Кандидат

Глава I Пентарра (продолжение)

Корпусу Обороны редко приходилось непосредственно сталкиваться со «старшими братьями» в своих операциях, однако время от времени База всё-таки направляла «вниз», на Пентарру, запрос о необходимости выделить в её распоряжение некоторое число спецов из состава флота ПКО. Что собственно и выполнялось, «старшие братья» были таковыми не только по названию, исторически роль ГКК в колонизации Пентарры не была забыта, именно туда уходили служить все те, кто переступил возрастной ценз для нижнего состава и представлял интерес для Галактических служб как профессиональный навигатор, инженер или управленец, из Корпуса Обороны путь помимо ГКК был или во Флот, или обратно на планету, искать профессионального счастья по линии ГИСа.

Для рядовых пилотов, совсем молодых в общем-то людей, только начинавших жить и ещё не осознавших, что пути человека в современной Галактике подчас недоступны его собственному пониманию, ГКК был и оставался единственно возможной целью, любая командировка на Базу «Керн» воспринималась исключительно как праздник. Предстояла трудная работа, которую следовало выполнить на уровне, который показал бы мастерство каждого.

Рэдди, являвшийся к тому времени командиром звена в составе специально для этого сформированного Крыла, отправленного на Базу, невольно чувствовал эту ответственность вдвойне. Перед прибытием он неоднократно проверил всех своих ребят на степень готовности к полётам, раза два или три погонял команду в тестовом режиме, пока полностью не удостоверился, что долгожданная командировка обойдётся без эксцессов.

Беспокойства были, в общем-то, напрасными, сюда могли попасть только лучшие части Корпуса, однако перелёт до Базы на пассажирском пароме класса «Дриада», который продлился двое суток, был потрачен не на дурацкое загорание на верхней палубе с девицами, мотающимися туда-обратно по ГИСовским делам, а подготовкой, которая, как известно, лишней не бывает.

Рэдди терпеть не мог тратить служебное время на отдых, а тут как раз выдалась возможность воспользоваться пустующей третьей рубкой для тестовых полётов. Небольшая интрига среди флотских (прочие командиры звеньев тоже возжелали ухватить это полезное помещение) привела Рэдди в кресло второго пилота под ехидный надзор бортового церебра, за гнусными шуточками которого ясно чувствовался голос первой рубки. Вообще же, всё прошло отлично, виртуальные полёты плавно перешли в карусель погрузки какого-то оборудования на карго-шипы ГКК, огромные, класса «Гэлэкси», каргошипы среднего радиуса действия.

От общей спешки командование крайне урезало сроки завершения погрузки. Работать пришлось в не очень приятной спешке, зато выдавалась возможность показать выучку. Вечерами по времени Базы Рэдди встречал сивые физиономии пилотов из лётного состава «старших братьев» в коридорах третьего уровня, те отчего-то всегда широко улыбались в ответ на его усталую ухмылку, пожимали руку и начинали выспрашивать, как дела «внизу».

Будто сами они не бывали так же, как и Рэдди, каждые несколько месяцев в увольнении на планету. Юмор Рэдди ценил и сам, только робел перед этими бравыми молодцами, которые должны были со дня на день отправиться в Галактику Дрэгон. Именно туда, точнее, к точке сбора для последующего прыжка, и отправлялся весь наличный исследовательский флот ГКК. Вблизи от областей боевых действий соединения КГС постоянно нуждались в услугах Корпуса косморазведки.

Навигаторы в итоге замечали чужую неловкость, оставляли Рэдди с его товарищами в покое и удалялись, всё так же улыбаясь, в сторону своих кают. Рэдди же запирался в отведённой ему коморке (скорее всего, она не так давно была тривиально переименована из технического склада, только прежде очищена от хлама и оснащена требуемым пилоту оборудованием), где и предавался невесёлым мыслям.

Как же хотелось улететь вместе с этими парнями. Дате только срок, он тоже непременно станет в будущем таким же уверенным в себе профессионалом, способности которого ценятся не только в пределах родного мира. А когда вернулся бы, он бы обнял Олю, встретив в её глазах нежность и восхищение. И это было бы хорошо.

Время командировки пронеслось как-то незаметно, два месяца по местному времени Базы, шестьсот с лишним часов полётов, тридцать мегатонн переправленных из доков Базы в шлюзы готовящегося к отправке грузовика контейнеров.

Скоро отправляться домой.

За гранью его сознания возник звук, потом стих.

— Войдите!

Одна из панелей отошла в сторону, пропуская внутрь фигуру в серой форме пилота ПКО.

— Разрешите обратиться, сорр?

Её звали Сорианна Грецкая, она была из другого звена. Рэдди некогда приглянулось это чуть крупноватое лицо, на котором жили два огромных небесно-голубых огонька. Два года назад, когда ещё не было рядом с ним Оли, Рэдди и Сори не раз проводили вместе ночи, даже был как-то случай, что он с Ульрихом всерьёз из-за неё подрались, чтобы потом, морщась от нанесённых друг дружке увечий, просидеть всю ночь за бутылкой крепкого. Да, были времена. С тех пор всё изменилось, и теперь он был выше её по званию.

— Да, конечно.

Было непонятно, что привело девушку к нему. Формально она не находилась в его прямом подчинении.

— Мне было приказано поступить в ваше распоряжение до окончания срока назначенного мне взыскания, сорр.

Он должен был и сам догадаться. Рэдди поднялся с кушетки, на которой неподвижно просидел уже битый час, подошёл к девушке и внимательно на неё посмотрел сверху вниз. Ага.

— Шестое звено, прошлый вылет. Твоя работа?

— Апро, сорр, — Сорианна чуть заметно кивнула, — только не прошлый, а минус второй.

Понятно, командование не стало ничего предпринимать, программа полётов должна была завершиться, после чего, когда задание было бы успешно выполнено, можно было уже во всём разобраться. Так всегда поступали. Но почему для исполнения срока взыскания был выбран именно он?

— Спасибо, пилот Грецкая, побудьте пока… там, я вас позову.

— Апро, сорр!

И она вышла.

Однако… Рэдди немедленно потянулся к сенспанели, отбарабанивая по памяти длинный код.

— Да?

— Привет, это ты Сори ко мне отправил?

— Нет, конечно, распоряжение сверху, что-то они мутят, ага?

— Да уж… спасибо, Мак. Да, кстати, ты как относишься к идее посетить мою скромную обитель по приезде?

— Замечательно, только не сразбегу, а, скажем, на следующий день… пойдёт?

— Замётано, в шесть у меня!

Эрвэпанель погасла. Мак молодец, даже вида не подал, хотя рожа у него…

— Пилот!

— Сорр!

Девушка всегда обладала хорошей реакцией.

— Ваш срок взыскания?

— Двадцать пять субьективных часов, сорр!

То есть до самой отправки «вниз». Отлично.

Рэдди некоторое время рассматривал красивые формочки «актов о взыскании», выведенные ему инфором, после чего, чуть не расплываясь в ухмылке, снова обернулся на провинившуюся.

— Так. Вот тебе зубная щётка и полотенце, будешь мне должна на планете, пойди умойся, потом — спать. К себе ты сегодня уже не успеешь. Можешь лечь прямо тут, в углу на пенке, а с утра приказываю присоединиться к остальным в спортзале, где и пробыть, за вычетом времени на душ, до отправки. Всё ясно?

— Апро, сорр!

Даже не дрогнула, её нахальная улыбочка так и не появилась на бронзовой физиономии. Вот славно.

Задумчиво поглядев ей вослед, Рэдди пожал плечами. Уж тут начальство точно не на того напало. Хорош бы он был гусь, если бы действительно стал по полной программе сейчас обрабатывать Сори, как это было теоретически положено. Мак-Увалень сам с неё три шкуры сдерёт во время следующего дежурства на Базе. И правильно. Да и Рэдди под личиной капрала Ковальского на следующем дежурстве ей устроит такие внеплановые инструктажи, что мало не покажется.

И довольно на этом, проехали.

Рэдди откинулся на спинку кресла, подняв глаза к потолку. Весь день сегодня это искусственное небо с пятнами облаков по серой дымке не отпускало его, будто скрывая какую-то тайну. Смарт-краска и её иллюзии. Зачем конструкторы кораблей создают все эти картинки, которые всё равно ничего не меняют, дом — далеко, безумно далеко, и никакие мантры и заклинания погружённого в одиночество разума этого факта не отменят. Человеку плохо, очень плохо в космосе.

Тысячи лет террианская цивилизация продолжает свои опыты по преодолению непреодолимого — люди ныряют в эту бездну с головой, как навсегда, без надежды вернуться, и только возвращаясь к родному миру, понимают, как много они потеряли. И отправляются затем в полёт снова.

Именно поэтому космос был и остаётся уделом отчаянных одиночек, борцов с самими собой, героев своей расы, именно поэтому здесь на потолке все эти облака, именно поэтому они бесполезны. Вечный Хронар мог всё это исправить, ведь именно он был для них и домом, и родиной. Прозвучи здесь, меж этих палуб его голос, всё разом стало бы иначе. Но их много, очень много, людей Пентарры, и Вечный не мог поспеть за всеми. Он ждал их дома.

Зачем же тогда этот самообман, ведь его глаза при желании могут отбросить шелуху механических видений, да и самую толщу корпуса идущего в физике парома, растворить силовые тенета внешней брони, и увидеть то, что нужно бы изобразить на этом потолке на самом деле.

Обнажённое, мерцающее в сетчатке глаза мириадом умирающих огней пространство, наполненное пустотой. Вот она, правда.

Вселенная Человека, Галактика Сайриус, стоящий почти на ребре вихрь тлеющего света. Могучее пространство жизни, с сотнями населённых миров и тысячами планет, годных к заселению, но пока не освоенных, не исследованных.

