Катится камень

Катится камень

В мире, в котором все хороши в кавычках,

забивать на людей

легче легкого входит в привычку.

И катится камень вниз. И катится камень.

К чему нам Сизиф? Мы и сами себе с руками.

Зона больных

гор.

Не видно за этими облаками

ничего такого, на что стоило бы смотреть,

выпив бутылку хотя бы на четверть, хотя бы на треть.

Привыкшие врать, не привыкшие верить, забывшие

хор

голосов эха каменных стен, рукотворные нищие,

встречают обвал.

как награду

Всевышнего.

Вверх — значит можно не думать о поворотах.

Вверх — значит можно забыть. Навсегда. Про что-то

на белой полосе, посреди дороги, разрушенной камнепадом.

Кто так сказал?

Впрочем, не надо.

Это лишнее.

Катится камень вверх — значит, под него не течет вода.

Значит, можно забыть. Значит, можно. Достаточно, господа!

Что с того, что это не облако — дымовая завеса:

самолет с серебристым крылом

врезался в склон

в зоне леса.

Будет поезд в огне, значит, будут цветы, а потом

теплый воздух от крыш

чьей-то песне наступит на горло.

Но в парадном темно — может, звезды еще не зажгли?

Кто разводит мосты — тот и сам в день седьмой на мели,

и с него, может статься, довольно

той, что с маленькой буквы, земли…

Акробат в генеральских погонах под куполом цирка

гонит к лесу волков, поднимает погибших в атаку,

поднимается

мусорный ветер с развалин Итаки…

Катится

Камень, катится.

Катится

камень…

Наблюдатель

Закрой окно.

Закрой его, сейчас же.

Там слишком много воздуха и звуков.

Там слишком холодно,

а, может быть, тепло

не так, как здесь.

Закрой, я повторяю!

Что за чудаческая внутренняя спесь —

следить за ними, затаив дыханье,

но, не касаясь делом или словом,

боясь разрушить хрупкую основу

чужой картины в пластиковой раме?

Ты — Наблюдатель.

Нет, не приговор,

но что-то вроде. Что-то вроде вазы

с цветком в больничной переполненной палате:

с ней хорошо, и без нее

не хуже,

и воду кто-то в спешке подольет,

оставив на столе стерильном лужу.

Они меняются по датам, как белье —

цветы и люди, сестры, пациенты,

на мониторах бьется жизни лента…

Они меняются. Но ты здесь не причем.

Они приходят сами.

Чаще, реже,

в случайный час, с попутною машиной.

Приходят, захлебнувшись чудесами,

а, может статься,

в поиске чудес

им нужно хоть куда-то возвращаться.

Куда-то, где хоть кто-нибудь, да есть,

где можно говорить, молчать и слушать,

где пар идет от чашки с крепким чаем,

а после можно, будто бы случайно,

исчезнуть, не таясь и не прощаясь…

Они уходят.

Так же, как пришли,

и так же возвращаются обратно

в квартиру. Или все-таки в палату?

Отряхивают снег, бранят погоду,

начальника, работу за гроши,

нащупывают пыльный выключатель…

Там холодно.

Без шуток, поспеши —

закрой окно.

Ты слышишь, Наблюдатель?

Будет

День. Улица уже не та.

Солнце в лужах. Пахнет лекарствами немудрёная суета.

Покорёженный столб — чья-то последняя путевая веха.

Рекламный плакат — апломб

нового века.

Красный человечек — дороги нет.

Зеленый человечек — да будет свет!

И люди идут, тень от креста падает на их плечи…

Семнадцать шагов. Последний — с моста,

в весну на Заречной.

Складывать из жёлтого кирпича пересохшего русла

Бессмысленно-тусклый сгусток

Слова «Вечность»,

Чтоб ему было

пусто.

Перекресток

Вышел вон, да не весь — режет руки, крошится осколок,

Пахнет хлебом и солью земли перекошенный крест.

«Там» и «здесь» иногда так легко перепутать спросонок…

Не сумел покорить невесомость танцующий лес,

Но вошедшие в реку всегда возвратятся обратно,

И в каратах не меряют ценность любви или смеха.

Слышит эхо прибоя чудак, что бредет по канату,

Сквозь заплаты блестят первозданные звезды-прорехи.

Рассыпается ткань. Он бы вышел, да некуда деться.

Не кончается детство, не молкнет площадная брань —

Только странный осколок крошится, колотится сердцем

В поседевшие доски креста, да в пустую лохань

и в минувшие версты.

А вокруг, как ни глянь —

Перекресток.