Казаки

ПИСЬМО К ИЗДАТЕЛЮ «КОЛОКОЛА»

Милостивый Государь,

В 34 листе Колокола вы проявили относительно Украй-ны такой взгляд, который мыслящая часть южнорусского народа издавна хранит как драгоценную святыню сердца. Примите же от нас сердечную благодарность. К числу мно-гах истин, которые вы первый высказали печатно на русском языке, принадлежит и то, что вы сказали о нашем отечестве. Позвольте же во всеуслышание передать вам наши задушевные убеждения.

Большинство великорусской и польской публики привыкла не считать нас отдельным народом, не признавать в нас отдельных элементов для самобытной жизни выработанных прошедшим, сомневаться в существовании у нас своенародного языка и в возможности его литературного развития и вообще ставить наши особенности в ряд провинциальных оттенков — то русской, то польской национальностей. Этот ошибочный взгляд возник от того, что, к чести нашей, южнорусской, общественной церкви, от нее отщеплялось все, носившее на себе отпечаток барства и привиле-гаи, да и сама эта церковь предавала его анафеме. Дйорян-малороссиян нет, за исключением немногих, которые в последнее время, вместе с сознанием о несостоятельности дворянской институции, обращаются к чистому народному источнику; и прежде не было у нас дворян: они были чужие, хотя и происходили из нашей крови: прежде они становились поляками, теперь — великороссиянами. Народность малороссийская, как ее привыкли называть с легкой руки дьяков Алексея Михайловича, всегда оставалась достоянием угнетенного сословия, потом и кровию утучнявшего и Вишневецких, и Разумовских. Можно ли называть народом мужичье? Можно ли давать ему права самобытного существования?

Так думали и думают многие исстари. Нам случалось слышать от либеральных поляков, что о принадлежности Волыни и Подоли — Польше не может возникать и сомнения, потому что весь образованный класс народонаселения этих краев — поляки и тянут к Польше душой и телом; что же касается до сплошной массы черного народа, то его не следует о том и спрашивать, потому что он не может отвечать, будучи невежествен в государственных вопросах. Либералы-великороссы или, наслушавшись польских доказательств и привыкшие считать нациями только такие народы, у которых были государи, дворы и дипломаты, великодушно жертвуют полякам эти края, или же, под влиянием патриотизма, развитого Устряловым, почитают их непререкаемою собственностью России, и таким образом вопрос о принадлежности земель, населенных нашим народом, составляет спорный пункт между свободалюбящими обоих славянских племен. А ларчик открывается просто: спорные земли не принадлежат ни тем, ни другим, — они принадлежат тому народу, который издревле их населял, населяет и обрабатывает.

Украйна, или Южная Русь, имеет свою многознаменательную и поучительную историю. Не станем углубляться в сумерки удельного периода, когда Южная Русь, соединенная с северною посредством федеративной связи княжеского рода, скоро после освобождения от татар, при посредстве литовского князя Гедимина (1320 г.), воротилась к своему отдельному бытию: этот период мог бы сделаться для нас занимательным предметом изучения; к сожалению, мы в него можем смотреть только сквозь монастырские очки летописцев. Со времени казачества наступает новая жизнь для нашего края. Казачество, которого славянское значение вами прекрасно сознано, было рассадником свободы и противодействием двоякому деспотизму: с одной стороны — внешнему, полудикому, восточно-Мусульманскому деспотизму, с другой — внутреннему, аристократическому, тонкому, цивилизованному, развившемуся у поляков под влиянием старых римских и папских понятий, до уродливости. С конца XVI века идет ряд восстаний против польского дворянства.

