Картинка в волшебном фонаре

Глава первая

Квартал Сакасита в Токио расположен в низине. С давних пор здесь большей частью селились переплетчики, изготовители бумажных пакетов и сумок, — в общем, ремесленники, работавшие по подряду. Жили они в ветхих бараках, напоминавших в беспорядке разбросанные спичечные коробки. Бараки эти сгорели в пожаре войны, а теперь были кое-как восстановлены.

По обе стороны главной улицы квартала располагались рыбные лавки, парикмахерские, велосипедные мастерские, лавки, торговавшие подержанной мебелью и прочим старьем. Среди них выделялся ломбард "Маруман" с чудом не сгоревшим в войну складом — самым крупным зданием в квартале Сакасита. Полотнища с рекламой ломбарда "Маруман" развевались на всех ближайших телеграфных столбах.

Позади склада был пустырь, заканчивающийся обрывом, из чрева которого торчали, словно пушечные жерла, концы сточных труб. Мутные воды стекали по ним непрерывно. Поверхность труб влажно поблескивала, словно по ней только что проползли слизняки.

На пустыре сохранилось бомбоубежище с бетонированным полом и вполне приличной комнатой, в которой семейство владельца ломбарда "Маруман" пряталось во время бомбежек. Над убежищем была возведена двускатная крыша с пробитым в ней оконцем. Сюда подвели также воду и электричество.

В этом убежище, переоборудованном под вполне сносное жилище, поселился мужчина средних лет по имени Нитта. Года два тому назад он снял это помещение под мастерскую за пятьсот иен в месяц, а потом и сам туда переехал, оставив комнату в Икэбукуро.

Он жил одиноко, и соседи ничего не знали ни о его прошлом, ни о нынешних занятиях. Нитта сколотил из досок и стекла здоровенный ящик, в который, пригнувшись, мог влезть человек. Располагая внутри ящика различные предметы, он создавал фантастические теневые картинки, потом направлял на них световые лучи и фотографировал объемное изображение, возникавшее на стекле, которое было вмонтировано в верхнюю часть ящика. В темном закутке он сам проявлял пленку, увеличивая фотографии и продавая их в книжные или журнальные издательства.

Соседи занимались своими делами — изготовляли воздушные шарики, клеили конверты, переплетали книги, принимали вещи в ломбард, и никого из них совершенно не интересовала работа Нитты.

Лишь одна девушка из квартала Сакасита частенько наведывалась к нему. Звали ее Мидори, служила она у своего дальнего родственника — продавца певчих птиц, лавка которого находилась в сотне метров от ломбарда "Маруман". Белолицая, миловидная толстушка, она заметно прихрамывала на левую ногу. Если у Мидори спрашивали, что у нее с ногой, она обычно отвечала:

— Упала с хурмы, когда была маленькой. Владелец птичьей лавки сдавал певчих птиц вроде бы как в аренду молочнику, парикмахеру, хозяйке косметического кабинета, банщику и другим хозяевам соседних заведений. У него был большой выбор птиц — канарейки, рисовки, синички, попугаи ара, ткачики, белоглазки, овсянки. Содержал он также боевых петухов и бентамок [1]. Само собой, он не отказывал желающим приобрести ту или иную птицу, но все же главный доход приносила сдача их в аренду любителям птичьего пения. Здесь жили люди небогатые. Покупка птиц была им не по карману, и они предпочитали брать их в аренду, а когда птица им надоедала, заменяли ее на другую. Само собой, птицы сдавались вместе с клеткой.

Периодически меняли птиц и члены общества любителей пернатых района Сакасита, и Мидори каждый день разносила для них корм. Нитта впервые заглянул в эту лавку весной, примерно за год до того, как случилось печальное событие, о котором речь впереди. В лавке никого не было, кроме Мидори, сметавшей с порога перышки.

— Девушка, не отдадите ли мне эти ненужные вам перья? — обратился к ней Нитта.

— Перья? — удивилась Мидори, с подозрением разглядывая неожиданно возникшего перед ней неряшливо одетого человека с усталым, нездоровым цветом лица.

