Каспар, принц котов

Сначала женщины и дети

Я так и не увидел айсберга, и никто из кочегаров его не увидел, но вскоре мы встретили одного матроса, который был на палубе в момент столкновения. Он сказал, что айсберг был не меньше ста футов в высоту и навис над судном, и был он не белым, как айсбергу вроде бы положено, а темным, почти черным. Но это был скользящий удар, сказал он, так что причин для тревоги нет и для паники тоже. Но никто и не паниковал. Никто никуда не мчался. К этому времени все больше и больше пассажиров стало появляться наверху, пытаясь, как и мы, узнать, что происходит. Какая-то пара под руку прохаживалась по палубе. Вид у них был совершенно спокойный, как будто они просто вышли подышать свежим воздухом. Даже после столкновения они, как и все, твердо верили, что «Титаник» непотопляем, что все будет хорошо, — я в это тоже верил, еще бы, ведь мне это сказал сам капитан.

Первые сомнения стали возникать, лишь когда судно начало крениться, а это произошло довольно скоро. Но когда я увидел, как пассажиры толпами собираются на палубе и надевают спасательные жилеты, я наконец-то понял, какая ужасная опасность грозит нам всем, и тут же подумал о Лизибет и Каспаре в их каюте первого класса на палубе С. Я не сразу нашел нужный коридор, а когда нашел, то с трудом отыскал 52-й номер. Было уже не до церемоний. Я забарабанил в дверь, крича во весь голос. Через мгновение дверь распахнулась, и передо мной возник бледный и встревоженный мистер Стэнтон. Он был полностью одет и уже в спасательном жилете, как и вся семья.

Они смотрели на меня так, словно я явился с другой планеты.

— Я поехал без билета, — выпалил я. Только это я и сказал в виде объяснения. Больше ни на что не было времени, да и не имело это никакого значения.

— Мы тонем? — спросила меня миссис Стэнтон. Голос ее почти не выдавал волнения.

— Не знаю, — ответил я. — Не думаю. Но по-моему, лучше выйти на палубу.

Миссис Стэнтон взяла свою сумочку.

— Мы не должны ничего с собой брать, дорогая, — сказал мистер Стэнтон очень мягко, но решительно и взял у нее сумочку.

— Но ведь там все мои драгоценности, мамино ожерелье, фотографии! — воскликнула она.

— Ты и Лизибет — это все, что у нас есть драгоценного, — спокойно ответил он и повернулся ко мне. — Джонни, позаботься о Лизибет.

Холодная рука девочки оказалась в моей. Лизибет подняла на меня глаза. В них были растерянность и замешательство. Казалось, она еще не до конца проснулась. Только когда мы выходили из каюты, она вроде начала понимать, что происходит, и вдруг схватила отца за руку:

— Папа, а как же Каспар? Мы не можем оставить Каспара!

— Мы оставляем все, Лизибет. Понимаешь? Все. — Мистер Стэнтон сказал это очень твердо. — А теперь идите за мной и не отставайте.

Держаться за ним было нелегко, потому что коридоры и трапы были забиты людьми, многие из них несли или волокли тяжелые чемоданы. Лизибет снова и снова повторяла, теперь уже мне:

— Как же Каспар? Нельзя оставлять его, Джонни, нельзя. Ну пожалуйста! Посмотри на всех этих людей. У них чемоданы, они несут вещи! Пожалуйста!

Она все время тянула меня назад. Но я знал, что не могу ничего сказать ей в утешение. Я должен был, не слушая ее, идти дальше.

Когда мы добрались до шлюпочной палубы и вышли на холод, я понял, что судно кренится заметно сильнее, чем прежде. Я увидел десятки мешков с почтой, сваленных на палубе, и брошенный повсюду багаж. Люди сбивались в тесные кучки, ища защиты от холода, у некоторых на плечи были накинуты одеяла. Кое-кто молился вслух, но по большей части люди стояли в молчании и терпеливо ждали.

Я узнал мистера Лайтоллера, офицера, которого видел в капитанской каюте. Он ходил по палубе, наводя порядок и распространяя спокойствие всюду, где появлялся; он объяснял всем, что первыми в спасательные шлюпки сядут женщины и дети, а когда их отправят, тогда смогут покинуть судно и мужчины. Когда он повернулся к миссис Стэнтон и сказал, что теперь ее очередь садиться в шлюпку, она прижалась к своему мужу и отказалась.

— Я не оставлю мужа, — сказала она. — Мы одна семья, и, если такова воля Господа, мы погибнем вместе.

Мистер Стэнтон бережно взял ее за плечи и, пристально глядя ей в глаза, сказал очень тихо, почти шепотом:

— Ты возьмешь Лизибет, моя дорогая, и сделаешь так, как говорит офицер, пойдешь и сядешь в шлюпку. Мы с Джонни Тротом к вам скоро присоединимся, обещаю тебе. Иди, дорогая. Иди.

