Кандидат

Глава II Аракор (продолжение)

Джон раз за разом прокручивал сообщение, пытаясь собраться с мыслями.

«…вхождение в ЗВ Аракора в секторе наблюдения…»

Это могло означать что угодно: продолжение их миссии, элемент неожиданности, заложенный её разработчиками, ещё одна проверка их подготовки, и тогда оставалось размышлять, то же сообщение получили остальные когорты или иное.

«…ответное молчание на всех стандартных частотах, инерционная траектория…»

А могло оказаться и той самой досадной случайностью, которыми так славился Аракор. Действительно произошедшей аварией, зашвырнувшей несчастный корабль в этот уголок Вселенной с невосстановимыми поломками в ходовом генераторе и погасшей секцией внешних сенсоров, как это бывало сотни раз до этого.

«…повторное погружение в атмосферу после первичного входа под малым углом атаки…»

Сообщение раскрывало слишком мало деталей, чтобы можно было о чём-то судить, но насколько Джону были доступны знания о возможностях современных систем спасения экипажа, шансов у пилота такого корабля оставалось немного.

«…было сброшено малое тело, предположительно спускаемая капсула…»

Космическая катастрофа, каких на огромных просторах Галактики, наверное, случалось немало, одна из числа обезличенных цифр сухой статистики, неизбежно теряющихся на фоне бесконечного людского моря.

«…за двадцать пять секунд до поверхности отработал неприкосновенный запас энергетического контура грависекции, значительно погасивший финальную скорость…»

Или всё-таки инсценировка? Тогда зачем было так тщательно составлять маршрут к другому, уж точно заранее смоделированному месту аварийной посадки, вести их сюда, оставлять без глайдеров… Хотя, как раз это могло показаться командованию совершенно разумным.

«…наблюдается вторичный всплеск в нейтринных спектрах, условия поиска отягощены надвигающейся в зону посадки снежной бурей…»

Вот только стал бы принимать участие в столь рискованных играх их проводник Ковальский? Наверняка бы отказался. И почему он до сих пор молчит?

Джон остановил воспроизведение записи, поднимаясь на ноги и оглядывая когорту. Экхарт воспринял такой поворот событий с изрядной долей фатализма — стоял, скрестив руки на груди, и размеренно покачивался с носка на пятку, по всему было видно, что куда скажут, туда и пойдёт. И будет там делать, что скажут. Резонно, чего зря думалку напрягать, не наше это дело.

Синтия переваривала чуть в стороне. Похоже, сомнений в правдивости этой истории у неё не возникало.

Морока никак не проявлял своих чувств, только не отрываясь смотрел на Ковальского.

Тот продолжал тянуть своё молчание, только глядел куда-то на юго-запад, будто что-то высматривая. Там что ли свалился на них незадачливый корабль?

— Так.

Проводник (да какой он теперь «проводник») словно пришёл, наконец, к какому-то решению.

— Пункт первый. Учебный выход отменяется. Чем там будут дальше развлекаться остальные когорты, мне сейчас без разницы, вы все переходите под моё руководство. Авария эта — настоящая, если кто из вас в этом сомневался. А значит, мы автоматически разворачиваем тут активную фазу поиска, к которой вас должны были подготовить, если уж сюда забросили. С этого момента каждый выкладывается, насколько это возможно, без задних мыслей, как это будет выглядеть в итоговом отчёте. Кандидаты мне здесь не нужны, мне нужно боевое подразделение. Апро?

Да уж как бы иначе.

— И второе. Сейчас над Аракором дежурная бригада срочно разворачивает всю наличную спутниковую группировку, чтобы та была способна непрерывно смотреть на наш сектор, Одновременно расконсервируется весь наземный наличный мобильный спасательный комплекс, но это история долгая, да и займётся он скорее всего упавшим основным телом, так как никакой уверенности, что сброшенное малое тело является спаскапуслой или посадочным модулем, нет и не будет.

Ковальский скривился, как от попавшего в рот кислого, потом выдохнул облако белого пара и продолжил, тоном куда более спокойным:

— Место падения станции слежения триангулировали успешно, и туда сейчас начинают выдвигаться два ближайших отряда, и если бы не этот буран, нам бы там делать было нечего. Однако в текущих условиях мы можем оказаться на точке куда раньше. План такой — прежним порядком движемся по направлению чуть южнее точки падения в обход лавиноопасного участка, как только над нами пройдёт спутник, он ретранслирует приказ покинутому глайдеру пересечься с нами вот в этой точке.

В воздухе мелькнула детальная карта местности, на которой был серебристой нитью отмечен их новый маршрут, заканчивающийся искрой цели.

— Дальше нам полчаса лёту и мы на месте. Оборудование кое-какое вы захватили, надеюсь, оно нам пригодится. В пути главное — максимальное внимание и неукоснительное исполнение команд. Будьте готовы действовать в любой момент максимально быстро. Вопросы?

— Почему нам нельзя дождаться глайдера здесь, мы же на этом ничего не выиграем.

Морока снова подтвердил своё прозвище. Джон невольно сделал шаг в сторону, лишь бы уйти подальше из поля зрения Ковальского. Даже в тёмной трубе мехового капюшона его глаза нехорошо сверкнули.

— Потому что здесь такие директивы.

После этих слов все начали молча собираться. Джон перевесил два контейнера на грудь, чтобы меньше болтались при ходьбе, получше закрепил магнитные карабины, потом подумал, и заправил в напоясные гнёзда биосьюта два запасных баллона с водой и пищей. Ковальский подошёл к каждому и с какой-то только ему известной целью поколдовал с их спецподошвами. По всему выходило, эта прогулка могла затянутся.

Между тем четверть горизонта с востока до севера уже затянула мрачная дымка — облачности как таковой не наблюдалось, видимо, снежные вихри поднимал с земли ветер. Если порывы достигнут ста метров, управление глайдером станет невозможным — гасители не смогут справиться с переменной подъёмной силой и машина просто врежется на своей немалой скорости в снег. Со всеми вытекающими печальными для экипажа последствиями.

Будем надеяться, что ветер этот сюда заглянул ненадолго. По крайней мере, дуть он будет почти в спину, всё легче идти будет.

Джон заметил, как Ковальский тоже, как они, захлопнул лицевой щиток биосьюта, окончательно затерявшись в недрах капюшона, став похожим на зачем-то закутанную в шкуры человекоподобную машину. Он один из них, похоже, относился к надвигающемуся бурану так серьёзно. Стоило к его мнению прислушаться.

Когда когорта уже была готова выступать, Ковальский ещё некоторое время продолжал стоять на месте, то ли вслушиваясь, то ли вглядываясь во что-то, известное только ему одному. И это нечто ему не нравилось.

Наконец, он молча двинулся вперёд, на ходу отращивая на подошвах знакомые снегоступы, в руках же его появился сантиметровой толщины упругий прут с рукояткой, тут же намертво приросшей к его правой перчатке. Помахав этим устройством «делай, как я», Ковальский быстрым шагом направился под небольшой уклон в направлении на юг, используя занятую руку как третью точку опоры.

Когорта быстро разобралась с амуницией, нашла у себя на поясах предусмотрительно розданные им устройства, удобно ложащиеся в ладонь, из которых тут же выскочил тот самый прут.

Первые же донёсшиеся до них порывы ветра объяснили, зачем это нужно — палка успешно самозакреплялась даже в рыхлом снегу и служила отличной опорой, при необходимости мгновенно обретая жёсткость, и не мешало перемещаться, свободно покидая снег, как только рука уходила вперёд.

Джон успешно приспособился к новой манере ходьбы, но ураган всё усиливался, и временами начинало казаться, что вот сейчас он полетит носом в снег, ветер в спину мешал даже сильнее, чем мог бы помешать встречный, но трость-снегоход делала своё дело, так что с ней они в итоге двигались вперёд куда быстрее, чем позволяла открытая поверхность при таком буране.

Растянувшаяся цепочка самопровозглашённого спасательного отряда шла след в след, постепенно погружаясь в текущую мимо позёмку, ветер швырял в небо уже целые хлопья выпавшего накануне снега, обнажая плотный слой старой слежавшейся ледяной крупы, покрывавшей склон. Вокруг стремительно темнело, серая мгла затянула небо, ветер больше не усиливался, но стал порывистым, с очередным рывком всё больше скрывая впереди идущих. Поставленный первым Экхарт тяжело дышал в канале, сам же Ковальский сместился в хвост, и теперь периодически давал оттуда отрывистые команды, то вдруг поворачивая их цепочку под острым углом вверх или вниз по склону, то приказывая остановиться и к чему-то прислушиваясь.

Джон пару раз и сам расслышал какой-то низкий протяжный хруст, но доносился он откуда-то издалека и Ковальского явно не беспокоил. Что такое они обходили и что пережидали, Джону осталось непонятным.

Когда они постепенно начали смещаться левее по склону, выбираясь на покатый гребень, ветер вновь усилился, снизив видимость до едва десятка метров, так что в итоге пришлось остановиться, чтобы скрепить пояса фалом. Показывая, как работать с карабинами, Ковальский вновь подал голос:

— Если что, не бойтесь падать, снегоступы вам не дадут далеко откатиться, но помните, пролетев всего пару метров, можно заработать неприятное растяжение даже с вашими армированными связками, а помощи тут ждать неоткуда. Так что вперёд, скоро гребень. И повторяю — предельное внимание, я знаю, вы устали, но — до финиша ещё далеко.

На этом инструктаж закончился.

Джон присмотрелся к фалу, тот был собран из многозвенных, в десятую долю миллиметра, металлизированных плетений моноволокна, при резком скольжении в захвате карабина они намертво вцеплялись друг в друга. Страховка. Джон принял к сведению условия игры и молча пошёл дальше, только выкрутил, поморщась, на максимум уровень подачи кислорода в настройках кондиционера. Дыхалки ему уже явно не хватало.

Усталость давно куда-то отступила, лишь стали тягучими и пустыми мысли, и с этим надо было что-то делать. Сделать шаг, потом ещё один, выровняться после удара ветра в правый бок, выдернуть из снега трость, потом снова сделать шаг. Повторить до состояния полного отупения.

По мере уплотнения снежного покрова ботинки биосьютов постепенно убирали площадь опоры, зато подошвы снизу снова приросли к пятке, стали куда жёстче и с каждым шагом всё сильнее покрываясь острыми, вывернутыми внутрь и наружу шипами, словно когти впивавшимися в ледяную корку.

Джон который раз с усилием оторвал глаза от собственных ног, пытаясь высмотреть впереди голову колонны. Как только у Экхарта здесь хватало сил пробивать когорте дорогу, тот по-прежнему напряжённо, но равномерно дышал в общем канале, зачем-то оставив его включённым. Видимо, он ничуть не лучше остальных ориентировался в обстановке, просто механически исполнял приватные распоряжения Ковальского. До сведения остальных тот их доводить, видимо, не считал нужным.

Вопрос в другом, как самому Ковальскому удаётся выбирать тут верное направление. Привычной навигационной сетке на Аракоре тоже не нашлось места. Оставалось надеяться, что тот действительно знает, куда идёт, и бывал здесь не раз.

Мир вокруг стремительно терял краски, то ли усталая сетчатка отказывалась воспринимать мельтешение искрящихся снежных хлопьев, то ли это свет Штаа постепенно терял силы, не в состоянии проникнуть сквозь многометровый слой бурлящего вокруг снега, в котором всё меньше оставалось воздуха.

Следовая начинка не давала потерять направление, исправно вычерчивая курсограмму, самому же Джону, напротив, казалось, будто они уже долгие часы наматывают по вихрящемуся туману бессмысленные круги. Даже ветер перестал давать чувство направления, чем дальше они пробирались, почти пробивались сквозь буран, тем резче воздушные потоки принимались менять направление, рывками дёргая когорту из стороны в сторону. Казалось, этому не будет конца.

Первым упал Морока.

Джон шёл следом за ним, и видел, как это было. Вот он начинает делать шаг, высвободив вцепившуюся в ледяную корку трость, вот в спину его несильно, но очень резко толкает порыв ветра, Мороку тут же закручивает, он пытается снова опереться на трость, но та уже свободно выскальзывает, не давая поддержки. Ещё один неуверенный шаг, опорная нога выворачивается против часовой, и тут справа налетает ещё один порыв, на этот раз гораздо более сильный. И тут же потерявший равновесие человек валится, кувыркаясь, вниз по склону, утаскивая за собой сначала Синтию, а потом силой натянувшегося фала рывком хватается за него, Джона.

Перед ним всё это промелькнуло в крошечное мгновение, будто наяву, только на самом деле всё закончилось гораздо быстрее.

И проще.

Рывок обретшего неожиданную упругость фала отбросил Мороку обратно, его трость послушно вцепилась в снежный панцирь, так что он успел лишь немного покачнуться.

Джон обернулся на Ковальского, но тот даже не удостоил происшествие комментария, только махнул рукой продолжать движение. Кажется, он действительно контролировал каждый их шаг.

За оставшиеся пять сотен метров по открытой поверхности было ещё два небольших инцидента, но и они тем же манером пресекались, едва возникнув. Ковальский следовал за ними тенью, почти неразличимый за обдувающим их снежным потоком, но самому ему удавалось видеть любое движение когорты. Джон начал задумываться, что же за спецначинку прошивали здешним спасателям, во всяком случае он сам большую часть пути был наполовину слеп, сил же ему хватало только не дать себе упустить точку опоры на рыхлом льду, вылизанном здесь почти до зеркального блеска.

И тут, словно выбравшись, наконец, на твёрдую почву, быстрее зашагал Экхарт, остальная когорта тоже приноровилась к рывкам ветра, даже скрежетавший поначалу зубами в общем канале Морока начал вертеть головой, высматривая просветы в бушующей вокруг пелене.

Действительно, хотя ветер даже не думал стихать, окружающая их мельтешащая стена снега постепенно светлела и становилась прозрачней. Или это они выбрались на достаточную высоту, или…

Буран закончился разом, последние его крупицы пронеслись мимо цепочки людей, оставив их, наконец, в покое.