Так как Речь Поспалитую беспокоили набеги хищнических орд, то она не могла обойтись без вооруженной силы на турецко-татарских границах, а потому нуждалась в козаках и должна была предоставить им совместные, по понятиям века, с званием воина, права свободного человека: но признавала козацкое достоинство только за ограниченным числом записанных в реестр, а остальной народ удерживала в порабощении у королевских старост и владельцев. Народ не желал иметь над собою господ; народ хотел самоуправления, самосуда, равноправного отправления общественных повинностей и свободного избрания образа жизни для каждого. По понятиям народа, в- Украйне предоставлялось жить всякому, и едва ли в XVII веке где-нибудь так уважались человеческие права безотносительно к вере, породе, народности, убеждениям. Когда поляки упрекали козакав за то, что у них находили притон разного рода авантюристы, самозванцы, политические изгнанники, еретики, — они отвечали, что у них от века веков так заведено, чтоб каждому был вольный приход и отход; у них не спрашивали, откуда кто пришел и куда отправляется. Сами козаки, рыцари веры, неутомимые враги всего неправославного на войне, у себя _до,ма принимали с радушием — и католика, и арианина, и мусульманина. И теперь у южноруса гораздо меньше религиозности, чем у великоруса, хотя несравненно больше внутреннего благочестия.

Украинский народ, несмотря на внешнее сходство во многих чертах своего быта с поляками, представлял им по своим понятиям в XVII веке совершенную противоположность. Тогда как поляки под наплывом идей, выработанных благоговением к Римской республике, и вообще под влиянием западноевропейским, толкуя о свободе, представляли ее себе не иначе как достоянием «ludzi szlachetnego stanu>>, которые попирали всю массу servorum, хлопов, людей подлого сословия, — украинцы напротив, ненавидели всякое превозношение и привиле-гни; домогаясь от поляков прав и вольности, они хотели и требовали их не для горсти, а для всего своего народа. Вот отчего поляки охотно предоставляли права свободного человека пяти-шести тысячам казаков, а эти пять-шесть тысяч вместо того, чтобы быть довольными своим исключительным положением, принимали в свои ряды втрое более и подымали оружие не за себя, а за тех, кому не давались права, какими они сами пользовались. Это единство в стремлениях народа и составляло его силу, что очень хорошо сознавал сам народ, выражаясь так в своей исторической думе:

«Тым-то й сталась славна страшенная козацькая сила,

Що у нас, панове-молодци, була воля й дума едина».²³

Правда, яд польского аристократизма успел пройти и в козацкое звание и породил в нем много недоляшков, которые, по выражению другой песни:

«Для ианьства великого,

Для лакомства (жадности) несчастного», —

изменяли своенародным убеждениям, но этот яд не силен был заразить всю массу козачества: в эпоху Хмельницкого реестровые козаки, на которых паны надеялись до того, что посылали их сражаться против единоземцев, пере^били своих старшин-недо-ляшков и пристали к Богдану, шедшему тогда еще под знаменем всенародной сво^боды.

К сожалению, люди, руководившие народными движениями и стоявшие выше массы по образованию, вместе с этим образованием принимали и те важные предрассудки, которые были так противны украинцам. Свобода, представляемая массой, не ясно, но в обширном смысле, в их головах под влиянием тогдашнего образования, укладывалась в польские формы прав привилегированного сословия, хотя и в виде, смягченном своенародными понятиями. Сам Богдан Хмельницкий, победивший короля Яна Казимира под Зборовом, с помощью делого народа, заключил одна-кож договор, по которому только 40 тысяч человек получали козацкие права, а остальной народ снова возвращался в подДанство. К чести и к несчастию нашего народа, он воспротивился этому энергически; через год Хмельницкий должен был откровенно потребовать у поляков совершенного уничтожения крепостного права;, разумеется, следствием такого странного, по тогдашним польским понятиям, требования была война, и эта война кончилась несчастно. для казаков. С тех пор счастие то помогало, то изменяло Хмельницкому, пока он не отдался под покровительство московскому царю на основании Переяславского договора (1654 г.).

Блестящие успехи козакав и москвитян заставили поляков предложить, в случае смерти тогдашнего короля, корону Алексею Михайловичу. Польщенный этою сделкою, московский двор позволил себе, относительно украйны, первую вопиющую несправедливость: вместо того, чтоб оградить страну, которая добровольно к нему обратилась под условием защиты от врагов, царь глухо выказал намерение отдать ее Польше по приобретении короны... Хмельницкий умер от тоски.