Как мало они ещё знают о своём ближайшем космическом доме, но почему-то уже рвутся дальше, к скоплениям чужого разума Великого Галаксианина, к форпостам старого врага в погружённой в огонь чужой Галактике, к мирам других рас. А может, и новых врагов, хотя и одной бесконечно идущей войны для человечества было более чем достаточно.

Что искал человек среди этих просторов? Новый дом? Старый ему никто заменить так и не смог. Даже многочисленные малые родины, выпестованные, вскормленные Вечными, не отпускали от себя человека. Его самого — не отпускали.

Но было же что-то, что так необходимо было отыскать, было не только для людей, но и для тех, что вели, на самом деле — по собственной воле вели человечество куда-то туда.

Что же они все искали уже тысячи лет, потерянную Терру, ожившую, но не ставшую живой? Бесконечно мудрый, но бесконечно чуждый разум Галаксианина, с которым на само деле можно было найти общий язык и общие цели? Зачем — всё? И зачем тут эти облака…

Остаток времени до отлёта Рэдди так и просидел здесь же, в кресле, отчего-то не ложась спать, отчего-то не отрывая взгляда от медленно кружащихся звёзд, отчего-то не видя ничего вокруг.

Он словно разом растворился в окружившей его тишине, чувствуя лишь одно.

Где-то позади него рождался страх, где-то впереди рождалась ярость.

А он всё никак не мог уловить, что же такое происходит…

Ныряя вместе с остальными в бездонный гравитационный колодец Пентарры, Рэдди даже уж и не помнил того чувства, что так снедало его всего двое суток назад. Дома всегда спокойнее, чем там, в бездонном пространстве. Это знал каждый, кто хоть раз покидал пределы родного мира.

Они лежали под жарким солнцем Пентарры, подставляя разгорячённые тела ласковым прикосновениям ветра. Было очень тихо, ни шороха вокруг, ни единый летательный аппарат не прорезал безмятежные зеленовато-голубые небеса, только отдалённые птичьи трели напоминали, что ещё существует какая-то реальность, что мир не исчерпывается их ласковыми объятиями. Так они постепенно отходили от сладостных воспоминаний.

Да, они были вместе.

Взгляд Рэдди медленно скользил по мельчайшим чёрточкам её тела, словно пытаясь, что-то выведать у этой смертной оболочки, словно ища ответа на старый вопрос.

«Оля, кто ты? Отчего так сжимается моё сердце при виде твоего лица? Отчего эта боль становится нестерпимой при виде малейших отметин неидеальности мира среди этих милых черт? Следы пережитой боли, следы страхов и печалей, былых трагедий или даже просто неприятностей — от всего этого, былого, прошедшего, именно тебя так хочется защитить, словно именно ты чувствуешь всё это острее, болезненнее всех окружающих, будто в этом ты подобна… подобна…»

Ответа не было и быть не могло, на такие вопросы приходится отвечать всю свою жизнь, и так и не найти ответа. Просто ему не хватало этих черт, он не мог насытиться ими вдоволь, чтобы хватило на сколь угодно малый срок, Рэдди утолял жажду обладания, он обвивал её тело своим, стремясь прижаться как можно теснее, и его подбородок, впившийся в её ключицу, оставлял на атласной коже морщинки складок. Но единение раз от раза прерывалось, оставляя чувство невосполнимой утраты, и к этому Рэдди уже почти привык.

Оля же просто лежала утомлённая, отдыхая. Красноречие сонного лица говорило: Оля — тут, она почти уже дремлет, впитывая те немые слова, что Рэдди был не в силах высказать вслух, слушая его тишину. И нежность, и радость встречи, и неукротимую, яростную любовь, что его переполняла. И она была так же, как и он, предельно счастлива. Хотя бы не время.

Это мгновение немого благоговения перед собственным нагим величием длилось долго, почти вечность. Но, всё же, только почти.

— Оль…

Его голос, как всегда, не выдержал и дрогнул, пришлось натужно проглотить ком, что застрял в горле. И лишь потом повторить попытку:

— Оль, как у тебя дела? Чем живёшь, милая?

— Чем живу… да тем же, видел, дела всё, даже не знаю…

— А у нас всё возня на Базе, «старшие братья» отбывают в Галактику, нас под это дело стали чаще гонять на орбиту и дальше. Как только освободились — я сразу сюда.

Оля тоже уткнулась ему в плечо, давая понять: «конечно же, ты спешил сюда, хороший мой». А Рэдди всё продолжал говорить, сам понимая, что несёт бессвязицу, но не мог остановиться.

— Такое тяжёлое дежурство у меня впервые. Вымотались вчистую, у меня даже не хватило сил следить за посадкой, думал, там же в капсуле и срублюсь, так устал, а сегодня проснулся и ничего, бодрячок!

Тут и Оля улыбнулась.

— Ага, я заметила, вся физиономия в соке измазана, и не стыдно гнусно поедать немытую ягоду?

— Не-е-ет! — усмехнулся Рэдди. — А иначе для чего она существует?! Чтобы её ели. Вот я и ем!

— А помыть?

— А помыть, это уже совсем не то!..

— Эх, ты, хрюша!

И тут он вспомнил.

— Галактика, совсем забыл! Я же пригласил сегодня к себе Мака-Увальня, наверное, придёт с женой, ещё ребята из моего звена обещались…

Оля мигом вскочила и, привычно уперев руки в боки, приняла над ним боевую позицию. Ух, какой ракурс.

— И что же ты молчал? Уж полдень, ничего не готово, как мы будем гостей встречать?

— Мы? Оля, ты уверена, что тебе стоит участвовать в этом скабрёзном обществе?

Он, конечно же, находился в абсолютной уверенности в своих ребятах, однако зачем ставить Олю перед необходимостью «за компанию» до полуночи суетиться вместе с ними. Захочет, так и сама сообщит о своём желании. И точно:

— Ну уж нет, мне тут и так скука смертная. Так что уж лучше ваша дурная пилотская компания, чем вообще никакой!

— Да? Думаешь? Ну смотри!

Рэдди хохотнул, одеваясь наперегонки с Олей, и на этот раз он всё-таки сумел заметить тот летучий момент, когда её подсохший сарафан успел перекочевать в цепкие ладошки с того куста, на котором он сушился. Шустрая какая. Он любил наблюдать, как она одевается, но происходило это подчас вот так, со скоростью звука.

— Ай-ай-ай, девушка просто помирает от суки! И даже её любимая работа не может в наше отсутствие развлечь несчастную!

Оля загладила последний шов и чуть наморщила нос.

— Да-да! Только не вздумайте чрезмерно преувеличивать значение ваших персон в моей культурной программе на эту декаду!

А Рэдди радостно кивал.

— Ни в коем случае!

Его по обыкновению идиотский смех прокатился над ни в чём не повинным лесом.

И правда, было пора отправляться.

Отчаянно маневрируя, истребитель содрогался всем корпусом, не успевая полностью гасить инерционные рывки компенсирующим гравидиполем. Пилота мотало в «коконе», едва не выбивая пальцы из цепких захватов сенсорной зоны. Следовая начинка его тела уверенно скармливала системе управления командные импульсы, но контроль всегда оставался физическим — за морем шумов в бурлящем адреналином организме транскраниальные сенсоры понижали скорость принятия решения, и эти сотые доли секунды решали всё. Потому барабанная дробь касаний сканирующих областей под каждым из пальцев досылала и досылала в интерфейс бортового тактического церебра подтверждения выбранной траектории. И лишь там, где человек со своей ограниченной даже в полётном экшне скоростью реакции становился бессилен, квантоптоэлектронные схемы брали контроль на себя.

Пилот не доводил до крайности, мучительно пробираясь на максимуме возможностей генераторов сквозь плотную сеть тщательно просчитанных наведением траекторий. Метеоритный поток впереди был крайне нестабилен, взбаламученный сотнями рыскающих по его недрам теней, по его толще пробегали сферические волны детонаций и веерные — генераторных выбросов. В окружавшей его каше стоило принять единственное неверное решение, и баллистика могла в ответ швырнуть корабль в форсаж, превысив в тщетной попытке спасти экипаж лимиты гасителей, и стократная перегрузка тут же сделала бы из хрупких внутренностей корабля неживое месиво. В метеоритном рое пилот воевал не с противником, пилот воевал с самим собой, собственным везением и скоростью реакции.

Истребитель содрогнулся. Случайный осколок лишь слегка царапнул по внешнему силовому конусу, однако даже этого шального касания при скоростях сближения в десятки километров в секунду хватило, чтобы от «атакующей цели» осталось лишь разреженное облако ионизированного перегретого газа, а цвета индикаторов перегрузки рванули в красный спектр.

Воздух в кабине сделался почти физически ощутимым столбом жидкости, стискивающим каждую клеточку его тела, а кости впились в основание ложемента, с хрустом выворачиваясь из суставных сумок. Завыл где-то в глубине сознания сигнал тревоги, сквозь каменное молчание разрываемых барабанных перепонок и стон насилуемых нервов. Сердце бухнуло раз и затихло, сдаваясь.

Мельтешили перед невидящим взглядом какие-то отрывочные образы — траектории, запросы, команды, аварийные отчёты. Пилот пытался вернуть себе контроль, хоть как-то ответить на весь этот хаос, прекратить никак не заканчивающуюся пытку…

Следовая начинка всё-таки сумела удержать его распадающееся сознание на грани окончательного коллапса. Что-то словно провело невидимой ладонью по призрачному миру пилотажного транса, разом сделав его до предела чётким, холодным, потускневшим и успокоившимся. Принялся мерцать, отключённый, коммутатор центрального интерфейса управления. Корабль перестало швырять, и послушные сервоприводы экзоскелетных актуаторов тут же принялись собирать воедино страдающий от перегрузок организм. Армированные кремнийорганикой связки расслабились, а пальцы снова легли в сенсорные области.

