Карфаген должен быть разрушен

Поменялись ролями

К 204 году Сципион, продлив срок проконсульского командования, уже был готов начать войну в Северной Африке. В Сицилии он занимался только тем, что обучал и тренировал экспедиционную армию в преддверии вторжения на африканский континент. Однако у него нашлось время для того, чтобы в 205 году вернуться в Италию и отвоевать у Ганнибала калабрийский город Локры. Он также совершил поездку в Северную Африку и навестил Сифака, владыку могущественного массесилийского нумидийского царства в его столице Сиге.[334] Понимая, что им потребуется помощь в Северной Африке, римляне обхаживали этого хитрого самодержца с 213 года. Но Сифак, хотя и поддерживал дружественные отношения с Римом, рассудил: для него пока выгоднее сохранять альянс с Карфагеном, находившимся ближе и способным оказывать на его царство более непосредственное и существенное воздействие. Теперь, когда подошло время для вторжения, Сципион решил предпринять еще одну попытку оторвать царя от карфагенян. По случайности его давний оппонент в Испании Гасдрубал Гискон тоже оказался в Сиге, зайдя в гавань на пути в Карфаген. Сифак, польщенный визитом столь именитых представителей двух великих держав, устроил все так, чтобы римский полководец и его карфагенский противник вместе отобедали у царя и вместе возлежали на одном ложе.[335] Согласно хроникам, римлянин так поразил Гасдрубала, что карфагенянин уезжал в большой тревоге за будущее своей родины^{1082}.

Сципион заблуждался так же, как прежде его отец и дядя, решив, покидая Сигу, будто ему удалось заручиться поддержкой царя Сифака в предстоящей войне на территории Северной Африки[336]. Гасдрубал Гискон, зная, что нумидийского царя могут соблазнить посулы римлян, предложил ему в жены свою сестру Софонисбу. Там где бессильна дипломатия, нередко помогают обыкновенные человеческие слабости. Старый царь влюбился, возжелав юную, очаровательную и умную девушку. Массесиляне подписали новый договор об альянсе с Карфагеном, и Гасдрубал уговорил царя сообщить об этом Сципиону в Сицилии^{1083}.

Несмотря на разочарование, доставленное ему Сифаком, Сципион обладал несомненным превосходством. У карфагенян в Северной Африке не было регулярной армии, Ганнибал томился в Бруттии, и экспедиционная армия численностью 35 000 человек, мобилизованная Сципионом, представляла грозную силу. Ее костяк составляли два легиона закаленных в боях ветеранов, последние десять лет сражавшихся в сицилийском изгнании в наказание за бегство с поля битвы при Каннах. Это воинство особенно горело желанием сразиться с карфагенянами, чтобы искупить свои грехи. Весной 204 года экспедиционная армия отправилась из Лилибея в Северную Африку: ее доставляли 400 транспортов в сопровождении 20 боевых кораблей. Однако из-за неблагоприятных погодных условий Сципиону пришлось высаживать войска возле города Утика севернее Карфагена, а не у Малого Сирта на юге, откуда можно было бы захватить плодородные земли региона Кап-Бон^{1084}.

Карфагеняне хотя наверняка и предвидели вторжение, не были готовы к нему. Спешно формируя армию и поджидая нумидийское воинство Сифака, они отрядили две конницы для сдерживания интервентов. Оба отряда всадников были разгромлены. Карфагенян спасло завершение военной кампании. Сципион, предприняв несколько безуспешных попыток взять превосходно укрепленную Утику и видя, что карфагенская армия полностью сформирована, отошел и встал лагерем на зимовку^{1085}.

