Касты и расы

Юлиус Эвола К ВОПРОСУ О ПРЕВОСХОДСТВЕ БЕЛОЙ РАСЫ

Определённо, в нынешнем положении цивилизации Запада одной из важных и захватывающих проблем является проблема происхождения, основ и будущего мировой гегемонии белой расы. К тому же у Италии сегодня могут быть особые причины интереса к этой проблеме, которой Вархольд Драшер (Wahrhold Drascher) недавно посвятил большой труд под названием «Превосходство белой расы» (Die Vorherrschaft der weissen Rasse, Deutsche Verlagsanstalt, Stuttgart-Berlin 1936). Его стоит разобрать, чтобы твёрдо установить некоторые моменты, относящиеся к этой теме, слишком часто рассматриваемой с сомнительной беспристрастностью и с неудовлетворительными доктринальными основами.

Тот факт, что данной группе народов удалось на века покорить своей воле, подчинить своим желаниям и вовлечь в свои судьбы весь остальной мир, справедливо кажется Драшеру уникальным фактом мировой истории, и это призывает, прежде всего, к изучению основы такой возможности.

Самое вульгарное объяснение является в то же время самым односторонним и неудовлетворительным: то есть, рассматривая факты этого рода, нельзя выдвигать на первый план чисто материальное превосходство. Если англичане при помощи всего двухсот человек смогли управлять 350 миллионами индийцев, и если Кортес и Писарро с горсткой авантюристов сумели покорить гигантские империи, то любого чисто материалистического объяснения будет недостаточно. Кроме того, очень часто путают самые последние фазы господства, уже организованного на твёрдой военной, экономической и технической основе, с исходными формами завоевания, связанными с весьма иными моральными чертами и духовными наклонностями. Согласно Драшеру, белую расу привело к мировому господству присущее ей чувство превосходства, лежащее в самой её крови: чувство, которое произошло не из-за наличия винтовок или военных кораблей, и даже не от «права», а которое заставило с чувством естественности использовать всё это для достижения своих целей. Чувство превосходства скорее было врождённым чувством личности, пронизанным духом особой эпохи, которую Драшер называет «океанской эпохой».

Что касается сути общего типа или стиля, определяемого в терминах характера, Драшер отмечает, что, по сути, только согласно этому критерию совокупная концепция «белой расы» получает положительный смысл: когда народы этой расы оказались вовлечены в самые ожесточённые конфликты, по своему поведению и по своей сути все эти народы выглядели одной семьёй. Основные их черты, согласно Драшеру, таковы: очень твёрдая воля, холодность, упорство, презрение к жизни и смерти, ясный взгляд.

Изначально такие черты были, так сказать, подпитаны толчком к приключению, к большим расстояниям, к своего рода тёмному желанию бесконечности, что, однако, тесно связано с духом эпохи Возрождения. Само по себе всё это стоит выше всякого рационального, торгового или утилитарного обоснования. Господство над миром не было «организовано», и его почти даже не «желали». Любой колонизации предшествовало стремление к расстояниям, добыче, чистому завоеванию, причём в тесной связи с эпохой тотального морского господства: потому что импульс, о котором мы говорим, был должен получить от океанского опыта своё максимальное усиление также и изнутри. «Море, безграничная поверхность, свободная со всех сторон. Ни в одной точке нет у него конца: любой горизонт всегда одинаков, и волны всё вздымаются и вздымаются. Его элемент волнующийся, беспокойный. Никогда оно не предлагает тебе отдохнуть, остаться, оно всегда вынуждает тебя следовать дальше к новой цели. Море, в высшем смысле, — это сама идея безграничности. Оно серьёзное, могучее, трагическое, это соперничающая сила, которую всегда нужно укрощать заново, которая всегда готова уничтожить тебя, если ты не будешь сильнее её». В этом элементе, и близко к новому импульсу к имманентности, свойственному Возрождению, обретает форму новый дух, океанский дух, появляясь из самых глубоких слоев расы, чтобы вести через те же морские пути, которое ведут ко всякой земле, белых людей на завоевание остального мира.