— Очень красивые перышки, — хрипло произнес Нитта.

— Но мы такие перья выбрасываем! — удивилась девушка.

— Вот и прекрасно! А мне они нужны для работы.

Нитта стал собирать валявшиеся у порога перья, а Мидори с удивлением глядела, как он сгребал их вместе с мусором.

Зачем они ему, раздумывала Мидори, и ей захотелось взглянуть, что он с ними делает.

На следующий день, предварительно узнав, где он обитает, она отправилась к нему в мастерскую. Нитта провел ее вниз, в оборудованную в бывшем убежище комнату. Пыльный, застоявшийся воздух пронизывали розовые солнечные лучи, проникавшие сквозь прорубленное в крыше оконце.

Так Мидори впервые увидела подземное жилище Нитты и сколоченный им ящик — своеобразный волшебный фонарь.

— Этот ящик — мой холст. Я рисую на нем все, что подсказывает мое воображение. Другого такого во всем Токио не сыщешь, — с гордостью пояснил Нитта.

Ящик и в самом деле был необычный. Он представлял собой куб с гранью в один метр, обшитый фанерой. Спереди была дверца, а внутри, на расстоянии пятнадцати сантиметров друг от друга, ступенчато располагались пять стекол. На стеклах в определенном порядке были разложены обломки камней, кусочки материи, ракушки и другие предметы. В днище ящика были вмонтированы электрические лампочки. Поворотом выключателя они зажигались — то красные, то зеленые, то желтые, то фиолетовые. Расположенные ступенями стекла при соответствующем освещении придавали предметам объемное изображение, которое отражалось на верхнем, несколько более толстом, чем остальные, стекле.

— Это море во время дождя, — пояснил Нитта, указывая на картинку, появившуюся на стекле.

— Как красиво! — воскликнула Мидори. — А знаете, — сказала она после недолгого молчания, — у нас ведь есть чудные перья мандаринской утки, а также фазаньи.

— Такие перья мне не нужны. Я вполне могу обойтись теми, которые вы выбрасываете…

Это случилось в начале октября. Солнце уже склонилось к закату, тускло освещая крыши приземистых домиков.

Доставив клетку с канарейками госпоже Юки — хозяйке косметического кабинета, Мидори возвращалась к себе. Около ломбарда "Маруман" она остановилась, завидев незнакомого мужчину лет тридцати двух — тридцати трех в пиджаке мышиного цвета. Он неожиданно появился из-за склада и быстро пошел в сторону. Там, за складом, пустырь, и этот человек, по всей видимости, вышел из жилища Нитты, подумала Мидори, провожая его взглядом. Она и прежде время от времени сталкивалась с посетителями Нитты, но их было немного, человека два-три, и всех она уже давно знала в лицо. Этого мужчину она встретила здесь впервые.

Завидев Мидори, он мгновенно опустил голову и, прижимая к себе черный портфель, обогнул склад и чуть не бегом направился в противоположную от Мидори сторону, мгновенно растворившись в надвинувшихся сумерках.

Мидори вернулась в лавку, занесла внутрь клетки с боевыми петухами и бентамками. И вдруг смутная тревога за Нитту охватила ее. Она сама не могла объяснить почему. Может, страх нагонял пронизывающий осенний ветер, или же ей просто захотелось повидаться с Ниттой, взглянуть на новую картинку в волшебном фонаре?

Был час, когда в домах готовились к ужину, и по улице стлался дымок из очагов, на которых варили рис. Мидори подошла к жилищу Нитты и остановилась у входа.

— Добрый вечер, — громко сказала она и постучала в дверь, но ответа не последовало. Внутри царила тишина.

"Странно", — подумала Мидори, но, привыкнув заходить к Нитте даже без предупреждения, толкнула слегка покосившуюся, резко заскрипевшую дверь и спустилась по ступенькам в убежище.

— Сэнсэй [2], — окликнула она, до боли в глазах вглядываясь в сумрак комнаты. — Сэнсэй, — повторила, разглядев, наконец, спину Нитты, навалившегося грудью на волшебный фонарь. — Это я, Мидори!

