Кирпичики

Глава 22

Майк Науменко, он же Михаил Васильевич по паспорту, лидер группы Зоопарк, автор знаменитых песен «Дрянь» и «Прощай, детка», 35 лет отроду, в распахнутой до пупа гавайке сидел на кухонном стуле и терзал струны обшарпанной гитары. Судя по его виду, он кроме алкоголя злоупотреблял и другими веществами, расширяющими сознание до размеров трехкомнатной квартиры.

— Хай, Майк, — поприветствовал я его, выставляя Белого аиста на середину кухонного стола. — Как жизнь?

Говорить с ним о чём-то серьёзном не имело смысла, всё равно не вспомнит наутро, так хоть послушаю, о чём сейчас думают рок-звёзды.

— Привет, — отозвался он, изучая этикетку на бутылке, — ты кто такой?

— Саня-Лётчик я, из города Энска.

— В натуре что ли лётчик? На истребителях летаешь или как?

— Не, просто погоняло такое, от фамилии Летов, — уточнил я.

— Ну тогда наливай, — и он пододвинул мне две рюмки, я и налил в них по половине.

— Целые наливай, не жадничай, а я новую песню сейчас напою.

Мы выпили, после чего он начал наигрывать какой-то блюз, в котором я без труда узнал «Let I bleed» Роллингов. Но говорить ему конечно ничего не стал, просто поднял вверх большой палец.

— Чего хотел-то, Лётчик? — спросил Майк, доиграв до конца куплет.

— Да так, концерт собираю из звёзд. На главной площади города собираемся провести.

— Это где у вас лётчик стоит? — проявил осведомлённость он. — А что за повод?

— Рок за ВВС, — ляпнул я, чтобы отвязаться.

— А что, мысль сильная, — неожиданно отложил он свою гитару, — можно надёргать песен, где самолёты с лётчиками упоминаются. Ты оставь свой телефон, я тебе может позвоню попозже.

Я написал на бумажке телефон райкома комсомола, другого-то всё равно никакого не было, и покинул эту квартиру, толк от пребывания в ней был нулевой. Если не отрицательный. Вспомнил в дверях, что через год Науменко умрёт… там очень тёмная история случится, то ли упадёт неудачно, то ли в драке ему сильно прилетит. А, ладно, махнул я рукой — всё равно мне сейчас никто не поверит, пусть чему суждено, то и случится.

Перекусил в пирожковой на Литейном, а тут пора уже было и на квартиру к Алле двигать — доехал за полчаса до Петроградской, она жила на Большом проспекте где-то во дворах. Открылась дверь только после третьего звонка, причём встретила меня совсем даже не Алла, а высокая неопрятная старуха в белом фартуке.

— Здрасть, — неуверенно сказал я ей, — Алла дома?

— Куда ж она денется, — хмыкнула старуха, — сидит, музыку слушает. А ты кто ей будешь?

— Знакомый, — дипломатично ответил я, — вместе в МЖК работаем.

— Ну если в МЖК, то проходи, — и она махнула рукой куда-то вглубь, а сама исчезла за соседней дверью.

Квартира судя по всему была коммунальной и какой-то необъятной, налево и направо ответвлялась целая куча коридоров, и где здесь искать Аллу, было совершенно непонятно. Но мне помогла она сама — высунулась из-за одной из дверей и сказала «чего топчешься, заходи». Я и зашёл. Комната была в форме пенала, в длину раз в три больше ширины, посередине справа была дверь ещё куда-то.

— Вот тебе бельё, заходи вон туда, — и она открыла эту дверь направо, — вот койка. С тебя червонец.

Я молча протянул ей оранжевую купюру с Ильичем на аверсе.

— Чай будешь? — чисто для проформы спросила она, я отказался. — Ну тогда спокойной ночи. Если туалет или ванная понадобится, то это как выйдешь направо и до конца. Только там иногда очередь бывает.

А ночью Аллочка шмыгнула ко мне под одеяло и без лишних слов принудила меня к занятию сексом в разных позициях и разными способами, я даже не успел удивиться… а утром ни слова про вчерашнее не заикнулась — бывают же ещё на свете такие женщины, подумал я, допивая чашку ароматного кофе…

Весь день я без дела проболтался в Питере — была мысль заглянуть ещё и к Кинчеву, но немного подумав, я махнул рукой, никогда его творчество мне не нравилось. К вечеру я подготовился, Огонёк, конечно, не стал покупать, да и не достать его было, разбирали в момент, но цветочки прикупил, пять красных роз на длинных черенках. Со мной на встречу кроме Кирилла пошёл ещё и Дима-юрист, я тоже, сказал он, хочу посмотреть вблизи на звезду.

