Кармалюк

ПЕРВЫЙ БУНТ

Село Головчинцы стояло недалеко от шляха, по которому день и ночь скрипели чумацкие возы на город Бар, а оттуда на Каменец-Подольск. Места тут были глухие: болота, трясины, дремучие леса, тянувшиеся на сотни километров. Здесь и находили себе приют беглые крепостные, рекруты, солдаты. И часто по ночам маленький Устим просыпался от стука в окно. Отец, не спрашивая, кто и откуда, шел открывать. Мать, не зажигая лучины, доставала из печи остатки борща, отец вносил охапку соломы, ибо больше нечего было постелить. Все это делалось осторожно, чтобы никто не увидел и не донес пану: того, кто давал приют гультяям (так шляхта называла беглых крестьян), пороли розгами. Но никакие кары не могли заставить крестьян выдавать панам собратьев своих. Они всячески помогали им, говоря: «Хай coбi люди йдуть…».

И люди шли: и одиночками, и семьями, и даже целыми селами, спасаясь от неминуемой гибели.

Уход в Новороссийский «рай и в Бессарабию принял массовый характер. Крестьяне, как пишется в официальных справках, побросав все, «в одному одязi» шли искать лучшей доли. Одни поселялись в черноморских степях, где был большой спрос на рабочие руки, а потому и эксплуатация не такой жестокой; другие нищенствовали до тех пор, пока их не хватали и не угоняли в Сибирь как бродяг; третьи, собравшись в загоны, громили усадьбы своих ненавистных врагов.

Борьба крепостных крестьян Подолии приобретала все больший размах.

Маленький Устим слушал рассказы людей, ставших на путь борьбы, и в его душе рос и креп дух непокорности. А еще больше историй о гайдамаках, о вольных землях Устим слышал у костра, гоняя лошадей в ночное. Ему часто снилось то, о чем велись — разговоры: мчится он на лихом коне. За ним громом раскатывается гул копыт гайдамацких коней. Подлетает он к панскому дому и зажигает его со всех сторон…

В панском дворе не было такой черной работы, которая бы обошла Устима. Винокурня считалась сельской каторгой: там, в духоте и сырости люди работали буквально круглые сутки, нередко обваривались кипятком и паром. В этот ад и послала пани Розалия Устима, как только он вышел из пастушечьего возраста. Но Устим рос парнем сильным, он стойко переносил все муки. В девятнадцать лет он отрастил усы, волосы стриг «пiд макiтру» и больше походил на запорожского казака, чем на крепостного пана Пигловского.

Устим полюбил дивчину своего села Марийку Щербу. Родные согласились на свадьбу. Нужно было идти к пани Розалии, падать ей в ноги и просить разрешения жениться. Устиму очень не хотелось идти на поклон к своему злейшему врагу, но делать было нечего. И пошел он с невестой на панский двор.

Долго стояли у крыльца, не смея зайти в дом, и, как только пани Розалия вышла, упали перед нею на колени.

— Цо? Цо то есть?[12] — гневно воскликнула пани Розалия.

— До мосци вашей, наияснейшая пани, — с трудом выдавил Устам. — Благословите…

— Цо-о?! Геть з очей моих!

Прогнала пани Розалия и родных Устима. «Тодi Кармалюк самоправно оженився», — говорится в одном из народных рассказов.

Было это в 1806 году. Священник, видимо, обвенчал молодых в то время, когда паны отвозили своих сыновей в Варшаву и, как правило, гостили там у родственников всю осень. Такое нередко случалось, что православные попы, которых презирала шляхта, исповедовавшая католицизм, за определенную мзду венчали крестьян против панской воли, чтобы насолить недругам своим. Особенно независимо начали вести себя православные священники после присоединения Подолии к России, ибо высшая власть была на их стороне.

Но ни женитьба, ни рождение сына Ивана (1807 год) — ничто не могло спасти Устима от солдатчины. Пани Розалия решила во что бы то ни стало отомстить непокорному хлопу. То, что у него были жена и сын, не смущало ее: хорошая взятка — сильнее законов. Тем более что за рекрута казна платила пятьсот рублей.

В ожидании сдачи в рекруты Устим прожил пять лет.

А летом 1811 года пани Розалия приказала заковать Кармалюка в колодки и запереть в погреб. Осталось лишь ждать офицера с командой солдат — рекрутов уводили под конвоем, как арестантов. Но Устим был не из тех, кто сдавался без боя. И когда пани Розалия уже торжествовала победу, ей доложили:

— Кармалюк бежал!..

Все лето Устим, как показывали на допросе его земляки, «шатался неизвестно где». За время этих скитаний он понял: участь бродяги ничем не лучше рабской, ибо жизнь под гнетом постоянного страха, что тебя схватят и погонят в Сибирь, тоже не жизнь. Дома без пана шагу не ступишь, а здесь без сотского да урядника. Всем подай «письменный вид», а нет его — ступай в острог.

Глубокой осенью, когда рекрутский набор закончился, Кармалюк «возвратился на грунт». Но недолго прожил Устим дома: ранней весной следующего года к винокурне, где он работал, подъехал офицер с командой солдат и объявил ему, что отныне он, как рекрут, переходит в его полное подчинение.

Под конвоем двух солдат Устим пошел собирать пожитки. Мария упала в ноги солдатам и, рыдая, стала умолять их не забирать Устима. Солдаты попятились к порогу, бормоча, что они бы всей душой, да ведь приказано. Устим осторожно поднял Марию, властно сказал:

— Помогай збыратыся…

Устим собирался так спокойно и деловито, что это удивило даже видавших виды солдат. Весть о том, что пани «забрила лоб» Кармалюку, быстро облетела все село, и к его хате начал сходиться народ. Бабы голосили, точно по покойнику. Мужики чесали затылки и тяжко вздыхали. У Марии все валилось из рук, ей хотелось повиснуть на шее Устима и никуда не отпускать его, но она сдерживалась, встречая строгий взгляд его серых глаз.

Наконец завязали торбу, и Устим, закинув ее на плечо, шагнул к порогу. Мария упала перед ним, цепко обхватила колени и так заголосила, точно его в могилу опускали. Солдаты смущенно переглянулись и вышли из хаты. Устим поднял жену, заговорил тихо и ласково:

— Прощай, доле моя!..

— Я умру одна…

— А Иванко? Вин же без тебе пропаде! — Устим взял сына на руки, поцеловал. — Не горюй, сынку!

— Я не горюю! — ответил Иванко, который не понимал, что происходит.

— От и добре! А пани Розалии отольются наши слезы…