Справедливо полагая, что без нумидийской конницы карфагенская армия будет значительно слабее, Сципион еще раз попытался склонить царя Сифака на свою сторону. Сифак, обеспокоенный угрозами, которым подвергает война его царство, на этот раз пожелал выступить в роли посредника и помирить противников (предложив им добровольно уйти с территорий друг друга). Но Сципион, стремившийся к славе и уверенный в победе, лишь делал вид, будто заинтересован в мирном урегулировании, и тайно посылал своих людей на разведку в лагеря карфагенян и нумидийцев. Вызнав обустройство стоянки и расположение войск, он решил предпринять внезапное нападение на позиции Гасдрубала и Сифака. Однажды ночью Сципион приказал поджечь лачуги карфагенян и нумидийцев, сделанные из сухого дерева, тростника и листвы, и, воспользовавшись пожаром и паникой, разгромил их лагеря. В этой бойне и огне погибла основная часть армии, в которой было 50 000 пехотинцев и 13 000 всадников. Через несколько месяцев, в 203 году, карфагеняне потерпели очередное сокрушительное поражение в открытом сражении на равнине южнее Утики. Совету старейшин Карфагена ничего не оставалось, кроме как отозвать Ганнибала из Италии^{1086}.

Карфагеняне тянули время в ожидании прибытия своего полководца. Они отправили к Сципиону в Тунет делегацию из тридцати человек для переговоров об условиях мира. Распростершись ниц перед ним по левантийскому обычаю, послы сначала повинились, а потом возложили ответственность за деяния Карфагена на клан Баркидов и их сторонников. Сципион в ответ предложил целый ряд условий. Карфагеняне должны передать всех пленных, перебежчиков и беженцев, вывести войска из Италии, Галлии и Испании, уйти со всех островов между Италией и Африкой; им также надлежало сдать римлянам весь флот за исключением двадцати судов, обеспечить римскую армию пшеницей и ячменем и выплатить контрибуцию в размере 5000 талантов серебра. Это были, без сомнения, жесткие требования, но прежде Сципион вообще был настроен на то, чтобы не вести никаких мирных переговоров и разрушить Карфаген. Возможно, после неудачных попыток взять Утику он понял: осада Карфагена потребует еще больше времени, человеческих жертв и материальных ресурсов. Длительная осада, кроме того, не устраивала Сципиона еще по одной причине: его могли заменить другим магистратом и лишить возможности вкусить плоды победы^{1087}.

Совет старейшин Карфагена согласился с условиями, и летом 203 года в Рим выехала делегация заключать договор с сенатом. Послы, видимо, следуя одобренной общей стратегии, вновь обвинили Баркидов во всех грехах: «Виноват в этой войне один Ганнибал; карфагенское правительство ни при чем; он перешел не только Альпы, но даже Ибер без приказания Совета; он самовольно начал войну с римлянами и еще до того с сагунтинцами; а Совет и народ карфагенский до сего дня не нарушили договор с Римом»^{1088}.^{1089} Обелив Совет старейшин, послы затем сказали: не Карфаген, а Ганнибал нарушил условия договора 241 года. Назначение их риторики прояснилось, когда они стали доказывать, что следует признавать правомочность именно этого договора: он позволял карфагенянам по-прежнему владеть Балеарскими островами и, возможно, Южной Испанией. Добившись того, что римляне приостановили наступление, эмиссары теперь хотели выторговать и лучшие условия заключения мира с Римом. Если это у них не получится, то, затягивая дискуссии, они выиграют больше времени для Ганнибала и Магона.

Но римские сенаторы не были столь наивны, чтобы не разгадать тактику карфагенян (кроме того, послы были слишком молоды и вряд ли помнили статьи договора 241 года). Тем не менее сенат — возможно, из-за неприязни к удачливому Сципиону — ратифицировал новый договор, поставив, правда, условие: он вступит в силу после полного и окончательного вывода войск Ганнибала и Магона из Италии^{1090}.

