Кисмет

Двадцать первого числа часы переводят вперед, и дополнительный час дневного света вкупе с не по сезону теплой погодой кажется подарком свыше, приглашением к наслаждению жизнью, к празднованию. Анна стоит у окна гостиной и смотрит сценки, разыгрывающиеся на Моубрэй-роуд. Дэвид, пожилой ямаец из квартиры ниже этажом, прислонился к стене и говорит по телефону на своем переливчатом диалекте; серебряный дым от его сигареты, прямой, как карандаш, поднимается в небо. Дальше по улице трое детей наматывают круги на велосипедах: огромные рамы блестят на солнце, крики ребятишек достигают ушей Анны с поразительной ясностью, будто звуковые волны не встречают никаких препятствий. Мимо проходит семья с детской коляской, малыш сидит на плечах у папы. И все эти незначительные подробности жизни, даже высаженная Питом на подоконнике рассада помидоров, издающая щедрый тепличный запах, кажется, перекликаются друг с другом, словно всё это — разные способы выразить благодарность за такой обычный воскресный день и совместную победу над унылой темной зимой. Анна стоит у окна, погруженная в размышления; пальцы ее бегают вверх-вниз по колючим стеблям растений, пока девушка не выходит из задумчивости, вспомнив, что вообще-то занята делом.

Она отодвигает обеденный стол к внешней стене, закатывает ковер и идет за чемоданом, лежащим под бойлером. Водружает его в середине комнаты, отходит в сторону и смотрит на него, словно в первый раз. Большой, тяжелый, с терпким запахом, сделан из темного потертого пластика, возможно, полиэстера. Единственная примечательная особенность — отсутствие отличительных признаков: нет ни пряжек, ни боковых карманов, ни названия торговой марки. Вещь не стильная, не дорогая, и все же тот факт, что чемодан стоял закрытым столько лет, придает ему особое значение, почти пульсирующую мощную энергетику.

Анна фотографирует чемодан своим старым цифровым аппаратом, поскольку ее телефон заряжается в спальне. Она снимает со всех сторон, крупным планом берет оставшийся корешок от оторванного ярлычка с именем, затем откладывает фотоаппарат в сторону и приседает около чемодана на кончиках пальцев. Ага, здесь имеются две молнии, и она открывает их — одну влево, другую вправо. Наружу просачивается прелый запах, словно она разрезала резину или сыр. Анна не обращает на это внимания и, немного помедлив, откидывает крышку. Прежде чем глаза успевают разглядеть темное содержимое, вонь гнили ударяет Анне в нос — она встает и отворачивается, прикрывая рукой рот.

— Плесень, — констатирует Пит, прислоняясь к дверному проему.

Анна смотрит на него, пытаясь сообразить, давно ли он стоит там и наблюдает за ней, потом обращает взгляд к чемодану. Черное содержимое представлено слежавшимися предметами одежды, и она двумя пальцами брезгливо, как испачканный подгузник, берет один из них. От общей массы отделяются черные джинсы, испускающие отвратительный запах сырости.

— Фу! — восклицает Анна, бросая брюки и тряся рукой.

— Плесневый гриб, — повторяет Пит. — Расплодился повсюду.

— Не хочешь сделать что-нибудь полезное? Мне нужны резиновые перчатки, пакеты для заморозки и корзина для грязного белья.

Пит козыряет, и к тому моменту, когда Анна поднимает оба окна, возвращается с нужными предметами. Анна расстилает на столе вчерашнюю Guardian и, надев перчатки, вытаскивает по одному предметы одежды: тяжелую вязаную фуфайку, два шерстяных джемпера, темно-серую толстовку с капюшоном, еще одну пару джинсов, пять футболок и очевидный источник жуткой вони — плавательные шорты, полностью покрытые бледной плесенью, как мхом.

— Кое-что из этого мне подойдет, — произносит Пит у нее за спиной, и Анна шикает на него.

Она фотографирует каждую вещь, проверяет карманы, а затем бросает одежду в корзину для белья. В процессе работы воображаемый человек у багажной вертушки начинает обретать зримые черты: это мужчина, предпочитающий носить черное или темно-серое, и в то время как размер всей одежды М, покрой футболок и жилета говорит о том, что у него мощные мышцы. В джинсах обнаруживается рваный кусок газеты, смятый в маленький комок. Анна разворачивает его и находит высохшую жвачку, а на обрывке читает фрагмент предложения, кажется на испанском, — quando você encontrar a melhor maneira — и дату: 12.02.2013. Девушка делает снимок и кладет находку в пакет для заморозки, так же как все остальные мелкие вещицы, разбросанные по чемодану: раздавленные пакетики аспирина, очки для плавания, карманный калькулятор, несколько ручек и карандашей, все еще работающий фонарик. Всю одежду девушка относит на кухню и кладет стирать, потом моет руки, наливает себе чашку чая и несет ее в гостиную, где бочком садится с ноутбуком на диване. Компьютеру и камере требуется несколько секунд, чтобы соединиться, но вскоре они начинают обмениваться данными, и когда на экране появляется первый снимок, Анна внезапно чувствует гордость. Она осуществляет свой замысел. Не думает о нем, не говорит и не планирует, а на самом деле воплощает в жизнь. Это кульминация двух последних дней, одновременно радостных, расслабляющих и плодотворных, когда каждый час был использован с максимальной пользой. Словно впервые за все годы она поняла, для чего созданы выходные.

В пятницу вечером, расставшись с Джеффом, Анна вернулась домой. Пит сидел на диване, рядом с ним лежал учебник. На этот раз вина заявила о себе внезапным чувством всепоглощающей нежности, которая побудила ее к долгому объятию. Он немедленно понял: случилось что-то неладное, — и она сказала ему, ни чуточки не соврав, что интервью прошло ужасно, просто кошмарно. Пит стал ее успокаивать — он всегда умел ее утешить, даже в первые дни их совместной жизни, вскоре после того, как умер отец Анны, — и убедил ее пойти с ним в новый вьетнамский ресторан в Кентиш-таун, где они могли «спокойно все обмозговать».

За ужином они говорили только о неудаче с интервью. Анна изложила Питу случившееся во всех мучительных подробностях, рассказала, как Сахина неуклонно отказывалась отвечать на ее вопросы и давала ответы, идущие вразрез с корпоративными ценностями, которые должна пропагандировать статья. Когда она закончила, Пит воздержался от прямых советов, но рассказал ей о «мысленном инструменте» под названием «петля решения проблем», который может помочь найти выход из положения. Анна знала, что он потчевал ее приемами из учебников, разработанными для обучения отсталых или неуправляемых четырнадцатилетних подростков, но все же это придало ей немного оптимизма.

Весь вечер Анна пропускала слова Сахины и ценности «Брайтлинга» через петлю решения проблем, видимо, до тех самых пор, пока не уснула, поскольку, когда утром в субботу проснулась, ответ был уже готов: она включит в статью и то и другое. Надо сопоставить неоспоримо успешную деятельность Сахины, которая олицетворяет ценности бренда «Брайтлинг», с категоричными высказываниями, сделанными ею во время интервью, и, столкнув эти противоречащие друг другу материалы, показать сложный, конфликтный характер архитекторши. Анна вскочила с постели и принялась наспех записывать эту мысль в блокнот, в шортах и майке сидя прямо на полу в спальне, словно опасалась, что идея может внезапно улетучиться. После завтрака она засела за работу: сделала расшифровку записи с диктофона и поделила ее на части, которые внедрила в предысторию Сахины. К обеду черновой набросок статьи был готов, и Анна так обрадовалась, что решила отдыхать до понедельника и вышла на пробежку. Она дважды обежала квартал, на пути домой купила газету и, сполоснувшись под душем, надумала заняться генеральной уборкой. Анна таскала пылесос, тряпку и средство с пульверизатором из комнаты в комнату, избавлялась от пыли и чистила квартиру, доводя себя до состояния, близкого к эйфории. Она почти не вспоминала о своем телефоне, или о «Кисмет», или о встрече с Джеффом-81, а когда вспоминала, то поздравляла себя с тем, что не думает о них. Остановилась она лишь тогда, когда наткнулась в спальне на блюдце с иностранными монетами, скрытое запоздавшей поздравительной открыткой к Рождеству от родителей Пита. Анна села на кровать и стала водить пальцем по пыльным форинтам, рупиям, кронам, евро и центам, лежавшим вперемешку. В голове у нее быстро сменяли друг друга кадры: гостиничные номера, пляжи, поездки на моторикше, походы в джунгли, площади средневековых городов, автобусные экскурсии, торг на восточном базаре, злые бродячие собаки, залы аэропортов и, конечно, рестораны — бесчисленные, бесконечные рестораны. Климат, цвета и сюжеты отличались огромным разнообразием, но все эти впечатления объединяло волнующее душу чувство путешествия, свободы, дыхания полной грудью, а также фигура Пита: он был в каждой сцене, примечательно, что всегда слева и где-то за кадром, но неизменно ощущалось его верное, надежное присутствие, их союз был словно осью, вокруг которой вынужден вращаться мир.

Анна поставила блюдце на место и снесла пылесос вниз по лестнице. Пит начал готовить хитроумный ужин — у мясника он купил целую утку, — и Анна стояла в дверях кухни, наблюдая за ним.

— Что ты так смотришь? — спросил он, заметив ее.

Ей несложно было бы облечь свои мысли в слова — она думала о том, как Пит умен и искусен, как много умеет, — но Анна придержала их при себе и попыталась передать эти размышления телепатически. Он суетился на кухне — что-то чистил, что-то шинковал, что-то натирал на терке — и улыбался, казалось, понимая ее.

На следующее утро Анна отменила завтрак с Зарой, чтобы они с Питом могли подольше поваляться в постели, и когда наконец встала, то еще долго сидела в халате на диване в гостиной с чашкой кофе в окружении разбросанных листов Guardian. Но не читала. Она цедила кофе и снова наблюдала за Питом, который в этот раз ставил куст помидоров на подоконник. Было что-то завораживающее в том, как он кусочками бечевки привязывал нежный стебель к бамбуковой палочке. Его пальцы действовали осторожно, но решительно, одним словом, мастерски, и девушка поймала себя на мысли, что все часы и недели, проведенные в садовом центре, а еще раньше в родительском доме в Хэмпшире с прилегавшим к нему акром земли, наделили Пита ловкостью и чутьем в подобных делах. В противоположность ему, сама она потратила уйму времени на мучительные поиски главных путей в жизни, в то время как в сущности ничто не мешало ей заниматься тем, что нравится. Она все еще могла приняться за дело, которое ей по душе, и получать от него удовольствие, а заодно остепениться и зажить безмятежной семейной жизнью. Упорно работать, стать успешным профессионалом и параллельно благополучно осуществлять свои дополнительные проекты. Изучать мир и вместе с тем вить гнездышко для себя. Все это достижимо, если действовать с умом, используя все возможности и преимущества, которые есть в ее распоряжении. И она решила начать прямо сейчас, в эту самую минуту.

Анна выкладывает фотографии на новую страницу в «Инстаграме» и связывает ее с аккаунтом в «Твиттере», который подумывает назвать @truba, но быстро меняет название на @zagado4nyi_4emodan. Снимок закрытого чемодана она использует как аватар, размещает несколько сообщений, объясняющих суть дела, и сосредотачивается на двух основных зацепках: обрывке газеты с датой и удивительном — словно хозяин вещей готовился к жизни во всех климатических поясах сразу — разнообразии одежды. Через некоторое время входит Пит, садится в другой угол дивана и кладет ее голые ступни себе на колени. Он любопытствует, что нового, и она говорит, что газета не на испанском, а на португальском. В руках у Пита учебник, но Анна понимает, что он зашел поболтать с ней.

— А если Зара увидит это и поймет, что ты наврала ей насчет завтрака?

— Сначала ей придется найти мою страницу, а она думает только о сносе стен. Скорее всего, мои твиты никого не заинтересуют.

— Может, и нет. Но важно уже то, что ты завела аккаунт, — подбадривает Пит.

Анна кивает и ощущает, что он рассеянно водит ее пяткой себе по паху. Она отнимает ногу и начинает писать твит о странах, в которых говорят по-португальски.

— Вчера она прислала мне эсэмэс.

Анна прекращает печатать и поднимает голову.

— Зара? — Пит кивает.

Застарелая ревность оживает в сердце Анны, словно раздутый порывом ветра костер.

— Зачем?

— Сказала, что лучше нанять на твой день рождения лодку.

— Да? — ревность потухла. Это чувство удивило ее своей силой и напомнило Анне, как в прошлом году она пришла домой и обнаружила в квартире Зару, принесшую больное деревце-бонсай, чтобы Пит его вылечил. Вновь испытанная ревность напоминает возвращение аппетита после болезни. — Правда?

Пит откладывает книгу и всем телом поворачивается к ней.

— Слушай, это твой день рождения, и если ты хочешь лодку, пусть будет лодка.

Анна смотрит на экран ноутбука, потом на Пита, затем на забытую чашку чая, теперь уже почти остывшего. Причины, по которым аренда лодки казалась хорошей идеей, представляются отдаленными и нечеткими, как обрывки давнишнего сна.

— Я и забыла об этом.

— И все равно, если ты этого хочешь, я не возражаю. Это будет дорого и, наверно, заказать…

— Нет, — Анна трясет головой. — Это была глупость с моей стороны. И понравилась затея только Хамзе. Пригласить друзей на ужин — неплохой вариант.

— Всего лишь неплохой?

— Больше чем неплохой, — она представляет ужин с друзьями, Пита, встающего на колено, и, как всегда, испытывает внутреннее смятение, но на этот раз приятное. Все будет хорошо. — Это прекрасно. Замечательно.

Пит откидывается на диванные подушки и глубоко вздыхает.

— Тогда надо разослать чертовы приглашения.

— Я всё сделаю.

— Осталось пять дней!

— Знаешь, ты похож на старую бабку, — говорит она, мягко пиная его пяткой. Пит ловит ее ногу и снова кладет ее себе на пах. Анна не сопротивляется, а продвигает ногу глубже к мясистой плоти, которая шевелится и твердеет в ответ.

— Ты ведь уже почти закончила? — густым голосом спрашивает он, глядя на нее. Она отвечает на его взгляд и борется с искушением убрать свою ногу, чтобы пресечь это на корню.

— Всего минуту. Мне надо перечислить страны, где говорят на португальском.

Одной рукой Пит прижимает ее ступню к паху, а другой начинает разминать ее гладкие упругие икры, затем бедра; подушечки его пальцев все еще темны от земли. Анна пытается отвлечься от этих пальцев, ползающих у нее по ногам, и смотрит на список стран. «Википедия» сообщает, что их девять, но в ее списке только восемь: Кабо-Верде, Восточный Тимор, Гвинея-Бисау, Мозамбик, Бразилия, Ангола, Экваториальная Гвинея и Сан-Томе и Принсипи. Последняя, девятая, упорно ускользает. Пальцы Пита уже поглаживают край трусиков под шортами, и по лону девушки пробегает трепет. Затем он кладет книгу на пол, встает на колени и подается к Анне — огромный темный силуэт встает перед ее глазами, и, с улыбкой глядя на него, она вспоминает последнюю страну, где говорят по-португальски: Португалию.

Через двадцать минут они в спальне лежат поверх простыней, смотрят в потолок. Пит полностью обнажен, на Анне все еще надеты трусики. Она глядит в мансардное окно: хотя уже почти восемь вечера, в нем виден прямоугольник яркого розового неба, как будто свет упрямо отказывается растворяться в ночи. Пит тяжело и шумно дышит, и Анна понимает, что ей надо заговорить первой.

— Прости, — произносит она.

— Не стоит.

— Я хотела. В душе хотела. Но когда мы начали…

Она подыскивает тактичное выражение, и тогда он предлагает более честную формулировку:

— Если чувства нет, ему неоткуда взяться.

Анна опирается на локоть, кладет руку на его волосатую грудь и осматривает его нагое тело; сдувшийся пенис грустно завалился набок.

— Причина не в этом. По крайней мере, это произошло неосознанно.

— Я знаю. Приходит и уходит. Периодами.

— Как прошлым летом, — удивляясь самой себе, говорит Анна. — Когда тебе тоже не очень хотелось.

От этих ее слов Пит дергает головой; это внезапное неделикатное напоминание о том, что они тогда не стали обсуждать.

— Да-а. Не знаю. Наверно, не хотелось. Может быть.

— Это ведь случилось без всякой причины, правда?

— Нет, — поспешно отвечает он и отворачивается к оголенной кирпичной кладке в дальнем конце комнаты.

— Тогда я думала… что, может быть, тебе нравится другая.

— В самом деле? Почему?

Анна могла бы добавить, что подозревала Зару, но вместо этого выбирает заурядное объяснение.

— Я представляла некую девушку… ну, такую, утонченную, остроумную, успешную. Вроде твоей бывшей.

Его рука нашла ее руку и сжала.

— Все эти девушки! Они словно… роботы по сравнению с тобой. Я вырос в окружении подобных девиц. Ты другая. Настоящая. Правда, никакой причины тогда не было. Так же, как и у тебя сейчас. Ведь ее нет, верно?

