ГЛАВА Х

Подрос ваш сокол, сэр.

Он не птенец,

А хищник, и познал свободу прежде,

Чем я его поймал.

Будь он моим

(Как эта вот охотничья перчатка),

Пустил бы я его летать.

Он крепок

И закален: совсем он оперился...

Ему верните небо, и тогда

Его осилит кто?

Стража Гау

Ларган-сахиб не высказывался столь же решительно, но его мнение совпадало с мнением Махбуба, и это принесло пользу Киму. Он не стремился теперь уезжать из Лакхнау в туземном платье и, если удавалось письменно снестись с Махбубом, направлялся в его лагерь и переодевался на глазах у осторожного патхана. Если бы топографическая коробочка с красками, которой он в учебное время пользовался для раскрашивания карт, могла рассказать о его похождениях во время каникул, его наверняка исключили бы из школы. Однажды они вместе с Махбубом, сопровождая три платформы лошадей для конки, добрались до прекрасного города Бомбея, и Махбуб растаял от радости, когда Ким предложил ему переплыть Индийский океан на арабском судне, чтобы закупить коней на берегах Арабского залива, ибо, как он слышал от барышника Абдуррахмана, этих коней можно было продать дороже простых кабульских.

Ким вместе с этим большим купцом окунул пальцы в блюда, когда Махбуб и несколько его единоверцев были приглашены на большой обед в память о хадже. Они возвращались морем, через Карачи, и тут Ким, впервые испытавший морскую болезнь, сидел на носовом люке каботажного парохода, твердо уверенный, что его отравили. Замечательная коробочка с лекарствами, которую дал ему бабу, оказалась бесполезной, хотя Ким пополнил ее содержимое в Бомбее.

У Махбуба были дела в Кветте, и там Ким, по признанию Махбуба, окупил стоимость своего содержания, пожалуй даже с избытком, прослужив четыре необыкновенных дня поваренком в доме толстого интендантского чиновника, из чьей конторки он, улучив момент, извлек маленькую счетную книгу на веленевой бумаге (записи в ней на первый взгляд относились исключительно к продаже рогатого скота и верблюдов) и целую душную ночь напролет переписывал ее при лунном свете, лежа за каким-то строением во дворе. Потом он положил счетную книгу на место и, по приказанию Махбуба, ушел со службы, не попросив расчета, после чего с аккуратной копией за пазухой догнал барышника на дороге в шести милях от города.

— Этот военный — мелкая рыбешка, — объяснил Махбуб Али, — но со временем мы поймаем более крупную. Он лишь продает быков за две разные цены: одна цена для него, другая — для правительства, а я это не считаю грехом.

— Почему мне нельзя было просто унести книгу и на этом успокоиться?

— Тогда он перепугался бы и донес об этом своему начальству. А мы, возможно, потеряли бы след большой партии новых ружей, которые переправляются из Кветты на Север. Игра так велика, что одним взглядом можно окинуть только маленький ее участок.

— Охо! — проронил Ким и прикусил язык. Это случилось на каникулах, во время муссонов, после того как он получил награду за успехи в математике. Рождественские каникулы — если вычесть десять дней, потраченные на собственные развлечения, — он провел в доме Ларгана-сахиба, где большей частью сидел перед трещащими пылающими дровами, — в тот год дорога на Джеко была покрыта четырехфутовым слоем снега, — и, так как маленький индус уехал жениться, помогал Ларгану нанизывать жемчужины. Тот заставлял Кима учить на память целые главы из Корана и при этом читать их, в точности подражая интонациям и модуляциям голоса настоящего муллы. Кроме того, он сообщил Киму названия и свойства множества туземных лекарств, а также заклинания, которые следует читать, когда даешь эти лекарства больным. Вечерами он рисовал на пергаменте магические фигуры — изысканные пентаграммы, дополненные именами дьяволов — Марры и Авана, спутника царей, — которые он причудливым почерком писал по углам. Ларган давал Киму и более полезные советы — насчет ухода за своим собственным телом, лечения приступов лихорадки и простых лечебных средств, применяющихся в Дороге. За неделю до того срока, когда Киму предстояло уехать, полковник Крейтон — и это было нехорошо с его стороны — прислал мальчику экзаменационный лист с вопросами, которые касались исключительно топографических реек, землемерных цепей, их звеньев и углов.

Следующие каникулы он провел с Махбубом и тут, кстати сказать, чуть не умер от жажды, тащась на верблюде к таинственному городу Биканиру по пескам, где колодцы имеют четыреста футов глубины и сплошь завалены верблюжьими костями. По мнению Кима, путешествие это было не из приятных; вопреки предварительной договоренности, полковник велел ему снять план этого дикого, окруженного стенами города, и, так как мусульманским конюхам и чистильщикам трубок нельзя таскать землемерных цепей вокруг столицы независимого туземного государства, Ким был вынужден измерять все расстояния при помощи четок с шариками. Он пользовался компасом по мере возможности — главным образом в сумерки, когда верблюды были уже накормлены, — и с помощью своей топографической коробочки, в которой лежали шесть плиток с красками и три кисточки, ему удалось начертить план, не слишком отличающийся от плана города Джайсалмера. Махбуб много смеялся и посоветовал ему заодно уж сделать письменный доклад, и Ким принялся писать на последних страницах большой счетной книги, лежавшей под отворотом любимого седла Махбуба.