"Ты что? Ждешь особого приглашения?" — должен бы, как обычно, сказать Нитта, но он молчал. Это молчание и странная поза показались Мидори зловещими.

"Непонятно, что он там делает в темноте, отчего не зажигает света", — удивилась Мидори. В этот самый момент она обратила внимание на бессильно свисавшую с ящика левую руку Нитты и замерла, будто ее пригвоздили к месту. Широко раскрытыми глазами она некоторое время глядела на Нитту, не в силах ступить ни шагу. Она не помнила, как потом взбежала по лестнице, отворила дверь, пересекла пустырь и оказалась на улице.

— Он мертв! Господин Нитта мертв! — громко закричала Мидори.

Первым ее крики услышал приказчик из лавки торговца древесным углем. От неожиданности он уронил на землю корзину с углем, которую привязывал к велосипедному багажнику.

Было семь часов двадцать минут вечера, когда к месту происшествия прибыл сотрудник полицейского отделения в Оцука. Он осмотрел повалившегося на ящик Нитту и удостоверился, что тот мертв.

На стеклах ящика были в беспорядке разбросаны разноцветные перышки. К ним протянулась, словно пытаясь схватить, правая рука Нитты, левая — бессильно повисла над краем ящика.

Лицо Нитты было спокойным, без тени страдания. По свидетельству соседей, он всегда отличался болезненным цветом лица, сейчас же оно порозовело и казалось слегка распухшим.

Чуть в отдалении, на маленьком столике у стены, стояли бутылка с соком и чашка. Предварительный анализ жидкости в чашке, проведенный экспертами, показал наличие цианистой кислоты. Розовая окраска кожи лица также свидетельствовала об отравлении цианистым ядом. В тот день никто из приятелей, похоже, к Нитте не заходил, и он, по-видимому, встретил смерть в одиночестве.

Владельца ломбарда "Маруман" и Мидори вызвали на допрос как свидетелей. После допроса и осмотра места происшествия полиция все более склонялась к версии о самоубийстве, хотя никаких вещественных доказательств, подтверждавших ее, не было найдено. Посмертного письма не обнаружили, да и мотивы самоубийства оставались неясными. Не исключалась версия об убийстве или несчастном случае, но и это ничем не подкреплялось.

Прибывший на место происшествия сотрудник позвонил из ломбарда в полицейское управление и попросил прислать детектива.

— Покойник, полагаю, покончил жизнь самоубийством, выпив цианистый калий. Правда, он не оставил посмертного письма, хотя и жил в одиночестве. Да и вообще для взрослого мужчины избранный способ кажется несколько странным, — сказал он.

Вскоре к бывшему бомбоубежищу прибыли сотрудники первого следственного отдела — помощник инспектора Кинуи и молодой детектив Мита.

Они вновь стали допрашивать Мидори. Она отвечала то же самое, что и сотруднику полицейского отделения из Оцука.

— Говоришь, заметила мужчину в пиджаке мышиного цвета? А ты видела, как этот господин выходил из жилища Нитты? — строго спросил помощник инспектора.

Мидори не знала, что и ответить, и лишь молча теребила нитку, вылезшую из вязаной кофты. Она не могла утверждать, будто в точности видела, как он выходил из убежища, ведь заметила этого господина, лишь когда он повернул за угол у склада.

— А может, он просто остановился у склада справить малую нужду? — улыбнувшись, вмешался молодой детектив Мита.

Его предположение было не столь уж легкомысленным, как может показаться на первый взгляд. Не исключено, что мужчине в самом деле приспичило, и он остановился в удобном месте, справил нужду, а заметив Мидори, стыдливо опустил голову и поспешно пошел в противоположную от нее сторону. И вообще было бы чересчур самонадеянным связывать внезапное появление незнакомого мужчины со смертью Нитты. А если он не виновен?! Кажется, Мидори поняла это и, подумав, сказала:

— В точности утверждать, будто он выходил из жилища сэнсэя, не могу.

В то же время у нее в голове не укладывалось, что уважаемый Нитта скончался, приняв яд. "Нет, он не способен покончить жизнь самоубийством", — повторяла она про себя несчетное число раз.

