Касты и расы

Фритьоф Шуон СМЫСЛ РАС

Каста важнее расы, потому что дух важнее формы: раса — это форма, а каста — дух. Даже индийские касты, чисто индоевропейские по происхождению, нельзя свести к одной расе: существуют тамильские, балийские и сиамские (тайские) брамины62. Однако невозможно утверждать, что раса лишена иного значения, кроме чисто физических характеристик, ибо если верно то, что в формах нет ничего абсолютного, то тем не менее форма должна иметь собственную причину: если расы — не касты63, они, тем не менее, должны соответствовать человеческим различиям иного порядка, как различия в стиле могут выражать равенство в духовном плане, но разницу в способе выражения.

Так, мышление белого — неважно, человека Запада или Востока — подобно рассекающему лезвию и оживлённо, как его речь и черты лица; можно сказать, что в нём есть что-то «звуковое», в то время как мышление людей жёлтой расы имеет более или менее «видимый» характер64 и действует прерывисто. Дух Дальнего Востока можно назвать как статичным, так и воздушным; его лаконичность компенсируется его символическим качеством, а его сухость — интуитивной изысканностью. Языки белых людей, хамито-семитские либо арийские, флективны и движутся в мысленных арабесках, производя длинные, сильные, режущие (incisive) фразы. Языки жёлтых народов, агглютинативные или моносиллабические, презира-ют то, что мы называем «красноречием», и их способ выражения трезв и часто эллиптичен; здесь красота скорее лирическая, нежели драматическая, ибо жёлтый человек живёт в природе — в видимом и пространственном, а не в человеческом и временном; его поэзия укоренена в девственной природе, и в ней отсутствует прометеевское качество65.

Мыслительные процессы жёлтого человека в некотором роде подобны его лицу, и, как сказано выше, то же самое верно для белого и чёрного человека. Чёрная раса несёт в себе субстанцию «экзистенциальной мудрости»; она требует немногих символов — ей нужна только однородная система: Бог, молитва, жертвоприношение и танец. В своей основе чёрный человек имеет «немыслительную» ментальность, откуда «мысленная» важность для него того, что является телесным, его физическая уверенность и его чувство ритма. По всем этим характеристикам чёрного человека можно противопоставить как белому, так и жёлтому66.

Уникальность каждой из различных рас особенно очевидна в их глазах: глаза белого человека в общем глубоко посаженные, подвижные, проникающие и прозрачные; его душа «выходит» из его взгляда и в то же время пассивно появляется через него. Глаза жёлтого человека весьма отличны: физически на уровне кожи они в общем безразличны и непроницаемы; их взгляд сух и лёгок, как прикосновение шёлка. Что касается чёрного человека, то его глаза слегка выдающиеся и тяжёлые, тёплые и влажные; их взгляд отражает красоту тропиков и сочетает чувственность — и иногда свирепость — с невинностью; это глубокий и спокойный взгляд земли. Глаза чёрного человека выражают то, чем является его лицо — то есть глубокую созерцатель-ность, в то время как в случае белого человека, являющегося более мыслящим, лицо, кажется, выражает живой огонь его глаз; в случае жёлтого человека глаза буравят реальность, как вспышки безличной ясности, при помощи статичных или экзистенциальных элементов его лица. Одна из наиболее обаятельных черт монголоидного типа — это дополнительная связь между экзистенциальной пассивностью лица (можно сказать, определённая «женственность») и неумолимая ясность глаз, холодный и неожиданный огонь, освещающий маску.

Чтобы понять смысл рас, в первую очередь нужно осознать, что они происходят из фундаментальных аспектов человечества, а не из чего-то случайного в природе. Если отвергать расизм, то надо отвергать и антирасизм, который заблуждается в противоположном направлении, приписывая расовые различия только случайным причинам и пытаясь свести на нет эти различия, говоря о межрасовых группах крови, или, иными словами, смешивая вещи, расположенные на разных уровнях. Более того, то, что изоляция расы должна была внести свой вклад в её развитие, определённо не означает, что расу можно объяснить только при помощи изоляции, а также то, что эта изоляция была случайной и, таким образом, могла и не произойти. Опять же, фактом является то, что в природе нет ничего абсолютного, и что расы не разделены водонепроницаемыми отсеками, ни в коем случае не означает, что нельзя обнаружить чистых рас, как и смешанных этнических групп. Это мнение не имеет смысла по простой причине, что у всех людей одно происхождение, и человечество в целом — часто ошибочно называемое человеческой расой (human race) — составляет один вид. Расовое смешение может иметь как положительные, так и губительные последствия в зависимости от обстоятельств: смешение может «проветрить» этнос, ставший слишком «компактным», но также оно и может испортить однородную группу, наделённую определёнными (и ценными) качествами. Что не осознаётся сторонниками расовой чистоты, так это то, что между психической наследственностью разных естественных каст — даже одной расы — существует более сильное качественное различие, чем между членами одной касты разных рас; фундаментальные и личностные тенденции более важны, чем расовые формы, по крайней мере настолько, на-сколько это касается больших рас или их здоровых ветвей, а не вырождающихся групп67.

