Карл Бруннер

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В то самое утро, когда Карлушу представили баронессе, о нем думали с тревогой и огорчением в двух разных местах.

Одно из них — маленькая унылая квартира в подвальном этаже. За кривоногим, шатким столом сидел старик и мастерил из старых окурков новые папиросы. Он высыпал недокуренный табак на каменную дощечку и тщательно разминал и перемешивал его. Потом набивал им гильзы, лежавшие рядом. Его трясущимся рукам было трудно всунуть машинку в гильзу и не порвать ее. Много гильз пропадало, а они стоили дорого.

Старик вздохнул, но на этот раз не из-за гильз. Он озабоченно покосился на молодую женщину, которая беспокойно ходила взад и вперед по длинной узкой комнате. Он вздохнул, глядя на нее.

Старик посмотрел на кровать. Там сидела его жена с огромными очками на носу и вязала. Они обменялись понимающим печальным взглядом. Они словно спрашивали друг друга: «Ну, что нам с ней делать?» Они не знали этой молодой женщины. Вчера вечером ее привел товарищ Фриц и попросил приютить у себя. Его, конечно, не спросили, кто она, и вообще ни о чем не спрашивали. Партия прислала им товарища, следовательно, их дом был ее домом, и они делились с ней всем, что имели.

Но молодая женщина сама рассказала кое-что о себе. Она скрылась от ареста и оставила своего десятилетнего сына. Она даже не знает, где он и что с ним.

Все это она рассказала спокойно, не жалуясь. Но всю ночь сна не спала, ворочалась и металась на кровати. А встав утром, принялась ходить взад и вперед по комнате. Взад и вперед, уронив голову на грудь, скрестив руки на спине. Взад и вперед.

Старик и его жена несколько раз пытались с ней заговорить, чтобы отвлечь ее от печальных мыслей. Они были уверены, что сна все время думает о своем сыне. Но она даже не слышала, когда к ней обращались, и пришлось оставить ее в покое. Они только заботливо и сочувственно смотрели на то, как она все ходит взад и вперед. Безостановочно: взад и вперед.

Старик вздохнул. Тут жена не выдержала. Она поправила очки и сказала:

— Он, вероятно, где-нибудь устроился. У меня такое чувство.

И старик подхватил:

— Я и говорю, что мы его скоро найдем. Я в этом уверен, товарищ!

Молодая женщина вдруг остановилась и подняла бледное лицо. Она сжала пальцами виски, строго наморщила лоб и сказала:

— Вам Фриц не говорил, когда мне придти за листовками?

Другое место, где в это утро много думали о Карлуше, была маленькая мастерская сапожника Шрамма. Вся компания была в сборе. Тут были Лиза и Петер, да и Хельмут улучил минуту и прибежал. Все собрались у постели Франца.

В другое время сапожник Шрамм этого бы не потерпел. Он всегда был плохо настроен и зол на весь свет. Бедному Францу нелегко жилось с тех пор, как умерла его мать, но со вчерашнего дня Шрамм вел себя как-то странно.

Вчера вечером, когда ребята принесли Франца домой, окровавленного, с вывихнутой рукой, они больше всего боялись встречи с сапожником Шраммом. Сам Франц боялся встречи с отцом больше, чем с полицейским. Когда Хельмут и Лиза внесли Франца в комнату, сапожник Шрамм поднялся им навстречу. Он уже больше часа сидел одетый на краю кровати и ждал сына, который ровно в половине девятого должен был быть дома. В руках у сапожника Шрамма был ремень.

Франц даже не взглянул на отца. Он глядел вниз и думал:

«Хоть бы скорее прошли побои и брань, чтобы можно было спокойно подумать, как найти Карла».

— Что это значит? — тихим угрожающим голосом спросил сапожник Шрамм.

Лиза быстро взглянула на Хельмута. Может, все-таки лучше солгать? Это ведь нетрудно.

Но Хельмут посмотрел сапожнику прямо в глаза и ответил:

— Его избил полицейский!

Он сказал таким упрямым и вызывающим тоном, как будто хотел добавить: «Чего тут скрывать?»

Сапожник Шрамм вздрогнул и не двинулся с места, пока Франца вносили и клали на койку.

— За что? — стоя по-прежнему лицом к двери и не оборачиваясь, глухо спросил Шрамм.

— Пожалуйста, дядя Шрамм, дайте полотенце: надо сделать как следует перевязку, — попросила Лиза.

— За что? — повторил сапожник, не двигаясь с места.

— За то, что он не хотел выдать, где скрывается Карлуша! — ответил Хельмут и поглядел на ремень.

Сапожник стыдливо спрятал его под фартук.