Таким образом, мы видим стремление к неограниченным расстояниям, авантюрный дух и жажду золота и добычи, но ещё в воинском, а не в экономическом или «колониальном» смысле, океанский дух, твёрдые черты характера. К этим элементам добавляется последний фактор — христианский принцип, постулирующий категорическое превосходство белых народов, поскольку христиане установили чёткую и высокомерную дистанцию по отношению ко всему остальному человечеству, считавшемуся варварским и не знающим истинной веры. Это относится прежде всего к периоду испанских завоеваний, но также и к последующему англосаксонскому периоду. Этот фактор, хотя и в скрытом виде, продолжает действовать, отталкиваясь прежде всего от протестантского пуританства, то есть от тех же предпосылок, и при этом заметны в первую очередь его последствия, а не сами принципы. Протестантизм с его теорией процветания и успеха как знака свыше представлял собой инструмент быстрого перехода от «героической» и «океанской» фазы завоевания мира к собственно экономической и колониальной фазе, в которой прибыль и торговля вышли на первый план, превосходство стало в основном промышленным, техническим и экономическим, и у военного или воинского элемента осталась только роль своего рода полиции, снаряженной в целях защиты западным капитализмом в странах, считавшихся только лишь источниками первичных материалов и рынками изделий.

Драшер, внимательно исследующий все фазы материального, географического и этнографического развития белой экспансии, не уделяет столько внимания внутренней стороне, относящейся к преобразованиям, как мы только что сделали. Но позволяет ли анализ основ гегемонии белой расы, который он делает, действительно оправдать её и составить истинный и присущий ей принцип? Единственный пункт, имеющий твёрдые основания — это как раз ссылка на «океанский» дух. Но, кроме своего имени, он также не является оригинальным. Здесь речь идёт примерно о том самом, что Шпенглер назвал западным «фаустовским духом», и в лучшем случае это может быть объяснением, но не оправданием. Далее, что касается остального, то Драшер, кажется, приходит к чисто прагматической точке зрения: раса считает себя высшей, и такая твёрдая вера создала способность, способ действия, который реально привёл её к господству и окружил её в глазах других рас ореолом престижа и опасливым уважением. Соответствовало ли это чувство превосходства реальному превосходству, если говорить о чистой цивилизации? Драшер, что весьма честно с его стороны, это отрицает, констатируя, что по отношению к цивилизациям Индии, Китая и той же доколумбовой Америки белые с большим трудом смогли бы обосновать своё право на завоевание, а иногда даже на добычу и разрушение, претендуя на абсолютное превосходство своей цивилизации. «Решающей была не высшая ценность нашей цивилизации как таковая», — говорит Драшер, — «а вера её представителей, что только эта цивилизация является наилучшей и единственной». На этой основе завоеватели демонстрировали абсолютное непонимание и априорное презрение ко всему тому, с чем они сталкивались, если даже не кичились этим, и изначально верили в своё право давать волю всякому инстинкту и совершать любое насилие. Таким образом, здесь мы находимся в чисто иррациональной области. И, добавим, в ней мы остаёмся до сих пор — более того, даже в большей степени, чем раньше. В те времена основным аргументом, поддерживавшим чувство превосходства, был эволюционистский предрассудок — идея, что материальная наука и техника, сопровождаемая парой пустых гуманитарно-общественных мифов, являются последним словом мировой истории и предоставляют её основным представителям, то есть белым народам, право на мировое господство как основу для создания универсальной «цивилизации», то есть преобразования всякой цивилизации к этому рационалистическому просвещенческому западному типу.