Полицейский врач сообщил, что, по его предположению, смерть наступила около полутора часов тому назад. Если учесть, что Мидори обнаружила труп Нитты в семь часов вечера, значит, он принял яд где-то около пяти тридцати, и подозреваемый в убийстве мужчина в пиджаке мышиного цвета должен был находиться рядом с трупом около получаса — ведь Мидори увидела его выходящим из-за угла около шести вечера. Не исключалось также, что рядом с Ниттой, когда тот принимал яд, находился кто-то другой. Но опрос соседей этого не подтвердил. Да и трудно было сказать что-то определенное, поскольку пустырь с улицы не просматривался — его загораживало здание склада, и прохожие не могли заметить человека, который, завернув за угол, прошел к жилищу Нитты.

Так или иначе, полицейские, осмотрев место происшествия, склонялись к версии самоубийства. Их поразило запустение, царившее в жилище Нитты. Обычно художники для своей мастерской выбирают светлое, солнечное помещение. А комната Нитты была полутемной. Кто знает, может, в темноте ему лучше работалось, но все же мастерская оказалась на удивление грязной и замусоренной.

В комнате площадью в 10 дзё [3] были в беспорядке разбросаны клочки оберточной и цветной бумаги, обрезки фанеры, мешки из-под песка и извести, мел, обрезки железа, булыжники и прочий хлам. Кроме того, в углу стояли старенький ручной печатный станок, такой же старый фотоувеличитель, бачки с проявителем и закрепителем вперемешку с пустыми, запыленными бутылками из-под пива.

В сливную раковину были свалены грязная кастрюля и сковорода с наполовину сгнившей редькой. Вся эта картина свидетельствовала о нищенском, безалаберном образе жизни покойника. И ничего удивительного, что разочаровавшийся художник-неудачник, не выдержав одиночества, ушел из жизни, выпив растворенный в соке цианистый калий…

Детектив Мита, думая о чем-то своем, рассеянно наблюдал за работой экспертов, обследовавших комнату, потом, обратившись к помощнику инспектора, сказал:

— Господин Кинуи, вроде бы похоже на самоубийство, но меня смущают некоторые детали. От столика с бутылкой сока и чашкой до этого странного ящика — не менее шести шагов. Чашка с недопитым соком свидетельствует о том, что именно там он принял яд, но зачем человеку, уже принявшему яд, понадобилось вернуться к ящику, обхватить его руками и умереть в столь необычной позе.

Странности на этом не кончались. Когда эксперты сдвинули навалившийся на ящик труп, все обратили внимание на необычную картину внутри волшебного фонаря: к среднему стеклу была приклеена бумага, фон которой напоминал складки кожи слона или носорога. Она была разрезана на две части, свернутые в виде конуса, у основания которых были живописно разбросаны перышки, а между ними кистью проведены тончайшие линии.

— Сюрреализм какой-то, — пробормотал Мита, заглядывая внутрь ящика, и в следующий момент вскрикнул от удивления. — Господин помощник инспектора, взгляните! К среднему стеклу приклеена купюра в тысячу иен.

— Купюра? Это еще зачем?

— Может быть, она тоже послужила исходным материалом для создания картинки?

— Ну-ка, включи свет. Мита повернул выключатель.

Помощник инспектора Кинуи заглянул внутрь, и его глазам предстал отразившийся на верхнем стекле необыкновенный силуэт, чем-то напоминавший то ли птичье гнездо, то ли логово зверя, в которое неведомо откуда попала купюра в тысячу иен.

— Ну и картинка! — воскликнул Кинуи.

— Для него этот ящик вроде холста, громоздит разные предметы, используя подсветку, а потом, по-видимому, фотографирует изображение на верхнем стекле. Интересно, кому покойник продавал эти фотографии? — задумчиво произнес Мита.

— Вот, взгляните. — Эксперт, изучавший содержимое ящиков столика, протянул Кинуи несколько бумажек.

