Карусель

Я сижу на берегу

Это потом все подтвердили. В самый разгар матча шляпа сорвалась с головы Решетовского и улетела.

Я сижу на берегу реки. Напротив меня — баржа. На ней только что закончилось какое-то собрание, и по его итогам какому-то человеку предлагают прыгнуть за борт, а он отказывается. И правильно. Я бы тоже отказался.

Я как-то написал моему двоюродному шурину в Сызрань: «Любишь ли ты синусы?» Он почему-то очень обиделся и перестал писать, только регулярно шлет посылки с песком. Разумеется, не сахарным.

Сейчас мне сюда, на берег, принесли телеграмму — шляпа Решетовского уже пролетела над Костромой.

Человек с баржи все-таки прыгнул в воду. Оказывается, его просили, чтобы он поднял со дна ножовку. Это разумно. Я бы тоже поднял.

Принесли посылку от шурина. В сущности, он неплохой человек. Благодаря ему я соорудил на берегу неплохой пляж. И этот песок очень кстати — именно одного ящика и не хватало.

Принесли фототелеграмму — шляпа Решетовского уже над Сызранью. Причем прислал телеграмму совершенно незнакомый человек, а шурин что же? Никакого ему нет дела. Плохой он все-таки человек!

На барже вовсю идет работа. Пилят доски той самой ножовкой, что-то приколачивают. Оказывается, решили переоборудовать баржу в теплоход. Разумно. Я бы тоже переоборудовал.

Принесли еще посылку от шурина. Вот это уж зря. Лишним ящиком песка можно весь пляж испортить. Но нет, это не песок. Это шляпа Решетовского. Хороший все-таки человек шурин!

А вот и сам Решетовский бежит. Видимо, матч уже закончился. Руками размахивает, кричит, не видел ли я его шляпы. Я отдаю шляпу Решетовскому. Пора и по домам — семьи заждались. Теплоход уже совсем готов, и мы садимся на него, только предварительно даем телеграмму шурину: «Любишь ли ты тангенсы?»

Ухлюпина

В этом деревенском доме было полно каких-то странных — голубых, почти кубической формы плодов. На столе стояло несколько мисок с этими плодами, под столом стоял наполненный ими же большой таз. Хозяин брал плоды, один за другим надкусывал их и, морщась, выбрасывал в окно.

— Ухлюпы это, — пояснила хозяйка. — Вон с того дерева — ухлюпины, стало быть.

Я выглянул в окно и увидел высокое дерево, напоминающее своими устремленными вверх ветвями тополь в южном варианте.

— Ухлюпина? — удивился я. — Откуда такое название?

— Да муж так назвал, — объяснила хозяйка. — Степа, а не помнишь, почему?

Хозяин отрицательно кивнул.

— Замучились мы с ними, — вздохнула хозяйка. — Невкусные — жуть! А растут как высоко! Давеча Степа сверху упал, собираючи, и синяк набил. Покажи ему, Степа!

Муж неохотно расстегнул пуговицу и показал синяк на боку.

— Да ты весь, весь показывай! — сказала жена. — А как их трудно с веток срывать! Только клещами и обходимся. А варенье какое из них — жуть! Вы поверите — как сварим, так всё на помойку и выливаем. Тут я свинье этого варенья дала, так она после этого за сутки килограммов на тридцать похудела. Степа, покажи гостю нашу свинью.

— Да спасибо, не надо, — отказался я.

— Ну, не хотите, так ладно. Я думала, может, вам интересно. А еще опрыскивать надо ухлюпину от разных жучков-гусениц. Ядохимикатами. Степа, покажи гостю ядохимикаты.

— Кончились вчера, — буркнул хозяин. — Опять ехать покупать.

— Ну вот, еще одна забота, — опечалилась хозяйка. — А уродилось сколько их нынче! Куда их только девать!

— А вы угостите кого-нибудь, — предложил я.

— Кого же?

— А хотя бы меня.

Супруги молча переглянулись, потом взглянули на меня, а потом опять переглянулись.

— Ну что же, — тяжело вздохнул хозяин, — идемте.

Мы вышли из дома, хозяин подвел меня к дереву и показал на самую верхнюю ветку:

— Вон, видите, там ухлюп растет? Так и быть, сорвите его, все равно кривой.

— Но… — начал было я.

— Погодите, мил человек, сначала дослушайте, а потом перебивайте. Так вот, говорю, сорвите его, половину съешьте, а вторую моему соседу напротив отнесите — он давно просил попробовать.

Трещина

Где находился этот дом, я вам говорить не буду — все равно вы его уже не найдете. Имел он всего два этажа, штукатурка на нем, истерзанная петербургскими, петроградскими, а затем и ленинградскими дождями, частью обвалилась, а та, что не обвалилась, потемнела до невозможности. В нижнем этаже было ателье, а второй этаж… Собственно, это и заинтересовало меня больше всего. Второй этаж рассекала широченная трещина. Она начиналась у самой крыши и, извиваясь, как река на географической карте, доходила как раз до вывески «Закрутка плиссе-гофре». Казалось, когда-нибудь дом распадется на две половинки.

Впервые я обнаружил этот дом во время одной из прогулок с папой. Налюбовавшись трещиной снаружи, я предложил зайти в дом и посмотреть, как она выглядит изнутри.

— Нельзя, Федя, — возразил папа. — Там же люди живут. Вон кактус выращивают. Не надо их тревожить.

Кактус на ближайшем к трещине окне был действительно роскошный, со множеством отростков и большим розовым цветком…

Но трещина завладела моим воображением. Каждый день я просил отвести меня в ту комнату с кактусом, но увы… Снилась мне эта трещина каждую ночь. Каждую ночь я видел, как она разрезает надвое обои и какую-то картину на стене. Возле такой трещины и сидеть-то, поди, жутко. Но интересно. После этого обычно снились трескающиеся пополам кактус, холодильник, лифт, гантели, шляпа, ходики… Если я садился рисовать, то рисовал только трещину. Я даже стихи про трещину написал, но они, как я теперь понимаю, были слабоваты, и приводить их тут я не буду.

И однажды родители сдались.

— Хорошо, Федя, — сказали они. — Вот скоро у тебя день рождения, так что мы доставим тебе это удовольствие. Ты вымоешь уши и шею, причешешься как следует, и мы, так и быть, побеспокоим хозяев этой комнаты.

День рождения, безусловно, наступил. Когда я рассматривал подарки, услышал за спиной:

— Кажется, забыл. И слава богу.

— Нет, не забыл! — вскочил я. — Мне еще больше захотелось увидеть трещину. — Идемте, как обещали!

…Не буду описывать, как мы искали нужную комнату. Это длинно. Но мы ее нашли. Она была узкой и темной.

— Пожалуйста, заходите, — встала с дивана седая женщина. — Мальчик, как тебя зовут?

— Покажите мне вашу трещину! — вдруг выпалил я.

— Какую трещину? — удивилась женщина.

— Мы, извините, пришли, чтоб… — пытались объяснить родители. — У мальчика день рождения…

И тут мы все сразу увидели, что никакой трещины в комнате нет. Абсолютно целые обои с розовыми цветочками, такой же, только чуть увядший цветок на роскошном кактусе… Я подбежал к стене, ощупал ее и стукнул по ней ладошкой (подчеркиваю — ладошкой, это сейчас у меня ладони такие огромные).

До сих пор не понимаю, как это произошло. Наверняка это было просто совпадение. Но именно в этот момент раздался треск, обои лопнули, показалась широкая трещина, а сквозь трещину показалась широкая улица. В комнате сразу стало светлее, но сердце у меня начало куда-то опускаться.

— Что наделал, негодник! — в один голос закричали родители. — Извинись хотя бы!

А женщина подбежала ко мне, обхватила и стала осыпать… Нет, не тумаками, а поцелуями.

— Боже, какое счастье! — говорила она. — Сколько я ждала этого. Наконец-то! Уж теперь-то меня переселят из этой квартиры с четырнадцатью съемщиками!

…Теперь на месте этого дома новый, светлый, девятиэтажный. Я часто хожу мимо него, и иногда мне чудится на уровне второго этажа извивающаяся, будто река, трещина. Я приглядываюсь — но, конечно, ничего такого нет. Крепкая ровная стена, какая и полагается каждому новому дому.

После новоселья

Через несколько дней после новоселья в квартиру Баковых наведались люди в спецовках.

— Я прораб, — представился один из них. — Простите, вы не можете одолжить нам на некоторое время вашу газовую плиту? Нам нужно срочно сдать корпус номер три — вон, напротив, а с плитами перебои. Не беспокойтесь, скоро вернем.

Баков посмотрел на жену, пожал плечами и впустил людей в спецовках в квартиру.

— Да, чуть не забыл, — сказал прораб, когда рабочие демонтировали плиту. — Дело в том, что ванну, которая у вас, мы одолжили в корпусе номер один. Надо вернуть. Но не волнуйтесь, как ванны поступят, вам выделим.

Целую неделю Баковы готовили обед на электроплитке. Потом опять пришел прораб.

— Видите ли, — смущенно сказал он, — нам очень срочно нужны раковины. Раз уж мы взяли у вас ванну…

Через неделю принесли плиту, но разобрали часть паркета в прихожей.

— Совсем ненадолго, — заверил прораб.

Вскоре вернули раковину, но сняли электросчетчик. Потом прораб со слезами на глазах умолял одолжить хоть на денек входные двери.

— Нет! — отрезал осмелевший наконец Баков. — И, кроме того, если в трехдневный срок все не вернете, письмо напишу куда следует!

Через две недели при тусклом свете керосиновой лампы Баковы написали куда следует.

— Пойду опущу, — сказал Баков. — Они у меня попляшут!

Он вышел из квартиры, но тут же вернулся.

— Машенька, — растерянно пробормотал Баков, — ты знаешь, куда-то девался лестничный пролет!

Чермагин и четверо

Чермагин стоял у ларька и пил пиво, когда к нему подошли четверо. У одного в руках был портфель, у другого — чемодан, у третьего — рюкзак, а у четвертого — бидон.

— Простите, вы не скажете, как пройти на кладбище? — спросил тот, что был с портфелем.

— А вам какое надо? — уточнил Чермагин, ставя кружку на прилавок.

— А нам все равно. Какое поближе.

— Если поближе, то вам подойдет Ново-Лучезарское. По монорельсовой дороге одна остановка.

— А вы не знаете — место там есть свободное?

— Место? — переспросил Чермагин. — Я, знаете, сам только что случайно оттуда, так что точно скажу. Есть там место, даже могила вырыта, так что вы, если поторопитесь, успеете ее занять.

— Вот спасибо, — закивали все четверо. — Это очень ценная информация. — И они направились к монорельсу.

— Погодите! — остановил их Чермагин. — Если вы только место едете смотреть, так вы не успеете. Вы и покойника сразу с собой захватите.

— Не беспокойтесь, — ответил тот, что был с портфелем. — Покойник у нас с собой.

— Как с собой? — не понял Чермагин. — Я ничего такого не вижу.

— Если вы ничего не видите, это еще ничего не значит. В портфеле — голова, в рюкзаке — руки-ноги, в чемодане — все остальное.

— Да? — ошарашенно проговорил Чермагин. — А почему же кровь не капает?

— А мы ее вот сюда сцедили, — ответил тот, что был с бидончиком. — Еще тепленькая, — уточнил он, проведя по бидончику рукой.

— За что же вы так беднягу? — вырвалось у Чермагина.

— Бедняга? — грозно переспросил тот, кто был с портфелем. — Вы еще называете его беднягой? Да вы знаете, что он натворил?!

— Что?

— Ужас! Представляете, сегодня на работу на целый час опоздал! Я начальник цеха, а это, — показал он на остальных, — бригадир, профорг и страхделегат. Так что все законно.

И четверо торопливо направились к монорельсу.

Чермагин тоже торопливо допил пиво и чуть не бегом помчался на работу. Кто знает, — может, и у них всерьез за дисциплину взялись.

Поторопились

Иван Петрович Сидоркин обнаружил в своем почтовом ящике послание следующего содержания:

Послание было отпечатано типографским способом, и только фамилия Сидоркина была вписана от руки. В самом низу значилось: «Тираж 5000 экз.».

Недоумевая, Сидоркин пошел в ЖЭК.

— В чем дело? Ведь водопроводчик должен быть у меня только завтра.

Сидевшая за столом женщина стала просматривать какой-то журнал.

— Сидоркин… Да, действительно, на завтра. Значит, мы поторопились. Работы, знаете, много, что-нибудь да напутаешь… Давайте письмо сюда. Мы вышлем вам его, — женщина что-то подсчитала на счетах, — через пять дней, будет как раз вовремя…

Гоша

Никакой труд у нас не зазорен. Не зазорен и тот, которым занимается Гоша. Целыми днями он подхватывает ящики с вином и спускает по обитому железом желобу вниз, в кладовую.

На вид Гоше можно дать от тридцати пяти до семидесяти. Одет он в неизменную серую фуфайку, мятые брюки, видавшие виды ботинки и замызганный галстук. Гошин подбородок всегда покрыт щетиной. Тут какая-то загадка: бороду он не отпускает, и в то же время побритым его ни разу не видели.

Как его отчество и фамилия, никто не знает. Никому не ведомо, была ли у него семья и другая профессия. Кажется, он работал здесь всегда, и представить магазин без Гоши невозможно, как и Гошу без магазина.

Гошу нельзя назвать алкоголиком. Он давно прошел уже эту стадию. Если Гоша в течение двух дней подряд не примет живительной влаги, он умрет. Об этом он говорит всем желающим в минуты отдыха, когда присаживается на пустой ящик и смолит «беломорину». Умрет, его похоронят за казенный счет в этом же самом фартуке и на могилке напишут: «Гоша». Потому что никто не помнит, как его фамилия.

Как-то Гоша не вышел на работу. Два дня в магазине выжидали, а на третий решили послать делегацию — завмага Николая Христофоровича и продавщицу Любу, полную, крашеную, с хриплым прокуренным голосом. Они узнали в отделе кадров райпищеторга адрес и, прихватив сто пятьдесят граммов конфет «Старт», плавленый сырок и шесть бутылок недорогого портвейна, пошли навещать больного.

Дверь открыли соседи. Гоша лежал на раскладушке, глаза его были закрыты, а щеки ввалились сильнее обычного.

— Хорошо, что сегодня пришли, — сказал Николай Христофорович и поднес к Гошиным губам бутылку. Даже не раскрыв глаз, тот обхватил бутылку губами и стал жадно втягивать в себя портвейн. Когда бутылка опустела, Гоша приободрился и присел на раскладушке. На щеках появился румянец.

— А, это вы… — пробормотал он. — Пришли, значит. Благодарю…

Сесть он не предложил, да и некуда было. Мебели в комнате, кроме раскладушки и гвоздя в стене, не было. Кругом громоздились окурки, пачки из-под папирос, мутное стекло было заклеено оберточной бумагой.

Вдруг завмаг и Люба разом посмотрели на фотографию, висевшую высоко под потолком. С нее на делегацию глядели бравый молодой летчик и женщина, склонившая голову ему на плечо.

— Это кто, Гоша? — спросил завмаг.