Теперь принятие решений оставалось за ним одним. И довольно.

Очень необычное ощущение. Будто это не ты сам сидишь, погружённый в недра «кокона», в то время как твой загруженный адреналином мозг пытается из глубин пилотажной эйфории принять правильное решение, а на самом деле — сам ты где-то очень далеко, и оттого все эти вымышленные руки-кисти-пальцы так медлительны, так неловки, а это тело всё — как чужое, ненастоящее, а сам ты больше, куда больше всего этого, тебя бы хватило на сотню таких кораблей, на сотню таких пилотов.

И решение. Оно было таким простым, будто жило с ним уже давно, его нужно было лишь просто увидеть.

Истребитель всей своей мощью упёрся в пространство, вставая на дыбы поверх сминаемого в складки и борозды взнузданного континуума.

Дебрис дождём осколков брызнул во все стороны, очищая окружающее пространство силой отдачи ходовых генераторов. Приходящая в себя система наведения прочертила с десяток траекторий ближайших тел опасной величины, но все они шли стороной, никак не мешая замершему в недрах метеоритного роя человеческому боевому кораблю.

Пространство гремящего вокруг огневого контакта стремительно выворачивалось наизнанку, сменяя острые углы атак-схождений пространственными координатам плавно изгибающегося внешнего гравитационного поля, волокущего рой куда-то вдаль, по гигантскому кольцу диаметром в одну десятую парсека. Гигантское, находящееся в самом расцвете отведённых ему возможностей светило этой Системы потоком своих высокоионизированных частиц миллиард лет назад вымело из этих областей все лёгкие элементы, превратив радиус в грохочущую мешанину слипающихся и разлетающихся вдребезги скал, пронизанных электромагнитными полями.

Металл здесь был повсюду — расплавленный в зеркальные лужи на поверхности медлительных тяжёлых космических мегалитов, ощетинившийся кристаллическими лезвиями обломков, ползущий белёсыми лентами намагниченной пыли вдоль силовых линий изгибающегося вместе с потоком электромагнитного поля.

Эхо сканирующих сигналов систем навигации тут дробилось и дрожало, огибая несущиеся с космическими скоростями рои обломков. Силовые экраны мерцали проникающим излучением скопившихся в ядрах крупных астероидных скоплений трансуранов и сверкали ярким дождём звёздного ветра от центрального светила. Фермионные поля сканеров давали ясное представление о динамике и гравитационных возмущениях от ближайших целей, но тоже тонули, вязли в мешанине вещества-энергии-поля, разворачивающей на гигаметры вокруг бесконечную борьбу с самой собой, которая не остановится до тех пор, пока не иссякнет питающий рой источник бездумно растрачиваемой звёздной энергии и пока всё это безумие не смёрзнется одним чудовищным кольцом медленно бредущей в никуда мёртвой материи.

Так будет тогда, когда уже и сами следы пребывания человечества в этой Вселенной растворятся, переплавленные в яростных вспышках сверхновых и безумной топке аккреционных дисков коллапсаров, пожирающих материю без остатка только лишь затем, чтобы потом, когда-нибудь, родить из неё другие миры.

А пока хаотичный танец астероидного роя оставался смертельно опасным для обоих противников, ввязавшихся в огневой контакт в столь плотном пространстве. Рвались на тактических проекциях конуса залпов, сферы детонаций, бежали реверсные веера ходовых и навигационных факельных зон.

Весь этот безумный мир, эта неживая ойкумена сделалась для пилота одним большим уравнением, задачей с миллиардами неизвестных, которое следовало решить, и решить быстро, ведь где-то там, внутри этого уравнения, жили люди, другие пилоты, каждый из которых сейчас решал такую же задачу. И гибнет, так и не найдя решения.

Пилот наблюдал за пространством холодно и отстранённо, бросив всякие попытки вобрать его в себя, проникнуть за пределы тактических панелей туда, в этот кипящий хаос. Тот раз за разом его обманывал, не давая к себе подступиться, оставаясь холодным и отстранённым. Это простой мир, очень простой. Он требует только одного — решения.

Тактика послушно свернулась обратно к субъективным координатам, унося границы роя за край доступного пространства, искажая звёздное небо, выхолащивая его до реперных триангуляционных точек координатной сетки. Этот мир не нуждался в красоте, он был груб и механистичен.

Продавленное гравитацией полотнище пространства. И точки на нём, холодно-пассивные и агрессивно-живые.

Команда к началу манёвра, дублирующий сигнал секции наведения, ходовым генераторам, орудийным вычислителям. Красные маркеры перегрузки, наваливающая темнота.

Церебр тут же подтвердил получение команды.

Истребитель одной размашистой спиралью ринулся в самую гущу огневого контакта, короткими залпами разрывая пространство боя. Силовой экран дрожал и деформировался, отражая град мелких осколков, но гладко изгибающаяся плеть курсограммы продолжала виться между силикато-металлическими колоссами, успешно прикрываясь их тушами от запоздалых контратак.

Одиночный бой в плотном пространстве прост и безыскусен. Прямое попадание гарантирует искажение курсограммы, перенормирование силовых экранов, провал мощностей генераторов и первый же встреченный обломок превращает противника в облако металлического газа.

Противник не обладал кинетопоглащающими н-фазными технологиями и рассчитывал скорее на быстроту первой атаки, нежели на стойкость собственной брони. В подобном месиве пилот не давал противнику шанса. Решённая им задача — не давала. Холодная уверенность в собственных силах просчитать каждый этот элемент головоломки предшествовала в холодной же способности проделать этот механический набор команд и манёвров, которая и порождала искомое.

Пилот не тратил ни миллисекунды предельно сжатого субъективного времени, точно удерживая истребитель у самого край тонкой грани между пределом возможностей и быстрой смертью в недрах термоядерного взрыва.

Грохотали пусковые шахты, роняя в недра роя остатки наличных запасов — активные бакены наведения могли прожить в таком плотном потоке лишь считанные секунды, но даже той скромной информации, что от них успевала поступать, хватало, чтобы повысить допуски систем управления при очередных коррекциях курса.

Расходящаяся воротка виртуальных траекторий на мгновение фокусировалась у далёкой цели, превращаясь из облака — в натянутую до предела, колеблющуюся на высоких частотах струну, и уже в следующее мгновение истребитель срывался с места, гладко и бесстрашно скользя по этой путеводной нити в недра перенаселённого пространства.

Это была эйфория, безудержное счастье обретённой свободы. Какая-то одинокая частичка сознания пилота сознавала всю иллюзорность этой свободы, ограниченность и этой мощи, но в остальном он наслаждался тем, что имел, и играл покуда в те игры, в которые ему позволяли играть. Пока он слишком слаб и одинок в этом мире, он слишком мало о нём знает и ещё меньше — о самом себе, куда он идёт, что из себя представляет, зачем он вообще существует, такой, властелин пространства на службе неизвестности.

Ему уже сейчас недостаточно просто править этой неживой силой костной материи, подброшенной ему подачки от искусственной реальности полётного тренинга. Как не хватит и настоящего пространства-времени, что окружает его каждую секунду с самого мгновения его недавнего появления на свет. Пара десятков лет, как он есть, пара десятков лет, как он будет. Кем?

Пилот не знал этого. Но чётко помнил одно — что бы сейчас он не доказывал самому себе или всем им, что окружали его сейчас, далёкие, раскалённые сгустки воли — спустя крохотное мгновение он снова всё забудет, отдавшись биологической природе своего Носителя. Другие Избранные называют эту жизнь Погружением, для него она была просто жизнью.

Пора было снова становиться собой.

Привычно свистнули сервомоторы, распахивающие недра «кокона», в приглушённом свете помещение учебного центра походило на склад «биологического материала», где в изолированных камерах проращивали для дальнейшей имплантации человеческие органы, и выбираясь из цепкой паутины мира квазиреальных моделей, пилот как правило чувствовал себя именно таким — живым и одновременно неживым, телом, в которое поместили душу, но сделали это лишь на время, пока не подоспеет другое тело, более пригодное для… для чего?

Он не знал.

Имитация в этих «коконах» была полной, организм выматывался душевно и физически, сам же он с трудом помнил, что же там было, внутри, к чему его готовили инструкторы. Пилотирование, да, пилотирование. Но детали оставались за пределами его памяти.

И потому он хотел поскорее снова попасть в настоящий, реальный, не смоделированный космос. Где не было и следа тех грандиозных космических битв. Но где он мог по-настоящему проявить те таланты, которыми обладал. Которыми обладала его искра.

Сегодня в его личном деле появится лишняя запись, на один день приближающая его к достижению мечты — дальней разведке, службе в ГКК, новым мирам. Ещё пара минут, пока его не начали снова терзать сомнения. Он ещё не вспомнил, что он при этом теряет.

Они.

Кто такие были эти «они», что такое они представляли друг для друга, и почему они таковыми были? Этого Рэдди не сознавал очень и очень долго. А когда и понял нечто очень важное, то всё равно не смог до конца постичь, почему всё именно так.

То мимолётное знакомство в госпитале и даже случайная встреча на берегу озера ничему его толком не научила. Он продолжал вести свою обычную жизнь, полную малолетних благоглупостей, искреннего смеха и такого же искреннего голода к жизни. У него были друзья, некоторые из них — те, что навек. Он несколько раз внушал себе, что влюблён, и даже не был каждый раз в полной мере уверен, что это не самообман. Вокруг было полно солнца, счастья, мир был прекрасен, а жизнь, что светила где-то там, впереди, оставалась неведомым призраком. Он жаждал её, своей судьбы, но ему ещё не было дано высмотреть в себе кое-что весьма существенное.