— Ну, — произносит она, осторожно продвигаясь в пустоту невысказанного между ними. — Я много переживала последнее время. Из-за работы. И вообще…

— Ты думала об отце?

— Нет. Не совсем. Может быть… может, зима гнетет меня.

Пит поворачивается на бок и целует ее в щеку, пока она не обращается к нему лицом, и тогда они целуются по-настоящему. Его губы полнее ее, и рот Анны становится влажным. Они надолго соединяют сомкнутые уста, затем переходят к коротким поцелуям, а потом прижимаются друг к другу лбами, и она смотрит вниз на странное ущелье, образованное их телами. Конечно, ей следует продолжить начатое и рассказать ему о таблетках, которые принимает с января, и об их побочных эффектах, среди которых отсутствие полового влечения — второй по распространенности после кошмарных снов. Но Пит примет это близко к сердцу, расстроится и лишится покоя, станет ходить вокруг нее на цыпочках, словно она собирается покончить с собой. Нет, она не скажет ему, не хочется разрушать гармонию этой минуты. Она обязательно ему признается. Скоро.

— Ты хороший парень.

— Я знаю.

— А секс — это не самое главное.

— Конечно нет. Давай чем-нибудь займемся. Чего тебе хочется?

— Послушать историю.

— Не-а.

— Из какого-нибудь нашего отпуска. А, вот: расскажи о Маргите, что ты делал в поезде.

— Но в Маргит мы ездили не в отпуск.

— Мы останавливались там на ночь.

— Только потому, что опоздали на последний поезд. Нельзя попасть в отпуск по ошибке.

— Ну и что. Это все равно кажется отпуском. У нас было отпускное настроение.

Пит ворчит, что отпуск — это событие, а не настроение, но потом наступает молчание, из чего Анна заключает, что он собирается с мыслями. Он рассказывает об их первом свидании за пределами Лондона — вообще-то оно было пятым. Как они встретились на станции «Лондонский мост» и сели на поезд в Маргит, где собирались погулять по берегу, посетить художественную галерею и съесть рыбу с картошкой фри. В поезде Пит открыл рюкзак, и Анна увидела внутри книгу.

— «Алхимик», написал один бразилец, Пауло какой-то. Ты спросила, читал ли я ее. Я сказал, что друг на работе дал мне этот роман, но я его еще не читал. Я спросил: а ты? И ты ответила, что тебе не понравилось — банальщина. Я кивнул и немного повертел в руках книгу. Затем встал, открыл окно и выбросил ее из вагона.

Анна смеется. Ее всегда забавляет эта история, не важно, в который раз она ее слышит; она до сих пор видит, как книга улетает из окна назад по ходу поезда, хлопая страницами, будто отчаявшаяся птица — крыльями.

— Сидевшая напротив нас женщина отчитала меня. Сказала, что выбрасывать книги нехорошо, тем более из поезда. Я пытался объяснить ей, что книжка слова доброго не стоит, и ты громко рассмеялась.

Анна вспоминает лицо попутчицы и долго еще продолжает улыбаться после того, как Пит называет ее чокнутой, вылезает из кровати и объявляет, что собирается сделать конвертики с остатками утки и соусом хойсин на поздний ужин. Он спускается по лестнице, и через мгновение Анна слышит звон посуды на кухне. В дремотной истоме она продолжает смотреть в окно, пока не вздрагивает от внезапного жужжания, доносящегося из дальнего угла комнаты. Она садится в кровати и смотрит туда, где под окном на маленькой скамеечке для ног заряжается ее телефон. В вечернем сумраке он кажется безмерно темным и плотным, почти как кромешный мрак или экзотическая материя, это ощущение усилено тем, что его не проверяли пять или шесть часов. Анне приходит в голову, что сообщение пришло от Джеффа, и ее тело содрогается, как от соприкосновения с колючей материей.

Девушка скатывается с кровати и, почти голая, пробирается через комнату. Берет телефон, вводит пароль, пролистывает рабочие столы: приложение «Кисмет» спрятано в последнем из них. У нее только одно новое сообщение.

Томас-72: «Салют! Как выходные? Жаль, что не встретились. Давай на неделе? Ццц».

Анна выходит из «Кисмет» и, опустив руку с телефоном, замирает посреди комнаты; возбуждение рассеивается, подобно оседающей после взрыва пыли. С этого места из наклонного окна открывается совсем другая картина: вместо чистого неба Анна видит беспорядочное нагромождение крыш, террас и телевизионных антенн. Нельзя отрицать, она чувствует: ее отвергли, пренебрегли ею, и говорит себе, что не стоит переживать — конечно же, Джефф не подходит ей настолько, как заключил «Кисмет», ни в коем случае. Индекс их совпадения не 81, а максимум 65, и сейчас этот тип наверняка притворяется примерным семьянином где-нибудь в Суррее — играет с детьми и врет напропалую бедной жене. Анна упорно продолжает искать объяснение молчанию Джеффа, и когда до нее через открытую крышку люка долетает запах жареной утки, сам факт существования подобных мыслей заставляет ее ощущать себя низкой, порочной, отвратительной и пробуждает мучительное чувство вины.

«Перестань валять дурака», — говорит себе Анна.

Она снова подключается к «Кисмет» и стирает сообщение от Томаса. Затем открывает список контактов, выбирает запись «Томас-72», жмет на «Удалить», подтверждает удаление. После чего без колебаний проделывает то же самое с «Джефф-81». Она подумывает избавиться и от самого приложения «Кисмет», но знает, что это та еще канитель: если партнер еще не найден, для выхода из программы — навсегда! — потребуется целая цепочка подтверждений, вторичных подтверждений, входов под паролем, ответов на контрольные вопросы. Анна решает проделать это завтра на работе, открывает электронную почту, снова забирается в постель и начинает печатать приглашение на ужин в честь дня рождения в пятницу в 19:30. Она адресует его Джаз, Хамзе, Заре и Кейру, Ингрид, Бину, Тоби и Сесиль, добавляет адрес Пита и жмет клавишу «Отправить». Потом бросает телефон и со вздохом падает на спину. Готово.

Она не чувствует облегчения, тревоги или радости избавления — на самом деле ничего не чувствует, просто лежит, глядя в окно, которое показывает тот же фрагмент чистого, но немного потемневшего неба. Снизу доносятся шипение и мерное постукивание деревянной палочки по дну сковороды, потом эти звуки внезапно стихают. Похоже, что-то отвлекает Пита от приготовления еды, и Анна представляет, как он, услышав сигнал о новом имейле в ящике, проверяет телефон. Он прочитает отправленное ею письмо, и тепло пополам с облегчением охватят все его существо, когда он подсознательно поймет, что Анна выбрала гораздо больше, чем ужин с друзьями, — она выбрала его.

ПОНЕДЕЛЬНИК

Пять дней небеса сияли голубизной, но с началом новой недели небо сереет и прячется за тучами. Однако Анне все равно; она просыпается рано и в том же энергичном настроении, в котором провела все выходные. Еще нет и восьми часов, а она уже садится на Килберн-Хай-роуд в автобус, верхний этаж которого заполнен красочным строем уборщиков и строителей, а не обычными офисными клерками в деловых костюмах. Уж на этот раз Анна точно придет на работу раньше Ингрид. Когда автобус, урча, кашляя и двигаясь рывками, добирается до центра Лондона и здания вокруг становятся высокими и серыми, под стать небу, девушка обдумывает, что сказать Стюарту об интервью, и решает сообщить, что путь был тернист, но в конце концов она добралась до цели.

Войдя в офисное здание, она стремительно шагает через пустой атриум и поднимается в лифте на третий этаж, где находит Ингрид: та сидит, подогнув одну ногу под себя; на голове наушники; пальцы, как всегда, бегают по клавиатуре.

— Твою мать, — говорит Анна, с досадой бросая сумку на стул. — Ингрид снимает наушники и приветствует ее лучезарной улыбкой. — Живешь ты здесь, что ли?

Ингрид объясняет, что в Канаде такое начало дня ранним не считается, а выходные она провела не в офисе, а «с языком на плече» предавалась развлечениям по всему городу — надо же было отметить как следует отъезд Сэма из Британии. Когда Анна снимает пальто и усаживается за свой стол, Ингрид рассказывает об ужине на последнем этаже небоскреба около станции метро «Ливерпуль-стрит». У Анны появляется нехорошее предчувствие — небось сейчас опять придется смотреть фотографии, и этот момент не заставляет себя ждать: Ингрид хватает телефон и демонстрирует снимки. Анна невольно испытывает зависть, увидев панораму города с такой высоты, а также Ингрид и Сэма, окруженных другими улыбающимися парами, которые сидят за столом, уставленными вычурными тарелками с азиатской едой, почти в километре от земли.

— А у тебя как дела? Хорошо провела выходные?

— Прекрасно. Просто замечательно.

— Еще бы! Последний уик-энд перед тридцатилетием! Надеюсь, отрывалась без удержу?

Анна собралась было ответить, но придержала язык. Последний уик-энд перед тридцатилетием? Она и не думала дне рождения с такой точки зрения. Вот бы Ингрид удивилась, узнав, что она работала над статьей, убирала квартиру, открывала чемодан и проводила время с Питом; самый экстравагантный поступок, который она совершила, — пробежка.

— Ничего сверхъестественного. У тебя никогда не случалось приятных выходных без из ряда вон выходящих событий?

Ингрид кивает и так энергично говорит: «Конечно», что Анна не верит ей. Анна хочет рассказать о том, что совершила открытие, выяснив, наконец, для чего придуманы выходные, и о том, какой из-за этого она испытала душевный подъем, но не знает, как начать. Она с огорчением понимает, что вчерашняя уверенность — так же, как блаженная удовлетворенность — уже увяла; теперь это чувство отходит в прошлое, становится достоянием памяти. Анна представляет Пита за приготовлением утки, но этот образ больше не вызывает у нее глубоких эмоций; вместо этого она ясно видит над головой бойфренда сияющее число 70.

— Но следующие выходные особенные, да? — говорит Ингрид. — Жду не дождусь. Будет очень весело.

— Да. Хорошо проведем время, — Анна чувствует, что Ингрид готова засыпать ее вопросами о предстоящей вечеринке. Необходимость отвечать наваливается на плечи девушки непосильным грузом, она хватает кофеварку, которой вообще-то пользуется редко, и уходит, пока подруга не успела ничего спросить. Кухня пуста. Какое счастье, что не надо поддерживать светский разговор. Однако радость быстро сменяется озабоченностью: она, Анна, замкнута по природе или становится нелюдимой? С литром черного кофе она выходит из кухни и направляется назад по проходу между отделом кадров и спортивной редакцией, куда стекаются зевающие сотрудники, пытающиеся обрести бодрость, потягивая кофе. Поравнявшись со своим столом, Анна видит, что у ее компьютера примостился Стюарт. Он разговаривает с Ингрид: рассказывает, как на выходных ездил куда-то с семьей; только когда Анна водружает полный кофейник на стол, начальник замечает ее.

— А вот и она! Девушка с передовой. Как прошли выходные?

Стюарт пытается вести себя приветливо и непринужденно, но Анна чувствует некоторое стеснение — он взгромоздил свой зад всего в нескольких сантиметрах от ее клавиатуры и мыши, и самой Анне сесть некуда. Когда Стюарт выбирается из «тихого уголка» и подходит к ним поболтать, это всегда выглядит натянуто и вызывает неловкость. Его рассказы о жене и близнецах порождают настораживающую мысль о том, что Стюарт женат и у него бывает секс. Однажды утром он подошел, чтобы съесть с ними рогалик, и солидная порция сливочного сыра шлепнулась из его рта на клавиатуру Анны.

— А мы в пятницу тебя потеряли, — сообщает он. — Думали, ты сбежала.

— Извини, это, конечно, наглость с моей стороны. Но интервью затянулось больше чем на час, потом я пошла в кафе написать заметки по свежим следам, а когда закончила, было уже почти пять, и я рассудила, что возвращаться в контору поздновато.

Пока она говорит, Стюарт внимательно за ней наблюдает и, запустив руки глубоко в карманы костюмных брюк, громко бренчит мелочью и ключами. Он едва ли не единственный человек в офисе, одетый элегантно. Внезапно Анна обнаруживает, что не знает, куда девать собственные руки; она заводит их за спину и обхватывает левое запястье пальцами правой, как будто одна рука берет другую под арест.

— Так, значит, все прошло успешно? — уточняет Стюарт. Его голос звучит более уверенно и низко, когда он говорит о работе. — Видимо, Сахина рассказала много о себе, раз вы так задержались.

— Это был тернистый путь, — произносит Анна, к которой возвращается самообладание. — Но в конце концов мы добрались до цели.

— Тернистый путь? Что это значит?

— Ну, понимаешь… — Анна лихорадочно пытается найти правильные слова.

Стюарт прищуривается, словно пытаясь проникнуть в ее мысли. Во время разговора с ним у Анны всегда складывается впечатление — даже если сделать поправку на ее природный пессимизм, — что из-за этого она не в состоянии думать под его пронзительным взглядом. Но прежде чем Анна успевает ответить, она слышит быстрое цоканье каблучков, поворачивается и видит, что к ним приближается малышка Пола.

— Этот парень придирается к тебе? — она цепляется за предплечье Анны и кивает в сторону Стюарта. Тот поднимает ладони вверх — дескать, неповинен.

— Анна как раз рассказывала нам об интервью с Сахиной в пятницу.

— Да что ты! — Пола таращит глаза. — И как успехи?

— Превосходно! — отвечает Анна.

— Иначе и быть не могло! — Пола трясет руку Анны. — Каждое ее интервью — собрание блестящих изречений, дерзких, хлестких, неожиданных, — произнося эти слова, она смотрит на Стюарта, затем на Ингрид, те выражают согласие — и все четверо стоят кружком и кивают. Ситуация наиглупейшая.

— Ты записала много острот? — Пола снова улыбается Анне.

— О… да. Остроты были.

— Анна рассказывала нам, — темные глаза Стюарта поблескивают, — что они беседовали целый час.

— Да-а… — Анна жалеет, что ляпнула это.

— Чудесно. Я знала, что ты справишься. А что, если нам расширить статью, сделать ее подробной? Раз у тебя много хорошего материала, жаль его терять, — Пола смотрит на Стюарта. Тот кивает с опущенными уголками рта и, похоже, соглашается, хотя пока только переваривает предложение.

— А еще можно отснять новые фотографии, — добавляет Пола. — Отправим к Сахине фотографа на этой неделе.

— Новые фотографии? — переспрашивает Анна.

— Почему бы нет? Давайте действовать с размахом. Начнем цикл статей с настоящей бомбы.

— М-м, — тянет Анна, чувствуя такую же скованность в груди, как и во время интервью. — Ей, наверно, ну, трудно будет выкроить время. Она безумно занята…

— О, это займет не более десяти минут, — вставляет Стюарт. — Ерунда по сравнению с часовым интервью, так ведь? — он все еще улыбается, но его взгляд, хитрый, проницательный, настораживает Анну: похожим образом смотрела на нее Сахина. Девушка чувствует, что ее заманивают в ловушку, и по ее телу пробегает дрожь. Она ищет подходящие выражения, чтобы отказаться от своих слов и объяснить, что ответы Сахины идут вразрез с корпоративными ценностями «Брайтлинга», но из-за того, как все они на нее смотрят, не может мыслить ясно. Немного помолчав, она просто кивает и выдавливает: «Отлично».

— Превосходно, — восклицает Пола, еще раз сжав руку Анны, объясняет, что опаздывает к Клему, генеральному директору веб-сайта, и стремительно удаляется по проходу.

Стюарт наконец отрывает зад от стола Анны, и та может сесть на свое место. Какое-то время начальник еще нависает над ней, скороговоркой перечисляя указания: две тысячи слов; готовый вариант прислать ему к середине дня в четверг; черновик согласовать с ним во вторник или в среду; он распорядится, чтобы Джессика позвонила в офис Сахины и договорилась о фотосъемке. Все эти подробности пролетают мимо ушей Анны, затем она видит, как Стюарт удаляется по проходу, и слышит голос Ингрид, которая пытается прорваться к ее сознанию. Анна смотрит на свою клавиатуру и на то место на столе, где восседала задница босса.

— Я очень рада за тебя, Анна.

— Что? А-а. Восторг! Так, кофе! — она хватает кофеварку и наливает напиток в чашку, отхлебывает и морщится, чувствуя горечь. — Жуть. Почему у нас такой невкусный кофе? Без молока и трех ложек сахара пить невозможно. Никогда не прикасайся к кофе, которым нас здесь поят. Золотое правило. Почему ты не напомнила мне его?

Анна встает, надевает пальто и спрашивает Ингрид, не нужно ли ей что-нибудь «из внешнего мира». Затем она пересекает проход и, почти физически ощущая на спине любопытные взгляды Ингрид и Стюарта, решительно выходит из офиса.

Время приближается к трем. Анна полдня жевала кончик ручки и чирикала в блокноте; теперь она смотрит на лежащий перед ней переработанный план и пытается убедить себя, что всё же в состоянии справиться с заданием. Она раздует пригодные цитаты и растянет статью до двух тысяч слов. Включит туда побольше сведений о прошлом Сахины, подробнее остановится на ее детстве и первых работах, а затем ошарашит сомнительными заявлениями архитекторши, вроде того что молодым людям стоит не лелеять свои амбиции, а путешествовать по пустыне, стараясь избежать развращающего влияния корпораций. «Я сумею написать удачную статью», — говорит Анна себе, — «даже если придется работать днями и ночами. Смогу, потому что должна».