— Это? — поморщился Гоша. — Неужели не узнаете? Я. С женой. Ушла она из-за этого дела.

— Летчик?! — воскликнул Николай Христофорович. — А почему работаешь не по специальности?

— Так не берут почему-то… — вздохнул Гоша.

— М-да… Ну ладно, лечись пока…

Делегация ушла.

— Летчик, надо же, летчик! — говорил по дороге Николай Христофорович. — Надо его как-то встряхнуть. Но как?

Они поравнялись с мебельным магазином. У входа стоял мужчина, а рядом с ним — большой темно-коричневый шкаф с искусанными собакой ножками и потускневшим зеркалом посередине.

— Не купите? — предложил мужчина. — В магазин не приняли, а на свалку нести жалко. Да и далеко. Берите — три рубля.

— А подарим Гоше шкаф! — вдруг сказал Николай Христофорович. — В воспитательных целях.

— Так ему туда и класть нечего, — возразила Люба.

— Вот именно! Увидит, что класть нечего, и, глядишь, остепенится. И в зеркало хоть поглядит. И занавесочки б ему на окно…

Через полчаса шкаф стоял в Гошиной комнате. Люба развешивала собственноручно сшитые из списанного синего халата занавески. Гоша плакал и поглаживал скрипучую дверцу шкафа.

— Вот я какой стал, оказывается, — говорил он, глядя в зеркало. На портрет, выходит, совсем уже и не похож…

— Да ты еще не так плохо выглядишь, — пожалел его завмаг. — Просто зеркало старое.

За двумя бутылками «Пепси-колы» завмаг и Гоша договорились, что теперь Гоша будет пить меньше, купит безопасную бритву, а потом, быть может, и электрическую. Потом сдаст ботинки в починку, купит светло-серый в полоску костюм и повесит в этот шкаф. Потом разыщет жену, они будут здесь жить, купят еще какой-нибудь мебели. Потом Гоша пойдет в аэропорт и попросит работу по специальности. Механиком-то ему уж доверят быть.

— Спасибо, Николай Христофорович, вы меня всего этим шкафом перевернули. И занавесками. — Гоша утирал слезы о рукав шефа, забыв о полагающейся все-таки дистанции.

Наутро Николай Христофорович опять проходил мимо мебельного. Вдруг он остолбенел: на тротуаре стоял тот же самый шкаф, а рядом с ним — Гоша. В зеркале смутно отражался зеленый троллейбус.

— Купите за трешку! — предложил Гоша и вдруг осекся: — Ой, это вы!..

Гоша замигал и стал разглядывать асфальт и свои стоптанные ботинки, зашнурованные бельевой веревкой.

— Гоша! — сказал завмаг. — Ты что, забыл?! Мы же вчера говорили с тобой о костюме! Светло-сером! В полоску! А ты?

— Так это, — замигал Гоша. — Не купить мне костюм-то. Расходы большие.

— Премию выпишем. Тебе, поди, ни разу и не выписывали.

Гоша еще ниже склонил седеющую голову.

— Так расходы…

Завмаг скрипнул зубами и пошел прочь. Поравнявшись с Гошиным домом, он взглянул на окно третьего этажа. Синих занавесок тоже уже не было.

— Ты извини, Гоша, — сказал назавтра завмаг. — Мы не то тебе подарили…

Через несколько дней он принес Гоше направление на лечение от алкоголизма.

— Вот, Гоша. Уж это не пропьешь…

Гоша уехал лечиться. В его бывшую комнату вселилась супружеская пара. Новоселы выгребли все окурки и бутылки, а на освободившемся месте расставили мебель. А Гошина фотография так и осталась висеть высоко под потолком.

Нельзя сказать, что супруг-новосел часто пьет. Но нет-нет да и приходит домой навеселе. Тогда супруга указывает на молодого Гошу и строго говорит:

— Вот это я понимаю — мужчина! Бравый, непьющий. А ты? Постыдился бы!

Воскресная прогулка

Родион Карнизов работал на асфальтовом катке, а после работы возвращался на нем домой. По вечерам он сажал на каток Елизавету из дома напротив и катался с ней в обнимку до полуночи.

Как-то в воскресенье Родион и Елизавета решили поехать на катке за город. Они долго двигались по забитому машинами шоссе, потом свернули на проселочную дорогу и оказались у небольшого перелеска. Там они оставили каток в кустах, а сами пошли собирать еловые шишки. Вернувшись, Родион и Елизавета обнаружили, что каток исчез. Родион помрачнел.

— Глупенький, ты способен расстраиваться из-за таких пустяков? — удивилась Елизавета.

— Пустяки? А как же мы доберемся домой?

— Об этом я не подумала, — надула губы Елизавета.

Лицо Родиона вдруг просветлело:

— Идея! Я знаю, как его найти! Это ж столько металла! — Он достал компас.

Родион и Елизавета двинулись туда, куда указывала стрелка, и вышли к деревушке. В одном из дворов стоял каток, а щуплый мужичок в сапогах, поминутно оглядываясь, перекрашивал его в зеленый цвет.

— Бог в помощь, папаша! — приветствовал его Родион.

— Иду это по лесу, — заторопился мужичок, — гляжу, стоит. Чего, думаю, добру-то пропадать? В хозяйстве пригодится — тесто раскатывать, белье гладить. Опять же в район ездить…

— Мой это каток, папаша, — сухо сказал Родион.

— Твой? — удивился мужичок. — Не может быть…

— Честное слово!

— Если честное слово даешь, верю, — вздохнул мужичок. — А может, уступишь мне? Я тебе взамен овцу дам и еще соленых помидоров…

— Соглашайся! — Елизавета дернула Родиона за рукав. — Мне дубленка нужна.

Родион закрыл на минутку глаза, представил Елизавету в дубленке, а потом самого себя, утаптывающего асфальт ногами. И мотнул головой.

— Жмот! — прошипела Елизавета и высыпала на Родиона все собранные шишки.

Домой возвращались порознь: он — на катке, она — на попутном молоковозе.

Наутро, когда Родион асфальтировал площадь перед районной библиотекой, к нему подошло начальство.

— Гляди-ка, техника как сверкает! — сказало оно. — Сам красил?

— Сам… — растерялся Родион.

— Тогда тебе премия полагается! — разъяснило начальство. — И раз ты так технику любишь, посадим тебя на более сложную машину — на грейдер.

Премию Родиону вручала миловидная девушка, по имени Люба. Теперь по вечерам он катает ее на грейдере.

Расти надо

— Расти надо, Боря, — сказала жена Ковшову. — Расти.

Ковшов уставился на жену долгим непонимающим взглядом.

— Духовно расти, — пояснила жена. — Вот открылась выставка горчичников, а ты был на ней?

— Нет, — вздохнул Ковшов.

— Я тоже не была, — призналась жена. — Но я, во всяком случае, думаю туда пойти. А у тебя, наверное, и в мыслях ничего подобного нет.

Ковшов промолчал.

— Собирайся! — бросила жена.

Ковшов открыл шкатулку, где у него хранились накладные усы, и стал их примерять. Перебрав три десятка усов всех цветов и фасонов, он остановился на висячих, темно-каштановых.

В выставочном зале было полутемно и полупусто. Сразу же бросился в глаза висевший на стенде экспонат с выцветшей надписью: «Горчичникъ. Царицынскій заводъ».

— Какая прелесть! — захлопала в ладоши Ковшова. — Боря, ты видел когда-нибудь такое?

— Не видел, — согласился Ковшов.

— Антикварная вещь, — пояснил экскурсовод. — А вот это горчичник с островов Фиджи. Сделан из пальмового листа. Вот автогорчичник для ленивых — после процедуры сам отскакивает…

— Здорово! Здорово! — восхищалась жена. — Боря, ты чувствуешь, как духовно растешь?

— Чувствую, — пробормотал Ковшов, разглядывая свои усы в оконном стекле. К раме почему-то была приколота записка: «Проветрено — мух нет. Уборщица Кондрашова».

— А вот еще одна редкость — горчичник из королевской аптеки Людовика XVI. Изготовлен по личному его проекту. Великолепная атласная бумага с водяными знаками и портретом монарха…

Экскурсия закончилась.

— Билеты не выбрасывайте, — предупредил экскурсовод. — Поставите их, когда простудитесь.

Ковшова шла по улице сияющая.

— Это не выставка, а целая обогатительная фабрика! В переносном смысле, конечно. Боря, ты чувствуешь, как увеличился твой багаж? Духовный, разумеется.

Муж кивнул, поглаживая усы и мурлыкая под нос:

Дома жена первым делом села к телефону.

— Маша! — закричала она. — Знаешь, мы только что были на выставке горчичников! Так здо… Что? Ты тоже там была? Ясненько…

Улыбка сразу же сошла с ее лица, она что-то буркнула и бросила трубку.

— Не рассчитали, — вздохнула она. — Лучше было бы на выставку декоративных пепельниц сходить…

— Там больше духовного багажа, — согласился муж, приклеивая другие усы.

Невкусный фикус

Ольга Петровна властным жестом показала мужу на кресло.

— Садись, Анатолий. Мне надо серьезно с тобой поговорить. Тебе уже за сорок, а ты ведешь себя совсем неподобающе. На днях выманивал у соседского Кольки пряник. Было такое?

— Было, — согласился Анатолий Егорович.

— Да не грызи ты карандаш! Ну что мне с тобой делать! Вчера зашел к соседу, так тот и оглянуться не успел, а ты уже три листа с фикуса слопал. Разве они такие вкусные?!

— Невкусные… — поморщился Анатолий Егорович.

— Да не жуй ты бумагу! А сегодня еще почище номер выкинул. Ну зачем ты стал у собаки эту несчастную кость отнимать?! — Жена повысила голос. — Обещай немедленно, Анатолий, что прекратишь свое мальчишеское поведение!

— Обещаю… — печально сказал Анатолий Егорович и вздохнул.

— Ну ладно, будем кушать, — сообщила Ольга Петровна. — Сегодня у нас диета номер двадцать шесть.

Она подала на стол два ломтика сырого картофеля и по полстакана кипяченой воды, а потом вынула из кошелька восемь копеек и протянула мужу:

— Вот тебе завтра на обед. Только смотри, не переедай!

Чехолиада

— Надо бы сшить на диван чехол, — сказала Ариадна Петровна.

— Да, милая, — согласился муж и поступил опрометчиво.

Через день на диване появился чехол.

— Надо бы сшить чехол и на кресло, — сказала Ариадна Петровна.

— Да, милая, — согласился муж и поступил еще более опрометчиво.

Через день чехол появился и на кресле. Потом — на всех стульях, серванте, картинах, письменном столе и холодильнике.

— Не хватит ли чехлов? — робко поинтересовался муж.

— Нет, конечно! — возразила жена, ловко орудуя иголкой.

Вскоре в чехлах были батареи, провода, водопроводный кран… И кухонная утварь была в чехлах. Правда, на время еды Ариадна Петровна разрешала снять чехлы с тарелок, вилок и солонки, но после трапезы они немедленно зачехлялись снова. Муж ходил по зачехленной квартире и напряженно думал, как избавиться от этой напасти. И придумал.

— Ариаднушка! — сказал он, входя в комнату, где жена шила чехол для только что купленной кофемолки. — А не пора ли нам сдать все чехольчики в стирку?

— Верно! — согласилась Ариадна Петровна. — Ты вовремя мне напомнил.

Она прекратила шить, зачехлила по привычке иглу, нитки и ножницы, потом спохватилась, снова расчехлила их, а также все остальные предметы. Супруги связали чехлы в шестнадцать гигантских узлов, вызвали грузотакси и отвезли их в прачечную.

Вот, собственно, и все. Первое время Ариадна Петровна очень тосковала по своим чехлам, а потом смирилась.

Рыцарь

— Нету, нету сейчас рыцарей! — сокрушенно говорила Ксения Петровна мужу. — Сегодня в трамвае с двумя сумками стою, а передо мной сидит здоровенный детина, усы до подбородка — и хоть бы что ему! Не только что место не уступил, а даже и к окну не отвернулся для приличия. Ну и люди пошли!

— Пошли… — вздохнул Вячеслав Иванович.

— Ну, а ты тоже хорош! Догадался подарить к Восьмому марта восемь плоских батареек!

— Не серчай, дорогая, — примирительно сказал муж. — Про главный сюрприз я тебе еще не сказал. Я заказал тебе на пятнадцать тридцать настоящего рыцаря. Квалифицированного. Из бюро добрых услуг. Здорово придумали — к Новому году можно заказать Деда-мороза, а к Восьмому марта…

Тут раздался звонок в дверь. На пороге появился человек в алюминиевых латах, кольчуге и шлеме с забралом.

— Рыцаря заказывали? — пробасил он деловито, не снимая забрала.

— Заказывали, заказывали! — обрадовался муж. — Проходите.

— Каблукова? Ксения Петровна? — уточнил рыцарь и встал на колено. — Разрешите, любезная Ксения Петровна, преподнести вам этот огненно-красный тюльпан.

— Спасибо, — зарделась Ксения Петровна.

— Не за что, — сказал рыцарь. — Это мой долг.

— А ты мне когда-нибудь цветы дарил? — беззвучно, но с энергичной жестикуляцией спросила Ксения Петровна мужа.

— А теперь послушайте серенаду. — Рыцарь достал из чемоданчика гитару и опять встал на колено.

Серенада была трогательная, и Ксения Петровна прослезилась.

— А ты пел мне когда-нибудь серенады?! — опять, обернувшись к мужу, беззвучно спросила она и уронила платок. Рыцарь тотчас же нагнулся и изысканнейшим жестом подал платок Ксении Петровне. Это ее так растрогало, что она уронила платок снова. Рыцарь подал его еще галантнее. Ксения Петровна немного подумала и уронила платок третий раз. И снова рыцарь поднял его и вручил виновнице торжества.

— Извините, что я заставила вас поднимать платок на «бис», — сказала Ксения Петровна. — Но вы так галантны… Вы настоящий рыцарь. Не то что этот, — она кивнула в сторону совсем растерявшегося мужа.

Рыцарь прижал руку к груди и поклонился.

— Ну, я пойду. У меня еще десять заказов. Напоследок разрешите поцеловать вашу ручку. — Рыцарь поднял забрало и поднес губы к руке Ксении Петровны. Ксения Петровна взглянула на усатое лицо рыцаря, и у нее округлились глаза.

— Это… Вы?! Вы ехали сегодня сюда на пятьдесят третьем трамвае и не уступили мне место?!

— Ну, ехал. А почему я должен был уступать?

— Но вы же рыцарь! — почти крикнула Ксения Петровна.

— Ну и что? — удивился рыцарь. — А если человек маляр, так что, он с утра до вечера красить должен? Вот и мне отдых от работы полагается…

Интересная жизнь

— Ну что я здесь вижу, в этой пресловутой сельской местности? — говорила Катя своей подруге Любе. — Тоска тут. Какие тут развлечения? Ну, взад-вперед по улице с ребятами прогуляться. Ну, в домино, морской бой и крестики-нолики сыграть. Ну, телевизор посмотреть. Ну, на танцы сходить…

— Да, ты права, — соглашалась Люба. — Тоска…

— То ли дело в городе! — Катя заканчивала укладывать чемодан. — В общем, как говорится, уезжаю я. Всего доброго.