Как бывает со всеми молодыми людьми на свете.

И вот, привязанность сменяется привязанностью, Рэдди-Везунчик не мог пожаловаться на недостаток общения. Любого рода. Но годы шли, процесс формирования характера, который ещё сыграет в его и не только его судьбе свою важную роль, шёл своим чередом.

Неспешно, неизбежно, небрежно и ненужно.

Рэдди подспудно начал задумываться о собственном будущем, но таковы все молодые Третьей Эпохи, рано или поздно им приходится искать в этой странно-свободной и безгранично-неопределённой Вселенной свой собственный путь, пусть ничуть не оригинальный, но — свой, один. А поэтому…

Рэдди ушёл в тот вечер из дома. Странно это — уходить из собственного дома, который строил своими руками, в котором сам же и жил, если не принимать во внимание некое средневзвешенное число обычных его гостей. Нет, Рэдди даже и не приходило в голову разочаровываться в том обществе, в котором прошла вся его жизнь, эти люди и в самом деле были замечательными товарищами, доброта и ум их делали общение беспрерывным праздником, если и пробегала тень по их лицам, так только случайно, лишь украшая собой извечную радость встреч.

Но.

Рэдди уже научился чувствовать свою собственную партию этого окружающего его планетарного масштаба хора, и временами ему начинало казаться, что, и вправду, его роль в этом мире — роль одиночки, прокладывающего себе тропу там, где никого нет… или почти никого.

В тот вечер он бросил своих приятелей сидеть в гостиной и пить пиво из высоких кружек, а Вику… её он оставил на самом крыльце, оставил стоять и смотреть ему вслед, ничего не понимающую, но уже от этого готовую разреветься.

Ему явственно слышалось, как мечутся её мысли, как мерцают в темноте сгущающихся сумерек разом наполнившиеся влагой пронзительно-зелёные её глаза и как отчего-то растёт в ней осознание того, что простой парнишка Рэдди Ковальский, пилот с ПКО в сером кителе, оказался для неё слишком сложным существом. Она, да, именно она не смогла заполнить собой ту пропасть, что ни с того ни с сего разверзалась под его ногами в иные мгновения. Рэдди что-то в себе нёс, но вот что? И зачем теперь эти бессмысленные размышления.

На эти вопросы Вика ответить не могла, и поэтому осталась стоять там, на крыльце, когда он ушёл в тот вечер из дома, а потом, разогнав оставшихся в доме гостей, она всё аккуратно прибрала под недовольное ворчание домового и сама тоже… ушла.

Навсегда.

Рэдди, что брёл, опустив голову, по сумеречной тропинке, отчего-то себе так явственно всё это представлял, что сердце его, большое сердце человека чуткого и даже немного кажущегося наивным в этой своей чуткости, неудержимо трепетало в груди. В который раз. Нужно терпение, кричал он сам себе сколько раз, да только терпение это такая странная штука… стоит приказать себе, назначить конкретный, пусть и страшно далёкий от сегодняшнего дня срок, как она готова служить вечно. А скажи, что ждать-то всего чуть, как тут же всё терпение иссякает, рвётся с узды…

Рэдди болел душой, в который раз болел душой, всё бродил меж влажных к ночи стволов, дышал их ароматами, слышал ночную возню над головой, и болел.

Как и всегда в подобных случаях, не обошлось без горьких воспоминаний. Бередить старые раны — дело нехитрое, ты потом их поди залечи. Мелькали полуистёртые образы родителей, чиркнула боль воспоминания о сестре, к которой он так и не удосужился заглянуть все эти годы. Сколько раз уже набирал выученный наизусть её код, чтобы договориться о встрече, но силы воли так ни разу и не хватило. Вспомнились те, кого он любил, их волосы, плечи, их радужные мысли, их восторженные глаза…

Всё это ранило больней воспоминаний другого рода — бесконечные расставания, бесконечные слёзы, бесконечные метания по этому глупому ночному лесу. Пора было уж тропинок натоптать, так много всего…

Рэдди словно отчаянно искал в себе самом выход из этого бесконечного всё ускоряющегося водоворота, и не находил.

В небе зажигались одна за другой редкие звёзды Пентарры, Рэдди следил за их мягким подмигиванием и скрежетал зубами. Улететь туда, в Галактику, было бы идеальным вариантом в его положении, да вот только никакой это не выход, так, бегство на ночь глядя в неизвестность, за которой, он знал, лежал такой же океан человеческих мечтаний и проблем, как здесь, на родной Пентарре.

Стоило разве тратить чужое время и собственные нервы для того, чтобы просто подтвердить собственные невесёлые мысли?

Вот и ещё одна звёздочка зажглась, низко-низко, еле видна меж редких крон деревьев на опушке леса. Хотя, пожалуй, для звезды всё-таки низковато.

Рэдди поднялся с земли, машинально отряхиваясь. Что же там светится? Недолго раздумывая, он двинулся вперёд, прямо через протестующе захрустевший кустарник. До неведомого источника света оказалось меньше, чем он думал, однако и туда добрался Рэдди вконец изодранным, рукав куртки висел на каких-то ниточках, свежие царапины саднило.

Там был странный домик.

Эта конструкция казалась нелепой даже на фоне известного пентаррианского пренебрежения всяческими устоями архитектурного искусства. Словно какой-то маньяк налепил висячих, лежачих, торчащих и выпирающих строительных излишеств на один каркас, а оставшиеся дыры залепил чем попало. Сверху на вершине бревенчатой башенки, на остром шпиле болтался на ветерке еле видный отсюда снизу кукушок.

Стоит ли упоминать, что домик этот Рэдди понравился решительно и сразу. Было в нём какое-то девственное очарование, словно неведомый домостроитель попытался в этой невообразимой каше выразить весь свой нерастраченный детский восторг, неизжитую радость жизни, невостребованное дотоле свободолюбие.

Привлёкший Рэдди огонёк горел на входной двери, горел нервно, подмигивая и паясничая, недаром Рэдди его сперва спутал со звездой. Горел зелёным. Ну, или тем, что заменяло страдающему, по-видимому, неизлечимым дальтонизмом хозяину зелёный цвет. То есть — никак не красным и никак не синим. Скорее болотным.

Его приглашали войти, огонёк на двери мог означать только одно, хозяева сейчас, а может и всегда, рады гостям… как же давно он не зажигал такой огонёк у себя над крыльцом, подумал Рэдди.

Гости каждый день, а огонёк не горит. Да и зачем он в лесной глуши, еле отыскавшийся на живущей словно впрок растущей вширь планете.

Поднявшись на три ступеньки вверх по лесенке, он робко постучал.

В качестве базового лагеря была избрана поляна, заботливо взращённая некогда самим Рэдди. Конечно, изначально предполагалось использовать её в несколько другой роли, тут отгремела не одна шумная вечеринка, было выпито и скушано много всякой всячины, но всё это было давно. Сейчас Рэдди почти забыл и думать об этом.

Они восседали вдвоём на шёлковом газоне и болтали. Вернее болтала почти одна только Оля, Рэдди же был слишком увлечён чисткой потатоса, за которую она же его и засадила. Отвлекаться на досужие рассуждения ему было недосуг. В конце концов — именно Оля настояла на том, чтобы Рэдди «по́том лица своего» заслужил эту дурацкую вечеринку, пусть теперь сама его и развлекает, пока он, раз в жизни, помолчит.

— Нет, конечно, возможности потрясающие, да только меня лично это не настолько уж интересует, чтобы бросать всё на свете и кидаться куда-то, не раздумывая и секунды.

Рэдди покивал с умным видом, потом сполоснул в воде очередной жёлтый клубень, искрящийся изморозью крахмала, вгляделся в него зорким взглядом, усмотрел не вырезанный глазок. Пришлось возвращать обратно в работу.

— Ну ладно тебе ухмыляться, довольная рожа, ты на моём месте уже с ног бы сбился, я тебя знаю! Тоже мне новость, военный-карьерист. Вас таких штабелями складывай.

Что его привлекало в этом, казалось бы, самом глупом и однообразном из занятий, Рэдди толком сказать не мог, однако недаром у него такая отточенность движений, ловкость рук. Вот и ещё один солдатик его маленькой армии расстался со своим красно-коричневым мундиром, полезай-ка в кастрюлю!

Чистка потатоса была для него подобна медитации, когда растворяешься в окружающей тебя природе, дышишь одним с ней дыханием, чувствуешь каждое дрожание листка на ветру. Смешно? Нет, позвольте, для Рэдди это и было самой что ни на есть реальной действительностью.

— И тут я уж не могла стерпеть, ты видел сам, это же просто непотребство какое-то, представь, что мы не успеем к сроку! А это срыв поставок, Пентарра тем самым может лишиться половины южных ПП! Вы, молодой человек, вместе со своей довольной физиономией почувствовали бы тогда на собственной шкуре, что такое дефицит в пищевом рационе!

Ха, Оля кипятилась так, словно над находящейся в пересечении множества Галактических трасс Пентаррой и её двухмиллиардным населением действительно уже нависала угроза голодной смерти. Как она любит увлекаться в своих построениях!

Рэдди поймал себя на том, что принялся так быстро вертеть ножом, будто уже вот-вот собрался войти в экшн. Срочно взяв себя в руки, Рэдди пожал плечами. Ещё чего не хватало. Видать, вот ему настолько захотелось поскорее разобраться с коварной топологией некондиционной потатосины. Он уже видел её мирно булькающей в кастрюльке с парой листков… Вот тебе и медитация. Невтерпёж? Его видавшая виды рубашка, во-первых, вряд ли выдержит непременные для экшна нагрузки, да и Оля не преминет возмутиться столь непотребным поведением. Будем чистить и дальше по старинке, настороженно вглядываясь в спиральки очищенной кожицы, слетающей с клубней. Экшн даёт скорость, но при этом не доставляет настоящего удовольствия.