Ганнибал гневно отреагировал на приказание покинуть Италию. В Совете старейшин давно вошло в привычку находить козла отпущения, и Ганнибал доказал, что тоже умеет это делать. Ливий писал:

В Совете старейшин прибавилось противников Ганнибала. Среди оппонентов Баркидов были и такие, кто поддерживал полководца, пока он преуспевал, завоевывал трофеи и новые территории. Когда с карфагенских фронтов начали поступать плохие вести, эйфория кончилась и наступила пора разочарований и праведного гнева. К 203 году многие из тех, кому понравилось купаться в лучах его славы, переметнулись в стан Ганнона и его сторонников.

Ганнибал тем не менее подчинился приказу вернуться в Карфаген. Его брату Магону не довелось увидеть родину. Он успел погрузить войско на суда и уйти из Лигурии, но умер от ран, когда флотилия шла мимо Сардинии и римляне захватили немало его кораблей^{1093}. Ганнибал высадился в Северной Африке с армией, состоявшей из 15–20 тысяч ветеранов. Он оставил в Италии часть войск для охраны городов, все еще преданных ему, а остальных отпустил на волю.

Римляне принялись искоренять любые позитивные напоминания о Ганнибале и благоволении к нему богов. Получила широкое распространение история о том, как Ганнибал предал смерти италийских воинов, отказавшихся ехать в Африку и укрывшихся в храме Юноны на мысе Лациний^{1094}. История, безусловно, апокрифичная и специально изобретенная для диффамации полководца. Не случаен и выбор места происшествия. В этом храме, располагавшемся в десяти километрах от последней базы в Кротоне, Ганнибал, желая увековечить свое италийское наследие, поставил бронзовую табличку с перечнем на латинском и греческом языках всех свершений на полуострове.[338] Полибий, посетивший святилище, отметил достоверность начертанных сведений о численности войск и животных. Однако он намекает и на то, что другая информация, содержавшаяся в тексте, которую хронист, правда, не цитирует, может быть сомнительной^{1095}.

У Ганнибала и его советников, томившихся в Бруттии, видимо, имелись и другие причины для того, чтобы избрать святилище Юноны для увековечивания памяти о военной кампании в Италии^{1096}. Помимо всего прочего, это место славилось необъяснимыми сверхъестественными явлениями: к примеру, зола и пепел в алтаре оставались неподвижными при любом ветре^{1097}. К тому же окрестности здесь были необычайно живописными: за изгородями темнел густой лес, а на лугах паслись коровы, быки и телята, посвященные богине. Настолько уединенным и безмятежным было это место, что стаду не требовался пастух, животные сами шли к стойлам в конце дня. Продажа скота приносила большой доход, часть которого использовали для оплаты изготовления колонны из чистого золота, подаренной Юноне.

Согласно легенде, приписываемой Целию, но, по мнению большинства историков, принадлежащей перу Силена, Ганнибал задумал унести золотую колонну, но прежде решил просверлить в ней дыру, дабы убедиться — полая она или нет. Юнона привиделась ему во сне и предупредила: у него ослепнет и второй глаз, если он украдет колонну. Проснувшись, Ганнибал внял предупреждению и повелел сделать из золотой стружки статуэтку телушки и поместить ее на вершину колонны^{1098}.[339]

Как и в других легендах, описывающих контакты Ганнибала с богами, и в этой истории трудно отделить первоначальный смысл от последующих недружественных интерпретаций римских и греческих историков[340]. Однако и эта, и другие легенды, вероятнее всего, предназначались для того, чтобы оттенить чувство долга у Ганнибала и преданность богам — в данном случае Юноне/Гере, богине, уже известной своим враждебным отношением к римлянам. Карфагенский полководец, поняв, что может совершить святотатство, не только воздержался предпринимать опрометчивые действия, но и попытался возместить моральный ущерб, нанесенный богине^{1099}. Лишь только в более поздние времена римские историки превратили легенду в притчу, утверждающую нечестивость Ганнибала. Во всяком случае, святилище на мысе Лациний привлекло внимание Ганнибала не только связями с богиней Юноной. Согласно одной легенде, храм построил не кто-нибудь, а сам Геракл^{1100}.