Джон обернулся, подбирая готовые сорваться междометия. Сверкающий в солнечных лучах поток огибал их по пологой дуге, метрах в пятидесяти обрываясь куда-то вниз, к подножию возвышенности, почти на самой вершине которой они оказались. Кажется, Ковальский сумел их вывести в область затишья посреди бушующего урагана.

Впрочем, самого его этот успех ничуть не обрадовал. Голос, возникший в канале, был скорее раздражённым. Если помнить, каким безразличным он оставался всё это время. Отчего бы такое, Джону оставалось только гадать.

— Дальше будет чуть проще. Под уклон мы будем спускаться на скорости, иначе до ночи здесь застрянем, ветер пока куда слабее, так что ошибок просьба больше не совершать. Внизу удачная точка для встречи глайдера, там отдохнём. Как только ветер сменит направление на обратное, здесь станет неуютно, так что двигаемся сразу. Вас должны были прогнать через горнолыжный тренинг в полёте, но особо полагаться на это не стоит, реальный опыт важнее. Не рвите с места, сперва почувствуйте свой вес. Если что — сразу падайте на бок, остальное за вас сделает биосьют. Всё, трогаемся.

Повинуясь команде Ковальского, их снегоступы тут же вытянулись в длинные узкие полозья, смутно знакомые по тренинг-снам, ненужная больше трость вытянулась в длинный упругий опорный прут с подвижным утолщением на конце, завершающимся острым шипом. Второй дополнила комплект в левой руке, можно было отправляться.

Первой вниз скользнула Синтия. Сперва она лишь потихоньку скользила по скосу, но потом видимо почувствовала себя свободнее, набрав скорость и принявшись описывать широкую змейку на идеально чистой вылизанной поверхности. Не прошло и полуминуты, как она скрылась в облаке снежной пыли.

Ковальский перед отправкой осматривал каждого, подтягивал ослабшие в пути ремни обвязки, хлопал по плечу и, не оглядываясь, шагал к следующему.

Джон в итоге остался с ним один на один. Когда Морока, согнувшись пополам и кое-как расставив опорные палки в стороны, начал спуск, Джон думал, что Ковальский что-нибудь скажет ему напоследок, но тот смолчал, точно таким же движением хлопнув его по плечу и направившись вверх по склону на не ископанный ещё их полозьями снег.

Джон хмыкнул и повернулся лицом в направлении движения. Ему казалось, что Ковальский всё-таки пользуется с другими личным каналом. Но теперь выходило, что он их вообще опекает лишь постольку, поскольку ему не нужно было, чтобы они здесь «поубивались». Эта нелюдимость местных начинала раздражать. Или это было личное свойство характера Рэдэрика Ковальского?

Настойчивый кашель в канале заставил Джона обернуться. Нет, нужно прекращать думать вслух.

— Трогайся, Алохаи.

Трогайся, так трогайся.

Джон поймал себя на мысли, что понятия не имеет, сколько часов они уже в пути. Он попытался вспомнить, когда последний раз с ним такое было, и не смог. Этот бесконечный буран превратил время в вязкую бесформенную субстанцию. Ну ничего, сейчас он разгонит это наваждение.

Удачная мысль — Джон расслабил надоевший капюшон, с облегчением освободившись от залепившего его изнутри снега. Всё-таки у полного биосьюта есть свои преимущества. Он избавляет от кислородного голодания и мороза. Но весь этот снег был неприятен даже на вид.

Так, палки в руки, ещё раз проверить почти двухметровой длины полозья, успевшие заметно сузиться в середине, зато расходящиеся на концах широкими ластообразными выростами. Опора под ним заметно пружинила и стремительно теряла сцепку со снегом, норовя выскользнуть и опрокинуть Джона на спину. Ещё чего не хватало.

Так, переносим центр тяжести вперёд, и покатились. Пока он просто скользил, постепенно набирая скорость и размышляя, не ли дать команду биосьюту повысить трение, с ботинками всё ещё происходили какие-то сложные процессы, пятки то намертво прирастали к полозьям опоры, то снова откреплялись, как бы пребывая в нерешительности относительно намерений владельца. Пора было с этим заканчивать, Джон бросил себя в вираж, выписывая дугообразную борозду по снежной целине. Это не привычный океанский прибой, но по застывшим снежным волнам можно было скользить не хуже.

Биосьют ловко подстраивался под его движения, гася излишне резкие повороты ступней, двигающихся теперь строго параллельно, широким волнообразным скольжением, так что снег волнами взмывал в воздух, пока ещё относительно спокойный. Ступни, наконец, уверенно закрепились на полозьях.

Впереди показалась знакомая стена взбаламученной снежной пыли, воздушный карман в ветровой тени возвышенности заканчивался, нужно притормаживать, нам такие выкрутасы ни к чему.

Только Джон успел так подумать, как мимо него стрелой пронеслась тень Ковальского. Распластавшись как птица, почти параллельно поверхности тот даже не пытался гасить скорость — просто скользил по прямой, пока не исчез далеко впереди, оставив после себя один только снежный вихрь. Ничего себе.

Джон не стал пытаться это повторить, да ему бы и биосьют, скорее всего, не позволил. Ботинки теперь оставались намертво зафиксированными, твёрдо охватывая лодыжки, по сути, теперь Джон мог управлять движением только при помощи коленей.

Притормозив кантами полозьев на лихом вираже, уже спустя недолгих полсекунды он тоже с головой погрузился в пылевую завесу бурана.

Тот или уже стихал, или его сила здесь была ослаблена складками местности. Но его уже не трепало, как тогда, наверху, так что Джон позволил себе, чуть разобравшись в смутно различимых неровностях местности, снова поднажать. Ветер упруго свистел в складках и ремнях амуниции, палки мощными толчками пружинили в резких поворотах, в основном же Джон обходился хорошо заученными вихляющими движениями, ориентируясь при переносе веса с ноги на ногу на положение маркеров первых номеров когорты, те уже замедлялись у подножия, чуть левее, но не так далеко, чтобы нужно было заботиться о точке сбора. Ого, Ковальский уже внизу.

Последним росчерком по белому покрову склона Джон, раззадорившись от скорости и собственного успеха в покорении снежных вершин, нахально пролетел в узком месте между двух едва покрытых снегом кочек-валунов, с трудом удержав равновесие, так что в итоге позорным образом чуть не свалился на самом финише под ноги встречающей его Синтии. Едва вывернувшись на торможение, он обдал её белой волной с ног до головы, поспешив широко улыбнуться, мол, видишь, торможу, надо было чуть в сторону отойти.

Синтия улыбаться в ответ не стала, откинутый, как у Джона, капюшон демонстрировал лицо скорее озабоченное. Серьёзное отрицательное качание головы и кивок в сторону: пошли.

Что там у них случилось?

Ветер снова усилился, так что прятать палки-снегоходы, вновь превратившиеся в утолщённые на концах трости, не пришлось. Джон как мог быстро заковылял на не успевших ещё до конца сократиться до нормальных размеров снегоступах, пытаясь на ходу сориентироваться.

Простейшая версия необходимости такой спешки отпала сразу — вся когорта была в сборе, сенсоры отчётливо нащупывали в темнеющей заснеженной полумгле четыре фигуры. Синтия направилась туда, где стояли Морока и Экхарт, Ковальский же остановился поодаль, распахнув гермошлем биосьюта и словно прислушиваясь к чему-то. На бушующую вокруг метель он больше не обращал внимания.

— Что происходит?

— Кто его знает, приехали мы сюда почти одновременно, с тех пор он вот так стоит и о чём-то думает. Ты видел, как он по склону летел?

— Угу, наблюдал в непосредственной близи. Он будто в таких местах всю жизнь провёл. За пару лет подобному не научишься. Кто-нибудь знает, с какого он мира?

Никто не знал. Сколько на Аракоре может продержаться даже самый ярый любитель экстремального отдыха, год, два, три? Судя по количеству спасательных отрядов на дежурстве, текучка личного состава на этой проклятой планете была та ещё.

Во всяком случае, Ковальский со своей откровенной нелюдимостью смотрелся на этих просторах весьма уместно. С другой стороны, чего у него не отнять, так это желания спасать других. Там, наверху, они бы без него не прошли. Парень явно нашёл себе занятие по душе.

— Рэдэрик, что происходит?

Ковальский обернулся к ним, махнул рукой «отдыхайте, пока можно», сам же снова углубился в себя.

Да уж. Слова из него не вытянешь. Джон пожал плечами и направился к своим, снова проверять амуницию. Интеллектуальная начинка обвязки и сама справлялась с распределением нагрузок, но ходить выбранная ею конфигурация зачастую всё-таки мешала.

— Думаете, сейчас снова в гору пойдём, ветер скоро должен поменять направление…

— Нет, нам теперь по седловине вон туда, — Морока для верности показал знакомую карту, предоставив Джону лишний повод выругать себя за глупость — курсограмма была в наличии и у него самого, можно было и без лишних вопросов обойтись. Его любимых риторических вопросов вслух.

— Только глайдер нас уже давно должен был ждать здесь, наверху ему сейчас вернее разбиться со всем оборудованием, чем нас везти, его уже сто лет как должна была автоматика перебазировать.

Джон непонимающе посмотрел на Мороку — парень явно уже оправился от того почти случившегося падения наверху, и теперь стремительно возвращался к своеобычной неприятной манере общения с видом «я умник».

— И у тебя уже есть версия, где он сейчас?

Синтия и Экхарт дружно хмыкнули.

— Версии нет, но есть вопрос в твоём духе: у меня одного снова появились сомнения, а не часть ли это нашей проверки?

Тут уже хмыкнуть пришлось Джону. Спорить сложно, выглядело всё именно так. За одним моментом.

Размышляющий в сторонке Ковальский с его привычно отрешённым выражением лица никак не желал походить на подставного экзаменатора, который им потом баллы выставлять будет. Он вообще не был похож на человека, который по доброй воле станет в подобных мероприятиях участвовать.

— Продолжаем движение.

Все четверо обернулись на голос проводника.

— Вопрос. А глайдера не будет?

Ковальский оглядел их, потом принялся как ни в чём не бывало переукладывать разгрузку.

— Глайдер сейчас застрял где-то между нами и прежней стоянкой. Я отправил повторную команду через два резервных ретранслятора, хотя и первая прошла успешно, я перепроверил. Будем рассчитывать, что поломка незначительна, и мы её сможем ликвидировать самостоятельно. Вопросы?

Он уже был готов выступать.

— Когда на месте могут быть первые отряды спасателей?

— Есть разные прогнозы, но пока буря и нейтринные всплески над планетой их продолжают задерживать. Вперёд.

Вперёд так вперёд.

Джон ещё раз осмотрел себя и свой груз, безо всякой жалости отцепив и выбросив в снег разряженные регенераторные батареи и два опустевших контейнера с питанием. Сейчас ему не до беспокойств об экологии Аракора. Ковальский проследил за его действиями, но ничего не сказал, так что в итоге остальные тоже поспешили по возможности облегчить себе дальнейший путь.

Выступали прежним порядком — впереди торящий дорогу Экхарт, Ковальский двигался замыкающим, не забывая каждые полсотни метров давать коррекцию курса. Снег здесь был свежий, к тому же взбаламученный бурей, так что о скользящем шаге нечего было и думать, на ногах снова отросли знакомые широкие снегоступы для перемещения вразвалочку, зато не проваливаясь по пояс в рыхлую хрустящую на морозе кашу.

Ветер в низине то принимался бросаться из стороны в сторону, то находил себе прямой путь в складках местности, начиная свистать вокруг как в аэродинамической трубе, снова и снова сбивая Джону его чувство направления. Каждые пару минут открывать визуализацию курсограммы было невыносимо, наконец он просто махнул на всё рукой, сил только и оставалось, что покорно следовать чужим указаниям, даже в недолгие минуты, когда небо светлело, почти очищаясь от белёсого снежного марева. Начинало пробиваться солнце Штаа, но Джон не стал оглядываться на клонящийся к закату шар.

Они были в пути больше десяти часов, так что скоро на этих широтах совсем стемнеет, и если буря не стихнет совсем, им может прийтись туго. Что тут творится ночами, можно было только представить. Джону даже пришло в голову обратиться с этим вопросом к Ковальскому.

— Наоборот. Источник этой бури расположен на более низких широтах. Так что настоящий мороз здесь наступит, лишь когда буря стихнет и даст доступ воздушным массам из глубин полярного антициклона. При минус 136 Цельсия начинается кристаллизация полиалленов, на которых основана осмика наших биосьютов, а частенько здесь температура падает и ещё ниже. Полчаса на открытом воздухе, и можно заказывать похоронную команду с музыкой. Но опасаться нечего, снег тут глубокий, в случае чего, зароемся и переждём, снег — отличный теплоизолятор, если что — фонаря хватит, чтобы разогреть воздушный мешок до плюс двадцати от температуры окружающей среды. Самое интересное наступит утром.

— А конкретнее?

— Буря к тому времени точно утихнет, и если мы не сможем отыскать наши глайдеры, то с первыми лучами Штаа мы познакомимся с каким-нибудь представителями местной биоты, причём скорее всего с самыми неприятными из этих представителей, остальным мы попросту не интересны. Сейчас они прячутся по норам или пребывают в виде субстрата из спор, дожидающихся благоприятных условий для размножения. И что это значит, Алохаи?

Джон поморщился. Задавать риторические вопросы — его стиль, а вот отвечать на них он был не приучен.

— Значит, надо быстрее двигаться вперёд.

Все обернулись, не скрывая своего удивления. Сам Джон ответить не успел. Знакомый голос, опередивший Джона в общем канале, принадлежал сержанту Оденбери. Он-то тут что делает?

— Решил, что смогу вас догнать дотемна. Как видите, не ошибся.

Шёл сержант налегке, только знакомые заготовки для двух тростей на поясе. Значит, оставил остальные когорты с указанием построить укрытие и дожидаться глайдера. Операция пошла против всех планов и теперь было не до неё.

