Каспар, принц котов

Бегает без присмотра

А дальше события начали происходить непредсказуемо и очень стремительно. В нашем отеле выдался тихий конец недели, гостей было меньше обычного. Ни больших торжественных обедов, ни роскошных балов, ни изысканных приемов. Мы все, кто работал в отеле, предпочитали такие дни, даже если они иной раз тянулись довольно медленно. Всем было полегче и поспокойнее. Я особенно любил конец недели, потому что мы с Каспаром в эти дни больше времени проводили с Лизибет. Ей было до смерти скучно у себя внизу, и она часто тайком забегала проведать Каспара, иногда три или четыре раза в день, всякий раз оставляя мне записку. По воскресеньям я заканчивал работу раньше, поэтому обычно, когда возвращался, она уже ждала меня в комнате вместе с Каспаром. Иногда она тайком приносила несколько бисквитов или пирожное, спрятав их в салфетку. Она все время говорила, что я слишком тощий и меня надо подкормить, а так как я после работы был основательно голоден, то с ней не спорил.

Раз мы сидели в моей комнате воскресным вечером, поедая замечательно вкусный фруктовый кекс, как вдруг за дверью, в коридоре, послышался голос. Скелетина! Это была Скелетина! Она обращалась к Мэри О’Коннелл и явно пребывала в скверном настроении.

— Этот болван Джонни Трот — где он?

— Я не видала его, миссис Блейз, — отвечала Мэри. — Право не видала.

Шаги все приближались и приближались, связка ключей гремела громче с каждым шагом.

Скелетина уже разошлась вовсю:

— Ты знаешь, что он вытворил? Ну так я тебе скажу. Он всего лишь почистил черной щеткой коричневые ботинки лорда Маколея. Они теперь чернущие. А кто получает за это выговор? Я. Ну ладно же. Я с него шкуру спущу. Где он?

— Не знаю, миссис Блейз, ей-богу, не знаю. — Мэри, как могла, старалась ради меня.

Шаги зазвучали прямо перед моей дверью, а у меня тут в комнате Лизибет, и у нее на коленях умывается Каспар. Стоит только Скелетине открыть дверь — и я, как пить дать, вылетаю с работы. Сердце у меня колотилось так, что стук его отдавался в ушах. Я молился, чтобы как-нибудь, как угодно, Мэри удалось помешать ей открыть дверь.

И в эту самую минуту Каспар перестал намывать лапу, соскочил с колен Лизибет и издал протяжный угрожающий вопль. Это не было его обычное нежное «мяу» — это был яростный боевой клич, пронзительный и громкий, ужасающе громкий. Мгновение-другое за дверью стояла тишина. А затем…

— Кот! Чтоб мне света белого не видеть, кот! — заверещала Скелетина. — Джонни Трот держит в комнате кота! Да как он посмел? Как он посмел? Это запрещено правилами! Моими правилами!

В ужасе я глядел на Лизибет. Ни минуты не колеблясь, она подхватила кота и без всяких церемоний шмякнула его мне в руки.

— В шкаф, — прошептала она. — Лезь в шкаф. Быстро!

Оказавшись в шкафу, я скорчился там и принялся лихорадочно гладить Каспара, чтобы успокоить и не дать ему вновь заголосить. Потом я услышал то, во что просто не мог поверить: Каспар вопил по ту сторону дверцы шкафа, вопил у меня в комнате. Этого быть не могло, потому что он был со мной, в шкафу, у меня на руках, и он — совершенно определенно — молчал. Но при всем том он вопил — я слышал его собственными ушами! В панике и замешательстве я лишь через несколько мгновений сообразил, что происходит: Лизибет была там, у меня в комнате, и с совершенной точностью подражала воплям Каспара.

После Мэри рассказала мне — и рассказала всем нашим, — что именно произошло. Лизибет распахнула дверь перед Скелетиной, вопя и завывая ей в лицо точь-в-точь голосом Каспара. Скелетина с раскрытым ртом стояла на пороге, не веря своим глазам. Несколько мгновений она не в силах была вымолвить ни слова, только открывала и закрывала рот, как рыба в аквариуме, рассказывала Мэри. Потом Скелетина немного пришла в себя.

— Что, позвольте узнать, барышня… — выговорила она наконец. — Что, позвольте узнать, вы делаете здесь, в помещениях для прислуги? Вам не подобает здесь находиться.

В ответ Лизибет взвыла по-кошачьи.

— Я — кошка, — говорила она спокойным голосом в перерывах между воплями. — Я ловила мышь, а она спряталась сюда. Вот я и побежала за ней и поймала ее. Я, знаете ли, очень хорошо ловлю мышей. Я ее разом проглотила. В один прием. И скажу я вам, очень она была вкусная. Самая вкусная мышь на свете. Пока-а-а!