Историки давно обратили внимание на сходство предания о золотой колонне Ганнибала с рассказом греческого философа Эвгемера, чьи идеи легли в основу ассоциирования полководца с Гераклом — Мелькартом, о золотой колонне, найденной им на острове в Индийском океане. На ней якобы была начертана вся древнейшая история мира, включая происхождение человечества от самых ранних греческих богов^{1101}. Эпизод с золотой телушкой, эту последнюю эвгемеристическую попытку карфагенского полководца обратиться к греческому миру, можно считать таким же свидетельством наследия Ганнибала, как и детальное описание на бронзовой табличке войск и военных кампаний. Но нельзя забывать, что Силен писал историю Ганнибала после краха экспедиции, и у него получился скорбный панегирик последнему великому заступнику синкретичного царствия Геракла — Мелькарта.

Еще долго и после отбытия Ганнибала римляне настороженно относились и к святилищу, и к богине. Когда цензор Квинт Фульвий Флакк в 174 или 173 году снял черепицу с крыши святилища для храма Фортуне, строившегося в Риме, сенат воспротивился откровенному пренебрежению благочестием. Ему устроили взбучку и спросили: «Не думал ли ты, что оскверняешь храм, самый священный в крае, над которым не посмели надругаться ни Пирр, ни Ганнибал, когда сдирал черепицу с крыши и чуть не погубил его?» Совершив искупительный обряд, римляне возвратили черепицу в храм, но плитку пришлось сложить во дворе, так как никто из каменщиков не смог укрепить ее на крыше^{1102}.[341]

Распространение истории о массовом убийстве италиков в святилище Юноны на мысе Лациний, возможно, имело целью очернить финал 15-летней героической эпопеи карфагенского полководца. Но если даже обвинения лживы, то нет никаких сомнений в том, что, отбыв из Италии, он бросил на произвол судьбы своих италийских союзников. Множество тайников с монетами, захороненными владельцами до лучших времен и найденными в Бруттии археологами, свидетельствуют о трагическом положении, в котором оказались италийские соратники Ганнибала^{1103}.

Видимо, не испытывая доверия к Совету старейшин, Ганнибал не пошел в Карфаген, а расположился лагерем в Гадрумете, в ста двадцати километрах к югу от метрополии. Он появился вовремя: к весне 202 года перемирие с римлянами нарушилось. Карфагеняне разграбили и реквизировали несколько римских грузовых судов, прибитых к берегу штормом, а римским послам, приехавшим за репарациями, был оказан откровенно недружественный прием. Совет старейшин явно приободрила близость воинства Ганнибала. Толпа чуть не избила римских послов. От расправы их спасло вмешательство лидеров антибаркидской фракции Гасдрубала Геда и Ганнона. Экстремисты в Совете старейшин организовали нападение на корабль послов, судну удалось уйти, хотя и не обошлось без кровопролития^{1104}.[342]

Преднамеренно провокационные действия карфагенян вынудили Сципиона возобновить войну. Вначале он позвал нумидийского царя Масиниссу с его войском, а затем начал нападать и опустошать города в густонаселенной и плодородной долине реки Меджерда, продавая их жителей в рабство. Разбойничья тактика принесла свои плоды: представители Совета старейшин попросили Ганнибала как можно скорее навязать сражение Сципиону^{1105}.

Ганнибал направился на северо-запад, возможно, для того, чтобы отрезать войско Масиниссы, прежде чем сразиться с армией Сципиона. В октябре 202 года он сблизился с римлянами у Замы, располагавшейся к юго-западу от Карфагена на расстоянии пятидневного марша. Сципион, демонстрируя уверенность в победе, разрешил захваченным карфагенским лазутчикам осмотреть лагерь, вернуться обратно и доложить информацию своему полководцу. Этот на первый взгляд самоуверенный и беззаботный жест вовсе не был таковым. Вскоре Сципион перевел свой лагерь в другое место. Пока армии готовились к сражению, Ганнибал послал гонца к Сципиону с просьбой о личной встрече. Карфагенянин, убедившись на опыте, что военная победа над римлянами маловероятна, попытался договориться о более мягких условиях мира. Сципион, абсолютно убежденный в победе на поле боя, отказался мириться и предложил готовиться к битве^{1106}.