— Разделите груз и шагаем дальше. Сержант, остальные детали — в частный канал, обсудим в пути.

Судя по крошечным искоркам эмоций в голосе Ковальского, сержант сейчас получит от него самые подробные сведения о том, что их проводник думает о самодеятельности сержанта. Джон на его месте бы не сдерживался.

Переглянувшись, когорта снова выстроилась в линию, теперь в спину Джону дышал Оденбери, и дыхание это чувствовалось даже через заведомо отключённый у того общий канал.

Вскоре пришлось включить наплечные прожекторы, чтобы хоть как-то рассеивать постепенно сгущающийся вокруг мрак. Буря постепенно утихала, но поднятые в воздух мегатонны снежной пыли легко гасили свет, при спокойной атмосфере распространяемый сверкающим снежным покровом на тысячи километров от линии терминатора. Теперь же их твердотельные фотонные пушки создавали вокруг когорты непроницаемый световой шар тридцати метров в диаметре, заполненный сияющими огнями отражающих свет несущихся снежных хлопьев. Видно было плохо, даже самые крупные детали ландшафта скрывались в клубящемся мареве, но Ковальский продолжал успешно ориентироваться в пространстве и между редкими сигналами спутников глобального позиционирования, на которые опирались автоматические курсографы биосьютов. Судя по частым периодам их молчания, нейтринная буря над планетой продолжала усиливаться с каждым часом.

Когорта шла вперёд не так споро, как раньше, сказывалась накапливающаяся усталость, с которой не могли больше справиться следовые имплантаты, но никто, разумеется, не жаловался, Ковальский в качестве лидера когорты скомандует привал, когда это будет необходимо. В конце концов, раз их сюда направили, значит посчитали пригодными для такой работы. Если же простой суточный переход тебя валит с ног, какой из тебя агент Планетарного контроля.

Джон шагал вперёд, не отрывая лица от покачивающийся впереди его собственной сдвоенной тени, больше смотреть в этом однообразном перемещении из точки в точку было не на что. Следы, по которым он шёл, казались бесконечной лентой, которая здесь была проложена невесть кем сотни лет назад, задолго до его рождения. В теории это он выбрал идти по ним, но на самом деле, как он мог выбрать именно вот эту тропу, идущую по неизвестной ему местности затерянной в Галактике проклятой планеты Аракор системы Штаа самого удалённого уголка Сектора Сайриус-бис. Как он мог выбрать то, о чём ещё вчера понятия не имел. Случай выбрал за него. Вот и весь выбор.

Бесконечные километры шагов разматывались по всё больше твердеющей снеговой поверхности. Как и обещал Ковальский, ветер постепенно стихал, переставая дёргать когорту из стороны в сторону, радиус светового пятна всё расширялся, становился чище воздух, показались первые звёзды, невероятно яркие на идеально-чёрном небе. Буря ушла за горизонт, догоняя левовращающееся движение планетарной системы и загораживая собой далёкое светило. Ночь оставалась тёмной, только растворились в воздухе сверкающие облака взбаламученных хлопьев кристаллизованного пара. Теперь можно было смотреть далеко вперёд вдоль цепочки следов, соразмеряя оставшееся расстояние с графиком падающей температуры окружающей среды.

Уже был пройден порог в двести кельвин, и Джон начинал беспокоиться, не придётся ли и правда выкапывать себе норы в смерзающемся в камень снегу. Каждый его шаг раздавался в мертвеющем воздухе громогласным хрустом, как будто шли они не по некогда мягкому покрову, а поднялись на плато, сплошь устланное хрупкими листами полимерного покрытия, от малейшего нажатия идущего многометровыми трещинами. Снег буквально звенел под ногами.

Укрытие посадочной площадки глайдеров они разглядели, лишь выйдя на очередную возвышенность. Посреди идеально чистого белоснежного сверкающего пространства был отчётливо различим сдвоенный купол.

Первое, на что обратил внимание ускоривший шаг Джон — купол был раскрыт. Когда они приблизились к нему на расстояние какой-то сотни метров, его чувство, что что-то не так, ещё усилилось — купол никак не реагировал на приближение людей, хотя должен был в штатном режиме уже автоматически направить в их сторону поисковый прожектор. Джон оглянулся на Ковальского, но тот продолжал мерно шагать вперёд, а за задраенным на нестерпимом морозе лицевым щитком биосьюта не было видно выражения его лица.

Первые иссохшие, толщиной в человеческую руку серые «лианы», плотной стеной оплетающие основание строения, Джон разглядел метров за пятьдесят до цели. Ясно. Они остались без глайдеров.

Это как шахматы с самим собой. Время от времени можно меняться с противником местами. И самое забавное при этом — научиться вычленять из собственных поступков те, которые действительно продиктованы не событиями внешнего мира и не долженствованием всякого рода, а твоим собственным «я».

Нужно ли говорить, что во мраке той вечной ночи царило именно это самое, всепоглощающее царство личности, приговорившей и покаравшей саму себя одиночеством. Нет, конечно, можно было заподозрить существование, пусть на некотором отдалении, и ещё кое-кого, да только в подобном мраке и не разглядишь, где свой фантом, а где — посторонний.

Потому царство тьмы постулировалось как камера исключительно одиночная, дабы не будоражить постояльца вероятностными измышлениями относительно возможной толщины её стен, а раз так… придётся выбирать между полным сумасшествием и лёгкой шизофренией.

И тебе, забытому узнику, хватило ума выбрать второе. Не вдаваясь в детали, не рассуждая на отвлечённые темы, ты принял правила игры с той агрессией, которую в тебя некогда силой вколотила едва ли помнимая им судьба. Единственное, к чему ты стремился, ведя эти нескончаемые разговоры с чуждым тебе разумом, так ловко притворявшимся частицей тубя самого, так это не забыть главное — некое лицо, чуть повёрнутое к нему, улыбающееся, прекрасное, но совершенно мёртвое. Таков был факт.

Факт того, что ты и сам-то, если следовать общей логике, точно также был мёртв, тебя не устраивал по многим причинам, да и вообще, был несколько деструктивным по самой своей сути, поэтому пришлось его отбросить. Отчего же не был сделан аналогичный вывод по…

— Хорошо, вот смотри, моя сила сейчас же возрастает до небес, я — супергерой, я — сердце Вселенной. Куда же я в таком случае направляюсь?

— Ты, зануда, отправляешься куда глаза глядят, искать рычаг и точку опоры, как Ромул завещал. Знаешь такого?

— Нет.

— И чему вас только учат! Ну ладно, вижу, ты сегодня недостаточно настроен на учтивую и степенную беседу, пойду я отсюда.

— Погоди, один вопрос.

— Ну?

— Ты — это я?

— Угу, только совсем не в том смысле, который ты сейчас вкладываешь в эти слова. Как бы тебе объяснить… Впрочем, ты мне — всё равно не поверишь.

Ты снова остался один.

Носитель на прощанье оглянулся в сторону своей капсулы. Она несла на себе следы былых космических ожогов, но атмосфера неведомой планеты пропустила её нетронутой, послушно расступившись при её приближении. По сути, даже эти повреждения есть не более чем учтивая дань той потерянной реальности, которой он когда-то принадлежал. Пожелай он сейчас, капсула спустя минуту уже сверкала бы новой бронёй и даже была бы готова тотчас отправиться в путь. Только куда ему на ней лететь, обратно в космос, где ожившее вместе с ним железо снова станет мёртвым комком вещества, способным только нестись вперёд ещё добрую половину вечности.

Движение по инерции, Носитель так к нему привык, что продолжал двигаться по этой абсолютно свободной траектории до сих пор. Если подумать, куда он идёт, чего ищет, Носителем чего является? Он не знал, совершенно не тяготясь этим незнанием. Состояние вечного покоя стало для него предуготовлением к чему-то, и время лишаться его — ещё не настало.

Без малейшего чувства сожаления Носитель шагнул прочь от капсулы, оглядевшись вокруг.

Он чувствовал, планета эта должна быть холодной, очень холодной. Откуда в нём была эта уверенность, оставалось загадкой, ведь Носитель не ощущал ничего, кроме лёгкого, такого же серого, как всё вокруг, ветерка. Тлело местное солнце, но и его тепла не чувствовалось. Вокруг была лишь проекция чего-то реального, хотя Носитель и знал, что за пределами окружающей его бесплотной кисеи — всё тот же реальный физический космос с его обычными законами и его обычной жизнью. Он сам был нежитью и попал на планету-нежить. Планету, только готовящуюся к чему-то, что будет ей настоящей жизнью, но разглядеть даже следов этого будущего ему не удавалось, а таинственное всеведение предпочитало на этот счёт молчать.

Серая, рассыпающаяся в пыль земля под ногами, некогда покрытая снегами, сухой воздух, когда-то привычный к пронизывающему дыханию приполярных океанов. Неважно. Ему — туда.

Ступать по земле. Пусть такой, пусть ничуть не похожей ни на что виденное им в прошлой жизни, безжизненной в каком-то самом глубинном смысле этого слова, и жаждущей, нестерпимо жаждущей эту жизнь обрести.

Если бы он сам не был ожившим мертвецом, чьё существование подчинялось чужому неизвестному плану и за пределами его не имело никакого смысла, то он бы, наверное, мог постараться дать этому миру то, чего он так ждал, ибо вечная жажда бесконечного ожидания ему была знакома, так знакома. По сути, он был целиком соткан из этого ожидания.

Но он был Носителем чего-то другого, чего-то более простого и более сложного. Некоего знания, которое ему ни о чём не говорило, и этого серого мира касалось только через сложную цепочку событий, приведших сюда и его. Ему и этой планете не хватало элементов, которые бы могли их связать, а потому этот мир оставался покуда мёртвым, в то время как он продолжал свою пустую, заключённую в кокон ожидания не-жизнь.

Шаги эти давались всё легче, он заново научился ходить, как раньше заново научился дышать. Поднявшись на небольшой пригорок, Носитель вскоре увидел то, что искал.

Мёртвый посёлок.

Ввалившиеся своды изъеденных прошедшими столетиями полимерных куполов, бессмысленный мусор распавшихся крупинками праха служебных механизмов, зияющие склепы разгерметизированных хранилищ.

Если эта планета выглядела старой и усталой, то это место на ней было самым старым и усталым. Если эта планета жаждала окончательной смерти и перерождения, то это место умерло окончательно и в перерождении не нуждалось.

Носитель расслышал в мертвенно-тихом воздухе сухой кашель — пора учиться заново, это так теперь звучат его жалкие попытки рассмеяться.

Действительно, смешно, самой молодой известной пригодной для обитания планете — миллиард лет, здесь же никто не жил сотню, две, ну тысячу оборотов. Несоизмеримые величины. Но посёлок навевал куда большее уныние, чем вид окружающей высохшей пустыни смерти.

В этом месте жили люди. Такие же, каким был он раньше. Что с ними стало? Почему они отсюда ушли, судя по всему, в большой спешке… И как давно это случилось?

Носителя неожиданно заинтересовало, где и самое главное когда он находится, сколько лет его носило по космическим безднам, пока он не оказался здесь.

Ответа не было и быть не могло. Эта планета уже сейчас не казалась ему чем-то привычным, а ведь он едва ступил на её поверхность. Помимо «где и когда» здесь оставалось ещё что-то оттуда, из недоступного мира Иторы, только Итора была живая, здесь же шла одна непонятная работа не то по воздаянию посмертных почестей, не то по предуготовлению к чему-то грядущему. Эта серая кисея опутывала мир не просто так. И он, Носитель, здесь по отдельно от него существующей причине. Только дано ли ему её знать.

Посёлок пуст и мёртв. Однако то, что он искал, здесь побывало. И оставило на нём ясно различимые следы. Так родившаяся в горниле квазара частица странной материи помечает своим незримым присутствием пролетающий мимо космический мусор. И ему были даны способности взять след.

Куда может привести этот след, ведущий через тысячелетия, Носитель не знал, но он пройдёт этот путь до конца, и там узнает разгадку.

Это совсем недалеко.

Здесь всё недалеко для того, кто пережил бесконечность в плену своего скованного мёртвой плотью разума.

Он уже почти понял, кого ищет.

Это человек, живший здесь когда-то.

Возможно, он умер сотни лет назад.

Возможно, он тоже чем-то схож с Носителем и попал сюда не по своей воле, а потому тоже может ждать сколько угодно.

Нужно только начать путь, отыскивая ускользающий в небытие от малейшего прикосновения след. Необходимо только отыскать.

Как всё просто.

Носитель услышал собственный вздох облегчения.

Этот звук у него получился куда лучше.

Когорта молчаливо стояла возле треснувшего купола, поглядывая то в сторону Ковальского и сержанта, уже битый час что-то обсуждающих метрах в двадцати в стороне, то в зияющий проём ангара, внутри которого было заметно какое-то шевеление.

Мороз усиливался, так что Джон старался даже не переступать с ноги на ногу, чтобы не привлекать лишний раз снежным скрипом внимание разъярённого сержанта.

О чём они там спорили, было непонятно, но те редкие взгляды, что Оденбери бросал в их сторону, были куда красноречивее слов — ситуация аховая, сейчас лучше помолчать, здоровее будешь.

Небо продолжало всё ярче расцветать редкими звёздами, они по-прежнему оставались в «тени» догоняющей Штаа бури, и даже бесконечные расстилающиеся вокруг сверкающие снеговые поля не могли донести сюда достаточно света, он глох во взбаламученной атмосфере Аракора далеко за горизонтом.

У Джона глаза давно работали на пределе чувствительности трансформированной сетчатки, но команды включить фонари не было, так что приходилось стоять вот так в потёмках и всё дольше чего-то ждать.

Если верить Ковальскому, эти серые змеи — колонии экзополипов, и как только температура достаточно упадёт, те сначала потеряют способность двигаться-расти, а потом и вовсе рассохнутся мириадами спор, лягут белёсой пылью, едва заметной на снегу, чтобы ранним аракорским утром начать стремительно прорастать. Если, конечно, отыщут должный источник энергии — света Штаа им хватало едва чтобы подготовиться к следующей ночёвке, безудержный рост колонии за счёт неприкосновенного запаса веществ начинался только вблизи чего-то более серьёзного. Вроде ещё горячих ходовых генераторов их глайдеров, которые могли потом возместить «лианам» потраченные ресурсы сторицей.