— В доклад надо включить все то, что ты видел, с чем соприкасался, о чем размышлял. Пиши так, как будто сам джангилат-сахиб пришел неожиданно с большой армией, намереваясь начать войну.

— А как велика эта армия?

— О, пол-лакха человек.

— Чепуха! Вспомни, как мало колодцев в песках и как они плохи. Сюда не доберется и тысяча человек, которых мучит жажда.

— Вот и напиши об этом, а также обо всех старых брешах в стенах... о том, где можно нарубить дров... о нраве и характере владетельного князя. Я останусь здесь, покуда все мои лошади не будут распроданы. Я найму комнату у ворот, и ты будешь моим счетоводом. Замок на двери хороший.

Доклад, написанный размашистым почерком, по которому безошибочно можно было узнать каллиграфический стиль школы св. Ксаверия, с картой, намазанной краплаком, коричневой и желтой красками, был в сохранности еще несколько лет тому назад (какой-то небрежный клерк подшил его к черновым заметкам о второй Сеистанской съемке Е.23-го), но теперь его написанные карандашом строки, вероятно, почти невозможно прочесть. Ким, потея, перевел его Махбубу при свете масляной лампы на второй день их обратного путешествия. Патхан встал и нагнулся над своими разноцветными седельными сумами.

— Я знал, что ты заслужишь одеяние почета, и потому приготовил его, — сказал он с улыбкой. — Будь я эмиром Афганистана (а мы, возможно, увидим его когда-нибудь), я наполнил бы уста твои золотом. — Он торжественно положил одежду к ногам Кима. Тут были составные части чалмы: расшитая золотом пешаварская шапочка конической формы и большой шарф с широкой золотой бахромой на концах; вышитая делийская безрукавка, широкая и развевающаяся, — надевалась она на молочно-белую рубашку и застегивалась на правом боку; зеленые шаровары с поясным шнурком из крученого шелка и, в довершение всего, благоухающие и с задорно загнутыми носками туфли из русской кожи.

— Обновы надо впервые надевать в пятницу утром, ибо это приносит счастье, — торжественно промолвил Махбуб. — Но нам не следует забывать о злых людях, живущих на этом свете. Да!

Поверх всей этой роскоши, от которой у восхищенного Кима захватило дух, он положил украшенный перламутром, никелевый автоматический револьвер калибра 450.

— Я подумывал, не купить ли револьвер меньшего калибра, но рассудил, что этот заряжается казенными патронами. А их всегда можно достать, особенно по ту сторону Границы. Встань и дай мне взглянуть на тебя! — Он хлопнул Кима по плечу.

— Да не узнаешь ты никогда усталости, патхан! О сердца, обреченные на погибель! О глаза, искоса глядящие из-под ресниц!

Ким повернулся, вытянул носки, выпрямился и невольно коснулся усов, которые едва пробивались. Потом он склонился к ногам Махбуба, чтобы должным образом выразить свою признательность, погладив их легким движением рук; сердце его было переполнено благодарностью, и это мешало ему говорить. Махбуб предупредил его намерение и обнял юношу.

— Сын мой, — сказал он, — к чему нам слова? Но разве этот маленький пистолет не прелесть? Все шесть патронов вылетают после одного нажима. Носить его надо не за пазухой, а у голого тела, которое, так сказать, смазывает его. Никогда не клади его в другое место и, бог даст, ты когда-нибудь убьешь из него человека.

— Хай май! — уныло произнес Ким. — Если сахиб убьет человека, его повесят в тюрьме.

— Верно, но переступи Границу и увидишь, что по ту сторону люди мудрее. Отложи его, но сперва заряди. На что нужен незаряженный пистолет?

— Когда я поеду в Мадрасу, мне придется вернуть тебе его. Там не разрешают носить пистолеты. Ты сбережешь его для меня?

— Сын, мне надоела эта Мадраса, где отнимают у человека лучшие годы, чтобы учить его тому, чему можно научиться только в Дороге. Безумию сахибов нет предела. Но ничего! Быть может, твой письменный доклад избавит тебя от дальнейшего рабства, а бог — он знает, что нам нужно все больше и больше людей для Игры.

Они двигались, завязав рты для защиты от песчаного ветра, по соленой пустыне к Джодхпуру, где Махбуб Али и его красивый племянник Хабибулла усердно занимались торговыми делами; а потом Ким, одетый в европейское платье, из которого он уже вырос, с грустью уехал в вагоне второго класса в школу св. Ксаверия.

Три недели спустя полковник Крейтон, прицениваясь к тибетским ритуальным кинжалам в лавке Ларгана, столкнулся лицом к лицу с откровенно взбунтовавшимся Махбубом Али. Ларган-сахиб играл роль резервного подкрепления.