Тут она еще раз взвыла в лицо ошеломленной Скелетине и, подвывая на ходу, понеслась по коридору — мимо Скелетины, мимо Мэри, мимо всех остальных, которые к этому времени высыпали в коридор посмотреть, что за суматоха там приключилась.

Скелетина, похоже, сунулась головой в мою комнату, быстро оглядела ее, яростно хлопнула дверью и ринулась прочь по коридору, кипя от злости.

— Дети, мерзкие дети! — бушевала она. — По мне, так их вовсе не следует пускать в «Савой». От них только беспорядок, полный беспорядок! Если я чего не выношу — так это избалованного ребенка. А хуже всего — избалованный ребенок-американец, это же сущее дьявольское отродье. Носится без присмотра по моему отелю. Да как она смеет? — Она остановилась и, обернувшись, погрозила пальцем всем, кто был в коридоре. — А этому Джонни Троту, когда его увидите, скажите — пусть извинится перед лордом Маколеем и заново вычистит его ботинки. Да так, чтобы на этот раз они были орехового цвета и чтобы ни следа черноты не осталось, и пусть принесет и покажет их мне, перед тем как вернуть его светлости. И чтобы мигом, мигом. Так ему и скажите.

Как же мы все в коридоре хохотали, когда она ушла! Мы просто пополам сгибались, уже сил не было хохотать. Лизибет, которая и так была у нас всеобщей любимицей, теперь стала героиней, которой нет равных. Ее сообразительность, находчивость и бесстрашие спасли, казалось бы, безвыходное положение, возможно, спасли меня от увольнения и уж точно спасли Каспара.

Но уже на другой день это самое бесстрашие чуть не стоило ей жизни, да и мне тоже, по правде говоря. И первым, от кого я узнал, что дело неладно, был Каспар. Он всегда радовался, когда я приходил наверх после работы. Обычно он валялся на кровати, задрав лапы и размахивая хвостом, и ждал, чтобы я почесал ему брюшко. Я забежал в свою комнату проведать его около одиннадцати, во время своего первого утреннего перерыва, и надеялся, что Лизибет уже с ним. Но этим утром ее не было. И Каспар не лежал у меня на кровати. Он ходил взад и вперед по комнате и мяукал. Он сильно волновался, то и дело вспрыгивал на подоконник и соскакивал обратно. Я это за ним замечал и раньше, если какой-нибудь голубь, воркуя, разгуливал по парапету за окном. Но там не было никакого голубя. Я попытался покормить Каспара, думая, что это его успокоит, но он и не взглянул на еду. Ему явно ни до чего не было дела, кроме того, что происходило за окном. Тогда я взобрался на подоконник и открыл окно настолько, чтобы можно было, вытянув шею, увидеть во всю длину узкий водосток на крыше. И там тоже не было голубей.

И тут-то я увидел Лизибет. Я сразу понял, что она затеяла. Она на четвереньках карабкалась от водостока вверх по черепице. Перед нею, прыгая на одной лапке и поджав другую, поднимался вверх по черепичным плиткам голубь. Лизибет следовала за ним, воркующим голосом уговаривая его остановиться и время от времени кидая крошки, чтобы сманить его вниз. Она, по-видимому, совсем не замечала опасности своего положения.

Первым моим побуждением было крикнуть, предупредить ее об опасности, но что-то мне подсказало, что пугать ее сейчас нельзя ни в коем случае. Поэтому я вылез из окна, закрыв его за собой, чтобы Каспар не отправился за мною следом, и стал пробираться по водостоку, стараясь не смотреть за парапет на улицу восемью этажами ниже. Только оказавшись прямо под нею, я отважился окликнуть ее, и то как можно тише.

— Лизибет, — сказал я. — Это я. Джонни. Я прямо под тобой. Не лезь выше. Нельзя.

Она не сразу оглянулась, продолжая карабкаться вверх.

— Я за голубем, — сказала она. — Он страшно болен. Похоже, что у него лапка сломана.

И тут она посмотрела вниз. Только теперь она увидела, как высоко забралась. Все бесстрашие мигом ее покинуло. Она тут же поскользнулась и вцепилась в черепицу, замерев от страха. Гребень крыши был совсем близко, но я видел, что она не сможет добраться до него сама и что спуститься у нее тоже нет сил.

— Не двигайся с места, Лизибет, — сказал я ей. — Не шевелись. Я иду к тебе.

Все, что я мог придумать, — это как-нибудь втащить ее на конек крыши. Там мы будем сидеть и ждать, пока нас не увидят и не снимут. Но между мной и ею был крутой черепичный скат, целые акры черепицы, как мне казалось, и не на чем удержаться, не за что уцепиться. Одно неверное движение, одна ненадежная плитка — я соскользну и полечу вниз по крыше, да прямо через парапет. Об этом и подумать страшно. Потому я старался не думать. Потому я и разговаривал с ней все время, пока поднимался по скату крыши. Я не только пытался унять ее страх — я отчаянно пытался унять свой собственный.