— Рэдди! Ты опять увлекаешься! — заметила всё-таки. — Впрочем, что с тебя взять, всегда такой. Скажи мне что-нибудь, солнышко, а не то я вконец разочаруюсь в твоей собственной затее.

Рэдди поднял голову, опять расплылся в лукавой усмешке.

— Оля, я вот что думаю, полетели завтра с утра на новые озёра, инфоканалы сообщались, несколько штук открыли для всеобщего доступа. Где-то тут недалеко, час лёту. Завещано купаться и бедокурить.

Она всплеснула руками:

— И всегда — спешно и в последний момент! Мне же надеть нечего!

— Да зачем тебе вообще что-то надевать?

— Нет, ты надо мной издеваешься… — Оля очень похоже изобразила на лице крайнее разочарование. — Ты ж сам гостей поназвал, завтра они никуда не денутся, попрутся с нами, я твоих приятелей знаю как облупленных. Что мне, перед ними, нагишом скакать? Фигура, напоминаю, у меня не настолько идеальная, даже и вовсе костлявая.

— Не бойся, — рассудительно подытожил Рэдди. — Мы от них смоемся. Ну, и насчёт фигуры… — хвать! нет, снова ускользнула. — Так как? Идея принята?

Что ей оставалось.

Рэдди двумя движениями сорвал с ладоней тончайшие полупрозрачные печатки, к сожалению, он не мог рисковать чувствительностью собственных пальцев, позволяя себе роскошь голой кожей ощущать окружающую действительность. Ну, да он никогда и не задумывался о том, что теряет, для него пилотирование было важнее.

Подбежал гном, сердито всосал его брошенную вторую кожу, уже покоробившуюся и начинавшую рассыпаться от воздействия воздуха. Оля лениво пихнула ногой забавную гибкую машинку, та обиженно фыркнула и убежала, начисто проигнорировав брошенную ей вслед упаковку от свежей пары перчаток.

— Эх… — прокряхтел Рэдди, подбирая её с земли блестящими ещё не подсохшими пальцами. — Совсем в моё отсутствие техника распоясалась. Домовой хамит. Даже гномы не слушаются…

Оля тоже поднялась на ноги, ей, судя по радостному выражению лица, явно доставляло удовольствие наблюдать фигуру Рэдди, растерянно разводящего руками. Лишь вдосталь наулыбавшись, она вернулась к своей извечной деловитой нахмуренности, которая, впрочем, нравилась Рэдди ничуть не меньше.

— Ладно, молодой человек, вы считаетесь отработавшими за сегодняшнюю вечеринку.

Рэдди церемонно раскланялся, скорчив гримасу поглупее. А то он не понимает, что ему сейчас ещё и очистки потатосные за собой убирать придётся!

Однако, чудо произошло.

— Иди уже, куда ты там хотел, я сама всё тут доделаю.

— Спасиб, ты у меня — молодец. Ничего, если я припрусь почти к самому банкету, я с утра не успел позаниматься, а сегодня придётся двойную программу…

— Да иди, горемычный…. тебе бы выспаться перед гостями, но, вижу, тебя теперь не загонишь.

Рэдди восторженно её поцеловал и лишь потом бросился к дому. Сегодня и вправду нужно много чего поделать в тренажёрном.

Это было единственное помещение в его доме, начисто лишённое того природно-доисторического колорита, что обыкновенно окружал Рэдди все его увольнительные. Да тут ему и не было бы места, «тренажёрная» представляла из себя плотно упакованный конгломерат новейших технологий, помноженных на вящий дух космоса, что витал здесь беспрестанно.

Пилот современного космического истребителя вынужден постоянно поддерживать себя в форме, держать на уровне тонус нервной системы, чувствительность окончаний и быстроту реакции, стократ усиленную следовой начинкой. Только тогда пилот способен хоть как-то повлиять на то, что за него делает автоматика. И только так пилот может быть уверен в том, что в боевом вылете он сможет выполнить свою задачу.

Рэдди радостно посрывал с себя лишнюю одежду, после чего нырнул в недра иссиня-чёрного ложемента, заменявшего ему стандартный «кокон» боевых космических истребителей. Ещё доигрывали последние аккорды эмулируемых стартовых последовательностей, а Рэдди уже привычно входил в пилотажный экшн, единым усилием с помощью совокупности своих следовых имплантатов становясь элементом экипажа.

Да, пилотирование, пусть иллюзорное, ненастоящее, оставалось для него единственно истинным смыслом его существования. Остальное — там. Здесь же, посреди вечной темноты и мерцания терабит тактической информации, Рэдди становился лётным капралом ПКО Пентарры.

А значит, остальное для него уже не существовало.

Если бы так.

Может быть, именно сегодня ему хотелось уйти от этого гнетущего предчувствия… но этого ему не было суждено.

Майор Суэто предпочитал своему официальному кабинету командора ПКО, упрятанному в недрах шпиля Немезиды, вот этот скромное помещение с голыми стенами да парой терминальных выходов оперативных инфоканалов. Здесь его не окружала мощная, глубоко эшелонированная система обороны, сюда не нужны были многоуровневые степени допуска, зато это помещение выходило окнами на внешнюю броню гигантского здания, позволяя каждый день наблюдать собственными глазами прекрасный пентаррианский закат.

В его стопятидесятитрёхлетнем возрасте подобная причуда была простительна — его ровесники давно ушли на покой, оставив Галактику молодым, а вот Майор Суэто ещё трепыхался, приняв от командования слишком громкое для своей должности звание, и теперь пытался его оправдать, вот так, каждый день запираясь в этом убежище и просматривая дела, составляя отчёты, исправляя ошибки в планах подчинённых и размышляя о своём.

ПКО всегда служило пробным шаром, площадкой для молодых, рвущихся на просторы Галактики, но ещё не прошедших возрастной ценз на поступление в учебные подразделения Пространственных Сил Флота, Косморазведки или Десанта. Здесь никто не оставался надолго, весь же командный и инструкторский состав представлял собой сборище седовласых романтиков космоса, не удержавшихся вдали от родного мира, но и не желающих расставаться с мечтой. Великовозрастные мечтатели вроде него, Майора Суэто.

Нет, часть инструкторов оказывалась здесь по направлениям рекрутерских сетей того же ГКК, нарабатывая с кадетами необходимые для получения нужных рангов часы, однако и они здесь не задерживались, проработав с тремя-четырьмя выпусками, уносились обратно в Галактику по большим делам, потом эти фамилии звучали в списках громких назначений, и это было приятно Майору Суэто, ведь это он их учил — работать с молодыми глупыми парнями и девчонками, ищущими свой путь в Галактику, но пока ещё мало умеющими и ещё меньше знающими.

Самому Майору Суэто путь дальше уже давно был заказан, да и хотел ли он его когда-нибудь — сказать трудно. Он делал своё дело на месте, которое, надеялся, занимает по праву, а не потому что просто не нашлось никого среди молодых и сильных того, кто решил бы, что старику пока окончательно на покой — на такой же вот балкон, нянчить внуков-правнуков и наблюдать пятидесятитысячный раз этот закат.

Майор Суэто притушил фильтрами пылающий за окном пожар, вернувшись к своим делам. Эрвэ-панель мелькала перед глазами буквами рапортов и характеристик. Нечасто командору ПКО приходится непосредственно разбираться с делами кадетов, но этот кадет уже давно не выходил из его головы.

Каждый из стотысячного Корпуса не раз проходил перед его глазами на торжественных построениях, и куда чаще — в строчках отчётов инструкторов и командиров, в представлениях к очередному званию, в запросах из Галактики. Кого-то Майор Суэто помнил уже даже в лицо, однако других таких, как Рэдэрик Ковальский, в составе ПКО не было.

Его дело не представляло собой ничего необычного, минимум происшествий, отличные показатели, идеальные физические кондиции, подготовка на уровне, психологический потрет не без проблем, но в рамках нормы, хорошая приживаемость в коллективе. Пилот, каких немало. Куда честнее сказать — каких много. Но именно это дело всплывало раз за разом, портрет поверх дела из года в год менялся, юноша становился мужчиной, а ситуация оставалась прежней. Рэдэрик Ковальский был персональной проблемой Майора Суэто.

И то закрытое расследование, о котором помнило лишь три привлечённых к расследованию офицера, и потом, все эти всплески, пересыпавшие по диагонали полнеющее личное дело, проявляясь спонтанно и также мгновенно исчезающие за пределами доступности человеческого восприятия. Ковальский мог вывернуться на тренинге из безвыходной ситуации, не просчитываемой никакими доступными мощностями, рядом с ним постоянно происходило что-то странное — техника выбирала все пределы по нагрузкам и допускам, математические модели и автоматика физического сопровождения словно начинали подыгрывать испытуемому, а то вдруг наоборот, отчего-то будто сознательно ставили его перед выбором — отступить или рискнуть последним и выиграть. Ковальский не отступал никогда.

И всегда побеждал.

Майор Суэто наблюдал за его жизнью из своей отшельнической пещеры и чутьём опытного пилота чувствовал, что образ никак не складывается. Чтобы понять то, что сидело в этом парне, нужно было знать куда больше, чем знал он. И это его беспокоило.

Данные рапортов копились, время шло, но даже самое пристальное внимание, граничащее порой с прямым вмешательством в личную жизнь, ответа не давало. Запрашивать Галактику Майор Суэто после того памятного послания уже не решался. И не потому, что ответа бы не последовало, нет, он был абсолютно уверен, что стоит ему задать прямой вопрос, и ему тут же ответят, вот только будет ли он рад этому ответу… сомнения оставались тлеть, возвращаясь к жизни после очередного происшествия.