По сути, именно здесь наш автор окончательно заходит в тупик. Для объяснения как этой исходной самонадеянности, уверенности в превосходстве, так и самого «факта», он располагает только тем универсальным ключом, что открыт сегодня в Германии для всякой проблемы: расизмом. Но говорить, что чувство превосходства — это данность для расы, что-то врождённое в крови белых — значить обозначать другими словами ту же самую проблему, не продвигаясь вперёд в её решении. С другой стороны, подводя итоги результатов европейской гегемонии, Драшер пишет, что в «пассиве» находятся «прежде всего, жестокость и эгоизм»; в «активе» же он демонстрирует освобождение обширного цветного населения от нищеты, рабства и смертности, использование ранее игнорированных природных богатств, мировое сообщение, процветание, торговлю, умиротворение подданных, и так далее. Из-за этого в итоге «актив» превышает «пассив», и принцип европейского господства должен защищаться до последнего любым способом, прежде всего, из-за первого пункта, посредством нового пробуждения расового сознания, новой гигиены и расовой политики, согласно национал-социалистическим директивам.

Но счёт не сходится полностью, и Драшер, как мы сказали, остаётся с просвещенческим и эволюционистским алиби, на которое ныне указывают последние выражения западных претензий на гегемонию. Действительно, легко понять, что раз все выгоды «цивилизации» — цивилизации мыла, радио, фордовских фабрик и кино — Европа испытала первой, то она первой же испытает и последствия. Нет никаких причин полагать, что после того видимого мимолетного материального благосостояния, мираж которого мы также испытали в прошлом веке, различные преимущества, описанные Драшером в активе, не привели бы также и народы, поднятые таким образом до уровня западной цивилизации, к таким же кризисам и духовными разрушениям, с которыми мы боремся. Впрочем, это уже становится видимым здесь и там на Востоке, что Драшер не может не констатировать, но это должно побуждать к описанию проблемы в иных терминах и положить конец многим мифам и пустой самонадеянности.

Мы отличаем объяснение прошлого от проблематики непосредственно настоящего.

Мы твёрдо придерживаемся того принципа, что нельзя по-настоящему гарантировать первенство и право какой-либо расы на абсолютное господство, если не существует предпосылок её реального духовного превосходства.

Чтобы понять прошлое, мы должны исследовать проблему глубже, а не просто указать на факт «океанского духа», который является скорее не началом, а следствием. К этому в какой-то момент приблизился Драшер, говоря о духе гуманистической эпохи, спутав, однако, — как нужно было предвидеть — отрицательное с положительным. Когда человеческий взгляд был оторван от трансцендентности, неистребимое желание бесконечности, свойственное человеку, должно было выплеснуться во внешнюю сторону и быть переведённым в напряжение, в неудержимый толчок, в ненормальное и невыносимое насыщение в области, находящейся непосредственно ниже высшей, чистой духовности и созерцания, то есть в области действия и желания. Здесь активистское потрясение, здесь «океанский дух», вечная «фаустовская» неудовлетворённость, неукротимое желание двигаться дальше, потому что никакая законченная схема и никакая мирская цель не может исчерпать силы свыше. Желание бесконечности, секуляризованное и запутанно переданное в терминах чистого действия, впоследствии — завоевания, авантюрного материального расширения, лежит в происхождении господства белой расы: но из-за того же самого оно лежит также в источнике первого этапа внутреннего упадка духовной западной цивилизации (законсервировавшейся ещё до Средневековья), и по отношению к нему действительно состоит в связи следствия и причины.

Если не говорить о настоящей отсталости различных действительно диких цветных народов, то здесь нужно сопоставить вышесказанное с внутренним вырождением некоторых великих неевропейских цивилизаций. Это вырождение, возможно, соответствует так называемым «циклическим законам» и, вероятно, выражается в том, что такие цивилизации оказались недостаточно развиты как материально, так и в плане действия — то есть неадекватно их высокому духовному уровню (особенно в случае Индии): их структуры оказались совершенно безоружными перед западным натиском «конкистадоров»; таким же образом в их духе, направленном прежде всего на нематериальную реальность и знание, интерес к реакции не смог обрести достаточную силу. В то же время самые низкие элементы после разрушения и покорения их государств перешли сначала к пугливому уважению, а затем и к подражанию белым.