Достигнув этого вселяющего уверенность рубежа в работе, девушка решает себя наградить прогулкой и запоздало обедает в Prêt à Manger. Вернувшись к своему столу, решает пересмотреть лекцию Сахины, прочитанную на конференции TED несколько лет назад, четвертое по популярности выступление на одноименном сайте. По каким-то причинам видео плохо загружается — красный бегунок, отмечающий размер пригодной для просмотра части, постоянно упирается в серую границу незакачанного фрагмента — и зависает на полуслове: Сахина застывает в непотребной позе, с закрытыми глазами и открытым ртом. Анна интересуется у Ингрид, самозабвенно ушедшей в работу, что сегодня с Интернетом, и та отвечает, что он взял выходной. Но когда Анна листает дальше и переходит к самому популярному за все время существования TED выступлению — докладу Рэймонда Чана, — неполадки устраняются сами собой. Эту речь Чан произнес через полгода после запуска приложения «Кисмет», и Анна слушала ее уже несколько раз. Прическа у Рэймонда с тех пор изменилась, но лицо и очки выглядят точно так же. Он начинает с оглашения научных данных, которые доказывают, что пары, встретившиеся с помощью «Кисмет», в десять раз чаще вступают в серьезные отношения (совместное проживание, рождение детей или заключение брака), чем те, кто познакомился традиционным путем, и шансы растут в геометрической прогрессии в соответствии с индексом совпадения «Кисмет».

«И самое замечательное в этой программе, — с лица Рэймонда не сходит всегдашняя улыбка, — то, что она совершенствуется. Каждая пара, создавшая семью, задает в системе новый шаблон, помогающий точнее вычислить будущие совпадения, которые, в свою очередь, попадают в систему, то есть происходит плодотворный цикл усвоения и совершенствования».

Чан объясняет, как алгоритм собирает миллионы параметров МУЗУ (мировоззрение, убеждения, знания, умения), которые дают наиболее точное представление о человеческой личности; на экране за его спиной мелькают комбинации из миллионов точек и черточек — шифры людских характеров. Далее Рэймонд проливает свет на значение слова «кисмет»[16] и убеждает, что эти технологии никогда не будут использоваться, чтобы нарушать нормальное течение человеческих жизней; наоборот, поскольку «Кисмет» знает все об образе жизни каждого участника, он сможет отсеивать тех, кто одержимо пытается создать пару — «рыбачит», как он это называет, — и нарушает чужую личную свободу.

«Мы не играем в Господа Бога, — в завершение говорит Рэймонд. — Мы лишь помогаем людям найти свое счастье; которое совсем рядом».

Сюжет заканчивается, Анна откидывается на стуле и осматривается. Она поднимает голову на телевизионные экраны, непрерывно показывающие новости, и почти готова увидеть там лицо Рэймонда, но оно не появляется. «Кисмет», однако, дважды фигурирует на большом табло. С обеими историями Анна уже знакома. В одной Рэймонд защищается против обвинений в лицемерии, поскольку они с женой, с которой он живет двадцать лет, не проходили ретроспективный любовный тест. Во второй некий австриец предъявляет «Кисмет» иск с целью заставить компанию раскрыть данные, составляющие его профиль, заявляя, что сведения о его поведении в Сети «принадлежат ему». Рэймонд не снисходит до какого-либо ответа, и аргумент отметает безымянный представитель «Кисмет», возражающий, что публикация профилей участников подарила бы их алгоритм конкурентам в Силиконовой долине, а главное — информационная политика компании ясно изложена в условиях договора.

Разговор о базах данных напоминает Анне о словах Джеффа-81 про «трубу», а также о ее собственном аккаунте в «Твиттере» и поисках хозяина чемодана, и она проверяет свой микроблог. К ее удивлению, публикация привлекла внимание. У нее уже 67 подписчиков и 12 ретвитов. Один человек, @Ultramarin1977, написал, что использование você вместо tu для второго лица единственного числа свидетельствует о том, что газета скорее африканская, чем бразильская. Другой читатель, @Sharlottka, сообщает, что в тот день, который указан на обрывке газеты, в Мозамбике произошло сильное наводнение и, возможно, хозяин чемодана был сотрудником гуманитарной миссии.

Анна в изумлении откидывается на спинку стула. Люди действительно помогают ей; «труба» работает. Она почти ощущает, как ее фотографии и слова распространяются по Интернету, перелетают от человека к человеку, просачиваются из трубы в трубу, медленно обходят весь мир. Она пишет личное сообщение с благодарностями каждому, кто принял участие в расследовании, и набирает в поисковике «Интернет все данные труба», но ничего существенного не находит. Она размышляет, не отслеживают ли ее поиски математики, которым заплатили за изучение «трубы». Вот бы они удивились, узнав, что кто-то думает о них, пока они сидят там и смотрят на бесконечный поток информации. От этой мысли Анна улыбается, и внезапно ее обуревает неудержимый порыв выразить эту идею вслух Джеффу; он почти наверняка разразится ответной, заранее заготовленной речью. В этот самый миг телефон в ее сумке звонит, и Анна ужасается: наверно, это он. Но потом девушка вспоминает, что удалила его из контактов, и, достав аппарат из сумочки, видит веснушчатое очкастое лицо Зары.

— Выпьем вечером? — предлагает Зара, когда Анна идет по проходу к лестничной площадке.

— Не могу, работы по уши.

— А мы по-быстрому. Я хочу поговорить о твоем дне рождения.

— Ты уже со мной говоришь.

Анна опирается локтями о подоконник на другом конце площадки; ее удивляет, что внизу в переулке плывет море раскрытых зонтов, ведь не похоже, что идет дождь.

— Итак, ты окончательно решила? — наконец спрашивает Зара. — Лодка отменяется?

— Да. Лодка отменяется.

— А ужин будет?

— Да, — подтверждает Анна с легкой досадой в голосе. — Ужин будет.

Зара так глубоко вздыхает, что кажется, будто она дует в трубку.

— Отлично, Анна. Я очень рада за тебя, — подруга говорит еще что-то в том же духе, выражая бурный восторг, который представляется Анне наигранным и даже подозрительным.

— И что, ты больше не нашла совпадений?

— Да нет. Хотя вообще-то был один парень, но так, ни о чем.

— Какой индекс?

— Точно не помню: 65 или 66. Да и бог с ним. Ты права — мой профиль с червоточинкой.

— Разумеется, я права. Я с самого начала тебе говорила: Пит — просто сокровище.

В душе Анны вспыхивает знакомая застарелая ревность. Стоит ли ей беспокоиться из-за воодушевления подруги? Есть ли у нее основания? Она не уверена, и от одной мысли об этом у нее начинает болеть голова; она жаждет закончить разговор.

— Да уж, ты не ошиблась ни в чем. Даже насчет погоды: нельзя нанимать лодку в дождь. Смотри, что делается на улице.

— А что, там льет? С десятого этажа трудно разобрать.

— Дождь вообще трудно увидеть, — изрекает Анна, хотя сама постигает эту истину, только произнося ее. — Можно заметить, как капли падают на землю или на какие-нибудь другие поверхности, но самих по себе струй совершенно не видно.

— Какое ценное наблюдение! — смеется Зара. Потом предлагает перенести встречу на завтра, и Анна отвечает: «Может быть». Повесив трубку, она так и стоит, опершись локтями о подоконник, и смотрит сквозь стекло. В конце концов она решает, что дождь разглядеть все-таки можно — по слабому трепету, по едва ощутимому прозрачному движению, словно кто-то шелестит воздухом.

ВТОРНИК

Анна сидит одна в винном баре на Стрэнде за высоким узким столом; благодаря окну от пола до потолка создается впечатление, что она находится в аквариуме. С другой стороны стекла спешащие домой офисные работники страдают от непонятной погоды: с неба сыплется мелкая, но густая туманная морось, а воздух при этом мягкий и теплый, почти тропический. Некоторые надели плащи и раскрыли зонты, другие держат над головами сложенные газеты; большинство же просто бредет с опущенными головами, смирившись с тем, что придется вымокнуть.

Телефон лежит перед Анной на столе, и странно ватными пальцами она отправляет сообщение Питу о том, что решила пропустить по стаканчику с Зарой. Затем она снова смотрит через стекло на тротуар, и от вида высокого темноволосого мужчины в костюме по ее телу проходит электрический разряд.

Но это не он, и ее встревоженные нервы успокаиваются. Такая острая реакция настораживает, и Анна напоминает себе, что ее присутствие здесь не имеет большого значения, что ее вообще не должно здесь быть. Прошло меньше часа с тех пор, как Джефф позвонил ей на работу — что доказывает, что он все-таки может позвонить, хотя она и удалила его из контактов, — и весело спросил, не хочет ли она «есть, пить или и того и другого». Анна не знает, почему согласилась встретиться с ним. Неплохо бы поблагодарить его за поддержку в поисках хозяина чемодана, хотя это мало похоже на убедительную причину. Собственно, разумнее всего встать и уйти. Она уже собирается претворить эту мысль в действие, как видит еще одного темноволосого мужчину, спешащего по противоположной стороне тротуара, и на сей раз это он, Джефф-81. Он припускает бегом через переход, чтобы успеть на зеленый свет, на мгновение исчезает из виду и появляется в середине бара, где останавливается и крутит головой. Анна слегка машет ему рукой, и он приближается.

— Привет, Анна, — он подходит к ее столу, уперев руки в бока. Серый деловой костюм гораздо приличнее, чем наряд, в котором он был в Саут-Банке, но все же простоват и старомоден.

— Привет, Джефф, — она поворачивается на стуле, обращаясь к нему лицом, и они улыбаются друг другу. — Симпатичный костюмчик.

— Спасибо. Это мой счастливый костюм.

— Серьезно? То есть, если ты его наденешь, случится что-то хорошее?

— Конечно. Хотя сейчас хорошее уже случилось.

Они продолжают улыбаться друг другу, но ни один не тянется обняться. Анна досадует на свой внешний вид, поскольку у нее снова не было возможности выбрать наряд; на ней толстый джемпер винного цвета, немытые волосы убраны в хвост, а на ногах разношенные ботинки. Тем не менее его живые голубые глаза, кажется, разглядывают ее с интересом, даже с восхищением. Вытянутое лицо покрыто влагой — то ли от напряжения, то ли от дождя, и Джефф отирает ее рукой. В его привлекательности есть что-то несуразное.

— Не желаешь присесть за стол? — спрашивает она.

— Пожалуй, — говорит он с какой-то застывшей улыбкой, — если ты не против.

— Почему я должна быть против?

Немного помолчав, Джефф отвечает:

— Ты же удалила меня. Из приложения.

— О! — Анна чувствует, как заливается румянцем. — Ты заметил?

— Твое имя, Анна-81, побледнело в моем списке контактов. Мне сказали, это значит, что ты удалила меня.

— Ну извини, — Анна смотрит на свои руки, сцепленные на коленях. Положение неловкое, но зато это удачная возможность поговорить начистоту. — К тебе это не относится, я просто…

— Пожалуйста, не извиняйся. Это я должен извиняться. Мне посоветовали не звонить, но потом… что-то мне подсказало, что ты не против.

— И что же тебе подсказало?

— Да так, шестое чувство, — отвечает Джефф, оттопыривая мизинец, словно это от него исходит интуиция.

Наконец он усаживается с другой стороны стола, узкого даже для двух тарелок. С белого неба через гигантское окно в бар льется ровный бледный свет, не дающий теней, и Анна отмечает, что глаза Джеффа не просто голубые — зрачки окружены желтыми точками, напоминающими вспышки во время солнечного затмения. Собеседники не отрывают друг от друга взгляда, и тут Джефф неожиданно наклоняется к девушке и целует ее в щеку. Анна ошеломлена: этот поцелуй с опозданием кажется невероятно задушевным. Она смущенно смеется, снова ощущает, как краснеет, и радуется, когда подходит официант с винной картой. Джефф просматривает ее и говорит что-то по-французски. Анна берет карту и находит заказанное им вино: «Шассань-Монраше», 220 фунтов за бутылку.

— Есть повод, — отвечает он на ее удивленное восклицание. — Наша работа существенно продвинулась.

— Твое секретное расследование?

Джефф кивает и отводит глаза, косясь на стеклянную стену рядом с ними.

— И что же произошло? У вас наметился прорыв? Вы раскусили шифр? — с некоторой издевкой, которой сама не замечает, интересуется Анна.

— До этого еще далеко. Но дело получило многообещающее развитие.

— И это все еще секрет?

— Увы, теперь особенно. Сейчас ответственный момент.

— Это касается той самой «трубы»?

Джефф снова поворачивается к ней и улыбается, и Анна понимает, что не ошиблась.

— Я правда не могу сказать.

— Ты примкнул к этим исследованиям, да?

— В свое время ты все узнаешь.

— Значит, я права, — дерзко произносит она. Он качает головой и цокает языком, выражение его лица подтверждает ее догадку.

Возвращается официант с бутылкой, лежащей в ведерке со льдом, и двумя бокалами. Дав Джеффу попробовать вино, он наполняет бокалы.

— Полагаю, надо тебя поздравить, — Анна поднимает бокал. — Выпьем за загадочное достижение. За мальчиков и их игрушки.

— Нет. Давай выпьем за успех. За восторг победы, а не за трофей. Мне давно кажется, что неважно, чего ты достиг, — вкус успеха всегда одинаков. Ты чувствуешь дружелюбие мира по отношению к тебе и благосклонность судьбы. За успех!

Они чокаются, в мыслях у Анны проносится череда личных достижений — вот она сдает второй водительский экзамен, вот открывает результаты испытаний на аттестат зрелости, вот ей предлагают пройти практику на веб-сайте, — и она отпивает прохладное жгучее вино. Она поднимает бокал и ожидает увидеть кусочки льда, плавающие в желтой жидкости, затем делает второй, больший глоток.

— А у меня тоже есть повод праздновать, — говорит Анна, доставая из сумки телефон. Она рассказывает, что в выходные наконец начала поиски хозяина загадочного чемодана, и хвастается статистикой посещения своего аккаунта в «Твиттере»: за последний день количество подписчиков увеличилось до 179, количество ретвитов — до 44, и больше десяти постов теперь используют хэштег #zagado4nyi_4emodan. Она показывает Джеффу фотографию клочка газеты и говорит, что его опознали как обрывок мозамбикского издания Canal de Maputo и что 12 февраля 2013 года, когда вышел этот номер, в стране произошло крупное наводнение и там работало много сотрудников зарубежных гуманитарных миссий.

— Похоже, во время наводнения оттуда в Хитроу вылетело лишь несколько самолетов, — говорит Анна, водя пальцем по экрану в поисках подходящего комментария. — Один человек написал, что в BAA[17] есть базы данных обо всех пассажирах на определенный период времени.

— Неплохое начало, — неторопливо произносит Джефф. — Извини, но я не понимаю: что именно ты отмечаешь?

— То, что я наконец приступила к осуществлению своего замысла. И дело успешно продвигается.

— Погоди-ка. Ты ведь еще только начала. Меньше двухсот подписчиков?

— Ну и хорошо, что их немного — я могу поговорить с каждым и всех поблагодарить лично. И потом, а чего ты ожидал?

— Я ожидал большего. Гораздо большего. Я не шучу. Я считаю, ты действительно можешь найти хозяина чемодана. Просто надо расширить круг поисков.

— И как это сделать?

— Проблема в кризисе доверия. Тебе нужно набрать побольше сторонников. Надо полюбить людей, и тогда они смогут присоединиться к тебе. Привлечь знаменитостей и журналистов. Нужно потратить на это много времени. Относиться к проекту как к полноценной работе, — удивительно, что Джефф знает так много о «Твиттере».

— У меня уже есть полноценная работа.

— О да, конечно, — презрительно роняет он. — Но мы сейчас говорим о настоящей журналистике. А она требует жертв.

— Вот именно, жертв. А мне ведь нужно на что-то жить. Вообще-то моя работа не так уж и плоха. У меня много возможностей для маневра. И кроме того, что я буду есть?

— Так начинают многие журналисты-фрилансеры. Тебя заметят и начнут предлагать сотрудничество. Это обязательно окупится.

— Подозреваю, что на тех самых журналистах-фрилансерах не висит ипотека.

Джефф снова бросает взгляд в окно, затем пристально смотрит на Анну, прижав к губам длинные пальцы, словно оценивая, может ли ей доверять.

— Знаешь, кое-что ты можешь сделать, — и он наклоняется к ней через узкий стол, — а я тебе в этом помогу. Пойдем, так сказать, кратчайшим путем, — он рассказывает, что есть способ собрать больше подписчиков с помощью лазейки на сервере «Твиттера», которым пользуются многие. — Это называется «прочесывать». За пару минут твой рейтинг подскочит до тысячи или двух подписчиков, — он щелкает пальцами.

— Ты говоришь о фиктивных аккаунтах?