Вскоре от Кати пришло письмо:

— Везет же людям! — завистливо вздохнула Люба и тоже побежала собирать чемодан.

Не надо шаркать

— Как это ужасно, когда кто-то шаркает ногами! — говорила Филиппина Герасимовна. — По-моему, тот, кто шаркает, совершенно опустился и вообще человек конченый.

За свою жизнь ей пришлось сменить несколько мест работы — из-за того, что сослуживцы шаркали ногами. Один раз она была вынуждена уволиться потому, что раскритиковала на профсоюзном собрании директора — конечно, за шарканье.

Часто доставалось и пришедшим к ней гостям.

— Боже, что это такое! — говорила она с неподдельной горечью. — Вы шаркаете ногами! Умоляю, выйдите из квартиры и зайдите снова, но уже без шарканья.

Первую часть просьбы выполняли все, а вторую — лишь немногие.

Один раз Филиппина Герасимовна, простояв в очереди несколько ночей, достала билет на концерт любимого певца. Тот вышел на сцену в безукоризненном костюме, но… шаркая ногами. Филиппина Герасимовна немедленно покинула зал. С тех пор она считала певца бездарностью.

Однажды Филиппина Герасимовна с ужасом заметила, что и ее муж стал шаркать. Немало бессонных ночей пришлось ей провести, немало состоялось трудных разговоров. Она даже собиралась уйти к маме.

Муж очень любил Филиппину Герасимовну. Он стал уходить на пустырь и там часами упражняться в ходьбе. И перестал шаркать.

Когда Филиппина Герасимовна и ее муж вышли на пенсию, они стали посиживать на бульваре и делать замечания прохожим, которые шаркали ногами. Но те реагировали без должного уважения. И тогда Филиппина Герасимовна сказала:

— Записываемся в дружинники.

Муж сначала заартачился, но Филиппина Герасимовна его уговорила.

…Едва успев надеть повязки и выйти из опорного пункта, супруги остановили какого-то человека.

— Гражданин, шаркать ногами очень нехорошо, — сказала Филиппина Герасимовна. — Пройдемте.

Прошли.

— Ну и ну! — удивился дежурный лейтенант. — Еще и трех минут не минуло, а уже первый задержанный. В чем же он провинился?

— Шаркал ногами.

Лейтенант несколько секунд сидел молча, а потом сдвинул фуражку на лоб и расхохотался. Засмеялся и задержанный, но как-то нервно. Тогда лейтенант вгляделся в его лицо и присвистнул:

— Ого! Да это же Гринька Хвощ! Мы его давно разыскиваем. Ну вы и молодцы, товарищи дружинники!

— Вот видишь? — говорила Филиппина Герасимовна мужу, когда они покинули пункт. — Я всегда была уверена — те, кто шаркает, люди конченые…

Два пожилых человека с красными повязками шли по улице, старательно поднимая ноги.

Утро

— Дорогой муженек, завтрак готов. Чаем не обожгись. Ну вот, обжегся. Вилкой нос не оцарапай. Ну вот, оцарапал. Галстук сметаной не запачкай. Ну вот, запачкал. Когда будешь вставать, за отрывной календарь не зацепись. Ну вот, зацепился. Запонку не урони за плинтус. Ну вот, уронил. Комод не опрокинь. Ну вот, опрокинул. Будешь причесываться, расческу не проглоти. Ну вот, проглотил. Будешь пальто надевать, воротник не оторви. Ну вот, оторвал. Портфель не забудь. Ну вот, забыл. И все это каждое утро. Да, поди, еще не то было бы, если б я о нем так не заботилась…

Законный брак

Вернувшись из турпохода, Вениамин увидел на стене своей комнаты портрет какой-то девушки.

— Поздравляю, Веня, — заулыбалась мама. — Это Галя, твоя жена.

— Как? Ты хотела сказать — невеста? — не понял Вениамин.

— Нет, жена, — повторила мать. — Тебе давно было пора жениться. Я нашла отличную девушку. И ты ей понравился. На фотографии. Паспорт твой был дома, так что вот… — Она достала паспорт и показала Вениамину штамп о регистрации брака.

— А… а… а как же свадьба?

— А мы ее уже сыграли. Прошло все очень хорошо. Были только свои…

— Но где же моя жена? — осведомился Вениамин.

— Уехала в командировку, — развела руками мать. — Что поделаешь, такая уж у нее работа.

Гали не было очень долго. Однажды она прислала письмо, в котором передавала мужу привет и выражала надежду в скором будущем познакомиться лично. Вениамин иногда вечерами порывался куда-нибудь пойти, но мать осаживала его:

— Куда?! Ты теперь человек женатый. Нечего тебе шляться.

Потом Вениамина послали в подшефный совхоз. Вернувшись через месяц, он не увидел Галиного портрета.

— А где портрет? — спросил он. — Она хоть возвращалась?

— Возвращалась, — вздохнула мать. — Я поняла: все это было ошибкой. Вы с этой Галей не сошлись характерами.

— И что же?

— Вы развелись, — мать показала Вениамину штамп о расторжении брака. — Но худа без добра не бывает. Ты хоть приобрел опыт супружеской жизни. А опыт — великая вещь.

Кое-какой опыт Вениамин действительно приобрел: теперь, куда бы он ни отправился, паспорт всегда берет с собой.

Ценная мысль

На днях я понял такую истину: благодаря книгам к нам приходят ценные мысли. Вот послушайте, как дело было. Есть у меня такая книжка «Родился в фуражке». Я ее много раз читал. Интересная. Там про одного мореплавателя прошлого века, забыл, правда, про какого. Так вот, сижу я вечером, на мандолине играю и вдруг думаю: «Что ж это такое получается, я книжку несколько раз прочел, а сосед ни разу». Захожу к нему и говорю: так, мол, и так, будьте добры эту книжечку прочесть, и как можно внимательнее. Поблагодарил он и дверь закрыл.

Назавтра еду в автобусе — смотрю, какой-то дядька мою книжку читает. А у меня она приметная: у нее от задней обложки кусок откушен. Я как-то примерял — нет, не я откусил, у меня челюсть мельче.

Если я у кого книжку возьму почитать, лучшему другу ее не дам. А этот дядечка моему соседу вообще не друг — я его друзей всех знаю. Короче, без лишних слов я книжку у него выхватываю, к челюсти примеряю — не подходит, значит, точно моя. И выхожу, поскольку моя остановка. Книжку опять соседу приношу.

— Извините, — говорит. — Это случайно. Больше не повторится.

На следующий день захожу зачем-то, зачем, не помню, в бюро находок. Наверху на стенке у них плакат висит: «Что посеешь, то и возьмешь», а чуть пониже на полке моя книжка стоит. Я рассказал, как она начинается: «Утлый шлюп «Пресвятая богородица» бороздил просторы…» ну, и так далее, и мне ее выдали. На улице к челюсти примерил — не подходит. Моя! Сосед еще больше извиняется, говорит, нечаянно.

Назавтра в букинистический захожу — стоит «Родился в фуражке» уже там на полке. Продается. И всего тридцать копеек стоит, обидно за такую хорошую книгу. К челюсти примерил и купил, разумеется. Сосед покраснел весь, лицо руками закрыл — стыдно. Простите, говорит, бес попутал.

На следующий день в парк прихожу — на лыжах покататься или на санях для бобслея, — словом, что в прокате будет. А мне говорят:

— В залог что-нибудь давайте. Паспорт или что-либо другое ценное. Вот, к примеру, перед вами товарищ был — он ценную книгу сдал.

Глянул — а там моя книжка лежит. Только цена, что букинисты поставили, на «30 руб.» переправлена. Так я разозлился, что никаких лыж не стал брать, а решил здесь, в пункте, соседа за руку схватить и сказать все, что я о нем думаю. Ждал до вечера — но он так и не появился. Прихожу домой, смотрю — лыжи в коридоре сохнут, а сосед на кухне чай пьет.

— Такую книжку на лыжи променять! — в сердцах закричал я и решил применить прием самбо, но вспомнил, что самбо не знаю, а сосед вспомнил, что знает, и применил. И тогда подумал я, что полезно не только читать и играть на мандолине, а и самбо заниматься. И эта ценная мысль пришла ко мне, как я вам сразу и сказал, именно благодаря книге.

Благодарный адресат

Оскомин получил письмо на пяти тетрадных листках и очень обрадовался. Он прочел письмо, а потом из одного листка скрутил несколько самокруток, в другой листок завернул собранные с кактуса семена, третьим листком заткнул трещину в серванте, а четвертым листком вытер ботинки.

Потом он вывернул конверт наизнанку и на оторванной от пятого листка узкой полоске написал:

Обои

Обычно Анастасия заканчивала оклеивать свою комнату обоями в десять вечера. Отклеиваться же они начинали с одиннадцати. Отклеивались обои в течение всей ночи, а к утру уже лежали на полу, свернутые в рулончики. По выходным Анастасия кончала оклейку к двенадцати дня, а отклеивались обои к шести вечера, так что она успевала проделать эту работу и второй раз.

Так продолжалось много месяцев. Анастасия очень привыкла к своему занятию и уже не представляла без него свободное время.

Однажды ее сослуживец Валентин поинтересовался:

— Настенька, вы за меня не сделаете вечерком кое-какие расчеты?

— Я занята сегодня, — ответила Анастасия. — Клею у себя обои.

— А завтра?

— Тоже клею обои.

— А в воскресенье?

— И в воскресенье.

— Несравненная вы моя! Давайте-ка я вам помогу! Бог с ними, с расчетами…

Придя к Анастасии, Валентин был слегка шокирован.

— Это всего-то восемь метров? М-да…

— Но они отклеиваются, — грустно произнесла Анастасия. — А я их все равно приклеиваю и приклею когда-нибудь.

— Я это… — замялся Валентин. — Вспомнил, что забыл про это… Короче, мне надо идти.

И он ушел. Но на лестнице вдруг остановился и задумался:

«А ведь она трудолюбивая. И упорная. Еще какая упорная! И порядок любит. Да и почему ее некрасивой считают?»

Он еще немного потоптался и пошел обратно.

— Слушайте, Настенька, — сказал он. — У вас ведь не только обои не клеятся, а и личная жизнь. Так почему бы нам не соединить наши автобиог… Словом, вы меня поняли. Согласны?

Анастасия кивнула.

Вскоре справили свадьбу. Стены в комнате сверкали свежей масляной краской.

По последней моде

Жена Диабазова вернулась со дня рождения подруги очень довольная.

— Зря, Игнаша, ты со мной не пошел. У Батареевых было так прелестно. Нинкин муж только что вернулся из-за границы, и день рождения отмечался по последней загранмоде. Ах, как мы отстаем от заграницы! Прежде всего, за столом сидят теперь без электрического освещения.

— Вот как? — удивился Игнатий Федорович.

— Вот так. Только гости рассядутся, полагается гасить свет. Причем во всей квартире. А на стол ставится керосиновая лампа.

— С каких это пор керосиновые лампы стали употреблять в пищу?

— Не иронизируй. Лампу употребляют для освещения. Но заметь: керосину в нее наливают столько, чтобы хватило до третьего тоста. После этого зажигают свечку. Одну-единственную. Ее должно хватить до конца чаепития. А когда гости встанут из-за стола, дорогу им полагается освещать спичками.

— И это все?

— Нет. За границей популярен такой сюрприз. При подаче горячего блюда под гостем, сидящим через человека от хозяина, должен развалиться стул. Одну из штор кладут на пол, чтобы гости могли вытирать об нее ноги.

— Но… — попытался было возразить Игнатий Федорович.

— Да, да! Кстати, скатерти модны теперь не чисто-белые, а в этаких коричневых фигурках, наподобие полуэллипса.

Игнатий Федорович задумчиво кивал головой.

— Через неделю у тебя день рождения, — продолжала жена. — Давай отметим его по-современному. Батареевых пригласим, пусть убедятся, что мы от них не отстаем.

В день рождения Диабазов достал с антресолей лампу, рассчитал по часам время горения, принес откуда-то старый полуразвалившийся стул.

— Жаль, коричневой краски не нашли, — сокрушалась жена, нанося на скатерть полуэллипсы.

Нельзя сказать, чтобы все прошло как по нотам. На поломанный стул сел непосредственный начальник Диабазова. Кто-то из гостей запутался в шторе и толкнул стол, уронив лампу, отчего керосин вылился в салат. Под конец, зажигая спички, виновник торжества едва не прожег кому-то пальто.

А Батареев отвел его в сторону и возмущенно проговорил:

— Я понимаю, вашей жене не понравилось, что у нас в тот раз перегорели пробки, упала штора, развалился стул и мы случайно подпалили скатерть, когда гладили. Но демонстративно отвечать нам тем же — это уже слишком!

Мой увлекающийся муж

Зовут меня Капитолина Андреевна, но речь пойдет не обо мне, а о моем муже. Такой уж у него характер: допроситься, чтобы помог по хозяйству, довольно трудно. Но если возьмется, — так увлечется, что и остановиться не может.

Взялся он как-то пол в кухне покрасить. Я решила по магазинам пройтись, чтобы ему не мешать. Иду обратно, смотрю: кто это асфальт красит? Подхожу ближе — а это мой муженек!

— Валериан, как это понимать? — трогаю его за плечо.

— А? — огляделся он. — Это уже тротуар? То-то я смотрю, пол такой пошел — уступами, уступами… А ты сама виновата: почему дверь входную не закрыла?

Или раз картошку я ему поручила почистить и сварить. Прихожу на кухню, кастрюлю открываю — что-то не то.

— Валериан, как это понимать? — говорю. — Я ведь не горох просила сварить, а картошку.

— Это и есть картошка, — отвечает виновато. — Просто я, когда чистил, увлекся.

А один раз доверила я ему ответственное дело — клубнику законсервировать. Прихожу, смотрю — он уже двадцать семь банок сделал и двадцать восьмую докручивает.

— Валериан, как это понимать? Ведь клубники было только на девять банок.

— Увлекся, — разводит руками.

Одну из банок посмотрела — батюшки! Брюква в ней плавает, крупа, пряники… Все законсервировал!

А последнее поручение… Ох! Была у меня в гостях знакомая и засиделась до полуночи. Одна боится из дому выходить.

— Валериан, — говорю, — проводи Клавдию до метро.

Ушел он. Час его нет, два, сутки, неделю… А через год встречаю его на улице. Идут они с Клавдией под ручку и мило так беседуют. И коляску перед собой толкают.

— Валериан, как это понимать?! — преграждаю ему дорогу.

Он глаза опустил и говорит:

— Увлекся…

За покупками

— Ты куда? — спросил муж у Валерии Валерьевны.

— За покупками, — ответила она.

— Ты только уж сильно-то не траться, — посоветовал муж.

Валерия Валерьевна зашла в булочную и купила батон. Потом зашла в ювелирный магазин и купила серьги с бриллиантами. В хозмаге купила кусок мыла. В магазине музыкальных инструментов ей приглянулся рояль. Она купила его и оформила доставку. Потом она купила зубную щетку, норковую шубу, стереомагнитофон и бутылку кефира.