Поскольку остальные мои проекты по зарабатыванию денег не выгорели, остался в запасе только этот — импорт с последующей продажей подержанных автомобилей немецкого автопрома. На автовоз мы средств пока не наскребли, поэтому пилотную поставку совместным мозговым штурмом решили осуществить своим ходом. Через территорию незалежной Польши и пока ещё союзной Белоруссии. От Франкфурта до Москвы всего-то две тыщи километров с небольшим хвостиком, если без задержек и с небольшим отдыхом, это одолевается за двое суток.

А ты что же, спросите вы, один туда поехал, в этот Франкфурт? А я вам отвечу, что нет — вдвоём. И кто же этот второй, не будете униматься вы? Миша наверно. А я скажу, что вы опять не угадали — второй, точнее вторая это Люба-Любаша… ну та самая, которая в лосинах навыпуск ходила. Как так вышло… да очень просто — больше ни у кого действующих прав на текущий момент не нашлось, а у неё были. И даже небольшой стаж вождение на Москвичонке, папаша у неё автолюбителем оказался. Вот она сама себя и предложила, а коллектив утвердил.

Загранники нам райком сделал буквально за несколько дней, в 90-м году это не самая страшная проблема оказалась. А с валютой, с валютой-то что, продолжите допытываться вы — советские рубли даром никому во Франкфурте не сдались, а за марки в СССР могли и срок дать в те годы. А я вам отвечу, что тут всё очень просто, ни с какой валютой мы не связывались, а просто тот же райкомовский Гена сумел сделать для меня карточку Виза в модном Пинкомвбанке. На которую просто положили рубли, а при переезде границы СССР они, как тыквы в Золушке, превратились в твёрдую валюту. Которую можно было снять в банкомате того же Пинкомвбанка в том же Франкфурте — они там отделение на тот момент открыли. А пограничники с таможенниками в Шереметьеве пока что были не в курсах модных валютных технологий и на карточки никак не реагировали.

Это был тот самый аэропорт, откуда я летал не один и даже не десять раз в 90-е годы. Народу, разве что поменьше и мешочников, возвращающихся из Турции и Эмиратов, почти нет. Но цены в кафешках и буфетах уже ломовые были по сравнению со средними по стране.

— Кофе хочешь? — спросил я у Любы, она отказалась.

Лосины она, слава богу, на этот раз не надела, но склонность к светофорной одёжной гамме сохранила — жёлтым у неё на этот раз был шейный платок, далее шла красная кофточка и синие джинсы. До Шарика мы на обычном рейсовом автобусе добрались, пробок в эти времена почти никаких не было.

— Волнуешься? — спросил я у Любы, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.

— С чего ты взял?

— Губы часто кусаешь, вот с чего, — огрызнулся я.

— Правда? — озабоченно спросила она. — Ладно, больше не буду.

— А вообще-то главный признак сильного волнения это сухость во рту, слюна в это время не образуется.

— Правильно, надо водички попить, — согласилась она, доставая из сумки пластиковую фляжку.

А в это время объявили регистрацию на рейс до Франкфурта, мы поплелись на стойку номер 18 в крайнем левом углу терминала… пока ещё не F, просто международного терминала.

— Как там оно всё пройдёт? — озабоченно спросила она меня в который раз, — просто не представляю.

— Забей, Любаша, — в который раз начал я её успокаивать, — как только за руль мерсика сядешь, всё волнение мигом улетучится. Знаешь народную поговорку про мерс?

— Не знаю, расскажи.

— Надеваешь садики, садишься в мерсик и дуешь по хайвею.

— Хайвей я знаю, что такое, а садики это что?

— Саламандры, — пояснил я, — модная модель обуви.

— Мужской наверно обуви, — вслух начала размышлять она, — мне такое не пойдёт.

— Хорошо, — согласился я и поправил поговорку, — надеваешь лоферы, садишься за руль мерса и дуешь по Бергер-штрассе.

— Мне больше БМВ нравится, — сообщила она, — а Бергер-штрассе это что?

— Да ради бога, выберешь для себя бэху, они всё равно в одной ценовой категории с мерсами. А Бергер это главная улица Франкфурта, сосредоточие ночной жизни. Не, есть там и Цаль, ещё более крутая, но она пешеходная, по ней не порулишь.

— А ты откуда всё это знаешь? — с подозрением спросила она.

— Так дружбан написал, Слава Шульц — я же рассказывал, он в прошлом году туда с семьёй эмигрировал, — привычно соврал я.