— Да ты что! Мое предложение гораздо лучше. Это реальные люди, только они не будут знать, что подписаны на твою страницу, — Джефф увлекается этой идеей, и в глазах у него играет озорной огонек.

— Попахивает какими-то махинациями. Это опять связано с твоей «трубой»?

— Строго говоря, все так или иначе связано с «трубой». Но никакого мошенничества тут нет. Многие прибегают к этому приему, чтобы вывести свою работу на новый уровень. И ради себя самой ты обязана сделать то же самое.

Анна снова интересуется, о чем именно, черт возьми, он толкует, но Джефф отвечает, что не хочет вдаваться в подробности, и ловко меняет тему, сообщая, что ему очень нравится Мозамбик, хотя однажды его там похитили. Анна проявляет заинтересованность, и он начинает на удивление залихватское повествование: в девяностые он работал в Малави в газете Lilongwe Herald, которая выходила не регулярно, а по мере готовности. Из-за поломки типографской машины всю работу приостановили на месяц, и Джефф путешествовал автостопом по соседнему Мозамбику, намереваясь по пути обучиться серфингу. В одном городишке на побережье он искал попутку, и в баре, где он пил колу, к нему подкатил молодой парень в невероятных туфлях на платформе и сказал, что может договориться для него о машине на утро и о ночевке. Он купил Джеффу еще колы, потом еще и позвал друзей, которые окружили его в баре и упорно называли Джоном.

— Каждый раз, покупая мне новую колу, они обещали, что это последняя и, когда я ее выпью, меня устроят на ночлег, а утром подгонят машину. Наконец я заподозрил неладное и вежливо попытался уйти. Но они толкнули меня назад на скамью и велели допить колу. Это продолжалось несколько часов, до двух или трех ночи. Наконец мы оказались на улице: якобы направлялись к автовокзалу, чтобы найти там водителя, который меня подвезет. Но вместо этого меня привели в другой бар и снова купили колу. В общей сложности я выпил, наверно, банок двадцать кока-колы. Потом они потеряли бдительность и отпустили меня в туалет, я вылез через окно и спасся бегством.

— Вряд ли это можно назвать похищением.

— Честное слово, эти типы внушали ужас. Все в туфлях на платформе. Вели себя как персонажи «Заводного апельсина», только черные. Я даже бросил там свою сумку. Но все кончилось хорошо. Бывали передряги и похуже.

И Джефф рассказывает столь же колоритную историю о том, как в Кашмире он обкурился, ночью поехал кататься на лодке по озеру, прибился к пакистанской территории и внезапно оказался в свете прожектора, а двадцать пограничников со сторожевого катера направили на него оружие. А в Парагвае его арестовали и обвинили в шпионаже, но отпустили благодаря вмешательству парикмахера, которому он оставил хорошие чаевые. Рассказывая, Джефф размахивает руками, и Анна завороженно следит за тем, как парят и падают вниз его длинные точеные пальцы. Она переводит взгляд на его лицо и в тонких морщинах, прорезавших кожу вокруг глаз, видит свидетельство не столько возраста, сколько опыта. Он жил полной жизнью. Эта мысль поражает Анну, как откровение, и она ощущает вихрь в желудке, как будто его содержимое кто-то размешивает. Вероятно, она начинает пьянеть, но, даже придя к этому заключению, делает еще глоток, и Джефф наполняет ее пустой бокал.

— Ты много путешествовал, — замечает Анна, когда он наконец умолкает.

Это потому, отвечает Джефф, что его всегда отвращал оседлый образ жизни, и Анна с радостью чувствует побуждение рассказать о себе. Говорит, что в двадцать с небольшим была такой же; все ее университетские друзья, бывшие идеалисты и травокуры с левыми взглядами на последнем году обучения внезапно стали подавать документы на получение последипломного юридического образования и в магистратуру, видимо, чтобы оправдать свое обучение в дико дорогих частных школах. Но Анну вполне удовлетворяла праздная жизнь. После защиты диплома она переехала в Лондон, подрабатывала в разных местах, пыталась запустить какие-нибудь проекты, а в основном била баклуши. Сверстники после окончания университета жаловались на тоску, а она была всем довольна. Возможно, это вообще самый счастливый период ее жизни, и продлился он изрядно, лет пять, а кульминацией стала полугодовая поездка в Сан-Франциско, где она жила у сестры отца.

— Даже пять лет — это ерунда, — вставляет Джефф. — У меня такой период еще не закончился.

— С другой стороны, — продолжает Анна, — приличная работа обеспечивает хороший отпуск. Можно пуститься в настоящие приключения. Поехать на Филиппины, в Новую Зеландию, в Исландию.

— Но всего лишь один или два раза в году. Этого никак недостаточно. А можно всю жизнь превратить в увлекательный отпуск.

— Я же не миллионерша.

— А я не имею в виду, что надо в буквальном смысле скакать с самолета на самолет. Отпуск — это не место назначения, а настроение, установка, способ взаимодействия с окружающим миром. Не просто отлучка с работы; ты можешь быть в отпуске и одновременно зарабатывать деньги. А это возможно где угодно: во Франции, в Италии, на шотландском острове. Даже в Воксхолле.

Джефф снова отворачивается. Услышав про Италию, Анна вновь вспоминает свои мечты о скромной жизни на вольных хлебах в Средиземноморье на вилле с белёными стенами и патио, и ей приходит на ум, что он рисует в воображении то же самое, и над головой у него вспыхивает число 81. Ей хочется спросить, бывал ли он в Греции, но Джефф разворачивается и подает знак официанту.

— Вино закончилось. Хочешь еще?

Анна смотрит на пустой бокал, на пустую бутылку и в первый раз за этот вечер пытается проанализировать свои ощущения. Может, разумнее встать и уйти? Но она тут же прогоняет эту мысль. Ей интересно с Джеффом, в его обществе час пролетел как пять минут. Но она не хочет просто сидеть здесь и напиваться. И Анна говорит:

— Не надо больше вина. Я бы хотела, ну… пойти куда-нибудь.

Джефф щурит глаза; ой, он может подумать, что она намекает на продолжение вечера в постели. А ведь так оно и есть.

— Я всю жизнь сижу на месте, — торопится она развеять его подозрения. — На работе, дома, в барах. Хочу подвигаться. Сто лет не танцевала.

— Хочешь пойти танцевать?

— Ну это так, для примера.

— Хорошо. Давай подумаем. Где мы? На Стрэнде. Та-ак, — он смотрит вниз и неестественно застывает. Затем кивает и говорит: — Придумал. Как раз то, что нужно; и идти недалеко. Тебе понравится.

Принесли счет, и Джефф отсчитывает на стол много двадцатифунтовых купюр, затем дает десять фунтов официанту в руки. Это наталкивает Анну на воспоминания, и, слезая со стула и следуя за Джеффом к выходу, она обращается мыслями к привычке отца всегда и всюду оставлять чаевые; однажды он даже дал два фунта парню в забегаловке на автозаправке всего лишь за то, что тот придвинул к ним поднос с едой.

Они идут на восток, к Олдвичу. Небо похоже на провисшее белое одеяло, дует ветерок, теплый, влажный и неугомонный. На улицах многолюдно, и Анну легко могут заметить знакомые или коллеги, но она самым глупым образом считает себя невидимой, словно находится в параллельной вселенной. Она вспоминает, как смотрела днем видео, и уподобляет красный бегунок осознанности своих действий, а серую дорожку — замыслам и целям, придающим этим действиям смысл; похоже, эти две линии ползут по времени вместе, красная и серая в одной упряжке, последняя прокладывает путь, который тут же пожирает первая; это все равно что каменные плиты, уложенные непосредственно перед тем, как на них опускается нога. Она улыбается своим мыслям и говорит:

— Что-то я окосела.

Джефф смеется и берет ее за руку.

Они переходят Ланкастер-плейс, и Анна испытывает разочарование: Джефф ведет ее через арочный вход в Сомерсет-хаус.[18]

— Не беспокойся, — говорит спутник, словно подслушав ее мысли, — в музей я тебя не поведу.

Они пересекают внутренний двор и проходят через открытые двери в южное крыло, где Джефф увлекает Анну налево мимо знака «Посторонним вход воспрещен». В конце коридора они поворачивают к восточному крылу и через двустворчатые двери следуют к лестнице. Спускаются на четыре пролета и оказываются на последней, полуподвальной площадке, от нее отходит коридор с пластиковой плиткой на полу и электрическим проводом, проложенным вдоль пустых белых стен.

— Если кто спросит, — шепчет Джефф, — ты работаешь в налоговой.

Поинтересоваться, зачем это нужно, Анна не успевает, потому что Джефф кричит:

— Эй! Есть тут кто?

Слова эхом отражаются в пустом коридоре, и впереди открывается дверь. Из нее выходит низенький седеющий человек, какой-то смотритель в синей трикотажной фуфайке и таких же брюках.

— Простите великодушно за беспокойство, — обращается к нему Джефф несколько более церемонно, чем обычно. — Не подскажете, вы открыты? — он указывает через плечо человека на двойные двери в конце коридора. Служитель смотрит в том направлении, затем на Джеффа и Анну, как будто оценивая их.

— О, мы не будем использовать инвентарь, — посмеиваясь, убеждает Джефф. — Просто ностальгическая прогулка. Показываю новому охраннику, как было раньше, — он кивает на Анну. Через мгновение страж кивает в ответ и с сильно выраженным акцентом приглашает посетителей следовать за ним. Они идут по коридору к закрытым дверям, Джефф оживленно болтает, пока молчаливый служитель подбирает ключ. Оказавшись по другую сторону двери, Джефф и Анна некоторое время стоят почти в кромешной темноте.

— В чем дело? Зачем ты сказал, что я новый охранник?

— Так надо, — шепчет он, ощупывая стену. — С каждым нужно говорить на доступном ему языке.

— И что это значит?

— Это значит, — произносит Джефф, щелкая одним, вторым, третьим выключателем, — что одни люди посещают элитные места, а другие всего лишь их обслуживают.

Раздается электрический гул, затем показывается зеленый коридор, освещенный рядом настенных ламп. Нижняя половина стен обшита панелями, верхняя оклеена обоями с дамасским узором. Через каждые метров шесть расположены деревянные двери, что напоминает гостиницу. Пахнет пылью.

— А где это мы? — любопытствует Анна, ступая по потертому ковру. Она открывает первую дверь, за которой оказывается темнота, пропитанная густым затхлым запахом. Девушка находит выключатель — в виде медного рычажка, а не пластиковой пластины, — и перед ней появляется квадратная комната с бильярдным столом посередине и живописными портретами аристократов прошлых веков в белых париках.

— Веришь или нет, — произносит позади Анны Джефф, — но мы находимся в спортклубе для сотрудников Управления налоговых сборов.

Он ведет девушку в соседние помещения — зал для игры в пинг-понг, огороженный корт и — pièce de résistance[19] — тир, который кажется Анне больше похожим на боулинг-клуб. Джефф объясняет, что раньше все госслужбы располагались в Сомерсет-хаус, а когда десять лет назад Налоговое управление переехало на Уайтхолл, у некоторых старых сотрудников не хватило духу оставить этот клуб.

— Меня однажды осаждала налоговая, — Джефф выходит назад в коридор. — Когда я вернулся в Британию и собирался обустроиться здесь, мне предъявили возмутительные обвинения в уклонении от уплаты налогов. Тогда я побольше разведал о них и узнал об этом месте. Это было поэтично — днем сражаться с ними в суде, а вечером пользоваться их парилкой. Пойдем, покажу тебе свой любимый вид времяпрепровождения.

Последнее помещение по коридору — комната отдыха с креслами вокруг низких столиков, с теснящимися на стенах картинами и толстым ковром, в котором ноги утопают по щиколотку. Джефф берет из буфета графин и наливает янтарную жидкость в два стакана для вина. Анна отхлебывает — золотой напиток жгуче целует ее губы — и медленно идет в противоположный конец комнаты, где останавливается перед портретом лысого мужчины с красными щеками и лоснящейся розовой головой, навсегда вперившего в зрителя свирепый взгляд.

— Интересное место, — замечает Анна, повышая голос, чтобы Джефф услышал ее в другом конце помещения. — Ты мне угодил.

— Ничего особенного. В Лондоне полно таких мест.

— В самом деле?

— Не только в Лондоне, во всех крупных городах. Да и в жизни они встречаются на каждом шагу. Сокровища повсюду, надо только знать, где искать.

Анна отходит к стене и рассматривает изображение кроткого человека в красной мантии, который смиренно смотрит вниз и вправо, словно вглядывается в самую суть вещей.

— Сокровища повсюду, — повторяет Анна, передразнивая голос Джеффа, и смеется.

— Я не имею в виду какую-то экзотику, — отвечает Джефф. — Просто я считаю, что людям навязывают определенный образ жизни. Только подумай: каждый день ты проходишь на улице мимо женщин, которые искренне убеждены, что не могут испытывать оргазм. Или им не суждено стать счастливыми.

Слово «оргазм» звучит многообещающе; Анна поворачивается, но видит только затылок Джеффа, рассматривающего картину.

— Это не потому, что люди не хотят быть счастливыми, — возражает Анна, — или испытывать оргазм.

— Я знаю. Но беда в том, что они твердо уверены, будто причина в их недостатках. А она в господствующей идеологии, — Джефф продолжает ораторствовать перед картиной, утверждая, что это явление приобрело повальный характер, особенно среди людей ее возраста. — Я встречаю людей от двадцати до тридцати лет, считающих, что жизнь уже окончена. Они сокрушаются: «Жаль, я этого не сделал», «Жаль, я того не повидал». Им невдомек, что, если они недовольны своей жизнью, то могут изменить ее. Вот почему многие молодые люди принимают наркотики.

Анна снова упирает взгляд в стриженые волосы у него на затылке; на этот раз он оборачивается и встречает ее взгляд.

— Не только поэтому, — роняет Анна, думая о своих таблетках.

— Пойми меня правильно, — говорит Джефф. — Я не ханжа. Раньше я тоже их принимал. Но я считаю это пошлым. Вся эта химия облегчает доступ к тому, что и так находится у человека в мозгу. Наркотические галлюцинации не безумнее, чем сны, которые мы видим почти каждую ночь. Всё в нашей голове. Радость, запас энергии, сумасшествие — всё там.

Анна принимает таблетки, просто чтобы чувствовать себя нормальной, и теперь начинает этого стыдиться. У нее возникает страстное желание защитить себя.

— А ты точно так считаешь или просто напился? — язвительно вворачивает она.

Джефф улыбается.

— Меткое замечание, — отвечает он, грустно смотрит в свой стакан — то же самое делает и Анна, — и, борясь с собой, очевидно сопротивляется порыву сделать очередной глоток. Она чувствует, что задела его за живое, и хочет быть доброй с ним и загладить свою неделикатность.

— Что же, ты британец, — произносит она. — Вся наша жизнь построена на выпивке.

— Это правда, — Джефф снова поворачивается к картине и начинает другую речь: если уж считать, что национальность определяет человека, то жизнь за границей сделала его еще большим британцем, а не наоборот. Он крутит рукой, словно объясняя это давно отошедшему в мир иной кавалеру на портрете, и у Анны мелькает шаловливая мысль. Она потихоньку ставит стакан на стол и, пока он говорит, выходит в коридор.

Комната отдыха — не последнее помещение в спортклубе, как девушке показалось сначала, а находится прямо посередине: коридор сворачивает налево к еще одному ряду закрытых дверей. Анна быстро идет мимо них и вдруг с детской радостью от того, что находится одна в запретном месте, пускается бегом. Открыв несколько дверей, она находит раздевалку, посещает туалет — там ее внимание привлекает собственное отражение в зеркале, и она ближе придвигается к нему. Девушка рассматривает пушистые светлые волосы под стать бледной коже, большие пухлые губы, округлый кончик носа, темное пятно обожженной солнцем кожи, оставшееся после поездки по миру перед поступлением в университет. Безболезненное, нежное обследование. Даже в семнадцать-восемнадцать лет, когда она округлилась после неуклюжего долговязого отрочества, ей очень нравилось свое лицо. Мальчикам и мужчинам, оно, видимо, тоже всегда нравилось. Анна растягивает губы в улыбке, чтобы оценить свои морщинки, и это напоминает ей о тридцатом дне рождения, который наступит уже через три дня. Вспоминаются также Пит и статья про Сахину, но все это кажется далеким и неважным, словно происходит с кем-то другим, в другом городе или стране, с кем-то, кого она едва ли знает. Любопытное чувство отрезанности от событий собственной жизни напоминает ей состояние наркотического опьянения. Анна вспоминает «Танцевальный клубок» и осознает, что испытывала то же чувство, когда в пять утра весь мир казался ужасно далеким и она могла быть самой собой в лучших своих проявлениях. Однажды — наверно, это был один из первых случаев, когда она приняла таблетку, — она ходила по клубу, приставала к каждому, кто не танцевал, убеждала их «подключаться» и при этом совершенно ничего не боялась, была счастлива и любила весь мир и свое место в нем. Да, очень похоже она чувствует себя сейчас. Но помнит она и другое, нечто отдаленное и захороненное в памяти, картины из детства. Анна топает ботинками по напольной плитке, чтобы всколыхнуть забытые чувства, и вспоминает, что девочкой всегда ощущала себя именно так: ее часто переполняли восторг и неуемное желание бежать, и кричать, и хвастаться, особенно если отец наблюдал за ней. Однажды был особенный день — отец повел их с братом в гигантский детский игровой городок с полосой препятствий, на которой проводились состязания, и Анна висела на рукоходе и на тарзанке и выиграла конкурс, а Джош, вечный плакса, надулся, потому что отец явно отдавал ей предпочтение. Невероятно, как живо она помнит это; интересно, не Джефф ли пробудил эти чувства и не на этой ли его способности основывается их высокий индекс совпадения — возможно, «Кисмет» каким-то образом знает о ее подавленных чувствах и о том, как их высвободить. Мысль эта слишком мудреная, чтобы ее переварить, и Анна отбрасывает ее и пытается воскресить другие пережитые впечатления, на этот раз хлопая в ладоши и глубоко втягивая воздух через нос; полностью вдохнув, она ощущает запах хлорки. Она идет на запах через раздевалку, проходит в примыкающее к ней темное пространство, в котором — она знает это еще до того, как щелкает выключателем, — находится плавательный бассейн.