Как эти твари здесь очутились, посреди пустой возвышенности вдали от моря, почему их не сдержал купол, Джон не имел ни малейшего представления. На привычное явление почти полное разрушение транзитной станции, судя по реакции Ковальского, похоже не было.

А ещё Джона по-прежнему беспокоил мороз, который должен был позволить спокойно добраться до грузовых отсеков глайдеров, ведь там могло оставаться невредимым много ценного оборудования. Как только им придётся укрываться от падающей в сторону критических отметок температуры, купол может стать для них ловушкой — кто знает, как скоро эти серые змеи выгонят их обратно наружу. По всему выходило, надо будет укрываться здесь, под открытым небом, в снегу, на температурном минимуме, достаточном биосьюту для успешного поддержания в работоспособном состоянии системы жизнеобеспечения. Опять же, необходимо экономить ресурсы, неизвестно ещё, насколько они здесь застряли.

А между тем, где-то там их помощи по-прежнему ждут потерпевшие аварийную посадку.

С другой стороны, буря ушла, нейтринный всплеск тоже должен угаснуть, а значит из тыловой зоны сюда уже вылетели спасательные глайдеры, вот разберутся с пострадавшими, займутся и их когортой. Ковальский уже наверняка доложил на орбиту о происшествии, так что всё будет нормально. Хотя, конечно, для получения хороших аттестационных баллов тот факт, что они из спасателей разом превратились в спасаемых, это из рук вон. С другой стороны, Джона ввиду общей измотанности это не волновало сейчас совершенно.

Больше беспокоило другое.

Ставший с некоторых пор кристально-прозрачным воздух с каждой секундой всё сильнее словно что-то населяло.

Стоило сосредоточиться на самом краю поля зрения, там обнаруживалась некая неуловимая жизнь, что-то двигалось, скользящими осторожными движениями вплетаясь между атомами едва не смерзающейся атмосферы Аракора. Но только Джон двигал головой, пытаясь заглянуть себе за плечо, эта призрачная жизнь замирала, исчезая без следа и остатка.

Он начал уже грешить на предельную усталость организма, по горло залитого стимуляторами, но заметил, что остальные тоже странно косят глазами по сторонам и даже верзила Экхарт как-то зябко поводит плечами, будто у него мурашки по коже.

Что-то вокруг происходило не то, но что именно, никто не понимал. Первой подала голос Синтия, активировался личный канал, она некоторое время помолчала, но потом всё-таки решилась включить и когортный.

— И долго мы так будем стоять?

— Пока они не договорятся.

Джон для верности пожал плечами, иллюстрируя степень определённости дальнейшей судьбы предприятия.

— А если они никогда не договорятся?

Ей ответил нервный голос Мороки:

— Они точно не договорятся. Потому что не больше нас понимают, что вокруг происходит.

— И что же, по-твоему, происходит?

— Откуда я знаю. Над Аракором бушует нейтринная буря. Связь затруднена, еле улеглась эта злосчастная буря, техника отказывает чаще обычного, где-то там ждёт нашей помощи аварийный модуль, сами мы сидим здесь и не знаем, что делать. И ещё эта дрянь вокруг…

— Все это видят?

Видели все. Экхарт последним хмыкнул что-то утвердительное.

— Есть желающие опровергнуть некую очевидную связь между событиями, что нас сюда привели?

Хороший вопрос. Вот только Джон изначально был против далеко идущих выводов.

— Погодите, это всё замечательно, но мы сейчас с разбегу до такого договоримся, что потом придётся начинать сначала. Мы здесь — случайно, капсула здесь — случайно, даже буря эта здесь случайно, потому что ничто не указывает на обратное. Есть только странный зрительный эффект, больше похожий на коллективное помутнение рассудка, чем на часть объективной реальности, а ещё есть эти лианы, проникшие в ангар и лишившие нас средств передвижения. Плюс, наверное, есть нейтринный шторм, про который никто ничего толком не знает, а слышали мы о нём только от Ковальского. Может быть, слишком много совпадений, но если кто и знает что-то о том, как нам в этой ситуации быть — вон он, стоит, разговаривает с сержантом. И ни до чего умного мы сейчас не додумаемся, поскольку мы — очевидным образом — ничего и не знаем.

Морока досадливо кашлянул и отвернулся. Этот верил только себе и своим построениям. А вот Синтия сдаваться не собиралась:

— Ты предлагаешь ждать?

— Я предложил бы двигаться, курсографы работают, часть ночи мы, возможно, проведём под снегом, но в итоге к следующему вечеру мы доберёмся до предположительного места аварии. Там мы без тяжёлого оборудования толком никому не поможем, но велика вероятность, что к тому времени там уже будут спасатели. И что-то мне подсказывает, что сержант сейчас с Ковальским обсуждает именно такой порядок действий.

— И бросить глайдеры здесь?

— Кому они нужны в таком виде. Их теперь проще утилизировать, чем сдавать в ремонт. Видела, что эти змеи сделали со стенками купола?

Все трое, кроме Мороки, снова склонились над сетью трещин, самая широкая из которых была толщиной с руку и вилась аж до вершины купола. Змеи поработали на славу.

— Отказал генератор.

— Что?

Морока нехотя обернулся.

— Говорю, отказал генератор, который их отпугивал. Когда глайдер входит в створ, он автоматически гасит свою головку, а внешнего поля у площадки уже не было.

Джон присел на корточки рядом с основанием купола и поковырял перчаткой край трещины. Посыпался песок, словно купол был изготовлен из обыкновенной глины, высушенной солнцем и морозом. С трудом верилось, что какая-то колония небелковых микроорганизмов могла сотворить такое с армированным нанонитями кремнийорганическим полимерным полотном. Устойчивый к большинству агрессивных сред в температурном коридоре от сотни Кельвина до нескольких тысяч градусов, чрезвычайно прочный физически материал использовали во всех стандартных планетарных комплектах обеспечения жизнедеятельности, поставлявшихся для использования КГС. Как говорится, крепче только голый н-фаз. Пусть отказало поле, но если эти змеи способны сотворить такое с защитным куполом в считанные часы, прошедшие с момента автоматической посадки, то какой к космической бабушке тогда Аракор «голубой ряд». Да здесь надо не в биосьютах по поверхности бегать, а за космической броней прятаться. Какая бы там формальная плотность у местной биосферы ни звучала в отчётах.

Быть такого не могло, чтобы спецы Корпуса Косморазведки пропустили такую явную опасность, а местные спасатели потом не сообщили наверх об этой ошибке, продолжая ежечасно рисковать своей жизнью. Предположим, эти «змеи» людьми как едой не интересуются, но завтра же они могли запросто обрушить купол на головы спящих внутри спасателей.

Догадка закралась в мысли Джона, когда он снова бросил взгляд внутрь купола. Мороз подбирался к ним всё заметнее, сковывая миомеры биосьюта, внутри же уже давно прекратилось всякое заметное движение. Джон, ни говоря своим ни слова, шагнул внутрь. Вместо внешнего фонаря он решил использовать внутришлемную аварийную подсветку, она бросала на стены достаточно холодного голубого света, не привлекая к себе лишнего внимания.

А вот и глайдер. Перчатка привычно провела рукой по гладкой верхней кромке борта, за которую так удобно хвататься, запрыгивая внутрь. Никаких изысков, едва покрытый полимерной оболочкой н-фаз. Такой не разорвёшь и тягой хорошего маршевого генератора на десяток мегатонн. Фон здесь молчал, буря, что по словам Ковальского бушевала в верхних слоях стратосферы, будто бы поверхности не достигала. Статичный же нейтринный ветер же и вовсе был в норме, на таком отдалении от галактических кучностей-синусов присутствовал только пренебрежимо малый вторичный поток от Штаа. Н-фаз в таком виде мог сохранять свою почти идеальную прочность даже без внешней полевой подпитки столетиями, если не дольше.

Перчатка скользила по кромке, пока не нащупала вмятину. Словно кто-то ударил с размаха по пустой алюминиевой ёмкости титановым ломом. От души, с размаха.

Джон медленно подвёл испачканную в чём-то ладонь к самому лицевому щитку. Знакомая серая пыль, плавно, не клубясь, словно в безвоздушном пространстве, распавшаяся змеиная биомасса стекала вниз, сливаясь с наметённым бурей снегом.

— Этого не может быть.

— Чего не может быть?

У него за спиной беззвучно возник Ковальский.

— Рэдэрик, «змеи»… небелковые эти твари, — поправился он, поймав непонимающий взгляд, — они не могли сотворить с куполом подобного всего за пару часов, я ведь прав? И с глайдером тоже — он выглядит так, будто его десяток лет жарили в коллайдере. Со знанием дела жарили. А после — пару раз приложили чем-то тяжёлым.

— И даже в этом случае результат был бы не столь впечатляющим, — Ковальский со знанием дела указал пальцем на борт глайдера, где в борту машины уже образовался заметный глазу потёк коллоида. — Я уже говорил, бывали случаи, глайдеры приходилось списывать, эти твари находили лазейку и намертво блокировали своей биомассой генераторы. Но и только. Ничего вот такого они не умеют. И разрушать корпуса куполов — тоже. Если подумать, они не опаснее обычной плесени, их споры не нуждаются даже в карантине и эрадикации, грузовые корабли отсюда спокойно причаливают к любым галактическим Базам, а хоть бы и биологически активным планетам. Не приживаются они на других планетах, хотя пробовали и прививать искусственно, восстанавливая биоминеральный баланс и физические условия среды — бесполезно.

— Так что же происходит?

— Снова риторический вопрос. Джон, этот купол выглядит вовсе не как повреждённый нападением агрессивной формы жизни. То же касается и глайдера. Пошли наружу.

Кандидаты ждали их молча, только сверлили глазами. Рядом переминался сержант Оденбери. На его лице не было написано ни единой эмоции, но внутренне он был полон прежнего напряжения, даже агрессии, это чувствовалось по скованности позы, излишне расставленных ступнях и расправленных плечах.

Ковальский подождал, пока Джон дотопает до своих, только потом начал говорить.

— Ситуация значительно сложнее, чем выглядит на первый взгляд. И кое-кто из вас уже догадался, что причина её — не в случайной аварии, до пострадавших в которой не могут добраться спасатели, и не в нейтринной буре над планетой или банальном снежном буране на её поверхности, из-за которых мы оказались единственными, кто это может сделать в обозримое время, в то время как с остальными группами даже нет устойчивой связи. Причина нашей ситуации даже не в обездвиженных глайдерах, всё это явно имеет общее начало, и начало это как-то связано с легендарной «гиперэнтропией», якобы присущей Аракору.

Ковальский медленно повёл головой слева направо, разглядывая присутствующих, словно впервые их видел.

— Окончательный вывод об этой связи я сделал, когда на подходе сюда у меня погасла координатная сетка. Я потерял контакт со спутниковой группировкой.

Джон принялся мучительно прокручивать в памяти всё, что говорилось ранее про связь со спутниками. Или это одному ему показалось, что они остались без связи давным-давно.

— Рэдэрик, может, я что-то упустил, но перебои… ты же сам говорил, что устойчивых каналов здесь нет, а над нами нейтринная буря…

Ковальский смотрел на него как на пустое место, неподвижным, не мигающим взглядом. Что-то он такое мямлит, лучше было промолчать.

— Так связь всё-таки была в наличии?

— Это не совсем связь в обычном понимании. Потому я и уточнил про то, что «потерял контакт». Но для простоты будем считать, что она у меня была. Теперь же все спутники молчат. Я ответил на вопрос?

Джон кивнул и поспешил убраться за чужие спины. Творилось нечто непонятное, и лезть сейчас вперёд со своими глупостями — не самое лучшее решение.

Сержант продолжал отмалчиваться, слушая Ковальского в сторонке, кажется, он уже знал всё, что тот собирается сказать.

— Мне не известно, как интерпретировать эту ситуацию, но оставаться здесь я не могу. Существует вероятность, что весь планетарный комплекс точно так же остался без управления, и тогда помощь пострадавшим не придёт вовсе. Остальные когорты физически слишком далеко от места падения. В подобной тактической обстановке у меня больше нет возможности продолжать вас опекать, я уже в достаточной степени убедился, что вы в состоянии продержаться здесь до восстановления нормального функционирования спасательных служб Аракора.

— Это твоё окончательное решение?

Раздражённый голос сержанта звучал почти шипением, но Ковальский даже глазом не моргнул. Споры были позади, решение принято.

— Да, я забираю последнюю функционирующую платформу, остаток оборудования и отправляюсь к месту последнего контакта с аварийной капсулой. Формально я вам приказывать не могу, но мой совет по-прежнему в силе. Оставайтесь на месте. Сержант, ваша задача теперь — без происшествий довести своих людей до орбиты. Вы и так уже оставили остальные когорты на маршруте без присмотра, в режиме полной изоляции, хорошо если они успели собраться вместе, по отдельности у них меньше шансов.

Сержант досадливо мотнул головой, он явно успел об этом забыть.

— Их давно должны были забрать глайдеры.

— Будем надеяться, что они сейчас на базе, пусть и оставшись без контакта с внешним миром. Там им ничего, по большому счёту, не грозит.

Ковальский умел говорить одно, говоря между тем совсем другое. И его в итоге все понимали. Правильно понимали. Эти двое после таких слов уставились друг на друга так, что казалось, будто между ними сейчас начнут хлестать высоковольтные разряды.

— Они достаточно подготовлены, чтобы выжить и в подобных непривычных условиях.

Ковальский пожал плечами и отступил. В конце концов, какое ему дело.

— Неважно. Всё сказано. Помогите мне перегрузить оборудование на ГД-платформу. И я отправляюсь.