Определённые расовые черты, которые белый человек склонен считать знаками неполноценности, обозначают или менее «интеллектуальные» наклонности, чем у среднего европейца (хотя и не менее «духовные»), или же бульшую расовую жизнеспособность. Здесь мы должны привлечь внимание к тому, что ошибочно считать, что прогнатное лицо68, как и низкий лоб или толстые губы, принадлежат очевидно низшему типу. Если белый человек взирает на жёлтые типы как на низшие по сравнению с ним, потому что ему кажется, что они разделяют определённые характеристики выражения лица с негром, то жёлтый человек по такой же логике мог бы увидеть в белом и чёрном типах две различные формы вырождения, между которыми его собственный тип удерживает баланс — и так далее. Что касается лба, его высоты и объёма черепа, то если они и отмечают что-то (в зависимости от разнообразия факторов), то ни в коем случае не интеллектуальное качество, а чаще способность, исключительно творческую или даже только лишь изобретательскую

— способность, которая из-за люциферианского отклонения может стать гипертрофией сознания — особой склонностью к мышлению, но вовсе не к знанию. Нет сомнения, что лоб не должен быть слишком низок, но существует адекватная величина, подходящая даже наиболее духовным людям; всё за этим пределом не имеет никакой связи с чистым интеллектом.

Прогнатная голова демонстрирует жизненную силу и экзистенциальную полноту, и таким образом сознание, сосредоточенное на «бытии»; если же она ортогнатна, это соответствует сознанию, относительно независимому от этого полюса, более или менее неукоренённому или отделённому в отношении «бытия» и именно по этой причине творческое69. Ортогнатное лицо в общем более открытое и более личное, чем прогнатное; оно воплощает своё содержание, нежели всё своё существо, и настолько, насколько можно сказать, что оно сильнее демонстрирует, что оно чувствует и думает; нос выступающий, что как бы компенсирует утопление рта и глаз и означает психологическую тенденцию к экстраверсии. Эта черта носа, который часто становится орлиным — орлиные носы встречаются у любой расы и всегда предполагают аналогичные характеристики — указывает на космическую связь с птицами, а также с Мощью, с небесами и ветрами; здесь присутствует аспект как парения и движения, так и нестабильности и хрупкости. Дух белого человека, особенно на Западе, где эти черты в общем более выражены, чем на Востоке, имеет что-то от качества беспокойного и пожирающего огня; он поочередно выходит и возвращается в себя; он открывается как огонь, в то время как дух жёлтого человека закрыт, как вода. Чёрный человек, со своей стороны, кажется воплощением массивности, временами вулканической, земли, откуда происходит спокойная тяжеловесность или тяжеловесное спокойствие его красоты; его лицо может иметь величие горы. Хотя эта грубая, но мягкая массивность передаёт аспект Бытия и может поэтому стать поддержкой созерцательного отношения (каковое мы нашли среди негров-мусульман), это определённо не признак неполноценности. Можно добавить, что мрачная сторона негритянского искусства и анимизма в целом, как и иногда грохочущая, запыхавшаяся и конвульсивная тональность африканской музыки связа-ны с элементом земли — или в его пещерном, подземном аспекте, или в его аспекте плодородия и, следовательно, сексуальности. Белая раса, мышление которой сильнее облечено во внешнюю форму, демонстрирует в общем большее отсутствие равновесия, чем жёлтая или чёрная расы. Внутри жёлтой расы, возможно, самое большие ментальные различия, например, между японцами и сиамцами (тайцами), но это различие меньше, чем между европейцами и людьми Востока в общем; отправиться из Франции в Марокко — это почти что как путешествовать на другую планету. Тот факт, что коллектив, который в общем более активен, нежели созерцателен, как европейцы, и другой, который, возможно, наиболее созерцателен в принципе — индусы — могут вместе принадлежать к той же самой белой расе, демонстрирует в высшей степени дифференцированный характер этой расы. Китаец или тибетец будут чувствовать себя намного менее чуждыми в Японии — в смысле традиционной Японии — чем индус или араб в Англии, даже в Англии Средних веков; но, с другой стороны, между индусами и арабами существуют глубокие ментальные различия. Радикальное разнообразие религий среди белых народов отражает их ментальное разнообразие, тот их характер, неуравновешенный и творческий одновременно, который в системе европейского гуманизма так легко обращается в неустойчивость и гипертрофию: средиземноморская и нордическая расы и языческая и христианская ментальность за всю свою историю никогда не прекращали сталкиваться, ибо они никогда не могли породить достаточно однородное человечество.

Здесь важно отметить, что религии, созданные жёлтой расой70, традиция Фу-Си и И-Цзин, конфуцианство и даосизм, с нею связанные, и, наконец, синтоизм, не породили существенно разные, неприводимые друг к другу цивилизации, как это сделали великие религии белой расы — христианство, ислам и индуизм, не говоря уже о греко-римском Западе, Древнем Египте и других белых цивилизациях древности. Конфуцианство и даосизм — это две совместимые ветви, исходящие из доисторической традиции и разделяющие одинаковый язык и идеограммы; что касается синтоизма, он не касается всех духовных возможностей и не является религией, а требует высшего дополнения, обеспеченного буддизмом, так что мы находим в Японии традиционный симбиоз, которому нет параллелей среди белых народов; что-то подобное можно сказать о буддизме и шаманизме в Тибете и других странах. Как бы то ни было, то, что мы хотим здесь подчеркнуть — это то, что различия между цивилизациями жёлтой расы намного меньше, чем между Западом и Востоком в мире белой расы71; как бы то ни было, большему равновесию, большей стабильности должна соответствовать меньшая дифференциация.