— Пони выучен... готов... взнуздан и выезжен, сахиб! Отныне он изо дня в день будет забывать свои навыки, если его будут занимать всякой чепухой. Уроните повод на его спину и пустите его, — говорил барышник. — Он нам нужен.

— Но он так молод, Махбуб, — кажется, ему не больше шестнадцати, ведь так?

— Когда мне было пятнадцать лет, я убил человека и зачал человека, сахиб.

— Ах вы, нераскаянный, старый язычник! — Крейтон обернулся к Ларгану. Черная борода кивком подтвердила согласие с мудростью краснобородого афганца.

— Я мог использовать его давным-давно, — сказал Ларган. — Чем моложе, тем лучше. Вот почему я всегда приставляю ребенка сторожить действительно ценные мои камни. Вы послали его ко мне на испытание. И я всячески испытывал его. Он — единственный мальчик, которого я не мог заставить увидеть некоторые вещи.

— В хрустале... в чернильной луже? — спросил Махбуб.

— Нет, — когда я накладывал на него руку, как я уже говорил вам. Этого никогда не случалось раньше. Это значит, что он достаточно силен (хоть вы и считаете все это пустяками, полковник Крейтон), чтобы заставить любого человека беспрекословно ему повиноваться. Это было три года назад. С тех пор я научил его очень многому, полковник Крейтон. Я полагаю, что теперь вы попусту тратите время.

— Хм! Может быть, вы и правы. Но, как вам известно, в области разведки для него пока нет подходящей работы.

— Выпустите его... Отпустите его, — перебил его Махбуб. — Кто может требовать, чтобы жеребенок с самого начала носил тяжелые вьюки? Дайте ему побегать с караванами, как бегают наши белые верблюжата... на счастье. Я бы и сам его взял, но...

— Есть небольшое дело, где он мог бы оказаться чрезвычайно полезным... на Юге, — промолвил Ларган как-то особенно вкрадчиво и опустил тяжелые синеватые веки.

— Этим занимается Е.23-й, — быстро сказал Крейтон. — Туда ему ехать нельзя. Кроме того, он не говорит по-турецки.

— Опишите ему только вид и запах нужных нам писем, и он доставит их, — настаивал Ларган.

— Нет. На эту работу годится только взрослый мужчина, — сказал Крейтон.

Это щекотливое дело касалось недозволенной и полной раздражения переписки между лицом, считающим себя высшим авторитетом во всех вопросах мусульманской веры во всем мире, и молодым членом одного княжеского дома, который был взят на заметку за похищение женщин с британской территории. Мусульманское духовное лицо выражалось патетически и слишком дерзко, молодой принц просто дулся за то, что привилегии его урезали, но ему не следовало продолжать переписку, способную в один прекрасный день скомпрометировать его. Одно письмо и в самом деле удалось добыть, но человек, перехвативший его, был потом найден мертвым — лежащим у дороги в одежде арабского купца, как, по долгу службы, донес Е.23-й, взявший на себя ведение этого дела.

Эти факты и некоторые другие, не подлежащие разглашению, заставили обоих, Махбуба и Крейтона, покачать головой.

— Позвольте ему уйти с красным ламой, — сказал барышник с видимым усилием. — Он любит старика. По крайней мере, он научится считать свои шаги при помощи четок.

— Я вел кое-какие дела с этим стариком... письменно, — сказал полковник Крейтон, улыбаясь. — А куда он пойдет?

— Будет бродить по всей стране, как бродил эти три года. Он ищет Реку Исцеления. Проклятие на всех... — Махбуб сдержался. — Вернувшись с Дороги, он останавливается в храме Тиртханкары или в Будх-Гае. Потом отправляется навестить мальчика в Мадрасе, о чем нам известно, ибо мальчика за это наказывали два или три раза. Он совсем сумасшедший, но человек мирный. Я встречался с ним. У бабу тоже были с ним дела. Мы следили за ним три года. Красные ламы не так часто встречаются в Хинде, чтобы можно было потерять их след.

— Бабу — прелюбопытные люди, — задумчиво промолвил Ларган. — Вы знаете, чего Хари-бабу действительно хочется? Ему хочется, чтобы его за этнологические исследования выбрали в члены Королевского Общества. Вы знаете, я передал ему все то, что Махбуб и мальчик рассказывали мне о ламе. Хари-бабу ездит в Бенарес... и, как будто, за свой счет.

— Навряд ли, — кратко сказал Крейтон. Он оплатил Хари путевые расходы, ибо чрезвычайно хотел узнать, что за человек лама.

— И он несколько раз в течение этих немногих лет обращался к ламе за сведениями о ламаизме, о цаме, о заклинаниях и талисманах. Пресвятая дева! Я мог бы сообщить ему все это много лет назад. Мне кажется, что Хари-бабу становится слишком старым для Дороги. Ему больше нравится собирать сведения о нравах и обычаях. Да, он хочет стать Ч.К.О.