Тогда, чтоб доставить своей родине надлежащее место в предстоящем государственном перевороте, украинцы заключили в, 1658—1659 г. Гадячский договор, по которому Украйна, под именем Великого Княжества Русского, как независимая республика, сохраняя отдельность и самобытность внутреннего управления, судопроизводства, религиозного, гражданского, финансового и военного устройства, — соединялась с Польшею в одну Речь Посполитую; таким образом возникал союз славянских государств: Польши, Великого княжества Литовско-Русского, Великого княжества Русского и — если совершится соединение с Московиею — то и московского царства. То была первая попытка славянского союза, о котором мы, как и вы, думаем теперь. Нельзя не обратить при этом внимания, что составители Гадячского договора имели в виду просвещение народа и свободное слово: положено было завести в Украйне два университета, школы и типографии, и предоставлялось вольное книгопечатание даже и по предметам, касающимся веры.

Но самый важный, жизненный вопрос был разрешен этим договором неудовлетворительно. Как бы желая согласить старые предрассудки о необходимости привилегированного сословия — с народным требованием равноправности, составители думали достигнуть этого легким доступом к дворянскому достоинству.

По договору Русский Гетман имел право представлять к нобилитации в каждый сейм по сту человек козакав из каждого полка. Правда, это вело к тому, что целый народ мог таким образом одворяниться; но масса народа не могла сознать и принять такой тонкой меры: масса не терпела инстинктивно вообще дворянское достоинство. Договор этот, опережавший в последнем отношении польскую конституцию 3 мая 1791 года, был нарушен тотчас же и поляками, и русскими. Поляки, находясь в стесненных обстоятельствах — приняли его, но призывая — по форме сеймовой присяги — на свое отечество гнев божий в случае его нарушения, в то же время под влиянием иезуитской логики, многие из них высказывали явно надежду обмануть казаков; духовенство соблазнялось' тем, что с ним должны заседать православные духовные сановники; дворянство оскорблялось раздачею своего звания тем, кого оно привыкло называть хлопами.

С другой стороны, народ, лишь только узнал об этом, понял дело так, что хотят образовать в Украйне шляхту которая в его воображении представлялась в ненавистном польском образе. Составители договора, в числе которых отличался Немирич, русский пан, убежавший к козакам из Польши по причине религиозных своих убеждений, были перебиты. Справедливо заметил на сейме один поляк: «Когда давать дворянство, то давайте его целому народу русскому, который дорожит своим равенством: но кто захочет бросать драгоценную святыню предков на приманку грубой черни? И кому вы даете дворянство? Тем, которые смеются над нашими грамотами и гербами?»... Долго и упорно народ боролся за внешнюю независимость и внутреннюю равноправность. Но Польша и Московия, видя, что ни той, ни другой нельзя отдельно справиться с упрямым народом, решила разорвать Украйну на две половины; левый берег Днепра остался за Московиею, а правый, исключая Киева, Триполья, Стаек и Василькова, за Польшею. Это сатанинское дело разделения народа совершено в первый раз по Андрусовскому договору 1667 г., а потом утверждено через восемнадцать лет Московским миром. Украинцы все это время отчаянно боролись за свою независимость и, принуждеиные сражаться разом против москалей и поляков, в то же время не переставали простирать братскую руку к тем и другим, пытаясь как-нибудь сохранить целость своего отечества. Все было напрасно. Не помогла и отчаянная выходка 'дорошенка, призвавшего на помощь Турцию. Жители Подоли и Киевщины, не желая служить польским панам, почти все вышли из своего края. и поселились в степях, занимаемых теперь Харьковскою, частию Воронежскою и Курскою губерниями; другие пристали к Донским козакам. Бедные, не знали, что через сто лет потомки их и здесь не уйдут от панской неволи! Плодоносные поля прежнего их отечества обезлюделись мало-помалу, их захватили поляки, а народ, размножившийся в течение XVIII столетия, опять попал в такие же отношения, как в XVII. Вспомнилось былое: вспыхнула колиивщина, последняя судорожная попытка возвратить себе свободу, попытка уже разодранной Украйны. Напрасно! Скоро и Украйна, и ненавистная для нее Польша, с ее панами и шляхтою, попали под власть всероссийских государей.