— Да ведь это квитанции от еженедельника "Дзинсэй" и детского журнала "Доёсюндзю"! — воскликнул помощник инспектора. — Ну-ка, быстренько свяжись с ними по телефону.

Хамото только что перекусил в редакции "Доёсюндзю". Был уже девятый час. "Пора и домой", — подумал он, убирая бумаги в стол, когда зазвонил телефон.

— Беспокоят из полиции. Вам известен художник Нитта?

— Да, — ответил Хамото.

— Дело в том, что Нитта сегодня в пять часов вечера покончил жизнь самоубийством.

— Как вы сказали? — воскликнул Хамото, чувствуя, как задрожала сжимавшая трубку рука. — Самоубийством?! Какая чушь!

— Нет, это правда. Он принял цианистый калий. Труп пока еще находится в его мастерской в Сакасита, — деловым тоном сообщил полицейский. — У покойного, видимо, нет близких родственников, поэтому мы решили посоветоваться с работниками журналов, в которых он сотрудничал. Я звонил в еженедельник "Дзинсэй", но там уже никого нет. Хорошо хоть, что вы оказались на месте.

Слушая полицейского, Хамото не верти своим ушам. Нитта покончил жизнь самоубийством? Такого быть не может! Ведь они встречались всего пару дней тому назад. Нит-та был бодр и весел. И вот…

— Я сейчас же приеду, — сказал он и поспешно покинул редакцию.

Выйдя на улицу, он вскочил в такси и через десять минут уже был на месте.

На пустыре собралось довольно много любопытных — главным образом женщин и молодых людей. У входа в бывшее бомбоубежище стоял полицейский.

— Я друг покойного. Мне только что звонили, — представился Хамото.

— Проходите. — Полицейский отступил в сторону.

Хамото спустился по лестнице и замер у открытой двери. Труп Нитты лежал между ног полицейского врача, внимательно разглядывавшего его лицо и грудь. Несколько полицейских стояли сбоку, наблюдая за действиями врача.

— Помощник инспектора, — отрекомендовался Кинуи. — А вы кто будете?

— Хамото. Из детского журнала, — сдавленным голосом ответил журналист.

— Ага, а мы вас ждем. Видите ли, мы предполагаем самоубийство, но эксперты пока сомневаются и настаивают на вскрытии. Нам неясны мотивы самоубийства. Нет ли у вас на этот счет каких-либо предположений?

Пока Хамото добирался сюда на такси, ему как-то не верилось, что Нитта мертв. Теперь он в этом воочию убедился. Что же касается возможных причин — он был в полном неведении.

— Вызывает сомнение тот факт, что Нитта умер, пройдя, самое малое шесть шагов после того, как выпил яд, — от столика, где стояли чашка и бутылка с соком, до ящика. Причем его нашли в странной позе: он навалился на ящик, словно обнимал его, — такое впечатление, будто скончался во время работы… А ведь яд-то он выпил у столика, расположенного в углу у стены. Как правило, человек, принявший цианистый калий, успевает сделать от одного до шести, от силы семь вдохов. И погибает от удушья. В случае же с Ниттой прошло значительно больше времени. Он успевает сделать несколько шагов, потом склоняется над ящиком, протягивает руку к перьям… Да и вообще с точки зрения психологии самоубийцы как-то не вяжется, зачем ему понадобилось, приняв яд в одном месте, специально тащиться к этому ящику? Что вы думаете по этому поводу?

— Я не верю в самоубийство, — твердо сказал Хамото. — Нитта, насколько я знаю, не способен на то, чтобы наложить на себя руки. Смерть его непонятна. Не знаю, что и предположить.

Хамото был знаком с двумя близкими приятелями покойного — журналистом Таноки и фотографом Нонака. Оба они, по-видимому, значительно подробней осведомлены о жизни Нитты и его характере. У него же, редактора, были чисто коммерческие контакты с художником Ниттой. Правда, они познакомились более года назад, Хамото частенько бывал у Нитты, и у него успело сложиться свое собственное представление об этом человеке.