— Хари хорошего мнения о парне, ведь так?

— Да, очень хорошего; мы вместе провели в моем доме несколько приятных вечеров, но я думаю, что перебросить его вместе с Хари на этнологическую работу будет бессмысленной тратой его сил.

— Нет, если допустить это в качестве первого опыта. Как ваше мнение, Махбуб? Позволим мальчику шесть месяцев бродить с ламой. А потом посмотрим. Он приобретет опыт.

— Опыт у него уже есть, сахиб, как у рыбы, знающей воду, в которой плавает, но освободить его от школы во всяком случае следует.

— Ну что ж, отлично, — сказал Крейтон, обращаясь столько же к самому себе, сколько к окружающим. — Он может уйти с ламой, а если Хари-бабу не прочь последить за ним, тем лучше. При нем мальчик будет в безопасности, не то что при Махбубе. Любопытно, что Хари стремится стать Ч.К.О. И вполне естественно. В этнологии он всех за пояс заткнет... этот Хари.

Никакие деньги и никакое служебное повышение не могли бы оторвать Крейтона от его работы по разведке в Индии, но, кроме того, в сердце его таилось желание получить право добавить к своему имени Ч.К.О. Он знал, что благодаря собственной изобретательности и помощи друзей можно добиться довольно почетного положения, но, по его глубокому убеждению, ничто, кроме научной работы и статей, отражающих ее результаты, не могло ввести человека в то Общество, которое сам он много лет забрасывал монографиями о своеобразных азиатских культах и неизвестных обычаях. Девять человек из десяти, удрученные безмерной скукой, убегают с «вечера» в Королевском Обществе, но Крейтон был десятым, и временами душа его тосковала по битком набитым комнатам в уютном Лондоне: где седовласые или лысые джентльмены, совершенно незнакомые с армией, возятся со спектроскопическими экспериментами, мельчайшими растениями мерзлых тундр, машинами, измеряющими электрическое напряжение, и аппаратами, при помощи которых можно разрезать левый глаз самки москита на слои в десятые доли миллиметра. Судя по всему, он должен был бы мечтать о вступлении в Королевское Географическое Общество, но мужчины, как и дети, выбирают игрушки случайно. Итак, Крейтон улыбнулся и в лучшую сторону изменил свое мнение о Хари-бабу, движимом тем же стремлением. Он бросил ритуальный кинжал и взглянул на Махбуба.

— Как скоро выведем мы жеребенка из конюшни? — спросил барышник, читавший в его глазах.

— Хм. Если я теперь возьму его оттуда по приказу сверху, как вы думаете, что он станет делать? Никогда мне не приходилось следить за воспитанием такого мальчика.

— Он отправится ко мне, — быстро сказал Махбуб. — Ларган-сахиб и я подготовили его к Дороге.

— Пусть так. Шесть месяцев он будет бегать, где ему вздумается. Но кто сможет за него поручиться? — Ларган слегка наклонил голову.

— Он ничего не разболтает, если вы именно этого опасаетесь, полковник Крейтон.

— Все-таки он еще мальчик.

— Да, но, во-первых, ему не о чем болтать, а, во-вторых, он знает, что произойдет в таком случае. Кроме того, он очень любит Махбуба, да и меня немного.

— Будет ли он получать жалованье? — спросил практичный барышник.

— Только деньги на пропитание. Двадцать рупий в месяц.

Тайное ведомство обладает тем преимуществом, что от него не требуют надоедливой отчетности. Само собой разумеется, ведомству дают до смешного мизерные ассигнования, но фондами его распоряжаются несколько человек, которые не обязаны ссылаться на оправдательные документы или представлять отчеты с перечислением расходных статей. Глаза Махбуба загорелись почти сикхской любовью к деньгам. Даже бесстрастное лицо Ларгана изменило выражение. Он думал о грядущих годах, когда Ким будет окончательно подготовлен и примет участие в Большой Игре, не прекращающейся ни днем, ни ночью на всем пространстве Индии. Он предвидел, как будут уважать и хвалить его немногие избранные за такого ученика. Ларган-сахиб сделал Е.23-го, превратив ошалелого, дерзкого, лживого маленького уроженца Северо-Западной провинции в такого человека, каким был теперь Е.23-й.

Но радость этих мастеров была бледна и туманна в сравнении с радостью Кима, когда директор школы св. Ксаверия отозвал его в сторону и сообщил, что полковник Крейтон прислал за ним.