Последний отчёт заставил Майора Суэто бросить все дела и вновь, в который уже раз, углубиться в чтение знакомых характеристик, графиков, тестов и рапортов.

Самый что ни на есть рядовой случай, но Майор чувствовал, на очередном учебном полётном задании у пилота случился новый всплеск. По итогам полёта, прошедшего вне графика, с опережением расчётной курсограммы на столько-то десятых миллисекунды, квантоптоэлектроника учебной шлюпки выкинула аварийный транспарант, База решила перестраховаться и отправила Ковальского на прохождение формальных тестов контроля следовой начинки.

Майор Суэто знал цену этим миллисекундам в случае аварийной ситуации или огневого контакта с врагом, однако он также заранее знал, чем всё кончится. Тест Ковальским пройдён идеально (пометка в деле). Один из двух десятков таких же, пройденных прежде. Отправить ку-тронное нутро шлюпки на проверку с дальнейшей заменой от греха подальше (пометка в лётном журнале шлюпки).

Одно «но». Оператор контрольной станции по ошибке запускает вместо обычного в таких случаях прозвона контрольных цепей стандартной следовой начинки пилота истребителя-заатмосферника нечто совсем иное — фазовый тест «верхних» контуров, обеспечивающих контроль жизнедеятельности. Логи тут же выдали абсолютно положительный результат тестирования. Но — для совсем другого теста.

После всех разбирательств и повторной сверки в рубке контрольной станции завыл сигнал тревоги. Этот бред из фотонных импульсов мог означать что угодно, например смерть мозга пилота, или вообще полное отсутствие у него центральных мыслительных центров.

Тревогу вырубили, беспомощно озирающегося Ковальского быстренько отправили «вниз», а сами сели писать отчёт о случившемся сбое.

И теперь этот отчёт, осмеянный контрольной комиссией, лежал в коллекции Майора Суэто. И Майору Суэто было не по себе.

Он не знал, как это вообще понимать, но кожей чувствовал, что на этот раз как никогда близок к разгадке.

Человек без нервной системы в привычном её понимании. Человек, способный на подсознательном уровне успешно имитировать результаты следовых тестов, задействующих те самые наведённые нейронные связи, которые у испытуемого якобы отсутствовали, наряду с естественными структурами мозга. Человек, видимо, вообще лишённый какой бы то ни было следовой начинки, но вместе с тем успешно входящий в пилотажный экшн безо всяких последствий для той самой, якобы отсутствующей высшей нервной деятельности. Человек, пилотирующий корабли на скоростях, зачастую недоступных вычислительным мощностям бортовых систем. Человек, под управлением которого корабль словно берёт из ниоткуда энергию, рядом с которым постоянно происходят сбои автоматики, человек, о котором он, Майор Суэто, на самом деле не знал ровным счётом ничего.

Человек?

— Человек, Майор, человек. Не сомневайтесь.

Не оборачиваясь на голос, Майор Суэто прислушался к своим ощущением. В помещении никого, кроме него, не было. Что ж, он так не хотел задавать вопросы, что, похоже, ответы будут ему даны даже против собственной воли.

— Кто вы?

— Пентарра знает меня под именем Вечного Хронара.

Голос был живой, не синтезированный, но очень слабый, будто это тело и правда очень нечасто вступало в вербальный контакт с кем бы то ни было, и даже поддерживающая его аппаратура не могла восполнить ему физической практики.

Майор Суэто поверил сразу. Во всей Вселенной не нашлось бы существа, которое бы посмело выдавать себя за Вечного. Он попробовал было подняться из кресла навстречу гостю, но не смог. Хронару было не до расшаркиваний. Ему нужно было поговорить.

— Кто он?

— Люди называют их Кандидатами. И он такой же человек, как и все вы. Но он сродни и мне. Кандидат — куколка, из которых рождается будущее Галактики Сайриус. Это послание человечества нам. Он не знает о себе никаких деталей, и даже спонтанные проявления породившей его плазмоидной искры, что впитывает его память, его эмоции, его жизнь, обретая то, чем не обладает сама — разумом, душой, если хотите, всё это мелькает и исчезает для него, не оставляя и следа. Ковальский — человек, Майор. И будет им до самой смерти, как и вы все.

Майор Суэто судорожно шевельнул пальцами, браня себя за недогадливость. Информационное облако послушно всплыло перед его глазами, разворачиваясь в страницы бесконечного числа документов.

— Не ищи того, что я тебе рассказываю, в человеческой истории. Это не секрет, но человеку всё равно нечего делать с этой информацией. Она — легенда иного мира, мира Вечных. Один шанс на два миллиарда, спонтанный клубок нейтринного поля и человеческое существо, способное его принять. На этой огромной планете нас всего двое. А он — и вовсе одинок, ибо не знает, кем является на самом деле. Совет оберегает его, ведь даже вживление обычной следовой обвески на этом этапе жизни принесёт этому существу лишь мучительную и скоротечную смерть. Мы не прячем его от людей, мы защищаем его от самого себя. Ведь сейчас он — просто юноша, не понимающий хотя бы масштабов той роли, которую ему суждено исполнить. И даже после всех наших усилий лишь один из трёх Кандидатов становится одним из нас. Кто-то гибнет, не справившись с собственной мощью, кто-то переживает первый кризис, закукливаясь в себе-человеке, навсегда отгораживаясь от своего второго «я».

— Кризис? Вечный, вы знаете, когда он может произойти?

Тихий шелест вздоха.

— Этого не знает он сам, вот что главное. Не дай вам великая Галактика оказаться рядом с ним в момент кризиса.

— Это так опасно? Можно ли подвергать подобной угрозе этот мир?

— Майор, «угроза» — ключевое слово. То, что вызовет в нём кризис, будет куда опаснее его самого. Ищи не внутри, ищи снаружи. Кризис может вызвать серьёзная авария корабля, чёрная весть из Галактики, гибель близкого человека. Ровно то, что у любого человека вызывает сильные эмоции. То, что вы, люди, чувствуете друг в друге с моей помощью во время сеанса очередной Песни Глубин. Но суть кризиса будет исключительно внешней. Кризис Кандидата наступает рано или поздно. И Кандидат сам ищет такой кризис, даже не отдавая себе в этом отчёт. И он в конце концов его находит, ведь в какой-то степени он — один из нас.

— Значит, поэтому он так рвётся в Галактику.

— Скажем так, для нашего мира хороший знак, что он отсюда рвётся. Однажды на планете, которую вы называете Старая Терра, собралось несколько Кандидатов. Они назвали себя Соратниками, которые улетели, чтобы вернуться. Не они явили беду, но беда явила их. Старая Терра пала, политая кровью миллиардов и пеплом тысячелетий, потом был Век Вне, и из ничего родилась новая Галактика, Галактика людей, Галактика Сайриус. Подобное собрание больше не повторялось. Но если где-то собралось два Кандидата — беда уже пришла. Её только следует попытаться отыскать раньше, чем она случится.

Голос затих, но даже ничтожной толики эмоции, прорвавшейся сквозь паутину сухих надтреснутых звуков, хватило, чтобы Майор Суэто потерял дар речи.

Во всей Вселенной не нашлось бы существа, которое бы посмело выдавать себя за Вечного.

— Я ответил на твои вопросы? Тогда прощай. Служи своей планете, такова твоя роль в этой Вселенной, Майор. А за Кандидатом присмотрят.

Собственный стук в дверь показался Рэдди таким жалким и боязливым, что он тут же, откашлявшись, постучал снова, на этот раз посильнее.

Изнутри — ни звука. Словно и не было там никого.

Только огонёк продолжал гореть. Или автоматика совсем с ума сошла…

И тогда он постучал третий раз, на этот раз скорее для собственного успокоения, нежели с желанием домогаться этой странно молчаливой двери хоть до утра. Подождал секунду, развернулся и сделал шаг обратно в темноту.

— Погодите, куда же вы?

Вернее, хотел сделать, но не успел, женский голосок успел прошелестеть раньше. Домовой проснулся? Со вкусом подобранный тембр, тщательно отработанные модуляции голоса… Или просто, это была сама хозяйка.

Рэдди отчаянно пытался вспомнить, где же он мог слышать эти переливы, они казались ужасно знакомыми. Вот уж хороший вечер для хорошего дежавю.

Дверь тихонько скрипнула, отворяясь. Внутри царила всё та же темень.

— Вы что-то хоте… ой, снова ты? Рэдди, я не ошибаюсь?

Он тоже вспомнил это едва различимое в темноте лицо. Оля, две их былые встречи так ловко воскресли в памяти, что даже глаза защипало. Он… да, он отчего-то вдруг именно вспомнил, какая она красавица, как сияют под солнечными лучами её волосы, и каким нежным было то её единственное прикосновение её тонкой руки…

— Да, он самый, я же говорил, что живу тут неподалёку… вот и заглянул… на огонёк.

— Что же ты тогда стоишь? Проходи, не стесняйся.

И она исчезла в доме, оставив ему возможность в меру неловко потоптаться на пороге и ещё пару раз кашлянуть.

Пока он это выделывал, в доме загорелся долгожданный свет, это хорошо — Рэдди не радовала возможность разбить впотьмах что-нибудь ценное.

Странно, но дом внутри отнюдь не соответствовал тому нагромождению архитектурных излишеств, которое Рэдди увидел при взгляде снаружи. То царство хаоса, что царило на фасаде здания, им же и ограничивалось, как устройство, так и меблировка с первого же взгляда производили впечатление даже не просто аккуратности — педантичности хозяев, со всей тщательностью следивших, должно быть, за уборочной машинерией и не дававших ей спуску.

