Появление Каспара

Принц Каспар Кандинский прибыл в отель «Савой» в корзинке. Я это знаю потому, что сам его туда внес. Я в то утро вносил весь багаж графини, и, скажу вам, вещей была уйма.

Но я был посыльным, и такая уж была моя работа: таскать багаж, открывать двери, желать постояльцам доброго утра и выполнять все их поручения, от чистки обуви до разноски телеграмм. При этом полагалось приветливо улыбаться, но помнить, что улыбка должна быть больше почтительной, чем дружеской. А еще надо было помнить все их имена и титулы, а это дело нелегкое, потому что в отель все время приезжали новые люди. И самое главное — посыльному (а он, между прочим, самый что ни на есть последний человек в отеле) нужно исполнять все, что постояльцы ни пожелают, и исполнять мгновенно. Я, можно сказать, был на побегушках у всех и каждого. Бывало, только и слышишь: «поживей, Джонни», «пулей, парень», «ну-ка, мигом», «ноги в руки и бегом». Щелкнет кто-нибудь пальцами — и я уже несусь со всех ног, особенно если поблизости миссис Блейз, старшая горничная.

Мы всегда слышали ее приближение, потому что она на ходу громыхала, как скелет костями, огромной связкой ключей на поясе. Когда она злилась, а злилась она часто, голос у нее делался громкий, как тромбон. Миссис Блейз любила, чтобы ее называли «мадам», но в коридоре на верхнем этаже отеля, где жила обслуга — посыльные, горничные, кухонный народ, — мы все называли ее Скелетиной, потому что она не только гремела как скелет, но еще и лицом на него походила. Мы изо всех сил старались не попадаться ей на глаза.

Для нее любой, самый мелкий беспорядок был страшным преступлением, будь то сгорбленные плечи, растрепанные волосы или грязные ногти. Самым ужасным преступлением считалось зевать на работе. Как раз на этом меня Скелетина и поймала в то утро, перед самым появлением графини. Она подошла ко мне в холле, злобно шипя на ходу:

— Я видела, как ты зеваешь, бездельник. И шапку опять набок сдвинул. Знаешь, что я этого терпеть не могу. Поправь сейчас же. А еще раз зевнешь — я с тебя шкуру спущу.

Поправляя шапку, я увидел, как швейцар, мистер Фредди, распахивает дверь перед графиней. Мистер Фредди щелкнул мне пальцами — и так вот получилось, что спустя несколько мгновений я уже шагал через холл отеля рядом с графиней, неся в корзинке ее кота, а он голосил так громко, что все вокруг провожали нас глазами. Голосил он не как другие коты — это были скорее горестные завывания, почти по-человечески скорбные и мелодичные. Графиня, вместе со мной, величаво приблизилась к портье и объявила с сильным иностранным акцентом — русским, как я позже узнал:

— Я графиня Кандинская. У вас заказан номер люкс для Каспара и для меня. Окно моей комнаты должно выходить на реку, и мне нужен рояль. Я телеграфировала вам мои требования.

Графиня говорила как человек, привыкший к тому, чтобы его слушали и ему повиновались. Много таких людей проходило через двери «Савоя» — богатые, знаменитые, скандально известные, деловые тузы, лорды и леди, даже премьер-министры и президенты. По правде сказать, мне не по душе были их высокомерие и заносчивость. Но я быстро сообразил, что если хорошо скрывать свои чувства под улыбкой и умно себя вести, то от некоторых можно дождаться очень неплохих чаевых — особенно от американцев. «Знай себе улыбайся и помахивай хвостиком», как сказал мне мистер Фредди. Он прослужил швейцаром в «Савое» без малого двадцать лет и знал, что говорит. Это был хороший совет. Как бы ни обходились со мной гости, я приучился в ответ улыбаться и держаться приветливым щенком.

В тот первый раз, что я повстречался с графиней Кандинской, я подумал, что это просто еще одна богатая аристократка. Но было в ней что-то такое, что с самого начала вызвало у меня восхищение. Она не просто прошла к лифту, а величественно прошествовала, шелестя юбками, и страусовые перья на шляпе стелились за ней, как флаги по ветру.