— Я полагаю, О'Хара, что он устроил вас на место помощника землемера в Ведомстве Каналов. Вот что получается, если как следует взяться за математику. Это большое счастье для вас, ведь вам всего семнадцать лет. Но, само собой разумеется, вы должны иметь в виду, что не будете пакка[41], покуда не сдадите осенних экзаменов. Поэтому вы не должны воображать, что вступаете в жизнь для того, чтобы развлекаться, или что карьера ваша уже сделана. Вам предстоит много трудной работы. Однако, если вам удастся стать пакка, знайте, что вам могут увеличить жалованье до четырехсот пятидесяти в месяц. — После этого директор дал ему много добрых советов относительно его поведения, манер и нравственности. Прочие же ученики, которые по годам были старше его и еще не получили назначения, говорили о протекции и взятке так, как могут говорить только англо-индийские юноши. Юный Кезелет, чей отец был пенсионером в Чанаре, намекал без всякого стеснения, что интерес полковника Крейтона к Киму носит явно отцовский характер, а Ким, вместо того чтобы дать отпор, даже не бранился. Он думал о предстоящих огромных радостях, о вчерашнем письме Махбуба, аккуратно написанном по-английски и назначавшем ему свидание сегодня после обеда в доме, одно название которого заставило бы волосы директора встать дыбом от ужаса...

В тот вечер на Лакхнауском вокзале, у багажных весов, Ким сказал Махбубу:

— Под конец я боялся, как бы крыша на меня не рухнула и я не остался бы в дураках. Неужели все это действительно кончилось, о, отец мой?

Махбуб щелкнул пальцами в знак того, что конец бесповоротно настал, и глаза его горели, как угли, раскаленные докрасна.

— Так где же пистолет, который я буду носить?

— Потише: полгода ты будешь бегать без пут на ногах. Я выпросил это у полковника Крейтона-сахиба. За двадцать рупий в месяц. Старый красношапочник знает, что ты придешь.

— Я буду платить тебе дастури[42] из моего жалованья в течение трех месяцев, — с важностью проговорил Ким. — Да, по три рупии в месяц. Но сначала нужно отделаться от этого. — Он тронул материю своих тонких полотняных штанов и дернул за воротник. — Я принес с собой все, что мне понадобится в Дороге. Чемодан мой отправлен к Ларгану-сахибу.

— Который посылает тебе свой салам... сахиб.

— Ларган-сахиб очень умный человек. Но что будешь делать ты?

— Я опять поеду на Север заниматься Большой Игрой. Что же еще делать? А ты все-таки намерен следовать за старым красношапочником?

— Не забывай, что он сделал меня таким, какой я есть. Из года в год он посылал деньги, на которые меня учили.

— Я сделал бы то же самое... приди мне это в мою тупую голову, — проворчал Махбуб. — Пойдем. Фонари уже зажжены, и никто не заметит тебя на базаре. Мы пойдем к Ханифе.

По дороге Махбуб давал ему почти такие же советы, какие давала мать Лемуила своему сыну, и, как ни странно, Махбуб в точности описал, каким образом Ханифа и ей подобные навлекают беды на властителей.

— Я вспоминаю одного человека, который говорил: «Верь змее больше, чем шлюхе, и шлюхе больше, чем патхану, Махбуб Али». Надо признать, что если исключить патханов, к коим я принадлежу, все это верно. И это особенно верно в Большой Игре, ибо бывает, что из-за женщин рушатся все планы и мы лежим на заре с перерезанными глотками. Так случилось с таким-то, — и он передал Киму ряд потрясающих подробностей.

— Так зачем же?.. Ким остановился перед грязной лестницей, уходящей в теплый мрак верхнего этажа одного дома, который стоял в квартале, расположенном позади табачной лавки Азимуллы. Знакомые с этим местом люди называют его «птичьей клеткой», так полно оно шепотов, свиста и щебетанья.

Комната с грязными подушками и наполовину выкуренными хукками отвратительно пахла застоявшимся табачным дымом. В одном углу лежала огромная бесформенная женщина, закутанная в зеленоватую прозрачную ткань и увешанная тяжелыми туземными драгоценностями, осыпавшими ее лоб, нос, уши, шею, кисти рук, предплечья, талию и щиколотки. Когда она поворачивалась, казалось, что бренчат медные горшки. Худая кошка мяукала от голода на балконе, за окном. Ким в изумлении остановился у дверной занавески.

— Это новичок, Махбуб? — лениво спросила Ханифа, даже не потрудившись вынуть мундштук изо рта. — О Бактану! — Как большинство подобных ей женщин, она имела обыкновение призывать джиннов. — О Бактану! На него очень приятно смотреть.

— Это входит в церемонию продажи коня, — объяснил Махбуб Киму, и тот рассмеялся.

— Я слышал эти речи с тех пор, как перешел в шестой класс, — откликнулся тот, садясь на корточки под лампой. — Что же будет дальше?

— Тебе будет оказано покровительство. Сегодня вечером мы изменим цвет твоей кожи. Жизнь под крышей сделала тебя белым как миндаль. Но Ханифа знает тайну прочной краски, это не то, что мазня, которая сходит через день-два. Кроме того, мы укрепим тебя и сделаем способным противостоять случайностям Дороги. Это мой подарок тебе, сын мой. Сними с себя все металлические вещи и положи их сюда. Готовься, Ханифа.

Ким вынул свой компас, топографический ящичек с красками и недавно пополненную аптечку. Все эти вещи были при нем во время его странствований, и он по-мальчишески очень дорожил ими.