Общие основы первой фазы белого расширения могут быть более или менее сведены к этому. В них трудно найти «ценности» в высшем смысле. У этого расширяющегося развития западной цивилизации, совпадающего с её первым кризисом, есть скорее смысл принципа беспокойства и беспорядка, взрывообразно разбросанного по всему миру. В такой фазе действительная сторона остаётся ограниченной авантюрными и приключенческими чертами характера, отваги, твёрдой воли — то есть единственно преобладающими являются черты воинской касты.

Анализ последующего периода не может не привести к осознанию дальнейшего упадка, переживаемого западной цивилизацией. Таков роковой закон: когда элемент иерархии теряет контакт с тем, что выше, он деградирует, не имея даже возможности оставаться там же; он склонен спускаться с этого плана в область непосредственно более низкого элемента. Так, желание бесконечности, оторванное от плана чистой духовности и трансцендентных целей, сводится к духу действия уровня чистого завоевания и всемирных приключений. И ему не суждено закончиться на ещё более низком уровне, то есть на уровне, расположенном ниже уровня воинской касты — на торговом уровне, что происходит во второй фазе белой гегемонии, когда различные коммерческие компании присваивают наследие древних конкистадоров и мореплавателей, стремившихся в бесконечность, признавая только остатки воинской крови — как мы говорили — в своей охране; в охране, снаряженной экономикой. Но в падении трудно остановиться на полпути: следовательно, мир торгового империализма и капиталистических предприятий должен был пройти по пути более или менее демагогических и демократических идеологий, которые в итоге были должны серьёзно навредить самому принципу европейской гегемонии и уничтожить всякое действительное его оправдание.

Так обстоят дела сегодня. Таким образом — давайте скажем это сейчас, — бесполезно выдвигать лозунги и распространять обращения, одновременно пренебрегая основным делом внутреннего восстановления, которое (вопреки мнению Драшера) обращается к более высокому плану, нежели план чистого «расового» духа и солидарности. Только сама Европа ответственна за опасность, которой подвергается европейская гегемония. Истинный враг находится внутри. Цветные расы, расы других цивилизаций, ещё могут контролироваться железным кулаком завоевателей. Но в мире техники и гуманитарной идеологии с одной стороны, и националистической идеологии — с другой, всякое первенство становится проблематичным.

Прежде всего, речь идёт о технике. По своей природе техника безлична и переходна. То, что она была создана белой ра-сой, не имеет большого значения, потому что такое создание немедленно становится независимым, и, как показала Япония, овладение лучшими цветными расами техникой так же хорошо, как ею владеют белые, является лишь вопросом времени. Уже далеко осталась та эпоха, когда неизвестные технические инструменты могли внушать чувство изумления и почти мистического страха, преобразовываясь в символы видимого превосходства. Именно «цивилизируя» другие расы, «просвещая» и «развивая» их, белые народы выкопали тебе яму. Но эта роковая вещь, тем или иным способом, произошла бы в любом случае. Не может составлять монополию и привилегию всё то, что создаёт техническая цивилизация: повторим, что такая цивилизация имеет безличный и переходный характер; не будучи связанной ни с какой качественной ценностью, она остаётся открытой всем. Белые ещё смогут оставаться в первых рядах, «изобретая»: но они никогда уже не смогут сделать так, чтобы такие изобретения принадлежали только им самим.

Это первый пункт. Мировая война, в которой Драшер хочет видеть причину крушения престижа белых народов в глазах других, если и действовала в таком смысле, то прежде всего потому, что она ускорила и усилила контакт некоторых цветных народов с инструментами технической силы белых. Но сам антагонизм между белыми мог быть причиной падения престижа только в случае самых низких рас — негров и им подобных, которые, собственно, не являются основной проблемой. Нужно признать, что в глазах всякого индийца, китайца, японца определённого ранга, и даже самых чистых североамериканских аборигенов такой престиж не мог обрушиться из-за простого факта того, что его никогда не существовало: такие расы, если и признавали материальное превосходство белых, в то же время далеки от признания реального духовного превосходства. Но такое превосходство стало проблемой в тот момент, когда тайны техники оказались более или менее раскрытыми.