Жёлтая и чёрная расы отличаются от белой в отношении их жизненной силы и их меньшего ментального проявления: жёлтая раса — в сухой и светлой манере, а чёрная — в тяжёлой и влажной; по сравнению с этими двумя расами белая раса чересчур чувствительная (hypersensitive). Однако жёлтая раса, несмотря на то, что она статична, как и чёрная раса, не обладает такой же инертностью, ибо она как творческая, так и старательная. Жёлтую расу отличает как от белой, так и от чёрной её интуитивная изысканность, её артистическая способность выражения неощутимого, её бесстрастность без инертности и её равновесие, не требующее усилий; она более сухая, более непроницаемая и менее напряжённая, чем белая раса, и более лёгкая, более живая, более творческая, чем чёрная. Возможно, также можно сказать, что белый человек в своей основе поэт; его душа в то же время живая и как бы изборожденная. Жёлтый человек — в первую очередь художник, интуитивный визуализатор вещей; его психическая жизнь, как мы сказали, более ровная и статичная, и менее выдающаяся в том смысле, что вещи рассматриваются в душе, а не душа проецируется на вещи. Что касается чёрного человека, то это не интеллектуальный тип и не визуализатор, а энергичный, прирождённый танцор. Он по сути полон энергии, как жёлтый человек изысканно визуален, и обе расы более экзистенциальны, нежели ментальны, по сравнению с белой расой. Все эти выражения могут быть не более чем приближениями, ибо всё относительно, особенно в таких сложных вещах, как раса. Расу можно сравнить с целым стилем искусства со многими формами, а не с одной исключительной формой.

Жёлтый тип разделяет с чёрным то, что оба отмечены определённым экзистенциальным безразличием — не по интеллектуальной рассеянности, выходу из себя, поиску или проникновению, — хотя в жёлтом типе это безразличие интуитивное и прозрачное, а не бессознательное и страстное, как в случае чёрного типа. Мы испытываем искушение сказать, что жёлтый человек мыслит картинками, даже абстрактными, а не догадками, в то время как чёрный человек мыслит силами. Мудрость чёрного человека динамична, это метафизика силы. Отметьте весьма большую важность тамтамов у чёрных народов, которые выполняют центральную и квазисакральную функцию: это переносчики ритмов, которые при сообщении их человеческим телам приводят всё существо в контакт с космическими сущностями. Каким бы парадоксальным это ни казалось, именно в первую интеллект, а не тело негра нуждается в ритмах и танцах, и именно поэтому его дух имеет пластичный или экзистенциальный, а не абстрактный подход72; тело, как раз по той причине, что это предел кристаллизации в демиургическом процессе, представляет «бытие» в противоположность «мышлению», или «всё наше существо» в противоположность нашим относительно индивидуальным убеждениям или нашему внешнему сознанию. Рокот тамтамов отмечает, как гром с небес, голос Божественности: по самой своей природе и по своему сакральному происхождению это воспоминание о Боге, призыв как созидающей, так и разрушительной, а потому и освобождающей Силы; призыв, в котором человеческое искусство направляет божественное проявление и в которой человек также участвует при помощи танца, всем своим существом, чтобы снова обрести контакт с небесами при помощи аналогичных вибраций между материей и духом. Барабан — это алтарь, его грохот отмечает снисхождение Бога, а танец — восхождение человека73.

Возвращаясь к белой расе, мы могли бы, рискуя повториться, охарактеризовать её в терминах «экстрериоризация» и «контраст»; то, что выходит наружу, стремится к разнообразию и богатству, но также и к определённой творческой неукоренённос-ти, объясняющей, почему только белая раса вызвала к жизни большое количество весьма разных цивилизаций, как уже было указано. Далее, контрасты, которые среди белых в целом производятся во времени и одновременно, в случае Запада были произведены во время истории Европы. Добавим, что если белый человек — это беспокойный и пожирающий огонь, он также может быть — как в случае с индусами — мягким и созерцательным пламенем. Что касается жёлтого человека, то если он «вода», он может отражать луну, но также может высвободить неистовый шторм; если чёрный человек — «земля», он обладает, кроме невинной массивности этого элемента, взрывной силой вулканов74.

Каждая из этих трёх больших рас, и каждая из их больших промежуточных ветвей, производит абсолютную красоту, красоту несравнимую и в некотором роде незаменимую; это необходимо, потому что каждый из этих типов — это один из аспектов человеческой нормы75.