Странно, обычно Рэдди не слишком уважительно относился к людям такого склада, в данном же случае идеальный порядок, так неожиданно его окруживший, вызвал в Рэдди какую-то странную смесь уважения, удовольствия и… гордости. Чего это, вдруг?

А вот и снова хозяйка. Оля появилась словно из ниоткуда, Рэдди не успел заметить, как она вошла, но зато не преминул её вдосталь тут же порассматривать.

Синее платье, мягкими складками спадавшее до щиколоток, волосы, прибранные в неординарный по своей конструкции и габаритам узел, на открытом лбу — явственно различимый след от обруча инфора. Вот почему она так долго не реагировала на его стук. Из цепких объятий виртуального мирка бывает тяжеловато выбраться. Сам Рэдди до сих пор, случалось, часами не вылезал из кокона, пытаясь после особенно тяжёлого задания прийти в себя. С инфором было проще, чем с полётным экшном, но и он мог доставить проблем.

— Работаешь ночами?

Она сначала непонимающе на него взглянула, лишь потом кивнула:

— Знаешь, бывает… Я вообще по ночам спать люблю…

Её улыбка озарила комнату, Рэдди тоже невольно улыбнулся, за компанию.

— …но тут пришла в голову идея одна, пришлось быстренько доводить её до ума, пока она мне самой не начала казаться дурацкой.

— И часто с тобой такое?

— Что, мысли приходят?

Рэдди махнул рукой, усмехнувшись в ответ.

— Нет, дурацкими кажутся.

— Ну это как сказать… иногда часто. А вообще, ничего так, справляюсь… а у тебя, что, такого не…

— Бывает-бывает, и очень даже часто! Только я из этого обычно трагедий не делаю. И спать рано ложусь… ну или как получится… в общем…

Рэдди подумал, что его спонтанный монолог не удался, и замолчал, насуплено принявшись искать какой-никакой стул. В доме были не слишком высокие потолки, и стоять, всегда чуть сгорбившись, было неудобно. Видимо, хозяйке было всё равно, будут её гости задевать макушкой перекрытия или нет.

— Вижу-вижу, как ты рано спать ложишься…

Оля прищурилась, глядя на него исподлобья, помогать оказавшемуся в дурацком положении гостю она отчего-то не спешила.

— …иторо, напиток растительного происхождения с планеты Строя Сектора Сайриус, — процитировала она, вторя выдавшему его тайну домовому. — Это у тебя сейчас в желудке плещется. Между прочим, официально по проводкам ГИСа не значится. Частная контрабанда, значит. С вечеринки сбежал?

Пришлось признаваться.

— Сбежал. Был пьян. Грустно стало. Очень.

Оля подошла к нему, вдруг почувствовавшему себя полным дураком, и погладила прозрачной ладонью по щеке.

— Да ладно тебе, не расстраивайся. Пошли, вынесем пару стульев на веранду, мате будем пить, у меня запасной калебас есть.

Рэдди кивнул, однако, лицом светлеть на этот раз даже не подумал. Что-то с ним происходило… но вот что?

— Ты какой предпочитаешь, террианский или, может, в данном случае будет уместен сирия-амандийский?

— Давай террианский, хочу на сегодня получить полную дозу канцерогенов.

Снова в ответ смешок.

— Рэдди, ты прелесть!

Да, террианские виды и вправду специально оставляли неизменными, не подвергая их генной модификации, содержание различных побочных веществ в них было вполне природным.

Впервые в жизни Рэдди наблюдал, как перед ним кто-то настолько расцветает. Стоило ему чуть склонить голову, так, чтобы уголком глаз он едва-едва цеплял её фигуру, там, на самом краю поля зрения, начиналась таинственная жизнь.

В тот вечер, а потом и во все последующие вечера, творилось одно и то же чудо, заметное лишь ему одному. Будто огромный тугой бутон вдруг разом вспучивался изнутри и начинал растаскивать в стороны жёсткую кожуру своей обёртки из невзрачных зелёных шершавых на ощупь лепестков, открывая миру нежную красоту, сокрытую внутри бутона, сложный мир-лабиринт, наивный, нежный и необычайно сильный. Сила эта рвалась на свободу, рвалась к нему, Рэдди, переполняла его, лилась через край… Рэдди вздрагивал и спешил взглянуть на Олю прямо, чтобы физическое поскорей вытеснило то, чего он пока не понимал.

Это «пока» останется ему на всю жизнь. Ему казалось, что он смотрится в собственное отражение, какое бывает на голой, покуда ещё не покрытой смарт-краской н-фазной поверхности — чистый фантом со сложнейшей физикой рефракции-интерференции, человеческому мозгу не дано построить возникающие там подобия, в таком отражении кота не отличишь от бронемеха, но человека Рэдди всегда узнавал.

Потому и продолжал раз за разом играть в эту игру, сколько хватало сил, до подкатывающих к горлу слёз.

В тот вечер они познакомились третий раз. И больше никогда не расставались.

Если как следует заглянуть отсюда, из будущего, в тот день, можно понять — он был для него далеко не самым ужасным, один эпизод в жизни человека, чья судьба была настолько похожа на судьбу собственной родины. Длинная череда поистине чёрных дат сплошь пронизывает биографию Рэдэрика Ковальского, однако не стоит мерить то злосчастное утро обычными мерками — оно было первым, когда ему не хотелось жить.

То было утро прозрения.

Да, мир вокруг него — не только свет радости и сладкое ощущение побед над безумием небытия. Да, жизнь — не только смех и неудержимое стремление вперёд.

Многие люди его поколения осознавали это только годам эдак к ста. Ему не повезло, он познал своё личное горе гораздо раньше.

И, как и почти всегда впоследствии, это была полнейшая, бессмысленная, слепая случайность.

Странно, но он, несмотря на многократно проклятую непогрешимость памяти, совершенно не мог впоследствии вспомнить деталей того утра. Даже предыдущий день постепенно всплыл перед глазами Кандидата, стал, как на ладони. И последующий, и сотни других дней…

Ведь и правда, наверняка родители поднялись раньше него, это их тихие разговоры его и разбудили… хотя, вполне вероятно, что он проснулся уже ближе к обеду, когда низкое зимнее солнце заглядывало в окно, щекоча ноздри.

Он потянулся, распрямляя отлежавшиеся руки-ноги, сказывались не очень полезным образом потраченные выходные, потёр глаза, оглянулся по сторонам, и тут в комнату вошла сестра…

Так всё должно было происходить, но он совершенно не был в этом уверен, в действительности происходившее в тот день ему было известно исключительно из рассказов других людей.

Точнее, из рассказов сестры, ведь только с ней он был способен впоследствии на эту тему говорить. Да и то…

Катлин и Мистен Ковальские были пентаррианцами до мозга костей. Отец Рэдди происходил из огромного, прочно увязшего корнями в серой пентаррианской земле генеалогического древа, ведшего свою историю, согласно данным ГИСа, от Марека Ковальского, флотского Капитана, служившего в мрачные времена Века Вне. Об этом, фактически, герое древних сказаний почти ничего толком не было известно, за исключением того, что он был одним из Капитанов тридцати трёх Ковчегов, что стартовали в середине 2499 гТС со Старой Терры. Дети его не только умудрились оставить после себя множество потомков, но сами во множестве случаев (исключительно за счёт своих талантов и свершений) вошли в историю Галактики.

Понятно, Вторая Эпоха не позволила генеалогическому древу Ковальских слишком разрастись, то было время короткой жизни и быстрой смерти, однако позже, в начале уже Третьей Эпохи, когда КГС как институт Галактики постепенно стал сдавать позиции ГКК, Ковальские всем составом оказались вовлечёнными в эйфорию первооткрывательства «второй волны». Множество Потерянных миров по всей Галактике носят название, данное им Капитанами и Майорами Ковальскими, известно, что лишь немногие из них к настоящему моменту сохранили свои исконные названия конца Первой — начала Второй Эпохи. Итору с её непроницаемым экраном и царящей в глубине атмосферы таинственной жизнью открыл прадед Маохар Ковальский, одно из имён Рэдди было ему дано именно в честь этого любопытного исторического персонажа.

Пентарра с момента начала своей колонизации была планетой ГКК, и поэтому она неминуемо стала планетой Ковальских. Древний фамильный, как его называла мама Рэдди, «склеп» был тому живейшим доказательством. Казалось, он стоит тут уже с полтысячи лет, его должны были овевать ветра ещё тех пустынь, что были изведены здесь за столетия до рождения Рэдди.

Однако приставшему однажды к плодородной почве Пентарры древу Ковальских там и суждено было остаться навечно. Рэдди был, пожалуй, единственным из известных ему ближних и дальних родственников, кто стремился, хоть и не отдавая себе отчёта, избавиться от привязанностей и улететь, рано или поздно, в Галактику.

Остальные же плотно осели на планете, отец его был дипломированным энергетиком с регистрационной карточкой Галактического Университета (не сегодняшнего, а того, который базировался на Сайриусе). Там же, ещё в молодые годы, он познакомился с мамой Рэдди, Катлин Рисс. Она родилась на планете Куана соседней с Керном планетарной системы, так что по Галактическим меркам они были всё равно что соседи. Студенческий их роман должен был стать мимолётным увлечением, однако шли годы, а они всё не расставались, необычайно раннее (им обоим тогда было всего по сорок лет) появление на свет дочки только укрепило семейные узы, вскоре они вернулись на родину Мистена, там мама Рэдди и познакомилась, к собственному удовольствию, с очаровательной и дружной семейкой Ковальских — дядь, тёть и прочих троюродных племянников.

Так северная Пентарра с её зелёными лесами и тихими, относительно ненаселёнными отрогами Полиса, стала её новым домом.

