Катится камень

Календарь

Подари мне календарь, да попроще.

Чтобы можно было день — в самолетик,

Или в пепельнице сжечь. Вместе с прошлым,

Не читая — что там на обороте…

Я про прошлое шучу, ты не думай.

Мне бы просто вновь начать верить датам.

И чтоб сумка не казалась подсумком,

А лимон в ней — не казался гранатой.

Я не знаю, право. Память — как тетка:

Что-то скажет — и поди, разберись с ней.

Дождь весенний отбивает чечетку

По стеклу. А мне мерещатся брызги

На лице. И первый снег, неохотно

Растворявшийся в ноябрьском ливне…

Перекрестки и мосты, повороты —

Все смешалось в толчее рекурсивной.

Подари мне календарь. Можно старый.

Не на счастье. Просто так. Чтоб однажды

На полях черкнуть записку — и парой

Строк сказать тебе о чем-то неважном

Паутина

Память, застрявшая в паутине

На потолке,

Нелепо дергается, перебирает

Крыльями, лапками, фактами —

И воздух становится глиной

В руке.

Нетронутой грушей рая,

Подземным аэростатом

Клонится старая лампа

Ко сну

Письменного стола.

Ты обещал, верно,

«Всем воздам по

заслугам»?

Или, может быть, «по делам»?

Паук — всегда успевает первым.

По тропинке воспоминаний

Примерзшая дверь подъезда.

Минус пятнадцать

Секунд

От часа

За час до полуночи.

Кто-то курит на лестнице.

Здоровается. Говорит:

«С Рождеством тебя!»

Ты поднимаешься

Выше

По тропинке воспоминаний

О растаявшем снеге

С чужих подошв.

Последний

Этаж.

Звонок звучит колокольчиком

На оленьих

Рогах

В прихожей.

«Ну, не стой на пороге».

«Внимание, атомная тревога!»

Открываешь глаза…

Послышалось.

Рядом только глухонемая

Радиоточка.

В эфире — зима. Дверь заклинило.

Отмеряешь секунды

По пульсу: часы остановились.

Вот еще пятнадцать…

Снаружи теперь всегда

Зима.

Интересно, как там

Санта-Клаус?

Полночь

Тишина. Только ветер бродит

И ломает сухие ветки.

Редкой тыкве на огороде

Не мечтается стать каретой.

Ненадолго, да хоть насколько, —

Но чтоб взрезали грязь колеса,

Чтоб от хрипа мышиной тройки

Отступила с дороги осень,

Чтоб извозчик хмельной на козлах

Глотку рвал с простодушной фальшью!

Чтоб горели, сгорали звезды!

Чтоб катиться все дальше, дальше…

Дальше — сказку облагородят.

Обернут продуктовой сеткой.

Тишина. Только кто-то бродит

И зачем-то ломает ветки…

На первый поезд

—

Пустой проспект. Еще через минуту

На улицах погаснут фонари.

Автобус первый, первая маршрутка

Идут пустыми…

Несоизмерим

—

Масштаб — но город, как волчок:

Замедлил бег и сбавил обороты,

Чтоб Всадник за минуту до субботы

Застыл, взмахнув игрушечным мечом.

—

Ты едешь из гостей. На первый поезд

Метро успеть — не то, что на последний.

Такое лето — зимнего покроя,

Такие будни — смутные, как бредни.

—

На кухне продолжают балаганить,

Гитару мучат, не щадя соседей.

Там сказка — быль, любимая богами…

А ты бредешь —

как будто вправду бредишь —

—

К метро, и город дремлет под ногами,

Дыханием касается подошв.

—

Концерт

Дергает струны рояля безумный Йедер.

Путь лакированных клавиш — скука, безвкусица

с крышкой в конце, которая непременно опустится.

Или с [censored], если вспомнить про полоски и зебру.

Зато — гармония.

С миром, с собой и с роялем.

В открытых ладонях

теплится настоящее,

время листает

рукой заботливой

ноты:

что ищешь, то и обрящешь.

У него же — ни звучания, ни мелодии.

Да где это видано: играть на рояльных струнах?

Не концерт — пустая бравада, пародия…

Должно быть, он и вправду

безумен.

Карандаш

Задумчивый старик в небесной мастерской

Заваривает чай и щедро сыплет рифмы.

Он пишет жизнь твоей нетвердою рукой,

Не думая о том, что стачивает грифель.

Он — чудотворец, ты — покорный инструмент.

Ему, а не тебе достанутся овации.

Но ты готов на все за шанс поймать момент

И на свой лад, тайком, подправить пунктуацию…