Второй пункт — это распространение гуманистической, националистической и, наконец, большевистско-пролетарской идеологии. Распространение догмы фундаментального равенства между всеми существами, обладающими человеческим обликом, не могло не означать разрушения предпосылок всякого превосходства. Это замечает также и Драшер: если люди в оди-наковой степени равны, то, естественно «несправедливо», чтобы одна раса господствовала над другой. Такое господство, максимум, будет элементом свободной конкуренции на одинаковых начальных условиях, и коснётся только внешней стороны, то есть материальной и административной.

Самый губительный эффект, произведённый мировой войной, — это результат её идеологии, мобилизованной против Центральных держав: это важный пункт, к которому Драшер переходит почти незаметно. Речь идёт об идеологии, в которой мировая война была своего рода крестовым походом против «агрессивного империализма» германских народов, и с их поражением привела к торжеству «принципа национальностей», самоопределения и суверенитета отдельных народов, с полной независимостью от всякого высшего иерархического принципа. Такая идеология была необходима, чтобы добить также и империализм белой расы и освятить освобождение цветных народов, их право на «равенство», как только они будут более или менее «цивилизованы», то есть европеизированы. Вот самый недавний и крайний пример этого абсурда: Абиссинии был дан точно такой же статус, как и Италии, с правом голоса, совершено равным голосу любой западной нации, и в итоге Италию заклеймили как «агрессора».

Последний толчок был дан большевистско-пролетарской идеологией, и прежде всего здесь Драшеру можно поставить в заслугу то, что он это подчёркивает (но без удовлетворительной связи со всем остальным). Миф о международной солидарности «угнетённого» пролетариата в восстании против «эксплуататорского» капитализма и его тирании — это то, что нужно, чтобы восстали самые низкие слои цветной расы: восстали, чтобы освободиться от ярма белых, доведённые до этого в той или иной степени как раз капиталистическими эксплуататорами, и чтобы отвоевать орудия труда и свободно управлять ими. Так падает последний ореол престижа и превосходства белых, уступая место ненависти и презрению, которое не только идеологически, но также и при помощи соответствующих политических шагов часто разжигает советская Россия. «В то время как русские распространяют ненависть к белым», — справедливо говорит Драшер, — «японцы демонстрируют её в избыточном количестве».

Здесь всё же крайне важно установить, что предпосылки восстания цветных народов самым тесным образом связаны с вырождением их самих, с их направлением на этот путь тем же самым нашим внутренним упадком. Восток поднимается в качестве возможного противника Запада только в тот момент, когда он подвергается влиянию самых губительных и извращённых идеологий первого, менее всего движимый своими истинными расовыми традициями. Нужно отдавать себе отчёт, что после первого западного вторжения — материального случилось второе — идеологическое, и только это вторжение даёт место опасности освобождения, если также и не контрнаступления, цветных рас. Демократическая идеология «принципа национальностей» и «социальной справедливости», из которой вытекает суверенная национальная экономика, вместе с общими техни-чески-механическими и рационалистическими предпосылками того, что сегодня соответствует «цивилизации» и продолжает называться таковой, обречена на то, чтобы породить множество копий западных наций. Эти копии будут являться такими же силами в процессе в борьбе и конкуренции, где нельзя будет установить никакого стабильного и реального превосходства из-за самого факта, что больше не будет существовать никакого истинного принципа, никакого нерушимого престижа, никакого упорядочивающего закона свыше. Картина европейских кризисов и страданий воспроизвелась бы в гораздо больших пропорциях, если бы она охватила все континенты.

Если таково истинное положение вещей, рассмотренное без лицемерия, то, естественно, будет просто глупо подавать проблему западного превосходства и его защиты, просто говоря о расе и расовой солидарности; и не в меньшей степени глупо будет возлагать ответственность за всё это на черты характера, воли, упорства — то есть на то, на что цветные народы, такие, как японцы и арабы, были бы так же способны, как и мы, если бы серьёзно сосредоточились на этом. Реальная проблема является внутренней, а не внешней: это проблема восстановления нашей цивилизации в терминах новой, духовной цивилизации.