Левобережная Украйна, сохраняя козацкое устройство-, издыхала в московских цепях. Чадолюбивая мать отечества, Екатерина II, уничтожила козацкие порядки, и чтоб успокоить и привязать к себе чиновников, уже и прежде значительно деморализованных московским влиянием, — ввела в Малороссию крепостное право и поработила вольный народ, с таким упорством освободившийся некогда от этого права в его польской одежде. В 1772 г. она изволила закрепить народ и в слободской Украйне, потомков тех, которые, как выше сказано, бежали туда из Подоли и Киевщины от крепостного права польского.

С тех пор Украйна молчала. Ее народность предана была презрению. Имя хохол, которое москали давали казакам от их оселедцев, сделалось синонимом дурака. Поэтический язык Украйны стал предметом пренебрежения и насмешек. Нередко сами малороссияне краснели, когда выговор их обличал южное происхождение. Украинская история или была заброшена, или представлялась^- в искаженном виде, сообразно благим целям и видам правительства.

Пробуждение славянских народностей быстро отразилось в Украйне и подняло из летаргического сна народную мысль и чувство. Явилось стремление возродить умирающую под кнутом московским и штыком санктпетербургским народность и воссоздать самобытную литературу.

Но идея панславизма принялась в Украйне совсем не так, как в Москве, где она проявлялась или в стремлении уразуметь смысл тропарей и букварей, или в риторических пахвалах старомосковской Руси, под которые боязливо под-кладывалась всероссийскому престолу надежда простереть когда-нибудь царственную десницу на славянские народы и уготовать им вожделенную судьбу Украйны и Польши.' В Украйне эта идея тотчас облеклась в светлую форму федеративного союза Славян, где бы каждая народность сохраняла свои особенности при всеобщей личной и общественной свободе; вместе с тем возникло убеждение, что только этим и единственно этим путем Украйна может подняться из упадка и сохранить свой собственный, столь несправедливо и безжалостно попранный образ. Молодые люди Харьковского и Киевского университетов быстро стали проникаться этими идеями. Могло ли это ускользнуть от бдительных преследователей всяких идей при императоре Николае?

В 1847 г. в Киеве по доносу студента жандармского сына, Петрова, взято было под арест нисколько лиц, принадлежавших к кругу малороссийских писателей, и в числе их народный поэт Тарас Шевченко, которого превосходные стихотворения знают не только почти все читающие малороссы, но и многие великороссияне и славяне. Всех захваченных притащили в III отделение, где и засадили. Из их бумаг и писем оказывалось, что все они проникнуты идеею соединения Славян и любовию ко всем славянским народ-нонаселениям вообще и украинскому в особенности, омерзением к крепостному праву, и к религиозным и национальным ненавистям, и соболезнованием о невежестве народа. Вместе с этим некоторые письменно выражали мысль, что было бы очень полезно, если бы существовало ученое общество с целью сближать умственную деятельность славянских народов и распространять в народе просвещение¹. Что с мыслью об этом обществе не соединялось намерение основать так называемое тайное общество, доказывает ясно то, что в бумагах обвиняемых лиц найдено было порицание правила: «цель оправдывает средства». Как при этих данцых возможно было обвинить в политическом преступлении, когда общество существовало в предположении, а не на деле, и мысль о федеративном союзе Славян представлялась только как идеал в отдаленном будущем? Можно ли было за это обвинить и карать, да еще как и как долго?! Но что невозможно для простых людей, для Дуб-бельта было возможно. Он тотчас увидел, что тут есть готовый материал, чтоб представить дело так, ■ будто бы