— Лично я не верю в самоубийство, — повторил он. — А если бы Нитта решил умереть, он поступил бы по-иному: выбрал бы тихое, безлюдное место и молча, никому не мешая, наложил бы на себя руки. Такой уж у него характер. Каких-либо особых причин для самоубийства у него не было. Напротив, он всем своим существом испытывал страстное желание жить. — Хамото взял предложенную ему сигарету и продолжил: — Нитта был беден, но физически крепок и светел душой. Ему исполнилось сорок два, но он чувствовал себя молодым. Он создавал замечательные произведения искусства, но стремился к большему. Он был своеобразным, оригинальным художником, много трудился, и лишь в последнее время его труд начал приносить плоды. Вот почему я считаю, что его. смерть произошла лишь от несчастного случая — в иное не могу поверить!

— Так-так, — глубокомысленно произнес помощник инспектора. Он чиркнул спичкой, давая Хамото прикурить.

Впервые Нитта пришел в редакцию к Хамото в один из зимних дней около года тому назад. На нем было старенькое пальто, перекрашенное в светло-коричневый цвет. Его благородная внешность, мягкость обращения невольно привлекали к себе. Нездоровая бледность лица не вызывала удивления. Она была характерна для большинства людей его специальности. Хамото пригласил его в приемную и спросил о цели визита.

— Видите ли, я художник, создаю фантастические картинки. Хочу предложить некоторые из них вашему детскому журналу. Теневые изображения, которые до сих пор изготовлялись, имеют свой предел, и сколько ни фантазируй, ничего нового детям они уже не дают. Я долго думал об этом и в конце концов изготовил своеобразный ящик, чем-то напоминающий волшебный фонарь. С его помощью я научился воплощать в реальность свои мечты и фантазии. Конструкция его несложна. Я вмонтировал в ящик на разных уровнях пять стекол, располагаю на них в различном порядке обломки камней, листья деревьев, ремешки от гэта [4], рассыпаю мел. Потом подсвечиваю это снизу разноцветными лампочками и фотографирую отраженное на верхнем стекле изображение, возникающее благодаря различным сочетаниям тени и света. В отличие от обычных теневых картинок изображения получаются объемные и самые фантастические… Извольте взглянуть.

Нитта поспешно развязал фуросики [5] и вытащил несколько отпечатанных черно-белых фотографий.

— Вот эта, господин Хамото, на тему детской песенки "Обида".

Фотографии в самом деле выглядели необычно. На одной из них можно было различить дальний план, небольшой городок, дорогу между скал, ниточки предзакатных облаков на бескрайнем небе и фигурку мальчика у края дороги.

— Для изображения облаков я использовал веточки туи, для скал — старый ботинок, для домов — комочки земли. А на фигурку мальчика пошел лоскут хлопчатки и кусочки ваты из старой подушки, — пояснил Нитта.

Хамото слушал и не мог оторвать глаз от необычной фотографии. Веточки туи в самом деле напоминали облака, старый ботинок — скалы, комочки земли — дома, а мальчик из лоскута материи и ваты даже отбрасывал тень на дорогу. Изображение подкупало рельефностью.

Хамото был буквально потрясен талантом Нитты, создавшего из каких-то обрывков незабываемый образ. Строго говоря, изображение казалось в основе реалистичным, но, как ни странно, необычное сочетание использованных для картины предметов вызывало ощущение сюрреалистической фантазии.

— Таким способом я уже изготовил иллюстрации для двадцати детских песенок. Взгляните, эта — для "Красной стрекозы", эта — к "Почему ворона плачет?" — Нитта одну за другой вытаскивал из фуросики все новые фотографии.

Хамото ощутил, как его все сильнее охватывает теплое чувство к этому безвестному художнику. Одновременно он подумал: если отказать, он понесет свои картинки в другой журнал, и где-нибудь их обязательно возьмут. В этом Хамото не сомневался.

От безвестных художников отбоя не было. Они приходили в редакцию каждый день. Но помогать им всем не было никакой возможности, и Хамото всякий раз под благовидным предлогом их выпроваживал. Но Нитте он отказать не мог. И дело заключалось не только в личной симпатии, которую он почувствовал к этому человеку.