Незаметно Валерия Валерьевна оказалась на окраине города. Внимание ее привлек деревянный двухэтажный дом с затейливой резьбой и импозантным балкончиком.

— Покупаю! — сказала она и достала все еще тугой кошелек.

Жильцы сразу стали паковаться и выносить вещи.

— Благодетельница вы наша! — говорили они. — Да за такие деньги мы каждый по дому купим!

— Ну, как покупки? — спросил муж у Валерии Валерьевны, когда она вернулась домой.

Валерия Валерьевна все рассказала.

— Молодец! — сказал муж. — Сегодня ты мало потратила. Не то что всегда…

Подарочек

— Интересно, готовитесь ли вы к моему шестнадцатилетнему юбилею? — спросил Толик у родителей.

— Вообще-то готовимся, — ответили родители. — Некоторую сумму уже выделили.

— Какую именно? — поинтересовался Толик.

— Как обычно, — ответили родители.

— Маловато, — поморщился Толик. — Может, это и банально, но я хотел бы джинсы. Вот что я предлагаю: выделите сразу деньги и на два следующих дня рождения. Отметим заодно и семнадцатилетие, и восемнадцатилетие.

Родители согласились.

— Может, это и банально, — сказал Толик через год, — но я хотел бы электрогитару.

— Но ведь в прошлом году мы сделали тебе подарок и за этот год, и за следующий, — ответили родители.

— Ну так и что же? А теперь мы отметим мое девятнадцатилетие, двадцатилетие и так до двадцатитрехлетия.

Родители согласились.

— Может, это и банально, — сказал Толик еще через год, — но я хотел бы стереомагнитофон.

— Но ведь… — заикнулись было родители.

— Ну так и что же? — понял их мысль Толик.

Родители согласились.

…Через несколько лет Толик отмечал еще один день рождения. Под окнами квартиры стоял подарок родителей — мотоцикл. А в квартире было очень весело, вот только никто не мог понять, отчего родители, поздравляя Толика, сказали:

— С двухсотлетием тебя, сынок.

Знакомство

Знакомиться Сарабумов любил.

— Ведь как бывает? — говорил он жене. — Утром ты даже и не знал, что такой человек на свете есть, а вечером!..

— И все-таки, — вздохнула жена, — кого это ты опять привел?

— Это Варя. Варвара, — объяснял он, помогая молодой женщине снять цигейковую шубку. — А зачем привел, так это я тебе уже объяснил — знакомиться.

— Ты же женат! — укоризненно покачала головой жена.

— А она, между прочим, замужем. Только он в командировке. В Южно-Сахалинске.

— С этих командировок все и начинается, — махнула рукой жена и ушла на кухню.

— Жена у меня не ревнивая, — сказал Сарабумов Варваре. — Что да, то да — не ревнивая.

Он провел ее в комнату, усадил за стол и сам сел напротив.

— Так. Синицына Варвара… Как вас по отчеству?

— Тустагиповна.

— Ага, Тустагиповна, — не моргнув глазом, повторил Сарабумов. — Работаете секретаршей… На работе есть какие неприятности?

— Да нету, вообще говоря… Одно плохо — шеф не любит, когда «ё» без точек.

— «Ё»? Без каких точек?

— Да в газетах. Там ведь, сами знаете, над «ё» никогда точек не бывает. А шефу не нравится. Вот я и должна раньше него все газеты прочесть и точки расставить…

Тут в комнату вошла жена с чайником и тремя бубликами.

— Вы, Варенька, не стесняйтесь, — жена наполнила чашки и тоже села за стол. — Семен человек хороший. Недавно премию принес…

— А с мужем как? — спросил Сарабумов у Варвары.

— Так четвертый месяц он в этом Южно-Сахалинске…

— Так долго! — покачала головой жена, разламывая бублик.

— И пишет редко, — продолжала Варвара. — Ну, пишет — ладно, из него вообще писатель плохой, способностей нет. Но хоть бы денег прислал! Вроде на это и таланта никакого не надо…

Они долго еще беседовали.

— Ну-с, не смею вас задерживать, Варвара Тустагиповна, — наконец встал Сарабумов.

Варвара ошарашенно вскинула глаза.

— В каком смысле?

— Я ведь вас познакомиться пригласил. Вот и познакомились.

— И все?!

— Покажи ей свой альбом с марками, — подсказала жена. — У него столько марок, знаете, Варенька…

— При чем тут марки? — метнула на нее взгляд Варвара. — Будто я марок никогда не видела!

— А что же вы хотите? — спросил Сарабумов. — Я женат, вы замужем. Приедет же он в конце концов.

— Приедет, Варенька, — подтвердила жена. — Вот увидите.

— Хам! — заорала Варвара на Сарабумова и, путаясь в рукавах цигейковой шубки, поспешила к выходу.

— Да что же вы так скоро-то? — устремилась за ней жена. — Сейчас я вам фотографии покажу, как мы в Тамбов ездили, потом Семен на губной гармошке сыграет…

Но дверь уже захлопнулась.

— Какая это по счету? — спросила жена после некоторого молчания.

— 256-я, — ответил Сарабумов. — Как все-таки хорошо, что ты у меня не ревнивая…

Пианист

Однажды Спаржин прогуливался по лесу. Зашел в сумрачную еловую чащобу и видит: стоит под большой елью пианино. Все обсыпанное иголками, обросшее мхом, потрескавшееся, но совсем формы не потерявшее — сразу видно, что пианино, а не что-нибудь другое. А за пианино на круглом вертящемся стульчике сидел скелет. Скелет был одет в пообтершийся фрак и манишку, кисти его опирались о клавиши. На фаланге безымянного пальца виднелось обручальное кольцо.

Нельзя сказать, чтобы Спаржин испугался, — в жизни он видел и не такое. Но все же слегка удивился. Он обошел вокруг пианино и, решившись, засунул руку во внутренний карман фрака. Достал оттуда паспорт и стал перелистывать. При жизни Валерий Геннадьевич (так, оказывается, звали пианиста) имел густую, чуть седоватую шевелюру и большую родинку на щеке.

«А теперь ни родинки, ни шевелюры — только скелет остался», — подумал Спаржин. Он перевернул несколько страниц и нашел адрес: «Проспект Молодых Металлургов, д. 5, кв. 48».

«Поеду-ка туда», — решил Спаржин.

Дом на проспекте Молодых Металлургов был новенький, блочный, с большими светлыми окнами, как и все дома в том районе.

— Вы к кому? — спросила Спаржина показавшаяся на пороге женщина. За ее спиной виднелись полированный сервант и цветной телевизор.

— Валерий Геннадьевич — ваш муж? — спросил Спаржин.

— Да, — ответила женщина. — Только его нет дома. Он ушел, куда — не знаю. Сказал только, что придет ровно через три года в десять утра. Вот как раз через неделю он должен прийти.

— Ну, ясно, — сказал Спаржин и ушел.

«Наверное, она надеется, ждет, рассчитывает на скорую встречу. Видимо, счастлива, что так мало осталось, — думал он. — Пусть же она и умрет такой счастливой».

Он изготовил поддельный рецепт, купил в аптеке цианистого калия, потом в магазине без рецепта бутылку «Алазанской долины» и снова позвонил в ту же квартиру.

— Валерий Геннадьевич просил, чтобы я распил эту бутылку вдвоем с вами. Вот я и пришел выполнить его поручение.

Женщина явно удивилась, но впустила Спаржина в квартиру. Достала из переполненного посудой серванта два бокала и поставила на стол. Спаржин налил вина.

— Простите, не принесете водички? — попросил Спаржин. — Я привык запивать.

Женщина направилась на кухню, а Спаржин снабдил один из бокалов ядом, сел на стул и подвинул к себе другой бокал. В это время женщина вошла в комнату.

— Валерий Геннадьевич просил, чтобы никто не входил в комнату в уличной обуви, — сказала она.

Спаржин устыдился своей некультурности и вышел в прихожую снять обувь. Тем временем женщина передвинула стол поближе к окну и случайно развернула его на девяносто градусов. Спаржин вернулся, по ошибке выпил вино с ядом и через несколько минут ушел в мир иной.

— Черт знает что! — возмутилась женщина. — Что теперь делать?! — и, не найдя ничего лучшего, выбросила труп в мусоропровод.

— Да что ж это такое?! — возмущался дворник. — То воды в мусоропровод нальют, то подожгут, а теперь вон что — труп выкинули.

Потом он сказал водителю мусоровозки:

— Слушай, труп подкинули. Надо вывезти его куда-нибудь. Я тебе за это бутылку «Алазанской» поставлю.

— Идет! — согласился водитель.

— Все в порядке! — сказал через некоторое время водитель. — Проезжаю мимо леса, в чащобу захожу — а там какой-то скелет за пианино сидит. Ну я и пристроил этот труп рядом на ящичке. Вроде как в четыре руки играют.

Ровно через неделю чудом оставшаяся в живых жена Валерия Геннадьевича ходила взад-вперед по квартире и бормотала себе под нос:

— Уже без минуты десять… Придет или нет? Вот уже десять… Все не идет… Десять ноль одна… десять ноль две… ноль три… кажется, не придет… точно не придет… не придет, не придет… Ура! Не придет! Какое счастье!

Однолюбы

Я вот в клуб любителей песни хожу.

— Почему «песни», а не «песен»? — меня спрашивают.

А нам всех песен и не надо. Однолюбы мы. Нам одной «Малиновки» достаточно. Соберемся во вторник, пластинку заведем, послушаем. Потом хором споем. Потом по одному петь начинаем. Или на два голоса. А то квартетом. Разнообразие! Один раз председатель нашего клуба где-то «Малиновку» на португальском языке достал. Слушали, обсуждали. Решили, что по-нашему все-таки лучше будет. Понятнее.

— Вы бы и на другие песни внимание обратили, — кто-то посоветовал.

А чего обращать? И так ясно, что они хуже.

…А теперь наш клуб на четыре разделился. В одном — поклонники первого куплета, во втором — второго, в третьем — третьего. Ну, а мне больше припев нравится, так что я в четвертый записался.

Торгуйте мышеловками!

Основные правила торговли самодельными мышеловками в графстве Флюсленд таковы:

«Мышеловками разрешено торговать не ранее 7.30 утра и не позднее 19.00 вечера. Если длина мышеловки превышает 14 сантиметров, ими можно торговать только до 18.30.

— По четвергам продажа мышеловок запрещена. Кроме того, лица, чья фамилия короче семи букв, не имеют права продавать мышеловки после 16.00 во вторник.

— Запрещается продажа мышеловок лицами до 29 лет, не состоящими в браке. Разведенным разрешено торговать мышеловками с 27 лет, но только по понедельникам и в присутствии наблюдателя не моложе 39 лет 6 месяцев.

— Цена мышеловок определяется соглашением сторон, но она не должна оканчиваться цифрой 3. Спорить о цене разрешается не более пяти, а при атмосферном давлении свыше 770 мм — не более восьми минут.

— Продавцу запрещается во время сделки играть на фаготе, гобое, тромбоне, валторне, прыгать на левой ноге, решать кроссворды, а также требовать этого от покупателей. Если покупатель и продавец одеты в одежду одного цвета, сделка объявляется недействительной, а мышеловка конфискуется.

— Торговля мышеловками запрещена на улицах, где производится движение гужевого транспорта, в подвалах домов высотой менее трех и более восьми этажей, в общественных библиотеках, во время театральных представлений (кроме спектакля «Летучая мышь»), в зубоврачебных клиниках мощностью свыше 8 бормашин, на железнодорожных станциях менее чем за 20 минут до отправления поезда.

— Запрещается продавать мышеловки в комплекте с персиками, обоями, торшерами, средствами для укрепления волос, метлахскими плитками (кроме желтых) и свежепросольными огурцами, а если продавец имеет более двух несовершеннолетних детей, то и со свежими».

Таковы семь основных правил торговли самодельными мышеловками. Кроме того, существуют еще около 250 дополнительных.

Примечание.

«Пользование мышеловками в графстве Флюсленд запрещено и приравнивается к браконьерству».

Ивакин и справочник

Модест Алексеевич Ивакин сидел в полузасохшем колодце и читал справочник «Как выбраться из полузасохшего колодца».

— Так… Способ первый. Снять трубку телефона и вызвать пожарных. Отлично. Где тут у нас телефон?

Он пошарил по стенам, но телефона не обнаружил.

— Странно. Тогда способ второй. Взять две лестницы артикула СБ-116а/68к2, связать их веревкой… Где тут лестницы?

Ивакин обшарил все пространство, но лестниц тоже не нашел.

— Странно… Способ третий. Взять фиберглассовый шест, разбежаться (длина разбега 10—15 м)…

У Модеста Алексеевича возникло нехорошее предчувствие, что и шеста в колодце не окажется. Так и вышло.

— Папаша, что ты там делаешь? — донесся сверху голос.

— Не мешайте мне, — ответил Ивакин. — Так… Взять воздушный шар…

— Веревку тебе подать? — не унимался прохожий.

— М-м… Надуть шар аргоном…

В это время в колодец опустился канат. Ивакин растерялся и ухватился за него. Вскоре Модест Алексеевич был уже наверху. Он поблагодарил спасителей и стал лихорадочно перелистывать справочник.

— Здесь такого способа нет… Значит, меня не по правилам вытащили. А я так, не по правилам, не могу…

И расстроенный Ивакин полез обратно в колодец.

Про дядю Роберта

Уже не встретишь на улицах Двухгусевска известного всему городу пенсионера дядю Роберта с его неизменной переносной печкой, закрепленной на манер рюкзака за спиной, не услышишь его призывный клич: «Топить! Кому топить?!»

Отопление в городе работало с перебоями, и жители обращались за помощью к дяде Роберту. Он приходил в квартиру, растапливал печку, и в квартире становилось тепло. Потом он шел по другому адресу… Вырученные за эти мероприятия деньги были неплохим добавлением к скромной стотридцатидвухрублевой пенсии дяди Роберта, и это позволяло ему каждое лето ездить в Африку, где он ловил змей (это было его хобби), а затем передавал зоопаркам и прочим нуждающимся в змеях учреждениям…

А с нынешнего года отопление в городе работает без перебоев, и дядя Роберт остался не у дел. Теперь он целыми днями сидит дома и оборудует переносной телефон.

Загадочное объявление

Однажды в одном дворе на одной водосточной трубе повесили объявление. Повесили его высоковато — на уровне второго этажа, и прочитать можно было только написанное крупными буквами слово «запрещается», а пониже — «штраф 25 руб.».

— Сумма-то крупная, — покачал головой один жилец.

— Конечно, — согласился другой. — Жалко будет, если ее высчитают. Только что же именно запрещается? Может, нельзя в домино во дворе играть? Я, пожалуй, сегодня не пойду.

— А может, нельзя ковры выколачивать? Я, пожалуй, сегодня не буду.

— А может, нельзя с женами ругаться? Я, пожалуй, сегодня не стану.

— А может, нельзя долги не отдавать? Я, пожалуй, сегодня отдам, тем более что он в пятьдесят раз меньше штрафа.

Несколько дней все жильцы маялись. Они то прекращали перекрашивать балконы, то переставали бросать из окон окурки, то воздерживались от ремонта паркета в ночное время, то кончали с распространением сплетен про соседей.