По сравнению с белой красотой жёлтая и чёрная красота кажутся более скульптурными: они ближе к веществу и женственности, чем белый тип — женственности, которую чёрная раса выражает теллурически, а жёлтая — небесно. В своей высшей точке жёлтая красота реализует почти нематериальное благородство, часто смягчённое цветоподобной простотой. Белая красота более личност-на и, без сомнения, менее загадочна, ибо более явно выражена, хотя именно по этой причине наиболее выразительна и также отмечена временами чем-то вроде меланхолического великолепия. Возможно, стоит добавить, что негроидный тип в своих самых возвышенных проявлениях несводим только к «земле»: он тождественен скорее ценным конкрециям76 и, таким образом, избегает своей изначальной тяжеловесности: тогда он реализует благородство, как базальт, обсидиан или яшма; это красота минерала, превосходящая страсти и пробуждающая неизменное.

На границах больших рас существует тропический тип, более или менее негроидный, проходящий как пряжа через белые и жёлтые типы в экваториальных областях; он, кажется, указывает на важную, хотя и не исключительную роль, которую играет климат в развитии чёрного типа. С другой стороны, среди других рас не найден нордический тип, так что можно заключить, что дифференциация в белой и жёлтой расах имеет своей причиной фундаментальные различия внутреннего порядка. Однако, вообще говоря, нордический темперамент противоположен тропическому темпераменту: за пределами Европы и её этнических влияний первый представлен североамериканскими индейцами — чей тип интровертен и только немного чувственен, а последний — особенно дравидами и малайцами.

Изысканное и неистовое искусство барабанного боя или танца — это невинная гордость или гордая невинность обнажённого тела в обоих полах — всё это черты, связывающие африканцев с дравидами и балийцами, за исключением того, что среди балийцев гамелан — инструмент монгольского типа — замещает афро-индийский барабан. Как и в случае с чёрным населением Африки, такова также и душа тропических азиатов в этом вопросе — хотя и в меньшей пропорции и на священной основе, здесь есть что-то от земного элемента, что-то от его плодородия, его чувственности, его радости и тяжёлого безразличия.

В соответствии с распространённой, но ошибочной идеей, существует итальянский, немецкий, русский «тип» и так далее; на самом же деле каждый народ представляет собой набор типов, весьма отличающихся друг от друга и обладающих неравной важностью, но все они характерны для этого народа. Далее, существуют типы, которые также можно найти среди других народов этой же расы; и, наконец, на них накладывается один или больше психологических типов. Например, в наборе типов, типично японских, одно лицо может быть намного ближе к китайскому типу, нежели к другим японским лицам; таким же образом среди каждого народа белой расы можно найти головы, которые можно описать как «европейские», или «арабские», или «индийские»; что касается «стиля мышления», то всегда действенна психологическая значимость.

Похожая ошибка, гораздо более распространённая, ибо она связана с политическими убеждениями и гордостью за родную землю, — это путаница народа с государством, в котором живёт большинство, и вера в то, что группы, случайно оказавшиеся за границами этого государства, составляют другие народы. Таким образом, только жители Франции — включая группы, чуждые французскому народу — называются «французами», и только жители Германии — «немцами»; люди больше не говорят, как когда-то, о «Германиях». Мысль о том, что валлоны отличаются от «французов» — как раз этот случай, будто бы нормандцы не отличаются от гасконцев или некоторые немцы (или, скорее, «жители Германии») на юге не отличаются от пруссаков больше, чем от эльзасцев или немецкоязычных швейцарцев (аллеманское племя, разделённое несколькими политическими границами, как случилось и с баваро-австрийским племенем). Регионалисты часто ссылаются на различия в менталитете по вторичным причинам, преувеличивая их важность; они забывают не только то, что внутри каждой страны гораздо более сильные различия существуют между различными церквями, политическими партиями, культурными уровнями и так далее, но также и что политический менталитет может меняться от одного поколения к другому. Таким же образом зачастую определённому народу или его самостоятельной части приписывается миролюбие просто потому, что у них нет причин вести войны, или они не в состоянии это делать, или потому что они воюют только с «цветными народами» и так далее; но заблуждениям такого рода нет конца.

Что касается этнических менталитетов внутри Европы, не будет преувеличением сказать о латинской рациональности и германской художественности: говоря в общем, аргумент может быть обращён или главным образом к рассудку, или к воображению в соответствии с тем, предназначен он для французской или немецкой аудитории. Эти черты могут быть хорошими качествами — действи-тельно, было бы невежливо упрекать какого-нибудь рейнского мистика за его спиритуализированное воображение — как они могут быть и недостатками, и в последнем случае мы говорим, что рационализм, как чувственный и лишённый воображения, или, другими словами, деспотический и стерильный, имеет не бульшую ценность, чем несдержанное и чувственное воображение; нас подмывает сказать, что если для среднего француза роскошь — это безрассудство, то для немца безрассудство — это роскошь. Лафонтен отличал французов от испанцев, говоря о гордости так: «наша гордость намного глупее, а их гордость — намного безумнее». Что касается языка, то известно, что латинские слова «обозначают», в то время как слова германских языков «воссоздают», так что в последнем случае часта ономатопея: латинский различает, разделяет и изолирует, в то время как германские языки, «бытийные» и символичные, заново воссоздают вещи и говорят о качествах. Дальнейший пример ментальных различий предоставляет немецкий или готический шрифт, хорошо выражающий то, что германский, и особенно немецкий гений имеет из художественных, «растительных», тёплых и душевных качеств (как демонстрируют такие слова, как traut, heimatlich и geborgen), в то время как латинские буквы в своей минеральной холодности и геометрической простоте выражают ясность и в чём-то лишённую воображения точность римлян. Важность готических символов в Средние века идёт рука об руку с германским влиянием, с которым боролось Возрождение и которое заново утвердила Реформация в своём стиле. Средневековые города северной Европы с их узкими домами, часто неправильные по форме с отделкой, похожим образом выражают то, что в одно и то же время является интимным и воображаемым в германской душе.

