Карл Бруннер

ГЛАВА ПЯТАЯ

Карл бежал по темным, плохо освещенным улицам. Он все время слышал позади себя резкий свисток полицейского. Может быть, ничего не было… Может быть, у него только звенело в ушах… Полицейский свисток был ужаснее всего. Даже резиновая дубинка была не так страшна Карлу, как этот свисток.

— Я не дамся им в руки, — говорил он себе во время бега. — Ни за что! Живым — ни за что!

Карл отлично понимал, что значило для него попасть в руки полиции: побои в приюте — за завтраком, за обедом и за ужином! Никогда не увидеть своих товарищей! Копать картофель в промерзшей земле и подтягивать пустой живот! И отказаться от всякой надежды на свидание с матерью!

— Я им не дамся! — Карл тяжело дышал, в висках у него стучало. Нет, это не полицейский свисток. Это звенит у него в ушах.

Он остановился. Где он? Он не знал названия улицы и вообще не знал, где находится. Улица была узкая, темная и пустынная. Три-четыре пешехода. Все дома казались кривыми. Черными громадами склонялись они над Карлушей, словно готовясь сейчас же броситься на него.

^{Карл шел по узкой и темной улице.}

Над черными крышами — дымно-красное небо. Дул прохладный ветер.

Где-то пробило одиннадцать часов. Звуки были тоже незнакомые. Нет, это не церковь св. Гедвига… Где же он?.. Куда теперь идти?.. Улица казалась бесконечной… Как жутко! Он опять пустился бежать. Завернув за угол, он увидел Ландсвер-канал. Видно, он пробежал большое расстояние.

Он подошел к перилам, ему захотелось немного поглядеть на воду. Внезапно он увидел группу людей, человек десять-двенадцать. Они заглядывали через перила, и бежали к лестнице, ведущей к воде. Там, видно, что-то случилось.

Карл остановился и тоже посмотрел на лестницу.

Сверху она освещалась фонарем, а глубоко внизу терялась в темноте. Ничего не было видно. Весло невидимого баркаса скрипело внизу, на невидимой воде. Карл собрался было уходить.

Вдруг он заметил, как полицейский, и какой-то рыбак подымаются по лестнице, неся на руках женщину. За ними шел второй рыбак и нес на руках ребенка. Совсем маленькую девочку, не более трех лет. Женщина и девочка были мокры до нитки. С их платьев и волос струйками стекала вода. Женщина была еще молодая, но исхудалая, с желтым лицом. Мокрые волосы слиплись на лбу. Глаза закрыты. Может быть, она уже умерла?

Но еще ужаснее выглядел ребенок — маленькая хорошенькая девочка. Мокрая юбочка облепила тоненькие ножки. Белокурые волосы покрыты илом. Она плакала, тихонько всхлипывая и дрожа от холода. Маленькими мокрыми ручками она крепко закрывала глаза.

Женщину положили на землю, а девочку посадили рядом. Она сразу обеими ручонками уцепилась за материнский рукав и еле слышно всхлипывала: «Мама! Мама!»

На асфальте образовалась большая лужа, и узенький ручеек побежал прямо на Карла. Он испуганно отступил в сторону.

В это время к ним подошли люди: две цветочницы из ночного кафе, старик-нищий, какой-то господин, похожий на колбасника, видимо, возвращавшийся домой из гостей, несколько рабочих и бледный молодой человек, франтоватый, как танцор. Все они молча стояли и смотрели на мокрую женщину с ребенком. Полицейский и оба рыбака тоже молчали. Полицейский уже вызвал скорую помощь. Придется несколько минут подождать. Он перелистывал при свете фонаря записную книжку.

Дул прохладный ветер.

Мокрая женщина внушала мальчику смешанное чувство ужаса и жалости.

Вдруг глаза женщины открылись. Казалось, она ничего не видит. Точно она смотрела в пустоту.

— Марихен не должна жить! — хрипло прошептала женщина. — Пусть Марихен умрет! В воде ей будет лучше!

— Мама! Мама! — всхлипывала девочка и цеплялась за ее платье.

