отчего выглядела усталой в Питере? Утомилась выгонять дочь на учебу в другой город, подальше от себя.

Я непроизвольно выгнула бровь: он следил за мной с Питера? Знает про то, о чем могла догадаться лишь Полонская и догадалась? Вот и доказательство ее причастности к интермедии.

А этот-то? Любовь, не иначе — скрыла усмешку: расскажи мне сказку на ночь, я поверю.

— Маруся не таилась от тебя. Как вы нашли друг друга? Давно?

— Я знаю ее мужа, Гарик в Афгане служил.

— И ты с ним?

— В госпитале вместе лежали.

— Ясно теперь — обоих контузило и с тех пор в себя не пришли? А я при чем?

Он промолчал. Хорошо, у меня вопросов много, задам другой:

— Так ты за мной с Питера следил? Зачем?

— Не следил — увидел. Перестань вымучивать вопросы. Я все расскажу позже, а сейчас тебе лучше поспать.

— Не хочу. Ты меня сна лишил. Совсем.

— Неправда. У тебя глаза слипаются.

— Естественно…

— Вот и отдыхай, восстанавливайся. Я никуда не исчезну.

Мне заплакать или порадоваться?

И какая забота!

— Совсем недавно чуть не убил, а теперь «отдыхай». Заслужила? — проворчала я, впрочем, не держа зла на мужчину — странный он, слабо сказано, и методы знакомства те еще, но видно и я не вполне адекватна, раз адекватно их восприняла. Как же нас изломало-то, брат?

— Мне не доставляло удовольствие вводить тебя в шок, но это нужно было сделать.

— Кому? Тебе?

— У человека во время шока, стрессовой ситуации высвобождаются резервные силы организма. Он выживает даже тогда, когда по всем канонам выжить не может. По себе знаю. Медики называют это чудом. А на деле — норма. Вспомни Афган, болеть было некогда, потому что цель была — выжить.

Великий психотерапевт… нет, шокотерапевт. Только от такой терапии ласты завернуть не долго. Нет, нашел оправдание своим изощренным издевательствам! Спаситель. Русская народная забава — дыба да топор?

Нет, он чокнутый. Такой же ненормальный, как и я. Оба мы психи. Вот парочка?!

А Полонская? Вот уж кто в самых буйных моих фантазиях не тянул на экстремалку-оригиналку!

Мир, точно, сошел с ума и катится к чертям.

— Какой Афган? И с чего мне выживать? Я не умираю, если, конечно, ты не поможешь.

— Я помогу тебе жить.

Как-то зловеще это звучит — слишком самоуверенно. А еще мне до нервного тика надоели намеки и хождения вокруг да около.

— У меня такое чувство, что ты знаешь обо мне то, чего не знаю я.

— Так и есть. Ты до сих пор живешь в прошлом, былыми событиями, а тело в настоящем. Психику в итоге клинит, что, естественно, и случилось не только с тобой. Опасность, стресс — ты в норме, чувствуешь себя живой, тишина, покой — теряешься, чего-то не хватает, начинаешь депрессировать, тосковать, как безрукий о потерянной руке, как пилот, списанный на землю, о небе.

— Ничего ты не понимаешь, не знаешь, — упрямо заявила я и отвернулась, давая понять, что разговор окончен. Нечего мне в душу лезть. — Психолог!

Мужчина улыбнулся и посмотрел на меня так, будто я сказала чушь.

Но это-то понятно, не понятно другое — откуда он взялся и кто такой? Меня очень нервировало его сходство с Павлом, заставляло мучиться в догадках и плавать в бесплодных иллюзиях: а если это, правда, Павлик? Чудом выживший, нашедший меня? От этих мыслей и больно, и сладко, но боль слишком сильная, а сладость с горчинкой несбыточных надежд.

Конечно, чудеса случаются, но не со мной, не в моей жизни.

«Жаль…» — не сдержала вздоха.

И почувствовала, как рука мужчины накрыла мою, чуть сжала ладонь:

— Самое плохое позади, теперь все будет хорошо, поверь.

Интересно, о чем он? Что вообще думает?

И отчего так хочется ему поверить? Первому после Павлика, единственному за прошедшие шестнадцать лет. Насколько же меня покалечило, если могу симпатизировать лишь такому же искалеченному, ненормальному с нормальной точки зрения?