В искусстве белый человек, или в любом случае человек Запада, склонен отделять человека от природы, даже противопоставлять его ей; жёлтый человек остаётся в природе, которую он одухотворяет и уничтожает, так что его жилища всегда сохраняют что-то от духа леса, и это верно даже для индуизиро-ванных индокитайцев, у которых индусская перспектива оказалась интегрирована в монгольский способ рассмотрения и чувства. В общем можно сказать, что материальная цивилизация жёлтой расы остаётся основанной главным образом на «бессознательном» и на природе, будучи связанной с деревом, бамбуком и гончарными изделиями, а не с камнем, которому жёлтый человек, видимо, не доверяет, считая его слишком мёртвым и тяжёлым в качестве материала77. С другой стороны, ничего не является настолько далёким от гения жёлтой расы, чем мускулистая и драматичная нагота людей Запада78; жёлтый человек видит изначальную и небесную возвышенность не в человеческом теле, а в девственной природе: божества жёлтой расы подобны цветам, их лица — как полная луна или лотус; даже небесные нимфы буддизма сочетают свою наготу, остающуюся полностью индуистской по её выраженной сексуальности и ритму, с подобной цветам изяществом, приобретённой ими у духа жёлтого человека. В искусстве жёлтого человека безмятежность Будд и полупрозрачность ландшафта обозначают качества выражения, которых не найти в той же степени нигде больше; качества, противоположные мучительному гению белых народов Европы. Дальневосточная живопись обладает воздушной изысканностью, неповторимым очарованием незаметного и изощрённого взгляда; но, в качестве компенсации, присутствие драконов, духов и демонов добавляет в искусство Дальнего Востока динамичный и яркий элемент.

Несмотря на прямые или зависящие от обстоятельств аналогии с западным рыцарем, японский герой79 сохраняет лаконичное качество монголоидной души, но это компенсируется лирическим качеством, которое определённо активное, хотя оно остаётся скорее видимым, нежели звуковым по своему характеру, и всегда черпает вдохновение из природы. Самурай немногословен и проницателен, он не забывает, даже в самые возвышенные моменты, ни о практическом смысле, ни о любезности; у него есть импульсивность, холодная дисциплина и утончённость как художника, так и созерцателя дзен; классический театр представляет его как своего рода небесного насекомого, чьи ошеломляющие прыжки и иерархическая жёсткость действительно далеки от героя греческой или шекспировской драмы. В душе жёлтого человека, которой дано мало красноречия, малейшая вещь раскрывает её тайное величие: цветок, чашка чая, ценное и искреннее прикосновение; величие как бы заранее существует (preexists) в вещах, в их изначальной истине. Это также выражено в музыке Дальнего Востока: пронзительные звуки, создающие капли, как пена одинокого водопада в своего рода утренней меланхолии; удары гонга, как дрожь медной горы; ритмичные мелодии, поднимающиеся из глубины природы, но также и из священного источника, из могилы и золотого танца богов.

Хотя и с оговорками, нам, возможно, стоит здесь вернуться к аналогии, установленной выше между тремя основными или «абсолютными» расами и тремя видимыми элементами80, соотнеся их с индийской теорией о трёх космических тенденциях — гунах. Индусы относят огонь, поднимающийся и порождающий свет, к восходящей тенденции — саттва; воду, прозрачную и распространяющуюся вертикально — к расширяющей тенденции — раджас; и землю, тяжёлую и тёмную, к нисходящей или застывающей тенденции — тамас. Нестабильная природа восходящей тенденции объясняет как греко-римские, так и современные отклонения: то, что является интеллектуальным проникновением и созерцательностью среди индусов, стало ментальной гипертрофией и изобретательностью у людей Запада; в обоих случаях акцентируется мысль в широком смысле, но результаты диаметрально противоположны. Белая раса умозрительна (speculative) как в истинном, так и в ложном смысле: она сильно повлияла на дух других рас — не только при помощи брахманизма, буддизма, ислама и христианства, но также и при помощи современных отклонений, хотя и не испытала обратного влияния, за исключением, возможно, самого лёгкого. Жёлтая раса созерцательна (contemplative), но она не подчёркивает диалектические элементы, не имеет необходимости в облечении своей мудрости в сложные и весьма изменчивые умственные процессы: эта раса дала жизнь даосизму, конфуцианству и синтоизму; она создала письменность, уникальную в своем роде и оригинальное, глубокое и мощное искусство, но она не определила жизнь ни одной чуждой цивилизации; она получила сильный толчок от буддизма, мудрости по происхождению не жёлтой — хотя, конечно, расовой бывает не сама мудрость, а человеческий посредник Откровения, — наложив на эту традицию отметку собственного мощного и утончённого гения81. Завоевания жёлтых народов смывали всё на своём пути, как прилив, но не преображали своих жертв, как завоевания белых людей82; жёлтые расы, какова бы ни была их порывистость, «сохраняют», как вода, а не «преображают», как огонь; в качестве завоевателей они позволили растворить себя в покорённых народах чуждых цивилизаций. Что касается чёрной расы, она, как уже было сказано, «экзистенциальна», и это объясняет её пассивность и отсутствие склонности распространяться, даже в рамках ислама; но эта характеристика становится качественной и духовной из-за вмешательства созерцательного элемента, глубоко укоренённого в каждом человеке, устанавливающем ценность всякому естественному решению.