Женщина медленно поднялась и двинулась, слегка вытянув руки перед собой. Тогда Ким увидел, что она слепа.

— Да, да, — пробормотала она, — патхан говорит правду... Моя краска не сходит через неделю или месяц, и те, кому я покровительствую, защищены хорошо.

— Когда ты уходишь далеко в одиночку, нехорошо внезапно покрыться нарывами или заболеть проказой, — сказал Махбуб. — Когда ты был со мною, я мог присматривать за тобой. Кроме того, у патханов светлая кожа. Теперь разденься до пояса и посмотри, как ты побелел. — Ханифа ощупью возвращалась из внутренней комнаты. — Ничего, она не видит. — Он взял оловянный кубок из ее унизанных кольцами рук.

Краска оказалась синеватой и липкой. Ким попробовал окунуть в нее кусочек ваты и мазнуть себя по руке, но Ханифа по слуху догадалась об этом.

— Нет, нет, — вскричала она, — так не годится, нужны надлежащие обряды. Окраска — последнее дело. Я дам тебе полную защиту для Дороги.

— Джаду[43]? — проговорил Ким, поднимаясь. Ему не нравились эти белые, незрячие глаза.

Рука Махбуба, лежащая на его шее, пригнула его к полу, и нос Кима очутился на расстоянии дюйма от досок.

— Лежи смирно. Никакого вреда тебе не будет, сын мой. Я — твоя жертва!

Ким не мог видеть, что делала женщина, но долго слышал позвякиванье ее драгоценностей. В темноте вспыхнула зажженная спичка, он услышал хорошо знакомое потрескиванье и шипенье зерен ладана. Потом комната наполнилась дымом — густым, ароматным и удушливым. Сквозь все сильнее одолевавшую его дремоту он слышал имена дьяволов: Залбазана, сына Иблиса, который обитает на базарах и парао и порождает внезапно вспыхивающий разврат на придорожных стоянках; Далхана, который невидимо присутствует в мечетях, обитает среди туфель верующих и мешает народу молиться; Мазбута, владыки лжи и панического ужаса. Ханифа, то шепча ему что-то на ухо, то говоря словно на огромном расстоянии, трогала его неприятными мягкими пальцами, но Махбуб не отнимал руки от его шеи, пока ослабевший юноша, вздохнув, не лишился чувств.

— Аллах! Как он боролся! Нам не удалось бы добиться этого без снадобий. Я считаю, что это благодаря его белой крови, — с раздражением сказал Махбуб. — Продолжай дават[44]. Дай ему полную защиту.

— О, слушающий! Ты, который слушает ушами, будь здесь. Слушай, о, слушающий! — Ханифа стонала, и мертвые глаза ее были обращены на запад. Темная комната огласилась стонами и пыхтеньем.

На наружном балконе показалась тучная фигура какого-то человека. Он поднял голову, круглую, как пуля, и нервно кашлянул.

— Не прерывайте этого чревовещательного колдовства, друг мой, — сказал человек по-английски. — Я предполагаю, что вам она очень неприятна, но просвещенный наблюдатель неспособен по-настоящему испугаться.

— ...Я придумала заговор, чтобы уничтожить их! О, пророк, будь терпелив к неверующим! Оставь их на время в покое! — Лицо Ханифы, обращенное на север, исказилось ужасными гримасами, и казалось, что с потолка ей отвечают какие-то голоса.

Хари-бабу снова принялся писать в своей записной книжке, балансируя на подоконнике, но рука его дрожала. Ханифа, сидя скрестив ноги у недвижной головы Кима, в каком-то наркотическом экстазе дергалась всем телом и одного за другим призывала дьяволов, согласно принятому в древнем ритуале порядку, убеждая их не вставать на пути юноши.

— У него ключи от тайн! Никто не знает о них, кроме него самого! Он знает все на суше и на море! — И снова послышались свистящие ответы из нездешнего мира.

— Я... я опасаюсь, не вредна ли эта процедура? — проговорил бабу, глядя, как дергались и дрожали мускулы на шее Ханифы, когда она говорила разными голосами. — А не убила ли она мальчика? В таком случае я отказываюсь быть свидетелем на суде... Как она назвала последнего из этих несуществующих дьяволов?

— Бабуджи, — промолвил Махбуб на местном языке. — Я не уважаю демонов Хинда, но сыны Иблиса — дело другое и, будь они джамали[45] или джалали[46], они одинаково не любят кафиров.

— Так вы полагаете, мне лучше уйти? — сказал Хари-бабу, приподнимаясь. — Само собой разумеется, они просто дематериализованные феномены! Спенсер говорит...

Кризис Ханифы прошел и, как это всегда бывает в таких случаях, заключился пароксизмом воя. На губах ее показалась пена. Недвижная, она в изнеможении лежала рядом с Кимом, а безумные голоса умолкли.

— Да. Дело кончено. Да послужит это на пользу мальчику! Ханифа — настоящая мастерица давата. Помоги оттащить ее в сторону, бабу. Не бойся.