Анна громко смеется. Бассейн примерно десять метров в длину и накрыт темно-синим тентом, прикрепленным к валу. Девушка движется по краю чаши, находит рукоятку, крутит ее несколько раз, и вал начинает вращаться. Анна встает на колени и крутит еще и еще, и покрытие, похожее на огромный высунутый язык, наматывается на ролик. Открывшаяся вода дышит девушке в лицо холодом.

— Анна-81! — окликает ее Джефф, и она вздрагивает. Он стоит у дверей на другом конце бассейна и почти кричит: — Я думал, ты потерялась.

Джефф щелкает еще одним выключателем у двери, в чаше бассейна загорается подсветка, и вода сразу меняет цвет с чернильного на бирюзовый.

— Просто изучаю здешние места, — поясняет Анна. — Ищу сокровища.

— Я подумал: вдруг ты убежала.

— Убежать, изучать — есть ли разница?

— Полагаю, нет.

Анна размышляет, как бы ответить афоризмом, и отваживается спародировать аристократический выговор Джеффа и натужную, с особым перепадом интонаций, манеру изъясняться:

— Конечно, чтобы куда-то прийти, надо сначала откуда-то выйти.

С другого конца помещения заметно, что Джефф слабо улыбается.

— Очень хорошо, — произносит он и упирает руки в бока.

У Анны создается впечатление, что ее игривость выбивает его из колеи, он даже теряется в поисках ответа. Но в то же время Джефф, кажется, смотрит на нее с вожделением. Словно дерзость Анны, покоробив его, разожгла интерес, и теперь он горит желанием овладеть девушкой. Он сует руки в карманы брюк и медленно направляется к ней вокруг бассейна. Анна тоже движется по краю против часовой стрелки, удаляясь от него. Потом они останавливаются, глядя друг на друга с противоположных сторон бассейна. Он улыбается ей. Вода сияет.

— Знаешь, у меня всегда были забавные отношения с плаванием, — говорит он. — Этакая любовь-ненависть.

— Вообще-то я уже догадалась.

— О том, что я не люблю плавать?

— О том, что ты любишь разводить философию по всякому поводу.

Теперь улыбка Джеффа выглядит как приклеенная. Анна грубит осознанно, но наверняка в глубине души ему это нравится и он хочет, чтобы она продолжала в том же духе. Кроме того, прозвучавшее из его уст число 81 напомнило ей, что не нужно особенно церемониться; если процент совпадения правильный, то никакое ее побуждение не оттолкнет его.

— А ты умна, — замечает он.

— Ты так думаешь?

— Умна и забавна.

Она пожимает плечами.

— Некоторые считают меня недотепой.

— Не верю.

— Особенно на работе.

— Это потому, что ты не на своем месте. Ты преследуешь ложные цели по ложным причинам. Неудивительно, что ты сама не своя.

— Правда? — произносит Анна с фальшивой доверчивостью. — И как это изменить?

— Ты должна пересмотреть систему координат, — с готовностью отвечает Джефф, словно он произносит подобные речи по десять раз на дню. — Наше существование определяют желания, и они же придают смысл всей человеческой жизни. Чтобы уйти от навязанной обществом идеологии, надо перерисовать карту.

— Пара пустяков.

— Но придется ломать себя.

— Ах! И часто такие речи действуют на девушек?

— Нет. Но ты произвела на меня впечатление, ты особенная.

Они молча смотрят друг на друга, и его глаза, без сомнения, горят страстью. Анна испытывает привычное побуждение убежать, но подавляет его — будь что будет — и не отрывает от Джеффа глаз. Ее осеняет, что это и есть смысл всей встречи, что подсознательно она так и планировала, но уразумела только сейчас, и все сразу встало на свои места: она собиралась провести ночь с Томасом-72, так почему бы не с Джеффом-81? Девушка стаскивает ботинки, затем носки; ноги ощущают ледяную шершавую плитку. Лак на ногтях облупился. Плевать. Когда она снимает часы, Джефф начинает двигаться вокруг бассейна против часовой стрелки; она делает то же самое. Они останавливаются друг против друга, Анна на этот раз стоит у двери.

— Поиграем? — кричит он.

— А разве мы еще не начали?

— В другую игру.

— Давай, — Анна снимает толстый джемпер и остается в бюстгальтере. Она с досадой отмечает, что живот уже немного отвис, не то что в двадцать лет, когда мышцы оставались упругими без всяких усилий. Джефф снова движется, она тоже, и они снова останавливаются — Джефф теперь оказался возле ее пахучих ботинок. Он, наверно, даже чувствует затхлую вонь. Ну и что? Он же совпадает с ней на 81 процент, и ничто не оттолкнет его от нее. Анна расстегивает джинсы, стягивает с бедер, затем с лодыжек и выступает из них. Ее полуголое тело контрастирует с затянутой в светло-серый костюм фигурой Джеффа.

— На что играем? — спрашивает Анна, упирая, как и он, руки в бока.

— В смысле?

— Ты предложил игру. Что на кону? Что получит победитель?

— О, — говорит он. — Победитель получит всё.

— И ты, и я?

— И ты, и я.

— А что же потеряет проигравший?

— То же самое. Проигравший потеряет всё.

Анна смеется; кажется, они одновременно городят чушь и намекают на более глубокий смысл. Затем она ждет, когда Джефф пойдет снова, но вдруг понимает, что он и не собирается. Он неотрывно смотрит на нее, и вдруг до нее доходит смысл игры: вся суть в ее действиях; ее очередь двигаться, а он будет только наблюдать. Если ей не нравится ее жизнь, она может изменить ее.

— Ладно, — произносит девушка, поощряемая его взглядом. — Я в игре.

Анна без колебаний ступает вперед, отталкивается от бортика, прыгает, вытягивая тело, и врезается в холодную воду, проглатывающую ее полностью.

Когда Анна открывает входную дверь, уже почти полночь; в квартире темно и тихо. Она оставляет ботинки на коврике и на цыпочках поднимается по деревянной лестнице. В ванной, чтобы замаскировать опьянение, она излишне усердно чистит зубы, старательно намывает лицо и выпивает стакан воды. Потом нюхает влажные волосы и пытается выяснить, действительно ли они пахнут хлоркой или ей так кажется. Понять невозможно.

Подняться в спальню бесшумно нельзя, но каким-то образом ей удается забраться по лестнице, закрыть крышку люка и прокрасться по комнате, не разбудив Пита, который крепко спит — его храп похож на скрип гравия под ногами. И все же Анна не хочет рисковать и включать свет и, не в состоянии найти в темноте свою майку и пижамные шорты, раздевается и голой шмыгает в постель. Когда она ложится рядом с Питом, тот захлебывается, причмокивает и вдыхает через нос. Анна затаивает дыхание, желая, чтобы он не просыпался, но вдруг его рука тянется к ней под одеялом. Теплые пальцы ложатся на ее ребра и начинают ощупывать, словно их владелец с удивлением обнаружил под рукой голую кожу. Потом спускаются к ее бедру, поднимаются к груди и там медлят, будто уже сами задаются вопросом: почему она обнажена? Затем рука Пита принимается мять ее правую грудь.

Анна лежит без движения, с закрытыми глазами.

Пит сжимает и щиплет ее сосок. Затем, видимо приняв ее неподвижность за согласие, пальцы перемещаются по животу к спутанным зарослям на лобке и ненадолго останавливаются там, словно в раздумье. А потом один палец осторожно скользит в норку, которая, к удивлению Анны, становится влажной и набухшей.

Анна слабо стонет.

Палец движется вверх-вниз, и от мягкого трения зародыш возбуждения пускает ростки в ее лоно. Инстинктивно она толкает таз вперед, навстречу его ладони и сжимает руками свои ягодицы, отчего зародыш растет, пока не приобретает собственную настойчивую волю. Она отталкивает руку Пита и шепчет:

— Войди.

Слышно шуршание и ерзанье — Пит снимает шорты и майку с поспешностью караульного, призванного к внезапным действиям после затяжного тоскливого ожидания. Затем всем своим голым телом оказывается над ней. Его губы теплы и вялы со сна, поцелуй имеет вкус зубной пасты и чего-то резкого, возможно алкоголя. Его пенис уже отвердел, она расставляет ноги, и, после того как он неловко прилаживается, любовники сливаются воедино.

Пит стонет.

— Да, — шепчет она, слегка касаясь губами его уха. — Да. Давай. Боже. О! Да.

Она повторяет эти слова в разном порядке, не придавая им значения, только чтобы они сопровождали порывистые вдохи и выдохи. Одеяло сползает на пол. Пит ускоряет ритм, и ядро желания в лоне Анны растет с каждым толчком, приобретая размах, силу и жар. Очередным поцелуем Пит душит лепет Анны, и на этот раз она узнает терпкий вкус на его языке: Пит пил вино. Это вызывает непрошеный образ: Пит в ожидании Анны сидит один в гостиной — и ею овладевает чувство вины.

Она отрывается от его губ и поворачивает голову набок. Пит продолжает двигаться, он уже почти готов, но для Анны все кончается. Вожделение пропадает, и остается лишь набор не доставляющих удовольствия ощущений: плещущая в животе жидкость, мурашки, бегущие по голым ногам, скрипящая под ней кровать, трение на внутренней стороне бедра… Слава богу, что хоть в комнате темно и Пит не может видеть, как искажается лицо Анны, когда ее мысли перескакивают с одного образа на другой: одинокий Пит сидит на диване, а она в это время чокается с Джеффом.

…Он дважды поцеловал ее. Сначала, после того как их игру прервал сторож, они поднимались по лестнице из спортклуба на первый этаж, Джефф прижал ее к стене, и они крепко поцеловались с закрытыми губами, что напомнило Анне старые черно-белые фильмы. Второй раз, еще выпив в баре «Уолдорф», они спрятались от вновь разошедшегося дождя под козырьком закрытого ювелирного магазина. На этот раз поцелуи были долгими и искусными. Встав на крыльцо, чтобы сравняться с ним ростом, она обнимала Джеффа за шею.

«Встретимся в четверг», — проговорил он, на мгновение оторвавшись от нее, чтобы вздохнуть.

Анна не ответила, лишь снова приникла к нему лицом.

«В четверг, — повторил он, прервавшись через несколько мгновений, отодвинув ее на расстояние вытянутых рук. — Пойдем в какое-нибудь действительно замечательное место, поужинаем…» И займемся любовью — это было третье, невысказанное, предложение. Он улыбнулся, и они вернулись к поцелуям под стук дождя по козырьку…

Пит издает нечто среднее между стоном и ворчанием, и это возвращает Анну в настоящее: она в процессе полового акта. Бурного и шумного. На удивление, к ней вернулось желание. Она снова думает о поцелуях Джеффа, и ядро разбухает, распространяется вверх по животу.

— Да, — говорит она, ощущая, что ей все же удастся кончить. — Давай. Боже. Да. Вот. Да!

Она вспоминает о языке Джеффа у нее во рту, о его длинных пальцах в заднем кармане ее джинсов и думает: «В четверг».

— Да! — кричит она, поднимая ноги и обхватывая ими спину Пита. Это сигнал для него, и он наклоняется, чтобы изменить угол, находя нужное положение и прижимаясь животом к ее лонной кости. Ядро превращается в горячий шар, который начинает раскалываться и разливать жар, распространяющийся в грудь и в ноги.

— Сейчас, — шепчет Анна, прижимаясь к Питу.

Он хрипло стонет, она задыхается от наслаждения, и слово «четверг» отдается в ее мозгу, а горячие волны растекаются по ногам, рукам, голове; затем все тело заполняет огонь, который собирается в красную вспышку и рассыпается медленными мерцающими волнами.

Потом они лежат рядом под одеялом, которое подобрали с пола. Пит кладет тяжелую руку на ее грудь. Он заметно устал, но не хочет засыпать, чтобы сполна насладиться минутой гармонии.

— У тебя получилось? — спрашивает он.

— Да. Ага.

— Но ты ведь выпила.

— Да, — отвечает Анна, только сейчас осознав, как редко это случается. — Забавно, да? Черт его знает, от чего это зависит?

— Скорее всего, все это надумано, — Пит ближе придвигается к ней.

— И Зара говорит то же самое, — замечает она и тут же, пугаясь, что он может спросить о том, как они провели вечер, спешит добавить: — Надо спать, Пит. Уже за полночь.

— И правда. Уже среда. А завтра четверг, канун твоего дня рождения.

— Да, — произносит она и слышит в своем голосе паническое придыхание. Она отворачивается от Пита и удобнее устраивается на подушке. Натянутое на голову одеяло отражает звук ее быстрого неровного пульса. Пит убирает руку и постепенно проваливается в сон — дыхание его становится медленным и хриплым. А Анна лежит в темноте с широко раскрытыми глазами.

СРЕДА

Анна пролистывает вверх-вниз файл «Сахина_6» на своем компьютере и размышляет, достаточно ли сделано на сегодня. Уже половина восьмого вечера, и третий этаж почти пуст. В отдел новостей скоро придет ночная смена, а спортивный отдел и сектор, выпускающий спонсорские материалы, прервут деятельность до утра; даже экран с круглосуточными новостями выключается в девять часов, и ночью работает только большое табло, обновляющее данные каждые десять секунд неизвестно для кого.

Однако Ингрид все еще здесь, что-то печатает; она, как всегда, сидит прямо, приблизив лицо к монитору, и Анна, похоже, последние несколько дней предпочитает это положение прежней расслабленной позе, когда она чуть ли не лежала на стуле. Две девушки словно идут нос к носу в каком-то неподвижном соревновании. Анна решает еще раз причесать документ. Статья обрела форму, общую логику и ритм; заметно, как они постепенно отчетливо вырастают из трясины слов. Анна начинает текст с краткого изложения подъема Сахины к высотам мировой архитектуры, предположительно по головам, пересказывает большинство жестоких и пугающих историй, почерпнутых ею из других изданий, от Vogue и Times до Newsweek. Затем она разрушает этот стереотип подробным репортажем о том, как вошла из темного коридора в офис Сахины, описывает просторное помещение — идиллическое место, где молодые, модно одетые и боготворящие свою начальницу сотрудники смеются и изображают звук поцелуя, проходя мимо нее. Дальше статья развивается по тому же образцу: с привычной дистанции представлена карьера Сахины, упоминаются самые известные здания и полученные награды, а затем Анна переходит к броскому фрагменту, который вроде бы противоречит всему сказанному, приводя слова Сахины о том, что молодым людям не следует стремиться в архитекторы, и о том, что она не хочет, чтобы ее здания были изысканными. Анна отбросила все язвительные замечания мисс Бхутто — ремарку о лишенных вкуса правительственных чиновниках и ее сомнения в компетенции журналистки, — поскольку она видит основной целью, задачей первостепенной важности показать, что Сахина не такая уж ведьма, как ее представляют.

Всё на своих местах. Предстоит еще довести до ума стилистику: путаные обрывистые предложения не связаны между собой и вообще не понятны никому, кроме Анны. Но об этом беспокоиться не стоит. Для нее сделать текст связным и стройным — один из последних, не требующих больших умственных усилий этапов подготовки статьи, сравнимый с вычиткой на предмет опечаток, этим она занимается после того, как основная работа — расположение фрагментов в логическом порядке — закончена.

— Всё! — восклицает Ингрид, снимая наушники и откидываясь на стуле. — Я пас! Ты выиграла.

Анна смотрит, как коллега выключает компьютер и надевает пальто, то и дело тихо вздыхая — это вошло у нее в привычку с тех пор, как ее бойфренд Сэм отбыл в экспедицию на Амазонку, где должен провести шесть недель на каком-то дереве, чтобы снять киноматериал на несколько секунд о том, как размножаются и дерутся ядовитые лягушки.

— Завтра утром я тебя опережу, — говорит Анна. Ингрид смеется, отвечает, что на святое замахиваться нельзя, и уходит.