Также можно сказать, что белая и жёлтая расы, насколько они соответствуют огню и воде, встречаются в воздухе. У воздуха есть качества лёгкости (саттва) и подвижности (раджас), в то время как огонь характеризуется яркостью (саттва) и жаром (раджас), а вода — текучестью (раджас) и весом или пассивностью (тамас); но в огне также есть разрушающее действие (тамас), а в воде — прозрачность (саттва). Таким образом, в какой степени в жёлтой расе господствует «прозрачность» (в её созерцательности и искусстве, в котором это качество материализуется), она становится «ближе к Небесам», чем белая раса, которая в такой же степени принимает аспект разрушительной силы (тамас). У земли два аспекта — тяжесть или неподвижность (тамас) и плодородие (раджас), но также при помощи минералов к ним добавляется светоносная возможность, которую можно назвать «кристалличностью» (саттва): духовность чёрных людей часто имеет статичную чистоту и обращает к своей выгоде всё, что чёрная ментальность содержит из стабильного, простого и конкретного. То, что является инертностью (земля) в чёрном человеке, становится равновесием (водой) в жёлтом человеке, и одна из наиболее поразительных черт этой расы — способность балансировать между крайностями. Что касается нестабильности (огонь) белого человека, то значительно то, что индусы нейтрализовали её при помощи кастовой системы, чтобы избегнуть возникновения опасности отклонения, наследственной в огненном космической качестве (саттва)83. Среди семитов и европейцев, на которых повлиял семитский дух, эта нестабильность компенсирована религиозным догматизмом84. У эфира есть внутреннее качество принципиальной неизменности (саттва) и внешние аспекты видоизменения (раджас) и уплотнения (та-мас); в этой игре аналогий он представляет изначального человека или же — при помощи происхождения — человека как такового. Эта «алхимия» не покажется странной нашим постоянным читателям, и превыше всего покажет им — если такая демонстрация нужна, — что в каждой расовой определённости есть положительный аспект, который в случае необходимости может нейтрализовать пагубный аспект.

Во всяком случае, если белая раса может заявлять о своего рода превосходстве, то это только из-за индусов, кото-рые в некотором роде увековечивают изначальное состояние индоевропейцев, и, в более широком смысле, белых людей в целом. Индусы могут превзойти любую другую группу людей по своей созерцательности и из-за неё — по метафизическому духу; но жёлтая раса, в свою очередь, гораздо более созерцательна, чем западная ветвь белой расы, и это делает возможным, при общем взгляде, говорить о духовном превосходстве традиционного Востока, белого или жёлтого, также включая в это превосходство мессианскую и пророческую перспективу семитов, параллельную арийской перспективе аватар. Все эти факты сейчас находятся под вопросом из-за современного духа, который в состоянии так пошатнуть или опрокинуть все ценности, что естественная склонность к духовности может потерять всю свою эффективность, и новая духовность может в итоге реализоваться в той части, где её меньше всего ожидают. Это снова заставляет подчеркнуть обусловленную природу всего наследственного превосходства: если принимать во внимание роль, сыгранную религиозными и идеологическими влияниями, а также взаимодействие компенсаций как во времени, так и в пространстве; если наблюдать, к примеру, что некоторая группа, считавшаяся варварской, может неоспоримо превосходить другую группу, считавшуюся цивилизованной (не говоря о возможности личного превосходства индивидов любой группы), то нужно признать, что вопрос о расовом превосходстве на практике бессмысленен.

Из всего того, что было сказано выше, можно вывести, что для нас стоит не вопрос «В чём состоит наше расовое наследие?», а скорее вопрос «Что мы делаем с этим наследием?». Говорить о расовой ценности для индивида достаточно бессмысленно, ибо существование Христа или доктрины Веданты ничего не добавляет к ценности белого человека с низкой природой, как варварство определённых африканских племён никак не умаляет чёрного человека с душой святого; а что касается эффективной величины — не расы, а этнического атавизма — это вопрос духовной алхимии, а не научных или расистских догм.

В одном из аспектов метафизическая причина существования рас состоит в том, что различия не могут быть только качественными, как в случае с кастами. Различия могут и должны проявляться «горизонтально», с точки зрения просто способов, а не сущности. Не может быть только различия между светом и тьмой, должны существовать и различия в цвете.