Наутро армии сошлись в последнем и решающем сражении. Хотя Ганнибал и обладал численным превосходством (50 000 против 29 000), шесть тысяч нумидийских конников Масиниссы обеспечивали римлянам преимущество на поле боя. Тактика битвы, избранная Ганнибалом, отражала его ограниченные возможности, нехватку кавалерии и неопытность пехоты. В отличие от Италии, где он мог воспользоваться преимуществами кавалерии для окружения противника с флангов, здесь ему пришлось выстраивать боевой порядок в три линии: впереди — остатки наемнической армии брата Магона, во втором ряду — ливийские новобранцы и граждане Карфагена, в резерве — тяжеловооруженные ветераны Ганнибала. Его замысел был прост: он нанесет массированный удар по центру боевого порядка противника, построившегося также в три линии и поставившего наиболее опытных легионеров позади. Безусловно, план сражения не отличался оригинальностью, но это был, пожалуй, наилучший вариант с учетом реальных ресурсов, имевшихся у Ганнибала.

Несогласованность в действиях карфагенской армии проявилась с самого начала битвы. Ганнибал должен был оставаться со своими ветеранами в третьей линии, и основная ответственность за успех сражения легла на командиров передовых рядов.

Для прорыва первой линии римлян Ганнибал подготовил войско из восьмидесяти слонов. Но Сципион предусмотрительно выстроил войска так, чтобы в рядах образовались широкие проходы для слоновьего воинства. Когда битва началась и слоны пошли в атаку, большинство животных, не поддавшихся панике и не отступивших назад, римлянам удалось загнать в эти коридоры. Тем временем конники Масиниссы и римские всадники обрушились на кавалерию Ганнибала, вытеснив ее с поля сражения.

Пехота с обеих сторон билась с равным ожесточением и несла в равной мере тяжелые потери, пока первая и вторая линии карфагенян не начали отходить. Сципион перестроил свои войска в одну линию и завязал бой с двадцатитысячной армией ветеранов Ганнибала. Силы противников были равными, и они не уступали друг другу, но вскоре вернулась римская кавалерия и напала на карфагенян с тыла. В этом сражении Ганнибал потерял множество прославленных ветеранов, погибших на поле боя или оказавшихся в плену^{1107}.[343] Римляне нанесли тяжелейшее поражение и Ганнибалу, которому все-таки удалось бежать, и Карфагену. Этой битвой фактически закончилась вторая грандиозная война между Римом и Карфагеном^{1108}.

После войны

Сбежав вначале на свою базу в Гадрумете, Ганнибал затем отправился в Карфаген на совещание Совета старейшин. Его ответ старейшинам был резок и прямолинеен: война проиграна, надо просить мира. Совет незамедлительно отправил к римлянам десять послов, в числе которых были Гасдрубал Гед и Ганнон, на корабле, украшенном оливковыми ветвями (традиционный символ миролюбия) и кадуцеем на носу. Сципион, встретивший корабль, когда его флотилия шла в Карфаген, повелел послам следовать за ним в Тунет, где располагался его лагерь. Условия мира, предложенные им, теперь были еще жестче. В дополнение к прежним требованиям Карфагену запрещалось вести войны за пределами Африки, и даже на этом континенте карфагеняне вначале должны были получить позволение в Риме. Размер контрибуции составлял 10 000 талантов (26 000 килограммов) серебра, которые надлежало выплатить на протяжении пятидесяти лет, — в десять раз больше, чем по условиям договора 241 года. Мало того, Карфаген обязывался передать римлянам всех боевых слонов, а его флот сокращался до десяти военных кораблей^{1109}.