Но однажды они не выдержали.

— Хватит! Нужно же узнать, что именно запрещено. Вот мы перестали перекрашивать балконы, а может, это как раз можно, а нельзя выходить из дому без галстука.

Самый храбрый залез на трубу и прочел:

— «Запрещается срывать это объявление. Штраф 25 руб.».

— И все? — спросили снизу. — А мы-то боялись…

И снова все пошло по-старому.

Телеобвинение

Начальник троллейбусного парка Джонатан Иванович Метелкин включил телевизор и уселся в кресло. Передавали концерт. Певица в сильно декольтированном переливающемся платье расхаживала с микрофоном по тротуару и пела под звуки неизвестно где находящегося оркестра.

— Вторая Зернобобовая улица, — узнал Джонатан Иванович. — Там «пятерка» проходит.

Троллейбусы на улице, однако, не появлялись. Певица допела одну песню и принялась за другую. Улица по-прежнему была свободна от троллейбусов. Метелкин занервничал.

«Скорее бы уж кончали, что ли!» — подумал он. Но певица не собиралась прекращать пение. После второй песни началась третья, потом четвертая… По улице сновали юркие легковушки, иногда солидно проезжали «Татры» и «КАМАЗы». Троллейбусов не было.

Джонатан Иванович снял трубку телефона.

— Это диспетчер? Почему нет «пятерки»?! Что значит «вроде бы по графику»? По телевизору же показывают. На всю страну позор будет! Вот что: снимай все машины со Свекольного проспекта и направляй их на Зернобобовую. Да-да, все: и «двойку», и «семерку», и «десятку»! Немедленно!

Метелкин с нетерпением смотрел на экран и глотал валерианку. Наконец в дальнем конце улицы показалась целая вереница троллейбусов. Джонатан Иванович облегченно вздохнул.

Но в тот же самый миг кадры в телевизоре сменились, и вместо певицы показался певец в пышном жабо.

Он стоял на совершенно свободном от троллейбусов Свекольном проспекте.

Стажер

Ехал Трюмашин в автобусе. Вдруг смотрит — два человека по проходу пробираются. У одного повязка «Контролер-стажер», а у другого — «Контролер-инструктор». Подошли они к Трюмашину.

— Ну, начинай, — шепнул инструктор стажеру.

— Здравствуйте! — сказал стажер Трюмашину.

— Здороваться не обязательно, — прошептал инструктор. — Говори: предъявите ваш билет.

— Предъявите ваш… — замялся стажер.

— Билет, — подсказал инструктор.

— Билет, — повторил стажер.

— Правильно! — шепнул инструктор.

Стажер взял у Трюмашина билет, повертел его в руках и протянул обратно:

— Пожалуйста!

— Молодец! — прошептал инструктор. — Следующего проверь самостоятельно.

Стажер отошел, а инструктор сказал Трюмашину:

— А вы платите штраф: ваш билет из другого автобуса.

Вратарь Уточкин

Вратарь заводской команды Коля Уточкин мечтал пропустить когда-нибудь мяч от выдающегося нападающего, знаменитого маэстро мяча Игоря Мошкина. Однажды он не выдержал и написал футбольному виртуозу такое письмо:

Ответа не последовало.

«Молчание — знак согласия», — решил Коля и в назначенный день, уверив жену, что идет дотачивать недостающие до плана втулки, прибыл на станцию. Поезд остановился, но чудо — форвард из него не вышел.

— Я к Мошкину, — галантно отодвинул проводницу Коля.

По всему вагону разносился храп. (Я забыл сказать, что дело происходило в полпервого ночи.) На нижней полке из-под одеяла торчала чья-то нога.

— Степан Онуфриенко, центральный хавбек, — сразу узнал Коля.

Он двинулся по вагону, надеясь отыскать Мошкина. В это время раздался гудок, и поезд тронулся.

— Вот так дела… — пробормотал Коля. Это в его планы не входило.

— Волнуемся и не спим? — окликнули его. Это был репортер, тоже ехавший с командой на матч.

— Тут не до сна, — ответил Коля и оказался совершенно прав.

— А что-то я вас не припомню, — пригляделся к нему репортер, и тоже оказался прав. — Как ваша фамилия?

— Уточкин, Коля, — ответил Коля Уточкин.

— А каково ваше амплуа?

— Вообще-то я вратарь, — признался Коля.

— Ясно. Молодой? Конечно, молодой. У меня в репортаже как раз двух строчек не хватает. Допишем: «И молодой, подающий надежды вратарь Николай Уточкин…»

Коле было не до слов репортера. Он стоял у окна и ждал, когда поезд остановится. А тот все не останавливался.

«Чуть присяду», — решил Коля и присел на корточки. А проснулся уже в Москве.

Он вышел из вагона и огляделся. Машины неслись в шесть рядов, люди тоже спешили…

— Уточкин, а вы? — послышалось сбоку. Репортер махал рукой, зовя в «Икарус», куда уже уселась вся команда.

«Будет о чем дома рассказать», — подумал Коля и принял приглашение. Он стоял у двери мчащегося автобуса и с восхищением разглядывал знакомые по телеэкрану лица футболистов. Сесть репортер предложить не догадался, а футболисты не обращали на Колю внимания, думая, что это знакомый репортера, приехавший поторговать яблоками.

Задумавшись, Коля прижался к двери, и она распахнулась. Коля летел спиной вниз, но в последний момент успел перевернуться, сгруппировался и приземлился на тротуаре весьма мягко.

Автобус остановился, конечно, но еще раньше остановился автобус, шедший сзади. Из него сразу выскочили двое.

— У вас блестящая реакция! — заявили они и подхватили Колю под руки. — Плюньте вы на эту команду и переходите к нам. Вы ведь наверняка Уточкин?

— Уточкин, — кивнул Коля.

— Читали в газете, — сообщили двое и вежливо, но быстро затолкали Колю в автобус. — Скорее, а то они вас у нас отнимут.

— Но я… — попробовал было возразить Коля.

— Не заявлены? — по-своему поняли они. — Ну, это понятие относительное. — Заявим!

— Колено болит, — сказал основной вратарь.

— Оба колена болят, — сказал запасной.

— Ну что же, — сказал один из тех двоих, оказавшийся старшим тренером. — Сразу вас и испытаем, товарищ Уточкин. На сегодняшнем матче с «Динамо».

«На целый год хватит рассказывать», — подумал Коля.

…Стадион был переполнен. Болельщики размахивали флагами, бросали бумажные ленты, скандировали приветствия и не только приветствия.

Коля стоял в воротах. Сетка с яблоками лежала позади. Динамовцы, с которыми Коля первоначально ехал в автобусе, крепко атаковали. Вот виртуоз Мошкин ворвался в штрафную, защитник схватил его за правую ногу…

Пенальти.

Великий форвард будет бить пенальти Коле Уточкину.

«На три года хватит рассказывать…»

Великий разбежался, ударил…

«Пожалуй, он не так уж хорошо пробил», — подумал Коля.

«Кажется, я возьму этот мяч!» — решил он через мгновение.

А еще через мгновение уже лежал на земле, крепко прижав мяч к груди. Стадион взорвался аплодисментами.

Во втором тайме вратарь соперников тоже положил за ворота сетку с яблоками. Но это не помогло — в его ворота влетело два мяча.

Матч закончился. Болельщики скандировали только что родившийся экспромт:

А Коля угощал уставших футболистов яблоками.

— Ну, пока, — сказал он старшему тренеру, когда сетка опустела. — Не поминайте лихом.

— Куда это вы собрались? — не понял тренер.

— Так домой, в Междуреченск. Жена заждалась, поди.

— Мы вас не отпустим! — преградил ему дорогу тренер.

— Нет, не останусь я здесь. Лена-то моя не любит большие города. Не сможет она здесь жить.

— Обеспечим! — заверил тренер. — Полюбит, сможет. Вот увидите.

— Не получится. Да и наша заводская команда как? Кубок области на носу. Подвел, скажут. И токарей у нас на заводе не хватает.

…Вечером Коля уже ворочался на верхней полке, слегка сожалея, что так и не пропустил мяча от знаменитого форварда Мошкина.

Игра с кошкой

Сталагмитов уезжал из поселка Деловые Ключи. До прибытия поезда оставалось полчаса. Сталагмитов слонялся по пустынному залу станции Деловые Ключи-пассажирские и не знал, как убить время. Вдруг он увидел кошку. На груди у нее висел кусок картона с какими-то цифрами.

— Кис-кис! — позвал он.

Кошка подошла и стала тереться о ноги. Сталагмитов снял с пиджака приставшую нитку, привязал к ней завалявшуюся в кармане бумажку и стал играть с кошкой. Полчаса пролетело незаметно. Сталагмитов погладил кошку на прощание и направился было к выходу, как вдруг его схватил за руку неизвестно откуда взявшийся человек в железнодорожной форме:

— С вас тридцать копеек.

— За что? — опешил Сталагмитов.

— За прокат кошки. Тариф такой. Она ведь общественная. Номер регистрационный на ней видите — «ноль двенадцать»? Получите квитанцию!

Городок наш ничего

Шел 21… год. Около полуночи Стеклову позвонил по видеотелефону его приятель Пятницын, живший в другом конце города.

— Извини, Вова, понимаю, что поздно, но у нас еще только семь вечера… Слушай, у дочки через неделю свадьба. Не махнешь к нам, а? Мы же лет двадцать не виделись. Я понимаю, что далеко, но зато на метро без пересадки. А потом на троллейбусе № 2762-а немножко. Приезжай, у нас уже весна!

— А у нас еще метели, — сказал Стеклов. — Эх, давали ведь квартиру в вашем районе, а я не взял… Ладно, жди…

— Нет, это безумие! — ворчала жена, собирая Стеклову чемодан. — Потащиться аж на другой конец города!

— Так свадьба же. И потом, я в тех краях ни разу не был. Посмотрю, как там люди живут, как одеваются…

— Вообще-то мы с тобой давно никуда не ездили, — вздохнула жена. — Только лет пять назад в центр города выбрались. Какие там мытарства с гостиницами, помнишь? Ну ладно — вот тут продукты в дорогу, смена белья, атомобритва… Пиши!

Стеклов расцеловал жену и направился к станции метро. Войдя в вагон, он взял постель и лег на верхнюю полку.

«Нам еще хорошо, — думал он под перестук колес. — В маленьком городе живем. А что делается в городах побольше?»

Обморок в половине девятого

В половине девятого вечера Топорищев проходил по весьма безлюдной улице и настороженно озирался. Вдруг он увидел двух незнакомцев, двигавшихся навстречу.

«Так… — стал размышлять Топорищев, приглядываясь. — Шляпы на них есть. Значит, мою не сорвут. К тому же оба в пиджаках. За пиджак тоже нечего беспокоиться».

Незнакомцы приближались.

«И обуты… — рассмотрел Топорищев. — Не разуют».

«И часы у обоих», — удовлетворенно отметил он, когда незнакомцы подошли еще ближе.

«А деньги у них есть?! — молнией мелькнула мысль. — М-м… В руках бумажников не видно, и в карманах, по-моему, ничего не звенит. Придется свернуть в подворотню».

Топорищев свернул и… упал в обморок.

Еще бы: мужчина, встретившийся ему там, был без головного убора, пиджака, часов и к тому же в домашних тапочках!

Все свое

— Пожалуйста — тапочки, — предложили ему.

— У меня свои, — ответил он и достал из портфеля тапочки.

— Вот стул, присаживайтесь.

— У меня свой, — ответил он и достал из портфеля раскладной стульчик.

— Пепельница, пожалуйста.

— У меня своя, — ответил он и достал пепельницу.

— Чайку?

— У меня свой, — ответил он и достал термос.

— Вот крючок, пиджак повесьте.

— У меня свой, — ответил он, достал крючок на присосках и прикрепил к стенке.

— Телевизор включить?

— У меня свой, — ответил он и достал переносной телевизор.

— Новый анекдот рассказать?

— У меня свой. Слушайте: приходит гость, ему тапочки предлагают, а он свои из портфеля достает…

Старый знакомый

Я сразу узнал его.

Правда, за то время, что мы не виделись, он здорово изменился: потолстел, раздался в плечах, стал короче сантиметров на десять, отпустил бороду, сбрил усы, стал носить очки, завиваться и к тому же краситься в рыжеватый цвет. На щеке появились две бородавки, которых раньше не было, нос вытянулся, но зато уши перестали оттопыриваться и исчез шрам, что был на лбу.

И все-таки я его узнал.

— Петя, здравствуй, — говорю. — Как поживаешь?

Он посмотрел на меня странно и ответил басом (раньше у Пети был фальцет):

— Вы что, гражданин? Меня зовут Игорь Сергеевич!

Ну и ну! Так он ко всему прочему еще и имя сменил!

Тяжело в учении

— Саша, повторяю еще раз, — говорит учительница чрезвычайно строгим голосом. — Ма-ша мы-ла ра-му. Теперь ты.

— Маша мыла раму, — читает первоклассник Саша.

— Ох, горе ты мое! — вздыхает учительница. — Все ведь читают как надо. А ты?! Сколько раз объясняла — по складам надо читать!

— А я не умею по складам, — хнычет Саша. — Я только слитно…

— Не умеешь!.. А ты поставь перед собой цель — научиться. И добьешься!

— Инн Сергевна, а почему по складам надо читать?

— Как почему? Потому… Потому… Обожди секундочку.

Учительница выходит в коридор, достает из огромного накладного кармана жакета пухлый конспект и быстро перелистывает. Потом возвращается и объявляет:

— По складам надо потому, что так удобнее осваивать технику чтения. Так что давай, старайся…

Обоим нелегко: он первый год учится, она первый год учит.

Упрощенный вариант

Я в технике плохо разбираюсь. Нет у меня к ней способностей. Автодело для меня — темный лес. Дремучий и непроходимый. Капот откроешь — аж в глазах рябит. Поршни там разные, клапаны, свечи… Ужас!

Пошел я в одну компетентную организацию.

— Вот как получается, — говорю. — Для тех, кто к учению малоспособен, школы есть специальные. С упрощенной программой. А вот мне в автотехнике ну никак не разобраться. Так нельзя ли для таких, как я, какие-нибудь особые моторы выпускать? Упрощенные…

Не поняли меня. Слушать не захотели. Пришлось самому меры принять. Упростил я мотор. Теперь капот открываешь, а там одна только трубка проходит и шестеренка крутится. Единственная. Ездит машина не хуже, а неисправности, если будут, легче выявлять.

А что еще было делать, если к технике никаких способностей?

Как повысить успеваемость

Две учительницы идут из школы и тихо беседуют.

— В восьмом «б» одни «физики», — с мечтательной улыбкой говорит Анна Владимировна.

— В восьмом «б» одни «физики»… — тяжело вздыхает Нина Гавриловна.

— За последний опрос по физике было двадцать восемь пятерок, — радостно сообщает Анна Владимировна.

— А за последний опрос по литературе… — Нина Гавриловна опять вздыхает.