— Полотенце в верхнем ящике комода, — необычайно мягко и тихо сказал Шрамм. Так он еще никогда не говорил.

Франц повернул к отцу раненую голову. Но сапожник Шрамм все еще стоял отвернувшись. Он достал из ящика вату и карболку и не проронил больше ни слова.

Прощаясь с Хельмутом и Лизой, он тихо спросил их в дверях:

— Он все-таки не выдал, а?

— Конечно, нет, — ответила Лиза.

Сапожник Шрамм наклонил голову, вернулся к койке и переменил компресс.

Долго еще сидел Шрамм у ложа своего сына. Они не сказали друг другу ни слова и даже не обменялись взглядом. Но Франц был бы в этот вечер совсем счастлив, если бы только его не мучила забота о Карлуше.

Утром сапожник Шрамм принес сыну на завтрак кусок ливерной колбасы. Такого лакомства Франц давно не видел.

А когда пришли ребята, сапожник Шрамм ушел из дома, чтобы не мешать.

И вот, когда вся компания была в сборе, у койки Франца чуть было не разгорелась ссора.

— Во всем виноват Хельмут! — взволнованно крикнул Франц. — Он должен был остаться возле Карла и вытащить его из засады. Мы бы его тогда не потеряли.

— Не говори глупостей, — спокойно ответил Хельмут. — Я же первый увидел фрау Бруннер и должен был идти за ней, чтобы не потерять связь. Мою задачу я выполнил. С фрау Бруннер все договорено. Но Лиза могла последить за Карлушей.

— Чтобы полицейский избил Франца до смерти? — обиженно воскликнула Лиза. — Или утащил его неизвестно куда? Хельмута ведь не было. Он побежал за фрау Бруннер. Надо же было посмотреть, что делается с Францем в подворотне! Не оставлять же его там одного!

— Карл должен был сидеть в палисаднике, — сказал Хельмут. — Глупо, что он не подождал нас, а сбежал, как баран.

— Почему «как баран»? — спросил Петер. Но ответа не последовало. Все молчали. Дети, по-видимому, были согласны с мнением Хельмута. Немного погодя Франц задумчиво сказал:

— Мы ведь не знаем, что с ним случилось, почему он вдруг сорвался.

— Надо его найти! — сказал Петер.

— Где же ты его будешь искать в таком огромном городе? — нетерпеливо сказал Франц.

Маленький Петер вытащил из кармана автобусный план Берлина; вернее, только половину плана — остальное было оторвано. На куске карты были Грюневальд, Халензее; Ильзенштрасее там не было.

— Можно обойти все улицы, — сказал Петер, глядя на карту, — одну за другой.

— Карл, вероятно, сам придет, — вставила Лиза.

— Я тоже так думаю, — согласился Хельмут. — Куда же он пойдет, когда проголодается? А мы его накормим. Верно?

— Надо сейчас же организовать комитет помощи, — сказал Франц.

Комитет был тут же организован. Хельмут дал десять пфеннигов, полученных вчера на чай, а Лизе было поручено хранить собранные для Карлуши продукты.

Петер был недоволен. Он не принял участия в голосовании и еще до конца заседания встал и вышел на улицу.

Он тут же принялся за работу и стал внимательно изучать порванную карту, чтобы найти на ней Ильзенштрассе. Увидев на углу полицейского, он быстро сунул карту в карман и с хитрым видом прошмыгнул скорее мимо.

На другой день Карлуша должен был показать все, что он умел делать. Поехать на прогулку с госпожой баронессой ему не пришлось, потому что не была готова новая ливрея.

Он смотрел в окно, когда «канарейка» садилась в машину. Двухместный «бюик» кремового цвета, отделанный никелем. Какая прелесть! Но Карлу придется сидеть сзади, в открытом багажном отделении. А если пойдет дождь?

Баронесса сама сидела за рулем и взяла такой крутой поворот, что Карлуша удовлетворенно кивнул головой. Правда, она немного поздно выкинула стрелку, но все же вела машину вполне прилично.

Карл стоял у окна и следил за автомобилем. Жалко, что нельзя было поехать… Вдруг за его спиной раздался нежный, тоненький голосок:

— Карл, вынеси ведро!

В полуоткрытой двери стояла фрейлен Лизбет. Прямая, словно палку проглотила, стояла она и спокойно глядела на Карла.

Фрейлен Лизбет была самой строгой особой во всем доме.

Она никогда не произносила ни одного громкого слова. Напротив, она говорила всегда тихо. Она была благовоспитаннее и напыщеннее всех. Даже самой баронессы. Фрейлен Лизбет служила еще у родителей господина барона в замке Лангенхорст, в Поммерне, и знала все тонкости хорошего тона. Она была до тошноты прилична и воспитанна. Все в доме боялись фрейлен Лизбет. Даже «канарейка», и та побаивалась ее. Фрейлен Лизбет гордилась старинным родом Лангенхорст и не терпела беспорядка и плохих манер.