Надо сказать, все — не исключая, к моему удовольствию, и Скелетины, — приседали или кланялись, когда она проходила мимо, и все это время я без зазрения совести купался в лучах ее славы, блеска и элегантности.

Я вдруг почувствовал себя в самом центре событий и очень значительной персоной. У меня, посыльного, которого четырнадцать лет назад младенцем подкинули на крыльцо приюта в Ислингтоне, не так-то много было возможностей ощущать свою значительность. Так что к тому времени, когда мы все — графиня, я и кот, продолжающий голосить в своей корзинке, — вошли в лифт, я чувствовал, что мне сам черт не брат. Наверно, это было заметно.

— Чему ты так улыбаешься? — нахмурившись, спросила графиня, и ее страусовые перья качнулись.

Не мог же я сказать ей правду — пришлось быстро придумывать ответ.

— Это из-за вашей кошки, графиня, — нашелся я. — Она так смешно кричит.

— Не она, а он. И он не мой кот, — сказала графиня. — Каспар ничей кот. Он кошачий принц. Он принц Каспар Кандинский, а принцы никому не принадлежат, даже графине. — И она улыбнулась мне. — Ты знаешь, мне нравится, как ты улыбаешься. Англичане улыбаются гораздо реже, чем следовало бы. Они не смеются, они не плачут. Мы, русские, когда хотим смеяться — смеемся. Когда хотим плакать — плачем. Принц Каспар — русский кот. Ему сейчас очень плохо — вот он и плачет. По-моему, это естественно.

— А отчего это ему так плохо? — сам того не ожидая, спросил я.

— Потому что он сердится на меня. Он хотел остаться дома, в Москве. Не любит он путешествовать. Я ему говорю: «Как же нам не путешествовать, если я должна петь в лондонской опере?» А он и слышать не хочет. В дороге всегда раздражается и поднимает большой шум. Как только я его выпущу из корзинки, он будет счастлив и доволен. Вот увидишь.

И правда — стоило Каспару выбраться из корзинки в гостиной графини, как он сразу замолчал. Он попробовал лапой ковер, ловко выпрыгнул на него и принялся обследовать комнату. Тут-то я и понял, почему графиня назвала его кошачьим принцем. Он был черный от усов до кончика хвоста — черный как смоль, гладкий, блестящий и очень красивый. И сам знал, что красивый. А двигался он так, будто был из шелка, высоко держа голову и резко взмахивая хвостом.

Я пошел было за остальным багажом, но графиня окликнула меня так, как обычно делали постояльцы, когда собирались дать мне на чай. При ее графском титуле, страусовых перьях и всем этом роскошном багаже я уже надеялся на очень щедрые чаевые. Как оказалось, у нее вовсе не было намерения давать мне на чай.

— Как тебя зовут? Я желаю знать твое имя, — сказала она, широким жестом снимая с головы свою шляпу.

— Джонни Трот, графиня, — ответил я.

Она рассмеялась, но я был не против — я видел, что она вовсе не хочет меня обидеть.

— У тебя очень смешная фамилия, — сказала она. — Но как знать — может быть, для тебя «Кандинская» тоже звучит смешно.

Каспар тем временем вспрыгнул на диван, почти сразу же соскочил на пол и стал точить когти — сперва о портьеру, потом о кресло. Вслед за этим он обошел всю комнату: позади письменного стола, под роялем, по подоконнику — ни дать ни взять принц, который осматривает свои новый дворец и вступает во владение им. После он устроился на кресле перед камином, откуда сначала рассматривал нас обоих, медленно моргая, а затем принялся вылизываться, благосклонно мурлыча. Видно было — принц одобрил свой дворец.

— Очень симпатичный кот, — сказал я.

— Симпатичный? Симпатичный? Каспар вовсе не симпатичный, Джонни Трот. — Графиня была явно недовольна тем, как я отозвался о ее коте. — Он прекрасный! Самый прекрасный кот во всей России, во всей Англии, на всем белом свете! Нет другого такого кота, как принц Каспар. Он не симпатичный — он великолепный. Ты согласен со мной, Джонни Трот?

