Кати в Италии

XI

От всего этого фотографирования у нас разыгрался жуткий аппетит, и мы решили подыскать уютный ресторанчик, чтобы позавтракать. Тому, кто недавно выложил шесть тысяч лир за фотографии, не стоит мелочиться, решили мы и выбрали самое шикарное место, какое только могли найти, — ресторан «Джаннино».

Там у входа в зал стояла женщина в белом халате и пекла небольшие пиццы. У них в Италии все вверх тормашками, и пиццы пекут прямо в зале, на глазах у посетителей. А за стеклом в сверкающей кухне можно видеть весь кухонный персонал в самом разгаре работы. Там не было никакого обмана в приготовлении мяса, поджаренного с луком и картофелем. Все продукты были выставлены на обозрение в сыром виде в различных стеклянных витринах, так что котлету можно было видеть в ее первозданном, естественном состоянии, а в больших аквариумах плавали рыбы, которых подадут на ленч. Естественно, что гигиена здесь абсолютно гарантирована.

Я всегда слышала: чтобы уметь обращаться с палочками для еды и поглощать ласточкины гнезда[67], не роняя ни кусочка, надо быть китайцем. И что только итальянец может есть спагетти, не запутываясь в них и не вываливая половину за воротник. Поэтому я радовалась, что наконец-то научусь есть спагетти самым изысканным и элегантным способом. Пустые разговоры! Нет никакого изысканного и элегантного способа есть спагетти! Это просто невозможно! Пусть итальянцы говорят что угодно, правда заключается в том, что макаронины свисают у них, как окладистая борода. Сев за столик, мы с Евой стали удивленно оглядываться вокруг. Публика была элегантная, все, казалось, были изящно и хорошо одеты, но ой-ой-ой сколько пятен от томатного соуса пестрело на верхних рубашках и платьях из натурального шелка, когда спагетти, извиваясь, попадали людям в рот. Мы с Евой испугались и заказали себе вместо спагетти valdostana di vitello[68]. Это блюдо по крайней мере ведет себя спокойно, и ты знаешь, где оно находится в данный момент, чего о спагетти как раз сказать нельзя.

За столиком напротив нас сидел какой-то господин. Мы окрестили его Чезаре Борджа[69], потому что он был и красив, и порочен на вид, и мы по-настоящему заинтересовались им, пока не увидели, как у него из уголка рта свисает полметра спагетти. И тогда он частично утратил для нас свою демоническую притягательность.

Но после того как мы поглотили valdostana вместе с первой бутылкой кьянти[70], у нас стало так весело и так тепло на душе, что нам очень захотелось заключить пакт дружбы со всем итальянским народом, пусть даже сквозь завесу из макарон.

Бросив прощальный взгляд на Чезаре Борджа, мы покинули «Джаннино». Остаток послеполуденного времени мы посвятили window shopping[71] на элегантных торговых улицах города. Ведь мы приехали в землю обетованную натурального шелка; и сердца наши таяли при виде чудесных тканей всех цветов в витринах. Seta pura, «Натуральный шелк», — эту манящую вывеску мы видели повсюду! Мы бормотали эти магические слова так, что это звучало как клятва. «Полиглот» Кунце ни словом не упомянул о seta pura, и все же следует знать, что среди «необходимых слов и оборотов речи» нет ничего более необходимого, чем это. Еще раз пересчитав Тетушкины доллары, я тотчас учредила небольшой «seta pura фонд» во внутреннем кармане жакета. Время от времени я засовывала туда руку и ощупывала банкноты, и это приносило мне такое ощущение счастья, словно я уже ощущала, как сверкающий шелк переливается под моими пальцами.

Вечером мы отправились в Галерею, потому что именно туда ходят в Милане. Галерея — вовсе не обычная улица, это аркада[72], соединяющая Пьяцца-дель-Дуомо с Пьяцца делла Скала[73]. Идешь под высоким стеклянным сводом по гладчайшему полу, а в Галерее полным-полно ресторанов и кафе на тротуарах, магазинов и людей, прежде всего людей, и прежде всего вечером, и прежде всего там, где должны идти мы с Евой!

— Ну не странно ли это? — говорю я Еве. — Если я нахожусь за границей и шагу не могу ступить без того, чтобы мне не отдавили ноги, я называю это интересной и бурной народной жизнью! Но если я дома, я говорю — и это истинная правда, — что на улице проклятая толкотня!