В Карфагене весь Совет старейшин согласился с требованиями римлян, кроме одного человека. Некий Гискон выступил против подписания договора, но Ганнибал, разозленный непониманием остроты ситуации, стащил его с трибуны. Однако и в совете уже была другая обстановка: полководца заставили извиниться за свое поведение. На исходе 202 года карфагенские посланники во главе с Гасдрубалом Гедом съездили в Рим, где заявили сенату о согласии с условиями мирного договора, а после их возвращения в Северную Африку договор был ратифицирован и Советом старейшин. Карфагенский флот горел на глазах жителей города, латинских и римских перебежчиков казнили. После этого Сципион, погрузив на корабли и свою армию, и 4000 пленных, освобожденных карфагенянами, отплыл в Рим, где ему устроили пышный триумф. С того времени его будут называть не иначе как Сципионом Африканским^{1110}.

Согласно некоторым римским источникам, Ганнибал продолжал командовать остатками своей армии, заставляя солдат выращивать маслины^{1111}. К 196 году ему наскучила такая жизнь, и он решил заняться политической деятельностью, став карфагенским суффетом. Ганнибал быстро доказал, что может быть не только великим полководцем, но и способным государственным деятелем.

Разоблачая злоупотребления и коррупцию, давно ставшую отличительным признаком политической жизни Карфагена, Ганнибал приобрел репутацию заступника простых граждан. Он предложил принять новый закон, предусматривавший ежегодное переизбрание членов Трибунала ста четырех и запрещавший им занимать этот пост повторно. Таким популистским законопроектом Ганнибал вряд ли мог снискать любовь Совета старейшин.

Неприязнь к нему сановников еще больше возросла, когда он объявил ревизию доходов, которую сам же и проводил. В результате расследований Ганнибал вроде бы обнаружил, что значительные государственные средства утрачены из-за нечистоплотности чиновников. Народному собранию он сказал, что если бы правильно взимались налоги на собственность и портовые пошлины, то денег хватило бы для выплаты контрибуции Риму без введения дополнительного налогообложения. Конечно, такие акции добавляли ему популярности в народе, но и озлобляли коррумпированное чиновничество^{1112}.

Популизм Ганнибала мало чем отличался от политической стратегии Гамилькара и Гасдрубала, создававшей им популярность сорок лет назад. Обращаясь в основном к Народному собранию и ограничивая власть элиты, он использовал те же испытанные приемы Баркидской демагогии. Предполагается, что Ганнибал был и инициатором грандиозной строительной программы, предусматривавшей создание новых жилых кварталов и благоустройство города^{1113}. Тревожило ли Совет старейшин то, что все эти популистские начинания нацелены на достижение авторитарной власти? Возможно, именно вследствие таких опасений старейшины и послали в Рим сообщения о тайных переговорах Ганнибала с Антиохом, царем Селевкидской империи. Антиох, чье царство протянулось от юго-восточной Малой Азии (Турция) на западе до Бактрии (современный Афганистан) на востоке, конфликтовал с римлянами по поводу Греции и греческих городов на западе Малой Азии^{1114}. Когда в 195 году в Карфаген прибыли римские послы для расследования обвинений, Ганнибалу пришлось покинуть город и совершить дальнее путешествие через Тир и Антиохию в Эфес ко двору Антиоха. По иронии судьбы обвинения в связях с Антиохом заставили Ганнибала искать и приют у царя^{1115}.