В последнее время их детскому журналу приходилось бороться со многими конкурентами, и чтобы не обанкротиться, надо было все время придумывать что-то новое. Необычные картинки Нитты подоспели вовремя.

— Честно говоря, мне это нравится. Ваши иллюстрации к детским песенкам хороши, но песни эти старые, всем известные, поэтому придумайте для нас что-нибудь оригинальное.

Хамото, правда, занимал пост заместителя главного редактора, а решающее слово — за главным, но, если он порекомендует с должной настойчивостью, главный согласится, подумал он, а вслух сказал:

— Один я такие вопросы не решаю, а главного редактора сегодня нет. Во всяком случае, сделайте для нас картинки и принесите. Надеюсь, что главному понравится.

Нитта был рад безмерно и не скрывал этого.

— Хорошо, я сейчас как раз обдумываю нечто вроде триптиха — фантазии на тему "Кладбище", "Воздушный шарик" и "Детская коляска взбирается в небо". Я сделаю одну из них и принесу вам. Одно время я подражал Сэйдзи Ханасиро — известному мастеру теневых картинок, но теперь я ему не уступаю, постараюсь создать вещь, которая будет намного богаче оттенками и сочетаниями черного и белого, — самоуверенно произнес Нитта и откланялся. С того дня он регулярно, раз в неделю, появлялся в редакции, в свою очередь Хамото тоже стал бывать у Нитты в Сакаси-та. Они подружились, и вскоре Хамото уже кое-что знал о прошлой жизни художника.

Нитта родился в префектуре Фукуи, на берегу залива Вакаса. В двадцать семь лет он женился, родилась девочка. Когда дочери исполнилось пять лет, он развелся с женой. Почему они расстались — Нитта подробно никому не рассказывал. Ходили слухи, будто жена его бросила. По-видимому, у нее были на то веские причины, раз она решилась уйти, оставив ему малолетнюю дочь. Должно быть, не хотела до бесконечности делить тяготы жизни с бедняком и неудачником. Развод явился тяжелым ударом для Нитты. Он стал жить вдвоем с дочерью и о новой женитьбе не помышлял. Когда девочке исполнилось семь лет и надо было поступать в школу, он отправил ее к себе на родину, а сам стал бродяжить, нигде подолгу не задерживаясь. Ощущение печали и серые тона в некоторых фантастических картинках Нитты, видимо, отражали его не слишком счастливое прошлое. Так, по крайней мере, считал Хамото…

— А девочка жива? — спросил его помощник инспектора Кинуи.

— Да. Учится в шестом классе.

— А где сейчас его бывшая жена?

— Вначале, кажется, сошлась с одним человеком из города Микуни, но вскоре вышла замуж за владельца токийской типографии в Сэтагая.

— А когда жена ушла от него?

— Лет семь или восемь тому назад. Тогда было самое тяжелое время с тех пор, как кончилась война. А знаете, она и после развода иногда встречалась с Ниттой.

— Не может быть!

— Странно, правда? Но это так. Уйдя от него, она не испытывала к нему зла. Такой это был человек — все любили его, и я не знаю никого, кто бы ненавидел Нитту.

Но эти слова не убедили Кинуи. Ему казалось странным, даже подозрительным, что разведенная жена встречается с бывшим мужем. Пусть он был хорошим, добрым человеком, но, скорее всего, он сам звал ее к себе, чтобы скрасить одиночество.

— Позволяли ли его доходы вести обеспеченную жизнь? Не думаете ли вы, что он наложил на себя руки из-за неустроенности и бедности? — спросил помощник инспектора.

— Он вовсе не бедствовал. Его "Воздушный шарик" и "Детская коляска взбирается в небо", напечатанные в нашем журнале, оказались настоящими шедеврами.

— После этого он стал популярен?

— Да, переступив сорокалетний рубеж, он впервые ощутил себя как личность. Он получил всеобщее признание. Но это был человек с обостренным чувством долга. Он сделал карьеру благодаря нашему журналу и оставался верен ему, несмотря на посыпавшиеся со всех сторон лестные и выгодные предложения.