И тут Лизибет вырвала у меня руку и бросилась бежать. Я сразу понял, что она бежит за Каспаром. Я кинулся следом и поймал ее на верхней ступеньке трапа. Она вырывалась, но я держал ее крепко.

— Я не могу оставить его! — кричала она. — Не могу! Не оставлю!

— Лизибет, — сказал я. — Послушай меня. Я должен посадить тебя в шлюпку. Она скоро отойдет. Ты должна быть со своей матерью. Ты должна спастись. А за Каспара не бойся. Я найду его. Я спасу его.

Она посмотрела на меня. В глазах у нее вспыхнула надежда.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— А ты, Джонни? С тобой что будет?

— Все будет хорошо. Шлюпок много, — сказал я.

Когда мы вернулись к борту, шлюпка была уже почти полна и готова к спуску на воду, но я видел, что команда спускает ее с большим трудом. Мы с мистером Стэнтоном и одним из матросов помогли Лизибет и ее матери сойти в шлюпку. Но ее всё не могли спустить. Один из матросов резал канат ножом, громко ругаясь, и стал ругаться еще громче, когда уронил нож в воду. Несколько шлюпок уже были на воде и отходили прочь от «Титаника». Я взглянул на корму и увидел, что она задралась совсем высоко. Я чувствовал, как огромный пароход все глубже оседает в море.

И тут я поймал взгляд Лизибет. Она хотела, чтобы я сделал это, и сделал сейчас. Я понимал, что, если еще хоть немного промедлю, может оказаться слишком поздно. Я должен немедленно выполнить свое обещание — если только сумею. Я повернулся к мистеру Стэнтону и сказал:

— Я за Каспаром. Скоро вернусь.

Он кричал мне вслед, пытаясь остановить, но я не слушал.

К этому времени палубы были заполнены мужчинами: команда создала человеческий кордон и оттесняла их, пока оставшихся женщин и детей усаживали в шлюпки. Никто не толкался и не прорывался вперед. Среди них я видел десятки своих товарищей-кочегаров, по большей части черных от угольной пыли и непривычно тихих. Когда я протискивался мимо них, чтобы вернуться в каюту, один из них крикнул мне:

— Да садись же ты в шлюпку, Джонни! Ты же совсем мальчишка. Ты право имеешь.

Трап был забит пассажирами, пытающимися выбраться на палубу. Старые и немощные все еще были в халатах. Один из матросов, которые помогали им, попытался остановить меня:

— Нельзя туда. Там вода хлещет отовсюду, скоро весь пароход затопит.

Я проскочил мимо него.

— Дурень! — крикнул он мне вслед. — Дурень чертов! Спустишься туда — назад не выберешься!

Я побежал дальше.

Я заблудился в путанице коридоров, а к тому времени, когда наконец нашел нужный на палубе С, понял, что матрос был прав. Морская вода была уже по щиколотку и все время прибывала. Когда я открыл дверь 52-го номера, ковры уже скрылись под водой. Я начал лихорадочно оглядываться в поисках Каспара, но его нигде не было видно. Хорошо, что сам Каспар подсказал мне, где он, замяукав с верха платяного шкафа. Я поискал глазами корзинку для пикника, — не нашел. Тогда я дотянулся, снял Каспара со шкафа и крепко прижал к себе, а уже по пути к двери догадался прихватить одеяло с ближайшей кровати. Шагая обратно по коридору, я закутал Каспара в одеяло — не от холода, а чтобы он не драл меня когтями; я знал — даже если он не испуган сейчас, то очень скоро испугается.

Но пока я бежал назад по коридору, мне пришло в голову, что для одеяла есть и другое применение, гораздо более важное. Если в шлюпки не позволено брать багаж, рассуждал я, то едва ли туда примут кота. Так что когда я вернулся на палубу, Каспар был глубоко упрятан в одеяло. Он завыл.

— Пожалуйста, не шуми, Каспар, — прошептал я ему. — Ни звука — ни сейчас, ни потом. От этого зависит твоя жизнь.

Я протиснулся сквозь толпу кочегаров, поднырнул под матросский кордон и, к своему великому облегчению, увидел, что шлюпка все еще висит на канатах. Но тут дорогу мне преградил офицер в фуражке, он схватил меня за плечо.

— Назад, парень. Ни один мужчина не сядет в шлюпку, пока не разместим всех женщин и детей, — сказал он. — Я не могу тебя пропустить.

— Он не мужчина! — крикнул кто-то из толпы. — Он же еще мальчишка — вы что, не видите?