При дворе Антиоха Ганнибал задумал дерзкий план возвращения в Карфаген и последующего нападения на Италию^{1116}.[344] Затея с предварительной организацией восстания Баркидов в Северной Африке провалилась^{1117}. Карфагеняне, обеспокоенные гневной реакцией своих новых хозяев, незамедлительно информировали римский сенат о махинациях Ганнибала. Бывший полководец недооценил поддержку, которой теперь пользовался Ганнон в Карфагене, и он впустую предпринимал попытки вернуть утраченные позиции. Отвергнутый собственным народом, победитель римлян в великой битве при Каннах был вынужден ублажать Антиоха. На самом деле Антиох и его советники наверняка испытывали серьезные сомнения в отношении замыслов Ганнибала. Согласно Ливию, его план всегда был один и тот же. Войну надо вести в Италии. Италия-де сама предоставит провиант и солдат чужеземному врагу. С римлянами, если им позволить пользоваться ресурсами Италии в войне за ее пределами, не совладает ни один царь и ни один народ^{1118}. Когда война Рима с Антиохом все-таки случилась, стратегические советы Ганнибала оставались такими же донкихотскими и были вежливо отклонены^{1119}.[345]

Ганнибалу все же удалось повоевать. Антиох, надеясь, что пунические корни сыграют свою роль в финикийских городах Леванта, отрядил туда карфагенянина снаряжать военные корабли^{1120}. Селевкидская флотилия приняла бой с римлянами у побережья Памфилии в Малой Азии. Левый фланг, которым командовал Ганнибал, стойко выдерживал атаки более искусного и опытного противника. Тем не менее селевкидские корабли отступили, и римляне заблокировали их в гавани Сиде. Можно представить, с какой горечью Ганнибал смотрел на карфагенские корабли в составе римского флота^{1121}.

После поражения селевкидов при Магнесии в Малой Азии в 189 году Ганнибал провел остаток жизни, мыкаясь по дворам эллинистического Востока. Хотя в точности и неизвестен маршрут его передвижения, согласно некоторым свидетельствам, он побывал на Крите и даже в Армении, где якобы помог построить новый город^{1122}. Последним его пристанищем была Вифиния, царство на северо-западе Малой Азии. По рассказам, Ганнибал продолжал заниматься городским строительством, выстроил новую столицу и, кроме того, разработал уникальную тактику ведения морского боя, предложив забрасывать палубы вражеских кораблей горшками со змеями. Несмотря на дружбу с царем Вифинии Прусием, Ганнибал создавал для него дипломатические проблемы. Когда в 183 году Вифинию посетил римский полководец Тит Квинт Фламиний, он отругал царя, узнав, что у него находится Ганнибал. Прусий, испугавшись нежелательных последствий гостеприимства, оказываемого врагу римлян в то время, когда возрастает их влияние в регионе, решил выдать им своего гостя. Когда солдаты царя заблокировали все выходы из убежища на берегу, Ганнибал, убедившись, что побег невозможен, принял яд, который он всегда носил с собой, избежав таким образом унижений плена. Умирая, Ганнибал, как сообщает Ливий, проклинал римлян за их мстительность, бесчестность и неправедность^{1123}. Так закончилась жизнь великого сына Карфагена.

Последние герои

На первый взгляд может показаться, что свои последние годы Ганнибал провел в бегах от мстительных римлян. В действительности его судьба в значительной мере зависела от отношения к нему сограждан. Устав от его эгоистичных попыток подорвать политическую систему во времена реального кризиса, большинство членов Совета старейшин искренне стремились избавиться от него. Политические промахи и заблуждения Ганнибала объясняются прежде всего тем, что за пределами Баркидской системы социальных связей и взаимоотношений, оставленной в наследство предшественниками, он был чужаком для карфагенской элиты в отличие от Гамилькара и Гасдрубала, выросших в ее среде. Ганнибал, наделенный кипучей энергией и в то же время не терпящий возражений, стал одним из военных героев, абсолютно непригодных для политической деятельности.