— Мой ребенок не должен просить милостыню! Лучше… в… воде…

Самоубийца! Это была самоубийца! Карл еще никогда не видел самоубийц. Зимой, когда не было дров и нечем было топить печи, на их улице двое покончили с собою. Об этом Карл только слышал, а теперь он своими глазами видел самоубийцу.

Мальчик вдруг вспомнил, что сказала его мать неделю тому назад, когда при ней разговаривали об одном самоубийстве.

— Люди, которые покушаются на свою жизнь, — трусы, — взволнованно сказала она. — Нужно уничтожать не себя, а капитализм, который виновен в этой нищете. Да, его мать никогда бы так не поступила.

Старый рабочий, который стоял возле полицейского и все время печально качал головой, вдруг сказал:

— У вас странное ремесло, господин шуцман. — Он говорил очень спокойно и тихо. — Жить вы людям не даете, и умереть вы им тоже не даете.

Полицейский повернулся к нему, точно его укусила гадюка.

— Не занимайтесь здесь агитацией! — закричал он на старика. — Не то вас отведут, куда следует.

Одна из цветочниц, та, что постарше, подняла голову. Она вытерла навернувшиеся на глаза слезы и обратилась к своей товарке, как будто это относилось только к ней.

— Ну, ну! — сказала она. Но сказала очень громко.

— Оказывается, и вздохнуть нельзя. Разрешается только смеяться, — и она принялась хохотать: — Ха-ха-ха-ха!..

Она хохотала громко и отчетливо. Она смотрела полицейскому прямо в лицо и хохотала, широко открыв рот, в котором не хватало нескольких зубов:

— Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

Вслед за ней стала смеяться и молодая цветочница. Режущим тонким смехом. И старик-нищий тоже стал смеяться, кашляя и задыхаясь. Смеялись рабочие. И бледный молодой танцор. Все они смотрели на шупо и хохотали, словно потеряв внезапно рассудок.

Сидевший на земле ребенок громко закричал от страха. Колбасник подхватил под руку жену и поспешно удалился.

В первую минуту шупо в замешательстве глядел на смеющиеся лица. При свете газового фонаря ему казалось, что на него уставились какие-то дикие рожи. Он не сразу сообразил, что ему делать. В сущности, ведь ничего противозаконного не случилось. Но от одного этого смеха дрожь пробегала у него по спине.

Он запыхтел, его красное лицо еще больше покраснело, а испуганные глаза перебегали от одного лица к другому.

— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! — вопили люди хором, и эхо разносилось по темной улице.

— Разойтись! — взревел, наконец, полицейский и рванул: свой свисток. Карл услышал пронзительный свист. Ужасный звук, на который со всех сторон сбегаются полицейские.

Карлуша бросился снова бежать. Ему слышался позади, ужасный смех и топот ног. И он все бежал и бежал. Вдруг он очутился на широкой светлой улице. Может быть, это Курфюрстендам? У высокого ярко освещенного дома стояла большая толпа. Много людей… Это хорошо. Карл протолкался в самую гущу и затерялся среди взрослых, которым он едва доходил до пояса. Тут он почувствовал себя в безопасности. Можно, наконец, отдышаться.

Что здесь случилось? Откуда столько людей? Он не понимал, так как ему ничего не было видно. Его толкали справа и слева. Он видел только спины и животы. Он слышал:

— Не нажимайте так сильно!

— Если вам мало места, возьмите себе ложу!

— Они уже идут, идут! — послышалось со всех сторон, и военный оркестр где-то впереди заиграл бравурный марш.

Началась давка. Все лезли вперед. Карл под напором людской массы тоже стал продвигаться. А где мог, пролезал сам. Раз уж он попал сюда, ему хотелось что-нибудь увидать.

Внезапно в толпе образовался просвет, и Карл увидел впереди себя полицейский кордон.

Мальчик хотел тут же повернуть и пуститься наутек. Он узнал черные кожаные краги. Но любопытство было сильнее страха. Теперь ему было хорошо видно. Из открытых дверей здания лился яркий свет. На земле лежал большой красивый ковер, а на ковре цветы, много цветов… розы, тюльпаны, гвоздики… Весь ковер был усыпан ими. В ослепительном свете ярких огней казалось, что красивые цветы сами светятся. Литавры гремели.