Теперь Анна на этаже одна. Хотя на самом деле нет. Повернувшись на стуле, она видит, что Стюарт еще здесь, сидит спиной к ней за своим столом. Жутковато оставаться с ним вдвоем. Мысль о разнополых людях, задержавшихся допоздна в пустом офисе, неизбежно имеет сексуальный подтекст, независимо от того, есть между ними половое влечение или оно напрочь отсутствует. Думать об этом неприятно, но всякие глупости невольно лезут в голову. Однажды, больше года назад, они шли навстречу друг другу по лестнице — начальник спускался, она поднималась, — и в зеркальном стекле площадки Анна увидела, как Стюарт поворачивает голову и откровенно рассматривает ее задницу. Хуже того, их глаза встретились в стекле, он заметил, что она поймала его похотливый взгляд, и, покраснев от смущения, поспешно отвернулся. В течение следующего месяца Стюарт разговаривал с ней лично только в случае крайней необходимости, ни разу не подошел к ее столу, указания пересылал по электронной почте, и Анна представляла, как он втайне сгорает со стыда.

Компьютер пикает — пришло письмо от Джимми из мультимедийного отдела. Поскольку в теме значится «Сахина», Анна открывает письмо и скачивает папку с лучшими снимками, сделанными вчера, когда Джимми самолично ездил в офис Сахины. Вот она стоит возле какого-то растения. Вот позирует под надписью «Никогда не прекращайте познавать мир». А здесь запечатлена в лучах солнца на улице у склада. Все снимки сделаны издалека, и Анна догадывается, что Джимми тоже ужаснулся состоянию кожи госпожи Бхутто и искал тактичный способ избежать крупных планов. Но даже на расстоянии Анна замечает хитринку в глазах Сахины, искру коварства в изуродованном годами лице, и ее пробирает дрожь от воспоминаний о том, как легко архитекторша читала в ее душе.

Анна смотрит через плечо, видит, как сосредоточенно Стюарт пялится в экран, и предполагает, что он тоже листает фотографии. Не ровен час босс пересечет проход и поинтересуется, какой из снимков ей нравится больше, и, к слову, небрежно полюбопытствует, как продвигается написание статьи. Он даже может сунуть нос в черновик, и ей придется объяснять, что ему не стоит волноваться по поводу невнятного синтаксиса, отсутствующей грамматики и рваных предложений. Анна воображает, как Стюарт взгромоздит свой зад рядом с ней на столе Ингрид, и, еще раз вспомнив, что они одни в огромном офисе, сохраняет документ и выключает компьютер. Надо сматываться.

Уже почти восемь вечера, но автобус в Килберн битком набит возвращающимися домой с работы людьми. Ее обычное место впереди на верхнем этаже занято, и ей достается первое сиденье у лестницы перед монитором, на котором бесконечно сменяются десять или около того рябых изображений с камер, спрятанных во всех углах автобуса. На трех из них Анна видит себя — анфас, в профиль и со спины, — и собственное изображение привлекает ее внимание, как при покупке одежды, когда двойное отражение в зеркалах примерочной дает неожиданное представление о том, как ты смотришься со стороны.

Анна делает вывод, что выглядит вполне обычно — может, кое-кто из парней и задержит на ней взгляд, но в целом она совершенно ничем не примечательна, заурядна, сливается с толпой. А если бы они знали, что она работает на веб-сайте и пишет статью о Сахине Бхутто? Привлекло бы это к ней внимание? Скорее всего, большинство людей успешны в своей профессии, и наверняка половина из них могут претендовать на столь же впечатляющую известность. На экране снова появляется ее изображение анфас, и в порядке эксперимента Анна вписывает себя в предполагаемый твиттер-мем: воображает, как становится эксцентричной звездой соцсетей, молодой женщиной, которая по прошествии четырех лет вернула потерянный чемодан владельцу, — и в свете этой фантазии она видит, как выделяется из толпы, гордо высказывается в гостях за столом… Анна достает из сумочки телефон и проверяет статистику посещений. Она открывала микроблог всего час назад, и за это время появилось несколько новых подписчиков; общее число читателей достигло трех с лишним сотен. Сегодня поступило множество новых догадок и предположений, самое интересное — от пользователя @bilboa_baggins. Он сообщает, что его брат работает в администрации испанских аэропортов, а они хранят базы данных всех полетов; если в феврале 2013 года между Хитроу и Мозамбиком действительно совершалось ограниченное количество полетов, то имена всех пассажиров должны быть занесены в документы штаб-квартиры Управления британскими аэропортами. В заключение гость прикинул: если рейс осуществлялся еженедельно на «Боинге-737», то круг возможных кандидатов сводится всего к паре сотен пассажиров. Здорово, думает Анна. Всего четыре дня назад было семь миллиардов; а теперь количество сократилось до двух сотен и даже меньше, учитывая, что владелец чемодана — некрупный, но мускулистый мужчина. Она представляет, как замечательно будет отыскать его, взаправду отыскать, и как все удивятся, и вспоминает, что сказал Джефф о возможности расширить число посетителей страницы. Если это действительно законно и все так поступают, возможно, ей стоит воспользоваться его предложением…

Полет ее фантазии прерывает короткий гудок телефона, извещающий о новом сообщении от «Кисмет» (где-то в сознании пробегает: странно, она же его удалила?). Конечно же, это от Джеффа-81. Поразительно: все сегодняшние сообщения от него приходят словно в ответ на ее мысли, хотя что в этом странного, когда она так часто, чтобы не сказать беспрерывно, о нем думает. Анна открывает письмо:

«Считаю твое молчание согласием. 18:00. Лондонский мост. Со стороны Тули-стрит. Захвати ноутбук».

Ниже еще два сегодняшних сообщения от него, на которые Анна не ответила. В первом Джефф благодарил ее за вчерашний вечер и за то, что не стала капризничать, когда сторож прервал ее плавание. Во втором, отправленном несколько минут назад, приглашал встретиться на станции «Лондонский мост» и обещал загладить вчерашнюю неловкость и отвезти ее в действительно замечательное место.

В сотый раз за день Анна задумывается, что может означать «действительно замечательное место», учитывая его выходку с Сомерсет-хаусом. Загородный дом министра финансов или лорд-мэра, ключ от которого спрятан в цветочном горшке и Джеффу об этом каким-то образом известно? Или подземный бункер где-нибудь в Кенте, оборудованный для армейского руководства и политических лидеров на случай атомной войны? Скорее всего, он покажет ей «трубу» или такое место, куда он умудрился перенаправить ее данные, какой-нибудь театр или галерею, где по огромному экрану проносится вся совокупность интернет-информации. Анна уже собирается ответить на письмо, но вдруг соображает, что Джефф не просит ее об этом. Он будет ждать. Индекс 81 — доказательство того, что он знает ее мысли и в таких сообщениях нет необходимости; от нее к нему тянутся некие невидимые нити, где бы он ни находился…

Анна пытается отбросить эти раздумья и смотрит в окно. Автобус в это время останавливается около щита с рекламой любовного теста «Кисмет». Стекло испещрено дождевыми каплями, и раз в несколько секунд они сливаются в ручейки, плавно скользящие вниз по стеклу, искажая и размазывая яркие огни за ним и создавая впечатление, что из букв рекламы сочится кровь. И снова Анну одолевают сомнения: Джефф не может совпадать с ней на 81 процент. «Кисмет», должно быть, просчитался, преувеличил индекс. Такое не исключено. Во время сегодняшнего двадцатиминутного обеденного перерыва она порылась в Интернете и нашла десятки аналогичных историй. Кроме получившего широкую огласку эпизода с рассерженным австрийцем, требовавшим раскрыть данные его профиля, она обнаружила массу сообщений, в основном на местных новостных веб-сайтах, о людях, которые жаловались на дутый индекс и очевидное несходство характеров. Каждая статья завершалась стандартным ответом представителя «Кисмет»: они никогда не утверждали, что программа работает идеально, отдельные нестыковки неизбежны, но в целом их алгоритм — лучший из возможных способ установить совместимость двух людей.

Автобус трогается, реклама «Кисмет» пропадает из вида, и Анна говорит себе, что, если индекс завышен, тем лучше. Ей нужна только одна ночь приключений и острых ощущений, подарок на день рождения самой себе, и больше это никогда не повторится. А даже если показатель верен и Джефф один из десяти миллионов — это она тоже разузнала в Сети, — то не будет ли разрыв с ним после всего лишь одной ночи достойной похвалы выдержкой характера и обузданием страстей?

Да, думает Анна, когда убирает телефон, встает и нажимает на звонок, оба варианта хороши. Автобус останавливается, и она соскальзывает с лестницы на улицу, по пути благодаря водителя.

Квартиру наполняют звуки и запахи стряпни. В основном у них в доме готовит Пит, в будние дни он всегда сочиняет что-нибудь вкусненькое, но сегодня очень уж расстарался. Переодевшись в домашние штаны и приняв таблетку, Анна спускается в гостиную и видит на узком столе графин с водой и серебряные столовые приборы, как будто ожидаются гости. Входит Пит; словно официант в дорогом ресторане, он несет две тарелки с поджаренным на сковороде лещом, чесночным пюре и пурпурной брокколи. Анна смотрит, как он садится за стол, и недоумевает, уж не решил ли он заранее отметить ее день рождения. Но когда она видит восторженный блеск в его глазах, то понимает, что это скорее жест благодарности за прошлую ночь: за секс, за окончание периода воздержания.

— Хорошо вчера провела время с Зарой? — интересуется Пит, беря нож и вилку. Стол такой узкий, что они всегда сидят боком друг к другу, Анна во главе, а Пит с краю. Она замечает, что растительность у него на лице с выходных еще погустела и намечающаяся бородка начала принимать форму. Забавно, как волосы растут сами собой, без цели и пользы, словно сныть и крапива в саду Дэвида возле их дома. — Для вторника ты надолго задержалась.

— Мило, — отвечает Анна и, пока он не успел спросить о подробностях, привлекает внимание к его собственному времяпрепровождению: — А как прошел твой вечер?

— Скучновато, — вздыхает Пит, — но, конечно, когда ты пришла, стало гораздо веселее. — он снова улыбается ей, и Анна смотрит на безжизненные глаза рыбы в тарелке. — Наверно, это из-за того, что мы на днях поговорили. Волшебная сила слова.

— Да, — кивает Анна и возвращается к рыбе. Когда она разрезает сияющую чешую и отделяет мягкую сочную плоть от хребта, живот у нее крутит. — Видимо, это помогло, — она кладет на вилку воздушный кусочек рыбы и горку пюре и запивает еду водой, внезапно жалея о том, что это не вино.

— А как у тебя дела со статьей? — Пит явно хочет поддерживать непринужденное настроение и доверительный разговор.

Анна отвечает, что статья мало-помалу приобретает форму.

— Ты уже показывала ее кому-нибудь? — любопытствует Пит и, когда она говорит, что нет, хмурится.

— Не волнуйся. У меня все идет по плану. Покажу ее Стюарту завтра днем.

В ее голосе звучит железная уверенность, и Пит кивает и принимается за рыбу, которую ест только вилкой. Он всегда сначала нарезает еду на кусочки с помощью ножа и вилки, потом откладывает нож, берет вилку в правую руку и ест. Зара тоже так делает, и это вызывает у Анны глухое раздражение: эти двое так любят вкусную еду, но не придерживаются даже элементарных правил поведения за столом!

— Не хочешь вина? — предлагает Анна, решив, что нет причин отказывать себе в необходимом.

Она встает, направляется на кухню и находит в холодильнике треть бутылки белого вина. Должно быть, с этим вином Пит коротал вечер вчера, когда она напивалась с Джеффом; эта мысль портит ей настроение, как струя черных чернил — чистую воду. Анна несет бутылку и два бокала в гостиную, но Пит отказывается, говорит, что выпил несколько бокалов накануне. Анна кивает и наливает себе, делая вид, что не замечает его намека. Проходит пара мгновений, и Пит высказывается прямо:

— А ты ведь тоже вчера изрядно выпила?

— Ну да, — Анна делает глоток и пожимает плечами. Вино невкусное, но алкоголь приятно пощипывает язык. Пит с тревогой наблюдает, как она потягивает напиток, и ей в голову приходит, что он нашел бутылку виски. — Но и работала я тоже немало.

Это прозвучало с вызовом, словно она обвиняет его в том, что он не работает, а только носится со своими учебниками. Но Пит ничего не отвечает, и они едят молча; Анна чувствует, что он подавляет желание сказать что-то и повторяет про себя советы психологов, как снизить градус разговора, чтобы не разгорелась ссора. Наконец Пит заговаривает об ужине в честь дня рождения.

— Так кто приглашен?

Анна отвечает, и он задает еще и еще вопросы о предстоящем событии: что она хочет есть, пить, на сладкое, не желает ли сходить завтра вечером в магазин, чтобы купить все, что ей нравится. Анна, не в силах думать о подобных вещах, отвечает односложно и напоминает себе, какую ложь придумала, чтобы оправдать завтрашнее отсутствие.

— Кстати, насчет завтра, — роняет она, крепко сжимая пальцами прохладный металл ножа и вилки. — Вечером я ужинаю с мамой.

— Правда? — удивляется Пит.

Анна чувствует, как кровь бросается в лицо и сердце подпрыгивает — детектор лжи раскусил бы ее на раз.

— Ага, — Анна смотрит на голову леща — ей кажется, что на его рыле застыл крик боли, — и отделяет еще белого мяса из дыры в его боку. Поверх куска рыбы девушка накладывает на вилку пюре и поясняет: — Мы хотели поужинать в выходные, но она занята, поэтому решили встретиться накануне дня моего рождения, только мы двое, — она отправляет рыбу и картошку в рот и снова нагружает вилку. В каком-то смысле отрадно, что ложь не доставляет ей удовольствия, — еще одно доказательство того, что ее приключение всего лишь пустяк, каприз.

— Ну тогда хорошо вам провести время. Обними ее от меня.

— Ладно, — Анна наливает очередной бокал вина. Чувствуя на себе тревожный взгляд Пита, она произносит в оправдание: — Вкусное вино.

От звука собственного голоса ей почему-то становится не по себе, и она пялится в желтую жидкость, пока не понимает, что накануне сказала Джеффу те же самые слова, но искренне.

Посреди ночи Анна, задохнувшись, просыпается. Ей снился сон. Подробности видения уже распались, но она помнит, что там присутствовал ее отец и что она стояла на краю обрыва, а потом падала, падала. Она лежит в постели и ждет, когда проснувшийся мозг избавится от ощущений опасности и страха, но жуть лишь усиливается. Как будто окружающая темнота физически давит на нее со всех сторон. Ей тяжело дышать, кажется, будто кислород перестает поступать в легкие, и тревога душит ее.

Анна встает с кровати, пересекает комнату и открывает окно. Холодный воздух обжигает лицо, все волоски на полуголом теле встают дыбом. Анна сознательно регулирует дыхание — четыре секунды вдох, пять выдох, — и паника начинает отступать. Поднявшись на цыпочки и поставив локти и подбородок на оконную раму, девушка располагается почти с удобством и смотрит на улицу. Над противоположным рядом домов виден лоскут центра Лондона и вершины нескольких высоток — Ситипоинт, Шард и уродливый небоскреб в районе «Слон и замок» с воздушными турбинами наверху, — вокруг которых только начинает заниматься заря. Видимо, уже почти утро. В доме на вершине холма, который Анна снимала в Шеффилде вместе с Зарой и Хамзой на третьем курсе, из люкарны в ее комнате был виден весь город, и девушка часто сидела, блаженно наблюдая, как менялся вид во время рассвета и заката. Эти воспоминания действуют на Анну умиротворяюще, а когда с запада, мигая красными огнями на крыльях и на хвосте, взлетает самолет, она испытывает душевный подъем. Она снова обращается мыслями к человеку, который четыре года назад стоял у багажной вертушки в Хитроу, ожидая свой чемодан. Незнакомец затерт в толпе семейств, парочек и бизнесменов — некоторых из них он видел в самолете — и наблюдает за тем, как на ленте появляются первые чемоданы, затем еще и еще, и опасается: а вдруг с его багажом в этот раз выйдет накладка. Он включает телефон, и аппарат с жужжанием начинает принимать сообщения — от его начальника, начальника его начальника, коллег, жены. Затем происходит военный переворот, или политическое убийство, или восстание, или еще какое-то значительное событие в некой точке земного шара — Анна еще не выяснила, в какой именно, — и ему нужно срочно ехать туда, прямо сейчас. Он бежит в зал отправления, узнает, что рейс в точку Икс вылетает через тридцать пять минут. Он думает о чемодане на багажной карусели, сожалеет о нескольких уложенных в него вещах и прощается с ними. Спрашивает один билет до точки Икс и, даже не поинтересовавшись ценой, протягивает кассирше карту «Американ Экспресс»…

Анна вся дрожит, но она довольна: приступ паники был всего лишь последствием дурного сна. Она снова ложится в кровать, и теплое постельное белье приятно ласкает ее тело. Пит спит на спине, похрапывая. Она легонько толкает его локтем, и он инстинктивно поворачивается на бок, словно и в глубоком сне не забывает о ее нуждах и хочет ей угодить. Анна теснее прижимается к нему и целует его пушистый затылок. Затем закрывает глаза и засыпает.