Я поспешно кивнул. Мог ли я спорить?

— Хочешь его погладить? — спросила она.

Я присел на корточки перед креслом и, осторожно протянув руку, погладил одним пальцем урчащую грудку — только секунду-другую. Я чувствовал, что сейчас это все, что он мне дозволит.

— Я думаю, ты ему, пожалуй, понравился, — сказала графиня. — Для принца Каспара если ты не друг, значит, ты враг. Он тебя не оцарапал — так что, мне кажется, ты теперь его друг.

Поднявшись, я заметил, что она пристально разглядывает меня.

— Скажи правду, ты хороший мальчик, Джонни Трот? Тебе можно доверять?

— Думаю, да, графиня, — ответил я.

— Нет, этого мне недостаточно. Я должна знать точно.

— Да, — сказал я ей.

— Тогда у меня есть к тебе очень важное дело. Каждый день, пока я здесь, в Лондоне, ты будешь смотреть за принцем Каспаром. Завтра утром я начинаю репетировать в опере. В «Ковент-Гардене». В «Волшебной флейте» Моцарта. Я — Царица Ночи. Ты знаешь эту оперу?

Я помотал головой.

— Когда-нибудь ты ее услышишь. Быть может, я как-нибудь спою для тебя под фортепьяно, когда буду упражняться. Я каждое утро после завтрака должна упражняться. Принц Каспар всегда бывает доволен, когда я пою. Дома, в Москве, он любит лежать на рояле и слушать меня, и тогда он машет хвостом — вот так, как сейчас. Посмотри на него. Так я узнаю, что он доволен. Но пока я на репетиции, я должна быть уверена, что ты здесь о нем заботишься и что ему хорошо. Сможешь это для меня делать? Кормить его? Разговаривать с ним? Водить его на прогулку — раз утром и раз вечером? Он это очень любит. Ты не забудешь?

Графиня Кандинская была не из тех, кому легко отказать. Да и сказать по правде, я был польщен ее просьбой. Только пока еще не придумал, как бы втиснуть все эти дела между моими прочими обязанностями в отеле. Правда, подумал я и о том, не получу ли от нее хорошие чаевые, но уж про это, конечно, не посмел сказать ни слова.

Графиня улыбнулась и протянула мне руку в перчатке. Я растерялся. Ни разу я не пожимал руку никому из постояльцев. Посыльные и постояльцы вообще никогда не жмут друг другу руки. Но я видел, что она ждет этого от меня, и пожал ее руку. Рука была маленькая, а перчатка очень мягкая.

— Ты, я и принц Каспар станем большими друзьями. Я это знаю. А теперь можешь идти.

И я повернулся, чтобы уйти.

— Джонни Трот, — сказала она и опять засмеялась. — Извини, но уж очень у тебя смешная фамилия. Пожалуй, я таких смешных никогда не слышала. Я убедилась, Джонни Трот, что ты хороший мальчик. Знаешь, почему я так думаю? Ты ни разу не спросил про деньги. Я буду три месяца платить тебе по пять шиллингов в неделю — я здесь буду три месяца петь в опере. А, вот ты и улыбнулся опять. Мне нравится, как ты улыбаешься. Я думаю, если бы у тебя был хвост, ты бы размахивал им, как принц Каспар.

Когда я чуть позже принес наверх ее чемоданы и поставил в прихожей, я услышал, как она в гостиной играет на рояле и поет, и краем глаза увидел Каспара, который разлегся прямо перед ней, внимательно глядя на нее и в полном довольстве помахивая хвостом. Выйдя из номера, я еще немного постоял за дверью и послушал. Уже тогда, стоя в коридоре, я знал, что никогда не забуду этого дня. Но ни в ту минуту, ни потом, в самых несбыточных мечтах я и представить себе не мог, как приезд графини и появление Каспара навсегда переменят мою жизнь.

Загрузка...