Вдруг Карлуша увидел движущиеся ноги. Много ног… Проходившие по ковру люди были видны ему только до колен. Но и так можно было узнать, что это за птицы.

Он видел блестящие, лакированные сапоги с серебряными шпорами. Белые шелковые дамские туфли с искрящимися украшениями. Все они выходили из автомобилей и шли к зданию. Там, по-видимому, был большой бал. Некоторые дамы были в настоящих золотых туфлях. И все они шагали по ковру, наступая на розы и тюльпаны. Оглушительно ревели трубы.

Внезапно началась сильная давка. Ноги вокруг Карла затопали, засеменили. Карла толкали со всех сторон. Он заметил, что все кругом смотрят наверх, и запрокинул голову, чтобы узнать, в чем дело. Некоторые люди даже протягивали руки, но Карлуша не мог понять, почему. Он ничего наверху не видел.

Но тут на ярко освещенный ковер, среди красивых цветов, упало четыре листка. Четыре маленьких серых листочка с печатным текстом, медленно кружась в воздухе, как осенние листья, беззвучно легли среди тюльпанов и гвоздик. И все же казалось, что лакированные сапоги и шелковые туфельки точно споткнулись. Они на миг остановились, неуверенно затоптались и затем быстрее пошли вперед.

Один листочек упал близко, у самых ног шупо. Шупо не мог без приказа покинуть своего места. Он вытянул ногу и, шаркая ею, придвинул листочек поближе к себе. Печатный текст лежал сверху, и не успел полицейский нагнуться и затянутой в белую перчатку рукой поднять листок, как Карлуша прочел несколько слов:

«Мы хотим работы и хлеба! Мы не хотим войны. Руки прочь от Советской России, от родины всех рабочих! Долой фашизм!»

Это была листовка. Коммунистическая листовка! Она упала откуда-то, как снег на голову. Прямо к ногам фашистов. О! Это было здорово придумано!

Карлуша даже вспотел от восторга. Его сердце стучало все сильнее и сильнее. Он не заметил, что его все больше толкают и сжимают. Он слышал только глухой шум взволнованных людей. Внезапно впереди раздался крик:

— Долой фашистов!

Затем еще голоса:

— Долой фашистских убийц!

Тут Карл не выдержал. Он вытянул голову и закричал звонким, ясным детским голосом:

— Долой фашистских убийц! — Его щеки пылали, глаза сверкали. Он сжал кулаки и, затертый среди людских спин, крикнул еще раз: — Долой фашистских убийц!

— Р-а-с-с-т-у-п-и-с-ь! — рявкнул вдруг вблизи грубый голос, и громадная рука в белой перчатке опустилась сверху на Карлушу. Неужели его схватят?

Карлуша съежился и пролез между чьими-то ногами. Но тут появилась другая рука в белой перчатке. Она была уже близко. Она почти касалась его плеча. Карлуша, недолго думая, укусил ее.

Рука вздрогнула и отдернулась. Мальчик этим немедленно воспользовался. Он опустился на четвереньки и, как хорек, быстро прополз сквозь ряды ног. Он полз зигзагами, чтобы запутать своих преследователей. Но тут поднялся такой шум и гам, что полицейским все равно было не до него. Никто не гнался за мальчиком.

Несмотря на это, он пустился во все лопатки. Он все еще чувствовал на своем плече руку полицейского, а во рту противный вкус полицейского пальца.

Вскоре вокруг него снова стало тихо и темно. Он очутился на маленькой глухой улице и пошел медленно, хотя и продолжал оглядываться по сторонам. Карлуша отлично знал, что в такой поздний час его непременно задержит полицейский патруль. Маленькие дети не ходят ночью одни по городу. Его начнут выспрашивать: как, и что, и почему, и куда он идет, и как его зовут, и где он живет… Нет! Ему нельзя встречаться с полицейскими.