Когорта оглянулась на сержанта, тот махнул рукой в духе «чего стоите, приступайте», а сам отошёл в сторонку, присел на корточки и, развернув эрвэ-планшет, принялся колдовать над настройками оборудования. Видимо, он всё ещё надеялся, что связь восстановится. В конце концов, даже лишённый питания купол можно было запустить снаружи, запитав прямым энергоканалом с орбиты.

Джон удержался от очередного риторического вопроса и пошёл к своим, помогать.

Платформа размеренно покачивалась в полуметре над поверхностью, гибкие плети серв-манипуляторов с готовностью заключали в свои объятия те самые стандартные ребристые коробки планетарного комплекта, который они же сами и собирали вчера ночью под молчаливыми взглядами сержанта и Ковальского. Или не они, а другие когорты. Который из глайдеров удалось в итоге вскрыть, сейчас на глаз определить было сложно, а следовая начинка, обычно услужливая в таких вещах, продолжала сейчас упорно безмолствовать.

ГД могла, с известными ограничениями на габариты, нести до пяти тонн груза, ресурса по времени при этом у неё хватило бы на неделю, не меньше, даже с полной нагрузкой. Так что грузили её, не церемонясь. Ковальский указывал что брать, делая упор на силовое оборудование и разнообразные контейнеры с медаппаратами. Ковальский предпочитал действовать до конца, не размениваясь на пустые рассуждения. Разумный подход.

Пристроив под фиксирующий захват последний планшет с автономной гермопалаткой, Джон отошёл в сторонку и там молча наблюдал, как платформу выводят через зияющий проём купола на открытое пространство.

Все молчали, предпочитая вместо лишнего междометия просто показать пальцем. Под разрывающий уши аккомпанемент повизгивающего снега это затянувшееся молчание придавало происходящему какую-то особо мрачную атмосферу.

Джон выбрался, наконец, из-под навеса под открытое небо, снова обратив внимание на становящиеся всё более яркими звёзды. Кисея атмосферы окончательно сдёрнулась с голого полога космического пространства, будто под ногами была не какая-никакая обитаемая планета, а банальный недостроенный галактический промышленный комплекс, молчаливо вращающийся из года в год по своей выверенной некогда орбите и знать не знающий о существовании биологической жизни во Вселенной.

Хотя нет, признаки жизни вокруг них всё-таки оставались. Непонятной, призрачной жизни. На самом краю зрения, серая пелена колыхалась, ускользая от пристального взгляда, но никуда не исчезая.

Джону снова остро захотелось отговорить Ковальского идти одному. И так же остро — не лезть в чужие решения, тем более — в решения людей, куда более знакомых с обстановкой и имеющих на это решение самое серьёзное право.

Сержант между тем оставил попытки поймать сетку и теперь стоял вместе с когортой, провожая взглядом закутанную в серебристый вторичный термококон фигуру, позади которой скользила, покачиваясь, ГД-платформа.

Ковальский некоторое время шёл прямо и чуть в горку, но потом как-то разом скрылся из виду, лишь пару секунд над бесконечным заснеженным пространством был виден покачивающийся в такт шагам край громоздкого заплечного контейнера.

Ковальский. Вот так взял, и ушёл. Что они могли сделать?

— Сержант, вас что-то беспокоит? Почему вы молчите?

Синтия не унималась. Не успел их проводник оставить их в одиночестве, она уже тут как тут, чуть не теребит Оденбери за рукав биосьюта.

— Меня? За исключением того, что мы застряли на пересадочной площадке посреди снегов без средств связи? Да ничего.

Сержант принялся ходить по вытоптанному пятачку перед куполом туда-сюда, размахивая на ходу руками и издавая с каждым шагом жуткий снеговой скрип.

— Ну, разве что самая мелочь. То, что творится на этой ненормальной планете. То, что все видят, но чего не существует в природе, непонятная связь между всеми этими бурями, штормами, авариями и местной фауной. Вот, что меня беспокоит.

Он не повышал голос, но сухой его тон звучал резче крика. Джону опять захотелось куда-нибудь спрятаться. Да, это они четверо связывали сержанту руки. Они четверо, и остальные, что остались где-то там, позади. И за которыми сержант тоже должен был присматривать. Как за детьми.

— Сержант, мы не дети.

Джон должен был это сказать.

— Если вы хотите идти за ним, оставьте нас здесь. Мы уж как-нибудь сумеем переночевать под открытым небом. В конце концов, там ребята точно также, возможно, сидят без связи. И ещё меньше нас понимают, что происходит. Идите, вы командир, а не Ковальский, он не может вам приказать остаться. Вы же об этом спорили, да?

Оденбери дёрнул плечом, остановился, снова обернул голову в том направлении, куда ушёл Ковальский.

— Алохаи, закрывай дискуссию, нам надо готовиться к ночёвке, — Морока тут как тут, остальные молчат и смотрят, а этому всегда есть, что сказать.

— Сержант?

Ответа не последовало. Тот о чём-то снова крепко задумался. Его можно было понять, на них четверых ответственности — с мизинец, максимум, что им грозит — незачтённый полевой тест. Сержант де за одно неверное решение при исполнении мог лишиться звания. Это как минимум.

— Вы заметили, что эта дрянь словно густеет?

Кажется, впервые после высадки на планету Экхарт сподобился на развёрнутую реплику. Было отчего задуматься. Джон привычно скосил глаза, где шевелилась серая муть. Или это самовнушение, или верзила прав. Призрачное движение уплотнилось, словно приобрело осмысленность, взгляд будто погружался в спутанный клубок медузообразной трепещущей кисеи.

Если здесь и правда что-то происходило, то этот процесс явно набирал обороты с каждой секундой.

— Сержант, вы интересовались у Ковальского, он про что-нибудь подобное слышал?

— Нет.

Оденбери досадливо поморщился.

— То есть, конечно, спрашивал. Но он или вправду ни с чем подобным не сталкивался, или… в общем ответил он мне неопределённо-отрицательно.

Угу. Ковальский умеет, это Джон успел заметить.

— Так что же нам делать, сержант?

— Он прав в одном, — глаза Оденбери сощурились в некое подобие задумчивого выражения, всё-таки он ещё продолжал сомневаться. — Он не командир отряда, и мы не обязаны выполнять его указания. Более того, согласно уставу миссии, если что случится с одним из членов когорты, ответственность будет на мне, а не на проводнике. Бремя принятие решения — на мне. Поэтому мы поступим вот как…

И снова пауза. Если это не было такие проявление неуверенности в принятом решении, то Джон был готов признать себя никудышным психологом. Впрочем, выбирать не приходилось:

— Мы отправляемся за ним. Маршрут я в общих чертах знаю, проблем нам он не доставит, обойдёмся и без обычной сетки. Возьмём с собой полезный груз с таким расчётом, чтобы нагнать Ковальского возле вероятной точки аварийной посадки. Ночевать под снегом некогда, потому все надевают термококоны поверх биосьютов, неудобно, но выбора особого нет. Перевести блоки эндокринной поддержки в режим повышенной выносливости, собираемся и выходим.

Морока против обыкновения молча ушёл в ангар. Переглянувшись, за ними последовали Синтия и Экхарт, и только Джон сделал навстречу сержанту преграждающее движение:

— Сорр, вы как будто не хотите, чтобы Ковальский узнал о нашем приближении.

Оденбери попытался его обойти, но Джон продолжал упорствовать:

— Сорр?

— С чего это тебе пришло в голову?

— Вы же отпустили его одного, а могли запросто сразу приказать нам следовать с ним. При этом вы не насколько уверены в маршруте, как хотите это показать. Без сетки мы можем по большому счёту рассчитывать только на следы Ковальского. Крупных складок местности у нас на пути нет, разве что по звёздам ориентироваться?

— Очень умный, — сержант даже усмехнулся.

— Стараюсь, сорр, но это не ответ. Вы не хотите, чтобы он узнал о нашем приближении?

— Скажем так, пусть он раньше времени не знает, что не один.

— Зачем вам это нужно?

Сержант смерил Джона взглядом.

— Шаг назад, кандидат в курсанты. Это нужно нам. Всем. И самому Ковальскому. Он считает, что справится. Но он сам говорил — здесь поодиночке не ходят, а остался один — оставайся на месте и жди. Он нарушил правила. Видимо, на то у него есть причины. Если же мы в такой ситуации будем настаивать на сопровождении — он имеет полное право прервать миссию ради нашей безопасности, и так мы никому не поможем.

— Вы об этом и спорили. Он настаивал, что дальше пойдёт только один, а иначе останется с когортой на месте?

— Примерно. А теперь собирайся, Алохаи.

Осталось только ответить дежурное «со, сержант».

Которые сборы за последние сутки, и каждый раз — будто бы решающие и окончательные.

Копаясь в разбросанных по снегу контейнерах, Джон морщился, мысли мешали сосредоточиться.

Они снова отправляются.

Что там их ждёт? Ни разу с самого момента выброски не было случая, чтобы за горизонтом оказывалось то, что ожидалось.

На вводной им рассказывали о гиперэнтропии Аракора. Нет, это никакая не энтропия. Ни одна планета не может жить в состоянии постоянной неопределённости, здесь же люди жили давно. Жили, работали, исследовали этот мир и спасали из его недружественных объятий случайных гостей.

Джон видел глаза Ковальского. Они менялись с каждым часом их путешествия. Если это Аракор, то такой Аракор их проводнику был в такую же новинку, что и всей остальной команде. А значит сержант прав, нужно догонять, иначе пропадёт.

Термококон стеснял движения гораздо сильнее, чем даже эти меховые лохмотья, так органично вписывающиеся в полярный ландшафт. Жёсткая серебристая оболочка скрывала толстый слой нанотехнологической начинки, отводящей, аккумулирующей, перераспределяющей тепловую энергию. Яркие цвета обычных спасательных биосьютов сменились рябящим в искусственном свете металлическим хитином. В термококоне человек больше был похож на сервомеха, такая малоэффективная и громоздкая ГД-платформа о двух ногах. Почему же они осталось без транспорта, вот что было самое непонятное и неприятное.

— Алохаи, готов?

— Апро, сорр.

— На выход.

А ещё его начинало клонить в сон. Джон снова прошёлся по настройкам следовых активаторов, но ничего особенного не обнаружил. Норма, если не считать длительные физические нагрузки. Очень странно. Подняв уровень контрольного тонуса ещё на уровень, Джон вышел к своим.

— Кто ещё это чувствует?

— Что именно? — сержант уже был в полном обвесе, готовый выступать. На взгляд, он на этот раз взял с собой даже больше, чем в прошлый их переход.

— Усталость, сонливость, гипотония, небольшое снижение оксигенации. Всё в пределах нормы, но отклонение необычно синхронное по всем шкалам.

— Что у остальных?

Джон покосился на когорту, когорта молча сгрузила данные биометрии.

— Понятно. Дополнительная информация?

— Больше ничего. Если не считать этого тумана. А так, готов выступать.

Остальные тоже были готовы.

— Итак, выдвигаемся. На средней скорости тут не больше десяти часов пути, если буря опять не поднимется. Обо всех изменениях в самочувствии докладывать немедленно, о любых подозрительных вещах — тоже. Даже если решите, что вам показалось. Ясно?

Уходили от купола с тем же ощущением смутной неуверенности. Стоило остаться или решение догонять Ковальского было правильным?

Ветер совсем утих, вокруг стояла мёртвая тишина, в которой скрип снега под ногами был похож на громыхание согнутого металлического листа, по которому без устали лупят увесистым куском вулканического стекла. Снежная равнина слабо светилась, отражая в небо умирающие звёздные фотоны, и только следы их бывшего проводника были ясно различимы на сотню метров вперёд. Насколько он их успел опередить?

В отличие от прошлого перехода, ночной их марш-бросок почти не отпечатался в памяти Джона. Скудная всхолмленность заснеженной равнины превращала путь в механическое перемещение из точки в точку, сквозь заволакивающую сознание никак не оборимую усталость, сквозь тяжесть в ногах и полное отсутствие мыслей в голове.

Цепочка следов впереди и пять серебристо-металлических фигур, размеренно шагающих в такт друг другу, даже грохот смёрзшегося в битое стекло снега будто с каждым мгновением уходил куда-то за грань едва ворочающегося сознания, становясь чем-то несущественным.

Когорта с каждым пройденным километром погружалась в информационный вакуум, замыкаясь на себе — только дорога, пятеро на ней и ничего вокруг.

Только яркие звёзды продолжали холодно взирать на всё происходящее со своих вершин, не мигая и даже, кажется, остановив своё суточное вращение. Пару раз Джон порывался рассчитать их позиционирование на оставшейся где-то там позади сетке. Но даже на это не хватало силы воли.

Тем не менее, зря они опасались заблудиться, проторенный Ковальским путь оставался ясно различим, если они и потеряли ориентацию в пространстве и на самом деле уходили от цели, а не приближались к ней, то делали они это вместе, что лишало Джона последней темы для размышлений.

Они были в тишине и темноте, двигаясь куда-то ощупью, не понимая, как их сюда занесло и куда они идут, что там ждут увидеть. Когда всё это кончится и чем, тоже было совершенно неясно, да и не интересно. Когда впереди мерцает голубой наст, на ноги давит тяжесть груза, а на самом краю поля зрения продолжает копошиться таинственное нечто, думать невозможно. Требуется просто дойди, дождаться, дотерпеть.

И тогда история двинется дальше, что-нибудь произойдёт, появятся новые вопросы и ответы. Прежние устаревали с каждым мгновением, ответов же они так и не дождались.

Каждые полчаса сержант проводил перекличку, снова и снова опрашивал биометрию, требовательно дожидался бодрого ответного «апро, сорр!», после чего когорта снова погружалась в апатию.

Как-то незаметно сперва перестала падать, а потом и принялась расти внешняя температура. Джон то и дело оглядывался туда, где, согласно сетке, теперь был вывернутый наоборот рассвет Аракора.