— Ты только крепче держись, Лизибет. Смотри вверх, на голубя. Ни в коем случае не смотри вниз. Я иду к тебе. Сейчас доберусь. Обещаю.

Я карабкался вверх со всей быстротой, на какую были способны мои трясущиеся ноги. Я крабом уползал вправо, влево, делая зигзаги по крыше. Так было дольше, но зато легче, безопаснее и не так круто. Я мысленно нацелился на гребень крыши и лез к нему. Несколько раз черепичные плитки вылетали у меня из-под ног и с грохотом падали в водосток. И вот я наконец взобрался на конек и сел на него верхом. Потом нагнулся, ухватил Лизибет за запястье и втащил ее наверх. И вот мы уже сидели друг против друга в относительной безопасности, но оба — едва дыша от страха. А голубь будто и не заметил всего, что было сделано, чтобы помочь ему. Он проскакал на одной лапке вниз по крыше к водостоку, взлетел на парапет, склевал крошки и улетел прочь самым благополучным образом.

Кто-то, должно быть, наблюдал за тем, как разворачивалась эта драма, потому что пожарная команда прибыла довольно скоро. Внизу, на улице, зазвучали удары колокола, и вдоль всего водостока стали появляться пожарные в сверкающих касках, и один из них все время разговаривал с нами, снова и снова повторяя, чтобы мы не трогались с места. По правде говоря, ни один из нас и не смог бы, даже если б захотел. Они подтянули к нам лестницы и спустили нас вниз, Лизибет — первой. Когда меня наконец втащили внутрь через большое окно в конце нашего коридора, я увидел, что весь он заполнен людьми. Там были управляющий отелем, Скелетина, Мэри, Люк, мистер Фредди и все остальные. Когда я шел по коридору, все хлопали меня по спине. Только тогда я до конца понял, что сделал. Управляющий пожал мне руку и сказал, что я настоящий маленький герой. Но Скелетина не хлопала меня по спине. И не улыбалась. Она чувствовала, что во всем этом что-то не так, как должно быть, но что именно, не знала — я это ясно видел. Я, однако, улыбнулся ей, вызывающе и с торжеством. И этот момент, пожалуй, доставил мне большее удовольствие, чем все хлопки по спине и рукопожатия. Хотя это тоже было приятно.

В тот вечер в кухне устроили торжественный ужин в мою честь, и меня посадили во главе стола, и все снова и снова пели: «Он, право, отличный парень». Вечер получился замечательный. Через некоторое время за мной пришел управляющий. Он сказал, что мы идем к Стэнтонам, потому что они хотят поблагодарить меня лично. Когда я вошел в номер, оказалось, что все трое (Лизибет в халате) выстроились в ряд в гостиной, приветствуя меня. Все было очень официально и торжественно. Я стоял перед ними, изо всех сил стараясь не встречаться глазами с Лизибет. Я знал, что стоит кому-нибудь заметить, как мы переглядываемся, как ему все про нас станет понятно.

— Молодой человек, — начал мистер Стэнтон, — миссис Стэнтон и я, но прежде всего, конечно, Элизабет, в большом долгу перед вами.

И вдруг я с удивлением заметил, что у него в глазах стоят слезы. Я и вообразить не мог, что такие люди тоже умеют плакать.

— Элизабет — наш единственный ребенок, — продолжал он, и голос его дрожал от волнения. — Она нам бесконечно дорога, а вы сегодня спасли ей жизнь. Мы этого никогда не забудем.

Он шагнул вперед, пожал мне руку и подал большой белый конверт.

— Конечно, никакие деньги этого не оплатят, молодой человек, но это лишь знак нашей глубокой признательности за то, что вы сделали, за ваше необыкновенное мужество.

Я взял конверт и открыл его. В нем было пять десятифунтовых банкнот. Я в жизни не видал столько денег сразу. Прежде чем я успел поблагодарить или вообще хоть что-либо сказать, передо мной оказалась Лизибет, которая протягивала мне большой лист бумаги. Я увидел портрет Каспара.

— Я нарисовала это для вас, — сказала она. Говорила она так, точно мы были едва знакомы. Прямо настоящая актриса. — Я люблю рисовать. Это кот. Надеюсь, он вам понравится. Я нарисовала его для вас, потому что особенно люблю черных котов. А на другой стороне… — Она перевернула лист. — На другой стороне я нарисовала пароход, на котором мы поплывем домой на следующей неделе. У него четыре большие трубы, и папа говорит, что это самый большой и самый быстрый пароход во всем мире. Правда, папа?

— Он называется «Титаник», — добавила миссис Стэнтон. — Это его первый рейс. Великолепный пароход, правда?