— Только между нами! — Анна Владимировна вдруг останавливается. — Вообще-то я догадываюсь, в чем секрет такой успеваемости. Экзаменует-то учеников машина…

— А у меня в кабинете нет машины…

— Машина не обязательна. Просто можно…

На следующий день Нина Гавриловна вошла в класс и объявила:

— Сегодня опрос будет необычный. Я вам задаю вопросы и предлагаю на каждый три ответа. Вы выбираете один и ставите его номер на листок. Понятно?

— Ура! — закричали все. — То есть понятно! И Нина Гавриловна стала диктовать:

«Как звали Фонвизина? — Джангир Ибрагимович, Денис Иванович; Эрих Мария.

Когда он родился? — в 1222 г.; в 1928 г.; в 1745 г.

Назовите его главное произведение — «Виннету — вождь апачей»; «Недоросль»; «Большой бетон».

Какова главная тема этого произведения? — Неудовлетворительная работа прачечных; проблемы охраны окружающей среды; тяжелое положение крестьян при крепостном праве…»

…После уроков Нина Гавриловна опять шла под руку с Анной Владимировной и растроганно шептала:

— Тридцать девять пятерок и одна четверка. Невероятно! Нет, они и «лирики» тоже!

Будущая знаменитость

Как-то Резинов затащил в гости своего сослуживца Пиджакова.

— Наш Юрочка непременно станет знаменитым художником, — торжественно говорил Резинов. — Поэтому мы с женой считаем своим долгом собирать все его работы. Без исключения. Если хоть что-нибудь затеряется, потомки нам этого не простят.

Первое, что бросилось в глаза Пиджакову, была прислоненная к стене красная дверь. На двери мелом была нарисована курица.

— Где-то я такую дверь видел, — задумался Пиджаков. — Ах да! В вашей парадной. Там еще второй створки не хватает.

— Дверь, может, и видели, — сказал Резинов. — Но второй такой курицы нигде не найдете. А вот еще один Юрочкин шедевр. — Он предъявил гостю большой кусок асфальта с каким-то рисунком.

— Этот замечательный домик Юрочка нарисовал на тротуаре. Ах, как трудно было снять слой краски, не повредив его картины! А теперь полюбуйтесь Юрочкиной акулой. — Резинов открыл холодильник и продемонстрировал заиндевевшее стекло, на котором пальцем была нарисована какая-то рыбина.

— Вдохновение пришло к Юрочке в трамвае. Конечно, не обошлось без конфликта с руководством трампарка, но ничего, когда-нибудь нас вспомнят с благодарностью…

Кроме того, в домашнем музее экспонировались фрагменты водосточных труб, автопокрышка, чья-то штора и табличка «Посторонним вход воспрещен». Все они были украшены Юрочкиными рисунками.

— А можно поговорить с вашим гением с глазу на глаз? — вдруг спросил Пиджаков.

Резинов кивнул и приоткрыл дверь в комнату.

— Новую картину обдумываешь, Юрочка? — поинтересовался Пиджаков. — А на чем ты ее нарисуешь, еще не решил?

— Не-ет, — протянула будущая знаменитость.

— Я тебе подскажу! Вот адрес — это две остановки отсюда. Там возле нашего дома панель железобетонная лежит, и вечно все об нее спотыкаются. Уж ты нарисуй что-нибудь на ней!

Вечер встречи

«Давно, друзья веселые!» — лились звуки из распахнутых окон школы.

«Вечер встречи!» — призывал плакат у входа.

Бывший 10 «б», который, продолжайся учеба до сих пор, был бы уже 25-м «б», рассаживался за тесноватыми партами.

— Как я счастлива видеть вас, ребятки! — растроганно говорила старая учительница, удивившая своих бывших учеников голубым париком и модным декольтированным платьем. — А теперь расскажите, кто кем стал.

— Я — инженером!

— Я — летчиком!

— Я — врачом! — заголосили все.

— Погодите, не все сразу, — остановила их учительница. — Давайте по порядку, то есть по алфавиту. Первый у нас по-прежнему Арефьев? Ну, ему и рассказывать ничего не надо. Известный на всю страну официант, Герой Соцтруда, орденоносец…

Арефьев скромно зарделся.

— Дальше Ащупина. Ну, она тоже человек известный. Художница. Была я, Маруся, на выставке твоих автопортретов. Сколько их у тебя?

— Триста сорок, — ответила Ащупина.

— Особенно мне понравились «Автопортрет с баклажаном», «Автопортрет в акваланге» и «Автопортрет у стоматолога». Следующий Бабулин. Про него я тоже знаю.

— Как знаете?! — побелел Бабулин.

— Да нет, — улыбнулась учительница. — Я имею в виду, что знаю про абсолютную секретность и важность твоей работы. А в чем она состоит, мне, конечно, неизвестно.

— А-а… — с заметным облегчением протянул Бабулин.

— А вот Балконцев что скажет? — спросила учительница. — Про тебя ходили дурные слухи. Но все же ты с нами. Слушаем, Лева.

Балконцев тяжело вздохнул и стал теребить полы скромного замшевого пиджака.

— Так это слухи или правда? — снова спросила учительница.

— Правда, Елизавета Борисовна. Теперь я там живу. По ту сторону.

— И специально приехал на эту встречу? — умилилась учительница.

— Да не то, чтобы специально… Вообще-то меня оттуда сюда прислали с заданием. Просто совпало.

— С каким таким заданием?! — все повскакивали с мест. — А ну, отвечай!

— Неспроста ты, видать, интересовался, где я такой носовой платок купил! — с тревогой в голосе крикнул Бабулин.

— Про задание сказать не могу, — ответил Балконцев. — Попадет от шефа.

«Но где бы ни бывали мы», — задушевно пел где-то магнитофон.

— Балконцев, отвечай немедленно! — строго произнесла бывшая староста, ныне крупный физик.

Балконцев безвольно опустил плечи и голову.

— Ладно. Видно, судьба. Посмотрите в карманах и вообще… Там у вас листовки.

Все стали шарить по карманам, доставать отовсюду листовки и с жадностью их рвать.

— Вот мерзавец! — прошептала учительница, доставая листовку из бюстгальтера.

К раковине сразу выстроилась очередь — всем захотелось вымыть руки. Женщин, конечно, пропустили вперед.

Балконцев стоял понурив голову.

— Как мне стыдно! — говорил он. — Я все осознал! Теперь я буду диссидентом у них! А потом вернусь к вам.

Одной рукой он прикреплял оставшиеся у него листовки к тыльной стороне листьев фикуса, другой делал из листовок самолетики и тайно кидал в окна соседнего дома.

В это время в класс вбежали два милиционера.

— Мистер Балконцев? — спросили они у Балконцева.

— Да, я, — ответил Балконцев, проглотил неизрасходованные листовки и выпрыгнул в окно.

Милиционеры вскочили на парты, пробежали по ним, и, извинившись за причиненное беспокойство, тоже выпрыгнули в окно.

— Не имеете права! Я иностранный подданный! — раздался снизу голос Балконцева.

— Весьма сожалеем, сэр, но в наших действиях нет ничего противозаконного, — отвечали милиционеры на безупречном английском.

Вскоре возня под окном стихла, но послышалась в коридоре.

— Я должен спросить! — шумел Балконцев. — Только спрошу.

«Любимые твои ученики…» — пело вдали.

Раскрасневшийся Балконцев показался в дверях. Руки у него были аккуратно связаны за спиной. Все уже сидели за партами, только самый вежливый мужчина домывал руки.

— Извините, Елизавета Борисовна, я вот что хочу спросить: а через десять лет встреча будет?

— Конечно, — даже удивилась старая учительница. — А как же еще?

— Хорошо, — просто ответил Балконцев. — Я приду.

Перпендикулярные изыскания

— Закуривайте! — почти приказали репортеру. — Эти сигареты совсем безвредны.

На изящной коробке было написано:

— В нашем НИИ пищепрома создан особый экстракт супа, который можно курить. Захочет курильщик затянуться, — пожалуйста! Никакого вреда и даже наоборот. И на еду время тратить не надо.

Репортер закурил. По комнате разнесся дымок с гороховым запахом. Когда сигарета кончилась, у репортера действительно появилось ощущение, что он съел четверть порции супа.

— И щи можно курить, и борщ, и рыбный суп, — сказал сопровождающий. — Думаю, скоро все курильщики на такие сигареты переключатся!

— И второе можно?

— Конечно. Вот смотрите, — сопровождающий достал коробки с надписями: «Котлеты по-киевски», «Бифштекс», «Пюре».

— Всё в виде сигарет! Вот «Эклерные» — дамские сигаретки. Затягиваться ими можно так же красиво, как и табачными…

— Обязательно напишу о ваших изысканиях! — пообещал репортер, дымя компотной сигаретой.

На лестнице он вдруг потянул носом:

— А тут у вас что?

— Тут? — нехотя сказал сопровождающий. — Другой НИИ — табакпрома. Ведут параллельные изыскания. Или, скорее, перпендикулярные.

Зашли. На отливающем белизной столе стояла тарелка.

— Что это в нее налито? — спросил репортер.

— Наша новинка, — ответили ему. — Табачный суп!

Недуги Обшлагова

— Вы до работы каким транспортом добираетесь? — спросил доктор Обшлагова.

— Пятым автобусом.

— М-да, после болезни это слишком тяжело для вас, — поморщился доктор. — На работу я вас выпишу, а от поездок в этом автобусе дам освобождение. На три недели.

— У меня освобождение, — сказал наутро Обшлагов водителю автобуса и показал бумажку.

Водитель повертел бумажку и вздохнул:

— Ну что же делать… Раз освободили, так и быть, идите пешком.

— Почему вы опоздали? — спросил Обшлагова начальник.

Обшлагов показал ему бумажку.

— Идите работайте, — развел руками начальник.

— Почему картошки не купил?! — топнула ногой жена, когда Обшлагов вернулся с работы. — Что, тоже освободили?

Обшлагов помчался к доктору и взял у него два освобождения: от покупки картофеля и от семейных сцен. На три недели.

— Почему вы производите лампочки без спиралей? — строго спросил его начальник. (Обшлагов трудился на электроламповом заводе).

Обшлагов сбегал к доктору и взял освобождение от борьбы за качество.

— Почему это ваш сенбернар изгрыз садовую скамейку? — преградил ему дорогу представитель общественности.

Обшлагов взял освобождение от ответственности за сенбернара…

Три недели Обшлагов блаженствовал. И даже не заметил, как срок освобождения истек.

— Почему опаздываете и гоните брак?! — закричал начальник и влепил Обшлагову сразу два строгача. Жена устроила ему семейную сцену, а представитель общественности — уличную.

Тогда Обшлагов снял пальто, пиджак и ботинки и уселся в сугроб. Когда через месяц он поправился, доктор сказал ему:

— На работу я вас выпишу… — и замолчал.

— А освобождение? — напомнил Обшлагов.

— Освобождение? — вдруг рассердился доктор. — Никакого освобождения! Следующий!

— Доктор не в духе! — шепнула медсестра. — Купил сегодня пять лампочек, а они все без спиралей…

Шары мелькали над комодом

Подоконник в комнате Зои Павловны, пенсионерки, находился на одном уровне с тротуаром, а пол был, естественно, еще ниже. А рядом с комнатой, через стенку, был обувной магазин, и покупатели часто толпились перед самыми окнами. Были они в основном одни и те же, многие из них здоровались с Зоей Павловной через открытую форточку.

Мебель в комнате была старая, невестка не раз уже предлагала выкинуть ее, а взамен купить что-нибудь посовременнее. Но Зоя Павловна неизменно отказывалась. К ее громоздкому комоду, столу с пузатыми ножками, кровати с никелированными спинками все присмотрелись, а новую-то мебель ох как будут разглядывать! Покоя не станет.

Иногда Зоя Павловна сама становилась в очередь и, оглядев свою комнату с улицы, находила, что она не так уж плохо обставлена, так что нечего и беспокоиться. Беспокоило ее другое. У сына Зои Павловны, жонглера, что жил с женой в другой комнате, на работе были неприятности. Не получался новый номер. Сын ходил потускневший, по уши заросший щетиной.

— Правда, я плохой жонглер? — спрашивал он.

— Да что ты, Герман! — отвечала Зоя Павловна. — Ты очень хороший жонглер.

— Хуже меня жонглеров нет! — говорил он и уходил в свою комнату, хлопнув от досады дверью.

И опять без конца подбрасывал свои шарики…

Однажды Зоя Павловна подошла к сыну:

— Дай-ка, Гера, мне пару шариков. Попробую.

Она подбросила их… И конечно, не поймала. Шары запрыгали по паркету.

— Видишь, у меня еще хуже получается. Куда мне до тебя!

Сын, кажется, приободрился. Еще несколько дней Зоя Павловна пыталась жонглировать — и с тем же результатом. Сын сбрил щетину.

Однако через неделю Зоя Павловна почувствовала, что ей стоит большого труда увертываться от летящих шариков. Они так и стремились к ней в руки. И еще она поняла, что ей нравится это дело. Теперь Зоя Павловна часто жонглировала, уединившись в своей комнате. Впрочем, уединиться она могла только от сына и невестки. Покупатели обувного, конечно, все видели и радовались успехам Зои Павловны. Теперь им было совсем не скучно стоять в очередях. Зоя Павловна сначала смущалась, а потом привыкла. По вечерам же, когда сын возвращался с репетиций, она подбрасывала два шарика… и не могла их поймать.

— Видишь? — говорила она сыну.

— Вижу, — откликался Герман. — Куда уж тебе до меня. Я цирковое как-никак окончил.

Но однажды она позабыла запереть дверь. Третий шар, четвертый, пятый… Шары мелькали над комодом и кроватью, как молекулы из научно-популярного фильма. Покупатели сгрудились у ее окна.

— Во дает бабка! — восторженно сказал кто-то.

И тут в комнату вошел сын с только что купленными в магазине дефицитными туфлями.

— Мам, смотри! И без очереди, все почему-то у твоего ок… Ой, что это ты дела…

Зоя Павловна быстро уронила все шарики и развела руками.

— Уронила… Куда уж мне…

Герман внимательно посмотрел на мать.

— Правда? — спросил он с надеждой.

Но тут из-за окна донесся такой шквал аплодисментов, который он слышал, только когда был зрителем.

Перевыборы

На днях я ехал в автобусе. И вот на одной остановке один представительный мужчина говорит:

— Как нам кажется, водитель плохо справляется со своими обязанностями. На желтый свет проехал. Остановку не объявил. И вообще его вид не вызывает доверия. Еще завезет куда-нибудь, а потом расхлебывай. Нужно нам выбрать другого водителя.

— А со мной что? — как-то сник водитель.

— А вас на пенсию. По состоянию здоровья. У вас и цвет лица какой-то нездоровый. Давно пора.

— Но мне же только сорок! — воскликнул водитель.

— Ну и отлично. Значит, как минимум тридцать лет будете на пенсии. Это отличное достижение, особенно по сравнению с Западом. Ладно, время не ждет, ехать надо. Мы тут посоветовались и решили выбрать новым водителем вас, — он показал рукой на мужчину в голубой шляпе.

— Но я не справлюсь… — забормотал тот.

— Справитесь, это по виду ясно. Галстук у вас аккуратный и взгляд какой-то хороший. Значок ОСВОДа на пиджаке. Кто за? Единогласно! Старый водитель, сдавайте дела.