В Риме вести о смерти Ганнибала были восприняты по-разному. Согласно Плутарху, некоторые одобряли поведение Фламиния, поскольку для них живой Ганнибал был «всепожирающим пламенем, нуждавшимся лишь в постоянном источнике для возгорания»: «Даже когда он уже не был в расцвете сил, угроза для римлян заключалась не в его руках или теле, а в способностях и многоопытности, сопряженных с чувствами горечи и вражды»^{1124}. Другие же считали поведение Фламиния жестоким: он довел Ганнибала до убийства в то время, когда карфагенянин уже больше походил на птицу без хвостового оперения, неспособную летать и заслуживавшую того, чтобы ей позволили дожить последние годы спокойно и смиренно^{1125}. К их числу относился и Сципион Африканский. Кое-кто посчитал это свидетельством уважительного отношения римлянина к своему извечному противнику^{1126}. Но Сципион был слишком практичным человеком, чтобы предаваться эмоциям. Герой римлян лучше всех знал реальную политическую ситуацию в Карфагене и понимал: Ганнибал уже не мог восстать против могущественного Рима.

Тем не менее надо признать, что в определенной мере были правы и те и другие. Конечно, Ганнибал уже не представлял угрозы Риму из Карфагена, но его имя при дворах эллинистических царей будоражило желания потягаться силами с римлянами. И сам Ганнибал хорошо понимал это. Он сотворил по крайней мере один антиримский трактат в виде обращения к народу Родоса, описав в нем злодеяния, совершенные в Малой Азии римским полководцем Гнеем Манлием Вульсоном. Сочинение явно имело целью настроить родосцев против Рима^{1127}. Можно привести и другие примеры символизации имени Ганнибала. Примерно в этот же период распространялось подложное послание, якобы написанное полководцем после битвы при Каннах. В нем «Ганнибал» провозглашал победу и предсказывал, что восстание греков положит конец римскому господству в Восточном Средиземноморье^{1128}. У многих римлян само имя Ганнибала, живущего при дворе врага или служившего притягательным символом ратного противостояния Риму, вызывало желание его смерти.

В непростом положении оказался и человек, разгромивший Ганнибала и превратившийся в его заступника. Жажда мщения отразилась и на судьбе Сципиона. После блистательных побед в Северной Африке он натолкнулся на откровенно неприязненное отношение политического истеблишмента. Хотя некоторых его соратников и избрали на высокие посты, сам он немногого достиг за время второго консульства в 194 году из-за противодействия оппонентов в сенате. Как и Ганнибалу, ему не удалось перевести военные успехи на полях сражений в политические дивиденды.

Неприятности для Сципиона начались, когда его и брата Луция, успешно воевавших с Антиохом, отозвали в Рим. Политические противники во главе с Марком Порцием Катоном провели в сенате законопроект, устанавливавший, что консулы могут быть командующими только один год, а затем попытались возбудить судебное преследование против друзей и сторонников Сципиона и его брата. От них потребовали отчитаться за 500 талантов серебра, переданных Антиохом в исполнение одного из условий перемирия. Сципион Африканский демонстративно разорвал бухгалтерские книги кампании на виду у всего сената. Катон и его сторонники продолжали настаивать, и чем упорнее Сципион отказывался дать объяснения, тем больше навлекал на себя подозрений. В конце концов, в 184 году Сципиона Африканского обвинили в получении взятки от Антиоха. Видя, что противники одержали верх, Сципион удалился в свою усадьбу Литерн в Кампании, а Катон, добившись поставленной политической цели, прекратил судебное преследование^{1129}. Через год великий полководец умер, сломленный и духовно, и физически.

Нет ничего удивительного в том, что этих двух великих полководцев постигла одинаково горькая участь. Во многом были сходны их жизненные пути, устремления и политические системы, ради которых они воевали. Сципион, принесший римлянам победу над карфагенянами, вскоре стал опасен для режима, основанного на фикции равенства всех членов сената^{1130}. Выход Ганнибала на политическую сцену Карфагена тоже создал проблемы. Из-за популистских реформ и пренебрежительного отношения к Совету старейшин его заподозрили в том, что он стремится к автократии. Столкнувшись с героическими личностями, способными затмить институты, которые призваны оберегать, римские сенаторы и карфагенские старейшины поспешили избавиться от них. Так закончилась эра последних былинных героев.