Во II №-pe «Киевской Старины» за 1883 Костомаров рассказывает о своем кружке так: «в генваре 1846 г. пишущий эти строки вместе с приятелями своими Ник. Ив. Гулаком. Вас. Мих. Белозерским и Александр. Александров. Навроцким толковали о том, как бы следовало путем воспитания юношества, издания сочинений, относящихся к славяноведению и при всяком случае частными беседами стараться звакомить русское общество с славянским миром. При этом мы составили для себя desiderata, в которых выражалось то, что, по нашим убеждениям, должно было лечь в основу будущей славянской взаимности. Первое желание касалось способов деятельности тех лиц, которые бы нашли в себе силу быть апостолами славянского возрождения. Это желание состояло .в том, чтоб соблюдалась искренность и правдивость и отвергалось иезуитское правило об освящении средств целями, затем следовали желания, касающиеся славян. Они были не многочис-лены и не сложны, и состояли в следующих пунктах: 1) освобождение славянских народностей из-под власти иноплеменников, 2) организование их в самобытные политические общества с удержанием федеративной их связи между собою; установление точных правил разграничения народностей и устройства их взаимной связи представлялось времени и дальнейшей разработке этого вопроса историей и наукою, 3) уничтожение всякого рабства в славянских обществах, под каким бы видом оно ни скрывалось, 4) упразднение сословных привилегий и преимуществ, всегда наносящих ущерб тем, которые ими не пользуются, 5) религиозная свобода и веротерпимость, б) при полной свободе всякого вероучения, употреб^шие единого славянского языка в публичных богослужениях всех существующих церквей, 7) полная свобода мысли, ,на:учного воспитания и печатного слова и 8) преподавание всех славянских наречий и их литератур в учебных -заведениях всех славянских народностей», открыто существующее тайное политическое общество и окрестил сочиненное им общество именем Украйно Славянского! .. Николай Павлович, человек формы, давал больше значения противным ему идеям, когда они были облечены в формальность, поэтому уничтожить общество в его глазах представлялось великой заслугой; следовательно, Дуббельт мог надеяться высочайшей награды и благоволения.

Под нравственною пыткою заключения в крепости, принудили обвиняемых наклепать на себя, что действительно было общество²⁴; с своей стороны III отделение дозволило им представить вымышленное общество в елико-возможно извинительном свете. Таким образом они написали, что их общество касалось западных Славян, а не почиющих под кроткою десницею всероссийского монарха, который один может освободить их из уз немецких и турецких. Как ни нелеп был вымысел, как ни противоречил всему, что находилось в бумагах арестованных лиц, однако дело слажено. Свежеиспеченные государственные преступники хотя и получили наказание, но растворенное отеческим милосердием.' Некоторых, главнейших, засадили в крепость — кого на год, кого на три года, а потом послали на службу в великороссийские губернии; но и тех и других отдали под строжайший надзор полиции.

Поэта Шевченко послали рядовым в Оренбург, а потом в Новопетровское укрепление; Николай I строжайше приказал, чтоб ему не позволяли ни писать, ни рисовать (он был и живописец). Шевченко пробыл более десяти лет в такой нравственной пытке, в ужасной стране на восточном берегу Каспийского моря, на солончаках, где даже трава не растет, постоянно под надзором ефрейторов, наблюдавших, чтоб он чего-нибудь не написал или не нарисовал. Как обращались с другими, можно судить из следующего: одного из политических преступников, бывшего киевского профессора Костомарова, сослали в Саратов. Там случилось необыкновенное убийство: нашли двух мальчиков,