Если каждую касту в некотором роде можно найти среди других каст, то же можно сказать и о расах по тем же причинам, при этом не касаясь вопроса о расовом смешении. Но кроме каст и рас, также существуют четыре темперамента, которые Гален относит к четырём чувственным компонентам, а также астрологические типы, связанные с планетами нашей системы. Все эти типы или возможности присутствуют в человеческой субстанции и составляют индивида, определяя его разными способами: познать аспекты человека — это способ лучше узнать самого себя.

Расы существуют, и их нельзя игнорировать, тем более что время, когда мир был разделён как бы на закрытые вселенные, подошло к концу и с ним — право на чисто условные упрощения; в любом случае, важнее всего понять, что расовая обусловленность может быть только относительной; человек определяется ей, не переставая быть человеком.

Современное движение к единообразию, заставляющее мир становиться всё меньше и меньше, кажется, способно смягчить расовые различия, в любом случае, на уровне мышления, не говоря уже об этническом смешении. В этом нет ничего удивительного, если подумать о том, что эта стандартизирующая цивилизация, основанная на чисто земных нуждах человека, противоположна любому высшему синтезу. Человеческая животность обеспечивает в принципе достаточно хрупкую почву для взаимного понимания и благоприятствует разрушению традиционных цивилизаций под знаком количественной и духовно пустой «культуры». Но факт зависимости от того, что даёт человечеству «низкоуровневую солидарность», предполагает отделение масс, интеллектуально пассивных и несознательных, от элит, которые законно их представляют и вследствие этого также воплощают как традицию, насколько она адаптирована к данной расе, так и дух этой расы в самом высоком смысле85.

Давайте используем возможность вставить здесь вместе с этими мыслями о расах и связанные с ними некоторые замечания о противоположности — истинной или ложной — между Западом и Востоком. В первую очередь, в обоих случаях наличествует внутренняя оппозиция между священным наследием и всем иным, активно или пассивно уводящая от этого наследия; это показывает, что различие между Востоком и Западом не является абсолютным, что есть «западный Восток», как был — и, возможно, есть в определённых пределах — «восточный Запад», как на горе Афон или в другой относительно изолированной ситуации. При рассмотрении Востока, таким образом, если мы хотим избежать запутанных противоречий, мы должны начать с различения между людьми Востока, которые ничем или почти ничем не обязаны Западу, и имеют всякое право и причину противостоять ему, и теми, кто, наоборот, обязаны Западу всем (или же полагают так), но также часто проводящими своё время, подсчитывая преступления европейского колониализма, будто бы только европейцы завоёвывали другие страны и эксплуатировали другие народы. Бессмысленная спешка, с которой вестернизированные люди Востока всех политических цветов стараются вестернизировать Восток, доказывает без вопросов, что они сами убеждены в превосходстве современной Западной цивилизации — той самой цивилизации, что породила колониализм, культ машин и марксизм. Немногие вещи столь же абсурдны, как антизападничество тех, кто сам вестернизирован. Нужно сделать выбор: или эта цивилизация достойна усвоения, в каковом случае европейцы — это сверхлюди, заслужившие неограниченную благодарность, или же европейцы — это злодеи, заслуживающие презрения, и тогда они и их цивилизация связаны воедино, и подражать им нет никакого смысла. Но на практике Западу в полной мере подражают, причём искренне — даже в его наиболее бессмысленных капризах. Совершенно не ограничиваясь современными вооружениями для целей законной защиты или оборудованием экономических средств, способными справиться с ситуацией, созданной перенаселением, что само по себе частично вызвано биологическими преступлениями современной науки, восточные нации заимствуют саму душу антитрадиционного Запада, доходя до того, что ищут в религиоведении, психоанализе и даже сюрреализме ключи к вековой мудрости Востока. Одним словом, они верят в превосходство Запада, но упрекают людей Запада за подобную веру.

Давайте оставим этот парадоксальный аспект современности и обратимся к вечной душе Азии и Африки. В глазах человека Востока, оставшегося верным традициям, более отвратительным, чем другие притеснения, которые в физическом отношении были более жестокими, западный колониализм делают именно эти характеристики, которые обнаруживаются только в современной цивилизации: во-первых, материализм, не ограниченный только физической сферой, но претендующий и на область духа — материализм де-юре и не только де-факто; во-вторых, смешение лицемерия86 и вероломства, исходящего из материализма; и, в-третьих, тот факт, что всё сделано банальным и уродливым; но превыше всего это политическая непреодолимость и культурная неассимилируемость, дарованная белому человеку — в условном смысле слова — как невиданному ранее типу, как если бы это был нечеловек или «марсианин»87. Ни монголы, ни мусульмане не демонстрировали такого странного антитрадиционного духа; их военная сила не была абсолютной; монголы превратились в китайцев, другие монголы были ассимилированы исламом или, на западе, христианством. Жажда захватов мусульман подошла к естественным пределам, но более важно то, что исламская ментальность была традиционной и в своих глубочайших тенденциях совместимой с индуизмом: мусульманская духовность даже смогла дать новый стимул вайшнавскому мистицизму, как буддизм смог несколькими веками ранее оживить определённые аспекты индийской духовности. Самое малое, что тут можно сказать — это то, что современный дух не включает ничего такого рода, и что западная угроза самым священным вещам Востока, наоборот, не знает предела, как это точно доказано антитради-ционным духом «младоазиатов» или им подобных — современным стремлением Востока к самоубийству.