ЧЕТВЕРГ

На Карнаби-стрит и в окрестностях есть много обувных магазинов, и во время обеда Анна неспешно обходит некоторые из них, пока не останавливается в бутике на верхнем этаже «Кингли Корт». Она выбирает три пары для примерки и в ожидании, когда продавщица принесет ей нужный размер, сдергивает носок и любуется свеженакрашенными ногтями. Анна быстро отметает одну пару со слишком остроконечными носами и долго выбирает между двумя оставшимися. Это почти одинаковые сапоги из черной кожи, а их главное отличие кроме незначительной разницы подкладки и стежка состоит в цене: одна пара 110 фунтов, другая — 320. Хотя они выглядят практически идентично, Анна предпочитает дорогие сапоги. Да, дорогие и правда лучше. Она наконец напоминает себе о повышении зарплаты и повторяет в уме слова, которыми подбадривала себя в магазинах одежды с подростковых времен: дорогие вещи на самом деле не дороже других, поскольку настоящая цена покупки выясняется лишь позже, на основании того, как часто ты надеваешь ту или иную вещь и насколько тебе это нравится. Продавщица забирает дорогую пару, чтобы упаковать в коробку, но Анна уже не может надеть свои старые ботинки, которые теперь кажутся смехотворно, до неприличия изношенными, и говорит, что пойдет в обновке. Со старыми ботинками, которые торчат из огромного бумажного пакета и вместе с ним покачиваются, Анна направляется к Сохо-сквер, купив по пути карри. На улице прохладно и ветрено, и Анна присматривает скамейку — из сентиментальных побуждений она выбирает то самое место, где активировала профиль «Кисмет» и сидела в ожидании, пока индекс 54 не вошел в парк. Неужели это было чуть больше недели назад? Она тыкает ложкой в карри, но почти не принимается за еду — переполняющий ее водоворот беспокойства не оставляет места для пищи. Анна едва одолевает половину и отправляется на работу. На краю площади она бросает коробку с едой в урну и, немного поколебавшись, сует туда же старые ботинки.

— Новые сапоги! — замечает Ингрид, когда Анна подходит к своему столу.

— Подарок себе любимой, — отвечает Анна, крутя ступнями; блестящие темные сапоги кажутся влажными. — На последний день перед тридцатилетием.

Ингрид наклоняется, чтобы потрогать кожу, спрашивает, где она их купила, и вроде бы хочет продолжить разговор, но Анна прячет ноги под стол и дает понять, что болтать ей некогда. Она еще раз прочесывает файл «Сахина ФИНАЛ»: исправляет опечатки, убирает лишние слова и придает предложениям стройность. Но она перевозбуждена и не может сосредоточиться, поэтому то и дело отвлекается и рассеянно глазеет по сторонам. В очередной раз подняв взгляд, девушка видит на большом табло новую историю о «Кисмет» и уносится в мечтах к предстоящей встрече с Джеффом; нервный трепет проходит по ее телу, как порыв ветра, и она чуть не теряет сознание.

Установленный ею для себя крайний срок истекает в пять, а в четыре минуты шестого она завершает последний абзац, так чтобы он хотя бы частично имел смысл, и отправляет статью Стюарту. Затем она пересекает проход и стучит в стеклянную дверь «тихого уголка».

— Я выслала тебе статью, — сообщает Анна.

Через плечо Стюарта она видит, что начальник пишет электронное письмо о работе с «Лонжин». Почему опять часы? Не поднимая глаз, Стюарт ворчит, что она должна была прислать ему черновик еще вчера или позавчера.

— А сейчас я занят. Подойду к тебе позже.

— Дело в том, что мне сегодня надо уйти пораньше. Завтра у меня день рождения, и я ужинаю с мамой.

Стюарт печатает еще несколько слов, со всей дури шваркает по клавише Enter и разворачивается к Анне. Выражение снисходительности и разочарования пробегает по его лицу, словно он думает: так и знал, что с ней придется нянчиться.

— Ладно, — он кивает на пустой стул. — Давай посмотрим, что там вышло.

— Дело в том, — Анна морщится, — что мне надо идти прямо сейчас. Я опаздываю.

Теперь на лице начальника отражается раздражение, и он замечает, что при этом она нашла время для обеденного перерыва. Анне неизвестно, на самом ли деле Стюарт следит за ее передвижениями или сказанул наугад, но она извиняется, что так получилось, говорит, что статья полностью готова, сама она ею довольна, но сможет прийти завтра пораньше и обсудить изменения — тогда у нее останется достаточно времени, чтобы до отправки в «Брайтлинг» внести необходимые коррективы. Стюарт мерит Анну изучающим взглядом прищуренных глаз, пытаясь угадать, что у нее на уме, но когда он вздыхает и качает головой, девушка уже знает, что босс нехотя соглашается с ее предложением.

— И прошу не опаздывать, — предупреждает он.

— Ни в коем случае. Спасибо.

— Жду тебя в восемь.

— Конечно. До завтра.

Стюарт кивает в сторону двери, и, прежде чем развернуться и выйти из комнаты, Анна, к собственному удивлению, одаряет его нахальной девчоночьей улыбкой.

В пять пятнадцать Анна выключает свой компьютер и с громоздким ноутбуком в рюкзаке, оттягивающем плечи, держит путь к лестнице. В туалете вестибюля на первом этаже она колдует с макияжем, распускает волосы, поправляет их и так и эдак и в конце концов решает снова собрать в хвост. На Чаринг-Кросс-роуд она садится в 176-й автобус до Пенджа и занимает переднее сиденье на верхнем этаже. Она проверяет телефон — не прислал ли Джефф сообщение, чтобы отменить свидание или перенести на другое время, и, поскольку он ничего не написал, просто смотрит на его имя и число 81 в списке контактов. Это огромное, просто гигантское число, и Анна убеждает себя, что ее волнение оправдано. Больше четырех лет она не спала ни с кем, кроме Пита, и вообще никогда не спала с человеком, с которым у нее такой высокий коэффициент совпадения, о каком она никогда даже не слышала. Конечно же, это число приблизительно, и ей интересно, округлили его в большую сторону (с каких-нибудь 80,6284985) или в меньшую (с чего-то вроде 81,4322). Затем Анна задумывается о предварительной, дочисловой форме индекса и вспоминает, что за спиной Рэймонда Чана во время его лекции на сайте TED изображалась абстрактная картина из покрывающих стену точек, черточек и графических знаков, похожая на необъятное созвездие с несчетным количеством звезд, каждая из которых представляет умения, мировоззрение, убеждения и создает портрет нашей истинной личности…

Анна снова чувствует внутри головокружительный вихрь, но на этот раз беспокоится, не заболела ли она; какой-то ком поднимается к горлу, затем отступает, оставляя во рту кислый привкус. На самом деле волнение уже стало неприятным — ладони липкие, во рту пересохло, буря в животе напоминает о долгом ожидании сигнала старта перед кроссом. Чтобы успокоиться, девушка сосредотачивается мыслями на ноутбуке в рюкзаке, своей ленте в «Твиттере» и на перспективе повысить число посетителей до тысячи или двух. Как всё это будет? Благодаря перепостам круг посвященных станет расти как снежный ком, пока в него не войдет один из сотрудников Управления британских аэропортов, желающий ей помочь, или человек, оказавшийся в то время в Мозамбике, а может, даже сам владелец чемодана. Состоится церемония передачи потерянных вещей хозяину, новость попадет в местные и даже национальные СМИ… Не стоит ли поговорить с Полой, чтобы опубликовать отчет об этом событии на их веб-сайте? Почему нет? Это не менее интересно, чем вся та мура, о которой они пишут. Она увидит заголовок на большом табло, среди статей, спонсируемых «Хёндэ», и «Лонжинес», и «Самсунг», и «Норт Фейс». Материал может стать популярным, и тогда Пола, вероятно, пригласит ее в просторную переговорную комнату на десятом этаже и осведомится, каковы деловые планы Анны на ближайшие пять лет. А возможно, сама Анна использует этот проект и цикл статей «Женщины у руля» как взлетную полосу и обоснуется где-нибудь еще, например станет корреспондентом или переедет в крупный новостной центр — Нью-Йорк, Гонконг, Дубай, Сидней; а лучше всего — перейдет во фрилансеры, станет периодически что-то пописывать и работать над новыми проектами на средиземноморской вилле с белыми стенами…

Эти воздушные замки полностью захватывают ее мысли, пока внезапная тишина из-за заглохшего мотора не возвращает девушку к действительности: она едет в общественном транспорте. Автобус стоит, но стекла запотели, и непонятно, какая улица за окном: тротуар, здания и небо представляют собой безликие серые пятна. Затем водитель объявляет по трансляции, что, к сожалению, автобус дальше не пойдет. По верхнему этажу разносится всеобщий вздох, и пассажиры начинают по одному спускаться по лестнице. Анна вместе со всеми выходит на улицу и с настороженным удивлением понимает, что оказалась в совершенно незнакомом месте. Она стоит на изогнутой горбатой набережной, окруженной приземистыми офисными зданиями в стиле семидесятых, между которыми кое-где теснятся более высокие, но такие же уродливые дома. Анна не имеет представления, куда ее занесло, и у нее мелькает мысль, что в автобусе она отключилась на час и проехала до конца маршрута. Может, это Пендж? Нет, погодите: она делает несколько шагов по тротуару, и показывается белый купол собора Святого Павла с выглядывающей из-за его плеча башней Барбикана. Анна проходит чуть дальше и пытается поточнее определить, где именно находится. Через дорогу торчит еще одно унылое офисное здание и какой-то бродяга катит по тротуару чемодан. Мужчина кажется Анне знакомым, но издалека она не может хорошенько рассмотреть его. Может, сотрудник Пита по садовому центру? И тут девушка узнает его: это же тот чудак, что пел ей на прошлой неделе. Точно. Тот, что похож на ее отца. Он еще исполнял неповторимую импровизацию поздравительной песни. Бродяга замечает, что Анна смотрит на него, останавливается и в ответ тоже пялится на нее через дорогу. Анна не отводит глаз, пораженная невероятным сходством: словно ее молодого отца замаскировали и отправили следить за ней.

— Что, черт подери, ты делаешь? — кричит он.

Анна вздрагивает, разворачивается и спешит подальше отсюда, пряча лицо в воротнике куртки и не оглядываясь.

Ориентируясь по указателям, она направляется в сторону пешеходного моста Миллениум, который кажется сырым, шатким и неустойчивым, и на южном берегу сворачивает налево. Сильные порывы дующего с реки ледяного ветра треплют челку Анны и обжигают ей щеки. Наклонив голову, она торопится на свидание, но каждый шаг усугубляет беспокойное ощущение в животе, теперь уже не просто неприятное, а какое-то бездонное, словно внутри открылся люк. Окрик бродяги ошеломил ее, а его лицо так и стоит у нее перед глазами. Что, черт подери, ты делаешь?

Девушка приближается к станции «Лондонский мост» — в тяжелом рюкзаке будто лежит груз вины, отрубленная голова — и между длинными вереницами автобусов и такси пробирается к входу. Автоматические двери раскрываются перед ней, и она ступает в огромный реконструированный вестибюль: он размером с футбольное поле, а высота потолка тут как в соборе. Люди снуют во всех направлениях. Анна пробирается через толпу под глухой гул, под какофонию тысяч шагов, поверх которой сообщения по трансляции звучат бесплотно и священно, как голос Бога. Оказавшись в середине пространства под гигантскими информационными табло, она осматривается. Джеффа нигде не видно. На удивление, это приносит ей облегчение. Может, его и не должно быть здесь, она все это нафантазировала и теперь может вернуться к Питу и продолжить жить как обычно. Такая перспектива кажется чрезвычайно уютной и притягательной, но потом Анна вспоминает, что Джефф упоминал про вход со стороны Тули-стрит, и направляется обратно к стоянкам такси и автобусным остановкам. Спускается по закопченной внешней лестнице и задерживается на площадке между двумя пролетами, с которой открывается вид на меньший вестибюль перед платформами 4, 5 и 6.

На этот раз она замечает его сразу же — с ее наблюдательного пункта на возвышении он кажется размером с зажигалку. Джефф одет в темно-зеленую куртку с поднятым воротником и мало чем отличается от банкиров и офисных работников, снующих вокруг него. Он ненадолго замирает, как изваяние, закинув голову к информационному табло, затем сует руку в карман, достает что-то маленькое беленькое и кладет в рот. Квадратная челюсть несколько раз двигается, разжевывая мятную конфету или жвачку, и Анна почти чувствует запах, который он пытается заглушить. Девушка цепляется руками за металлические перила, и внезапное ощущение, что она стоит на краю пропасти, снова открывает крышку люка внутри нее; сердце ёкает.

В это мгновение Джефф, словно чем-то встревоженный, поворачивается и смотрит вверх в сторону Анны. Она отшатывается от перил и делает два шага вниз по лестнице; теперь Джеффа от нее заслоняет верхний пролет, по которому она только что спустилась. С этого места она видит только его ноги, которые описывают круг и снова обращаются носками к информационному табло. Значит, он ее не заметил. Анна высовывается из-за лестницы, так, чтобы видеть полностью его и названия направлений, появляющиеся на экране: Нью-Кросс, Луишем, Гринвич, Чарлтон, Вулидж, Дартфорд, Гиллингем, Кентербери. Анна представляет, как они с Джеффом выходят в одном из этих мест и идут по главной улице, сырой и холодной, и возникшая в воображении картина становится слишком реальной, сомнительной и опасной. Сведения на табло обновляются; Анна видит, что следующий поезд идет до Маргита. И, вспомнив, как Пит выбросил книгу в окно, она поднимается по лестнице и, не оглядываясь, устремляется прочь мимо автобусов и такси.

Через мгновение она выходит на улицу, огибая спешащих домой людей, пробирается к мосту, и ужасное зловещее чувство отступает с каждым шагом. В середине моста она останавливается, теперь находя дующий с воды холодный ветер освежающим; к тому же, хотя сейчас она находится на большем возвышении, чем на вокзале, каменные плиты и перила кажутся надежными и незыблемыми. Теперь, когда непереносимая тяжесть упала с души, девушка чувствует себя свободной, словно облако, пока не осознает, что Джефф может связаться с ней по телефону. Тогда она достает из рюкзака мобильник, и от мысли о неизбежном звонке он представляется ей опасным, как граната; дрожащими руками она спешит выключить аппарат, и в какой-то момент испытывает соблазн метнуть его в серо-зеленую воду.

Благополучно перебравшись на северный берег, Анна сворачивает налево и идет по Чипсайд мимо собора Святого Павла, приблизительно повторяя путь автобуса, который привез ее на восток. С неба начинает капать, и Анна ныряет под козырек паба в Олдвиче — сначала просто чтобы укрыться от дождя, но затем дождь усиливается, и она заходит внутрь. Берет пинту лагера и несет ее к круглому угловому столу, где вытягивает руку вперед и замечает, что та дрожит. От чувства облегчения Анну лихорадит, как будто она чудом избежала смерти, увернувшись от махины, которая упала всего в нескольких шагах от нее. Почти невозможно поверить, что она чуть было не совершила поступок, который теперь, всего считанные минуты спустя, кажется немыслимо сумасбродным. Куда бы Джефф повез ее? Когда бы она приехала назад? Что сказала бы Питу, если вернулась бы слишком поздно? Смогла бы утром встать на работу? Сумела бы вообще работать? Анна крутит отключенный телефон в руке, как будто ищет ответы на эти вопросы на его блестящем черном экране и в корпусе с серебряным напылением. Ближе к концу пинты она заключает, что находилась в каком-то гибельном экстазе, что загруженность на работе, предстоящая вечеринка в честь дня рождения, намерение Пита сделать предложение, воодушевление по поводу совпадения с Джеффом на 81 процент и, наверное, таблетки — а вероятно, все вместе — притупили ее обычное благоразумие и заставили думать, что она каким-то образом избавится от всего этого, не принося никаких жертв. Вроде бы хорошо, что она вновь обрела здравый смысл, но на самом деле в этом нет ничего хорошего; ее обычное благоразумие заявило о себе жутковатым ощущением бездонной пустоты, сгустившимся, когда она подошла к станции, и такое происходит каждый раз; нет, она бы не рискнула провести этот вечер с Джеффом.

Дождь прекратился, и Анна идет по Кингсуэй и затем к Ковент-Гарден. Мимо проходят два человека с пакетами чипсов, и девушка, улавливая запах соли и уксуса, понимает по сдавившему желудок спазму голода, что она жива. Она решает поесть, тем более что все равно должна сейчас как бы ужинать с матерью. Анна проходит мимо десятков ресторанов, пока не видит на Шафтсбери-авеню затейливое заведение под названием «Гримерка», о котором Зара и Пит, а может, даже и Ингрид прожужжали ей все уши. Здесь явно надо заказывать столик, но время еще раннее, и Анне удается найти место в конце длинной скамьи возле кухни около группы молодежи — двух парней и девушки, по виду творческих людей из Сохо, с модными стрижками, татуировками и светящимся над головами высоким индексом совместимости.