Некоторое время мы раздумывали об этом своеобразном феномене, позволяя толпам народа медленно увлекать нас за собой и прислушиваясь к возбуждающим звукам музыки, доносящимся из разных музыкальных капелл.

— Разница в том, — наконец разумно ответила Ева, — что когда мы, несчастные домоседы с Севера, сталкиваемся с такой толпой дома, то это означает: либо играют княжескую свадьбу, либо все стремятся на футбольный матч, либо кого-то тяжело ранили и его увозит «скорая помощь».

— Либо в дождливый день в пять утра надо ехать на автобусе, — добавила я.

— Именно, — поддержала меня Ева, — надо протиснуться вперед, чтобы попасть на этот автобус или увидеть мельком того несчастного, которого должны увезти.

— Того несчастного? — переспросила я. — Ты имеешь в виду того, за кем должна приехать «скорая помощь»?

— Да, а ты что думала? — спросила Ева. — Что я имею в виду князя и княжескую свадьбу?

Ева, вероятно, была права. В Швеции толкотня — неестественное состояние, которое только создает неприятности. Один человек на один квадратный километр — вот что должно быть у нас дома. И еще человек, который сидит один-одинешенек и размышляет о жизни, а при случае не чаще раза в месяц выходит из дома и выкрикивает в берестяной рожок ругательства в адрес своего ближайшего соседа!

Но итальянцы должны толкаться. В их городах, на их улицах и площадях должна быть сутолока.

— А мы с тобой иногда являемся сюда и вмешиваемся в их сутолоку и избавляемся от своей лапландской болезни[74], — сказала Ева и потянула меня за собой в кафе Биффи[75] на тротуаре, где мы, сев за столик, заказали caffe espresso.

— Если это не поможет против лапландской болезни, то ничто не поможет, — сказала я и подула на чересчур крепкий кофе. — Послушай, как все гудит вокруг нас, и подумай, как мы далеко от нашей меланхолической родины.

— Да, иногда в самом деле приятно слышать вокруг себя иностранную речь, — сказала Ева.

Тут сквозь шум прорезался женский голос, произнесший на шведском языке:

— Ой, как у меня устали ноги!

Ева посмотрела на меня.

— Иностранную речь, — спокойно повторила она. — Включая благородный сконский диалект[76].

Мы не смогли обнаружить ту, у которой устали ноги, она исчезла в толпе.

— Ships that pass in the night![77] — растроганно пробормотала я.

Но Ева сказала, что жители Сконе охотней всего сидят в своих домах вокруг горы Ромелеклинт. И так далеко на юг от своей проселочной дороги, как Галерея в Милане, они не забираются.

Мы выпили еще caffe espresso, мягко и спокойно вглядываясь в кипение народной жизни.

— Предположи, что итальянец в результате несчастного случая лишился обеих рук, — сказала Ева. — Знаешь, к чему бы это привело?

— Он оказался бы совершенно беспомощен, если бы речь зашла о том, чтобы помериться силой или о перетягивании каната, — сказала я. Мне не очень хотелось выдвигать такие печальные предположения в этот сладостный вечер.

— Дурочка! — сказала Ева. — Это привело бы к заиканию и другим существенным дефектам речи. Как он мог бы говорить, если бы у него не было рук и пальцев, чтобы жестикулировать?

Нам, конечно, не раз приходилось слышать, что южане жестикулируют, но я даже не предполагала, что так безумно. Двое молодых людей что-то обсуждали неподалеку от нашего столика. Они размахивали руками самым отчаянным образом — иногда от плеча, иногда от локтя, а иногда кистью, и я надеюсь, что они выражались достаточно утонченно. Пальцы их трепетали в воздухе, как мелкие пичужки. Зрелище было просто чарующим!

Выпив кофе, мы направились в отель и прибыли туда как раз в тот момент, когда господин Густафссон с багрово-красным лицом вылетел из двери, на которой написано «Signore». Вот как опасно, покинув отчий дом, не обращать внимания на окончания множественного числа. Бедный господин Густафссон явно решил, что «signore» означает «синьоры» и является множественным числом от слова «синьор».

— Ужасная ошибка, — сказала Ева так назидательно, словно говорила с маленьким неразумным мальчиком. — Там, куда стремился господин Густафссон, на конце должно быть «i», а не «е». «Signori».

— Потому что, видишь ли, в этом то и состоит различие между фальшивым и истинным синьором, — сказала я, увлекая за собой Еву в наш номер.

Невозможно переоценить пользу знания языков.