Огромное хозяйство растущей сети энергостанций Пентарры требовало всё больше специалистов, так что скучать от безделья родителям Рэдди не приходилось, их специальность была достойной и уважаемой, при этом лаборатории местного отделения ГИСа ставили достаточно задач пытливым умам молодожёнов, так что они буквально разрывались между работой и домом. Маленькая же Эстрельдис росла, окружённая непременной лаской и заботой, ей уже почти исполнилось десять стандартных лет.

Тут родители Рэдди призадумались и решили, что их дочери совершенно необходим братик. Или сестричка.

И так уж было уготовано судьбой, первая попытка не удалась. На пятом месяце беременности, как раз тогда, когда маленькой девочке уже была сообщена эта радостная весть, сердцебиение плода дало сбой. Доктора ничего не смогли поделать, слишком ранний оказался срок, плод не перенёс необходимых в таком случае манипуляций.

Девочка потеряла покой. Ей, маленькой и очень впечатлительной от природы, показалось, что это всё произошло из-за неё. Действительно, ведь промелькнула же предательская мысль, что её теперь забудут все, и что зачем он им только дался, этот «братик»… Девочка плакала навзрыд неделями, потом вроде приходила в себя, но спустя некоторое время снова погружалась в тоскливое небытие. Родители в растерянности наблюдали, как розовощёкий бойкий ребёнок превращается в замкнутое несчастное существо. Совет врачей был единогласным — глубокая ментокоррекция или просто постараться родить ещё раз.

Девять месяцев спустя родился мальчик, которому дали имя в излюбленном стиле тех времён — Рэдэрик Иоликс Маохар Ковальский иль Пентарра.

Если существует идеал любви, которую способна испытывать сестра к собственному брату, что это был их случай.

Эстрельдис забросила учёбу, месяцами она не касалась инфора и пропускала экстернат, мама Рэдди сидела с сыном гораздо реже дочери, забавно вышло то, что Рэдди первое своё «мама» адресовал двенадцатилетней Эстре, лишь путём заметных усилий удалось объяснить этому крепкому карапузу, кто действительно есть кто в действительности.

Девочка немного стала похожей на себя былую, это был, как сказано, — единственный выход из положения, так что всё было решено оставить как есть, разве что Эстра в своём юном возрасте по настоянию родителей изучила «курс молодого родителя», врачи давали только положительные рекомендации, проча молодой девушке впоследствии отличную карьеру детского учителя, воспитателя и психолога.

Опасения, что старшая сестра своим обильным вниманием может исказить Рэдди социальные предустановки, не оправдались даже в малом, талант преподавателя в ней оказался столь сильным, что вся окружившая их когорта специалистов по социопсихологии и детской психике, которая заинтересованно следила за происходящим, дабы вовремя вмешаться, в общем и целом не понадобилась.

Малыш любил всей душой маму, её красоту и ласку, обожал отца, его неуёмную жизненную энергию, которой с лихвой хватало на постоянные шалости. Сестра же… тихая девушка, похожая на маму, только гораздо более грустная. Она всегда была рядом, и маленькому мальчику не приходило в голову спросить себя, любит ли он её, улыбается ли он ей, ловя на себе восторженный взгляд? Как можно не любить погремушку, что висит рядышком, как можно не любить подаренную кем-то из многочисленных родственников по линии отца лошадку, что всегда готова покатать тебя на своей спине?

Рэдди не понимал, что для него есть сестра, он не мог сказать, любит ли он её или нет. Он был слишком мал для этого.

Эстра же не ходила на вечеринки со сверстниками, с трудом сдала выпускные тесты третьей ступени, она мало ела и редко спала, постоянно вполглаза наблюдая за своим сокровищем. Она даже научилась скрывать от родителей и учителей своё состояние, искусно пряча его за мелочами жизненных передряг. Зато именно она заметила, как там, в лесу, Рэдди стоял, запрокинув голову, и вокруг него в ярости трепетало марево силового поля.

Она знала о Рэдди больше, чем его отец с матерью, больше, чем можно было предположить. И ещё проще — она знала о нём всегда больше, чем он сам.

И вот, в то злосчастное утро, всё произошло так же.

Эстра вошла в его комнату, осторожно постучав в дверь. Рэдди крикнул: «Войдите!» И лишь тогда появилась на пороге.

Её нужно было видеть. Каменная маска лица, дрожащие ладони, скорченная фигура человека, окончательно сломленного судьбой. Эх… вернуться бы на долгие годы назад, Рэдди постарался бы выглядеть более человечно в той ситуации. Но, к сожалению, история не терпит слова «бы».

Нет, кажется, Рэдди всё-таки ещё толком проснуться не успел, а значит, это было довольно раннее утро.

Полчаса, нет, час со времени, когда родители улетели на срочный вызов куда-то туда, в свою взрослую жизнь.

Какой-то дурацкий час.

— Эстра, что случилось?

— Там… инфор…

— Ты что, опять что-то поломала, у тебя такой вид, словно он тебе на ногу упал!

Рэдди любил подшутить над сестрой, она и вправду была временами страшно неуклюжей, всё роняла и очень боялась подать при этом вид.

Она стояла перед ним и словно тихо умирала.

Рэдди вскочил с кровати, первым побуждением его было скоренько всё исправить, сестрица не заслужила таких жутких эмоций из-за какой-то…

— Рэдэрик, стой!!!

Это было как приказ. Что-то такое в голосе, какой-то надрыв, невероятная для сестры ярость мелькнула в глазах, Рэдди подчинился сразу и беспрекословно, чувствуя уже, как и в его груди что-то обрывается.

— Только что сообщили, в одном из южных секторов авария. Крупная. Это туда полетели мама с папой.

Рэдди словно потерял под собой точку опоры, его закрутило волчком, стены вокруг него зашатались и были готовы рухнуть, погребя его под руинами.

Да что же это?!

Кажется, стены уже начали дрожать и покрываться трещинами не только в его воспалённом сознании, но наяву, повергая его в ещё больший шок.

Очередной кувырок пространства бросил его к сестре, Рэдди ухватился за её руку, как за перст судьбы, путеводную нить в этом внезапно сошедшем с ума мире. Успокоиться. Так нельзя… так нельзя…

— Рэдди, их ищут, ещё есть надежда, мы должны верить, что всё будет хорошо.

Да, да, он должен, единственное, что он должен. Рэдди в свои семнадцать лет считал себя «взрослым», он не мог, никак не мог сейчас отойти от этого своего долга до самого конца.

И действительно, смерть. В этом мире, где человек живёт в своё удовольствие, сколько пожелает? Где все пути и все призвания одинаково достижимы, и где все препятствия если и доставляют трудности, то лишь временные, приносящие удовольствие отважному покорителю вершин! Невозможно. Немыслимо.

Ведь смерть — это навсегда. Пугающее слово для молодого человека, задолго до этого смирившегося с мыслью, что это самое «всегда» может быть связано лишь с неизмеримым океаном возможностей и дорог в Галактике тех времён. Всегда — вперёд. Всегда — искать и всегда — находить.

Но никак не терять.

Они с сестрой просидели на неубранной кровати перед пустой панелью инфора почти двое суток. И лишь потом им сообщили какие-то безжалостные люди из спасательной службы, что «трое ребят сильно облучились, но тела удалось извлечь». Сестра вступила с ними в непонятные Рэдди пререкания, из которых, впоследствии выяснилось, что увидеть родителей перед кремацией они не смогут, этого мы вам разрешить не можем.

Потом всё было, как в тумане, неделю или больше, но всё же те дни Рэдди помнил гораздо отчётливее.

Парень был скорее похож на собственный призрак, нежели на того розовощёкого удальца, что ставил рекорды по скорости реакции на юниорских соревнованиях Полиса. Необходимость бороться за двоих фактически легла на хрупкие плечи Эстрельдис. Та буквально разрывалась между неизбежными формальностями и не выходящим из состояния полного ступора Рэдди. Что её только и поддерживало в те страшные дни, так это помощь и искренне сочувствие дружного клана Ковальских. И, конечно же, забота о брате.

Рэдди нуждался в её заботе и ласке больше, чем она, такая взрослая, и самоотверженности Эстры не было предела, последние почести родителям, неизбежные разговоры с родственниками, и надрывные фразы «не трогайте его, пожалуйста». Она помогла ему это пережить, он отчётливо понимал, что собственным будущим душевным спокойствием обязан ей…

Прошло несколько месяцев, всё устоялось, частью переболело, но Рэдди так и не смог забыть роли сестры во всём этом, единый взгляд, брошенный на неё, повергал его в новый океан горечи и тоски. Она для него стала символом. А от символа можно избавиться, только расставшись с ним.

Несмотря ни на что, понимая, что он показывает себя безжалостным самовлюблённым кретином, Рэдди не мог отделаться от этой мысли. Сестра ему напоминала родителей. А это было настолько невыносимо больно, что ни стерпеть, ни промолчать.

Как только выдалась такая возможность, он ушёл из отцовского «семейного склепа», живя понемножку то у друзей, то где придётся. Потом началась его курсантская жизнь. Корпус Обороны дал ему то успокоение, которого Рэдди так долго ждал.

Сестра же… он даже не мог вспомнить, как давно её не видел, по недостоверной информации общих знакомых она продолжала жить в старом доме, жила там одна и никого из родных, как кажется, не принимала. Затворничество это принималось окружающими так же благосклонно, как и его, Рэдди, веселье и гулянки.

Каждому своё, разумно постановило общество и оставило их с сестрой в покое.

Однако, шли годы, Рэдди уже Галактика знает сколько времени обдумывал идею всё-таки проведать сестру, поговорить с ней, спросить, как у неё дела, чем она живёт… Идеи продолжали оставаться идеями. А планы никак не спешили воплощаться в жизнь.