Она была маленькая и худенькая, но держала голову высоко, словно хотела до чего-то дотянуться. Черное платье, белый передник, белая наколка, острый нос, острый подбородок, острые локти. Карлуша думал, что о нее можно уколоться, если подойти близко.

Фрейлен Лизбет выглядела, как строгая классная дама. В ней была какая-то неприступная важность.

Когда тетушка Мари подвела к ней Карлушу, она холодным взглядом оглядела мальчика и, не меняя выражения лица, сказала тонким и благовоспитанным голоском:

— Жаль, что он не черен. Графиня фон Керковен привезла из Парижа грума-негритенка. Это производило очень хорошее впечатление!

— Может быть, его выкрасить черной краской? — сказала тогда тетушка Мари таким серьезным тоном, что Карлуша в первую минуту даже испугался.

Фрейлен Лизбет всегда тщательно следила за тем, чтобы мальчик не болтался без дела. Вот и сейчас, увидев, что Карлуша смотрел в окно, она немедленно нашла ему работу.

— Вынеси ведро, Карл, — повторила она сухо.

В этот момент отворилась другая кухонная дверь, ведущая в коридор, и господин Иоганн просунул в нее свой подбородок.

— Карл, почисть дверные ручки! — простонал он.

Фрейлен Лизбет подняла голову еще выше и бросила удивленно-холодный взгляд на господина Иоганна.

— Карл, — сказала она спокойно и с достоинством, — сначала вынести ведро, затем приняться за чистку серебра. Понятно?

Господин Иоганн втянул голову в плечи и злобно мигнул маленькими черными глазками. Фрейлен Лизбет ответила ледяным, равнодушным взглядом:

— Карл, уже десять часов, — тихо и важно сказала она.

Она выиграла битву. Господин Иоганн отступил побежденный.

Когда Карлуша с пустым ведром снова вернулся на кухню, ему послышался на улице знакомый звон колокольчика, но он не подошел к окну. Мало ли звонков бывает на улице!

Если бы Карлуша все-таки выглянул из окна, он увидел бы проезжавший мимо ограды фургон с хлебом. На нем была надпись: «Генрих Хош — хлеб хорош», а на козлах сидел Хельмут.

Хельмут остановился у двухэтажного дома с темными стенами. Он еще раз звякнул колокольчиком, спрыгнул с козел и вытащил корзину с хлебом.

В это время в кухню вошла тетушка Мари.

— Сбегай вниз, Карлуша, — сказала она, — булочник привез хлеб.

Но сперва Карлу надо было вымыть руки.

Хельмут стоял в подъезде, держа корзину и нетерпеливо всматриваясь в тихий прохладный вестибюль с бронзовой женской фигурой и широкой мраморной лестницей.

Он увидел только старого швейцара Вабера, выходящего из своей квартиры; на нем, как всегда, была фуражка, обшитая золотым галуном.

— Пожалуйста, передайте хлеб, — сказал Хельмут. — Я очень тороплюсь. Скажите, что за деньгами зайду завтра.

Швейцар кивнул головой, Хельмут передал ему корзину и вскочил на козлы.

— Поехали, Лола! — крикнул он лошади.

Когда Карлуша вышел на улицу, фургон «Генрих Хош — хлеб хорош» заворачивал за угол.

Карлуша, взяв хлеб, снова вернулся в кухню. Он был бледен и взволнован.

— Тетя Мари! Погляди-ка, — зашептал он, показывая металлическую пластинку на корзине: — Генрих Хош живет ведь в нашем доме! А хлеб, наверное, привез Хельмут! Это мой друг!

У тетушки Мари застряла в соусе ложка. Она испуганным взглядом окинула кухню: не слышит ли кто-нибудь?

— Мальчик, — тихо, но сердито сказала она, — ты из Фюрстенвальда и никого здесь в городе не знаешь! Понял? Если ты выдашь себя, мы погибли! Пусть твой друг не возит нам больше хлеба. Я сегодня же откажу этому булочнику.

И вдруг она громко сказала:

— Карл, ты уже почистил картошку?

Фрейлен Лизбет проходила по кухне.

Карлуша подошел к окну, взял ведро картошки и с тоской посмотрел на улицу. Вплотную у окна стояли леса до самой крыши. Дом ремонтировался. Внизу был сад, а за оградой — улица. В конце улицы он узнал зеленый хлебный фургон «Генрих Хош — хлеб хорош». Там на козлах сидел Хельмут.

Карлуша еще раз услышал знакомый колокольчик, и сердце его больно сжалось.