— Как могу я бояться того, что не существует? — сказал Хари-бабу по-английски, чтобы подбодрить себя. Можно ли бояться колдовства, которое с презрением исследуешь, и собирать для Королевского Общества фольклор, не теряя веры во все силы тьмы?

Махбуб тихо засмеялся. Он и раньше встречался с Хари на Дороге.

— Кончим окраску, — промолвил он. — Мальчик теперь хорошо защищен, если... если у Владык Воздуха имеются уши, чтобы слышать. Я суфи[47]. Но если знаешь слабые стороны женщины, жеребца или демона, зачем приближаться к ним и подставлять себя под удар? Выведи его на Дорогу, бабу, и последи за тем, чтобы старый красношапочник не увел его туда, где нам его не достать. Я должен вернуться к своим лошадям.

— Хорошо, — сказал Хари-бабу, — в настоящее время он представляет любопытное зрелище.

Перед третьими петухами Ким проснулся после сна, который, казалось, длился тысячи лет. Ханифа тяжело храпела в углу, Махбуб ушел.

— Надеюсь, вы не испугались, — послышался у Кима под боком медоточивый голос. — Я наблюдал за всей процедурой, которая оказалась чрезвычайно интересной с этнологической точки зрения. Это был первоклассный дават.

— Ха! — произнес Ким, узнавая Хари-бабу, который вкрадчиво улыбался.

— Я также имел честь привезти сюда от Ларгана ваш настоящий костюм. Официально я не обязан возить подобные наряды подчиненным, но, — он захихикал, — ваш случай записан в книгах как исключительный. Надеюсь, мистер Ларган оценит мои действия.

Ким зевнул и потянулся. Приятно было опять поворачиваться и сгибаться в свободном платье.

— Что это такое? — Он с любопытством смотрел на тяжелую шерстяную ткань, от которой веяло всеми запахами дальнего Севера.

— О-хо! Это не привлекающий ничьего внимания костюм челы, служащего ламе. Полный костюм, подлинный до последних мелочей, — сказал Хари-бабу, выкатываясь на балкон, чтобы почистить себе зубы. — Я держусь того ме-нения, что единоверцы вашего старика носят не совсем такую одежду; эта скорее свойственна исповедующим один из вариантов его религии. На эти темы я посылал в «Азиатское Поквартальное Обозрение» заметки, возвращенные мне ненапечатанными. Однако любопытно, что сам старик абсолютно лишен религиозности. Он ни на йоту не щепетилен.

— А вы знакомы с ним?

Хари-бабу поднял руку, давая понять, что он занят совершением того ритуала, который в среде бенгальцев из хорошего общества сопровождает чистку зубов и тому подобные действия. Потом он прочел по-английски молитву теистического характера, принятую в обществе Ария-Самадж, и набил себе рот паном и бетелем.

— О, да. Я несколько раз встречался с ним в Бенаресе, а также в Будх-Гае, чтобы расспросить его о некоторых религиозных событиях и культе демонов. Он — подлинный агностик, точь-в-точь как я сам.

Ханифа шевельнулась во сне, и Хари-бабу в испуге отпрыгнул к медной курильнице, казавшейся темной и бесцветной при утреннем свете, и, вымазав палец в накопившейся саже, провел им черту поперек лица.

— Кто умер в твоем доме? — спросил Ким на местном языке.

— Никто. Но, может быть, у нее дурной глаз, у этой колдуньи, — ответил бабу.

— А что ты теперь будешь делать?

— Я отправлю тебя в Бенарес, если ты туда едешь, и расскажу тебе все, что ты должен знать о Нас.

— Я еду. В котором часу отходит поезд? — Ким встал на ноги, окинул взглядом голую комнату и желтое восковое лицо Ханифы, в то время как низкое солнце ползло по полу. — Не нужно ли дать денег этой ведьме?

— Нет. Она заколдовала тебя против всех демонов и всех опасностей... во имя своих демонов. Этого пожелал Махбуб. — Затем он продолжал по-английски: — Я думаю, что он в высшей степени старозаветен, если поддается такому суеверию. Ведь это же все чревовещание — разговор животом, э?

Ким машинально щелкнул пальцами, чтобы отвратить беду, которую действия Ханифы могли навлечь на него, хотя он знал, что Махбуб не желал ему зла, и Хари снова захихикал.

Но, пересекая комнату, он тщательно избегал наступать на пеструю короткую тень Ханифы на досках. Ведьмы, когда на них находит, могут схватить душу человека за пятки, если он не поостережется.

— Теперь вы должны слушать внимательно, — сказал бабу, когда они вышли на свежий воздух. — Некоторая часть церемоний, свидетелями которых мы были, предназначена к тому, чтобы служащие нашего ведомства получили надежный амулет. Пощупайте вашу шею, и вы обнаружите маленький серебряный амулет, оч-чень дешевый. Это наш. Понимаете?