Для «нового поколения» главным унижением является слабость, и, таким образом, открытость для колонизации; слабость часто рассматривается как синоним традиции, как если бы при оценке западной силы или интерпретации традиционных ценностей вопрос истины и не поднимался. Что даёт силу, полагают они, то и истинно, даже если это ввергает в ад; древнюю коррупцию сменяет гневное и даже дьявольское достоинство — они «освободят» народ, даже ценой того, что придаёт смысл его существованию, и с готовностью воспримут идею «мы должны идти в ногу со временем», как если бы существовал императив, требующий от человека отречься от своего интеллекта, или разрешающий ему сделать это. Если заблуждение неизбежно, то таким же образом неизбежна и интеллектуальная оппозиция ему; и это не говоря уже о вопросе, что может быть уместно или эффективно в настоящее время. Истина — это благо, не потому что она уместна или очевидно эффективна, но потому что это истина, не забывая, что истина совпадает с реальностью и, следовательно, vincit omnia Veritas88.

Все эти соображения вызывают к мысли разочарование, которое чувствуют некоторые люди, когда они видят, как легко гибнут вековые традиции, несмотря на созерцательный менталитет соответствующего народа — менталитет, который, как они полагали, предоставляет твёрдые гарантии. Но здесь забывают о двух вещах: во-первых, существуют не только созерцательные люди Востока и «активные» люди Запада; также существуют, каким бы ни был традиционный порядок, как духовные, так и мирские люди. Во-вторых, только меньшинство в любой цивилизации сознательно и активно участвует в духе традиции, большинство же остаётся более или менее «неразвитым», то есть открытым к влияниям — неважно какого рода. Хорошо известно, как легко многие индусы, малайцы и китайцы принимали такую чуждую для них духовную форму, как ислам, и это доказательство определённого отстранения от их родных традиций. Когда к этому отстранению или пассивности, в зависимости от случая, присоединяется материалистический и мирской дух (Бог знает, как много людей Востока могут на самом деле быть материалистами), не стоит удивляться, когда отказываются от традиций и принимают материалистические идеологии. Земные интересы в широком смысле, любовь к удовольствиям или жадность, или, вкратце, переоценка вещей этого мира, всегда была открытой дверью к заблуждению; интеллектуальная способность далека от того, чтобы быть абсолютным критерием и гарантией. Здесь нужно добавить, что духовное меньшинство, сознательно и активно принимающее участие в традиции, нужно искать на каждом уровне общества, и это тождественно тому, что пассивные, несознательные и мирские люди также находятся везде.

По аналогии мы хотели бы сказать следующее: какими бы ни были недостатки современного человека, нельзя сказать, что не имеет никакого превосходства над древним, даже в чисто условном и виртуальном смысле: если бы западный человек сегодня осознал все окружающие его заблуждения и если бы он мог вернуться в Средние века, или жить в неважно каком полностью традиционном мире, и принять его способ мышления и действия, даже тогда, несмотря ни на что, он никогда бы не стал в полной мере средневековым человеком: он сохранил бы отпечаток опыта, неведомого большинству прочих людей. Здесь мы имеем в виду особое критическое чувство, которое развилось только благодаря препятствиям, и которого не знает традиционный мир, потому что определённые препятствия никогда здесь не появляются; некоторые функции интеллекта едва ли участвуют где-либо, за исключением борьбы и разочарования. В традиционном мире определённая тенденция к преувеличению и сопровождающих его нелогичностей, а также к обманчивым предрассудкам неизбежна, и объясняется как раз слишком тесным характером идей и вкусов; другими словами, у древнего человека есть пределы его существа, в которых он никогда не страдал, как есть вещи, которые он никогда не подвергал сомнению. Человек создан таким образом, что он никогда не реализуется в пределах своих возможностей, за исключением принуждения, в противном случае он был бы совершенным; где нет тормоза, там есть преувеличение и бессознательность. Если то, что было сказано, нельзя применить к избранным сосудам древней мудрости, это всё же приложимо к обычным людям, и именно они обязательно оставляют свой отпечаток на всей цивилизации.

В завершение давайте вернёмся к вопросу о расе: если этнические различия только лишь слишком часто обеспечивают иллюзорные мотивы для ненависти, в более нормальных условиях они включают и причины для любви: под этим мы имеем в виду, что у иных рас есть что-то дополнительное по отношению к нам, но в принципе ничего не «отсутствует» ни у нас, ни у них. Конечно, было бы бессмысленно любить всю расу или некоторых индивидов просто потому, что они принадлежат к другой расе; но ясно, что нельзя понять конкретной расовой красоты без понимания и, следовательно, «любви» к той расе, которая составляет её субстанцию — не более чем можно любить женщину, не любя женский пол — и это тем более верно на уровне души: качества, делающие отдельного человека достойным любви, в то же самое время делают таковым дух расы. В конечном итоге любить можно только Себя (Self), ибо во вселенной некого и нечего больше любить; и человек иной расы, если он соответствует нам по аналогии и дополнительности, — это в некотором роде забытый аспект нас самих, и, таким образом, также как бы заново открытое зеркало Бога.