Кочегары зашумели, требуя, чтобы он меня пропустил, и стали напирать на цепь матросов — те отчаянно пытались оттеснить их назад. Я видел, что офицер застигнут врасплох этим внезапным гневом толпы и что он колеблется.

Я воспользовался этим.

— Я не сажусь в шлюпку, — сказал я ему. — Я только бегал за одеялом. Для девочки, моей подруги. Она без него насмерть замерзнет.

Думаю, он все равно не пропустил бы меня, если бы в эту минуту не подошел мистер Стэнтон и не вступился за меня.

— Будьте покойны. Это мой сын, — сказал он офицеру, — а одеяло — для его сестры.

Меня пропустили. Мистер Стэнтон крепко держал меня, пока я, перегнувшись всем телом, передавал в протянутые руки миссис Стэнтон одеяло, в котором чудесным образом молчал Каспар.

— Осторожно, — сказал я ей, насколько мог многозначительнее.

Принимая от меня сверток, она поняла, что Каспар там. Она крепко прижала его к себе и опустилась на скамью. Я видел по тому, как улыбнулась мне Лизибет, что она тоже все поняла.

В небо выпустили сигнальные ракеты, осветив океан и разбросанные в открытом пространстве белые суденышки, до отказа заполненные женщинами и детьми. Я, помню, подумал, как все это необычайно красиво, и подивился, как нечто столь ужасное может быть таким красивым. Когда шлюпку, где находилась Лизибет, наконец спустили на воду, на борту у нас за спиной заиграл оркестр. Мы с мистером Стэнтоном стояли рядом у леера и смотрели, как она медленно отплывает.

— Это был отважный и благородный поступок, Джонни, — сказал он, кладя руку мне на плечо. — Я знаю, Господь сохранит их. А что до нас, то скоро подойдет судно и всех заберет. Мистер Лайтоллер сказал, что они видели огни парохода милях в пяти отсюда. Это «Карпатия». Она обязательно придет. Они, конечно, увидят ракеты и скоро будут здесь. А пока, я думаю, надо помочь с отправкой женщин и детей.

И в течение часа или около того мы рассаживали по шлюпкам женщин и детей.

Когда сейчас думаю об этом, я поражаюсь мужеству, свидетелем которого стал в ту ночь. Я вспоминаю одну даму, американку, которая ждала своей очереди вместе с пожилой сестрой, но ей сказали, что места не осталось. Она не протестовала и не спорила, просто отступила назад и сказала:

— Ничего страшного. Я поеду позже.

Больше я ее не видел. Я не заметил, чтобы кто-то из мужчин пытался прорваться в шлюпки. Все они приняли как нечто правильное и должное, чтобы первыми шли женщины и дети. Позже я слышал, что несколько мужчин пытались захватить шлюпку у правого борта и их пришлось разгонять, стреляя у них над головами. Но своими глазами я этого не видел.

В ту ночь было много героев, но больше всех мне запомнился мистер Лайтоллер. Он успевал всюду, спокойно обеспечивая безопасную посадку и отправляя шлюпки, подбирая для каждой команду гребцов. Голос его до сих пор звучит в моих ушах:

— Спускайте на воду. Спускайте на воду и отходите. Есть еще женщины? Женщины еще остались?

И я помню, как один из ожидающих мужчин ответил ему:

— Женщин не осталось, офицер. Зато осталось множество мужчин, но я не вижу множества шлюпок.

Мы все уже начали это понимать: для мужчин шлюпок осталось всего ничего, да и те невозможно было спустить на воду из-за сильного крена парохода. Когда я увидел, что вода перехлестывает через бушприт и потоком мчится по палубе, я понял, что шансов спастись у нас почти нет. Как и многие другие, я отчаянно вглядывался в горизонт, ища огни «Карпатии». К этому времени мы уже знали, что это единственное судно, которое может успеть к нам на помощь. Но огней нигде не было видно.

«Титаник» быстро погружался, и мы понимали, что уйдем под воду вместе с ним. С каждой минутой крен на левый борт усиливался. Вскоре из-за этого мы уже едва удерживались на ногах. Послышался громкий голос мистера Лайтоллера: «Все пассажиры на правый борт!»

Туда мы с мистером Стэнтоном и бросились, оскальзываясь, падая, хватаясь друг за друга; добравшись до правого леера, крепко вцепились в него. Мы смотрели на море и ждали конца. Больше сделать ничего было нельзя.

— Я вот что хочу сказать, — кладя руку мне на плечо, произнес мистер Стэнтон, — если уж мне суждено умереть сегодня и мне не дано быть в этот миг рядом со своей семьей, то я предпочту твое общество любому другому. Славный ты юноша, Джонни Трот.

— В море будет холодно? — спросил я.

— Боюсь, что да, — ответил он, — но ты не беспокойся, это только к лучшему. Все кончится очень быстро.