Поначалу Анна смущается, но заставляет себя преодолеть застенчивость и заказывает жареного цыпленка и, поскольку покупать вино бокалами едва ли дешевле, а она заслуживает вознаграждения, кувшин белого. Она чувствует, что модники слышат ее заказ и подмечают тот факт, что Анна пришла одна, но ничуть не страдает от этого. Наплевать, если она падает в глазах незнакомцев из-за одинокой трапезы. Пора перестать обращать на такие вещи внимание. Или сравнивать свою жизнь с воображаемой жизнью остальных. Ну и пусть ее отношения не самые идеальные в мире и не отличаются высоким индексом совпадения, думает она, начиная первый бокал. Ну и пусть ее социальная жизнь обеднела за последние годы. По крайней мере раньше, когда Анна училась в университете и в первые годы после его окончания, когда жила с Зарой в восточном Лондоне, она развлекалась сверх меры. Вечерами они всегда пили, почти каждые выходные принимали наркотики, и чаще всего потом заваливались с гостями в их квартиру на «Танцевальный клубок». Да, она сыта увеселениями по горло, думает Анна, наливая себе второй бокал. Если не сказать больше, и, возможно, все это не было так уж здорово, как ей помнится. Каждую неделю с субботы по среду она ни на что больше не годилась, кроме как курить самокрутки и гонять чаи. Ее отношения с парнем по имени Эд сводились к непрерывным заморочкам и разборкам. Были времена, когда она погружалась в глубокую депрессию, и другие периоды, когда новые проекты захлестывали ее точно так, как в последние несколько недель. Тогда она была одержима различными идеями и затеями; в противоположность своим сокурсникам, которые поголовно, несмотря на привилегированное происхождение, маниакально стремились получить престижное образование и перспективную профессию, Анна ничуть не заботилась о будущей карьере и руководствовалась внушенным отцом представлением, что следует заниматься или новаторским, или бескорыстным, или творческим делом, а желательно и тем, и другим, и третьим. Она все распланировала. Подрабатывая и время от времени получая чек и ободряющие слова от отца, она производила на свет идеи. План был прост: создавать замыслы проектов, пока не найдется достойное начинание, которое можно осуществить с помощью свободного финансирования. На первых порах дело будет развиваться медленно, но через несколько лет расцветет, она продаст его и затеет другое, или купит где-нибудь дом — она мечтала о Греции, — или напишет книгу, и к тридцати годам станет независимой, состоявшейся в жизни женщиной, пошедшей по принципиально иному пути, чем ее бывшие сокурсники, и все же добившейся успеха. Ее лучшим замыслом был «Общественный амбар». Однажды Анна купила элементарный молоток за три фунта, чтобы вбить гвоздь для картины, и ее осенило: в каждой квартире есть собственный, почти не используемый молоток, и в голову ей сразу во всех деталях пришла идея «Общественного амбара». Это будет богатый склад инструментов, которыми смогут пользоваться местные жители за небольшой ежемесячный взнос. Затея так увлекла Анну, что она беспрерывно твердила о ней, даже на вечеринках и в клубах, к потехе и недоумению друзей. Она уже подготовила описание проекта для сбора средств, но тут как раз улетела в Сан-Франциско. Девушка не успевает поразмыслить над тем, почему не продолжила работать над проектом после возвращения, — из-за ее плеча выплывает тарелка и перед ней оказывается заказанный цыпленок.

Маленькая тушка распластана, сплющена и посыпана гранатовыми зернами; у Анны возникает тревожный образ раздавленной машиной птицы, вот и следы от рашпера напоминают отпечатки шин. Но блюдо вкусное и прекрасно сочетается с освежающим холодным вином. Зара и Пит справедливо хвалили этот ресторан, и если бы Анна действительно ужинала с матерью, следовало пригласить ее именно сюда. Девушка чувствует вину за то, что использует мать как ложное алиби, и решает позвонить ей. Она не может включить свой телефон, поэтому набирает с рабочего мобильника мамин старый домашний номер.

— Дорогая? — удивляется мать. — Как дела? Что-то случилось?

Анна включает громкую связь и говорит, что ей просто захотелось позвонить.

Официант интересуется, все ли хорошо, и Анна отвечает: превосходно.

— Ты в ресторане? — спрашивает мать.

— И в очень приятном.

— Одна?

— Нет, с тобой.

Следует молчание — мать переваривает слова дочери. Модные молодые люди уже откровенно пялятся на Анну, но ей все равно. Она сообщает матери, что завтра утром ей надо рано идти на работу, а вечером соберутся гости в честь дня ее рождения, но она не придает этому большого значения. Мать снова молчит.

— У тебя все благополучно?

— А почему нет?

— Ты какая-то… странная. Обычно ты с нетерпением предвкушаешь свой день рождения.

— Просто я веду себя ответственно. Думала, ты обрадуешься.

— Я рада. Просто хочу знать, что ты счастлива.

— Счастлива, — с усмешкой повторяет Анна. Она произносит речь о том, что понятие счастья переоценивают — в лучшем случае это мимолетное эмоциональное состояние — и что гораздо важнее быть довольным жизнью. — Я не права?

Мать меняет тему и интересуется, звонила ли Анна брату, и та отвечает, что проделывала это ровно столько раз, сколько он звонил ей. Снова воцаряется молчание. Анна представляет, как мать сидит в гостиной в Бедфордшире: у телевизора выключен звук, программа закругляется к девяти часам вечера. Наконец мать говорит, что любит ее и они увидятся на выходных, однако ей следует позвонить Джошу, если будет такая возможность. Напоследок она заверяет дочь, что завтра у той будет прекрасный, незабываемый день, и Анна начинает подозревать, что мать с Питом договорились насчет кольца. Неужели ее близкие спелись и что-то замышляют у нее за спиной?

Когда она расплачивается и выходит из ресторана, на улице темно, но не слишком холодно, и Анна решает еще пройтись пешком. Она идет по Шафтсбери-авеню, сворачивает на Дин-стрит; на улочках Сохо уже зажглись яркие огни, такси и рикши делят проезжую часть с группами пьяниц и туристов, прогуливающихся нетвердой походкой. Анна проходит мимо коктейль-бара, который выглядит странно знакомым, хотя она никогда там не была, и любопытство тянет ее внутрь. За стойкой бара стоит рыжеволосый татуированный парень с бородой, и, когда он приветствует ее с американским акцентом, она вспоминает, что это один из друзей Ингрид, которого она видела на десятках фотографий, сделанных в этом заведении, а еще в пабах, на вечеринках, на фестивалях и на прочих мероприятиях. Анна ничем не выдает своего изумления, садится на барный стул и заказывает «Виски-сауэр». Когда приносят коктейль, она провозглашает безмолвный тост за маму, которая искренне желает ей счастья и всегда очень добра. Следующий тост Анна посвящает брату Джошу, живущему в Австралии, и решает позвонить ему, хотя это у нее день рождения, притом юбилей. Интересно, он хотя бы в курсе? Она прощает брату его холодность и эгоистичность и заказывает второй коктейль, который выпивает за Пита и Зару, всегда готовых помочь. Почему это они вечно приходят ей на ум вместе? Стоит вспомнить об одном из них, тут же всплывает в памяти второй; и так повелось с самой первой встречи с Питом в пабе, когда они оба стеснялись и не знали, что сказать, и вместо них говорила Зара. С тех пор эти двое связаны в ее сознании, но это хорошо; она любит их обоих, и глупо было позволять ревности омрачать их отношения. Затем она пьет за всех, кто был рядом с ней на протяжении последних десяти лет, включая коллег — на самом деле они отличные ребята, — и за владельца чемодана, кем бы он ни был и где бы ни находился. Пусть даже она никогда не найдет его. Она гордится аккаунтом в «Твиттере», несмотря на то что у нее только триста подписчиков; это круто и занимательно, и, кто знает, может быть, небольшая энергичная группа заинтересовавшихся сумеет каким-то образом найти хозяина потерянных вещей. Последним глотком Анна отдает должное всем другим смелым проектам, которые когда-либо увлекали ее и хотя бы на время давали надежду, что она станет предпринимателем-фрилансером: идея уничтожить велосипедную дорожку, поскольку она все равно бесполезна, и сделать вместо нее подземный туннель для велосипедистов; служба проката, где будут сдавать в аренду на выходные овцу, чтобы она «стригла» траву на лужайке и одновременно развлекала детей; «тузик» — гамак на два человека; полые палочки для еды, которые можно использовать также как соломинку, чтобы пить бульон рамен; приложение, заменяющее визитные карточки одной кнопкой, с помощью которой люди будут обмениваться контактными данными; машина для караоке, обучающая иностранным языкам путем перевода ваших любимых песен. И два изобретения, которые расширили ее представление о пределах возможного: приспособление, обнаруживающее источник дурного запаха, и устройство, перечисляющее содержимое вашего холодильника, когда вы в нерешительности слоняетесь по супермаркету. И конечно, парк аттракционов, созданный из предметов человеческого потребления, — замысел, возникший только на прошлой неделе. С тех пор как ее озарило этой идеей, Анна не думала о ней, и она уже начала забываться. Даже через неделю это кажется смехотворной затеей — кто станет платить за прогулку между зловонными горами говядины, масла и сыра? Но самый последний глоток Анна посвящает именно этой выдумке и, осушая бокал, чтит память всех остальных замыслов, которые забыла за многие годы, просто потому что они были проходными.

Из бара Анна выходит в приподнятом настроении. Она забредает в Чайна-таун и, повинуясь ностальгическому капризу, покупает пачку Embassy No. 1, 10 штук, и коробок спичек. Она встает на крыльце закрытого магазина и с удовольствием воскрешает забытые ощущения: снимает целлофановую обертку и отрывает золотую фольгу; обнажается ряд оранжевых зубов — и на миг ей кажется, будто она подростком стоит на автобусной остановке на Маркет-сквер. Сам по себе процесс курения не особенно приятен — дым резко ударяет в горло, словно в нос сунули соломинку, но вдруг Анна слышит приближающийся стук барабанов и свистки, и появляется толпа людей в цветных масках и с бумажными фонариками. Шествие прокатывается по улице, проходит мимо девушки — танцоры в масках несут над головой на шестах длинного дракона, который, кажется, тоже танцует. Как прекрасен мир, думает Анна.

Куда идти дальше? Может, отправиться на Сохо-сквер и совершить там торжественный обряд отключения от «Кисмет» навсегда? Но площадь, наверно, уже закрыта. Вместо этого Анна движется на юг по Уордор-стрит и, лишь дойдя до пестрой площади Пикадилли, понимает, куда ей следует держать путь. Она идет вдоль Риджент-стрит, затем по Грейт-Портленд-стрит и останавливается у поворота на Литл-Титчфилд-стрит. Это узкая темная улица с единственным заведением — баром с простым названием «Место встречи». Анна, не бывавшая здесь несколько лет, подходя, с удивлением замечает, что бар по-прежнему популярен. Группа курильщиков толпится за ограждением из бархатного каната, а мигающие лампы и ритмичная музыка пульсируют за запотевшими окнами. Анна располагается через улицу прямо напротив входа и вспоминает, как стояла на том же самом месте четыре года назад и смотрела, как к ней приближается долговязая фигура Эда, ее бывшего. Они крепко обнялись — прошло полгода с тех пор, как она порвала с ним и уехала в Сан-Франциско, — а потом неуклюже прошаркали в бар.

Анна ступает в огороженное место для курения и прижимает лицо к мутному стеклу. Она хочет занять то же место, где они тогда сидели с Эдом, но не получится: в центре бара танцует так много людей, что ей даже не видны кожаные полукабинеты в конце зала. Девушка подумывает о том, чтобы пойти и тоже потанцевать, ведь еще на днях она жаловалась, как давно не делала этого, но воскресшие воспоминания о вечере, проведенном здесь с Эдом, отбивают всякую охоту. В тот раз, как только они нашли место и уселись, Анна сообщила бывшему бойфренду новость: ее отец умер. Он скончался за две недели до этого, через несколько дней после ее возвращения из Калифорнии. Эд был потрясен и молча выслушивал подробности. Отец умер утром во вторник, гуляя в Саут-Даунс с третьей женой. Поднявшись на крутой холм, он пожаловался на боль в груди и выразил желание посидеть. А через минуту он упал вперед, закрыл глаза и испустил последний вздох. Ему было пятьдесят семь лет. В последовавшие долгие дни Анна приняла на себя роль трезвомыслящего организатора, тогда как ее мать, брат и третья жена отца совершенно потеряли присутствие духа. Анна хлопотала о получении свидетельства о смерти, обзвонила друзей и членов семьи, устроила похороны. Она не испытывала скорби или потрясения, вообще ничего не чувствовала, кроме гордости за то, как расторопно и решительно она действует, словно это был спектакль, поставленный ради отца, последняя возможность похвастаться перед ним. Только после похорон, на которых она не плакала, всё начало возвращаться в свою колею, она стала думать о себе и позвонила Эду.

Когда Анна закончила рассказ, Эд обнял ее и долго не отпускал. Затем сказал несколько вежливых слов — тех привычных сочувственных, утешающих слов, которые говорят в таких обстоятельствах все люди, — и снова обнял ее. За вторым напитком она заверила его, что с ней все хорошо и они могут поговорить о другом. И они обсуждали ее поездку в Сан-Франциско, короткометражку, которую он снимал, общих друзей. Посмеялись над всякими нелепостями, и Анна, обогнув стол, пересела к нему, но его реакция мигом охладила ее пыл. Эд, безусловно, был учтив, но держался суховато, чем напоминал Анне закрытую дверь. За третьим стаканом она кое-что смекнула и спросила его, не встречается ли он с другой девушкой. Эд ответил утвердительно: ее зовут Кэтрин и они познакомились через «Кисмет». Анну словно громом поразила эта новость, и остаток вечера, пока они не распрощались на улице, прошел как в тумане. Она некоторое время смотрела вслед высокой фигуре, удалявшейся по улице, и поплелась в противоположном направлении, одна, к Грейт-Портленд-стрит.

Анна выходит из уголка для курения и бредет назад к Грейт-Портлбнд-стрит. Поворачивает направо и медленно движется, отыскивая глазами знакомые места. Вспоминает. Прямо перед перекрестком со следующим переулком она видит окаймляющий тротуар забор высотой по пояс, белый и неровный, как будто его выложили галькой и потом покрасили, над ним высится плотная стриженая живая изгородь, густая и колючая. Да, думает Анна, срывая маленький вощеный листочек и выжимая каплю сока, именно здесь весь тяжкий груз смерти близкого человека в конце концов свалился на нее. Она ясно увидела, как еще молодой отец сидит на водительском кресле в своей первой машине, улыбается. Она увидела его постаревшим в его небольшом кабинете, где он часами смотрел из окна в сад. Она увидела его поднимающимся по холму с прижатой к груди рукой. Она увидела его холодное и безжизненное тело в гробу. Мертв. И Анна заплакала. Сначала тихо, потом все сильнее и сильнее, пока не согнулась пополам, рыдая и всхлипывая на улице. Она велела себе прекратить, но это было все равно что запретить ране кровоточить. Воспоминания об отце беспорядочно кружились в ее мозгу. Она плакала по человеку, которым он был, а также по тому, кем ему не удалось стать; по десяткам идей и увлечений, которые казались, по крайней мере ей, такими восхитительными, но осуществились в столь малой степени, что на похоронах его назвали всего лишь замещающим учителем. Она оплакивала отца, но и себя тоже. Скорбела о том, что земля ушла у нее из-под ног и что теперь у нее нет совсем ничего — ни отца, ни бойфренда, ни работы, ни денег; сокрушалась о том, что годами пребывала в заблуждении, будто она особенная, будто предназначена для прекрасной доли и жизнь ее станет сплошным праздником. Анна рыдала без остановки, мимо проходили незнакомые люди, и все, что она могла сделать, чтобы спасти остатки достоинства, — заставить себя плакать тихо. Не всхлипывать и не стенать, а лишь лить ручьями слезы с искаженным лицом, приникнув к колючей ограде, видя внутренним взором сменяющиеся образы отца.

Однако сегодня все по-другому. Анна оглядывает плиты тротуара, белый забор, живую изгородь и приходит к выводу, что воспоминания не удручают ее. В животе нет чувства пустоты, вообще нет никаких ощущений. Она оглядывается назад на ту ночь даже с некой благодарностью. В каком-то смысле это было пробуждение. И оно не прошло напрасно. Потому что тогда Анна начала осознавать то, о чем забыла в последнее время: она не хочет походить на отца. Можно сказать, он был большим ребенком. Всегда мечтал, постоянно менял решения, вечно вкладывал все силы в очередную блажь; никогда не достигал согласия с огромным злопамятным миром, никогда не приглядывался к окружающим и к своим талантам и не пытался использовать текущую ситуацию наилучшим образом. Может, ее жизнь и не так увлекательна и богата приключениями, как ожидал отец, но у нее по крайней мере есть основания для удовлетворенности, чего никогда не было у него. И в конечном счете эта удовлетворенность дает ей возможность наслаждаться счастливыми моментами, когда они случаются, а не гоняться за ними без конца. Совсем как сегодня, думает Анна, чувствуя, что к ней возвращается авантюрный дух. Напоследок она еще раз проводит рукой по живой изгороди и разворачивается. Она идет назад к бару «Место встречи». Может, она все-таки потанцует.