Но нет, диск Штаа не спешил ещё показываться из-за неповоротливой туши планеты, видимо это банально сменился ветер, подтянулись тёплые океанические воздушные массы. То, что ветра никакого не было вовсе, Джона в тот момент совершенно не беспокоило. Вот вернётся температура в пределы нормы, можно будет разоблачиться, оставшись, наконец, в привычных и таких удобных биосьютах.

Минуты сливались в часы, часы размазывались в невозможную вязкую кашу, однажды Джон понял, что понятия не имеет, сколько они уже идут и сколько им ещё идти.

В чувство его привела отрывистая команда сержанта.

— Стой.

На самом краю поля видимости цепочка следов упиралась в покрытую серебристым хитином фигуру.

Они догнали Ковальского.

Сколько лет? Ты не мог сказать точно. Не мог даже понять, может ли существовать ответ на столь бессмысленный вопрос.

Тебе сообщили какие-то даты, какие-то сроки, но для тебя всё обстояло совсем иначе, нежели во внешнем мире, где действовал этот пустой, бессмысленный календарь.

Тьма поглощает тебя с тех самых пор, как появился голос Учителя. Тьма поглотила тебя с тех пор, как он исчез. Не известно.

Не известно, реален ли тот, кто спас тебя однажды от сумасшествия в этой беспросветной темнице. Не знаю, реален ли был ты сам, или эта пародия на существование — лишь отчего-то растянувшаяся в пространстве и времени агония сознания, некогда исчезнувшего, но никак не могущего погибнуть окончательно. Когда-то ты в ярости молил эту вязкую тьму покончить с тобой, не терзать существованием, подобным жизни примитивной бактерии, в самой своей сути не способной ни понять, ни просто увидеть раскинувшийся вокруг водоворот событий. Бактерия так же, как и ты, проклятый и брошенный в темницу собственного сознания, бессмертна, она способна лишь дробиться на равные доли, с каждым таким актом саморазрушения только увеличивая меру собственного страдания. Впрочем, бактерия не знает, что она такое. Ты — знал.

Как и тот факт, что время — не повод для скорби. Внимание, которое мы все уделяем его течению, говорит лишь о нашей внутренней несдержанности. Нам кажется, что долгие часы ожидания потрачены зря, что лишняя минута, проведённая в обители ожидания сжигает нас самих изнутри… Всё — не так. Пустота и мрак лишь оставляют нас наедине с самими собой, и коль снедает тебя неустроенность собственного сознания, так остаётся лишь гневаться на повод этой окаянной встречи. Нам кажется, что дела и события составляют истинную причину и сущность самой нашей жизни, мы забываем, что не минуты одиночества выкрадывают по кусочкам нашу короткую жизнь, растворяя её в безбрежном океане времени, а именно наши повседневные, второстепенные, такие нужные и такие бездумно пустые поступки делают это!

Сколь ни тягостно продолжение сущего, сколь ни гнетёт оно нас, ожидающих всё нового и нового, ещё и ещё, сколь ни бередит беспокойные умы, выгребая из подвалов нашей памяти будоражащие воспоминания, что спят себе спокойно на бегу, не забывай, человече, не в нём причина всех страданий, а лишь повод для них.

Долго и многотрудно протекал твой путь от яростного метания меж этих непроницаемых стен до спокойного терпеливого ожидания неизбежного. Заключённый в объятия своих мыслей, ты, трудами Учителя и собственной душевной усталости, избежал гибельной тропы саморазрушения, когда ты уподобляешься змее, вцепившейся в собственный хвост, когда одно твоё дыхание глоток за глотком поглощает тебя самого, свергая с пьедестала высшего, наделённого разумом существа в самую глубокую из бездн безумия.

Ещё дольше ты двигался обратно к бытию, но не потому, что труден был путь — что тебе теперь были трудности, коль ты уже установил вечное, как тебе тогда казалось, перемирие в войне с самим собой — ты попросту не очень спешил. Учитель однажды исчез, летели годы, и ты подумал, что он уж больше не вернётся, это и было тебе знаком.

Сколько лет? Неважно. То, что следовало делать дальше, не нуждалось в установлении сроков. Ты измыслил себе эту тюрьму. Чтобы вытравить из себя все осколки того, что нельзя восстановить, и собрать воедино всё остальное, а время… оно и правда текло мимо.

Долго… долго…

Но рано или поздно заканчивается любой путь. Вспыхнул свет, отравленным кинжалом полоснув по слепым твоим глазам.

Проснуться тебе удалось отнюдь не с первого раза. Но — удалось.

Носитель продолжал упорно следовать зову, исполненному одиночества и жажды, пока сам не пропитался насквозь этим чувством незавершённости.

То, что он искал, пребывало в далёких глубинах пространства, в давно забытые времена, но каким-то невозможным чудом их связь тянулась через эту иссушённую пустыню, сквозь этот клубящийся туман, достигая невозможного и давая силы двигаться вперёд.

Носитель не пытался задумываться над природой этой связи, не пытался он и, как прежде, возвращаться в собственных мыслях к тем потерянным временам, когда его жизнь была жизнью обычной песчинки в физической реальности огромной Галактики, внутри которой — всё изведано, всё предсказуемо, всё обычно.

Теперь он, очевидным образом оставаясь тем же и там же, жил невозможной, необъяснимой жизнью существа живого и неживого, мыслящего и неразумного, помнящего, чувствующего, но одновременно беспамятного и бесчувственного. Всё это — одновременно и неизбывно.

Шаг за шагом пространство расступалось, создавая из ничего новые километры и низвергая их в небытие, стоило Носителю на миг отвернуться.

Он не оборачивался, потому что доподлинно знал, что там увидит. Вихрящиеся струи уже почти физически ощутимого тумана, между волокон которого — то, что окружало смёрзшуюся в комок капсулу все эти века вне жизни.

Хотя куда там, космический вакуум был средоточием движения и кладезем информации по сравнению с этим идеально пустым, предельно чистым пространством, ежесекундно борющимся со сгустками тумана за контроль каждого кубического фемтометра этого пространства, и создающим, создающим, создающим нечто новое. Покуда невидимое и неощутимое, рано или поздно оно заявит о себе, и тогда странный, неживой и не мёртвый мир изменится навсегда.

Носитель шёл и размышлял о своей связи со всем этим. Если целая планета может обрести жизнь иную, невозможную, то каковы его, Носителя, виды на дальнейшее существование? Может ли он сам претендовать на нечто большее, чем бесконечно брести по пустыне, которую не оживляло даже завывание ветра, которого здесь не было вовсе.

И как с этим неизвестным будущим связана его цель — бесконечно далёкий человек, оставшийся в бездонном прошлом, никакого отношения не имеющий к его, Носителя, здесь и сейчас. И одновременно очень близкий ему, почти двойник, брат-близнец по несчастью. Отличны же между ними были лишь пути, их сюда приводящие, и пути, которыми они последуют дальше.

Нужно просто идти, и там будут ответы. Или нечто, лишающее эти ответы всякой ценности. Смерть, небытие. Знал ли Носитель, как относиться к этому абстрактному для него понятию. Наверное нет. Он просто шёл.

И на этом пути его ждало три открытия.

Первым было неизведанное ощущение, как он начинает чувствовать, что за природа стоит за окружавшей его бесконечной работой пустоты и тумана, точнее не природа, но — целесообразность этой работы. Ему казалось, что он начинает улавливать некие отголоски логики, структуры в этих хаотичных метаниях энергий. Ещё не образы, но уже оттенки смыслов.

Носитель остановился, присмотревшись к сухой пыльной поверхности под ногами.

Это не просто старая мёртвая планетарная твердь. Его влекут по ней какие-то знаки далёкого прошлого, влекут туда, где прошлое и настоящее смогут встретиться, чтобы дать жизнь чему-то ещё, мучительно знакомому и одновременно совершенно неведомому.

Знаки. Нет, не знаки, перед ним к горизонту бежала обычная цепочка следов. Ребристые отпечатки двух человеческих ног, обутых в стандартные ботинки биосьюта из планетарного комплекта. Следы чего-то такого тяжёлого, что их не смогли стереть с поверхности этого мира даже бесконечные труды всевластного тут тумана.

Хотя нет, стоило Носителю попытаться повнимательней разглядеть это послание из прошлого, как оно принялось рассыпаться мириадами укрытых от глаз взаимосвязей и логик, сводя с ума и растворяясь в этом море ненужной информации.

Следы, которые не следы. Густая вязь судеб.

Не нужно вникать в их суть. Нужно просто за ними следовать.

Вторым открытием был ясный образ.

Того человека, что прошёл здесь некогда. Того человека, по следам которого потом прошли многие. Но они все не интересовали Носителя, тени давно утерянной им реальности.

Этот, единственный, был частью обычной реальности, но он же был частью и этой, неназываемой. Именно поэтому Носителя так влекло к нему, именно поэтому у него была цель.

Образ человека был неполным, только эти следы и сухие, обветренные глаза, недвижимые веки, словно запорошенные вездесущей той пылью вечности, что расстилалась вокруг, насколько хватало зрения. Однако не было более чёткого и ясного образа на свете, чем этот.

Туман всколыхнулся вокруг, толкая его вперёд.

Силы прибывали с каждой секундой, теперь Носитель не тащился по безмолвной пустыне, но почти бежал по ней.

Тут его ждало третье открытие.

Источник не поддающихся осмыслению знаний, чьим продуктом был, по сути, и он сам, и его мысли, и его чувства, и его воспоминания.

Крошечный клубок бытия притаился у него в груди.

Это его Носителем он был.

Это он не желал прежде времени раскрывать секретов происходящего вокруг.

Но ясно было, вот его смысл. И иного уже не будет.

Или всё-таки есть надежда?

Надежда, какое человеческое слово.

Нужно идти, быстрее, быстрее, до конца этой цепочки следов. До самого конца.

Никто не выказывал раздражения и не жаловался на усталость. Только повисло над когортой мёртвое, холодное молчание, когда каждый — отдельно, переживает внутри своей скорлупы и эту ситуацию, в которую они угодили, и судьбу их похода. Впрочем, далеко загадывать не приходилось никому, ибо даже то, что с ними случится через минуту, оставалось такой же загадкой, как и вопрос, когда же звенящая струна, связавшая семерых человек воедино посреди этого бесконечного заснеженного пространства, наконец, лопнет… и даже тогда останется лишь неизвестность. Разве что шансы на их благополучное возвращение из непонятных окончательно станут призрачными.

Молчал и Ковальский, снова вернувшийся к роли их проводника. На этот раз он точно знал, куда их ведёт.

Джон запомнил тот единственный взгляд, брошенный Ковальским в их сторону, когда когорта с ним поравнялась. В этом взгляде сквозь знакомые промороженные ресницы сверкала совершенно незнакомая им ярость и немой вопрос «зачем». Джон понял, что зря они пошли по тем следам, которые всё никак не желал стирать ветер.

Остальные тоже заметили. И запомнили.

Теперь же несли это в себе, не понимая, что сказать — личные каналы молчали мертвее общих. Каждый переживал всё сам, пытаясь выбрать наименее неприятный из предполагаемый вариантов развития событий, что их ждут там, куда их сейчас ведёт Ковальский.

Окажись на их месте настоящий подготовленный десантный манипул Планетарного Контроля, всего этого не было бы, ни споров, ни сомнений, ни ощущения беспомощного одиночества среди таких же, как и ты, но бесконечно далёких людей. В конце концов, Джон видел, как могут действовать даже в совершенно экстремальных условиях сработавшиеся в единое целое бойцы. Эти парни сейчас бы не испытывали ни этой бесконечной ноющей усталости, ни подспудного страха за будущее. И уж тем более не стали бы держать свои мрачные мысли в себе, скрывать что-то внутри манипула глупо и бессмысленно, это больше, чем семья, это несколько совершенно разных личностей, умеющих в бою становиться буквально одним целым, совершая то, на что не способен ни одиночка, ни целый отряд таких одиночек. Манипул — минимальная единица боевых частей десанта. Они же четверо только делали вид, что могут претендовать на такое звание.

Джон мотнул головой в сторону сержанта. Он прослужил некоторый срок в Планетарном контроле, раз стал инструктором, но в таком случае — где его манипул? Покачав головой сам себе, Джон тут же зарёкся когда-либо о подобном спрашивать.

В любом случае, Оденбери тоже молчал в ответ на какие-то свои мысли. Решение принадлежало ему, неважно, поддержала когорта его или нет, так что теперь сержанту приходилось тяжелее всех. Наверняка сержант сразу узнал, что они увидят там, впереди, по личному каналу, но тоже предпочёл об этом не распространяться. Предчувствия у Джона были самые мрачные.

Хотя, если подумать, что их там может ждать.

Искорёженный кусок металлополимера, слезшего с н-фазных направляющих, как плоть с костей, от силы чудовищного удара о грунт, а потом намертво вплавленного в почерневший от сажи лёд?

Или наоборот, целёхонький кокон капсулы, вертикально замерший в полуметре от скального основания, полностью исправный, но пустой и насквозь промороженный, с призывно распахнутым боковым люком?

Ещё вариант — всё то же самое, только с мёртвым экипажем внутри.

Разнообразные варианты, один другого чудовищнее, роились в сознании Джона, материализуясь совершенно помимо воли их владельца.

Развороченные недра генераторного отсека, выжженная на сотни метров поверхность планеты, посиневшие детские тела в расколотых анабиозных капсулах…

Потребовалось немалое усилие воли, чтобы прекратить эту свистопляску. Чтобы продемонстрировать им любой из них, необязательно было играть в придурочную молчанку, туда вообще не нужно было их всех вести.

Ведь если подумать, за яростью Ковальского скрывалось нечто совсем иное, направленное не в сторону их злополучной когорты, она была направлена исключительно в сторону окружающего мира. Зачем ему всё это, как бы заранее жаловался их проводник. Последняя эмоция, которую можно было ожидать от Ковальского — это было банальное любопытство.

Джону пришло в голову, как же много людей в окрестностях сотни километров от этого места сейчас точно также, как они, бредут без связи по поверхности взбеленившегося Аракора, и знают при этом — куда меньше их.