Удивительно, что Муссолини, сказав очень немного, в своей речи к восточным студентам установил основные условия решения этой проблемы. Исходным пунктом является отказ от отождествления Запада с этой цивилизацией, в основе которой лежит капитализм, либерализм и сциентизм, лишённый души и идеала. Будучи стимулированной прежде всего в англосаксонской расе, в прошлые века она распространилась на весь мир, рассматривая его только лишь как рынок изделий и источник первичных материалов, устанавливая с Востоком простые материалистические отношения подчинения. Эта цивилизация лежит в основе нашего внутреннего и внешнего кризиса — то есть, того кризиса, который ведёт к краху западной гегемонии и восстанию цветных народов. «В несчастьях, на которые жалуется Азия, в её возмущении и в реакциях», — сказал, кроме того, Муссолини, — «мы видим отражение нашего же облика». Это следствие придания нашей «цивилизации» всемирного значения, преобразования «низших рас» до уровня нашей «истинной» цивилизации. Если мы не сумеем отказаться от этой цивилизации, или, по меньшей мере, ограничить её в заданных сферах, признавая всю относительность её ценности и её «завоеваний», ничего больше сделать будет нельзя: мы можем увидеть и межконтинентальные вооруженные столкновения страшных масс, ведомых новыми вождями, о чём говорит Шпенглер («цезаризм»).

Реставрация нашего первенства может произойти только через возвращение в духе; мы должны воскресить в памяти враждебные ступени той инволюции, что скрывается за западным «прогрессом»; достигнуть импульса «океанской эпохи», но не останавливаться на нём. Десекуляризировать такой импульс, снова придать ему духовный смысл, на вертикальном направлении трансцендентности добиться появления желания к бесконечности и медленно уйти от Возрождения, от его обращения к имманентности и внешним проявлениям: вот истинная задача и принцип всякого дальнейшего действия. Если западная цивилизация сможет объединиться в таком смысле, перспективы восстановления её мирового первенства могут быть положительными — не по сентиментальным, а по реальным соображениям — в следующем смысле.

Мы намекнули на циклические законы, управляющие развитием цивилизаций, которые, среди прочего, проявляются в факте того, что последние формы каждого цикла теряют свой исходный духовный характер, материализуются, уплотняются, и, наконец, беспорядочно и «активистски» растворяются, чтобы затем уступить место новому организационному принципу.

Здесь не место останавливаться на изложении этих законов и демонстрации того, что они с некоторого времени, кажется, действуют не на какой-то особый народ, а на всю совокупность земного человечества. Во всяком случае, всё говорит нам, что Запад находится в самой откровенной точке этого общего нисходящего движения: здесь в разгаре кризис, а последствия материалистической и антитрадиционной цивилизации очевидны. Запад, таким образом, находится впереди — ближе к концу, но также и к началу нового цикла — именно Запад, а не другая цивилизация, как Восток, который только теперь, в его начинающейся европеизации и восстании, начинает входить в настоящий, свой собственный кризис; который, возможно, ещё сохраняет значительные остатки традиционной духовности, но в итоге должен будет пройти через всё то же наше испытание. Поэтому, если нам удастся действительно пройти через кризис и конец мира, если мы сумеем восстановить контакт с истинно метафизическим, собственным духом Запада, с его новой цивилизацией, мы окажется во главе, в то время как другие расы, насладившись миражом выгод материально-технической цивилизации, окажутся в точке нашего нынешнего кризиса. Это будет точкой реставрации нашего первенства: абсолютного первенства, потому что это будет предпосылкой всякой гегемонии права высшей, твёрдой и сплочённой цивилизации.

И если среди прочих западных наций именно фашистская Италия, для начала, кажется, сумела преодолеть мёртвую точку и призвала к реакции против вырождения материалистической, демократической и капиталистической цивилизации, против лишенного света эгоизма, господствующего среди зловещих западных империализмов, и, наконец, против «социальной» идеологии, то мы с полным правом можем предположить, без даже тени увлечения шовинизмом, что Италия будет также и в первых рядах тех сил, которые будут вести за собой будущий мир и восстановят превосходство белой расы.