— О-а, да это хава-дили[48], — сказал Ким, ощупывая себе шею.

— Ханифа делает их за две рупии двенадцать ан со... со всякими заклинаниями. Они совсем обыкновенные, если не считать того, что частично покрыты черной эмалью и внутри каждого из них лежит бумажка с именами местных святых и тому подобное. Это дело Ханифы, понимаете? Ханифа мастерит их то-олько для нас, но на случай, если она дает их другим, мы, прежде чем передать их своему человеку, вкладываем в них маленькую бирюзу. Камни мы получаем от мистера Ларгана и больше ни от кого, а выдумал все это я. Конечно, все это строго неофициа-ально, но удобно для подчиненных. Полковник Крейтон не знает об этом. Он европеец. Бирюза завернута в бумагу... Да, эта дорога ведет к вокзалу... Теперь предположим, что вы идете с ламой, или со мной, как пойдете когда-нибудь, надеюсь, или с Махбубом. Предположим, что мы попадаем в чертовски трудное положение. Я пугливый человек... чрезвычайно пугливый, но могу вас уверить, что попадал в чертовски трудные ситуации чаще, чем растут волосы у меня на голове. Тогда вы скажете: «Я Сын Талисмана». Оч-чень хорошо.

— Я не совсем понимаю. Не надо допускать, чтобы здесь слышали, как мы говорим по-английски.

— Все в порядке. Я просто бабу, который хочет показать вам, что он умеет говорить по-английски. Все мы, бабу, говорим по-английски, чтобы порисоваться, — сказал Хари, игриво помахивая плащом. — Как я только что собирался сказать, слова «Сын Талисмана» означают, что вы член Сат Бхаи — Семи Братьев, а это имеет отношение к хинди и тантризму. Обычно считают, что общество это ликвидировано, но я написал заметки, где доказываю, что оно все еще существует. Все это, видите ли, мое собственное изобретение. Оч-чень хорошо. В состав Сат Бхаи входит много членов, и прежде чем перерезать вам горло, они, быть может, предоставят вам один шанс для спасения. Как бы то ни было, это полезно. Кроме того, эти полоумные туземцы, если они не слишком возбуждены, всегда подумают, прежде чем убить человека, который заявляет о своей принадлежности к какой-либо специа-альной организации. Понимаете? Итак, когда вы попадаете в узкое место, вы говорите: «Я Сын Талисмана» и получаете возможность, быть может... э... выкарабкаться. Так надо поступать только в исключительных случаях или чтобы войти в сношение с незнакомцем. Вы улавливаете? Оч-чень хорошо. Но предположим теперь, что я или кто-то другой из числа служащих Ведомства подойдет к вам в совершенно другой одежде. Вы не узнаете меня, захоти я этого, — готов держать пари. Когда-нибудь я докажу вам. Я подойду в виде ладакхского купца... о, в любом виде... и скажу вам: «Не хотите ли купить драгоценные камни?» А вы скажете: «Разве я похож на человека, покупающего драгоценные камни?» Тогда я скажу: «Даже оч-чень бедный человек может купить бирюзу или таркиан».

— Но ведь это кхичри — овощная кари, — сказал Ким.

— Конечно, да. Вы говорите: «Дай мне попробовать таркиана». Я говорю: «Его варила женщина и, быть может, для вашей касты он не годится». Тогда вы говорите: «Нет каст, когда люди идут... искать таркиан». Вы делаете небольшую паузу между словами «идут» и «искать». В этом весь секрет. Небольшая пауза между словами.

Ким повторил пароль.

— Отлично. Тогда, если есть время, я покажу вам свою бирюзу и вы таким образом узнаете, кто я, и мы станем обмениваться ме-нениями и документами и тому подобными вещами. И так бывает с каждым из нас. Иногда мы говорим о бирюзе, иногда о тар-киане, но всегда делаем маленькую паузу между словами. Это оч-чень легко. Во-первых, если вы попали в трудное положение, надо сказать: «Я Сын Талисмана». Может быть, это поможет вам, может быть, и нет. Затем, если вы хотите вести официа-альные дела с незнакомцем, вы скажете то, что я вам говорил о таркиане. Конечно, в настоящее время у вас нет официа-альных дел. Вы... а-ха!... находитесь на испытании и еще не состоите в штате. Необычный случай. Будь вы азиатом по рождению, вас удалось бы использовать уже сейчас. Но этот полугодичный отпуск имеет целью разангличанить вас, понимаете? Лама ожидает вас, ибо я полуофициа-ально иноформировал его, что вы сдали все ваши экзамены и скоро получите государственную должность. О-хо! Вы состоите на жалованьи, понимаете, поэтому, если Сыны Талисмана призовут вас на помощь, вам не худо бы попробовать оказать ее. Теперь я распрощаюсь с вами, дорогой мой, и надеюсь... э... что вы благополучно доберетесь до вершины.

Хари-бабу отступил на один или два шага в толпу, скопившуюся у входа в Лакхнауский вокзал... и исчез.

Загрузка...