Спасательные отряды, если бы могли добраться сюда на глайдерах, уже бы это сделали. Значит — точно так же, идут пешком, только очень издалека, пусть и с куда более серьёзной амуницией. Сотни, тысячи людей. Неужели им тоже не любопытно?

А персонал дальних станций, орбитальной группировки? Пусть им ничто не угрожает, но они знают, что ничего не знают, что там, то есть здесь, что-то творится, и тут есть люди, много людей, и все они разом пропали в неизвестности. Беспокойство — да, на грани паники, а вот любопытство — нет.

Пожалуй, Джону и правда лучше быть здесь, чем там. Например, с остальными когортами, что сейчас, наверное, уже выбираются из своих снежных берлог, ведь подступало раннее аракорское утро, приближающееся не с той стороны света. В отличие от них, Алохаи как раз испытывал то, что можно счесть за любопытство. Какие ещё опасности из здесь поджидают?

Хороший вопрос. Джон снова сверился с датчиками биосьюта. Мороз стремительно ослабевал, даже, кажется, слишком стремительно. Ещё не показались лучи Штаа (да и вообще, небо уверенно оставалось чёрным, на нём всё так же ярко сверкали редкие звёзды), но температура уже позволила Ковальскому избавиться от лицевого щитка, оставшись в одном меховом капюшоне, края которого поспешили покрыться приличным слоем изморози от его дыхания.

Остальные себе такого позволяли, и это их, кажется, ещё больше отдалило от Ковальского, который уже однажды ушёл от них, против собственных правил, один, и с тех пор ощущался рядом с ними словно гостем из другой Галактики.

Нужно это прекращать. Причём здесь лицевой щиток, а что ушёл… он был, кажется, прав. А вот они как раз совершили серьёзную ошибку, отправившись за ним.

И сейчас им это наглядно продемонстрируют. Иначе зачем их всех с таким упорством вести к месту падения.

Других версий у Джона не осталось.

— Рэдэрик, зачем мы туда идём?

Ковальский не остановился и не обернулся, даже шаг не замедлил. Но всё-таки ответил, голосом, так что облачка пара поплыли, почти не колышась, относимые в сторону едва заметным ветром. Его дыхание казалось единственным живым предметом в этом сонном царстве никак не отступающей ночи.

— Вы шли сюда, чтобы это увидеть. Так не упустите возможность. Всё равно — словами это не перескажешь. А выводы пусть каждый делает сам.

Джон поразился тому, как изменился голос их бывшего проводника. Некогда серый и тусклый, безэмоциональный, даже не скучающий — безжизненный, теперь он звенел на морозе, как натянутая до предела струна.

Ещё полтора часа назад, когда они только разглядели на горизонте понемногу нагоняемую фигуру, сверкающую оболочкой термококона, Джон принял бы эти нотки в голосе Ковальского за проявления гнева. Сейчас он слышал в них исключительно проснувшийся интерес. К финалу их похода, к завтрашнему дню, к этой окружающей их загадке, к дальнейшей своей жизни.

В голосе Ковальского звучал самый неподдельный азарт. И это открытие стало для Джона новой загадкой.

Впрочем, идти оставалось немного, по курсографу — всего километра два, потом откроется вид на впадину, где, согласно первоначальным данным, и должна была упасть злосчастная капсула или что там. И теперь никакая усталость не помешала бы когорте достичь своей цели. Подумать только, на глайдере они здесь были бы за полчаса.

Сколько они сюда добирались? Окончательно сошедшие с ума биологические часы отказывались ориентировать Джона во времени, следовые же имплантаты, как и их носитель, до звона в голове поглупевшие после того, как погасли последние следы инфоканалов, показывали теперь ерунду. Если верить этим цифрам на полупрозрачном кристалле покачивающейся перед глазами панельки, сейчас было одиннадцать утра по местному времени. Штаа уже должен подбираться зениту.

А они все — грузиться в шлюпку.

Смешная шутка. Джон милостиво усмехнулся, самой неприятной из своих улыбок.

Он уже почти научился не замечать не прекращающегося тревожного шевеления в уголках глаз, эта потусторонняя жизнь покуда никак себя не проявляла, так что проще было не обращать на неё внимания. В небе же с каждым часом начинало проявляться нечто похожее, только совсем иное по масштабам.

Едва заметные контуры пепельно-седых протуберанцев всё той же неизвестной природы вальяжно прокатывались по чёрному небосводу, заметно искажая своими телами звёздный рисунок, будто сделаны были из живых, текущих водяных струй, на просвет дрожащих и быстрых.

— Вопрос. Моя следовая сбоит, или сейчас правда?..

— Одиннадцать ноль восемь.

Джон чуть не поперхнулся глотком витаминного раствора.

— Но тогда Штаа должен быть…

— Там.

Всё так же, не оборачиваясь, Ковальский вскинул руку и указал на участок неба, ничуть не более светлый, чем остальные.

— Но погоди, как…

— Впервые я заметил несоответствие, когда пытался проверить координатную сетку по звёздам. Они больше не движутся.

Джон посмотрел на небо, пронаблюдал видимое глазом перемещение накрытой, как линзой, очередным «протуберанцем» целой звёздной группы, и только тут понял, что имел в виду Ковальский. Аракор как будто прекратил своё вращение вокруг оси. Утро потому и не наступает… вот же бредятина.

— Как такое… как такое может быть.

— Доберёмся — сам для себя решай, Алохаи.

Джон поморщился. Новый Ковальский был ещё хуже старого. Почему молчат остальные, почему молчит сержант? Впрочем, ответ на последний вопрос ему был не нужен — Оденбери шёл замыкающим, и выглядел так, будто его груз был в несколько раз тяжелее их. Что-то Джону подсказывало, что так оно и было.

Так. Нужно собраться. Если они все сейчас разбредутся в своих мыслях кто куда, у когорты не останется шансов.

Джон по новой уставился в спину Ковальскому, словно пытаясь взглядом выцарапать его оттуда, из-под скорлупы биосьюта, достать наружу, вывернуть наизнанку и тогда уже рассмотреть получше.

Что он знает обо всём происходящем, что он знает — и скрывает.

Как вообще можно что-то нарочно скрывать в подобной обстановке?!

Ковальский тут же обернулся на этот его немой крик, словно и на этот раз Джон, по старой привычке, произнёс свой риторический вопрос вслух. Только на этот раз он уж точно — молчал.

С такого расстояния под забралом надвинутого капюшона не было видно глаз, но догадаться, что означал этот взгляд в упор, было нетрудно даже для измордованного бесконечным переходом Джона.

У Ковальского хватило бы сил уйти отсюда задолго до их прихода. Куда угодно на этом нескончаемом белом просторе. В любом направлении, лишь бы подальше отсюда. Но он остался. Потому что знал, что они не послушают его совета и пойдут за ним. Ничего не мог поделать, а потому остался.

Более точно прочитать эмоциональный фон проводника у Джона не было сил. Но теперь вопроса, почему молчит Ковальский, у него не оставалось. Ему нужно что-то показать, иначе они не поверят. Просто не поверят, и тогда у них всех станет ещё меньше шансов.

Потому — оставалось ждать, молча перебирая ногами, стараясь не обращать внимания на болезненную отдачу в суставах, когда недостаточно приработанный экзоскелет спешил опередить уставшие человеческие мышцы, опасно дёргая натруженные сухожилия.

Им нужно отдохнуть, иначе скоро идти дальше будет некому. Думая так, последние полчаса пути Джон даже ни разу не взглянул на схему курсограммы, транслированную им со следовой обвязки биосьюта Ковальского.

Капсула возникла среди марева призрачных щупалец, как звёздная лаборатория астростанции, выныривающая из недр короны угасающего солнца — с напряжённой вальяжностью уцелевшего на самом краю гибели, но уверенного в своих силах чемпионам. Вот только что расступились вдали сплетения чужеродного тумана, едва обрисовался тёмный контур на мерцающем снегу, и вот она уже рядом, громоздкая, изношенная, как чёрной коркой покрытая наплавленной атмосферной гарью. Но вертикально стоящая, целая, а не разбросанная на сотни метров вокруг.

Когорта остановилась, не произнося ни слова.

Капсула не висела, как положено по штату при посадке вне шлюзового дока, на гравидиспенсерной подвеске, а всей своей тридцатитонной массой опиралась на аварийные распорки тамбур-лифта. Третьей точкой опоры служил он сам, распахнутый настежь, неосвещённый, пустой и мёртвый.

Как и сама капсула.

Но главное открытие было куда важнее возможной трагической гибели экипажа, спасением которого и должны были они заниматься. Что стало с человеческим экипажем, а капсула явно относилась к флотовым регистрам ГС, сейчас узнать сколь-нибудь достоверно не представлялось возможным по одной простой причине. Капсула была мертва очень и очень давно.

До Джона наконец дошло то, что вертелось на языке ещё на пересадочной станции, где они безуспешно пытались запустить генераторы глайдеров. И треснувшие купола, и сами глайдеры выглядели не пострадавшими от воздействия этих злосчастных спор, чем бы они ни были. Они выглядели несколько лет бесхозно простоявшими под нейтринным дождём Штаа. Именно на это намекал ему Ковальский.

Если так… капсула, сделанная по куда более серьёзным требованиям к пассивной безопасности несущих конструкций и выносливости агрегатов, чтобы принять подобный вид, должна была провести на поверхности Аракора сотни, если не тысячи лет.

Джон в нерешительности заглянул в тамбур-лифт, нашлемное освещение не понадобилось — чтобы разглядеть нужные детали, света хватало. То, что не было покрыто спрессованным в многослойную стеклянную корку снегом и изморозью, обнажало слой н-фазного коллоида, вальяжными сталактитами свисавшего с несущих балок. Стоило Джону переступить с ноги на ногу, как вслед за снежным скрипом внутри нависающей над ним конструкции раздался различимый протяжный хруст на самой грани нижнего спектра слышимости. Эта капсула могла развалиться от слишком сильного порыва ветра, чудо, как она вообще до сих пор устояла.

Пересчитать в уме нейтринную активность Штаа в номинальный поток, проходящий через поперечник капсулы, разделить на неё штатную мощность конструкций, вычесть остаточную силовую накачку и получить… для расчёта не хватало данных, но грубо прикинуть можно было — тысячелетие, минимум лет шестьсот. Если н-фаз действительно так насыщен, как это кажется невооружённому глазу. Может быть, лет пятьсот. Вряд ли меньше.

Апро.

Джон осторожно отошёл от капсулы, пытаясь удержать в голове все кубики этой фантастической головоломки. Хорошо, небо можно «остановить», просто нарастив поверх этого места чудовищных размеров эрвэграфию, заодно это объясняло непонятные фокусы с небесными «протуберанцами». Аберрации зрения у команды вообще можно списать на десяток причин, вплоть до сбоев в следовой начинке, вызванных продолжающейся нейтринной бурей.

Могла ли она быть такой силы, чтобы превратить капсулу в подобную развалину? Косвенные признаки износа подтверждали оценку возраста коллоида, но так ли это. В конце концов, сюда можно попробовать транспортировать эту капсулу с какой-нибудь космической свалки, специально чтобы… чтобы что?

— Рэдэрик, кому могло прийти в голову устраивать ради нас подобное представление?

— Никому не могло. Я говорил, что это нужно видеть самому. Пересказ тут не поможет.

— Но всё-таки, теоретически всё можно обустроить так…

— Вокруг нет никаких следов пребывания человека или других разумных существ. Ни единой высокоэнергетической частицы, которая могла остаться от выхлопа генераторов. Ничего. Пусто.

Ковальский продекламировал это с расстановкой говорящего серв-механизма. И с такой же бурей эмоций в голосе. Звуки его речи можно было топить в жидком гелии, они от этого не стали бы холоднее.

Он уже обдумал варианты, спасительные для тихо сходящего с ума Джона, и отбросил их как невозможные. Откуда он… а хотя да, носимое оборудование у него было не в пример их стандартным биосьютам.

— Может, это хотя бы не наша капсула? Не та, что мы ищем?

Ковальский уже отошёл в сторону, где были сложены вокруг гружёной ГД-платформы контейнеры с тем, что они сумели донести на себе. Что-то он там искал.

— На том Аракоре, где я служил раньше, пригодные к эксплуатации капсулы не бросали бесхозными. И даже непригодные — не бросали. Это была необитаемая планета, а не музей космического мусора. Но это — какое-то совсем другое место, Джон, поразмысли над этим.

И продолжил ковыряться в контейнерах.

Хорошее предложение — поразмыслить. Он уже не мог больше думать, бесконечные логические тупики захламляли мысли и не давали сосредоточиться. Нужно отвлечься на что-нибудь физическое, что можно пощупать, а лучше — вцепиться в него зубами. Так хотя бы можно было создать самому себе иллюзию реальности происходящего.

Джон затравленно огляделся, выискивая взглядом остальных.

Экхарт сидел на корточках, разминая в ладони ком снега. С каждым движением экзоскелета перчатки раздавался утробный хруст. Экхарт чего-то ждал, неважно чего, пусть оно произойдёт, и тогда хотя бы можно будет действовать. Для себя парень уже всё решил. Что именно — попробуй угадай.

Морока стоял поодаль и так же, как сейчас Джон, медленно, по очереди оглядывал членов когорты, словно что-то взвешивая. Считал их шансы? Пытался найти в ком-то искру надежды, за которую можно было бы зацепиться? Гадал, кто первый сорвётся?

Ну уж нет, здесь нет случайных людей, случайных бы даже не допустили к высадке. Значит каждый из них на что-то способен, осталось только понять, чья именно планка окажется слишком низкой в предложенных обстоятельствах.

Великая пустота, что он несёт. Какая планка… нет, нельзя идти по этому пути, это путь слабого, ждать поражения, и он не доведёт тебя ни до чего хорошего. Их история близится к своему переломному моменту, он чувствовал это, а значит, осталось недолго…

Джон снова вернулся к мысли об изощрённой ловушке для таких, как они, желающих достичь недостижимого, постичь непостижимое, объять необъятное. Неужели найдётся во всей Галактике столь порочный разум, чтобы загонять людей вот в подобные условия, специально, только лишь для того, чтобы дать им пройти очередной никому не нужный тест… нет, так не может быть, это неправильно, чудовищно подло.