Зря человек в голубой шляпе скромничал. Справился. Отлично доехал до ближайшей канавы. Сейчас, правда, мы в больнице. Здесь уютно, тепло, светло. Только вот врач какой-то нехороший. Сегодня будем перевыборы проводить.

А снег идет…

Снег валил почти ежедневно. До полуночи Люда сгребала его с тротуара, потом приходила в свою комнату и, едва успев поставить валенки на батарею, падала без сил. Снился ей снег — целые Эвереста снега А утром все начиналось снова.

Как-то во вторник там, на небесах, то ли наступил выходной, то ли не успели подвезти очередную партию снега, и у Люды были почти именины. Появилась возможность ответить на письма. Мать писала:

«Радует нас, дочка, что ты хорошо учишься в своем мединституте. Только последние твои советы не очень удачны. У бабки Степаниды поясница еще сильнее разболелась, а у дяди Егория по всему телу сыпь пошла. Теперь еще пара вопросов. У тетки Нюры болит ухо…»

«Так дело дальше не пойдет, — подумала Люда. — Полгода полечила всех заочно, и хватит! Пока кто-нибудь от моих советов на тот свет не отправился…»

Она решительно отнесла все справочники обратно в библиотеку, а потом взяла лист бумаги и написала:

«Дорогие родители, обманывала я вас. Учусь на самом деле не в медицинском, а в химическом…»

Вскоре пришел ответ. Люда прочитала его на улице, держа в руке лопату.

«Думали, врачом станешь. Да ладно — химиком тоже неплохо. Тогда такой вопрос. Быткомбинат от нас далеко, а химчистку моему старому пальто устроить хочется. Посоветуй, как это делается?»

В первую свободную минутку Люда взяла в библиотеке химический справочник, отыскала там кое-какие сведения и послала совет.

Ответ пришел такой:

«Сделала я состав по твоему рецепту, пальто туда опустила, оно сразу и растворилось. Так и стоит жидкое, в бочке. Выливать, хоть и старое, жалко, а как обратно его в прежний вид привести, не знаю. Посоветуй!»

Люда ахнула и написала:

«Вообще-то я учусь в электротехническом…»

«Тогда вот что, — ответили родители. — Дядя Семен (экономный мужик, ты знаешь) решил подключиться к высоковольтной линии. Как это лучше сделать?»

«В Горном я учусь…» — в отчаянии вывела на листе бумаги Люда.

Мать читала письма и качала головой:

— Темнит дочка. Съездил бы ты, старче, к ней…

Через день отец уже сидел у маленького столика в Людиной комнате. Разговор не клеился.

— Писала — учусь! — отец барабанил пальцами по столику. — Не поступила — езжай обратно!

— Да я бы поехала! — шмыгнула носом Люда. — Что в городе хорошего? Снег да машины. А дома у нас и кино в клубе показывают, и артисты приезжают. Только… Как я людям в глаза смотреть буду? Всем селом в институт провожали!

— Да… — протянул отец. — Положеньице…

Он вычистил на прощание тротуар, купил в универмаге две пары немодных ботинок и уехал обратно.

— Учится она, — сообщил он дома. — В этом… коммунального хозяйства. Только не надо ей надоедать с вопросами — времени у нее нет отвечать. Заниматься надо.

— Устает, поди! — покачала головой мать. — Но ничего — скоро на каникулы приедет. Снегу-то навалило! Ты для нее лопату деревянную сделай: физический труд — лучший отдых от учения. Пускай отдохнет!

Поймите Митрохина

В кино Митрохин не ходит и по телевизору фильмы не смотрит. Не читает он также газет. Не летает никогда Митрохин на самолетах и на небо старается не смотреть. А если заслышит где-то наверху рокот авиадвигателей, торопливо зажимает уши. В сберкассу его тоже не затащишь. Пять раз извещение присылали, чтобы телефонные переговоры оплатил, потом телефон отключили. А зря. Понять надо было человека.

Мечтал когда-то Митрохин быть артистом. И журналистом хотел быть, и летчиком. И в сберкассе хотел работать. Но как-то не получилось.

А смотреть на тех, кто этого все-таки добился, выше его сил.

Алексеич

К редактору районной газеты «Утюжковский вестник» Алексеич заходил часто.

— Вот. Опять. Принес… — сказал он. — Заметки…

— Принесли? — вздохнул редактор. — Ну ладно, давайте.

Он взял исписанный крупным почерком листок и стал читать:

— «Вчера в Утюжках открылась новая столовая на 120 посадочных мест. Интерьер ее оформлен в современном стиле, в меню — большой выбор блюд…»

— Ну зачем вы это написали? — спросил редактор. — Ведь вам не хуже меня известно, что никакой новой столовой в наших Утюжках не открылось? Не пойдет…

Алексеич протянул другой листок:

«Передовая доярка совхоза «Огонек» Пелагея Кускова выполнила годовой план. От каждой коровы она получила…»

— Нету у нас такой доярки, нету! — сказал редактор. — Откуда вы это взяли?

— Как же нету, если есть, — возразил Алексеич, доставая из кармана фотографию.

— Но это никакая не Пелагея, — заключил редактор. — Это известная английская писательница Агата Кристи!

— Ну бог с ней, — досадливо сказал Алексеич. — Тогда вот это прочитайте. Тут уже не про наш район.

«На днях в Риге вступила в строй первая линия метро. Трасса, на которой пять станций, протянулась от улицы Светофорас до Домского собора. Рижане и гости столицы Латвии очень довольны».

— Нету там никакой улицы Светофорас! — возразил редактор. — И тем более там нет линии метро!

— Откуда вы знаете? — удивился Алексеич.

— Я там был. И вообще…

— И я был, — сказал Алексеич.

— Когда были?

— Сегодня утром вернулся.

— Да как же вы утром вернулись, если мы только вчера повстречались в нашем Доме культуры на лекции? — не понял редактор.

— Ваша правда, — согласился Алексеич. — Извините.

— Не будем ссориться, — предложил редактор, аккуратно укладывая рукописи в стоявшую возле стола корзину.

Если говорят «не будем ссориться», значит, для ссоры есть причина или по крайней мере повод. Но Алексеич ссориться тоже не хотел и, оставив рукописи в корзине, отправился домой. Он каждый раз их там оставлял, втайне надеясь, что когда-нибудь редактор их достанет и напечатает.

Жил Алексеич на окраине райцентра. В редакцию он ходил с велосипедом, который и туда и обратно катил рядом с собой. Зачем он его брал и умеет ли на нем ездить, было неясно.

— Не взяли? — спросила жена. — У-у, говорила же тебе! Дров наколи.

Дрова Алексеич, бывший кузнец, колол легко и непринужденно. Р-раз! — и половинки полена разлетались в разные стороны, как испуганные курицы. Кур он тоже накормил, потом наносил в бочку воды для грядок. Потом маленько передохнул и принялся выпускать очередной номер домашней стенгазеты.

«Вчера у нас в доме открылся водопровод. К услугам обоих жителей — горячая, холодная и теплая вода… В ближайшее время откроется автопоилка для кур…»

Были тут и новости из-за рубежа:

«Близ города Вилья-Эрмоса (юг Мексики) обнаружен ряд предметов, принадлежащих, как считают ученые, инопланетянину огромного роста. В числе находок — гигантская расческа, размерами превышающая грабли, исполинская пуговица размером с суповую тарелку, с обрывком бельевой веревки в петле…»

Вечером к ним приходили старушки из соседнего дома и пожилые супруги, дачники. Они читали вывешенную в сенях газету, потом садились играть с женой Алексеича в домино. А Алексеич лежал в соседней комнате на продавленном диване и думал.

Прожектор

Объявление гласило: «Требуются прожектористы».

«Устроиться, что ли?» — подумал Вакутин. И устроился.

— Вот это и будет ваше рабочее место, — сказал начальник (так он представился), когда они поднялись на вышку. — Будете стоять здесь и освещать. Вот этим прожектором.

— А что освещать-то? — поинтересовался Вакутин.

— Дело не в том, что освещать, а в том, как освещать, — ответил начальник. — А освещать нужно хорошо. Вот стойте здесь и освещайте. Тем более что уже стемнело. Только, ради бога, не поворачивайте прожектор направо или налево.

Начальник спустился, а Вакутин стал освещать. Кругом было темно, только луч света выхватывал из этой темноты кусочек абсолютно пустынной местности. Где-то лаяли собаки, ухали филины (филинов было больше), шурша крыльями, проносились летучие мыши. Справа от прожектора кто-то покряхтывал, а слева доносился визг пилы и негромкий разговор на непонятном языке. Вакутин испытывал почти непреодолимое желание повернуть прожектор в какую-либо сторону, но сдерживал себя.

— Как служба? — спросил начальник, поднявшись на вышку. Он стряхивал что-то с бровей и одновременно облизывался.

— Хорошо, — ответил Вакутин севшим от волнения голосом.

— Ну и отлично, — обрадовался начальник. — Только умоляю: не поворачивайте прожектор!

Прошло несколько часов. Собаки лаяли по-прежнему, а остальные звуки постепенно прекратились, только кто-то крикнул пару раз жутким голосом: «ыу! ыу!» — и что-то проскрежетало позади освещенного участка.

Едва начало светлеть, начальник снова взобрался на вышку, выключил прожектор и увел Вакутина вниз, в жарко натопленную и хорошо освещенную каморку с абсолютно голыми стенами.

— Так. Отдежурили — получайте пенсию, — сказал начальник.

— Пенсию? — удивился Вакутин. — Вы хотели сказать — зарплату?

— Нет, пенсию. У нас такое правило: ночь отдежурил — можно идти на пенсию. Поэтому нам все время и требуются прожектористы.

— Но я не заслужил… — неуверенно протянул Вакутин.

— Заслужили. Другие за всю жизнь не приносят столько пользы, сколько вы принесли за одно дежурство.

— А что же я все-таки освещал?

— Главное не в этом, а в том, что вы кое-что не освещали. А вообще — задайте лучше другой вопрос.

— А пенсия большая?

— Вот это другое дело, — с облегчением сказал начальник. — Шестьдесят три рубля. С вас немного высчитали за то, что на прожекторе краска облупилась.

— А можно, я у вас еще поработаю? — спросил Вакутин.

— Пожалуйста. Только учтите: работающим пенсионерам пенсия не сохраняется.

Неудачливый Паркетов

Работал Паркетов директором хлебозавода. Нельзя сказать, чтобы хлеб был очень уж плохого качества. Но в нем почему-то все время попадались разные посторонние предметы: монеты, иголки, шурупы, карандаши, пробки, а также ножницы. За это Паркетова разбирали на собраниях, совещаниях, заседаниях, ему ставили на вид, объявляли выговоры, а когда однажды в буханке хлеба оказалась сломанная мышеловка, сняли с должности.

Стал Паркетов руководителем мыловаренной фабрики. Нельзя сказать, чтобы качество мыла ухудшилось. Но в нем почему-то стали попадаться разные посторонние предметы: скрепки, булавки, гайки, втулки, спичечные коробки, а также подошвы. За это Паркетова разбирали на собраниях, совещаниях, заседаниях, ему ставили на вид, объявляли выговоры, а когда однажды в куске мыла оказался старый водопроводный кран, сняли с должности.

Пришлось Паркетову идти заведовать парниковым хозяйством. Нельзя сказать, чтобы качество помидоров ухудшилось. Но в них почему-то стали попадаться разные посторонние предметы: шпильки, кнопки, гвозди, пуговицы, рыболовные крючки, а также бигуди. За это Паркетова разбирали на собраниях, совещаниях, заседаниях, ему ставили на вид, объявляли выговоры, а теперь, наверное, скоро снимут с должности, так как в одном помидоре обнаружили неисправный выключатель.

Авторитет

Оптимальцев пользовался среди своих подчиненных большим авторитетом.

Приходит к нему в кабинет подчиненный и шмыгает носом.

— Куда это годится! — возмущается Оптимальцев. — Чтобы я у вас насморка больше не видел!

И через минуту у подчиненного нет никакого насморка.

В другой раз совершает Оптимальцев загородную прогулку и встречает другого своего подчиненного. А тот находится в весьма затруднительном положении, поскольку его по самый подбородок засосало в болото.

— Как вам не стыдно находиться в болоте?! — возмущается Оптимальцев. — Покиньте его немедленно!

Подчиненный тут же пробкой выскакивает из болота и оказывается на тропинке рядом с Оптимальцевым.

— А почему такой мокрый? Обсохнуть сейчас же!

От подчиненного тут же начинает валить пар, и через несколько секунд он совершенно сухой.

Идет Оптимальцев мимо вверенной ему конторы и видит: контора горит. Пламя, дым, подчиненные суетятся, из окна на веревке ЭВМ опускают.

— Что за безобразие! — возмущается Оптимальцев. — Прекратить пожар!

Огонь тут же стихает, дым рассеивается, ЭВМ поднимают обратно.

Потом едет Оптимальцев в лифте. А его попутчик-подчиненный в кабине курит.

— Перестаньте немедленно! — возмущается Оптимальцев.

А подчиненный не перестает.

— Почему на вас мой авторитет не действует?! — удивляется Оптимальцев.

— Так я уже не ваш подчиненный, — говорит бывший подчиненный. — Я со вчерашнего дня уволился.

— Тогда ладно, — смягчается Оптимальцев. — Так и быть, курите.

Золотой век синтетики

Шел 21… год. Утро для начальника цеха комбината «Фруктовощсинтпром» Пантелейкина началось, как всегда, с обхода производственных помещений.

Он по-хозяйски оглядел длинные ряды огуречных полуавтоматов. Работающие на них нажимали на педали, и из-под прессов один за другим вылетали новенькие огурчики. Молодой рабочий Еремин вытачивал на станке морковь. Слева лежали заготовки, справа, в ящике, — готовая продукция. Пантелейкин взял одну морковину, измерил ее штангенциркулем, попробовал на вкус и удовлетворенно сказал:

— Растешь, Еремин, растешь. Думаю, скоро на более сложный профиль тебя переведем — брюкву вытачивать. Или в бригаду свекловщиков…

У окна несколько рабочих, поминутно глядя на чертежи, собирали капустные кочаны.

— Внимательнее надо! — сделал замечание Пантелейкин одному из них. — Опять кочерыжку не тем концом установил!

Пантелейкин подошел к поточной бананоделательной линии. По ленте, дымясь, шел сплошной многометровый банан, а специальное устройство разделяло его на бананы нормальных размеров. Рядом работницы упаковывали в кожуру лимоны и апельсины. В углу стояло несколько гигантских катушек с намотанными на них луковыми перьями. По конвейерам плыли груши, дыни, ананасы…

Пантелейкин еще раз огляделся и зашел в свой кабинет. Там он взял лейку и стал поливать помидоры, что выращивал для себя в стоящих на окне ящиках.

Помидоры были настоящие.