замученных и брошенных на лед Волги. Подозрение падало на евреев. Приехавший из Петербурга следователь потребовал через губернатора к себе Костомарова и поручил ему написать записку о том: представляет ли история данные для того, чтобы допускать возможность существования между евреями какой-нибудь кровожадной секты? Костомаров, занявшись этим предметом несколько месяцев, представил следователю записку, где по своему убеждению высказал, что существование такой секты возможно. Между тем губернатору Кожевникову, хотелось, чтоб было напротив. Он призвал Костомарова и несмотря на то, что сам поручил ему исполнить требование следователя, грозил засадить его в острог, пользуясь своим правом над сосланным политическим преступником и придираясь к тому, что Костомаров в своей записке находил кровавую сторону в самых библейских сказаниях и пользовался при составлении этой записки запрещенными книгами. А этот губернатор, как говорят, был либерал! Когда, скоро после того, вместо его прислали не либерала, но воплощенную ничтожность, и следователя, благодаря записке Костомарова (представленной в министерство и выданной следователем за свою), назначили в Саратов вице-губернатором, новоприбывший с губернскими властями полицмейстер в назначенный день пожелал видеть всех состоящих под надзором полиции в Саратове, призвал Костомарова вместе с польским книгопродавцем Завадским и несколькими другими поляками, поставил их в ряд с людьми дурного поведения, отданными под надзор полиции по делу об убийстве мальчиков, и начал читать им отеческое нравоучение, чтоб они вели трезвую жизнь и не шатались по кабакам и зазорным домам.

Этих черт достаточно, чтоб показать, что значила при Николае отдача под надзор полиции политического преступника. Но к чести русского общества надобно сказать, что везде, куда ни ссылал император наших земляков, их опала служила дипломом на участие, уважение и доверие; опальные с своей стороны, честным поведением на службе и в частной жизни доказали, все без исключения, твердость своих нравственных убеждений. В довершение бесстыдства, с каким производился розыск о киевском деле, надобно присовокупить, что Петров, в награду за донос был оставлен на службе в III отделении с деньгами и чином XII класса, на который он, как студент II курса, не имел ни малейшего права. Петров однакож изменил за деньги своим покровителям, продав какие-то бумаги III отделения, за что также был куда-то сослан.

После Киевского дела запрещены были все сочинения обвиненных, и цензура и шпионство начали ужасно свирепствовать против Малороссии; не только малороссийские книги подвергались недозволению являться в свет, преследовались даже ученые статьи о Малороссии на великорусском языке; самые названия Украйна, Малороссия, Гетманщина считались предосудительными.

Благотворное влияние весны (хотя непостоянной, с частыми рецидивами зимних морозов), царствование Александра II пробудило и Малороссию. На украинском языке появилось вдруг несколько прекрасных сочинений. Освобождение крестьян оживляет нас надеждами за бедный угнетенный народ наш, у которого было отнято все, чего он домогался во всю свою жизнь с такою настойчивостью и самопожертвованием. Благодарим императора Александра II и просим только, чтоб пользовался перед законом одина-кими правами с дворянством: иной свободы Украйна, упорная в старых своих убеждениях, не понимает.

Мы желали бы сверх того, чтоб правительство не только не препятствовало нам, украинцам, развивать свой язык, но оказало бы этому делу содействие и сделало теперь же распоряжение, чтобы в школах, которые, — как оно уже само объявило, — будут заведены для нашего народа, предметы преподавались на родном языке, ему понятном, а не официально-великороссийском, иначе народ украинский будет заучивать лишь слова, не развивая своих понятий. Более мы не станем требовать и желать, собственно для себя, ничего, независимо от общих, совокупно со всей Россией, желаний. Никто из нас не думает об отторжении Южной Руси от связи с остальною Россиею. Напротив, мы бы желали, чтоб все другие Славяне соединились с нами в один союз, даже под скипетром русского государя, если этот государь сделается государем свободных народов, а не всепожирающей татарско-немецкой московщины. В будущем славянском союзе, в него же веруем и его же чаем, наша Южная Русь должна составить отдельное, гражданское целое на всем пространстве, где народ говорит южнорусским языком, с сохранением единства, основанного не на губительной, мертвящей централизации, а на ясном сознании равноправности и своих собственных выгод. Чтоб наши потомки увидели то, что едва ли какому-нибудь Симеону из нашего поколения суждено увидеть, — надобно, чтобы Славяне очищались от своих старых предрассудков!

Пусть же ни великорусы, ни поляки не называют своими земли, заселенные нашим народом.

Н. Костомаров