Но посмотри, Планетарный Контроль собирал под своими флагами лучших из лучших, его манипулам предстояло не воевать с врагом в открытых сражениях и не погружаться в неизведанные глубины Дальнего Космоса, а выживать на планетах, где всё не так, как они привыкли, где тебя окружают не просто люди, но предельно чуждые тебе люди Закрытых миров, контактировать с иными разумными видами, сталкиваться с непредсказуемыми трудностями, решать непреодолимые проблемы. Неужели их вот так готовят?

Джон всё равно не мог в такое поверить.

Вот Рэдэрик Ковальский, вот сержант Оденбери, разве они — могли так изощрённо разыгрывать перед ними подобный спектакль? А если могли?

Джон глядел на сержанта и никак не мог уложить всё это в голове. Сержант явно растерян. Он рвётся в бой, но куда, против чего? Некого вытаскивать из огня, некого даже чему-то учить. Где-то позади в неизвестности оставленные им люди из других когорт, а он здесь, у злополучной старой капсулы, и не знает, что делать.

Такое можно разыграть?!

Джон дёрнулся всем телом, почувствовав лёгкое прикосновение. Это была Синтия.

Она так же молча ходила от одного к другому и единственная исполняла свой непосредственный долг — она занимала в когорте отведённое место биоконтроля. Джон послушно сгрузил ей всю биометрию, наблюдая ответное качание головой и какую-то продолжительную перебранку с начинкой биосьюта. Физическое состояние у когорты было — хуже некуда, но Джону её колдовство помогло — чуть рассеялись тёмные пятна перед глазами, исчезли мерцающие искры, и даже треклятые призраки на самом краю зрения словно успокоились, затаившись. Хватит этого ненадолго, но и на том спасибо.

«Ложись спать, твоя смена».

«Вот они двое что-нибудь решить, тогда лягу».

«Они собираются что-то решать?»

«Сержант — не знаю. Ковальский — наверняка».

Синтия покачала головой и направилась к Экхарту, завершать обход.

— Скоро здесь всё начнёт таять.

Ком снега, который тот всё продолжал лепить, теперь лежал на широкой ладони, отчётливо тёмный на фоне обшивки перчатки биосьюта.

Джон метнулся взглядом к показаниям термодатчиков, чья отметка и правда стремительно приближалась к критической.

— Рэдэрик, здесь такое бывало?

Джон опять задал вслух вопрос, который промелькнул, наверное, у каждого в когорте.

Ковальский сдёрнул с головы капюшон, с силой втянув в лёгкие воздух. Облачко пара, сопроводившее выдох, теперь было едва заметно.

— Один раз, у самого океана, да и то, было куда холоднее. В тот год ледники словно сошли с ума, стометровые трещины на вчера ещё совершенно устойчивых плато. Но что-то мне подсказывает, что нам это сегодня не грозит.

— Почему ты так думаешь?

Сержант Оденбери подал голос впервые с момента их воссоединения с Ковальским, и голос этот Джону не нравился.

— Капсула старая. Значит, под нами не ледник, а почти голая скала, все ледники так или иначе текут. В обычном состоянии скорость местной гляциологии составляет пару километров в год. При таком возрасте железо давно оказалось бы на дне океана. К тому же… — Ковальский снова втянул ноздрями воздух. — Кажется, я упустил один важный момент. Воздух гораздо суше, чем должно быть при такой температуре. Если температура будет расти с той же скоростью, то снегу будет проще испариться, чем пробиваться отсюда к побережью в жидкой фракции.

Джон помотал головой. Ледяная планета у них на глазах готова была превратиться в плацдарм для глобального наводнения, а они тут сидят, и… что?

— Ковальский, у тебя есть какая-то вразумительная версия происходящего? Нам нужно срочно что-то предпринять, иначе этот климатический катаклизм может привести ко многим жертвам среди твоих же товарищей.

Оденбери, произнося это, чуть не скрежетал уже зубами. Джон выразительно посмотрел на Синтию, заканчивающую с биосьютом Экхарта, вот, смотри, твой первый настоящий пациент. Но вслух разумно ничего не сказал. Нужно дождаться итога этой перепалки. Ковальский, похоже, что-то хотел сказать в ответ. Не общие слова, а что-то конкретное. Он ещё не показал то главное, зачем он их вёл сюда.

— У меня есть версия. Я не знаю, действительно ли всё это — будущее Аракора, и мы непостижимым образом в нём застряли. Я даже не могу до сих пор сказать, реально ли то, что мы видим. Что это за призрачные протуберанцы, и почему на небе нет Штаа — я тоже не знаю. Но одно мне очевидно — вокруг нас кипит жизнь.

Джон оглянулся. Такая же мёртвая ледяная пустыня. Только горизонт начал с каждой минутой всё отчётливей наливаться темнеющей синевой. Стоило ожидать, если и правда начали таять ледники. Сколько сотен или тысяч лет понадобится Штаа, чтобы разморозить все эти гигатонны промёрзшего до точки смерзания углекислоты льда? Уж никак не пару минут.

Чудеса на грани мистики, и точно за гранью привычных физических законов. Но вот жизни — чтобы в это понятие ни вкладывал Ковальский — вокруг них никак не наблюдалось. И даже кисейные щупальца, без устали шевелившиеся на самом краю поля зрения всю их бесконечную дорогу сюда — даже они куда-то исчезли.

Так что же…

— Идите сюда, я не знаю, удастся ли транслировать сигнал по общему каналу, будем тянуть непосредственно через интерфейсы биосьютов.

В ладони Ковальского поблескивал какой-то полузнакомый прибор из наземного комплекта. Услужливый информатор подсказал — ловушка Виннера — название сходу ни о чём не говорило, Джон собирался уже свериться с детальной справкой, когда пошёл сигнал.

Великая Галактика…

Мир вокруг разом подёрнулся знакомой кисеёй, из сине-бело-чёрного окончательно став монохромным. Краски реальности были слишком тусклыми, чтобы всерьёз конкурировать с тем, что хлынуло в зрительный центр Джона, прожигая себе путь к его сознанию.

Вокруг него плескалось бушующее море энергии, пронизывающей пространство насквозь, проникающей в каждую клетку, втискивающейся в каждую межатомную связь и дальше, глубже, в недра адронных энергетических уровней и электронных облаков.

И энергия эта не стыла пассивным наблюдателем подобно чудовищной глыбе нулевого вакуумного уровня, морем Дирака, над бескрайней толщей которого вся наша Вселенная от слабеющего эха Большого Взрыва до беспощадного потока энергии квазаров галактического Ядра парила едва различимой дрожью флуктуаций. Нет, эта энергия жила, двигалась, подчиняя всё вокруг своей могучей воле.

Джон, едва успев привыкнуть к смутным образам уплотнений посреди этого сложнейшего движения, тут же узнал в них те самые призрачные колебания, которые с самого начала казались ему лишь галлюцинацией, фальшивыми образами, придуманными измученной нервной системой. Здесь они не были призраками. Только сейчас они стали реальными.

Сплетения щупалец рвали пространство на части, замешивая из него невообразимый коктейль форм и состояний, скручивая его в жгуты и сложнейшей топологии вывернутые воронки. Они сверкали внутренним огнём и сыпали искрами осколков компенсирующих частиц. Работа кипела на всех уровнях материи сразу. В небе громоздились астрономические величины щупалец-ксеноформеров, макроуровень громоздил вокруг них горы и равнины, на наноуровне контролировалась химия и далее в субъяд, в обычной же реальности смысл всех этих сложнейших манипуляций оставался неясен — Джон невольно вздрогнул, когда метровое «щупальце» прошло сквозь него, но так ничего и не почувствовал.

Что означала эта призрачная механика? Почему без этой «ловушки» они ничего не замечали, молчали приборы антирадиационной и радиоэлектронной защиты, и только помутившееся сознание продолжало упорно подсовывать самом себе бессмысленные образы полупрозрачных медуз, копошащихся у тебя в мозгу…

Джон всё-таки вспомнил, что такое «ловушка Виннера». В полевых условиях прибор использовался крайне редко, потому и не задержалось в памяти. Нейтрино в форме одиночных элементарных частиц не имеют массы покоя и слабо взаимодействуют с обычной адронной материей, однако стерильные нейтринные квинтеты, формирующиеся в толще н-фазных коллоидов и ячейках-сингулярностях нейтринных полей высших порядков структуры, не только обладали массой покоя, но также были способны излучать и поглощать виртуальные пары обычных нейтрино, какой эффект и использовался для обнаружения коллоидных формирований при распаде первичной структуры предельно насыщенного н-фаза и пространственного мониторинга инженерных полей накачки.

Всё пространство Аракора вокруг, начиная с толщи металлического ядра и заканчивая стратосферой планеты, было пронизано сейчас нейтринной активностью такой плотности, что нависавшая над когортой шлюпка могла быть в считанные мгновения разрушена случайным неустойчивым всплеском активности — распадается н-фазный каркас, полимерные опоры не выдерживают возросшей нагрузки и вся конструкция обрушивается вниз, чтобы спустя мгновение взлететь на воздух при размыкании центрального гравитационного контура, энергия которого сама по себе не могла рассеяться даже за тысячелетия.

Тут Джон окончательно похолодел. Шлюпка ладно. Но их биосьюты точно также армированы н-фазным экзоскелетом, а их ку-тронная начинка могла быть полностью разрушена и сотой долей процента тех энергий, что царили вокруг них всё это время…

Какой требовался тончайший контроль за этими потоками, чтобы ни единым импульсом не задеть чувствительную технику и даже не выдать до поры своего присутствия?

Джон протянул руку и уже нарочно погрузил перчатку в мерно колышущееся в шаге от него нейтринное пламя. И снова ничего не почувствовал. Датчики биосьюта показывали норму по всем спектрам.

Ещё час назад они удивлялись замершему небосводу. Сейчас Джон бы не удивился, даже увидев на небе вместо Штаа какое-нибудь иное светило.

Насыщенность нейтринных структур была такова, что на фоне этих бушующих энергий предельная накачка н-фазных элементов экзоскелета их биосьютов выглядела как тончайшее, едва заметное свечение, мгновенно тонущее в окружающей яростной стихии.

Но ещё более удивительной была сложность структуры того, что он видел. Никакие фрактальные программаторы не могли добиться такой синхронности на множестве макро— и микроуровней сразу. Джону тотчас принялись мерещиться миллиарды ку-тронных вычислителей, непрерывно моделирующих собственным коллапсом окружавшие их сейчас кубические километры сложнейших динамических структур.

Рэдэрик назвал это «вокруг кипит жизнь». Так всё и было. Неразрешимая покуда для задача автомоделируемого пространства была решена здесь, на необитаемой, смёрзшейся в ледяной панцирь планете Аракор. И Галактика ничего об этом не знает. Кто бы ни был автором этого чуда, до сих пор он успешно скрывал от всех свою любимую игрушку. Только отчего-то раз за разом попадали в ловушку системы Штаа пролетающие мимо корабли.

Поражённый своей нечаянной догадкой, Джон принялся искать глазами исчезнувшего из поля зрения Ковальского, надеясь хоть теперь получить ответ на свои вопросы, но стоило ему обернуться, как по глазам ударило почти физически ощутимой вспышкой, и образ нейтринного океана тут же пропал, оставив после себя прежнее серо-голубое сумеречное снежное пространство и жуткую головную боль.

Пытаясь понять, что же случилось, Джон всё прокручивал в памяти биосьюта ту последнюю, туманную и смазанную картинку, что и выбила его из канала. Сверкающая фигура да её непроницаемая тень, вертикально стоявшие в двух шагах позади.

Ему показалось, или на месте огненного образа теперь сосредоточенно копался в своём «виннере» Ковальский?

Когорта ждала.

Все — растерянная Синтия, пассивный Экхарт, напряжённый Морока и даже выглядящий раздавленным сержант смотрели на своего «проводника», не произнеся ни слова.

А Ковальский, отложив, наконец, прибор в сторону, посмотрел на них.

— Против этого у нас нет шансов. Я не знаю, как мы сюда попали, но те, кто остался позади, возможно ничего такого и не наблюдают. Остались на поверхности знакомого им Аракора, встретили рассвет, их отыскали спасательные партии, или забрал дежурный глайдер, вызванный со станции.

Нас они, возможно, так и не нашли. А потом планета была закрыта для посещения, пространственную миграцию в этом секторе запретили, аварий больше не было.

Я не знаю, был ли у вас шанс остаться там, вернувшись с пересадочной станции по своим следам. И никто из нас не может сказать, можно ли отсюда вообще вернуться. И действительно ли это — будущее Аракора. Если вы хотели от меня решения — зря, я простой спасатель на полярной станции захолустной планеты, меня учили в своё время летать и совсем немного воевать, я не учёный и даже не настоящий подготовленный спасатель. Максимум, что я могу посоветовать, это попробовать вернуться в исходную точку, по дороге пытаясь отыскать точку сингулярности, если она вообще была.

Джон посмотрел себе под ноги и понял, что вокруг уже не осталось снега. Он исчез как-то разом, бескрайняя песчаная пустыня, раскинувшаяся вокруг них, впитала его без остатка, а заодно и злополучную капсулу, чьи занесённые песком обломки сейчас уже едва просматривались в лёгких неровностях лишённой иных деталей поверхности. В небе по-прежнему холодно сверкали звёзды, и не было следов Штаа.

Их амуниция, однако, осталась по-прежнему сваленной в кучу. Джон так и не понял, добрый ли это знак, или лишний повод для подступающей паники. Он заметил и ещё одно ощущение, уже куда более свежее и острое.

Им в спину кто-то смотрел. Пристально и вопросительно.

Кто бы это мог быть?

Но только Джон сделал движение обернуться, как снова повалил снег.