Убедительный пример

На курсах повышения квалификации снабженцев преподаватель рассказал одну грустную легенду:

— Это было давно. Путник тащился по пустыне шестые сутки. Адски хотелось пить. То и дело ему мерещился торчащий из земли водопроводный кран с прохладной, освежающей водой. Но увы, это была то вытянувшаяся в стойку кобра, то вообще мираж. Тогда путник встал на колени и, воздев руки к небу, стал взывать к всевышнему:

— О всемилостивейший! Умоляю, ниспошли мне сюда кран, кран, кран! Кран, кран, кран мне ниспошли, о всевышний!

И случилось чудо! Сверкнула молния, поднялся столб песка, а когда он рассеялся, несчастный увидел кран. Но, увы, кран был не водопроводный, а подъемный…

Преподаватель выдержал паузу, обвел глазами присутствующих и веско сказал:

— Теперь вы убедились, как важно точно составлять заявки на требуемое оборудование?

Не все предусмотрели

Шло заседание домового комитета.

— Это верно, — подытожил Петр Степанович, — нужно посадить во дворе деревья. Нужно! Вот только какие?

— Давайте посадим елочки. Я так их люблю, — предложила Елена Семеновна.

— Да вы что? — ужаснулся Владимир Терентьевич. — В первый же Новый год их срубят под корень. Уж лучше посадим черемуху. Очень, по-моему, красиво.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Петр Степанович. — Да бог с вами! Весной эту черемуху всю обломают. Посадим-ка лучше дубы. Вечные деревья, сносу им не будет.

— Дубы? — переспросила Ольга Петровна. — А Игнатьев из третьего подъезда? Вы забыли, что он в свободное время мебель дубовую ремонтирует? Так что чуть ваши дубы подрастут, спилит он их, как пить дать. Давайте посадим березки. Отопление у нас, слава богу, центральное, так что…

— А березовый сок? — вспомнил Владимир Терентьевич. — Расковыряет ведь молодежь все стволы! Может быть, липы посадим?

Так и решили. Вскоре во дворе появились липки. Но на следующее же утро, выйдя во двор, члены домкома ужаснулись: у всех лип была ободрана кора!

— Теперь засохнут, — с сожалением произнесла Ольга Петровна, поглаживая оголившиеся стволы. — И как же это я про Рукомойникова из сорок восьмой квартиры забыла?

— А что он? — спросил кто-то.

— Да лапти он, знаете ли, плетет. Хобби у него такое…

Муки Захария

Захарий сидел за столом и нехотя жевал. Тянуло ко сну. Наконец, не выдержав мощного натиска Морфея, он лег на диван.

Спать сразу расхотелось. Засосало под ложечкой. Захарий поднялся с дивана и опять уселся за стол.

Аппетит тут же пропал, но снова стали слипаться глаза. Захарий лег. Сонливость как рукой сняло, захотелось перекусить. Захарий сел за стол. Захотелось спать…

— Кошмар! — стал причитать Захарий. — Не так уж много у меня любимых занятий, и то маюсь, не знаю, что выбрать. А как же эти… как их там… многогранные и разносторонние? Несчастные люди!

Вот пошел Семенович

В иных местностях дождь — большая редкость. Порой он бывает не чаще новогоднего праздника.

— Так, говоришь, дочка твоя через неделю после того большого дождя замуж вышла? — спрашивает один старожил этих мест у другого. — Это в позапрошлом году?

— Нет, в позапрошлом вообще больших дождей не было. Только маленький. Зульфией мы его назвали.

— А не Мухамедом?

— Ты перепутал. В позапрошлом году Зульфия была. Капельки маленькие, легкие, воздушные… А в прошлом году тяжелый такой дождь был, увесистый. Конечно, Мухамед!

Откусинцев давно уже демобилизовался из тех мест, но привычка давать дождям имена осталась. Только дожди в наших местах случаются почаще, и одних имен надолго бы не хватило. Поэтому Откусинцев стал давать дождям еще и отчества. Один месяц все дожди у него были Петровичи, другой — Васильевичи…

Однажды днем Откусинцев встретил на улице своего приятеля. Остановились, заговорили. Вдруг с неба потекло.

— Сергей Семенович пошел, — улыбнулся Откусинцев.

Приятель вдруг побелел, ахнул, круто повернулся, юркнул в ближайшую парадную, одним махом взлетел на шестой этаж и, тяжело дыша, спросил у подоспевшего Откусинцева:

— А ты не ошибся? Это точно Сергей Семенович?

— Да нет… С утра шел Андрей Семенович… Это я дожди так называю, — пояснил он на всякий случай.

— Дожди! Дожди он называет! — разозлился приятель. — А меня чуть инфаркт не хватил. Думал, начальник мой идет. Поди ему объясни, что ты только на минутку с работы отлучился… Шутник, тоже мне!

Приятель спустился по лестнице и, не попрощавшись с Откусинцевым, ушел. Откусинцев тоже спустился. Сергея Семеновича уже не было, начинался другой дождь — тихий, моросящий. «Нина Семеновна», — решил Откусинцев и зачем-то на бумажке записал. А дома случайно выронил. А жена нашла. Ой, что было…

Вальсоплясов в рассказах вещей

Кто такой Вальсоплясов, говорить нет необходимости. Его знают все. О нем написано три романа и десять диссертаций, а недавно по телевидению был показан двухсерийный фильм о его жизни. И все-таки впечатление о нем было бы не совсем полным, если бы мы не предоставили слово его вещам. Итак…

Правая лыжа: «На соревнованиях по прыжкам с трамплина мы с напарницей, конечно, болели за нашего хозяина — Вальсоплясова. К сожалению, во время прыжка он кое в чем ошибся, и мы с напарницей образовали крест, после чего Вальсоплясов перевернулся вниз головой и, как на пропеллере, полетел куда-то очень далеко, так что и мы, и ботинки очень испугались. Результат оказался 8 км 200 м, но его не засчитали, а на трамплине повесили табличку: «Вальсоплясову вход запрещен».

Левая лыжа: «Нет, «воспрещен». А так все верно».

Груша: «Я готовилась с помощью Вальсоплясова к еде (под краном). Вдруг погас свет. Вальсоплясов пошел менять пробки. Но сделал он это не совсем удачно — что-то громыхнуло, лампочка расплавилась и стёкла — на пол. Тогда Вальсоплясов зажег свечку, домыл меня и раскрыл рот…» (На этом рассказ груши обрывается.)

Чайная ложка: «Мы с Вальсоплясовым размешивали в стакане чай. Было, как всегда, жарко, но сладко. Тут вошла жена Вальсоплясова и сказала, что чай он размешивает неправильно. Вальсоплясов возмутился и так стукнул по столу, что я вылетела из стакана и оказалась на шкафу. С тех пор он меня ищет и не может найти, хотя я изо всех сил позвякиваю».

Забор: «Вальсоплясов красил меня в зеленый цвет, когда вдруг прилетел орел и унес ведро с краской. Не успели мы решить, что делать дальше, как орел прилетел опять и унес Вальсоплясова. Я уже подумал, что так и останусь недокрашенным, но орел вернулся, неся Вальсоплясова (а тот нес ведро). Как мне потом рассказало ведро, орел хотел, чтобы Вальсоплясов покрасил его гнездо, но, увидев, как неумело тот держит кисть, передумал».

Шляпа: «Да что вы заладили — неумелый, неумелый! Он меня так умело носит: скоро год, а почти ни одной дырки».

Как вы видите, мнения разделились. Это лишний раз подтверждает, что Вальсоплясов, как и все люди, человек со своими плюсами и минусами. Человек сложный и интересный. И недаром ему посвящены три романа и десять диссертаций.

Возраст

Павлу Павловичу Зеленову стукнуло семьдесят.

— Все, старик я теперь, — говорил он. — Вчера еще был просто пожилым человеком, а теперь — старик.

Жена разглядывала Павла Павловича и не находила в нем какой-нибудь перемены.

— Почему это ты вдруг стал стариком, Павел?

— Возраст, Люба, ох, возраст…

Он отнес в комиссионный велосипед и байдарку.

— Куда уж мне теперь на велосипеде кататься. Засмеют…

Потом Павел Павлович продал модную шляпу и пиджак.

— Куда уж мне теперь за модой следить, — говорил он, зауживая расклешенные брюки.

Он перестал ходить на стадион и на выставки современной живописи. Все свободное время он теперь играл во дворе в домино. По лестнице Павел Павлович стал подниматься медленно, останавливаясь на каждой ступеньке.

— Что с тобой, отец? — ужаснулся сын, заглянувший однажды в гости. — Ты стал хуже выглядеть.

— А что ты хочешь? — развел руками Павел Павлович. — Восьмой таки десяток разменял. Возраст…

— А где твоя двухпудовая гиря старинной работы?

— Гиря! Насмешил! В моем возрасте — и гиря! Все, сынок, отзанимался я с гирей-то. Вот так!..

Вскоре сына Зеленова, тоже Павла и тоже, естественно, Павловича послали на овощную базу. Располагалась она в бывшей церкви. С облупившихся сводов строго глядели потускневшие лики святых. Они будто хотели сказать: «Плохо, граждане, корнеплоды храните!» Вернулся сын с авоськой брюквы и какой-то ветхой книгой. Некоторое время он возился с нею, подклеивал, что ли, а потом пришел к отцу.

— Посмотри, что я нашел на базе, в Алексеевской церкви то есть. В этой книге и ты записан. Смотри: Зеленов Павел Павлов сын, родился декабря двадцатого дня тысяча дев…

— Не может быть! — возразил Павел Павлович, взглянув на запись. — Я родился на три года раньше!

— Ты уверен? Ведь в книге точно записано…

— М-м… — задумался Павел Павлович. — Помнится, документы-то все мои пропали. И книгу эту нигде не могли найти. А она вот где оказалась!

— Помнишь, ты еще рассказывал, что год рождения тебе записали со слов тетки? Выходит, ошиблась тетка!

— Так что же, — удивился Павел Павлович, — мне еще только шестьдесят семь?

— Конечно, отец. И ты еще совсем не старик, а просто пожилой человек.

В тот же день Павел Павлович сходил в комиссионный и выкупил велосипед и гирю. Потом опять расклешил брюки, купил абонемент на футбол и еще на курсы аутотренинга. Там он познакомился с одной брюн… Ой, чуть не выдал! Не буду.

— Я еще не старик! — говорил он. — До старости-то еще ого-го сколько!

А подлинная была запись в книге или нет — этого я не знаю…

Там, где растут олеандры

Сквозь окна старой оранжереи проглядывало мартовское солнце, лаская магнолии, олеандры, рододендроны, агавы и многие другие растения с еще более замысловатыми названиями и листьями. Окна — большие, почти от пола до потолка — были разделены, будто плитка шоколада, на множество мелких долек-клеточек.

Народу в оранжерее всегда было мало, а сейчас, в последнее, возможно, зимнее воскресенье, тут было совсем пусто. Капель будто отстукивала азбукой Морзе: «Торопитесь прокатиться на лыжах, пока не поздно!» А в оранжерею всегда можно было успеть.

Три смотрительницы сидели спиной к окну и оживленно беседовали. Темой их беседы, как всегда, был теплотехник оранжереи Алексей.

— И вот приходит он, а у него на голове сразу и шляпа и шапка, — начала самая старшая, бодрая еще старушка, в прошлом бухгалтер.

— И говорит — никак не мог выбрать! — заливаясь, подхватила румяная молодуха лет тридцати, неизвестно как оказавшаяся на такой должности.

Третья смотрительница, крупная дама неопределенного возраста в жакетке с обвисшими карманами, закрыла глаза и беззвучно засмеялась, поводя рукой по мелко завитым волосам.

Случай этот произошел три года назад, в такой же мартовский день, но вспоминают его смотрительницы ежедневно, иногда по два раза, и всегда смеются. Вспомнить бы еще что-нибудь, но других интересных случаев в оранжерее не было, и снова между рододендронами и агавами воцаряется спокойная скука. Алексей давно уже уволился, его место занял Сергеич — хмурый мужчина, не склонный к шуткам и чудачествам.

Но сегодня стоял такой дивный день, снег так сверкал и переливался на почти весеннем солнце! У Сергеича что-то шевельнулось в душе, и он захотел сделать какое-нибудь очень хорошее дело для скучающих смотрительниц. Сергеич вышел из своей теплотехнической каморки, нарвал в дальнем конце оранжереи пальмовых листьев, водрузил их на голову, закрепил для прочности веревкой и в таком виде вышел к смотрительницам.

— Сергеич! Да что с вами! — всплеснула руками экс-бухгалтер.

— Ты гляди! Ох-хо-хо! — прыснула молодуха, показывая пальцем. — Во дает! Что это за листья? Откуда?

Третья смотрительница беззвучно засмеялась.

— Это головной убор такой нездешний, — смущенно пробормотал Сергеич. — Решил вот примерить, — и он пошел прочь.

Смотрительницы долго с благодарностью смотрели ему вслед. Теперь им будет что вспоминать во время долгих дежурств в пустынной оранжерее.

А мартовское солнце греет магнолии и олеандры, растапливает снега на карнизе. Водяные капли постукивают о подоконник, как бесчисленные метрономы.

На память

— Без пяти восемь, — ответил Валерию Семеновичу прохожий.

— Спасибо, — сказал Валерий Семенович и собрался было идти дальше, но прохожий придержал его за рукав.

— Извините, повторите еще раз. Я забыл магнитофон включить.

— Магнитофон? Но зачем?

— Как зачем? На память. Вот грамоты, к примеру, долго можно хранить, а «спасибо»? Один выход — магнитофон. Вот всюду с ним и хожу. Хотите послушать?

Прохожий включил магнитофон. Голоса послышались разные — мужские и женские, детские и старческие. Но вот слово повторялось одно и то же.

«Ну и чудак! — думал Валерий Семенович, шагая вдаль по улице. — Додумался же!»

— Это улица Офсетной печати? — вывел его из задумчивости чей-то голос.

— Да!

— Спасибо! — донеслось в ответ.

«Магнитофона у меня с собой нет», — вдруг подумал Валерий Семенович.

Он догнал спрашивавшего и протянул ему ручку и блокнот:

— Если можно, запишите вот сюда…

А ты хотел бы?

— Слушай, а вот ты хотел бы быть электрической лампочкой? Хорошо ведь — ввинтят тебя в патрон, включат. Гори себе да гори!

— Кого это ввинтят в патрон?

— Да тебя.

— Зачем же меня ввинчивать в патрон?

— Ну это если бы ты был лампочкой.

— Как же я могу быть лампочкой?

— Да не можешь, не можешь! А если б мог, хотел бы быть?

— Нет, не хотел бы. Я вниз головой не люблю висеть.

— А вот шпалой хотел бы быть? Хорошо ведь — положат тебя на насыпь, сверху рельсы прикрепят. Лежи себе да лежи!

— Зачем же ко мне прикреплять рельсы?

— Ну это если б ты был шпалой.

— Ах, вот оно что! Не хочу я шпалой быть. Тяжести поднимать не люблю.

— А тушью хотел бы быть? Нальют тебя в пузырек, крышечку завинтят…

— Да отстань ты! Только самим собой я хочу быть. И больше никем.

— Никем-никем?

— Никем! Разве что автобусом.

— Это почему же?

— А чтобы меня всегда ждали и радовались бы, если я пришел.

Исцеление продавца аквариумов[1] Юмористическая быль