— Так-так. Значит, ваших гонораров ему хватало на вполне безбедную жизнь?

— Я бы этого не сказал. Ему нужны были деньги на приобретение всяческих материалов — фотобумаги, проявителя и прочего. Он ведь был не простой художник, которому достаточно листа бумаги и красок. Нитта с трудом сводил концы с концами, но скромная жизнь его вовсе не пугала. Напротив, в ней он находил нечто светлое, оттачивавшее его искусство.

— Да, но у него здесь такое запустение. — Кинуи обвел взглядом комнату.

— В принципе он не бедствовал. В месяц он зарабатывал у нас не меньше двадцати тысяч. На одного этого вполне должно было хватать. А грязь в комнате просто из-за неряшливости. Кстати, а денег у него не нашли?

— При предварительном осмотре не обнаружили. Ни одной иены. Хотя — и это странно! — внутри ящика к стеклу была приклеена тысячеиеновая купюра.

— Вот как? Должно быть, он использовал ее как материал для новой картинки…

Внезапная догадка мелькнула у них одновременно.

— Господин помощник инспектора, а может, к нему приходили грабители? Действительно странно, что, кроме этой наклеенной купюры, в доме не оказалось денег…

— Мы тоже не исключаем версию убийства с целью ограбления. К нему мог кто-то зайти якобы по делу, совершить насилие и, переждав какое-то время, забрать; деньги и незаметно уйти. Кстати, сколько денег у него могло быть дома?

— Я не думаю, что Нитта хранил свои сбережения в банке. Не исключено, что он регулярно посылал деньги на имя дочери. Но все же какая-то сумма, наверное, была дома припрятана.

Кинуи припомнился случай с одиноким старым литератором из префектуры Тиба, у которого на смертном ложе под подушкой обнаружили сберегательную книжку на двадцать миллионов иен. Вполне возможно, что какие-то деньги, хотя и не столь крупную сумму, хранил при себе и Нитта, и кто-то, знавший об этом, убил его, деньги забрал, а чтобы симулировать самоубийство, влил ему в рот сок с цианистым калием и подтащил труп к ящику. Такое вполне осуществимо, если учесть, что Нитта жил один.

— Господин Хамото, вы не могли бы назвать друзей покойного?

— Приятели у него были, но немного, человека два-три — не более. Прежде всего назову уже упомянутых Та-ноки и Нонаку. Часто бывала у него Мидори. Пожалуй, она больше других знала о его жизни.

— Вы имеете в виду девушку из лавки певчих птиц?

— Да. Девочка была истинной вдохновительницей Нит-ты, его талисманом. Она хромоножка, но очень милое дитя.

Нитта любил ее и относился к ней так ласково, словно к родной.

— Между прочим, она первая обнаружила труп Нитты. Мы ее уже допросили. По ее словам, в последний раз она заходила к нему три дня тому назад, а сегодня… сегодня около шести вечера она видела у склада незнакомого мужчину в пиджаке мышиного цвета.

— Незнакомого мужчину?

— Да, но подозревать его в убийстве нет оснований. Это мог быть просто прохожий.

— Кстати, о неожиданной смерти Нитты надо бы сообщить его друзьям Нонаке и Таноки, а также известить родственников. Они проживают в деревне, в префектуре Фукуи. Надо, чтобы кто-то из них приехал и забрал останки — так положено.

— Вы правы… Вот вы и займитесь этим, не сочтите за труд. Кажется, у хозяина ломбарда есть их адрес.

Простившись с Кинуи, Хамото вышел наружу. Глядя на пустырь, он вдруг вспомнил о дочери Нитты. Он ни разу с ней не встречался, но однажды Нитта показал ему фото девочки.

— Мой цветочек! — нежно прошептал он. — Правда, красавица?

Снимок был сделан на берегу залива Вакаса. Вдали виднелись горы. Вдоль берега протянулась аллея старых деревьев, перед которыми стояла девочка лет восьми-девяти с продолговатым лицом и развевающимися по ветру волосами. На ней было кимоно с узором из крупных цветов.

Девочка смеялась. Она была очень похожа на Нитту.