Казарма

НАГАЕЧКА

8 февраля. "Нагаечка, нагаечка, нагаечка моя — воспомни, как гуляла ты восьмого февраля". Студентов больше нет, а есть студенческие роты, откуда прямая дорога — в школу прапорщиков. На погоны звездочку, галифейки, «фрэнч» — хоть недельку другую покрасоваться. И как девушки льнут. Надо забеременеть, а то ведь его убьют… А казарма отдана на съедение вшам.

Мы пели про нагаечку, и считалось чуть ли не революционной, во всяком случае запрещенной песней. Ну, понятно, если бы еще казаки или жандармы пели, которые нас пороли. Мы пели, упивались. Все поротые. И прапорщики поротые (духовно). И Скобелева, нашего непревзойденного военного вождя, запороли на смерть две немки… в гостинице. И он "от неземного блаженства" скончался. Нет, Скобелев, упадочный герой войны. Суворов, а не он, — наш военный гений. Суворова, надеюсь, не пороли. Он-то парывал!

17 февраля. Приезжала жена. Ахнула, всхлипнула, все как следует быть. Я ей: — "У вас есть родинка?" Вытерла слезы, посмотрелась в зеркальце (в сумочке) и, стрельнув глазами: — "Какая родинка?" Я уже нехотя: — "Та!" "Да." — "Покажите." — "Вы с ума сошли!" Вспыхнула, как девочка. — "Ну, не надо!" Она воровато огляделась, глаза подернулись влагой. — "Могут войти?" "Могут!" Посмотрела на занавешенное окно и торопливо путается руками в складках платья…

Прощаюсь с женой. Вялая рука. — "Что же ты мне скажешь?" Кокетливо. И опять слезы и платок и зеркальце. Молчу.

Уехала. На прощанье букет цветов. Плохие этой зимой цветы в Петрограде. Дохлые. Видно здешние.

Женщина — земля. Мы землю обнять хотим, вдохнуть в нее душу.

Опять под подушкой книжка. Новый мученик — Григорий Распутин. Снимок с трупа и объяснено, что одна рука в кулак сжата, а другой благословляет. У Распутина сила в руках была: гладил, ласкал руками, "на руках носил". Женщине нужно и силу и крепость мужской руки ощутить, а не только то. Это мужиковатое искусство ласки в культурном обществе полузабыто. Врачи с своим сомнительным массажем тщетно пытаются воскресить.